«Случай с Кугельмасом»

Вуди Аллен Случай с Кугельмасом

Кугельмас, профессор классической литературы в Сити-колледж, был несчастлив во втором браке. Дафна Кугельмас оказалась плебейкой. Вдобавок у него было два олуха от первой жены, Фло, и он сидел по уши в алиментах и хлопотах о потомках.

— Откуда я знал, что так повернется? — как-то раз жаловался Кугельмас своему психотерапевту. — Дафна давала мне слово. Кто же подозревал, что однажды она сорвется с катушек и раздуется, как дирижабль? Потом, у нее водились деньжата, что само по себе еще не основание для женитьбы, но и не может повредить толковому человеку. Вы меня понимаете?

Кугельмас был лыс и мохнат, как медведь, но у него была душа.

— Мне нужна другая женщина. Мне нужен роман. Возможно, по мне не скажешь, но я человек, которому необходима романтика. Мне нужны нежные чувства, мне нужен флирт. Я не становлюсь моложе и, пока не поздно, хочу заниматься любовью в Венеции, острить за ломберным столом и обмениваться робкими взглядами над красным вином при свечах. Вы слушаете?

Доктор Мандель повернулся в кресле и сказал:

— Роман ничего не решит. Не будьте наивны. Ваши проблемы значительно глубже.

— Само собой, я не намерен терять голову, — продолжал Кугельмас. — Второго развода я не потяну. Дафна выпьет из меня последние соки.

— Мистер Кугельмас…

— Но Сити-колледж исключается, потому что Дафна тоже там работает. Не то чтоб у нас на кафедре кто-то поражал воображение, но среди студенток, знаете…

— Мистер Кугельмас…

— Помогите мне. Прошлой ночью я видел сон. Я скакал по лужайке с корзинкой для пикника в руках, и на корзинке было написано «Варианты». И я увидел, что в корзинке дыра.

— Мистер Кугельмас, худшее, что вы можете предпринять, это начать действовать. Постарайтесь просто описать свои переживания, и мы вместе подвергнем их анализу. Вы достаточно опытный пациент, чтобы не рассчитывать на моментальное улучшение. В конце концов, я ведь психоаналитик, а не волшебник.

— В таком случае мне, вероятно, нужен волшебник, — сказал Кугельмас, вставая с кресла. И на этом прервал курс психотерапии.

Недели через две, когда Кугельмасы, как старая мебель, пылились дома, зазвонил телефон.

— Я возьму, — сказал Кугельмас. — Слушаю.

— Кугельмас? — спросил голос. — Кугельмас, это Перский.

— Кто?

— Перский. Мне что, представиться Великий Перский?

— Простите?

— Я слышал, вы по всему городу ищете волшебника. Хотите внести чуть-чуть экзотики в свою жизнь? Так или нет?

— Ш-ш-ш, — прошипел Кугельмас. — Не вешайте трубку. Откуда вы говорите, Перский?

На другой день пополудни Кугельмас одолел три лестничных марша в обветшалом доме в бедном квартале Бруклина. Вглядываясь во мрак коридора, он нашел нужную дверь и позвонил. Я еще пожалею об этом, сказал он себе.

Через мгновенье его приветствовал невысокий худой человек, словно вылепленный из воска.

— Вы и есть Великий Перский? — спросил Кугельмас.

— Перский Великий. Хотите чаю?

— Нет. Хочу романтики. Хочу музыки. Хочу любви и красоты.

— А чаю не хотите? Удивительно. Хорошо, садитесь.

Перский удалился, и Кугельмас услышал за спиной звуки передвигаемых ящиков и мебели. Потом Перский вернулся, катя перед собой большой предмет на скрипучих колесиках. Он убрал несколько старых шелковых носовых платков, лежавших сверху, и сдул пыль. С виду это была дешевая китайская горка с облупившимся лаком.

— Как будете морочить, Перский? — спросил Кугельмас.

— Вот смотрите, — ответил Перский. — Дивный трюк. Я готовил его к празднику рыцарей пифийского ордена в прошлом году, но билеты не разошлись. Полезайте внутрь.

— Зачем? Будете протыкать шпагами и все такое?

— Вы где-то видите шпаги?

Кугельмас скорчил недоверчивую мину и, ворча, полез в шкаф. Прямо перед собой он увидел пару нелепых фальшивых брильянтов, приклеенных к ободранной фанере.

— Если это розыгрыш… — пробормотал он.

— В каком-то смысле. Теперь внимание. Стоит мне поместить в шкаф вместе с вами какой-нибудь роман, закрыть дверцы и трижды постучать, как вы немедленно перенесетесь в эту книгу.

Кугельмас посмотрел на волшебника скептически.

— Чистая правда, — сказал Перский. — Да отсохнет моя рука. Впрочем, не обязательно роман. Рассказ, пьеса, стихи. Вы можете повстречать любую из женщин, созданных величайшими авторами на свете. Любую, о ком мечтали. В вашем распоряжении будут лучшие из лучших. Когда надоест — кричите, и я в полсекунды возвращаю вас назад.

— Скажите, Перский, вы лечитесь амбулаторно?

— Я вам говорю, это сервис высокого класса.

Но Кугельмасу не верилось.

— Что вы мне говорите? Что в этом трухлявом самодельном ящике можно отправиться в такое путешествие?

— За пару десяток.

Кугельмас вынул бумажник.

— Ну посмотрим, — сказал он.

Перский сунул деньги в карман брюк и повернулся к своим книжным полкам.

— Так кого желаете? Сестру Керри? Фрёкен Юлию? Офелию? Может быть, что-то из Сола Беллоу? Слушайте, а как вам Кармен? Хотя, пожалуй, для ваших лет это уже тяжеловато.

— Француженку. Я хочу французскую любовницу.

— Нана?

— Платить не хотелось бы.

— Наташа из «Войны и мира»?

— Я сказал — француженку. Знаю! Как насчет Эммы Бовари? По-моему, это именно то, что надо.

— Кугельмас, она ваша. Крикнете мне, когда будет довольно.

Перский бросил в шкаф роман Флобера в мягкой обложке.

— Вы уверены, что это безопасно? — спросил Кугельмас, когда Перский стал закрывать дверцы шкафа.

— Безопасно… Что безопасно в этом сумасшедшем мире?

Перский трижды постучал по шкафу и распахнул дверцы.

Кугельмаса внутри не было. В это мгновенье он стоял в спальне Шарля и Эммы Бовари в Ионвилле. Спиной к нему очаровательная женщина в одиночестве застилала кровать. Не может быть, подумал Кугельмас, уставясь на восхитительную жену доктора. Фантастика. Я здесь. Это она.

Эмма обернулась в изумлении.

— Господи боже, вы меня напугали, — воскликнула она. — Кто вы такой?

Она говорила словами превосходного английского перевода из книжки Перского.

Конец света, подумал Кугельмас. А затем, поняв, что она обращается к нему, произнес:

— Прошу прощения. Я Сидней Кугельмас. Из Сити-колледж. Профессор классической литературы. Нью-йоркский Сити-колледж, знаете? В верхней части города. Я… О господи!

Эмма Бовари кокетливо улыбнулась и сказала:

— Не хотите ли выпить? Может, бокал вина?

Она прекрасна, подумал Кугельмас. Какой контраст с троглодитом, делившим с ним постель! Он ощутил острое желание обнять это виденье и сказать, что мечтал о такой женщине всю свою жизнь.

— Да-да, вина, — севшим голосом ответил он. — Белого. Нет, красного. Или белого. Пожалуйста, белого.

— Шарля весь день не будет дома, — сказала Эмма игривым многозначительным тоном.

Выпив вина, они отправились на прогулку по прелестным французским окрестностям.

— Я всегда мечтала, как однажды придет загадочный незнакомец и спасет меня от монотонности грубой провинциальной жизни, — говорила Эмма, сжимая его ладонь. Они шли мимо маленькой церкви. — Мне нравится, как ты одет, прошептала Эмма. — Я тут не видела ничего похожего. Это так… так современно.

— Называется костюм домашний, — ответил он нежно. — Схватил на распродаже.

Внезапно он поцеловал ее. Следующий час они провели под сенью дерева, шепотом и взглядами поверяя друг другу исключительно важные вещи. Потом Кугельмас вдруг сел. Он вспомнил, что обещал встретить Дафну у «Блуминдейла» .

— Мне надо идти, — сказал он Эмме. — Но не печалься. Я вернусь.

— Я буду ждать, — ответила Эмма.

Он порывисто обнял ее, и они пошли назад к дому. Он взял лицо Эммы в свои ладони, еще раз поцеловал ее и крикнул:

— О’кей, Перский! Мне надо в «Блуминдейл» к полчетвертому.

Раздался звучный хлопок, и Кугельмас очутился снова в Бруклине.

— Ну? — торжествующе спросил Перский. — Я не морочил вам голову?

— Послушайте, Перский, я уже опаздываю на Лексингтон авеню к моей каторжной колодке. Но когда можно в следующий раз? Завтра?

— Буду рад. Не забудьте пару десяток. И никому ни слова.

— Ага. Я как раз собирался звонить Руперту Мердоку .

Кугельмас схватил такси и помчался в центр. Сердце его пело. Я влюблен, думал он, у меня есть удивительная тайна. Мог ли он предположить, что в эти минуты в классах и аудиториях по всей стране ученики спрашивали своих преподавателей: «А кто этот персонаж на сотой странице? Лысый еврей, целующий мадам Бовари?» И учитель в Су-Фолс (Южная Дакота) вздохнул и подумал: дети, дети… Травка, колесики… Что только творится у них в головах!

Запыхавшийся Кугельмас нашел Дафну в отделе ванных принадлежностей.

— Где тебя носило? — набросилась она на него. — Уже полпятого.

— Попал в пробку, — ответил Кугельмас.

На следующий день Кугельмас снова пошел к Перскому и через несколько минут был чудодейственным образом перенесен в Ионвилль. Увидев его, Эмма не могла скрыть волнения. Они провели вдвоем несколько часов, смеясь и рассказывая друг другу о своем непохожем прошлом. Перед расставанием они любили друг друга. «Боже мой, я делаю это с мадам Бовари! — шептал самому себе Кугельмас. — Я, который не мог одолеть даже курс начального английского».

Шло время, Кугельмас не упускал случая заглянуть к Перскому. У них с Эммой установились близкие и горячие отношения.

— Не промахнитесь, Перский: мне нельзя появляться у Бовари позже сто двадцатой страницы, — однажды предупредил волшебника Кугельмас. — Мы можем встречаться, только пока она не связалась с этим… Родольфом.

— Почему? — удивился Перский. — А вы не можете занять его часы?

— Занять его часы! Он же помещик, дворянин без титула. Этим ребятам только и дела что крутить романы и носиться верхом. По мне, таких пруд пруди на каждой странице «Женской моды». С причесочкой под Хельмута Бергера. Но для нее он штучка.

— А муж ничего не подозревает?

— Куда ему. Скучный маленький фельдшер, которого жизнь связала с тусовщицей. В десять он уже хочет спать, а она надевает туфельки для танцев. Ну ладно… Пока.

И Кугельмас снова вошел в шкаф и тотчас же оказался в имении Бовари в Ионвилле.

— Как дела, плюшечка? — спросил он у Эммы.

— О, Кугельмас, — вздохнула Эмма. — Если бы ты знал, что мне приходится терпеть! Вчера за обедом он заснул посреди десерта. Я уношусь в мечтах к «Максиму» или на балет и сквозь грезы слышу храп.

— Ничего, дорогая, я ведь снова с тобой, — сказал Кугельмас, обнимая ее.

Я заслужил это, думал он, погружая нос в ее волосы и вдыхая французский аромат. Довольно я страдал. Довольно платил аналитикам. Я искал не щадя сил. И вот я здесь, с ней, юной и совершеннолетней, через несколько страниц после Леона и прямо перед Родольфом. Чтобы взять свое, надо появиться в правильной главе.

Эмма, без сомнения, была так же счастлива. Она истосковалась по впечатлениям, и его волшебные сказки о бродвейской жизни, о мчащихся автомобилях и звездах Голливуда и телевидения зачаровывали прелестную юную француженку.

— Расскажи мне еще про О. Джея Симпсона, — умоляла она в тот вечер, когда они с Кугельмасом бродили близ церкви аббата Бурнисьена.

— Ну что расскажешь? Великий человек. В нападении ему вообще нет равных. Потрясающая техника. Его просто невозможно остановить.

— А «Оскар»? — спросила Эмма мечтательно. — Я бы все отдала за него.

— Сначала нужно попасть в номинацию.

— Я знаю. Ты объяснял. Но я уверена, что могу быть актрисой. Конечно, было б неплохо немного позаниматься. Может, у Страсберга. И если бы я нашла толкового агента…

— Посмотрим, посмотрим. Я поговорю с Перским.

Этим вечером, благополучно вернувшись к Перскому, Кугельмас выдвинул идею, чтобы Эмма погостила у него и повидала большой город.

— Нужно обдумать, — сказал Перский. — Может, я и сумею это устроить. Случались и более невероятные вещи.

Но оба так и не смогли припомнить ни одной.

— Где тебя всё черти носят? — прорычала Дафна, когда поздно вечером Кугельмас явился домой. — Завел потаскушку?

— Разумеется, — утомленно ответил Кугельмас. — Посидели с Леонардом Папкиным. Обсуждали социалистическое земледелие в Польше. Ты же знаешь Папкина. Это его конек.

— Ты какой-то странный последнее время, — сказала Дафна. — Чужой. Смотри не забудь про день рожденья моего отца в субботу.

— Ну конечно, конечно, — сказал Кугельмас, направляясь в ванную.

— Будут все мои. Приедут близнецы. И дядя Хэмиш. Будь повежливей с дядей Хэмишем, он тебя любит.

— Близнецы, великолепно, — сказал Кугельмас, закрываясь в ванной и избавляясь от голоса жены. Он прислонился к двери и глубоко вздохнул. Скоро он снова будет в Ионвилле, сказал он себе, с любимой женщиной. И на этот раз, если все пойдет хорошо, вернется оттуда с Эммой.

Назавтра, в три пятнадцать дня, Перский снова совершил чудо. Любовники провели несколько часов в Ионвилле с Бине, а потом вернулись в экипаж Бовари. В соответствии с инструкцией Перского они крепко обнялись, зажмурились и сосчитали до десяти. Когда они открыли глаза, шарабан как раз подъезжал к боковому входу отеля «Плаза», где с утра Кугельмас оптимистично заказал апартаменты.

— Как хорошо! Все точно как я представляла, — говорила Эмма, весело кружась по спальне и разглядывая город через окно. — Это здание Ф.А.О. Шварц. А вон Центральный парк, — а где же Шерри? А, вот, вижу. Божественно.

На кровати лежали пакеты от Хальстона и Сен-Лорана. Эмма развернула сверток и приложила черные бархатные брючки к своей безупречной фигуре.

— Костюмчик от Ральфа Лорана, — сказал Кугельмас. — Будешь смотреться на миллион долларов. Иди ко мне, малышка, поцелуемся.

— Я никогда не была так счастлива! — воскликнула Эмма, крутясь перед зеркалом. — Давай пойдем в город. Я хочу посмотреть «Кордебалет», Гуггенхайм и этого Джека Николсона, о котором ты все время рассказываешь. Сейчас идут какие-нибудь фильмы с ним?

— Непостижимо, — пробормотал профессор Гарварда. — Сначала — неизвестный персонаж по фамилии Кугельмас, а теперь она исчезла из романа. Впрочем, я думаю, это и есть свойство классики: можно перечитывать книгу тысячу раз, и всякий раз находишь что-то новое.

Любовники провели дивные выходные. Кугельмас сказал Дафне, что едет на симпозиум в Бостон и вернется в понедельник. Наслаждаясь каждым мгновеньем, они с Эммой ходили в кино, обедали в китайском квартале, провели два часа на дискотеке и, улегшись, смотрели фильм по телевизору. В воскресенье спали до полудня, побывали в Сохо и глазели на знаменитостей «У Элейн». Вечером заказали в номер икру и шампанское и проговорили до рассвета. Утром, когда они ехали на такси к Перскому, Кугельмас подумал, что лихорадка того стоила. Я не смогу привозить ее сюда слишком часто, но время от времени… будет чудесный контраст с Ионвиллем.

У Перского Эмма забралась в шкаф и, устроившись среди свертков и коробок с покупками, нежно поцеловала Кугельмаса и подмигнула ему: «Следующий раз — у меня». Перский трижды постучал по шкафу. Ничего не произошло.

— Хм, — сказал Перский и почесал в затылке. Он снова постучал, но чудо не свершалось. — Что-то не в порядке, — пробормотал он.

— Перский, не надо шуток! — воскликнул Кугельмас. — Что тут может быть не в порядке?

— Спокойствие, спокойствие. Эмма, вы еще в шкафу?

— Да.

Перский постучал опять, на этот раз сильнее.

— Перский, я еще здесь.

— Я знаю, дорогая. Сидите смирно.

— Перский, нам необходимо отправить ее назад, — прошептал Кугельмас. — Я женат, и через три часа у меня лекция. Маленькое благоразумное приключение на большее я не готов.

— Не пойму, — бормотал Перский. — Такой безотказный трюк.

Но он не смог ничего поделать.

— Потребуется немного времени, — сказал он Кугельмасу. — Надо разобраться. Я позвоню.

Кугельмас бросил Эмму в такси и отвез обратно в отель. Он едва успел на лекцию. Он весь день просидел на телефоне, названивая то Перскому, то возлюбленной. Волшебник сказал: чтоб докопаться до причины неполадок, может понадобиться несколько дней.

— Ну что симпозиум? — спросила Дафна вечером.

— Превосходно, превосходно, — ответил Кугельмас, поджигая фильтр сигареты.

— Что-то случилось? Ты заряжен, как кот.

— Я? Ха, забавно. Я безмятежен, как летняя ночь. Собираюсь пройтись подышать.

Он сразился с дверным замком, поймал такси и помчался в «Плазу».

— Как нехорошо, — сказала Эмма. — Шарль будет скучать по мне.

— Потерпи со мной, милая, — сказал Кугельмас.

Он был бледен и мокр. Он еще раз поцеловал Эмму, бросился к лифтам, наорал на Перского по автомату из вестибюля и еле успел домой до полуночи.

— Если верить Папкину, с тысяча девятьсот семьдесят первого года в Кракове не было более твердых цен на ячмень, — сказал он Дафне и измученно улыбнулся, залезая под одеяло.

Так прошла неделя.

В пятницу вечером Кугельмас сообщил Дафне, что должен срочно лететь на очередной симпозиум, на этот раз — в Сиракузы. Он бросился в отель, но эти выходные оказались совсем не похожими на прошлые.

— Верни меня в роман или женись на мне, — заявила Эмма. — А пока что мне надо найти работу или пойти на курсы, потому что целый день смотреть телик это кретинство.

— Отлично. Можно пойти в горничные. Говорят, быстро сбрасываешь вес…

— Я вчера встретила в Центральном парке одного внебродвейского продюсера, и он сказал, что я могу подойти для его нового проекта.

— Что еще за клоун?

— Он не клоун. Он чуткий, добрый и симпатичный. Его зовут Джефф, фамилии не помню, он сейчас выдвинут на «Тони».

В тот вечер Кугельмас пришел к Перскому пьяный.

— Успокойтесь, — сказал ему Перский. — Схлопочете инфаркт.

— Успокойтесь! Он говорит «успокойтесь»! Я схлопотал художественный образ, который сейчас заперт в гостиничном номере, а моя жена наверняка посадила мне на хвост частного сыщика.

— Я понимаю, понимаю. Конечно, не все в порядке. — Перский залез под шкаф и принялся что-то откручивать большими пассатижами.

— Я одичал, — продолжал Кугельмас. — Я не хожу — я крадусь по улицам. Мы с Эммой осточертели друг другу. Не говоря о счетах за номер, которые больше похожи на бюджет минобороны.

— Что ж я могу поделать? Мир магии, — откликнулся Перский. — Тонкая материя.

— Тонкая! Как бы не так! Я потчую эту киску черной икоркой с «Дом Периньоном», плюс ее гардероб, плюс она поступила в театральную студию, и ей вдруг срочно понадобились профессиональные фото. И вдобавок — слышите, Перский? — профессор Фивиш Копкинд, который читает введение в литературоведение и всегда мне завидовал, узнал во мне персонажа, который периодически появляется в романе Флобера. Он грозится пойти к Дафне. Я предвижу катастрофу, разорение, тюрьму. За историю с мадам Бовари моя жена пустит меня по миру.

— Ну что мне вам сказать? Я ремонтирую, я бьюсь день и ночь. Что до личных переживаний — здесь я помочь ничем не могу. Я же волшебник, а не психоаналитик.

В воскресенье днем Эмма заперлась в ванной и не отзывалась на мольбы Кугельмаса. Кугельмас смотрел в окно на каток Вольмана и размышлял о самоубийстве. Жаль, невысоко, думал он, а то бы не откладывал. А может, бежать в Европу и начать жизнь сначала… Или пойти продавать «Интернэшнл геральд трибюн», как вон те девочки.

Зазвонил телефон. Кугельмас машинально поднес трубку к уху.

— Везите ее, — сказал Перский.

У Кугельмаса перехватило дыхание:

— Вы уверены? Вы починили?

— Что-то было с трансмиссией. Иди знай.

— Перский, вы гений. Мы будем через минуту. Даже раньше.

И снова любовники устремились к волшебнику, и снова Эмма Бовари забралась в шкаф со своими свертками. Поцелуя на этот раз не последовало. Перский захлопнул дверцы, глубоко вдохнул и трижды постучал по горке. Раздался обнадеживающий хлопок, и когда Перский заглянул внутрь, шкаф был пуст. Мадам Бовари возвратилась в свой роман. Кугельмас с облегчением перевел дух и пожал волшебнику руку.

— Кончено, — сказал он. — Это мне хороший урок. Отныне я буду верен жене до гробовой доски, клянусь.

Он снова пожал Перскому руку и решил прислать ему в подарок галстук.

Три недели спустя, на закате чудесного весеннего дня, Перский услышал звонок и открыл дверь. На пороге, застенчиво улыбаясь, стоял Кугельмас.

— Ну что ж, Кугельмас, — сказал волшебник, — куда на этот раз?

— Только один разок, — сказал Кугельмас. — Такая чудная погода, и я не становлюсь моложе. Скажите, вы читали «Жалобу Портного»? Помните Мартышку?

— Теперь это стоит двадцать пять долларов, сейчас ведь все дорожает. Но вас я запущу бесплатно, учитывая, сколько неприятностей я вам причинил.

— Дружище! — сказал Кугельмас и полез в шкаф, приглаживая остаток волос. Машина работает?

— Надеюсь. Хотя после той истории я толком не пробовал.

— Секс и романтика, — произнес Кугельмас из глубин шкафа. — Чего не сделаешь ради симпатичной мордашки.

Перский бросил внутрь экземпляр «Жалобы Портного» и трижды постучал по шкафу. На этот раз вместо хлопка раздался глухой взрыв, за которым последовал треск разрядов и фонтан искр. Перский отскочил, почувствовал боль за грудиной и упал замертво. Шкаф вспыхнул, и в конце концов весь дом сгорел.

Кугельмас не ведал об этой катастрофе. У него были свои неприятности. По причине аварии он не попал ни в «Жалобу Портного», ни в какой-либо другой роман. Он оказался в старом учебнике интенсивного курса испанского языка и до конца своих дней носился по бесплодной скалистой местности, спасаясь от здоровенного мохнатого неправильного глагола tener (иметь), гонявшегося за ним на длинных тонких ножках.