«Русские идут!»

Русские идут! (fb2) - Русские идут! (пер. Алексей Костанян) 1159K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Натаниэль Бенчли

Натаниэль Бенчли Русские идут!

ГЛАВА 1

Небольшие песчаные острова, к югу от мыса Код, не отличались разнообразием пейзажа: низкорослые дубы и сосны, заросли вереска, болота и дюны плавно сливались в мутную полосу от залива Пантакет до Наррагансета. Когда-то острова были частью мыса, но давно откололись и течение унесло их в море, где они образовали разорванную цепь, выгнутую к югу. Подступы к ним преграждают коварные песчаные отмели. Острова очень похожи с воздуха, а сквозь перископ подводной лодки их вообще не отличить друг от друга.

Командир подлодки приник к перископу, вглядываясь в огоньки на узкой полоске земли, качавшейся в перекрестьях линз. Октябрьское небо быстро темнело, спускались сумерки. Командир решил установить точные координаты своего местоположения, а потом скрыться в безопасности морских глубин. Ему было дано задание провести промеры глубин в радиусе не менее ста морских саженей от территориальных вод Соединенных Штатов, однако его давно интересовали здешние проливы. Кто знает, не пригодятся ли они в будущем? Вот он и подвел лодку близко к берегу, а теперь хотел получить достоверные координаты. Но переходить на надводное положение пока нельзя — еще слишком светло. Поэтому командир не давал команды на всплытие и пытался через перископ обнаружить бакен или маяк, чтобы точно определить свое местоположение. Описав перископом полный круг, он увидел лишь море, сушу да несколько заброшенных домиков в дюнах. Бормоча под нос, командир сложил рукоятки и переключил тумблер над головой. С пронзительным скрежетом сверкающий корпус перископа скользнул вниз.

В небольшой рубке было тесно от обилия приборов: кроме двух перископов, в ней находились штурвал, гирокомпас, аппарат связи с машинным отделением, радиостанция и радары — пульт управления торпедными аппаратами, а также масса цифровых датчиков и индикаторов, из-за которых рубка смахивала на лавку часовщика-маньяка. Да и людей в нее во время боевых действий набивалось немало — все в наушниках, с секундомерами, карандашами и картами. Но сейчас рядом с командиром стояли всего трое: старший помощник капитан-лейтенант Розанов, одновременно выполняющий обязанности штурмана; рулевой Крегиткин и старшина Золтин, склонившийся в углу за столом над картой района. Розанов заглядывал ему через плечо. У коренастого Золтина были большие голубые глаза и золотистые, словно лепестки подсолнуха, волосы, подстриженные сзади под полубокс. Ему уже перевалило за двадцать пять, и, несмотря на то что он провел на флоте почти треть жизни, он не поднялся выше старшины второй статьи. Так случилось не потому, что Золтин был нерадив по службе, — продвижению мешала его любознательность, слишком часто выходившая за рамки сугубо профессиональных обязанностей. Его начальники были зачастую неприятно удивлены познаниями Золтина, поэтому продвигали его медленно и неохотно, словно опасаясь, что в недалеком будущем они могут поменяться ролями, в общем, обходились с ним по принципу «всяк сверчок знай свой шесток».

— Радар работает, — сказал Золтин. — После первого же поворота мы получим контур всего побережья.

— Мы слишком близко подошли, — отозвался Розанов. — Они перехватят сигналы нашего радара и накроют нас, прежде чем мы сумеем уйти. Слишком близко, — в его словах чувствовалась горечь.

— Будь у меня толковый штурман, радар бы не понадобился, — резко бросил командир. — На вашем месте любой кретин уже давно бы определил, где мы находимся.

— Командир, я не могу вести лодку на ощупь, без карты, — возразил Розанов. Его гладкое лицо с высокими скулами потемнело, шея напряглась. — По инструкции мы вообще не должны заходить сюда — наши карты устарели. В инструкции сказано, что мы не должны приближаться к этому району ближе чем…

— Я знаю инструкции не хуже вас, — закричал командир. — Да где бы мы сейчас были, если бы действовали по вашей инструкции? Я вас спрашиваю — где?

Крегиткин, стоявший за штурвалом спиной к остальным, пробормотал:

— Я лично был бы с той блондиночкой в Киеве.

В отличие от всесторонней любознательности Золтина Крегиткина интересовало лишь одно. В пятнадцать лет он услышал циничное замечание, что все женщины, в сущности, одинаковы, и уже десять лет упорно искал доказательства, подтверждающие или опровергающие эту теорию. Служба на подлодке сильно мешала его исследованиям, но, как всякий энтузиаст, он не считался с трудностями. Тем не менее к окончательному заключению он пока не пришел.

— Что? — спросил командир. — Что вы сказали?

— Ничего, командир, — отозвался Крегиткин, повернув голову и вежливо улыбаясь. — Я сочиняю письмо матери. И вот вырвалось случайно… — добавил он, словно извиняясь.

— Сочиняйте, когда сменитесь с вахты. Следите за компасом и не сбивайтесь с курса.

— Есть, командир. — Крегиткин отвернулся и стал пожирать глазами прибор. — Есть следить за компасом и не сбиваться с курса.

— Крегиткин! — проревел голос из нижнего люка.

Невысокий полный крепыш наполовину высунулся из ходового отсека в рубку.

— Надо говорить: «Товарищ командир». Еще одно предупреждение, и я подам на вас рапорт.

— Василов, отправляйтесь на свой пост, — бросил командир.

— Мой пост — весь корабль, товарищ командир, — холодно произнес Василов, — разрешите напомнить…

— Я помню, — устало ответил командир. — А вы не забывайте, что здесь распоряжаюсь я. Не отвлекайте механиков, когда начнем погружаться. Тогда у них своих забот будет хватать, а если их будет теребить всякий…

— Кто, товарищ командир? — вкрадчиво спросил Василов.

— Верный сын партии, — нашелся командир.

Василов, словно нехотя, удалился. Командир кинул взгляд на старпома.

— То, что мне всучили под команду ветхую немецкую субмарину, я как-нибудь переживу, но дубина-замполит в придачу — это уже чересчур. Я думал, что такие говоруны перевелись еще в годы Октябрьской революции.

Впервые командир, обращаясь к Розанову, заговорил о чем-то, не связанном со службой, и старпом смутился. Он все еще переживал замечания командира относительно своего мастерства штурмана и не сразу сообразил, как реагировать на столь неожиданную откровенность.

— Ничего, бывает и хуже. Но реже. Недавно, кажется, было решение Центрального Комитета партии…

Снизу раздался голос:

— Глубина двенадцать саженей, командир.

Тот подался к люку:

— Сколько?

— Двенадцать. Теперь одиннадцать.

— Стоп машина! — закричал командир Крегиткину, и тот повторил команду в машинное отделение. Сам командир в это время щелкнул тумблером, вызвал перископ и, схватившись за рукоятки, припал к окулярам. По мере того как завершался полный круг обзора, командир все сильнее впивался пальцами в рукоятки и нетерпеливо притоптывал ногами.

— Десять саженей… Девять с половиной… восемь… шесть с половиной… — голос рапортующего звучал все взволнованней.

— Приготовиться к всплытию! — приказал командир. — Впередсмотрящим — в рубку, остальным — по местам.

Крегиткин передал команду вниз, и двое моряков с биноклями бросились по трапу. Первый встал под люком, который вел на капитанский мостик, второй захлопнул крышку нижнего люка и плотно задраил ее. Оба дышали часто и тяжело. Командир, глянув в перископ, приказал:

— Всплываем! Угол десять градусов!

Внизу лейтенант Лысенко, передававший показания эхолота в рубку, повернулся к подчиненным и повторил:

— Всплываем! Угол десять градусов!

Это было излишне, так как матросы уже повернули рули глубины и теперь наблюдали, как стрелка прибора медленно ползет к отметке десять градусов. Но Лысенко был молод и хотел как можно скорей научиться отдавать приказы. У него было круглое с мягкими чертами лицо и заячьи зубы. Он старался компенсировать свой мальчишеский вид манерами бывалого морского волка.

Из рубки последовали новые команды:

— Выпустить главный балласт!

Раздался звук, похожий на взрыв. Поток воздуха погнал воду из бортовых цистерн.

— Продуть носовые цистерны!

Теперь звук стал мягче и слабее, подлодка затряслась, запыхтела и зафыркала, пол резко накренился, однако матросы, работающие с вентилями, казалось, ничего не замечали. Они вращали рукоятки и двигали рычаги, будто угадывали команды, не сводя глаз с мигающих алых и зеленых лампочек датчиков, показывающих давление воздуха.

В рубке капитан через перископ увидел белопенные буруны по носу лодки, а потом высокий фонтан с брызгами, словно кит выпускал струю воды.

— Впередсмотрящих — на мостик, — произнес он и повел перископом на корму. Матрос откинул крышку люка, ведущего на мостик, и выбрался на него, еще залитый водой. За ним последовали старший помощник и второй впередсмотрящий. Подлодка выровнялась и неторопливо заскользила по поверхности. Командир отдал дальнейшие приказания:

— Следить за надводным положением. Начать вентиляцию. Открыть люк.

Хлопнув, откинулась крышка люка, и командира охватила струя теплого воздуха. Он повернулся и поднялся по трапу на мокрый мостик, где впередсмотрящие и Розанов всматривались в полоску суши. Командир глубоко вдохнул терпкий соленый воздух и приказал Крегиткину:

— Обе машины стоп. — Обратившись к Розанову, он произнес: — Должно быть, здесь сильное течение, нас очень быстро сносило.

— Нас и сейчас сносит, — отозвался Розанов, — но куда, не знаю. Наши карты этого района…

— Знаю, — перебил капитан, — все знаю. А теперь лучше убраться отсюда подобру-поздорову и поживей. Надеюсь, это совпадает с вашим желанием?

Розанов смолчал. Командир нажал на кнопку внутренней связи и произнес:

— Установить пост наблюдения за маневром. Обе машины — полный на поворот.

Снизу передавали команду, а командир крикнул в люк:

— Курс ноль-девять-ноль.

Послышался прерывистый грохот, и с обоих бортов изверглись облака сизо-белого дыма — это заработали дизели. Дым медленно рассеялся, и подлодка стала набирать скорость, круто разворачиваясь вправо. С глухим рокотом волны разбивались о нос. За вибрирующей кормой протянулся прерывистый пенный шлейф. Едва подлодка легла на заданный курс и увеличила скорость до двадцати узлов, микрофон в рубке чуть не лопнул от крика:

— Командир! Глубина восемь саженей! Пять! Две!

Что-то заскрежетало и зашипело, словно мощная струя пара. От резкого толчка трое на капитанском мостике рухнули ничком. Подлодка врезалась в отмель на несколько метров, задрав нос, как тюлень задирает голову, вылезая из воды. Двигатели продолжали работать, и лодку тянуло на отмель все дальше и дальше.

— Говно! — заорал капитан, вскочив на ноги. — Обе машины стоп! Обе машины полный назад! Выпустить весь балласт. Продуть все цистерны!

Снизу донеслись треск и шум, двигатели дали задний ход. Струи воды взмывали и опадали с грохотом, оглушавшим как артиллерийская канонада. Подлодка затряслась и задрожала, ходовые винты взбили песок и воду в кипящее месиво вдоль бортов. Однако, бросив взгляд на нос, капитан убедился, что все напрасно, — лодка безнадежно вгрызлась в песок. Тогда он устало крикнул в люк:

— Стоп машины!

— Есть стоп! — откликнулся Крегиткин.

Двигатели затихли, был слышен лишь шум волн о корпус подлодки.

Командир и Розанов смотрели на береговую линию, расплывавшуюся в неясных сумерках. С моря задул холодный ветер, и командир вздрогнул:

— Если нас до сих пор не засекли, то сейчас и подавно не увидят. Дождемся прилива и снимемся с мели.

Розанов промолчал.

— Если вы поторопитесь, можно будет определить наши координаты по звездам. По крайней мере узнаем, где мы находимся.

Командир спустился в рубку. Розанов продолжал молча наблюдать за берегом. Говоря откровенно, его не очень занимало, где они находятся. Он пошел на подлодку добровольцем, чтобы избежать отправки в Корею офицером связи с армией Китая, и сейчас был бы рад очутиться где угодно, только бы подальше от азиатских «товарищей». В нем жил дикий страх перед ними с тех пор, как его деревня была разорена дотла китайскими отрядами, пришедшими из Маньчжурии. Он почти радовался тому, что лодка села на мель у мыса Код — куда уж дальше от Китая!

Розанов разглядывал остров и гадал, что-то делают сейчас его жители: чинят порванные сети или, может быть, готовят ужин из копченой селедки на торфяном огне в своих земляных хижинах. Нет, это он читал про Ирландию. Как же живут люди на американских островах? Розанову, кажется, не приходилось читать об этом. Впрочем, подумал он, во всем мире люди на островах должны жить одинаково.

ГЛАВА 2

На другом конце острова, милях в десяти от места, где лодка села на мель, праздник был в разгаре. Футбольная команда местной средней школы, которая с сентября прошлого года не одержала ни одной победы, только что выиграла со счетом 28:0 у неповоротливых здоровяков с материка. Ночной воздух звенел от автомобильных гудков, треска хлопушек и песен. Скамейки и деревья на Главной улице были украшены гирляндами серпантина, а поперек улицы полоскался лозунг «Да здравствуют наши!». Возбужденные юнцы, вперемежку с малышней и собаками, топтались возле аптеки. Прохожих они либо обсыпали конфетти, либо щекотали, либо щипали в зависимости от их пола, возраста и своего настроения. Школьный оркестр в парадной форме с аксельбантами, в киверах, из-под которых у девочек-оркестранток выбивались непослушные кудри, исполнял несусветную мешанину из гимна «Звезды и полосы вовеки» и марша «Наш вождь». Распорядители праздника, захмелевшие от восторга и осипшие от крика, кружили в своих старых побитых автомобилях по улицам городка, порой заглушая школьный оркестр собственным вариантом песни Бернса «За старую дружбу», состоящим из слов: «Мы победили, потому что победили, потому что победили», и так до бесконечности.

Неподалеку от Главной улицы, в баре, неизвестно почему называвшемся «Пальмовая роща», тоже праздновали победу школьной команды, хотя все, кто там находился, давно вышли из школьного возраста. В просторном зале «Пальмовой рощи», покрытом линолеумом, слева возвышалась стойка, доверху заставленная банками с пивом. Напротив стойки были «кабинеты», а попросту крохотные кабинки — в них обычно усаживались дамы или парочки, желающие хоть как-то уединиться. За телевизором в конце зала была дверь на веранду, откуда можно было пройти в подвал и мужской туалет. Где расположен женский туалет и есть ли он вообще, никто не знал и никогда не интересовался.

Днем «Пальмовую рощу» освещали рассеянные лучи солнца сквозь боковые окошки и некое подобие витража над дверью. По вечерам с выбеленного потолка ослепительно сияли лампочки без абажуров — создавалось впечатление, что сотня фотографов одновременно снимают со вспышкой. В этот вечер, однако, ослепительное сияние было не так заметно из-за толпы, переполнявшей зал, и густых клубов сигаретного дыма. И вообще, на резкое освещение сегодня никто не обращал внимания — все были поглощены обсуждением выигранного матча, радость и общее веселье, казалось, смягчили свет, сделали его более уютным, почти интимным.

Большинство посетителей были одеты не слишком модно, но практично и тепло. Преобладали красные или черные короткие куртки, заправленные в брюки. Почти все были в головных уборах — красных охотничьих шапках, кепках с длинными козырьками для рыбной ловли в открытом море, ушанках. Двое мужчин были в рыбацких сапогах, трое — в форме береговой охраны. Посетители разбились на небольшие группы, составлявшие ячейки единого улья. Застолье отличалось от веселья молодежи за стенами бара своей солидностью и основательностью, собравшиеся получали удовольствие от степенной, неторопливой беседы. Она и была здесь приметой праздника — не будь победы в матче, в баре было бы совершенно тихо, а сейчас гул голосов был достаточно громким, людей тянуло пообщаться, а то и поспорить, а значит, провести время весело и с толком.

В боковой кабинке, обособившись, сидела пара, не принимавшая участия в общем веселье. Роланд Гарни сосредоточенно разглядывал стакан с пивом, который в его больших ладонях казался маленькой рюмкой. Ему было за двадцать, но все считали, что он либо моложе, либо старше. У него было открытое лицо с крупными чертами, белокурые густые волосы взлохмачены, как у мальчишки, однако кожа на шее сзади собралась в складки и огрубела от долголетнего загара, налитые силой руки были иссечены и обветрены. Три месяца летом он работал в гараже, обслуживал джипы и спальные вагончики отдыхающих, а остальное время года зарабатывал на жизнь ловлей моллюсков на собственной лодке, иногда промышлял треску и окуня. Ветер и соленая вода выдубили его кожу почище, чем у иных старых рыбаков. Напротив Гарни сидела Барбара Хейджман, вертя стакан с пивом в пальцах. Сейчас она говорила так горячо и убедительно, что ее глаза расширились и заблестели. Она была близорука и надевала очки, когда водила машину или вела урок в школе. Теперь, со стаканом пива в руке, в вязаной шапочке, скрывавшей прическу, она больше походила на юную студентку, чем на учительницу.

— В жизни своей я так не злилась, — произнесла она, ставя стакан на стол. — Они отнеслись ко мне так, словно я пришла их грабить, а не помочь им.

— Вы не здешняя, — ответил Гарни. — Здесь никто не потерпит, чтобы чужаки совались в дела островитян.

— Я и не суюсь! Но когда двенадцатилетний мальчик заявляется в класс в нелепом парике и рыжей бороде, я думаю, что в его семье что-то неладно!

Гарни засмеялся.

— Вы об этом не говорили. А что тут плохого?

— Как это что? — от обиды она заговорила громче. — Он отказался снять парик. Заявил, что дома ему разрешают так ходить и без него он мерзнет. Попробуйте вести урок, когда на вас глазеет рыжебородый гном, и сами поймете, что тут плохого.

Какой-то крупный, небритый мужчина выбрался из толпы и направился к кабинке. У него был такой вид, будто он только что встал с постели, где спал не раздеваясь. Однако светло-голубые глаза за стеклами очков были умны, проницательны и совсем не вязались с его внешностью. Сколько ему лет, определить было трудно, — где-то за сорок. С минутку он мялся у кабинки, пока Гарни его не заметил.

— Привет, Олин, присаживайся. Знакомься — Барбара Хейджман. А это Олин Леверидж.

Олин присел.

— Вы учительница, да?

— Да, — улыбнулась Барбара. — А что, заметно?

— Просто слышал, что Роли теперь гуляет с новой учительницей, вот и решил…

Барбара покраснела.

— Слухами земля полнится.

— Не все ты успел услышать, — заметил Гарни. — Ну ничего, все еще впереди. Хочешь пива?

— Я закажу, — отозвался Олин, выходя из кабинки. Гарни задержал его и, вынув доллар из кармана, протянул Олину.

— Платить буду я. — Леверидж направился к стойке.

Гарни положил деньги на стол.

— Наверное, получил работу, — произнес он, глядя на Барбару.

— Чем он занимается? — Барбара смотрела, как Леверидж локтями проталкивается сквозь толпу. Люди давали ему дорогу, но при этом не обращали на Олина никакого внимания.

— Трудно сказать. Он обычно наведывался на остров летом, потом решил пожить здесь круглый год, порисовать.

— Так он художник? — Барбара увидела, что Леверидж полез в карман за деньгами, расплатился с барменом и тщательно пересчитал сдачу.

— Он говорит, что вот-вот у него будет выставка. Но я не слыхал, что ему удается чего-нибудь продать. Живет в основном на случайные заработки.

Леверидж поставил на стол три бутылки пива и бокалы, а сам присел на краешек стула.

— Роли, видел бы ты, что со мной случилось вчера! — сказал он, разливая пиво. — Подумал было, конец мне пришел. — Сделав глоток, Леверидж продолжал: — Иду я домой, несу в бумажном пакете консервы на ужин… Я живу в хижине на болотах, — пояснил он Барбаре. — Вдали от людей лучше работается.

— Да, конечно, — уронила она.

— Так вот, я уже прошел полпути, миновал ручей у свалки, и тут огромный фазан вспорхнул прямо у меня из-под ног — ф-р-р! — Леверидж, смеясь, резко взмахнул рукой, вот так, дескать. — Пакет вылетел у меня из рук и плюхнулся прямо в реку. Пришлось снять обувь, носки, повесить брюки на перила мостика и полезть в воду. А она холодная, до костей пробирает. Пакет-то я нашел, но он, конечно, разорвался, пришлось банки вылавливать по одной. Только я выбрался на берег, как опять слышу — плюх! Что за черт? Да это с перил свалились мои брюки! Опять лезу в воду, выуживаю штаны. Тут загвоздка: надевать их мокрыми — совсем закоченеешь, а шагать до дому без штанов тоже вроде нехорошо. Все же решил не надевать и пустился бегом. Ноги онемели, я их совсем не чувствовал. И тут я нарываюсь на Линка Маттокса в новом синем джипе… Это начальник здешней полиции, — сообщил Леверидж Барбаре, — вы его, наверное, не знаете?

— Слышала о нем, но не знакома.

— Линк — неплохой малый, если ему не перечить, — заметил Леверидж. — Значит, он остановился и спрашивает: «Олин, какого черта ты тут без порток шляешься?» А я продолжаю бежать. «Меня, Линк, фазан напугал, вот и все. Хочешь знать подробности, беги со мной рядом, я тебе все расскажу». Ну он поверил, только когда я показал ему две банки без пакета. Из-за этого поганого фазана я замерз до полусмерти и чуть было не попал в каталажку. Ну уж в следующий раз фазану это так даром не пройдет, устрою я ему веселую жизнь, дай нам только снова встретиться.

Раскрасневшийся Леверидж допил пиво, глаза его весело заблестели, но не столько от выпитого, сколько от того, что ему удалось рассмешить собеседников. Он походил на мотор, который с трудом заводится на холоде, но постепенно разогревается и начинает бойко стучать всеми цилиндрами.

— Я возьму еще по одной? — спросил Леверидж вставая.

— Нет, теперь плачу я, — возразил Гарни, вытаскивая долларовую бумажку.

— Да брось ты, — гнул свое Леверидж, но потом пересчитал свою мелочь и взял доллар у Гарни.

— Минутку, — вмешалась Барбара. — Мне больше не нужно, спасибо. Пора идти.

— А ты как, Роли? Еще выпьем?

Гарни посмотрел на Барбару. Она сказала:

— Мне и в самом деле пора, но вы оставайтесь, если хотите.

— Нет, я вас провожу.

— Зачем же, я не маленькая и прекрасно дойду одна.

— Видишь, Роли, — удерживал его Леверидж, — оставайся и выпьем еще, а?

— Я вернусь попозже, Олин, — ответил Гарни, выходя из кабинки. — Побереги деньги до моего возвращения.

— Ладно. — Леверидж сунул доллар в карман. — Приятно было познакомиться, — попрощался он с Барбарой и направился к стойке.

Гарни и Барбара вышли на улицу. Было темно. В холодном воздухе пахло горелыми листьями. Она взяла его под руку, и они побрели по Главной улице. Магазины были закрыты, но в аптеке еще горел свет. Выбиваясь из окон, он падал на обрывки серпантина и кружочки конфетти, и они вспыхивали словно блестки. Все уже разошлись по домам, только несколько человек еще стояли у фонтанчика с газированной водой. Последней нотой ушедшего праздника прозвучал автомобильный гудок, замерший в отдалении. Молодые люди шли молча. Наконец Гарни заговорил:

— Могу я дать вам совет?

— Да, пожалуйста.

— Постарайтесь, чтобы никто не подумал, будто вы хотите вмешиваться в чьи-то дела.

— Но я не собираюсь ни во что вмешиваться, просто думаю, что могла бы помочь родителям воспитывать детей. Такая помощь нужна, по крайней мере, в нескольких семьях. Да, именно помощь, другого слова я не подберу.

— Ладно, вам виднее, но они не должны догадываться, что вы хотите им помочь. Или вы не помните, как вас приняли у Палмеров?

— Прекрасно помню, но полагаю, что это просто недоразумение.

Барбара Хейджман приехала на остров сразу после окончания колледжа. Проходя по школьному коридору, пахнущему мелом и воском от натертого пола, она беззвучно молилась, чтобы ее первая встреча с классом прошла успешно. Барбара знала, что от первого впечатления зависит очень многое. Если ей удастся показать ученикам, что она добра и отзывчива, но в то же время умеет настоять на своем, она одержит важную победу. Когда она вошла в 7 класс «б», раздался скрип стульев — ученики дружно встали. Барбаре это было так приятно, что она заулыбалась.

— Доброе утро, ребята, — поздоровалась она. — Меня зовут мисс Хейджман. Садитесь.

— Доброе утро, мисс Хейджман, — ответил хор, и стулья снова заскрипели. Барбара подошла к своему столу, раскрыла список класса и углубилась в него, обдумывая свои дальнейшие слова.

Мальчик с третьего ряда откашлялся и, ни к кому в особенности не обращаясь, брякнул:

— Моя сестра спит с котами.

По классу пронесся смешок, а у Барбары сжалось горло. Она взглянула на мальчика и нашла его имя по списку — Гардинер Палмер.

— Гардинер, встань, пожалуйста.

Тот, ухмыляясь, встал, ничуть не смущаясь.

— Повтори, пожалуйста, что ты сказал? Может быть, я ослышалась?

— Я сказал: моя сестра спит с котами, — повторил Гардинер, явно довольный собой.

— Так говорить не подобает, — заметила Барбара. — Будь добр, прекрати эти разговоры.

— Но это правда, побей меня Бог, если я вру.

Барбара почувствовала, что краснеет.

— Ну хватит. Кстати, сколько лет твоей сестре?

— Много, она уже хорошо разбирается во всех этих штучках.

Класс взорвался хохотом.

— Сядь! — отрезала Барбара. — Побеседуем после уроков.

Однако беседа после занятий ничего не дала. Тогда Барбара решила встретиться с родителями Гардинера. Маленький провожатый неохотно показал, где он живет. Ида Палмер во дворе развешивала белье. Его было столько, что Барбара сразу поняла: семья у Палмеров большая. В доме вовсю орал младенец.

— Вы миссис Палмер? — спросила Барбара.

Женщина, у которой рот был набит прищепками, кивнула.

— У вас найдется свободная минутка?

— Говори, зачем пришла, да побыстрей, — промычала Ида Палмер сквозь прищепки. — На пустую болтовню времени нет.

— Я считаю, что вашему ребенку в чем-то присущ затаенный комплекс… — начала Барбара, но ее перебил Гардинер:

— Я только сказал, что Мэри Лу спит с котами, — заныл он, — и не понимаю, что тут такого!

— Да, именно так он и сказал, — подтвердила Барбара. — Вполне возможно, он даже не понимает смысла сказанного. Но если он понимает, это значит, что он нарочно старается казаться развязным. Из этого следует, что мальчик чувствует себя ущербным, не уверен в себе и пытается компенсировать свою ущербность подобным образом. К тому же его тон вполне подтверждает…

— Слушай, мисс, — перебила Ида Палмер, вынимая изо рта последние прищепки, — кто ты, я не знаю, и что ты там про себя воображаешь — тоже. Пока Гардинер не хватает двоек и не приходит домой каждый день с расквашенным носом, все слава Богу. А коли так, то нечего всяким чужакам жаловаться на моего сыночка. И так неприятностей хватает, новые ни к чему разводить. Если ты чего про учебу хочешь сказать, я послушаю, а если просто так пришла лясы точить, ступай отсюда, да поживее, не лезь, куда не просят. Поняла?

— Извините, — тихо проговорила Барбара, повернулась и ушла.

Теперь, прогуливаясь под руку с Гарни по Главной улице, Барбара со смущением вспоминала этот неудачный визит.

— Это была моя неудача, — признала она. — Я допустила неверный подход, поэтому…

— Никакие подходы не помогут, — возразил Гарни, — держитесь от них подальше, вам же будет лучше.

— Но это моя работа! Я здесь не только для того, чтобы учить детей читать и писать, я должна их воспитывать!

Гарни рассмеялся.

— Нет, ей-Богу, бросьте это, а то хлопот не оберетесь.

Они свернули на тропинку, ведшую к пансиону, где жила Барбара. Вокруг темнели силуэты домов, белая изгородь смутно маячила вдали. Девушка остановилась и повернулась лицом к Гарни.

— Могу я вас кое о чем попросить?

— Конечно, — ответил Гарни, неожиданно почувствовав, что у него засосало под ложечкой, — о чем угодно.

— Помогите мне найти подход к родителям моих учеников. Если на моей стороне будет уроженец острова, кто знает здешних людей, ко мне будут относиться по-другому.

— Вы с ума сошли! В любой семье вам дадут от ворот поворот!

— А мне и не нужна любая семья. Я хочу поговорить лишь с некоторыми родителями.

— Зря вы это. Вас просто выгонят с острова.

— Не выгонят, если вы мне поможете.

Гарни притих на минутку, потом улыбнулся.

— А я-то думал… Да, промашка вышла!

— В чем?

— Я тоже хотел обратиться к вам с просьбой, вернее, с предложением. Собирался предложить вам выйти за меня замуж, выкинуть всю эту учительскую чепуху из головы, уехать ко всем чертям с этого острова и поселиться где-нибудь на материке. Вот такие у меня были задумки.

— Зачем уезжать? Разве жить на острове плохо?

— Я хочу жить как все нормальные люди. Не гадать, плохой будет год или хороший в смысле рыбы или моллюсков, не забивать себе голову этой чертовщиной. Зимой здесь возникает такое ощущение, будто сидишь в тюрьме. Если я не выберусь с острова, то наверняка свихнусь. Но, видать, мое предложение не стыкуется с вашими планами, так?

После долгого молчания Барбара произнесла:

— Да, думаю, что так. И все равно, благодарю вас.

— Ну и выбросьте его из головы.

— Ваше предложение так неожиданно…

— Оно остается в силе, если вы захотите покинуть остров.

Барбара покачала головой и повернулась к калитке.

— Пойдете со мной завтра на лодке? — спросил Гарни.

— С удовольствием. А куда вы собрались?

— Да никуда особенно. Просто хочу ее опробовать после ремонта. Там зажигание барахлило, но, по-моему, я его отладил.

— Я буду готова, во сколько вы скажете. Хотите, возьму с собой поесть?

— Конечно, если не трудно.

— Договорились.

Они стояли у изгороди, глядя друг другу в глаза. Наконец Барбара откинула задвижку и вошла в калитку.

— Я завтра позвоню, — сказал Гарни ей вдогонку.

Ее каблуки простучали по ступенькам, раздался скрип отворяемой двери, потом она захлопнулась. Гарни увидел, как в окне Барбары зажегся свет. Он повернулся к забору, размахнулся и всадил кулаком в затрещавшие тонкие доски. Забор покачнулся, а кулак словно огнем прожгло. Гарни пошел по тропинке обратно на Главную улицу.

Когда он вернулся в «Пальмовую рощу», его охватило уныние, грозившее перерасти в глухую тоску. Ему не хотелось ни пить, ни разговаривать, но Гарни знал, что, если он поддастся своему настроению, дело, скорее всего, кончится дракой, а это сейчас было не ко времени. Для драк время наступало в конце февраля или в марте, когда зимние штормы держали людей взаперти, а воющий ветер рвал нервы в мелкие клочки. Тогда неосторожное слово или неудачная шутка могли сыграть роль искры в пороховом погребе. Но сейчас драка была бы ничем не оправдана: наступил сезон, когда жители острова сплачивались перед натиском зимы в этакое бесшабашное братство, напоминающее экипаж тонущего судна, которое уже покинули пассажиры. Потасовка в это время означала бы, что зачинщику либо надоело жить на острове, либо он просто выпендривается: в обоих случаях друзья и знакомые отшатнулись бы от него.

Конечно, всех островитян нельзя было назвать друзьями: они четко делились на фракции, кланы и группировки по социальному положению, политическим убеждениям и профессиональным интересам. Однако в любом случае все обитатели острова крепко держались друг за друга, и горе тому, кто угрожал нарушить это единство.

Гарни толкнул дверь в «Пальмовую рощу» и вновь окунулся в дым, гомон и неистребимый запах солярки от обогревателей.

Леверидж выглядывал из кабинки. При виде Гарни он просиял и поманил его к себе, приветственно подняв бокал. Гарни подошел, и Леверидж сделал знак бармену.

— Я не хочу больше пива, — отказался Гарни, — скажи, чтобы налили водки, — и полез в карман за деньгами.

Леверидж посмотрел на товарища.

— Что-нибудь стряслось?

— Да нет. Просто не хочется пива.

Леверидж заказал рюмку водки, допил бокал и решил:

— Я, пожалуй, тоже выпью водки. Клем, тащи сюда две порции.

— Извиняюсь, — ответил бармен, — заплатите сперва.

— Подожди-ка, — заволновался Леверидж, — когда это я тебя обманывал? Что за новости такие?

— Так хозяин велел, — объяснил бармен, откупоривая три банки с пивом и придвигая их страждущим.

— Слушай, Клем, — заговорил Леверидж, отталкивая деньги, которые пытался ему всучить Гарни, — я вчера устроился на работу — вместе с Саем Уиддемером подрядился красить и сторожить летние домики. Деньги дадут в понедельник, и я тут же тебе начну выплачивать долг. Через две, максимум три недели я полностью с тобой рассчитаюсь. Так что ж ты поднимаешь шум из-за пары рюмок, когда ты все равно получишь с меня денежки сполна?

— Извиняюсь, — не отступал бармен, — так хозяин велел. Вот вы с ним и объясняйтесь.

— На. — Гарни подал Левериджу банкноту в пять долларов. — Держи, пока тебе не заплатили.

Леверидж запротестовал, но Гарни запихнул деньги ему за ремень.

— Возьми, тебе говорят. Пока вы языки чешете, я умираю от жажды.

— Добро бы мне действительно нечем было платить. — Леверидж извлек смятую бумажку и положил ее на стойку. — Тогда он был бы прав, но деньги-то у меня будут, раз я заимел работу…

— Ну не потопаешь ведь ты и вправду к хозяину объяснять что к чему, — перебил его рассуждения Гарни.

— Этот сукин сын родного отца заставит платить за выпивку. Скряга, каких поискать.

Выпивку принесли, и Леверидж поднял рюмку.

— За тебя, — объявил он Гарни. Потом добавил: — Твоя девушка очень милая.

— Спасибо, — с горечью отозвался Гарни.

Леверидж хлебнул водки:

— Я слышал, она что-то этакое сотворила в школе?

— Просто попыталась воспитывать ребят по детской психологии, как ее учили в колледже. И чего она там только не нахваталась! Ее даже русскому языку учили, представляешь, какой бред?

— Здесь он ей не понадобится, — проронил Леверидж. — Так, значит, весь сыр-бор из-за русского языка?

— Нет, говорят же тебе, из-за детской психологии. Некоторые дети время от времени чересчур шалят, так Барбара вбила себе в голову, что обязательно должна их понять, перевоспитать. Ну родители ей, конечно, прямо сказали, что это не ее дело, но ведь ее не переубедишь. Ох, чует мое сердце, нарвется она на неприятности… А ведь она еще к тому же и нездешняя…

— Это точно, — отозвался Леверидж. — Я сюда приезжаю уже сорок с лишним лет, а все равно чужак для здешних. Я могу быть сто раз прав, но меня не послушают — чужак, и все тут.

— Ну а Ида Палмер ее попросту выставила. Еще случай: у нее в классе есть малец, который на уроках сосет большой палец. Барбара отправилась к нему домой, и что же? Его отец сидит, смотрит телевизор и тоже сосет большой палец. Ясное дело, тут жалуйся, не жалуйся на парня — все как об стенку горох.

— У всякого есть свои причуды. И он к ним так привык, что думает, будто с причудами не он, а все остальные.

— А гори все огнем. — Гарни залпом выпил рюмку.

— Давай повторим. Это хоть тоску, как пиво, не нагоняет.

После седьмой рюмки Леверидж, закинув голову в потолок, громко запел неожиданно свежим, чистым тенором песню «Ирландские глаза», потом спросил Гарни:

— Ты любишь петь?

— Люблю, а что ты хочешь спеть?

— Что угодно, только назови. Я столько песен знаю, тебе и не снилось.

Гарни задумался.

— Как насчет «Милашки в бикини»?

— Бог мой, — изумился Леверидж. — Я-то имел в виду настоящие песни, вроде «Голубых небес».

Он спел ее задушевно и тихо, потом начал петь снова, погромче, уже с актерскими жестами и в быстром темпе. Когда он кончил, раздались насмешливые аплодисменты и кто-то сказал:

— Боже правый, Леверидж, тебе бы в опере выступать…

— Я и понятия не имел, Олин, что ты так хорошо поешь, — с чувством произнес Гарни.

— Это ерунда, — отмахнулся Леверидж, — а вот послушай… — Он набрал в легкие побольше воздуха и только начал «Я могу дать тебе только любовь», как подошедший бармен тронул его за руку:

— Не шуми, Олин.

Леверидж удивленно посмотрел на него:

— В чем дело? Я кому-нибудь мешаю?

— Пой потише.

— Ну извини. Я не знал, что младенчикам вроде тебя пора баиньки.

— Просто не надо так орать, — посоветовал бармен. — Люди сюда отдохнуть пришли, имеют полное право…

Гарни неожиданно охватил гнев.

— Что ты там болтаешь? Какое еще право?

— Неважно, — произнес Леверидж, опуская ладонь на плечо товарища. — Если здесь нельзя петь, мы пойдем туда, где можно.

— Ты прав, черт возьми! — процедил Гарни, не сводя глаз с бармена. — Не к чему оставаться в этой дыре ночь напролет.

— Спокойной ночи, парни, — отозвался тот, — спите крепко.

Приятели вышли. Сияла полная луна, и ее свет, словно хлопья снега, падал на улицу и безмолвные дома. Гарни глубоко вдохнул холодный ночной воздух.

— Хорошо! Куда пойдем?

— Давай ко мне, — предложил Леверидж, — это недалеко.

— Недалеко? Больше трех миль тащиться.

— Я каждый день хожу пешком по три мили и даже больше. Пошли.

— А я не люблю ходить пешком, разве что по надобности. Вон моя машина, подъедем. А выпить у тебя найдется?

— Кроме керосина — ничего.

— Тогда надо чего-нибудь взять. Что ж за песни на трезвую голову? А мы сейчас как стеклышки.

В лачуге Левериджа была только одна комната. Поперек койки валялось рваное одеяло, в ногах стояла древняя керосинка, скорее всего, добытая на городской свалке. В углу — печурка, около которой были свалены сучья и щепки. Рядом стояло кресло, явно позаимствованное там же, где и керосинка. Комнату освещал фитильный фонарь, поставленный на дощатый ящик. На другом ящике размещались ветхий граммофон и стопка старых пластинок. Никогда раньше Гарни не был в жилище Левериджа и сейчас оглядывал его с любопытством.

Хозяин отладил фитиль у фонаря, набил щепками печку и, накрыв их сверху мятой бумагой, развел огонь.

— Сейчас согреемся, — сказал он, разгребая хлам в углу. — Наступают настоящие холода, без печки никак не обойтись.

Он нашел стакан, обтер по краям рукавом и протянул Гарни.

— Тебе как гостю. У меня еще был один, но, кажется, разбился. — Он рассеянно огляделся. — Ах да, вспомнил. Я его разбил, когда пил за британскую королеву…

— Не нужно стакана, — ответил Гарни. — Я могу пить из горлышка.

— Нет, возьми, — настаивал Леверидж, — и садись в кресло. А я буду пить из кофейной чашки.

Гарни примостился в кресле. Пружины прогнулись под ним и завизжали, словно он уселся на выводок мышей. Леверидж разлил виски и опустился на корточки перед граммофоном.

— Сейчас, — произнес он, доставая пластинку и сдувая с нее пыль, — ты услышишь, что такое настоящие песни.

Спустя несколько часов Гарни, еле держась на ногах, вывалился из лачуги. Дверцу автомобиля он открывал долго и, наконец рванув ее, поставил себе синяк под глазом. Вскарабкавшись на сиденье, он нащупал ключ зажигания и завел мотор. В город он ехал медленно, стараясь не заезжать через разделительную полосу. Сияла луна, в городе было так тихо, что Гарни слышал отдаленный шум прибоя. Лишь у дверей своего дома он вспомнил, что удивило его в жилище Левериджа: там не было ни кистей, ни холста, ни тюбиков с краской.

ГЛАВА 3

Капитан стоял на мостике, невидящими глазами уставясь на луну. В голову настойчиво лезла мысль о самоубийстве. Если до рассвета он не снимется с мели и не уйдет на глубину, конец всему. Конец карьере, конец жизни. Прилив начался и прошел, но подлодка слишком крепко засела в песке. За борт выбросили все, что можно, кроме боеприпасов и запаса пресной воды. Да, жалко, что так заканчиваются жизнь и служба, но другого выхода, кажется, нет…

Капитан вспоминал о девятнадцати годах службы на флоте, о безудержном порыве энтузиазма, охватившем его после окончания Ленинградского морского училища им. Фрунзе. Тогда он получил назначение на Балтийский флот, на подлодку класса «Щ». Он воображал, что совершит дерзкие налеты на немецкие корабли и потопит огромный крейсер вроде «Шарнхорста», но Великая Отечественная война прошла как-то мимо него. За эти годы он так и не совершил по-настоящему ни одного боевого выхода. Однажды его подлодка, выйдя из Риги, залегла на неделю на дно у побережья Швеции, в другой раз они патрулировали у Копенгагена. И больше ему ни разу не удалось даже приблизиться к врагу.

После войны его постигло еще одно разочарование — не удалось поступить в академию им. Ворошилова, а это означало, что он никогда не получит адмиральских погон, никогда не будет командовать крупным кораблем. Но он все же остался на службе: возрастающее значение подводного флота, программы по его увеличению и модернизации позволяли надеяться, что у него еще будет шанс проявить себя. Но его послали командовать старой трофейной подлодкой класса XXI. Она была последним словом военной техники, когда ее захватили в 1945 году, но сейчас ее возраст давал о себе знать. Приняв командование, он поставил себе и подчиненным задачу стать лучшим экипажем на флоте. Идя к своей цели активно и решительно, он добился, что его заметили. И вот теперь надо было так нелепо застрять в песках мыса Код!

Он посмотрел за борт — не прыгнуть ли вниз, в воду. Потом подумал, что его ноги затянет в песок и во время отлива его тело будет торчать, как телеграфный столб. Хорошо же он будет выглядеть, нечего сказать!

Кроме того, его страдания — ничто по сравнению с тем, что придется пережить экипажу на Родине. Замполит со своими коллегами, разумеется, заставит их дать показания и объявит его, капитана, вредителем, саботажником и агентом империализма.

Василов, впрочем, как и все другие политработники, доводил командира до исступления, потому что он твердо знал, что их разглагольствования скучны и не нужны, что по своей должности они получают немалые привилегии и что ни один боевой офицер не посмеет на них жаловаться.

Нет, самоубийство не выход. Нужно любым способом развернуть подлодку, высвободить застрявший в песке нос. Будь в его распоряжении буксир, дело не стоило бы выеденного яйца. Один рывок, достаточно сильный, и… Какое-то время он в раздумье вглядывался в остров. Конечно, там сколько угодно лодок — от легких рыбачьих плоскодонок до настоящих рыболовецких судов. Достать бы одно! Если бы у него оказался баркас, или бот, или хоть что-нибудь с мотором! Один шанс из десяти тысяч, что удастся достать лодку к началу прилива, но этот шанс стоит использовать. Если не получится… что ж, это не хуже, чем быть с позором списанным на берег (а это его ждет в самом лучшем случае). По крайней мере, он не станет сидеть сложа руки. Командир наклонился к трубке внутренней связи:

— Капитан-лейтенанту Розанову немедленно прибыть на мостик!

Приказ прогремел из репродуктора в столовой экипажа. Моряки, сидящие за столом с кружками чая, переглянулись. Крегиткин, с шумом отхлебнув, спросил:

— Что он задумал? Решил выбросить Розанова за борт?

Торпедист Хрущевский, лысый здоровяк почти без шеи, расхохотался:

— На…ть на это. Может, нам лучше всем попрыгать за борт, чем вот так торчать.

— Верно, — отозвался Крегиткин.

— Только уж если решим прыгать, давай сплаваем на остров и проверим, есть ли там женщины. Мне интересно, какие из себя американки.

— Я видел их на рисунках, — вставил Хрущевский. — Там они все в темных очках и с большими грудями.

— Ты не прав, — возразил старший рулевой Золтин. — На тех картинках, что я видел, у них вообще груди нет.

— Не те картинки смотрел, — гнул свое Хрущевский. — Я-то видел в «Крокодиле», а там точно знают.

— Ну а я — в американском журнале, — воскликнул Золтин ликующе, с чувством явного превосходства. — Он назывался «Вог». Там у любой женщины грудь не больше, чем у Крегиткина.

— Что ж, по-твоему, если из меня сало не выпирает, я похож на американку? — обиделся Крегиткин. — С какой стати ты вообще читаешь американские журналы? Если Василов застукает, тебе не миновать Сибири.

— Я упражнялся в английском. А журнал нашел, когда нам дали увольнительную в Каире. Я спросил Розанова, можно ли его читать для практики, и он ответил, что тут ничего такого нет, потому что этот журнал — дешевая буржуазная пропаганда.

— Ладно, дело твое, но ты поберегись Василова. И когда читаешь, поменьше думай о моей груди, — сказал Крегиткин.

— Все же я думаю, в «Крокодиле» должны точно знать, — не унимался Хрущевский. — В конце концов, его издает правительство, так ведь?

— У правительства есть дела поважнее, чем мерять грудь у американок, — вмешался Громольский, плосколицый механик с оттопыренными ушами. — Но если правительство говорит, что грудь большая, мы должны верить, что так оно и есть, по крайней мере до тех пор, пока сами не увидим, что это не так.

— Вот я и увидел, — не отступал Золтин. — А если правительство заявляет, что у всех американок грудь большая, значит, оно ошибается.

— В чем ошибается правительство? — раздался голос Василова. Никто не заметил, как он вошел. — Вы знаете о чем-то лучше, чем правительство, товарищ Золтин? О чем же?

— Да так, ни о чем. Вам это будет неинтересно.

Наступило долгое молчание. Потом двое сидящих за столом встали и двинулись к выходу.

— Минутку, — произнес Василов, не глядя на них. — Сядьте.

Те поколебались и присели. Василов обратился к Золтину:

— Полагаю, нам стоит потолковать. Вас что-то не устраивает, товарищ Золтин?

— Все устраивает. Просто с ума схожу от счастья.

Василов неторопливо уселся за стол напротив Золтина, который, демонстративно не обращая на него внимания, отхлебывал чай. Внезапным ударом Василов вышиб у него из рук кружку. Она с грохотом покатилась по столу и упала на пол.

— Теперь, — негромко произнес замполит, — вы не будете отвлекаться, когда с вами разговаривают, не правда ли? Расскажите нам, товарищ Золтин, что же вы такое знаете лучше, чем правительство? Будет справедливо, если вы поделитесь своими большими знаниями и исключительной осведомленностью с товарищами.

Голубые глаза Золтина без всякого выражения встретили взгляд замполита.

— Я знаю, что у американок маленькая грудь. У правительства на этот счет неточные сведения.

Раздался смех. Василов, побагровев, вцепился в воротник Золтина, но между ними втиснулся Громольский.

— Золтин правду говорит, — защитил он приятеля. — Хрущевский сказал, что грудь у них большая, потому что видел это в «Крокодиле», а Золтин видел, что маленькая, в… в каком-то журнале.

Несколько секунд все молчали. Потом Василов улыбнулся.

— Что же, приятно слышать, что вас занимают столь высококультурные проблемы.

Двое моряков, которые раньше порывались уйти, снова поднялись, но Василов взмахом руки остановил их.

— Минутку, товарищи. Давненько мы не беседовали, а сейчас такая возможность представилась. Я уверен, что правительство заинтересуется информацией товарища Золтина, которую я не премину изложить в своем рапорте. — Он хихикнул, будто удачно пошутил, и с места в карьер продолжал: — Я хотел бы рассказать вам кое-что о государстве. В своей работе «Государство и революция» Ленин выдвинул теорию о роли государства в переходный период от капитализма к социализму, период, который может быть более или менее продолжительным. В будущем… — Василов остановился, увидев, как один из моряков поднял руку. — В чем дело?

— Мне нужно идти на вахту, — пояснил моряк.

— Ничего, успеется, — отрезал замполит, — раз уж мы беседуем по душам, все должны принять в этом участие. — Моряк с неохотой подчинился, а Василов продолжил: — В будущем, писал Ленин, государство отомрет за ненадобностью, но в переходный период его роль, наоборот, возрастет. Это порой до некоторых не доходит, особенно до людей с узким кругозором.

— До меня, например, и сейчас не доходит, — отозвался Хрущевский. — Еще раз объясните, пожалуйста.

— Он говорит, — растолковал Громольский, — что сейчас у нас государство есть.

— А-а. — Хрущевский поковырял в правом ухе мизинцем и осмотрел его. — Надо же, я так и думал.

— Я вовсе не имел в виду, что государство у нас будет всегда. У Ленина на этот счет все совершенно ясно изложено. В своей работе он цитирует Энгельса, который в 1875 году писал Бебелю: «Пролетариат пока еще нуждается в государстве, для того чтобы уничтожить своих противников». Вот и ключ к пониманию: пока наши противники не уничтожены, пока не восторжествовала победа мирового коммунизма, государство необходимо, но только до этого времени.

Хрущевский напряженно размышлял.

— До тех пор много воды утечет. Сколько лет прошло после революции?

— Сорок три, — ответил Василов, — но дело не в этом…

— Сорок три? — переспросил Хрущевский недоверчиво. — Эх, твою мать, а я-то думал, совсем немного.

— Если вы способны мыслить в историческом масштабе, то немного. Еще очень многое предстоит сделать — наши противники должны быть…

— Так, значит, за сорок три года наше правительство не сумело выяснить, большая у американок грудь или нет? — Хрущевский посмотрел на Золтина. — Ну если за все это время не сумели разобраться, худо нам придется в борьбе с империалистами.

— Хрущевский, вы — идиот! — закричал Василов.

Тот обиделся.

— Это почему же?

Не успел замполит ответить, как в громкоговорителе что-то зашипело и щелкнуло. Раздался голос:

— Внимание! Следующим членам экипажа прибыть на орудийную палубу перед мостиком: Крегиткину, Малявину, Хрущевскому, Бродскому, Василову, Золтину, Громольскому.

Застучали отодвигаемые скамейки. Моряки побежали через машинное отделение на пост управления, а оттуда вверх по лестнице через люк на орудийную палубу. Там уже стояли капитан, Розанов и лейтенант Лысенко. Два матроса накачивали большой резиновый плот. Лысенко отдавал им команды, а матросы делали вид, что подчиняются. На самом деле они работали спустя рукава.

— Построиться! — приказал Розанов. Потолкавшись, моряки выстроились на палубе. Луна стояла еще высоко, в ее свете башня подлодки казалась высокой, как дом.

Наконец капитан заговорил. Он стоял, расставив ноги и заложив руки за спину. Лунный свет причудливо играл на его лице, меняя выражение, и каждое слово он, казалось, сопровождал гримасой.

— Ребята, — обратился он к строю, явно нарочно избегая обязательного «товарищи». — Вы сами знаете, что мы в отчаянном положении. Единственная надежда на вас, стоящих здесь. В группу вошли знающие английский язык, опытные механики и… некоторые другие. Вам поручается ответственное задание, от успеха которого зависит наше спасение. Вы должны добраться до берега, реквизировать катер с мощным мотором и пригнать его сюда — это будет наш буксир. Сможете сделать это незаметно — отлично. Но в любом случае действуйте быстро. Нельзя допустить, чтобы тревога поднялась на материке. Капитан-лейтенант Розанов возглавит группу и даст вам подробные инструкции. Если справитесь с заданием, вам досрочно присвоят очередные воинские звания. Вопросы есть?

— Да, — отозвался Василов, — почему в группу включили меня? Я специально освобожден от выполнения любых заданий, кроме поддержания высокого морального и политического духа личного состава.

Морякам показалось, что, отвечая, капитан улыбнулся.

— Товарищ Василов, вас и выбрали по политическим соображениям. — Он умолк, явно довольный. Потом продолжал: — Возможно, вы вступите в контакт с жителями острова и вам в этом случае придется убеждать их, спорить или, в крайнем случае, прибегнуть к угрозам. Но в любой подобной ситуации человек, обладающий вашим даром убеждения, будет просто незаменим. Кто знает, вдруг вам удастся приобщить их к идеям партии. В этом случае я буду просить начальника политуправления флота перевести вас с повышением на линкор.

Василов слышал, что моряки кругом ухмыляются, но не стал возражать.

Лейтенант Лысенко выступил вперед.

— Командир, я хочу пойти на задание добровольцем.

Крегиткин тихо застонал и сквозь зубы прошептал Золтину:

— Теперь нам конец. Сразу топиться можно.

— Сначала его утопим, — шепнул в ответ Золтин.

— Почему вы решили пойти? — спросил капитан.

— Я знаю английский, — доложил Лысенко, — разбираюсь в моторах катеров. Если что-нибудь случится с капитан-лейтенантом Розановым, я сумею его заменить. Прошу посвятить меня в детали операции.

— Очень хорошо, Лысенко, — похвалил капитан. — Ваши доводы достаточно вески. Мне нравятся инициативные офицеры. Пойдете с группой.

— Знаешь, почему он вылез? — шепнул Золтин Крегиткину. — Потому что капитан сказал про повышение в звании.

— Ну так мы его повысим — дальше некуда, — ответил Крегиткин.

— И Василова заодно.

Крегиткин кивнул, ухмыляясь.

— А вдруг на острове живут людоеды?

— Скормим им эту парочку, и концы в воду.

— Нет там людоедов, только капиталисты.

— А какая разница? Те и другие едят людей, разве не так?

— Молчать в строю, — гаркнул Лысенко. — Прекратить разговоры!

По приказу Розанова моряки сняли с формы все опознавательные знаки, вынули документы. Офицерам выдали револьверы, артиллерист Малявин получил автомат и шесть обойм с патронами. Матросы вооружились штык-ножами, а одному достались ножницы для резки проводов. Плот отчалил. Четверых Лысенко посадил на весла, а сам сел задавать ритм. Подлодка медленно таяла в темноте.

Они проплыли уже полпути, когда Крегиткин хлопнул себя по лбу:

— Эй, Золтин, вот так случай!

— Ты о чем? — спросил Золтин. Его ладони горели от весла.

— Теперь мы точно выясним, кто был прав насчет американок!

ГЛАВА 4

Когда Олин Леверидж проснулся, то обнаружил, что лежит одетый на раскладушке, а керосиновая лампа слабо мерцает в сером свете утренней зари. Пустая бутылка из-под виски валялась на полу, в стакане, из которого пил Гарни, мокли два окурка. Леверидж осмотрелся, у себя в ногах нашел свою чашку, вытащил из нее окурок и быстренько опрокинул в рот остатки виски. Напиток обжег гортань, но Олин сумел проглотить его. Он надеялся, что виски поможет ему прийти в себя — ему предстояло работать у Сая Уиддемера, а значит, придется шагать до городка больше четырех миль. Он сел, чувствуя, как тепло неторопливо растекается по телу, и через пять минут поднялся. Задув лампу, он, пошатываясь, направился к двери и вышел за порог. На воздухе, прохладном и ароматном, ему стало лучше и он повеселел. Леверидж вдохнул полной грудью и пустился через вересковые пустоши, совершенно забыв, что наступило воскресенье и на работу идти было не нужно.

Озера утреннего тумана лежали в низинах. Поднимавшееся солнце окрашивало все вокруг в прозрачный розовый цвет. На траве была обильная роса, и не успел Леверидж пройти и полмили, как его брюки промокли до колен. Но ему стало лучше после ночной попойки, и это его радовало. Щедрость и разнообразие красок осени на вересковых пустошах также улучшали настроение. Сверкали багрянцем невысокие кустики черники, желто-коричневые листья дикого винограда переплетались с буро-малиновым плющом, брусника пламенела возле янтарной осоки, а рядом возвышалась сине-зеленая лиственница, вокруг которой, словно затухающий в подлеске огонь, тянулись сизые водосборы. Желтые глянцевитые листья клена перемежались с дымчато-красным сумахом. Небольшие озерца окружала яркая сочная зелень, которая на расстоянии сливалась в линию цвета охры и совсем исчезала в другой растительности, окружавшей подлесок.

Любуясь красками, Леверидж отчаянно желал запечатлеть их на холсте. Он решил откладывать часть денег, которые получит от Уиддемера, и купить краски и холст. Кисти у него где-то были, но краски давным-давно превратились в цветные камешки, а холст защищал лачугу от непогоды.

Тропинку перебежал кролик и юркнул в дубовую поросль. Это вывело Левериджа из задумчивости. Сердце снова бешено заколотилось, и он понял, что радоваться рановато. Похмелье, которое, казалось, давно отступило, вновь незаметно подобралось и скрутило ликовавшего Олина в дугу. Леверидж пошел медленнее, стараясь дышать поглубже. Хотя небо было безоблачным, солнце светило как-то тускло. Леверидж ощущал дыхание зимы, еще одной долгой скверной зимы, которую ему предстоит пережить на острове. Он чувствовал — сейчас яснее, чем когда-либо, — пока он остается здесь, ему не суждено создать ничего стоящего. На секунду его обуял ужас: он осознал, что нужно достать денег любыми средствами и уехать отсюда. Он не может работать на острове, а может только влачить жалкое существование. Ему нужны условия, где его талант сможет вырасти и расцвести. Он будет откладывать по два доллара еженедельно, нет, сперва он заплатит по счету в «Пальмовой роще», а потом уже начнет экономить. Самое важное — поставить себе цель и идти к ней, и тогда, в недалеком будущем, он выберется с острова, найдет приличную работу и всерьез займется живописью.

Где-то впереди стая ворон подняла пронзительный гам. Не успел Олин пройти и десяти ярдов, как через пригорок прямо на него прыгнул олень. Закричав от страха, Леверидж бросился на землю, а олень, метнувшись в сторону, перемахнул через кусты, блеснув белым хвостиком на прощание. Леверидж дрожал на земле, тупо уставясь на желтую ягоду, которая мерно покачивалась у него под носом. Когда он почувствовал, что в состоянии идти дальше, то стал на четвереньки, а потом медленно поднялся.

На пригорок, из-за которого выпрыгнул олень, вышли трое, потом из леса к ним присоединились еще шестеро. Увидев Левериджа, один из них поднял автомат.

— Эй, брось! — заорал художник, поднимая руки. — Убери эту штуку. Не видишь, я сдаюсь!

Незнакомцы окружили Левериджа. По их виду он понял, что большую часть ночи они провели на болотах, — грязная мокрая одежда, расцарапанные лица, глаза усталые и немного испуганные. Двое были вооружены пистолетами. Тот, кто помоложе, шагнул к Левериджу:

— Давай лодку! И поживей!

— Лодку? Откуда лодка на болоте, — переспросил художник ошарашенно. — Вы спятили?

Парень говорил с акцентом, который Леверидж не мог опознать. «Наверное, еврей», — подумал он. Внезапно ему пришло в голову, что это гангстеры из Нью-Йорка. Колени Олина задрожали.

— Здесь лодку вы не найдете, — произнес Леверидж торопливо. — На болоте лодку никто держать не будет.

— Где лодка? — потребовал молодой. — Веди нас к лодке. Быстро.

— Ребята, до лодок долго топать, — ответил художник. — Чтобы достать ее, нужно идти в город, шесть или семь миль туда. — Он махнул рукой в сторону, откуда шел. — Я покажу вам путь, но меня ждут на работе, и я опоздаю, если пойду с вами. По-моему, лучше всего взять такси. Идите в деревню и позвоните Хербу Фаулеру, таксисту, он отвезет вас, куда пожелаете. Телефон я вам дам, а сам, пожалуй, двинусь, иначе точно опоздаю. Пока. — Леверидж сделал шаг, но ему преградили дорогу. Двое с пистолетами пошептались, и молодой посмотрел на Левериджа.

— В деревне есть машина?

— Да, я уже сказал. — Акцент все-таки был явно незнакомый. Нет, они не гангстеры, те вряд ли носят пистолеты в армейской кобуре на поясе. Тогда кто? Но кем бы они ни были, им не позавидуешь, ночь они провели на болоте и явно хотят побыстрей убраться.

— Ладно, — решился Леверидж. — Вот что мы сделаем: я пойду с вами в деревню и покажу, где живет Херб, а там решайте сами. Договорились?

Все помолчали, потом молодой кивнул:

— Иди. Мы пойдем с тобой.

Мюриэль Эверетт, деревенская почтмейстерша, поставила чайник на плиту. Потом крепче запахнула синий фланелевый халат, включила телевизор и уселась смотреть утренние новости. Во время летнего сезона воскресенье проходило неплохо: первая почта прибывала утром, другая после обеда, и всегда находилось, с кем поболтать. Но воскресенье в межсезонье — мертвый день: ничто не нарушает однообразие за исключением телевизора, а по нему вечно крутят какую-то ерунду. Впрочем, мисс Эверетт редко смотрела телевизор, живой интерес у нее вызывали только новости и чемпионаты по классической борьбе. Что же касается рекламных обозрений, вестернов и викторин, то она не выключала их только для того, чтобы не остаться в полной тишине. Когда она сидела на почте, дверь всегда была нараспашку — ловушка для возможных собеседников. Но в большинстве люди не заходили внутрь, хлопали дверцами своих ящиков у входа и отправлялись восвояси. Иногда подходили по двое, тогда до мисс Эверетт доносилось невнятное бормотание, но к ней оно отношения не имело. Люди всегда толковали о вещах, давно ей известных, поэтому почтмейстерша даже не прислушивалась.

Небесной музыкой для нее звучало полученное от клиента слово «милочка» — это был верный знак, что прибывают курортники. Все кругом приходило в движение, а мисс Эверетт предвкушала новые сплетни и слухи. Особенно удачным мисс Эверетт считала 1948 год, когда по небрежно написанной открытке она догадалась, что на острове инкогнито отдыхает некий политический туз, удалившийся в «глубинку» зализать раны, полученные в предвыборных баталиях. Усилиями мисс Эверетт слух разнесся по острову мгновенно и скоро получил веское подтверждение: политик тут же уехал в сопровождении своей подружки, столь неосторожно написавшей пресловутую открытку. Все это создало мисс Эверетт репутацию первой поставщицы сплетен на острове и с лихвой искупило ее былые промашки по этой части. С прибытием курортников она прекращала резьбу по дереву — она вырезала чаек из сосны для сувенирных лавчонок — и полностью переключалась на слежку за корреспонденцией: кто и откуда получает почту, кому и куда отправляют. Больше всего на свете мисс Эверетт боялась пропустить что-нибудь интересное и очень старалась, чтобы вокруг нее осталось как можно меньше неразгаданных загадок.

Чайник на плите засвистел. Мисс Эверетт встала, налила кипяток в китайский чайничек с заваркой и потянулась к хлебнице, как вдруг услышала шум на улице. Выглянув в окно, она увидела людей, сгрудившихся вокруг ее автомобиля. Все были одеты одинаково, все незнакомые, кроме Олина Левериджа. Он явно спорил с одним из незнакомцев, который показывал на ее машину, в то время как Олин тыкал пальцем в сторону улицы.

В конце концов Леверидж и тот, с кем он ругался, двинулись к ее дому. Мисс Эверетт метнулась в спальню за вставной челюстью. Раздался стук в дверь.

— Входите, — пригласила она и поправила халат.

Дверь распахнулась, вошел Леверидж, а следом — парень с пистолетом. Мисс Эверетт заметила, что художник явно напуган, а парень — он сразу ей не понравился — сильно нервничает.

— Извините за беспокойство, мисс Эверетт, — сказал Леверидж с заметной дрожью в голосе, — но эти джентльмены хотят позаимствовать вашу машину. Я говорил им, что у Херба Фаулера есть такси, но им приспичило взять именно вашу машину. Они послали меня за ключами.

— Ну так они их не получат, — отрезала хозяйка дома. Повернувшись к незнакомцу, она спросила: — Зачем вам моя машина?

— Нам нужно достать лодку. Дайте ключи.

— Не будет вам машины! Ишь, чего выдумали! — возмутилась мисс Эверетт. — Убирайтесь отсюда оба! А вы, Олин Леверидж, постыдились бы! Вваливаетесь ко мне домой с оравой бродяг, да еще чужаков к тому же. Между прочим, где вы их откопали? В сточной канаве?

— Они схватили меня на болотах, — отозвался Леверидж. — Я ничего не мог поделать.

— Ну и ведите их обратно в болото, да поживей.

Лысенко достал из кобуры пистолет и шагнул к мисс Эверетт.

— Дайте ключи!

— Молодой человек! Не балуйтесь с оружием, — властно сказала почтмейстерша. — Опустите пистолет, и немедленно. — Она увидела, что парень колеблется и продолжала: — Где вы воспитывались? Разве мать учила вас целиться в пожилых леди и красть их машины? Сомневаюсь, что сейчас она могла бы вами гордиться. — Она старалась отвлечь его внимание, а сама тихонько тянулась к горячему чайнику. Лысенко перехватил ее руку. Она неуклюже попыталась ударить его в живот, но сама свалилась на пол. С улицы донесся шум заводимого двигателя, и кто-то крикнул по-русски. Лысенко откликнулся и под дулом пистолета повел Левериджа из дома.

Обернувшись через плечо, Леверидж сказал:

— Извините, мисс Эверетт. Я предупреждал их, что вы будете возражать… — Дверь захлопнулась.

Женщина вскочила с пола и схватила телефонную трубку. Телефонистка отозвалась не сразу. Мисс Эверетт закричала:

— Соедините меня с полицией — на острове высадились русские!

Гудок, еще один, еще… Наконец Линкольн Маттокс отозвался сонным голосом.

— Линк, говорит Мюриэль! У нас русские!

После паузы Маттокс проговорил:

— Мюриэль, нельзя будить человека в такую рань. Сама небось еще не выспалась, а? — Наступила тишина. Мисс Эверетт яростно трясла трубку, но линия молчала. Она выглянула в окно и увидела мужчину, слезающего с телеграфного столба с ножницами, и провода, свисающие до земли. В ее машину, древний «форд-седан» с двумя дверцами, уже набились люди. Двое стояли на подножках, а тот, что с ножницами, прыгнул на капот, едва машина тронулась с места. Из-под колес вылетел гравий, и автомобиль исчез в конце улицы.

Мисс Эверетт сразу подумала об Агнес Грилк, жившей с мужем Лютером по соседству.

У них было две машины. Одна принадлежала Лютеру, но он ею совсем не пользовался, почти все время пропадая либо в море, либо на стройке, либо за выпивкой в «Пальмовой роще». Другая была в распоряжении Агнес, которая занималась чем угодно, лишь бы выгадать хоть один доллар. Во время «сухого закона» она промышляла контрабандой спиртным, но с тех пор переменила множество занятий — была официанткой, механиком, барменшей, водителем грузовика, носильщиком, гидом, помощником электрика. А еще она играла в покер лучше любого мужчины. Агнес любила зиму, ибо в это время года зарабатывала покером больше, чем за все летние подработки. Мисс Эверетт набросила на халат тяжелое пальто из твида и выскочила на улицу.

Агнес завтракала треской, запивая ее пивом. Она была высокой и сложена, как чемпион по гребле. Сейчас, склонившись над едой, Агнес походила на журавля. Скользнув по гостье взглядом, она заметила домашние шлепанцы и халат под пальто и сообразила, что случилось что-то из ряда вон выходящее, но выказать любопытство значило потерять лицо, поэтому она, набив рот треской, предложила:

— Садись, выпей пива.

— Русские на острове! — выдохнула мисс Эверетт, захлопывая за собой дверь. — Где Лютер? Торопись — они уже едут!

— Что за чепуха? — отозвалась Агнес, призывая всю свою выдержку игрока в покер, чтобы не наброситься на гостью с расспросами. — Кто и куда едет?

— Они забрали мою машину и Олина Левериджа, а теперь ищут лодку! Где Лютер?

— Думаю, валяется под столом в «Пальмовой роще». Да что это за русские?

— Не знаю, они говорили по-русски. У них оружие, и они захватили в плен Олина на болоте, а теперь ищут лодку! Один из них наставил на меня пистолет, сбил с ног, потом они обрезали телефонные провода и уехали! Нужно поднять тревогу!

— Черт возьми, — воскликнула Агнес, вытирая рот тыльной стороной ладони, — а ты не врешь?

— Конечно, нет. Стала бы я иначе бегать в таком виде!

— Да, наверно, не стала бы. — Агнес допила пиво и поднялась. — А что, по-твоему, мы должны делать?

— Поднять тревогу! Подними-ка трубку и проверь, работает ли телефон.

Агнес так и сделала, затем повесила трубку:

— Без толку. Немой как рыба.

— Они, я думаю, перерезали провода по всей линии. Но как-то нужно сообщить…

— Как? Орать во все горло? На Поля Ревира[1] мы не похожи. Да и кто нам поверит?

— Надо действовать, все равно как!

— Ладно, детка, успокойся. — Агнес надела кожаную куртку и оглядела мисс Эверетт. — А ты не замерзнешь?

— Ну конечно, нет. Вперед!

— Знаешь, что я придумала? — остановилась Агнес на пороге. — Давай подадим тревогу каким-нибудь знаком. У тебя есть из чего его сделать?

— А каким знаком?

— Ну каким-нибудь, чтобы было ясно, что русские на острове. — Агнес открыла дверцу своей машины. Это был «додж» 1947 года с разорванной обивкой, поэтому возникало впечатление, что находишься не в машине, а на хлопкоочистительной фабрике после взрыва.

— Ты их видела, ну и придумай что-нибудь.

Мисс Эверетт устроилась на сиденье.

— Главное — начать действовать, — решительно сказала она.

— Если найдем что-нибудь подходящее для знака, то сделаем. Нет, будем просто громко кричать.

Агнес завела мотор, и машина рванулась вперед, оставляя в воздухе клочки ваты.

— Ладно, поехали, — сказала она, — но пусть меня черти утащат, если я стану орать на улицах. Сама понимаешь, мне моя репутация дорога.

Только когда Лысенко втолкнул его в машину, Леверидж стал соображать, что произошло и чем все это может кончиться. Он рассматривал русских, ощущал едкий запах, исходящий от их одежды, и заметил, что они напуганы чуть ли не больше, чем он сам. Он гадал, был ли этот отряд авангардом армии вторжения или же это шпионы, выброшенные на парашютах. То, что происходило, было нелепо, но факт оставался фактом — вокруг него были русские и он был их пленником. Потом Левериджу пришло в голову, что впервые с ним случилось нечто из рада вон выходящее. Его жизнь, сколько он ее помнил, всегда текла неторопливо, без перемен и резких поворотов. Даже опускался он постепенно, почти незаметно. Он плыл по течению реки своей жизни, и все вокруг менялось так незаметно, что нельзя было расставить указательные буйки даже на пройденном пути, не говоря уже о будущем. А сейчас внезапно его вырвали из привычного русла и кинули в совершенно незнакомые воды. И он ничего не мог сделать, даже в мыслях, разве что трепыхаться, как форель в сети, и ждать, что будет дальше.

— Где мы найдем лодку? — спросил Лысенко.

— Эта дорога ведет прямо в город, — ответил Леверидж. — Все лодки стоят у причалов с другой стороны города.

— Что он говорит? — поинтересовался Розанов. Лысенко перевел. — Спросите его, можно ли захватить лодку незаметно.

Лысенко повторил вопрос по-английски.

— Он говорит, что это невозможно, — переводил Лысенко, — люди приходят к причалам очень рано.

Розанов размышлял.

— Та старуха уже наверняка подняла тревогу, — наконец произнес он. — По-моему, мы перерезали провода слишком поздно.

— Надо было мне ее прикончить, — вздохнул Лысенко, — и тогда мы были бы в безопасности.

Розанов покачал головой:

— Слишком много шума. Выстрел переполошил бы всю округу.

— Я мог бы ее задушить, — стоял на своем Лысенко. — И я хочу, чтобы вы отметили в своем рапорте мою инициативу, причем четко и ясно, чтобы начальство…

— Хорошо, я отмечу, — перебил его Розанов. — Теперь подумаем, что делать дальше. — Он оглянулся назад, на матроса с ножницами, который хватался за капот всякий раз, когда машина подпрыгивала на ухабах. — У этого Бродского вес и сноровка, как у хорошей коровы. Золтин, возьмите у него ножницы. Когда въедем в город, быстро перережьте все телефонные провода. И прежде всего те, что обеспечивают связь с материком. Крегиткин, пойдете с ним и не вздумайте никого убивать, разве что вас вынудят защищаться. Но и в этом случае не поднимайте шума.

— Есть, командир, — отозвался Крегиткин.

— Крегиткин, я подам на вас рапорт, — вылез Василов, расположившийся на заднем сиденье. — Когда вернемся на судно, вы напишете пять тысяч раз «товарищ командир».

Крегиткин и Золтин переглянулись.

— Угу, — промычал Крегиткин.

— Так не отвечают! — взвился Василов. — Проявляйте уважение, когда разговариваете со мной.

— Заткнись, Василов, — вмешался Розанов. — О другом сейчас волноваться надо.

— И на вас подам рапорт! — продолжал бушевать замполит. — Никто не смеет говорить со мной таким тоном.

Розанов пропустил его слова мимо ушей и повернулся к Лысенко.

— Спросите американца, где в городе телефонная станция.

Тот перевел вопрос и выслушал ответ Левериджа.

— Он говорит, что не может точно сказать. У него давным-давно нет телефона, так что ему это ни к чему знать.

— Он лжет, — сказал Розанов. — Переведите, что, если он будет запираться, мы напустим на него Хрущевского.

— Он говорит, что телефонная станция в начале Главной улицы, — сообщил Лысенко через минуту. — В любом случае нам ее не миновать.

— Это уже похоже на правду, — произнес Розанов. — Выясните у него, есть ли другая дорога в город? Мне не нравится это шоссе — слишком открытое место, нас могут заметить.

Выслушав ответ пленника, Лысенко сказал:

— Он говорит, что есть дорога через болота, но, по-моему, он заманивает нас в ловушку.

— Переведите: если мы заблудимся, то убьем его.

— Он клянется, что не заблудимся. Но лично я ему не доверяю.

— Нам остается только доверять — как его проверишь? Конечно, он мог все наврать от начала до конца. Предупредите его, что, если он солгал, мы разрежем его на мелкие кусочки и бросим на съедение воронам.

— Он уверяет, что сказал чистую правду: эта дорога через болота выведет нас на окраину города и нас никто не заметит.

— Ладно, езжайте, куда он покажет.

— Товарищ капитан-лейтенант, я настоятельно прошу, чтобы вы отметили в своем рапорте мой категорический протест.

— Хорошо, учту. А теперь скажите ему, чтобы показывал дорогу.

— Я вынужден подчиниться. — Лысенко переговорил с Левериджем и буркнул: — Надо сворачивать вправо, примерно через двести ярдов. Хочу еще раз предупредить, что, если нас постигнет неудача, именно я…

— Если нас постигнет неудача, вы вряд ли останетесь в живых, — оборвал его Розанов и приказал Громольскому, который правил «доджем»: — Поверните направо.

Увидев две грязные колеи, уходящие в подлесок, Громольский притормозил и свернул с шоссе. Машина с грохотом затряслась на ухабах и выбоинах. Ветки деревьев хлестали по машине и по людям, которые примостились на подножках. Моряки в кабине ворчали и переругивались. Однако Леверидж сохранял на лице спокойное, безмятежное выражение, словно возвращался домой после долгого путешествия. Василов, притиснутый к нему, повернулся и сказал на почти безупречном английском:

— Как вы считаете, повел бы капиталист по такой дороге свой «кадиллак»?

— Я, например, водил, — отозвался Леверидж. По его губам пробежала мимолетная улыбка. Он вспомнил молодые годы. — Всякое бывало на нашей дороге, сейчас и поверить трудно.

Василов изучал лицо Левериджа. Потом пожал плечами и выглянул в окно.

— Не верю, — сказал он, — этого не может быть.

ГЛАВА 5

Тревога поначалу распространялась по городу медленно. Линкольн Маттокс отправился досыпать, выбросив из головы звонок мисс Эверетт. Она всегда стремилась как можно быстрей разнести слухи, не удосужившись их проверить. Однажды она позвонила и сообщила, что на остров прибыл Джон Дилингер[2]. Дважды докладывала о сексуальном маньяке на болотах, который на поверку оказался лошадью, а во время «сухого закона» доносила о спиртовозах минимум четыре раза в неделю. Здесь она по большей части оказывалась права, но, поскольку спирт перевозили коренные островитяне, полиция смотрела на это дело сквозь пальцы. В общем, Маттокс вознес к небесам молитву, чтобы мисс Эверетт не обращалась к нему в такую рань, улегся поудобнее и снова захрапел.

Однако на коммутаторе телефонной станции звонок мисс Эверетт был воспринят более серьезно. Дежурная телефонистка Элис Фосс с нетерпением ждала, что Маттокс поставит на ноги весь город, но после звонка с почты других вызовов не было. Странно, подумала Элис, Маттокс мог хотя бы разбудить других полицейских. Она колебалась: стоит ли вмешиваться не в свое дело. А вдруг мисс Эверетт права? Элис решила перезвонить на почту и все выяснить. Она воткнула штепсельную вилку в гнездо на щите и нажала переключатель. Молчание. Опять нажала и снова ничего не услышала. Элис попробовала соединиться с другими абонентами на линии, но безуспешно. Что-то случилось, сообразила она, и ее сердце тревожно забилось. Элис быстро переключилась на номер Маттокса. На сей раз раздались успокаивающие долгие гудки. Маттокс отозвался нескоро.

— Ну какого черта вам теперь надо?

— Мистер Маттокс, это Элис с телефонной станции. Извините, что беспокою вас, но я пыталась связаться с мисс Эверетт, ее телефон молчит. Все абоненты в той части острова не отвечают.

Маттокс призадумался, потом сказал:

— Знаешь, Элис, я не телефонный мастер. Если линия не в порядке, позвони Эду Спунеру или Арту Пинки. Вызови монтеров, а я-то тут при чем?

— Вы правы, мистер Маттокс, но мисс Эверетт… сообщила…

— Я знаю, слышал. Послушай, Элис, неужели ты думаешь, что русские и вправду высадились? Да как они могли высадиться там, где живет Мюриэль Эверетт? Там же чертовски сильный прибой и песчаные отмели. Разве что они приплыли из Москвы на плоскодонке… Элис, надо же хоть немного шевелить мозгами.

— А вдруг они спрыгнули на парашютах? — робко спросила Элис.

Маттокс помолчал и заговорил уже другим тоном:

— Сколько линий, ты сказала, вышло из строя?

— Я проверила две, но, судя по всему, отключен весь район. Если нужно, проверю еще.

— Не стоит. Пока я одеваюсь, позвони Эду, Чарли, Лестеру и Оскару. Скажи, чтобы они шли в участок как можно быстрее. Еще скажи, чтобы захватили оружие и не болтали по дороге.

— А в полицию штата позвонить?

— Нет. Устроим этим ублюдкам с материка небольшой сюрприз.

— А в береговую охрану?

Маттокс подумал и сказал:

— Подождем пока заваривать кашу, прежде сами все хорошенько разузнаем. Будет ужасно глупо, если выяснится, что это не русские, а какие-нибудь гуляки с материка.

— Хорошо. Будут еще указания?

— Пока нет. Дозвонись до этих четырех и скажи, чтоб пошевеливались.

Элис дала отбой и связалась с Эдом Монзеллом, помощником начальника полиции. Он ответил после первого же звонка.

— Эд, говорит Элис. Мистер Маттокс приказал, чтобы вы прямо сейчас шли в полицейский участок с револьвером.

— В чем дело? — спросил Монзелл, пережевывая ветчину.

— Мисс Эверетт говорит, что у нас высадились русские парашютисты.

— Бог мой! Сейчас буду! — Монзелл повесил трубку и повернулся к жене, которая сидела за столом в халате и пила кофе. — Русские парашютисты!

Жена вскочила, разлив кофе по всей скатерти, и побежала за Эдом.

— Где? Где они?

— Не знаю, — ответил он, вбегая в спальню. Достав из верхнего ящика шифоньера револьвер, он сунул его в кобуру. — Линк просит срочно прийти в участок.

— А я? Что мне делать?

— Ты остаешься здесь.

— Вдруг они заявятся сюда? Начнут жечь, грабить и… насиловать, и все такое? Тогда что мне делать?

— Я думаю, есть два варианта, — ответил Эд, нахлобучив фуражку и протягивая руку за кителем. — Можешь сопротивляться и получить пулю. А можешь, заметив их, унести ноги. На твоем месте я выбрал бы второе.

— Ну я никаким русским не позволю поджечь мой дом, — воскликнула жена. — Пусть лучше и не пытаются, вот так-то!

— Я так и думал, — отвечал Эд на бегу, захлопывая за собой дверь.

— А как быть, если они захотят меня изнасиловать? — проговорила женщина уже одна, пошла к телефону и позвонила жене аптекаря Анне Мэй Джиффорд.

— Ты слышала про русских? — спросила миссис Монзелл.

— Каких русских? — переспросила миссис Джиффорд. — По телевизору, что ли?

— Да нет же, на нашем острове! Высадились русские парашютисты, скоро они будут здесь!

— Кто тебе сказал?

— Позвонил Линк и велел Эду прийти с револьвером. Думаю, они появятся со стороны аэропорта.

— Я, пожалуй, велю Сэму открыть аптеку. Если начнется стрельба, понадобятся бинты и всякие лекарства. А ты уверена, что это правда насчет русских?

— Конечно, уверена.

— Вот молодец, спасибо, что предупредила.

— Не за что.

Миссис Джиффорд повесила трубку и позвала мужа.

— Сэм, в аэропорту высадились русские. Спускайся вниз и открой аптеку.

По лестнице раздался топот — появился Сэм Джиффорд, путаясь в подтяжках.

— Что? — спросил он, ошарашенно вытаращив глаза. — Нас захватили?

— Так мне сказала Сью Монзелл. Ее Эд уже ушел с револьвером сражаться против них.

— Тысяча чертей, Эду надо помочь! — Джиффорд нырнул в чулан, достал дробовик из полотняного чехла и коробку патронов.

— Сэм Джиффорд, тебя никто не призывал к оружию, — заявила миссис Джиффорд. — Гораздо лучше, если ты будешь сидеть в аптеке, а не бегать по улицам с ветхим ружьишком.

— В аптеку пойдешь ты, — возразил Сэм. — В такие времена долг каждого мужчины — защищать свой дом.

— В такие времена долг каждого мужчины — делать то, что он умеет. Так что иди и продавай бинты и не махай дробовиком, а то еще прострелишь себе ногу. В бизнесе ты не разбираешься, денег не накопил, а если я овдовею еще до вечера, что прикажешь делать?

Аптекарь вышел из чулана с коробкой патронов и холодно посмотрел на жену.

— Тогда вести дела придется тебе. Ключи в кухне, на крючке.

Мистер Джиффорд ушел. Она слушала, как звук его шагов затих в отдалении, потом сняла телефонную трубку.

Когда зазвонил телефон, Оррин Уитлок, владелец галантерейного магазина на Главной улице, завтракал с женой. Несмотря на ранний час, супруги были парадно одеты. Они собрались в церковь — миссис Уитлок считала, что воскресный день следует начинать в благорасположении духа и тела. Супруги переглянулись, посмотрели на часы и нахмурились.

Еще два звонка — и миссис Уитлок, отложив вилку, направилась в прихожую.

— Если это меня, пусть перезвонят попозже, — сказал мистер Уитлок, намазывая маслом гренок. — Да спроси, что они о себе думают: звонить в воскресенье в такую рань.

— Слушаю, — произнесла миссис Уитлок. — О, Грейс! — Через секунду она выдохнула: — Да быть не может!

— Скажи Грейс Марвелл, чтобы перезвонила попозже, если уж ей так хочется поболтать и посплетничать, — посоветовал Уитлок, поедая гренок. — Эта баба может трепаться часами, но сказать меньше, чем стадо шимпанзе… — Он смолк, увидев, насколько потрясена его жена.

— В чем дело?

— Русские на острове, — прошептала она и осела на стул. — Нас оккупировали.

Уитлока пружиной выбросило из-за стола. По жилету и салфетке посыпались крошки на пол.

— Кто это сказал? Где они?

— Они захватили аэропорт. Объявлена всеобщая тревога.

— Зачем?

— Для всех мужчин, способных держать оружие в руках.

Первый шок прошел, и лицо миссис Уитлок озарилось странным спокойствием.

— Я считаю, ты должен переодеться. Не стоит пачкать костюм.

— Как пачкать? — воскликнул мистер Уитлок. — О чем ты?

— Иди на битву. Твоя форма на чердаке. Я убрала ее в мешок от моли.

— На битву? Я? — удивился Уитлок. — Ты с ума сошла!

— Если будут формировать ополчение, тебя наверняка назначат офицером.

— С какой стати? Я и на войне-то не воевал, а был в интендантской службе, ты же знаешь.

— Неважно. Ты — глава нашей церковной общины, поэтому должен повести людей за собой. И не вздумай мне перечить. А теперь немедленно переодевайся. У меня самой дел предостаточно.

Миссис Уитлок оглядела комнату, прикидывая, куда бы спрятать столовое серебро и хрусталь.

— Мирабель, послушай! — взмолился Уитлок. — Я понятия не имею, как командовать людьми. Я сидел в каптерке, выдавал вязаные подшлемники и перчатки, и, хоть имел офицерское звание…

Миссис Уитлок медленно встала со стула. Глаза ее пылали от гнева:

— Оррин Уитлок, слышать больше ничего не желаю! Ты наденешь форму, выйдешь на улицу и скажешь людям, что ты поведешь их на врага! Если проявишь твердость, они тебя будут уважать, и больше, чем я сейчас. — Она повернулась, сняла со стола подсвечник, потом снова поставила на место и начала собирать серебро. Уитлок открыл было рот, но ничего не сказал и оцепенело побрел к лестнице, на ходу развязывая галстук.

Когда мистер Уитлок вернулся, жена уже уложила все серебро в сундучок, окованный медью, и собирала фигурки из цветного стекла, стоящие на каминной полке. Она оглядела мужа, одетого в тесную форму капитана интендантской службы, как генерал обозревает войска на инспекции.

— Где твое оружие? — задала вопрос миссис Уитлок.

— Не знаю, черт возьми, — ответил он уныло. — А какое, ты считаешь, я должен взять?

— По-моему, дробовик. Или винтовку моего отца, с которой он охотился на оленей. В конце концов, ты мужчина и должен в этих вещах разбираться лучше меня.

Он вздохнул и полез в чулан за дробовиком. Положив в карман горсть патронов, он повесил дробовик на плечо и произнес:

— Ну, вдруг я тебя больше не увижу… — И оглянулся, ища глазами жену. Она скрылась на кухне. — Пожелай мне удачи! — крикнул мистер Уитлок.

— Счастливо! — отозвалась она из-за двери. — Поторопись, а то командиром выберут кого-нибудь другого!

Мистер Уитлок открыл входную дверь, бесшабашно-неуклюже попытался отсалютовать жене дробовиком, но потерял равновесие и свалился со ступенек. Отряхнувшись и подобрав дробовик, он захромал по улице, стараясь не ступать на подвернутую лодыжку, которая сразу же начала болеть.

В доме Чарльза и Иды Палмер с утра сложились все условия для грандиозного скандала.

Трехлетний Нортон не спал с четырех утра от сильного расстройства желудка. Восьмилетняя Мэри Лу подобрала очередную кошку, уложила к себе в кровать и проснулась с сыпью. Сперва родители подумали — корь, оказалось — аллергия. Двенадцатилетний Гардинер встал рано, чтобы понаблюдать за птицами (он хотел получить красивый значок натуралиста), долго гонялся за ними по свежераспаханному полю и в итоге натаскал грязи на весь дом. Вдобавок обнаружилось, что семнадцатилетний Лайонел — он еще не отоспался после торжества по случаю победы в футбольном матче — вчера проехался на машине по семейному огороду. Воскресный завтрак в доме Палмеров обычно проходил во вполне доброжелательной обстановке, подавались сосиски и оладьи. А в этот раз к столу вышли подавленные и сварливые люди, озлобленные от реальных либо надуманных неприятностей.

— Зачем человеку в здравом уме укладываться спать с кошкой? Не понимаю, — заметил Палмер, оглядывая опухшее, красное лицо дочери. — Причем с приблудной кошкой? Кошки переносят заразу, разве ты не знаешь?

Мэри Лу чихнула, а Гардинер заявил:

— Не переносят. Кошки — самые чистые животные.

— А ты не вмешивайся! — отрезал отец. — Если потребуется, я тебя спрошу. Что касается животных, то любой…

— Чарльз Палмер, ты хоть помолчи! — рявкнула миссис Палмер. — И без тебя тошно, а ты еще масло в огонь подливаешь!

— Я? — удивился Палмер. — Объясни-ка мне, что я такого сказал?

— Ты только и делаешь, что всех подзуживаешь, — ответила она, шлепая оладью в тарелку мужу. — Точь-в-точь как та учительница… вот запамятовала, как ее… Не можешь заставить детей слушаться, а потом раздуваешь из мухи слона. И все норовишь пожаловаться, что ты даешь советы, а всем на них плевать. Да как же иначе, если ты их даешь всегда задним числом. Пора бы понять, что после драки кулаками не машут!

В соседней комнате начал подвывать Нортон. Палмер крикнул:

— Замолчи! — А жене сказал: — Вот ты говоришь — задним числом… А если бы ты не накормила ребенка рыбными лепешками с фасолью на ночь, мы поспали бы подольше в воскресенье.

— Сколько раз повторять — я его не кормила! Лепешки были на столе, он сам добрался до них и слопал. Я стояла к нему спиной и ничего не видела.

— Хорошенькое оправдание! Так можно наложить мышьяку в сахар, люди поедят, а ты заявишь — я тут ни при чем, меня не было. Если уж ты что-то оставляешь на столе, то будь готова к тому, что это съедят. — Тут он увидел из окна бегущего человека и вытянул шею, чтобы разглядеть его получше.

— Может, ты сам желаешь готовить? Пожалуйста! — отпарировала миссис Палмер. — Я каждый день только и делаю, что готовлю и стираю, стираю и готовлю. Удивительно, как это я еще не сую продукты в корыто, а грязное белье — в духовку.

— А по-моему, суешь, если судить по твоей стряпне, — заметил Палмер и еле успел увернуться. Полусырая оладья пролетела в воздухе и шлепнулась на стул, где он сидел.

— Убирайся отсюда! — закричала миссис Палмер. — Чтоб духу твоего здесь не было, пока не научишься разговаривать как следует!

Мэри Лу начала чихать и плакать одновременно, а Гардинер огрызнулся на нее:

— Заткнись!

Палмер выскользнул через заднюю дверь и зашагал туда, куда побежал человек, которого он видел в окно. Потом он заметил еще одного. Тот тоже бежал к Главной улице, держа винтовку в руках. Палмер помчался вслед, предвкушая, что намечается серьезная заваруха, на которую стоит поглядеть.

В ожидании Маттокса полицейские, прибывшие в участок, взволнованно переговаривались между собой. Кроме Эда Монзелла пришли еще трое. Сержант Чарльз Хинксон, видавший виды бывший рыбак, во время войны служил в военной полиции, да так и остался на полицейской службе — он любил власть и порядок. Инспектор Лестер Тилли, спокойный, похожий на учителя, тоже любил свою работу, но только пока она никому, в том числе ему, не причиняла неприятностей. Инспектор Оскар Максвел, стажировавшийся на острове, заочно учился на зубного врача. Едва поступили звонки от телефонистки, они отправились в участок. О случившемся они знали ровно столько, сколько сама Элис. Тилли умудрился в суматохе пристегнуть кобуру на ремень сзади и теперь отчаянно пытался передвинуть ее на живот, не снимая ремня.

Гравий на дорожке захрустел под ногами, и Маттокс распахнул дверь. Он тяжело дышал, его худое небритое лицо напоминало изваяние на носу терпящего кораблекрушения судна. Окинув присутствующих быстрым взглядом, начальник полиции подошел к столу и уселся. Вопросы посыпались одновременно с разных сторон. Маттокс поднял руку.

— Подождите минутку. Я сам почти ничего не знаю. Мюриэль Эверетт провизжала мне в трубку, что на остров высадились русские. Потом связь оборвалась. Все номера на этой линии не отвечают. Я бы и внимания на ее звонок не обратил, если бы не остальные молчащие телефоны — это уже подозрительно. Надо спокойно, без горячки все хорошенько обдумать и проверить.

— Предположим, это и в самом деле русские, — сказал Тилли, сражаясь с кобурой. — Что же нам следует предпринять?

— Перестрелять их, — прорычал Хинксон. — Какие-то чужаки смеют резать наши телефоны.

— Нет, стрелять не стоит, — заявил Маттокс. — Начнется паника, а там, не дай Бог, и беспорядки, а может, и война. Пока надо выяснить, что случилось с телефоном Мюриэль Эверетт.

— Как именно? — спросил Максвел. — Проверять все телефоны на линии подряд? Это отнимет целый день.

— Прежде всего надо помалкивать, — решил Маттокс. — Если об этом узнают на материке, заварится такая каша — чертям в аду жарко станет. — Он смолк, так как с улицы послышался хриплый протяжный гудок автомобиля, не умолкавший ни на секунду. Пронзительно завизжали покрышки, и машина с грохотом промчалась мимо полицейского участка, оставив за собой изящный шлейф из ваты.

— Господи, это Агнес Грилк! — воскликнул Монзелл, прижимаясь лицом к стеклу. — А с ней рядом еще кто-то!

— На машине что-то написано, — заметил Хинксон. — Ты успел прочесть?

— Не успел, — пожалел Монзелл, — они ехали слишком быстро.

Гудок не умолкал, хотя и стал тише — машина была уже далеко.

— Нетрудно догадаться, — сказал Маттокс, — что в машине Агнес сидела Мюриэль Эверетт, а значит, ясно, что там написано.

Несколько минут стояла полная тишина. Полицейские прислушивались к гудку. Наконец Монзелл предложил:

— А не попробовать ли мне остановить их, шеф?

Маттокс покачал головой.

— Опасно. Гоняясь за такими бабами, можно наш новый джип превратить в консервную банку. — Он поднялся, проверил револьвер и произнес: — Этак они раззвонят по всему городу.

— Похоже, что уже раззвонили, — проронил Монзелл, стоящий у окна. — По Главной улице идет толпа.

— Здорово, — сказал Маттокс, — ну все, сейчас первым делом в городе начнутся беспорядки, и никто и знать не будет, откуда все пошло. — На пути к выходу он вздохнул и добавил: — Я было думал, что все сумасшедшие уехали с острова в День труда[3]. Теперь я уже не уверен. Сдается мне, что у нас есть парочка своих психов.

ГЛАВА 6

По закону в воскресенье «Пальмовая роща» открывалась в час дня. Однако люди настолько привыкли собираться там, что многие первым делом потянулись к кабаку, словно пожарные лошади к упряжке при звуке гонга. Топчась у дверей, они обсуждали, что делать. К ним присоединялись все новые обыватели, и наконец у «Пальмовой рощи» уже бурлила настоящая толпа, заполонившая Главную улицу. Чуть ли не каждый второй был вооружен. В толпе то и дело мелькали старые военные мундиры и пилотки Американского легиона[4]. Все хотели знать, что же, собственно, случилось. Каждого, кто подходил, подробно расспрашивали, любому самому невероятному слуху верили, пока его не сменял следующий, еще более невероятный. Но наиболее часто повторялась такая версия: русские парашютисты захватили аэропорт. Ей и поверили окончательно. Теперь возникал вопрос — что делать дальше? Тут уж не обойтись без командира, чтобы избежать анархии: толпа продолжала расти и предложения звучали самые разные. Одни призывали к решительным действиям: «Вперед, в аэропорт!», «Перекроем дороги!», а другие были не менее решительны, но более легкомысленны: «Выпьем!» или «Превратим наш кабак в неприступную крепость!».

Последний призыв подхватили несколько человек и принялись громко распевать его на мотив марша. Но тут Фендал Хокинс, командир местной секции Легиона, вскарабкался на скамейку и поднял руку, призывая к тишине. Он был мясником, и профессия, казалось, наложила отпечаток на его внешность — его лицо по форме и цвету сильно смахивало на говяжью печенку, и его «витрине» не помогали даже очки. Синяя с золотом пилотка придавала ему вид бравого офицера, а почетная сабля, болтавшаяся на боку, добавляла лишний вес его словам. Среди всех только у Хокинса была сабля и, хотя она принадлежала ему лишь до следующих выборов, это был своеобразный символ власти, внушающий уважение сам по себе.

— Эй, вы там, потише! — закричал Хокинс, и шум постепенно утих. — Нужно действовать по плану. Прежде всего выберем командира, потом его помощников. Выбирать будем по-честному, вы глас народа, вам и карты в руки. Выдвигайте кандидатуры, а если голоса распределятся поровну, то у командира будет право решающего голоса. А самого командира, чтоб не терять времени, предлагаю выбрать так: если кто-нибудь хочет им стать — из тех, конечно, кто имеет опыт по военной части и считает, что имеет для этого основания, — пусть идет сюда, и мы будем голосовать. Если никто не хочет, то предлагаю свою кандидатуру.

Хокинс оглядел толпу, словно вызывал желающих помериться с ним силой.

— Ну кто хочет? — спросил он.

Оррин Уитлок прокашлялся, но подумал, что будет лучше, если его имя назовет кто-нибудь другой, и решил смолчать.

Раздался голос:

— Давай, Фендал, командуй ты — сабля ведь у тебя.

Люди вокруг засмеялись.

«Этак меня не выберут, — подумал Уитлок. — Я сам должен вызваться сейчас, иначе мое место займет Хокинс». Он снова прокашлялся.

— Ладно, — заключил Хокинс. — Если возражений нет, то я…

Его слова заглушили автомобильный гудок и визг покрышек. Все мгновенно повернулись на шум.

— Ребята, это русские! — крикнул Хокинс. — Те, кто с оружием, выстраивайтесь поперек улицы. Безоружные — по бокам.

Начался несусветный топот и гам. Выстраиваясь в цепь, люди толкались и наступали друг другу на пятки.

— Если кто погибнет, его оружие возьмет другой, — продолжал распоряжаться Хокинс. — Пока я не скомандую, огонь не открывать. Те, у кого револьверы, не стреляйте, пока не увидите белки их глаз.

Из-за угла вылетел автомобиль и понесся по Главной улице прямо на толпу.

— С дороги! — заорал Хокинс. — Это же Агнес Грилк!

В его команде не было нужды — стрелки, бросая оружие, уже кинулись врассыпную от ревущей машины, из которой летели клочья какой-то дряни. Она скрылась в боковой улочке. Мужчины медленно поднимались и отряхивались, ругаясь вполголоса.

— С Агнес сидела Мюриэль Эверетт, — заметил Хокинс. — Кто видел, что написано на плакате?

Отвечали вразнобой. Кто-то сказал:

— Скорее всего, там написано: «Пиво бесплатно», но я не уверен. Из канавы, куда я шлепнулся, много не разглядишь.

— Ясно, что они пытаются поднять тревогу, как умеют, — произнес Хокинс, прислушиваясь к затихающему реву. — Значит, точно, вся эта буча неспроста. А действовать будем так — все, кто вооружен, поедут со мной в аэропорт, по четверо в каждой машине, и окружат русских со всех сторон. До стрельбы постараемся дела не доводить, разве что они сами напросятся. Эти русские парашютисты, говорят, крепкие парни и вооружены до зубов. Лучше было бы, конечно, взять их в плен и обойтись без драки. Ну а уж если началась война, покажем им, что и мы не лыком шиты.

— А что делать остальным? — полюбопытствовал кто-то. — Сидеть здесь и вязать носки нашим бравым солдатам?

— Те, кто без оружия, останутся здесь, — ответил Хокинс. — Если нас, не дай Бог, побьют в аэропорту, будете защищать город. А пока раздобудьте где-нибудь ружья. Если Артур Кэрью открыл свой магазин, одолжите у него. Командовать вами будет Норман Джонс, назначаю его своим заместителем. Норм, прикинь, можно ли здесь укрепиться, баррикаду какую построить или еще что…

Автомобильный гудок заревел сильнее.

— Фендал, оглянись! Она возвращается! — закричал кто-то.

Мужчины снова кинулись в разные стороны. Отчаянно сигналя, машина промчалась по улице и свернула за угол. Картонный плакат яростно хлопал на ветру. Хокинс посмотрел вслед и пробурчал:

— Хотелось бы все-таки узнать, черт возьми, что там написано?

Повернувшись к толпе, он сказал:

— Вопросов нет? Кто с оружием — построиться и рассчитаться на первый-четвертый. Каждый четвертый идет за машиной и приезжает сюда.

— А вот и Линк Маттокс пожаловал со своими казаками, — сообщил кто-то. — Их-то зачем сюда принесло?

— Это уж не наша забота, — торопливо вставил Хокинс. Он спрыгнул со скамьи, встал перед неровным, переминающимся с ноги на ногу строем стрелков и, скорчив зверскую рожу, заорал во весь голос: — Слушай мою команду! На первый-четвертый — рассчитайсь!

— Фендал, кончай придуриваться, — раздался голос с фланга. — Пойдем за машинами, да и тронемся потихоньку в аэропорт, а орать-то зачем?

— Отставить разговоры! — крикнул Хокинс. — Рассчитайсь!

Люди нестройно принялись выкрикивать свои номера. В это время полицейский джип остановился рядом с Хокинсом, и Маттокс высунулся из окна.

— Привет, Фендал. Что это вы здесь разгалделись?

— Вы что, с луны свалились? — раздраженно спросил Хокинс. — Русские захватили аэропорт!

— Ты в этом уверен? Кто тебе сказал? — спросил Маттокс.

— Господи, да все знают… ну почти все, я думаю.

— Этих русских кто-нибудь видел? Я имею в виду, есть здесь кто-то, кто их видел сам?

— Конечно, есть. Их видели по меньшей мере три-четыре человека… Извини, Линк, я занят.

Обернувшись к строю, он приказал:

— Номера первый, второй и третий — вольно. Четвертые отправляются за машинами и немедленно приезжают сюда.

— У меня нет машины, — сказал один. — Я в пятницу отвез ее Полларду, он разобрал мотор до винтика и до сих пор так и не собрал.

— Ну одолжишь у кого-нибудь! — отрезал Хокинс. — Выполняйте!

— Фендал, так как все-таки насчет аэропорта? — настаивал Маттокс. — Ты уверен, что это не слухи?

— Уверен, а как же! Да ты у народа спроси.

— Тогда, — обратился Маттокс к полицейским, — нам лучше поехать туда. — Хокинсу он сказал: — Оставайся пока здесь, а мы выясним, что к чему. И не вздумай ничего предпринимать, пока мы тебе не скажем.

Дав задний ход, Маттокс развернулся.

— Эй, минутку! — закричал Хокинс. — Ты мне весь план портишь.

Начальник полиции притормозил.

— Это как же? — поинтересовался он.

— Я разработал план операции, и народ поддержал его. Мы собираемся подъехать к аэропорту на машинах и окружить его. Если вы поедете туда одни, вы их спугнете. Лучше подождать, пока мы не соберемся.

— Знаешь, Фендал, — негромко проговорил Маттокс, — не указывай мне, что делать, ладно?

— Но я отвечаю перед народом! — возразил Хокинс. — Меня избрали командиром, так что отдаю приказы здесь я.

— Только не мне. Я тебя командиром не выбирал.

— Меня выбрал народ! А ты — слуга народа и будешь, черт возьми, подчиняться народному избраннику!

Маттокс оценивающе посмотрел на него.

— Фендал, ты что, против нашей Конституции? — спросил он. — Против Свода городских уложений, постановлений и распоряжений местных органов власти? Против Совета городского самоуправления? Ты хочешь по своей воле ввести военное положение? Если так, у меня достаточно оснований упечь тебя в тюрьму, и немедленно. Ты подстрекаешь к вооруженному восстанию против законных властей?

— Я подстрекаю? Черта с два! Я защищаю народ от чужаков-захватчиков.

— Это не дает тебе права указывать полиции, чем ей заниматься. Полиция подчиняется законам, которые определены Конституцией, и у тебя нет никаких полномочий их отменять. Ты не Президент, в конце концов, да и ему нужно согласие Конгресса. Так что, если не хочешь нарушать законы, лучше заткнись. Я тебя прямо сейчас могу забрать за нарушение общественного порядка, и у меня, честно говоря, большое желание это сделать.

Хокинс выхватил из ножен саблю и направил острие на Маттокса.

— Подходи! — процедил он сквозь зубы. — Только попробуй, ну!

К этому времени на Главной улице уже тесно сгрудились подошедшие автомобили. Слышались крики: «Поехали, чего тянем!», а кто-то предложил: «Давайте выберем нового командира, а то застрянем здесь…» Все были возбуждены, волнение нарастало.

Маттокс быстро оценил ситуацию и решил:

— Раз твои люди готовы, можешь двигаться. Но не вздумай больше приказывать мне, иначе я загоню твои зубы в глотку так глубоко, что тебе придется их оттуда выковыривать.

Он развернул джип и уехал, а Хокинс обернулся к своему воинству.

— По машинам, ребята! — закричал он. — За мной!

Захлопали дверцы, взревели моторы, люди смеялись и переругивались. Отряд тронулся по Главной улице за полицейским джипом.

Когда скрылась из вида последняя машина, оставшиеся приумолкли. Норман Джонс, которого Хокинс назначил своим заместителем, огляделся вокруг, вытер ладони о брюки и произнес:

— Фендал сказал, надо здесь укрепиться. Что будем делать, ребята?

Джонс, убежденный холостяк, был местным водопроводчиком. Последний раз ему приходилось командовать тридцать лет назад, когда он был помощником начальника патрульного в отряде бойскаутов. В городе он прославился тем, что однажды упал в обморок прямо у памятника героям Гражданской войны[5], когда отмечали День памяти павших, и с тех пор старался держаться как можно незаметней. Это был очень ответственный человек, что редкость среди водопроводчиков, но при этом ужасно робкий и неуверенный в себе. Он понятия не имел, почему Хокинс назначил своим заместителем именно его, разве что хотел выставить его на посмешище. Хокинс любил подтрунивать над чужими слабостями.

— Откроем «Пальмовую рощу!» — раздались крики. — Там мы и укрепимся, и подкрепимся.

Тут Марвин Сколлард, владелец «Пальмовой рощи», который и вышел-то потому, что вокруг дома собралась толпа, решительно возразил:

— Нет, нельзя. До часу заведение не откроется.

— Мне нужно выпить, — заявил Лютер Грилк, который провел ночь в порту на куче рыболовных сетей.

— Ты-то перебьешься, — ответили ему. — А вот твоей хозяйке опохмелиться не помешает. Видать, здорово они набрались вместе с Мюриэль Эверетт, если носятся по городу как угорелые.

Издалека доносился шум машины Агнес. Грилк прислушался и сказал:

— Черт побери, что на нее нашло? Когда я ушел из дома, денька два тому назад, она была вроде в порядке.

— Ребята, — вмешался Норман Джонс, — мы должны что-то сделать. Вы понимаете, мы сейчас вроде как наши предки при Лексингтоне[6]. Может, от того, что мы сделаем, зависит судьба нашей страны!

— У наших предков, наверное, не было такого похмелья, как у меня, — не унимался Грилк. — А если бы было, мы бы до сих пор оставались колонией Англии.

— Кто-нибудь знает, где Артур Кэрью? — спросил Джонс. — В его магазине мы, по крайней мере, сможем разжиться оружием.

— Он отправился на материк лечить зубы, — сообщил кто-то. — А вернулся он или нет, не знаю.

— Марвин, я помираю, — взмолился Грилк. — Что тебе стоит открыться чуток пораньше, а, Марвин? Человек не в состоянии защитить свою страну, если у него башка разламывается.

— Закона не знаешь? — отозвался Сколлард. — Мне положено открывать в час — и баста.

— Да кто узнает? Фараоны в аэропорту, а может, их уже русские перебили. Открой пораньше на пару часиков, и вся недолга.

— Давай открывай! — заорали вокруг.

Гомон нарастал. Сколлард чувствовал, что дело может принять дурной оборот для него и заведения.

— Ладно, — согласился он и полез в карман за ключами. — Но я открою при одном условии — каждый платит наличными. Если начнется перестрелка, валяйте на улицу. А если меня спросят, почему вы здесь, скажу, что вы вломились сами. Ясно?

— Да тут целых три условия, торгаш ты эдакий! — крикнули из толпы. — Лучше заткнись и открывай быстрей, а то худо будет!

Сколларда стали подталкивать под бока и таким образом подвели прямехонько к порогу «Пальмовой рощи». Он отомкнул дверь, и страждущие ввалились внутрь.

Снаружи остались лишь несколько мужчин. Из них Джонс выбрал Чарльза Палмера.

— Чарли, у тебя есть револьвер? — спросил он.

Палмер соображал, как бы получше ответить. У него в самом деле имелся револьвер двадцать второго калибра, но ствол изъела ржавчина. Вдобавок Палмер не испытывал пока никакого желания возвращаться домой. Вряд ли настроение жены успело улучшиться с тех пор, как она запустила в него оладьей. Обычно ей требовался целый день, чтобы сменить гнев на милость. Даже если он расскажет миссис Палмер, что случилось, она не поверит. Конечно, оружие иметь при себе не помешает, но возвращаться для этого домой не стоило.

— Нет, — проговорил он. — Был когда-то, но сломался, и я его выбросил.

— Тогда отправляйся к Артуру Кэрью. Если его жена дома, попроси, чтобы открыла магазин. Нам понадобится оружие, если мы все-таки раскачаемся что-то сделать.

Палмер охотно потрусил прочь. Джонс повернулся к остальным.

— Значит, так, — решил он. — Тот, у кого есть оружие дома, или кто знает, где раздобыть, пускай идет и принесет. Я пока буду думать над планом действий, но для этого я должен знать, на кого могу рассчитывать.

Несколько человек ушли.

— Лучше бы Фендал назначил заместителем кого-нибудь другого, — сказал Джонс самому себе. — Я не очень-то гожусь. — И направился в «Пальмовую рощу» посмотреть, кого еще можно убедить отправиться за оружием.

Заехав в узкий проулок, оканчивающийся тупиком, Агнес Грилк сняла руку с гудка, чтобы развернуться. Нажала на акселератор и снова подала сигнал. Гудок взвыл, но мотор не работал — чихнул раз-другой и смолк, словно внезапно поперхнулся. Колеса крутнулись всего раз и замерли. Агнес прекратила сигналить. В ушах у нее звенело. Она взглянула на мисс Эверетт, которая сидела неподвижно, как манекен в витрине. Ее остекленевшие глаза смотрели в одну точку без всякого выражения.

— Все, приехали, — сказала Агнес. — Чтоб его… Бензин кончился.

Мисс Эверетт отозвалась не сразу. Потом одеревенелыми пальцами открыла дверцу, попробовала ногой землю и вышла, опираясь руками на крыло машины.

— Где мы? Что случилось?

— То есть как это где? — переспросила Агнес. — Мы застряли в Овечьем тупике. А, по-твоему, мы где должны быть — на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке?

— Я зажмурила глаза, долго не открывала и перестала следить за дорогой. Теперь понимаю…

Над их головами распахнулось окошко, женщина высунула голову и крикнула:

— Спасайтесь! Русские идут!

— Спасибо, уж кто-кто, а мы в курсе, — желчно отозвалась Агнес.

Женщина захлопнула окно.

— По-моему, самое лучшее — идти на Главную улицу, — предложила Агнес, — мы пару раз там проезжали, народ начинал наконец-то собираться.

Мисс Эверетт машинально кивнула, и они зашагали к центру города.

— Ну все, что от нас зависело, мы сделали, — отметила Агнес, оглядывая пустынные улицы. — Кажется, наши мужики зашевелились. — Она помедлила и добавила: — Может, возьмем бензин у Калвина? Как ты считаешь, стоит еще раз объехать город? Чтобы наверняка?

Мисс Эверетт покачала головой.

— Я думаю, до всех дошло.

Неожиданно она вспомнила, что под пальто у нее только ночная рубашка и халат.

— Боже мой! Я не могу идти в город в таком виде.

— Поздно спохватилась, — осадила ее Агнес. — Да ты не бойся, даже у самых наших записных жеребцов сейчас другое на уме, так что вряд ли они тебя обидят. Она хихикнула, но осеклась, перехватив гневный взгляд мисс Эверетт.

— Агнес Грилк, думайте, что говорите!

— Да я шучу. Но согласись, много воды утекло с тех пор, когда тебя в последний раз пытались затащить на сеновал, верно?

Мисс Эверетт взяла на тон пониже.

— Думаешь, удачно сострила, — пробормотала она.

— Ладно, проехали, — сказала Агнес.

Подруги свернули за угол и на противоположной стороне улицы увидели Барбару Хейджман. В руке она держала корзину для пикника. Девушка плотно закуталась, но, несмотря на это, выглядела очаровательно.

— Кто это? — спросила Агнес.

Мисс Эверетт немного подумала.

— Вспомнила! Это новая школьная учительница, Хиггерберг или Хапкерсон… Как ее там? Фамилия какая-то не наша.

— Она, кажется, не в курсе, а?

— Да, ты права.

— Ты считаешь, ее надо предупредить?

— Разумеется.

Агнес громко окликнула девушку:

— Эй, мисс!

Барбара оглянулась, и Агнес выпалила:

— Русские идут!

Барбара моргнула, потом улыбнулась и, повернувшись, зашагала дальше.

— Ну и черт с ней, — сказала Агнес. — Подумаешь, цаца какая, да еще с материка, а воображает о себе невесть что.

— Вот и я про нее то же самое слышала, — согласилась мисс Эверетт. — Говорят, больно она из себя строит и всюду сует нос.

— Ничего, скоро ей его прищемят. Скорее, чем она думает.

Дом Кэрью стоял на высоком холме рядом с гаванью, и, пока Палмер туда добрался, он совсем взмок. Пошатываясь, он добрел до порога и несколько раз постучал в дверь. Тяжело отдуваясь, ждал, но дверь никто не открыл. Палмер забарабанил снова и услышал шарканье, а потом щелчок замка. Дверь приоткрылась дюйма на три. Из-за дверной цепочки на Палмера смотрел дряхлый старик, такой дряхлый, что кожа на его лице была прозрачная до голубизны. Взгляд водянистых глаз был лишен всякого выражения и интереса. Миссия Палмера сразу повисла на волоске — перед ним стоял батюшка миссис Кэрью. Последним событием, о котором он мог связно рассказать, было явление кометы Галлея в 1910 году.

— Миссис Кэрью дома?

Старик не ответил. Палмер переспросил погромче.

— Милли нет, — ответил старец и стал закрывать дверь.

— Минутку! — закричал Палмер. — У меня важное дело! Когда она вернется?

— Она уехала с Артом на материк. Когда вернутся, не сказали. — И отец миссис Кэрью снова потянул на себя дверь.

— Сэр, прошу вас, подождите! Есть еще кто-нибудь в доме?

Старик заморгал.

— Где?

— С вами в доме.

— Служанка, а может, и ее нет. А чего?

— Меня послали в магазин. Нам нужны винтовки — на нас напали!

После долгой паузы старик ответил:

— Нет, сынок. Что-то ты не то плетешь. Не дури мне голову. Мы их так отделали в Сантьяго и задали такую взбучку в Манильской бухте, что теперь ты испанца ближе Барселоны не найдешь[7].

— Это русские! — втолковывал Палмер. — Они захватили аэропорт…

— Я ведь их предупреждал, — заявил старик. — Говорил им: раз устроили эти экскурсионные пароходы, сюда тучами нагрянут чужаки. Удивительно, почему они не напали раньше. Скажу тебе, сынок, самое ужасное в этой стране произошло, когда изобрели пароход. Я говорил: плавайте под парусами и худо-бедно доплывете куда нужно. Так нет, отгрохали большие пароходы с колесами, дымят напропалую.

Старик умолк, глаза его увлажнились.

— Так ты зачем пришел? — поинтересовался он.

— Дайте ключи от магазина! — крикнул Палмер. — Нам нужно оружие!

— А в кого ты собираешься стрелять?

— В русских парашютистов. Они захватили остров!

— Чужаки с материка?

— Да!

— Чего же ты раньше молчал?

Старик исчез и минуту спустя вынырнул со связкой ключей на шнурке.

— Вот. — Он протянул связку Палмеру. — Один из них обязательно подойдет. А ты подстрели парочку за меня, не забудешь? — Он не то засмеялся, не то закашлялся.

Когда Палмер забрал ключи, старик наставительно заметил:

— Надо было сразу переходить к делу, сынок, а ты тут битый час какую-то ерунду молол.

ГЛАВА 7

Дороги, проложенные в болотистой местности, трудно назвать дорогами в полном смысле этого слова. Это просто колеи в песчаной почве, оставленные проезжавшими среди кустарников автомобилями. Они беспорядочно петляют, поворачивают, пересекаются между собой, словно следы пьяниц, решивших погоняться друг за другом в темноте. Каждый год появляются одна-две новые дороги, а старые перестают использоваться, постепенно зарастают и наконец принимают свой первозданный облик. Лишь по слегка прореженному кустарнику можно догадаться, что когда-то здесь пролегала дорога. Многие приезжие с непривычки почти сразу же начинают блуждать в болотах, из коренных же островитян случилось заблудиться только одному, когда разразился буран и солнце было закрыто снежной пеленой.

Олин Леверидж, подобно любому местному жителю, знал болота как свои пять пальцев. Здесь он учился водить машину, а когда пришло время получать права, гонял по болотам целыми днями. Поэтому он свободно ориентировался, каждый куст или камень мог подсказать ему, где он находится. Это сослужило ему хорошую службу однажды летом. Тогда Левериджу исполнилось девятнадцать. Он провожал с танцев девушку, которая вдруг ни с того ни с сего решила его соблазнить и предложила прокатиться по болотам. Леверидж пришел в ужас, когда она стала претворять в жизнь свой замысел. Он был совершенно не готов к подобным неожиданностям, да тут еще в голову шли суровые родительские предостережения. Он выскочил из машины и стрелой понесся сквозь папоротники, предоставив рассерженной соблазнительнице катить домой в одиночестве. Теперь, трясясь в машине, полной русских, он отметил, что некоторые давние приметы исчезли, возникли новые дороги, которых он прежде не видел. «Я должен снова приехать сюда, — подумал он. — Как давно я здесь не был!»

Потом Левериджу пришло в голову, что его планы на будущее гораздо менее реальны, чем то, что с ним может случиться в ближайшие несколько минут. Он догадался, что люди, захватившие его, были моряками, — по форме из грубой материи, белесым от морской соли ботинкам, якорям на пряжках ремней; хотя никак не мог взять в толк, что русским морякам нужно в здешних болотах. Сейчас ему нужно было выиграть время, чтобы мисс Эверетт успела поднять тревогу в городе.

Художник повернулся к сидевшему рядом толстяку, который говорил по-английски.

— Эти места очень красивы поздней осенью, — произнес он. — У вас в России есть такие?

Василов выглянул в окно и хмыкнул.

— Чего тут красивого? Урожай на этих болотах не соберешь. Самое красивое — это когда люди трудятся на полях, как в Советском Союзе. А это место годится лишь для свалки.

— Я хотел сказать, что краски здешнего пейзажа очень яркие и красивые. Смотрите, какие оттенки желтого, красного…

Василов пожал плечами.

— Типичный буржуазно-капиталистический вкус. Только в Советском Союзе знают, в чем настоящая красота. Пот трудящейся женщины — вот что прекрасно. А болтовня про оттенки красного и желтого… да кому нужны эти ваши оттенки?

— Вы так полагаете? Хорошо, не будем об этом.

— Ага! — воскликнул Василов. — Вы не можете достойно возразить, вот и стараетесь уйти от темы.

— Я и не собираюсь возражать. Просто мы говорим о разных вещах, поэтому не стоит продолжать беседу.

— А я спрашиваю, кому нужны ваши оттенки? Объясните!

Секунду подумав, Леверидж спросил:

— Постараюсь. Скажите, в России есть художники?

— Советские художники — лучшие в мире. Крещов, Смолинский, Бросодкин — рядом с ними да Винчи просто дрянь. И Рембрандт дрянь, и Микеланджело…

— Как же они пишут, не используя оттенки красного и желтого? Если они берут только холодные тона, как им удается писать картины лучше, чем Леонардо да Винчи?

— Я другое имел в виду. Вы меня неправильно поняли.

— Вы спросили, кому нужны оттенки красного и желтого. Я ответил.

Лысенко, сидевший впереди, рассмеялся.

— А ведь он обставил вас, Василов. Сами напросились.

По лицу Василова пошли красные пятна.

— Что значит «обставил»? Ничего подобного! — закричал он. А Левериджу бросил: — Ваши болота дрянь. И оттенки ваши — тоже дрянь! Ясно?

— Мне это тоже приходило в голову, — ответил Леверидж мягко. — Но только теперь, поговорив с вами, я убедился в этом окончательно.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Василов.

— Ничего. Не обращайте внимания.

— Опять вы уходите от темы, — упрекнул художника замполит, — культуры дискуссии у вас никакой нет, вот что.

Машина доехала до развилки, откуда шли три дороги. Водитель снизил скорость. Лысенко оглянулся на Левериджа.

— Куда нам ехать?

Художник осмотрелся.

— Сворачивай направо, — быстро произнес он, зная, что эта дорога хотя и приведет их к цели, но отнимет больше времени, так как она длиннее остальных. Даже эта маленькая ложь напугала его, во рту пересохло. Откинув голову, Леверидж прокашлялся.

— Весной, — сказал он, — когда цветет слива, на болотах белым-бело. Она здесь повсюду растет. — Специально для Василова он пояснил: — Сливу можно употреблять в пищу. Из нее делают очень вкусное варенье.

Василов рыгнул.

— Варенье — еда для стариков и младенцев. Мужчине, занимающемуся физическим трудом, ваше варенье ни к чему.

— А я всегда любил на завтрак бутерброды с вареньем, — заметил Леверидж. — Да и на обед, признаться честно, тоже неплохо.

Василов недоверчиво посмотрел на Левериджа.

— Интересно, — проговорил он. — Неужели капиталистическое общество настолько прогнило, что и поесть у вас прилично нельзя?

— Отчего же? Я ем все, что считаю необходимым. Я только хотел сказать, что у нас варенье едят не только старики и младенцы. Эта хорошая еда для всех: приятно и полезно.

— Ладно, допустим, что в Америке все едят варенье. А что вы скажете о том, что у вас негров линчуют?

Леверидж опешил:

— Не вижу связи…

— Ах не видите! Поясняю: у вас все едят варенье, но негров, которые пытаются голосовать, вы линчуете! И вы еще говорите, что не видите связи?

— Я и впрямь не вижу, — вздохнул Леверидж. — Оставим этот разговор.

— У вас есть песня «Жизнь — это ваза с вишнями», верно? — не унимался Василов.

— Да, что-то вроде этого я слышал лет тридцать назад.

— В ней поется, что у вас все прекрасно — нет ни потогонной системы на заводах, ни эксплуатации масс, ни капиталистического гнета, да?

— Вроде так. Вы, наверное, лучше знаете.

— Ну вот, вы утверждаете, что все у вас едят варенье. Продолжая эту мысль, вы будете утверждать, что у каждого американца каждый день на обед курица, в гараже стоят две машины, вообще, жизнь у него — ну просто ваза с вишнями?

— Конечно. Так оно и есть.

— Ага! Теперь вы поняли ход моей мысли?

— О да. Теперь мне все ясно как Божий день.

— И теперь вы не можете со мной не согласиться, что вся капиталистическая система построена на обмане.

— Нам нравится.

С секунду Василов удивленно обдумывал его ответ.

— Не понимаю вас.

— Правильно, — улыбнулся Леверидж. — И вероятно, никогда не поймете.

— Ну и черт с вами, — буркнул Василов и угрюмо замолчал.

По ухабистой дороге машина обогнула пруд, густо заросший лилиями. Красноголовый фазан с длинным хвостом вспорхнул в воздух прямо из-под колес. Малявин, сидевший на крыле, поднял автомат и дал очередь. Дождем посыпались перья. Разодранное тело птицы упало на землю. Малявин оглянулся назад и оскалился, обнажив зубы, прореженные тусклыми стальными коронками.

Розанов высунул голову.

— Прекратить расход боеприпасов! — рявкнул он. — Вам они еще пригодятся!

Малявин перестал улыбаться и отвернулся. По всему было видно, что он обиделся.

Розанов приказал Лысенко:

— Спросите американца, сколько нам еще ехать по этой дороге.

Лысенко перевел.

— Он говорит, не очень долго.

Розанов глядел на дорогу, которая становилась все хуже и хуже. Колея заросла, кусты по обеим сторонам были такие густые, что царапали машину и больно хлестали матросов, сидящих на крыльях.

— Спросите, может быть, он заблудился? — потребовал Розанов.

— Он говорит, что это абсолютно исключено. Уверяет, что много раз ездил по этой дороге. Но если хотите знать мое мнение, здесь что-то неладно. Посмотрите, как он взволнован.

— Скажите ему, что он волнуется не напрасно. Распишите, что мы с ним сделаем, если он заведет нас в ловушку.

— Я все ему объяснил, — сказал Лысенко. — Он говорит, что в последнее время по этой дороге не ездил, но вообще-то ей пользуются. Он клянется, что никакой ловушки нет. Разрешите напомнить, товарищ капитан-лейтенант, я с самого начала не доверял этому американцу. Даже если он и не затащит нас…

— Помню, — резко перебил его Розанов. — Поберегите свои суждения до лучших времен.

Лысенко сжал губы. На его лицо херувима набежала мрачная тень. Скоро, однако, он оживился, его глаза злорадно загорелись. Дорога повернула и исчезла в непроходимых зарослях кустарника. Сидевшие впереди разрядились злобной руганью. Раздался громкий неприятный скрежет, и машина остановилась среди деревьев и кустов, окруживших ее плотной стеной. Лысенко, глядя на Розанова, с трудом сдерживал улыбку. Розанов медленно повернулся и посмотрел на Левериджа, лицо которого стало зеленовато-белым, а на лбу выступили крупные капли пота. Помолчав несколько секунд, Розанов приказал:

— Спросите, как он собирается все это объяснить.

Ответ Левериджа было очень трудно разобрать: он заикался и лязгал зубами. Однако Лысенко перевел:

— Он сам ничего понять не может. Говорит, что, когда ездил здесь в последний раз, дорога была отличная.

— Отличная, вот как! — раздраженно воскликнул Розанов. — Да по ней не ездили лет двадцать пять!

— Я это предвидел, — не удержался Лысенко. — Я уже давно понял, что этот…

— Лысенко! В последний раз приказываю помолчать! — перебил Розанов. — Пока не сможете предложить что-то существенное, не открывайте рот без моего приказа. Ясно?

Лысенко, сверкнув глазами, промолчал.

— Я спрашиваю, вам ясно? — зарычал Розанов. — Вы поняли?

Сквозь сжатые губы Лысенко процедил:

— Должен ли я расценить это как приказ открыть рот?

— Да, черт возьми!

— В таком случае, товарищ капитан-лейтенант, мне ясно. Я понял.

— Прекрасно. — Розанов повернулся к водителю. — Едем обратно, на то место, откуда мы свернули. Там остановимся и покажем нашему проводнику, что значит с нами шутки шутить.

— Разрешите высказать свое мнение? — спросил Лысенко, когда машина медленно выбиралась из зарослей.

— Говорите. — Розанов не глядел на подчиненного.

— Я уже сказал американцу, что, если он нас обманет, мы его убьем. Чтобы доказать ему, что у нас слова не расходятся с делом, мы должны это сделать. Прошу разрешения расстрелять его лично.

— Лысенко, вы с ума сошли!

— А иначе он не будет испытывать к нам никакого уважения. Один из основных параграфов Устава гласит, что офицер не должен бросать свое слово на ветер, иначе его сочтут нерешительным и слабовольным и он потеряет всякий авторитет. Цитирую точно по Уставу.

— Я знаю Устав не хуже вас. — Розанов начинал терять терпение. — Если мы его пристрелим, то как мы выберемся? Вы, что ли, нас выведете?

— Я запомнил каждый поворот и уверен, что сумею найти дорогу на шоссе.

— А я в этом не уверен. Кроме того, он нужен, чтобы показать нам, где доки.

— Если мы его не расстреляем, он перестанет нас уважать. Поймите это.

— А вы думаете, сейчас он испытывает к нам глубокое уважение? О чем они болтали с Василовым?

— Товарищ Василов указывал ему на недостатки капиталистической системы.

Розанов ухмыльнулся.

— Ну и как успехи, товарищ Василов? Вы сумели доказать ему преимущества нашей системы?

— Не смешно, — отозвался замполит. — А ваш провокационный вопрос я особо отмечу в своем рапорте.

Розанова, казалось, это позабавило.

— Я считаю, что вопрос о том, уважает ли нас этот американец, заслуживает отдельной и очень вдумчивой дискуссии. Но расстреливать мы его не будем. Пусть лучше Хрущевский поднесет ему несколько сувениров от мира социализма. Вы меня поняли, Хрущевский?

Тот кивнул и принялся ножом чистить ногти.

Машина доехала до места, где можно было развернуться. Розанов приказал водителю остановиться и сказал:

— Лысенко, постарайтесь объяснить пленному, почему мы вынуждены с ним так поступить. Предупредите, что, если он снова попытается водить нас за нос, мы дадим ему новый, еще более суровый урок — будем бить, пока он сам не запросит смерти. Крегиткин и Золтин, будете держать его за руки. Приступайте.

Моряки открыли дверцы и вылезли из машины. Леверидж остался сидеть, трясясь от страха. По команде Розанова Хрущевский сунулся внутрь и, схватив Левериджа за ноги, дернул что было силы. Художник закричал, ударившись лицом о переднее сиденье. Хрущевский выволок полуобморочное тело из кабины, поставил на ноги и держал, пока его не подхватили с обеих сторон Крегиткин и Золтин. Отступив назад, Хрущевский встал в боксерскую стойку и похрустел пальцами. Остальные, окружив их, наблюдали.

— Смотрите, не переусердствуйте, он еще должен говорить, — предупредил Розанов, — и видеть. Хотя бы одним глазом.

Хрущевский кивнул и, как боксер, работающий с грушей, начал методично бить Левериджа.

Золтин, державший левую руку пленника, почувствовал, как она напряглась, потом задергалась и ослабла. Не в силах глядеть на «работу» Хрущевского, он смотрел на зажатую в его руках кисть американца — светлые волоски, грязные неровные ногти, пузырек от ожога между большим и указательным пальцами. Этот ожог напомнил ему стоянку в Риге, когда он нашел Крегиткина в стельку пьяным на юте. В пальцах его дотлевал сигаретный окурок. Весь следующий день он матерно ругался, не в силах работать рукой, покрытой волдырями. Искоса взглянув на Крегиткина, Золтин, к своему удивлению, заметил, что тот ухмыляется. Тело Левериджа обмякло, удерживать его становилось все труднее и труднее, а Крегиткин продолжал скалить зубы, словно поддерживал не избиваемого человека, а выпившего лишку офицера. Золтин отвернулся и прикрыл глаза.

Василов, наблюдавший за избиением с видом крупного специалиста, заметил выражение лица Золтина.

— В чем дело, товарищ Золтин? Вам что-то не нравится?

Золтин быстро повернул голову и промолчал.

— Знаток американских женщин должен немного разбираться и в американских мужчинах, — продолжал Василов. — Или этот предмет вам не так интересен?

Отведя глаза, Золтин хранил молчание.

— Хватит, Хрущевский, достаточно, — наконец сказал Розанов.

Не говоря ни слова, Хрущевский отошел и стал разминать костяшки пальцев. На лбу у него выступил пот, он часто и глубоко дышал, глаза затуманились. Он напоминал бегуна по пересеченной местности после финиша. Сплюнув, помахал кистями и высморкался.

— Положите пленного в машину, — скомандовал Розанов.

Золтин и Крегиткин подтащили обмякшее тело к автомобилю и не без труда погрузили его на заднее сиденье. Золтин как мог старался отвернуться, чтобы не глядеть на лицо Левериджа. Он боялся, что его стошнит, но сумел сдержаться и надеялся, что другие ничего не заметили. Он залез на сиденье и, пока остальные рассаживались, уставился в окно.

Оглянувшись на Левериджа, Розанов сказал:

— Хрущевский, я предупреждал вас, он должен говорить. Вы перестарались.

— Сейчас очухается, — оправдывался тот. — Я ему только слегка врезал по челюсти…

— Он без сознания. А вдруг у него сотрясение мозга? Как же он нас поведет?

— Вот говно! Почем мне знать, что с его мозгами? Вы насчет мозгов ничего не говорили.

Розанов вздохнул.

— Когда он придет в себя?

Хрущевский оглядел неподвижное тело.

— Через пять минут, от силы десять, — сказал он. — Я старался полегче, как вы сказали. В основном по ребрам прохаживался.

— Нам некогда ждать, — обратился Розанов к водителю. — Вперед.

Машина развернулась и поехала назад, к дороге. У развилки Лысенко радостно вскрикнул:

— Сейчас направо!

Розанов посмотрел на него.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Я запомнил.

Розанов кивнул шоферу, и машина свернула направо.

Глядя на блестящую от росы листву, Золтин чувствовал, как недавняя тошнота и уныние сменяются странным оживлением и какой-то радостью. Утренний туман рассеялся, и воздух над болотами стал голубым, прозрачным и свежим, детали пейзажа обрели четкие очертания. Прошлой ночью, когда они высадились на берег и долго шли по бескрайним болотам, он проклинал и эти болота, и этот кустарник, и весь этот проклятый остров. Теперь же, купаясь в великолепии красок, он убедился, что остров совсем иной. Вокруг не было ничего, кроме неба и осеннего буйства природы. Он желал бы выйти из машины и прогуляться, хорошенько осмотреть здешние заросли, тропинки и пруды. Золтин родился и вырос в городе, поэтому прелесть осени на природе была для него внове.

Машина внезапно остановилась, и его размышления прервал окрик Розанова.

— Лысенко! — рявкнул он. — Что скажете? Это вы тоже запомнили?

Автомобиль выехал на вершину невысокого холма и завис над обрывом у заболоченного пруда, густо заросшего лилиями. Вместо дороги перед ними был пустырь, покрытый ржавыми жестянками из-под пива, битым стеклом. Лысенко, весь красный, тупо глядел на эту свалку.

— Раньше этого не было, — пробормотал он, а водителю сказал: — Вы поехали не по той дороге, что я говорил. Надо было лучше слушать.

— Сказали — направо, я и свернул, — отозвался Громольский.

— Я имел в виду следующий поворот. Любой дурак догадался бы.

— Хватит, Лысенко, мне все ясно. Вы заблудились, — сказал Розанов.

— Ничего подобного, — стал оправдываться тот, — я точно помню…

— Замолчите. Я не отменял своего приказа держать рот на замке.

— Я подам рапорт о переводе на другой корабль, как только…

— Я сказал: заткнитесь.

Покраснев как рак, Лысенко скрестил руки и откинулся на сиденье.

Розанов обвел болото взглядом и вдруг оживился.

— Ага! Вот он! — И указал на запад, где в отдалении маячили крыши городских домов. — Туда мы и двинемся. Поехали.

— Как поедем? — спросил Громольский. — Дороги нет.

— Выполняйте приказ, — ответил Розанов. — Придерживайтесь заданного направления, и вперед!

Через полчаса исцарапанная и побитая машина со скрежетом въехала на окраину городка. Покрышки хлопали на ободах, одежда матросов, сидевших снаружи, превратилась в лохмотья, которые развевались по ветру. Пассажиры внутри заработали синяки и кровоподтеки, головы у них кружились. Раздался скрип и лязг, машина начала мелко трястись и вздрагивать и наконец замерла. В моторе что-то хрипело и стучало, из него вырывались облака пара.

Розанов посмотрел на Левериджа, который пришел в сознание, но рта не раскрывал.

— Спросите его, где телефонная станция, — велел он Лысенко.

Тот перевел вопрос, и Леверидж что-то пробормотал разбитыми губами. Лысенко принялся переспрашивать, но тут вмешался Золтин:

— Я понял, что он сказал.

— Тогда вы и Крегиткин как можно быстрее пойдете туда, перережете провода, связывающие остров с материком, и проберетесь в доки. А вы, Лысенко, — добавил он, — спросите у пленного, где эти доки расположены.

Леверидж снова забормотал, и Золтин кивнул.

— Я сумею найти.

— Действуйте.

Золтин взял кусачки для проводов и побежал. Крегиткин последовал за ним. Розанов обратился к оставшимся:

— Отсюда пойдем пешком. Малявин, не машите автоматом без особой необходимости. Ведите себя как можно естественней. Чем меньше мы привлечем к себе внимания, тем лучше. Вы, — сказал он Лысенко, — вместе с Хрущевским возьмете американца. Будто вы его дружки и вышли на воскресную прогулку. Понятно?

Моряки построились, как велел Розанов. Хрущевский взял Левериджа за одну руку, Лысенко — за другую, и все зашагали вниз по улице.

— Товарищ Лысенко, — произнес Хрущевский, — могу я вас кое о чем попросить?

— О чем?

— Скажите этому парню, что я лично ничего против него не имею, а если и помял его… Приказ есть приказ.

Если Леверидж и слышал, как Лысенко перевел слова Хрущевского, то никак на них не отреагировал.

— Ну ладно, теперь моя совесть чиста, — заметил Хрущевский и крепче сжал руку Левериджа.

ГЛАВА 8

Дежуря на коммутаторе, Элис Фосс совсем сбилась с ног. До восьми утра по воскресеньям раздавалось, как правило, не более трех звонков. Шерман Прескотт, владелец газетного киоска, вызывал аэропорт, чтобы узнать, прибудут ли вовремя газеты из Бостона; преподобный Декстер Озгуд звонил сестре и читал ей окончательный вариант своей проповеди; Эвелина Оуэн, сборщица моллюсков, обращалась в бюро погоды за прогнозом. Эти звонки повторялись каждую неделю, иногда к ним добавлялся четвертый, но это уже был из ряда вон выходящий случай. Сегодня, однако, лампочки на пульте вспыхивали, как рождественская гирлянда, с того момента, как она подняла на ноги полицию. На каждой линии минимум троим приходилось дожидаться ответа. Руки Элис мелькали среди штепсельных вилок, проводов и переключателей, микрофон был весь влажный от пота, а в ушах у Элис раздавались треск и гул, даже когда она снимала наушники. Элис пыталась дозвониться Эстелле Кейбл, своей сменщице, но та вечером отправилась на торжество с солдатом из береговой охраны, и сейчас ее номер не отвечал. Элис уже почти жалела, что позвонила в полицию и передала сообщение мисс Эверетт.

Она была настолько занята, что не заметила, как открылась дверь и два парня в грубой черной форме подкрались к ней сзади. Элис почувствовала, как чья-то рука зажала ей рот, другая вцепилась в горло и сорвала ее со стула. Затем она увидела, как какой-то блондин с прямыми свисающими волосами кинулся к пульту, и услышала треск выдираемых проводов. Того, кто ее держал, она не успела заметить. Элис лягалась, извивалась в его руках и вырывалась как могла, но он не ослаблял хватку.

Золтин не знал, какие провода местные, а какие ведут на материк, поэтому обрубал все подряд. Работа кусачками шла медленно, и он решил воспользоваться пожарным топориком. Сняв его со стены, Золтин перерубал каждый попадавшийся на глаза провод и кабель. Вспыхивали синие искры, а один раз после яркой вспышки повалил дым. Наконец дело было сделано. В углу Крегиткин удерживал все еще брыкавшуюся телефонистку, но ее сопротивление мало-помалу угасало.

— Что будем делать с этой дамочкой? — поинтересовался он. — Надо ее связать или еще чего-нибудь, иначе она разорется, стоит нам выйти отсюда. А может, пристукнуть ее, как по-твоему?

Золтин опустил топор и поглядел на товарища.

— Смеешься, что ли?

— А что еще прикажешь с ней делать?

Неожиданно Крегиткин оживился, глаза его заблестели.

— Слушай, помнишь наш спор насчет американок? Вот мы все сейчас и выясним. Лучшего случая и не придумать.

Золтин успел позабыть свой спор с Хрущевским, поэтому не мог взять в толк, о чем говорит товарищ. Вспомнив, он сказал:

— Времени нет. Давай ее просто свяжем.

— Нет уж, дудки! Давай поглядим, что у ней за пазухой.

Не отрывая ладони ото рта Элис, Крегиткин попытался расстегнуть на ней блузку, но стоило ему отпустить ее руки, как телефонистка вонзила ногти ему в лицо.

— Ладно тебе, сучка глупая, — увещевал Крегиткин. — Прекрати, а то будет больно. Хоть бы помог, — упрекнул он Золтина.

Тот смутился.

— Давай лучше поищем веревку.

— Да хрен с ней, с веревкой! Иди сюда и подержи ей руки!

— Ты ее так совсем задушишь. Подумай, если бы ты был на ее месте, что бы ты делал?

Крегиткин ухмыльнулся.

— Я бы на ее месте не возражал.

Он вытащил нож и приставил его к спине Элис.

— Да успокойся ты, черт подери.

Элис не понимала слов, но почувствовала, как в спину уперлось лезвие ножа. Полубезумный взгляд ее распахнутых глаз взывал к Золтину о помощи.

— Эй, кончай, — поморщился Золтин. — Она может умереть от страха.

— Одной американской бабенкой меньше, какая разница? — ответил Крегиткин и ловким движением ножа распорол платье на груди Элис. Убрав нож, он развернул Элис к себе. Ткань разошлась, и Золтин заметил, что одна из лямочек комбинации заколота английской булавкой. Под комбинацией виднелся лифчик. Его размеры и форма были вполне обычные. Золтин не чувствовал ничего, кроме стыда, словно он подглядывал в окошко чужой спальни.

— Долго возиться будешь, — выговорил он смущенно. — На ней слишком много барахла накручено. Лучше уйдем.

— Пока всю ее не обдеру, с места не сдвинусь… — Крегиткин не закончил, ибо в этот момент в диспетчерскую вошла Эстелла Кейбл. Увидев, что происходит, она завизжала и стремглав вылетела на улицу. Она кричала все громче и громче. Казалось, один человек не может произвести столько шума и для этого понадобилась бы стая койотов да пара пожарных сирен в придачу.

— Насилуют! — вопила она на бегу. — Элис изнасиловали!

Крегиткин отпустил телефонистку, и она, набрав в легкие побольше воздуха, заорала что есть мочи. Он кинулся к выходу, а Золтин метнулся к задней двери и припустил по переулку. Вопли Эстеллы уже затихали в отдалении, но крики Элис слышались громко и отчетливо, а вместе они производили какую-то дьявольскую какофонию. Добежав до перекрестка, Золтин завернул направо и помчался, не разбирая дороги. Бежать, неустанно билось в его мозгу. Одна улица позади, вторая… Тут он увидел двоих мужчин, бегущих ему навстречу, и, резко взяв влево, перемахнул через невысокий белый заборчик; потоптал клумбу с желтыми хризантемами и, ввалившись в сарай, рухнул ничком. Несколько секунд он не двигался, тяжело дыша, потом осторожно встал, прикрыл дверь и разлегся в темноте.

Давно замечено, что в любой, самой критической ситуации всегда найдется, по крайней мере, один человек, который вообще не знает, что творится вокруг. На сей раз таким человеком оказалась миссис Эмили Луммис Рамболд Кобб Вардхилл. И вовсе не потому, что она ничем не интересовалась (ее бывшие мужья, господа Рамболд, Кобб и Вардхилл, могут засвидетельствовать, что от ее внимания не ускользнула ни одна мелочь в округе), а потому, что все ее друзья уже покинули остров на зиму, а местные жители не слишком охотно общались с ней. Эмили всегда старалась жить полнокровной жизнью, но в ней, однако, порой наступали продолжительные периоды одиночества, и тогда она искала утешение в акварелях и уходе за животными, которых она обожала. Акварели ее были посредственными, но что касается заботы о братьях наших меньших, то тут Эмили не имела себе равных. Любое животное, независимо от размера, породы и масти, которому случалось оказаться поблизости от ее дома, лаской или лакомым кусочком заманивалось внутрь. Протестовать было бессмысленно. Эмили совершенно не интересовало, что у животного могли быть какие-то свои планы. Зверюшку просто ставили перед фактом усыновления (или удочерения). Теперь Эмили готовилась к отъезду на зимний сезон в Нью-Йорк и была вынуждена распускать свой зоопарк. Кое-кого удалось пристроить к знакомым, некоторых она перепоручила заботам Общества за гуманное отношение к животным, но все же она оставалась пастушкой при порядочном стаде. На данный момент в доме проживали самец колли, четыре терьера, две кошки, длиннохвостый попугай, шесть хомяков, полевая мышь, три лягушки, черепаха и чайка. Чайку со сломанным крылом Эмили подобрала на пляже и хотела подержать дома, пока крыло не срастется, однако к тому времени чайка так полюбила сардины и тунца, что не выражала ни малейшего желания улетать, а Эмили была не из тех, кто способен лишить крова живое существо.

День Эмили начинался с того, что она собирала своих питомцев, приветствовала каждого в отдельности и устраивала общий завтрак. Сама хозяйка ела копченую свиную грудинку с гренками и пила кофе, а для животных на полу кухни выставлялся огромный таз, куда она клала пищу по вкусу каждого, а также витаминные таблетки.

Дома Эмили носила халат, не подчеркивающий ее формы, но и не скрывавший их. Природа наделила ее длинными ногами и массивной грудью. Движения ее были величавы, она, скорее, плыла, а не ступала по земле. Годы были милосердны к ней, они полировали ее внешность, а не царапали и стругали, отбивая края, как у старой мебели. Конечно, были царапины и отломанные уголки, но это не бросалось в глаза. Волосы Эмили, ослепительно рыжие в молодости, постепенно приобрели смешанный оттенок ржавчины и старого красного дерева. Она зачесывала их назад и собирала на затылке. В общем, Эмили была похожа на греческую музу, только слегка потрепанную.

Когда все животные были накормлены, Эмили наливала вторую чашку кофе и садилась у окна в гостиной. Дом ее был отнюдь не маленький, но, как большинство традиционных домов в Новой Англии[8], делился на множество небольших комнат — так было удобнее отапливать жилище в зимнюю пору. Эмили гордилась своей гостиной, обставленной в добрых старых традициях и тем не менее не выглядевшей излишне эксцентрично: латунная лампа с зеленым колпаком, сверкающая бронзовая люстра, металлическая грелка с длинной ручкой, стоявшая у камина, чиппендейловская горка с богатым набором бело-голубого веджвудского фарфора. Комната была небольшой, но уютной и, не считая собачьих волосков и других неизбежных следов пребывания животных, безукоризненно чистой. Эмили нередко думала, что здесь легко можно провести всю зиму, было бы с кем словом перемолвиться. Конечно, вполне можно разговаривать и с животными, размышляла она, но как это ни прекрасно, быть замужем все же лучше.

Вдруг снаружи донеслись топот бегущего человека, потом звук падения, быстрые шаги, и снова воцарилась тишина. Эмили прижала лицо к оконному стеклу, но ничего не заметила. От дыхания затуманилось стекло. Она прислушалась. Эмили была уверена, что шум раздавался именно в ее саду и, значит, кто-то там затаился. Она отставила чашку с кофе, зажгла сигарету и направилась в кухню, но оттуда тоже ничего не увидела, поэтому, плотнее запахнувшись в халат, вышла из дома. После домашнего тепла ей стало холодно, она задрожала. Она почти решила, что ослышалась, но тут ее внимание привлекли валяющиеся на земле три сломанные и раздавленные хризантемы. Наклонившись, она осмотрела следы, ведущие к сараю, где хранился садовый инвентарь. Дверь была прикрыта, и Эмили заколебалась. Одно дело, если туда забрался расшалившийся ребенок, а вдруг там укрылся беглый каторжник? Не дури, велела она себе, на острове никаких каторжников нет. Наверное, дети играют в прятки. Но какие дети будут играть в прятки воскресным утром в столь ранний час? Нет, это что-то другое. Это, должно быть… лучше я пойду и посмотрю, решила Эмили, и все станет ясно. Но на всякий случай…

Она вернулась в кухню и достала из ящика нож для разделки мяса. Неслышно подойдя к сараю, она осторожно приоткрыла дверь и разглядела чьи-то ноги, вытянувшиеся на полу. Эмили быстро затворила дверь. Ее горло сжалось, она дрожала от холода и страха. Она хотела было позвонить в полицию, но тут сообразила, что надо бы выяснить все поподробней: мертв этот человек, ранен или просто перебрал. Не может же она сообщить полиции, что у нее в сарае лежат чьи-то ноги. Там неохотно реагируют на такие звонки. Кроме того, Эмили не хотелось, чтобы в полиции подумали, будто она просто истеричка, страдающая манией преследования. Она настежь распахнула дверь и увидела на полу блондина лет двадцати пяти. Он лежал, раскинув руки по сторонам и полуоткрыв рот. Дыхание его было ровным и глубоким, как под наркозом.

— Ах бедняжка, — прошептала Эмили, — бедняжка.

Она опустилась на колени посмотреть, не ранен ли пришелец. Оказалось, что нет, только одежда его была изорвана, а руки исцарапаны. Она ласково дотронулась до его плеча. Золтин открыл глаза, потом отпрыгнул и забился в угол. Он следил за Эмили большими ярко-синими глазами и тяжело дышал.

— Не бойтесь, — проговорила она успокаивающе и поднялась с колен. — Не надо бояться. Вас никто не обидит.

Несколько секунд Золтин разглядывал женщину. Потом спросил:

— Кто вы?

— Зовите меня Эмили, — представилась она, пытаясь определить его акцент. — Этот дом и сад — мои. Откуда вы появились? За вами кто-то гнался?

Золтин кивнул.

— Полиция?

Золтин покачал головой.

— Тогда потом расскажете. Не хотите ли поесть? Вы завтракали?

На лице гостя расплылась широкая улыбка, которая очень понравилась Эмили.

— Я голоден, — сказал Золтин.

Эмили провела его в дом и только тут поняла, что все еще продолжает держать в руке нож.

— Кажется, он мне не понадобится, — смущенно проговорила она, убирая нож в ящик. — Присаживайтесь и расскажите о себе. Но прежде скажите, что бы вы хотели на завтрак?

— Все, что угодно. — Золтин смотрел на колли, который подошел и стал его обнюхивать. Он положил свою большую ладонь на голову собаки и почесал ее за ушами. — Хорошая псина, — добавил он.

— Это Ральф. Я назвала его так в честь моего первого мужа.

Эмили сняла со стены сковородку.

— Присаживайтесь. Яичница с ветчиной вас устроит? Вам нравится?

Золтин уселся за кухонный стол, а колли положил ему голову на колени.

— Да, — ответил он, — замечательно.

Эмили открыла холодильник и достала ветчину.

— Раз уж вы завтракаете у меня, разрешите спросить, как вас зовут?

— Золтин, — не сразу представился гость.

— Любопытная фамилия. Вы поляк?

— Нет, — ответил он, помолчав.

— Сколько кусков ветчины вам отрезать?

Золтин улыбнулся и пожал плечами.

Эмили отрезала четыре куска и бросила их на сковородку.

— Значит, вы, должно быть, русский, — догадалась она и добавила еще два куска. — Когда-то я была знакома с одним русским художником. — На сковородку отправилась новая пара кусков. — Бог мой, чуть не забыла, — спохватилась Эмили. — А ваше имя?

— Алексей.

Наступило молчание, прерываемое лишь шипением ветчины на сковородке. В кухню вбежали четыре терьера, пристроились рядом с колли и стали обнюхивать ботинки Золтина.

— У вас много собак.

Эмили с улыбкой оглянулась.

— Это братики-терьеры — Харпо, Гручо, Чико и Зеппо[9]. Гручо, веди себя прилично, здесь не место для твоих штучек. Ну-ка идите отсюда. — Она открыла дверь, и собачки засеменили прочь, стуча лапками по линолеуму. Эмили повернулась к раковине и попросила: — Расскажите о себе. Где ваш дом?

— Я родом из Смоленска, но немцы сожгли город и убили моих родителей.

— Ах! — Эмили уронила кусочек ветчины, но тут же подняла его и положила на салфетку. — И где же вы жили с тех пор?

— В разных детских домах. Потом пошел на флот.

Эмили думала о словах своего гостя, но не понимала, о каком флоте он говорит. Потом сочла, что это не столь важно. Гораздо важнее другое: ее гость — сирота.

— Вы, наверное, были очень одиноки?

— Да, — ответил Золтин. Потом улыбнулся и сказал: — Мне всегда хотелось увидеть Америку. Я читал все американские журналы, которые удавалось достать, — Золтин запнулся и вспомнил свой спор с Хрущевским. Эмили была ничуть не похожа на дам из «Вога», так что спор Золтин явно проиграл. Потом он вспомнил о Крегиткине и телефонистке. — А что значит по-английски… — и Золтин сказал Эмили слово, которое без конца выкрикивала подруга телефонистки, «насилуют!».

Повернувшись, Эмили изумленно уставилась на гостя.

— Что? Где вы слышали это слово?

— Прочитал в журнале, — быстро выпалил Золтан. — Кажется, в «Воге».

Эмили рассмеялась.

— Ну в «Воге» как раз вряд ли. Разве что там рекламировали новые духи. А вы любите читать, верно?

— Стараюсь. А у вас есть старые журналы? Я бы почитал.

— Мансарда доверху завалена ими. После завтрака мы поднимемся и посмотрим.

— Отлично.

— Должна заметить, у вас широкий кругозор, от «Вога» до… впрочем, что это я? — Эмили достала коробку с яйцами и разбила четыре на сковородку. — Это для начала, — пояснила она. — Если окажется, что недостаточно, добавим. А вы знаете, я слышала, что русские… ладно, Бог с ними.

Мысли Эмили были далеко, и она случайно бросила яйцо на сковородку вместе со скорлупой. В кухню бесшумно вошла кошка и потерлась спиной о ножку стула, на котором сидел Золтин. Он убрал руку с головы колли, чтобы погладить кошку.

— Еще одна… Сколько же у вас их всего?

Эмили все еще думала о своем.

— Простите, что вы сказали?

— Я спросил, сколько у вас всего животных?

— Это Гас. Его назвали… а, вы спрашиваете, сколько всего? Понятия не имею, кажется, пятнадцать или двадцать. Большинство я уже раздала по домам, к сожалению, всех увезти я не смогу, не поместятся в машине.

— Мне нравятся люди, которые любят животных, — вставил Золтин.

Эмили отстранение улыбнулась.

— Это приятно, — ответила она и положила яичницу в тарелку.

Золтин набросился на еду. Утолив первый голод, он проговорил с набитым ртом:

— Я никогда не пробовал такой вкусноты. У вас всегда так хорошо едят?

— Конечно, нет. На обед у меня совсем другое.

— Я не представляю, что может быть лучше, чем это.

— Оставайтесь на обед и увидите.

Золтин рассмеялся и снова принялся за яичницу.

— Вот это будет номер! Хорошую свинью я им подложу.

— Кому?

Он продолжал смеяться.

— Многим.

— Надеюсь, вы не имеете в виду что-то плохое?

Золтин покачал головой и доскреб вилкой остатки яичницы.

— Значит, решено — вы остаетесь обедать. А теперь, если не расхотели, посмотрим журналы. — Она взяла гостя за руку и повела по крутой лестнице с узкими ступеньками наверх, мимо спальни, украшенной драпировками из тонкой кисеи, потом по еще более крутому пролету в мансарду. Из маленького полукруглого окна падал тусклый свет, но Эмили зажгла электричество. Золтин увидел, что мансарда доверху заставлена старой мебелью, пачками журналов и тюками с одеждой. В углу находилась тахта, покрытая индейским одеялом. На нем были разбросаны мягкие цветные подушки.

— Тут было мое убежище, — пояснила Эмили. — Еще девчонкой я прибегала сюда покурить. — Она помолчала и многозначительно добавила: — А потом у меня были здесь и другие дела…

— Я никогда не видел столько журналов, — перебил ее Золтин. — Можно мне прочитать все?

— Выбирайте, — любезно предложила Эмили. — Устраивайтесь поудобнее, а я помогу вам с переводом.

Она царственно подошла к тахте, села и похлопала по одеялу. Из-под ладони поднялось облачко пыли.

— Бог мой, — вздохнула Эмили, — сколько воды утекло с тех пор, когда я использовала это ложе в последний раз…

Она сунула вылинявшую зеленую подушку за спину и откинулась назад. Однако полулежать ей было неудобно, и Эмили снова села.

Из пачки «Нэшнл джиогрэфик»[10] высотой в два фута Золтин снял верхний и пролистал его. Потом взял еще один.

— Я таких не видел, — признался он. — Что это за журнал?

— Не думаю, что он вас заинтересует, — ответила Эмили. — В нем пишут о разных странах. В следующих связках — старые подшивки «Эсквайра». Они, по-моему, вам больше понравятся. В те времена журнал еще не был чисто литературным.

— Мне все интересно, — заявил Золтин. — И о разных странах тоже хочется узнать. — Он забрал три журнала. — Где можно присесть?

У окна стояло потрепанное кресло-качалка, и Золтин направился к нему.

— Садитесь сюда, — предложила Эмили, выбивая из одеяла новое облачко пыли. — Я не смогу вам переводить, если вы будете так далеко от меня.

Золтин, смущенно улыбаясь, расположился рядом с Эмили.

— Как скажете, — промолвил он, — я не хочу, чтобы вы думали, будто я… как это сказать?.. навязываюсь.

Эмили уставилась на него.

— Господи Боже, вы и это слово знаете?

Золтин со смехом пожал плечами.

— Я же говорил, что стараюсь много читать.

— Не сомневаюсь. Но не думайте об этом, расслабьтесь. Нельзя же все время ждать подвоха.

— Да?

— Я вовсе не думаю, что вы навязчивы. Скорей, наоборот, слишком робки…

— Ну тогда хорошо.

Золтин раскрыл журнал. Эмили придвинулась поближе, чтобы видеть текст. Хотя она и не прикасалась к Золтину, он ощутил теплоту ее тела. У него слегка кружилась голова, нереальность происходящего пугала. Он вцепился в журнал, как в поручни корабля во время шторма.

— Посмотрим, — произнес он, вникая в первую статью. — «Прогулка по Шотландии к гротам Иоанна». Что значит «гроты»? Это животные?

— Нет, это вовсе не козы, если вы их имеете в виду[11], — ответила Эмили. — Это название местности.

— Понятно. — Золтин пощелкал ногтем по цветным фотографиям шотландцев в юбочках на фоне вересковых пустошей и перешел к другой статье. — «Как работает сердце у кита», — произнес он вслух. — Очень интересно. Так как там у него?

— Так же, как у человека, только сердце побольше. Вы когда-нибудь ощущали близкое биение человеческого сердца?

Увлекшись статьей, Золтин не отвечал. Он читал внимательно, шепотом произнося слова. Спустя минуту Эмили вздохнула, достала из кармана сигарету и зажгла ее.

— Хотите закурить?

Золтин отказался. Тогда она глубоко затянулась, выдохнула дым и достала из стопки еще один журнал.

— Этак я тоже увлекусь, — произнесла она слегка разочарованно. Перед ней красовалась фотография полинезийки, обнаженной по пояс. Грудь ее вздымалась, как парус корабля при попутном ветре. Эмили прикинула ее габариты на себя и решила, что сравнение в ее пользу.

— А еще расписывают соблазны Южных морей, — произнесла она вполголоса. — Ерунда!

— Извините, — встрепенулся Золтин. — Что вы сказали?

— Ничего. — Эмили перевернула страницу. — Я испытываю удовлетворение.

— Странное выражение. Что оно означает?

— Ну, в данном случае… то есть я рада, что не похожа на эту островитянку.

— Я тоже, — потупился Золтин.

Эмили отложила журнал.

— Наконец-то мы пришли к чему-то общему.

— А вот пишут, что сердце у мыши делает от пяти до шести сотен ударов в минуту, — сказал Золтин.

— Невероятно, — изумилась Эмили. — Они, наверное, в обморок падают. У меня сейчас ударов сто, а уже голова кружится. Дайте-ка взглянуть.

Эмили почти легла на колени Золтина, изучая статью. Он вдыхал аромат ее волос, от которого все внутри у него замирало. Разумом он понимал, что надо уходить, но долг отступал перед велением души. На память пришли Лысенко, Василов, Крегиткин. Тупая боль заныла в желудке, стоило вспомнить о Крегиткине и телефонистке. Крегиткин, его друг, вел себя не лучше, чем немцы, разорившие его дом. Это так потрясло Золтина, что все его чувства перепутались и смешались между собой. Он не мог разобраться в себе, не мог даже хорошенько подумать, что делать дальше. Он просто ощущал, что сейчас его окружает совершенно другой мир — нежный, теплый и благоухающий ароматом, и уйти из него он не может и не хочет. Но нельзя поддаваться искушению — это в какой-то степени искупит вину Крегиткина. Он откинулся назад и, опираясь на локти, слушал чтение Эмили. Им стала овладевать дремота.

— Ну что вы об этом думаете? — спросила Эмили. Увидев, что Золтин клюет носом, она тихо добавила: — Вы что-нибудь хотите?

Он слабо улыбнулся и качнул головой.

— Я устал, вот в чем дело.

— Что же вы не сказали раньше?

Она встала и протянула руку.

— Пойдемте.

— Куда?

— В постель. Зачем притворяться, если вы уже наполовину спите?

Эмили помогла Золтину встать и повела вниз по лестнице в свою спальню. Он присел на краешек кровати, а Эмили сноровисто стащила с него рубашку, стянула брюки, носки и ботинки, потом откинула покрывало, и обессиленный Золтин еле сумел повернуться и вытянуть под него ноги. Она укутала его и собралась уходить. Золтин сказал еле слышно:

— Попозже сделаете для меня кое-что?

Эмили обернулась.

— Конечно. А что именно?

— Отвезите меня к вашему главному…

— К кому?

Золтин пробормотал еще что-то и погрузился в сон. Эмили долго разглядывала его, потом прикрыла за собой дверь и подергала, проверяя, защелкнулась ли она. Хотела бы я, чтобы дверь запиралась снаружи, подумала Эмили, но тут же с негодованием решила, что, если ей нужен замок, чтобы удержать у себя мужчину, значит, она уже никуда не годится. Нет, до этого ей пока далеко! Эмили бодро сбежала по ступенькам.

ГЛАВА 9

И часу не прошло, как Сколлард открыл «Пальмовую рощу», а народу набежало видимо-невидимо, не меньше, чем во время вчерашнего празднества. Пиво полилось рекой, но, что странно, пили его неторопливо и наливали из бутылок понемногу, чтобы оно не согрелось. Новоиспеченный помощник командира водопроводчик Джонс сидел за стойкой и на бумаге подсчитывал тех, кто может достать оружие. Он пытался также продумать план действий, но шум вокруг мешал сосредоточиться. Все наперебой что-то советовали, предложений была масса, но ни одного дельного. Скоро Джонс совсем запутался и почувствовал, что у него голова идет кругом. Он привык работать один и в тишине, а шум и суматоха сбивали его с панталыку.

Дверь распахнулась, и в бар, пошатываясь, вошел Чарльз Палмер. Он был увешан оружием с ног до головы — винтовки на плечах, ножи на поясе; из всех карманов торчали рукоятки пистолетов, шею оттягивал набитый патронами ранец, а из-за пазухи выглядывали две подзорные трубы. Оружия на нем хватало на целый взвод, так что Палмер еле ноги волочил.

— Я достал оружие! — закричал он. — Налетай, ребята!

— Боже мой, в магазине-то хоть что-нибудь осталось? — спросил Джонс.

— Только пневматические ружья, да и тех немного.

Палмер со стуком свалил винтовки и принялся разоружаться дальше. Мужчины сгрудились вокруг и смотрели на оружие, а кое-кто уже стал прикидывать винтовки на руку и проверять прицел.

— Минутку! — вмешался Джонс. — Перед тем как раздать винтовки, я отмечу, кто что взял, а потом передам список Артуру Кэрью. Надо, чтоб все было по закону, зачем обижать человека.

— Я считаю, что родина в опасности, — заявил Лютер Грилк, уже успевший хорошенько опохмелиться. — Коли так, все законы побоку.

— Закон — всегда закон, — ответил Джонс. — Действуй по закону и никогда не попадешь в переплет.

— Значит, не в такой уж она опасности, — гнул свое Грилк, — раз нельзя делать что хочется. Иначе какой прок от всей этой суеты?

Грилк поднял винтовку, прицелился.

— Бац! Готов! — крикнул он.

Положив винтовку на место, он допил стакан и покосился в сторону стойки.

— Кто-нибудь одолжит мне полдоллара? — спросил Грилк.

— Тьфу ты, Лютер, веди себя посерьезнее, — сказал в сердцах Джонс. — Кончай куролесить, надо дело делать.

— Верно. Будем дело делать не хуже, чем те парни при Лексингтоне. Пари держу, они, как и мы, и не гадали, что им придется воевать.

Грилк схватил пустой стакан и нетвердыми ногами зашагал к стойке.

Палмер уселся напротив Джонса и вытер лоб.

— Чего еще сделать надо?

— Будешь моим помощником, — отвечал Джонс, — ну а если хочешь занять мое место, милости прошу.

— Нет уж, спасибо, лучше я буду помощником. Что мне делать?

— А я и сам не знаю что. Надо придумать какой-то план, но ты же видишь, здесь у каждого свое на уме.

— Давай прежде всего решим — мы нападаем на русских или будем ждать, пока они нападут на нас?

Джонс крепко задумался.

— Фендал приказал защищать город. Значит, будем ждать их здесь.

— Понятно. Значит, надо укрепить «Пальмовую рощу» и пошлем парней проследить, не идут ли русские.

— Хорошо говоришь, Палмер, да только Марвин поставил условие — не стрелять в заведении. Иначе бы он не открыл.

— Да пошел он к черту со своими условиями. А если будет артачиться, выкинем его за дверь, да и дело с концом.

Джонс снова призадумался.

— Фендал приказал защищать город, — повторил он.

— Вот так мы и сделаем.

Палмер поднялся и шагнул к стойке, где Сколлард откупоривал бутылку пива.

— Эй, Марвин, мы хотим здесь закрепиться, так что придется сдвинуть все столы напротив входа и устроить баррикаду.

Сколлард вытаращил глаза.

— Перебьетесь, черт побери! Я же сказал: здесь пальбы не будет.

— Да никто и не собирается стрелять. А прикрыться нужно…

— Ну и прикрывайся себе на здоровье, только в другом месте, — посоветовал Сколлард.

Палмер схватил пивную бутылку, постучал ею по стойке и заорал, повернувшись к людям в зале:

— Тише!

Шум постепенно стих.

— Всем слушать приказ Нормана Джонса, нашего командира: укрепиться в «Пальмовой роще» и выслать дозорных. Наша задача — защищать город, что мы и сделаем. Защищаться будем здесь. Возражения есть?

— Есть! — крикнул Сколлард, но его крик утонул в мощном реве «нет». Он надрывался до посинения, но все же не мог перекричать других. Его попросту никто не слушал. В конце концов кто-то швырнул в него бутылкой, но промахнулся, и она с грохотом разлетелась в куски, ударившись об стойку.

— Эй, вы там, кончайте! — крикнул Палмер. — Хватит! Давайте сдвинем столы напротив входа. Берите и выстраивайте их в линию, чтобы получилась баррикада.

Все поспешно устремились к столам. Грохот, треск и смех не смолкали ни на секунду. Очень скоро в зале возникли настоящие редуты. Попытки Сколларда предотвратить разгром кончились тем, что ему перепало по голове пивной бутылкой. Тогда он ретировался за стойку, к шкафам, где хранились спиртные напитки. Пока все трудились, Сколлард, скрипя зубами, запирал спиртное под замок. Глаза его налились кровью от гнева.

Когда редут был готов, Джонс оглядел его и произнес:

— Парни, оружия у нас все же маловато. Я так думаю: те, кто при ружьях, лезьте за баррикаду, а у кого нет, пусть посидят по стенкам. Давайте, пошевеливайтесь.

Люди начали размещаться, как велел Джонс. Грилк, который ухитрился добыть еще стакан, пока Сколлард не запер свои запасы, наблюдал за происходящим, сидя у стойки.

— А кто шпионом будет? — спросил он.

— Ты о чем? — обернулся к нему Джонс.

— На войне без шпионов никак нельзя, — заявил Грилк. — Надо же знать, что замыслил противник.

— Верно, — согласился командир и обратился к Палмеру: — Я совсем забыл про разведчиков. Кто пойдет в разведку? — воззвал он к своему воинству.

Все молчали. Грилк поднял руку.

— Я согласен маленько пошпионить.

— Не пошпионить, а пойти в разведку, — заметил Палмер, покосившись на стакан в руке Грилка.

— А какая разница?

— Шпион — это тот, кого забрасывают во вражескую страну, а тот, кто идет в разведку, прячется неподалеку от своих и наблюдает, не идет ли противник. — Палмер обратился к остальным: — Так есть добровольцы?

— Значит, разведчик должен подглядывать из-за угла? — не унимался Грилк. — И все?

— Вроде все.

— Тогда к черту, я отказываюсь. — Грилк допил стакан и умильно посмотрел на Сколларда. — Нальешь еще стаканчик, а, Марв?

— Нет, — отрезал тот. — Бар закрыт.

Грилк, уже прилично осоловевший, изобразил удивление.

— Марв, мне кажется, ты глупишь.

— Это мое дело.

— По-моему, ты хотел, чтобы тебя выбрали в городское управление в ноябре?

— А тебе-то что?

— Да ничего. Только люди, которые выставляют кандидатуры, обычно нуждаются в голосах избирателей. А от тебя сегодня утром голоса уплывают, как рыбы сквозь дырявую сеть. Если бы выборы состоялись сейчас, тебя бы не выбрали даже мусорщиком.

— По закону заведение открывается в час дня, — раздраженно ответил Сколлард.

— Что ж, как ты сам сказал, это — твое дело. — Грилк повернулся к Джонсу: — Ладно. Так пойду я шпионить или нет, в конце концов?

— Так ты же вроде сам отказался.

— Да, отказался. Подглядывать не хочу, а шпионить пожалуйста.

— Нет, такие шпионы нам не нужны. — Джонс подозвал двоих. — Ты, Эд, и ты, Форстер, спуститесь по Прибрежной улице и глядите в оба. Если заметите русских, возвращайтесь и сообщите.

— А как мы узнаем, что они русские? — спросил мужчина по имени Эд. — Чем они от нас, например, отличаются?

— Не знаю. Сами разберетесь.

— Если бы на нас напали зулусы, все бы было ясно, — вздохнул Эд, выходя вместе с Форстером из «Пальмовой рощи». — А тут как опознать? У них же на лбу не написано, что они русские.

— Я предупреждаю, — объявил Грилк, — что так вы проиграете войну. Армия без шпионов обречена еще в мирное время! Обречена, да! — Он попытался отхлебнуть из пустого стакана и кинул выразительный взгляд на Сколларда. — Поищи чего-нибудь за стойкой, а, Марв?

Сколлард молчал.

Джонс повернулся к Палмеру и прошептал:

— А может, отпустим его, и дело с концом?

Палмер покачал головой.

— Он, пожалуй, на пулю нарвется.

— Ты прав.

Тогда Джонс обратился к Грилку.

— Ты уж нас извини. Если нам понадобится шпион, мы тебя обязательно позовем.

— Тогда будет поздно, — заметил Грилк разочарованно. — Ладно, черт с вами. Только потом не говорите, что у вас не было добровольцев.

Его совсем развезло, и он двинулся к выходу, пошатываясь, словно на палубе корабля во время качки. Но вдруг глаза его округлились.

— Черт побери, моя старуха!

Все взгляды устремились к двери. На пороге стояли Агнес Грилк и мисс Эверетт. Агнес хлопнула дверью и сердито уставилась на мужчин за баррикадой.

— Нечего в меня целиться, иначе я вам шеи сверну, — заявила она и зашагала к стойке. За ней семенила мисс Эверетт, хлопая по линолеуму домашними туфлями.

— Агнес, — сказал Джонс, — мы тут худо-бедно укрепились, так что тебе, по-моему, лучше пойти куда-нибудь еще. Здесь неподходящее место для женщин, стрельба может начаться.

Тут Агнес углядела мужа, который пытался забиться в дальний уголок бара.

— Лютер! — позвала она. — Где ты шлялся два дня?

Грилк с достоинством выпрямился.

— Я теперь шпион, — заявил он, — так что выдавать секретные сведения не имею права.

— Грандиозно, — сказала Агнес, — значит, эту войну мы точно проиграли.

— Я не шучу, Агнес, — вмешался Джонс. — По-моему, тебе с Мюриэль следует уйти.

— И уйдем, только сначала выпьем, — отвечала Агнес. — Пока вы прохлаждаетесь в теплом кабаке, мы мотаемся по всему городу и бьем тревогу. У меня в глотке пересохло.

— Кстати, что вы там написали? — спросил Палмер. — Никто не мог разобрать.

— Не знаю. — Агнес повернулась к мисс Эверетт. — А действительно, что ты накорябала?

Мисс Эверетт ответила не сразу.

— Я просто написала: «Тревога». Больше места не хватило.

— Ну, — сказала Агнес, — по-моему, мы своего добились. А теперь, Марвин, как насчет выпить?

Сколлард прокашлялся.

— Сограждане! Как вам уже известно, родина в опасности. Я думаю, что мы все должны… мм… забыть наши прошлые разногласия. Настало время, когда все американцы…

— Черт возьми, — перебила его Агнес, — я заказывала не речь на Четвертое июля[12], а выпивку.

— Вот я и предлагаю всем выпить по одной за счет заведения.

Воцарилась тишина, почти как в церкви. Сколлард возился за стойкой, отпирая замки. Кто-то сказал:

— Ну, видать, наступил конец света!

Мужчины ринулись к стойке, отпихивая друг друга.

Агнес спросила у мисс Эверетт:

— Что будешь пить, детка?

Та смутилась.

— Не знаю. Я никогда не пила так рано утром. А вишневый ликер есть?

— Где-то был, — ответил Сколлард, заглядывая под стойку. — Тут стоял, а теперь нету. Клем, наверно, им опять ботинки вычистил. Есть только пиво и виски.

— Тогда пиво, — выбрала мисс Эверетт.

— Пиво для дамы! — крикнула Агнес. — Бедняжке нужно оправиться после нападения русских!

Гул моментально стих, и наступила полная тишина.

— Что? — переспросил Джонс. — Ты на самом деле их видела?

Мисс Эверетт кивнула, а Агнес добавила:

— Мало сказать, видела. Один из них сбил ее с ног и хотел задушить. Потом они украли ее машину и прихватили с собой Олина Левериджа. Должно быть, уже пристрелили.

Чуть возбужденное веселое настроение, которое охватило присутствующих, сменилось леденящим душу страхом.

— Сколько их? — спросил Джонс.

— Не могу сказать точно, — ответила мисс Эверетт, — но мне показалось, десять или двенадцать.

— Они вооружены?

— У того, кто напал на меня, был пистолет. Огромный такой, а ствол — толщиной с дымовую трубу.

— Боже мой! — Джонс оглядел мужчин, которые забыли о выпивке. — Дело серьезное!

Палмер вспомнил о жене и детях и решил позвонить домой. В телефонной кабинке он опустил в щель десять центов, но телефон молчал. Он несколько раз подергал за рычаг, наконец повесил трубку и вышел в зал.

— Телефон не работает, — объявил он.

— Они перерезали провода, — сообщила мисс Эверетт. — Оборвали их, когда я звонила в полицию.

— Телефон работал еще совсем недавно, — сказал Джонс. — Если теперь он молчит, значит, русские уже в городе. Господи Боже!

— Если бы у вас был шпион, — вмешался Грилк, — вы бы давно знали, где они. А теперь — выкуси! Узнали, да поздно. Ха-ха!

— Заткнись, Лютер, — отрезала Агнес. — Какой из тебя шпион — еле на ногах держишься.

— Все шпионы пьют, — Грилк не лез за словом в карман. — У них работа такая.

— Может, и пьют, да не так, как ты.

— Интересно, куда запропастились Эд и Форстер? — вспомнил вдруг Джонс. — А вдруг их тоже убили?

— Мы бы услышали выстрелы, — заметил Палмер.

— У этих русских были ножи, — вставила мисс Эверетт. — На поясе, очень большие.

— Вот так-то, — сказала Агнес. — Зачем им шум поднимать, ножом по горлу, и готово дело.

— Упаси, Господи! — переполошился Джонс. — Эй, парни! Занимайте оборону!

Все заняли свои места и стали всматриваться в окно, но улица была пуста, только собака трусила вдоль сточной канавы, к чему-то принюхиваясь, а потом разлеглась прямо на мостовой. Тишину нарушало лишь дыхание собравшихся, да время от времени кто-то щелкал затвором, чтобы подбодрить себя.

— А не выслать ли нам еще кого-нибудь? — предложил Джонс. — Ну не шпиона, конечно, — поспешно добавил он, — а так, поглядеть.

— Если ты имеешь в виду Лютера, то лучше не надо, — ответил Палмер. Он оглядел зал.

— А кстати, где он?

Все стали переглядываться, но Лютер исчез.

Палмер пошел за стойку, постучал в дверь туалета, но никто не отозвался. Вернувшись, он сообщил:

— Он мог уйти незаметно только через заднюю дверь. В туалете его нет.

— Вот не было печали, — устало сказала Агнес, — пойду его поищу.

— Не стоит, — возразил Джонс, — вдруг ты попадешь в лапы к русским.

— Ну раз уж Мюриэль уцелела, то мне сам Бог велел, — ответила Агнес и направилась к задней двери.

Мисс Эверетт, не допив пиво, поднялась.

— Я пойду с тобой.

— Детка, ты одета не для драки, — сказала Агнес. — Но если хочешь, пойдем.

— Дамы, не валяйте дурака, — не отступался Джонс. — Пусть лучше мужчины пойдут.

— Это мое дело, — отрезала Агнес. — Я себе не прощу, если кто-нибудь из вас погибнет, спасая его шкуру.

Мисс Эверетт плотнее запахнула пальто, допила бутылку, и они с Агнес ушли. Все молчали, потом Палмер сказал:

— Если кто и может с ними справиться, то только Агнес.

— Не хотел бы я оказаться на месте русских, если Агнес примется за дело всерьез, — сказал кто-то. — Помните, что она сделала со своим первым мужем?

— С тем, которого она нашла через брачную контору?

— Угу. Подловила его, когда он пытался улизнуть от нее и упросил увезти его с острова в корзине для белья, и чуть не убила.

— Я помню. Док Стиджер наложил четырнадцать швов ему на голову.

— Пятнадцать.

— Нет, четырнадцать.

— Я тогда гулял с его медсестрой, и она сказала, что пятнадцать.

— Сильна баба, ничего не скажешь.

— А помните, как она вытащила из пруда машину Поттера?

Тут дверь распахнулась, и в бар ворвался Эд. В глазах его метался ужас, он едва дышал, лицо залила смертельная бледность.

— Они здесь! — хватая ртом воздух, еле выговорил он. — Я их видел.

— Где? — спросил Джонс. К горлу подкатил комок, но он сумел взять себя в руки. — Где ты их видел?

— Они идут по Фруктовой улице, — прохрипел Эд. Он рухнул на стул и отдышался. — С ними Олин Леверидж. Я не уверен, но мне кажется, что это Олин. Его так отделали, что трудно сказать точно.

В «Пальмовую рощу» ввалился другой разведчик. Выслушав его, Джонс сказал:

— Ладно. Нам остается только ждать. Если они хотят захватить город, то пойдут по Главной улице. Тут мы их и перехватим — лучше места не придумаешь. А я пойду им наперерез. Не вздумайте стрелять, пока не дам сигнал. Ясно?

Мужчины кивнули. Палмер спросил:

— Норм, стоит ли так рисковать? Лучше поговорить с ними отсюда.

Джонс покачал головой.

— Раз уж я командир, то должен поговорить с их командиром, прежде чем начнется драка.

— Так сиди здесь и говори через окно.

— Не годится. С человеком, который прячется, никто не станет говорить серьезно. — Джонс посмотрел на большое окно бара и перевел глаза на Сколларда. — Придется разбить твое окно, Марв. А то, если начнется стрельба, кто-нибудь может пораниться осколками.

Сколлард лишь пожал плечами. Все отошли, а трое под руководством Джонса высадили окно прикладами. Осколки замели в угол, те, у кого было оружие, снова заняли свои места за нагроможденными столами, а остальные расположились за стойкой и по стенам.

— Если их всего восемь, то мы с ними живо справимся, — произнес Джонс и, улыбнувшись, добавил: — Да только не верится мне, не такие они дураки. Наверняка все окрестные леса кишмя кишат русскими.

Он вышел. Собака убежала, и улица была пустой и безжизненной. Несколько бумажных вымпелов вяло свисали с деревьев перед аптекой, а лозунг «Да здравствуют наши!» за ночь сморщился и перекрутился так, что напоминал огромный носовой платок, вывешенный для просушки. На красной кирпичной стене аптеки тускло зияли пустые темные окна, лишь в двух из них отражалось голубое небо. Тишину нарушали только мягкий шелест ветра в ветвях деревьев да крики чаек из порта. Высоко над головой самолет прочертил белый след, но скоро скрылся из вида, и линия расплылась и растаяла. Никогда, даже в разгар зимы, Джонс не видел улицу столь пустынной и дивился, куда же все подевались. Неожиданно на Главной улице появились двое медленно идущих людей, потом еще двое. Следующая пара конвоировала какого-то человека. Шествие замыкали еще двое.

Джонс оглянулся. Через разбитое стекло он едва различал лица товарищей.

— Вот они. Направляются на Фруктовую, — объявил он и зашагал на середину Главной улицы. Засунув большие пальцы в карманы брюк, он приготовился достойно встретить чужаков. В ушах у Джонса звенело, во рту пересохло, и вкус был такой, словно он позавтракал протухшими консервами. В мозгу вертелась только одна мысль: какой будет позор, если он вдруг свалится в обморок. До него не сразу дошло, что отряд пересекает Главную улицу и вовсе не идет ему навстречу. Один из идущих заметил Джонса и указал на него остальным. Все заторопились и скрылись из вида.

— Они переходят улицу! — крикнул Джонс защитникам «Пальмовой рощи». — Сюда не пойдут!

Он еще раз огляделся, но улица была такой же пустынной. Джонс подошел к бару. Он испытывал громадное облегчение, но в то же время был слегка разочарован.

— Что будем делать? — спросил Палмер. — Пойдем за ними?

— Пока не надо, — решил Джонс. — А вдруг это только передовой отряд? Я не допущу, чтобы нас окружили и перестреляли как зайцев. — Он достал сигарету, сунул ее в рот и зажег спичку. Вдруг у него затряслись руки, и спичка упала на землю. Он пробовал зажечь другую, но и ее выронил. Дрожь охватила его тело. С виноватой улыбкой он взглянул на Палмера. Тот ухмылялся.

— Держи, — проговорил он и бросил Джонсу зажигалку, но тот не сумел ее поймать дрожащими пальцами, и зажигалка упала на тротуар.

Джонс присел, поднял ее и, зажав руки между коленями, прикурил. Потом выпрямился и кинул зажигалку обратно Палмеру.

— Спасибо.

Палмер поймал зажигалку, а потом в точности скопировал движения Джонса. Оба рассмеялись, а через мгновение «Пальмовая роща» наполнилась криками, гоготом и смехом. Мужчины хлопали друг друга по спине, пинали битое стекло и подбрасывали пустые бутылки в воздух. Они продолжали смеяться до тех пор, пока со стороны доков не донеслась автоматная очередь.

ГЛАВА 10

Когда Лютер Грилк выскользнул из «Пальмовой рощи» через черный ход, он понятия не имел, что будет делать дальше. Он выпил достаточно, чтобы считать себя трезвым, был полон отваги и задора, которые приходят с хорошей дозой спиртного. Шпионы, как он знал, действуют в тылу врага, но в данном случае найти врага было сложно, а где у него тыл — тем более. Еще он слыхал, что шпионы обычно маскируются. С этим было значительно легче, надо было только решить, как именно он собирается шпионить. Самое лучшее — это найти противника, выведать его численность и расположение, по возможности, дальнейшие планы и доложить ребятам в «Пальмовой роще». Итак, он все-таки будет шпионом, разведчиком… да кем захочет, тем и будет! Грилк окончательно решил, как замаскироваться. Свернув в боковую улочку, он пробежал два квартала и очутился перед черным ходом в «Индейский вигвам», штаб-квартиру общества, где он был секретарем. По пыльным скрипучим ступенькам он взлетел в Зал заклинаний, где проводились посвящения в члены общества и другие официальные церемонии. Из стеклянного ящика за почетным местом духа Маниту[13] он извлек головной убор длиной четыре фута, который вождь племени Сиу надевал, отправляясь на войну, и нахлобучил себе на голову. Секретарь не имел права надевать убор, играющий роль символа Маниту, но Грилк счел, что при нынешних обстоятельствах может нарушить правила. Грилк прошел в комнату Гайаваты и посмотрелся в зеркало, висевшее над раковиной. Вздымающиеся орлиные перья с красными кончиками совсем не шли к его очкам, а жидкие пшеничные усы, смахивающие на зубную щетку, придавали ему и вовсе не индейский вид. Однако Грилк рассудил, что на расстоянии никто ничего не заметит. Вдобавок кожа на лице была грубой, еще хранила летний загар и по цвету могла вполне сойти за индейскую. Вряд ли русские знают, как выглядят американские индейцы, подумал он, а близко подходить к ним Грилк не собирался.

Он было направился к лестнице, но вспомнил, что у него в шкафу с документами припрятана бутылка виски на черный день. Вернувшись, он открыл шкаф, пошарил там и достал бутылку. Грилк решил, что, перед тем как идти на трудное и опасное дело, не грех и выпить, и отпил порядочный глоток, а бутылку убрал в карман. А теперь пусть только эти русские попробуют ему хоть слово поперек сказать, приговаривал он про себя, торопливо идя по переулку. Да, пусть только посмеют, и они увидят, что получится! Я их всех перережу! Одной левой их свяжу, сниму скальпы и брошу на съедение волкам! Пусть только сунутся!

Тут Грилку пришло в голову, что шпионы без надобности не вступают в открытый бой с противником, а, напротив, должны ухитриться ускользнуть от него с добытыми сведениями, чтобы доставить их по назначению. Значит, драка отменяется, будем вынюхивать! Он прокрался вдоль стены до угла, затем опустился на четвереньки, внимательно озираясь по сторонам. Улица была пустынна. Грилк вскочил и стремглав понесся через дорогу. Длинный хвост из орлиных перьев волочился за ним, хлопал, как выстиранное белье на ветру.

Таким манером Грилк миновал несколько кварталов. Он запыхался и чуть не падал с ног. Обогнув очередной угол, он нос к носу столкнулся с колонной вооруженных мужчин. Несколько секунд никто не двигался с места: мужчины застыли с открытыми от удивления ртами, а Грилк оцепенел от ужаса. Тут автоматчик дал короткую очередь в воздух, и Грилк шлепнулся на тротуар, закрыв глаза в ожидании рокового выстрела.

— Малявин, я приказывал не стрелять без необходимости! — проревел Розанов, когда они сгрудились вокруг лежавшего ничком тела. — Он безоружен, вы что, не видите?

— Это индеец! — сказал Малявин. — Настоящий краснокожий индеец!

— Кем бы он ни был, не тратьте зря патроны! Лысенко, посмотрите, жив ли он, может ли говорить.

Двое поставили Грилка на ноги, но глаз он не открывал. Лысенко протолкался поближе и спросил:

— Вы говорите по-английски?

Грилк открыл глаза.

— Да, черт возьми, а вы?

— Да, — сказал Лысенко. — Вы из какого племени?

— Я — былое воплощение Маниту и секретарь 14-го отделения общества «Индейский вигвам».

Лысенко замялся.

— Повторите еще раз, — попросил он.

Грилк повторил.

Лысенко повернулся к Розанову.

— Он неважно говорит по-английски. Не могу разобрать.

— Может, его знает американец? — предположил Розанов и оглянулся. Оказалось, что Леверидж исчез.

— Хрущевский! — рявкнул он. — Где американец?

Хрущевский таращился так, словно его разбудили среди ночи.

— Не знаю, — вымолвил он. — Минуту назад я его еще держал.

— Лысенко, в чем дело? — спросил Розанов. — Вы ведь тоже держали пленного!

— Держал, пока…

— Что «пока»?

— Пока вы не приказали переводить. Это Хрущевский его упустил.

— Я не упускал, — заартачился Хрущевский. — Я его держал крепко.

— Сейчас уже все равно, — заметил Розанов и с сомнением оглядел Грилка. — По-моему, индеец сможет вести нас дальше. Но вы оба пойдете под трибунал. А сейчас в путь, и быстрее. Чем скорее мы выберемся отсюда, тем лучше.

Отряд снова построился. Хрущевский и Лысенко подхватили Грилка под руки.

— Спросите его, далеко ли еще до доков, — велел Розанов.

— Индеец говорит, что это зависит от того, какой док нам нужен, — перевел Лысенко. — Он говорит, их здесь несколько.

— Проклятие! Американец не предупредил нас, — вырвалось у Розанова. — Спросите его, где скорее всего можно найти лодку.

— Он спрашивает, какая лодка нам нужна. На материк обычно ходит пароход, но сейчас на нем забастовка.

— Вот! — обрадовался Василов. — Вот родимые пятна капитализма! Скажите, товарищ, — обратился он к Грилку по-английски, — мы знаем, что индейцы подвергаются ужасным гонениям, это правда?

Грилк прикрыл глаза.

— Правда, да только слабо сказано, — ответил он.

Василов ухмыльнулся.

— Так! Расскажите поподробнее.

— Белые люди обкрадывают нас. Переманивают наших шоферов, дворецких, горничных. — Грилка понесло. — Нам приходится самим водить наши лимузины — вот до чего мы дошли!

Наступила пауза.

— Он, по-моему, пьяный, — заявил Лысенко.

— Этого не может быть, — ответил Василов. — Капиталисты не продают индейцам спиртное. Товарищ, — обратился он к Грилку, — значит, вас обворовывают! Приезжайте в Москву, мы устроим пресс-конференцию, и вы обо всем поведаете миру. Вы не против?

— Нет. А можно взять с собой окарину[14]?

— Берите, кого хотите. Хоть все свое племя. Мы сделаем вас почетными гражданами Советского Союза.

— Угу, — промычал Грилк.

— Из угнетенного меньшинства вы превратитесь в полноправных граждан, пользующихся всеобщим уважением. Вы впервые узнаете истинный вкус свободы и мирной жизни.

— Мирной жизни? — переспросил Грилк. — Вы хотите сказать, что нам нельзя будет снимать скальпы?

Василов задумался.

— Можно, наверно, с врагов народа. Этот вопрос надо согласовать.

Грилк затряс головой.

— Мы здесь сами выбираем, с кого снимать скальп, — сказал он. — Или мы у вас будем делать то же самое, или я больше не играю.

Василов стушевался.

— Вот зараза, — пробормотал он отходя.

Розанов спросил:

— Крегиткин, вы знаете, в какой док придет Золтин?

— Нет. Мы расстались на телефонной станции, не успев сговориться. Он выскочил в одну дверь, а я — в другую.

— Надо было держаться вместе! Что вы сделали с телефонисткой?

— Связали.

Розанов оглядел безмолвные дома.

— Поскорей бы выбраться отсюда. Не нравится мне тут.

Неожиданно Малявин вскрикнул и поднял автомат. Впереди из-за угла появились Агнес Грилк и мисс Эверетт и направились к отряду. Мужчины остановились.

— Малявин, будьте начеку, — скомандовал Розанов. — Без моего приказа не стрелять.

— Это та самая женщина, чью машину мы взяли. — Лысенко узнал мисс Эверетт. — Она, наверно, успела поднять на ноги весь город. Я говорил, что ее надо было убить.

— Спросите, что им нужно, — сказал Розанов, когда Агнес, державшаяся впереди, решительно подошла ближе.

Лысенко отпустил Грилка и вышел вперед.

— Что вы хотите? — спросил он.

Ни слова ни говоря, Агнес ринулась мимо Лысенко прямо к своему мужу в орлиных перьях.

— Лютер, ты набитый дурак! — прошипела она сквозь зубы и заехала Хрущевскому в глаз. Схватив Грилка за руку, она выдернула его из рук Хрущевского, как пойманную рыбу из воды. Грилк отлетел к краю тротуара, шлепнулся в сточную канаву. Когда он вылез, перья облепляли его лицо, как мохнатое полотенце.

— Остановите ее! — крикнул Розанов, и моряки окружили Агнес. Для них это было все равно что оказаться рядом с вращающимся пропеллером аэроплана. Хрущевский нарвался на удар левой, рассекший ему губу. Крегиткин схлопотал ногой в пах, перегнулся пополам и свалился наземь. Малявин попытался ударить Агнес прикладом автомата, но грохнулся на спину от удара в солнечное сплетение. Только воспользовавшись превосходством в весе, моряки сумели повалить Агнес на землю. Все вместе они прижали ее к мостовой. Из-под груды тел слышались громкие и сочные проклятия, которые изрыгала Агнес, лягаясь и мыча. Мисс Эверетт, сняв туфлю, колотила ею по головам и спинам дерущихся, но это напоминало битву мотылька со стадом слонов. В конце концов Лысенко скрутил ей руки за спиной и вытащил пистолет.

— Хватит, — приказал он. — Прекратите, или я вас убью!

— Молодой человек, что вы сделали с моим авто? — требовательно спросила мисс Эверетт, тщетно стараясь повернуться.

— Ничего особенного, — ответил тот, направив пистолет на Грилка, медленно выползавшего из канавы. — Ты, индеец! Стой на месте!

— Насчет меня не волнуйтесь, — отвечал Грилк, придерживая одну руку другой. — Рука, по-моему, сломана. Черт возьми, Агнес, нельзя же так!

— Дай мне только отсюда выбраться, — заорала Агнес из-под кучи. — Я тебе покажу как надо.

Бродский, который был на самом верху, посмотрел на Розанова.

— Ну словили мы ее, а теперь что делать?

— Нельзя больше терять времени, — ответил командир. — Придется брать ее с собой.

— Интересно как? — поинтересовался Бродский. — Тут без железной клетки не обойдешься.

— Лысенко, переведите женщине, что, если она будет продолжать в том же духе, мы убьем ее дружка.

Лысенко перевел.

— Теперь вставайте по одному, — продолжал Розанов. — Тот, кто внизу, пусть подержит ее еще немного. Кто внизу?

— Угадайте, — прогудел снизу Хрущевский. — Кому всегда из кучи дерьма достается самый большой кусок?

— Ладно, вставайте, — скомандовал Розанов.

Пыхтящие моряки осторожно сползали с кучи и вставали на ноги. На земле остались двое — Агнес и Хрущевский. Ногами он, словно ножницами, обхватил ее талию. Одну ее руку ему удалось прижать к земле, но движения другой ее руки причиняли немало неприятности. Лицо Хрущевского исказилось от боли.

— Скажите ей, чтобы прекратила, — взмолился он. — Она меня убьет!

— Лысенко, переведите: если она не бросит сопротивляться, мы застрелим ее дружка.

Лысенко передал приказ, и Агнес подчинилась. Хрущевский перевел дух и поднялся, глядя на нее почти восхищенно. Вытерев ладонью кровоточащую губу, он произнес:

— Хотел бы я, чтобы она была на нашей стороне. — Наклонившись, он помог Агнес встать.

— Ладно, двинулись. — Держа Грилка на мушке, Розанов жестом велел ему идти вперед. Грилк поправил перья и заковылял, поддерживая поврежденную руку. Потрепанная процессия зашагала по улице. Василов, который не принимал непосредственного участия в схватке, пристроился рядом с Агнес. Она шагала, не озираясь по сторонам, и глаза ее пылали от гнева, как два огонька на болоте.

— Я восхищаюсь людьми, сильными духом, — начал замполит.

Агнес не отвечала.

— В Советском Союзе вы бы стали выдающейся личностью. Вас бы окружили почетом и уважением. Люди носили бы вас на руках.

Агнес хранила молчание, поэтому, немного помолчав, Василов изменил тактику.

— Вы счастливы здесь? Как вы считаете, ваши таланты ценят здесь по достоинству?

Агнес скользнула по нему взглядом.

— Хочешь, я тебе тряпочку одолжу, толстячок? — сказала она. — Чтобы ты в нее помолчал.

— Извините. Не понял.

— Что вы сделали с моим авто? — вмешалась мисс Эверетт. — Я недавно выложила двадцать долларов за покраску. Если вы ее поцарапали, придется вам платить. Где вы ее бросили?

— Мадам, вы зря переживаете из-за таких мелочей, — ответил Василов. — Смотрите на вещи шире. Вы должны радоваться, что ваша машина внесла свой вклад в дело победы коммунизма…

— Хорошо, что предупредили. Никогда в нее больше не сяду, — объявила мисс Эверетт.

— Да, вероятно, и не сможете, — улыбнулся Василов.

— А вам, молодой человек, — мисс Эверетт повернулась к Лысенко, — вообще должно быть стыдно… — Тут она внезапно вспомнила. — Что вы сделали с Олином Левериджем?

— Кто это? — спросил Лысенко.

— Тот парень, что привел вас в мой дом! Что вы с ним сделали?

— Он убежал.

Мисс Эверетт уставилась на Лысенко.

— Не верю. Вы убили его!

— Нет, он убежал.

— Вы убили его! Дикари!

Поймав взгляд Агнес, она запричитала:

— Бедняжка Олин! Мы знали, что он плохо кончит, но и не думали, что так плохо. — На глаза ее навернулись слезы. Оглянувшись на Лысенко, мисс Эверетт добавила: — Ну одного-то вы точно добились — сделали его героем, так что, можно сказать, он не зря прожил жизнь. Он сам, наверное, поблагодарил бы вас за это.

— Мадам, мы его не убивали, — уверял Василов. — Коммунистам нет нужды убивать людей, наше общество — образец гуманности.

— Пусть мне об этом скажет сам Лаврентий Берия, тогда я, может быть, и поверю, — заявила мисс Эверетт.

— Зря вы верите своим газетам, — перебил ее Василов. — Они печатают сплошную грязную ложь.

Шедший впереди Розанов оглянулся.

— Прекратите с ними спорить, Василов. Вы ничего не добьетесь и сами это прекрасно знаете.

— Не указывайте, что мне делать, — огрызнулся замполит. — Я свои обязанности знаю.

— И многих вам таким образом удалось завербовать?

— Я не гоняюсь за количеством. Я устанавливаю контакт, преодолеваю их образ мыслей…

— Ну так преодолевайте побыстрее, потому что впереди я вижу гавань.

Роланд Гарни проснулся рано, голова слегка кружилась после вчерашней пьянки с Левериджем. Он приготовил кофе и перелил его в термос, чтобы взять с собой на прогулку. Пройдя на корму, он налил дымящийся напиток в крышку от термоса и отставил в сторонку, чтобы кофе чуть остыл, а сам стал копаться в двигателе. Он осмотрел сверкающие медные наконечники, вытер с одного пятнышко грязи и проверил регулировку. В тот момент, когда Гарни повернул ключ зажигания и нажал на стартер, до него донеслись шум автомобиля и рев клаксона. Интересно, кто это до сих пор празднует победу школьной команды, подумал он. Идиоты, совсем с ума посходили! Посадить бы их в тюрьму заодно с родителями…

Мотор чихнул, затарахтел и завелся, полетели брызги воды. Гарни прислушался к неровному дребезжанию, но тут мотор застучал и затих. Проклятие, выругался он, опять подача топлива барахлит. Он выключил зажигание и занялся скучным делом — разборкой бензопровода. Автомобильный гудок не умолкал по-прежнему. Гарни работал и вспоминал рассуждения Барбары о воспитании трудных детей. Помощь им, конечно, нужна, подумал он угрюмо, но суть в том, что ее предлагает не коренной островитянин. Барбара просто не понимает своего счастья. Она может уехать и найти работу в любом месте, но нет, ей непременно хочется остаться здесь. Любой, кто хочет остаться здесь на зиму, — чокнутый. Я-то на острове зимую в последний раз, решил для себя Гарни. И скажу ей об этом. Продам лодку, гараж и — прощайте. Это уже твердо. Если хочет, пусть едет со мной, но я в любом случае смоюсь отсюда.

Разобрав двигатель, Гарни стал продувать медный бензопровод. На причале поверх его головы раздались шаги, Гарни выпрямился и увидел Барбару.

— Доброе утро, — сказала она. — Это у вас такой завтрак?

Гарни вытер бензин с губ и улыбнулся.

— Вроде того. Спускайтесь.

Он протянул руку в пятнах от смазки и помог ей слезть в лодку.

— Я собирался вам звонить. Зачем вам было приходить так рано?

— Я проснулась на рассвете, а просто лежать в постели не хотелось. Куда поставить корзинку?

— Куда понравится. Кофе выпьете?

— Спасибо, нет. Уже пила.

Барбара уселась, поставив корзинку рядом с собой.

Гарни снова занялся бензопроводом. Некоторое время оба молчали.

— Знаете, — произнесла Барбара, — а ваш городок забавный.

— Вы тут еще многого не знаете, — отозвался Гарни из-под мотора.

— По пути сюда мне встретились на улице две пожилые женщины. Одна, кажется, была в ночной рубашке, а другая сообщила, что идут русские. Это что, местная шутка?

— Я такой не знаю.

— Я подумала, что это, вероятно, какой-то розыгрыш. Если бы они были лет на сорок помоложе.

— Как они выглядели?

— Та, что в ночной сорочке, — приземистая и невысокая. Вторая — громадная, похожа на мужчину. Вылитый Поппи-морячок[15].

— Сдается мне, что это Агнес Грилк. Это она сказала, что русские идут?

— Да.

— На нее временами накатывает.

— Похоже на то. А еще я разговаривала.

— У вас, смотрю, было хлопотливое утро.

— Нет, мы беседовали вечером, когда я вернулась домой.

— Интересно.

— Позвонил мистер Торп.

— Член школьного совета?

— Да.

— И чего он хотел?

— Сказал, если я не ограничусь только преподаванием, меня уволят.

— Прямо так и сказал? — Гарни вылез из-под мотора.

— Именно так. Он заявил, что я выхожу за рамки своих обязанностей, вмешиваюсь в чужие дела, о которых не имею ни малейшего представления. Точнее не скажешь.

Гарни улегся обратно под мотор.

— Что же вы собираетесь делать?

— Не знаю.

— Вы всегда можете уехать отсюда.

Барбара открыла рот для ответа, но тут со стороны города раздались выстрелы.

— Что это? — спросила она.

— Дети, наверное, шутихи пускают. Весь город потерял голову из-за этого дурацкого праздника.

Гарни закрутил болт, сел и принялся собирать карбюратор. Барбара молча наблюдала за ним.

— Что это такое? — спросила она наконец.

— Это? — переспросил Гарни. — Карбюратор.

— Понятно.

— Его надо почистить, лопасти покрылись грязью. — Собрав карбюратор, он поставил его на место.

— Наверное, это глупо, но я не знаю, как работает двигатель.

— Ничего страшного, — успокоил ее Гарни и, воспользовавшись отверткой как указкой, принялся объяснять: — Бензин поступает сюда через бензопровод, затем в карбюратор, где превращается в пар, и идет дальше на цилиндры. Все просто.

Барбара несколько секунд глядела на мотор.

— Что ж, благодарю, что попытались растолковать.

— Вы что-нибудь не поняли?

— Ничего не поняла.

— Попробуем еще раз. Бензин поступает…

— Нет, я все равно не пойму.

— Но это же очень просто! Пары бензина приводят в движение поршни, те вертят коленчатый вал, и лодка плывет куда надо.

— Поговорим лучше о чем-нибудь другом.

— Хорошо, давайте по-другому — вы, предположим, должны…

— Давайте лучше так. — Тут Барбара, склонившись над Гарни, взяла его лицо в свои руки в перчатках и поцеловала. Лица у обоих были холодные, на его губах ощущался привкус бензина. У Гарни закружилась голова. Он откинулся назад и упал на дно лодки. Не вставая с колен, Барбара смотрела на него.

— Так о чем вы говорили?

— О том, что пары толкают поршень, — пробормотал он, собрался с силами, встал и убрал инструменты. Включив зажигание, Гарни нажал на стартер. Раздался жалобный вой мотора. Попробовав еще три раза, Гарни отошел.

— Так я и думал, — пробурчал он. — Ничего не поделаешь.

— А что будет, если в бензин попадет вода? — спросила Барбара.

— Вот это самое и будет. Конденсация или… — Вдруг Гарни ударил себя по лбу. — Пари держу, что так оно и есть. — Он опустился на колени и занялся бензопроводом. — Для того, кто не разбирается в двигателях, вы рассуждаете на редкость здраво.

— Я действительно не знаю, что будет.

— Неважно. Если дело в этом, вы заслужили награду, и немалую.

Гарни достал банку, слил в нее немного бензина и, глянув на свет, плеснул жидкость на палец, лизнул и воскликнул:

— Чистая водичка! Так какую награду вы хотите?

— Мне нужна… — не сразу ответила Барбара, — мне нужна помощь.

— Вы хотите, чтобы я помог вам уволиться?

— Я хочу, чтобы вы помогли мне удержаться.

— Я уже говорил вам, что уезжаю. Продам лодку, лавку — и куда глаза глядят.

— Вот как? Я буду скучать без вас.

— Я тоже.

Гарни отправился в кабину и принес ручной насос и шланг.

— Вы — единственная, с кем я могу здесь разговаривать. Вы словно из другого мира.

Гарни откинул крышку бака с бензином, сунул на самое дно шланг и принялся качать. С каждым нажимом за борт лилась вода. Не глядя на девушку, Гарни продолжал:

— Большинство девушек, с которыми я был знаком, настолько зациклены на себе, что и словечка на другую тему нельзя ввернуть, а если удается, тебя просто не слушают. До них доходит одно — когда говоришь про них. Честно скажу, тоска наваливается, когда без конца повторяешь одни и те же глупости одним и тем же красоткам, а стоит заговорить о чем другом, и глаза у них делаются стеклянными, берут зеркало и начинают себя разглядывать, словно лицо у них подурнело, раз не о них разговор. А вас интересует жизнь других людей. Может быть, временами и чересчур, но, по крайней мере, вы — совсем другой человек. Вот я и говорю, что мне еще много чему поучиться надо, а если здесь сидеть, ничего не выйдет.

Гарни бросил взгляд за борт. По воде начала расплываться радужная пленка бензина. Он перестал качать и закрыл бак.

— Курить пока нельзя. Мы напустили столько бензиновых паров, что весь остров взлетит на воздух. — Гарни опять продул бензопровод. — Если она и сейчас не заведется, отправимся досыпать. А может, и просыпаться не надо было.

Барбара глубоко вздохнула и огляделась по сторонам. К ним приближалась группа людей. Впереди шел человек в индейском уборе из перьев, а посередине — две растрепанные женщины.

— Боже мой! — воскликнула Барбара. — Снова те же самые женщины. Нет, это все-таки какой-то маскарад — поглядите на них!

Гарни завинтил последнюю гайку и обернулся.

— Черт возьми! Они, должно быть, в стельку пьяные.

Мужчины подбежали к причалу, и неожиданно Гарни с Барбарой увидели направленные на них дула автомата и двух пистолетов и услышали приказ:

— Выходите из лодки.

— Эй, в чем дело? — недоумевал Гарни. — Лютер, что здесь творится?

— Русские пришли, — отвечал Грилк. — Ты с ними лучше не связывайся.

— Выходите из лодки! — повторил Розанов. Двое спрыгнули, подхватили Гарни под руки и вытолкнули на причал. Барбара вскрикнула, когда ее высадили следом.

Гарни стал сопротивляться, но получил чем-то тяжелым по голове. Когда в глазах у него прояснилось, он увидел, что на причале остались только супруги Грилк, мисс Эверетт, Барбара и он сам. Русские заняли лодку. Автоматчик целил в него, другой матрос тем временем заводил мотор. Офицеры о чем-то спорили и смотрели в направлении города, словно кого-то ожидали. Гарни прислушался к шуму мотора и посмотрел на Барбару.

— Да, хорошо я его наладил, — произнес он. — Работает как часы.

— Чтоб он взорвался и разнес их всех на куски, — с чувством пожелала мисс Эверетт.

Двое с пистолетами продолжали отчаянно спорить. Наконец молодой обратился к Гарни:

— Эй вы! Где карта?

Секунду Гарни раздумывал.

— В каюте. Справа от ящика с наживкой. — Он полез в карман, достал сигарету, зажег ее и глубоко затянулся.

Обшарив каюту, Лысенко вышел.

— Там нет карты. Где она?

— Странно, — отозвался Гарни. — Могу поклясться, что оставил ее там, рядом с ящиком. Дайте посмотреть.

Он шагнул в лодку, видя, как дуло автомата поворачивается за ним, и зашел в каюту.

Лысенко следовал за ним по пятам, пока Гарни искал карту по всей каюте. В конце концов Гарни сказал:

— Ну значит, здесь ее вовсе нет. Наверно, я уронил карту за борт.

Лысенко отвернулся и отдал команду по-русски. Гарни сделал глубокую затяжку, швырнул сигарету в захламленный угол и заторопился из каюты.

— Доброго пути, — пожелал он, прыгая на причал.

Все еще споря, русские отшвартовались. Автоматчик по-прежнему держал американцев под прицелом, но скоро перестал обращать на них внимание.

— Один русский остался, — сказала Барбара.

— Откуда вы знаете? — удивился Гарни.

— Я немного владею русским. Одного они потеряли, а те двое с пистолетами ненавидят друг друга. Тот, молодой, много о себе воображает.

— Черт возьми! — Гарни с восхищением посмотрел на Барбару, потом вгляделся в удаляющуюся лодку.

— Нам, наверное, нужно кому-то сообщить? — предложила она.

— Подождите минутку, — ответил Гарни. — Сейчас будет кое-что любопытное.

— А что?

— Увидите.

Лодка развернулась в гавани и направилась в открытое море. Прошла минута, вторая. На лице Гарни появились признаки разочарования.

— И что же мы должны увидеть? — не утерпела Барбара.

— Выходит, ничего, — ответил Гарни.

Неожиданно лодка круто развернулась и рванулась к берегу. Из кабины повалил густой грязный хвост дыма. Трое русских прыгнули в воду, за ними остальные. Полыхнуло оранжевое пламя и скрыло лодку из вида. Пламя превратилось в черное марево, в нем виднелся лишь обугленный нос лодки. Вдали на волнах качались восемь голов.

— Вот, — произнес удовлетворенно Гарни, — вот что происходит, когда куришь у бака с бензином.

ГЛАВА 11

Появление Лютера Грилка в индейском боевом уборе ошеломило Левериджа не меньше русских. Но когда Малявин выстрелил, а остальные бросились на Грилка, до художника дошло, что о нем на секунду забыли. Не раздумывая, он нырнул в переулок, добежал до угла, затем свернул и заторопился в «Пальмовую рощу». Он не знал, какой сегодня день и который час, а просто ноги сами несли его в кабак — единственное место в городе, где ему было по душе.

Приближаясь, он заметил, что «Пальмовая роща» выглядит как-то не так, но тут же понял, что это из-за разбитого окна. На пороге он увидел Нормана Джонса и за ним встревоженные лица остальных. Джонс медленно спустился ему навстречу, и по его лицу Леверидж понял, что творится что-то необычное.

— Боже мой, Олин! — запинаясь, воскликнул Джонс. — Что с тобой случилось?

— Со мной? Меня зацапали русские. А почему окно разбито?

— Не обращай внимания. Ты же на себя не похож!

— Да ну? — У Левериджа еще не было случая осмотреть свое лицо. Он просто ощущал боль во всем теле и чувствовал, что лицо у него сильно опухло.

— Они маленько меня побили, — признался он. — Я завел их в болота у Пикового пруда. Знаешь, Норм, та дорога за прудом уже заросла. Я бы руку дал на отсечение, что она в порядке, но, черт меня возьми, она пропала в кустах сразу же за Вигвамным камнем. Я в жизни так не плутал.

Джонс взял Левериджа под руку и повел в зал.

— Сядь и отдохни, — сказал он. — Мы принесем тебе выпить.

— Что здесь происходит? — спросил Леверидж, разглядывая вооруженных мужчин за баррикадой. — Похоже, я пропустил хорошую драку.

— Мы защищаем город, — пояснил Джонс и, обратившись к Сколларду, сказал: — Принеси виски.

— Ребята, вы обо мне не беспокойтесь, — смутился Леверидж. — Я только отдохну минутку и пойду домой, а то у меня с головой что-то.

— С ума сошел — домой идти? — сказал Палмер, передавая ему виски, которое поднес Сколлард.

— Спасибо, Чарли. — Олин поднес бутылку к губам, сделал большой глоток, передернулся и вытер губы. — Нет, с ума я не сошел, просто слегка не по себе. Мы вместе с Роли вчера хорошенько поддали, и просыпаться было тяжеловато.

Леверидж оглянулся на Сколларда:

— Марв, ничего, если я еще выпью? Сейчас я не могу заплатить, но все отдам, когда Сай Уиддемер мне заплатит.

— Пей сколько влезет, — ответил Сколлард. Леверидж посмотрел на него так, словно бармен говорил на чужом языке. Сколлард пояснил: — После всего, что ты вытерпел, я могу, по крайней мере, поставить тебе выпивку.

— Ты хочешь сказать, всю бутылку? — спросил художник недоверчиво.

— Ты — наш первый герой. В «Пальмовой роще» поят героев бесплатно. — Сколлард оглядел присутствующих. — Все запомните, что я сказал.

— Ну спасибо. — Леверидж снова отхлебнул, и на его распухших губах появилось подобие улыбки. — Видели бы вы этих русских! Там есть толстяк, говорящий по-нашему, мы с ним затеяли спор о красках и сливовом варенье…

— Погоди, Олин, — перебил его Джонс. — Где ты их встретил и сколько их?

— Ладно, начну сначала. Вчера вечером мы вместе с Роли ушли отсюда и…

— Олин, дело серьезное, — перебил его Палмер, — нам нужно знать…

— Дайте мне рассказать по порядку, — взмолился Леверидж, — иначе вы ничего не поймете.

— Потом расскажешь по порядку. Сейчас нам важно узнать, сколько этих русских и откуда они взялись.

— В том-то и дело! Они как из-под земли выросли. Я шел через пустоши. Неожиданно на меня выпрыгнул олень. Я грохнулся на землю, а когда поднял голову, эти молодцы уже стояли надо мной… Нет, ребята, давайте я вам все-таки расскажу…

— Сколько их было?

— Девять, но…

— Где они?

— На болотах, говорю же, рядом с Глэкинской трясиной.

— У них были парашюты?

— Нет, черт возьми. Они выглядели так, словно ночевали на болоте. Теперь, если не возражаете, я расскажу…

— Они говорили, куда пойдут?

— Я только понял, что им очень нужна лодка. Там был еще один, который может говорить по-нашему, на вид совсем мальчишка, так он мне все приказывал: достань лодку, быстро! Да где я им на болоте лодку возьму?

— А зачем им лодка, не говорили?

— Убраться отсюда, наверное. Но в любом случае…

— Где они сейчас?

— О Боже! В гавани, наверное.

Палмер повернулся к Джонсу:

— Норм, по-моему, мы теряем время. Мы должны их перехватить.

— А сейчас, ребята, самое интересное… — начал Леверидж.

— Ты прав, — сказал Джонс Палмеру. — Фендал приказал защищать город, но раз они не пытаются его захватить, мы тут зря торчим. — Обратившись к Левериджу, Джонс спросил: — Ты не встретил Фендала Хокинса со всеми нашими?

Леверидж оторвался от бутылки, прокашлялся и произнес:

— Нет, я видел только русских и мисс Эверетт. Когда мы пришли к ней в дом, этот молодой парнишка…

— Норм, давай дело делать, — вмешался Палмер. — Нельзя тут целый день прохлаждаться!

— Ладно. — Джонс оглядел остальных. — Пойдем в доки и посмотрим, сможем ли мы схватить этих русских.

Выходя из «Пальмовой рощи», он сказал Палмеру:

— Хотел бы я знать, где сейчас Фендал. С ним было бы гораздо спокойнее.

Все заторопились к выходу. Некоторые, проходя мимо, похлопывали Левериджа по плечу. Скоро он остался один, задумчиво разглядывая бутылку. Посидев так с минуту, он произнес вслух:

— Да, герой, ничего не скажешь, — и поставил бутылку на пол.

Бело-голубой «шевроле», в котором ехал Фендал Хокинс, возглавлял колонну. За рулем машины сидел ее владелец, аптекарь Сэм Джиффорд. Между ним и Хокинсом втиснулся Оррин Уитлок, владелец галантерейной лавки, тот самый, чья жена надеялась, что он станет командиром. Лодыжка у него так распухла, что уже нависла над краем ботинка. Он наклонился и развязал шнурок, одновременно следя за тем, чтобы не уронить ружье.

— У тебя в машине аптечки нет? — спросил он Джиффорда, бережно прикасаясь к распухшей лодыжке.

— Нет, — ответил тот, не отрывая глаз от полицейского джипа, летевшего впереди. — А что у тебя стряслось?

Уитлок колебался.

— Я вывихнул лодыжку, спускаясь по лестнице, нет, думаю, сломал.

— Если сломал, тут и думать нечего. Это сразу ясно.

— Я не могу наступать на ногу, а что с ней, не знаю.

Хокинс, державший саблю между колен, заметил:

— Ты просто связки потянул. Ходи больше, и пройдет.

Уитлок бросил на него неприязненный взгляд.

— Ты уверен, что это поможет?

— Я здесь командую, — ответил Хокинс. — И если я скажу: ходи, значит, будешь ходить.

— А вот и не пойду.

Лицо Хокинса стало наливаться краской.

— Ты не подчинишься приказу?

— Никаких приказов я не слышал. Будут тут мне всякие мясники указывать, что мне делать с моей собственной лодыжкой!

И без того багровое лицо Хокинса пошло пятнами.

— Вот что, Уитлок. Ты, может, самый богатый в городе, но…

— Ребята, кончайте, — вмешался Джиффорд. — Сейчас не время ссориться из-за пустяков.

— Не встревай, Сэм, — отрезал Хокинс. — Меня народ избрал командиром, и, черт возьми, я от своих прав не отступлю. А это значит, что все будут делать то, что я прикажу.

— Никто и не спорит, что ты командир, — ответил Джиффорд, — вот и командуй, потому что Линк Маттокс уже повернул к аэропорту.

Посмотрев вперед, Хокинс увидел, что джип свернул на дорогу, ведущую к белому зданию аэровокзала.

— Пусть полиция напорется на засаду, если хочет, — произнес Хокинс, — а мы развернемся веером и окружим их, не торопясь.

Он посмотрел на вереницу машин позади и, высунув в окно руку, описал ею круг.

— Давай жми к концу взлетно-посадочной полосы, — велел он Джиффорду.

Тот свернул с дороги, и машина затряслась по кукурузному полю.

— Вряд ли Джо Гордону понравится, что мы травим его поле, — заметил он.

— Тем хуже для Джо Гордона, — бросил Хокинс. — Пусть пострадает во имя спасения отечества.

— Мы могли бы поехать по другой дороге, — не отступался Джиффорд.

— Так быстрей. Да ничего Гордону не сделается, подумаешь, поле чуть-чуть помяли. — Хокинс был неумолим.

— Слушай, ты что, зуб на него имеешь?

Хокинс привстал и оглянулся на вереницу машин, съезжающих с дороги.

— Вот уж нет. Разве что по мелочи…

Устроившись обратно на сиденье, он приказал:

— Значит, понял — в самый конец взлетной полосы.

— Не хочу мешать тебе развлекаться, — сказал Уитлок, — но что-то я не вижу русских парашютистов. Откуда ты вообще взял, что они в аэропорту?

— Там они, не беспокойся, — ответил Хокинс. — Наверное, спрятались в здании.

— Ты уверен? Кто пустил слух, что они вообще здесь?

— Ничего себе — слух. Все знают, один ты… И вообще, Уитлок, ты мне не нравишься — канючишь, как вшивый слабак. Сначала заявляешь, что на ногу ступить не можешь, потом — что русских нет. Ты, собственно, на чьей стороне?

— Если русские в аэропорту, то где именно?

— Я же говорил, спрятались в здании.

— Тогда Линк Маттокс ведет себя непонятно. — Уитлок махнул рукой в сторону здания, где Маттокс расхаживал с другими полицейскими. Время от времени кто-то входил и выходил из аэровокзала.

Все замолчали. Первым заговорил Хокинс:

— Черт возьми! Сэм, быстрее едем туда! — Он высунул опять руку в окно и описал ею плавный круг.

— Ты что руками машешь? — спросил Джиффорд, поворачивая машину к зданию.

— Когда?

— Да только что.

— Это означает — все за мной.

— А другие парни об этом знают?

Хокинс оглянулся. Одни неуверенно потянулись за ним, другие притормаживали у обочины, третьи продолжали ехать по дороге, четвертые просто встали и наблюдали. Он принялся яростно размахивать руками, но это ничего не дало.

— Они, похоже, тебя не понимают, — заметил Джиффорд, скосив глаза в зеркальце заднего обзора, — может, вернемся и расскажем каждому по отдельности, что ты хотел сделать?

— Я потом с ними разберусь, — угрюмо пообещал Хокинс. — Конечно, не мешало бы их немножко подучить.

— Чему? — спросил Уитлок. — Команде «Все за мной»?

Хокинс злобно посмотрел на него.

— А с тобой я разберусь отдельно.

— Ты, мясник, меня не пугай. Как только вся эта заваруха прекратится, ты опять встанешь за прилавок и будешь рубить свою конину.

Глаза Хокинса побелели от ненависти.

— Это мы еще увидим, — процедил он, — увидим.

Уитлок ехидно улыбнулся.

— Увидим, а как же иначе?

Джиффорд круто повернул и выехал на стоянку перед зданием аэровокзала. Вместе с Хокинсом они вылезли из машины. Хокинс отстегнул саблю и хотел было положить ее на сиденье, но, покосившись на Уитлока, передумал и забрал с собой. Уитлок, не переставая улыбаться, остался в машине, придерживая ружье.

Появился Маттокс, за ним — двое полицейских. Увидев Хокинса, он сообщил:

— Фендал, что-то не видать здесь твоих русских. В аэропорту, похоже, вообще никого нет.

— Значит, они приземлились и ушли, — отпарировал тот. — И увели с собой всех, кто был здесь.

— Эй, шеф, глядите, кого я нашел! — Сержант Хинксон вышел из здания, ведя за собой заспанного паренька в свитере и засаленных штанах. На всклокоченных волосах еле держалась синяя кепка с рекламой местной авиакомпании.

— Он спал на унитазе в женском туалете! — объявил сержант.

— Единственное место, где можно выспаться в этом бедламе, — пробормотал паренек. — Святая Нелли, ну и ночка у меня выдалась!

— Что произошло? — спросил Хокинс. — Куда они ушли?

— В небо, Господи ты Боже мой, — ныл паренек. — Но график весь полетел. Рейс четыреста двадцать опоздал на пять часов, четыреста двадцать первый отменили, а четыреста двадцать третий вообще куда-то пропал.

— Что значит пропал? — спросил Маттокс. — Потерпел аварию?

— Нет, пропал, и все тут. Болтается в небесах и все запрашивает свои координаты. В последний раз я его услышал, когда он был где-то за Кливлендом.

— Нас твои самолеты не интересуют, — перебил служащего Хокинс. — Мы ищем русских. Наш остров заняли русские парашютисты.

Парень мигнул.

— А на каком самолете они прилетели?

— Откуда я знаю? Мне известно только, что они здесь.

К этому времени подъехали большинство машин, и вооруженные люди столпились вокруг паренька. Тот изумленно таращился и был в полном недоумении.

— Одно скажу, ни на одном самолете в мою смену они не прилетали. За всю ночь прибыли сорок пять человек и большинство транзитом. Один летел в Нантакет и был злой как черт, потому что его багаж заслали в Майами, и ему пришлось…

— Да наплевать нам на твоих пассажиров, — рявкнул Хокинс. — Нам русские нужны!

— Ищите их в другом месте. — Парень пожал плечами. — Пойду еще посплю. — Он поправил кепку, зевнул и пошел к аэровокзалу.

— Эй ты, подожди-ка. — Хокинс подался вперед и схватил парня за руку. — Никуда ты не пойдешь, пока я тебе не разрешу.

Тот изумился.

— Да вы что? Кто вы такой, чтобы мне приказывать?

— Я тебе покажу кто! — Хокинс взял парня за воротник и залепил ему пощечину. — Ты мне не груби, а то еще схлопочешь. Куда пошли русские?

— Мясник, кончай измываться, — раздался вдруг голос Уитлока. Он вылез из машины и целился в Хокинса из дробовика. — Отпусти его.

Лицо Хокинса побледнело, рот широко раскрылся. Он посмотрел на полицейских, удивленных не меньше его.

— Стреляйте в него! — закричал он. — Не видите, он поднял на меня оружие! Стреляйте!

— По-моему, ты сам напросился, — сказал Маттокс. — Ладно, мистер Уитлок, опустите оружие.

Уитлок опустил дробовик. Хокинс взвизгнул:

— Это мятеж! Я — командир! Меня народ избрал!

— Черта с два, — заметил кто-то из толпы. — Ты сам на нашу голову навязался. Я бы скорей выбрал Оррина Уитлока, если бы меня спросили.

Его поддержали несколько человек, а за ними все остальные закричали, выражая свое одобрение. Шеф полиции посмотрел на Уитлока.

— Ну как, мистер Уитлок? Хотите быть командиром?

— Нет! — протестовал Хокинс. — Меня выбрали!

— По мне, — сказал Сэм Джиффорд, — Уитлок, по крайней мере, не будет мне мешать вести машину.

— Ну, — сказал Уитлок, — раз этого все хотят, я согласен.

Маттокс одобрительно взглянул на Уитлока. «Что-то в этом парне есть, — подумал он. — Я-то считал, что он струсит и потеряет свой шанс». Вслух он сказал:

— Теперь, Фендал, закрой рот и выполняй, что скажет мистер Уитлок. Остальные поступайте как знаете, а мы проверим провода на линии мисс Эверетт. Если там ничего не обнаружим, все свободны.

— У меня дома дел по горло, — сказал полицейский стажер Максвел, забираясь в джип вместе с остальными. — За неделю столько работы накопилось!

ГЛАВА 12

В опустевшей «Пальмовой роще» Олин Леверидж тяжело опустился на стул, но, не просидев и пяти минут, встал и направился к бару. Ведерко для льда было пусто, но вода из-под крана оказалась достаточно холодной и приятной на вкус. Он намочил полотенце, обтер распухшее лицо, потом отжал, намочил и приложил к затылку. По спине потекли струйки. Леверидж снял куртку, рубашку, снова намочил полотенце и растер им ноющее тело. Живительная влага приятно освежала ноющее тело и как бы впитывала в себя боль. Затем Леверидж, взглянув на всякий случай в окно, сбросил остальную одежду, свалил ее в кучу, облился с головы до ног и сразу же почувствовал себя гораздо лучше. Ему пришло в голову, что он, пожалуй, единственный человек в мире, который осмеливается расхаживать в чем мать родила в публичном месте, зная, что ничего ему за это не будет. Эта мысль пришлась ему по вкусу, и он принялся смаковать ее на все лады.

Пройдясь перед баром, он поставил ногу на перекладину, поднял воображаемый стакан.

— Ну, ребята, мне пора идти. Сегодня на балу я должен быть при полном параде.

Леверидж переменил ногу, оперся локтями о стойку и обратился к воображаемому бармену:

— Налей-ка по последней, чтоб мозги прочистить.

Последняя реплика заставила Левериджа вспомнить о своем долге Марвину Сколларду. Ткнув указательным пальцем в предполагаемого собеседника, Леверидж провозгласил:

— Марвин Сколлард, вы вправе утверждать, что сейчас я неплатежеспособен, но, уверяю вас, это ненадолго. Настанет день, и вы приползете ко мне на коленях и со слезами на глазах будете выпрашивать выпивку. Тут уж я покуражусь всласть. Пей, Марвин, сегодня ты герой. Тут подносят выпивку всем избитым, а тем, на ком живого места не оставили, даже дарят по бутылке. Вот именно так я и скажу, Марвин, когда ты явишься весь в синяках и примешься клянчить глоток, а сделаю так. — Леверидж нагнулся, поднял с пола бутылку и воздел над головой. Виски тонкой журчащей струйкой полилось вниз. — И скажу, — продолжал Леверидж, — вылижи виски с пола, Марвин. В «Пальмовой роще» для героев ничего не жалко.

Леверидж кинул бутылку через плечо и рассмеялся. Потом подбоченился и во все горло запел, приплясывая. Поклонившись воображаемым зрителям, он сам себе зааплодировал, скрылся за стойкой и вернулся, словно намереваясь выступить на бис.

В тусклом свете внутри бара бледное тело Левериджа мерцало, как брюхо лягушки. Он решил отколоть новую штуку. Перекинув через руку полотенце, наподобие салфетки официанта, он направился к одной из кабинок и произнес:

— Не нужно ли вам что-нибудь? Благодарю, мадам, вы очень добры. Как вам нравится наша кухня? А может быть, мне спеть для вас? Сочту за честь.

Держа двумя пальцами полотенце, как певица держит кружевной платочек, Леверидж спел две песни и повторил свой танец. С улыбкой на раскрасневшемся лице он низко поклонился пустой кабине, подобрал одежду и оделся.

Бесшабашное настроение улетучилось при выходе из бара. Пустынная улица угнетала. Глубоко вздохнув, он зашагал по Главной улице, желая скорее очутиться за городом. Много раз он хаживал тут, мимо мусорной свалки к своей лачуге. Обычно дорога домой хорошего настроения не прибавляла.

В верхней части Главной улицы Леверидж вспомнил, что Эмили Вардхилл живет всего в квартале отсюда, и подумал, на острове ли она? Он знал ее много лет, с тех пор, когда они, еще детьми, проводили каникулы на острове. Малышка Эмили прославилась тем, что притащила дохлую медузу на свой день рождения. Нечто похожее она повторила в девятнадцать лет, привезя на остров мужа по имени Ральф Рамболд. Впоследствии он уступил место Лестеру Коббу, а тот — Гафни Вардхиллу, у которого соперников не оказалось. Люди считали Эмили эксцентричной, но безобидной. Сам Леверидж встречался с ней все реже и реже, по мере того как их жизненные пути расходились, а художник медленно, но верно опускался на дно. Однако они все же оставались друзьями по той простой причине, что выросли вместе. Любопытства ради он решил наведаться к Эмили и проверить, дома ли она.

Проходя мимо ее дома, он увидел шторы на окнах, терьеров во дворе и понял, что она не уехала. Не сообщить ли ей про русских, подумалось ему. Нет, не стоит. Зачем так волновать женщину? Расскажет как-нибудь потом. К тому же, если он постучит в дверь и выпалит: «На болотах меня захватили русские матросы», Эмили решит, что он пьян, и вообще откажет ему от дома. Он задумчиво поглядел на терьеров, прыгавших по саду, и, как ему показалось, нашел повод зайти.

Леверидж осторожно открыл ворота и проскользнул в сад. Собаки громко залаяли, когда он закрывал ворота. Они кинулись навстречу пришельцу и окружили его. Леверидж присел на корточки и вытянул руки.

— Хорошие собачки, — бормотал он, — хорошие мои, идите к дяде Олину, он вас не обидит.

Он почти поймал ближайшего терьера, когда раздался окрик Эмили.

— Эй! Что вы там делаете?

Леверидж с улыбкой повернулся к ней.

— Привет, Эмили. Я глажу твоих собачек. — Он встал, вытирая руки о штаны.

Эмили не сразу узнала его. Глаза ее широко раскрылись.

— Олин! Боже мой, что с тобой случилось?

— Попал в небольшую передрягу, ничего особенного.

— Когда? Ты показывался доктору?

— Со мной все в порядке. Просто я шел мимо и…

— Иди сюда и дай мне тебя осмотреть. — Эмили зашла в дом, Леверидж — за ней.

— Тебя здорово избили, — заключила она. — Кто?

— Парни, которые мне попались на болоте.

— Проходи сюда. — Эмили взяла его за руку и провела на кухню. — Садись. — Она открыла холодильник. — Я приложу лед, и опухоль спадет. Хочешь кофе? Или пива?

— Пиво будет в самый раз. Меня что-то жажда мучает.

Эмили достала из холодильника лед, банку пива, потом извлекла из ящика чистое кухонное полотенце.

— Отличное пиво, — сказал Леверидж, — освежает лучше некуда. — Он сделал еще глоток. — Так вот, Эмили, Роли Гарни и я вчера здорово перебрали. Утром я встал и пошел через…

— Откинь голову, — перебила его Эмили, укладывая ему на лицо полотенце, куда были завернуты куски льда. — Позже расскажешь.

— Ладно, — бормотал Леверидж, пристраивая поудобнее голову на спинке стула. — В сущности, особенно рассказывать нечего.

— Не разговаривай. Подложить что-нибудь под затылок?

Он качнул головой, наслаждаясь прохладой.

— И так замечательно.

Эмили заботливо прикладывала лед к синякам. В кухне воцарилась умиротворенная атмосфера.

Прошло немало времени, прежде чем Эмили нарушила молчание.

— Чем ты сейчас занимаешься, Олин?

Из-под полотенца донеслось приглушенно:

— Живу себе потихоньку.

— Забавно, как складываются людские судьбы, — заметила она. — Интересно, сами ли мы творим свою судьбу или кто-то уже давно решил все за нас? — Из-под полотенца не раздалось ни звука, и Эмили продолжала: — Впрочем, Олин, это вопрос риторический. Просто время от времени я об этом задумываюсь.

— Я тоже иногда размышляю на эту тему, — отозвался Леверидж.

— По-моему, как ни думай, вряд ли в наших силах что-то изменить.

Эмили встала, бросила подтаявшие кубики льда в раковину и выжала полотенце.

— А я считаю, что могу многое изменить в своей жизни, — сказал Леверидж, не открывая глаз и не поднимая голову. — Если бы я убедился, что от меня в моей собственной судьбе ничего не зависит, я бы застрелился.

Эмили собралась было ответить, но передумала и снова положила полотенце на лицо Левериджа.

— Может, ты хочешь орешков к пиву?

— Нет, спасибо. И так хорошо.

— А как насчет закусить? Ты завтракал?

— Спасибо, не хочется.

Тут Эмили вспомнила о спящем наверху Золтане и спросила гостя:

— А что, вообще, сегодня творится в городе? Сдается мне, в передрягу попал не только ты.

Поколебавшись, Леверидж сказал:

— Насчет других — не знаю. А меня избили на болотах русские.

— Русские? — У Эмили перехватило дыхание.

— По-моему, матросы. Им была нужна лодка. Они избили меня, когда я завел их не туда. — Леверидж убрал с лица полотенце и сел прямо. — Давай расскажу все по порядку. Вчера мы с Роли…

— Минутку. Как они были одеты?

— Обычно, одежда из грубой материи. Но я убежден, что они — русские, потому что…

— Сумеешь ты их опознать?

— По-моему, да.

— Пойдем со мной. — Эмили помогла ему встать со стула.

— Куда?

— Наверх.

— Эмили, — протестовал Леверидж, — мне слегка не по себе, ребра болят, и если…

— Пойдем со мной.

Леверидж с неохотой потащился вверх по лестнице.

— Такая забавная история, не понимаю, почему ее никто выслушать не желает…

— Смотри. — Эмили открыла дверь спальни. — Это один из тех?

Леверидж взглянул на лицо Золтина, полускрытое покрывалом.

— Да, черт возьми!

В этот момент Золтин проснулся и вскрикнул при виде Левериджа. Он свалился с кровати и быстро заполз под нее. Оттуда донеслись его вопли:

— Не стреляйте! Я сдаюсь!

— Вылезайте, — проговорила Эмили мягко. — Вас никто не обидит.

— Пожалуйста, — просил Золтин, вылезая из-под кровати и поглядывая на художника, — пожалуйста, простите меня!

— Вставайте, — велела Эмили, и дрожащий Золтин поднялся.

— Поверьте, я не хотел!

Эмили бросила взгляд на Левериджа.

— Что он тебе сделал? — спросила она.

— Ничего особенного. Просто держал за руку, пока его приятель меня колошматил.

— Я не хотел! — восклицал Золтин. — Но у меня был приказ. Я понимаю, с вами обошлись жестоко, но я ничего не мог поделать — приказ есть приказ. Поверьте, я чуть не потерял сознание!

— Охотно верю. Я тоже, — согласился Леверидж.

— Что все это значит? — Эмили обратилась к Золтану. — Зачем вы пришли на остров?

Золтин судорожно сглотнул. В голове пронеслись мысли о товарищах. Потом он вспомнил, как Крегиткин обошелся с телефонисткой, глубоко вздохнул и твердо произнес:

— Я с подводной лодки. Мы сели на мель, и капитан послал нас достать катер, чтобы сняться с песка.

— И это все? — изумился Леверидж. — Вся эта заваруха из-за того, что ваша подлодка села на мель?

— Нам не положено здесь находиться. Мы не должны были подходить так близко к берегу.

— А получилось так, что вы не только подошли к берегу, но и сошли на берег. Но это не повод, чтобы расхаживать с оружием и избивать людей. Если вы попали в беду, следовало бы просить помощи, как сделал бы любой нормальный человек, а не устраивать кавардак на весь остров. Вы понимаете, чем это пахнет?

— Это же русские, — напомнила Эмили.

— По-моему, это неуважительная причина для оправданий, — отозвался Леверидж, а Золтину сказал: — Если я помогу вам достать лодку, вы можете дать гарантию, что уберетесь с острова и перестанете тревожить честных людей?

— Я не хочу уезжать! — взмолился Золтин. — Мне хочется остаться.

Наступила пауза.

— Вот тебе и раз! — Леверидж посмотрел на Эмили. — Что же нам делать?

— Не волнуйся, я о нем позабочусь. Вы действительно уверены, — спросила она Золтина, — что хотите остаться? Это не потому, что вы сейчас просто оторвались от своих?

— Хочу, хочу! Я хочу стать американцем!

— Тут без хлопот не оберешься, — рассудил Леверидж. — А я не знаю, что в таком случае полагается делать.

— Не ломай голову, — посоветовала Эмили. — Спать он может в комнате для гостей, а новую одежду мы ему достанем. Я скажу, что это мой кузен из Питтсбурга. — Она посмотрела на Золтина и поправилась: — Нет, лучше племянник. Так скорее поверят.

— Сама знаешь, как здесь любят сплетничать, — заметил Леверидж, — тебе, по крайней мере, следует известить полицию насчет него.

— Чушь. Мальчик хочет остаться здесь, так при чем же тут полиция? Он же не политик и не какая-нибудь крупная шишка, а просто несчастный сиротка. Он хочет стать американцем, и наконец-то ему представилась такая возможность. А ты говоришь — в полицию! Да зачем?

— Наверное, ему нужно выправить документы или что-нибудь в этом роде.

— Да мало ли кто у нас живет без всяких документов, и прекрасно живет, между прочим. И вот, кстати, у тебя у самого какие документы? А у меня? Водительские права и кредитный счет в магазине Сакса! Со временем и он получит права, а если захочет, то и счет, это не проблема, мы ему поможем. И тогда он станет таким же полноправным гражданином, как и любой из нас.

— Отвезите меня к вашему руководителю, — попросил Золтин. — Так будет лучше всего.

Леверидж ответил не сразу.

— С этим сложно. У нас нет руководителя. Есть, конечно, Док Рэндал, наш мэр, но после ноябрьских выборов вряд ли он удержится на своем месте. А больше вроде решать и некому.

— Вот и еще одна причина, чтобы он остался у меня, — вмешалась Эмили. — Зачем его отдавать, если брать некому? В конце концов мальчик ясно выразился, что хочет остаться здесь. Почему бы и нет?

— Что ж, может быть, ты и права, — согласился Леверидж и, взглянув на Золтина, спросил: — Какая у тебя профессия?

— Я — рулевой второго класса, — ответил Золтин. — Умею вести судно, работать на рации, обращаться с радаром и гидролокатором, делать промер глубины лотом, а сейчас учусь пользоваться секстантом.

Леверидж повернулся к Эмили.

— Когда откроется сезон, Эрлу Клиффорду понадобится помощник. Он мог бы его нанять.

— Ни за что, — возразила Эмили. — Я не позволю, чтобы он ковырялся с ракушками, да еще в холодной воде. Пусть живет здесь, а мы скажем, что он — мой племянник из Питтсбурга, и все.

— А как же закон? — спросил Золтин. — Разве по закону я не обязан зарегистрироваться у здешних властей?

Леверидж прокашлялся.

— Закон-то такой есть. Но беда в том, что мы не знаем, как и где именно тебе регистрироваться.

— Тогда я пойду в полицию, — решил Золтин, — там наверняка знают, что делать.

— Думаю, лучше всего обратиться не к нашим, а в полицию штата[16]. Я провожу его в участок, — предложил Леверидж. — Там есть один симпатичный полицейский, и, если мы его найдем, все будет в порядке.

— А если нет? — спросила Эмили. — Вдруг вы наткнетесь на какого-нибудь подонка?

— Если так, то мы подождем, пока объявится тот самый. Спешки особой нет, да мы и не обязаны иметь дело с кем попало.

— Не знаю, — заметила Эмили, — по-моему, так рисковать не стоит. — Бросив взгляд на Золтина, который стоял в одних вылинявших трусах, она добавила: — Во всяком случае, вам надо одеться.

Тот покраснел.

— Извините. Я совсем забыл.

Пока Золтин одевался, Эмили и Леверидж спустились в гостиную.

— Ему придется купить одежду, — сказала Эмили. — Ты сходил бы с ним и проследил, чтобы он выбрал все по размеру.

— Ладно, схожу.

— Когда будешь в магазине, подбери себе тоже рубашку и брюки.

Леверидж оглядел свою рваную и грязную одежду.

— Прости, что я так выгляжу. На болотах пришлось несладко не только мне, но и моему костюму. Но мне не нужен новый, спасибо, Эмили. У меня есть что носить.

— А если я хочу сделать тебе подарок?

— Не стоит, спасибо.

— Еще как стоит. Я хочу отблагодарить тебя.

— Отблагодарить? За что?

— Какая тебе разница? Принимай подарок, когда его предлагают, а за что — дело десятое.

— Ну хорошо, хорошо, как скажешь. Сейчас парень оденется, и мы пойдем.

— Куда же вы пойдете? Сегодня воскресенье, никто не работает.

Сначала Эмили показалось, что Леверидж не расслышал, потому что он безмолвно замер на месте, уставясь в окно. Потом медленно опустился на стул и, запрокинув голову, закатил глаза.

— В чем дело? — забеспокоилась Эмили. — Тебе плохо?

Несколько секунд Леверидж молчал. Потом тихо сказал:

— Повтори.

— Я сказала: тебе плохо? — Эмили присела рядом с художником и взяла его за руку. — Олин, ты меня слышишь? Отвечай!

— Повтори насчет воскресенья.

— Сегодня воскресенье, но что же тут такого? Почему это тебя так удивляет?

— Я мог бы не выходить сегодня из дома.

— Что это значит?

— Я мог валяться целый день в постели, и тогда ничего бы со мной не случилось. Знай я, какой сегодня день, я бы дрых до сих пор.

— Действительно!

И тут Леверидж расхохотался. Он смеялся с трудом, потому что с лица еще не сошла опухоль, а в ребрах кололо, как ножом, но судороги от смеха сотрясали тело, заставляя его корчиться на стуле. Эмили крепко сжимала его руку и молчала. Отсмеявшись, Леверидж прикрыл глаза и откинулся на спинку стула.

Золтин сбежал вниз по лестнице.

— Прошу прощения, — сказал он, увидев Эмили и художника рядом. — Я помешал?

— Конечно, нет. — Она поднялась на ноги. — Присаживайтесь. Мы тут обсуждаем, что нужно купить для вас.

— Извините, — перебил ее Золтин. — Я хочу сказать вам… Я очень счастлив и благодарен вам, но мне надо явиться в полицию. В моей стране…

— Вы не в своей стране, — быстро сказала Эмили. — У нас многое совершенно по-другому.

— Полиция в любой стране одинакова. Я хочу поступить по закону, чтобы все убедились в искренности моих намерений.

Леверидж встал со стула.

— Парень прав. Я отведу его в полицию прямо сейчас — кто-то там должен быть. Если дежурит симпатяга, волноваться не о чем, а если другой, то пройдем мимо, а после обеда снова попытаемся. Но, так или иначе, идти надо.

Эмили молча размышляла.

— Ладно, — сказала она в конце концов. — Иди с ним. Но ради Бога, не оставляй его одного.

— Не волнуйся, не оставлю. Пошли, герой.

ГЛАВА 13

Ближе к рассвету капитан совсем впал в отчаяние. Заботясь о вахтенных, он сменял их каждые полчаса, а сам оставался на мостике и не отрывался от бинокля, пока глаза не начинали слезиться. Луна зашла, и целых два часа царила полная тьма, пока не забрезжил серый, а потом и розовый свет, в голубом небе растаяли звезды. Яркий день засиял гораздо раньше, чем солнце выплыло над горизонтом. Корпус подлодки ослепительно засверкал в его сияющих лучах.

Прилив ожидался через полчаса. Капитан знал, что это его последний шанс. Невероятно, как их до сих пор еще не обнаружили. Капитан догадывался, что это случилось потому, что подлодка села на мель в отдаленной и необитаемой части острова. Но сейчас, при ярком свете дня, на берегу наверняка поднимут тревогу и нет надежды на то, что они сумеют уйти за то немногое время, что им отпущено. Он мысленно подсчитывал, насколько уменьшился вес лодки со времени последнего прилива: ушел отряд Розанова из девяти человек, каждый весит примерно килограммов по восемьдесят, итого семьсот двадцать, да оружие и боезапас отряда — килограммов десять, да надувная лодка — тридцать пять, следовательно, всего около восьмисот килограммов. Немного, если учесть, что водоизмещение подлодки — тысяча четыреста тонн. Но если выкачать запас пресной воды и выбросить за борт снаряды, оставив лишь несколько, тогда можно рискнуть. Мысль о потере воды была неприятна, но это был изрядный вес. Капитан наклонился и нажал кнопку внутренней связи.

— Лейтенанту Польскому — на мостик, — приказал он.

Через несколько секунд по трапу простучали шаги — лейтенант поднимался наверх. Сначала из люка появилась рука, потом туловище.

На людей, видевших его впервые, Польский производил жуткое впечатление. У него отсутствовала не только шея, но, казалось, и голова. Черты лица словно вырастали из небольшой выпуклости посередине плеч. Он редко носил фуражку — козырек чуть ли не утыкался в грудь, закрывая лицо, так что, когда требовалось быть одетым по полной форме, у лейтенанта Польского кружилась голова от недостатка свежего воздуха. Он не отличался особым умом, но и глупым его назвать было нельзя. Вся поступающая информация проходила у него через некий фильтр, расположенный в центре восприятия где-то в верхней части груди, откуда спустя некоторое время выходили ответы. Он был превосходный инженер и самый усердный работник на подлодке.

— Прибыл по вашему приказанию.

— Хорошо, — ответил капитан. — Я хочу, чтобы вы спустили всю пресную воду и сбросили весь боезапас, оставив по пять снарядов на каждую зенитку. Продуйте двигатели, через двадцать пять минут они должны начать работать.

Польский мигнул.

— Понятно.

— И еще, — добавил капитан, — когда включатся двигатели, пусть весь личный состав, свободный от несения вахты, соберется в помещении за торпедным отсеком. По моей команде будут перебегать к корме и обратно.

Польский понял, что хотел сделать капитан.

— М-м-м, — пробормотал он в раздумье.

— Знаю, это рискованно. Но если мы сумеем сместить центр тяжести, когда дадим задний ход, то наверняка снимемся с мели.

Польский еще секунду подумал, потом кивнул и исчез.

Капитан повернулся к вахтенным.

— Я буду в рубке, — сказал он. — Если вы что-нибудь заметите, повторяю, хоть что-нибудь, немедленно доложите мне.

Вахтенный, стоящий ближе всех, опустил бинокль и посмотрел на капитана налитыми кровью глазами.

— Есть!

— Да не опускайте бинокль! — рявкнул капитан. — Не прекращайте наблюдения ни на секунду! Ни на мгновение! Глядите в оба! — в голосе его звучали истеричные нотки.

Ошеломленный вахтенный отошел, а капитан спустился по трапу в рубку. Там было пусто. С нижней палубы доносились грохот сбрасываемого боезапаса и шум работающей помпы. Капитан уселся на место Золтана и взглянул на карту, разложенную на столе. Теперь он совершенно точно знал местоположение лодки и понял, что лишь чуть-чуть проскочил полосу глубокой воды, которая вела в гавань на другом конце острова. Именно там должен сейчас находиться Розанов с отрядом, и оттуда они должны возвратиться, если сумеют раздобыть буксир.

Спустя совсем немного времени звякнул внутренний телефон. Польский доложил, что пресная вода выкачана, боезапас сброшен с борта, а двигатели готовы к работе. Посмотрев на часы, капитан отозвался.

— Очень хорошо. Нужен рулевой на замену Крегиткину, двое на посту управления и двое в машинном отделении. Остальных — за торпедный отсек. Пусть ждут дальнейших инструкций. — Убедившись, что Польский передал его приказ по назначению, капитан продолжал: — Обе машины полный вперед.

По трапу он вновь поднялся на мостик.

Раздался рев двигателей, и из выхлопных труб потянулся серый дым. Капитан оглянулся, убедился, что за кормой чисто, потом крикнул в люк:

— Полный назад!

— Есть полный назад, — ответил рулевой и передвинул рычаги сигнализатора в нужное положение. — Все готовы.

Лодка задрожала, вокруг кормы вскипели белые буруны. Потом вода потемнела и ринулась вперед, вспениваясь и бурля вокруг корпуса. Капитан чувствовал, как подлодка напрягается в борьбе с песком, цепко держащим ее. Он вновь включил внутреннюю связь.

— Так держать, Польский. Готовьте людей к пробежке. К корме и обратно.

Капитан ждал. Подальше от подлодки блестящая вода была чистой и прозрачной. Она словно завораживала его, он не мог глаз от нее отвести. Волны вокруг поднимались и опускались, словно подчиняясь неведомому ритму. Вдруг ему показалось, что они двинулись вперед, сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Подлодка, еще недавно застывшая, как бетонный пирс, словно оживала, по мере того как выходила на глубокую воду. Казалось, она воскресла и с удовольствием окунулась в родную стихию. Капитан наклонился вперед и крикнул:

— Обе машины стоп! Мы на плаву!

— Есть стоп, — отозвался рулевой. Широко ухмыляясь, он доложил: — Двигатели остановлены.

— Лейтенанта Польского — на мостик! — приказал капитан по внутренней связи, а рулевому сказал:

— Малый вперед. Курс ноль-два-ноль.

Тут ему пришло в голову, что этот новенький гораздо лучше справляется с обязанностями рулевого, чем Крегиткин, и он решил дать ему постоянное назначение. Он уже диктовал в уме приказ Розанову, но тут вспомнил, что Розанов и Крегиткин на берегу, а ему предстоит решить важнейший вопрос: уйти ли на восток в безопасные глубины океана или пойти на запад и постараться отыскать отряд Розанова. Безопасность подлодки была превыше всего, но покинуть девятерых человек на вражеской территории, не предприняв даже попытки их спасти, противоречило принципам чести морского офицера и шло вразрез с долгом командира. Однако поиск мог вполне окончиться захватом лодки врагами. Капитан попытался вообразить, как бы на его месте поступили высшие советские руководители, но вынужден был беспомощно развести руками. Он представил себе Хрущева в морской форме, и его чуть не стошнило. Ленин в его глазах был слишком легендарной личностью, чтобы решать сугубо практические проблемы, а большинство пришедших на ум других руководителей оказались либо покойниками, либо врагами народа. Вообще, советским руководителям было опасно подражать: в одно прекрасное утро можно проснуться и обнаружить, что ты подражал предателю, или уклонисту, или как там его обзовут в передовице в «Правде». Чем больше капитан думал об этом, тем больше его радость от освобождения из песчаного плена сменялась мрачной апатией, ибо он понимал, что наиболее правильное решение — выйти в открытое море, и немедленно. Из люка появился Польский. Капитан обрадовался ему как предлогу, чтобы избавиться от своих мыслей.

— Все отлично, Польский, — похвалил он. — Наша идея сработала.

Однако лейтенант, казалось, не разделял радости командира.

— Как сказать, — ответил он.

— Что вы имеете в виду? Мы же на плаву.

Польский пролез сквозь люк и огляделся.

— Да, плывем, — сказал он.

— А все благодаря смещению центра тяжести. Перебежки туда и обратно раскачали подлодку, и мы вырвались из песка.

— Возможно, так бы оно и случилось, — согласился Польский, — но дело в том, что люди не покидали помещения за торпедным отсеком.

— Что?

— Капитан, сами знаете, какие у нас там маленькие двери, просто какие-то дыры в переборке. Достаточно шагнуть…

— Сам знаю, какие там двери! Что произошло?

Польский прокашлялся.

— Люди попадали друг на друга у первой же двери, они слишком торопились. Гроткин разбил зубы о порог, Вышинский свалился на него и, по-моему, сломал ногу, Мусоргский оказался внизу всей этой кучи малы и придет в себя не скоро, а Братислав в истерике.

— Что с ним?

— Он спал и ничего не знал, а когда проснулся, увидел парней, лежащих друг на друге, услышал крики и шум и решил, что мы тонем. Скоро это пройдет. Громыко сейчас вдалбливает ему что к чему.

Капитан посмотрел на море.

— Я думаю, надо почаще устраивать учебные тревоги. Такие вещи не должны повторяться.

— Так вышло потому, что они торопились, — объяснил Польский. — В спешке всякое бывает.

Капитан хранил спокойствие.

— Сколько у нас горючего? — спросил он в конце концов.

— Около восьми тонн.

— Что значит «около»? Мне нужна точная цифра.

— Сегодня утром, пока мы не начали сниматься, было восемь. Сейчас, наверно, семь тысяч девятьсот пятьдесят, плюс-минус пять литров.

— Сколько горючего мы можем израсходовать без учета необходимого на обратный путь?

Вопрос капитана заставил Польского задуматься.

— Смотря что вы имеете в виду под обратным путем. Если Ригу, тогда у нас в запасе дневная норма, при условии что мы будем идти в надводном положении с обычной скоростью. А если вы хотите идти на глубине и дозаправиться в Гаване, то мы сэкономим трехдневную норму расхода топлива, а может, и больше.

— Ясно, — ответил капитан. Он надеялся, что ответ лейтенанта поможет ему принять решение, но горючее здесь было ни при чем. Ясно, что решать должен он, и только он, а единственным верным решением в данной ситуации было возвращение домой.

— Ребята думают, что мы зайдем в Гавану, — заявил Польский почти фамильярно. — Говорят, там наших со всей душой принимают.

— Зря думают, — отвечал капитан. — У нас не туристический круиз.

Польский пожал плечами.

— Нет — так нет. Но нужно еще забрать Розанова с отрядом, а на это тоже уйдет некоторое количество топлива.

Капитан набрал в грудь побольше воздуха.

— Здесь я командир, и, что делать, решаю я.

Польский разинул рот от изумления. Потом медленно протянул:

— Что вы сказали?

— Безопасность корабля прежде всего, — отвечал капитан. — Тут надо все хорошенько взвесить.

— Вы хотите бросить их здесь?

— Я этого не говорил! Я только сказал, что нужно хорошо все обдумать! Черт побери, почему вы все время толкуете мои слова шиворот-навыворот? Убирайтесь отсюда! Ступайте в машинное отделение!

Храня молчание, Польский скользнул в люк и исчез. Капитан знал, что вахтенные матросы слышали их разговор, и понимал, что каждое его слово будет известно всем, стоит лишь смениться вахте. Включив внутреннюю связь, он приказал:

— Подготовьте показания эхолота! Вы что, хотите снова сесть на мель?

Ответа он не разобрал и крикнул:

— Да отвечайте, черт возьми! Я ничего понять не могу!

Прозвучал голос лейтенанта Польского:

— Может быть, выставить впередсмотрящих?

— Ну разумеется! — чуть не взвизгнул капитан. — Каким местом вы думаете? По-вашему, в данном случае нужна бригада водолазов?

— Вы не уточнили насчет впередсмотрящих, — отвечал лейтенант.

— Конечно, выставляйте… Нет, к черту. Объявите боевую тревогу. Орудийные расчеты на палубу.

Бам! Бам! Бам! — на подлодке зазвенели колокола общей тревоги. Польский снова заговорил:

— У нас не хватает девятерых. Кого поставить на их место?

Капитан задумался, взял себя в руки и распорядился:

— Выполняйте приказ. Обеспечьте полный состав орудийных расчетов.

Ярость капитана приутихла. Теперь, когда решение принято и отмене не подлежит, он хотел выполнить его наилучшим образом. В глубине души он понимал, что поступает опрометчиво, рискует лодкой и людьми, но отступать было поздно. Отмена приказа грозит ему гораздо худшей бедой, чем возможность обнаружения подлодки: если экипаж заметит его нерешительность и колебания, на его карьере вообще можно ставить крест.

— Польский, — произнес он спокойно и неторопливо, — выставите впередсмотрящих и подготовьте орудия к бою. Мы направляемся в гавань забрать отряд Розанова. Надо быть готовым к любым неожиданностям. Обеспечьте орудия расчетами и полным боекомплектом на случай нападения.

После паузы раздался голос лейтенанта Польского:

— Вы же знаете, полный боекомплект обеспечить невозможно. Осталось всего по пять снарядов на каждое орудие.

«Бог мой, я и забыл!» — подумал капитан, но тем не менее холодно ответил:

— Я знаю это не хуже вас. Снаряды придется экономить. На острове нет военной базы, это точно. И если на нас нападут, то только гражданские, а с ними мы запросто справимся. Итак, артиллерийские расчеты — к орудиям!

— По левому борту самолет! — крикнул вахтенный.

«Дождались, — пронеслось в голове у капитана. — Слишком уж нам до сих пор везло, долго так продолжаться не может». Вахтенному же он сказал:

— Что вы разорались? Где самолет?

— Пеленг триста пятнадцать, высота двадцать. Он приближается! — доложил вахтенный.

Капитан прижал бинокль к глазам как раз в тот момент, когда реактивный истребитель, сверкая серебристыми крыльями, проревел над их головами и взмыл вверх, освещенный солнечными лучами. Он явно разворачивался для нового захода.

Капитан оглянулся на моряков, которые в спешке заряжали зенитку.

— Прекратить, — крикнул он. — Не стрелять ни в коем случае! Если самолет вернется, машите руками.

— Да он тут как тут, — заметил вахтенный, — прямо над головой, высота сорок пять.

— Машите! Все машите руками, приветствуйте самолет!

Вахтенные, канониры и сам капитан замахали руками. Самолет снижался сначала бесшумно, все более увеличиваясь в размерах, и неожиданно пронзительный рев расколол воздух над головами моряков. Оставляя за собой грязный хвост выхлопных газов, истребитель рванулся вверх и, набрав высоту, сделал новый круг. На прощание он приветственно покачал крыльями и унесся вдаль.

Капитан опустил бинокль.

— Старая модель, — заметил он. — «Ф-56».

— Летающий гроб, — сказал вахтенный с правого борта. — Я бы ни за что в такой не залез. Обещай мне за это хоть орден Ленина.

— Зря волнуешься, — отвечал его напарник, — в его кабину твоя толстая задница не пролезет.

— Прекратить болтовню, — отрезал капитан. — Вы, кажется, на вахте, а не на завалинке у дома.

Моряки снова стали шарить биноклями по морской глади и небесам. Потом вахтенный слева спросил:

— Как вы думаете, товарищ капитан, мы сумели его одурачить?

— Похоже, что да. — Капитан был почти уверен, ведь дружелюбное покачивание крыльев свидетельствовало о том, что летчик ничего не заподозрил. — Во всяком случае, я так думаю.

— Вот глупые янки! — рассмеялся вахтенный. — Интересно, отчего они такие дураки?

— Оттого, что много трескают. А когда лопаешь сверх меры, мозги заплывают жиром, — объяснил его товарищ.

— Тебе виднее. У тебя-то все мозги в заднице, а ее вон как раздуло!

— Я про американцев читал в «Правде»…

— А знаешь, что я прочел в «Правде»? Там писали, что люди, у которых задница вроде твоей, не могут плавать, потому что голова не держится над водой!

— Отставить разговоры, — капитан повысил голос. — Если захотелось чесать языки, делайте это в свободное от вахты время.

Снова наступило молчание. Его нарушил вахтенный слева.

— Ого! Вот это взрыв!

— Где? — спросил капитан. — Черт бы вас подрал, будьте точны, когда докладываете командиру.

— У берега, — отвечал вахтенный. — Направление два-семьдесят пять.

Капитан взглянул, куда показывал вахтенный, и увидел столб черного дыма в районе гавани. Вероятно, взорвался бензин или что-то в этом роде.

— Точно, взрыв, — высказался вахтенный. — Сначала там рвануло пламя, а теперь только дым идет.

Капитан всматривался в клубы дыма, которые постепенно рассеивались. Он подозревал, что взрыв как-то связан с отрядом Розанова. Как именно, он не знал, но тем не менее решил сразу же идти на выручку своим людям. Он склонился к люку и приказал:

— Левая машина малый вперед. Курс два-семьдесят пять.

Рулевой начал выполнять маневр. Капитан вызвал Польского по внутренней связи.

— Лейтенант Польский, постройте всех, кто не несет вахту, на палубу. Пусть вооружатся всем, что осталось на борту. Нет патронов? Неважно. Главное, чтобы они выглядели внушительно. Вы поняли?

После недолгой паузы лейтенант сказал:

— Понял.

— Итак, курс на гавань. — Повернувшись к канонирам, капитан приказал: — Стрелять одиночными выстрелами и только по команде.

Моряки кивнули. Капитан продолжал:

— Если нам все же придется открыть огонь, ведите его так, чтобы каждый выстрел стоил сотни.

Моряки снова кивнули. Капитан посмотрел на исчезающий след самолета над головой. Неожиданно он ощутил прилив сил: подлодка у него отличная, и экипаж как на подбор — любая задача по плечу. Будь у него меч, он обнажил бы его и крикнул: «Вперед, ребята!»

Летчик взглянул на топливомер, потом на часы. Если бы ему удалось патрулировать сегодня хотя бы еще час, он выполнил бы месячную норму летного времени, а значит, все следующие выходные был бы свободен от полетов. Но горючего оставалось в обрез, а полчаса за час ему не засчитают. Он связался с базой и попросил разрешения на посадку.

В штабе базы он подписал полетный лист и, махнув на прощание дежурному офицеру, сказал:

— В субботу увидимся, Чарли.

— Ага, — пробормотал тот. — Как полет?

— Порядок. Слава богу, любители воскресных морских прогулок внизу не мельтешили. Да, знаешь, я видел подлодку. Ты никогда не обращал внимания, какие они сверху тонкие, ну прямо как иголка.

— Где ты ее видел?

— К югу от квадрата 95.

— Черт бы их драл! О таких вещах они должны нам сообщать заранее! — воскликнул офицер недовольно. — А позвоню-ка я в Нью-Лондон, да и выскажу им все, что полагается. — Он потянулся к телефону на столе.

— Парень, хоть озолоти меня, я в такую коробку не полезу. Представь себе, ты в этой лодке как замурованный! Ребята были так рады увидеть новое лицо, что махали мне как сумасшедшие. Пари держу, я оказался первым, кого они увидели за много недель.

Дежурный подумал и снял руку с телефона.

— Я, кажется, понимаю, в чем тут дело. Наверное, эта одна из тех, что с ядерными боеголовками. Про них никто толком ничего не знает. И все-таки им лучше бы держать нас в курсе дела.

— Ну это твоя головная боль, не моя, — сказал летчик. — А я пошел обедать.

Он, насвистывая, вышел из помещения, оставив хмурого офицера у телефона.

ГЛАВА 14

Выйдя из дома Эмили, Леверидж и Золтин молча зашагали к центру городка. Золтин крутил головой по сторонам, любуясь чистыми аккуратными домами, чья скромная красота бросалась в глаза не сразу. Высокие деревья, росшие на улице, кидали на стены и крыши домов пятнистые тени, а блеск осенней листвы придавал улице праздничный вид. В этой палитре преобладали оранжевый, желтый, красный и белый цвета. Леверидж задумчиво разглядывал улицу и очень хотел, чтобы у него сейчас были хотя бы эти четыре краски, тогда он нарисовал бы великолепный пейзаж.

Золтин же думал совсем о другом.

— А где у вас живут бедные? — спросил он наконец.

— Здесь и живут, — ответил художник. — У нас богачей не так много.

Золтин задумался.

— То есть вы хотите сказать, что здесь у всех такие дома?

— Нет, не у всех. У меня, к примеру, не такой. А если у человека есть какие-то деньги, то он вообще на зиму уезжает с острова.

— Куда? Где может быть лучше, чем здесь?

— Во Флориде. Если кто работает все лето, то можно позволить себе провести зиму во Флориде.

— Почему во Флориде?

— Там солнце круглый год.

Золтин бросил взгляд на яркое синее небо, дышащее свежестью и чистотой, и глубоко вздохнул.

— Не понимаю. Здесь, кажется, самое лучшее место на земле.

— Проведите здесь зиму, и посмотрим, как вы запоете. Если нечем заняться, с ума можно сойти.

Они зашагали дальше. Золтин проговорил:

— Я решил, чем буду заниматься здесь. Буду давать фортепьянные концерты по всей стране.

— Вы умеете играть на фортепьяно? — удивленно спросил Леверидж.

— Нет, но могу научиться. Как только я приму гражданство, начну брать уроки.

— Где вы выучили английский? Вы отлично говорите.

— Были занятия в мореходном училище, да я и сам много занимался. Мне нравится читать по-английски, особенно я люблю такие журналы, как «Вог», «Тайм», «Конфиденшл».

— Они же совсем разные, — заметил Леверидж.

— Верно. Сначала я даже не понимал, как эти три журнала могут издаваться в одной стране, а потом догадался, что их объединяет юмор. Поначалу американский юмор трудно понять.

— А почему вы решили, что все они с юмором?

Золтин непонимающе взглянул на художника.

— Не помню. Но это ведь так, верно? Иначе какой же в них смысл?

Леверидж ответил не сразу.

— Если вы их так воспринимаете, возможно, вы и правы.

— Я в этом уверен. Но для начинающего сложновато. Американский юмор очень, как бы лучше выразиться? Узкий?

— По-моему, вы хотите сказать «тонкий».

— Да, верно. И это хорошо, это заставляет меня думать.

— Вы далеко пойдете, — отозвался Леверидж. — Не знаю, правда, по какой стезе, но из вас непременно что-то получится.

— Надеюсь. Я хотел бы жить в этой стране и путешествовать, но всегда буду возвращаться на остров.

— После концертных турне?

— Скорей всего. Хотя мне только что пришло в голову: а не лучше ли стать художником?

— Не увлекайтесь. В ближайшие полчаса вам все равно ничего не придется решать самостоятельно.

— Передо мной впервые открывается столько возможностей, — гнул свое Золтин. — Трудно решить, что выбрать.

— Угу, — согласился Леверидж. — Я понимаю. Но сейчас лучше всего выберем вот что: вы подождете у двери, а я пойду погляжу, кто нынче в участке дежурит.

Он подтолкнул Золтина к двери, а сам свернул за угол и заглянул в окно полицейского участка.

Разглядеть ничего не удалось, поэтому он вернулся обратно и нажал на дверную ручку. Дверь распахнулась, звякнул звоночек, и Леверидж очутился в пустом помещении. Тут из двери в задней части комнаты появился высокий детина в синей форме, сидевшей на нем как влитая. На носу его были черные очки, несмотря на то что в комнате было полутемно.

— Какого черта тебе надо?

— Никакого, — быстро отозвался Леверидж и попятился. — Я ошибся дверью.

— Минутку, — скомандовал полицейский. — Что у тебя с лицом?

— С моим лицом? Ничего особенного. Оно у меня по утрам всегда такое.

Леверидж снова было двинулся к выходу, но полицейский шагнул вперед.

— Стой. Подойди сюда. Как тебя зовут?

— Олин Леверидж.

— Тот самый бродяга, который живет на помойке?

— Моя мастерская действительно находится в тех местах.

— Чего здесь делаешь?

— Я уже сказал, что ошибся дверью.

— У нас что, на каждой двери написано «Полиция штата»?

— Не на каждой, наверное. Я не присматривался.

— Что ты мне мозги крутишь? Ты тупой или что?

— Возможно, вы и правы. А теперь, извините, я пойду по своим делам.

— Проваливай и не суй нос куда не следует, или я тебя арестую.

— Ни за что не суну, обещаю вам.

— Шевелись побыстрее!

Леверидж шагнул к двери, а полицейский крикнул кому-то в глубине:

— Гарри, я выйду, покопаюсь в машине, а потом поезжу, чтобы мотор разогрелся. Если что случится или объявится наш шеф, сигналь по рации.

— Ладно, — ответил голос из другой комнаты.

Леверидж поспешил за угол, а полицейский зашагал к стоянке. Художник шел до тех пор, пока не услышал шум мотора, быстро стихший вдалеке. Тогда он повернулся и опять двинулся к участку. Войдя, он услышал голос:

— Сейчас подойду.

— Не торопитесь, у меня ничего срочного, — произнес Леверидж. — Мне просто нужно кое-что выяснить.

На пороге появился еще один дежурный. Он был не столь массивен, как первый, и форма облегала его не так плотно. К тому же он производил гораздо лучшее впечатление — глядя на него, верилось, что он способен внимательно выслушать собеседника и правильно оценить сказанное.

— Чем могу быть полезен?

— Я хочу знать, что делать с иностранцем, — выговорил художник.

Полицейский уселся и принялся точить карандаш.

— Он нарушил закон?

— Нет, насколько мне известно.

— Тогда нас это не касается.

— А если он хочет стать гражданином Соединенных Штатов?

— С этим обратитесь в Иммиграционную службу. — Полицейский оглядел заточенный конец карандаша и улыбнулся Левериджу. — Пусть едет в Бостон.

— Ясно. А нельзя дать ему временный документ или чего-нибудь в этом роде?

— Я не уполномочен. Но ведь у него должны быть какие-то бумаги, иначе как же он попал к нам?

Поколебавшись, Леверидж сглотнул слюну и брякнул:

— На подлодке.

Полицейский уставился на посетителя.

— Вы что, смеетесь? На какой подлодке?

— Вы разве про русских не слыхали?

Глаза и рот полицейского широко раскрылись.

— Что за русские? Где?

— Ладно, расскажу с самого начала. Вчера вечером мы с Роли Гарни пошли…

— Вы говорите, на острове русские? — спросил, вставая, полицейский.

— Их всего несколько человек. Сейчас Норм Джонс с ребятами их выслеживают.

— Господи, нам-то почему не сообщили? — Полицейский схватил рацию и подул в микрофон. — Фрэнк, это Гарри. Слышишь меня?

Сквозь шум помех послышался голос:

— Валяй, говори, что там стряслось.

— Фрэнк, на острове русские! Тут один парень сообщил, что их целый отряд. — Гарри повернулся к Левериджу. — Где они?

— Где сейчас, не знаю, — отвечал художник. — Мне известно только, что они ищут лодку.

— Они, скорее всего, в районе гавани, — доложил Гарри. — А где ты находишься?

Сквозь щелчки и помехи прозвучало:

— Я возвращаюсь и подхвачу тебя. Двинемся вместе.

— Да где ты? — повторил Гарри.

— Если тебе не терпится знать, я хотел заехать… Ладно, неважно. Буду через две минуты.

Гарри положил микрофон, вынул пистолет и проверил обойму.

— Сколько их?

— Было девять. Но дело в том, что один из них…

— Зачем им лодка? Они что, напали на нас?

— Да нет, что за ерунда. Их подлодка села на мель, и им нужен буксир, чтобы сняться. Поэтому они послали отряд.

— Понятно. — Гарри затянул ремень с кобурой. — Они вооружены?

— У них два пистолета и автомат. Послушайте, дело серьезное. Один парень убежал от них, он хочет остаться здесь и стать американским гражданином. Что мне с ним делать?

— Постерегите его, пока мы не разберемся с другими. А уж потом — с ним.

— Ни к чему его стеречь. Говорю вам, он хочет остаться у нас.

— Надо будет его проверить. Откуда мы знаем, а вдруг он шпион?

— Ничего подобного. Парень хочет стать пианистом. Или художником. Во всяком случае, для шпиона он слишком зеленый. — Издалека донесся вой полицейской сирены, и Леверидж шагнул к двери. — Я, пожалуй, пойду.

— Минутку, — остановил его Гарри. — Где, говорите, этот русский моряк?

— На улице, недалеко. — Сирена приближалась, и художник занервничал. — Я присмотрю за ним, пока вы занимаетесь остальными, — пообещал он, открывая дверь. — Пока.

— Да подождите вы! Он говорит по-английски?

— Да. Я позвоню вам попозже, и мы…

— Он должен быть под рукой, на случай если понадобится переводчик. Сходите за ним и приведите его сюда.

— Ну это займет время…

— Тогда скажите, где будете нас ждать. Мы захватим вас по дороге.

В комнату ворвался вой сирены, затем послышался скрип тормозов. Леверидж бросился бежать, но в дверях наткнулся на Фрэнка. При виде художника тот недовольно сморщился.

— Я, кажется, велел тебе убраться отсюда подальше.

— Фрэнк, этот человек сообщил про русских и поймал того, кто дезертировал, — объяснил Гарри и обратился к Левериджу: — Садитесь в машину, поедем за вашим беглецом.

Художник неохотно уселся сзади. Гарри сел рядом с водителем. Машина рванулась с места, сирена взвыла во всю мощь. На углу Фрэнк резко затормозил.

— Что за дамочка с ним?

Леверидж, который при торможении свалился с сиденья, поднялся и увидел Эмили, стоящую на тротуаре рядом с Золтиным. Она с презрением оглядела полицейскую машину и сделала шаг вперед, заслонив собой Золтина.

— Это… это миссис Вардхилл. Он остановился в ее доме.

— Черт с ней, — решил Фрэнк. — Пусть уматывает. Нам нужен русский. — Открыв заднюю дверцу автомобиля, он приказал: — Эй, парень! Давай сюда.

Но к машине подошла Эмили.

— Зачем он вам понадобился?

— Не ваше дело, — отвечал Фрэнк. — Пусть садится, да поживей.

— Я поеду с ним, — заявила Эмили. — Если вы его берете, забирайте и меня.

— Черта с два! Эй, русский, иди сюда! — рявкнул Фрэнк. — А вы, леди, не выводите меня из терпения, а не то я вас арестую!

— Арестовывайте, — согласилась Эмили. — Если есть за что.

— Фрэнк, мы теряем время, — вмешался Гарри. — Пусть она едет с нами, если хочет.

— У нас тут что, туристский автобус? — возмутился Фрэнк. — Мы же при исполнении, черт меня дери!

— Но время идет! Русские могут ускользнуть!

— Ладно, — сдался Фрэнк. — Садитесь оба, да только по-быстрому.

С холодным достоинством Эмили взяла Золтина под руку и помогла ему забраться на заднее сиденье к Левериджу. Не успела она захлопнуть за собой дверцу, как Фрэнк врубил двигатель и автомобиль помчал по улице. Эмили повалилась на колени Золтину и Левериджу. Подняться ей удалось далеко не сразу. Усевшись, она сердито посмотрела в затылок водителю.

— Гонщик недорезанный, — бросила она.

— Слушайте, леди, я с вами побеседую попозже, — пообещал Фрэнк. — Сдается мне, вас придется научить, как следует вести себя с должностным лицом.

— Однажды я была замужем за человеком, который тоже пытался меня учить, — ответила Эмили. — Слава Богу, я сразу поняла, что он за чудовище, и мы немедленно разошлись.

— Гарри, съезди ей по зубам, — не выдержал Фрэнк. — Хватит с меня ее болтовни!

Гарри оглянулся на Эмили.

— Не обращайте внимания.

Эмили не ответила и повернулась в Левериджу:

— Что все это значит, Олин? Куда нас везут?

— В гавань, — произнес художник, — они хотят посмотреть, там ли еще русские.

— Нет! — закричал Золтин. — Я хочу остаться здесь!

— Не волнуйся, парень, останешься, даже если не захочешь, — успокоил его Фрэнк. — Никуда не денешься.

— Олин, как ты мог допустить, что его арестовали? — негодующе спросила Эмили.

— Что ты говоришь? — стал оправдываться Леверидж, — да разве я…

— Леди, мы его вовсе не арестовывали, — вмешался Фрэнк. — А вот вас стоило бы.

Он свернул за угол, чуть не врезался в припаркованную машину и снова увеличил скорость.

Эмили снова обрушилась на Левериджа:

— А все ты со своими блестящими идеями! Надо же, какую кашу заварил!

Фрэнк въезжал на узкую улочку, ведущую к гавани. Там толпился народ. Затем пассажиры заметили облако дыма, зависшее над обугленным остовом лодки, и восемь голов на воде. Несколько человек бежали к берегу, куда медленно относило плывущих, другие стояли на пирсах и наблюдали. Леверидж заметил Роланда Гарни и школьную учительницу рядом с супругами Грилк и Мюриэль Эверетт. Фрэнк тормознул у ближайшего пирса и выскочил вместе с Гарри. Золтину он скомандовал:

— Пойдешь со мной! — после чего обратился к Эмили: — Леди, исчезните отсюда, вам же будет лучше. Ей-Богу, я больше не собираюсь с вами любезничать!

Эмили вылезла из автомобиля вслед за Золтиным и Левериджем.

— Спасибо за совет. Но я сама знаю, что мне делать.

Фрэнк вытащил пару наручников, схватил Золтина за руку и пристегнул его к себе.

— Пошли, — сказал он Гарри.

Золтин оглянулся на Эмили.

— Спасибо за завтрак, — поблагодарил он ее на ходу. — Ничего вкуснее я в жизни не ел.

— Я этому полицейскому не доверяю, — сказала Эмили Левериджу. — Этот негодяй на все способен, он может застрелить мальчика и сбросить его в воду.

Тем временем отряд с подлодки уже уныло брел по берегу. Каждого моряка держали под прицелом двое местных жителей. Полицейские, таща Золтина за собой, прокладывали путь в толпе. При виде Золтина Розанов нахмурился.

— Как могло случиться, что вы попали в руки врага? — спросил он по-русски.

— Сам не пойму, — отвечал тот. — А вы?

— Прекратить болтовню, — скомандовал Фрэнк и велел Золтину: — Переведи этим парням, что все они находятся под арестом.

Золтин ухмыльнулся.

— Они и так знают.

— Неважно. По закону я должен им объявить об этом, так что валяй.

Золтин сказал Розанову по-русски:

— Этот офицер просил передать, что вы арестованы.

— Вы выглядите не лучшим образом, — произнес Розанов. — Что случилось?

— Долгая история, — увернулся Золтин. — Поспрашивайте лучше Крегиткина.

— Заткнись, — подал голос Крегиткин.

— Что они говорят? — спросил Фрэнк Золтина. — Из-за чего сыр-бор?

— Ничего. Вам это не интересно.

— Мне решать, что интересно, а что нет. Здесь командую я. А ты разевай варежку, только когда тебя попросят, но не чаще. Спроси, что они делают на острове.

— Я и сам могу ответить, — произнес Золтин. — Они с подводной лодки.

— Заткнись, Золтин, — перебил его Лысенко. — Это военная тайна.

Вмешался Василов.

— Господин офицер, вы совершаете большую ошибку. Мы пришли к вам с мирными целями, и трактовать наше присутствие здесь иначе — значит извратить все нормы…

— Знаешь, толстяк, насчет ошибок ты мне не указывай, — перебил его Фрэнк.

— За что нас арестовали? — не унимался Василов. Какое преступление мы совершили?

— Незаконная высадка на территорию Соединенных Штатов, — начал перечислять Фрэнк, — кража моторной лодки, нарушение спокойствия и общественного порядка…

— Жертвы кораблекрушения не совершают незаконной высадки на чужую территорию, — перебил полицейского Василов. — В соответствии с нормами международного права им обязаны предоставить помощь. Вы нарушаете не только права человека, но и международные соглашения. Я требую, чтобы нас немедленно препроводили к советскому консулу.

Фрэнк заколебался.

— На острове нет советского консула.

— Тогда я требую, чтобы нас освободили и дали возможность добраться до ближайшего советского представительства. Далее я требую, чтобы вы сняли наручники с этого человека. Ни он, ни мы не нарушали ваших законов.

— Вот что, — обратился Фрэнк к Золтину, — я сниму с тебя браслеты, но не пытайся улепетнуть. А я пока посоветуюсь с народом насчет этих самых международных норм. — Он полез в карман за ключами, пошарил там, затем неуклюже попытался залезть правой рукой в левый карман. Видя, что ничего не получается, он попросил Гарри: — Достань ключ. Я не могу, этот русский на мне висит.

Гарри поискал в кармане напарника, но ничего не обнаружил.

— Нет ключа. Ты его, наверное, в другое место положил.

— Вот еще паскудство, черт подери, — скривился Фрэнк.

К полицейским протолкался Норман Джонс.

— Что делать с этими русскими? В тюрьму их, что ли, отвести?

— Тебя еще не хватало, — накинулся на него Фрэнк. — Мне от одного сначала нужно избавиться, а потом уж решать, что с остальными делать.

— Ребята интересуются, — сказал Джонс. — У некоторых дела дома, поэтому я и хотел знать, требуется ли еще их помощь.

— Пусть останутся несколько человек для охраны этих русских, — ответил Фрэнк. — Остальные свободны. Даже лучше, если все сразу не будут путаться под ногами. Скажи им, чтобы расходились по домам.

Джонс повернулся к толпе, сложил ладони рупором и крикнул:

— Все по домам, кроме тех, кто охраняет русских. Всем огромное спасибо. Надеюсь, эта заварушка не испортит вам аппетит.

Люди еще потоптались и начали расходиться.

— Придется тащить парня в участок, там мы его и отцепим наконец, — сказал Фрэнк Джонсу. — А ты с ребятами сторожи русских здесь, пока мы не вернемся. Если кто-нибудь примется безобразничать, стреляй, я разрешаю.

Полицейские уехали. Эмили обратилась к Левериджу:

— Не знаю, как ты, а я поеду за ними.

Художник вздохнул.

— Ладно, и я с тобой. Надеюсь, что сегодня я уже получил свою дозу неприятностей сполна.

К Джонсу подошел Марвин Сколлард.

— Кто заплатит мне за окно?

— Боже мой, Марв, — удивился Джонс. — Я и забыл. Я думаю, мы скинемся и вставим тебе новое стекло.

— Нет, так не пойдет. — Сколлард вынул из внутреннего кармана карандаш и конверт. — Ведь ты его разбивал, значит, ты и отвечаешь. Распишись здесь.

Джонс взял карандаш и конверт.

— Что я должен писать?

— Просто подпишись. Остальное я заполню потом.

— Норм, не глупи, — сказал Палмер. — Напиши, что он получит новое стекло, и все. Дай, я сам напишу.

Палмер совсем не был заинтересован в том, чтобы Сколлард получил новое стекло, ему просто хотелось подольше задержаться. Раз с русскими разобрались, решил он, делать нечего, надо идти домой, а это было ему не по нутру. Он хотел выиграть время, во-первых, для того, чтобы гнев его супруги остыл окончательно, а во-вторых, чтобы настроить свои мысли на семейные темы.

— Ты не вмешивайся, — отрезал Сколлард, — а может, ты сам хочешь заплатить за окно?

Палмер, не обращая на него внимания, спросил Джонса:

— Что делать с оружием, Норм? Собрать мне его, что ли, да отнести обратно к Арту Кэрью?

— Конечно, — согласился Джонс. — Так будет лучше всего.

Палмер собрался уходить, но Джонс окликнул его:

— Чарли!

— Что? — Палмер оглянулся.

— Хочу поблагодарить тебя за все, что ты сделал. Ты самый лучший помощник командира на свете.

Палмер улыбнулся.

— Да ладно тебе. Что это я такого сделал?

— Без тебя я был бы как без рук.

— Без него ты бы не расколотил мое окно, — вмешался Сколлард. — Давай ставь свою подпись. Я и так уж с вами уйму времени потерял.

— Вот что, Марвин, — сказал Джонс, — я напишу вот как: «Я, Норман Джонс, обязуюсь сделать так, чтобы тем или иным образом в «Пальмовой роще» появилось новое окно». Подпись.

Он бросил конверт и карандаш под ноги Сколларду и повернулся к мужчинам, охраняющим русских:

— Парни, пока полицейские не вернулись, я хочу поблагодарить вас за помощь. Вы все сделали замечательно. Я горжусь, что мне выпало сражаться с вами в одном строю. Ручаюсь вам, ребята, мы не скоро забудем этот день.

— А какое сегодня число? — спросил один из охраны. — Я уже забыл.

— Сегодня воскресенье, двадцать четвертое октября, — отвечал Джонс.

— Верно, — согласился тот. — Хорошо, что напомнил. Сегодня у моей жены день рождения.

— Норм, я думаю, что каждый год двадцать четвертое октября надо как-то отмечать, — сказал Палмер. — Это — важная веха в жизни нашего острова.

— Эй, а мысль неплохая, — воскликнул мужчина, чей дробовик был направлен на Розанова. — Устроим праздник на весь город, верно?

— Конечно, устроим праздник. Или торжественное богослужение, — согласился Джонс.

— А может, рванем с острова, — предложил другой, помоложе, — и закатим кутеж денька на три. Завалимся в Бостон или Тонтон и организуем славную пьянку.

— А жены? — раздался третий голос. — Жен с собой брать?

— По большому счету им там делать нечего. Лучше сварганим междусобойчик.

— Тогда ничего не выйдет. Половину мужиков не отпустят.

— Знаете, парни, что я… — начал Джонс, но на него уже никто не обращал внимания.

— Хорошо, — сказал тот, что помоложе. — Ежели нам все-таки придется брать жен, то пусть знают свое место. Первый день отметятся с нами, поесть приготовят, все организуют, а в последний день мы позволим им голосовать в принятии резолюции. Они же с ума сойдут от счастья.

— Какая резолюция? — задали вопрос оратору. — По поводу чего?

— Откуда я знаю! Мало ли что нам придет в голову.

— Тихо! — вдруг заорал Джонс не своим голосом. — Заткнитесь, вы! — Он стоял с широко раскрытыми глазами, уставясь в гавань. Огибая мыс, по волнам скользил длинный черный корпус подводной лодки.

— Ох, — прошептал Джонс, — Боже всемогущий, что же это будет?

ГЛАВА 15

Капитан подлодки в бинокль наблюдал за портом, пытаясь обнаружить отряд Розанова. Море в гавани было спокойным и сверкало в солнечных лучах. Мачты рыболовных суденышек щетинились у причалов, но людей не было видно. В окуляры бинокля попадали лишь галдящие чайки, которые кружились над морем и ныряли в волны. Неожиданно раздался крик вахтенного с правого борта.

— Вот они! Вон там!

— Где? — заорал капитан. — Доложите вразумительно, черт возьми!

— По правому борту на пирсе с красным бензонасосом.

Капитан посмотрел в указанном направлении и увидел восемь человек в грубых хлопчатобумажных робах, окруженных группой гражданских. Он склонился над люком и скомандовал:

— Стоп машины.

Внимательно всмотревшись, он понял, что Розанов с отрядом, вне всякого сомнения, попали в плен. Он перевел взгляд на свой экипаж, выстроившийся вдоль палубы. Все люди были вооружены в основном штык-ножами, у одного-двух имелись пистолеты, а трое держали автоматы наперевес, но капитан знал, что у любого в обойме не больше дюжины патронов.

— Еще люди по правому борту, — доложил вахтенный. — Они бегут к гавани.

— Сейчас не до них, — отвечал капитан и скомандовал в люк: — Поворот десять градусов вправо.

Нос подлодки медленно повернулся к причалу.

— Я встану на мостике, — обратился капитан к морякам на палубе. — Всем стоять вдоль правого борта.

Подлодка скользнула в тихие воды гавани. Причал приближался, и уже можно было без бинокля разглядеть Розанова с отрядом. Моряки закричали и принялись размахивать руками.

— Отставить! — скомандовал капитан. — Боевая готовность номер один!

Моряки замерли, но было видно, что они взволнованы.

Капитан уверенно развернул подлодку и остановил ее в нескольких десятках метров от причала. Тут из группы людей, стоящих на берегу, отделился один и зашагал по пирсу. Он был худ, явно нервничал, но шел твердо, заложив большие пальцы рук в карманы, словно на воскресной прогулке.

— Что вам нужно? — крикнул он.

— У вас находятся члены моего экипажа, — отвечал капитан, — отпустите их.

— Не могу, — отозвался Джонс, — они арестованы.

— За что?

— Не знаю. — Джонс перевел дух и продолжал: — Их арестовала полиция штата, и я должен их стеречь, пока полиция не вернется.

— Я сказал, отпустите их. В случае отказа мы высадимся на берег и отобьем их силой.

Джонс оглядел людей у борта и двух зенитчиков у орудий, нацеленных прямо на него.

— Вам бы лучше поговорить с полицейским, он их арестовал, и я не могу отпустить их без его разрешения.

— Какой еще полицейский? — спросил капитан. — Пусть немедленно явится сюда, я приказываю.

— Ему никто не может приказывать, — не отступался Джонс. — Он придет, когда сочтет нужным. — Лицо Джонса хранило спокойствие, но голос был явно напряжен.

Капитан оглянулся на зенитчика.

— Ладно. К стрельбе одиночным — готовсь! Целься в воду прямо перед ним. Пусть пороху понюхает.

Зенитчик кивнул и тщательно навел орудие. Мелькнула вспышка, раздался грохот. Джонс упал ничком, перед ним взвился фонтан воды. Минуту он лежал, не шевелясь, оглушенный взрывом, потом потряс головой и медленно встал.

— Теперь, — заявил капитан, — вы вернете моих людей?

— Извините, но вам придется говорить громче, — отвечал Джонс. — После вашей стрельбы я ничего не слышу.

— Верните моих людей, — проревел капитан.

— Я уже объяснял, что не имею права, — возразил Джонс.

Капитан снова подал знак зенитчику.

— Ну что ж… На этот раз целься…

— Минутку! — вскрикнул Джонс. — Подождите минутку — не стреляйте!

— Отставить, — скомандовал капитан и повернулся к Джонсу. — Ну говорите, только быстро.

— Что вы как с цепи сорвались? Неужели нельзя подождать две-три минуты?

— Если мне не вернут моих людей, мы разнесем ваш городишко до основания.

— Ладно, выбора у меня нет, — промолвил Джонс и велел парням, охранявшим русских, отпустить их.

Стражи опустили оружие. С радостными криками отряд бросился вниз по пирсу. Капитан подвел лодку ближе, и они прыжком преодолели узкую полоску воды. На борту товарищи нетерпеливо протягивали им руки, желая помочь.

— Где еще один? — недовольно обратился капитан к Розанову. — Здесь всего восемь человек.

— Нет Золтина. Его взяли в плен.

— У вас остался еще один, — крикнул капитан Джонсу. — Доставить его немедленно!

Он видел, что в гавань стекается все больше и больше людей, и очень хотел отплыть с острова как можно быстрее.

— Я не могу его доставить, — отвечал Джонс. — Ваши люди видели, что полицейские забрали его в наручниках.

— Мне надоели байки о ваших полицейских. Доставьте члена моего экипажа, не то мы пойдем за ним сами. А когда мы высадимся на берег, я снимаю с себя всякую ответственность.

— Ладно, ладно, — сказал Джонс. — Вы только не горячитесь.

— Мое терпение лопнуло. Или мой матрос будет здесь через три минуты, или мы пойдем за ним сами.

Джонс направился обратно к своим.

— Пойду в участок, а вы обойдите всех, у кого есть оружие. Собирайтесь в «Пальмовой роще», и чем быстрей, тем лучше.

Команда Джонса рассыпалась в разные стороны, а зевакам Джонс предложил:

— Вам бы тоже лучше уйти отсюда. Расходитесь по домам и сидите там. Если у кого есть ружья, берите их и идите в «Пальмовую рощу». — И он пустился бегом в участок.

Розанов поднялся на капитанский мостик. Командир встретил его холодно.

— Что с вами случилось?

— Нечто неописуемое, даже трудно вообразить. Если рассказывать все, дня не хватит.

— Вы были вооружены. Как же вас арестовали?

— Катер, который мы захватили, взорвался. Пришлось вплавь добираться до берега, а Малявин утопил автомат.

Капитан посмотрел на пустую кобуру Розанова.

— Вы позволили себя обезоружить. А Лысенко?

— Этот Лысенко… — начал было Розанов, но тут у трапа появился Лысенко собственной персоной. Он ступил на мостик и отдал честь капитану.

— Товарищ капитан, я должен поставить вас в известность, что операция была проведена из рук вон плохо, несмотря на то что я неоднократно выражал свой протест. Капитан-лейтенант Розанов нанес мне публичное оскорбление за то, что я пытался выполнить свой долг. Я прошу о переводе меня на другой корабль.

— Ну-ну, Лысенко, вы сгущаете краски, все не так плохо, — ответил капитан и спросил Розанова: — Что вы скажете?

— Действительно, все было не плохо, а просто отвратительно, — отрезал Розанов. — Что бы я ни делал, он постоянно путался у меня под ногами со своими советами, пока мне не пришлось…

— Что это вы такого делали? — взвизгнул Лысенко. — Что? Завели нас в болото, потеряли…

— Заткнитесь, — рявкнул Розанов. — Приказ «молчать» никто не отменял.

— Я не стану выполнять ваши приказы!

— Еще как станете!

— Самовлюбленные пустозвоны мне не указ!

Капитан втиснулся между моряками и закрыл тому и другому рот ладонями.

— Помолчите оба, — сказал он, разводя их по сторонам. — Не хватает вам еще подраться как школьникам.

Тяжело дыша, Розанов взял себя в руки. Посмотрев на капитана, он сказал:

— Теперь понимаете, что я имел в виду, говоря о Лысенко?

Капитан повернулся к Лысенко.

— Все претензии и пожелания положено подавать начальству в письменном виде. Оригинал и шесть копий должны быть оформлены надлежащим образом. Если вы настаиваете на переводе, я завизирую ваш рапорт, но хочу предупредить вас, что он скажется на вашем послужном списке. — Капитан сделал паузу и добавил: — Жаль, конечно, потому что до сих пор у вас были отличные характеристики. Все, вы свободны.

Лысенко отдал честь капитану и начал спускаться по трапу, но тут наступил на пальцы поднимавшегося Василова. Замполит заорал благим матом, Лысенко от неожиданности разжал руки и свалился на нижнюю палубу. Василов глянул вниз.

— Плохо, что он упал на палубу, а не в воду, — злобно заметил он.

На мостике замполит доложил:

— Товарищ капитан, все, касающееся пребывания десанта на берегу, я изложу в моем рапорте. Особый раздел посвящу поведению товарища капитан-лейтенанта Розанова. Он продемонстрировал крайнюю…

— С меня хватит! — рявкнул капитан. — Собираетесь подавать рапорт — представьте его в письменном виде, а сейчас не отвлекайте меня, я занят!

— Я представлю рапорт не вам, а начальнику политуправления флота. А вас просто ставлю в известность.

— Спасибо. У вас все?

— Пока все, — ответил Василов. — А об остальном вы еще услышите.

— Не сомневаюсь. Благодарю за информацию.

— Не стоит. — Василов спустился по трапу, прошел мимо стонущего Лысенко и исчез.

Капитан посмотрел на Розанова.

— Вы не могли потерять его вместо Золтина, а?

— Терять кого-либо не входило в мою задачу, — отвечал Розанов.

Капитан вздохнул.

— Инициативный офицер сумел бы потерять Василова, — посетовал он. — Вы же ухитрились не только доставить его обратно, но и отдать американцам лучшего старшину-рулевого. Вы меня разочаровали.

Розанов покраснел.

— Нам было нелегко. Если бы вы только знали…

— Никто и не говорит, что вам было легко. — Капитан посмотрел на часы. — Пять минут истекли. Сейчас мы высадим десант на берег и возьмем реванш за вашу неудачу.

— Так ли важно вызволить Золтина? — спросил Розанов. — Мы и без него сможем обойтись, разве нет?

— Это дело принципа, — сказал капитан. — Я ведь и вас не обязан был вызволять. — Он склонился над мостиком и позвал: — Лысенко! Вставайте, дело не ждет.

— Не могу, — промычал Лысенко. — Кажется, я сломал ногу.

— Капитан, не берите его! — чуть не взмолился Розанов. — Оставьте его на подлодке, пожалуйста!

— Он будет подчиняться мне, а не вам. Я сам возглавлю десант. — Он глянул вниз на Лысенко, который с трудом поднялся и прислонился к переборке. — Так-то лучше, Лысенко. А теперь расскажите нам о расположении зданий в порту и соберите команду.

Лысенко заковылял прочь, а капитан заметил Розанову:

— Авторитет командира должен быть неколебим. Каждый приказ должен исполняться беспрекословно. Приказ отмене не подлежит.

— Вы сказали собрать команду. Кто же будет охранять подлодку?

— Я же не имел в виду, что заберу на берег всех до единого, — взорвался капитан. — На борту останутся два зенитчика. — Он ткнул пальцем в их направлении. — Они возьмут на себя охрану и обеспечат нас огневой поддержкой, если понадобится. Не думайте, что я так глуп, чтобы свести на берег весь экипаж.

— Я и не думаю. Но вы именно так сказали.

— Вы все понимаете слишком буквально. Если вы не избавитесь от этого недостатка, то не сделаете карьеру на флоте. — Круто повернувшись, капитан обратился к зенитчикам: — Я беру с собой ракетницу. Увидите красную ракету, стреляйте в ее направлении, зеленую — ведите огонь по городу. Ясно?

— У меня только четыре снаряда, — сообщил зенитчик слева. — Стрелять одиночными залпами или вести беглый огонь?

— На ваше усмотрение, — решил капитан. — Вы оба должны нанести им максимальный ущерб своими девятью снарядами.

— Девять снарядов? — поразился Розанов. — Куда девался боезапас?

— Мы сбросили его, чтобы облегчить подлодку.

Розанов побледнел.

— Как же посылать десант на берег без боезапаса?

— Мы будем действовать внезапно, — весело пояснил капитан. — Инициатива в наших руках. Противник введен в заблуждение и напуган. До сих пор эти факторы приносили нам успех — почему бы и не теперь?

В полицейском участке Гарри только успел снять наручники, сковывающие Фрэнка и Золтина, как донесся орудийный выстрел. Все трое замерли и прислушались.

— Что это? — спросил Гарри.

— Пушка, — отвечал Фрэнк. — И калибр немалый.

— Стреляли со стороны гавани. Думаешь, наши попали в беду?

— Никаких пушек в гавани нет. Да и у русских я их тоже не приметил.

Золтин потер покрасневшую кисть.

— Я знаю, что это, — заметил он. — Это сорокапятимиллиметровая зенитка с нашей подлодки.

— Боже мой! — воскликнул Фрэнк. — Надо немедленно двигать туда. — Он пошел к выходу, но остановился и сказал Золтину: — А ты останешься здесь.

Вынув из стола наручники, он замкнул один на руке Золтина, поискал глазами по комнате, где бы застегнуть второй, приметил вешалку в углу и потащил его туда.

— Она не очень тяжелая, но ты далеко не убежишь, если попытаешься тащить ее на себе. — С этими словами он защелкнул браслет на стойке вешалки. — Сиди здесь и не двигайся. Понял?

— Понял.

Полицейские выбежали, оглушительно хлопнув дверью. До Золтина донесся шум заведенного мотора и сразу же — рев сирены. Он постарался понять, почему полицейские решили заранее оповестить экипаж подлодки сиреной о своем прибытии, но не смог. В конце концов он решил, что Фрэнк, вероятно, руководствуясь своими понятиями о чести, хочет дать капитану подлодки шанс уйти добровольно. Это было ему по душе, но в то же время он нервничал. В его понятие не укладывалось, как может человек собственное понимание честной игры ставить выше государственных интересов. Если бы второй полицейский взял дело в свои руки, был бы порядок, но в жизни, как известно, он бывает редко.

Он предавался своим размышлениям, как вдруг за дверью раздались шаги. На пороге появилась Эмили. За ней на крыльце стоял Леверидж.

— Идемте отсюда, да побыстрей.

— Не могу, — ответил Золтин. — Я прикован к этой штуковине.

— Господи Боже мой! — воскликнула Эмили. — Олин, подойди! Они пристегнули его к вешалке.

— Чего-чего? — Леверидж вошел в помещение. — Да, нечто в этом роде от них и следовало ожидать.

— Ничего, справимся, — заторопила его Эмили. — Ты берись за один конец, а я — за другой!

— Но они приказали мне сидеть здесь, — сказал Золтин, в то время как Эмили схватилась за низ вешалки.

— Пускай сквозь землю провалятся со своими приказами, мне безразлично, — произнесла Эмили. — Они вообще не имели права вас арестовывать, а я устала носиться за вами по всему острову.

Они с Левериджем взяли вешалку за оба конца. Золтин болтался посередине. Троица покинула участок и заспешила вниз по улице.

Пройдя несколько кварталов, Леверидж откашлялся и сказал:

— Ну и воскресеньице выдалось! Другого такого за всю жизнь не припомню.

— А я, пожалуй, еще одного такого и не вынесу, — ответила Эмили. — У меня нервы не приспособлены для подобных встрясок.

— Что будем делать, если нагрянет полиция? — задал Золтин вопрос. — Этот Фрэнк очень рассердится, ведь он предупреждал, чтобы я не выходил из комнаты.

— Глупенький, они же не узнают, где вы, — объяснила Эмили. — Вы спрячетесь под моей кроватью, а я запру дверь и опущу шторы. В моем доме им не придет в голову вас искать.

— Тут я не очень уверен, — вмешался художник. — Я им говорил, что он у тебя.

Эмили вздохнула.

— Значит, нужно найти другое убежище.

— Можно пойти ко мне, — предложил Леверидж. — Жилище не очень уютное, зато я уверен, что там искать не будут.

Эмили задумалась, потом согласилась.

— Ладно, пойдем к тебе. Я твою хижину ни разу не видела, но когда на море шторм, любая гавань сгодится.

Они свернули к дому Эмили. Открывая входную дверь, она воскликнула:

— Бог мой, совсем забыла. У тебя мои животные разместятся?

— Смотря какие и сколько?

— Их осталось не так уж много. По-моему, двадцать, считая Бернарда. Это чайка, она не займет много места, потому что любит сидеть на крыше. А лягушки маленькие, их и считать не стоит.

— Знаешь, Эмили, — сказал Леверидж. — Честно говоря, живность лучше оставить там, где она есть. Если дождь пойдет или еще чего, у нас будет чертовски тесно.

— Хорошо, если нам придется остаться у тебя на ночь, я вернусь утром и покормлю их. А вам, — обернулась она к Золтину, — лучше войти в дом. С этой вешалкой вы привлекаете внимание.

Вместе с Левериджем они протащили вешалку сквозь дверь и опустили на пол в гостиной.

— Рано или поздно придется освободить от нее мальчика, — сказала Эмили. — Олин, у тебя дома есть напильник?

— Нет, но я найду. На свалке много чего валяется.

— Я пойду переоденусь и спущусь к вам. Это и минуты не займет.

Эмили поспешила наверх, за ней последовали колли и кошка. Леверидж осторожно уселся на обитый ситцем стул у окна. Из двери, ведущей на кухню, появилась чайка. Задрав голову, она критически осмотрела гостей и вперевалку прошествовала в гостиную.

— Привет, Бернард, — поздоровался Леверидж. — Прости, что не берем тебя с собой.

Чайка приблизилась, неожиданно клюнула Левериджа в лодыжку и поспешно заковыляла прочь, хлопая крыльями. Леверидж схватился за раненую ногу и с яростью посмотрел вслед убегающей птице.

— В жизни меня много клевали, но чтобы птицы — никогда. Ладно, Бернард, мерзкая тварь, слушай! Я рад, что мы не берем тебя с нами! Слышишь? Рад!

— Что ты расшумелся? — крикнула Эмили сверху. — Гризельда рожает.

— Извини, — ответил художник. — Не знал.

Эмили появилась на лестнице.

— Из-за родов нам придется, конечно, задержаться. Пока вы ждете, подумайте, как назвать новорожденных мышат.

Чарльз Палмер собрал оружие и патроны и возвратил их в магазин Артура Кэрью. Взбираясь на холм, чтобы вернуть старику ключи, он вспомнил прощальные слова Джонса о том, что он — самый лучший помощник командира. Он повторял их про себя на все лады, наслаждаясь каждым звуком этой фразы, и вдруг понял, что похвала Джонса — едва ли не самое приятное из того, что ему довелось слышать за многие годы. Он принялся вспоминать столь же яркие моменты своей жизни, и оказалось, что их было до обидного мало. Он смог вспомнить лишь удачный пас, который передал нападающему, играя в футбол в составе школьной команды, тузовый покер, однажды выпавший ему в партии, и женитьбу на Иде Свейси (женился он на ней после игры в фанты, где им выпало сидеть в темноте). Вот и все, остальное — тоска смертная. Потребовался шквал событий сегодняшнего утра, чтобы обнаружить в нем скрытую способность вести за собой людей, и вот Норм Джонс при всех сказал, что он самый лучший помощник командира. Такое признание, пожалуй, стоит всех остальных его воспоминаний, вместе взятых, и его он не забудет до самой смерти, сохранит как драгоценное сокровище.

Слова Джонса теперь послужат ему защитой от шпилек, которые подпускает Ида, дескать, он — пустое место. Если бы она только слышала! Нет, лучше не надо. Пусть это останется только для него.

Палмер взял дверной молоток и стукнул два раза. Потом принялся разглядывать ключи на ладони. До свидания, ключики, подумал он, привет от лучшего помощника командира. Может, еще встретимся.

Внутри дома царило молчание, и Палмер постучал опять. Потом шагнул к окну и, прищурившись, стал всматриваться через стекло. Сперва он не разобрал, что там маячит в окне, затем сообразил, что перед ним окуляр гигантской подзорной трубы, к которой припал престарелый отец миссис Кэрью. Палмер поднял ключи повыше и погремел ими, чтобы старый джентльмен наконец заметил гостя. Через секунду подзорная труба опустилась, раздались звуки шагов и лязг открываемых замков. На пороге появился хозяин, держа наперевес подзорную трубу в потертом кожаном футляре.

— Ты по делу, сынок? — спросил он. — Давай по-быстрому, потому что «Монитор»[17] уже вышел на боевую позицию, а что будет дальше, и дураку ясно. Вся ихняя шайка спятила, если хочешь знать мое мнение.

— «Монитор»? — переспросил Палмер. — Что это такое?

— Броненосец, дурачина! Тот самый, что вдребезги расколошматил «Мерримак» в 1862 году. И с тех пор им втемяшилось в башку, будто все, что плавает, нужно упаковывать в железо. Попомни мои слова, в один прекрасный день они доупаковываются — весь флот пойдет ко дну. И тогда поздно будет мне в жилетку плакаться, я их предупреждал. Раз сказал, а тысячу раз твердить не собираюсь. Ходите на парусах, говорил я, с парусами.

Издалека донесся глухой взрыв.

— Ага! — Старик поднял подзорную трубу. — Пошло, как я говорил. Ничего хорошего из этих железяк не получится, попомни мои слова.

— Что происходит? — спросил Палмер. — Куда вы смотрите?

Старик опустил трубу и уставился на гостя.

— Ну ты даешь! Как это — куда я смотрю? На девочек на пляже, что ли? О чем я тебе битый час толкую?

— Извините, я вас сразу не понял. Что делает «Монитор»?

— Только двое точно знают, что творится на корабле, — Бог и шкипер. Ни тот ни другой мне не докладывали. Я только вижу, что этой посудине закатили отменную встречу в гавани, там столько народу! Да посмотри сам, если хочешь.

Палмер схватил подзорную трубу и направил в сторону порта. Сначала он ничего не разглядел, кроме ряби на воде, потом окуляр затмила вспышка света — это был солнечный луч, отразившийся на длинном корпусе субмарины. Тут Палмер разглядел белые цифры на черной обшивке и людей у зенитных орудий. Кто-то, похожий на Джонса, стоял на пирсе, а люди, одетые в грубые матросские робы, прыгали на палубу подлодки. Больше Палмер не увидел ничего, но и этого было достаточно. Он отдал старику подзорную трубу, а ключи бросил в свой карман.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Я побегу посмотреть, что происходит.

— Мой тебе совет, — проворчал хозяин, — не суйся лучше туда. Если бы Господь хотел, чтобы железо плавало, он бы даровал ему плавники и хвост. Против природы не попрешь — все без толку выйдет.

Палмер повернулся и побежал в город. Его первой мыслью было вернуться в магазин за друзьями, но это, решил он, отнимет много времени. Лучше двинуть прямиком к Джонсу и выяснить, что случилось. По пути ему попадались навстречу бегущие люди, но он не стал их расспрашивать. Одни спешили в гавань, другие — из гавани. И те и другие были охвачены странным возбуждением, сильно смахивавшим на панику. Палмер вышел на дорогу, ведущую в порт, и чуть не столкнулся с Джонсом.

— Норм, в чем дело? — выдохнул он. — Куда ты?

— Пошли со мной, — отвечал Джонс.

Оба добежали до Главной улицы и услышали сирену полицейского автомобиля.

— Проклятье! — крикнул Джонс. — Надо их остановить.

Вой сирены приближался. Машина с полицейскими вылетела из-за угла и понеслась прямо на них. Шагнув на мостовую, оба замахали руками. Тормоза взвизгнули, Фрэнк высунулся из окна.

— Какого черта ты здесь? Ты ведь должен охранять русских.

— Приплыла их подлодка, — отвечал Джонс. — Они разнесут город, если вы не отпустите того парня. Они дали мне три минуты.

Фрэнк, казалось, ничуть не смутился.

— Сколько их?

— Точно не могу сказать. Пятьдесят или шестьдесят.

Фрэнк переглянулся с Гарри.

— Хорошего мало. — Немного подумав, он спросил Джонса: — Как они вооружены?

— Всего понемножку. Пистолеты, автоматы, ножи, винтовки. И на борту — две пушки.

— Боже мой, этак мы с ними не сладим. Вот что, Гарри, надо отдать им парня.

Гарри ответил не сразу.

— Все не так просто. Парень не желает возвращаться к своим, а хочет остаться здесь и получить американское гражданство.

— Кто это тебе сказал?

— Леверидж. От него я и узнал про него. Леверидж пришел за советом, как этому парню поступить.

Фрэнк задумался.

— Ладно, сдадим его к черту, — решил он. — Мы не можем его оставить.

— А я думаю, можем. По крайней мере, попытаемся.

— А русские разнесут весь город в пух и прах? Ты этого хочешь?

— Нет. Но если парень намерен стать американцем, по-моему, мы должны ему помочь.

— Ну лично я ему ничего не должен. И я не хочу, чтобы меня подстрелили как зайца из-за того, что кто-то хочет стать американцем. Откуда мы знаем, хорошим гражданином он окажется или нет? Вступит, наверное, в какой-нибудь чертов профсоюз или что-нибудь в этом роде. Говорю тебе, черт с ним.

— Можно спросить? — вмешался Джонс. — Вы уверены, что он в самом деле говорит правду? Вдруг это уловка?

— Не думаю, — ответил Гарри. — Если парень добровольно является в полицию, значит, он играет по-честному.

— Тогда ладно. — Джонс повернулся к Палмеру. — По-моему, надо помочь ему остаться. А ты, Чарли, как думаешь?

— Согласен.

— И чем больше я думаю, — продолжал Джонс, — тем больше сомневаюсь, что они могут разрушить город. Из-за одного невозвращенца не начинают войну — это известно. Они просто блефуют.

— Похоже на блеф, — согласился Фрэнк. — У них нет орудий нужного калибра.

— Будь ты на моем месте, ты бы так насчет калибра не говорил, — сказал Джонс.

— Кто-нибудь связывался с материком? — спросил Гарри. — Мне кажется, пары самолетов с базы хватило бы, чтобы пустить эту чертову лодку на дно.

— Они перерезали телефонные провода, — ответил Джонс. — А у наших, я знаю, ни у кого нет такой мощной рации.

— У нас есть, — сказал Гарри. — Передадим сигнал тревоги на рыболовный катер, а он передаст дальше.

— Поздно уже, — заметил Палмер. — Вон они идут.

Все обернулись. В конце улицы появились люди, шагавшие в две шеренги. Вот они перешли на бег, развернулись в цепь, выставив вперед автоматчиков.

— Боже! — воскликнул Фрэнк. — Сматываемся отсюда!

Он развернул машину. Джонс и Палмер кинулись к задней дверце и еще успели забраться внутрь. Машина рванулась по Главной улице. У входа в «Пальмовую рощу» Джонс заметил несколько человек с ружьями и тронул Фрэнка за плечо.

— Стой, — крикнул он. — Нужно им сказать…

— Черт с ними, — отозвался Фрэнк, — я сейчас заберу русского и отдам им.

— Нет, — возразил Джонс. — Ты не можешь!

— Еще как могу!

Фрэнк направил машину к полицейскому участку, резко затормозил и выпрыгнул из машины, остальные — за ним. Фрэнк настежь распахнул дверь. В участке было пусто.

— Вот сукин сын, — выругался Фрэнк. — Знал ведь я, что ему доверять нельзя.

— Не будем терять время, — сказал Джонс. — Придется нам опять держать оборону. Чарли, беги в «Пальмовую рощу» и скажи ребятам, чтобы быстро дули сюда.

— Что ты здесь собираешься оборонять? — спросил Фрэнк, когда Палмер метнулся к двери. — Если ты хочешь спасать этого русского, то его сначала надо найти.

Из боковой улочки выехала машина. Когда она сбавила ход на повороте, все разглядели, что в ней сидят Агнес Грилк и мисс Эверетт. Джонс помахал рукой, чтобы они притормозили.

— Отвяжись, — заявила Агнес, не останавливаясь. — Я должна забрать канистру с бензином у Калвина, а то он закроется.

— Минутку! — сказал Джонс. — Вы случайно не видели миссис Вардхилл?

Агнес притормозила и высунула голову из окна.

— Видела недавно. Она, Олин Леверидж и тот чужак тащились по дороге на свалку.

Агнес переключила скорость, и машина снова рванулась вперед.

— Агнес! — воззвал Джонс. — Еще секунду, пожалуйста!

Агнес нехотя остановилась. Пока Джонс торопился к машине, его вдруг осенило: свалка — ведь это то, что нужно. Если ребята займут ее вовремя, то в их распоряжении окажется отличная позиция. На свалку русским не придет в голову сунуться. Они прочешут город, не найдут Золтина и, вероятно, вернутся на подлодку. А если все же решат продолжать поиски и набредут на свалку, то намучаются штурмовать ее, потому что там сам черт ногу сломит. Но чтобы операция прошла успешно, нужно, чтобы там закрепился сильный и многочисленный отряд, и как можно скорее.

— Агнес, окажи мне услугу, — попросил Джонс, подбежав к машине.

— Какую?

— Нужно быстро сообщить всем, у кого есть оружие, — объяснил Джонс, — пусть немедленно идут на свалку.

— Зачем? — поинтересовалась Агнес.

— Русские пытаются заполучить обратно того парня. Он перебежал к нам, а они хотят его вернуть.

— Ясненько, — сказала Агнес и выжала сцепление. Машина рванула с места и понеслась со скоростью, от которой мисс Эверетт чуть не переломило пополам. Джонс посмотрел вслед и вернулся к полицейским.

— Вы, я думаю, к нам не примкнете, — сказал он. — Я не имею права указывать вам, как поступать.

Полицейские переглянулись.

— Мы пойдем с вами. Что мы сможем сделать одни? — отозвался Гарри.

— Ладно, черт с ним. Глупо, конечно, но выбора у нас нет, — сказал Фрэнк и спросил Джонса: — Что, по-твоему, мы должны делать?

— Собрать как можно больше народу и вести их на свалку как можно быстрее.

— Ладно, — согласился Фрэнк.

Шагая к «Пальмовой роще», Джонс неожиданно подумал, что он только что дважды отдал приказания, которым мгновенно и с охотой подчинились все, в том числе и полиция. Он даже немного испугался, потому что не был уверен, правильно ли он распорядился. Но испуг быстро исчез и сменился таким чувством уверенности, которого он раньше никогда не испытывал.

ГЛАВА 16

Гарни и Барбара среди дюжины других посетителей сидели в «Пальмовой роще», когда туда ворвался Чарльз Палмер. Размахивая руками, он кричал:

— Все ступайте к участку! Русские высадили десант!

— Ясно, — заметил Сколлард. — Достукались. Заведение закрыто. Все на выход.

Посетители поспешно бросились к дверям. У начала Главной улицы они увидели людей, которые по одному, перебежками, поворачивали за угол. Здесь они собрались, разделились на две колонны и направились прямо к «Пальмовой роще» по противоположным сторонам улицы. Гарни схватил Барбару за локти и втолкнул ее обратно в «Пальмовую рощу».

— Пошли. Вам здесь не место.

Перед ними, загораживая вход раскинутыми руками, встал Сколлард.

— Я же сказал: заведение закрыто.

Гарни отодвинул Барбару в сторону и, сжав кулак, заехал Сколларду в челюсть с таким треском, что слышно было на улице. Сколлард потерял равновесие и шлепнулся на пол. Гарни увлек Барбару за собой и вывел через заднюю дверь.

При виде русского десанта горожан охватила паника. Одни изготовились к стрельбе, другие кинулись врассыпную, третьи замерли от страха как вкопанные, и только голос Джонса привел их в чувство:

— Не стрелять! Всем по машинам и на свалку! На свалку!

Неразбериху как рукой сняло. Люди не знали, зачем ехать на свалку, да и не желали знать, но они слышали приказ: ехать, и как можно быстрее. Все побежали к машинам, и не успели русские прошагать квартал, как местных жителей будто ветром сдуло.

Донесся звук автомобильного гудка, и на Главную улицу выкатилась машина Агнес Грилк. Она уменьшила скорость, быстро сообразила что к чему, потом развернулась, въехала на тротуар и направила автомобиль на колонну моряков, которые тут же рассыпались в разные стороны как горох. Агнес никого не задела, но стройная колонна превратилась в беспорядочную кучу увертывающихся от машины людей, старавшихся найти хоть какое-нибудь укрытие.

Капитан, возглавлявший колонну, прыгнул за урну для мусора, на которой было написано «Сохраним наш остров в чистоте». Когда машина Агнес разворачивалась для новой атаки, он поднял пистолет и прицелился. На сей раз автомобиль устремился на колонну, предводителем которой был Розанов. Машина виляла из стороны в сторону, в такую мишень попасть было очень трудно, и капитан решил поберечь патроны. Он беспомощно наблюдал, как отряд Розанова увертывается из-под колес, и даже пожалел ребят. Вдруг раздался выстрел, и на ветровом стекле капитан увидел пулевое отверстие, вокруг которого словно паутина разбегались трещины. Машина продолжала двигаться, хотя на переднем сиденье уже никого не было видно. Она шла зигзагами, явно неуправляемая, пока не доехала до перекрестка, где свернула за угол и исчезла из вида. Капитан вылез из-за урны и помахал рукой.

— Стройтесь за мной! — крикнул он. — В колонну, как и раньше!

Пока отряд строился, к капитану подошел Розанов и сказал негромко:

— Капитан, я считаю, что мы должны прекратить операцию. Ничего путного из этого не выйдет.

— Чушь! — отрезал капитан. — Вы сами видели, как они разбежались при нашем появлении.

— Да, но где же мы отыщем Золтина? А если поиски затянутся, местные жители оправятся от испуга, и тогда мы пропали.

Капитан весь напрягся.

— Вы слышали приказ — мы идем искать Золтина, — произнес он холодно. — И мы его найдем. Американцы пускай бегут куда хотят, но в конце концов они будут вынуждены отступить к месту, где они прячут пленника. Остальное — дело техники. Только не выпускать местных из виду, и они сами выведут нас к Золтину.

Капитан оглядел обе колонны, потом пустую улицу впереди. Как он успел заметить, защитники города разбежались в разных направлениях, но по здравому рассуждению должны были где-то собраться и наверняка подальше от центра, на окраине. Издалека до него донесся удаляющийся шум моторов. Казалось, жители покидают город, желая миновать Главную улицу. Значит, надо идти за ними. На секунду ему сделалось страшно, он понял, что Розанов, вероятно, прав. Но отступать было поздно. Он сам обрек и себя и экипаж на эту авантюру, и произошло это в тот момент, когда он поучал Розанова: приказ отмене не подлежит и должен быть исполнен беспрекословно. Авторитет командира непоколебим. Капитан поднял руку, оглянулся на моряков и скомандовал:

— Вперед!

Люди потянулись за ним медленно и неохотно. Тишину нарушали лишь тяжелый стук сапог по тротуару и далекий гул автомобильных моторов.

Когда Гарни уходил с Барбарой через заднюю дверь «Пальмовой рощи», он думал только об одном — увести ее подальше от русских. Отойдя на безопасное расстояние, он остановился, укрыл Барбару в тени высокой изгороди и прислушался. До него донеслись шум мотора, яростные крики, потом выстрел, после чего шум начал удаляться и вскоре смолк.

— Интересно, что там творится? — спросила Барбара.

— Думаю, что русские пришли за тем парнем, которого наши арестовали, — ответил Гарни. — Ну им придется сначала сражаться с Эмили Вардхилл.

— Какой позор, если мы позволим им забрать его.

— Это не ваше дело. Пусть русские разбираются с полицией и с Эмили, а вы не вмешивайтесь.

— Но ведь русские напали на весь город, а значит, и на нас, не так ли? По-моему, мы должны что-то предпринять.

Гарни покачал головой.

— Ох уж эти ваши принципы. Вам бы лучше всего не вмешиваться.

— Что значит не вмешиваться, когда на нас напали?

— Если вмешаетесь, вас могут ранить. Эти люди на все способны.

— Вы, по-моему, струсили.

Глаза Гарни налились кровью.

— Проклятье! Если вы думаете, что я струсил, я… Ладно, вы правы, я боюсь! Но не за себя, а за вас! Да мне плевать, что со мной случится, кому я нужен, но я не позволю, чтобы они до вас хоть пальцем дотронулись. А теперь будьте добры, помолчите и не морочьте мне голову. Она у меня и так кругом идет.

— Я вас очень люблю, — призналась Барбара. — Вы знаете?

— Тем хуже для меня. Сейчас я просто обязан что-то сделать для вас, а я понятия не имею что.

— Сделайте вот что. Представьте себе, что я коренная жительница острова, да к тому же еще и мужчина.

Гарни слегка улыбнулся.

— Трудновато, но придется постараться.

— Уж постарайтесь, пожалуйста. А теперь предположим, что вы попали в подобную передрягу с Олином Левериджем. Как бы вы поступили?

— Напились бы, скорей всего.

— А если серьезно?

— Не знаю. Мы… ну, Олин, он чокнутый, может, ему бы взбрело в голову потопить подлодку.

— Вот как? Пошли.

— Куда?

— Топить подлодку.

— Да подождите вы! Я только пошутил.

— А я нет. Вдруг они все сошли на берег? Вы бы смогли потопить их посудину?

— Не знаю. Но они не идиоты, чтобы оставить подлодку без охраны.

— А мы посмотрим.

— Вы совсем голову потеряли! Боже мой, если бы я…

— Если бы с вами был Олин, вы бы обязательно посмотрели.

— Ладно, — согласился Гарни. — Пойдем. Но если нас пристрелят, я не виноват.

— Если это случится, я не успею вас ни в чем обвинить.

Пробираясь задворками, они вышли в гавань и стали осторожно пробираться к пирсу. Они крались мимо зеленых рыболовных лодок с яркими оранжевыми тентами на палубах, катеров с оранжево-белыми мачтами, частных яхт с блестящим лакированным рангоутом, мимо потрепанных непогодой брезентовых навесов, под которыми лежали ярко-красные свежевыкрашенные буйки, и наконец увидели полускрытый за пирсом черный корпус подлодки. Он слегка возвышался над водой, вытягиваясь далеко за конец пирса. На первый взгляд казалось, что это спина дремлющего кита, но у какого кита на спине есть башня с открытым люком?

Навес на берегу закрывал обзор с капитанского мостика, поэтому Гарни и Барбара смогли вплотную подобраться к пирсу. Гарни опустился на четвереньки, дополз до края навеса, высунул голову, но тут же отпрянул назад.

— Там охрана, — прошептал он. — Двое у зенитных орудий.

— И все?

— Вам мало?

— А больше никого?

— Пока не вижу.

— Вот и хорошо. — Барбара оправила юбку, пригладила волосы и шагнула к краю навеса. Гарни поймал ее за руку и втащил обратно.

— Куда вас понесло? — спросил он охрипшим голосом. — Вы с ума сошли!

— Вовсе нет. Я собираюсь с ними поговорить.

— Зачем?

— Чтобы выяснить, одни ли они.

— Ну, допустим, одни, и что же?

— Если они одни, я могу их отвлечь, а вы тем временем заберетесь на подлодку.

Гарни, слегка обалдев, прикусил губу. Потом глубоко вздохнул и произнес:

— Ваша взяла, я сдаюсь. А вдруг они не говорят по-английски?

— Я немного знаю по-русски.

Гарни прикрыл глаза и кивнул:

— Да, я совсем забыл.

— Не волнуйтесь, все будет в порядке. — Барбара погладила его по руке, расправила юбку и вышла из-за навеса. Первым ее увидел левый стрелок и мигом развернул орудие, прицелившись в девушку.

— Стой!

Тут встрепенулся и правый вахтенный. Барбара остановилась.

— Что вы так испугались? — сказала она по-русски. — Я вас не съем.

Левый стрелок отошел от орудия.

— Вы говорите по-русски? — удивился он.

Барбара кивнула.

— Не слишком хорошо. А вы по-английски?

Моряк покачал головой, и девушка посмотрела на другого. Тот развел руками.

— Тогда будем говорить по-русски, — сказала она. — Извините, если у меня будут ошибки, я не занималась два года.

— Вы говорите прекрасно, — заявил левый зенитчик. — Я и не думал, что американцы знают наш язык.

— Ваш язык — просто чудо, — сказала Барбара. — Он так выразителен…

Зенитчик рассмеялся и подтолкнул товарища.

— Ну-ка, Протский, выразись как-нибудь. Ты всегда хвастался, что ты на баб мастак, вот и покажи себя во всей красе.

Протский осклабился и сплюнул на палубу.

— Вот, ядрена вошь, не знаю, что и ляпнуть. Ни хрена в башку не лезет.

— Я вас не понимаю, — перебила Барбара, — говорите помедленнее.

Моряки чуть не поперхнулись от смеха. Барбара подошла поближе к подлодке и стала так, чтобы моряки повернулись спиной к люку на корме.

— У вас на корабле никто не говорит по-английски? — спросила Барбара.

— Ну почему, кое-кто говорит. Нам с Протским просто лень заниматься, а то и мы бы выучили.

— А сейчас здесь есть кто-нибудь, кто знает английский? — не отступала Барбара.

— Нет, дамочка, на борту нас только двое. Остальные отправились на берег отбивать Золтина, который, вообще-то, полное дерьмо и проку от него никакого. Но нашему старику словно вожжа под хвост попала — вынь да положь ему Золтина.

— Плевать ему на Золтина с высокой колокольни, — заявил Протский, — его больше собственная задница волнует. Если он без Золтина вернется, ему всыпят по ней по первое число.

— Верно, — согласился его товарищ. — Вернется с неполным экипажем — погоны полетят. — Посмотрев на Барбару, он спросил: — Зачем вам, чтобы кто-то говорил по-английски? Мы вас отлично понимаем.

— Зато, видать, она нас не слишком, — произнес Протский тихо. — Ты можешь зазвать ее на борт?

— Заткнись. Нет, в самом деле, зачем?

— Видите ли, у нас недавно сочинили одну песенку, и она стала очень популярна. Там любопытные слова, они бы заинтересовали того, кто знает английский.

— А для нас споете? — спросил Протский. — Хоть мелодию послушаем.

— Хорошо, — согласилась Барбара. — У меня не ахти какой голос, но я постараюсь. — И она громко запела:

На подводной лодке Их всего лишь двое. Приходи скорее, Ничего не бойся, Я их отвлекаю. Доберись до люка, Опустись по трапу И сломай, что можешь, Чтобы лодка эта На дно опустилась И не всплыла больше.

Девушка умолкла, улыбнулась и сказала по-русски:

— А дальше трудная мелодия, мне не спеть, но в общих чертах вам понятно?

— Это русская песня, — заметил левый стрелок. — Я такую музыку в Москве слышал.

— Да ладно тебе, — сказал Протский и попросил Барбару: — Спойте еще раз. Забирайтесь к нам на борт, здесь и споете. А то я вас оттуда плохо слышу.

Барбара заколебалась.

— Но ведь вам не положено принимать на борту посторонних, не так ли?

— Что положено, на то нами наложено, — сострил Протский. — Я хочу еще раз вас послушать.

— Не заводись, — предупредил его товарищ. — Вдруг старикан вернется?

— Его не будет, по крайней мере, еще несколько часов. Уж если он решил повыламываться, он не успокоится, пока весь остров вверх дном не перевернет.

Но Барбара уже не слушала, о чем говорили моряки. Ее осенила новая идея, и она начала:

— А скажите, пожалуйста…

Оба стрелка кинули на девушку быстрые взгляды.

— Чего?

— На вашем корабле есть врач?

— Фельдшер есть, — ответил Протский, — а в чем дело?

— Ничего. Я просто так спросила.

— Да валяйте, расскажите! — настаивал Протский нетерпеливо.

— Мне бы не стоило… Но я столько слышала про советских врачей и подумала, что они мне сумеют помочь, а фельдшер… боюсь, что нет.

— Я вам расскажу кое-что про советских лекарей, — сказал левый стрелок. — Они столько времени тратят, кромсая собак, что на людей его просто не остается. Мой дядя сломал по пьянке ногу пять лет назад. И до сих пор ходит, словно лягается, если вообще ходит: он постоянно торчит в клиниках, ждет, чтобы кто-нибудь его осмотрел.

— Черт с ним, с твоим дядькой, — сказал Протский. — Давай лучше выясним, что у дамочки со здоровьем. Мы по части болезней собаку съели, — сообщил он Барбаре. — Поднимайтесь на борт, мы вас быстренько осмотрим и вылечим.

Барбара скромно опустила глаза.

— Нет, это невозможно. Пожалуйста, не обращайте внимания на мои слова.

Она только что увидела, как Гарни в плавках выбрался из воды на гребной винт и прокрался на корму. Мысли в ее голове лихорадочно заметались. Чем бы еще отвлечь их внимание?

— Тем не менее спасибо за приглашение, — поблагодарила Барбара. — Очень любезно с вашей стороны. Но лучше расскажите еще про вашего дядю, — попросила она. — Что он за человек?

— Дерьмо.

— Вот как? А скажите…

— Это вы лучше скажите, что у вас за хворость, — предложил Протский. — А мы вас полечим.

Барбара оглядела моряков и, поколебавшись, «призналась»:

— Я страдаю падучей.

С этими словами она рухнула на землю. Рука ее свесилась с края пирса.

Моряки оторопели.

— Что с ней делать?

Протский отошел от орудия.

— Есть способ ее расшевелить. — Он шагнул к сходням, но неожиданно остановился. — Слышишь? — спросил он напарника.

Тот явно ничего не понимал.

— В чем дело?

Протский подошел к поручням и посмотрел на корму, он увидел только открытый люк и палубу, на которой сверкали капли воды.

— Порядок. Мне показалось, что там кто-то есть.

— Кто же там может быть? На борту только мы.

Барбара, чуть приоткрывшая глаза, чтобы посмотреть, чем занимается Протский, испустила пронзительный вопль, а потом стала биться на земле.

— Боже мой! — воскликнул пораженный стрелок. — Да тут без доктора не обойтись!

— Точно, — согласился Протский. — Интересно, что с ней?

— Понятия не имею. Какой-то припадок, по-моему.

— Мою бабушку тоже однажды так скрутило. Она отравилась свеклой на Всемирном конгрессе мира.

— А что она там делала?

— Участвовала в физкультурном параде. Знаешь, когда по площади идут девки-физкультурницы и по команде в разные позы становятся.

— А кто свеклу-то отравил?

— Какая разница! Но бабуля здорово отравилась. Когда она после парада вернулась в свою деревню, то целую неделю плуг тянуть не могла.

— Да что же эта дамочка все валяется? Как бы коньки не отбросила.

— Может, я спущусь и похлопаю ее чуть-чуть по щекам, она, глядишь, и очухается.

— Ладно, только быстро.

Протский с ухмылкой спустился на причал.

— Не волнуйся, — сказал он товарищу, — у меня такие дела много времени не занимают.

Сквозь ресницы Барбара следила, как он сошел по сходне и двинулся к ней. Она прекратила извиваться и расслабилась. Протский очутился рядом, и она услышала:

— Черт возьми, да она вроде спит.

— Тогда лучше оставь ее как есть, — посоветовал ему товарищ. Он явно трусил. — Если старикан нагрянет, он ни за что не поверит, что она сама брякнулась, хоть мы землю есть будем.

— А ты ее и не ешь, — огрызнулся Протский. — Она невкусная. — Он склонился над девушкой, в ноздри Барбаре ударил смрадный запах. Она приготовилась.

— Протский, кончай! — крикнул зенитчик с подлодки.

— Хороший совет, приятель, — пробормотал Протский и наклонился пониже. Тут Барбара подняла правую ногу и изо всех сил лягнула его в живот. Моряк качнулся назад, хватаясь за воздух и испуская громкие крики. Он потерял равновесие и полетел в воду вниз головой. Раздался громкий всплеск, вверх взметнулся целый фонтан брызг. Через секунду Протский вынырнул на поверхность, кашляя и отплевываясь, и поплыл к лодке.

— Черт бы ее побрал, — выкрикнул он. — Спускайся и помоги мне!

Но стрелок прямо зашелся от смеха и не мог даже с места двинуться. Барбара еще несколько раз конвульсивно дернула ногами, а потом, улыбаясь про себя, опять притворилась спящей.

— Да помоги же мне, гад! — надрывался Протский. — Я здесь закоченею!

Все еще смеясь, зенитчик спустился на палубу, подхватил причальный конец и кинул его товарищу.

— Ну и видок у тебя, — сказал он, когда Протский ухватился за линь и стал карабкаться наверх. — Я в жизни так не смеялся. Ты плюхнулся в воду, как мешок с дерьмом!

— Тебе все шуточки, — огрызнулся Протский. Он вылез на палубу и вылил воду из сапог. — Я сейчас проучу эту дамочку, хорошенько ее отделаю. Со мной такие номера даром не проходят. — Он шагнул к сходням, но его остановил товарищ.

— Минутку, Протский. Не дело ты затеваешь. Мы обязаны находиться у зениток, а если старикан узнает, что ты бросил пост да еще избил женщину, он тебя под трибунал отдаст.

— Я только разочек, — проворчал Протский угрюмо. — Долг платежом красен.

— Ты совсем сдурел? Старикану наверняка доложат. Нам с ней вообще заговаривать было не положено, мы же боевую вахту несем.

— Я и близко не подойду к зенитке, пока не влеплю этой бабе хорошего пинка и не переоденусь. Я не собираюсь торчать на вахте мокрым до костей. Плевать мне, что старикан скажет.

— Тогда смени сперва форму, а пинка ей дашь попозже.

Барбара не все поняла, но почувствовала, что дело начинает принимать дурной оборот. Она снова засучила ногами, потом раскрыла глаза и села, окинув зенитчиков бессмысленным взором.

— Где я? — спросила она по-английски.

— Ну наконец-то! — воскликнул товарищ Протского. — Как вы себя чувствуете?

— Ах! — Барбара перешла на русский язык. — Да, да, я вспоминаю…

— Интересно что? — угрюмо сказал Протский.

— Помню, что спросила, если ли у вас на судне врач. Вот и все.

— Теперь понял? — обернулся к Протскому зенитчик. — Она не соображала, что делает.

Протский застучал зубами и запрыгал на палубе.

— Это мы еще проверим. После того как я переоденусь.

— Куда вы идете? — спросила Барбара.

— И вы еще спрашиваете? — злобно ответил Протский. — Сухую одежду надевать, вот куда.

— А зачем? Я думала, на флоте всегда ходят в мокрой одежде.

Протский тупо посмотрел на девушку.

— Что за чушь вы болтаете! — заворчал он.

Другой моряк встал к орудию и заторопил Протского:

— Иди и возвращайся по-быстрому.

— Да погоди, дай разобраться, — отмахнулся Протский и обратился к Барбаре: — У вас с головой в порядке?

— Конечно, в порядке. Согласитесь, раз вы моряк, вам приходится мокнуть, особенно на подлодках, — вы, наверное, всегда в воде по шею. — Барбара говорила возбужденно, стараясь задержать Протского как можно дольше.

— Что же мы, по-вашему, не задраиваем люки, когда погружаемся? — спросил он.

— Я всегда была уверена, что нет, иначе вы бы просто задохнулись. Подумать только, какая теснота на вашей лодке. Я бы там и секунды от жары не выдержала!

Протский переглянулся с товарищем.

— Совсем с катушек съехала, — заключил он и направился к люку.

— Подождите! — вскричала Барбара. — Я еще хочу спросить…

Не оборачиваясь, Протский безнадежно махнул рукой, поднял за кольцо крышку люка и исчез.

— О чем вы хотели спросить? — обратился к Барбаре оставшийся зенитчик. — Может, я сумею ответить?

Барбара не сводила глаз с люка, затаив дыхание и ожидая шума, который вот-вот должен был подняться. Но ничего не произошло. Девушка перевела дух.

— Эй, так в чем вопрос?

Она отвела взгляд от люка и посмотрела на моряка.

— Я забыла. Значит, какой-нибудь пустяк.

Вахтенный оперся о казенную часть орудия.

— Тогда расскажите о себе, — попросил он. — У вас тут все американки такие?

— Вы имеете в виду, что они все чокнутые?

— Я не говорил, что вы чокнутая. По-моему, вы в полном порядке.

— Раньше и я так думала, но в данный момент сильно в этом сомневаюсь, — ответила Барбара.

ГЛАВА 17

Городская свалка занимала площадь примерно два акра. С трех сторон ее окружали вересковые пустоши, а с четвертой — высокие заросли болотных камышей, из которых по ночам выходили водяные крысы и доедали объедки, оставленные днем чайками. Все считали свалку рассадником заразы, но это было отнюдь не так, потому что пищевые отходы уничтожались животными, а горючие материалы сжигались. Оставались лишь горы ржавых жестянок и битых бутылок, древних диванных пружин, побитых керамических труб, гнилых матрасов, ломаной мебели, рваных ботинок, дырявых холодильников, негодных игрушек и лысых покрышек. На свалку вела одна дорога, которая потом разветвлялась на небольшие тропы, проложенные по всей территории свалки с тем, чтобы люди могли приезжать, освобождая багажники машин от мешков с мусором, разворачиваться без труда и ехать обратно. Земля была усеяна осколками битого стекла, а в воздухе стоял кислый запах горелой резины. Днем сотни чаек сторожили свалку в ожидании грузовика с пищевыми отходами. Стоило ему прибыть, как галдящая стая поднималась в воздух и начиналась борьба за лакомые кусочки. Вечером из камышей с писком вылезали крысы, словно разбойники с большой дороги, и принимали у чаек эстафету до рассвета, когда, подобно своим «коллегам»-людям, поспешно скрывались в безопасных норах. Поэтому на свалке постоянно кипела жизнь, хотя со стороны она и казалась пустой и заброшенной. Свалка была неким обществом, очень чутко реагирующим на всякие перемены.

Жилище Олина Левериджа располагалось за свалкой, на стороне, противоположной болотам, достаточно далеко, чтобы дым не лез в хижину постоянно, однако когда ветер дул с запада, художник мог точно сказать, что именно горит на свалке. Годы, проведенные здесь, научили его инстинктивно чуять, привезли ли на свалку что-нибудь, чем можно поживиться. Оттуда он позаимствовал кое-какую мебель, ржавую керосиновую лампу, побитую, но яркую вывеску и абажур с бахромой. Эти предметы придали лачуге своеобразную экзотичность, пусть дешевую, но без нее было бы еще хуже. Зимними вечерами Леверидж переставлял мебель или расхаживал взад-вперед, надев абажур как шляпу. Он никогда не упускал случая раскопать что-нибудь новенькое для дальнейшего обустройства жилья.

Когда Эмили увидела лачугу, то окаменела от ужаса. Сначала вошел Леверидж, который держал конец вешалки, потом Золтин и последней — Эмили. Она с глухим стуком опустила вешалку и с отвращением огляделась. Леверидж виновато улыбнулся.

— Мы с Роли вчера вечером здесь немножко выпили, а после этого всегда остается небольшой беспорядок. А с утра некогда было прибраться.

Издалека послышался шум мотора. Леверидж подошел к двери и выглянул.

— Эге, кого-то принесло. Сдается мне, что это Норм Джонс.

— Оставайся здесь, — сказала Эмили, — не связывайся с ними, ничем хорошим это не кончится.

— Не знаю, не знаю, — отвечал Леверидж. — Все-таки надо выяснить, что происходит. Может, ребятам нужно помочь.

— Возьмешься помогать — снова нарвешься на неприятности, а у тебя их сегодня было предостаточно.

Художник задумчиво коснулся распухшей щеки.

— Знаешь, Эмили, я просто посмотрю, в чем там дело, тут же вернусь и расскажу тебе. Заодно поищу напильник. — Он вышел за порог и помахал рукой. — Я мигом.

Эмили обвела глазами комнату и вздохнула.

— Попытаюсь прибраться. Это, конечно, бессмысленно, но попробовать все же стоит.

— Вам помочь? — спросил Золтин. — Скажите, что делать.

— Сядьте на кровать. Какая уж тут помощь, когда вы прикованы к вешалке.

Золтин протащил вешалку к койке, уселся и принялся наблюдать, как Эмили убирает стаканы и бутылку. Он восхищался ее движениями, полными грации, как у танцовщицы на репетиции. Воображение Золтана разыгралось, он представил себе Эмили совсем в другой ситуации и на какое-то время погрузился в мечтания. Потом спросил:

— А скажите, быть замужем — это хорошо?

Эмили замерла со стаканом в руке.

— Что? Почему вы спрашиваете?

— Мне интересно, — отвечал Золтин с легкой улыбкой. — Ответьте, пожалуйста.

— Ладно, попробую. — Эмили отставила стакан, глаза ее затуманились. — Это нечто непредсказуемое. Бывает, думаешь — вот оно как, а через секунду — совсем другое. По-моему, лучше всего определить семейную жизнь как череду сюрпризов. Вы понимаете?

Золтин задумался.

— Не совсем, — признался он в конце концов.

— Я могу судить лишь по собственному опыту, — продолжала Эмили, наклоняясь, чтобы собрать разбросанные пластинки. — Мне говорили, что есть пары, у которых ничего не меняется на протяжении всей жизни, но лично я не могу вообразить ничего более скучного. — Она собрала пластинки в аккуратную стопку и добавила: — А у вас есть кто-нибудь на примете?

— Я просто хочу знать, — ответил Золтин. — И это, и многое другое.

— Непременно узнаете. И однажды, надеюсь, это пригодится.

— Сейчас у меня такое чувство, будто мы с вами — одна семья… но, конечно, это глупо.

Эмили взяла тряпку и начала яростно вытирать стол.

— Почему же сразу глупо?

— Во-первых, мы не женаты, во-вторых, мы даже не… как бы это выразиться?

— Никак, к сожалению, — прервала его Эмили. — А все ваш «Нэшнл джиогрэфик».

— А в-третьих, я должен отправляться в Бостон.

— Зачем?

— Получить вид на жительство. Это может отнять много времени.

— Ах, я и забыла.

— Вот почему я и говорю, что это глупо. — Золтин встал. — Иначе, возможно, мы могли бы… — Он с улыбкой двинулся к Эмили, волоча за собой вешалку.

— Вы с ума сошли! — воскликнула Эмили, бросив быстрый взгляд на дверь. — Нельзя же так терять голову. С проезжими у меня строго, даже если они и не прикованы к мебели.

— С проезжими? — переспросил Золтин. — Кого вы имеете в виду?

— Мужчин, которые сегодня здесь, а завтра — там. Коммивояжеров, моряков, политиков…

— Я не проезжий. Я вернусь.

Эмили покачала головой.

— Нет, не вернетесь. Вы сейчас, возможно, так думаете, но так не будет. Они никогда не возвращаются.

— Кто они?

— Никто из тех, о ком я говорила.

— А я вернусь.

— Я поверю, только когда снова вас увижу. Стоит вам попасть в Бостон, вы забудете обо мне.

— Я вернусь сюда, — настаивал Золтин. — Вероятно, не скоро, но вернусь.

Эмили быстро повернулась и пошла к двери.

— Интересно, куда это Олин запропастился? — Она громко крикнула: — Олин! Олин Леверидж! — Тут она заметила людей, карабкавшихся по грудам мусора. Захлопнув дверь, она приказала: — Спрячьтесь! Залезайте под кровать!

Она подтолкнула его, он опустился на пол и с трудом заполз под кровать, не сумев, однако, втащить за собой вешалку, и лишь оттуда спросил, кашляя от пыли:

— Что случилось?

Эмили села в изголовье и почувствовала, что их тела соприкоснулись там, где кровать провисла под ее весом.

— Не знаю. Но мне все это не нравится. Похоже, что пришли забрать вас.

Скрючившись под кроватью, Золтин лишь видел ноги Эмили и чувствовал, что она на нем сидит. Он затих на минутку, а потом спросил:

— А в семейной жизни бывают и такие сюрпризы?

— Редко, — ответила Эмили. — А вот до брака — частенько.

Когда Леверидж добрался до свалки, то нашел Джонса в состоянии полной прострации. Приехали из города только двенадцать человек — те, кто вернулся в «Пальмовую рощу». Значит, с Агнес Грилк и мисс Эверетт что-то случилось, если они, как рассчитывал Джонс, не оповестили всех остальных. А теперь слишком поздно возвращаться и выяснять, в чем промашка. Да и оружия оказалось не густо: два кольта у полицейских, шесть дробовиков для охоты на фазанов, два дробовика для охоты на мелкую птицу и сусликов, три винтовки, и каждая с каким-нибудь изъяном, да пневматический пистолет, стрелявший дротиками. Небогатый арсенал, если не сказать хуже, и совершенно недостаточный, чтобы противостоять шестидесяти морякам с подлодки.

— У нас одно преимущество, — сказал Джонс, — они пока не знают, где мы. Если они выследят и накроют нас здесь, дело — швах.

— А может, поступим хитро? — предложил Палмер. — Рассредоточимся по свалке, и им покажется, что нас много. Если русские увидят ружья, наведенные на них со всех сторон, они испугаются и отступят. Кстати, так будет удобнее вести перекрестный огонь, если дело дойдет до стрельбы.

— Дай-то Бог, чтобы не дошло, — вздохнул Джонс. — Все, что угодно, кроме стрельбы. Я насчитал у русских пятерых с автоматами, а против такой силы с нашими пукалками не попрешь.

— Может, и я на что сгожусь? — спросил Леверидж. — Я стрелок не ахти какой, но раз такое дело — всегда пожалуйста.

— Бог мой, Олин, уж кто-кто, а ты сделал на сегодня достаточно, — ответил Джонс. — Если у тебя нет оружия, ступай отсюда и спрячься.

— Да, оружия у меня нет, — признался Леверидж. — А на что оно мне? Я стрелял лишь раз в жизни. Это было, когда один мой дружок ранил гагару. Он меня и попросил…

— Да нам, может, и не придется стрелять. Нужно просто показать русским, что с нами шутки плохи.

— А это мысль, — вмешался Палмер. — Олин, покопайся на свалке и отыщи что-нибудь, смахивающее на ружье. Вот нашего полку и прибудет.

— Ладно. Пойду погляжу. — Леверидж отошел.

Джонс повернулся к остальным.

— По-моему, у Чарли отличная идея. Мы спрячемся на свалке, и, будем надеяться, они нас не найдут. А если все-таки найдут, помните — никому не стрелять без моей команды.

Мужчины кивнули в знак согласия и разбрелись в разные стороны. Полицейским Джонс сказал:

— Вы, парни, оставайтесь со мной. С представителями закона за спиной переговоры вести как-то сподручней.

— Я буду сам вести переговоры, — заявил Фрэнк. — Мне по должности положено, как ни крути.

Джонс отрицательно покачал головой.

— Сейчас твоя должность вроде как и ни к чему. Это, конечно, не по закону, но у нас вроде военное положение, так? Во всяком случае, сейчас народ в моем лице сам будет говорить.

— Смотри, договоришься, — пригрозил Фрэнк.

— Может, и так, — согласился Джонс. — Но я не отступлю, я отвечаю за этих парней и буду вести переговоры от их имени.

— Что-то едет по дороге, — сказал Гарри, вглядываясь вдаль. — И как едет, Господи помилуй!

Выписывая дикие кренделя, машина въехала на свалку и затормозила. Вспугнутые чайки с сердитым гомоном взлетели. Из машины вылез Лютер Грилк, уже без индейского головного убора, и направился к полицейским. С виду он был совершенно трезв, во что было трудно поверить тем, кто видел, как он только что вел машину. Метко плюнув на ближайшую чайку, он спросил:

— У кого-нибудь есть выпить? Я умираю от жажды.

— Что в городе? — перебил его Джонс. — Где русские?

— Идут сюда. Шестьдесят два человека, все с оружием.

— Где они сейчас?

— Отстали на милю. — Грилк огляделся, поднял пустую бутылку, понюхал и отбросил прочь.

— Что случилось с Агнес? — спросил Джонс. — Она обещала всех предупредить.

— Я ее два дня не видел. Или, кажется, три. Так что ничего сказать вам не могу.

— Ты ее час назад видел, — ехидно напомнил Джонс. — Там, в гавани, когда мы поймали русских, а еще раньше — в кабаке.

— А ведь верно, — согласился Грилк, — а я-то размечтался… — Он поднял другую бутылку, понюхал и перевернул на ладонь. Вылилось несколько капель, он слизнул их и вытер руку о брюки.

— Вкусно, но мало.

— Ты уверен, что русские идут сюда? — спросил нетерпеливо Джонс. — Может быть, ты ошибся?

Грилк презрительно посмотрел на него.

— Глядите на него — я ошибся! Да я столько за ними шпионил, что выведал всю их подноготную — и сколько их, и куда они идут.

Как ни странно, Джонс не испугался. Просто он был полностью подавлен, но спустя минуту сумел взять себя в руки. Он залез на заляпанный жиром холодильник с оторванной дверцей, как на трибуну, и оглядел свое воинство, рассредоточенное в разных концах свалки.

— Эй, парни! — позвал он. — Минуту внимания. Мне только что сказали, что сюда идут русские, так что мы все рассчитали правильно. Первым делом я начну с ними переговоры. Еще раз говорю: зарубите себе на носу — никому не стрелять без моей команды. Пусть увидят вас и ваше оружие, но — не стреляйте! — Джонс откашлялся. — Дай нам Бог удачи, парни.

Он стал слезать, но тут ему в голову пришла еще одна мысль, и он задержался.

— Ребята, вот еще что: если кто-то не желает рисковать, пускай возвращается в город, никаких возражений не будет. Если кто не чувствует в себе силы идти до конца, пусть лучше не подставляется под пули, а уходит, да поживее.

Тем временем Грилк набрел на Левериджа, который сооружал себе укрытие в куче ржавых жестянок. Грилк пристроился рядышком на сломанный трехколесный велосипед и уныло обвел глазами окружающий пейзаж.

— Похоже, этот день никогда не кончится, — заметил он.

— Да, что-то он подзатянулся, — ответил Леверидж.

Он порылся в жестянках и выудил обрубок метлы, весь в саже, приложил его к плечу и сделал вид, что прицеливается.

— Ну как? — спросил он Грилка. — Кто-нибудь может принять это за ружье?

— Так, вряд ли. А вот если ты будешь во все горло орать «пиф-паф», тогда может быть.

Леверидж опустил метлу.

— Вот и я так думаю. Ну чему быть, того не миновать. Будь у меня время, я бы сумел раздобыть настоящее ружье, но сейчас уже поздно. А у тебя какое оружие?

— Я — шпион и свое дело уже сделал. — Грилк повернул голову и прислушался. — Тебя кто-то зовет!

— Чего ему надо? — спросил Леверидж, углубляя свое укрытие.

— Не ему, а ей.

— Значит, это Эмили. Она за меня волнуется, считает, что я должен спрятаться в хижине.

— Не время прятаться, черт возьми, — заявил Грилк, — когда чужаки шляются по острову!

— Это бы еще полбеды, но ведь они хотят забрать своего парня. А он желает остаться здесь, у нас. Вот из-за чего сыр-бор разгорелся.

Грилк широко раскрыл глаза от удивления.

— Не шутишь? Точно говоришь?

— Да какие тут шутки? Парень от них убежал, хочет жить тут, а они пытаются его забрать.

Грилк притих.

— Черт побери, — выругался он. — Ну как бы то ни было, мы его в обиду не дадим. — Он оглянулся по сторонам. — Я, пожалуй, поищу себе оружие. Оно уж точно пригодится, если они сунулись к нам по такому серьезному делу.

— Дело действительно серьезное, — согласился художник. — А как же иначе?

Грилк поднялся и побрел среди мусора.

— Эге! — Он наклонился и поднял подгнивший плетеный ремень с пряжкой в форме бычьей головы. Одна глазница была пустой, в другой тускло блестел кусочек красного стекла. Грилк потер его о рубашку.

— Это же мой любимый пояс, — заявил он. — А я-то думал, куда он пропал. — Он надел ремень и застегнул его так, что конец высунулся изо рта быка, как язык. — Агнес моего бычка сильно невзлюбила, — сообщил он с самодовольной ухмылкой. — Но я научу ее советоваться со мной, прежде чем что-то выбрасывать. — Он похлопал по пряжке и вдруг сильно побледнел.

— Господи, они идут!

Русские неторопливо двигались, разделившись на две колонны по дороге к свалке. Рассмотреть их лиц издалека было невозможно, но по тому, как они шли, было ясно, что противник встревожен и растерян. Они шагали пригнувшись, озираясь на каждый куст. Один капитан казался спокойным: он шел во главе отряда как на параде, выпрямившись во весь рост. При виде Джонса и полицейских он отдал какую-то команду, и колонны слились в одну. Капитан по-прежнему шел впереди, моряки — следом, тяжело топая по сухим веткам. Отряд остановился у края свалки, дальше пошел один капитан. Полицейские не двигались, сжимая рукоятки револьверов. Джонс пошел навстречу капитану. Когда расстояние между ними сократилось до десяти ярдов, оба остановились, пристально оглядывая друг друга.

— У вас мой матрос, — заявил капитан. — Верните его.

Джонс покачал головой.

— Извините, он не хочет возвращаться.

Выражение лица капитана изменилось.

— Вы лжете. Вы его захватили силой.

— Я не лгу. Он хочет остаться у нас.

— Пусть он сам скажет мне об этом.

Джонс оглянулся на полицейских.

— Съездите за парнем.

Гарри побежал к машине.

— Если он сам вам скажет, что хочет остаться, — обратился Джонс к капитану, — вы ему поверите?

— Он такого не скажет, это невозможно.

— Через несколько минут вы убедитесь, что возможно.

— Мы сметем с лица земли ваш город. Я подам сигнал, — капитан показал на ракетницу, — и мои артиллеристы откроют огонь.

— Ваша подлодка слишком далеко, выстрел не услышат.

— Не услышат, так увидят. Это же ракетница.

— Вы хотите начать войну?

— Она будет на вашей совести. Вы похитили моего матроса, как последние бандиты!

— Ничего подобного.

— Мы разрушим весь остров! Превратим его в кучу песка! — Голос капитана зазвенел, лицо стало наливаться кровью.

— Не разрушите, руки у вас коротки. Здесь везде расставлены люди, они держат вас на мушке. Стоит вам хоть раз выстрелить, и вас уничтожат.

— Поджигатели войны — это вы, — закричал капитан. — Вы! Это всем известно!

— Опомнитесь, лично я ничего не поджигал. — Джонс вытянул руки. — Взгляните. У меня даже нет оружия.

— Вы устроили засаду, чтобы перебить мой отряд. Это чистой воды вероломство!

— Не горячитесь. Вам пока ничто не угрожает.

— Я требую, чтобы ваши люди вышли из укрытия. Я не желаю разговаривать, когда в меня целятся.

— Ну и не разговаривайте, только не горячитесь так. — Джонс оглянулся и увидел, что машина возвращается. — Ну вот везут вашего моряка. Надеюсь, сейчас все уладится.

Но когда автомобиль подъехал, они увидели, что Гарри один. Он захлопнул дверцу и сообщил Джонсу:

— Парень говорит, что боится, как бы его свои не забрали силой. И кроме того, он все еще прикован к нашей вешалке, а ключей нет.

— Да, положеньице, — начал Джонс, но капитан его перебил.

— Вот! — закричал он. — Я же говорил, что он арестован! Вы даже не разрешаете мне поговорить с ним! Все, с меня хватит!

Дрожащими пальцами он вставил красный патрон в ракетницу, поднял ее высоко над головой и выстрелил. Ракета взмыла высоко в воздух и взорвалась, выпустив густое дымное облако красного цвета. В то же мгновение с дальнего конца свалки прогремели два выстрела из дробовика.

— Остановитесь! — пронзительно завопил Джонс, но было уже поздно. Кто-то, услышав выстрел из ракетницы, нажал на курок, а это, в свою очередь, всколыхнуло всех остальных. Русские моряки попадали в кучи мусора, стоило дроби, не причинившей никому вреда, с треском рассыпаться над их головами, и открыли ответный огонь, столь же яростный и безрезультатный. И минуты не прошло, как обе стороны полностью израсходовали свой боезапас. Только полицейские сберегли свои патроны, а все потому, что они так глубоко зарылись в мусор, спасаясь от ожидаемого пулеметного огня, что просто не смогли участвовать в бою. Наступило затишье. Первым поднял голову Джонс, прыгнувший при первых выстрелах в облупленную ванну, полную жидкой грязи. Потом по всей свалке из-за камней и булыжников стали осторожно высовываться головы. Люди ощупывали себя, с удивлением глазели друг на друга, пораженные, что они еще живы. Так продолжалось около минуты.

Тут Лютер Грилк поднялся во весь рост, держа в руке литровую бутылку из-под джина, и швырнул ее в Лысенко, который занял позицию под перевернутой детской коляской. Малявин в ответ запустил помятым стаканчиком для бритья с видом Ниагарского водопада, попал Грилку в левое ухо, и тот опрокинулся прямо на Левериджа. Художник вскочил, и тут на глаза ему попался Хрущевский, который запутался в диванных пружинах. Леверидж подбежал, треснул его обрубком метлы по макушке, а потом юркнул обратно в свою нору из консервных жестянок. Крегиткин схватил треснувшее сиденье для унитаза, метнул его в убегавшего художника, но не рассчитал, и изогнутое дугой сиденье как хомут повисло на шее Фрэнка, который в этот момент вылезал из укрытия. От неожиданности он сел прямо в разбитую кухонную раковину и застыл там с выпученными глазами. Люди наконец поняли, что стрельбы бояться нечего, и тут же в воздухе замелькали все сокровища распотрошенной свалки. Эта бомбардировка продолжалась довольно долго. В ход пошли бутылки, глиняные черепки, камни, обломки мебели, но потери, на удивление, были легкими. Василову залепили в челюсть ручным зеркальцем в металлической оправе, выбившим ему четыре передних зуба. Малявин вывихнул руку, пытаясь швырнуть в противника аккумуляторную батарею. Полицейский Гарри временно выбыл из строя, когда Хрущевский метнул в него топорищем. Оно со свистом пролетело над свалкой и поразило Гарри в солнечное сплетение. Бродскому рассекло левую щеку прямым попаданием обломка альпенштока, украшенного памятными медальками с озера Люцерн[18]. Во второй части битвы лишь несколько ее участников получили растяжения и ссадины. Чайки, парившие над бранным полем, пронзительно кричали и галдели. Порой им приходилось увертываться от слишком высоко летящих снарядов.

Сражение перешло в третью фазу, когда капитан со своего наблюдательного пункта, устроенного в груде батарей центрального отопления, подсчитал защитников свалки и понял, что превосходит противника, по крайней мере, втрое. Он прикинул расстояние до хижины, где скрывался Золтин, и рассчитал, что для лобовой атаки ему хватит двадцати человек, остальные будут сдерживать американцев. Потом они захватят автомобили, сгрудившиеся как по заказу в центре свалки, и, дай Бог, без труда вернутся на подлодку. Он вылез из-за батарей и окликнул Розанова, пытавшегося смастерить рогатку. Он привязывал велосипедную камеру к железной кровати. Капитан изложил ему свой план, и Розанов полностью разделил его.

— Отлично, — сказал он. — Надеюсь, все пройдет хорошо и мы благополучно отсюда выберемся. Я всякое предполагал, высаживаясь на берег, но мне и в голову не могло прийти, что мы так влипнем. А зачем вы дали сигнал из ракетницы?

— Это своеобразная психическая атака, — холодно отвечал капитан, увертываясь от летящего в него будильника, который разлетелся вдребезги, стукнувшись о землю. — Странно, почему молчат зенитки? Двух залпов было бы достаточно, чтобы эти босяки испугались и прекратили сопротивление.

— Хороша атака, нечего сказать, — заметил Розанов, вздрагивая от грохота железной кастрюли, упавшей поблизости. — Будем надеяться, что ваш следующий психологический расчет сработает получше.

— Розанов, вы забываетесь, — отрезал капитан. — Я подам рапорт о вашем переводе с корабля, как только мы вернемся.

— А может быть, вы пожелаете сделать это прямо сейчас? — Розанов попробовал натянуть камеру, но один ее конец оторвался и хлопнул его по уху. Розанов выругался сквозь зубы и пнул кровать ногой.

— Я отдам вас под трибунал! — вскричал капитан. — Вы будете с позором списаны на берег! Флотская служба не для вас.

— Если флот теперь выполняет те же задачи, что мы сейчас, то я сам с удовольствием подам в отставку, — сказал Розанов. Бутыль из-под вина описала в воздухе петлю и грохнулась о газовую плиту, осыпав капитана и Розанова дождем осколков. — После такой практики мне только в пехоту и идти, — заявил он, отряхивая осколки.

— Вы заслуживаете расстрела! — завизжал капитан. — Вы — паникер!

— Лучше кончим болтать и поищем Золтина, — предложил Розанов. — От пустых разговоров толку не будет.

На несколько секунд капитан задохнулся от гнева и потерял дар речи, но потом, сделав глубокий вдох, стал как-то странно спокоен.

— Хорошо. Собирайте людей. Но я этого вам так не спущу.

— Уверен в этом. — Розанов пополз прочь, и тут же в его укрытие шлепнулся старый граммофон. Капитан поднял его, осмотрел, зачем-то покрутил ручку, пожал плечами и отшвырнул в сторону.

Скоро появился Розанов, а с ним пятнадцать моряков. Капитан пересчитал их и произнес:

— Я приказывал привести двадцать.

— Люди держат американцев из последних сил. Пятнадцать будет больше чем достаточно.

— Если я сказал двадцать, значит, двадцать. — Глаза капитана нехорошо расширились и заблестели. — Приведите еще пятерых, и побыстрее!

— Слушайте, товарищ капитан… — начал Розанов, но остановился. — Глядите!

По дороге к свалке ехала машина Агнес Грилк с пулевым отверстием на переднем стекле. Агнес и мисс Эверетт низко пригнулись на сиденье. За ними следовали полицейский джип и еще машин двадцать. Из их окон торчали стволы ружей. Капитан вскочил и бросился к пустым машинам в центре свалки.

— За мной! — орал он. — Все за мной!

Розанов созвал остальных, и не успели озадаченные защитники свалки сообразить что к чему, как все русские сгрудились в центре и окружили автомобили. Капитан занял полицейскую машину, матросы, толкаясь, расселись по другим, и кавалькада рванула прочь. Джип и другие вновь прибывшие машины пытались развернуться, но дорога была чересчур узкой, и дело чуть не кончилось аварией. Несколько человек выскочили, стреляя по ускользающим русским, но все произошло так неожиданно, что стрельба закончилась прежде, чем до большинства дошло, зачем она началась. Наконец джип сумел развернуться, а за ним после легких столкновений, брани и воя гудков и остальные. Все направились по направлению к городу. Джонс и защитники свалки молча смотрели им вслед.

— Наверно, оно и к лучшему, — произнес наконец Джонс. — Мы свое дело сделали, и, честно говоря, гораздо лучше, чем я ожидал. А дальше пусть Фендал их выслеживает сколько влезет, если ему приспичило. По-моему, он не успокоится, пока с кем-нибудь не сцепится.

— А мы уже сцепились, с нас хватит, — подхватил Палмер.

— Вот именно. — Джонс повернул голову и заметил, что Агнес и мисс Эверетт опустились на колени у кучи мусора. Джонс и Палмер подошли, и тут Агнес встала. Глаза ее сузились от ярости.

— Где тот подлец, что прикончил моего мужа? — спросила она.

— Что? — изумился Джонс. Он бросился к куче ржавых жестянок — там лежал Грилк, обмякший, как тухлая рыбина. Его левое ухо распухло и побагровело, но других увечий заметно не было.

— Не может быть, чтобы его убили! — воскликнул Джонс. — Да и чем его могло убить?

— Что я, живого от покойника не отличу? — упрямо возразила Агнес. — И я найду его убийцу, разорву его на мелкие кусочки и скормлю их крабам.

— Несчастный Лютер, — пожалела мисс Эверетт. — Бедняжка Лютер!

— Тоже мне бедняжка, — отвечала Агнес. — Это я бедняжка. Где мне теперь сыскать другого мужа?

И тут Грилк открыл глаза.

— Теперь будешь знать, как выбрасывать мои вещи без спросу. Только попробуй, выброси что-нибудь еще разочек, я тебе задам. — Он уселся и осторожно ощупал ухо. — Боже, я-то думал, что голова сильнее всего болит с похмелья, но такого у меня и с самого сильного перепоя не было.

ГЛАВА 18

Когда Гарни спустился в люк, он понятия не имел, как взяться за дело. Он достаточно разбирался в лодочных моторах, поэтому догадался о предназначении рычагов, но он ни разу не бывал на подводной лодке и не представлял всей сложности ее внутреннего устройства. Чем больше он раздумывал, тем безумнее казался ему план, несмотря на то что в устах Барбары он выглядел вполне логично. В будущем, подумал он, стоит быть осмотрительнее, лучше думать, прежде чем влипать в разные истории, как сейчас, к примеру. Подумать только, я в одних мокрых плавках пытаюсь потопить подлодку изнутри! Пошел на подначку, как мальчишка, и зря.

По трапу он спустился в матросский кубрик. По середине его шел узкий проход, а по сторонам висели гамаки, на которых были навалены пробковые пояса, сумки, носки и разная одежда. В кубрике стояла сырая и кислая вонь. Пройдя дальше, Гарни увидел огромные блестящие цилиндры с гребными винтами на концах и сообразил, что находится в торпедном отсеке. Перед ним были две круглые бронзовые дверцы с колесными запорами и датчиками — вероятно, порты торпедных аппаратов. Интересно, подумал он, есть ли в них вода? Он подошел к дверце, медленно повернул колесо. Дверца раскрылась, обнажив сверкающий пустой туннель. Очевидно, из него должен быть и выход, но Гарни не знал, как его открыть. Он повернул еще какое-то колесо, но ничего не вышло. Нет, так не годится, надо придумать что-нибудь другое.

В соседнее помещение вело продолговатое отверстие в переборке, нижний край которого был на два фута выше пола. Чтобы перелезть, он схватился за верхний край, ступил одной ногой в отверстие, перегнулся вперед и подтянул другую. Не самый удобный способ передвижения, но иначе нельзя. Помещение, куда он попал, было битком набито приборами. Посередине находились два контрольных щита с рычагами и циферблатами. Если я схвачусь за что-нибудь не то, меня, чего доброго, убьет током, подумал Гарни и прошел на крохотный камбуз, а оттуда — в машинное отделение с четырьмя дизелями, скрытыми под сверкающими кожухами. Над головой змеились трубы, провода, кабели, мерцали датчики. У Гарни возникло ощущение, что он идет по туннелю, который сужается с каждым шагом. Он вспомнил старый свой сон, будто попал в точно такой же туннель и не может выбраться наружу. Он протиснулся в дверь и очутился в штурманской рубке. Вот это уже лучше. Здесь наверняка есть что-то, чем можно попортить подлодку.

Здесь также было много приборов, под ногами путались провода и кабели. На одной стороне располагались два огромных измерителя глубины. Два рычага под измерителями явно управляли погружением. Ряд блестящих рукояток неподалеку смахивал на пульт управления наподобие тех, что бывают у диспетчеров движения на больших железнодорожных станциях. Над рукоятками размещался щит с красными и зелеными лампочками. В центре стоял стол штурмана, рядом круто шел вверх трап, ведущий через люк на мостик. Щит на другой стороне почти сплошь был заполнен колесами и колесиками — большими и малыми, с рукоятками и без. Колеса были и сверху, и на переборке, а там, где их не было, торчали измерительные приборы. Гарни повертел наудачу несколько колесиков. Без толку. Тогда он взялся за рукоятки. Повернув одну, он увидел, что красный свет лампочки над ней сменился зеленым. На его губах заиграла победная улыбка. Наконец-то! Если цвет меняется с красного на зеленый, это что-нибудь да значит. Пари держу, если мне удастся переключить все лампочки, то…

Тут Гарни услышал, как кто-то громко топает по трапу, ведущему с кормы. Гарни оглянулся, ища куда спрятаться. В рубке подходящего места не нашлось, поэтому он шмыгнул обратно в отверстие, разбив голень и ударившись лбом. Справа ему попалась занавешенная ниша. Отдернув занавеску, он ринулся внутрь и попал в капитанскую каюту. Там стояли койка, стол и рундук. Немного, но спрятаться можно вполне. Он замер, затаив дыхание. Кто-то прошел мимо занавески в рубку, а оттуда — на нос подлодки. Тогда Гарни присел на койку и задумался. Барбара сказала, что на борту только два человека, значит, прошел один из зенитчиков, и, скорей всего, в уборную. В любом случае оставалось ждать, пока тот пойдет обратно, и надеяться, что это случится быстро. Чем дольше он находился на подлодке, тем больше убеждался в скоропалительности идеи Барбары и жалел, что согласился на эту авантюру. Хорошенькое дело: торчать здесь в плавках и ломать голову, как повредить судно, конструкцию которого инженеры совершенствовали долгие годы. Да как он вообще мог свалять такого дурака? Ему-то следовало сразу понять, что это безумие, но он поддался, а все потому, что голова была не на месте, после того как она сказала, что любит его. Ну а уж если это на него так подействовало, значит, сам виноват. Разве он раньше не совершал сумасбродств, когда ему нравилась девушка? Еще какие штуки откалывал, но ничуть в этом не раскаивался.

Так Гарни и сидел, копаясь в себе, что для него было весьма необычно. Вдруг он снова услышал шаги и напрягся, ожидая, когда зенитчик пройдет. Тот в нерешительности помялся у капитанской каюты и протопал мимо. Гарни осторожно отодвинул занавеску и выглянул. Никого. Он проскользнул в рубку, схватился за рычаг, но в этот момент, как назло, на камбузе загрохотала посуда: зенитчик, очевидно, решил подкрепиться. Гарни опять замер в ожидании — куда матрос пойдет из камбуза? Тут с мостика раздался какой-то окрик на русском языке. Подумав, что окликнули его, Гарни решил, что попался. Но с камбуза сердито ответил другой матрос. Гарни снова метнулся в проем, чтобы укрыться в капитанской каюте, и при этом зашиб палец на ноге.

Черт с ней, с лодкой, подумал он. Пора выбираться отсюда. Я сверну еще пару рычагов при уходе, но дальше играть в прятки с этими парнями опасно. Будь у меня динамит, дело другое, но ломать башку над тем, какая ручка чем управляет… Эдак не только ничего не получится, но вдобавок какая-нибудь штуковина меня прихлопнет. Барбаре скажу, что у них там все закрыто-задраено, и она ничего не узнает. Да и в конце концов, зачем нам топить эту чертову лодку? В самом деле зачем? Гарни, ты наконец-то начинаешь соображать, вот и умница.

Он слышал, как зенитчик прошел через рубку и поднялся на мостик. Выждав несколько секунд, Гарни вылез из каюты капитана. Направившись в рубку, он наугад покрутил пару колес, но тут сверху раздался грохот, по палубе побежали люди. До Гарни донеслось хлопанье люков и голоса, отдающие приказы. Он едва успел скрыться в каюте, как подлодка задрожала и затряслась, ожили дизельные моторы.

Капитан с мостика приказал убрать швартовы. Последний моряк еле успел прыгнуть на борт, как капитан дал команду «полный назад». Корабль медленно пятился в облаке выхлопных газов, а тем временем полицейский джип во весь опор мчался к причалу. Он тормознул, из него посыпались полицейские и подбежали к Барбаре, лежащей на земле и кричащей что-то вслед уходящей подлодке. Двое склонились над ней, другие кинулись на пирс, кто-то выхватил пистолет, и пуля шлепнулась в пенящуюся воду. Больше никто не стрелял.

Капитан оглянулся на зенитчика.

— Что кричала эта женщина? — спросил он. — Кто такой Роланд?

— Почем я знаю! Я по-английски не понимаю.

— Сколько времени она лежала здесь?

— Минуты две.

— Нет, меньше, — вставил Протский. — По-моему, и минуты не прошло.

— Верно, — поддержал его товарищ. — Самое большее — полминуты…

— Если не двадцать секунд, — подхватил Протский.

Капитан дал команду «стоп» и повернулся к Протскому.

— Вы что, стояли над ней с секундомером? Меня интересует, отчего она раскричалась.

— Понятия не имею, — заявил Протский. — Она как приперлась, так и стала вопить.

— Она вопила, еще когда шла по улице, — сказал его товарищ. — По-моему, она бешеная.

— Точно, бешеная, — поддержал его Протский. Вроде как клопы у нас на борту.

— Право руля, малый вперед, — скомандовал капитан в машинное отделение и снова обратился к зенитчикам: — Вы видели мой сигнал?

Те переглянулись, искренне удивленные.

— Нет, товарищ капитан, не видели, — отвечал Протский. — Ничего не видели, хоть тресни.

— Я пустил красную ракету. Если вы находились на вахте, вы должны были ее видеть.

— Товарищ капитан, мы, конечно, были на вахте, а то как же, — отвечал Протский. — Мы все время ждали вашего сигнала, даже когда эта дамочка спихнула меня в воду, вот он продолжал нести вахту, то есть… — он замялся, поняв, что проговорился.

— Что она сделала? — спросил капитан, посчитав, что ослышался.

— Ну, понимаете, она лягнула меня ногой, вот сюда и…

— Вы сказали, что она сбросила вас в воду?

— Ну вроде того. А случилось это…

— А почему тогда у вас сухая одежда?

— У меня? — Протский оглядел свои сухие брюки. — Так я же и хотел рассказать, товарищ капитан. Значит, дело было так…

— Я уже понял. Вы не только самовольно оставили боевой пост, но и позволили какой-то бабе сбросить вас в воду! Вы что, хотели ее изнасиловать?

Протский вытаращил глаза.

— Кто, я? Товарищ капитан, да я в жизни никого не насиловал! Конечно, иногда они выламываются, как же без этого, но мы-то понимаем…

— Нечего сказать, достойный образчик подводника! — рявкнул капитан. — А вы чем занимались? — спросил он другого зенитчика. — Фотографировали их на память?

— Я не умею фотографировать, — отвечал тот. — Попади мне в руки камера, я бы не знал, что с ней делать. Я стоял на вахте, ожидая вашего сигнала, как было приказано, глаз с горизонта не сводил.

— Оба считайте себя разжалованными до рядовых матросов, — отрезал капитан. — Уведомление в приказе получите потом.

Моряки переглянулись и притихли.

Тем временем подлодка вышла из порта и устремилась в открытое море. Капитан включил внутреннюю связь:

— Приготовиться к погружению. Розанова на мостик. — И стал через бинокль вглядываться в горизонт. Через несколько секунд через люк на мостик поднялся Розанов, но капитан словно не заметил его.

— Вызывали, товарищ капитан? — спросил он.

Капитан по-прежнему делал вид, что не замечает Розанова. Лишь спустя несколько минут он опустил бинокль и произнес:

— Товарищ Розанов, я освобождаю вас от обязанностей штурмана. Я сам поведу подлодку на базу.

Розанов напрягся, но рта не раскрывал. Капитан продолжал:

— Примете на себя обязанности Золтина. — Розанов покраснел, на его шее вздулись жилы. — Приступайте к новым обязанностям немедленно. И попросите кого-нибудь принести из моей каюты штормовку.

Розанов с грохотом опустил за собой крышку люка, а капитан снова стал смотреть в бинокль. Воздух похолодал, на море поднялась легкая зыбь от ветерка, подувшего от гряды темных облаков на юго-западе. Капитан нажал на кнопку внутренней связи:

— Курс ноль-шесть-пять, скорость двадцать два узла. Доложите, когда достигнем глубины, достаточной для погружения.

Ему ответили:

— Можем начать погружение хоть сейчас. Под нами почти одиннадцать саженей.

— Это недостаточно, — сказал капитан. — Нужно, по крайней мере, пятнадцать.

Взволнованный голос вмешался в разговор:

— Товарищ капитан! По радио передают сигнал тревоги для Береговой охраны. Корабли начнут охоту за нами!

— Понял, — произнес капитан. — Держите меня в курсе.

Сообщение отнюдь не удивило его. Он, однако, желал, чтобы в его распоряжении было хоть чуточку больше времени, чтобы достичь глубины. Если придется погрузиться сейчас, поисковым судам будет сложнее его обнаружить, но скорость при этом сократится более чем наполовину, и не останется возможности для маневра, его подлодку засекут. Он решил держаться на поверхности до последнего и погружаться только при необходимой глубине.

По трапу раздался топот, и на мостик взлетел матрос.

— Товарищ капитан! — выдохнул он. — Мы…

Капитан перебил его.

— Вернитесь обратно! — закричал он. — Вернитесь!

— Но мы…

— Мне долго повторять? Вас когда-нибудь учили, что, прежде чем подняться на мостик, нужно спрашивать разрешения?

— Но…

— Спуститесь, потом поднимитесь снова и, прежде чем ступить на мостик, спросите разрешения.

Матрос исчез, а капитан подумал вслух:

— Их всех необходимо подтянуть, и немедленно. То, что проявлял снисходительность, вовсе не означает, что вечно буду смотреть сквозь пальцы на их разболтанность. На судне нужна жесткая дисциплина, тогда все всегда благополучно, а если матросы вольничают, тогда бардак, это уж точно.

В отверстии возникла голова матроса.

— Прошу разрешения подняться на мостик.

— Разрешаю, — ответил капитан.

Матрос вытянулся по струнке.

— Вот так-то лучше, — проворчал капитан. — Докладывайте.

Глаза матроса словно остекленели. Стоя навытяжку, он доложил:

— Товарищ капитан! Докладываю: на борту американец.

Несколько секунд на мостике царило мертвое молчание, потом капитан проговорил:

— Повторите, что вы сказали.

— На борту — американец.

— Кто он и где находится?

— Был в вашей каюте.

— А сейчас?

— Под охраной. Его сторожат Хрущевский, лейтенант Польский и Кусок дерьма… то есть я хотел сказать товарищ Лысенко.

— Немедленно доставьте его сюда.

— Есть, товарищ капитан. — Матрос повернулся, но капитан остановил его.

— Вас послали за моей штормовкой, а вы явились без нее. Матрос, который не в состоянии выполнить столь простое поручение, не годится для службы на подлодке. По прибытии в Ригу вас переведут на минный тральщик.

— Слушаюсь, товарищ капитан.

— Теперь идите за штормовкой. Даю вам тридцать секунд.

Матрос скользнул в люк, как камешек на дно колодца. Капитан, оглядев вахтенных и зенитчиков, пробормотал:

— Ничего, я их подтяну, им это не помешает ради разнообразия.

Снизу донеслись звуки возни, затем по трапу поднялся Гарни в сопровождении Польского и Хрущевского. Капитан оглядел пленника.

— Товарищ капитан, — начал Хрущевский, — этот человек…

— Знаю, знаю, — прервал капитан и по-английски обратился к Гарни: — Как вы оказались на моем корабле?

Не успел тот и рта раскрыть, как в люке на мгновение показался Лысенко, но тут же взвизгнул и исчез. Его место занял пыхтящий матрос, который карабкался на мостик, тараторя на ходу: «Прошу разрешения подняться на мостик». При этом он, как знаменем, размахивал капитанской штормовкой. Капитан поглядел на нее, словно видел впервые в жизни.

— Что это? — спросил он.

— Ваша штормовка, товарищ капитан.

— Ах да. — Капитан рассеянно принял штормовку и уронил ее на палубу. — Что вы здесь делаете? — снова задал он вопрос Гарни.

— Долгая история, — отвечал он, — стоит ли ее слушать?

— Как и зачем вы здесь оказались? — рявкнул капитан. Вены на его шее набухли, в уголках рта выступила слюна.

— Я хотел потопить вашу лодку, — выговорил Гарни. — Вы потопили мою, поэтому я решил потопить вашу.

— То есть как это — потопили вашу лодку?

— Разрешите доложить, товарищ капитан, — вмешался Хрущевский, — это хозяин лодки, которую мы… одолжили. Он сам ее взорвал.

Лысенко снова появился в люке.

— Я написал об этом в своем рапорте! — выкрикнул он. — Требую, чтобы его судили за покушение на жизнь советского офицера!

— Да заткнитесь вы, Лысенко, — отмахнулся капитан. — Хотите подать рапорт, делайте это по уставу.

— А этот лодочник, — не унимался Лысенко, — нас подорвал! Это форменная диверсия! Его нужно расстрелять!

— Лысенко! Здесь я решаю, что делать, — одернул его капитан. — Ступайте вниз и не мешайте мне. — Лысенко злобно уставился на командира. — Я сказал — вниз! — неожиданно капитан сорвался на крик, и Лысенко исчез.

— Как вы ухитрились взорвать свою лодку? — поинтересовался капитан у пленника.

— Для этого нужно немного — бензин да горящая сигарета, — ответил тот.

Капитан подумал и кивнул.

— Весьма хитро, — одобрил он и ненадолго погрузился в размышления. Потом заявил бесцеремонно: — А ведь действительно вас придется расстрелять. Если, конечно, вы не желаете плыть с нами. Может быть, вы хотите стать гражданином Советского Союза?

Гарни рассмеялся.

— Судя по вашим людям, моряки у вас — не блеск. Предпочитаю иметь дело с нашими.

Капитан снова кивнул.

— Да, вы видели не самых лучших, — согласился он. — Будь у меня умный замполит, мы побеседовали бы, но… — Капитан поглядел на Польского и спросил: — Как Василов себя чувствует? Он в состоянии говорить?

Польский с улыбкой покачал головой.

— Мочь-то он может, но вряд ли станет. Ему залепили в челюсть, и почти все передние зубы вылетели.

— Ага, — с явным удовлетворением хмыкнул капитан. — Ну что ж, приятно побеседовать в пути можно и без него, так даже лучше, — добавил он.

И тут же задумался: о чем он говорит? Приятная беседа на обратном пути… нет, надо думать прежде всего о неприятных последствиях, ожидающих его по возвращении. Лично он сумел бы как-то объяснить исчезновение Золтина, но рапорт Василова в политуправление уничтожит малейший шанс на алиби и, скорее всего, положит конец его службе на подлодке, да и вообще на флоте. К тому же среди офицеров его поддержат немногие. Лысенко, на которого он в свое время возлагал большие надежды, оказался совершенным подлецом и законченным эгоистом. То, как Розанов вел себя с ним, своим командиром, на свалке, показывало, как мало на него можно положиться. Значит, надо любой ценой не дать Василову написать рапорт, а это значит, что его надо убрать. Каким-то образом Василов и пленник до прибытия в Ригу должны исчезнуть. Капитан сказал Гарни:

— Я думал обменять вас на моего рулевого, но…

Левый вахтенный крикнул:

— Судно по курсу два-семь-ноль! Похоже на торпедный катер.

Капитан повернулся и поднес к глазам бинокль. Потом скомандовал:

— Очистить палубу! Приготовиться к погружению.

На палубе поднялась несусветная суматоха, люди прыгали в люк на плечи друг друга. Кто-то схватил Гарни, швырнул вниз, и он с грохотом рухнул на пол. Другие вокруг него тоже падали. Дважды прозвучала сирена. Сверху и снизу захлопывались крышки люков. Чей-то голос по внутренней связи выкрикнул: «Это катер Береговой охраны». Капитан, встав у перископа, скомандовал:

— Погружение пятнадцать метров, угол — пять градусов.

Все затихло, когда остановились дизели и включились электромоторы. Подлодка слегка накренилась на нос.

— Принять балласт, — приказал капитан. Раздалось шипение забортной воды, заполняющей резервуары. — Поднять перископ!

Матрос щелкнул переключателем, и перископ со скрипом пошел вверх. Из люка над головой тонкой струйкой полилась вода, стекая по трубе перископа, но на это никто не обращал внимания. Держась за рукоятки, капитан поворачивал его, припав к окулярам.

Матрос посмотрел на секундомер.

— Пятнадцать секунд, — доложил он.

— Вышли на пятнадцать метров, — прозвучал голос из динамика. — Под килем всего десять.

— Убрать перископ, — сказал капитан. — Полный вперед.

Послышались глухой стук и лязг рычагов, шипение и гул машины.

— Катер мог нас и не заметить, — произнес капитан как бы про себя. — Через несколько секунд узнаем наверняка. — Он обернулся и увидел сидящего на полу Гарни. — Ну, кажется, вам все-таки придется плыть с нами, — обратился он к нему по-английски.

— Пока да. Только далеко ли вы уплывете?

Капитан покачал головой и улыбнулся.

— Меня не пугает этот катерок. То, что он идет за нами, неприятно, но не более того.

— Шум винтов по курсу два-пять-пять, — прозвучало из динамика. — Скорость около пятнадцати узлов.

— Поднять перископ, — приказал капитан. Он быстро осмотрел поверхность и дал команду: — Ложимся на дно.

Подлодка опять накренилась на нос. Несколько минут царило молчание. Потом из динамика донеслось:

— Шум винтов по курсу два-шесть-ноль. Судно приближается к нам, имеет на борту эхолот.

— Готовьтесь к атаке глубинными бомбами, — произнес капитан. — Стоп машины.

Воздух на подлодке становился все более спертым, было душно. Стояла полная тишина. Единственным признаком того, что лодка движется, была трепещущая стрелка глубиномера, а вскоре и она остановилась.

— Мы на грунте, — доложили по внутренней связи.

Гидроакустик прижал наушники к ушам, коснулся кнопки приемника и произнес:

— Курс два-восемь-пять. Он над нами. Нас пока не обнаружил.

Кто-то кашлянул.

— Тихо! — зашипел капитан.

Все моряки уставились вверх, словно пытались разглядеть корабль-охотник. Лица их блестели от пота, а кое-кто уже снял тельняшки. Гарни, не знавший ни слова по-русски, тем не менее понял, что происходит. Обхватив колени руками, он сидел в луже собственного пота и ждал. «Если я выберусь отсюда живым, — говорил он себе, — то никогда больше не выйду в море, даже рыбу ловить не стану. Буду проводить на острове круглый год, ни за что не уеду, даже заикаться об отъезде не буду. Обоснуюсь на острове, буду жить спокойно и счастливо, всем доволен. А если кто-нибудь будет мне советовать уехать, я отвечу, что в мире нет для меня другого места. Дайте мне только выбраться из этой передряги, это все, что я прошу».

— Курс два-девять-три, — сказал акустик. — Он уходит… нет! Он обнаружил нас и направляется обратно.

«Интересно, что это за катер, — думал Гарни. — Если тот, что базируется на острове, то на нем нет глубинных бомб или, по крайней мере, не было в последний раз, когда я там был. Утешение, однако, слабое: обнаружив подлодку, он тут же наведет на нее самолет. Но если это катер с острова, тогда им командует Джо Розелла, а он вчера здорово надрался в «Пальмовой роще» и, стало быть, сейчас не только подлодку, но и авианосец не разглядит. Господи, сделай так, чтобы катер вел Джо. Окажи такую милость, дай нам шанс выжить!»

— Он разворачивается для атаки, — доложил акустик, — приближается… проходит над нами…

Один за другим раздались два взрыва, чуть погодя — третий. Подлодку с силой швырнуло набок. Лампочки замерцали, на корме что-то треснуло. Люди в оцепенении смотрели друг на друга.

«Нет, вряд ли это Джо Розелла, — подумал Гарни, должно быть, кто-нибудь другой».

— Он взял слишком большое упреждение, — произнес капитан, — думал, что мы движемся.

— Он поворачивает, — докладывал акустик. — Готовится ко второму заходу… Сейчас ищет в другом квадрате… По-моему, он нас потерял… Удаляется…

Моряки чуточку расслабились, некоторые уселись на пол.

— Курс один-два-семь, — доложил акустик. — Уходит… возвращается, снова нас засек, вот он… атака!

На сей раз взрывов было всего два, но они раздались ближе. Подлодку накренило и затрясло. Свет погас, инструменты, утварь, штурманские карты летали по рубке в темноте. Сверху сыпались куски изоляционной пробки, и воздух был густо напитан пробковой пылью. Включились красные сигналы тревоги, бросавшие резкий свет на осунувшиеся лица. Откуда-то донеслось журчание воды.

— Здесь нельзя оставаться, — решил капитан. — Мы должны уйти на глубину.

— Еще одно попадание, и мы вообще никуда не уйдем, — заметил Розанов. — Предлагаю всплыть на поверхность.

— Идиот! — обрубил капитан. — Если катер рядом, то самолеты прилетят через несколько минут. Всплыть на поверхность! В нашем положении хуже не придумаешь.

— А разве нам уж очень хорошо? — ответил Розанов. — Хуже, по-моему, некуда.

— Курс два-семь-пять, — доложил акустик. — Он поворачивает.

— Еще одна бомба — и с нами покончено, — сказал Розанов, повышая голос. — Надо что-то предпринять, и поскорее.

Капитан в ярости обвел глазами рубку. Тут ему попался съежившийся в углу Гарни. Лицо капитана посветлело, он крикнул:

— Лысенко! Ко мне.

Появился Лысенко.

— Вызывали? — спросил он ровно и безразлично, глядя мимо капитана.

Капитан показал на Гарни.

— Возьмите его и вытолкните на поверхность через торпедный аппарат. Живо!

Лысенко уставился капитану в глаза.

— Что?

— Вытолкните этого человека через торпедный аппарат. Выполняйте!

— Товарищ капитан, к чему это? Наша позиция будет раскрыта.

— Американцы ее уже знают, — ответил капитан, — но если увидят в воде своего, бомбить не станут, а пока его вытащат, мы удерем. Действуйте, и поживей!

— О Господи, — выдохнул Лысенко и сказал Гарни по-английски: — Ступайте за мной.

— Предположим, они все же бросят бомбы, — продолжал Розанов, — что тогда?

— Как кишки в воде увидят — перестанут, — сказал капитан.

Он подумал, а может быть, сейчас избавиться и от Василова, но решил, что лучше подождать. Замполита следует ликвидировать ночью, когда всплывем на поверхность. Удар гаечным ключом, толчок, и с Василовым кончено.

Лысенко кубарем скатился по трапу, Гарни — за ним. Они прошли в торпедный отсек. Со всех сторон доносилось журчание воды, словно они попали в грот под водопадом. Торпедисты молча глядели на них широко раскрытыми глазами. Лысенко подошел к сооружению, напоминающему стальную бочку, наклонно уходящую под потолок, и отомкнул дверцу в ее днище.

— Вот, — начал он, указывая наверх, — слушайте внимательно. Залезайте сюда, и я закрою дверь. Затем повернете этот клапан, — Лысенко махнул в сторону латунного колеса, — и пустите воду, пока она не дойдет до верхушки двери сбоку. Потом открываете ее и окажетесь за бортом. Поняли?

— А как насчет акваланга? — спросил Гарни. — Чем дышать прикажете?

— Нет у меня акваланга. Захватите в легкие как можно больше воздуха и выдыхайте, пока будете подниматься на поверхность. Не задерживайте дыхание, иначе легкие разорвет. И не поднимайтесь быстрее, чем пузырьки воздуха, следите за ними, и все будет в порядке.

— Благодарю. Тронут вашей заботой, — отозвался Гарни.

— Не теряйте времени. Если катер сбросит бомбу, пока вы в воде, вас разорвет в клочья.

— Спасибо за предупреждение.

Поколебавшись, Лысенко выдавил:

— Счастливый ты. А я должен оставаться здесь.

— Да, пожалуй, вы правы, если вдуматься, — ответил Гарни. — Ваше положение не назовешь блестящим даже по сравнению с моим.

При помощи Лысенко он вскарабкался в трубу высотой около семи футов и шириной примерно три. Над головой тускло светила лампочка. В ее мерцании Гарни разглядел датчики, определяющие давление воздуха в глубину. Верх боковой двери, сквозь которую он должен выйти, находился на уровне груди. Заслонка внизу лязгнула, закрываясь, и Лысенко дважды постучал по ней. Гарни повернул латунное колесо, морская вода вспенилась вокруг его ног. По мере того как она прибывала, температура в трубе становилась выше и выше. Циферблаты запотели, на них ничего нельзя было разобрать. У Гарни заложило уши, он открыл рот и дважды судорожно глотнул воздух. Вода прибывала быстро, в горячем воздухе сильно ощущался металлический привкус. Хотя вода была холодной, Гарни вспотел, пока она дошла ему до груди. Тогда он закрутил колесо, шагнул вперед и раздраил дверь, ведущую в полную темноту. Гарни сделал три глубоких вдоха. Сердце отчаянно колотилось, глаза болели. Нырнув, он проплыл через дверцу и принялся на ощупь искать путь на поверхность… Он различал слабый свет над головой и черный силуэт башни на палубе. Гарни еще не успел оторваться от лодки, как почувствовал, что она вздрогнула и заскользила прочь от него. Поднимаясь, он понемногу выпускал воздух из легких.

Подлодка удалялась и наконец исчезла во мраке, взбивая винтами песчаные облачка со дна.

Вода посветлела, стала зеленовато-серой. Гарни изо всех сил старался не обгонять в подъеме пузырьки воздуха. Он гнал от себя мысли, что случится, если катер снова начнет атаку. Слегка обнадеживало то, что шума винтов совсем не было слышно.

Когда в конце концов Гарни выплыл на поверхность, он с трудом отдышался. Сначала он ничего не видел, кроме мелких легких волн. Потом ярдах в трехстах он рассмотрел катер, плывущий в прямо противоположном от подлодки направлении.

«Тоже мне охотники, — презрительно подумал Гарни. — Нет, все-таки на катере Джо Розелла».

ГЛАВА 19

Спустились сумерки, когда последние участники Битвы на Свалке пришли в город. Агнес и Эмили отвезли тех, кто нуждался в медицинской помощи, в больницу. Остальные предпочли добираться пешком, не дожидаясь, пока за ними приедут. Как правило, воскресными вечерами на Главной улице было тихо, но сегодня повсюду светились яркие огни, а люди сновали взад и вперед, словно празднество, начавшееся в субботу, продолжалось. Оборванное знамя по-прежнему болталось на дереве рядом с аптекой, но футбольный матч, конечно, был давно забыт. Все говорили только о русских, у каждого имелся свой рассказ, и почти никто не слушал других. Пронесся слух, что Роланда Гарни увезли на подлодке. Одни говорили, что его захватили в качестве заложника, другие — что он перебежал к русским, третьи — что его поймали на борту и расстреляли. Все знали, что здесь каким-то образом замешана учительница, и решили, что вина лежит на ней. Это так на нее похоже, судачили обыватели, мало того, что сама не в свои дела лезет, так еще и других тянет. Но тут кто-то сказал, что ее все равно скоро уволят, так что нечего зря трепаться. Просто мы лишний раз убедились, что бывает, когда чужаки вмешиваются в наши дела. Ничего хорошего из этого никогда не получалось и не получится.

Машина Джиффорда, где сидели также Оррин Уитлок и Фендал Хокинс, который молча курил всю дорогу, остановилась у «Пальмовой рощи». Разбитое окно было заставлено досками, но свет, проникавший сквозь щели, и шум, доносившийся изнутри, свидетельствовали, что жизнь там кипит как обычно. Джиффорд повернулся к Уитлоку:

— Не желаешь ли пропустить со мной стаканчик? От всей этой езды в горле пересохло.

— Охотно, — отозвался Уитлок. — Я никогда раньше здесь не был, и сейчас самое время наверстать упущенное.

Он оглянулся на Хокинса, который сидел, зажав саблю между колен.

— Ты пойдешь?

Хокинс покачал головой.

— Я же мясник. Где уж мне пить с такими благородными…

— Да прекрати ты, ради Бога! — перебил его Уитлок. — Ты бы остался командиром, если бы не стал выламываться. А сейчас чего уж говорить… Вылезай, пойдем выпьем.

Хокинс молча положил саблю на сиденье и вылез.

Троица прошла в «Пальмовую рощу», где их шумно приветствовали. Заказав выпивку, Уитлок оглядел помещение.

— Вот тут, значит, как, — сказал он. — Я частенько воображал себе это местечко.

— Обычно здесь бывает потише, — произнес Джиффорд, — но сегодня все словно с ума посходили.

Когда принесли заказ, Хокинс быстро опорожнил свой стакан и поставил его на стойку.

— Еще порцию, — потребовал он раздраженно.

Бармен налил еще. Со вторым Хокинс разделался так же быстро.

— Повтори, — заявил он бармену.

— Не торопись, Фендал, — заметил Джиффорд. — На войну ты уже все равно опоздал.

— Не учи меня, — огрызнулся Хокинс.

Джиффорд пожал плечами и обратился к Уитлоку:

— А может, он и прав? Я сам, когда дела идут неважно, пью одну за одной. Кстати, как твоя нога?

— Я и позабыл про нее, — сказал Уитлок.

Дверь распахнулась, и вошли усталые Палмер и Джонс. Уитлок их увидел, поманил к себе и предложил выпить за его счет.

— Не знаю, право, — проговорил Джонс. — У меня такое чувство, что выпивка меня тут же свалит с копыт. Ладно, выпью водки.

Палмер бросил взгляд на часы, висевшие над стойкой.

— Я тоже пропущу стаканчик.

— Две порции водки, — заказал Уитлок. — А мне — виски. Сэм, а ты как?

— С удовольствием. Гулять, так гулять.

Когда выпивка стояла на столе, Уитлок поднял стакан за Джонса.

— Будь здоров. Я тебе завидую.

От удивления Джонс поставил свой стакан, не выпив.

— Почему?

— Дважды в жизни я надевал форму, а участвовать в военных действиях так и не довелось. Первый раз, когда служил интендантом, второй — сегодня. Чувствуешь себя вроде как неполноценным.

Джонс выпил и улыбнулся.

— Не глупи, — сказал он. — Тебе страшно повезло.

— Тебе хорошо говорить…

— Слушай, драка хороша только тем, что о ней потом можно трепаться сколько душе угодно. А уж если даже этого не можешь, значит, в драке тебе совсем не повезло.

— Тебе-то как раз есть о чем рассказать.

— Так ведь этого мало. Надо еще и уметь рассказать, иначе удовольствия никакого. Иной, может, в аду побывал, а как начнет рассказывать, двух слов связать не может.

Уитлок не ответил, потом выпил и предложил:

— Пойдемте ко мне в гости.

Джонс покачал головой.

— Спасибо, но мне что-то не по себе. Пойду прилягу.

— Сэм, а ты? Заглянешь на минутку?

— Я бы рад, но нужно идти домой учить роль. На следующей неделе мы ставим «Пигмалиона».

— Да брось, здесь же ты не отказываешься. Какая разница, пить тут или у меня дома?

— Дело прежде всего в твоей жене, — объяснил Джиффорд. — Вряд ли ей понравится, если ты приведешь в дом кучу народа из «Пальмовой рощи». Да ты и сам это знаешь.

Уитлок вспомнил, как жена аккуратно убирала фамильное серебро, и улыбнулся.

— Она же раньше никого отсюда не знала и познакомится, мне кажется, с удовольствием. Да и что вы о себе думаете, в конце концов! Вы все — герои. Бармен, еще по одной!

— И мне тоже, — заявил Хокинс. — Только посчитай отдельно. Наверняка на меня приглашение не распространяется.

Уитлок неприязненно оглядел его.

— Вел бы себя как человек, к тебе бы и отнеслись соответственно. А раз продолжаешь корчить из себя Бог знает что — пеняй на себя.

В баре воцарилось полное молчание. Хокинс уставился на Уитлока налитыми кровью глазами.

— Это ему урок на будущее, Оррин, — сказал кто-то.

Другой добавил:

— Все верно, чего уж там.

Хокинс схватил стакан, размахнулся, но бросить не успел. Бармен перепрыгнул через стойку. Хокинс так и не успел понять, чем его ударили, как кубарем покатился к выходу. Весь мокрый от виски, вылившегося из стакана, он вылетел за порог в темноту.

Уитлок оглядел безмолвно ухмыляющихся собутыльников.

— Ладно, давайте выпьем. Теперь уж все вместе.

Спустя три четверти часа миссис Уитлок услышала пение, доносящееся с улицы. Поскольку опасность вторжения миновала, она поставила на место серебро и хрусталь, прибрала в доме и, переодевшись в нарядное платье, стала ждать мужа. Не сомневаясь, что он скоро вернется, она поставила ужин на плиту. Однако сумерки перешли в ночь, а он все еще не появлялся. Телефон молчал, что было странно: муж никогда не выходил без нее по вечерам, и миссис Уитлок недоумевала, почему он не позвонил.

Она выглянула в окно. Пели четверо мужчин, высаживаясь из автомобиля. Среди них она разглядела мужа. В одной руке он держал дробовик, а в другой — саблю. Трое остальных подняли его на плечи и понесли через улицу, смеясь и распевая старую солдатскую песню «Вперед, кто в Бога верует».

Когда шествие приблизилось, она узнала водопроводчика Нормана Джонса, плотника Чарльза Палмера и аптекаря Сэма Джиффорда. Лица их раскраснелись от смеха. Палмер и Джонс вскарабкались на ступеньки с трудом, держа на плечах Уитлока, а Джиффорд стал стучать в дверь. Торопливо открывая, миссис Уитлок думала, откуда муж взял саблю. Наверное, захватил ее в бою, решила она. А вдруг он теперь сделался героем? Если так, спокойной жизни конец. Боже мой, пусть лучше все останется по-прежнему.

После того как Уитлок с компанией ушел из «Пальмовой рощи», стали расходиться и остальные. Одни покидали бар торопливо, другие с неохотой, третьи равнодушно, словно им было все равно. Наконец остались самые заядлые завсегдатаи, те, кто чуть ли не каждый день от открытия до закрытия не отрывался от стаканов в мозолистых кулаках, не произносили ни слова и, казалось, ничего не видели и не слышали, а тем временем щетина на их лицах становилась все гуще, а головы клонились к стойке все ниже и ниже. Этакие «столпы» «Пальмовой рощи». Прошедший день вызвал у них всего лишь угрюмое раздражение по поводу нарушенного распорядка. Когда в бар вошел Леверидж, они не обратили на него внимания. Художник спросил бармена:

— А где все? Я думал, тут яблоку упасть негде.

— Так оно и было чуть раньше. А ты что припозднился?

— Встречался с приятелем. Я, пожалуй, выпью водки…

— Платить есть чем?

— Клем, я открою тебе маленький секрет, — сказал Леверидж. — Твой босс поклялся, что сегодня я могу здесь пить сколько влезет, ибо я — герой. Так что давай не пререкаться насчет каких-то денег.

— Что ты мелешь? — спросил бармен. — Ты, наверное, считаешь меня полным идиотом, если думаешь, что я поверю такой байке?

— Это правда. Он подарил мне бутылку при свидетелях.

— А мне босс поклялся, что ты больше здесь в кредит ни капли не получишь. И пока я не услышу от него других распоряжений, так оно и будет. «Пить сколько влезет» — надо же придумать такую чепуху?

Оба оглянулись на стук каблуков. Эмили шла через бар.

— Я так и думала, что разыщу тебя здесь, — обратилась она к Левериджу. — Где Алексей?

Художник откашлялся.

— Полицейские отправили его в Бостон на самолете.

— Он арестован?

— Не совсем. С ним послали того парня по имени Гарри. Ему вроде как подбили глаз, вот он и полетел в Бостон, заодно чтобы подлечиться.

Эмили сохраняла спокойствие.

— Мог бы мне сказать, — заметила она.

— Ты была занята, да и все произошло так быстро…

— Могу себе представить, — вздохнула Эмили. Поглядев на бармена, она попросила: — Мне, пожалуйста, виски с лимонным соком.

— А мне водки, — добавил Леверидж.

Бармен спросил:

— Вы платите за обоих?

— Да, — отрезала она. — Заказ принесете вон за тот столик.

Они последовали в кабинку, долго молчали, потом Эмили заговорила:

— Есть, кажется, поговорка… Что-то вроде: как приобрел, так и потерял. Ты ее знаешь?

— А как же! Мне особенно знакома вторая часть, там, где насчет потерь.

Эмили улыбнулась.

— Мне тоже. А вот еще: что толку плакать по сбежавшему молоку…

— Или — запирать конюшню, когда лошадь уже украли…

— Или — класть деньги в дырявый карман…

— Или — искать ветра в поле…

Эмили рассмеялась.

— Мне кажется, поговорки годятся на все случаи жизни. Жаль только, что они не могут предсказывать будущее. Кстати, какие у тебя планы на будущее?

— У меня-то? — удивился Леверидж. — Не знаю, наверное, буду продолжать жить как жил, что же еще?

— И ты не хотел бы жить лучше, иначе? Возьми, к примеру, меня, я всю жизнь прожила как живу, а что толку? Так ни разу и не попыталась ее изменить…

Бармен принес напитки, поставил на стол, но уходить не торопился. Эмили недовольно посмотрела на него.

— Спасибо.

— С вас доллар и десять центов, — сказал бармен.

— А если мы повторим?

— Тогда потом заплатите еще доллар и десять центов.

Эмили достала кошелек и обратилась к Левериджу:

— До чего прелестное местечко! А как здесь уважают клиентов — просто диву даешься.

— Он по-другому не умеет, — объяснил Леверидж, — его научили считать только до доллара и десяти центов.

— Очень смешно, — огрызнулся бармен. — Я тебе это еще припомню.

Эмили считала деньги, со стуком выкладывая на стол каждую монету. Тут дверь распахнулась, и в бар ворвался Гарни. Дышал он с трудом. Униформа, которую ему одолжила Береговая охрана, висела на нем мешком.

— Привет, Роли! — воскликнул Леверидж. — Присаживайся, выпьем вместе!

— Времени нет, — отказался Гарни. — Что с Барбарой?

— Она в больнице, — ответила Эмили.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Ей дали успокоительное, у нее была истерика. Вот и все.

— Из-за чего истерика?

— Из-за тебя, я думаю. Во всяком случае, она непрестанно спрашивала о тебе.

Гарни встал, собираясь уйти. Леверидж остановил его:

— Знаешь, Роли, что мне про тебя наплели? Что ты якобы уплыл на подлодке!

— Так оно и было, — ответил Гарни и исчез.

Леверидж оглядел бар.

— Боже мой! Неужели они вернулись?

— По-моему, вряд ли, — заметила Эмили. — Но уйдем отсюда на всякий случай.

Они быстро допили и ушли. Ночь была холодной, тонкие пальцы облаков охватывали луну. Посмотрев на небо, Леверидж глубоко вздохнул и сказал:

— Я тебе рассказывал, как мы с Роли вчера вечером напились у меня?

— Нет, а что там случилось?

Леверидж ответил не сразу.

— Если рассудить хорошенько, то ничего особенного. Наклюкались, и все.

— Вот скука-то, — отозвалась Эмили.

— А нам было весело, по крайней мере тогда. — Леверидж пожал плечами, и они пошли по Главной улице. Было темно, но в некоторых окнах горел свет, и это были островки тепла и уюта в ночи. Кое-где в окнах виднелись голубые экраны телевизоров, в двух домах висели фонари на воротах, освещая хозяину дорогу к родному очагу, однако большая часть улицы уже спала.

В молчании они прошли несколько кварталов и уже приближались к дому Эмили. Тут она спросила:

— Так что же ты будешь делать, Олин?

— Сейчас? — спросил он. — Пойду домой.

— В свою лачугу?

— А куда еще?

У ее ворот оба остановились.

— У меня найдется комната для тебя, — предложила Эмили, — если ты согласишься, конечно.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что предлагаю. Подумать страшно, как ты живешь в этой лачуге.

— Я привык.

— К этому привыкнуть невозможно. Вот я и предлагаю: поселяйся у меня, когда захочешь и на сколько захочешь.

— Ну, Эмили, спасибо, но я откажусь. Я ведь ужасный неряха, а когда рисую, пачкаю красками все вокруг… Но благодарю за приглашение.

— Знаешь, я ведь тебе предлагаю поселиться у меня насовсем, не временно.

— Я понял. Но все же не хочу причинять тебе беспокойство. Еще раз спасибо.

Леверидж слегка дотронулся до плеча Эмили, повернулся и зашагал прочь.

— Спокойной ночи, Олин.

Он махнул рукой, не оглядываясь, услышал лязг закрываемых ворот, потом скрип входной двери. Вот и она захлопнулась.

Леверидж шел уже по абсолютно темным улицам, а когда вышел за город, облака закрыли луну. Дорога смутно вырисовывалась во тьме. С пустошей налетел резкий ветер и стал трепать кусты по сторонам дороги. Они гнулись, скрипели и трещали под его ударами. Леверидж с отвращением подумал, что дорога в ад ничуть не лучше этой мрачной тропинки. Следя за мерцающими огоньками на свалке, он в конце концов добрел до хижины, на ощупь нашел дверь и зажег фонарь. Потом присел на кровать и стал слушать шум ветра.

Леверидж не знал, сколько времени он так просидел. Наконец он встал, подхватил фонарь и вышел. У двери он повернулся и швырнул фонарь внутрь хижины.

Сначала оттуда виднелся лишь тусклый дрожащий свет, но через минуту он стал ярче. Потом языки пламени ринулись вверх по стенам, а ветер раздул их в ревущий костер. Скоро хижина превратилась в неровный силуэт, охваченный бурным пламенем, из которого с шумом, как хлопушки, вылетали снопы искорок. Леверидж наблюдал, пока хижина не превратилась в кучу пылающих углей. Потом отвернулся, глубоко вздохнул и проворно зашагал обратно в город.

Примечания

1

Герой войны за независимость (1775–1783 гг.), поднявший тревогу при попытке англичан захватить Бостон.

(обратно)

2

Знаменитый американский гангстер 30-х годов.

(обратно)

3

Первый понедельник сентября, традиционный конец летних отпусков.

(обратно)

4

Общество, объединяющее бывших военнослужащих армии США.

(обратно)

5

Гражданская война в США (1861–1865 гг.).

(обратно)

6

Одно из решающих сражений Войны за независимость (19 апреля 1775 г.).

(обратно)

7

Старик вспоминает о событиях испано-американской войны.

(обратно)

8

Северо-Восток США, куда в XVII веке прибыли первые переселенцы из Англии.

(обратно)

9

Клички даны в честь известных американских комиков братьев Маркс.

(обратно)

10

Американский иллюстрированный журнал, аналогичный нашему «Вокруг света».

(обратно)

11

Игра слов: groat — грот, goat — коза (англ.).

(обратно)

12

4 июля — день провозглашения независимости США.

(обратно)

13

Верховное божество ряда индейских племен.

(обратно)

14

Вид глиняной свистульки.

(обратно)

15

Герой серии мультфильмов М. Флейшера, обладающий неимоверной физической силой.

(обратно)

16

Полиция штата в отличие от местной полиции подчиняется правительству штата. Офицеры этой полиции назначаются на свои посты (местные начальники полиции выбираются).

(обратно)

17

«Монитор» и «Мерримак» — броненосцы Севера и Юга времен Гражданской войны.

(обратно)

18

Горный курорт в Швейцарии.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg