«Портрет»

Славомир Мрожек

Портрет

Леонард Бухов, перевод с польского

Действующие лица

в последовательности их появления на сцене

БАРТОДИЙ, около 40 лет

ОКТАВИЯ, 43 года

АНАТОЛЬ, около 40 лет

ПСИХИАТР, женщина 30 лет

АНАБЕЛЛА, 20 лет

О хронологии пьесы

Время, в котором происходит действие пьесы - как собственно историческое время (отличающееся от времени сценического, то есть от момента театрального представления), так и содержащиеся в тексте соотнесения с иным историческим периодом, выходящим за рамки исторического времени пьесы, приведены ниже. Однако прежде чем заинтересованные лица (актер, режиссер или просто читатель) ознакомятся с этими уточнениями, автор просит принять во внимание, что, - хотя координация времени и действия пьесы способны выдержать экзамен на правдоподобие, - пьеса не претендует на точность исторического документа. Например: автору не известен ни один, вызвавший широкую общественную реакцию, случай освобождения из заключения в Польше в 1964 году. Точно так же образ Анатоля - всего лишь авторский вымысел, однако это не исключает возможности того, что отдельные черты образа реальны, а некоторые реальны наверняка.

Историческая эпоха наиболее выразительно может быть передана (визуально) с помощью костюмов. Выбор степени исторической точности постановки автор предоставляет ее создателям: решение может быть абсолютно точным, относительно точным или вообще неточным. История (в смысле повествование) в этой пьесе достаточно синтетична, чтобы сохранить свою актуальность, каким бы ни было постановочное решение.

ИСТОРИчЕСКОЕ ВРЕМЯ ПЬЕСЫ (ЕЕ СОБСТВЕННОЕ)

АКТ I

а. БАРТОДИЙ (сцена 1) - весна 1964, пролог, и особое его соотнесение с концом Акта I и началом Акта II.

б. БАРТОДИЙ, ОКТАВИЯ (сцена 2) - осень 1962.

в. БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, ПСИХИАТР (сцена 3) - зима 1964.

г. БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, игра в шахматы (сцена 4) - зима 1964, вскоре после визита к психиатру.

д. БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, ОКТАВИЯ (сцена 5) - весна 1964.

АКТ II

БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, АНАБЕЛЛА - наутро после заключительной сцены Акта I, в течение одного дня и одной ночи.

АКТ III

а. ОКТАВИЯ, АНАБЕЛЛА (сцена 1) - осень 1964.

б. ОКТАВИЯ, БАРТОДИЙ (сцена 2) - вскоре после предыдущей сцены.

в. ОКТАВИЯ, АНАБЕЛЛА (сцена 3) - весна 1965.

г. БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, финал (сцена 4) - лето 1965.

Время действия всей пьесы: с осени 1962 (Акт I, сцена 2) по лето 1965 (финал).

События, происходившие вне времени действия пьесы, и уточнение хронологии некоторых событий в период времени действия пьесы.

Варшавское восстание - 1944.

Конец войны - 1945.

Арест Анатоля - 1949.

Женитьба Бартодия - 1953.

Освобождение Анатоля (в период действия пьесы) - 1964.

Тревоги Бартодия, фаза первая -1955-57.

Тревоги Бартодия, фаза вторая -1957-62.

Тревоги Бартодия, фаза третья (в период действия пьесы) - 1962-64.

Акт I

Сцена 1 - Бартодий.

МУЖСКОЙ ГОЛОС (в темноте). Я любил тебя. В тебе было мое настоящее и мое будущее, а моему прошлому я не мог простить того, что оно прошло без тебя. Хоть и было тогда это мое прошлое столь кратким. Я был молод, когда встретил тебя. Да, это так, но ведь не ребенком же я был, не новорожденным, который, впервые открыв глаза, сразу же увидел бы тебя. Детство, прожитое без тебя, казалось мне грехом неискупимым.

Да, знаю, любил тебя не я один. Ревновал ли я? Столько людей любило тебя, что ревность было попросту немыслима, - как можно ревновать ко всему миру. Да, я был готов сражаться со всем миром, но не из-за тебя, а ради тебя, весь мир хотел я принести к твоим ногам. А то, что и другие тебя любили, казалось мне совершенно естественным. Тот, кто тебя не любил, кто мог тебя не любить, был чудовищем, бесчеловечным созданием, не заслуживающим ничего человеческого. Такого я мог, такого я был готов... Ты знаешь, о ком я говорю.

От тебя моя сила. До встречи с тобой я был ничем. Ничем - для других, ничем - для себя самого. Любовь к тебе дала мне силу, рядом с тобой я ощущал себя сильным, мудрым и красивым. Почти красивым. Улыбаешься?

Как мне знакома твоя улыбка. Вроде бы обычная, и все же загадочная. Улыбка существа, которое ни на кого не смотрит, в то время как все смотрят на него, но видит только меня, хоть и не смотрит совсем. А может, мне только так казалось? И продолжает казаться? Чего бы я не отдал, чтобы узнать. И вот даже сейчас, когда мы наконец одни, разве ты только со мной, тогда как я только с тобой? Ты слушаешь меня, но разве слышишь, когда я обращаюсь к тебе? Никто не умеет слушать так, как ты, никто не понимает меня как ты. и все же... Есть в тебе некие глубины, некое пространство, где... разве есть там место для меня? Некая мысль, далекая от меня, некое чувство, не для меня предназначенное. А если не только мысль и чувство, если что-то еще, чего я не знаю... Все ли ускользает от меня, или малая часть. А может, все это мои фантазии, бред и лихорадка несчастного безумца. Ты слушаешь меня?

Как желал бы я, наконец, хоть какой-то определенности. Кто ты? Всего лишь моя иллюзия, или наиправдивейшая правда. Кажется ли мне, что ты здесь, со мной, или здесь воистину ты, ты и только ты, а все остальное - иллюзия. Теряюсь я и блуждаю. Как же ничтожен был я пред тобой, как стал без тебя слаб и спутались мои дороги. Улыбаешься?

Не отрицай, я чувствую, твоя улыбка следует за мной, куда бы я ни направлялся, мне не нужно быть рядом, чтобы твоя улыбка, та проклятая улыбка! - была со мной. Скажи мне хоть что-нибудь (Пауза.) И перестань, наконец, улыбаться! (Пауза.) Нет, нет, улыбайся. Извини, я невольно... Нет, не проклятая, - любимая, желанная, то не она следует за мной, это я гонюсь за ней, непрестанно... Преследую ее и хочу догнать в надежде, что когда-нибудь мне это удастся. Твоя улыбка, обожаемая, сладостная... Мое спасение и моя погибель. (Пауза.)

Сердишься? Нет, конечно же, нет. Это было бы величайшим счастьем для меня, это значило бы, что ты замечаешь меня. Но разве ты меня замечаешь? Разве знаешь, что я существую, замечаешь это? Мой удел - признание и вопросы, а твой - молчание. Что? Я слушаю тебя? (Пауза.) Ах, ничего, конечно же, ничего. Только молчание. (Пауза.)

Ну, хорошо, ладно. Сам не пойму, что со мной творится, извини. Ты ведь знаешь, из-за чего я так... Понимаешь... Ты все понимаешь. (Пауза.)

Перестань молчать! Ответь! Я хочу, наконец, говорить с тобой, за тем и пришел сюда, спустя столько лет... Нам необходимо раз и навсегда во всем этом разобраться, пришло время! Я больше так не могу, слышишь? Не могу! И прекрати, наконец, улыбаться, взгляни на меня, взгляни на меня!

Полный свет. Говорящий одет в габардиновый плащ, в одной руке держит чемодан, в другой - зонт. Он стоит спиной к зрителям и обращается портрету подвешенному высоко, фронтально. Это портрет Иосифа Сталина. Музыкальная иллюстрация - апофеоз.

Затемнение.

Сцена 2 - Бартодий, Октавия.

Бартодий и Октавия сидят вблизи авансцены, лицом к зрителям, на достаточном расстоянии друг от друга. Возле каждого из них небольшая настольная лампа. Октавия читает иллюстрированный журнал. Настроение спокойного семейного вечера.

БАРТОДИЙ. Кролики.

ОКТАВИЯ. Что?

БАРТОДИЙ. Кролики, как мне кажется, самое подходящее. Будем разводить кроликов. Нужно в жизни чем-то себя занять. Кролики обладают способностью развлекать. Иной раз сидишь вот так усталый, со своими заботами, жизнь тебя измучила, терзают воспоминания, одним словом - гадко на душе. Смотришь, а тут кролик. Скачет, паршивец, и хвостиком машет. И сразу становится веселей. (Пауза.) Знаю, что ты хочешь сказать, у кроликов хвостик маленький, следовательно, махать им он не может. Это только так говорят, так представляют проблему, так принято считать. А вот для меня - машет, вопреки общепринятому мнению. Мне известен аргумент, что у кроликов феномен махания хвостом - всего лишь иллюзия, возникающая, скорей всего, вследствие подвижности всего тела. Кролик машет как бы всем телом, стало быть, в известной степени и хвостом - так утверждает наука. Но ведь важно только наше восприятие, то есть наш внутренний мир. По-моему, кто-то стучится.

ОКТАВИЯ. Окно у соседей.

БАРТОДИЙ. Вот! Опять.

ОКТАВИЯ. Забыли закрыть.

БАРТОДИЙ. Кроликов разводят в клетках, лучше всего по два в каждой. Однако их количество вскоре начинает расти, если экземпляры, имеющиеся в нашем распоряжении, разнополы. И потому относительно быстро центр тяжести проблемы переходит из области личных отношений в область отношений общественных. Ибо мы оказываемся перед лицом общества и его структур. У меня, кажется, горло болит.

ОКТАВИЯ. Покажи.

Бартодий встает, наклоняется над Октавией, открывает рот. Октавия заглядывает ему в гортань.

Ничего не вижу.

БАРТОДИЙ. Ты уверена?

ОКТАВИЯ. Горло абсолютно нормальное и язык чистый.

БАРТОДИЙ. У меня же была ангина.

ОКТАВИЯ. Семь лет тому назад.

БАРТОДИЙ. Уже так давно? (Возвращается на свое место.) Кролики не знают политических партий. И потому сравнение их с человеческим обществом обманчиво, а наблюдения, накопленные в этой области, оказываются непригодны в применении к обществу людей. Не следует, однако, делать преждевременных выводов. Ибо нельзя исключить возможность, что в процессе дальнейшего развития, при условии более тщательных исследований, общество кроликов обнаружит столь высокую организацию, как и человеческое. И потому все мои усилия будут направлены именно на эти исследования. Если же выяснится, что в жизни общества кроликов политика играет ту же роль, которую она играет в жизни человеческого общества, я их тут же всех истреблю, сошью себе шубу и займусь разведением майских жуков. Я уже давно говорю об этих кроликах?

ОКТАВИЯ. Уже пять лет.

БАРТОДИЙ. Да, да, пять. Но это не означает, что следует отказываться от конкретных планов на будущее. Быстро, однако, все это пронеслось... Кажется, чем-то пахнет.

ОКТАВИЯ. Чем?

БАРТОДИЙ. Как будто паленым. У нас ничего не горит?

ОКТАВИЯ. Где?

БАРТОДИЙ. Вроде, на чердаке.

ОКТАВИЯ. Так сходи и посмотри.

БАРТОДИЙ. Не могу. Забыла, как я раз упал с лестницы?

ОКТАВИЯ. Шесть лет тому назад.

БАРТОДИЙ. Но все же упал.

ОКТАВИЯ. Ну, тогда не ходи.

БАРТОДИЙ. А если все же горит? Когда у нас загорелось в последний раз?

ОКТАВИЯ. Уже пять лет.

БАРТОДИЙ. Вот именно, уже пять лет... Как они быстро пролетели... Но вот что любопытно, - чем дольше что-то длится, тем быстрее проходит. Вернемся к кроликам. Кролики нуждаются в ласке, во всяком случае, на первом этапе. Да и на последующих тоже. Если мы обнаружим, что эмоциональные колебания, излучаемые нами в направлении кроликов, ослабевают, необходимо применить усилительное устройство. Чтобы уберечь их от шока, который для таких маленьких существ мучителен вдвойне. К ослаблению наших чувств их следует приучать медленно и постепенно. Внезапное разочарование может для них стать потрясением, которого они не переживут. Помнить об этом обязан каждый начинающий кроликовод. Где мои носки?

ОКТАВИЯ. Какие?

БАРТОДИЙ. Шерстяные, в клетку.

ОКТАВИЯ. Я их выстирала и убрала в шкаф.

БАРТОДИЙ. Я их нашел в прихожей. (Пауза.) На полу в прихожей.

ОКТАВИЯ. Значит, ты их там бросил.

БАРТОДИЙ. Их надевали. (Пауза.) Повторяю: их надевали.

ОКТАВИЯ. В носках ходишь ты, значит, ты и надевал.

БАРТОДИЙ. Я их не надевал.

ОКТАВИЯ. Я тоже.

БАРТОДИЙ. Хочешь этим сказать, что в моих носках ходят духи? (Пауза.) Если мы не разводим кроликов сегодня, это не означает, что не займемся их разведением завтра. Поэтому каждый, кто не относит себя к кролиководам и, возможно, даже считает это достоинством, обязан не торопиться с выводами. Результат прожитой нами жизни можно признать окончательным лишь к моменту подведения итогов. Это соображение не из тех, которыми смогли бы воспользоваться кролиководы в узком понимании этого слова. Оно предназначено для более широких масс, в том числе и кролиководов. (Пауза.) Ты не брала кисточку для бритья?

ОКТАВИЯ. Для чего это, интересно знать, я могла бы ее брать!

БАРТОДИЙ. Для бритья.

ОКТАВИЯ. Ну, знаешь!

БАРТОДИЙ. Сегодня кто-то пользовался моей кисточкой для бритья. До меня.

ОКТАВИЯ. Кто?

БАРТОДИЙ. Возможно, я сам. Брился по рассеянности дважды. Хотя сомневаюсь.

ОКТАВИЯ. А я не сомневаюсь.

Пауза.

БАРТОДИЙ. Что у нас завтра будет на ужин?

ОКТАВИЯ. Макароны.

БАРТОДИЙ. Всего лишь?

ОКТАВИЯ. Ты же их любишь.

БАРТОДИЙ. Люблю. Но так скромно...

ОКТАВИЯ. А ты что, хочешь кого-нибудь пригласить?

БАРТОДИЙ. Как знать, как знать...

Сцена 3 - Бартодий, Анатоль, Психиатр.

В кабинете врача-психиатра. Металлический, больничный письменный стол, шкафчик, три стула и кушетка, - все такое же металлическое и больничное, за столом Психиатр - привлекательная женщина тридцати лет, перед ней Бартодий и Анатоль.

ПСИХИАТР. Извините, но я не понимаю. Кто, собственно, из вас пациент?

БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ (одновременно). Он!

ПСИХИАТР. В таком случае прошу по очереди. Пусть один из вас выйдет и подождет.

БАРТОДИЙ. Слышал, что говорит доктор? Ты должен выйти, а я поговорю с доктором. (Пауза.) Он не хочет выходить.

ПСИХИАТР. Очередность установите, пожалуйста, сами.

АНАТОЛЬ. Ты выйди. А я поговорю.

БАРТОДИЙ. Вот упрямый.

АНАТОЛЬ. Я не упрямый.

БАРТОДИЙ (к Психиатру). Видите, какой он упрямый?

ПСИХИАТР. Отвечайте, пожалуйста, каждый за себя.

БАРТОДИЙ. Он не может отвечать за себя.

АНАТОЛЬ. Могу.

БАРТОДИЙ. Ну, конечно. Уперся, чтобы поговорить, а несет, сам не знает, что.

АНАТОЛЬ. Знаю.

БАРТОДИЙ. Нет, не знаешь, понятия не имеешь.

АНАТОЛЬ. Имею.

БАРТОДИЙ. Видите, доктор?

АНАТОЛЬ. Не верьте, пожалуйста. Ему постоянно кажется, что я не существую.

БАРТОДИЙ. Существуешь, но не так, как тебе это представляется.

ПСИХИАТР. Вы давно знаете друг друга?

БАРТОДИЙ. Я с ним ходил в школу, а он со мной не ходил.

ПСИХИАТР. Очень интересно. (К Анатолю.) Это правда?

АНАТОЛЬ. Отчасти.

ПСИХИАТР. Очень, очень интересно. Так, значит, вы друзья?

АНАТОЛЬ. Он меня не любит.

БАРТОДИЙ. Да не в этом дело!

АНАТОЛЬ. Но не может жить без меня.

БАРТОДИЙ. Это как посмотреть.

ПСИХИАТР. Вы не... супруги?

БАРТОДИЙ. Вы что, доктор, имеете в виду...

ПСИХИАТР. Как врач я должна знать все.

БАРТОДИЙ (к Анатолю). Доктор думает, что мы...

АНАТОЛЬ. Что мы?

БАРТОДИЙ. Да, что мы.

АНАТОЛЬ. Ну и ну!

ПСИХИАТР. Вам нечего стыдиться. Просто у вас классический комплекс вины, обусловленный иудео-христианской культурой. Но это лишнее, не надо, психиатрия свободна от подобных предубеждений.

БАРТОДИЙ. Нет, доктор, мы не супруги.

ПСИХИАТР. Вы уверены?

БАРТОДИЙ. Я, наверное, знал бы об этом. (К Анатолю.) Может, ты?

АНАТОЛЬ. Исключено.

БАРТОДИЙ (к Психиатру). Вот видите? Исключено.

ПСИХИАТР. Тогда, может быть, только подсознательно.

БАРТОДИЙ (к Анатолю). Как считаешь, может, ты подсознательно?

АНАТОЛЬ. Я нет. А ты?

БАРТОДИЙ (к Психиатру). Нет, доктор, подсознательно мы тоже нет.

ПСИХИАТР. Но уже сам факт, что вы отрицаете, может указывать на... Типичное подавление подсознания.

БАРТОДИЙ. К сожалению, нет.

ПСИХИАТР. К сожалению? Вы сказали: к сожалению?

БАРТОДИЙ. Да.

ПСИХИАТР. Значит, есть все же определенная тенденция.

БАРТОДИЙ. Я сказал - к сожалению, так как если бы это имело место, все было бы абсолютно ясно. Мы вообще не пришли бы сюда.

ПСИХИАТР. В чем же тогда дело.

БАРТОДИЙ. Дело в том, что он...

АНАТОЛЬ. И вовсе не я, а ты!

БАРТОДИЙ. Я?

АНАТОЛЬ. Да, ты!

БАРТОДИЙ. Нет!

ПСИХИАТР. Прошу вас, успокойтесь! Мне необходимо ознакомиться с вашим случаем с самого начала и по порядку. Пожалуйста, изложите проблему. (К Бартодию.) Вы первый.

БАРТОДИЙ. Мне раздеться?

ПСИХИАТР. Нет, только расстегните воротничок.

Бартодий ложится на кушетку. Психиатр придвигает к кушетке стул и садится возле Бартодий с блокнотом в руке. Анатоль берет другой стул и ставит его рядом с Бартодием и Психиатром.

Нет, нет! Вы сядьте - там!

Анатоль переставляет стул на указанное Психиатром место, вдали от кушетки, и садится.

Пожалуйста, я слушаю.

БАРТОДИЙ. Значит, дело было так. Вначале все шло хорошо. Он поджег мой дом.

ПСИХИАТР (записывая). ...Дом.

БАРТОДИЙ. Два раза. Первый раз в подвале, а второй - на чердаке.

ПСИХИАТР (записывая). ...В подвале... Минутку, кто поджег...

БАРТОДИЙ. Он.

ПСИХИАТР. Как это, поджег...

БАРТОДИЙ. Обыкновенно. То есть, он пытался поджечь. У него, правда, не получилось, но я не в обиде. Для меня не пожар важен, а сам принцип. Он хотел как лучше.

ПСИХИАТР. Минутку.

Психиатр встает, подходит к столу, находит таблетку, принимает ее, запивает водой из графина, возвращается на прежнее место.

Прошу вас, продолжайте.

БАРТОДИЙ. И лишь позднее он стал надо мной издеваться.

ПСИХИАТР. Да? И что же он делал?

БАРТОДИЙ. Ничего.

ПСИХИАТР. Ничего?

БАРТОДИЙ. Ну, может, постукивал или крал мои носки. Курам на смех. И продолжает ничего не делать. Мне назло.

ПСИХИАТР. А вы бы предпочли, чтобы он продолжал поджигать.

БАРТОДИЙ. На то он и есть, чтобы поджигать.

ПСИХИАТР (к Анатолю). Это правда, что вы поджигали?

АНАТОЛЬ. Правда.

ПСИХИАТР. И правда, что больше не поджигаете?

АНАТОЛЬ. Тоже правда.

ПСИХИАТР. А почему?

АНАТОЛЬ. Потому что уже не хочется.

ПСИХИАТР. Но тогда почему поджигали раньше?

БАРТОДИЙ. Его бесполезно спрашивать. Он ничего вам не объяснит.

ПСИХИАТР. Это почему же?

БАРТОДИЙ. Потому что он - дух.

ПСИХИАТР. Извините, я на минутку.

Психиатр встает и идет к выходу. Анатоль также встает и преграждает ей путь. Психиатр возвращается и снова садится. Анатоль садится.

Я так рада, что вы ко мне пришли. Ваш случай чрезвычайно интересен. Честное слово - чрезвычайно.

БАРТОДИЙ. Вы думаете - мы сумасшедшие?

ПСИХИАТР. С чего вы взяли! Я лишь хотела сказать, что случай интересен с точки зрения науки. В высшей степени поучителен. (К Анатолю.) Так значит, вы дух?

АНАТОЛЬ. Более или менее.

ПСИХИАТР. Ага. (К Бартодию.) А вы?

БАРТОДИЙ. Я - нет. Я абсолютно нормальный.

ПСИХИАТР. Ну, конечно, конечно. Вы абсолютно нормальный. А что вас с ним связывает?

БАРТОДИЙ. Он мне является.

ПСИХИАТР. Давно?

БАРТОДИЙ. Да уже года два.

ПСИХИАТР. Вернемся к поджогам. Вы его поймали с поличным?

БАРТОДИЙ. То есть, как?

ПСИХИАТР. Вы видели, что он поджигал? Он был вам виден в момент поджога?

БАРТОДИЙ. Нет.

ПСИХИАТР. Тогда откуда вам известно, что поджигал именно он?

БАРТОДИЙ. А кто?

ПСИХИАТР. Быть может - вы сами.

БАРТОДИЙ. Я не сумасшедший, чтобы поджигать собственный дом. И, кроме того, он же сам признался.

ПСИХИАТР. А были, кроме поджогов, еще какие-нибудь акты агрессии по отношению к вам?

БАРТОДИЙ. Он душил меня.

ПСИХИАТР. Часто?

БАРТОДИЙ. Чуть не каждую ночь. А как-то раз чуть совсем не удушил, я потом целую неделю дышать не мог.

ПСИХИАТР. Астматичность. Что еще?

БАРТОДИЙ. Сталкивал меня с лестницы.

ПСИХИАТР. Классика. И вы что-нибудь сломали?

БАРТОДИЙ. Один раз только. Кажется, ногу.

ПСИХИАТР. Великолепно. А тогда вы его видели? Когда он вас душил или сталкивал. Он был вам виден в момент душения или сталкивания с лестницы?

БАРТОДИЙ. Нет. Он душил меня и сталкивал заочно.

ПСИХИАТР. Превосходно. Когда это было?

БАРТОДИЙ. Уже давно.

ПСИХИАТР. А точнее?

БАРТОДИЙ. Началось лет девять тому назад. Может, десять...

ПСИХИАТР. А когда прекратилось?

БАРТОДИЙ. Точно сказать трудно.

ПСИХИАТР. Почему трудно?

БАРТОДИЙ. Потому что сначала это происходило почти ежедневно, чуть не каждую ночь, а потом все реже и реже, пока не прекратилось совсем.

ПСИХИАТР. Когда же вас душили или сталкивали с лестницы в последний раз?

БАРТОДИЙ. Да не помню.

ПСИХИАТР. Ну, хоть приблизительно.

БАРТОДИЙ. Наверное, лет семь уже.

ПСИХИАТР. И лишь потом вы стали его видеть?

БАРТОДИЙ. Да, но тоже не сразу.

ПСИХИАТР. Когда же вы увидели его впервые?

БАРТОДИЙ. Так, как вижу сейчас?

ПСИХИАТР. Да.

БАРТОДИЙ. Если по-настоящему, то лишь в тот раз, когда он пришел на ужин.

ПСИХИАТР. Ага, на ужин. А как это произошло?

БАРТОДИЙ. Я его пригласил.

ПСИХИАТР. Естественно. А если подробнее?

БАРТОДИЙ. Я сказал жене, что хорошо бы кого-нибудь пригласить и пригласил его.

ПСИХИАТР. Так вы женаты?

БАРТОДИЙ. Да.

ПСИХИАТР. Давно?

БАРТОДИЙ. С тысяча девятьсот пятьдесят третьего года.

ПСИХИАТР. А ваша жена тоже его видела?

БАРТОДИЙ. Что вы. Она и не знает, что я его пригласил.

ПСИХИАТР. Но вы же сказали...

БАРТОДИЙ. Только так, вообще. Она слушает все, что я ей говорю, но не говорю ей всего.

ПСИХИАТР. Ага. А я могла бы с ней побеседовать?

БАРТОДИЙ. Нет.

ПСИХИАТР. Почему?

БАРТОДИЙ. Еще подумает, что я сумасшедший. Она и так тревожится обо мне.

ПСИХИАТР. Что было на ужин?

БАРТОДИЙ. Макароны.

ПСИХИАТР. И как прошел ужин, удачно?

БАРТОДИЙ. Какое там удачно. Он должен был прийти в восемь, пришел только в полночь. Жена легла уже спать, я все ждал. Явился в моем халате и в моих шлепанцах. Притащился, уселся на диван и спросил, нет ли по телевидению какой-нибудь ночной программы. Вот и все.

ПСИХИАТР. Однако все же пришел.

БАРТОДИЙ. Пришел, но поздно.

ПСИХИАТР. И заговорил.

БАРТОДИЙ. Заговорил, но о чем!

ПСИХИАТР. Итак, подведем итоги. Сначала он совершал по отношению к вам акты агрессии, но был тогда невидим. Затем акты агрессии постепенно прекратились, зато вы начали его видеть. Так?

БАРТОДИЙ. Так.

ПСИХИАТР. Иными словами, - приступы удушья, страхи на лестнице вы ощущали все реже, пока не перестали ощущать их совсем. Вместо этого возникли галлюцинации, нейрооптические феномены в сочетании со слуховыми миражами. Между прекращением астматических недомоганий, состояния страха и возникновением галлюцинаций был перерыв, то есть - промежуточная фаза.

БАРТОДИЙ. Так получается.

ПСИХИАТР. Первая стадия началась девять, а может быть, даже десять лет тому назад, и длилась около двух лет. Вторая, переходная, началась семь лет назад и продолжалась дольше всего, а именно - около пяти лет. На второй стадии вы не испытывали никаких серьезных недомоганий, кроме легкой мании преследования, умеренных слуховых миражей, незначительного нарушения двигательной функции, периодических перебоев пространственно-временной координации и некоторого ослабления памяти. И лишь в третьей фазе возникли галлюцинации и сильные слуховые миражи. Эта третья фаза длится по сей день.

БАРТОДИЙ. Все правильно.

ПСИХИАТР. Не совсем. Есть кое-что, чего я понять не могу. Но прежде, чем мы приступим... Как бы вы характеризовали ваши отношения с момента того - ну, скажем, - ужина?

БАРТОДИЙ. Да просто - тоска зеленая.

ПСИХИАТР. Больше никаких страхов не ощущаете?

БАРТОДИЙ. Да что вы! Он даже стучать уже престал. Только бродит по дому, даже днем, и ничего не делает. Никакой фантазии. Одни мелкие неприятности. Ведет себя как обыкновенный квартирант, только ничего не платит. А теперь уже бреется регулярно моей бритвой и ходит в моих носках. Сидит между нами за столом, когда мы едим, и целыми вечерами читает мои газеты, пока жена вяжет, а я занимаюсь моим хобби.

ПСИХИАТР. А какое у вас хобби?

БАРТОДИЙ. Я люблю смотреть в окно.

ПСИХИАТР. Но ведь по вечерам за окном ничего не видно.

БАРТОДИЙ. Именно потому. А больше всего меня раздражает, что он никогда аккуратно не сложит газету, а бросает ее, как попало. Приходится потом газету собирать по номерам страниц. И вообще - неряшлив и неаккуратен. Чешется при людях, зевает... Ничто его не занимает и ничем он не интересуется. Вы и представить себе не можете, как с ним скучно.

ПСИХИАТР. Вы с ним о чем-нибудь разговариваете?

БАРТОДИЙ. Теперь уже только изредка.

ПСИХИАТР. О чем?

БАРТОДИЙ. Чаще всего - о погоде.

ПСИХИАТР. Именно этого я и не могу понять. Если галлюцинации усилились, тогда почему наступило ослабление внутреннего монолога.

БАРТОДИЙ. Потому что мы все уже обсудили и теперь нам просто не о чем говорить.

ПСИХИАТР. В соответствии с нормальным развитием болезни должно быть наоборот.

БАРТОДИЙ. Но я же не болен, это он.

ПСИХИАТР. Он?

БАРТОДИЙ. Я только скучаю, а это не болезнь. Зато он страдает острой апатией, потому я и привел его к вам. Я подумал - может, психиатр что-нибудь посоветует.

ПСИХИАТР. В первый раз встречаюсь с чем-то подобным.

БАРТОДИЙ. Вы что? Апатика никогда не видели?

ПСИХИАТР. До определенного момента случай мне ясен. В результате неких обстоятельств, которые нам предстоит еще выяснить, возникла сильная проекция какой-то вашей проблемы, мне пока неизвестной. Эта проекция перешла в фиксацию, то есть в навязчивую идею. Вы видите и слышите кого-то, кто в действительности не существует, но ваши психические процессы воплотились в его образе. Случай трудный, но не безнадежный. (К Анатолю.) Сделаем все возможное, чтобы вы исчезли.

БАРТОДИЙ. Но мне вовсе не хочется, чтобы он исчез. Я только хочу, чтобы он вел себя как... как...

ПСИХИАТР. Как?

БАРТОДИЙ. Ну-у, иначе.

ПСИХИАТР. Чтобы продолжал вас душить, толкать и вообще преследовать всевозможными способами. Правильно?

БАРТОДИЙ. Что-то в этом роде.

ПСИХИАТР. Теперь начинает складываться общая картина. Он - ваш укор совести.

БАРТОДИЙ. Ну... в известной степени.

ПСИХИАТР. Вы совершили в прошлом какой-то поступок, которого стыдитесь. Произошло это более десяти лет тому назад, ну, скажем, - одиннадцать, а может, еще раньше. Судя по всему - поступок весьма недостойный, если это привело к психическому заболеванию такой силы. И единственная возможность вылечиться - это рассказать мне, что случилось много лет назад.

БАРТОДИЙ. Разве это обязательно?

ПСИХИАТР. Иначе вы никогда от него не избавитесь.

БАРТОДИЙ. Вы поступаете безнравственно.

ПСИХИАТР. Что это значит?

БАРТОДИЙ. Вы хотите лишить меня укора совести? Хотите, чтобы я забыл о подлости, которую совершил? На что вы меня толкаете...

ПСИХИАТР. Моей обязанностью...

БАРТОДИЙ. Вы хотите, чтобы я напакостил, а потом прекрасно себя чувствовал? Пусть кто-то убивает человека - собственного отца, например, насилует свою мать, или еще что-нибудь в том же духе, а потом живет себе преспокойно, как ни в чем не бывало? Здоровенький? Вы этого добиваетесь? Это вам нужно?

ПСИХИАТР. Я психиатр. И моей задачей...

БАРТОДИЙ. Ничего я вам не скажу. Не настолько я еще свинья, чтобы не чувствовать себя свиньей. И я не допущу, чтобы у меня отняли то единственное, что у меня осталось, - мой укор совести.

ПСИХИАТР. Наука выше нравственности. Это нравственность является объектом науки, а не наоборот. Мы, ученые, исследуем нравственность с позиций науки.

БАРТОДИЙ. Меня не наука интересует, не нравственность, для меня важен сам я. Ведь я живой человек, доктор, а не научный объект. И я хочу чувствовать, что я живой, и не надо делать из меня ничего научного. Для науки можете взять кролика, хотя тоже не советую. Даже кролик - живое существо - не подходит для науки.

ПСИХИАТР. Ваше противодействие - типичный симптом, характерный для начальной стадии заболевания, оно пропорционально интенсивности заболевания. Чем случай тяжелее, тем активнее противится пациент вмешательству психиатра. Так что ваше поведение абсолютно нормально.

БАРТОДИЙ. Да?

ПСИХИАТР. Да.

БАРТОДИЙ (к Анатолю). Давай поломаем что-нибудь?

АНАТОЛЬ. Можно.

БАРТОДИЙ. Шкафчик?

АНАТОЛЬ. Мелочь. Лучше разобьем стол или стулья покрушим.

БАРТОДИЙ. Нелегко будет, они металлические.

АНАТОЛЬ. Ничего, справимся.

БАРТОДИЙ. Если вы разгромите мой кабинет, это лишь подтвердит, что я права. Агрессивность пациента по отношению к психиатру - наилучшее доказательство правильности поставленного диагноза.

БАРТОДИЙ. Ну, тогда воздержимся.

АНАТОЛЬ. Жаль.

БАРТОДИЙ. Слышал, что она сказала? К чему нам доказывать, что она права.

АНАТОЛЬ. Тогда пошли.

ПСИХИАТР. Мы будем поддерживать контакт, хорошо?

БАРТОДИЙ. Пошли, не то я ее убью.

Сцена 4 - Бартодий, Анатоль.

Стол и два стула, Бартодий и Анатоль в одинаковых халатах сидят за столом и играют в шахматы.

БАРТОДИЙ. Шах! (Пауза.) Слышишь, что я сказал? Шах.

Пауза. Анатоль переставляет на доске фигуру.

Переиграй, не то возьму коня.

Анатоль возвращает фигуру на прежнее место, задумывается. Пауза. Анатоль переставляет другую фигуру.

Лучше прикрой ладьей.

Анатоль делает ход, подсказанный Бартодием.

Не ладьей! Я сказал: слоном! У тебя же с того фланга есть слон.

Анатоль ставит ладью на прежнее место и играет слоном. Пауза.

Нет, лучше ладьей.

АНАТОЛЬ. Ну, так чем?

БАРТОДИЙ. Подожди, я подумаю.

АНАТОЛЬ. Почему ты не играешь сам с собой. Так было бы проще.

БАРТОДИЙ. Да, конечно, ладьей. (Бартодий переставляет фигуру противника на доске.) Что ты сказал?

АНАТОЛЬ. Если бы играл сам с собой, никто бы тебе не мешал. А меня это не развлекает.

БАРТОДИЙ. Не любишь играть.

АНАТОЛЬ. Не люблю притворства. Ты играешь один, но делаешь вид, что со мной. Переставляешь мои фигуры. Почему не играешь сам с собой, честно и просто, без всякой комедии.

БАРТОДИЙ. Какая же это игра - сам с собой. Мне нужен партнер.

АНАТОЛЬ. Я так и думал.

БАРТОДИЙ. Играть полагается вдвоем.

АНАТОЛЬ. Но зачем играть-то?

БАРТОДИЙ. А что мне еще делать? Играем в шахматы, потому что с тобой ничего другого не придумаешь. Ведь нужно же как-то коротать эти наши общие вечера.

АНАТОЛЬ. Играть в шахматы со своей собственной совестью...

БАРТОДИЙ. А тебе, значит, не нравится? Ну, тогда бей меня, кусай, мучай - прошу тебя, для того ты здесь и находишься. А если не хочешь, не канючь и играй со мной в шахматы.

Пауза.

(Размышляет над шахматной доской.) Нет, лучше слоном. (Отставляет ладью противника на прежнее место и ходит слоном. Задумывается.) А все же почему ты перестал меня донимать?

АНАТОЛЬ. Время, дорогой, время. Все со временем изнашивается, даже укор совести. Сам это прекрасно знаешь. Поначалу я старался, но - сколько можно.

БАРТОДИЙ. Да, ты прав - лет прошло немало...

АНАТОЛЬ. Укор совести - категория духовная, а я, вследствие собственной многократной повторяемости, обретаю телесность и уплотняюсь. Дух, обретший плотность, обращается в материю и утрачивает духовность. И чем более я становлюсь материей, тем менее остаюсь идеей.

БАРТОДИЙ. В этом-то я разбираюсь.

АНАТОЛЬ. Тогда чему удивляешься. Скоро уже год, как я впервые увидел в зеркале свое отражение.

БАРТОДИЙ. Ну, и?..

АНАТОЛЬ. Был разочарован. Думал, что выгляжу лучше.

БАРТОДИЙ. Я тоже.

АНАТОЛЬ. А раньше, когда я становился перед зеркалом, оно оставалось пустым.

БАРТОДИЙ. В этом я всегда тебе завидовал.

АНАТОЛЬ. Можешь больше не завидовать. Теперь я себя вижу. А это означает, что я уже окончательно материализовался.

БАРТОДИЙ. Благодаря мне.

АНАТОЛЬ. Благодаря тебе, но это, однако, не противоречит тому факту, что я - уже не только твоя иллюзия.

БАРТОДИЙ. А я чья?

АНАТОЛЬ. Это твоя забота, не моя. Следствие оторвалось от причины и зажило самостоятельной жизнью. Знаешь, какой у меня вес?

БАРТОДИЙ. Какой?

АНАТОЛЬ. Восемьдесят пять килограммов.

БАРТОДИЙ. Уже так много?

АНАТОЛЬ. Да. И поправился я в основном за последнее время.

БАРТОДИЙ. Ты уверен?

АНАТОЛЬ. Я теперь взвешиваюсь ежедневно. Увы, сомнений не осталось. Я толстею. И вешу все больше.

БАРТОДИЙ. Потому что бездельничаешь. Не делаешь зарядку. Вот если бы ты бил меня, мучил, кусал...

АНАТОЛЬ. Да отстань ты с этим мучением. Я уже существую настолько самостоятельно, что имею право на собственное мнение.

БАРТОДИЙ. И, по-твоему, тебе больше не следует исполнять свои обязанности! Ты уже не должен меня...

АНАТОЛЬ. Да, да, мучить, кусать и так далее! Но на что тебе это, для чего, собственно, тебе так это нужно?

БАРТОДИЙ. Дурацкий вопрос. Я заслужил это по причинам нравственного порядка.

АНАТОЛЬ. Да, знаю, слышал. Красиво ты говорил тогда, в кабинете у психиатра, о нравственности. О том, как необходимы тебе угрызения совести по причинам нравственного порядка, красиво возмущался, когда она захотела вылечить тебя от этих угрызений. Слушал я твою речь и думал: что-то слишком красиво он говорит.

БАРТОДИЙ. Я говорил правду.

АНАТОЛЬ. Но вся ли это правда? Я начинаю подумывать: не нуждаешься ли ты во мне, случайно, для чего-то еще. А может, - прежде всего, для чего-то еще...

БАРТОДИЙ. Для чего бы это?

АНАТОЛЬ. Да очень просто - чтобы чем-то заполнить свою жизнь. Иметь какое-то развлечение, хоть видимость уверенности, что в твоей жизни есть еще что-то важное. Что-то почувствовать, о чем-то подумать, чего-то бояться, о чем-то тосковать... Словом, чтобы не было скучно.

БАРТОДИЙ. Упрощаешь, редукционист.

АНАТОЛЬ. Да нет, просто возникло такое подозрение.

БАРТОДИЙ. Думаешь, значит, что у меня не осталось уже ничего лучшего, как только разговаривать с тобой?

АНАТОЛЬ. Нет, теперь уже не осталось. Все прошло - молодость, честолюбие, карьера, любовь... А что осталось? Один я.

БАРТОДИЙ. А ты, однако, - довольно ехидный укор совести.

АНАТОЛЬ. Только не путай меня с ностальгией. И, кстати, если уж заговорили о любви... Почему ты тогда так сильно его любил?

БАРТОДИЙ. Давно это было.

АНАТОЛЬ. Согласен, давно, но почему? Что ты в нем такого увидел?

БАРТОДИЙ. Не я один.

АНАТОЛЬ. Тебя это не оправдывает. Из-за того, что у него были усы? Усы были, действительно, красивые, но ведь это еще не повод.

БАРТОДИЙ. Причем тут усы, - это идея. Он был воплощением идеи.

АНАТОЛЬ. А без идеи ты жить не мог?

БАРТОДИЙ. Тогда - нет. (Пауза.) Так мне, во всяком случае, казалось.

АНАТОЛЬ. Вот именно. Ты всегда нуждался в том, чтобы тебе подавали что-нибудь извне, что-нибудь готовенькое, вроде костюмчика, который сразу можно носить. Надеваешь на себя, и он уже твой, тебе сразу же приятненько. А сам шить не умеешь. (Пауза.) Или, может, тебе чего-то недоставало? Какого-то органа? Может, протез был тебе нужен? (Пауза.) Если не идея, то карьера, а еще лучше - карьера с идеей.

БАРТОДИЙ. Да нет, я же не ради карьеры.

АНАТОЛЬ. Но ведь оно как-то так само собой и соединилось, правда? Одно с другим. Эта твоя любовь себя окупила.

БАРТОДИЙ. Я его действительно любил!

АНАТОЛЬ. И потому донес на своего лучшего друга? (Пауза.) Да еще так повезло, что он уже никогда не узнает, кто его под землю уложил. Доносик аккуратненький получился. (Пауза.) Ты вынес ему смертный приговор.

БАРТОДИЙ. Не я.

АНАТОЛЬ. Но вышло-то так.

БАРТОДИЙ. Нет, я этого не хотел.

АНАТОЛЬ. Но как-то так само получилось, да? Ты хорошо знал, какие будут последствия, какие времена были.

БАРТОДИЙ. Нет, то есть я знал, но...

АНАТОЛЬ. ...Знал, но вроде бы и не знал. И это называется интеллигент. Да уж ладно, я не обвиняю тебя, слишком я стар для этого. Спрашиваю из простого любопытства.

БАРТОДИЙ. Спрашивай, о чем хочешь.

АНАТОЛЬ. А мне уже больше не хочется. Пойду спать.

БАРТОДИЙ. Останься!

АНАТОЛЬ. С тех пор, как я поправился, меня одолевают вялость и сонливость.

БАРТОДИЙ. Не оставляй меня одного.

АНАТОЛЬ (зевает). Ничего не поделаешь, мой дорогой, мы оба стареем, и вместе с нами стареет наша последняя любовница. Шизофрения.

Сцена 5 - Бартодий, Октавия, Анатоль.

Бартодий готовится к отъезду - раскрытый чемодан, приготовленные вещи и т.д. В глубине - ширма.

ОКТАВИЯ. Здесь твои таблетки, не забывай принимать.

БАРТОДИЙ. Не беспокойся.

ОКТАВИЯ. Я говорю не о снотворных. Тут желудочные и сердечные. Я здесь все написала - какие и когда принимать. Не забудешь?

БАРТОДИЙ. Нет, конечно. (Целует ее в лоб.) Спасибо.

ОКТАВИЯ. А где ты будешь питаться?

БАРТОДИЙ. В ресторане.

ОКТАВИЯ. Но ведь в ресторанах готовят ужасно.

БАРТОДИЙ. Всего два-три дня.

ОКТАВИЯ. Достаточно, чтобы расхвораться. Постарайся есть телятину. И без соуса.

БАРТОДИЙ. Постараюсь.

ОКТАВИЯ. Обещаешь?

БАРТОДИЙ. Обещаю.

ОКТАВИЯ. И никаких гуляшей и рубленого мяса, неизвестно, что они туда кладут. А вообще лучше избегать мяса. Там, наверное, есть вегетарианские рестораны.

БАРТОДИЙ. Должны быть.

ОКТАВИЯ. В молочные бары лучше не заходи, там ужасная грязь.

БАРТОДИЙ. Не буду.

ОКТАВИЯ. И осторожнее с сахаром. Ты же знаешь, тебе нельзя.

БАРТОДИЙ. Знаю.

ОКТАВИЯ. Пойду приготовлю бутерброды на дорогу. (Выходит.)

Бартодий отодвигает ширму, за которой на сидит на стуле Анатоль. Он в халате, читает газету.

БАРТОДИЙ. Ты все еще не готов? Через час наш поезд.

АНАТОЛЬ. Я не еду с тобой.

БАРТОДИЙ. То есть как не едешь...

АНАТОЛЬ. Очень просто - не еду.

БАРТОДИЙ. Сейчас же одевайся!

АНАТОЛЬ. Полегче, полегче, не кричи. Если я говорю, что не еду, значит, не еду.

БАРТОДИЙ. Но почему?

АНАТОЛЬ. Потому что мне тоже полагается...

БАРТОДИЙ. Тихо!

Загораживает Анатоля ширмой. Входит Октавия

ОКТАВИЯ. Тебе с чем, с ветчиной или с сыром?

БАРТОДИЙ. С ветчиной. С сыром.

ОКТАВИЯ. Ты действительно не хочешь, чтобы я поехала с тобой?

БАРТОДИЙ. Я-то очень хотел бы, честное слово, но неизвестно, как он себя поведет. Он же только что вышел.

ОКТАВИЯ. Я его нисколько не боюсь.

БАРТОДИЙ. Зато он может бояться. Такие, как он, сторонятся людей.

ОКТАВИЯ. А тебя он бояться не будет?

БАРТОДИЙ. Мы знаем друг друга с детства.

ОКТАВИЯ. Но я вам не помешаю. Посижу в гостинице.

БАРТОДИЙ. Мы же не виделись пятнадцать лет.

ОКТАВИЯ. Но ведь на ночь ты вернешься в гостиницу.

БАРТОДИЙ. Беседовать с друзьями лучше всего ночью.

ОКТАВИЯ. Я сделаю еще с маргарином. Он полезнее. (Выходит.)

Бартодий отодвигает ширму.

БАРТОДИЙ. Ну, что случилось, почему ты не хочешь ехать...

АНАТОЛЬ. Потому что мне тоже полагается амнистия.

БАРТОДИЙ. Откуда ты узнал об амнистии?

АНАТОЛЬ. Я же читаю твои газеты.

БАРТОДИЙ. Амнистия ничего не меняет.

АНАТОЛЬ. Меняет все, и принципиально. Смертный приговор не был приведен в исполнение.

БАРТОДИЙ. Но кто мог знать, это никому не было известно.

АНАТОЛЬ. Но теперь-то известно.

БАРТОДИЙ. Только теперь.

АНАТОЛЬ. Наш человек жив.

БАРТОДИЙ. Но он же был приговорен.

АНАТОЛЬ. И все же остался в живых.

БАРТОДИЙ. Это не моя заслуга.

АНАТОЛЬ. Ты его не убил.

БАРТОДИЙ. Помимо моей воли.

АНАТОЛЬ. Меня это не касается.

БАРТОДИЙ. Стало быть, я невиновен? Только потому, что он уцелел?

АНАТОЛЬ. Я так не говорю.

БАРТОДИЙ. Донес я на него или не донес?

АНАТОЛЬ. Донес.

БАРТОДИЙ. Из-за меня его приговорили к смерти или не из-за меня?

АНАТОЛЬ. Из-за тебя.

БАРТОДИЙ. Тогда что тебе еще нужно?

АНАТОЛЬ. Ты можешь иметь...

БАРТОДИЙ. Тссс...

Загораживает Анатоля ширмой. Входит Октавия с бутербродами.

ОКТАВИЯ. Смотри, не положи их в чемодан или в карман, не то все перепачкаешь. Только отдельно.

БАРТОДИЙ. Хорошо.

ОКТАВИЯ. Представляю, как это было для тебя страшно.

БАРТОДИЙ. Да.

ОКТАВИЯ. Ты был на процессе?

БАРТОДИЙ. Нет, процесс был закрытый.

ОКТАВИЯ. Я подумала - может быть, как свидетель.

БАРТОДИЙ. Нет, я не был в это замешан.

ОКТАВИЯ. Подумать только, что пережила его семья.

БАРТОДИЙ. Семью тогда уже давно выслали.

ОКТАВИЯ. А его жена.

БАРТОДИЙ. У него не было жены.

ОКТАВИЯ. Ну, тогда невеста.

БАРТОДИЙ. И невесты не было.

ОКТАВИЯ. Как же так, почему не было...

БАРТОДИЙ. Потому что он был очень занят.

ОКТАВИЯ. Чем же он занимался?

БАРТОДИЙ. Антигосударственной деятельностью.

ОКТАВИЯ. Идеалист?

БАРТОДИЙ. Возможно. Но тогда это называли иначе.

ОКТАВИЯ. Зонтик возьмешь?

БАРТОДИЙ. Не люблю зонтов.

ОКТАВИЯ. Возьми, погода неустойчива. Только не потеряй.

БАРТОДИЙ. Если не возьму, то и не потеряю.

ОКТАВИЯ. Я принесу зонт. (Выходит.)

Бартодий отодвигает ширму, появляется Анатоль.

АНАТОЛЬ. ...Так что можешь завести себе какой угодно другой укор совести, но на меня больше не рассчитывай, я выхожу из игры. Мое дело убийства, преступления помельче меня не касаются. Я - королевский, шекспировский, легендарный. Я - король над всеми иными укорами совести. А как я теперь выгляжу. Глупо.

БАРТОДИЙ. Поехали со мной, прошу тебя.

АНАТОЛЬ. Только убийц преследуют призраки и привидения. Другие преступники вынуждены обходиться без них. С момента, когда выяснилось, что трупа не было, не может быть и призрака.

БАРТОДИЙ. А может, все же...

АНАТОЛЬ. Я не намерен заниматься мелочами.

БАРТОДИЙ. Пятнадцать лет каторги - мелочь!

АНАТОЛЬ. Я не говорю, что мелочь, но не то же самое, что смерть.

БАРТОДИЙ. Иуда в Масличной роще - мелочь?

АНАТОЛЬ. Но трупа не было.

БАРТОДИЙ. Не бросай меня.

АНАТОЛЬ. Дай мне труп - и я останусь с тобой.

Бартодий загораживает Анатоля ширмой. Входит Октавия.

ОКТАВИЯ. Ты позвонишь?

БАРТОДИЙ. Конечно. Как только устроюсь в гостинице.

ОКТАВИЯ. Я буду о тебе волноваться.

БАРТОДИЙ (обнимает Октавию). Знаю и благодарен тебе. Кому же еще переживать из-за меня.

ОКТАВИЯ. В первый раз уезжаешь, с тех пор как мы вместе.

БАРТОДИЙ. Так нужно.

ОКТАВИЯ. Знаю, знаю, и ни в чем не упрекаю тебя. Ты так нуждаешься в заботе.

БАРТОДИЙ. Я же не больной.

ОКТАВИЯ. Но ты так легко простужаешься.

БАРТОДИЙ. Это еще не самое страшное, да?

ОКТАВИЯ. И такой нервный. Всегда был нервным, уже когда мы только познакомились.

БАРТОДИЙ. В такую эпоху живем.

ОКТАВИЯ. При чем тут эпоха, это только нервы. Но мне как раз это в тебе нравилось. Когда я впервые увидела тебя, то подумала: какой он деликатный.

БАРТОДИЙ. Ну, тогда вроде еще не был таким.

ОКТАВИЯ. Всегда был. Деликатный, впечатлительный... Помню, как ты в первый раз взял меня за руку.

БАРТОДИЙ. Я тоже.

ОКТАВИЯ. Нет, ничего ты не помнишь. Это было на мостике.

БАРТОДИЙ. Ага, и папоротник.

ОКТАВИЯ. Шел дождь.

БАРТОДИЙ. А у меня зонта не было.

ОКТАВИЯ. Зато у меня был.

БАРТОДИЙ. В ноябре.

ОКТАВИЯ. Нет, в сентябре.

БАРТОДИЙ (напевает). "Приди ко мне, подарю тебе папоротника цветок..." А раньше пели еще это (Напевает.) "Строим новый дом, еще один новый дом..."[1]

ОКТАВИЯ. Я сильно изменилась?

БАРТОДИЙ. Ты? Ни капельки.

ОКТАВИЯ. Обманщик. Но все равно - мило с твоей стороны. Ты кого-нибудь любил до меня?

БАРТОДИЙ. Нет, до тебя - никого.

ОКТАВИЯ. Правда?

БАРТОДИЙ. Тогда зачем спрашиваешь?

ОКТАВИЯ. Потому что мне хотелось это услышать.

БАРТОДИЙ (напевает). "Эй вы, кони, вы кони стальные..."

ОКТАВИЯ. Какие еще стальные кони...

БАРТОДИЙ. Перепутал, я хотел другое. Вот это, например. (Напевает.) "Ты помнишь осень, тот, в розах, маленький отель. Старенький портье..."

ОКТАВИЯ. Он был не старенький.

БАРТОДИЙ. Уже за семьдесят.

ОКТАВИЯ. Кому?

БАРТОДИЙ. Неважно.

ОКТАВИЯ. Снова шутишь, значит, у тебя хорошее настроение.

БАРТОДИЙ. Великолепное.

ОКТАВИЯ. Рад, что увидишь его?

БАРТОДИЙ. Конечно.

ОКТАВИЯ. А может, рад, что меня три дня не будешь видеть?

БАРТОДИЙ. Просто без ума от радости.

ОКТАВИЯ. К счастью, мне хорошо известно, что ты хронический обманщик.

БАРТОДИЙ. Нет, не хронический. Вру только от случая к случаю.

ОКТАВИЯ. И это обман. Пойду поглажу рубашки. (Выходит.)

Бартодий отодвигает ширму, за ней никого нет. Анатоль исчез.

БАРТОДИЙ (кричит Октавии, которая находится за сценой). Октавия!

ОКТАВИЯ (за сценой). Что?

БАРТОДИЙ. Может, все же поедешь со мной?

ОКТАВИЯ. Нет, поезжай один!

БАРТОДИЙ. Но почему?

ОКТАВИЯ. Потому что не хочу вам мешать!

Акт II

Сцена 1 - Бартодий, Анабелла, Анатоль.

Большая квартира, еще не до конца оборудованная. Вместо стульев - так называемые пуфы - мягкие современные глыбы из губчатого пластика, на которых очень неудобно сидеть. На полу телефон. Бар, обильно заставленный бутылками с алкоголем. Подсвечник с тремя свечами. Бартодий сидит на пуфе и ждет. Возле него плащ, чемодан и зонт.

Входит Анабелла. На голове у нее полотенце, которым она вытирает себе волосы после ванны.

АНАБЕЛЛА. Его нет дома.

БАРТОДИЙ. Извините, я...

АНАБЕЛЛА. Кто-нибудь звонил?

БАРТОДИЙ. А когда он придет?

АНАБЕЛЛА. Уже должен быть. Задерживается.

БАРТОДИЙ. Может, тогда и мне попозднее?

АНАБЕЛЛА. Вы с ним договаривались?

БАРТОДИЙ. Да.

АНАБЕЛЛА. На какое время?

БАРТОДИЙ. На любое.

АНАБЕЛЛА. Тогда подождите.

БАРТОДИЙ. Я бы не хотел вам мешать, я не знал...

АНАБЕЛЛА. Вы мне нисколько не мешаете. (Пауза.) Да вы садитесь. (Бартодий садится.) Выпьете чего-нибудь?

БАРТОДИЙ. Если вы так любезны...

АНАБЕЛЛА. Кофе, чаю или еще чего-нибудь...

БАРТОДИЙ. Кофе, если можно...

Анабелла включает радиолу, дружески улыбается Бартодию и выходит. Звучит музыка из радиолы. Бартодий сидит. Звонит телефон. Бартодий сидит. Телефон перестает звонить. Бартодий сидит. Телефон снова звонит, долго и настойчиво. Бартодий встает, Анабелла вбегает и снимает трубку, Бартодий садится.

АНАБЕЛЛА (в трубку). Да? Нет, его еще нет. Должно быть, скоро. Да, конечно, я запишу. (Записывает.) Пожалуйста, прошу вас.

Анабелла кладет трубку, любезно улыбается Бартодию и выходит. Бартодий сидит. Звонит телефон.

АНАБЕЛЛА (за сценой). Возьмите, пожалуйста, трубку!

Бартодий встает и берет трубку.

БАРТОДИЙ (в трубку). Да? Нет. Приятель. Его еще нет. Должно быть, скоро. Что я мог бы? (Музыка из радиолы немного ему мешает.) ...Тридцать пять... сорок... Тридцать, а дальше? Шесть? Да, да, слышу. Когда? Сразу же? То есть еще сегодня? Сразу же сегодня? Да, конечно, тридцать шесть, я записал. Проверьте: пятьсот девяносто семь - тридцать пять - сорок. А как? Тридцать шесть? Да. Не за что.

Бартодий кладет трубку, садится. Сидит. Звонит телефон. Бартодий встает, одновременно телефон перестает звонить. Бартодий садится. Входит Анабелла. Бартодий встает. Анабелла несет большую фарфоровую кружку.

Звонили из...

АНАБЕЛЛА (не давая ему закончить). А вот и кофе! (Вручает ему кружку.) Ах, да - сахар!

БАРТОДИЙ. Спасибо, я...

Анабелла выбегает. Бартодий стоит с кружкой в руке. Потом садится. Вбегает Анабелла с большим бумажным пакетом сахара. Бартодий встает.

АНАБЕЛЛА. Ой, ложечка! (Выбегает.)

Бартодий стоит с кружкой в одной руке и пакетом с сахаром - в другой. Вбегает Анабелла с ложечкой. Насыпает несколько ложечек сахара в кружку.

БАРТОДИЙ. Спасибо, я...

АНАБЕЛЛА (насыпает еще ложечку). Еще одну?

БАРТОДИЙ. Спасибо, я без сахара.

АНАБЕЛЛА. Да вы садитесь, пожалуйста!

Оба садятся. Бартодий ставит пакет с сахаром на пол. Музыка из радиолы несколько менее агрессивна.

БАРТОДИЙ. Это из какого-то комитета.

АНАБЕЛЛА. Что - из комитета?

БАРТОДИЙ. Звонили.

АНАБЕЛЛА. Из какого комитета?

БАРТОДИЙ. Комитета сотрудничества с... А с чем, забыл...

АНАБЕЛЛА. Но с чем?

БАРТОДИЙ. Я приехал только утром, не совсем выспался, все потому. Но я все точно записал, и номер телефона. Сейчас покажу.

Бартодий ставит кружку на пол и встает, чтобы взять записку.

АНАБЕЛЛА. Да вы сидите, пожалуйста.

Бартодий садится.

БАРТОДИЙ. Было не очень хорошо слышно.

АНАБЕЛЛА. Наверное, междугородный. Позвонят еще раз. И какого числа решили отмечать юбилей?

Музыка из радиолы вновь становится более агрессивной.

БАРТОДИЙ. Юбилей?

АНАБЕЛЛА. Ну, годовщину.

БАРТОДИЙ. Извините, но, боюсь, я не совсем понимаю.

АНАБЕЛЛА. Ну, юбилей. Вы ведь в комитете?

БАРТОДИЙ. В каком комитете?..

АНАБЕЛЛА. Ну, в юбилейном.

БАРТОДИЙ. Нельзя ли это выключить? (Указывает на радиолу.)

АНАБЕЛЛА. Конечно, можно.

Анабелла встает и выключает радиолу.

БАРТОДИЙ. Вы извините, я всю ночь провел в поезде. Да и со слухом неважно - знаете, в моем возрасте...

АНАБЕЛЛА. Да какой там возраст, вы совсем не выглядите старше, чем Анатоль.

БАРТОДИЙ. Да нет. Мы ровесники.

АНАБЕЛЛА. Так вы знаете его лично?

БАРТОДИЙ. С детства.

АНАБЕЛЛА. А я подумала... Значит, вы не из комитета?

БАРТОДИЙ. Нет. Я просто знакомый. Абсолютно неофициально.

АНАБЕЛЛА. Подумать только... Нас пока мало кто навещает из старых знакомых. Вы приехали из провинции?

БАРТОДИЙ. Заметно, да?

АНАБЕЛЛА. Ну, что вы. Но вы говорили о поезде.

БАРТОДИЙ. Да, я теперь живу в небольшом городе и...

АНАБЕЛЛА. Хотите еще музыки?

БАРТОДИЙ. Нет, спасибо... Уже давно, и когда узнал из газет...

АНАБЕЛЛА. И вы приехали специально ради него?

БАРТОДИЙ. Да и...

АНАБЕЛЛА. Он будет так рад!

БАРТОДИЙ. Надеюсь.

АНАБЕЛЛА. Конечно же, будет рад! Пока нас приглашают только официально. Юбилеи, комитеты... А личного - ничего. Еще сахару?

БАРТОДИЙ. Нет, спасибо.

АНАБЕЛЛА. Вы первый из давних знакомых, кто к нему пришел. Вы тоже были... с ним...

БАРТОДИЙ. Нет, я не был.

АНАБЕЛЛА. Совсем не были?

БАРТОДИЙ. Совсем. Я этим не занимался.

АНАБЕЛЛА. Тем приятней, что навестили его. А я подумала, что вы, может быть, один из тех...

БАРТОДИЙ. Нет. Так, значит, ни один из них еще...

АНАБЕЛЛА. До сих пор никого не было.

БАРТОДИЙ. Наверное, никого не осталось.

АНАБЕЛЛА. Я ничего про это не знаю.

БАРТОДИЙ. Разумеется. Откуда вам знать.

АНАБЕЛЛА. А где вы работаете, чем занимаетесь?

БАРТОДИЙ. Да так - ничего особенного. Я, вообще-то, на пенсии.

АНАБЕЛЛА. Уже? Так рано?

БАРТОДИЙ. Так получилось. Я кроликов развожу.

АНАБЕЛЛА. На экспорт?

БАРТОДИЙ. Не совсем. Собственно говоря, я пока только собираюсь разводить кроликов.

АНАБЕЛЛА. Хотите организовать ферму?

БАРТОДИЙ. Нет, просто для себя.

АНАБЕЛЛА. Лучше разводить норок. А самое лучшее - черно-бурые лисы.

БАРТОДИЙ. Вы, наверное, правы. А можно вас спросить...

АНАБЕЛЛА. Только поначалу нужно в это большие деньги вложить.

БАРТОДИЙ. Вы давно знаете Анатоля?

АНАБЕЛЛА. Десять дней.

БАРТОДИЙ. Всего лишь?

АНАБЕЛЛА. Не могла же я узнать его раньше.

БАРТОДИЙ. Да, да, конечно... И как же вы с ним познакомились?

АНАБЕЛЛА. Анатоль занялся своим здоровьем. А я работала в поликлинике.

БАРТОДИЙ. А теперь не работаете?

АНАБЕЛЛА. Должен же кто-то домом заниматься.

БАРТОДИЙ. Ага, справедливо. Значит, вы медсестра...

АНАБЕЛЛА. Да что вы! Я работала в администрации.

БАРТОДИЙ. Тоже неплохая профессия.

АНАБЕЛЛА. Какая там профессия. Я работала на полставки, подменяла подругу. Вообще-то я артистка.

БАРТОДИЙ. О!

АНАБЕЛЛА. В понедельник у меня пробные съемки.

БАРТОДИЙ. Великолепно, великолепно...

АНАБЕЛЛА. А вы бросьте этих ваших кроликов. Анатоль что-нибудь для вас придумает. Вы очень симпатичный.

БАРТОДИЙ. Правда? Вот уж не думал.

АНАБЕЛЛА. Идет!

Входит Анатоль. В одной руке у него большой букет красных роз, в другой - вместительный пакет из пластика.

АНАТОЛЬ. А ну, лягушонок, отгадай, что тебе принес твой слоник... (Замечает Бартодия и умолкает.)

АНАБЕЛЛА. Какие чудесные! (Целует Анатоля в щеку, берет у него розы и пакет, заглядывает в него.) Не может быть! Правда!? (Целует Анатоля в другую щеку.) К тебе гость.

Анатоль и Бартодий стоят друг против друга.

Приехал сегодня утром, разводит кроликов... (Пауза.) Вы не знакомы?

Анатоль делает шаг навстречу Бартодию и останавливается.

А мне он сказал, что знает тебя...

Пауза. Анатоль протягивает руку к Бартодию, тот приближается. Пожимают друг другу руки.

Ну, я бегу за вазой. (Выбегает.)

АНАТОЛЬ. Откуда узнал?

БАРТОДИЙ. Из газет.

АНАТОЛЬ. Ах, вот, значит, какой я стал знаменитый.

БАРТОДИЙ. По радио тоже говорили. И по телевидению.

АНАТОЛЬ. Да, в самом деле.

БАРТОДИЙ. Полная реабилитация.

АНАТОЛЬ. Да, полная.

БАРТОДИЙ. Я очень рад.

АНАТОЛЬ. А-а, брось.

БАРТОДИЙ. Я не о реабилитации, я потому... (Пауза.)

АНАТОЛЬ. Почему же?

БАРТОДИЙ. Что ты жив.

АНАТОЛЬ. Похоже на то.

БАРТОДИЙ. Многое изменилось.

АНАТОЛЬ. Действительно, многое.

БАРТОДИЙ. И я тоже изменился.

АНАТОЛЬ. Не хочешь ли ты этим сказать, что... что ты уже не...

БАРТОДИЙ. Нет. Уже нет. (Пауза.)

АНАТОЛЬ. Откуда же я мог знать. Садись.

Оба садятся.

БАРТОДИЙ. Отошел окончательно. Вообще от всего. Живу теперь в провинции и политикой не интересуюсь.

АНАТОЛЬ. И ждешь от меня поздравлений?

БАРТОДИЙ. Нет. Я не затем хотел тебя увидеть.

АНАТОЛЬ. А зачем - чтобы сказать мне, что ошибался, о чем жалеешь? И что просишь прощения? Явился с новостью, что между нами нет больше различий во взглядах? И чтобы я дал тебе отпущение грехов?

БАРТОДИЙ. Да нет же. Я понимаю, конечно, что все это может выглядеть именно так, но дело совершенно в другом.

АНАТОЛЬ. И еще чтобы благословил тебя, как старый, несгибаемый реакционер?

БАРТОДИЙ. Нет.

АНАТОЛЬ. Отчего же нет? Я могу, я - мученик, святая жертва ошибок и извращений!

БАРТОДИЙ. Да нет, я не потому.

АНАТОЛЬ. Меня же простили официально, так что теперь я могу и тебя простить, даже благословить могу, почему нет? Я готов в любой момент, к твоим услугам, пожалуйста, прошу.

БАРТОДИЙ (встает). Я, пожалуй, пойду.

АНАТОЛЬ. Куда?

БАРТОДИЙ. Поеду домой, так будет лучше.

АНАТОЛЬ. Останься.

БАРТОДИЙ. Да нет, не стоит. Извини меня.

АНАТОЛЬ (встает). Это ты извини меня.

БАРТОДИЙ. Не с того я начал, и, наверное, потому так глупо все вышло. Сам виноват.

АНАТОЛЬ (обнимает одной рукой Бартодия и ведет его назад). Чушь все это. Немного нервы шалят, вот и все. Трудный был день. Садись, выпьем, поболтаем. Ты ел что-нибудь?

БАРТОДИЙ. Нет, я только утром приехал.

АНАТОЛЬ. Сейчас пойдем обедать. Остался бы на несколько дней...

БАРТОДИЙ. Посмотрим...

АНАТОЛЬ. Останешься, останешься. Где ты остановился?

БАРТОДИЙ. Еще не знаю. В гостинице, наверное.

АНАТОЛЬ. Никаких гостиниц. Поживешь у нас, места хватит, даже слишком много. Это твой чемодан?

БАРТОДИЙ. Мой.

АНАТОЛЬ (берет чемодан). Сейчас распакуем. (Ставит чемодан на пол.) Или нет, сначала надо выпить. Располагайся, чего ты стоишь? Садись, садись, садись! (Чуть ли не силой усаживает Бартодия.) А ты совершенно не изменился, хочешь музыку?

БАРТОДИЙ. Вовсе не обязательно.

АНАТОЛЬ (включает радиолу). Я полысел немного, но ты, честное слово... Все тот же, все тот же, ты ведь в июле родился, или в июле, забыл уже...

БАРТОДИЙ. В октябре.

АНАТОЛЬ. А я в июне, я старше тебя, но скоро мы сравняемся, да? Все сравняется, уже сравнялось, тебе чего налить, этого? Того? (Предлагает Бартодию бутылки на выбор.) А может, вот этого...

БАРТОДИЙ. Можно того.

АНАТОЛЬ. Да ты не стесняйся, чем богаты, гость в дом, Бог в дом, - как говаривали наши предки, - тем и рады. Как в старое доброе время. В единстве сила, то есть - полюбим друг друга. Кто не с нами, тот не обязательно против нас. Ora pro nobis, fiat voluntas tua. Ты в костельном хоре пел?

БАРТОДИЙ. Нет.

АНАТОЛЬ. А я пел. "Молись за нас, и да свершится воля твоя".[2] Еще до войны пел. Нет, в войну, нет, после войны, или, может, до войны? Тааак, берем за шейку, теперь рюмочка, из бутылочки в рюмочку, вооот... так, чудесно... (Подает полную рюмку Бартодию.) Снова за шейку, рюмочка, наклоняем... так, порядочек, бутылочку пока закрываем... Вот и готово!

Садится напротив Бартодия с рюмкой, поднятой как бы для тоста. Бартодий встает и выключает радиолу, снова садится.

За наше...

Выпивают.

...За наше, за ваше и... так вашу. Нет, ей-Богу... (Разглядывает Бартодия.)

БАРТОДИЙ. Что случилось?

АНАТОЛЬ. А ты тоже немного полысел.

БАРТОДИЙ. Ничего странного.

АНАТОЛЬ. Мне казалось - только я.

БАРТОДИЙ. Все потому, что брильянтином увлекались.

АНАТОЛЬ. И стриглись под утиный хвост. Вернее - это я, ты прическу изменил.

БАРТОДИЙ. Тоже было не слишком гигиенично. Затылок подбритый, а сверху - копна.

АНАТОЛЬ. И обязательно непромытая.

БАРТОДИЙ. Но зачесанная.

АНАТОЛЬ. Гладко назад.

БАРТОДИЙ. Да что там брильянтин, - вот сахарная вода. Держала как глазурь.

АНАТОЛЬ. Было что держать.

БАРТОДИЙ. И за что держать - тоже.

АНАТОЛЬ. Как я рад, что вижу тебя, старик.

БАРТОДИЙ. Нет, только не старик.

АНАТОЛЬ. Ну, тогда еще по одной.

БАРТОДИЙ. Может, хватит.

АНАТОЛЬ. Да ты что?

БАРТОДИЙ. Мне нельзя.

АНАТОЛЬ. Мне тоже. (Наполняет рюмки.)

БАРТОДИЙ. Ты же раньше совсем не пил.

АНАТОЛЬ. И потом тоже нет, и еще долго - нет, всю жизнь - нет. Нужно наверстывать.

Звонит телефон.

Пусть звонит, я не подойду, хватит.

АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль!

АНАТОЛЬ. Что, лягушонок!

АНАБЕЛЛА. Возьми трубку!

АНАТОЛЬ (снимает трубку). Анатоль Первый слушает... Не могу, к сожалению, никак не могу.

Входит Анабелла, в руках у нее ваза с розами.

Сегодня не могу, завтра не могу, послезавтра не могу и вообще больше уже не могу.

АНАБЕЛЛА. Кто это?

АНАТОЛЬ (к Анабелле). Комитет сотрудничества. (В трубку.) И, собственно говоря, никогда не мог.

АНАБЕЛЛА. Комитет сотрудничества с кем?

АНАТОЛЬ (к Анабелле). С зарубежными странами. (В трубку.) И да поможет мне Бог.

Анабелла ставит вазу с цветами на пол и отбирает трубку у Анатоля.

АНАБЕЛЛА (в трубку). Пожалуйста, не кладите трубку. (К Анатолю.) А в чем, собственно, дело?

АНАТОЛЬ. Какая-то делегация.

АНАБЕЛЛА. И почему ты отказываешься?

АНАТОЛЬ. Я же беседую с приятелем. С моим другом детства.

АНАБЕЛЛА (в трубку). Минутку. (К Анатолю.) Ты спятил?

АНАТОЛЬ. Почему я. Это все вокруг спятили, но не я. Я твердо стою на ногах и непреклонно продолжаю...

АНАБЕЛЛА. Анатоль! (В трубку.) Да, слушаю вас... да... да. Во сколько? Ну, конечно... Да нет же, ничто не помешает. Пожалуйста, присылайте машину. (Кладет трубку.) Сейчас за тобой приедут.

АНАТОЛЬ. Слушаюсь, лягушонок. Они всегда за мной приезжают.

АНАБЕЛЛА (отбирает у него рюмку). Потом напьешься.

АНАТОЛЬ. Когда? Жизнь коротка.

АНАБЕЛЛА. А как вернешься, пойдем ужинать в "Кристалл".

АНАТОЛЬ. А мой друг?

АНАБЕЛЛА. Пойдет с нами. А потом в бар "Котелок".

АНАТОЛЬ. Почему в "Котелок"?

АНАБЕЛЛА. Там играют "Розовые пантеры".

АНАТОЛЬ. А-а, тогда другое дело.

АНАБЕЛЛА (к Бартодию). Давайте будем на ты. (К Анатолю.) Ты ведь не хочешь, чтобы мы с твоим другом были на вы?

АНАТОЛЬ. О, нет! Конечно же, нет!

АНАБЕЛЛА. Ну, я бегу. (Выходит.)

АНАТОЛЬ. Сама жизнь, правда?

Сцена 2 - Бартодий, Анатоль, Анабелла.

Возвращаются из ночного бара "Котелок". Бартодий и Анатоль под хмельком, поют.

БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ.

В ритме марша, - юность мира

Мы шагаем дружно вперед.

Грозные минуют годы,

Всех, кто молод, к борьбе он зовет.

БАРТОДИЙ. Фальшивишь.

АНАТОЛЬ. Чего ты от меня хочешь, я же раньше никогда этого не пел. Пою в первый раз в жизни.

БАРТОДИЙ. Зачем тогда сейчас поешь?

АНАТОЛЬ. За компанию. А ты?

БАРТОДИЙ. Я - другое дело. Это была моя любимая песня.

АНАБЕЛЛА. Перестаньте дурачиться.

АНАТОЛЬ. А ты, детка, помолчи, когда старшие поют.

БАРТОДИЙ. Не обращай внимания, киска.

АНАТОЛЬ. Не киска, а лягушонок.

БАРТОДИЙ. Не обращай внимания, лягушонок, просто у твоего слоника головка слабенькая. Это он с непривычки.

АНАТОЛЬ. Но я еще привыкну. Честное слово - привыкну.

БАРТОДИЙ. Он все для этого сделает. Уже начал.

АНАБЕЛЛА. Хотите кофе?

БАРТОДИЙ. Мы не хотим кофе. Мы хотим счастья всего человечества.

АНАТОЛЬ. А я - нет. На меня не рассчитывай.

БАРТОДИЙ. Он правду говорит, кузнечик, он никогда не хотел счастья всего человечества.

АНАТОЛЬ. У меня был скверный характер. Зато он так хотел, что буквально из штанов выскакивал навстречу этому самому счастью. Ангел в штанах.

БАРТОДИЙ. Это откуда?

АНАТОЛЬ. Из Маяковского.

БАРТОДИЙ. Не ангел в штанах, а "Облако в штанах". Впрочем, это его дореволюционная поэма, то есть - еще декаданс. А после декаданса он уже перешел на твердые идейные позиции, в соответствии с неумолимыми законами диалектического материализма.

АНАТОЛЬ. Что ж, пожалуйста, пусть будет так.

АНАБЕЛЛА. Какие же вы скучные. (Уходит.)

Сцена 3 - Бартодий, Анатоль, Анабелла.

АНАТОЛЬ (кричит вслед Анабелле). Я скоро приду! (К Бартодию.) Хороша, да? Сейчас кое-что покажу. (Достает из бумажника несколько фотографий, поочередно показывает их Бартодию.) На пляже. (Показывает следующую.) Тут она с подругой. Тоже ничего, а? Вот эта, в цельном купальнике. Лучше бы в бикини. (Подает следующую.) Ест мороженое. А вот здесь... (Подает следующую.) Без лифчика.

БАРТОДИЙ. Ты попросил снять?

АНАТОЛЬ. Сама сняла. (Пауза.) Хороши, правда?

БАРТОДИЙ. Да, очень.

АНАТОЛЬ (перебирает фотографии в бумажнике). А, вот! (Подает Бартодию фотографию.) На велосипеде.

БАРТОДИЙ. Ну и что - на велосипеде...

АНАТОЛЬ. Как это что. Присмотрись получше. (Пауза.) Видишь?

БАРТОДИЙ. Ты снимал?

АНАТОЛЬ. А кто же еще? Как, ничего?

Бартодий отдает Анатолю все фотографии.

БАРТОДИЙ. Интересные.

АНАТОЛЬ. Это еще что. Погоди, у меня сеть и другие, целая серия, восемнадцать на двадцать четыре...

БАРТОДИЙ. Куда ты?

АНАТОЛЬ. Они в письменном столе. Представляешь, у меня уже есть письменный стол?

БАРТОДИЙ. Оставь.

АНАТОЛЬ. Не хочешь?

БАРТОДИЙ. Лучше поговорим.

АНАТОЛЬ. Тогда выпьем.

БАРТОДИЙ. Тебе уже хватит.

АНАТОЛЬ. А тебе?

БАРТОДИЙ. И мне тоже, нам уже не по двадцать лет.

АНАТОЛЬ. Мне - двадцать.

БАРТОДИЙ. А мне - нет.

АНАТОЛЬ. Еще бы, ты ведь жил дольше. А вот мне сократили жизнь на пятнадцать лет, и я - как новенький.

БАРТОДИЙ. Наверное, обижаешься на меня?

АНАТОЛЬ. За что?

БАРТОДИЙ. Что тебе сократили, а мне не сократили. У меня даже наоборот вышло: это были прекраснейшие годы моей жизни.

АНАТОЛЬ. Тебе необходимо говорить об этом?

БАРТОДИЙ. Необходимо. Ведь я отдаю себе отчет.

АНАТОЛЬ. В чем? В чем ты можешь отдавать себе отчет?

БАРТОДИЙ. Ну, в этих твоих пятнадцати.

АНАТОЛЬ. Вот как? И в чем же еще.

БАРТОДИЙ. И в этом моем, так сказать, научном мировоззрении.

АНАТОЛЬ. А не поздновато?

БАРТОДИЙ. Что ж, ты имеешь право так говорить.

АНАТОЛЬ. Имею. И что с того?

БАРТОДИЙ. И считаю, что мой долг объяснить, почему тогда было у меня это самое...

АНАТОЛЬ. Научное мировоззрение.

БАРТОДИЙ. Вот именно.

АНАТОЛЬ. Не надо.

БАРТОДИЙ. Но я обязан.

АНАТОЛЬ. Ты мне уже тогда объяснял. Аж блевать тянуло - не мог остановиться. Молол до бесконечности, все хотел обратить меня в свою веру. К чему повторять? Я тогда уже все это наизусть знал.

БАРТОДИЙ. Но тогда я считал, что это было единственно...

АНАТОЛЬ. Знаю, знаю, я же сказал - знаю. Единственно правильное решение, для нас, для всего человечества и так далее. Что ты можешь сказать нового?

БАРТОДИЙ. То, что я переменился.

АНАТОЛЬ. Ну и что?

БАРТОДИЙ. И что теперь смотрю на все иначе.

АНАТОЛЬ. Ну и что?

БАРТОДИЙ. Ну, и хотел сказать, что тогда я был неправ.

Пауза.

АНАТОЛЬ. А я бы так не утверждал.

БАРТОДИЙ. Что?

АНАТОЛЬ. Я бы так уж окончательно не отрекался. В конце концов, налицо определенные успехи. Восстановили нашу родину...

БАРТОДИЙ. Нашу родину?

АНАТОЛЬ. Образование, тяжелая промышленность... В особенности тяжелая промышленность.

БАРТОДИЙ. Ты это серьезно?

АНАТОЛЬ. А наш международный авторитет... Как можно это недооценивать. Но, прежде всего - устранение социальных различий, преобразование общества, ликвидация остатков феодализма.

БАРТОДИЙ. Дай чего-нибудь выпить.

АНАТОЛЬ. С удовольствием. Этого или того?

БАРТОДИЙ. Того.

АНАТОЛЬ (наполняет рюмки). Ты знаешь, что такое одиночка?

БАРТОДИЙ. Догадываюсь.

АНАТОЛЬ. Этого мало. Начнем тогда с другого конца: ты долго оставался девственником?

БАРТОДИЙ. Ты политику имеешь в виду?

АНАТОЛЬ. При чем тут политика. Я спрашиваю: как долго пришлось тебе ждать, пока не удалось. В первый раз.

БАРТОДИЙ. Мне?

АНАТОЛЬ. Не валяй дурака. Это мы тогда изображали друг перед другом старых развратников - ты передо мной, я перед тобой, - но теперь-то мы же взрослые люди. Когда ты начал?

БАРТОДИЙ. Я? Да вроде нормально.

АНАТОЛЬ. Перед окончанием школы?

БАРТОДИЙ. Что-то около того. И женился рано.

АНАТОЛЬ. Ты ее не знал. Тебя взяли в сорок девятом, а мы познакомились уже позднее.

АНАТОЛЬ. А я был сначала харцером[3]. Чистым в речах, мыслях и поступках. Но, если честно, только в поступках, да и то не во всех. Во время лесных походов на всякое насмотрелся, хоть и не принимал в этом участия. Был всегда активен, но вообще-то - настоящий харцер. И набожный, знаешь, такой - с образком на шее.

БАРТОДИЙ. Когда мы познакомились, ты таким не был.

АНАТОЛЬ. Так то было уже позднее, после войны. Тогда я уже наловчился болтать про эти дела. А я говорю о самом начале сороковых. Сперва я хотел чистоты, а потом - чтобы было, но романтично. С любовью, значит. Что, смешно?

БАРТОДИЙ. Нисколько.

АНАТОЛЬ. Зато тогда умирал бы со смеху. Короче говоря, только во время восстания чуть не свершилось. Звали ее Галина и была она, конечно, связной, только чуть старше меня, но уже довольно опытная, так что все складывалось как надо. Очень красивая. Ужасно мне нравилась, да и я ей тоже, и все было романтично.

БАРТОДИЙ. Дождался, значит, своего счастья.

АНАТОЛЬ. Но пока то да се, ей осколком разворотило живот, миномет - сто пять. Несем мы ее к санитарам, я тоже нес, держал носилки сзади и потому мог видеть ее, видел внутренности, целую кучу потрохов, ее располосовало от пояса до самого низа, и я смотрел, смотрел.

БАРТОДИЙ. А поменяться не мог?

АНАТОЛЬ. Мог, но не захотел. Хотел видеть. Она скончалась, прежде чем мы ее донесли. А потом я уже не мог. Война закончилась, а я все не мог. Но хотел, так хотел. И когда мы с тобой познакомились - не мог, и позднее все так же не мог, а потом меня взяли. И просидел пятнадцать лет. (Пауза.)

АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль!

АНАТОЛЬ. Да, котик! Сейчас приду!.. Уже на процессе я знал, что дадут мне вышку, и думал: лучше уж так. Но я ошибался: когда огласили приговор, стало еще хуже. Умереть и даже не знать, как это бывает... Я был девственником, но не Орлеанским. Два года ожидал я своей вышки, изо дня в день, из ночи в ночь - и плохо мне было. Когда же, наконец, заменили на пожизненное, я подумал: так лучше. И снова ошибся - стало еще хуже. Я думал: сколько можно так жить - десять, пятнадцать, может, тридцать лет, - человек способен долго прожить. Но разве это означает, что я не хотел жить? Тоже нет. Как видишь, трудно мне угодить. Я привык, но не мог привыкнуть к тому, что привык. (Пауза.) Как по-твоему, о чем я думал все эти пятнадцать лет. Об идеалах? О Конституции Третьего мая? О Польше от моря до моря? Ну, возможно, в самом начале, может, те первые два года. А потом? Ну, угадай. И ты думаешь, я себе нравился? Целый год просидел я вместе с одним таким, ну, неполитическим, он говорил, что признает только одну партию, ППП. Да ты знаешь - попить, поесть и еще то, третье. Я был готов убить его. А сам о чем думал? Разве я лучше был?

БАРТОДИЙ. Может, все же лучше?

АНАТОЛЬ. Да что ты можешь об этом знать, ты - со своей женой в небольшом домике и, конечно, с садиком. Какие сны могли тебе сниться.

БАРТОДИЙ. Не такие, как тебе.

АНАТОЛЬ. Вот именно, что не такие.

БАРТОДИЙ. Но тоже не лучше. Если ты думаешь, что я спал спокойно...

АНАТОЛЬ. ...То не ошибаюсь. Эти твои угрызения политической совести... Политическая совесть, а что это такое? Да мне просто смешно.

БАРТОДИЙ. Не только политическая.

АНАТОЛЬ. Какая же еще? Ты всегда был только политическим, так уж устроена твоя голова, одна только голова без живота. И без потрохов.

БАРТОДИЙ. Не только политическая.

АНАТОЛЬ. Абстракция!

БАРТОДИЙ. Были и потроха. И есть.

АНАТОЛЬ. А-а, перестань морочить голову.

БАРТОДИЙ. Это я донес на тебя.

АНАТОЛЬ. Что?

БАРТОДИЙ. Я написал донос. Знал, чем ты занимался, и донес. Тот смертный приговор, те два года в камере перед расстрелом и те пятнадцать все это было из-за меня.

Пауза.

АНАТОЛЬ. Зачем ты мне это говоришь?

БАРТОДИЙ. Я всегда хотел тебе об этом сказать.

АНАТОЛЬ. Нет, не всегда.

БАРТОДИЙ. Хорошо, пусть не сразу, но вскоре...

АНАТОЛЬ. Как - вскоре?

БАРТОДИЙ. Уже немного спустя...

АНАТОЛЬ. Сколько - немного?

БАРТОДИЙ. Ну, через несколько лет.

АНАТОЛЬ. Сколько лет?

БАРТОДИЙ. Два, три...

АНАТОЛЬ. Четыре? А может - пять, а если точно - семь? Когда иметь совесть уже разрешалось? И даже полагалось?

БАРТОДИЙ. Ну, ладно, не сразу, но раньше, чем ты думаешь. Не такой уж я баран. Сам начал понимать, что происходит.

АНАТОЛЬ. Ага, значит, сперва начал понимать, а уж потом вспомнил обо мне. А до того полагал, что ты в порядке. Совесть с поздним зажиганием.

БАРТОДИЙ. Анатоль, мне трудно все это тебе объяснить. Я и сам не знаю, что раньше произошло - изменились мои убеждения, или появился твой призрак. Изменил ли я убеждения из-за призрака, или твой призрак появился потому, что я сменил убеждения. Мне в этом никогда уже не разобраться. Честное слово.

АНАТОЛЬ. Возможно.

БАРТОДИЙ. И потому я не знаю, как тебе все это объяснить.

АНАТОЛЬ. А разве я тебя прошу?

БАРТОДИЙ. Но мне хотелось бы тебе объяснить.

АНАТОЛЬ. Да меня это не интересует!

БАРТОДИЙ. Тебя не интересует, почему я...

АНАТОЛЬ. Да ни капли! Почему ты так поступил - твое дело. Я спрашиваю только об одном: почему ты говоришь мне об этом - сейчас. Сегодня. В данный момент. Мне лично.

БАРТОДИЙ. Я даже специально приехал.

АНАТОЛЬ. Час от часу не легче. Тогда мне тем более интересно.

БАРТОДИЙ. Потому что я хочу, чтобы ты знал.

АНАТОЛЬ. Вот именно! Почему, почему ты хочешь, чтобы я знал.

БАРТОДИЙ. Я хочу, чтобы ты меня судил.

Пауза.

АНАТОЛЬ. Ну, хорошо. Предположим, я буду тебя судить. Ты ведь, наверное, не надеешься, что суд будет к тебе снисходителен.

БАРТОДИЙ. Не надеюсь, и не это для меня важно.

АНАТОЛЬ. Ладно, уже сужу. Готово - осудил. Что дальше?

БАРТОДИЙ. Вынеси приговор.

АНАТОЛЬ. Какой приговор...

БАРТОДИЙ. Но это же только от тебя зависит, от твоего суда.

АНАТОЛЬ. Что за комедию ты разыгрываешь... Я ведь не судебная инстанция.

БАРТОДИЙ. В том-то и дело! В моем деле любая инстанция бессильна, даже акт обвинения нельзя предъявить. Так что мы сами должны, между собой. Ты человек, которого убили, а я - тот, кто убил. "С человеком человек", как поется в песне. Помнишь ее?

АНАТОЛЬ. Случайно -- помню.

БАРТОДИЙ. Иначе говоря, дело решается между нами двумя, неофициально. Ты уже осудил меня, теперь вынеси приговор. Каков твой тариф за убийство?

АНАТОЛЬ. Тарифа не существует. В зависимости от обстоятельств.

БАРТОДИЙ. Есть, должен быть, сам знаешь, что есть.

АНАТОЛЬ. Так что мне - повесить тебя, что ли?

БАРТОДИЙ. А если бы даже и так?

АНАТОЛЬ. Слушай, а может, ты, случайно, ненормальный?

БАРТОДИЙ. Нет, только убийца.

АНАТОЛЬ. Чего ты, собственно, от меня хочешь?

БАРТОДИЙ. Правосудия.

АНАТОЛЬ. В каком смысле...

БАРТОДИЙ. Чтобы ты привел в исполнение приговор.

АНАТОЛЬ. Приговорами я уже сыт по горло!

БАРТОДИЙ. Я требую!

Пауза.

АНАТОЛЬ. А-а, какой там приговор, ты просто хочешь, чтобы я тебе отомстил.

БАРТОДИЙ. Да.

АНАТОЛЬ. Ну, конечно, я же вижу. Болтаешь о приговоре, о суде, о правосудии, а сам хочешь, чтобы я обыкновенно дал тебе по морде.

БАРТОДИЙ. Нет, по морде недостаточно. Должна быть подлинная месть.

АНАТОЛЬ. Значит, не как у нас, а более по-корсикански.

БАРТОДИЙ. Да.

АНАТОЛЬ. Из двустволки, да? Крупной дробью. Мог бы пригласить тебя на охоту и как бы случайно...

БАРТОДИЙ. Вот! Вот, вот.

АНАТОЛЬ. Что ж, можно бы, я это умею.

БАРТОДИЙ. Согласен?

АНАТОЛЬ. Только к чему все это.

БАРТОДИЙ. Чтобы я ощутил, что совершил подлость.

АНАТОЛЬ. А ты не извращенец?

БАРТОДИЙ. Никакой я не извращенец. Мне это нужно не для удовольствия, а совсем для другого.

АНАТОЛЬ. Тогда я не понимаю.

БАРТОДИЙ. Помнишь, ты говорил об одиночке?

АНАТОЛЬ. Говорил.

БАРТОДИЙ. Так вот, у меня тоже есть своя одиночка. Небольшая такая, индивидуальная, моя собственная. Я в ней сижу, а где-то там проносится мир. С самого рождения мне хотелось выйти из одиночки и быть вместе с миром. Но одиночка - это изолятор, она изолирует. Снаружи не впускает и не выпускает изнутри. То, что я делаю в моей одиночке, не имеет значения для мира, а то, что происходит с миром снаружи, не имеет значения для меня. Вот я совершил подлость, и что же из этого следует? Да ничего, ну, может, угрызения совести, то есть - возникает призрак. А если конкретно? Абсолютно ничего. А вот если бы ты отомстил мне за то, что я совершил, тогда бы я почувствовал, что совершил что-то. Возникли бы хоть какие-то последствия, пришедшие извне, некая связь с чем-то, и тогда рухнула бы моя одиночка.

АНАТОЛЬ. Ах, вот как, значит, потому ты держал в этой одиночке известный портретик...

БАРТОДИЙ. Да, маленькая одиночка с большим портретом на стене. Мне казалось, что Он, вождь всего мира, соединит меня со всем миром, что, глядя на его портрет, я увижу живой мир. Иллюзия, конечно. Это был всего лишь портрет.

АНАТОЛЬ. К тому же еще и подретушированный.

БАРТОДИЙ. Одиночка изолирует будущее от прошлого. Я что-то когда-то совершил, но это "когда-то" ничто не связывает с "сегодня" и "сейчас". А если бы ты сейчас отомстил мне за то, что я сделал когда-то, возникла бы непрерывность от "когда-то" до "сейчас" и "сейчас" вместе с "когда-то" образовали бы некое единое целое. Ибо, если нет результатов, то нет и причин, а если нет завершения, значит и начала не было, иными словами вообще никогда ничего не было и нет. Ты понимаешь?

АНАТОЛЬ. Еще бы.

БАРТОДИЙ. И больше не удивляешься?

АНАТОЛЬ. Меня только удивляет, почему ты обо мне не подумал.

БАРТОДИЙ. Как же не подумал, я же специально приехал к тебе...

АНАТОЛЬ. ...Чтобы мне сказать.

БАРТОДИЙ. ...Чтобы тебе сказать...

АНАТОЛЬ. ...Что сделал мне гадость. Но откуда в тебе такая уверенность, что я хочу об этом знать! Разве ты подумал, в какое положение поставишь меня! Нет, этого ты в расчет не принимал. Так что мне теперь делать?

БАРТОДИЙ. Застрелить меня.

АНАТОЛЬ. Кретин. (Пауза.) Нет, хуже. Себялюбец.

АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль!

АНАТОЛЬ. Да, котик, подожди!.. Тебе-то что. Приезжает себе, как ни в чем не бывало, и - на тебе: "Я сделал тебе гадость, мсти". Как будто мне больше нечего делать, как только улаживать эти проблемы с твоей одиночкой и так далее. У меня что - нет других забот? Не для того меня не было пятнадцать лет, чтобы теперь, когда я, наконец, есть, заниматься тем, чего уже нет.

БАРТОДИЙ. Но должно быть.

АНАТОЛЬ. Меня это не касается. Очень долго у меня не было никакого будущего, теперь оно у меня есть, и я хочу заниматься им. Исключительно! Я хочу, наконец, жить.

БАРТОДИЙ. Думаешь, я не хочу? Но как же тут жить, если прошлое не отпускает, сначала нужно разобраться с прошлым, чтобы заняться будущим.

АНАТОЛЬ. Тебя не отпускает, но не меня. Я с моим прошлым покончил.

БАРТОДИЙ. Я так сразу и понял. "Есть определенные достижения. Образование, тяжелая промышленность, ликвидация социальных различий". И все эти комитеты сотрудничества с... Значит, об этом ты говоришь в своих юбилейных речах? Неплохая квартирка. Большая, в центре.

АНАТОЛЬ. Нельзя жить одним только отрицанием. Жизнь - это утверждение.

БАРТОДИЙ. Утверждение - чего?

АНАТОЛЬ. Чего угодно!

БАРТОДИЙ. Безразлично чего?

АНАТОЛЬ. Да, безразлично. Жизнь не нуждается в абстракциях и не спрашивает об идеалах. Оно состоит из вещей конкретных, день за днем строится она из любого материала, который есть под руками, а не из того, который должен быть, но его нет. Каждая последующая минута - и ты в ней вот, что такое жизнь. А все остальное - вымысел.

БАРТОДИЙ. Значит, этому ты научился в тюрьме?

АНАТОЛЬ. Да, этому. Особенно в камере смертников. Там счет идет на минуты. Даже секунды... Это была хорошая школа.

БАРТОДИЙ. Хорошо же тебя вышколили.

АНАТОЛЬ. Ты собираешься меня учить, ты? Ты, который всю жизнь только размышлял, лежа на диване? Я же всю мою жизнь действовал, и всегда против чего-то. Пять лет на войне, четыре - после войны. А когда меня взяли... Думаешь, мне зря дали вышку? Я был последним политическим заключенным того периода. Остальные давно уже вышли, меня же держали дольше всех, потому что и я держался дольше всех. Когда они мне давали вышку, то имели для этого все основания. Это было - мера за меру. Ты знаешь, чем я занимался? Знаешь, но не все. Нет, я не жертва ошибок и искажений, как те, что вышли в пятьдесят шестом, и никогда ею не был. Я был - подлинный враг. Меня никто не упрекнет, что я не боролся по-настоящему. И если теперь я говорю, что хватит, значит, хватит. Сколько можно жить в оппозиции ко всему? Быть против можно лишь время от времени, но быть против всю жизнь, непрерывно - это извращение.

АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль, ну что с тобой!

АНАТОЛЬ. Да, котик, минутку!.. Ты уже получил свою порцию "за", по уши нажрался позитивностью, теперь мой черед. А ты переходи теперь в оппозицию, если хочешь, кушай на здоровье, раз в твоем организме этого не хватает, но не запрещай мне пользоваться тем, что ты имел в избытке. Так нечестно.

БАРТОДИЙ. А как же то?

АНАТОЛЬ. Что, то?

БАРТОДИЙ. Все то, что было, наше прошлое, твое, мое...

АНАТОЛЬ. Я уже сказал: того больше нет.

БАРТОДИЙ. И не должно быть? Все должно бесследно кануть, без всякого смысла, без последствий... Должно развеяться?.. Хочешь, чтобы так было? Чтобы развеялось как дым, пыль, ничто? Все должно обратиться в ничто?

АНАТОЛЬ. Оставь меня в покое!

БАРТОДИЙ. Анатоль, если ты сейчас что-нибудь не сделаешь, у нас все развалится. И у тебя, и у меня.

АНАТОЛЬ. Поздно. Уже развалилось.

БАРТОДИЙ. Знаю, сам вижу. Но еще не поздно.

АНАТОЛЬ. Что - не поздно...

БАРТОДИЙ. Ну, покарать меня. Отомсти, исполни приговор. Пусть будет хоть какой-то закон.

АНАТОЛЬ. Закон? И это ты говоришь о законе? Ты?

БАРТОДИЙ. Я. Должно же существовать хоть что-то незыблемое в этом бардаке, который мы называем нашей жизнью. Нечто неизменное, такое, что остается.

АНАТОЛЬ. А это есть.

БАРТОДИЙ. Что?

АНАТОЛЬ. Он.

БАРТОДИЙ. Кто, где?

АНАТОЛЬ. Там!

БАРТОДИЙ. Я ничего не вижу.

АНАТОЛЬ. Потому что смотришь слишком низко. Взгляни выше, туда... Выше, выше!

БАРТОДИЙ. Но что?

АНАТОЛЬ. Портрет.

БАРТОДИЙ. Не вижу никакого портрета.

АНАТОЛЬ. Но он есть. Даже, когда его не видно, он там, и смотрит на нас. Был, есть и будет. Улыбающийся. И он прав, что улыбается. Ибо дело его живо и непреходяще. Он в нас - как в тебе, так и во мне. И оба мы - его творение. Неважно - справа или слева, за него мы были или против него, но всегда все шло через него, он всегда был средоточием наших дел. Ты хочешь знать, что осталось незыблемым? Он остался, и теперь он в тебе и во мне. Ты говорил о нашей жизни? Ну, так посмотри на нашего папашу.

БАРТОДИЙ. Ты пьян, с тобой невозможно разговаривать.

АНАТОЛЬ. Да, брат мой, вот он - наш родитель. Мы все - его дети. Хочешь ты этого или не хочешь - его кровь. И наша кровь была его кровью - за него мы были, или против, но - его, его! Поклонись отцу нашему.

БАРТОДИЙ. Анатоль, хватит.

АНАТОЛЬ. Кланяйся, говорю! Отца не почитаешь? Того, что был, есть и будет?

БАРТОДИЙ. Но ведь его уже нет в живых!

АНАТОЛЬ. Кто это сказал... Что за кощунство? Тело его не живет, но Дух, Дух жив вечно! Дух эпохи, - иными словами, Zeitgeist[4]. А он не умирает. Хочешь, докажу. Спички есть?

Бартодий дает Анатолю коробок спичек. Анатоль зажигает свечи.

БАРТОДИЙ. Ты что собираешься делать?

АНАТОЛЬ. Пригласить его, пусть придет и посидит с нами.

БАРТОДИЙ. Анатоль, что за шутки.

АНАТОЛЬ. Какие шутки. Разве стал бы я шутить над самим собой? Пусть придет, пусть сядет, а ты сядешь справа или, может, слева, и я тоже, пусть с нами выпьет. В молодости он, вроде, не отказывался.

БАРТОДИЙ. Анатоль, нельзя же так.

АНАТОЛЬ. Запрещаешь мне отправление культа? Дедам и прадедам можно было, а мне нельзя? (Наполняет рюмки, одну передает Бартодию.) На, держи, пригодится. А теперь - лицом к портрету и повторяй за мной.

БАРТОДИЙ. Ничего я не стану повторять.

АНАТОЛЬ. Где бы ты ни был, в какой стороне света... Тьфу, не так. Сначала. Ну, короче говоря, я, Анатоль, все еще живой, хоть и должен был умереть, приглашаю тебя, умершего, но во мне по-прежнему живого, на скромное угощение. Приди, окажи честь и выпей с мразью, которую ты сгноил, то есть со мной, превращенным тобою в мразь, и с моим приятелем, который всегда был мразью. Призываю тебя сквозь винтовочный огонь, повзводный и одиночный. Призываю тебя сквозь воду, ту, что похолоднее. Сквозь землю призываю тебя, а вернее, сквозь то, что под землей, ты уж сам знаешь, что. Пожалуй к нам, явись и покажись, ибо ты призван.

БАРТОДИЙ. Я не желаю в этом участвовать.

АНАТОЛЬ. Тсссс... Слышишь?

БАРТОДИЙ. Что?

АНАТОЛЬ. Шаги... По полу... Далеко...

БАРТОДИЙ. Какие шаги?

АНАТОЛЬ. Он идет!

БАРТОДИЙ. Тебе только кажется.

АНАТОЛЬ. Он уже близко!

БАРТОДИЙ. Никого же нет.

АНАТОЛЬ. Камень за камнем и эхо за эхом.

БАРТОДИЙ. Никто не идет, никто!

АНАТОЛЬ. Он уже в соседней комнате.

За спиной Анатоля входит Анабелла.

АНАБЕЛЛА. Анатоль, что ты вытворяешь. Почему не ложишься спать.

АНАТОЛЬ (указывает пред собой). Вот он!

АНАБЕЛЛА. Кто - он, где?

АНАТОЛЬ (отступая). Там, там, это Он!

АНАБЕЛЛА. Да кто, что здесь происходит...

АНАТОЛЬ. На колени!

Падает на колени, рвет на себе воротник, задыхается. Анабелла, стоя сзади него, поддерживает его под руки.

АНАБЕЛЛА. Анатоль!

АНАТОЛЬ. Я... как Савл в Дамаске... прозрел... уверовал... Я грешник... Я прах!

АНАБЕЛЛА. Что ж он так напился...

БАРТОДИЙ (возле Анатоля, приподнимает ему веки, заглядывает в зрачки). Нет, тут дело посерьезнее.

АНАБЕЛЛА. Что я говорила!

БАРТОДИЙ. Звони в "скорую", быстро.

АКТ III

Сцена 1 - Октавия, Анабелла, Бартодий.

В доме Бартодия. Стол, диван.

АНАБЕЛЛА. Я приехала не из-за себя, это касается другого человека.

ОКТАВИЯ. Сейчас позову его. Да вы присаживайтесь. (Выходит.)

Анабелла садится на диван. Ждет. Затем берет иллюстрированный журнал, тот, который читала Октавия в первом акте.

Листает журнал. Начинает читать, потом, найдя что-то, привлекшее ее внимание, достает из сумочки блокнот и переписывает из журнала в блокнот. Входит Октавия.

Сейчас придет, только оденется. Он обычно спит после обеда.

Анабелла убирает блокнот и откладывает журнал.

Да вы продолжайте, пожалуйста, это прошлогодний, но у меня есть и последние, хотите взглянуть?

АНАБЕЛЛА. Не стоит из-за меня беспокоиться...

ОКТАВИЯ. Да какое там беспокойство, я старые тоже собираю, мы его выписываем, а этот случайно оказался под рукой, там есть вязание, вы разрешите... (Садится на диван рядом с Анабеллой, берет у нее журнал.) Нет, не здесь, минутку, где же это было, а, вот, на этой странице, видите, очень интересный рисунок вязки. Я уж даже начала, но все никак не закончу, постоянно что-нибудь мешает, не то, так другое, дело всегда найдется. Вы это в комиссионном купили? Это пальто?

АНАБЕЛЛА. О, давно уже.

ОКТАВИЯ. Вам очень идет.

АНАБЕЛЛА. Вам нравится?

ОКТАВИЯ. Просто чудесное. Ведь замшу не достать, разве только остатки от экспорта или у частника, но слишком дорого и совсем не то. Были небольшие партии, и знакомая у меня была, но она уже не работает там. Вы что-то записывали?

АНАБЕЛЛА. Ах, это так, рецепт.

ОКТАВИЯ. А вы не вяжете?

АНАБЕЛЛА. Нет, не вяжу.

ОКТАВИЯ. Я так и думала. Не похоже, чтобы вы вязали.

АНАБЕЛЛА. Мама когда-то хотела, чтобы я научилась, но как-то не получилось.

ОКТАВИЯ. Почему же?

АНАБЕЛЛА. Я пошла на курсы.

ОКТАВИЯ. Так рано?

АНАБЕЛЛА. Да, совсем еще девочкой.

ОКТАВИЯ. Так вы учились на курсах?

АНАБЕЛЛА. Конечно.

ОКТАВИЯ. А на каких?

АНАБЕЛЛА. Ну, на разных. Но шить умею.

ОКТАВИЯ. А вязание, это совсем не трудно. Вы что-то записывали?

АНАБЕЛЛА. Морковные котлеты.

ОКТАВИЯ. Интересуетесь кулинарией?

АНАБЕЛЛА. Да, кулинарными рецептами.

ОКТАВИЯ. Так вы и готовите?

АНАБЕЛЛА. Так, немного, недавно начала.

ОКТАВИЯ. Сами?

АНАБЕЛЛА. Сама.

ОКТАВИЯ. Я очень рада, что мы познакомились. Бартодий мне рассказывал...

АНАБЕЛЛА. А что он рассказывал?

ОКТАВИЯ. Что его друг плохо себя почувствовал. Как он сейчас?

АНАБЕЛЛА. Да не очень.

ОКТАВИЯ. Он ваш муж?

АНАБЕЛЛА. Да. Можно так назвать...

ОКТАВИЯ. Извините, что расспрашиваю.

АНАБЕЛЛА. Ну что вы, ничего страшного.

ОКТАВИЯ. Бабское любопытство. Но вы так молоды, а мы с Бартодием уже одиннадцать лет, он не говорил вам?

АНАБЕЛЛА. Мы с ним мало общались, это муж с ним разговаривал.

ОКТАВИЯ. Они же друзья.

АНАБЕЛЛА. До утра проговорили.

ОКТАВИЯ. А о чем?

АНАБЕЛЛА. Не знаю, я спала.

ОКТАВИЯ. Бартодий тоже вернулся не в лучшем виде.

АНАБЕЛЛА. Меня разбудили крики, а когда я вошла, у Анатоля был приступ. "Скорая" приезжала.

ОКТАВИЯ. Да что вы говорите, что-нибудь серьезное?

АНАБЕЛЛА. Его увезли в больницу.

ОКТАВИЯ. Ах, даже так?

АНАБЕЛЛА. Довольно долго пролежал.

ОКТАВИЯ. В больнице?

АНАБЕЛЛА. В неврологическом отделении.

ОКТАВИЯ. Что же с ним было?

Пауза.

АНАБЕЛЛА. Диагноз очень серьезный.

ОКТАВИЯ. Вот как. (Пауза.) А теперь?

АНАБЕЛЛА. Теперь дома.

ОКТАВИЯ. Какое несчастье. А вы как считаете, что с ним произошло?

АНАБЕЛЛА. Он и до того был не очень здоров. Вы же знаете, он вышел...

ОКТАВИЯ. Бартодий говорил мне. Но такой приступ...

АНАБЕЛЛА. Возле него был Бартодий, меня там не было.

ОКТАВИЯ. Что-то, должно быть, повлияло. А муж не сказал, что?

АНАБЕЛЛА. Он не может.

ОКТАВИЯ. Наверное, просто не хочет.

АНАБЕЛЛА. Нет, он не может.

ОКТАВИЯ. Или секрет, что-то скрывает.

Анабелла возражает движением головы.

С ними такое бывает, вы-то еще молодая, а у меня уже опыт. Надо подход найти. Вы его спрашивали?

Анабелла утвердительно кивает.

Вот и хорошо, нужно его расспрашивать, но только не сразу, выждать подходящий момент. Они потом сами все рассказывают, вам он наверняка скажет.

АНАБЕЛЛА. Нет, он не скажет.

ОКТАВИЯ. Но почему? Неужели такой упрямый?

АНАБЕЛЛА. Нет, он не скажет. (Достает платок и прикладывает его к глазам.)

ОКТАВИЯ. Скажет, потом скажет.

АНАБЕЛЛА. Он потерял речь. (Плачет и опирается головой о плечо Октавии.) Он теперь инвалид. (Плачет.)

ОКТАВИЯ (гладя ее по голове). Ну, тихо, детка, тихо, все пройдет, все пройдет. (Берет платок из ее судорожно сжатой руки и утирает ей слезы, затем прикладывает платок к ее носу, как ребенку.)

Анабелла шумно, беспомощно сморкается. Входит Бартодий.

А, вот и ты!

БАРТОДИЙ. Тогда я, быть может, потом... (Делает движение в сторону двери.)

ОКТАВИЯ. Останься!

БАРТОДИЙ (к Анабелле, неуверенно). Добрый день... Что слышно...

ОКТАВИЯ. Не изображай идиота. Ты что, не видишь?

БАРТОДИЙ. Так вы знакомы?

ОКТАВИЯ. Принеси валерьянку, она у меня, возле кровати. И поставь чайник, заваришь чай, да покрепче. Ну, чего стоишь?

Бартодий выходит.

Да ты садись удобнее, сними пальто. (Помогает ей снять пальто.)

АНАБЕЛЛА. Мне так неловко...

ОКТАВИЯ. Глупости говоришь. Сейчас я дам тебе чистый платок, скоро чай поспеет, есть хорошая настойка, на рябине. Ты с дороги устала. В поезде давка была?

АНАБЕЛЛА (все еще всхлипывая). Была... Вначале... Потом многие вышли.

ОКТАВИЯ. Тогда еще ничего. Сюда мало кто ездит, а ближе к границе совсем уже свободно бывает. Переночуешь у нас?

АНАБЕЛЛА. Я... не знаю. Неудобно стеснять...

ОКТАВИЯ. Переночуешь, останешься, куда же тебе деваться, никакого стеснения, места всем хватит, можешь лечь здесь, мы спим наверху, поешь, отдохнешь, а вернешься завтра или послезавтра, когда захочется...

АНАБЕЛЛА. Послезавтра я не могу.

ОКТАВИЯ. А почему?

АНАБЕЛЛА. Анатоль.

ОКТАВИЯ. Что, некому присмотреть?

АНАБЕЛЛА. Соседка согласилась только до послезавтра.

ОКТАВИЯ. А один никак не может?

АНАБЕЛЛА. Он на кресле-каталке.

ОКТАВИЯ. На кресле, почему?

АНАБЕЛЛА. Потому что парализован.

ОКТАВИЯ. Боже ты мой! (Пауза.) Откуда же могла знать... И ты с ним одна?

АНАБЕЛЛА. У него нет никого.

ОКТАВИЯ. Да, да, понятно. Какое несчастье... Ты все мне расскажешь. Хочешь умыться?

АНАБЕЛЛА. Я, наверное, ужасно выгляжу?

ОКТАВИЯ. Да что ты, что ты, ванная направо.

АНАБЕЛЛА. Я... очень тебе благодарна.

ОКТАВИЯ. Да о чем ты... Ну, иди, потом поговорим.

Анабелла выходит.

Октавия разглядывает пальто Анабеллы, надевает, примеряет, снимает. Накрывает стол к чаю. Входит Бартодий.

БАРТОДИЙ. Я не нашел.

ОКТАВИЯ. Чайник поставил?

БАРТОДИЙ. Поставил.

ОКТАВИЯ. Тогда принеси настойку.

БАРТОДИЙ. Куда она пошла?

ОКТАВИЯ. Сейчас вернется. Ну, ты и отличился.

БАРТОДИЙ. Когда?

ОКТАВИЯ. Тогда.

БАРТОДИЙ. А что я такого сделал?

ОКТАВИЯ. Я как раз это и имею в виду. Ну, ладно, иди за настойкой, принеси ту, что на рябине. Только поторопись.

Бартодий выходит.

Октавия хлопочет возле стола. Входит Анабелла.

АНАБЕЛЛА. А где Бартодий?

ОКТАВИЯ. Пошел за настойкой. Я не хочу вмешиваться, понимаю, что ты приехала к нему с каким-то делом. Но если бы я могла чем-нибудь помочь... Я его лучше знаю.

АНАБЕЛЛА. Это насчет квартиры.

ОКТАВИЯ. Квартиры? Для кого?

АНАБЕЛЛА. Для Анатоля.

ОКТАВИЯ. Как же так, разве у вас нет квартиры? А Бартодий говорил...

АНАБЕЛЛА. Ту квартиру мы потеряли. Живем теперь в маленькой.

ОКТАВИЯ. И что, слишком мала?

АНАБЕЛЛА. Дело не в этом, главное - нет лифта. Мне хотелось бы вывозить его в парк, на воздух, хоть изредка. А по лестнице мне с креслом не справиться.

ОКТАВИЯ. Ну, как же без лифта. Но Бартодий-то что...

АНАБЕЛЛА. Мне говорили, у него есть связи, может, сумеет помочь.

ОКТАВИЯ. Бартодий?

АНАБЕЛЛА. Может, согласится похлопотать, поговорить с кем нужно.

ОКТАВИЯ. Поздно, моя милая, теперь он уже ничего не может.

АНАБЕЛЛА. И всех знакомых растерял?

ОКТАВИЯ. Теперь не те времена. Он давно в отставке.

АНАБЕЛЛА. А я думала...

ОКТАВИЯ. Все переменилось. Когда-то были у него возможности, это правда. Но не теперь.

АНАБЕЛЛА. Дай подумать. А пока - садись к столу.

Анабелла садится за стол.

А ведь он мне ни слова не сказал, этот мой Бартодий, о болезни Анатоля.

АНАБЕЛЛА. А как он мог знать, он же сразу уехал.

ОКТАВИЯ. Сразу?

АНАБЕЛЛА. Ну, сразу после того утра.

ОКТАВИЯ. Так он, значит, даже не соизволил поехать в больницу?

АНАБЕЛЛА. Там такая суматоха была.

ОКТАВИЯ. И ни о чем не позаботился?

АНАБЕЛЛА. Он на поезд спешил, времени оставалось очень мало.

ОКТАВИЯ. Ну, конечно, он же постоянно занят. Ни минуты времени нет.

АНАБЕЛЛА. Приехала "скорая", его положили на носилки, он без сознания был. Я думала - он перепил.

ОКТАВИЯ. Они пили?

АНАБЕЛЛА. Совсем немного.

ОКТАВИЯ. И потом не позвонил, не справился?

АНАБЕЛЛА. Кто?

ОКТАВИЯ. Ну, он, мой Бартодий?

АНАБЕЛЛА. Возможно, он и звонил, только меня редко можно было застать дома, я же все постоянно возле Анатоля. У него оказалось кровоизлияние в мозг и...

ОКТАВИЯ. Да уж, он впечатлительный.

АНАБЕЛЛА. ...Ему хотели что-то другое оперировать. В "скорой" часто ошибаются...

ОКТАВИЯ. Значит, сбежал.

АНАБЕЛЛА. ...Но в больнице его тщательно обследовали. Он и до того немного болел, но ничего такого особенного и вообще чувствовал себя нормально. Столько было энергии... Никогда бы не подумала, что такое случится.

ОКТАВИЯ. У него же нервы слабые, у этого нашего Бартодия. Уж я с ним побеседую. А с квартирой что-нибудь придумаем, дальше так не может продолжаться.

АНАБЕЛЛА. Думаешь, получится?

ОКТАВИЯ. Непременно получится.

АНАБЕЛЛА. Но ты сказала, что у него никаких связей не осталось.

ОКТАВИЯ. Об этом не беспокойся.

АНАБЕЛЛА. Как же он тогда сможет что-то сделать?

ОКТАВИЯ. Я это устрою.

АНАБЕЛЛА. А ты разве можешь...

ОКТАВИЯ. Это уж мое дело, не волнуйся.

Сцена 2 - Октавия, Бартодий.

Сцена выглядит так же, как в первом акте (сцена 2). Октавия и Бартодий сидят на достаточном расстоянии друг от друга, возле каждого - настольная лампа. Октавия читает иллюстрированный журнал.

БАРТОДИЙ. Кролики.

Пауза.

Буду разводить кроликов.

ОКТАВИЯ (не переставая читать). Нет.

БАРТОДИЙ. Что?

ОКТАВИЯ. Я говорю - нет.

БАРТОДИЙ. Что нет?

ОКТАВИЯ. Не будешь разводить никаких кроликов.

БАРТОДИЙ. Как это - не буду?

ОКТАВИЯ (откладывает журнал). А так, не будешь. Не будешь разводить никаких кроликов. Повторяю: никаких.

БАРТОДИЙ. Это почему же?

ОКТАВИЯ. Потому что ты должен позаботиться о человеке.

БАРТОДИЙ. Да ты что, ты понимаешь, что говоришь? Ты знаешь, какую берешь на себя ответственность? Я должен пренебречь моим проектом изучения взаимосвязей между жизнью коллектива и политикой в стадии выхода первого из первобытного состояния и возникновения зачатков последней? Если не займусь проблемой я, этого не сделает никто. Теперь подобными проблемами уже не занимаются.

ОКТАВИЯ. Сказать тебе, чем не занимаются? Не бросают больного товарища.

БАРТОДИЙ. Ах, ты об этом.

ОКТАВИЯ. Не только.

БАРТОДИЙ. Нелегкая тема.

ОКТАВИЯ. Ты бы предпочел о кроликах?

БАРТОДИЙ. Нет, нет, отчего же - тут даже есть определенная связь.

ОКТАВИЯ. Вот именно!

БАРТОДИЙ. Хоть ты, возможно, никакой связи и не видишь.

ОКТАВИЯ. Теперь тебе не отвертеться.

БАРТОДИЙ. А я и не намерен. Я уже давно сделал все возможное, чтобы отвертеться, но, увы, тщетно! Потерял надежду.

ОКТАВИЯ. Теперь уже не удастся. Беспомощный человек...

БАРТОДИЙ. Именно об этом я и говорю.

ОКТАВИЯ. Больной, парализованный, ни двигаться не может, ни говорить, его увозят в больницу, а ты...

БАРТОДИЙ. А что - я?

ОКТАВИЯ. А ты что для него сделал?

БАРТОДИЙ. Ничего.

ОКТАВИЯ. Ничего!

БАРТОДИЙ. Я и говорю: ничего. Соглашаюсь с тобой. Абсолютно ничего.

Пауза.

ОКТАВИЯ. Ты не можешь мне сказать, почему?

БАРТОДИЙ. Потому что я тоже болен.

ОКТАВИЯ. А-а, я и не знала.

БАРТОДИЙ. Конечно, не знала.

ОКТАВИЯ. И что же у тебя болит, пальчик или головка?

БАРТОДИЙ. Я болен точно так, как и он.

ОКТАВИЯ. И ты посмеешь сказать это еще раз?

БАРТОДИЙ. К чему. Я и сам себе постоянно говорю об этом, но без всякого результата. Факты без следствия. Non sequitur[5].

ОКТАВИЯ. Скажи, будь добр, откуда в тебе такое бесстыдство?

БАРТОДИЙ. О чем ты?

ОКТАВИЯ. Как ты смеешь себя сравнивать с ним. Его состояние с твоим.

БАРТОДИЙ. Какое уж тут сравнение. Здесь полная идентичность.

ОКТАВИЯ. Да побойся Бога!

БАРТОДИЙ. Сомневаюсь, что он существует.

ОКТАВИЯ. Потому-то и осмеливаешься так грешить. Или от безделья. Если бы заботился о ком-нибудь...

БАРТОДИЙ. Я забочусь.

ОКТАВИЯ. О чем?

БАРТОДИЙ. О внутренней жизни.

ОКТАВИЯ. Вот как!

БАРТОДИЙ. ...Которая требует от меня огромных усилий, но они, к сожалению, безрезультатны.

Пауза.

ОКТАВИЯ. Вот как, все-таки безрезультатны.

БАРТОДИЙ. Я, правда, ожидал чего-то иного. Однако ожидание результатов также никаких результатов не принесло.

ОКТАВИЯ. Ну, ясно, все эти годы я прожила с мумией.

БАРТОДИЙ. Ты это обо мне?

ОКТАВИЯ. О тебе, мумия ты египетская.

БАРТОДИЙ. Что-то новое.

ОКТАВИЯ. Да ничего нового. Просто сейчас я говорю то, что думаю. Долго я молчала, все надеялась, что сам поймешь, наконец. Добивалась этого. Терпеливо ждала, все сносила, а сама ждала, когда же, наконец, заговорит он со мной по-людски. Вот и заговорил: о внутренней жизни.

БАРТОДИЙ. Разве я сказал что-то неуместное?

ОКТАВИЯ. Да нет, у меня не было иллюзий. Мне с самого начала было ясно, каков он. Но я думала - он живой, просто сейчас спит, что-то усыпило его. Думала, что возле меня все же проснется, оживет возле меня и вновь станет человеком. Только этого я добивалась от чистого сердца, с самыми добрыми намерениями. Ведь я же любила его, хоть и пошла за него без всяких там фантазий, глупой романтики. Прекрасно знала, кого беру, и шла на это. Потому что думала: он человек.

БАРТОДИЙ. Так это, значит, обо мне.

ОКТАВИЯ. Столько лет рядом, а в сущности - поврозь. Я думала, что мое чувство, мои усилия хоть как-то его растревожат, что-то в нем откроется, что он, наконец, заметит меня. Долго, долго ждала.

БАРТОДИЙ. Плохи мои дела.

ОКТАВИЯ. Но разве он в состоянии заметить человека? Тот, кто сам - не человек, не видит другого человека.

БАРТОДИЙ. Что я, неживой?

ОКТАВИЯ. А разве ты живешь?

БАРТОДИЙ. Но я же человек.

ОКТАВИЯ. Пока что я не вижу тому доказательств.

БАРТОДИЙ. А если не видишь, как можешь утверждать.

ОКТАВИЯ. Вот именно, как. Будь они, я бы их увидела.

БАРТОДИЙ. Да что ты, собственно, про меня знаешь.

ОКТАВИЯ. Наверное, все уже знаю.

БАРТОДИЙ. Нет, ничего ты не знаешь. Тебе кажется, что имеешь обо мне какое-то представление. А разве тебе известно, каковы мои мысли, о чем я думаю, когда надеваю шлепанцы и пью чай? Домик с садиком, такой миленький, да? Домашний уют, размеренная жизнь и дружелюбные соседи. Добрый день добрый день. Все на своих местах, аккуратно разложено. Варенье на полках, огурчики в баночках, а я в ящичке. Пол сверкает, особенно по праздникам, прогулка в лесок, это полезно для здоровья, после обеда вздремнуть, утром газетка и вечера у лампы. И полный порядочек, так ведь? А что здесь, здесь, внутри!

ОКТАВИЯ. А мне все это нравится - кухня, кастрюли и твои носки, просто наслаждение! И еще торчать в этой глухой дыре, разве я этого хотела? Но ты привез меня сюда, вот я и торчу. И только смотрю, как проходят лучшие годы. Ты хотел покоя, я дала тебе покой. Все сделала так, как хотелось тебе, а может, и больше. Ни словечка не сказала. Все для тебя - а мне что осталось? Внутренняя жизнь?

Пауза.

БАРТОДИЙ. Ты права.

ОКТАВИЯ. Что?

БАРТОДИЙ. Ты права. Только где выход?

ОКТАВИЯ. А ты, значит, не видишь?

БАРТОДИЙ. Выход? Ведь это лабиринт.

ОКТАВИЯ. Господи, я, наверное, его убью.

БАРТОДИЙ. Ну, что можно сделать. Пойти куда-нибудь...

ОКТАВИЯ. А! Сбежать!

БАРТОДИЙ. Везде будет то же самое.

ОКТАВИЯ. Но в тебе, внутри...

БАРТОДИЙ. И я об этом - везде останется то, что внутри, никуда оно не денется.

ОКТАВИЯ. Боже мой, опять он за свое.

БАРТОДИЙ. И снова то же.

ОКТАВИЯ. Что - то же?

БАРТОДИЙ. Внутри опять то же.

Пауза.

ОКТАВИЯ. Тогда, на мостике, что было в твоей голове...

БАРТОДИЙ. На каком мостике...

ОКТАВИЯ. Ну, тогда, в сентябре, когда мы там стояли... Ты же помнишь...

БАРТОДИЙ. Ах да, шел дождь.

ОКТАВИЯ. Разве ты обо мне думал? Обо мне одной? Или в твоей голове было неизвестно что. Неужели всегда в твоей голове - и то, и другое, и еще что-то, и - кто знает что еще, и Бог знает о чем ты думаешь? Разве ты можешь думать о чем-то или о ком-то и не думать одновременно еще и о чем-то другом? Неужели это всегда так и всегда так было?

БАРТОДИЙ. Я помню. Папоротник...

ОКТАВИЯ. А я?!

БАРТОДИЙ. Ты? Ты тоже была...

ОКТАВИЯ. Знаешь что? Давай оставим все это в покое.

БАРТОДИЙ. Нет у меня покоя.

ОКТАВИЯ. Я ведь и сама вижу. Лучше обсудим, что можно сделать. Прежде всего - для тебя.

БАРТОДИЙ. Если бы я знал...

ОКТАВИЯ. Зато я знаю. Пусть Анатоль с женой поселятся у нас.

БАРТОДИЙ. Анатоль - здесь?

ОКТАВИЯ. Возьмешь его к себе.

БАРТОДИЙ. Это станет... возмездием?

ОКТАВИЯ. Возмездием? А за что, ведь это твой друг.

БАРТОДИЙ. Но разве я его...

ОКТАВИЯ. Опять за свое? Ну, вот что, хватит, ты будешь о нем заботиться, тебе это пойдет на пользу. Да и ему тоже.

БАРТОДИЙ. И ему тоже?

ОКТАВИЯ. А почему нет?

БАРТОДИЙ. Заняться человеком...

ОКТАВИЯ. Ну, все, решено.

БАРТОДИЙ. Но...

ОКТАВИЯ. И я не хочу больше слушать ни о каких "но". Все, хватит! Они будут жить у нас. (Пауза.) Что ты сказал?

БАРТОДИЙ. Ничего.

Пауза.

ОКТАВИЯ. Ты хоть раз обращался к иконе?

БАРТОДИЙ. Почему ты об этом спрашиваешь...

ОКТАВИЯ. Хочу знать, знакомо ли тебе это ощущение. Знаешь ли, как это бывает, когда говоришь с образом. У тебя грудь разрывается, а икона тебе...

БАРТОДИЙ. Ни разу?

ОКТАВИЯ. Ни разу.

Сцена 3 - Октавия, Анабелла.

В доме Бартодия. Ночь. Октавия сидит возле лампы и вяжет свитер, наполовину готовый. Время от времени прерывает свое занятие и прислушивается, кого-то ожидая. На столе возле нее стакан с чаем, из которого она периодически отпивает глоток. На подносе стоят металлический чайник и небольшой керамический чайник для заварки. Провинциальная тишина. Тиканье настенных часов. Издалека доносится лай собак, часы на колокольне вдали бьют два раза, свисток далекого локомотива, чай весь выпит. Октавия ждет значительно дольше того времени, когда она обычно ложится спать.

Шум автомобиля, едущего по дороге, остановка, двигатель выключается. Долгая тишина, потом хлопает дверца автомобиля, приближающиеся шаги по гравиевой дорожке, двигатель заводится, автомобиль трогается и отъезжает. Октавия, прервавшая вязание и внимательно прислушивавшаяся к доносящимся шумам, теперь начинает старательно и демонстративно вязать. Входит Анабелла в пальто типа "Барберри", перетянутом кушаком, с сумочкой через плечо. В руке у нее дорожная сумка.

АНАБЕЛЛА. Поезд опоздал.

ОКТАВИЯ. Я распустила то, что ты вязала.

АНАБЕЛЛА. Даже не объявили, что опаздывает.

ОКТАВИЯ. Пришлось распустить, рукава совсем кривые получились.

АНАБЕЛЛА. Я не виновата.

ОКТАВИЯ. И резинка была наизнанку. Пришлось все начинать снова.

АНАБЕЛЛА. Спокойной ночи. (Направляется в глубь дома.)

ОКТАВИЯ. А как же чай?

Анабелла останавливается.

Может, выпьешь чашечку...

Анабелла возвращается, ставит дорожную сумку на пол и садится к столу.

Чайник, правда, уже остыл, надо подогреть.

Анабелла встает, берет со стола металлический чайник и направляется в сторону кухни.

И для меня тоже.

Анабелла возвращается, снимает с плеча сумочку и вешает ее на спинку стула, берет со стола стакан, ставит на поднос, берет поднос с чайником и стаканом, уходит на кухню.

Октавия сидит и ждет. Анабелла возвращается.

ОКТАВИЯ. Ну и как там?

АНАБЕЛЛА. Нормально.

ОКТАВИЯ. Нашла что-нибудь?

АНАБЕЛЛА. Нет, но мне обещали.

ОКТАВИЯ. Что-нибудь определенное?

АНАБЕЛЛА. Похоже, что так.

ОКТАВИЯ. А где?

АНАБЕЛЛА. В бюро.

ОКТАВИЯ. В каком бюро?

АНАБЕЛЛА. В бюро. Проектном.

ОКТАВИЯ. Это значит - в администрации.

АНАБЕЛЛА. Да, в администрации.

ОКТАВИЯ. Но это наверняка?

АНАБЕЛЛА. Обещали скоро дать ответ.

ОКТАВИЯ. И когда опять поедешь?

АНАБЕЛЛА. Во вторник.

Пауза.

ОКТАВИЯ. Поесть не хочешь?

АНАБЕЛЛА. Да вроде нет.

ОКТАВИЯ. Хотя, правда, нет ничего, некогда было сходить в магазин. Пришлось прибраться у Анатоля.

АНАБЕЛЛА. Я не голодна.

ОКТАВИЯ. Столько пыли было. Ты поела?

АНАБЕЛЛА. Нет. Но я не голодна.

ОКТАВИЯ. В поезде опять полно?

АНАБЕЛЛА. Не слишком. Как обычно.

ОКТАВИЯ. А почему он опоздал?

АНАБЕЛЛА. Не знаю, они не объявили.

Пауза.

Опоздал без всякого объявления, могли бы хоть предупредить. (Пауза.) На такой линии должен быть порядок.

ОКТАВИЯ. На какой линии?

АНАБЕЛЛА. Международной.

Доносится свист чайника из кухни. Анабелла встает, идет на кухню.

Октавия ждет, Анабелла возвращается. Вносит поднос, на нем оба чайника, два стакана и пакетик с чаем.

ОКТАВИЯ. Я посуду не помыла, некогда было.

АНАБЕЛЛА. Завтра помою.

Пауза. Анабелла заваривает чай, расставляет стаканы и т.п.

Как Анатоль?

ОКТАВИЯ. Как обычно.

АНАБЕЛЛА. Он поел?

ОКТАВИЯ. Его Бартодий накормил.

АНАБЕЛЛА. Поспал?

ОКТАВИЯ. Не поймешь, когда он спит. Глаза закрыты, а спит или нет, неизвестно. Но иногда смотрит.

АНАБЕЛЛА. Да.

ОКТАВИЯ. Смотрит и смотрит. (Пауза.) Сама знаешь.

АНАБЕЛЛА. Знаю.

ОКТАВИЯ. Только видит ли он что-нибудь?

АНАБЕЛЛА. На прогулку ходили?

ОКТАВИЯ. Его Бартодий вывозил.

АНАБЕЛЛА. К лесу?

ОКТАВИЯ. Не знаю, не спрашивала. Некогда было, из-за стирки. Выстирала тебе ту, голубую.

АНАБЕЛЛА. А потом? Когда вернулись?

ОКТАВИЯ. Бартодий ему читал.

АНАБЕЛЛА. Газету?

ОКТАВИЯ. Нет, какую-то книжку. Он что-нибудь понимает?

АНАБЕЛЛА. Наверное, уже заварился.

Анабелла разливает чай по стаканам.

ОКТАВИЯ. Холодно на дворе?

АНАБЕЛЛА. Не очень

ОКТАВИЯ. А туман?

АНАБЕЛЛА. Только на полях. Да и в городе тоже.

ОКТАВИЯ. От станции пешком шла?

АНАБЕЛЛА. Нет, поймала такси.

ОКТАВИЯ. А ты неплохо выглядишь.

АНАБЕЛЛА. Очень устала.

ОКТАВИЯ. Немного бледная и круги под глазами, но тебе это идет. Поспала в поезде?

АНАБЕЛЛА. Глаз не сомкнула.

ОКТАВИЯ. Потому, наверное, и бледная. (Пауза.) А эта голубая такая уж была грязная, что не приведи Господь. Еще завелось бы что-нибудь.

АНАБЕЛЛА. Просто не знаю, как тебя благодарить.

ОКТАВИЯ. Да не за что.

АНАБЕЛЛА. Как не за что, есть за что, у тебя столько дел...

ОКТАВИЯ. Но не с Анатолем. Для него Бартодий все делает.

АНАБЕЛЛА. Просто не знаю, как смогу за все рассчитаться.

ОКТАВИЯ. Это уж как сама считаешь.

АНАБЕЛЛА. Чем я отплачу за все благодеяния. За такое милосердие, за столько доброты, и за ту голубую, и за этот свитер для Анатоля, который я неверно начала, а ты его исправляешь, и за чай...

ОКТАВИЯ. Красивая сумочка.

АНАБЕЛЛА. Какая...

ОКТАВИЯ. Эта.

Указывает на сумочку Анабеллы, висящую на спинке стула.

АНАБЕЛЛА. Ах, эта...

ОКТАВИЯ. Новая?

АНАБЕЛЛА. Нет, она у меня была.

ОКТАВИЯ. Я не видела.

АНАБЕЛЛА. Давно уже.

ОКТАВИЯ. Кто он?

АНАБЕЛЛА. Тебя это не касается.

ОКТАВИЯ. Нет, касается, ты живешь в моем доме.

АНАБЕЛЛА. Извини, не знала.

ОКТАВИЯ. Под моей крышей!

АНАБЕЛЛА. Да? И что дальше?

ОКТАВИЯ. Кто тебя привез?

АНАБЕЛЛА. Гномик.

ОКТАВИЯ. Наглая потаскуха. Но ты все мне скажешь.

АНАБЕЛЛА. Это уж как мне захочется.

ОКТАВИЯ. Обязана сказать!

АНАБЕЛЛА. Обязана? Это почему. Может, из уважения к возрасту?

ОКТАВИЯ. Я имею право знать!

АНАБЕЛЛА. А что, тебе тоже захотелось?

ОКТАВИЯ. Это мой дом!

АНАБЕЛЛА. Зато задница не твоя.

Из глубины дома доносится приступ кашля. Обе женщины замолкают. Кашель резкий, так не кашляют поперхнувшись, это кашель человека больного астматический, болезненный, приступами, длящийся долго, прекращается лишь значительное время спустя.

Анатоль?

ОКТАВИЯ. Он.

АНАБЕЛЛА. Что, простудился?

ОКТАВИЯ. Днем был еще здоров.

АНАБЕЛЛА. Тогда, наверное, ничего серьезного...

Пауза. Еще более громкий кашель.

ОКТАВИЯ. Будто легкие затронуты, или бронхи, а может, с горлом что...

АНАБЕЛЛА. Что-то с ним случилось.

ОКТАВИЯ. Похоже на то.

АНАБЕЛЛА. Я пойду к нему. (Направляется в глубь дома.)

ОКТАВИЯ. Оставь его!

Анабелла останавливается. Пауза.

Или хоть пальто сними. И умойся.

АНАБЕЛЛА (возвращается, садится на стул с беспомощным видом). Это не поможет.

ОКТАВИЯ. Нет.

Пауза.

АНАБЕЛЛА. Что же мне делать.

ОКТАВИЯ. Не знаешь?

АНАБЕЛЛА. Не знаю.

ОКТАВИЯ. Тогда нужно подумать.

АНАБЕЛЛА. Я уже думала.

ОКТАВИЯ. И что же?

АНАБЕЛЛА. И ничего не могу...

ОКТАВИЯ. Может, потому, что мало думала.

АНАБЕЛЛА. Нет, я постоянно думаю.

ОКТАВИЯ. Все равно мало, ты же думаешь только о том, что делать завтра. Или до вторника. А ты подумала, что будет дальше? Через год, через два, через десять лет... (Пауза.) Нет? А надо бы. Так ведь не может долго продолжаться. Сейчас ты уезжаешь и возвращаешься к нему. Но когда-нибудь не вернешься.

АНАБЕЛЛА. Я его не оставлю.

ОКТАВИЯ. Не надо зарекаться.

АНАБЕЛЛА. Никогда!

ОКТАВИЯ. Легко так красиво говорить. (Пауза.) Полный инвалид.

АНАБЕЛЛА. Я заберу его от вас.

ОКТАВИЯ. Ему хорошо с нами.

АНАБЕЛЛА. Заберу!

ОКТАВИЯ. А куда? И на что жить будете, на пенсию?

АНАБЕЛЛА. Я могу работать.

ОКТАВИЯ. В этом бюро, ну... в проектном?

АНАБЕЛЛА. Для нас хватит.

ОКТАВИЯ. А кто будет за ним ухаживать? (Пауза.) Сама себе сказки рассказываешь и сама же в них не веришь, а нужно бы посерьезнее. Впрочем, дело вовсе не в деньгах и всем остальном, а только в тебе. Сегодня ты еще вернулась, а дальше что, как долго ты сможешь все это выносить. До самой смерти должно так продолжаться, твоей или его? Скорей уж его...

АНАБЕЛЛА. Не надо об этом!

ОКТАВИЯ. А сама ты об этом подумала?

АНАБЕЛЛА. Нет!

ОКТАВИЯ. Лучше уж подумать о том, о чем думается, не то разные могут появиться мысли. Чтобы не украсть, человек способен иной раз и убить. Тогда не так стыдно, но грех-то больший.

АНАБЕЛЛА. Зачем ты говоришь об этом?

ОКТАВИЯ. Потому что мне тебя жалко. Я же вижу, как ты мучаешься этими самыми мыслями. И еще из-за нас - меня, Бартодия. Мы жили спокойно и так хотим и дожить. А тут теперь начинается... Ну, в общем, всякое. И по-всякому может получиться. Я этого не хочу.

АНАБЕЛЛА. Я увезу Анатоля.

ОКТАВИЯ. Анатоль останется.

АНАБЕЛЛА. Меня, значит, выгоняешь?

ОКТАВИЯ. Да что ты, детка, зачем так сразу? Лучше скажи: у тебя есть кто-то?

АНАБЕЛЛА. Ну, там, есть всякие.

ОКТАВИЯ. Я не о них спрашиваю, всякие - это ерунда, я спрашиваю про одного.

АНАБЕЛЛА. Он хочет на мне жениться.

ОКТАВИЯ. Всерьез?

АНАБЕЛЛА. Так он сказал.

ОКТАВИЯ. До того или после?

АНАБЕЛЛА. После. И не отстает.

ОКТАВИЯ. Похоже, и вправду хочет. А что за человек?

АНАБЕЛЛА. "Мерседес-купе".

ОКТАВИЯ. Как это?

АНАБЕЛЛА. Сорок лет, разведен, в прекрасной форме. Постоянно за границей.

ОКТАВИЯ. А профессия?

АНАБЕЛЛА. Финансист.

ОКТАВИЯ. Туристом приехал?

АНАБЕЛЛА. Да нет, он по делам. На очень высоком уровне.

ОКТАВИЯ. И все это правда?

АНАБЕЛЛА. Я уж в этих вещах разбираюсь.

Пауза.

ОКТАВИЯ. Ну, а то, самое важное?

АНАБЕЛЛА. Лучше, чем хотелось бы.

ОКТАВИЯ. Теперь понимаю.

Сцена 4 - Бартодий, Анатоль.

Анатоль на инвалидном кресле-каталке. Возле него на низком табурете сидит Бартодий, в рубашке, с раскрытой книгой на коленях. Куртка Бартодия висит на спинке стула, стоящем на некотором расстоянии от них. Бартодий читает.

БАРТОДИЙ.

"Но тут увидел и узнал поэт

Иного бога, худшего. Владыку

Судьбы и сроков однодневных царств.

Огромен лик его, как десять лун,

На шее ожерелье из голов

Вчера живых, еще не пообсохших.

Строптивого коснется он жезлом

Тот забормочет и утратит разум.

А кто покорен, станет лишь слугой.

Гнушаться будет им его хозяин"[6]

ОКТАВИЯ (за сценой). Хотите черешни?

БАРТОДИЙ (к Анатолю). Черешни хочешь?

Анатоль незначительно, с трудом, как человек с нарушенными двигательными функциями, отворачивается от Бартодия.

(Громко в сторону кулис.) Я хочу!

ОКТАВИЯ (за сценой). Тогда иди и возьми!

Бартодий кладет раскрытую книгу на пол, встает и выходит. Анатоль неподвижно сидит в кресле. Бартодий возвращается, неся голубую эмалированную кружку с ручкой. Садится на табурет, ставит кружку на пол, берет книгу, читает.

БАРТОДИЙ.

"А ты, на ком фрак Гегеля премудрый,

Кому по сердцу дикие края,

Овеянные пыльными ветрами,

Лишь имя новое себе присвоил?

В зеленой сумке тайные листовки.

Поэту слышится..."

Сделаем перерыв.

Бартодий кладет раскрытую книгу на пол. Берет кружку с черешнями, встает и подходит к открытому окну. Стоит и смотрит в окно. Спустя некоторое время начинает говорить, в паузах есть черешни. Косточки выплевывает в ладонь и складывает в кружку.

Великий... Может, и великий. Откуда мне знать. Я тоже думал, что великий, Дух Эпохи. Вот только сортирной бумаги не было. "Небо штурмуя, презрели материю". И теперь не достать. Но какое это может иметь значение по сравнению с величием. Так я думал. А те непообсохшие головки... Точно так же: что они значат перед лицом Духа. Когда-нибудь пообсохнут и все будет ладненько. Так для меня все и уравнялось. Что отрубленные головы, что сортирная бумага.

Пауза.

ГОЛОС С УЛИЦЫ. Кастрюли паять!

Пауза дольше предыдущей.

БАРТОДИЙ. В футбол играют. За рекой...

Пауза.

А результат матча был один - ноль. Кроме единицы - никаких больше номеров. До первого - рассчитайсь.

Пауза.

Все мы были нулем, а он был один.

ГОЛОС С УЛИЦЫ (на этот раз ближе). Кастрюли пая-я-ять!

БАРТОДИЙ. Есть поговорка, что шлюха - это не профессия, что это характер, а Сократ говорил: "Познай самого себя". Что он имел в виду, я так до сих пор и не понял. Мне только известно, что меня люди знают. "Кто меня не знает, тот меня узнает", как говаривал капитан Зюлковский. Может, в одиночку и не распознаешь другого, но уж вдвоем, втроем... А что, если таких, что тебя знают, много больше. Ну, скажем, сто тысяч. Нет, это я, конечно, хватил. Человека нужно познать вблизи. Мы-то капитана Зюлковского лично знали.

ГОЛОС С УЛИЦЫ (близко). Кастрюли пая-я-ять!

БАРТОДИЙ (наблюдая за играющими в футбол). Гол!

Бартодий ставит кружку на пол возле окна, подходит к стулу, достает из кармана куртки футляр для очков, вынимает из него очки. Надевает их, кладет футляр в карман брюк, возвращается к окну.

Ой, сколько их! Одни пацаны. Больше, чем полагается... Больше, чем по двенадцать, намного больше... (Считает.) Один, два, три... пять... восемь... одиннадцать... тринадцать, четырнадцать, пятнадцать... Девятнадцать, двадцать, двадцать один, два, три, четыре, да! Двадцать пять, двадцать шесть... тридцать! Тридцать один, тридцать два, и всем играть хочется, тридцать три, четыре... (Оборачивается к Анатолю.) Никак не сосчитать, все время мелькают. (Снова оборачивается к окну.) Ну и свалка там! (Снимает очки, достает из кармана футляр и убирает в него очки.) Зато мяч у них фирменный. Не то, что у нас тогда. Мы-то играли тряпичным. (Убирает футляр в карман и оборачивается к Анатолю.) Ну что, почитаем? (Отходит от окна и снова садится на табурет возле Анатоля. Берет книгу, перелистывает несколько страниц, читает.)

"Я, топчущий развалины, поросшие крапивой,

Как быть могу судьей людских деяний?

Мой край - в веках не понятое диво,

У ног лежит травой воспоминаний.

Красные крепости, престолы государей,

Над головой потоки проводов и крыльев,

Едва возникнув, рассыпались в пыль.

Где стен обломки, где ленты алых зарев,

Где башни старые? Все облака укрыли

И день, что и тогда, в былое время, был".[7]

ГОЛОС С УЛИЦЫ (удаляясь). Кастрюли пая-я-ять!

1 Можно использовать широко известную в 60 гг. польскую песню: "Налево дом, направо дом, и Висла перед нами..."

2 Перевод латинского текста.

3 Член Союза Польских харцеров (осн. в 1910 г.), детской и юношеской массовой организации. Можно применить как вариант - бойскаут.

4 Дух эпохи (нем.), философское понятие, введенное Г.Гегелем.

5 Без последствий (лат.)

6 Здесь и далее фрагменты стихотворений Чеслава Милоша "Дух эпохи" и "Равнина".

7 Перевод Н.Лютой.