«Три кинокомедии»

Три кинокомедии

А. Митта Кино и дети

В советской драматургии я не знаю сценария, где бы имелась такая блистательная роль для героини, какую написал Александр Володин в сценарии «Звонят, откройте дверь!». Да и вообще много ли таких ролей, где бы актриса могла всю картину быть влюбленной до горя, до восторга, до самоотречения, мучиться ревностью, постигать мир напряженным сердцем, испытывать тревогу, душевную пустоту, унижение ущемленной гордости и первое в жизни воодушевление жизненным вдохновением.

Что ж пересказывать сюжет — возьмите в равных долях все, чем живет, страдает и радуется любящая женщина, перемешайте, взболтайте и опрокиньте в двенадцатилетнюю девочку. Смотрите на свет. Без осадка? Вот такую мы и ищем. Девочку, которой можно доверить год жизни, труд тридцати-сорока сотрудников, четверть миллиона денег и репутацию студии. Причем, ей должно быть именно двенадцать лет, а если одиннадцать, то, во всяком случае, с половиной. Тринадцать — она для нас старовата. Затем она должна быть москвичкой, потому что учеба, семья — все это должно приниматься во внимание.

Два месяца изо дня в день с утра до вечера мы ходим по школам, театральным кружкам, спортивным секциям, высматриваем детей в театрах, на улицах, во дворах. Но что, посудите сами, можно высмотреть на ходу, на переменке, в антракте? Я знаю, какая она, вижу ее во сне, рисую ее портреты, описываю характер всем желающим. Ну нет такой! А время идет. А искать невесело, порой унизительно. Скажем, в Центральном Доме пионеров руководитель гимнастического кружка просто выталкивает ив зала.

— Не дам своих детей в ваше кино!

В основном, конечно, люди доброжелательны, по схема отношения в общем та же. Мы просим, и нам позволяют более или менее охотно или не позволяют по тем или иным причинам. В один унылый день приходит мысль, не позвать ли девочек на студию. Дадим объявление в газету, в маленькую, в самую маленькую, в «Московский комсомолец», она по воскресеньям выходит в пол-листа. В последний момент кто-то вспоминает, что есть газета еще меньше, тоже в пол-листа, но без вкладки — «Пионерская правда».

Сколько вы думаете народу может прийти по объявлению: «Киностудии нужна девочка 11—12 лет». Сообразите, не читайте дальше. Сто? Тысяча? Две?..

Двенадцать тысяч! А может и пятнадцать. Уж, во всяком случае, больше десяти. Мы назначили просмотр на субботу, в этот день студия выходная, боялись, что дети пролезут в какие-нибудь плохо законопаченные щели павильонов. За пределами студии есть большая, отгороженная зеленью от улицы площадка для стоянки машин. Там мы и решили развернуться. Отпечатали приглашение на повторный просмотр и предполагали быстро и деловито раздать их всем, кто хоть как-то заинтересует нас. Впятером мы думали справиться за час-два.

За час до указанного времени площадь у Киевского вокзала — там происходит пересадка на автобусы, идущие к студии, — была забита девочками. Они стояли в длинных очередях, возбужденно бегали через дорогу.

К студии я подъехал с бьющимся сердцем. Вдоль здания тянулась очередь тысячи в две-три. Охранники из проходной сказали, что первые дети появились еще до девяти утра. А просмотр был назначен с трех до пяти — после окончания занятий первой смены. Но есть дети и из второй смены. Они и бомбардировали проходную с утра, требуя, чтобы их взяли в кино до часу дня. Ассистенты начали отбор. По очередь вырастала гораздо быстрее, чем продвигалась.

И все прибывали и прибывали новые. И уже кто-то потерял туфельку. А кому-то порвали платьице.

Выход был один — немедленно прекратить просмотр. Но как? Нельзя ведь допустить, чтобы у детей было ощущение, что их обманули.

Мы разделили первую треть очереди на пять групп, по пятьсот-шестьсот человек каждая, и повели эти группы в разные стороны, благо район у студии пустынный. Пройдя две троллейбусные остановки, я останавливаю свою группу, быстро раздаю несколько приглашений и умоляю девочек ехать домой. Вы думаете, они меня слушают? Круг сужается. Я оказываюсь в толпе.

— Дядя, дайте мне билетик!

— Дядя, почему меня не выбрали?

— Дяденька, я приехала из Тулы..,

— Откуда?!

— Из Тулы. Я буду жить у крестного, у них и школа рядом.

Только бы никто не попал под машину. Только бы никто не сломал ручку, ножку. Только бы не плакала эта девочка. Она прижалась к дереву и плакала навзрыд, пока я утешал ее и записывал фамилию и адрес, вокруг меня образовалась толпа девочек и потребовала, чтобы я их всех тоже записал. И уже я слышу, как во все стороны от меня разносятся крики:

— Вот тот, в очках, записывает всех, кто плачет!

И орава девчонок, с хохотом изображающих рыдания: «А-а-а! А-а-а!» — наседает на меня, выкрикивая свои фамилии. Они возбуждены, им весело.

В девятом часу при зажженных фонарях мы посадили в автобус последнего человека.

Как-то вечером, после утомительного и непродуктивного дня, пожилой и необыкновенно преданный работе человек сказал нам:

— Знаете, у меня есть внучка, способная девочка... Оказалось действительно, очень способный ребенок. Смешливая, остроумная, легкая в общении, маленькая, худенькая, без зубов — молочные все выпали, а новые еще не появились.

Словом, полная противоположность тому, что мы искали. Но что способная — то способная. Правда, в разговоре она глотала половину каждого слова, а из оставшейся половины можно было понять не больше трети.

Однако было в ней что-то такое, что ничем не объяснишь.

На фотографиях, которые мы сделали, она выглядела серьезной, мечтательной и более взрослой, чем в жизни. Значит, можно от нее получить то, что нам надо. Наш сценарист, увидев фотографии, положил конец сомнениям. Вместе с ним мы провели контрольный этюд — спровоцировали девочку на резкое и сильное движение души. Этюд был, прямо скажем, не педагогичен. Не больше, впрочем, чем все остальное, окружающее детей в работе над фильмом.

— Твоему деду срочно нужен врач. Но врач устал и должен отдохнуть перед операцией. Заставь врача пойти к деду.

— А он в конце пойдет? — спросила девочка в надежде на счастливый исход,

— Не знаю, если врач не отдохнет, он не сможет сделать операцию.

— А дедушка сам поправится?

— Не знаю, врач же его не осматривал.

Мы начали этюд. Она что-то засюсюкала. Начали еще раз. На этот раз она сама прервала:

— Я не могу. — Она почувствовала неправду.

Посидела, собралась, и снова начали разговор. Что-то в ней показалось мне странным. Пригляделся, и стало стыдно: довел ребенка до слез. Но девочка не плакала, а, если можно так сказать, играла при помощи слез. Она отвечала, убеждала. Интуитивно она нашла точное актерское приспособление. Что делает женщина, когда она бессильна убедить? Плачет. Когда мы прервали работу и стали утешать ее, она как ни в чем не бывало вытерла слезы и засмеялась.

С этого дня судьба картины попала в ее руки. Зубы мы ей вставили. Она, правда, их то и дело теряла или забывала дома. И студийные машины мчались на красный свет — за зубами. В свои одиннадцать лет наша героиня еще не узнала испытания несчастной любви. Как-то не так распорядилась она своей жизнью. Тут школа, там гимнастическая секция, всякие кружки, дома — две собаки и метровый аквариум. В общем, забот выше головы, не до личной жизни.

Пришлось объяснять ей своими словами, что такое влюбленность, как она приходит, какими душевными движениями сопровождается. Вся эта увлекательная информация была выслушана с огромным интересом. Девочка влюбилась тут же, с ходу. В кого? В «него». Неизвестно в кого. Съемки уже начались. А героя все не было. Я искал его, как жениха для дочки, — все были недостаточно хороши. А те, что подходили, оказывались заняты более интересной работой. Наконец «любящий отец» сдался перед натиском режиссера, и отличный актер, которого следовало бы давным-давно утвердить на роль, был приглашен на съемки.

— Это и есть тот самый пионервожатый, — сказал я девочке.

У нее в глазах вспыхнуло отчаяние. Этот? Вот в этого она должна влюбиться? Из-за него она будет испытывать все несчастья, так подробно рассказанные ей! Еще минута, и она бы заплакала...

Мы очень недолго поговорили о том, что она любит того, которого придумала себе, что в ее воображении этот нескладный паренек выглядит красавцем принцем, четырежды Ален Делоном. Для себя я решил, что, видимо, сцену все равно придется переснимать, сделаем дубль, чтобы проверить на экране. Сняли почти без репетиций, техники; взяли минимальное для прикидки фокуса и света. Она вошла в кадр с сияющим лицом, улыбка счастья распирала ее рот. Она глядела на него и не могла оторваться и говорила ему слова какие-то, не важно какие, только бы их было побольше, чтобы иметь право на это счастье смотреть ему в лицо, видеть его...

Потом этой девочке — Лене Прокловой — присудили диплом за лучшую женскую роль в фильмах киностудии. По этому поводу даже фельетон написали, где говорилось о том, что девочка эта глина в руках режиссера и ни о каком актерском даровании говорить не приходится, потому что актриса не училась в институте и не знает всех тонкостей своей профессии.

Как-то зимним вечером героиня стояла в кадре, как обычно ожидая, пока подготовят технику. Холод был жуткий. Мы пустили камеру незаметно. Радовались — вот подглядели истинное состояние. На экране получилась Вера Холодная. В теплом просмотровом зале никто не хотел верить, что именно так мерзнет ребенок. Это, кстати, к тому, что все сыгранное ею — результат усилий и труда. А то есть довольно прочное заблуждение, что дети в кино играют легко и бездумно. Нет, они выполняют задачи, репетируют по многу раз, ведут точный рисунок роли, и если повезет, то прибавят к вашим усилиям такое, о чем вы и помыслить не могли.

Есть в картине один недлинный кадр. Девочка заходит в парадное, поднимается по лесенке, садится на ступеньку и плачет. Слышит чьи-то шаги сверху, встает и ковыляет дальше.

Снимали этот кадр в подъезде, декорации не строили. И операторы оказались в весьма сложных условиях работы. Очень тесно, и аппарат должен ехать на рельсах, поворачиваться за актрисой. Он обвешан людьми, как рея тонущего корабля. Один смотрит в глазок, другой переводит фокус и диафрагму, так, чтобы лицо все время было в резкости, — оптика ведь не обладает гибкостью человеческого глаза, третий вертит поворотные ручки штативов, четвертый держит кабели и лампу, которая дает точно направленный луч, есть еще и пятый, по-моему, он нужен для того, чтобы держать в охапке первых четырех, чтоб не упали в пролет. Впрочем, у него есть и другое задание. Шестой возит этот муравейник на тележке. Теперь представляете, сколько возможностей для накладок? Поэтому нам и отпускают пленки в восемь раз больше длины фильма. Для комедии даже в двенадцать раз.

У актрисы задание тоже довольно сложное. Она с усилиями открывает тяжелую дверь, ковыляет на коньках, поднимаясь по лестнице. Выходит на крупный план — это значит, что точность движения измеряется сантиметрами, садится на ступеньку и горько плачет. Разумеется, о глицериновых слезах не может быть и речи.

Порепетировали, поставили свет, еще раз порепетировали — это час-полтора на холоде, а девочка, заметьте, в тесных ботинках, на коньках. Короткий отдых — и можно снимать. Еще двадцать минут на доделки по технической части: что-то отпилить, что-то приколотить, укрепить доски под рельсами, проверить стыки. Это уже под актерские слезы. И вот съемка. Все хорошо. Открыла дверь, вошла, села, отвернулась, огромные с мизинец слезищи, услышала шаги, встала, ковыляет дальше.

— Стоп — сняли!

— Еще раз, — просят операторы. — Камера не доехала.

Тележку приходится везти почти наугад. Какие-то сантиметры не довезли — в кадре лицо режется. Как раз по самой слезе.

Будем снимать еще. А между каждым дублем проходит минут десять, а то и двадцать, пока уточняют свет, меняют пленку в аппарате, чистят рамку, проверяют фокус, отводят камеру на исходные, поправляют грим, изъеденный слезами. Все это время актриса в форме, сосредоточена, глаза полны нужных производству слез.

Третий дубль. Все идет как надо. Села, плачет, встала...

Оператор молча отворачивается и садится на тележку, обхватив голову руками. На этот раз камера опоздала с панорамой. Девочка плюхнулась на ступеньку слишком резко, камера ее потеряла, а потом догнала. Это нехорошо. Но мы прерываем съемки, что снято — то снято. Девочка греется в квартире этажом выше. Там хлопочут радушные хозяева.

Увидев мое огорченное лицо, девочка оставляет горячий чай с вареньем, молча нагибается шнуровать ботинки...

Наконец сняли, кажется хорошо. Но все так перенервничали, что готовы снять еще раз для страховки.

Актриса говорит:

— Я все буду чувствовать, как вы говорите, но слез у меня больше нет.

— А ты чаю попей, — деловито советует администратор. Он знает: слезы детские — вода, а хороший дубль надо подкрепить. Вдруг на пленке царапина.

Зимними вечерами на Гоголевском бульваре мы снимали сцену драки. Девочка видит, как трое мальчишек бьют ее приятеля, и кубарем с горы кидается в это побоище. Мальчишки оказались джентльменами, па репетициях оказали ей вялое сопротивление. По когда они и на съемке позволили раскидать себя в разные стороны, она закричала:

— Они не хотят меня бить! Скажите им!

— Ну побейте ее, ребята, — сказал я.

Сняли, все остались довольны. Пенсионеры, которые всю зиму топтались около наших приборов, написали на студию возмущенное письмо: «По вечерам работники киностудии на потеху зрителям стравливают детей под ярким светом прожекторов».

Пора сказать несколько слов о мальчике, ее напарник не просто мальчик, а личность — впервые влюбившийся, рыцарь мальчишеской преданности. Мальчик из семьи, где отец пьяница, а мать живет с отчимом и ходит к прежнему мужу, и ребенок понимает это. Нелегкие актерские задачи.

Дети, как актеры, способны к самой яркой и разностилевой игре. Мальчик, который играл в нашей картине «Звонят, откройте дверь!», до этого снялся в комедии «Добро пожаловать». Это талантливый фильм-фельетон, и стиль актерской игры в фильме был несколько условным, с четко обозначенными эмоциональными состояниями, с актерскими «плюсами», как говорят сами актеры.

В нашей работе Витя Косых поначалу все время обозначал на своем лице выражение грусти, радости, сосредоточенного раздумья — словом, все что требовалось. Вы думаете, с ним пришлось долго работать, перестраивать его в другую систему актерской игры? Ничего подобного. Два скандала — и парень стал как чистый лист, все приспособления прошлой роли буквально ветром сдуло.

Если ребенок играет себя, то нагоняй, сделанный ему, не что иное, как безграмотность и бестактность.

Если же это актер, и он только по наивности решил воспользоваться приемами предыдущей роли, то тут надо резко отбросить прошлый опыт. В этом случае эмоциональный удар есть разумный педагогический прием. Сознаюсь, что тогда я серьезно разозлился на него: такой способный парень, а строит из себя дурачка. Он-то думал, что эти приемы и есть его богатство. А когда он понял, что богатство в нем самом, то щедро и легко стал отдавать себя работе.

И вот итог юного актера — за два года четыре главные роли: комедийный герой в «Добро пожаловать», лирический герой в картине «Звонят, откройте дверь!», драматический герой в фильме «Мимо окон идут поезда», героическая роль в «Неуловимых мстителях».

Детям, так же как и всем прочим актерам, в достижении серьезных результатов помогает драматургия, ставящая перед исполнителями сложные задачи. Драматургия Володина требует от исполнителей не только простоты и естественного поведения. Она требует ума, душевной чистоты и душевного богатства. Сценарий как будто просит: «Пожалуйста, будь талантлив!» Драматург Володин захотел и рискнул доверить неведомым талантам судьбы и характеры, выражающие сложные и тонкие движения его писательского мира. Оказалось, что дети могут, не упрощая и не вульгаризируя, донести весь аромат «володинского» мира. Это оказалось возможным, во-первых, потому, что все ноты были написаны точно: скрипка играла свое, флейта свое, труба свое. Никому не пришлось оправдывать и мотивировать неверные движения. Все написанное было правдой — и маленькой правдой слов, и трудной правдой чувств, и высокой истиной благородного авторского замысла.

А. Володин Звонят, откройте дверь!

«Звонят, откройте дверь!».«Мосфильм», 1965 г.

Автор сценария — А. Володин; режиссер-постановщик — А. Митта; гл. оператор — А. Панасюк; звукооператоры — С. Литвинов, Ю. Рабинович; режиссер — В. Проклов, гл. художник — П. Киселев; композитор — В. Баснер.

Роли исполняют: Лена Проклова (Таня). Р. Быков (Павел Васильевич), В. Белокуров (скрипач), С. Никоненко (вожатый Петя), Оля Семенова (Лена), Витя Косых (Гена), Витя Сысоев (Бардуков). В эпизодах: А. Алейников, Л. Вейцлер, В. Владимирова, А. Денисова, О. Ефремов, А. Максимова, Э. Некрасова, Л. Овчинникова, И. Саввина, Лена Золотухина, Миша Метелкин.

Девочка шла по зимней улице, то ли вспоминая что-то, то ли так, не думая ни о чем. Снег падал на мостовую, рассеянно витал, словно выбирая место, куда опуститься. Прохожие спешили — холодно, да и дела у всех. Сумрачный, озабоченный день.

Дома никого не было.

Она прошлась по пустой комнате, достала из шкафчика несколько пластинок, поискала, выбрала. Поставила пластинку на диск проигрывателя.

Это грустная, неторопливая итальянская песня. Поет ее, наверно, не взрослая певица: у нее низкий, по-детски хрипловатый голос.

Таня послушала стоя, села на кровать, стала раздеваться — сняла один чулок...

Эта песня говорила об очень важном. Может быть, никому на белом свете не была она так понятна, как Тане.

«Наш вожатый»

Таня подчеркнула заголовок и написала:

«Пионервожатый нашего отряда, ученик десятого класса Петя Крючков...»

В классе кто-то тускло декламировал заданное на дом стихотворение:

«Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня...»

— Достаточно, — прервала учительница.

Она недавно окончила институт, но уже привыкла говорить неторопливо и только тогда, когда все молчат. Она умела остепенить ученика, не тратя на это слов, одной только быстрой гримасой.

— Что такое «друг милый»?.. Это и есть развернутое обращение. Итак, повтори: что такое обращение?

Таня внимательно смотрела на учительницу. Даже слишком внимательно. Время от времени она опускала глаза на тетрадь и писала.

Мальчик, который сидел рядом с Таней, вяло смотрел перед собой, морща лоб, словно человек, несправедливо навсегда оклеветанный. Он заинтересовался тем, что пишет Таня, и заглянул в ее тетрадь.

— А Толя Бардуков меня не слушает, — сказала учительница. — Приведи пример обращения,

Бардуков встал, подтолкнул Таню локтем, чтобы подсказала. Но она смотрела перед собой прозрачно и примерно.

— Ну, — поторопила учительница.

— С улицы донесся крик «Помогите!» и замолк...

— Так. Где же здесь обращение?

Бардуков подумал, ответил:

— И замолк.

— Дети, вы меня сегодня пугаете, — сказала учительница, — Таня, я специально посадила Толю к тебе, чтобы ты его подтянула, но не вижу никаких сдвигов. Ну-ка, приведи ему пример обращения.

Таня встала.

— «Эй, товарищ, больше жизни!»

— Вот, очень хорошее обращение.

Бардуков под партой толкнул свою соседку ногой. Таня ответила ему тем же.

— Садись, — сказала учительница.

Таня села и снова принялась за свою заметку. Она решила начать иначе.

«Наш вожатый

До сих пор пионерская работа в нашем классе оставляла желать лучшего...».

Она зачеркнула слова «Наш вожатый», но, поколебавшись, снова написала их сверху и продолжала писать.

Бардуков изготовил свою ручку и направил ее на Танину тетрадь. Таня показала ему кулак. Бардуков оттянул ручку, выверил прицел. Таня прикрыла тетрадь промокашкой. Бардуков отпустил перо — и веер клякс лег на промокашку. Таня осторожно приподняла ее — нет, не только на промокашку, на заметку тоже.

— Нечаева! — направилась к ней учительница. — Что ты там возишься с тетрадкой? Я надеялась, что Нечаева исправит нам Бардукова. Все, оказывается, наоборот. Он дурно влияет на нее. Ты почему убираешь тетрадку? Когда кончается урок?

— Без пятнадцати.

— Без двадцати, — поправил кто-то. Бардуков поднял руку.

— Ну-ка скажи.

— Урок кончается тогда, когда вы скажете, что он окончен.

— Верно, — похвалила учительница, — Давай сюда тетрадку, Таня. Давай, давай.

Таня отдала ей тетрадь.

— Ей у меня будет лучше, а тебе — спокойней.

Учительница открыла тетрадь.

— Я рада, что у вас такой удачный вожатый, что ты даже пишешь о нем заметку, но сейчас урок...

Бардуков, пригнувшись к парте, сдавленным голосом провозгласил:

— Она в него влюбилась!

Таня растерялась. Она должна что-то ответить. Она хотела сказать: «Ничего подобного!» — но сзади кто-то хихикнул. Тогда она размахнулась и сплеча отвесила Бардукову оплеуху. От неожиданности он даже не разогнулся, а так и сидел с удивленным, невиноватым лицом.

— Нечаева! — крикнула учительница. — Что это такое? Ну-ка встань.

Таня встала.

— Мне очень неприятно, — сказала учительница, — но тебе придется до конца урока побыть в коридоре.

Таня взяла портфель и вышла из класса.

В коридоре было специальное место у окна, где стояли наказанные ученики. Здесь с портфелем в руке остановилась Таня. Принято было стоять независимо, с видом случайно попавшего сюда человека.

Вдруг что-то заставило ее оглянуться. По коридору шел Петя.

За то время, что он приближался, Таня, пристроив портфель на коленях, достала и сунула обратно учебник, потом она защелкнула портфель и принялась легкомысленно помахивать им. Когда же Петя подошел, у нее был несчастный, виноватый вид и стояла она смирно.

— Нечаева, за что тебя? — спросил он.

Таня пожала плечами в знак того, что никак не может это объяснить.

— Как — не знаешь? Ты сидишь на уроке, а учительница ни с того ни с сего говорит: «Нечаева, выйди из класса». Так?

Таня молча смотрела на Петю.

— Ты на нее обиделась?.. Может, она тебя не любит?.. Значит, просто не хочешь со мной разговаривать?.. Ты меня боишься? Ну?..

Таня продолжала молчать.

— В данном случае мне интересно знать отвлеченно, даю тебе слово...

Петя положил руку Тане на голову и повернул к себе.

— Если бы тебя, скажем, пытали враги и ты бы так себя вела, это был бы подвиг. Но в данной конкретной ситуации это смешно. Ты понимаешь?

Таня отвернулась к окну.

— Вот и неактивная ты у нас, первых пионеров не ищешь. Все чего-то ищут, только ты одна ничего не ищешь!

Петя постоял еще немного, пожал плечами и ушел. Таня подняла голову и написала на раме окна:

26.II.1965, XX век.

Так Таня стала искать первых пионеров.

— Скажите, пожалуйста, у вас не живут первые пионеры?

— Что?!..

— Извините, пожалуйста.

Таня со своей подругой Леной поднялись по лестнице, позвонили в другую дверь.

Им открыл молодой мужчина с ребенком на руках.

— Извините, пожалуйста, — сказала Таня, — Мы ищем организаторов первых пионерских отрядов. У вас в квартире, случайно, кто-нибудь не живет?

— Зайдите и закройте дверь, — сказал молодой отец.

Девочки зашли в квартиру.

К нему подошла жена. Она прижимала к щеке бутылочку с молоком.

— Зачем ты его выносишь к двери? — недовольно сказала она.

— Позвонили, я открыл...

— Без тебя откроют, иди. Вам что, девочки?

— Насчет каких-то пионеров, — сказал ей мужчина и ушел.

— Петя! К тебе пионеры пришли.

Из ванной комнаты вышел Петя, в закатанных брюках и майке. Увидев девочек, он сказал:

— А, сейчас.

И скрылся в комнате.

Для девочек эта встреча оказалась неожиданной. Лена прыснула, а Таня испугалась.

— Он подумает, что мы специально пришли.

— Ну и пусть думает.

— Нет, я пойду. — Таня стала отпирать замок, но в это время Петя появился снова. Он надел пиджак, причесался — словом, обрел деловой, недомашний вид.

— Что случилось? — спросил он.

— Мы даже не знали, что вы здесь живете, — заговорила Лена. — Такое совпадение! Мы же «Ка эС», красные следопыты. Прочесываем квартиры. Нет, смешно, правда?

— Действительно забавно. Молодцы. Нечаева ходит, это ценно... Ты знаешь, зачем нам нужны старые пионеры?

Таня не ответила.

— А ты знаешь? Ну объясни ей.

— Чтобы воспитывать молодое поколение на старых традициях, — объяснила Лена.

Вожатый засмеялся.

— Так. На традициях пионерского движения... Только в нашем подъезде больше никого не ищите. Тут никого нет. И вообще в нашем доме никого нет.

— Видишь, хорошо, что мы сюда зашли, — сказала Лена. — А то бы ходили зря.

Она не прочь была поговорить, но Таня заторопилась.

— Тогда мы пошли. До свидания.

Как только дверь за ними закрылась, они присели, вытаращились друг на друга, потом прыснули в страхе, что их услышат, обнялись и, валясь на перила, принялись хохотать...

В другом доме им открыл человек, которого они даже не успели разглядеть, так он торопился.

— Наталья Ивановна, к вам пионеры, — сказал он кому-то и исчез.

К девочкам вышла старушка. Она укоризненно покачала головой.

— Что же это вы? Столько дней никто не приходил.

Она пошла в свою комнату. Наверно, думала, что девочки следуют за ней, потому что говорила:

— Лишь бы провести мероприятие, лишь бы поставить галочку... — Оглянулась и уже мирно позвала: — Идите, идите, прямо в комнату.

Девочки вошли в комнату и стали у двери.

— Зачем же так? Взялись за дело — надо довести его до конца, — приговаривала старушка, опорожняя свои сумки, авоськи, целлофановые мешочки.

Девочки поняли, что их принимают за кого-то другого.

— Бабушка, а ведь это не мы к вам приходили, — сказала Таня. — Это, наверное, были другие.

— Я об этом заявляла, — обернулась старушка. — Посылали бы все время одних, а то сегодня одни, а завтра другие, и все безответственно. Вот я тут составила список, что купить. Выполните задание активно — сообщу в школу. Как ваши фамилии?

— Нечаева и Орлова.

Старушка подошла к вешалке, надела пальто,

— Вот проводите меня в поликлинику...

Когда они спускались по лестнице, Таня спросила!

— Бабушка, у вас в квартире, случайно, кто-нибудь не живет из первых пионеров? Двадцать третий год примерно?

— Ну, у нас в квартире с тех пор жильцы раза три сменились. В двадцать третьем году? Иванусьевы, Чередниченко — это были хулиганы. Синицын Пашка тоже был хулиган. Вот Вася Дресвянников — тихий, послушный мальчик; наверно, был пионер. Сходите, корпус «Б», квартира семь.

Проводив старушку, девочки подошли к корпусу «Б», стали искать седьмую квартиру.

— И ходим, и ходим, — сказала Лена, — а чего ради? Теперь будем эту старуху обслуживать. Мы же не тимуровцы, а красные следопыты.

Таня не стала вступать в спор. Они поднялись в нужную квартиру. Им открыл молодой человек, наверно, студент, с книжкой в руке.

— Слушаю вас.

— Скажите, пожалуйста, у вас живут Дресвянниковы? — спросила Таня.

— Наверно, живут, — думая о чем-то своем, ответил студент и пошел прочь.

— А где они?

— Где? — Студент крикнул в комнату: — Слушай, где Дресвянниковы?

— Какие Дресвянниковы?

— Какие Дресвянниковы? — обратился к девочкам студент.

— Все равно какие, — сказала Лена, — Вообще Дресвянниковы.

— Вообще Дресвянниковы! — крикнул студент. — Слушай, давай объясняйся сам.

В прихожую вышел другой студент.

— Дресвянниковы переехали. Они сменялись с нами. — Плотников переулок, двенадцать, квартира двадцать два.

Он взял своего приятеля за ремень и уволок его в комнату.

Девочки хотели выйти из квартиры, но оказалось, что они не могут отпереть дверь.

— Пусти-ка...

— Эту штуку надо вверх.

— Дай-ка я... Может, их попросить?

Из комнаты слышались голоса студентов, они говорили о чем-то научном. Потом оба засвистели какой-то мотив.

— Теперь неудобно, — сказала Таня и снова стала вертеть замок.

Лена села на стул в углу прихожей.

— Никто столько времени не тратит на эти поиски. Одни мы, нам больше всех нужно.

— Можешь не ходить, — сказала Таня.

Наконец кто-то с наружной стороны открыл .дверь. Вошла женщина. Девочки выскочили на площадку — и вниз по лестнице.

— Безобразницы! — вслед им крикнула женщина.

На улице Таня отняла у подруги старушкины сумки, и девочки разошлись в разные стороны.

Вот школьный двор утром. Идут еще сонные, уже готовые к неприятностям и к удачам школьной жизни ученики. Идут насыщенные сделанными и несделанными домашними заданиями. Только Таня стоит у дверей и никуда не идет.

Вы помните, что такое двенадцать лет? Теперь вам уже четырнадцать. Или двадцать. Или пятьдесят. Совсем другое дело. Итак, почему она здесь стоит? Потому что она ждет одного человека. Чтобы посмотреть на него. А если повезет — и поздороваться. А если удастся — и поговорить О пионерских делах.

Маленький мальчик остановился рядом с Таней, стал смотреть туда же, куда смотрит она, — наверно, что-то интересное...

— Иди, иди отсюда, — прогнала его Таня.

Вот он!

Петя идет с длинненькой старшеклассницей.

— Французский вечер срывается, — нервничает она. — Абсолютно никто не хочет, совершенно не знаю, что делать!..

— Что-нибудь придумаем, успокойся, — говорит Петя.

Таня идет сзади, следом за ним. Она идет по школьному коридору то быстрей, то медленней. Петя, наклонясь, разговаривает с маленьким пионером, поэтому Таня старается не нагонять его и не слишком отставать, чтобы не пропустить момент, когда можно будет подойти к нему.

По пути кто-то дернул ее за платье, кто-то, убегая, схватился за нее и повернул в обратную сторону, кто-то обогнал ее. Таня идет, внимательно глядя перед собой.

Случалось ли вам смотреть издали На дорогого вам человека? Издали — полная безопасность. Когда он вас не видит, И не надо с ним разговаривать И бояться, что скажешь не так Или сделаешь не то, Смотреть издали И радоваться тому, что видишь его...

Наконец он заметил Таню и сказал:

— А, Нечаева. Ты мне что-то хотела сказать?

— Я насчет красных следопытов.

— Очень хорошо. Что у вас?

В это время к Пете подбежал какой-то взвинченный шестиклассник.

— Ну вот, насчет Куликовича я оказался прав, — с ходу заговорил он. — Теперь так и есть, я все должен делать за него.

Петя ответил не сразу; что-то ему не понравилось.

— Слушай, Базеев, давай по мере сил старайся не жаловаться. Это нехорошо.

— А кто жалуется, я просто сообщаю вам, как вожатому. Должен я вам сообщить или нет?

— Нет, ты жалуешься, у тебя жалобный голос.

— Ну хорошо, как мне быть? Пускай никто ничего не делает?

— И вообще у нас еще слабо поставлена общественная работа, — сказала Таня.

— Почему это слабо? — ощетинился Базеев.

— Потому что недостаточно, — сказала Таня.

— В каком смысле недостаточно?

— Пассивно.

— Вот ты самая пассивная и есть. Вот вноси предложения, а мы послушаем, — подмигнул Базеев Пете.

— Можно завести в стенгазете отдел юмора «Школьные смешинки», — сказала Таня.

Петя засмеялся.

— Вот видишь? — сказал он Базееву. — А ты говоришь, она пассивная. Вот и привлекай ее к работе.

— А мы прочесываем квартиры, — сказала Таня. — Уже обошли сорок семь квартир.

Петя ждал, что она скажет еще. Но Таня закончила свою мысль и молчала.

— Ну что ж, давайте действуйте, — сказал Петя, не очень понимая, чего она от него хочет.

— Мы были у одной старушки, — добавила Таня. — Она попросила сходить в магазин. Теперь я все время хожу, помогаю.

— Значит, ты теперь тимуровец? — Петя внимательно посмотрел на нее. — Слушай, мне это нравится в тебе.

Таня радостно улыбнулась, побежала по школьному коридору.

После уроков она снова ходила по квартирам, теперь уже одна, без Лены.

В доме, куда переехали Дресвянниковы, ей открыл мальчик примерно одних с ней лет.

— Кого? — спросил он.

— Скажи, пожалуйста, Василий Дресвянников тут живет? — спросила Таня.

— Ну, жил, — не сразу ответил мальчик.

— А где он сейчас живет?

Мальчик молчал.

— Ты можешь ответить, где он сейчас живет?

— Где живет, не знаю, — сказал мальчик и захлопнул дверь.

Таня стала колотить кулаком в дверь.

— Взрослые есть кто-нибудь? — крикнула она.

— Нет никого, — ответил мальчик из-за двери.

— Ты не знаешь, этот Дресвянников не был в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году пионером? — спросила Таня.

— А я знаю...

— Вот и плохо, что ты ничего не знаешь! — крикнула Таня и направилась к следующей двери.

— Эй, а зачем тебе? — спросил мальчик, открыв дверь.

Таня снова подошла к нему.

— Надо, — сказала она. — Слушай, а этот Дресвянников, он тебе кто? Родственник?

— Кто он? — Никто.

— Просто сосед, да?

— Ну, отец.

— Что он, от вас ушел, да?

— Тебе-то что?

— Ничего, извини.

Таня уже спустилась на несколько ступенек, но вернулась и снова забарабанила в дверь. Мальчик открыл.

— Слушай, может, он все-таки был первым пионером? — спросила Таня.

— Бронная, семь, квартира восемнадцать, — неожиданно сказал мальчик.

— Что? — не поняла Таня. — Ах, Бронная, семь, квартира восемнадцать? Спасибо.

Таня позвонила в дверь. Ей открыл высокий человек с заспанным недовольным лицом.

— Скажите, пожалуйста, Дресвянников здесь живет? — спросила она.

— Ну?

Таня поняла, что это и есть Дресвянников.

— Товарищ Дресвянников, нам сказали, что вы были первый пионер.

Человек ничего не ответил. Он настороженно заглянул за дверь, нет ли там кого еще, злобно погрозил Тане пальцем и захлопнул дверь.

Таня спустилась по лестнице и подошла к мальчику, который ждал ее внизу.

— Он что, странный какой-то? — спросила она.

— Он пьет жутко, — ответил тот. — А теперь у меня новый отец, не пьет, не курит. У него язва желудка. Выпьет рюмочку перед обедом, и все.

Они пошли обратно.

— Тебя как зовут? — спросила Таня.

— Гена.

Подошел троллейбус. Ребята сели в него.

— А меня — Таня. У вас хороший вожатый в отряде?

Гена пожал плечами.

— Ничего...

— У нас очень хороший вожатый, — сказала Таня. — Раньше вожатая была плохая. У нее единственное, что было хорошее, — это коса. Наш класс премировали спутником, знаешь, который играет «Широка страна моя родная». Это только благодаря вожатому.

Они стояли, стесненные пассажирами.

— Слушай, а может, твой новый отец был первым пионером? Или, может быть, у него знакомые есть, которые были?

— Знакомых у него много, — сказал Гена и вдруг предложил: — А хочешь, сейчас зайдем к нему?

Таня обрадовалась.

— Ой, конечно!..

Ребята вошли в вестибюль театра, поднялись по широким ступенькам.

На плюшевой скамеечке у входа сидели две женщины — молодая и пожилая.

— К кому? — спросила старшая.

— К Павлу Васильевичу Колпакову, — сказал Гена.

— Да? — Женщина удивилась и посмотрела на них с интересом.

— Мальчик, а ты что, наверно, сын Павла Васильевича? — спросила молодая.

— Сын.

— А это твоя сестричка?

— Сестричка.

— Смотри-ка, вас двое...

Молодая поманила его пальцем, сказала тихо:

— Павел Васильевич хороший человек. Вы его цените, не балуйтесь.

Они пошли в ту сторону, откуда слышалась музыка. Музыка становилась все громче и веселей, и вот они попали в какие-то сумрачные переходы за сценой. Сверху, как рыболовные сети, свисали прозрачные тканые полотнища. Здесь стояли и прогуливались молодые женщины в белых и черных балетных пачках, а на сцене три актера, обняв друг друга за плечи, танцевали и пели:

«Бог создал нас, чтоб мы детей растили, Чтоб помогали детям без конца...»

Оркестр замолк, и люди перестали петь. На сцену выбежал человечек, стал что-то неслышно говорить, и люди начали снова петь и танцевать.

Маленький сосредоточенный оркестрант продувал мундштук трубы. Гена спустился в оркестр и стал делать ему знаки руками.

Павел Васильевич ответил ему, поднялся и, по пути извиняясь и уговариваясь с оркестрантами, стал пробираться к выходу.

— «...Если повезет чуть-чуть, если повезет чуть-чуть...» — пели на сцене.

Гена и Таня ждали в вестибюле.

— Что случилось? — спросил Павел Васильевич.

— Дядя Паша, познакомься, это Таня.

— Таня? Очень приятно, здравствуй...

— Понимаешь, нам нужен человек, организатор первых пионерских отрядов.

— Так.

— Ну примерно год двадцать третий.

— Ну, пионеры — это... хорошо, — одобрил их Павел Васильевич, не совсем, впрочем, понимая, что от него требуется.

— У тебя же есть знакомые, — сказал Гена.

— У меня?.. Конечно, есть, это я узнаю, завтра же, — солидно пообещал Павел Васильевич.

— А зачем откладывать? Давай прямо сейчас!

— Нет, можно и не откладывать, почему, — растерялся Павел Васильевич. — Можно и сейчас прямо выяснить.

— Ну, пошли?

— Пошли. Я вообще-то сейчас и не нужен, — не очень уверенно сказал отец. — Меня отпустят!

 

Они спустились по лестнице к раздевалке.

— Вот тут есть две женщины, они знают обо всем на свете... Мое почтение! — засмеялся он.

— Здравствуйте, — улыбнулась женщина.

— Как жизнь?

— Знаете, говорят жизнь — зебра: то белая полоса, то черная. А у меня — все черная.

Павел Васильевич вежливо посмеялся, взял пальто у гардеробщицы.

— Знаете, раньше, при муже, я молчаливая была, — смеялась женщина, — мужу все выскажешь, а потом и говорить ни с кем не надо, молчишь... А теперь разговорчивая стала.

Павел Васильевич посмеялся еще более сочувственно.

— Скажите, пожалуйста, вы не знаете кого-нибудь из организаторов первых пионерских отрядов?

Женщины переглянулись.

— Двадцать третий год приблизительно. Женщины молчали.

— Ну, в общем, будет случай — узнаете... Ладно?

— Постараемся, — сказала одна.

— Это мы сделаем, — пообещала другая.

 

На улице Павел Васильевич сказал:

— Будем действовать по методу широкого охвата населения. Вот в этом гастрономе работает одна девушка, я у нее в течение долгих лет покупал двести граммов колбасы. Очень общественная девушка, у нее даже флажок есть. Она, наверно, кого-нибудь знает.

Они вошли в магазин.

— Вот она, — сказал Павел Васильевич и помахал рукой.

Девушка в белом халате улыбнулась ему и тоже помахала рукой, давая понять, что он может подойти без очереди.

— Соблюдайте очередь, — на всякий случай предупредили его покупатели.

— Мне ничего не надо, — сказал Павел Васильевич, — я ничего не покупаю.

— Тогда не мешайте работать.

— Ну хорошо, хорошо. Мне просто надо сказать этой девушке два слова. Но я становлюсь в очередь. Вот я стою в очереди, не надо ругаться.

Он стал продвигаться вдоль прилавка.

— Ничего, кого-нибудь найдет, — сказал Гена.

Но тут знакомую девушку сменила другая продавщица. На ходу снимая косынку, девушка ушла.

— Что вам? — спросила Павла Васильевича продавщица.

— Мне?.. Это что, голубцы?.. Будьте любезны, сколько стоят голубцы?

 

Они снова шли по улице.

— Знаете, неудобно было спрашивать, — оправдывался трубач. — Зато у нас на ужин есть голубцы. Ты любишь голубцы? Я очень люблю голубцы! Голубцы — это вам не какие-нибудь котлеты. Это все-таки голубцы... Подождите, вот человек, — остановился вдруг Павел Васильевич.

Посредине площади прохаживался милиционер.

— Я у них руковожу оркестром, а милиции известны такие вещи, что нам и не снилось.

Трудно было выбрать более неудобный маршрут. Павел Васильевич метался между машинами, словно во что бы то ни стало хотел сбить их со следа.

Милиционер заметил его и засвистел.

— Ну что там такое? — нервничал Гена. — Обязательно попадет в какую-нибудь историю...

Милиционер стал что-то выговаривать Павлу Васильевичу. Судя по жестам, он был очень зол и не хотел слушать никаких объяснений. Он достал книжечку с квитанциями, и трубач заплатил ему штраф.

Милиционер оторвал квитанцию, но и после этого еще что-то выговаривал и наказывал на будущее. Павел Васильевич со всем соглашался и то и дело оглядывался на детей. Наконец милиционер козырнул и отпустил его.

Павел Васильевич был весьма сконфужен.

— Я ошибся, это не тот. В этой форме издали все так похожи... А где же ты живешь, Таня?

— Отсюда на метро.

— Не пора ли тебе домой?

— Нет, — беспечно ответила Таня.

Павел Васильевич в замешательстве остановился.

— А нам ведь, собственно, пора, нас мама ждет.

Тане стало скучно.

— Ну идите.

— Тебя, наверно, тоже ждут дома?

— А у нас никого нет.

— Как — нет, а где же они?

— А у меня папа геолог.

— А мама?

— А мама поехала к нему.

— Вот это да! Как же она тебя оставила?

— А у нас соседи хорошие.

Павел Васильевич не все понял, но больше не спрашивал.

— Тогда, может быть, пойдем к нам? Это удобно? — спросил он Гену.

— Почему неудобно! Только надо скорей, а то мама скажет, что уже поздно.

— Ну вот, удобно, — сказал Павел Васильевич. — Найдем мы тебе пионеров. Чего-чего, а пионеров у нас... А сейчас мы тебя познакомим с нашей мамой. Она никогда не была первой пионеркой, но она тоже неплохой человек.

Однако дома никого не было.

— Я говорил, что она обиделась, — сказал Павел Васильевич.

— Может быть, она к Наталье Дмитриевне пошла? — предположил Гена.

— Наверно, к Наталье Дмитриевне. Хотя нет, у нее отпуск. Наверно, забежала к Наташе.

— Может быть, к Наташе, это скорее всего, — согласился Гена.

Павел Васильевич вспомнил о Тане и засуетился.

— Что же мы? Привели человека и бросили на произвол судьбы. Вы побеседуйте, а я пошурую насчет пропитания.

Он вышел на кухню.

Гена встал, походил по комнате и прислонился к стене. Таня тоже прислонилась к стене. Так они постояли, пока Павел Васильевич не вернулся. Накрывая на стол, он сказал:

— Твоей маме жилось нелегко, поэтому сейчас к ней надо относиться очень внимательно.

— Ладно, — сказал Гена, видимо, не желая разговаривать на эту тему.

Павел Васильевич стоял, глядел на него и думал, что еще следовало бы сказать сыну по этому поводу.

— Вот Таня тоже обижается на маму, что она от нее уехала. Обижаться легче всего.

— Я не обижаюсь, — сказала Таня.

— И правильно. Поставь себя на минутку на мамино место. Папа уехал на полгода, может быть, на год, а она неделю не может без него прожить. Тебе это непонятно, но представь себе, что она без него погибает. И она едет к нему.

Таня усмехнулась.

— А там она целые дни только и делает, что строчит мне письма.

— Видишь, значит, без тебя она тоже не может! — воскликнул Павел Васильевич.

Он увлекся и продолжал:

— Видите ли, в жизни многое обстоит совсем не так, как кажется на первый взгляд. Вот стол и стол. А на самом деле в нем происходит бог знает что — вращаются атомы! Вы уже взрослые, верно? Вы уже должны различать, что видно только на первый взгляд, а что на второй взгляд и на третий... Вы меня понимаете?

В это время щелкнула дверь в прихожей, и Павел Васильевич поспешил туда.

Это пришла мама Гены.

Пальто она сняла в прихожей и, пока муж его вешал, вошла в комнату. Она была красиво одета и еще молода, но казалась больной. Она села на стул, переменила туфли, расстегнула маленькое ожерелье, и все это делала машинально, словно думая только о том, чтобы поскорее уйти и поболеть вволю.

Павел Васильевич принес в комнату кастрюлю.

— Вот и хорошо, большой семейный ужин, — весело сказал он.

Но жена не ответила и ушла в соседнюю комнату. Павел Васильевич пошел за ней и прикрыл за собой дверь. Они разговаривали тихо и думали, что их не слышно.

— Я же тебя просил: не надо к нему ходить! Я вижу, чего это тебе стоит. Ты каждый раз возвращаешься больная. И все равно ты ничему не поможешь.

— Как я могу ему помочь? — отвечала женщина. — Он делает это как будто мне назло. Если бы ты видел, как он опустился! Он держится, ты знаешь, он умеет держаться, но я вижу — он распадается на глазах. Паша, он опять пьет!.. Хотела его успокоить, хоть немного прибрать в комнате, а он меня обругал. Я разнервничалась, начался никому не нужный разговор...

— И Гене неприятно, — еще тише сказал Павел Васильевич. — О Гене надо думать.

— Я понимаю, я все понимаю!..

Гена и Таня стояли молча, не глядя друг на друга.

— Я пойду, — сказала Таня.

— Да, верно, уже поздно, — согласился Гена.

Но не успела она надеть пальто, как в прихожую вышел Павел Васильевич и сказал:

— Это что такое! А ну-ка сейчас же раздеваться!

— Я лучше в другой раз зайду, — пообещала Таня.

— Все уже на столе. Ну-ка!..

И все сели к столу и стали молча есть.

— Очень вкусный суп, — сказала Таня.

 

Гена ждал ее на бульваре.

— Здравствуй! — сказала Таня.

— Здорово.

— Слушай, ты не поможешь мне? Здесь одного излупить надо. Не бойся, у нас в классе все мальчишки коротышки. Вот он. Ты его подзови и валяй, а я пока спрячусь, ладно?

Она отошла и спряталась в телефонную будку. Отсюда ей было все видно.

Вот она увидела приближающегося Бардукова. Он шел вихляясь. На боку его болталась сумка,

— Эй! — позвал его Гена.

Бардуков остановился.

— Поди-ка сюда!

— Ну чего? — спросил Бардуков, не подходя.

— Иди, не бойся.

— А чего мне бояться? — не двигаясь, сказал Бардуков.

Гена оглядел его с головы до ног.

— Ого, да он кулаки сжимает!

— Я не сжимаю, — сказал Бардуков, распрямляя ладони.

— Ну подойди тогда, чего же ты струсил?

— А чего мне трусить? — стоял на своем Бардуков. Он морщил лоб и смотрел обиженно, с видом покладистого человека, которого оклеветали или с кем-то спутали.

Гена шагнул к нему, и Бардуков отступил назад, наткнувшись на прохожего. Он испугался и даже не собирался защищаться. Гена усомнился вдруг, тот ли это, и оглянулся на Таню.

Таня из будки махнула ему рукой — мол, тот, лупи!

— Дядя, чего он ко мне пристает! Чего он! — пронзительно взвыл Бардуков.

— Иди-иди, — сказал прохожий Гене. — Не приставай.

И пошел дальше, бросив Бардукова на произвол судьбы.

Таня увидела из будки, как Бардуков побежал, а за ним побежал Гена, но она не слышала, как Гена, догнав Бардукова, крикнул ему:

— Беги, дурак!

И Бардуков побежал дальше, и Гена не стал его преследовать.

— Ну что же ты? — с досадой спросила Таня, подходя к нему.

— Да ладно, я его хоть напугал. На первый раз довольно.

Но она побежала по улице, свернула в ворота дома, где жил Бардуков, и крикнула:

— Толя!

Он остановился.

— Ну что тебе?

— Иди сюда, не бойся, — тоненьким голоском сказала Таня и улыбнулась.

Но как только Бардуков подошел, она подняла портфель и стала бить его куда попало.

— Вот тебе, вот тебе влюбилась! Вот тебе, вот тебе!..

 

Вечером Таня и Гена стояли в ожидании Павла Васильевича у служебного входа. Спектакль был окончен, из зала выходили зрители.

У людей после концерта странные лица: более оживленные, чем обычно, или более сосредоточенные, чем обычно, у кого как. Поэтому Таня и Гена смотрели на них и не сразу заметили, что из подъезда уже выбежал раздетый Павел Васильевич. Подняв воротник пиджака, он огляделся и помахал им рукой.

— Простудишься, — сказал Гена, протолкавшись к нему.

Павел Васильевич сдержанно воскликнул:

— Молитесь на меня!

И повел их за собой по улице.

 

Они поднимались по лестнице, пробиваясь через поток людей, выходивших из концертного зала. Павел Васильевич остановился. Таня и Гена тоже остановились у входа в высокую комнату с блестящей люстрой, свисавшей с потолка.

Здесь было много народу: музыканты с футлярами, несколько нарядно одетых женщин. Некоторые уходили, некоторые разговаривали.

— Считайте, что вам повезло, — тихо сказал Павел Васильевич, настороженно и внимательно поглядывая в угол комнаты. — Я нашел вам пионера. Это скрипач, которого знает все цивилизованное человечество.

Гена оглянулся.

— Где он?

— Не могу же я тебе пальцем показывать! Как только он освободится, я вас подведу. Только помните: вежливо и быстро.

Таня увидела немолодого человека с черным футляром в руке. Перед ним стояла взволнованная девушка, она вертела на пальце номерок от пальто, прятала его и снова начинала вертеть.

— Вам, наверно, все это говорят, вам уже надоело слушать, но я все же решилась подойти и сказать. Если бы вы знали, что для нас значит это искусство! Я уже не говорю о себе, для всех, кто любит музыку...

Музыканту было жалко ее и в то же время неловко слушать такие слова.

— Вы ставите меня в трудное положение, — сказал он девушке. — Когда говорят такие вещи, я не знаю, что отвечать. И вообще что делать: скромно улыбаться, что, мол, да, я гений?..

Музыкант тронул ее за локоть, и они пошли к выходу. Тут-то и появился перед ними Павел Васильевич с двумя детскими пальто в руках.

— Сергей Петрович!

— А, Паша! Ну как? — сказал музыкант, имея в виду свое исполнение.

— У меня все прекрасно, — не понял его Павел Васильевич. — Тут дело совершенно особого свойства. Познакомься, мой сын. А это его приятельница.

Скрипач наклонился и хотел пожать руку Гене, но, спохватившись, сказал: «Виноват» — и сначала пожал руку Тане.

Воспользовавшись моментом, она быстро заговорила:

— Мы — красные следопыты. У нас задание — организаторы первых пионерских отрядов. Мы хотим с вами побеседовать. Чтобы вы поделились с нами воспоминаниями и рассказали о первых годах существования пионерии.

От неожиданности Сергей Петрович не сразу отпустил Танину руку, а с Геной так и не поздоровался.

— Ну, я пошла, — сказала его собеседница с номерком. — До свидания...

— До свидания, — с сожалением сказал скрипач, глядя ей вслед. — Что ты, Паша, со мной делаешь — на минутку почувствовал себя молодым, и вдруг оказалось, что я дедушка русской революции.

Это он сказал Павлу Васильевичу, потом обратился к детям:

— Я не могу назвать себя родоначальником пионерского движения, но если порыться в памяти...

— Ой, только нам надо все записать! — Таня достала из пальто тетрадку.

— Дорогие мои потомки, — сказал скрипач, — я был бы счастлив вам помочь, но сейчас очень поздно. А вы не пришли бы ко мне домой?

— Пришли бы! — радостно согласилась Таня.

— Мы запремся на ключ и предадимся воспоминаниям. Что у меня в четверг?.. Ничего! В четыре часа вам удобно?

— Ну конечно, удобно!

— Вот и превосходно. Только непременно приходите, а то я буду волноваться!

— Обязательно! — сказала Таня.

 

Прохаживаясь по классу, Таня словно бы невзначай остановилась возле парты, где сидела Лена. Та не обратила на нее внимания, болтала с подругой.

— А я нашла! — сказала Таня.

— Кого?

Первого пионера,

— Пионера-пенсионера, — засмеялась Лена.

Таня развернула афишу, которую держала в руке, и разложила на парте.

— Очень знаменитый музыкант, — заметила она. — Коркин.

Бардуков подошел к парте, прочитал:

— «Коркин».

— Иди. Иди отсюда, — сказала Лена.

Но Таня разрешила:

— Пускай смотрит, не жалко. Может, он не такой уж глупый парень, просто пока еще... — Она многозначительно улыбнулась. — Слушай, Бардуков, только ты меня больше не зли, ладно?

— А кто злит-то! — ощетинился Бардуков.

— Ой, ну ладно, поговорили, — миролюбиво отпустила его Таня.

 

Пионеры входили в подъезд дома. Таня шла за ними, все время оглядываясь назад.

— Ну что ты там! — окликнула ее Лена.

Таня догнала их на лестнице.

Тут-то они и встретили Бардукова с двумя мальчишками из другой школы.

— Бардуков? Ты что здесь делаешь? — спросила Лена.

Бардуков, невинно помаргивая, остановился.

— Ничего.

— Возьмем его, что ли? — спросила Лена.

Но Таня оттеснила Бардукова.

— Нечего, нечего!

Мальчишки, веселясь, выбежали из подъезда.

На Танин звонок дверь открыла жена Коркина.

— Здравствуйте, — сказала Таня.

— Здравствуйте, — ответила женщина.

— Здравствуйте! — взревели пионеры.

— Вы к кому, ребята? — спросила женщина.

— А нас Сергей Петрович просил зайти, — сказала Таня.

— А... Минуточку, — смутилась женщина и оставила их.

Она подошла к двери, откуда доносились звуки скрипки.

— Сережа, там тебя опять какие-то ребята спрашивают.

— Я же все рассказал им, — удивился Коркин. — Я больше ничего не помню!

Жена подошла к нему, сказала тихо:

— Но они говорят, ты им велел. Не надо было обещать.

— Ну что же делать, — вздохнул Коркин. — Зови.

Когда он вошел в комнату, дети, пристроившись по двое на стульях, сидели неудобно, но тихо.

— Здравствуйте! — взревели они и встали.

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, — кланялся Коркин. — Что вы, садитесь, садитесь, садитесь! А, и ты здесь? — заметил он Таню. — А я очень удивился, что ты за себя прислала других.

— Каких других? — испугалась Таня.

— А только что у меня были три пионера.

— Какие три пионера? Я никого не присылала.

— Как — не присылала? — удивился Коркин. — Это странно!

— Это же Бардуков, — догадалась Лена. А с ним мальчишки из 128-й школы.

— Я им все рассказал, они записали, — обрадовался Коркин. — И все это вам расскажут.

— Да они же не из нашей школы! — закричала Таня.

И вслед за ней закричали все:

— Они не из нашей школы!

Коркин сокрушенно качал головой.

— Да, да... А что же делать?.. Значит, я так понимаю, вам нужна моя биография?

— Да! — воскликнули ребята и достали тетради.

— Я не умею говорить о себе, но... если уж это так необходимо, то...

Послышался звонок в дверь.

— Ой, это, наверно, пришел наш вожатый! — заволновалась Таня. — Вы пока подождите рассказывать, ладно?

Но это пришел не вожатый, а виолончелист.

— Ух ты, — сказал он, увидев детей в комнате. И сел на стул, держа перед собой футляр с инструментом.

— Вот что, — сказал Коркин. — У меня где-то остались две или три газеты. Очень старые и очень ценные.

Он подошел к шкафу, взобрался на стремянку. Стал искать.

— Это еще... газеты... я прошу извинить... да, двадцатых годов... когда я был пикор. Пикор — это пионерский корреспондент.

Таня подняла руку, подошла к Коркину.

— Можно, я пойду посмотрю вожатого, он, наверно, перепутал адрес и не может квартиру найти.

— Нет, зачем же... это, в сущности, недолго...

Но Таня уже сбегала по лестнице. Она выскочила на улицу, огляделась. Пети не было.

А Коркин все рылся в старых газетах на полке.

— Сколько раз я говорил, — ворчал он, — во всем должен быть порядок. Когда вещь лежит на своем месте, ее легко отыскать.

— Когда ты говоришь о порядке, то это просто смешно, — отозвалась жена.

— Сергей Петрович, да не ищите вы их, — сказала Таня, входя в комнату. — Мы, если можно, в другой раз зайдем.

— Нет-нет, мне теперь уже самому интересно.

— Вот, — сказала жена.

— Что — вот?

— Какие-то газеты.

— Это не то, это другое... А, вот она! Здесь моя заметка. Вот: «После конференции состоялся концерт. Смотрю, выскакивают на сцену пионеры и танцуют балет. Пионеры, не занимайтесь балетом, а занимайтесь делом».

Гости разрешили себе посмеяться.

— Смотрите, как я подписывался: «Безбожник!»

Ребята освоились в чужом доме и немного распустились. Таня одернула одного, другого.

— «Мы, три юных октябренка, — продолжал читать Коркин, — хотим идти с вами по одному пути». Ну что вы смеетесь. Нас тогда было не так много, так что «три юных октябренка» — это имело большое значение.

Виолончелист посмотрел на часы и сказал:

— Я вижу, это надолго. Может быть, мы отменим? Уважаемые товарищи потомки! — воскликнул Коркин. — К сожалению, мое время...

— Истекло, — подсказал кто-то.

— Совершенно верно.

— Ну вот... А это — мой вам подарок.

Он вручил Тане газеты.

Чувствуя себя немного виноватым, он хватал пальто, сваленные в прихожей, чтобы помочь хоть кому-нибудь одеться, но никто на это не шел, у него отнимали пальто, и он брал новое.

Таня поймала момент, когда он успокоился, и спросила:

— Сергей Петрович, а вы не пришли бы к нам на сбор? В среду в семь часов.

— Обязательно, обязательно... Непременно приду, только вы, пожалуйста, позвоните мне, а то я могу забыть.

Теряя по дороге калоши и шапки и десять раз сказав «до свидания», дети выкатились на лестницу.

— Ну и нашествие, — усмехнулась жена, когда дверь захлопнулась.

— В среду, — сосредоточился Коркин, — я должен идти к ним на сбор. Но в среду же меня здесь не будет?

— Ну что ж, я скажу, что ты уехал.

— Но у них назначен сбор!

— Ничего, перенесут. Сборы всегда переносятся.

Позвонили в дверь.

Коркин открыл. На площадке стояли какие-то другие пионеры. Это был Бардуков и с ним мальчишки, которые едва умещались на площадке.

— Еще отряд! — в замешательстве крикнул Коркин жене.

— А вы свою газету покажите нам, пожалуйста, — попросил Бардуков.

— А, сейчас, сейчас... Но ведь я же тебе все отдал!

— Товарищи, — отстранив скрипача, взмолилась жена. — Ему надо репетировать, у него вечером концерт.

— Да, мальчик, — вспомнил скрипач. — Передай там в школе, что я уезжаю и не могу прийти на сбор. Мне очень жалко...

— Да-да, — нетерпеливо перебила его жена.

— Непременно только скажи, — попросил Коркин.

— Скажу, скажу, — пообещал Бардуков, честно глядя ему в глаза.

— Нехорошо получилось, что я их прогнал, — сказал скрипач, подойдя к окну.

Прямо к дому по улице шла колонна пионеров со знаменем, горном и барабаном впереди.

Скрипач, ошеломленный, опустил занавеску и отодвинулся от окна. Нет, они шли не к нему, прошагали мимо.

 

Таня все собиралась рассказать Пете о своих достижениях, но никак не могла для этого найти подходящего случая.

Однажды, проходя с Геной по бульвару, она увидела Петю. Он был в спортивной курточке, держал в руке коньки. Таня догнала его.

— Петя, вы что же тогда не пришли, заняты были?

— Зашился, замотался, засуетился, замельтешился, — пошутил Петя. — Ну, что он за человек?

— Раньше был пионерским корреспондентом, а теперь музыкант.

— Да ну, — удивился Петя, — так надо пригласить его на сбор.

— А он сказал, что «я к вашим услугам».

— Ну вот, составь донесение по всей форме в штаб следопытов.

— Доставлю, — улыбнулась Таня.

— Ну, действуй!

Таня пошла назад к Гене, который ждал ее поодаль.

— Ты умеешь кататься на коньках? — улыбаясь, спросила она.

— Умею.

— Поучишь меня?

Каток расположен внутри бульвара. Его окружили освещенные огнями зимние деревья, по обе стороны бульвара озабоченно стоят многоэтажные дома, но этот каток живет самостоятельно и весело.

Каток — это снег, фонари и громкая музыка радиолы. Все, кто там, за оградой, кажутся счастливыми, безмятежными, красивыми людьми. Они постукивают коньками и летят, летят по черному льду, сквозь густой снег, и музыка нежно звенит каждому в отдельности.

На дорожке бульвара рядом с катком Таня училась кататься на коньках. Гена подталкивал ее сзади, она скользила, потом упала и засмеялась. Гена поднял ее, отряхнул шапку. Таня заковыляла в сторону ограды, стала смотреть на каток. Там горели фонари, и темный лед отражал их; играла радиола, и все катались по кругу, и казалось, что это сам каток медленно поворачивается, под музыку вокруг своей оси.

По кругу бежал Петя с девушкой, держа ее за руки, казалось, неторопливо, но они обгоняли всех по пути.

— Ты чего там застряла? — позвал ее Гена.

Хватаясь за прутья, Таня пошла вдоль ограды.

Гена хотел поддержать ее, но только разозлил.

— Зачем ты пихаешься?

— Я не пихаюсь, не просила бы тогда учить.

— Пусти...

Ревела радиола, кружился каток... Вот они... Одной рукой Петя держал девушку за талию. Они ехали по-прежнему не торопясь, неслышно, словно летели невысоко надо льдом. Девушка была стройная, длинненькая, в черном свитере и без шапки, наверно, потому, что у нее были очень яркие золотые волосы. Она поправила их рукой — просто, как дома, — это была гордая, надменная простота,

Таня пошла через дорожку, не глядя по сторонам.

— Покатаемся еще? — спросил Гена.

— Не хочу!

— Ты что, устала?

— Нет.

— Ноги замерзли?

Таня не ответила.

— Хочешь, я тебя еще покатаю?

— Отстань!

Она села на скамейку.

— Ну что ты?

— Ты иди, я сама, — сказала Таня. — И вообще, Гена, не надо больше за мной ходить. У нас в классе один ходит за девочкой все время: когда она играет с другими девочками, и он с ними. Носит ей портфель. И вообще, как по-твоему, это хорошо?

— Хорошо, — твердо сказал Гена.

— А потом он написал ей записку: «Элен, я тебя люблю!» Все девчонки его за это прозвали Мишель-Вермишель. И ты так хочешь?

— Хочу, — хмуро сказал Гена.

Таня посмотрела на него высокомерно, встала и молча заковыляла прочь.

Некоторое время Гена смотрел ей вслед, потом пошел в другую сторону.

Но едва он отошел, как увидел перед собой трех ребят постарше. Один был длинный и говорил уже басом.

— Ну как мы покатались на конечках?

Другой тем временем лег ему сзади под ноги. Генку подбили, он полетел в снег, началась драка.

Таня уже подходила к ограде, собиралась перелезть, но обернулась на шум драки. Трое били Генку.

Она кубарем скатилась по бульварному откосу вниз.

— А, хулиганы!.. Сейчас получите! — визжала она, бросившись на мальчишек.

Кто-то тут же подсек ее по конькам, она упала, но снова бросилась на врагов.

— Бандиты несчастные!..

Ее снова отшвырнули в сторону, но она снова полезла в драку.

Бардуков, который стоял у дерева в, сторонке, испугался, что Таня его узнает, крикнул: «Атас!» — и убежал.

За ним пустились его друзья.

Гена поднялся, отряхнул снег и, ничего не сказав, ушел.

Заковыляла обратно и Таня.

Вдруг она остановилась: мимо шел Петя. В одной руке он нес две пары ботинок с коньками, другой рукой держал свою девушку за воротник. Наверно, ей это нравилось, потому что она смеялась. Таню они не заметили.

Спотыкаясь и скользя, она шла по мостовой к своему парадному.

— Девочка! — окликнули ее.

К ней поспешала старушка, для которой она ходила в магазин. Она несла сумку с продуктами. Старушка старалась ее догнать, но никак не могла, потому что боялась машин.

— Девочка, что же ты меня забыла? Что же ты не приходишь ко мне?

— Да некогда, бабушка, — остановилась Таня.

— Некогда? Как — некогда? Тебе поручили общественную работу — ее надо выполнять.

— Я уже. все выполнила, теперь гуляю, — сдерживая досаду, сказала Таня.

— Гуляю?.. Как — гуляю! — растерянно помаргивая, смотрела на нее старушка. — Гулять всякий может, делу время — потехе час, сделал дело — гуляй смело!..

И оттого что слова ее были так неубедительны, и оттого что она смотрела жалобно и беспомощно, Таня и разозлилась и пожалела старушку.

— Приду я, завтра же приду...

Она вошла в свой подъезд и стала подниматься по лестнице, стуча коньками и цепляясь за перила. Она опустилась на ступеньку и, прижавшись лицом к железным прутьям, горько, заходясь и постанывая, заплакала.

По лестнице спускалась женщина. Таня встала и, плача, пошла вверх.

— Кто это нас обидел? — умильно спросила женщина. — Почему мы плачем?

— Не ваше дело, — угрюмо ответила Таня.

— Ах, какая грубая девочка! — возмутилась та. — Ай-яй-яй!..

Таня, всхлипывая, поднялась выше, отперла дверь, остановилась в коридоре.

Навстречу ей бежала мать.

— Господи, Танька!

Она стала целовать свою дочь в шапку, в воротник, в уши. Она делала это долго и никак не могла перестать. А Таня тем временем плакала.

Наконец мать опомнилась, потащила ее в комнату, только тут заметила, что она на коньках, подняла и понесла.

— Ай, тяжелая!

Она уложила Таню на тахту, укутала.

— Совсем окоченела, теперь простудишься! А ноги!.. Простудиться хочешь?.. Папа тебе прислал колоссальное письмо и кучу марок. Он у всех отклеивал. Держи...

Она вытряхнула из конверта марки.

— Спасибо, — сказала Таня. — Только я больше не собираю марки.

— А что ты теперь собираешь? — смеялась мама.

— Теперь я собираю первых пионеров.

— Ну рассказывай, как ты здесь жила без меня? Что в школе, какие отметки?

— Разные. В общем, терпимо.

— Почему терпимо?

— Полоса такая...

— Неужели за это время ничего не произошло?

Мать спросила это, потому что Таня говорила о своих делах ровно и рассеянно.

— Помнишь, я тебе писала про нового пионервожатого? — сказала дочь. — Правда, он наладил у нас пионерскую работу, но... В последнее время я в нем разочаровалась. Мама, я тебе вчера послала письмо. Ты, наверно, не получила?

— Зачем теперь письмо, — засмеялась мать. — Ты мне все можешь сказать так.

— Мне все-таки хочется, чтобы ты его прочитала. Его что, сюда перешлют?

— Можно попросить папу, он перешлет.

— Я там написала, что я все понимаю, то есть я тебя понимаю.

— Ну-ка, что ты там понимаешь? — удивилась мать.

— Я понимаю, что тебе без папы трудно. Что без меня ты тоже не можешь. В общем, я тебя за это уважаю.

Мать немного отстранилась, посмотрела на Таню и сказала:

— Я тебя тоже уважаю...

С этого дня Таня стала другим человеком.

На уроке пения класс тускло и поразительно медленно исполнял песню:

«Лучший город земли...»

Мелодия ее была искажена до неузнаваемости, слова, впрочем, тоже не были ясны.

«...Песня плывет, сердце зовет...».

Бардуков вскочил со своего места с воплем, который по сравнению с песней прозвучал необыкновенно живо. Он весь устремился ввысь, словно собирался взлететь перпендикулярно земной поверхности.

— Что за странные звуки? — возмутилась учительница. — Бардуков, у тебя что-нибудь случилось?

Он молчал с привычным видом оклеветанного человека.

Таня смотрела безмятежно.

— Мне кто-нибудь ответит?

Нет, никто не ответил.

— Занятия окончены.

Дети стали убирать стулья на сцену.

— А наш скрипач-то уехал, — сказала Таня безразлично.

— Как — уехал! — удивилась Лена.

— Очень просто — взял и уехал.

Ее это, впрочем, не возмущало, потому что от человечества она уже не ждала ничего хорошего.

— А как же сбор?

— Нам-то что, — отмахнулась Таня, — мы, в конце концов, не виноваты.

— Надо же Пете сказать!

— Говори. А то давай вместе, интересно посмотреть, как он будет на это реагировать.

— Что это с тобой?

— Ничего...

Таня лениво поднялась, и они пошли искать Петю.

Они нашли его в спортзале, где проходили занятия по фехтованию. В разных концах зала мальчики в ватных нагрудниках и круглых сетчатых масках бились на рапирах.

Девушка в спортивном костюме сказала:

— Девочки, идите отсюда.

— Нам можно, — возразила Лена.

Петя сделал неудачный выпад, и тренер, который с ним фехтовал, прикрикнул на него:

— Может, ты рукой пойдешь вперед?

— А я и шел рукой!

— Нет, милый, ты шел ногами вперед. К бою!

Тренер атаковал Петю и нанес ему сразу несколько ударов. Петя в этой схватке выглядел довольно жалким.

— Теперь видишь? — сказал тренер, снимая шлем, — Что получается? Если ты такой крупный общественный деятель, бросай заниматься спортом.

Петя обиделся и молча вышел из зала.

На лестнице он наткнулся на учительницу.

— Извините, пожалуйста...

— Вот, — сказала учительница. — Вся твоя беда в том, что ты хочешь все успеть. Потому ты и запустил занятия. Тройка по химии, тройка по языку, тройка за сочинение...

Девочки смотрели на него, остановясь неподалеку.

— Слушай, все-таки жалко его, — сказала Таня.

— Я знал, что вы больше тройки не поставите, — сказал Петя учительнице. — Потому что я написал слишком самостоятельно.

— Потому что ты написал слишком неграмотно!

Учительница ушла.

— Петя, — окликнула его девушка, — так что, у нас все срывается?

— Нет, в чем дело! — разозлился он. — Никто ничего не делает, все я один, потом мне же нотации читают!..

 

Таня понуро шла по снежной улице.

Через пустую полутемную сцену она прошла в оркестр.

Здесь сейчас пусто, Один только Павел Васильевич играет на трубе и, как нарочно, что-то очень грустное. А в самом углу, среди барабанов, занимается Гена.

Павел Васильевич перестал играть.

— Гена, к тебе!

— Это не ко мне, — сказал Гена.

— А ваш скрипач оказался трепачом, — сказала Таня. — Обещал прийти на сбор, а сам уехал.

— Ну, он же ненадолго, — заступился Павел Васильевич, — всего на десять дней.

— Хоть на десять лет, сбор-то сегодня.

— Что же делать, что же делать, надо что-то придумать! — забеспокоился Павел Васильевич. Поразмыслив, он спросил: — А ты сама не можешь рассказать? Ты же помнишь, как он рассказывал.

— Показал старые газеты. Это интересно, но там такие противоречия... Например, написано: «Работник Балда». Интересный спектакль, но неудачный по содержанию». Ну, нелепо же?

Павел Васильевич засмеялся.

— Что делать, тогда главное было — доказать, что чертей вообще нет, что это предрассудки. А тут, понимаешь, на сцене хитрые, бойкие чертенята. А ведь если есть черти — значит, есть бог. Что ты! А мы ведь тогда пели:

«Долой, долой монахов, долой, долой попов, Мы на небо залезем, разгоним всех богов!..»

— И целая дискуссия в газете, — продолжала Таня. — «Как бороться с футболом».

Павел Васильевич опять засмеялся.

— Что делать, это была стихия времени: борьба. Боролись с безграмотностью, боролись с туберкулезом, боролись с буржуазными влияниями. Решили, что футбол — буржуазная игра, боролись с футболом.

— Вот вы хорошо объяснили, — подумав, оказала Таня. — Вы даже лучше рассказываете, чем он.

Павел Васильевич был польщен.

— Благодарю вас!

— Причем нам ведь не обязательно, чтоб был организатор, — продолжала свою мысль Таня. — Может быть просто рядовой участник, человек того поколения.

Павел Васильевич уловил ее замысел и встревожился.

— Если бы мне поручили такое выступление, я бы скончался от разрыва сердца.

— А там будет совсем домашняя обстановка. Народу немного, только те, кому интересно.

Гена оторвался от занятий и сказал:

— Зачем это вам, дядя Паша? Ей надо провести мероприятие, а вам это к чему?

— Да что вы! — занервничала Таня. — Нам как раз нужно то, что вы рассказываете!..

— Милая моя, я даже не был пионером. Раньше пионерские отряды организовывались по предприятиям. А там, где работал мой отец, не было отряда вообще. Но в нашем дворе находился пионерский форпост. Я только слышал, как они пели песни, трубили в горн... Кстати, вот кто вам нужен! Их горнист был такой парень, что вот сейчас прямо можно... Прошло много времени, и можно совершенно объективно сказать, что это был человек каких-то выдающихся задатков. И биография такая, хоть печатай в календаре. Он погиб. На войне. Вот кто умел, он как-то удивительно умел сочетать в себе гражданское и личное. Ты понимаешь, что я говорю?

— Понимаю.

— В том смысле, что он мог думать не только о себе, по и обо всем вокруг. Вот чему вам всем нужно учиться, это просто необходимо! Кстати, он же меня научил играть на горне. Причем он играл потрясающе, я никогда потом ничего подобного не слышал. Простая, казалось бы, вещь. «Слушайте все, слушайте все, все исполняйте!» — тихонько спел он, взял трубу и проиграл этот сигнал.

— Он всегда чуть нарушал ритм, и, как ни странно, это было хорошо, — сказал Павел Васильевич, и он спел три раза и протрубил: «Отбой, отбой, отбой...»

— Ему было двенадцать лет, на год моложе меня. Казалось бы, доверили горн — труби вовсю! Но он удивительно чувствовал настроение каждого сигнала. Вот я трубил «отбой», а теперь сравни, я попробую: «Подъем флага». Торжественно. Все звуки ввысь...

Павел Васильевич протрубил сигнал на подъем флага. — А вот это сбор, это совсем другое:

«Слышишь, сбор труба трубит, Собираться нам велит! Собирайтесь, собирайтесь все!..»

Сыграл и воскликнул: «Тревога!» И протрубил тревогу.

 

Пионеры с грохотом занимали места в школьном зале.

— Раз! Два! — крикнул со сцены Петя.

— Три! Четыре! — ответил зал и затих.

— Три! Четыре! — крикнул Петя.

— Раз! Два! — взревел зал.

— Будь готов!

— Всегда готов, как Гагарин и Титов! — громоподобно ответил зал.

В ряду поднялись две пионерки.

— Раз! Два!

— Три! Четыре! — хором отозвался зал.

— Три! Четыре!

— Раз! Два!

— Кто идет?

— Мы идем.

— Кто поет?

— Мы поем!

Из зала в комнату за сценой вошли Павел Васильевич и Таня.

— Здравствуйте, — сказала им женщина, очевидно первая пионерка.

Поздоровались и еще два первых пионера, пожилые уже люди.

— А вы в каком отряде были? — спросила Павла Васильевича женщина.

— Видите ли... я не был пионером, — сказал он. — Но у нас...

— Ох, извините, я думала, что вы с нами.

— Нет-нет-нет... — уверил ее Павел Васильевич. — А ты говорила, что будет семейная обстановка, — укорил он Таню.

В комнату вошел Петя, за ним — девочка с разглаженными галстуками на руках.

— Отряд имени Карла Либкнехта! — вызвал Петя.

— Это я, — сказал один из первых пионеров.

— Вы? Очень приятно. Киселев?

— Илья Николаевич, — сказал мужчина.

Петя повязал ему на шею галстук, пошутил:

— Вот вы теперь снова пионер... Частная фабрика Лар!

— А частной фабрики Лар нет, — сказала Таня, — вместо нее пришел товарищ Колпаков.

— Товарищ Колпаков? Очень приятно. — Петя взял следующий галстук. — Ваше имя-отчество?

— Павел Васильевич.

— Очень приятно, Павел Васильевич. Вы из какого отряда?

— Собственно, я... вообще не был пионером, — засмеялся Павел Васильевич. — Там, где работал мой отец, не было пионерского отряда. Но у нас во дворе был форпост.

Петя снял с него галстук, который начал уже повязывать.

— А, так вы просто гость? Тогда извините. Вы проходите, садитесь.

— «Красный треугольник!» Иванова Надежда...

Женщина поправила:

— Вера Викторовна.

— Вера Викторовна. Очень приятно.

Петя повязал ей галстук. Иванова поцеловала его.

— Спасибо, — от неожиданности сказал Петя. — Отряд «Возрождение»!

— А это мой папа, — сказала девочка с галстуками.

— Большое спасибо, что вы пришли, — сказал Петя.

Павел Васильевич независимо ухмыльнулся Тане, помахал ей и пошел в зал. Он сел сбоку, чтобы никому не мешать.

— Ничего, ничего, я гость, — извинился он перед сидевшими рядом девочками.

— Давайте построимся, — говорил Петя старым пионерам, собравшимся у выхода на сцену. — Поплотней, поплотней, пожалуйста.

— Петя! — окликнула его Таня. — Это Павел Васильевич Колпаков. Он хороший человек, он обязательно должен выступить. Он очень занят и специально приехал.

— В качестве кого он будет выступать? — спросил Петя.

— Но я же вам объясняю...

— В качестве хорошего человека? У нас в стране много хороших людей, что же, они все должны выступать с трибуны?

Довольный своей шуткой, он стал подниматься на сцену, но Таня остановила его.

— Нет, Петя, вы чего-то не понимаете.

— Слушай, Нечаева, ты мне сейчас не мешай.

Он дал знак девушке, и та крикнула со сцены в зал:

— Да здравствует наука!

— Да здравствует прогресс! — отозвался зал. — И мирная политика ЦК КПСС!

Таня вошла в зал и села рядом с Павлом Васильевичем.

— Выходит, я вас зря сюда привела?

— Что ты! — воскликнул Павел Васильевич. — Я даже доволен. Так вот живешь, занятый своими заботами, и не замечаешь, что где-то шумят деревья, что бывает столько молодости сразу вместе.

— Вы бы еще так выступили!..

— Не знаю, может быть, может быть... Слушай, а что это за молодой человек?

— Наш вожатый, — сказала Таня и заплакала.

— Смешной парень. Ты что? — испугался Павел Васильевич.

В это время Петя дал сигнал горнисту и тот затрубил, но очень фальшиво и хрипло.

Тогда произошло неожиданное: Павел Васильевич взглянул на Таню и, махнув рукой, сказал:

— Я им, пожалуй, сейчас что-то скажу...

Таня и сообразить ничего не успела, как он встал и пошел по проходу к сцене.

Он хотел ловко вспрыгнуть на помост, но это не получилось — споткнулся, и в зале засмеялись.

В коридоре, приоткрыв дверь, стоял Гена. Он пришел сюда потому, что тревожился и стыдился за отца. Как только ребята засмеялись, он повернулся и пошел прочь.

— Тихо! — успел он услышать голос Тани. Она крикнула так громко, что все стихли.

Только Бардукову было еще смешно, он прыснул еще раз. Таня обернулась к нему, замахнулась портфелем. Он притих и, покосившись по сторонам, внимательно уставился на сцену.

— Я никогда не был пионером, — сказал Павел Васильевич со сцены, — но у нас во дворе был форпост. Но так как я никогда не был первым пионером...

Тут ребята опять засмеялись.

— ...то я вам расскажу не про себя, а про горниста, который жил у нас во дворе. Он погиб... погиб, и вот прошло много лет, может быть, больше прошло, чем осталось, и... может быть, я ошибаюсь, но наша жизнь, она ведь... не продолжается непрерывно, нет!..

Петя встревожился, хотел остановить его, но было уже поздно. Он что-то записал в блокнот.

— ...В конце концов ее составляют какие-то минуты или; может быть, даже какие-то годы, это кому как повезет, когда мы что-то очень сильно чувствуем, кого-то любим или... работаем, если, конечно, работа по сердцу. Остальное время как бы не в счет.

Таня смотрела на вожатого Петю. Она в первый раз смотрела на него просто и прямо и удивилась тому, что сердце не заколотилось у нее внутри.

Она посмотрела на Бардукова. Он сидел с видом человека, понимающего все, но он плохо улавливал, в чем дело, у него не хватало на это сил ума.

— ...И вот когда я слушал, как этот парень трубит свои сигналы, — говорил трубач, — то вот это и были такие минуту моей жизни. С них и начался отсчет.

Таня пожалела его, и полюбила, и удивилась, какое у него умное, доброе, сильное лицо.

— ...Мы, к сожалению, как это сказать, не помним этих минут, не замечаем их, вот в чем беда... Все, все, я сейчас, — заторопился Павел Васильевич. — Я отвлекся, сейчас закругляюсь... Тогда горн, — он взял у пионера его горн, — это было все. Тогда пионеры не сидели в помещениях. На улицу! Пять человек, а идут посередине мостовой, с барабаном и горном! Так что он всегда шел впереди. Он даже горн держал как-то изящно...

Павел Васильевич поднес горн к губам и затрубил странный, никому не ведомый, печальный сигнал.

Таня смотрела на него гордая и удовлетворенная, и почему-то ей хотелось плакать, хотя ничего плохого не произошло.

Звуки горна были слышны и на улице.

Там, под деревьями школьного двора, стоял Гена. Он смотрел вверх, на освещенные окна школы, и слушал. Был слышен только горн, никто не смеялся.

Р. Быков Почему «Айболит-66»?

1

Сказку о добром докторе, который ездил в далекую Африку лечить больных обезьянок, когда-то написал английский писатель Ю. Лофтинг, это была сказка о докторе Дулитле. Однако мы выросли не с Дулитлом, а с Айболитом Корнея Ивановича Чуковского. Только у него, замечательного советского писателя, образ доброго доктора сделался подлинной классикой детской литературы.

Айболит стал постоянным спутником нашего детства и детства наших детей. Он давно уже вышел из книги — он стал любимой игрой, как «дочки-матери», он сделался бродячим образом многочисленных театральных и эстрадных представлений, как знаменитые капитаны. Он стал балетом, опереттой, фильмом — вот уже вторым — и даже сувениром.

Драматург и поэт Вадим Коростылев лет десять назад написал пьесу «О чем рассказали волшебники», и это была новая версия истории доброго доктора. Постановка этого спектакля в Московском театре юного зрителя, совместно с моими товарищами Е. Васильевым и В. Гореловым, была моим режиссерским дебютом.

Кинокомедия «Айболит-66» — это еще один вариант классического сюжета о знаменитом докторе. И мы назвали его так, чтобы лишний раз подчеркнуть, что это — новый Айболит, Айболит шестьдесят шестого года, в отличие от классического Айболита Корнея Чуковского и всех прочих.

Но дело, разумеется, не только в дате выпуска и отличии нашего Айболита — дело главным образом состоит в том, что нам хотелось решить классическую тему сегодня, именно в шестьдесят шестом году, что определило и новое решение темы, и сюжетные ходы, форму фильма. И самое основное: это определило подход к главной проблеме сказки — вечной проблеме борьбы добра со злом.

Замысел произведения по своей лаборатории — область сугубо личная, поэтому, рассказывая о нем, мне придется касаться фактов своей биографии.

Я много лет проработал актером в Московском театре юного зрителя. И на всю жизнь я полюбил этот юный зал, наполненный любопытством, смехом и жаждой справедливости. Где-то в глубине души я чувствую, что и во взрослом зрителе я больше всего люблю ребенка и, может быть, чуть меньше — ценителя муз.

Дети — это особый зритель, он не прощает неточности, фальши или драматургической вялости. Он не станет выяснять с вами отношений или критиковать вас за искажение художественной правды, он просто перестанет смотреть и слушать, он займется своими делами тут же, в зрительном зале. Но он немедленно и безоговорочно отдаст вам свое сердце за крупицу искусства, за справедливый поступок, за добрую мысль. Он резко делит героев на «наших» и «ихних», на «красных» и «белых», на добрых и злых. Поэтому тема добра и зла занимает центральное положение в искусстве для детей, и особая проблема — это проблема зла.

Проблема зла все время заставляла задумываться над проблемой «страшного». Случалось, что при виде всяких кащеев, чудищ, змеев и прочей нечисти перепуганные насмерть дети целыми рядами прятались под театральные кресла. Эффектность «страшной» сцены радовала — детей было жалко. В голову лезли всякие сомнения: а правильно ли мы делаем, прививая детям страх перед злыми силами? А не воспитываем ли мы с раннего возраста уважение к силе зла? Зачем мы пугаем наших маленьких, как старые бабки?..

Более того: приходило в голову, что уважение к силе зла и злого — это в своей основе религия современного мещанина и его рабская психология. Именно он, мещанин и обыватель, денно и нощно проповедует преклонение перед злом и неверие в добро. Это, по его убеждению, называется «знанием жизни», «реальной» жизни, а не книжной! А «настоящая жизнь» — это... знаем какая! Это в книжках пишут, что добро всегда побеждает, а на самом деле — наоборот! Не верь!.. И бойся!..

Добро в наших спектаклях, разумеется, всегда торжествовало над злом, но когда приходилось видеть перепуганных ребятишек с зажмуренными от страха глазами, когда их, плачущих, никак не желающих досмотреть до конца «страшную» историю, родители выводили из зала, приходили в голову горькие мысли. Думалось, что по ночам им снится не наш радостный финал, где все закончилось, к общей радости, благополучно, а чудище с рогами, и просыпаются они в холодном поту. Просыпаются, прибавив в своем сердце еще одну капельку страха и рабства.

И когда, плюс к этому, приходило в голову, что кроме наших спектаклей они видят в жизни еще кое-что и что не все бабушки проповедуют мораль героев и первопроходцев, становилось печально на душе. Становилось обидно, хотелось выскочить на сцену и закричать что есть мочи: ребята, не бойтесь!.. Они все загримированы!.. И вообще не надо бояться злого, оно не так страшно, как его малюют!..

Так год за годом рождалось острое и очень личное желание озорно разделаться со страхами своего детства. Высмеять и разоблачить слабость злого перед добром. Сорвать со зла маску всесильности. Честно говоря, я никогда не верил в бессмертие Кащея, даже в детстве.

И действительно, стоит ли сегодня так много чести отдавать силе зла? Не наивно ли верить, что все зло в нашей жизни и все наши неприятности происходят от злых людей? Может быть, энное количество зла и от добра происходит?

И это не только игра слов: много зла, наверно, сотворено в жизни из самых хороших и даже высочайших побуждений. И все человеческие горести относить к победе злых сил по меньшей мере несовременно — потому что несерьезно!

Сегодня борьба со злом и доброе дело — категории особые, требующие разума, воли и доброты. Обязательно доброты, потому что доброта — мудрость! Доброе дело должен делать добрый человек, и в этом мне представляется философский пафос нашего времени.

Среди этих и всевозможных других размышлений постепенно зрел замысел нашего фильма.

Да, добрый доктор Айболит — очень хороший человек. Просто замечательный. А Бармалей — существо отвратительное. Просто дрянь... Причем Айболит занят делом, он едет в Африку лечить больных обезьянок, а Бармалей занят только кознями против Айболита, чтобы его, доктора, посрамить и доказать, что он, Бармалей, ничем не хуже проклятого докторишки. Всю картину Бармалей пристает к доктору: «Чем? Ну чем ты лучше меня?!»

«Чем ты лучше меня?» — для меня это не просто фраза, для меня это формула современного обывателя. Это то, что его, бедного, сегодня так занимает и мучает, что подчас ему и жизнь не мила. Существование хорошего и талантливого человека для маленького мещанина обвинение и приговор. Чужие достоинства для него просто оскорбительны. Он не верит в доброе!

«Работает человек хорошо? А почему? Выслужиться хочет — карьерист!» «Добрый доктор Айболит едет в Африку лечить обезьян? А зачем ? Добрый? Как бы не так — тоже хочет чего-нибудь выгадать!»

Тема зла в нашем фильме постепенно превращается в историю разоблачения силы зла, его внутреннего вырождения. Бармалей из всесильного разбойника превратился в маленького обывателя, злого, завистливого и ничтожного. Победа доброго Айболита решалась как победа личности над ничтожеством.

И нам, авторам сценария — мне и Вадиму Коростылеву, — казалось, что это современное решение классического сюжета, что именно таким образом в нем открывается конфликт современный и острый. И мы главным образом поэтому назвали наш фильм «Айболит-66»...

Но и не только поэтому.

2

Сказка на экране всегда ставит перед кинематографистами интересные, но очень сложные задачи. Чудеса старых сказок в наше время давно не чудеса. И сказочный язык из таинственного и сверхъестественного все более превращается в язык ясный и жизнерадостный. Можно сказать, что сказка тяготеет к комедии.

Современные художники все более отрешаются от бутафории старых сказочных атрибутов, отыскивая непринужденный и органичный язык современной сказки. В кинематографе это упирается в поиски условного поэтического языка фильма, что вообще характерно для поисков современных кинематографистов.

История доктора Айболита предполагает участие в сказке животных: обезьянки Чичи, собаки Аввы и целой страны больных обезьянок. Театр уже давным-давно свободно очеловечивает образы животных, подчас не заботясь о буквальности внешнего сходства. Существовало, да, наверно, и сейчас существует, убеждение, что в кино это невозможно, что ему чужд условный театральный язык. Если в кино все настоящее, то и звери должны быть настоящими, рассуждают многие, и в этом есть, очевидно, своя логика.

В мировом кинематографе, исключая мультфильмы, только однажды был сыгран живой лев — в фильме «Колдун из Ос» («Волшебник изумрудного города»). Но это, пожалуй, исключение. Да и решение фильма с участием братьев Риц было откровенно театрально и походило на киновариант спектакля.

Мы не собирались искать кинематографический язык для нашей сказки. Сейчас можно откровенно сказать, что не у всех наш замысел вызывал энтузиазм. В него не верили, нам пророчили полное поражение. «Обезьянки? Это как? — шутили над нами острословы. — Это что, девочки на ветках? А собака? Что, неужели на самом деле вы собираетесь актеров заставить лаять и рычать?!»

И действительно: когда вы приходите в театр, вам основное условие «игры» известно заранее — это театр, на сцене будут артисты, а вокруг декорации. И когда из всего этого простого и вполне реального складывается иллюзия жизни, вы радуетесь чуду искусства, и эта радость помогает вам воспринимать содержание в особой праздничной театральной обстановке.

В кино все иначе. Зритель имеет большой опыт документальной убедительности кинематографа. Перед вами настоящее море и настоящее небо, настоящие деревья и настоящие горы, и все, что вам показывают, оказывается настоящим. Начинает работать закон соответствия, равновесия. Наверно, не зря считается, что сила кино в его всамделишности. Но единственная ли сила? И так ли уж она универсальна? Никакая достоверность, к сожалению, не спасает кинематограф от серости, фальши и неправды. Ибо, как ни странно, самая настоящая улица и самые настоящие прохожие могут оказаться самой настоящей неправдой, если налицо неправда художественная.

Я воспитан в театре. Я учился в училище Театра имени Евг. Вахтангова, где нам прививали с первого курса уважение к главному слову театрального искусства — «театрально». В кино же я столкнулся с тем, что «театрально» означает: тривиально, неправдоподобно, пошло — одним словом, в кино это бранное слово. Я привык, что театрально — это празднично, концентрированно по уровню искусства, правдиво по духу, крупно по мыслям. Мне было мучительно вдруг пересматривать свои устоявшиеся привязанности. И я втайне решил найти путь, который сможет примирить эти ставшие для меня любимыми слова — «театрально» и «кинематографично». Я решил не бояться их мнимого антагонизма. В глубине души я подозревал, что мы часто отвергаем то, что нам еще неизвестно.

Вместе со всем нашим дружным коллективом, работавшим над фильмом, мы искали точку опоры — единицу кинематографической условности. Мы искали измерение, которое позволит нам сочетать реальное и условное, настоящее море и балетные волны; реальные пальмы и ненастоящих обезьянок. И мы решили внутри фильма договориться со зрителем об условиях «игры», договориться специально в самом начале. Пусть сказка начнется в самом обычном «мосфильмовском» павильоне, чтобы все увидели, как мы снимаем наш фильм, чтобы все видели и кинокамеру, и осветительные приборы, и то, как строятся декорации, как на глазах рождается сказка.

И тогда они поймут нас правильно — им никто не будет морочить голову, что все настоящее. На экране не будет обезьянки Чичи, на экране будет актриса, играющая обезьянку Чичи. Все будет как бы в театре, и раз актриса настоящая, то и море может быть настоящим, и горы, и лес, и все остальное. Так мы снова приходили к тому, что не будет нарушен закон равновесия, так отыскали первую единицу условности — кинопавильон. Потому что обыкновенный кинопавильон в какой-то степени, чисто принципиально, можно приравнять к театральным подмосткам, если его вдруг сделать видимым для зрителя.

Простите, если я отвлекусь, но какое это счастье — раскрепощение. Какая радость почувствовать себя свободным от того, что только что тебя так связывало, мучило и казалось непреодолимым. Трудности, которые возникали перед нами, уже не угнетали, а подстегивали и увлекали.

Акулы? Как решить акул? Пожалуйста: акулы — это катера на подводных крыльях, слегка декорированные для ясности, или просто водные лыжи, — это же в шутку.

Ветер? — Это ветер-певец. Волны? — Танцовщицы. Обезьянки? Девочки на ветках? Нет, это воздушные гимнасты! Пусть обезьяны попробуют так вертеться на трапециях и прыгать на батуте. И будет как по-настоящему, только немного лучше, красивее и веселее.

Все как по-настоящему, но только еще лучше — вот, мне кажется, какой-то из ключей современной сказки.

Конечно, эти поиски были не только поисками формы и воплощения. В сказку о добре и зле вплеталась тема поэзии самого искусства. Тема, которая всегда незримо присутствует в театре, заставляя зал разражаться аплодисментами, идущими непосредственно от зрителей к актерам как благодарность за искусство, как поддержка, как поощрение стадиона, как крик «шайбу». На своем стадионе легче выигрывать. Театр — всегда игра на своем стадионе.

И у нас появились новые персонажи — артисты. Мы задумали их как своеобразных рассказчиков, соответствующих слугам просцениума в театре, разыгрывающих пантомимы и помогающих движению сюжета. Эта линия поэзии искусства и чуда сказки была задумана как тема, аккомпанирующая основной теме — борьбы добра со злом. Мы рассчитываем на то, что в фильме она обогатит тему Айболита близостью творчеству и внутренней связью с жизнью сказки.

Шаг за шагом, решая встающие перед нами конкретные вопросы, мы приходили к новым, а подчас и неожиданным для нас решениям. Язык наших героев стал самым разнообразным. Настала необходимость спаять в едином сплаве все появившиеся в картине жанры: театр, кино, оперу, пантомиму, балет, клоунаду и цирк.

Объединяющим все звенья оказался композитор. Музыка Бориса Чайковского связала между собой самые разнообразные жанры в единый сплав музыкальной комедии, а точнее, в жанр, близкий к жанру «мюзикл» — распространенному жанру в мировом кинематографе. Но это не чистый «мюзикл», каким мы привыкли его видеть. Наш «Айболит-66» — это кинопредставление об Айболите и Бармалее с танцами и песнями, выстрелами и музыкой, для детей и для взрослых.

Да. Для детей и для взрослых. И тут мы не видим никакого противоречия. Считается, что это — вопрос спорный, и я заранее боюсь своих грозных оппонентов. Честно говоря, считается, если автор объявил свое произведение адресованным и детям и взрослым, то на самом деле он под видом произведения для детей протаскивает произведение для взрослых. Обвинение серьезное, и я заранее хочу спрятаться за какую-нибудь широкую спину... ну, скажем, за спину Виссариона Белинского, высказавшего мысль о том, что хорошо и полезно только то сочинение для детей, которое может занимать взрослых людей и нравиться им не как детское сочинение, а как литературное произведение, написанное для всех.

3

Сказка в кинематографе всегда интересна технической стороной съемок. Знаменитые сказочники нашего кинематографа А. А. Роу и А. Л. Птушко не раз поражали невероятными кинематографическими чудесами весь мир. Но их путь для нашей сказки был закрыт.

Мы не уповали на комбинированные съемки. Напротив, если бы мы вообще могли, то мы бы и вовсе обошлись без них. Нам было ясно, что все чудеса сказки должны быть заключены в самих решениях сцен, в самом актере, и потому все возможное будет по-настоящему.

Мы бродили по настоящим зловонным болотам со змеями и отвратительными пиявками, чуть не настоящие скалы валились нам на голову, мы живьем падали с вышек нашего корабля, и наши циркачи-обезьянки крутили настоящие двойные сальто среди настоящих сухумских пальм.

Однако и у нас были свои технические приемы. И они в свою очередь были направлены на основную задачу фильма — найти современный свободный кинематографический язык.

В нашем фильме впервые в истории игрового кинематографа были применены приемы вариоэкрана, или, точнее, вариокадра.

Эта идея не нова. Еще в 1930 году замечательный советский режиссер и теоретик кино Сергей Эйзенштейн выдвинул идею «динамического квадрата». Тогда только был еще изобретен широкий экран, он был еще только экспериментом, и Сергей Эйзенштейн предлагал создать систему динамически изменяющегося кадра. Изменяющегося для того, чтобы кинематографист, подобно художникам и живописцам всего мира, мог бы вписывать кинематографическую композицию, так сказать, в любой «подрамник».

Классическая горизонтальная композиция, японская вертикальная — все многообразие композиций и их монтажное столкновение должно стать на службу кинематографу.

Эти идеи интересуют кинематографистов всех стран. В 1956 году англичанин Олви-младший совместно с британским киноинститутом разработал свою систему вариоэкрана и снял небольшой экспериментальный фильм «Дверь в стене». Были сделаны и другие попытки. Однако пока что эти попытки не нашли своего применения.

В нашем НИКФИ тоже ведутся серьезные фундаментальные работы в этом направлении, но они пока еще не завершены. Мы же не могли ждать. И решили своими силами хотя бы частично воплотить эту идею в нашем фильме. И это было для нас необходимым.

Дело в том, что, разрабатывая эпизоды рождения сказки, мы искали путь эффектного превращения нашего кинопавильона в реальность: в реальное море, реальное путешествие. Мы нарочно как бы сдавались перед кинематографом, во всеуслышание признаваясь, что условный язык театра нас ограничивает: «Обезьяны больны по-настоящему, поэтому и море и корабль должны быть настоящими!» Мы это делали не только в порядке полемики, зная, что, выйдя на реальный фон, мы сможем себе позволить еще более острый условный язык, мы хотели чуда. Но чуда простого, понятного. Мы решили действовать вначале на «нормальном» экране или на экране, похожем на «широкий экран», и вдруг неожиданно перейти на весь широкий формат.

И множество других задач заставляло нас пойти на освоение этого интересного нового кинематографического приема. Мы хотели, чтобы герои или же отдельные предметы могли бы выйти за экран, как бы приближаясь к зрителю и создавая эффект мнимой стереоскопии. Мы хотели, чтобы исчезновение кинопавильона не уничтожило условный ход фильма, и решили, что сам экран и его изменения в нашем фильме помогут поискам языка кинематографических чудес.

На одном из первых просмотров на вопрос разбойника Бармалея, который как бы высовывается за экран: «Доктор тут?» — какой-то голос смело ответил: «Нет!»

И пусть это пока на одном из просмотров, но мы были особенно счастливы — какой-то отдаленный аромат нашего театра для детей был в этом, в этой знакомой мне интонации юного зрителя.

Было это совсем давно. Вернее, это мне только так кажется, на самом деле это было недавно. В просмотровом зале ОТК, куда я прибежал, не в силах дождаться первых отснятых кадров, сидела маленькая девочка. Маме не с кем было ее оставить, и дочь вместе с ней проверяла наш первый материал. Вот это уже было действительно ОТК!

Одним глазом я смотрел материал, другим — на важное лицо девочки. Вдруг она настороженно подняла брови — у меня похолодели ноги, на экране появились ненастоящие звери... Девочка смотрела внимательно, она не удивлялась, потом она прыснула, потом засмеялась...

— Нравится? — осторожно спросил я, чувствуя, что интонация у меня получается какая-то заискивающая, совсем как у конферансье детских концертов.

— Да, — сказала она солидно, тут же перестав хихикать.

— А это кто? — спросил я, показывая на нашу актрису, исполняющую роль обезьянки Чичи.

— Обезьянка, — невозмутимо ответила девочка.

— Настоящая? — спросил я, все еще так же заискивая.

Девочка посмотрела на меня тем знакомым взглядом, которым обычно смотрят дети на ничего не понимающих взрослых.

— Почему настоящая?..

— А как же? — спросил я убито.

— Да никак. Обыкновенно, — ответила девочка, — обыкновенная ненастоящая обезьянка!

Когда-то я боялся, что дети кое-чего не поймут в нашем сценарии. Но я утешал себя мыслью, что пришедшие вместе с ними взрослые им все это разъяснят. Но теперь я был спокоен. Я был уверен, что дети поймут все. Напротив, они разъяснят все взрослым, если те в чем-нибудь не разберутся. Они объяснят им про обыкновенные необыкновенные вещи, которые заселяют сказку и наше воображение с детских лет и до старости.

В. Коростылев, Р. Быков Айболит-66

«Айболит-66». «Мосфильм», творческое объединение «Юность», 1966 г.

Авторы сценария — В. Коростылев, Р. Быков; режиссер-постановщик — Р. Быков; режиссер — И. Парамонов; гл. операторы — Г. Цекавый, В. Якушев; операторы — У. Бергстрем, В. Якубович; художник-постановщик А. Кузнецов; звукооператор — Ю. Рабинович; композитор — Б. Чайковский; стихи В. Коростылева.

Роли исполняют: О. Ефремов (доктор Айболит); Р. Быков (Бармалей); Л. Князева (Чичи); Е. Васильев (собака Авва); Ф. Мкртчян (Грустный слуга); А. Смирнов (Веселый слуга).

Вместе с первыми аккордами музыки на экране возникают цветные кружки. Желтый кружок стал увеличиваться, и — словно желтая краска разлилась по экрану. На нем появились нарисованные березы, но их тут же смыли нарисованные волны. А экран стал красным, и по нему задвигались черные ладони. Словно выплескиваясь на экран, одна краска сменяет другую, пляшут разноцветные геометрические фигурки.

Но вот из глубины стремительно выплывают надписи:

КИНОПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБ АЙБОЛИТЕ И БАРМАЛЕЕ!

       ДЛЯ ДЕТЕЙ И ВЗРОСЛЫХ!

              С ПЕСНЯМИ И ТАНЦАМИ!

                       С ВЫСТРЕЛАМИ И МУЗЫКОЙ!

Сначала человек на экране показал зрителям одну половину лица, которая плакала, потом другую, которая смеялась.

— Вот, — сказал странный человек, — я Автор. А это у меня такое лицо. Очень важно, чтобы сразу было видно лицо Автора! А это... — Автор повертел пальцами с надетыми на них кукольными головками, — это мои куклы: веселая и грустная. Они такие разные оттого, что смотрят на жизнь с разных сторон. Потому что, когда вы смотрите на жизнь с разных сторон, вы видите все так, как бывает на самом деле. А когда вы знаете, как бывает на самом деле, тогда можно придумывать сказку!

На полу пустого кинопавильона лежит контрабас. К нему подошел один Трагик, другой, третий. Лица у Трагиков были похожи на плачущую половину лица Автора и на грустную куклу в его руках. Трагики дернули струну контрабаса, и по павильону поплыл низкий и, конечно же, трагический звук.

А за кадром продолжает раздаваться голос Автора:

— Самое главное, чтобы в сказке не прозвучало ни одной фальшивой ноты. Для этого нужно тщательно настроить все музыкальные инструменты, потому что когда музыкальные инструменты хорошо настроены, у всех хорошее настроение. А когда у всех хорошее настроение, никто не может фальшивить. А когда никто не фальшивит, тогда добро побеждает зло и справедливость торжествует!

По павильону побежали тележки с деталями декораций, а Трагики и Комики стали настраивать музыкальные инструменты и распеваться. Комики? Да, конечно! Ведь если есть Трагики, то непременно должны быть и Комики. Не надо забывать, что одна половина лица Автора смеялась и одна из его кукол была веселой.

Трагик-дирижер постучал дирижерской палочкой по пульту и строго сказал:

— Пролог, кинопавильон, постройка декораций и домика. С первой цифры.

Трагики и Комики чинно запели, глядя в ноты:

Мы попросту волшебники, Меняем все вокруг, Мы дружим просто-напросто С волшебным словом «вдруг»!

И действительно, вдруг ударили тарелки и все в павильоне завертелось в бешеном ритме.

— Раз, раз, размешаем краски, — запели Комики-строители, стремительно размешивая краски в больших чанах, — раз, раз, размешиваем разные, посмотрим, что получится? А вдруг, а вдруг получится, получится, получится зеленая трава!

Комики плеснули краску прямо в объектив аппарата, краска мгновенно стекла с экрана и... огромный помост, стоящий в павильоне, превратился в зеленое поле.

От радости, что у них так хорошо получилось, Комики стали кувыркаться по зеленому помосту.

— Этого уж мы не ожидали! — пропели Трагики, чинно ступая по новоявленному полю и разбрасывая желтые ромашки. И, заломив пальцы рук, как это делают настоящие певцы в самых трагических местах, добавили: — Надо ходить по дорожкам, траву жалко!

— Мы поступили нехорошо! — быстро согласились Комики и сразу нашли выход из положения: — Раз, раз, развернем дорожки, раз, раз, развернем мы желтые, ровные-преровные, ровные-преровные, желтые-прежелтые, словно из песка!

Мгновенно зеленое поле пересекли желтые дорожки. Но Трагики схватились за голову:

— А домик! А домик! Из чего построить домик? Нужны материалы, нужно разрешение! — чуть не рыдая, пели они.

Но Комики и здесь быстро нашлись.

— Домик лучше всего нарисовать, и не нужно нам никакой известки! — бодро ответили они Трагикам, показали эскиз домика и принялись за дело. — Раз, раз, нарисуем, домик, раз, раз, белый и хороший! Белые березы, белые березы, белые березы нарисуем вдруг!..

И Комики и Трагики, схватив кисти и засучив рукава, стали рисовать на большом стекле березы и домик.

Нарисованный домик оказался совершенно настоящим.

Чтобы подтвердить возможность и не таких чудес, над домиком вспыхнуло утро, словно его включили рубильником. Потом утро погасло и включились звезды и луна. А Комики и Трагики по-хозяйски пояснили:

Это — утро. Это — вечер. Там у нас луна горит. Это — дом, в котором лечит Добрый доктор Айболит!

С белой бородкой, в белом халате, за белым столом в белой комнате белого домика сидел добрый доктор Айболит и готовил лекарства для больных зверей. Он напевал:

До утра змеенышам Приготовлю мази я, Чтобы у змеенышей Кожица не слазила. На болоте вечером Простудились цапли, Цаплям приготовлю я Аспирин и капли. Прилетела бабочка С крылышком поношенным, Надо приготовить ей Новое, хорошее!

Была спокойная, добрая ночь. Вдруг с жалобным криком кто-то стал перепрыгивать с дерева на дерево, опускаясь все ниже и ниже и, наконец, спрыгнув у домика Айболита, забарабанил в дверь.

Подняв с белоснежной подушки голову, зарычала собака Авва — санитар и верный страж доктора.

— Кто там? — спросил Айболит.

— Это я, это я, обезьяна Чичи, — раздался за дверью детский голосок. — Пустите меня скорее, пожалуйста!

— Входи, входи, пожалуйста!

Но не успела обезьянка Чичи юркнуть в дверь, как к домику подбежал верзила в черной шляпе, с черной бородкой, в черном плаще и черных сапогах.

— Скорее, — говорила Чичи, стоя у двери и протягивая к доктору руки, — собирайтесь скорее! Вам нужно ехать в Африку.

И тут раздался новый стук в дверь.

— Кто там? — спросил Айболит.

— Впустите доброго человека! — попросил из-за двери ласковый голос.

— Кто там? Что такое? — недоумевал Айболит.

— Впустите доброго человека, а не то он выломает дверь! — еще ласковее попросил верзила. И, не дождавшись разрешения, толкнул дверь. — Где моя дорогая мартышка? Отдай мне обезьянку, доктор. Она была так ко мне привязана!

— Да, вот этой веревкой! — высунулась из-под стола успевшая спрятаться Чичи. — Он нарочи-чи-чно привязал меня веревкой!

— Негодяй! — напустился Айболит на верзилу. — Как ты обращаешься с ребенком? Вон отсюда!

— Ты что, не видишь, какой я огромный? Ты что, не боишься?

— Нет! — решительно ответил доктор.

— Ну, тогда я сейчас буду тебя убивать и грабить!

— Если ты будешь хулиганить, я скажу собаке Авве, и она укусит тебя, — предупредил доктор верзилу.

— А я и ее буду убивать и грабить! — не унимался пришелец.

Но тут храбрый пес Авва накинулся на верзилу и сорвал с него плащ. Верзила схватился за люстру, повис на ней и поджал ноги. И всем стало видно, что к его ногам были привязаны длинные ходули.

— Да ты ходишь на ходулях и пугаешь маленьких! — возмутился Айболит.

— Что вы делаете, мне же холодно! — вопил разоблаченный «верзила», раскачиваясь на люстре в одних трусах и рваной сетчатой майке.

Авве удалось сорвать одну ходулю с йоги бывшего «верзилы», но тот стал раскачиваться на люстре еще сильнее и сбивать другой ходулей склянки с лекарствами.

Доктор пытался спасти лекарства, Авва лаял.

— Бей! Громи! — кричал «верзила», раскачивая люстру: — Ура! Караул!..

Было от чего кричать караул: сорвавшись с люстры, разбойник вылетел в окно прямо... за экран, в зрительный зал.

— Куда же ты? Там же зрители! — бросился к окну Айболит, — Извините его, пожалуйста! — обратился Айболит к зрителям и, перегнувшись через подоконник, схватил разбойника за ухо и втащил обратно в комнату.

— Невоспитанные люди, — наставлял Айболит своего «гостя», ведя его за ухо к двери, — очень часто используют окно не по назначению.

— Ты меня еще вспомнишь! — огрызнулся разбойник.

— А у меня даже бабочки влетают и вылетают в дверь... — И Айболит вышвырнул его из своего домика.

— Чичи, где же ты? — обвел глазами доктор разгромленную комнату.

— Здесь, в чи-чимодане! — раздался приглушенный голос Чичи. Крышка большого чемодана приоткрылась, и оттуда вылезла обезьяна.

— Не бойся, не бойся, он ушел, — погладил Чичи Айболит.

— Ой, ты же ничи-чи-чиго не знаешь! — замахала руками Чичи, — Это же злой разбойник Бармалей,

— Бармалей? А чем он знаменит?

— Он всех убивает и грабит.

— Это же возмутительно!

— Все возмущаются.

— Но надо с ним поговорить!

— А с ним никто не разговаривает.

— А он?

— А он бегает по Африке и всех обижает.

— Так это же возмутительно!

— Все возмущаются.

— Но надо же с ним... Ох, да это опять все сначала! Почему ты не сказала раньше? Мы бы позвали соседей и связали его.

— Я очи-чи-чинь испугалась.

— Граждане! — строго, поверх очков поглядел Айболит на зрителей. — Не бойтесь Бармалеев. Если к вам в дом ворвался разбойник — позовите соседей. Соседи всегда добрые и храбрые!

— Рррр! Я его прррогнал! — влетел в комнату запыхавшийся Авва.

— Авва! Мазь! — распорядился Айболит. — Нужно развязать на Чичи эту веревку и смазать шею мазью.

— Нет, нет, нет! — заметалась Чичи. — Не надо, не надо! Берите с собой лекарства и едем скорее в Африку: в Африке очи-чи-чинь больны обезьяны.

— Врет, врет, врет! — показался в другом окне Бармалей, — Все обезьяны абсолютно здоровы. А если подохнут, тем лучше: никто не будет меня дразнить!

— Уноси ноги! — прикрикнул на Бармалея Айболит и бросил ему в окно ходули.

Но Бармалей уже показался в дверях.

— Ну ладно, докторишка! Ты меня еще не знаешь, но ты меня узнаешь!

Бармалей стал хватать с полки уцелевшие пузырьки с лекарствами и швырять их на пол.

— Ты знаешь, какой я подлый? Ты знаешь, какой я злой? Я жутко нехороший, я способен на любую гадость!

— Не вставай опять на ходули, а то я позову соседей! — пригрозил ему доктор.

— Ладно, выйдешь! — огрызнулся Бармалей.

— Авва, проводи!

Но Бармалея и след простыл.

Доктор взял на пальцы мазь и подошел к Чичи.

— Так чем они... чем они больны? — спросил он, смазывая шею обезьянки мазью.

— У них чи-чи-чихотка, они чи-чи-чихают, они чи-чи-чичахнут... Ой, счи-чи-чикотно! — попыталась вырваться Чичи.

— Что у них болит? — допытывался доктор, не выпуская Чичи.

— Чи-чи-чито? Живот.

— Ели немытые бананы! — рассердился доктор и даже шлепнул Чичи.

— У них очи-чи-чинь болит живот. Они лежат на земле... Ой, счи-чи-чикотно!.. И плачи-чут.

— Эпидемия! — воскликнул Айболит.

— Эпидемия? — переспросила Чичи.

— Эпидемия? — встревожился Авва.

— Эпидемия! — подтвердил Айболит.

— Ой! Если вы не поедете в Африку, все обезьяны умрут! — испугалась Чичи.

— Они не умрут! — воскликнул доктор. — Мы немедленно едем в Африку. Авва! Собирайся — и в путь!

 

Нагруженные тяжелыми чемоданами и огромным градусником, выбежали из домика Айболит, Авва и Чичи. Их окружили Трагики и Комики.

Они побежали по желтой дорожке и... добежали до конца зеленого помоста. Дальше уже простирался простой пол кинопавильона.

Айболит сел на чемодан.

— Да, но, чтобы добраться до Африки, нам нужен корабль. Нам нужен попутный ветер и уж как минимум нам необходимо море!

Трагики и Комики немедленно принялись за дело. Они бегом пронесли мимо Айболита огромный кусок голубого тюля, который изгибался, как самая настоящая голубая волна. Доктора, Авву и Чичи усадили на тележку и подвезли к другому маленькому помосту, загримированному под настоящую палубу. На этой палубе были даже штурвальное колесо и колокол, чтобы отбивать настоящие склянки. Но... Айболит взял в руки тюлевую волну, отпустил ее, и она легла на пол голубой тряпкой.

— Друзья мои, — грустно сказал Айболит, — это море прекрасно, и в такой кораблик хорошо играть. Но обезьянки больны по-настоящему. Поэтому и море и корабль должны быть настоящими. Я тут ничего не могу поделать! Я ничего не могу... — Айболит даже начал сердиться: — Я вам просто как врач заявляю!

— Но они умирают! — напомнила всем Чичи.

Она подошла к голубой «волне», но под случайным дуновением ветра тюль отбежал от нее.

— Они, наверное, все уже умерли!

И тут началась грустная-прегрустная музыка. Трагики закрыли руками глаза, а Чичи подошла к березке и запела:

Просча-чи-чи-чайте, Родные сестрицы, Не есть вам бананов, Воды не напиться! Нам не на чем ехать, И нету здесь моря... — Какое большое И страшное горе! —

всхлипнул хор Трагиков.

А Чичи продолжала петь:

Примите просчи- Чи-чи-чальное слово, Мы с вами уже Не увидимся снова. Я тоже умру От тоски и разлуки... — Чичи, успокойся, Возьми себя в руки! —

посоветовал ей хор Трагиков.

Но сами Трагики плакали навзрыд, и Комики тоже утирали рукавами слезы.

— Ну что же теперь делать-то? — строго спросил доктор у Трагиков и Комиков, когда Чичи уткнулась ему в плечо.

Трагики отвернулись. Потом повернулись лицом к Айболиту и решительно запели:

Горю поможем, Пусть высохнут слезы! Стройте корабль! Рубите березы! Рубите березы! Рубите березы! Рубите березы! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! —

схватились за голову Трагики, плача от своего мужественного решения расстаться с красивыми березами.

 

А Комики уже пилили и рубили березы.

Вытерев глаза, Трагики приставили к лицам электросварочные маски и деловито занялись электросваркой.

Быстро, как и полагается в сказках, строился корабль. Вот он уже почти готов! Забегали гримерши, началась самая настоящая предотъездная горячка. Чтобы все шло в хорошем ритме, Авва играл на ударных инструментах. А Трагики и Комики, думая о том, где бы теперь взять к настоящему кораблю настоящее море, пели:

Коль нет иного выхода, Волшебникам, волшебникам Останется одно: Взять широкоформатное И самое волшебное, Да, самое волшебное Из всех искусств кино!

В экран ударила волна. Она облила Комиков и Трагиков и раздвинула экран до широкого формата.

Все закричали «ура». Гордо высился построенный корабль.

Трагик-дирижер шел впереди. За ним, пританцовывая, шел оркестр. Под этим веселым «конвоем» шли к спущенному ,на воду кораблю Айболит, Авва и Чичи.

Вот они прошли мимо вытянувшихся пожарных, и Айболит попрощался со всеми пожарными за руку.

Вот они спустились по лестнице и не заметили, что под лестницей, прикрыв лица, притаились Бармалей и двое его слуг.

Вот Айболит уже на капитанском мостике.

Несколько Комиков из пожарных шлангов устроили над кораблем дождь: пускай путешественники привыкают к непогоде.

— Мы доберемся до Африки, — кричит Айболит провожающим, — и вылечим больных обезьян. Экран покажет!

Плывет корабль мимо играющего оркестра. Комики и Трагики поют:

Да! Если в сказке Случается горе, Если больные Не здесь, а за морем, Если уж дело Доходит до слез — То море всерьез И корабль всерьез!

В наступившей темноте раздался свист Бармалея, и вслед за кораблем отчалили три акулы с таинственными пассажирами на спинах.

Глаза акул горели зелеными таксомоторными огоньками, а бока были растрафаречены шашечками.

 

Плывет корабль. Плывут акулы. Бьют струи из брандспойтов, уже достигая корабля. Трагик дирижирует оркестром.

И вдруг небо перерезала молния, огромная волна захлестнула корабль, прокатилась по палубе, вымочив до нитки Авву и Чичи, и обрушилась на капитанский мостик, где у штурвала стоял Айболит.

Во весь экран возникло лицо ветра с развевающимися космами волос. Закрывая лицо руками от отчаяния, что он такой нехороший, но ничего с этим не может поделать, ветер запел:

Я ветер, я ветер, Я грозным бываю, Я вою над морем, В снастях завываю. Я сброшу вас в море, И станет вам жутко!.. — Какой вы холодный И не чи-чи-чуткий! —

бросила Чичи упрек ветру.

— Я этого просто Не переживу... — Ву-у-у-у! —

яростно взревел ветер.

Но тут на корабль накинулись волны:

Мы волны, мы волны Волнуемся ночью, Большими камнями О берег грохочем. Мы можем разбить Этот хрупкий кораблик... — Мне очи-чинь страшно, Я страшно озябла, Проглотит, проглотит Нас злая вода... —

отчаянно закричала Чичи.

— Да-а-а-а! —

радостно взвыли волны.

Раскинувшись медными трубами во всю ширину кадра, оркестр играет бурю.

Над оркестром возникают пляшущие девушки-волны.

— Мы волны, мы волны, мы волны, — поют они.

Зарываясь носом в воду, плывет корабль.

— Ву-у-у-у! —

воет ветер.

— Я ветер, я ветер, Я грозным бываю... — Просчи-чи-чи-чайте, Меня убивают! Меня уже нету, Убил меня страх! —

плачет Чичи.

— Трах-тара-рах! —

гремит гром.

Взмахивает палочкой Трагик-дирижер. И, словно сорвавшись с дирижерской палочки, экран рассекает молния.

Корабль ложится парусами на воду. Играет оркестр. Вдохновенно дирижирует бурей Трагик. Пляшут девушки-волны. Корабль зарывается в штормовую воду.

— Друзья! — закричал Айболит с мостика. — Не бойтесь страха! Надо сделать вид, что вы с ним незнакомы, и он оставит вас в покое!

— Страх? Я не знаю никакого страха! — послушно ответила с палубы Чичи.

— Молодец! — похвалил ее Айболит, стараясь перекричать бурю. И очутился на палубе рядом с Чичи, смытый с мостика огромной волной.

— А теперь пой, Чичи! Нельзя, чтобы ветер и волны пели сами по себе. Надо сочинить для них хорошую песню, и тогда они перестанут петь плохие!

И снова огромная волна окатила их с ног до головы.

— Я не знаю никакого страха, — закричала Чичи, — но кругом туман и ночь!

— Ну и пусть! — стукнул кулаком по борту Айболит.

— Пусть кругом туман и ночь! — полусказала, полупропела Чичи.

И вдруг волны подхватили:

Пусть кругом туман и ночь!.. Пусть кругом туман и ночь!.. Пусть кругом туман и ночь!..

— Чичи, мы опоздаем! — крикнул с другого конца палубы Авва.

— Опоздать нельзя нам! — крикнула и Авве, и волнам, и ветру Чичи.

А волны опять подхватили хором:

Опоздать нельзя нам!.. Опоздать нельзя нам!.. Опоздать нельзя нам!.. — Надо вовремя помочь Бедным обезьянам!

— пришел на помощь Чичи Айболит.

— Надо, надо помочь обезьянам, бедным больным обезьянам! —

подхватили волны.

Волны начали успокаиваться. Только туман еще обнимал корабль со всех сторон.

А отважные путешественники пели:

Мы плывем без страха Сквозь туман и ночь, Чтобы обезьянам Вовремя помочь. Здесь туман и холод, В Африке зато Мы сойдем на берег Даже без пальто!

— Вот какая Африка хорошая! — подхватили окончательно успокоившиеся волны.

Поголубело небо, посинела вода.

— Африка, Африка! — предупредили Айболита ласковые волны о приближении земли.

Айболит поднес к глазам подзорную трубу. В кружке подзорной трубы показались высокие пальмы.

— Африка! — удовлетворенно погладил бородку Айболит. — А это что такое? — удивился он, направив подзорную трубу в открытое море.

В кружке подзорной трубы мчалась, догоняя корабль, акула с Бармалеем на спине. За ней на водных лыжах летели слуги разбойника.

— Не бойтесь, не бойтесь, — постарался Айболит подбодрить Авву и Чичи, которые уже заметили приближающуюся опасность. — Это кто-нибудь из потерпевших кораблекрушение.

— Я и не боюсь! — храбро заявила Чичи.

— Молодец! — похвалил ее доктор.

— Нет, боюсь! — И Чичи проворно полезла вверх по вантам.

— Но даже если это пираты, — сказал Айболит, — они же видят красный крест!

 

Веером летели во все стороны брызги от водных лыж. Стоя на спине акулы и размахивая саблей, Бармалей горланил:

Ты лети, моя акула, Путь-дорога далека, Ты лети, моя акула, Все четыре плавника! Ты вези, моя акула, Осторожней седока, А не то тебе я вырву Все четыре плавника!..

С гиканьем и свистом, паля из пистолетов, промчались разбойники мимо корабля.

— Бармалей! — развел руками доктор.

Акула сделала резкий разворот, и Бармалей полетел в воду.

— Ай! Ай! Спасите! Помогите! — завопил он. — Меня бросили мои слуги! Меня бросили мои акулы!

В это время слуги подплывали под водой к кораблю, но, отвлеченный воплями Бармалея, доктор этого не заметил.

— Эй, доктор, кинь веревочку! — барахтался возле самого корабля Бармалей. — Я же утопающий!

— Надо бросить ему веревку, — сказал Айболит, — иначе он может опуститься на самое дно!

— Скорее, доктор! — неслось из-за борта.

Но Авва кинулся на бут веревки и закрыл ее собой:

— Ав! Не дам!

— Авва! Человек за бортом! — напомнил ему Айболит о святом долге всех плавающих и путешествующих.

— Человек же за бортом! — вопил Бармалей.

Пока Авва и Чичи распутывали веревку, чтобы кинуть ее Бармалею, на другой борт вылезли из воды слуги Бармалея.

Пора с ними познакомиться, тем более что это не отнимет много времени: один слуга был с унылым недалеким лицом, другой слуга был с лицом тоже недалеким, но постоянно улыбающимся. Пока они влезали на корабль, слышался голос Бармалея, руководившего своим спасением:

— Раз-два, меня взяли! Еще раз, меня взяли!

 

Сняв с гвоздей большие спасательные шары, слуги подкрались сзади к Айболиту и Авве и, размахнувшись как следует, стукнули их шарами по голове.

Бармалей уже было уперся ногами в борт, но, оглушенные ударом, Айболит и Авва выпустили из рук веревку, и Бармалей полетел обратно в море.

Но, видимо, разбойник не так уж и нуждался в помощи. Из-за борта показалась его злорадная физиономия.

— Это я все придумал, это я все придумал! — хвастливо заявил он сидящему у ящиков с лекарствами Айболиту. — Я умный, я хитрый, я непобедимый!

— Я ничего не понимаю! — помотал головой Айболит.

— Слезайте все с моего корабля! — распорядился из-за борта Бармалей.

— Но это же наш корабль! — попытался образумить его доктор.

— Нет, это мой корабль, я его захватил! — Бармалей влез на палубу и стал наступать на Айболита. — Прыгайте все в воду!

— Да, но мы тогда погибнем!

— А как же! — захохотал Бармалей.

— Но мы должны спасти больных обезьян!

— В том-то и дело! — не унимался маленький Бармалей, примериваясь, куда бы побольнее стукнуть доктора.

— Что за манеры! — возмутился Айболит.

— А ну, сними очки! Живо! Прыгай в воду!

— Как ты ведешь себя?!

— Прыгай в воду!

— Я тебя предупреждаю!

— Прыгай в воду! Живо! А то как сейчас дам!

— А я — тебе!

— Слабо́, доктор! А ну, давай, давай! — подначивал Бармалей Айболита, уверенный в своем превосходстве. — Бокс, доктор, бокс...

— Я тебя ударю! — отступая, пригрозил Айболит.

— Бокс, доктор, бокс! — не унимался Бармалей.

— Я тебя... ударяю! — воскликнул Айболит и стукнул Бармалея по башке спасательным шаром.

Увлекая за собой слуг, Бармалей, свалился прямо в трюм, заблаговременно открытый Аввой и Чичи.

Авва и Чичи тут же захлопнули крышку трюма и стали от радости плясать на ней.

Но Айболит ужасно расстроился. Видимо, он впервые был вынужден ударить человека. Хоть и разбойника, а все же...

— Причем я предупреждал! — пытался успокоить свою совесть доктор.

Он прислушался к звукам, доносившимся из трюма.

— Ну вот! Теперь плачет!

Но Бармалей не плакал. Он трясся от мелкого злорадного смеха.

— Все, конец докторишке! — хихикал Бармалей. — Я проковырял в дне дырку, сейчас они все потонут... Эй, эй, а откуда вода?

— Вода! Вода! В трюме вода! — в панике заметались Бармалей и его слуги по наполнявшемуся водой трюму.

— Мы погружаемся в воду, — доложил Авва Айболиту. — Корабль дал течь.

— Эй, эй, тонем! — неслось из трюма.

Авва и Чичи откинули крышку и стали вылавливать плавающих бандитов.

— Корабль сам дал течь, — оправдывался Бармалей, выбираясь с помощью Аввы и Чичи на палубу. — Проклятый корабль! Если он пойдет ко дну, я могу утонуть. Но мы тут ни при чем!

— Он сам прохудился, — подтвердил Грустный слуга. — Мы его даже не проковыряли.

Авва бросился в трюм, чтобы задраить дыру.

— К насосу! — скомандовал Айболит.

— К насосу, к насосу! — засуетился Бармалей. И стал помогать доктору откачивать помпой воду.

— Какие мы все хорошие, — фальшиво умилялся разбойник, взлетая вверх вместе с ручкой помпы. — Давайте все дружить, а?

Бармалей скорчил гримасу, которая, по его мнению, должна была означать добрую улыбку, и, чмокнув губами, послал доктору воздушный поцелуй.

Из трюма вынырнул Авва.

— Течь задраена, — доложил он.

— Всем оставаться на местах! — скомандовал Айболит, отходя с Аввой в сторону.

— Дружим, доктор, да? — перехватил его по дороге Веселый слуга.

— Простите, к насосу! Всем к насосу! — отстранил слугу Айболит. — Главная опасность миновала, — негромко сказал он Авве.

— Но корабль перегружен, — тихонько сообщил Айболиту пес — В трюме слишком много воды. Может быть, лишние вещи выбросить за борт?

Заметив, что Айболит уединился с Аввой, Бармалей к ним подкрался и подслушал весь разговор.

— Эй, вы! Что вы делаете? — напустился он на своих слуг, вычерпывающих воду ведрами. — Корабль-то перегружен!

— Перегружен, да? — захохотал Веселый слуга.

— Слушай мою команду! — закричал истошно Бармалей. — Лишние вещи за борт!

— Лишние вещи за борт! — меланхолично повторил Грустный слуга и выкинул за борт большой ящик с лекарствами.

— Не слушайте его! — вышел из себя доктор. — Там же лекарства! Лучше откачивайте воду.

— Лишние вещи за борт! — хохотнул Веселый слуга и выкинул в море Авву.

— Ты думаешь, я не знаю, зачем ты меня вытащил? — кричал, вцепившись в ванты, Бармалей стоящему на мостике Айболиту. — Ты хотел меня унизить! Ты хотел доказать, что ты хо-хо-хо, а я хи-хи-хи! Да?

— Да не хотел я доказать, что ты хи-хи-хи, а я хо-хо-хо! Авва! Авва! — закричал Айболит, собираясь бросить спасательный круг верному псу.

Но за спиной доктора вырос Грустный слуга.

— Доктор! — похлопал он Айболита по спине. — За борт.

— Позвольте! Как это... за борт? — поправил очки Айболит.

— Не трогай, не трогай его! — закричала с мачты Чичи.

Но Айболит уже полетел в море.

— Кончи-чи-чилась наша жизнь! — крикнула Чичи и сама бросилась в волны.

— Даже кругов на воде не осталось, — захохотал Веселый слуга.

Закрутились, закричали над морем чайки, и экран стал совершенно белым.

 

Возле белого, промокшего экрана замерли Трагики и Комики. Тишина. Только слышно, как вода стекает с экрана.

Все плачут.

Отлистав ноты и затянувшись сигаретой, Трагик-дирижер сделал очень трагическое лицо и взмахнул палочкой.

— Доктор, доктор! — запел хор Трагиков и Комиков. — Где вы, добрый доктор?.. Неправда, не верим!..

Заиграла скрипка, и на белом экране постепенно начали проступать плавающие в море вещи доктора.

Трагик-дирижер повернулся в сторону экрана и замер в радостной позе: держась за чемодан и ящики, плыли Айболит, Авва и Чичи.

— Какое счастье! — закричал Айболит. — Вместе с нами они выкинули лекарства, и мы теперь сможем построить плот, добраться до Африки и вылечить больных обезьян!

 

На плоту, связанном из ящиков и чемодана, плывут Айболит, Авва и Чичи. Айболит работает градусником, как веслом.

И наконец вот он, долгожданный берег.

Предоставив Авве закреплять плот, Чичи потащила доктора прямо к двум большим пальмам и упала перед ними на песок.

— Это — пальмы! — показала она Айболиту на пальмы. — Это — песок! — И Чичи, зачерпнув горсть горячего песка, посыпала им себе голову. — Это — солнце! — показала она доктору на небо. — Африка!

Айболит воткнул в песок градусник. Красная палочка быстро поползла вверх.

— Ав-ав-ав! — почесал за ухом Авва.

— Здесь Африка, здесь жарко! — развел руками доктор.

Чичи скатилась вниз с песчаного холма, схватила два кокосовых ореха и принялась плясать от радости. А Айболит, сняв шляпу, торжественно сказал:

— Здравствуйте, многоуважаемая Африка! Здравствуйте, прекрасная страна Лимпопо, воспетая в незабываемых стихах нашего детства!

Застучали тамтамы и маракасы, началась веселая музыка, и, пока доктор, засучив штаны, стирал у берега белье, Чичи носилась вдоль берега, прыгала, плясала и пела:

Африка, Африка!.. Чи-чито такое Африка? Это неба сколько хотите, Это солнца сколько хотите, Это столько же танцев и песен... Африка, Африка! Есть жирафы в Африке, Носороги в Африке, Крокодилы в Африке... — В ав-ав-ав-ав-Африке! —

подпевал ей Авва.

— Попугаи — в Африке! Бегемоты — в Африке! И кокосы и бананы, И кокосы и бананы, И кокосы и бананы...

Чичи плясала вокруг доктора и вдруг вспомнила про своих больных подружек...

— И больные обезьяны! — закончила она песню, да так печально, что Авва взвыл:

— В ав-ав-ав-Африке!..

Погладив плачущую Чичи, Айболит строго сказал в экран:

— Граждане родители! Детям необходимо спать днем. Извините!

И он занавесил экран рубахой.

 

На большом прибрежном камне сушится белье Айболита. Прислонившись спиной к камню, сидя дремлет доктор.

Авва что-то прорычал, ворочаясь в песке.

— Если вы не будете спать, — прикрикнул на своих спутников Айболит, — я отдам вас Бармалею.

— Чтоб он разбился о камин и утонул! — пожелала разбойнику Чичи, устраиваясь поудобнее.

 

По воле волн мчался захваченный Бармалеем корабль. Сам Бармалей висел на вантах и обозревал окрестности океана.

— Эй, вы, слева но борту берег! — закричал он своим слугам.

— Слева по борту берег, — гоготнул Веселый слуга, и вместе с Грустным они навалились на левый борт.

Корабль накренился, и Бармалей чуть не полетел в воду.

— Что вы все навалились на левый борт? — испуганно завопил Бармалей. — Давайте на правый!

Послушные слуги перебежали на правый борт, но это нисколько не улучшило положение Бармалея: теперь корабль накренился на правый борт, а Бармалей так же повис над морем, только с другой стороны.

— Ну куда же вы все на правый? — неистовствовал Бармалей, — Давайте на левый!..

Слуги метались с левого борта на правый, с правого на левый, сталкивались лбами, а корабль от этого раскачивался все сильнее и сильнее.

— Где лево, где право? — запутался Грустный слуга.

И вдруг глаза Бармалея наполнились ужасом — корабль мчался на прибрежные скалы.

— Мама! — заорал Бармалей.

Но было поздно. Раздался страшный треск, словно пущенные из катапульты бандиты полетели с корабля и врезались головами в песок возле большого камня, с другой стороны которого расположился Айболит со своими друзьями.

Из песка торчали шесть йог. Но вот четыре ноги зашевелились, и из песка показались головы слуг.

— Направо или налево? — спросил Веселый слуга и захохотал.

— Тише! — сказал в полудреме Айболит.

Слуги выкарабкались наружу и осмотрелись: из песка неподвижно торчали сапоги Бармалея.

Слуги дружно взялись за бармалейские сапоги, но они оказались набитыми песком: видимо, Бармалей ушел далеко в глубину.

Пришлось произвести настоящие раскопки.

Наконец откопанного и очищенного от песка Бармалея посадили, прислонив к камню. Голова бандита безжизненно болталась.

Чтобы привести Бармалея в чувство, Грустному слуге пришлось стукнуть его головой о камень.

Бармалей немедленно открыл глаза и сказал:

— Ну и здорово мы утопили этого докторишку!

— О-о! — воздел руки Грустный слуга, разделяя восторг Бармалея.

— И не говори! — И тут Бармалей чихнул.

— Будьте здоровы, — сказал в полудреме из-за камня Айболит.

— Спасибо, — механически ответил Бармалей.

— Ну что, отдохнули? — открыл глаза доктор.

— Отдохнули! — бодро ответили слуги Бармалея.

— Тогда одеваться! — скомандовал Айболит.

— Одеваться, одеваться! — заторопились Бармалеевы слуги.

— А? — насторожился Бармалей.

— Чи-чи-чито? — подняла голову Чичи.

— Кто здесь? — вскочил Бармалей.

Взгляд его упал на песок со следами Чичи. От злости в глазах у него... Нет, не потемнело, а все стало красным: и скалы, и песок, и даже синее море.

Он отшвырнул назад полунадетый сапог, который чуть не задел высунувшегося из-за камня доктора.

Вместе со слугами Бармалей бросился ничком на землю, чтобы лучше рассмотреть следы.

Разбойники вскочили и в танце пустились по следу, почти буквально повторяя все движения, которые проделывала Чичи.

— Есть бандиты в Африке! — пели разбойники на ходу. — Есть пираты в Африке! Бармалеи в Африке... В Аф-Аф-Аф-Аф-Африке!..

Сначала след увел их далеко от камня. Потом по самой кромке воды, естественно, привел их к лагерю Айболита.

Бармалей опешил.

— Если ты будешь опять хулиганить и опять приставать, — погрозив докторской трубкой, сказал Айболит Бармалею, — я тебя опять ударю.

— Заряжено? — покосился Бармалей на трубку в руках доктора.

— Что? — Доктор спрятал трубку в карман халата. — Уходи сейчас же!

Понуро поплелся Бармалей от доктора. Но не выдержал, обернулся и со смешанным чувством досады и удивления всплеснул руками.

— Выплыл! Нет, что творится, а? Доктора проклятые.

И Бармалей юркнул за камень.

Айболит с другой стороны приставил к камню трубку, и стало слышно, что шепчут разбойники.

— Это доктор? — прошептал Грустный слуга.

— Конечно, доктор! — прошептал Бармалей.

— Но он же утонул!

— Выплыл, бандит! Давай бомбу.

— Но он же утонул! — не сдавался Грустный слуга.

— Ладно, давай бомбу!

— А он там? — никак не мог уразуметь сложившейся ситуации Грустный слуга.

В руке Бармалея зашипела и задымилась круглая бомба. Бармалей уже занес было руку, чтобы перебросить бомбу через камень в расположение врага, но передумал.

Поплевав на пальцы, он пригасил дымящийся фитиль.

— Нет! Мы сделаем лучше, — заявил Бармалей. — Пойдем в обход!

— Зачем? — удивился Веселый слуга. — Он же вот он, доктор!

— Тихо! — шепотом скомандовал Бармалей. — В обход!

— Так мы лучше тут...

Но Бармалей схватил слуг за шиворот.

— Болваны! Он же думает, что мы сейчас на него нападем. А мы его перехитрим и пойдем в обход. Гениально, а?

— А он там? — все еще недоумевал Грустный слуга.

— В обход! — дал ему пинка Бармалей.

 

Сначала они плыли на лодке по реке. Потом началось болото, и они пошли вброд по болоту. Они погружались все глубже и глубже, густые лианы не давали им идти, но они шли и горланили лихую песню:

Ходы кривые роет Подземный умный крот, Нормальные герои Всегда идут в обход! В обход идти, понятно, Не очень-то легко, Не очень-то приятно И очень далеко!..

Потом Бармалею на голову упало бревно, и его понесли на носилках. Но Бармалей был убежден в гениальности своего решения, и песня продолжала оглашать болото:

Зато так поступают Одни лишь мудрецы, Зато так поступают Одни лишь храбрецы!..

Потом Бармалея уронили в болото, и он подрался с корягой, приняв ее за крокодила.

Потом разбойники настолько погрузились в воду, что по поверхности двигались одни их шляпы, а песня пробулькивалась снизу:

Глупцы, героев строя, Бросаются вперед, Нормальные герои — Всегда наоборот!

Потом дно стало подниматься и слуги вышли из воды. Но шляпа Бармалея продолжала двигаться по поверхности болота.

Слуги остановились, удивленно посмотрели на шляпу и посвистели Бармалею. Шляпа раза два дернулась и замерла.

Грустный слуга поднял шляпу, но под ней никого не оказалось.

Тогда он аккуратно положил шляпу обратно на воду и увенчал ее в знак траура пучком зеленой травы.

Слуги торжественно сняли свои шляпы и уселись на корягу. Под их телами коряга осела, и на поверхности показался ее другой конец. На нем висел Бармалей.

Слуги вытащили Бармалея на берег и стали делать ему искусственное дыхание.

Его отжимали и выкручивали, как мокрое полотенце, и изо рта Бармалея долго поднимался вверх большой фонтан воды.

Потом Бармалей быстро вскочил на ноги, и все трое стремительно зашагали, горланя:

И мы с пути кривого Ни разу не свернем, А надо будет — снова Пойдем кривым путем!

И вот наконец они вышли к тому самому камню, у которого оставили Айболита.

Обход блистательно завершился!

— Слушай мою команду! — шепотом закричал Бармалей. — Доктора, обезьянку, а также проклятого пса... схватить! Окружай!

— Ура! — шепотом закричали слуги, и с трех сторон бандиты полезли на камень.

На вершине камня они встретились. Доктора нигде не было.

— Убег! — захохотал Веселый слуга.

 

А доктор в белом халате, размахивая зонтиком и чемоданом, шел по Африке впереди своих друзей.

Шутя они одолевали горы и обрывы, шли по краю бездны и пели веселую песенку:

Если б в Африку спешить Не было причины, Мы не знали бы, что мы Справимся с пучиной, Что не страшен будет нам Шторма свист и грохот... Это даже хорошо, Что пока нам плохо! Если б дети в Лимпопо Жили, не болея, Мы не знали бы, что есть В мире Бармалеи. Что повсюду нам от них Надо ждать подвоха... Это даже хорошо, Что пока нам плохо! А когда бы Бармалей Козни нам не строил, Мы не знали бы, что мы, Видимо, герои. Что не станем мы в беде Ахать или охать... Это очень хорошо, Что нам очень плохо!..

А в это время слуги с поднятыми кверху руками стояли спиной к Бармалею. Бармалей неистово топал ногами.

— Предатели! За каким чертом вы потащили меня в обход, я вас спрашиваю?

— Доктор думал, что мы его сразу схватим, а мы его перехитрили, — повернул голову Веселый слуга.

— Молчать! — заорал Бармалей. — Я вас спрашиваю: за каким чертом вы потащили меня в обход?

— Доктор думал, что мы его перехитрили, а мы... за каким чертом пошли в обход... — окончательно запутался в вопросах и ответах Грустный слуга.

Бармалей выхватил из-за пояса пистолеты, но из них полилась вода. Тогда Бармалей схватил бомбу и поджег запал.

Услышав шипение бомбы, слуги бросились наутек.

— Куда? Стой! — помчался за ними Бармалей. — За каким чертом вы потащили меня в обход?!

— Доктор думал... — на ходу оправдывался Веселый слуга.

— Мы же его перехитрили! — оправдывался Грустный.

Бармалей метнул бомбу и немедленно залег, прижав к земле голову.

Бомба упала впереди слуг, и те замерли, зажмурив глаза.

Но, покрутившись у их ног и пошипев, бомба не взорвалась. Только легкий дымок курился вокруг нее.

Не услышав взрыва, Бармалей вскочил и подбежал к слугам. Он повелительно протянул раскрытую ладонь. Грустный слуга поднял бомбу и положил ее на ладонь Бармалею.

Не глядя, Бармалей отбросил ненужную бомбу в сторону.

И тут она взорвалась.

Вспыхнуло яркое пламя, раздался грохот, и дымом заволокло весь экран.

Когда дым рассеялся, разбойники стояли на тех же мостах. Только лица у них были черные от копоти и лохмотьями висела обгоревшая одежда.

Покачнувшись, Бармалей упал.

В знак почтения к убитому слуги сняли с голов обгорелые остатки шляп, по в это время с них сползли обгорелые остатки штанов.

Слуги подошли к Бармалею и склонились над ним. Но Бармалей неожиданно схватил их за волосы и стал биться головой о головы слуг.

— Я всегда говорил, что этот докторишка трус! — шипел Бармалей. — Просто лишний раз хотелось убедиться, что я всегда бываю прав. Но он жестоко просчитался! — Бармалей встал на ноги. — Ну, все! Мы сейчас вскочим на диких скакунов и в одну минуту догоним и перегоним доктора! За мной! Только где найдешь этих диких скакунов? — озирался Бармалей. — Совершенно одичали, бегают черт знает где! Вот сейчас сравняю горы и каждый как на ладошке будет виден... Ну, что вы на меня уставились? — напустился он на слуг.

— Осел! — ткнул пальцем в сторону Бармалея Веселый слуга.

За спиной Бармалея мирно пощипывал травку дикий осел. Бармалей обернулся. Но осел к этому времени успел скрыться за пригорком...

— Кто? Я?! — Оскорбленный Бармалей угрожающе двинулся на слуг.

— Нет, правда! — оправдывался, пятясь, Веселый слуга.

— Ослы! — вдруг замер Бармалей.

За спинами слуг паслись два осла. Но слуги даже не оглянулись. Они упали на колени перед Бармалеем.

— Ослы! — согласно закивали слуги, приняв реплику Бармалея на свой счет.

— Да нет, болваны! Ослы! — постарался их вразумить Бармалей.

— Болваны и ослы! — покорно согласились слуги.

— Ослы, болваны! — бесновался Бармалей.

— Ослы и болваны! — дружно унижали себя слуги.

— Посмотрите, два осла! — ясно, отчеканивая каждую букву, сказал им Бармалей почти спокойно.

— Посмотрите, два осла! — согласились слуги.

— Да нет, не то! — затопал ногами Бармалей.

— Не то, не то! — закивали слуги, чтобы не раздражать Бармалея.

— За вашими спинами... — стал объяснять им Бармалей.

— За нашими спинами... — повторяли за ним слуги.

— Пасутся два осла.

Слуги поморгали глазами, подумали и добавили:

— И два болвана!

Бармалей схватил слуг за шиворот.

— Да посмотрите же вы! — Он повернул слуг и показал им пасущихся ослов. — Бегом! Окружай!

Разбойники бросились ловить ослов, но животные ловко от них уворачивались.

— Ничего, ослы даже лучше, чем дикие скакуны, — кричал Бармалей в азарте погони. — Они не будут умничать... Стой, стой! Чур я на белого, чур я на белого! Стой, скотина!

Наконец Бармалею и его слугам удалось взгромоздиться на ослов, и они помчались.

Айболит, Авва и Чичи бредут по Африке к сказочной стране Обезьян.

Авва несет тяжелый чемодан и тащит на спине обессилевшую Чичи.

И вдруг прямо над ними, на горе, возникли на ослах три разбойника.

— Ой, докторишка! Откуда и куда? — пошутил Бармалей, предчувствуя, что теперь добыча от него не уйдет.

— Привет! — «сделал ручкой» Айболиту Веселый слуга.

— Как жизнь молодая? — кривлялся Бармалей.

— Бегом! — скомандовал доктор.

Чичи спрыгнула с Аввиной спины, и они побежали.

— Эй, докторишка, зонтик забыл! — крикнул Бармалей и пришпорил осла.

Бегут доктор и его друзья. Мчатся на ослах бандиты.

— Куда же ты? Стой! Есть о чем поговорить! — продолжал издеваться над доктором скачущий Бармалей.

Чичи стала спотыкаться.

— Я больше не могу, не могу! — жалобно крикнула она.

— Хорошо. Сейчас я ему скажу все, что я о нем думаю! — решительно заявил Айболит и, остановившись, спокойно стал ждать приближения Бармалея.

— Ты жестоко просчитался, проклятый доктор! — на скаку кричал Бармалей, размахивая саблей. — Стой... Тпру! Стой!..

Но ослы пронесли разбойников мимо Айболита и его друзей.

Наконец разбойникам удалось повернуть своих строптивых «скакунов», но они опять пронеслись мимо доктора.

— Эй, подожди! — успел крикнуть Бармалей Айболиту. — Я сейчас вернусь!..

 

Большая гора. От вершины до подножия ее прорезал дымящийся след.

Сброшенный своим ослом с горы, Бармалей с трудом поднялся.

— Я же вам говорил... Ой!.. что я всегда бываю прав... Ай!.. Я вам говорил, что мы доктора догоним и перегоним. И перегнали!

 

Авва с трудом тащит чемодан. Чичи еле плетется.

— Собачья жизнь! — ворчит Авва. — Далеко ли еще до этих проклятых мартышек?

— Чи-и-чито ты сказал? — возмутилась Чичи и дернула Авву за хвост.

Но Авва не остался в долгу.

— Прекратите! — разнял их Айболит. — Ты же старше! — выговорил он Авве. — И нечего плакать! — прикрикнул он на Чичи.

— А я и не плачу! — огрызнулась Чичи.

— А кто же тогда плачет?

Все прислушались. В воздухе явно разносился жалобный плач.

— Позвольте, позвольте! Это же комарик! — И Айболит стал гоняться за невидимым комариком. — Комарик! Ну просто весь в слезах! Зачем ты бежишь от того, кто хочет тебе помочь?

 

Поддерживаемый слугами, плетется Бармалей.

— Ой, болит! Ай, болит! — хватается он за ушибленные места. — Доктора проклятые!

 

А на берегу голубого озера Доктор, Авва и Чичи готовились оперировать комарика.

На поставленном ребром чемодане лежала белоснежная салфетка и сверкали хирургические инструменты.

Жалобно пищал невидимый комарик.

— Чи-чи-чито он говорит? — полюбопытствовала Чичи.

— Он говорит, — перевел комариный писк доктор, — что играл с другими комариками в войну, ну и, конечно, сломал себе ножку.

Айболит посмотрел на комарика в лупу.

— А теперь придется оперировать... Не нет, а да! — решительно ответил он на протестующий писк.

 

Из зарослей, обрамлявших озеро, показались Бармалей и слуги.

— Он! — воскликнул Бармалей, увидев доктора.

— Он! — подтвердили слуги.

— Лечит! — возмутился Бармалей.

— Лечит! — возмутились слуги.

— Так! — потер руки Бармалей. — Сейчас мы его будем убивать и грабить!

 

Операция была в разгаре.

— Не нервничай! — строго приказывал Айболит комарику. — Авва, бинт! Ну куда ты? Куда опять? — шаря в рукаве, выговаривал доктор попискивающему пациенту. — Вылезай, вылезай! Будь мужчиной и не дрыгай ногами. Авва, скальпель! Так!..

— Хватайте их! — выстрелил прямо над ухом доктора Бармалей.

— Не мешайте, — сказал доктор, даже не обернувшись. — Я делаю операцию.

— Тогда быстрее! — топнул ногой Бармалей.

— Авва, гипс!

— Дай человеку гипс! — прикрикнул Бармалей на замешкавшегося пса.

— Ну вот! Через две недели будешь совершенно здоров. А теперь лети! — И Айболит снял марлевую маску. — Вот теперь все!

— Хватайте их! — завопил Бармалей. — Ну, докторишка, сейчас мы тебя будем убивать, грабить, обижать и унижать! Тащите их в мою пещеру.

Бармалей выстрелил в воздух.

И, словно от выстрела, загорелся огонь в светильнике.

Чадит светильник в набитой всяким хламом пещере.

Злорадствуя и торжествуя над связанными пленниками, Бармалей пляшет и ноет, всячески выхваляя себя:

Я бесподобный, Я очень злобный, Я всех на свете Страшней и злей! Машу я саблей, Душу и граблю, Я злой разбойник, Я Бармалей! Хочу — кусаюсь, Хочу — ругаюсь, Мне так приятен Мой зверский вид! Я рожи корчу, Я вещи порчу, Ах, я разбойник, Ах, я бандит!

В восторге от самого себя Бармалей упал на землю и стал дрыгать ногами. Взгляд его встретился с собственным отражением в луже. Бармалей пришел в совершенное упоение от своей особы:

Ах, что за рожа! Ах, я пригожий! Ах, сам себе я — «Душа моя»! Ах, я противный, Ах, дефективный, Ах, что за славный, Кошмарный я!

— Я — гениальный! — самозабвенно закричал Бармалей и стал прыгать через веревочку, которую угодливо крутили слуги.

Играя этой веревкой, Бармалей подошел к Айболиту. На одном конце веревки разбойник сделал петлю, другой конец перекинул через потолочную балку.

Похохатывая и показывая, какая участь ждет доктора, Веселый слуга продев голову в петлю, Бармалей потянул за свободный конец, и Веселый слуга взвился под потолок.

Бармалей этого не заметил. Он смотрел на доктора, упиваясь его зависимым положением.

— Ты с ума сошел! — попытался крикнуть завязанным ртом Айболит и показал глазами на повешенного слугу.

— Эй, ты что там делаешь! — закричал Бармалей, поглядев наверх.

Он бросил веревку и нагнулся за палкой. Веселый слуга упал на землю.

— То-то! — замахнулся на него палкой Бармалей. — Готовы удавиться от зависти. Мы же будем убивать их все вместе, всем достанется! Ну что нам с ними делать? Повесить?

— Повесить, повесить! — захохотал Веселый слуга.

— Или голову отрубить? — задумчиво предложил Бармалей.

— Голову, голову! — ответил Грустный слуга.

— Или, может быть... — Бармалей явно растерялся.

— Погубят тебя слишком широкие возможности! — глухо сквозь повязку сказал ему Айболит.

— Их же можно убивать только один раз! — топнул ногой Бармалей. — Развяжите им рты, я не слышу, как они плачут!

Слуги поспешно исполнили его приказ. Но и тогда пленники не заплакали.

— Не плачут? — удивился Бармалей.

— Не плачут! — развели руками слуги.

— Хорошо! — угрожающе сказал Бармалей и на огромном точиле стал точить огромную-преогромную саблю.

— Бедные мы, несчи-чи-чи-частные мы! — запричитала Чичи. — Не точи-чи-чи-чи саблю! — напустилась она на Бармалея.

— Перестань причи-чи-чи... Тьфу! Причитать! — огрызнулся Бармалей и тихо сказал слугам: — Теперь вы видите, что я всегда бываю прав? Больше всего они боятся сабли. Мы им отрубим голову! Или проткнем им брюхо? Или изрубим на куски? А может быть...

— Может, голову отрубить? — предложил Грустный слуга.

— Разбегайтесь! — крикнул Бармалей и высоко поднял саблю. Но огромная сабля явно перевешивала маленького Бармалея.

— Эй, куда же вы все разбежались?! — вопил Бармалей, мечась по пещере.

Наконец сабля рухнула на большое зеркало. Во все стороны полетели осколки.

— Ты веришь в приметы? — испуганно спросил Бармалей у доктора, не выпуская рукояти сабли.

— Сейчас же положи саблю на место, — строго сказал ему Айболит. — Это не игрушки. Освободи нас и попроси прощения. Ты ничего не сможешь сделать с нами, потому что все хочешь сделать сразу.

— Как — сразу? — оживился Бармалей. — Молодец ветеринар! Хвалю! Эй, слуги, слушайте приказ: доктора, обезьянку, а также проклятого пса повесить, изжарить и разрубить одновременно! Ты разводи огонь, занимайся пистолетами, тащи виселицу. А ты тащи виселицу, занимайся пистолетами, разводи огонь!

— Где хворост? — заорал Бармалей на одного из слуг, который тащил целую охапку пистолетов.

Тот бросил пистолеты и схватил охапку хвороста.

— Ну что ты бросаешь пистолеты?!

Слуга бросил хворост и схватил пистолеты.

— Зачем ты бросаешь хворост?!

На помощь к дрожащему слуге подбежал другой. Они оба схватили по охапке хвороста.

— Ну что вы хватаетесь за одно и то же?! — рассвирепел Бармалей.

 

Большой экран разорвался на два маленьких. В одном суетился Веселый слуга, в другом — Грустный.

Бармалей влетал то в один, то в другой экран, пиная слуг, отдавая распоряжения, крутясь, как волчок.

— Что ты тут возишься с виселицами, давай воду!

— А ты что делаешь? Разжигай пистолеты, заряжай хворост! Ай, ай! — подпрыгнул Бармалей, когда стали палить пистолеты, брошенные по его приказу в огонь. — Что творится, я не знаю!..

— Брось воду, занимайся виселицами!

— Брось хворост, занимайся пистолетами!

— Тащи воду!

— Разжигай!

— Виселицы!

— Хворост!

— Неужели вы не можете заниматься всем одновременно? — возмутился Бармалей, застряв в центре большого экрана.

В отчаянии от тупости слуг он схватился за голову.

Его изображение стало крутиться на фоне крутящейся в другую сторону переполошенной пещеры, по которой метались слуги.

Крутясь, Бармалей без конца отдавал команды:

— Мартышку отвязать! Привязать повыше! Перевязать заново! Советов не навязывать! Никаких связей с Айболитом! Отвязать! Завязать! Перевязать!

Когда все наконец успокоилось, Бармалей оказался связанным и висящим вверх ногами.

— В чем дело? — возмутился Бармалей. — Поставьте меня на место! Меня-то вы зачем привязали? И почему вниз головой? На что вы намекали? Где мартышка?

— Я здесь! — откликнулась Чичи.

Видимо, в суматохе слуги отвязали Чичи и привязали Бармалея. Чичи была теперь совершенно свободна. Она стояла на каменных ступенях у выхода из пещеры и держала в руке пистолет, нацелив его на Бармалея.

— Эй, эй, ты что делаешь! — в панике закричал Бармалей. — Это же пистолет! Знаешь, как сейчас бабахнет?

— Стреляй, Чичи, стреляй! — кричал связанный Авва.

— Да! Как бабахнет! — отстранила Чичи подальше пистолет.

— Ты смотри не нажимай на этот крючок! — вопил Бармалей.

— На какой, на этот? — потрогала Чичи курок. Раздался выстрел.

— Осторожно, Чичи! Ты можешь попасть кому-нибудь в глаз! — крикнул Айболит.

Испугавшись выстрела, слуги повалились на раскаленную сковороду, под которой пылал костер.

— А вы прекратите баловство! — бросил в их сторону Айболит, — А то у вас могут вскочить пузыри на попках!

Чичи визжала и без конца трогала запретный крючок. Пистолет «бабахал», Бармалей корчился от ужаса.

— Да закройте же меня кто-нибудь своим телом! — закричал он в отчаянии. — Все, мартышка, все! Я сдаюсь!

— А ты отпустишь доктора? — подошла к нему Чичи.

— Отпущу! Обещаю и даже клянусь! Я не только отпущу доктора, я сам провожу вас к мартышкам. Отдай пистолет!

— На, — протянула Бармалею пистолет Чичи. — Только не нажимай вот здесь.

Чичи показала, где не надо нажимать, и снова раздался выстрел.

— Не... не... не... не показывай! — замотал головой Бармалей.

— Не верь его обещаниям, Чичи! — возмутился поведением Бармалея Айболит.

— Я очень изменился! — продолжал подлизываться к Чичи разбойник.

— Он изменился! — взяла сторону Бармалея Чичи и принялась его развязывать.

— Чичи, не будь глупенькой!

— Я очень люблю доктора! — лебезил Бармалей.

— Он тебя очень любит! — продолжала заступаться Чичи за Бармалея, снимая с разбойника веревки.

— Молодец! Ох умница, мартышка! — издевательски захохотал Бармалей, когда с него спала последняя веревка. Он грубо оттолкнул Чичи.

— Ну вот, видишь! — огорчился доктор.

— Да, но ведь ты же обещал... — И глаза Чичи наполнились слезами.

— Ну мало ли чего я наобещаю? Знаешь, какой я подлый? — разминал онемевшие члены бандит. — Я обещаю одно, а делаю совершенно другое!

— Но ты поклялся, ты поклялся! Как тебе не стыдно?

— Говорят тебе, что я жутко нехороший!

— Как ты посмел обмануть ребенка? — крикнул Бармалею связанный Айболит.

— Я не могу ждать, пока она вырастет! — огрызнулся Бармалей.

— Теперь, Бармалей, ты мне враг на всю жизнь! — рванулся к нему Авва.

— Пес, замолчи! Раскалить сковороду! Сейчас этот докторишка у меня попляшет.

— Я не хочи-чи-чу жить! Я сейчи-чи-час сама брошусь в огонь, — плакала Чичи.

— Чичи! — предостерегающе крикнул доктор.

— Слабо́ броситься, мартышка, слабо́, слабо́! — подначивал ее Бармалей. — Эх, люблю подлить масла в огонь!

Он плеснул в огонь масло из банки, и пламя взвилось еще выше.

— Прыгай, прыгай, мартышка!

— Чичи, подумай, подумай! — пытался образумить плачущую обезьянку доктор. — Если каждый при встрече с обманщиком будет кидаться в огонь, что же тогда получится? Успокойся!

— Не хочи-чи-чу успокаиваться и думать! Я хочи-чи-чу умереть, я разочи-чи-чирована в жизни!

— Прыгай в огонь, мартышка! — хором пели разбойники. — Прыгай в огонь, мартышка!

— Не сметь разочаровываться в жизни и прыгать в огонь! — гневно закричал Айболит. — Ты станешь взрослой и многое поймешь.

— Нет! Меня обманули, я очи-чи-чинь многое поняла, я стала очи-чи-чинь взрослой!

— Из-за какого-то Бармалея? Это же глупо! — возмутился доктор.

— Прыгай в огонь, мартышка! — раскачиваясь, пели бандиты.

— Если бы у меня не были связаны руки, я бы взял палку и огрел бы тебя по голове! — крикнул Айболит Бармалею, — Все равно мы победим.

— Почему это вы победите? — подошел к нему Бармалей.

— Потому что добро всегда побеждает зло.

В это время Чичи схватила палку и что есть сил огрела Бармалея по голове.

— Подожди! — отмахнулся от нее Бармалей. — Добро? Ну-ка, устройте их поудобнее, пусть они сами посмотрят, сколько у меня всякого добра.

Слуги усадили связанного Айболита в кресло, а Чичи заперли в клетку.

— Вот, смотри, докторишка! Нет, ты смотри! — Под ноги доктору полетели связки старых кофейников, кастрюли. — Вот! Чистое серебро. Полюбуйся! Мало, да?

Бармалей продемонстрировал живую козу, кур, связку шляп.

— А еще в чулане сколько! — хвастался разбойник.

— Разве это добро? — презрительно сощурился Айболит. — Барахло!

— Барахло, да? — обиделся Бармалей. — Ничего, каждому хочется прибарахлиться. А ты зачем сюда приехал? Мартышек лечить? Как бы не так, кто тебе поверит! Тоже хочешь чего-нибудь выгадать.

— Да ты просто склочник?! — удивился Айболит.

Это Бармалею показалось совсем обидным.

— Я не склочник! — топнул ногой Бармалей. — Я за справедливость. — У него из-под ног неожиданно вырвалось пламя, и с потолка посыпались камни.

— Ой, мама! — чуть не заплакал Бармалей. — Вот видишь? Живу, можно сказать, на вулкане. Каждую минуту могу взорваться. Все ведь шатается, все непрочно! А я живу. Сам себя держу на цепи, чтобы быть злее. — Для наглядности Бармалей надел на шею собачью цепь. — И никакого уважения. А я буквально рвусь на части: все ведь сам! В конце концов, чем ты лучше меня?

— Несчастный ты человек, — всерьез пожалел его Айболит.

— Я? Почему? Почему это я несчастный? У меня все есть, пожалуйста! — И Бармалей широким жестом обвел свою пещеру со слугами, кастрюлями, шляпами, курами и козой. — Почему это я несчастный?

— Очень несчастный, — вздохнул доктор.

— Да? А вот чтобы ты не очень умничал, мы тебя убьем, ограбим, — Бармалей даже потер руки от удовольствия, — но перед этим выпьем все твои лекарства и никогда не будем болеть.

— Не отдавай, не отдавай! — заметалась в клетке Чичи.

— Отдавай лекарства! — закричал Бармалей, разрезал веревки, связывавшие Айболита, и, угрожая ему кинжалом, подвел к чемодану с лекарствами.

— Бери, бери, — сказал Айболит, — но одно лекарство я тебе не отдам, самое эффектное.

— Что? Самое вкусное лекарство ты хочешь от меня утаить? Не бывать этому. Отдай лекарство!

— Не отдам.

— Зарежу!

— Ну ладно, ладно! — Айболит яростно стал рыться в чемодане. — Это не то, это не то, — перебирал он склянки и незаметно для разбойников спрятал какую-то бутылку в карман. — Где же оно? Авва! Где лекарство?

— Ав! — недоуменно тявкнул пес.

— Авва! — рассердился Айболит. — Что значит «ав»?

— Собака! — замахнулся на Авву Бармалей.

Айболит выхватил из рук Бармалея кинжал, перерезал на Авве веревки, зашвырнул кинжал в угол и приказал псу:

— Сейчас же ищи то лекарство!

В первую очередь Авва стал обнюхивать и обыскивать бармалеевых слуг.

— Не брал! Я не брал! — стали отнекиваться слуги.

— А это что? — подозрительно спросил Айболит и вынул из-за пояса слуги кинжал. — Нет, это не то! — Кинжал полетел в угол. — А это? — Айболит вынул из-за пояса другого слуги пистолет. — Это не надо! — И пистолет последовал за кинжалом. — А это вовсе ни к чему!.. — И остатки вооружения слуг были брошены доктором далеко в сторону.

— Чичи! — строго спросил Айболит, — Это ты спрятала то лекарство?

— Дети! Цветы жизни! — пробурчал Бармалей. — Ворье растет.

Айболит решительно взял из-за пояса самого Бармалея пистолет, отбил рукояткой замок на клетке Чичи, зашвырнул куда-то пистолет и выпустил обезьянку, легонько шлепнув ее для виду:

— Как тебе не стыдно!

— Я не прятала, чи-чи-честное слово!

— Где же лекарство? — стал вспоминать Айболит. — Ах, вот оно! — И он вынул бутылку из кармана. Бармалей жадно потянулся за бутылкой.

— Нет, нет! — отвел руку с бутылкой доктор. — Я тебе не отдам! Иначе я не смогу вылечить больных обезьян.

— Ты никого больше не будешь лечить, и все обезьяны подохнут! — вырвал у него из рук бутылку Бармалей.

Бармалея обступили слуги, и они все вместе стали по складам читать надпись на этикетке:

«КА... СЫ... КЫ... А... КЫ... СЫ... СЫТОРКА...»

— Старка! — догадался Грустный слуга.

— Касытарка! — наконец прочитал Бармалей и лихо выбил пробку ударом по донышку.

— На троих! — облизнулся Веселый слуга.

— Я вам немножко оставлю, — пообещал Бармалей и залпом выпил чуть ли не половину бутылки.

Глаза у него вылезли из орбит, усы встали дыбом. Но, покосившись на доктора, он сказал:

— Какое вкусное лекарство!..

И с отвращением отдал бутылку слугам. Те мгновенно допили остатки.

Авва и Чичи едва сдерживали смех, глядя на разбойников, глотающих слабительное.

Но Айболит поднес палец к губам и сказал: «Тссс!»

Бармалей схватился за живот и запел страшным голосом:

Ой-ой-ой! Что со мной? У меня живот болит! Я — сейчас, А вы следите, Чтоб не скрылся Айболит! Вы сидите, Стерегите — Ты и ты и ты и ты! —

ткнул он пальцем два раза в каждого слугу. Но слуги тоже схватились за животы и жалобно запели:

Мы следить за ним не можем, И у нас ужасно тоже Разболелись животы... Как они болят у нас! — Я сейчас! —

выбежал Бармалей из пещеры.

— И мы — сейчас! —

последовали за ним слуги.

Путь к бегству был свободен.

 

По ущелью бегут Айболит, Авва и Чичи.

— В пещере остались лекарства! — схватился за голову Айболит. — Я должен вернуться. Спрячьтесь! — приказал он Авве и Чичи, а сам решительно направился обратно.

По прибрежным камням прыгал Бармалей.

— Доктор, ау? — кричал он. — Доктор, не надо! Старый человек, что за игра в прятки?.. Доктор!!!

Но Айболит и не думал прятаться. Если бы разбойник обернулся, он бы увидел, как храбро и не таясь Айболит вынес из пещеры тяжелый чемодан с лекарствами и зашагал по ущелью.

— Доктор, ау! — кричал Грустный слуга, меланхолично бредя по обрыву над ущельем.

— Да-да? — вдруг откликнулся Айболит, подняв голову.

Поглядев вниз, Грустный слуга увидел доктора и кинулся поднимать огромный камень, чтобы раз и навсегда покончить с Айболитом.

Но перед Айболитом неожиданно вырос Бармалей.

— Вот мы и встретились! — ехидно заявил он и наставил пистолет прямо в грудь доктору. Тот отшатнулся, и огромный камень, сброшенный сверху Грустным слугой, угодил Бармалею по голове.

Доктор едва успел схватить бармалеевскую руку, выронившую пистолет, и, шевеля губами, стал считать пульс. Убедившись, что камень не нанес серьезного вреда твердой голове Бармалея, Айболит легонько толкнул его в спину.

И Бармалей пошел, шатаясь как пьяный, держась за голову и механически повторяя:

— Доктор, ау...

— Убег! — плакал в пещере Бармалей и рвал на себе волосы. — Убег! Осла! — вдруг закричал он истошным голосом. — Полцарства за осла!..

Грянул гром, сверкнула молния, и полил проливной дождь.

Стоя под дождем на скале, Бармалей размахивал пистолетом и разглагольствовал перед слугами:

— Говорил я вам, что всегда бываю прав! Все глупости в мире происходят от умных разговоров! Бежим сейчас к Обезьяньей стране, устроим там засаду, и доктор сам попадется к нам в руки.

Внизу, прижавшись к скале, сидели беглецы.

— Бежим за ними, — встрепенулся Авва, — Бармалей сам укажет нам самый короткий путь.

— Ох, не нравится мне все это! — стукнул зонтиком Айболит. — Ну да уж ладно.

И, схватив лекарства, Айболит, Авва и Чичи побежали за разбойниками.

— Почи-чи-чиму так? — недоумевала Чичи. — Они за нами гонятся, а мы их догоняем.

— Он же обещал тебе проводить нас к обезьянам, — не без ехидства заметил доктор. — Вот пусть и держит слово.

 

Сначала они пробирались по густым зарослям. Потом началась пустыня.

Разбойники шли шеренгой, целеустремленно, не оборачиваясь. Айболит, Авва и Чичи, которым негде было спрятаться в голой пустыне, просто шли за ними следом, совсем близко, ступая в ногу с разбойниками.

Палило солнце, ветер бросал в глаза горячий песок, идти становилось все труднее и труднее.

Все шли, спотыкаясь, увязая в песке, закрывая глаза от ветра.

Зажмурившаяся Чичи протянула руку и натолкнулась на руку зажмурившегося Бармалея.

Бармалей и Чичи шли, взявшись за руки.

Бармалей повернул голову, поглядел на Чичи и не поверил глазам своим. Потом опять поглядел на Чичи и помотал головой, словно избавляясь от навязчивого видения. Посмотрел третий раз — Чичи уже не было рядом. Бармалей вздохнул с облегчением: мираж!

Сильнее и сильнее разыгрывалась песчаная буря.

По гребню песчаного холма, на фойе раскаленного солнечного диска, словно слепцы, положив руки на плечи впереди идущему, прошли Бармалей, его слуги, Айболит, Авва, Чичи.

Но все в мире кончается, даже пустыни.

 

Ночь. В зарослях у костра сидел Бармалей. Он снял парик, потер его, вычищая набившийся песок. Маленький, лысый и жалкий, Бармалей задумчиво смотрел на огонь.

Собиравший хворост Айболит неожиданно натолкнулся на Бармалея.

Бармалей тоже лениво собирая хворост, кашлял и ворчал:

— «Доктор»! Может, я не хуже его доктор! Подумаешь, он добрый! Он добрый потому, что трусливый и слабый. А я злой потому, что смелый и сильный.

— Какие глупости! — не выдержал Айболит.

— Почему это глупости? — ответил Бармалей, даже не поинтересовавшись, откуда раздался голос — Ничего не глупости! «Добро побеждает»!.. Что же оно все побеждает, побеждает и никак не победит? А? Значит, зло непобедимо?

Бармалей повернулся и только тут увидел Айболита.

— Ты всегда попадаешь под свое собственное нехорошее влияние! — сказал ему Айболит.

— Ну, знаешь что... — разозлился Бармалей. — Померещился, и хватит!

— Пожалуйста! — пожал плечами доктор и скрылся в зарослях.

— Доктор! Профессор! — презрительно бросил ему вслед Бармалей. — Я — гениальный! — вдруг заорал он на весь лес.

— Гениальный! Гениальный! — повторило эхо.

— Вот так! — удовлетворенно усмехнулся разбойник. — «Доктор»!

 

Экран перерезает рука в белой перчатке с черной дирижерской палочкой. В кинопавильоне притушены осветительные приборы.

Трагик-дирижер взмахнул палочкой, и Трагики и Комики запели, аккомпанируя себе на скрипках и гитарах:

Ночь, ночь Наступила в сказке, Все, все, Все, что не случилось, Все случится завтра, Потому что завтра Бывает то, что не было Сегодня и вчера! Завтра... Завтра будет утро. Завтра... Завтра будет полдень. И, может, завтра вечером, Наверно, завтра вечером, Возможно, завтра вечером, Конечно, завтра вечером Наш доктор победит! Ночь, ночь Наступила в сказке, Все, все, Все, что не случилось, Все случится завтра, Потому что завтра Бывает то, что не было Сегодня и вчера.

Утро. Развалившись, храпят разбойники.

— Безобразие! — склонился над ними уже умытый и свежий Айболит. — Это просто безобразие так долго валяться в постели!

Бармалей приоткрыл глаз, прислушался и, узнав голос Айболита, притворился спящим.

— Вставайте! — толкнул разбойников Айболит. — Петушок пропел давно! — И быстро спрятался за дерево.

Бармалей поднялся, деланно зевнул и напустился на слуг:

— Подъем! Вперед! Петухи пропели давно!

Как ужаленные вскочили слуги и помчались за Бармалеем.

— Вперед! — негромко скомандовал доктор.

— Не оборачиваться! — на ходу шептал Бармалей слугам. — Они идут за нами. Оказывается, они все время шли за нами, я подслушал. Вот так понадейся на честных людей!.. Ладно, бегите к реке, приведите туда пиратов. Надо только их хорошенько подзавести.

— А они что, заводные? — хохотнул Веселый слуга.

— Они ужасно заводные. Вы им скажите, что у Айболита золотые руки, золотое сердце и вообще он весь золотой. Не доктор, а ювелирный магазин! А я туда заведу доктора.

— А он тоже заводной? — удивился Грустный слуга.

— Сам ты заводной! — пнул его Бармалей.

 

В зарослях мелькает фигурка Бармалея. Бегут Айболит, Авва и Чичи. Перед ними открылась большая река.

— Лимпопо! — с уважением произнес Айболит и снял шляпу.

— А почи-чи-чиму там никого нет? — встревожилась Чичи, показывая на противоположный берег. — Обезьянья страна там!.. А!.. А!.. — крикнула Чичи на другой берег.

— Иду-у! — приложив ко рту ладони рупором, крикнул Айболит.

Но тут из-за полуразвалившегося баркаса выскочил Бармалей.

— Ба! Какая встреча, и какая неприятность! — И Бармалей направил на доктора дуло пистолета.

Но Айболит не растерялся: одной рукой он выбил пистолет из рук Бармалея, другой схватил его за шиворот и поднял в воздух.

— Ты что, ты что! — заверещал Бармалей. — Только без рук, только без рук! — И покатился, отброшенный Айболитом.

Бармалей сжался от злости и обиды, вскочил и свистнул в два пальца. Тогда из-за всех холмов, из-за полуразвалившихся лодок и барок стали подниматься пираты.

Они были заводные, они были в заводе, они делали механические движения, механически палили из пистолетов и пели механическими голосами:

Мы бандиты, мы пираты, Мы налим из автоматов, Мы палим из автоматов, Берегите потроха! Кто еще там неубитый? Поскорее подходи ты: По тебе пальнут бандиты, Тритатушки, три ха-ха! Мы — народ ужасно грубый, Никогда не чистим зубы, Чистить зубы, чистить зубы? Это просто чепуха! Разрази фок-мачту громом, Сто чертей в бочонок рому, Перережем всех знакомых, Тритатушки, три ха-ха!

И вот уже понуро стоят связанные Айболит, Авва и Чичи. А вокруг беснуются пираты. Они палят друг в друга, горланят песню и, как и полагается пиратам, глушат вино.

Бармалей, в белом докторском халате и докторской шапочке, вскочил на бочку.

— Эй, вы, мартышки! — закричал он, обращаясь к противоположному берегу. — Это я, добрый доктор Айболит! Я не буду вас убивать и грабить, а, наоборот, буду вас всех лечить! Я очень хороший, я каждый день мою лицо, руки и даже шею мылом... Я вам всем пропишу по первое число, ха-ха-ха!

— Неужели он доктор? — показал на Бармалея Веселый слуга.

— А может, и доктор, кто его знает... — флегматично ответил Грустный.

— Доктор?! — подскочил к Бармалею свирепый пират.

— Доктор?! — подскочил к нему пират с еще более свирепой физиономией.

— Доктор?! — подскочил к нему третий, своим свирепым видом перещеголявший двух первых.

Пираты схватили вопящего и отбивающегося Бармалея и прикрутили его веревками к спине Айболита.

— Где же твое добро, доктор? — хныкал и всхлипывал Бармалей. — Когда надо, так оно не побеждает! А все из-за тебя, проклятый докторишка! Теперь нас обоих убьют...

— Перестань сейчас же! — прикрикнул на него Айболит и обратился к зрителям:

— Граждане! Когда кругом бандиты и у вас нет огнестрельного оружия, постарайтесь хотя бы умереть достойно, а не так, как он.

И, приподняв па плечах, он показал всем плачущего Бармалея.

— Жаль только больных обезьян! — вздохнул доктор.

 

Но вдруг экран отодвинулся в глубину и открылся кинопавильон с Трагиками и Комиками.

Комик поставил перед экраном, как ступеньку, ящик, на него вскочил Трагик и, прикрывшись плащом, решительно вошел в экран, где творилась явная несправедливость.

За ним в экран проникли из кинопавильона все Трагики и Комики.

Укрытая плащом Трагика, пробирается между бочонками и беснующимися пиратами Чичи.

Трагики бьют по голове пирата, стоящего на пути путешественников, тот падает.

Комики и Трагики тащат Айболита, пытаясь на ходу отвязать от него Бармалея.

— Держи, держи доктора! — цепляясь за Айболита, вопит Бармалей.

— Ты сам не понимаешь, что делаешь! — отбивается от него Айболит.

— Я все понимаю, я в сто раз лучше тебя! — хватает его за ноги упавший Бармалей.

— Отвяжись ты от меня! — отталкивает его доктор так, что Бармалей отлетает к пиратам, которые угрожающей стеной надвигаются на Комиков и Трагиков.

Комик подносит к губам трубу, дует в нее, и... труба стреляет в бандитов.

И вдруг возникает комариный писк. Комик водит пальцем по воздуху, как бы следя за полетом невидимого комара.

— Комар! — следит за пальцем Комика Бармалей. — Тот самый, которого вылечил Айболит. Я узнал его в лицо! Он хочет помешать нам укокошить доктора. Вот он! — показывает Бармалей на лоб одного из пиратов и, желая расправиться с комаром, бьет пирата по лбу.

— Нет, вот он! — показывает пират на нос другого пирата и со всего размаха кулаком бьет по «комару».

Через мгновение все бандиты ловят комара, колотя друг друга по чему попало. Только слышатся возгласы:

— Вот он! Держи! Бей!

Через висячий мостик на другой берег реки перебежали Айболит, Авва и Чичи.

А через мгновение на мостик вывалилась толпа дерущихся пиратов.

— Я все время ждал, чем все это кончится! — впервые захохотал Грустный слуга, вися под раскачивающимся мостиком. И, не удержавшись, рухнул вниз.

В сутолоке пираты раскачали Бармалея и вышвырнули его из экрана в кинопавильон.

— Все, все, конец фильма! — закричал Бармалей. — Дальше без меня, дальше неинтересно!

Но Комики схватили Бармалея и усадили его в кресло перед экраном.

— Руки ломают! — отбивался от них Бармалей.

Но через мгновение притих и, как зритель, стал переживать драку на мосту.

— Мошка, комар, — пояснял он Комикам, — а какие люди гибнут!

Но вот изображение на экране сменилось. Там теперь была Обезьянья страна, по которой бежали Айболит, Авва и Чичи.

Страна была похожа на детский парк, где все грустно замерло: карусели не крутились, понуро лежали игрушки, в которые уже давно никто не играл.

— Доктор! Доктор! — доносился откуда-то жалобный призыв.

— Пустите меня! — задергался Бармалей. — Он же их всех вылечит! — И, вырвавшись из рук Комиков, Бармалей снова прыгнул в экран.

 

А больные обезьянки обнявшись стояли у заборчика, сидели на неподвижных качелях и грустно-грустно пели:

Мы больные обезьяны, Ай! Ой! Ай! Мы не можем есть бананы, Ой! Ай! Ой! Мы не скачем, не играем, Ай! Ой! Ай! Мы сидим и умираем, Ой! Ай! Ой!

Из зарослей выбежал Айболит и, бросившись к больным обезьянкам, начал немедленно ставить диагнозы.

— Ангина! — говорил доктор, выслушивая больных и щупая им животы. — Скарлатина! Дифтерит! Бронхит! Грипп! И катар верхних дыхательных путей... Тссс!

Авва жалобно скулил, а глаза Чичи становились все круглее и круглее.

— Авва, лекарства! — распорядился Айболит.

И тут больных как ветром сдуло. Они попрыгали на деревья, взвились по трапециям, пытались улизнуть от доктора, раскачиваясь на качелях.

Но Айболиту, Авве и Чичи все-таки удалось каждой больной обезьянке дать по ложке микстуры и по сладкому-пресладкому куску сахару.

Когда обезьяны получили сахар, они совершенно поправились, стали прыгать и весело запели:

Мы теперь совсем здоровы, Ля-ля-ля! Можем есть бананы снова, Ля-ля-ля! Мы и скачем и играем, Ля-ля-ля! Мы теперь не умираем, Ля-ля-ля!

Началось невообразимое веселье! Всюду заиграла музыка, обезьянки плясали, ели мороженое, а Комики и Трагики крутили сальто, жонглировали, катали на качелях Айболита и Авву.

Совершенно счастливая Чичи пела:

Африка, Африка, Ах, что такое Африка? Это неба сколько хотите, Это солнца сколько хотите, Это столько же танцев и песен, Африка, Африка!..

А хор обезьянок подхватил:

Нынче праздник в Лимпопо, Все танцуют в Лимпопо, Потому что в Лимпопо Все здоровы в Лимпопо! Можно, можно обезьянам Есть кокосы и бананы. И кокосы и бананы Всем подносят обезьяны В Лимпопо!..

Не успевший помешать лечению, с мрачным лицом у одинокой пальмы одиноко танцевал Бармалей.

Поймав на себе взгляд доктора, он показал ему язык и спрятался за пальму.

Но Айболит, вздохнув, подошел к Бармалею и протянул ему эскимо.

Бармалей взял эскимо, тут же обкапался мороженым и заявил:

— Подумаешь! Я тоже могу делать добрые дела.

— Ну?! — приглашающе отвел руку доктор, словно говоря этим жестом: так в чем же дело, мы все будем только рады!

— Если я начну делать добрые дела, — хвастался Бармалей, — вы все лопнете от зависти. У меня в два счета все станут счастливыми! А кто не станет, я того в бараний рог согну, сотру в порошок и брошу акулам! У меня враз все станут счастливыми! Только я этого не люблю и не стремлюсь... Э-э-э! — снова показал Бармалей доктору язык и скрылся за пальмой.

Айболит пришел в ужас от этого заявления и немедленно обратился к зрителям:

— Граждане! Если вы увидите Бармалея, который собирается делать добрые дела, схватите его и поставьте в угол. Очень вас об этом прошу! Пожалуйста!

 

И мы снова оказались в кинопавильоне с деловито разъезжающими тележками, бегающими гримершами и деталями декораций.

Айболит, прощально помахав рукой зрителям, вскочил на одну из тележек и поехал разгримировываться.

А из глубины экрана выплыли надписи:

ДО СВИДАНИЯ!

                           БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ!

Л. Гайдай О фильме «Кавказская пленница»

Влюбленный Остап Бендер ночь напролет сочинял стихи. И сочинил: «Я помню чудное мгновенье». Стихи получились на славу. И только на рассвете, когда были написаны последние строки, Остап вспомнил, что это стихотворение уже сочинил А. С. Пушкин. Такой удар со стороны классика!

Классики — народ коварный. Однажды в межкартинном простое я придумал трюк. Я подробно (мысленно) разрабатывал его, я его варьировал, я прикидывал, кто из актеров может его осуществить. Я любил и нежно холил этот трюк, самодовольно представлял, как эффектно он будет выглядеть в моей новой картине. И, естественно, потом оказалось, что нечто подобное уже выдумал Чаплин в «Золотой лихорадке».

Конечно, ничто не ново под луной и под солнцем тоже. Есть бродячие сюжеты, есть традиционные персонажи, есть схожие ситуации. Какой-то теоретик подсчитал даже, что всего сюжетов на белом свете и есть двадцать семь (или двадцать восемь?) штук. Так что беспокоиться не стоит. А хочется беспокоиться.

Все это еще ничего. У других брать — дело второе. Хуже, когда начинаешь похищать (пардон, заимствовать!) у самого себя. У других — у классиков — это творческое освоение культурного наследия. А у себя? Даже приличной формулировки для этого нет.

«Кавказская пленница» была задумана в то время, когда я только-только приступал к работе над «Операцией «Ы». Мы (авторы этих сценариев Я. Костюковский, М. Слободской и я) счастливо смеялись, выдумывая все новые и новые приключения Шурика и планируя на будущее множество веселых фильмов о похождениях нашего комедийного положительного персонажа. Но случилось неожиданное: «Операция «Ы» опустошила меня как режиссера. Как мне тогда казалось, я рассказал о Шурике во всех возможных его ипостасях, я вытряс из троицы (и она из меня) все, что она могла дать, о погонях я не мог думать без содрогания.

Передо мной лежит сценарий «Кавказская пленница». Опять Шурик, опять троица, опять погоня. Тем более что не было времени разобраться — почти сразу же после «Операции «Ы» я должен был приступить к съемкам «Кавказской пленницы».

Я пробовал отвертеться. Я ходил по начальству и намекал. Но начальство почему-то намеков не понимало. И машина завертелась. А когда в кино начинает вертеться машина, остановить ее почти невозможно. Мы ездили выбирать натуру, мы работали над режиссерским сценарием, мы снимали кинопробы, а я по-прежнему думал: не то, не то делаю!

А потом один из моих знакомых режиссеров, комедиограф, прочтя сценарий, сказал мне: «Да, я, конечно, понимаю — все это смешно, что у вас написано: диалоги, трюки, погони. Ты умеешь такие фильмы делать. Но, собственно, в чем высокая общечеловеческая мысль, идея, тема твоего сценария? Воровать невест действительно плохо, но стоит ли делать об этом картину? Не знаю».

Он недавно сделал удачный фильм, этот режиссер, и ему казалось, что он откровенно побеседовал со вселенной на «ты». Злость — хороший советчик. Именно злость помогла мне окончательно сформулировать (для себя) и оформить (для фильма) будущую идейно-художественную концепцию и главное направление сатирического удара картины.

Вежливо оттеснив всех немного в сторону, в центр семейной фотографии комедии «Кавказская пленница» поместился простой и доступный руководитель районного масштаба товарищ Саахов.

Конечно, восточный сладострастник — всего лишь персонаж из кавказского анекдота. Акцент, сальная улыбочка, гипертрофия мелких страстей — привычный и безотказный набор.

Хотелось сделать фильм о другом. О ханжестве и демагогии, о красивых словах и грязных делах, о приспособленцах и карьеристах, действующих ловко и тайно. В картине Саахов по-своему любит Нину. По-своему и добивается ее. Люди, идущие к своей цели прямо и честно, кажутся ему дураками. Ловкая интрига, восточная (в данном случае это хорошо) хитрость и бесцеремонность от ощущения собственной безнаказанности — таково его оружие.

Саахов стал ключом к картине. Фраза: «У меня теперь только два выхода: или я ее поведу в загс, или она поведет меня к прокурору» — определила сюжетное напряжение и оправдала исключительность ситуаций и эксцентричность персонажей.

Самый невероятный поступок, самое эксцентричное действие должны иметь точную и земную, правдивую мотивировку, должны объясняться характером персонажа, его жизненностью в самом элементарном понимании этого слова.

В моих короткометражках «Пес Барбос» и «Самогонщики» главное — погоня. Но почему в «Псе Барбосе» погоня действительно смысловой центр картины, а в «Самогонщиках» она носит, по сути, формальный характер? Объяснение этого для меня (естественно, по истечении довольно длительного времени) элементарно просто. В первом случае Трус, Балбес и Бывалый не могли не убегать от Барбоса. Всякий другой вариант их поведения исключался.

В «Самогонщиках» же мотивировка погони носила в себе элементы умозрительности, она была сконструирована, выстроена за письменным столом в отрыве от исходной ситуации и характеров персонажей. И даже финал — пес приносит в милицию змеевик от самогонного аппарата — не был логическим концом фильма. Это была лишь эффектная концовка, существующая сама по себе в своей парадоксальности.

Уже упомянутая мною фраза Саахова определила железный исход действия потому, что в ответ на возражение Джабраила (по поводу прокурора) наш герой простодушно и мудро определяет для себя наиболее приемлемое стремление: «Сам понимаешь — не хочу». Следовательно, единственный выход для Саахова — жениться на Нине. Для этого все средства хороши, в том числе самые невероятные, ибо они оправданы исключительностью ситуации и характером персонажа.

У нас оказались развязанными руки. Съемочная группа фильма «Кавказская пленница» с безнаказанным энтузиазмом принялась выдумывать трюки.

Обычно метраж наших фильмов не велик. Исключение, пожалуй, составляет лишь «Операция «Ы». И хотя этому есть оправдание (картина состоит трех новелл), я неоднократно замечал, что зритель в середине третьей новеллы устает, его комедийная реакция замедляется, внимание к шутке, трюку притупляется. Это и понятно: комедия, особенно эксцентрическая, своего рода сгущенная концентрация жизненного материала, определяемая особым отбором фактов и черт повседневности.

Однако отбор не кончается за письменным столом. Первая складка материала будущего фильма обычно у меня превышает окончательный метраж раза в полтора. В горячке съемок, в радости находок, в самодовольном отношении к игре собственной фантазии трудно определить целесообразность трюка, отделить главное от второстепенного, ощутить окончательный ритм картины. Успех комедии определяется в монтажной.

Целесообразность трюка. Трюк и сюжет. Трюк и характер персонажа. Об этом стоит говорить очень подробно или совсем не говорить. Во всяком случае, подробный разговор не входит в мою скромную задачу предварить сценарий «Кавказская пленница» несколькими словами о фильме, снятом по этому сценарию.

Родословную фильмов, которые я снял, выводят от короткометражек Мак-Сеннета и Бастера Китона, Макса Линдера и Чаплина, Иногда даже упрекают в подражании ранним фильмам Чаплина. Однако у меня есть утешение. В подобных случаях я каждый раз вспоминаю вундеркинда из фельетона Ильфа и Петрова, который ужасно беспокоился о том, чтобы будущий фильм не по лучился, как у Чаплина. А ему отвечали:

— Не бойся, мальчик. Как у Чаплина, не получится.

Я. Костюковский, М. Слободской, Л. Гайдай Кавказская пленница

«Кавказская пленница». «Мосфильм», творческое объединение «Луч», 1960 г.

Авторы сценария — Я. Костюковский, М. Слободской, Л. Гайдай; режиссер-постановщик — Л. Гайдай; режиссер — И. Битюков; гл. оператор — К. Бровин; оператор — Е. Гуслинский; звукооператор — В. Крачковский; гл. художник — В. Дербенева.

Роли исполняют: А. Демьяненко (Шурик); Н. Варлей (Нина); В. Этуш (Саахов); Ф. Мкртчян (Джабраил); Р. Ахметов (Эдик); Ю. Никулин (Балбес); Г. Вицин (Трус); Е. Моргунов (Бывалый).

По горам, среди ущелий темных, карабкаясь все выше и выше, вьется серпантином новенькое асфальтовое шоссе. Над ним нависают тысячелетние замшелые скалы; под ним в туманных пропастях, звеня и ворча, несутся стремительные потоки — такие же, как и миллионы лет назад; впервые теснятся горные складки — окаменевшие морщины нашей старушки Земли. А на дороге — ни морщинки. Веселая и молодая, вся в нарядных белых столбиках и красно-желтых дорожных знаках, уверенно расталкивая скалы, бежит она в сегодняшний день.

На ней переговариваются сигналами, то приветствуя друг друга при встречах, то переругиваясь на трудных разъездах, бело-голубые автобусы с прозрачными стеклянными крышами; изящные, как олени на их радиаторах, «Волги»; работяги самосвалы и недомерки «запорожцы», которые на фоне тяжелых МАЗов выглядят уже не мотоциклами, но еще не автомобилями.

Однако наше внимание привлекает не этот сверкающий механический поток транспорта, а одинокий горный всадник. Это наш герой и старый знакомый — Шурик Демьяненко. Он непринужденно восседает в седле. Остается лишь добавить, что под седлом у него не арабский иноходец, а скромный вислоухий ишак. По одежде и снаряжению всадника, а также по его багажу, навьюченному на ишака, видно, что Шурик собрался в какую-то экспедицию.

И пока этот необычный джигит и его маленький ишак еще не доехали до места своих будущих приключений, авторы спешат сделать одно необходимое разъяснение.

Эту историю рассказал нам Шурик. Он во время каникул собирал фольклор: местные легенды, сказки... Может быть, и эта история всего лишь легенда, но, по словам Шурика, она действительно произошла в одном из горных районов. Он не сказал, в каком именно, чтобы не быть несправедливым... к другим районам, где могла произойти точно такая же история.

 

А Шурик тем временем подъезжает к старенькому санитарному газику, стоящему на дороге. Водитель поднял капот и копается в моторе.

Осел то ли из упрямства, то ли из солидарности с заглохшей машиной останавливается рядом и отказывается двигаться вперед, несмотря на все понукания Шурика.

Продолжая возиться с машиной, водитель газика поглядывает на безуспешные попытки Шурика сдвинуть осла с места. Шурик, смущенно улыбаясь, тоже бросает взгляд на водителя.

Далее мы замечаем странную аналогию в их действиях: водитель отчаянно вертит заводную ручку — мотор стреляет, рычит, чихает, но не заводится, а Шурик, действуя уздечкой, как заводной ручкой, крутит голову ишака. Его попытка столь же безрезультатна.

Теперь оба терпящих бедствие путника объединяют свои усилия. Сначала они вдвоем, скользя и надрываясь, пытаются столкнуть с места машину. Ничего не выходит!

Потом так же вдвоем они пытаются стронуть с места ишака. Шурик тянет его спереди, а водитель подталкивает плечом сзади. Однако маленький ишак столь же неподвижен, как и тяжелая машина.

Водитель раздраженно захлопывает дверцу своего газика и в отчаянии и ярости восклицает:

— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!

— Ну, не отчаивайтесь, — тяжело дыша, утешает его Шурик.

— Недаром говорил великий и мудрый Абу-Ахмат-Ибн-Бей, первый шофер этой машины: учти, Эдик... — Тут водитель прерывает свой гневный монолог и, представляясь, протягивает руку: — Эдик.

— Саша, — так же отвечает Шурик.

Водитель мгновенно возвращается к точке кипения:

— Учти, Эдик, говорил он, один аллах ведает, куда девается искра у этого недостойного выродка в славной семье двигателей внутреннего сгорания. Да отсохнет его карбюратор во веки веков!

 

И вдруг он замирает, глядя куда-то через плечо Шурика завороженным взглядом. Шурик оборачивается, и глаза его принимают то же восхищенное выражение.

По дороге к ним приближается стройная, прелестная девушка. Она так хороша, что для описания ее у нас не хватает слов. Ее портрет мог бы написать только классик, и то не один, так как в нашей Нине причудливо сочетаются черты Бэлы (см. М. Ю. Лермонтова), Кармен (см. П. Мериме), Павлины (см. «Стряпуху» А. В. Софронова).

Нина проходит сначала между остолбеневшими путниками, затем — между ослом и машиной и пошла дальше.

И тут происходит чудо. Сила ее обаяния так велика, что доселе упиравшийся ишак вдруг трогается с места и идет за Ниной, как собачонка. Мало того, в заглохшем газике неожиданно вспыхивает искра, и он, удовлетворенно урча, тоже двигается за прекрасной незнакомкой.

Пораженные и одновременно обрадованные, путники бросаются каждый к своему ожившему транспорту. Шурик ловко прыгает на ишака, а машина сразу набирает скорость и скрывается за поворотом.

Проходя мимо круглого дорожного зеркала на повороте шоссе, Нина поправляет непослушную прядь волос. Она забавно отражается в этом выпуклом зеркале, как это бывает в «комнате смеха». Еще более забавно выглядит в кривом зеркале подъехавший к нему наш всадник, поскольку и без того маленький ишак под его седлом настолько укорочен, что стал похож на таксу. Однако и Шурик прихорашивается и продолжает свой путь.

И вот на дороге образуется странная процессия, состоящая из Нины, Шурика и его ишака. Они как бы связаны невидимой нитью. За прелестной девушкой, как на привязи, идет очарованный ишак, на котором восседает его хозяин, очень довольный своим длинноухим скакуном.

Возникает лирическая мелодия. Она как бы складывается из шума горной речки, голоса пастушьей свирели, раската эха в скалистом ущелье, щебета птиц в придорожных кустах, клаксона проходящей машины...

Нина замечает, что забавный всадник упорно следует за ней. Правда, он держится на почтительном расстоянии, хотя мог бы вполне обогнать ее.

Конечно, Нине и не приходит в голову, что ее преследует не Шурик, а очарованный ишак. И Нина решает проучить преследователя: «Ах, он хочет следовать за мной, так я ему устрою трассу с препятствиями!»

Она неожиданно сворачивает с дороги на тропинку и быстро скрывается в густом кустарнике. Осел, не обращая внимания на попытки Шурика остановить его, также исчезает в колючих зарослях кизила, унося на себе протестующего всадника.

Побежав по извилистому лабиринту в кустарнике, Нина выбегает на дорогу. Вслед за ней из тех же зарослей задом вылетает ишак, видимо, запутавшийся в лабиринте. Мало того, даже Шурик сидит на нем задом наперед. Истерзанный и исхлестанный ветками, он соскакивает с ишака и обращается к смеющейся Нине:

— Простите, пожалуйста... У меня к вам большая просьба...

— Пожалуйста.

— Можно вас попросить идти по шоссе, не сворачивая...

— А это почему? — улыбается Нина.

— Да мой осел идет за вами, как привязанный.

— Осел? — недоверчиво переспрашивает Нина.

— Ну да.

— Значит, это он меня преследовал?

— Он, он.

— А я думала... — озорно начинает Нина, но Шурик ее решительно перебивает:

— Нет-нет, он!

Так несколько необычно завязывается знакомство наших героев.

— Скажите, а вы здешняя?

— Да, я приехала к тете на каникулы.

— А я в командировку... До города далеко?

— Километра два.

— Спасибо. До свидания...

Простившись, Шурик хочет продолжать свой путь, но осел, как видно, на это не согласен. Тщетно Шурик дергает его за повод.

Нина весело смеется. А Шурик беспомощно разводит руками.

— Вот видите, без вас ли шагу...

Нила охотно приходит к Шурику на помощь. Она направляется к городу. Осел немедленно следует за ней, и тут же к ним присоединяется довольный Шурик.

 

Вестибюль гостиницы. Шурик стоит у стоики администратора, который заполняет книгу приезжих.

— Год рождения?

— Сорок второй.

— Цель приезда?

— Этнографическая экспедиция.

— Понятно, — кивает администратор. — Нефть ищете?

— Не совсем, — улыбается Шурик. — Я ищу фольклор. Я буду у вас записывать старинные сказки, легенды, тосты...

— Тосты? — оживляется администратор. — Дорогой, тебе исключительно повезло. Я тебе помогу...

Он переворачивает дощечку с надписью: «Не курить». На обратной стороне написано: «Перерыв». На стойку администратор ставит два стакана с молодым красным вином.

— Что это? — поражается Шурик.

— Тебе же нужен тост. А тост без вина — это все равно что брачная ночь без невесты.

— Но я ж не пью...

— А я пью? Что тут пить, — презрительно фыркает администратор, доставая из-за стойки большую трехлитровую бутыль вина. Шурик в испуге отшатывается.

— Нет, вы меня не так поняли. Я совершенно не пью... Понимаете? Не имею физической возможности.

— Вот по этому поводу — первый тост.

— Тост? Сейчас запишу... — Шурик деловито достает блокнот и карандаш.

— Потом запишешь, — останавливает его администратор. — Бери стакан. Мой прадед говорил: «Имею желание купить дом, но не имею возможности. Имею возможность купить козу, но не имею желания. Так выпьем за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями».

Администратор, следуя местному обычаю, ставит стакан на вытянутую ладонь и, не прикасаясь к нему другой рукой, легко и элегантно выпивает его до дна. Шурик, следуя его примеру, тоже вынужден осушить свой стакан.

— Молодец! — одобряет администратор и тут же снова берется за бутыль. — Слушай другой тост.

Повеселевший Шурик не протестует. Более того, он удовлетворенно потирает руки.

 

Нина тоже уже в городе. Торопясь домой, она сбегает по крутой зеленой улочке. Почти одновременно с ней у ворот дома останавливается «Волга». Из машины выходит шофер Джабраил — дядя Нины. А за ним, разминаясь, вылезает на свежий воздух его пассажир. Это товарищ Саахов — номенклатурный работник районного масштаба. Он мужчина крупный, солидный и даже, как говорится, видный. Правда, он далеко не молод, но безусловно еще не стар.

— Я сейчас приду, — говорит Джабраил своему начальнику.

— Ничего-ничего... Я пока подышу воздухом. А то все кабинет, кабинет...

Он благодушно оглядывается, и вдруг его взгляд останавливается на Нине. Товарищ Саахов поражен в самое сердце.

— Ты где пропадаешь? — ласково спрашивает Джабраил племянницу.

— А в чем дело?

Но вместо ответа Джабраил представляет Нину подошедшему Саахову:

— Моя племянница!

— Очень приятно, — расплывается в ослепительной улыбке товарищ Саахов.

— Студентка. Учится в педагогическом институте, — говорит Джабраил.

— А-а, будет готовить нашу смену, да? — Очень приятно.

— Отличница, комсомолка, спортсменка, — продолжает Джабраил.

— Дядя про меня все знает, — смеется Нина.

Товарищ Саахов в восторге:

— Отличница и комсомолка — это как раз то, что нам нужно...

Нина заинтересовалась:

— А что вам нужно?

— У меня к вам есть, понимаете ли, такой неожиданный вопрос. Как вы относитесь к бракосочетанию?

Вопрос для Нины действительно неожиданный.

— Ну, вообще-то положительно, но...

— Ей об этом думать еще рано, — перебивает Джабраил.

— Между прочим, — веско говорит товарищ Саахов, — об этом думать никому не рано и никогда не поздно... Иди заводи, сейчас поедем...

Джабраил уходит к машине.

— А как вы относитесь к нашему сегодняшнему празднику открытия Дворца бракосочетания? — мягко спрашивает Саахов.

— Я обязательно приду.

— Придете, да?

— Обязательно.

— У меня будет к вам небольшое, но ответственное поручение.

— Какое?

— А вот там посмотрим, да? — Саахов интригующе улыбается и со значением добавляет: — Ждем вас.

 

Зал городского ресторана. Наш фольклорист находится уже здесь. Вместе с Шуриком за столом — администратор гостиницы, взявший над ним шефство. Он отнюдь не собутыльник, а ассистент Шурика в его научной работе. На столике — табличка: «Стол не обслуживается». Перед Шуриком лежит блокнот, в который он записывает очередной тост, произносимый официантом. Официант с бокалом в руке заканчивает:

— И вот когда вся стая полетела зимовать на юг, одна маленькая, но гордая птичка сказала: «Лично я полечу прямо на солнце». И она стала подниматься все выше и выше, но очень скоро обожгла себе крылья и упала на самое дно самого глубокого ущелья... Так выпьем же за то, чтобы никто из нас, как бы высоко он ни летал, никогда не отрывался бы от коллектива!

Шурик неожиданно всхлипывает.

— Что такое, дорогой? — встревоженно спрашивает официант.

— Птичку жалко! — всхлипывает опьяневший Шурик.

Новый этап научных изысканий Шурика. Вместе с ассистентом он стоит у уличного мангала, где жарятся шашлыки. Шурик несколько утратил устойчивость, но зато вернул себе оптимизм, перейдя к следующей стадии опьянения — стадии бесшабашной веселости.

Продавец шашлыков — колоритный старик горец — заканчивает свой тост:

— ...и принцесса от злости повесилась на собственной косе, потому что чужестранец совершенно точно сосчитал, сколько зерен в мешке, сколько капель в море и сколько звезд на небе. Так выпьем же за кибернетику!

И он поднимает большой рог. Шурик следует его примеру...

Раздается бравурная мелодия, исполняемая духовым оркестром. Она грянула совсем рядом, тут же на площади.

Это главная асфальтированная площадь города, она же центральная, она же базарная.

Сегодня воскресный день, он же базарный, он же торжественный. Сегодня открытие районного Дворца бракосочетания.

Перед входом во Дворец стоят гордые и смущенные новобрачные, почетные гости и просто любопытные. Среди гостей — Нина с подругами.

Перед микрофоном — товарищ Саахов. Рядом с ним его шофер Джабраил держит бархатную подушечку с ножницами для разрезания ленты.

— Дорогие друзья, — говорит товарищ Саахов. — Сегодня у нас радостный, светлый, солнечный праздник. Через несколько секунд эти серебряные ножницы разрежут эту алую шелковую ленточку и откроют всем молодоженам нашего района прямую дорогу вперед к светлому будущему, понимаете ли, к счастью, любви и согласию, понимаете ли, посредством нашего Дворца бракосочетания.

Растроганы новобрачные, одобрительно кивают гости, заинтересовался и Шурик. Осушив свой рог, он вешает его на штакетник за спиной, достает блокнот из кармана и пытается протиснуться в первые ряды. А товарищ Саахов продолжает:

— Честь открытия Дворца... Мы здесь посоветовались и решили, что честь открытия Дворца мы предоставляем прекрасной девушке, которая олицетворяет собой новую судьбу женщины гор. Понимаете ли, это студентка, комсомолка, спортсменка, наконец, она просто — красавица,

Аплодируя, он спускается по лесенке и подходит к Нине, необычайно довольный произведенным эффектом:

— Вот это и есть то маленькое, но ответственное поручение...

Он галантно приглашает Нину подняться к дверям Дворца:

— Прошу вас...

Сам он следует несколько сзади и, когда Нина легко взбегает по ступенькам, осматривает ее оценивающим, восхищенным взглядом. Затем, вернувшись к микрофону, он продолжает речь, упиваясь собственным красноречием:

— Как говорит наш замечательный сатирик Аркадий Райкин, женщина — друг человека.

— Минуточку, минуточ-ку... — не очень членораздельно, но очень решительно перебивает его Шурик. — Будьте добры помедленнее. Я записываю...

— Это кто? — тихо справляется Саахов у Джабраила.

— Наверное, пресса, — шепчет шофер.

— А, пресса... — товарищ Саахов понимающе кивает и повторяет специально для печати. — Так вот, как говорит наш замечательный сатирик Аркадий Райкин, женщина — друг человека...

— Грандиозно!.. — восклицает Шурик в хмельном воодушевлении. — Выпьем за женщину!

Зажатый в толпе Шурик тянется к рогу, думая, что это тот самый, который он оставил на штакетнике. Он хватает рог, но тот не снимается. Шурик тянет сильнее, и тут появляется огромная голова быка с налитыми кровью глазами.

— Отдай рог! — требует Шурик. — Отдай рог, я тебе говорю!

Страшный рев. Возмущенный бык бросается на обидчика. Окружающие бросаются на помощь Шурику. Начинается всеобщая свалка.

 

Начальник отделения милиции заканчивает читать протокол, товарищ Саахов стоит у окна, а Шурик с ужасом и горестным удивлением слушает неприглядную историю своих вчерашних похождений:

— «...и сорвал торжественное открытие Дворца бракосочетания. Затем на развалинах часовни...»

— Простите, — робко перебивает Шурик. — Часовню тоже я развалил?

— Нет, это было до вас, в четырнадцатом веке, — уточняет начальник милиции и возвращается к протоколу: — «...Затем на развалинах часовни...»

Но тут товарищ Саахов с неожиданным добродушием прерывает его:

— Все это, конечно, так, все это верно. Бумага написана правильно, все хорошо... Так это, с одной стороны, да? Но есть и другая сторона медали. Нарушитель — это не нарушитель, а крупный научный работник, человек интеллектуального труда. Приехал к нам в гости, да?

Смущенный Шурик опустил голову.

— Он приехал собирать сказки, легенды там, понимаете ли, тосты...

— Тосты? — оживляется капитан.

— Да, тосты. И не рассчитал своих сил, да?

Шурик, не поднимая глаз, кивает головой.

— Так что мы здесь имеем дело с несчастным случаем на производстве, — резюмирует Саахов.

Начальник милиции понимающе улыбается и неожиданно говорит:

— У меня есть замечательный тост.

Он опускает руку под стол, а Шурик вздыхает и обреченно берет стакан...

По коридору гостиницы, оживленно беседуя, идут товарищ Саахов и Шурик.

— У вас, товарищ Шурик, неправильное представление о наших местах. Всем известно, что Кузбасс — всесоюзная кузница, Кубань — всесоюзная житница, а Кавказ — всесоюзная что?

— Здравница! — уверенно подсказывает Шурик.

Товарищ Саахов утвердительно кивает, но неожиданно говорит:

— Нет. Кавказ — это и здравница, и кузница, и житница!

Их нагоняет администратор гостиницы. Извинившись перед Сааховым, он обращается к Шурику:

— Дорогой, где ты пропадал? Ночью я вспомнил замечательный тост для тебя. Идем скорее!

— Нет, подожди, уважаемый, — охлаждает его пыл Саахов. — Подожди. Мы поговорим с товарищем Шуриком, а ты запиши пока свой тост и в трех экземплярах представь потом в письменном виде.

— Будет сделано!

Номер гостиницы, Шурик умывается, продолжая беседовать с товарищем Сааховым.

— ...Я мечтаю записать какой-нибудь старинный обряд. А участвовать в нем — ну, это было бы совершенно великолепно!

— Слушай, откуда? — горячо возражает Саахов. — Ну посмотри в окно, что делается. Нет, в нашем районе вы уже не встретите этих дедушкиных обычаев и бабушкиных обрядов. Может, где-нибудь высоко в горах, понимаете ли... но не в нашем районе вы что-нибудь обнаружите для вашей науки.

— Ну что ж, полезем в горы...

— Правильно, это ваша работа. Вы сюда приехали, чтобы записывать сказки, понимаете ли, а мы здесь работаем, чтобы сказку сделать былью, понимаете ли...

Товарищ Саахов благодушно смеется, довольный своим афоризмом. Улыбается и Шурик.

Раздается стук в дверь. Входит администратор. Он держит поднос, на котором стоят три бутылки и три стакана, а под ними лежат три бумажки.

— Я тост принес! — объявляет он.

От одного вида ассистента Шурику снова становится не по себе.

— Плохо, да? — участливо спрашивает Саахов и тут же строго оборачивается к администратору. — Что себе позволяешь, слушай!

— Вы же просили в трех экземплярах, — пожимает плечами администратор.

 

На красном капоте мчащейся машины ослепительно сверкает никелированная фигурка бегущего оленя. Но это отнюдь не пожарный вариант «Волги». Машина, которая въезжает в город, представляет собой современного родственника известной «Антилопы Гну», то есть открытый автомобиль типа «фаэтон» совершенно неопределенного происхождения.

Сверкая пунцово-красным кузовом, она проносится по солнечной улочке и останавливается под развесистым каштаном. Из нее выходят наши старые знакомые — Балбес, Трус и Бывалый.

Они ставят на якорь свою сухопутную бригантину. Балбес, не надеясь на тормоза, подкладывает кирпичи под колеса, Трус аккуратно протирает стекла, а Бывалый отвинчивает фигурку оленя и передает ее на хранение Балбесу.

Друзья подходят к пивному киоску. Получив кружку пива, Бывалый, не глядя, передает ее дальше по шеренге Балбесу, Балбес — Трусу, а Трус, желая быть столь же галантным, передает ее еще дальше, в руки пожилого отдыхающего, который, видимо, подходит к пивному киоску сегодня уже не в первый раз. Пока тот с трудом соображает, откуда у него появилось пиво, Бывалый продолжает распределять остальные кружки. Трус, естественно, остается ни с чем. Поэтому он отнимает свою кружку у пожилого отдыхающего, который уже собрался пригубить ее.

Отдыхающий остается в еще большем недоумении, а друзья с наслаждением, смакуя, пьют пенящееся холодное пиво.

— Как говорится, жить хорошо! — провозглашает Трус.

— Но хорошо жить — еще лучше! — добавляет Балбес.

 

За дверью с табличкой «Заведующий райкомхозом тов. Саахов Б. Г.» — солидный служебный кабинет. Как это ни странно, здесь происходит темпераментный базарный торг. Участники его — сам товарищ Саахов и совершенно неузнаваемый сейчас его шофер Джабраил. Шофер держится более чем независимо.

— Обижаешь сиротку, — говорит он. — У нее же, кроме дяди и тети, никого нет... Двадцать пять!

— Это неправда! — спокойно возражает товарищ Саахов. — Я высоко ценю твою уважаемую племянницу, но всему есть предел. Восемнадцать.

— Ну имей же совесть! Ты же все-таки не козу получаешь. А жену, и какую: студентка, комсомолка, спортсменка, красавица... И за все это я прошу двадцать пять баранов. Даже смешно торговаться. — Обиженный Джабраил отворачивается.

— Аполитично рассуждаешь, — возмущается товарищ Саахов, — клянусь, честное слово! Не понимаешь политической ситуации. Ты жизнь видишь только из окна моего персонального автомобиля, клянусь, честное слово! Двадцать пять баранов в то время, когда наш район еще не полностью рассчитался с государством по шерсти и мясу...

— А ты не путай свою личную шерсть с государственной! — дерзко возражает Джабраил.

Товарищ Саахов встает и переходит на официальный тон:

— А я, между прочим, товарищ Джабраил, сюда и поставлен, чтобы блюсти государственные интересы. Садитесь пока!..

Испуганный Джабраил послушно садится в кресло.

— В общем, так, — подытоживает Саахов. — Двадцать баранов.

— Двадцать пять, — неуверенно еще упрямится Джабраил.

— Двадцать, двадцать! — отмахивается Саахов. — Холодильник «Розенлев»...

— Что?

— Финский, хороший... Почетная грамота...

— И бесплатная путевка, — подсказывает алчный Джабраил.

— В Сибирь! — иронически охлаждает Саахов его притязания.

— Ну, хорошо, — вздыхает Джабраил, и высокие договаривающиеся стороны ударяют по рукам.

Итак, сделка заключена. Но на пути к ее осуществлению есть одно непреодолимое препятствие — сама Нина. Именно поэтому голос Джабраила звучит не очень уверенно:

— Значит, так: жених согласен, родственники тоже, а вот невеста...

Саахов понимает его сомнения и дает им свою собственную оценку:

— Да. Плохо мы еще воспитываем нашу молодежь. Очень плохо! Удивительно несерьезное отношение к браку.

— А кто вообще спрашивает невесту? — вдруг вспыхивает Джабраил. — Мешок на голову — и через седло!

Товарищ Саахов молчит. Пауза затягивается. И Джабраил уже начинает пугаться, не хватил ли он лишнего по линии так называемых пережитков феодализма. Однако неожиданно для него товарищ Саахов одобрительно кивает:

— Да, это верно, очень правильное решение. Только я лично к этому не буду иметь никакого отношения.

— Нет, не беспокойтесь, — радостно подхватывает получивший санкцию начальства Джабраил. — Это сделают совершенно посторонние люди.

— И не из нашего района, — уточняет товарищ Саахов.

— Ну конечно! — Джабраил соглашается и на это.

Танцплощадка. Перед входом — написанное от руки объявление:

ШКОЛА ТАНЦЕВ.

ПЛАТА ПО ТАКСЕ.

ТАКСА: 1 РУБ.

У входа на площадку за маленьким столом сидит Трус. Гремит музыка из магнитофона «Яуза». Трус в ритме твиста пересчитывает рубли, полученные по таксе.

Воровато оглянувшись, он незаметно бросает одну рублевую бумажку в шляпу и надевает ее на голову.

— Стоп, стоп! — раздается голос Бывалого.

Трус испуганно выключает магнитофон.

Преподаватель Бывалый обращается к учащимся, желающим овладеть классическим твистом.

— Это же вам не лезгинка, а твист! Показываю все сначала. Носком правой ноги вы как будто давите окурок... Второй окурок давите носком левой ноги... Теперь оба окурка вместе. Демонстрирую... Раз, два! Раз, два!

А около объявления школы танцев уже стоит Джабраил. По его лицу видно, что его осенила некая идея.

СЕАНС ОДНОВРЕМЕННОЙ ИГРЫ

ПЛАТА ПО ТАКСЕ.

ТАКСА: 1 РУБ.

Этот плакат висит при входе в базарные ряды, а пустые прилавки рядов превращены в места для участников сеанса. Они сидят по одну сторону прилавка, а вдоль другой степенно и сосредоточенно ходит гроссмейстер — Балбес.

Балбес играет действительно гроссмейстерски. Видимо, он отдал этому занятию лучшие годы жизни. Он легко выигрывает, автоматически смахивая рубли с прилавка в карман.

И лишь в одном случае — перед ехидным старикашкой — он несколько задумывается. Затем Балбес решительно делает ход и говорит:

— Рыба!..

Оказывается, наш гроссмейстер дает сеанс одновременной игры не в шахматы, а в домино, то есть в «козла». От этого доходного занятия его отвлекает пронзительный автомобильный сигнал. Он оборачивается и видит, что в красной машине сидят его друзья и Джабраил. Балбес поспешно присоединяется к своим коллегам.

Джабраил нашел подходящих исполнителей для своей операции — людей, готовых на все и, как велел товарищ Саахов, «не из нашего района».

 

Бодро напевая модный мотивчик, Балбес загоняет во двор Джабраила двадцать баранов. Бывалый тащит на своей могучей спине финский холодильник «Розенлев». Трус, избегающий физических нагрузок, дает общие указания: «Не кантуй!», «Ставь на попа!» и т. д.

— Баранов в стойло, холодильник в дом! — командует Джабраил.

Но все это неожиданно привалившее богатство, как видно, совсем не радует Саиду, его жену, тетю Нины.

— Продал! — укоризненно говорит она мужу.

— Это мое дело, — нагло отвечает Джабраил, вдруг он замечает, что Саида направляется к калитке. — Ты куда?

Он преграждает ей дорогу и решительно задвигает засов.

— Иди домой! — приказывает он, подавляя мятеж жены в самом зародыше.

— Ничего у тебя не выйдет, — говорит Саида, — Украсть такую девушку...

— Спортсменку, комсомолку... — издевательски продолжает Джабраил.

— Между прочим, — вмешивается в их разговор Балбес, — в соседнем районе жених украл члена партии.

 

А сама Нина и не подозревает, что она уже продана и даже оплачена. Она сейчас находится в горах на альпинистской тренировке. Вместе с ней тренируется начинающий альпинист Шурик.

— Ну, Саша, вы делаете поразительнейшие успехи, — с улыбкой говорит она своему ученику.

— Это ерунда. Пустяк, страховка, — не без гордости отвечает Шурик.

— Ну что ж, даю задание более сложное — упаковаться в спальный мешок... и как можно быстрее.

Нина включает секундомер и командует:

— Начали!

Сначала Шурик пытается надеть мешок через голову. Потом встает в него и начинает натягивать мешок, как брюки, но «молния» оказывается сзади. Тогда Шурик поворачивается внутри мешка и, стоя, «упаковывается», затянув «молнию» до шеи.

— Готов! — рапортует он.

— А спать вы стоя будете? — смеется Нина и показывает секундомер. — Время!

Спеленатый Шурик пытается лечь. Но, увидев, что кругом камни, он короткими прыжками направляется к альпийскому лужку. Не дойдя до цели, он спотыкается о камень.

— Осторожнее! — кричит Нина.

Увы, поздно. Шурик падает и со все возрастающей скоростью катится вниз по склону. Нина вскрикивает, бросается за ним, по не успевает. Шурик докатывается до края поляны и летит в обрыв...

К счастью, на отвесной каменной стороне обрыва кое-где пробиваются живучие горные деревца. На одном из них и повис мешок с Шуриком, зацепившись за сук. При ближайшем рассмотрении оказывается, что Шурик висит вниз головой, как спящая летучая мышь. Положение осложняется еще и тем, что по дну пропасти протекает быстрая и шумливая горная река.

Над обрывом появляется встревоженная Нина.

— Держитесь, Шурик. Сейчас я вас вытяну... — кричит она.

Шурик кашляет, сук трещит и слегка надламывается. Шурик с беспокойством косится на коварный сук. Вдруг Шурик чихает. Сук ломается, и мешок шлепается в воду.

С веревками к обрыву подбегает Нина. Она видит, как быстрый горный поток увлекает спеленатого Шурика, вертит его на водоворотах, крутит на перекатах, обдает кипящей водой.

А он, видимо, примирился со своей судьбой и задумчиво смотрит на вертящиеся над ним белые облака...

Ниже по течению реки Балбес, зачерпнув ладонью воду, с наслаждением пьет ее. Вдруг он замечает несущийся мешок с Шуриком. Балбес быстро задирает майку, кажется, вот он сейчас разденется и бросится в воду. Но нет, он только почесал бок, опустил майку и скрылся за скалой.

Должно быть, он заметил Нину, бегущую по берегу вслед за плывущим Шуриком.

Горный поток столь стремительно уносит мешок, что Нина вряд ли догнала бы его, если бы он сам вдруг не остановился, застряв между двумя камнями на порожистом перекате в середине реки.

Нина со скалы прыгает в бурлящую воду и плывет на помощь Шурику.

 

На скалистом берегу реки, съежившись, сидит мокрый Шурик. Он дрожит, клацает зубами и изредка икает. После ледяной ванны дрожит и сидящая рядом Нина. Но вот Шурик повернулся к Нине, она тоже смотрит на него, и вдруг они оба перестают дрожать. Может быть, сами того не понимая, они согрели друг друга взглядами. Это длится всего несколько секунд. Потом Нина и Шурик снова начинают дрожать...

 

На горной полянке, между двумя деревцами, протянута альпинистская веревка. Нина, в купальном костюме, развешивает свою промокшую одежду для просушки.

Из-за огромного валуна за ней наблюдает далеко не святая троица. Трус распутывает веревку, Бывалый расправляет мешок. Все это приготовлено для Нины. Они только ждут удобного момента.

Но тут оказывается, что Нина не одна. На полянке появляется Шурик в трусах. Он тоже развешивает на веревке свою одежду.

— Смотрите, их двое, — говорит Балбес.

— Свидетель, — уточняет Трус — Надо подождать.

— Правильно, будем ждать, — резюмирует Бывалый. — Сдавай!

Последний приказ относится к Балбесу, который тут же начинает тасовать карты.

По тропинке, вьющейся среди деревьев, спускаются Нина и Шурик. Нина поет озорную лирическую песенку.

Шурику очень нравится эта песня, особенно потому, что ее слова он принимает на свой счет. Он даже подпевает рефрен. Песенку не без удовольствия слушает и осел, идущий за ними.

В паузе между куплетами Нина предупреждает:

— Учтите, Шурик, это не фольклор. Это наша студенческая.

— Это студенческий фольклор, — уточняет Шурик. — Давайте дальше...

За Шуриком и Ниной, тщательно маскируясь, крадутся Трус и Бывалый. Балбес спрятался в кроне раскидистого ореха, стоящего на развилке двух тропинок.

Юная пара останавливается под деревом. Нина заканчивает песню. Растроганный песней Балбес роняет орех.

Орех попадает в Шурика. Тот поднимает его, надкусывает и, убедившись, что он еще неспелый, с силой запускает его обратно в крону. Конечно, он попадает в Балбеса, скрывающегося в листве. Взвыв от боли, разозленный Балбес швыряет в Шурика другой орех. «Снаряд» ударяет о ветку и рикошетирует прямо в глаз Бывалому, который в этот момент выглянул из-за ствола соседнего дерева.

— Ну, до свидания, Шурик, — говорит Нина. — Вам прямо, а мне на базу.

— До свидания, Нина...

Шурику не хочется расставаться, но он все же вынужден уехать.

Нина остается одна.

— Не заблудитесь! — кричит она вслед. — Все время прямо!

Нина крепче завязывает свой рюкзак, забрасывает его за спину.

Троица наконец дождалась удобного момента — Нина осталась одна. Бывалый жестом показывает соучастникам — пора начинать.

Балбес на дереве, раскрыв мешок, нацеливается на жертву. Трус крадется, разматывая веревки. Сейчас все будет кончено!

— Нина! — вдруг раздается голос Шурика, и он сам вновь появляется под деревом. Спрыгнув с осла, он говорит: — Разрешите, я вас все-таки провожу.

Нина очень довольна появлению Шурика, вместе они уходят по живописной тропинке на дне ущелья.

Как из-под земли появляются Бывалый и Трус. Жертва ушла окончательно... И вдруг со страшным треском на них сверху обрушивается Балбес, накрывая друзей огромной обломившейся веткой.

 

В доме Джабраила подводятся первые неутешительные итоги провалившейся операции.

— Вы не оправдали оказанного вам высокого доверия, — кипятится Джабраил, обращаясь к изрядно потрепанной троице.

— Невозможно работать! — восклицает Бывалый.

— Вы даете нереальные планы! — оправдывается Трус.

— Это... как его? Волюнтаризм, — заключает Балбес.

— В моем доме не выражаться! — возмущается Джабраил.

— Ах, так! — взрывается Бывалый. — Вот ваш аванс. Мы отказываемся!

И он с такой силой выхватывает из кармана пачку денег, что одна десятирублевка летит на пол. Трус тут же незаметно наступает на нее ногой.

В соседней комнате Саахов слышит весь этот разговор. Пора вмешаться. Он стучит шампуром по глиняному кувшину. Это условный сигнал.

— Подождите, подождите минуточку! — нервно говорит Джабраил и убегает в соседнюю комнату.

Трус и Бывалый, пересчитавшие деньги, которые они, конечно, и не собирались отдавать, обнаружили недостачу. Они тщетно ищут пропавшую десятирублевку. А Трус как ни в чем не бывало стоит на ней.

Возвращается энергичный, улыбающийся Джабраил.

— Ваш вопрос решен положительно! — обращается он к троице. — Тот, кто нам мешает, тот нам поможет!

И он шепотом начинает излагать новый хитроумный план, подсказанный товарищем Сааховым.

 

База альпинистов. Горит большой костер, около него — альпинисты. Слышны музыка, смех... Шурик и Нина снова прощаются.

— Нет-нет-нет, — настойчиво говорит Нина, — обязательно возьмите шарф. Простудитесь!

И она ловко повязывает на шею обалдевшему от счастья Шурику свой шарфик.

— Идите, уже поздно...

Шурик кивает, но не уходит.

— Не заблудитесь?

Шурик отрицательно машет головой. Наконец они все-таки расстаются. Нина убегает к костру, а Шурик, вздохнув, отправляется в город.

 

Зал ресторана при гостинице. Играет маленький эстрадный оркестр. За уединенным столиком аппетитно ужинает Шурик. Рядом с ним — Джабраил, который уже начал претворять в жизнь новый план товарища Саахова.

— Вам исключительно повезло... Вы хотели посмотреть древний, красивый обычай?

— Ну конечно, конечно, я мечтаю об этом.

— Завтра на рассвете... И вы можете не только посмотреть, вы можете сами участвовать...

— Ну, за это огромное вам спасибо! А как называется этот обряд?

— Похищение невесты. Нет, вы не думайте, — предвосхищает Джабраил вопрос Шурика, — невеста сама мечтает, чтобы ее украли. Родители тоже согласны. Можно пойти в загс, но до этого, по обычаю, невесту нужно украсть.

— Украсть? — восхищенно переспрашивает Шурик. — Красивый обычай! Ну а моя-то какая роль?

— Поймать невесту...

— Поймать...

— Сунуть ее в мешок...

— В мешок? Это что, тоже по обычаю? Гениально! Ну-ну-ну?.. И передать ее кому? Влюбленному джигиту?

— Нет, и передать кунакам влюбленного джигита. Так требует обычай. Кстати, вот и они...

У столика появляется наша троица, одетая с причудливой экзотичностью. Их папахи, газыри и кинжалы производят большое впечатление на Шурика.

— Знакомьтесь! — представляет Джабраил кунаков. — Они, к сожалению, совершенно не говорят по-русски, но все понимают... Кунаки радостно мычат и по сигналу Джабраила присаживаются к столу.

— Барда варлы... Курзал! — говорит Бывалый, начиная этой тарабарщиной вежливую застольную беседу.

— Что он говорит? — спрашивает Шурик.

Джабраил и сам не знает, что это может означать. Поэтому он дает очень вольный перевод:

— Он говорит: «Приятного аппетита»... Кушайте, кушайте...

— Спасибо большое.

В беседу включается и Балбес. Жестом фокусника он достает из газырей два патрона, один из которых оказывается папиросой, другой — зажигалкой, и, закурив, говорит:

— Бамбарбия... Кергуну...

— Что он сказал? — снова спрашивает Шурик.

Джабраил быстро входит в роль переводчика:

— Он говорит: если вы откажетесь, — они вас зарежут. — И, усмехнувшись, добавляет. — Шутка!

— Шутка! — смеясь, повторяет Балбес.

— Я согласен.

— Ну и прекрасно! Нина будет очень рада.

— Значит, невесту зовут — Нина?

— Нина. Моя племянница, — с нарочитой небрежностью поясняет Джабраил.

— Разве у Нины есть жених? — поражен Шурик.

— Они обожают друг друга...

Шурик оглушен этим известием. Ему очень неприятно, что Нина выходит замуж. Но, с другой стороны, он не имеет никаких оснований мешать ее счастью. И все-таки ему не хочется отдавать ее другому своими руками. Шурик судорожно ищет выход:

— Я же совсем забыл. Я завтра должен... В общем вы меня извините, я не могу это сделать... никак...

Наступает гнетущая пауза.

— Товарищ Шурик! — проникновенно начинает Джабраил. — Самое главное, Нина просила, чтобы это сделали именно вы.

— Нина сама просила?

— Очень.

— Ну что ж, передайте Нине, что я согласен. До свидания.

Шурик встает и идет к выходу, лавируя между танцующими парами.

Джабраил встревожен. Этот простодушный фольклорист может сорвать всю операцию. Он догоняет Шурика и предупреждает его:

— Учтите, обычай требует, чтобы все было натурально. Никто ничего не знает. Невеста будет сопротивляться, брыкаться и даже кусаться... Звать милицию, кричать: «Я буду жаловаться в обком!» Но вы не обращайте внимания — это старинный красивый обычай.

— Я понимаю... Все будет натурально. До свидания!

Печальный Шурик уходит, а довольный Джабраил включается в танец, исполняя странный гибрид лезгинки с твистом.

 

Первые лучи солнца освещают вымпел на флагштоке альпинистской базы. Под скалой, рядом с базой, спят девушки-альпинистки в спальных мешках.

Из-за большого валуна высовываются «кунаки». Они с волнением следят за Шуриком.

Шурик подползает к ряду спальных мешков, заглядывает в лица спящих девушек. Но Нины нет. В растерянности он оборачивается к своим сообщникам. «Кунаки» дружно указывают ему куда-то правее.

Спокойно спит Нина. Около нее появляется Шурик. Несколько секунд он всматривается в милое лицо девушки, потом поднимает голову, и его взгляд встречается с «кунаками», которые энергичными жестами нетерпеливо командуют ему: «Тащи!»

Шурик начинает волоком тащить мешок со спящей Ниной. Неожиданно Нина открывает глаза. Она смотрит на Шурика, еще не понимая, во сне он появился или наяву.

— Шурик! — улыбается она.

— Тсс! — прикладывает Шурик палец к губам. И продолжает тащить дальше.

Окончательно проснувшись, Нина засмеялась.

— Ну что вы делаете?

— Только ничего не надо говорить... — печально отвечает ей Шурик.

Оттащив спальный мешок с Ниной на достаточное расстояние от подруг, Шурик останавливается и долгим взглядом смотрит на Нину.

— Что с вами? — спрашивает она.

— Я пришел проститься...

— До свидания, Шурик! — нежно говорит она и закрывает глаза в ожидании поцелуя.

И действительно, Шурик наклоняется над ней и тихо говорит:

— Прощайте, Нина!.. Будьте счастливы.

Кажется, что сейчас он поцелует ее... Но вместо этого Шурик быстро задергивает застежку спального мешка, «упаковав» Нину прежде, чем она поняла, что происходит.

 

«Кунаки», с трудом держа извивающийся и лягающийся мешок, направляются к машине. Понурив голову, Шурик со своим ишаком плетется сзади.

Он останавливается у красной машины, в которую троица пытается уложить мешок с Ниной.

Из-за поворота выезжает милиционер на мотоцикле и притормаживает.

— Что грузите?

«Кунаки» холодеют от ужаса. И только Шурик, не чувствующий за собой никакой вины, простодушно отвечает:

— Невесту украли, товарищ старшина.

Трусу становится плохо. Бывалый обреченно начинает поднимать руки. И только Балбес не растерялся. Немного отвернувшись, он ловко имитирует баранье блеяние.

— Шутник, — понимающе подмигивает милиционер Шурику и, уезжая, кричит: — Будете жарить шашлык из этой невесты, не забудьте пригласить!..

Красная машина похитителей стремительно проносится мимо дорожного указателя «Орлиное гнездо» и вскоре подъезжает к уединенной даче Саахова в горах. Джабраил пропускает машину во двор и наглухо закрывает ворота. Все! Нина стала «кавказской пленницей».

 

Шарфик Нины, тот самый, который она повязала на шею Шурику, сейчас держит в руках Саида. Перед ней растерянный, подавленный Шурик.

— Так это был не обряд... Ее действительно украли, — произносит Шурик. — Кто украл? — грозно спрашивает он и тут же виновато спохватывается: — Ах, да... Кто жених?

— У нас женщины иногда узнают об этом только на свадьбе...

— Свадьбы не будет! — взрывается Шурик. — Я ее украл, я ее и верну!

Он стремительно выбегает из дома и, перемахнув через перила лестницы, в классической ковбойской манере прыгает прямо в седло своего ишака. Но, в отличие от героев дикого Запада, всадник на бешеном галопе не скрывается в облаке пыли. Обиженный осел, несмотря на все понукания, не трогается с места. Совершенно ясно, что сейчас никакая сила в мире не заставит его подчиниться хозяину. Шурик вынужден бросить его и бежать на своих двоих.

 

Запыхавшийся Шурик подбегает к отделению милиции. Он готов уже войти в подъезд, но его останавливает голос Саахова:

— Товарищ Шурик!

Шурик оборачивается и бежит к стоящей у тротуара «Волге». От волнения и быстрого бега он не может произнести ни слова.

— Что случилось? В чем дело? — осторожно спрашивает Саахов.

— Преступление... Украли...

— Ишака вашего украли? Да? — пытается шутить Саахов, но на самом деле он не на шутку встревожен.

— Да нет! Девушку... Нину похитили...

— Нину?! — притворно ужасается Саахов, лихорадочно соображая, что же делать.

— Я единственный свидетель! — объясняет Шурик и снова порывается войти в милицию. Саахов резко хватает его за руку и вталкивает в «Волгу»...

Но падает Шурик не на сиденье машины, а в мягкое кресло на квартире Саахова. Здесь и продолжается их разговор.

— Нет, вы не свидетель, вы — похититель, преступник! — говорит Саахов, заговорщицки опуская жалюзи.

— Ну я же не знал! — оправдывается Шурик.

— Какой позор, какой позор! Клянусь, честное слово! — патетически возмущается Саахов. — На весь район! Я лично займусь этим делом. Этот таинственный жених — подлец ничтожный!.. А кстати, вы не знаете, кто это?

— Нет.

«Фу, отлегло! Самого главного этот разоблачитель не знает». — Очень жаль, очень жаль, — бодро говорит товарищ Саахов. — Он подлец! Аморальный тип! Большое спасибо за сигнал. На этом отрицательном примере мы мобилизуем общественность, поднимем массы...

— Правильно! — одобряет эту программу доверчивый Шурик. — А я пойду в милицию...

Саахов останавливает Шурика и чуть не силой вдавливает его обратно в кресло.

— В какую милицию? Слушайте, арестуют немедленно... Они же формально обязаны вас посадить... Посадят.

От этого неожиданного варианта Шурик растерялся.

— Деньги есть?

— Зачем? — недоумевает Шурик.

— Вы должны немедленно исчезнуть. Я все сделаю сам. Нина будет спасена. Этих негодяев мы будем судить показательным судом. А вы приедете на этот процесс действительно как свидетель...

— Нет! — восклицает Шурик. — Я не имею права злоупотреблять вашим благородством.

— Каким благородством? — почти искренне удивляется Саахов.

— Вы же рискуете из-за меня, формально вы прикрываете преступника. Нину-то украл я, и я должен сам искупить свою вину! Спасибо, огромное вам спасибо!

Шурик горячо трясет руку Саахова, затем быстро направляется к двери.

— Товарищ Шурик! — Саахова осеняет спасительная идея. — Зачем в милицию? Не надо этих жертв! Прямо к прокурору. Он все поймет...

Шурик и Саахов поднимаются на крыльцо дома. Дверь распахивается широко и радушно. За ней — шум, дым и звон пира. На пороге Шурика и Саахова встречают добродушный хозяин дома и члены его семьи.

— Дорогие гости, добро пожаловать! — радостно приветствует он пришедших, держа большой рог с вином.

— Скажи, Марим, прокурор у вас? — спрашивает Саахов.

— У нас, у нас, все у нас, весь город у нас, только вас ждали. Вина дорогим гостям!

— Нет-нет, спасибо, я не пью, — слабо защищается Шурик. — Нам бы прокурора...

— Отказываться нельзя... — шепчет Саахов. — Кровная обида.

Гостеприимные хозяева подхватывают Шурика под руки и увлекают в дом. Саахов с удовольствием следует за ними, предвидя дальнейшее развитие событий.

Вскоре он выходит из дома и, настороженно оглядываясь, звонит по телефону-автомату:

— Райбольница, да?.. Приезжайте, пожалуйста, немедленно на улицу Гоголя, сорок семь... Да, дом Капитанаки... Да-да, где именины... С одним из гостей совсем плохо... Немедленно, прошу...

 

Два санитара в белых халатах выносят носилки, на которых возлежит Шурик, как одалиска. Глаза его закрыты, он томно бормочет нечто нечленораздельное. Товарищ Саахов безошибочно рассчитал: Шурик действительно мертвецки пьян.

Санитары ставят носилки в санитарную машину. Любопытные гости и прохожие наблюдают и комментируют:

— Он еще песню поет, да.

— Что случилось?

— Человек немножко много вина выпил, ничего не случилось...

Саахов сообщает женщине-врачу симптомы болезни:

— Вы понимаете, это очень тяжелая форма заболевания. Надо спасать человека — так стоит вопрос, честное слово, клянусь! Вы понимаете, на почве алкоголизма у него появляются какие-то навязчивые идеи. Какая-то украденная невеста. Он рвется все время кого-то спасать... просто помутнение рассудка, честное слово.

— Ясно, делириум тременс, — ставит диагноз врач. — Белая горячка.

— Да, белый, горячий, совсем белый, — сочувственно подтверждает Саахов.

— Ну, вы не волнуйтесь, через три дня поставим на ноги.

Это не устраивает товарища Саахова.

— Э-э, нет, торопиться не надо. Это наш гость. Важно вылечить. Важно вернуть обществу полноценного человека. Торопиться не надо.

— Постараемся. До свидания!

 

Высоко в горах, на краю отвесной скалы, прилепилось «Орлиное гнездо» — одинокая сакля, переоборудованная в загородный домик товарища Саахова. Одна стена сакли с большим окном и балконом висит над пропастью. Крыльцо и веранда выходят во фруктовый сад, отделенный от внешнего мира глухой стеной, сложенной из горного камня. Конечно, этот домик выглядит старинной саклей только внешне. На самом деле он модернизирован.

Прекрасная пленница заключена в угловой комнате, обставленной с вызывающей восточной роскошью. И вообще все происходящее в «Орлином гнезде» как по содержанию, так и по форме живо напоминает нам приключенческие фильмы в стиле «ориенталь» типа «Багдадского вора», «Али-Бабы», «Синдбада-морехода» и т. д. Тут обязательны ковры и драгоценные подарки, прекрасные, но непреклонные пленницы, коварные султаны и их визири, могучие нубийские стражники, евнухи, рабыни и прочее. В этом стиле мы и видим героев нашей истории. Товарищ Саахов и Джабраил — это султан и его визирь, похищенная принцесса, естественно, — Нина, а все остальные обязанности нубийских стражников, евнухов и рабынь — совмещают в себе Трус, Балбес и Бывалый.

Нина дергает дверь — дверь заперта. Она смотрит в распахнутое окно — за ним пропасть. Другое окно, выходящее в сад, зарешечено. Выхода нет.

За Ниной из соседней комнаты через потайной глазок следит Джабраил.

Нина, то ли выжидая, то ли смирившись, успокаивается и начинает осматривать роскошную обстановку своей пышной темницы. Она взбирается на атласные подушки необъятного алькова и задумывается...

Щелкает замок. Нина настораживается.

В комнату входит Трус. Он неумело приветствует Нину по-восточному, склоняется в глубоком поклоне и пятится к резной инкрустированной тумбочке, в которой спрятан электропроигрыватель «Жигули». Комната наполняется чарующими звуками «Шехеразады» Римского-Корсакова. А Трус, снова отвесив поклон, застывает, сидя на скрещенных ногах, как изваяние, около полки с пластинками.

Появляется Балбес с большим подносом на голове, который он песет по-восточному, не поддерживая его руками. Склонившись в изящном поклоне, он ставит перед Ниной фрукты и изысканные яства. Пятясь задом, он занимает место на ковре, недалеко от Нины.

В дверях возникает мощная фигура Бывалого. Со скрещенными на груди руками он становится на страже.

Нина понимает, что таинственный жених в данную минуту действует не кнутом, а пряником. И она решает использовать преимущество своего положения. Она ведет себя, как принцесса, с удовольствием принимает и угощение и «культурное обслуживание». Нина берет большую лепешку и, весело поглядывая на своих слуг, начинает аппетитно есть.

— Все в порядке! — докладывает Джабраил по телефону своему шефу. — Можете приезжать...

А в комнате принцессы сменилась музыка. Балбес танцует и поет, услаждая слух своей повелительницы восточными куплетами. Рефрен подхватывают Трус и Бывалый, тоже вступая в танец.

И даже Нина включается в общее веселье. Она подпевает и танцует, при этом приближаясь к двери. Ей удается обмануть Труса, запутав его в шали, и незаметно выскочить за дверь. Снаружи щелкает замок.

Трус, ничего не замечая, в упоении продолжает танцевать. Коллеги яростно набрасываются на него и, подхватив, словно бревно, начинают вышибать им дверь, как тараном.

Нина вынимает ключ из двери и оборачивается. Перед ней стоит Джабраил. Путь к побегу закрыт.

— Ах, так?! — гневно бросает Нина. — Ну хорошо... Я объявляю голодовку, и теперь никто, кроме прокурора, сюда не войдет!

И она снова открывает дверь в комнату. А так как Балбес и Бывалый продолжают в это время таранить дверь Трусом, то он с криком «поберегись» вылетает из комнаты, пролетает через коридор и застревает в окне, выбив стекла.

А Нина скрывается в комнате и захлопывает за собой дверь.

 

Женщина-врач, которая накануне привезла Шурика, докладывает главврачу психиатрической больницы:

— Типичный делириум тременс. Рвется спасать какую-то девушку, которую украл, как ему кажется... В общем, он ведет себя так, как предупреждал нас товарищ Саахов.

— Да-да, он мне тоже звонил.

— А сейчас он находится в состоянии кататонического возбуждения и требует, чтобы вы немедленно его приняли.

— Требует — примем...

По длинному коридору спецдиспансера в сопровождении женщины-врача быстро идет Шурик, в больничной пижаме. Бросив негодующий взгляд на свою спутницу, Шурик решительно входит в кабинет.

И вот спустя несколько секунд тревожно замигала сигнальная красная лампочка. По коридору пробегают два санитара и скрываются в кабинете главврача.

Вскоре отсюда выходит спеленатый в смирительную рубашку Шурик в сопровождении санитаров и главврача, который тихо говорит дежурной:

— Да, диагноз товарища Саахова явно подтверждается...

— Саахов! — настораживается Шурик, услышав эту фразу. — Вы сказали — Саахов?

— Саахов, Саахов, — успокаивает его главврач.

Шурика осеняет странная и страшная догадка:

— Так это он меня сюда упрятал?

— Не упрятал, а направил в момент острого кризиса.

Все события прошедшего дня предстают перед Шуриком в совершенно другом свете. И он горячо обращается к главврачу:

— Так я вам вот что скажу: Саахов и украл эту девушку!

— Правильно! — не спорит главврач. — Украл. И в землю закопал. И надпись написал...

— Да вы послушайте! — кричит Шурик. — Саахов...

— Идите, идите, — мягко перебивает его врач. — Мы вас вылечим. Алкоголики — это наш профиль.

Шурик понимает, что ему ничего не удастся доказать. Он говорит с неожиданным спокойствием:

— Развяжите меня.

— А вы будете себя хорошо вести?

Шурик кивает.

— Развяжите, — приказывает главврач.

Санитары моментально освобождают Шурика.

— Я понимаю, вы все мне не верите... Могу я видеть прокурора? — спрашивает Шурик.

— Можете, — охотно соглашается главврач и обращается к дежурному врачу: — Где у нас прокурор?

— В шестой палате... где раньше Наполеон был, — деловито отвечает дежурный врач.

У Шурика подкашиваются ноги.

 

В «Орлином гнезде» перед дверью узницы сидит товарищ Саахов. Он пока не обнаруживает своего присутствия для пленницы.

Все переговоры с ней через запертую дверь ведет Джабраил.

— Ты можешь не есть, ты можешь не пить, ты можешь молчать — ничего тебе не поможет...

За дверью раздается звон разбиваемой посуды. Джабраил воспринимает это как ответ Нины. (И в дальнейшем, во время «переговоров», он воспринимает звуки, доносящиеся из-за двери, как реплики Нины.)

— Лучший жених района предлагает тебе свою руку и сердце...

Раздается сильный грохот. Товарищ Саахов вздрагивает и со вздохом тихо говорит:

— До сервиза дошла.

— Большой сервиз? — так же тихо спрашивает Джабраил.

— Двенадцать персон, девяносто шесть предметов...

За дверью Нина спокойно и методично бьет тарелку за тарелкой.

А Джабраил возмущенно продолжает:

— Совести у тебя нету!.. Ты плюешь на наши обычаи. (Бах!) Глупо! У тебя же нет другого выхода... (Бах!) Ты хочешь сказать, что тебя начнут искать? Правильно! Обратятся к родственникам. А родственники — это я. А я скажу: она бросила институт, вышла замуж и уехала. (Бах!) Так вот я хочу сказать... (Бах!) Не перебивай, когда с тобой разговаривают! — негодует Джабраил. — В общем, так: или ты выйдешь отсюда женой товарища Саа... (он замечает предупреждающий знак начальника и тут же поправляется) ах, какого жениха, или вообще не выйдешь...

Оба напряженно прислушиваются. За дверью — неожиданная тишина.

— Вот это другое дело. Умница!.. Открой дверь! Сейчас ты познакомишься с дорогим женихом...

И вдруг, ко всеобщему удивлению, щелкает открываемый замок.

— Молодец, — говорит Джабраил.

Товарищ Саахов подтягивается, прихорашивается, чтобы предстать в лучшем, виде перед своей избранницей. Джабраил передает ему поднос с шампанским и фруктами...

— Шляпу сними! — просит он Джабраила, поскольку его руки заняты подносом. Джабраил снимает с шефа шляпу, и товарищ Саахов торжественно входит в комнату Нины.

Но тут раздается грохот, и из комнаты медленно, слегка пошатываясь, появляется товарищ Саахов. Сочные фрукты превратили его костюм в абстрактную живопись. А дверь за ним немедленно захлопывается, и снова поворачивается ключ.

Товарищ Саахов чуть не плачет:

— Слушай, обидно... Клянусь, обидно... Ну ничего не сделал, только вошел...

— Молодая еще, капризная, — пытается утешить его Джабраил.

— Что значит капризная?.. Хулиганка!.. В общем, так, — резюмирует Саахов, немного успокоившись. — У меня теперь только два выхода: или я ее поведу в загс, или она меня поведет к прокурору...

— Не надо, — пугается Джабраил.

— Сам не хочу...

 

Бывалый, Балбес и Трус выстроились перед начальством. Саахов и Джабраил направляются к «Волге».

— Ну ничего... Через день она проголодается. Через неделю тосковать будет, а через месяц умной станет. Ничего, будем ждать, — говорит Саахов, садясь в машину.

— Будем ждать, — подтверждает Джабраил и, вернувшись, дает последнее указание: — Помните, товарищи, вы наконец должны оправдать оказанное вам высокое доверие. А за нее отвечаете головой.

— Будем стараться, дорогой товарищ Джабраил! — дружно рапортует троица.

 

Глухой высокой стеной окружен сад спецдиспансера для алкоголиков. Встревоженный и печальный Шурик исследует ее в поисках какой-нибудь лазейки для бегства. Стена слишком высока. Шурик решает преодолеть ее, воспользовавшись растущим рядом деревом. Он пытается залезть на него, но раздается звонок.

Шурик подходит к следующему дереву, дотрагивается до него, слышен другой сигнал — зуммер...

Два меланхолически настроенных пациента сидят на скамеечке. У каждого тюльпан в руке. Они нюхают цветы, затем форма цветка навевает на них воспоминания, и они с печальной улыбкой чокаются тюльпанами, как рюмками. К ним подходит Шурик.

— Сообразим на троих? — предлагает он.

— Грешно смеяться над больными людьми...

— Серьезно, я сбегаю, а?

— Отсюда не убежишь...

— Есть один способ.

Шурик шепотом излагает им свой план.

И вот уже этот план в действии. Партнеры влезли на толстую ветку дерева и изготовились к прыжку. Сам Шурик стоит внизу на одном конце подкидной доски, сооруженной из скамейки.

— Ап! — командует Шурик.

Партнеры прыгают на другой конец доски — и Шурик взвивается в небо, словно ракета. По точно рассчитанной траектории он перелетает через стену и... попадает в кузов грузовой машины, доверху нагруженной матрацами, которая случайно проезжала мимо.

Шурик удовлетворенно оглядывается. Наконец он на свободе! Внезапно машина, свернув за угол, останавливается у закрытых ворот. Шурик видит... табличку с надписью:

ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА № 1

Распахнулись ворота, машина двинулась. Шурик успевает соскочить на землю и, перебегая дорогу, чуть не попадает под колеса старенького санитарного газика.

Шурик отскакивает и замечает красный крест на машине. Он пускается бежать вдоль улицы.

— Стой! Псих! — слышен за его спиной голос.

Старенький газик мгновенно разворачивается и пускается в погоню.

Шурик оглядывается, видит преследующую машину, прибавляет ходу.

Машина нагоняет его, из кабины высовывается Эдик — молодой шофер, с которым Шурик делил дорожные трудности в начале своей фольклорной экспедиции.

— Что ты бежишь как сумасшедший? — говорит водитель. — Где твой ишак?

Этот неожиданный вопрос заставляет Шурика остановиться.

— А-а, здравствуй, — тяжело дыша, слабо улыбается Шурик.

— Что случилось? Куда торопишься?

— Туда! — неопределенно машет Шурик рукой.

— Садись!

Шурик колеблется. Но симпатичный горец располагает к себе. И Шурик решается.

— Спасибо! — говорит он и садится в кабину.

— Куда тебя везти? — спрашивает Эдик.

— Вот что... Я тебе все расскажу, а ты сам решишь, куда меня везти... Только давай поскорее! — Шурик нервно оглядывается.

— Машина — зверь! — гордо бросает водитель и нажимает на стартер. «Зверь» воет, но не заводится. Водитель мрачнеет. — Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса! — начинает Эдик свое привычное проклятие, но в этот момент одумавшийся «зверь», взревев, срывается с места.

 

У телохранителей в «Орлином гнезде» только что закончилась обильная трапеза. Балбес и Трус составляют отчет шефу.

— Пиши с новой строчки, — лениво диктует Балбес, лежа под пледом и поглядывая на остатки пиршества: — «Обед» подчеркни... Значит, так. «От супа отказалась». В скобках: «суп харчо». Дальше... «Три порции шашлыка выбросила в пропасть». Теперь вино... «Разбила две бутылки»...

— Три, — поправляет Трус, показывая на откатившуюся пустую бутылку.

— Пиши «три»...

 

К воротам «Орлиного гнезда» подъезжает машина Эдика, настойчиво сигналя. Прибегает Балбес и распахивает ворота.

— Дача товарища Саахова? — спрашивает шофер.

— Ага...

— Санэпидемстанция...

Из машины выходят Шурик и Эдик. Впрочем, узнать их невозможно, так как на них белые халаты, медицинские шапочки, а лица до глаз закрыты марлевыми масками.

Они входят в дом. На лестнице стоят Бывалый и Трус.

— Вам кого? — спрашивает Бывалый.

— В районе — эпидемия. Поголовные прививки. Ящур! Распишитесь! — протягивает Эдик книгу. — Обязательное постановление...

Троица переглядывается и решает не сопротивляться, идя на все, лишь бы поскорее сплавить непрошеных гостей.

— Рубашки снимать? — с готовностью спрашивает Балбес.

— Как раз рубашки не обязательно... Ложитесь на живот...

«Пациенты» укладываются и готовят плацдармы для уколов.

В стороне Шурик разламывает ампулы со снотворным и приготавливает шприцы. Эдик приступает к вакцинации.

Все три «пациента» лежат рядом на животах. Мы видим только их лица, но по выражению этих лиц догадываемся, что происходит в тылу.

К Трусу подходит Эдик со шприцем.

— Ой! — взвизгивает Трус.

— Спокойно. Я еще не колю.

— Ах, нет еще? Скажите, а это не больно?

— Все зависит от диаметра иглы.

— Скажите, а у вас диаметр?.. Ай!

Это укол умерил любознательность Труса.

— Уже, да? — с облегчением спрашивает он, но тем временем Эдик перешел к Балбесу. Тот настороженно принюхивается, почуяв знакомый аромат.

— Спирт? — оживляется он.

— Спирт, — подтверждает Эдик, дезинфицируя место для укола. На лице Балбеса появляется блаженная улыбка, с которой он и переносит вакцинацию.

Третий — Бывалый. Эдик, критически оценив его габариты, заменяет обычный шприц на ветеринарный. Тем не менее Бывалый реагирует на этот страшный укол не больше, чем на комариный укус. Лицо его абсолютно неподвижно.

Сделав укол, Эдик никак не может вытащить иглу обратно. Он тянет ее, как штопор из бутылки, потом хватается двумя руками, даже упирается ногой.

Бывалый по-прежнему совершенно не реагирует, он даже не замечает, когда эта операция наконец кончилась.

— Лежите не двигаясь, — говорит Эдик. — Это новейшая вакцина замедленной усвояемости. В доме больше никого нет?

— Нет, нет!.. Никого, никого! — хором слишком поспешно отвечает троица.

— Спокойно! Лежите, лежите... Иначе — «мементо мори».

— Моментально... — поясняет Трус.

— ...в море! — уточняет Балбес этот не совсем правильный перевод с латинского.

— Ассистент, воды! — приказывает Эдик. Отводя Шурика в сторону, он тихо добавляет: — Нина здесь, я уверен. Найди и предупреди ее.

— А когда они уснут? — так же шепотом спрашивает Шурик.

— Через полчаса. Иди-иди...

Шурик, сняв марлевую маску, поднимается по лестнице и видит, что одна дверь заложена снаружи большой деревянной балкой.

Нина, услышав шаги, прильнула к замочной скважине. Зачем тут появился ее коварный похититель? Какую новую подлость он готовит?

А внизу Эдик, как говорят футбольные комментаторы, тянет время. Он читает лежащей троице популярную лекцию по сангигиене. Добросовестный Трус даже конспектирует ее.

— Фильтрующийся вирус ящура особенно бурно развивается в организме...

— Короче, Склихасовский! — подгоняет нетерпеливый Балбес.

— Тебе неинтересно — не мешай, — одергивает его Трус — Пожалуйста, дальше...

— Особенно бурно развивается в организме, ослабленном никотином, алкоголем и...

— ...излишествами нехорошими, — подсказывает Трус.

— Да, таким образом...

Шурик снимает с двери деревянную балку-засов и входит в комнату. Он не видит, что сзади него стоит Нина с занесенным над головой большим подносом. Едва он успевает сделать два шага, Нина обрушивает на него удар и выбегает из комнаты.

Из окна второго этажа она замечает стоящий во дворе пустой, санитарный газик. Воспользовавшись привязанной к окну бельевой веревкой, Нина перелетает через двор, как Тарзан на лиане, и через секунду оказывается у машины.

Эдик продолжает читать лекцию. Вдруг слышен шум мотора. Все оборачиваются.

Санитарная машина задом выскакивает из ворот, разворачивается и уносится по шоссе. Эдик бросается, за ней во двор, пробегает несколько шагов и останавливается, поняв бесполезность преследования.

Как раз в этот момент за спиной Эдика слышен рев другой машины. Чуть не сбив с ног, мимо Эдика проносится красный драндулет с троицей, бросившейся в погоню за беглянкой.

Со страшном грохотом к воротам подлетает четырехколесная тележка с бочкой для винограда. На тележке стоит Шурик. Моментально оценив обстановку, Эдик нагоняет тележку и прыгает на нее.

Итак, здесь начинается то, без чего не может обойтись ни одна эксцентричная комедия, — погоня.

Расстановка сил на дороге такова. Впереди мчится Нина в санитарном газике. За ней несется троица в своей экзотической красной машине. Сзади, разогнав свою тележку под уклон, все более сокращают разрыв безмоторные Шурик и Эдик.

Как и во всякой приличной кинопогоне, начинается перестрелка. Это троица отстреливается от настигающих ее Шурика и Эдика. Правда, вместо традиционных гангстерских автоматов и ручных гранат используются резиновые подтяжки Труса и свежие огурцы, лежащие в машине.

Затем идет классический номер с лассо. Но вместо мустанга Эдик заарканивает задний бампер красного драндулета и начинает подтягивать свою тележку к машине. Веревка превратилась в натянутый буксирный трос. Балбес с кинжалом в зубах сползает к бамперу, чтобы перерезать веревку. Трус держит его за ноги.

И вот трос перерезан, но результат этой операции неожидан. Чтобы не упасть, Балбес вынужден схватиться за отрезанный конец веревки. Теперь он превратился в живое звено цепи, связывающей машину с тележкой.

С огромным трудом Трусу все-таки удается спасти своего сообщника и втянуть его обратно в кузов. Но, с другой стороны, и тележка все более приближается к ним.

Далее следует третий элемент классических погонь: ужасающая катастрофа, машина, летящая в пропасть. Есть у нас и это. Балбес бросает на дорогу бутыль с машинным маслом и злорадно усмехается, предвкушая неизбежную аварию преследователей. И действительно, тележка скользит на разлитом масле, закручивается в смертельной спирали и летит в пропасть, разваливаясь по частям. Однако, согласно традиции, благородные герои не погибают. В данном случае Шурик и Эдик успевают ухватиться за сук растущего над пропастью дерева.

В общем, нашим трем гангстерам пока удалось избавиться от преследования. Повезло им и в другом. Санитарный газик Нины забарахлил. Строптивая «машина-зверь», кашляя, чихая и замедляя ход, движется по шоссе неравномерными рывками и наконец совсем останавливается.

К стоящему в облаке дыма газику подъезжает ликующая троица и бросается к кабине, чтобы схватить беглянку. Только этого и ждала Нина, спрятавшаяся в придорожных кустах. Она мгновенно занимает место Бывалого за рулем красного драндулета, дает газ и исчезает, прежде чем владельцы машины успевают сообразить, что произошло.

Изнемогая от жары и отчаяния, троица безнадежно преследует Нину на своих двоих, а вернее, на своих шестерых.

К их счастью, несколько впереди с боковой дороги на шоссе выезжает огромный рефрижератор. Троица из последних сил увеличивает темп и на ходу, открыв заднюю дверь, забирается в кузов. Шофер этого не заметил. На свободном шоссе он прибавляет скорость и даже обгоняет красную машину с Ниной.

А Шурик и Эдик уже снова включились в погоню. Им удалось поймать где-то на пастбище одну лошадь на двоих, и теперь они скачут на ней по шоссе. Увидев свой родной газик, замерший у обочины, Эдик соскакивает с коня и начинает возиться в моторе, а Шурик мчится дальше.

Тем временем в рефрижераторе разворачиваются неожиданные события. Шофер слышит доносившийся из кузова громкий, требовательный стук и крики. Он останавливает машину и бежит к задней двери рефрижератора.

Первым оттуда появляется полуживой, заиндевевший Бывалый, за ним — Трус и, наконец, Балбес. Сейчас они — снежные люди в самом прямом смысле. Одежда их заледенела. Волосы, брови и ресницы покрыты инеем. Они дрожат, стучат зубами, посиневшие губы не слушаются их.

Пораженный водитель замечает в руках Балбеса замороженную тушку молодого барана. Придя в себя, шофер отбирает похищенного барашка, забрасывает его в рефрижератор и сердито захлопывает дверцу. Машина отъезжает.

Замороженные прохиндеи медленно оттаивают. Они еще дрожат и жалобно подскуливают. Над ними поднимается пар. И тут они замечают идущую на них собственную красную машину с Ниной за рулем. Троица, взявшись за руки, образует поперек дороги живой шлагбаум.

Машина приближается. Нина тревожно сигналит. Стоящий в центре Трус не выдерживает психической атаки и начинает вырываться. Но партнеры держат его железной хваткой. Трус обмякает и обреченно опускается на колени.

Нина вынуждена резко затормозить буквально в нескольких шагах от стоящих насмерть противников. Она выскакивает из машины и скрывается в зарослях. Троица бросается за ней.

Спасаясь от преследователей, Нина вбегает в пещеру. Туда же устремляется троица. Но через мгновение все вылетают обратно с удвоенной скоростью. Из пещеры появляется огромный медведь. Он страшно ревет и недовольно оглядывается. Не обнаружив непрошеных гостей, медведь возвращается в пещеру.

Опасность миновала. У всех отлегло от сердца. Балбес и Нина улыбаются друг другу, как близкие люди, пережившие вместе большое испытание.

И тут Балбеса осеняет. Ведь перед ним беглянка! Он уже готов схватить ее, но теперь опомнилась и Нина. Она швыряет моток веревки ему в лицо и бежит к машине.

Но завести красный драндулет она все-таки не успевает. Преследователи с трех сторон вскакивают в кузов своего «фаэтона» и набрасываются на Нину. Она снова становится «кавказской пленницей».

А Шурик еще далеко. Бешеным галопом несется его белый скакун, но... красная машина мчится еще быстрее. На заднем сиденье — связанная Нина. Ее рот завязан платком. По бокам — Трус и Балбес. Правда, телохранители зевают, их явно клонит ко сну. Видимо, началось активное действие снотворного.

Машина делает неожиданный поворот. Нина тревожно смотрит на Бывалого. Голова его склонилась на руль. Он тоже засыпает.

Неуправляемая машина мчится по самой кромке шоссе, сбивая придорожные столбики, словно кегли.

Нина в ужасе закрывает глаза. А вырвавшийся на свободу драндулет продолжает бесчинствовать. Он сам выбирает себе дорогу.

Покинув шоссе, он въезжает в густую сосновую рощу. Сейчас машина врежется в один из могучих стволов. Но неизвестно почему она искусно маневрирует и, проделав зигзагообразный слаломный путь между деревьями, невредимой выскакивает снова на дорогу.

И тут Шурик настигает машину. На скаку он ковбойским прыжком перелетает в открытый кузов взбесившегося автомобиля и успевает укротить его в самую последнюю секунду — как раз тогда, когда передние колеса уже повисли над пропастью.

В машине — четыре бесчувственных тела: трое спят, а четвертая, несмотря на все свое мужество, все-таки женщина, — она потеряла сознание. Шурик берет Нину на руки, выносит на траву и пытается привести в чувство.

Но как только это ему удается, он жестоко расплачивается: Нина яростно кусает его за руку.

— За что? — вскрикивает Шурик от боли и обиды.

— Предатель, подлый наемник!

— Подождите, Нина, послушайте...

Но Нина не желает ни ждать, ни слушать.

— Иуда, подлец! Сколько тебе заплатили? Развяжите меня!

И пока Шурик развязывает веревки, она продолжает в том же духе:

— Ничтожество! Продажная шкура!

В этот момент одна рука у нее освобождается, и Нина тут же отвешивает Шурику звонкую оплеуху. Это уж слишком! Шурик мрачнеет и начинает снова связывать Нину. Видимо, это единственный способ заставить ее спокойно выслушать обстоятельства дела. Но Нина еще далека от спокойствия. Извиваясь у него в руках, она продолжает свою несколько однообразную обвинительную речь:

— Пустите меня! Бандит! Дрянь, тупица, хамелеон! Негодяй! Алкоголик, фольклорист несчастный!..

Так дальше продолжаться не может. Надо закрыть ей рот. И Шурик делает это не столько нежным, сколько злым поцелуем.

 

Лунный вечер. Перед отходом ко сну товарищ Саахов культурно отдыхает. Он дремлет в кресле у телевизора. Одет товарищ Саахов по-домашнему: он в майке-безрукавке и шлепанцах.

Сюда, в уединенный особняк в глубине большого фруктового сада, не долетают шумы улицы. Покой, мерцающий полумрак...

И вдруг пронзительный телефонный звонок врывается в чарующую мелодию «Лебединого озера». Саахов недовольно морщится и снимает трубку.

— Алло! Я слушаю... Говорите, ну!

Но трубка молчит и загадочно дышит. Затем следует щелчок и короткие гудки. В этом есть что-то непонятно тревожное. Саахов кладет трубку и с трудом возвращается к танцу маленьких лебедей на большом экране телевизора «Рубин».

Однако странности только начинаются. За спиной Саахова распахивается окно, и, когда он подходит, чтобы закрыть его, в комнату, зловеще хлопая крыльями, влетает дрессированная ворона и садится на шкаф.

— Кыш, кыш! — пытается прогнать ее Саахов, но ворона, не двигаясь, нагло каркает и почти по-человечески косит на него глазом. Все это совпадает с темой злого гения, звучащей сейчас из динамика телевизора.

Саахову становится страшно. А тут еще раздается стук в дверь.

— Кто тут? — испуганно спрашивает Саахов.

Никакого ответа. Только скрипит дверца шкафа, на которой качается мрачная ворона.

Это уже Хичкок! И хотя товарищ Саахов никогда не видел фильмов ужасов Хичкока, сейчас он испытывает неподдельный ужас. Он делает несколько шагов к креслу — и вдруг гаснет свет.

С трудом добравшись на подгибающихся ногах до торшера, Саахов ощупью находит выключатель, зажигает свет и... видит привидение. В его кресле перед телевизором сидит Нина, в белой шали, прямая и неподвижная.

— З-з... здравствуйте! — заикаясь от страха, здоровается Саахов с призраком.

Призрак поворачивается к нему, посылает воздушный поцелуй и улыбается.

Слава богу, это не привидение, а живая Нина. Правда, непонятно, почему она здесь, а не в «Орлином гнезде» и как она попала в запертый дом.

— Никак не ожидал вашего прихода, — с вымученной улыбкой говорит Саахов. — Это такая неожиданность для меня... Извините, я переоденусь...

— Не беспокойся! В морге тебя переоденут! — раздается за его спиной глухой, мрачный голос с сильным акцентом.

Саахов оборачивается как ужаленный. Перед ним с большим кинжалом в руках стоит дикий горный мститель. Это Шурик. Но лица его не видно. Оно наполовину закрыто башлыком. Поэтому и измененный голос Шурика звучит глухо.

Саахов бросается к телефону, но Шурик перерезает провод. Он кидается к двери, но на пути встает другой мститель с двустволкой наперевес. Это переодетый Эдик.

— Мы пришли, чтобы судить тебя по закону гор, — с пафосом оглашает Шурик приговор. — За то, что ты хотел опозорить наш род, ты умрешь, как подлый шакал.

— Вы... Вы не имеете права. Вы будете отвечать за это! — неуверенно протестует Саахов.

— За твою поганую шкуру я буду отвечать только перед своей совестью джигита, честью сестры и памятью предков, — патетически продолжает Шурик.

Товарищ Саахов подбегает к Нине, опускается на колени.

— Нина... Нина, остановите их! Мы с вами современные люди. Ну это же средневековая дикость! Я нарушил этот кодекс, но я готов признать свои ошибки...

— Ошибки надо не признавать, их надо смывать кровью, — гордо бросает Нина, пряча улыбку.

— Вы не имеете права... Это — самосуд! Я требую, чтобы меня судили по нашим советским законам...

— А покупал ты ее по советским законам? Или, может, по советским законам ты ее воровал? Прекратим эту бесполезную дискуссию. Сестра, включи телевизор погромче, начнем...

И Шурик начинает выразительно точить кинжал. Испуганный Саахов забивается в угол и опускается на колени.

— Не надо, не надо... Я вас умоляю, не надо... Я больше не буду... Ну позвольте мне пойти в прокуратуру... Ну разрешите мне сдаться властям.

Мстители неотвратимо приближаются к нему. И тут Саахов предпринимает последнюю попытку спастись. Он дергает ковер, Шурик и Эдик падают. Саахов проносится через комнату и вскакивает на подоконник раскрытого окна.

Здесь его и настигает роковой выстрел. Саахов со стоном валится за окно.

— Вы что? С ума сошли? — ужасается Нина. Этот выстрел не был предусмотрен планом.

Но друзья-мстители почему-то беспечно смеются.

— Не беспокойтесь, это только соль, — говорит Шурик.

— Соль, соль! — подтверждает Эдик и приветствует севшую ему на голову ворону. — Молодец, Гамлет!

— Встать! — командует Шурик Саахову.

 

— Встать! — продолжает чей-то голос. — Суд идет.

Этот голос уже звучит в зале народного суда. Со скамьи подсудимых поднимаются Джабраил, Балбес, Бывалый и Трус. Товарищ... то есть, простите, гражданин Саахов уже стоит.

— Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире! — со льстивым воодушевлением вдруг выкрикивает Трус и начинает аплодировать. Но под строгим взглядом судьи он прекращает свой единственный аплодисмент.

— Прошу садиться! — говорит судья.

Джабраил и троица опускаются на скамью подсудимых. Саахов продолжает стоять.

Садитесь! — уже специально для него повторяет судья.

— Спасибо, я постою, — отвечает Саахов.

Балбес, бросив взгляд на место ранения Саахова, ухмыляясь, поясняет:

— Гражданин судья, он не может сесть!

 

И вот та же дорога, которой начиналась наша история. Она ведет из города, где Шурик пережил необычайные приключения, где он встретил, потерял и снова нашел Нину.

Сейчас они идут по этой дороге. За ними плетется навьюченный ишак. Всем троим грустно. Кончились приключения, кончились каникулы, предстоит разлука.

Впрочем, мы надеемся, что Шурик с Ниной еще встретятся. Во всяком случае, нам очень хочется этого.

Из-за поворота выезжает сверкающий лаком новенький черно-белый микроавтобус «Старт». Путники останавливаются на обочине. Нина поднимает руку.

Автобус тормозит, закрывая героев нашей истории. Затем он трогается — и на дороге нет никого. Ни очаровательной кавказской пленницы, ни ее похитителя и спасителя, ни, как это ни странно, даже ишака.

И пока мы размышляем, как мог сесть ишак в попутную машину, на экране появляется надпись:

КОНЕЦ

Кадры из фильмов

«ЗВОНЯТ, ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ!»

«АЙБОЛИТ-66»

«КАВКАЗСКАЯ ПЛЕННИЦА»

Оглавление

А. Митта . Кино и дети

А. Володин . Звонят, откройте дверь!

Р. Быков . Почему «Айболит-66»?

В. Коростылев, Р. Быков . Айболит-66

Л. Гайдай . О фильме «Кавказская пленница»

Я. Костюковский, М. Слободской, Л. Гайдай . Кавказская пленница

Кадры из фильмов

  «ЗВОНЯТ, ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ!»

  «АЙБОЛИТ-66»

  «КАВКАЗСКАЯ ПЛЕННИЦА»

Реклама на сайте