«Идущие на смех»

Идущие на смех (fb2) - Идущие на смех 6871K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Семёнович Каневский

Александр Каневский Идущие на смех

* * *

Обращение к читателям

Здравствуйте!

Вас я знаю: вы те немногие, которым иногда удаётся оторваться от интернета и хоть на пару часов остаться один на один со своими прежними, верными друзьями – книгами.

А я – автор этой книги. Меня называют весёлым писателем – не верьте. По своей сути, я очень грустный человек, и единственное смешное в моей жизни – это моя собственная биография. Например, я с детства ненавидел математику, а окончил Киевский Автодорожный институт. (Как я его окончил, рассказывать не стану – это уже не юмор, а фантастика).

Педагоги выдали мне диплом, поздравили себя с моим окончанием и предложили выбрать направление на работу. В те годы существовала такая практика: вас лицемерно спрашивали: «Куда вы хотите?», а потом посылали, куда они хотят. Мне всегда нравились города с двойным названием: Монте-Карло, Буэнос-Айрес, Сан-Франциско – поэтому меня послали в Кзыл-Орду. Там, в Средней Азии, я построил свой первый и единственный мост. (Его более точное местонахождение я вам не назову: ведь читатель – это друг, а адрес моего моста я даю только врагам).

Построив первый мост, я написал первую пьесу. По мосту ходить боялись, а на пьесу пошли. Так я променял дороги на драматургию. Может, именно поэтому сейчас так не хватает хороших дорог. (Правда, и хороших пьес тоже).

Шарж В. Романова

Отработав положенный срок, я вернулся в Киев и большую часть своей жизни проводил в поездах Киев-Москва-Киев. Когда же стало не хватать денег на железнодорожные билеты, я с семьёй переехал в столицу на постоянное жительство.

Вначале я сотрудничал с эстрадными артистами, писал для них монологи, сценки, сценарии театрализованных обозрений… Эстрада – моя первая любовь. Как всякая первая, она была не последней. Я постоянно изменял ей: писал пьесы, сценарии кинокомедий, мультфильмов… Но больше всего я любил сочинять рассказы. Будучи человеком сентиментальным, я написал много сатирических рассказов: авторам таких рассказов приходилось часто плакать. За один из этих оплаканных рассказов я получил свою первую международную премию. По недосмотру редакторов, мои рассказы стали регулярно появляться на страницах центральных газет и журналов. Многие из них звучали по Радио и на Телевидении, были инсценированы, экранизированы, переведены на другие языки… Вот тогда-то за мной и закрепилась репутация весёлого писателя. Но, повторяю, это неправда. Просто всю жизнь мне приходилось притворяться весельчаком, бодрым, неунывающим, и чтобы все в это поверили, я писал сатирические и юмористические рассказы. Часть из них мне удалось собрать в сборники и издать. Но не думайте, что это было просто: в те годы юмору был поставлен боевой заслон из натренированных редакторов с авторучками наперевес. Поэтому все мои сборники, пухлые, как буханки, после процеживания сквозь редакторское сито, выходили толщиной в мацу.

Как учил мудрый Экклезиаст: «Время разбрасывать камни – время их собирать». Вот я и собрал в этой книге почти все свои рассказы, и смешные и печальные, и те, что попали в «мацу», и те, которые из неё выпали… Очень надеюсь, что у вас хватит терпения прочитать их… А я буду сопровождать вас во время чтения и подсказывать, где смеяться, а где грустить – читателя нельзя пускать на самотёк.

Если книга вам понравится, хвалите меня, я очень люблю, когда меня хвалят. Если не понравится, ругайте издателей – они к этому привыкли.

Добро пожаловать в мою книжку!

Идущие на смех (вместо эпиграфа)

Я люблю первое апреля – это мой праздник. В этот день все редакции вспоминают о юморе, все ищут что-нибудь весёлое и даже в толстых журналах появляются тонкие остроты.

Накануне этого дня в домах писателей-юмористов предгрозовая атмосфера: хозяин ходит мрачный, раздражённый, кричит на жену, топает ногами на детей, в сердцах бьёт посуду, а жена объясняет плачущим детям, что это папочка сочиняет очень смешной рассказ.

В творческих кухнях эстрадных драматургов закипают новые куплеты, пекутся интермедии, вынимаются из рассола старые проверенные остроты. Кто-то перелицовывает зимний анекдот, кто-то обрезает демисезонный фельетон, делая из него шутку-безрукавку. Даже солидные театры иногда откликаются на первоапрельский призыв и ставят актуальные комедии, где режиссеры умирают в актёрах, актёры умирают от смеха, а зрители умирают от тоски. Это о таких спектаклях сказал Чехов: «Если в первом акте висит ружьё – в последнем акте оно должно выстрелить в драматурга».

Первое апреля – это разгул весны, праздник влюблённых. Женщины поют мужчинам серенады, аккомпанируя крышками кастрюль, а мужчины поднимают бокалы за прекрасный пол, за красивые обои, за голубой кафель в ванной и за чудесных женщин, которые всё это украшают.

Весна в квартирах и за окнами. Старушки выводят в скверики пересыпанных нафталином пуделей, а неоднократно холостые туристы дарят весенние цветы горничным и администраторам гостиниц. И летят, летят стаи весенних шуток.

Первого апреля очень хочется открыть школы повышения чувства юмора для тех, кто не умеет или боится смеяться, и учить, учить, учить…

– Растяните губы в стороны и зафиксируйте это положение – оно называется улыбка. Не получается?.. Помогите себе пальцами, вставьте их в уголки рта и тяните в стороны ушей… Ничего, что кожа трещит – она у вас ещё не разработана. Проделывайте это упражнение сперва первого апреля, потом по пятницам и субботам, потом ежедневно. Нет, хохотать вам ещё рано – нельзя давать сразу такую большую нагрузку, надо подготовить организм!

Я люблю первое апреля. Что бы неприятного мне не сообщили в этот день, я не верю – знаю, что это розыгрыш. Когда в высоких правительственных кругах перед первым апреля заявили, что уже можно прожить на пенсию, я рассмеялся, я знал, что это они так шутят. Правда, шутка затянулась, то же самое повторили и второго апреля, и третьего, но это, очевидно, потому, что они не смотрят в календарь, не знают, что День Смеха уже прошел.

В День Смеха можно смеяться над дураками, круглыми, дремучими, стоеросовыми. Можно смеяться во весь голос, и они не помешают, они будут молчать, чтобы себя не выдать, ведь у дураков чувство самосохранения очень сильно развито: «Заставь дурака богу молиться, он лоб расшибёт», «Что с дурака спрашивать», «Дуракам закон не писан»… Видите, какие они для себя удобные поговорки придумали?! Они нарушают законы, а с них не спрашивают. Они дают дурацкие указания, а расшибают лбы те, кто эти указания выполняют. Выходит, дураки – не такие уж дураки, а вот умные… Впрочем, можно смеяться и над умными – в отличие от дураков, умные понимают юмор.

Я люблю первое апреля – это мой праздник, это праздник всех моих коллег. Сегодня нас наперебой приглашают в клубы и компании, нами «угощают» сотрудников и друзей. Сегодня на эстрадах, на телеэкранах, в учреждениях, за дружескими столами солируют румяные юмористы и грустноглазые сатирики, бойкие и застенчивые, златоустые и косноязычные, маститые и начинающие. Это наш день – мы заполняем его весельем и радостью, мы утоляем печаль и разгоняем грусть, мы заряжаем людей солнечной энергией смеха. Как хочется расширить границы этого праздника, объявить Неделю Смеха, Месяц Смеха, Год Смеха… «Человечество смеясь расстаётся со своим прошлым». Чтобы идти в Будущее, надо уметь смеяться. И надо уметь смешить.

Обличители и пересмешники, донкихоты и уленшпигели, шуты и скоморохи, паяцы и клоуны – сегодня вы становитесь на круглошуточное дежурство. Да хватит у вас сил и терпения, да не оскудеет ваша любовь к людям!

Да здравствует наш веселый весенний праздник!

Идущие на смех приветствуют тебя!

Мозги набекрень

ОТ АВТОРА: Итак, переходим к первой главе. Я заполнил её короткими притчами и мини-рассказами – для разгона. Все они не очень реалистичны, парадоксальны, иногда даже абсурдны… Честно говоря, мне скучно среди людей с «очень правильно поставленными» мозгами – обожаю тех, у кого они чуть-чуть набекрень!

Знаки препинания

Человек потерял запятую, стал бояться сложных предложений, искал фразы попроще. За несложными фразами пришли несложные мысли.

Потом он потерял знак восклицательный и начал говорить тихо, ровно, с одной интонацией. Его уже ничто не радовало и не возмущало, он ко всему относился без эмоций.

Затем он потерял знак вопросительный и перестал задавать вопросы, никакие события не вызывали его любопытства, где бы они не происходили: в космосе, на земле или даже в собственной квартире.

Ещё через пару лет он потерял двоеточие и перестал объяснять свои поступки.

К концу жизни у него остались только кавычки. Он не высказывал ни одной собственной мысли, всё время кого-нибудь цитировал. Так он совсем разучился мыслить и дошёл до точки.

Берегите знаки препинания.

Подземный переход

На нашей улице строили подземный переход. Всю улицу перерыли. Движение перекрыли. Троллейбус в сторону отвели.

Наконец, закончили и устроили торжественное открытие. Оркестр пригласили. Ленточку у входа натянули.

И тут вдруг выяснилось, что выхода из-под земли нет, забыли сделать: очень торопились сдать объект досрочно.

Ну, комиссия, конечно, строителей пожурила, но не лишать же весь коллектив премии. Да и опять же – оркестр уже приглашён, ленточка натянута. Решили торжества не омрачать, переход принять, а отсутствующий выход внести в акт недоделок.

Оркестр грянул марш, ленточку перерезали, и народ хлынул вниз, в переход.

Правда, нашлись нытики, которые не хотели акт подписывать, мол, как же так: переход без выхода. Но председатель комиссии дал им достойную отповедь:

– Вы что, в инициативу наших людей не верите?.. Если понадобится – найдут выход!

Переход этот по сей день работает. Миллионы людей туда входят и, представьте себе, как-то выходят. Так что председатель комиссии оказался прав: надо верить в творческую инициативу!

Смелое начинание

Водном учреждении ввели такое новшество: устраивать похороны живым сотрудникам. Чтоб люди при жизни о себе доброе слово услышали. Причём, церемонию соблюдали полностью, от начала до конца. Оркестр приглашали, венки заказывали: «Дорогому», «Любимому», «Незабвенному». В газетах сообщения помещали, мол, и руководство, и весь коллектив выражают глубокую радость, что живёт и работает такой-то сотрудник. На похоронах прощальные речи говорили: «Выдающийся специалист!», «Прекрасный семьянин!», «Любящий отец!»… Деньги семье выдавали, которые обычно на настоящие похороны берегут.

Ну, конечно, родители расчувствуются и плачут, дети радуются, жена гордится, а сам покойник счастлив, увенчан и живёт ещё много, много лет. В этом учреждении вообще смертность прекратилась, когда всех опанихидили.

Но однажды к ним на службу поступил новый сотрудник. Поступил, неделю поработал и умер. И хотя его мало знали, но похороны устроили от души, как живому: венки, оркестр, прощальные речи: «Дорогой!.. Любимый!.. Единственный!..» И что вы думаете? Не выдержал: встал, улыбнулся и вышел на работу – не смог с таким коллективом расстаться!

Так что, как выяснилось, доброе слово и покойникам приятно.

Сплетни

Дом был новый. Не дом, а красавец: высокий, чистый, облицованный белой плиткой. С балконами. И жильцы в него вселились приветливые и весёлые. Пока дом строили, они по субботам и воскресеньям приходили на стройку, помогали строителям и очень подружились. Новоселье справляли все вместе, ходили по квартирам, поздравляли друг друга. Словом, не дом, а одна семья.

И вдруг по парадному поползли сплетни.

Сперва их было всего две. Когда жильцы втаскивали вещи, сплетни проскользнули между мебелью, юркнули в подвал и притаились. Потом они выползли в парадное и поселились за батареей. Здесь они стали размножаться. Каждая порождала ещё несколько. Сплетен становилось всё больше и больше. Сперва они выползали только ночью, шуршали по углам и закоулкам. Потом обнаглели, стали выползать и днём, расползлись по всем этажам и квартирам. Они проникали сквозь щели, сквозь вентиляционные ходы, сквозь замочные скважины. Жить стало невозможно. Куда ни пойдёшь, всюду натыкаешься на сплетни: в подъезде, в лифте, даже в собственной спальне. Соседи перестали разговаривать друг с другом, мужья поссорились с жёнами, дети – с родителями.

Наконец, жильцы собрали общее собрание и стали совещаться: что делать? Пригласили опытного старичка из санэпидстанции. Старичок осмотрел дом, выслушал всех и изрёк:

– Уже ничем помочь нельзя. Дом насквозь заражён сплетнями. Его надо сносить.

– А нам что делать? – спросили жильцы.

– Строить новый дом.

Погоревали люди, да делать нечего. Собрали деньги, организовали кооператив, снова работали по субботам и воскресеньям – помогали строителям. И построили новый дом. Не дом, а красавец, краше прежнего: ещё выше, ещё белее. С лоджиями.

Вселялись дружно, весело, с песнями и шутками. Завезли мебель, втащили чемоданы.

И тут в парадное вползли две сплетни…

Это моя монета

День был жаркий и я прямо с работы купаться пошёл. Раздеваться стал, и тут у меня из кармана монета выпала, десять копеек, и в песок зарылась. Разгрёб я песок, чтоб монету найти, а её не видно. Не пропадать же – сбегал домой, взял лопату и стал копать. Копаю, копаю, смотрю – песок кончился. А под ним земля, жирная, как масло. Взял щепотку, растёр пальцами – да это же чернозём! И пласт солидный, метра полтора. Вот так находка! У нас никто и не подозревает. Это ж какие урожаи можно собирать – все соседи ахнут, тысячи рублей чистой прибыли! Надо поскорей людей обрадовать!..

А потом вспомнил про свои десять копеек и подумал: э, нет! Придёт трактор, всю землю перепашет, тогда мне своей монеты вовек не сыскать.

Собрал я чернозём, бросил его в воду, чтоб не нашли, и дальше рою. Вдруг лопата обо что-то звякнула. Снял я слой земли, смотрю: крыша. Рядом другая, третья. Стал дальше рыть – дома появились, дворцы, улицы… Дома из мрамора, тротуары мозаикой выложены, а вдоль улиц фигуры стоят, мужики и бабы, в чем мать родила. Понял я, что до древнего города докопался, неизвестную цивилизацию отрыл! Вот будет радости в учёном мире! Понаедут со всех стран академики, понапишут трудов – как наука обогатится! И не только наука! Сюда ещё туристов пускать будем, по древним тротуарам водить, древние фигуры показывать. И жить им есть где: древние дома под гостиницы переделаем. Это ж деньги рекой потекут, сотни тысяч долларов!..

С этими мыслями я бронзовые фигуры опрокидываю, пергаментные книги разбрасываю, серебряные кувшины переворачиваю – нигде своих десяти копеек найти не могу. А если ещё учёные понапрутся, туристы туда-сюда шастать начнут – тогда мне своей монеты вовек не сыскать!

Подумал я так и давай быстро-быстро древний город забрасывать. Забросал, затоптал, песочком присыпал, чтоб следов не осталось, и дальше рою. Вдруг прямо из-под лопаты фонтан забил. Батюшки – нефть! И так сильно бьёт, будто трубу прорвало. Вот так удача! Вот так открытие! Её ищут, а она тут, под ногами! Это ж миллионы долларов для страны! Надо скорей в газеты сообщить.

А потом думаю, ну да! Понаставят здесь вышек, вокруг них новый город вырастет. Железную дорогу подведут, аэродром построят – тогда мне своей монеты никогда не найти!

Заткнул я фонтан, а сверху ещё камешками присыпал, и домой пошёл, отдыхать, сил набираться.

Завтра на работу не пойду, достану экскаватор, всю землю перерою, но свои десять копеек непременно добуду!

Летучий кот

Кот охотился на мышей, всех их переловил и стал охотиться на летучих мышей. Для этого ему пришлось научиться летать – так он стал летучим котом.

Увы, наши взлёты часто зависят от питания.

Всех на прокат

Вот классные времена настали: девушки по сопровождению, стриптизёры на дом!.. А недавно придумал кто-то открыть в каждом районе пункт по прокату родственников. Бери кого хочешь: жену, мужа, папу, маму, брата… Как телевизор или машину! Это же очень выгодно – за их качество отвечают прокатчики, даже запчасти бесплатно меняют. И ещё есть такая услуга: выплатишь всю стоимость – оставляют тебе насовсем.

Ну, конечно, в первую очередь, все хватают детей. А чего не брать? Получаешь готового, с гарантией. Дети – дефицит, на них надо записываться в очередь или искать ход к заведующему… Неплохой спрос на мужей до сорока лет, старших братьев, незамужних сестер… А вот родителей – не хотят. Их и рекламировали и цены на них снижали – плохо расходятся. Залежалый товар. Зато охотно берут дедушек и бабушек – во-первых, модно: старина, а во-вторых, есть кому за детьми смотреть. Их выдают сразу в комплекте: дед, баба и внучек.

А организовано всё по высшему классу: приходишь, к примеру, за женой, смотришь образцы, год выпуска, технические данные… Выбираешь подходящую модель, получаешь инструкцию пользования, расписываешься, делаешь первый взнос – и тебе её доставляют на дом.

В первый месяц техник каждый день навещает, подкручивает, настраивает, регулирует напряжение. Если испортилась, забирают и привозят новую. Умные люди за месяц до окончания срока проката специально находят недостатки, пишут жалобы и требуют новый экземпляр… И правильно делают! Зачем со старьём возиться, когда вокруг столько новых усовершенствованных моделей!

Честно говоря, я тоже хочу жену поменять. Взял новенькую, широкоформатную, безотказную, по десять часов в день работала, не выключалась – а сейчас, то одна деталь летит, то другая… Контакт нарушился, что-то перегорело… Была цветная – стала чёрно-белая… Говорит, неправильно ты меня эксплуатируешь… Чепуха! Если б качественно сделали, любую эксплуатацию выдержала бы!.. Эх, достать бы новенькую, последнего выпуска, в импортной упаковке!..

Стою я в гостиной, мечтаю, – вдруг жена входит и с ней два грузчика.

– Это за тобой, – говорит, – я тебя меняю. Всё хрипишь, кашляешь, дёргаешься, а пользы уже никакой. Я себе нового присмотрела: и звук хороший, и нагревается быстро, и все приборы работают нормально!

И понесли меня в утильсырьё.

Второе убийство

По коридору университета взволнованно прохаживался смуглолицый курчавый паренёк. За дверью заседала приёмная комиссия филологического факультета.

Вот оттуда выскочил здоровенный узколобый детина. Курчавый бросился к нему:

– Ну, как?

– Нормально. Приняли. Ведь я – мастер спорта по штанге.

Вслед за детиной выпорхнула девушка в модных рваных джинсах.

– Прошли?

– А как же! Ведь мой папа спонсировал ремонт этого корпуса. Наконец, настала очередь курчавого. С замиранием сердца он переступил порог аудитории.

– Имя?.. Фамилия?.. – не поднимая глаз, спросил председательствующий.

– Пушкин… Александр Сергеевич.

– Плохи ваши дела, молодой человек. Ваше сочинение «Евгений Онегин» очень старомодно: «… Но я другому отдана и буду век ему верна…». Ну, кто это сегодня станет читать?.. Да и сериала из него не сделаешь: всего одно убийство.

– Но… Мои литературные начинания понравились Державину… И Жуковский говорил…

– Они у нас уже давно уволены по сокращению штатов… Увы, молодой человек, на бюджетном отделении все места заняты. Хотите попробовать на платное?..

Паренёк замялся. Ему было очень неловко, стыдно, но он всё же выдавил из себя:

– Я сейчас нигде не служу… перебиваюсь стихами… стеснён в средствах… Но мне обещали хорошо оплачиваемую работу… Камер-юнкером…

– Вот тогда и приходите. А пока, увы!.. – И председательствующий зачитал выписку из протокола. – «Пушкину, Александру Сергеевичу, в принятии на филологический факультет отказать. Председатель приёмной комиссии – Дантес».

Пушкин упал, как подстреленный.

Качай его

Возникла у меня одна интересная идея.

Пришел я в наше министерство, вышел на трибуну и говорю:

– Братцы! Честное слово, придумал!

Все обрадовались, закричали: «Качай его!»

И начали качать.

Сначала я просил, чтоб перестали, не нравилось это мне. Затем взлетал молча, всем видом показывая, что недоволен. А потом ничего, привык. Квартирку мне подбросили, денег подкинули – стал качаться с удовольствием.

Те, кто меня качали, постепенно менялись: заканчивали колледжи, академии, университеты, организовывали свои фирмы, уходили на пенсии. На их место приходили новые, подхватывали, качали дальше.

Прошли годы. Стало мне скучно одному. Решил жениться. Вижу рядом, в соседнем министерстве, какую-то особу женского пола качают. Лица не рассмотрел, да и не в лице счастье. Главное – до моего уровня долетает. Я ей на лету предложение сделал, она, пролетая, ответила согласием. Тут же, на должной высоте, и сын родился. Качаемся втроём. Сын иногда на Землю спускается, в школу ходит. Он нам новости приносит о друзьях, родителях, сослуживцах: кто умер, кто женился, кто новую квартиру купил. А мне это уже не интересно: отвык я от Земли, оторвался.

Как-то сын спрашивает:

– Папа, а за что нас качают, за какие заслуги?

А я уже и сам не знаю. Знаю, что когда-то что-то придумал, а что – хоть убей, не помню.

И вдруг – полный крах. То ли мои мысли подслушали, то ли команда какая была – только однажды, в очередной раз, подкинули меня вверх, а поймать не поймали. Рухнул я с высоты на прежнее рабочее место. Сижу весь в синяках среди обломков старого быта. Вокруг все каким-то делом заняты, а я ничего не умею, все позабыл. Решил поскорей снова что-нибудь придумать, чтоб опять качать начали. Напряг мозги, так, что череп затрещал – ни одна мысль в голову не лезет. Понял я, что не бывать мне больше на высоте. Что же теперь делать, чем заниматься? Ведь ни работать я уже не могу, ни думать не умею. И вдруг осенило: раз самого уже не качают – пойду других качать. А что? Как-никак тоже работа!

Сквозь стенку

Наконец, мы из коммуналки выбрались – квартиру купили. На совсем новую денег не хватило, купили в старой пятиэтажке. Маленькая квартирка, но светлая: к нам солнце сквозь дырки в крыше проникает, загораем, не выходя из дому. Но не думайте, что у нас жарко. Нет! Квартирка прохладная, ветер сквозь стенки продувает, кондиционер не нужен. А то, что в полу дырки имеются, так это даже хорошо: мы через них по утрам перепрыгиваем, вместо зарядки.

Очень мы этой квартирке рады, покидать не хочется. Поэтому решили встречать Новый год дома, всей семьёй у телевизора. Но не повезло: только началась новогодняя передача, исчез звук. Дочь антенну проверяет, сын по верху ладонью похлопывает – ничего не помогает: на экране Максим Галкин рот открывает, а звука нет. Жена чуть не в слёзы, а я спокоен.

– Ничего страшного, – говорю, – это он Орбакайте пародирует, – и соседу в стенку стучу. – Лёва, – прошу, – сделай у себя звук погромче.

Через секунду все радостно заулыбались – мы у себя Галкина видим, а из-за стенки его голос звучит.

– Спасибо, – говорю, – Лёва, хорошего тебе Нового года!

– Хорошего мало, – отвечает сосед, – потому как в моём телевизоре экран погас.

– Выходит, у меня телевизор оглох, а у тебя ослеп, – смеюсь я. – Ничего! Услуга за услугу. Я у себя смотрю, а у тебя слушаю. А ты – у себя слушай, а что происходит на экране, я тебе буду сообщать. Значит, так: Галкин закончил, появился Киркоров, выводит Пугачеву… Галкин не доволен, руками машет…

– Погоди надрываться, – останавливает меня Лёва, – я и так ваш телевизор вижу сквозь стенку, только смутно, что-то мешает.

– Наверное, ковёр, – догадался я. – Недавно купили, плотный, сантиметра четыре толщиной, ручной работы…

– Зачем вам такой толстый?

– Вы поздно ложитесь, а мы рано. От вас сквозь стенку свет бьёт, а жена не может спать при свете.

Сняли мы ковёр и повернули телевизор экраном к стенке.

– А теперь как?

– Лучше. Только обидно, что цвет искажает: изображение – чёрно-белое.

– Наверное, стена даёт оптический эффект – её лет десять не белили.

– Простите, что мы к вам спинами сидим, – извинилась жена.

– Ничего, ничего! Только экран не заслоняйте.

Вот так мы все вместе и передачей насладились и Новый год встретили.

А назавтра решили послать благодарность строительной фирме, которая строила эти квартиры. Я написал, а Лёва подпись подмахнул. Сквозь стенку.

Рокировка

Купил я аквариум с рыбками, решил написать о них рассказ. Поставил на подоконнике у стола, сижу, обедаю, изучаю.

День, два, неделю. А они жрут друг друга. Вот уже одна рыбка осталась, которая всех других слопала. Смотрит на меня сквозь стекло, глаза злые, голодные. Не мешало бы, конечно, корма ей подсыпать, да лень вставать, отяжелел я после обеда. Вода в аквариуме мутная, водоросли завелись, – мне менять некогда, я изучаю, – так она водоросли съела, и песок, и камушки. Живучая тварь, приспособилась. Из воды выскакивает, мух ловит. Лёгкие у неё появились. Кота моего в воду затянула, когда он хотел её лапой поддеть. Сожрала вместе со шкурой. Здоровая стала, ей в аквариуме тесно. Выпрыгнула на пол, меня за шиворот и в воду, а сама на моё место, мой обед доедает. Я хотел закричать, возмутиться, а она – червячков в аквариум. Я попробовал, проглотил – ничего, вкусно. Первая злость прошла, решил с ней по-хорошему поговорить, а изо рта только бульк-бульк, пузыри вылетают. Конечно, можно было бы из воды выпрыгнуть, да лень одолела, отяжелел я от червячков. Чувствую, жабры у меня прорезаются – дышать-то надо. Плаваю, руками помахиваю, а это уже не руки, а плавники. Хвост вырос, чтоб легче поворачиваться. Иногда вдруг ударит в мозг: «Что со мной? Выбираться надо!» Да ведь мозг-то у меня уже рыбий стал – не реагирует. Да и неохота воду баламутить: тихо, уютно, червячков дают. А тут детишки пошли, рыбёнки малые… Я этой бывшей рыбе кричу:

– Мне, бульк-бульк, теперь больший аквариум требуется!

А она сидит на моём месте, мой обед лопает и меня изучает. А потом ещё рассказ обо мне написала, вот этот…

Украли трамвай

Трамвай был переполнен. Я протиснулся на переднюю площадку, натянул на голову нейлоновый чулок с прорезями для глаз, выхватил игрушечный пистолет и направил его на водителя.

– Поворачивай на Сосняки! Живо!

Водитель вздрогнул, побледнел.

– Ты что… Не балуй.

– Делай, что приказываю! Ещё слово – стреляю!

– Но… Но это же новый массив… Туда рельсы ещё не проложили…

– Поворачивай!

Я приставил пистолет к его виску.

Трамвай рванулся в сторону и покатил по асфальту. Потом свернул в переулок и затарахтел по булыжной мостовой.

Пассажиры заволновались. Но я пригрозил пистолетом.

– Всем оставаться на своих местах!

При виде вооружённого Фантомаса пассажиры испуганно отпрянули. Между нами образовалось свободное пространство.

– И не приближаться!.. Быстрей!

Это я снова подстегнул водителя.

Трамвай нёсся уже напрямик через парк, лавируя между деревьями, виляя прицепом.

– Возле недостроенного гастронома притормозишь – я выпрыгну.

Перепуганный водитель молча кивнул. Его болтало, как сметану в сепараторе: трамвай скакал по перерытой площади, перепрыгивая через канавы.

У гастронома трамвай замедлил ход, и передняя дверь открылась. Пятясь к выходу, я скомандовал:

– А теперь – гони обратно. И не вздумай останавливаться!

Я спрыгнул, отскочил в сторону, нырнул в проходной двор. Сорвал с себя чулок и выбросил его вместе с пистолетом в мусорный бак. Выскочив из другой подворотни, я увидел свой трамвай, который улепётывал по берегу канала, распугивая рыбаков.

Часы показывали без десяти минут девять. На меня никто не обратил внимания. Операция удалась!

…В шесть вечера, по окончании рабочего дня, я влился в толпу людей, спешивших домой, и, беззаботно насвистывая, строил планы сегодняшних развлечений.

Неожиданно на моё плечо легла чья-то тяжёлая рука. Я обернулся.

Сзади стоял рослый молодой человек с лейтенантской внешностью. Рядом – ещё двое.

– Вы арестованы, – сообщил мне переодетый лейтенант. – Следуйте за нами.

Я понял, что проиграл.

– Хорошо, я сдаюсь. Но, ради бога, объясните… Я ведь был так осторожен, всё предусмотрел… Как вы меня нашли?

Лейтенант и его спутники снисходительно улыбнулись.

– Вы сами себя выдали. Район новый, с транспортом плохо… Вы единственный, кто здесь сегодня не опоздал на работу.

Проделки волшебника

Непонятные события стали происходить в нашем городе. Чёрно-бурая лиса, гордость жены директора рыбозавода, на новогоднем банкете в ресторане, соскользнула у неё с плеч, юркнула между столиками к выходу и удрала. Когда директор, его жена и очевидцы рассказывали об этом, все в ответ смеялись и говорили: пить надо меньше. Никто ведь ещё не знал, что это штучки волшебника, который меха оживляет. Всё только потом стало известно, а сначала просто паника возникла. Да и как не паниковать, когда на совещании предпринимателей все сорок ондатровых шапок спрыгнули у них с голов, покатились к выходу, перебежали набережную и нырнули в прорубь. А предприниматели, чтобы добраться до гостиницы, необутые головы шарфиками повязали. Потом в театре из гардероба исчезли все шубы – представляете, что поднялось!.. Сперва решили, что какая-то шайка орудует. Но когда вслед за шубами сквозь фойе, расталкивая зрителей, рвануло стадо дублёнок, все просто ужаснулись. А чудеса продолжались. Оленьи меха соскакивали со стен и, потрясая рогами, прыгали с лестничной площадки на площадку… Медвежьи шкуры выдергивались из-под ног и с радостным рёвом неслись вниз по ступенькам. Даже крокодиловая сумка заведующей парикмахерской вырвалась у неё из рук, доползла до озера и заплакала от радости большими крокодиловыми слезами…

И город, доложу я вам, изменился. Если раньше на улицах можно было встретить двух-трёх бездомных дворняг, которых будка не успела подобрать, то теперь… По деревьям прыгали белки и куницы. По тротуарам проплывали косули, бегали козы, прыгали кенгуру. В парках гуляли олени, сновали зайцы, лисы, кролики… Медведь пил воду из фонтана… А по аллеям неслось интернациональное стадо баранов, бывшие дублёнки: канадские, болгарские, югославские и наши отечественные… В озере плавали нутрии, выдры, ондатры… Семейство бобров строило себе домик.

Дети были счастливы.

Они кормили белок, играли с медведем, катались на оленях, прыгали с кенгуру… Ведь животные, пока они были шубами и воротниками, привыкли к людям и их не боялись. Как заявили потом пятиклассники из двенадцатой средней школы корреспонденту нашей «Вечёрки», это были самые счастливые каникулы в их жизни.

Ну, дети веселились, а взрослые, естественно, принимали необходимые меры, милиция этим делом занималась, и в последний день каникул виновника отыскали, точнее, он сам объявился и признался во всём.

– Зачем хулиганите? – спросили у него.

– Вы же, – отвечает, – всю фауну распугали, отравили и перестреляли. Вашим детям лисица даже присниться не может, потому что они её никогда не видели… Скоро кошка станет музейной редкостью… Вы уже третий вытрезвитель в городе строите, с фонтаном и сауной, а на самый маленький зверинец средств не найдете, я уже не говорю о заповеднике!.. Вот я и решил детишек побаловать, ради Нового года… Хотите, оставлю всё, как есть, жить веселей будет?

Ну, конечно, на это никто не согласился. Первыми запротестовали наши модницы: как же это мы без мехов обойдёмся?.. Их поддержала фабрика, которая шубы и шапки шьёт, им же без плана оставаться. Руководящие работники зароптали: раньше их по пыжиковым шапкам узнавали, а теперь чем же они будут отличаться от своих подчинённых?.. Да и отцы города не одобрили: благосостояние народа растёт, каждый может богатую одежду приобретать, зачем же себе в потребностях отказывать, пусть иностранцы видят!.. Только мы, общество охотников, не возражали, если только нам круглогодичные лицензии на отстрел выдадут.

Огорчился волшебник, нахмурился.

– Эх, вы! – крикнул, махнул рукой, дунул, плюнул и исчез. И сказка сразу закончилась: лиса опять к пальто жены директора рыбозавода прицепилась, ондатры в шапки свернулись и на головы предпринимателей прыгнули, бобры свой домик не достроили и обратно в воротники превратились, медведи по полу распластались, олени на стенах повисли… А крокодил выполз из воды, снова заплакал и свернулся в сумку.

Надели мы все шубы, дублёнки, кожухи, гуляем по улицам, чинно, солидно, благородно, нафталином попахиваем… А на улицах опять тишь да благодать – ни одной зверюги: на деревьях никто не скачет, по аллеям никто не шастает, из фонтана никто воду не лакает.

Только детишки малость затосковали, всё в парк бегали: может какая животина осталась… Тосковали, грустили, а потом ничего, успокоились. Привыкли к пустому парку, к пустым улицам. Даже стали будочникам помогать последних собак отлавливать… Дети – они есть дети, их ко всему приучить можно. Мы ведь тоже, когда мальцами были, зверюшек ласкали. А потом наши папы-мамы нас отвадили, научили их ловить, стрелять, шкурки сдёргивать… Так что ничего: и наши детки привыкнут!..

Смелый почин

Я зашёл в театр повидаться с главным режиссёром, своим бывшим одноклассником. Застал его мрачным и удручённым.

– В чём дело? – спросил я.

– Театр горит. Причем, постоянно: зимой и летом, утром и вечером, в будние дни и в выходные.

– А вы принимали какие-нибудь меры?

– Ещё бы! Пробовали хвалить спектакли в газетах – это отпугивало зрителей ещё больше. Продавали билеты в рассрочку, потом давали бесплатно, потом доплачивали – не идут!..

Мы беседовали в театральном буфете. За соседними столиками сидели и пили пиво несколько случайно попавших в театр иногородних зрителей. Прозвучал звонок, извещавший о начале нового действия, – зрители продолжали сидеть.

– И так всегда, – продолжал жаловаться мой друг. – Если и забредут в театр несколько человек – после первой же картины убегают в буфет и отсюда их трактором не вытащишь… Как быть дальше – не представляю.

И вдруг меня осенило.

– А ты попробуй буфет перенести в зрительный зал, а зрительный зал – в помещение буфета.

– Гениально! – закричал мой друг. – Просто и гениально!

Через месяц я снова заглянул к нему в театр. У кассы толпилась очередь. Висело объявление: «Все билеты проданы. Принимаются предварительные заявки от отдельных лиц и коллективов».

Моя идея была полностью реализована и творчески разработана.

В зрительном зале стояли ряды столиков. Ложи были оборудованы под отдельные кабинеты. За кулисами устроили кухню. Расширили ассортимент, придумали фирменные блюда: котлеты «Отелло», бульон «Лебединое озеро», цыплята «Мёртвые души»… Каждое блюдо подавалось после третьего звонка и пользовалось неизменным успехом. Из зала часто слышались крики «браво!», «бис!». Вызывали поваров, вручали им цветы, выпрашивали у них автографы.

На кухне готовились специальные интермедии-лакомства для детей, имелись музыкальные диетические обеды. В театр потянулась молодежь, пенсионеры и даже гастарбайтеры.

У входа вместо афиш красовались художественно оформленные меню. В праздничном, нарядном фойе висели фотографии официантов.

В антрактах, между первым, вторым и третьим, посетители могли пройтись в бывший буфет и перехватить там кусочек спектакля.

Театр быстро приобрёл собственное лицо и легко конкурировал с соседними ресторанами.

– Я счастлив! Я окрылён! – мой друг благодарно тряс мне руку. – Спасибо тебе! Впервые за всю жизнь я ощутил свою полезность обществу!

– А как общество отнеслось к твоей реформе?

– Чудесно! Меня хвалят! Меня ставят в пример! Недавно появилась великолепная статья: «Вари, выдумывай, пробуй!» – Вдруг он принюхался: из-за кулис запахло жареным. – Прости, началась репетиция – надо идти. Сегодня мы готовим очень острый и горячий эпизод. Приходи на премьеру!

Он ещё раз пожал мне руку, вытащил из портфеля мясорубку и побежал на репетицию.

Храните свои годы

Он прочитал это письмо – признание в любви. Честно говоря, пойти хотелось. Ниночка ему нравилась. Даже очень. Но с другой стороны… Три месяца ухаживаний, в лучшем случае. Затем, две или три недели подготовки к свадьбе, хождение по родственникам, свадебное путешествие… Потом – девять месяцев ожидания ребенка, стояние под окнами больницы, бегание по врачам, устройство в ясли, в детский садик, в школу… Дальше считать не хотелось.

Конечно, на свидание он не пошёл. Но утром следующего дня положил в сбербанк сэкономленные – по самым предварительным подсчетам – семь лет жизни.

В субботу он был приглашён в свою бывшую школу, на традиционный вечер встречи выпускников. Его очень тянуло повидать бывших одноклассников, похлопать их по плечам, расспросить о житье-бытье, похвастать своими успехами. Но он прикинул, во что это обойдётся: час на сборы, двадцать минут на автобусе, речь директора; вызовы к доске, которые снова придумает старик-математик… Часа полтора танцы в зале… Потом Валька Чащин опять потащит всех к себе на дачу – это, считай, ночь по боку, сплошные «А помнишь?»… В воскресенье Валька, конечно, никого не отпустит: купанье в озере, ловля рыбы, уха из консервов – словом, ещё один день коту под хвост…

Он не пошёл. Отправил приветственную телеграмму. Зато на счёт были положены сбережённые сутки и восемь часов.

В понедельник, в обеденный перерыв, позвонила мама:

– Почему ты не приходишь? Я очень волнуюсь.

– Ещё ведь не конец месяца!

Когда-то он бывал у неё каждую субботу. Они пили чай с вареньем из облепихи, и он жаловался маме на своё начальство. Мама рассказывала ему о пользе витаминов и перед уходом вручала баночку облепихи, которой ему хватало до следующей субботы.

Теперь он эти посещения отменил – и ежемесячно стал класть на счёт освободившиеся вечера. За год набегало пятьдесят два вечера, а в високосный год – пятьдесят три!.. В конце месяца, каждого тридцатого, он заезжал к маме и, не отпуская такси, интересовался её самочувствием. Мама провожала его до машины и вручала теперь уже четыре баночки варенья, которых ему хватало до следующего заезда. Конечно, такой визит забирал не меньше часа, но в конце концов, у каждого человека есть свои привязанности: он уже не мог пить чай без облепихи.

Дома над тахтой у него висел плакат: «Экономьте время! Храните свои годы в Сбербанке!». Он перестал ездить в санатории, в круизы, перестал ходить в гости, на юбилеи, на похороны… Завёл копилку, в которую бросал каждую сохраненную секунду. Секунды складывались в минуты, минуты – в часы, а часы оседали на счету и превращались в дни, недели, месяцы…

– Зачем ты экономишь? Почему сейчас не живёшь? – спрашивали друзья.

– Ещё не имею права. Вот встану на ноги, будет имя, квартира, деньги и тогда я все эти годы – ох как отгуляю!

И вот настал день, когда он сказал себе: всё!

Было звание, положение, благополучие. А на счету – накопленные десять лет, восемь месяцев и шесть с половиной дней. Всё это огромное состояние теперь хотелось по-купечески растратить.

Он вышел на улицу, впервые за много лет просто так, без дела. Его ослепило летним солнцем, обрызгало теплым птичьим пением, ошеломило буйством цветущих каштанов. А навстречу шла Нина Петровна, та самая Ниночка, которая до сих пор почему-то не вышла замуж. Ниночка все ещё была хороша, и у него сладко заныло сердце. Он молил лишь об одном: только бы не прошла мимо! Десять минут постоять, поговорить!..

Ниночка улыбалась ему так же радостно и доверчиво, как когда-то. Он улыбнулся ей в ответ и хотел шагнуть навстречу, но вдруг почувствовал, что какая-то сила повернула его в другую сторону и повлекла, повлекла назад к знакомому сбербанку, где он тут же положил на счёт только что сэкономленные десять минут, приплюсовав их к сэкономленным ранее десяти годам, восьми месяцам и шести с половиной дням…

Любите живых!

ОТ АВТОРА: А вот в этой главе, вы сами убедитесь насколько я грустный и печальный человек, которому много лет удавалось обманывать всех, притворяясь весёлым и радостным!.. Только, пожалуйста, никому об этом не рассказывайте – пусть репутация «вечного весельчака» сопровождает меня и дальше.

Любите живых!

Днём на площади упала женщина. «Скорая помощь» доставила её в больницу. Пытались привести в чувство, но не удалось – её сердце остановилось. Из документов выяснилось, что это актриса областного театра Галина Басова.

Зачем она приехала в столицу? Что её расстроило? Почему случился приступ?..

Это могла рассказать только сама Басова.

…Она села в поезд без плаща и без чемодана. Её уволили! Уволили за четырнадцать месяцев до выхода на пенсию. Это была месть самодура-директора, которому она на сборе труппы выложила всю правду. Причём, уволили с оскорбительной формулировкой: за непрофессионализм и отсутствие диплома. Это после стольких лет работы, после десятков сыгранных ролей!.. И ведь все прекрасно знают, что её диплом сгорел при пожаре. Пару лет назад она хотела ехать в Москву, восстановить диплом, но директор сам её отговорил, мол, нечего терять время на глупости… Но ничего! Теперь она поедет и найдёт своих друзей, которые подтвердят, что она окончила институт, что знают её как актрису, как человека… Они напишут в главк, а может, даже самому министру!.. Этот самодур ещё пожалеет!..

…Первым, кого ей удалось разыскать, был бывший администратор её бывшего театра. Сейчас он работал в зоопарке. Она нашла его у бассейна с крокодилом.

– Володька! Вот уж где не ожидала тебя встретить!

– Раньше надо было сюда идти, я бы уже был здесь директором, да ваше проклятое искусство отравило меня – много лет ничем другим не мог заниматься. И в опере костюмером работал, и в джазе ударником был…

– Ты же никогда играть не умел…

– А ты думаешь, там остальные умели?.. Потом в цирк ушёл, возил бригаду лилипутов. В пантомимах участвовал, изображал Гулливера… Платили мало, поэтому лилипуты смотрели на меня свысока…

– Гулливеры всегда получают меньше лилипутов.

– … Ничего, я на них отыгрался: возглавил движение за экономию – тогда это было модно. Брал в гостинице одну кровать на двоих и укладывал их валетом. Они пожаловались, что при мне они творчески не растут. Я ушёл – пусть растут без меня… Ну, а от цирка до зоопарка – один шаг. Попросился к хищникам. Здесь всё по-честному: они меня откровенно ненавидят, а я их… Вот, крокодила привезли. Рот до ушей, а ушей нет. А жрёт всё подряд: мясо, ботинки, мыло…

– Ты женат?

– Нет. Жениться надо, когда ты голодранец. Тогда знаешь, что любят тебя, а не твою квартиру.

– И никогда не имел семьи?

– Когда-то встречался с одной особой. Она всё время опаздывала на свидания. Когда мне это надоело, я на ней женился. А через месяц мы разошлись.

– Почему?

– В женщине какое качество главное?.. Чуткость. А она так себя вела, как будто меня осчастливила. А я – ранимый, меня это оскорбляло, наши отношения портились… Словом, она меня дважды осчастливила: первый раз, когда вышла за меня замуж, второй раз – когда ушла к другому.

– Тоскливо же одному… Друзья хоть к тебе заходят?

– Редко. Да это и к лучшему. Друзья ведь зачем ходят? Чтобы денег одолжить. Помнишь: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей»?.. Правильная пословица: если имеешь сто друзей, никогда ста рублей уже иметь не будешь!

– Ну, а почему ты не спрашиваешь, зачем я к тебе пришла?

– А чего спрашивать? И так ясно: что-нибудь устроить нужно, позвонить, протолкнуть… Ну, давай выкладывай, помогу…

– Спасибо. Мне от тебя ничего не надо. Прощай, ранимый!..

Это был первый удар в больное сердце. Она выбежала из зоопарка, поймала такси: «Скорей в оперетту! Ведь там Марина… Марина, Маруся, Машка!.. Она поймёт, поддержит, поможет… А, представляю, как она обрадуется нашей встрече!»…

И Марина, действительно, искренне обрадовалась:

– Галка, чудо! Боже мой, как я рада!.. Извини, я буду гримироваться, сейчас мой выход… Ну, рассказывай, рассказывай, что тебя привело?.. Директор?.. Приказ?.. Год до пенсии?.. Причём тут пенсия – ведь ты ещё молодцом!.. Расскажи про свою диету. Хотя, это ни к чему: на меня никакие диеты не действуют. Ничего не поделаешь: фигура предаёт нас в самый ответственный момент, когда на лицо уже рассчитывать не приходится… У поляков есть поговорка: «Объедаясь, вы собственными зубами роете себе могилу». При моём аппетите я уже вырыла котлован для всего нашего коллектива… Да, да, я тебя понимаю: всё это похоже на издевательство… А думаешь, надо мной не издеваются? Меня уже дважды спрашивали: «Почему вы не снимаетесь в кино? Ведь уже давно есть широкоэкранные фильмы»… Конечно, надо бороться, справедливость всегда восторжествует… Галка! Как я счастлива тебя видеть! Как я люблю встречаться с однокашницами!.. Расскажи о своей личной жизни – ты помнишь, каким я пользовалась успехом? У заслуженных, у народных?.. И это нормально: до тридцати нас любят пожилые, после тридцати нас любят мальчишки, а в промежутках мы выходим замуж… Да, да, всё, что ты рассказываешь, ужасно, возмутительно и… Стоп! Это мне звонок. Как я рада, что мы поболтали…

Она рванулась к выходу, но Басова преградила ей дорогу:

– Так ты подпишешь письмо?.. Отвечай прямо: да или нет?

Марина положила ей руки на плечи:

– Галочка! В жизни не всё так просто, как тебе кажется. Я, наконец, представлена к званию. В театре много завистников. И если я буду замешана в какой-нибудь истории… Ты понимаешь?..

Отодвинула подругу в сторону, выпорхнула на сцену и сразу же вошла в образ:

Я – маленькая пчёлка,

Я целый день жужжу,

Я – маленькая пчёлка,

Меня зовут Жужу!..

…Басова прислонилась к подоконнику. Хотелось кричать от обиды. Всё! Больше она никого просить не будет… И вдруг в памяти выплыло лицо обидевшего её самодура… Нет, не всё!.. Есть ещё Костюков. Она слышала, что он сейчас занимает какой-то большой пост в Министерстве. Когда-то он первый пригласил её на работу и первый поздравил с успехом… Эх, дура, дура! Надо было сразу идти к нему!..

…Костюков только что окончил приём. Он очень спешил. За последние два года он, наконец, вырвался в отпуск. Целый месяц без заседаний, целый месяц – солнце и море!..

Секретарша подала ему записку:

«Дорогой Илья Ильич! Вы помогли мне на старте – теперь помогите на финише. Но сначала помогите прорваться сквозь заслон секретарши. Ваша крестница».

Если бы Костюков дочитал записку до конца, он бы обязательно вспомнил, кого называл крестницей. Но он спешил, он мысленно был уже в Сочи. И на записке появилась резолюция: «В отдел кадров. Разобраться».

Через десять минут на площадь с воем ворвалась «скорая помощь»…

Это были совсем не злые люди. Узнав о несчастье, они бросили все дела и примчались в больницу. Они сидели в вестибюле на длинном белом диване. Каждого мучили угрызения совести.

– Я ей даже не предложил чашку кофе… Я разговаривал так, что и у моего крокодила мог быть инфаркт!..

– Это я убила её, я!.. Она пришла ко мне, к подруге, за помощью, а я предала её… Из-за какого-то звания!

– Да пропади оно пропадом, это море!.. Два года не был в отпуске – мог ещё час потерпеть!..

– Если б я знал, что у неё больное сердце!..

– Если б я могла её вернуть!..

– Если б она была жива!..

– Она жива.

Это произнёс дежурный врач, появившийся в вестибюле. Он выпил воды из автомата, подошёл к ним и устало опустился на диван.

– Массаж, электрошок, новый французский препарат… Словом, она жива.

– Жива?! – радостно воскликнули все трое. – Жива? – переспросили они уже более спокойно, встали и пошли.

– Вы ничего не хотите ей передать? – спросил врач.

– Пусть зайдёт, когда я вернусь из отпуска.

– У меня репетиция – я забегу в другой раз.

– Коль она живая – подождёт…

Они вышли на улицу.

Врач поднялся с дивана, подошёл к открытому окну, закурил и долго смотрел им вслед, щурясь от яркого июньского солнца.

Старый двор

Сейчас на этом месте вырос шестнадцатиэтажный дом с голубыми балконами. Первый этаж занимает огромный магазин «Дары моря». На стекле каждой витрины нарисована рыба, чтобы покупатели не забывали, как она выглядит.

На скамейке у первого подъезда два мальчугана, – один острижен наголо, другой – с лихим чубчиком, – сообща решают задачу.

– … Из одной трубы выливается… Из другой – вливается…

Списки жильцов сняты в связи с предстоящим ремонтом. Дворника тоже нет – он участвует в республиканском смотре самодеятельности. Вхожу в подъезд, звоню в первую же дверь, обитую дерматином, спрашиваю – Харитона никто не знает.

– Трудная задача. Не решим… – доносится голос одного из «математиков».

В этом доме у всех изолированные квартиры и изолированная жизнь. А когда-то…

Когда-то на этом месте бурлил страстями маленький южный дворик, заплетённый паутинами бельевых верёвок, на которых, как пойманные мухи, трепыхались чулки, майки и бюстгальтеры всевозможных размеров.

Я учился в политехническом институте и снимал койку у дворника Харитона. Одну комнату он сдавал постояльцам, а в другой – размещалась вся его семья: маленький сухарик Харитон, его жена, большая и пышная, как буханка, и девять шумных разновозрастных Харитонычей. Когда-то здесь квартировали футболисты, поэтому все Харитонычи бегали в застиранных футболках. Дети были очень похожи друг на друга, имён их никто не помнил – различали их по номерам на футболках.

Со мной в комнате жил ещё один постоялец, брюнет в галифе, который привозил сюда мимозу. Он привозил её спрессованную в чемоданах. Потом, как Кио, из каждого чемодана доставал сотни букетов и увозил их на базар. Деньги, вырученные от продажи, прятал в галифе. Спал, не раздеваясь. В комнате пахло потом и цветами. К концу распродажи он ходил, переваливаясь с боку на бок, как индюк, потому что был нафарширован деньгами от сапог до пояса.

Приезжал он уже много лет подряд, во дворе к нему привыкли и называли Нарзан.

По субботам маленький Харитон напивался, хватал топор и с криком «Убью!» гонялся за своей огромной женой. Подойти к нему никто не отваживался: он с такой яростью орал «убью», что стаи ворон начинали кружить в ожидании трупа.

Но жертв не было и быть не могло. Парад силы и воинственности требовался маленькому Харитону только для самоутверждения, Это понимала его огромная жена и с неописуемым ужасом на лице бегала по двору, подыгрывая мужу в субботних спектаклях.

В этом же дворе жил довольно известный профессор, автор многих работ по автоматике. Только он мог влиять на Харитона. Когда дворник начинал буянить, профессор появлялся во дворе, забирал у Харитона топор и уводил его к себе в кабинет пить чай.

Погасив пожар души чаем, Харитон мирно возвращался домой. Жена кормила его ужином и ласково приговаривала:

– Ты ешь, ешь, Харя. Набегался!

Роза презирала жену Харитона за такую покорность. И вообще! Разве они пара?

– Она – красавица, пудов на восемь, а он – как собака сидя!

Дружбе Харитона с профессором она не удивлялась, а заявляла, что профессор такой же чокнутый, как этот «лилипут с топором».

Выходец из деревни, профессор до старости сохранил нежную любовь к лошадям. Не имея машины, он построил во дворе гараж и держал там рыжую кобылу Альфу. По утрам чистил её, впрягал в маленькую двухколёсную бричку и ехал на ней в институт читать лекции по автоматике.

Роза не прощала профессору этой странности и позорила его на всех перекрёстках.

– Тоже мне будёновец!

Роза была душою всего двора. И телом. Говорят, когда спортсмены бросают спорт, они сразу заметно толстеют. У Розы была фигура спортсменки, которая бросила спорт, не начав им заниматься. Когда она возвращалась с базара, сперва раздавался её голос, потом из-за угла дома появлялся бюст, затем живот и, спустя некоторое время, – сама Роза с двумя кошёлками, полными цыплят, кабачков, фруктов.

– Пускай Аркаша перед смертью накушается – ему будет что вспомнить.

Жила она в полуподвале вместе со своим мужем, который умирал от какой-то болезни. Кто входил во двор, видел сквозь окно, как в затемнённом полуподвале, словно в склепе, покачивается в кресле-качалке бледный живой покойник, укрытый белоснежным пикейным одеялом.

Роза была удивительной чистюлей. Она могла часами гоняться по комнате за последней мухой, пока та, обессиленная, не падала на пол с инфарктом. Окна она мыла утром и вечером, Аркашу – три раза в день. Говорили, что когда-то у неё была кошка, но она её прокипятила.

Раз в неделю Роза ходила к председателю райисполкома, толкала грудью стол, кричала: «Я живу в могилу!» и требовала немедленно отдельную квартиру, чтобы Аркаша мог умереть «на своём унитазе». Председатель исполкома, задвинутый в угол, ругал строителей, бил себя грудь и клялся, что они – первые на очереди. Когда Роза являлась снова, председатель сам забивался в угол и оттуда умолял дать ему дожить до пенсии.

Роза работала надомницей. Получала на швейной фабрике полуфабрикаты и шила лифчики. Лифчики были из какого-то пуленепробиваемого материала, а объёмом – как чехлы для аэростатов.

– В таких лифчиках наши женщины непобедимы! – поддразнивал её сосед сверху, усатый моряк, похожий на Дартаньяна на пенсии. Всё тело моряка было покрыто татуировкой. От пяток до шеи он был исписан всевозможными надписями и изречениями, как школьная доска к концу урока. Только стереть их было невозможно. В самую жаркую пору моряк не позволял себе снять тельняшку, чтобы Харитонычи не увеличивали свой словарный фонд.

Когда-то он был женат. Для своей жены он остался непрочитанной книгой. Она ушла от него, не в силах переварить информацию, которую получила при чтении всех частей его тела. С тех пор он жил один с приблудным котом, которого называл Дарданел.

Роза не любила усача за то, что его окна находились на самом верху, он «выдыхивал всю свежесть», а ей и Аркаше доставался «только задний воздух». Но задевать его боялась. Когда-то в ответ на её тираду моряк молча приподнял край тельняшки. От пупка направо шла надпись, загибаясь на спину. Моряк медленно поворачивался, чтобы Роза сумела прочитать всю фразу. Когда она дочитала до позвоночника, у неё щёлкнула и отвалилась нижняя челюсть. Когда моряк сделал полный оборот вокруг своей оси, Роза была в лёгком обмороке. С тех пор она в открытые конфликты с ним не вступала. Но вечерами, в кругу соседок, поносила некоторых мужчин, от которых убегают жёны и которые живут, «как ширинка без пуговиц».

Кроме кобылы Альфа и кота Дарданела в доме жила ещё курица Шманя. Так прозвали её Харитонычи. Курица была собственностью бессловесной старухи из флигеля. Старуха считалась богатой: она ежемесячно получала по три перевода от своих детей, которые жили в других городах, к ней не приезжали и к себе не звали. На умывальнике старуха держала три зубные щётки в стакане. Каждый день мыла стакан и меняла воду. Потом надевала на курицу поводок и выводила её погулять. Курица чувствовала себя собакой и усвоила собачьи привычки: отмечалась под каждым деревом.

Роза ненавидела Шманю как неиспользованный бульон для Аркаши и распускала слухи, что курица бешенная.

Над Розиным полуподвалом, в бельэтаже, жили дворовые аристократы, семья Невинных: папа, мама и сын. Если исходить из определения «шапка волос», то у папы их была только тюбетейка. По вечерам он тайком принимал частную клиентуру, сверлил зубы портативной бормашиной, которую можно было легко спрятать, но нелегко заглушить.

Она прыгала у него в руках и гремела, как отбойный молоток. Когда он ставил больного к стенке, упирался ему коленом в живот и включал двигатель – голова страдальца начинала дергаться в такт машине и выбивала барабанную дробь о стену. У этого агрегата было одно достоинство: клиенты от грохота и сотрясения теряли сознание, и можно было работать без наркоза.

У папы Невинных была болезнь, которую зарабатывают обычно на сидячей работе. У стоматологов работа в общем-то «стоячая», но болезнь об этом, очевидно, не знала. Папа мучился, доставал какие-то импортные свечи, пробовал их, разочаровывался и добывал новые. В доме накопилось такое количество свечей, разных форм и расцветок, что сын Леня однажды украсил ими новогоднюю ёлку.

Папина болезнь, конечно, была покрыта непроницаемой тайной, о которой, конечно, знал весь двор.

Мама Невинных, бывшая эстрадная чтица «на договоре», была патологически худой и модной: по пять раз в день меняла платья, которые, казалось, надевала прямо на скелет.

Жизнь свою, отнятую у эстрады, она посвятила сыну, пятнадцатилетнему балбесу с ярко выраженной уголовной внешностью. Мама пыталась научить своё дитя аристократическим манерам и оградить его от влияния улицы. Улица же мечтала оградить себя от него, но безуспешно. Юный Невинных бил из рогаток фонари, кусал в подворотнях девчонок и находился в постоянном состоянии войны со всеми Харитонычами. Кроме того, он не выговаривал буквы «с» и «з», произнося вместо них «т».

– Эту семейку делали в мясном магазине, – говорила Роза о своих верхних соседях. – На сто килограммов мужниного мяса накинули тридцать килограммов костей жены.

Скандалы с аристократами вспыхивали, когда мама Невинных вытряхивала в окно салфетку, держа её двумя пальцами за кончик.

– Я живу в могилу! – кричала Роза стоматологу. – А она свои микробы трусит мне в бульон!

– Пожалуйста, не вмешивайте меня в кухонные дела. Я всё-таки мужчина, – пытался тот сохранить нейтралитет.

– Как вам нравится этот мужчина! – кричала Роза на весь двор и добивала стоматолога запрещённым приемом. – Знаете, кто вы такой? Вы – подсвечник!

Но главным врагом Розы была Муська, свободная женщина свободных нравов. Когда она шла через двор, виляя задом, как машина на льду, брюнет Нарзан издавал сладостный звук «М-пс!» и приседал, как бы готовясь к прыжку. Но тут же щупал свои галифе, вздыхал и выпрямлялся: желание сохранить галифе убивало в нём все другие желания.

Муська часто возвращалась с работы не одна, а с каким-нибудь провожатым, который обычно задерживался у неё до утра. Окна Муськи находились напротив Розиных окон. Полночи Роза проводила, стоя у себя на подоконнике, а по утрам митинговала во дворе:

– Это ж надо иметь железное здоровье!.. Ничего!.. Я этому положу концы!

Иногда Розе удавалось сообщать женам Муськиных кавалеров местопребывание их мужей. Тогда по ночам весь дом наслаждался бесплатными представлениями: с криками, пощёчинами и истериками. Даже Аркаша просил Розу раскрыть пошире окно.

– Я ищу своё счастье, – рыдала Муська. – Чего вы всовываетесь!

– Когда ты ищешь – гаси свет! – изрекала Роза. – Аркашу это травмирует перед смертью.

– Я хочу найти мужа. Хотя бы такого дохленького, как у вас.

– Молчи, потерянная! – гремела Роза, и Муська стихала, уползала к себе в комнату и там зализывала сердечные раны.

Как я уже говорил, Роза была душою этого двора, главным и непременным участником всех событий.

Но однажды она ушла на базар и не вернулась. Скорая помощь подобрала её без сознания на улице, вместе с двумя полными кошёлками. Троё суток она пролежала в больнице. И показалось, что маленький, тесный дворик, до краёв заполненный Розиным голосом, вдруг сразу затих и опустел. Можно было с утра до вечера вытряхивать салфетки, чистить лошадь под самыми окнами, спокойно гоняться с топором за собственной женой – никто не мешал, не комментировал, не скандалил. Не приходя в сознание, Роза скончалась от инфаркта. Хоронили её всем двором, с почётом, как полководца.

По настоянию профессора, в последний путь Розу везла Альфа, которую впрягли в старую подводу-биндюгу. Моряк покрасил подводу в чёрный цвет. Роза возлежала на ней в красном нарядном гробу, впервые активно не участвуя в таком важном событии. На груди у неё желтел букет мимозы, бесплатно положенный Нарзаном. Рядом водрузили кресло-качалку с Аркашей. Подвода дергалась, и Аркаша горестно раскачивался над гробом, как старый служка, читающий молитву.

Сбоку, у гроба, гордо вышагивал Лёнька-уголовник, держа поводья.

За подводой шли супруги Невинных и несли венок из металлических цветов с надписью: «Незабвенной нижней соседке от любящих соседей сверху». Их венок был единственный, они этим очень гордились и не позволяли никому его трогать.

Сзади двигалась башнеподобная жена Харитона и, как ребёнка, вела за руку поникшего супруга. С другой стороны дворника поддерживал профессор. За ними маршировали все девять Харитонычей, выстроившись друг за другом по порядку номеров. Следом шла Муська, изо всех сил сдерживая в рамках приличий свой разудалый зад. Замыкали процессию моряк и старуха с курицей. Курица, чувствуя серьёзность происходящего, не хулиганила, а шла рядом с хозяйкой, как послушная собака после приказа «к ноге»!

Прощались молча. Потом Муська произнесла:

– Она мене была как родная мама.

И Харитон зарыдал, уткнувшись в необъятность своей супруги. Та успокаивала его, баюкая у себя на груди. Муж и жена Невинных горестно вздыхали, все ещё не решаясь выпустить из рук свой венок. А на подводе, как на постаменте, памятником невысказанному горю, в кресле-качалке шёпотом плакал Аркаша.

Прошло несколько дней. Тишина во дворе стала привычной. И вдруг – сенсация: Аркаша начал оживать! Сперва он вставал с кресла и шагал по комнате, потом сидел на скамеечке во дворе. А после – уже сам ходил за молоком и даже стоял в очереди за бананами. Двор загудел. Все горячо обсуждали воскрешение из мёртвых, сокрушались, что Роза не дожила до такой радости. Но это было не всё. Не успели переварить это событие, как взрывной волной ударило следующее сообщение: Муську засекли, когда она на рассвете выныривала из Аркашиного полуподвала. Это было уже слишком.

Потрясённый двор угрожающе затих перед бурей. Страсти накалялись и дымились.

Первым сорвался Харитон. Он напился, не дожидаясь субботы, схватил топор и с криком «Ну, Муська!» стал гоняться за своей женой. Когда профессор, отобрав топор и напоив его чаем, спросил: «Зачем жену гоняешь, Харитон?», тот горестно ответил:

– Все они такие.

И впервые профессор не осудил его, а задумался.

– Тука она, вот кто! – заявил молодой Невинных.

– Фи, Ленечка, что за выражение! – брезгливо сморщилась мама-аристократка.

– Что такое тука? – спросил папа.

– Тука – это жена кобеля, – интеллигентно объяснила мама.

После первого шока, вызванного неожиданным сближением Муськи и Аркаши, все обитатели дома, не сговариваясь, объявили им войну.

Харитонычи теперь играли в футбол только возле Муськиного окна, используя его как ворота без вратаря.

Харитон, убирая двор, сметал весь мусор в окно полуподвала. Через несколько дней окно Аркашиной комнаты уже не открывалось, оно было замуровано, вернее замусоровано, до форточки.

– Они все сказились! – жаловалась Муська участковому. – Чего они всовываются? Мы хотим создать молодую семью.

Участковый призывал всех сохранять спокойствие, но его призыву не внимали.

– Путкай убираюта по-хорошему, пока не потно! – потребовал Лёнька от имени общественности.

Но будущие молодожёны не убирались. Тогда решил действовать моряк. Когда Муська гостила у Аркаши, он зашёл к ним, снял тельняшку и долго читал себя вслух. После этого Муська и Аркаша больше не сопротивлялись. Они попросили профессора дать им Альфу, чтобы переселиться к Муськиной маме.

– Лошадь – благородное животное, – недвусмысленно ответил им учёный.

Рано утром, надеясь, что все ещё будут спать, они выносили узлы, чемоданы и грузили их в нанятую полуторку. Но весь двор, конечно, был на ногах. Их провожали угрюмым молчанием взрослые, пронзительным свистом – Харитонычи, улюлюканьем – Лёнька, и злобно лаяла им вслед курица Шманя. А может, мне это просто показалось…

…Юные математики все ещё пыхтят над задачей. Подсаживаюсь, пытаюсь помочь.

– А ответ какой?

– В том-то и беда… Нет ответа, – грустно сообщает мне Чубчик.

Мимо, шаркая ногами, проходит человек, нагруженный покупками, очевидно, с базара. Увидел меня, остановился.

– Здравствуйте. Не узнаёте?

Аркаша! Только обесцвеченный: белая голова, белые брови, белые усики – негатив своей молодости.

Он сел рядом и быстро-быстро, очевидно, боясь, что я встану и уйду, стал рассказывать об отдельной квартире, о приличной пенсии, о том, что ему очень, очень хорошо… Потом вдруг, не делая паузы:

– Роза была святой женщиной, я к ней до сих пор хожу на кладбище. Она обо мне заботилась и вообще. Но… – он протянул ко мне руки, как бы умоляя понять его. – Может, я умирал, потому что мне с ней было скучно жить, как-то бесцветно… А Мусенька меня заставила подняться, мне захотелось выздороветь, понимаете?!..

– Вы встречаете своих бывших соседей?

– Да. Им всем дали квартиры в этом доме. Они с нами до сих пор не разговаривают, даже на субботники не приглашают… – Он спохватился, вскочил: – Мне пора – Мусенька там одна. Она не выходит, у неё тромбофлебит.

Он ухватил две кошёлки, полные цыплят, кабачков, фруктов, и потащил их к лифту.

– Хорошо, когда в задаче есть ответ, правда? – мечтательно произнес Чубчик.

– Конечно, хорошо, – согласился с ним я.

В пригородном автобусе

Были последние дни июля, и солнце перевыполняло план на триста процентов. А может, оно просто перепутало Европу с Африкой.

Я погружался в тротуар, мягкий и горячий, как пюре. Рядом влипла в асфальт маленькая женщина лет за пятьдесят, худая и коричневая от загара. У неё был тонкий, вытянутый нос с двумя выемками у самого кончика, как будто её взяли пальцами за нос и крепко сдавили… Женщина кого-то высматривала, нервно вертела головой и поглядывала на часы.

Больше на остановке никого не было. Да и не удивительно. Этот автобус бывает переполнен в пятницу, когда аборигены возвращаются с работы по домам, а дачники устремляются под собственную тень на два выходных дня. А в субботу, в раскалённый полдень, может решиться ехать только эта пережаренная шкварка или такой профессиональный неудачник, как я, которому уже нечего терять. Впрочем, ничего особенного – элементарная пара по химии – и третья попытка проникнуть в мединститут завершилась, как и предыдущие. Самое забавное, что в кармане лежит мамина телеграмма: «Уверена успехе ни пуха ни пера заранее поздравляю». Третий год подряд она присылает подобные послания, и третий год подряд я благополучно проваливаюсь. «Что за трагедия! – скажет Юлька. – Ты опытный фельдшер, прилично устроен, прилично зарабатываешь»… А я устал. Мне надоело после дежурств возвращаться в четырехместное купе общежития «скорой помощи», надоело по ночам зубрить химию, надоело зимними вечерами целоваться с Юлькой в подъездах. У меня, как у десятиклассника, на учёте все тёплые парадные. А я ведь не пацан – четвертак позади. Недавно какая-то отличница даже место в трамвае уступила.

Из-за угла выглянул автобус, остановился, как бы раздумывая, стоит ли в такую жару из-за нас двоих делать крюк. Затем вздохнул и всё-таки стал поворачивать. Старая рухлядь! Как его выпускают на линию? Наверное, его уже не принимают в металлолом… В этот момент женщина призывно замахала рукой. Через дорогу бежал мужчина с авоськой, в которую были втиснуты три живых курицы. Перебежав улицу, он поцеловал женщину в щеку, погладил её по голове и только после этого стал часто и шумно дышать, как бы вдруг вспомнив, что у него одышка. Пока автобус полз к остановке, я внимательно рассмотрел владельца авоськи. Он уже давно оформил пенсию. Его лицо было болезненно-бледным – к таким лицам загар не пристаёт. Большой пухлый нос, большие щёки с пухлыми складками и мешочками, пухлые пальцы без суставов, как надутые резиновые перчатки. И вообще, весь он напоминал надувную игрушку, из которой начали выпускать воздух.

В автобусе было много свободных мест. Я сел у окна. Автобус дёрнулся и покатил по дороге. Всё, всё, всё! Никаких отступлений! Еду к тётке, забираю своё тёплое пальто, книги, ботинки – и утром в поезд. Через сутки – здравствуй, мама! – и снова нормальная жизнь нормального человека. Как сказала бы Юлька, ничего страшного, миллионы людей живут без высшего образования. Так что, прости, мама, но нашу мечту о прославленном докторе мы воплотим в будущем внуке…

Позади меня устроился пухлый мужчина со своей спутницей. Впереди бухнулись на сидение двое парней, которые успели вскочить в автобус за секунду до отправления. Один был в очках и в берете, другой – в модной болгарской тельняшке, уже выцветшей и в двух местах аккуратно заштопанной. Устроившись, они продолжали разговор.

– Ты видел когда-нибудь, как пельмени свариваются в один комок? Вот это его сольный концерт – из одинаковых пельменей.

– Билеты берите! – потребовала кондуктор, мужеподобная особа с квадратными плечами, выпирающими из сарафана. Её руки были заляпаны крупными веснушками, напоминающими ржавчину.

Я протянул ей рубль.

– Куда едете?

– До конечной.

– Сразу надо говорить. А то боятся языком шевельнуть!

Ну и ведьма! Выдать бы ей под моё настроение, да жаль зря портить нервы: ведь я её уже никогда не увижу. Как и всех остальных в этом солёном, душном городе. В стране десятки мединститутов, но мама уговорила меня приехать именно сюда. И всё потому, что в пригороде живёт тётя Вера, у которой я смогу хранить свои ценные вещи и поедать вкусные обеды. Мама уверена, что ради домашних котлет я с радостью буду совершать ходки, вроде этой.

Последний раз тетю Веру я видел первого апреля, когда мы с Юлькой отвезли ей моё зимнее пальто и забрали демисезонное. Если б мама знала!

Пухлый мужчина, наконец, отдышался. Женщина, которая терпеливо дожидалась этого момента, спросила:

– Почему ты опоздал?

– Я ездил на базар. Я не люблю брать птицу в магазине. Но зато я выбрал, что хотел. Это не курицы, это золото. Две я купил тебе, а одну отдам ей, за сутки в холодильнике не испортится. Я тебе их разделаю так, что хватит на пять дней.

– А ей ты будешь разделывать?

– Ей я не буду разделывать. Пусть сама разделывает.

Горластая кондуктор подошла к парням и рявкнула:

– А вам отдельное приглашение?

Очкарик протянул ей деньги.

– Два до конечной.

– Я себе возьму, – засуетился парень в тельняшке.

– Да ладно! Сам говорил, что вам уже второй день зарплату не платят.

– Это всё из-за него: развалил организацию! – Парень развернул газету – в ней были пирожки. – Бери, ты ведь тоже не обедал.

Они оба стали энергично жевать. Мне стало дурно от одного вида этих пирожков. В такую жару мне вообще противна всякая пища. А с заднего сидения доносилось:

– …Четыре лапки, две головки, пупки, два сердца – вот тебе холодец. Шейки можно начинить – это ещё порции. Потом восемь четвертей. И ещё бульон…

– Ты очень хорошо умеешь разделывать кур.

В голосе женщины звучали любовь и гордость.

– Я теперь всегда тебе буду разделывать.

– А ей ты разделывал?

– Когда-то раньше. А теперь нет. Теперь каждый сам себе разделывает. Я ей только покупаю. У неё ведь больные ноги. Ты же знаешь.

– Я знаю.

Продолжая жевать, парень в тельняшке изливал душу товарищу.

– Ты когда-нибудь пил соду с сахаром? Вот это манера его исполнения. Он ведь не поёт – он о чём-то шепчется с публикой. И ещё режиссирует. Недавно поставил программу «Бригантина», стоила тридцать тысяч. Через неделю со страшным скандалом провалилась.

– Большому кораблю – большое кораблекрушение, – пошутил очкарик. – Слушай, с чем эти пирожки?

– С изжогой.

Уже три часа. В шесть Юлька идётна «йогу». Это её новое увлечение после того, как она перестала прыгать с парашютом. Интересно, как она отреагирует на то, что я её не встречу после занятия?

На одной из остановок в автобус вошла чистенькая, аккуратная старушка, светлая, как полнолуние, и опустилась рядом со мной. Её лицо сплошь было изрезано весёлыми и подвижными морщинками. Его можно было использовать для плаката: «Боритесь с оврагами!»

Поставив на колени портфельчик, такой же аккуратный, как и она сама, старушка улыбнулась мне, как старому знакомому, отчего морщинки совершенно обнаглели и рванулись куда-то за уши.

– Домой возвращаюсь. Угадайте, где я была? Целый месяц!

Послал бог собеседницу. Теперь придётся всю дорогу вести содержательный разговор.

– Не умею угадывать, – буркнул я.

Но старушка не обиделась. Я нужен был не как участник беседы, а только как повод.

– В институте геронтологии. Знаете, где стариков изучают. И лечат. Вы спросите, поправилась я или нет?

Это уже легче: повторять готовые вопросы. Это я могу.

– Вы поправились?

– Чувствую себя лучше. Но больше к ним не поеду. Знаете почему?

– Почему?

Я подавал ей нужные реплики, как Штепсель Тарапуньке.

– Каждый день им надо говорить, где у тебя заболело, где закололо…

– Старуха, а туда же – едет зайцем! – гаркнула со своего места кондуктор.

Старушка засуетилась.

– Что вы! Обязательно возьму. Я вас просто не заметила.

– Очки надень!

У старушки от неожиданности отвалился подбородок, и все морщинки выстроились вертикально.

– Да как вы смеете…

– Не связывайтесь, – посоветовал я.

Было жарко и душно. Автобус напоминал духовку на колёсах. Спину парил горячий компресс из пропотевшей рубашки. На переднем сидении парень в тельняшке продолжал поливать своего худрука.

– А ты бы всё это выдал на собрании, – посоветовал очкастый умный друг. – Неужели тебя не поддержат?

– Пять человек поддержат, остальные промолчат. У нас в филармонии интриги, как в академическом театре. Он меня сразу выживет. А я дня не могу без работы. У меня на каждой клавише по иждивенцу. Я должен выколачивать башли – вот и стучу на рояле.

– Ты легко устроишься в другом месте – все знают, как ты играешь.

– Это Рихтер играет, а я стучу.

Я откинул голову назад, на спинку кресла, и услышал продолжение другого диалога.

– Ты хорошо сделал, что купил не одну курицу, а две. Бульон из двух кур, – это ведь не из одной, правда?

– Конечно: две курицы – это не одна.

– А она тебя угощает бульоном?

– Раньше угощала. Теперь нет.

Я закрыл глаза и попытался задремать, но ничего не получилось. Наверное, сон вышел из меня вместе с потом.

– … Сколько мне суждено жить, столько и проживу без их института, – убеждала меня старушка. – Буду книги читать, в кино ходить, ездить на велосипеде… А чего вы улыбаетесь? У меня сосед, на восемь лет старше, с велосипеда не слазит. Одной ногой в могиле, а другой – педаль крутит. Это очень полезно для здоровья… Вы думаете, я смерти боюсь? Ничего подобного! Боятся те, кому нечего вспоминать, а я прожила разноцветную жизнь.

Боже, как они мне все надоели! Как трясёт этот ящик на колесах! Наверное, в юности он работал бетономешалкой!

Автобус подпрыгнул и затормозил. Вскочила девушка в кожаной мини-юбке, напоминающей набедренную повязку. У Юльки такая же, только коричневая… Поскорей бы в поезд! Уехать и обрубить. И всё! Очень уж они переплелись – институт и Юлька. Я больше не могу провожать её до входа и оставаться на улице. Я больше не могу слушать, как она разговаривает с однокурсниками об анатомке или профессоре Глинкине, а я при этом только присутствую. У неё своя жизнь, в которую я никак не могу прорваться. Когда мы познакомились, она была на первом курсе, теперь – на третьем. А я все трахаюсь лбом о приёмную комиссию. Юлька уходит от меня, вверх по курсам, как по ступенькам, я это чувствую. Так лучше самому, сразу, одним махом!

В автобус вошёл новый пассажир. Он был в пиджаке и при галстуке. «Самоубийца», – подумал я. Но пассажир чувствовал себя превосходно.

– Сестричка, – обратился он к нашей кондукторше, – поздравь меня: мне сегодня исполнилось сорок лет!

– Билет берите! – потребовала «сестричка».

– Я возьму, не беспокойся. Но ты меня сначала поздравь – у меня праздник.

– Гражданин, берите билет. Если выпили, не надо хулиганить.

– Я не хулиганю, я радуюсь, – миролюбиво объяснил именинник. – Мне сорок, а женщины ещё дарят цветы. Вот!

Он вытащил из бокового кармана красную гвоздику и протянул её кондукторше. Но та оттолкнула его руку и прорычала:

– Не возьмёшь билет – милицию позову! Каждый ханыга будет нервы мотать!

Улыбка слетела с лица именинника. Он вставил цветок на прежнее место и нажал кнопку звонка рядом с табличкой «Место кондуктора».

– Ты чего хулиганишь!

Не отвечая, мужчина крикнул водителю:

– Открой дверь. Выйти надо!

Автобус остановился, дверь открылась. Пассажир стал на ступеньку и сказал кондукторше:

– Не хочу ехать в твоём автобусе! Ты мне весь праздник испортила. – Спрыгнул на землю и уже оттуда добавил: – Рожать тебе, кондуктор, надо. Рожать! Добрее будешь!

Автобус тронулся дальше.

Все разговоры прервались. Пассажиры с осуждением смотрели на кондуктора. Та была несколько растеряна, но не подавала виду.

– Ничего! Прожарится на солнышке, пока следующая машина подойдет, – успокоится.

– Это свинство! – сказала моя соседка-старушка.

– Чего? – рыкнула на неё кондуктор.

– Свинство, говорю: выставить человека на полпути.

– Кто его выставлял? Сам выскочил.

И тут автобус взорвался. Всё накапливающееся раздражение против грубиянки-кондукторши теперь хлынуло лавиной.

– И правильно сделал! – крикнул полосатый лабух. – Лучше пешком идти, чем видеть вашу мрачную физиономию.

– Ну и шёл бы пешком, Кто тебя в автобус звал?

– Нет, голубушка! – заявила старушка. – Нас двадцать, а вы одна. Не вы от нас, а мы от вас скорей избавимся!

Её морщинки воинственно подталкивали друг друга.

Со всех кресел неслось:

– Надо написать письмо в управление!

– Все подпишемся!

– Такую хамку надо учить!

И вдруг все замолчали. Кондуктор тихо плакала.

Это было неожиданно. От неё ждали ругани, оскорблений, но не таких тихих слёз. И ещё она всхлипывала по-детски. И приговаривала:

– Набросились, как на бандитку. А у меня, может, на той неделе тоже день рождения был… И ни одна зараза не поздравила… И муж к Воробьёвой Дашке ушёл… И план третий месяц не выполняем…

Автобус остановился. Это была конечная остановка. Водитель открыл двери, но никто не спешил выходить.

– Не надо плакать, – сказала маленькая старушка гренадёрше-кондукторше. – Мы теперь все будем ездить только вашим автобусом – это поможет выполнению плана. Какой номер вашей машины?

– Ноль семь семьдесят семь, – ещё всхлипывая, ответила кондукторша.

– Видите, как легко запоминается: три семёрки. Прекрасный автобус…

– Как портвейн! – неожиданно для самого себя схохмил я.

Все засмеялись, и это разрядило обстановку. Пассажиры встали и начали выходить.

Дождавшись, когда все вышли, обладательница кур подошла к заплаканной кондукторше и погладила её по атлетическому плечу.

– Нельзя опускать руки. Надо бороться. – Она кивнула на пухлого мужчину. – Знаете, сколько я его ждала? Восемнадцать лет. И ни за кого не выходила замуж. Так я боролась. И теперь мы вместе. – Она нежно посмотрела на своего избранника, потом снова перевела взгляд на кондукторшу. – Конечно, одной тяжело. Я это хорошо знаю.

– Шагнула к выходу, затем остановилась и вытащила из авоськи лежащую сверху птицу. – Возьмите. Это подарок к вашему дню рождения. Это очень хорошая курица, с базара. Вам одной хватит на неделю. – Она опять посмотрела на пухлого мужчину. – И нам тоже хватит одной, правда?

– Я тебе одну разделаю, как двух. Ты и не заметишь, – пообещал тот.

– Я знаю. Он очень хорошо разделывает кур, – сообщила женщина и вышла вместе со своим надувным спутником.

Я постоял в тени автобуса, потом похлопал его по толстому теплому крупу и обошёл вокруг, рассматривая. Бока его были потёрты, кое-где виднелись шрамы и вмятины. Макушка крыши покрылась седоватой пылью, под которой старческой перхотью шелушилась краска. Подтёки вчерашнего дождя напоминали капли пота. Двигатель ещё не был выключен – автобус слегка подрагивал и хрипло дышал после пробега… Зря я ругал этого трудягу. Он честно вкалывает, хотя ему давно пора на пенсию. Не жалуется, не канючит, не просит замены, а везёт туда, куда требуется, на юг, на север, на запад, на восток… А в том, что мне было жарко и противно, автобус не виноват – просто я поехал не в ту сторону.

Я глянул на часы. Сейчас четыре. Три часа дороги обратно, и я ещё успею встретить Юльку после «йоги».

Отсюда хорошо был виден домик тёти Веры, где хранилось моё зимнее пальто и остальные вещи. Я помахал ему рукой, вошёл в автобус и сел на своё прежнее место.

Растерянная кондуктор всё ещё держала в руках подаренную курицу.

– Вы чего? – спросила она.

– Забыл ключи от дачи, – соврал я и протянул ей деньги на билет.

В автобус входили новые пассажиры.

Жара спадала.

Сиамские близнецы

Мы даже не похожи. Я – смуглый, кудрявый, черноволосый, у меня нос с горбинкой, а он – бледнолицый, курносый, белобрысый, волосы торчат, как веник.

– Отойди, – кричит, – от тебя чесноком пахнет!

А как я отойду? Только вместе с ним, этим хамом и лгуном: я ведь чеснок просто так не ем, только в котлетах, которые он же у меня и отбирает. А уж насчёт «пахнет», то это я должен волком выть: от него так перегаром несёт, что комары к нему только в противогазах подлетают. Все свои деньги я трачу на духи и дезодоранты, до тех пор обливаюсь, пока он их у меня не выхватит и не выпьет. Он же алкаш, ханыга, с утра уже пьян. А я спиртное даже видеть не могу, у меня печень слабая. Он напивается, а меня тошнит.

Вмешивается во все мои дела и в разговоры – он же всё слышит, всё при нём происходит. Даже по телефону не посекретничаешь – его ухо рядом. Я бы его отлупил, но боюсь: мы в детстве часто дрались, и он всегда побеждал: его рука – правая. И вообще, он более спортивен, чем я. Гирю выжимает, гантели. Когда делает приседания, я сопротивляюсь, хочется книжку дочитать. А он ухмыляется: «Спасибо за дополнительную нагрузку», навалится всей массой и к земле прижимает. Зато, когда на турнике подтягивается, я злорадствую: ему приходится и меня тащить.

И вера у нас тоже разная. Но вера – это условность: ни он, ни я в храмы не ходим, нас не приучили. Он меня в церковь не зовёт, а его в синагогу трактором не затащишь. Он о своей вере вспоминает только для того, чтобы меня нехристем обозвать. Хотя, когда его крестили, и меня в купель плюхнули, так что неизвестно, кто из нас больший нехристь. А обрезание, из нас двоих, сделали ему. Да, да! Это мой Бог его наказал: в юности у него пипка воспалилась, писать не мог, вот его и обкорнали. Он с тех пор в баню не ходит, свой обрез от всех прячет, если б мог, он бы его в футляре носил. И за это меня ещё больше ненавидит.

Его послушать, если б не я, он бы уже бегал быстрее всех, прыгал, рекорды ставил. Я, видите ли, вишу на нём тяжким грузом и мешаю его совершенствованию. Я кричу:

– Ты без меня никогда бы в Университет экзамены не сдал!

– А тебя, – отвечает, – без меня туда бы никогда не приняли.

– Это почему?

– По профилю! – и хохочет издевательски. – Ты вообще должен быть счастлив, что я тебя рядом терплю… Прекрати скрипеть!

Это он орёт, когда я на скрипке играю. И чтобы заглушить, включает свою любимую песню:

…Без меня тебе, любимый мой

Лететь с одним крылом…

Он знает, что я о такой пошлости умереть могу, и назло крутит её с утра до вечера.

Думаете, мы всегда враждовали?.. Нет, раньше ничего подобного не было. Когда дом строили, помогали друг другу – как же построишь, если врозь?.. И когда от грабителя отбивались, тоже дружно… Я где-то читал, что трудности сплачивают, а что, мол, у нас сейчас всё хорошо, поэтому грызёмся. Но, если всё, что сейчас происходит, это хорошо, то мне страшно подумать, что будет, когда станет плохо!.. И где это хорошо?… Дом наш из-за вражды нашей заброшен и неухожен, крыша течёт, штукатурка отваливается, полы прогнили. Крысы, моль, тараканы… Но ему это не мешает. Ему я мешаю, я во всём виноват. И за то, что дом рушится, что крысы паркет грызут… В холодильнике пусто – я сожрал. В доме кто-то кашлянул – я заразил. Картина с гвоздя сорвалась – я сбросил… Вместо того, чтобы вместе дом спасать, он со мной счёты сводит.

– Я тебе завтра все зубы выбью!

Это он каждый день угрожает. И хотя завтра забывает о своей угрозе, но я-то всю ночь не сплю, нервничаю. На следующий день снова, из-за какой-нибудь ерунды:

– Я тебе завтра башку сверну!

И так всю жизнь, в постоянном страхе: свернёт или не свернёт?..

Если на то пошло, то это он ко мне, как пиявка, присосался. Я в университете лучшим студентом был, меня на всех собраниях в президиум выбирали, а он, прилипала, рядом сидел… Меня путёвкой в Сочи наградили – пришлось и ему давать, чтоб он мог съездить. Я – мастер спорта по шахматам, во всех международных соревнованиях участвую – и его посылают, тренером оформили. У меня над доской лоб трещит, а он сидит рядом, делает умное лицо, а потом цветы принимает, репортёрам позирует. И его все поздравляют с моей победой, как великого тренера-наставника. А он из всей шахматной терминологии только одно слово знает: «мат-перемат»!

А с девушками как встречаться? Я назначаю свидание, и он со мной прётся. Я шепчу нежные слова, а он орёт: «Звук! Не слышно!»… Я её своей левой к себе прижимаю, а он, своей правой, её по бёдрам поглаживает… И когда мы расписывались, он рядом, третьим стоял.

И в первую брачную ночь с нами остался. Я его молю:

– Закрой глаза, спи.

– Не могу спать, – ухмыляется, – когда рядом наша жена лежит.

И глаза нараспашку до утра. Жена меня целует и шепчет:

– Иди ко мне.

А как идти? Вместе с ним?… Лежу и губы кусаю, чтоб не заплакать. И так – все ночи, целый год, у нас потому и ребёнка не было. А потом жена от меня ушла. К нему. Когда я уснул, взяла и перелезла, слева направо. А ему-то не стыдно – лежу и всю ночь шею в сторону выворачиваю, глаза зажмуриваю, чтоб не видеть, что он с ней вытворяет.

– Как ты могла? – спрашиваю.

– Я устала, – отвечает. – Надоело жить и всего бояться. Мне опора нужна, дом и его хозяин.

– Но это наш, общий дом, мы его вместе строили.

– Всё равно ты здесь квартирант, Настанет день, и тебя отсюда выгонят.

– Это невозможно, мы так срослись.

– С кровью оторвут и пинком под зад. А ты даже не станешь протестовать – в тебе гордость потеряна, раз соглашаешься так жить.

Очень меня эти её слова до сердца достали. Не смог я больше терпеть, решил ему отомстить. Яд у меня был, стрихнин. Когда у нас крыс травили, я пакетик этого порошка спрятал. Тогда ещё сам не знал зачем, но, видно, подсознание подсказало. За столом мы сидим, понятно, рядом. Когда он отвернулся, я ему весь пакетик в суп вытряхнул. Съел он его. Побледнел, на лбу пот выступил. А потом согнулся пополам и как взвоет. А у меня, поверьте, ни жалости, ни раскаянья – так я его возненавидел. Смотрю и тихо радуюсь: наконец, избавился. А потом чувствую, и у меня на лбу пот выступает. Потом внутри будто гвозди забивать стали, схватился я за живот и тоже взвыл: кровообращение-то у нас общее, постепенно отрава и до меня дошла. Отвезли нас обоих в больницу, обоим промывание сделали, капельницы поставили, мне в левую руку, ему в правую – еле откачали.

Понял он, что это я нас чуть не уконтрапупил, и говорит:

– Так дальше жить нельзя. Если не разделимся, ночью одновременно друг друга передушим.

А чтобы разделиться, нужно было операцию тяжёлую перенести, очень опасную. Нам её когда-то один хирург предлагал, но предупредил, что шансов остаться в живых один из десяти. Мы тогда в один голос отказались, боялись риска, думали и так проживём. Но теперь поняли, что больше не выдержим, лучше смерть, чем такое существование.

…Везут нас на каталке, последний раз вместе. Он мне говорит:

– Хоть бы они нас не зарезали – так охота пожить без твоей гнусной рожи рядом!

– А я согласен даже умереть, – отвечаю, – только бы от тебя освободиться.

– Если на том свете ко мне подойдёшь – убью!

Привезли нас в операционную, положили на стол, дали наркоз и стали кромсать наши тела и внутренности. Полдня длилась операция. За столько лет мы крепко срослись, всё – и нервы, и сосуды, и капилляры разделить надо было. Крови много вытекло, и из одного, и из второго. Несколько раз клиническая смерть наступала. Но, видно, его Бог или мой, а может, оба наших Бога постарались – вытерпели мы всё и живыми остались. Развезли нас по разным палатам и стали выхаживать.

Открыл я через сутки глаза и сразу ослепило: «Свободен!». От такого счастья снова сознание потерял. А он от радости чуть с ума не сошёл: схватил с тумбочки настойку крушины, прошептал «Да здравствует свобода!» и весь пузырёк выпил – из-под него потом неделю судно не вынимали.

А мне никаких настоек не требовалось, я от свободы опьянел: хочу – лежу, хочу – хожу, хочу – читаю – ни от кого не завишу!.. Как же я, червяк придавленный, мог столько лет пресмыкаться и терпеть эту невыносимую жизнь?!. Окрепну, выпишусь из больницы и уеду далеко-далеко, чтобы забыть прошлые муки и унижения.

Решил я так, и на душе потеплело. А потом вдруг холодная тревога заползла: легко сказать «уеду», а куда? Здесь всё хоть и невыносимо, но привычно. А там – чужие края, чужие нравы. И почему невыносимо? Крышу над головой имел? Имел. И сыт был, и одет, и обут. А там всё начинать с начала надо, с самого нуля. И не резвым мальчуганом-заводилой, а уже поседевшим неудачником, утомлённым нелёгкой жизнью… От этих мыслей я так расстроился, что швы разошлись, температура подскочила – продержали меня в больнице лишнюю неделю.

Но вот настал долгожданный день: выписали меня, проводили до ворот и пожелали успеха. Вышел я на улицу, а там машины, троллейбусы, трамваи – гудом гудят. И людей – тысячи, бегут, спешат, толкаются. А среди них и злые, и агрессивные. И вдруг так мне страшно стало, что ноги подкосились, идти не мог, к стене прислонился: я ведь теперь один, навсегда. А мне одиночество непривычно. Когда он со мной рядом шёл, я себя чувствовал уверенно. С ним не страшно было, он сильный. Его все боялись. Да и вообще: двое – это не один. Вдвоём с любым сладишь. Когда тот грабитель пытался к нам в дом залезть, мы ему так надавали, он справа, а я слева – незваный гость еле ноги унёс…

И вдруг поймал я себя на странной мысли: и он ведь сейчас один, и ему жутковато: остаётся в развалившемся доме, работать отвык, а придётся – меня не будет, не на кого чертей вешать. И от пол-литры надо отказываться, иначе всё на голову рухнет… И вдруг даже стало мне его жалко.

Психанул я на себя за эту слабость и, чтобы злость восстановить, стал вспоминать все его пороки. Но что-то плохо получалось: с одной стороны я его обвинял, а с другой – тут же сам защитительные доводы приводил… Да, мешал на скрипке играть. Но без него я вообще ни разу бы не сыграл: ведь когда я своей левой по смычку водил, он своей правой мне её поддерживал… Да, пьёт, много пьёт. Но ведь он не родился алкоголиком – пить стал на моих глазах, из-за жизни нашей патологической… Да, грубый, резкий, драчливый, но когда я в прорубь провалился, он же мне свои сухие ботинки отдал, а сам босиком до дома топал…

И вдруг захотелось мне его голос услышать. Так внутри заныло, что не выдержал, заскочил в телефонную будку и наш номер набрал. Он снял трубку.

– Алло!.. Алло!.. Слушаю!..

А я молчу, только сердце барабанит. И он замолчал. Молчим оба. Потом он спрашивает:

– Это ты?

– Я – отвечаю. И жду: сейчас какую-нибудь гадость ляпнет.

А он снова помолчал и вдруг:

– Как живёшь?

Я растерялся, засуетился:

– Прекрасно, прекрасно! А ты?

– Превосходно.

И снова замолчал.

– Я уезжаю, – говорю. – Далеко.

И опять ожидаю в ответ что-то вроде: «Скатертью дорога!». А он снова неожиданно:

– Может, попрощаться зайдёшь?

– Зайду.

Повесил я трубку совершенно ошеломлённый, а потом вдруг понял: да у него ведь на сердце сейчас такая же тяжесть, как и у меня. Я это своим сердцем почувствовал, недаром они у нас столько лет рядом бились!..

Подошёл к дому – дверь открыта, ждёт. Зашёл в гостиную, вижу, над столом фотография висит, где мы пацанами, в мохнатых шапочках, как два медвежонка. Никогда он её раньше не вынимал, а тут… Но сделал вид, что не заметил.

– Закурить есть? – спрашиваю.

Протянул он мне пачку. Посидели, покурили. Потом говорю:

– Дом тебе остаётся. И вся мебель. Только ковёр я продам – деньги на дорогу нужны.

Поднял он голову, глянул на меня как-то необычно – никогда раньше так не смотрел.

– Скрипку не забудь. Я тебе футляр починил.

– Спасибо.

– Куда поедешь?

– Куда-нибудь на юг. Я здесь мёрзну.

– Писать будешь?

– Не знаю. А ты?

– Вряд ли.

Снова помолчали.

– Ну, что ж… – говорю. – Пока.

– Пока.

– Будь.

– И ты будь.

Помахал он мне своей правой, а я ему своей левой, и разошлись мы в разные стороны, теперь уже навсегда. Я не оглядывался, чтобы швы на теле не кровоточили. А он на прощанье песню включил:

…Без меня тебе, любимый мой,

Лететь с одним крылом…

Зря я ругал эту песню: оказывается, очень она душевная.

Елена Ивановна

Было это в году восьмидесятом. Я человек свободной профессии, работал дома. А если в доме нет покоя – значит, и работа кувырком. Может, поэтому и не женился, чтобы не разрушать свою спокойную, налаженную жизнь.

А тут – эти звонки.

Первый прозвучал в девять утра.

– Попросите Елену Ивановну.

– Здесь нет такой.

– Это отдел координации?

– Это квартира.

– Извините.

Трубку положили, но через минуту телефон зазвонил снова.

– Елену Ивановну, пожалуйста.

– Я же вам сказал – здесь её нет.

– Простите, это 233-66-90?

– Да.

– Странно. Извините.

И началось.

Елену Ивановну спрашивали через каждые полчаса. Звонили из Москвы, звонили и по междугородке.

– Что вы все ко мне трезвоните? – с раздражением спросил я у одного из звонарей.

– В справочнике указан ваш номер.

– Очень мило. А кто издавал справочник?

– Наш трест. Отдел кадров.

– Дайте мне номер заведующего отделом.

– Пожалуйста.

Трубка продиктовала семь цифр. Я позвонил завотделом кадров и объяснил ему ситуацию.

– Н-да… Неувязка… – пророкотал бывший командный голос. – Её телефон 293-66-90. Тройку с девяткой перепутали. На виновных наложим взыскание.

– А вы не можете переделать справочник?

– По инструкции справочники переиздаются раз в три года. Осталось два года и семь месяцев.

– А ей часто будут звонить?

– Вообще-то частенько. Наш трест имеет двадцать пять филиалов. Особая интенсивность будет в конце месяцев и кварталов… Финансовые отчёты, заявки…

В этом тресте финансовые отчёты сдавали аккуратно. В конце месяца телефон звонил через каждые десять минут. Я, как хорошо налаженное справочное бюро, кричал в трубку:

– Не 23, а 29! Пожалуйста, запишите и передайте своим товарищам!

Я позвонил на телефонную станцию, рассказал им всё и взмолился. Мне посочувствовали, но помочь не смогли.

– Это не наше дело. Наше – чтобы телефон работал исправно.

Телефон работал исправно. Звонок звенел с раннего утра до позднего вечера. Очевидно, Елена Ивановна была добросовестным работником, засиживалась после окончания рабочего дня, и все об этом знали.

– Поставьте мне розетку, чтоб я мог его выключать! – снова воззвал я к телефонной станции.

– Розетки будут в следующем квартале.

(Тогда и розетки бы в дефиците и телефоны в большинстве «спаренные»: на одной линии – два абонента).

Я попробовал снимать трубку и класть её рядом с телефоном, но, получив грандиозный скандал от соседа по блокиратору, вынужден был отказаться от этой защитной акции.

Я стал плохо спать, вскакивал среди ночи и бросался душить телефон. В общем-то, я человек интеллигентный, никогда не произношу бранных слов. И вдруг в полусонном бреду стал выкрикивать такие фразы, которые переводчики обычно объясняют иностранцам, как непереводимую игру слов. Я даже перестал печатать материалы у своей машинистки: её звали Мальвина Абрамовна – это напоминало мне Елену Ивановну.

Наконец, я не выдержал, через отдел кадров узнал номер директора треста и позвонил ему. Я стонал, выл, плакал, дёргался, как Луи де Фюнес, бил себя трубкой по голове и угрожал повеситься на телефонном шнуре.

– Елена Ивановна скоро вернется из отпуска, что-нибудь придумаем, – пообещал директор.

Потом позвонил Кустанай.

– Слушай, друг, – кричал в трубке хриплый голос, – протолкни вагон кровельного железа вне фондов, а…

– Вы ошиблись номером. Звоните по телефону 293-66-90.

Я повесил трубку, но телефон зазвонил опять.

– Я тебе, бюрократу, до утра буду звонить, понял! Нажми на министерство, выбей железо… Ведь всего один вагон…

Я понял, что от него не избавиться.

– А для чего железо?

– Для школы. Такую красавицу отгрохали…

– Вы хоть скажите, кто вы и к кому звонить?

– Мы – СУ «Спецстроя», а звонить надо заместителю министра. – Трубка радостно продиктовала мне номер. – Я бы сам выбил, да секретарша меня с ним уже не соединяет.

Я позвонил заместителю министра. Это было нелепо, но это был единственный способ избавиться от назойливого кустанайца.

Я просил, требовал, нажимал на любовь к детям, напоминал о всеобщем среднем образовании.

– А кто это говорит? – удивленно спросил замминистра.

На секунду я растерялся, а потом брякнул:

– Елена Ивановна.

После недолгой паузы трубка ответила.

– Хорошо. Дадим. А вы идите домой и лечите простуду…

В последующие дни, таким же образом, ради своего покоя, я выбил брёвна для Винницы, вырвал рельсы для Вологды и выклянчил медные трубы для Одессы.

Через неделю снова позвонил Кустанай.

– Спасибо, друг!.. Железо получили… Тебе премия от дирекции – 15 рублей. Высылаем почтой – диктуй адрес.

Это было смешно, но меня невольно распирало чувство гордости. И тут снова позвонили. Я снял трубку.

– Здравствуйте, это Завалишина.

– Какая Завалишина?

– Елена Ивановна, я вернулась из отпуска. Пал Палыч мне всё рассказал… Вы уж простите, ради Бога;… Представляю, как вы, бедненький, измучились… – Услышав голос легендарной Елены Ивановны, я растерялся и молчал. – Я сейчас заказала все наши филиалы, лично сообщу всем и заставлю исправить ошибку в справочнике. Я у них ни отчёты не приму, ни заявки, пока этого не сделают… Больше вас тревожить не будут… Уж извините…

Слово она сдержала. Телефон замолчал. Наступила оглушительная тишина, как на войне после длительной канонады. Весь день я купался в ней, нежился, как в тёплом июльском море.

Назавтра раздались первые робкие звонки моих друзей, которые все эти месяцы не могли ко мне прорваться. Я поделился с ними своей радостью. Друзья поздравили меня, пожелали успешной работы.

Жизнь входила в нормальную колею.

По утрам, сделав зарядку и позавтракав, я бодро садился к столу, вынимал ручку, клал перед собой стопку бумаги, но… Но работа не клеилась. Я вдруг обнаружил, что мне чего-то не хватает. И с ужасом понял, что не хватает звонков к заведующей отделом координации. Ведь за это время я незаметно привык к ним, сроднился, зажил жизнью неизвестного мне треста и его многочисленных филиалов. Это было дико, нелепо, но это было. Как они там теперь без меня? А что, если позвонить Елене Ивановне как бы случайно, по ошибке… А потом извиниться. И сказать, что я не сержусь, а даже наоборот…

Два дня я боролся с искушением, а на третий день все же набрал номер 293-66-90.

– Елена Ивановна?

– Ради бога! – взмолился чей-то усталый голос. – Перестаньте звонить Елене Ивановне.

– Но… но ведь это её номер.

– Был. До вчерашнего дня. Сейчас ввели новую подстанцию, и все номера поменялись. Мне уже сутки покоя не дают, все требуют эту прекрасную Елену. Уж вы, голубчик, пожалейте старуху.

Я положил трубку. Вот и всё. Ушла из моей жизни незнакомая Елена Ивановна. Ушла навсегда – ведь я даже не знал названия треста, в котором она работает.

Прошло время. Я стал на месяц старше, трезвее, солиднее… В доме моём по-прежнему покой, тишина, порядок.

Однажды у меня обедали приятели. Я рассказал историю о Елене Ивановне. Приятели смеялись. Я тоже. Вдруг раздался междугородный звонок. В трубке прозвучал знакомый хриплый голос:

– Говорит Кустанай. Слушай, друг, помоги получить цемент, всего двести тонн. Дворец культуры заканчиваем – не хватает. На тебя вся надежда. Протолкни, как ты умеешь…

– Протолкну! – радостно пообещал я. И, забыв о гостях, поспешно набрал номер замминистра.

Банкет в кафе «Белочка»

Отдел гудел. Идея взбудоражила всех: отметить в праздники день рождения счетовода Косиковой. Идея принадлежала старшему бухгалтеру Шурлику, бессменному тамаде на всех банкетах. Это он разнюхал в отделе кадров дату её рождения.

Косикова работала в отделе уже давно, но никто не знал её возраста, ни разу не бывал у неё дома. Не потому что её игнорировали. Вовсе нет. Просто она была очень застенчивой и нелюдимой, не ездила с коллективом по грибы, не участвовала в культпоходах. Знали только, что мужа у неё нет, детей тоже. Нескладная, неконтактная, в какой-то нелепой причёске, где волосы были собраны надо лбом в жидкий узелок, она изо дня в день являлась на работу в одном в том же тёмно-сером платье и молча сидела в своем углу, кутаясь в такой же тёмно-серый вязаный платок. Из-за пугливого нрава и пристрастия к серому её прозвали «Мышка».

Когда Косиковой сообщили об этом решении, лицо её вспыхнуло красными пятнами, она испуганно замахала руками и забормотала: – Зачем?.. Нет, нет… Не надо…

– Если коллектив решает, то никто не возражает, – тут же парировал Шурлик и захохотал, радуясь своей импровизации.

Прошло несколько дней и Косикова смирилась со своей участью. Она слышала, как за её спиной шушукались сослуживцы, сбрасываясь по рублю на подарок; как докладывал о переговорах с заведующим кафе заместитель главбуха Нерубай; как ревизор Рыбина и главная модница отдела Зиночка Словесная обсуждали туалеты, в которых они придут на праздник.

– Надеюсь, хоть по такому случаю именинница сошьёт себе новое платье, – вслух произнесла Словесная и тут же, чтобы сгладить бестактность, добавила. – Могу подсказать модный фасон.

– Спасибо, я сама, – не отрываясь от бумаг, тихо ответила Косикова, но лицо её опять покрылось красными пятнами.

– Представляете, что это будет за шикардос! – шепнула Зиночка своей соседке.

За прекрасную фигуру и постоянный флирт по телефону сразу с тремя поклонниками Зину Словесную называли «Ложь на длинных ногах». В отделе все имели прозвища. Их придумывал Шурлик и сам же распространял. Он был толстый, круглощёкий, с пухлыми губами-помидорами. Хотя сквозь них словам прорываться было трудно – говорил он много. Каждой фразе давал под зад языком, и она выскакивала на метр вперёд. Очень любил поесть, поэтому являлся инициатором всяческих застолий. Его называли «Колобок».

Единственным, кто не имел прозвища, был плановик Дидиани, старый холостяк, красавец и сердцеед. Несмотря на свои пятьдесят ещё очень моложавый, с чёрной шевелюрой, седыми висками, чёрными усиками и тонкой джигитской талией. По нему вздыхали все незамужние женщины всего треста, а Зиночка Словесная специально для него ежедневно меняла причёску. Несколько старомодный Дидиани каждое утро целовал ей ручку, говорил «Вы прелестны», но ни разу не проводил до дому, хотя Словесная неоднократно намекала, что им по дороге. Вообще, Дидиани со всеми был одинаково галантен, но никого не выделял и не провожал. Именно за эту осторожность, боязнь ошибиться, Шурлик попытался прозвать его «минёром», но женщины единодушно это прозвище отвергли, и оно не прижилось.

Наконец, долгожданный день наступил. В конце рабочего дня, после торжественного собрания в актовом зале, все сотрудники планово-финансового отдела спустились вниз, в кафе «Белочка». Кафе было детским, поэтому общий стол состоял из сдвинутых разноцветных столиков. Тарелки с цветочками, вместо рюмок – маленькие чашки с изображением зверюшек, маленькие белые стульчики – всё это создавало весёлое настроение и молодило души. Женщины вышли в фойе переодеться в праздничные туалеты, принесенные из дому, а мужчины коллективно рассматривали царевну-лягушку, изображенную на стене.

Дамы вошли нарядные, похорошевшие, готовые принимать комплименты. Стали рассаживаться. И вдруг обнаружили, что нет виновницы торжества. Она задержалась и вошла с опозданием, после всех. Её туалет вызвал некоторое замешательство среди присутствующих. На ней было ярко-красное платье с зелёным шарфом и зелёная лента на голове, стягивающая всё ту же нелепую причёску.

– Бездна вкуса: красный с зелёным! – шепнула Словесная Рыбиной. – Интересно, где она откопала этот кримпленчик!..

Шурлик усадил Косикову рядом с Нерубаем, которому было поручено ухаживать за ней.

– Дорогие друзья! Мы собралась здесь, чтобы приветствовать прекрасную женщину нашего прекрасного отдела! – произнёс тамада и поцеловал Косикову в щёчку.

– Ура! – закричали все и потянулись чокаться с именинницей. Медведи, волки и лисички, нарисованные на их чашечках, поцеловались с зайчиком на её чашке.

Потом ей преподнесли подарок – хрустальную вазу с букетом красных гвоздик. Затем была объявлена благодарность за хорошую работу и зачитали приказ о премировании. Снова выпили за её здоровье, потом ещё и ещё… Банкет покатился по привычным рельсам.

Косикова была в центре внимания, за ней ухаживали, говорили приятное, подливали шампанское. Каждый поступал так по разным мотивам: Шурлик – по обязанностям тамады; Нерубай, как бывший кадровый офицер, чётко выполнял порученное задание; кто-то – забавляясь, кто-то – с любопытством, Словесная – с нескрываемой иронией и насмешкой. Но каков бы не был подтекст, шквал комплиментов, похвал и ласковых слов обрушился на Косикову, она отогрелась оттаяла, осветилась изнутри, и произошло чудо – сослуживцы впервые услышали её смех, звонкий, раскатистый, заразительный… И вдруг оказалось, что зелёный шарф очень ей к лицу, потому что глаза-то у неё зелёные. А когда Дидиани пригласил её на шейк, она выделывала такие па, что потрясённый партнёр едва поспевал за ней. Когда музыка смолкла, он поцеловал ей руку и, запыхавшись, произнёс своё традиционное «Вы прелестны», но Зиночка Словесная уловила в нём какую-то неожиданную интонацию.

– Интересно, а сколько лет имениннице! – выкрикнула она.

– Это не важно! – вмешался Шурлик. – Женщина до тех пор женщина, пока у неё снег во рту тает! – и громко захохотал, радуясь сказанному.

– А зачем скрывать? – Косикова встала. – Мне тридцать шесть лет, но мне никогда ещё не было так хорошо. Хотите, я вам спою? – И запела:

Жил на свете жадный слон,

Жадный слон, жадный слон

Съел мороженного он

Сразу десять тонн…

Холодно! Холодно!

В середине холодно!..

Косикова так ярко изображала обжорство слона и так смешно показывала, как он мёрзнет, что все оживились и заулыбалась. А она продолжала:

Он сипит, и хрипит,

Посинел от хрипа,

У него один бронхит

И четыре гриппа…

– Холодно! холодно!

В середине холодно! – дружно подхватили сослуживцы. Всем было ужасно жалко глупого слона и ужасно весело.

Песня кончилась, но виновнице торжества ещё долго аплодировали. Потом она попросила слово.

– Я очень люблю Антуана де Сент-Экзюпери. Помните, как маленький принц приручал Лиса, а тот потом плакал, когда принц его покинул… Сегодня вы приручили меня и теперь, если захотите покинуть, я буду плакать… Спасибо вам за это!

Все снова зааплодировали.

– Вот, кто заменит меня на посту тамады! – закричал Шурлик.

– Завтра же ввожу её на роль Джульетты, – безапелляционно заявила ревизор Рыбина, которая являлась бессменным руководителем трестовского драмкружка.

Дидиани молча поцеловал Косиковой руку. Потом наклонился (после танца они уже сидели рядом) и тихо произнёс:

– Сделайте мне подарок в ваш день рождения.

– С радостью, – засмеялась она. – Какой?

– Разрешите проводить вас до дома, – непривычно робко попросил он.

А внимательно наблюдавшая за ними Словесная, грустно прошептала Рыбиной:

– А знаете, красный с зелёным оказывается довольно оригинальное сочетание, напоминает цветок мака. Интересно, где она брала этот материал?..

В случае аварии нажмите кнопку

Жены дома не было.

Сын учил анатомию.

– Сердце чего-то болит, – сказал я.

– Сердце мы ещё не проходили, – ответил сын, не отрываясь от учебника.

– Неприятности у меня.

– Это хорошо. – Сын оживился и отложил учебник. – Значит, ты сможешь меня понять. Я сломал микроскоп, срочно нужны две сотни, чтоб его починить. Дашь?

Получив нужную сумму, сын тут же исчез.

В кухне на плите стоял обед, но есть не хотелось. Я заглянул к соседу, бывшему однокурснику. Он сидел у телевизора, смотрел футбольный матч.

– Старик, у меня проблемы, надо поговорить. Очень важно.

– Садись и смотри – начался второй тайм.

Я вышел от него с чётко оформившимся решением пойти в ближайший ресторан и напиться. Вызвал лифт, стал спускаться и застрял между этажами. С отчаяньем, с каким актёр-трагик старается разорвать собственную грудь, я безуспешно пытался раздвинуть дверцы лифта. И вдруг заметил пластинку в мелких дырочках, на которую раньше никогда не обращал внимания, и под ней надпись: «В случае аварии – нажмите кнопку и ждите ответа». Я поспешно нажал эту спасительную красную кнопку. Из дырочек просочился хрипловатый мужской голос:

– Здравствуйте. Слушаю вас.

– Я застрял. Немедленно выпустите меня!

– Минуточку. – Короткая пауза, а затем: – Послал к вам аварийку. Скоро приедут.

– Это чёрт знает что! – скулил я. – И так неприятности, а тут ещё виси в этом гробу!

– Вы чем-то расстроены? – спросили дырочки.

– С начальником поругался, – неожиданно для самого себя ответил я.

– И, конечно, намерились подавать заявление об уходе?

– А вы откуда знаете?

– Так все решают сгоряча.

– Я ещё докладную министру отправлю, сегодня же!

– Докладную никогда не поздно. Вы успокойтесь. Вот послушайте.

Из дырочек заструилась музыка и заполнила кабину лифта.

– Что это? – удивлённо спросил я.

– Дебюсси.

– Это у вас так положено развлекать застрявших?

– Да нет, я по собственной инициативе. Меня успокаивают ноктюрны. А вас?

– Предпочитаю марши. Похоронные.

– Э, да вы, и вправду, расклеились. – В голосе звучало неподдельное участие. – Нельзя так, голубчик… Ну-ка, вдохните поглубже воздух, задержите его немножко и выдохните.

– Это зачем?

– Чтобы успокоиться. По системе йогов. Здорово помогает. Попробуйте: раз, два – вдох, три, четыре – пауза, пять, шесть – выдох… И ещё перед сном подышите, лучше на балконе.

Послышались голоса – это прибыла аварийная команда. Через минуту я был освобождён. Но прежде, чем уйти, я прижал губы к продырявленной пластинке и вполголоса произнёс:

– Спасибо вам.

– За что? – удивлённо спросил мой невидимый собеседник.

– За всё спасибо.

– Что вы! Это наша обязанность. Застревайте, пожалуйста!

В ресторан уже не хотелось, Я вернулся домой, напился чаю и спокойно уснул.

С тех пор, поднимаясь или опускаясь в нашем лифте, я с благодарностью поглядывал на продырявленную пластинку и ощущал какое-то радостное спокойствие. В лифте становилось тепло и уютно. Очень хотелось нажать кнопку, но я не решался беспокоить своего нового друга без повода.

Однажды не удержался: остановил лифт между седьмым и восьмым этажами и вызвал диспетчерскую.

– Здравствуйте! – донеслось из дырочек.

– Здравствуйте! Это опять я. Помните, который с начальником поругался?..

– А, очень приятно. Снова застряли?

– Застрял.

– Не волнуйтесь, вызволим. А как дела на работе?

– Спасибо. Всё хорошо. Меня назначили старшим группы.

– Вот видите… Очень рад. Значит, теперь у вас всё в порядке?.. Чего вы молчите?.. Опять что-то стряслось?

– Я с женой разводиться решил.

– О, Господи! Чего это вдруг? Что случилось?

– Да ничего конкретного. Цепь каждодневных обидных мелочей. Оказывается, девятнадцать лет рядом с тобой была не жена, а соседка по постели. Ни общих интересов, ни заботы, ни внимания…

– Простите, – перебил меня голос, – какой размер обуви у вашей жены?

– Тридцать семь, или тридцать шесть… Нет, кажется, тридцать восемь.

– А она получала когда-нибудь премии?

– Очень часто. Вот и позавчера принесла три тысячи рублей.

– А за что?

– Не знаю.

– А какие её любимые цветы?

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего. Я только спрашиваю.

– Значит, вы считаете, что виноват я?

– Я просто советую вам ещё раз подышать по-йоговски. Лучше всего на балконе.

Я помолчал. Потом приблизил губы к дырочкам.

– Спасибо… Аварийную не присылайте: лифт в порядке. Я сам его остановил.

– Я знаю, у меня на пульте всё видно.

Вечером я помирился с женой и на следующей неделе мы улетели в Ялту, в санаторий. Из отпуска возвратились через три недели. Поезд прибыл в девять утра, и жена прямо с вокзала помчалась на работу. Я погрузил два наших чемодана в такси, подъехал к дому, вскочил в лифт, остановил между девятым и десятым этажами и в радостном ожидании нажал красную кнопку.

Из дырочек донеслось:

– В чём дело?

Голос был женский, и я растерялся.

– Здравствуйте…

– Гражданин, сообщите причину вызова.

– Видите ли, причины нет… Я сам остановил лифт…

– И не стыдно хулиганить!.. А ещё в кооперативе живёте!

Что-то щёлкнуло, и голос отключился.

Я снова нажал кнопку.

– Вы не сердитесь. Тут до вас мужчина работал… Где он?

– А, чокнутый?.. Его неделю назад на пенсию отправили.

– Почему чокнутый?

– Да он в рабочее время клиентам стихи читал, кассеты с птичьим чириканьем прокручивал…

– А почему на пенсию? У вас ведь работа не очень тяжёлая…

– Так он без же без диплома… А работа у нас, между прочим, не такая уж лёгкая: каждый, кому не лень, пальцем в кнопку тычет, от дела отрывает!..

Снова щёлкнуло, и наступила тишина.

Я вдруг как-то физически ощутил, что вишу на тонком тросе, а подо мной девять этажей глубокого чёрного колодца.

Стало зябко и страшно.

Я поскорее выскочил из лифта и потащил чемоданы к себе на двенадцатый этаж.

Сюрприз

Когда через месяц после свадьбы они переехали в свою новую квартиру, Митя понял, что Алёна просто помешана на чистоте: паркет блестел так, что можно было, заглядывая в него, бриться, а в кухне всё было стерильно, как в операционной. Но Митю это не обрадовало: он с детства обожал животных и мечтал в новой квартире создать живой уголок. Теперь он понял, что его мечта Алёну не обрадует. Поэтому с нетерпением ждал Нового года и за неделю до праздника подарил ей крохотного двухмесячного щенка. Это был хитрый ход: Митя понимал, что жена не захочет его обидеть и новогодний подарок вынуждена будет принять.

У щенка была кличка Шарик. Алёна переименовала его в Кошмарик, но первые дни терпеливо сносила все неприятности, связанные с появлением четвероногого квартиранта: когда он следил на паркете, вздыхая, ходила за ним с тряпкой и мастикой; когда он разбил её любимую вазу для цветов, сцепив зубы, молча, собрала осколки; но когда он разгрыз её французские сапожки, не выдержала и разрыдалась, закрывшись в ванной. Митя чуть не умер от угрызений совести. Он через дверь поклялся, что продаст щенка первому, кто захочет его купить, сунул Кошмарика за пазуху и поехал на Птичий рынок, где неделю назад приобрёл его за десятку у какого-то мальчугана.

…Он уже с полчаса стоял возле продавца золотых рыбок, беседовал с ним о червяках и личинках, поил Кошмарика молоком из бумажного пакета и молил Бога, чтобы к ним никто не подходил. Он специально затесался в толпу «рыбников» в надежде, что на Кошмарика здесь никто не обратит внимания – тогда он, Митя, и свою клятву сдержит и щенка сохранит. Назавтра у Алёнки, может, гнев остынет и тогда…

– Почём ваш волкодав? – прервал его размышления краснощёкий дядька в распахнутом полушубке. Было заметно, что он уже начал встречать Новый год. – Дочка жить не даёт: купи овчарку. А у меня квартира маленькая, я ей мышку предлагал, хомячка… А она – только собаку. Решил схитрить: исправишь до конца года все тройки на пятёрки – куплю. Так она их через неделю исправила. Надо держать слово. Ваш лилипут мне подходит. Он не очень вырастет?

Митя ухватился за спасительный шанс.

– Не больше телёночка.

– Эта блоха? – поразился покупатель.

– Представьте себе. Это специально выведенная порода быстрорастущих собак: «Карлик-гигантус». А у вас кровать есть?

– Есть. Двуспальная.

– Тогда всё в порядке, – успокоил Митя. – Он на ней поместится. – И пояснил. – Балованный, спит только в постели. Но это и хорошо: из него шерсть лезет, как пух из одуванчика. А в постели она вся остаётся. Ну что, берёте?

– Нет-нет… Повременю. – Владелец полушубка полностью протрезвел. – Может, я дочку на черепаху уговорю.

Он поспешно исчез. Митя повеселел и уже спокойно встретил следующих покупателей. Пожилые супруги с умилением погладили Кошмарика.

– Какой хорошенький!.. А он нашу кошечку не будет обижать?

– Нет, нет, – заверил их Митя, – он ей только хвостик откусит – и всё. Очень любит хвостики откусывать, шалунишка.

Супруги огорчились, отошли, потом вернулись: уж очень, видно, им понравился Кошмарик.

– Тогда мы его во дворе будем держать, – решил глава семьи. – Он природу любит?

– Ещё как!.. Любит деревья подкапывать, особенно фруктовые… Барсуков ищет.

– У нас деревьев нет, у нас огородик: петрушка, лук, чеснок.

– Лук он обожает. Съедает в день по два-три килограмма прямо с грядки. Плачет, а жрёт!

Отвадив и этих покупателей, Митя понял, что он на верном пути. Поэтому следующему клиенту даже приветливо улыбнулся.

– Нравится?

– Симпатяга. А он мебель не грызёт? Мы полки полированные купили.

– Грызть полки – его любимое занятие. У него же порода такая: полкодав.

Так прошло часа полтора. Митя уже посматривал на часы, собираясь с чувством честно выполненного долга возвращаться домой. Но тут откуда-то вынырнула настырная девица и заявила, что покупает Кошмарика – именно такого щенка она искала всю жизнь. Напрасно Митя пугал её свирепостью и даже людоедством этой породы, девица была непреклонной.

– Сколько?

Митя зажмурил глаза и брякнул:

– Пятьсот.

– Ой-ёй! – пискнула девица, но деньги вынула и отсчитала требуемую сумму.

Митя поцеловал щенка, как ребёнка в лобик, и, не оглядываясь, зашагал прочь сквозь предновогоднюю суету, мимо оживлённых прохожих с сумками и пакетами. Долго бродил по улицам. Придя домой, молча протянул Алёне деньги.

– Ого! – удивилась она. – Я и не подозревала, что ты такой бизнесмен!

Не отреагировав, он медленно раздевался.

– А у меня для тебя есть новогодний сюрприз. – Она нырнула в кухню и вынесла оттуда большую картонную коробку. – Открой!

Он нехотя снял крышку и обомлел: в коробке сидел Кошмарик.

– Мистика!

Щенок подпрыгнул и лизнул его в нос.

– Как он здесь очутился?

– У тебя был такой печальный голос, когда ты каялся за дверью… Да и без Кошмарика в квартире стало как-то пусто. Я позвонила своей сотруднице, она живёт напротив рынка. Просила купить за любую цену… Словом, теперь я тебе его дарю. Рад?

– Я тебе ещё и ёжика куплю, – обнимая жену, пообещал ей счастливый Митя.

«На золотом крыльце сидели…»

Все любят вспоминать своё детство.

А я наоборот: стараюсь его забыть.

Только одна считалочка из памяти не идёт:

«На золотом крыльце сидели

Царь, царевич, король, королевич,

Сапожник, портной…

Кто ты такой?»…

Я всегда выбирала королевича, но мама учила, что надо выбирать сапожника, потому что в наше время сапожники живут лучше, чем короли.

За меня всё всегда решали родители.

Когда мне исполнилось пять лет, они захотели учить меня играть на дедушкиной скрипке.

– У ребёнка абсолютное отсутствие слуха, – определила учительница музыки, когда я ей прогнусавила «В лесу родилась ёлочка».

– Это ничего, – успокоила её мама. – Я вам хорошо заплачу, научите её слуху.

Видно, учительнице очень нужны были деньги – меня стали по вечерам к ней водить.

До сих пор с ужасом вспоминаю эти уроки: я рыдала, скрипка визжала, а учительница лежала. Однажды усилием воли она поднялась, перевязала голову полотенцем и взмолилась:

– Я вам хорошо заплачу, только заберите ребёнка – у меня начинается менингит.

На этом музыка закончилась, но начались уроки иностранного языка, причём японского, чтобы всех друзей переплюнуть. Нашли какого-то самурая из Одессы, который носил кимоно и гнал самогон из риса. Он потребовал такую плату, что мама в ужасе переспросила по-японски:

– Сикоко, сикоко?..

Пятиклассницей я пошла с подружками на ипподром. Меня посадили на длиннохвостого красавца. Замирая от страха и восторга, я проехала на нём по зелёному полю и на всю жизнь заболела лошадьми. По ночам мне снилось, что я летаю над городом на огненном скакуне. Я умоляла маму записать меня в конноспортивную школу, но и она, и папа, и дедушка, и бабушка хором запричитали:

– Упадёшь! Убьёшься! Сломаешь шею!..

– Даже если ты и выживешь, у тебя будут кривые ноги, – припугнул папа.

– А вот и нет! Все наездницы стройные!

– Это их гримируют. А на самом деле у них ноги, как два коромысла.

И папа процитировал мне куплет из старинной песни, в которой молодой казак приветствует свою невесту:

«Я возвернуся с дороги

И расседлаю коня…

«Здравствуй, моя кривоногая,

Ещё кривоногей, чем я».

Спустя годы я узнала, что песню сочинил сам папа, в соавторстве с бабушкой. Но тогда этот куплет произвёл на меня впечатление, и я перестала пробиваться на ипподром. Но ещё много лет меня нельзя было оторвать от телевизора, когда показывали конные соревнования.

Однажды, уже учась в институте, куда я поступила по настоянию папы и мамы, я случайно попала на какой-то эстрадный концерт. После музыкального вступления на сцену вышел молодой конферансье, и у меня запрыгало сердце: именно таким я представляла себе королевича из моей детской считалочки… Я сидела в первом ряду, он увидел меня и чуть не проглотил микрофон. Больше он уже ни на кого не смотрел, все свои шутки адресовал только мне. Но я не смеялась. Я сидела оглушённая и счастливая и только завидовала стойке микрофона, потому что он держал её за талию.

В антракте я выскочила на улицу, добежала до цветочного киоска, отдала все свои деньги за букет гвоздик и вернулась, когда все артисты пели прощальную песенку. Он тоже пел, но лицо у него было несчастное. Когда я протянула ему цветы, он схватил меня за руки и уже не отпускал до закрытия занавеса.

Мы провели вместе этот вечер и все другие вечера после его концертов. Мы сидели на скамейке и целовались, а я смеялась, сама не знаю почему. Он объяснил, что это до меня только сейчас дошли его шутки.

Когда я сообщила обо всём родителям, произошло что-то вроде ташкентского землетрясения. Папа затопал ногами и закричал:

– Кто?.. Конферансье?.. Пока я жив, оно к нам в дом не войдёт!

Мама пыталась сохранить дружеский тон:

– Доченька, поверь: вы не построите семью – артисты полжизни проводят на гастролях.

– Я буду ездить с ним и помогать ему в концертах.

Этого мама не выдержала и закричала:

– В эстрадных концертах?.. Ты?!.. Через мой труп! Через папин труп! Через трупы дедушки и бабушки!..

От такого количества трупов мне стало плохо. Родители заперли дверь и не выпускали меня. Я пыталась вылезти через окно – меня оттащили. Я молила, рыдала, кричала, потом впала в апатию и неделю пролежала в постели. И сдалась. Меня ведь не научили бороться, поэтому я покорилась.

Прошёл ещё один год. Я стала девицей на выданье, и родители начали поспешно искать мне мужа. Однажды дел привёл в дом своего зубного техника, который принёс шампанское и о чём-то долго шептался с папой. После его ухода я узнала от деда, что техник хочет на мне жениться.

– Но он мне не нравится, – запротестовала я.

Дед рассердился и вытащил из стакана свою вставную челюсть.

– Не заговаривай мне дёсны! Посмотри, какая работа!

– У нас разные интересы, – пыталась я найти поддержку у мамы, – ему же целых сорок лет.

– Ну, и что? – удивилась мама. – У мужчин это переходный возраст: они переходят от жены к жене. Так что скорее выходи, а то уведут.

Я подумала: какая разница, этот или другой – и согласилась.

Свадьбу справляли пышно, в лучшем ресторане. Пришли все стоматологи нашего города и весь вечер пили за золотые руки моего мужа.

Живём мы мирно, спокойно. У нас большая квартира, гараж, дача, машина. Мама и папа счастливы, дедушка и бабушка тоже. Институт я бросила, сижу дома, смотрю за ребёнком. По вечерам помогаю мужу: кипячу инструменты, расфасовываю цемент, кладу зубы на полку. По субботам ходим к его родителям, по воскресеньям – к моим. Конноспортивные соревнования я больше не смотрю, на эстрадные концерты с тех пор ни разу не ходила… Вы спросите, зачем сюда пришла?.. Увидела его фотографию на афише, захотелось гвоздики подарить, как тогда… Нет, нет, не сама – я через билетёра передам…

Не люблю своё детство. Стараюсь его забыть. Почти забыла. Только одна считалочка из памяти не идёт:

«На золотом крыльце сидели

Царь, царевич, король, королевич…»

Свой человек на свадьбе

Всё началось совершенно случайно, честное слово. В воскресенье вечером я возвращался из театра, был голоден, подошёл к ближайшему ресторану. Свободных мест не было: ресторан был закрыт под свадьбу. С завистью смотрел я на тех, кого пропускал строгий швейцар по указанию молодого человека с бантом на лацкане. Заметив меня, тот спросил:

– Товарищ, вы чей?

– Я – наш, – обтекаемо ответил я, догадываясь, что от моего ответа зависит мой ужин. И не ошибся.

– Что ж вы опаздываете, – пожурил меня человек с бантом. – Все давно уже гуляют.

Он провёл меня в банкетный зал, где гремело свадебное «горько».

– Приготовить штрафной! – крикнул мой провожатый.

Свадьба встретила меня радостно-призывным грохотом.

Никто не удивился появлению незнакомого человека: невеста и её родственники думали, что я из жениховского клана, а родичи жениха были уверены, что я приглашён невестой.

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна… – ласково приговаривал один из пап, поднося мне наполненный фужер.

Честно говоря, мне было не по себе. Мою растерянность папа истолковал, как неумение произнести тост, и поспешил на помощь:

– Выпей за Инночку…

– Я пью за Инночку… – повторил я, обрадовавшись, что знаю уже имя невесты.

– … и за Павлика, – продолжал подсказывать папа.

Узнав и имя жениха, я обнаглел.

– Павлик и Инночка! Счастья вам и любви! Как говорил мой друг-кавказец, чтоб вы состарились на одной подушке!

И я одним махом опорожнил фужер и трахнул его об пол.

– Го-рько-о-о!.. – радостно завопила свадьба, и растроганный папа бросился обнимать меня.

– Красиво сказал! Молодец! Ты – настоящий друг! Почему ты к нам не приходишь?

– Приду, – пообещал я. – Завтра же! – Содержимое фужера ударило мне в голову. – И к вам приду! – пригрозил я проходящей мимо официантке.

– Ничего свадебка, а? – с гордостью спросил папа. – Два ящика водки, сорок бутылок шампанского, восемьдесят штук гостей! Продал ковёр, влез в долги, но… Ради счастья детей…

– Я тебя уважаю, – сказал я и поцеловал его взасос…

Потом я пил, ел, произносил тосты, целовался со всеми родственниками, выяснил, что я их всех уважаю, и что все они уважают меня. Даже с бабушкой невесты мы выпили на брудершафт.

Вот с этого всё и началось.

Через пару дней я сам заявил швейцару, что иду на свадьбу, проник в банкетный зал и подсел к столу. Потом ещё раз, и ещё…

Сначала из осторожности я приходил попозже, когда гости были уже в «подогретом» состоянии. Но, убедившись, что на любой свадьбе половина гостей не знает другой половины, стал приходить вовремя, знакомился с молодыми, обсуждал принесенные подарки, усаживал гостей, произносил тосты, а в дальнейшем – даже стоял у входа и пропускал своих друзей…

Вы думаете, что я забыл о семье? Мол, легкомысленный муж, плохой отец? Ничего подобного! По субботам и воскресеньям я приходил вместе с женой. На одной из свадеб мы отпраздновали наш юбилей…

После каждого застолья я приносил детям какие-нибудь лакомства, а когда они подросли, начал и их брать с собой.

Так постепенно я стал незаменимым тамадой, своим человеком в ресторане. Официанты по сей день считают, что я сотрудник какой-то инспекции. Они почтительно встречают меня, угощают лучшей закуской с банкетного стола, а после свадьбы по-братски делятся со мной оставшейся выпивкой. Свои бутылки официанты припрятывают на завтрашний банкет, включив их в оплату очередным молодожёнам (точнее, их родителям), а я свою долю уношу домой. Холодильник и сервант у меня ломятся от выпивки, я продаю её соседу-алкоголику по ресторанной цене. В доме появились свободные деньги, на которые я и жена сшили себе вечерние туалеты для посещения свадеб.

Однажды на одном из банкетов я увидел знакомые лица – это была вторая свадьба Инночки. Оказывается, с Павликом она через месяц развелась. Её папа, не успев выплатить долги за первую свадьбу, бодро влез в новые, и заказал стол уже на «сто штук» гостей.

– Ради счастья детей!

Я зауважал его ещё больше.

Потом я гулял на двух свадьбах Павлика.

Жизнь моя стала яркой и красочной, как цветная свадебная фотография. Каждый вечер – праздник, новые лица, новые знакомства… Одно плохо – утром вставать неохота. На днях думаю уйти с работы, чтобы целиком посвятить себя банкетству и тамадатству…

А что? Ведь это очень перспективно. Свадьбы разрастаются и в количественном и в качественном отношении. Если когда-то «свадьба на пятьдесят человек» звучало внушительно, то теперь свадьба на сто гостей – средняя свадьба. Скромненькая. А ведь есть свадьбы-рекордсмены по триста, по пятьсот приглашённых. На таких гульбищах гости едят и пьют посменно, стульев не хватает: те, что наелись, идут танцевать, а те, кто оттанцевал, присаживаются и докушивают. А, чтобы стоящие не обижались, им объясняют, что это они гуляют по-западному, называется а-ля-фуршет.

Если раньше на столе могли быть селёдка, холодец, винегрет, то теперь свадьба без икры, балыка, осетрины считается просто оскорблением. Я смело привожу с собой своих друзей, самых требовательных гурманов – они всегда остаются довольны.

Родители молодожёнов сейчас даже хвастают друг перед другом суммой денег, одолженных для устройства свадебных торжеств. Чем больший долг – тем больший почёт. Тот редкий родитель, которому удалось отбанкетиться, не влезая в долги, чувствует себя виноватым и стыдливо отсиживается в вестибюле.

Так что моё будущее заманчиво и перспективно.

У меня сейчас только одна забота. Подросла дочь, встречается с парнем, весной хотят расписываться. Я позвонил в туристическое бюро и узнал, что у них есть много интересных маршрутов: на Байкал, в Турцию, в Италию, даже в Японию… А ведь за сумму, которую тратят на свадьбу, не то что в Рим – вокруг света объехать можно. Был когда-то славный обычай – отправлять молодых в свадебное путешествие. Это и радостно, и весело, и интересно. И на всю жизнь запомнится.

Вот я и думаю отправить детей в какой-нибудь круиз по Дунаю или по Средиземному морю.

Конечно, я не стану закатывать свадьбу на двести гостей. Я же не псих, чтобы влезать в долги, снимать ресторан, сгонять туда толпу полузнакомых людей и под дорогостоящую музыку скармливать им ценные продукты стоимостью в тысячи долларов… И всё только для того, чтобы не отстать от своих соседей или родственников, чтобы «всё было, как у людей»? Да ни за что!.. Ни-ког-да!..

А впрочем… Ради счастья детей!..

Хочется! (Для привала)

ОТ АВТОРА: А теперь можно передохнуть. Садитесь к столу, поставьте перед собой кофейник и запивайте каждый рассказ глотком кофе. В этой главе они все короткие – от глотка до глотка.

Хочется

Сигаретки не найдётся?

Очень хочется закурить. Спасибо, но лучше сигару. А теперь выпить хочется. Ещё выпить. Девочку хочется. Не эту – покрасивей, а лучше двух, на выбор. Комнатёнку бы какую-нибудь. Ну, да, однокомнатную, но с двумя ваннами. Нет? Тогда можно домик. Коттедж на берегу чего-нибудь. А ездить как? Машину хочется, любую, хоть самую маленькую, «Юниор» или даже «Мерседес». А лучше две, со своим шофёром. Денег хочется. Ещё дом. Ещё машину… Ещё сколько? Три года осталось? На свободу хочется. Ой, как хорошо: ветерок, солнце, море. Очень хочется закурить. Сигаретки не найдется?..

Анекдот

Поужинали, посмотрели телевизор, попили чаю. Гостья не уходила. Сидели молча.

– Хотите анекдот? – предложила дочь и стала рассказывать. – Жил человек, имел дом, жену и детей. Надоело ему на Земле, захотелось в космос. Он построил за домом ракету, влез в неё, поджёг пороховой заряд. Ракета взлетела и упала. Человек потерял сознание.

Очнувшись, он решил, что это уже другая планета. Встал, огляделся.

Увидел дом, очень похожий на тот, который он оставил на Земле. Из дома вышла женщина, очень похожая на его жену, выбежали дети, похожие на его детей. Ему предложили войти, перевязали ушибы.

Он остался в этой семье, в этом доме и прожил до старости. Всё было бы хорошо, но до конца дней своих он тосковал по той женщине, которую оставил на Земле…

Посмеялись. Потом снова помолчали.

«Этот анекдот про меня, – думал хозяин. – Я всё ещё тоскую по другой женщине».

«Этот анекдот про меня, – думала его жена. – Я живу с ним, но знаю, что он тоскует по другой».

«Это про меня, – думала гостья. – Я всё ещё жду, что он вернётся». Стали прощаться.

– В следующую субботу мы тебя опять ждём, – предупредила гостью хозяйка. – Придёшь? – спросила она с тайной надеждой, что та вдруг ответит отказом.

– Спасибо, приду, – ответила гостья, презирая себя за безволие. Мужчина молчал.

Дверь хлопнула.

– Ушла, – виновато проговорила жена. И робко предложила: – Пойдём спать?

– Пойдём, – покорно согласился муж.

Круговорот

В моей квартире завелась моль. Она летала стаями по комнатам и поедала всё меховое и шерстяное. Я просто извёлся: и порошком сыпал, и химикаты разбрызгивал – ничего не помогало. Тогда друзья посоветовали мне завести жаб, мол, поедят не только саму моль, но и её личинки. Я послушался и завёл. Действительно, моль исчезла, но жабы развелись в таком количестве, что жить в квартире стало невозможно.

– Нужны цапли, – подсказали мне друзья.

Я завёл цапель. Через несколько дней последняя жаба в ужасе выпрыгнула с восьмого этажа. Но теперь я не мог избавиться от новых квартирантов: цапли оказались очень привязчивыми созданиями. Они заполонили ванну и весь день плескались в воде. Я выгонял их за дверь – они влетали в окна. Я закрывал окна – они толпились на балконе и барабанили клювами в стекло.

– Заведи ружьё, – посоветовал мне знакомый охотник, – их легко отогнать выстрелами.

Я купил двустволку, каждые полчаса выставлял дула в форточку и бабахал из обоих стволов.

После каждого выстрела цапли, действительно, взмывали в небо, но соседи стали жаловаться, что я не даю им спокойно жить.

Чтобы уменьшить звукопроводимость, я купил ковры и развесил их на всех стенах. От такого количества ковров сразу появилась моль. – Заведи жаб, – посоветовали мне друзья.

Он и она

Он был юн и безрассуден. Она – молода и прекрасна. В нём кипела кровь. Она мечтала о принце. Он увидел её. Она увидела его.

И пришла любовь.

Целый год они были счастливы. Вместе ели, вместе спали, вместе по утрам плавали в реке. Они не верили в Бога, но тайком молили его продлить это счастье до конца их жизни.

Но однажды он обидел её.

Она в ответ обидела его. Он хлопнул дверью. Она, вслед ему, разбила об эту дверь тарелку.

И пришла ненависть.

Она написала жалобу в его дирекцию. Он оскорбил её прилюдно. Она вывезла из квартиры свои вещи. Он повесил объявление о продаже квартиры. Она назло ему вышла замуж. Он назло ей женился.

Они вили новые гнёзда, растили детей, устраивали семейные вечеринки, ездили за границу, имели любовников и любовниц, благоустраивали свои дачи, оздоравливали там внуков…

И пришла старость.

Она страдала от ревматизма. Он сдавал анализы. Она возмущалась маленькой пенсией. Он писал жалобы на соседей. Она осуждала молодое поколение. Он протестовал против рока… И только во время мучительных бессонниц, оба вспоминали то единственное, что явилось оправданием их прихода на эту Землю – вспоминали свою Любовь. И вспыхивал румянец на увядших щеках, и синхронно стучали их сердца, и тянулись руки друг к другу… но всё это уже в разных постелях, в разных городах, в разных жизнях.

Колыбельная

…Баю-баюшки-баю

Неложися на краю…

Баю-баю, баю-бай,

Поскорее засыпай…

Спи, моя маленькая девочка!.. Пусть тебе приснится твой старый плюшевый зайчик, которому ты подрисовала усы, и он стал похож на грузина… Пусть весёлый разноцветный попугай влетит из твоего детства в твой сон и обляпает тебя своей радугой. Пусть сердитый серый волк примчится к тебе утром и унесёт тебя к себе. И папа будет счастлив.

– Счастлив?

– Да. Потому что когда ты миришься с мужем, папа очень радуется. Но и немножко радуется, когда ты с ним ссоришься.

– Почему?

– Потому что тогда ты идёшь не к подругам, не к маме в её новую семью, а прибегаешь в нашу старую, запущенную квартиру, ложишься на свою маленькую тахтушку и слушаешь песенку, которую я пел тебе в твоём детстве:

Баю-баю, баю-бай,

Поскорее засыпай…

придёт серенький волчок

И ухватит за бочок…

– Папа, а он точно придёт?

– Конечно. Это только женщины уходят, а мужчины возвращаются. Придёт твой волк и заберёт тебя. И я опять буду молить бога, чтобы у вас не было ссор, и тайком надеяться на одну, не серьёзную, самую маленькую, потому что тогда ты снова прибежишь к папе, и я спою тебе твою любимую песенку:

Баю-баю, баю-бай

Поскорее засыпай!

Спи, моя взрослая маленькая девочка. Спи!..

Потерял уважение

Разговор шёл нелицеприятный, прямой, откровенный. Так умеют говорить только настоящие мужчины, спаянные общим делом.

Ему честно высказали всё, что о нём думают: что он увиливает от дела, подводит товарищей, спихивает свои обязанности на других.

Он пытался оправдываться, лепетал что-то про семью, про детей, про слабое здоровье.

Ему резонно отвечали, что у всех семьи, у всех дети, и все не геркулесы – но никто, кроме него, не дезертирует.

Он обещал потом, в другой раз выполнить свою норму, но видел в ответ презрительные улыбки. Здесь не верили пустым обещаниям, здесь человека оценивали не по словам, а поступкам. Это был сплочённый, крепкий коллектив, потерять уважение которого было самым страшным. А он потерял. Его не уважали. Ему об этом прямо заявили, все подряд.

Он понял, что надо срочно что-то предпринять, чтобы вернуть уважение товарищей.

Он взял себя в руки.

Он собрал последние силы.

Он выпил.

Его опять зауважали.

Бессонница

Сегодня лег ещё раньше, в десять вечера. Опять ничего не получается, не могу уснуть. Жена говорит: считай до тысячи. Как будто это поможет! Я каждую ночь до миллиона считаю – и хоть бы что!.. Ладно, могу ещё раз попробовать.

Раз… Два… Три… Три раза вызывал вчера шеф: почему опаздываю, почему сотрудникам грублю, почему диссертацию не делаю?.. Не поспал бы с моё, не задавал бы дурацких вопросов! Довели человека до хронической бессонницы, а теперь издеваются!

Восемь… Девять… Десять… Десять лет работаю в институте, а старшим назначили Фельдмана. Подумаешь: ночей не досыпал, докторскую защитил. Я, может, как академик, недосыпаю. А кто это ценит?

…Семнадцать… Восемнадцать… Девятнадцать… Девятнадцать человек получили тринадцатые зарплаты. Все сотрудники, все, кроме меня. И ходят, как ни в чём не бывало. А ты спи спокойно, дорогой труженик!

…Сорок… Сорок один… Сорок два… Всего сорок два квадратных метра. А у Москалёва уже девяносто, пятикомнатная. Подумаешь – трое детей! Мне бы хоть раз выспаться – и у меня бы дети были!

…Тысяча триста… Тысяча четыреста… Тысяча пятьсот… Это только считается тысяча пятьсот долларов. А после налогов – и того меньше, меньше, чем у всех. Флерковская, только из Университета, а уже две тысячи получает и всё на туалеты тратит. А куда тратить? На её юбчонку полметра материала идёт. А у меня только на снотворное сотня в месяц уплывает.

Шесть тысяч… Семь тысяч… Восемь тысяч… Восемь тысяч лейкоцитов. Врач так и сказал: это верхний предел. Довели! Живу на пределе! А в Железноводск командировку Скорику дали, чтоб ещё и ванны попринимал. Мало ли что не мой профиль! Да мне хоть в туберкулезный санаторий – спасать себя надо! Вот, уже сознание помутилось, глаза слипаются, в голове звенит. Нет, это не в голове – это будильник звонит. Ну, вот, пожалуйста, уже семь часов утра. А мне именно сейчас спать охота. Снова просплю, снова опоздаю, снова шеф мораль читать будет… А чёрт с ними! Здоровье дороже!

Всё… Тихо… Сплю…

Медицинская загадка

– Следующий! – позвал я.

В кабинет ввалился бледный, нервный мужчина с воспалёнными глазами.

– На что жалуетесь?

– На бессонницу. Третьи сутки глаз не могу сомкнуть. Как прочитал ваше объявление – сразу примчался. Последняя надежда!

– Ложитесь. – Посетитель рухнул на диван. – Устраивайтесь поудобней, расслабьте мышцы… Вам легко и приятно, – начал я сеанс гипноза. – Ваша голова невесома, она покоится на мягкой подушке. Вы дышите прохладным свежим воздухом. В ногах появляется приятная теплота, веки тяжелеют. Вам хочется спать… Спать!.. Спать!..

– Я не могу спокойно спать, доктор, когда моя жена страдает от бессонницы.

– Как? И жена тоже?

– Да.

– Где же она?

– У вас в приёмной. Мы оба надеялись, что…

– Пригласите её.

Устроив жену на раскладушке, я продолжил сеанс уже для двоих пациентов:

– Вам легко и приятно. Вы ни о чём не думаете. В ногах появляется приятная теплота, веки тяжелеют…

Меня прервали громкие всхлипывания. Я склонился над плачущей женщиной.

– Что с вами?

– Петенька… Мой мальчик… Он уже на ногах не стоит… Круглый отличник… Третью ночь без сна…

– Ладно, зовите и Петеньку! Очевидно, это у вас семейное заболевание!

Отличника я уложил на двух сдвинутых креслах. Случай был очень интересный. Во мне взыграло профессиональное любопытство: неужели я их не усыплю? Чего стоит вся моя гипнотерапия!..

– Ваши головы легки и невесомы… В ногах тепло и приятно… Веки тяжелеют… Вам хоче…

Дальше продолжать не пришлось: все трое спали крепким глубоким сном. Я попытался согнать со своего лица самодовольную улыбку, но мне это не удавалось: я был безмерно горд – все-таки я ещё чего-то стою!

Пациенты спали до конца рабочего дня, в общем, часа четыре. С большим трудом мне удалось их разбудить.

– Ну, как? Полегчало?

– Спасибо, доктор! Вы нас просто спасли.

– И давно это с вами?

– Третьи сутки. Как приехали в Сочи, с тех пор и не спим.

– А там, дома, спали?

– Ещё как!

– Хм… Странно. Как вы думаете, почему именно в Сочи вы перестали спать?

– Мы думаем, потому что – негде. Квартиры такие дорогие – третьи сутки не можем снять. А вы не сдадите нам свой кабинет, за полцены, а, доктор?

Настольный календарь

В конце каждого года я меняю настольный календарь, вставляю новый. А старый, исписанный вдоль и поперёк, выбрасываю в корзину. Но не сразу. Сперва перелистываю его, вспоминаю дела и заботы минувшего года.

Н-да… Много замыслов – мало свершений. С первых же чисел января повторяется запись: «В понедельник сесть за диссертацию». И каждый раз откладываю до следующего понедельника… Много юбилеев, банкетов, дней рождений – три-четыре в неделю. А вот «Зайти к маме» – не так уж часто, раз в месяц, не больше. Нехорошо!.. А записывать маму в календарь – хорошо?..

О, сколько женских имен… Часы свиданий… Одно имя не повторяется более двух-трёх раз. А что это в скобках?.. «Поля – касс», «Таня – инж.»?.. Вспомнил: «Поля – кассирша», «Таня – инженер». Чтобы не перепутать… Часто заказываю такси, почти каждый день. Скоро совсем разучусь ходить. Не случайно – названия лекарств, телефоны врачей… Записи, которых раньше никогда не было в моих календарях: «Аптека», «Поликлиника», «Медсестра». Двигаться надо больше, двигаться!.. О, наконец: «Пойти в бассейн». И снова перенесено на понедельник… Опять: «Сесть за английский». Это уже в апреле. Там же: «Позаниматься спортом». А вот зачастила фамилия Градов. «Выступить против Градова», «Выдать Градову», «Раздолбать Градова»… Что-то раньше я не был таким кровожадным. А ведь когда-то мы с ним даже дружили!

С мая ворвалась запись «Автоинспекция». Это я машину купил. Теперь часто повторяются: гараж, тест, страховка… И слов таких раньше не знал!..

Как много заседаний, обсуждений, просмотров. Вот где время гробится!.. «Пойти с Машей в театр на детский спектакль». Это любимая племянница. Так и не пошёл. «Договориться с преподавателем английского». Это уже опять в октябре.

А может, взять и круто всё повернуть?! Продать машину, не ходить на вечеринки и совещания, по вечерам у мамы пить чай со сладким клубничным вареньем, встретить девушку, одну, единственную, жениться, вместе ходить в бассейн, помириться с Градовым, заняться спортом, сесть за диссертацию…

Обязательно. Немедленно! Не откладывая!!!

С понедельника.

Репортаж с вечеринки

– Я заболею, если съем ещё кусочек!..

Съел. И заболел.

– Я лопну, если выпью ещё один фужер!..

Выпил. И лопнул.

– Я отравлюсь, если запью всё это пивом!..

Запил. И отравился.

– Я умру, если сделаю ещё один глоток!..

Сделал. И умер.

Вечеринка удалась!

Как я стал чемпионом

От автора: Как вы могли убедиться, во многих моих рассказах смешное и грустное рядом и часто сквозь улыбку просвечиваются слёзы. Но не подумайте, что мне чужда эксцентриада – наоборот, я её очень люблю, откровенную, сочную, разогретую до гротеска!.. Поэтому меня всегда тянуло в те жанры, где эксцентриада востребована: в водевили, в мультипликацию, в клоунаду… Эта моя тяга к гротеску, отражалась и в прозе, что вам продемонстрируют рассказы из следующей главы – они нашли свою вторую жизнь на телеэкране, на эстраде, в мультипликации и даже в цирке.

Как я стал чемпионом

Недавно вызывает меня наш шеф и говорит:

– Институт у нас солидный, налажены международные связи, мы с американцами имеем дело. Видели, какие они все стройные, подтянутые?.. Потому что следят за собой!.. А вы? Посмотрите на себя: живот, как арбуз, грудь – жидкая, подбородков – четыре… Позорите фирму!.. Значит, так: с завтрашнего дня начнёте заниматься спортом. Мы создаём команду из таких же, как вы. А соседний НИИ выставляет свою – они тоже решили коллектив подтянуть… Посостязаемся!

– А за-зачем?

– Вы что, не смотрите телевизор? – искренне удивился шеф. – Сейчас ведь это модно: киноартисты выступают на катке, певицы поют в цирке на трапециях… А нынче новое начинание: учёные устанавливают рекорды…

– Завтра – первое соревнование по водному поло, – объявил референт шефа Карлюга.

Вижу, что они это серьёзно.

– Да я же не умею плавать. И потом, у меня через неделю защита диссертации.

– Если вы не поплывёте, вас утопят на защите.

Словом, делать нечего, я согласился.

– Вы назначены капитаном команды, – сообщил Карлюга.

– Но у меня ожирение и одышка. Я – никудышный спортсмен, назначьте кого-нибудь другого!

– Остальные ещё хуже, – успокоил меня шеф.

Воды я боюсь с детства. Я тонул везде, где только представлялся удобный случай: в море, в реке, в ручье, и даже, в собственной ванне.

Вечером, дома, я прощался с семьёй и отдавал последние распоряжения.

Утром меня и ещё четырёх смертников усадили в заранее вызванную машину скорой помощи и повезли. Следом в «Мерседесе» ехал шеф, за ним в автобусе – Карлюга и весь наш коллектив. В институте никто не работал: был объявлен то ли выходной, то ли день траура.

В спортзале нас раздели телохранители нашего шефа и потащили к воде. С противоположной стороны внесли наших противников из соседнего НИИ – все они были в полуобморочном состоянии.

Когда я увидел воду, меня сразу укачало. Но удрать было невозможно: сзади шла специально выделенная команда толкачей, которая по свистку судей столкнула нас в бассейн. Туда же бросили и наших противников. Игра началась.

Борьба за мяч была отчаянной, не на жизнь, а на смерть. В буквальном смысле: кто не успевал ухватиться за мяч, камнем шёл на дно.

Мне повезло: я сразу плюхнулся на мяч, я обхватил его руками и вцепился в него зубами. Свободными оставались только ноги. Ими я отпихивал от мяча всех, кто пытался к нему приблизиться, и чужих, и своих. Отталкивая соперников в одну сторону, сам я вместе с мячом перемещался в противоположную. Так незаметно мы очутились в воротах противников. Вратарь, конечно, мог нас легко вытолкнуть, но для этого ему надо было выпустить из рук перекладину, что было равносильно самоубийству. Мы с мячом благополучно проплыли под вратарём и запутались в сетке, как в неводе. Нас причалили к ступенькам и бросились поздравлять. Всё кончилось благополучно: всех игроков вытащили со дна бассейна. Меня качали, остальных откачивали. Только вратарей невозможно было оторвать от перекладин. Их уговаривали, сослуживцы, семьи, телохранители… Всё было напрасным: мёртвая хватка навеки соединила с перекладинами полумёртвых вратарей. Они висели, закатив глаза и слегка покачиваясь от ветра. Пришлось их развести по домам вместе с воротами.

– Поздравляю! – сказал шеф. – Вы в прекрасной спортивной форме. Завтра новые соревнования. Вы когда-нибудь занимались греблей?..

– Если это похоже на грабли… – неуверенно начал я, но шеф меня перебил. – Ничего, ничего! Вам всё подробно объяснят.

Перед тем, как усадить нас в лодки, нам объяснили, что если толкнуть рукоятки вёсел вперёд, то вёсла пойдут назад. Затем надо потянуть рукоятки назад, и вёсла загребут воду. Я решил начать с одного весла. Взялся двумя руками, напряг все силы и со всего размаха толкнул рукоятку вперёд. Весло взвилось вверх, описало полукруг и сильным ударом вышибло из лодки сзади сидящего гребца. Я продолжал грести. Следующим взмахом я сбил второго члена своей команды, затем – третьего. Грести стало легче. Я взялся за оба весла, рванул их назад, каким-то непонятным образом трахнул себя с двух сторон по ушам и потерял сознание. В медпункте меня поздравили. Оказалось, что мы и здесь стали победителями: остальные лодки сразу перевернулись, а наша, хоть и с перебитой командой, всё же оставалась на воде.

– А говорили, не умеете! – пожурил меня шеф. – Вы же прирождённый спортсмен. Да и результаты видны: живот уже не арбуз, а дыня, грудь уже в полужидком состоянии, а подбородков осталось не больше трёх… Готовьтесь: следующие соревнования по штанге.

Опьянённый успехом, я уже не сопротивлялся.

Назавтра в спортзале мне показали странное сооружение, похожее на два колеса, проткнутые ломом.

– Что это? – спросил я.

– Это и есть штанга, – объяснил мне Карлюга.

– А что с ней делать?

– Надо взять за гриф и рвануть.

– Куда рвануть?

– На себя.

– Я её на вас рвану! – пообещал я и пошёл переодеваться.

Ни одна борцовка на меня не налезала. Самая большая застряла где-то чуть выше колен. Пошептавшись с Карлюгой, наши сотрудницы принесли мне необъятные шёлковые трусы в розовых горошинах. Я категорически отказывался их надеть до тех пор, пока они не поклялись, что эти трусы – спортивные, а горошины – не горошины, а теннисные мячики. Общими усилиями меня впихнули в эту форму. Сверху трусы туго обтягивали каждую складку моей бывшей талии, снизу, под коленями, развивались матросскими клёшами.

Сотрудницы хотели перетянуть коленки резинками, чтобы пригнать трусы по ногам, но в этот момент меня вызвали на помост.

Моё появление было встречено бурными аплодисментами. Зрители кричали: «Давай, розовун!». Это придало мне уверенности. Я подошёл к штанге, набрал побольше воздуха, резко нагнулся и… и почувствовал, что в трусах лопнула резинка. У меня похолодело в груди. Как же я разогнусь: ведь в зале жена, тёща, сотрудницы и наш шеф, который находится сейчас как раз позади меня. Зная его обидчивость, я был убеждён, что он воспримет это как целенаправленный выпад. Чем выше я подтягивал штангу, тем ниже сползали трусы. Надо было поднимать либо то, либо другое. Я выбрал трусы. Но оказалось, что я и здесь победил: я поднял штангу выше всех, до пояса. Один мой противник поднял её только до колен. Другой вообще не поднимал штанги, а просто укатил её за кулисы.

Вот так я стал абсолютным чемпионом!

Меня все поздравляли, чествовали. А я спортом увлёкся, стал тренироваться регулярно, похудел, подтянулся.

А недавно меня снова вызвал шеф:

– Мы, – говорит, – партнёров поменяли, у нас сейчас вместо американцев – африканцы, они все очень упитанные, с животиками. Вы рядом с ними выглядите каким-то голодающим. Позорите фирму!.. С завтрашнего дня – никаких тренировок, переводим вас на усиленное питание!..

Выделили мне два завтрака, два обеда. Живот появился, подбородки вернулись. Я теперь только одного боюсь: чтоб мы не стали сотрудничать с японцами – придётся тогда разрез глаз менять, пластическую операцию делать, чтобы фирму не позорить!

В хоккей играют настоящие мужчины

Когда в институтском радиоузле два раза подряд прокрутили «В хоккей играют настоящие мужчины», мне подумалось, что это не к добру. И я не ошибся. Сразу после песни громкоговоритель потребовал, чтобы все, кто умеет кататься на коньках, явились в кабинет к шефу.

Добровольцев не нашлось. Тогда Карлюга стал формировать команду волевым способом. Меня вызвали первым и назначили капитаном. Я категорически отказывался. Карлюга стал взывать к моей сознательности:

– Я уже дал обязательство, что мы победим команду Гипрогаза. Вы не можете опозорить наш коллектив!

– Но никто из нас не умеют даже стоять на коньках.

– Ваши противники ещё лучше вас не умеют. А мы выставим команду из таких, как вы, претендентов на жилплощадь – они будут стоять насмерть!.. Я уже заранее выписал вам всем ордера и дипломы победителей.

Сопротивляться было бессмысленно – я сдался.

В автобусе мы распределили обязанности: всех бездетных назначили в нападение, а вратарём выбрали доцента Бялика: у него было плоскостопие обеих ног, и он хорошо падал.

В раздевалке нас переодели в спортивные костюмы. Потом велели сесть на скамейку и к ногам приторочили коньки. А на головы каждому натянули чёрную вязанную маску с прорезями для глаз: хоккейных шапочек не успели купить, поэтому эти маски одолжили у налоговой полиции. Мы стали похожи на банду, которая собирается грабить банк.

Но о том, чтобы встать, даже подумать было страшно. Доцент Бялик попытался это сделать, и у него сразу с хрустом подвернулись обе ступни. Он заорал, как при распределении премий, и стал проситься в ортопедическую больницу. Но мы его оставили в команде: ведь лежать в воротах можно и с треснутыми ногами.

Видя, что мы и не собираемся вставать, Карлюга и его помощники подхватили каждого из нас и поволокли на площадку. Мы покорно висели у них на плечах, с ужасом оглядываясь на грохочущие коньки, которые волочились сзади.

У противников транспортировка спортсменов была модернизирована: всех одновременно волокли на одном канате, в который их впрягли, как бурлаков.

Наконец, нас вытащили на лёд, опёрли о барьер, дали свисток к началу встречи, и мы ринулись в атаку. Вернее, нам так показалось. На самом деле мы поползли по барьеру, выбрасывая руки вперёд и подтаскивая тела. Затем в изнеможении отдыхали перед новым ползком.

Те, кто отпускали руки, соскальзывали на лёд и были обречены: встать они уже не могли никогда.

Доценту Бялику повезло: когда ему на лицо надевали маску вратаря, он решил, что ему дают наркоз, потерял сознание и больше не мучился.

Убедившись, что мы не можем передвигаться, нам выдали по костылю. Правда, опираться на них было трудно, потому что костыли были кривые и неустойчивые. Потом выяснилось, что эти костыли называются клюшками и ими надо играть. Вспомнив городки, я размахнулся и метнул клюшку. В команде противников три игрока повалились, как чурки. Их уволокли. Притащили дублирующий состав и выгрузили на лёд. А мне выдали новый костыль. Затем титаническими усилиями нас оторвали от барьера и вытолкнули на лёд.

Мы выделывали такие па, будто участвовали в показательных выступлениях по фигурному катанию. Я, например, воткнув один конёк в лёд, вторым выписывал окружности, причём, с такой быстротой, словно всю жизнь работал циркулем. Наш центральный нападающий, согнувшись пополам, расставил руки в стороны, как ласточка крылья, и скользил по льду на двух коньках и одном носу. У другого нападающего ноги так разъехались, что получился «шпагат», и зрители ему даже аплодировали.

Так прошёл первый период. В перерыве мы доползли до барьера, вцепились в него намертво и решили живыми не сдаваться. На свисток к началу второго периода никто и не отреагировал, хотя судья звал нас, уговаривал, угрожал… Потом стал коньками подталкивать шайбу, подбивать её нам под ноги, пытаясь раззадорить. Не оборачиваясь, я размахнулся клюшкой и изо всех сил ударил. Точнее, я хотел попасть по шайбе, но промахнулся и врезал клюшкой по судье. Он пролетел через всё поле и попал в ворота противников. А я, потеряв равновесие, упал на спину, понёсся в противоположную сторону и очутился в своих воротах, где лежал свежемороженый доцент Бялик. Но поскольку судья влетел в ворота противников вместе с шайбой, очко было засчитано нам. Болельщики взорвались аплодисментами.

…В раздевалку сносили победителей, укладывали на пол и киркой сбивали с нас лёд. Мы от ударов звенели, как замороженное бельё. Когда с нашего вратаря снимали маску, у него отломились уши, но он этого даже не почувствовал.

Мы лежали на полу, синие и счастливые, плечом к плечу – сплоченной непобедимой командой. Последним лежал доцент Бялик и с интересом рассматривал свои уши.

Затяжной прыжок

Утром жена сообщила, что у нас родится четвёртый ребёнок. И добавила:

– Купить квартиру – нет денег. Государственную мы уже десять лет ждём. Добиваться ты не умеешь, поэтому каждый год я буду рожать по ребёнку: если не можем взять качеством отца – возьмём количеством детей!

Придя к себе в институт, я нерешительно приоткрыл дверь директорского кабинета. Там было многолюдно. Шеф и его референт Карлюга проводили совещание.

– Речь идёт о нашем престиже. Мы должны перегнать остальные институты по всем спортивным показателям… О! Вот и наша надежда! – Это они увидели меня.

Я застеснялся.

– Я не надежда… Я насчёт квартиры…

– Дом сдаётся через месяц, – торжественно сообщил шеф. – Вы у нас первый на очереди. Попрыгаем – и сразу новоселье. Мы распределили виды спорта – вам выпал парашют.

При слове «выпал» у меня задёргалось левое веко, как бы подмигивая шефу.

– А куда именно прыгать?

Шеф рассмеялся и подмигнул мне в ответ.

– Как это куда?.. На землю!

У меня задёргалось и правое веко.

– А когда именно прыгать? – выдавил я из себя.

– Именно завтра, – объявил Карлюга. – В День Птиц.

В поисках защиты я повернулся к шефу.

– Зачем птицам надо, чтобы я убился?

Тот подошёл и положил мне руку на плечо.

– Жилплощадь вы, как многодетный, получите, в любом случае, но… Квартиры есть с лоджиями и без… Есть с видом на парк и с видом на цементный завод… При распределении, мы будем учитывать активное участие каждого в общественной жизни института… Профессор Быков вчера уже боксировал на ринге, – он указал на сидящего на диване худосочного Быкова с опухшим носом и тремя пластырями на лице. – Доцент Крячко в субботу участвовал в классической борьбе – сейчас отдыхает в реанимации… Теперь очередь за вами.

Наступила пауза. Я разжевал таблетку валидола и спросил:

– А если я не долечу до земли?.. Или пролечу мимо?.. Моя семья всё равно получит с видом на парк?

Шеф душевно заулыбался:

– Вы же знаете наше правило: вдовам и сиротам – вне очереди!.. И не волнуйтесь так! – он ободряюще хлопнул меня по спине. – Вы будете не один, у вас опытный напарник! – он ткнул пальцем в бледного юношу в очках, забившегося в угол.

– Это аспирант, – объяснил Карлюга, – его всё равно должны уволить по сокращению штатов.

Я с детства панически боялся высоты. Голова кружилась, даже когда я взбирался на стул, чтобы забить гвоздь. При слове «самолёт» у меня начиналась морская болезнь. Поэтому вечером, дома, я решил потренироваться: несколько раз прыгал с тахты на пол.

…Назавтра, меня и аспиранта в чёрном длинном микроавтобусе, похожем на катафалк, повезли в аэропорт. Следом в своей машине ехал шеф. За ним, в трамвае – группа поддержки: человек тридцать доцентов, кандидатов, лаборантов и даже уборщица.

На аэродроме нас встретил Карлюга и привезенный им оркестр. Когда мы подъехали, грянул прощальный марш. Но поскольку оркестр был похоронный, то марш звучал уж очень прощально, даже лётчик прослезился.

Инструктор, тихий душевный человек, смотрел на нас с грустью и жалостью. Окинув взглядом мой живот, он велел выдать мне добавочный парашют. На меня навьючили ещё один рюкзак. Если аспирант был похож на одногорбого верблюда, то я напоминал двугорбого.

В воздухе инструктор ещё раз повторил все случаи, при которых парашют может не раскрыться, и троекратно расцеловал каждого из нас. Потом он поднял крышку люка, виновато посмотрел на меня и прошептал: «пора».

Я молча протянул ему конверт.

– Передайте жене. Если родится сын, пусть назовёт его моим именем.

Инструктор попытался меня успокоить:

– Это только в начале чувствуется страх, а потом уже ничего не чувствуется.

– Вперёд, камикадзе! – подбодрил лётчик.

Я закрыл глаза и прыгнул. Когда открыл глаза, я всё ещё был в самолёте, вернее, моя верхняя половина – нижняя уже болталась в воздухе: я застрял в люке. Инструктор и аспирант навалились на мою голову, пытаясь протолкнуть меня, но безрезультатно.

– Надо его намылить, – предложил аспирант.

Тихий инструктор начал нервничать:

– Освободите проход! – кричал он. – Вы же заткнули соревнование!

– Как освободить? – в ответ прокричал я.

– Выдохните воздух!

Я издал протяжное «У-у-у!..», вытолкнул из лёгких весь воздушный запас и провалился в пустоту. Кольцо я дёрнул ещё в салоне, поэтому парашют, не успев раскрыться, зацепился за шасси, и я повис под брюхом самолёта.

Пилот стал выполнять всякие сложные фигуры, чтобы сбросить меня, но я висел прочно.

– Прекратите хулиганить! – кричал инструктор. – Немедленно отпустите самолёт!

Но я не отпускал.

Инструктор до половины высунулся из люка и попытался меня отцепить. Внутри его держал за ноги аспирант. Инструктор уже почти дотянулся до стропы, но вдруг самолёт дёрнуло, и инструктор вывалился наружу. Но не один. Вместе с ним выпал и аспирант, который держал его за ноги. Каким-то чудом инструктор успел ухватить меня за пиджак. Аспирант летел чуть ниже, вцепившись в инструкторские ноги.

Лететь стало веселей. Мы напоминали семью цирковых акробатов на трапеции.

Инструктор кричал, что аспирант пережал ему артерии и у него будет гангрена!.. Чтобы дать отдохнуть инструктору, я предложил аспиранту свои ноги – всё равно они болтались без дела. Но ноги инструктора были тоньше, за них было удобней держаться, и аспирант не хотел менять их на мои.

Сесть с болтающимся выменем из трёх тел самолёт, конечно, не мог. Он стал кружить над аэродромом и резко снижался, давая нам возможность прыгнуть на траву. Но отпадать надо было по очереди, начиная с аспиранта. Самолёт летел так низко, что аспирант уже волочился по земле, но ноги инструктора по-прежнему не отпускал и в конце аэродрома снова взмывал с нами в небо.

Инструктор проклинал свои ноги и желал им отсохнуть вместе с аспирантом.

Бензин был на исходе. Из люка высунули палку с петлёй, поймали аспиранта за ноги, подтянули его к люку и стали втаскивать нас в обратном порядке: сперва аспиранта, ногами вперёд, потом инструктора, потом меня. Меня втянули до половины, и я снова застрял: голова моя летела в самолёте, ноги болтались в воздухе. Но уже было не страшно: самолёт шёл на посадку. Просто мне пришлось вместе с самолётом пробежать с полкилометра по посадочной полосе.

Никто не погиб, все были счастливы.

Оркестр сыграл свой самый весёлый из похоронных маршей.

Только инструктор лежал на траве и не мог двинуться с места: аспирант всё ещё не отпускал его ноги. Он сжимал их железной хваткой. Пришлось отгибать его пальцы плоскогубцами.

Освободив от аспиранта, инструктора поставили на ноги. И тут все увидели, что его брюки за время полёта очень укоротились, превратившись в удлинённые шорты. Но потом разобрались, что дело не в брюках – просто у инструктора, за время висения под нагрузкой, вытянулись ноги, и он стал похож на страуса.

– Завтра повторные соревнования, – объявил Карлюга.

При этом сообщении, инструктор побелел, как мой нераскрывшийся парашют, и на своих страусиных ногах поскакал к телефону. Куда он звонил и что говорил, не известно. Но мне засчитали победу и в этом соревновании, и в следующем, и во всех остальных, которые состоятся в ближайшее десятилетие. Кроме того, был засчитан и мой рекорд по бегу: ведь я бежал со скоростью самолёта. Но поскольку бежала только моя нижняя половина, а верхняя летела, то результат разделили на два. Но всё равно он оказался рекордным!

Я ещё и снайпер!

Утром шеф вызвал в свой кабинет всю нашу команду и радостно сообщил:

– Турнир подходит к финалу – мы лидируем. Надо продержаться на том же уровне.

– Кто готов пойти в команду горнолыжников? – спросил Карлюга.

– Я! – поспешно согласился доцент Бялик: для получения полной инвалидности ему не хватало ещё одного увечья.

– Молодец! – Карлюга довольно потёр руки и перевёл взгляд на меня. – Осталось одно место в соревнованиях по стрельбе – надеюсь, уж тут-то вы себя покажете!

Обрадованный, что меня не увезут в горы, я нахально воскликнул:

– В стрельбе – покажу! Давно руки чешутся!

Последний раз я стрелял в детстве из рогатки в соседскую девчонку, которая дразнила меня «пузя-бочка». Я стрелял в неё, но попал себе в глаз, потому что натянул рогатку не в ту сторону.

– А из чего стрелять?

– Из ружья. Вам его выдадут на огневом рубеже.

Услышав про «огневой рубеж», я тихо погрузился в обморок. Очнулся уже на полигоне. Сюда меня доставила машина «скорой помощи», оплаченная Карлюгой.

Как только я пришёл в сознание, меня подхватили под руки, подтащили к судье и вручили заряженное ружьё. Я никогда раньше не держал в руках никакого оружия, поэтому у меня руки стали трястись, как у паралитика, и ружьё запрыгало в ладонях, будто я строчил из пулемёта.

– А куда стрелять? – спросил я у длинноусого судьи и, чтобы прервать танец ружья, упёрся ему дулом в живот.

Судья газелью отскочил в сторону, подбежал к Карлюге, стал стучать себя в грудь и кричать, почему именно его дети должны остаться сиротами. Карлюга поклялся, что после соревнований дирекция института купит ему путёвку в Кисловодск, даже посмертно.

– Как надо целиться? – спросил я, обернувшись к жюри и снова наведя дуло на судью. Тот забился в истерике. Им занялась доставившая меня «скорая помощь», которую предусмотрительно не отпустили.

– Закройте один глаз, а вторым – следите за мушкой, – посоветовал один из членов жюри.

Глаз у меня ни за что не закрывался. Мои глаза работали удивительно согласованно: или оба распахивались настежь, или одновременно захлопывались намертво. Я пробовал одной рукой держать глаз, а другой – ружьё, но тогда дуло снова поворачивалось в сторону судьи, и он раздражал меня своими завываниями.

Предприимчивый Карлюга сбегал в аптеку и принёс мне лейкопластырь. Я залепил глаз от брови до подбородка и снова попробовал прицелиться. Но как ни старался, не видел ни мушки, ни мишени: оказалось, я залепил не тот глаз. Попытался отлепить, но не тут-то было: пластырь взялся намертво. Отодрать его удалось только с бровью и ресницами. Залепив другой глаз, я снова вышел на огневой рубеж и прицелился. Но мишень расплывалась, потому что оборванный глаз слезился. Тогда я закрыл его и выстрелил. Потом ещё и ещё.

Когда я раскрыл свой незалепленный глаз, то увидел членов жюри, которые по-пластунски уползали к выходу. Прятавшийся под столом Карлюга зааплодировал, потому что одна из моих пуль вонзилась прямо в десятку. Члены моей команды обезоружили меня. Судья тихо плакал, промокая слёзы левым усом (правый я ему отстрелил). Жюри приползло обратно и, не решаясь встать, лёжа посовещалось и признало меня победителем.

И нашему доценту Бялику тоже повезло: он сломал и ноги, и руки, обеспечил себе полную инвалидность и даже ещё установил какой-то рекорд: сразу со старта взял безумный разгон и полетел с небывалой скоростью. Но поскольку он летел не по снегу, а в пропасть, то рекорд ему засчитали по планеризму. А пластырь с моего левого глаза до сих пор оторвать так и не удалось. Но я к нему привык, и он мне уже не мешает. Сотрудники теперь меня называют «наш циклоп». Но не вслух, а шёпотом, потому что с заклеенным глазом я хорошо прицеливаюсь.

Случайная встреча

ОТ АВТОРА: В этой главе собраны рассказы, которые регулярно публиковались на страницах газет, журналов, сборников. Это мои случайные встречи, случайно подсмотренные ситуации, услышанные истории. Они заставляли меня о многом задуматься, погрустить, посмеяться… Надеюсь, они вызовут и у вас такую же реакцию.

Случайная встреча

Иван Иванович ехал в первом вагоне метро. Сквозь стекло он увидел Петра Петровича, который ехал в соседнем вагоне. Увидел и обрадовался.

– Петька, чёрт!.. Это ж надо!.. Столько лет ни слуху, ни духу!.. А ведь были когда-то не разлей вода. С первого курса дружили. И диплом вместе защищали…

И вдруг Иван Иванович вспомнил, что после защиты диплома одолжил у Петьки десять рублей и так и не вернул. «Ах, чёрт, как неудобно!», – подумал он, быстро отвернулся и стал смотреть в чёрное стекло. Пётр Петрович тоже заметил Ивана Ивановича и чуть не подпрыгнул от радости.

– Вот так встреча!.. И где? Под землёй!.. Сейчас дождусь остановки, подкрадусь сзади и как гаркну: «Ванька, дай списать сопромат!»…

И вдруг Пётр Петрович вспомнил, что Ванька не пригласил его на банкет по поводу защиты диссертации. Правда, они до этого не виделись уже лет десять, но ведь других однокурсников он же отыскал: и Мишку Вертунского, и Ляльку Бабич…

– И не нуждаемся!.. Подумаешь: кандидат наук!.. Мы тоже не лыком шиты – как-никак отделом руководим!.. Так что без вашего банкета обойдёмся.

И Пётр Петрович тоже отвернулся и прижался лбом к оконному стеклу. На остановке он пересел в третий вагон, чтобы Ванька его не заметил. А тот, с аналогичной целью, пробежал по платформе и вскочил в четвёртый, соседний вагон. Когда поезд тронулся, они снова заметили друг друга.

– Преследует! – подумал Иван Иванович. – Сколько лет прошло – всё ещё помнит про свою десятку… Да ведь после всех девальваций она уже в рубль превратилась… Из-за рубля пачкается!..

– Засёк, – отметил Пётр Петрович, – сейчас оправдываться начнёт, историю душещипательную сочинит. Он врать всегда был мастак… Не надо, господин кандидат! В ваших оправданиях не нуждаемся!.. И в вашем обществе – тоже!

Каждый решил не покидать свой вагон, пока не выйдет бывший однокурсник – только бы избежать неприятной встречи.

Они ехали, уткнувшись в окна вагонов, незаметно бросая друг на друга косые взгляды.

– Н-да… Не помолодел Петька, – грустно отметил Иван Иванович, – а был первым красавчиком на курсе. Петушок!.. А теперь вот хохолок поредел, мешочки под глазами. А ведь моего возраста… Ну и что, что моего? Я ведь уже тоже не Тарзан… Да и Тарзан уже, наверное, стал похож на Читу… Н-да!..

– Что-то и росточек у него поубавился, – думал Пётр Петрович, – а ведь был лучшим забойщиком, в одной волейбольной команде играли… Эх-хо-хо… Скоро опять оба в одной команде будем, в команде пенсионеров…

– А может, он и не из-за десятки, а просто встретиться хочет? – вдруг мелькнуло в голове у Ивана Ивановича. – Может, где-нибудь на периферии служит, раз в жизни в столицу прикатил, и такая удача – на старого дружка наткнулся. Вот и трясётся лишние километры, время командировочное теряет. Ведь он такой: когда-то, чтобы повидаться, ко мне на практику в Краснодар прилетел!..

– Ну, не пригласил на банкет, ну, и Бог с ним!.. Подумаешь, трагедия: меньше в своей жизни на сто грамм водки выпил… Может, не успел, замотался перед защитой, издёргался… Ведь он всегда был впечатлительным. Когда меня к экзаменам не допустили, как он на декана орал! Выговор получил.

– Из-за паршивой десятки друга теряю!

– Из-за занюханного банкета от друга прячусь!..

Поезд подошёл к конечной остановке.

Толпа пассажиров заполнила перрон.

– Только бы не разминуться, – тревожно подумал Иван Иванович.

– Только бы не потеряться, – подстегнул себя Пётр Петрович.

Врезавшись в толпу, они кинулись догонять друг друга. Один побежал к северному выходу, другой – к противоположному, южному, вскочили на эскалаторы и разъехались в разные стороны.

Навсегда.

Исповедь

Вы спрашиваете, почему я от жены ухожу? А вы бы не ушли? Вы бы не ушли, если бы ваша жена всю жизнь в офисах, в самолётах, в «Мерседесах» – так что и уходить не от кого!.. Она у меня крупный бизнесмен, можно сказать, олигарх. Она – олигарх, а я – домохозяйка. Я – мать-одиночка. Я – муж-вдова при живой жене!.. У нас трое детей. Она их рожала между симпозиумами. Ей даже некогда было пойти в декретный отпуск – она его переводила на меня. Недавно у неё родился четвёртый, но она об этом не знала: она в это время была на совете директоров.

Я всё надеялся, что её посадят, тогда бы я ей передачи носил, виделись бы. Но все заняты Гусинским, Березовским, Ходорковским – на других олигархов уже прокуроров не хватает.

Последние месяцы мы уже и не спим вместе: то у неё инфляция, то она кому-то делает дефолт. Я подозреваю, что это что-то интимное, но проверить не могу: с ней всегда рядом два амбала, наверное, родственники: они себя называют «братаны». Правда, два раза всё-таки приходила ночевать: в мой день рождения и в годовщину нашей свадьбы.

Первый раз мы лежали на кровати, а с двух сторон, на раскладушках – братаны с автоматами. А второй раз я умолил её, чтоб мы были одни. Она согласилась. Велела раздеться до гола, лечь на спину, а на грудь мне поставила телефон, на живот – факс и чуть пониже – компьютер. Всю ночь посылала секретные распоряжения и просила не дёргаться, чтобы компьютер не падал.

Я понимаю, что я ей уже не пара, она теперь любого богача может иметь: недавно, сам слышал, двух банкиров заказала. А сейчас у неё какой-то негр появился, она его ласково называет: Чёрный Пиар.

И в гости к нам никто не приходит: забор такой высоты, что об него птицы разбиваются, плюс сигнализация, которая сначала стреляет, а потом воет: оплакивает. А во дворе – Гоги, пёс-людоед, кавказская овчарка, он человека проглатывает, как хачапури. А у ворот – охрана с автоматами. Кто к нам может прийти? Даже я, хотя они меня в лицо знают, обязан сказать пароль. А пароль каждый час меняют. Однажды я его забыл – пришлось под забором ночевать.

Честно говоря, я в дом не очень и стремлюсь: её нет, дети в Швейцарии учатся, мне там одному страшно. Брожу, как по телестудии: у нас ведь во всех комнатах телекамеры наблюдают. Даже в туалетах. Но туалетами я не пользуюсь: там унитазы из Арабских Эмиратов, фарфоровые, золотом отделаны… Как на такое сядешь?.. Я их, как вазы использую, для фруктов. А для нужды я в глубине сада, нормальный сортир выкопал, на два очка, для себя и для Гоги.

И ночую я – у Гоги в будке. Вы не смейтесь: его будка при Советской власти считалась бы нормальной однокомнатной квартирой. Гоги меня пускает: во-первых, ему тоже одиноко, а во-вторых – Кавказское гостеприимство. Я ему колбасу приношу, а он мне у охранников выпивку ворует.

Питаться дома я не могу, в холодильнике только заморские твари-деликатесы: крабы, кальмары, лобстеры… Не по мне это. Я лучше у Гоги сухой корм погрызу. Если горячего хочется, иду в кафе-самообслуживания. В этом кафе никто больше двух обедов не выдерживает. При кафе открыт медпункт и страховая компания. Если вы застрахованы, вас сразу после обеда забирает «скорая помощь». А я питаюсь там уже пять лет, меня даже по телевизору показывали, в передаче «Наши долгожители».

Вы думаете, я так просто плюнул и ушёл?.. Нет! Я жене, через референта, заявление передал: мол, прошу освободить от занимаемой должности. И две недели, как положено, ждал: может, она замену найдёт.

А потом, как стоял, так и ушёл.

Единственное, что я взял – вот этот медальон. В нём я храню котлету, которую жена сама изжарила мне в день нашей свадьбы.

Вы спрашиваете, почему я от жены ушёл? А вы бы не ушли?!

Ах, этот грипп!

Грипп, как море: накатывается волнами. Первая – меня миновала, вторая – сбила с ног и бросила в постель, раскалённую, как Сухумский пляж в июле. Я лежал, сухой и горячий, поджариваемый изнутри инквизиторами-вирусами. Вызванный врач появился только к вечеру, тщательно помыл в ванной руки, потом вошёл в комнату, сел рядом со мной и попросил открыть рот. Я выполнил его просьбу, уверенный, что он хочет посмотреть горло. Но врач вынул из «дипломата» маленькое зеркальце и с его помощью стал осматривать мои зубы…

– У вас кариес и пародонтоз!.. Запустили челюсть!

Какой-то металлической штучкой, вынутой из того же «дипломата», снял с зубов камень, потом размассировал пальцами дёсны. Что-то обнаружил, обрадовался.

– О!.. И полость в шестом верхнем. Надо срочно заделать. У вас есть электродрель?

К счастью, её у нас не оказалось. Врач расстроился, огорчился, но потом взял себя в руки и попросил к его следующему визиту достать хотя бы механическое сверло.

– А пока – полощите рот раствором соды.

– А что принимать от гриппа? – робко спросила жена.

Врач растерянно развёл руками.

– Видите ли, я – стоматолог. Сейчас широкая эпидемия, терапевтов не хватает, поэтому прислали меня. Бюллетень я открыл и выписал зубной эликсир…

Увидев растерянность жены, добавил:

– Два раза в день массируйте ему дёсны щёткой, утром и вечером – сможет камни грызть!..

Очевидно, он хорошо подлечил мне зубы: когда меня лихорадило, они бодро стучали друг о друга.

Назавтра жена сделала ещё один вызов в надежде, что придёт терапевт.

Но нам снова не повезло.

В полдень раздался пронзительный звонок и крик за дверью:

– Уберите собаку!.. Немедленно уберите собаку!..

Жена щёлкнула замком и потянула за дверную ручку, пытаясь открыть дверь, но ей не давали это сделать. Потом дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась до блеска выбритая голова и закричала:

– Вы убрали собаку?!..

– У нас нет собаки, – испуганно ответила жена.

– Отойдите в сторону, я сам посмотрю.

Пришедший вытянул шею и покрутил блестящей головой, подозрительно осматривая переднюю, несколько раз призывно посвистел и только после этого переступил порог. В ответ на удивлённый взгляд жены выкрикнул:

– Все говорят: «Нету… Нету», а потом кусают!.. Где больной?

Жена указала на дверь спальни и хотела её открыть, но бритоголовый жестом остановил её, поднёс палец к губам, прошипел: «Тс-с-с!» и, приложив ухо к двери, несколько секунд внимательно прислушивался. Потом спросил:

– Он у вас буйный?..

Не дождавшись ответа, решительно распахнул дверь и заорал:

– Оставаться на месте! Не двигаться!..

При моей высокой температуре мне было трудно шелохнуться, поэтому я охотно выполнил его приказание. Но, чтобы показать доктору, что я ещё жив, я напряг последние силы и пошевелил ногой.

Энергичный доктор газелью отскочил в угол комнаты и закричал:

– Что у вас под одеялом? Собака?

Убедившись, что под одеялом, кроме меня, никого нет, подошел ближе, приказал: «Следите!» и стал водить у меня перед глазами каким-то металлическим молоточком, то приближая его к моему носу, то удаляя. От напряжения у меня закружилась голова, и я закрыл глаза, чтобы не видеть прыгающего инструмента. Врач бросил молоток мне на лоб и стал пальцами раздвигать мои веки.

– Я велел следить!

Я мотнул головой, скинул молоток на подушку и снова закрыл глаза. Бритоголовый довольно потёр руки и сообщил жене:

– Бунтует! Типичный агрессивный синдром. У него в роду были шизофреники?

– У нас нет шизофреников. У нас есть грипп, – устало ответила жена.

– Причем здесь грипп? У больного расшатана психика, нервы обнажены. Смотрите!

Откинув одеяло, положил мне ногу на ногу, размахнулся и стукнул молоточком под коленкой. Моя правая нога взвилась вверх и саданула доктора в живот, так, что он отлетел снова в тот же угол и радостно завопил оттуда:

– Рефлекс сохранен – его ещё можно спасти! Немедленно в диспансер! Ваше счастье, что прислали меня, а не терапевта – пропустили бы заболевание!

Что-то написал на бумажке и протянул её жене.

– Вызовите спецмашину и ту-ту… Ту-ту-ту-у-у-у!..

Он загудел и задвигал руками и ногами, изображая паровоз. Продолжая гудеть, «выехал» в переднюю, поманил туда жену и вполголоса посоветовал:

– Пока прибудет машина, позовите кого-нибудь из мужчин – с ним опасно оставаться наедине.

Приоткрыл входную дверь, высунул голову в парадное и закричал:

– Уберите собаку!

Вышел, но тут же вернулся и потребовал:

– Не запирайте дверь: если во дворе собака – я прибегу обратно.

…Вскоре газеты сообщили, что на нас накатилась третья волна гриппа. Болели уже и врачи, превращаясь в пациентов. Поликлиники захлёбывались в потоке вызовов и присылали любых медиков, независимо от специализации, тех, кто ещё держался на ногах.

У нас побывал и ортопед-травматолог, который долго искал на моём теле переломы и, не найдя их, поздравил меня с удачей. Когда же я пожаловался на насморк, он растерялся и неуверенно предложил взять нос в гипс… Потом приходила врач-венеролог и задавала такие вопросы, от которых упавшая было у меня температура снова резко подскочила…

За время моей болезни мы так привыкли к разнообразию врачей, что даже явившегося к нам сантехника жена приняла за очередного доктора. Тем более что он задал вполне медицинский вопрос: «На что жалуетесь?». Жена подробно доложила:

– Горло отекло, принимает только тёплую воду, а пища не проходит… И колено ноет.

– Колено сломаем и заменим, а горловину раздолбаем и прочистим, – бодро пообещал сантехник, достав кувалду и большой гаечный ключ.

Жена задохнулась от ужаса, у неё подкосились ноги, и она рухнула на табурет. А мне этот «доктор» помог больше всех остальных. Я вдруг громко и искренне расхохотался. И то ли от этого смеха, то ли от этих визитёров, а может, просто подошло время, но я почувствовал, что выздоравливаю – сел на кровати, опёрся на подушку и на оставленных всеми докторами рецептах набросал этот рассказ.

«На ять!»

Я – тихий, маленький, скрюченный, будто из меня корень извлекли. На экскурсии не езжу, в турпоходы меня даже не приглашают. Работаю младшим экономистом. Должности младшего экономиста в штатном расписании раньше не было, её пять лет назад специально для меня пробили, чтобы старшего не давать. С тех пор и не повышают. Да, честно говоря, и не за что. Дадут какое-нибудь задание, а у меня сразу душа в пятки: вдруг не справлюсь!.. Так переволнуюсь, что обязательно напутаю. Вот и укрепилась за мной репутация первого с конца. Я – главный персонаж нашего «Окна сатиры», главный герой всех розыгрышей и эпиграмм. А женщины меня вообще не замечают, да и я на них боюсь глаза поднять. Когда секретарь нашего начальника, Нора Степановна, ко мне за чем-нибудь обращается, я языком шевельнуть не могу, вроде его канцелярским клеем смазали. Нора Степановна мне, конечно, очень нравится, она у нас самая красивая женщина, пожизненная королева красоты, «Мисс Трест»… А меня только в сантройку выбирают и то лишь во время эпидемии гриппа.

А тут новая неприятность: споткнулся я на ровном месте, грохнулся на асфальт и сломал большой палец на правой руке. В больнице мне на него гипс наложили, неделю на бюллетене просидел. А когда гипс сняли, палец согнуть не могу, торчком торчит. Но врач успокоил, сказал, что его разработать можно, и разрешил на работу идти. Пришёл я в свой отдел, все меня для вежливости спрашивают:

– Ну, как здоровье?

– Плохо, – говорю, – от перелома голова до сих пор кружится, сердце ноет.

А они слушают и на мою правую ладонь смотрят, а там большой палец вверх торчит, мол, всё в порядке, всё «на ять!». Мои коллеги к такому моему поведению не привыкли, спрашивают удивлённо:

– Ты что, лекарства какие-то особые достал?.. Или от инфаркта стал бегать?..

– Откуда мне достать, – хнычу. – Куда уж мне бегом заниматься…

А палец-то вверх торчит и слова мои полностью опровергает: мол, всё нормально, всё имеем, всё можем… Переглянулись мои сослуживцы и впервые за все годы разошлись без насмешек, немного растерянные.

Только сел я за стол, начальник входит, и ко мне:

– Надо срочно ведомость подготовить. Все заняты, рискну вам поручить. Справитесь?

Я вскочил и забормотал:

– Не знаю… Попробую… Постараюсь…

А палец в это время показывает: мол, о чём речь, всё будет олрайт!.. Смотрит начальник удивлённо на мой хвастливый палец и говорит:

– Что ж… Уверенность в успехе – залог успеха. Сделаете – занесёте.

Сижу я, работаю и слышу, как вокруг все перешёптываются, моё поведение обсуждают, удивлённо, но уважительно. И мне вдруг от этого так спокойно стало, совсем волноваться прекратил. Быстро справился с ведомостью и понёс.

А в приёмной Нору Степановну увидел и опять сник. А она, как обычно при встрече со мной, подшучивает:

– А чего это вы на работу не являлись? Небось, загуляли с какой-нибудь девушкой?..

Я сжался, голову опустил и залепетал:

– Откуда у меня девушка? Кто со мной гулять захочет?..

А она смотрит на мой наглый палец, который ей нахально отвечает: «Конечно, есть, и ещё какая!», и снова вопрос задаёт, но уже без шутки?

– Неужели, такая красивая?

Я совершенно растерялся.

– Где я возьму красивую?.. Нет у меня никого, нету…

И в доказательство руку к сердцу прижал, но получилось, что палец ещё выше подскочил.

– Каким-то вы дерзким стали, – с уважением произнесла Нора Степановна и незаметно в зеркало глянула, как она выглядит.

Зашёл я к начальнику, положил перед ним ведомость. Он удивился.

– Уже?

Просмотрел, довольно улыбнулся и произнёс:

– Оказывается, вы неплохой специалист. А если вас на должность старшего двинуть – справитесь?

Я испугался, забормотал:

– Страшно… Большая ответственность…

А палец совершенно обнаглел: мол, что за вопрос, конечно, справимся!

Начальник на мой палец смотрит и говорит:

– Мне ваша смелость нравится.

Вышел я в приёмную, а там уже Алиса сидит, референт из соседнего отдела – они с Норой меня обсуждают: слух-то уже по управлению пополз. Смотрят на меня с нескрываемым интересом. А потом слышу, Алиса шепчет:

– В нём притаилась тихая сексуальность. Если ему усы отпустить, он на артиста Леонида Якубовича похож будет.

А Нора вдруг разозлилась и говорит, уже громко:

– А чего это вы, Алиса, по чужим отделам разгуливаете?.. Идите на своё рабочее место!

Вышел я в коридор, завернул в туалет сигаретку выкурить. Глянул в зеркало и вижу, вроде я выше ростом стал, вырос как-будто. А потом понял: я ведь всю жизнь согнувшись, ходил, плечи вниз, голова опущена – вот и казался маленьким. А сейчас распрямился и сразу рост виден.

Возвращаюсь в отдел, прохожу мимо доски объявлений, а там уже приказ висит о моём назначении на должность старшего экономиста с соответствующим повышением оклада. Закружилась у меня голова от счастья: «Ай, да палец, – думаю, – ай да молодец! Чего ж я, дурак, тебя раньше не ломал?»…

Подхожу к своему отделу, а у входа меня Нора Степановна караулит. Засмущалась, глаза опустила и спрашивает:

– Вы на первое мая уже куда-нибудь приглашены?.. Если нет, давайте у меня отпразднуем, поужинаем, потанцуем…

Я по привычке хотел голову втянуть, застесняться, а потом глянул на свой уверенный палец, ещё больше выпрямился и говорю:

– Хорошо, Нора Степановна, приду. Надеюсь, нам будет весело.

А она на меня такими обещающими глазами смотрит и говорит, нежно-нежно:

– Пожалуйста, называйте меня просто Нора.

Влетел я в свой отдел чуть не на крыльях. А тут из поликлиники звонят: почему не прихожу палец разрабатывать?.. Ну, нет, – думаю, – дудки, не дам своё счастье ликвидировать!.. Развернулся и со всего размаху левой рукой по стенке как двину – большой палец хрустнул и сломался. Все заохали, запричитали, а я стою и радуюсь: теперь у меня всё вдвойне «на ять!» будет – и слева, и справа!

Идеальное место

В электричке мне подробно объяснили, как добраться до львиного хозяйства. В проходной Валерия не было. Я нашёл его в маленькой, уютной сторожке. Он сидел в кресле, разувшись, в носках, и пил чай с баранками.

Мы обнялись.

– Плохо стережёшь! Я мог запросто украсть льва – никто бы и не заметил.

– Как ты меня нашёл?

– В институте объявлен розыск… Слушай, ты что, обалдел?.. Ну, устроился на каникулы подработать – это понятно. Но уже три месяца занятий, а ты – ни гугу…

Валерий налил мне стакан чаю, пододвинул баранки и ответил:

– Я здесь навсегда останусь.

– Нет, ты явно сдвинулся! В лесной глуши одичал!.. А учёба? Год до окончания института!.. А наша идея летающих велосипедов?.. Остался последний рывок, надо дожать, добить, доказать… Мы же мечтали с тобой первыми полететь!..

– Ты прав: в лесу тихо, Я много думал. Учебники, зачёты, экзамены… Проекты, диссертации, защиты… Всю жизнь убеждай, защищай, доказывай… Надоело!.. Пусть летают другие. А мне здесь хорошо. Спокойно! Я доволен, мной довольны… Ещё бы только сменщика найти, а то и днём и ночью приходится сторожить.

– Ясное дело! Кто, кроме тебя, на такую работу польстится.

– А чем плохая работа? Сотня зелёных в месяц, плюс двадцать процентов за опасность, хотя никакой опасности нет. Деньги все остаются в кармане – ни на еду, ни на тряпки тратит не надо: спецодежду выдают два раза в год… Питание бесплатное, из львиного рациона. А их, знаешь, чем кормят?.. Мясо, жиры, витамины!.. И ещё: пенсия на пять лет раньше, опять же, за вредность. А главное – покой, тишина, ни за что не отвечаешь.

– А если львы убегут?

– Ха! Да их отсюда метлой не выгонишь.

– Почему? И вообще, что это за учреждение? Зоопарк не зоопарк…

– Питомник. Читал, как под Туапсе обезьян на волю выпустили, чтоб в лесу жили и размножались? Вот так и у нас под Пензой решили львов разводить. Привезли из джунглей десять самых породистых, подержали здесь месяц, чтоб к людям привыкли, и выпустили на волю. И что ты думаешь? На следующий день все десять возвратились обратно.

– Почему?

– Вкус к спокойной жизни почуяли. На хрена полдня гоняться по лесу за каким-то зайцем, если здесь им два раза в день свинину подносят. Там, в лесу, жизнь под открытым небом, дождь, снег, град… А то ещё лихой браконьер на шкуру польстится… А здесь – отдельные стойла, паровое отопление и никаких забот, никакой опасности.

– А они не мёрзнут? В нашем климате?

– Что ты! Им специальные меховые набрюшники сшили, вот такие.

На Валерии была надета дублёнка-безрукавка, застёгивающаяся на спине.

– Ну, а дальше что? – спросил я.

– Ничего. Уже целый год так живут. Ещё разок пробовали их выгнать в лес и не пускать обратно, так они пять суток под воротами скулили, потом стали без еды доходить, но охотиться никто из них не пошёл. Лежали и демонстративно пухли от голода. Жалко их стало, да и деньги, знаешь, какие уплачены!.. Впустили обратно – вот с тех пор при них и состою.

– А они не тоскуют по родине, по джунглям?

– Да в них уже ничего львиного не осталось. Жирные, как свиньи… Ленивые, как сурки… Не бегают, не охотятся, не дерутся… Даже детей не рожают. Лень!.. Да и незачем им заботиться о продолжении рода – смертности-то нет. Если кто-то из них и захочет подохнуть – мы его новокаином в долгожители вытянем!

В этот момент дверь домика отворилась и вошел огромный лев. Он широко зевнул, обнажив страшные клыки. Я вздрогнул.

– Да не бойся, – успокоил меня Валерий.

– Все-таки царь зверей.

– Какой там царь! В нём уже ни капли гордости не осталось. Валерий поднял с пола туфлю и швырнул её льву в физиономию.

Тот взвизгнул, поджал хвост и удрал.

– Видал? Вот тебе опасность, вот тебе ответственность. А ты говоришь: институт, полёты, мечты… Да если хочешь знать, моя работа и есть голубая мечта цивилизованного человека. Вот только сменщика найти…

Я помолчал, подумал и спросил:

– А сменщику тоже одежду выдадут?

– Конечно. Летнюю и зимнюю.

– И пенсия раньше?

– На пять лет.

– И никакой ответственности?

– Ни-ка-кой!

И Валерий повёл меня в отдел кадров.

Я и моя стая (рассказ собаки)

Недавно я завела себе людей, сразу четверых: хозяин, хозяйка, дочь и сын. Породистые, с хорошей родословной. Но им не хватало вожака, то есть, меня. Теперь я ими руковожу. Но не думайте, что это легко: людей надо дрессировать так, чтоб они этого не чувствовали, а считали, что это они тебя дрессируют.

Ну, прежде всего надо было заняться их экстерьером, сбросить лишний вес, укрепить мускулы. Они ведь ходить давно разучились – всё на метро, или на троллейбусе, или на такси. А о том, что существует свежий воздух, давно забыли. Вот я и стала выводить их на прогулки. Это было совсем не просто – они сопротивлялись, ведь у людей отсутствует инстинкт самосохранения. Вот тут-то мы, собаки, должны прийти им на помощь. В семь утра я начинала лаять, скулить, стягивать с них одеяла – делала вид, что мне нужно срочно выйти, никак не могу удержаться. А один раз даже, для убедительности, на балконе… Ладно, не в подробностях дело!.. Главное – своего добилась: они стали по утрам гулять со мной, каждый по очереди, а иногда и все вместе. Вначале, как только я сделаю свои дела, они сразу утаскивали меня домой и прогулка заканчивалась. Тогда я решила хитрить, тянула время и уводила их всё дальше и дальше. Постепенно я стала спускать их с поводка, чтоб они могли походить по траве и поболтать с соседями, которых тоже вывели погулять другие собаки… Таким же способом я приучила их и к вечерним прогулкам. А затем перешла к следующему этапу.

У них в доме не было горячей пищи, они никогда вместе не обедали: кто в столовке, кто в кафе, кто в буфете. В лучшем случае купит хозяйка мне колбасу или консервы – и они это едят. Я поняла, что так они долго не протянут, и приняла срочные меры: перестала есть эту сухомятку, делаю вид, что не нравится, хоть у самой слюна изо рта капает. Хочу, мол, косточек. Когда хозяйка первый раз сварила курицу, я выдала такую собачью радость, что они даже прослезились. А по правде, куриные кости – это не собачья еда, ими можно подавиться. Но я ела, рискуя своим здоровьем, чтоб они и дальше кур готовили. Потом такой же спектакль устроила по поводу супа, борща, манной каши и даже тушённой капусты, которую ненавижу… Так незаметно я их приучила обедать дома, каждый вечер, всей семьёй.

Но впереди были ещё заботы.

По вечерам они все разбегались. Хозяин у приятелей до ночи в преферанс играл, хозяйка шла к соседям посплетничать, сын-подросток в подъезде песни орал, дочь-студентка убегала на очередную вечеринку. Стая на моих глазах распадалась. Тогда я сделала вид, что ужасно нервничаю, когда кто-то из них уходит: лаяла, рычала, бросалась к дверям, хватала за одежду… Они растрогаются: – «Как она из-за нас волнуется!» – и остаются. Стали друзей приглашать, мою преданность демонстрировать. «Смотрите, – говорит кто-то из них, – сейчас я начну одеваться, а она меня не будет выпускать». Ладно, думаю, делайте из меня клоуна, только привыкайте к дому – и лаю до одурения, а они счастливы.

Постепенно им дома бывать понравилось, сидят все вместе, пьют чай, общие дела обсуждают. А я лежу рядом на ковре и на стенные часы поглядываю. Когда наступает одиннадцать, начинаю демонстративно зевать и на люстру лаять, мол, спать хочется, а свет мешает. Тогда они свет гасят и сами тоже ложатся. Прошло немного времени, и они привыкли к такому режиму…

Ну, что ещё?

Дочке-студентке я нашла хорошего парня. Сделала вид, что мне его боксёр понравился. Стали мы с ним гоняться друг за другом – вот они и познакомились. А боксёр вовсе не в моём вкусе: хамоват, нахален, сразу лизаться лезет. Но я вижу, что его хозяин моей студентке приглянулся – терплю. Он уже несколько месяцев к нам в дом ходит, чай с нами пьёт… Надеюсь, быть свадьбе.

Словом, забот у меня теперь поубавилось, появилось больше свободного времени. Я уже о своей личной жизни подумываю, хочу щенков завести. Кстати, тот боксёр в общем-то оказался не таким уж большим нахалом – внимателен и, даже, симпатичен. А то, что лизаться любит, так это нормально: мужчина есть мужчина… Словом, мы с ним тоже встречаемся. Но главное – стая у меня теперь что надо: дружная и выдрессированная. Всё понимают с полулая, любую мою команду сходу выполняют… Я вам так скажу, не хвастаясь: если бы проводились выставки хозяев, мои бы получали золотые медали. Поверьте! Честное собачье слово!

Техосмотр

Гурнов очень торопился, а Зильбер мешал ему своими жалобами на здоровье. Зильбер всем надоел. Он вечно был недоволен своими врачами и приставал к каждому сотруднику с просьбой порекомендовать ему хорошего специалиста. А сегодня он привязался к Гурнову и именно в такой момент, когда тот собирался уезжать.

– Никаких денег не пожалею, – канючил Зильбер, – только бы он мне что-нибудь путное прописал.

– Ладно, чёрт с тобой! – Гурнов махнул рукой. – Для себя берёг, но поделюсь… Профессор! Все видит насквозь без рентгена. Пиши: Даниил Рубин.

– Ой, спасибо! – возликовал Зильбер. – Он терапевт или хирург? – Он – всё. Специалист широкого профиля. Скажешь, что от меня. Счастливый Зильбер записал адрес, ещё раз поблагодарил и, наконец, ушёл к себе в отдел.

– Откуда вы знаете этого профессора? – спросила бухгалтер Сонечка, выдававшая Гурнову деньги на поездку.

– Какой там профессор! – Гурнов рассмеялся. – Я ему дал адрес техника, который мою машину ремонтирует. Чтоб больше не приставал.

– Ой, не могу! – Сонечка тоже рассмеялась.

А ничего не подозревающий Зильбер этим же вечером уже звонил в квартиру Рубина.

– Здравствуйте. Я от Гурнова. Мне нужна ваша помощь.

– Вы на машине? – спросил техник.

– Да. На автобусе добрался. Хочу с вами проконсультироваться.

– А машина где?

– Уехала, – ответил Зильбер, имея в виду автобус.

– Странный клиент, – подумал хозяин. – Заочник.

Потом спросил, подразумевая марку автомобиля:

– Японец?

– Да нет, москвич, – ответил Зильбер, уверенный, что речь идёт о нём.

– «Москвичи» уже долго не тянут, – авторитетно заявил техник.

– Это почему? – похолодел от страха Зильбер.

– Двигатели рассыпаются. Они и раньше были недолговечны.

– Спасите! – чуть не простонал Зильбер.

– Сколько отмахали?

– Пятьдесят.

– Это не так уж много, – упокоил его Рубин, имея в виду километраж. – При хорошем уходе до ста дотянете, а то и до ста двадцати, без капитального ремонта.

– Я вам снимки принёс. Мне они ни к чему. У меня ваш механизм весь перед глазами.

– Каков специалист! – восхитился Зильбер. – Молодец Гурнов, не соврал!

– На что жалуетесь? – спросил техник.

– Одышка мучает. На горку с трудом взбираюсь.

– Все ясно, – перебил его хозяин. – Мотор не тянет. Включайте нижнюю передачу и потихонечку набирайте скорость. Ни в коем случае не газуйте… Клапана стучат?

– Иногда стучат, а иногда и не прослушиваются.

– Срочно проверить надо и отрегулировать. Что ещё?

– Быстро остываю. Мёрзну. По утрам холодный, как лёд.

– Надо разогреваться. Пока не разогреетесь – никуда не двигаться… Сигналы ещё подаёте?

– Кому?

– Встречным.

Зильбер засмущался.

– Не так, как раньше. Но если уж очень, то…

– С этим надо кончать! – категорически потребовал техник. – На это тоже энергия уходит. И на чужие сигналы не отвечайте. Не гудите и не слепите. Берегите аккумулятор… Как работает коленвал?

– Неважно. Стоит резко разогнуть колено, сразу скрипит, а иногда щёлкает.

– Плохо распределяется смазка.

– Вы имеете в виду обмен веществ?

– И обмен, и давление. Не мешало бы сделать промывание всей системы, сверху донизу. И горючим не увлекайтесь. Небось, у каждой колонки заправляетесь?

– Где там. Мне теперь одной бутылки на неделю хватает.

– Ну, это уж чересчур – не надо так экономить. А вот масло очищенное обязательно. И водичку дистиллированную.

– Только дистиллированную? – ужаснулся Зильбер.

– Обязательно. А то засорите сливной бачок. Кстати, он у вас ещё не протекает?

– Нет.

– Следите за этим. А корпус у вас ещё крепкий?

– Немного помятый, были переломы.

– Низ не заржавел?

– Н-не знаю. Кажется, нет.

– Пятна? Ссадины? Обязательно проверьте брюхо.

– Хорошо, я проверю.

– Вы вступили в такой километраж, когда необходима регулярная профилактика и техосмотры. Проверять всё, всюду, ежедневно. Прослушивать и простукивать. Промывать и смазывать. А главное – строгий режим, ясно? Выезжать только в сухую солнечную погоду. В дождь, в туман – под крышей. На дороге – всех пропускать, не превышать, не обгонять, не газовать… И я вам гарантирую сто тысяч километров безаварийного пробега!..

Через три дня Гурнов вернулся из поездки и на улице встретил Зильбера. Тот бодро и быстро куда-то маршировал.

– Ну, как тебе мой профессор? – ехидно спросил Гурнов.

– Спасибо! Большое спасибо! – Зильбер стал с чувством трясти его руку. – Я теперь других врачей знать не хочу, только у Рубина консультируюсь. Выполняю все его советы и просто ожил. Чувствую себя прекрасно, окреп, хорошее настроение!

Он ещё раз крепко пожал руку сослуживцу, посигналил и бодро покатил дальше.

Экзамен

Учитель безнадёжно махнул рукой.

– Идите! Совершенно ясно, что ваша голова пуста, как безвоздушное пространство. Двойка.

Он придвинул ведомость, собираясь вписать оценку. Ученица небрежно откинулась на спинку стула.

– Что ж, ставьте. Потом сами за мной будете бегать, просить прощения.

– Я? Бегать? Это с какой стати?

– А вы подумайте. Что такое моя двойка? Это снижение процента успеваемости всей школы. А успеваемость нашей школы отражается на проценте успеваемости нашего района. А процент успеваемости района влияет на процент успеваемости города. А низкий процент успеваемости города снижает процент успеваемости всей страны. Так что, замахнувшись на меня, вы замахнулись на всю державу!

Она развела руками, мол, как видите, ничем помочь не могу, и направилась к дверям. Совершенно ошеломлённый, он бросился за ней.

– Куда же вы? Подождите, я действительно погорячился: знаете, первый год, только из института. Садитесь! Вот так, поудобней… – Достал из ящика стола кулёчек. – Ешьте конфетки и не волнуйтесь.

– Это вы волнуетесь, а я спокойна. – Она снова откинулась на спинку стула, развернула конфету. – В следующий раз не покупайте «Грильяж», я люблю «Белочку».

– Хорошо, хорошо! Запомню!

– И, пожалуйста, побыстрей! У меня билеты в кино.

– Сейчас, сейчас. Мы мигом! Где ваш билет? Значит так: «Сахалин. Его географическое положение, климат и природные условия…». Ну?

– Вы думаете, за эти десять минут у меня прибавилось знаний?

– Не может быть, чтобы вы абсолютно ничего не знали!

– Может!

Она жевала конфетку и смотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами.

– Подумайте, голубушка! Хоть что-нибудь про Сахалин. Ну, прошу вас!

– Стойте, стойте! Я от папы про него слышала. Сейчас вспомню! – Она проглотила остаток конфеты и запела:

Ну что тебе сказать про Сахалин?

На острове нормальная погода…

– Прекрасно! – радостно закричал он. – Вот вы рассказали про климат. Ну! Ещё что-нибудь!

Она охотно продолжила:

…Прибой мою тельняшку просолил,

И я живу у самого восхода…

– Так! Великолепно! Значит, где находится Сахалин?

Она молчала.

– На во…

– На во! – охотно согласилась она.

– … сто…

– Сто! – Она не возражала.

– … ке?

– ке!

– Совершенно верно! Значит, и географическое положение вам известно. Ну! Ещё немножко! Эх, жаль, гитары нет!

Но ученица обошлась без гитары:

…А почта с пересадками летит издалека

До самой дальней гавани Союза-а-а…

– Умница! Значит, вы знаете, что там есть и гавань, и почтовое сообщение!

Она его не слушала. Она с увлечением завывала:

…Где я бросаю камешки с крутого бережка

Далекого пролива Лаперу-у-за…

– Ну вот! Рельеф местности и омывающий пролив вам тоже известен! Достаточно. Пятерка! – Он придвинул ведомость, раскрыл её. – О! Да у вас и по остальным предметам отлично!

Она забросила ногу на ногу и развернула следующую конфету.

– А вы думаете, остальных учителей процент успеваемости не волнует?!

В прямом эфире

ОТ АВТОРА: Нарушил правило: не дождался окончания главы – уж очень хотелось врезаться с маленьким предисловием.

И в Израиле, и в Америке, и в Германии, и в Канаде существуют радиостанции для выходцев из бывшего СССР, они очень популярны среди русскоязычных эмигрантов, особенно, среди пожилых. На всех этих радиостанциях есть передачи «Прямой эфир», где слушатели задают вопросы, поздравляют родственников, разыскивают друг друга…

Когда идёт «Прямой эфир», я бросаю все дела, сажусь у приёмника, слушаю, радуюсь и записываю. Радуюсь, потому что таких ярких и сочных персонажей самому никогда в жизни не придумать!..

В этой зарисовке я сделал попытку отобразить одну из таких передач.

ДИКТОР: Дорогие друзья! Мы – в прямом эфире, и вы можете поздравить своих родственников, друзей, соседей с их днями рождений и юбилеями. Итак, кто-то уже на линии. Мы вас слушаем.

НЕЖНЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Я хочу поздравить моего дорогого мужа Димочку с его пятидесятилетием. И пусть он знает, что у него есть верная и преданная жена. Пожалуйста, включите для него какую-нибудь душевную песню, в которой выразится вся моя любовь к нему и нежность.

ДИКТОР: Какую именно песню?

ГОЛОС: Сейчас узнаю. Дима, что тебе спеть?

ДИКТОР (удивлённо ):Так он с вами в комнате?

ГОЛОС: Да. Лежит рядом.

ДИКТОР: Почему же вы его лично не поздравите?

ГОЛОС: Я с ним уже месяц не разговариваю – он такая сволочь.

ДИКТОР: М-да, понятно… Приглашаем следующего собеседника.

МУЖСКОЙ СТАРЧЕСКИЙ ГОЛОС: Я хочу поздравить всех своих родственников Дубовских, которые эмигрировали тридцать лет тому назад. Если они живы, пусть напишут, если нет, пусть хотя бы позвонят…

ДИКТОР: Хорошо, хорошо, понятно… А пока вы будете ждать известий от своих родственников, послушаем следующего собеседника.

РОБКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Здравствуйте, это я?

ДИКТОР: Это вы.

ГОЛОС: Вы уверены?

ДИКТОР: Уверен, уверен. Вы в прямом эфире, говорите.

ГОЛОС: Что-то я не узнаю свой голос. Я, наверное, не туда попала.

ДИКТОР: Туда, туда! Говорите!

ГОЛОС: Ой, вы меня разыгрываете. Я перезвоню, чтоб было наверняка!..

ДИКТОР: Фу-у!.. Кто ещё на линии?

ТОМНЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Здравствуйте! Меня зовут Лариса. Я хочу поздравить с днём рождения моего любимого. Можно, я прочитаю ему стихи?

ДИКТОР: Пожалуйста.

ГОЛОС:

Тебя люблю все более,

Любовь моя цветёт,

Люблю тебя, мой Толя,

Тебя целую в рот…

ДИКТОР: Спасибо. Кто следующий?

ДРЯХЛЫЙ СТАРЧЕСКИЙ ГОЛОС: Здравствуйте. Я очень люблю передачу «Любовь с первого слова», особенно, для тех, кому за восемьдесят. И я хочу поздравить её ведущего Горбатого Кирялу…

ДИКТОР: Вы имеете в виду Курбатого Кирилла?

ГОЛОС: И его тоже. И хочу попросить, чтобы после этой передачи он раздавал всем «Виагру».

ДИКТОР: Вы пользуетесь «Виагрой»?

ГОЛОС: Да. Это прекрасное снотворное. Я принимаю её, и сразу засыпаю. Когда высплюсь, меня тянет к женщинам. Тогда я снова принимаю «Виагру» и снова сплю. Это – замкнутый круг.

ДИКТОР: Зачем вы мне всё это рассказываете? У нас прямой эфир для поздравлений.

ГОЛОС: Я поздравляю вас, Анюточка…

ДИКТОР: Я – не Анюточка, я – Алик.

ГОЛОС: И вас тоже, Алик. Поздравляю с праздником Первого мая… нет, с Восьмого марта… нет, с Седьмого ноября…

ДИКТОР: Решите, все-таки, с каким праздником вы поздравляете.

ГОЛОС: А куда это я звоню?

ДИКТОР: Вы звоните на радиостанцию, в прямой эфир.

ГОЛОС: Так что вы от меня хотите?

ДИКТОР (в сердцах ):Чтоб вы приняли «Виагру» и поскорей заснули!.. Кто следующий?

АКТИВНЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Можно мне?

ДИКТОР: Конечно.

ГОЛОС: Я хочу поздравить моего братика Лёлика Талалаевского, который такой стоматолог, такой специалист!.. У нас в Коканде ни у кого зубы не болели. Сейчас он здесь, его телефон 052-202203. Повторяю: его телефон 052…

ДИКТОР: Я вынужден вас прервать: у нас не рекламная передача. Хотите поздравить – поздравляйте!

ГОЛОС: Я хочу поздравить всех тех, кто будет лечиться у моего братика, кто позвонит ему по телефону 052-202203…

ДИКТОР: Вы что, меня не слышали? Если будете продолжать рекламировать своего брата – я вас просто отключу!

ГОЛОС: Не надо так нервничать. Когда вы нервничаете, вы начинаете шепелявить – вам нужен хороший стоматолог. Позвоните 052202203…

ДИКТОР: Всё! Я вас отключил!.. Кто ещё на линии?

ТОМНЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Это я – Лариса. Вы меня прервали – я не дочитала свои стихи, посвящённые моему любимому.

ДИКТОР: Простите, я не знал, что есть продолжение… Хорошо, читайте дальше.

ГОЛОС:

Всё чаще наши встречи,

Плохое всё забудь,

Тебя целую в плечи,

Тебя целую в грудь…

ДИКТОР: Я думаю, достаточно.

ГОЛОС: Почему?

ДИКТОР: Уровень ваших поцелуев всё время понижается – это настораживает.

ГОЛОС: Дайте хоть последний куплет дочитать!

ДИКТОР: Ну, ладно.

ГОЛОС:

С тобою мы поженимся,

Любовь моя, ликуй…

ДИКТОР (испуганно). Всё! Стоп! Хватит! На этом остановимся!.. До следующего эфира!

Праздник Деда Мороза

ОТ АВТОРА: Мой любимый праздник – Новый год. Ваш тоже, правда?.. Наступает та удивительная, сказочная ночь, во время которой мы взрослеем на целый год.

Новогодняя ночь была первой, когда мне, бурлящему, непредсказуемому восьмикласснику, впервые разрешили ночевать вне дома. Это была первая ночь, когда я гордо слушал бодрую речь вождя, адресованную мне лично, а затем, ошалевший от собственной взрослости, впервые сорвал поцелуй с горячих, испуганных губ…

Сколько потом ещё было этих ночей! Сколько я переслушал разных вождей, сколько ещё более горячих губ перецеловал!.. Но никогда эта ночь, освещённая огнями ёлки, не теряла для меня сказочности и ожидания чуда!.. Поэтому я всегда откликался на призывы редакций и писал новогодние рассказы, добрые и наивные. Некоторые из них я собрал в эту отдельную главу. Очень надеюсь, что после их прочтения, у вас станет теплее и радостнее на душе.

Праздник Деда Мороза

Утром, за завтраком, я сообщил Маше, что, если она будет хорошо кушать, к ней в гости придёт Дед Мороз.

– Честно? – спросила дочь.

– Честно! Вот от него письмо, – и я показал ей квитанцию, полученную на фирме «Снежинка».

Маша съела две тарелки каши и попросила добавки.

Дед Мороз должен был явиться ровно в половине второго, как раз перед дневным сном дочери.

К двенадцати я подмёл в комнате и помыл пол в передней. В час дня я надел на Машу самое нарядное платье и повязал на голову самый большой бант. В половине второго мы открыли входную дверь, вынесли в переднюю два стула и сели ждать.

Деда Мороза не было.

– Давай я ещё каши поем, – предложила дочь.

С двух до трёх мы провели в парадном, заглядывая в глубину лестничного пролета. В четыре я снял с Маши самое нарядное платье и развязал самый большой бант. Ребёнок заснул у меня на руках: сказалось нарушение режима и переедание.

Только я уложил дочку – раздался звонок. Открыв дверь, я увидал огромный мешок, а под ним что-то маленькое и согнутое. Это был он, долгожданный Дед Мороз, правда, немного необычный: худой и нескладный. Шея тоненькая, голос писклявый, голова маленькая, как фига. Полуметровая борода привязана к оттопыренным ушкам.

– Здравствуй, девочка Маша! – пропищал Дед Мороз и попытался меня поцеловать. Я отшатнулся – он с размаху пролетел мимо, ударился головой об вешалку, разбил зеркало и поздравил меня с Новым годом.

Дед Мороз был пьян, как инспектор после ревизии.

С большим трудом я втащил его в комнату и подставил ему стул. Он сел мимо стула на пол, где и просидел до конца своего визита.

Я нерешительно тронул дочурку за плечо.

– Машенька, к тебе дедушка Мороз пришёл. Только он немножко устал, он отдыхает.

Маша немедленно проснулась. Я очень боялся, что она разочаруется и перестанет верить в новогодние чудеса. Но Маша с материнским состраданием смотрела на обмякшего деда-мальчика.

– Конечно, он ходит, ходит, всем приносит подарки… А его самого никто не поздравляет!.. – Она слезла с кроватки, подошла ко мне и прошептала: – Пусть он отдыхает, а мы его будем поздравлять, ладно?..

Отказать дочери в таком гуманном начинании я не мог.

Маша вынула из шкафчика своего любимого зайца и – вложила его в необъятный мешок Деда Мороза. Потом она станцевала и спела песенку.

Дед Мороз сидел неподвижно. Голова его низко свешивалась на грудь: тяжёлая борода, как гиря, тянула её к земле.

Маша стала снимать с ёлки мандаринки и вкладывать их в рот Деду Морозу. Тот глотал их, не очищая и не разжёвывая, как пилюли. После каждой отдавал честь и произносил:

– Блгдру… Блгдру…

В тепле его окончательно развезло.

Проглотив последнюю мандаринку, он двумя руками взял себя за уши и оттянул голову назад. Увидев меня, очень удивился и спросил:

– Снгрчка?

Ему было жарко. Он снял бороду и вытер ею лицо. Потом надел её обратно, но уже чуть ниже, под подбородок, обвязав тесёмки вокруг шеи. Борода теперь напоминала слюнявчик, но зато голова освободилась от противовеса. Дед Мороз поднял голову, увидел Машу и, вспомнив о своих обязанностях, сообщил:

– В лсу рдлась ёлчка.

И тут же заснул.

– Погаси свет и включи лампочки на ёлке, – шёпотом попросила Маша.

– Зачем?

– Пусть ему приснится праздник.

Праздник Деда Мороза продолжался около двух часов. Всё это время мы с Машей ходили по квартире на цыпочках.

Наконец, дед проснулся.

Он оказался милым и застенчивым пареньком.

– Вы уж простите… Извините… – лепетал он, сообразив, что произошло.

– Где это вы так? – спросил я.

– Да всё, понимаете, родители!.. Придёшь ребенка поздравить, а они рюмку подносят. И отказаться нельзя: за Новый год, за новые успехи… А я пить не умею, вот и получается… – Он взглянул на часы и ахнул: – Ёлки-палки! У меня же ещё восемь вызовов!..

Схватив свой мешок, запрокинул его за спину и ринулся к дверям. Но на пути у него стоял я с наполненным фужером.

– Прошу вас!.. За хороший Новый год!

Он побелел и взмолился:

– Спасибо, но мне, понимаете, ещё надо…

– Никаких отговорок! Я вас просто не выпущу! Прошу! За новые радости!

Он сник и перестал сопротивляться. Я влил в него первую порцию и предложил:

– А теперь – за новые успехи в учебе!

– Блгдру! – ответил он, выхватил у меня бутылку, перелил в себя содержимое и вместе с мешком вывалился за дверь.

Впереди у него ещё было много праздников.

Папа вернулся…

Обычно это происходило в последний день декабря. Папа приходил с работы волевой и сосредоточенный.

– Я ухожу, – заявлял он.

– Куда? – спрашивала мама, перечитывая любимую Анну Каренину.

– Совсем. От тебя ухожу.

– Почему? – интересовалась мама, не отрывая глаз от книги.

– Ты меня не ценишь!.. Никто не ценит! Вам всем плевать на меня! – Ты не прав, – бросала мама, переворачивая страницу.

– Сейчас не время выяснять отношения… Поздно! Ты меня проиграла!.. Не волнуйся, на квартиру претендовать не стану. Мебель оставляю тебе, ковёр тоже.

– Ты – благородный человек, – изрекала мама, продолжая чтение. – Только не надо красивых фраз, не надо!.. Пути назад нет!

Папа раскрывал «дипломат», укладывал туда электробритву, пасту, зубную щётку и почему-то молоток, хотя он ни разу в жизни не забил ни одного гвоздя. Затем надевал пальто, шапку, подходил к дверям, оборачивался.

– Я ухожу. Кто идёт со мной? – вопрос был адресован нам, детям, но повисал в воздухе без ответа. – Папа уходит навсегда. Кто пойдёт с папой?

– Я не могу, мне задали сочинение, – сердито отвечала Ленка. Папа переводил взгляд на меня. Я начинал хныкать.

– Я не пойду, у нас в садике подарки давать будут.

Папа запрокидывал голову и трагически воздевал глаза к небу.

– Хорош итог: создал семью, вырастил детей, всю жизнь работал на них, а теперь даже уйти не с кем!..

Голос его дрожал, в глазах появлялись слёзы.

– Я пойду с тобой, – говорила мама, откладывала книгу, предварительно заложив закладку между страницами, одевалась и они уходили. Возвращались поздно, весёлые, счастливые, с подарками. Так что нам, детям, даже нравилось, когда папа от мамы уходил.

Но однажды, тоже тридцать первого декабря, папа вернулся с работы раньше обычного. Мама только-только закончила готовить обед и проверяла принесенный Ленкой табель.

– Я ухожу от тебя, – объявил папа.

– Куда? – спросила мама, просматривая оценки.

– Совсем. От тебя ухожу.

Ответ был традиционен, но что-то в папином голосе насторожило маму. Она отложила табель и посмотрела папе прямо в глаза.

– Почему ты уходишь?

Папа отвернулся и молчал.

– Ты уходишь к ней? – тихо спросила мама.

Не поворачиваясь, папа утвердительно дрыгнул головой.

Я знал, кто такая она. Это была соседка с пятого этажа Эля Глотова, которая на афишах именовалась Эльвирой Глотье. Она работала в цирке, жонглировала чугунными ядрами. Зимой и летом ходила в обтягивающем свитере, из-под которого выпирали все её формы. Последнее время я часто видел папу, беседовавшего с Эльвирой: ему, худому и щуплому, нравилась её сила и мощь. И вот теперь он…

– Что ты возьмёшь с собой? – спокойно спросила мама.

– Ничего. Мебель и ковёр я оставляю вам. Свои вещи тоже. Выходной костюм и свитера можешь продать – получишь деньги.

– В чём же ты будешь ходить?

– На работу в этом пиджаке и этих брюках, они после чистки, как новые. А дома… – Он запнулся и исправился. – …а у неё – в спортивном костюме, она мне отдаст свой старый.

Он уложил в «дипломат» весь свой джентльменский набор, закрыл его, дошёл до дверей, постоял, обернулся, посмотрел на меня и на Ленку.

– Вы проводите меня?

Я насупился и молчал.

– Тебе же недалеко, всего один этаж! – буркнула Ленка.

– Хорош итог: дети отказываются проводить отца в последний путь!

– Я провожу тебя, – предложила мама.

В папиных глазах блеснула радость. Секунду он колебался, потом хрипло выдавил «не надо» и выскочил за дверь.

Мама молчала.

– Напиши его маме, брату, всем его родственникам, – предложила Ленка. – Ему станет стыдно, и он вернётся.

Мама покачала головой.

– Это не поможет. Здесь уже никто не поможет.

– А Дед Мороз? – спросил я.

Мама рассмеялась, притянула меня к себе и заплакала.

Мой детский садик находился во дворе, перед нашими окнами. Поэтому меня туда не провожали, я сам бегал. Только на утренники меня всегда сопровождала мама. На этот раз, увидев в зеркале свои заплаканные глаза, попросила:

– Пойди сам. Ты ведь уже большой.

И в младшей, и в средней, и в старшей группе к нам всегда приходил один и тот же Дед Мороз, грузный, нескладный, с одышкой. Он обслуживал все детсады нашего района. Мой садик находился в конце его маршрута, он прибегал к нам всегда с опозданием, потный и растерзанный. Его посох цеплялся за бороду и болтался до тех пор, пока борода не отваливалась вместе с ним.

В день, когда папа насовсем ушёл от мамы, Деду Морозу особенно не везло: это был седьмой, последний утренник, на улицах навалило много снега, ходить было тяжело, он несколько раз падал, зверски устал, еле передвигал ноги – поэтому танцевал сидя. Бороду где-то потерял, вместо неё ему подклеили кусочек кроличьего меха. Мех был серый, выделялся на фоне ватной шубы – всем сразу было видно, что с возрастом дедушка стал чернеть.

Снегурочка развязала мешок. Измочаленный дед нагнулся за подарками, но разогнуться уже не смог: его прихватил радикулит. Так он и просидел до конца утренника, согнувшись над мешком, из которого Снегурочка выдёргивала подарки и вручала их детям. Дед Мороз натужно улыбался каждому, посыпал его конфетти и виновато сообщал:

– Заболел ваш дедушка.

Когда праздник закончился и все разошлись, я, уже одетый, заглянул в зал и увидел такую картину: Снегурочка упёрлась своему партнёру коленом в позвоночник и напряжённо тянула его за плечи. Дед Мороз со скрипом распрямился.

– Всё! Теперь добредёшь сам. А мне ещё за внуком ехать! – Она глянула на часы, потом чмокнула деда в кроличью бородку. – Счастливого Нового года! – И умчалась.

– Дедушка, пойдём к нам, – предложил я.

– Нет, мальчик, дедушка Мороз поедет к себе в лес и ляжет отдыхать в сугроб.

При этих словах он дёрнулся, и зубы его застучали – это он представил себя лежащим в сугробе.

– Пойдём, – настаивал я, – ты ведь должен всем помогать, а у меня мама плачет. – Дед Мороз, уняв зубную дрожь, внимательно посмотрел на меня. Чтобы его окончательно убедить, я добавил. – Мы рядом живём, во дворе. Чаем тебя напоим, с малиновым вареньем.

Этот Дед Мороз обладал очень развитым воображением: я увидел, как он мысленно проглотил варёную малину, и как по его телу разлилось тепло от будущего чая. Он решительно взял меня за руку и сказал:

– Веди!

Мама не могла скрыть удивления.

– О, кто к нам пришёл!

– Извините… Я не сам… Это ваш мальчик.

– Очень хорошо, что пришли. Снимайте шубу.

– Нет, нет, нельзя! – он попытался незаметно кивнуть в мою сторону, давая понять, что не может разоблачить сказку: он по наивности думал, что я всё ещё верю в его лесное происхождение!

Выпив чаю с малиной, Дед Мороз окончательно раскис. Глаза его слипались, он растягивал веки пальцами. Его знобило. Очевидно, ко всему, он ещё и простыл.

– Я вас в таком состоянии не отпущу, – сказала мама. – Ложитесь и поспите, хотя бы часок.

Она бросила на тахту плед и подушку. Дед Мороз был не в состоянии сопротивляться. Бормоча слова благодарности, он повалился на тахту, как стоял, в шубе, в шапке, и сразу захрапел. Мы с Ленкой стянули с его ног валенки и накрыли его пледом.

Прошло два часа. Дед спал глубоким сном ночного сторожа, не повернувшись, не пошевелившись.

И тут вошёл папа.

– Что это? – изумлённо спросил он, указывая на храпящего мужчину в шубе, в шапке, с кроличьей бородой. Мы молчали. Папа повторил свой вопрос. – Я могу узнать, кто это спит в моём доме?

– Это уже не твой дом, – тихо сказала мама.

Папа чуть растерялся.

– Допустим. Но мне обидно: стоит только выйти, как уже кто-то лежит! – Он подскочил к тахте и стал трясти деда за плечи. – Товарищ!.. Товарищ господин!.. Пора вставать!

Дед испуганно вскочил, не понимая, где он и что с ним. От испуга задекламировал:

– Я весёлый Дед Мороз, я подарки вам принёс… – Потом посыпал папину голову конфетти и поздравил его. – С Новым годом!

Окончательно проснувшись, застеснялся и стал поспешно натягивать валенок.

– Это просто чёрт знает что! – возмущался папа. – На минутку выйдешь к соседям – в доме сразу появляются нахальные Деды Морозы!..

– Я – не нахал, я – из фирмы «Радость» – оправдывался дедуля, натягивая второй валенок.

Мама протянула ему банку с вареньем.

– Это вам новогодний подарок. Придёте домой, попарьтесь в ванне, ложитесь под тёплое одеяло и пусть жена даст вам в постели выпить чай с малиной.

– У меня нет жены. А за подарок спасибо. – Дед Мороз взял баночку, поклонился маме и направился к дверям.

– Может, останетесь с нами встретить новый год?

– Нет, нет, благодарю. Дед Мороз должен вернуться в свой лес и спать в сугробе. – Он улыбнулся мне, подмигнул и вышел.

– Он ещё и холостой! – продолжал возмущаться папа, вытряхивая из волос конфетти.

– Тебе что-то нужно? – спросила мама.

– Я забыл молоток.

Мама принесла ему любимый инструмент. Но папа не уходил. Он потоптался у двери, потом решительно вытащил из «дипломата» большую коробку конфет и протянул её маме.

– Я вспомнил, что не поздравил тебя с Новым годом. Это дорогие конфеты, сто двадцать рублей коробка, называются «Теремок».

– За эту цену они могли бы называться «Небоскрёб», – сказала мама, раскрывая коробку. – Угощайся.

– Спасибо. – Папа взял одну конфету и проглотил её, не разжёвывая. – Я хочу погулять по улицам. Кто пойдёт со мной? – спросил он, отвернувшись от мамы, глядя в нашу сторону. Мы молчали. Папа не уходил. Молчание затянулось.

– придётся мне пойти с тобой, – сказала мама и начала одеваться.

Я подошёл к ней и тихонько прошептал:

– Видишь, Дед Мороз всё-таки помог.

Мама притянула меня к себе и стала целовать, но уже не плакала, а смеялась.

Внук Мороз

Спектакль восстанавливался к Новому году. Сильву играла Майорская. Когда-то это была её коронная роль, она получала премии, её показывали по телевизору. Но теперь… Нескладная, суетливая, она путала тексты, забывала мизансцены. На репетиции являлась с кошёлками овощей, в стоптанных сандалиях. Режиссёр кривился, мучился и умолял:

– Голубушка, улыбайтесь!.. Ведь вы же влюблённая женщина, а не бухгалтер-ревизор.

А сегодня она подслушала, как её партнёр жаловался режиссёру:

– Заставьте её мыть руки! После её объятий я полдня пахну луком.

Она шла по весёлым предновогодним улицам и глотала слёзы. Войдя в квартиру, не раздеваясь, устало опустилась на стул.

Раздался звонок. Когда она открыла дверь, в переднюю ввалился Дед Мороз, в огромной белой шубе, с мешком за плечами.

– Здрасьте, девочка Тамарочка!

Получите два подарочка!..

Он склонился над мешком, стал что-то вынимать, приговаривая:

– Это вам духи «Успех»,

Это вам конфеты.

Чтоб играли лучше всех

В театре оперетты!..

И тут она разрыдалась, громко, истерично, взахлёб.

Дед Мороз растерялся.

– Что с вами?.. Я вас чем-то обидел?.. Ну, пожалуйста, перестаньте!..

Он искал, чем бы утереть ей слёзы. Не найдя ничего подходящего, стал промокать их кончиком своей бороды. Майорская уткнулась лицом в его накрахмаленный ватный воротник и со слезами стала выплескивать все свои обиды.

– Конечно, не учу роль, не работаю над пластикой… А когда?.. Когда?.. Утром сына в садик отправить, мужу завтрак подать… Днём успеть что-нибудь купить, до репетиции… Потом сварить, убрать, постирать… Никто не помогает. Разве я актриса?.. Я – нянька, кухарка, домработница!

Она последний раз жалобно всхлипнула и стала приводить себя в порядок. Дед Мороз снял с себя бороду и протянул ей, чтобы она могла вытереть мокрое лицо. Без бороды, несмотря на приклеенные усы, было видно, что он очень молод. Майорская всплеснула руками.

– Господи!.. Совсем ребёнок!.. Не дед, а внук… Внук Мороз!..

Она засмеялась сквозь слёзы.

– Как вас зовут?

– У меня странное имя – Свирид. Родители оригинальничали.

– Спасибо, дед Свирид! – она снова рассмеялась и протянула ему его бороду.

– Я студент музыкального училища. Решил подработать от фирмы «Сюрприз»… А если честно, специально к вам напросился… Я ещё школьником бегал на все спектакли, где вы играли… Мы были в вас влюблены, всем классом… Зачем вы надели парик?

– Меньше возни с прической.

– Но у вас же прекрасные волосы!.. Когда вы распускали их, получалась пелерина из волос…

– Это было, было, – грустно произнесла она и машинально сдёрнула парик.

– А глаза?.. Почему вы вдруг стали щуриться?.. Откройте их шире – у вас же глаза дикой серны… Вы видели когда-нибудь серну?

– Нет, – растерянно ответила Тамара и подошла к зеркалу.

– Я тоже нет, – признался Свирид. – Но мы все считали, что у серны именно такие глаза!

Майорская внимательно рассматривала своё лицо.

– Тушь размазалась… А глаза, действительно, ничего.

– Почему вы носите широкие одежды? – продолжал наступать Свирид. – У вас же классная фигура!.. Когда вы выходили в амазонке, все девчонки стонали от зависти…

– Да?..

Тамара внимательно осмотрела себя с ног до головы и крутанулась у зеркала.

– Объясните, пожалуйста, кто мне заказал деда Мороза?.. И эти подарки?

– Наш педагог, доцент Галустян.

– Он меня ещё помнит? – Она радостно улыбнулась и сразу очень помолодела. Понюхала принесенный флакон. – Это были тогда мои любимые духи. – И снова улыбнулась.

– У вас завтра премьера? – спросил Свирид.

– Увы. Сегодня вечером генералка. Мне надо заболеть – я совершенно не готова.

– Значит, так, – решил юный дед. – Вы закрываетесь в спальне и до вечера работаете над ролью. А я сделаю уборку и приготовлю обед. – И, опережая возражения, добавил: – В конце концов, ведь я – из фирмы «Сюрприз»! – Снял шубу, шапку, валенки и надел передник. – Усы потом отмочу – сильно приклеились.

Тамара ещё секунду поколебалась, потом тряхнула рыжеватой гривой и лихо щелкнула пальцами.

– А что?.. Может же и у меня быть праздник!

И по-деловому сообщила:

– Овощи за окном, мясо в холодильнике. Голубцы готовить умеете?

– Да.

– Сделайте побольше, он их обожает. Для моего мужа главное – это еда, впрочем, как и для всех женатых мужчин. Наверное, в женихах они так изголодались, что теперь всю жизнь не могут насытиться… Ну, дедушка Свиридушка, адью!

Она засмеялась, послала ему воздушный поцелуй и скрылась в спальне. Свирид вышел в переднюю, раскрыл лежащий у телефона блокнот, поискал и набрал нужный номер.

– Товарищ Майорский?.. Сегодня придите домой пораньше, сегодня у вас голубцы, а у вашей жены генеральная репетиция… И не забудьте купить ей цветы… Кто говорит?.. Дед Мороз.

Потом он подметал, натирал, чистил, резал, кипятил и жарил.

Часам к пяти из садика пришёл Димка, с удивлением уставился на Свирида.

– Ты – усатый нянь?

– Да.

– А нам сегодня показывали сказку про Красную Шапочку. А почему волк её сразу не съел?

– Он наелся бабушкой. Ты буквы знаешь?

– Ага.

– Будешь писать маме поздравление с Новым годом. Где её фотография?

Через полчаса Димка под руководством Свирида закончил выпуск домашней стенгазеты. На листе ватмана были наклеены фотографии Майорской в разных ролях, а под ними – две фразы из разноцветных букв: «Актриса мамочка моя, гордюся мамой очень я».

Ровно в шесть пришел муж Тамары, Сергей Майорский.

– Это вы мне звонили? – спросил он у Свирида.

– Да.

– А кто вы, извините, такой?

– Это нянь – внук Деда Мороза, – пояснил Димка.

– Очень приятно. Я пришёл рано, как вы требовали, удрал с совещания. Наш трест строит самые плохие дома, но зато проводит самые длинные совещания по улучшению качества строительства… Как вкусно пахнет… Неужели голубцы?

Он стоял в передней, не снимая дублёнки, удивлённый, что жена не выбежала ему навстречу, как обычно.

Димка забарабанил в дверь спальни.

– Папа пришёл!.. Папа пришёл!.. Папа при…

И замер, потрясённый. Из спальни вышла Тамара в блестящей короткой тунике до колен, в ярких высоких сапогах. Из-под сверкающей диадемы прорвался рыжий водопад волос… Она вышла, напевая: «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось», стройная, красивая, ослепительная…

– Костюмы, как всегда, привезли в последний день. Режиссёр просил носить их дома, чтобы скорее освоить.

– Мамочка! – восторженно выдохнул Димка. – Какая ты у нас ногастенькая!

Тамара погладила его по голове и обратилась к ошеломлённому мужу, который ещё не произнес ни слова.

– Обед тебя ждёт. Диму уложишь в девять.

– Ты уходишь? – наконец выдавил из себя Сергей.

– Сегодня генеральная репетиция «Сильвы», помнишь ли ты об этом?

– Помню ли я! – почти пропел Сергей, раскрыл портфель и вытащил оттуда букет гвоздик. – С наступающим Новым годом и новой премьерой!

– Какой дивный сон! – продолжила Тамара их дуэт и с благодарностью обняла мужа.

А он, а шапке, в дублёнке, с букетом в руках, виновато отворачивался, чтобы не встретиться взглядом со Свиридом, который час назад снова звонил ему и напоминал…

Эх, если бы Деды Морозы навещали нас не раз в году, а ежедневно!

Небритый кактус

Кира Петровна глянула на часы и заторопилась.

– Пора украшать!

Стёпа открыл балконную дверь: за окном стояла нормальная предновогодняя жара, термометр показывал плюс тридцать восемь градусов в тени. Они втащили в комнату огромный кактус, который должен был заменить им ёлку.

– Опять замусорили балкон! – проворчал Стёпа.

– Кир-р-ра!.. Кир-р-ра!.. – радостно загалдели птицы, чем-то похожие на наших ворон. Они целовались, как голуби, а потом часами сидели прижавшись друг к другу – образцово-показательная семейная пара.

Когда появились птенцы, преданные папа и мама с утра до вечера таскали в гнездо всевозможную пищу и бросали её в бездонные глотки орущих детенышей. Кира сочувствовала усталым родителям и перед уходом в больницу оставляла для них на балконе куски сыра, яблоки, колбасные обрезки. Те с радостью подхватывали всё это и тут же скармливали прожорливому потомству.

Когда птенцы выросли и улетели, Кира Петровна стала находить на балконе огрызки фруктов, шкурки от колбасы, требуху. Это благодарные птицы теперь «подкармливали» её. Кира была тронута до слёз, а её сосед Стёпа ругался:

– Или отучи их от этого, или переходи жить к ним в гнездо!

У них был общий балкон, и он ежедневно с ворчанием сметал шваброй эти дары. Но, в общем, он был славным парнем и очень любил свою жену Аллу. Это была дружная, спокойная семья, поэтому Кира Петровна охотно согласилась лететь вместе с ними в Аден и работать в одной больнице. Правда, должен был лететь и её муж Сергей, но в последний момент защита его диссертации была перенесена, и он остался дома. «Наверное, уже набегался на лыжах, а сейчас вместе с Алёнкой вешает лампочки на ёлку». Кира представила мужа и дочку в предновогодних хлопотах, улыбнулась и вдохнула скипидарный запах ёлочки, причем так явственно, что даже в сердце что-то защемило. Она принесла свой любимый шампунь «Тайга» и побрызгала кактус.

– Ты его купать собираешься? – спросил Стёпа.

– Чтоб ёлкой пахло!

Стёпа украшал кактус мандаринами и конфетами в ярких обёртках, царапая руки о колючки.

– А ты его побрей, – посоветовала Алла.

– У меня нет лезвий, а электробритва не возьмет.

Как назло, с утра барахлил кондиционер, и жара проникала в комнату, хотя окна были наглухо заклеены от комаров. Кира Петровна принесла белую накидку с нашитым ватным воротником и попросила Стёпу:

– Примерь.

– Ни за что!

– Эта шуба – из марли.

– Неважно из чего – слово «шуба» в этой духоте приводит меня в ужас.

– Но нельзя же в Новый год без Деда Мороза.

– Почему именно Дед Мороз? Это же условность! Надень её ты, и будет Баба Мороз. В крайнем случае, я согласен быть Снегурчиком, в плавках и майке.

Ровно в одиннадцать вечера по московскому времени они проводили Старый год, выпили по бокалу шампанского, зажгли на кактусе лампочки и поводили вокруг него хоровод, напевая «В лесу родился кактушка…». Потом поймали Москву и слушали бой курантов. С последним ударом в передней зазвенел звонок. Удивлённо переглянувшись, бросились открывать и дружно ахнули: в дверях стоял смеющийся Сергей.

– Не зря я минут десять топтался под дверью! Судя по вашим физиономиям, новогодний сюрприз удался! Но это не всё, чудеса продолжаются. Оп-ля! – и он эффектно извлёк из-за спины маленькую пушистую ёлочку в целлофановом пакете. – Мы с ней провели двенадцать часов в воздухе и очень подружились. Но, кажется, от жары она уже осыпается.

– Сейчас оживим!

Стёпа утащил ёлочку на кухню и втиснул её в холодильник. Затем крикнул всё ещё стоявшим в прихожей Сергею и Кире:

– Вам дается десять минут на объятия и беспорядочные вопросы. Затем – снова к столу!

Минут через пятнадцать все опять собрались в гостиной. На краю стола, рядом с небритым кактусом, стояла охлаждённая ёлочка, как хрупкая сестричка рядом с мускулистым братом.

– Слово имеет Баба Мороз! – объявил Стёпа.

– Мне сейчас так радостно! – сказала Кира. – Вдали от снега, в этой жаркой стране – и вдруг настоящая ёлка. Как будто кусочек Родины. Спасибо вам! – она чокнулась сперва с Сергеем, а потом и с ёлочкой.

– И тебе спасибо! – сказал Стёпа и чокнулся с кактусом.

Когда расходились, Кира перенесла ёлочку на подоконник.

– Пускай птички, когда прилетят, полюбуются: они же никогда ёлки не видели!

Проснулась она от ударившего в глаза солнца и громкого карканья.

– Кир-р-ра!.. Кир-р-ра!.. – благодарно кричали птицы. Было ясно, что ёлка им очень понравилась.

И за учителей своих (Новогодний тост)

Друзья мои! Позвольте сегодня, за этим праздничным столом произнести свой первый тост за моих настоящих, истинных врагов, которые помогали мне двигаться по жизни и научили всему самому нужному, самому мудрому и самому полезному.

Начну с тебя, Вилька Козырев, наш классный хулиган и приставала, который всегда издевался над моим хилым телосложением и позорил меня перед девчонками. Я долго терпел. Но когда в наш седьмой «Б» перешла Линочка Яралова, в которую мы все немедленно влюбились, твои издевательства стали мне невмоготу. Тайком я стал посещать секцию бокса, и уже через полгода изметелил тебя на переменке под одобрительные аплодисменты Линочки. И хотя ты стал обходить меня третьей дорогой, спорт я уже не бросил и с тех пор регулярно занимался боксом. Как часто потом это выручало меня в жизни. Спасибо тебе, мой заботливый, мой дальновидный хулиган!..

Низкий поклон вам, неуважаемый Константин Иванович! С детства я был вспыльчив и невыдержан, взрывался из-за пустяков, устраивал скандалы. Но когда, после института, я попал к вам в отдел, где вы, пользуясь своим положением, ежедневно орали и оскорбляли подчиненных, в том числе и меня, я на собственном примере понял, как тяжело тому, на кого кричат, и как мерзок тот, кто себе это позволяет. Я стал следить за собой, гасить в себе вспышки ярости, воспитывать сдержанность. Говорят, что мне это удалось, я стал выдержанней и корректней – благодаря вам, мой почтенный хам. Спасибо!..

Благодарю и вас, завистливый гражданин Котенко, мой рецензент, мой оппонент, мой душитель! Я был намного моложе вас, а успел уже сделать больше, чем вы. Вы не могли с этим смириться, не хотели пускать меня вперёд, на корню рубили любую мою идею, своим авторитетом давили каждое моё начинание.

Я понял, что вы – невежда и победить вас можно только знанием и мастерством. Я стал серьёзно готовиться к поединку. Где нужно было прочесть один учебник – читал три, где нужно было сделать два варианта – делал пять. Работал по ночам, не знал выходных, не ездил в отпуск.

Конечно, вы лишили меня многих радостей жизни, но в результате я пробился сквозь вас: имею признание, премии, учеников. А главное, я теперь умею делать всё то, что не умеете вы – и это благодаря вам, дорогой мой шлагбаум!

Спасибо и вам, все высокопоставленные и мелкие антисемиты, которые не приняли меня вместе с моей медалью в университет, запрещали мои спектакли, рассыпали наборы моих книг, вычеркивали из списков кандидатов на премии и просто оскорбляли на улицах!..

Этой своей неутомимой деятельностью вы зародили во мне желание уехать в Израиль и помогли мне принять это непростое решение.

Я поднимаю свой бокал не за друзей, а за врагов, и уверен, что вы, мои друзья, поймёте и не обидитесь: ведь и подружились мы, благодаря им, нашим недругам, ища опоры друг в друге против злобы, зависти и лицемерия.

Спасибо вам, мои верные враги! Я пью за то, чтобы у вас хватило сил и дальше тонизировать мою жизнь, не давая мне расслабляться и терять спортивную форму… Я не виню вас за ваши мерзкие качества, а жалею: ведь вам не повезло в жизни, у вас не было таких неутомимо-преданных врагов, которые бы испытывали вас на прочность, закалили бы ваши характеры, отслоили и очистили ваши души от шлака и мусора. Но не теряйте надежды. Быть может, именно этот Новый год будет для вас сложным, трудным, мучительным и поможет многое понять, от многого избавиться и окрепнуть в борьбе с вашими приобретёнными врагами.

Друзья мои! Давайте выпьем за наших врагов! Пока они существуют, мы будем сильны, мы будем добры, мы будем нравственны и непримиримы!

Я пью за дружбу и за вражду!

С Новым годом!

Шестеро в одной машине, не считая седьмого

ОТ АВТОРА: Однажды мне позвонили из «Недели» (была такая газета) и предложили сочинить комический сериал, персонажи которого будут переходить из номера в номер и веселить читателей.

Мне это показалось интересным, и я придумал семерых забавных, неунывающих неудачников, попадающих в разные смешные ситуации.

После первой же публикации редакция получила очень много писем от читателей, полюбивших моих героев, с просьбой продолжить их приключения.

Поскольку я тоже успел их полюбить, то с удовольствием выполнил эту просьбу.

Семеро смелых

Идея была Винни-Пуха.

– Вывозим Антошку на каникулы в Сосняки. Там же встречаем Новый год. Приглашаем и вас. Представляете: лес, ёлки, сугробы.

Предложение было принято с восторгом.

– Мы тоже проведём там недельку, – решила Рая. – Подышим воздухом. Иосик, закрой рот и дыши носом.

Иосику всю жизнь рвали гланды. Только вырывали – они сразу появлялись снова. Это было явление, необъяснимое медициной. Он не успевал дойти до дверей операционной – гланды вырастали снова и лезли, как сдобное тесто, из горла, из носа, из ушей. Поэтому он всегда держал рот открытым, чтобы гландам не было тесно.

Рая работала у него секретаршей. Точнее, он работал у неё начальником, потому что она сидела в приёмной со дня создания управления. Она была женой первого начальника, родила ему сына. Когда того сняли, развелась, вышла за следующего шефа и родила ему дочь. Когда назначили Иосика, она вышла за него и снова родила. О каждом своём последующем муже Рая заботилась так же горячо, как и о предыдущем.

Иосика она сперва решила закалять. Настояла, чтобы он делал йоговское полоскание: по утрам втягивал носом воду. В первое же утро он захлебнулся, и его забрала «Скорая помощь». Тогда она потребовала, чтобы он по утрам, перед работой, бегал вокруг массива. Он побежал, но провалился в водосточный люк и сломал ногу. Когда он вернулся из больницы, она попыталась приучить его к холодному душу. После первого же обливания началось двустороннее воспаление лёгких и его опять увезли в больницу, где у него уже была своя койка. Тогда Рая прекратила его закалять, а стала, наоборот, кутать: до первомайских праздников он не снимал шапку-ушанку и до июня ходил в кальсонах.

– Ребята, в Сосняках турбаза для иностранных туристов – можно будет подкупить продуктов, Иосик договорится.

Иосик сдавал кандидатский минимум и настойчиво учил английский язык. Его убедили учить во сне, включая рядом магнитофон с английскими текстами – это, мол, даёт потрясающий эффект. Эффект, действительно, был: язык он выучил, но у него выработался неожиданный рефлекс – как только слышал английские слова, сразу засыпал. Так что фактически пользоваться своими знаниями не мог.

– Зачем нам турбаза? – возразила Лида Матусевич. – Поедем на машине, загрузим продуктов.

Муж Лиды, Юра, был фантастически рассеянным. Лиду убедили, что за рулём человек становится собранным и внимательным, поэтому по её настоянию у соседа была куплена старенькая, потрёпанная «Лада»-пикап.

Эта «Лада» вела себя бесстрашно и дерзко, тараня даже самосвалы. Дело в том, что Юра регулярно путал педали и вместо тормоза давил на газ – друзья назвали это «эффектом Матусевича». Кроме того, Юра не успевал переключать скорости, поэтому передвигался только на одной первой передаче. Машина жрала такое количество бензина, будто он ездил на танке.

Матусевичи жили на первом этаже и держали машину под окнами. Лида обнесла её заборчиком и сделала калитку для въезда. Машина жила за загородкой, как коза, даже сигнал у неё стал какой-то мекающий, а из выхлопной трубы выпадали шарики.

Первое время Юра регулярно валил забор, не попадая в калитку. Лида терпеливо поднимала столбики. Лида была хорошей женой, но обстоятельства делали её замечательной.

В дальнейшем, она выкопала колею, по которой Юрина машина въезжала в своё стойло.

– А в лесу спокойно?.. В смысле хулиганов? – спросил Иосик.

Он был худой и тщедушный, рагу из костей. В детстве его всегда обижали. До сих пор он по ночам вскрикивал и стонал: ему снилось, что его бьют бандиты в телогрейках и ругаются матом. Когда он во сне учил «инглиш», ему стало сниться, что его бьют бандиты в смокингах и ругаются по-английски.

– Если нападут, отобьёмся бутылками! – успокоил его Серёжка. – А отбиваться будет чем – это я обеспечу.

– Давайте хоть раз в году не напиваться! – взмолился Иосик.

Его управление работало хорошо, сдавало проекты досрочно. По этому поводу всегда устраивался банкет. Он не любил пить, с детства мучился от изжоги, но приходилось, чтобы не отрываться от коллектива. Он так часто возвращался с работы пьяным, что заболевшие дети, когда им клали водочные компрессы, говорили: «Папочкой пахнет».

– Уж извини!.. Я должен изучать явление, которое разоблачаю!

Винни-Пух и его жена Лена были эстрадными артистами («Серж и Элен Грины»), выходили в виде бутылок и пели антиалкогольные куплеты. Она – худая бутылка, он – толстая. У них всегда был успех. Серёжка научил Лену, кланяясь, кричать самой себе «бис». После этого они повторяли куплет. И так несколько раз сами себе бисировали. После их антиалкогольного выступления даже самые непьющие зрители бежали в буфет.

У «Сержа и Элен» был Антошка, поздний ребёнок, которого Лена родила где-то между праздничными концертами. Она не шла в декрет, выступала до самых родов. Но так как она располнела и не влезала в свою тару, Сергей отдал ей толстую бутылку, а сам временно изображал закуску.

Антошка был маленьким, как зарплата инженера, тонким, как французская острота, и лёгким, как вопросы телевикторины. У него было прозвище – Перпетум. Этот ребёнок доказал, что вечный двигатель существует, он ни секунды не находился в покое: бегал, лазил по деревьям, прыгал с балкона, бодался с троллейбусом… Однажды он натянул на голову каркас от абажура, который никак нельзя было снять.

– Я – царь! – радовался Антошка.

– Ты – сволочь! – сказала Лена и повела его к слесарю.

При этом избытке энергии Антошка категорически не ел, месяцами.

Когда Лене удавалось запихнуть ему в рот ложку каши, он неделями держал её за щекой, не проглатывая. Постепенно он так разработал своё защёчье, что вмещал там содержимое всей кастрюли.

Тридцать первого декабря, в послеобеденное время, перегруженный пикап взял курс на Сосняки. Рядом с Юрой сидела Лида и подсказывала ему, где лево, где право.

На заднем сидении устроились Рая, Лена и Иосик. На коленях у них вертелся Антошка-Перпетум. Винни-Пух, как занимающий много места, был втиснут в багажник, между бутылками и пакетами, набитыми снедью.

Юра вёл машину, как всегда, на первой передаче. «Лада» ревела, как реактивный самолёт, но ехала со скоростью дорожного катка. На крыше, к багажнику, были прикреплены шесть пар новеньких лыж -издалека казалось, что движется ракетная установка. Встречные дорожные инспекторы поспешно отскакивали в стороны: многих из них Матусевич уже сбивал.

Серёжка незаметно дегустировал содержимое пакетов.

– Прекрати поедать продукты, – не оборачиваясь, потребовала Лена.

– Я не поедаю. Я проверяю. Почему не взяли крупы?

– Чтобы Матусевич не захотел варить суп, – объяснила Лида.

Однажды Юра решил ей помочь, сварил кашу, но вместо манки всыпал мыльный порошок – несколько дней вся семья пускала пузыри.

Рая заботливо обмотала Иосику шею вторым шарфом.

– По-моему, дует.

– Все окна закрыты.

– Всё равно сквозит. Почему ты их на зиму не заклеиваешь?

– А хозяйка приветливая? – поинтересовалась Лида.

– Старушка – божий одуванчик, – успокоил Серёжа. – Всё будет окей!

Услышав «окей», Иосик захрапел.

Слева проплыл указатель с надписью «Сосняки».

– Населённый пункт, сбрось скорость, – напомнила Лида.

– Мне нечего сбрасывать, – успокоил её Юра.

По указанию Серёжки, машина свернула в первую же улицу и стала приближаться к голубому домику.

– Это наша вилла. Подруливай к воротам и ставь у забора.

У ворот была большая площадка, очищенная от снега, словно специально приготовленная для стоянки автомобилей. Вдоль забора, обвитого колючей проволокой, тянулась водозащитная канавка, узкая, но довольно глубокая. Юра подъехал почти параллельно забору, хотел остановиться, но сработал «эффект Матусевича», машина сделала резкий бросок и переднее колесо провалилось в канаву. Заднее – наполовину свесилось над ней.

– Все выходите, я дам задний ход.

Рая разбудила Иосика, все вышли, и Юра привёл свою угрозу в исполнение: с диким рёвом заднее колесо забуксовало и тоже сползло в канаву.

На шум вышла хозяйка, удивлённо спросила:

– Как вы туда попали?

На улице уже стемнело.

– Может, оставим до завтра? – предложила Лена. – Антошку пора кормить. И на стол накрывать надо.

– За ночь колёса вмёрзнут в почву, и тогда её не вытащить до весны. – Юра с бывалым видом обошёл вокруг машины. – Что бы подсыпать под колёса?

– Я видел во дворе у хозяйки чернозём, целую кучу.

– Давай!

Через полчаса весь чернозём перекочевал в канаву. Матусевич дал газ. «Лада» рычала, выла, стонала, но с места не двигалась, а наоборот, уходила всё глубже в землю. Юра вылез из машины и набросился на Сергея.

– Зачем ты закопал колёса?

– Ты же просил сыпать!

Они ещё долго переругивались, потом похитили у хозяйки лом и попытались с его помощью приподнять машину. Когда лом согнулся в дугу, Серёжка раскачал и вырвал из земли столб, на который упирались жерди забора. Используя столб, как рычаг, все навалились на него. Машина даже не дрогнула, а столб сломался пополам.

Из дома в наброшенном полушубке выскочила хозяйка и побежала через улицу.

– Куда вы, мамаша? – спросил Серёжка.

– Сыну звонить, в город! – угрожающе сообщила старушка.

Стало совсем темно. В окнах зажглись нарядные ёлки. Телевизоры показывали юмористические передачи – с экранов слышался смех исполнителей.

Мужчины вышли на дорогу и стали ловить проходящую машину, чтобы обратиться за помощью, но на дороге не появлялось ни одной фары – все водители уже сидели по домам.

В доме напротив, на крыльце, стояла старуха-хозяйка и указывала на разрушителей своего жилища. Очевидно, она собирала народное ополчение.

– Идёт! – заорал Юра.

По дороге приближался «Запорожец» с ёлкой, притороченной на крыше. Мужчины кинулись к нему наперерез, размахивая руками. Чтобы он не проскочил мимо, Серёжка бросил на дорогу обломок столба. Перепуганный водитель, приняв их за грабителей, вышел из машины с поднятыми руками.

– Братцы… У меня семья… – Узнав, в чём дело, чуть осмелел. – Я домой спешу. Дети ёлку ждут.

– А сколько тут делов-то?.. Прицепишь, дёрнешь и гуд-бай!

Стоявший рядом с водителем Иосик, повалился на него и захрапел.

Решив, что они ещё и припадочные, водитель перестал сопротивляться.

– Хорошо, согласен. Но у меня нет троса.

Выяснилось, что троса нет и у Матусевича. Тогда Сергей обмотал руки тряпками и стал отдирать от забора колючую проволоку. Одним концом зацепил застрявшую «Ладу», другой конец замотал вокруг бампера «Запорожца».

– Давай!

«Запорожец» зарычал, проволока напряглась, «Лада» дёрнулась, пытаясь вырваться из канавы.

– Я всегда говорил, что «Запорожец» – это недоделанный трактор. Дай газу, дай! – радостно орал Серёжка.

Водитель дал, проволока сорвалась, рванула назад и, как змея, обмотала Винни-Пуха, вонзившись в его дублёнку. Сергей упал на снег. Все бросились к нему.

– Серёженька, ты живой?! – тормошила его перепуганная Лена.

– Свободу Сергею Грину! – простонал он в ответ из-за колючей проволоки.

– Отдайте мне все ваши перчатки! – потребовал Юра. Нацепив их, одну на другую, он ухватился за конец проволоки и скомандовал Сергею. – Я буду держать, а ты катись и разматывайся.

– Братцы, отпустите меня! – взмолился водитель, ошалевший от всего этого.

– Думаешь, мы тебя остановили только для того, чтобы ты из меня катушку сделал?.. – Освободившийся от проволоки Винни-Пух снова был готов к деятельности. – Теперь я завяжу – уже не соскочит… Ну, давай ещё раз… Только больше газу, не жалей!

Водитель не пожалел – «Запорожец» рванул и умчался, оставив на конце проволоки свой бампер.

– Сам виноват – тащить надо уметь… – прокомментировал Серёжка. – Впрочем, два бампера – это роскошь.

На дороге было пусто, как в холодильнике после вечеринки. Решили пойти по дворам, искать автомобилистов и взывать о помощи. Пробегавший мимо мальчишка указал им на двухэтажный особняк в конце улицы и заверил, что там им помогут.

Юра, Сергей и Лида направились к особняку.

– Быстрей, мальчики, быстрей!.. Уже пол-одиннадцатого!

– Я не могу быстро, – оправдывался Винни-Пух. – Я вешу сто десять килограммов, а ноги у меня тридцать восьмого размера, маленькая площадь опоры.

– Носи ласты, – посоветовал Юра.

Когда они позвонили в дверь, их встретили дружным воплем – в гостиной весёлая компания уже встречала Новый год. Судя по степени «подогретости», они начали встречать с прошлого Нового года.

– Смотрите, кто к нам пришёл! – радостно орал хозяин, одновременно лихорадочно соображая, кто же это, действительно, пришёл.

Его дед, как видно, бывший офицер, щёлкнул туфлями, поцеловал Лиде руку и пригласил к столу.

– Штрафной им, штрафной! – кричали гости.

Используя свою ёмкость, Винни-Пух с удовольствием избавил друзей от наказания, выпив и за себя, и за них. Когда после этого втолковали гостеприимным хозяевам обстоятельства дела, все вскочили из-за стола, чтобы идти выручать гостей, а дед даже зачем-то снял со стены старинную саблю. С большим трудом удалось сдержать этот порыв. Хозяин сбегал в сарай и притащил какой-то замасленный ящик.

– Здесь лебёдка. Сам я сейчас не ездок, а с ней вы выберетесь.

Прощались долго, целовались, обменивались адресами. Дед снова щёлкнул каблуками и, обнажив саблю, потребовал руку для поцелуя, только уже почему-то не у Лиды, а у Сергея.

Лебёдка оказалась тяжеленной. Её везли на санках, предоставленных отзывчивым хозяином. Сверху Сергей усадил Лиду и весело ржал, изображая битюга.

Когда они вернулись к машине, Рая, Лена, Иосик и Антошка прыгали вокруг костра, разложенного из остатков забора.

– Мы замёрзли, – объяснила Лена.

Старуха-хозяйка в окружении соседок и с ужасом наблюдала за ними: издали их прыжки напоминали ритуальный танец дикарей.

– Хозяйка предлагала вернуть аванс и подарить нам две курицы, если мы согласимся уехать, – сообщила Рая.

– Сейчас мы вместе встретим Новый год и помиримся, – пообещал оптимист Серёжка.

Он зацепил крюком «Ладу» и стал искать, к чему бы прикрепить второй конец лебёдки. Увидев скобу, вбитую над крыльцом, направился к дому, волоча за собой трос.

Старуха-хозяйка бросилась через улицу с воплем:

– Не дам!.. Хоть дом пощади!.. Не дам!..

– Пожалейте её, она вдова! – кричали соседки.

Старушка преградила ему дорогу и забилась в истерике.

– Так мне и надо, дуре старой – на деньги позарилась – Она вытащила из-за пазухи узелок и стала тыкать его в руки Сергею. – На, забери! Забери всё!.. Тут и пенсия, и от сына перевод… Только уезжай, Христа ради!.. – Она сорвала с пальца кольцо и тоже протянула Сергею. – Уезжай, батюшка, уезжай, толстопузый!..

Женщины занялись ею, успокаивали, отпаивали водой. Юра указал Сергею на бетонный телеграфный столб у дороги.

– Дотянем?

Дотянули, обмотали и закрепили. Серёжка придерживал крепление, Юра сел за руль, включил двигатель и скомандовал Иосику:

– Давай!

Иосик крутанул рычажок лебёдки, оставил под ним полпальца и завыл, как смертельно раненный марал.

– Иосик, не надрывай горло, – молила Рая, но Иосик надрывал. Подскочивший Сергей освободил его палец из тисков, но Иосик продолжал выть.

– Ему нужен наркоз! – стонала Рая.

– Сейчас! – Винни-Пух притянул Иосика к себе и внятно, раздельно произнёс. – Янки, гоу хоум!

Иосик моментально перестал выть и захрапел.

Сергей начал равномерно двигать рычаг. Переднее колесо выползло из канавы, заднее – наполовину взобралось на обочину.

– Ребята!.. Ой!.. – в ужасе выкрикнула Лена.

Она указала на бетонный столб, который медленно наклонялся навстречу машине. Серёжка по инерции ещё раз крутанул рычаг лебёдки, столб наклонился ещё ниже, и свет погас. Погас не только в доме у старушки, но и во всех домах на всей улице. Наступила полная темнота и тишина, потому что телевизоры тоже выключились. Прошло несколько минут, и из всех домов стали выходить люди, кто с фонариком, кто со свечкой. Они сходились на мостовой, непроизвольно выстраивались в колону и двигались к дому старушки. Это напоминало крестный ход. Десятки, сотни огоньков приближались к машине.

Иосик проснулся, моментально сориентировался и сразу предупредил:

– Будут бить!

– В машину! – скомандовал Сергей и отцепил крюк лебёдки.

Все бросились в пикап. Юра дал газ и впервые воспользовался четвёртой скоростью. «Лада» продемонстрировала все свои лучшие качества и через минуту уже неслась по шоссе.

Все долго молчали. Тишину прервал Серёжка.

– А мы всё-таки молодцы – выбрались из канавы.

– Нужно будет старушке завтра привезти деньги за всё, что мы натворили, – сказала Лида.

– Лучше сделаем перевод, – предложил Иосик, которому Рая забинтовала палец почти до шеи.

В приёмнике звучала музыка. Потом раздался бой московских курантов.

– Ребята, скорей! – Сергей поспешно откупорил шампанское и разлил его по стаканчикам. – В конце концов, мы же собирались встретить Новый год на природе!

– Прижмись к обочине, – скомандовала Лида.

Юра крутанул руль вправо и хотел затормозить, но снова перепутал педали и нажал на газ – машина бросилась вперёд, нырнула в кювет и заглохла, задрав зад кверху.

– Что это?

– Канава. Мы опять сели.

– С Новым годом, – поздравил их диктор.

Ремонт

Матусевичи получили новую квартиру на верхнем этаже многоэтажного дома. Это был не дом, а дворец. Он состоял из двух зданий, состыкованных под углом, поэтому напоминал букву «Г».

Дом строили два строительно-монтажных управления. Одно СМУ умело только клеить обои, другое – только белить. Квартира Матусевичей была пограничной на сгибе буквы «Г», поэтому здесь сошлись оба управления: в одной комнате обои наклеили на побелку, поэтому они не держались; в другой комнате обои были побелены, поэтому не видны. Конечно, была ещё куча и других, нормальных недоделок.

Стало ясно, что ремонт неизбежен. Лида попыталась договориться в стройконторе, но, так как с наступлением весны ремонтный сезон был в разгаре, их поставили в очередь на следующий январь.

– Сговоримся с частным сектором, – успокоил друзей Серёжка – Винни-Пух. – Я знаю ребят, которые днём работают спасателями на пляже, а вечерами подрабатывают на ремонтах.

– Спасателями? – удивился Юра Матусевич.

– Это очень удобно: если во время ремонта хозяева теряют сознание, они делают им искусственное дыхание.

Три дня подряд Сергей брал бутылку водки и шёл на переговоры с бригадой частников. Их бригадир, которого, несмотря на солидный возраст, все называли Наумчиком, носил замшевый пиджак прямо на тельняшку, курил сигары и рассказывал про Гваделупу. Сергей прозвал его «капитан Нёма».

На четвертый день он приехал к Матусевичам мрачный и пьяный.

– От тебя пахнет бригадой, – заметил Юра.

– Если учесть, сколько я выпил, от меня должно пахнуть трестом, – ответил Серёжка. – Но переговоры зашли в тупик: эти пираты требуют такую сумму, будто собираются покупать подводную лодку.

– Стыдно! – вскричал Иосик. – Стыдно унижаться перед всякими вымогателями!.. Что за беспомощность?.. Сами отремонтируем!..

– У Иосика золотые руки, – подтвердила его жена Рая, – вчера он разобрал и собрал наш утюг.

– Починил?

– Нет. Но зато утюг стал намного легче.

В этот же вечер был разработан план ремонта и распределены обязанности: Сергей доставал инструменты, Иосик договаривался о покупке стройматериалов, Юра их привозил.

После двух недель транспортно-погрузочных работ Юрина «Лада» снаружи и внутри стала грязной, как бетономешалка. Сам Юра, перепачканный и перемазанный, напоминал маляра, трубочиста и ассенизатора одновременно. Зато квартира Матусевичей могла конкурировать с хорошо укомплектованным складом: мешки с цементом, пирамиды из кафеля, банки с белилами, рулоны обоев…

– Ещё один гвоздь и всё начнёт вываливаться из окон, – предупредил Сергей. – Как ни страшно, пора начинать.

– Да, пора, уже руки чешутся! – воскликнул Иосик и взял кисть наизготовку. Все были в сборе, и он скомандовал:

– Сперва надо подготовить штукатурку под шпаклёвку. Побольше воды!

И стал мочить стены – сперва малярной кистью, а потом просто обливал их из вёдер, которые ему передавали по цепочке остальные. К вечеру стены промокли насквозь и начали разваливаться. Иосик стал спешно сушить их феном для волос. Промок паркет. Снизу прибежал сосед-пенсионер с криком, что у него протекает потолок.

– И вам отремонтируем! – щедро пообещал Иосик.

Но сосед, возмущённый, что ему ещё и угрожают, написал жалобу в домоуправление.

Пока сохли стены, Иосик решил побелить потолок. Поручив остальным заниматься кухней, он развёл в ведре белила, поставил на журнальный столик табуретку, взгромоздился на неё вместе с ведром и щёткой и стал белить. Чтобы не испачкаться, он предварительно снял ботинки, костюм, бельё и остался в одних трусах, которые Рая заставляла его для большего тепла одевать под кальсоны. На трусах были нарисованы кошки и мышки разных цветов. Размахивая щёткой, Иосик синхронно двигал бёдрами, от чего кошки дёргались за мышками. Кот Царапунька, с интересом наблюдавший за этим, решил помочь сородичам: прямо с пола взвился вверх и вцепился когтями в одну из мышек. Иосик издал дикий вопль и рухнул на пол вместе со всей пирамидой, вывихнув себе ногу. Кот Царапулька от его вопля потерял сознание и свалился на пол даже раньше Иосика. От удара о паркет он пришёл в себя, хотел бежать, но тут его накрыло упавшее ведро и обдало белилами, от чего кот снова впал в беспамятство. Так они и лежали рядом: Иосик с перекошенным лицом и кот с перекрашенной шерстью, казалось, что он от страха поседел.

К Иосику, как всегда, вызвали «Скорую помощь». Когда его несли на носилках по лестнице, он рассказал санитарам, как всё произошло. Санитары зашлись от хохота, выронили носилки, и Иосик вывихнул себе вторую ногу.

В больнице ему ноги вправили, но не велели двигаться, и он двое суток пролежал с расставленными ногами, как циркуль в готовальне. Рая дежурила в палате, не разрешала открывать форточку, чтобы не простудить ему гланды, и убеждала всех, что у Иосика ещё и сотрясение мозга. Но Серёжа её успокоил, заявив, что в таком случае он, наверняка, защитит диссертацию.

Во время отсутствия Иосика Серёжка – Винни-Пух взялся сам обложить кафелем туалет.

Он работал самозабвенно, бил, ломал, стучал… Но через каждые полчаса требовал перекусить. У него был огромный подбородок, как сократовский лоб, и лоб, маленький, как подбородок. Казалось, что Серёжкина голова перевёрнута. Он постоянно что-то жевал, и его рот напоминал толстый кошелёк, только набитый не деньгами, а котлетами, битками, колбасой…

– Меня нельзя оставлять наедине с мясом, – честно предупреждал Сергей.

Серёжкины перекусы сбивали темп ремонта, поэтому жена Лена была при нём подсобницей, вернее, подкормщицей; она ходила за ним с полной кастрюлей и внимательно наблюдала: как только пустел его рот-кошелёк, она вкладывала туда очередной пирожок или котлету.

В перерывах между кормлениями Сергея Лена выглядывала на балкон, потому что семилетний Антошка-Перпетум уже дважды пытался спрыгнуть вниз на зонтике, даже успел перелезть через перила. Антошка ничего не боялся: нырял в море, не умея плавать, взбирался на трансформаторную будку с нарисованным черепом и однажды укусил огромного дога, которому хозяева после этого делали прививку от бешенства…

Винни-Пух разработал собственную технологию «кафелирования»: развёл в выварке цемент, замесил его и набросал на стены – это он создал фундамент. Потом замесил новую выварку и на фундамент наложил «опорный слой». Из третьей выварки он шлёпал на опорный слой бетонные блины и втапливал в них плитки. В результате такой фундаментальной деятельности стены сблизились, и туалет стал раза в три уже. В нём теперь нельзя было даже повернуться. Надо было заранее решать, как входить: то ли лицом вперёд, то ли спиной – в зависимости от цели.

Вернувшийся из больницы Иосик долго издевался над Винни-Пухом и заявил, что больше его к кафелю не подпустит и ванную комнату, будет отделывать сам, причём, по новой методе: класть кафель на алебастр – это быстрей, и прочней. Он раздобыл мешок самого быстросхватывающегося алебастра, высыпал его в ванну, пустил воду, снял ботинки, носки, брюки, кальсоны, остался в трусах и стал голыми ногами месить белое месиво.

Прибежала испуганная Рая.

– Иосик, ты простудишься!

– Чепуха! Я пустил горячую воду.

– Тогда ты ошпаришься!

Пока они беседовали, Иосик перестал маршировать, и какое-то время стоял неподвижно. Этого оказалось достаточно: алебастр застыл, намертво прихватив его ноги. Сообразив, что произошло, Иосик пискнул, побледнел и попытался выдернуться, но куда там… Обе ноги его были замурованы в белом монолите. Он стоял на пьедестале, в пиджаке, галстуке, но с голыми укороченными ногами, как памятник самому себе. Вырубить топором его не удалось, выдолбить ломом – тоже.

– Нужен отбойный молоток, – заявил Серёжа, – выдадим Иосика на гора.

– Внизу стоит компрессор, рабочие вырубают асфальт, – сообщила Лида.

– Снесите меня вниз, – взмолился Иосик.

– Ты когда-нибудь сносил с двадцатого этажа ванну, наполненную алебастром и дураком? – спросил Серёжа. Потом вздохнул, взял топор и перерубил трубу-пуповину.

Иосика волокли все: Серёжа, Юра, Лена, Лида, Рая, Антошка и пенсионер снизу, которому за это Юра пообещал отредактировать его жалобу. В изгибах передней ванну приходилось наклонять, Иосик ломался в коленях и орал, чтоб его не кантовали.

– Надо Иосика для прочности забетонировать до пояса, – предложил Винни-Пух.

– Я не дам его замуровать! – закудахтала Рая.

– Если мы вынесем его на улицу полуголым, он отморозит себе не только гланды, – убеждал её Серёжка, – а в алебастре ему будет тепло.

Рая смирилась.

Развели ещё раствор и обложили Иосика толстым слоем снизу вверх, до пояса, подождали, пока он застыл, и понесли дальше. Теперь Иосик напоминал уже не памятник, а бюст. Когда его несли по лестнице, он так громко вопил, чтоб его не кантовали, что Серёжка пообещал ему замазать алебастром ещё и рот.

Во дворе двое рабочих отбойным молотком выдолбили Иосика из монолита, сбили с него алебастр, и Юра повёз его в сберкассу за деньгами: когда Иосик месил раствор, то не заткнул ванну пробкой, и алебастр забил трубу на четыре этажа вниз. Стояк меняли за счёт Иосика, так как Юра уже был полным банкротом.

Потом дошла очередь до обоев. Их было много, клея тоже, поэтому Иосик клеил обоями всё, что попадалось ему под руку. А так как под руку ему всё время попадался он сам, то естественно, что весь он был оклеен с головы до ног. Когда шли обедать, Рая в районе рта прорезала ему отверстие в обоях.

Несмотря на то, что обоями была оклеена вся квартира, их ещё оставалось несметное количество. Иосик хотел оклеить и балкон, но Сергей предложил смотать их в один огромный рулон и им, как дорожным катком, утрамбовать паркет, который ходил волнами. Лида предложила вызвать полотера из какой-то ремонтной фирмы, но Рая заявила, что там работают непрофессионалы, а сюда требуется мастер. Она вывела их на старейшего полотера, который натирал полы ещё самому Дубаревичу-Никольскому. Кто это такой, никто не знал, но фамилия звучала убедительно.

Дед так испоганил паркет чем-то нехорошим, оставшимся ещё от Дубаревича-Никольского, что смыть этот позор было невозможно, перекрасить тоже. Юра предложил заклеить пол обоями, но Иосик, мозговой центр ремонта, решил его поциклевать и покрыть лаком. Он долго, как саблю, точил кухонный нож, потом стал на четвереньки, взмахнул ножом, тут же отхватил себе часть пальца и завыл, как корабельная сирена… «Скорая помощь», заранее вызванная Раей, уже поджидала во дворе. Воющего Иосика отвезли в хирургию…

А Юра решил собственноручно построить на балконе ящик для зимнего хранения картошки, такой, как у соседа. Два дня он ездил по каким-то базам, шептался с грузчиками, сеял авансы… Однажды ночью, когда Лида спала, раздался грохот, протараненная дверь распахнулась, и в переднюю вполз Юра, придавленный шестиметровым бревном. Шофёр самосвала помог втащить бревно в спальню, потом втащил туда Юру, положил его рядом с бревном и уехал. Юра, не имея сил подняться, проспал до утра на полу, в кожухе и ушанке, как ночной сторож. Верная жена Лида тоже надела шубу и легла рядом с мужем. Так они провели ночь вместе: Юра, Лида и бревно.

– Зачем тебе в спальне телеграфный столб? – спросил пришедший Винни-Пух.

– Других материалов не было. Как ты думаешь, это бревно можно распилить на доски?

– Конечно. Если построить в квартире лесопилку.

– Распилим вручную! – уверенно пообещал вернувшийся из больницы Иосик, попытался приподнять бревно, получил ущемление грыжи, и Рая вновь увезла его на операцию.

Тогда Юра с помощью Лиды распилил бревно на чурбаки, через окно спальни вывалил их на балкон, затем, захватив топор и молоток, вывалился сам, попросив Лиду не волноваться, если он не вернётся. Лида тихо плакала, и каждый час передавала ему через форточку новую порцию бинтов и йода.

А с балкона доносился шум большой молодёжной стройки: стучал топор, звенел молоток, слышались крики «Вира!» и «Майна!», которыми Юра себя подбадривал. К вечеру ящик был готов. Впрочем, назвать Юрино сооружение ящиком было оскорбительно: на балконе возвышалось что-то среднее между таёжным срубом и водонапорной башней. Сорвав с петель дверь в туалет, Юра приспособил её, как крышку. Немедленно в новоиспеченное хранилище были пересыпаны вся картошка, свёкла и морковь. Хотя на улице наступила оттепель, овощи моментально промёрзли насквозь: ящик-колодец обладал своим микроклиматом, и в нём был полярный холод.

От ящика надо было срочно избавляться. Юра обратился за помощью к Винни-Пуху. Тот попробовал ударить по ящику топором, потом попытался поддеть его ломом, вздохнул, развёл руками и изрёк:

– Этот дот можно только взорвать.

И тогда Юра, не в силах переносить Лидины страдания, решился на преступление: принес канистру, облил ящик бензином и поджёг. Примчались пожарные, взметнули лестницу и стали спасать отбивающегося от них Юру: сперва облили его водой из шланга, а потом затихшего под ледяной коркой, стащили вниз и оштрафовали. Пожар в ящике погасили, разбили окна и для профилактики прошлись тугими струями по стенам, потолкам, мебели…

Когда Юра, Лида, Иосик и Сергей поднялись наверх и открыли входную дверь, из квартиры хлынул поток воды. Вешалка в передней всплыла и покачивалась на воде, как полированная яхта. Обои отклеились от стен и повисли скрученными макаронами. С потолка белой перхотью отваливалась побелка…

– Весь ремонт сыграл в ящик, – мрачно резюмировал Винни-Пух.

– Ничего страшного – будем делать новый ремонт! – решительно изрёк свежепрооперированный Иосик, обмотал гланды шарфом, нырнул в воду и поплыл в кладовку за инструментами.

Великий изобретатель

Несмотря на заборчик, которым Лида обнесла свою «Ладу», однажды ночью её всё равно угнали. Милиция нашла машину через двое суток, помятой и ободранной.

– Нужна сигнализация, – авторитетно заявил Иосик. – Но не обычная, а по спецзаказу, чтобы ни один ворюга не отключил!

Вечером он привёл человека в широкополой шляпе, чёрных очках и белых перчатках.

– Это Бебс, изобретатель международного класса из Талды-Кургана. В Москве проездом. Недавно запатентовал свою последнюю новинку: лающее реле.

– Какое? – удивлённо переспросила Лида.

– Лающее. Стоит притронуться к кузову, раздаётся лай. Вор, уверенный, что там собака, в панике убегает. Причём, Бебс гарантирует, что никто никогда не сможет это устройство отключить: есть патент и на засекреченность.

Молчаливый Бебс жестом попросил всех отойти в сторону, нырнул под крышку капота, немного повозился и произнёс:

– Усё.

Иосик на цыпочках подобрался к машине, притронулся к дверце – раздался злобный лай. Все восхищённо зааплодировали.

– Наконец, я смогу спать спокойно, – с облегчением произнёс Юра и пошёл за деньгами.

Но очень скоро он понял, что жестоко ошибся: машина лаяла без перерыва. Устройство оказалось настолько чутким, что реагировало даже на упавший с дерева лист, на прикосновение дождевых капель, на порыв ветра. Более того, оно срабатывало даже на приближение людей, на любом расстоянии – очевидно, в него была вмонтирована радарная установка.

К утру машина совсем рассобачилась: облаивала кошек и прохожих, и только при виде Юры, прекращала лай и радостно виляла багажником. Да и ездить на ней стало невозможно: у каждого столба она останавливалась и старалась задрать заднее колесо.

Юра привёл двух автомехаников, чтобы изъять сигнализацию. Но Бебс не солгал, лающее устройство было здорово засекречено: автомеханики полдня перебирали весь двигатель и ничего не нашли. Но, очевидно, что-то сдвинули в сигнальном устройстве, потому что после их ухода машина стала по ночам ещё и выть на луну.

Однажды Юра не нашёл свою машину. Выяснилось, что под утро, будочники, привлечённые её лаем, куда-то увезли её вместе с бродячими собаками. Юра, схватив такси, объехал все ветеринарные службы города и только к вечеру, в стае бездомных дворняг, разыскал свою «Ладу», которая увидев его, от радости завизжала и напустила лужу бензина.

И снова каждую ночь машина беспрерывно лаяла под окнами. У неё резко изменился характер, она стала злобной и агрессивной, с рычанием кидалась на всех прохожих. Но особенно яростно набрасывалась на инспекторов ГИБДД, которые при её приближении в панике разбегались. А кто не успел – поспешно просовывали Юре в окно любые деньги, только бы он поскорей уезжал. Тогда Юра стал специально гоняться за инспекторами, и у него появился постоянный заработок.

Вот что значит великий изобретатель!

Пикник

Рассеянность Юры Матусевича не знала границ, о ней уже ходили легенды. Однажды, вернувшись домой на своей «Ладе», он достал из кармана рубль, бросил его на сидение и вышел, хлопнув дверцей, уверенный, что приехал на такси. А совсем недавно, вместо своего гаража закрыл соседский, повесил на него свой замок и уехал на неделю в командировку. Друзья знали, что сосед по сей день поджидает его с гаечным ключом в руках, поэтому, когда он вернулся, решили им не рисковать. В гараж его не пустили и на воскресный пикник отправились на электричке.

– От станции всего два километра до деревни, – сообщил Иосик. – Пройтись по лесу, с рюкзачками на плечах – удовольствие!

Когда-то, собираясь преодолевать горные хребты, Иосик приобрёл рюкзак и спальный мешок. Но так как горы до сих пор на его пути не попадались, в рюкзаке жила кошка, а в меховом мешке – моль. По случаю пикника, кошку выселили, рюкзак постирали и набили продуктами, а из спального мешка Рая сделала Иосику тёплый комбинезон: немного подкоротила и вырезала отверстия для ног и рук. Иосик в нём напоминал черепаху, поставленную вертикально, но надел его с удовольствием. Когда же он попытался взгромоздить на плечи рюкзак, то тут же рухнул под его тяжестью на спину и долго дрыгал руками и ногами, пытаясь приподняться – теперь уже напоминая перевёрнутую черепаху.

Серёжка Винни-Пух в обеих руках тащил две огромные кошёлки величиной с троллейбусы, но спина у него оставалась свободной, поэтому он взгромоздил рюкзак Иосика на себя. На животе у него болтался бинокль, на груди транзистор, за поясом был заткнут топорик. Он бы нёс что-нибудь и в зубах, но там дымилась кубинская сигара. С этой роскошной сигарой во рту толстый и нагруженный Сергей напоминал Черчилля, идущего с базара. Рядом шагала Лена, сжимая в руках собачий поводок, другой конец которого был прицеплен к поясу сына Антошки. Антошке это нравилось, он изображал собаку: становился на четвереньки, облаивал прохожих и два раза укусил Иосика, но Лена ему не мешала – пока он шёл на поводке, она была относительно спокойна.

Чета Матусевичей, как коляску с ребёнком, толкала перед собой огромный чемодан на специальной каталочке.

– Эх вы, мотопехота!.. Украли у себя радость преодоления трудностей! – журил их Иосик, укрепляя на Сергее свой рюкзак.

Вскоре добрались до бабы Ани, которую Серёжка сразу переиначил в Бабаню. Её домик стоял на холме, над берегом искусственного моря. Бабка жила одна с дворовым псом Шариком, была уже на пенсии, но подрабатывала, сделав из своей хижины своеобразную турбазу: пускала на ночлег, давала напрокат лодку, оставшуюся от покойного мужа, и, даже, червяков, которых разводила в бывшем курятнике. Курятник превратился в червятник и давал бабке приличные доходы.

Оставив часть вещей в домике, наша компания направилась вниз к воде. Впереди на поводке бежал Антошка, свирепо рыча на Шарика, который пятился от него, поджав хвост. Иосик нёс длинную удочку, взятую напрокат, и ведро для рыбы, которую собирался поймать. Баночку с червяками доверил Рае. Но требовал нести «плавно», чтобы червяков не растрясло.

– Здесь полно карпов! – уверенно заявил он.

– В искусственном море могут жить только искусственные карпы, – охладил его пыл Сергей. – Рыбу теперь можно найти лишь в консервных банках.

– Ничего!.. Найдём!.. – не сдавался Иосик. – Правда, Юра?

Юра неопределённо кивнул огромной шляпой-сомбреро, которую носил осенью вместо зонтика.

У самой воды выбрали уютную поляну, и Винни-Пух стал поспешно выкладывать продукты.

– Не выйдет! – остановил его Иосик. – Сперва прогулка на лодке и рыбная ловля!.. Надо нагулять аппетит.

– Он у меня всегда нагулянный, – попробовал сопротивляться Серёжка, но большинство поддержало Иосика. Единственно, на чем настоял Сергей – это «накрыть стол» заранее, чтобы, причалив к берегу, сразу наброситься на еду. Пока Иосик плевал на червяка и цеплял его на крючок, остальные расстелили плащ-палатку и выставили на ней кастрюльки, кулёчки, бутылки… Сергей даже вскрыл все консервные банки, чтобы потом не тратить на это время.

– Отдать концы!.. – скомандовал Иосик. – Начинается путина.

Он уже стоял в лодке, высоко задрав удочку, за спиной у него на леске болтался оплёванный червяк.

Началась посадка. Все весело разместились, кроме Серёжки: когда он сел на корму – та ушла в воду, а нос задрался вверх, как будто лодка собиралась взлететь. Серёжку быстро пересадили на нос, но теперь резко взлетела корма, а нос рванулся вниз – лодка угрожала стать подводной.

Наконец, Винни-Пух нашел место в середине – лодка ушла в воду по самые борта, но равновесие сохранила.

– Не двигайся! – потребовал Иосик. – Расставь руки и балансируй.

Юра сел на вёсла и стал грести. Правая рука у него оказалась намного сильней, чем левая, поэтому лодка всё время поворачивала, она двигалась вперёд, одновременно совершая обороты вокруг своей оси. Всех укачало, только Иосик ни на что не обращал внимания. Он стоял на корме, одной рукой держась за руль, а другой – периодически взмахивал удочкой. Перед тем, как забросить крючок в воду, он откидывал его назад и хлестал по лицу сидящего сзади Сергея, который не мог защититься, потому, что сидел с расставленными для равновесия руками.

– Прекрати избивать меня своим червяком! – наконец, взмолился он.

– А, вот в чём дело! – Иосик обернулся и закричал. – Теперь я понимаю, почему рыба не клюёт: ты испортил червяка своим запахом!..

Он переменил наживку, снова оплевал её с ног до головы и метнул как можно дальше, В этот момент мимо проносился глиссер, крючок зацепился за него, леска дёрнулась, Иосика рвануло вперёд, припечатало к рулю, и, так как он не выпускал из рук удочку, а сжимал её мёртвой хваткой, их потащило вслед за глиссером, с большой скоростью унося от берега. Юра растерялся и бросил вёсла, Рая вцепилась в Иосика, чтоб его не вырвало из лодки; Лена боролась с Антошкой, который хотел выпрыгнуть и догнать глиссер; Лида кричала Иосику: «Только не подсекай!»… Один Серёжка продолжал сидеть в той же позе, на поворотах балансируя руками.

Наконец, на глиссере заметили прицеп, притормозили, выдернули крючок, посмеялись, помахали руками и умчались дальше. Растаял рокот мотора, наступила тишина.

– Хорошая у старушки леска, крепенькая! – бодро произнёс Иосик. Ему никто не ответил. Пауза становилась угрожающей, и Иосик поспешил её заполнить. – И червячок у неё ядрёный, аппетитный.

– Ещё бы: ведь на него глиссер клюнул, – ответил Серёжка. – Дал бы я тебе разок по шее, да нельзя делать резких движений!.. – Он осторожно опустил руки и взялся за бинокль. – Как там наш обед?

Берег был далеко, их оттащило метров на триста. Винни-Пух несколько секунд что-то пристально рассматривал, потом вдруг издал отчаянный стон.

– Посмотрите!

Бинокль пошёл по рукам, и все увидели стаю гусей, которые столпились вокруг плащ-палатки и с аппетитом поедали продукты.

– А ну, кыш! – угрожающе прошептал Иосик: сквозь бинокль ему показалось, что гуси рядом и они его услышат.

– Бандиты!.. Грабители!.. – закричала Рая.

– А где же Шарик? Почему он их не прогонит? – искренне удивилась Лида.

– Потому, что он обедает вместе с ними, – сообщил Сергей, не отрываясь от бинокля. – Быть может, это он их пригласил.

Шарик прятался за соседним кустом и доедал кольцо колбасы. Голову прикрыл лапой – ему было ужасно стыдно, но он не мог устоять, колбаса так пахла!

Увидев гусиные головы, перемазанные икрой, Винни-Пух чуть не взвыл:

– Разве гуси едят икру?

– Едят, если их угощают.

Юра усиленно грёб к берегу. Отчего лодка крутилась на месте, как карусель.

– Перестань вращать нас! – заорал Серёжа. – Отдай вёсла!

Пока они менялись местами, лодка зачерпнула порцию воды, и Юра стал её вычерпывать своей шляпой. Подгоняемый голодом и жаждой мести, Сергей изо всех сил рванул вёсла – раздался треск и в руках его остались только две уключины.

– Теперь мы здесь останемся навсегда, – простонала Рая. Издалека донёсся гогот гусей – наверно, они хохотали. Винни-Пух стал загребать воду ладонями, остальные последовали его примеру. Только Иосик по-прежнему стоял на корме и смотрел в бинокль на пожирателей своего обеда.

– Ещё и воробьи прилетели, – сообщил он, – подбирают гусиные объедки.

– Они, наверное, думают, что сегодня День птиц!

– Как же добраться до берега?.. Придумайте что-нибудь, мальчики! – воззвала Лида.

Иосик поёжился в своём мешке-комбинезоне.

– Поднимается ветер – нас может унести в открытое море.

– Ветер? – Сережка на секунду задумался, затем хлопнул себя по лбу. – Надо ставить парус!

– Какой парус? Где ты его возьмёшь?

– А он уже стоит! – Винни-Пух указал на Иосика и скомандовал. – Ноги на ширину плеч!.. Руки в стороны!

Иосик послушно выполнил команду. На спальном мешке разгладились складки, он выпрямился и его, вместе с Иосиком, надуло ветром.

– Развернуть кливер! – приказал сам себе Серёжка и, повернув Иосика против ветра, скомандовал Рае – Держи его, чтобы не сдуло.

Рая обхватила ноги Иосика и навалилась на них всей тяжестью. Лодка понеслась к берегу.

– Ура-ра!.. – кричал Винни-Пух – Запомни, Антошка: вот так выглядит парус – не одинокий, а семейный.

– Если будешь издеваться, сломаюсь в мачте, – пригрозил «парус». Лодка уткнулась в песок. Все выскочили из неё и, шлепая по воде, бросились к своей поляне, но… На плащ-палатке уже не осталось ни крошки съестного, всё было выклевано и вылизано, кастрюли можно было не мыть – они блестели. Воробьи сидели на деревьях и чистили клювы, вверх по холму трусцой улепётывали обожравшиеся гуси… Шарик выражал преувеличенную радость, виновато помахивая хвостом.

– Всё слопали, – объявила Лена. – Даже Антошкину кашу. Антошка ел обычно раз в три дня. Поэтому, готовя ему кашу, Лена впихивала туда всё, что было в доме: мёд и сметану, масло и желтки, яблочное пюре и рыбий жир.

– Ему же всё равно противно, независимо от её вкуса, – оправдывалась она. – А так хоть польза будет.

– Твою кашу надо посылать в слаборазвитые страны – предлагал Серёжка – Они бы быстрей развивались.

Нетронутой осталась только бутылка самогона, привезенного Сергеем. То ли гуси были трезвенниками, то ли не смогли откупорить бутылку.

Морская прогулка сделала своё дело – все ужасно проголодались, даже Антошка попросил есть.

– Ты своего добился, – упрекнул Сергей Иосика. – Мы нагуляли аппетит.

– Может, попросить бабу Аню нас покормить?

– Что она может предложить? Только жареных червяков.

– Тогда мы умрём здесь голодной смертью.

– Стыдно! – воскликнул Иосик. – Стыдно стонать о еде, когда она – под ногами! Здесь же полно грибов!

– Ещё больше, чем карпов? – ехидно спросил Сергей, но остальных эта идея всколыхнула.

– Только я в них не очень разбираюсь. Кто знает, как отличить съедобный гриб от ядовитого? – спросила Лена.

Иосик в ресторанах всегда заказывал грибной суп, поэтому считал себя опытным грибником.

– Надо разломить гриб и посмотреть, есть ли в нём яд, – авторитетно заявил он. – Если яда нет, можно кушать.

– А как узнать, есть яд или нет?

Вопрос застал Иосика врасплох.

– Ну, в общем… яд будет виден.

– Иосик уверен, что там нарисованы череп и кости, – снова съязвил Сергей.

– Я немного разбираюсь, – сказала Лида – Сейчас ещё есть опята и дождевики. Собирайте, а я потом проверю.

Все разобрали пустую посуду и двинулись на поиски подножного пропитания, внимательно следя за действиями опытного Иосика, который с радостным воплем «Попался, рыжик!» ежесекундно бросался на каждый мухомор. Поэтому вскоре, дружными усилиями, в радиусе двухсот метров, все мухоморы были выдернуты из земли и брошены в общий котел. Лида высыпала их на траву и растоптала, несмотря на ропот добытчиков и скорбные завывания Иосика. Сама Лида приволокла в кастрюле огромное количество беленьких дождевиков. Потом явился Сергей с трёхлитровой банкой, полной коричневых маслюков.

– Где ты их добыл? – удивилась Лида.

– Я шёл вплотную за Иосиком. У него удивительная способность топтать хорошие грибы. Как только он поднимал ногу, я выхватывал из-под неё грибочек, а то и целую семейку…

– Я специально тебе ногами показывал места! – нашёлся Иосик.

Пока мужчины разводили костёр, женщины чистили грибы. Жарить было не на чем, масло, которое привезли с собой для бутербродов, гуси съели, очевидно, намазывая его на клювы. Поэтому грибы сварили, слили воду и высыпали их в пластмассовые мисочки, чтобы остывали.

– А ты уверена, что они не ядовитые? – спросил Юра. – Ведь ты отвечаешь за жизнь всей компании.

Лида растерялась.

– В общем-то, я разбираюсь, но… Всякое бывает…

Грибы уже остыли, но пробовать их никто не решался. А есть ужасно хотелось.

– Нужно бросить жребий, – предложил Сергей. – Кому выпадет, тот съедает, а остальные ждут и наблюдают. Лучше рискнуть одним, чем семерыми… Естественно, женщины и дети от жеребьёвки освобождаются…

– Ребята! Смотрите!

Лида указала на Шарика, который, воспользовавшись суматохой, поспешно доедал содержимое одной из мисок.

– Ну, что ж… Это судьба послала ему такое испытание за то, что он нас предал… – изрёк Винни-Пух.

Все окружили Шарика и напряжённо за ним наблюдали. Польщённый вниманием, Шарик повилял хвостом и направился к следующей миске.

– У этого камикадзе волчий аппетит! – Серёжка заслонил миску своим телом. – Мы тоже хотим отравиться.

Обиженный Шарик повернулся и потрусил вверх по холму, домой.

– Проверка состоялась. Налетай! – скомандовал Иосик, и все ринулись к «столу».

Серёжка разлил по стаканам самогон. Этот самогон готовила его старуха-соседка для своего мужа. Если самогон удавался, дед пьянел после первой же рюмки и бил старуху за прошлые измены. Сергей брал самогон, только если у старухи был под глазом синяк – тогда, по его словам, самогон был со знаком качества.

Все и проголодались и продрогли, потому глотнули с удовольствием. И грибы понравились.

– Вроде мокрой ваты – хорошо забивают желудок, – похвалил Сергей. Он предложил отдохнуть после еды, поспать часок у костра.

– Ложиться пятками к огню, по таёжному закону, – уточнил всезнающий Иосик, сняв ботинки, лёг на подстеленное Раей одеяло и сразу захрапел. Вскоре заснули и остальные… Сколько спали, неизвестно. Но вдруг Винни-Пух почувствовал запах шашлыка, радостно проснулся и огляделся. Это дымились пятки Иосика. Но сам он ничего не чувствовал – сказалось качество старухиного самогона. Иосик поджаривал свои пятки до тех пор, пока у него во рту не закипела слюна. Тогда он издал дикий вопль, от которого воробьи попадали с деревьев, вскочил на ноги и тут же, подпрыгнув, как вратарь, берущий пенальти, рухнул на спину и стал дрыгать ногами, будто делал зарядку для живота. Конечно, все проснулись и растерянно столпились вокруг Иосика, жестикулирующего ногами. Рая в такт движениям его пяток дула на них и поплевывала, чтобы остудить, отчего пятки шипели, как раскаленный утюг, а Иосик продолжал выть.

Стало ясно, что до Бабаниной хижины Иосику на своих жареных пятках не добраться. Тогда Винни-Пух срубил два молодых деревца, очистил их от веток, только сверху на каждом оставил короткий сук. Иосик вставил каждое плечо между стволом и сучком – получились импровизированные костыли, с помощью которых он волочил за собой свои ноги. Поспешно собрав вещи, компания двинулась вслед за ковыляющим Иосиком.

Когда взобрались на холм, увидели бабу Аню, грустно сидящую на ступеньках.

– Чего пригорюнилась, Бабаня? – спросил Винни-Пух. – Али червяки забастовали и не хотят размножаться?

– Шарик издох, – сообщила хозяйка и заплакала.

Дальнейшее произошло, как при ускоренной киносъемке.

– Ребята, в Затонске – райбольница! – успел крикнуть Сергей, и через секунду все цепочкой уже неслись по шоссе. Сергей тянул Лену, та Юру, Юра – Лиду, Лида – Раю. Впереди мчался Антошка-Перпетум, а позади на каталке для чемодана катился Иосик. Рая тащила каталку за собой на веревке, Иосик сидел на ней, по-турецки скрестив ноги, а ладонями отталкивался от асфальта, помогая Рае… Когда он успел схватить эту каталку и как очутился на ней – этого никто не мог объяснить, даже сам Иосик.

Позади появился «РАФИК» и стал их догонять Друзья, взявшись за руки, перегородили дорогу. Шофёр резко затормозил и выругался.

– В Затонск, по дороге! – выдохнул Винни-Пух, утирая пот.

– Инвалида бесплатно, – шофёр мрачно ткнул пальцем в Иосика, – а с вас по десятке.

– Бери по две – только жми! – взмолился Серёжка.

Погрузившись в машину и втащив туда Иосика с каталкой, они объяснили водителю ситуацию.

– Вот беда! – мрачный водитель оттаял и сочувственно произнёс. – На той неделе три трупа по домам развёз – та же причина.

«Рафик» мчался, обгоняя «Жигули».

– Только бы не мучиться, – проговорил Юра.

– Этого не боись!.. Если врачи видят, что безнадёга, дают укол и засыпаешь навсегда, без всяких мучений, – успокоил всех шофёр.

Лида прижалась к Юре. Рая обняла Иосика, засунув его голову себе подмышку. Лена отцепила от Антошки поводок.

– Побегай напоследок.

Но ему впервые этого не хотелось. Все молчали, думая о чём-то своём.

Вдруг Серёжка встал и заговорил:

– Друзья мои, Иосик и Юра!.. Так уж, к великому сожалению, повелось, что добрые слова своим близким мы говорим только после их смерти, а при жизни – стесняемся или просто не находим время. Давайте же в эти последние мгновения нашей жизни подарим нашим жёнам, нашим верным подругам, те слова, которые мы им за все эти годы так и не досказали. Мужчины слабее, мы умрём раньше их. Пусть же, оставшись без нас, даже считанные минуты, они вспоминают не наше вечное ворчание, а наши нежные и ласковые признания. – Он повернулся к Лене, взял её лицо в свои ладони. – Ты – моя лучшая партнёрша и на сцене, и в жизни!.. Быть может, ты не великая актриса, но ты – великая мать, потому что бог послал тебе большое испытание, – он взглянул на Антошку, – и ты его выдержала.

– Не надо, Серёженька. А то я заплачу, – взмолилась Лена и заплакала.

Антошка обнял её и заскулил.

– Мамочка, честное слово, если бы я не отравился грибами, я бы теперь каждый день травился твоею кашей!..

Юра внимательно посмотрел на Лиду и медленно произнёс:

– Лидуша, у меня плохая память, я придумывал для тебя много хороших слов, но всегда их забывал. Сейчас я постараюсь их вспомнить, а если не смогу, то ты мне, как всегда, подскажешь… Во-первых, ты самая лучшая жена, которую я бы хотел иметь… Во-вторых, я прожил с тобой двадцать счастливых лет… А в-третьих… Что же я хотел сказать тебе в-третьих?..

– Наверное, что ты меня любишь и что я тебе нужна.

– Спасибо, Лидуша. Это именно то, что я хотел тебе заявить.

Иосик выдернул голову у Раи из подмышки и поцеловал её в лоб.

Рая была старше его на два года, крупнее в три раза, и в минуты особой нежности он называл её мамой. Поэтому сейчас все его чувства вылились в одну фразу:

– Спасибо тебе, мамочка, за счастливое детство!

«Рафик» дёрнулся и остановился у больницы.

Растроганный водитель всхлипывал.

Друзья выскочили и понеслись ко входу.

Сергей на секунду задержался и протянул шофёру деньги. Тот с обидой оттолкнул его руку.

– Я вас подожду! – крикнул он им вслед, продолжая всхлипывать. – Я развезу по домам ваши тру… В общем, подожду!..

Дежурный врач был энергичен и решителен Он собрал весь медперсонал больницы и скомандовал:

– Каждому из них по флакону Гемодеза. И полное промывание насквозь, сверху донизу и наоборот!..

Компанию разделили, женщин куда-то увели, а мужчины остались в операционной.

Иосик большую часть своей жизни провёл в больницах, поэтому чувствовал себя здесь, как дома Он быстро сбросил пиджак и брюки, лег на один из операционных столов и потребовал бритву. Юра же всегда бледнел при слове «лекарство» и был ужасно мнительным. Если при нём говорили о какой-нибудь болезни, даже гинекологической, он немедленно находил её признаки у себя. Юра смертельно боялся врачей, уколов, просвечиваний. Даже анализ мочи у него брали под наркозом. Поэтому, когда его раздевали, он отчаянно сопротивлялся и звал Лиду. Пришлось дать ему успокаивающий укол. Увидев сестру, приближающуюся к нему со шприцем, Юра вспомнил слова шофёра, крикнул «Прощайте, братцы!» и потерял сознание. Поэтому он не видел всех манипуляций, которым подвергался. Ему снилось, что он водопровод, в который сверху накачивают воду. Очнулся он оттого, что изо рта у него забила струя воды, только накачивали её не сверху, а снизу.

Потом он увидел Иосика и Сергея, из которых, как из двух китов, били два фонтана. Рядом маленьким китёнком фонтанировал Антошка.

– Теперь порядок!.. Сквозь каждого можно наблюдать звёзды, – весело заявил дежурный врач. – Не удалось вам увеличить процент смертности.

У Иосика обе ноги были перебинтованы и, казалось, что он обут в белые тапочки.

Радостные и счастливые, все высыпали на улицу и увидели поджидавший их «Рафик». Мрачный шофёр оказался очень чувствительным и сентиментальным. Увидев всю компанию в полном здравии, он снова заплакал. Когда его удалось успокоить, он подарил им брошюрку «Первая помощь при отравлениях», которую купил в больничном киоске, и бесплатно довёз обратно до бабы Ани, куда они вернулись за вещами.

Хозяйка по-прежнему, печально сидела на ступеньках своей хижины.

– Не расстраивайтесь, Бабаничка, – попытался утешить её Серёжка, – видно, так уж было суждено.

– Говорила я ему, дураку: не бегай на дорогу. А он всё туда норовил. Вот и сбило грузовиком, насмерть.

У всех, щёлкнув, отвалились нижние челюсти. Наступила немая сцена. Только Иосик, вскинув голову, несколько раз открыл и закрыл рот, пытаясь что-то произнести, но вместо слов у него из горла вдруг вырвался последний фонтанчик воды, оставшийся после промывания…

…Когда электричка уже подходила к вокзалу, Юра подвёл итог воскресного дня:

– В общем, неплохо отдохнули, правда?.. Много впечатлений.

– Я согласна каждый день травиться грибами, – шепнула ему Лида, – чтобы хотя бы ещё раз услышать то, что ты мне сказал в «Рафике».

Праздничный сюрприз

– Почему среди женщин так мало философов? – спросил Иосик у Серёжки Винни-Пуха.

– Потому что умные женщины не хотят философствовать, а прочие не могут, – объяснил Серёжка.

– Ты не назвал главную причину: им некогда. Днём они на работе, вечером на кухне.

– К чему ты ведёшь?

– К подарку. Восьмого марта мы подарим нашим жёнам свободное время: сами сделаем уборку и приготовим праздничный обед – у них появится возможность поразмыслить о том, как им повезло в жизни, имея таких мужей, как мы.

Идея понравилась. Уж очень не хотелось друзьям вливаться в предпраздничные толпы и штурмовать прилавки. Да и погода не располагала к этому: вместе с каждым новым ливнем на зазевавшегося прохожего набрасывался насморк и передавал привет от гриппа.

Восьмого утром собрались в новой, недавно отремонтированной квартире Юры Матусевича, где было решено отметить праздник.

Женщины отправились в парикмахерскую, так что времени у друзей было предостаточно.

Винни-Пух явился с туго набитой сумкой.

– У нас полно еды, – сказал ему Юра.

– Все равно мало! – отрезал Сергей и стал выгружать принесенные продукты.

Вся жизнь Сергея состояла из беспощадной борьбы с лишним весом и немедленным его восстановлением. Винни-Пух регулярно посещал группу здоровья «Кому за девяносто» (имелись в виду килограммы). Сергей давно перевалил за центнер, считался лидером, и даже сочинил фирменный марш группы под названием «Спасите наши туши». На каждой тренировке он добросовестно бегал, прыгал и терял по пять-шесть кило, которые тут же подбирал благодаря принесенным из дому бутербродам величиной в совковую лопату.

Понимая, что Сергея все равно из кухни не выманить, Иосик поручил ему и Юре приготовление праздничного обеда, а сам занялся уборкой. Пылесос барахлил, чихал, тянул слабо. Иосик разобрал агрегат, долго ковырялся во внутренностях, затем собрал, после чего снаружи осталась половина деталей.

Когда он его включил, тот взревел, как недобитый тигр, застучал прооперированными внутренностями и активно заработал, только почему-то наоборот, стал выдувать воздух через щётку. От мощной воздушной струи шланг вытянулся, приподнялся и стал совершать вращательные движения. Он сбил со стола вазу, подсвечники и дал Иосику пинка, от которого тот отлетел в дальний угол…

А Юра и Сергей осваивали кухню. Они нашли большие запасы муки, дрожжей, яиц, молока.

– Могу пироги испечь, – предложил Серёжка.

– Пеки, – согласился Юра, с интересом рассматривая бутылку с какой-то густой красноватой жидкостью. На этикетке почерком жены было написано: «Вишнёвый к».

– Как думаешь, что это?

– Вишнёвый концентрат! – догадался Сергей.

– Верно! – обрадовался Юра.

– Я сварю кисель.

Юра считал себя опытным кулинаром после того, как однажды сварил манную кашу из стирального порошка. Он был уверен, что каша удалась, особенно после того, как жена отстирала с помощью этой каши его заношенный шарфик, который с тех пор стали называть «кашне».

Юра и Сергей достали большой эмалированный таз и высыпали туда имеющуюся муку.

– Сколько у нас дрожжей? – спросил Сергей.

– Восемь пачек, – сосчитал Юра.

– Давай!..

Накидали все дрожжи, раскололи два десятка яиц, влили бидон молока, плеснули воды – и Сергей стал избивать тесто кулаками, как боксёр на тренировке.

А Юра развёл в кастрюле крахмал, поставил её на огонь и стал вливать туда вишнёвый концентрат. Если бы он надел очки, то наверняка увидел бы ещё три полустертые буквы, стоящие следом за буквой «к»: «Вишнёвый к» был вишнёвым клеем.

В это время в гостиной Иосик безуспешно пытался остановить обезумевший пылесос: ни к нему, ни к выключателю даже подползти было невозможно: тяжёлая щётка со свистом лупила по спине, по голове, по ногам, награждая синяками. Большим кухонным ножом Иосик пытался отрубить щётку, как голову дракона, но промахивался.

…Готовый кисель Юра поставил на подоконник, помешивая его ложкой. Когда кисель остыл, Юра попытался выдернуть ложку – это ему не удалось.

– Добавь ещё концентрата, – посоветовал Сергей, и Юра влил в кастрюлю остаток из бутылки.

Тесто, замешанное Сергеем, уже жило своей жизнью: оно выперло из таза и продолжало разбухать на глазах.

– Зачем его столько? – в испуге спросил Юра.

– Это прекрасно! – успокоил Сергей. – Не надо будет покупать хлеб – я испеку несколько буханок.

– А торт умеешь? – спросил Юра.

– Конечно. Даже с кремом!

Сергей поставил на огонь кастрюлю с водой и положил туда банку сгущёнки:

– Покипит, покипит – и будет крем.

…Наконец, Иосику удалось рубануть по шлангу: щётка-голова отлетела в сторону, а шланг, избавившись от лишней тяжести, стал вращаться с космической скоростью. Пару раз ему удалось хлестануть и по спине Иосика, от чего тот пронзительно завыл. На шум примчались перепуганные Сергей и Юра и увидели такую картину: в одном углу гостиной бился в конвульсиях обезглавленный пылесос, сметая и сдувая на пол остатки посуды, а в другом углу стонал избитый Иосик.

– Почему мирный домашний пылесос вдруг взбесился? – спросил Сергей. – Ты его укусил?

– Его нельзя выключить – он к себе не подпускает.

– А чего ты на него бросаешься, как Добрыня на Змея Горыныча?.. Скажи спасибо, что вместо одной отрубленной щетки не выросли три новых!

Винни-Пух попытался дотянуться до выключателя, но получив пощечину шлангом, отказался от своей попытки.

В этот момент из передней раздался испуганный крик Юры:

– Ребята! Ой!..

Все бросились к нему и остолбенели: кухонная дверь медленно открылась под напором потока теста. Оно уже заполнило маленькую кухню слоем, наверное, с ладонь.

– Надо его простудить! Раскрой окно! – приказал опытный Сергей.

– Как до него добраться? – тоскливо произнес Юра, отступая перед наползающей белой массой.

Сергей бросился в гостиную и, не обращая внимания на побои, навалился на пылесос и выключил его. Приволок агрегат в переднюю, сунул в наступающее тесто и, открыв входную дверь, направил шланг на лестницу.

– Включай!

Пылесос снова зарычал, зазвенел и стал, давясь и чавкая, заглатывать тесто и выплёвывать его на лестничную площадку.

В этот момент в дверном проёме появились Лида, Лена и Рая, красивые, причёсанные, нарядные, готовые принимать поздравления мужей, комплименты и подарки. Сперва они онемели от изумления. Но -женщины есть женщины: они быстро сообразили, в чём дело, не сговариваясь сбросили туфли и, шлёпая босыми ногами по вязкому потоку, кинулись в кухню и настежь распахнули окно. Смертельно простуженное тесто сразу сникло, и, как заболевший мужчина, потеряло свою агрессивность, стало тихим и покорным.

– Что всё это значит? – спросила Лида.

– Как это понимать? – повторила её вопрос Рая.

Только Лена молчала: она уже попробовала кисель.

– Это сюрприз, – стал объяснять Иосик. – Мы хотели поздравить вас и…

Ему не удалось закончить фразу: раздался взрыв – это, как праздничный салют, бабахнула банка сгущёнки в раскалённой кастрюле, из которой давно выкипела вода. Сотни тягучих сосулек повисли на стенах, на потолке, на полках – кухня стала напоминать диковинную пещеру в сталактитах.

– Ну что же, девчонки, начнём праздновать, – спокойно произнесла Лида, надела домашний халат и закатала рукава. Подруги последовали её примеру.

Иосик озабоченно поглядел на часы и сокрушённо заметил:

– Боюсь, сегодня они уже не успеют поразмыслить о том, как им повезло в жизни…

Лена продолжала молчать.

Пластилиновая машина

Приятель Серёжки Винни-Пуха ехал торгпредом в одну из африканских стран. У него пошаливало сердце, он боялся жары и беспокоился, будет ли там в его машине кондиционная установка.

– Зачем тебе кондиционер? Купи машину у Юры Матусевича, – посоветовал Сергей. – Там дырки и в полу, и в крыльях – когда едешь, такой сквозняк, что никакая жара не страшна. Даже когда стоишь.

И действительно, Юрина «Лада» уже давно напоминала дуршлаг на колёсах: ржавчина с аппетитом сжирала кузов, выплёвывая его сквозь дырки. Юра был в отчаянии.

– Чего страдаешь?! – покрикивал на него верный друг Иосик. – Сыт, обут, здоров, молод!.. Живи и радуйся!

– Для полного счастья мне не хватает денег, – ответил Юра.

– Зачем тебе деньги?

– Чтобы сделать капитальный ремонт машине – иначе мои ноги скоро выпадут на мостовую.

– Пластилин – вот твоё спасение! Универсальное средство! Дёшево и сердито!

В воскресенье Иосик принёс несколько коробок пластилина, и друзья принялись за работу. К вечеру во всех дырках торчали пластилиновые пробки и все ржавые пятна были запластилинены.

– Всегда вози с собой, – приказал Иосик. – Увидел ржавчину – мажь!

С тех пор Юра так и поступал. В багажнике он возил такой запас пластилина, которого хватило бы трём детским садикам на всю жизнь. Как только краска облупливалась и из-под неё выпячивалось родимое пятно, Юра тут же нашлёпывал на него блин из пластилина, пластиблин, как назвал своё изобретение Иосик. Сперва машина напоминала залатанный пиджак беспризорника, но с каждым днём количество заплат увеличивалось, они соединились, и пластилина стало больше, чем металла. Со временем остатки металла доржавели и рассыпались – теперь кузов целиком состоял из пластилина. И это дало машине массу преимуществ.

Во-первых, она не боялась столкновений, после любого удара её можно было легко отрихтовать одними ладонями. И ещё плюс: от каждого дорожного происшествия машина меняла марку. Лобовое столкновение превратило её в тупоносый «Фольксваген», после удара в зад она долгое время была укороченным «рафиком», а когда её пытались вытянуть до прежней длины, то перестарались и дотянули до «Роллс-ройса».

Во-вторых: раньше в багажнике было полно воды, у Юры никогда не хватало ни сил, ни времени её вычерпывать, там даже водились головастики. А теперь он пальцем легко протыкал дно, делал несколько дырок, сквозь которые вода быстро вытекала, и тут же эти дырки заделывал кусочками пластилина.

В-третьих: теперь машину не надо было мыть – пыль прилипала, въедалась в пластилиновый кузов, тем самым утолщая его и укрепляя. Отпала необходимость и в покраске: машина сама меняла свой цвет. Когда-то, в период девичества, она была кофейной, и Юра замазывал её такого же цвета пластилином. От серой дорожной пыли машина через неделю стала цвета кофе с молоком, а через месяц – кофе с чернозёмом.

Ездить в ней теперь было просто удовольствием: ничто не звякало, не звенело. Дверцы не хлопали оглушительно, как прежде, а тихо и нежно шмякали. Правда, от сильного броска они влипали в кузов, и после этого открыть дверцу можно было только по частям. Но если хорошо надавить, то выйти из машины удавалось и не открывая дверцы.

Летом, в хорошую погоду, можно было любоваться природой, прободав головой крышу, а потом «вдёрнуть» голову обратно и замазать за собой отверстие.

Единственное неудобство ощущалось при ночной езде: от включённых фар пластилин разогревался, размягчался, и фары выпадали из глазниц. Поэтому Юра их не включал: жена Лида, высунувшись из кабины, освещала дорогу карманным фонарём.

– Мой приятель согласен её купить, – сообщил Юре Винни-Пух. – Продашь?

– Ни за что! – отверг это предложение Юра, для убедительности рубанул ладонью, задел за что-то и поранил себе руку. Показалась кровь.

– Замажь пластилином, – посоветовал Иосик.

Юра так и сделал – рана затянулась.

С тех пор друзья стали замечать в Юре изменения: у него вдруг резко раздались плечи, на руках и ногах выросли рельефные мускулы. Курносый нос выровнялся, на нём даже выросла аристократическая горбинка. Когда играли в баскетбол, Юра легко вытягивался, становился выше всех и забрасывал, вернее, закладывал мяч в корзину. Когда надо было переносить тяжёлые вещи, Юра сжимался, становился широким и приземистым. И в квартире у него произошли заметные перемены: комнаты были обставлены теперь самой модной, самой дорогой мебелью, причём, разноцветной. Её можно было либо сплюснуть, либо растянуть – в зависимости от размеров комнаты. А на садовом участке выросла шикарная дача с башенками, литыми воротами, зубчатыми стенами. Для сходства со старинным замком достраивался подвесной мостик. Он был ещё недоделан. Возле него стоял мрачный Юра.

– Чего опять киснешь? – спросил приехавший в гости Иосик. – Чего тебе ещё не хватает?

– Для полного счастья мне опять не хватает денег.

– Зачем тебе деньги?

– Чтобы купить ещё пластилина, – грустно ответил Юра.

Что-нибудь пушистенькое

В семье Иосика существовала традиция: дети сами решали, какой новогодний подарок им преподнесут родители. Причём, каким бы неординарным не было их желание, оно выполнялось, иначе энергичные детки выражали такой активный протест, что квартира превращалась в камеру пыток: из детской нёсся пронзительный дружный вой, причём, круглосуточно, ни на секунду не прерываясь: дети разбивались на две группы и выли посменно – пока одна группа выла, другая отдыхала, потом наоборот. Не раз среди ночи Иосик выскакивал из тёплой постели, заткнув уши, выбегал из дому и остаток ночи досыпал в скверике на скамейке.

В прошлом году, двадцать пятого декабря, старший сын Емельян от имени всех братьев и сестёр потребовал:

– Подарите нам что-нибудь живое и пушистенькое.

Его поддержали все братья и сёстры: Ермак, Епифан, Лука, Пульхерия и Фёкла. (С помощью своих детей Иосик и Рая возрождали старые российские имена).

На следующий день Иосик принёс в дом два жёлтых пушистых комочка, которые оказались новорожденными цыплятами. Дети были счастливы. Они кормили их крупой, хлебом, сыром. Цыплята оказались прожорливыми, как крокодилы: они безостановочно заглатывали все приношения и в благодарность выдавали такое количество удобрений, которого хватило бы поднять урожайность во всей Аравийской пустыне. Но поскольку они удобряли не почву, а ковры, то разъярённая Рая водворила их в тёмную кладовую, строго-настрого запретив детям выпускать пленников.

Цыплята росли в своей темнице не по дням, а по часам и вскоре превратились в двух крупных разноцветных петухов, которых дети назвали Мюллер и Штирлиц.

То ли от темноты, то ли от одиночества – у петухов сформировались мерзейшие характеры, они просто озверели: круглосуточно дрались друг с другом, оттачивая своё мастерство профессиональных хулиганов. Когда раз в неделю Рая открывала кладовку, чтобы почистить «Авгиевы конюшни», оба петуха пулями выстреливали наружу и, понимая, что время на свободе у них очень ограничено, старались успеть сделать как можно больше пакостей: гонялись за детьми, атаковали Раю, перевернули аквариум с рыбами, а кошку Марью доклевали до того, что она выбросилась из окна шестого этажа. С каждым днём петухи становились социально опасными. В довершение всех бед они стали дуэтом петь. Пели по ночам, в самое, казалось бы, непетушиное время: в полночь, в два часа, В половине четвёртого… Причём, очевидно, назло, пели мерзкими, скрипучими голосами, от которых просыпался весь дом, и жильцы начинали стучать в двери и скандалить. А сосед-мусульманин пригрозил устроить под дверью теракт, если они не перестанут передразнивать муэдзинов. Надо было срочно что-то предпринимать, но избавиться от петухов было сложно: они пользовались любовью детей, потому что отвлекали на себя внимание родителей. Да и кто бы купил или принял в подарок такое проклятие: слух об этих хулиганах уже разнёсся по всему городу.

– В конце концов, кто царь природы?! – возмутился Иосик. – Распустили пернатых! Дрессировать их надо, вот что!

И Иосик стал готовиться к дрессуре. У приятеля-фехтовальщика он одолжил металлическую сетку и надел её на лицо. Потом потребовал ремень. Дети принесли тяжёлый плетённый пояс.

– От чего этот ремень? – поинтересовался Иосик.

– От попки, – ответил самый маленький Иосикович, который часто с этим ремнём соприкасался.

Чтобы дети видели триумф отца, но были в безопасности, Иосик усадил их высоко на шкаф, как на трибуну. Потом подошёл к кладовке, приоткрыл дверь, щёлкнул ремнём о пол и выкрикнул:

– Ну-ка, выходите, Пети-петушки, золотые гре…

Больше он ничего сказать не успел, будучи сбит с ног двумя ударами петушиных тел. Он ещё умудрился взмахнуть ремнём, но это было его последнее осмысленное действие: Мюллер за секунду выклевал ему в туфле дырку, а Штирлиц в виртуозном прыжке вскочил ему на грудь, вцепился когтями в галстук и, оттолкнувшись от груди, взлетел, затягивая петлю на шее противника, который стал синеть и хрипеть. Если бы петух ещё несколько секунд продержался в воздухе, Иосик бы, конечно, задохнулся, подвешенный на собственном галстуке. Но курица не птица, а петух не вертолёт: Штирлиц стал падать. Правда, пролетая мимо лица Иосика, он успел крыльями надавать ему пощёчин. В это время Мюллер, продолбив в туфлях ещё несколько дырок, выклёвывал Иосику мозоли.

От этого зрелища дети были в восторге. Они спорили, кто победит, устраивали пари. Большинство ставило на петухов, потому что «у папочки нет клюва».

Штирлиц, всё ещё не выпуская галстук из когтей, повис на нём вниз головой и клювом вырывал клочья из брюк Иосика, добираясь до самых болевых точек. Это вызвало повышенное Раино беспокойство и заставило её действовать. С криком «Не позволю!» она вцепилась в петуха, оторвала его от Иосика вместе с галстуком и бросила в кладовую. Туда же с помощью вызванных на помощь соседей был водворён взбесившийся Мюллер. Захлопнув дверь кладовки, Рая повернулась к мужу:

– Ты победил – ложись и отдохни.

Иосик сделал неопределённое движение руками, но с места не сдвинулся: оказывается, петухи успели обгадить сетку, и он ничего не видел.

– Это в них молодая кровь бунтует, – объяснил Серёжка Винни-Пух. – Им требуется женское общество. Вспомни, как ты в их возрасте петушился.

Иосик незаметно указал глазами на Раю, мол, не выступай, а вслух заявил:

– Мы собираемся отвезти детей в деревню к тёще – возьмём с собой петухов: у тёщи полно кур.

Раина мама, Полина Марковна, имела домик и маленький дворик, в котором развела небольшое хозяйство: десятка два кур-несушек, красавец-петух Лёва и собака Шарик. Она обрадовалась двум молодым петушкам, очень весёлым, как заочно представил их Иосик, предусмотрительно скрыв подробности их характеров.

Мюллера и Штирлица привезли в специально купленной клетке, используемой для перевозки собак, и поставили в центре двора. Клетку обступили куры. Петух Лёва степенно направился к приезжим.

– Пусть познакомятся и подружатся, – с этими словами Полина Марковна открыла клетку.

Иосиковы дети только было собрались поспорить, как долго продержится петух-хозяин, но не успели: две шаровые молнии вырвались из клетки и ударили в петуха – из Лёвы веером полетели перья. Через несколько минут ощипанный красавец превратился в лысого урода с голой пупыристой спиной и с полным отсутствием того, что когда-то называлось хвостом. Увидев своё отражение в оконном стекле, Лёва охнул и стремглав бросился со двора. Больше он не появлялся. В окрестностях многие видели голого петуха, который прятался под кустами, скрываясь от позора.

Изгнав Лёву, Мюллер и Штирлиц стали безраздельно властвовать во дворе. Пёс Шарик, который все годы считался самым злым сторожем, теперь в шоковом состоянии, с выклеванным носом тихо дрожал в своей будке. Впрочем, потребность в стороже отпала напрочь – во двор никого нельзя было даже калачом заманить: петухи с восторгом садистов набрасывались на каждую новую жертву. Полина Марковна перед тем, как выйти во двор, несмотря на жару, надевала высокие резиновые сапоги и ватную телогрейку, но и эта спецодежда была уже вся изодрана в клочья. Что же касается взаимоотношений с курами, то тут просто надвигалась катастрофа: Штирлиц и Мюллер были инкубаторными петухами, росли без отца – их никто не научил, как надо обращаться со слабым полом, не объяснили их мужских обязанностей. Поэтому они восприняли кур, как враждебную армию, которую надо извести и уничтожить: с утра до вечера, не давая ни секунды покоя, гоняли их по двору, по кругу, вдоль заборчика, с таким остервенением, как-будто готовили их на олимпийские соревнования по бегу. Куры чахли, худели, теряли перья. Конечно, о яйцах уже и речи быть не могло: преследователи не давали несушкам присесть ни на секунду.

Правда, некоторые умудрялись снести яичко набегу, но петухи тут же яростно растаптывали его. Стало ясно, что со Штирлицем и Мюллером надо кончать.

Полина Марковна вручила Иосику огромный кухонный нож и потребовала, чтобы он немедленно зарезал «своих бандитов». При виде ножа Иосик полез за валидолом и стал белым, как таблетка. Рая попыталась его морально поддержать:

– Считай, что ты на охоте.

Иосик создал себе репутацию опытного охотника, рассказывая детям, как в молодости он ходил с рогатиной на медведя. На самом деле медведя он видел только в зоопарке и до сих пор был уверен, что рогатина – это большая рогатка… Чтобы оттянуть время, он стал точить нож и точил его до захода солнца, пока нож не превратился в скальпель.

– Они уже в сарае, – сообщила Полина Марковна, снимая остатки ватника.

Откладывать дальше было невозможно. Детей уложили спать пораньше. Иосик съел ещё две таблетки валидола и направился к сараю. Женщины с крыльца подбадривали его.

Открыв дверь, Иосик сразу увидел обоих петухов. Они стояли рядом, прижавшись друг к другу, крыло к крылу, и смотрели на Иосика. Не пробовали удрать, не пытались молить о пощаде, а продолжали, не мигая смотреть прямо в глаза приближающейся опасности. И «опасность» не выдержала: остановилась на ватных ногах, выронила нож и с криком «Не могу! Они всё понимают!» в истерике выскочила во двор. Её, то есть его, трясущегося Иосика, увели в дом, напоили мятой и уложили в постель под тёплое одеяло. Потом, вспомнив о петухах, женщины с прежними предосторожностями направились в сарай. Но ни Штирлица, ни Мюллера там не было. Как они смогли выйти из запертого сарая – непонятно. Их долго искали и в подвале, и на чердаке – братья-разбойники исчезли навсегда.

– Убеждён, что это пришельцы из космоса, – заявил приехавший в гости Серёжка Винни-Пух. – Они ещё вернутся на летающей тарелке в виде цыплят-табака.

Постепенно возвращался покой и порядок. Осторожно высунул из будки зарубцевавшийся нос сторожевой пёс Шарик. Куры ещё некоторое время по инерции носились по кругу, а потом стали тормозить. Появился новый степенный петух Виля и тут же приступил к своим обязанностям. Детям снова стали давать на завтрак свежие яйца всмятку.

Прошло лето, кончились каникулы, дети вернулись обратно в город. О возмутителях спокойствия стали забывать. Все. Кроме Иосика. Он, главный душитель петушиной свободы, вдруг загрустил и затосковал, Нет, жизнь его протекала по-прежнему: ходил на работу, встречался с друзьями, воспитывал детей. Но, открывая дверь в тёмную кладовку, почему-то невольно хмурился и вздыхал, а по ночам ему снились Штирлиц и Мюллер в шляпах с павлиньими перьями и со шпагами на боку. И где-то, в самой глубине сознания, как световая реклама, пульсировала мысль: неужели он собственноручно изгнал из своей жизни то яркое и необычное, что послала ему судьба?

Но однажды, в радионовостях, он услышал, что в окрестностях города какие-то неизвестные хищники похищают цыплят, кур и даже мелкий рогатый скот: в лесу нашли растерзанного барашка. И Иосик возликовал: это могли быть только они, его пиратствующие петухи. Значит, они живы, они на свободе!.. У него исправилось настроение: он пел, шутил, боролся с мальчишками. И когда, уложив детей, Рая призналась, что у них будет ещё один ребёнок, Иосик твёрдо заявил:

– Если родится сын, назовём его Петей.

И всё понимающая Рая добавила:

– Хорошо бы двойню: Петя Первый и Петя Второй.

Иосик с благодарностью поцеловал жену и пожелал ей спокойной ночи.

Контрольный завес

В новогодний вечер Юра, Иосик и Серёжа – Винни-Пух встретились в роддоме: так получилось, что и Лида, и Рая, и Лена – каждая ждала ребёнка.

– Вы, что, сговорились? – посмеивались приятели.

Это было и так, и не так.

Когда Юра Матусевич в начале года сообщил, что они с Лидой хотят ещё одного ребёнка, Серёжка назвал это плагиатом: они с Леной решили ещё раньше – Антошка дал железную клятву, что если ко дню рождения ему подарят сестричку, он будет хорошо кушать, почти каждый день. И вообще, ещё один ребёнок в семье благотворно повлияет на его характер.

Иосик же искренне переживал, когда читал о падении рождаемости и считал себя лично ответственным за это. Переживал он часто, поэтому Рая часто рожала. Если учесть ещё Раино потомство от предыдущих мужей, то в доме у Иосика всегда было нескучно. Дети росли шустрыми, темпераментными, с иосиковской энергией и предприимчивостью: мазали друг друга повидлом, играя в бутерброды; переделывали чёрно-белый телевизор в цветной – красили экран масляной краской; когда гости надевали шляпы, им на головы выплёскивался горячий суп, который туда был предварительно влит… Иосик пробовал было заняться перевоспитанием своего потомства, но вскоре понял, что это безнадёжно. Махнул на всё рукой, после чего Рая снова округлилась.

Вот так и случилось, что в новогодний вечер три друга встретились в приёмном покое роддома номер двенадцать, где у Иосика была знакомая акушерка, и он гарантировал качество.

Последним примчался Серёжка, нагруженный предновогодними покупками, среди которых в большом целлофановом пакете виднелись три беленьких ночных горшочка.

– Взял на всех. Если бы вы видели, что за ними творилось!.. Ну, зачем людям на Новый год горшки?.. – Он свалил все пакеты на стол. – Как дела?.. Моя доченька ещё не появилась на свет?

– А ты уверен, что у тебя будет именно дочь? – усомнился Юра.

– Конечно!

В приёмный покой заглянула Любовь Петровна, акушерка.

– Кто меня вызывал?

– Я, – ответил Иосик.

– Опять?.. Зачем вы меня дёргаете?

– Я вас вызываю всего пятый раз, – обиделся Иосик.

– Мы же договорились: когда кто-нибудь родит, я пришлю медсестру.

– Может, вам надо чем-нибудь помочь?

– Всё, что вы могли, вы уже сделали. Теперь ждите.

Она ушла.

– Моя Рая справится раньше ваших, – заявил Иосик.

– Это почему же?

– Она знает специальные упражнения. И сегодня весь день натирала паркет в больнице – это ускоряет роды. И будет мальчик. У нас всегда мальчишки.

На столе лежала охапка цветов. Иосик стал делить их на три букета.

– Где ты их сегодня сумел добыть? – удивился Сергей. – Сегодня каждая тычинка стоит рубль.

– У меня приятель – продавец в цветочном магазине. Мы с ним участвовали в конкурсе бабников. – Видя удивление на лице Сергея, объяснил: – Лепили снежных баб, кто быстрее… Между прочим, ты сидишь на моей шляпе.

– А разве ты уже уходишь?

В этот момент вбежала молоденькая медсестра.

– Папаши!.. Есть!.. Уже!.. Родился!.

Девушка заканчивала медучилище, сегодня был первый день её практики, и она ужасно волновалась.

Иосик, Юра и Сергей бросились к ней.

– Кто?.. Чей?.. Мальчик или девочка?..

– Мальчик! И такой здоровячок!..

– Я так и знал! – радостно вскричал Иосик. – А как супруга?

– Всё хорошо. Передавала привет, пожелала счастливого Нового года.

Растроганный Иосик прослезился. Сестра стала его утешать.

– Успокойтесь, товарищ Грин. Надо радоваться, а не плакать.

– Моя фамилия Дуклер, – поправил её Иосик, утирая слёзы.

– А причём здесь Грин? – насторожился Серёжа.

– Как причём?.. Это у него сын родился.

– Но Лену только час назад привезли, – удивился Винни-Пух.

– И сразу на стол.

– Во даёт! – Сергей сгрёб все букеты и протянул их девушке. – Передайте! От мужа и от друзей! За оперативность и отсутствие волокиты.

Девушка забрала цветы и ушла.

– По какому праву ты влез без очереди? – возмущённо спросил Иосик.

Винни-пух стал оправдываться.

– Честное слово, я не нарочно… Я случайно… – Потом вдруг расхохотался. – Как я вас обскакал!.. Без натирки полов…

Снова стремительно вбежала та же молоденькая медсестра.

– Папаши!.. Есть!.. Ещё!.. Родился!..

– Кто?.. У кого?..

– У Матусевича… Мальчик! И у Дуклера… Тоже сын!

Счастливые отцы обнялись.

– Во дают! – воскликнул Сергей. – Одним залпом!

– Тот букет разделите на всех, – велел Иосик медсестре. Потом протянул ей три бутылки сока и три лимона. – И это на троих. Им теперь очень хочется пить… И кислого.

– И в учебнике так написано! – с радостным удивлением подтвердила девушка. – Откуда вы это знаете?

– Он недавно рожал диссертацию, – ответил вместо Иосика Сергей.

Девушка хотела уйти, но Винни-Пух, заговорщицки подмигнув друзьям, преградил ей дорогу.

– Девушка, милая, вам так идёт этот халат…

– Вы, наверное, самая старшая медсестра? – подхватил Юра.

– А я убеждён, что она уже доцент, – включился Иосик.

Девушка была польщена и не подозревала подвоха.

– Вы же нам не откажете в нашей маленькой просьбе, – вкрадчиво продолжал Серёжка.

– А что вы хотите?

– Покажите нам наших детей… Хоть издали.

– Что вы! – испугалась девушка. – Не положено!

– На секундочку! – взмолился Иосик.

– Ради Нового года! – канючил Юра.

– А мы вам в училище напишем благодарность за чуткое отношение к папам, – дожимал Винни-Пух.

Практикантка дрогнула, заколебалась:

– Я не знаю… Я попробую… Если Любовь Петровна не увидит… Только на секундочку!..

Она вышла и через несколько минут явилась, катя перед собой тачку, в которой лежали трое запелёнутых новорожденных.

Все склонились над ними.

– Три грации… А где мой? – спросил Серёжа.

– Ваш слева.

– У-гу-гу!.. – счастливый папаша сделал сыну «козу».

– А мой где? – поинтересовался Иосик.

– Ваш справа… Нет, в середине. Это ваш справа, – объяснила девушка Юре. – Нет, наоборот… – Она растерялась.

В дверях появилась испуганная Любовь Петровна. Тихо произнесла:

– Номерки!

Девушка схватилась за голову.

– Она номерки забыла привязать, – проговорила потрясённая акушерка и вышла.

Все стояли ошеломлённые происшедшим. Только Иосик ещё ничего не понял.

– Что это значит?

– Это значит, что мы теперь не знаем, где, чей ребенок, – объяснил Сергей.

– Как это не знаем? – Иосик улыбнулся, думая, что с ним шутят. Но лица серьёзны, и ему становится страшно. – Как это не знаем! – за орал он, пытаясь переубедить сам себя. – Знаем! – Тогда покажи, где твой.

– Вот! – Иосик указал на первого малыша. – Здесь… – менее уверенно добавил он, указывая на второго. – Этот… – Его рука в растерянности повисла над третьим. Он осознал весь трагизм происшедшего и снова взорвался. – Что ж это получается?! Люди мучаются, стараются, рожают, а они путать?! Да за такие дела!.. – Воинственно размахивая руками, он наступал на виновницу происшествия. Она расплакалась.

– Погоди орать, – успокоил его Юра. – Давайте спокойно обсудим ситуацию. Есть же у них какие-то отличительные признаки. У моего, например, должны быть голубые глаза.

– У них у всех голубые, – всхлипывая, произнесла медсестра.

– Мой должен быть брюнетом, – выкрикнул Иосик.

– Они все лысые, – снова уточнила девушка.

Но Юра не сдавался.

– Должен же в них заговорить голос крови, – он склонился над тачкой и засюсюкал. – Сынок! А-гу-гу!.. Откликнись!..

Один из малышей заплакал.

– Смотрите, он узнал меня! – обрадовался Юра. – Но почему он плачет?

– Он увидел, кто его отец, – объяснил Сергей. Юра отмахнулся от него и снова склонился над тачкой.

– Сыночек! Ты – Матусевич, верно?

Заплакал второй младенец. Юра растерялся.

– Ничего не понимаю… Кажется, отвечал тот, а теперь… Кто из вас отвечал, а, маленькие?.. – Заплакал третий. – Теперь этот… – Юра совершенно был сбит с толку. – А может, у меня тройня?

– Что будем делать? – стиснув зубы, проговорил Иосик.

– Надо бросать жребий! – решил Серёжка. – Какой выпадет, того и возьмём. В конце концов, не так важно, кто родил, важно, кто воспитал.

– А наследственность?! – вскричал Иосик. – Мой, может, талантливым учёным будет, а твой по ночам храпеть, как ты!

– Мне надоела твоя истерика. Я беру первого попавшегося, а вы разбирайте остальных.

Серёжка сделал шаг к тачке, но Иосик пулей сорвался с места и стал у него на пути, как курица-наседка, заслоняющая своих цыплят.

– А ну, отойдите от моих детей!.. Мне чужого не надо, но моего сына – вынь да положь!.. Отдайте отцу сына!.. – закричал он с пафосом. – А то всех троих заберу и буду сам воспитывать…

– «Сам воспитывать», – передразнил его Сергей. – Тоже мне мать-одиночка!

Иосик склонился над детьми, нежно притронулся к первому.

– Сыночек мой… – Поправил одеяльце над вторым. – Маленький мой… – Погладил третьего. – Кровушка моя… – Потом вдруг схватился за голову и запричитал. – Что же это получается? Человек не успел родиться, а уже без отца, без матери?.. Уже сирота?.. Уже подкидыш?.. Уже вдова?..

– У меня есть предложение, – прервал его стенания Юра. – Давайте жить одной семьей и воспитывать троих детей.

– А фамилия?.. Чью фамилию они будут носить?

– Я предлагаю мою.

– Ну, конечно: я буду Дуклер, а мой сын – Матусевич, да?

– Ты можешь тоже перейти на мою фамилию, – миролюбиво предложил Юра.

– Я вижу, без жребия не обойтись, – заключил Винни-Пух и стал надписывать бумажки.

– Это всё из-за тебя! – вдруг набросился Иосик на Юру. – Ты просил принести детей!

– А, по-моему, ты!

– Не надо ссориться, – Сергей примирительно положил руки им на плечи, – ведь вы теперь родственники: может, через минуту он станет отцом твоего ребёнка.

Иосик и Юра сразу сникли, подавленные этой мыслью. Затем Иосик виновато тронул Юру за рукав.

– Я тут на тебя орал… Не обижайся… И если мой сын достанется тебе, пожалуйста, будь с ним поласковей…

– И ты тоже… – Юрин голос дрогнул. – Не помни зла… Ребёнок не виноват…

– Что я – изверг?!

Они стоят виноватые, просветлённые, готовые прослезиться.

– Я горжусь вами! – Сергей поцеловал каждого в лоб. – А теперь приступим. – И он перемешал в шляпе скрученные бумажки.

– Стойте! – В дверях появилась Любовь Петровна. – Сказано, склероз!.. Как мне раньше в голову не пришло… Надо их перевесить.

– Зачем?

– Чтобы узнать, кто чей. Ведь против каждой фамилии точный вес стоит, ну, и…

– Гениально! – закричал Серёжка. – Качать Любовь Петровну!

– Качать потом. А теперь поехали взвешиваться!

Она подхватила тачку, чтобы её увезти. Но в дверях бронзовым монументом встал Иосик.

– Извините, но взвешивать в подсобке мы вам не позволим. Здесь! На прилавке! На глазах у покупателей!

– Иосик народный контролёр, – пояснил Сергей, – он будет стоять насмерть.

Через несколько минут весы, принесённые медсестрой, были установлены на столе. Любовь Петровна вручила девушке листок с записями весовых категорий и приказала сверять с показателями. Она положила первого младенца на весы. Все застыли в ожидании.

– Четыре килограмма двести грамм, – торжественно объявила акушерка.

Медсестра сверила с листком и сообщила:

– Это Грин.

– Мой! Я так и думал! – закричал Винни-Пух. – Самый красивый!

Увидел, что акушерка привязывает к ножке ребёнка номерок, и попросил:

– Пожалуйста, морским узлом, хорошо?..

Любовь Петровна положила на весы второго новорожденного.

– Четыре килограмма шестьсот пятьдесят грамм.

– Матусевич! – объявила медсестра.

– Какой богатырь! – обрадовался Юра. – И толще, чем у Грина.

– Мой мускулистей! – парировал Серёжка. Потом обратился к Иосику, указав на третьего младенца. – Значит, этот твой.

– Пусть перевесят, – мрачно потребовал Иосик. Потом забрал у медсестры листок. – Я сам проверю.

– Два килограмма восемьсот грамм, – сообщила акушерка вес третьего.

– Ничего подобного! Здесь два килограмма восемьсот десять грамм. – Иосик дал выход сдерживаемому гневу. – И так меньше, чем у всех! Выдали какие-то остатки, так и здесь обвешивать! Утруска-усушка?!

– Чего ты скандалишь? Не усушка, а утечка. – Сергей показал ему мокрую пелёнку.

– Всё! – объявила акушерка. – Представление окончено!.. Поехали завтракать.

Она укатила тачку с детьми.

Медсестра задержалась и подошла к Иосику.

– Вы не расстраивайтесь. Он немножко недоношенный, но из недоношенных обычно вырастают талантливые дети, так написано в учебнике.

– Правильно! Я тоже недоношенный, – обрадовался Иосик и настроение его сразу исправилось. – А вы – хороший специалист, я вам напишу благодарность!

– За что? – смутилась девушка. – Я ведь такое натворила!

– Зато, благодаря вам, дети увидели своих отцов. Теперь они лежат и гордятся. – Серёжка вытащил из кошёлки и протянул медсестре букет из трех бананов. – С наступающим Новым годом!

Когда девушка ушла, Винни-Пух обнял друзей за плечи.

– Ну, отцы-молодцы!.. Не знаю как вы, а я завидую нашим сыновьям: они богаче нас.

– Ты накопил для своего сына много миллионов, господин Ротшильд?

– У меня большее богатство, чем деньги. Я приобрёл за свою жизнь двух верных друзей, которых по наследству передаю сыну. Он не успел родиться, а у него уже есть вы!

– Мы – это богатство! – охотно согласился Иосик. – Но оно скоро кончится, лет через тридцать-сорок.

– Ничего! К тому времени каждый из них приобретёт своих собственных друзей и станет ещё богаче!

Откуда-то издалека донёсся бой курантов, звучащих по радио, и Сергей прервал фразу.

– А ну, в темпе!

Он достал бутылку шампанского и стал её открывать.

– Во что же налить? – тоскливо произнёс Юра, осматривая приёмный покой в поисках какой-нибудь посуды. И вдруг его взгляд остановился на целлофановом пакете, в котором красовались три новеньких белых горшочка. – А что, если?..

– Конечно! – подхватил его идею Иосик. – Великолепные заздравные чаши. Поэтому за ними и была очередь!

Он вынул горшочки, смахнул носовым платком с них пылинки и подставил Сергею, который уже откупорил шампанское.

– С Новым годом! – торжественно провозгласил Юра.

– И с новым родом! – добавил Иосик.

Друзья чокнулись горшочками.

Из недавнего прошлого

ОТ АВТОРА: Как-то меня спросили, помню ли я Отечественную войну. Я ответил: она осталась у меня в позвоночнике, и пояснил: во время эвакуации мама с двумя маленькими детьми, мною и братиком Лёней, сидела на чемоданах и ждала поезда. Вокруг сидели, лежали, спали сотни, а то и тысячи, таких же, как мы, беженцев. Когда, наконец, раздавался долгожданный гудок паровоза, вся толпа вскакивала и неслась на перрон, а я начинал в ужасе плакать: мне казалось, что нас сейчас затопчут…

Уже много лет я езжу в самых комфортабельных вагонах, на заранее заказанных местах, но до сих пор, услышав ночной гудок тепловоза, ощущаю, как по позвоночнику пробегают мурашки.

Наше прошлое крадётся вслед за нами: и память о войне, и ужасы сталинизма, и ханжество, и лицемерие, и покорность, и привычка к постоянным запретам, и боязнь проявить инициативу, и мерзейший, подленький страх перед начальством…

Оно царапает наши души, пытается проникнуть в наших детей, цепляется за наших внуков…

Мы вышли из прошлого – как бы выгнать его из нас!

Мишка Норушко

Что творилось в доме Норушко: Мишку собирали в командировку! Последние двадцать лет Мишка не выезжал из дому дальше семейного садового участка, поэтому был совершенно подавлен. Чемодан ему паковала жена. На кухне тёща жарила в дорогу уже вторую сотню котлет. Тесть, капитан милиции, давал последние напутственные указания.

– В поезде – никому не доверяй: портфель под голову, чемодан – под ноги. Суточные где держишь?..

– Вот. – Мишка вытащил из кармана кошелёк.

– Отставить! Деньги надо держать в потайном кармане. Сейчас я тебе его пришью к майке.

Мишка покорно стянул рубашку.

Вошла тёща в милицейских сапогах и кителе: она экономила свою одежду и дома ходила в одежде мужа.

Поставив на стол блюдо с котлетами, строго посмотрела на зятя и приказала:

– К бабам не приставай! Знаю я вас, командированных.

Жена тихо заплакала, укладывая бельё. Мишка легко простуживался – от сквозняков, от самого тихого ветерка, даже от дыхания спящей рядом с ним жены, поэтому она, несмотря на августовскую жару, набила чемодан тёплым бельём. Слёзы капали на кальсоны.

Мишка стал её успокаивать, клялся писать каждый день, утром и вечером. Ему стало жутко от мысли, что он может приставать к чужим, незнакомым женщинам.

– Купи мне роверон и сигмомецин, – попросил переходящий дед. Он переходил от родственников к родственникам для дополнительного метража при намечающемся увеличении жилплощади. Когда в семье Норушко узнали о Мишкиной командировке, деда срочно привезли и прописали: раз Мишку стали посылать в командировки, могут дать новую квартиру.

– Вот! – Дед протянул стопку рецептов. – Если этих не достанешь, возьми какие-нибудь другие.

Дед беспрерывно поглощал разные лекарства, которые попадались под руку. Объяснял это так: пока достанешь те, что выписали, и этих не будет. Несмотря на съеденное количество лекарств, был бодр, наверное, благодаря своей худобе.

– Эх, мне бы с тобой… Я бы!.. – игриво выкрикнул дед, очевидно, он проглотил что-то возбуждающее.

…Вечером на вокзал Мишку провожали все. В купе уже расположились три студентки. Тестю это не понравилось. Пошептавшись с проводником, он перевёл зятя в другое купе, где ехала деревенская старушка с котёнком и два солдата. Тесть засунул Мишкин чемодан под подушку, проконтролировал, как запирается дверь, и проверил у солдат отпускные удостоверения. Потом снова вызвал проводника и потребовал присматривать за Мишкой, хотя Мишка был в том возрасте, когда можно, ещё имея детей, уже иметь внуков.

– До отхода поезда остается пять минут, – сообщило радио.

– Майку до возвращения нигде не снимай, – многозначительно напутствовал тесть. Жена снова заплакала. Растроганная старушка уступила Мишке нижнюю полку. Травмированные солдаты стояли по стойке «смирно». Даже суровый тесть незаметно смахнул на пол скупую милицейскую слезу. Только переходящий дед чувствовал себя прекрасно и съел весь сахар, приготовленный для чая.

Ночью Мишка долго не мог уснуть. Волнения дня улетучились, впереди ждал манящий, неизвестный город, ответственное задание, которое он, конечно, с честью выполнит. Он, Мишка Норушко, вдруг впервые почувствовал свою значимость. Начинался новый этап в его биографии. Очень хотелось петь. Он буквально за уши удерживал в себе рвавшийся наружу куплет:

Едем мы, друзья,

В дальние края,

Станем новосёлами

И ты, и я…

…Город Заусенск встретил его тепло и безоблачно. На тротуарах, в деревянных загончиках, как зеленые поросята, похрюкивали на солнце арбузы. Напротив гостиницы был почему-то установлен памятник Лобачевскому. Привязанная к нему коза лениво доедала лежащий на постаменте букетик ромашек.

В гостинице Мишка записался в очередь на получение койки. Записался пятьдесят шестым. Очередь двигалась со скоростью пять коек в день и пятнадцать – в ночь.

Мишка маялся в вестибюле уже вторые сутки (отлучаться было нельзя, отлучившегося вычеркивали), писал жене длинные письма, угощал соседей по очереди тёщиными котлетами и играл с ними в дурака «на носики».

И вдруг его окликнули:

– Здорово, старуха!

Он обернулся и обомлел: это была Лялька Доброштан, бессменная староста третьей группы, которую он не видел уже лет двадцать. Они обнялись, расцеловались.

На их курсе занималось тридцать две девушки, тихий и робкий Мишка был единственным мужчиной, но все давно забыли об этом. Студентки рассказывали ему о своих увлечениях, его фото висело на «Доске отличниц», даже деканат поздравлял его вместе со всеми с днем 8 Марта.

– А ты молодец, старуха! Держишься! – Лялька одобрительно хлопнула его по плечу. – Многие наши – уже карикатуры на самих себя, а ты ещё – дружеский шарж…

– И ты – шарж, – галантно ответил Мишка.

Разобравшись в ситуации, Лялька немедленно приняла решение:

– Поужинаем вместе, попьём чайку, отоспишься у меня, а потом опять станешь на свою вахту.

Поужинать в ресторане не удалось, все столики были заняты – там счастливые обладатели номеров праздновали свое вселение.

Лялька затащила его к себе в номер, придвинула столик к тахте, быстро соорудила какую-то еду, включила крохотный электрический чайник, который привезла с собой, и даже поставила на стол начатую бутылку пива. Они выпили, закусили и, перебивая друг друга, стали вспоминать однокурсниц. Потом, как когда-то, Лялька рассказала ему о самом интимном: о своём муже, тренере по боксу, который последнее время «задурил» и стал заигрывать с комендантшей их дома. Захмелевший от радостной встречи Мишка пообещал набить ему физиономию…

За окном уже давно стемнело. Негатив неба макнули в проявитель, и на нём проступили звезды. Лилипут-чайник кипел, как оскорблённый итальянец, создавая домашний уют в номере. Мишка блаженно улыбался. Радость распирала его, как на демонстрации.

И тут дверь без стука распахнулась и с возгласом «Попались, голубчики!» в номер ворвались дежурная по этажу и администратор гостиницы.

– С поличным! – дежурная хищно схватила недопитую бутылку, подскочила к Ляльке и угрожающе замахнулась носом. Её нос напоминал по форме модный импортный сапог. И по размеру тоже.

– Будем составлять протокол, – заявил администратор. Он был энергичен и волосат, волосы пёрли из него, как из унавоженного чернозёма.

– Я заранее приготовила. Только фамилии проставить! – Дежурная протянула ему исписанные листки.

– Что это значит? – спросила, наконец, пришедшая в себя Лялька.

– Нарушение инструкции коммунхоза, – ответил волосатый администратор. – Пребывание в номере постороннего лица…

– Да мы двадцать лет дружим! – перебила Лялька.

– Старая связь! – уточнила дежурная.

– … после одиннадцати вечера, – закончил фразу администратор. И добавил. – Разврат с применением алкоголя.

– Подождите, подождите… А если бы мы разошлись без пяти одиннадцать?.. Тогда бы это не был разврат?

– Без пяти ещё можно.

– А в пять минут двенадцатого?

– Уже нельзя.

Лялька ещё долго возмущалась и протестовала, а Мишка совершенно потерял дар речи. Он молча отдал свой паспорт, из которого переписали все данные о владельце, и покорно спустился в вестибюль.

Здесь дежурная и администратор посвятили всех командированных в обстоятельства дела и предложили исключить Мишку из очереди как аморальную личность. Очередь радостно откликнулась. Особенно активничали те, кто стояли за Мишкой, а так как их было большинство, то через три минуты опасный нарушитель общественной нравственности был с позором выдворен за дверь…

…Когда Мишка переступил порог собственного дома, его встретило тягостное молчание. На столе лежало распечатанное письмо от администратора гостиницы. Мишка хотел поцеловать жену, но та отшатнулась от него, как от прокажённого, и зарыдала, прижимая к себе детей. Даже переходящий дед не поздоровался с Мишкой: он мрачно жевал пурген и осуждающе постукивал своими костями.

Тесть направил на Мишку свет настольной лампы и спросил:

– Будем молчать или будем признаваться?..

– Вон из моего дома, потаскун! – крикнула тёща и величественно указала на дверь. Вместо халата на ней была надета старая шинель мужа, и она напоминала регулировщика.

– Сексуальный рецидивист!.. – обозвал Мишку тесть, вытолкал вслед за ним его чемодан и захлопнул дверь.

…Это был крупносклочный дом.

Новость распространялась в нём быстрее любой инфекции. Когда Мишка спустился вниз, его встретил комендант. Не здороваясь, он сообщил:

– Сегодня лекция: «Моральный облик советского человека». Читает персональный пенсионер товарищ Творожок.

– Ну, так что? – удивлённо спросил Мишка. Комендант в упор вонзил в него суровый взгляд.

– Вам бы не мешало послушать!..

Первое, что Мишка увидел, войдя в здание своего управления, это огромное объявление, извещавшее об общем профсоюзном собрании с повесткой дня: «Персональное дело товарища Норушко». Тут же к нему подскочил инспектор Менделевич, признанный городской сердцеед, и стал трясти Мишке руку.

– Я ведь не знал, что ты тоже по этому делу… Сколько лет всё в подполье. Ай да конспиратор! Преклоняюсь!

Сам Менделевич постоянно попадал в скандальные истории, которые заканчивались женитьбой. У него было уже с полдесятка жён. Менделевич даже составил специальную таблицу, по которой платил им всем алименты.

…Зал, где состоялось собрание, был переполнен и парадно освещён. Особенно ярко было в президиуме: по инициативе местных шутников сюда выбрали всех лысых – лысины членов президиума светились, и от них отражались «зайчики».

Мишку поставили перед залом, долго допрашивали, интересовались подробностями. Мишка понимал, что надо бы повернуться и уйти, но не в силах был двинуться с места. Он напоминал огромную бутылку, налитую чугуном. В горло как будто воткнули пробку, от которой нельзя было избавиться даже при помощи штопора. Не в силах вытолкнуть из себя ни слова, он зажал дрожащие ладони под мышками, молча потел и почему-то идиотски улыбался.

После двухчасовых дебатов собрание приняло решение объявить Михаилу Норушко выговор за аморальное поведение, перевести его в другой отдел, где нет женщин, и максимально загрузить общественной работой, чтобы ему некогда было заниматься глупостями… Поблагодарить администрацию гостиницы города Заусенска за своевременный сигнал и сообщить, что должные меры приняты.

– Не грусти, старик, – утешал Мишку Менделевич, – не всё коту масленица! Столько лет скрывался – надо ж когда-то и подзалететь. Ничего! Впредь будешь осторожней.

Менделевич помог Мишке с жильём. Он устроил его за городом, в маленьком домике у вдовы аптекаря, которая торговала арбузами.

Все Мишкины попытки вернуться в семью кончались неудачей: тесть и тёща не пускали его на порог. Переходящий дед уехал к следующим родственникам, претендующим на увеличение жилплощади. Жену к Мишке не подпускали, к телефону не звали. На улице поговорить тоже не удавалось: на работу её провожала тёща, а после работы тесть присылал за ней мотоцикл с коляской.

Зато в управлении Мишка стал заметной фигурой. Мужчины уважительно перемигивались у него за спиной, женщины смотрели на него с повышенным интересом.

Иногда к Мишке в комнату заходила вдова. Она покупала одежду в магазине «Богатырь». Её тело состояло из огромных шаров, казалось, что она проглотила, не разжёвывая, часть своих арбузов. Она плотоядно посматривала на своего жильца и, зная его репутацию, удивлялась, почему он медлит и не предпринимает агрессивных акций.

А Мишка маялся и тосковал. Хотя аптекарь умер уже лет пять назад, в доме всё ещё пахло валерьянкой – это спасало Мишку от сердечных приступов. Особенно, когда он смотрел на вдову.

Однажды после работы к нему подошёл Менделевич и заговорщически прошептал:

– Есть хата, отдельная, и хозяйка с подругой… Возраст бальзаковский, но выглядят, как две Софи Лорен. Нужен опытный напарник. Пойдём?

– Пойдём, – покорно согласился Мишка.

Не губите меня!

Я с детства рос очень послушным и исполнительным. «Ешь кашку!» – и я набивал рот размазней. «Без спросу не ходи!» – и я вымаливал разрешение даже на то, чтобы пойти пописать. «С этим не дружи – он плохой!» – и я отбирал у плохого мальчика свой мячик. «Учись хорошо!» – и я зубрил ненавистную анатомию. «Занимайся спортом!» – и, не имея сил поднять штангу, я перекатывал её по залу. «Запишись в самодеятельность!» – и я гадким голосом орал в хоре.

Потом я вырос, окончил школу, окончил институт, стал взрослым, самостоятельным, даже руководящим. Но, приученный выполнять указания, продолжал жить только так, как велят и советуют.

«Храните свои деньги в сберкассе!» – прочитал я на светящемся транспаранте и сразу положил на книжку все свои сбережения. Увидев плакат на стене сберкассы: «Летайте самолётами Аэрофлота!» -немедленно снял деньги с книжки и помчался в аэропорт. Прилетев на Кавказ и сойдя с трапа самолёта, прочитал: «Туризм – лучший отдых!» Тут же купил рюкзак и затопал по горным тропам. Где-то на перевале наткнулся на предупреждение: «Не забыли ли вы застраховать своё имущество?» В ужасе хлопнул себя по лбу: конечно, забыл! Сбросил рюкзак, скатился вниз, вскочил в самолёт, вернулся обратно и немедленно всё застраховал: квартиру, мебель, одежду и даже кошку.

Заметив призыв: «Посетите наш ресторан!», вошёл вовнутрь и, хотя есть категорически не хотелось, насильно затолкал в себя два комплексных обеда. Недоеденный кусочек хлеба хотел оставить на тарелке, но, прочитал в конце меню, что «Хлеб – наше богатство!», бережно спрятал недоеденное богатство в кошелёк. Взглянув на табличку «Посетитель и официант, будьте взаимно вежливы!», пожал руку официанту, потом обнял его и оставил ему рубль «сверху». Покидая зал, увидел другую табличку: «Не унижайте официантов чаевыми!», ринулся назад и прервал унижение официанта, отобрав у него свой рубль.

Услышав по радио «Уничтожайте мух – источник заразы!», помчался за первой же встреченной мухой, полдня гонялся за ней и прихлопнул её уже за городом, на лесной опушке. К дереву был прибит щит, который призывал: «Берегите муравьёв – санитаров леса!». Откликнувшись на этот призыв, я погладил по спине пробегающего муравья и угостил его убитой мухой.

Как видите, я был очень послушным. «Не курить!» – бросал недокуренную сигарету. «Не сорить!» – тут же подбирал её обратно и прятал в карман. Если пиджак начинал дымиться, я не пугался – я с детства помнил спасительный завет: «В случае пожара звоните по телефону 01». «Даёшь!» – и я отдавал последнюю рубашку. «Только вперёд!» – и я бежал впереди всех. «Догоним и перегоним!» – и я мчался, обгоняя импортные машины. «Выполним и перевыполним!» – и я перевыполнял любое выполнение. «Все как один!» – и я собирал группу таких же, как я, и мы наперебой копировали друг друга.

Только один лозунг однажды поставил меня в тупик: «Экономика должна быть экономной». Сперва я растерялся, я не знал, как надо на него откликаться. А потом понял, что это образец для импровизации, и стал сам штамповать подобное: «Наука должна быть научной», «Искусство должно быть искусственным», «Ограниченность должно быть ограниченной»…

Вот так я шагал по жизни спокойно и беззаботно, ни о чём не задумываясь, выполняя готовые указания, которые были на каждом шагу. И вдруг они стали исчезать, с каждым днём их всё меньше и меньше. И я остановился. Я растерялся. А вдруг их совсем не останется, что тогда? Мне говорят: решай сам. А как? Я же не привык, меня этому не учили. Я ведь теперь до конца жизни простою на месте в паническом неведении: как быть? Что делать? Куда идти?..

Пожалуйста, не губите меня! Пощадите! Дайте хоть одно спасительное указание, как жить без указаний!..

Свадьба с выпивкой

ОТ АВТОРА: В мае 1985 года в СССР вышел указ о мерах по усилению борьбы с пьянством, так называемый, «Горбачёвский сухой закон»: продажа спиртного только с одиннадцати до шести, в одни руки только – одну бутылку, в ресторанах свадьбы, юбилеи, презентации – безалкогольные… И наступил золотой век для продавщиц винных магазинов, у которых с шести утра выстраивались очереди длиной в первомайские демонстрации… Раскупали и распивали духи, одеколоны, эликсиры… Алкаши выпаривали клей, крем для обуви, разные моющие средства, которыми повально травились… За нарушение указа – снимали с работы, выгоняли из партии. Это был расцвет идиотизма: в спектаклях выбрасывали все застольные сцены, на Радио, читая стихи или исполняя песни, купировали «алкогольные» строчки, такие как «Пейте, кони мои» или «Наполним бокалы, содвинем их разом»… На всякий случай даже перестали упоминать фамилии Ромм и Петров-Водкин…

Было всё это, было.

Андрей Андреевич сидел в кабинете своего шурина, директора кафе «Незабудка», и канючил:

– Что же это за свадьба без выпивки?

– Не надо меня уговаривать: всё понимаю, но нельзя.

– Ну, хоть шампанское.

– Ты что, забыл? Запрещено! Все свадьбы безалкогольные, чтобы молодёжь не приучать.

– Тоска-то какая будет. Как на похоронах.

– На похоронах? – шурин вдруг встрепенулся. – Погоди, погоди!

Достал какую-то бумагу, пробежал глазами и радостно сообщил:

– Это можно, в инструкции разрешено. – Зачитал: – «Похороны-поминки с шампанским и коньяком»… Это я могу оформить.

– Спаситель ты мой! – возликовал Андрей Андреевич. – Хрен с ним, пусть называется, как угодно, лишь бы выпить дали, чтоб люди повеселились – на всю жизнь ведь память!

– Но ты уж меня не подведи – с работы полечу. Сейчас с этим сам знаешь, как строго. Следят. Из партии выгоняют.

– Не боись. Всех предупрежу, никто не проговориться.

– И чтоб заметно не было. Невеста в чём будет?

– Как положено: в белом платье, в белой фате…

– И в белых тапочках!

– Это зачем?

– По ритуалу. А жених – чтоб весь в чёрном: чёрный костюм, чёрная рубашка, чёрный галстук.

– Можно хоть хризантему белую приколоть?

– Ни в коем случае! Только венок – и то, обязательно, с прощальной надписью. И ещё: к кафе подъезжать не с шумом и песнями, а тихо и скорбно. И чтоб на машинах – никаких кукол, никаких флажков. Захотите украшать – только чёрным крепом. А ещё лучше вместо такси закажите в похоронном бюро автобус, тогда вообще комар носа не подточит.

– Ну, ты знай меру! – взмолился Андрей Андреевич. – Невеста увидит такой автобус – в обморок упадет.

– И прекрасно – её вынесет группа товарищей, ногами вперёд.

…Назавтра к «Незабудке» медленно подъезжали машины. Выходили гости, выносили венки с чёрными лентами, на которых серебрились надписи: «Незабвенным молодожёнам от скорбящих друзей», «Не забудем дочь родную», «Все там будем»… Духовой оркестр, приглашённый Андреем Андреевичем, встречал их душераздирающим похоронным маршем, от которого из женских глаз невольно выкатывались слезинки. Проинструктированные папой жениха, гости рассаживались молча, без шуток, без улыбок. Присутствующий за столом директор дал знак, что надо начинать… Андрей Андреевич встал и обратился к жениху:

– Мы провожаем тебя в совместную жизнь, сынок… – перехватив испуганный взгляд шурина, тут же исправился: – То есть, в последний путь…

– Ты рано ушёл от нас! – запричитала жена Андрея Андреевича.

– Спи спокойно, дорогой товарищ! – завершил свою речь папа жениха и протянул свой бокал к сыну.

– Не чокаться! – предупредил директор, и Андрей Андреевич поспешно отдёрнул руку.

– Почему это он должен спать спокойно? – забеспокоилась мама невесты. – Он что у вас, порченый? – Но тут же, вспомнив условия игры, исправилась. – Тахта тебе пухом, зятёк!

Свадьба-поминки покатилась по ритуалу. Гости поднимались, зачитывали тосты-некрологи. Оркестр играл похоронные марши, под которые молодёжь скорбно танцевала.

Папа жениха взял поднос и стал обходить присутствующих:

– Не поскупимся, по обычаю.

Стали скидываться. На поднос посыпались десятки и сотенные.

– Что это ты делаешь? – перепугался шурин.

– Средства собираем, – спокойно объяснил ему Андрей Андреевич, – на памятник.

Успокоенный родич выкрикнул:

– Слово просит отец усопшего.

– Горько! – с надрывом закричал Андрей Андреевич. Шурин одобряюще кивнул, только жестом напомнил, что надо целовать не в губы, а в лоб. Ободрённый Андрей Андреевич снова застенал. – Горько мне! Горько!

Невеста обняла жениха, полумёртвого от всего происходящего, поцеловала его в холодный лоб и вдруг по-вдовьи разрыдалась. Оркестр грянул реквием. Женщины заголосили. У мужчин предательски заблестели глаза, хотя каждый усилием воли сдерживал себя, судорожно глотая комок в горле. А оркестр играл всё печальнее, выворачивая душу. Рыдали уже все: молодожёны, их родители, друзья, родичи и даже официанты.

Андрей Андреевич добился своего: свадьба с выпивкой явно удалась и запомнится на всю жизнь!

Внезапная ревизия

На продуктовую базу номер четырнадцать явился ревизор.

– Внезапная ревизия! Всем оставаться на местах!

Взял ключи, документы и исчез в подсобных помещениях, а в кабинете у заведующего собрались все работники базы номер четырнадцать.

– Товарищи! – обратился завбазой Нечипорук к своим сотрудникам. – К результатам ревизии мы должны подготовиться заранее. Кто у нас в этом году будет сидеть?

Все молча повернулись и посмотрели на экспедитора Перлового. Тот заёрзал на стуле.

– Почему это я?.. Всегда я!.. Если человек тянет, так на него наваливают… Я в прошлой пятилетке сидел, в позапрошлой…

Заместитель заведующего Ханыгин, неразговорчивый алкоголик, ткнул пальцем в висящую на стене миллиметровку, разбитую на квадраты, и буркнул:

– Всё по графику.

Перловый сник, но по инерции ещё продолжал сопротивляться.

– Так… сразу… неожиданно…

– Почему неожиданно? – возразил грузчик Тимур. – Мы ведь тебе ко дню рождения пижаму полосатую подарили, чтобы привыкал. Решётки на окна поставили.

– Я в институт геронтологии ложусь, – продолжал канючить Перловый. – Мне уже палату приготовили, двухместную…

– Мы тебе лучшие условия создадим: будешь в одиночке сидеть!

Видя, что Перловый уже окончательно покорился, завбазой заговорил по-деловому:

– Значит, так. Зарплата тебе будет по-прежнему начисляться – мы тебя объявим почётным членом нашей бригады. Часть денег – семье, часть – на книжку, как в заграничной командировке. Плюс двадцать процентов северных.

– А за выслугу лет?

– Это будет зависеть от срока.

– Сын у меня весной на юридический поступать собирается.

– О семье не беспокойся, ею займётся Тимур и его команда. Сына – в институт, жене – путёвку в Цхалтубо, дочку в «Артек», маме – персональную пенсию… Но ты тоже время не теряй. Пересчитай все свои сберкнижки и сдай их на хранение в нашу общую библиотеку. Шубы – в ломбард, хрусталь по родичам развези…

– Я его ещё с прошлого раза не забрал.

– Вот и ладушки. И ни о чём не тужи. Это раньше было страшно сидеть, а теперь… Спутники запускаем, реки перекрыли, БАМ построили… В какое время сидеть будешь, а?

Завбазой открыл сейф и стал перекладывать его содержимое в подставленный Ханыгиным рюкзак.

– Вот твоя амуниция: тёплое финское бельё, две пары, для тюрьмы… Канадская дублёнка – для Севера… Меховые унты… А это… – Он раскрыл холодильник и вытащил оттуда кошёлку, набитую снедью. – Это тоже для тюрьмы: тюрпаек. Здесь кетовая икра, астраханский балычок, испанские маслинки… Споём на посошок.

Негромко затянули:

Прощай, любимый город…

Перловый растрогался.

– Хорошие вы друзья. Трудно мне будет без вас.

– Через годик к тебе Ханыгин приедет, его очередь.

Снова продолжили:

…И берег морской целует волна

И тихо доносит баян.

– На кого доносит? – испуганно спросил Тимур.

Наступила пауза. Все задумались.

В этот момент дверь распахнулась, вошёл ревизор. Сотрудники базы замерли в ожидании приговора.

– Ревизия окончена! – Ревизор обвёл всех грозным взглядом, углядел рюкзак и кошёлку, подошёл, заглянул, остался доволен.

– Уношу из вашей базы самые хорошие впечатления!

Надел рюкзак, взял кошёлку и пошёл к выходу.

Все, стоя навытяжку, молча провожали его глазами. Только завбазой растерянно пролепетал:

– Так кто же всё-таки в этом году будет сидеть?

Страшная месть

Кассирша ультимативно требовала мелочь. Уборщица перетасовывала опилки под ногами у покупателей, приговаривая: «Ходят тут всякие». Восемь продавщиц хором кричали: «Вас много, а я одна». Сотни покупателей перебежками бросались от отдела к отделу, безуспешно пытаясь обратить на себя внимание. Дети плакали, мужчины ругались, женщины, сохранившие девичью наивность, требовали жалобную книгу…

Словом, в гастрономе № 4 начался нормальный рабочий день. Ежедневно я вливалась в этот поток, тоже о чём-то кричала, чего-то требовала и оставляла здесь, в магазине, трупы моих погибших нервных клеток. Но сегодня я решила за всё отомстить, взорвать эту привычную обстановку хамства и безнаказанности, испортить продавцам настроение на весь день, как они портили его по утрам тысячам покупателей.

Начала с заведующей гастрономическим отделом. У неё было огромное количество огромных зубов. Глядя на неё, можно было предположить, что человек произошел не от обезьяны, а от крокодила.

– Доброе утро! – вежливо приветствовала я её.

У продавщицы от удивления отвалился тяжёлый подбородок.

– Дайте мне, пожалуйста, «одесской» колбасы.

– «Одесская» кончилась! – щёлкнула челюстью пришедшая в себя женщина-крокодил.

– А вы дайте мне вон те обрезки. Вам их всё равно списывать, а я заплачу.

– Здесь семьсот граммов, – сообщила продавщица, несмотря на то, что стрелка весов остановилась возле отметки «четыреста пятьдесят».

– Вы ошибаетесь, – мягко поправила я, – тут будут все восемьсот, если вы положите верёвочку от колбасы, которую собираетесь выбросить.

И я отправилась в кассу.

– Платить без сдачи! – заорала кассирша. – Я на всех вас мелочи не напасусь.

– И правильно, – поддержала я. – Покупатель должен мелочь всегда носить с собой. Я, например, прежде чем идти в магазин, забегаю в банк и размениваю десятку-другую. Мне это ничего не стоит, а вам облегчение, правда?..

Перед онемевшей кассиршей я вывалила из кармана две пригоршни десятикопеечных монет. Потом взяла из рук уборщицы тряпку и вымыла полмагазина.

– Если бы всякие, которые тут ходят, были сознательными и по очереди мыли пол – вам было бы намного легче.

Проходя мимо толпы чем-то возмущённых покупателей, я обратилась к ним с миролюбивым призывом:

– Товарищи! Продавцы не виноваты. Это мы приходим в магазин и раздражаем их своим присутствием. Если бы нас здесь не было – они были бы с нами намного вежливее.

В магазине уже никто не работал. Весь обслуживающий персонал гастронома № 4 с полуоткрытыми ртами следил за моими действиями. В дверях подсобки толпились удивлённые грузчики.

В мясном отделе работал профессиональный хам, у него даже «здравствуй» звучало как «пошёл вон». Сквозь лоснящуюся кожу лица было видно, как в его щеках бурлит и клокочет гемоглобин.

– Вам чего?! – рявкнул он на меня из-за прилавка, как собака из будки.

– Граммов триста мяса, которого уже никто не берёт, – проворковала я.

Он бросил на весы кусок мяса, зелёный, как тоска.

– Спасибо! Такого я ещё никогда не ела.

– К нему нагрузка: семьсот грамм костей.

– Кости – это моя слабость, можете дать килограмм.

– Заворачивать не во что, бумага кончилась.

– А зачем заворачивать? – искренне удивилась я. – Мясо очень удобно носить в карманах.

На глазах у потрясённого мясника я втиснула купленное мясо в кружевной карман моей блузки. Весь кусок не поместился, часть его выглядывала из кармана, как платочек.

Я взбила его рукой и снова обратилась к продавцу:

– Как вам кажется: к этой блузке идётсвинина или говядина?

Мясник растерянно замычал.

Этого не выдержала даже видавшая виды потомок крокодила. Нервы её дрогнули, и она закричала мне через весь гастроном:

– Жалобная книга заперта! Ключ у завмага! Завмаг в отпуске! В декретном!

– Жаль! Так хотелось написать вам благодарность.

Я обаятельно улыбнулась женщине-крокодилу, послала воздушный поцелуй нагемоглобиненному мяснику и, напевая «Неужели это мне одной…», вышла из магазина.

Травмированные моей вежливостью, продавцы долго и оторопело глядели мне вслед сквозь стеклянную витрину. В помещении висела непривычная, напряжённая тишина. Чувствовалось, что обалдевшие продавцы ещё не скоро придут в себя.

Моя месть удалась!

Собачья жизнь

Вот вы мне ответьте: собака – друг человека? Друг? Так почему же человек со своим другом-собакой по-свински поступает?..

Взять, к примеру, намордники. За что на умную и преданную личность железную решётку надевать? Вы обратите внимание: когда собака в наморднике, она всегда голову опущенной держит, потому что ей стыдно. За нас с вами стыдно.

А вы с собакой путешествовать пробовали? Нет? Ну, так я вам расскажу, что это за процедура.

Дали мне в месткоме путёвку в дом отдыха, тридцатипроцентную, горящую. Сегодня дали – вчера выезжать. Оформил я отпуск, получил деньги, думаю, что с Пеком делать (Пек – это королевский пудель, четыре золотые медали). Жена в командировке, дочь в пионерском лагере – оставить пса не с кем. Можно было бы к тёще отвести, она животных любит. Но у них члены правления кооператива постановили, что собак в доме не потерпят. Крыс они терпят. Тараканов тоже. А собак – нет. Забрела к ним во двор какая-то бездомная дворняга, они её так облаяли, что она сбежала от них на живодёрню.

Вот и пришлось мне Пека с собой взять. Приехали вечером, дом отдыха далеко, решил я в городе переночевать. Номер заранее был заказан, я не беспокоился. Приезжаем – не тут-то было: собак в гостиницу не пускают. Оформил я номер, а сам голову ломаю: что делать? Как пса мимо дежурной провести? Думал, думал – и придумал. Поставил Пека на задние лапы (он мне тогда до плеча достаёт), набросил на него своё пальто – получилось макси, до пят, так что лап не видно. Обнял за плечи, чтоб помочь на задних лапах держаться, и повёл к себе в комнату. На голове у него завитушки чёрные, как у накрученной брюнетки. Сзади поглядеть – точь-в-точь девица в модном пальто и с модной причёской.

Так мы мимо дежурной и прошмыгнули. Вошли, заперлись на ключ, радуемся. Я песни пою, Пек по комнате скачет, но не тявкает: понимает, что он – контрабанда.

Вдруг дежурная звонит:

– У вас в номере дама. Посторонним разрешается находиться в гостинице только до одиннадцати вечера. Попрошу вашу гостью проводить.

Ну что тут поделаешь, надо признаваться.

– Не дама это, – говорю, – а собака.

А она отвечает:

– Личные отношения будете выяснять вне гостиницы. А пока – прошу номер от посторонних освободить.

Понял я, что честность здесь только повредит: выйду с собакой – во-первых, скандал, во-вторых, даму до утра с милицией искать будут. Поставил я Пека опять на задние лапы, набросил на него пальто, и снова мы с ним в обнимку продефилировали мимо дежурной. А ночевать нам пришлось на вокзале.

Приезжаем в дом отдыха. Там такая же история: не пускают Пека. Иду к директору. Приятный такой мужчина, седой, глаза умные, как у спаниеля. Выслушал он меня и говорит:

– По-человечески я вас понимаю, сам собак очень люблю, шесть лет на границе служил, мне овчарка даже жизнь спасла. А как должностное лицо ничего поделать не могу. У меня инструкция: детей и собак не принимать.

Вижу, не протащить мне пса в дом отдыха. Решил тогда ему где-нибудь поблизости комнату снять. Устроил его у одной старушки. Ей погреб нужен был, а копать некому, одна живёт. Вот и обязался за время отпуска ей погреб вырыть. За это она Пека приютила. Правда, брала за него, как за курортника, но я всё равно был счастлив.

И с питанием устроились: я ему курсовку купил на имя Собакина Петра Матвеевича (меня Матвеем зовут), его порции переливал в судки и носил ему три раза в день.

Всё как-будто утряслось, только тосковал он без меня: принесу ему еду, а он не ест, меня облизывает. А когда я на территории дома отдыха – он вдоль забора бегает, меня в щели высматривает. А однажды ночью просыпаюсь и вижу: кто-то в окно лезет. Пек! Проскочил все-таки! Ну, я его под кровать, а сам палец к губам, мол, лежи тихо, чтоб сосед не услышал.

А сосед мне попался, доложу я вам, тип, каких мало. С утра уже пьян, ко всем цепляется, всех задевает. И ещё у него привычка была: проснётся ночью, хлопнет стакан водки и начинает песни орать. Народ, конечно, возмущается, а он нахально смеётся и заявляет: «Я – нервный, у меня хроническая бессонница»… И справку какую-то предъявляет. И ничего с ним не поделаешь: формально – больной человек.

Вот и в ту ночь проснулся он, как всегда, – и за бутылку. А Пек пьяных ненавидит лютой ненавистью и запаха спиртного не переносит. Как прыгнет он – и лапы пьянице на плечи. Сосед – бух на койку и вопить собрался. А Пек зубы оскалил и зарычал, мол, пикни только. Ну, тот одеяло на уши, лежит, не шелохнется. И так всю ночь пролежал.

Утром все приятно удивлены: наконец-то выспались. А сосед мой – к директору, мол, безобразие, по дому отдыха неизвестные собаки бегают. Директор выслушал его и отвечает:

– Никаких собак в доме отдыха нет, это вас галлюцинации мучают из-за хронической бессонницы, согласно предъявленной вами справке.

А ко мне после завтрака подошёл и говорит:

– Вы и сегодня окно на ночь не закрывайте, ладно? Пусть свежий воздух идёт. – Улыбнулся хитро, и кусок мяса в целлофановом мешочке даёт. – Это вашему курсовочнику, товарищу Собакину, добавка от дирекции.

А потом я узнал, что он тайком велел для Пека специальный лаз под забором вырыть.

И что вы думаете? Все следующие пять ночей Пек у соседской койки дежурил, вахту нёс. Как только тот потянется к бутылке, Пек рыкнет, сосед голову под одеяло и до утра только зубами стучит. Пять ночей весь дом отдыха спокойно спал. А на шестые сутки приехала комиссия (сосед куда-то жалобу написал), лаз зарыли, директор выговор получил и категорический приказ инструкцию соблюдать.

Ну, следующей ночью победитель-сосед снова в коридорах песни орал, снова всех отдыхающих будил, а Пек всю ночь под забором бегал и повизгивал.

А вот теперь вы мне ответьте: как, по-вашему, эта инструкция – справедливая? У кого больше прав находиться среди людей: у такого славного парня, как мой Пек, или у такого, извините, сукиного сына, как мой сосед по комнате?

Возмутитель спокойствия (Рассказ мастера)

Приняли мы вчера нового рабочего. Парень, как парень, ничего плохого про него и не подумаешь. А сегодня бригадир мне докладывает:

– Новенький сделал четыре дневные нормы.

Это значит, в четыре раза больше, чем остальные.

Может, случайность, думаю?

Завтра – опять четыре нормы, послезавтра – то же самое.

А может, качество продукции низкое?

Проверили – отличное качество.

А может, он чего-то мухлюет?

Создали комиссию, весь день за ним наблюдали. Всё правильно, всё как положено, только в четыре раза быстрей.

Тогда мы норму в четыре раза увеличили. Так он свою выполнил, а остальные в четыре раза меньше произвели. Пришлось обратно норму восстановить.

Надо, думаю, дать ему более сложную работу, чтоб меньше успевал делать.

Перевели мы его в самый тяжёлый цех, а он и здесь четыре нормы выдаёт, хоть волком вой.

Попробовали мы ему одну руку к туловищу привязать – он другой рукой всё равно четыре нормы делает, правда, ногами себе немного помогает.

Ну, нет с ним сладу, и всё!

Вызываем его к себе:

– Ты зачем над нами издеваешься?! Зачем себя коллективу противопоставляешь?..

– Да не издеваюсь я, – говорит, – и не противопоставляю. Просто по-другому работать не умею. У меня руки быстро двигаются, ещё от рождения.

– А отучить тебя от этого никак нельзя?

– Нет, – отвечает, – на остальных работах уже пробовали, не получается.

Грустно мне стало.

– Хороший ты парень, – говорю, – и подходишь нам по всем статьям, но, сам понимаешь, оставить тебя в коллективе никак не могу.

– Понимаю и не обижаюсь, – говорит он, а сам чуть не плачет. – Из-за этих моих проклятых рук меня уже со стольких хороших мест уволили!.. Хоть бы они у меня поскорей отсохли, – я бы тогда нормально работал!..

Посочувствовали мы ему, погоревали, да делать нечего. Расстались по-мирному. Двухнедельное пособие выдали, характеристику хорошую. А про этот его недостаток ничего не написали, скрыли, взяли грех на душу. Может, у него это ещё пройдёт, зачем же парню биографию калечить.

ОТ АВТОРА: А следующие две истории тоже из прошлого, но они добрые и трогательные, потому что в нашем прошлом было и доброе, и хорошее, и наивное. И это хотелось бы сохранить.

Вот такие пироги

Когда Машка и её одноклассницы высыпали на кухонный стол два килограмма муки, вливали туда всю сметану, имеющуюся в холодильнике, взбивали все яйца, вталкивали весь изюм – я знал, что это они выполняют задание по труду. Меня всегда поражали объёмы заданного: двухэтажные пироги не помещались в духовке, котлеты напоминали летающие тарелки, а компот варился в такой кастрюле, в которой можно было выполнять стометровку брассом.

– Кому это столько?

– Как кому?.. Нашей учительнице по труду. У неё свои нормы: борщ – в вёдрах, пироги – в метрах!..

И девчонки со смехом рассказывают, перебивая друг друга. Учительницу зовут Элла Ивановна. Она уже год преподаёт семиклассницам домоводство. Толстенькая, кругленькая, она вкатывается в класс всегда весёлая, радостная, в ожидании праздника.

– Ну, девочки, попробуем, что у вас получилось!..

Классный стол накрывается белой накрахмаленной скатертью, сервируется заранее приготовленной посудой и на него взгромождают очередную «тему», к примеру, огромный пирог с капустой. Элла Ивановна сперва осматривает его издалека, общий вид… Приближается, вдыхает аромат, закатывает глаза, потирает ладони. Затем гигантским ножом, которому позавидовал бы любой мясник, режет пирог на десять-двенадцать порций (в зависимости от числа присутствующих), раскладывает их на блюдечки и пододвигает ученицам.

– Приступим к коллективной проверке домашнего задания. Кто обнаружит ошибки – поднимите руки.

Она придвигает и себе блюдце и начинает неспеша поглощать свою порцию, смакуя и наслаждаясь. Доедает до последней крошки, разве что иногда заметит:

– Надо было термос принести – это задание лучше усваивается с чаем.

Усвоив его и без чая, резюмирует:

– Что ж, молодцы: сытно!

Она ставит две оценки: за вкус и за сытность. Чем сытней, тем лучше.

Затем она раскрывает пузатый баул, вынимает оттуда ещё один пирог, огромней предыдущего, и взгромождает его на освободившееся блюдо. Этот пирог готовила она сама, строго соблюдая все правила и рецепты. Она разрезает и этот образцово-показательный пирог на такое же количество порций, снова раскладывает их на блюдца и пододвигает девочкам.

– Произведём сравнительный анализ вашего задания с эталоном.

Девчонки пыхтят, кривятся, вздыхают, но надо съесть всё, до последнего кусочка, иначе отметка будет снижена. Любимая ученица Эллы Ивановны – Наташа Конопелька, потому что она всегда просит добавку.

После урока, на переменке, Элла Ивановна покупает в буфете пирожки или пирожные и угощает девочек, требуя, чтоб они «закрепили урок».

В конце каждой четверти она приводит всю группу к себе домой – на столе уже стоят торты, пироги, пончики, печенье. Её ученицы должны всё съесть – это называется «повторением пройденного». Если в них не вмещается, она заворачивает остатки в пергамент, кладёт каждой в портфель и требует «доработать дома». После визита к Элле Ивановне девчонки становятся круглыми, как барабаны, и, тяжело пыхтя, скатываются вниз по ступенькам. Даже Наташа Конопелька два дня после этого не обедает.

Честно говоря, я заинтересовался Эллой Ивановной и решил с ней познакомиться поближе. Помог случай.

Как-то я заскочил в маленькое кафе. Там в это время проходила выставка-продажа кондитерских изделий. За одним из столиков сидела Элла Ивановна и поедала пирожок с повидлом. Перед ней на тарелке лежали ещё два пирожных и кекс. Мы были знакомы по родительским собраниям, поэтому она приветливо поздоровалась и пригласила меня к своему столику. Я заказал чашку кофе и мы разговорились.

– Восхищаюсь людьми, которые готовят такие вкусности, – она кивнула в сторону сладкой выставки. – Никогда не пропускаю. И не ухожу, пока всего не перепробую. – Она доела пирожок и принялась за кекс. – Это после блокады… У меня в Ленинграде от голода погибли мать и сестрёнка. Мне было семь лет, я весила пятнадцать килограмм, с трудом спасли. А когда выкарабкалась, всё насытиться не могла, даже после войны, когда карточки отменили. Сухари, бутерброды, кусочки сыра – под матрац прятала, как герой Джека Лондона, помните?.. Специально на повара выучилась, чтобы есть вволю. Фигуру себе изуродовала, печень испортила – всё ела, ела. Потом, когда успокоилась, преподавать пошла. Хочу девочек научить вкусно готовить и радоваться этому. Я знаю, что иногда теряю чувство меры, бываю назойливой, но… – Она сперва улыбнулась, потом на секунду задумалась. – Вспоминаю, как тогда, в Ленинграде, всё мечтала, наесться досыта, и не могу остановиться. Ведь это такое счастье: вкусно приготовить и накормить. – Она снова улыбнулась. – Думаете, я не знаю, что девочки надо мной подсмеиваются?.. Конечно, знаю. И много раз давала себе слово сдерживаться. Но как начну угощать, пока тарелка не заблестит, не могу остановиться, будто какая сила не даёт. Почти сорок лет прошло, а всё аукается. – Она снова на секунду задумалась. – Я бы могла им всё рассказать, и про смерть, и про голод… Но не хочу. Нет, не стану. Пусть не знают этих подробностей. Пусть лучше смеются, правда?

– Пусть не знают, – согласился я и угостил её ещё одним кексом.

Посылка из Бомбея

А вся эта история заварилась с того дня, как у нас в колхозе индийский магараджа гостил. Когда он уезжал, наш председатель ему украинский костюм подарил. Ты бы видел, как магараджа обрадовался!.. Тут же натянул на себя и шаровары, и сорочку-вышиванку, только чалму на себе оставил… Идёт по улице, ладони к груди прижимает, благодарит, значит. Потом сел в машину, покивал чалмой и укатил в Одессу, а оттуда к себе в Индию…

Прошёл месяц или полтора, вдруг извещение из Одесского порта, солидно, на бланке, что на имя нашего председателя Семёна Тимошко пришла посылка из Бомбея и надо её немедленно получить. Вызывает меня пред к себе. Тебе, – говорит, – в город всё равно надо, заодно забери и эту посылку, вот доверенность… А за день до этого в областной газете передовицу напечатали: «Когда, наконец, появятся запчасти?» Так я под эту статью решил для своего комбайна запчастей добыть… А? На той неделе такая же статья вышла? Ну и что? Мы с тобой на пенсию выйдем, а эти статьи печатать будут… Нет? Ты смотришь оптимистичней? Что ж, я – скептик, а ты – оптик, поглядим, кто прав…

Значит, сел я на свободную семитонку и покатил. Еду и гадаю, что в той посылке: может, ковёр индийский, а может, чалмы для председателя и членов правления. Приезжаю, значит, в порт, расписываюсь в получении, и… «вручают» мне индийского слона весом в четыре с половиной тонны!.. Ну, ты мою силу знаешь: когда я тому рыжему под зад дал, он четыре метра до оврага по воздуху летел, а потом ещё минут пять вниз катился… У меня ноги, слава богу, такие, что их автобусом объезжать надо. А тут они у меня подкосились.

– Зачем нам слон, – говорю, – отправьте его обратно.

– Ты что, – отвечают, – это же международный скандал!..

Действительно, думаю, некрасиво: человек нам от чистого сердца подарок прислал, может, своего любимого слона не пожалел, а мы его так обидим. Поеду обратно, расскажу председателю, пусть решает.

– Учти, – предупреждают портовики, – каждый час простоя слона больших денег стоит – разоришь свой колхоз!

Вот, думаю, влип.

– Что же мне делать? – спрашиваю. А грузчики улыбки прячут и говорят вроде серьёзно:

– Бери и вези! Будете развивать слоноводство – новый почин в стране!

– И с удобрениями у вас в колхозе проблема решится.

Вижу, что издеваются, да против не попрёшь: их много и в каждом гемоглобин бушует.

– Хоть помогите, – прошу.

– Это с удовольствием, – отвечают, – давно слонов не грузили.

Подкатил я машину, подставили сходни, включили кран и погрузили индийского гостя в кузов.

– Он же выпадет, когда я поеду!

А они уже смеха не скрывают, советуют:

– А ты его к кабине при-слони!

Правда, потом приволокли брёвна, доски и все вместе соорудили в кузове что-то вроде загона, привязали слона канатами, и повёз я его к нам в колхоз… Чего гогочешь? А ты бы не повёз?.. То-то!

Не стану описывать реакцию односельчан, переполох среди собак, восторг детворы… Полевые работы были прерваны, вокруг слона состоялся митинг, здесь же заседало правление… Ты ж нашего преда знаешь: он и воевал, и бандитов отлавливал, а тут, вижу, у него шапка приподнялась – волосы дыбом встали.

– Ну, – говорит, – спасибо, Федя, удружил!

Вроде я ему этого слона ко дню рождения преподнёс. Но его понять можно: что с этим пришельцем из джунглей делать? Где его держать? Чем кормить? Да и вообще ситуация экстра… экстра… Да причём здесь водка? Экстраординарная ситуация! А Марта привела весь свой класс и давай молить: оставьте слона, мы его поселим в живом уголке, вместе с ёжиком! Но большинство, конечно, проголосовало против. Решили отправить в Одесский зоопарк письмо с просьбой немедленно приехать и забрать животное…

Всё время, пока вокруг машины шли диспуты, слон спокойно стоял в кузове, как на трибуне, и выслушивал предложения. Когда ему это надоело, поднял хобот и затрубил, как горнист побудку. И тут всем стало ясно, что, пока суд да дело, слон остаётся с нами и о нём надо заботиться.

– Как его снять? – спрашивает у меня председатель, вроде я его главный слоновед. Ну, опыт у меня был, велел я сходни соорудить, подставили их к кузову, а слон упёрся, не хочет сходить. Ему и кис-кис и цып-цып – не идёт вниз, боится. Тут Марта поднимается по сходням, гладит его ногу и так ласково-ласково говорит:

– Слонятко ты моё маленькое… Пойдём со мной!

И представляешь, пошёл он за ней, как телёнок, хоботом за край платья ухватился и пошёл. Свели его с машины, а дальше? Кормить надо, а чем? Он же, наверное, к заморским деликатесам привык?

– У меня есть пять апельсинов, – сообщила Марта.

– А у меня полмешка изюму, – предложил кто-то.

– А я борщик сварила. Свеженький!

И начались подношения. Слон срубал и апельсины, и изюм, и яблоки… И борщом не побрезговал, и варёной картошкой, и кукурузой… Рядом стояла цистерна-молоковоз, белая, круглобокая, похожая на слониху. Наш гость погладил её хоботом и выдудлил полцистерны.

– Маму вспомнил, – растрогались наши бабы.

– А как его зовут? – спросил кто-то.

И тут выяснилось, что имя в накладной не указано. Но не может же живое существо обойтись без имени. Стали предлагать разные варианты:

– Будда!

– Брама!

– Шива!

А потом решили: он теперь наш слон, значит, и имя должно быть наше. И назвали его – Сёма, в честь председателя.

Вот таким образом слон Сёма остался в нашем колхозе в ожидании представителей зоопарка. Но не просто сидел и ждал – он вкалывал с утра до вечера. Не знаю, как африканские, но, поверь мне, индийские слоны – большие трудяги! Он и брёвна на лесопилке грузил, и выкорчёвывал в саду засохшие деревья… Но больше всего крутился вокруг школы, там, где Марта… Утром, перед занятиями, идёт по улице, у каждого двора останавливается, подбирает детвору, сажает на спину и везёт в школу, как автобус. А днём из бассейна воду набирает и поливает яблони на школьном дворе, а когда жарко – и ребятишек. Ну, ясное дело, пацаны его просто обожали. А Марта эту любовь мудро использовала.

Чтобы понять строение слона, её ученики стали с аппетитом учить зоологию, которую раньше ненавидели, как и мы с тобой в своё время. Чтобы узнать, чем он питается, – освоили ботанику, налегли на географию, изучая размещение слонов на Земном шаре… И, конечно, штудировали всё, что касалось родины слона – Индии: климат, население, обычаи, культуру… Почти все начали заниматься по системе йогов, окрепли, подтянулись… В общем, слон Сёма стал мощным рычагом подъёма успеваемости и физической культуры. А после занятий снова всех на спину – и по домам развозит.

Так, незаметно, стал он полезным членом нашего общества и у него появились друзья – и люди, и животные. Даже вредный козел Вирус, который, когда ты приезжал и в окно к Нюрке заглядывал, бодал тебя сзади, даже он влюбился в слона с первого взгляда, ходил за ним следом и мекал от восхищения.

И только один человек во всём селе стал лютым врагом этого слона. И знаешь, кто бы это был? Я! А за что я этого слона Сёмку невзлюбил, ты, наверное, уже догадался? Правильно, из-за Марты. Понимаешь, раньше она мою силу очень уважала, даже гордилась, когда я гирями жонглировал или подковы разгибал. А когда появился слон, она стала на меня меньше внимания обращать, все с ним да с ним. Даже фильм про него кинокамерой сняла… Тоже мне артист! Арнольд Шварцнегер! Конечно, он сильнее меня! Я по сравнению с ним – как ты по сравнению со мной… Ладно, ладно, ещё раз поборемся…

В общем, приревновал я его к Марте и подлость ему подстроил. Дай закурить, а то даже сейчас стыдно вспоминать!

Жил в нашем селе один прохиндей, его так и прозвали – Хитрый Митрий. В колхозе волынил, всё больше под себя грёб: цветы на участке разводил – в городе продавал, оттуда барахлишко всякое привозил, спекулировал. Жён у него целая серия была, дрался он с ними, разводился, в вытрезвителе был постоянным посетителем… В общем, находился между пятнадцатью сотками и пятнадцатью сутками… А по ночам самогон гнал, у него в сарае – как в лаборатории: трубы, колбы, змеевики… Никогда я с ним не знался, а тут пришёл и прошу:

– Сделай мне пойло, чтоб слона свалило.

Он шкодливо улыбается и говорит:

– Я тебе такой зверопой сотворю – телебашню споить сможешь!

Купил я у него ведро этого зелья, когда стемнело, принёс его в коровник… Собственно, это уже был не коровник, а слоновник – Сёмке там место выгородили… Принёс, поставил на пол и говорю:

– Пей, если меня уважаешь!

Он мужик доверчивый, угощают, значит, от чистого сердца – сунул хобот и высосал всё до дна. И, естественно, сразу окосел, ведь он непьющим был – и начал буянить. Друга своего, козла Вируса, на крышу забросил, к коровам стал приставать – всех разогнал. А потом бросился по улице, добежал до хаты Хитрого Митрия, ворвался во двор и весь сарай разворотил… Может, он запах этого пойла учуял и решил ещё сто граммов добавить, а может, до бочки с солёными огурцами добирался, чтобы закусить… Во всяком случае, огурцы он съел, а всю лабораторию – расколошматил. И там же, на обломках, заснул…

Конечно, в селе паника: то ли его какая бешеная мышь укусила, то ли просто зверь есть зверь. Решено было его с того дня на цепи держать, прикованного к бетонному столбу. А он и не сопротивлялся. Проснулся с похмелья, вспомнил всё, стыдно стало: загрустил, хобот повесил и от всех отворачивается, чтобы в глаза не смотреть. А хитрован Митрий стал требовать возмещения убытков за побитую самогонную аппаратуру. Когда ему, само собой, отказали, он разозлился, всё про меня рассказал, продал хату и уехал к одной из своих жён. Меня же на собрании пропесочили, пристыдили и выговор припечатали. А Марта подошла и говорит:

– Мне сегодня прекрасный сон снился, что ты превратился в котлету и я тебя всю ночь вилкой тыкала! – и посмотрела с таким презрением, что я даже ростом меньше стал.

А тут новая неприятность подоспела: бюро прогнозов сообщило, что надвигается ветер с моря, с грозой, ливнем и градом. А у нас ещё хлеб не убран, как раз на моём участке: я ведь, когда в город ездил, из-за слона про всё забыл и остался без запчастей. И, конечно, по закону зловредности, занесло меня в канаву, и двигатель отказал. Вожусь я с комбайном, а вокруг колхозники волнуются, председатель на себе остатки волос рвёт. А гроза надвигается. И тут является, кто бы ты думал?.. Слон Сёма, над которым я так надругался. Радио по селу тревогу объявило: всех на аварийный участок, ну, и он что-то сообразил и примчался. А на ноге цепь, а на ней бетонный столб болтается, вырвал, значит. Стал он перед комбайном, как лошадь перед телегой, мол, скорей запрягайте! Набросили ему на шею канаты, прицепили к кузову… Цепь, естественно, сняли.

– Прости, Сёмушка! – взмолился его тёзка, наш председатель. – И выручай!

Слон мотнул головой, мол, будь спок, дёрнул, легко вытащил агрегат и потащил его на поле. Первую полосу мы так и убирали на буксире у слона, а потом двигатель заработал, и я уже сам всё добрал, успели до грозы… В общем, если б не Семён… Подавил он меня своим благородством, так мне стыдно стало! Отыскал в библиотеке разговорник-самоучитель по хинди, два вечера слова учил, чтоб он меня лучше понял. Потом пришёл к нему в слоновник и говорю по-индийски:

– Хинди-руси – бхай-бхай!

И ты знаешь, какая это умная животина?! Всё понял, головой кивнул, хобот мне на плечо положил, мол, забудь и не грусти… А как не грустить, когда Марта со мной разговаривать не хочет, не прощает моей подлости.

Наверное, мы б с ней не помирились, если бы опять Сёма не помог.

Лежу я ночью, бессонница терзает, вращаюсь, как вентилятор. Вдруг в окно хобот всовывается, подхватывает меня на спину, а там уже Марта – он её таким же макаром вытащил. Увидела она меня, отвернулась, а сойти нельзя – это же не троллейбус. Сидим мы, а слон уносит нас всё дальше в осеннюю теплую ночь. Представляешь картину: украинское поле со стогами и по нему, как корабль, плывёт индийский слон с двумя влюблёнными на спине… Носил он нас до тех пор, пока не услышал первый поцелуй. Тогда осторожно снял обоих, посадил под стог и на цыпочках убрался восвояси.

А через месяц был какой-то индийский праздник, по радио передали. И решили мы нашему слону его отпраздновать, за всё, что он для колхоза сделал… В слоновнике поставили две пальмы в кадках, чтоб джунгли напоминало. Портрет Будды повесили. Бананы для него в городе раздобыли, халву… Детвора танцы индийские плясала, а мы с Мартой «Бродягу» пели, которую когда-то Радж Капур в кино исполнял…

Всё было расчудесно, но именно в этот момент прибыли представители зоопарка, предъявили решение исполкома и, несмотря на плач детворы и яростный отпор козла Вируса, который не подпускал их к другу, погрузили слона в автоклетку и увезли в Одессу.

И ты знаешь – в селе стало пусто, честное слово! Просто не хватало нам этого животного, так к нему привыкли. С неделю все ходили, как в воду опущенные, а потом председатель вызвал меня и Марту и говорит:

– Народ тоскует по слону, даже производительность снизилась. Праздник Нового года будет омрачён. Этого допустить нельзя. Вот письмо к директору зоопарка, езжайте и заберите нашего Сёмушку обратно.

Помчались мы с Мартой, как на крыльях. Пока приехали – конец дня, зоопарк уже закрыт. Перелезли через забор, отыскали клетку, где Сёму поселили. Узнал он нас, обрадовался, хобот высунул. А мы ему гостинцы передаём от колхозников. А потом достали письмо председателя и, вместо директора, ему прочли. Марта читала, а я некоторые слова на хинди переводил, чтоб понятней было.

В письме говорилось, что колхозники полюбили слона, обойтись без него уже не могут и просят вернуть его обратно в родной коллектив.

Слон всё внимательно выслушал, покачивая головой, на секунду задумался, потом поднял хобот и издал трубный клич. Из соседних клеток откликнулись львы, тигры, леопарды. Узнали короля джунглей! Легко, как фанеру, он опрокинул металлическую решётку, посадил нас с Мартой на спину и, продолжая трубить, помчался к себе в деревню… Ну, чего ты опять в газету заглядываешь? Снова статья о запчастях? А меня теперь запчасти не волнуют: если что случится – Сёма выручит! Ты лучше приезжай в наше село Новый год встречать. У нас такие индийские блюда будут – пальчики оближешь!..

Письмо президента СССР Михаила Горбачёва премьер-министру Израиля Ицхаку Шамиру

ОТ АВТОРА: В конце восьмидесятых годов, в Москве, в концертной программе театра «Гротеск», которым я руководил, была исполнена пародия на Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачёва. Тогда ещё это было опасно, меня отговаривали, но я настоял, и эта пародия прозвучала в Колонном зале Доме Союзов, на торжественном концерте, где в числе зрителей были и приближённые Михаила Сергеевича. Все напряжённо ждали ответной реакции, но её не последовало. И тогда, окрылённые тем, что «Значит, можно!», в каждом уважающем себя театральном и концертном коллективах появились исполнители пародий на Горбачёва. Дошло до того, что в Ленинграде, на фестивале Смеха «Золотой Остап», был проведен конкурс пародий на главу правительства и победил первый исполнитель той «опасной» пародии, артист нашего театра «Гротеск» Михаил Грушевский.

Изложенное выше, дало мне моральное право теперь написать эту пародию на человека, к которому я продолжаю относиться с большим уважением и сочувствием.

Уважаемый Ицхак… Простите, не знаю Вашего отчества, но думаю, что в Израиле – все Израилевичи.

Итак: уважаемый Ицхак Израилевич! Обращаюсь к Вам с просьбой прислать мне вызов в ваше государство. На первый взгляд, просьба, вроде, неожиданная, а на второй – так совсем и нет. Я ведь родом из Ставрополя, казацкого края, а казаки всегда любили евреев, до смерти!

А разве я мало сделал для выезда евреев из страны?.. И обещаю выпустить их всех, хотя это не так просто, как кажется. Объясню почему: несколько лет назад мне доложили, что в Союзе всего полтора миллиона евреев. Когда выехали первые двести тысяч, оказалось, что их осталось уже три миллиона. Число евреев растёт обратно пропорционально их отъезду. Если так пойдёт дальше, я оголю страну, останется только Лигачёв [1] , да и тот что-то в последнее время начал картавить.

Дорогой, уважаемый Ицхак!

Я всегда восхищался праотцом Моисеем, который вывел свой на род через пустыню к свободе. Я, как и он, хотел вывести свой народ из пустыни, в которую превращается страна, но не успел: народ бежит впереди меня. Тогда я решил возглавить этот забег, видя в нём признак приближения коммунизма, ибо, как сказал великий Ленин, коммунизм – это советская власть плюс эвакуация всей страны. Поэтому и прошу Вас поскорей прислать мне вызов. А в ожидании его, я уже начал учит иврит. Язык, в общем, совсем не сложный, многие слова и раньше знал, к примеру, схуёт [2] .

Пробовал надевать кипу – она мне очень идёт. Размер и форму утверждали на Политбюро, так что теперь это не просто кипа, а КиПаСС. Но возникла непредвиденная сложность: кипа ведь крепится к волосам, а у меня их не густо. Стали думать, как её прикреплять. Товарищ Ельцин предложил гвоздями. Но его экстремизм бы отклонён, постановили клеить. Чтобы привыкнуть, буду носить её, не снимая, даже зимой, поэтому мне её сделали с наушниками.

Дорогой и любимый Ицык!

Помни, что наша партия разбегается в разные стороны, бегут и рядовые коммунисты и секретари парткомов – так что поспеши, пожалуйста, с вызовом, а то мне некому будет сдать свой партбилет.

Обнимаю и жду.

Твой Моше бен Сергей.

Дюжина моих детей (В соавторстве с Робертом Виккерсом)

ОТ АВТОРА: Эту главу я посвящаю памяти Роберта Виккерса, мудрого, талантливого, честного и доброго человека, с которым мы проработали вместе более десяти лет, пробиваясь сквозь частокол цензуры и недоброжелательства. Когда нам стало тесно в одной коляске, каждый начал работать самостоятельно, но до конца его дней мы дружили, советовались, помогали друг другу.

Светлая тебе память, Роба!

Верните Джека

По дороге на работу он чуть не вывихнул ногу: двор был перекопан и завален трубами, бетонными блоками, битым кирпичом. «Ничего, – утешался Алексей Константинович, – через полгода строители сдадут новый корпус, тогда заживём. А пока они на неделю отключили свет и воду, спасибо, телефон пощадили – что за «скорая помощь» без телефона!».

Не успел Спицын расписаться в журнале дежурств, раздался звонок:

– Говорит главный милиционер города и всей страны. Сейчас же верните Джека хозяину!

В хриплом «взрослом» голосе предательски проскальзывали детские нотки.

– Здравствуй, Валерик! – ответил Алексей Константинович. – Мы не можем вернуть тебе собаку, – она ещё лечится.

Мальчишка звонил ежедневно, иногда по два раза. Его овчарку не удалось довезти до санстанции – она умерла в дороге.

– Машина запряжена, – доложил шофёр Володя. – Куда погоним?…Как в кино, мелькают дома, столбы, деревья.

– Военврач майор Оськин, – представился щеголеватый офицер. – В настоящее время она на ограде.

– Лосиха? – удивился Спицын.

– Именно. Хотела перескочить, но зацепилась за решётку. Это за казармой, возле пищеблока.

На железной ограде распростерлось громадное тело животного.

– Какие будут приказания? – спросил пожилой офицер, командир части.

– Придётся валить ограду.

Взвод новобранцев быстро, как по боевой тревоге, подкопал столбы и дружно навалился на забор. Лосиху накрыли брезентом, спутали ей ноги верёвкой. Один из солдат, верно, деревенский, прижимая голову лесной гостьи к земле, басил:

– Потерпи, бурёнка, потерпи.

Военврач Оськин, ассистируя Спицыну, говорил возбуждённо:

– Рассказать – не поверят. Лось в наших краях, чуть не в центре города. Первый случай в моей практике!..

– Можно воспользоваться вашим телефоном?

С пункта «скорой» Алексей Константинович получил адрес следующего вызова. И ещё: звонили из «суда». Главный судья города и всей страны требовал вернуть Джека хозяевам, иначе он напишет в «Пионерскую правду». Спицын вздохнул и поехал по вызову.

…За институтом физики асфальт переходит в грунтовку. Машина катит мимо совхозного поля, фруктового сада, бахчи. Важно и медленно дорогу переходит стадо.

Алексей Константинович закуривает и вспоминает свое деревенское детство, пастушьи заботы, избу, где самое тёплое, самое лучшее место отводилось будущей кормилице – телушке. Вспоминает, какими восторженными взглядами встречали и провожали деревенские пацаны фельдшера, который лечил в их селе и крестьян, и скотину. Пожалуй, самыми почитаемыми людьми в деревне были этот фельдшер и школьный учитель. Может, именно поэтому Алексей и стал ветеринарным врачом, а его братишка избрал себе путь педагога.

– Что же с пчёлами? – спросил Спицын у старого пасечника.

– Хандрят, Алёша. И мрут. Уже штук двести пало.

Доктор полез в улей, пощекотал пчел.

– Похоже на нозематоз.

– Ты мне попроще объясни.

– Попроще – расстройство желудка. Точный диагноз поставят в лаборатории.

– Опять фуммагиллом кормить будем?

– Ну, Андрей Филиппыч, ты уже сам профессор!

…Возле мебельного магазина Алексей Константинович попросил Володю затормозить.

– Итальянских гарнитуров уже нет, – не глядя на врача, отрезал продавец.

– И не надо, – успокоил его Спицын.

Продавец поднял голову, узнал, заулыбался.

– Ваш сын своими звонками не даёт мне работать. Вы просили не говорить ему о смерти собаки, обещали сами сказать правду. Почему же не сделали этого?

Лицо продавца покрылось каплями пота.

– Я не могу, – промямлил он. – Когда была жена, всё было иначе, а теперь… Этот пёс для него слишком много значил. У меня язык не поворачивается, поймите.

– Что же будет? – спросил Спицын.

Продавец растерянно развёл руками.

…Пузатый «АН» бежал по бетонной дорожке, переваливаясь с крыла на крыло, словно вылезший из пруда на берег огромный белый гусь. В гуле двигателей утонули звуки духового оркестра. По деревянным мосткам спускались почётные гости: знаменитые лошади, участники европейского первенства по конному троеборью.

Шведского жеребца по кличке Сиу укачало. Он испуганно шарахнулся от нацеленной на него телекамеры и уткнулся мордой в халат Алексея Константиновича. Тот не стал травмировать Сиу уколами – решил успокоить прогулкой. Они шли по бетонному лётному полю мимо дышащих бензином машин, вызывая у лётчиков и механиков любопытство, большее, чем вызвал бы самолёт самой новой конструкции.

…Повеселевший Сиу легко взбежал на платформу специального грузовика, где его нетерпеливо ждали будущие соперники: гнедые, вороные, серые в яблоках.

…В этой квартире Спицын уже был дважды. Первый раз помогал разродиться маньчжурской овчарке, второй – приезжал снимать швы. Хозяйка собаки встретила его, как самого дорогого гостя.

– Динка здорова, а младенцем можете полюбоваться.

Чёрный лохматый щенок поднял тяжёлую мордочку, посмотрел на гостя масляно-чёрными глазами и снова уткнулся в блюдце с молоком.

– Это хорошо, что вы его не отдали, – с облегчением сказал Алексей Константинович.

– Кому, доктор? Кому?! Сейчас модно держать собак, возьмёт любой, месяц подержит, а потом бросит. Не удивительно, что столько бездомных животных. Согласитесь, если отдать, то только в приличную семью. Просили соседи – муж с женой, я отказала, им нельзя держать собаку – они целые дни спорят. Хотел взять комендант, но он холостяк, питается всухомятку, щенку это вредно.

– Тесновато у вас.

– Это верно. Да и хлопотно держать двух собак. Но щенка я отдам только в хорошие руки.

Спицын на мгновенье отбросил свою проклятую застенчивость и хрипловато спросил:

– А мои руки? Какие они по-вашему?

Хозяйка сперва растерялась.

– Вы хотите взять Уголька?

– Если согласитесь, конечно…

– С дорогой душой!

…Двери отворил худой остроносый мальчуган и вопросительно посмотрел на врача.

– Здравствуй, Валерик! Это я каждый день отвечаю тебе по телефону.

Мальчик промолчал, глаза его сверкнули злым блеском.

Спицын вытащил из корзинки щенка и вывалил его мохнатое тельце на пол.

– Это не Джек, – холодно сказал Валерик.

– Джек был очень стар. И болен.

– Где Джек?

Алексей Константинович сел на стул, расстегнул ворот рубашки, закурил и сказал:

– Он умер.

Переваливаясь на толстых нетвердых лапах, щенок ковылял по паркету. Хозяин и гость молча следили за его перемещением.

– Тебе сейчас нужен друг, – проговорил Алексей Константинович. – Ему тоже.

– Как его зовут?

– Уголёк.

Щенок быстро освоился с новой обстановкой, потянул зубами скатёрку и опрокинул на пол кувшинчик с цветами. По паркету разлилась лужа. Валерик прошёл на кухню, вернулся с тряпкой и стал вытирать пол.

– Можно, я назову его Джеком? – спросил он.

– Конечно, – согласился Спицын. – Это очень хорошее имя.

Когда Алексей Константинович уходил, Валерик смотрел ему вслед так же уважительно, как много лет назад в своем пастушьем детстве сам Алёша Спицын смотрел на всемогущего деревенского фельдшера.

Новый Метод

Однажды я попросил доктора Шутикова продемонстрировать его новый метод лечения. Он повёз меня в городской вытрезвитель, где его уже ждал первый пациент.

– Попытайтесь представить себе, что я – это вы перед обычным для вас опьянением, – предложил он пациенту, начиная сеанс.

Представлять это было даже приятно, поскольку врач был молод, элегантен и обаятелен.

– Я вам нравлюсь, не так ли? – нежно спросил Шутиков. – Обратите внимание на мою речь, – продолжал врач. – Она членораздельна и выразительна. Посмотрите в мои глаза. Взгляд их прям и чист. И память у меня отличная.

В доказательство Шутиков с упоением продекламировал:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолётное виденье,

Как гений, чистой красоты.

Возможно, пациент не ощутил всю прелесть этих бессмертных строк, но ясно было, что он учуял в докторе яркую, неповторимую личность, поэтому смотрел на него с большим интересом. Шутиков же ловко откупорил бутылку «Столичной» и налил себе полный стакан. Затем, изящно крякнув, не отрываясь, осушил его:

– Ваше здоровье! – Пациент потянулся к бутылке, но врач остановил его уверенным профессиональным жестом: – Смотреть только на меня! Вы замечаете, как багровеет мой нос? А глаза? Они уже блестят, правда? Речь ещё внятная, но чуть-чуть возбуждена… И ты мне уже симпатичен.

Пьяница вздрогнул. Он не привык к таким признаниям в этом учреждении.

– Да, да, – уверял его повеселевший доктор. – Мне нравятся твои мутные глаза, твои слипшиеся волосы, твоя отвисшая челюсть. Больше того, я тебя уважаю. И Пушкина уважаю, Александра Сергеевича.

И он повторил любимые стихи, подчёркивая их глубокий смысл:

Я помню чудное мгновенье…

– Улавливаешь? Ещё помню!

Следующие двести граммов Шутиков опрокинул с необыкновенной лёгкостью.

– Хорррошо! – зарычал он. – Полный туман! Глаза слезятся, язык заплетается, губы липкие. Хочешь, я тебя поцелую?

Пациент смотрел на него с испугом. Он попытался увернуться, но врач всё же чмокнул его в ухо.

– Друг, – прижимался Шутиков к пациенту, – ты один меня понимаешь. Ты и Пушкин. Я пью за классика!

Неверными движениями врач откупорил вторую бутылку и налил ещё стакан. Реакция его на эту дозу была ужасающей. Он зарыдал.

– Что с вами, доктор? – спросил дрожащий пьяница.

– Пушкина убили! – воскликнул Шутиков. – В тридцать семь лет! А я ещё живу. И ты тоже… – Глаза его налились ненавистью. Он схватил пустую бутылку и замахнулся на забившегося в угол пациента. – Это ты Пушкина убил? Дантес!

Я не выдержал и рванулся на выручку. Шутиков бессильно повис на моих руках. Вместе с пациентом мы усадили доктора в кресло. Но он не отпускал меня.

– Саня! Ты помнишь чудное мгновенье? Давай вспомним и выпьем, выпьем и вспомним!

Пациент плакал, размазывая слезы по лицу: впервые, наглядно и убедительно, он увидел со стороны всю мерзость опьянения.

…Утром Шутиков явился ко мне выбритый и отутюженный.

– Между прочим, – заявил он с порога, – сейчас по радио выступает вчерашний алкоголик с рассказом «Как я бросил пить».

– Это потрясающе! – воскликнул я. – Небывалый эксперимент!

– Да, клиентура всё растет. Приходится работать заочно – я высылаю в другие города свои фотографии в разных стадиях опьянения. Кроме того, раз в неделю я напиваюсь по телевидению. Там специально ввели новую передачу «Пейте с нами».

– А как на это смотрит ваша жена?

Шутиков помрачнел.

– Она ушла от меня.

– Почему?

– Потому, что я брал работу на дом.

Я сочувственно вздохнул:

– А вы не боитесь сами стать алкоголиком?

Доктор успокоил:

– В крайнем случае, меня вылечат мои ассистенты, которые прекрасно овладели моим методом.

– Пожалуйста, познакомьте меня с ними.

– Не могу: они сейчас отдыхают в вытрезвителе.

В первый раз – в первый класс

Вот и пришёл день, которого она так ждала, о котором столько мечтала. «Первое сентября, красный день календаря!..». Стихи эти Машенька выучила в детском садике и сейчас, не удержавшись, произнесла их вслух.

Она проснулась, когда было ещё совсем темно, села на кровати, опустив ноги на коврик, и нежно ощупала новое коричневое платье, заботливо отутюженное мамой ещё вечером. Белый кружевной воротничок, словно маленькое северное сияние, освещал комнату.

– Проснулась?

В комнату заглянула мама. В руках у неё был букет цветов.

– Возьмёшь в школу.

Папе, видно, тоже не спалось.

– Мария Васильевна, – с напускной строгостью прогудел он из-за двери. – Не вздумайте опоздать. Ведь вы теперь взрослый человек!

Машенька от волнения даже не умылась толком. Смочила щёки и утёрла их полотенцем. Мама помогла ей надеть новое платье, расчесала волосы. Машенька смотрела на себя в зеркало с испугом и радостью одновременно.

Портфель был собран ещё вчера, но папа снова проверил, всё ли на месте – тетрадки, книги, подаренная им новая авторучка.

Раздался звонок. На пороге появились бабушка и дедушка, тоже взволнованные и тоже с цветами.

– Вам-то зачем было приходить, – пожурила их мама. – Вскочили в такую рань.

– Когда твоя внучка пойдет в свой первый класс – и ты вскочишь! – сурово отрезала бабушка и расплакалась. – Слава богу! Дожили с дедом до такого дня!..

– Радоваться надо, а ты в слёзы! – одёрнул её дедушка, но и его глаза предательски блестели. – Ты, внученька, старайся, чтоб побольше пятерок было.

– Хорошо, – серьёзно пообещала Маша. И, осмотрев растроганных предков, спросила: – Вы, что же, пойдёте все меня провожать?

– Конечно!

Машенька чуть не разревелась.

– Ни за что на свете! Что я – дороги не знаю?! Хотите, чтоб меня засмеяли?

– Думаешь, тебя одну провожают? – встрепенулась мама. – Всех твоих подружек поведут в школу родители. И Верочку Дудко, и Асеньку Быкову… А с Томочкой Шапиро ещё и все четыре брата пойдут, вот увидишь!..

…На школьный двор она вошла в сопровождении мамы с зонтиком, папы с букетами, бабушки с портфелем и дедушки при всех орденах и медалях. Почётный эскорт не оставлял её ни на минуту. В шумном потоке первоклассников Машенька увидела и своих подружек – Верочку Дудко, Асеньку Быкову и Томочку Шапиро. Они шли с мамами, папами, дедушками и бабушками. А Тому Шапиро провожали ещё и четыре двоюродных брата.

Поправив бант, Машенька сдержанно кивнула подругам. Конечно, в любой другой день она помчалась бы к ним навстречу, и они затараторили бы на весь двор о своих делах, но сегодня… Сегодня, строго и торжественно, они вступали в распахнутые настежь школьные двери под барабанную дробь собственных сердец.

И это было естественно: молодые учительницы впервые шли на занятия в свои первые классы и очень волновались.

Дело об алиментах

Судья. Слушается дело о взыскании алиментов. Иск гражданина Орлова Ивана Андреевича гражданину Орлову Алексею Ивановичу. Истец есть?

Истец. Есть.

Судья. Ответчик явился?

Ответчик. Да, здесь.

Судья. Слово предоставляется истцу.

Истец. А мне, собственно, добавить нечего. Всё в заявлении. И как родной сын в дом не пустил и как нетрудоспособному отцу помогать отказался.

Первый заседатель. От второго брака у вас дети есть?

Истец. Дочь. На Урале. Девочка добрая, да с зятем я не ужился. Чтоб ей жизнь не калечить, к сыну подался. Думал на старости лет внука понянчить… Есть, товарищи судьи, такая присказка: «Не имеешь детей – всю жизнь живёшь, как человек, но умрёшь, как собака. Имеешь детей – умрёшь, как человек, зато всю жизнь живёшь, как собака». А я и жил и умру, как пёс.

Ответчик. А вы бы попробовали быть человеком!

Истец. Это он за покойную мать мстит. Да если б покойница была жива, она б со стыда сгорела, узнав, что ты родного отца заставил на алименты подать, перед людьми позориться!

Второй заседатель. Истец, почему вы жене не платили алиментов?

Истец. Отказалась. Официально. У вас в деле – её заявление.

Судья. Ответчик, когда вы в последний раз видели отца?

Ответчик. Месяцев за шесть до своего рождения.

Истец. Эх, Леша! И у тебя сын растёт, он тебе за меня тем же отплатит. (Судье.) Да я каждый год сюда приезжал и издалека, тайком на него любовался.

Первый заседатель. Почему же тайком?

Истец. Чтобы покойницу не огорчать. Она с меня слово взяла. А я её обмануть не мог… Святая была женщина… Вот смотрю сейчас на него, и сердце сжимается: те же глаза, нос, губы… (Отворачивается, принимает таблетку).

Ответчик. Значит, вы продолжаете требовать, чтоб я вам алименты платил?

Истец. Да, требую. Не волнуйся, тебе недолго придётся нести расходы: у меня астма, и я после второго инфаркта… Послушай, человек ты или зверь?!.. Ведь перед тобой старик отец… Понимаешь – отец! Неужели в тебе молчит голос крови?!

Ответчик. Молчит. Да он и не может заговорить, потому что я – не ваш сын.

Истец. Что?.. Слышите, товарищи судьи, какую он лазейку нашёл?.. Алёша, опомнись! Мать не позорь!

Ответчик. Я не Алёша. Меня зовут Виктор. И фамилия моя не Орлов, а Валежко. Вот мои документы. Простите, товарищи судьи, за этот маскарад, но иначе такого фрукта нам бы не одолеть. Это мы с ребятами придумали, когда повестка пришла. Мы не сомневались, что он не догадается – ведь он сына и в глаза не видел. А Алёша Орлов сейчас в экспедиции. Он ни о чём не подозревает. Да это и к лучшему.

Судья. Истец, вы желаете что-нибудь сказать?

Истец. Хочу сказать, что недооцениваем мы нашу современную молодёжь! Я на все случаи приготовил ответные удары, но такого поворота, сознаюсь, не ожидал. Искренне восхищён! С удовольствием пожал бы вашу руку, но знаю – откажетесь. Ну что ж… Поеду на Кавказ. Там у меня ещё один сын, от фронтовой подруги. Теперь, прежде чем подать в суд, проверю у него паспорт. Благодарю за урок. Разрешите откланяться!

Дюжина моих детей

Если бы война была человеком, я бы убил её своими руками.

Я мирный человек – кузнец.

Мой сын погиб на Украине. Жена умерла от горя.

На одном колу плетня не сплетёшь, из одного полена костра не сложишь.

Я пришёл в детский дом и сказал:

– Кибитка без ребенка, что лук без стрелы. Дайте мне сироту, заменю ему отца.

Мне ответили:

– Вот двенадцать детишек, из разных республик. Выбирай любого.

Я выбрал всех.

Привёл домой, раздел, отмыл, за голову схватился.

Дети хорошие, но имена трудные: Аня, Таня, Ваня… Решил называть их по городам, откуда кто родом.

Вышло, вроде у меня во дворе вся страна собралась.

Ленинград огонь разводит, Москва плов варит, Кишинёв песни поёт, Таллин задачки решает, Одесса у него списывает.

А я кую подковы и командую:

– Киев, помой лицо Конотопу, ты же старше.

– Рига, бери корзинку, ступай на рынок.

– Орел, беги за ней, следи, чтобы деньги не потеряла.

– Минск, за что ты опять ударил Пинск?

Кто не любит детей, тот никого не любит. Если сердце широкое, одной изюминкой можно двенадцать ртов накормить.

Я говорю:

– Дети, заучите моё имя, оно очень простое: Рахматулла Саидшанович Ширмухамедов.

Дети заплакали:

– Лучше мы будем тебя называть папа Ташкент.

…Молот стучит о наковальню, искры летят во все стороны. Растут птенцы, превращаются в соколов, разлетаются из гнезда кто куда.

Киев в институт поступает, все профессора плачут: как его учить, если он уже сейчас больше нашего знает? Всё же выучили на доктора. В Узбекистане моря нет, в Белоруссии нет, а Минск моряком стал. Я не поверил, поехал посмотреть. Капитан мне говорит:

– Спасибо за сына. Прими почётную бескозырку.

Я отвечаю:

– Спасибо за бескозырку. Прими почётную тюбетейку.

Москва в радиокомитете работает, последние известия сообщает. Услышишь «Говорит Москва», – знай, моя дочка говорит. Одну правду говорит. За десять лет только раз соврала – погоду перепутала.

Ленинград по моей дорожке пошел, кузнецом стал. Недавно мотор выковал – 500 тысяч лошадиных сил, а, перевести на ишачьи силы, сколько миллионов будет?

Конотоп – малым был – драчунов разнимал. Вырос – дипломатом стал, на конференциях выступает, целые страны мирит.

У детей радость – я счастлив, у них беда – мне горе. Ведь если один палец ударить – всей руке больно.

Одесса, какая красавица, до сих пор замуж не вышла. Не может себе города по душе найти – то внешность не нравится, то климат не подходит. Я говорю:

– Не верти носом, посмотри на Ригу: вышла за Кривой Рог, и оба счастливы.

Лягушке свой головастик лебедем кажется. Для меня – мои дети лучшие на свете. Одно плохо – никак собрать всех вместе не могу.

Ум говорит:

– Выпущенную стрелу назад не вернёшь.

А сердце спорит:

– Солнце уходит вечером, а утром возвращается.

Ночью я не сплю, вспоминаю, как мы из одной пиалы пили, у одного огня грелись, одним небом укрывались.

Я не сплю, и шайтан не спит, землю трясет. Загрохотало вокруг, словно тысяча кузнецов вместе ударили. Небо упало, рухнул дом, смерть моя пришла.

– Где вы, дети мои? Почему не идёте на помощь? Видно, не суждено мне вас увидеть…

Больше ничего не помню.

Открыл глаза на том свете. Лежу в раю, надо мной Аллах стоит.

– Здравствуй, – говорит, – папа Ташкент.

Смотрю: рай – это райбольница, а Аллах – это мой сын Киев в белом халате.

– Тебя, – говорит, – отец, балка по голове маленько стукнула. На два сантиметра ум за разум зашёл. Я тебе его уже выправил.

Осла подковывают, а он лягается. Зря я детей ругал, не забыли они меня.

Москва всем республикам про землетрясение каждый час по радио говорила. У меня толчок, вся страна вздрагивает.

Орёл показал себя львом, а Львов орлом: первыми услыхали о несчастье, первыми прилетели, первыми еду-питьё привезли.

Пинск меня из развалин вытащил, а Минск в больницу отвёз.

Пока я там лежал, лекарствами лакомился, Ленинград и Таллин мне дом построили под самые небеса.

Сверху весь город, как на ладони. Родная земля – золотая колыбель. Вся семья собралась на новоселье. Подарки принесли. Приёмник «Рига», телевизор «Карпаты», холодильник «Днепр». Такой большой, что в жару там человек жить может.

Дети пришли с жёнами, жёны детей привели. Там, где много детей, не бывает тесно. Кишинёв поёт «Наманганские яблочки», Одесса танцует молдовеняску, Таллин выводит: «Москва моя, страна моя, ты самая любимая», а я пляшу гопак.

Соседи прибежали:

– Караул! Снова землетрясение?

– Какое трясение? Просто большой праздник.

Соседи обрадовались, стали петь-плясать с нами.

Хорошее вино прибавляет веселья, хорошее слово – разума.

Мой сын Конотоп из Нью-Йорка прибыл, чтобы речь произнести.

– Леди и джентльмены, – сказал он, – от имени Организации Объединенных Наций предлагаю выпить за здоровье моего отца, мудрого и доброго кузнеца нашей большой семьи!

Все выпили, а я заплакал.

– Юноша перед смертью мечтает увидеть любимую. Старик перед смертью хочет увидеть детей. Спасибо, что вы не оставили меня в трудную минуту. Я увидел ваши весёлые лица, услышал ваши звонкие голоса, пожал ваши сильные руки – и теперь могу умереть спокойно.

Дети закричали:

– Нет! Не надо! Не умирай! Живи ещё сто лет!

Тут Ленинград позвонил в колокольчик:

– Зачем кричать? Будем голосовать. Есть два предложения. Кто за «умереть спокойно»? Один человек. Кто за «ещё сто лет»?.. Все!.. Живи, папа!

Пришлось подчиниться большинству.

Я не знаю, проживу ли ещё сто лет, но знаю твёрдо: любое золото – не богатство, любые брильянты – не богатство, любые деньги – не богатство, а вот дружная семья – это большое богатство!

Застольные стихи

ОТ АВТОРА: Я никогда не считал себя поэтом, но стихи писать приходилось, и для своих водевилей, и для концертных выступлений, и для эстрадных спектаклей. Но более всего я написал стихотворений для различных торжеств, юбилеев и всевозможных празднеств и застолий.

Когда мои друзья узнали, что я готовлю к изданию этот сборник, они потребовали включить в него главу с моими «застольными» стихами. Я отказывался, объясняя, что эти стихи предназначались для узкого круга очень близких друзей, поэтому иногда можно было позволить себе и похулиганить и употребить «неформальную» лексику. Но они доказывали мне, что мои читатели – тоже мои друзья, они всё поймут, простят и оценят.

Вот я и рискнул поместить здесь свои стихи, в надежде на ваше снисхождение и понимание.

Киевский период

Малышки-коротышки

(Для разгона)

ОТ АВТОРА:

Когда дочка была маленькая, я попытался написать для неё детские стихи.

Два первых двустишия, с усилием, ещё можно было причислить к детским:

Первое:

Крольчихе кролика отдав,

Стал уважать себя Удав.

И второе:

Чтобы понравиться Ежу,

Ему я щётку покажу.

Но следующие уже получились явно не для маленькой дочки. Я это понял, когда у меня их выпросили артисты эстрады и стали их читать и петь взрослым дядям и тётям.

Поросёнок – подхалим

Был вчера в ударе:

Чтоб начальству угодить,

Сам себя зажарил.

Слон устроился в балет,

Да и в ус не дует:

Он уже пятнадцать лет

Лебедя танцует.

Бык Корове говорит:

Если мне верна ты,

Как же это совместить

С тем, что я – рогатый?

Уронили Мишку на пол,

Оторвали Мишке лапу…

Всё равно его не брошу,

Как соседка дядю Лёшу.

Дочка сделала окрошку,

Первой накормили кошку,

Кошка съела ту окрошку —

Вызывали неотложку.

Добрый доктор Айболит,

Он под деревом сидит,

Рядом досточка висит:

«Сотня баксов за визит».

На этом «детские» стихи кончились, начались «взрослые».

На банкете в честь окончания института

Друзья мои! Прошу вас не сердиться —

Решил я снова к рифме обратиться.

Я часто рифмой мучил вас,

Позвольте же в последний раз,

И уж поверьте, больше никогда

Своих стихов я вам читать не буду:

Мы все разъедемся, меня ждёт Кзыл-Орда

И слушатели верные верблюды.

И там, под тенью кактусов зелёных,

Я напишу поэму «Скорпионы»,

В которой докажу реалистично,

Что жалить инженеров – не тактично!

Потоки рифм польются без запруды,

И зарыдают бедные верблюды.

Но это после, в Кзыл-Орде далёкой,

А нынче предо мной накрытый стол,

Закуска смотрит на меня с упрёком

И думает: «Кончай, чего завёл

Ты разговор прескучный и предлинный,

А главное, без видимой причины»

Причина есть, и важная причина,

Здесь все сидящие меня поймут:

Сегодня я – не мальчик, я – мужчина,

Сегодня я окончил институт!

Тот институт, который ненавидел,

Который все пять лет мне клеткой был,

Которым Бог меня, казалось мне, обидел,

И, наконец, – который полюбил!

Здесь многих, многих, многих я узнал,

Ко многим всей душою привязался,

Не раз экзамены пересдавал,

На первых лекциях частенько не являлся,

Шпаргалкой пользовался иногда

(Товарищи экзаменаторы, да, да!

Теперь уж поздно принимать вам меры:

Теперь мы не студенты – инженеры!)

Итак, друзья, я предлагаю тост

И за него бокал свой опорожню:

Давайте встанем во весь рост

И выпьем за Автодорожный,

Который мы сегодня покидаем

И о котором с грустью вспоминаем!..

Потом я обращался в стихах ко всем сидящим за столом преподавателям, с искренними, тёплыми словами благодарности. Не всё уже помню, многое просочилось сквозь песок лет, но кое-что в памяти ещё осталось:

…Я предлагаю тост, друзья мои,

За нашего любимого Сюньи [3] ,

С весёлою, открытою душой,

Всегда приветлив и всегда простой,

Я за него готов пить до утра,

Георгию Камилычу – Ура!..

А где же Вериженко, наш декан?

Послушайте, да он ещё не пьян!

Он должен пить и счастлив быть сейчас:

Он, наконец, избавился от нас!

«Подобных типов редко я встречал!» —

Он так нам на собраньях заявлял…

А ну-ка, типы, наливай ему вина,

Да проследить, чтобы он пил до дна —

И не одну, а рюмки три подряд,

Ведь это ресторан – не деканат.

А раз в пять лет положено быть пьяным,

Ну, даже, найтрезвейшему декану!..

Яков Давыдыч [4] , простите,

Очень я вас прошу,

Вы на меня не сердитесь,

Правду сейчас расскажу:

Я ненавидел проекты,

Эпюры, и сигмы, и гамы,

На лекциях, вместо конспектов

Соседям строчил эпиграммы.

Думал я, что за нелепость

Прогиб и прочность считать…

Но эту вот рюмку, на крепость,

С вами готов испытать!..

Так я попрощался со всеми преподавателями. Ребята аплодировали каждому. Кто-то в ответ жал руку, кто-то обнял меня, кто-то прослезился. Дошла очередь и до директора. Он был надменным, бестактным, неприятным царьком, его не любили и студенты, и преподаватели. Однажды, прямо на лекции я ему высказал всё, что о нём думаю, за что был на год лишён стипендии. Так что у нас с ним были «особые» отношения. Ребята просили меня «выдать гаду на посошок». Но я не хотел уподобляться ему и просто оскорбить – я решил поддеть его потоньше. На фоне всех добрых слов, сказанных о педагогах, я, глядя на него, прочитал:

Я о директоре хотел сказать два слова.

И рифма у меня была готова,

Но в институте мне шептали все подряд,

Что о директоре у нас не говорят!

И потому молчу, друзья, молчу,

Традицию нарушить не хочу!

После этих строк началась овация, аплодировали даже педагоги, а бывшие студенты подскакивали на местах и орали «Браво!». Директор побагровел, но продолжал сидеть. Он досидел до конца моего выступления, потом поднялся и ушёл, чему все были очень рады. А я, между тем, продолжил:

Нам подарили праздничный букет

Из самых лучших, юношеских лет,

И их уже назад не возвратить,

Так наливайте и давайте пить

За нашу дружбу, что родилась в ВУЗе,

Которая пойдёт за нами вслед,

И будет жить в любом конце Союза,

И будет жить через десятки лет.

Пусть эта дружба не боится непогоды,

Пускай она живёт у каждого в груди —

Так выпьем за студенческие годы,

За жизнь, которая открылась впереди!

В день моего сорокалетия

ОТ АВТОРА: Сорокалетие пришло неожиданно, как удар «под дых». Я вдруг осознал, что уже наступил пятый десяток. Загрустил и понял, что пора подводить первые итоги – собрал за столом самых близких мне людей и прочитал им эти стихи.

Когда я вдруг остановлюсь в пути

И оглянусь на пройденные годы,

То вижу, сколько в жизни упустил,

И сколько недоделал и не додал.

Мне хочется, чтоб я недаром жил,

Чтоб знали обо мне в Москве, в Варшаве,

Чтоб обо мне Рыбчинский [5] песню сочинил

И чтобы Малышев [6] её в «Орбиту» вставил,

И чтоб её повсюду исполняли,

И чтоб за это Малышева сняли.

Я сорок лет уже в дороге,

Сегодня подведу итоги,

И вспомню тех, с кем я свой путь прошёл,

Кого любил, кому я доверял,

Кого за сорок лет я приобрёл,

Кого за сорок лет не растерял

Скажу о маме с самого начала

Я ею открывать хочу парад.

Подумать только: сорок лет назад

Она меня, носатого, рожала!

Моих друзей по школе каждый раз

Своею удивляла красотой,

И мне всегда завидовал весь класс,

И вызывающе гордился я тобой.

Со мною ты намучилась немало,

Пока твой сын в мужчину вырастал,

И ты меня прекрасно понимала,

Когда я сам себя не понимал.

Сегодня старше ты меня на треть,

А скоро будешь и на четверть старше…

Ну, хочешь, обещаю не стареть,

Чтоб только наш разрыв не сокращался!

Ну, хочешь, мама, спортом я займусь?..

Ну, хочешь, постараюсь быть умней?..

Ну, хочешь, завтра в классики пробьюсь?..

Но только ты, родная, не старей!

Ах, папа, папа, ты уж не грусти,

Прости мне эксцентричные манеры,

И ты ещё, пожалуйста, прости,

Что я не стал дорожным инженером,

Что жизнь связал с эстрадою нечистой

И брата младшего увлёк в артисты!..

Стучались в вашу дверь мои друзья,

Потом вдруг в шумном доме стало тише,

Надолго разлетелись сыновья,

И вместо них слетаются афиши.

Не слышно больше рюмок перезвона,

Остались вы одни у телефона.

Но подтвердит охотно гость любой,

Что и сегодня вы – красивейшая пара,

И то, что вы сегодня здесь со мной —

Мне это самый дорогой подарок!

Мой бывший толстый, ныне стройный брат,

Тобою очень в жизни я богат.

Тебя лепил (Теперь признаюсь маме)

Своими собственными кулаками.

Не тратя время на пустые разговоры,

Тебя я в детстве часто избивал

За то, что ты к моим девчонкам приставал,

И выбил дурь, и ты пошёл в майоры [7] .

Но ты, негодник, отыгрался тут:

Теперь, в какой я не приеду город,

Меня там не по имени зовут,

А называют просто – брат майора!..

Есть у меня хорошая семья,

Другой семьи себе я не желаю

И даже тёща – самая моя,

За то, что к маю подарила Майю!

Мой взрослый сын, хочу тебя просить

За этим шумным, праздничным обедом:

Дай мне ещё мальчишкою побыть,

Ещё лет пять меня не делай дедом!

А если мы решим продолжить род,

Твоих девчонок дядя Лёня уведёт.

Я Машку не хотел, была промашка.

Была промашка – получилась Машка.

Сейчас я счастлив, что была промашка

И у меня теперь есть дочка Машка!

Дни нашей первой встречи далеки,

Мои родные эскулапы Игорь с Линой! [8] …

Вы оба, братцы, так мне дороги,

Что я мирюсь с бесплатной медициной!

Друзья моих далёких школьных лет,

Дубинский, Шостак [9] , найденных два брата,

Я знаю, каждый прибежит ко мне чуть свет,

Лишь стоит позвонить из автомата.

Я площадь, где не надо, перейду

И безнаказанно дам в морду негодяю —

Меня ведь к вам за это приведут…

Моя милиция меня оберегает!

Один упрёк: вы – высший комсостав,

Предотвращали подлые дела,

Но не заметили, что близится полста —

Моя милиция меня не сберегла!

Есть у меня сестрички, обе – Светы,

Со мною по Крещатику гуляли,

И обе были заняты при этом:

Они своих подруг мне поставляли.

Когда я буду стар, и лыс, и сед,

Я вмиг помолодею рядом с вами.

Прошу вас: ещё много-много лет

Светите, Светы, чёрными глазами!

Владко Владимир [10] , бабник и эстет,

Наверное, судьбе было угодно,

Чтобы презрев несовпаденье лет,

Вы в жизнь мою вошли бесповоротно.

Я поделюсь секретом скрытых дум:

Хочу дожить до ваших лет, не меньше,

И сохранить Владковский ясный ум,

И сохранить Владковский взгляд на женщин!..

В Одессу часто мчат меня мечты,

И не случайно, в каждом одессите,

Я узнаю знакомые черты,

И доброту, и обаянье Кити [11] .

С радушием одесским я знаком,

И очень часто там валялся пьяным,

Напоенный одесским коньяком

На даче у армяна Тертеряна! [11]

Однажды через мой порог

Перекатился колобок,

Пушистый и румяный,

С утра немного пьяный

С тех пор в моей квартире

Уже года четыре

Становится светлее

При имени Сергея [12] .

Он важным делом занят:

Домой продукты тянет,

Хоть пот по лбу струится…

Он в сутки по три смены

Откармливает Лену [12] ,

Чтоб стала колобицей.

Эй, Марик [13] ! Будешь молодым весь век ты!

Хоть есть усы, но ты – мальчишка.

Когда-то я «доил» твои конспекты,

Теперь – «дою» твою сберкнижку.

Ты сохраняешь все мои стихи

И покрываешь все мои грехи.

И по крутому времени откосу

Идёшь ты впереди на целый год,

Чтобы, как прежде, первым сдать зачёт

И сообщить мне трудные вопросы.

Седой и мрачный Виккерс Роба [14] ,

С тобой – я больше, чем с женой.

Наверное, уже до гроба

Нам быть с тобою суждено.

Ещё нам жаловаться рано,

Но если вдруг завянет стих,

Возьмём в соавторы Аркана [15] ,

Разделим годы троих.

Березин!.. Тимошенко [16] !.. Я простил

Вам звания, медали, ордена…

И гонорары, те, что получил,

И то, что любит вас моя жена…

Я очень много отпустил грехов,

Но одного лишь не прощу я вам,

Что в рифму не влезаете мою,

А влезли в душу, и сидите там!..

Летят года, как в шахту клеть,

«И это надо потерпеть»,

Как говорит мой русский друг Гузеев [17] ,

Встречая родичей жены – евреев.

Я сорок лет уже в дороге,

Сегодня я подвёл итоги,

И шутки испарились, как духи,

И получились грустные стихи.

А всё ведь из-за слова «постарел»…

А ну-ка, заменю на «помудрел»,

Ведь рядом вы, с кем я свой путь прошёл,

Кого любил, кому я доверял,

Кого за сорок лет я приобрёл,

Кого за сорок лет не растерял!..

Пускай подножки ставят на пути,

Пускай мой каждый труд мне стоит крови —

Я буду улыбаться и шутить

И танцевать, как Боря Каменькович! [18]

Я молодым считался до сих пор,

Я и теперь хочу отсрочить старость,

И если вдруг забарахлит мотор,

То мне его всегда починит Барах.

Прошу прощения у тех, с кем был я груб,

Я знаю, мой характер не из воска…

И если на кого-то заимею зуб,

То мне его охотно вырвет Бродский [19] .

Средь вас прожить до ста имею шанс,

Пусть ваша дружба жизнь мою согреет…

Расцениваю сорок, как аванс,

Который мне вдруг выдал Тимофеев [20] !

Ефиму Березину (Штепселю) к пятидесятилетию

ОТ АВТОРА: Они, Тимошенко и Березин, тогда уже были «мэтрами» эстрады, прославлены и популярны, а мы с Виккерсом – намного младше их и только начинали свой путь. Но они нас заметили и пригласили к сотрудничеству, которое затем переросло в многолетнюю дружбу. Я очень любил их, взрывного, непредсказуемого Тимошенко и мудрого, сдержанного Березина.

Это стихотворение относится к тому периоду, когда наш симбиоз только зарождался, и мы ещё были «на вы».

Сегодня ночью триумфальным маршем

Выходят ваши годы на парад,

И вы их объезжаете, как маршал…

Да, целых пятьдесят!.. Всего лишь пятьдесят.

Под гром литавр, под грохот канонады

Проходят годы поражений и побед…

Эстрады, и награды, и преграды —

Всё это тени пережитых лет.

И вот уж волос – серебристого оттенка,

И в боковом кармане – люминал,

И рядом с вами – сверстник Тимошенко,

Который день рождения – зажал!

Но всё же улыбнитесь поскорей,

Для грусти, право слово, нет причины:

Ведь вы… Ведь вы – единственный еврей,

Которого так любит Украина!

Ещё для стойки сила есть в руках,

Ещё из зала строят глазки дамы,

Ещё вы привлекательны… И как!

Как фаршированная рыба вашей мамы!

Ещё волнует женская коленка,

Ещё не утомляет полный зал:

По два спектакля вместе с Тимошенко,

Который день рождения – зажал!

У вас великолепная семья,

Как звонкий стих, где строчка к строчке.

Люблю вас очень, очень я

И проявляю это чувство к вашей дочке!

Сегодня с вами каждый здесь любезен,

Но мне хвалить вас как-то не с руки,

А просто, скромно, в вашу честь, Березин,

Назвал я свой район – «Березняки»!

Вас любят и грузины и эвенки,

Вас с нетерпеньем ожидает зал…

Несите радость вместе с Тимошенко,

Который день рождения – зажал!

Встреча с однокашниками через пятнадцать лет после окончания института

ОТ АВТОРА: Здесь будут упоминаться фамилии моих однокурсников, с которыми я был особенно дружен. Сегодня нас разбросало по разным странам, но по сей день мы стараемся поддерживать связь друг с другом.

Друзья! Я на дорогах не служу,

Как говорят, в семье не без урода…

Хоть я урод такого рода,

Но дружбой вашей дорожу.

Я разучился строить мост,

Попробую построить тост.

Все эти годы пролетели быстро,

За ними уследить мы не могли,

И прогремев, как пистолетный выстрел,

Они нас снова за столом свели.

Но мы не все сегодня в сборе,

Заметно поредел букет…

Давайте выпьем же за тех, кто в море,

За тех, кто в ссоре и за тех, кто в горе,

Кого сегодня с нами нет.

Промчались годы, словно птицы,

Пятнадцать лет уж позади,

Но снова вижу ваши лица,

И сердце радостно стучится,

И снова я – студент КАДИ.

Мы все не очень изменились,

Хотя над нами годы пронеслись…

Ну, может быть, по разу поженились,

Ну, может быть, по разу развелись.

Вот Рисман. Поглядите, он

Пятнадцать лет проспал по сути —

Он всё досматривает сон,

Который начат в институте.

Палей, пижон, аристократ,

Не верьте, он ничуть не старше,

Опять, как много лет назад,

По нём вздыхают секретарши.

А вот – усач, красавец Глинкин,

Как-будто выпал из лезгинки.

Спасибо Хачику Илье:

Я целый год живу в тепле,

Он батареи мне прислал

(Как видно, где-то их списал).

Я Хачика без устали хвалил,

Ему письмо послал скорее,

И слёзы благодарности текли,

Текли, как эти батареи.

Своей фигурой знаменит,

Сидит мальчишка – Эрик Оськин,

Изящен, как лихой джигит,

Пролезет сквозь дыру в авоське…

…Пятнадцать лет уж позади,

Но снова вижу ваши лица,

И сердце радостно стучится,

И снова я – студент КАДИ!

Те годы уплывают в даль,

Как стая уток на волне,

Но я храню с тех пор медаль,

Что вы тогда вручили мне,

И знак вот этой дружбы братской

Дороже, чем лауреатский!

Нам надо молодость хранить,

Хранить, как музыканту скрипку,

В душе своей не погубить,

Ни хулиганство, ни улыбку.

Чтоб нашей юности заряд

Разил всех девушек подряд,

Причём, как прежде, наповал,

Как Броню Гребер – Шаповал!

Прогоним сытости заразу,

Чтоб не накапливать нам жир

На персональных унитазах

Благоустроенных квартир!

Чтоб мы брюшком не обрастали,

Чтоб мы друг друга не теряли,

Чтоб мы чужими вдруг не стали,

Чтоб мы себя не обокрали!..

Давайте в тяжкую минуту,

Когда нужна вдруг помощь нам,

Как прежде в стенах института,

Разделим завтрак пополам!

Давайте выпьем за дороги,

За те, что стелим за собой,

И за грядущие тревоги,

Что нам назначены судьбой,

За теплоту больших ладоней,

За наш дорожный факультет,

И за улыбку на перроне

При встрече через много лет!

Дочке Машеньке в день семнадцатилетия

Итак, ты встретила семнадцать,

Как встретили когда-то все мы,

И надо с юностью встречаться,

Решая все её проблемы.

Ты красишь рот, не понимая,

Что в этом вовсе смысла нет:

Тебя, как жемчуг, украшают

Твои семнадцать лет.

Быт на тебя наводит скуку,

В уборках видишь ты все беды,

Охотно ты ломаешь руку,

Чтоб только не варить обеды.

Ты лучше всех давно всё знаешь

И гонишь прочь любой совет…

Такая не-за-ви-си-мая

В свои семнадцать лет.

Шагаешь ты вперёд и прямо

От бытия до бития,

Душою чистая, как мама,

И лбом упрямая, как я.

Когда с тобою в спор вступаю,

Пытаясь наложить запрет,

Тебе я часто уступаю

В твои семнадцать лет.

От нас уходишь понемногу

К своим долгам, к своим грехам…

А что я дам тебе в дорогу?..

А кто тебя поддержит там?..

Когда мои года растают,

Когда я буду стар и сед,

Ты сохрани себе, родная,

Свои семнадцать лет.

Марику Глинкину в день его пятидесятилетия

Дорогой ты мой Марленчик,

Прожил ты полсотни лет,

До сих пор – любимец женщин,

Полумальчик, полудед.

Милый Марик, славный Марик,

Несолидный юбиляр,

По размерам, ты – комарик,

По энергии – пожар!

Если рост не очень вроде,

До небес не достаёт,

Говорят тогда в народе:

«Это древо в сук растёт».

Возраст твой уже преклонный,

Потому, мой старый друг,

Я дарю тебе кальсоны,

Чтоб сберечь твой главный сук.

Чтоб помадою украшен

Был ты много лет подряд,

Чтоб всегда был в патронташе

Спермоядерный заряд!

На шестидесятилетие Юрия Тимошенко (Тарапуньки)

Войны промчался чёрный ураган,

Пел патефон за коммунальной стенкой.

В ту пору в жизнь тихих киевлян

Ворвался с шумом буйный Тимошенко.

Он подлецам пощёчины давал,

Снимал министров шуткою, как пулей,

Друзей поил и женщин раздевал,

Чтобы в дальнейшем сравнивать их с Юлей.

Любил мацу, как велено в Талмуде,

Администраторов своих лелеял,

И говорили на Подоле люди:

«Он не еврей, но жил среди евреев!»

Там точно знали, где и с кем он жил,

Кому, когда он назначал свиданья,

И что он в синагогу заходил

И сам себе там сделал обрезанье.

И на Подоле вам наверняка

И по секрету, сообщат без смеха,

Что Штепселя назначили в ЦК,

А Тарапунька – в Тель-Авив уехал.

Подол, Полтава, молодость, война —

Промчались мимо, уходя в легенду…

Остался ты с бутылкою вина,

Прокручивая жизнь, как киноленту:

Почётный караул былых наград,

И парус одиночества белеет,

И вот уже пробило шестьдесят,

И впереди Березин юбилеет…

Так что же – завтра шлёпанцы надеть,

Варить варенье, слизывая пенки?..

Но разве может молодость стареть,

Когда она зовётся Тимошенко?!

Ещё есть галерея подлецов,

Которых надо скинуть, как и прочих!..

Ещё есть сыновья своих отцов,

Которые резвятся без пощёчин!

А сколько верных, преданных друзей,

Которые с тобой шагают вместе!

А сколько стройных, молодых… девиц,

Которые надеются: «А если?»…

Да, ты – «профессиональный шут»,

Как говорят с ухмылкою эстеты.

Да, не согнул тебя ни пряник, и ни кнут,

Ни самые большие кабинеты.

Когда темнело наше небо,

Шагало горе по дворам,

Ты шуткой, как краюхой хлеба,

С людьми делился пополам.

Тебя всегда любил народ

За дерзкий смех, за ум свободный…

Встать, Шут идёт!

Встать, Шут идёт!

Встать, Шут идёт народный!

В день рождения Гали Кармелюк

ОТ АВТОРА: Мои ближайшие друзья Юра и Галя Кармелюки, первыми уехали в Израиль и сменили фамилию на Кармели. Но это их не спасло: я их и там разыскал, и им пришлось встречать меня с семьёй и быть нашими первыми путеводителями по новой жизни. В этой главе будут ещё стихи, посвящённые этим дорогим для меня людям

Наш Юра вдвое выше Гали,

Мужчина в собственном соку,

И все биндюжники вставали,

Чтобы достать ему до ху.

Я вам не скажу за всю Одессу,

Вся Одесса очень велика,

Но и Молдаванка и Пересыпь,

Помнят до сих пор Кармелюка.

Босячка Галка как-то в мае,

Когда седлала свой Пегас,

Повыше юбку задирая,

Ему сказала прямо в глаз:

«На этом солнечном курорте,

Где столько солнца и огня,

Ты многих девушек испортил —

Испорть, пожалуйста, меня!»

«За это я возьмусь охотно» —

Он сообщил ей свой ответ,

И с той поры бесповоротно

Её он портит много лет.

Я вам не скажу за всю Одессу,

Этот город оченно большой,

Но ни в Молдаванке, ни в Пересыпь —

Не было испорченной такой!

Шарж А. Цыкуна

Бараху Игорю

(Застольная-Барахольная)

ОТ АВТОРА: Игорь, Лина и их дочка Леночка Яралова – это не просто друзья, это намного ближе: они члены моей семьи – вслед за мной переехали из Киева в Москву, а затем, из Москвы в Тель-Авив. Наши жизни тесно переплелись. Как бы для меня опустел этот город, если б их сейчас здесь не было!

А тогда мы все ещё жили в Киеве и там отмечали Игоря пятидесятилетие.

Дорогой мой славный Игорь,

Друг моих далёких лет,

Прожил ты полжизни мигом,

Оставляя яркий след,

Покорив немало женщин,

Много песен сочинив,

Очень внешне интересен,

Очень внутренне красив.

С добротою, а не с палкой,

Ты проходишь путь земной,

С иудейскою смекалкой

И с армянскою женой.

В постоянных испытаньях,

В суете, в делах, в бегах…

И хотя имеешь званье —

До сих пор ещё в долгах.

От удачи до удачи

Скачешь, словно воробей,

И упорно строишь дачи,

Как непуганый еврей.

Как много, Игорь, в жизни ты успел:

Семью имеешь и богат друзьями,

Рассказы ты писал и песни пел,

И правнуки уже не за горами.

И в Киеве сейчас кипит работа,

Здесь юбилей, здесь праздник будет скоро,

И срочно кроют золотом ворота,

Через которые ты въехал в этот город.

Пускай бегут, пускай летят года,

В горниле лет скрепляя наше братство,

Твоею дружбой я горжусь всегда,

Она – моё огромное богатство!

Я пожелать тебе хочу, мой старый друг,

Чтоб жизнь тебе не наносила раны,

И чтобы не состарился ты вдруг,

А оставался вечным Донжуаном.

Чтобы твоя душа тебя вперёд вела,

Чтобы твоя душа всегда хотела,

Чтобы твоя душа всегда могла

И чтоб её не подводило тело!

Московский период

Приснившиеся строчки

ОТ АВТОРА: Идеи лучших моих рассказов, пьес, киносценариев, бывало, приходили ко мне ночью, в полудрёме, перед рассветом. Говорят, что в это время мы ближе к небу и получаем их оттуда. Конечно, эти «подарки» подготавливались многодневными раздумьями и поисками. Приходили и стихи, совершенно нежданно, вдруг, сами… Я просыпался, вскакивал с постели, хватал авторучку, но успевал записать только последние строчки. Конечно, надо было бы на ночь класть рядом стенографистку, но жена почему-то возражала, поэтому я всегда успевал записать только последний куплет. Приведу только три примера:

И раскинуты руки,

И не выдохнут стон…

Погляжу на досуге

Я убит или он.

Или:

Я шёл сквозь чёрные берёзы,

Я чашу горя выпил сам,

И пересоленные слёзы

Текли мёд-пивом по усам.

В СССР долгие годы джаз был предан Анафеме, пластинок «с западной музыкой» не выпускали, а молодёжь «балдела » от Луи Амстронга и Дюка Эллингтона, поэтому умельцы и спекулянты умудрялись переписывать их песни на самодельные пластинки из использованных рентгеновских снимков. Именно в тот период мне вдруг приснилось такое четверостишие:

Иголка бегает по черепу,

Звучит залеченный фокстрот,

О жизни негров из Америки

Нам чья-то опухоль поёт.

Леониду Якубовичу

ОТ АВТОРА: Я знал его, ещё живя в Киеве, но подружились мы после моего переезда в Москву. Когда я создал театр «Гротеск», он был членом художественного совета, участником всех моих безумных затей. Мы открыли театр нашумевшим в Москве представлением «Ночь Смеха», которое начиналось в восемь вечера и оканчивалось в восемь утра. В нём участвовали все звёзды юмора Москвы и Ленинграда, а ведущим этого ночного шоу был, конечно же, он – Лёня Якубович, и блистательно провёл его. И я горжусь, что в его супер-успешной карьере шоумена есть и доля моего участия.

Это стихотворение было написано, когда он был ещё черноволосым и черноусым.

Милый Лёня, славный Лёня,

Прожил ты немало лет —

До сих пор ещё в погоне,

До сих пор ещё не дед,

До сих пор ещё отчаянный,

Раскалённый, как ЮАР,

До сих пор кипишь, как чайник,

Выпуская в Галю пар.

Любопытен, как мальчишка,

Каждый день – в ином краю,

Сочинил одну лишь книжку:

Сберегательну-у-ю.

Ты задиристо-усатый,

Как лихой дворовый кот,

И всегда чудаковатый,

Как великий Дон Кихот.

Милый Лёня, славный Лёня,

Если подвести итог,

Ты уже в лихой погоне

Многого добиться смог.

Занял место на Парнасе

Среди опытных мужчин,

То ли ухарь, то ли классик,

То ли рыцарь, то ли джинн!..

Ты в иронию закован,

Ты летишь вперёд, вперёд…

То ли лидер, то ли клоун,

То ль трудяга, то ли мот…

Скачешь ты в десяток пятый

Через годы напролом,

Бьет копытами эстрада

Под весёлым седоком.

Скачешь, не снижая темпа,

Не берёт тебя испуг…

То ли Бэтмен, то ли Рембо,

То ли просто верный друг!

Шарж И.Казарина

В день моего пятидесятилетия

Я на катушку времени полвека,

Цветною ниткой жизни намотал,

Я детство всё прокукарекал,

Я юность всю прокобелял.

И вдруг сквозь розовую лирику

Ко мне прорвался собственный Пегас:

Решил я стать писателем-сатириком

(Как-будто есть сатирики сейчас!)

И стал бороться с киевскими гуннами,

Со сворой озверевших дикарей,

Замешивал их ненависть чугунную

Дрожжами непокорности своей.

Глотал обиды, получал пощёчины,

Но всё равно смеялся и шутил,

Выталкивался ими на обочины,

И снова на дорогу выходил.

Я годы погонял: «Скорей, скорей!»

И мчался вверх по лестнице долгов…

Я приобрёл там преданных друзей

И ещё больше приданных врагов.

И вот теперь, когда бы стричь проценты,

Когда б сидеть и греться у причала —

Как памятник, слетевший с постамента,

Я начинаю жизнь свою сначала!..

Шарж М.Стано

Уже я тута, а не тама,

Я переехал всей семьёй,

Авантюрист такой, как мама,

Которая и здесь со мной.

Давно стремился я в столицу,

Меня манили ваши лица,

Я долго жил с Москвой в разлуке,

Москва! Как много в этом звуке!..

Не ждал я сразу добрые слова,

Могла быть эта встреча и сурова,

Но улыбнулась мне Москва

Улыбкой доброю Столбова [21] .

Панков [22] с бутылкою в руке

И Женька, вдвое элегантней Пьехи,

Кричали всем на чисто русском языке:

«Агицин-паровоз приехал!»

Я прожил жизнь, но я, клянусь, не знал,

Резвясь в тени каштанов и акаций,

Что здесь, в Москве, меня Галантер [23] ждал,

Мой старый друг с времён эвакуации.

Сегодня он пришёл на именины

И доказал, что тыл и фронт – едины!

В Москве имею брата

И жизнь моя богата:

Изюм и помидоры

Имею от майора.

Когда несут картофель,

Я вижу Лёнин профиль.

В беде он не изменит,

Остался добрым парнем,

И очень прост, как Ленин,

Но только популярней.

Прочёл я как-то целый том,

О клоунаде «Бим и Бом»

Сейчас пришли на смену тем

Два новых Бима: Зям и Эм.

Под эту клоунаду

Смеюсь я до упаду,

Как сказки братьев Гримов,

Я обожаю Бимов [24] !

Остался в Киеве мой Игорь,

Мой брат по сердцу и уму,

И Линка, шумная, как вихрь,

И вечера у них в дому.

И Марик, тихий и надёжный,

Как весь дорожный факультет,

При людях – очень осторожный,

И посмелее – тет-а-тет.

Я вас люблю, по вас скучаю,

Мои друзья, моя семья,

И жизнь свою благословляю

За то, что есть вы у меня!

Без вас мой дом, конечно, пуст

Врывайтесь ночью, на рассвете,

И водрузите Линкин бюст

Навечно в этом кабинете.

Полвека! Надо бы грустить.

Полвека! Это очень много.

Но так ещё охота жить

И топать по своей дороге.

Куда приду, пока не знаю…

Иду вперёд походным маршем,

Но я уверен: рядом Майя,

И рядом Миша, рядом Маша.

Со мною рядом ваша дружба

И ваши тёплые сердца —

Мне больше ничего не нужно,

Сберечь бы вас до своего конца!

Когда он будет, я не знаю,

Но я его не тороплю.

Я вас любовью сохраняю,

Я очень-очень вас люблю!

Дочке Маше – двадцать пять

ОТ АВТОРА: В Москве мы очень сблизились с Александрой Пахмутовой и Николаем Добронравовым. Чтобы сделать им приятное, это стихотворение я сочинил в ритме их популярной песни.

Нам время говорит: «Пора!»,

У нас распахнутые своды,

Хоть за окном свистят ветра —

Гостей не запугать погодой!

Всем, всем, всем!

Налейте полнее чаши!

Всем, всем, всем!

Яростно пьём за Машу!..

Нам время говорит: «Не зря!»,

И нынче вспоминаем гордо,

Что поздней ночью октября

Мы отказались от аборта!

Всем, всем, всем!

Налейте полнее чаши!

Всем, всем, всем!

Яростно пьём за Машу!..

И не дано нам забывать,

(Хоть детство часто забываешь),

Что ты сама сегодня – мать,

И мать свою ты понимаешь.

Летишь куда-то поутру,

Где капитаны ждут у трапа,

И сеешь деньги на ветру,

Как их когда-то сеял папа!

Всем, всем, всем!

Налейте полнее чаши!

Всем, всем, всем!

Яростно пьём за Машу!..

И дни, и месяцы плывут,

А ты мотаешь по Европе,

Не потому что плохо тут,

А просто есть моторчик в попе.

Ты – как красотка из «Бурды»,

Ты нам улучшила породу,

И для семьи Каневских ты —

Октябрь семнадцатого года!

Всем, всем, всем!

Налейте полнее чаши!

Всем, всем, всем!

Яростно пьём за Машу!

Наши мамы

ОТ АВТОРА: Это стихотворение посвящается нашей с Лёней самой доброй, самой мудрой, самой красивой маме.

Когда-то мне заметочка попалась,

Как в дни блокады молодая мать

С улыбкою от голода скончалась,

С улыбкой – чтоб детей не испугать.

О, мамы, мамы, свет и доброта

На нашей одурманенной планете!..

Мы полной мерою вас ценим лишь тогда,

Когда уже вас нет на этом свете.

Вы провели нас сквозь нужду и войны,

Свою любовь, стеля под ноги нам…

Какие памятники могут быть достойны

Достоинства великих наших мам!?

Спешат взрослеть кипучие мужчины,

Ещё электробритву не познав,

Не замечая мамины морщины —

Следы своих мальчишеских забав.

Запомнил маму я, ещё девчонкой,

Сквозь две страны и сквозь десятки лет

Она неслась со мной наперегонки,

Она плясала, не щадя паркет.

А годы надвигаются упрямо,

Теснят к могилам наших матерей,

И мне хотелось крикнуть: «Мама, мама!

Пожалуйста, не надо, не старей!»

Имей я право, я бы в тот же миг

При жизни маме памятник воздвиг.

Но мама не любила постаменты

И презирала мрамора пуды.

Сказала мне, когда я был студентом:

«Мой лучший памятник на свете – это ты».

Пусть помнят миллионы сыновей:

Мы – памятники наших матерей!

Игорю Бараху

ОТ АВТОРА: Переехав в Москву, Игорь получил приглашение заведовать хирургическим отделением поликлиники Литфонда СССР.

Барах стал хирургом,

Лечит драматургов,

И поэтов и про-за-и-ков…

Чтоб расчистить мне дорогу,

Он им режет руки, ноги,

Превращая юных в стариков.

Израильский период

Эпиграммы, шутки, короткие зарисовки

(Для разгона)

ОТ АВТОРА: Была такая передача на Телевидении: «В нашу гавань заходили корабли», в которой популярные актёры, писатели, учёные вспоминали и пели старые дворовые песни. Придумал её и руководил ею известный детский писатель Эдуард Успенский. Однажды я пригласил их к нам в Израиль и на первом выступлении прочитал эпиграммы на каждого участника.

Надежде БАБКИНОЙ, популярной исполнительнице народных песен.

Она нам очень, очень нравится,

Она танцует и поёт.

Ах, эта Бабкина, красавица,

Любого Дедкина проймёт!

Николаю Караченцову, прославленному артисту театра и кино.

Повсюду он желанный гость,

За ним бежит толпа влюблённых,

По нём вздыхают все Юноны,

Ещё надеясь на Авось.

Львовичу Борису, известному комедийному актёру.

А Львовича спросить мне хочется,

Недоуменья не тая:

Ты, Львович, жизнь прожил с отчеством,

А где фамилия твоя?

Дмитрию Петрову, очень хорошему пианисту.

Прошу тебя от всех желающих:

Ты, Дима, нам сыграй скорей.

Играешь просто потрясающе!

Играешь просто, как еврей!

Элеоноре Филиной, редактору и ведущей этой телепередачи.

Сидит, как царица, на стульчике венском,

И смотрит недремлющим оком…

И всю передачу следит за Успенским,

Чтоб он не запел ненароком

Эдуарду Успенскому.

Врагов за то брала кондрашка,

Страна его за то любила,

Что в нём наивность Чебурашки

И зубы Гены-крокодила.

Приведу здесь ещё несколько эпиграмм и шуточных зарисовок. Начну с Валентина Гафта, которого очень люблю и горжусь нашей дружбой. К его приезду я приготовил эпиграмму, в которой было много строчек, но я сокращал, сокращал, и вот что осталось: Валентину Гафту.

Валя Гафт, Валя Гафт,

Самый лучший эпиграфт!

Первым Российским послом в Израиле был известный журналист, эрудит, умница – Александр Бовин. Мы часто общались, он охотно бывал в наших шумных компаниях. Александру Бовину.

Саша Бовин, их посол,

Их посол, а к нам присол.

Изучает дипломат

Наш еврейско-русский мат.

В начале девяностых в Израиле гастролировал ансамбль «Берёзка». Гастроли продолжались довольно долго, и импресарио приставил к ансамблю постоянного врача Ефима Бродского, обаятельного, остроумного одессита, который обожал женщин, а поскольку в ансамбле были только женщины, то Фима попал, как рыба в воду. Он сопровождал их во всех поездках, откликался на все их жалобы, утешал, веселил, привозил всегда что-нибудь вкусненькое. Естественно, балерины его очень полюбили, расставались со слезами на глазах. Всё это дало мне повод отобразить это событие в стихах, конечно, чуть-чуть прифантазировав: Фиме Бродскому.

Бродский лечит балерин,

Их штук сто, а он один.

Девять месяцев проходят —

Балерины дочек родят.

Верочки и Риммочки —

Вылитые Фимочки.

Убедились балерины:

Есть в Израиле медицина!

Семён Макаревич в СССР был строителем, в Израиле – хозяином ресторана «Самовар». С первой женой он развёлся ещё в России, на второй женился в Израиле. Первая жена тоже приехала в Израиль. Он заботился об обеих, опекал и помогал до конца дней своих. Двум Сениным жёнам:

Ах, Софа, ах, Регина,

Вы – Сенины фемины,

Ценил вас – беспредельно,

Любил – членораздельно.

Михаил Кислянский, журналист из Челябинска, семь лет проработал моим заместителем в редакции, мы вместе выпускали журналы «Балаган», «Балагаша» и газету «Неправда». Честно говоря, на маленьком русскоязычном «рынке» это было не очень прибыльное занятие. Мише Кислянскому:

Ты жил в «караване», служил в «Балагане».

Ты был и активен, и смел,

Имел ты успех и имел ты признанье,

И только зарплат не имел.

Из наблюдений:

К нам в Израиль на курорт

Едут сотни Дунь и Фир…

Кто-то делает аборт,

Кто-то делает ОВИР.

Я наблюдал здесь очень интересное явление: в прошлом ярые коммунисты, всячески скрывающие свою национальность, репатриировавшись в Израиль, становились ярыми сионистами и срочно меняли партбилет на кипу. Торопливому:

Во времена советские

Он совершил измену:

Достал свои обрезки он

И их приделал к члену.

Пройдя репатриацию,

Решил вернуть обратно.

Вторая ампутация —

Ох, это неприятно!

Себе, любимому

В часы, когда все дети были в школе,

Учили «инглиш», бегали в спортзал,

Я сиживал часами в коктейль-холле

И вместо знаний, алкоголь глотал.

Участвовал в попойках безобразных,

Рискованные песни напевал,

Отличниц даже я вводил в соблазны,

И даже комсомолок целовал!

Но…

Летят года – их не остановить,

Хотел бы, но, увы, не в нашей воле!

Мне остаётся улыбаться и шутить,

И всех любить, как любит Таню Толя [25] .

Коль суждено упасть, то находу,

А, впрочем, будет всё, как Бог велит,

И даже если в детство я впаду,

Надеюсь, сын меня усыновит.

Что ж пожелать себе к концу пути,

Чтобы его с достоинством пройти?..

Чтоб продолжал я двигаться вперёд,

Чтоб радость не проскакивала мимо,

Чтоб жил я, как всегда, неутолимо,

Чтобы писал, писал неутомимо

И пи́сал я, как тот водопровод,

Сработанный ещё рабами Рима!

Мы едем с вами все в одном вагоне,

В своих купе не запирая дверь,

Попутчики мои на перегоне

Меж станцией Рождение и Смерть.

Столбами за окном мелькают дни,

Наш поезд мчит сквозь Зимы и сквозь Леты…

Всё чаще, чаще Время-проводник

Нам пробивает дырочки в билетах.

Давайте пить за этот перегон,

За то, что все мы есть на этом Свете,

За наш весёлый, маленький вагон,

В котором мы несёмся по Планете!

Я люблю тебя, Россия

ОТ АВТОРА: Встречаясь в разных странах с эмигрантами из бывшего Советского Союза, я иногда слышал проклятия в адрес страны, которая их вытолкнула. В их обвинениях было много горькой правды, но я невольно сторонился этих людей. Нельзя отторгать своё прошлое, своё детство, юность, молодость… Я убеждён, что человек, предающий прошлое, предаст и настоящее, и будущее, хотя, конечно, это убеждение можно оспаривать.

Я когда-то писал, что моя память похожа на подзорную трубу. Я рассматриваю своё прошлое, и оно кажется мне огромным и радостным, я переворачиваю трубу и вижу все обиды и раны, нанесённые мне бюрократией и антисемитизмом, но вижу их маленькими и далёкими. Радость и благодарность перевешивают. Благодарность за молодых папу и маму, за верных и преданных друзей, за эталонно-красивых подруг, за умение смеяться сквозь слёзы, ненавидеть подлость и немедленно давать сдачу!..

Спустя годы, после переезда в Израиль, я написал это стихотворение:

Я люблю тебя, Россия,

Моя юность, моя грусть,

Я люблю тебя, Россия,

И немножечко боюсь.

Ты растила, воспитала,

Ты дарила мне друзей,

Но всегда напоминала:

«Ты – не русский, ты – еврей!»

Вечно самоистязая,

У себя на поводу,

Ты стоишь у входа рая,

Но одной ногой в аду.

Презираешь ты опасность,

Прёшь вперёд и наобум…

Нам твою бы бесшабашность,

А тебе – наш горький ум.

Как похожи мы, Россия,

Как похожи, ты и я:

Я с надеждой жду Мессию,

Ты ждёшь доброго царя.

Я люблю тебя, Россия,

Моя радость, моя грусть,

Моя слабость, моя сила,

От тебя не отрекусь.

Я к тебе любовью ранен,

Я в числе твоих друзей,

Я – еврейский россиянин,

Я – российский твой еврей!

К юбилею Юры Кармелюка

Юрка, Юрка, славный Юрка,

Много шишек и побед…

Скачем мы на Сивках-Бурках

Вот уж шесть десятков лет,

От твоей родной Одессы

До моих Березняков,

От статей хвалебных в прессе

До подпольных бардаков,

От моей любимой Галки

До твоей случайной палки,

От неистовой гульбы,

До неистовой судьбы.

От квартиры до трактира,

От сортира до ОВИРа,

От причала до перрона,

От Одессы до Сиона.

Просадили дом и дачу,

Подустали от борьбы,

И удача нам на сдачу

После яростной гульбы!..

Ты стал седым и бородатым,

И лишних слов не говоришь,

И спишь сегодня с автоматом,

И реже с девочками спишь

Ты старостью ещё не ранен,

Ещё силён в руках талант,

Муж, дед, отец, израильтянин,

Домовладелец, фабрикант.

Но в прошлом больше интереса,

Как нам его не достаёт!..

В тебе сидит твоя Одесса,

И по ночам ещё встаёт.

Шарж А.Цыкуна

К семидесятилетию журнала «Крокодил»

Всей «Крокодильской» стае во главе с главным Крокодилищем Пьяновищем [26]

По СССР ходила

Большая «Крокодила»,

Она, она, она

Любимою была.

И эта «Крокодила»

Так много наплодила

За семьдесят лет подряд

Лихих крокодилят.

Так жаль, что «Крокодила»

К нам в гости не приплыла,

В страну где жрут бананы,

Где все обетованны,

Где детям пипки рубят

И «Крокодилу» любят…

Так будь всегда здорова

И чуточку Пьянова!

Яну Левинзону ОТ АВТОРА: В популярной команде «Клуб Одесских джентльменов» он уже выделялся своим заразительным обаянием. Переехав в Израиль, много выступал в концертах и на радио. С появлением русского телеканала, создал свою юмористическую передачу «Семь-сорок», которая уже много лет пользуется большим успехом, не только в Израиле, но и в других странах.

Шарж В.Романова

Он притворяется седым,

Но остаётся молодым

И взрывчатым, как порох,

В свои всего «Семь-сорок».

Его все хвалят в прессе,

Любим в своей Одессе,

Как говорят в Одессе:

«Живёт при интересе».

Из этого жаргона

Я взял про Левинзона

Одну лишь только фразу

И вам признаюсь сразу:

Люблю его, заразу!

Брату Лёне в день рождения

Шарж А. Макаревича

Виски седые, валидол в кармане,

И без очков читаешь невпопад.

Но это только простаков обманет:

Пока я жив – ты вечный младший брат.

С тобой прогарцевали мы по жизни

То, разъезжаясь, то встречаясь вновь,

В социализме и в капитализме,

Не растерявши братскую любовь.

Барьеры жизни брали мы не сами,

Ковали силу, волю, оптимизм

Толкающая вера нашей мамы

И папин тормозящий скептицизм.

Теперь с тобою суждено нам, видно,

В стране Сиона до конца прожить,

И очень горько, больно и обидно,

Что папу с мамой не сумели сохранить.

Я первым появился в этом мире,

Преграды первым преодолевал

Я первым подал заявление в ОВИРе

И первым развалил свой пьедестал.

Я первым приключения искал,

Я первым закалялся в драках жарких;

Я первым девочек невинности лишал

И первым превращаюсь в патриарха.

И я клянусь на этих именинах

И дальше для тебя минёром быть

И первым наступать на жизненные мины,

Чтобы тебя от них предохранить.

Сегодня ты в московских сериалах,

Ты пашешь на родное МВД,

И скоро ты дойдёшь до генерала,

Потом до маршала, министра и т. д.

Но знаю я: тебя на этой ниве

Ни лавры, ни карьера не влекут,

Тебе б, как Ленину, засесть в Разливе

И разливать по рюмкам «Абсолют».

И, кажется, совсем недавно было:

Мы оба рядом за столом, всегда —

И исчезали водка и еда:

Нас называли «Братская могила».

Но и сегодня, если к тёплой стенке, —

Ещё покажем в пьянке и в еде.

Ещё волнуют женские коленки

И бес ещё сидит, и знает, где.

Ах, Леня, Леня, дорогой мой братик

Исколесили много мы дорог,

На сколько нам ещё бензина хватит

И сколько нам осталось – знает Бог.

Десятки лет всё нету угомону,

Бежим, бежим, бежим, бежим по кругу

И вместо встреч – звонки по телефону,

И привыкаем жить мы друг без друга.

Но папы с мамой фотографии, как фрески

На стенке, чтобы нам напоминать:

Мы сплавлены фамилией Каневский —

И друг от друга нас не оторвать.

Внучке Полинке

Внученька Полинка,

Ягода-малинка,

Фильмы оформляет,

Пьесы переводит,

Всюду успевает —

К деду не приходит.

Кто она – не вижу,

Где она – не знаю,

Говорят, что где-то

Бродит по Синаю,

По Синаю бродит,

К деду не приходит.

Что-то оформляла,

Что-то наваяла,

Где-то загуляла

В Хайфе или в Лоде…

Всюду побывала —

К деду не приходит.

Я по ней скучаю,

Смутно вспоминаю:

Кто она? Кокетка?..

Рыжая?.. Брюнетка?..

А может быть, блондинка?..

Внучка-невидимка.

Правый демарш

ОТ АВТОРА: В 2005-м году телевидение провозгласило писателя Анатолия Алексина «Человеком-легендой» и удостоило его специальным призом. Вручить этот приз попросили меня.

Во время этой передачи его жена Таня сидела в зале, и я прочитал стихи, посвящённые ей, зная, что это будет самым большим подарком для Анатолия. Отталкиваясь от «Левого марша» Маяковского, я назвал эти стихи «Правый демарш».

Где-то гуляют вволю,

Где-то звучат напевы,

Но юбиляра Толю

Не повернуть налево!

Он обошёл все ухабы,

Выдержал все испытанья:

Зачем ему слева бабы,

Когда у него справа – Таня!

Да, было много признаний!

Да, было много свиданий!

Но на любое свиданье

Толя являлся с Таней!

Слева, презрев шлагбаум —

Девиц молодых орава,

А справа – Эфраим Баух [27] ,

И Толя идёт – направо!

У Толи одна королева,

Он верен ей и поныне,

И если ходит налево,

То только к Рубинной Дине [27] .

На каждый призыв сексуальный

Ответ у него в каждой фразе:

Он пишет роман эпохальный,

И женщины все – в экстазе!

Но, даже напившись водки,

С них платья срывать не станет:

Легко раздевать красотку,

Трудней одевать Таню!

Мужья уходят налево,

Манят их и Сары, и Клавы,

У Толи – одна королева

И с нею он – только направо!

Вместе шагать им сто лет,

Выдержав все испытанья…

Кто там шагает с Толей?

С Толей шагает Таня!

Шарж В.Романова

Сыну Мише

Как только превратился ты в мужчину,

Ты достаёшь меня во сне и наяву:

«Не так пишу!.. Не так вожу машину!..

И вообще, неправильно живу!..

И всё не так, не так, не так и плохо!..»

Но этому не удивляюсь я:

Ведь со времён ещё царя Гороха,

Отцов критиковали сыновья.

Мне было б легче прыгнуть до Памира,

Спасти народ, изобретя вакцину,

И было б легче стать для всех кумиром,

Чем получить признание от сына.

Твой интеллект не устаёт от вахты —

Сплошная информация в мозгу,

Ты выдаёшь мне вдруг такие факты,

Каких я и представить не могу!

Любой вопрос решаешь за мгновенье,

Любой ответ готов, на всякий случай,

И счастлив я, что ты хоть лыс, как Ленин,

Но до сих пор не делал революций.

Ты мудр и проницателен, как Мессинг,

Ты не даёшь мне почивать на лаврах,

И благодарен я за этот прессинг —

Он не даёт мне превратиться в динозавра.

И чувствуя себя последним лохом,

Несу тебе рассказ, сжимая нервы,

И если вдруг ты цедишь: «Что ж… Неплохо»,

Я счастлив, будто бы создал шедевры.

И даже если оббегу экватор,

Я не дождусь твоих похвал, хоть плачь…

Любимый критик мой!.. Родной катализатор!..

Дай Бог тебе здоровья и удач!

И этот стих ты раздолбаешь, Мишка,

Что ждёт меня разнос, понятно и ежу,

Но я его тихонько вставлю в книжку

И никогда тебе не покажу!

Мой первый день рождения без Майи

ОТ АВТОРА: Я часто слышал слово «горе», понимал, что это что-то страшное и непоправимое, сопереживал, утешал других… И однажды я его сам ощутил, пронзительно и обжигающе.

Всю жизнь за успехом гнался,

Судьбой и Господом храним.

Писал, гулял, по странам шлялся,

Неоднократно я влюблялся,

Неоднократно был любим.

Мелькали города и лица,

Спешил, спешил, бежал, летел…

И некогда остановиться,

И главного не разглядел.

А главное – всё время рядом,

Не вопрошая ни о чём,

С улыбкой добрым, добрым взглядом,

Всегда с подставленным плечом.

Все сорок лет со мною мчалась,

Глотая пыль моих дорог,

И, наконец, пришла усталость

И сердце встало поперёк…

Я принимаю поздравленья,

И наша встреча весела,

Но…

Впервые на мой день рожденья

Моя Маюха не пришла.

И не пекла, и не варила,

И утром не поцеловала,

Подарок мне не подарила,

Который целый год искала…

Она ушла своей судьбою,

Не позвала меня с собою,

И рассказать мне не успела,

Что должен я ещё доделать.

И жизнь резко изменилась,

Как будто подвели черту.

И сразу всё остановилось —

Стою на разводном мосту.

За весь свой век авантюриста

Впервые испытал я страх,

Живу под маской оптимиста

Собакою на трёх ногах.

То вдруг кружится голова,

То вдруг отказывает тело,

И не помогут тут слова:

Хранитель-ангел улетела!..

Я принимаю поздравленья

И тосты за житьё-бытьё,

Но первый тост в свой день рожденья

Произношу я за неё.

За Майку мою, ту, что в вечной тревоге

Скакала за мной по десяткам дорог…

На самом на близком мне Ближнем Востоке

Я самую близкую не уберёг.

И нет у меня теперь прежнего тыла,

Её отозвали к себе небеса…

Она мою жизнь собой осветила,

Она мою жизнь собой освятила,

Оставив на фото святые глаза.

И потому я должен быть в строю:

Есть дети, брат, друзья и внуки…

Вы все продлили жизнь мою,

У смерти взяли на поруки.

Вы все – и жизнь моя и сила,

Она мне всех вас завещала,

Она вас очень всех любила,

Она вас очень всех прощала.

Я принимаю поздравленья,

И начинаем питиё,

Но первый тост в мой день рожденья:

Давайте выпьем за неё!

Моей взрослой маленькой внучке Шурочке

(В день восемнадцатилетия)

В жизни раз бывает

Восемнадцать лет,

В жизни раз бывает

Твой носатый дед,

В жизни раз бывает

Твой красивый брат,

Ты богата братом —

Он тобой богат.

В жизни раз бывает

Мама у тебя,

В жизни раз бывает

Вся твоя семья.

И добавлю вкратце,

И скажу любя:

Мы – твоё богатство,

Мы храним тебя,

Чтоб не унывала,

Радостью звеня,

Так, как завещала

Бабушка твоя!

Чтоб жила без края,

До больших побед,

Ведь тебе, родная,

Восемнадцать лет!

Поэту Андрею Дементьеву, которого очень полюбил Израиль

(К юбилею)

В любви к Израилю признаётесь Вы открыто

По радио, в газетах, на экране,

И удивляются антисемиты:

Ведь не еврей Вы ни по папе, ни по маме —

Они не знают: Вы еврей по Ане! [28]

У Вас в Израиле – всенародное признанье,

Переходящее в тропический экстаз,

И даже все раввины любят Вас,

Не требуя, при этом, обрезанья!

Вас любят за талант и за удачу,

Вас любят, как грузины любят чачу,

Как любит бедуин верблюда,

Как все индусы любят Будду,

Как каждый русский любит баню

И как Алексин любит Таню!

Стихи Дементьева у каждого еврея —

Евангелие от Андрея.

Вы украшаете собой свой юбилей:

Красив и молод, облик благородный…

Предложат звание «Заслуженный Еврей»,

Не соглашайтесь: Вы – «Еврей Народный»!

* * *

Хотел стихи прочесть Андрею,

Но честно говоря, робею.

Я просто набросал десяток строк —

Я лучше выдумать не мог.

Шарж В. Романова

Леночке Яраловой, красавице, умнице и отличнице

Леночка Яралова, [29]

Круглая отличница,

Ты меня, усталого,

Накорми яичницей.

Под Израильским ливнем,

Коньяка плесни мне,

И долой кручину,

Как на Павла Тычины!

Умная, кипучая,

Дочками гордишься,

Иногда колючая,

Словно кошка Гися.

Мчишь на репетицию

Прямо спозаранку,

Будто бы за пиццею,

Будто марокканка.

И тебя, красивую,

Любят телезрители,

Мудро-терпеливую,

Мать своих родителей.

Я тебя считаю

Собственною дочкой.

Ты – моя родная,

Ты – моя. И точка!

Галочке Кармелюк, на очередном юбилее

Галина и Юрий Кармели. Автошарж (Керамика)

Ихалы евреи

З Дону до Сиону,

Пидманулы Галю,

Забралы з собою.

Ой, ты, Галю, Галю молодая,

Где ж твоя родная

Дери-басов-ская?..

Надоели Гале

Коммунисты-суки,

Этим и воспользовались

Гады-Кармелюки!

Нету здесь Привоза,

Нету здесь трамвая,

Только синагоги

От края до края.

Что ж они, пархати,

Сделали с тобою:

Стала наше сало

Заедать мацою!

Ой, ты Галю, Галю молодая,

Ты была кошерной,

А теперь трефная.

Ты была трезвее

Старого сарая,

А теперь в Израиле,

Кажну ночь – бухая.

Ой, ты Галю, Галю молодая,

По ночам здорова,

По утрам – больная.

Не сходя с перины,

Не снимая шорты,

Делала картины,

Делала аборты.

Ой, ты Галю, Галю молодая,

Ты така вэлыка,

Хоч така малая!

Послу России в Израиле Петру Владимировичу Стегний, умному, обаятельному человеку, которого я очень полюбил, особенно его жену Риту ОТ АВТОРА: Я представил себе, как отговаривали Петра Владимировича от его приезда к нам, и написал это стихотворение.

Как родная тебя мать провожала

Провожая в дальний путь, причитала,

Голосила, от натуги краснея:

Не езжал бы ты, Петро, до явреев!

Ждут тебя там, мой сынок, испытанья:

Они сделают тебе обрезанье,

И усё, что там тебе откорнають,

Они это тебе к носу прилатають.

Потому там все евреи – носаты,

А в руках у них у всех – автоматы,

И, вообще, они там все вооружены

И у кажного – обрез заряжённый!

Заберут они тебя у солдаты,

И заставят есть мацу у шабаты.

Будешь праздновать ты Пурим и Песах,

Превратишься ты в Израильский агрессор!

Станешь ты гулять по ихним Эйлатам,

И кипой махать всем ихним девчатам,

И кого ты только там не увидишь,

Будешь всем им улыбаться на идиш.

Повезут тебя по разным мошавам,

К ихним Саррам, Рахелям и Хавам

Затаскают там тебя по кибуцам —

Это место, где они все… гуляють.

Ой, ты сыну, мой, родненький сыну,

Не езжал бы ты, сынок, в Палестину

Там явреи с арабами бьются,

Без тебя они пускай разберутся!

Моему маленькому братику от старшенького

Шарж В.Мачалова

Чтобы добиться успеха,

Покинул ты отчий дом,

И вот уже через два века

Мы рядом по жизни идём.

Ты не просил и не хапал —

Сам добивался побед,

Души мамы и папы

Тебя охраняли от бед.

Далёк ты ещё от старости,

Хоть годы таят, как дым.

Бога прошу: «Пожалуйста,

Оставь его молодым!»

Рост не велик, а глыба,

Сберёг ты и душу и честь.

Богу кричу «Спасибо!»,

Что ты у меня есть!

Глаз продолжает светиться,

Разум ещё не остыл…

Богу я буду молиться

Чтоб ты у меня был!

Внуку Мишеньке в день двадцатилетия

Мишка-Мишка, ты ещё мальчишка,

Но уже умён не по годам,

Даже обаятелен с излишком —

Производишь впечатление на дам.

Хоть с утра до ночи на работе,

Но сумел решить лихой вопрос:

Обрезанье самой крайней плоти

Заменил ты обрезанием волос.

Двадцать лет!.. Как время пробежало!

Ты шёл вверх, а я спускался вниз…

Двадцать лет – стези твоей начало,

Ну, а мне – лишь выходы «на бис».

С каждым годом уменьшаю перегрузки,

Вниз бреду, а ты стремишься ввысь,

Но я рад, что на подъёме и на спуске

Наши судьбы всё ж пересеклись!

Я тебя на бой благословляю,

Наша жизнь – турниры без кольчуг…

Я тебе победу предрекаю —

Можешь смело выходить на круг!

Станешь ты известным и богатым,

И Народным, и Лауреатом,

До любой вершины долетишь,

Будешь чеки получать в конверте…

Ну, а для меня, до самой смерти,

Ты останешься: мой Мишенька-малыш!

Я с тобой – и в радости, и в горе,

Я с тобой – и счастлив, и грущу…

Но учти: купаться в нашем море

Всё равно тебя не отпущу!

Всем твоим успехам и победам

Будет рада наша вся семья.

Ну, а неприятности и беды?..

Я готов принять их на себя.

Я пройду любые испытанья,

На Земле, в аду или в раю,

И дождусь, что сдержишь обещанье

И продлишь фамилию мою!

К своему юбилею

ОТ АВТОРА: Вдруг, опять совершенно неожиданно, оказалось, что мне уже семьдесят лет. Я собрал за столом своих друзей и прочитал им это юбилейное стихотворение. Поскольку собрались очень близкие друзья, я позволил себе употребить одно неформальное слово, за которое прошу меня простить: ведь я вступил в возраст, когда можно опять, как в детстве, немного похулиганить.

Это стихотворение я посвящаю всем моим друзьям, значит, и вам, дорогие мои читатели.

«Мои года – моё богатство»…

О, Кикабидзе, милый лжец,

Забыл болезни и лекарства

И то, что близится пиздец.

Я утром очертил окружность,

В неё вместилась жизнь моя,

Моё бессмыслие и сущность

И все ошибки бытия.

Мои года – моя машканта [30] ,

Господь моим гарантом был,

Подвёл я своего гаранта —

Я долг ещё не оплатил.

Я брал огромные кредиты,

Я был азартным игроком,

Я Богу врал: «Ну, погоди ты!

Потом, потом, потом, потом!»…

Она сужается, окружность,

И стягивает времена,

Моя полезная ненужность

Сейчас особенно видна.

Скакал, пижонил, фанфаронил,

И вот – маячит эпилог…

Как много в жизни проворонил!

Как многих в жизни не сберёг!

Мои года – мои вериги,

Мои грехи, моя вина:

Где ненаписанные книги?

Где неспасённая жена?..

И вдруг захочешь разрыдаться,

И вдруг захочется завыть —

Моя обязанность – смеяться,

Моя профессия – смешить!

Мои года – мои итоги,

Осталось, может, полверсты,

У мудрости я на пороге,

У выхода из суеты.

Моё спасенье – это дети,

Они – мой тёплый пьедестал,

И я за них всегда в ответе:

Я им так много не додал!

Моя надежда – это внуки,

Мне с ними радостно всегда,

Я им отдался на поруки

И взял отсрочку до суда.

Красив, умён, талантлив, ярок,

Прошёл со мной сквозь все года,

Мой брат, мой дорогой подарок

От папы с мамой, навсегда.

Живёт друзей моих когорта

От Тель-Авива до Москвы.

Мои друзья – моя опора,

Моя опора – это вы!

Я не купил дома в Эйлате,

И ценных акций не купил,

Я в жизни, всё что мог, растратил,

И только вас всех накопил.

Мне нет за всех за вас покоя,

Не знал, что так могу любить…

Я в сердце вас своём укрою,

Чтоб вас подольше сохранить.

А, может, впрям, года – богатство,

И Кикабидзе нам не врёт?..

А если так – за наше братство!

А мой пиздец – пусть подождёт.

ОТ АВТОРА: Ну, вот и всё: «последнее сказание и летопись окончена моя». Спасибо, что приходили ко мне в книжку. Напоминаю: если не понравилось, ругайте издательство, если понравилось, хвалите меня и приходите ещё.

Девиз Габровского Фестиваля Юмора: «Мир уцелел, потому что смеялся».

Давайте поможем ему уцелеть, давайте будем веселы и благополучны.

Я люблю вас!

Сноски

1

Егор Лигачов, политик, соратник Горбачова.

2

схуёт – права (иврит).

3

Сюнью Георгий Камилович, доцент, первый француз, которого я узнал, элегантный, остроумный, обожаемый всеми студентами.

4

Яков Давыдович Лившиц, доцент, преподаватель строймеханики.

5

Юрий Рыбчинский – известный украинский поэт и драматург.

6

Юлий Малышев – театральный и музыкальный критик.

7

В то время шёл популярный телесериал «Следствие ведут Знатоки», где Лёня играл одного из главных героев – майора Томина.

8

Игорь Барах и Лина Яралова – кандидаты медицинских наук, друзья моей юности, которые будут ещё не раз упоминаться в моих стихах.

9

Толя Дубинский и Юра Шостак, следователи по особо важным делам, мои школьные друзья.

10

Владко Владимир – известный украинский писатель-фантаст.

11

Кити Подольская и Артур Тертерян, талантливые художники, друзья, подаренные мне Одессой.

12

Лена, сестра моей жены Майи, и её муж Сергей, толстый, остроумный, обаятельный.

13

Марик Глинкин, мой близкий друг, приобретённый в институте.

14

Роберт Виккерс, мой многолетний соавтор.

15

Аркадий Арканов, популярный писатель-юморист.

16

Березин Ефим и Тимошенко Юрий, народные артисты Украины, прославленные Тарапунька и Штепсель, мои друзья и исполнители моих произведений.

17

Гузеев Толя, артист и ведущий на центральном Украинском Телевидении.

18

Боря Каменкович, блистательный танцор и балетмейстер.

19

Бродский Володя, стоматолог, с которым мы были дружны.

20

Тимофеев Валентин, главный редактор Министерства Культуры Украины, который подписывал договора с авторами.

21

Александр Столбов, главный режиссёр киножурнала «Фитиль», который прислал мне вызов в столицу. (Тогда без вызова переезд был невозможен).

22

Панков Володя, редактор «Фитиля» и его жена, красавица-гречанка Женя. Узнав о нашем приезде, они примчались в нарядных туалетах, с какого-то банкета, разгружать машину с нашими вещами.

23

Боря Галантер, рано ушедший из жизни талантливый кинорежиссёр-документалист, отснявший нашумевшие фильмы о Бетховене, Плисецкой, Полунине…

24

Зиновий Бим и Эмма Серебрякова. Он – был тогда директором строительного треста, она – заведующей кафедрой английского языка в одном из московских институтов. Оба – обаятельные и очень забавные. Несмотря на то, что каждому из нас уже было по плюс-минус полвека, мы стремительно подружились.

25

Речь идёт о писателе Анатолии Алексине и его жене Татьяне, которые до преклонных лет сохранили нежную, трогательную, взаимную любовь.

26

Алексей Пьянов – в те годы главный редактор «Крокодила»

27

Эфраим Баух и Дина Рубина – известные писатели, живущие в Израиле.

28

Аня – жена Дементьева и его Муза.

29

Елена Яралова, артистка театра, кино и телевидения, дочь моих друзей Игоря Бараха и Лины Яраловой.

30

Машканта – льготная ссуда в Израиле.

Оглавление

Обращение к читателям

Идущие на смех (вместо эпиграфа)

Мозги набекрень

Знаки препинания

Подземный переход

Смелое начинание

Сплетни

Это моя монета

Летучий кот

Всех на прокат

Второе убийство

Качай его

Сквозь стенку

Рокировка

Украли трамвай

Проделки волшебника

Смелый почин

Храните свои годы

Любите живых!

Любите живых!

Старый двор

В пригородном автобусе

Сиамские близнецы

Елена Ивановна

Банкет в кафе «Белочка»

В случае аварии нажмите кнопку

Сюрприз

«На золотом крыльце сидели…»

Свой человек на свадьбе

Хочется! (Для привала)

Хочется

Анекдот

Круговорот

Он и она

Колыбельная

Потерял уважение

Бессонница

Медицинская загадка

Настольный календарь

Репортаж с вечеринки

Как я стал чемпионом

Как я стал чемпионом

В хоккей играют настоящие мужчины

Затяжной прыжок

Я ещё и снайпер!

Случайная встреча

Случайная встреча

Исповедь

Ах, этот грипп!

«На ять!»

Идеальное место

Я и моя стая (рассказ собаки)

Техосмотр

Экзамен

В прямом эфире

Праздник Деда Мороза

Праздник Деда Мороза

Папа вернулся…

Внук Мороз

Небритый кактус

И за учителей своих (Новогодний тост)

Шестеро в одной машине, не считая седьмого

Семеро смелых

Ремонт

Великий изобретатель

Пикник

Праздничный сюрприз

Пластилиновая машина

Что-нибудь пушистенькое

Контрольный завес

Из недавнего прошлого

Мишка Норушко

Не губите меня!

Свадьба с выпивкой

Внезапная ревизия

Страшная месть

Собачья жизнь

Возмутитель спокойствия (Рассказ мастера)

Вот такие пироги

Посылка из Бомбея

Письмо президента СССР Михаила Горбачёва премьер-министру Израиля Ицхаку Шамиру

Дюжина моих детей (В соавторстве с Робертом Виккерсом)

Верните Джека

Новый Метод

В первый раз – в первый класс

Дело об алиментах

Дюжина моих детей

Застольные стихи

Киевский период

Московский период

Израильский период Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg