«Жил был нож»

Жил был нож.

«Я рождался не в муках, не в злобе, девять месяцев – это не лет.»

Чего я такой уродился? Ну, как чего, просто в тот день, слесарь Васька, темляк ему в зад, опять пришел с похмелья. Ручки у него ходуном ходили, вот он и напортачил с заготовкой, лайнер слишком длинный вышел. А потом, сборщица Елена Петровна, чтоб у ней режущая кромка отсохла, со своим, видно, поссорилась, материла его, материла, и мне винт перетянула. Да так перетянула, что деревянная накладка хрясть, и треснула, правда почти не заметно. Так что, «Мама не старалась, да и папа не хотел» про меня сказано. Хорошо, хоть остальные не обидели, лезвие заточили, спуски вывели, пескоструйкой обработали, серийный номер впечатали 4915. И вперед, в бумажку вощеную, да в магазин. А вот соседу моему 4914 совсем не повезло, Васька ему лайнер, слишком короткий сделал, лезвие совсем не фиксировалось. Надо заметить, что контроль качества мы оба проскочили, да и не было толком, никакого контроля. Так и попали в магазин, на полку.

В магазине, продавщица, Нинка, за стойкой всю смену зевает, когти свои полирует. Такая зараза. В нашем брате она ни бельмеса не понимает, только и умеет, что баки заливать. Не то, что другой продавец, Андрей. Это и достанет иногда, и тряпочкой лезвие отполирует, а однажды у одного из соседей пятнышко ржавое нашел. Так он его три дня смазывал, протирал, пока не извел заразу. Добрый он, Андрей этот, нож, с большой буквы, не то, что Нинка.

Хорошо хоть хахаль ейный редко приходит. А то, как притащится, сразу давай ножи лапать. Нет, чтоб купить, только балуется, а у самого лапы жирные, противные.

В остальном, жизнь у нас, в магазине спокойная была. Зайдет иногда покупатель, Нинка ему на уши лапши накидает, декольте свое выставит, грудями на прилавок ляжет и грузит, мол, эта сталь самая-самая, потому и цена такая. А покупателю уже и не до цены, зенки вылупил, все взять готов. Обычно она им иностранцев всяких впаривала, они на полках вдоль стен помещались, у каждого своя квартира-ячейка, буржуи, одним словом. А на нашей полке, под надписью «отечественные производители» тишь, да гладь. Мужики нормальные подобрались. Справа амбалы здоровенные лежат, свинорезы. Имечко у них, специально не придумаешь: «Смерть фашистам!». Кто такие эти фашисты, хрен его знает. 4914 говорил, это ржа такая, свели ее, говорит, сто лет назад, а ножи в ее память назвали. Слева, братья складники лежат, типа нас, только их нормальный слесарь делал, не похмельный.

Под нами, чурки навалены. Целая полка шелупони всякой не русской. Понаехали тута, понимаешь, косоглазые, со своего Китая. Мы на них иногда плюемся с высоты, чтоб место знали. Когда мы, с 4914 обжились малость, перезнакомились, прибегает девка какая-то. На Нинкино декольте, ноль внимания. – Мне, – говорит, – подарок для мужчины нужон. – А у самой, денег, только на какого-нибудь чернообушного, или косолезвийного, с нижней полки. Нинка ей насыпала с десяток «не русских». А та:

– Это что, Китай? Не, Китай не возьму, у них качество ужасное. Покажите лучше того, деревянненького!

А сама в 4914ый пальцем тычет. Ну и забрала моего друга. Я загрустил, что говорить. Нет, на здоровье, я ему только самой сладкой ножевой жизни желал. Но тоскливо стало. А следующий день все наперекосяк пошло. С утра парень приперся. Кладет на прилавок коробку, открывает, а там труп. Одного из этих, «Cмерть фашистам», которые. Да не просто труп, а расчлененка, лезвие на несколько кусков сломано. Мы всей полкой ахнули. А один складничок прослезился, «Чикатило!» кричит. Но мужик и не услышал, с Нинкой препирался.

– Я, – орет, – руками его сломал! Что это за сталь такая!? Чтоб руками ломалась!!!

Ну, на Нинку особо не покричишь, она ему говорит:

– Гражданин, если вам руками больше делать нечего, так для таких как вы онанизм, изобрели.

Тот, аж слюнями поперхнулся.

– Возвращай его производителю, – кричит, – нехай он разбирается, пускай деньги возвращают.

Не на ту нарвался, ножеубийца проклятый, тут тебе за трупы ножей, невинно убиенных, деньги не выплачивают. Выпроводила его Нинка, самого послала к производителю. А через два часа, вчерашняя баба прибегает, с ухажером своим. Принесли 4914ого, и давай орать, мол, брак, лезвие не фиксируется. А где ж ему, болезному, фиксироваться, если Васька, чтоб у него бонки повылазили, лайнер короткий сделал.

Ну, Нинка им говорит:

– Сейчас поменяю, у нас вон, еще один такой лежит.

И меня на прилавок, хлоп.

Я уж испугался, но тут мужик на буржуинов залип. Доплатили они в десять раз больше и какого-то иностранца унесли. А 4914ого Нинка, оторва, в конверт сунула, и обратно на завод. Про меня забыла, и давай когти свои полировать. Я лежу рядом, тоскую. Тут эта дура возьми и банку ацетона переверни. Я аж захлебнулся. Как глотнул, все. Поплыл. Она меня в коробку сунула, я потом всю ночь песни орал, шарниром скрипел, порывался чуркам плашки резать. Спасибо соседям, удержали.

А утром, похмелюга такая, аж шпенек изогнуло. И полечиться нечем. Хорошо, Андрея смена была. Посмотрел он на меня, вытащил, да и накапал на опохмел маслица. Полегчало немного. Потом пацан зашел, веселый такой. Посмотрел, походил и говорит:

– Чего это у вас там за нож такой, печальный лежит?

Ну, Андрей меня на свет божий вытащил:

– Вот, – говорит, – отечественного производства.

Пацан меня раскрыл:

– Сейчас, – отвечает, – проверим, что это за производство такое.

И по обуху меня, бац. Ну, лайнер мой, убогий, как следует, не заклинил, да и я с похмелюги не досмотрел, сложился, и его за палец, цап. Кровища потекла. Ну, думаю, все, хана. А пацан кровь вытер и говорит:

– Беру его, кусаку, не просто так, он меня за палец тяпнул!

Так я попал к Хозяину. Пришли мы домой. Он первым делом инструменты достал. Все, думаю, никак садист или паталоганатом какой. Но Хозяин спец оказался, все расковырял. Тут и плашка моя, калечная, на две половинки развалилась. Хозяин только хмыкнул. Лайнер напильником сточил. Я, хоть и больно, терпел. Как в аптеке получилось. Клинит, не хуже других. С плашкой сложнее оказалось. Ампутировали плашку, откочерыжили под корень. Но, Хозяин, парень не промах. За пол дня протез сбацал, лакированный. Привинтил, я аж прослезился. Вот, в таком виде, с новеньким протезом он меня в ящик, к другим ножам отправил.

Захожу я, значит, в ящик, а там… мать моя, Х12МФ!!! Ото всюду ножи глядят. Представился я и давай знакомится. Кого там только не было. Одних иностранцев штук десять. Лучше всех, понятно, евреи устроились. Беньчики. Только у них на лезвии почему-то бабочка нарисована, а не ихний, семитский знак. Этих аж четыре штуки было, и все какие-то, себе на уме. Главным у них такой, крючконосый, а в лезвии дырища, овальная, уродливая, слов нет. После них община пауков, самая большая была. Эти все, как один дырявые. Чесслово, у каждого в лезвии круглая дыра, хоть на гвоздь вешай. А двое еще и щербатые. Все лезвие, как пила, зазубренное. Я, сначала, подумал, может болезнь, какая, вроде кариеса, или мутация генетическая. Ан нет, оказалось, так и задумано, специально, при рождении, что бы, значит, волокна резать, канаты всякие. Пауки эти, за американцев себя выдавали, хотя на лезвии у некоторых Япония написано, сам видел. Ну да с ними спорить, себе дороже. Еще один американец, совсем не понятный был. Такая железяка, с глазами. А тронешь его, он, хопс, и в плоскогубцы превращается, а из рукоятей отвертки лезут:

– Не подходи, – шипит, – разберу.

Название у него чудное, «кожаный мэн», а сам, железяка железякой, кожи ни грамма. Пара китайцев и здесь пролезла. Только какие-то хитрые китайцы. Мы, говорят, норвежских кровей, просто родились в Китае, а так, скандинавы, чистой воды. Скандинавы, как же. Я на таких, в магазине, с верхней полки плевал.

У задней стенки чухня валялась. Чухонцы, они чухонцы и есть, дикари, одним словом. В ножны забились, только кончик рукояти торчит, и глазами, зыркают. Рядом с ними швейцарцы жили. Эти хоть и маленькие, но лезвий в каждом тьма. И не только лезвий, пил всяких, плоскогубцев, пинцетов. Хорошие, кстати, парни оказались, только набожные уж очень, на каждом крест, серебряный.

Еще один особняком держался. Звали его Аликом, а фамилия странная, Марик. Здоровый такой парень, а на лезвии, квадратик красный. Русские, как всегда, меньшинство. Один, по углам жался. На лезвии толи мышь летучая, то ли птеродактиль какой. Странный, такой, весь железный. Форсу, правда, как у иностранцев, не меньше.

– Я, – хвастает, – тактический, склолазно-спасательный, подводно-водолазный! Мной спецназ в Чечне воюет.

Тут, весь ящик как заржет.

– Сначала, – смеются, – консервы открывать научись, и вообще, на отвертку свою посмотри. Это ж не отвертка, да и сам ты какой-то недоношенный, вон, под клипсой, пескоструйкой не обработано.

Нож в угол забился и нудит:

– Сейчас, сами знаете, кого позову, он вам покажет!

Второй нож, более нормальный оказался, только его, почему-то, Мотоциклистом называли. Нож как нож, без особых наворотов. Обычный парень, с ним я сразу сошелся.

В коробке, у стенки, тоже ножи лежали. Я у Мотоциклиста спросил, а он:

– Горские тама обитают.

Ну, думаю, попал. Только хачей тут не хватало. Однако ж постучал, из любопытства. Открыл мне простой русский парниша. Да такой, косая сажень в плечах, богатырь. А внутри еще один потягивается, брательник первого, сразу видно. На лезвии у обоих медведь выбит. Оказались никакие не горские, свои. Просто фамилия у них такая Долгогоровы, что ли.

Поселился я рядом с Мотоциклистом. Хотел сначала к братьям, в отдельный ящик вселиться, но у них там и без меня тесно. Потрепались мы с моим новым знакомым о том, о сем, тут он и говорит:

– Тебя что, не точили еще?

– Нет, – отвечаю, – меня на фабрике точили, с тех пор не тупился вроде.

– Ну, – говорит, – готовься. Скоро тебя Хозяин на свидание пошлет. К Треугольничихе.

А мне чего, к женскому полу мы завсегда готовы. Нам хоть Треугольничиха, хоть Квадратничиха, один хрен. Оказалось, это здешняя барышня, легкого поведения. Американка, между прочим. Никому не отказывает, да и острые после нее все выходят, бриться можно. Женщина она обходительная, в общении приятная, в заточке опытная. Правда, Мотоциклист поведал, что есть еще поляк один, тоже заточкой занимается, Панский его фамилия. Только он сейчас в запое. У этого Панского в коробке целая банка масла заначена. Вот и срывается старик иногда, квасит, по черному. А так, милый человек. Придешь к нему бывало, он тебя обнимет, маслица накапает, брусками своими разноцветными погладит. Но, сейчас загулял поляк, уже неделю не вылазит. Общественность боится, как бы до цирроза камней не допился, или до белой заточки.

Уснул я в тот вечер спокойный. Кажется, в хорошее общество попал.

А утром, Хозяин меня к Треугольничихе отправил. Мотоциклист, как в воду глядел. Оказалась милая дама. Нежная такая. После нее я такой острый получился, Хозяину руку побрил.

Потом Хозяин в ящик меня вернул, пауков дырявых поворошил, одного урода носорожистого выбрал и ушел.

Вечером носорог вернулся, бледный весь, трясется, шарниром клацает, лезвие в разводах черных. Пауки его уложили, успокоили, лезвие оттерли.

– Рассказывай, – говорят, – в чем дело.

Носорог, от волнения рогом трясет, клипсой дергает:

– Хозяин, – шепчет, – рехнулся. Совсем у него РК завалилась. Схватил меня и давай карандаши кромсать. Целую коробку искрошил, в щепки. Не может быть, говорит, чтоб ты, падла рогатая, об карандаш сломался. Брешет этот самый Интернет!

При слове Интернет все ножи аж вздрогнули. Оказалось, это чудовище такое. Которое всякие испытания ножам придумывает. А Хозяин его боится, вот и подчиняется. Жуть. Я тогда, пол ночи уснуть не мог, все этот Интернет себе представлял.

Утром меня Хозяин на работу взял. Не в ящике же прохлаждаться целыми днями. На работе, понятное дело, пришлось вкалывать. Коробки открывать, веревки резать, скрепки отковыривать. Бутерброд, тоже мной делали. Потом какая-то дура, накрашенная меня увидела, аж побледнела вся:

– Уберите, – шепчет, – холодное оружие, вандал!

Хозяин улыбнулся, как оскалился, и говорит:

– Любочка, это ножик, а не холодное оружие, только не нервничайте. А про себя бормочет: – Пшла отседа, овца.

А через два часа «овца» сама прибежала:

– У вас, спрашивает, ножик был? Нам тортик порезать, одолжите, пожалуйста. Неужели, думаю, Хозяин меня этой дуре отдаст…

И отдал, эх ты, Хозяин…

А тортик ничего оказался, белый такой, пушистый. Вгрызся я в него, режу, не торопясь, облизываясь. Вдруг, бац!!! Аж в шарнире захрустело от боли, оказалось, «овца» торт на фарфоровой тарелке режет.

Мамааааааа! Бам!!! Мать твою, за темляк, и в цветмет!!! Звяк!!! Да чтож вы делаете, изверги!!! Дзинь!!! Плакала моя РК!!! Ну ладно, падла, только попробуй меня сложить, без пальца останешься, шпеньком клянусь!!! Так, теперь что? Ага, мыть понесла. Ферри, ферри добавь, корова! Да куда ж ты, всю рукоять под струю тычешь!? Э-э!!! Куда понесла?! Складывай давай, собака бешенная, я те покажу, как меня об фарфор крошить!!! Все, так и принесла, даже не вытерла. От тебя, Хозяин не ожидал… Хозяин РКу мою несчастную оглядел, помрачнел, опять Любочку «овцой» обозвал. Короче, заболел я. Режущую кромку ломило, аж в обух отдавало. Как пришли, отключился, сознание потерял. Очнулся, от того, что меня маслом мажут. Открываю глаза. Что за хрень! Пошевелиться не могу. В тиски зажат. Старикан какой-то меня лапой своей гладит. Оказалось Треугольничиха загуляла. Я бы, так и помер, наверное, если бы не братья Долгогоровы. Это они Панского из запоя вытащили. Как они его в чувство привели, не знаю, но меня поляк выходил, вылечил, заточил. Даже смазки отлил, на последок. Утром, как новенький был. И потянулись у нас с Хозяином рабочие будни. Правда, он за компанию еще один нож с собой брал, чтоб мне не так скучно работать было. Плохо только, что часто Беньчиков брал. Явреи эти, по-человечески не могут, все выпендриваются. Как-то раз, вечером, домой шли, псина какая-то на Хозяина так смотрела, ну просто гастрономически. Съела бы, точно. Но в последний момент я из кармана показался, да как лайнером клацну. Барбос сразу задний ход включил. Обычно, я у Хозяина на столе лежал, а он в экран пялился, все про какой-то клинок бормотал.

– Скорей бы, – говорит, – клинок уже состоялся.

Однажды, Хозяин свалил куда-то, отлить что ли. А тут змеюка эта, Любочка меня хвать со стола. Помидорчик ей, видите ли, порезать надо. Я ей что, шестерка, какая, без хозяйского разрешения помидоры резать, да и тарелку ту, фарфоровую, я припомнил.

Короче, только она меня приоткрыла, я ее болевым приемом, за коготь хвать, и на излом. Коготь, хрусть и привет. Ох, и визг поднялся, меня естественно об пол, шмяк. Ну да ладно, мы привычные. На шум Хозяин прибежал, с расстегнутой ширинкой.

Подобрал меня, протер и в карман. С тех пор я на столе один не оставался.

Потом, дома, в ящике мне Мотоциклист разъяснил, что Клинок, это ярмарка такая, там ножи продаются.

В выходной мы на природу поехали. Хозяин пол ящик выгреб:

– Гуляй, – кричит, – ножевая братия, День Рождения у меня.

Оставшаяся половина ножей надулась, мы, типа, света белого не видим, но, Хозяин, как говорится, барин.

Приехали в лес. Там народу куча. Ножей тоже много приехало. Сначала весело было, а потом мужики выпили и давай спорить, чей нож круче. Чем больше пили, тем страшнее. Под конец, просто гладиаторские бои пошли. Паука дырявого из наших, с чужым Беньчиком стравили, кто кого поцарапает.

Но дырявый, стоял насмерть. А потом сам Беньчика как писанет, воронение ему содрал. Меня, под шумок, какой-то шкет стырил и давай в дерево метать. Думал, отскочу и в глаз. Убить не убью, но хоть покалечу.

Не долетел…

Хозяин, даром, что поддатый, заметил, мои страдания. Шкету по заду перепало. А я пошел щепки строгать. Мужики, к тому времени, совсем окосели. Один ножом дрова колет, по обуху ему, несчастному поленом стучит. Другой, нож к палке примотал и бегает, как индеец. Через пару часов сморило их, разлеглись, успокоились.

Тут один как ляпнет:

– Знаете, что я в Интернете прочел?

При слове Интернет, у нас душа в пятки ушла.

А он и рассказывает: Один перец Мариком консерву открывал, а Марик евонный возьми и крякни, РК выкрошилась.

Хозяин сразу Алика нашего схватил и требует:

– Тушняк сюда гоните, я за него тучу баксов отвалил, не уж то он, об консерву, выкрошится.

Бедный Алик побледнел весь, лезвием задрожал. Прощайте, говорит, не поминайте лихом. Мы, конечно, перепугались, где ж это видано, чтоб ножами консервы резать, на то дегенераты есть, тупые, так и называются, консервные ножи. Хотя, я бы справился, ну РК бы замялась, для Хозяина не жалко. Но, как говорится, где русский нож пройдет, импортный плашки склеит. Взял Хозяин Алика и давай банку тушенки дырявить. И так и эдак и с проворотом. Марик бедный шарниром скрипел, из последних сил держался, чтоб не выкрошиться. Мы за него все болели. Выдержал нож, настоящим тесаком оказался, только маааленький кусочек на РКе скололся, но Хозяин не заметил, спьяну. Когда домой, вернулись, остальным рассказали, они только рады были, что не поехали.

Тут один китаец, в щелку выглянул и говорит:

– Мужики, у нас пополнение. Кажется, Хозяину еще один нож подарили.

Я наружу выглянул. Точно, хозяин какой-то сверток развернул, а там нож. Через часок Хозяин им наигрался, и к нам, знакомится, отпустил. Представьте, открывается дверь, заходит горбун. Натуральный. Все лезвие, как рахитом изогнуто. А в рукояти дырища. Инвалид, одним словом. Дык, еще и имечко у него оказалось, лайнер сломать можно: Керамбит. Я с третьей попытки выговорил. Только он присел, Хозяин его к Треугольничихе отправил.

Она к вечеру приползла, вся измочаленная.

– Хоть и инвалид, – говорит, – а с этим делом у него все в порядке.

– Пока, – говорит, – заточила, чуть богу бруски не отдала. Замучил Херамбит проклятый.

А горбун вернулся, веселый такой. Место себе рядом с китайцами занял. Я, типа, из тех краев, с Тайваня. Китайцы наши, норвежские возмутились, обозвали его «оппортунистом проклятым» и от себя прогнали. Пришлось горбатому рядом с нами устраиваться. Ночью Треугольничиха, во сне, так брусками звенела, что я встал ее в бок пихнуть. Подошел, гляжу, у ней на крышке паук нарисован. Выходит, родственница она, паукам дырявым. А с виду и не скажешь, хорошо, хоть бруски у нее без дырок.

После Дня Рождения, Хозяин притих слегка. В работу погрузился. Любочка как-то подошла, ножик попросить. А Хозяин сказал, что нету. На нем в тот день всего ножей пять было. Я, горбун, швейцарец один, сзади чухонец в ножнах, и на ключах, совсем еще грудничок, даже без имени. Мы так ржали, что Любочка прислушиваться стала.

Так тянулись наши трудовые будни, пока Хозяин не наигрался с горбуном. Пришел Хозяин, однажды, всех нас на столе построил, долго изучал, ростом меряться заставлял, а потом говорит: Мелковаты вы чего-то. Сгреб нас в ящик и ушел. А вечером Треугольничиху к себе вызвал. Ну, думаем, никак еще, кого приобрел.

И точно. Приползает Треугольничиха, полуживая.

– Хозяин, – рассказывает, – РКой поехал, Гулливера купил. Не нож, а сабля. Странный какой-то, дырявый весь.

Ну, пауки обрадовались:

– В лезвии, – спрашивают, – дырки?

А Треугольничиха отмахивается:

– Не спрашивайте, – мол, – везде у него дырки и в лезвии, и в рукояти. Пока его точила, чуть бруски не переломала.

Тут супер-пупер-тактический ножик вскочил и говорит:

– Это земляк мой, сами знаете кто сделал, точно. Шпень даю!

Но, народ его засмеял.

Сидим, вообщем, ждем. От нетерпения фиксаторами пощелкиваем. Наконец слышим, идет. Ну, открывается ящик и заходит… такой громила, ржа меня побери. Башкой потолок задевает. А дырок в нем: в лезвии штуки четыре, в рукояти еще три, чудовище, а не нож. Тут Беньчики у него бабочку на лезвии разглядели, обрадовались! Вот так всегда, заговор просто какой-то, масонский. Имечко у него тоже, оказалось, будь здоров. Кирбиш его звали. Он, как по ящику нашему прошелся, я думал, пол провалится. Познакомился со всеми и в Беньчиковский угол ушел тусоваться. С тех пор, Хозяин в него просто влюбился, стали мы вместе с Кирбишем на работу ездить.

Хозяин Кирбиша никому не показывал, так, иногда достанет под столом, поиграет и снова в карман, чтоб народ не пугать, уж больно здоровый. Один раз уборщится его увидела, чуть в обморок не хлопнулась. Лежим, бывало в кармане, треплемся о том, о сем. И тут, гляжу я у этого Кирбиша на бабочке, маааленькими такими буковками написано USA. Я ему говорю, чего это, ваши еврейские ножи, в Америке делают. А он на меня всеми своими дырками вылупился:

– Ты че, – говорит, – совсем с бруска съехал? Беньчи – чисто американские ножи.

У меня, аж лайнер отвис от удивления.

– А имя, – спрашиваю, – это ж сокращенно Беня, нет?

– Беньч, – говорит, – это не имя, а фамилия.

Вот. И тут евреи отмазались.

Однажды Хозяин в хорошем настроении встал. Все песни мурлыкал, потом распихал нас по карманам, и пропел: Клинок подкрался не заметно, хоть виден был из далека…

Так, поехали мы на этот самый Клинок.

Притащились в какой-то павильон, а внутри… Столы, стенды, стеллажи, и везде ножи-братья… и сестры. Про баб отдельный разговор. Прохаживались там всякие, и дамасски и булатки, с такими причесонами на лезвиях, с такими маникюрами на рукоятках. Мотоциклист чуть из кармана не выпал, я от возбуждения хозяйские джинсы надрезал. У некоторых стендов ножевые гонки устраивали. Кто из ножей быстрее долетит до круга на стене, и в него воткнется. У других стендов какие-то извращенцы издевались над ножами, тыкали ими в консервные банки, резали веревки, строгали деревяшки.

На одном из столов, смотрю, лезвие знакомое, присмотрелся… он, 4914ый, родненький. Оказалось, это нашего завода стенд. Я ему как заорал: – Брат!!! Он обрадовался.

– Здорово, – кричит, – 4915ый, мне операцию сделали, лайнер пересадили. Я теперь здоров, как лом. Всем миром деньги на имплантацию собирали!

Ну, пообщались мы, пока Хозяин дальше не потащился.

У следующего стола двое пьяных маньяков кидали ножи на пол, проверяя у кого мелодичнее звук падения. Один нож плакал. Второй матерился сквозь плашки и стонал. Наблюдать такое было выше моих сил, и я ушел на дно кармана.

Через пару минут Кирбиш заорал:

– Тесаки!!! Хозяин бабу покупает, настоящую булатку!!!

Выглянул я. Точняк, Хозяин какую-то завитую булатку лапает. А она, сучка, еще и выкобенивается:

– Осторожнее, – шепчет, – прическу не попортите.

А Кирбиш из кармана вылез и кричит:

– Ничего «расписная», к нам в ящик попадешь, мы тебя причешем!

Вот хамло, американское!

Короче, завернули Хозяину эту красотку в бумажку, упаковали в коробку, а коробку Хозяин в сумку положил. Погуляли мы еще между стендами, Хозяин друзей встретил, с какой-то Ганзы и пошли они в буфет, пить пиво.

Тут-то меня и извлекли. Ну, думаю, попал, сейчас начнут мной гвозди строгать. Попрощался со всеми, Кирбиш даже слезу пустил. Сначала мной бутылки открывали, потом воблу резали. На четвертой бутылке, Хозяин заявил, что пятой он горлышко срубит, как какие-то гусары. Дружбаны вокруг радостно заржали, захлопали в ладоши. После первого же удара об бутылку я потерял сознание и на этом все кончилось. Очухался только дома, в ящике. Мотоциклист массировал мне лезвие и приговаривал: Дай дураку нож стеклянный, он и его разобьет.Рядом Беньчики откачивали Кирбиша. Он хоть и здоровый, но против лома нет приема, бутылка и его доконала.

Булатку мы в тот день так и не увидели. Только старик Панский ходил ее точить. Вернулся злой.

– Такая, – говорит, – стерва. Тупая, как открывашка, а гонору, как у Катаны. Только и слышно, я такая растакая, булат класса А, а не какая-нибудь там дамасска подзаборная.

На следующий день Булатку Треугольничиха пользовала, а Хозяин прыгал вокруг и матерился.

– Брей! – кричал.

А Булатка только возмущалась, что она, мол, супер-пупер булат, а не бритва. На третий день Хозяин обнаружил на Булатке пятно ржавчины. Мы думали, он ее убьет. Только Треугольничиха возмущалась.

– Подумаешь, – бреньчала она брусками, – это с каждой женщиной бывает, раз в месяц!

Хозяин рассвирепел, и сослал Булатку в гараж к блатным. Про гараж, я еще не рассказывал. Страшное место. Жили там сплошные уголовники, кто из пилы сделанный, кто из рессоры, напильники всякие, заточенные, с рукоятками изолентой замотанными. Не дай бог к ним попасть, враз отверстие под темляк развальцуют. Так Булатка нам и не досталась. Зря Кирбиш раскатал РКу.

Как-то, вечерком, поперся Хозяин в гости. Меня взял, и швейцарца. Нажрались они, как водится, и давай над нами издеваться. Правда, в этот раз не страшно, только войлок мной резали, да провода какие-то. Обратно ночью потащились. Идем мы, снежок под ногами скрипит, звезды на небе качаются. Я на кармане повис, воздухом дышу. Гляжу, навстречу два урода ползут. Мне они сразу не понравились. И точно:

– Курить есть?

– Нет.

– А в рыло?

Дальше мне не видно было, но, судя по звуку, Хозяин просьбу уважил и в рыло дал. Потом мы в снег полетели. Тут Хозяин меня и вытащил. Я сходу одного по ноге тяп, а там штаны, кальсоны, увяз я, короче. Тогда Хозяин меня тычком воткнул. Это уже лучше пошло, кровянка потекла. Один за ногу держится, верещит, а второй цепь достал и на Хозяина. Что произошло, я не понял, но резанул я его куда-то душевно. Кровь, аж фонтаном брызнула. А где-то рядом сирена, как завоет, и мигалки голубые. А дальше шепот:

– Прости, брат!

И полетел я, а потом в снег упал, провалился. Холодина страшная. Снег во все дыры забился. Мимо пробежал кто-то. Менты кругом топтались, про маньяка рассказывали, который двух подростков порезал и убежал. У меня уж и лезвие примерзло. Все думаю, прощайте, ножи братья, такая моя судьба ножевая, не справедливая.

Пришел я в себя в ящике. Обогрели меня, обтерли. Панский маслом угостил.

– Как так, – спрашиваю, – я же в снегу замерз. Хозяин меня бросил.

А Мотоциклист на швейцарца кивает:

– Его, благодари. Это он шухер поднял. Сначала ключи подговорил, чтоб Хозяину дверь не открывали. Потом нам рассказал. Мы в ящике забаррикадировались. Хозяин ломился, ломился. Алик его даже за палец цапнул. Потом мы ему ультиматум нацарапали. А Хозяин понял, взял Кирбиша, швейцарца с фонариком и ушел. Через час тебя принес, замороженного, а сам плачет:

– Простите меня, ножики, больше никогда так не буду.

Я когда весь этот рассказ услышал, заплакал.

– Братья, говорю, мои ножевые, спасибо вам!

Такая наша жизнь, непредсказуемая. Так что, теперь, у нас в ящике полное ножевое братство, один за всех и все за одного!

©LOS'

Оригинал находится по адресу: -0.html

Оглавление