«Политический противник»

Бранислав Нушич Политический противник

Рассказ из жизни провинциального редактора

Это было в те времена, когда у нас, людей образованных, появилось благородное стремление идти в народ и разбудить его. Тогда и я в городке С. предпринял издание одной газеты, прославившей себя тем, что она была первой и вместе с тем последней газетой в этом городке. Эта газета была и останется на века единственным проявлением культуры в С.

И если бы вы знали, какая это была газета! Она была поделена на рубрики, в ней были заголовки и подзаголовки. В ней помещались литературные новости, сенсации, телеграммы и все прочее, что полагается иметь серьезной газете. В самой редакции газеты разделение труда было следующим: я писал передовицы, телеграммы составлял я, я же заполнял литературную страничку, «немного шуток», так же как и «торговлю и оборот», писал я и, наконец, «объявления» снова писал я. Одним словом, я был самым главным своим сотрудником.

Передовые статьи я начинал обычно в высоком стиле, например, словами: «Sine ira et studio»,[1] или: «Jacta est alйa»,[2] или: «Vitam comprendere vera!»[3] и так далее. Затем я пространно писал о городской пыли, общинных фонарях и многих других вещах. И обычно эти статьи заканчивал фразами вроде: «Твердый орешек не сразу раскусишь!», или: «Ни богу свечка, ни черту кочерга», или: «Нас и на коне не обскачешь!»

С обзором международных событий дело обстояло совсем просто. Упомяну две-три политические личности, два-три курорта, где встречаются государственные деятели, два-три иностранных слова – вот и готов политический обзор. Из этого словаря я чаще всего употреблял слова: Бисмарк, Гире, Гладстон, Бад-Ишл, Баден-Баден и, наконец: «инициатива», «компромисс» и «солидарность».

В «Новостях дня» я обычно отмечал явления местного происхождения, например: «Сегодня в наш юрод прибыли четыре путешественника, что дает возможность сделать глубокие выводы о развитии нашего города», или: «Освещение нашего города быстро прогрессирует. Вчера городская община решила за свой счет воздвигнуть еще один фонарь. Это уже девятый фонарь за последние двадцать четыре года, и если городская община не ослабит своего рвения, наш город станет одним из самых освещенных городов провинции».

Политические телеграммы я перепечатывал из старых газет, подшивка которых у меня была. «Бисмарк отправился в…», «Великий полководец находится в Бад-Ишле…» – и с телеграммами покончено. В конечном счете это такие телеграммы, которые могут перепечатываться каждый год.

Для литературной странички я купил одну книгу. В ней была изложена очень занимательная любовная история. Помнится мне, что там дело касалось двоих, которые полюбили друг друга, а родители их, враждовавшие между собой, не хотели и слышать об этой любви. А так как они не могли пожениться, один из них в конце книги покончил жизнь самоубийством. И эта длинная история отлично перепечатывалась и заполняла литературную страничку.

Для раздела «Немного шуток» материал был не всегда, но я ловко выходил из этого положения, составляя «мудрые изречения», которые извлекал прямо из священного писания, катехизиса и других хороших книг.

Что касается «Торговли и оборота», то я и сейчас, черт меня побери, не знаю, как я тогда выкручивался. Эта рубрика приносила мне самые большие мучения, и над ней мне приходилось больше всего грызть перо. В один день я пишу: «На будапештском рынке падают цены из-за малой активности покупателей»; на другой день: «Из-за малой активности покупателей на будапештском рынке падают цены…» А что писать на третий день?

Объявления, если кто принес, – хорошо, а если нет, то сам объявляю, что продаю «старые кувшины», «500 литров черного вина», «дубовый игловый лесоматериал», «1000 штук черепицы», снова «старые, но глазированные кувшины», и только один бог знает, чего я там не объявлял.

И, таким образом, как видите, я один «одевал» свою газету с головы до пят.

Редакция моя находилась на главной улице, правда, она была немного низковатой, но я высоко и не метил. В углу у окошка стоял большой ящик, и на нем пол-литровая бутылка из-под вина, полная чернил, и перо, которым я писал и передовицы, и объявления, и мудрые изречения. Сейчас ни один человек не поверил бы, что все это можно было написать одним-единственным пером.

На ящике лежали всегда готовые длинные листы бумаги для передовых статей, и на них уже за месяц вперед были написаны заголовки. На стене висели две-три газеты на иностранных языках, чтобы всякий, случайно зашедший в редакцию, мог видеть их, а рядом с ними висели мои праздничные брюки.

Так, приблизительно, выглядела моя редакция.

Ближайшим моим соседом был Йоца Бочарский, парикмахер, воспитанный и учтивый человек, известный в городе тем, что его уже семь раз судили за драки, в которых он всегда пускал в ход свою тамбуру,[4] да так, что два «эксперта» заявили на суде, что считают ее смертоносным оружием. Я ему бесплатно давал, газету, так как он всегда приходил ко мне на помощь, когда кто-либо из подписчиков приходил меня бить за то, что ему, несмотря на внесенную плату, не доставлялась газета.

Мой разносчик газет не был столь полезен, но и он был весьма почтенным человеком. Он имел обыкновение злиться на самого себя и, чтобы долго не мучиться, ложиться спать. Случалось и такое: только выйдет номер, а он разозлится, изругает сам себя и залезет в тот ящик, что служит мне столом, подложит под голову старые номера газет и мирно захрапит. Я ему ласково говорю:

– Яков, прошу вас, встаньте и разнесите номер!

А он зло на меня посмотрит из ящика, будто желая сказать: «Как мне платишь, так я тебе и разношу», – повернется на другой бок и продолжает спать. Разумеется, в этом случае я прячу номера под пальто, чтобы разнести их самому, и по возвращении докладываю ему, что дело сделано.

Однажды в базарный день ему потребовались деньги, а у меня случайно их не оказалось. Он сначала разозлился на себя, затем на меня, схватил меня за горло и притиснул к стене. Тут, как всегда, на помощь прибежал сосед Бочарский; он растащил нас и так подействовал на нас, что мы все простили друг другу и помирились.

Так шли дела. Иногда у меня были деньги, и я обедал в кафане. Там я обычно вел важные разговоры с людьми, которые считали меня очень умным человеком, с теми же, которые считали меня равным себе по уму, я обычно не разговаривал.

А, бывало, иной раз особенно удастся передовица По этому случаю я обычно надвигал шляпу на глаза и проходил по всем улицам, на которых живут мои подписчики. Целыми днями хожу по тем местам, где собираются люди, стою по часу и по два на рыночной площади, да все из-под шляпы посматриваю, какое впечатление я произвожу на этих людей: удивляютcя ли мне, указывает ли кто-нибудь пальцем на меня?…

В политику я не вмешивался, но однажды попал в очень неприятную историю. Мне нужно было написать передовую статью, и я сделал такой заголовок: «Quisque suorum verborum optimus interpres».[5] И черт его знает, что со мной случилось, но втемяшилось мне в голову, что под таким заголовком нельзя писать ни о чем другом, кроме как о нашем городском кмете.[6] Я попытался изгнать из головы эти опасные мысли и начал писать о том, что нашему городу необходимо иметь два рынка, как и столице… Но, увы! Разве Quisque suorum подойдет к рынкам? Такой заголовок годен только для кмета.

О кмете можно много кое-чего написать, но мне казалось, не знаю почему, что под таким заголовком кмета можно только изругать и больше ничего. И так я размышлял, пока мне не пришло в голову, что статью я должен закончить восклицанием: «Око за око, зуб за зуб».

Итак, против воли, просто подталкиваемый какой-то внутренней силой, я изругал безвинного кмета, и все из-за латинского заголовка и кровожадной концовки.

Как бы то ни было, но это событие совершило в городе чудо. Люди просто не могли удержаться и со слезами на глазах поздравляли меня с храбрым поступком. Куда бы я ни пошел, на меня показывали пальцем.

В этот день я целых три часа простоял на рыночной площади, а затем прошелся даже по тем улицам, где у меня не было подписчиков. Я обошел несколько кафан и пошел к вечерне в церковь. Как только я замечал, что собиралось двое-трое людей, я тотчас же проходил возле них, и повсюду на меня взирали с удивлением.

Разумеется, были и такие (особенно общинные чиновники), которые поглядывали на меня с презрением. В душе я чувствовал, что вместе с приверженцами я заполучил и большое число противников.

И действительно, после этой статьи все шло не так гладко, как вначале.

Через два-три дня после этого события сижу я в полдень в редакции и, стеная, сочиняю «торговлю и оборот». Яков в этот день проснулся рано, одел мои праздничные брюки и ушел куда-то, а я остался один. Мучился я, мучился, как вдруг в редакцию вошел неизвестный человек странной наружности. Он широко шагал, лицо у него было хмурое, а за пазухой что-то оттопыривалось.

Только он вошел в редакцию, как в моем воображении пронеслись дубинки и тому подобные вещи. Мне сразу пришло в голову, что это один из моих политических противников, посланный, может быть, самим кметом, который сейчас заставит меня держать ответ за мои писания. Я посмотрел направо, налево, но, кроме бутылки, которая служила мне чернильницей, никакого другого оборонительного оружия поблизости не увидел.

Когда странный человек подошел к моему столу, я поджал ноги под стул и с отчаянием посмотрел на дверь, которая в тот миг показалась мне страшно далекой.

– Добрый день! – говорит неизвестный и садится на кипу газет.

– Добрый день! – выдавливаю я, глотая слюну.

– Вы редактор этой газеты? – хмуро осведомляется он.

У меня сдавило горло, я охрип, и поэтому мое: «Да, я» прозвучало так тихо и неясно, как будто я говорил сквозь камышовую дудочку.

В тот же миг я увидел, что он вынимает руку из-за оттопыренной пазухи, и меня всего охватила дрожь.

И – о ужас! – он достает оттуда, чтобы вы думали… огромный револьвер!.. У меня из рук выпало перо.

– Видите этот револьвер? – решительно спросил он.

Несчастный редактор хотел было ему что-то сказать, но в этот момент у меня из верхней челюсти выпал зуб, который уже целый год шатался.

– Как вам нравится этот револьвер? – прогремел зловещий человек и поднес револьвер к моему носу.

Я закричал хриплым голосом и, откуда только сила у меня появилась, перескочил через сундук, выбил стекло, весь изрезался, выскочил без шапки и пальто на улицу, шепча, не знаю сам почему, концовку моей предпоследней статьи: «Нас и на коне не обскачешь!»

В тот отчаянный миг я заметил вывеску своего соседа Йоци Бочарского, и тотчас же в моей памяти всплыла его смертоносная тамбура. Я ворвался к нему в парикмахерскую, крича, как баран перед закланием:

– Убийство!.. Политический противник! Ой! Караул!

Йоца Бочарский, бривший клиента, вздрогнул и порезал мирного гражданина, который не вмешивался в политику, так что мне и сейчас жаль, что этот человек пострадал ни за что.

– Где? Кто? Что? – закричал во весь голос Йоца и побежал снимать со стены тамбуру, а мирный гражданин, напуганный всем этим, кинулся бежать по улице как был – с салфеткой на шее и мылом на физиономии.

– Иди скорей, подержи дверь редакции, чтобы он не убежал, пока я не приведу жандармов! – ответил я ему, выбежал на улицу и помчался по ней без шапки, весь окровавленный, изрезанный стеклом.

Когда я вернулся с жандармами и тысячей ребятишек и зевак, Йоца стоял у дверей редакции и подпирал их плечами, а его подмастерье Стева Данин, взяв широкую доску, на которой месят тесто, и закрыв ею разбитое окно, крепко подпер ее спиной.

Жандармы остановились на мгновение, как бы набираясь храбрости, затем переглянулись значительно, и, наконец, обладатель больших усов, жандарм Вуча, который всегда хвалился тем, что был гайдуком[7] и ограбил два государственных дилижанса (за что был особенно почитаем горожанами), поднял свою большую палку, важно произнес: «Пет! а затем скомандовал: „Отпускай!“

Йоца Бочарский отскочил от двери, и жандармы, вежливо уступая друг другу дорогу, вошли в комнату, за ними хлынул народ.

Политический противник спокойно сидел у ящика, а на ящике лежал злополучный револьвер.

Прошло много времени, пока мы, наконец, объяснились. А дело, между тем, было очень простым. Этот человек был совсем и не политическим противником, а всего-навсего торговым агентом, который продавал револьверы. Он пришел поместить объявление в газете и хотел спросить меня, как мне нравятся его револьверы. А то, что я понял его неправильно, это уже мой грех!

Как бы то ни было, но с тех пор я уже никогда не употреблял заголовка «Quisqus suorum verborunu и вообще возненавидел латинский язык.

Примечания

1

Без гнева и пристрастия (лат.).

2

Жребий брошен (лат.).

3

Воистину познать жизнь! (лат.).

4

Тамбура– национальный струнный музыкальный инструмент.

5

Каждый человек – самый лучший толкователь собственных слов (лат.).

6

Кмет – здесь глава городской общины.

7

Гайдуки народные мстители, партизаны, которые в XVII–XIX веках вели вооруженную борьбу против турецких завоевателей. Позже гайдуками называли разбойников, скрывавшихся в лесах.

Оглавление