«Эрмитаж. Инфракрасный дозор»

Александр Скутин Эрмитаж. Инфракрасный дозор. Рассказы

Эрмитаж. Инфракрасный дозор

Эрмитаж…

Нет, наверное, человека живущего в нашем Питере, или приехавшего сюда, пусть на несколько дней, который не бывал бы в Эрмитаже.

На всю жизнь остается в памяти впечатление об этом удивительном музее. И часто оно зависит от того, кто первым проведет тебя по его залам.

Может это будет эрмитажный экскурсовод, который «набив оскомину» за много лет работы, быстро и сухо проводит очередную экскурсию, привычно обращая внимание на тот или иной экспонат…

Может это будет знакомый или друг, который хорошо знает Эрмитаж, много читал о нем и любит его.

Но бывает, очень редко, что в спутники тебе достанется человек, ходивший по этим залам сотни раз, знакомый с историями экспонатов – историями официальными и неофициальными, с «закулисьем» этого музея.

Таким для меня стал автор предлагаемой Вашему, читатель, вниманию, книги. Конечно, я бывал в Эрмитаже не один раз. Были у меня в музее и любимые залы, и любимые картины. Поэтому, если быть совсем честным перед Вами, читатель, да и перед самим собой, я тогда отнесся к приглашению пройти по знакомым залам в компании москвичей без особого энтузиазма.

Но был свободный выходной день, серое питерское предзимье, когда не хочется просто бродить по городу, и мы вчетвером, москвичи, Саша и я, оказались в Эрмитаже.

Другой такой экскурсии, наверное, у меня не будет никогда в жизни. Мы шли по залам, начиная с Египетского и дальше, дальше, и перед нами открывался совсем другой Эрмитаж, совсем не тот, что мы привыкли видеть обычно, а со своими историями, уходящими в прошлое, своими маленькими тайнами, иногда грустными, иногда веселыми.

Наш гид не просто знал Эрмитаж, он нежно любил его в каждом проявлении, в каждом повороте непростых отношений между живым существом Эрмитаж и его людьми. Такая любовь неспроста. Она наполнена и легкой грустью, и радостью, и порой – болью, которая, кажется, уже отболела и ушла, но все еще отзывается в душе, и тревожит, и будит смутные отголоски былого.

Александр Скутин, автор этой книги – человек непростой судьбы. Из далекой южной Керчи попал он служить в карельскую тайгу, в лесоповальный стройбат. О службе в ВСО – его первая книга «Самые страшные войска». Там было тяжело. Так тяжело, что иногда, читая его рассказы, поражаешься, как можно было все это выдержать и при этом не озлобиться на весь белый свет, не пасть духом, не опуститься. А потом, после службы в армии – работать на стройке и учиться, выучиться и стать хорошим, толковым инженером.

Александр работал в разных местах. Заносила его судьба и в Китай (об этом – его повесть «Страна Великого дракона или командировка в Китай»), и мотала по командировкам в Сибирь, Поволжье. И одним из поворотов судьбы, одним из подарков, подаренных ему жизнью, была работа в Эрмитаже. Эта работа оставила в его душе тот след, что не затушевывается годами и событиями, и она стала основой его эрмитажных рассказов.

Хотите ли Вы, читатель, взявший в руки эту книгу, пройти еще раз вместе с автором по величественным залам, увидеть их с другой, непарадной стороны, познакомиться с людьми, не раз виденными по телевизору, увидеть их непривычным взглядом?

Тогда смело начинайте читать. И улыбайтесь и грустите вместе с автором.

Борис Васильев,

писатель-маринист,

капитан 2 ранга в запасе.

Профсоюзное собрание

1994 год, Санкт-Петербург. Государственный Эрмитаж.

Пришел к себе на работу, в мастерскую отдела сигнализации, как всегда к 9 утра. Работать с утра – тяжко. Надо принять чего-нибудь. В смысле – чашку кофе. Лучший тонизирующий напиток. И любимый напиток сотрудников нашего отдела – не знаю, как в других. Даже мужики, при взаимных расчетах между собой, говорили друг другу: "С тебя – чашка кофе!" вместо тривиального: "С тебя бутылка!"

Набрал в чашку воды, погрузил в нее кипятильник, приготовил банку растворимого "Чибо" и сахар. Сижу, предвкушаю. И остро чувствую, что без чашки кофе мне не то, что работать – встать нельзя.

Услышал шаги за перегородкой. Кого еще там несет? Не дают попить с утра ароматного и тонизирующего...

Вошла заместитель нашего завотдела Ларина Наталья Николаевна. Вам может показаться ее имя надуманным, но это ее настоящее имя. В Эрмитаже есть и более чуднЫе имена. Например, сотрудница по фамилии Зек, Юна Яновна. Или еще более причудливая фамилия – Бляхер, Адель Михайловна. Так что придумывать ничего не надо.

Так вот, вошла Наталья Николаевна. Я сразу встал, во-первых – она женщина (кстати, очень обаятельная и изыскано одевающаяся, потомственная эрмитажница), во-вторых – мой начальник, и поздоровался.

– Саша, – сказала она. – В Эрмитажном театре сейчас началось годовое профсоюзное собрание. Вы пойдете?

Внушительно спросила так. Черта ли мне на этом собрании. Небось, из пустого в порожнее переливают. Послать бы их вместе с собранием. Но ссориться с Лариной было опасно, она не из тех, кто забывал такое. И посмотрев в глаза моей начальнице, я внезапно понял, что действительно хочу, мечтаю пойти на собрание. (Кстати, потом оказалось что сходить стоило, интересные темы обсуждали.)

– Хорошо, Наталья Николаевна, сейчас допью кофе и пойду, даю вам честное слово.

Кофе как раз подоспел.

– Но доклад читает директор, Пиотровский Михаил Борисович, а он не любит, когда опаздывают на собрание, – возразила она.

Я с тоской посмотрел на дымящуюся чашку с кофе. Придется пить его холодным, через час, а то и позже.

– Хорошо, иду.

Эрмитажный театр сделан в духе древнегреческого.

()

Сидения в нем расположены амфитеатром, то есть полукругом. Я тихонечко приотворил дверь и прошмыгнул в зал. Зал был полон. Публика, если так ее можно назвать, расположилась своеобразно, чисто по-эрмитажному. В малых полукругах, ближе к сцене, сидели первые люди музея: заместители директора, и главные спецы: главный архитектор, главный инженер, и т. д. На следующих, бОльших радиусах, сидели начальники рангом поменьше: завотделы, завгары, завлабы. В следующих рядах – научные сотрудники музея, тоже чистая публика. В буквальном смысле чистая, работа у них такая. И в самых последних рядах были сотрудники технических отделов. Эти были попроще, уже не так ие безупречно чистые, многие в рабочих спецовках. Градация рангов сотрудников была четкой и люди из разных "каст" сидели строго в своих рядах, не перемешиваясь. Но дело в том, что начальников намного меньше, чем научных сотрудников, а тем более – чем технических работников. Поэтому в первых рядах, среди руководства, было много свободных мест. Дальше мест уже не хватало и многие, в том числе и женщины, стояли вдоль стен. Но на свободные места среди руководства не садились. Это несведущий человек думает, что Эрмитаж – только музей. На самом деле до революции это был Зимний Дворец, резиденция царей. Это его штурмовали в октябре семнадцатого. Так вот – Эрмитаж дворцом был – дворцом и остался по духу.

Строгая табель о рангах, интриги, сплетни, закулисная борьба. Эка невидаль, скажите вы, да в любом коллективе тоже самое.

Нет, не в любом. То, что я видел в Эрмитаже, больше нигде не встречал. Что-то вроде ЦК и КГБ вместе взятых, и усиленных десятикратно. Кстати, здесь же, в Зимнем Дворце, работал Пушкин в последние годы своей жизни, служил камер-юнкером в царской свите. Так вот – его убили. Держался б подальше от Эрмитажа – остался бы цел, наверняка.

Так вот, значит, начальники сидели среди свободных кресел, не смущаясь тем, что вдоль стен стоят женщины. Эрмитаж – бастион мировой культуры. И сидеть в присутствии женщин, видимо, соответствовало их понятиям о культуре.

Я тоже прислонился к стеночке, чего уж там, если опоздал. Пиотровский в это время читал доклад. Рассказывал он вещи очень интересные. Оказывается, в правительстве группа экономистов-реформаторов, во главе с Явлинским, предложила президенту брать на Западе кредиты под залог эрмитажных экспонатов. При этом упирали на то, что во всем мире, мол, это обычная практика. То есть, если кредит не вернем (а уж Запад в этом случае постарается!), то картины, скульптуры и другие ценности уплывут на Запад! Ничего не скажешь, реформаторы. Среди сотрудников Эрмитажа от этой новости поднялся гул возмущения. Это не придумано, в самом деле было. Хорошо еще, что у кого-то в правительстве хватило здравого смысла не поддаться на эту идею.

Однако, стоять мне было тяжело. Я ночь отдежурил в магазине ночным приемщиком, не выспался толком, а тут еще кофе с утра не дали попить. В общем, я оттолкнулся от стены и пошел к свободному месту в первом ряду. Нет проблем, есть лишь те проблемы, что мы сами себе создаем! Сел рядом с Матвеевым, заместителем директора по науке. Он удивленно воззрился на меня. Среди присутствующих в зале опять пронесся легкий гул возмущения. Все обалдели от столь вопиющего нарушения субординации, а она в Эрмитаже похлеще, чем в армии. Все удивленно показывали на меня и спрашивали друг друга: кто этот дерзкий молодой человек?

Пиотровский, услышав гул, оторвался от бумаг и посмотрел на зал. Затем сориентировался по взглядам присутствующих и перевел взгляд на меня. Меня Пиотровский немного знал, я ставил у него в кабинете оборудование. "В чем дело?" – спросил он взглядом. Я махнул ему рукой, мол, все в порядке, товарищ, продолжайте, пожалуйста. Пиотровский улыбнулся моему нахальству и стал читать дальше. Все в зале как-то разом успокоились. Раз уж Пиотровский ничего не сказал – значит так надо.

За спиной послышался чей-то всезнающий шепот: "Сын главного инженера!" А потом сотрудница нашего отдела Элла Абрамовна Торопова, также стоявшая у стены, подошла и села на свободное место по другую сторону от меня. Затем и другие сотрудники, стоящие у стен, заняли свободные места в первых рядах.

Так что все закончилось хорошо. Пока.

PS: Хотя это к моей истории и не относится, но хочу добавить. Обаятельная и изысканная Наталья Николаевна через несколько лет умерла от рака крови. Торопова Элла Абрамовна в Эрмитаже больше не работает. Я звонил как-то в отдел и узнал: из тех, кто работал со мной, практически никого не осталось. Все по разным причинам вынуждены были уйти из музея. Вот такие дворцовые интриги.

«Laokoon & sons»

Эх, братцы, обидно-то как. Абыдна, паньмайшь. Хотел я давно рассказать историю о Лаокооне с сыновьями. Но раньше не было Интернета, рассказывал только знакомым – народу нравилось. Теперь есть доступ к Интернету, но зато есть книга М. Веллера «Легенды Невского проспекта» где есть об этом не такая, но очень похожая история. Ладно, пусть обвиняют в плагиате, нехай клевещут. Не боимся скрежета зубовного.

Для особо одаренных специально подчеркиваю, что эта история не является плагиатом рассказа Михаила Веллера, а рассказываю ее так, как мне в Эрмитаже рассказали в бытность мою инженером охранной сигнализации этого музея в 1993-94 гг. А у Веллера об Эрмитаже ничего не было. То есть: эта история происходила на самом деле, М. Веллер, при всем моем к нему уважении, не является автором сюжета, мы лишь по разному рассказываем одни и те же, реально происходившие в Ленинграде события.

Итак:

… Давно смущала наиболее стыдливых и целомудренных зрителей эта скульптурная группа.

() Смущала не тем, что змей поганый людей душил. А тем, что Лаокоон с отпрысками были изображены, в соответствии с канонами античного искусства, полностью обнаженными. Со всеми анатомическими подробностями мужских детородных органов. Наконец кто-то из чиновников от культуры взмахнул шашкой и приказал: залепить эти самые органы фиговыми листочками. По многочисленным просьбам трудящихся, разумеется.

Ну и залепили, дурное дело нехитрое.

Да только деятели искусства, настоящие, а не направленные от ЦК чиновники, восстали против искажения авторского замысла и за чистоту античных идеалов. Еще раз шашкой махнуло начальство – убрать гипс! Сей же секунд, чтоб и духу его не было! Ну что ж, можно и убрать, трудно что ли.

Пришли рабочие и молотками-резаками стали срубать гипс. Да только фиг вам, граждане, наш советский гипс – самый прочный в мире! И скололся гипс вместе с этими самыми органами. Мрамор-то старый уже, ему двести лет в обед, а гипс свежий, крепкий.

Вобщем, теперь уж семейство Лаокоона стало выглядеть совсем непотребно – стояли они оскопленные, выхолощенные. Потеряли свое мужское достоинство, да и художественное тоже подрастеряли. Вот так всегда – принять дурное решение легко, а исправить потом его гораздо сложнее.

Но знали деятели культуры, настоящие, а не чиновники, что в мире есть еще две аналогичные копии Лаокоона с сыновьями. Одна такая скульптура во Франции, в Лувре, вторая – где-то в Италии, кажется в Ватикане. И решили послать в Лувр наших скульпторов, чтобы по договоренности с тамошними музейщиками снять гипсовые слепки с мужских причиндалов. Понятно, скульпторы должны были быть с Эрмитажа, раз уж скульптура в Ленинграде стояла. Но решение принимало министерство культуры, которое в Москве находится. И у московских скульпторов в министерстве куда больше связей, чем у питерцев. А в загранкомандировку съездить всем хочется, в те стародавние времена это была неслыханная удача, о которой всю жизнь потом вспоминали и рассказывали всем родным и знакомым.

Понятно, поехали москвичи. Свою работу они сделали быстро и качественно. Им же поручили изготовить по слепкам мраморные копии этих пенисов и яичек, потом эти же московские скульпторы добились, чтобы именно им поручили довести работу до конца – приделать органы к статуе.

Ничего не хочу плохого сказать про московских скульпторов. Каждый борется за свое место под солнцем, за наиболее выгодный заказ. К тому же свою работу они сделали очень хорошо. Проблема в том, что ленинградскую копию они видели только на фотографиях и репродукциях, но не вживую. А французская скульптура была БОЛЬШЕ, раза в два, если не ошибаюсь. И когда к мраморным фигурам попытались приделать новенькие члены, получились какие-то сексуальные монстры, которыми можно пугать молоденьких девушек. Или наоборот, соблазнять, в зависимости от темперамента и наклонностей.

Пришлось снова посылать скульпторов в командировку за мужскими членами. На этот раз ленинградцев и в Италию, где, по точным сведениям, размеры членов были подходящие, в масштабе один к одному к утерянным питерским. Снова изготовили, приделали. Нормально, вроде, получилось. Вот только цвет мрамора... Выделяются члены своим цветом. Привлекают к себе повышенное внимание. Помазали их серым порошочком, подогнали тона – на этот раз вроде действительно все в порядке.

Сейчас эта скульптура стоит сразу налево от Посольского подъезда, в Иорданской галерее () по правой стенке. Приходите – смотрите, добро пожаловать в Эрмитаж!

Как дела?

Август 1993 г., Государственный Эрмитаж, мастерская отдела сигнализации (подвал налево от двери директорского подъезда в Старом Эрмитаже).

Я работаю в Эрмитаже инженером по сигнализации всего лишь первый месяц, никого и ничего еще не знаю, сижу – изучаю служебную документацию. Учу матчасть, вобщем. И, как во многих моих историях, вдруг зазвонил телефон. Я взял трубку, доложился:

– Мастерская сигнализации.

А мне этак веско, солидно и важно:

– Это Матвеев говорит!

А я в ответ:

– Все равно не знаю!

Типа, понял я: это вам Матвеев, не хрен собачий, только все равно не знаю, кто это.

– Как? Я заместитель генерального директора, главный ученый хранитель Эрмитажа, председатель ученого совета.

Перечисление (далеко не полное) его должностей и заслуг повергло меня в полное смятение. Елы-палы – начальство, надо ж так облажаться!

– Простите, пожалуйста, я человек новый, никого пока не знаю. Слушаю вас внимательно.

– В два часа в актовом зале будет конференция, надо установить микрофоны и подключить звуковую аппаратуру.

– Хорошо, я сейчас иду.

В актовом зале меня встретил сам Матвеев:

– Так это вы меня не знаете? Ну что ж, очень хорошо, давайте познакомимся.

Мы оба рассмеялись, он непринужденно, я – несколько натужно. Было неловко из-за своего ляпа. Но обошлось. Хороший оказался дядька.

Где-то через месяц мы повстречались с ним на Советской лестнице (). Я поднимался наверх с инструментами и скрученным кабелем на плече, он спускался сверху от малахитовой вазы (). Небольшая справка. Советская лестница была построена в Эрмитаже в 1854 году архитектором Штакеншнейдером и названа тогда же Советской потому, что вела от подъезда (тоже Советского) наверх, к залу Государственного Совета. Так что к Советской власти ее название отношения не имеет. Но это так, маленькое отступление в географию Эрмитажа.

– Привет, – сказал он вальяжным голосом доброго барина, любящего иногда "погутарить" с простыми мужиками. – Ну, как дела?

– Спасибо, все хорошо, – радушно ответил я.

И добавил:

– Кстати, а как у вас дела?

Его челюсть отпала ровно на пять сантиметров вниз.

А почему, собственно, я не могу в свою очередь поинтересоваться его делами? В порядке взаимной вежливости.

Так вот ты какой...

Налаживал я как-то раз датчики охранной сигнализации в Фойе Эрмитажного театра (). А концентратор, ящик, в котором собираются сигнальные шлейфы, стоял на Театральной лестнице, за постом охраны. Наладка датчиков – дело канительное. Я постоянно бегал от датчиков к концентратору и обратно, проверял сработку и сбрасывал сигнал в исходное состояние. При этом каждый раз, проходя мимо поста, предъявлял свой пропуск женщине из охраны. Наконец, когда проходил мимо поста уже раз в двадцатый, я решил не лезть в карман за пропуском. Решил, что мое лицо уже примелькалось и охранница меня запомнила. Ан нет, она преградила мне дорогу и грозно вопросила:

– Молодой человек, вы куда?

– Да вы что! Разве не узнаете меня?

И пристально посмотрел на нее, в надежде, что она меня узнает, ведь полдня мимо нее бегаю. Она внимательно пригляделась ко мне и узнала (!):

– Депардье! – воскликнула она изумленно.

PS: Многие мои друзья утверждают, что я действительно немного похож на этого знаменитого французского киноактера.

Па-прашу документы!

Санкт-Петербург, 1994 год, реконструкция Золотой кладовой Востока.

Тогда проводили полную реконструкцию этой кладовой. В частности, австрийская фирма ставила там витрины и прозрачную дверь из бронированного стекла, для монтажа и наладки специально были присланы рабочие фирмы из Австрии. Мы с напарником Витей работали вместе с ними. И вот как-то приходит к нам в кладовую наш завмастерской Игорь и говорит:

– Саня, завотдела сказал мне, что сейчас в кладовую придёт сам генеральный директор австрийской фирмы со свитой. Специально прилетели, чтоб посмотреть, как идут дела. Сам понимаешь, Эрмитаж – это престижный заказчик. Про директора рассказывают, что ему лет семьдесят, в молодости он служил на оккупированной территории Украины, в фельджандармерии.

– Наш человек! – сказал я одобрительно. – Что это значит: ваш человек? – остро зыркнул на меня начальник.

– Ну, я тоже с Украины.

– А-а, ну ладно, а я уж было подумал...

И вот в нашу запылённую и захламлённую строительным мусором Золотую кладовую вошла внушительная делегация. Важного вида солидный гендиректор-австриец с переводчиком, вокруг них вертелись наши эрмитажные чины с иностранного отдела, с отдела сигнализации, с отдела реконструкции и ещё кто-то.

Походив-посмотрев по кладовой, делегация подошла к нам. Австрийцы поздоровались с нами ("Гутен таг!") и переводчик представил нам директора. А потом сказал:

– Если у вас есть какие-то вопросы к господину директору, вы можете их сейчас ему задать.

– Есть к нему вопрос, – говорю.

– Пожалуйста, спрашивайте.

– Аусвайс, битте! – сказал я директору, мысленно держа в руках «Шмайсер».

Австрийцу шутка понравилась. Нашему начальству – не очень.

PS: Для тех, кто не в курсе: на оккупированных территориях СССР немцы задерживали и проверяли всех мирных граждан, говоря именно эту фразу. В переводе: «Документы, пожалуйста».

Автор в Золотой кладовой во время ее реконструкции. По краям снимка видны распахнутые створки дверей из бронестекла.

Особенности русского национального похмелья

Эту историю мне рассказали в Эрмитаже.

Как-то в разгар перестройки послали научную сотрудницу музея в командировку в Лондон. В Британский музей, в порядке научного обмена.

Кто помнит те времена – повальный дефицит, пустые полки магазинов. Прилично одеться было очень трудно. А прилично одеться женщине, впервые в жизни поехавшей за границу – просто невозможно. А ведь женщина все-таки: хочется и выглядеть получше и нашу страну представить достойно. В общем, прилетев в Лондон, она сразу же купила себе на свои командировочные очень приличные туфли. С аэропорта – прямо в гостиницу устраиваться, оттуда, оставив вещи – в Британский музей.

Новые красивые туфли за это время нещадно стерли ногу нашей барышне до кровавого мозоля. В музее она должна была первым делом встретиться с его директором. И вот, в предбаннике директорского кабинета, она обратилась к секретарше (понятно, по-английски):

– Нельзя ли у вас попросить немного скотча?

Скотчем она хотела залепить мозоль. Находчивы наши женщины!

– What? (Что?) – изумилась секретарша, и ее глаза стали больше ее очков.

– Scotch, немного, – и наша сотрудница показала пальцами отрезок примерно в пять сантиметров.

Придя в себя, секретарша сказала:

– Подождите немного, сейчас я посоветуюсь с директором.

"Неужели для такого пустяка нужно разрешение директора?" – подумала сотрудница Эрмитажа, – "Порядки, однако. Гримасы капитализма".

Войдя к директору, секретарша возбужденно доложила директору:

– Тут пришла эта русская, что мы ждали с Ленинграда. И первым делом потребовала Scotch, вот столько, – и она повторила жест пальцами.

– Что, прямо с утра и Scotch? Неужели нельзя до ужина подождать, или хотя бы до обеда? Странные эти русские.

Вызвали сотрудника Британского музея, который слыл у них знатоком России, бывал в ней в командировках, и попросили его консультаций.

– Все в порядке, – объяснил им знаток. – Это вполне в духе русских национальных традиций. Когда они с утра приходят на работу, то испытывают жестокие страдания от похмельного синдрома после вчерашней пьянки. Руки трясутся, голова раскалывается. И чтобы прийти в рабочее состояние, им с утра нужно принять грамм 100-150 водки или еще чего покрепче.

Поблагодарив консультанта, директор открыл свой бар и налил в стакан 150 граммов Whisky Scotch двенадцатилетней выдержки. Потом передал стакан секретарше:

– Дайте, пожалуйста, это нашей русской гостье и выразите ей соболезнование по поводу ее плохого самочувствия. Если ей не станет лучше, то можно перенести встречу на завтра.

Мне не рассказывали, какое лицо было у нашей сотрудницы, когда секретарша принесла ей стакан с шотландским виски.

Одна научная загадка, или Почему в Эрмитаже не моют руки.

Мне тут как-то сказали, что, мол, в Эрмитаж без «лапы» не попадешь. Да я бы и не пошел бы туда ни в жисть. Экономические трудности заставили. Год ведь какой был? 1993-й. На «Позитроне», где я работал, люди месяцами не видели зарплаты, да и та зарплата была – смех и слезы. Я в магазине за три дня от торговли выручал больше. Это не к тому, что с торговли много имел, а к тому, что зарплата была уж очень мизерной. И вот мой знакомый, бывший позитроновец, предложил мне устроиться в Эрмитаж. Сам он уже полгода, как работал в Эрмитаже, стал там завмастерской. Его, в свою очередь, тоже перетащил бывший позитроновец. Кстати, этот завмастерской был евреем. Это к тому, что евреи якобы только своим помогают. Нет, как видите, нас грешных гоев они тоже выручают. Должность моя называлась очень внушительно: инженер по охранной сигнализации.

На деле – примитивнейшая работа, не требующая особых умственных способностей. Приколачиваю проводку, креплю датчик, подключаю, проверяю его срабатывание – готово! Звоню на пульт и сообщаю, что в Эрмитаже одним датчиком больше, пусть введут его в свою программу. Я берусь любого среднеразвитого за две недели обучить этим премудростям. После действительно высокоинтеллектуального труда разработчика на "Позитроне" это для меня было все равно, что лампочки вкручивать и розетки-выключатели чинить.

Самое первое мое производственное задание в Эрмитаже – проломить ломом кирпичную стенку. Задание было выполнено в срок и с хорошим качеством. Остальная работа была в том же духе. Мучило меня это страшно. Я не брезгую физической работой. Но ведь не она является главной в труде инженера-электронщика. Как сказал я нашему завотдела "Я могу и говно руками выгребать – у меня есть маленькие дети и я каждый день за ними это делаю – но не это мое призвание." А то, что приколачивал датчики и проводку под полотнами великих художников в прекрасных залах русских архитекторов лишь усиливало мои муки. Я ведь тоже творческий человек! И хочу творить шедевры электроники!

Ну да не об этом сейчас. Отвлекся, как всегда. Меня знакомые часто спрашивали тогда: "А что тебя больше всего поразило в Эрмитаже?"

Эрмитаж поразил меня своими прекрасными залами, великолепными картинами и скульптурами. Но, положа руку на сердце: так ли уж поразительно увидеть это в музее с мировым именем? Хотелось бы, надувшись от спесивости, заявить, что больше всего меня поразили прекрасные творения великих мастеров!

И соколом глянуть на окружающих: вот, мол, какой я утонченный, как тонко понимаю прекрасное. Эх вы, дескать, лапотники, не были в кладовых Эрмитажа, куда не пускают простых смертных, а там есть шедевры, недоступные обычным посетителям. А я эти кладовые не по одному разу прошел с бухтой проводки ПХВ. Своими руками держал многие экспонаты. Излазал Эрмитаж от крыши и чердака до подвалов. А под Эрмитажем – целый подземный город. А под атлантами – грот со сталактитами на потолке. Как заявила мне одна дама в музее (до сих пор передергивает от ее снобизма) – "Мне трудно говорить с человеком, не имеющим эстетического образования".

Но не стану я надувать щёки и раздаваться вширь от снобизма, вот уж чего нет – так нет. И в действительности больше всего поразило не это.

На самом деле, поразить по-настоящему может лишь то, чего никак не ожидаешь увидеть. Скажем, если б во дворе музея, у подъезда с мраморными колоннами, стоял бы средний танк Т-54Б с зенитным пулеметом ДШК на турели люка заряжающего. Или если бы по Кутузовской галерее прошла колонна зеков под конвоем с овчарками. Вот это на самом деле поразило бы до невозможности.

Итак, что меня поразило в музее, чего я никак не ожидал здесь увидеть? Расскажу по порядку, не забегая. Как-то я работал в Павильоном зале (), ставил датчик над каминными часами. А то лезут, понимаешь, руками куда не надо всякие несознательные. Надо мной, как обычно, поставили наблюдающего из научных сотрудников. Порядок такой. Чтоб не повредил чего. Сотрудника звали, ну скажем, Паша. Мужик хороший, не хочу на него тень бросать, называть настоящее имя. А то вдруг прочитает эрмитажник эти строки и вычислит его.

Так вот, Паша, как настоящий мужик, не стал стоять рядом, изображая из себя свидетеля второго пришествия, а, засучив рукава, стал активно помогать мне. Парень он был, что называется, с руками и работа наша продвигалась быстро. За время работы у нас установились простые приятельские отношения, мы сразу перешли на ТЫ. До обеда не управились, поэтому решили сходить вместе в столовую, а потом придти в зал и продолжить. Перед столовой зашли (пардон!) в туалет, снять груз с души. Справив нужду, я сполоснул руки под краном и спросил у Паши, который уже направился к двери:

– А ты не хочешь руки помыть?

– А зачем? – искренне удивился он.

Я пожал плечами. Ну не хочет – и не надо. Взрослый мужик, что я – учить его, что ли, буду?

Но после этого стал пристально наблюдать за мужчинами в Эрмитаже (понятно, за женщинами я не мог наблюдать), кто и как моет руки.

Выяснилась следующая картина.

Рабочие гаража, строители и тому подобные – мыли руки очень тщательно: содой, стиральным порошком, затем мылом и т. д. Технические сотрудники, у которых работа почище: электрики, связисты, наладчики сигнализации (и я в их числе) – мыли руки небрежно. Быстренько споласкивали их под краном без мыла и наскоро вытирали об рабочую одежду.

Научные сотрудники не мыли руки СОВСЕМ. Вы можете мне не поверить, но это факт, который потом, после того как я заметил об этом одному заместителю директора, даже обсуждался на уровне руководства музея. Но стоп, опять вперед забегаю. Я понимаю, конечно, что туалеты и умывальники в Эрмитаже были тогда в плачевном состоянии, что в них никогда не было мыла или полотенец. Но руки-то надо после туалета мыть! Не знаю, как с этим дело обстояло у директора Пиотровского, врать не буду, но на уровне его заместителей – это наблюдалось. Мой завотдела Богданов, ныне заместитель директора музея – также не мыл руки.

Честно говорю, не приукрашиваю, меня мучила эта проблема – что же за странная зависимость такая – чем выше положение в музейной иерархии, тем небрежнее отношение к гигиене. Научные сотрудники музея – безусловно, люди глубоко интеллигентные, культурные, образованные и хорошо воспитанные. О том, что надо мыть руки после "этого" – у них в генах. Но почему же все-таки не моют их? Ведь должна быть какая-то разгадка, и культура здесь явно ни при чем. Я вот до сих пор путаюсь, в какой руке надо держать вилку, если в правой держишь котлету. Воспитанием меня в деревенском детстве не обременяли, но уж руки помыть – это святое. А как вы хотели? Чтобы я после того, как выгребал вилами навоз из сарая, этими же руками потом хлеб брал? Да потом от дизентерии так скрутит – всех святых вспомнишь. Сам я так и не нашел разгадки – она неожиданно пришла со стороны. Это как раз тот случай, когда меня справедливо можно попрекнуть – деревня! Такое может понять только городской житель.

Как-то раз я увидел, как в умывальнике тщательно моет руки замдиректора по режиму и кадрам Батурин Анатолий Кириллович. Человек легендарный. Много лет проработал в разведке в Германии, генерал КГБ. Вымыв руки, он достал свой безупречно чистый носовой платок и с немецкой аккуратностью вытер руки. Я смотрел, разинув рот. Свершилось! Наконец-то увидел, как сотрудник Эрмитажа, занимающий немалый пост в музее, моет руки.

Чувствительность этого человека была профессиональной, он тут же обернулся. Увидев меня, Батурин сказал:

– Вы хотели что-то у меня спросить?

– Скажу вам честно, я удивился, что вы руки моете. Обычно, многие сотрудники этого не делают.

– Так что же вы хотите, во всем музее горячей воды нет.

Мысленно я застонал! Черт, вот ведь все как просто. Вот что значит – профессионал-разведчик, с чекистской проницательностью.

В Эрмитаж, как вы понимаете, случайные люди не попадают. А уж в элиту, научные сотрудники, тем более. Там лишь выходцы из так называемых хороших семей. Станут они вам руки холодной водой мыть!

Особенно зимой, когда вода ледяная. Они, чай, не крестьяне! Чтоб с колодца ледяной водой себя окатывать. Ну нет в музее горячей воды. Водопровод давно, еще до революции прокладывали.

А Батурин добавил:

– Вообще, конечно, туалеты в Эрмитаже в безобразном состоянии – ни полотенец или сушилок для рук, ни мыла, ни туалетной бумаги. Просто стыдно за музей. Надо будет поставить вопрос на совещании.

PS: Не так давно я водил своих знакомых по Эрмитажу. Все заведения были капитально отремонтированы, оборудованы современной сантехникой. Присутствовали жидкое мыло, сушилки для рук, туалетная бумага и прочие атрибуты таких заведений. В сортире при гардеробе у главного входа была даже горячая вода.

Батурин свое слово сдержал.

Нарушитель

Санкт-Петербург, Эрмитаж, 1993 год.

Самое неприятное – это когда в понедельник приходишь невыспавшийся, с похмельной головой, мечтая плюхнуться на свой стул в мастерской сигнализации и не спеша выпить горячий кофе – а тебе не дают. Ну всем вдруг понадобился, ну вот Земля перевернется без меня. А в другие дни, бывает, никто и не вспомнит о тебе.

Вот и сейчас также. Полчаса хлюпал ногами по мокрому снегу и лужам от метро, промочил ноги, мечтал поскорее придти к себе в мастерскую и посушить ноги у обогревателя – так нет же, противно зазвонил телефон. Кому это я еще понадобился? Нету меня, понятно? В армию забрали!

Все же взял трубку.

– Мастерская сигнализации!

– А с кем я говорю? – спросили меня на том конце провода.

– Инженер Скутин.

– А-а, Сашенька Витальевич! – противным слащаво-ехидным голосом сказала мне заместитель завотдела Наталья Николаевна. – Вы не против, если я буду вас так называть?

Все ясно. В свое время, когда только устроился в Эрмитаж, некоторые сотрудники возрастом постарше пробовали обращаться ко мне на ТЫ, но при этом требовали, чтобы я к ним обращался на ВЫ. Я стал в ответ им тоже ТЫкать. На их претензии заявил им, что одностороннее тыканье – это хамство. И если я моложе их, то из этого не следует, что я хуже их, и что настоящее уважение всегда взаимно.

Сначала их забавляло, когда они называли меня "Александр Витальевич", но потом привыкли, и это никого уже не удивляло.

Я ответил Наталье Николаевне:

– Ну что ж, пожалуйста, называйте меня Сашенькой, если вам так удобно. Мне это даже нравится. Меня жена так называет, как услышу – так сразу целоваться хочется. Не боитесь, что спровоцируете меня?

Долгая пауза. Вот за это и недолюбливали меня командиры в армии. Могу надерзить в ответ, хотя и вежливо по форме.

Через какое-то время, переварив услышанное, Наталья Николаевна вновь обратилась ко мне.

– Александр Витальевич, позвоните, пожалуйста, в Особую кладовую заведующей, у нее есть к вам дело.

– Хорошо.

Я позвонил заведующей и выяснил, в чем дело. А дело было в следующем. В Особой кладовой (название я изменил) проходила реконструкция системы вентиляции и кондиционирования. В результате чего в полу образовался квадратный проем со стороной в полтора метра. И это в помещении, которое закрывалось толстенной стальной дверью из корабельной брони, у которого не было и не могло в принципе быть ни одного окна, которое было опутано датчиками сигнализации и перед входом в которое всегда сидел милиционер с автоматом. И вдруг такая вот огромная неохраняемая дыра в полу.

Заведующая пообещала придти к нам в мастерскую, у нас мы выработаем план действий и потом пойдем устанавливать телекамеру и прочую сигнализацию.

В это время подошел завмастерской Игорь, устало плюхнулся на свое кресло. Тоже не совсем в рабочем состоянии. Я сообщил ему о предстоящей работе. Он тяжело простонал:

– И почему вот такую хрень на нас наваливают именно утром в понедельник? За что-то Бог на нас серьезно обиделся.

Вскоре подошла заведующая кладовой – Лариса Васильевна Бантикова. На шее у нее висело два золотых крестика: один, на короткой цепочке, у самого горла и другой свисал на цепочке, тоже золотой, на платье. Зачем понадобилось носить сразу два крестика – мне, безбожнику, да еще с похмелья, было не уразуметь. Я вдруг вспомнил, что в средние века раскаявшиеся грешники должны были по приговору инквизиции носить на одежде два креста.

Решив вместе, что нам понадобится, мы взяли все необходимое и пошли кладовой. Мы с Игорем, еще не освободившиеся от похмельного синдрома, медленно переставляли ноги и тащили с собой свое барахло: инструменты, видеокабель, монитор. Сама телекамера и ее блок питания были столь миниатюрны, что уместились в моем кармане. Я еще плохо соображал, но ноги привычно несли меня по обычному маршруту: из подвала наверх, потом лестница Малого подъезда, Директорский коридор, Двадцатиколонный зал (), уральская яшмовая чаша (), потом налево – к Кладовой. Проходя по Директорскому коридору мимо иностранного отдела, мы с Игорем не удержались и переглянулись с ухмылкой.

Вывеска на дверях этого отдела всегда была у нас поводом для шуток.

Раньше на ней значилось: "Отдел внешних сношений". И мы всегда подкалывали сотрудниц этого отдела:

– Девочки, внешние сношения – это как? Объясните нам. А еще лучше – покажите!

Потом вывеску сменили. И новая надпись была куда информативней прежней: "Отдел международных сношений".

И мы опять подначивали сотрудниц:

– А-а, ну теперь хотя бы понятно – с кем у вас сношения!

Заведующая Бантикова нетерпеливо забегала вперед, потом возвращалась, ей не терпелось скорей прийти на место. Наконец, она не выдержала и обратилась к Игорю:

– Вы всегда в таком темпе ходите? Я хотела сказать – так медленно?

А у нас даже отвечать нету сил, идем себе и дальше потихоньку.

Когда она опять забежала вперед, я негромко сказал Игорю:

– Сердитая тетя.

Он лишь усмехнулся.

Придя в кладовую, я тут же расчихался. Пыль от золота из скифских курганов вызвала у меня страшную аллергию. Пыль веков, никуда не денешься. Но мы все же приступили к работе. Через какое-то время Игорь сказал:

– Вдвоем не управимся, надо Витю в помощь звать.

Естественно! Без Вити вообще редко управляемся, самый толковый сотрудник нашей мастерской. Вскоре он пришел, вполне свежий и бодрый, словно и не с выходных, и работа закипела. Установили маленькую, с пачку сигарет, телекамеру, и еще монитор за дверью. Видеокабель не понадобился, пристроили мини-передатчик с приемником. Антенной была самодельная конструкция из двух банок от кофе "Нескафе". Я назвал это антенной бразильской системы. Дыру в полу накрыли тяжелым деревянным щитом и сверху поставили ящик с железом – какая-никакая, а преграда. На щит направили прожектор, а снизу, из подвала, пристроили объемный датчик. Пусть теперь сунется кто!

Сначала сработает датчик, потом злоумышленнику придется повозиться с тяжелой крышкой, а сверху он попадет в объектив телекамеры. Милиционер с автоматом, сидящий у монитора перед дверью кладовой, увидит на экране нарушителя и...

А ни хрена он не сможет сделать! У него нет ключей от Кладовой. Все, что он может – это включить сирену (а сигнализация итак это сделает) и позвонить заведующей, чтобы она пришла с ключами.

Мда-а-а. Что называется – граница на замке, враг не пройдет. Мы сделали работу, проинструктировали милиционера о телекамере и ушли к себе в мастерскую, тут же забыв о Кладовой. Мало ли у нас другой работы в музее.

И зря забыли. После обеда нам позвонили девушки с Центрального пульта:

– Ребята, у вашего датчика, что вы в подвале сегодня поставили – сработка.

– А милиционер звонил – на телекамере есть кто-нибудь?

– Нет, не звонил.

– Ложняк, скорее всего.

– Мы тоже так думаем, но вы все же сходите, проверьте, а то мало ли что. И в охрану позвоните, пусть с оружием кто-нибудь с вами пойдет.

– Хорошо.

Практически все вот такие сработки – это ложняки, ложные сигналы. Полагалось ходить на такие сработки с милиционером или охранником, но поскольку сигналы были ложные, то мы ходили одни.

Я посмотрел на Витю, позвать его? А кого же еще, Игорь отвертится, как всегда.

Вот на таких добросовестных трудолюбивых Витях и держится Россия.

– Витя, в подвале под Особой Кладовой срабатывание. Может, пойдем – посмотрим?

– Вот, блин, только сегодня поставили – и на тебе!

Мы взяли два переносных шахтерских фонаря и пошли на этот раз через внутренний двор, потом спустились в подвал. Об обширных подвалах Эрмитажа ходит много легенд о привидениях и прочем. Я не очень впечатлителен и ходить по темным коридорам не боялся. К тому же в детстве часто любил лазать по катакомбам в Крыму. Но ближе к подвалу у кладовой мы перестали разговаривать и стали ступать осторожно. Не привидений мы боялись, а реального злоумышленника. На такие дела люди ходят серьезные, могут быть и с оружием. Хотя в Эрмитаж даже кошка не прошмыгнет, не то, что посторонний человек, но все-таки. Я вдруг остро пожалел, что не позвал с собой вооруженного милиционера. Взглянув на Витю, понял, что его мучила та же малодушная мысль.

Под той дырой в полу был подземный перекресток и мы, посовещавшись с Витей, решили подойти к ней с двух разных сторон. И если там действительно окажется нарушитель – сначала гасить его, а потом разбираться. В подвале было темно, но кой-какие отсветы были, ориентироваться можно, да и глаза постепенно привыкли. Я по-кошачьи, мягко переступая с пятки на носок, стал подкрадываться к тупичку у перекрестка. Сердце гулко билось, мешая прислушиваться. Елы-палы! Мелькнул огонек спички – так и есть! Кто-то прикурил и мне почудился запах дешевого Беломора. Видеть я пока никого не мог, курильщик стоял в тупичке за поворотом, но в коридоре напротив зато видел крадущегося сгорбившегося Витю. Увидев меня, он выпрямился, захрабрился и знаком стал показывать мне – гасить, мол, надо клиента. Ясно – гасить, а что же, мороженым его кормить, что ли? Неведомый курильщик тоже почуял что-то, и из-за угла высунулась чья-то рука с непонятным предметом. С противным липким ужасом я узнал в нем пистолет ПМ. В этот момент я вдруг ясно понял, почему не рекомендуют солдатам перед боем есть. Не для того, чтоб меньше была вероятность перитонита при ранениях в живот, а чтоб не обделаться в штаны. Хорошо еще, что я не успел сходить в столовую из-за работы и мои штаны остались чистыми.

Тем временем рука с "Макаровым" продолжала выдвигаться и появился Некто... Ну знаете ли! Я еще молод, относительно, дома у меня жена и двое детей, не хочу я умирать! И со страху я врезал по руке с пистолетом своим ящиком с инструментом – пистолет куда-то улетел. Некто повернулся ко мне, но в это время Витя грохнул его сзади по затылку чем-то. Вдвоем мы сбили этого мужика с ног и навалились на него. Он чего-то стал орать, но мы приложили его пару раз мордой в каменный пол и он затих. Нет, не потерял сознание, просто понял, что если смолчать, то это будет полезнее для его лица.

– Ты кто такой, что за мудак? – заорали мы на него.

– Я из охраны, меня приставили вход охранять! – завопил он. – А вы кто? Грабители?

– Мы из охранной сигнализации, пришли смотреть, почему сигнализация сработала.

Вот оно что. Как обычно в Эрмитаже, охрана не предупреждала нас о своих мероприятиях, а наша служба не посвящала их в подробности о своих хитрых устройствах. Отношения между нашими службами были как у СД и СС в Третьем рейхе.

И это часто приводит к накладкам, вроде этой. Мы поставили в подвале объемный датчик, а охрана, не зная о нашем датчике, поставила под дырой в полу охранника с оружием. И случилось то, что случилось. Охранник еще долго орал на нас, запыхавшись:

– Нападение... На охрану... На посту... Да я на вас рапорт! Да вас за это под суд!

Потом он успокоился, нашел свой пистолет, и сказал нам уже нормальным голосом:

– Ребята, я никому не скажу об этом, но только и вы никому не рассказывайте, что разоружили меня. Это ж позор, на работе засмеют. Да и премии могут лишить.

Вобщем, замяли мы это дело. А потом наш отдел официально известил охрану о датчике в подвале. А вскоре ремонт закончили и ту дыру в полу Кладовой заделали намертво стальными перекрытиями.

Август 1985 года

«Ты много переносил и имеешь терпение... трудился и не изнемогал. Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою.»

Откровение св. Иоанна Богослова, гл. 2.

Эта девушка тогда впервые появилась в нашей компании. Я на неё сразу глаз положил, да только вот пришла-то она с Андреем. У нас как-то не принято было отбивать подруг у друзей, да и нигде это не принято.

Но приглядевшись, обнаружил, что они с Андреем очень похожи. "Сестра, наверное" – подумал я. Осторожно выяснил, что это в самом деле так. Это обстоятельство меня очень обрадовало, мои шансы сблизиться с ней резко возросли. И весь вечер не отходил от неё, да и она была не против моего общества. Потом мы всей кампанией завалились в дискотеку в парке Бабушкина, которую называли в народе "Сарай". Сорокалетние "старожилы" помнят его хорошо, потом он, к несчастью, сгорел.

После Сарая, когда возвращались обратно, мы с девушкой незаметно отделились и поехали ко мне в общагу.

По дороге всё время болтали, и тут мне открылась тяжелая, мрачная правда. Недавно она была беременной, её плод заразился краснухой. Пришлось сделать операцию, плод спасти не удалось, сама она тоже была в состоянии клинической смерти. Её откачали, но из-за приостановки кровоснабжения мозга крыша у неё слегка поехала. В довершение всего, когда она выписалась из больницы, то узнала, что муж её бросил. Месяц она пребывала в тяжёлой депрессии. Чтобы вывести её из этого состояния, брат стал чаще выводить её в кино, в театр, в гости. Вот так и познакомился я с ней.

Как потом оказалось, всё, что она мне рассказала по простоте душевной, оказалось правдой. Да и я поверил ей сразу. По жизни у меня аллергия к женским хитростям, которыми барышни пытаются привлечь внимание мужчин. Над наивными женскими уловками, попытками "закадрить" просто цинично смеюсь. Так уж воспитан был: мужчина должен завоевать женщину, добиться ее расположения, а не наоборот. Но её бесхитростный рассказ меня покорил сразу и бесповоротно. В общаге я договорился с ребятами нашей комнаты, чтобы они переночевали где-нибудь у соседей. Такие просьбы в общежитии не редкость и жильцы всегда шли друг другу навстречу, проблем не было никогда. И до утра мы с девушкой утешали и радовали друг друга, как могли. Благо, следующим днём была суббота, выходной. Наконец, часов в десять утра, в дверь осторожно постучался мой сосед по комнате, армянин. Я намотал на себя простыню и приоткрыл двери:

– Чего? – говорю ему нелюбезно.

– Вы ещё долго, Саша? А то мне кое-что взять надо, – смущённо спросил приятель.

– Слушай, будь другом – свали отсюда, куда хочешь, на полчасика. А мы уйдём к тому времени.

Через полчаса мы, позавтракав, пошли на улицу. Бабулечка-вахтёрша с воспиталкой на вахте бесцеремонно таращились на нас, вслух делясь впечатлениями. М-да, общежитие строителей – не самое лучшее место для интеллигентной девушки с консерваторским образованием. Как я узнал, она работала преподавателем в музыкальной школе.

На вахте позвонил её брату и успокоил его.

– Что сказал брат? – спросила меня девушка.

– Что он тебя очень любит и переживает за тебя, – ответил я ей.

И мы решили сходить с ней в Эрмитаж. Ещё когда жил в Крыму, случайно купил книжку "Искусство Западной Европы" и узнал из неё много интересного. Поэтому, когда мы ходили по залам Эрмитажа, мне было, что рассказать ей. А иногда мы просто останавливались в коридоре и целовались, несмотря на негодующие вопли бабулечек-смотрительниц. Нет, мы не делали это демонстративно, просто нам было так хорошо, что не замечали ничего вокруг.

И вот мы в зале Леонардо да Винчи у его знаменитой картины "Мадонна с цветком" ().

Я рассказал своей девушке, как эту картину, сильно замазанную поздними добавлениями, неведомо какими путями оказавшуюся в России, приобрёл купец у какого-то мужика, и продал в свою очередь, частному коллекционеру. Так из безвестности воскресла картина гениального итальянца.

В этот момент в зал вошла группа интуристов, которым бойко щебетала смазливая молоденькая экскурсоводша, намакияженная безвкусно и чрезмерно, словно валютная проститутка. Впрочем, отличаясь от последней лишь набором услуг, но не отличаясь натурой.

– On the left side you can see a picture of the famous Italian artist... – верещала она, поворачиваясь к картине.

А перед картиной стояли мы.

– Мотайте отсюда, – сказала она нам негромко, продолжая мило улыбаться иностранцам.

– Чего? – оскалился я.

– Чешите, я сказала! А то вон щас милиционеру скажу. – И она кивнула на стоящего у окна милиционера.

Тот, поняв, что ситуация требует его вмешательства, поправил кобуру и направился к нам.

– Fuck you! Shit! – выдал я этой крашенной суке весь набор известных мне английских ругательств.

ИЮ взяв свою подругу за руку, удалился в другой зал. Это сейчас эти слова знают даже дети, тогда они были нашим гражданам в диковинку. Поэтому милиционер поразмыслив, решил, что ничего криминального не произошло, вернулся к окну. Вобщем, поставил я эту шлюху-экскусоводшу в такую же языковую вилку, что и она меня. Она обгадила меня перед подругой, оставаясь милой и любезной в глазах иностранцев. Я её также обложил перед иностранцами, но в глазах милиционера и (надеюсь) своей девушки, не сказал ничего плохого. Вобщем, пусть теперь стоит в дерьме и обтекает.

Потом прошли в соседний зал, моя девушка обратила внимание на картину «Юдифь» художника Джорджоне (): идеально прекрасная женщина с мечом в руке грустно смотрит на отрубленную бородатую мужскую голову. Я рассказал девушке о сюжете картины: вождь самаритян Олоферн со своим войском напал на Иудею. Когда его армия встала на ночь лагерем, славная дочь иудейского народа Юдифь проникла к Олоферну в шатер, соблазнила его, а потом, когда он уснул, отрубила ему голову.

Ну и что дальше с той девушкой, спросите? Вообще-то к Эрмитажу это уже не относится, но расскажу. Мы прожили вместе ещё неделю. Ей и в самом деле стало значительно лучше. Уж не знаю, была ли моя близость с ней тому причиной, но думаю что это так на самом деле, и горжусь этим. Ну не могу я улучшить весь мир, пусть хоть одному человеку сделаю лучше.

Потом ей стало настолько лучше, что она решила, что сможет обойтись без меня. Вдруг обнаружила, что у нас полное несовпадение взглядов и вкусов. А потом просто предложила мне уйти. Я не читал тогда ещё романа Ф. Фитцджеральда "Ночь нежна", а потому не знал, что это обычное окончание подобных романов. Женщины не прощают великодушия.

Я просто обезумел от горя. Как это уйти? Да ведь это же убить часть самого себя, самую лучшую часть! Но пришлось. Раз уж я любил её, то это последнее, что мог сделать для неё. Правда, она пыталась утешить меня:

– Но ты можешь заходить иногда, как друг.

– Спасибо, – говорю, – но под словом «дружба» я понимаю совсем другое.

И ушёл. Навсегда. Я наполовину неживой был тогда, не жил, а существовал. Жизнь закончилась для меня, когда навсегда потерял ее. Сам был словно тогда Олоферн с отрубленной башкой.

Но все проходит, проходит и это.

Сейчас женат, счастлив, у меня две замечательные красивые дочки. И никогда не пытался найти её, встретиться с ней и т. д. Как говорится: "уходя – уходи". Только иногда от общих знакомых узнаю, как у неё дела. У неё тоже семья, другой муж. Тот, её первый муж, бросивший её больную, кстати – музыкант филармонии, тоже женился по новой, есть ребёнок. Вроде всё в порядке, короче – хэппи энд. Только вот иногда, очень редко, мне домой кто-то звонит. Я беру трубку, говорю "Аллё", а на том конце провода никто не говорит, только тихо плачет.

И уж совсем не думал я тогда, в 85-м, что в Эрмитаже буду потом работать. Проходя по Иорданской лестнице (), вспоминал, как мы, увидев, что у одной из статуй обломана кисть поднятой кверху руки, загадали тогда, что ещё раз вернёмся сюда вместе, когда кисть отремонтируют. В 93-м, когда я поступил на работу в Эрмитаж, рука у статуи была уже восстановлена. Вот только мы с ней вдвоём так и не пришли в музей никогда.

PS: История абсолютна подлинная. Настолько, что хочется сейчас удалить её с компьютера. Пусть уж лучше останется.

Август 1985 года (продолжение)

Давно, в 1985 году, был я знаком с девушкой, закончившей консерваторию. К сожалению, с ней не сложилось, о чём до сих пор жалею, ну, да и не я от неё ушёл, а наоборот. Но сейчас не об этом разговор, а о Рахманинове. Так вот, после того, как мы провели ночь вместе у меня в общежитии и сели завтракать, с дешёвого репродуктора на стене заиграли первые фортепьянные аккорды. Она сразу вся напряглась, профессиональный музыкант в ней чувствовался (она работала преподавателем в музыкальной школе по классу фортепьяно). А потом спросила меня:

– Ты знаешь, чья это музыка?

– Рахманинов, – ответил я совершенно обыденно, словно меня спросили, сколько "который час".

– А какой концерт его исполняют? – Ещё раз спросила она уже с ревнивыми нотками.

Как же: обычный лимитчик-деревенщина, крановщик со стройки – и на слух отличает Рахманинова!

– Второй концерт, для фортепьяно с оркестром.

Спокойно так сказал, словно в своей деревне чуть не каждый день слушал Рахманинова.

И начал ездить ей, совершенно уже обалдевшей, по ушам. Травить, как говорят матросы.

– У нас в деревне, как счас помню: сядешь, бывалочи, на сенокосе под скирду после цельного дня работы на тракторе, хряпнешь ковшик самогону с устатку – и давай слушать Рахманинова на кассетном магнитофоне. Кстати, кассета со Вторым концертом была моя самая любимая.

Она обалдела совершенно! Чтоб вот так запросто, простой строитель из общаги, деревенский – и разбирается в классической музыке! От изумления она долго не могла прийти в себя. А я невозмутимо так стоял, внутренне потешаясь над ней.

А теперь открою вам секрет, почему я так уверенно идентифицировал эту музыку. Признаюсь сразу: в музыке, тем более в классической, я не то, что ноль, скорее даже – отрицательная величина. Здесь у меня пробел. Да и музыкальным слухом природа не наградила. Зато щедро одарила хорошей памятью (сейчас уже слабеет, наверное, склероз подкрадывается к старости). Так вот, все наверняка смотрели хороший старый фильм "Весна на Заречной улице". А там есть эпизод, когда простой рабочий парень-сталевар (актер Николай Рыбников), учащийся вечерней средней школы, пришёл вечером к учительнице домой, пересдать экзамен. Она сказала ему:

– Подождите чуть-чуть, это недолго, буквально пять минут.

И прибавила громкость в репродукторе, почти таком же, как у меня в общаге.

А там и объявили:

– Передаём Второй концерт Рахманинова для фортепьяно с оркестром.

И полились первые величавые, плавные аккорды.

Этот фильм я тогда видел по телевизору буквально за пару дней до знакомства с моей девушкой, и буквально запомнил и эту мелодию и название концерта. Вот и весь фокус. А кто такой Рахманинов – до сих пор даже смутно не представляю. Пацаны болтали в курилке – реальный был пацан, музыку для мобил писал. Вместе с Бахом, Моцартом и Бетховеном.

О вреде курения

Эта история произошла еще до моего прихода в Эрмитаж, как раз перед этим.

Одна финская фирма произвела реконструкцию Эрмитажного театра. Он стоит по другую сторону от Зимней канавки и соединен с Эрмитажем галереей, перекинутой над каналом. В галерее находится зал, называющийся Фойе театра. Обычный зал, без особых украшений, без постоянных экспонатов, в нем часто временные экспозиции разворачивают. Но, на мой взгляд – один из самых красивых залов Эрмитажа (наряду с Павильонным). Как войдешь в него из коридора возле Эрмитажной лестницы – и замирает душа. Высокие окна до потолка несут в зал много света. А из окон – виды, один красивее другого. Если посмотреть в окна слева – серебристая Нева плавно течет мимо Петропавловской крепости, в этом месте река имеет наибольшую ширину. А в окна справа видно, как несет свои воды в Неву Зимняя канавка. Вода слева, вода справа – кажется, что зал летит над водою, как воздушный корабль. А в солнечную погоду вода блестит на солнце и наполняет этим сверканием весь зал. Молодцы – архитекторы!

Но я, как всегда, отвлекся. Так вот, финны капитально отремонтировали Эрмитажный театр и оборудовали его по последнему слову техники так, что не стыдно стало ходить по нему и больше не нужно извиняться перед посетителями: дескать, здание старое – и все оборудование тоже.

В частности, а это меня уже непосредственно касается, театр был оборудован развитой системой противопожарных датчиков и системой автоматического пожаротушения. В случае появления дыма система, известив дежурного на пульте, сама включала спринклерное орошение задымленного помещения.

И вот как-то раз научные сотрудники вышли после обеда покурить на лестницу возле столовой сотрудников музея, что находилась в Эрмитажном театре. Закурить после обеда – это святое, это ритуал, человек погружается в астрал и совершенствует карму. Не дай бог, если какой-нибудь баклан нарушит это единение с мировым космосом и начнет приставать с каким-нибудь пустяшным вопросом, типа – что будем делать после обеда. И весь кайф тем обломает. Гасить таких козлов надо! Даже я, некурящий, понимаю это.

Собрались, значит, закурили дружно. Некоторые уже вышли из нирваны первых затяжек, стали проявлять интерес к окружающему, начали травить анекдоты, обсуждать женщин (женщины – мужчин).

Хорошо, в общем, закурили. А дым затянуло в вентиляцию. А датчик в вентиляционном коробе сработал на присутствие дыма. А система, дав на пульт сигнал "Пожарная тревога!" начала затопление...

В общем, вылилось в помещения театра несколько сот тонн воды, до опустошения пожарных емкостей. Вода залила все, что можно, попутно повредив оборудование и проводку, и, в конце концов, собралась в подвале. А куда ей еще деваться! Но в подвале размещалась экспозиция "Дворец Петра I". При реставрационных работах в подвале театра обнаружили кладку прежнего, снесенного дворца. () И все экспонаты этой экспозиции оказались затопленные. Восковую куклу Петра Первого () лично вытаскивал из воды директор Эрмитажа Михаил Борисович Пиотровский.

А потом, после опорожнения пожарных емкостей, на крыше музея автоматически открылись люки системы дымоудаления. В это время шел ливень и через открытые люки вода еще раз хлынула в зрительный зал театра, на бархатные кресла в партере.

Но и это еще не все. Финны придумали, как заливать пожар водой, но не подумали, как потом эту воду из подвала удалить. Системы осушения подвала не было. На набережной Зимней канавки потом стояли мотопомпы и через окошки подвалов откачивали воду в канал. Это я уже и сам лично видел, когда поступил в музей, было это в июле 1993 года.

Нет, ребята, курить – вредно! Затопит на хрен.

Эрмитажный конек-горбунок

В музее две службы занимались непосредственно охраной музейных ценностей. Во-первых: непосредственно охрана, во-вторых – отдел охранной сигнализации, в котором я работал. Несмотря на то, что занимались они одним делом, отношения между ними были – как у СС и СД. Так всегда бывает, когда две службы соперничают между собой.

А охранять в музее есть что. Тут с банком даже и сравнивать не надо.

В банк посторонних не пускают, в банке – толстые двери, надежные запоры, все спрятано от нескромных глаз. А охраняют – всего лишь бумажки, которые ежедневно теряют свою ценность от инфляций, кризисов, переворотов, войн и других катаклизмов.

В Эрмитаж ходят все кому не лень, купив недорогой билет. В 1993-94 годах, когда я там работал, билет в музей стоил 100 рублей, в то время как билет в платный туалет на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки (у Аничкова моста) стоил 200 рублей. В музее ценности не спрятаны в сейфах, а выставлены на показ и находятся всего лишь за стеклом, а часто и безо всякого стекла. При этом в Эрмитаже – ценнейшие экспонаты, стоимость которых с годами растет, в отличие от денежных купюр.

Так я вот о чем хотел рассказать. Есть в Эрмитаже так называемый Висячий сад (). Как раз из Павильонного зала, где часы-павлин, его хорошо видно. В этом саду сотрудники Эрмитажа высаживают очень красивые цветы, в общем – симпатичное место. И вот сотрудники-цветоводы, приходя утром в садик, стали замечать, что кто-то ночью рвал цветы, топтал клумбы, ломал кусты и тому подобное. В общем, как в "Коньке-горбунке": "Кто-то поле стал топтать, и пшеницу воровать". Об этом сообщили охране. Охрана приняла самые строгие меры: усилили посты, чаще стали их проверять, перед заступлением на пост сотрудников тщательно инструктировали. А только цветы продолжали пропадать.

Тем временем одна финская фирма предложила Эрмитажу ночные телекамеры для скрытого наблюдения. На пробу, месяц поработают, если понравятся – музей может приобрести. Так часто делается, зато потом фирма пишет в прайсах: "Наше оборудование работает в Эрмитаже!"

Наш отдел установил эти телекамеры в Висячем саду, а мониторы – на пульте сигнализации. Разумеется, охране мы об этом ничего не сообщили. Такие уж сложились с ними отношения, они не предупреждали нас о своих мероприятиях, но и мы иной раз не предупреждали их о нашей сигнализации и камерах наблюдения.

И в первую же ночь выяснилось: цветы ворует охрана!

Скандал замяли, а финской фирме руководство музея сообщило, что их ночные телекамеры не подходят для Эрмитажа.

А ты кто такой?

В Рыцарском зале () капитально ремонтировали паркетное покрытие и покрывали его дорогущим итальянским лаком. Временно чучела боевых коней с сидящими на них чучелами же рыцарей в доспехах были перенесены в один из Просветов, по-моему, в Итальянский (). Часть экспозиции боевого оружия рыцарей перенесли туда же. Я впервые тогда держал в руках настоящие рыцарские мечи и доспехи. Мечи неожиданно оказались не таким уж тяжелыми. Самый тяжелый из них, двуручный, весил всего восемь килограммов, а обычные мечи – и того меньше.

На новом месте вокруг рыцарей на конях пришлось заново монтировать невидимую завесу из охранных датчиков. Поскольку дети постоянно тянутся к оружию, а кавказцы – к конской сбруе. Все работы делал в понедельник, когда музей закрыт для посетителей. Когда работал возле задних копыт коня, то весь внутренне напрягался. Хотя и понимал, что это неживые кони, чучела, но по деревенской привычке боялся задних копыт. Жене потом сказал дома: "Сегодня опять целый день работал под яйцами у коней".

А теперь, после краткого вступления, пора приступать к сюжету.

Когда работаешь в зале, то нужно сначала позвонить научному сотруднику, отвечающему за этот зал, чтобы прислали наблюдающего. А вдруг что-то пропадет или повредится из экспозиции, кто потом отвечать будет?

Меня такой порядок нисколько не возмущал, да пусть хоть десять сотрудников надо мной стоят, лишь бы не отвечать потом, если что случится. К тому же веселей работать, когда есть с кем перекинутся словечком. Научные сотрудники относились к нам очень лояльно, часто рассказывали занятные вещи о своих экспонатах. Впрочем, иногда вместо научных сотрудников присылают смотрителя зала. У тех интеллекта поменьше, но гонору намного больше. И вот, с утра я позвонил в Арсенал, попросил кого-нибудь прислать в Просвет, чтоб я мог работать. Ответили, что почти никого нет (библиотечный день), но попробуют прислать смотрителя.

Придя в зал, обнаружил, что наблюдающий еще не пришел. И я приступил к работе, не дожидаясь. Работы много, успеть хотя бы к вечеру. Примерно через полчаса услышал со стороны Большого просвета четкий, звонкий стук каблучков.

Не – ну надо же, как можно одним стуком обуви передать раздражение и возмущение ее обладательницы. Я понял, что это идет наблюдающая, и она явно возмущена, что приступил к работе, не испросив ее высочайшего разрешения. Кстати, если она сотрудница Эрмитажа, то должна бы понимать, что обувь на острых каблучках эрмитажницы не носят, чтобы не повредить лаковое покрытие паркетных полов.

– Ты откуда здесь взялся? – Огорошила она меня гневным вопросом.

Ничего себе. Неплохое начало для совместной работы. Я разогнулся, повернулся к ней, и сдержанно сказал:

– Здравствуйте.

– Я ТЕБЯ спрашиваю: ТЫ откуда здесь взялся?! – сказала она, ее голос поднялся до трагической ноты и она надвинулась на меня своим бюстом.

– Сударыня, добрый день! – еще раз намекнул ей.

Смотрю, в глазах ее засветилась мысль, проблески сознания. Она сбавила тон до будничного.

– Здравствуйте! Я спрашиваю, откуда вы взялись?

– Откуда я взялся... – задумался на секунду. – Думаю, что от папы с мамой. Впрочем, это всего лишь моя версия.

После этих моих слов она замолчала в растерянности. Правильно сформулировать вопрос она явно затруднялась.

– Вы, наверное, хотели посмотреть мой пропуск? – подсказываю ей.

– Да, знаете ли, очень хочется взглянуть. А то сами понимаете, я вас не знаю...

Достал пропуск и раскрыл его перед ней.

– Ну хорошо, – сказала она вальяжным тоном, – работайте дальше.

– Нет, нехорошо, – возразил я голосом патрульно-постового сержанта. – А ваш пропуск? Я не знаю, кто вы и что здесь делаете.

– Да я много лет работаю в этом зале! – Возмутилась она. – Да меня здесь все знают...

– Рад за вас, хотя... не место красит человека. Все же, я вас не знаю. Будьте любезны, предъявите пропуск, или сейчас позвоню охране.

Пропуск ей пришлось предъявить.

Я потом еще несколько раз работал в этом зале. И, как ни странно, с этой барышней в дальнейшем сложились хорошие, уважительные отношения.

Феодал, или право первой ночи по эрмитажному.

1994 год, Санкт-Петербург.

Центральный пульт охранной сигнализации в те годы был одним из самых засекреченных мест в Эрмитаже. Многие сотрудники, годами работавшие в музее, даже не подозревали, где он находится, хотя и общались с дежурными пульта ежедневно. Ведь придя на работу они должны были снять помещение с охраны, а уходя – снова поставить на сигнализацию. Но в те же годы, в связи с беспределом гласности и открытости, вуаль засекреченности и таинственности с центрального пульта решительно сорвали, пригласив туда журналистов с местного телевидения, которые сняли там репортаж о работе службы. Так что и вы можете посмотреть на это помещение:

-spb.boom.ru/STROYBAT/Herm3.jpg

Снимок ещё 80-х годов, с допотопной техникой, теперь там всё обновилось.

Так вот, в связи с обновлением техники начальство выбило под это дело средства для обновления мебели. Дело в том, что на пульте в любое время дежурят два оператора, обычно женщины. Одна сидит, держит руку на пульсе охраны и безопасности, бдит, а вторая барышня в это время может сходить по делам, поесть, или просто прилечь отдохнуть. Работа на самом деле очень нелёгкая и напряжённая. Так вот, для пульта закупили отличную мягкую финскую мебель, красивую посуду и кофейный сервис, вобщем – хотели, чтоб всё было красиво. А старую мебель: продавленные, многократно ремонтированные драные советские диваны и кресла-раскладушки двадцатилетней давности присмотрел себе на дачу наш завмастерской Игорь. То есть, решил приватизировать, ну кому нужна эта рухлядь – уже давно вышли все сроки её амортизации. Но на всякий случай он спросил на это разрешение нашего завотдела Алексея Богданова. Тот сказал:

– Мужики, мне эта рухлядь не нужна, но за неё отвечает заведующая АХО Богданова (просто однофамилец нашего завотдела). Так что позвоните ей сначала, если она не возражает – то забирайте, нет проблем.

Игорь, хитрый однако, сам решил не высовываться, а поручил позвонить мне. Я позвонил Ольге Николаевне и растолковал ей суть дела.

– Нет! – гневно и решительно возразила она. – Эта мебель – собственность Эрмитажа. Немедленно принесите мне на склад, будем определять остаточную стоимость и списывать по акту, если сочтём нужным.

– Да пошла она лесом! – сказал мне Игорь, когда я передал ему слова Богдановой. – Если ей так надо, то пусть сама и забирает этот хлам, а у нас своей работы хватает, мы ей не грузчики.

А потом добавил:

– Ты знаешь, Саша, мне тут шёпотом рассказывали, какие она громадные деньжищи нахапала на своей нынешней должности. И при этом ей жаль полуразвалившейся списанной мебели. До чего ж бывают люди до чужого добра жадные!

И мы пошли работать в Гербовый зал (), ставить датчики вокруг золочёной кареты царицы. Несознательные посетители зачем-то воровали с этой кареты таблички "Осторожно! Руками не трогать!" Я даже предложил смотрителям зала напечатать в эрмитажной типографии побольше таких табличек и продавать их, по доллару за штуку. С надписью внизу "украдено в Эрмитаже" и факсимильной подписью директора Пиотровского.

А через два дня мне позвонила заведующая АХО госпожа Богданова и разгневанным голосом вопросила:

– Где старая мебель с пульта? Я ещё два дня назад сказала вам, чтоб принесли мне её на склад! Долго я ещё буду ждать?

Хм! Интересно, с каких дров она стала нами командовать? Официально мы ей никак не подчиняемся. Впрочем, и ссориться с ней не надо. Поэтому придётся одёрнуть её очень вежливо, но серьёзно.

– Я всячески извиняюсь, Ольга Николаевна, но у нас нет никакой возможности заняться сейчас вашей мебелью. Крайне заняты, масса срочной работы. Готовим сейчас сигнализацию к выставке французских импрессионистов – распоряжение самого Пиотровского. Но если вам очень нужна эта мебель, то ваши рабочие АХО могут придти и забрать её, она в подвале нашей мастерской.

После обеда пришли "бойцы" Богдановой и унесли останки мебели. Мы с Игорем перед этим хорошо постарались и сделали из неё дрова и щепки.

Но вообще-то, это я всё рассказал просто к слову, не об этом рассказ. Опять отвлёкся, как всегда, уж простите великодушно.

Так вот, поставили на пульте красивую новую финскую мебель. Как всегда, дежурили две девушки. Одна сидела за компьютером и принимала телефонные звонки, держала руку на пульсе, а вторая попила кофе и решила немного отдохнуть. Сняла туфли и прилегла на мягкий диван с велюровой обивкой, положив ноги на диванный валик. При этом её юбка слегка задралась, красиво обнажив стройные ноги.

Впрочем, девушку это не смущало, на пульте нет посторонних, только её подруга-оператор.

И вдруг без стука вошёл тогдашний главный инженер музея Николай Андреевич Принцев. Вообще-то в дверях был кодовый замок, но Принцев знал код. Войдя, он первым делом уставился на обнажённые ноги девушки, задранные на валик дивана. Девушка сразу вскочила и одёрнула юбку.

– Стучаться надо, между прочим, – сердито заметила она.

Принцев ничего не ответил, но перевёл взгляд на другую девушку. И тут вдруг увидел новую настольную лампу слева от компьютера.

– Ух, ты! – воскликнул он радостно, как ребёнок, которому купили велосипед. – Галогенная настольная лампа! Да ещё с параллелограммным держателем! Да я давно такую хотел!

И он выдернул шнур лампы из розетки, смотал его, потом взял лампу под мышку и направился к выходу.

– Стойте! – завопили девушки. – А лампа?

– Я забираю её.

– Но это же наша лампа!

– Теперь будет моя.

– Но ведь она за нами числится.

– Да нет проблем, я скажу в бухгалтерии, её снимут у вас с баланса.

Порядок – прежде всего!

1994 год, Санкт-Петербург, Эрмитаж.

Мы с начальником мастерской Игорем идём по директорскому коридору в сторону Советской лестницы (). На себе тащим бухту кабеля и ящик с инструментами (я тащу), а также папку с чертежами и схемами (а это у Игоря, сачок он, однако).

В самом конце коридора, у Эрмитажной лестницы, пост охраны. За столом сидел какой-то мужик, которого мы с Игорем никогда раньше на посту не видели. Так-то мы всех охранников в лицо и по именам знаем, а они нас, даже пропуска не показываем. А этот видно новенький. Мужик был зрелых лет, примерно 45 ему, короткая аккуратная стрижка, подтянутый, волевое лицо, спокойный умный взгляд. Что-то толкнуло у меня в груди, я полез за пазуху, достал свой пропуск и предъявил его в раскрытом виде. Глядя на меня, то же самое сделал Игорь.

Мужик спокойно посмотрел на наши пропуска, сверил фото с нашими обличьями и с вежливым достоинством сказал:

– Пожалуйста, проходите.

А уже вечером мне рассказали про этого мужика занятную историю. Он действительно был новеньким в охране и первый раз сидел на посту. А когда мимо его поста проходил директор музея Михаил Борисович Пиотровский, мужик потребовал у него пропуск.

Директор несказанно удивился, такого в музее ещё не было.

– Я генеральный директор Эрмитажа Пиотровский!

– А у меня в инструкции не написано, что директор имеет право проходить без документов. Предъявите пропуск!

Пришлось директору вернуться в свой кабинет и достать свой пропуск из сейфа.

Охранник этот недавно демобилизовался, а был он до того гвардии майор, командир мотострелкового батальона, ветеран Афгана.

Здесь вам не тут, господин Пиотровский!

А что было потом тому охраннику, за то, что он построил самого Пиотровского? А ничего, директор Эрмитажа не может не быть благородным, порядочным человеком. Это же Эрмитаж!

Антисемиты

Август 1993 года. Санкт-Петербург. Малая Конюшенная улица.

Я иду по улице на работу в Эрмитаж с моим начальником, завмастерской электронной сигнализации Игорем.

– Бля-а! – вдруг воскликнул он, – И тут антисемиты постарались!

И показал мне пальцем на плакат, наклеенный на стену. Там было написано примерно следующее:

"Дорогие, евреи!

Поздравляем вас с наступлением поры осенних еврейских праздников: Рош-Гашана (Новый Год), Йом-Кипур (Судный день), Симхат-Тора (праздник Торы)...

Ну и так далее, дальше не помню. После чего объявлялось, что hgfplybxyst мероприятия состоятся в синагоге на Лермонтовском проспекте, контактные телефоны и так далее.

– Ну и где ты тут увидел антисемитизм? – недоуменно спросил я. – По-моему, как раз наоборот.

– А вот смотри: в заголовке написано: "Дорогие, евреи!" Через запятую, понял? То есть, получилось обращение с перечислением: сначала "Дорогие", а уж только потом, после них, в последнюю очередь...

Что позволено Юпитеру…

1837 год, Санктъ-Петербургъ.

Правда ли, нет ли, но слышал такую историю.

Утром первого апреля полицмейстера Петербурга вызвал к себе российский император Николай I. И поведал ему:

– Что же, голубчик, твои жандармы совсем за порядком не смотрят? Сегодня ночью, к примеру, с Сенатской площади украли Медного Всадника. Изволь сегодня же его разыскать, и чтоб к вечеру он стоял на месте.

Полицмейстер во главе большой конной процессии жандармов отправился на Сенатскую площадь. Прибыв на место, он первым делом установил, что Медный Всадник стоит на своём Гром-камне, как ни в чём ни бывало. Всё так же на вздыбленном коне и попирая его копытами змея поганого. И так же с венком из суповой заправки на голове и в сандалиях на босу ногу, несмотря на прохладную погоду. А что ему сделается – он же памятник.

Полицмейстер, весь в радостном возбуждении, кинулся обратно во дворец со срочным докладом к государю.

– Ваше императорское величество, – воскликнул он, когда его допустили к императору, – Медный Всадник на месте!

– Знаю, голубчик, – ласково молвил император Николай. – Пошутил я. С Первым Апреля тебя!

И все придворные дружно засмеялись. Засмеялся и полицмейстер. Хоть и чувствовал себя не совсем ловко, но из желания угодить государю.

А вечером император поехал в Мариинский театр, оперу слушать или балет посмотреть – не знаю точно. Как известно, он был большим любителем балета, и особенно – балерин. И вот, в середине действия, начальник царской охраны доложил императору, что к нему в ложу со срочным докладом просится полицмейстер.

– Проси, – велел Николай.

– Ваше императорское величество, – возбуждённо доложил полицмейстер, – Зимний дворец горит.

Царь охнул: там же его супруга, дети! И он немедленно помчался на Дворцовую площадь во дворец. Где и выяснил, что никакого пожара нет и не было.

– С Первым Апреля вас, Ваше императорское величество! Шутка это просто, – засмеялся довольный собой и своим чувством юмора полицмейстер в ответ на расспросы царя.

Николай I, скрипнув зубами, вымолвил:

– Вот что голубчик. Хочу оказать тебе свою монаршью милость и повысить тебя в должности. Завтра ты получишь мой указ о назначении тебя губернатором Тобольской губернии. И учти, что завтра будет уже второе апреля, и это будет уже не шутка, всё серьёзно.

Послесловие.

А в том же 1837 году Зимний дворец действительно сгорел. Дотла. Только это позже было, 17 декабря. Вот такие шутки.

PS: Историю слышал устно, так что ссылок дать не могу. Сюжет, естественно, не мой, меня в 1837 году ещё и проектах не было. О пожаре в Эрмитаже можно почитать здесь:

Это сладкое слово – халява!

1763 год, Санктъ-Петербургъ.

И вот закончилось строительство первой очереди, как сейчас сказали бы, Зимнего Дворца на набережной Невы. Строился Зимний по проекту "великого русского архитектора Франческо Бартоломео Расстрелли". Именно так я прочитал когда-то в путеводителе по Ленинграду в 80-х годах. Ну что ж, русский, так русский. Мода такая была: Россия – родина слонов. Лично видел тогда же табличку на историческом здании в центре: "построено по проекту неизвестного русского архитектора XVIII века". Вот так вот: неизвестный, но всё равно русский.

Э-э, стоп, опять отвлёкся, не туда поехал. Рассказать-то о другом совсем хотел. Так вот, началось строительство Зимнего ещё в царствование царицы Елизаветы Петровны, в 1754 году, и только осенью 1763 года царица, уже Екатерина II (с императором Петром III, ну да тот вскоре оказался не при делах), собралась торжественно въехать в новые апартаменты. Ага, собралась. Как собралась, так и обломилась. Всё пространство вокруг Зимнего превратилось в огромную стройплощадку, заваленную всевозможным строительным мусором: брёвна, доски, опилки, камни, металлические прутья, засохшая известь, кучи грунта, камней, обломки стёкол, каменных плит, обрывки такелажа – и всё это в циклопических масштабах. И шалаши четырёх тысяч строителей, к тому ж. Не, технологические проходы для подвоза стройматериалов всё же оставались, но вот подъехать к Ушаковскому подъезду или, скажем, к Посольскому, на огромной подрессоренной царской карете, запряжённую в восьмёрку лошадей ("Езжал-то вечно цугом! (с) Грибоедов") не было решительно никакой возможности. А царице хотелось въехать в Зимний торжественно, с помпой, с пышной свитой, знаменуя этим новый этап в жизни её и всего государства Российского.

Решение созрело быстрое и вполне традиционное. Командное, как сейчас сказали бы: занарядить солдат, выделить им подводы и лошадей. Прикинули: долго слишком получится. Эти авгиевы конюшни не так просто расчистить. И генерал-полицмейстер Н.А. Корф предложил иной выход. На всех городских площадях и "першпективах" появились царские глашатаи и торжественно зачитали высочайший императорский Указ: всё строительное имущество вокруг Зимнего дворца с завтрашнего утра объявляется ничейным, и всяк, кто пожелает, может забрать его себе. А ведь в Питере не только Зимний строился. Город молодой, строительство идёт бурное. А на стройке всё пригодится. Те же опилки можно в парник засыпать. Та же каменная крошка на засыпку фундамента пойдёт. А палками можно и печку истопить. У хорошего хозяина ничего не пропадёт. И потянулись со всех окраин Питера к его центру подводы с людьми. Народец на них сидел разный, мастеровые, крестьяне, нагловатые приказчики, хозяйственные купчишки. И только у всех во взоре светился красноватый огонёк алчности: халява! Налетай, подешевело! Хватай всё, что плохо лежит. А на кой оно нам? Хватай, потом разберёмся!

Вот такая приватизация в одном отдельно взятом городе. Монбланы отходов и пирамиды мусора к полудню растаяли, словно и не бывало, а народ продолжал сосредоточенно таскать, подбирать, выскребать. К вечеру, ещё не начало смеркаться, вокруг дворца не то что собрали, а подмели всё дочиста, уже из земли выдергивали присыпанные доски и обрывки канатов, и хищно поглядывали на сам Дворец: может, и оттуда чего спереть? Но вокруг Зимнего предусмотрительно была расставлена охрана.

К концу дня вся территория была выметена и выскоблена, словно на ней поработали курсанты-первогодки. И теперь можно проводить торжественную сдачу объекта в эксплуатацию.

Эта история не придумана, так что не я её автор. А кто тогда? Да сама жизнь автор этой истории. В скрижалях истории всё записано:

()

Восток – дело тонкое!

Санкт-Петербург, 1993 год.

Как-то сотрудника отдела сигнализации Володю Баленко послали проверить датчики в одно из помещений отдела Востока. Девочки с центрального пульта жаловались на частые ложные срабатывания из этой комнаты.

Володя пришел в нужную комнату, позвонил, потом постучался, потом покричал в закрытую дверь – оттуда ни звука. Позвонил на пульт, и оттуда ему сказали, что с утра в эту комнату еще никто не приходил.

– А что мне делать? – спросил Володя у барышень.

– А ты найди кого-нибудь с отдела Востока, они возьмут ключи в охране и откроют нужную тебе комнату.

Володя понял, что искать других сотрудников ему придется долго, и на всякий случай спросил у дежурной пульта:

– А кого я могу найти с отдела Востока?

– Сейчас, на компьютере глянем.

Через минуту ему выдали удивительный ответ:

– С утра из всего отдела Востока на работу приходил только один человек, но и тот уже сдал помещение под охрану и ушел.

…

Время было около одиннадцати часов дня. Это было в октябре, и это был не выходной.

А что же музей? Да работал как обычно, что ему сделается – ведь технические службы были все на месте. Вот если бы, скажем, электрики или охрана на работу не вышли – тогда другое дело.

PS: Все имена и события этого рассказа – подлинные.

Рафаэль

1994 год. Санкт-Петербург.

Обычно, когда хотят сказать о неорганизованной толпе людей, используют сравнение: как стадо баранов. Так могут говорить люди, незнакомые с сельской жизнью. Стадо баранов – это очень даже организованная, жёсткая, иерархичная, дисциплинированная структура. С вожаком стада и чёткой вертикалью власти. Но это ещё не беда, что плохого, если в этой конкретной общественной формации – в стаде – поддерживается дисциплина и порядок? Беда в том, что такое положение вещей в стаде не вечно. Вожаку постоянно приходится отстаивать своё главенство в стаде в схватках с другими крепколобыми претендентами. Мне приходилось пасти овец, и я часто видел эти схватки. Ох, как они бьются! Наглядно видишь, что вожаку стада нужно прежде всего уметь работать головой. Как-то в детстве я нашему домашнему барану кидал деревянные чурки торцом на лоб. И он раскалывал эти чурки в хлам, одним ударом могучего лба.

Но то бараны, относительно примитивные создания. Хотя и хитрые, и злопамятные притом. Обезьяны – более высокоразвитые животные, человеку более родственные. И отношения в их «стаде» более сложные, иерархия у них намного более развитая. Вместо примитивной схемы «вожак-стадо» здесь целая лестница социальных отношений с очень сложными связями. И опять же – постоянная борьба за более высокое положение в стаде, ближе к вожаку, а лучше – на его место. В селе эти отношения называются «закон курятника»: клюй ближнего, сери на нижнего, и забирайся на насест повыше.

И само собой, эти же отношения мы видим и в социальных группах людей. Среди блатных: пахан – «законники», то есть воры в законе – приблатнённые – «мужики» – опущенные и т. д. Я не специалист в их отношениях, пусть бывалые опытные товарищи поправят меня, если где-то ошибся. И уж всем известны такие же отношения в армии: дедушки – салабоны.

Всё это вам, конечно, общеизвестно, ничего нового я для вас не сказал, уважаемые читатели. Эстеты наморщат нос: «Ничего удивительного, тюрьмы и казармы – места обитания некультурных малообразованных людей, без эстетического образования, потому и отношения у них складываются по образцу примитивных животных стад». И при этом эстеты соколом глянут на окружающих, дескать, а вот у нас, «эстетически образованных», такого нет, мы – существа высшего порядка!

И я, в глубине души, тоже так когда-то думал. Но вот начал работать в 1993 году в Эрмитаже, по работе доводилось близко общаться с научными сотрудниками: искусствоведами, историками, архитекторами, скульпторами, реставраторами и т. д. Бог ты мой, и там это есть, как всё знакомо! Сразу оговорюсь: всё, что напишу дальше, относится не ко всем из них, а только к меньшей, но всё же значительной их части. Те, к кому это относится, сами поймут, что речь о них. Так вот, в общении с нами, техническими работниками музея, такие псевдоинтеллигенты, как мы их называли, постоянно подчёркивали своими словами, тоном, поведением, что они по сравнению с нами – существа более высокого порядка, более образованные, утончённые, культурные и так далее. Вобщем, мы для них – «братья меньшие», неразумные, остановившиеся в умственном и эстетическом развитии на более низкой по сравнению с ними ступени эволюционной лестницы. Такие никогда не упускали прилюдно, громко поправить нас: «Это не Поль Гоген, а Ван Гог отрезал себе ухо. А Гоген, это тот, кто уехал на Таити!» И спесиво так на нас посмотрят – эх вы, темнота... Ну, Ван Гог и Гоген – это их работа, потому они и знают об этом, причём тут культура? Если они не знают интегральное исчисление и ряды Фурье, то я же не заявляю об их необразованности, некультурности и слабом умственном развитии. Или они думают, что изучать высшую математику легче, чем рассуждать «об искусстве»?

И вот, смотришь иной раз в музее: стоит перед тобой вроде бы интеллигентный образованный человек, правильно, литературно изъясняется, в приличном костюме и при галстуке. Но вот как попрёт из него назойливое желание утвердиться, демонстрируя свою «культур-мультур», и всё – в моих глазах он сразу обезьяном становится, прямо шерстью покрывается. Своё привилегированное «место в стаде» позиционирует.

Повторюсь, такие там далеко не все, таких – меньшинство. Мне посчастливилось общаться в Эрмитаже с подлинно интеллигентными культурными людьми из научных отделов, которые обращались к остальным сотрудникам очень уважительно, и держались с нами просто, без заносчивости.

Так вот, о чём рассказать хотел-то? Распи...елся я что-то сегодня. Языком молоть – не мешки ворочать. Значит, зашёл я как-то в буфет в нашем музее. В Эрмитажном театре он, перед столовой. Взял себе чашку кофе, там его хорошо готовят. И тут молоденькая буфетчица пожаловалась мне, что дверь в буфет страшно визжит, несмазанная. За день дверь откроет-закроет несколько сот человек, к концу дня у неё голова от этого визга болит. И она попросила меня: не мог бы я сделать что-нибудь с дверью, чтоб не визжала?

Ну, блин! Если девушка просит, да ещё симпатичная... Мужик я иль нет, едрён батон? Нет проблем, говорю ей, сейчас это в момент исправлю. И пошёл к себе в мастерскую, я в музее инженером по сигнализации работал. Взял в мастерской баночку с литолом, лом, и вернулся в буфет. Одни небрежным могучим движением (куды ж без рисовки-то, ежли девушка смотрит!) поддел ломом дверь и снял её с петель. Дверные петли аж блестели, так их натёрло. Смазал я их и начал ставить двери обратно. А вот фигушки! Это ж музей, не квартира-хрущёвка. Двери высокие, метра три, и не из фанеры-ДСП, а из благородных твёрдых пород дерева. Хрен поднимешь их. И кроме того, не две петли на двери, как обычно, а четыре. То есть, мало того, что двери надо приподнять ломиком, надо ещё чтобы все четыре петли на место попали, иначе не поставить двери наместо. Вобщем, корячился я изо всех сил: приподнимал двери ломиком и, упираясь в них коленкой и лбом, пытался совместить петли.

Получалось не очень-то. То есть, ни хрена не получалось. Тяжёлые двери, и большие очень. Хоть бы мужик какой подошёл, помог бы, что ли? Я оглянулся по сторонам, вижу – стоит рядом бородатый мужик, наблюдает за мной с важным видом.

– Простите, – говорю. – Вы хотите в буфет пройти? Проходите, пожалуйста, я подожду.

– Нет, – говорит он солидно, – я хочу посмотреть, как вы двери ставите.

Во даёт, блин!

– Скажите, – говорю ему, – а помочь вы мне не хотите? Видите же, как трахаюсь с ними. Одному не получается...

– Я – из отдела западноевропейского искусства! – возмущённо ответил он.

И посмотрел на меня так, словно я предложил ему что-то неприличное, недостойное его высокого звания.

– Так вы Рафаэль? – начал я дурачиться. – Простите, не признал вас сразу, по серости своей.

И добавил уже серьёзным тоном:

– Видите ли, сударь, чинить двери – тоже не моя работа. Но девушка-буфетчица меня об этом попросила. Так что вы даже не мне, а этой девушке поможете. Вы не хотите ей помочь? Мужчина вы или нет, чёрт возьми!

Забрало его это. И мы стали ставить двери уже вдвоём. Но видно было, как же он неловко при этом себя чувствовал! Всё время украдкой озирался, как бы кто из знакомых не застал его за этим «недостойным» занятием.

Вобщем, закончилось всё хорошо: двери мы поставили, спасибо ему за помощь. Хороший всё же человек оказался, хоть и на понтах. А буфетчица приготовила нам по чашке кофе, в благодарность за помощь. Хэппи энд!

Невидимый (инфракрасный) фронт Эрмитажа

Эрмитаж, Санкт-Петербург, 1994 год.

Поздний вечер. В музее темно, как у негра в ухе. Какая-то авария на музейной подстанции. Хорошо, что сейчас вечер и посетители музея и почти все сотрудники уже ушли – меньше проблем. В аккумуляторной нашего подвала оставшиеся сотрудники расхватали шахтерские фонари и ходили по отделу, как светящиеся привидения. Но телефоны – работают, сигнализация – на аварийном питании. Так что отключение подстанции не застанет нас врасплох, музей готов дать отпор наиболее вероятному противнику. Враг не пройдет! Но пасаран!

Игорь, наш завмастерской, сказал мне:

– Пойдем на пульт, здесь все равно в темноте делать нечего.

И мы поднялись в помещение центрального пульта. Ранее – одно из самых закрытых и таинственных для непосвященных место. Даже сотрудники музея далеко не все знали его местоположение, лишь по телефону связываясь с ним. Нельзя было даже спросить, где он находится. Пока однажды не привели телерепортеров и не показали работу операторов пульта по местному телевидению, сняв тем самым с пульта таинственную ауру (-spb.narod.ru/STROYBAT/Herm3.jpg), снимок ещё 80-х годов, теперь там всё на компьютерах). Время такое было – все наизнанку, даешь гласность и открытость, паньмаишь.

Постучались в дверь, поскольку звонок при отсутствии энергии в музее не работал, и через пару секунд, набрав цифровой код, открыли двери и вошли. Так было негласно принято у нас в отделе, без звонка или стука не входить.

В пультовой неярко светилась лампочка аварийного освещения. На пульте дежурили, как всегда, две девушки-операторы, рядом стоял наш завотдела Богданов. Крепкий, видный, спортивного вида мужик, похожий на Юрия Шевчука из группы ДДТ. Моложе меня на два года, но уже завотдела (ныне он замдиректора Эрмитажа. – Автор). Я еще лес в стройбате валил, а Богданов уже работал наладчиком в Эрмитаже. В армии он, понятно, не служил. Впрочем, это я, наверное, от зависти. Свое дело наш завотдела знал хорошо и начальство им было довольно. Вот только друзей у него в музее, по его собственному случайному признанию, не было. Но это к слову просто, к рассказу не имеет никакого отношения.

Поздоровавшись, Игорь спросил у него:

– Что говорят электрики, Алексей, когда свет будет? А то аккумуляторы могут сдохнуть через ... часов.

– Я звонил им полчаса назад, сказали, что сегодня свет будет, – ответил тот.

Перед пультом оператора на фанерных щитах были нанесены так называемые светопланы всех этажей Эрмитажа и Эрмитажного театра, подвалов и чердаков. На этих же схемах размещались лампочки. Если они загорались – значит, в помещении сработала сигнализация. К тому же всё это параллельно выводится на компьютер. Это я упрощенно пишу, на самом деле все сложнее, да и ни к чему расписывать подробности. А об инженерных службах музея главный инженер Принцев написал когда-то книгу. Если посмотреть на Главное здание Эрмитажа – Зимний дворец – с улицы, то здание кажется трехэтажным. Это не совсем так. Если пройтись по залам первого и второго этажа, то можно заметить, что некоторые помещения относительно невысокие. Это значит, что над ними в пределах этого же этажа есть еще помещения – так называемые антресоли. На антресолях размещались служебные помещения музея. Так что фактически в Эрмитаже пять этажей. При царях были антресоли и на третьем этаже, но после революции их разобрали. Я всегда, когда бывал на пульте, с интересом разглядывал планы музея и старался запомнить звучные красивые названия Эрмитажной географии: Ушаковский подъезд, Кутузовский коридор, Георгиевский зал, галерея Растрелли, Посольская лестница, лоджии Рафаэля, Рыцарский зал, Итальянский просвет, Розовая гостиная, Висячий Сад. Было в этих названиях для меня необъяснимое очарование и прелесть, словно к красивой сказке прикоснулся.

А еще лучше пройтись по этим местам. На работе всякое бывает. И когда я устану от нервотрепки, то люблю просто пройтись по залам и коридорам, внутренним дворикам и обширным, до конца не изученным, подвальным ходам. Мне грех жаловаться, за полтора года работы в музее облазил его от крыши до подвалов, побывал в таких потаенных местах, о которых даже многие его сотрудники не подозревают. Есть в Эрмитаже, как и во всяком дворце, свои потайные ходы, замурованные комнаты и подвалы, винтовые лестницы – раскопки ведутся до сих пор и открытия еще случаются. Вроде подземного хода в подвале Эрмитажного театра, найденного при реконструкции.

Заметив, что я разглядываю планы, Богданов сказал мне:

– Саша, смотри: а вот здесь находится пульт пожарной охраны, ты знаешь – у них своя сигнализация. И вот мне когда-то, давно еще, пришлось устанавливать там охранную сигнализацию. Вот в этом помещении, – он указал на плане, – у них комната отдыха, в которой стоит стол для настольного тенниса. Я узнал конфиденциально, что по вечерам на этих столах пожарники трахают девиц-операторш с пожарного пульта.

Так я, – коротко хохотнул Богданов, – установил на потолке над теннисным столом ИК-датчик шатрового типа и посадил его на один шлейф с их кладовой. Вечером кладовая сдавалась на охрану под сигнал. И как только сладкая парочка устраивалась на столе, чтобы заняться любовью, срабатывал сигнал и к ним прибегала вооруженная охрана. Несколько раз им таким образом кайф обламывали.

Рассказав это, Богданов посмотрел на меня выжидательно, рассчитывая видимо, что я похвалю его за находчивость и удачную шутку. Но мне почему-то было не смешно.

– Скажи, Алексей, – спросил я его, – а зачем тебе это было надо? Ну что криминального они делали? Они ведь не в Малом Тронном зале этим занимались, и не на гробнице фараона в зале Древнего Египта. Чем они тебе помешали?

– Как, – изумился он. – Разве ты не понимаешь?

– Ты знаешь... Мне бы очень хотелось с умным видом сказать тебе: "Конечно, разумеется, хорошо понимаю". Но если честно, я не понимаю, и не вижу ничего плохого, в том, что они делали. Как говорится – дело молодое, почему бы и нет?

Богданов посмотрел на меня с легким сожалением, как на олигофрена.

– Ну, как бы тебе попроще объяснить... Ну, например, стол могли сломать. А он казенный. Понял?

Он сказал это так, будто хотел сказать: раз не понимаешь, то вот тебе объяснение, как раз для твоего уровня умственного развития.

Я дипломатично промолчал. По-моему, это он чего-то не понимает в этой жизни. И откуда столько злости у человека? Завидует он им, что ли?

С медведем по Эрмитажу

Из новостей зарубежных агентств:

"А ещё по улицам российских городов бродят медведи и отбирают у детей водку".

Диспозиция такова: ноябрь 1999 года, Китай, г. Мяньян в провинции Сычуань. Мы, трое российских инженеров, сидим в ведомственной гостинице при некоем китайском НИИ чего-то там.

Добавили еще по сто. Выпили, не чокаясь. Хорошо пошла. Это тебе не китайская.

– А медведя в Эрмитаж ты приводил?

Это они опять хотят, чтоб я им чего-нибудь рассказал. А про это откуда знают? Кто-нибудь с нашей лаборатории растрепал.

– Наглое вранье! Приводил его не я, и медведь был не мой. Это в девяносто четвертом году было, летом. В Эрмитаже была выставка французских импрессионистов из собраний Щукина и Морозова. На открытие выставки я провел туда свою жену и дочек. Уже после выставки дети запросились в туалет. Жена тоже с ними пошла, а я решил подождать их на лестнице у Директорского входа Старого Эрмитажа. Тут в дверь вошел мужик с маленьким медвежонком на стальной цепочке и с сумкой для фотопринадлежностей. Это был фотограф, который на Дворцовой площади снимал всех желающих с медведем, русская экзотика. Он и обратился ко мне:

– Слышь, мужик, где здесь у вас туалет?

– Сюда налево, а за дверью направо, там табличку увидишь.

– Хорошо, я понял. Слышь, будь другом, подержи медвежонка пока, ладно?

– Давай...

Он ушел, а я стал надеяться, чтобы пришли мои дочки и погладили живого медвежонка. Первая пришла Женя. Я крикнул ей:

– Женя, беги скорей за Олей! Пусть медвежонка посмотрит!

Через секунду они были обе возле меня и гладили медвежонка.

Тот был спокоен, только урчал и сосал мои пальцы. Хорошо еще, не откусил. Детям – полный восторг! И тут, как назло, на лестнице появился мой шеф. Тот аж взбесился.

– Саша, я знал, что ты борзый, что от тебя что угодно можно ожидать. Но прийти в Эрмитаж с медведем!

Взято из моей повести «Страна великого дракона, или командировка в Китай».

Флуктуатор

Санкт-Петербург, июль 1993 года.

В теории вероятности есть такое понятие – флуктуация. Это когда в ряду статистических выборок отдельные величины резко отличаются от средней величины. Другими словами – невероятные события.

Друзья, знающие меня давно, говорят, что я как магнит притягиваю к себе всевозможные невероятные события, случайности и совпадения. Один из них и прозвал меня: Флуктуатор.

Сами посудите: в 1987 году я поступал на работу в объединение "Позитрон". Когда пришёл в бюро пропусков, чтобы получить новенький пропуск, то протянул в окошко свой паспорт. Девушка в окошке бюро посмотрела мой паспорт, а потом уставилась на меня с искренним изумлением:

– У вас есть родственники в Ленинграде? – спросила она.

– Нет, – говорю, – только по линии жены, я приезжий.

Она покачала головой и стала заполнять бланк. Так я получил уникальнейший пропуск. В графе "фамилия" значилось: Скутин. Ниже было написано: "Пропуск выдал: начальник бюро пропусков Скутина". А ведь в Питере не наберётся и десятка людей с такой редкой фамилией. Я лично только раз видел в нашем городе однофамильца, да и то на фото. Фото было на надгробном камне Волковского кладбища. Весьма интересное совпадение.

Но сейчас мне хочется рассказать о том, как поступал на работу в Эрмитаж. "Позитрон" к тому времени практически загнулся, люди месяцами сидели без зарплаты. Многие сами разбежались кто куда, оставшихся сотрудников не сокращали лишь потому, что нечем было платить положенные при сокращении денежные компенсации. Мне приходилось по ночам подрабатывать ночным приёмщиком в молочном магазине. Пришлось искать другую работу. Я уже не чаял устроиться по профилю – разработчиком микропроцессорной техники и электронной аппаратуры. Рад был любой подвернувшейся работе.

Подвернулся Эрмитаж, знакомый пристроил.

Работать предстояло в отделе электронной техники, сигнализации и связи. Начальник отдела Богданов всем поступающим предлагал в обязательном порядке пройти компьютерный тест оценки способностей и профессиональных наклонностей человека MMPI (Массачусетский политехнический институт). Дело в том, что когда Богданову впервые поставили на компьютер эту программу, он первым делом проверил свои способности. И программа обнаружила у него выдающиеся организаторские способности (более 8 баллов из 10), волевые качества (более 9) и все задатки настоящего руководителя (более 7 баллов). Завотдела был в восторге! И с тех пор все вновь поступающие должны были пройти этот тест.

Итак, он провёл меня в комнату с компьютерами, которую все называли Красный уголок и засадил перед монитором, предложил отвечать на 600 с лишком вопросов программы. Программой допускались только односложные ответы "да" или "нет".

Богданов не знал только, что такая же программа была у меня на "Позитроне". Многие пытались дурить программу, хитрили с ответами, но та была непреклонна: "Недопустимо низкая валидность ответов", то есть противоречивость. Другим словами – ваньку валяешь, уважаемый, отвечай правду! Многие дивились – вот какая умная программа – не обманешь её. Я долго разбирался с механизмом обработки ответов, пока не понял в чём секрет. Дело в том, что многие вопросы по сути, а не по содержанию, спрашивали об одном и том же, и задавались они не подряд, а вразброс. Например: хотелось ли вам иногда украсть вещь с прилавка, если никто не видит? В другом месте спрашивалось: не кажется ли вам, что иногда для пользы дела было бы полезно идти на незначительные нарушения законов? Разные по содержанию вопросы, но по сути они должны выявлять криминальные наклонности человека. Я сгруппировал такие схожие вопросы и стал отвечать на них одинаково, в ту или иную сторону. И стал гнать в ответах полную чушь, но вердикт программы был: валидность высокая, проверяемый предельно честен в ответах. Освоив это, научился добиваться любых результатов. Например, программа обнаруживала у меня хорошие задатки человека искусства. Или способности выдающегося полководца. Или явного криминального авторитета, к тому же неуживчивого, злобного и мстительного.

Итак, я быстро набил все ответы на вопросы и, в ожидании Богданова, сидел за компьютером, валял дурака. В своём резюме программа, разумеется при высокой валидности-правдивости ответов, обнаружила у меня задатки к научной работе – около 8 баллов, к военной службе – 9 баллов, и к руководящей работе – 12 баллов. При том, что максимальная оценка была только десять баллов. Как такое могло случиться – не знаю. Видно у компьютера от моего наглого, но валидного вранья мозги переклинило, отчаялся поймать меня на лжи с поличным.

И тут в красный уголок зашли какие-то иностранцы. С помощью своего убого английского языка я начал трепаться с ними. Они сказали, что приехали с Голландии в командировку, привезли оборудование для нашего отдела. Они спросили меня, давно ли я тут работаю, на что ответил им:

"Только устраиваюсь!" Мы все дружно рассмеялись.

И тут в комнату вошла девушка из секретариата директора Эрмитажа (как я потом узнал) и спросила:

– Голландцы у вас?

Программист Олег сказал ей:

– Да.

И показал на иностранцев.

– Good day! – сказала она им приветливо.

Те тоже поздоровались. Поскольку я стоял с ними, то тоже ответил девушке:

– Здравствуйте!

Как она на меня тогда посмотрела! Хорошо ещё, не убила на месте. Столько холода, надменности, злости и ещё бог знает чего было в её взгляде. И отвернулась демонстративно. Не знаю как вы, а я к таким вещам очень чувствителен.

Вот как, думаю, иностранцем – здрасьте, а мне – шиш с маслом! Дескать – с твоим-то рылом да в калашный ряд. Только с иностранцами, выходит, любезны в Эрмитаже. Обиделся я. Очень. Ну и ладно, решил забыть об этом. Не жаловаться же на неё директору Пиотровскому!

А через несколько дней я опять зашёл к программистам в Красный уголок. Сидели у компьютера с программисткой Леной, перетирали какие-то программные фишки, когда позвонили в дверь.

– Сиди, – говорю я Лене, – сам схожу и открою.

Открываю дверь – мама родная! Та самая барышня, что давеча отшила меня в этой же комнате. У меня сразу же настроение опустилось ниже… э-э-э… ну вам по пояс будет. У неё тоже, смотрю, взор потух сразу и глаза погрустнели. Но, тем не менее, она сказала мне:

– Здравствуй, Саша.

Ну ладно, думаю, раз уж поздоровалась в этот раз, надо хотя бы ответить из вежливости.

– Здравствуйте, – говорю.

– Ты прости меня, что я не стала разговаривать с тобой в прошлый раз, – говорит.

– Да ладно, – отвечаю, – ничего страшного. Всякое бывает.

А самого лёд в душе потихоньку тает. Главное – что она искренне раскаивается, отчего бы не простить. Не такой уж я и злопамятный. А она продолжает:

– И ты прости, что я так и не позвонила тебе.

– Когда!? – искренне изумляюсь.

– Ну, помнишь, я обещала, что позвоню тебе, и ты покатаешь меня на машине за городом?

Так, думаю, у кого-то из нас двоих явно едет крыша. И кажется – у неё. Я вдруг обратил внимание, что эта девушка назвала меня по имени, хотя мы с ней незнакомы. И почему-то она обращается ко мне на ТЫ, хотя видим друг друга второй раз в жизни. Нет, мне даже приятно, если симпатичная девушка сразу переходит со мной на ТЫ, это так интимно. Но она явно разговаривает со мной, как с давним знакомым.

И я деликатно начал:

– Знаете, у меня в последнее время в памяти случаются глубокие провалы. Не помню, когда мы договаривались созвониться. И машины у меня нету (тогда ещё не было). И вас я тоже не помню. Уж извините.

И тут у неё во взгляде появились глубокие сомнения в окружающей действительности.

– Вы знаете, я, наверное, перепутала вас со своим знакомым.

– Наверное, – говорю с облегчением.

– Но вы так похожи на него, так похожи, ну просто копия...

– И разумеется, копия хуже оригинала? – мрачно поинтересовался я.

– Ну, – деликатно, но не очень настойчиво возразила она, – я бы так не сказала...

На чём и разрешилась наша проблема.

А этого Сашу, с которым она меня перепутала, потом не раз видел в Эрмитаже, он работал в одном из научных отделов. Действительно, очень похож на меня, нас не раз с ним путали.

– Только, – сказал мой напарник Витя, – его физиономия, в отличие от твоей, простецко-пролетарской, очень надменная и заносчивая.

Караул! Выносят!

Весна 1994 года, Санкт-Петербург.

1. Предыстория

Или преамбула, как говорят корифеи «с эстетическим образованием». Работали мы как-то за полгода до описываемых событий с напарником-Витей в Золотой кладовой. Работа была срочная, а время было уже позднее. Поскольку после закрытия музея вечером оставаться в нём в охраняемых залах можно только по специальному разрешению, то соответствующее разрешение мы с Витей и получили от нашего завотдела Богданова. Он ещё не раз будет поминаться в этом рассказе, так уж сложилось.

Так вот, закончили мы с Витей очень поздно и возвращались к себе в мастерскую через гулкие пустые залы первого этажа музея, волоча с собой моток кабеля, дрель и ящик с инструментом.

В начале Директорского коридора – пост охраны, охранница крестом расставив руки, перегородила проход:

– Пропуск!

Мы достали и предъявили.

– Разрешение на работу в вечернее время!

Витя достал соответствующую бумагу, с нужными печатями и правильными подписями. Но этого бдительной охраннице мало:

– Что делали в музее в такое позднее время?

Мы с напарником изумлённо переглянулись: а вот это её уже не касается, категорически. Более того, мы даже и не имели право рассказывать об этом, ни ей, никому другому, кто не относится к нашей службе. Возможно, просто охранница сверхбдительная попалась, а может, просто удовлетворяет своё здоровое женское любопытство за казённый счёт.

– Я вас спрашиваю: что вы делали в музее в такое позднее время?

– Ну-у... работали...

Охранница, презрительно-насмешливо:

– И над чем же вы там работали?

– А в чём дело, собственно? Ведь разрешение у нас есть.

– Я должна знать, что вы делали в музее так поздно, иначе я вас не выпущу, будете задержаны!

Типичное самоуправство и превышение власти. Весьма характерное для подобных охранников, впрочем. И я решил разыграть её, и отыграться заодно. Сделав заговорщицки-конфиденциальное лицо, словно сообщаю важную тайну, сказал ей веско и внушительно:

– Чинили камеру видеонаблюдения в Золотой кладовой.

Сочинил на ходу, мы другим там совсем занимались.

– И как, починили?

– Нет. Теперь Золотая кладовая на всю ночь без наблюдения осталась.

– А если кто залезет туда ночью? – заинтересованно спросила она.

– Тогда, – продолжил я, внутренне злорадно торжествуя, – я напишу докладную, что об этом знали только я и мы двое, больше никто! К вам придут товарищи в скромных серых костюмах и будут задавать вам много, много вопросов...

Лицо у неё стало растерянное и испуганное:

– Так я ж просто спросила!

– А зачем вы спрашивали? С какой целью интересовались? Вам вовсе не нужно знать, что мы делаем в музее. Мы, сотрудники сигнализации, очень не любим тех, кто расспрашивает нас о нашей работе. Таких мы сразу берём на заметку, а потом сообщаем куда надо. Так что не стоит вам об этом спрашивать, меньше знаешь – лучше спишь.

Это я к тому, какие отношения сложились тогда в Эрмитаже между сотрудниками охраны и охранной сигнализации. Возможно, и сейчас мало что изменилось.

2. Караул!

Отдел наш полностью назывался так: отдел электронной техники, сигнализации и связи, ОЭТСиС. То есть, отдел опекал не только всю сигнализацию музея, но и телефоны с АТС, а также всю оргтехнику музея, разные там принтеры-компьютеры-факсы.

Ну, а эксплуатация всей этой электроники, естественно, требовала применения спирта, технического. Не облизывайтесь и не ухмыляйтесь, рассказ мой не о том, как в музее спирт использовали по его самому прямому назначению. Можете не верить мне, дело ваше, но сам лично никогда не употреблял в музее казенный спирт, и в мыслях не было, и за сотрудниками этого также не наблюдал. Пили мы иногда, конечно, но – строго после работы и магазинные напитки. Так уж у нас поставлено было, таков строгий порядок. Кому не нравилось – вскоре искали другую работу.

Так вот, наш начальник отдела Богданов (я ж говорил, он будет часто тут упоминаться), послал нас с Витей на склад получить 18 килограммов спирта, которые полагались отделу на .... На определённый период времени, короче. Ни за что не раскрою вам страшную музейную тайну – нормы снабжения спиртом нашего отдела!

Богданов выдал нам все нужные бумаги для получения спирта, подписанные и утверждённые, а потом вручил стеклянную двадцатилитровую бутыль с завинчивающейся пластиковой пробкой.

Итак, пришли мы с Витей на склад, что размещался в подвале, налили нам полагающиеся 18 килограммов, и поволокли бутыль обратно. Нести двухведерную стеклянную бутыль со спиртом было нелегко, я обнял её своими длинными загребущими руками и нёс по коридорам и лестницам музея, бережно, но крепко прижав к себе. И всё боялся уронить бутыль или споткнуться. Витя открывал мне двери и предупреждал о ступеньках и прочих препятствиях.

Но вот мы подошли к воротам (кажется, в Ушаковском проезде). Дело в том, что часть маршрута мы должны были проделать по улице. То есть, выйти через ворота на Дворцовую набережную, пройти по тротуару, а потом войти обратно в Эрмитаж через служебный (он же Директорский) вход Малого Эрмитажа, там рядом и находился кабинет Богданова. Потому что идти через музей ещё сложнее, по пути куча лестниц и междуэтажных переходов. И самое главное, не следовало идти с бутылью, на которой крупно написано «спирт этиловый технический» мимо посетителей музея, чтоб не создавать у них неприятные ассоциации и превратное мнение об Эрмитаже.

На воротах, как положено, охрана.

– Кто такие? Что несём и куда?

Мы показали наши пропуска и документы на спирт. Охранник сначала читал спокойно, но потом, когда до него дошло, ЧТО мы выносим, он был потрясён и изумлён!

– Как это? Вы спирт – и за ворота хотите вынести? Да кто вам позволил!

– Наш завотдела, вот документы.

– Что мне ваши документы, не морочьте мне голову. Вы что же, вот так просто, взяли целых 18 кмлограммов спирта и хотите уйти с ними из музея? Разбежались! Не выпущу, несите обратно!

Наверное, если б мы выносили с Эрмитажа картину Рембрандта или статую Родена, охранник возмутился бы меньше.

– Не пойдём, – упёрлись мы. – Нам приказано отнести эту бутыль в отдел, и мы её отнесём.

– Ах, так? Вы задержаны! Всем стоять на месте!

Охранник нажал тревожную кнопку, и через полминуты рядом возникла ещё куча сотрудников охраны и один вооружённый милиционер. И всех собравшихся потрясло сообщение охранника: «Вот эти! Хотят! Вынести 18 килограммов спирта! Из Эрмитажа! Среди бела дня!» Все собравшиеся были потрясены нашими беспрецедентными наглостью, цинизмом и размахом хищения. Это тебе не монетки античные из залов Древней Греции, не фарфор китайский, не поеденные молью старинные иранские ковры 12 века, тут целая бутыль чистого спирта. Ну ничего святого нет для этих отморозков! На священное покусились!

Все громко охали и вздыхали, возмущённо глядя на нас. И только милиционер, проглядев наши документы, спросил охранника:

– Так в чём, собственно, проблема? У них есть пропуска и документы на вынос спирта, всё в порядке, правильно оформлено.

Охранник аж задохнулся от гнева:

– Да вы что? Не понимаете? Ведь это же – СПИРТ!!! Вот вынесут они его из музея – а куда они потом они его понесут? В отдел? Или к себе домой – пьянствовать? Или торговать им? Да и документы эти их – может, они подделаны?

– Так это проблемы не ваши, а их отдела. Начальник им разрешил, вот пусть и разбирается с ними. Пускай несут, раз есть разрешение.

– Ну нет, не бывать этому.

– А впрочем, – сказал милиционер, – давайте позвоним их начальнику отдела и спросим у него.

Похоже, милиционер был самый толковый из окружавших нас людей. Давно подозреваю, что в такие охранники музеев и разных балалаечных фабрик идут те, кого в милицию не взяли.

Богданов по телефону подтвердил сверхбдительному охраннику: да, он послал нас за спиртом, да, он ждёт нас с бутылью.

Охранник возразил:

– Такие бутыли со спиртом надо носить в сопровождении охраны, тем более – по улице.

Богданов резонно возразил, что двоих крепких ребят достаточно для охраны бутыли с ценнейшим продуктом ректификации.

– А если они не донесут его?

– Я им вполне доверяю.

Вобщем, отпустили нас с миром. Но выражение лица охранника ясно говорило, что отпуская нас за ворота с бутылью спирта, он совершает большую ошибку: «Ох, не следовало бы этих двоих выпускать со спиртом! Ох, чую, не в отдел несут, а уворуют его. У меня глаз намётан – несунов сразу вижу».

3. Это судьба такая...

На этом приключения злополучной бутыли со спиртом ещё не закончились. Нелёгкой была её судьба, конец тоже был печальным и даже трагическим.

Принесли мы, наконец, эту бутыль в кабинет заведующего отделом, к Богданову Алексею. Я лично запарился в конец, таща её в руках и прижимая к животу. Поставил бутыль Алексею на стол в кабинете, мы с Витей распрощались с ним и ушли. Принесли спирт – и гора с плеч. Зато Богданову проблем добавили – куда его девать? Раздать по соответствующим службам – уже поздно, рабочий день к концу подошёл, этим лучше завтра с утра заняться. Но и на столе оставлять негоже, убрать бы куда с глаз долой. А то представьте себе картину, войдёт кто к нему в кабинет – а на столе бутыль со спиртом. Оправдывайся потом, что это для технических нужд. Слухи пойдут по музею. А слухов о себе Алексей, надо отдать ему должное, очень не любил, опасался, аж до мнительности.

В сейф бутыль не влезет по размерам. И Богданов поставил бутыль под свой рабочий стол, чтоб глаза не мозолила. До утра постоит, а завтра выдаст спирт начальникам служб отдела.

А наутро, сразу же после него, в кабинет вошла уборщица с ведром и тряпкой. Алексей, чтоб не мешать ей убираться, деликатно вышел в коридор, покурить. Уборщице было лениво нагибаться, потому она, не сгибаясь и не глядя, энергично начала шуровать шваброй под столом. Размашисто двинула шваброй под стол, врезав ей по бутыли со спиртом. Бутыль упала, и разбилась! Вдребезги!!!

Когда раздался звон разбитого стекла, у Богданова сердце сжалось от нехорошего предчувствия и он ринулся в свой кабинет. Ворвавшись, увидел сюрреалистичную картину: на полу его кабинета плескалось море спирта. Уборщица, забыв на месте орудия преступления – швабру и ведро – трусливо скрылась с места содеянного. Алексей, прирождённый руководитель, действовал быстро и решительно: выплеснул из ведра воду в окно, схватил тряпку и стал собирать ею спирт с пола, а потом выкручивать его в ведро. Тут как раз к нему в кабинет вошла девушка-аккумуляторщица с заявкой на новые фонари (в отделе для работы в подвалах Эрмитажа использовали шахтёрские фонари, которые сдавали ей на зарядку).

И дальше они собирали тряпками спирт с полу уже вдвоём, половину из разлитого смогли всё же собрать. Но в кабинете долго ещё стоял специфический запах.

Собранный спирт получился желтоватого оттенка. Пол в кабинете был паркетный, вот мастика и растворилась в спирте. Потом Богданов пробовал выдавать этот раствор мастики в спирте наладчиком, но это сразу же прекратили, при высыхании спирта на контактах реле оставался налёт мастики и контакты склеивались. Собранные с полу остатки вылили, а Богданов достал где-то чистый спирт и выдавал уже его. Где он взял чистый спирт – не знаю. Возможно, за свои деньги в магазине «Рояль» купил. Может, помните – тогда его везде продавали в литровых бутылках, “Royal spirit”?

Эстетическое образование

1993 год. Санкт-Петербург, Эрмитаж.

Мне нужно было обсудить с моим начальником Богдановым один производственный вопрос. Я подошел к его кабинету и постучался. Алексей выглянул и сказал мне:

– Саша, я знаю твой вопрос, но сейчас у меня иностранцы сидят. Подожди, пожалуйста, минут десять, с ними закончу, а потом с тобой все обсудим.

Я решил подождать здесь же у кабинета, в коридоре у лестницы служебного входа в Старый Эрмитаж. В ногах правды, как известно, нет, поэтому присел на перила. Хочу заметить, что находился я не в музейных залах, где ходят посетители, а в коридоре служебных помещений.

По коридору шла дама, вся преисполненная важности и достоинства. Про таких говорят: не идет, а несет себя – с достоинством. ("И чем меньше достоинства, тем больше несет". (с) А. М. Покровский)

– Нельзя сидеть на перилах! – наставительно сказала она мне.

– О господи, почему?

Я быстренько осмотрел перила – может, они в аварийном состоянии и вот-вот рухнут? Нет, перила прочные, чугунные, полтыщи лет простоят. Еще при царе сделанные.

– Почему нельзя-то? – переспросил я.

Презрительно поджав накрашенные бантиком губы, дама ответила (вот уж сказала, так сказала!):

– Мне трудно говорить с человеком, не имеющем эстетического образования!

И важно удалилась.

Прошло уже много лет, а меня все удивляет: откуда столько презрения к людям, "не имеющим эстетического образования"?

Эрмитаж – достояние мировой культуры, и отдельные его сотрудники решили, что и сами они – тоже достояние мировой культуры. А к остальным относятся снисходительно-пренебрежительно: братья наши меньшие. Слава богу, что такие "достояния" среди научных сотрудников музея – все же меньшинство. Но далеко не редкость. Если бы в нашем НИИ инженер позволил себе такой тон по отношению к сотрудникам "не имеющим научно-технического образования", то его, во-первых, уволили бы, во-вторых, не поняли бы.

Эрмитаж и комбайнер

Лето 1993 года, Санкт-Петербург.

На складе мы получили для нашей мастерской пять рулонов виниловой изоленты. Мы – это наш завотдела Игорь и я, новоиспечённый инженер отдела сигнализации. Только-только отгремела перестройка с её повальным дефицитом всего и вся. Но последствия в виде дефицита на отдельные материалы ещё ощущались. Короче, большим дефицитом была эта виниловая изолента. И мы шли со склада, прижимая пакет с рулонами к себе, как большую драгоценность. Но сразу отнести это к себе в отдел не судьба была. Надо было ещё зайти в Аванс-зал, поменять датчики. Про Аванс-зал отдельно скажу. Если подняться в Эрмитаже по самой главной и самой красивой лестнице, Посольской, она же Иорданская (), то с верхней лестничной площадки окажешься перед дверью в Аванс-зал, это первый из бальных залов Зимнего дворца. Из этого зала следующая дверь в Николаевский зал (), за ним – Концертный зал (). В этих трёх залах, выходящих двухъярусными окнами на Неву, и проходили роскошные царские балы. Они помнят помимо всяких-разных особ царской фамилии самого Александра Сергеевича и его блистательную супругу Наталью Николаевну. Сейчас это музейные залы, скульптуры оттуда убрали, и в них разворачивают тематические выставки.

Придя в зал, мы повесили пакет с изолентой на мраморную руку какой-то неведомой нам нимфе, а может – наяде или дриаде, не силён я в мраморных женщинах, и стали менять микроволновые датчики "Аргус", дававшие частые ложные срабатывания, на более надёжные "Apolo".

Я сразу обратил внимание на пожилого мужика с медалью "За трудовую доблесть" на пиджаке, что рассматривал экспозицию рядом с нами. Каким-то внутренним чутьём я понял, что этот мужик – во-первых тракторист или комбайнёр, во-вторых – с юга России или Украины, типичный славянин-степняк, загоревший, с продублённой кожей лица. Только у механизаторов на юге я видел такие обветренные загоревшие лица с густой сеткой морщин вокруг глаз. Каким-то родным он мне сразу стал, ведь и я до армии работал трактористом в колхозе, в Крыму. Наш человек, механизатор, и земляк, похоже.

Как-то сразу привычно прищуренные глаза его, привыкшие всматриваться в борозду из кабины трактора, ещё более сузились, сфокусировавшись на прозрачном пакете с изолентой, что висел на руке скульптуры. Точно – механизатор! Какой же тракторист пропустит изоленту! Смотрю – он как-то медленно, вроде невзначай, стал приближаться к пакету. Стырить хочет. Даже это выдавало в нём привычки механизатора, а уж я то их знаю. Я посмотрел на него грозно и внушительно, и встал рядом с пакетом, пока Игорь докручивал последний датчик. Тот мужик ещё покрутился-покрутился вокруг, но понял, что незаметно стырить изоленту не удастся. И когда мы уже собрались уходить, он спросил у Игоря, определив в нём старшего:

– Слышь, парень, дай изоленты, один рулон. У тебя вон их сколько...

– Не дам, это на всю мастерскую.

– Но один-то рулон, всего лишь, – стал канючить мужик просительно.

– Не дам, сказал, – отрезал Игорь.

И мы пошли к себе в мастерскую.

А я ностальгически, живенько так себе представил: южный тёплый вечер, цикады стрекочут в траве. Запылённые комбайны, выгрузив последнее зерно из бункеров, стоят на краю поля, опустив жатки на стерню и заглушив перегревшиеся за день дизеля. Механизаторы расположились на траве, разлив по кружкам перцовую и смачно закусывая её салом с чесночком.

И один из них, мечтательно, с тихой грустью в голосе, рассказывает товарищам о самых запомнившихся впечатлениях от музея:

– Эх, братцы! Был я в Ленинграде, Эрмитаж посетил, видел картины там всякие, скульптуры. Но больше всего запомнилось мне: такую классную изоленту я там видел. Жаль, скоммуниздить не удалось!

«Весело было нам…»

Рассказал мне эту подлинную историю один сотрудник Эрмитажа, засвечивать имя которого я не хочу. Потому что он и поныне работает в музее, занимая там немалый пост.

Где-то в самом конце перестройке, в конце 80-х, руководство музея решило устроить под Новый год бал-маскарад. Само мероприятие проходило в Актовом зале, для переодевания в маскарадные костюмы директор музея (тогда им был не Пиотровский) предоставил женщинам свой немалый кабинет, а напротив, в кабинете заместителя директора, переодевались мужчины. И вот, «раздали маски кроликов, слонов и алкоголиков», грянула музыка, началось веселье. Может, тот бал был и не так роскошен, как при царях, но все же, бал есть бал.

А тем временем. В Эрмитаже постоянно несли службу сотрудники милиции из специального батальона. И вот один из них закончил свою службу ровно в 20.00, сдал все дела, разоружился, сдав пистолет в оружейку, и пошел восвояси. Проходя по Директорскому коридору, увидел бал в Актовом зале. Поскольку спешить ему было некуда, службу закончил, а впереди два выходных, он решил пойти на бал, потанцевать. Форма, особенно военизированная форма, всегда придает особый шарм мужчине, делает его подтянутым, мужественным, привлекательным в глазах девушек. А потому наш мент пользовался успехом у барышень, они охотно танцевали с ним, а с одной он даже обменялся номерами телефонов и договорился о свидании.

Когда я рассказывал эту историю своим знакомым, обкатывал ее устно, одна из слушательниц воскликнула:

– Никогда! Никогда культурная барышня, работающая в Эрмитаже, бастионе мировой культуры, не пошла бы танцевать с простым ментом!

Э-э-э… не скажите, не скажите. Не факт. Да и что значит «простой» мент? Кто из так называемых «простых людей» на самом деле прост, покажите мне пальцем?

И кроме того, в Эрмитаже, помимо служителей высокого искусства есть еще технические работники: энергетики, электрики, связисты, гараж, мастерские, ремонтно-эксплуатационная служба, сигнализация, электронщики, и наконец: уборщики залов и территории, озеленители, строители, охранники (это помимо милиции, своя, музейная охрана), смотрители залов и многие, многие другие. И эти технические службы составляют не много не мало, а половину сотрудников музея. Так что было с кем потанцевать милиционеру.

Так вот, в самый разгар мимолетно завязавшегося, но бурно развивающегося романа, к милиционеру, извинившись перед его дамой, подошли трое суровых, мрачных и решительно настроенных молодых искусствоведа. И предложили выйти в коридор, потолковать об искусстве. В частности, чем отличается позднее треченто от раннего кватроченто, а также обсудить библейские мотивы во фресках Джото и живописи Рафаэля.

Менту, как и любому другому на его месте, стало несколько неуютно.

Но! Трусить милиционеру не только стыдно, но и не положено, работа у него такая. Не может пожарный сказать: «Я боюсь идти тушить огонь». Не может монтажник-высотник бояться высоты. (Гы! А на моей памяти был такой высотник. На стреле моего крана с блока слетел трос грузовой каретки. Пришлось взять монтажный пояс у того «высотника», подцепиться им за стрелу крана, это был КБ-503, и заправить трос на ролик. Было это на высоте примерно пятидесяти трех метров, выше шестнадцатиэтажного дома, который мы там, на улице Маршала Захарова строили, примерно на пару этажей.)

А тот милиционер был настоящий мент, профессионал. А потому не мог он отказаться, струсить. Это ж позор будет, на всю питерскую милицию.

И он бодро кивнул головой, что, мол, всю жизнь мечтал потолковать с настоящими специалистами об искусстве Ренессанса.

Если вы, уважаемые читатели, ждете дальше рассказ о том, как храбрый мент с помощью бокса, самбо и карате раскидал этих эстетов, то вы таки сильно заблуждаетесь и ничего не понимаете в современном искусстве. Нынешние молодые искусствоведы музея, как правило, вовсе не хлипкие сутулые очкарики. А наоборот, ребята крепкие, спортивные, многие из них занимаются греблей на байдарках, скалолазанием, парусным спортом, прыгают с парашютом, а в обеденный перерыв, если теплая погода на улице, играют в волейбол в одном из двориков музея, как раз из окон Директорского коридора видна натянутая сетка.

Некоторое время спустя, уже другой милиционер, неся службу по охране музея, то есть при оружии, обходил коридоры и служебные помещения музея. Те из них, что не запирались на ночь. И увидел он в Директорском коридоре поразившую его картину: трое крепких, сильных не только духом, но и физически, сотрудников музея с высшим эстетическим образованием били милиционера головой об батарею. Вбивали ему в башку чувство прекрасного. Вы можете возразить: как же так, втроем на одного, некрасиво, неблагородно… А не скажите, сотрудники музея были людьми всесторонне образованными, и знали, что для успешного нападения атакующая сторона должна иметь минимум трехкратное превосходство над силами противника, так что все по науке.

… Насколько все-таки хрупок и тонок слой культуры и воспитания в людях. Рафинированная интеллигенция, искусствоведы, сотрудники музея с мировым именем – а туда же, не трогай наших девок. Как в деревне, ей-ей.

Второй мент, тот, что был на службе, криком и действием пытался прекратить избиение своего коллеги, но разъяренные служители муз небрежно отшвырнули его, как котенка, и тот проехался носом по ковровой дорожке, оросив ее кровью из разбитого носа.

Дубинок, этих могучих демократизаторов, рычагов перестройки, тогда в музее милиционерам не давали. (Кстати, в НИИ спецматериалов, где разработали милицейские дубинки, они проходят как изделие «Аргумент». Не откажешь в чувстве юмора разработчикам этого НИИ!) И тогда мент вытащил ПМ из кобуры, и с криком: «Стой! Стрелять буду!» выстрелил два раза в потолок. (Уже когда я сам работал в музее, мне показывали эти следы от пуль на потолке Директорского коридора).

На выстрел сбежались люди с бала-маскарада, прибежали также вызванные по телефону охранники и наряд милиции, разбушевавшихся искусствоведов, наконец, уняли.

Что было потом? Ну, руководство музея вело долгие, трудные переговоры с командованием милицейского батальона. Ведь как ни крути, а это нападение на милиционеров, один из которых к тому же был при исполнении. В конце концов, скандал замяли, уголовное дело заводить не стали. Те служители искусства принесли официальные извинения побитым ими ментам, а неофициально – еще и поляну им нарыли.

Новогодние балы-маскарады в Эрмитаже больше не устраивали.

PS: Треченто и кватроченто – так в искусствоведении именуются, соответственно: 1300-е и 1400-е годы эпохи Возрождения, или Ренессанса.

Тайна железной двери.

В Золотой кладовой Востока () затеяли как-то генеральную реконструкцию. Новые витрины для экспонатов и прозрачные двери из бронестекла подрядилась установить одна австрийская фирма. Бронированная дверь на входе стояла и раньше, но это была ДВЕРЬ. Из толстой корабельной брони, не всякой пушкой прошибешь, с массивными петлями и запорами.

Поскольку все хитрые устройства сигнализации к существующей охранной сети должны были подключать мы, инженеры отдела, то мне довелось изучить документацию на австрийскую дверь из бронестекла. Почитал и пришел в ужас. Как выдающееся достижение австрийского хайтека рекламировалось, что бронестекло двери выдерживает выстрел в упор 9-мм пули «парабеллум». Но это же полная ерунда! Пистолетную пулю она выдерживает, подумаешь, достижение «цивилизованной Европы». А выстрел из автомата Калашникова, получается, она уже не выдержит? Как и попадание противотанковой гранаты из гранатомета. А прежняя-то дверь, продукт родимой оборонки, снаряды выдерживала.

Но это еще не все. Обе створки двери крепились на петли только сверху, снизу створки опирались просто на бронзовые подпятники. И петли, что держали двери сверху, были наружные! Кто понимает – тот поразится подобной беспечности. То есть, для непосвященных поясняю, петли торчат наружу, их можно переносной болгаркой спилить и дверь свалится. Но даже и этого не надо было. В петли сверху вставлялся палец, снизу закрученный обычной гайкой, примерно на 27-32. То есть, злоумышленнику достаточно было просто открутить гайку, этим же гаечным ключом выбить болт из петли, и двери просто упадут, даже с замком возиться не надо. Писец, мрачный писец. И это двери в Золотую кладовую.

Конечно, на двери стоит сигнализация, у входа дежурит милиционер с автоматом, но сами-то двери должны противостоять злоумышленнику. Короче, дверь не годилась для кладовой. Я доложил об этом своему руководству, но меня никто и слушать не стал. «Делай свое дело, парень, и не суйся, куда не надо». Ответственный хранитель кладовой, изучив конструкцию двери, тоже пришла в ужас, резко возражала против их установки, но ее также не стали слушать: «Что там может понимать женщина, да еще искусствовед, в современной технике».

В общем, бригада австрийцев дружно приступила к установке дверей. Мы с напарником Витей возились тогда в той же кладовой с установкой разной электроники.

Когда старые двери сняли, то вскоре к нам заглянула делегация руководства музея, интересовалась ходом работ. Директор музея Пиотровский, Михаил Борисович, поинтересовался у заведующей АХО:

– А где прежние двери?

Та неловко замялась:

– Да ну их, это старье. Теперь новые двери будут, красивые, прозрачные…

Но Пиотровский не дал сбить себя с толку, и повторил негромко, но веско:

– Пожалуйста, ответьте: где старые двери?

– Ну… они же старые… списали их, реализовать собирались…

Пиотровский, конечно, очень интеллигентный, образованный, воспитанный, но вот в мягкотелости его никто заподозрит, железный малый, кремень, гвозди бы делать из этих людей.

– Вернуть, немедленно, сию же секунду, – промолвил тихим, но внушительным голосом (я вообще ни разу не слышал, чтобы он повышал голос), от которого душа леденеет и прячется в пятки.

Позвонили на грузовую проходную, где машина уже собиралась вывозить эти двери. Продали их, одной коммерческой структуре. Охрана немедленно задержала машину, и двери сгрузили. Сопровождающий грузовика страшно ругался, размахивал документами и кричал, что он приобрел эти двери законно, но все было напрасно. Грузовик уехал порожняком, бронированные двери остались в музее.

Чрез некоторое время австрийские двери из бронестекла установили в кладовой, наконец. А кроме них, в том же проеме и на прежнее место, поставили прежние двери из корабельной брони. Так-то надежнее будет. Непонятно, зачем вообще тогда затеяли всю эту опупею с дверями, если в итоге все вернулось на круги своя. Начальству виднее, впрочем.

Эти события происходили много лет назад, еще в 1994 году, с тех пор в Эрмитаже, в том числе и в описанной кладовой, все изменилось, охрана объектов значительно усилилась и усовершенствовалась. А потому криминальные личности не смогут использовать этот рассказ для планирования преступных акций.

Реконструкция архитектурного отдела

Американская фирма, производящая Кока-колу, решила сделать тогда (примерно в 1993-1994 году) размашистый благотворительный жест. Она предложила оплатить Эрмитажу полную реконструкцию архитектурного отдела музея. Аб-са-лют-но безвозмездно фирма выделила сто тысяч (100 000) вечнозеленых американских денег, перевела их на специальный счет музея. Для капитального ремонта здания, где размещался отдел, полной реконструкции помещений и установки разного оборудования, коммуникаций, оргтехники, выбрали в подрядчики финскую фирму, которая ранее уже производила реконструкцию Эрмитажного театра.

Повторяю, иностранная фирма выделила деньги Эрмитажу абсолютно безвозмездно. Но, так уж получилось, по чистой случайности, вскоре эта фирма получила разрешение на строительство завода на Пулковском шоссе по производству Кока-колы. Завод быстро построили и он начал выпускать продукцию. Так что ничего американцы просто так, без выгоды, не делают. Впрочем, упрекнуть их не в чем, нормальный бизнес, во всем мире так делается. А самое главное – реконструкцию отдела музея они профинансировали, полезное дело сделали, культуру нашу российскую проспонсировали.

А тем временем финские строители-подрядчики составили смету на производство работ. Готовую смету предъявили руководству музея. Увы, финских подрядчиков ждал большой облом, не утвердили их смету, юрист не подписал. И строителям предложили составить новую смету, с учетом замечаний и предложений ответственных лиц из музейного руководства. Через какое-то, продолжительное время, финны предъявили новую смету, улучшенную и исправленную. И снова железный, несгибаемый музейный юрист не подписал ее. Уж и просили его подрядчики подписать, и уговаривали, и стращать пытались, и даже обещали ему финны приглашение на «учебный семинар» в прекрасную Суоми: с уютным коттеджем на берегу озера, великолепной кухней, с сауной и прочими удовольствиями. Но не дрогнуло сердце юриста: не подпишу, и все. Я сказал!

И подрядчики, горестно вздохнув, принялись за составление новой сметы. А когда, собравшись духом, предъявили очередной ее проект – снова им облом! Ну, сказку про белого бычка вы все, наверное, знаете.

Напомню, это было в 93-94 годах. Помните, какая сумасшедшая тогда была инфляция? Это ж сколько раз можно было те деньги, выделенные американцами для музея, прокрутить? Деньги-то нетронутые пока, работы не начались, юрист, будь он неладен, смету не подписывает. Вот такой грозный юрист в музее, никто с ним поладить не может.

Долго ли, коротко ли, но, как пишут в романах, прошел один год. Американцы-филантропы, покровители и меценаты, что выделили деньги, поинтересовались у руководства Эрмитажа: а как там обстоят дела с реконструкцией архитектурного отдела? Мы же вам эти деньги не подарили, а выделили на производство конкретных работ по реконструкции, об этом мы с вами соответствующий документ подписывали. Почему прошел уже год, а к работам еще не приступили? Блеяние про юриста и неподписанную смету американцы особо слушать не стали, а пообещали, что подадут на музей в суд. За нецелевое использование денег, их денег.

Американцы, конечно, филантропы и меценаты, но прежде всего – они деловые люди, у них не забалуешь. Смету на производство работ тут же подписали, юриста при этом никто даже не спрашивал. Как вы сами понимает, он тут был вовсе не при делах, так – пятый подползающий. Реконструкцию отдела успешно произвели, в срок и с хорошим качеством, финны, как всегда, были на высоте.

Вот такую историю рассказали мне в свое время сотрудники Эрмитажа.

Гуру

Рассказали мне в Эрмитажном театре в свое время такую занятную историю. Было это в начале девяностых. На страну обрушились реформы, всем было трудно, переживал финансовые трудности и Эрмитаж. А потому выкручивались музейщики, как могли. Зал Эрмитажного театра сдавали в аренду для различных концертов, заседаний и тому подобное. В тот раз театр арендовали для своего торжественного собрания какие-то буддисты, а может кришнаиты, кто их ведает. Могу лишь утверждать, что были они бритоголовые, ходили в оранжевых балахонах, и часто не по делу вопили что-то вроде: «В харю Мишку, в харю Райку!» или нечто похожее на это.

Перед началом форума бритоголовых «оранжистов» инженер музея должен был установить микрофоны на сцене, чтобы великий гуру, прибывший чуть ли не из самой Шамбалы, мог своим братьям открывать неземную мудрость, проистекать светом истины.

Инженер попросил через переводчика этого великого гуру встать на сцене, чтобы установить микрофоны по его росту. И уточнил на всякий случай:

– Сколько всего вам нужно микрофонов?

Инженеру понятно было, что скорее всего нужен только один микрофон. Но мало ли какие у гуру могут быть особые пожелания. Может, он свои мантры звоном бубна будет сопровождать, для инструмента еще один микрофон может понадобиться.

Великий гуру задумался, а потом изрек:

– Пять! – и толмач перевел.

– Сколько?! – изумился инженер.

– Пять!!! – повторил гуру.

Инженер понял, что великий учитель, мягко говоря, не совсем адекватен. И с микрофонами в своей экзотической стране похоже, никогда не имел дела, но по простоте душевной считал, что чем больше микрофонов, тем лучше. На могучем непотопляемом «Титанике» четвертая трубы тоже была лишней, бутафорской. Установлена была лишь для того, чтобы производить впечатление сверхмощи и силы: четыре трубы – это вам не три. Впрочем, как известно из мировой истории, даже четыре трубы не помогли «Титанику».

Впрочем, я отвлекся. Музейный инженер, который не хотел возиться с установкой аж пяти микрофонов, при том, что столько их не требовалось, начал гнать пургу, то есть – вешать лапшу на уши великому гуру.

– А хорошо ли это будет? Вот посмотрите, – он показал рукой на микрофонную стойку, – ваши слова попадут в микрофон, который преобразует звуковые волны в электромагнитные колебания. При преобразовании часть энергии ваших слов будет неизбежно теряться. Потом эта энергия по вертикальной стойке устремится вниз, в землю, и космическая энергия вашей речи еще более рассеется в толще земной коры планеты, и до слушателей дойдет лишь жалкое подобие, бледная тень магической силы ваших мудрых высказываний.

Гуру задумался. Надолго задумался. А потом громко воскликнул фразу, которая была переведена следующим образом:

– Ни одного! Вообще не надо микрофонов! Моя истина и так найдет путь к сердцам моих учеников, без посредничества варварской западной техники.

Инженер облегченно вздохнул: и слава Будде, ничего делать не придется.

Визит дамы

Эта история тоже частично связана с Эрмитажным театром. В начале девяностых, а может и раньше (не работал я еще в музее) Эрмитаж посетила группа деятелей культуры с Запада. Визит был неофициальный, просто как туристы они в Петербург прибыли. Одна из них, звезда мировой эстрады, отстала от своей группы и заблудилась в коридорах музея. Заблудиться новичку в музее – легче легкого. А госпожа Тайлор еще и языка русского не знает, спросить не может у смотрителей зала, как выбраться. На ее счастье мимо проходили по своим делам два музейных инженера. Как и все наши инженеры, английский они, худо-бедно, понимали, и смогли въехать в ее проблему. Перезнакомились, успокоили ее, поводили по залам музея, потом пригасили в звукооператорскую Эрмитажного театра, где угостили Бонни коньяком с печеньем и поставили записи с ее песнями. Бонни была в восторге от простых российских ребят, которые так хорошо ее принимали. В конце ребята проводили певицу до гостиницы «Астория», где она тогда остановилась. И там выяснилось, что певицу, бесследно пропавшую в музее, уже полдня разыскивает милиция, объявлен общегородской розыск!

В конце своего визита Бонни решила опять зайти в Эрмитаж, попрощаться с милыми ребятами из музея, которые ей так понравились. На этот раз, чтобы она не потерялась, ее сопровождали бдительные секьюрити, а по музею ее сопровождал лично директор с большой свитой. Руководству музея было неудобно за то, что знаменитую гостью банально потеряли и забыли в прошлый раз, а потому этот визит обставили как можно пышнее.

Бонни Тайлор первым делом поинтересовалась: а можно ли увидеть ваших сотрудников, инженеров… (и назвала их имена). Через главного инженера тут же выяснили, что в этот момент они работают на реконструкции одного из залов музея. И хотя зал из-за реконструкции был закрыт для посетителей, желание почетной гостьи было тут же уважено: ее проводили к Александровскому залу, отгороженному ширмами от коридора с посетителями. Картина маслом: ослепительная Бонни Тайлор вошла запыленный ремонтирующийся зал, где два молодых инженера в рабочих робах бурили стены для прокладки кабелей и установки оборудования. Почему это делали инженеры, а не рабочие? А инженеры в России всегда все делают сами. Это у них там, на Западе инженеры берут в руки лишь телефон, авторучку или компьютерную мышку.

Так вот, Бонни подошла к ребятам, которые сразу расцвели улыбками. Она поблагодарила их за прекрасное знакомство, и на прощание пожала им руку. Директор Пиотровский, как безукоризненно воспитанный человек, тоже подошел к ребятам и пожал им руки, попрощавшись. Вслед за ним к нашим инженерам выстроился хвост из сопровождающих директора и каждый из свиты тоже пожал им руки!

Эту историю мне рассказали в музее сами ребята, достоверность на их совести. Но, хорошо зная их и музейные порядки, охотно им верю.

Некоторые личные соображения о музейной безопасности

В связи с последними публикациями в СМИ о кражах ценных экспонатов из Эрмитажа меня часто спрашивают: «А что тебе лично известно о хищениях из музея? Ведь ты же как раз в охранной сигнализации работал, тебе лучше знать об этом».

Разочарую читателей: лично мне ничего о хищениях из музейных запасников неизвестно. Хищения ценнейших музейных экспонатов – дело тайное, скрытое, о нем не болтают в курилках. Если б мне и было что-то известно о хищениях из музея, то это означало бы лишь об одно – что я соучастник этих хищений. И тогда бы я не сидел бы сейчас у компьютера в крошечной комнатке питерской коммуналки, а сидел бы на нарах, или на Канарах. Могу подтвердить непреложный факт: во время моей работы в музее ни один сотрудник отдела охранной сигнализации не был замечен в попытках хищения музейных ценностей.

Красть экспонаты из музейных запасников могут лишь те, кто имеет туда свободный неограниченный доступ. А такой доступ в запасники музея имеют лишь сами хранители этих запасников. Мы, инженеры сигнализации (как, впрочем, и любые другие сотрудники) проникнуть туда без их ведома не могли. Теоретически, конечно, инженер мог отключить сигнализацию, скажем в Золотой кладовой Востока (или на любом другом объекте). Но!

Об этом немедленно станет известно на центральном пункте сигнализации музея, а также в службе охраны.

Ключа от массивных дверей у инженера все равно нет, да и печать стоит на дверях.

Вобщем, повторюсь, проникнуть в запасник музея и незаметно вынести что-либо оттуда можно только с ведома и при непосредственном участии хранителя этой кладовой.

Но не все обстоит так уж гладко, бардака в Эрмитаже тоже хватает, даже с избытком! В одном интервью генеральный директор Эрмитажа господин Пиотровский заявил, что в кладовые музея доступ строго ограничен узкому кругу лиц, и все визиты в кладовые строго фиксируются. При всем уважении к Михаилу Борисовичу, он просто не знает истинного положения вещей. Приведу лишь один пример из моей практики.

Как-то меня вызвали в бронзовую кладовую, поправить сбитый герконовый датчик на дверях. Размещается эта кладовая в бывшей квартире коменданта Зимнего дворца у Комендантского подъезда. Скромная такая служебная квартирка дворцового коменданта всего лишь из двенадцати комнат. Когда я пришел туда, меня любезно встретила сама ответственный хранитель бронзовой кладовой Юна Яновна Зек. Пусть вам не покажется надуманной ее фамилия, она подлинная, как и сама хранитель. Юна Яновна показала мне на дверь со сбитым датчиком, а потом внезапно развернулась и ушла. Куда, зачем – а я почем знаю! Главное, что я один на один остался с двенадцатью комнатами ценнейших экспонатов, буквально набитых сокровищами! Как бы вы почувствовали себя на моем месте, читатель? Не знаю, как вы, а я почувствовал себя очень и очень плохо. Я понял, что если из этой кладовой что-нибудь пропадет, то мне потом сидеть-не пересидеть до конца жизни! Поди, потом, доказывай, что ничего не брал оттуда... но ведь мог взять, один там оставался! Кто подтвердит, что я там ничего не брал? «Какие есть ваши доказательства?»

Как инженер охранной сигнализации, я хорошо знал, что в кладовой и у ее входа никаких телекамер наблюдения тогда не было (возможно, сейчас поставили). А значит, у меня и вовсе нет никакого алиби, если меня обвинят в том, что я что-то взял из запасника. Я быстро закрепил шурупами сбитый датчик на дверном косяке, а потом еще полчаса просто стоял и охранял открытую, всем доступную кладовую бронзовых экспонатов из двенадцати комнат. Не бросать же запасник совсем без присмотра! К тому же, и сигнализация с объекта была снята по телефонному звонку Юны Яновны на центральный пульт музея.

Когда Юна Яновна объявилась, наконец, я спросил ее, почему она так внезапно ушла, бросив кладовую на меня, постороннего, вобщем-то, человека. Она элегантно проигнорировала мой вопрос. Можно представить себе, что в те годы творилось в других кладовых Эрмитажа.

Один наладчик из нашего отдела проводил кабель сигнализации в помещении Русского отдела музея. И за батареей отопления обнаружил завернутую в тряпицу фигуру пастушки из позолоченной бронзы. Он немедленно доложил об этом в охрану Эрмитажа. Ясно было, что фигурку похитили, спрятали, и приготовили к выносу. Вот только сотрудники отдела не могли сказать: откуда похищена эта фигурка пастушки? Инвентарного номера на ней не было, а значит, если б ее вынесли, то никто и никогда не хватился бы этой фигурки, поскольку по реестрам музея, по номеру она нигде не числилась. Вызвали срочно в музей, привезли на персональной машине директора старейшего сотрудника Русского отдела, бабулечку, давно ушедшую на пенсию. Бабулечка поглядела через очки и, шамкая ртом, поведала, что эта бронзовая позолоченная фигурка пастушки украшала верх буфета из карельской березы, стоявшего в царских интерьерах. Проверили – точно, одной фигурки на макушке буфета и в самом деле не было.

Кстати, того наладчика, обнаружившего спрятанную фигурку похищенной пастушки, долго потом еще таскали на пристрастные допросы и кололи на признание: не сам ли он спрятал за батарею фигурку пастушки, а потом намеренно засветил ее? Чтобы таким образом заработать себе авторитет у руководства музея. Как гласит народная мудрость: доброе дело никогда не останется безнаказанным. Боюсь, в следующий раз, даже если он и найдет что-то, то не поспешит сообщать об этом в охрану. Так что, уважаемый читатель, теперь вы поняли, что ситуация из кинофильма «Старики-разбойники» – когда пропавшей из музея картины никто не хватился («картина на реставрации») – совсем не фантастическая, вполне правдоподобная.

Кстати, об охране. В те годы, что я работал там, выход из мастерской отдела сигнализации был совершенно без охраны, только кодовый замок на дверях. Пост охраны был оборудован: стол со стулом, тумбочка с огнетушителем, телефон. Но охранника там не было. А ведь через из нашей мастерской можно было выйти во дворы Эрмитажа, а из них в подвалы музея, а из подвалов – во многие помещения музея, в том числе и те, где находятся к экспонаты. Другими словами, через нашу мастерскую можно было вынести из музея все, что пролезет в ее дверь, минуя посты охраны! Сейчас ситуацию исправили, но ведь долгое время этот выход из музея был неподконтролен. Сколько всего могли вынести за годы? Телекамер наблюдения там тоже не тогда стояло, это я, как инженер, ответственно могу подтвердить. И это только один неконтролируемый выход из музея тех лет. А я знаю минимум еще два таких выхода, доступных в те годы. Например, выход через фойе Эрмитажного театра. Мы, сотрудники отдела, пользовались им, чтобы в обед сбегать попить пива. Если б мы пошли на улицу через Директорский вход, то нас мог заметить завотдела Богданов и взгреть: куда это вы в рабочее время? А так – пошли вроде бы в музей, в фойе театра, потом по коридорам театра – и прямо на Дворцовую набережную. А ведь можно было этим путем не только за пивом бегать, так можно любому постороннему человеку прямо с улицы войти в музей, в залы с экспонатами, и также беспрепятственно выйти. Был и еще один неохраняемый выход из музея, совсем уж экзотический, о нем промолчу. Надеюсь, что все эти дыры в охране теперь перекрыты.

Послесловие. Ненужная глава

Очень не хотелось писать эту главу. Честно скажу – не хотелось. И сейчас пишу ее через силу. Но если не написать, у читателей возникнет законный вопрос: а почему все-таки, при моей огромной любви к Эрмитажу, пришлось уйти оттуда? Да, я люблю Эрмитаж, это плохо удается скрыть от читателей в моих рассказах о музее. И если не написать, почему я оттуда ушел – значит, дать повод для разных разговоров. А лучший способ предотвратить разговоры – самому обо всем написать. Не хотелось мне писать эту главу. Но надо, настоятельно необходимо.

Итак, мне пришлось написать заявление об уходе из Эрмитажа, разумеется – «по собственному желанию». Уж такое горячее «желание» было – до сих пор болью в сердце отдается. Для меня это было просто невозможно представить – как это, уйти из музея? Это все равно, что Родину оставить, или свою семью. Увы, бывает, что и Родину покидают, и семью теряют. Любил я этот музей, и проходя по его залам, испытывал благоговейное, радостно-возвышенное чувство, как верующий в божьем храме. Сам я безбожник, неверующий. То есть, нет веры во всевышнего в душе. Зато у меня был Эрмитаж… И тот – отняли.

С чего это началось, где концы тех начал? Наверное, с самого начала, с того дня, как я поступал в музей, сидя в кабинете завотдела Алексея Богданова.

Он сказал мне:

– Итак, мы принимаем вас (тогда мы еще были на Вы) на должность инженера охранной сигнализации, с испытательным сроком три месяца.

И словно извиняясь, Алексей добавил:

– Так положено, в музее новеньких обязательно берут с испытательным сроком, это обязательно.

– Не волнуйтесь, – ответил я, – как только скажете, что я тут лишний – сам напишу заявление об уходе.

Разумеется, я имел ввиду свой испытательный срок. И вот, почти через год, Богданов пришел ко мне в подвал, в мастерскую, и предложил написать заявление об уходе.

– Ты же говорил мне сам, – напомнил он, – что сам напишешь заявление об уходе, как только тебе предложат.

Вот оно как! Но, вообще-то, я говорил это об испытательном сроке, а с тех пор уже год прошел. Во время испытательного срока мне никаких претензий не заявили, а через год Богданов вдруг опомнился.

– Ко мне есть какие-то претензии по работе? – спросил я его.

– Нет, по работе к тебе нет никаких претензий, – ответил Богданов поспешно.

– Тогда, может, есть ко мне претензии личного порядка?

– Да, есть к тебе личные претензии.

– Так расскажи, в чем дело. Я учту это в дальнейшей работе, молодой – исправлюсь.

Насчет «молодой – исправлюсь» – это я так пошутил. Богданов сам моложе меня на два года.

– Нет, ты должен написать заявление об уходе, – твердо сказал Богданов.

Это для меня было просто невозможно: как это так – уйти из музея? Да я не мыслю себя без него!

– Знаешь что… – сказал я Богданову после некоторой паузы. – Ты хочешь, чтобы я уволился – вот ты и увольняй. Я за тебя твою работу делать не буду.

Взбесило его это сильно.

Ага. Он привык, что все безропотно у него увольнялись. За полтора года, что я проработал в музее, из отдела уволили шесть человек. Меня взяли на место уволенного, Александра Бирюкова, взятого вместо меня инженера уже тоже уволили. Не держатся люди у Богданова. Точнее, он сам их не держит, периодически меняет, такая у него кадровая политика. Из тех, кто работал со мной, практически никого не осталось, по нескольку раз поменялись сотрудники.

Что было со мной дальше, после того, как я послал Богданова с его предложением? Дальше все было грустно. Нет, понятно было, что уйти придется рано или поздно. Не может быть и речи о нормальной работе, если начальник не желает тебя видеть. Впрочем, работы не было никакой: ни нормальной, ни ненормальной. Меня вообще лишили работы. После той памятной беседы с Богдановым 10 мая 1994 года я больше не получал никаких производственных заданий. Приходил на работу в 9 часов, садился за свой рабочий стол и сидел до 6 часов вечера, выходя лишь на обед в столовую и в сортир. Некоторые скажут: да что ж тут плохого, сиди себе, и ничего не делай, да еще и платят за это. Даже квартальные премии получал. На самом деле, это очень тяжело: сидеть на работе по восемь часов и ничего не делать.

Науськанные Богдановым, некоторые сотрудники отдела перестали со мной общаться и вообще замечать. Хрен-то с ними, не товарищи и были. Хотя – обидно, ведь им-то лично я ничего не сделал плохого.

Случился даже комический случай: Богданов все время пытался поймать меня на мелких нарушениях, чтобы потом подвести меня за «неоднократное нарушение трудовой дисциплины». Как-то утром он пришел пораньше и встал в половине девятого на лестнице у служебного входа Малого Эрмитажа, его еще называют Директорским входом. Он хотел зафиксировать сотрудников, которые придут на работу с опозданием, позже девяти. Задача-максимум – изловить меня, опоздавшего на работу. Стоял он на входе аж до десяти, застукал на опоздании половину сотрудников отдела, но меня так и не дождался. Откуда ему было знать, что я пришел на работу еще раньше его, в восемь двадцать, и я давно уже сидел в мастерской на своем рабочем месте. Не спалось мне, вот и приехал рано на работу. Я вообще тогда плохо спал и сильно нервничал, даже сердце подсадил. А что, разве это нормально, когда приходится ходить на работу, где начальник тебя ненавидит и мечтает уволить, а некоторые из сотрудников, науськанные им, обходят тебя, точно зачумленного. Конечно, я понимал, что придется все же уйти. Но никак не мог примириться с мыслью, что придется оставить Эрмитаж, мой Эрмитаж. Да и не хотелось просто так, сразу сдаваться. Уволит он меня, пусть! Но пусть сначала зубы себе обломает, уж слишком все легко ему до сих пор доставалось, этому мальчику-мажору, который скользил по паркетам Эрмитажа тогда, когда я в стройбате, в тайге, на лесоповале жилы рвал. И как это получается в жизни, что такие вот мальчики-чистоплюи по жизни легко поднимаются наверх, а потом еще и увольняют тех, кто горбом и потом честно отслужили Родине на военной службе? Как там, в песне у Александра Галича:

Как пошли нас судить дезертиры, Только пух, так сказать, полетел.

Наверняка Алексей торжествовал победу, когда я наконец-то написал заявление об уходе. Да, я проиграл. Но рано он обрадовался. За полтора года работы в музее я хорошо изучил Богданова и заметил за ним одну слабость. Или достоинство, не знаю, как правильнее будет. Люди обычно во всем стремятся к совершенству. Так вот, Богданов, каким я его знал тогда, был незаконченный, несовершенный подлец. Интеллигентное происхождение из приличной семьи все же сказывалось. Это не мешало ему по-прежнему делать подлости, но потом он горько сожалел об этом. И снова делал подлости, и снова сожалел.

Богданов предпочитал сделать подлость человеку, но потом оказать ему какую-нибудь услугу, чтобы этот человек потом благодарил его, чтобы сохранить с ним хорошие отношения. Уволил он Александра Бирюкова, но сохранил с ним деловые отношения, приятельски болтал с ним у себя в кабинете, попивая кофе. Предложил Богданов «уйти по-тихому и без шума» наладчику Алексею Шпыневу, которого в отделе любили все, особенно барышни. Но при этом пригласил уже уволенного Шпынева на ежегодный пикник нашего отдела за городом, и выпивал с ним, чокаясь стопариком и распевая песни. Выжил Богданов из отдела Диму Тыквина, но – взял на работу его супругу. Вот какой славный парень Богданов, не сердитесь на него, если он и делает кому гадость, так то ж по необходимости, ничего личного!

Увы, Богданов несовершенный подлец, ему очень даже знакомы муки совести. Небось, свечки пудами в церковь носит, замаливая свои подлости. Помолится – и снова гадит. Наверное, и со мной он тоже хотел разойтись «по-хорошему», без скандала. Да только натолкнулся в моем лице на жесткий и бескомпромиссный отпор: «Хочешь уволить – увольняй! А как – это уже твое дело». Не получилось со мной «по-хорошему».

Ох, Леша, знаю тебя хорошо. Хоть и не видел тебя ни разу с тех пор, как ушел с музея, но знаю, ты ждешь встречи со мной, ждешь, как прощения и избавления. Чтобы я тебе сказал что-нибудь вроде:

– Да ладно, Леша, забудем прошлое, никаких обид.

И выпили бы вместе, как старые приятели. И ты получил бы желанный покой в душе, ведь совесть постоянно терзает тебя.

Увы, я на беду свою, злопамятный. Подлость не забываю и не прощаю. Чтобы совесть не терзала душу, не замаливать грехи надо, а просто не делать подлостей.

Читатель может сказать мне, а сам бы я смог вот так прямо сказать все это Богданову в лицо, назвать его подлецом?

А я уже говорил ему это. Говорил, что он подлец, в его же кабинете. И он даже не возражал. Лишь пытался оправдать себя:

– Да, я сподличал, но вынужден был это сделать.

Ах, подлость всегда находит оправдания, всегда-то она вынужденная. Послушайте как-нибудь в суде оправдания преступников: ни один из них не скажет, что совершил преступление просто потому, что подлец, мерзавец и негодяй. Нет, они обязательно скажут, что были «вынуждены» совершить преступление. Как известно, это не освобождает ни от вины, ни от наказания.

12 октября 1994 года.

Итак, я пришел в музей в последний раз, получить расчет. Прошелся по привычному маршруту: вдоль Зимней канавки, потом вдоль Дворцовой набережной к Директорскому входу. Погода под стать моему настроению: низкие хмурые тучи, из которых лил дождь, холодный, порывистый западный ветер. И, как обычно при западном ветре, наводнение. Вода в Неве поднялась очень высоко, поглотила все ступеньки на спусках к воде, и почти заливала мостовую, у самого края тротуара остановилась.

Я уже уволен из музея, получил на руки трудовую книжку, пришел лишь затем, чтобы получить расчет. Когда выходил с Директорского коридора на лестницу, в дверях столкнулся нос к носу с Богдановым. Он, демонстрируя культуру, посторонился, пропуская меня. Из вредности я тоже отошел от дверного прохода, пропуская его. Он стоял, выжидая, пока я пройду первым, характер свой показывал. Но и я ждал, пока он пройдет. У меня тоже характер. К тому же, в отличие от него, у меня огромное преимущество – мне совершенно некуда спешить, я теперь без-ра-бот-ный! Могу хоть до вечера здесь стоять. Богданов, наконец, протиснулся в двери. Тот-то же, хмыкнул я про себя, выйдя на улицу.

Ветер все усиливался, а волны уже заливали набережную. Нева тоже была чем-то расстроена.

Молочный магазин

О вежливом обращении

Санкт-Петербург, 1993 год, молочный магазин №52 на углу проспекта Славы и Бухарестской улицы.

Когда-то очень давно, еще в восьмом классе школы, я прочитал в сельской библиотеке невзрачную книжечку голубого цвета, которая называлась примерно так: "Материалы комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков на территории Крымской области". Нам ее рекомендовали как дополнительное чтение к Дню Победы. Никто из нашего класса этой книги не читал, а я, по привычке совать нос куда не следует, зачем-то взял ее.

Несмотря на трагичность материала, читать ее было совсем не увлекательно. Сухие документы: акты, протоколы, воззвания, листовки, газетные статьи, экспертизы. Но вот я набрел на инструкции представителям немецких оккупационных властей по работе с местным населением.

До чего же интересно оказалось! То есть, как сволочи-фашисты представляют себе советский народ. Изверги-фашисты, ненавижу их! Но все-таки, давайте прочтем, что они про нас пишут:

"Славяне – особая нация. Культурного европейского обращения они не понимают, считая это признаком слабости. Поэтому разговаривать с ними нужно резким, грубым, не допускающим возражений тоном."

Интересненько... Не такие уж они были глупые, эти сволочи-фашисты. А вот как нужно привлекать местное население к сотрудничеству с местными оккупационными властями:

"Не следует вести с местным населением идеологические дискуссии, объясняя преимущества национал-социализма и ужасы сталинизма. Нужно создать для лиц, сотрудничающих с оккупационными властями, обширную программу незначительных льгот, поблажек, помощи и т. д. При этом общий объем льгот может быть невелик, но очень подробно и детально расписан и разбит на множество видов." Вам это что-нибудь напомнило? Мне – да. В советские времена существовали обширные льготы для участников войны, блокадников и лиц, приравненных к блокадникам или участникам. Но реальная помощь ветеранам войны была незначительна. Многие из них так и простояли всю жизнь в очередях на квартиру, машину, телефон и т. д.

А вот как регулировалось прохождение службы всяческих пособников-предателей в полицейских и карательных формированиях:

"Нужно разбить прохождение ими (карателями-полицейскими) службы на множество промежуточных ступеней, так чтобы дальше фельдфебеля поднялись немногие, но была видимость продвижения по службе. Практиковать также вместо присвоения очередного звания выдачу разных знаков отличия."

В 1981 году в Советской Армии ввели звание "старший прапорщик", как раз я служил срочную и нашему начпроду присвоили это звание. Его моментально окрестили "страшным прапорщиком". То есть – непрерывное восхождение по служебной лестнице: старшина – прапорщик – старший прапорщик – ... – (главный прапорщик рода войск:)) ). Да только все равно не офицер!

И вот в магазине я как-то снова вспомнил эту неглупую книжицу. Моя смена ночного приемщика начиналась с того, что я должен был придти за пятнадцать минут до закрытия магазина и встать на дверях. Забыл сказать, что работал я в магазине по совместительству, основная моя работа – инженер-разработчик в ЛНПО "Позитрон".

Задача простая – всех выпускать, никого не впускать. Покупатели, которые в торговом зале, должны быть непременно обслужены, таково правило торговли. А кто не успел – все, приходите завтра. Для этого я и стоял на дверях, чтобы грозным видом, грозным рыком, а если надо – то и действием пресекать попытки проникнуть в магазин опоздавших.

И вот как-то раз я задумался: а почему на робкую попытку покупателей войти в торговый зал после 18.45 я ору на них, как оглашенный: "Назад! Закрыто!"? Люди ведь, не скоты. Ну неужели, если к ним по-человечески обратиться, они не поймут? Ведь любой вопрос можно решить спокойно, без крика, надо только уметь объяснить...

И вот я решил начать новую жизнь. Даже побрился перед этим, надел чистую рубашку и в 18.45, мое табельное время, встал в дверях магазина.

Входит мужчина. Интеллигентным голосом обращаюсь к нему:

– Простите, пожалуйста, но магазин закрыт. Будьте любезны, выйдите, пожалуйста.

Мужик глянул на меня, как на свихнувшегося, и пошел дальше. Следом вошли молодожены.

– Простите, но сюда нельзя, – говорю им, – магазин закрыт.

Эти даже и головы ко мне не повернули.

А из зала продавцы кричат:

– Саша, почему у тебя люди заходят? Ты почему их пропускаешь? Мы так никогда домой не уйдем сегодня!

Следующей вошла тетя средних лет и выше средней упитанности.

– Сударыня, – обратился я к ней, – магазин закрыт. Будьте любезны выйти!

"Сударыня" уставилась на меня изумленно, а кто это там мявкнул таким просительным тоном? Видимо она ожидала увидеть хлипкого интеллигентика в очках, потому что увидев перед собой здорового парня в метр восемьдесят с лишним и под центнер весом, она на минуту опешила. Но потом здраво рассудила, что человек, разговаривающий вежливым тоном, не может быть опасен. (Правы были сволочи-фашисты!) И пошла себе мимо. Так, слов не понимает. Значит нужно от слов переходить... к более решительным словам.

Я забежал вперед ее и встал перед ней столбом.

– Я прошу вас, выйдите, пожалуйста немедленно, магазин закрыт. Она обошла меня и пошла дальше.

Я еще раз обогнал ее и встал перед ней со сжатыми кулаками и сверкая глазами, заорал дурным голосом:

– Ты, корова, а ну вали отсюда на хер, а то щас как грохну об асфальт – костей не соберешь! Хули вылупилась, коза дранная, плохо всасываешь?!!

Она аж присела. А потом у нее прорезался изумленный голос:

– Ты... ты чо орешь-то?.. Ты чо, нормально не умеешь разговаривать? Вы тут совсем озверели в магазине, орете на людей, как на собак. Нормально разговаривать разучились. Чуть-что – сразу орать!

И пошла к выходу.

Начало

Лето 1991 года, Ленинград (он же губернский город СПб), молочный магазин 52, на углу пр. Славы и Бухарестской ул. («офицерский дом»).

В лето 1991 года от Р. Х., а точнее 19 апреля в нашей семье появилась вторая дочка. Как известно, 20 апреля родился Гитлер, а 22-го – Ленин. А моя Оленька возглавляет этот список, к чему бы это?

Это было трудное постперестроечное время. Вы помните: очереди, карточки, рост цен, дефицит буквально на все, даже на мыло.

Анекдот в тему. Вопрос армянскому радио:

– Почему пропало мыло?

Ответ:

– Партия грехи отмывает.

С рождением второй дочки денег, которых и так было немного, стало катастрофически не хватать. И тут я увидел на дверях нашего молочного магазина объявление:

«Требуется ночной приемщик.»

Так я попал в молочный магазин, в котором я работал по совместительству с основной работой на "Позитроне" и Эрмитаже до осени 1993 года.

Должен сказать, что работа в торговле явилась для меня значительным прорывом в познании людей и психологии общения. Эрмитаж и НИИ тут ни в какое сравнение не идут. Спрячьте, кривую усмешку, снобствующие эстеты, вот, дескать – торгашный психолог от прилавка. Что может знать о людях и о жизни музейный работник, чахнущий целый день среди пыльных экспонатов. Атмосфера Эрмитажа – обособленная, во многом замкнутая на себя. А магазин в годы реформ – это сама жизнь, кипение страстей и столкновение характеров.

Ведь до магазина я был типичным "ботаником". Сидел себе среди схем и программ, мало вникая в окружающую действительность. Лишь иногда задним числом отмечая происходящие вокруг изменения. Повернешься, бывало, к столу позади, чтобы попросить справочник, а соседа сзади уже нет.

– Где он? – спрашиваю.

– Уволился, не угодил кое-кому.

– Кому и чем?

– Не важно. Ты не отвлекайся, работай, работай. Твою установку во второй отдел на испытания ждут.

Или увидишь как-то в лаборатории нового человека.

– Кто это? – спрашиваю.

– Новый сотрудник, по блату взяли.

– А чего он тогда не здоровается? Или для тех, кто по блату, это не обязательно?

– Не суть. Ты работай, работай, не отвлекайся. Тебя в третий цех на наладку ждут.

То, бывало, плюхнут мне на стол, сдвинув в сторону осциллограф, ящик с мороженными курями.

– Что это? – спрашиваю.

– В столе заказов на нашу лабораторию дали.

– Так я тоже одну себе возьму.

– Нет, здесь уже все распределены.

– А почему меня заранее не предупредили?

– Ты занят был. Ты работай, работай, не отвлекайся. Твою программу заказчики ждут.

И вот после витания в заоблачных высях разработки электронных изделий магазин плюхнул меня в самую гущу реальной жизни.

Надо сказать, началась моя магазинная карьера ночным приемщиком крайне неудачно. На первую смену опоздал на пятнадцать минут из-за электрички, мы снимали дачу в Сестрорецке. Опаздывать на смену в магазин вообще – ЧП, коллектив подводишь, но опоздать в первый же рабочий день – катастрофа. Сразу зарекомендовал себя с наихудшей стороны.

Как только вошел через служебный вход, на меня внушительно надвинулась замзаведующей и грозно спросила:

– Ты во сколько должен придти на работу, а?

И сунула мне свои часы под нос, на которых уже было 19:15.

Я понял все сразу. То есть я, конечно, виноват, но дело даже не в этом. Меня, как новобранца в армии, хотели сразу построить. В ее взгляде так и сквозило: сопляк, мальчишка, инженеришка недоделанный, счас тебя так приструню, что будешь на цырлах летать, как сраный веник. Да только не знала она, что я вовсе не желторотый сопляк, который закончил вуз сразу после школы. Многие уже купились на мою простецкую физиономию и наивную ухмылку. Но я, слава богу, прошел армию с ее жестокой жизненной школой. И мне просто смешны эти дешевенькие наезды. Счас тебя осажу, поймешь, на кого нарвалась. Итак:

– Ты во сколько должен придти на работу, а?

– А ты угадай!

Она обалдела.

– Ты с кем разговариваешь, дрянь, инженеришка. Я заместитель директора, а ты опоздал на работу, да еще и хамишь мне!

– Не надо на меня орать, я не покупатель!

Она аж воздух ртом начала хватать, как задыхающаяся рыба. Не сразу нашлась, что ответить. Потом сбавила тон и сказала:

– Ладно, будешь с директором объясняться. К работе пока не приступай.

Через минуту она пригласила меня в кабинет директора. Директор, Алла Евгеньевна, была похитрее и поумнее, на то и директор.

Обезоруживающе улыбаясь, она сказала мне, сидя за своим столом в кабинете:

– Ну, проходите, проходите, нарушитель. Все время так будем опаздывать?

– Простите, – говорю ей, – а сесть у вас не предлагают?

– Ах, ну да, конечно, присаживайтесь, присаживайтесь.

– Алла Евгеньевна, – сказал я, присев на стул, – простите меня, пожалуйста. Я опоздал из-за электрички, признаю себя виноватым и готов ответить за это.

– Ладно, – улыбнулась директор. – Идите работайте.

И после этого я работал в магазине до осени 1993 года. Ушел сам, с зарплатой стало получше. В магазине был на хорошем счету, предлагали остаться.

Кстати. Когда в 1992 году у меня умерла мама, в магазине мне дали взаймы деньги на дорогу в Крым (там жили родители) и еще выписали материальную помощь. А на "Позитроне" ничего не дали, хоть я и просил.

Содержанка

1992 год, Санкт-Петербург, молочный магазин N52, угол пр. Славы и Бухарестской ул. Около 9 часов вечера.

Я стою в дверях молочного магазина и торгую молочной продукцией. В этом есть великий смысл: сегодня это молоко – свежее, а завтра оно уже вчерашнее. Вот руководство магазина и давало мне на реализацию оставшееся за день молоко, а заодно кефир, сырки и другую продукцию. Естественно, торговал этим не за так, тоже свой навар имел. А вообще-то я подрабатывал в этом магазине ночным приемщиком, помимо основной своей работы инженером.

Несмотря на то, что было уже около девяти вечера, на улице светло – знаменитые питерские белые ночи. Начался ливень, и под навес у входа спрятались две тщательно одетые и накрашенные барышни. Мельком взглянув на них, я подумал было – шлюхи, но потом изменил свое мнение. Для шлюх у них очень уж тщательно подобраны гардероб и макияж.

Одна из барышень была, как сказал классик, дама приятная во всех отношениях. То есть на лице – надменность и превосходство. Вторая – тоже не простая штучка, разве что чуть поменьше надменности во взоре. Просто приятная дама. В общем, из тех барышень, что сопровождают богатых и значительных мужчин.

Они начали громко, не стесняясь меня, обсуждать свои личные дела. Я для них был личностью слишком ничтожной, моего присутствия они не то, чтобы стеснялись, просто не замечали. Оно и понятно, для них продавец – не человек, а так, принадлежность прилавка.

– Как у тебя развиваются отношения с Игорем Николаевичем? – спросила просто приятная дама у дамы приятной во всех отношениях.

– Никак, он уезжает в Швейцарию на полгода.

– А как же ты теперь?

– Ну, я познакомилась у Игоря Николаевича с Алексеем Владимировичем, и теперь с ним.

– И какие перспективы? Замуж он тебя возьмет?

– Зачем это ему надо? У него есть жена и двое детей.

– А тебе зачем это? Ты его так сильно любишь?

– Да что я, дура что ли, влюбляться? – энергично возразила дама, приятная во всех отношениях. – Это он меня должен любить. Он снял для меня квартиру, оплачивает мои расходы, мы с ним вместе на Кипр отдыхать ездили...

– Да ты шлюха!!! – с ужасом воскликнула ее подруга.

Как тут барышня, приятная во всех отношениях, возмущенно плечиком дернула!

– Я не шлюха, а содержанка!

– А какая разница?

– Да как ты можешь сравнивать! Я порядочная девушка, живу только с одним мужчиной и верна ему.

– Пока он тебе деньги дает?

– А без денег мужчина про любовь может забыть, во всяком случае, с красивыми порядочными девушками. Любовь – это дорогое удовольствие.

Тут к остановке подошел автобус 15-го маршрута и они побежали к остановке.

С тех пор у меня определение для определенного сорта барышень, пытающихся закосить под "порядочных": она не шлюха – она содержанка.

PS: Все имена в этой истории вымышленные.

«Жидовская морда»

1991 год. С-Петербург, молочный магазин 52 на углу пр. Славы и Бухарестской ул.

Я подрабатывал в этом магазине ночным приемщиком. Вообще-то работал инженером, но у меня родилась вторая дочка и денег стало катастрофически не хватать. По совместительству приходилось и торговать по вечерам, после закрытия магазина, молочными продуктами. Работа за прилавком в те годы – занятие не для слабонервных. Карточки, дефицит, очереди. Крик, мат, ругань, взаимные оскорбления.

Вы скажете, все продавцы – хамы? Да точно такие же хамы, как и покупатели. Сколько за день вам продавцов нахамит? Один, ну два. А за день продавцу нахамят сотни покупателей. Не сравнить нагрузки на психику. После десяти лет работы за прилавком в те годы вполне можно давать третью группу инвалидности. По нервным и психическим статьям. За три года работы в магазине я узнал от покупателей о себе и о своих родственниках до седьмого колена все, причем в самых красочных выражениях.

Я уж не говорю о том, что каждый второй на ТЫ обращается. Так еще взяли моду фамильярно называть "сынок". Один раз я не выдержал (а выдержка за прилавком нужна немерянная) и ответил пожилой даме.

– Сударыня, я не имею чести быть вашим сыном!

– Ну, ведь вы же мне по возрасту в сыновья годитесь, – разъяснила она мне, как бестолковому.

– Интересное кино! А вот если б на моем месте стоял мужчина вашего возраста, вы смогли бы также запросто сказать ему, что он вам в мужья годится, или в любовники? По возрасту, конечно, я ничего другого не имел ввиду.

Но самый агрессивный покупатель – это одинокие бабки-пенсионерки, с коммунально-совковой закваской. Они приходят в магазин не просто за покупками, они приходят пообщаться. То есть, поскандалить. Прошло немало времени, прежде чем я выработал правильный алгоритм поведения с такими скандалистками. Главное – не отвечать им, когда они начинают скандалить. Ты психологически проиграл, как только ответил на их ругань. Ответил – значит ввязался. А если связался с бабкой – все, от тебя пух и перья останутся. Она никогда не замолчит первой. У нее алгоритм такой, программа. Она будет отвечать не по существу, она будет нести всякий вздор, соберет и приплетет все что угодно, но скандал не прекратит. Она будет уже падать в обморок, дергаться в конвульсиях и пускать пену изо рта, но не замолчит. В ее понятии выиграл в скандале тот, кто скажет свое слово последним. Поэтому, как только очередная бабка начинает скандалить, я замолкаю и гляжу на нее с наплевательским видом: типа «ты еще здесь?». Тогда бабка загнет оскорбление покруче: хам, скотина, сволочь, харю наел в торговле, за три дня не объехать...

Молчу с пофигистским видом. Бабка в растерянности. Вот если б я что-то сказал, то она бы развернула против меня весь мощный арсенал, выработанный десятилетиями коммунально-трамвайных скандалов. Но ей не отвечают. Бабка в непонятках. Как вести себя в такой ситуевине, она не знает. Тогда она снова пытается вызвать скандал, заявляет, что таких как я надо стрелять, вешать, сажать и т. д.

А в ответ тишина... Господа, поймите простую истину: для скандала нужно минимум два человека. И если один (тот, кто умнее) промолчит – скандал затухнет сам собой. Это ж элементарная вещь из теории автоколебаний.

Наконец бабка, выдохнув, замолкает. Вот этого выдоха я и жду. И как ни в чем не бывало, спрашиваю:

– Что будете брать?

С женщинами помоложе, но также склонными скандалить, годится и другой алгоритм. С ними нужно как с психами – во всем соглашаться, не возражать, какую бы чушь они не несли.

– Молоко у вас кислое?

– Кислое.

– Вчерашнее, поди, – иронично так.

– Если бы! С прошлого года еще стоит.

– Чо вы х…ню-то несете?

– А чо вы х...ню спрашиваете?

– А, да чо с вами говорить. Все вы торгаши – ворюги. И всех вас посадят.

– Уже, – говорю, – под следствием. В понедельник – суд.

– Наворовал, поди?

– В особо крупных размерах, – соглашаюсь.

– Неужели в особо крупных?

– А чего мелочиться.

– Вот посидишь на нарах – помыкаешься.

– Откуплюсь, – говорю, – я же из торговли. Следаку на лапу, судье на лапу – отмажусь!

И вот как-то раз директор магазина Алла Евгеньевна попросила меня поторговать днем майонезом, страшным дефицитом в те недобрые времена (молодежь знает, что такое дефицит?). Чтобы у общего прилавка очередь не создавать, отгородили мне угол у стенки. Я отпросился на основной работе (на "Позитроне") и приступил с утра к торговле. Это тяжкое испытание. Крики, скандалы, бесконечные "я тут стояла, а вас тут не стояло". При этом нужно внимательно считать деньги и отпускать товар, следя, чтоб не сперли чего под предлогом "посмотреть на минутку". Люди волновались, что им не достанется, а взмыленные измученные продавцы работали в бешеном темпе. Всем доставалось от "исторических реформ". Вы можете сказать, вот, мол, плачешься, тяжело в торговле, а сам, поди, продукты домой сумками пер, пока люди бегали, карточки отоваривали? Граждане, а вы хотели бы, чтоб я за так все это терпел? Я инженер, но не идиот.

В два часа всех попросили спокойно, без паники выйти на улицу и подождать там один час, магазин закрывается на обеденный перерыв.

Очередь взорвалась возмущенными криками: "Мы уже час стоим в очереди, еще час на улице стоять?" Понять их можно, но и продавцам ведь надо отдохнуть. Так ведь и свалиться с ног можно. К концу смены за прилавком дуреешь совершенно, голова перестает соображать, а голос садится. В общем, люди не стали выходить. В торговом зале встали цепочкой продавцы, грузчик, уборщица, замдиректора и стали постепенно, с уговорами, вытеснять покупателей на улицу.

– Выйдете, пожалуйста, магазин закрыт на перерыв. Через час мы продолжим работу.

Слава богу, без конфликтов обошлось. А когда все покупатели вышли, наконец, на улицу, ко мне с хитрой ухмылкой подошел наш грузчик Рагуп, азербайджанец.

– Саша, – сказал он мне. – Сейчас слышал от двух бабулек-покупателей очень интересный разговор. Одна из них, кивая на меня, сказала другой: "Смотри, вон. Понабрали черножопых в магазин, командуют теперь." Та ей ответила: "А тот, что майонезом торгует (это про меня – автор), хоть и не черный, но тоже какой-то нерусский". – "Да жид он, ты только на рожу его посмотри. Ты разве не знаешь, в торговле одни жиды да чурки работают!"

– Саша, – продолжил Рагуп, – когда я только пришел в магазин, мне покупатели в первый же день растолковали, что я чурка, черножопый и т. д. Но имей ввиду, ты тоже от меня недалеко ушел.

Мы посмеялись оба и разошлись.

После чего я быстро поднялся наверх в раздевалку и посмотрел на себя в зеркало – что же в моем лице такого еврейского? Я не антисемит, конечно, но все же. Все мы не антисемиты, да только кто захочет стать семитом по своей воле? Предварительно оглянулся, чтобы рядом никого не было. Глупо было бы, если б застали меня, разглядывающего себя в зеркало. Смотреть особо было не на что. Тупой, как колено подбородок. Толстый курносый нос, большие уши, неопределенного цвета волосы (жена называет их светло-русыми). Впечатления дополняли маленькие бегающие глазки. Типичная физиономия "братка", неизуродованная интеллектом.

Неказист, конечно, но физиономия вполне славянская. Потом стал вспоминать своих родственников по отцовской и по материнской линии – все уроженцы Сибири и Украины.

Ну и черт с ними, решил я. Жид, так жид. В торговле – это почти комплимент.

А мне?

1991 год, Санкт-Петербург, молочный магазин №52 на углу пр. Славы и Бухарестской ул.

Это было очень трудное время. Цены росли каждый день, а зарплата была смехотворна, да и ту не платили по полгода. А в нашей семье появилась вторая дочка. От крайней нужды стал подрабатывать в магазине. И никогда не жалел потом об этом. Помимо того, что магазин помог пережить мне голодное время, он стал для меня уникальной школой психологии человеческих отношений, общения с людьми.

Как-то поздним вечером стою в дверях магазина, торгую всякой молочной всячиной. Подошли три подростка, неважно одетых. Худые впалые щёки, тонкие шеи, голодный горящий взгляд шарит по прилавку – чего бы съесть, грязные обломанные ногти, красные 'цыпки' на запястьях. Эти мальчишки были из детдома неподалеку. Дать бы им что-нибудь поесть, да у самого денег ни гроша, вся надежда, что заработаю что-нибудь за вечер. А дома дети, жена не работает, с грудным ребёнком в отпуске по уходу.

Впрочем, и следить за этими ребятами надо, могут и спереть что-нибудь с прилавка.

Двое из них отошли к ларькам, что стояли напротив магазина, и стали искать окурки на земле, а один остался возле меня.

– Это что? – спросил он и показал пальцем на йогурт, который тогда лишь недавно появился в продаже в Питере.

– Йогурт, – говорю, – банановый.

– Можно посмотреть? – попросил мальчишка, – ну пожалуйста!

– Держи, – говорю, и положил ему пакет в руку.

Пацан долго вертел йогурт в руках, разглядывал надписи на упаковке.

– А это вкусно? – спрашивает.

– Да, – говорю.

На самом деле я еще не пробовал йогурт, но детям своим покупал, им понравился.

Тут парня окликнули его товарищи, которые собрались уходить.

Мальчишка с сожалением отдал пакет мне обратно. Я взял йогурт и вложил его обратно в руку мальчишке. Тот удивленно вскинул голову. Я кивнул ему – бери, дескать, пока дают.

– Спасибо! – крикнул он и побежал догонять своих приятелей.

Я огляделся, покупателей больше нет, поздно уже. Достал из под прилавка книжку и стал читать. Прекращать торговлю пока не стал, вдруг еще кто-нибудь подойдет. Лишний покупатель – лишний заработок. Я ведь в магазине только ночной приемщик, а торговля – это дополнительный, и притом неплохой приработок.

Вдруг услышал напротив чье-то сопение. Поднял голову от книги – передо мной стояли приятели того мальчишки.

– Мы хотим йогурт тоже! – радостно воскликнули они.

Прекрасный Китай

Лошадь в противогазе

Китайская Народная Республика, конец 60-х годов.

С окончанием эпохи Великой Дружбы СССР и Китая (уже мало кто помнит то время: "Москва-Пекин", "русский и китаец – братья навек, крепнет единство народов и рас") перед руководителями Китая, в числе других проблем, со всей остротой встал вопрос – с чьей помощью теперь перевооружать свою многочисленную, но технически отсталую армию? Да и вооружение, полученное от Советского Союза, быстро устаревало. И пекинские дипломаты усилено стали посещать западных военных, в Китай стали горячо зазывать иностранные делегации. При этом постоянно подчёркивалось, что китайская армия нацелена не на страны Запада, в чём легко убедиться, глянув на карту (где Китай – а где Запад), а против "советских социал-империалистов".Для западных военных делегаций часто показывали милитаризованное шоу: воины спецназа демонстрировали китайское кунфу: рубили воздух деревянными мечами, бамбуковыми шестами и нунчаками, пробивали головой, рукой и пятками легкобронированные укрытия и защитные сооружения.

Особой гордостью китайцев была джигитовка, которую показывали уйгуры – прирождённые наездники и снайперы, на своих выносливых и неутомимых лошадях. Коронным блюдом была стрельба из винтовки на полном скаку по мишеням. Кто ездил верхом – тот знает, что попасть в цель на скачущей галопом лошади почти невозможно. Чтобы совсем поразить воображение иностранцев, стреляющий всадник был в противогазе. Я сам несколько раз видел в своё время эти документальные кадры: китайский всадник, в хлопчатобумажных гимнастерке и штанах, в фуражке, в противогазе, на полном скаку стреляет из трёхлинейки, лихо передёргивая затвор.

Посмотрев на это на самом деле изумительное искусство всадника, представитель бундесвера спросил через переводчика китайского генерала:

– Скажите, а зачем всадник в противогазе?

Китайцы переглянулись: нет, они слышали, что все "жители окраинных земель" (иностранцы) глупы и непонятливы, но чтоб настолько...

Генерал терпеливо объяснил гостю, что в современной войне вероятно применение противником боевых отравляющих веществ. При слове "противник" китаец невольно посмотрел на север, в сторону необъятного и грозного СССР.

– А вам известно о кожно-нарывных и прочих отравляющих веществах, которые при попадании на открытые участки тела вызывают сильный зуд, нарывы и даже смерть? – не успокаивался немец.

Китайские военные поджали губы: подловил их бундес. В одном хэбэ и противогазе не навоюешь на заражённой местности. Пришлось выкручиваться перед иностранцем:

– Разумеется, мы знаем о современных отравляющих веществах, китайские солдаты имеют защитные средства, аналог советского ОЗК (общевойсковой защитный комплект). Но для демонстрации искусства наездничества и стрельбы всадник решил не одевать ОЗК.

И тогда немец задал ещё вопрос:

– А лошадь? Для лошадей у вас тоже предусмотрены ОЗК и противогазы?

Больше иностранцам этот трюк не показывали.

На сопках Маньчжурии

Во времена холодной войны и ракетно-ядерного противостояния СССР-США обе стороны, как известно, бдительно следили друг за другом со спутников и другими средствами. А сколько там у вероятного супостата ракет, боеголовок, пусковых установок? И каких типов они? И надо сказать, следить друг за другом получалось. Более того, корректно предупреждали друг друга о предстоящих запусках: дескать, спокойно, пацаны, это ещё не война. Мы только запустим в безлюдный район Тихого океана парочку SS-18, чисто заради испытаний. Все вежливо кланялись друг другу, введя в боеголовки ракет координаты пусковых установок противной стороны. Дескать, если Родина прикажет – мы первыми лупанём по ихним ПУ, и останутся они без оружия ответного удара. Ну, есть ещё у супостата подводные ракетоносцы, стратегические бомберы, но если не углубляться, то картина противостояния выглядела именно так.

Но вот появился третий игрок – Китай, и сразу спутал все карты.

Известно, что ядерного оружия и ракет у него немного и летают ракеты недалеко (впрочем, до СССР всяко достанут – граница рядом.)

Но сколько у наших узкоглазых братьев этого оружия, и главное – где пусковые установки ракет – ничего неизвестно. Знали лишь, что на вооружение были приняты ракеты типа "Донфэн" – "Ветер с Востока". Как иллюстрация изречения Мао Цзэ Дуна о том, что "Ветер с Востока одолевает ветер с Запада". Вот эти самые "Донфэн" и должны были стать тем самым одолевающим Запад и СССР губительным ветром.

И дали команду "кому надо" – сыскать эти самые проклятые шахты с ПУ ракет "Донфэн". И навести на них наши (советские) донфэны. Мы им покажем кузькину мать! А то получается, они будут лупить по нашим ПУ, а мы по безлюдным горам Тибета и по пустыням Каракорума.

Всё, что связано с ОМП, в Китае покрыто глубоким мраком беспросветной тайны. Но с наших спутников разглядели что-то такое... Правильной квадратной формы холмы, явно искусственные. И к ним подходят железнодорожные ветки. И много-много рядов колючих заборов вокруг с вышками. Все попытки советских дипломатов, учёных и корреспондентов проникнуть в те районы в туристских целях, в целях культурного обмена, для изучения китайской флоры-фауны и для съёмок прекрасных китайских пейзажей оказались безуспешными.

И порешили наверху – считать эти холмы насыпанными вокруг пусковых установок тех самых треклятых "Донфэн". Такие, значит, сопки Маньчжурии. Непонятно, только, зачем было насыпать вокруг ракет холмы, если проще вырыть шахту и разместить ракеты там. Так ведь Восток – дело тонкое. И навели на эти холмы наши РСД с разных площадок в неприметных посёлках вдоль Сибирской магистрали: Оловянный, Дровяная, Свободный. И потом, надо же вообще куда-то навести ракеты, раз уж обозначилось противостояние с бывшими братьями по соцлагерю.

Неизвестно, как обстояли дела в этом вопросе у американцев, но есть подозрение, что также.

И уже в конце 90-х годов, когда для иностранцев в Китае стало немножко свободней, один советский дипломат (Андрей Девятов), почему-то числящийся за ГРУ, смог проехать на машине к такой "маньчжурской сопке". Это оказалось хранилище государственного стратегического запаса риса. Ну, ещё великий кормчий завещал ведь: "глубже рыть окопы, запасть зерно".

Так разрешилась эта загадка. Но вопрос – где же шахты китайских стратегических ракет, открыт до самых недавних пор.

Поезд идет на Восток

Где-то в Китае. 60-е годы – самый разгар культурной революции.

Мчится поезд, по Великой Китайской равнине, устремленный в светлое китайское будущее. Поезд идет прямо на Восток. Алое светило величаво поднималось над горизонтом и озаряло плавно текущие среди лессовых равнин полноводные реки (по запасам гидроэнергетических ресурсов Китай на 1-м месте в мире), окутанные туманом рисовые поля, китайских крестьян, пашущих землю на буйволах, китайских солдат 43-го полка спецназа (вскоре им предстоят бои на острове Даманском с советскими социал-империалистами), отрабатывающих приемы штыкового боя и кун-фу, согласно "Наставлению по рукопашному бою 1963 года". Это будет достойным ответом на ракетно-ядерные амбиции возможных агрессоров. Бумажные тигры – США и СССР – вынашивали коварные планы против мирного китайского народа. Но как сказал товарищ Мао: "Пусть нас не трогают, и мы не тронем, а если тронут – мы не останемся в долгу". И еще: "Всякий, кто стремится поживиться на чужой счет, обязательно кончает плохо!".

В будке паровоза, который тащил поезд, машинист и его помощник, глядя на встающее над их прекрасной страной солнце, вдруг были охвачены внезапным порывом и в один голос запели патриотическую песню: "Алеет Восток" о победе Китайской Коммунистической партии.

Прохладный утренний ветер, дующий с Востока (тоже символично!) через открытое окно задувал в будку и освежал их разгоряченные лица. Вместе с прохладой ветер нес также в будку гарь и копоть от дымовой трубы.

Поэтому, когда допели песню, машинист сказал, утирая угольную копоть с чумазого лица:

– Лучше бы этот восточный ветер сменился на западный, а то вся сажа в лицо летит.

– Оно, конечно, было бы лучше, – согласился помощник.

Машинист получил восемь лет тюрьмы, его помощник – семь.

За то, что ревизовали фразу товарища Мао Цзе Дуна: "Ветер с Востока довлеет над ветром с Запада".

PS: А третьим в будке машиниста был кочегар. Паровоз был старый, не оборудованный стокером – механическим углеподатчиком.

Рассказы

Ежики в тумане, или еще раз про любовь. (Фанатам Гринписа посвящаю)

Лето 1982 года. Карьер «Черноморский» Камыш-Бурунского железно-рудного комбината, г. Керчь.

Полночь. Я веду по степной дороге ЗИЛ-130, дежурную машину карьера. Справа сидит мой напарник – Сашка-цыган. Сейчас вообще-то не его смена, а моя: с 0 часов до восьми часов утра. А с восьми утра Саша должен сменить меня на этой машине и продолжать дежурить по карьеру. А почему мы вместе? В этом все и дело. Мы едем на колхозную бахчу, по-местному баштан, тырить арбузы и дыни. Мешков четыре-пять каждый себе наберем и домой отвезем, сначала ему, потом себе. Вообще-то сейчас я должен ехать не на колхозный баштан, а в карьер. Но я позвонил мастеру смены и договорился, чтоб меня подождали, пообещав ему пол-мешка арбузов.

Воровство, скажете, стыдно, как мне не ай-яй-яй. Честное слово, стыдно. Но поверьте мне на слово, практически все живущие в сельской местности промышляют этим. Все вокруг колхозное – все вокруг мое!

Итак, подъезжаем. Я въехал на баштан с выключенными фарами, чтоб нас не заметили, и мы начали шустро набивать мешки арбузами. На краю поля и дыньки попались. Еще по мешку набрали. Все время настороженно прислушивались, не едет ли какая машина. Если поймают, срок дадут не виртуальный, вполне конкретный. Загрузились под завязку, прыгнули в кабину – и ходу отсюда, пока не повязали. Фары я пока не включал ехал впотьмах, дорога еле проглядывала, слабо освещенная луной.

Но это, как говорят корифеи жанра, преамбула. А теперь сюжет.

Я выехал с баштана на обычную грунтовку, соединяющую два села, отъехал еще немного и, прибавляя газу, включил фары. Типа просто себе едем по своим делам, какой такой баштан-маштан, начальник? Заблудились мы в темноте, корову искали...

И в этот момент мы увидели в свете фар парочку ежиков, занимающихся любовью, прямо в колее расположились. А в следующий момент мой ЗИЛ переехал их. Отвернуть, а тем более притормозить я уже не успел, уж очень близко они были. Вот если бы фары чуть пораньше включил.

– Саша, ежики! – Заорал мой напарник. Мы с ним тезки. – Ты что не видел! Ты же задавил их!

Его голос поднялся до трагического накала. Подумаешь, ежики, слава богу, что не дети. Тьфу-тьфу-тьфу. Вот разорался-то.

– Вижу, – говорю. – А что я мог сделать. Ни свернуть, ни притормозить я бы все равно не успел бы.

– Ну хоть попробовал бы. Ты даже не переживаешь, я вижу. Даже не знал, хоть и работаю с тобой давно, что ты такой безжалостный убийца. В тебе ничего человеческого нет.

– Да ладно переживать-то, ежики ведь, не люди.

– А ежики что, не живые, им не больно, да! – Его голос опять взвился чуть не до рыданий. – Они ведь тоже чувствуют. Они может, любили друг друга, сам же видел, а ты так безжалостно: "подумаешь, ежики". Да для тебя ничего святого нет. Если ты даже не жалеешь о погибшей любви. Тебе ничего не стоит и человека замочить. Убийца. Конечно, ты не женат, что тебе их жалеть.

Клянусь, Саша не наигрывал, говорил вполне искренне. И хотя было темно, мне почудились слезы на его глазах.

Я решил промолчать. Понял, что если развивать дальше эту тему, то мы вконец поссоримся и разругаемся. А с напарником надо ладить, тем более, что повод для ссоры, по моим понятиям, был ничтожным. Через какое-то время мы начали обычные разговоры о работе, о машине, о зарплате. Было уже около часа ночи, когда мы подъехали к его дому в поселке Эльтиген. Вдвоем перетаскали его мешки к нему в дом. Я уже собрался идти к машине, как напарник обратился ко мне:

– Погоди секунду.

– Что такое?

– Сейчас, – он открыл большой эмалированный бачок и в нос ударил кислый запах перебродивших дрожжей.

Он набрал две большие кружки.

– Вина из алычи хочешь?

В мутной жиже действительно плавали раскисшие ягоды и волокна. Скорее, это была брага, а не вино. Мысленно я брезгливо поморщился, такое никогда не стал бы пить. Дома в погребе у меня стояло в двадцатилитровых стеклянных бутылях около полтонны хорошего домашнего вина. И несколько бутылей чачи. Мои родители каждый год делали из собственного винограда.

– Нет, Саша, я за рулем, – ответил я, чтобы не обидеть его.

Как будто мне это когда-то мешало выпить! Гаишники в нашей степи – большая редкость. Не каждый их видел живьем. Последний раз я их видел, когда сдавал экзамены на категорию "Е".

– Ну, тогда за твое здоровье!

Он махом выпил кружку, а потом, подумав секунду, и вторую. Потом оценивающе посмотрел на бачок. Чувствовалось, что этими двумя кружками он не ограничится. Тут из комнаты выглянула его жена, поздоровавшись со мной, она сказала:

– Саша, ты скоро? Тебе же завтра с утра на работу.

– Ну ладно, Саша, – добавил я, – будь здоров. С утра в гараж не опаздывай. Заправлю машину я сам после смены.

– Пока.

Я быстро отвез свою часть мешков себе домой и поехал в карьер. Там меня уже ждали с обещанными арбузами.

Утром я, заправив и помыв машину, поставил ее в гараж, сдал путевку и пошел мыться в душ. После чего я собирался ехать домой и завалиться спать.

Когда я вышел из душевой, ко мне подошел завгар.

– Саша, ты уже домой собрался?

– Да, отработал ночь.

– Я знаю. Твой напарник, Сашка-цыган, на работу не пришел. Подожди пол-часика, может из-за автобуса где-нибудь застрял. А если его не будет, хочу попросить тебя еще смену отработать, у меня больше нет свободных водителей.

– Хорошо, я в диспетчерской пока посижу.

Я сидел в диспетчерской и ждал Сашу, прикидывая, из-за чего он мог задержаться. Ехать во вторую смену не очень хотелось, ну да не в первой. В это время диспетчерской зазвонил телефон. Диспетчер взяла трубку что-то выслушала. А потом обратилась ко мне:

– Тебе придется ехать на участок "Е" вместо цыгана, он на работу не выйдет.

– А что с ним случилось?

– Позвонили из милиции – он сидит у них. Сегодня ночью он напился, поссорился с женой и проломил ей голову.

Догадливый Миша

1986 год, г. Ленинград, общежитие стройтреста 19, пр. Большеохтинский 31.

Жил в нашей общаге такой огромный сибирский парень – Миша. Я тоже родом с Сибири, но если меня иногда сравнивают с медведем, то его можно сравнить, пожалуй, с мамонтом.

Главной его особенностью была поразительная догадливость. Не такая уж плохая черта. Но Мишина догадливость была особенной: от нее все буквально стонали и рыдали. Крылатой фразой было – Миша догадался. Это ничего хорошего не предвещало.

Как-то на работе, в электромастерской, в половине второго собрались три мужика и с заговорщицким видом стали о чем-то шептаться и считать деньги. Но тут вошел мастер и, как на грех, зацепился языком, стал что-то про работу говорить. Рабочие, скрывая нетерпение, кивали ему головой и думали про себя: "Скорее бы тебя черт унес".

И тут вошел Миша. Он с порога спросил у мужиков:

– А чо это вы тут собрались? Я сварщика везде ищу, а он тут почему-то!

Миша глубоко задумался... И тут его осенило:

– А-а-а! Вы к двум часам в магазин за водкой собрались!

И тут взял слово мастер:

– Та-а-ак, а ну-ка – все по своим рабочим местам. И чтоб вечером все были трезвы, как стеклышки. Я лично проверю!

Аналогичный случай был и со мной.

Обеденный перерыв у нас был с 12.00. А столовая, где мы обедали, работала с одиннадцати. Если пойти к двенадцати, то придется отстоять огромную очередь, поэтому я потихоньку смывался на обед в пол-двенадцатого. И вот спускаюсь я с крана, чтобы пораньше смотаться в столовую. И тут снизу мне кричит Миша:

– Саня! Ты чо так рано слезаешь? В столовую, что ли, намылился?

И, надо же, опять мастер услыхал. И крикнул мне:

– А ну-ка, на фиг, обратно на кран! И чтоб до двенадцати я тебя внизу не видел!

Самый скандальный случай произошел с Мишей в общаге.

В одной комнате жили двое ребят-армян. Отличные ребята, надо сказать. Было у них хобби – любили они девушек. Всех, и в больших количествах. Тоже в общем-то, не самое плохое занятие: кто-то по водочке ударяет, кто к женскому полу повышенно пристрастен.

И вот пригласили как-то вечером эти ребята к себе двух симпатичных приличных девушек. Не подумайте чего плохого: просто хорошего кавказского вина выпить, музыку послушать, потанцевать – пообщаться, короче.

Время пролетело быстро и девушки вдруг спохватились, что уже начало первого ночи. Они заторопились:

– Ой, нам пора домой, уже поздно, а завтра на работу.

Ребята стали их уговаривать.

– Девушки, а вы оставайтесь у нас. Места в комнате хватит, утром вместе позавтракаем, на работу поедем. Да и поздно уже, транспорт не ходит, зачем вам на ночь глядя пешком топать.

Девушки засомневались, уже не стали так настойчиво собираться уходить. Одна из них посмотрела на другую:

– А может, останемся?

– Ну, я не знаю... – протянула та, – неудобно как-то.

В общем, наступил самый решающий момент, ради которого, чего уж тут скрывать, ребята и пригласили девушек.

И тут в комнату вошел Миша (двери днем обычно не запирали, только если все уходили). Хрен его принес! Тут такой момент, а он не вовремя.

– Привет, ребята! Дайте закурить, все магазины закрыты – купить негде.

– На! – дали ему сигарету с подтекстом: бери и проваливай. Но от Миши так просто не отделаться.

– Вы знаете ребята, у меня и спичек нет. Можно у вас огоньку?

– На! – ему протянули коробок, в надежде, что теперь наконец-то он уйдет.

Миша долго стал прикуривать, спички то не зажигались, то ломались.

Армяне сказали ему:

– Миша! (Блин горелый) Забирай коробок с собой, мы тебе дарим его!

Миша повернулся к выходу. Ребята, затаив дыхание, смотрели ему в спину. Ну, давай же, ну, уходи! И тут Миша опять обратился к ним:

– А чо это – первый час ночи, поздно уже, а у вас девушки сидят?

И Миша глубоко задумался. И тут на него сошло озарение:

– А! Они ночевать у вас остаются!

И ушел.

Девушки сразу возмущенно фыркнули: да нас тут за блядей держат! И уехали, обиженные и оскорбленные.

С этим же Мишей была еще одна история. Возможно, вы читали уже мой рассказ "Август 1985 года". О моей несложившейся любви. Так вот, вернулся я к себе в общагу, иду по коридору с мрачным настроением, весь в переживаниях. И вдруг навстречу Миша.

– Саня, привет! – Заорал он на весь коридор. – А чой-то ты в общаге опять, Ты ж вроде как у бабы одной на хате жил?

И Миша глубоко задумался...

– Миша, – заорал я в ответ, – если ты сейчас догадаешься, то я убью тебя, на месте!

И Миша промолчал. Впервые.

Эстонско-украинский разговорник (НИИчегототам)

НИИ чего-то там имени кого надо имени.

Итак! Рубильник включил мощную трёхфазную цепь, и на первичную обмотку накального трансформатора пошёл трёхфазный ток в 380 Вольт. А уж на его вторичной обмотке возник малоамперный, но очень даже высоковольтный импульс, пошедший на накальную нить. Под воздействием высокого напряжения с этой нити сорвался пакет электронов, которым предстоит короткая, но яркая жизнь. И закончится эта жизнь на мишени из ниобия. А пока пакет электронов вошёл в ускорительную трубку линейного ускорителя. От одного промежутка этой трубы до другого он пробегает за промежуток времени, определяемом высоковольтным клистроном. При этом забегающие электроны тормозятся, а отстающие – ускоряются тем же клистроном. Так называемая автофазировка пакета в ускорителе. И вот, наконец, долгожданная цель короткой и яркой жизни пакета электронов: охлаждаемая проточной водой мишень из ниобия. При торможении электронов этой мишени возникает гамма-излучение, для чего и городился весь этот огород с разгоном электронов. А уж пучок гамма-излучения на своём пути разрушит все живые клетки, в первую очередь – раковые клетки. Для чего всё и городилось. Но что это? На пути гамма-излучения непроходимым барьером встали толстенные стальные диафрагмы! А-а-а! Сук-ка! Диафрагмы не разошлись! Вместо того, чтобы формировать пучок, они перегородили его!

А всё из-за компьютерной системы управления ускорителем, за которую отвечают эти два сачка-ударника, которые подвизаются на сайте Кадета Биглера под никами РККА и Стройбат. Это из-за них не разошлись диафрагмы перед гамма-пучком, чтоб им ни дна ни покрышки.

И при этой мысли ведущий инженер заказа ЛУЭР-20М проснулся в холодном поту. Но проснулся почему-то не в гостинице для командированных, а на неудобных деревянных нарах в одиночной камере. Первая мысль: «Где я?» Но с этим он вскоре разобрался. Понятно, в камере. Вторая мысль: «За что?»

И он стал смутно вспоминать, что же было перед тем? Ну, посидели в кабаке. Ну, местный эстонский товарищ, что всюду сопровождал их, запал на какую-то местную нордическую девицу. Ну, было, чего там. Ну, побуробился этот эстонец с местными из-за неё, было. А что потом – не помню.

Тут дверь камеры открыл полицейский, и повёл его в комнату к дежурному. Там опердежурный предложил написать ему объяснительную и клятвенно пообещал, что после этого он его отпустит. Ведущий инженер заказа, за которого эстонское правительство отвалило немалую сумму в вечнозелёной валюте, быстро написал объяснительную записку, суть которой в двух словах сводилось к следующему: пьян был – не помню.

Опердежурный брезгливо отшвырнул бумагу с плодами его творчества:

– Я по-русски... не понимаю... Пишите по-эстонски...

И тут ведущего физика ответственного заказа заел великодержавный шовинизм. Ах, суки! По-русски не понимаете? Да вы у меня сейчас по-украински заговорите!

И он, сделав непроницаемое лицо, заговорил странно и непонятно:

– Не зрозумiв, що ви казали. Будь ласка, кажить по украiнськой мовi.

И на все дальнейшие попытки обратиться к нему отвечал (вiдповiдав) только по-украински. Начальник отделения полиции в отчаянии послал к нему с переговорами одного полисмена, что служил в Советской Армии под началом старшины-хохла. Но на его попытки заговорить ведущий физик отрезал: – Щось мовить на суржике. Але це не справжньа украiнська мова. Тем временем из документов, что полицейские изъяли у задержанного физика, выяснилось, что задержанный – крупный специалист, приглашённый эстонским правительством для выполнения работ по важному государственному заказу. Дело запахло политическим скандалом. Полицейский начальник физически ощутил, как с него слетают погоны. А задержанный упрямо отказывался вступать в переговоры, требуя, чтобы к нему обращались только на украинском языке. Начальник в тихой панике приказал своему заместителю:

– Срочно в книжный магазин! Пусть купят эстонско-украинский разговорник.

Но такого разговорника, как и словаря, в магазине не оказалось. Ситуация становилась критической, дело шло к скандалу. И наконец – о чудо – в аэропорту нашли настоящего украинца! Ну прям с картины Репина сошедшего: «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Сидел он в ожидании посадки на авиалайнер и кушал сало с цибулею, запивая горилкой. Только вместо шаровар на нем были польские джинсы, а вместо на сабли на поясе висел мобильник «Нокия» в чехле. Слёзно взмолились к нему полицейские:

– Спаси, друг! А уж мы тебе заплатим за труды, и на самолёт посадим – без проблем!

И вот, в одиночной камере состоялись исторические переговоры. Понятно, на украинской мове.

– В чём дело, землячок? – спросил физика украинец. – Только мне не плети, что ты российскую мову не понимаешь, ладно?

– Да понимаешь, братан, тут такое дело....

И он разъяснил ситуацию.

– Ну, смотри, землячок, мне по барабану, за перевод заплачено.

И с помощью неожиданно найденного переводчика ситуация разъяснилась, к удовлетворению всех заинтересованных сторон. И задержанного физика бережно, под руки, вывели на улицу. На прощание начальник полиции любезно сказал ему:

– До побачення, шановнiй пан. Пробачьте, коли шо не так...

PS: Любые совпадения с реальными лицами – случайны.

Сельский сход. (Сельский быт времен застоя)

Весна 1978 года, с. Приозёрное Ленинского р-на Крымской обл., колхоз им. 19-го партсъезда.

– Ну чо там, садимся? – спросил я Витю-водителя.

– Ни фига, все в клуб идите. Сход будет.

– Чего!? Это ещё что такое?

– Судить будут, алкашей, прогульщиков.

– А на Опук, нам же овёс надо сеять?

– Подождёт твой овёс, Оксана только что распорядилась.

Вот такой разговор состоялся той давней весной между мной и водителем ГАЗ-51 с фанерной будкой для перевозки людей.

Я должен был в составе тракторной бригады ехать на этом газоне на военный полигон Опук, на котором наш колхоз арендовал земли. Потом, через много лет, именно с этого полигона стартует та злополучная ракета украинского зенитно-ракетного комплекса С-200, сбившая российский самолёт, летевший из Израиля. Но это будет ещё нескоро.

Оксана, наш председатель Ксения Борисовна, вышла с правления и сказала в нашу сторону:

– Трактористы, давайте все в клуб. Для вас это в первую очередь.

Ну и ладно, мы почапали в клуб, благо он в двух шагах.

В клубе было уже полно колхозников, поэтому нам достались последние сиденья. На сцене стоял стол с традиционным графином с водой, застеленный столь же традиционным красным кумачом. За столом сидели: районный судья Кучеренко, начальник УВД района, предколхоза Оксана, парторг Быков и агроном. Перед столом и слева от него стояла скамейка из неструганных досок. На ней сидели "отличившиеся" колхозники с лентами через плечо, на лентах надписи: "Пьяница", "Прогульщик".

Первого стали разбирать Володю Чичило. Согласно заявлению его жены, он в пьяном виде систематически метелил жену и матерно ругал её. Синяков, правда, медпункт не зафиксировал. В первых рядах сидели доярки и другие колхозные бабы, для которых это представление просто в кайф, ведь латинских сериалов ещё не было. Да это и покруче сериала, ведь они сами могли в нём поучаствовать.

– Пусть извинится перед женой, – завопили бабы.

Вышла его жена на сцену. Повернувшись к ней вполоборота, Володя сказал безразлично:

– Нина, прости меня, я больше не буду пить.

– Не-е-е! – завопили опять доярки с передних скамеек. – Пусть на ВЫ её называет, и по имени-отчеству. Вот так-то!

– Нина Дмитриевна, простите меня, пожалуйста, я пить не буду.

Но доярки разошлись не на шутку. – Не так! Пусть на колени встанет пред ней!

И весь зал затаил дыхание. Даже мы, трактористы, перестали трепаться о том, как бы сегодня вечером загнать в Марьевке остатки овса и купить на бригаду два ящика вина.

– На колени! – скандировали бабы.Чичило посмотрел на них без всякого выражения. Но на колени не встал. После чего районный прокурор определил ему пятнадцать суток, но с отсрочкой, условно.

Следующим номером программы был Федя Зайцев, тоже тракторист. Про этого не говорили долго. Пропащий алкаш, отец пятерых детей, бьющийся в тисках нужды. Тем более безвыходной, что пил он по-чёрному.

В отличие от остальных героев дня, сидевших, опустив голову, Федя сидел прямо, соколом глядя на окружающих. Чувствовалось, ему было приятно оказаться в центре внимания. Я потом, когда Федя отсидел свои пятнадцать в КПЗ, спросил у него:

– Федя, о чём ты думал в тот момент.

– Ты знаешь, Саша, очень курить хотелось. Я даже хотел спросить разрешения на это у прокурора, только не рискнул.

Потом разбирали Алексея по кличке Кастрюля. Тот молча выслушал приговор, поняв, что словами он себе наказание не уменьшит, а вот прибавить вполне может.

– Ознакомьтесь с постановлением и распишитесь, – сказал ему прокурор.

– Я не вижу без очков, – парировал Кастрюля.

Нашли ему очки.

– Не те диоптрии, у меня минус два.

– Как же вы на тракторе работаете? – поинтересовался прокурор.

– А там я ничего не подписываю.

Нашли ему другие очки, но беды на этом не закончились. У ручки, которую ему дали, засохла паста. Прокурор дал свою. Нагибаясь, чтобы протянуть ручку Алексею, он телом смахнул лист с постановлением со стола и бумага попала точно в щель между досками, откуда её долго извлекали. Бабы в первых рядах притихли, наблюдая за процессом, зато мужики в последних рядах ржали вовсю.

Четвёртым на разбор был, угадайте – кто? Правильно, опять тракторист. Дмитрий Прокопенко, один из лучших в бригаде, орденоносец, передовик, герой газетных репортажей. Но иногда запивал и срывался с катушек. В последний свой запой он пьяный свалился из трактора в кормушку к коровам (счастье, что не на ходу).

И лёжа пьяный в кормушке, орал:

– На х... мне ваши ордена, на х... эти награды за рабство. Да я бы мог в тыщу раз лучше работать, если б не ваш грёбанный колхоз, если б я работал на себя, а не на ваших мудаков из Дома Престарелых, на Политбюро ваше х..во.

Привязанные коровы в стойлах мычали и испуганно шарахались от вопящего Димы.

Разумеется, сознательные колхозники тут же доложили об этих антисоветских речах парторгу и председателю Оксане. Те решили это дело по тихому замять. Процессы в духе тридцатых неактуальны, а вот если посадят отличного тракториста, то колхозу только убыток. Особо болтливым тёткам прищемили языки, припугнув лишением премии, но самого Диму решили вытащить на сход, как пьяницу. Чтоб впредь не пил на работе, и чтоб язык попридержал. Дима Прокопенко был единственным из трактористов, кто не огрёб пятнадцать суток, только штраф ему дали.

И последней судили доярку-алкашку, но это было уже неинтересно.

После схода мы собрались в машине, обсуждая предстоящую посевную. Решили, что сеять сегодня уже поздно, задержались из-за схода. Поэтому проведём профилактический ремонт тракторов и сеялок. В смысле – загоним несколько мешков овса в Марьевке и купим на всю бригаду "Лучистого крепкого" по рупь семь.

– А кстати, где Володя Чичило? – спросил бригадир Вася Бурденко.

Выяснилось, что никто его после схода не видел.

– Вот блин, где его носит? Счас Оксана прицепится, чего на Опук не едем, а что ей скажешь?

Наконец, прибежал Чичило и молча, не отвечая на наши упрёки, уселся в углу.

– Поехали, – крикнули мы Вите.

ГАЗ-51, жалобно взвыв шестернями своей несинхронизированной коробки передач, повёз нас к трудовым свершениям.

Как только выехали за село, Чичило открыл сумку и достал бутылку "Агдама".

– Ну что, по глотку?

– Блин, Володя, ты же только что клялся-божился, что пить завязал, – поразился Сашка Шелехов, недавно вернувшийся из заключения.

– Ну, дык, такой случай обмыть надо, как следует.

Федя Зайцев все пятнадцать суток выводился на работу – куда бы вы думали?

Ни за что не угадаете: трактористом на винзаводе он работал! У них тракторист заболел. С утра Федя перевозил ящики и прочую тару на заводе, а с обеда как верблюд в пустыне пил, и пил вино. Вечером его, мертвецки пьяного, привозили в камеру. Неплохо устроился. Федя жаловался только – с куревом было плохо.

А Митька Прокопенко вскоре умер во время очередного запоя. Я сам помогал могилу для него рыть. В смысле – рыл яму наш экскаватор, я лопатой только углы и дно могильной ямы выравнивал.

И когда гроб с Димой опускали в землю, все наши трактора, стоящие у забора кладбища, одновременно загудели звуковыми сигналами.

А я, уже напившийся в доску (родные покойного угостили, обычай такой), почему-то заплакал. Родные Димы зашептались:

– Дружок евоный, тоже тракторист. Переживает, сердешный, вместе работали.

А я и не знал Диму почти, так – здоровались только при встрече. Просто представилась мне дальнейшая наша, колхозных трактористов, судьба. Все они хорошие, работящие мужики. И будем мы дальше также пахать на своих дизельных конях, выпивать по будням и праздникам, толкать налево семена, сено, силос. И снова пить на вырученные деньги. Пока не вывалимся из трактора в последнем запое.

Лениниана Стройбата. Часть 1 (Неотвратимо надвигающейся годовщине рождения В. И. Ленина посвящается.)

Ленинград, 1983 год.

Все маститые литераторы в советское время считали своим долгом написать что-нибудь о Ленине. Даже те из них, кто потом стал ярым перестройщиком-демократом, лихо осеняя себя крестным знамением, и те отметились:

Я, по собственному велению, Сердцу временем поклянясь, Говорю о Владимире Ленине, И о том, что главное в нас.

Чтобы не нарушать эту славную отечественную традицию, напишу и я свою лениниану. Назовем ее, скажем, «Я и Ленин». Нет, не годится: слишком претенциозно и нескромно. Пусть будет проще: «Лениниана Стройбата». Stroybat – это мой ник на интернетовских форумах.

Итак, начнем-с.

Я жил тогда в общежитии 19-го стройтреста, и наша воспитательница постоянно устраивала для нас всевозможные краеведческие экскурсии по городу и окрестностям. Дескать, "знай и люби свой край". И я всегда старался принять участие в таких мероприятиях, тем более, что в основном они были бесплатные.

Особое место в этих экскурсиях занимали походы "по ленинским местам".

Остряки сейчас вставят едкое добавление – "по тюрьмам и по каторгам". Не, мужики, кроме шуток – по настоящим ленинским местам.

Первой была экскурсия в Смольный – штаб революции. Эта экскурсия была обставлена такими режимными строгостями, словно мы были инспекторами НАТО на Воткинском ракетном заводе.

За неделю до экскурсии в Смольный воспитательница собрала наши паспорта и отнесла их вместе с заявкой на экскурсию в Большой Дом на Литейном 4. Для тех, кто не в курсе – это место дислокации Управления КГБ по Ленинграду и области. Неделю проверяли нас "на вшивость" – чтобы в нужных графах стояли пометки "не был, не участвовал, не привлекался, на оккупированной территории не проживал". Наконец, в субботу утром к нашей общаге подъехал арендованный ЛАЗ-695 и мы по списку прошли на свои места. Наша воспиталка Тамара Георгиевна ещё раз окинула нас орлиным взором – нет ли нетрезвых – и скомандовала водителю:

– Поехали.

Ехать от Большеохтинского проспекта до Смольного – всего ничего, и вскоре мы уже выгрузились из автобуса и направились мимо колоннады, которая прозывается Пропилеи, ко входу. На неподготовленного человека Смольный давит скорее не своей архитектурой классического стиля, а некой аурой здания государственно-административного назначения. Мы все притихли и почувствовали себя не совсем уютно. Когда-то это был институт благородных девиц, как магнитом притягивающий к себе корнетов и юнкеров, заглядывающихся через решётку парка на гуляющих там барышень. Впрочем, уже тогда порядки в этом женском вузе были суровые. Недаром на этом месте раньше был монастырь.

В 1917 году в Смольный пришли суровые мужики в шинелях, бушлатах и кожанках и для начала потеснили девиц, отняв у них два этажа. А потом и вовсе их выжили. Времена наступали другие, новым обитателям Смольного если и нужны были девицы, то уж всяко не благородные.

В декабре 1934 года в коридоре Смольного тогдашний сталинский наместник города Киров был застрелен мужем своей любовницы Николаевым. И утвердившийся в Смольном сразу же после Кирова следующий наместник – Жданов – обдумывал в этих стенах планы массовых арестов, казней и высылок ленинградцев, так называемый "кировский поток".

Вобщем, Смольный – это вам не увеселительное заведение, а суровое вместилище власти, окутанное страшными тайнами. В вестибюле Смольного прапорщики с синими погонами взяли список допущенных и утверждённых, а потом стали по одному пропускать ребят через вертушку, проверяя при этом паспорта И тут я обнаружил, что вместо паспорта взял бумажник – похожи они коричневыми обложками. Тут же доложил воспиталке о своей оплошности, а она подошла к прапорщику и спросила у него – как быть?

– А вы его хорошо знаете? – профессионально-подозрительно спросил её прапорщик-ГБ.

– Да, конечно. Это Саша, хороший комсомолец, активист, общественник...

– А вы его знаете? – обратился прапорщик к нашим ребятам.

– Серёга, ты меня знаешь? – спросил и я своего соседа по комнате.

– Ещё бы! – ответил тот. – Ты мне червонец должен.

Все засмеялись, и только прапор не дрогнул в лице, он лишь повернулся к другому прапору и кивнул ему на меня, дескать, следи за ЭТИМ.

И вот мы в квартире-кабинете Ленина. На дверях висит эмалевая табличка "Классная дама" (сейчас бы это назвали кабинетом завуча) как напоминание о том, что раньше здесь всё же учили благородных девиц. В первой комнате был рабочий кабинет Ильича. Стол с картой Российской империи и знаменитой зелёной лампой, телефонный аппарат, строгая рабочая обстановка. Следующую комнату мы все узнали по знаменитой картине Бродского, на которой Ленин сидел в белом кресле за столом, читая газету. Мы увидели и этот стол, и это кресло в белом чехле, словно ничего не изменилось. Комната была поделена ширмой пополам, после осмотра стола и кресла экскурсовод провела нас за ширму. Там было спальное помещение: две узкие железные койки и две тумбочки между ними, больше ничего. Словно маленький уголок казармы, суровая спартанская обстановка. Экскурсовод объяснила нам, что на этих койках спали Ленин и Крупская, отдельно.

Мне стало крайне неловко, словно подглядывал в чужую спальню. Ну зачем, спрашивается, это показывать всем? Так уж ли важно нам знать, что Ленин и Крупская спали на разных кроватях? После осмотра из-за ширмы ленинской спальни экскурсовод подвела нас к деревянной двери и объяснила: эта дверь – второй выход из кабинета-квартиры Ленина. Он ей никогда не пользовался, а сама дверь была скрыта драпировкой. Но ключ от этой двери Ленин всегда держал при себе, по давней привычке к конспирации. Предусмотрителен и осторожен был Ильич.

Следующим в программе был актовый зал, тоже хорошо знакомый нам по картине. Именно в этом зале, в одно время со штурмом Зимнего, проходил Второй Всероссийский съезд Советов депутатов трудящихся, на котором Ленин произнёс свою историческую фразу:

– Революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, свершилась!

(В анекдоте эта фраза имеет продолжение: "А теперь – дискотека!")

Второй синепогонный прапорщик во время экскурсии следовал за нами в нескольких шагах и приглядывал за нами. Режим, однако. Теперь в Смольный уже не проникнешь так запросто с наганом в руках, как это сделал убийца Кирова в 1934-м.

Лениниана Стройбата, часть 2. (Неотвратимо надвигающейся годовщине рождения В. И. Ленина посвящается.)

Ленинград, 1983 год.

Следующая экскурсия была в знаменитый шалаш у озера Разлив, где Ленин с Зиновьевым скрывались от властей. В этом шалаше Ленин написал свои знаменитые Апрельские тезисы в которых он, отбросив мирный путь перехода к социализму, открыто призвал большевиков к вооружённому восстанию, свержению действующего правительства и захвату власти. Неудивительно, что его разыскивала полиция. Есть и альтернативная версия, по которой полиция разыскивала его совсем по другому поводу. На станции, в буфете, продавали водку в разлив, отчего местные жители так и прозвали станцию – Разлив. И вот как-то Ленин с Зиновьевым набрались в буфете как следует, а жандарм попытался им внушить: "Хватит вам, господа, домой пора, буфет закрывается". Ну, Ильич с Григорием (который Зиновьев) как погнали на него: "Ах ты, потрох поганый, да ты за кого нас, падла, канаешь! Да мы тебя в говно сотрём и по стенке размажем!"

Короче, отметелили они представителя закона, и буфет разгромили. Их, ясен кран, объявили в розыск, от которого они и скрывались в шалаше. Потом поняли, что власть от них не отстанет, ну и решили – значит надо поменять власть. Эту версию впервые услышала от меня моя старшая дочка в 1991 году, когда мы на электричке проезжали эту станцию.

На автобусе нас привезли сначала к Финляндскому вокзалу, к знаменитому паровозу, точнее – паровозику, хранящемуся в стеклянном павильоне. Бронзовая табличка извещала, что этот паровоз – дар Ленинграду от правительства Финляндии. Согласно канонической легенде, на этом паровозе Ленин подхалтуривал кочегаром, когда прибыл в Петербург. Прибыв в Питер на Финляндский вокзал, он забрался на броневик и понёс такую пургу, что до сих пор расхлебать не можем.

После осмотра ленинского паровоза нас повезли к шалашу у озера Разлив. По пути мы осмотрели также Сарай. Не иронизируйте, этот сарай – тоже ленинский музей. Поначалу Ильич с Зиновьевым в нём скрывались. А уж потом, когда полиция начала проводить в посёлке массовые облавы и зачистки, перебрались в шалаш.

И вот, мы у знаменитого шалаша, на той самой полянке.

Ну всё как на картине: шалаш, пенёк, на котором были написаны Апрельские тезисы, кострище с висящим на перекладине чайнике.

Мой сосед по комнате Серёга, которому я уже успел отдать червонец, спросил меня, показав на шалаш:

– Сань, это сено или солома? Ты ведь деревенский, разбираешься в этом.

– Сено, – ответил я, метнув намётанный взгляд. – Причём прошлогоднее.

– Что ж они, для такого знаменитого шалаша не могли свежее сено найти? – удивился Серёга.

– Эх ты, – говорю, – темнота. Сейчас только май, сенокос ещё не начинался. Ничего-то вы, городские, в сельской жизни не понимаете.

Поодаль от шалаша стояло отдельное небольшое здание под вывеской:

Музей "Шалаш Ленина в Разливе".

Основная экспозиция там, как объяснила нам экскурсовод. Зашли.

Я с интересом разглядывал экспонаты: лодка, на которой Ленин переплывал через озеро Разлив. Коса, которой Ленин косил сено. Рубашка, в которой Ленин косил сено. И кепка, в которой Ленин косил сено. Очень интересно и познавательно. Брюк, в которых он косил сено, в экспозиции не было. Наверное, без штанов косил.

И последней в этой лениниане была экскурсия в Мраморный дворец, в котором тогда размещался музей Ленина ().

Вкратце о дворце.

Был построен по велению Екатерины II для её фаворита графа Григория Орлова. В советское время, как я уже сказал, в нём был музей Ленина, а в апреле 1992 года он стал филиалом Русского музея.

Перед зданием музея, в садике за чугунной оградой, стоял броневик. Мол, тот самый, с которого Ленин выступал на Финляндском вокзале. Но по своей привычке ничему не верить и до всего докапываться я позже прочитал в одном журнале, что английские броневики "Остин" (один из которых и стоял на постаменте) поступили в Петроград лишь осенью 1917 года. Так что Ленин никак не мог выступать на нём весной того же года, он выступал с броневика другой модели. Но само выступление Ильича с БТРа было, это не оспаривается. И этим он заложил своего рода традицию, в 1991 году Ельцин выступал уже с танка.

С этим постаментом, на котором стоял броневик, постоянно происходили приключения. В 1994 году, когда я работал в Эрмитаже, сам лично видел, как на этом постаменте вместо броневика стоял макет новой модели "Форда", такая была рекламная акция. Сейчас на этом месте стоит конная статуя императора Александра III работы Паоло Трубецкого. Надеюсь, больше никто на этот постамент не претендует. Кстати, самой статуе Александра также не везло с местом. Сначала она стояла на Знаменской площади (ныне площадь Восстания). После революции она переместилась во двор Русского музея, где её мало кто мог увидеть. Долгое время стояла там, всеми забытая. И вот теперь ей нашли новое место – перед Мраморным дворцом. Постаменту не везло с памятниками, а статуе – с постаментами. Просто встретились два одиночества...

Но я, впрочем, отвлёкся.

В музее вдруг увидел за стеклом – глазам своим не верю – знакомые экспонаты. "Рубаха-косоворотка, в которой Ленин косил сено в Разливе", "Кепка, в которой Ленин косил сено в Разливе". Штанов опять не было. Я сказал местной экскурсоводше, что такие же экспонаты уже видел в музее в Разливе и обвинил их музей в подлоге.

– А вы просто невнимательно прочитали надписи под экспонатами, – любезно объяснила она, – там всё написано.

Пригляделся – действительно, под кепкой с рубахой была ещё одна маленькая табличка, на которой мелким шрифтом было написано:

"Дубликаты. Подлинные кепка и рубаха хранятся в музее "Шалаш Ленина в Разливе". Я поблагодарил музейного работника за полезное уточнение.

Как трогательно всё же относятся к памяти Ленина, подумал я. Никакой бутафории – всё точно, всё указано.

За паршивые пять процентов

Карьер Камыш-Бурунского железно-рудного комбината, участок «Е», г. Керчь.

Осень 1982 года.

Ну, не знаю, как там у вас, а в Крыму сентябрь – это ещё не осень, а позднее лето. Бархатный сезон, как говорят курортники. Но что нам курортники, мы в Крыму живём и работаем, а не приезжаем отдохнуть.

Интересно, вот как представляют себе большинство граждан жизнь в Крыму, а? Наверное, так: утром – пляж, днём – ресторан, вечером – дискотека. Ка-а-роче, вся жизнь – сплошной курорт.

Нет, уважаемые, не так. Рано утром встаёшь, в переполненном автобусе добираешься на любимую работу, пашешь там целый день на крымской жаре, а вечером, придя с работы, впрягаешься в домашнюю работу. Как и многие работники нашего комбината, я жил в селе, а значит – огород, сад, виноградник, птица, скотина. Дом опять же заботы требует: печь растопить, если холодно, стены побелить, двор подмести, забетонировать, если треснуло где покрытие, забор и калитку подкрасить. Только успевай поворачиваться. Да, если будет время – можешь сходить в кино или на дискотеку. Несколько раз за лето даже на море выбирался, оно рядом, полчаса езды на автобусе.

Ну вот, а теперь плавно к сюжету перейду. Эта история о противостоянии двух начальников карьера: начальника участка и начальника смены. Сам карьер, участок «Е», находился сразу же за нашим селом, хотя формально был городским предприятием.

Поэтому неудивительно, что в карьере работало много моих односельчан.

Первого начальника звали (все события и имена подлинные) Серёжа Иванов. Ни за что не угадаете его национальность! Как? Не может быть!!! Правильно, несмотря на фамилию, он был евреем. Причём, с характерной носатой внешностью и соответствующим акцентом. Вас это не трогает? Нет? Вот и меня тоже. Я бы и не вспоминал об этом никогда, если б он постоянно не напоминал об этом.

При любом споре, конфликте, он бил себя в грудь кулаком и кричал: «Моя жидовская морда этого не допустит!» А конфликтовал он часто и много, уж очень беспокойный был у него характер. Иванов был фанатично предан работе, причём бескорыстно. Сейчас бы его назвали трудоголиком. Если б хотя бы часть своей энергии он направил на своё обогащение, как многие другие начальники, он бы уже давно стал миллионером и перебрался в Израиль или Штаты. Там его недюжинную энергию и хватку оценили бы. Но Серёжу, как за глаза фамильярно называли его в карьере, личное обогащение не интересовало. Он ходил в стареньком, но приличном костюмчике, летом – в простой рубашке. Аккуратен был и бережлив Серёжа. Машины у него тогда не было, зато был велосипед. Так вот, об отношении Серёжи к работе. Как-то раз он на своём велосипеде подъехал к карьеру не от села, а со стороны поля. Залёг в лесополосе неподалеку от карьера, замаскировался. И стал наблюдать в бинокль за работой карьера, записывая результаты наблюдений в тетрадь. Когда подъехал под экскаватор первый БЕЛАЗ, во сколько они встали на перекур, сколько курили, когда начали обедать, когда закончили, во сколько пошабашили. Всё это он потом представил директору комбината. Из его разведдонесения выходило, что самосвалисты половину смены не работали, а валяли дурака, чтоб не сбить расценки. Разразился скандал, водителей взгрели по самое не балуй. А Серёжу возненавидели ещё больше. Но Серёжу это не волновало, он любил только работу.

Рабочие карьера боялись Серёжу, но не уважали. И прикалывались над ним часто. Как-то раз привёз Серёжу в карьер, к вагончику начальника смены (о нём речь чуть дальше). Забыл сказать, в карьере я был водителем дежурной машины, часто возил его по карьеру. Так вот Серёжа влетел в вагончик, а там дежурные электрики как раз обедали. А на столе стояла почти полная поллитровка с характерной наклейкой «Столичная». Атас! Серёжа рассвирепел:

– Пьянство!? В рабочее время!? И начальник смены заодно вами? Все будете наказаны!

– Да вы чо, – сказали ему мужики, – какое пьянство? Кушаем просто, обедать только сели, пока взрывники по шурфам взрывчатку закладывают.

– А это что???!!! – возопил Серёжа, гневно указуя перстом на бутылку.

– Ах, это... Это вода.

– Что? Вода?

Серёжа взял бутылку со стола, понюхал. Потом капнул на ладонь, лизнул.

– В самом деле, вода.

Повернулся и молча вышел. Как только он закрыл дверь, вагончик взорвался от хохота, словно и впрямь рванул очередной взрыв в карьере.

К вечеру об этом случае знал уже весь комбинат.

А теперь пора рассказать о втором начальнике. Непосредственно Серёже подчинялся начальник нашей смены Слава Гусятник. Хохол. А может и нет, тогда ещё не делали различий между русскими и украинцами. Да и язык был смешанный. Слава был молодой крепкий мужик, добродушный, с располагающей к себе обаятельной улыбкой. Славу, в отличие от Серёжи, подчинённые очень любили, души в нём не чаяли. Сколько работал с ним в одну Смену, ни разу не помню, чтобы Слава кричал на кого-то из подчиненных. Ему достаточно было просто сказать: «Ребята, под экскаватором думпкары с рельсов сошли, берём инструмент и пошли исправлять»

И все моментально, без единого возражения шли за ним к составу с рудой, как пошли бы за ним в огонь и в воду. Для нас он был скорее не начальник, а старший брат – мудрый и терпеливый.

Хотя некоторые в бригаде были намного старше его по возрасту.

А вот с начальством Слава, бывало, ругался, и очень крепко. Чтобы выбить оборудование или премию, или отмазать от беды кого-нибудь из своих подчинённых. Особенно часто он цапался с Серёжей. Серёжа ненавидел Славу искренне, всей душой, и давно бы избавился от него, да только отец у Славы был главный инженер комбината, а потому Славе были по хрену все наезды Серёжи. Но уважали, как я уже сказал Славу не за его отца, просто сам он был нормальный мужик.

И тогда Серёжа стал систематически ловить Славу на всяких мелких нарушениях. Один раз он засёк, что БЕЛАЗы не успели отсыпать вдоль края карьера предохранительную бровку. И тут же составил акт, по которому Славу лишили пятидесяти процентов премии. А надо сказать, что премия в карьере была значительная, побольше зарплаты. Так что по карману это был ощутительный удар. В другой раз Серёжа засёк, что Слава спускается в карьер не по дороге, а по откосу, что было строжайше запрещено по технике безопасности. Мало ли, вдруг откос осыпется. Но до спуска идти далеко, потому все часто спускались напрямую, надеясь на всемогущий авось.

Так вот, когда Слава спустился вниз к поджидающему его бульдозеру у состава с рудой, внизу его уже караулил Сережа, который подъехал туда со мной на машине.

– Ну что, по откосу ходим? На всех собраниях и планёрках за дисциплину и технику безопасности вопрос поднимаем, а сам нарушаешь? Вобщем, лишаю тебя ещё сорока пяти процентов премии.

– А чего ж тогда не все пятьдесят снял? – удивился Слава.

– А пять процентов я потом с тебя сниму, ещё за какое-нибудь нарушение поймаю, – обнадёжил его Серёжа.

– Знаешь что, – в сердцах сказал Слава, глубоко вздохнув. – Пошёл ты на хуй, мудак! И можешь снять теперь с меня за это последние пять процентов. Ради того, чтоб послать тебя, да ещё при свидетелях – не жалко!

А рядом стояли бульдозерист, электрики, машинист электровоза с помощником, и я к тому же.

Серёжа обиделся. Очень обиделся, аж краска по лицу пошла. Но остатка премии Славу не лишил.

Потом уже, в кабине моего ЗИЛа, он объяснил мне:

– Потом ведь по всему комбинату разнесут, что меня можно послать куда подальше всего лишь за пять процентов премии. От желающих отбою не будет.

Грядет страшный суд!

ЛНПО «Позитрон», г. Ленинград (пока еще), 1991 год.

Около пяти часов вечера. Мы с монтажником Мишей одни сидим в лаборатории, все остальные ушли домой. Вообще, все сотрудники нашего отдела делятся на две категории.

Одни поминутно смотрят на часы и в 16.45 начинают собираться, в 16.55 они громко говорят оставшимся "до свидания" и торопливо уходят. Ровно в 17.00 они уже на проходной. Раньше их не выпустят – режим! Впрочем, когда мне очень нужно, я умею выходить за проходную и раньше 17.00 (смотри мои истории "Через нашу проходную"). Но сам к таким сотрудникам не отношусь.

А вторая категория сотрудников, к которой принадлежим и мы с Мишей, вообще имеют самое смутное представление о том, когда заканчивается рабочий день. Иногда мне звонили из охраны и предупреждали, что уже скоро полночь, а в 24.00 помещение должно быть сдано под охрану. Мы в пятницу вечером говорим: "Доделаю это завтра", имея ввиду понедельник. Выходные не считаются, в выходные ждем, когда снова можно пойти на работу. А чего мы сидим допоздна? Да кто как. Я, к примеру, долбаюсь с микропроцессорным блоком измерения характеристик трам-тарарам-шалтым-балтым-трона. Сам разработал его схему и сам пишу программу для его микропроцессора К1816ВЕ35. Вобщем, фанатик. Ботаник, короче.

Миша – да кто его знает, чего он сидит. Дома ему скучно. Не пьет, не курит, в обществе женщин не замечен, бывают же такие. Одна радость – сидит, компьютерную игрушку гоняет, "F-19". Громит МИГи и СУшки на экране монитора.

Жлоб, между прочим, редкостный. Как-то один инженер нашей лаборатории принес из дому свои маринованные грибочки, чтобы угостить нас. Такое часто практиковалось – кто-то приносил из дому вкусненькое и угощал всех, выслушивая похвалы и комплименты. В нашем коллективе отношения были трогательно-патриархальные, почти семейные. Как сказал мне потом техник Андрей (сейчас милиционер в метро): "Такого дружного коллектива у меня еще никогда не было, и уже, наверное, никогда не будет". Так вот инженер достал грибочки и стал всех угощать ими. А одна наша сотрудница, инженер-оптик, спохватилась:

– Ой, а я уже свой хлеб съела, ни у кого не осталось?

Такие просьбы в нашем коллективе были в порядке вещей. Но все уже тоже успели схарчить свои корочки хлеба. А без хлеба грибочки как-то не очень. Все сказали, мол, нет уже. Только Миша промолчал. Татьяна Николаевна обратилась к нему:

– Миш, а у тебя нет хлеба?

Миша хмуро промолчал.

– Миша, ты чего, не слышишь? Дай, пожалуйста, кусочек хлеба, если есть.

Миша шумно вздохнул. И натужно проскрипел:

– Счас. Посмотрю.

И он стал долго копаться у себя в сумке. Потом выдал:

– У меня только булка.

– Ну, так дай булки.

Миша еще громче вздохнул и с явной неохотой стал опять рыться в своей сумке. Потом сказал:

– У меня только один кусочек.

Поэтому к Мише редко обращались с просьбами. Но сам не отказывался от угощений.

Так вот, сидим мы с Мишей в лаборатории. А в этот день в нашем столе заказов давали пакеты с мороженным фаршем. Я взял домой несколько штук и положил пока в холодильник. Миша тоже себе взял, как раз передо мной стоял в очереди. А за пару дней там же я купил 20 кило картошки, все не мог собраться домой ее отнести. А под ложечкой сосет, есть хочется. И тут меня осенило:

– Миша, сидеть мы будем еще долго, давай супчик сварим.

– Из чего?

– Картошка есть, фарш тоже, лук я у женщин в КБ выклянчу, соль – не проблема.

– Я свой фарш не дам.

Еще бы, дождешься от тебя, жлоба.

– Не беда, я свой дам. Но ты тогда чистишь картошку.

– Картошку чистим вместе!

– Ладно, ладно. Вместе, так вместе.

Быстро начистили в кастрюлю картошки и поставили ее вариться на плитку. Мишу вдруг озарило:

– А хлеб?

– Пойду в буфете куплю.

– Буфет уже закрылся.

– Ну попрошу, может, даст все же хлеба.

– Ага, даст! Там такая тетя, так орет на всех. Она скорее …ать даст, чем откроет буфет после пяти.

– Миша, тебе может она и не даст хлеба, а мне даст. Волшебное слово знаю. Короче, пошел я в буфет.

– Очень уж ты, Саша, самоуверенный.

– Лучше уж быть самоуверенным, чем неуверенным в себе. Ложная скромность приводит к неуверенности в себе и губит веру в успех.

Эти слова я произнес, уже выходя в коридор.

Пришел к двери буфета и постучался. Тишина. Еще раз. Из-за двери послышалось что-то неразборчиво, но нецензурно. Стучу еще раз. На этот раз я расслышал:

– Я щас кому-то постучу, я так постучу, что будете лететь, пердеть и радоваться!

Голос явно приближался. Наконец, дверь распахнулась и в проеме возникла тетя разъяренного вида:

– Тебе чего, не видишь – закрыт буфет! Глаза повылазили!

Я сделал смиренно-постное лицо и сказал елейным голосом:

– Дайте, пожалуйста, немножко хлеба.

– Какой хлеб, ты чо глухой? Я ж те русским языком сказала – закрыто!

– Так ведь я же ради Христа прошу, спасителя нашего.

И голос мой стал проникновенно-проповедническим:

– Женщина, вы думали когда-нибудь, что грядет Страшный суд! И Бог вам обязательно припомнит, что вы мне, православному, в куске хлеба отказали. А Бог все видит. И не спасете вы свою душу, будете гореть в геенне огненной, вечно!

Ее лицо постепенно менялось. Сначала с него сошло агрессивное выражение, потом оно стало задумчивым, при упоминании о геенне стало испуганным, а услыхав слово "вечно" она вздрогнула.

– Сейчас принесу, подождите.

Надо же, и на ВЫ перешла даже. Она принесла мне на подносе нарезанную буханку.

– Сколько вам?

– Шесть кусочков. Сколько с меня?

– Денег не надо, я ради Христа это делаю!

Отлично! Все прошло так, как и было задумано.

А вот дальше все пошло уже не по задуманному мной плану. Как бы оправдываясь, она сказала:

– Вы не обижайтесь, что я сразу не хотела вам хлеба дать. Но вы сами поймите, мне еще прибраться надо, посуду помыть, выручку посчитать – это когда ж я домой попаду. А ехать мне аж в Купчино.

– Я тоже с Купчино, – отвечаю.

– Да, но мне в Купчино аж до угла Бухарестской и проспекта Славы добираться.

– Я тоже там живу, – говорю я, слегка обалдевая (тогда я жил в Купчино), – а в каком доме вы живете, не в 37-м, случайно?

– Точно. А откуда вы знаете?

– Так я ж сам в нем живу!

Оказалось, что мы живем не только в одном доме, но и в одной парадной. Я на третьем этаже, она – на пятом. И не знали об этом!

Заодно рассказал ей, что через день работаю ночным приемщиком в молочном магазине и пообещал ей по блату достать десять банок майонеза (страшный дефицит в то недоброе время). Расстались друзьями, обменявшись телефонами.

Придя в лабораторию, я рассказал Мише, как развел тетку насчет бога.

Прихлебывая супчик и заедая его хлебушком, Миша сказал:

– Саня, тебе с таким задатками надо верующим быть.

– Верующим – ну уж нет, я не настолько прост. А вот проповедником – может быть.

С тех пор у меня в буфете появился блат. Обещание насчет майонеза я сдержал. Частенько и другие продукты доставал для буфетчицы.

Аминь!

«А ты иди, борода...» (На «Позитроне»)

1993 год, лето.

ИТФ-1. И-тэ-эф. Источник травления фольги. Моя разработка. Последняя позитроновская разработка, но тогда я ещё не знал об этом. Как и то, что сам «Позитрон» также скоропостижно скончается, а мне придётся менять работу. Но это – потом.

Сам ИТФ представляет собой как бы управляемый источник импульсного двуполярного напряжения. С отдельной регулировкой по скважности импульсов, величине положительного (до 120 вольт) и отрицательного (до -20 вольт) напряжений. Не слишком хитрое устройство, я и посложнее делал, на микропроцессорах. А сейчас этот блок надо отнести в отдел, где разрабатывают конденсаторы. С помощью импульсного ИТФ они бомбардируют танталовую фольгу ионами электролитического раствора и придают ей губчатую структуру. Что ведёт к неуклонному повышению емкости танталового конденсатора, в обкладках которого и используется танталовая фольга.

ИТФ – здоровый, ящик, тяжёлый, килограммов тридцать будет. Там внутри и мощные радиаторы транзисторных ключей, и вентиляторы.

И я попросил наладчика-монтажника Борю помочь мне донести этот ИТФ в отдел. Боря, Борис Алексеевич – о нём стоит сказать отдельно. Солидный представительный мужчина, около пятидесяти лет, всегда при костюме-галстуке и белом лабораторном халате. С окладистой бородой а-ля Николай Второй, со степенными манерами, внушительным голосом, держится солидно. По виду и не скажешь, что рабочий, скорее – инженер. Да он и закончил Политех когда-то, но предпочитает трудиться наладчиком. Впрочем, не суть: инженер, рабочий... У нас в отделе процветали короткие, дружески-фамильярные, почти семейные отношения, чинуши не приживались. К слову, специалист Боря был великолепный, уважали его очень, и разработчики частенько советовались с ним. И к тому же – отзывчивый товарищ, всегда охотно помогал, если к нему обращались с просьбами.

Так вот, взяли мы этот ИТФ за боковые ручки на блоке и понесли в соседний корпус, а там ещё по лестнице наверх тащили, парились. Лифт был, конечно, но только грузовой, и только до четырёх работал. Так что – сами, ножками-ножками. Документы к блоку я нёс пакете, держа его свободной рукой.

Поднялись наверх, запыхались. Постояли немного на лестничной площадке, отдышались, Боря быстренько перекурил. И, постучавшись, открыли дверь в отдел, втащив затем свой тяжёлый ящик:

– Здравствуйте! Мы вам ИТФ принесли, о котором звонили только что. Куда поставить-то?

Навстречу нам шустро вскочила барышня бальзаковского возраста, светски улыбаясь, и любезно заговорила:

– Здравствуйте, здравствуйте! Давно уже вас ждём, спасибо, что принесли. Ставьте пожалуйста его сюда, на стол.

Она была сама вежливость, обворожительно-любезна.

Мы водрузили блок на большой прочный стол, я передал барышне пакет с документами. Та, обращаясь только к Боре, представилась (Боря представился ей взаимно) и спросила:

– Борис Алексеевич, окажите любезность: пожалуйста, расскажите нам, как пользоваться Вашим блоком, куда подключать шины, как регулировать скважность и уровень напряжений... Мы, конечно, обязательно, почитаем Ваше описание, но Ваши советы, как разработчика, были бы чрезвычайно полезны для нас.

Боря кашлянул и растерянно посмотрел на меня. Но не успел я открыть рот, как барышня, развернувшись ко мне, произнесла снисходительно-покровительственно:

– А ты иди, мальчик, иди. Дальше мы с Борисом Алексеевичем сами разберёмся, ты здесь больше не нужен.

Тут уже я хмыкнул растерянно. А Борис сказал:

– Простите, но не я разработчик, а он – Александр Витальевич.

И показал рукой на меня.

– А вы, видимо, завлабораторией?

– Нет.

– Значит, завотдела? – Её голос благоговейно задрожал.

– Нет. Монтажник я.

– Как? Просто монтажник?

– Ну да.

Барышня мгновенно преобразилась и повернулась ко мне:

– Ах, простите меня, уважаемый Александр Витальевич, за мою оплошность. Я даже предположить не могла: вы так молоды – и уже разработчик!

Тридцать два мне тогда было, не так уж и молод для инженера, вообще-то. А она продолжала ворковать:

– Я прошу Вас, Александр Витальевич, помогите нам разобраться с подключением и управлением Вашего блока. Вот сюда, пожалуйста, присаживайтесь, в кресло. Может быть, хотите чашечку кофе?

А потом повернулась к Борису и холодно сказала:

– А ты иди, борода, отсюда, иди! Мы с Александром Витальевичем сами, без тебя разберёмся.

И тогда я вежливо сказал той тётке, что очень тороплюсь и у меня нет времени. Пусть читает описание, а если что не понятно – пусть обращается к Борису Алексеевичу.

Картинки с выставки

Май 2003 года. Санкт-Петербург, выставочный комплекс «ЛенЭкспо», выставка «Энергетика и электротехника – 2003».

Картинка первая

За день до открытия выставки мы на нашей фирме погрузили все материалы в «Газель» и повезли всё это в выставочный комплекс. Там, на выставке, мы стали расставлять экспонаты, обустраиваться. И тут выяснилась одна неприятная вещь. На наших плакатах с пластиковым покрытием остались следы скотча, и отодрать их нет никакой возможности. Я их и ногтем скоблил, и носовым платочком, а потом пожаловался нашему исполнительному директору. «Хм», – сказал директор, – «Растворителем бы эти следы клея, или спиртом...». Моя мысль сработала чётко и быстро: спирт, бутылка, пиво. И я тут же открыл бутылочку пива «Невское», ящик которого мы закупили для выставки, намочил пивом бумажную салфетку и стал оттирать плакаты.

Всё отмылось в лучшем виде! Покупайте пиво "Невское" – лучшее моющее средство!

Картинка вторая

Я предложил своим дочкам придти на нашу выставку, посмотреть. Старшая, томно вздохнув, горестным тоном обронила, что ей, вообще-то, к экзаменам готовиться надо, а не ходить по всяким глупым выставкам, где толпы бездельников глазеют на всякие непонятные экспонаты... Она ещё долго могла бы растекаться, но я оборвал её:

– Всё понятно, можно не продолжать.

И в кого она такая зануда растёт, в тёщу, что ли?

А вот младшая сразу радостно подхватила:

– Ой, я хочу, можно мне?

И я дал ей пригласительный билет, только предупредил, чтобы пришла попозже, часа в три. Посетителей будет поменьше, да и начальство наше свалит. И она сможет без помех погонять игрушки на ноутбуке.

На следующий день во второй половине дня я всё поглядывал на часы, ожидая её. Подошла она к нашему стенду только в четыре часа.

– Почему так поздно? – спрашиваю недовольно. – Я уж переволновался.

– Знаешь папа, куда-то задевался твой пригласительный билет, я его долго искала, а потом решила так поехать, попробовать пройти без билета. Но на входе пройти не удалось, там так строго.

Да уж, думаю, пройти без билета в Ленэкспо – нечего и думать. Строгие секьюрити на входе, турникеты с магнитными считывателями, билеты с магнитной полосой, фейс-контроль. Короче, охраняют профи.

– И как же ты прошла? – спрашиваю у дочки.

Ответ поразил меня своей гениальностью.

– Папа, а я прошла через выход.

Ноябрь 2003 года. Санкт-Петербург, СКК им. Ленина, выставка «Автоматизация-2003».

Картинка третья

Пятница, последний день работы выставки. Мы стоим у стенда, уставшие и охрипшие. Расписываем прелести продвигаемой нами продукции, но делаем это корректно – не охаиваем наших конкурентов, но подчёркиваем достоинства наших электронных агрегатов. Это общепринятая практика на выставках. Включаем и демонстрируем действующие макеты, раздаём посетителям брошюры, сувенирные авторучки, футболки. Некоторых, особенно перспективных, приглашаем за загородку, и там, усадив их за столом, угощаем чаем и кофе с дорогими конфетами и шоколадным печеньем. Был и коньяк, но он мгновенно улетучился, когда на второй день ко мне подошли приятели с прежней работы. Не, на фиг, надо реже встречаться!

И вот стою у витрины, обалдевший и охреневший, уже на автомате отвечаю на расспросы посетителей. И тут к нам подходит молодая очаровательная барышня, с красиво обнажёнными выше колен мини-юбкой ногами. Призывно улыбаясь, глядя прямо мне в глаза чарующим взором, она проворковала томным голосом, полным сладкой неги:

– Здравствуйте!

– Добрый день, – отвечаю ей и чувствую, как мои мысли уплывают в направлении, далёком от автоматизации и электроники.

Понизив свой голос, девушка вымолвила с интимными интонациями:

– Я хочу предложить вам свои услуги...

Я обалдел! Нет, сталкивался раньше с подобными предложениями – в поездах, в гостиницах, на вокзале, в машине, когда бомбил ночами. И, разумеется, деликатно, чтобы не обидеть, отвергал их – "Руссо инженеро, облико морале..." Но чтобы с подобными предложениями обращались на выставке автоматизации...

– Услуги платные? – уточнил я на всякий случай.

– Разумеется, но цены вас устроят, – девушка ещё раз улыбнулась, уже многообещающе, и протянула мне листок, – вот прайс наших услуг. Мы изготавливаем многослойные печатные платы по новой технологии.

Картинка четвертая

На выставках к нам постоянно подходят представители всевозможных узкоотраслевых малотиражных специализированных журналов с предложениями: напечатать в их журнале статью на техническую тему с информацией о своей фирме. И за это мы должны заплатить редакции журнала триста, пятьсот или даже тысячу долларов. Зато, по их словам, прочитав эту статью и информацию о нашей фирме, клиенты тут же хлынут к нам толпой. Мы на такое не велись. Мало кто из наших потенциальных клиентов читает эти малоизвестные журналы тиражом в тысячу-другую экземпляров.

И вот, наш сотрудник Михаил, работающий со мной на выставке, пошел в буфет пообедать. На лестнице к нему стали приставать две молоденькие барышни с непристойным предложением: опубликовать статью в их журнале (что-то вроде "Насосы в нефтегазовой промышленности"). – Нет, – отрезал Михаил.

– Как? – патетически воскликнули барышни. – Вы не хотите, чтобы о вашей фирме узнали по всей стране?

– Нет!

– Вы не хотите расширить круг своих клиентов?

– Нет!

– Ну и зря, – с деланным сожалением вздохнули барышни. – Денег у вас было бы больше.

Михаил вдруг спросил их:

– Девушки, а вы не хотите заняться проституцией?

– Нет! – возмущенно ответили девушки.

– Ну и зря – денег было бы больше!

Нездоровые истории (больничные)

Зима 2005 года, Сестрорецкая больница.

История 1-я

Итак, перевели меня, «для дальнейшего прохождения лечения», из городской больницы в пригородную. Я, как опытный завсегдатай больниц, прибыл на новое место уже подготовленный: в сумке шаровары и футболка, тапочки, кипятильник, кружка, тарелка с ложкой и прочее. Даже крохотный переносной телевизор поместился.

В приёмном отделении отдал свои документы, выписку из истории болезни.

Девушка в приёмной сказала мне:

– И паспорт ваш тоже давайте.

– Ах, да, конечно...

И я отдал ей свой паспорт. Девушка с интересом стала пролистывать его страницы. Чтобы облегчить ей поиски, я сразу же отрапортовал:

– Женат, двое детей!

И прищёлкнул по-военному каблуками.

– Мне нет никакого дела до вас и вашего семейного положения! – Возмущённо возразила девушка.

– Конечно, – говорю. – Какое же может быть дело к семейному мужчине…

История 2-я

После приёмного отделения пошёл в назначенную мне палату. Зашёл в неё, поздоровался и познакомился с её старожилами, разделся, выложил вещи из сумки и пошёл в столовую, как раз обед начался. Когда возвращался обратно, услышал через тоненькую дверь палаты разговор своих новых сопалатников:

– Пришёл с такой большой сумкой, думал – у него там жрачка, может и нас угостит. А у него, кроме шмоток – одни книги! Новый русский, бля...

История 3-я

На выходные в этой больнице отпускали домой. И вот в воскресенье вечером я вернулся из дома обратно в больницу. По дороге зашёл в магазин, купил себе бутылочку пива.

Уже в палате я налил себе пиво в кружку и стал помешивать его чайной ложечкой, чтобы пузырьки вышли.

Увидев это мой новый сопалатник (прежних уже выписали) возмутился:

– Ты что, пиво пьёшь?

– Да, – кивнул я головой.

– Но ведь тебе же нельзя!

Это верно. Нельзя мне пиво, шампанское, лимонад, и вообще любое газированное питьё – от пузырьков углекислоты начинаются бронхоспазмы.

– А я ложечкой мешаю, чтоб пузырьки вышли.

– Не в этом дело, ты же антибиотики принимаешь, а они с алкоголем вредны!

– Ничего я уже принимаю, из процедур остались только массаж и амплипульс, а в пятницу вообще выписываюсь.

– Даже если не принимаешь, всё равно пить нельзя. Начнёшь с кружечки пива, потом дальше – больше, начнёшь похмелятся...

И он с пламенным взором проповедника обрисовал мне дальнейший мой жизненный путь, как я сопьюсь, стану хроническим алкоголиком и закончу жизнь под забором, от запоя.

– А всё потому, – горячо продолжал он, – что у тебя нет силы воли, сейчас ты не находишь в себе силы отказаться от кружечки пива, а потом не найдёшь в себе сил, чтобы завязать с пагубной привычкой!

И всё это так серьёзно, "с пламенем в очах". Вполне мог бы миссионером работать, нести истинную веру язычникам. Было бы уместно, если б он читал эту проповедь юноше 17 лет, но мне уже 44, не спился пока, и не собираюсь.

Я дождался конца его обличительной речи, а потом спокойно так сказал ему:

– А у тебя, между прочим, хроническая пневмония.

– И что?

– Как что, тебе курить врач запретила, нельзя при пневмонии. А ты дымишь как паровоз. Тебе сила воли ничего на этот счёт не шепнула?

После этого он долго со мной не разговаривал, обиделся.

История 4-я

Итак – меня выписывают, наконец-то, почти два месяца по больницам валялся. Как говорится, на свободу – с чистой совестью.

Мой лечащий врач с утра, сразу после завтрака, подготовила мне все документы, выписала больничный лист и сказала, чтоб я нашёл сестру-хозяйку и сдал её постельное бельё со своей койки.

Сестра-хозяйка сидела в сестринской (комната отдыха медсестёр) и пила чай с остальными медсёстрами. При этом они оживлённо обсуждали свои женские проблемы.

– Можно? – Говорю я, робко приоткрыв дверь. – Мне нужна сестра-хозяйка, бельё сдать.

– Подождите пять минут за дверью, – ответили мне, досадуя: "И поговорить не даёт!"

Через какое-то время:

– Можно?

– Вам же сказали, подождите пять минут! Не понимаете, что ли?

– Прошло уже десять.

– Подождите, сейчас!

Жду ещё десять минут.

– Можно?

– Подождите!

– Но позвольте, дорогие девушки... – начал я.

– Мы вам – не «дорогие»!

Секунду подумав, я сказал:

– Ну, хорошо: тогда – недорогие девушки!

Меня выписали тут же.

А ты справку покажи! (Студенческие истории)

Зима 1984-85 года. Вечернее отделение Ленинградского Политехнического института. Кафедра начертательной геометрии.

Я сдавал курсовую работу, вместе с остальными студентами нашей группы. Преподаватель, вернее ассистент, попался из недавних студентов. Понятно, жопу рвал, чтоб показать нам, какой он строгий и требовательный. Дело осложнялось тем, что от него недавно ушла жена. Причем с военным (летчиком).

Поэтому препод валил всех, а девушек с особенно мстительным удовольствием. Отыгрывался на них за свою погубленную семью.

Нашей признанной красавице Светлане Ульяновой так с ходу двойку поставил, не особенно вникая в ее разъяснения. Потом подошла и моя очередь взойти на эшафот. Развернув ватман, я начал рассказывать о своем задании.

– Дурак! – выпали он мне на мои объяснения.

– Это вы мне?

– Да, вам!

– Я, к вашему сведению, не дурак. У меня на этот счет даже документ есть.

Я достал из "дипломата" справку о только что пройденной высотной медкомиссии. В то время я работал крановщиком на башенном кране в Главленинградстрое.

Он посмотрел на мою медицинскую справку с фамилиями врачей и отметками "здоров". В самом низу стоял чернильный штемпель с надписью: "На учете в психдиспансере не состоит".

– Так что ваши слова насчет дурака вам придется взять обратно, – сказал я преподавателю. – Кстати, а у вас есть документ о том, что у вас с головой все в порядке?

Он промолчал, опустив голову. А потом выдал:

– Я в стройотряде был высотником, и тоже медкомиссию проходил.

Вот так.

Я чуть не рухнул от смеха. Но сохранил серьезную физиономию. После этого препод поостыл и поставил мне тройку. Слава создателю, спасен!

И к слову, чтоб два раза не вставать, расскажу, как получил этот штамп в справку.

Этот штамп я ставил в психдиспансере на шоссе Революции, дом 33.

Когда зашел в фойе, то увидел на стенде надпись: "Главврач Моргулис". Я обратился в регистратуру, за стойкой которой сидела молодая симпатичная барышня в белом халате, с ней трепался пожилой молодящийся мужик.

– Скажите пожалуйста, главврач Моргулис у вас давно работает?

– Да, – ответил мужик, оказавшийся самим Моргулисом. – Я уже давно работаю врачом. Мои труды регулярно печатаются в медицинских изданиях, у меня своя методика диагностики психостенических состояний...

– Скажите, а с актером Владимиром Высоцким вы были знакомы? Помните его песню про канатчикову дачу: " и тогда главврач Моргулис телевизор запретил".

– Боже, взвился он, – ну почему все спрашивают меня про Высоцкого! Почти никто не знает о моих научных трудах, но все знают обо мне из песни Высоцкого. Ну лечил я когда-то этого алкоголика, легче вам от этого. Неужели это самое главное, что я сделал в жизни?

Баллада о топоре (Студенческие истории)

Лето 1987 года. Ленинград (пока еще).

В то лето мы с женой снимали дачу на 54 километре Сосново-Приозерского направления. На даче был шикарный самовар и жена попросила меня заехать в нашу городскую квартиру за топором, чтобы было чем наколоть дровишек для печки и щепок для самовара. После работы я заехал домой, обернул топор газетой и положил его в пластиковый пакет. И поехал в свой Политех сдавать экзамен по теории электронных приборов.

В аудитории, взяв билет, я сел за стол и стал готовиться отвечать. Пакет с топором положил рядом с собой на скамью. Через некоторое время преподаватель обратился ко мне:

– Идите отвечайте, вы уже давно готовитесь, хватит.

Я стал пробираться к проходу и зацепил пакет с топором. Тот с гулким грохотом упал на пол, пакет и газета прорвались, и на свет божий вылез блестящий остро заточенный топор во всем своем угрожающем великолепии. Все в аудитории, в том числе и преподаватель в том числе, уставились на меня. На глазах у изумленных присутствующих я поднял топор, завернул его в обрывки газеты и пакета, положил на скамейку и пошел отвечать на билет. Преподаватель слушал меня как-то рассеяно, не задавал никаких дополнительных вопросов. А потом, не дослушав даже ответ на первый вопрос, сказал:

– Достаточно, я вижу – вы хорошо знаете предмет.

В тот день я сдал экзамен на пять. И хотя прошло уже много лет с тех пор, я все думаю – почему? Неужели из-за топора?

Автомобиль и девушка (шоферские истории)

Июль 1982 год, село Приозерное Ленинского района Крымской области.

Фильм "Кавказская пленница" я думаю все смотрели, пересказывать не надо. Помните сцену в самом начале?

Заглох ЗиС-5 у Эдика и встал ишак у Шурика. Прошла красивая девушка – пошел ишак, завелась и поехала машина. Вы мне не поверите, но со мной в действительности случилась история, почти один в один показанная в фильме. Кстати, фильм снимали не на Кавказе, а у нас в Крыму. В сцене с заглохшей машиной на заднем плане видна знаменитая Белая Скала (ровная и столообразная, с обрывистым краем), находится под Белогорском.

Итак, сама история. В ней также присутствуют красивая девушка, молодой парень и заглохшая машина. Случилась история тоже в Крыму.

Я ехал на ЗИЛ-130 с гаража Камыш-Бурунского железно-рудного комбината в карьер "Западный" через село Приозерное. В котором, кстати, я жил, но это не имеет отношения к нашей истории. Жара в тот день была обалденная. В Крыму летом вообще жарко, но в тот день творилось что-то экстремальное. Казалось, мозги расплавятся и вытекут из ушей. Я опустил оба стекла на дверях и открыл люк на потолке кабины (старые шофера знают, раньше на ЗиЛ-130 был такой). И вот, проезжаю я по своему селу и вижу: на автобусной остановке, напротив сельпо, стоит молодая красивая девушка. Автобус ждет. Поймите меня правильно. Мне (тогда) всего 21 год, полгода как с армии, молодой, неженатый. Да мне все девушки нравились, к женской красоте был очень даже чувствительный. А тут девушка действительно хороша! Как только мы встретились взглядами, у меня прыгнуло сердце в груди и сладко защемило в душе. И мотор заглох.

Не, ну вот ведь бл…во – только что ехал, все нормально, и вдруг – на тебе! Мотор резко изменил звук: у-р-р-р-р, в нагрузку, зараза, пошел. Я тут же поставил передачу на нейтраль и накатом проехал за остановку, вы ведь понимаете, на остановке стоять нельзя. Надо ж так обделаться, еще при девушке. Только подумал: остановиться, предложить подвезти – и на тебе. Я вылез с кабины, открыл капот. Бензин в норме, искра есть. Ну чего тебе, чахотке, надо? Залез в кабину, погонял пару раз стартером – глухо. Движок в полном отказе. Если мотор не заводится – то и не заводи его, а ищи причину отказа. Это правило я четко вывел для себя, еще когда на Севере в стройбате шоферил. Снова полез под капот. Тем временем к автобусной остановке подошел рейсовый ЛиАЗ и девушка уехала на нем.

Я снова сел в кабину. Мотор завелся, что называется, с пол-оборота. Мистика какая-то!

Вечером я в гараже рассказал эту историю бывалым шоферам, между второй-третьей стопкой. Мне сразу же объяснили причину. Не буду томить, и вам ее поведаю.

Все дело было как раз в жаркой погоде. От перегрева бензин в насосе вскипал и образовывалась паровая пробка. Диафрагма насоса, вместо того чтобы гонять туда-сюда бензин, только сжимала-разжимала бензиновые пары. Для предотвращения этого между бензонасосом и коллектором стоял алюминиевый экран, но в жару и он не спасал. По совету бывалых я напихал между экраном и коллектором асбест, и больше таких проблем у меня не было.

А причем здесь девушка? А ни при чем, совпадение просто. Я вам шоферскую историю, а вы опять про баб. Развратники!

Памятка водителю, подрабатывающему извозом (бомбиле)

Вступление.

"Бомбить" на машине – тяжкий, неблагодарный и опасный бизнес. Занятие извозом, как и проституция, затягивает. Те тоже сначала думают, вот подзаработаю – и брошу. А вот фигушки, не получается. В чём-то эти профессии схожи. Про бомбилу можно и так сказать: выехал на панель и всем предлагает за деньги свои услуги... в качестве таксиста. Кому за что платят.

1. Бомбить на своей машине – крайне невыгодно. Разбиваешь машину, а в результате – всё, что на ней заработаешь, уйдет на её ремонт, да ещё и добавишь. Лучше всего, если есть возможность, бомбить на казённой машине, в этом случае ремонт и бензин – за казённый счёт. В идеале – бомбить на казённой машине да ещё в рабочее время. Но такая возможность есть далеко не у всех. Поэтому большинство бомбят на собственных машинах.

2. Можно неплохо зашибать деньгу бомбёжкой, если б не такие же бомбилы-конкуренты. Поэтому в общем потоке машин бомбила должен разглядеть машины таких же и опередить их, чтоб не дать им возможность снять голосующего пассажира раньше тебя.

Как отличить машину с бомбилой от остальных? По следующим признакам:

2.1. Если рядовая "Жигуль"-классика с одиноким водителем едет по правому ряду вдоль тротуара, игнорируя свободный ряд слева – то это бомбила.

2.2 Если "Жигуль"-классика с одиноким водителем едет по левому свободному ряду – это бомбила, но он куда-то спешит, возможно на заправку, возможно получил вызов от клиента на мобилу.

2.3 Если в салоне "Жигулей" кроме водителя есть ещё кто-то – это всё равно бомбила, но уже снявший пассажиров.

2.4 Если по улице едет "зубило", "Волга", "ИЖ" или недорогая иномарка, но остальные признаки первых трёх пунктов те же – это тоже бомбилы-конкуренты.

2.5. Если по улице едет престижная иномарка, то она тоже не погнушается остановить голосующему пассажиру, отнимая этим хлеб у честного бомбилы. Лично видел в прошлом году, как на набережной Фонтанки остановился и взял голосующих пассажиров "Мерседес".

2.6 Самые крутые "Порши" и джипы тоже останавливаются подвезти пассажиров, но исключительно молодых и красивых девушек. Так что можете смело остановиться за такой машиной и подождать результаты переговоров водителя с девушкой. Есть большая вероятность (если девушка неглупая), что она откажется с ними ехать, тут-то вы подрулите следом и снимите пассажира.

2.7 Бомбить могут самые неожиданные машины, даже те, от кого этого в принципе не ожидаешь. Моего друга ночью подвозил ремонтный троллейбус за 25 рублей (в советские времена); сам видел, как бомбил милицейский "уазик". За отдельную доплату может довезти вас с сиреной и мигалкой. А однажды мне надо было ночью добраться с вокзала до дому. Когда поднял руку, мне остановила "Скорая помощь". Доехал домой быстро и за умеренную плату.

3. Увидев голосующего пассажира, нужно:

3.1 Плавно подъехать, стараясь не забрызгать его грязью, знаки "остановка запрещена" и им подобные игнорируются. Если в поле видимости наблюдается инспектор ДПС, то можно включить сигнал "Аварийная остановка".

3.2 Как только пассажир открыл дверь, надо прежде, чем он успел открыть рот, ясно и отчетливо поздороваться с ним. Тем самым вы убиваете сразу двух зайцев:

а) демонстрируете свою вежливость и доброжелательность.

б) сбиваете его с толку и перехватываете инициативу в свои руки.

3.3 После этого можно начинать деловые переговоры. Следует решить два вопроса:

а) Куда едем?

б) За сколько?

Не поддавайтесь на уклончивые ответы вроде "Поехали, потом разберёмся", или "Не беспокойтесь, деньгами вас не обижу." Пока чётко и ясно не договоритесь о цене, не трогайтесь с места. Если пассажир начнёт упорствовать, предложите ему покинуть машину. Но если о цене договорились – менять её нельзя ни в ту, ни в другую строну, это железное правило всех бомбил. Во время переговоров пассажир должен сообщить маршрут, а цену должны предложить вы. Если он заявит, что цена высока, то можете, поторговавшись, сбавить её, но немного, иначе собьёте расценки. Во время переговоров следует смотреть прямо в глаза пассажиру, твёрдо, уверенно, но доброжелательно.

4. Какие бывают пассажиры.

4.1 Если к вам села молодая привлекательная женщина, то ни в коем случае не улыбайтесь ей, и вообще, старайтесь не выглядеть галантно. Иначе она решит, что вы – сексуальный маньяк, увезёте её в лес и там изнасилуете, и ехать с вами откажется. С такими дамами надо наоборот, напустить на себя неприступный, хмурый и деловой вид: "некогда мне с тобой лясы точить, мне надо бабки рубить". В таком случае она будет чувствовать себя с вами в безопасности.

4.2 Если голосуют совсем юные, лет 16-18, девушки, то останавливать им, скорее всего не стоит. Денег у таких пассажирок нет, норовят расплатится обаятельными улыбками: "А вы не подвезёте нас до..., если вам по пути, конечно" Мне со всеми по пути, кто заплатит за поездку. А вам, милые девушки, пора уже уяснить – за всё в этой жизни надо платить. Или пусть вам джипы останавливают (смотри пункт 3.5), но со всеми вытекающими отсюда последствиями.

4.3 Подвозить пьяных – большой риск. Они тоже норовят не платить. Если вы всё же рискнули везти их, то деньги следует брать с них сразу. Потому что потом они вас просто пошлют подальше – и будут правы. Юридически они вам ничего не должны, т. к. у вас нет лицензии таксиста.

4.4 Подвыпившая женщина за пятьдесят лет, да ещё в тёмное время суток – это зачастую большая проблема. Поймите сами – красота её уже ушла, возраст далеко за... А вот желание, либидо, осталось, природу не обманешь. А если она ещё и выпьет, то срывается с тормозов и начинает грязно домогаться к водителю. Не шучу, это было уже много раз. Высаживать тут же эту даму не стоит. Она всё-таки пассажир, а клиент всегда прав. Следует тактично ответить даме, что вы польщены её предложением, для вас это большая честь, но – дальше следуют такие варианты ответов:

а) В прошлый раз, поддавшись на такое же заманчивое предложение, вы подхватили триппер и ещё не совсем вылечились. Поэтому подождите, пока я проведу курс лечения до конца.

б) Когда вы служили в Афгане (Чечне), вам осколком противопехотной мины оторвало яйца.

в) Вы были ликвидатором на Чернобыльской АЭС и с тех пор импотентны.

5. Обязанности пассажиров.

5.0 Пассажир ОБЯЗАН заплатить за проезд.

5.1 Если пассажиру захотелось закурить или отхлебнуть пивка из банки/бутылки, следует обязательно вежливо спросить на это разрешение водителя. Скорее всего он не откажет заплатившему деньги клиенту, но культура поведения этого требует. Закурить без разрешения – неслыханное хамство, водитель оскорбится и, поверьте, найдёт способ нагадить вам в ответ. Например, остановит прямо в луже. Или за полкилометра до вашего подъезда под предлогом: "там остановка запрещена".

5.2 Если вас утомляет музыка, которую слушает водитель, то допустимо вежливо попросить его: "нельзя ли сделать чуть потише, у меня что-то голова разболелась, видимо, от перемены давления (вспышек на Солнце, геомагнитных бурь, перемены курса доллара, рейтинга любимой телепередачи)". Понятливый водитель сразу выключит магнитолу. Просить у водителя: " А настройте приёмник на мою любимую радиостанцию" – бестактно, вы не в ресторане!

5.3 Не следует обращаться к водителю на ТЫ, фамильярно называть его "шеф", "командир" и т. д. Хамство ещё никому пользы не приносило.

5.4 Не следует донимать водителя расспросами: сколько лет машине, давно ли он бомбит, сколько за день у него выходит заработать и т. д. Помимо того, что это неприлично, это ещё и отвлекает водителя от управления, может привести к аварии.

6. Обязанности водителя.

6.0 Водитель ОБЯЗАН довезти пассажира до места назначения.

6.1 С пассажирами надо быть вежливым, предупредительным, но при этом сохраняя достоинство.

6.2 Если пассажир говорит по мобильному телефону, то следует убавить звук магнитолы или выключить её.

6.3 Не следует грузить пассажира расспросами – откуда он, где работает, сколько получает и т. д. Не стоит уподобляться любопытным деревенским бабкам.

7. Если вас остановит инспектор ДПС.

7.1 Разговаривайте с ним вежливо, но с достоинством.

7.2 Ни в коем случае не показывайте ему, что вы очень торопитесь, даже если это грозит вам потерей пассажира. Иначе инспектор будет нарочно вас задерживать, надеясь, что вы предложите ему взятку: "Командир, может договоримся?"

7.3 Если инспектор уличит вас в каком-нибудь нарушении и скажет, что он должен составить протокол, то, вместо того чтобы совать ему деньги ("А может без протокола, а?"), предложите ему в самом деле заняться составлением протокола. В девяноста девяти случаях из ста он вернёт вам ваши документы и махнёт рукой: "Да ну вас, езжайте дальше". Составление протокола – очень долгая процедура, и сам инспектор ничего на этом не заработает. За это время он лучше поймает ещё несколько нетерпеливых нарушителей и стряхнёт с них мзду.

7.4 Иногда инспектор, особенно начинающий, задаёт неэтичный вопрос:

– А кого это вы везёте? Пассажира? А у вас есть лицензия на перевозку пассажиров?

Следует сделать изумлённый вид:

– Какой извоз? Кто это бомбила? Я просто решил подвезти симпатичную девушку, ну и познакомиться заодно, телефончик у неё спросить.

Или, как вариант:

– Я просто решил подвезти этого почтенного пожилого человека, из уважения к его возрасту, ведь он мне в отцы годится. Тем более, что мне с ним по пути.

Впрочем, опытный, уважающий себя инспектор такой неприличный вопрос не задаст.

8. Лирическое отступление.

Иногда пассажиры, и очень часто, не прочь поболтать, порассказать о себе. Люди в больших городах очень страдают от того что их никто не хочет выслушать и изливают свою душу бомбиле. Часто рассказывают просто поразительные вещи. Всегда слушаю их истории внимательно и с большим интересом. Но и сам рассказываю им какие-нибудь занимательные истории. При этом внимательно слежу за их реакцией, выслушиваю замечания, отвечаю на вопросы. Потом отрабатываю детали, рассказываю эту историю пассажирам ещё несколько раз – и можно писать новый рассказ.

Государственная граница

Пограничный пункт Казачья Лопань, Харьковская область, граница Украины с Россией.

Январь 1997 года.

Не успели толком отъехать от Харькова, разложить вещи, и на тебе – граница. На час задержат, не меньше. Впрочем, вещей-то у меня – одна сумка. И место в вагоне – хуже не придумешь: боковая верхняя полка в конце вагона, сразу за дверью – сортир, куда постоянно ходят пассажиры, хлопая меня дверью по ногам. Ну и ладно, я утешал себя банальной пословицей, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Или сидеть в Харькове на вокзале.

Итак – граница, всем оставаться на своих местах! Идёт таможенный и пограничный досмотр. Лёжа на своей верхней боковой, я увидел их, прикордонников ("пограничников" – укр.).

"У них – большие автоматы, и маленькая зарплата". (с) Т. Шаов.

Спрыгнул с полки и скинул вниз свою сумку – пусть досматривают, мне скрывать нечего.

– Что у вас в сумке? – грозно спросил меня пограничник с трезубцем на шапке.

– Продукты, – говорю (надо же что-то жевать в дороге).

– Не верю! – Звонко и торжественно провозгласил погранец.

– Будете проверять? – с готовностью предложил я.

– Не буду! – отрезал он.

И с достоинством удалился.

Там же. Лето 2001 года.

По переполненным вагонам скорого поезда "Севастополь – Санкт-Петербург" идёт досмотровая группа из трёх прикордонников и одной поисковой собаки. День был очень жаркий, солнечный, на такие дни щедро украинское лето. Пока ехали – ещё ничего, ветер из окон уносил духоту с вагонов. Но вот встали на границе – и всё, туши свет, в вагонах, набитых россиянами, едущих с курортов Крыма, дышать стало совсем нечем. Особенно из-за духоты страдали дети и... служебная собака. Высунув язык она часто и тяжко дышала. А вожатый всё дёргал её за поводок: "Ищи Буран, ищи!"

"Сам ищи, куда запасную обойму от своего ПМ проебал, остолоп", – подумал Буран почти не реагируя на окрики, пробираясь меж столпившихся в проходе пассажиров плацкартного вагона, наступая им на лапы. До чего же они вонючие – ноги у людей! Его одолевало мучительное желание поднять заднюю лапу на одну из таких ног и пометить её. А тут ещё духота...

И вдруг! Он узнал бы этот запах из тысячи, даже спросонок. Пёс закрутился от нетерпения и натянул поводок: "Скорее, хозяин, за мной!"

И вот Буран уже в напряженной боевой стойке возле большого пластикового пакета, завертел хвостом и солидно, сдержанно гавкнул.

– Что в сумке? Показывайте!

Пограничник за спиной вожатого незаметно перевёл автомат из-за спины в положение "на грудь".

На четырех местах тут ехали супруги и две дочки лет 12-14. Женщина стала выкладывать свёртки на стол, а собака продолжала гипнотизировать нетерпеливым взглядом пакет и вертеть хвостом. На самом дне лежал небольшой свёрток, завёрнутый в алюминиевую фольгу. Развернули – вот оно, наконец-то!

Пёс громко и протяжно, наполовину завыл, наполовину залаял:

– У-а-а-ау-у!!! Га-а-ау-у-у!!! Гав!!! Гав!!!

Жирная, сочная зажаренная курочка, с аппетитной хрустящей коричневой корочкой, истекающая янтарными каплями ароматного куриного жира, с нежными куриными косточками, в которые так хотелось впиться клыками и не спеша, где-нибудь в тенёчке, обрабатывать их.

Пограничники не смогли скрыть своего разочарования. Зато девочки-пассажирки оживились:

– Ой, она же есть хочет! Дяденьки пограничники, можно мы дадим вашей собачке курочку? Вон она как облизывается.

Лай Бурана уже перешёл в унизительно-просительное повизгивание.

– Нельзя, – сурово ответили пограничники. – Не заслужила!

И пошли дальше, уже не скрывая усмешек:

– Эх, Буран, Буран! Как же ты облажался. И нас к тому же опозорил, разве тебя не кормят, скажи?

"Жрите вы сами свою овсянку!" – Подумал Буран. – "Хрен когда от вас куриной косточки дождёшься. Сами вон в станционном буфете пиво с ветчиной трескаете".

Но промолчал. Бесполезно с ними говорить, с двуногими. Не поймут. А поймут – не поверят.

Второй залп «Авроры». Перезагрузка. (Попытка исторической реконcтрукции).

Вместо эпиграфа анекдот.

Вопрос армянскому радио:

– Какой военный корабль самый мощный в мире?

Ответ:

– Крейсер «Аврора»: один холостой выстрел – и в стране разруха.

19 июня 1923 года, рейд Кронштадта – форт Павел I.

Вообще-то, «Аврора» здесь немного за уши притянута, залпа с крейсера не было. Только ее экипаж при делах в этой истории.

Э-э-э… стоп! Опять забегаю вперед, опережаю сюжет. Ну – ладно, начнем сначала, по порядку и не торопясь. А уж читатель нас рассудит.

Итак, ясным, солнечным, но ветреным июньским днем, а такие дни – редкость в Петрограде и Кронштадте, учебный крейсер «Аврора» Морских сил Балтийского моря стоял на внешнем рейде Кронштадта, к зюйд-осту от Кроншлота, ближе к Ораниенбаумской отмели.

Да, да, та самая «Аврора», что выстрелом с бакового орудия в ночь с 24-го на 25-е октября (по старому стилю) дала сигнал к штурму Эрмитажа, то есть, Зимнего дворца, конечно. Уже к началу Империалистической или Мировой войны крейсер, ветеран еще русско-японской войны, изрядно устарел и числился учебным кораблем Балтийского флота. Но с началом боевых действий крейсер мобилизовали, перевели из учебных в боевые. От изменения статуса старый крейсер не стал более грозным. Конечно, шестидюймовые морские пушки Канэ производства Обуховского императорского сталелитейного завода смотрелись очень внушительно. Но лишь военно-морские офицеры, или военспецы, как их стали именовать после революции, понимали, что калибр и число пушек (14 х 152 после перевооружения) – еще не все. Грозной боевой силой крейсер делают также: скорость, броня, защита орудий (в «Авроре» пушки были не в башенных установках, а всего лишь прикрывались бронещитами), дальномеры, система управления огнем и многое-многое другое. Все это было на древнем крейсере архаичным, но с началом войны кое-что все же обновилось. Тем не менее, в составе Второй бригады крейсеров «Аврора» приняла активное участие в Мировой войне, командир – капитан первого ранга Г. И. Бутаков. Старый крейсер имел притом мощную и новейшую по тем временам радиотелеграфную станцию, почему и выбрали его большевики в дни восстания. В соответствии с ленинским планом: сначала почту, потом телефон, телеграф. Потому что революционеры высоко оценивали значение связи в военном деле. Впрочем, не будем забегать вперед.

В кампанию 1916 года крейсер временно использовался для практики гардемаринов Морского корпуса, а затем участвовал в операциях по обороне Рижского залива, поддерживал артиллерией сухопутные части, отражал атаки аэропланов противника на соединение российского флота установленными на нем двумя 75-мм и одной 40-мм «аэропушками»

Осенью 1916 году крейсер встал на капитальный ремонт на Франко-Русском заводе в Петрограде. Общение с рабочими верфи привело к тому, что экипаж крейсера оказался напрочь распропагандирован революцинными агитаторами.

Во время февральской революции 1917 года, а точнее 27 февраля, на крейсере возник стихийный митинг из-за того, что командир крейсера, им уже был капитан 1 ранга Никольский, арестовал и посадил в корабельный карцер троих рабочих-агитаторов. При разгоне митинга командир и старпом Огранович открыли по команде огонь из револьверов. Пару слов о командире. Как он командовал крейсером – не мне, сухопутному, судить. Но, судя по дальнейшим событиям, не нашел командир взаимопонимания ни с командой, ни с офицерами. К примеру, старший офицер крейсера ни разу не приглашал командира отобедать в кают-компании с офицерами, и тот столовался у себя в каюте. Для тех, кто понимает, это о многом говорит. 28 февраля на крейсере был поднят красный флаг, командир убит матросами, а старпом ранен. Впрочем, вскоре после этого отношения между офицерами и командой наладились, восстановлены были дисциплина и взаимное доверие.

Про участие крейсера в октябрьских событиях писать не буду, об этом уже написаны до меня гигабайты страниц. Скажу лишь, что «Аврору» после Гражданской войны одну из первых ввели в строй после консервации в Кронштадте, корабль вновь стал учебным крейсером. …

Итак, после подробного экскурса в историю, вернемся снова тот ясный, чуть ветреный, но злополучный день 19 июня 1923 года. На крейсере проводились шлюпочные учения. Большой баркас с тридцатью членами команды оттолкнулся от борта «Авроры» и взял курс на Ораниенбаум. Там, как удалось установить позже, моряки закупили самогонки и отправились через воды «Маркизовой лужи» восвояси, на крейсер. По пути высадились на берег форта Павел I. Форт когда-то был морской крепостью, батареями пушек преграждая путь вражеским эскадрам к Петербургу. В связи с расширением границ Российской империи форт утратил свое военное значение и использовался в конце ХIХ века как военно-морская следственная тюрьма, а позже стал хранилищем мино-торпедного вооружения Балтфлота. Сейчас на нем находилось 30 000 снаряженных мин заграждения и большое количество взрывчатки для мин и торпед. В 1919 году форт немного пострадал от взрыва части арсенала, которым мятежники дали сигнал к началу известного кронштадтского восстания.

Моряки «Авроры» распалили костер на берегу, поставили котелок с ухой, а в золе стали печь картошку. Откуда рыба у авроровцев? Ну вы как дети, ей богу. Пару гранат в воду – и вот она рыба, белыми брюхами на воде отсвечивает. В воду за рыбой полезли, понятно, самые молодые, статус ветеранов на военной службе еще никто не отменял. Впрочем, те, кто не лазил в воду, чистили рыбу. Так что все строго, но справедливо. Тем временем Васько-трюмный развернул гармошку и моряки, приняв для сугреву, сбацали вприсядку «Яблочко» и цыганочку, затем спели шлягер минувшей войны «Цыпленок жареный», в общем, размялись, отвели душу. А потом сели вокруг костра и начали военно-морскую травлю.

Ах да, тут же прибежала охрана форта, которая состояла аж из десяти матросов, потребовала загасить костер и убираться подобру-поздорову. «А то ж арсеналы рядом, соображать надо, товарищи, вы ж сознательные!» Но авроровцы отвергли этот наезд:

– А ну-ка, инвалидная команда, катитесь отселева к такой-то матери, на паровом катере! Да мы – матросы революционной «Авроры», да мы – по Зимнему стреляли! Ах вы, контры недорезанные…

Да в морду им, да в зубы... Так их, растак. А что могли сделать матросы форта? Да и матросы с них – одно название. Престарелые, отставные ветераны флота, чуть ли не с Крымской войны, марсофлоты поди еще Нахимова и Корнилова, ну, разве что чуток помоложе. Что они могли сделать супротив молодых здоровых моряков?

А авроровцы, поддав еще для настроения, травили дальше. Петро, сигнальщик, рассказывал:

– Стою это я, собачью вахту, кемарю потихоньку. А чего не ж вздремнуть? Корабль не под парами, никуда не уйдет, на мель не сядет, и на борт никто чужой не залезет, мы ж на внешнем рейде. Вобщем, прикорнул слегонца. А ночи-то сейчас белые, видно все. Тут-то и ко мне, не слышно, как змей, комиссар подкрался, да ка-ак гаркнет прям в ухо:

– Спишь, краснофлотец?

Ну, я сразу вытянулся по струнке и спросонок брякнул по старорежимному:

– Виноват!

Хорошо еще, «вашбродь» не сказал, а то бы точно в Чеку забрали, как контру.

Тут и налетел на меня комиссар, а он – сами знаете – идейный, с завода Михельсона прислали:

– Что значит «виноват», товарищ краснофлотец? Это тебе не при царском режиме. Отвечай, как положено сознательному революционному матросу!

А что отвечать – я и понятия не имею. Старые порядки вроде как отменили, а новые еще не установились, да и меняются, что ни день.

Ну, я и рявкнул ему:

– Не виноват!!!

Матросы у костра заржали, разлили еще по маленькой. Потом Никита, кочегар, начал вспоминать:

– Я тогда, в 17-м, на «Гангуте» служил, в Гельсингфорсе мы стояли, как и вся бригада линейных кораблей. Собрали мы депутацию матросского комитета и пошли с требованиями к самому главному адмиралу, который на тот момент в Гельсинки обитался, прямо к нему в штаб-квартиру. Не помню фамилие евойное уже: не то Щастный, а может, Непенин. Прошли мы по мраморным и паркетным полам, офицерики, шкуры, все по стеночкам жмутся, дрейфят, вестимо. А мы-то в кабинет к адмиралу тому гурьбой ввалились да претензии ему в полный рост.

– И что вы от него требовали? – поинтересовался радиотелеграфист Алексей, недавно зачисленный в экипаж, пыхтя самокруткой.

Был Лешка из так называемых жоржиков. То есть в поведении и форме он придерживался полублатного, полуромантического стиля всех жоржиков флота: широченные клеши, лихой чуб из-под бескозырки набекрень (чуб накручивался на горячем шомполе винтовки), длинные, почти с метр, ленточки на бескозырке. Ну, и особый стиль речи, с легким влиянием черноморских военморов: «Ша! Ж-жьора, па-дерьжщи мои шькары, щяс я пакажю ему дещёвую ж’изьню!»

Раньше Алексей был гимназистом, сыном инженера-путейца. Родители умерли от тифа, и Леха стал гопником. Большая гостиница в Петрограде (ныне "Октябрьская"), что прямо напротив Николаевского вокзала у Знаменской площади, после революции была заселена обитателями трущоб и подвалов. По комнате на семью сначала, а потом и комнаты разделили кирпичными перегородками на две-три или четыре, в каждой новой комнате еще по семье. Назвали бывшую гостиницу: 1-е Городское Общежитие Пролетариата, сокращенно – ГОП №1. Обитатели его, сответственно – гопники. Пролетариями гопников назвать было трудно, поскольку из-за послевоенной разрухи в городе свирепствовала повальная безработица, заводы и верфи стояли. Поэтому гопники, помимо регистрации на бирже труда, в основном пьянствовали, резались в картишки, плясали под гармошку, случалось – и финские ножи выхватывали в угаре.

А Никита и ответил Лешке-телеграфисту:

– Первое наше требование было: чтоб матросам разрешили курить на ходу. Второе – чтоб нам также разрешили калоши носить. А тогда это разрешалось только начиная с каперанга или полковника. А третье – чтоб во время боевой службы не козыряли старшим по званию. И адмирал тот… – Никита сделал паузу и посмотрел на слушателей, – согласился со всеми нашими требованиями! Вот так вот! Впрочем вскоре такая буза началась на кораблях и в Гельсинки, что грохнули мы по темечку, убили то есть, и адмирала того, и многих офицериков…

– И за что? – изумился Лешка, аж самокрутку со рта выпустил, но ловко перехватил ее на лету. – За ношение калош и право курить на ходу вы грохнули боевого опытного адмирала и офицеров – самые образованные кадры флота? И это ваши представления о свободе, равенстве и братстве, вот за это вы и боролись: носить калоши и курить на ходу? А кто корабли водить по компасу и картам будет, турбинами управлять, огнем орудий руководить, дистанцию считывать – ты, что ли?

– А хоть бы и я!

– Да ты, никак, образованный? – съязвил телеграфист.

– И не говори, Леша, я сам охренел, когда тебя с газеткой увидел, ты тоже, оказывается, грамотный.

Посмеялись, разлили остатки первача, доели уху и картошку. Потом сели в баркас и направились к «Авроре». Костер не затушили толком, все уже поддатые были порядком. От искр костра загорелся плавник (выброшенное на берег дерево) и промазученные обрывки канатов, линей и пр. Начавшийся пожар прибежавшие матросы «инвалидной команды» затушить не смогли. Пожар перекинулся на арсенал, начали одни за другим рваться казематы с минами. Увидев такое дело, «авроровцы» на баркасе налегли на весла и успели укрыться в стенах соседнего форта Кроншлот. Форт Павел I горел и взрывался еще сутки, в Кронштадте и Ораниенбауме не осталось ни одного целого оконного стекла, многие жители были убиты осколками и кусками сцементированных кирпичей от стен форта. От огромного форта осталась лишь одна полуразрушенная башня, обломок ее в полтора этажа.

Погуляли, в общем.

PS: Вдогонку о моем рассказе «Второй залп Авроры». Мне прислали ссылку из сети, где отсканирован приговор по делу о взрыве форта Павел I.

Там указано, что пожар и взрывы на территории форта устроили пьяные матросы с линкора "Парижская комунна", а не с "Авроры". А курсанты с "Авроры" наоборот, пытались потушить пожар, при этом девять авроровцев погибли.

В качестве источника для своего рассказа я использовал следующий источник: Л.И. Амирханов и В.Ф. Ткаченко, брошюр "Форты Кронштадта", изд-во "Остров", СП-б, 2004 г.

Источник, увы, подвел.

А потому прошу считать рассказ "Второй залп "Авроры" авторским вымыслом, в той части, где описывается участие матросов «Авроры» во взрыве форта. Остальные исторические сведения в рассказе верны.

Оглавление

Эрмитаж. Инфракрасный дозор

  Профсоюзное собрание

  «Laokoon & sons»

  Как дела?

  Так вот ты какой...

  Па-прашу документы!

  Особенности русского национального похмелья

  Одна научная загадка, или Почему в Эрмитаже не моют руки.

  Нарушитель

  Август 1985 года

  Август 1985 года (продолжение)

  О вреде курения

  Эрмитажный конек-горбунок

  А ты кто такой?

  Феодал, или право первой ночи по эрмитажному.

  Порядок – прежде всего!

  Антисемиты

  Что позволено Юпитеру…

  Это сладкое слово – халява!

  Восток – дело тонкое!

  Рафаэль

  Невидимый (инфракрасный) фронт Эрмитажа

  С медведем по Эрмитажу

  Флуктуатор

  Караул! Выносят!

    1. Предыстория

    2. Караул!

    3. Это судьба такая...

  Эстетическое образование

  Эрмитаж и комбайнер

  «Весело было нам…»

  Тайна железной двери.

  Реконструкция архитектурного отдела

  Гуру

  Визит дамы

  Некоторые личные соображения о музейной безопасности

  Послесловие. Ненужная глава

Молочный магазин

  О вежливом обращении

  Начало

  Содержанка

  «Жидовская морда»

  А мне?

Прекрасный Китай

  Лошадь в противогазе

  На сопках Маньчжурии

  Поезд идет на Восток

Рассказы

  Ежики в тумане, или еще раз про любовь. (Фанатам Гринписа посвящаю)

  Догадливый Миша

  Эстонско-украинский разговорник (НИИчегототам)

  Сельский сход. (Сельский быт времен застоя)

  Лениниана Стройбата. Часть 1 (Неотвратимо надвигающейся годовщине рождения В. И. Ленина посвящается.)

  Лениниана Стройбата, часть 2. (Неотвратимо надвигающейся годовщине рождения В. И. Ленина посвящается.)

  За паршивые пять процентов

  Грядет страшный суд!

  «А ты иди, борода...» (На «Позитроне»)

  Картинки с выставки

    Картинка первая

    Картинка вторая

    Картинка третья

    Картинка четвертая

  Нездоровые истории (больничные)

    История 1-я

    История 2-я

    История 3-я

    История 4-я

  А ты справку покажи! (Студенческие истории)

  Баллада о топоре (Студенческие истории)

  Автомобиль и девушка (шоферские истории)

  Памятка водителю, подрабатывающему извозом (бомбиле)

  Государственная граница

  Второй залп «Авроры». Перезагрузка. (Попытка исторической реконcтрукции).

Реклама на сайте