«Последняя битва свирепого Биллсона»

I

«Королевский театр» находится в самом центре мерзлого крохотного городишка Ллунинднно. Против главного входа в театр стоит фонарный столб. Подходя к этому столбу, я увидел какого-то человека. Человек был высокого роста, и, судя по его внешнему виду, с ним только что случилась катастрофа. Пальто его было забрызгано грязью. Шляпу он потерял. Услышав мои шаги, он обернулся, и при свете фонаря я узнал знакомые черты моего старого друга Стэнли-Фетерстонго Акриджа.

— Господи! — вскрикнул я. — Что ты тут делаешь?

Нет, это не галлюцинация. Это живой настоящий Акридж, собственной персоной. Что может Акридж делать в Ллунинднно, в этом мрачном, грязном валлийском городишке, населенном угрюмыми, небритыми людьми с подозрительными глазами!

Акридж в недоумении глядел на меня.

— Старина, — сказал он, — сегодняшняя встреча — самый удивительный случай в мировой истории! Вот уж кого не надеялся здесь увидеть!

— Я тоже. Что с тобой случилось? — спросил я, разглядывая его забрызганное грязью пальто…

— Случилось? — переспросил Акридж и вдруг покраснел от внезапного гнева. — Меня выставили за дверь.

— Выставили за дверь? Кто? Откуда?

— Из этого проклятого театра, старина! Взяли с меня деньги выставили. Никогда, старина, не ищи правосудия, ибо его нет в этом мире. После первого акта я вышел подышать воздухом, а в это время какой-то негодяй занял мое место. Я взял его за уши и хотел поднять с кресла, как вдруг на меня набросилась дюжина наемных убийц и выставила меня за дверь. Меня! Ты понимаешь? Меня! Ведь это было мое место. Подождите, — закричал он, бросая яростные взгляды в сторону двери, — я вам еще покажу…

— Не стоит, — сказал я, стараясь его успокоить, — что ты горячишься? Это может случиться со всяким. Деловой человек должен уметь со смехом переносить подобные неприятности.

— Да, но…

— Пойдем выпьем!

Это предложение заставило его поколебаться. Пламень гнева потух в его глазах. Он погрузился в глубокую задумчивость и наконец произнес:

— Взять бы камень и перебить бы все окна в этом проклятом театре!

— Брось, не стоит!

— Пожалуй, ты прав.

Он взял меня под руку, и мы пошли на главную улицу, озаренную окнами кабаков. Кризис миновал.

— Старина, — сказал Акридж, ставя свою опустевшую кружку на столик. — Я до сих пор не могу опомниться. Как ты попал в этот гнусный город?

Я объяснил ему, в чем дело. В Ллунинднно приехал знаменитый проповедник Ивэн Джонс. Завтра он будет говорить проповедь. Лондонская газета, в которой я работаю, послала меня послушать его и написать отчет о его проповеди.

— А ты что здесь делаешь? — спросил я.

— Что я здесь делаю? — переспросил Акридж. — Кто, я? Неужели ты еще не слыхал?

— Чего?

— Ты не видел афиш?

— Каких афиш? Я приехал только час тому назад.

— Старина! Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что волнует весь город.

Он осушил еще одну кружку пива и вывел меня на улицу.

— Смотри!

Он показал мне афишу, висевшую на стене какого-то фабричного склада. Хотя улицы в Ллунинднно освещены очень плохо, я все же прочел:

ЗАЛ ОДДФЕЛЛО

Матч бокса в десять раундов

ЛЛОЙД ТОМАС

(чемпион Ллунинднно)

против

СВИРЕПОГО БИЛЛСОНА

(чемпион Бермондси)

— Матч состоится завтра, — сказал Акридж. — Скажу тебе по секрету, старина, это дело принесет мне кучу денег.

— Ты снова антрепренер Биллсона? — спросил я, удивленный его упрямой настойчивостью. — Я думал, что ты после первых двух неудач не захочешь с ним связываться.

— На этот раз он отнесся к делу вполне серьезно. Я отечески поговорил с ним.

— Сколько он получит?

— Двадцать фунтов стерлингов.

— Двадцать фунтов стерлингов? Где же твое огромное состояние? Ведь на твою долю достанется только десять фунтов.

— Нет, старина. Ты ничего не понял. На этот раз я веду дело по-другому. Я — устроитель матча.

— Устроитель?!

— Да, один из устроителей. Помнишь Исаака О'Бриена? Его настоящее имя Иззи Прэвин. Мы разделим с ним весь сбор пополам. Иззи приехал в Ллунинднно неделю тому назад, снял зал и развесил афиши. Мы с добрым Биллсоном явились сюда только вчера. Мы дадим ему двадцать фунтов, его противник тоже получит двадцать фунтов, а мы с Иззи разделим весь остальной доход пополам. Вот это капитал, старина! О таком богатстве не мечтал и Монте-Кристо. Благодаря этому проповеднику Джонсу город завтра будет полон крестьян, съехавшихся из всех окрестных деревень. Джонс проповедует утром, а вечером наш матч. Лучшие места по пяти шиллингов, места на галерке по два с половиной, «стоячие» места по шиллингу. Тут же буфет с лимонадом и копченой рыбой. Такого доходного предприятия не видано еще с основания мира.

Я поздравил его.

— А как чувствует себя Биллсон? — спросил я.

— Он великолепно тренирован. Одним ударом свалит с ног быка. Приходи к нам в гостиницу завтра утром.

— Утром не могу. Я пойду слушать Джонса.

— Ах, да! Ну, тогда приходи днем. Только не позже трех, потому что Биллсон должен отдохнуть перед выступлением. Наш адрес — Керлионская улица, дом семь. Спроси трактир «Шляпа с перьями» и поверни сразу налево.

II

На другой день, отправившись к Акриджу, я был в приподнятом состоянии духа. Я только что выслушал пламенную проповедь. Ивэн Джонс действительно прекрасный оратор. Его слова пронзали сердца крестьян, как пламень. Это был настоящий пророк, похожий на пророков, описанных в Библии. На меня, просвещенного столичного жителя, слова его, конечно, не действовали, но простодушные провинциалы внимали ему, как зачарованные. Он говорил больше часу, ни разу не замолкая. Когда он кончил, я встал и пошел искать трактир «Шляпа с перьями». Найти его было нетрудно. Огромная вывеска, изображавшая шляпу и перья, висела на самом видном месте улицы.

Это был сомнительного вида трактир в сомнительной части города. Из его открытой двери вырывались звуки, напоминавшие грохот битвы. Я ясно различал звон разбиваемых стаканов. Когда я вплотную подошел к двери, оттуда выскочил хорошо знакомый мне человек и пустился бежать без оглядки. Через секунду на пороге появилась какая-то женщина.

Это была маленькая женщина с огромной шваброй в руках. С швабры капала липкая грязь. Она потрясала ею, как пикой. Бегущий человек обернулся, взглянул на швабру и побежал еще быстрее.

— Эй, мистер Биллсон! — закричал я ему вдогонку.

Но я выбрал неудачное время для разговоров. Он помчался дальше, даже не взглянув на меня. Когда он завернул за угол, женщина сказала ему несколько грозных напутственных слов, победоносно встряхнула шваброй и скрылась за дверью трактира. Я пошел дальше. За углом ко мне подошел мистер Биллсон.

— Простите, я не узнал вас, — сказал он.

— Вы так торопились, — сказал я.

— Ы! — произнес мистер Биллсон и умолк.

— Кто такая эта ваша знакомая с шваброй? — бестактно спросил я.

Мистер Биллсон смущенно взглянул на меня. Ему совершенно не следовало смущаться. Даже самые храбрые герои не раз в страхе обращались в бегство при виде взбешенной женщины.

— Она вышла из задней комнаты, — сказал он в замешательстве. — Увидела меня и подняла скандал. Мне пришлось бежать. Не могу же я бить женщину, — галантно прибавил мистер Биллсон.

— Конечно, не можете, — согласился я. — Но за что она рассердилась на вас?

— Я делал добро, — благочестиво сказал мистер Биллсон.

— Делали добро?

— Да. Я выливал пиво из стаканов.

— Какое пиво? Из каких стаканов?

— Пиво тамошних пьяниц. В этом трактире целая толпа нераскаянных грешников. Все они сидели за столиками и пили пиво. Я вылил все пиво на пол. Ходил от столика к столику, брал стакан и выливал пиво. Эти бедные грешники нисколько не были удивлены.

— Не могу себе этого представить.

— Чего?

— Держу пари, что они были очень удивлены.

— Ы! — сказал мистер Биллсон. — Пить пиво грешно. Пиво — исчадие ада. Пиво шипит, как змея, и жалит, как ядовитая ехидна.

Я невольно причмокнул от одной мысли о таком прекрасном пиве, которое шипит, как змея, и жалит, как ехидна. За последнее время редко встретишь такое пиво, но в старину я пивал его часто. Почему ни с того ни с сего Биллсон невзлюбил этот прекрасный напиток? Я ничего не мог понять, но чтобы не раздражать его, решил переменить тему.

— Сегодня вечером я приду посмотреть, как вы будете драться, — сказал я.

Он с изумлением взглянул на меня.

— Кто? Я?

— Да. В зале Оддфелло.

Он покачал головой.

— Я не буду драться в зале Оддфелло, — ответил он. — Я нигде никогда больше не буду драться.

Он внезапно замолк и насторожился, как собака, почуявшая дичь. Мы стояли возле трактира, который назывался «Синий Кабан». Окна трактира были гостеприимно раскрыты, и оттуда доносилось миролюбивое бряцанье стаканов.

— Простите, — сказал мистер Биллсон и ворвался в трактир.

Нужно возможно скорее повидать Акриджа и рассказать ему о странном обращении Биллсона на евангельский путь истины. Я был потрясен до глубины души. Мне было жаль моего бедного друга. Если Биллсон откажется драться, Акридж будет разорен и уничтожен. Едва в «Синем Кабане» загремели разбиваемые стаканы, я сорвался с места и помчался на Керлионскую улицу, в дом номер семь. Я долго звонил у дверей. Мне открыла старая женщина. Акридж был в своей комнате и спокойно лежал на диване. Нельзя было терять ни минуты.

— Я только что видел Биллсона, — сказал я. — Он сегодня какой-то странный. Мне жаль тебя огорчать, дружище, но он мне сказал…

— Что не будет сегодня драться? — перебил меня Акридж со странным спокойствием. — Правильно, он сегодня драться не будет. Он только что был здесь и сказал мне об этом. У Биллсона есть одна хорошая черта — он всегда обо всем старается предупредить меня заранее, чтобы я имел время подготовиться и не погубил своего дела.

— Но что случилось? Ему мало двадцати фунтов стерлингов?

— Нет. Он считает, что драться грешно.

— Что?!

— Он считает, что драться грешно, старина. Сегодня утром мы пошли с ним послушать этого знаменитого проповедника. Проповедь преобразила Биллсона. Он решил теперь делать только добро и бороться со всяким злом. Он не хочет больше драться. Он решил уйти из этого города и проповедовать Священное Писание.

Я был потрясен до глубины души, но психология мистера Биллсона была мне вполне понятна. Голова его могла вместить зараз только одну идею, и этой единственной идее он предавался всецело. Спорить с ним бесполезно. Если в голову его влезла какая-нибудь глупость, ее не выбьешь оттуда никакими разумными доводами! Я был глубоко поражен необыкновенным спокойствием Акриджа, но скоро все выяснилось.

— У нас есть заместитель, — сказал он. Я облегченно вздохнул.

— У вас есть заместитель? Вот это удачно. Где вы его достали?

— Скажу тебе по секрету, старина, что я сам буду сегодня выступать на арене вместо Биллсона.

— Что? Ты?!

— У нас нет другого выхода, старина. Ничего больше не остается.

Я остолбенел. За долгие годы нашего знакомства я привык ожидать от Акриджа всего, чего угодно, но только не этого. Это было уж слишком.

— Неужели ты серьезно собираешься выступить сегодня на арене? — вскричал я.

— Что же тут особенного, старина? Посмотри на это с деловой стороны, — рассудительно сказал Акридж. — Силы у меня хоть отбавляй. Во время тренировки Биллсона я каждый день дрался с ним.

— Да, но…

— Дело в том, старина, что ты не сознаешь моих возможностей. Я не отрицаю, конечно, что за последнее время я немного опустился и перестал заботиться о своем здоровье, но были годы, когда у меня и дня не проходило без хорошей драки.

— Но ведь на этот раз тебе придется драться с профессиональным боксером.

— Говоря по правде, старина, — сказал Акридж, внезапно бросая свой героический тон, — все решено заранее. Иззи Прэвин поговорил с антрепренером Томаса. Этот антрепренер согласился на все наши условия, но потребовал, чтобы мы прибавили Томасу еще двадцать фунтов. Пришлось прибавить, ничего не поделаешь. За это Томас обещал в течение трех первых кругов не причинить мне никакого вреда. В начале четвертого круга он слегка хлопнет меня по голове, я притворюсь побежденным и упаду. Мне, конечно, позволено бить его со всей силы. Он просил только, чтобы я не задевал его носа. Видишь, старина, немного такта, немного дипломатии, и все неприятности улажены.

— Но ведь на афишах сказано, что драться будет Свирепый Биллсон. А вдруг публика не захочет смотреть на тебя и потребует деньги обратно?

— Ах, старина, — простонал Акридж, — до чего же ты глуп! Неужели ты не понимаешь, что я буду выступать под именем Свирепого Биллсона! В этом городишке его никто не знает. Я сложен, как Геркулес, и вполне могу сойти за столичного чемпиона.

— А почему Томас просит, чтобы ты был так осторожен с его носом?

— Не знаю. У каждого свои причуды. А теперь, старина, я попрошу тебя оставить меня одного. Я должен отдохнуть перед боем.

III

Вечером зал Оддфелло был переполнен до краев. Местные любители спорта не жалели денег, чтобы хоть одним глазом посмотреть на такое редкостное зрелище. Прежде чем добраться до кассы, мне пришлось долго стоять в очереди. Купив билет, я спросил, как мне пройти за кулисы. Я долго бродил по бесконечным коридорам и, наконец, вошел в уборную Акриджа. Акридж был уже в боксерских трусиках, но с плеч его свисало желтое резиновое пальто.

— У вас замечательный сбор, — сказал я. — В зале нет ни одного свободного места.

Но, к моему удивлению, он встретил мои слова без всякого энтузиазма. Тут только я заметил, какой у него подавленный и растерянный вид. Еще недавно я видел его таким победоносным и самоуверенным. Теперь он был бледен, руки его дрожали. Глаза, которые обычно сверкали непобедимым огнем оптимизма, теперь уныло перебегали из угла в угол. Он поднялся, снял с вешалки свою рубашку и стал одеваться.

— Что случилось? — спросил я.

Он просунул голову в воротник и уныло взглянул на меня.

— Я удираю, — кратко заявил он.

— Удираешь? То есть как удираешь?

Все актеры всегда волнуются перед своим первым выступлением, и я решил его успокоить.

— Ты не трусь, все обойдется.

Он грустно рассмеялся.

— Публика не будет тебя смущать. Ты забудешь о ней, едва выйдешь на арену.

— Публика меня не смущает, — сдавленным голосом сказал Акридж, влезая в брюки. — Ах, старина! Сюда только что заходил Томас вместе со своим антрепренером. Оказывается, этот Томас — тот самый человек, с которым я подрался вчера в театре!

— Томас тот самый человек, которого ты поднял с кресла за уши? — ужаснулся я. Акридж кивнул головой.

— Он узнал меня, старина, я это сразу заметил. Он меня так исколотит, что я не уйду отсюда живым!

Да, Акридж удивительный человек. Только с ним одним могло случиться такое несчастье. В этом городе он мог подраться с кем угодно. Так нет, ему для ссоры нужно было выбрать профессионального боксера!

Акридж зашнуровал уже свой левый башмак, когда дверь отворилась и в комнату вошел плотный брюнет с круглыми, как бусинки, глазами. По его фамильярному обращению с Акриджем я сразу догадался, что это мистер Иззи Прэвин, долгое время скрывавшийся под именем Исаака О'Бриена. Он был заботлив и ласков до крайности.

— Ну, — весело сказал он, — как ты себя чувствуешь?

Акридж грустно взглянул на него.

— Зал переполнен, — продолжал мистер Прэвин с лирической дрожью в голосе. — Билеты проданы все до одного. На улице стоит толпа и заглядывает в окна.

— Я не буду сегодня драться, — робко сказал Акридж. Восторг мистера Прэвина рассеялся, как мираж. Сигара выпала у него изо рта, и круглые, как бусинки, глаза от ужаса стали еще круглее.

— Что ты сказал?

— Случилось несчастье, — объяснил я. — Томас — тот самый человек, с которым Акридж поссорился вчера вечером в театре.

— Какой Акридж? — перебил меня мистер Прэвин. — Это Свирепый Биллсон.

— Я все рассказал Коркорану, — сказал Акридж, зашнуровывая свой правый башмак. — Коркоран мой старый приятель.

— А! — облегченно вздохнул мистер Прэвин. — Если мистер Коркоран твой друг и умеет держать язык за зубами, так все в порядке. Что ты говорил? Я тебя не совсем понял. Ты не хочешь драться? Ты обязан драться!

— Сейчас здесь был Томас, — сказал я. — Акридж подрался с ним вчера вечером в театре. Теперь Акридж вполне естественно опасается, как бы Томас не решил отомстить ему сегодня.

— Чепуха, — сказал мистер Прэвин. — Он тебя и пальцем не тронет. Он обещал мне ни разу тебя не ударить. Он дал мне честное слово джентльмена.

— Он не джентльмен! — угрюмо сказал Акридж.

— Но послушай…

— Я одеваюсь и сейчас же ухожу.

— Подумай! — взвыл мистер Прэвин, судорожно сжимая руки.

Акридж застегивал воротник.

— Сообрази! — простонал мистер Прэвин. — Зал набит, как жестянка с сардинками. Неужели ты думаешь, что мы теперь можем выйти на арену и заявить публике, что бой не состоится? Ты меня удивляешь, — прибавил мистер Прэвин, пытаясь воздействовать на гордость Акриджа. — Где твое мужество? Такой крепкий, здоровенный детина и вдруг струсил, когда узнал, что ему придется немного подраться…

— Я не струсил, — холодно сказал Акридж. — Я готов драться с кем угодно, но только не с профессиональным боксером, который к тому же ненавидит меня.

— Он не сделает тебе ничего дурного.

— Конечно, не сделает, потому что я сейчас же удираю отсюда.

— Драться на арене безопаснее, чем играть в мяч со своей младшей сестрой.

Акридж ответил, что у него нет младшей сестры.

— Но подумай о деньгах, — настаивал мистер Прэвин. — Неужели ты не понимаешь, что нам придется отдать все, все до последнего гроша?

Лицо Акриджа исказилось от внутренней муки, но он продолжал застегивать воротничок.

— Но этого мало, — продолжал мистер Прэвин. — Если мы скажем публике, что матч не состоится, меня будут судить судом Линча и повесят на ближайшем фонаре.

Но и эта перспектива не заставила Акриджа переменить решение.

— И тебя тоже, — прибавил мистер Прэвин. Акридж колебался. Суд Линча до сих пор не приходил ему в голову. Эта теория Прэвина показалась ему правдоподобной. Он перестал застегивать воротничок. В эту минуту дверь с шумом распахнулась, и в комнату торопливо вбежал какой-то человек.

— В чем дело? — злобно спросил он. — Томас уже пять минут стоит на арене и ждет. Ваш боксер еще не готов?

— Через полсекунды, — сказал мистер Прэвин и многозначительно взглянул на Акриджа. — Через полсекунды ты должен быть на арене, понимаешь?

Акридж слабо кивнул головой. Он безмолвно снял с себя рубашку, брюки, башмаки, воротничок, расставаясь с ними, как со старыми друзьями, которых уже никогда не увидит. В последний раз грустно взглянув на свое непромокаемое пальто, висевшее на спинке кресла, он вышел. Мы грустно пошли за ним по коридору. Наш вид напоминал похоронную процессию.

Нас встретил восторженный гул голосов. Любители спорта в Ллунинднно — благородные, справедливые люди. Они впервые в жизни видели Акриджа и тем не менее встретили его оглушительными аплодисментами. Эти аплодисменты вдохнули в него бодрость. Он ожил. Слабая благодарная улыбка заиграла у него на устах. Но тут взор его упал на мистера Томаса, и улыбка мигом исчезла. Он был похож на рассеянного человека, который, идя по улице и весело размышляя о разных прекрасных вещах, внезапно налетел лбом на фонарный столб.

Мое сердце обливалось кровью от жалости. Я с радостью отдал бы все скромные мои сбережения, чтобы выручить несчастного друга. Но увы! было уже поздно. Мистер Прэвин исчез, оставив меня в проходе возле самой арены. Я с тревогой разглядывал величавую груду костей и сухожилий, которая называлась мистером Ллойдом Томасом. Да, здоровенный мужчина! Всякий благоразумный человек снес бы от него любую обиду с благодушной улыбкой. Мне стало жаль, что я никогда не увижу побоища между этим быком и мистером Биллсоном. Это была бы такая битва, ради которой стоило бы приехать даже в Ллунинднно!

Судья ударил в гонг. Первый раунд начался. Томас медленно вышел на середину арены.

Акридж, к моему величайшему изумлению, подскочил к нему и изо всей силы ударил его кулаком в ребро. Ему очень не хотелось драться, но раз уж он попал на арену, он решил вести себя, как подобает боксеру.

Мистер Томас недаром дал честное слово джентльмена. Он безусловно решил сдержать его. Честное слово для Томаса не пустой звук. Несмотря на свою неприязнь к Акриджу, он старался выполнить свое обещание — и в течение первых трех раундов притворяться, будто Акридж нисколько не слабее его. Он изо всех сил размахивал кулаками, но дотрагивался до Акриджа с величайшей осторожностью. К концу первого раунда Акридж был цел и невредим.

Это погубило его. Он так возомнил о себе, что совершенно потерял всякую совесть и вначале второго раунда накинулся на мистера Томаса с яростью тигра.

Я читал все его мысли. Он ложно истолковал поведение своего противника. Он решил, что мистер Томас не бьет его только потому, что не может с ним справиться. Вместо благодарности в его сердце вспыхнула греховная гордыня. «Вот, — говорил он себе, — человек, который ненавидит меня и тем не менее не может принести мне никакого вреда, потому что я силен, как бык, и отважен, как лев». Акридж решил показать собравшимся в зале спортсменам, что такое настоящий бокс. Всякий благоразумный человек в его положении стал бы льстить мистеру Томасу, стал бы во время схваток шептать ему на ухо комплименты и стараться завести с ним дружбу. Но Акридж обнаглел и совершил невероятную гнусность! Успех ослепил его. Раздался легкий крик, и мистер Томас упал на веревку, отделявшую арену от публики, бормоча самые злые ругательства.

Акридж ударил его прямо в нос!

Я принужден воздать должное любителям спорта в Ллунинднно. Мистер Томас был любимый сын их города, и тем не менее они встретили подвиг Акриджа грохотом восторженных аплодисментов, как будто Акридж каждому из них оказал великую услугу.

Но через полминуты мистер Томас был уже на ногах. Глаза его сверкали нескрываемой злобой. Он поднял свой многопудовый кулак и изо всей силы обрушил его на бедного Акриджа. Акридж грохнулся на песок. Публика вторично выказала свое благородное беспристрастие, рукоплеща мистеру Томасу с таким же жаром, с каким только что рукоплескала Акриджу.

Акридж с трудом поднялся на одно колено. Этот неожиданный удар сразу сбил с него спесь. Но он был человек решительный и пылкий. Много раз он малодушно прятался от квартирной хозяйки, по многим улицам опасался он прогуливаться, боясь встретить своих кредиторов, но сердце у него было мужественное. Он, пыхтя, поднялся на ноги, намереваясь продолжать драку до конца. Мистер Томас, уже свободный от своего джентльменского честного слова, готовился вторично налететь на него.

— Одну минуточку, мистер, — прогремел мне в ухо чей-то голос.

Чьи-то могучие руки осторожно толкнули меня в сторону. Какая-то необъятная туша на мгновение заслонила от меня все огни. И Вильберфорс Биллсон, перепрыгнув через веревку, выскочил на арену.

Публика от изумления не произнесла ни слова. Возможно, что в первое мгновение мистер Биллсон был принят за полицейского, переодетого в штатское. Он воспользовался этой тишиной и заговорил.

— Драться, — проревел мистер Биллсон, — грешно!

Зрители были ошеломлены.

— Тише! Вон! — раздался голос судьи.

— Грешно! — прогремел мистер Биллсон.

Мистер Томас бегал вокруг него по арене, пытаясь добраться до Акриджа. Биллсон нежно оттолкнул чемпиона.

— Слушайте! — заревел он. — Я тоже был грешником. Я тоже был боксером. Обуреваемый греховной яростью, я избивал многих людей. Ы! Да! Но я прозрел. О, братья!..

Договорить ему не удалось. Зал загремел, как буря. Зрители шумно выражали свое негодование.

Мистер Томас, наконец, опомнился. Он снял боксерскую перчатку, размахнулся и изо всей силы ударил мистера Биллсона голой рукой по щеке.

Мистер Биллсон обернулся к нему. Он испытывал боль, но скорее духовную, чем физическую. В первую секунду он, казалось, не совсем понял, что произошло. Затем подставил мистеру Томасу вторую щеку. Мистер Томас ударил его и по второй щеке.

Вильберфорс Биллсон колебался. Он сделал все, что может сделать самый ярый сторонник Евангелия. Если бы у него была третья щека, он подставил бы и третью, но у него их было только две. Он поднял свою руку, похожую на корабельную мачту, и нанес мистеру Томасу такой удар, что тот отлетел к веревке. Потом подскочил к нему и стал колотить его с искусством испытанного бойца. Акридж воспользовался этим и, удрав с арены, помчался за кулисы. Я был бы рад остаться и посмотреть, чем кончится это божественное побоище двух исполинов, но долг дружбы заставил меня последовать за Акриджем.

IV

Десять минут спустя, когда Акридж умылся, оделся и несколько оправился от удара, нанесенного ему Ллойдом Томасом, я издали услышал восторженный рев толпы. Мое любопытство так разгорелось, что я не мог больше оставаться в уборной.

— Сейчас вернусь, дружище, — сказал я и помчался в зал.

За время моего отсутствия многое изменилось. Побоище утратило свою девственную простоту и вошло в обычные рамки боксерских состязаний. Судья убедил Томаса и Биллсона надеть перчатки. Раунд только что закончился. Мистер Биллсон сидел в кресле. Против него в другом кресле сидел мистер Томас. С одного взгляда я понял, почему так восторженно вопили патриоты Ллунинднно. Доблестный сын их родного города в последней схватке нанес значительный ущерб иноземцу. Биллсон сидел с широко раскрытым ртом и тяжело дышал. Глаза его были полузакрыты, руки висели, как тряпки. Мистер Томас, напротив, бодро сидел в своем кресле, победоносно потирая колени.

Прозвучал гонг, и он вскочил на ноги.

— Старина, — услышал я испуганный голос.

Я смутно сознавал, что Акридж схватил меня за руку. Я оттолкнул его. В такую минуту не до разговоров! Я был захвачен, потрясен тем, что происходило на арене.

— Послушай, старина.

Внимание публики напряглось до крайности. Часть зрителей вскочила со своих мест, другие кричали им: «Садитесь!» Натянутые нервы публики, казалось, вот-вот не выдержат и лопнут.

Наступило роковое мгновение. Вильберфорс Биллсон собрал все свои неистощимые силы и ринулся на противника. Тот попятился, как корабль, гонимый ураганом. Здоровенный кулак обрушился на зубы мистера Томаса и решил бой. Песня его была спета. Мистер Томас мог бы выдержать даже взрыв динамита, но такой удар оказался ему не по силам! Он описал в воздухе полукруг, раскинул руки и упал на песок.

Публика взвыла и замолкла. Я снова услышал тревожный шепот Акриджа.

— Старина, — шептал он, и слова со свистом вылетали из его уст. — Негодяй Прэвин сбежал и унес с собою всю кассу!

V

Маленькая комната в доме номер семь по Керлионской улице казалась темной. Печаль Акриджа была так глубока, что затемняла свет ламп. Акридж обрушил на голову мистера Прэвина все ругательства, которые знал, и замолк. Я не пытался его утешать. Бывают в жизни минуты, когда утешения звучат, как насмешки.

— Я забыл еще об одном, — сказал Акридж, мрачно садясь на диван.

— О чем? — спросил я.

— О том, что Томас должен получить сорок фунтов стерлингов. К счастью, — тут в голосе его внезапно прозвучала оптимистическая нотка, — он не знает, где я живу. Я совсем об этом забыл. Хорошо, что я ушел домой прежде, чем он нашел меня.

— А вдруг Прэвин сказал ему твой адрес?

— Не думаю. Зачем бы он стал говорить?

— Вас хочет видеть какой-то джентльмен, — сказала старушка, входя в комнату.

Джентльмен явился. Это был тот самый человек, который ворвался в уборную Акриджа и сказал, что Томас уже на арене. Акридж застонал, и я догадался, что это антрепренер Томаса.

— Здесь мистер Прэвин? — спросил он.

— Его здесь нет, — сказал Акридж.

— Это неважно. Вы его компаньон. Я пришел за сорока фунтами.

Наступило мучительное молчание.

— Их нет.

— Кого нет?

— Денег. И Прэвина тоже. Он удрал.

Антрепренер Томаса нахмурил брови.

— Этот номер не пройдет, — сказал он металлическим голосом.

— Но, мой дорогой друг…

— Нет, этот номер не пройдет! Или платите деньги, или я сейчас позову полисмена.

— Но поймите же, друг…

— Какого дурака я свалял, что не взял этих денег вперед. Давайте деньги!

— Но я же говорю вам, что Прэвин удрал!

— Он действительно удрал, — подтвердил я.

— Это верно, мистер, — раздался голос у двери. — Я сам видел, как он удирал.

Это был Вильберфорс Биллсон. Он стоял в дверях, как бы неуверенный в том, можно ли ему войти. Вид у него был извиняющийся и робкий. На щеке его горел багровый синяк, а правый глаз был закрыт и не открывался.

Акридж яростно взглянул на него.

— Вы видели его? — простонал он. — Вы видели, как он удрал?

— Ы! — сказал мистер Биллсон. — Я видел, как он пересыпал все деньги в небольшой саквояжик и пустился бежать.

— Черт возьми! — вырвалось у меня. — Неужели вы не сообразили тогда, что он хочет эти деньги украсть?

— Ы! — согласился мистер Биллсон. — Я всегда знал, что он нечестивец и грешник.

— Идиот! Дубовая башка! — завопил Акридж. — Почему же вы не задержали его?

— Я не подумал об этом, — извиняясь, пролепетал мистер Биллсон.

Акридж истерически захохотал.

— Я только ударил его по лицу и отнял у него саквояжик.

Положив на стол небольшой саквояж, который при этом упоительно звякнул, мистер Биллсон направился к двери.

— Простите меня, господа, — робко сказал он, — я спешу. Я иду проповедовать святое Евангелие.

Оглавление