«Ласточка»

Варвара Карбовская Ласточка

Он мысленно назвал ее Ласточкой в первый же раз, как увидел на стадионе. Она с удивительной легкостью порхнула между рядами, в изящном черном костюме с чем-то белым, не то атласным, не то шелковым на груди, – он в сортах материй не разбирался. Она повертела туда-сюда круглой темноволосой головкой с остреньким птичьим профилем. Увидела кого-то в рядах и тоненько защебетала.

«Настоящая Ласточка», – подумал Егор, и ему с этой минуты стало вдвойне интересно: интересовало то, что происходило в отдалении на футбольном поле, и то, что находилось рядом с ним, бок о бок…

Ласточка была не одна. Возле нее уселась девушка, для которой Егор, наверно, подобрал бы совсем другое сравнение, если бы взглянул в ее сторону. Может быть, он сравнил бы ее с цветочным киоском, поскольку она была в цветистом платье, и на шляпе и на груди у нее были цветы в изобилии, а своим приземистым, крепким сложением она напоминала именно киоск. Но он ее не заметил. Так не замечают гору, найдя на ее склоне восхитительный эдельвейс.

Иному болельщику это могло бы показаться профанацией футбольного искусства, или скорее – профанацией сладчайших страданий болельщика – заглядываться на девушек во время игры. Но Егору было двадцать лет. А в этом возрасте, если не все, то очень многие, заболевают бредовой, безумной любовью внезапно и сразу, как в шесть лет коклюшем или корью. Но если в шесть лет корь переносится сравнительно легко, то в двадцать лет любовь иногда дает осложнения.

Егор не предвидел никаких осложнений, когда подымал оброненный Ласточкой платок. Она кивнула головкой и улыбнулась.

Егор нравился девушкам, и они охотно улыбались ему без всякого поощрения с его стороны. Но теперь, ослепленный сверкающей ласточкиной улыбкой, он подумал, что до сих пор все было не то, и были даже не улыбки, а просто так, неизвестно для чего растянутые до ушей рты. Ему даже показалось, что это его личное, небывалое, индивидуальное чудо – встреча с этой девушкой – Ласточкой. И он почувствовал бы себя оскорбленным, если бы кто-нибудь ему сказал, что ежедневно тысячи девушек встречаются тысячам юношей, заставляя их забывать о прежних встречах и улыбках.

Разумеется, забывают не все. Но Егор забыл даже о футболе, когда они вместе с Ласточкой вышли со стадиона. Девица, похожая на цветочный киоск, откатилась куда-то в сторону.

Они заговорили о спорте, о погоде, и оказалось, что у них одинаковые вкусы: обоим нравилось, когда светит солнце, и не нравилось, когда идет дождик… Это ли не чудесное совпадение!

Они уговорились о следующей встрече. А затем договаривались о третьей, о четвертой. Ласточка каждый раз приходила па свидание в новом платье и каждый раз ослепляла Егора своим очарованием. Oil еще не знал, кто она, и ему хотелось, чтоб она оказалась студенткой театрального института, балериной или в крайнем случае ветеринаром, – он любил животных. Но когда выяснилось, что она продавщица в универмаге, то он нашел, что это тоже прелестно. И он был доволен, что она работает в отделе дамского трикотажа, а не в отделе мужских сорочек, иначе он стал бы ревновать ее. Потому что он сам видел, как покупатели просят: «Девушка, смеряйте мне шею», – и когда продавщица обвивает толстую шею покупателя сантиметром, у иного делается такое лицо, будто его смазали сначала маслом, а потом медом.

– А кто твои родители? – спросила Ласточка, Они уже были на ты.

Егор обрадовался. Значит, девушка серьезно смотрит на их знакомство, интересуется, из какой он семьи. Он сказал:

– У меня хорошие родители, я очень их люблю.

И он уже собирался подробно рассказать ей о родителях, но Ласточка перескочила на другой вопрос:

– У них большая квартира?

– У них свой дом.

Они как раз проходили мимо посольского особняка за чугунной решеткой. Ласточка покосилась на особняк и произнесла:

– О-о!

Егор засмеялся.

– Нет, не такой. Но тоже хороший, новый дом. С чудесным садом. Ведь они живут в Крыму. И я скоро поеду туда на практику.

– Ух, вот бы… – мечтательно шепнула Ласточка, и Егор разомлел от этого шепота, почувствовав в нем какое-то обещание.

Они шли под руку, и Ласточка, прижавшись к Егору плечом, заглянула ему в глаза.

– Ты не рассердишься, если я спрошу… Они у тебя не жадные?

– Кто, родители? Ну, вот еще! С чего ты взяла?

– А ты не обидишься, Жоржик? – ей не нравилось имя Егор, и она называла его Жоржиком. – Дело в том, что… только ты не обижайся… на тебе не очень-то шикарный костюм.

Егор опять засмеялся, но на этот раз не совсем естественно. Ему и вправду было немножко обидно, что Ласточке не нравится его новый серый костюм. Но он сейчас же нашел ей оправдание.

– Да, девчата в институте мне тоже говорили, что брюки не модные, теперь узкие носят. Но ведь необязательно, чтоб было сверхмодно.

– Нет, обязательно, – твердо сказала Ласточка. – Нужно одеваться красиво и вообще, чтоб была красивая жизнь.

– Ну, знаешь, узкие брюки – это еще не главное в жизни, – сказал Егор, но подумал, что все-таки надо будет зайти в мастерскую и отдать переделать брюки. Из широкого узкое всегда можно выкроить.

– Я люблю, чтобы все было красиво, – щебетала Ласточка, а Егор думал, что самым красивым на свете будет их любовь. Только бы она сказала «да», когда он заговорит о своих чувствах.

Но Ласточка не спешила говорить «да». Наоборот, она все время твердила «нет, нет и нет», когда он просился к ней в гости, когда, позабыв об экзаменах, умолял ее погулять с ним подольше, когда однажды, неловко, – практически он был не подготовлен, – попытался обнять ее. И от каждого ее «нет» ему все больше хотелось и гулять с ней по целым ночам, и целоваться, и даже сказать: «Ласточка, будь моей женой!» Да, да, сказать как можно скорее, потому что если он упустит Ласточку, то лучшей он не встретит нигде, никогда! (Он не знал, что именно такая поспешность впоследствии является источником мучений некоторого процента женатых мужчин.)

И вот наконец Ласточка пригласила его в гости. Кроме них, была еще та девица, на которую он не обратил внимания на стадионе.

На столе стояла бутылка вина, большой торт с кремовыми розами, а рядом с ним принесенный Егором маленький двенадцатирублевый тортик. Егору было совестно за свое скромное приношение, и разговор не клеился. Ласточку вызвали в коридор к телефону. Девица сказала:

– Мы с вашей Ласточкой нынче чуть было не вляпались.

– Во что? – рассеянно спросил Егор, прислушиваясь к милому голосу в коридоре.

– В жуткую историю. У них в трикотажном отделе десять продавщиц. Небось она вам говорила – ведьма на ведьме!

– Нет, я этого не знал. Неужели? – огорченно спросил Егор, представив себе, как его Ласточке трудно работать в таком окружении, словно на Лысой горе. А ему эти продавщицы казались симпатичными. Как можно ошибаться…

– Гадюки, – подтвердила девица. – Воображают, если у них бригада отличного обслуживания, так они должны из себя святых корчить! Ну уж ладно, которые комсомолки, так ведь и старые бабы туда же!

– Я что-то не понимаю, – сказал Егор.

– Уж будто вам Ласточка ничего не рассказывала! – Девица завлекательно улыбнулась и погрозила коротеньким пальцем с толстым кольцом. – Ведь только сейчас и пользоваться, пока в продажу поступают шикарные вещи в ограниченном количестве. А когда ими прилавки завалят – поздно будет. И вот, нынче выбросили свитера, джемпера, полуверы…

Егор довольно хорошо знал английский, и ему стало смешно, что толстая девица слово «пулёвр» произносит, как «полувер». А она продолжала:

– С каждого полуверчика очень просто по сотне заработать. У меня с Ласточкой контакт. Я прихожу, а у нее уже товар выписан. Я чеки – цап! Мое дело сбыть, а барыши пополам.

В комнату впорхнула Ласточка и уселась рядом с Егором.

– Что приуныл?

– Приуноешь, – сказала девица. – Жоржик за тебя переживает, что твои гадюки слежку устроили… – И вдруг она взвизгнула, сердито уставившись на Ласточку: – Ты чего это под столом лягаешься?

Она выпростала толстую ногу из-под скатерти, увидела спущенную на чулке петлю и рассердилась, как сердится всякая женщина, когда спускается петля на чулке.

– Лягается, маскируется! А что, он на луне живет? Твоему Жоржику ладно, у него отец – академик, всего в дом натащит, денег куры не клюют! А нам небось тоже охота красиво пожить! Он вон жадничает, тортишко за двенадцать целковых купил, тоже мне – академиков сын!

– Это кто – академиков? – упавшим голосом спросил Егор.

– А разве нет? – нахмурившись, деловито спросила девица.

– Нет, – сказал Егор. – Мой отец колхозник.

Девица взвизгнула и упала грудью на стол, отчего маленький тортик подскочил и шлепнулся на пол. Егор еще не знал, что он сделает, но чувствовал – он натворит бед, когда услышал спокойный Ласточкин голос:

– Сонька, убирайся вон немедленно.

– Да, уж конечно, уйду, – сказала толстая Сонька, накидывая на голову нейлоновый шарфик ангельской чистоты и прозрачности. И добавила с порога: – Мадам, – будущая колхозница!

Как только за ней закрылась дверь, Ласточка подбежала к Егору и тоненькими руками обвила его шею.

– Дурачок! Я-то думала, что у тебя родители богатые. Теперь понятно, почему ты одеваешься не шикарно и вообще… экономишь. Ну да наплевать, я тебя все-таки люблю.

Милое слово, проверенное веками, возымело свое действие. Егор воскликнул:

– Я вырву тебя из лап этой Соньки!

Ласточка удивилась:

– Еще чего не выдумаешь! Сонька сама у меня в руках.

– Ласточка! Ну, зачем тебе все это? Почему ты не хочешь жить, как все, как наши студентки, как ваши продавщицы, что не знаются с соньками?

– Чтоб ходить в скромненьких платьицах и дешевеньких туфельках?

Она подбежала к двери и заперла ее на ключ.

– Чтобы кто-нибудь не ввалился!

После поцелуя, против которого Егор не смог устоять, несмотря на серьезность минуты, он снова вернулся к прежнему:

– Ласточка, уж если ты пока не понимаешь, что это безобразная жизнь, так подумай о том, как будет ужасно, когда вас накроют вместе с Сонькой!

Ласточка свистнула довольно искусно.

– А кому это надо? Поди в наш магазин, в отдел кожгалантереи. Мужских перчаток либо совсем нет, либо за ними очередь. Но какая-нибудь тетка в платочке обязательно на ушко предложит тебе перчатки любого размера, по двойной цене. Изловить такую тетку вовсе не трудно, однако она торгует себе и живет припеваючи.

– Но…

– Обожди. А загляни ты, извиняюсь за выражение, в общественную уборную при нашем магазине. Там с утра до вечера Сонька и еще с десяток сонек зимой продают из-под полы пуховые платки, а летом нейлоновые блузки и босоножки. У них товар сезонный, и зарабатывают они на нем уйму. Больше, чем ты будешь зарабатывать, когда станешь инженером!

– Нечего сказать, красивая жизнь… в общественной уборной!

– Ах, так…

Это была их последняя встреча.

Егор погрустил три дня. Срок довольно продолжительный для его возраста. Девушки-студентки всполошились и с материнской заботливостью стали расспрашивать об Егоровой печали.

Сперва он говорил:

– Да ничего, в общем, просто так… – Но, когда заботы удвоились, он придумал другое объяснение и сказал:

– Мне сообщили, что умерла одна девушка. В общем… ну, которую я любил.

Студентки ахали, сочувствовали, а одна из них радостно воскликнула: «Ой!» – но тут же устыдилась своей несдержанности и принялась сочувствовать больше всех.

Все это так понравилось Егору, что он погрустил еще один день, но уже чисто формально, а потом развеселился. И уже больше не вспоминал о дорогой покойнице. И не думал о ней.

Все другие о ней тоже не думают.