«Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий»

Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий (fb2) - Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий 1898K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ирина В. Судникова

Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий

Предисловие

Первые сборники исторических анекдотов появились в России в эпоху Петра Великого. Г. Р. Державин дает такое определение этому литературному жанру: «Некоторый особенный род истории суть анекдоты. В них собираются любопытные и достойные примечания дела, дабы их разобрать философски и политически. В них может вдаваться автор в глубокие размышления, кои означат дарования его». А «Словарь Академии Российской» (1789 г.) толкует слово «анекдот» как перевод с французского: «достопамятное приключение».

Сам термин «анекдот» появился в VI веке благодаря книге историка Прокопия Кесарийского, которая называлась «Тайная история» и включала в себя скандальные хроники константинопольского царского двора, а также всевозможные городские сплетни, слухи, толки. Со временем анекдотами стали называть рассказы о выдающихся исторических личностях, знаменитых людях, их необычайных поступках, суждениях или же о курьезных ситуациях, в которые они попадали. И хотя в этих лаконичных повествованиях о Царях, королях. Императорах, полководцах, знаменитых мудрецах, поэтах, художниках, как во всяком записанном с устного пересказа факте, попадаются иногда ошибки, генеалогические или хронологические неточности, зато почти всегда передаваемое в них, так или иначе, основано на действительно совершившемся событии: кроме того рассказ нередко весьма ярко рисует время и действующих лиц. И часто случается, что какой-нибудь анекдот вдруг разом осветит того или другого исторического деятеля, характер которого до тех пор являлся недостаточно понятым.

Таким образом, для историков собрания анекдотов интересны, по меньшей мере, в двух отношениях. Во-первых, как феномен исторического сознания, как факт «устной истории», во-вторых, как исторический источник. Как явление историографии анекдот претендовал на подлинность в изложении фактов. Предполагалось, что рассказчики либо сами были свидетелями описываемых событий, либо слышали их от свидетелей.

Один из первых собирателей исторических анекдотов, действительный статский советник Якоб фон Штелин (1709–1785) в предисловии к своей книге «Любопытные и достопамятные сказания о Императоре Петре Великом, изображающие истинное свойство сего премудрого Государя и отца Отечества, собранныя в течение сорока лет» писал, что нет русских книг о жизни, деяниях и «подлинном характере» Петра Великого, а иностранные издания изобилуют ошибками и не соответствуют гению этого монарха. Указывая на необходимость подробной истории Петра, очищенной от домыслов и в то же время поучительной для будущих монархов и героев, Штелин призывал бережно собирать и хранить любые свидетельства, как письменные, так и устные. И призыв Штелина был услышан, в последующие столетия исторические анекдоты о Русских Царях и государственных деятелях собирали очень многие. Историк Д. И. Бантыш-Каменский (1788–1850), основываясь во многом на устных рассказах, составил свой «Словарь достопамятных людей Русской Земли»; собиратель древностей П. Ф. Карабанов (1767–1851) записывал почему-либо заинтересовавшие его «подлинные известия» об исторических деятелях, с указанием, от кого услышано. Из этих трудов впоследствии было составлено множество сборников, подборку из которых мы и предлагаем нашим читателям.

В этих коротких забавных исторических рассказах далекие, неподвижные, «скульптурные» образы приближаются, оживают, обретают свои характеры, и мы видим, что даже такое серьезное дело как служение государству и Монарху может быть скрашено шуткой или находчивым словом, что милосердие и великодушие во многом руководили решениями наших Царей.

Книга содержит краткую информацию о всех упоминаемых исторических личностях и краткую хронологическую справку, позволяющую освежить в памяти некоторые основные вехи Отечественной истории.

Издатели надеются, что для читателя, который безусловно получит удовольствие от занимательного чтения, книга явится в некотором роде легкой закуской, пробуждающей аппетит к более серьезной исторической литературе.

А. В. Бойко-Великая, директор Русского культурно-просветительного фонда имени святого Василия Великого.

Царствование Императора Петра I (1689–1725)

Когда у Императора Петра I родился сын, обрадованный Государь немедленно послал своего генерал-адъютанта в крепость к обер-коменданту с приказанием возвестить народу эту радость пушечными выстрелами. Но так как перед тем отдан был приказ не пускать в крепость никого после пробития вечерней зари, то часовой из новобранцев, остановил генерал-адъютанта.

— Поди прочь! Не велено никого пускать.

— Меня Царь послал за важным делом.

— Я этого не знаю, а знаю только одно, что не велено мне никого пускать, и я тебя застрелю, ежели не отойдешь.

Нечего было делать, генерал-адъютант вернулся и доложил Петру.

Тот сам, как был в простом кафтане, без всяких отличий, идет в крепость и говорит солдату:

— Господин часовой, пусти меня.

— Не пущу.

— Я тебя прошу.

— Не пущу.

— Я приказываю.

— А я не слушаю.

— Да знаешь ли ты меня?

— Нет.

— Я Государь твой.

— Не знаю, а я знаю то одно, что он же приказал мне никого не пускать.

— Да мне нужда есть.

— Ничего и слышать не хочу.

— Бог даровал мне сына, и я спешу обрадовать народ пушечными выстрелами.

— Наследника? Полно, правда ли?

— Правда, правда!

— А когда так, что за нужда: пусть хоть расстреляют меня завтра! Поди и сегодня же обрадуй народ сею вестью.

Государь приказывает коменданту сто одним выстрелом известить столицу о рождении сына, затем спешит в собор, где, при звоне колоколов, благодарит Бога за милость, а солдата жалует сержантом и десятью рублями. (2)[1]

* * *

Несколько стрельцов и два офицера их, Циклер и Соковнин, составили заговор с целью убить Петра I, когда он жил еще в Москве. Для исполнения своего замысла они сговорились зажечь два смежных дома в Москве, и как Государь являлся на всякий пожар, то решено было убить его в это время. Назначили день. В определенное время все заговорщики собрались в доме Соковнина. Но два стрельца-заговорщика, почувствовав боязнь и угрызение совести, отправились в Преображенское, где обыкновенно жил Петр Великий, и открыли Государю заговор, который намеревались исполнить в тот же день в полночь.

Петр Великий велел задержать доносителей и тотчас же написал записку к капитану Преображенского полка Ляпунову, в которой приказал ему тайно собрать всю свою роту, в 11 часов ночи окружить дом Соковнина и захватить всех, кого он найдет там. Вечером Государь, воображая, что назначил капитану в 10 часов, сам в одиннадцатом часу в одноколке, с одним только денщиком, поехал к дому Соковнина, куда и прибыл в половине одиннадцатого. С неустрашимостью вошел он в комнату, где сидели заговорщики, и сказал им, что, проезжая мимо и увидев в окнах свет, он подумал, что у хозяина гости, и решился зайти, выпить чего-нибудь с ним. Он сидел уже довольно долго, внутренно досадуя на капитана, который не исполнил его повеления.

Наконец Император услышал, что один стрелец сказал на ухо Соковнину: «Не пора ли, брат?» Соковнин, не желая, чтобы Государь узнал о их заговоре, отвечал: «Нет, еще рано». — Едва произнес он эти слова, как Петр вскочил со стула и, ударив Соковнина кулаком в лицо так, что тот упал, воскликнул: «Если тебе не пора еще, мошенник, так мне пора! Возьмите, вяжите их!» — В эту самую минуту, ровно в 11 часов, капитан Ляпунов вошел со своею ротою. Государь, в первом гневе, ударил капитана в лицо, упрекая его, что он не пришел в назначенный час. Когда же Ляпунов представил записку его. Государь сознался в своей ошибке, поцеловал капитана в лоб, назвал его честным и исправным офицером и отдал ему под стражу связанных заговорщиков. (2)

* * *

Однажды денщик Петра I, бывший генерал-аншеф Михаил Афанасьевич Матюшкин, стоя за санями, заметив, что Государь, против обыкновения, едет к Девичьему монастырю, где содержалась под стражею сестра его, Царевна София, ужаснулся опасаясь последствий. Петр сорвал печать от дверей кельи и войдя с дубиною в руках сказал, что он, отправляясь в дальний поход, пожелал с нею проститься.

София, сидя за гребнем, не переменила ни вида, ни положения, но сказала, что это излишне и что единому праведному суду Божию решить общее их дело.

Петр, выходя, со слезами сказал Матюшкину: «Жаль! Сколько умна, столько и зла, а могла бы мне быть правою рукою».

(От сына его, графа Дмитрия Михайловича Матюшкина.) (5)

* * *

Известно, что денщики Государя имели к нему всегда свободный вход и нередко оставляемы были в спальне его до того времени, пока он заснет, тогда уже они выходили. Это самое время было избрано и на исполнение замышленного убийства: изверг имел при себе заряженный пулею пистолет, он направляет его в самое сердце заснувшего крепким сном Государя, спускает курок — осечка. Злодей смущается этою неудачею и выходит, поступок остается неизвестным.

Чрез некоторое время этот изувер предпринимает опять то же. Он переменил кремень, пробовал несколько раз курок и, уверясь в исправности его, приходит вечером, остается, как и прежде, в спальне Государя до его заопочивания. Изверг снова направляет в заснувшего Царя выстрел, но Провидение Божие, по неведомым смертному судьбам, допустившее Равальяку убить Генриха IV, — покрыло щитом Монарха: пистолет, как и прежде, осекся.

Он решился разбудить Государя и признаться в своем злодеянии. Первое слово Царя было: «Что сделалось?» Но преступник говорит ему:

— Государь! Я послан к тебе от Бога — возвестить, что Он содержит тебя в Своем покровительстве и что никакая вражия сила и никакая адская злоба твоих злодеев не сильны погубить и повредить тебе.

При окончании этих слов злодей падает на колени и, показывая ему пистолет, говорит: «Посмотри, как он хорош, никогда не осекался, но теперь два раза мною направляем был на отнятие твоей жизни и в оба раза осекся. Видя такое явное покровительство Божие, решился возвестить тебе, не отлагая ни мгновения, и поздравить с хранящею силою Вышнего. Теперь голова моя в твоей воле, и я недостоин более тяготить собою землю».

Государь, выслушав это, встал с постели и, оставя преступника в положении его, несколько раз прошелся по комнате, не говоря ни слова.

— Послов ни секут, ни рубят, покровительство Божие ощущаю еще более по твоему раскаянию. Бог тебя простит! — сказал Государь.

Впоследствии, однако, преступник этот другими тяжкими злодеяниями заслужил смертную казнь. (2)

* * *

Священник Троицкого собора просил Государя быть восприемником от купели новорожденного его сына. Государь дал слово, присовокупив, чтобы он в восприемницы выбрал какую-нибудь из родственниц своих. Назначенный для крещения день провел Петр в заботах и позабыл о данном слове, уже в одиннадцатом часу ночи вспомнив о нем. «Что я сделал? — сказал он Государыне. — Я забыл мое обещание. Священник, верно, меня ждет, и домашние его в безпокойстве». С этими словами встает, одевается и, несмотря на ненастное время, переезжает на лодке через Неву, приходит к священнику, узнает, что уже родственница его уехала, немедленно посылает за нею, извиняется, совершает обряд, подносит младенца к родительнице и, поцеловав ее, прощается с нею и с домашними, пожелав, чтобы новорожденный служил им утешением. (2)

* * *

Кум и денщик Петра Великого, Афанасий Данилович Татищев, неисполнением какого-то приказания сильно прогневал Государя. Он велел наказать его за это батожьем перед окнами своего дворца. Офицер, которому поручено было исполнение экзекуции, приготовил барабанщиков, и виновный должен был сам явиться к ним. Но Татищев медлил идти и думал, авось гнев Государя пройдет. Поэтому он тихонько пошел вокруг дворца. На дороге ему встретился писарь Его Величества, некто Замятин. У Татищева мелькнула блестящая мысль — поставить вместо себя Замятина.

— Куда ты запропастился? — сказал он ему. — Государь тебя уж несколько раз спрашивал и страшно на тебя гневается. Мне велено тебя сыскать. Пойдем скорее.

И повел его к барабанщикам.

В это время Государь взглянул в окно и сказал:

— Раздевайте!

Отошел прочь.

Татищев, будто исполняя повеление Государя, закричал солдатам, указывая на Замятина:

— Что же вы стали? Принимайтесь!

Беднягу раздели, положили и начали исполнять приказание, а Татищев спрятался за угол.

Скоро Петру стало жаль Татищева. Выглянув из окна, он закричал:

— Полно!

И поехал в Адмиралтейство.

А проказник между тем отправился к Екатерине. Государыня выразила ему свое сожаление по поводу наказания и сказала:

— Как ты дерзок! Забываешь исполнять то, что приказывают.

Татищев, не входя в дальнейшее рассуждение, бросился ей в ноги.

— Помилуй. Матушка-Государыня! Заступи и спаси. Ведь секли-то не меня, а подьячего Замятина.

— Как Замятина? — спросила Государыня с безпокойством.

— Так, Замятина! Я, грешник, вместо себя подвел его.

— Что это ты наделал! Ведь нельзя, чтобы Государь этого обмана не узнал: он тебя засечет.

— О том-то я тебя и молю, всемилостивейшая Государыня! Вступись за меня и отврати гнев его.

— Да как это случилось?

— Ведь под батожье-то ложиться не весело, — отвечал Татищев, стоя на коленях, и рассказал все, как было.

Государыня, пожуря его, обещалась похлопотать. К счастию. Государь приехал с работ очень веселый. За обедом Екатерина заговорила о Татищеве и просила простить его.

— Дело уже кончено. Он наказан, и гневу моему конец. — сказал Петр.

Надо заметить, что если Петр Великий говорил кому-нибудь: «Бог тебя простит», — то этим уже все забывалось, будто ничего и не было. Этих-то слов и добивалась Государыня.

Немного погодя, она опять попросила, чтобы Государь не гневался более на Татищева. Петр промолчал.

Она в третий раз заговорила о том же.

— Да отвяжись, пожалуйста, от меня! — сказал, наконец. Царь. — Ну, Бог его простит.

Едва были произнесены эти слова, как Татищев уже обнимал колени Петру, который подтвердил свое прощение. Тогда Татищев признался, что сечен был не он, а Замятин, и в заключение прибавил:

— И ничто ему, подьячему-крючку.

Шутка эта, однако, не понравилась Государю.

— Я тебе покажу, как надобно поступать с такими плутами, как ты! — сказал он, берясь за дубинку. Но тут Екатерина напомнила, что он уже именем Божиим простил виновного.

— Ну, быть так, — сказал Государь, останавливаясь, и приказал рассказать, как было дело. Татищев чистосердечно, не утаивая ничего, все рассказал. Призвали Замятина, и он подтвердил, что это правда.

— Ну, брат, — сказал Государь, — прости меня, пожалуйста! Мне тебя очень жаль, а что делать! Пеняй на плута Татищева. Однако ж я сего не забуду и зачту побои тебе вперед.

Впоследствии Петру Великому пришлось сдержать свое слово. Замятин попался в каком-то преступлении, за которое следовало жестокое наказание, но Царь решил, что-де подсудимый и заслуживает казни, но так как он понес некогда наказание, то и вменить ему оное за нынешнее преступление. (2)

* * *

Князь Федор Юрьевич Ромодановский, известный под названием Князя-кесаря, заведовал Преображенским приказом. При своей страшной жестокости, изумлявшей самого Петра, этот человек был набожен и почитал Николая Угодника. Раз, накануне Николина дня, один колодник, содержавшийся в приказе за убийство, объявил, что имеет сообщить князю нечто очень важное. Ромодановский велел привести к себе арестанта. Тот бросился в ноги и стал просить, чтобы его отпустили в деревню к родным — провести с ними последний раз праздник и проститься, так как, вероятно, его скоро казнят. Князь-кесарь был озадачен такою неслыханною дерзостью.

— Да как ты смеешь просить об этом, злодей! — закричал, наконец, князь, придя в себя от изумления.

— Помилуй, отец мой! Святой Никола Чудотворец воздаст тебе за это сторицею.

— Кто же будет за тебя порукою? — спросил, уже смягчившись, князь Ромодановский.

— Сам святой угодник. Он не попустит мне солгать. — Начальник приказа задумался, потом заставил разбойника поклясться в том, что он непременно вернется, и затем отпустил его в деревню, которая находилась где-то недалеко от Москвы.

Враги князя тотчас же донесли об этом Государю. Петр приехал к «его кесарскому величеству» и спрашивает:

— Правда ли, что ты отпустил разбойника?

— Отпустил, но только на пять дней, чтобы он мог проститься с родными.

— Да как же ты мог это сделать и поверить злодею, что он вернется?

— Он дал мне в том порукою великого угодника, который не попустит ему солгать.

— Но когда он мог убить человека, то что стоит ему солгать святому? И тем более, что он уличен в убийстве и знает, что будет казнен.

Но князь стоял на своём.

— Ну, дядя, смотри, чтоб не отвечать за него тебе, если он не будет в срок, — сказал Государь.

В назначенный день преступник явился в приказ благодарить князя и сказал, что теперь готов с радостью принять заслуженную казнь.

Обрадованный князь поехал к Государю и доложил об этом. Петр удивился и потребовал к себе арестанта.

— Знаешь ли ты, что за убийство, совершенное тобою, ты должен быть казнен?

— Ведаю, надежа-Царь.

— Как же, ведая, возвратился ты на верную смерть?

— Я дал в том порукою святого Николая Чудотворца. К тому же я заслужил смертную казнь и приготовился к ней с покаянием. Да если б я и вздумал бежать, то святой Николай не попустил бы мне того, и я рано или поздно был бы пойман и еще большую потерпел бы муку.

Петр всегда оказывал снисхождение, когда видел чистосердечное раскаяние, и прощал всех, кроме убийц, но на этот раз он так был тронут, что приказал заменить смертную казнь для этого преступника солдатскою службою в одном из сибирских полков. (2)

* * *

Основав Петербург. Петр Великий всеми силами старался развить в нем торговлю и завести фабрики. Богатый московский купец Сорокин начал строить огромную суконную фабрику. Петр часто посещал постройку. Однажды он сказал хозяину:

— А ну-ка, братец, угости меня водочкой.

— С величайшим удовольствием. Пожалуйте в дом.

Пришли. Жена Сорокина поставила на поднос анисовку и закуску, сама внесла в столовую и просила Царя закусить.

Царь налил водки, пожелал хозяевам здоровья.

— А что, Сорокин, кажется, твоя жена беременна?

— Есть маленечко, Ваш Величество.

— Ну, если Бог благословит, возьми меня кумом.

— Очень рад, Государь.

Через месяц после этого Сорокин явился к Петру и стал просить окрестить новорожденного сына.

— Когда? — спросил Петр.

— Завтра, в двенадцатом часу.

— Буду непременно.

На другой день в 12 часов Петр приехал к Сорокину с Меншиковым.

— Ну, кум. — сказал Царь. — не задержи меня!

— Все готово. Ваше Величество, только что-то попа нет: посылал — нет дома.

— Меншиков, пошли за Феофаном.

Через час епископ Феофан (Прокопович) явился. Окрестили, выпили и закусили.

— Слушай, Меншиков, поезжай к попу и скажи ему, чтобы в воскресенье, в 11 часов он явился ко мне. Я ему покажу, как надо исполнять требы.

И Государь уехал.

Поп очень струсил.

— Пропал, матка, — сказал он жене.

— А что так?!

— Да я думал, что Сорокин врет, что Царь кумом будет. Да что будет, то будет! А надо идти.

В воскресенье поп явился к Царю.

— Ты отчего не явился к Сорокину крестить ребенка? — спросил Царь грозно. — А?!

— Занят был.

Врешь! — вскричал Петр громовым голосом. — Меншиков, отправить его в Соловки!

Поп упал на колени.

— Ваше Величество, помилуйте: жена, дети!

— А! Помилуйте — жена, дети, — то-то! Ну, слушай: ступай домой, а в следующее воскресенье приди и отгадай мне три загадки: сколько верст от земли до неба? Чего я стою? Что думаю? Марш! Не отгадаешь, помилования не будет, отгадаешь — прощу!

Священник обращался ко всем знакомым, чтобы разгадали загадки, но никто не отгадал. Наконец он обратился к своему брату, дьякону Каллистрату. Тот подумал немного и сказал:

— Послушай, брат, когда тебе к Царю идти?

— В воскресенье, сегодня.

— В какой рясе ты у Царя был?

— В новой голубой, атласной.

— Давай ее!

Поп достал, дьякон надел ее.

— Что ты делаешь?

— Иду вместо тебя. Ты знаешь, что мы похожи. Он примет меня за тебя.

И дьякон отправился. Является к Царю, который, по случаю праздничного дня, был окружен всеми придворными.

— А! — сказал Петр. — Отгадал?

— Точно так, Ваше Величество.

— Ну, сколько верст от земли до неба?

— 240 000 миллионов верст.

— Врешь!

— Никак нет, велите проверить.

— Ну, хорошо, велю. А чего я стою?

— 29 сребреников.

— Так мало?!

— Больше не стоите. Ваше Величество. Спаситель, Царь Небесный, был продан за тридцать сребреников, а вы. Царь земной, одним сребреником меньше.

— Верно, — сказал Петр, смеясь. — А что я думаю, того не отгадаешь.

— Нет, отгадаю. Вы думаете, что я поп Семен, а я дьякон Каллистрат, его родной брат.

— Ну, молодец Каллистратушка! Напишите владыке, что я прошу сейчас же посвятить Каллистрата во священники и назначить в дворцовую церковь. (6)

* * *

Петр Великий не раз устраивал свидания с королями Польским и Датским. В одно из таких свиданий Их Величества, после веселого обеда, заспорили о том, чьи солдаты оказывают больше храбрости и безпрекословного повиновения. Всякий хвалил своих.

— Я советовал бы тебе молчать про твоих саксонцев, — сказал Петр королю Польскому, — я их отлично знаю: они немногим лучше трусов-поляков, а ваши (продолжал он, обращаясь к Датскому), как ни стары, но против моих новых не годятся.

Так как собеседники не уступали, то решено было произвести опыт.

— Прикажите призвать сюда по одному из ваших солдат, — сказал Петр, — самого храброго и верного, по вашему мнению, и велите броситься из окна. Посмотрим, окажут ли они безпрекословную готовность исполнить ваше повеление, а я в своих уверен и если бы хотел из тщеславия обесчестить себя, пожертвовав человеком, то каждый безпрекословно исполнил бы приказание. (Надо знать, что дело происходило в третьем этаже.)

Начали с датчан. Призвали одного из самых неустрашимых и преданнейших королю гренадеров. Король приказывает ему броситься из окна. Гренадер падает пред своим Государем на колени и умоляет о пощаде. Но король непреклонен и повторяет приказание. Солдат плачет и просит, по крайней мере, сказать ему его вину и дать время на покаяние.

Петр засмеялся и сказал королю:

— Полно, брат, дай ему время на покаяние. А с твоими саксонцами и пробы делать не стоит — только осрамишься. — Затем Петр призывает своего офицера и приказывает ему ввести какого-нибудь солдата, первого попавшегося. Входит русский солдат. Государь приказывает ему броситься из окна. Тот идет к окну и, перекрестясь, заносит ногу на подоконник.

— Остановись! — кричит ему Государь. — И выйди вон: мне тебя жаль.

Собеседники Петра были поражены и просили Царя наградить солдата офицерским чином. Русский Царь отвечал, что у него все солдаты таковы, так что пришлось бы всех произвести в офицеры.

— Не хотите ли, — продолжал он, — испытать других. Выбирайте сами самого храброго, по вашему мнению, и я уверен, что он поступит так же.

Но государи не хотели продолжать опыта, а настаивали на пожаловании солдата офицерским чином. Петр согласился на их просьбу, призвал гренадера и поздравил его офицером, а короли пожаловали ему от себя по сто червонных. (3)

* * *

Петр Великий весьма любил и жаловал Ивана Михайловича Головина и послал его в Венецию учиться кораблестроению и итальянскому языку. Головин жил в Италии четыре года. По возвращении оттуда. Петр Великий, желая знать, чему выучился Головин, взял его с собою в Адмиралтейство, повел его на корабельное строение и в мастерские и задавал ему вопросы. Оказалось, что Головин ничего не знает. Наконец Государь спросил:

— Выучился ли хотя по-итальянски? — Головин признался, что и этого сделал очень мало.

— Так что же ты делал?

— Всемилостивейший Государь! Я курил табак, пил вино, веселился, учился играть на басу и редко выходил со двора.

Как ни вспыльчив был Государь, но такая откровенность очень ему понравилась. Он дал ленивцу прозвище князя-баса и велел нарисовать его на картине сидящим за столом с трубкою в зубах, окруженного музыкальными инструментами, а под столом валяются металлические приборы. Государь любил Головина за прямодушие, верность и таланты и в шутку всегда называл его «ученым человечком», знатоком корабельного искусства.

Петр Великий вздумал, по корабельному обычаю, купать не бывавших еще в Каспийском море. Государь и себя не исключал при этом. За ним последовали адмирал и прочие, хотя некоторые боялись, сидя на доске, трижды опускаться в воду.

Всего более вышла потеха при купании Ивана Михайловича Головина, которого Петр обыкновенно называл «адмиралтейским басом». Государь стал сам его спускать и со смехом говорил: — Опускается бас, чтоб похлебал каспийский квас! (3)

* * *

Всем известны слова Петра Великого, когда представили ему двенадцатилетнего школьника Василия Тредьяковского.

— Вечный труженик!

Какой взгляд! Какая точность в определении!

В самом деле, кто был Тредьяковский, как не вечный труженик? Неблагодарных людей Государь ненавидел и об них говаривал так: «Неблагодарный есть человек без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер: такой безобразит человечество».(3)

* * *

Некто отставной мичман, будучи еще ребенком, представлен был Петру в числе дворян, присланных на службу. Царь открыл ему лоб, взглянул в лицо и сказал:

— Ну! Этот плох. Однако записать его во флот. До мичманов, авось, дослужится.

Старик любил рассказывать этот анекдот и всегда прибавлял:

— Таков был пророк, что и в мичманы-то попал я только при отставке! (2)

* * *

Стольник Желябужский впал в такое преступление, которое, по справедливости, заслуживало публичного наказания и ссылки, к чему воинским судом и был приговорен, и приговор тот был утвержден Государем. Сын его, человек молодой и видный, узнавший о таком приговоре, при выходе Государя из дворца пал к стопам его и со слезами возопил:

— Надежа-Государь! Не дерзаю умолять тебя, меньше же негодовать на приговор, учиненный судом отцу моему, — зная, что оный правосуден, а прошу только из единого милосердия твоего: преступление отца и заслуженное им наказание перенесть на меня. Он, при старости и слабости своей, наказания такого перенести не может, а я, по молодости и крепости моей, удобно снесу и заплачу тем за рождение свое. И таким образом, без нарушения правосудия твоего, спасу и мать мою, которая не сможет перенести столь горестного лишения мужа, малолетних же братьев и сестер избавлю от несносного сиротства и безчестья всего нашего рода.

Государь, чувствительно тронутый таковой сыновнею нежностию, поднял его и, поцеловав, сказал:

— За рождение такого сына, как ты, прощаю твоего отца и возвращаю его семейству, а тебя жалую чином и местом его, надеясь, что исполнишь должность лучше, нежели отец твой. (2)

* * *

Все в Петербурге знают о существовании Крюкова канала, прорытого при Петре I. Назван он этим именем вот почему: Петр Великий, как покровитель наук и искусств, ежегодно отправлял за границу нескольких молодых людей для изучения той или другой науки, того или другого искусства.

Был в том числе послан за границу художник Никитин. Возвратившемуся в Россию Никитину приходилось весьма жутко вследствие непонимания покупателями его картин. Когда узнал об этом Петр I, он посетил квартиру художника и предложил ему на другой день явиться во дворец с картинами. Никитин явился и увидел во дворце много собравшейся знати. Государь показал им картины художника. Две-три из них сейчас же были куплены за ничтожную сумму. Тогда Петр объявил, что остальные картины продает с аукциона. Одна была куплена за двести рублей, другая за триста, дороже четырехсот рублей не продали ни одной картины. Государь сказал:

— Ну, эту картину (последнюю) купит тот, кто меня больше любит.

— Дам пятьсот, — крикнул Меншиков.

— Восемьсот, — крикнул Головин.

— Тысячу, — возразил Апраксин.

— Две, — перебивал Ментиков.

— Две тысячи! — кричал Балакирев, присутствовавший на том аукционе.

— Три тысячи! — закричал дородный Крюков, подрядчик, прорывавший канал в Санкт-Петербурге. Государь дал знак об окончании аукциона. Картина осталась за Крюковым. Государь подошел к нему, поцеловал его в лоб и сказал ему, что канал, прорываемый им в Петербурге, будет называться его именем. (2)

* * *

Петр Великий издал такой закон: кто на правого бьет челом и то сыщется, то поступить с челобитчикам так, чему бы достоин был ответчик, если бы оказался виновным.

Один московский купец просил взыскать со своего соседа 300 рублей за то, что корова его, ворвавшись к нему в огород, поела и перепортила там капусту, и тем причинила ему убыток на сумму 300 рублей. Государь был в то время в Москве и, узнав об этом деле, приказал освидетельствовать огород истца. По освидетельствовании оказалось, что капусты съедено очень немного, так что весь убыток простирается не более как на 3 рубля. Донесли об этом Государю, и он постановил взыскать с истца 300 рублей и отдать их ответчику, кроме того, взыскать с того же купца 3000 рублей на мундиры солдатам Преображенского полка. А чтобы московское купечество не забыло этого решения, приказал называться вышеупомянутому купцу — Капустиным. (2)

* * *

Петр I, вводя всякие полезные заведения в России, тщательно посещал все фабрики и мастерские, побуждал и одобрял работников. Между прочим, ходил он часто на железные заводы Миллера в Истии[2], за 90 верст от Москвы, по Калужской дороге. Там он однажды четыре недели употреблял тамошнюю минеральную воду и между своими ежедневными государственными делами избрал себе посторонним упражнением не только со всевозможным тщанием все рассматривать и всему учиться, но даже при плавлении и ковании пособлять собственными руками и тянуть в полосы железо. Научившись этой работе, в один из последних дней своего там пребывания вытянул его восемнадцать пудов и каждую полосу означил своим штемпелем, причем его свиты камер-юнкеры и бояре носили уголья, разводили огонь, раздували его мехами и другие работы должны были отправлять. Спустя несколько дней пришел Государь к самому заводчику Вернеру Миллеру, в Москве, похвалял учреждения его на заводах и спрашивал: сколько каждый мастер получает там за работу с пуда поштучно выкованных железных полос?

— По алтыну, — ответствовал Миллер.

— Очень хорошо. — сказал Царь. — так ты должен мне заплатить восемнадцать алтын.

Вернер Миллер тотчас пошел в ящик, где были у него деньги, вынул восемнадцать червонцев и, отсчитав оные Царю, сказал:

— Такому работнику, как Ваше Величество, менее дать не можно.

Но Царь отвергнул их.

— Возьми свои червонцы, я не лучше других мастеров работал, заплати мне только то, что ты обыкновенно платишь другим мастерам: за эти деньги я куплю себе новые башмаки, которые мне теперь нужны.

Его Величество показал однажды уже чиненые и опять подпоровшиеся свои башмаки, взял восемнадцать алтын, поехал на рынок и действительно купил себе новую пару башмаков, которые он часто в компании на своих ногах показывал и обыкновенно говаривал: «Вот башмаки, которые я выработал собственными руками».

Одна полоса тянутого собственными Его Величества руками железа с царским штемпелем и поныне еще находится на миллеровых железных заводах в Истии, за 90 верст от Москвы, а другая, которую Государь потом вытянул в Олонце, на Ладожском озере. — в Кунсткамере Санкт-Петербургской академии наук. (2)

* * *

Петр I, на двадцать пятом году своего возраста, был опасно болен горячкою. Когда уже почти никакой не оставалось надежды к его выздоровлению и весь двор погружен был в уныние, а в церквах денно и нощно отправлялось молебствие, доложено ему было, что судья уголовных дел пришел спросить, по древнему обычаю: не благоволит ли Его Величество даровать свободу девяти грабителям и разбойникам, осужденным на смерть, дабы они молили Бога о царском здравии? Как скоро Петр услышал это, велел подозвать судью к постели, на которой лежал, и приказал ему прочитать пред собою реестр осужденных к смерти и их преступления. По прочтении, Его Величество сказал судье прерывающимся голосом:

— Неужели ты думаешь, что я чрез прощение столь страшных злодеев и чрез пренебрежение правосудия сделаю доброе дело и преклоню Небо к сохранению моей жизни? И что Бог внемлет молитвам столь противных ему преступников? Тотчас поди и завтра же вели исполнить приговор над всеми девятью злодеями. Я больше надеюсь, что Бог за это правосудное дело подвигнется ко мне на милость, пощадит жизнь мою и дарует мне здравие.

Приговор на другой же день был исполнен, а Царь, со дня на день чувствуя облегчение, в короткое время совершенно выздоровел. (2)

* * *

В 1689 году Петр решил послать многих детей знатного своего дворянства в чужие земли для учения и объявил о том отцам их. Некоторые из них повиновались тому в молчании, не смея противоречить молодому и горячему Монарху, но многие осмелились отсоветовать ему такую посылку, говоря между прочим: «Где нашим ребятам познать заморские хитрости! Их разума на то не станет, и потому понапрасну только великий кошт издержан будет».

Такого рода мнения, достойные невежества тех, которые их подавали, взволновали Царя.

— По вашему мнению, — говорил он, — мы родимся одаренными от природы менее счастливо, чем другие народы. Бог, по вашему суждению, дал нам душу ни к чему не способную? Между тем как у нас такие же руки, глаза и телесные способности, как и у людей других народов, которым даны они для развитая ума: почему же мы только выродки человеческого рода и должны иметь ум неразвитый? Почему же мы только одни недостойны науки, облагораживающей всех прочих людей? Нет, такой же ум и у нас, мы так же будем успевать, как и другие, ежели только захотим. Всем людям природа одинаково дала начала и семена добродетелей, всем предназначено ими пользоваться, и как только кто возбудит в людях эти добродетели, то все хорошие качества души вполне пробуждаются. (2)

* * *

Между множеством разосланных Монархом в чужие края молодых россиян, из всякого звания людей, — для изучения разного рода наук, художеств, рукоделия и торговли, находился один из достаточных калужских помещиков по фамилии Спафариев. Отец дал ему слугу из калмыков, человека острого ума, ко всему способного и весьма верною и приверженного к их дому.

Калмык никогда почти не отлучался от своего господина и воспользовался преподаваемым ему учением, особенно о морской науке, к чему по преимуществу и назначен был ею господин. Спафариев же, напротив, или не имея способности и усердия, или по старинным предубеждениям, как дворянин достаточный, считая для себя такою рода науку низкою и излишнею, — ни в чем не успел, как ни напоминал ему о том калмык. По прошествии назначенных для учения лет, возвратился с прочими и Спафариев в Петербург и должен был выдержать экзамен в присутствии самою Монарха в Адмиралтейств-коллегии. Калмык пожелал быть при испытании, чтобы иметь возможность выводить из замешательства своею господина напоминанием ему, что должно отвечать на вопросы, а может быть и для того, чтобы иметь случай выставить и себя. Как бы то ни было, он с прочими проник в коллегию посредством своею проворства, то есть он забрал с собою все рисунки, черченные его господином при учении, которые и доставили ему вход.

Итак, прежде нежели дошла очередь до Спафариева, калмык для напоминания ему нужного употреблял те секунды, в которые Монарх, ходивши по палате, оборачивался к ним спиною; Государь однако же это приметил, спросил калмыка, зачем он здесь.

— Я, всемилостивейший Государь, принял смелость войти сюда с своим господином для поправления его, в случае замешательства, в ответах.

— Да разве ты что разумеешь?

— Я, Ваше Величество, будучи неотлучно при моем господине, старался воспользоваться преподаваемым ему наставлением.

Монарх, удивясь этому, стал сам расспрашивать калмыка по части морских познаний и, к великому удовольствию, нашел его весьма сведущим в них. После сего таким же образом Монарх начал испытывать его господина и нашел, что насколько слуга был знающ, настолько тот не сведущ. Какое же учинил решение правосудный Государь? Калмыку не только пожаловал вольность, но и чин мичмана во флоте, а господина его повелел записать матросом и отдать в команду ему, чтобы он постарался научить его тому, что сам знает.

Калмык этот в 1723 году был уже морским капитаном, а потом дошел по службе и до контр-адмиральского чина и прозывался Калмыковым. (2)

* * *

Во время пребывания Петра I в Лондоне случилось ему видеть на площади вокзала английских бойцов, сражающихся друг с другом лбами, из которых один побивал всех. Возвратясь к себе в дом, рассказывал о таком сражении прочим русским и спрашивал: нет ли охотников из гвардейских гренадеров, находившихся при свите, побиться с лондонским силачом? Вызвался один гренадер мощный, плотный, часто бывавший в Москве на кулачных боях и на себя надеявшийся: он просил позволения сперва посмотреть такую битву, что и было разрешено. Гренадер, приметив все ухватки их, уверял Государя, что он первого и славного бойца разом сразит так, что с русскими биться впредь не пожелает. Государь, улыбнувшись, говорил ему.

— Полно, так ли? Я намерен держать заклад, не постыди нас.

— Извольте, Государь, смело держать: я не только этого удальца, да и всех с ним товарищей вместе одним кулаком размечу: ведь я, Царь-Государь, за Сухаревою башнею против кулачной стены хаживал! Я зубы с челюстями и ребра англичанину высажу.

Спустя несколько дней Петр обедал у герцога Леедса и завел разговор о бойцах, которых видел, и сказал, что русский гренадер победит первого их витязя. Прочие лорды, уверенные в силе и ловкости своего победителя, против которого никто не мог устоять, осмелились предложить: не угодно ли Государю подержать заклад, что англичанин одержит верх.

— А сколько? — спросил Государь.

— Пятьсот гиней.

— Пятьсот гиней?! Добро. Но знайте, господа, что мой боец лбом не бьется, а кулаком обороняется.

Выбрано было для сражения место. Его Величество, бывшие при нем россияне и английские сановники прибыли туда. Явились два бойца: англичанин богатырским своим видом при первом взгляде на своего соперника уверял уже почти каждого зрителя, что это для него малая жертва. Все думали, что гренадер не устоит. Тот вызывал своего соперника, но гренадер, поджав руки, стоял прямо, не спускал с ратоборца глаз и ожидал его к себе. Зрители смотрели со вниманием. Англичанин, нагнув по обыкновению шею, устремил твердый свой лоб против гренадерской груди и шел его сразить, все ждали последствия произведенного лбом удара, как вдруг увидели, что гренадер, не допустив его до себя, вмиг кулаком своим треснул англичанина по нагнутой шее в становую жилу, и так метко и проворно, что шотландский гигант пал на землю и растянулся. Зрители кричали и били в ладоши, и кланялись Государю, заклад был уплачен. Государь, обратясь к своим, весело сказал:

— Русский кулак стоит английского лба, я думаю, он без шеи.

Тотчас сраженному бойцу пущена была кровь, думали, что он умрет, но он очнулся. Бой тем и кончился, и слава бойца погибла. Его Величество очень заботился, чтоб английского бойца вылечили, для чего, подозвав к себе лекаря и наказывая о излечении, дал врачу двадцать гиней, из выигранного заклада пожаловал победившему гренадеру двадцать гиней, бывшим с ним гренадерам тридцать гиней, англичанину-бойцу двадцать гиней, черни бросил пятьдесят гиней, а остальные деньги отослал в инвалидные дома. Потом Государь приказал тут же всем своим гренадерам прежде бороться, а после сделать между собою кулачный бой, чтоб показать лордам проворство, силу и ухватки русских богатырей, чему все собрание много дивилось, ибо все находившиеся при Петре в путешествии гренадеры выбраны были люди видные, рослые и сильные и впрямь похожи были на древних богатырей. (2)

* * *

Известно, что Петр Великий и Август, король Польский, имели необычайную силу. Однажды случилось быть им вместе в городе Торне на зрелище битвы буйволов. Тут захотелось поблистать Августу пред Царем богатырством своим, и для этого, схватив за рога рассвирепевшего буйвола, который упрямился идти, — одним махом сабли отсек ему голову.

— Постой, брат Август, — сказал ему Петр. — я не хочу являть силы своей над животным, прикажи подать сверток сукна.

Принесли сукно. Царь взял одною рукою сверток, кинул его вверх, а другою рукою, выдернув вдруг кортик, ударил на лету по нем так сильно, что раскроил его на две части. Август, сколько потом ни старался сделать то же, но был не в состоянии. (2)

* * *

При свидании с королем Августом в городке Бирже Царь Петр Алексеевич остался у него ужинать. Во время стола Август заметил, что поданная ему серебряная тарелка была не чиста. Согнув ее рукою в трубку, бросил в сторону. Петр, думая что король щеголяет пред ним силою, также согнул тарелку вместе и положил перед собою. Оба сильные, Государи начали вертеть по две тарелки и перепортили бы весь сервиз, ибо сплющили потом между ладонями две большие чаши, если бы эту шутку не кончил Петр следующею речью: «Брат Август, мы гнем серебро изрядно, только надобно потрудиться, как бы согнуть нам шведское железо» (т. е. победить шведов). (2)

* * *

Государь любил почтенного старца Полуярославцева и, желая заведенную им шелковую фабрику видеть в лучшем состоянии, часто бывал у него и на фабрике, за многое его благодарил, а иное приказывал переправить: давал для этого собственноручные чертежи и изустные наставления, садился иногда сам за стан, принимался за челнок и ткал разные материи, как мастер.

В одно из таких посещений, после обеда, между прочим Государь спросил у Полуярославцева: имеет ли он у себя хорошее русское вино? И так как такое у него тогда нашлось, то, выкушав стакан, сказал: «Пиво очень хорошо! Когда случится мне ехать мимо твоего дома, буду к тебе заезжать».

В одно время Монарх, после обеда же, заехав к нему, спросил хозяина. Государю ответили, что хозяин после обеда уснул, но его тотчас разбудят. Монарх запретил будить, пошел в сад и велел подать себе кружку пива.

Между тем хозяин проснулся, ему было сказано, что Государь прогуливается в саду; он негодует на домашних, что его не разбудили, одевается с поспешностью, приходит к Государю и просит простить его, что не мог принять Его Величества, как ему предписывает долг подданного, но Государь на это сказал ему: «Я, друг мой, заезжаю к тебе не с тем, чтобы тебя безпокоить, так за что же мне на тебя сердиться, когда ты, покончив свои домашние дела, имеешь нужду в отдохновении». (2)

* * *

Из первых суконных фабрик в Москве, по изустному повелению Государя, заведена была одна московским купцом Сериковым. Монарх, доставя ему нужные к тому инструменты и прочее, повелел к назначенному сроку, сделав пробную половинку сукна, принести к себе.

Хотя, по новости дела и по малому знанию мастера, первая половинка сукна была весьма плоха, однако он должен был принести ее во дворец. Ему показана была комната, в которой следовало дождаться Монарха.

Между тем Екатерина знала купца Дубровского и в то же время, когда приказано было Серикову завести фабрику, просила и того завести таковую же, снабдила его всем нужным и приказала, чтобы он к тому же самому сроку, как и Сериков, сделал бы на пробу половинку сукна, как возможно лучше и добротнее Серикова во что бы то ни стало. Желание Государыни Дубровский исполнил в совершенстве и, сверх ожидания Серикова, явился также со своею половинкою в тот же самый покой и ожидал прибытия Монарха. Сериков не знал ни Дубровского, ни того, что им заведена была фабрика, подошел к его половинке сукна, пощупал и, убедившись, что оно несравненно лучше принесенной им, до крайности оробел от ожидаемого на него гнева Государя, чего он считал себя по справедливости заслуживающим, в эту минуту отворились двери и вошли Государь с супругою. Его Величество был только в канифасной фуфайке с костяными пуговками, пожаловав ожидавших его к руке, подошел сперва к половинке Серикова и пощупал сукно, в то же время Государыня сказала:

— Посмотри, батюшка, каково тебе покажется сукно моего-то фабриканта?

Петр, не говоря ни слова, подошел и к той половинке и, пощупав также сукно, спросил:

— Дубровский, из какой шерсти делал ты сукно свое?

Не мог не признаться Дубровский, что оно делано из одной пуши.

— А ты, Сериков, из какой? — спросил у последнего Государь.

— Из обыкновенной стригушки, — отвечал тот трепещущим голосом.

После сих ответов Монарх, обратясь к Государыне, сказал:

— Что ж ты хвастаешь своим-то сукном? Оно никуда не годится, и ты, Дубровский, вперед не выщипывай одной пуши: ты перепортишь у меня тем всю шерсть, а старайся из стригушки делать получше, мне надобно столько сукна, чтоб одеть всю армию, не выписывая иностранного, а это (указывая на сукно Серикова) чем дурно? Оно делано из стригушки, какова она ни есть, цветно, плотно для солдата, прочно и тепло. Благодарствую, господин Сериков, я уверен, что ты постараешься получше сего сделать.

Такое милостивое ободрение возбудило в Серикове ревностнейшее желание угодить возлюбленному Государю, и с того времени прилагал он неусыпное попечение о доведении своей фабрики до лучшего состояния.

Впрочем, насколько Монарх доволен был и началом еще сих фабрик, о том можем мы судить из письма Государя к князю Меншикову, писанного в последних числах декабря 1705 года: «Сукна делают (точные его слова), и умножается дело сие зело изрядно, и плод дает Бог изрядный, и я сделал себе кафтан из него к празднику» (Рождества Христова). (2)

* * *

Государь, отправившись из Москвы в 1700 году под Нарву, по пути останавливался на квартире в доме одного посадского и увидел сына его, молодца видного, лет восемнадцати, который так ему понравился, что пожелал иметь его в своей гвардии, однако ж хотел, чтоб согласился на то и отец. Он предложил ему о том, обещая составить сыну его счастие, купец представил Монарху, что он один только у него и есть и в промысле его служит ему великою помощью, и потому просил не отлучать его.

— Ты не разумеешь своей и сыновней пользы, — отвечает Государь, — я его полюбил, следовательно, можешь надежно положиться во всем на меня, притом же ты не навеки расстанешься с ним, но получишь его обратно, и уже офицером, а может быть, увидишь и при такой должности, что благодарным ко мне останешься навсегда, итак, не противься, друг мой!

Нельзя было не уступить такой убедительной просьбе Самодержца, могшего и без того взять сына. Итак, Государь взял молодца с собою, записал в Преображенский полк и отдал, как бы на руки, генералу Вейде. Известно, что в отсутствие Монарха из-под Нарвы армия российская была разбита, взятый молодец пропал без вести.

Несчастный отец, пораженный потерею своего сына, в котором одном только и полагал он свое утешение, впал в несказанную горесть, отстал от своего промысла и, непрестанно оплакивая сына, пришел в великий упадок и скудость. Наконец, по прошествии уже одиннадцати лет, получил он письмо из Стокгольма от князя Якова Федоровича Долгорукова, бывшего там в плену, что сын его жив и находится с ним в плену же. Обрадованный этим отец утешается надеждою видеть его и, узнав, что Царь прибыл в Петербург, поехал туда и написал челобитную на полковника Преображенского полка Петра Михайлова, т. е. на Государя, в которой прописал: с каким обнадеживанием полковник взял у него сына, которого он лишась, впал в крайнюю печаль и оттого отстал от промысла своего и пришел в скудость, как-де, наконец, он извещен, что сын его жив и находится в Швеции, в полону, то и просит, выкупя его, возвратить ему и за убытки, понесенные им, прописав именно, сколько их, — наградить его, и пр.

Челобитную эту подает он Государю, бывшему на адмиралтейских работах, и просит в обиде его учинить ему справедливое удовлетворение. Монарх, не принимая ее, говорит:

— Старик! Ты знаешь, что есть на то учрежденные места, ты должен подать свою челобитную в то из них, куда она следует по своему содержанию, а меня не безпокоить: самому мне во всякое дело входить за множеством дел государственных невозможно.

— Ведаю. Государь, все это и знаю указы твои, чтобы тебе не подавать челобитен, — отвечает старец, — но дело, о котором я прошу, иного роду — и такого, что челобитной моей не примет никакое судебное место, ибо ответчик никому не подсуден.

— Кто ж бы он был такой? — спросил удивленный Государь.

— Ты сам, надежа-Государь, и на тебя-то престарелый и удрученный печалию старец бьет челом.

При сем старик залился слезами, припоминает ему о своем сыне: с каким обнадеживанием он выпросил его, что потеря сына ввергла его в смертную печаль, отчего он отстал от промыслов своих и совсем разорился.

Государь принимает челобитную, прочитывает ее и, не говоря ни слова, тот же час, описав обстоятельство дела, без имен челобитчика и ответчика, посылает ее в Сенат с повелением, рассмотрев, решить по правоте: должен ли ответчик выкупить сына и возвратить все показываемые отцом его убытки, понесенные от печали?

Сенат, получив такое повеление, решил: что «челобитчик лишился сына по тому одному, что положился на уверение ответчика — сделать его счастливым, который не только не сдержал обещания своего, но, лишив сына, столько лет без вести пропадавшего, был причиною всего несчастия отца, а потому ответчик и должен: 1) сына его, из полону выкупя, возвратить отцу и 2) все показанные сим отцом убытки возвратить же».

Монарх на другой день, прибыв сам в Сенат, спросил о сем деле. Его Величеству подано было решение. Государь, прочтя его, объявил, что ответчик есть он сам, благодарил за справедливое и безпристрастное решение и потом повелел во чтобы то ни стало выкупить сына. А как упорный король Шведский не хотел и слышать о размене пленных, то должно было отдать за одного его несколько пленных шведских офицеров.

Итак, выкуплен был сын, Государь пожаловал его офицером гвардии, возвратил отцу, заплатил все понесенные и отцом показанные убытки и сверх того щедро еще наградил его, с таким определением, чтоб этот сын, в утешение родителя, остался при нем до его смерти, а потом снова вступил бы в службу. (2)

* * *

В то самое время, когда Петр Первый с Меншиковым в 1700 году намерен был с новоизбранным войском идти из Новгорода к Нарве и продолжать осаду этого города, получил он известие о несчастном поражении своей армии, бывшей уже при Нарве, с потерей артиллерии и со взятием в полон многих генералов и полковников, и, сетуя на себя, что при этом случае лично не присутствовал, мужественно снес эту печаль и сказал:

— Я знаю, что шведы нас еще несколько раз побеждать будут, но, наконец, научимся этим побивать их и мы. (2)

* * *

Под Нарвою, 8 июня 1704 года, Петр Великий, узнав через перехваченное письмо, что шведы ожидали генерала Шлиппенбаха со свежим войском, приказал двум полкам пехотным и двум конным надеть синие мундиры, взять шведские знамена и двигаться по направлению к городу. Между тем другой отряд, в зеленых мундирах, под предводительством Репнина и Меншикова, нападает на переодетых в шведские мундиры товарищей и завязывает с ними горячее дело. Шведы, приняв русских солдат в синих мундирах за отряд Шлиппенбаха, тотчас же выслали вспомогательное войско, которое одно и потерпело сильное поражение. Вслед за тем Нарва взята была приступом (9 августа). (2)

* * *

В лагере при Пруте, в 1711 году. Государь со своим войском был несчастливым образом окружен сотнею тысяч турок так, что все пути к подвозу припасов были пресечены. В таких почти отчаянных обстоятельствах, из которых он, вероятно, никаким образом не мог избавиться без особливого чуда. Петр I скорбел единственно только об Отечестве, а не о себе самом, невзирая на то, что имел очевиднейшую пред собою опасность: или быть взятыми в плен турками, или совсем погибнуть.

Как скоро Государь увидел, что уже находится в самой крайней и неизбежной опасности, и считал себя погибшим со всем своим войском, то сел в палате своей, написал письмо, запечатал, велел позвать одного из вернейших офицеров и спросил его: может ли он сам на себя понадеяться, что пройдет сквозь турецкую армию, дабы отвезти в Петербург одно письмо? Офицер, которому все дороги и проходы в тамошней стране были известны, донес Государю, что действительно можно в том на него положиться и что он счастливо доедет до Петербурга. Поверив такому обнадеживанию, вручил ему Царь своеручное письмо с надписью: «В Правительствующий Сенат, в Санкт-Петербурге». поцеловал его и сказал: «Ступай с Богом!» Офицер в девятый день по своем отъезде благополучно прибыл в Петербург и письмо подал в полное собрание. Но в какое удивление приведены были собравшиеся сенаторы, когда, запершись, распечатали царское письмо! Оно было следующего содержания: «Сим извещаю вам, что я со всем своим войском без вины или погрешности со стороны нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в четыре краты сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены и что я без особливой Божией помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкой плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим Царем и Государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственноручному повелению, от вас было требуемо, покамест я сам не явлюсь между вами в лице своем. Но если я погибну, и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники». (2)

* * *

Во время Шведской войны в Петербурге для большей осторожности зимою через Неву ставились рогатки с Выборгской к Московской стороне.

Они охранялись часовыми, которым было приказано после вечерней зари не пропускать никого ни в Петербург, ни из Петербурга. Однажды Петр Великий был в театре, находившемся на Литейной, недалеко от дома кумы его, генеральши Настасьи Васильевны Бобрищевой-Пушкиной. Она тоже была в театре и просила Государя приехать к ней после представления на вечеринку, на что он и согласился. После спектакля Петр незаметно вышел из театра и с одним денщиком в маленьких санях заехал со стороны Охты к упомянутой куме.

Подъехав к часовому, стоявшему близ Литейного двора с Московской стороны, и назвавшись петербургским купцом, запоздавшим на Охте, просил его пропустить.

— Не велено пропускать. — отвечал часовой. — Поезжай назад.

Государь предлагает ему рубль, и все прибавляя по столько же, доходит до десяти рублей. Часовой, видя его упорство, сказал:

— Вижу, что ты человек добрый, так, пожалуйста, поезжай назад, буде-же еще станешь упорствовать, то я или принужден буду тебя застрелить, или, выстрелив из ружья, дать знать гауптвахте, и тебя возьмут под караул как шпиона.

Тогда Государь поехал к часовому, стоявшему с Выборгской стороны и снова, сказавшись купцом, просил пропустить. Этот часовой пропустил его за два рубля. Пробираясь по Неве к дому Бобрищевой-Пушкиной, Государь попал в полынью и был едва выхвачен из нее денщиком, а лошадь сама выпрыгнула на лед. Петр приехал к куме весь мокрый. Увидя его в таком виде и услышав, что случилось, все присутствующее пришли в ужас.

— И зачем, батюшка. — пеняла Государю хозяйка, — самому тебе так трудиться? Разве не мог ты послать для осмотра караулов кого-нибудь другого?

— Когда часовые могут изменять, то кто же лучше испытать-то может, как не я сам? — отвечал Петр.

На другой день состоялся приказ по полку: часового-изменника повесить и, просверлив два взятые им за пропуск рубля, навязать их ему на шею, а другого часового произвести в капралы и пожаловать десятью рублями, предложенными ему накануне. (2)

* * *

Король Шведский Карл XII вдруг вознамерился дать сражение под Полтавой вместо 29 июня — 27-го числа и с вечера пред тем днем отдал приказ, чтоб с полуночи вся его армия была в готовности к наступлению и чтобы не обременяла себя запасным хлебом: «В российском лагере его довольно, так смогут досыта наесться». Итак, в назначенный день с полуночи и гораздо ранее солнечного восхода выступил сам из лагеря, а кавалерии велел идти вперед для нападения на отводные российские полки и на конницу. Сделалась тревога и пальба с обеих сторон; донесли Петру, который тогда еще опочивал, что шведы уже наступают и атакуют наши отводные посты и конницу. Его Величество, вскочив, спросил:

— Сегодня 27-е число?

— Так, Ваше Величество, — отвечали.

— Как же говорили на 29-е число? Так, знать, он переменил и тем хочет нас нечаянно уловить.

Между тем, выйдя из палатки, слышит уже сильную пальбу с редутов: пушечную и ружейную, тотчас повелел полкам своим выступить из лагеря, а сам возвратился в палатку, сказав: «Я скоро сам к полкам буду». Немедленно вооружился и принес теплую молитву к Всевышнему, вышел и сказал: «Теперь на начинающего Бог, а по Нем и мы!» — и с тем сев на лошадь, поскакал предводительствовать своею армиею и ободрил всех своим присутствием. Вскоре и шведы, устроившись, подступили к фронту русской армии, и началась тут генеральная баталия. Легко можно каждому себе представить, что она была с обеих сторон не менее отчаянная, как и жестокая. Сохраняя жизнь и здравие Государя, воины просили, чтоб он щадил себя и в себе надежды российские: если же ему смерть не страшна, то помыслил бы, что им всем и Отечеству потеря его страшна. На это он объявил им:

— Вы поставлены теперь вооруженные не за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой и за народ российский, и поэтому не страшитесь славы неприятельской, но помните — сколько раз он был от вас самих побежден, следовательно и ныне, по храбрости своей, победить можете.

Тут Петр Великий оказывал в себе все то, что делает самых великих полководцев: удивительную храбрость, неустрашимую бодрость в самых крайних бедствиях и чрезвычайное присутствие разума в самом жару действия, не устрашили его простреленные на нем в разных местах платье и шляпа. Итак, шведы, будучи приведены в расстройство, начали отступать с непрерывным уроном, место сражения и весь неприятельский лагерь были завоеваны вооруженною рукою.

28 июня, в 4 часа утра, по повелению Государя начали делать две могилы: одну для офицеров, а другую для унтер-офицеров и рядовых. К 6 часам могилы были готовы, войска были выстроены в каре около могил, и сам Царь вышел на поле. В присутствии его сложили тела в могилы и началась погребальная панихида. Петр Великий присоединил голос свой к голосу клироса, но часто пение его было прерываемо слезами при одном воспоминании этого события: не слабый, не безсильный муж плакал здесь над могилой, но муж железной воли, гений, преобразователь России.

По окончании панихиды Царь обратился с прощальным словом к убиенным, сделал три земных поклона и первый начал их засыпать землею.

Когда насыпали курган, Царь своими руками водрузил на нем крест с надписью: «Воины благочестивые, за благочестие кровью венчавшиеся, лето от воплощения Бога Слова 1709. июня 27 дня»; и тогда же издал Указ «О вечном поминовении убиенных во веки». И каждый год 27 июня (10 июля н.с.), в день памяти преподобного Сампсона, совершается из города Полтавы крестный ход на могилу, и народ тысячами стекается с окрестных мест и молит Господа о вечной памяти их и виновника славы России под Полтавой.

Теперь уже на кургане стоит другой крест из светло-серого гранита, почти 11 аршин вышиною, и на нем еще другая надпись: «А о Петре ведайте, что жизнь ему не дорога: была бы жива Россия, вера и благоденствие ваше» (из приказа Петра перед Полтавскою битвою). Там же стоят большой каменный храм (в память преподобного Самсония), двухклассная церковно-приходская школа и два приюта для странников.

На другой день Полтавской битвы представлены были Государю все знатные шведские пленники. Он принял их милостиво, отдал шпаги и сожалел об их несчастий, а также немиролюбивом их короле. Потом угощал в шатре своем фельдмаршала Ренншильтда, графа Линца и прочих генералов, и пил за здоровье их с достопамятным изречением: «Я пью за здоровье моих учителей, которые меня воевать научили!» Выхваляя мужество и храбрость Ренншильтда, пожаловал ему свою шпагу. (2)

* * *

В 1714 году Государь, будучи на Финском заливе с флотом на пути от Гельсингфорса к Аланду, претерпел великую опасность, угрожавшую самой жизни: ночью поднялась жестокая буря, и весь флот находился в крайней опасности, все думали, что погибнут. Его Величество, увидев робость корабельщиков своих, решился сесть на шлюпку и ехать к берегу, зажечь там огонь, чрез что дать знать близость берега. Бывшие на корабле офицеры, ужасаясь отважности Государя, все пали к ногам его и неотступно просили, чтоб он отменил такое крайне опасное намерение и чтоб повелел им это исполнить. Но Государь, показывая подданным на море безстрашие, не послушал их, сел с несколькими гребцами в шлюпку и поплыл. Рулем Его Величество управлял сам, а гребцы работали сильно в гребле, но, борясь долго против волн, они начали ослабевать и уже ожидали гибели. При таком их отчаянии, Петр встал с места и в ободрение кричал им: «Чего боитесь, Царя везете! Кто велий, яко Бог! Бог с нами, ребята, прибавляйте силы!» Такая речь возобновила мужество во всех; пробился он сквозь валы до берега, куда выйдя, зажег огонь и тем дал знак флоту, что он счастливо туда прибыл и что они также недалеко от берега. Государь, весь измоченный водою, обогревался у огня с гребцами и спросил: «Есть ли на морской шлюпке сбитень и сухари?» Ему подали, он выпил стакан, съел сухарь, велел выпить стакана по два матросам и потом заснул близ огня под деревом, покрывшись парусиною. (2)

* * *

В одной мещанской семье, переселенной из Серпухова, по прозванию Ямщиковы, занемог старший сын сухоткою. Государь начале болезни узнает об этом и присылает к больному своего лекаря, а чтобы по старинным предрассудкам не пренебрегали они его предписаниями, то чрез несколько дней сам навещает больного, приказывает ему и старику отцу его, чтоб они исполняли в точности все приказы лекарские и что сам он за ними надзирать будет. В самом деле, Государь, когда бы ни выезжал для осмотра работ, бывал и у больного, что благоволил продолжать до самого выздоровления Ямщикова. В один из таких приездов Петр увидел старика, отца семейства, метущего двор. Странно это показалось Его Величеству, он говорит, что такого рода работа ему, как отцу семейства и человеку старому, неприлична.

— Уж не принуждают ли тебя дети твои к таким работам? — спросил его Государь.

— Нет, надежа-Государь! — ответил старик. — Они еще удерживают меня от работы, но я не привык быть без дела, и пока силы мои есть — тружусь, а эта работа по моим силам.

Государь похвалил его за это, однако, войдя в избу, спрашивает детей его, особенно старшего, больного: не заставляют ли они работать старика, своего отца? Но все подтвердили справедливость слов отца.

— Рад я, — сказал Государь, — что ошибся в моем заключении, но если бы узнал, что нет от вас должного к отцу почтения, то вы бы испытали весь гнев мой.

В продолжение таких посещений Государь заставал иногда семью за обедом и обыкновенно говаривал «хлеб-соль», а однажды благоволил с ними и отобедать. (2)

* * *

На Мясницкой улице, где ныне дом Барышникова, жил дьяк Анисим Щукин, которого Петр I удостаивал доверенности. Женясь на богатой и достойной невесте, он возгордился пред родственниками, а к отцу, бывшему в крайней бедности, начал оказывать презрение, и в день Сошествия Сятого Духа, развеличавшись, приказал слугам своим согнать его со двора. Бедный старик в рубище, идя по Мясницкой, рассуждал в слезах о причиненной сыном обиде и не заметил Государя, ехавшего в одноколке. Петр, остановив его, узнал все подробности и приказал ему стать (как говаривали) на запятках. По приезде в дом Щукина, поставил старика за дверью в сенях, а сам, войдя в горницу, полюбопытствовал расспросить хозяина, посещением обрадованного, о его родственниках, когда же Щукин объявил, что никого из них не запомнит и что отец давно умер, то Царь, выведя старика, обличил непокорного сына, в наказание повелел ему на месте обветшалой иностранной кирки выстроить своим иждивением церковь (что ныне Никола на Мясницкой) во имя Сошествия Святого Духа, в тот день празднуемого, и при этом сказал:

— Сошествием Святого Духа будешь направлен на путь истинный.

(От действительного тайного советника и сенатора Ивана Ивановича Козлова, неподалеку жившего. Внук же сего дьяка, Сергий Федорович Щукин, рассказывал сие происшествие пристрастно, в оправдание деда.) (5)

* * *

Государь (Петр I), заседая однажды в Сенате и слушая дела о различных воровствах, за несколько дней до того случившихся, в гневе своем клялся пресечь оные и тотчас сказал тогдашнему генерал-прокурору Павлу Ивановичу Ягужинскому: «Сейчас напиши от моего имени указ во все государство такого содержания: что если кто и на столько украдет, что можно купить веревку, тот, без дальнейшего следствия, повешен будет». Генерал-прокурор, выслушав строгое повеление, взялся было уже за перо, но несколько поудержавшись, отвечал Монарху: «Подумайте, Ваше Величество, какие следствия будет иметь такой указ?» — «Пиши, — прервал Государь. — что я тебе приказал». — Ягужинский все еще не писал и наконец с улыбкой сказал Монарху: «Всемилостивейший Государь! Неужели ты хочешь остаться Императором один, без служителей и подданных? Все мы воруем, с тем только различием, что один более и приметнее, нежели другой». Государь, погруженный в свои мысли, услышав такой забавный ответ, рассмеялся и замолчал. (6)

* * *

При возвращении из Англии в Голландию корабль Петра выдержал ужасную четырехдневную бурю. Самые опытные моряки объявили Царю, что положение очень опасное.

— Чего вы боитесь, господа? — ответил Петр весело. — Слыханное ли дело, чтобы Царь Русский утонул в море немецком?! (7)

* * *

Только что аккредитованному при русском дворе Бранденбургскому посланнику Петр назначил аудиенцию в четыре часа утра. Посланник явился во дворец в пять, но Императора уже не застал, тот уехал в Адмиралтейство. Посланник принужден был отправиться туда же, так как имел весьма спешные поручения.

Царь, когда ему доложили о прибытии бранденбуржца, был наверху мачты строящегося корабля.

— Если не успел найти меня в назначенный час в аудиенц-зале, пусть позаботится взойти сюда, — сказал Петр.

Посланнику, чтобы вручить Императору верительные грамоты, ничего не оставалось, как взобраться по веревочной лестнице на грот-мачту и провести длительную беседу о важных политических вопросах, сидя между небом и морем на бревне. (7)

Царствование Императрицы Екатерины II (1762–1796)

Когда Екатерина, быв избранной невестой Великому Князю Петру Федоровичу, ехала в Россию, для встречи ее от двора был послан в Ригу генерал-майор Юрий Юрьевич фон Броун, впоследствии там находившийся генерал-губернатором. Принцесса, по прибытии в город, от усталости скоро прошла в назначенные для нее комнаты, не удостоя внимания присланного генерала, которому, по возвышенным его чувствам, показалось сие оскорбительным, вскоре выслала она пригласить его в 6 часов утра для свидания. В назначенное время Броун является к принцессе, которая, обласкав его, продолжала, что, рожденная в малом немецком княжестве, судьбою назначена жить и умереть в великой империи и, встретясь на границе с первым российским чиновником, со всею откровенностью просит (подавая перо и бумагу) безпристрастно описать ей: умы, характеры, достоинства, пороки и связи всех известных особ, составляющих двор Императрицы Елисаветы, обещая хранить в тайне, что сим средством может приобресть ее доверенность и дружбу, а ложным показать презрение.

Сие предложение было исполнено в точности. Принцесса, по приезде в Петербург, всех удивила внимательным обхождением и вскоре успела привлечь к себе всеобщую любовь. Броун действительно был ее другом, имел позволение не спрашиваясь приезжать в Петербург и во всякое время ходить к ней по малой лестнице, говорил правду и наводил страх на ее фаворитов, не исключая самого князя Потемкина.

(Сей анекдот передан покойным князем Михаилом Никитичем Волконским, московским градоначальникам, изустно слышавшим от помянутого графа Броуна.) (5)

* * *

Однажды Императрица Екатерина II приехала в Сенат и приказала прочесть сочиненный ею и привезенный с собою новый «Устав о соли». Когда чтение было окончено, все сенаторы встали со своих мест, поклонились Государыне и единогласно осыпали устав похвалами. Один только граф Петр Иванович Панин продолжал сидеть в креслах в глубокой задумчивости и по обыкновенно своему грыз ногти.

— Верно, вы не одобряете устав, граф? — спросила его Екатерина.

— По верноподданнической обязанности моей, я должен исполнять повеления Вашего Величества. — отвечал Панин.

— Но я не сего требую от вас. — сказала Государыня, — а желаю знать мнение ваше.

— В таком случае, — продолжал Панин. — я поставлю долгом представить Вашему Величеству, в чем именно нахожу устав этот неудобоисполнимым.

Екатерина встала со своего места, отошла к окну и подозвала к себе Панина, сказав:

— Сядем: здесь я лучше могу выслушать ваше мнение.

Тогда Панин начал объяснять свои мысли и замечания на каждую статью, а Императрица в то же время записывала карандашом его слова.

— Во многом одобряю я, — сказала она. — замечания ваши, граф, но по некоторым статьям еще поспорю с вами. Для этого приглашаю вас ко мне обедать. — Потом, подав Панину руку, она произнесла громко: — Сегодня я удостоверилась, что у меня есть Сенат и сенаторы. (1)

* * *

Екатерина подарила одной из придворных дам, госпоже Верр, десять тысяч рублей на покупку дома. Покупая дом. Верр совершила купчую крепость на общее имя со своим мужем. Когда последний умер, наследники его отыскивали себе (за выделом указной части) половину дома, и Сенат утвердил их право. Императрица, основываясь на том, что деньги были подарены жене, нашла это решение несправедливым и поручила генерал-рекетмейстеру Маслову рассмотреть дело.

Через несколько времени Маслов доложил Государыне, что сенатское постановление правильно и сообразно с уставами.

— Так те уставы глупы и смешны, — сказала она.

— Ваше Величество имеете власть их переменить, — возразил Маслов, — но до тех пор никто иначе не должен поступать.

— Напишите указ, чтоб весь дом принадлежал вдове, — отвечала Екатерина. — я этого хочу!

— Но, Государыня, этим нарушится правосудие и право собственности. — заметил Маслов.

— Прошу не рассуждать! — крикнула Императрица с гневом.

Маслов замолчал, собрал бумаги, поклонился и вышел.

На другой день, явившись с докладом, Маслов подал Императрице две бумаги, сказав:

— Вот. Ваше Величество, два указа по делу Верр: один согласный с вашей волей, а другой — с законами.

Екатерина молча взяла бумаги и положила их в стол, затем, выслушав и разрешив остальные доклады Маслова, ласково и милостиво поговорила с ним и отпустила домой.

В тот же вечер Сенат получил подписанным тот указ, который соответствовал представлению Маслова, а следовательно, и справедливости. (1)

* * *

26 ноября 1792 года, в день Св. Георгия Победоносца, празднуемый при дворе угощением всех георгиевских кавалеров, находящихся в столице, Императрица присутствовала за обеденным столом. Кавалеры сидели не по чинам, а по старшинству получения ордена. Екатерина беседовала с героями, ей лично известными, о сражениях и победах, прославивших их имена и Отечество, вспоминая и рассказывая малейшие подробности каждого дела. Недалеко от нее сидел контр-адмирал NN, украшенный орденом 3-го класса, истый моряк и по наружности, и по всем своим приемам, совершенно чуждый дворских тонкостей и вежливостей. Он уже, по своему обычаю, осушил несколько рюмок доброго вина и несколько подогрел и без того неробкую и горячую свою душу. Императрица, желая почтить его своим вниманием, но не помня его подвигов, обратилась к нему с вопросом:

— Вы где получили Егорьевский крест?

— Под Чесмою, Ваше Величество.

— Чем вы тогда командовали?

— Кораблем «Рафаилом».

— А! Теперь знаю. Этот корабль отличился, — и Императрица начала перечислять отличия, оказанные кораблем.

— Совсем не то, Государыня. — перебил ее моряк.

— Как это?

— Совсем не так было.

— Да так сказано в донесении.

— Мало ли что говорится в донесениях. А вот как было. — и моряк рассказал по-своему ход сражения и действия своего корабля.

Императрица с кротостью выслушала его рассказ и с добродушною веселостью примолвила:

— Есть русская пословица: кто лучше знает, тому и книги в руки. (1)

* * *

Заслуженный солдат, выждав удобный случай, когда Императрица выходила из кареты, стал перед нею на колени с бумагою в руке. Бумага принята и прочитана. Это была тайная жалоба целого полка, стоявшего в Малороссии, на полкового командира, князя Г., в том, что он не выдает жалованья, отчего солдаты терпят крайнюю нужду, что они выбрали единодушно лучшего из своих товарищей, унтер-офицера, чтоб он довел их горе до матушки их, правосудной Государыни.

Императрица приказала президенту Военной коллегии, графу Захару Григорьевичу Чернышеву, тайно разведать, точно ли жалоба справедлива, и хорошо содержать присланного. Чернышев поместил его в своем доме и производил розыски. Между тем родные князя Г., узнав о его беде, всячески умоляли графа Чернышева спасти его. Дело тянулось долго и, наконец, казалось как бы забытым. Через несколько месяцев граф Чернышев для того, чтобы солдат, живший в его доме, не напоминал о деле и не попался бы когда-нибудь на глаза Императрице, отправил его на службу в один из сибирских полков, да и сам перестал думать и забыл об этом деле.

Но не забыла Екатерина.

— Что же, граф. — спросила она однажды Чернышева. — собраны ли сведения по жалобе полка?

— Нет, Ваше Величество, еще не получено полных и верных.

— А присланный от полка?

— Живет, Государыня, у меня в доме во всем довольстве. Ему идет и вино, и пиво, обед посылаю ему с моего стола.

— Захар! — грозно сказала Императрица. — Ты лжешь! Ты обманываешь меня! Я знаю все. Слушай же, Захар, начальника полка сменить и предать суду, присланного немедленно возвратить в Петербург.

Полку было возвращено все законное, присланный унтер-офицер был пожалован в офицеры и возвратился в свой полк, благословляя имя Государыни. (1)

* * *

Кому не известны эрмитажные вечера Екатерины, где она, оставив царское величие и отдыхая от дневных государственных занятий, являлась не Императрицею, но ласковою, любезною хозяйкою? Едва ли будет возможно когда-нибудь описать все подробности этих вечерних отдыхов Великой Государыни.

При конце одного из таких вечеров Екатерина, сев ужинать, видит, что подле нее одно место осталось пустым.

— Ах, боже мой, — говорит она, — ужели я так несчастлива, что подле меня и сидеть никто не хочет?

Надобно знать, что на этих маленьких вечерах за стол садились не по чинам, а по выдернутым наудачу билетам, такова была воля державной хозяйки. Начались розыски между гостями: матери взглядывали на билеты своих дочерей. Наконец, номер пустого места подле Императрицы нашли у княжны С. В. Голицыной, впоследствии графини Строгановой, тогда десятилетней девочки, и велели ей занять место. Императрица, обласкав ее, рассказывала ей во время ужина забавные сказки. Дитя, склонное к смеху, прохохотало весь ужин. Встав от стола. Императрица взяла ее за руку, подвела к матери, княгине Н. П. Голицыной, и примолвила:

— Кажется, ваша дочь не скучала у меня. (1)

* * *

День бракосочетания Великого Князя Александра Павловича, именно 3 сентября 1793 года, ознаменован был многими монаршими милостями, в том числе и наградами чиновников по разным ведомствам. Между последними, судье киевского совестного суда, коллежскому советнику Полетике был пожалован орден Св. Владимира. Но в рескрипте о том вместо «коллежского» он наименован был «статским советником». Получив этот рескрипт, Полетика представил его в губернское правление и требовал объявить ему по установленному порядку этот чин. Не имея указа от Сената о пожаловании Полетики в статские советники, губернское правление затруднялось в исполнении его требования и вошло с представлением в Сенат, испрашивая его разрешения. Когда, наконец, обстоятельство это чрез генерал-прокурора представлено было на рассмотрение Императрицы с означением именно того, что Полетика наименован в рескрипте статским советником по ошибке. Государыня сказала: — Государи не ошибаются, и ошибки их должно принимать за истину.

И Полетика стал статским советником.(1)

* * *

Полковник Боборыкин, выпущенный из капитанов гвардии в армию, имел надобность быть в 1-м департаменте Сената, но входил туда по черной лестнице, темной и узкой. На этой лестнице Боборыкин встретился с канцелярским чиновником, и когда последний, усиливаясь пройти вниз, не посторонился, Боборыкин толкнул его и при этом ударил два раза хлыстиком. Это случилось во время собрания Сената, и происшествие немедленно сделалось известным. Экзекутор не мог не довести о нем до сведения генерал-прокурора. Последний был также в необходимости донести о том Императрице.

Во внимание к важности места Государыня, признавая поступок Боборыкина дерзким, оскорбительным для Сената, написала на докладе следующую резолюцию:

«Боборыкина надлежало за это отдать головою Сенату, но вместо того повелеваю выдержать его при Сенате под арестом две недели и потом отправить к отцу, чтоб наставил его в правилах доброй нравственности». (1)

* * *

При открытии губерний, по учреждению Екатерины, Калужскую губернию открывал генерал Кречетников, человек деятельный, опытный и усердный, но много о себе думавший, гордый и заносчивый.

Время открытия губернии приближалось. Митрополит Платон, управлявший Московскою и Калужскою епархиями и долго ожидавший приглашения наместника для совместного действия, но, к удивлению своему, не получавший его, решился ехать туда как бы для обозрения епархии. Разъезжая по уездам и монастырям, он наконец приехал в Калугу. Наместник сообщает ему о всех своих намерениях.

— У меня все готово, — говорит он.

— Да я ничего не знаю, — отвечал митрополит, — а времени остается мало.

— Нужно только ваше согласие, Преосвященный, я пришлю вам церемониал.

Митрополит согласился на все статьи церемониала, кроме одной: во время шествия наместника в церковь производить во всех церквах колокольный звон. Начались переговоры через чиновников. Митрополит не соглашался. Приехал сам наместник, настаивал, убеждал, митрополит не согласился.

— Эта почесть. — говорил он, — воздается только Царскому величию.

Дело сделалось без колокольного звона.

Несколько лет спустя Кречегников и Платон, сближенные службою и взаимным уважением, свиделись как-то в Москве и в дружеской беседе вспоминали о прошлом.

— Да, есть что вспомнить, Высокопреосвященный. — сказал Кречетников. — а вот вы чего не знаете: какая была мне назидательная исповедь. По открытии Калужской губернии я приехал в Петербург с донесением и отчетами. Императрица с отличною милостью и лестною благосклонностью все выслушала и изъявила мне совершенное свое благоволение. Потом, сделав несколько разных вопросов, между прочим, таинственно спросила:

— Да митрополит-то усердно ли вам содействовал?

— С полным усердием. Ваше Величество.

— Да не было ли с его стороны каких-нибудь странных желаний, например, не требовал ли он от вас пушечной пальбы при въезде своем в город?

— Нет, Государыня.

Она все знала и нарочно обратила оружие на вас, чтоб больнее меня поразить.

— Я что-то такое слышала, но согласитесь, что ведь это было бы так же смешно, как если б вы потребовали, чтоб он сопровождал вас колокольным звоном. (1)

* * *

Однажды докладывают Московскому митрополиту Платону, что хомуты в его шестерике украдены и ему нельзя выехать из Вифании, а потому испрашивалось его благословение на покупку хомутов. Дело было осенью, грязь непролазная от Вифании до Троицкой лавры, да и в Москве немногим лучше. Митрополит приказывает везде осмотреть, разузнать, но без всякого успеха. Митрополит решается дать благословение на покупку, но передумывает. Он распорядился, чтобы в три часа, по троекратному удару в большой вифанский колокол, не только вся братия, но и все рабочие, даже живущие в слободках, собрались в церковь и ожидали его.

В четвертом часу доложили митрополиту, что все собрались. Входит митрополит. В храме уже полумрак. Перед царскими вратами в приделе Лазаря стоит аналой и перед ним теплится единственная свеча. Иеромонах, приняв благословение владыки, начинает мерное чтение псалтири. Прочитав кафизму, он останавливается, чтобы перевести дух, а с укрытого мраком Фавора раздается голос Платона:

— Усердно ли вы молитесь?

— Усердно, владыко.

— Все ли вы молитесь?

— Все молимся, владыко.

— И вор молится?

— И я молюсь, владыко.

Под сильным впечатлением общего богослужения, отрешившись мысленно от житейского, вор невольно проговорился. Вором оказался кучер митрополита. Запираться было невозможно, и он указал место в овраге, где были спрятаны хомуты. (6)

* * *

Московский генерал-губернатор Николай Петрович Архаров сказал раз в разговоре Преосвященному Платону, что он «Большой поп».

— Конечно. — не обиделся владыка. — я большой поп, то есть пастырь, а ты — крупная овца. (6)

* * *

Вольнодумный Дидро, быв в Петербург, имел с тогдашним учителем Наследника, митрополитом Платоном, разговор о вере и начал опровергать бытие Бога. Тогда наш первосвященник замкнул его уста, сказавши по-латыни: И рече безумец в сердце своем: несть Бог. (6)

* * *

Когда преосвященный Платон путешествовал в Киев, тамошний митрополит Серапион приказал ученому протоиерею Леванде изготовить приветствие. Получилось витиевато и смешно: «Приветствуем тебя, владыко, тем, что такового архиерея нам и подобает имети». (6)

* * *

В царствование Екатерины в некоторые торжественные дни безденежно давались спектакли для увеселения всех сословий публики, кроме черни.

На одном из таких представлений в театре, в открытой и несколько выдававшейся вперед ложе, присутствовала Императрица. В продолжение пьесы на руку ее, которая лежала на перилах ложи, упал плевок. Она спокойно отерла его платком. Сидевший сзади нее обер-шталмейстер Л. А. Нарышкин выбежал разыскивать виновного и поднял тревогу в ложах, бывших над императорскою ложею. По возвращении его Императрица спросила:

— О чем это хлопотал ты, Лев Александрович?

— Да как же, матушка-Государыня… такая неслыханная дерзость.

— Послушай, Лев Александрович. — сказала Екатерина. — если это сделано умышленно, то какое наказание тому, кто всенародно осмелился таким образом оскорбить меня, свою Императрицу?.. Если же неумышленно, а только по неосторожности, как я и полагаю, то виновный и теперь уже более пострадал, нежели заслуживает. (1)

* * *

В один из торжественных дней, в которые Екатерина всенародно приносила в Казанском соборе моление и благодарение Господу Богу, небогатая дворянка, упав на колени пред образом Божьей Матери, повергла пред ним бумагу. Императрица, удивленная таким необыкновенным действием, приказывает подать себе эту бумагу и что же видит? — Жалобу Пресвятой Деве на несправедливое решение тяжбы, утвержденное Екатериной, которое повергает просительницу в совершенную бедность. «Владычица, — говорит она в своей жалобе. — просвети и вразуми благосердную нашу Монархиню, да судит суд правый». Екатерина приказывает просительнице чрез три дня явиться к ней во дворец. Между тем требует из Сената ее дело и прочитывает его с великим вниманием.

Прошло три дня. Дама, принесшая жалобу Царице Небесной на Царицу земную, является, ее вводят в кабинет; с трепетом приближается она к Императрице.

— Вы правы, — говорит Екатерина, — я виновата, простите меня: один Бог совершенен, а я ведь человек, но я поправляю мою ошибку: имение ваше вам возвращается, а это (вручая ей драгоценный подарок) — примите от меня и не помните огорчений, вам нанесенных. (1)

* * *

Обер-секретарь Сената Северин часто приносил во дворец портфель с бумагами генерал-прокурора князя Вяземского. Раз, в дождливый и ветреный день, Северин проходил по Дворцовой набережной под зонтиком. Императрица, увидев его в окно, сказала:

— Кажется, это сенатский чиновник идет пешком и в такую ненастную погоду?

Кто-то из окружающих доложил ей, что это честнейший из обер-секретарей, а потому и небогатый. В тот же вечер Северин был в клубе. Вдруг его вызывают в приемную комнату. Он выходит и встречает гоф-фурьера, который подает ему толстый пакет со следующей собственноручной надписью Императрицы: «Нашему обер-секретарю Сената Северину 5000 рублей на экипаж». (1)

* * *

Д. П. Трощинский, бывший правитель канцелярии графа Безбородко, отличный, умный чиновник, но тогда еще бедный, во время болезни своего начальника удостаивался чести ходить с докладными бумагами к Императрице.

Екатерина, видя его способности и довольная постоянным его усердием к службе, однажды по окончании доклада сказала ему:

— Я довольна вашею службою и хотела бы сделать вам что-нибудь приятное, но чтобы мне не ошибиться в этом, скажите, пожалуйста, чего бы вы желали?

Обрадованный таким вниманием Монархини. Трощинский отвечал с некоторым смущением:

— Ваше Величество, в Малороссии продается хутор, смежный с моим, мне хотелось бы его купить, да не на что, так если милость ваша будет…

— Очень рада, очень рада!.. А что за него просят?

— Шестнадцать тысяч, Государыня.

Екатерина взяла лист белой бумаги, написала несколько строк, сложила и отдала ему. Восхищенный Трощинский пролепетал какую-то благодарность, поклонился и вышел. Но, вышедши, развернул бумагу и к величайшему изумлению своему прочитал: «Купить в Малороссии такой-то хутор в собственность г. Трощинского и присоединить к нему триста душ из казенных смежных крестьян». Пораженный такой нечаянностью и, так сказать, одурелый Трощинский без доклада толкнулся в двери к Екатерине.

— Ваше Величество, это чересчур много, мне неприличны такие награды, какими вы удостаиваете своих приближенных. Что скажут Орловы, Зубовы?..

— Мой друг, — с кротостью промолвила Екатерина, — их награждает женщина, тебя — Императрица. (1)

* * *

Екатерина чрезвычайно любила маленьких детей. Она привязывалась даже к детям своих служителей или к сиротам, которых воспитывала и которыми постоянно окружала себя, забавляясь их проказами. Однажды полиция нашла на улице ребенка, покинутого родителями. Императрица взяла его на свое попечение, и так как он оказался красивым и умным мальчиком, то сама занялась его образованием и каждый день посылала в школу брать уроки немецкого языка. Раз ребенок возвратился из школы весьма печальный. Императрица посадила его к себе на колени и с участием спросила о причине горя.

— Ах, матушка, — отвечал он, — я много плакал: наш учитель умер, его жена и дети в большом отчаянии, в школе говорят, что они очень несчастны, потому что бедны, и теперь у них нет никого, кто бы дал им обедать.

Выслушав это, Императрица поцеловала ребенка и тотчас же послала одного из своих придворных к директору школы узнать подробнее о положении бедного семейства. Когда ей донесли, что учитель умер, оставив семью в крайней нищете, она приказала выдать вдове триста рублей, а детей поместить на казенный счет в одно из учебных заведений. (1)

* * *

Екатерина не терпела шутов, но держала около себя одну женщину, по имени Матрена Даниловна, которая жила во дворце на всем готовом, могла всегда входить к Государыне, звала ее сестрицей и рассказывала о городских новостях и слухах. Слова ее нередко принимались к сведению. Однажды Матрена Даниловна, питая почему-то неудовольствие на обер-полицмейстера Рылеева, начала отзываться о нем дурно.

— Знаешь ли, сестрица. — говорила она Императрице, — все им недовольны: уверяют, что он нечист на руку.

На другой день Екатерина, увидев Рылеева, сказала ему:

— Никита Иванович! Пошли-ка Матрене Даниловне что-нибудь из земных запасов твоих, право, сделай это, только не говори, что я присоветовала.

Рылеев не понимал, с каким намерением Императрица давала ему этот совет, однако же отправил к шутихе несколько свиных туш, индеек, гусей и т. п. Все это было принято весьма благосклонно.

Через несколько времени Императрица сама начала в присутствии Матрены Даниловны дурно отзываться о Рылееве и выразила намерение сменить его.

— Ах нет, сестрица, — отвечала Матрена Даниловна. — я перед ним виновата: ошиблась в нем, все твердят, что он человек добрый и безкорыстный.

— Да, да, — возразила Императрица с улыбкой, — тебе нашептали это его гуси и утки. Помни, что я не люблю, чтобы при мне порочили людей без основания. Прошу вперед быть осторожнее. (1)

* * *

Принадлежавшие Императрице антики, слитки и другие ценные вещи находились в ведении надворного советника А. И. Лушкова. Екатерина весьма уважала его, оказывала полную доверенность и всегда без расписок присылала к нему куски драгоценных металлов, редкости и т. п.

Раз, посетив его отделение и осматривая шкафы. Императрица по рассеянности заперла их и положила ключи в карман.

Лушков этим обиделся, на другой же день отправился к Государыне и просил доложить о нем. Его тотчас впустили.

— Что тебе надобно. Александр Иванович? — ласково спросила его Екатерина.

— Увольнения от службы, Ваше Величество, — отвечал он.

— Что это значит? — с удивлением сказала Государыня.

— Я, Ваше Величество, дорожу моей честью, всегда пользовался вашим добрым обо мне мнением, а вчера приметил, что вы начали меня подозревать и в первый раз взяли к себе ключи. После этого я ни при вас, ни при других местах служить не намерен.

— Помилуй, Александр Иванович, — возразила Екатерина, — я это сделала по ошибке, без всякого намерения. Извини меня. Вот тебе ключи, не оскорбляйся.

Этот самый Лушков, тотчас после кончины Императрицы, представил не записанного в книгах золота и серебра с лишком на двести тысяч рублей и вышел в отставку. (1)

* * *

Екатерина обыкновенно вставала в 6 часов утра и, чтобы никого не безпокоить, зимою сама зажигала дрова в камине, потом садилась за письменный свой стол и занималась делами. Однажды, взглянув нечаянно в окно, выходившее на задний двор, она увидела старушку, которая гонялась за курицею и не могла поймать ее.

— Что это за старушка и что это за курица? — спросила она, призвав дежурного камердинера, и послала узнать об этом. Ей принесли ответ:

— Государыня, эта бедная старушка ходила к своему внуку, который служит поваренком на придворной кухне. Он дал ей эту курицу, которая выскочила у нее из кулечка.

— Да этак, глупенький, он измучил свою бабушку. Ну, если она так бедна, — давать ей из моей кухни всякий день по курице, но битой.

Старушка до конца своей жизни пользовалась этою милостью Екатерины. (1)

* * *

На звон колокольчика Екатерины никто не явился из ее прислуги.

Она идет из кабинета в уборную и далее и наконец в одной из задних комнат видит, что истопник усердно увязывает толстый узел.

Увидев Императрицу, он оробел и упал перед нею на колени.

— Что такое? — спросила она.

— Простите меня. Ваше Величество.

— Да что же такое ты сделал?

— Да вот, матушка Государыня: чемодан-то набит всяким добром из дворца Вашего Величества. Тут есть и жаркое, и пирожное, несколько бутылок пивца и несколько фунтиков конфет для моих ребятишек. Я отдежурил мою неделю и теперь отправляюсь домой.

— Да где ж ты хочешь выйти?

— Да вот здесь, по этой лестнице.

— Нет, здесь не ходи, тут встретит тебя обер-гофмаршал (Григорий Николаевич Орлов), и я боюсь, что детям твоим ничего не достанется. Возьми-ка свой узел и иди за мною.

Она вывела его через залы на другую лестницу и сама отворила дверь:

— Ну, теперь с Богом! (1)

* * *

Однажды, занимаясь по обыкновению после обеда делами, Екатерина встретила надобность в какой-то справке. Она позвонила в колокольчик, но на призыв ее никто не явился. Государыня встала со своего места, вышла в комнату, в которой всегда находились дежурные чиновники, и увидела, что они играют в бостон.

— Сделай одолжение, — сказала она одному из играющих. — сходи справиться по этой записке, а я между тем поиграю за тебя, чтоб не расстроить вашей игры.

Императрица села на его место и играла все время, пока он ходил исполнять ее поручение. (1)

* * *

Камер-медхен Императрицы, камчадалка Екатерина Ивановна, была очень забывчива. Однажды утром она не только забыла приготовить лед, составлявший обыкновенно умывание Государыни, но даже сама ушла куда-то. Екатерина долго ее дожидалась и когда наконец неисправная камер-медхен явилась, то Императрица, вместо ожидаемого взыскания, обратилась к ней со следующими словами:

— Скажи, пожалуйста, не думаешь ли ты навсегда остаться у меня во дворце? Вспомни, что тебе надобно выходить замуж, а ты не хочешь исправиться от своей безпечности. Ведь муж не я: он будет строже меня взыскивать с тебя. Право, подумай о будущем и лучше привыкай заранее. (1)

* * *

Статс-секретарь Козицкий, докладывая раз Императрице бумаги, был прерван шумом, раздавшимся в соседней комнате, где придворные вздумали играть в волан и своим криком и смехом заглушали слова докладчика.

— Не прикажете ли прекратить шум? — спросил Козицкий Государыню.

— Нет, — отвечала она, — мы судим здесь о делах, а там забавляются, зачем нарушать их удовольствие. Читайте только громче, я буду слышать. (1)

* * *

Раз Екатерине сказали, что одна из ее любимиц, камер-фрау Н.И. де Рибас, мучается трудными родами. Услышав это, Императрица немедленно, как была, в капоте и без чепца, села в первую попавшуюся карету и поскакала к больной. Входя в ее комнаты, она встретила акушера и спросила его, в каком положении находится родильница. Акушер отвечал, что положение довольно опасно и необходимо тотчас же принять энергические меры для облегчения страдающей. Тогда Государыня, взяв лежавший на столе передник и наскоро подвязывая его, сказала акушеру:

— Пойдемте вместе помогать ей: мы здесь теперь не что иное, как люди, обязанные подавать помощь ближним!

Благодаря стараниям акушера и внимательной заботливости Императрицы г-жа де Рибас была спасена от смерти. (1)

* * *

Во время одного из съездов ко двору Императрица стояла у окна заметила, что какой-то кучер, сойдя с козел, гладил и ласкал своих лошадей.

— Я слыхала, — сказала Государыня присутствовавшим. — что кучерскими ухватками у нас называются грубые, жестокие поступки, но посмотрите, как этот кучер обходится с животными: он, верно, добрый человек, узнайте, кто его господин?

Ей доложили, что кучер принадлежит сенатору князю Я. П. Шаховскому. Императрица приказала позвать Шаховского и встретила его следующими словами:

— К вашему сиятельству есть челобитчица.

— Кто бы это, Ваше Величество? — спросил удивленный Шаховской.

— Я, — отвечала Екатерина, — ваш кучер добросовестнее всех других: я не могла довольно налюбоваться на его обращение с лошадьми. Прибавьте, прошу, ему за это жалованье.

— Государыня! Сегодня же исполню ваше приказание.

— А чем же вы его наградите, скажите мне?

— Прибавкою пятидесяти рублей в год.

— Очень довольна и благодарна. — сказала Императрица и подала Шаховскому руку. (1)

* * *

Однажды Екатерина сидела в царскосельском саду на скамейке вместе с любимой камер-юнгферой своей М. С. Перекусихиной. Проходивший мимо петербургский франт, не узнав Императрицу, взглянул на нее довольно нахально, не снял шляпы и, насвистывая, продолжал прогулку.

— Знаешь ли, — сказала Государыня, — как мне досадно на этого шалуна? Я в состоянии остановить его и намылить ему голову.

— Ведь он не узнал вас, матушка. — возразила Перекусихина.

— Да я не об этом говорю: конечно, не узнал, но мы с тобой одеты порядочно, еще и с галунчиком, щеголевато, так он обязан был иметь к нам, как к дамам, уважение. Впрочем, — прибавила Екатерина, рассмеявшись, — надо сказать правду, устарели мы с тобою, Марья Савишна, а когда бы были помоложе, поклонился бы он и нам. (1)

* * *

Раз Екатерина играла вечером в карты с графом А. С. Строгановым. Игра была по полуимпериалу, Строганов проигрывался, сердился, наконец, бросил карты, вскочил со стула и начал ходить по комнате.

— С вами играть нельзя, вам легко проигрывать, а мне каково? — кричал он Императрице.

Находившийся при этом Н. П. Архаров испугался и всплеснул руками.

— Не пугайтесь, Николай Петрович, — хладнокровно сказала ему Екатерина, — пятьдесят лет все та же история.

Походив немного и охладев, Строганов опять сел, и игра продолжалась, как будто ничего не бывало. (1)

* * *

Один из губернаторов обогащался противозаконными средствами. Узнав об этом и уважая его лета и долговременную службу. Императрица отправила к нему курьера, приказав последнему явиться к губернатору в день его именин во время обеда и вручить от Государыни довольно объемистый пакет. Губернатор сидел за столом со множеством гостей, когда ему доложили о прибытии курьера. С гордым и самодовольным видом распечатывая поданный ему пакет, он в восторге сказал:

— Ах! Какая милость, — подарок от Императрицы. Она изволила вспомнить день моих именин!

Гости собирались уже поздравить именинника, но радость его внезапно превратилась в крайнее смущение, когда он увидел, что подарок заключался в кошельке длиною более аршина. (1)

* * *

В Петербурге появились стихи, оскорбительные для чести Императрицы.

Обер-полицмейстер Рылеев по окончании своего доклада о делах донес Императрице, что он перехватил бумагу, в которой один молодой человек поносит имя Ее Величества.

— Подайте мне бумагу, — сказала она.

— Не могу, Государыня, в ней такие выражения, которые и меня приводят в краску.

— Подайте, говорю я, чего не может читать женщина, должна читать Императрица.

Развернула, читает бумагу, румянец выступает на ее лице, она ходит по зале, засучивает рукава (это было обыкновенное ее движение в раздраженном состоянии), и гнев ее постепенно разгорается.

— Меня ли, ничтожный, дерзает так оскорблять? Разве он не знает, что его ждет, если я предам его власти законов?

Она продолжала ходить и говорить подобным образом, наконец, утихла. Рылеев осмелился прервать молчание.

— Какое будет решение Вашего Величества?

— Вот мое решение, — сказала она и бросила бумагу в огонь. (1)

* * *

Мраморный бюст Императрицы, сохранявшийся в Эрмитаже под стеклянным колпаком, был найден нарумяненным. Приближенные Государыни убеждали ее приказать нарядить по этому поводу тщательное следствие и строго наказать виновных в столь дерзкой выходке. Но Екатерина, не выказывая ни малейшего неудовольствия, отвечала им:

— Вероятно, это кто-нибудь из пажей хотел посмеяться над тем, что я иногда кладу себе на лицо румяны. Велите только вымыть бюст. (1)

* * *

Между генерал-губернаторами в царствование Екатерины А. П. Мельгунов, как известно, был признаваем по уму его в числе отличных и пользовался общим уважением. Мельгунов имел однако же слабость в кругу близких ему особ отзываться иногда в смысле и духе критическом насчет Императрицы. Такой образ мыслей, равно как и многие из отзывов Мельгунова, были Государыне известны.

Однажды Мельгунов, приехавший в столицу по делам службы, имел у Императрицы доклад, продолжавшийся очень долго. Некоторые из близких Государыне особ, заметив такую продолжительность, удивлялись этому, зная, что Императрице известен образ мыслей Мельгунова. Когда последний вышел из кабинета, один из приближенных в ироническом смысле напомнил Императрице о его отзывах на ее счет. Екатерина на это сказала.

— Все знаю, но вижу в нем человека государственного. Итак, презирая личного моего в нем врага, уважаю достоинства. Я, подобно пчеле, должна и из ядовитых растений выбирать соки, которые, в смешении с другими, могут быть полезными. (1)

* * *

Когда Франция подверглась жестоким следствиям революции и внутренних неустройств всякого рода, когда осторожная Екатерина прервала и на море, и на суше всякое с нею сношение, в то время возвратился из Парижа молодой Будберг, русский камер-юнкер, бывший впоследствии ревельским губернатором. Екатерина, вникавшая в причины всяких действий, любила расспрашивать подробно приезжающих из этого государства; она пожелала и его видеть.

Милостиво ею принятый и обласканный, он удовлетворял любопытство Императрицы, рассказывая о своих путешествиях.

— Скажите, пожалуйста, — спросила она. — отчего это во Франции такие волнения?

— Да как не быть волнениям, — резко и живо отвечал он в каком-то рассеянии, забыв о лице, с которым говорил, — самовластие там дошло до такой степени, что сделалось несносным.

Выговорив это, он опомнился, смутился, потупил глаза и стоял как вкопанный.

— Правда твоя, мой друг, — заметила Екатерина, — надобно стараться несносное делать сносным.

Другой раз, разговаривая об этом же предмете с графом Н. П. Румянцевым, возвратившимся также из чужих краев и бывшим впоследствии государственным канцлером, она сожалела о затруднительном положении французского короля Людовика XVI, о неустройствах и волнениях во Франции и, между прочим, сказала:

— Чтобы хорошо править народами, государям надобно иметь некоторые постоянные правила, которые служили бы основою законам, без чего правительство не может иметь ни твердости, ни желаемого успеха. Я составила себе несколько таких правил, руководствуюсь ими, и, благодаря Богу, у меня все идет недурно.

Румянцев осмелился спросить:

— Ваше Величество, позвольте услышать хотя одно из этих правил.

— Да вот, например, — отвечала Екатерина, — надобно делать так, чтобы народ желал того, что Мы намерены предписать ему законом. (1)

* * *

Английский посланник лорд Витворт подарил Екатерине II огромный телескоп, которым она очень восхищалась. Придворные, желая угодить Государыне, друг перед другом спешили наводить инструмент на небо и уверяли, что довольно ясно различают горы на Луне.

— Я не только вижу горы, но даже лес, — сказал Львов, когда очередь дошла до него.

— Вы возбуждаете во мне любопытство. — произнесла Екатерина, поднимаясь с кресел.

— Торопитесь. Государыня, — продолжал Львов, — уже начали рубить лес, вы не успеете подойти, а его и не станет. (1)

* * *

Императрица, собираясь ехать куда-то с графом К. Г. Разумовским, садилась уже в сани, когда пробрался сквозь толпу, собравшуюся посмотреть на свою Государыню, крестьянин и подал ей бумагу. Государыня приняла бумагу и приказала продержать крестьянина в карауле до ее возвращения. Прибыв во дворец, она поспешила прочесть просьбу крестьянина, которая вкратце была следующего содержания: крестьянин винился в том, что несколько лет тому назад бедную дворянку, которая ежегодно ездила собирать с помещиков новину, рожь, гречу и проч. и на возвратном пути всегда останавливалась у него, он убил. Терзаемый несколько лет угрызениями совести, явился он в суд, объявил о том, просил наказания, чтобы освободиться от барыни, которая преследует его день и ночь. Приняли крестьянина за сумасшедшего, отправили в тюрьму, продержали несколько месяцев и возвратили домой. Но барыня от него не отставала. Он бросился к ногам губернатора, просил строгого наказания, чтобы тем избавиться от преследования мертвой барыни. Его наказали плетьми, а барыня тут как тут. Он прибыл, наконец, в Петербург испросить у Императрицы милости: велеть так его наказать, чтобы барыня навсегда оставила его в покое. Государыня, прочитав бумагу, задумалась и потребовала к себе Шешковского. «Прочти эту бумагу. — сказала она. — и подумай, что нам делать с этим крестьянином?» А между тем прислонилась к окну и стояла в глубоком раздумье.

Шешковский, познакомясь с прошением, отвечал:

— Позвольте мне, Ваше Величество, взять крестьянина с собою: он навсегда забудет свою барыню.

— Нет, — возразила Императрица. — он уже не нам подвластен, некто выше нас с тобою наложил на него руку свою, и барыня останется при крестьянине до конца дней. Прикажите его отправить домой и дать на дорогу 50 рублей денег.

Этот случай подал Императрице мысль учредить совестные суды. (1)

* * *

Однажды граф Салтыков поднес Императрице список о производстве в генералы. Чтобы облегчить Императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова.

— Это за что? — спросила она.

— Офицер его ударил. — отвечал Салтыков.

— Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер, им должно дорожить, он нам пригодится. Таких людей у нас немного!

И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры».

Екатерина не ошиблась: князь Цицианов оправдал ее мнение — пригодился! (1)

* * *

Однажды Екатерина, будучи в Царском Селе, почувствовала себя нехорошо, приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел необходимым ей пустить кровь, что и сделано было тотчас.

В это самое время докладывают Государыне, что приехал из Петербурга граф Александр Андреевич Безбородко узнать о ее здоровье. Императрица приказала его принять. Лишь только граф Безбородко вошел, Императрица Екатерина, смеясь, ему сказала:

— Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила. (1)

* * *

Императрица имела очень плохой слух, не понимала музыки, но любила ее слушать и приказывала князю П. А. Зубову устраивать у нее квартеты и комнатные концерты. Прослушав однажды квартет Гайдна, она подозвала Зубова и сказала ему на ухо:

— Когда кто играет соло, то я знаю, что как кончится, ему надо аплодировать, но в квартете я теряюсь и боюсь похвалить некстати. Пожалуйста, взгляни на меня, когда игра или сочинение требует похвалы. (1)

* * *

Алексей Ильич Муханов, впоследствии сенатор, был обер-прокурором 1-го департамента Сената еще молодым и неизвестен Екатерине II.

Сенату поручено было разыскать средства к умножению доходов. Рассуждения кончились тем, чтоб возвысить цену на соль. В Сенате все были на это согласны, и никто не смел подать противного мнения, так как все знали, что повеление об умножении доходов исходило свыше. Один Муханов подал голос в защиту бедных, на которых ложилась эта новая тягость. Дело было оставлено.

Через несколько времени Екатерина приказала генерал-прокурору князю А. А. Вяземскому привести на один из ее выходов Муханова и стать с ним в известном месте. Она сказала только, что желает видеть обер-прокурора 1-го департамента, не давая заметить, что хочет его отличить. Между тем она узнала об его имени и отчестве.

Вяземский представил его: «Вот обер-прокурор Муханов».

Императрица сказала: «Алексей Ильич! Извините меня, что я вас до сих пор не знала, тогда как вы меня так хорошо знаете. Скажите, каким образом вы узнали мой образ мыслей, мои правила, мое сердце? В вашем мнении вы изложили не свое, а мое мнение. Благодарю вас, благодарю вас».

Она сама возложила на него орден Святого Владимира 3-й степени, и это было началом его возвышения. (1)

* * *

Екатерина была недовольна одним из иноземных послов и, пригласив его к обеду, начала говорить с ним резко и желчно.

Храповицкий сказал вполголоса соседу: «Жаль, что матушка так неосторожно говорит».

Императрица расслышала эти слова и переменила разговор. После обеда, когда раздали чашки кофе. Государыня подошла к Храповицкому и вполголоса сказала:

— Ваше превосходительство, вы слишком дерзки, что осмеливаетесь давать мне советы, которых у вас не просят.

Гнев был на ее лице, она поставила дрожащей рукою чашку на поднос, раскланялась и вышла. Храповицкий считал себя погибшим, он едва поплелся домой, но на лестнице догнал его камердинер с приказанием, чтобы шел к Императрице. Все-таки это было лучше, чем оставаться в неизвестности. Императрица ходила по комнате и, остановившись против него, с гневом опять сказала:

— Ваше превосходительство, как вы смели при собрании явно укорить меня, тогда как вы не должны сметь в присутствии моем говорить иначе, как отвечая на мои вопросы?

Храповицкий упал в ноги и просил помилования. Императрица вдруг переменила тон и с лаской, приказав ему встать, сказала:

— Знаю, знаю, что вы это сделали из любви, ко мне, благодарю вас. — Взяв со стола табакерку с бриллиантами, она продолжала: — Вот, возьмите на память, я женщина, и притом пылкая, часто увлекаюсь, прошу вас, если заметите мою неосторожность, не выражайте явно своего неудовольствия и не высказывайте замечания, но раскройте эту табакерку и нюхайте: я тотчас пойму и удержусь оттого, что вам не нравится. (1)

* * *

В 1789 и 1790 годах адмирал Чичагов одержал блистательные победы над шведским флотом, которым командовал сначала герцог Зюдерманландский, а потом сам шведский король Густав III. Старый адмирал был осыпан милостями Императрицы: получил Андреевскую ленту, 1388 душ крестьян, потом орден Св. Георгия 1-й степени, еще 2417 душ, а при заключении мира похвальную грамоту, шпагу, украшенную алмазами, и серебряный сервиз. При первом после того приезде Чичагова в Петербург Императрица приняла его милостиво и изъявила желание, чтобы он подробно рассказал ей о своих походах. Для этого она пригласила его к себе на следующее утро. Государыню предупреждали, что адмирал почти не бывал в хороших обществах, иногда употребляет неприличные выражения и может не угодить ей своим рассказом. Но Императрица осталась при своем желании. На другое утро явился Чичагов. Государыня приняла его в своем кабинете и, посадив против себя, вежливо сказала, что готова слушать. Старик начал… Не привыкнув говорить в присутствии Императрицы, он робел, но чем дальше входил в разговор, тем больше оживлялся и наконец пришел в такую восторженность, что кричал, махал руками и горячился, как бы при разговоре с равным себе. Описав решительную битву и дойдя до того, когда неприятельский флот обратился в полное бегство, адмирал все забыл, ругал трусов шведов, причем употреблял такие слова, которые можно слышать только в толпе черного народа. «Я их… я их…», — кричал адмирал. Вдруг старик опомнился, в ужасе вскочил с кресел и повалился перед Императрицей…

— Виноват, матушка. Ваше Императорское Величество…

— Ничего, — кротко сказала Императрица, не дав заметить, что поняла непристойные выражения. — ничего. Василий Яковлевич, продолжайте, я ваших морских терминов не разумею.

Она так простодушно выговорила это, что старик от души поверил, опять сел и докончил рассказ. Императрица отпустила его с чрезвычайным благоволением. (1)

* * *

Императрица Екатерина II поручила однажды канцлеру князю А. А. Безбородко написать и представить ей назавтра указ, довольно важный и требовавший глубоких соображений. Срок был короток, обстоятельства не терпели отлагательств, но Безбородко, занятый, вероятно, другими спешными делами, забыл приказание Императрицы и явился к ней на следующий день, не исполнив поручения.

— Готов ли указ? — спросила его Екатерина.

Безбородко спохватился и, нисколько не смешавшись, вынул из портфеля лист бумаги и стал читать то, что ему было велено Государыней.

За каждым параграфом Екатерина одобряла написанное и, совершенно довольная целым содержанием, потребовала мнимый указ для подписания.

Безбородко, не ожидавший такой скорой развязки и рассчитывавший на некоторые замечания, дополнения и изменения в частях, которые дали бы ему возможность обратить импровизацию в действительность, замялся и медлил.

Государыня повторила свое требование.

Смущенный Безбородко подал ей, наконец, лист белой бумаги. Екатерина с изумлением посмотрела на докладчика и вместо ожидаемого гнева выразила свое удивление к его необыкновенным способностям.(1)

* * *

Безбородко очень любил свою родину — Малороссию, и покровительствовал своим землякам. Приезжая в Петербург, они всегда являлись к канцлеру и находили у него ласковый прием. Раз один из них, коренной хохол, ожидая в кабинете за креслом Безбородко письма, которое тот писал по его делу к какому-то влиятельному лицу, ловил мух и, неосторожно размахнувшись, вдруг разбил стоявшую на пьедестале дорогую вазу.

— Ну что, поймал? — спросил Безбородко, не переставая писать. (1)

* * *

До воцарения Императора Павла Анненский орден, учрежденный зятем Петра Великого, герцогом Голштинским Фридрихом Карлом, не считался в числе русских. Хотя Павел Петрович, в бытность свою Великим Князем, и подписывал в качестве герцога Голштинского все грамоты на пожалование Анненским орденом, но последний давался только тем лицам, кому назначала Императрица Екатерина II. Великому Князю очень хотелось, чтоб некоторые из его приближенных носили Анненский крест, однако Императрица именно им-то и не давала этот орден.

Наконец Великий Князь Павел придумал следующую хитрость. Заказав два небольших Анненских крестика с винтами, он призвал к себе двух любимцев своих. Ростопчина и Свечина, и сказал им:

— Жалую вас обоих Анненскими кавалерами, возьмите эти кресты и привинтите их к шпагам, только на заднюю чашку, чтоб не видала Императрица.

Свечин привинтил крест с величайшим страхом, а Ростопчин счел более благоразумным предупредить об этом родственницу свою, Анну Степановну Протасову, пользовавшуюся особенным расположением Императрицы.

Протасова обещала ему поговорить об этом с Екатериной и узнать ее мнение. Действительно, выбрав удобную минуту, когда Государыня была в веселом настроении духа, она сообщила ей о хитрости Наследника и сказала, что Ростопчин опасается носить орден и вместе с тем боится оскорбить Великого Князя.

Екатерина рассмеялась и промолвила:

— Ах, он горе-богатырь! И этого-то получше не выдумал! Скажи Ростопчину, чтоб он носил свой орден и не боялся: я не буду замечать.

После такого ответа Ростопчин смело привинтил Анненский крест не к задней, а к передней чашке шпаги и явился во дворец.

Великий Князь, заметив это, подошел к нему со словами:

— Что ты делаешь? Я велел привинтить к задней чашке, а ты привинтил к передней. Императрица увидит!

— Милость Вашего Высочества так мне драгоценна, отвечал Ростопчин, — что я не хочу скрывать ее.

— Да ты себя погубишь!

— Готов погубить себя, но докажу этим преданность Вашему Высочеству.

Великий Князь, пораженный таким очевидным доказательством преданности Ростопчина, обнял его со слезами на глазах.

Вот происхождение ордена Святой Анны 4-й степени. (1)

* * *

Князь В., один из сильных вельмож времен Екатерины, желал, чтобы генерал-поручик Якоби, посещавший дом его, женился на одной из его родственниц. Якоби не вдруг отклонился от предложения или намеков в столь щекотливом деле, но наконец, вероятно, не находя в себе склонности к девице, или по каким другим причинам, дал почувствовать, что не может приневоливать себя в столь важном деле, каков выбор себе подруги, и, получив между тем место генерал-губернатора в Сибири, уехал туда.

Гордый и сильный вельможа, оскорбленный неисполнением своей воли, негодует и ищет способов отомстить сибирскому генерал-губернатору. Он посылает туда хитрого подьячего с приказанием придраться к чему-нибудь, запутать как-нибудь Якоби и завязать какую-нибудь ябеду. Якоби так был честен, так чист в делах своих и в управлении губерниею, что все пронырства и все искусство подосланного крючкотворца остались тщетными. Он посылает другого. Этому злодею удалось достигнуть цели, он сплел какую-то паутину на пагубу невинного, сделал донос. Якоби под судом. Начались следствия, запросы, объяснения. Едва истина начнет распутывать дело, могущество гонителя опять его запутывает, оно ходит взад и вперед по инстанциям, толстеют кипы бумаг. Наконец дело в Сенате, приговор произнесен.

Но по тогдашнему порядку предварительно представлялась Императрице докладная записка, то есть краткое изложение всего дела. Державин, один из статс-секретарей того времени, представляет Императрице выписку из дела на 300 листах, она просит сократить ее — представляет на 30 листах, она просит еще сократить. Врученную ей на трех листах прочла и сказала:

— Нет, все что-то неясно, истина запутана. Привезите мне все дело.

Дело привезено и поставлено во дворце в одной из внутренних комнат Императрицы и задернуто занавескою. Когда Государыня спросила:

— Да где ж дело Якоби?

Державин отдернул занавеску, и кипы бумаг, положенные одна на другую, в три ряда с полу до потолка, открылись. Государыня, окинув их глазами, сказала:

— Этим не испугают меня!

Она назначила один час каждый день на чтение этого дела. Одному только Державину доверила она делать выписки из некоторых бумаг. Так, говорят, прошел целый год.

Наконец Якоби потребован во дворец, его вводят в кабинет Императрицы.

— Я рассмотрела ваше дело — говорит она, — и за счастие почитаю вам сказать: вы невинны.

Слезы брызнули из глаз Якоби.

— В вознаграждение за долгое ваше страдание справедливым почитаю возложить на вас орден. (На золотом блюде лежал орден Св. Владимира.)

Якоби, рыдая, упал на колени:

— Правосуднейшая Монархиня! Вы возвращаете мне честь мою и невинность: другой награды мне ненадобно.

— Встань, Якоби, не тебе стоять на коленях, твои судьи должны бы перед всею Россиею просить у тебя прощения. (3)

* * *

Один сенатский регистратор, по рассеянности, изорвал вместе с другими ненужными бумагами указ, подписанный Императрицей. Заметив свою ошибку, он пришел в ужас и в отчаянии решился на довольно смелый поступок: он отправился в Царское Село, где находилась тогда Императрица, забрался в дворцовый сад и, засев в кустах, с замиранием сердца ожидал появления Государыни. Прошло несколько томительных часов пока громкий лай двух левреток возвестил несчастному чиновнику приближение Екатерины. Регистратор вышел из своей засады на дорожку и стал на колени.

— Что ты за человек? — спросила его Императрица.

— Я погибший, Государыня. — отвечал он, — и только вы одни можете спасти меня.

— В чем же состоит твое дело?

Регистратор подал ей разорванные куски указа и откровенно сознался в своей рассеянности и неосторожности.

— Ступай домой, — сказала Императрица, — а завтра на этом месте и в этот же самый час ожидай меня.

На другой день, встретив чиновника, Екатерина подала ему новый, подписанный ею указ и промолвила:

— Возьми, вот тебе другой указ, беда твоя миновалась, отправляйся скорее в типографию, да смотри, никому не сказывай об этом происшествии, иначе тебе достанется от обер-прокурора. (3)

* * *

В одно из путешествий Екатерины по России помещик, некогда служивший под начальством графа Румянцева, ожидал карету Императрицы у ворот своего дома и, стоя на коленях, всеподданнейше просил осчастливить его своим посещением. Екатерина, всегда снисходительная, не хотела огорчить его отказом. Войдя в его жилище, она увидела в первой комнате неопрятную бабу, всю в лохмотьях, которая одною рукою мыла в грязной воде чайные чашки, а другою давила в стакан сок из лимона вместе с грязью. При Императрице в эту минуту находился фельдмаршал граф Румянцев-Задунайский. Он начал разговор с хозяином.

— Что, ты военный?

— Военный, — отвечал он, — по милости вашего сиятельства.

— Давно ли в отставке?

— Три года, по милости вашего сиятельства.

— Женат?

— Женат, по милости вашего сиятельства.

— Есть дети?

— Семеро, по милости вашего сиятельства.

Екатерина, видевшая в комнатах лишь одну неопрятность и слышавшая только одни нелепости, не изъявила, однако, ни малейшей досады, но удовольствовалась шуткою. Она оборотилась к фельдмаршалу и вполголоса сказала:

— Я не знала, граф, что вы такой милостивый. (3)

* * *

Марья Савишна Перекусихина, постоянно находившаяся при Екатерине как заботливая прислужница в болезнях Императрицы и как доверенная домашняя собеседница, женщина добрая, и хотя неученая, но от природы умная и безпредельно преданная ей, была любима Государынею и осыпаема ее благодеяниями. Она пользовалась общим уважением в городе и при дворе, даже многие вельможи искали ее знакомства и, следовательно, честолюбие ее должно бы было быть совершенно удовлетворено. Но блеск, отличия, преимущества, которыми пользуются знатные особы по правам или заслугам, близость к Монархине, ласки и милости той, пред которою все благоговело, к которой и венценосцы являлись как бы на поклонение, вскружили ей голову, и она желала чего-то большего, нежели возможно было ей желать.

Однажды, в часы ласкового и благосклонною с нею разговора Императрицы, она решилась высказать то, что так чувствительно щемило ей сердце.

— Вы, Государыня, — сказала она, запинаясь и с приметным смущением, — всегда так милостивы, так благосклонны ко мне, но… если б… при всем дворе вашем… когда-нибудь… вы удостоили бы меня хоть одною словечка… Пусть бы видели…

— Хорошо, Марья Савишна, хорошо, я это сделаю, — было ответом.

Прозорливый ум Екатерины тотчас постиг этот припадок дворских болезней и уже нашел ему врачевание.

При первом парадном представлении ко двору Государыня, принявши вельмож и придворных дам и удостоив их милостивой своей беседы, ласкою и весело подзывает к себе Марью Савишну и в доказательство отличной своей доверенности говорит ей на ухо, но вот что говорит:

— Дура ты, дура, Марья Савишна, что тебе прибудет от этого, что я при всех говорю с тобою?

Марья Савишна низко поклонилась и отошла в сторону. Придворные осыпали ее со всех сторон вопросами: что Государыня вам сказала? Но уста Марьи Савишны хранили тайну. Она всем отвечала только: «Государыня ко мне очень милостива». (3)

* * *

В 1787 году, во время путешествия Екатерины II в Крым, на одном ночлеге Марью Савишну Перекусихину поместили в комнату, наполненную чемоданами и дорожными припасами. Екатерина, войдя к ней, с изумлением и сожалением сказала:

— Неужели ты забыта?

Как ни старалась Перекусихина успокоить Императрицу, Екатерина потребовала князя Потемкина к себе и с неудовольствием заметила ему:

— Заботясь обо мне, не забывайте и моих ближних, особливо Марью Савишну — она мой друг, чтобы ей всегда было так же покойно, как мне. (3)

* * *

Как-то зимою Екатерина сделалась нездорова, и лейб-медик Роджерсон предложил ей лекарство. Она воспротивилась, сказавши:

— Лекарство помешает моим занятиям, довольно и того, что посмотрю на тебя.

Рожерсон, зная ее упорство, предложил вместо лекарства прогулку в санях. Государыня согласилась, почувствовала облегчение, провела покойную ночь, но на другой день головная боль снова возобновилась. М. С. Перекусихина стала советовать опять санную прогулку.

— Довольно одного раза, — отвечала Екатерина. — а то станут говорить, что я катаюсь по ночам, и подумают, что у меня мало дела. (3)

* * *

Престарелый камердинер Императрицы Елисаветы Петровны и в царствование Екатерины продолжал свою службу, которая состояла в том, что ему несколько раз в год позволено было поутру подавать Императрице кофей. Однажды граф Воронцов явился к Императрице с докладом в ту минуту, когда ей, по обыкновению, подавали кофей; он увидел 80-летняго старца, едва движущегося на ногах, который принес на серебряном подносе кофейный прибор и после церемониальных поклонов того времени поставил его на стол пред Государыней и стал почтительно в отдалении на свое место. По окончании этого завтрака, он поклонился Императрице, приблизился к ней и протянул свои руки, сложенные одна на другую. Императрица положила на них свою руку, которую он благоговейно поцеловал, сделал снова церемониальный поклон, взял дрожащими руками поднос и, счастливый в душе своей, удалился. Нетерпеливый докладчик изъявил Государыне свое удивление, что неужели нельзя заменить престарелого человека молодым и не безпокоить его почтенную старость.

— Вы ошибаетесь. — сказала Екатерина, — это не безпокойство для него, а счастие, я это наверное знаю. Уважая его усердие, я не скучаю его медленностию. Я не хочу ускорить его смерть, лишив его удовольствия мне служить. (3)

* * *

Раз, не находя в своем бюро нужной бумаги. Екатерина позвала камердинера своего, Попова, и приказала всюду искать бумагу. Долго перебирали все кипы. Екатерина сердилась. Попов хладнокровно доказывал, что она сама куда-нибудь замешала бумагу, что никто у нее со стола не крадет и что она напрасно на него сердится. Неудачные поиски и рассуждения камердинера привели Императрицу в такой гнев, что она выгнала Попова из кабинета. Оставшись одна, она снова начала пересматривать каждый лист и наконец нашла нужную бумагу. Тогда Государыня приказала позвать Попова, но он не пошел, говоря:

— Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала.

— Досада моя прошла, — сказала Екатерина, — я более не сердита, уговорите его прийти.

Попов явился.

— Прости, меня, Алексей Степанович, — ласково промолвила Императрица. — я перед тобой виновата.

— Вы часто от торопливости на других нападаете, — угрюмо отвечал Попов. — Бог с вами, я на вас не сердит. (3)

* * *

Однажды во время обеда Императрица Екатерина вспомнила о плодах, которые незадолго перед тем ей подавали и которые ей понравились, и сказала камер-лакею, служившему за столом:

— Пожалуйста, скажи, чтоб завтра мне приготовили тех плодов, что на днях подавали, как бишь они называются?..

И не могши сама вспомнить названия, обратилась к метрдотелю, но и тот не мог припомнить, как ни напрягал свою память.

В тот же день за ужином метрдотель нетерпеливо искал встретиться главами с Императрицею, чтобы промолвить ей словечко. Екатерина, занятая живым разговором с одним из иностранных послов, случайно взглянула на метрдотеля.

— Шаптала[3], Ваше Величество! — громко произнес он. Развлеченная занимательною беседою, она не вдруг поняла при этом кратком восклике, о чем идет дело.

— Что такое, мой друг? — спросила она.

— Шаптала, Ваше Императорское Величество! — повторил торжественно басистый метрдотель.

— Да, да! — наконец отвечала она, улыбаясь. — Так точно: шаптала, благодарю тебя. Вели же завтра приготовить ее к моему столу. (3)

* * *

Екатерина знала, что низшие чины и вся придворная прислуга пользовались непозволенною поживою, особенно в съестном и напитках. Она даже нередко видела своими глазами во время утренних прогулок, как служители ее тащили из дворца огромные подносы, нагруженные всякою всячиною, и однажды сказала М. С. Перекусихиной:

— Хоть бы они фарфор мой сберегли!

А в другой раз, столкнувшись, так сказать, с этими подносами, сказала несшим их:

— Ну, беда вам будет, если увидит это Торсуков (тогдашний гоф-маршал).

— Спит еще, матушка-Государыня, — был их ответ.

Кажется, она забавлялась их безбоязненностью в подобных хищениях для наполнения своих и чужих желудков. Но иногда подобные хищения превосходили уже всякую меру. Однажды Императрица, пробегая представленные ей отчеты дворских расходов, увидала в них, между прочим, что пудры для ее головы ежедневно выходит целый пуд. Она улыбнулась и вот что сделала: на другой день, по окончании туалета, вышла в приемную залу молча и поддерживая свою голову рукою. Придворные дамы, ожидавшие ее в этой зале, встревожились и, полагая, что это головная боль, шепнули одной фрейлине, милой и веселой, которую Государыня любила, чтоб она постаралась как-нибудь развеселить ее. Эта, после разных умных и веселых приветствий, обласканная уже державною рукою безмолвной Государыни, осмелилась излить свое сетование о нездоровье повелительницы всей России.

— Нет, моя милая, — сказала наконец Императрица. — я, слава Богу, здорова, но посуди, каково мне: ведь целый пуд пудры мне насыпали на голову.

Это был последний пуд. С этих пор он никогда не встречался в придворных отчетах. (3)

* * *

Александр Гаврилович Замятнин, любимец Румянцева, острый и забавный, во время Турецкой войны, за обедом у фельдмаршала бился об заклад с товарищами своими, что назовет его плутом… Вскоре Румянцев, посмотрев на него, спросил: «Отчего такая задумчивость?» — «Давно тревожит меня мысль, — отвечал Замятнин, — что в человеческом роде две противоположные крайности: или дурак, или плут». — «К какому же классу людей, мой батюшка, меня причисляешь?» — рассмеявшись, продолжал Румянцев. «Конечно, не к первому», — отвечал проказник. (5)

* * *

В первую Турецкую войну (1770), во время перемирия граф Румянцев потребовал чиновника по дипломатической части. Назначенный к отправлению, сведав, что Задунайский любит курить из глиняных трубок, из усердия расположился поднести целый ящик, но не позаботился уложить их. — Фельдмаршал обрадовался, ибо трубок оставалось немного, и приказал раскрыть при себе ящик, а когда увидел одни обломки, то рассердился и сказал, указывая на сердце: «Тут-то много, — а потом на голову: — Да здесь нет». (5)

* * *

В 1771 году, во время моровой язвы в Москве и последовавшего возмущения, для водворения спокойствия отправлен был из Петербурга приближенный Императрицы граф Григорий Орлов, который презрел все опасности и водворил порядок. — Государыня, по его возвращении, приказала в честь ему выбить медаль с надписью: «Такового сына Россия имеет». — Орлов не принял самою Императрицею вручаемые для раздачи медали и, стоя на коленях, сказал: «Я не противлюсь, но прикажи переменить надпись, обидную для других сынов Отечества». Выбитые медали брошены в огонь и появились с поправленною надписью: «Таковых сынов Россия имеет». (5)

* * *

По изданному в 1775 году учреждению о губерниях, в 1776 году определенным генерал-губернатором Яковом Ефимовичем Сиверсом была открыта Новгородская губерния. Избранный губернский предводитель дворянства, генерал-поручик Димитрий Михайлович Будкевич с прочими особами отправлены в Петербург для донесения Императрице. Депутация представлена была 27 декабря месяца, и губернский предводитель в продолжение говоренной им речи сбивался и заикался. Екатерина, желая вывести его из смущения, подала ему руку, а Будкевич отвечал: «Государыня, я договорю». Генерал-адъютант Пассек засмеялся и мгновенно почувствовал в движении лица Императрицы неудовольствие. Она, пройдя за кавалергардов, с гневом сказала ему: «Никогда не воображала, чтоб вы могли иметь столь дурное сердце: что подданный пред Государем ошибся, это, сударь, достойно слез». (5)

* * *

В январе месяце 1775 года весь двор прибыл в Москву по случаю предполагаемого мирного торжества с турками. В самое короткое время выстроено было огромное из брусьев деревянное здание, соединяющее дом князя Голицына (что ныне князя Сергея Михайловича) со многими другими. Кабинет Императрицы помещен был возле парадных комнат на большую улицу и был очень холоден. Несмотря на сие она всегда очень продолжительно занималась делами; однажды заметила, что секретари ее, Григорий Николаевич Теплое и Сергей Матвеевич Кузьмин, очень прозябли, и приказала подать им кофе, какой всегда сама употребляла. (Екатерина чай употребляла только в болезненном состоянии, а кофе ей подавали самый крепкий, называемый мокко, его ровно фунт варили в вызолоченном кофейнике, из которого выливалось только две чашки, чрезмерная крепость умерялась большим количеством сливок). Когда помянутые секретари по чашке оного выпили, то от непривычки почувствовали сильный жар, биение сердца и дрожание в руках и ногах, отчею приведены были в робость, а Императрица, расхохотавшись, сказала: «Теперь я знаю средство согревать вас от стужи». (5)

* * *

Когда германский Император Иосиф II приехал в Петербург, Императрица Екатерина II, представляя ему вельмож, составлявших ее общество, о графе Александре Сергеевиче Строганове сказала: «Он так богат, что не может придумать средства промотаться». (5)

* * *

В 1785 году, когда Екатерина II, обозревая водяную коммуникацию, вдруг решилась из Вышнего Волочка ехать в Москву, директор капеллы Марко Федорович Полторацкий, из малороссийских певчих взысканный Императрицею Елизаветою, обще с женою Агафоклеей Александровной просил Монархиню осчастливить присутствием известное их село Грузины, близ Торжка находящееся, некогда удостоенное посещения Елизаветы. На вопрос о расстоянии, было упомянуто о ближней дороге, которая была неисправна, а повезли по дальней. Императрица, заметя сие, была уже в скучном расположении; войдя в дом, полюбопытствовала узнать об одном селении и тотчас припомнила о поданной от крестьян жалобе по спорному о земле делу; к тому же забыли приготовить свежего молока, которое она летом в жажду употребляла, не дождавшись которого, скоро уехала. В шестиместной карете сидел с Государыней тверской генерал-губернатор Архаров; не любя Полторацких и желая развеселить Монархиню, начал шутить на их счет; когда она сказала, что услуга не соответствует прочему, Архаров подхватил, что помещица, по склонности к малороссийским волам, находит выгоднее при винокуренном заводе содержать их, нежели коров, но и их немного и все стельны. Государыня развеселилась и во всю дорогу не могла воздержаться от смеха, а войдя в подъездной дворец в Торжке, спросила: «Николай Петрович! Есть ли у твоих коров молоко?» На другой день чрез камер-фрейлину Протасову объявлено Полторацким, приехавшим благодарить, что Государыня по причине усталости принять их не может. (5)

* * *

Екатерина в продолжение достославного своего царствования много занималась строением, но не обладая знанием и вкусом, поправками много портила. Славный Баженов приводил к окончанию отличный готический дворец в селе Царицыно, когда Императрица в 1785 году внезапно посетила древнюю столицу. Назначен день для обозрения здания, и с отличным благоволением приказано Баженову представить там жену и детей. Дворец не понравился. Государыня, в гневе возвращаясь к экипажам, приказывает начальнику Кремлевской экспедиции, Михаилу Михайловичу Измайлову, сломать оный до основания. Баженов останавливает ее: «Государыня! Я достоин вашего гнева, не имел счастия угодить вам, но жена моя ничего не строила». Императрица, оборотясь, допустила все семейство к руке и, не сказав ни слова, уехала. В своем роде редкое здание вскоре сломано. (5)

* * *

О исходе 1786 года Екатерина, готовясь к зимнему путешествию через Белоруссию в Тавриду, для дорожной шубы приказала принести пред себя множество дорогих собольих мехов с образцами богатой парчи и выбрала самую блестящую с битью[4]. Марья Савишна Перекусихина сказала:

— Матушка Государыня, ведь вы ручки исцарапаете!

— Что же делать голубушка, — возразила Екатерина. — я должна быть одета так, чтобы с первого взгляда всякой мог узнать, что я Императрица. (5)

* * *

В 1788 году Екатерина, не подозревая короля Шведского в намерении объявить войну России, намеревалась большую часть флота отправить в Средиземное море против турок. Сколько ни убеждали ее остановиться с исполнением, но она оказывалась непреклонной. Наконец упросили ее, чтоб дозволила во дворце составить совет, на котором она не присутствовала. Все единогласно сказали, что последствия могут быть пагубны для Петербурга, но никто не хотел идти к ней с докладом. Граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин, известный твердостью духа, вызвался на это. При входе его Государыня спросила:

— Что скажете, батюшка?

— Совет поручил донести Вашему Величеству, что он находит исполнение воли вашей не токмо неудобным, но и опасным, а потому и невозможным по многим обстоятельствам.

Екатерина в гневе, по обыкновению засучивая рукава платья своего, сказала:

— Кто дал право совету так дерзко противиться предприятию, мною обдуманному?

— Осмеливаюсь вещать истину Вашему Императорскому Величеству, — продолжал Пушкин.

— Вы забываетесь, — с сердцем сказала она…

— Любовь к славе вашей и пользам Отечеству тому виною, — со слезами повторил Пушкин.

— Оставьте меня!

Отворотясь, чрез краткое время Екатерина одумалась и отменила повеление готовить флот к отпуску. Открылось злобное намерение короля Шведского, и война объявлена. Пушкин над немногочисленной и наскоро собранной армией был назначен главнокомандующим; доведя оную до шведской границы, он остановился. Государыня многократно письменно понуждала его идти далее, но он не повиновался, доколе не получил достаточного подкрепления. (5)

* * *

В 1792 году в Москве составилось общество из большого числа известных особ и имело собственный дом, где ныне Спасские казармы; председательствовал в оном человек обширного ума, отставной армейский поручик Николай Иванович Новиков. (Сие общество в публике именовано было мартинистами.) Екатерина с негодованием смотрела на сии совещания и в посмеяние писала комедии и провербы (короткие пьесы), как-то: «Обманщик», «Обольщенный», «Сибирский Шаман», «Расстроенная семья» и пр.[5] Наконец поручила главнокомандующему Москвы, князю Прозоровскому, произвести следствие и разрушить оное. Новиков сперва выслан из Москвы, а потом посажен в Шлиссельбургскую крепость. В продолжение помянутого следствия. Государыня в Петербурге Николаю Петровичу Архарову сказала, что «всегда успевала управляться с турками, шведами и поляками, но, к удивлению, не может сладить с армейским поручиком!»(5)

* * *

В 1794 году президент Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств Алексей Иванович Мусин-Пушкин, присутствуя в Синоде, чрез камер-лакея получил от Екатерины II повеление в самой скорости быть во дворце. Особам, имеющим вход во внутренние комнаты, было известно, что когда Государыня находилась в уборной, то всякий из них входил туда без остановки, если же она удалялась в опочивальню или кабинет, потребно было докладываться. Пушкин находит Императрицу, сидящую в кабинете за столом с листом бумаги, который, при входе его, перевернув, она спросила:

— Послушай-ка, господин президент, все ли у вас в Академии благополучно?

— Слава Богу, Ваше Величество! — отвечал Пушкин со спокойным духом.

— Не случилось ли чего необыкновенного в типографии?

— Ничего, Государыня!

— Подивитесь! Я больше вашего знаю, что делается там, где вы поставлены начальником! Один несчастный, служивший в типографии вашей, лишил себя жизни.

Сии слова привели его в великое замешательство.

— Я желаю чрез начальников знать о всяком происшествии вверенных им мест, — с гневным видом продолжала Екатерина и, заметив его смущение, с кротостью спросила: — Что ж вы молчите? Я готова выслушать от вас оправдание.

— Если Вашему Величеству угодно, то позвольте донести, что я сомневаюсь в справедливости известия, вам сообщенного, сегодня поутру я получил рапорт о благополучном состоянии всех служащих в Академии, да и типографский надзиратель, который у меня был, не сказал мне ни слова о том, что я теперь узнал от Вашего Величества.

— Извольте же не мешкая справиться и успокоить меня, — промолвила Императрица.

Бдительный начальник пришел в уныние, услышав выговор от своей благодетельницы; в крайнем смущении поспешил в Академию. Приезд его в необыкновенное время произвел между великим числом живших там сильную тревогу; надлежало поодиночке всех перекликать и узнать об отсутствующих. Под конец уже нижний служитель объявил, что он слышал о подобном происшествии, в Академии наук случившемся. Пушкин поспешает туда и узнает, что при типографии промотавшийся комиссар, устрашась отчета к новому году составляемого, сделался самоубийцею. Алексей Иванович, успокоившись, в ту же минуту приказал заготовить для Императрицы объяснение, крупным прямым шрифтом, ибо курсивных литер она не любила, в пол-листа по обыкновению написанное, которое и привозит во дворец. Екатерина за туалетом, разговаривающая с Шуваловым, Пассеком и князем Барятинским, как будто не замечая его, продолжала убираться, потом, умывши руки (что она часто делывала), растворила дверь в опочивальню и войдя с ним спросила:

— Кто ж из нас виноват, сударь?

— Ни Ваше Величество, ни я, — отвечал он и подал обстоятельное известие о несчастном.

— Вы неправду сказали! — произнесла Екатерина, прочитав несколько строк.

Пушкин, не понимая, что значат сии слова, смешался более прежнего.

— Вы неправду сказали, — повторила Императрица, — оскорбив вас выговором и упреком, признаю себя виновною: человеку свойственно ошибаться… Если когда случится вам быть виновным, то даю слово оказать вам всякое снисхождение. — вспомните поговорку, что и горшок с горшком в печи столкнутся.

Алексей Иванович, тронутый до слез столь редким великодушием, стал на колени: «Я недостоин, чтоб мать российского народа признавала себя виновною!» — сказал он. (5)

* * *

Тобольский губернатор Федор Глебович Немцов, несправедливо действуя, обогатился незаконными средствами.

Лейб-гвардии Конного полка офицер Григорий Михайлович Осипов отправлен был Императрицею для исследования… По возвращении его в Петербург. Екатерина, рассматривая следственные бумаги и делая вопросы с замечаниями, сказала:

— Желаю знать ваше мнение!

Осипов, спасая Немцова, доложил ей:

— Вашему Императорскому Величеству дозвольте припомнить: не вниди в суд с рабом Твоим.

Екатерина похвалила его мнение и сказала:

— Накажем сановника ссылкой в его тверскую деревню.

Впоследствии окружающим сказала: «Осипов подает надежду быть истинным слугой». (6)

* * *

В девяностых годах произошла в одном петербургском трактире драка между армейскими офицерами и мастеровыми, причем несколько последних были изувечены, а один убит.

Произвели следствие и суд.

По мнению всех инстанций, трое из всех подсудимых были виноваты кругом, а один — в меньшей степени.

На докладе Сената Государыня смягчила наказание, к которому присуждены были первые трое, но приговор над последним приказала исполнить.

Генерал-прокурор, полагая, что эта резолюция положена по ошибке, доложил о том Государыне и получил в ответ: «Нет, я не ошиблась. Трое не так виноваты, а последний злодей».

Его сослали в Сибирь.

Лет через двадцать обратился он к Императору Александру Павловичу с просьбой об облегчении судьбы его. Дело пересмотрели в совете, донесли Государю, что люди, более виновные, давно получили прощение, и испрашивали помилования остальному. Государь согласился.

Помилованный прибыл в Петербург и с жаром поблагодарил государственного секретаря А. Н. Оленина за его представительство.

И что же? Через полгода он оказался сущим извергом и опять был сослан в Сибирь. Екатерина из производства дела увидела, что трое виновных поступили в пылу гнева и страсти, а этот действовал хладнокровно. Это обстоятельство ускользнуло из виду всех следователей и судей.(6)

* * *

В царствование Екатерины II Сенат положил решение, которое Императрица подписала. Этот подписанный приказ перешел от генерал-прокурора к обер-прокурору, от этого — к обер-секретарю, от этого — к секретарю, и таким образом он попал в экспедицию.

В этот день в экспедиции был дежурным какой-то приказной подьячий. Когда он остался один, то послал сторожа за вином и напился пьян.

При чтении бумаги попалось ему в руки подписанное Императрицею решение. Когда он прочел «быть по сему», сказал:

— Врешь, не быть по сему.

Взял перо и исписал всю страницу этими словами: «Врешь, не быть по сему», и лег спать.

На другое утро он пошел домой: в экспедиции нашли ту бумагу и обмерли со страха.

Поехали к генерал-прокурору князю Вяземскому. С этой бумагой он поехал к Императрице и бросился ей в ноги.

— Что такое? — спросила она.

— У нас несчастье. — сказал Вяземский, — пьяный дежурный испортил ваш приказ.

— Ну что ж, — сказала Государыня. — я напишу другой, но я вижу в этом перст Божий; должно быть, мы решили неправильно. Пересмотрите дело.

Пересмотрели дело, и действительно оказалось, оно решено было неправильно. (6)

* * *

Некий Я. Ф. Фрейгольд имел место чиновника, которое в то время обогатило бы всякого, но по собственной честности не нажил ничего и вышел из службы чист и беден.

Его представили к пенсиону.

Государыня отвечала, что он, конечно, сберег что-нибудь из своих экстраординарных доходов.

Ей доложили, что он формально ничего не имеет.

— Или он дурак. — отвечала она, — или честнейший человек и в обоих случаях имеет надобность в пособии.

И подписала указ. (6)

* * *

Екатерина, разговаривая однажды с юным внуком своим, Александром Павловичем, спросила его: какая черта в истории ему больше нравится?

— Поступок английского короля Генриха IV, когда он посылает хлеб осажденному им Парижу. — отвечал Александр.

Восхищенная Императрица, обняв его, сказала:

— Ты будешь отцом своих подданных!

Слова ее пророчески исполнились. (6)

* * *

Екатерина, 23 августа 1796 года быв у Нарышкиной и возвращаясь домой, заметила звезду, ей сопутствовавшую, в виду скатившуюся. Председательствующий в губернском правлении Николай Петрович Архаров, предупредивший Императрицу, встретил ее во дворце; она сказала: «Вот вестница скорой смерти моей»… — «Ваше Величество всегда чужды были примет и предрассудков». — отвечал Архаров. «Чувствую слабость сил и приметно опускаюсь», — возразила Екатерина. (5)

* * *

В 1796 году, когда переговоры о бракосочетании Великой Княжны Александры Павловны с королем Шведским Густавом Адольфом подходили к концу желаемому. Императрица приказала наилучшему петербургскому серебряному мастеру, негоцианту Буху, исправлявшему тогда должность датского агента, сделать в приданое для Ее Высочества серебряный сервиз. К назначенному сроку сервиз, самим Бухом привезенный во дворец, поставляется в галерее. Сие случилось, когда Государыня сведала, что Бух не токмо ее разговоры, но многие намерения сообщил в Копенгаген, и что наконец делал пир для некоторых придворных особ; она с приметным неудовольствием говорит Попову, «что у иностранных дворов знают о ней более, нежели должно, — пойдем смотреть сервиз». Бух принят холодно, по существовавшему обычаю и к руке не допущен, после немногих слов Государыня сказала: «Приказать, Василий Степанович, отвезти сервиз в Царское Село и поставить в уборной Великого Князя Александра Павловича, пускай он невзначай увидит его и удивится моему подарку». Возвращаясь с Поповым в свои комнаты, расхохоталась: «Бух напишет в Копенгаген сущую ложь». (5)

* * *

Однажды Гаврила Романович Державин, только что поступивший на службу в Преображенский полк солдатом, явился за приказаниями к прапорщику своей роты, князю Козловскому.

В это время Козловский читал собравшимся у него гостям сочиненную им трагедию. Получив приказание. Державин остановился у дверей, желая послушать чтение, но Козловский, заметив это, сказал:

— Поди, братец служивый, с Богом, что тебе попусту зевать: ведь ты ничего не смыслишь. (1)

* * *

Державин, в бытность свою статс-секретарем при Императрице Екатерине II. докладывал ей раз какое-то важное дело. Государыня начала делать возражения, с которыми Державин не соглашался. По горячности своего характера он до того забылся, что в пылу спора схватил Императрицу за конец надетой на ней мантильи. Екатерина тотчас прекратила спор.

— Кто еще там есть? — хладнокровно спросила она вошедшего на звон колокольчика камердинера.

— Статс-секретарь Попов. — отвечал камердинер.

— Позови его сюда.

Попов вошел.

— Побудь здесь, Василий Степанович, — сказала ему с улыбкой Государыня, — а то вот этот господин много дает воли своим рукам и, пожалуй, еще прибьет меня.

Державин опомнился и бросился на колени перед Императрицей.

— Ничего, — промолвила она, — продолжайте, я слушаю. Однако случай этот был отчасти причиной перемещения Державина из статс-секретарей в сенаторы. (1)

* * *

Князь Платон Степанович Мещерский был при Екатерине II наместником в Казани, откуда приехал в Петербург с разными проектами и бумагами для представления их на благоусмотрение Императрицы. Бумаги ей были отданы, и Мещерский ожидал приказания явиться к Императрице для доклада. Однажды, на куртаге, Императрица извиняется перед ним, что еще не призывала его.

— Помилуйте, Ваше Величество, я ваш, дела ваши, губерния ваша, — отвечал Мещерский, — хотя меня и вовсе не призывайте, это от вас зависит.

Наконец день назначен. Мещерский является к Императрице и, приступая к докладу, кладет шляпу свою на ее столик, запросто подвигает стул и садится. Государыня сначала была несколько удивлена такою непринужденностью, но потом, разобрав бумаги и выслушав его, осталась очень всем довольна и еще более оценила его ум. (1)

* * *

Великий Князь Павел Петрович также полюбил Мещерского. Однажды у Великого Князя был назначен бал в Павловске или Гатчине. Племянник Мещерского, граф Николай Петрович Румянцев, встретясь с ним, говорит ему, что надеется видеться с ним в такой-то день.

— А где же? — спрашивает Мещерский.

— Да у Великого Князя, у него бал, и вы, верно, приглашены?

— Нет, — отвечает Мещерский, — но я все-таки приду.

— Как же так! Великий Князь приглашает, может быть, своих приближенных.

— Все равно, я так люблю Великого Князя и Великую Княгиню, что не стану ожидать приглашения.

Румянцев, для предупреждения беды, счел за нужное доложить о том Великому Князю, который рассмеялся и поспешил послать Мещерскому приглашение. (1)

* * *

В 1787 году Императрица Екатерина II, возвращаясь в Петербург из путешествия своего на Юг, проезжала через Тулу. В это время, по случаю неурожая предыдущего года, в Тульской губернии стояли чрезвычайно высокие цены на хлеб, и народ сильно бедствовал. Опасаясь огорчить такою вестью Государыню, тогдашний тульский наместник, генерал Кречетников, решился скрыть от нее грустное положение вверенного ему края и донес совершенно противное. По распоряжению Кречетникова на все луга, лежавшие при дороге, по которой ехала Императрица, были собраны со всей губернии стада скота и табуны лошадей, а жителям окрестных деревень велено встречать Государыню с песнями, в праздничных одеждах, с хлебом и солью. Видя всюду наружную чистоту, порядок и изобилие, Екатерина осталась очень довольна и сказала Кречетникову:

— Спасибо вам, Михаил Никитич, я нашла в Тульской губернии то, что желала бы найти и в других.

К несчастью, Кречетников находился тогда в дурных отношениях с одним из спутников Императрицы, обер-шталмейстером Л. А. Нарышкиным, вельможей, пользовавшимся особым ее расположением и умевшим, под видом шутки, ловко и кстати высказывать ей правду.

На другой день по приезде Государыни в Тулу Нарышкин явился к ней рано утром с ковригой хлеба, воткнутой на палку, и двумя утками, купленными им на рынке. Несколько изумленная такой выходкой, Екатерина спросила его:

— Что это значит, Лев Александрович?

— Я принес Вашему Величеству тульский ржаной хлеб и двух уток, которых вы жалуете, — отвечал Нарышкин.

Императрица, догадавшись, в чем дело, спросила: почем за фунт покупал он этот хлеб?

Нарышкин доложил, что платил за каждый фунт по четыре копейки.

Екатерина недоверчиво взглянула на него и возразила:

— Быть не может! Это неслыханная цена! Напротив, мне донесли, что в Туле печеный хлеб не дороже копейки.

— Нет, Государыня, это неправда, — отвечал Нарышкин, — вам донесли ложно.

— Удивляюсь, — продолжала Императрица, — как же меня уверяли, что в здешней губернии был обильный урожай в прошлом году?

— Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна. — возразил Нарышкин, — а теперь пока голодно.

Екатерина взяла со стола, у которого сидела, писаный лист бумаги и подала его Нарышкину.

Он пробежал бумагу и положил ее обратно, заметив:

— Может быть, это ошибка… Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет.

Государыня, помолчав немного, сказала как бы про себя:

— Значит, Михайло Никитич меня обманул.

Известие это, так оригинально сообщенное Нарышкиным, расстроило Екатерину. Она находилась под влиянием двух противоположных чувств: справедливого негодования и сожаления к Кречетникову, преданному ей душой, но заслужившему строгий выговор.

Однако, когда Кречетников приехал во дворец, она приняла его по-прежнему ласково и только слегка заметила ему о чрезвычайных ценах на хлеб в Туле. Увидев его замешательство и смущение. Государыня прибавила:

— Надобно поскорее помочь этому горю, чтоб не случилось большой беды.

В этот же день тульское дворянство готовило в честь Императрицы великолепный бал, но она отказалась от него, сказав:

— Могу ли я принять участие в бале, когда, может быть, многие здешние жители терпят недостаток в хлебе.

Едва ли нужно прибавлять, что Государыня немедленно сделала распоряжение об обезпечении народного продовольствия в Тульской губернии и пожертвовала значительную сумму денег. (1)

* * *

Однажды Императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том безпристрастии, которое она заметила в чиновниках столичного управления, и выразила мысль, что изданием «Городового Положения» и «Устава Благочиния» она, кажется, достигла уже того, что знатные совершенно уравнены с простолюдинами в обязанностях своих перед городским начальством.

— Ну, вряд ли, матушка, это так. — отвечал ей Нарышкин.

— Я уже говорю тебе, Лев Александрович, что так, — возразила Императрица, — и если б люди твои и даже ты сам сделал какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.

— А вот завтра увидим. — сказал Нарышкин. — вечером я вам донесу.

На другой день, рано утром. Нарышкин надел богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накинул старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправился пешком на площадь, на которой в то время продавали под навесами живность.

— Господин честной купец, — обратился он к первому попавшемуся ему курятнику, — почем изволишь продавать цыплят?

— Живых по рублю, а битых по полтине за пару, — грубо отвечал торговец, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.

— Ну так, голубчик, убей же мне две парочки живых-то.

Курятник тотчас же принялся за дело, перерезал цыплят, ощипал, завернул в бумагу и положил в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.

— А разве, любезный, с тебя рубль следует? Надобно два.

— А за что ж, голубчик?

— Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я тебе говорил: живые по рублю.

— Хорошо, душенька, но ведь я беру не живых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?

— Да ведь они были живые?

— Да и те, которых ты продаешь по полтине за пару, были также живые, ну, я и плачу тебе по твоей же цене за битых.

— Ах ты, колотырник! — завопил купец, взбесившись. — Ах ты шишмонник эдакий! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберет нас!

— Что у вас за шум? — спросил расхаживавший тут же для порядка полицейский.

— Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, — смиренно отвечал Нарышкин, — господин купец продает живых цыплят по рублю, а битых по полтине за пару, так, чтобы мне, бедному человеку, не платить лишних денег, я и велел перебить цыплят и отдаю ему по полтине.

Полицейский принял сторону купца и начал тормошить Нарышкина, уверяя, что купец прав, что цыплята точно были живые и потому он должен заплатить по рублю, а если не заплатит, то будет отведен в сибирку.

Нарышкин кланялся, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно.

Тогда Нарышкин, как будто не нарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский, мгновенно изменив тон, вскинулся на курятника:

— Ах ты, мошенник! Сам же говорил, что живые по рублю, а битые по полтине, и требуешь за битых, как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю?.. Прикажите, ваше превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плут узнает у меня, как не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги, как за живых!

Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером, в Эрмитаже, рассказал Императрице происшествие, как только он один умел рассказывать, пришучивая и представляя в лицах себя, торговца и полицейского. Все смеялись, кроме Императрицы, которая, задумавшись, сказала:

— Завтра же скажу обер-полицмейстеру, что, видно, у них по-прежнему: «расстёгнут — прав, застёгнут — виноват». (1)

* * *

На одном из эрмитажных собраний Екатерина за что-то рассердилась на Нарышкина и сделала ему выговор. Он тотчас же скрылся. Через несколько времени Императрица велела дежурному камергеру отыскать его и позвать к ней. Камергер донес, что Нарышкин находится на хорах между музыкантами и решительно отказывается сойти в залу. Императрица послала вторично сказать ему, чтобы он немедленно исполнил ее волю.

— Скажите Государыне, — отвечал Нарышкин посланному, — что я никак не могу показаться в таком многолюдном обществе с «намыленной головой». (1)

* * *

Раз Нарышкин слишком далеко простер свои шутки над заслуженным генералом Пассеком. В присутствии Императрицы Пассек смолчал, но потом потребовал от Нарышкина удовлетворения.

— Согласен,— отвечал последний, — с тем только, чтобы один из нас остался на месте.

Пассек одобрил предложение и, захватив с собою пару заряженных пистолетов, отправился с Нарышкиным за город.

Отъехав верст десять. Нарышкин велел экипажу остановиться около одной рощи. Лакей отпер дверцы со стороны Пассека, который тотчас же выпрыгнул. Тогда лакей быстро захлопнул дверцы, вскочил на козлы и закричал: «Пошел!», а Нарышкин, высунувшись из окна и заливаясь смехом, сказал Пассеку:

— Я сдержал свое слово: оставил вас на месте!

Кучер ударил по лошадям, и экипаж исчез, обдав Пассека целым столбом пыли.

Взбешенный Пассек должен был возвратиться в юрод пешком и поклялся жестоко отомстить Нарышкину за столь дерзкую шутку.

К счастью для Нарышкина. Императрица вовремя узнала об этом приключении и поспешила примирить обоих противников. (1)

* * *

В 1773 году, в день бракосочетания Великого Князя Павла Петровича с принцессой Гессен-Дармштадтской Вильгельминой (названной при крещении Наталией Алексеевной), воспитатель его, граф Н. Панин, получил от Императрицы Екатерины следующие награды: 1) звание первого класса в раже фельдмаршала; 2) 4512 душ в Смоленской Губернии; 3) 3900 душ в Псковской Губернии; 4) 100 000 рублей на заведение дома; 5) серебряный сервиз в 50 000 рублей; 6) 25 000 рублей ежегодного пенсиона сверх получаемых им 5000 рублей; 7) ежегодное жалованье в 14 000 рублей; 8) дом в Петербург; 9) провизии и вин на целый год; 10) экипаж и ливрею придворные.

Наградив с такой необыкновенной щедростью Панина. Государыня, неизвестно почему, не дала никаких наград его ближайшим сотрудникам. Тогда благородный вельможа, пригласив к себе трех своих секретарей, подарил им 4000 душ из числа пожалованных ему в Смоленской губернии.

Поступок этот был передан Императрице в превратном виде, и потому она, встретившись с Паниным на другой день, с неудовольствием сказала ему:

— Я слышала, граф, что вы вчера расточали «свои» щедроты подчиненным.

— Не понимаю, о чем Ваше Величество изволите говорить? — отвечал Панин.

— Как? — спросила с удивлением Государыня. — Разве вы не подарили несколько тысяч душ своим секретарям?

— Так это вы называете моими щедротами? — возразил Панин. — Нет, Государыня, это ваши собственные. Награждая подданных. Ваше Величество столь обильно изливаете на них свои милости, что им всегда представляется способ уделять часть полученного лицам, содействовавшим в снискании вашего благоволения. (1)

* * *

О бытность свою Московским митрополитом, Платон отправлялся в торжественные дни на служение в золотой карете, пожалованной ему Императором Павлом и запряженной в шесть белых лошадей в шорах, перед каретой ехали вершники и шли скороходы. В этом экипаже он приехал однажды к княгине Дашковой.

— Преосвященный! Вас возят шесть лошадей, — заметила ему Дашкова. — а Христос никогда не ездил в таком экипаже, а всегда ходил пешком.

— Так, — отвечал Платон, — Христос ходил пешком, и за ним овцы следовали, а я их не догоню и на шестерне. (1)

* * *

Раз, входя в Чудов монастырь, Платон заметил одну графиню, которая внимательно рассматривала висевший на стене церкви большой образ Страшного суда.

— Что вы смотрите на этот образ? — спросил ее Платон.

— Смотрю, как архиереи идут в ад, — с сердцем отвечала графиня.

— А вы вот лучше посмотрите на это, — спокойно заметил ей Платон, указывая на изображение адских мучений вольной женщины. (1)

* * *

Платон очень недолюбливал графа Шереметева, однако посещал иногда его великолепные обеды и праздники. Раз, когда Платон обедал у Шереметева, подали огромную рыбу.

— Какая это рыба? — спросил граф дворецкого.

— Лосось, ваше сиятельство.

— Надобно говорить «лососина», — заметил Шереметев и, обращаясь к митрополиту, сказал:

— Ваше высокопреосвященство, вы человек ученый, объясните нам, какая разница между «лосось» и «лососина»?

— Такая же точно, ваше сиятельство, — отвечал Платон, — как между «дурак» и «дурачина». (1)

* * *

В 1770 году по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе, в присутствии Императрицы и всего двора, речь, замечательную по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий Монарх. Отечества нашего отец! Восстань и воззри на любезное изобретение свое!» — то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется». (1)

* * *

Когда Потемкин сделался после Орлова любимцем Императрицы Екатерины, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.

Приехав в Петербург, старик явился во дворец, где жил Потемкин, назвал себя и был тотчас же введен в кабинет князя.

Дьячок хотел было броситься в ноги светлейшему, но Потемкин удержал его, посадил в кресло и ласково спросил:

— Зачем ты прибрел сюда, старина?

— Да вот, ваша светлость, — отвечал дьячок. — пятьдесят лет Господу Богу служил, а теперь выгнали за неспособностью: говорят, дряхл, глух и глуп стал. Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а я бы еще послужил матушке-Царице — не поможешь ли мне у нее чем-нибудь?

— Ладно. — сказал Потемкин. — я похлопочу. Только в какую же должность тебя определить? Разве в соборные дьячки?

— Э, нет, ваша светлость, — возразил старик, — ты теперь на мой голос не надейся, нынче я петь-то уж того — ау! Да и видеть, надо признаться, стал плохо, печатное едва разбирать могу. А все же не хотелось бы даром есть хлеб.

— Так куда же тебя примкнуть?

— А уж не знаю. Сам придумай.

— Трудную, брат, ты мне задал задачу. — сказал, улыбаясь, Потемкин. — Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю.

На другой день утром, проснувшись, светлейший вспомнил о своем старом учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его позвать.

— Ну, старина. — сказал ему Потемкин, — я нашел для тебя отличную должность.

— Вот спасибо, ваша светлость: дай тебе Бог здоровья.

— Знаешь Исаакиевскую площадь?

— Как не знать: и вчера, и сегодня через нее к тебе тащился.

— Видел Фальконетов монумент Императора Петра Великого?

— Еще бы!

— Ну так сходи же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси.

Дьячок в точности исполнил приказание.

— Ну что? — спросил Потемкин, когда он возвратился.

— Стоит, ваша светлость.

— Крепко?

— Куда как крепко, ваша светлость.

— Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.

Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина. (1)

* * *

В Турецкую кампанию 1789 года Потемкин обложил какое-то неприятельское укрепление и послал сказать начальствующему в нем паше, чтоб сдался без кровопролития. Между тем, в ожидании удовлетворительного ответа, был приготовлен великолепный обед, к которому были приглашены генералитет и все почетные особы, принадлежавшие к свите князя. По расчету Потемкина, посланный парламентер должен был явиться к самому обеду, однако ж он не являлся. Князь сел за стол в дурном расположении духа, ничего не ел, грыз по своему обыкновению ногти и безпрестанно спрашивал: не едет ли посланный? Обед приходил к окончанию, и нетерпение Потемкина возрастало. Наконец вбегает адъютант с известием, что парламентер едет.

— Скорей, скорей сюда его! — восклицает князь.

Через несколько минут входит запыхавшийся офицер и подает письмо. Разумеется, в ту же минуту письмо распечатано, развернуто… но вот беда: оно написано по-турецки! — Новый взрыв нетерпения.

— Скорее переводчика! — закричал Потемкин.

Переводчик является.

— На, читай и говори скорее, сдается укрепление или нет?

Переводчик берет бумагу, читает, оборачивает письмо, вертит им перед глазами туда и сюда и не говорит ничего.

— Да говори же скорее, сдается укрепление или нет? — спрашивает князь в порыве величайшего нетерпения.

— А как вашей светлости доложить, — прехладнокровно отвечает переводчик, — я в толк не возьму. Вот изволите видеть, в турецком языке есть слова, которые имеют двоякое значение: утвердительное и отрицательное, смотря по тому, бывает поставлена над ними точка или нет, так и в этом письме находится именно такое слово. Если над ним поставлена точка пером, то укрепление не сдается, но если точку насидела муха, то на сдачу укрепления паша согласен.

— Ну, разумеется, что насидела муха! — воскликнул Потемкин и тут же, соскоблив точку столовым ножом, приказал подавать шампанское и провозгласил тост за здоровье Императрицы.

Укрепление действительно сдалось, но только через двое суток, когда паше были обещаны какие-то подарки, а между тем донесение Государыне о сдаче этого укрепления было послано в тот же самый день, как Потемкин соскоблил точку, будто бы насиженную мухой. (1)

* * *

Однажды, в лагере под Очаковом. Потемкин узнал случайно, что в Москве проживает некто Спечинский, отставной военный, который обладает столь необыкновенной памятью, что выучил наизусть все святцы и может без ошибки перечислить имена святых на каждый день. Это очень заинтересовало князя. Он тотчас же отправил к Спечинскому курьера с изрядной суммой денег и приглашением приехать в лагерь. Спечинский принял приглашение с восторгом, воображая, что Потемкин нуждается в нем для какого-нибудь важного дела, обещал многим своим знакомым протекцию и разные милости, наскоро собрался и, проскакав без отдыха несколько суток в курьерской тележке, прибыл под Очаков. Немедленно по приезде он был потребован к князю. С трепетом и радостной надеждой вступил Спечинский в палатку светлейшего и нашел его в постели со святцами в руках.

— Правда ли, — спросил Потемкин, окинув вошедшего равнодушным взглядом, — что вы знаете наизусть все святцы?

— Правда, ваша светлость, — отвечал Спечинский.

— Какого же святого празднуют 18 мая? — продолжал князь, смотря в святцы.

— Мученика Феодота, ваша светлость.

— Так. А 29 сентября?

— Преподобного Кириака, ваша светлость.

— Точно. А 5 февраля?

— Мученицы Агафьи.

— Верно. — сказал Потемкин, закрыв святцы. — благодарю, что вы потрудились приехать. Можете отправиться обратно в Москву хоть сегодня же. (1)

* * *

Некто В.[6] считал себя одним из близких и коротких людей в доме Потемкина, потому что последний входил с ним иногда в разговоры и любил, чтобы он присутствовал на его вечерах. Самолюбие внушало В. мысль сделаться первым лицом при князе. Обращаясь с Потемкиным час от часу фамильярнее, В. сказал ему однажды:

— Ваша светлость нехорошо делаете, что не ограничите числа имеющих счастье препровождать с вами время, потому что между ними есть много пустых людей.

— Твоя правда, — отвечал князь. — я воспользуюсь твоим советом.

После того Потемкин расстался с ним, как всегда, очень ласково и любезно.

На другой день В. приезжает к князю и хочет войти в его кабинет, но официант затворяет перед ним дверь, объявляя, что его не велено принимать.

— Как! — произнес пораженный В. — Ты, верно, ошибаешься во мне или моем имени?

— Никак нет, сударь. — отвечал официант, — я довольно вас знаю, и ваше имя стоит первым в реестре лиц, которых князь, по вашему же совету, не приказал к себе допускать.

В самом деле, с этого времени Потемкин более уже никогда не принимал к себе В. (1)

* * *

Состоять ординарцем при Потемкине считалось большою честью, потому что трудная обязанность — продежурить сутки в приемной перед его кабинетом, не имея возможности даже иногда прислониться. — выкупалась нередко большими подарками и повышениями. Один богатый молодой офицер, одержимый недугом честолюбия, купил за значительные деньги право безсменно провести трое безпокойных суток в передней лица, часто страдавшего безсонницей и катавшегося иногда в такое время в простой почтовой телеге то в Ораниенбаум, то в Петергоф, то за тридцать верст по Шлиссельбургской дороге в Островки, где и поныне возвышаются зубчатые развалины его замка. К несчастию молодого честолюбца сон как нарочно овладел князем, и под конец вторых суток добровольный ординарец истомился и изнемог, затянутый в свой нарядный мундир. Только перед утром третьего дня судьба улыбнулась ему. Князь потребовал лошадей и поскакал в Петергоф, посадив его на тряский облучок повозки. У счастливца, как говорится, едва держалась душа в теле, когда он прибыл на место, но зато в перспективе ему виднелись ордена, повышения и т. п.

— Скажи, пожалуйста, за какой проступок тебя назначили торчать у меня столько времени перед кабинетом? — спросил у своего спутника Потемкин, очень хорошо понимавший трудность дежурства.

— Чтобы иметь счастье лишний час видеть вашу светлость, я купил эту высокую честь, — отвечал молодой человек с подобострастием.

— Гм! — значительно откашлянулся Потемкин и потом добавил: — А ну-ко, стань боком.

Ординарец через силу сделал ловкий, быстрый полуоборот.

— Повернись теперь спиной.

И это приказание было прилично исполнено. Молодой человек, подкрепляемый надеждами при таком тщательном, непонятном ему осмотре, исполнил и это с совершенством.

— Какой же ты должен быть здоровяк! — произнес только Потемкин и пошел отдыхать.

Счастье не вывезло честолюбивому ординарцу. Потемкин не любил открытой лести и раболепного прислужничества, точно так же, как не терпел совместничества и равенства. (1)

* * *

На Потемкина часто находили минуты хандры и уныния, что случалось с ним обыкновенно тогда, когда он встречал какие-либо препятствия к осуществлению своих планов или был раздражен придворными интригами, направленными против него. В такие минуты он затворялся в своем кабинете, никого к себе не принимал, ничем не занимался и почти все время лежал на диване, грызя ногти и потирая лоб. Однажды, в бытность его президентом Военной коллегии, он впал в подобное мрачное настроение духа, которое продолжалось несколько дней. Между тем по коллегии накопилось много нужных дел, требовавших немедленного разрешения. Правитель канцелярии князя Попов был тогда в отлучке, и чиновники не знали, что им делать; после долгого совещания один из них, молодой человек по фамилии Петушков, вызвался отправиться к князю и уговорить его подписать бумаги. Все сочли такой вызов за шутку, но Петушков, подстрекаемый желанием отличиться, к общему изумлению забрал под мышку целую кипу бумаг и бодро вошел в кабинет князя. Потемкин сидел на софе в халате, босой и нечесаный. Петушков смело и с жаром высказал ему, что дела, вследствие медленности, могут прийти в расстройство, и просил его подписать бумаги. Потемкин молча выслушал Петушкова, молча взял перо и подписал все бумаги одну за другой. Торжествующий Петушков, с восторгом и радостью на лице, бежит в канцелярию, крича издали: «Подписал! Подписал!» Все с любопытством и недовернем бросаются к нему, смотрят: бумаги действительно подписаны, но только вместо «князь Потемкин» везде написано «Петушков. Петушков. Петушков»… Последовал общий взрыв смеха, и пристыженный смельчак долгое время не мог отделаться от острот и насмешек товарищей. (1)

* * *

Один из офицеров Черноморского казачьего войска, имевший чин армейского секунд-майора, сделал какой-то проступок. Когда Потемкин узнал об этом, то велел позвать к себе войскового судью Головатого и сказал ему.

— Головатый! Пожури его по-своему, чтоб впредь этого не делал.

— Чуемо, наияснейший гетмане! — отвечал Головатый и на другой день явился с рапортом к Потемкину:

— Исполнили, ваша светлость!

— Что исполнили? — спросил князь.

— Пожурили майора по-своему, как ваша светлость указали.

— Как же вы его пожурили, расскажи мне, — сказал Потемкин.

— А як пожурили? Просто, наияснейший гетмане! Положили да киями так ушкварили, що насилу встал…

— Как, майора?.. — закричал князь. — Как вы могли?!

— Правда-таки, що насилу смогли, — отвечал Головатый, — едва вчетвером повалили, не давался, одначе справились. А що майор? Не майорство, а он виноват. Майорство при нем и осталось. Вы приказывали пожурить, вот он теперь долго будет журиться, и я уверен, что за прежние шалости никогда уже не примется. (1)

* * *

Как-то раз Суворов прислал к Потемкину с донесением ротмистра Софийского кирасирского полка Линева, человека умного, образованного, богатого, но вместе с тем весьма невзрачного. Посланный был тотчас же представлен князю. Принимая от Линева депешу, Потемкин взглянул на его некрасивое лицо, усмехнулся, скорчил гримасу и произнес сквозь зубы: «Хорошо! Приди ко мне завтра утром». Когда на другой день Линев явился к князю, последний пристально посмотрел на него, опять улыбнулся, скорчил гримасу и сказал: «Ответ на донесение готов, но ты еще мне нужен — приди завтра». Такое обращение Потемкина оскорбило самолюбивого Линева, и он довольно резко отвечал князю: «Я вижу, что вашей светлости не нравится моя физиономия: мне это очень прискорбно, но рассудите сами, что легче: вам ли привыкнугь к ней или мне изменить ее?» Ответ этот привел Потемкина в восхищение, он расхохотался, вскочил, обнял Линева, расцеловал его и тут же произвел в следующий чин. (1)

* * *

Однажды Потемкин спросил себе кофе. Адъютант тотчас же пошел приказать метрдотелю. Не прошло минуты, адъютант бросился торопить метрдотеля. Через несколько секунд князь с нетерпением снова начал требовать кофе. Все присутствовавшие по очереди спешили распорядиться скорейшим удовлетворением его желания.

Наконец кофе был принесен, но Потемкин отвернулся и сказал: — Не надобно. Я только хотел чего-нибудь ожидать, но и тут лишили меня этого удовольствия. (1)

* * *

Как-то раз за ужином Потемкин был очень весел, любезен, говорлив и шутил безпрестанно, но потом вдруг задумался, начал грызть ногти, что означало всегда неудовольствие, и наконец сказал: — Может ли быть человек счастливее меня? Все, чего я ни желал, все прихоти мои исполнялись как будто каким очарованием. Хотел чинов — имею, орденов — имею, любил играть — проигрывал суммы несчетные, любил давать праздники — давал великолепные, любил покупать имения — имею, любил строить дома — построил дворцы, любил дорогие вещи — имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких. Словом, все мои страсти выполнялись.

Сказав это, Потемкин с силою ударил фарфоровой тарелкой об пол, разбил ее вдребезги, ушел в спальню и заперся. (1)

* * *

Однажды в Сенате Разумовский отказался подписать решение, которое считал несправедливым.

— Государыня желает, чтоб дело было решено таким образом. — объявили ему сенаторы.

— Когда так, — не смею ослушаться. — сказал Разумовский, взял бумагу, перевернул ее верхом вниз, и подписал свое имя…

Поступок этот был, разумеется, немедленно доведен до сведения Императрицы, которая потребовала от графа Кириллы Григорьевича объяснений.

— Я исполнил вашу волю, — отвечал он, — но так как дело, по моему мнению, неправое и товарищи мои покривили совестью, то я почел нужным криво подписать свое имя.

Государыня пересмотрела дело, отменила решение сенаторов и сказала Разумовскому: «Вы мне настоящий друг, ибо не допустили меня совершить несправедливость». (1)

* * *

Другой раз в Государственном совете разбиралось дело о женитьбе князя Г. Г. Орлова на его двоюродной сестре, Екатерине Николаевне Зиновьевой. Орлов, всегдашний недоброжелатель Разумовского, в это время уже был в немилости, и члены Совета, долго пред ним преклонявшиеся, теперь решили разлучить его с женою и заключить обоих в монастырь. Разумовский отказался подписать приговор и объявил товарищам, что для решения дела недостает выписки из постановления «о кулачных боях». Все засмеялись и просили разъяснения.

— Там, — продолжал он, — сказано, между прочим, «лежачего не бить». Еще недавно все мы считали бы себя счастливыми, если бы Орлов пригласил нас на свою свадьбу, а теперь, когда он не имеет прежней силы и власти, то стыдно и нехорошо нам нападать на него.

Однако, несмотря на протест Разумовского, приговор состоялся, но Екатерина объявила, что рука ее отказывается подписать бумагу против человека, которому она столь многим обязана. (1)

* * *

У Разумовского был всегда открытый стол, к нему безпрепятственно могли являться и знатные, и незнатные. Правом этим воспользовался бедный офицер, живший в Петербурге по тяжебным делам и лишенный всякого способа к пропитанию. Каждый день обедывал он у графа и, привыкнув наконец к дому, вошел однажды после обеда в одну из внутренних комнат, где Кирила Григорьевич по обыкновению играл с приятелями в шахматы. Разумовский сделал ошибку в игре, и офицер не мог удержать восклицания. Граф остановился и спросил его, в чем состояла ошибка. Сконфуженный офицер указал на промах. С тех пор Разумовский, садясь играть, всегда спрашивал: «Где мой учитель?» Но однажды учитель не пришел к обеду, — граф велел навести справки, почему его нет. С трудом узнали, кто был незваный гость, оказалось, что несчастный болен и находился в крайности. Разумовский отправил к нему своего доктора, снабжал лекарствами и кушаньями и после выздоровления помог ему выиграть тяжбу и наградил деньгами. (1)

* * *

Раз после обеда Разумовскому вздумалось похвалиться перед собеседниками драгоценной бриллиантовой табакеркой, подаренной ему Императрицей. Табакерка, переходя из рук в руки, вдруг исчезла. Разумовский вспыхнул от негодования, а оскорбленные гости потребовали общего строгого обыска. Граф долго не соглашался, говоря, что ему прискорбна утрата не ценной вещи, но дара Императрицы, однако должен был уступить упорным требованиям. Каждый охотно выворачивал карманы, расстегивал супер-вест, некоторые даже снимали сапоги. Очередь дошла, наконец, до одного отставного секунд-майора. Тот сконфузился и объявил, что ему необходимо переговорить с графом наедине. Разумовский согласился.

— Знаю, что ты мне скажешь. — сказал он гостю, когда остался с ним вдвоем в кабинете. — Подавай табакерку, и Бог с тобой, разумеется, все останется между нами.

— Ваше сиятельство, — отвечал обвиняемый, — я точно крал у вас, и даже часто крал, но только не то, что вы думаете.

— Так чем же ты, братец, воспользовался?

— Половиной рябчика, ваше сиятельство, вот она!.. — гость подал графу улику, бережно завернутую в платок. — По милости вашего сиятельства, — продолжал он, — вот почти год, как я сам постоянно сыт, но у меня больная жена, дети, состояния никакого, места не могу добиться, и я ежедневно грешил, пропитывая и лакомя свое семейство крохами от вашего стола.

В эту минуту постучался дворецкий. Табакерка была отыскана у одного из таких гостей, которые менее всех могли быть подозреваемы в краже и не имели никакой необходимости похищать чужую собственность. Разумовский поспешил обратить неблаговидный поступок в желание пошутить и напугать других и сделал уличенному следующее замечание:

— Прошу вас покорно жаловать ко мне кушать, только в самом легком платье или, что еще лучше, совсем нагишом. Смотрите, как вы всех нас напугали, в особенности моего доброго друга майора, перед которым признаю себя в долгу.

Граф вошел в положение бедняка, тотчас же выдал ему пособие и выхлопотал место, вполне обезпечившее его существование. (1)

* * *

О бытность Разумовского на бале в Благородном собрании у сопровождавшего его гусара была украдена во время сна дорогая соболья шуба графа. Испуганный служитель, знавший доброту своего господина, умолял его не столько о прощении, сколько о том, чтобы он скрыл от управляющего постигшее его несчастье.

— Не бойся, — сказал ему граф, — я обещаю тебе, что кроме нас двоих никто об этом не будет знать.

После этого всякий раз, когда управляющий начинал спрашивать гусара о шубе, тот смело ссылался на графа, а последний, улыбаясь, твердил управляющему:

— Об этом знаю я да гусар. (1)

* * *

Племянница Разумовского, графиня Софья Осиповна Апраксина, заведовавшая в последнее время его хозяйством, неоднократно требовала уменьшения огромного числа прислуги, находящейся при графе и получавшей ежемесячно более двух тысяч рублей жалованья. Наконец она решилась подать Кириллу Григорьевичу два реестра о необходимых и лишних служителях. Разумовский подписал первый, а последний отложил в сторону, сказав племяннице:

— Я согласен с тобою, что эти люди мне не нужны, но спроси их прежде, не имеют ли они во мне надобности? Если они откажутся от меня, то тогда и я без возражений откажусь от них. (1)

* * *

Почти постоянно проживавший у Разумовского и старавшийся всячески вкрасться в его доверенность М. В. Гудович, гулял с ним как-то по его имению. Проходя мимо только что отстроенного дома графского управляющего, Гудович заметил, что пора бы сменить его, потому что он вор и отстроил дом на графские деньги.

— Нет, брат, — возразил Разумовский. — этому осталось только крышу крыть, а другого возьмешь, тот станет весь дом сызнова строить. (1)

* * *

Во время гетманства Разумовского один малороссийский дворянин, лишенный незаконным решением суда всего имущества, несколько раз приносил на судей письменные жалобы, не доходившие до гетмана, несколько раз, без успеха, старался лично объясниться с ним, наконец в отчаянии решился пробраться через сад к графскому кабинету и ожидать в сенях появления графа. Тщетно бедный проситель, прижавшись к углу, ожидал благоприятной минуты, опасаясь безпрестанно быть замеченным и прогнанным лакеями, дверь в сени не отворялась, и глубокая тишина только по временам прерывалась глухим стуком, происходившим от биллиардной игры. Наконец он услышал шорох в кабинете и различил тяжелые шаги графа, отворявшего дверь в другую комнату. После минутного шума тишина возобновилась, несчастный проситель начинал терять надежду, как вдруг шорох снова раздался уже у самой двери. Нужда рождает догадку: бедняк нагнулся к порогу, просунул через него свою челобитную и с трепетом стал ожидать решения своей участи. Бумага исчезла, но через несколько минут явилась обратно тем же путем, из-под порога. Проситель поспешно схватил ее и, не оглядываясь, опрометью бросился бежать домой. Здесь он развернул бумагу и с удивлением и радостью увидел, что гетман велел суду не только возвратить отнятое у него имение, но еще вознаградить за все понесенные убытки.

— Кто привел к вашему сиятельству этого просителя? — спросили потом графа судьи.

— Никто, — отвечал он.

— Где же вы его видели?

— Нигде.

— Каким же образом дошла до вас его просьба?

— Таким, каким и хитрейший из вас не сумел бы воспользоваться. — она пролезла через порог. (1)

* * *

Один из ландмилицских казаков, прослужив тридцать лет на пограничной линии, был произведен в офицеры и возвратился на родину в Батурин. Здесь он узнал, что отец его умер, продав несколько лет тому назад свою землю Разумовскому за четыреста рублей. Офицер, наслышавшись о снисходительности графа, решился просить его взять обратно деньги и уступить ему родовую землю. Граф, рассмотрев просьбу и призвав управляющего, сказал ему:

— Я думаю, что этому офицеру земля нужнее, нежели нашей вотчине, напиши обратную сделку на его имя.

Когда бумага была готова. Разумовский вручил ее офицеру со следующими словами:

— Не сетуй на родителя своего за продажу земли, она опять твоя. Денег же не требую, потому что владение ею мне возвратило уже ее цену. (1)

* * *

Раз главный управляющий с расстроенным видом пришел к Разумовскому объявить, что несколько сот его крестьян бежали в Новороссийский край.

— Можно ли быть до такой степени неблагодарными! — добавил управляющий. — Ваше сиятельство — истинный отец своим подданным!

— Батька хорош, — отвечал Разумовский. — да матка свобода в тысячу раз лучше. Умные хлопцы: на их месте я тоже ушел бы. (1)

* * *

Встретив как-то своего бежавшего слугу. Разумовский остановил его и сказал:

— Ступай-ка, брат, домой.

Слуга повиновался. Когда граф возвратился, ему доложили о слуге и спросили, как он прикажет его наказать.

— А за что? — отвечал Разумовский. — Ведь я сам его поймал. (1)

* * *

Один приказчик графа, из крепостных, затеял несправедливую тяжбу с соседом, бедным помещиком. Благодаря имени Разумовского и деньгам, помещик проиграл дело, и у него отняли небольшое его имение. Узнав об этом, граф Кирилл Григорьевич велел возвратить помещику отнятое имение и подарил ему еще ту деревню, к которой был приписан приказчик. Однако через несколько дней, считая приказчика достаточно наказанным, граф выпросил ему у нового его господина отпускную. (1)

* * *

В другой раз случилось также нечто подобное. У бедного же помещика графский поверенный оттягал последнее его достояние, причем описал его графу как человека весьма безпокойного и просил сделать ему такой прием, от которого он не устоял бы на ногах.

— Что стоит отнятая у тебя деревня? — спросил Разумовский помещика, когда тот явился к нему с жалобой и в слезах.

— Семь тысяч рублей, — отвечал помещик.

— Сейчас велю, — продолжал граф, — выдать тебе пятнадцать тысяч рублей.

Пораженный помещик упал на колени.

— Посмотри, — сказал Разумовский своему поверенному. — я сделал тебе угодное. — Он не устоял на ногах. (1)

* * *

Объезжая свои владения. Разумовский приметил бедную хату, стоявшую среди полей, и велел перенести ее на другое место.

— Это невозможно, — отвечал ему управляющий, — хата принадлежит казаку.

— Так купи ее!

— Казак слишком дорожится, — продолжал управляющий. — он требует за нее три тысячи рублей.

— Ты не умеешь торговаться, — сказал граф, — пришли его ко мне.

Казака привели к Разумовскому. Последний стал доказывать ему, что он слишком дорого запрашивает за свою хату, при которой находится только десять десятин земли. Казак утверждал, что у него было больше десятин, но что графские хлопцы отрезали их у него. Наконец, после продолжительного торга, казак согласился сбавить пятьсот рублей. Граф отворил письменный стол, вынул из него пять тысяч рублей и, отдавая их казаку, сказал:

— Смотри, чтоб через три дня хаты твоей уже не было на моей земле.

Казак стал представлять невозможность так скоро приискать себе другое место жительства.

— Это мое дело, — отвечал Разумовский и, обратясь к управляющему, прибавил: — Отведи ему в конце моих имений двойное количество купленной у него земли и построй на мой же кошт хату. (1)

* * *

Получив гетманское достоинство, Разумовский посетил Киев.

Префект Киевской духовной академии, иеромонах Михаил Казачинский, желая польстить графу, поднес ему в великолепном золоченом переплете сочиненную им фантастическую генеалогию, в которой род Разумовских выводил от знаменитой и древней польской фамилии Рожинских.

— Что это такое? — спросил Кирилл Григорьевич.

— Родословная вашего сиятельства, — отвечал Казачинский, низко кланяясь.

— Моя родословная? — с изумлением произнес Разумовский, развертывая книгу. — Но каким образом она сделалась такой толстой?

— Род вашего сиятельства происходит от знаменитых князей Рожинских.

— Ба! Ба! Почтенный отец, что за сказки вы мне тут рассказываете, — с улыбкой сказал граф. — моя родословная совсем не так длинна. Мой отец, храбрый и честный человек, был простой казак, моя мать — дочь крестьянина, также честного и хорошего человека, а я, по милости и щедротам Ее Императорского Величества, моей Государыни и благодетельницы, граф и гетман Малой России, в ранге генерал-фельдмаршала. Вот вся моя родословная. Она коротка, но я не желаю другой, потому что люблю правду больше всего. Затем, почтенный отец, прощайте.

С этими словами Разумовский повернулся спиной к сконфуженному Казачинскому. (1)

* * *

В богатом кабинете Разумовского, в резном изящном шкафе из розового дерева, свято хранились пастушеская свирель и простонародный кобеняк, который он носил в юности. Когда дети его, забывшись, высказывали аристократические претензии или чересчур гордо обращались с низшими, Разумовский в присутствии их приказывал камердинеру отворить шкаф, говоря:

— Подай-ка сюда мужицкое платье, которое было на мне в тот день, когда меня повезли с хутора в Петербург, я хочу вспомнить то время, когда пас волов и кричал: цоп, цоп! (1)

* * *

Однажды к князю В. М. Долгорукову-Крымскому, в бытность его главнокомандующим в Москве (1780–1782), явилась мещанка и, упав на колени, со слезами умоляла его возвратить ей дорогие вещи, присвоенные немцем, у которого она занимала деньги.

— Встань, — сказал князь, — и говори толком, без визгу: заплатила ему долг или нет?

— Только, батюшка, тремя днями опоздала, а он, окаянный, от денег отказывается и вещей не отдает.

— Опоздала! Так ты и виновата сама, а жалуешься! Но точно ли вещи у него?

— Точно, батюшка. Иначе бы я не безпокоила тебя. Он еще не сбыл их с рук, просит более, чего они стоят.

— Хорошо. Попытка не шутка, спрос не беда. Попов! Пошли-ка за немцем и вели моим именем попросить сейчас же приехать ко мне.

Когда немец явился, князь встретил его словами:

— Здравствуй, Адам Адамыч (об имени он узнал предварительно от мещанки), я очень рад, что имею случай познакомиться с тобой.

— И я очень рад, — отвечал немец с низкими поклонами.

— Адам Адамыч! Ты знаешь эту мещанку?

— Как не знать, ваше сиятельство! Она брала и задержала мои деньги. Я последние ей отдал, нажитые великим трудом, и к тем еще занял у одного человека, весьма аккуратного, честного, который живет одними процентами.

— Честный человек, каким ты описываешь себя, Адам Адамыч, не может знаться с бездельниками. Докажи мне свою честность, удружи, прошу тебя: она отдает тебе долг, отдай ей вещи.

— С великою радостью исполнил бы я желание вашего сиятельства, но я вещи продал в городе неизвестному человеку, их нет у меня.

— Слышь ты, какая беда, — возразил князь.

— Не верьте, батюшка, — вмешалась мещанка, — он лжет, хочет разорить меня, несчастную! Вещи у него спрятаны дома.

— Так прошу тебя, Адам Адамыч, — продолжал князь, — присесть к столу моему.

— Помилуйте, ваше сиятельство. — отвечал немец с поклонами, — много чести! Не извольте безпокоиться. Я могу стоять в присутствии вашей великой особы.

— Полно, Адам Адамыч, болтать вздор, — сказал князь, улыбаясь, — ты у меня не гость. Я с тобой разделаюсь по своему. Садись. Бери перо и пиши к своей жене, по-русски, чтоб я мог прочесть: «Пришли мне с подателем вещи мещанки N.N., у нас хранящиеся».

Немец, взявшись за перо, то бледнел, то краснел, не знал, на что решиться, и клятвенно уверял, что у него нет вещей.

— Пиши! — вскрикнул князь грозно, — что я тебе приказываю. Иначе будет худо.

Записка была написана и отправлена с ординарцем князя. Через несколько минут он привез вещи. Отдавая немцу деньги, князь сказал:

— Ты имел полное право не возвращать вещей, несмотря на убеждения бедной женщины и на мои просьбы, но когда посредством клятв надеялся овладеть ее собственностью, разорить несчастную, покушался обмануть меня, начальника города, то, признавая в тебе лжеца, ростовщика, на первый раз дозволяю возвратиться к себе домой и помнить, что с тобою было. Попов, — прибавил князь, обращаясь к правителю своей канцелярии, — не худо бы записать его имя в особую книгу, чтоб он был у нас на виду. (1)

* * *

Петербургский обер-полицмейстер Рылеев, отличавшийся необыкновенною исполнительностью и вместе с тем ограниченным умом, явился однажды в дом к придворному банкиру Сутерланду и велел доложить ему, что имеет надобность видеться с ним немедленно и передать весьма важное приказание Императрицы Екатерины II.

Сутерланд тотчас же пригласил Рылеева к себе в кабинет.

— Господин Сутерланд. — сказал Рылеев с крайним смущением, — я, к прискорбию моему, получил от Императрицы поручение исполнить ее приказание, строгость которого меня пугает. Не знаю, за какой поступок, за какое преступление вы подверглись гневу Ее Величества.

— Я тоже ничего не знаю, — отвечал Сутерланд, — и, признаюсь, не менее вас удивлен. Но скажите же, наконец, какое это приказание?

— У меня, право, недостает духу, чтоб объявить вам его.

— Неужели я потерял доверие Императрицы?

— Если б только это, я бы не так опечалился, доверие может возвратиться, и место вы можете получить снова.

— Так что же? Не хотят ли меня выслать отсюда?!

— Это было бы неприятно, но с вашим состоянием везде хорошо.

— Господи! — воскликнул испуганный Сутерланд. — Может быть, меня хотят сослать в Сибирь?

— Увы! И оттуда возвращаются!

— В крепость меня сажают, что ли?

— Это бы еще ничего, из крепости выходят.

— Боже мой! Уже не иду ли я под кнут?

— Истязание страшное, но от него не всегда умирают.

— Как! — вскричал с ужасом банкир. — Моя жизнь в опасности? Императрица, добрая, великодушная, на днях еще говорила со мной так милостиво… неужели она захочет… но я не могу этому верить! О, говорите же скорее! Лучше смерть, чем эта неизвестность!

— Императрица, — отвечал уныло обер-полицмейстер. — приказала мне сделать из вас чучело…

— Чучело! — завопил пораженный Сутерланд. — Да вы с ума сошли. И как же вы могли согласиться исполнить такое варварское приказание, не представив ей всю его жестокость и нелепость?

— Ах, любезнейший господин Сутерланд, — я сделал то, что мы редко позволяем себе делать: я удивился и огорчился, и хотел даже возражать, но Императрица разгневалась, упрекнула меня за непослушание и грозно велела мне выйти и тотчас же исполнить ее приказание. Вот ее слова, они мне и теперь еще слышатся: «Ступайте и не забывайте, что ваша обязанность безпрекословно исполнять все мои приказания».

Можно вообразить удивление, гнев и отчаяние бедного банкира. Обер-полицмейстер дал ему четверть часа сроку, чтоб привести в порядок дела. Сутерланд начал умолять Рылеева позволить ему написать к Императрице письмо и просить ее милосердия. После долгих колебаний Рылеев согласился, но, не смея сам ехать к Государыне, отвез письмо к генерал-губернатору, графу Брюсу. Граф подумал сначала, что Рылеев рехнулся и, приказав ему следовать за собой, немедленно отправился к Императрице. Выслушав странный рассказ Брюса, Екатерина пришла в ужас.

— Боже мой! — вскричала она. — Какие страсти! Рылеев помешался! Граф, бегите скорее сказать этому сумасшедшему, чтобы он сейчас поспешил утешить и успокоить моего бедного банкира.

Брюс вышел, отдал приказание обер-полицмейстеру и, возвратясь в кабинет к Императрице, увидел, что она хохочет.

— Теперь я поняла причину этого забавного и необыкновенного случая, — сказала она Брюсу. — У меня была маленькая собачка, которую я очень любила, ее звали Сутерланд, потому что я получила ее в подарок от банкира. Недавно она околела, и я приказала Рылееву сделать из нее чучело, но, видя, что он не решается, я рассердилась на него, приписав его отказ тому, что он из глупого тщеславия считает это поручение недостойным себя. Вот вам разрешение этого странного происшествия. (1)

Царствование Императора Павла I (1796–1801)

Известно, что Император Павел, тотчас по вступлении на престол, приказал с особенным торжеством и великолепием перенести прах своего родителя из Невской лавры в Петропавловский собор. Вместе с тем он велел отыскать и представить ему всех лиц, к которым покойный Государь был особенно расположен. Один из них, бывший генерал-адъютант Петра III, генерал-поручик, барон Унгерн-Штернберг, уже старый и больной, давно жил в деревне в совершенном уединении и ожидал не почестей или наград, а скорой кончины, как вдруг к нему является фельдъегерь, поздравляет с производством в полные генералы и передает приказание Государя немедленно прибыть в Петербург. Когда Унгерн-Штернберг явился во дворец. Император принял его очень ласково и спросил:

— Вы слышали, каким образом я хочу помянуть моего отца?

— Да, Ваше Величество, слышал и, признаюсь, удивлен…

— Как удивлены? — прервал Император. — Разве я не обязан сделать это? Смотрите. — продолжал он, обращаясь к портрету Петра III, находившемуся в кабинете, — я желаю, чтобы он был свидетелем моей признательности к его верным друзьям!

С этими словами Государь поцеловал Унгерн-Штернберга и надел на него Александровскую ленту. Старик вышел из кабинета, заливаясь слезами. (1)

* * *

Через несколько дней по восшествии своем на престол Император Павел приказал послать фельдъегеря за одним отставным майором, который уже давно был в отставке и состарился в своей деревеньке.

Майора привезли прямо во дворец и доложили Государю.

— А! Ростопчин! — закричал Павел. — Поди, скажи ему, что я жалую его в подполковники!

Ростопчин исполнил и возвратился в кабинет.

— Свечин! Поди, скажи, что я жалую его в полковники.

Свечин исполнил приказание.

— Ростопчин! Поди, скажи, что я жалую его в генерал-майоры!

— Свечин! Поди, скажи, что я жалую ему Анненскую ленту.

Таким образом. Ростопчин и Свечин ходили попеременно жаловать майора, не понимая, что это значит, а майор, неожиданно попавший прямо из деревни во дворец, стоял ни жив ни мертв. Наконец Император спросил:

— Что? Я думаю, он очень удивляется? Что он говорит?

— Ни слова, Ваше Величество.

— Так позовите его в кабинет.

Майор вошел со страхом и трепетом.

— Поздравляю, ваше превосходительство, с монаршей милостью! — сказал Император. — Да! При вашем чине нужно иметь и соответственное состояние! Жалую вам триста душ. Довольны ли вы, ваше превосходительство?

Майор благодарил, как умел, то веря, то принимая за шутку все, что с ним делалось.

— Как вы думаете: за что я вас так жалую? — спросил его, наконец, Государь.

— Не знаю, Ваше Величество… не понимаю, чем я заслужил… — пробормотал майор.

— Так я вам объясню! Слушайте все. Я, разбирая послужные списки, нашел, что вы при Императрице Екатерине были обойдены по службе. Так я хотел доказать, что при мне и старая служба награждается. Прощайте, ваше превосходительство! Грамоты на пожалованные вам милости будут вам присланы на место вашего жительства.

Майора схватили и опять увезли в деревню. Старуха-жена встретила его в страхе, со слезами и вопросами:

— Что такое? Что с тобой было?

— И сам не понимаю, матушка, — отвечал старик, — думаю, что все это шутка!

И рассказал ей все, как было.

Через несколько времени майору действительно были присланы все документы на пожалованные милости. Однако когда его внезапно схватили и увезли в Петербург, старуха-жена чуть не умерла от испуга и горя. (1)

* * *

По воцарении Императора Павла к Безбородко пришли спросить, можно ли пропустить иностранные газеты, где, между прочими рассуждениями, помещено было выражение: «Проснись, Павел!»

— Пустое пишут, — отвечал Безбородко. — уже так проснулся, что и нам никому спать не даст! (1)

* * *

В эту же поездку случилось следующее происшествие: недалеко от Минска Император, скакавший впереди всех в коляске, увидал на дороге молодую барышню и молодого мужчину, стоявших на коленях. Он приказал остановить лошадей, вышел из экипажа, подошел к молодой девушке, велел ей и молодому человеку встать и спросил: что им нужно? Девушка, оказавшаяся знатной фамилии и богатой, любила этого молодого человека, но так как он был беден, то ее мать не хотела согласиться на их брак. Узнав, что Император будет проезжать, влюбленные решились утруждать его просьбой. Государь дал слово молодой девушке похлопотать за нее, тотчас же принялся за сватовство и, достав свою дорожную шкатулку, написал к несговорчивой матери письмо. Так как поместье старухи находилось всего в трех или четырех верстах от большой дороги, то Император послал письмо с фельдъегерем, приказав ему немедленно потребовать ответа. Можно судить, как был принят такой сват и какой последовал ответ. (1)

* * *

Петербургский генерал-губернатор Н. П. Архаров несколько лет был должен одному купцу двенадцать тысяч рублей. Все старания купца получить долг остались тщетными. Архаров кормил его сперва завтраками, потом стал выталкивать в шею и, наконец, избил жестоким образом. Несмотря на то что Архаров пользовался особенным расположением Императора Павла, купец решился жаловаться на него Государю и, выбрав время, когда Император находился на разводе вместе с Архаровым, подал первому челобитную прямо в руки.

Павел взял челобитную, развернул ее и, разумеется, с первых же строк увидел, что дело идет о его любимце. Он тотчас подозвал Архарова и, подавая ему бумагу, ласково сказал:

— Что-то у меня сегодня глаза слипаются и словно как запорошены, так что я прочесть не могу. Пожалуйста, Николай Петрович, прими на себя труд и прочти мне эту бумагу.

Архаров принял бумагу и начал бойко читать ее, но увидев, что это жалоба на него самого, смутился, стал запинаться и читать так тихо, что едва было слышно.

— Читай, читай громче, — заметил Государь, — я сегодня и слышу как-то нехорошо.

Архаров возвысил голос, однако не более как так, чтобы мог слышать один Государь.

Но Павел этим не удовлетворился. Он велел читать так громко и с такими расстановками, чтобы окружающие могли ясно все слышать.

Делать было нечего. Архаров с замирающим сердцем прочитал челобитную внятно и во весь голос.

— Что это? — спросил Император по окончании чтения. — Это на тебя. Николай Петрович?

— Так точно. Ваше Величество, — отвечал смущенный Архаров.

— Да неужели это правда?

— Виноват, Государь.

— Но неужели и то все правда, что этого купца за его же добро, вместо благодарности, не только взашей вытолкали, но даже и били?

— Что делать! — сказал Архаров, покрасневший до ушей. — Должен и в том признаться. Государь, что виноват! Обстоятельства мои меня к тому понудили. Однако я в угодность Вашему Величеству сегодня же его удовольствую и деньги ему заплачу.

Такое чистосердечное признание смягчило Государя, и он ограничился тем, что, обратившись к купцу, сказал ему:

— Ну, хорошо! Когда так, то вот, слышишь, мой друг, что деньги тебе сегодня же заплатятся. Поди себе. Однако, когда получишь, то не оставь прийти ко мне и сказать, чтоб я знал, что сие исполнено.

Таким образом Архаров был лишен всякой возможности отделаться от своего долга. (1)

* * *

Один малороссийский дворянин хорошей фамилии имел дело в герольдии о внесении его в родословную книгу и, находясь по этому случаю в Петербурге, решился подать лично прошение Императору Павлу, причем просил прибавить к его гербу девиз: «Помяну имя твое в роды родов». По тогдашнему обычаю, он подал прошение, ставши на колени. Павел прочитал просьбу, она ему понравилась, и он сказал:

— Сто душ!

Проситель от страха и радости упал ниц.

— Мало? — сказал Император. — Двести!

Проситель, ничего не понимая, продолжал лежать.

— Мало? — повторил Император. — Триста! Мало? — Четыреста! Мало? — Пятьсот! Мало?! Ни одной!

Насилу наконец опомнившийся проситель встал. Хотя, не умея встать вовремя, он не получил имения, но дело его в герольдии окончилось скоро и успешно. (1)

* * *

Раз Император Павел, заехав в кадетский корпус, был в духе, шутил с кадетами и позволил им в своем присутствии многие вольности.

— Чем ты хочешь быть? — спросил Государь одного кадета в малолетнем отделении.

— Гусаром! — отвечал кадет.

— Хорошо, будешь! А ты чем хочешь быть? — промолвил Император, обращаясь к другому мальчику.

— Государем! — отвечал кадет, смело смотря ему в глаза.

— Не советую, брат, — сказал Государь, — тяжелое ремесло. Ступай лучше в гусары.

— Нет. Я хочу быть Государем, — повторил кадет.

— Зачем? — спросил Император.

— Чтоб привезти в Петербург папеньку и маменьку.

— А где же твой папенька?

— Он служит майором в украинском гарнизоне.

— Это мы и без того сделаем, — сказал Государь, ласково потрепав кадета по щеке, и велел бывшему с ним дежурному генерал-адъютанту записать фамилию и место служения отца кадета.

Через месяц отец кадета явился в корпус к сыну и с изумлением узнал причину милости Императора, который перевел его в Сенатский полк и приказал выдать несколько тысяч рублей на подъем и обмундировку. (1)

* * *

В другой приезд свой в кадетский корпус Император Павел, проходя по гренадерской роте, спросил одного благообразного кадета:

— Как тебя зовут?

— Приказный, — отвечал кадет.

— Я не люблю приказных. — возразил Государь, — и с этих пор ты будешь называться…

Государь задумался и, взглянув на бывшего с ним сенатора Михаила Никитича Муравьева, сказал:

— Ты будешь называться Муравьевым!

Затем, обратясь к Михаилу Никитичу. Император промолвил:

— Прошу извинить меня, ваше превосходительство, что я дал этому кадету вашу фамилию: это послужит ему поощрением к подражанию вам, а мне такие люди, как вы, весьма нужны!

Муравьев низко поклонился Государю. Через несколько дней вышел высочайший указ о переименовании «Приказных» в «Муравьевых». (1)

* * *

Император Павел любил показывать себя человеком бережливым на государственные деньги для себя. Он имел одну шинель для весны, осени и зимы. Ее подшивали то ватою, то мехом, смотря по температуре, в самый день его выезда. Случалось, однако, что вдруг становилось теплее требуемых градусов для меха, тогда поставленный у термометра придворный служитель натирал его льдом до выхода Государя, а в противном случае согревал его своим дыханием. Павел не показывал вида, что замечает обман, довольный тем, что исполнялась его воля. Точно так же поступали и в приготовлении его опочивальни. Там вечером должно было быть не менее четырнадцати градусов тепла, а печь оставаться холодною. Государь спал головою к печке. Как в зимнее время согласить эти два условия? Во время ужина расстилались в спальне рогожи и всю печь натирали льдом. Павел, входя в комнату, тотчас смотрел на термометр. — там четырнадцать градусов, трогал печку, — она холодная. Довольный исполнением своей воли, он ложился в постель и засыпал спокойно, хотя впоследствии печь и делалась горячей. (1)

* * *

Во время пребывания шведского короля в Петербурге, в царствование Павла, в Эрмитаже давали балет «Красная Шапочка». Все танцующие были в красных шапочках. Король сидел в креслах рядом с Государем, разговор шел приятный и веселый. Смотря на красные шапочки, король шутя сказал: «Это якобинские шапки». Павел рассердился и, ответив: «У меня нет якобинцев», повернулся к нему спиной, а после спектакля велел передать королю, чтобы он в 24 часа выехал из Петербурга. Король и без того собирался уехать, и потому на всех станциях до границы было уже приготовлено угощение. Государь послал гоф-фурьера[7] Крылова все это отменить. Крылов нашел шведского короля на первой станции за ужином. Когда он объявил ему волю Императора, король рассмеялся. Крылов объяснил, что прислугу он непременно должен взять с собой, но оставляет на всех станциях провизию и запасы нетронутыми. Когда же возвратился в Петербург, Павел спросил у него: какое действие на короля произвело его распоряжение? Крылов отвечал, что король глубоко огорчился его гневом, и вместе с тем признался, что не вполне исполнил приказание, оставив на станциях запасы.

— Это хорошо, — отвечал Павел, — ведь не морить же его голодом. (1)

* * *

Александр Павлович, в бытность свою Наследником престола, обязан был присутствовать в капитуле Мальтийского ордена при всех заседаниях, на которых председательствовал Император Павел. Не имея точного понятия об этих делах. Наследник всегда затруднялся отвечать Государю, когда последний требовал от него мнений по вопросам, касавшимся ордена, чем Павел, конечно, был недоволен. Обязанности секретаря Великого магистра ордена исполнял Е. А. Энгельгардт (впоследствии директор Александровского лицея), знавший в совершенстве орденские статуты. Желая выручить Наследника из неловкого положения, Энгельгардт испросил у него позволения представлять накануне каждого заседания краткую записку о предстоявших рассуждениях с мнением, основанным на подходящих к делу статьях и параграфах орденского статута. Наследник с благодарностью принял это предложение. В следующее заседание Император, выслушав доклад секретаря, обратился к Наследнику с вопросом:

— Какое ваше мнение по этому важному делу? — и, получив весьма удовлетворительный ответ, с некоторым удивлением сказал: — На чем основываете ваше мнение?

— На таком-то параграфе такой-то статьи, Ваше Величество.

— А что в этом параграфе сказано?

Наследник цитировал весь параграф наизусть.

Такой неожиданный ответ тронул Павла до умиления. Он встал, обнял с нежностью смущенного Великого Князя и сказал ему:

— Вижу, что в вас течет моя кровь! Вы достойный сын мой!

После заседания Александр Павлович сказал Энгельгардту:

— Спасибо тебе за оказанную мне услугу! Никогда не забуду, что тебе я обязан первым нежным объятием моего отца и Государя. (1)

* * *

Император Павел, узнав, что курфюрст Баварский завладел землями, принадлежащими Мальтийскому ордену, пришел в ужасное негодование и потребовал, чтобы баварский посланник немедленно явился к нему на аудиенцию. При этом, конечно, не было возможности соблюсти обычный церемониал. Просто дано было знать посланнику, что Государь безотлагательно требует его к себе. Посланник, зная характер Павла, поспешил поехать во дворец, теряясь в догадках, для какой экстренной надобности потребовал его Государь так поспешно. По приезде во дворец он тотчас же был допущен в кабинет Императора, который встретил его следующими словами:

— Господин посланник! Ваш Государь ужасный нахал! Он вздумал захватить земли и имущество, принадлежащие ордену Св. Иоанна Иерусалимского, которого я состою Великим магистром. Отправляйтесь сегодня же в Баварию и скажите вашему Государю от моего имени, что если через месяц, считая от сегодняшнего дня, мне не будет дано полного удовлетворения по этому делу, то генерал Корсаков, находящийся вблизи Баварии с пятидесятитысячным корпусом, получит приказание предать эту страну огню и мечу. Отправляйтесь, милостивый Государь, и торопитесь!

Испуганный посланник в тот же день поспешил уехать и ровно через месяц, к назначенному сроку, возвратился в Петербург с собственноручным письмом курфюрста Баварского, который смиренно просил Императора Павла принять земли и имущество Мальтийского ордена под свое высокое покровительство.

Удовлетворенный Император сказал окружающим: «Это я вел переговоры по этому щекотливому дипломатическому вопросу и горжусь успехом». (1)

* * *

Во время суворовского похода в Италию Император Павел в присутствии фрейлины княжны Лопухиной, пользовавшейся особенным его расположением, начал читать вслух реляцию, только что полученную с театра войны. В реляции упоминалось, между прочим, что генерал князь Павел Гаврилович Гагарин ранен, хотя и легко. При этих словах Император замечает, что княжна Лопухина побледнела и совершенно изменилась в лице. Он на это не сказал ни слова, но в тот же день послал Суворову повеление, чтобы князь Гагарин, несмотря на рану, был немедленно отправлен курьером в Петербург. Гагарин является. Государь принимает его милостиво в кабинете, приказывает освободиться от шляпы, сажает и подробно расспрашивает о военных действиях. Во время разговора незаметно входит камердинер Государя, берет шляпу Гагарина и кладет вместо нее другую. По окончании аудиенции Гагарин идет за своею шляпою и на прежнем месте находит генерал-адъютантскую шляпу. Разумеется, он ее не берет, а продолжает искать свою.

— Что вы там, сударь, ищете? — спрашивает Государь.

— Шляпу мою. Ваше Величество.

— Да вот ваша шляпа, — говорит он, указывая на ту, которой по его приказанию была заменена прежняя.

Таким замысловатым образом князь Гагарин был пожалован генерал-адъютантом, и вскоре затем он был обвенчан с княжной Лопухиной. (1)

* * *

До Императора Павла дошло, что капитан гвардейской артиллерии Л. В. Киндяков ведет сильную азартную игру.

При одном из утренних рапортов Государь приказал петербургскому обер-полицмейстеру А. А. Аплечееву тотчас взять Киндякова и отправить в Сибирь.

Киндяков был искренним приятелем и даже другом Аплечеева, а потому Аплечеев решился его спасти. Выходя из дворца, Аплечеев вырвал листок из своей записной книжки и, написав на нем карандашом: «В ту же минуту уезжай из Петербурга», послал эту записочку к Киндякову с вестовым, а сам, приехав домой, сейчас потребовал к себе двух своих помощников-полицмейстеров. Одному он приказал: немедленно приготовить тройку лошадей у себя на дворе, затем поехать в такой-то дом, где, как ему было известно, часто бывал Киндяков, и привезти его к нему, если же полицмейстер не найдет его в указанном доме, то ехать к нему на квартиру и привезти оттуда; другому полицмейстеру Аплечеев приказал тотчас ехать в артиллерийские казармы и привезти Киндякова, если же там его не застанет, узнать в канцелярии его квартиру и ехать за ним туда. Аплечеев вразумил полицмейстеров, что распоряжение его должно быть исполнено с величайшею точностью и быстротою, так как оно основано на Высочайшем Повелении.

Полицмейстеры поскакали и, разумеется, вернулись ни с чем. Аплечеев жестоко их распек и приказал скакать по всем заставам, узнать, через которую Киндяков выехал, и послать догнать его. Новая поездка полицмейстеров была так же безуспешна. Тогда Аплечеев решительно объявил им, что он ничего знать не хочет, и так как, следовательно, Киндяков из Петербурга не выезжал, то к вечернему рапорту он должен быть отыскан, и для этого приказал поднять на ноги всю полицию. Но и эта мера не имела успеха, тогда Аплечеев, сказавшись больным, вместо себя послал к Государю с вечерним рапортом старшего полицмейстера.

— А Аплечеев? — спросил Государь.

— Заболел, Ваше Величество.

Утром на другой день Аплечеев не оправился и опять послал полицмейстера с рапортом.

— Где же Аплечеев? — с некоторым нетерпением спросил Павел.

— Все еще болен, Ваше Величество.

Когда же с вечерним рапортом опять явился не Аплечеев, а полицмейстер, Государь рассердился и приказал привезти к себе Аплечеева живого или мертвого.

Приказание исполнено: Аплечеев под руки был введен к Государю и от слабости опустился на колени.

— Что это значит? — закричал Павел. — Ты не хочешь служить? Что с тобою?

— Болен, Ваше Величество.

— Отчего?

— От огорчения, Ваше Величество.

— От какого?

— Не мог исполнить воли Вашего Императорского Величества.

— Какой?

— Киндякова не отправил в Сибирь: не нашли в городе, пропал неизвестно куда.

— А-а-а! Сам пошел в Сибирь!

— Слушаю, Ваше Величество. — покорно отвечал Аплечеев и, продолжая стоять на коленях, решился для своего спасения на смелую выходку, прибавив, глядя на табакерку, которую то закрывал, то открывал перед его глазами рассерженный Государь:

— Какая прелестная новая табакерка у Вашего Величества!

— Правда? Вчера у француза купил, посмотри хорошенько — прелесть!

Аплечеев принял табакерку из рук Государя, полюбовался ею, попробовал положить ее в карман своего камзола и, возвращая ее Государю, сказал:

— Чудесная, и как хорошо приходится в карман!

— Ну так возьми ее себе. Пошел! — заключил Павел, грозя пальцем Аплечееву. — Да смотри ты у меня!

Замечательно, что Киндяков, по получении записки Аплечеева не медля ни минуты уехавший инкогнито из Петербурга в свое имение под Симбирском и уже более не возвращавшийся из него, прожив в этой деревне (Киндяковке) до глубокой старости, лет десять тому назад увидел табакерку, предмет настоящего рассказа, в руках также симбирского помещика Л. Б. Тургенева и взял ее, чтобы полюбоваться.

— Знаете ли, какая это табакерка? — спросил Тургенев почтенного старика.

— Нет!

— Она пожалована Императором Павлом за ваше спасение. — И Тургенев рассказал Киндякову переданную здесь историю. (1)

* * *

Однажды Император Павел потребовал к себе генерал-провиантмейстера Обольянинова[8]. Войдя в залу перед государевым кабинетом, Обольянинов увидел поставленные на длинном столе горшки со щами и кашей, баклаги с квасом и ковриги ржаного хлеба. Он не понимал, что это значит. Великий Князь Александр Павлович, выходя от Государя, пожал руку Обольянинову и сказал: «Дурные люди всегда клевещут на честных!» Это привело Обольянинова еще в большее изумление. Он вошел к Государю, который был очень весел и встретил его словами:

— Благодарю вас, Петр Хрисанфович, благодарю: вы хорошо довольствуете солдат, а мне донесли, будто их кормят хлебом из тухлой муки, щами — из гнилой капусты и дурною кашей. Все ложь, я приказал принести ко мне из всех полков солдатскую пищу, сам пробовал и нахожу ее превосходною, благодарю вас.

Обольянинов просил поручить доверенному лицу освидетельствовать все припасы в магазинах. Но Государь сказал:

— Верю, верю вам, Петр Хрисанфович, и опять благодарю. (1)

* * *

Когда Обольянинов был уже генерал-прокурором. Павел в одно утро неожиданно посылает за ним. Войдя в кабинет, Обольянинов увидел, что Государь широкими шагами ходит по комнате и в страшном гневе.

— Возьмите от меня вора! — сказал Павел.

Обольянинов стоял в недоумении.

— Я вам говорю, сударь, возьмите от меня вора!

— Смею спросить. Ваше Величество, кого?

— Барона Васильева[9], сударь, он украл четыре миллиона рублей.

Обольянинов начал было оправдывать этого, славившегося честностью, государственного казначея.

— Знаю, — закричал Павел, — что вы приятель ему, но мне не надобно вора, дайте мне другого государственного казначея!

— Ваше Величество, — отвечал Обольянинов, — извольте назначить сами, я не имею ни на кого указать, или, по крайней мере, дозвольте мне подумать несколько дней.

— Нечего думать, назначьте сейчас и приготовьте указ мой Сенату.

— Ваше Величество, — сказал Обольянинов. — указом нельзя сделать государственного казначея.

Павел вышел из себя и подбежал к генерал-прокурору.

— Как ты осмелился сказать, что мой указ не сделает государственного казначея?

С этими словами Император схватил Обольянинова за грудь и потом так его толкнул, что тот отлетел к стене. Обольянинов считал себя погибшим: губы его шептали молитву и он думал, что на земле это его последняя молитва. Но Павел опомнился и начал успокаиваться.

— Почему же вы, сударь, защищаете барона Васильева?

— Потому, — с твердостью отвечал Обольянинов. — что я его знаю и уверен, что он не способен на подлое дело.

— Но вот отчет его: смотрите, тут недостает четырех миллионов!

Обольянинов читает и действительно видит этот недостаток. Полный удивления, он говорит:

— Ваше Величество изволили справедливо заметить, но, — прибавил он, — никогда не должно осуждать обвиняемого, не спросив прежде у него объяснений, позвольте мне сейчас съездить к нему и узнать, что он скажет.

— Поезжайте. — сказал Император. — и от него тотчас опять ко мне, я жду с нетерпением его ответа.

Обольянинов отправился. Вышло, что в отчете государственного казначея были пропущены те четыре миллиона на какие-то чрезвычайные расходы, которые Павел сам приказал не вносить в общий отчет и подать о них особую записку.

— Доложите Государю, — говорил барон Васильев. — что я представил эту особую записку еще прежде, и Его Величество, сказав, что прочтет после, изволил при мне положить ее в такой-то шкаф, на такую-то полку в своем кабинете.

Обрадованный генерал-прокурор прискакал к Государю и доложил обо всем. Павел, ударив одною рукой себя по лбу, другой, указывая на шкаф, сказал:

— Ищите тут!

Записка найдена, и все объяснилось к чести государственного казначея. Павлу было совестно и весело.

— Благодарю вас, Петр Хрисанфович, — говорил он, — благодарю вас, что вы оправдали барона Васильева и заставили меня думать о нем по-прежнему, как о честном человеке. Возьмите Александровскую звезду с бриллиантами, отвезите ее к барону Васильеву и объявите, что я, сверх того, жалую ему пятьсот душ крестьян. (1)

* * *

Тверской прокурор донес Обольянинову, что в Тверь приезжал фельдъегерь и, по Высочайшему Повелению взяв губернатора, повез его в Петербург. Обольянинов приказал тотчас справиться в Сенате о числе и положении дел в Тверском губернском правлении. Оказалось, что за этим правлением считается 15 тысяч нерешенных дел — число по тогдашнему времени огромное! Вдруг Государь потребовал к себе Обольянинова. Предугадывая причину, генерал-прокурор был доволен, что предварительно запасся справкой. Павел был в гневе и первым вопросом его было:

— Сколько дел в Тверском губернском правлении?

— 15 тысяч, — отвечал генерал-прокурор.

— Да. — продолжал Император, — 15 тысяч дел! Губернатор привезен уже сюда, я сам сорвал с него Анненскую ленту и посадил его в крепость.

— Этого мало, — сказал Обольянинов, — заключение в крепость отнесут к какому-либо государственному преступлению, и оно не принесет никакой пользы, надобно его судить, раскрыть запущения по губернии, строго наказать по законам и объявить во всеобщее сведение для примера и в страх другим губернаторам.

— Правда, правда, Петр Хрисанфович, сейчас же отправься в Сенат, прикажи привезти туда губернатора в арестантской карете и судить его в 12 часов! Потом доложи мне о решении.

Генерал-прокурор исполнил в точности волю Государя. Через 12 часов он явился во дворец.

— Что? — спрашивает Павел. — Кончен ли суд? К чему приговорен губернатор?

— Сенат оправдал его. Ваше Величество, — был ответ Обольянинова.

— Как! — вскричал Государь, вспыхнув.

— Да, — продолжал Обольянинов, — Сенат нашел, что этот губернатор определен в Тверь только два месяца тому назад, дела запущены еще до него, и не при одном его предместнике, а при нескольких губернаторах, и теперь не доберешься, который из них положил начало безпорядку. Привезенный же сюда губернатор в два месяца не мог не только исправить, но и узнать положение старых дел.

Павел более и более убеждался справедливостью этого донесения и, наконец, совершенно успокоившись, благодарил Обольянинова, поручив ему благодарить и Сенат за прямодушное оправдание невинного. Потом, сев к своему столу, он собственноручно написал указ о пожаловании оправданного губернатора (действительного статского советника) в тайные советники и сенаторы, повелевая ему присутствовать в том самом департаменте Сената, которым он оправдан, а в Тверь назначить другого, опытного в делах, губернатора. (1)

* * *

Юрий Александрович Нелединский был один из любимейших статс-секретарей Императора Павла I. Он был достоин благоволения своего Монарха приверженностью к нему, знанием дел и смелостью, с которою всегда говорил правду Императору.

Однажды Нелединский докладывал Государю об одном отличном действии рязанского гражданского губернатора Ковалинского.

Государь сказал:

— Его и самого надобно бы отличить! Справься, что делалось в подобных случаях?

— Самая большая награда. — отвечал Нелединский, — была орден Святой Анны 1-й степени, а меньшая — бриллиантовый перстень.

— Что же мы дадим? — возразил Государь. — Пусть решит жребий, сделай два билета и напиши на одном «орден», на другом — «перстень».

Нелединский исполнил повеление Его Величества, и когда стал подавать билеты. Государь спросил:

— Кому же выбирать?

— Вашему Величеству, — отвечал Нелединский, — вы — Царь, все милости от вас должны истекать.

Павел I взял наудачу один билет, развернул и прочел: «Орден Св. Анны 1-й степени!», но в тот же миг схватил другой билет и увидел, что на нем также было написано: «Орден Св. Анны 1-й степени».

Император погрозил Нелединскому пальцем и промолвил:

— Юрий! Так ты сплутовал?! — Потом, помолчав несколько и подумав, прибавил: — Обманывай меня всегда так, разрешаю!

И поцеловал его в лоб. (1)

* * *

Петербургский комендант Кутлубицкий, весьма добрый человек, жалея о числе сидящих под арестом за фронтовые ошибки офицеров, окончив рапорт Государю о приезжающих в столицу и отъезжающих из нее, держал в руке длинный сверток бумаги.

— Что это? — спросил Император.

— Планец, Ваше Императорское Величество! Нужно сделать пристройку к кордегардии.

— На что?

— Так тесно, Государь, что офицерам ни сесть, ни лечь нельзя.

— Пустяки, — сказал Император, — ведь они посажены не за государственное преступление. Ныне выпустить одну половину, а завтра другую, и всем место будет — строить не нужно, и впредь повелеваю так поступать. (1)

* * *

Однажды, приехав в Сенат, Д. П. Трощинский увидал подписанный Императором Павлом указ о каком-то новом, особенно тягостном налоге. Живо представив себе, какой ропот будет этим вызван против горячо любимого им Монарха, он не мог удержать порыва своих чувств, разорвал указ царский и уехал домой. Здесь он приказал уложить все свои драгоценности в карету, оделся в дорожное платье и стал ожидать приказа отправляться в Сибирь. Приказа этого, однако, не последовало, а вместо того явился посланный из дворца звать Трощинского к Государю. Подобный вызов, после вышеописанного поступка, не предвещал ничего хорошего, но, делать нечего, надо было предстать пред очи грозного Царя. Трощинский, хотя и бледный, но твердою походкою вошел к нему в кабинет.

— Что ты сделал? Что ты сделал? — грозно закричал на него Государь.

Трощинский упал на колени и, в кратких словах, объяснил причину своею поступка.

Государь успокоился, приказал ему встать и, обнимая ею горячо, сказал со слезами на глазах:

— Дай мне Бог побольше таких людей, как ты!

И в память этого события 25 апреля 1797 года пожаловал ему в Воронежской губернии местечко Верхнюю Тишанку и село Искорец с 30 тысячами десятин земли и двумя тысячами душ. (1)

* * *

Известно, с какой любовью Императрица Мария Федоровна занималась подведомственными ей благотворительными и воспитательными заведениями. Под ее покровительством находилась, между прочим, Мариинская больница, старший доктор которой ежедневно являлся к Императрице с рапортом. Раз он доложил, что одной из больных женщин необходимо отнять ногу и что дело не терпит отлагательства.

— В таком случае, — сказала Императрица, — сделайте сегодня же операцию.

На следующий день она встретила доктора словами:

— Что эта бедная женщина? Хорошо ли удалась операция?

Доктор немного сконфузился: операция еще не была сделана, и он пытался извинить свое замедление недостатком времени и заботой о других больных. Но Императрица выразила ему свое неудовольствие.

— Предупреждаю вас. — сказала она. — что я не намерена выслушивать завтра подобных объяснений и требую, чтобы дело было кончено сегодня же.

Однако на другой день оказалось, что к операции не приступали. Императрица вспыхнула от гнева.

— Как. — вскрикнула она. — несмотря на мои приказания!

— Умоляю, Ваше Величество, не гневаться на меня. — ответил доктор, — я, право, не виноват. Эта женщина просто сошла с ума: она объявила, что допустит операцию лишь в вашем присутствии. Я не посмел доложить вам об этом вчера.

— Как вам не стыдно, — заметила Императрица, — за что вы промучили ее даром?

Она приказала немедленно подать карету, взяла с собой доктора, поехала в больницу и присутствовала при операции. (1)

* * *

Как-то раз гофмаршал Императрицы Марии Федоровны, приехав во дворец, увидел ее камердинера в слезах. Он спросил его о причине огорчения. Тот отвечал, что Императрица на него разгневалась за кофе, который ей показался кислым. Гофмаршал, войдя к Императрице, сказал ей о слезах камердинера. Она велела тотчас его позвать и ласково сказала:

— Прости меня за мою вспыльчивость. Ты знаешь, как немки любят кофе: ничем нельзя рассердить их больше, как сделать кофе не по вкусу. (1)

* * *

Во время посещения Императрицей Марией Федоровной Ростова народ был до того обрадован ее приездом, что женщины расстилали свои шелковые фаты в грязь и просили ее стать на них. Одна женщина подошла к ее карете и сказала:

— Матушка! У меня к тебе просьба.

— Что такое, милая? — спросила Императрица.

— Мой сынок служит у твоего в гвардии рядовым, — поклонись ему от меня и скажи ему, что я посылаю ему мое благословение, и вот рублик гостинца отвези ему.

— Непременно, непременно все исполню, — отвечала Императрица.

По приезде своем в Петербург она тотчас послала за солдатом, передала ему благословение и рубль матери, похвалила за то, что он добрый сын, и прибавила от себя 25 рублей. (1)

* * *

Император Павел I, подходя к Иорданскому подъезду Зимнего дворца после крещенского парада, заметил белый снег на треугольной шляпе поручика.

— У вас белый плюмаж! — сказал Государь.

А белый плюмаж составлял тогда отличие бригадиров, чин которых в армии, по Табелю о рангах, соответствовал статским советникам.

— По милости Божией, Ваше Величество! — ответил находчивый поручик.

— Я никогда против Бога не иду. Поздравляю бригадиром! — сказал Император и пошел во дворец. (2)

* * *

Один офицер донес на своего товарища в делании фальшивой ассигнации. Император Павел приказал разведать обстоятельно, как было дело и в каких отношениях находились до того доносчик и обвиняемый. Оказалось, что один был очень молодой человек, который из ребяческой шутки взял лоскут цветной бумаги и нарисовал на нем ассигнацию, а другой был его старше летами и считался его другом.

Павел положил следующую резолюцию: «Доносчика, как изменника в дружбе, отрешить от службы и никуда не определять, а обвиненного, как неопытного в дружбе и службе, посадить на три дня под арест». (2)

* * *

При вступлении на престол Императора Павла петербургское купечество через особую депутацию повергло перед Государем свое поздравление и поднесло ему хлеб и соль на золотом блюде. Император принял депутацию благосклонно, поблагодарил за хлеб-соль, но при этом заметил, что ему очень прискорбно, что петербургское купечество его не любит. Купцы были поражены такими словами, и один из них начал уверять Государя в противном.

— Нет, — сказал Павел, — это неправда! Вы меня действительно не любите. Я заключаю о любви каждого ко мне по любви его к моим подданным и думаю, что когда кто не любит моих подданных, тот не любит в лице их и меня. А вы-то именно и не любите их, не имеете к ним ни малейшего человеколюбия, стараетесь во всем и всячески их обманывать и, продавая им все по неумеренной и высокой цене, отягощаете их выше меры, нередко безсовестнейшим образом насильно вымогаете из них за товары двойную и тройную стоимость. Доказывает ли все это вашу любовь ко мне? Нет, вы их не любите, а не любите их, не любите и меня, пекущегося о них, как о своих детях! Ежели хотите, чтоб я был уверен в любви вашей ко мне, то любите моих подданных и будьте с ними человеколюбивее, совестнее, честнее и снисходительнее и, оставив все лишнее, удовольствуйтесь во всем умеренными себе прибытками. Этим вы докажете мне свою любовь и заслужите мое благоволение.

Кончив эту речь, он отпустил депутацию. Слова Государя произвели на купцов такое впечатление, что цены на все товары в Петербурге упали разом. (2)

* * *

Вскоре по восшествии на престол Императора Павла один молодой гвардейский сержант, Чулков, находился на разводе, производившемся тогда ежедневно. Он был очень строен и красив и на нем был надет по-прежнему обыкновенно сшитый из тонкого сукна мундир. Чулков стоял, по чину своему, на краю шеренги. Император, обходя развод, поравнялся с Чулковым, осмотрел его с головы до ног, полюбовался его фигурой и, поглаживая на рукаве его сукно, начал говорить:

— Какое прекрасное суконце! Небось, оно не дешево куплено? Почем заплатил ты за аршин?

— По шести рублей, Ваше Величество. — отвечал Чулков.

— О! Поэтому весь мундир тебе дорогонько обошелся, а небось, одного мундира на год мало?

— Конечно мало, Ваше Величество, мундира два надобно.

— Прибавь к тому и третий, хоть подносок. Но сколько за тобою, друг мой, душ?

— Сорок.

— Сорок только! Ну жалок же ты мне, как ты, бедненький, еще пробиваешься.

Сказав это, Государь пошел дальше. Чулков догадался, к чему клонилась речь Государя, так как знал, что Павел любил во всем простоту и преследовал роскошь. Он отправился прямо с развода к портному и заказал ему мундир из самого толстого солдатского сукна. Мундир был сшит в одну ночь и на другой день Чулков уже находился опять на разводе в новом костюме и ждал, что Государь, проходя, обратит на него свое внимание; оно так и случилось. Павел заметил грубый мундир Чулкова, подошел к нему, потрепал по плечу и сказал:

— Ну, спасибо, что ты так примечателен и так скоро постарался сделать мне угодное. За такое твое внимание и старание мне угодить, хочу я и тебе сделать такое же удовольствие, какое ты сделал мне своим поступком: поздравляю тебя с сего числа офицером гвардии. А приди ко мне во дворец, и я украшу твой новый мундир орденом.

В тот же день Чулков действительно получил орден Св. Анны 3-й степени. (2)

* * *

Однажды, во время своих ежедневных прогулок по Петербургу Император Павел встретил офицера, за которым солдат нес шпагу и шубу. Государь остановил их и спросил солдата:

— Чью ты несешь шпагу и шубу?

— Моего начальника, прапорщика NN. — отвечал солдат, указывая на офицера.

— Прапорщика? — сказал Государь с изумлением. — Так поэтому ему, стало быть, слишком трудно носить свою шпагу, и она ему, видно, наскучила. Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай свой штык с портупеей, которые будут для него полегче и поспокойнее.

Таким образом, этими словами Государь разом пожаловал солдата в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты. Пример этот произвел сильное впечатление в войсках, и офицеры начали строго держаться формы. Через несколько недель Государь смилостивился над несчастным прапорщиком и возвратил ему чин. (2)

* * *

Павел I самолично с обер-церемониймейстером, Петром Степановичем Валуевым, составлял церемониал перенесения праха Петра III во дворец и общего с Екатериною II погребения; он собственною рукою назначал чиновников к несению императорских регалий, причем граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменской написан к короне Петра III (жестокое, но правдивое наказание). Чрез повестку из печальной комиссии избранные особы приглашаются к принятию повелений; Орлов приезжает вполпьяна, шумит, полагая, что Валуев самовольно делал расписание, бранит его, за слабостью в ногах решительно отказывается.

Вероятно, что раздосадованный Валуев с намерением умолчал о сем событии, чтоб чувствительнее наказать Орлова при собравшейся публике. По прибытии всего двора в Невскую Лавру для поднятия гроба Петра III. Государь, тотчас увидев, что к принятию короны подходит другой чиновник, спросил у Валуева: «Для чего не Орлов?» (Тут же находившийся.) Ему докладывают, что Орлов за слабостью отказался. Император с негодованием выхватив подушку у чиновника, державшего оную, толкнул ею Валуева и громко сказал: «Ему нести в наказание!» — Орлов, принимая корону, зашатался и с помощию ассистентов едва возмог донести до дворца. — Взаимная их ненависть, т. е. Орлова с Валуевым, продолжалась в царствование Александра Павловича. (5)

* * *

Небогатый дворянин Артемий Васильевич Путилов, умерший генерал-лейтенантом, имел значительный процесс в земле, заселенной казенного ведомства крестьянами, и не мыслил о полезном окончании. — Павел, по восприятии престола, занялся разбирательством сего продолжительного процесса и оправдал Путилова. На другой день, призвав его к себе, объявил, что спорную землю возвращает ему по праву закона, а триста душ поселенных на ней крестьян жалует ему за понесенные убытки. (5)

* * *

При отъезде из Москвы Императора Павла делается донос о неблагопристойном деле на одного заслуженного и надменного чиновника от его слуги. Государь чрез Юрия Александровича Нелединского-Мелецкого препровождает сию бумагу к военному губернатору Ивану Петровичу Архарову с повелением напомнить в следующее утро и, увидя Архарова, говорит: «Дело мерзкое, избавьте меня от разбирательства под видом, что уезжаю, зная вашу верность и полагаясь на совесть вашу, повелеваю, по отъезде, рассмотреть и решить моим именем; ежели будет надобность, можете объявить мой Именной указ, какой заблагорассудите, хоть в ссылку сослать».

Чиновник сделал признание, слуга получил отпускную, а Монарх в рескрипте объявил благоволение. (5)

* * *

Император для коронации приезжает в Москву и на другой же день с поспешностью осматривает в Кремле достойное любопытства. Тайный советник Петр Никитич Кожин, человек от природы грубый и дерзкий, как начальник мастерской и Оружейной палаты должен был следовать за Государем и рассказывать. Возле теремов, наравне с кровлей, находился круглый столб, лестница так крута, что входить опасно. Павел с великою скоростью поднимает ногу на лестницу, а Кожин кричит: «Постой. Государь! — Император отскакивает, а тот продолжает: — Побереги голову, у тебя одна и нам дорога». Сии слова сильно подействовали. Кожин награжден чином, орденом Св. Анны, деревнями, подарками и пенсионом. Тогда одно слово могло возвести на верх счастия или погубить навек. (5)

* * *

На маневрах Павел I послал ординарца своего Рибопьера к главному начальнику Андрею Семеновичу Кологривову с приказаниями. Рибопьер, не вразумясь, отъехав, остановился в размышлении и не знал, что делать. Государь настигает его и спрашивает: «Исполнил ли повеленное?» — «Я убит с батареи, по моей неосторожности». — отвечал Рибопьер. — «Ступай за фронт вперед наука!» — довершил Император. (5)

* * *

Суворов придумал свою собственную гигиену, сообразно с которой и вел жизнь. Он ложился спать в шесть часов вечера, а вставал в два часа ночи и прямо из постели окачивался холодной водой. Обедал он в семь часов утра, употреблял самые простые кушанья, преимущественно щи, кашу, борщ, причем камердинер был уполномочен отнимать у него тарелку, если замечал, что Суворов допускает излишество. В таких случаях между ними происходил иногда спор. Суворов не отдавал тарелку и спрашивал камердинера: по чьему приказанию он это делает?

— По приказанию фельдмаршала, — отвечал камердинер.

— А! Ему надо повиноваться! — говорил Суворов и уступал. Он никогда не носил теплого платья и лишь в сильные морозы накидывал на себя старую, изодранную шинель, носившую название «родительского плаща». Когда Императрица подарила ему черную соболью шубу, он, отправляясь во дворец, возил ее на коленях, объясняя, что «не дерзает возлагать на свое грешное тело такой дорогой подарок». Выпарившись в бане, он прямо с полка бросался в реку или в снег, но в горнице любил и переносил страшную жару, приказывая до такой степени накалять печь, что около нее невозможно было стоять.

Однажды правитель его канцелярии. Фукс, закапал потом донесение, принесенное им к подписи фельдмаршала.

— Это не я виноват, ваше сиятельство, а ваша Этна, — оправдывался он, указывая на печь.

— Ничего, ничего. — отвечал Суворов. — в Петербурге подумают, что или ты до поту лица работаешь, или я окропил эту бумагу слезою. Ты потлив, а я слезлив.

В другой раз австрийский генерал Цах до того распалился в его кабинете, что не выдержал и снял с себя галстук и мундир. Суворов бросился его обнимать, говоря:

— Люблю, кто со мною обходится без фасонов.

— Помилуйте, — воскликнул Цах. — здесь можно сгореть!

— Что делать, — возразил Суворов. — наше ремесло такое, чтоб быть всегда близ огня, а потому я и здесь от него не отвыкаю. (1)

* * *

Однажды Суворов, разговорясь о себе, сказал присутствовавшим: — Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили Цари, любили солдаты, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду, подобно шуту Балакиреву, который был при Петре I и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов Отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость его души, но всегда чуждался бы его пороков. (1)

* * *

Один иностранный генерал за обедом у Суворова без умолку восхвалял его, так что даже надоел и ему, и присутствующим. Подали прежалкий, подгоревший круглый пирог, от которого все отказались, только Суворов взял себе кусок.

— Знаете ли, господа, — сказал он, — что ремесло льстеца не так-то легко. Лесть походит на этот пирог: надобно умеючи испечь, всем нужным начинить в меру, не пересолить и не перепечь. Люблю моего Мишку-повара: он худой льстец. (1)

* * *

Суворов всегда радовался, когда войскам доставалась богатая добыча, но сам никогда не участвовал в ее разделе, говоря:

— К чему мне? Я и так награжден не по мере заслуг моих, но по величию благости царской.

В Измаиле подвели ему редкую лошадь, которой не было цены, и просили принять ее в память знаменитого штурма, но он отказался, сказав:

— Нет, мне она не нужна. Я прискакал сюда на донском коне, с одним казаком, на нем и с ним ускачу обратно.

Один из присутствовавших генералов заметил, что теперь он поскачет с тяжестью новых лавров.

— Донец всегда выносил меня и мое счастье, — отвечал он. (1)

* * *

Кто-то заметил при Суворове про одного русского вельможу, что он не умеет писать по-русски.

— Стыдно, — сказал Суворов. — но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски. (1)

* * *

— Знаешь ли ты, — спросил Суворов вдруг вошедшего к нему генерала Милорадовича, — трех сестер?

— Знаю! — отвечал Милорадович.

— Так, — подхватил Суворов. — ты русский, ты знаешь трех сестер: Веру, Надежду и Любовь. С ними слава и победа, с ними Бог! (1)

* * *

Перед сражением при Рымнике принц Кобургский, командовавший союзными нам австрийскими войсками, сказал Суворову:

— Посмотрите, какое множество турок мы имеем против себя!

— Это-то и хорошо, — отвечал Суворов. — чем больше турок, тем больше будет замешательства между ними и тем удобнее можно их разбить. Все-таки их не столько, чтобы они нам заслонили солнце. (1)

* * *

Мать одного из офицеров, находившихся под командой Суворова, прислала ему письмо следующего содержания:

«Семьдесят лет живу на свете, шестнадцать взрослых детей схоронила, семнадцатого, последнюю мою надежду, молодость и запальчивый нрав погубили: Сибирь и вечное наказание достались ему в удел, а гроб для меня еще не отворился… Государь милосерд, граф Рымникский милостив и сострадателен: возврати мне сына и спаси отчаянную мать Лейб-гренадерского полка капитана Синицкого».

Суворов отвечал:

«Милостивая государыня! Я молиться Богу буду, молись и ты, и оба молиться будем мы. С почтением пребуду и проч».

Когда ему удалось испросить Синицкому прощение, он с коленопреклонением помолился перед образом и тотчас написал его матери:

«Утешенная мать! Твой сын прощен… Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!..» (1)

* * *

Генерал N. был большой говорун и отличался тщеславием, так что даже в походах его сопровождала карета, украшенная гербами и отделанная бархатом и золотом. При торжественном вступлении наших войск в Варшаву Суворов отдал следующий приказ:

«У генерала N. взять позлащенную его карету, в которой въедет Суворов в город. Хозяину сидеть насупротив, смотреть вправо и молчать, ибо Суворов будет в размышлении». (1)

* * *

Суворов уверял, что у него семь ран: две полученные на войне, а пять при дворе, и эти последние, по его словам, были гораздо мучительнее первых. (1)

* * *

Находясь во время путешествия Екатерины II на Юг в 1787 году в Киеве. Суворов встретился во дворце с французским полковником Ламетом, будущим деятелем революции. Видя незнакомое лицо иностранца, Суворов подошел к нему и спросил отрывисто:

— Откуда вы родом?

— Француз, — отвечал Ламет, несколько изумленный и неожиданностью, и тоном вопроса.

— Ваше звание? — продолжал Суворов.

— Военный, — отвечал Ламет.

— Чин?

— Полковник.

— Имя?

— Александр Ламет.

— Хорошо! — сказал Суворов, кивнув головой, и повернулся, чтобы идти.

Ламета покоробило от такой безцеремонности, он заступил Суворову дорогу и, глядя на него в упор, стал в свою очередь задавать тем же тоном вопросы:

— Вы откуда родом?

— Русский. — отвечал нисколько не сконфуженный Суворов.

— Ваше звание?

— Военный.

— Чин?

— Генерал.

— Имя?

— Суворов.

— Хорошо! — заключил Ламет.

Затем они оба расхохотались и расстались приятелями. (1)

* * *

Князь Николай Васильевич Репнин отправил к Суворову с поздравлением своего любимца, майора, очень ему преданного и очень бойкого. Суворов принял его чрезвычайно вежливо, но всячески старался уловить в «немогузнайстве». но никак не мог. На вопросы: сколько на небе звезд? сколько в реке рыб? — майор сыпал: миллионы! Наконец Суворов делает ему вопрос:

— Какая разница между князем Николаем Васильевичем и мною?

Ответ затруднительный, но майор не теряет присутствия духа и отвечает:

— Разница та, что князь Николай Васильевич желал бы произвести меня в полковники, но не может, а вашему сиятельству стоит лишь захотеть.

Это Суворову так понравилось, что он тотчас его поздравил с этим чином. (1)

* * *

Один храбрый и весьма достойный офицер нажил нескромностью своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного сильного злодея, который ему много вредит. Офицер начал спрашивать: не такой ли NN?

— Нет, — отвечал Суворов.

— Не такой ли граф Б.?

Суворов опять отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал. Суворов, заперев дверь на ключ, сказал ему тихонько:

— Высунь язык, — и когда офицер это исполнил, Суворов таинственно сказал ему:

— Вот твой враг. (1)

* * *

В Польскую войну чиновники, состоявшие в штабе Суворова, проиграли значительную сумму казенных денег. Когда Суворов о том узнал, то шумел, бросался из угла в угол, кричал: «Караул! Караул! Воры!» Потом оделся в мундир, пошел на гауптвахту и, отдавая караульному офицеру свою шпагу, сказал:

— Суворов арестован за похищение казенного интереса.

Потом написал он в Петербург, чтобы все его имение продали и деньги внесли в казну, потому что он виноват и должен отвечать за мальчиков, за которыми худо смотрел. Но Екатерина велела тотчас все пополнить и написала к Суворову: «Казна в сохранности». (1)

* * *

В другой раз Кутайсов шел по коридору Зимнего дворца с Суворовым, который, увидя истопника, остановился и стал кланяться ему в пояс.

— Что вы делаете, князь, — сказал Суворову Кутайсов, — это истопник.

— Помилуй Бог, — сказал Суворов, — ты граф, а я князь, при милости царской не узнаешь, что этот будет за вельможа: надобно его задобрить вперед. (1)

* * *

Однажды за обедом шел разговор о трудностях узнавать людей. «Да, правда. — сказал Суворов. — только Петру Великому предоставлена была великая тайна выбирать людей: взглянул на солдата Румянцева, и он офицер, посол, вельможа, а тот за это отблагодарил Россию сыном своим. Задунайским».

«Вот мои мысли о людях: вывеска дураков — гордость, людей посредственного ума — подлость, а человека истинных достоинств — возвышенность чувств, прикрытая скромностию». (4)

* * *

Суворов любил все русское, внушал любовь к родине и нередко повторял: «Горжусь, что я Россиянин!» Не нравилось ему, если кто тщательно старался подражать французам в выговоре их языка и в манерах. Тогда подобного франта он спрашивал: «Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?» (4)

* * *

Помощником Суворова при построении крепостей в Финляндии был инженер, генерал-майор Прево де Люмиан. А известно, что Суворов, если полюбит кого, то непременно называл по имени и отчеству. Так и этот иностранец получил от Суворова наименование Ивана Ивановича, хотя ни он сам и никто из его предков имени Ивана не имели, но это прозвище так усвоилось генералу Прево де Люмиану, что он до самой кончины своей всем известен был и иначе как Иваном Ивановичем не назывался. (4)

* * *

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова с известием о взятии Корфу иностранного офицера он спросил: «Здоров ли друг мой Федор Федорович?» Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают, ему шепнули, что об Ушакове; он, как будто очнувшись, сказал: «Ах, да! Господин адмирал фон Ушаков здоров». — «Возьми к себе свое «фон», раздавай, кому хочешь, а победителя Турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков!» — вскричал Суворова с гневом. (4)

* * *

Один генерал любил говорить о газетах и безпрестанно повторял: в газетах пишут, по последним газетам и т. д. Суворов на это возразил: «Жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть и другие вещи, которые знать ему надобно и о которых там не печатают». (4)

* * *

Милостию и ласкою Император Павел I как будто хотел наградить Суворова за претерпенные им страдания. Он сам надел на него цепь ордена Святого Иоанна Иерусалимского большого креста.

«Боже! Спаси Царя!» — воскликнул Суворов.

«Тебе спасать Царей!» — сказал Император. (4)

* * *

Перед отправлением Суворова в Италию навестил его П. Х. Обольянинов — любимец Императора Павла I, и застал его прыгающим чрез чемоданы и разные дорожные вещи, которые туда укладывали.

«Учусь прыгать, — сказал Суворов. — Ведь в Италию-то прыгнуть — ой, ой! Велик прыжок, научиться надобно!» (4)

* * *

Величайший русский полководец Александр Васильевич Суворов — князь Италийский, граф Рымникский и Священной Римской империи, генералиссимус Русской армии и генерал-фельдмаршал австрийской. — приехал в Петербург больным, умирающим из Италии весною 1800 года, хотел видеть Государя, но не имел сил ехать во дворец и просил, чтобы Император удостоил его посещением.

Император вместо себя послал графа Кутай сова.

Суворов лежал в постели, когда посланный вошел в красном мальтийском мундире, с голубою лентою через плечо.

— Кто вы, сударь? — спросил у него Суворов.

— Граф Кутайсов.

— Граф Кутайсов? Кутайсов? Не слыхал. Есть граф Панин, граф Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове я не слыхал… Да что вы такое по службе?

— Обер-шталмейстер.

— А прежде чем были?

— Обер-егермейстером.

— А прежде?

Кутайсов запнулся.

— Да говорите же!

— Камердинером.

— То есть вы чесали и брили своего господина.

— То… Точно так-с.

— Прошка, ступай сюда, мерзавец! — закричал Суворов своему знаменитому камердинеру. — Вот, посмотри на этого господина в красном кафтане с голубою лентою. Он был такой же холоп, фершал, как и ты!.. А теперь вот видишь, куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян, и толку из тебя не будет. Возьми с него пример, и ты будешь большим барином. (6)

* * *

В Итальянскую войну, в Вене, в присутствии Суворова, был собран военный совет, и все приглашенные на него генералы должны были привезти каждый свой собственный план кампании.

Великий полководец, выжидал скромно своей очереди, держа в руках сверток.

Когда, наконец, попросили его показать его план, он раскинул на столе лист белой бумаги и больше ничего!

Все присутствующие, недоумевая, поглядывали друг на друга, а князь с веселой улыбкой сказал:

— Если бы моя шляпа знала мои планы, то и ее я бы давно сжег.

Но, однако, какою безсмертною славою покрыл себя и русское войско Суворов в этой самой Италии, когда он взял 25 крепостей и 80 000 пленных!

Видно, план Суворова действительно был хорош. (6)

* * *

В разговоре о военной музыке один генерал заметил, что надлежало бы уменьшить число музыкантов и умножить ими ряды солдат.

«Нет, — отвечал Суворов, — музыка нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. Она веселит сердце воина, равняет его шаг; по ней мы танцуем и на самом сражении. Старик с большею бодростью бросается на смерть, молокосос, стирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию. С крестом в руке священника, с развернутыми знаменами и с громогласною музыкою взял я Измаил!» (4)

* * *

Суворову была прислана бумага, в которой излагались правила для руководства в военных операциях. В бумаге этой безпрестанно встречались ненавистные ему слова: «предполагается», «может быть», «кажется» и проч. Не дождавшись, чтобы секретарь кончил чтение этой бумаги. Суворов вырвал ее и, бросив, сказал: «Знаешь ли, что это значит? Это школьники с учителем своим делают и повторяют опыты над гальванизмом. Всё им «кажется», все они «предполагают», всё для них «может быть». А гальванизма не знают и никогда не узнают. Нет, я не намерен таким <г>ипотезам жертвовать жизнию храброй армии!»

Потом, выбежав в другую комнату, заставил одного офицера прочитать Десять заповедей, который и исполнил это, не запинаясь.

«Видишь ли, — сказал Суворов, обратясь к секретарю, — как премудры, кратки, ясны Небесные Божии веления!». (4)

* * *

Смоленский военный губернатор, генерал-от-инфантерии Михаил Михайлович Философов, находясь в отменной милости у Императора Павла I, просил позволения двух из военной службы выключенных поместить в статскую во вверенной ему губернии. Государь, рассердясь, изорвал в клочки поднесенную записку, а Философов, имевший позволение сидя с ним разговаривать, сказал: «Так и мне пожалуйте отставку, можно ли. Государь, служить с честью, когда все достойные люди помещены Вашим Величеством в военную службу, а из великого числа выключенных ни один не может быть полезен Отечеству». — «Ты дело говоришь, простить их», — сказал Император. На другой же день всем выключенным объявлено общее прощение[10]. Случай, подавший возможность составиться в Петербурге обществу недовольных. (5)

* * *

В строгое царствование Павла I, когда указом азартные игры были прекращены повсеместно, граф Петр Алексеевич фон-дер-Пален, его любимец, на бале в его присутствии сел играть в настоящий банк, условясь изъясняться: «моя — твоя, твоя — моя». Павел с любопытством подошел к столу, и, засмеявшись, сказал: «Играть позволяется». Дерзновенная шутка, может быть, для пробы употребленная. (5)

* * *

Гвардии офицер Вульф попросился в отставку. Павел I лично спросил его о причинах и, находя оные недостаточными, вынудил его сказать, что поступает так, утверждаясь на праве вольности, дарованном родителем его российскому дворянству. «Хорошо, — отвечал Павел, — твоего не отниму, да и моего не дам (мундира)». С сего времени началась отставка без мундиров. (5)

* * *

Пред кончиною Павла Петровича художник Саундерс выгравировал весьма сходственный портрет его и желал поднести; но не зная, как на то решиться, он просил обер-камергера Нарышкина, жившего при Государе в Михайловском замке, быть его предстателем. Портрет кладется на стол в том намерении, что Государь, войдя к Нарышкину, тотчас его увидит. «К сиянию моей короны звезды не нужны, глупая мысль», — сказал Император. Портрет не понравился, и художник рассудил не выпускать его в публику, оттого портрет этот весьма редок. (5)

* * *

В 1800-м году в Красном Селе были маневры. Одною частью войск командовал известный генерал Пален, а другою — М. И. Кутузов. К отряду первого подъехал Император Павел. «Ваше высокопревосходительство, — сказал он Палену. — позвольте мне находиться при вас не как Императору, а как принадлежащему к вашему отряду».

Обозревая в зрительную трубу войска противной стороны. Император заметил, что Кутузов стоит вдалеке от войск своих, окруженный только адъютантами и самым малым числом конвоя. «Я возьму его в плен, я возьму его в плен, — повторял с усмешкой Павел, утешаясь будущим торжеством своим, — дайте мне, ваше высокопревосходительство, только эскадрон кавалерии». — «Из какого полка и который именно эскадрон повелите. Ваше Величество?» — спросил Пален. «Какой будет вам угодно, ваше высокопревосходительство, — отвечал Павел, — только один эскадрон, только один, и я возьму неприятельского главнокомандующего».

Пален назначил эскадрон гусар, и Император, осторожно отделившись от общей массы, старался ехать с гусарами так, чтобы Кутузов не заметил этого движения. Избрав дальнюю дорогу вокруг лесов, он на пути твердил гусарам, чтобы они, огибая последний, бывший в виду у них, лес, ехали как можно тише, остановились бы, где он прикажет, потом вдруг, по его знаку, скакали бы за ним и исполнили то, что он повелит.

Так и было сделано. Объезжая последний лес, Павел удивлялся оплошности Кутузова, который нигде не поместил войск для своей личной безопасности. Достигнув конца леса. Император остановил гусар и сам из-за деревьев высматривал положение главнокомандующего. В то время Кутузов оставался еще с меньшею защитою. Почти все адъютанты его и многие конвойные были разосланы. Показывая рукою в противную сторону, он последнему из адъютантов отдавал приказание ехать к войскам. Павел считал Кутузова в своих руках, и крикнув: «За мной!» — понесся, а вслед его бросились и гусары. Но только что они сделали это первое движение, вдруг с одной стороны леса, с другой — из лощин между пригорками высыпали егеря и открыли такой страшный огонь, что гусары были сбиты, расстроены и сам Император увидел себя в необходимости сдаться со всем своим отрядом. Павлу, который за минуту ожидал торжества, было это неприятно. Он, уже как Государь, повелел остановить стрельбу и один поехал к Кутузову. Вероятно, хитрый полководец заметил в подзорную трубу движение Павла или известился об этом чрез лазутчиков и заранее приготовил засаду.

«Хорошо, батюшка, хорошо. — говорил Император, подъехав к Кутузову, — я думал вас взять в плен, а вышло, что я у вас в плену!»

Несмотря на одобрение и ласку, Павел не мог вполне скрыть своей досады и мрачный возвратился к войскам Палена.

После маневров генералы приглашены были в Павловск. Государь уже успокоился и был милостив. Весело встретив гостей в саду, в любимом своем павильоне. Император при всех рассказал о неудавшемся своем подвиге, подошел к Кутузову, обнял его и произнес: «Обнимаю одного из величайших полководцев нашего времени!» (5)

* * *

По вступлении на престол Императора Павла состоялось Высочайшее Повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся на службе.

Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.

— Где мое место? — спросил он чиновников.

— Здесь, ваше превосходительство, — отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.

— Но к этим креслам нельзя даже подойти, они покрыты пылью! — заметил Нарышкин.

— Уже несколько лет, — продолжали чиновники, — как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.

— Так мне нечего здесь делать, — сказал Нарышкин, — мое место занято.

С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору. (1)

* * *

Как-то раз Император Павел, разговаривая во время развода с Львовым, облокотился на его плечо.

— Ах, Государь, что вы делаете! — произнес Львов. — могу ли я служить вам опорою! Лучше окажите мне милость и позвольте хоть на одну секунду опереться на вас, — тогда увидите кругом себя такие физиономии, которые рассмешат вас до слез. (1)

* * *

В 1800 году известный воздухоплаватель Гарнерен поднимался в Петербурге на огромном монгольфиере и вызывал желающих совершить с ним воздушное путешествие. Во всей столице нашелся только один смельчак, решившийся на столь опасную прогулку. Смельчак этот был — С. Л. Львов. Так как он имел много долгов, то один шутник сочинил про него по этому поводу следующие стихи:

Генерал Львов Летал до облаков Просить богов Об уплате долгов. На землю возвратился — Ни с кем не расплатится

Эта шутка дошла до Государя, который, посмеявшись, велел заплатить долги Львова, приказав ему сказать, что это последние деньги, которые посыпались на него с неба. (1)

* * *

По окончании курса наук Аракчеев был выпущен офицером в артиллерию и оставлен при корпусе преподавателем, а через несколько лет переведен в гатчинские войска Великого Князя Павла Петровича.

Своим неутомимым трудолюбием, знанием дела и точным, неуклонным исполнением служебных обязанностей Аракчеев успел обратить на себя внимание Великого Князя, который полюбил его, хотя нередко распекал жестоким образом, преимущественно за неисправность других.

Однажды, когда Аракчееву крепко досталось за упущение по службе караульного офицера, он побежал с горя в церковь, стал молиться, клал земные поклоны, чувствовал свою невинность, но, думая, что навсегда лишился милости Наследника престола, не мог удержать слез и даже зарыдал. В церкви не было никого, кроме пономаря, который тушил свечи. Вдруг Аракчеев услышал за собою шаги и, оглянувшись, увидел Наследника!

— О чем ты плачешь? — ласково спросил его Великий Князь.

— Мне больно лишиться милости Вашего Императорского Высочества.

— Да ты вовсе не лишился ее! — промолвил Павел, положив ему руку на плечо. — И никогда не лишишься, если будешь вести себя и служить так, как до сих пор. Молись Богу и служи верно, ты знаешь: за Богом молитва, за Царем служба не пропадают!

Аракчеев бросился перед Великим Князем на колени и в избытке чувств воскликнул:

— У меня только и есть, что Бог да вы!

Павел велел ему встать и идти за собою из церкви, потом остановился, быстро посмотрел на него и сказал:

— Ступай домой. Со временем я сделаю из тебя человека.

С этой минуты Аракчеев стал одним из доверенных и близких к Великому Князю лиц. (1)

* * *

Вскоре по восшествии своем на престол Император Павел пригласил к себе Державина, бывшего в то время сенатором, и объявил ему в весьма милостивых выражениях, что, зная его за честного человека, хочет сделать его правителем канцелярии Государственного совета. Говоря о назначаемой Державину должности. Государь, вместо полного названия «правитель канцелярии Совета» употребил слова: «правитель Совета». Хотя смысл был ясен несмотря на выпуск слова «канцелярия», однако наивный и до крайности тщеславный Державин вообразил, что Император говорит не о существующей и всем хорошо известной должности, а учреждает для него какую-то новую, несравненно высшую, так, чтобы он был не делопроизводителем Совета, а как бы безграничным начальником его. Когда на другой день вышел указ, в котором краткое разговорное выражение «правитель Совета» было заменено полным формальным выражением «правитель канцелярии Совета», то Державин приписал разрушение своей созданной тщеславием фантазии ничему иному, как интригам своих врагов, и вследствие этого решился объясниться с Государем. Приехав во дворец, Державин приказал доложить о себе Императору и был немедленно принят.

— Что вы, Гавриил Романович? — ласково спросил Павел.

— По воле вашей, Государь, был в Совете, но не знаю, что мне делать?

— Как не знаете? Делайте то же, что делал Самойлов[11].

— Я не знаю, делал ли что он, — отвечал Державин, — в Совете никаких бумаг его нет, а сказывают, что он только носил Государыне протоколы Совета, потому осмеливаюсь просить инструкции.

— Хорошо. Предоставьте мне, — сухо сказал Государь.

— Не знаю, — продолжал Державин, — сидеть ли мне в Совете или стоять, то есть быть ли присутствующим или только начальником канцелярии?

При этих словах Павел вспыхнул. Быстрым движением он отворил дверь в соседнюю комнату, где находилось множество придворных, и во весь голос закричал:

— Слушайте: он почитает себя в Совете лишним. — Затем, обратившись к Державину, грозно прибавил: — Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу.

Державин был поражен, как громом, и вышел из царского кабинета почти в безпамятстве. Чтобы смягчить гнев Государя, он бросился к разным любимцам его, прося их заступничества, но все отказались вмешиваться в это дело. Тогда Державин обратился к средству, которое и прежде удавалось ему не раз, — он написал оду на новый 1797 год и послал ее Государю. Ода понравилась, и Державин получил снова доступ во дворец. (1)

* * *

К Державину навязался какой-то сочинитель прочесть ему свое произведение. Старик, как и многие другие, часто засыпал при слушании чтения. Так было и в этот раз. Жена Державина, сидевшая возле него, поминутно толкала его. Наконец сон так одолел Державина, что. забыв и чтение, и автора, сказал он ей с досадою, когда она разбудила его:

— Как тебе не стыдно, никогда не даешь мне порядочно выспаться! (1)

* * *

Однажды Император Павел спросил графа Ростопчина:

— Ведь Ростопчины татарского происхождения?

— Точно так, Государь.

— Как же вы не князь?

— А потому, что предок мой переселился в Россию зимою. Именитым татарам-пришельцам, являвшимся летом. Цари жаловали княжеское достоинство, а являвшимся зимою — шубы. (1)

* * *

Раз за обедом у Государя, на котором также был и генерал-губернатор Сибири Пестель, присутствующие разговорились: какое из пяти чувств в человеке сильнее?

— Я полагаю, что зрение, — сказал Ростопчин, — вот, например, генерал Пестель живет постоянно в Петербурге, а хорошо видит, что делается за несколько тысяч верст в Сибири. (1)

* * *

Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, Император Павел назначил число кушаний по сословиям, а у служащих — по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья.

Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния.

Павел, увидя его где-то, спросил:

— Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?

— Три. Ваше Императорское Величество.

— А позвольте узнать, господин майор, какие?

— Курица плашмя, курица ребром и курица боком. — отвечал Кульнев.

Император расхохотался. (1)

* * *

Сын графа Ростопчина, сильно мотая в Париже, задолжал значительные суммы денег. Кредиторы, зная, что у него нет собственного имения, с требованием об уплате обратились к отцу. Старик решительно отказался платить долги за сына, предоставив кредиторам поступить с ним по законам. Молодого Ростопчина, по приговору суда, не замедлили заключить в тюрьму, где он и высидел определенное время. По окончании срока Ростопчина выпустили, и он по законам Франции не подлежал уже более преследованию своих кредиторов. После этого старик Ростопчин немедленно пригласил к себе всех кредиторов и к крайнему их удивлению заплатил каждому должную сыном сумму, причем сказал:

— Я и прежде мог бы это сделать, но хотел проучить молодого человека: а то вы сами знаете, что русские не любят быть в долгу у французов. (1)

* * *

Когда Ростопчин уже находился в отставке и жил в Москве весьма уединенно, к нему приехал родственник его, Протасов, молодой человек, только что поступивший на службу.

Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела одна свечка.

— Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься? — спросил Ростопчин.

— Служу, ваше сиятельство. Занимаюсь службою.

— Служи, служи да дослуживайся до наших чинов.

— Чтобы дослужиться до вашего звания, надобно иметь ваши великие способности, ваш гений! — отвечал Протасов.

Ростопчин встал с дивана, взял со стола свечку, поднес ее к лицу Протасова и сказал:

— Я хотел посмотреть, не смеешься ли ты надо мной?

— Помилуйте! — возразил Протасов. — Смею ли я смеяться над вами!

— Вижу, вижу! Так, стало быть, ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чинов? Очень жаль, что ты так думаешь! Слушай же, я расскажу тебе, как я вышел в люди и чем дослужился.

…Отец мой был хотя и небогатый дворянин, но дал мне хорошее воспитание. По тогдашнему обычаю, для окончания образования я отправился путешествовать в чужие края; я был в то время еще очень молод, но имел уже чин поручика.

В Берлине я пристрастился к картам и раз обыграл одного старого прусского майора. После игры майор отозвал меня в сторону и сказал:

— Herr Lieutenant! Мне нечем вам заплатить — у меня нет денег, но я честный человек. Прошу вас пожаловать завтра ко мне на квартиру. Я могу предложить вам некоторые вещи, может быть, они вам понравятся.

Когда я явился к майору, он провел меня в одну комнату, все стены которой были уставлены шкафами. В этих шкафах за стеклом находились, в маленьком виде, всевозможные оружия и воинские одеяния: латы, шлемы, щиты, мундиры, шляпы, каски, кивера и т. д. Одним словом, это было полное собрание оружия и воинских костюмов всех веков и народов, начиная с древности. Тут же красовались и воины, одетые в их современные костюмы.

Посреди комнаты стоял большой круглый стол, где тоже было расставлено войско. Майор тронул пружину — и фигуры начали делать правильные построения и движения.

— Вот, — сказал майор, — все, что мне осталось после моего отца, который был страстен к военному ремеслу и всю жизнь собирал этот кабинет редкостей. Возьмите его вместо уплаты.

После нескольких отговорок я согласился на предложение майора, уложил все это в ящики и отправил в Россию. По возвращении в Петербург я расставил мои редкости у себя на квартире, и гвардейские офицеры ежедневно приходили любоваться моим собранием.

В одно утро приезжает ко мне адъютант Великого Князя Павла Петровича и говорит, что Великий Князь желает видеть мое собрание и для этого приедет ко мне.

Я, разумеется, отвечал, что сам привезу все к Его Высочеству. Привез и расставил мои игрушки.

Великий Князь был в восхищении.

— Как вы могли составить такое полное собрание в этом роде! — воскликнул он. — Жизни человеческой мало, чтоб это исполнить.

— Ваше Высочество! — отвечал я. — Усердие к службе все превозмогает. Военная служба — моя страсть.

С этого времени я пошел у него за знатока в военном деле.

Наконец, Великий Князь начал предлагать, чтобы я продал ему мою коллекцию. Я отвечал, что продать ее не могу, а почту за счастье, если он позволит мне поднести ее Его Высочеству.

Великий Князь принял мой подарок и бросился меня обнимать. С этой минуты я пошел за преданного ему человека…

— Так вот чем, любезный друг, — заключил свой рассказ граф Ростопчин. — выходят в чины, а не талантом и не гением! (1)

* * *

Адмирал Ф. Ф. Ушаков, славный своими морскими победами в царствования Екатерины II и Павла I, имел очень много странностей. При виде женщины, даже пожилой, он приходил в ужасное замешательство, не знал, что говорить, что делать, стоял на одной ноге, вертелся, краснел. Безстрашно, как простой матрос, подвергая жизнь свою опасности в сражениях, адмирал до того боялся тараканов, что не мог их видеть без содрогания. Вспыльчивый от природы, строгий с подчиненными, он был в полной зависимости у камердинера своего, Федора. Когда Ушаков сердился, Федор сначала молчал и отступал от него, но потом сам возвышал голос и кричал на своего командира. Ушаков спешил уйти и не прежде показывался из кабинета, как удостоверившись, что гнев Федора миновал.

В одно из крейсерств в Черном море русский флот, находившийся под командою графа Войновича, был застигнут крепким ветром. Ушаков, начальствовавший подветренной эскадрой, сделал ей сигнал и без дозволения главнокомандующего спустился в порт для укрытия. Между тем эскадра Войновича, безполезно оставаясь в море, претерпела большие повреждения и потом также была принуждена спуститься в порт и починиваться. Войнович, ненавидевший Ушакова, жаловался на него Потемкину за нарушение порядка службы. Когда светлейший князь спросил Ушакова о причине такого поступка, то он отвечал:

— Виноват! Но так следовало.

Этот лаконический ответ не ускользнул от проницательности Потемкина, и Ушаков вместо замечания получил повышение. (1)

Царствование Императора Александра I (1801–1825)

Фельдмаршал граф Н. И. Салтыков просил Императора Александра при вступлении на престол об определении своего сына президентом в одну из коллегий.

— Я сам молод, — отвечал ему Александр. — и с молодыми советчиками мне делать нечего. (1)

* * *

Император Александр с самой юности обнаруживал стремление к добру и спешил на помощь ближнему, не соображая ни средств своих, ни обстоятельств. Случилось ему услышать, что какой-то старик, иностранец, некогда служивший при академии, находится в крайней бедности, — он поспешно вынул 25 рублей и поторопился отослать их к бедному, хотя у него не оставалось более денег. В другой раз узнал он, что один из штукатуров, работавших у дворца, упал с лесов и сильно расшибся: отправить его в больницу, послать к нему своего лейб-медика, приказать хирургу пользовать его, дать на все это деньги, подарить больному некоторую сумму, постель, свою простыню — было для него делом одной минуты. Мало этого, он справлялся и заботился о больном каждый день, пока тот не выздоровел, скрывая от всех свой поступок, «который, — как он сам выразился. — считал долгом человечества, к чему всякий непременно обязан». (3)

* * *

Отставной подполковник Лисевич был осужден за жестокие поступки со своими крестьянками, под предлогом будто бы они хотели его отравить. Сенат, на основании Всемилостивейшего Манифеста 1814 года, освободив Лисевича от следуемого ему по законам наказания, полагал, однако же, его, как человека вредного для общества, сослать на житье в монастырь. В общем же собрании Государственного совета тринадцать членов согласились с положением Сената, а один член изъявил мнение, что хотя в преступлении Лисевича не заключалось изъятых от помилования смертоубийств, разбоя и грабежа, однако же поступки его превосходят грабеж и разбой, потому что тиранства, какие он совершал над невинными крестьянками, могли прекратить их жизнь. К тому же, он изветом своим на крестьянок в отравлении его подводил их под тяжкую казнь и, не доказав этого обвинения, подлежал по закону равному наказанию. Но как он, по немолодым летам (ему было тогда 56 лет), неспособен ни к работе, ни к поселению, то по сей единственной причине соглашается сей член с заключением Сената о ссылке Лисевича в монастырь. По представлении Императору Александру мнения Государственного совета, последовала высочайшая резолюция: «Согласен с суждением одного члена».

В доказательство того, что Император Александр постоянно стремился везде строго наблюдать правосудие и справедливость, здесь будет кстати привести следующее письмо его к княгине М. Г. Голицыной, просившей Государя приостановить взыскание долгов ее мужа (камергера князя Александра Николаевича Голицына) или назначить особую комиссию для их разбора.

«Княгиня Марья Григорьевна! Положение мужа вашего, в письме вашем изображенное, привлекает на себя все мое сожаление, если уверение сие может послужить вам некоторым утешением, примите его знаком моего искреннего к особе вашей участия и вместе доказательством, что одна невозможность полагает меры моего на помощь вашу расположения. Как скоро я себе дозволю нарушить законы, кто тогда почтет за обязанность наблюдать их? Быть выше их, если бы я и мог, но, конечно бы, не захотел, ибо я не признаю на земле справедливой власти, которая бы не от закона истекала, напротив, я чувствую себя обязанным первее всех наблюдать за исполнением его, и даже в тех случаях, где другие могут быть снисходительны, а я могу быть только правосудным, вы слишком справедливы, чтоб не ощутить сих истин и не согласиться со мной, что не только невозможно мне остановить взыскания долгов, коих законность утверждена подписью мужа вашего, я не могу удовлетворить просьбы вашей и с той стороны, чтобы подвергнуть обязательства его особенному рассмотрению, — закон должен быть для всех единствен, и по общей его силе признаются ясными и разбору не подлежащими требованиями: вексель, крепость, запись, контракт и всякое обязательство, где есть собственноручная должников подпись и где нет от оной отрицания. Впрочем, мне довольно известно состояние и имение мужа вашего, чтобы надеяться, что, при лучшем распоряжении дел его, продажею некоторой части оного не только все долги заплачены быть могут, но и останется еще достаточное имущество к безбедному вашему содержанию. Сия надежда, облегчая вам жребий, доставит мне удовольствие мыслить, что страхи ваши, может быть, более от нечаянности происшедшие, нежели от самого существа дела родившиеся, сами по себе рассыплются, закон сохранится в своей силе и вы меня найдете справедливым, не переставая верить, что вместе я пребываю навсегда вам доброжелательным». (3)

* * *

Известный остряк и каламбурист, обер-камергер А. Л. Нарышкин, пользовавшийся особенным расположением Императора Александра, несмотря на свое огромное содержание имел множество долгов, потому что жил слишком роскошно и был очень добр и щедр.

В 1810 году Государь пожаловал ему Андреевский орден с бриллиантовыми украшениями, ценою тысяч в тридцать. Новопожалованный кавалер, вечно нуждавшийся в деньгах, поспешил заложить этот орден в ломбард, как вдруг, вслед за тем, при дворе был назначен какой-то большой праздник, на который, разумеется, следовало непременно явиться в новой звезде. Что делать и как выпутаться из затруднений? Деньги, полученные под залог ордена, были уже истрачены, достать их скоро нельзя, а директор ломбарда был человек неумолимый и неспособный поддаться никаким красноречивым просьбам о ссуде ордена закладчику хоть на четверть часа прежде уплаты всей ссуды. Сказаться больным, лечь в постель и принимать лекарство представлялось в настоящем случае средством неловким и неудобным. Оставался один только исход: прибегнуть к царскому камердинеру, у которого хранились две бриллиантовые звезды Государя, одна из них, новенькая, стоила шестьдесят тысяч рублей. Нарышкин пустил в ход всевозможные убеждения, просьбы, любезности, обещания и после продолжительных переговоров склонил камердинера дать ему надеть новую звезду государеву, под клятвой, что она будет возвращена немедленно после праздника. Весьма довольный, Нарышкин явился в этой звезде во дворец. Случайно взглянув на орден, Император по четырем крупным бриллиантам, украшавшим углы, заметил разительное сходство с его собственною новою звездою. Несколько раз пристально всмотревшись в орден, Государь подошел к Нарышкину, отвел его в сторону и сказал:

— Вот странность, кузен, вы носите звезду точь-в-точь такую, какую я недавно получил от моего ювелира.

Смущенный Нарышкин отвечал несколькими безсодержательными и безсвязными фразами. Такое замешательство, ввиду загадочно-торжественного сходства одного орденского знака с другим, разумеется, еще сильнее возбудило в Государе подозрение, и он с явною сухостью и неудовольствием сказал Нарышкину:

— Не знаю, кузен, ошибаюсь ли я, но скажу вам прямо: полагаю, что это именно моя звезда, сходство с нею просто поразительно.

Окончательно сконфуженный и уничтоженный, обер-камергер признается тогда в своей проделке и, предавая себя вполне заслуженной каре, просит только помилования чересчур податливому царскому камердинеру. Изумленный такой неожиданной развязкой, благодушный и снисходительный Александр мгновенно смягчился. Подавив в себе чувство справедливого негодования, он милостиво отвечал кающемуся придворному:

— Успокойтесь. Поступок ваш не настолько важен, чтоб я не умел его простить. Однако ж мне самому не приходится уже употреблять этот орден, а остается подарить его вам — с условием, чтобы я вперед не подвергался подобным заимствованиям моих вещей. (3)

* * *

В 1818 году Император Александр, возвращаясь из-за границы в Россию, не имел намерения смотреть расположенные по его пути войска и потому нигде не было сделано никаких приготовлений для представления их Государю. Кавалерия стояла даже на траве. Император, усматривая из маршрута, что ему приходилось проезжать через местечко, где стояли в то время Белорусский гусарский полк и конно-артиллерийская рота, вдруг послал фельдъегеря с приказом собрать как полк, так и роту для осмотра их к его приезду. Командиром Белорусского полка был тогда храбрый полковник Ольшевский, а ротою командовал полковник Поздеев. Делать было нечего; несмотря на невыгоды столь неожиданного смотра и на бытность лошадей на траве, полк был собран, но к довершению его несчастна, во время следования к назначенному месту пошел проливной дождь, который лил в течение всего восьмиверстного перехода. Конно-артиллерийская рота же была счастливее: она пользовалась травою в самом местечке и потому вышла в строй почти перед самым приездом Государя. Сравнение обеих частей оказалось самое пагубное для Белорусского полка: жалкий вид его слишком ярко бросался в глаза ввиду роты, выехавшей, если не в щегольском, то сравнительно с гусарами — в наилучшем виде. Государь рассердился и немедленно отрешил от должности полковника Ольшевского, а полковника Поздеева назначил командиром полка. Полковник Ольшевский был одним из блистательных офицеров русской кавалерии. Он начал службу в Ахтырском полку и командовал эскадроном во время командования полком И. В. Васильчиковым и братом его, Д. В. Васильчиковым, и потому был им обоим хорошо известен по своим блистательным качествам.

По возвращении Государя в Петербург, за обедом, к которому был приглашен И. В. Васильчиков, он начал ему рассказывать о неудавшемся смотре и тут же объяснил, что назначил полковника Поздеева командиром полка. На это генерал Васильчиков осмелился выразить Его Величеству, что он очень сожалеет, что Государь лишился в полковнике Ольшевском отличного офицера.

— Но полк его был в ужасном положении, — сказал Государь.

— Тому была какая-нибудь причина. Ваше Величество, полковник же Ольшевский вполне достойный офицер.

Разговор на этом пресекся. После обеда Император подошел к Васильчикову и спросил его:

— Вы, вероятно, хорошо знаете Ольшевского, что так горячо за него заступаетесь?

— Да, Государь, знаю его давно как отличного офицера.

— Но он, верно, любит набивать свой карман?

— Государь, я смело могу сказать вам, что он так же честен, как и я.

Император после этого разговора вышел. Он велел навести справки и, удостоверившись в истине, немедленно приказал дать Ольшевскому отличный конно-егерский полк, а увидевши Васильчикова, сказал ему:

— Благодарю вас. Илларион Васильевич, что вы вашими словами дали мне средство исправить мою ошибку. (3)

* * *

Милосердие Императора Александра было безпредельно в случаях оскорбления ею особы дерзкими словами; в делах такою рода не было иной резолюции, кроме: «Простить». Только по делу казенною крестьянина Пермской губернии Мичкова, уличенною в произнесении богохульных и дерзких против Высочайшей Особы слов, последовала на заключение Государственною совета, по которому подсудимый был приговорен к наказанию плетьми сорока ударами и ссылке в Сибирь, Высочайшая Резолюция: «Быть посему, единственно в наказание за богохульные слова, прощая ею совершенно в словах, произнесенных на мой счет». (2)

* * *

Отпуская в 1812 году в действующую армию военного агента английскою правительства, генерала Вильсона, Император Александр при прощании сказал ему:

— Прошу вас объявить всем от моего имени, что я не стану вести никаких переговоров с Наполеоном, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в России… Лучше отращу себе бороду по пояс и буду питаться картофелем в Сибири. (2)

* * *

Известие о занятии французами Москвы было привезено в Петербург состоявшим при действующей армии полковником Мишо. Император Александр, услышав скорбную весть, сказал:

— Само Провидение требует от нас великих жертв, особенно от меня. Покоряюсь его воле. Но скажите: что говорили войска, оставляя без выстрела древнюю столицу? Не заметили ли вы упадка в их духе?

— Позволите ли мне, как солдату, говорить Вашему Величеству откровенно? — отвечал Мишо.

— Я всегда требую откровенности, но теперь прошу вас: не скрывайте от меня ничего, скажите мне чистосердечно всю истину.

— Государь, признаюсь, я оставил армию от Кутузова до последнего солдата в неописанном страхе…

— Что вы говорите! Неужели русские сокрушены несчастием?

— Нет, Государь, они только боятся, чтобы вы, по доброте вашего сердца, не заключили мира, они горят желанием сразиться и доказать вам свою преданность.

— Вы облегчили мое сердце, — сказал Государь, потрепав Мишо по плечу, — вы меня успокоили. Возвратитесь в армию, говорите моим верноподданным везде, где вы будете проезжать, что если у меня не останется ни одного солдата, я созову мое верное дворянство и добрых поселян, буду сам предводительствовать ими и подвигну все средства моей Империи. Россия представляет мне более способов, чем полагает неприятель. Но если судьбою и Промыслом Божиим предназначено роду моему не царствовать более на престоле моих предков, то, истощив все усилия, я отращу себе бороду до сих пор (при этих словах Государь указал на свою грудь) и лучше соглашусь питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подписать стыд моего Отечества и добрых моих подданных, пожертвования коих умею ценить. Провидение испытывает нас, будем надеяться, что оно нас не оставит. Не забудьте, что я вам теперь говорю, может быть, настанет время, когда мы вспомним о том с удовольствием. Наполеон или я, я или он, — но вместе мы царствовать не можем. Я узнал его. Он более меня не обманет.

— Государь, — отвечал Мишо. — Ваше Величество подписываете в эту минуту славу вашего народа и спасение Европы.

— Да исполнится предсказание ваше, — сказал Александр, подите отдыхать и будьте готовы возвратиться в армию.

Император, разговаривая с Мишо, заметил, что он был расстроен и огорчен до глубины души. Александр, не могший равнодушно видеть ничьей скорби, принял горячее участие в положении офицера, страдавшего при исполнении долга службы, и желая утешить его, написал фельдмаршалу Кутузову, чтобы он прислал Мишо с первым радостным известием из армии.

Исполняя волю Государя. Кутузов отправил Мишо с донесением о победе при Тарутине. На этот раз счастливый вестник, объяснив Императору подробности боя, доложил ему о желании войск, чтобы он лично принял над ними начальство.

— Присутствие Вашего Величества сделает их непобедимыми, — прибавил Мишо.

— Все люди честолюбивы. — отвечал ему Император. — признаюсь откровенно, что и я не менее других, и если бы теперь увлекся этим чувством, то сел бы с вами в коляску и отправился в армию. Принимая во внимание невыгодное положение, в которое мы вовлекли неприятеля, отличный дух армии, неисчерпаемые средства Империи и направление, данное мною Дунайской армии, я несомненно уверен, что мы победим и что нам после всего сделанного остается только, как вы говорите, пожинать лавры. Знаю, что если я буду при армии, то вся слава успеха отнесется ко мне и что я займу место в истории. Но когда подумаю, как мало опытен я в военном деле и что, невзирая на добрую волю мою, я могу сделать ошибку, от которой прольется драгоценная кровь детей моих, тогда, несмотря на мое честолюбие, я охотно готов жертвовать личною славою для блага армии. Пусть пожинает лавры тот, кто более меня достоин их. Возвратитесь к фельдмаршалу, поздравьте его с победою и скажите ему, чтоб он выгнал неприятеля из России. (2)

* * *

Генерал Марков, старый товарищ и приятель Кутузова, находился в армии Чичагова. Рассчитывая на приязнь Кутузова, он рассорился с Чичаговым, наговорил ему дерзостей и был отрешен от командования. Тогда Марков явился в армию фельдмаршала. Кутузов принял его как старого товарища и делал вид, что ничего не знает о происшедшем. Марков каждый день приходил к Кутузову, постоянно встречал ласковый прием, но не получал никакого назначения. Во время сражения под Красным Марков подъезжает к фельдмаршалу и говорит, полагая, что Кутузов даст ему, наконец, команду:

— Ваша светлость, позвольте мне поехать туда (т. е. в сражение).

— Поезжай, мой милый, посмотри, что там делается, и скажи мне, — отвечал Кутузов.

Не прежде как по увольнении Чичагова от командования армией Марков получил корпус. (1)

* * *

Посылая флигель-адъютанта Орлова для переговоров о сдаче Парижа в 1814 году. Император Александр сказал ему:

— Волею или силою, на штыках или парадным шагом, на развалинах, или в золоченых палатах. — надо, чтобы Европа ночевала сегодня в Париже. (2)

* * *

Вступая в Париж, на радостные приветствия народа и крики: «Да здравствует Император Александр!», Государь отвечал: «Да здравствует мир! Я вступаю не врагом вашим, а чтобы возвратить вам спокойствие и свободу торговли». — «Мы уже давно ждали прибытия Вашего Величества». — сказал один из французов. — «Я пришел бы ранее к вам, — возразил Александр. — но меня задержала храбрость ваших войск». (2)

* * *

Когда по занятии союзными войсками Парижа французский Сенат объявил (21 марта 1814 г.) Императора Наполеона и всех лиц его семейства лишенными права на престол Франции. Наполеон, находившийся в Фонтенбло, прислал к Императору Александру, с целью склонить его в свою пользу, бывшего французского посла в Петербурге Коленкура. Государь принял благосклонно сановника, оставшегося преданным и в несчастий своему властителю, но остался непоколебим в намерении не мириться с Наполеоном. «Я не питаю никакой ненависти к Наполеону. — сказал Александр. — он несчастлив, и этого довольно, чтоб я позабыл зло, сделанное им России. Но Франция. Европа имеют нужду в мире и не могут пользоваться им при Наполеоне. Пусть он требует, что пожелает собственно для себя. Если бы он согласился удалиться в мои владения, то нашел бы там щедрое и, что еще лучше, радушное гостеприимство. Мы дали бы великий пример свету: я — предложив, а Наполеон — приняв это убежище. Но мы не можем с ним вести переговоров ни о чем, кроме его отречения от престола». (2)

* * *

В бытность свою в Амстердаме в 1814 году Император Александр, встававший обыкновенно весьма рано и прогуливавшийся по городу в статском платье, зашел в девятом часу утра к купцу Кесвельту, у которого пожелал видеть принадлежавшую ему знаменитую картинную галерею. Когда один из сопровождавших Государя местных жителей заметил, что он встает очень рано, не дав себе достаточно отдыха, император отвечал, что привык к этому в военное время. «Правда. — прибавил он, — что я купил эту привычку дорогою ценою и надеюсь впредь не иметь в том нужды, но продолжаю вставать рано затем, что выигрываю, таким образом, ежедневно по несколько часов». (2)

* * *

На одной станции, во время путешествия Александра I по восточным губерниям России, Император имел отдых. Устав с дороги, он прилег на диван и задремал. Обер-вагенмейстер Афанасий Данилович Соломка занялся приемом прошений. Окончив прием, он заметил, что невдалеке от дома, занимаемого Императором, стоят два молодых человека в крестьянских армяках, весьма подержанных, и в изношенных лаптях. В руках у них были палки, за плечами — котомки. Предполагая, что юноши эти имеют какую-либо просьбу к Царю, он подошел к ним и стал расспрашивать: кто они и зачем тут находятся. Молодые люди, сняв шапки и вежливо поклонившись Афанасию Даниловичу, отвечали, что они, старшие сыновья сосланного Императором Павлом в Сибирь Василия Пассека — Леонид и Диомид Пассеки, узнав о проезде Царя, пришли из Сибири пешком просить помилования и пощады своему старику-отцу и ждут случал подать просьбу Государю лично.

— Отчего вы не подошли ко мне, когда я принимал прошения от других? — спросил Соломка.

— Нам отец приказал подать прошение лично Государю, и мы не смели преступить его волю, хотя и знали, что вы принимаете прошения.

— Государь теперь отдыхает, и потому подать ему прошение теперь невозможно, — отвечал Афанасий Данилович, — но если вы непременно желаете подать ему прошение лично, то всего лучше было бы, если бы вы отправились на следующую станцию: там Государь будет обедать и, по всей вероятности, примет ваше прошение.

— Но как мы отправимся, когда у нас ни копейки нет денег? Мы и то уже несколько дней пробиваемся по крестьянам.

Обер-вагенмейстер вынул из кармана бумажник и, достав оттуда белую ассигнацию, дал им, сказав, чтобы они отправлялись немедленно и были на следующей станции к часу дня непременно.

Через несколько времени Афанасий Данилович увидел их едущими верхом на одной лошади и подозвал к себе.

— Что вы чудите, господа? — спрашивает их обер-вагенмейстер.

— Ничуть не чудим, — отвечают они, — лошади все забраны под царский поезд, и нам едва-едва удалось раздобыться вот этой клячей у крестьянина, за которую мы и заплатили ему вашу белую ассигнацию.

— Да ведь вы на ней, пожалуй, опоздаете.

— Что же делать!.. пешком идти и вовсе не успеешь, а на лошади, все-таки, как-нибудь доберемся.

— Ну, поезжайте с Богом!

Наутро царский поезд обогнал их по дороге. Государь на их приветствие отдал им поклон и внимательно их осмотрел. На станции, во время стола, Александр Павлович заметил, что к окнам столовой комнаты подходили несколько раз и робко заглядывали какие-то крестьяне. Всмотревшись в них, он обратился к полковнику Соломке и сказал:

— Да это, кажется, наши юные скифы, которые давеча утром гарцевали по дороге на одной лошади… Выйди к ним. Афанасий Данилович, и спроси их, что им нужно?

Обер-вагенмейстер рассказал Государю, кто они и как он распорядился доставить их сюда.

— Дело! — сказал Государь. — ну, поди, позови их ко мне.

Полковник Соломка ввел юношей. Они бросились к ногам Монарха, обняли их руками и, не отнимая прильнувших к ним голов, с рыданиями вопили:

— Милосердия. Государь, милосердия!.. одного только милосердия. Государь, к безвинно пострадавшему старику и его несчастным детям!..

Картина вышла поразительная. Александр Павлович даже прослезился.

— Встаньте, встаньте! — говорил он им. — Я сделаю все от меня зависящее, но мне надо разобрать дело.

Юноши встали.

— Возвратитесь к отцу. — продолжал растроганный Царь. — и скажите ему, что я рассмотрю его дело сам. В милостях моих он сомневаться не может… Ну, а вас за то, что вы так усердно исполнили отцовскую волю, я велю поместить в учебные заведения. Повидавшись с отцом, приезжайте в Петербург. — И, обратившись к Афанасию Даниловичу, добавил: — Выдать им прогоны на проезд к отцу и оттуда в Петербург.

В тот же день полетел фельдъегерь с запросом о старике Пассеке, и, по получении ответа и рассмотрении дела, Император повелел возвратить ему дворянство, а также отобранное у него в казну имение, и дозволить ему возвратиться в Россию. Сыновей его. Леонида и Диомида, принять в учебные заведения, куда окажутся способными, и воспитать на казенный счет. Детей же, рожденных в Сибири, считать принадлежащими к дворянскому сословию.

В 1840-х годах «юные скифы» приезжали к Афанасию Даниловичу благодарить его за все, сделанное для них на станции под Екатеринбургом, но это уже были не крестьянские парни в рваных зипунах, а блестящие представители тогдашнего молодого поколения: один (Леонид) моряк, капитан, а другой (Диомид) храбрец-генерал, вскорости затем геройски погибший на Кавказе. (2)

* * *

Афанасий Данилович Соломка был одним из самых приближенных лиц Императора Александра I. Многие из приближенных Государя завидовали Соломке и делали все возможное, чтобы подставить ему ножку, но честные отношения полковника к своим прямым обязанностям сохраняли его невредимым. При поездках Государя на обязанности полковника лежало осматривать экипаж Его Величества, а равно и лошадей.

Однажды Государь отправился в Варшаву с тем, чтобы оттуда ехать в Вену. На последней станции перед Варшавой, осматривая лошадей, приготовленных для Государя, и заметив в них несвойственную горячность. Соломка приказал переложить их в свой экипаж, а предназначенных для него лошадей — запрячь в экипаж Государя. Государь вышел со станции и сел в свою коляску, пригласив сопровождавшего его князя В. ехать с ним. Его Величество очень любил хороших лошадей и, обратясь к князю, сказал:

— Лошади недурны, но могли бы мне приготовить и получше!

— Ваше Величество, для вас была приготовлена замечательная четверка, но полковник Соломка приказал переложить их в свой экипаж.

Государь очень рассердился и сказал:

— Когда приедем в Варшаву, напомни мне об Атанасе (так всегда Государь звал Соломку), и я за его дерзость откомандирую его к батарее.

Приехав в Варшаву. Государь потребовал к себе Соломку, но ему доложили, что он еще не приехал, а равно нет и доктора Виллье, ехавшего также в особенном экипаже.

— Не мудрено. Ваше Величество, что нет полковника: он, вероятно, катается теперь по Варшаве, — заметил князь В.

Спустя два часа времени приехал лейб-медик и доложил Государю, что как только сел Соломка в экипаж, лошади моментально понесли, разбили коляску, и Соломка получил такие тяжкие повреждения, что его несут в Варшаву на носилках. Государь немедленно приказал подать лошадей и поехал навстречу своему верному слуге, причем, обратясь к князю В., сказал:

— Ты всегда, князь, нападаешь на моего верного слугу: он видел, каких мне приготовили лошадей, и своею самоотверженностью избавил меня от несчастья. (2)

* * *

Император Александр I придавал особое значение личному обращению к нему подданных с прошениями, — и горе тому, кто осмелился бы стать между просителями и Царем, хотя бы даже неумышленно: виноватый наказывался более чем строго. Нижеследующий случай, происшедший с Афанасием Даниловичем Соломкой во время путешествия Государя по Северу России, может служить ясным тому доказательством.

В городе Петрозаводске по расписанию назначена была дневка. Прибыли туда в сырую, ненастную погоду. Громадная толпа народа, в надежде увидеть Императора, несмотря на проливной дождь, стояла под окнами дома, где он остановился, и ждала его появления.

Пока Государь переодевался, Соломка, по его поручению, приступил к приему от просителей прошений. Местные власти, желая услужить царскому приближенному, распорядились подостлать ему под ноги несколько досок, и хлопотун обер-вагенмейстер, стоя на них, опрашивал просителей и заносил их ответы в памятную книжку. Государь, подойдя к окну, заметил, что уполномоченное им для принятия прошений лицо стоит на деревянном помосте, а окружающее его просители вязнут в грязи. Это ему не понравилось, он отошел от окна и в волнении прошелся несколько раз по комнате, но никаких замечаний не сделал. Подойдя же через несколько минут снова к окну, он увидел, что Соломка прекратил прием прошений, не обратив внимания на то, что невдалеке от него стоял какой-то не то больной, не то сильно взволнованный бедняк, явно имевший нужду в помощи. Это окончательно прогневало Государя, и он приказал позвать к себе своего доверенного слугу.

— Скажите мне, пожалуйста, — встретил Александр Павлович явившегося к нему обер-вагенмейстера, — зачем я вас вожу с собою… как куклу, или для исполнения моих приказаний?[12]

Соломка, не зная причины гнева Государя, оторопел и ничего не мог ответить.

— Что, вы, — горячился между тем Государь, — принимая прошения, оказываете свои личные милости, или служите мне и исполняете мою волю? Вы позволили себе потребовать под ноги подстилку, чтобы стоять с удобством и комфортом, а люди, пришедшие ко мне с просьбами, должны вязнуть в грязи! Вы так высоко себя поставили, что вам кажется, иначе и быть не должно, тогда как вам небезызвестно, что мое расположение одинаково ко всем, как к людям, близко стоящим ко мне, так и к тем, которые вон там вязнут в грязи. Вы знаете, что все мои верноподданные одинаково близки моему сердцу.

— Виноват, Ваше Императорское Величество, что я позволил себе стать на доски, — отвечал, собравшись с мыслями, Соломка. — Но моего приказания не было, чтобы устроить для меня какие-либо удобства, это не что иное, как простая любезность со стороны здешних властей.

— А что за личность, стоявшая в числе просителей, — бледная, бедно одетая, с большими кудрявыми черными волосами? Вы не могли не заметить ее, это, судя по наружности, наверное один из наиболее нуждающихся. Можете вы доложить мне, кто это и в чем заключается его просьба?

— Государь, этого человека я заметил, но кто он такой и в чем заключается его просьба — я сказать не могу, так как он ко мне не подходил и просьб никаких не заявлял.

— Да! Вы стояли на подмостках! Вам трудно было сойти в грязь к нуждающимся, чтобы опросить их и доложить мне об их нуждах — ведь таких, может быть, много… Извольте сейчас же отправиться, собрать самые подробные сведения об этом человеке и немедленно донести мне.

Но «человека этого» уже не было, он куда-то улетучился, и Соломка должен был ограничиться собранием о нем сведений у местных властей. Оказалось, что это действительно несчастный человек. Жил он неподалеку от города в своей усадьбе в полном достатке, был женат и имел пятерых детей. Но несколько времени тому назад у него случился пожар, усадьба и все имущество сгорели. Но что всего ужаснее — во время пожара погибла его жена и трое детей. Спасли только двух малолеток, которых и приютили у себя добрые люди. Утраты эти так подействовали на несчастного, что он впал в болезненное состояние, близкое к умопомешательству, но помощи ни от кого принять не хотел. Подобные сведения ошеломили почтенного обер-вагенмейстера, и пока он составлял всеподданнейший доклад о несчастном. Государь посылал за ним три раза.

— Читайте! — сказал Император, когда Соломка представил ему доклад.

— Не могу, Государь, — отвечал трепещущий докладчик, — я так потрясен…

— Читайте! — повторил Александр Павлович более строго.

Бедный обер-вагенмейстер окончательно потерялся. У него дрожали руки и рябило в глазах, он чувствовал, что спазмы сдавили ему горло, хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни одного слова.

— Читайте! Я вам говорю! — возвысил между тем голос разгневанный Монарх, и в словах его звучала нота раздражения.

Запинаясь и с расстановками, чуть слышно, едва-едва мог прочитать Соломка Царю доклад о несчастном том больном, сознавая себя в десять раз несчастнее его.

— Ну, что вы мне на это скажете? — спросил его немного успокоившийся тем временем Царь.

— Виноват, Ваше Императорское Величество.

— Виноват! А он-то чем виноват, что вы не исполняли моих приказаний! — внушительно возразил Александр Павлович и, взяв перо, положил на докладе резолюцию: «Назначить доктора для попечения о больном, детей его поместить в учебные заведения, и содержать отца до выздоровления, а детей — до поступления на службу на счет собственных моих сумм. На постройку же усадьбы и обзаведение — выдать из этого же источника пособие, в размере стоимости его сгоревшего имущества».

— А вас я больше видеть не могу, — присовокупил Государь, отдавая Соломке резолюцию свою для исполнения.

На другой день, когда Император садился в экипаж, Соломка, по обязанности своего звания, подошел к экипажу, чтобы помочь Государю подняться на подножку. Александр Павлович уклонился от услуг своего опального обер-вагенмейстера, заметив холодно:

— Вы помните, что я сказал вам вчера.

Соломка стушевался. Положение его при главной квартире сделалось ненормальным. Он исполнял обязанности обер-вагенмейстера, но к Царю подходить не смел. Каждый день он ждал назначения себе преемника, но преемника ему не назначали. Время шло, а обстоятельства не изменялись. Так близко к Царю и вместе с тем так далеко от него! Сознание подобного, ничем не объяснимого порядка не могло не влиять на впечатлительную натуру честного царского слуги. Он осунулся, похудел и постарел до неузнаваемости. В особенности угнетала его мысль, что Государь на нею еще гневается. «Душа вся изныла за это время. — говорил потом Афанасий Данилович, — но делать нечего, нужно было терпеть».

Так прошло несколько месяцев. Но вот наступил Великий пост. Император начал говеть. С ним вместе говели и близкие к нему люди. Соломка тоже начал говеть, но, приходя в церковь, становился в алтаре и к Государю не показывался. Перед исповедью Александр Павлович послал своего камердинера позвать к себе полковника Соломку, и по приходе его в кабинет Государь, по обряду Православной Церкви, троекратно поклонился ему и просил прощения.

— Ваше Императорское Величество, я также говею, — воскликнул, заливаясь слезами, опальный царский слуга, — ради самого Господа, простите мне мои вольные и невольные прегрешения!

И он упал Царю в ноги.

— Бог тебя простит, Афанасий Данилович, — сказал Император, подняв и поцеловав его, — забудем прошлое! Я знаю тебя: ты верный слуга мой, вот почему я тебя и не оттолкнул от себя. Я знал, что ты неумышленно сделал это, и я, любя тебя, дал тебе урок. Никогда не следует пренебрегать в жизни людьми, которых мы не знаем. Но я рад, что ты доставил мне случай исполнить долг не только Царя, но и христианина. Теперь все забыто! И ты опять мне так же дорог, как и прежде. Ступай, исполняй свои обязанности, как ты исполнял их всегда. (2)

* * *

Однажды при обычной прогулке Государя по улицам Петербурга в дрожках, запряженных в одну лошадь, лейб-кучер Илья привез его на конец города.

— Зачем ты поехал сюда? — спросил Александр.

— Если Ваше Величество позволите мне, то я скажу о том после, — отвечал Илья и, проехав еще несколько домов, остановился у полуразвалившейся избы. — Государь, здесь живет вдова моего прежнего господина.

Александр не отвечал ни слова, но по возвращении во дворец вручил Илье деньги для передачи его прежней госпоже, назначив ей тогда же пожизненную пенсию. (2)

* * *

Однажды Император Александр прогуливался, по обыкновению, по Английской набережной пешком, в офицерской серой шинели внакидку. Его экипаж на этот раз почему-то не следовал за ним, а между тем вдруг хлынул проливной дождь. Государь подозвал первого попавшегося извозчика и, не будучи узнан им, велел везти себя к Зимнему дворцу. При проезде мимо Сенатской гауптвахты караул, узнавший Царя, вышел в ружье и отдал честь с барабанным боем. Изумленный извозчик начал озираться кругом, полагая, что Император проехал где-нибудь близко. «Ну, да, любезный, это Царь проехал», — улыбаясь, сказал ему седок. Наконец, подъехали к Зимнему дворцу. Александр, не имея при себе денег, как это обыкновенно случается с державными особами, просит извозчика обождать, обещая тотчас выслать ему деньги. «Э, нет, ваше благородие, не могу, — отвечает извозчик, — господа офицеры зачастую меня надували. А вот оставьте-ка мне вашу шинель в заклад, дело-то будет вернее». Государь безпрекословно согласился на это требование, снял шинель, отдал ее ему и ушел. Через несколько минут он выслал служителя передать извозчику 25 рублей, объявить ему, что он возил Государя, и получить обратно оставленную шинель. Служитель исполнил поручение в точности, но извозчик вместо того, чтоб обрадоваться чести, которой удостоился, и щедрой плате, начал лукаво смеяться и сказал с видом человека себе на уме: «Ты, голубчик, видно, за дурака меня принимаешь: ведь шинель-то стоит дороже 25 рублей, а почем знать, что у тебя в голове, пожалуй, ты хочешь эдаким манером дешево поживиться барской шинелью. Пускай лучше барин, которого я возил, сам придет за шинелью, а иначе я ее не отдам». Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в это время не подошел царский лейб-кучер Илья, которого в Петербурге знал всякий ребенок. Он подтвердил уверение камер-лакея, и извозчик, отдав шинель, уехал вполне довольный и счастливый. (2)

* * *

При восшествии Императора Александра на престол все лица, заключенные в предшествовавшее царствование в Петропавловскую крепость, были освобождены. Один из арестантов, оставляя каземат, надписал над дверями: «Свободен от постоя». Об этом донесли Государю. Он улыбнулся и заметил, что следовало бы прибавить к надписи слово «навсегда». (1)

* * *

Однажды министр юстиции И. И. Дмитриев, явясь с докладом к Императору Александру, представил ему дело об оскорблении Величества. Государь, отстранив рукою бумаги, сказал:

— Ведь ты знаешь. Иван Иванович, что я этою рода дела никогда не слушаю. Простить — и кончено. Что же над ними терять время?

— Государь! — отвечал Дмитриев. — В этом деле есть обстоятельства довольно важные, дозвольте хоть их доложить отдельно.

— Нет, Иван Иванович. Чем важнее такого рода дела, тем меньше хочу их знать. Тебя это, может быть, удивляет, но я тебе объясню. Может случиться, что я, как Император, все-таки прощу, но, как человек, буду сохранять злобу, а я этого не хочу. Даже при таких делах вперед не говори мне никогда и имени оскорбителя, а говори просто «дело об оскорблении Величества», потому что я, хотя и прощу, хотя и не буду сохранять злобы, но буду помнить его имя, а это нехорошо. (1)

* * *

Иван Иванович Дмитриев был вообще очень сдержан и осторожен, но раз при докладе Государю ему случилось забыться. По окончании доклада он подал Императору заготовленный к его подписи указ о насаждении какого-то губернатора орденом. Александр почему-то поусомнился и сказал:

— Этот указ внесите лучше в комитет министров.

В то время подобное приказание было не в обычае и считалось исключением. Дмитриев обиделся, встал со стула, собрал бумаги в портфель и отвечал Государю:

— Если, Ваше Величество, министр юстиции не имеет счастья заслуживать вашей доверенности, то ему не остается ничего более, как исполнять Вашу Высочайшую волю. Эта записка будет внесена в комитет!

— Что это значит? — спросил Александр с удивлением. — Я не знал, что ты так вспыльчив! Подай мне проект указа, я подпишу.

Дмитриев подал. Государь подписал и отпустил его очень сухо. Когда Дмитриев вышел за дверь, им овладели раскаяние и досада, что он не удержался и причинил Императору, которого чрезвычайно любил, неудовольствие. Под влиянием этих чувств он вернулся и отворил дверь кабинета. Александр, заметив это, спросил:

— Что тебе надобно. Иван Иванович? Войди.

Дмитриев вошел и со слезами на глазах принес чистосердечное покаяние.

— Я вовсе на тебя не сердит! — отвечал Государь. — Я только удивился. Я знаю тебя с гвардии и не знал, что ты такой сердитый! Хорошо, я забуду, да ты не забудешь! Смотри же, чтоб с обеих сторон было забыто, а то, пожалуй, ты будешь помнить! Видишь, какой ты злой! — прибавил он с милостивой улыбкой. (1)

* * *

Дмитриев при назначении своем министром юстиции имел всего лишь Анненскую ленту. Однажды, находясь у Государя, он решился сказать ему:

— Простите, Ваше Величество, мою смелость и не удивитесь странности моей просьбы.

— Что такое? — спросил Александр.

— Я хочу просить у вас себе, Александровской ленты.

— Что тебе вздумалось? — сказал Государь с улыбкой.

— Для министра юстиции нужно иметь знак вашего благоволения: лучше будут приниматься его предложения.

— Хорошо. — отвечал Александр, — скоро будут торги на откупа, — ты ее получишь.

Так и сделалось.

Когда Дмитриев пришел благодарить Императора, то он, смеясь, спросил его:

— Что? Ниже ли кланяются?

— Гораздо ниже, Ваше Величество. — отвечал Дмитриев. (1)

* * *

Ко времени приезда Императора Александра в 1818 году в Пензу в этот город собран был весь 2-й пехотный корпус. В Пензу прибыл и главнокомандующий 1-й армией, граф, а впоследствии князь, Сакен, вместе с начальником своего штаба Толем. Командиром собранного в Пензе корпуса был князь Андрей Иванович Горчаков. Наехавшие высшие военные чины при общей чистоте города не могли не обратить внимания на неприглядный вид местности, прилегающей к архиерейскому дому. Главнокомандующий Сакен счел со своей стороны нужным напомнить тогдашнему пензенскому архиерею Амвросию (Орнатскому) о поправках по архиерейскому дому и об очистке примыкающей к нему местности. Он послал к нему одного из своих адъютантов с поручением просить его об исправлениях по архиерейскому дому.

— Ваш генерал — немец, — сказал Амвросий адъютанту Сакена, — потому и не знает, что русские архиереи не занимаются чисткой улиц и площадей: их дело очищать души; если хочет генерал, чтобы я его почистил, пусть пришлет свою душу.

— Но ведь Его Величество увидит безобразие на площади. — заметил полицмейстер.

— Прежде чем Император увидит площадь, — отвечал Преосвященный, предстанете пред ним вы и губернатор, а безобразнее вас обоих в Пензе нет ничего. (1)

* * *

В 1807 году, во время пребывания своего в Вильно. Император Александр поехал однажды гулять верхом за город и, опередив свою свиту, заметил на берегу реки Вилейки несколько человек крестьян, которые что-то тащили из воды. Приблизившись к толпе, Государь увидел утопленника. Крестьяне, приняв Царя за простого офицера, обратились к нему за советом, что делать в этом случае. Александр тотчас соскочил с лошади, помог им раздеть несчастного и начал сам тереть ему виски, руки и подошвы. Вскоре подоспела свита Государя, среди которой находился и лейб-медик Вилье. Последний хотел пустить утопшему кровь, но она не пошла. Александр продолжал тереть его, однако он не подавал ни малейшего признака жизни. Вилье, к величайшему огорчению Государя, объявил, что все дальнейшие старания возвратить утопленника к жизни будут напрасными. Александр, несмотря на усталость, просил Вилье попробовать еще раз пустить кровь. Лейб-медик исполнил его настоятельное желание, и, к удивлению, кровь пошла, и несчастный тяжело вздохнул. Император прослезился от радости и умиления и, взглянув на небо, сказал:

— Боже мой! Эта минута есть счастливейшая в моей жизни.

Возвращенному к жизни продолжали подавать деятельные пособия. Вилье старался удержать кровь, которой вытекло уже довольно. Государь разорвал свой платок, перевязал руку больного и оставил его не прежде, как уверившись, что он вне опасности. По приказанию Александра бедняк был перенесен в город, где Император не переставал заботиться о нем и по выздоровлении дал ему средства к безбедному существованию.

Лондонское королевское общество для спасания мнимоумерших, узнав о таком человеколюбивом поступке Императора, поднесло ему диплом на звание своего почетного члена и золотую медаль, на одной стороне которой был изображен ребенок, вздувающий только что погашенную свечу, с надписью: «Latet scintilla forsan» (Может быть, искра скрывается), а внизу: «Soc. Lond. in resuscitationen inter mertuorum instit 1774». (Лондонское общество, учрежденное в 1774 году, для возвращения к жизни мнимоумерших). На другой стороне медали был выбит дубовый венок с надписью посредине: «Alexandra imperatori societas regia humana humillime donat» (Императору Александру человеколюбивое королевское общество усерднейше приносит). (1)

* * *

В воспоминаниях Н. И. Лорера находится следующий любопытный рассказ об Императоре Александре и его известном лейб-кучере Илье Байкове.

— В 1823 году, — говорит Лорер. — служил я в Лейб-гвардии Московском полку. Мне случилось тогда вступить в караул с моею ротою на главную гауптвахту в Зимний дворец. Не успел я расставить своих часовых и ефрейторов, как является ко мне придворный лакей с запиской от коменданта Башуцкого, чтоб «по воле Его Величества содержать под арестом лейб-кучера Илью, впредь до приказания». Зная Илью лично, видавши его часто, то на козлах в коляске, то зимою в санях, я обрадовался принять такого знаменитого гостя, который двадцать лет с лишком имел счастье возить Государя по всей Европе и по всей России (потому что обыкновенно почтовый ямщик не садился на козлы, а только запрягал лошадей, правил же день и ночь лейб-кучер Илья).

Всякому известно, как несносно стоять целые сутки в карауле, не снимая ни знака, ни шарфа. Со мною, по установленным правилам были два младших офицера моей роты. Я принял почтенного Илью Ивановича Байкова самым радушным образом, уверенный, что мне и моим товарищам не будет с ним скучно. Я приказал придворному лакею подать завтрак, к коему пригласил и Илью. Он поблагодарил и сказал мне, впрочем, что «нашему брату есть особенные каморки».

— Нет, почтеннейший, вы будете с нами, — возразил я и налил ему рюмку водки и две рюмки вина.

Я радовался, что он кушал с аппетитом и, заметив, что у него выступал пот, я пригласил его снять кучерскую одежду и облегчить себя, что он охотно исполнил.

— Скажите мне, за что вас посадили?

Он улыбнулся и сказал:

— За слово «знаю»! Известно вам, что Ею Величество никогда не скажет, куда именно изволит ехать, но я безпрестанно поворачиваюсь к нему, и он мне кивнет то направо, то налево, то прямо. Не понимаю, как скользнуло у меня с языка сказать: «Знаю, Ваше Величество». Государь вдруг сказал мне с гневом: «Кучер ничего не должен знать, кроме лошадей!» Приехали мы благополучно, и я доставил его во дворец к маленькому крыльцу, откуда Государь обыкновению выезжать и куда приезжать изволит. Двадцать лет вожу его как на ладони, но прежние силы изменяют мне, теперь не то! Поездка Его Величества в Швецию в 1812 году на переговоры к шведскому королю, где я не слезал почти с козел день и ночь, между скалами и обрывами, меня изнурила, тут я и лишился и силы моей, и моего здоровья. Бывало, целую четверку на всем скаку мигом останавливал, так что она осядет на задние ноги.

Подали нам обед, и мы весело сели за стол. Илья Иванович стал разговорчивее.

— Мой прежний господин, — рассказывал он, — был известный силач, моряк Лукин. Он ломал подковы, из железной кочерги делал крендель. Однажды флот должен был выступить. Государь (Павел Петрович) вошел на корабль и нашел моего барина грустным. Ею Величество изволил заметить это и спросил: отчего? — Лукин сказал ему, что чувствует, что не воротится на родину. «К чему так думать? — возразил Государь. — Конечно, мы все под властью Божией. Подари мне что-нибудь на память свою». — «Что же мне подарить Вашему Величеству?» — отвечал Лукин. Поискавши в своем кармане, вынул целковый, слепил из него чашечку, как будто из воску, и поднес. Государь любил моего барина. Предчувствие его сбылось: он не возвратился на родину, ядром были оторваны у него обе ноги!

— Скажите, Илья Иванович, говорят, что вы делали много добра тем, которым трудно приблизиться к нашему доброму Государю?

— Иногда бывало, — отвечал Илья самым простодушным образом.

— Расскажите, расскажите, — сказали мы все трое в один голос.

Он говорил очень хорошо, но некоторые фразы и слова были кучерские. Будь он грамотный, какие интересные записки мог бы он написать!

— В 1805 году, — начал Илья, — под Аустерлицем было неудачное для нас и для наших союзников сражение. В кампании участвовал генерал Лошаков, незадолго перед тем женившийся на польке. После сражения он без спроса уехал к жене, которая была очень близко от наших границ, и за такой поступок главнокомандующий Кутузов отдал его под суд, а Император приказал посадить в Киевскую крепость, в каземат. После окончания войны, когда все уже успокоилось, госпожа Лошакова приехала в Петербург хлопотать о своем муже. Она, бедная, ходила ко всем министрам. Но ее нигде не принимали. Бедная генеральша скиталась по улицам, а полиция во все глаза следила за нею. Однажды какая-то старушка, встречая ее очень часто на улице и видя ее молодость и красоту, сказала ей: «Эх, матушка родная, сходите-ка вы лучше к лейб-кучеру Илье Ивановичу: он добрый человек и пожалеет вас». — Она показала дом мой, что на Фонтанке. Лошакова, выслушав старуху, отправилась ту же минуту ко мне, взошла и плачевным голосом сказала: «Милостивый государь, я генеральша Лошакова, пришла к вам просить вашего покровительства, доставьте мне свидание с Императором, чтобы я могла подать ему мою просьбу». Признаюсь вам, господа, я задумался, просил ее сесть и успокоиться, подумал и сказал: «С Богом, берусь за это дело, хотя для меня это весьма опасно. Я не иначе могу доставить вам свидание, как по моему делу, по кучерскому. Теперь слушайте меня внимательно, чтобы нам не ошибиться. Завтрашний день Император в троечных санях выезжает в Царское Село. Остановитесь вы на Адмиралтейском бульваре, против маленького подъезда Зимнего дворца, наденьте на себя что-нибудь яркое или цветное, чтоб я мог заметить вас, потому что тут народ и зеваки стоят: прохожие, как увидят, что сани государевы стоят для отъезда, то ожидают его выхода, чтобы взглянуть на Императора. Да чтоб прошение ваше о муже было готово у вас! Вы отделитесь немного от толпы, чтоб мне лучше распознать вас. Надеюсь, что Бог поможет нам».

Настало утро пасмурное, пошел снег. Надобно, господа, знать, что Император не любил останавливаться в толпе народа до того, что мы иногда объезжаем толпу. Садясь в сани. Его Величество, когда бывает в хорошем настроении, всегда изволит сказать: «Здорово, Илья!» Но тут, не поздоровавшись, сел в сани, и мы тронулись. «Ну, плохо!» — подумал я. Как только я увидел Лошакову и поравнялся с нею, я дернул правую лошадь, и она переступила постромку. Сани остановились; другой кучер, который стоял поодаль, прибежал и освободил лошадь, я же, не слезая, стоял в санях готовый. Лошакова бросилась к ногам Императора. Государь поспешно вышел из саней, поднял ее, стал с нею говорить милостиво на иностранном языке. Она подала ему прошение свое, он взял его, ласково поклонился, и мы быстро помчались. Когда мы проехали Московскую заставу, Государь сказал мне:

— Илья! Это твои штуки?

Тогда я осмелился рассказать ему все дело.

— Спасибо тебе. Я прощу Лошакова, произведу его в действительные статские советники, пошлю фельдъегеря, чтоб его освободили из Киевской крепости, но строго приказываю впредь не доводить меня до таких свиданий, — и при этом сам улыбнулся.

Тогда я снял шляпу и перекрестился.

Слава Господу Богу! Все кончилось благополучно!

На другой день генеральша пришла со слезами благодарить меня и была в восторге от нашего Императора. Она принесла гостинцев моим детям, игрушек, пряников, два ящика конфет, а на другой день уехала в Киев, чтоб встретить своего счастливого мужа, освобожденного из крепости. (1)

* * *

На Каменном острове, в оранжереях. Император Александр заметил однажды на дереве лимон необычайной величины. Он приказал принести его к себе тотчас же, как только он спадет с дерева. Разумеется, по излишнему усердию, к лимону приставили особый надзор, и наблюдение за ним перешло на ответственность караульного офицера. Нечего и говорить, что Государь ничего не знал об устройстве этого обсервационного отряда. Наконец, роковой час пробил: лимон свалился. Приносят его к караульному офицеру, который, верный долгу и присяге, спешит с ним во дворец. Было далеко за полночь, и Государь уже лег в постель, но офицер приказывает камердинеру доложить о себе. Его призывают в спальню.

— Что случилось, — спрашивает встревоженный Государь, — не пожар ли?

— Нет. Ваше Величество, — отвечал офицер. — благодаря Бога, о пожаре ничего не слыхать. А я принес вам лимон.

— Какой лимон?

— Да тот, за которым Ваше Величество повелели иметь особое строжайшее наблюдение.

Тут Государь вспомнил и понял, в чем дело. Можно судить, как Александр Павлович, отменно вежливый, но вместе с тем вспыльчивый, отблагодарил чересчур усердного офицера, который долго после того был известен между товарищами под прозвищем «лимон». (1)

* * *

Император Александр любил сохранять в своем кабинете постоянно один и тот же порядок, письменные столы его содержались в необыкновенной опрятности: на них никогда не было видно ни пылинки, ни лишнего лоскутка бумаги. Всему было свое определенное место. Государь сам вытирал тщательно каждую вещь и клал туда, где раз навсегда она была положена. На всяком из стоявших в кабинете столов и бюро лежали свернутые платки для сметания пыли с бумаг и десяток вновь очиненных перьев, которые употреблялись только однажды, а потом заменялись другими, хотя бы то было единственно для подписи имени. Поставка перьев, очиненных по руке Государя, отдавалась на откуп одному из заслуженных дворцовых служителей, получавшему за то ежегодно три тысячи рублей.

В начале своего царствования Император имел при себе довольно ловких и сметливых камердинеров (обыкновенно двух, сменявшихся между собою), но впоследствии, заметив, что они передавали содержание бумаг, оставляемых на письменном столе в царском кабинете, и уличив виновных. Государь удалил их, обезпечив будущность обоих, а затем держал при себе для услуги людей попроще, снося терпеливо их безтолковость и неловкость. Однажды, когда Александр страдал рожею на ноге, помощник лейб-медика Тарасов пришел сделать ему обычную перевязку. Государь, пересев с кресла на диван, приказал камердинеру Федорову, которого в шутку называл «Федоровичем», подвинуть к нему столик, на котором лежали бумаги и стояла чернильница с прочими письменными принадлежностями. Исполняя приказание, Федор, схватив столик, подвинул его так неловко, что опрокинул бумаги на пол и залил их чернилами.

— Ну, брат Федорович, какую ты наделал куверк-коллегию, — сказал спокойно Александр, подняв сам бумаги. — из опасения, чтоб его камердинер не испортил их еще более. (1)

* * *

В сражении при Кульме (17–18 августа 1813 года) был взят в плен известный своею жестокостью и безчеловечностью французский генерал Вандам (про которого сам Наполеон выразился однажды следующим образом: «Если б у меня было два Вандама, то одного из них я непременно повесил бы»). Представленный Императору Александру и опасаясь мщения за совершенные злодейства. Вандам сказал Государю: «Несчастье быть побежденным, но еще более — попасть в плен, при всем том, считаю себя благополучным, что нахожусь во власти и под покровительством столь великодушного победителя». Государь отвечал ему: «Не сомневайтесь в моем покровительстве. Вы будете отвезены в такое место, где ни в чем не почувствуете недостатка, кроме того, что у вас будет отнята возможность делать зло». (1)

* * *

Перед объявлением войны России, в 1812 году, Наполеон отправил послу своему при Петербургском дворе Коленкуру депешу, в которой, между прочим, писал, что «французское правительство никогда не было так склонно к миру, как в настоящее время, и что французская армия не будет усилена». Получив эту депешу, Коленкур тотчас сообщил ее лично Императору Александру. Государь, имея неоспоримые доказательства, что Наполеон деятельно готовился к войне, отвечал на уверения Коленкура: «Это противно всем полученным мною сведениям, господин посланник, но ежели вы скажете мне, что этому верите, то и я изменю мое убеждение». Такое прямое обращение к честности благородного человека победило скрытность дипломата: Коленкур встал, взял свою шляпу, почтительно поклонился Государю и ушел, не сказав ни слова. (1)

* * *

Во время торжественного вступления русских войск в Париж Император Александр находился в самом радостном настроении духа и весело шутил с лицами своей свиты. А. П. Ермолов, вспоминая этот день, рассказывал, что Государь подозвал его к себе и, указывая незаметно на ехавшего обок австрийского фельдмаршала князя Шварценберга, сказал по-русски:

— По милости этого толстяка не раз ворочалась у меня под головою подушка. — И, помолчав с минуту, спросил: — Ну, что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали простяком.

— Не знаю, Государь, — отвечал Ермолов. — Могу сказать только, что слова, которые я удостоился слышать от Вашего Величества, никогда еще не были сказаны Монархом своему подданному. (1)

* * *

Проезжая мимо Вандомской колонны в Париже и взглянув на колоссальную статую Наполеона, воздвигнутую на ней. Император Александр сказал:

— Если б я стоял так высоко, то боялся бы, чтоб у меня не закружилась голова. (1)

* * *

По окончании большого смотра русских войск в окрестностях Парижа Император Александр возвращался в город в карете. Кучер его, француз, по неосторожности задел коляску частного человека, сломал ее и опрокинул. Государь тотчас вышел из кареты, поднял хозяина коляски, извинился перед ним и спросил фамилию и адрес. Вечером он отправил к нему дежурного адъютанта узнать о здоровье, а на другой день прислал в подарок богатый перстень, новую коляску и прекрасную лошадь, приказав вторично просить извинения в случившемся. (1)

* * *

В сражении при Монмартре особенно отличился находившийся в русской службе генерал граф Ланжерон. Через несколько дней после этого, на обеде, к которому был приглашен и Ланжерон. Император Александр обратился к графу и сказал:

— Я недавно осматривал высоты Монмартра и нашел там запечатанный конверт на ваше имя.

Ланжерон отвечал, что ничего не терял.

— Однако я, кажется, не ошибся, — возразил Государь и, вынув из кармана пакет, подал ему, прибавив: — Посмотрите.

Взяв пакет, Ланжерон с удивлением увидел, что он действительно адресован на его имя. Можно судить о его радости, когда, распечатав пакет, он нашел в нем орден Святого апостола Андрея Первозванного. (1)

* * *

В 1813 году, во время пребывания в Дрездене, Государь по обыкновению совершал свои прогулки по городу пешком, один, без всякой свиты. Одна крестьянка, увидев его прогуливающимся таким образом, в изумлении сказала:

— Смотрите-ка! Ведь это Русский Император идет один! Право, видно, у него чистая совесть. (1)

* * *

В 1816 году, находясь в Киеве, Император Александр послал сказать известному в то время по святости своей жизни схимнику Вассиану, что вечером в восемь часов его намерен посетить князь Волконский. В назначенный час ожидаемый гость тихо вошел в келью слепого старца и стал говорить с ним. Вассиан спросил гостя: женат ли он? имеет ли детей? давно ли служит Государю?

— Благодарение Господу Богу, — продолжал схимник, — что Государь удостоил и Киев, и Лавру своим посещением. Он вчера в Лавре всех обрадовал своим благочестием и своею кротостью.

— Да он здесь, — сказал посетитель.

— В Киеве? — спросил Вассиан.

— Он у вас. — отвечал Александр. — благословите меня! Еще в Петербурге я наслышался о вас и пришел поговорить с вами. Благословите меня.

Вассиан хотел поклониться в ноги Царю, но Александр не допустил его до этого, поцеловал его руку, говоря:

— Поклонение принадлежит одному Богу. Я человек, как и прочие, и христианин, исповедуйте меня и притом так, как всех вообще духовных сынов своих.

После исповеди и долгой беседы Государь пожелал знать, кто в Лавре более других заслуживает внимания, и когда схимник назвал наместника, иеромонаха Антония, приказал послушнику позвать наместника будто бы к князю Волконскому, ожидающему его у Вассиана. Когда же Антоний, узнав Государя, хотел отдать ему должную честь, Александр удержал его, сказав:

— Благословите как священник и обходитесь со мной как с простым поклонником, пришедшим в сию обитель искать путей к спасению, потому что все дела мои и вся слава принадлежат не мне, а имени Божию, научившему меня познавать истинное величие.

Только в полночь Государь вышел от Вассиана, запретив наместнику провожать себя, а на другой день послал ему и Вассиану по бриллиантовому кресту. (1)

* * *

Во время пребывания своего в Брянске в 1823 году Император Александр, возвратясь с осмотра города, заметил у крыльца занимаемого им дома восьмидесятипятилетнего старика в отличном от других наряде. Государь тотчас же велел позвать его к себе.

— Откуда вы? — спросил он старика.

— Вашего Императорского Величества верноподданный, Черниговской губернии Мглинского повета житель Василий Брешков.

— Зачем вы сюда приехали?

— Нарочно приехал узреть священную особу Вашего Императорского Величества, отдать должный мой поклон и сказать: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко».

— Очень хорошо. Но не имеете ли ко мне какого дела?

Брешков объяснил, что он с родственниками давно уже отыскивает потерянное предками их дворянство, что по этому делу в Петербурге живет его племянник и терпит там разные притеснения.

— Я не забуду вас. — сказал Государь, — пишите к своему племяннику, чтоб он явился ко мне, когда я вернусь в Петербург. Этот кафтан у вас, верно, очень древен?

— Ему сто тринадцать лет, он пожалован предком Вашего Величества, великим Государем Императором Петром Первым.

— По какому случаю?

— При взятии Юнгер-Гофской крепости под Ригою.

— Какое тяжелое и крепкое сукно! И сколько лет! — сказал Государь, пощупав полу кафтана. Затем, положив обе руки на плечи старика, прибавил: — Оставайтесь покойны, и если будете иметь какую нужду, пишите ко мне прямо: Государю Императору Александру I в собственные руки. Я вас не забуду.

Действительно, Государь не забыл Брешкова и, по возвращении в Петербург, рассмотрел его дело и, найдя его справедливым, решил в его пользу. (1)

* * *

В 1818 году, беседуя с прусским епископом Эллертом, Император Александр сказал: «Императрица Екатерина была умная, великая женщина, но что касается воспитания сердца в духе истинного благочестия, при Петербургском дворе было — как почти везде. Я чувствовал в себе пустоту, и мою душу томило какое-то неясное предчувствие. Пожар Москвы (в 1812 году) просветил мою душу, суд Божий на ледяных полях России преисполнил мое сердце теплотою веры. Тогда я познал Бога, как открывает нам Его Святое Писание, с тех только пор я понял Его волю и Его закон, и во мне зрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование Его имени и славе». (2)

* * *

Во время своего путешествия в Вятку в 1824 году Государь Александр Павлович проезжал одну станцию на Сибирском тракте. Пока перепрягали лошадей, он вышел прогуляться по довольно большому селению. По дороге зашел в небольшую, но светлую и довольно опрятную избу. Увидел старуху, сидевшую за прялкой, и попросил у нее напиться. Старуха, не знавшая о приезде Государя, подала жбан холодного кваса. Напившись, Государь спросил ее: видала ли она Царя?

— Где ж мне, батюшка, видеть его? Вот, говорят, скоро проезжать здесь будет: народ-то, чай, валом валит, куда уж мне, старухе.

В этом время входит в избу свита Государя.

— Экипажи готовы, Ваше Величество, — сказал барон Дибич.

В ту же минуту старуха сдернула с головы свою шамшуру (головной убор) и, подняв ее вверх, закричала: «Караул!»

Государь изумился:

— Что с тобою, старушка? Чего ты кричишь?

— Прости меня, грешную, батюшка Царь! Нам велено было, как завидим тебя, кричать, а что кричать, не сказали…

Государь рассмеялся и, оставив на столе красную ассигнацию, отправился в дальнейший путь. (6)

* * *

Проезжая в 1824 году через Екатеринославскую губернию. Император Александр остановился на одной станции пить чай. Пока ставили самовар. Государь разговорился со станционным смотрителем и, увидев у него на столе книгу Нового Завета, в довольно подержанном виде, спросил:

— А часто ли ты заглядываешь в эту книгу?

— Постоянно читаю. Ваше Величество.

— Хорошо. Читай, читай, — заметил Император. — это дело доброе. Будешь искать блага души, найдешь и земное счастье. А где ты остановился в последнее чтение?

— На Евангелии святого апостола Матфея, Ваше Величество. Государь по какой-то необходимости выслал смотрителя и в его отсутствие проворно раскрыл книгу на одной из глав Евангелия от Марка и вложил в нее пять сотенных ассигнаций.

Прошло несколько недель. Возвращаясь обратно по той же дороге. Государь узнал станцию и приказал остановиться.

— Здравствуй, старый знакомый, — сказал он, входя к смотрителю, — а читал ли ты без меня свое Евангелие?

— Как же. Ваше Величество, ежедневно читал.

— И далеко дошел?

— До святого Луки.

— Посмотрим. Давай сюда книгу.

Государь развернул ее и нашел положенные им деньги на том же месте.

— Ложь — великий грех! — сказал он, вынул бумажки и, указывая смотрителю на открытую им страницу, прибавил: — Читай.

Смотритель с трепетом прочитал: Ищите прежде Царствия Божия, а остальное все приложится вам.

— Ты не искал Царствия Божия, — заметил Государь, — а потому недостоин и царского приложения.

С этими словами он вышел, отдал деньги на бедных села и уехал, оставив смотрителя в полном смущении. (1)

* * *

Император Александр I, принимая, проездом через какой-то губернский город, тамошних помещиков, между прочим у одного из них спросил:

— Как ваша фамилия?

— В деревне осталась. Ваше Величество. — отвечал тот, решив, что его спрашивают о семействе. (6)

* * *

Раз Император Александр, выходя из Зимнего дворца, встретил на подъезде молодую девушку из простого звания, которая бросилась перед ним на колени.

— Что вам угодно? — спросил ее Государь.

— Ах, Ваше Величество. — отвечала она, — мне предстоит случай выйти замуж, но у меня нет никакого состояния. Будьте милостивы, дайте мне приданое.

Государь не мог не улыбнуться и сказал:

— Послушайте, мое дитя: если все бедные петербургские девушки будут просить у меня приданого, то где же я возьму для этого денег?

Однако он записал фамилию наивной просительницы и на другой день послал ей пятьдесят рублей. (1)

* * *

В 1824 году Император Александр приехал в Пензу для смотра 2-го армейского корпуса и прожил в этом городе около недели. Каждый день Государь отправлялся к войскам в шесть часов утра и возвращался во втором часу пополудни; в промежуток до обеда он осматривал город, присутственные места, заведения приказа общественного призрения, подробно расспрашивал о нравственности народа, о течении судебных дел, о состоянии земледелия, промышленности, торговли в губернии, о средствах к улучшению той или другой отрасли администрации.

Государь был очень доволен, в особенности маневрами, которые шли превосходно. Однажды он вернулся из лагеря веселый, но крайне утомленный. Пензенский губернатор Лубяновский, ожидавший его, по обыкновению, в приемной, решился заметить ему это и сказал, что Империя должна сетовать на Его Величество.

— За что? — спросил Государь.

— Не изволите беречь себя.

— Хочешь сказать, что я устал? Нельзя смотреть на войска наши без удовольствия: люди добрые, верные и отлично образованы, немало и славы мы ими добыли. Славы для России довольно, больше не нужно. Ошибется, кто больше пожелает. Но когда подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря. От этого и устаю. (1)

* * *

Однажды в Таганроге, во время пребывания своего там незадолго до кончины. Император Александр шел по улице и встретил совершенно пьяного гарнизонного офицера, шатавшегося из стороны в сторону и никак не попадавшего на тротуар. Государь подошел к нему и сказал:

— Где ты живешь? Пойдем, я доведу тебя, а то если тебя встретит Дибич (начальник Главного штаба) в этом положении, тебе достанется, — он престрогий.

С этими словами Государь взял его под руку и повел в первый переулок. Разумеется, пьяный офицер, узнав Императора, тотчас протрезвился. (1)

* * *

В царствование Государя Александра Павловича внимание полицейских привлек один человек, изо дня в день с утра до вечера проводивший время у памятника Петру I.

Сперва за ним просто следили, но, наконец, городовой подошел справиться, что же ему нужно у памятника.

Ответ был таков:

— Нравится мне здесь, и разве я кому-нибудь мешаю?

Действительно, он никому не мешал, и его оставили в покое, но ненадолго. Дни проходили за днями, а странный господин являлся спозаранку и покидал свой пост только с наступлением ночи. Низшее полицейское начальство доложило высшему, и обер-полицмейстер вызвал еврея к себе.

— Что вам нужно у памятника Петра Великого? Зачем вы проводите подле него все дни?

Ответ был прежний:

— Разве я кому-нибудь мешаю?..

Опять решили, что бедолага никому не мешает, и отпустили его с миром.

А упрямец продолжал посещать площадь и не сводил глаз с памятника.

Прошла неделя, другая — и обер-полицмейстер решил доложить о странном человеке генерал-губернатору.

Доложил и привел.

Что тебе нужно у памятника? — спрашивает генерал-губернатор.

— Дело есть! — к удивлению всех объявил тот.

— Какое дело, говори.

— Сказать не могу: это моя тайна, которую я открою только Царю!

— Только Царю? — удивился генерал-губернатор. — А уверен ли ты в том, что эта тайна заслуживает внимания Государя?

— Нет, не уверен, но что бы ни было, тайну свою я открою только Царю.

Прошло несколько дней после этой беседы, и странного человека вызвали во дворец.

— Это ты каждый день стоишь у памятника Петру? — спросил Государь.

— Я, Ваше Величество.

— Что же заставляет тебя проводить там целые дни? — продолжал вопросы Государь.

— Величие и мудрость Петра Великого, которые сказываются даже в самой статуе его.

— Да ну?! И как же можно понять мудрость по статуе?

— Простите меня. Государь, я скажу, что чувствую: меня удивляет статуя мудрого Петра потому, что, указывая одной рукой на Сенат, он другою указывает на Неву и этим как бы говорит: у кого есть дело в Сенате — тот лучше бросься в воду!

Государь, видимо разгневанный, велел посетителю удалиться. Но через неделю дело странного господина в Сенате было решено, и притом в его пользу. (6)

* * *

В 1812 году императорские драгоценности отправляемы были в Олонецкую губернию. Императрица Елизавета Алексеевна на вопрос, не прикажет ли чего о своих бриллиантах, отвечала: «На что мне они, если Александр лишится короны!» (5)

* * *

Александр, находясь при победоносной армии на Рейне, пожелал вызвать к себе супругу и писал о том к матери. Вдовствующая Императрица вручает ей письмо присланное, а другое собственное. «К чему, — в слезах отвечала Елизавета, — довольно одного слова». (5)

* * *

Под Бородино генералы наперерыв друг перед другом становились на местах, где преимущественно пировала смерть. Завидя Барклая де Толли там, где ложилось множество ядер. Милорадович сказал: «Барклай хочет меня удивить!» Поехал еще далее, под перекрестные выстрелы французских батарей, и велел себе подать завтрак. (1)

* * *

В 1816 году Государь Александр Павлович пожаловал Милорадовичу 300 000 на уплату его долгов, о чем высочайшее повеление министру финансов должен был объявить граф Аракчеев. Но он, не любя делать добро, медлил исполнением. Милорадович лично приехал к нему просить об ускорении этого дела. Аракчеев, выслушав просьбу, сказал ему:

— Вот то-то, граф. Государь наш очень добр и слишком помногу раздает денег.

— Это вы оттого так рассуждаете, — отвечал Милорадович. — что, сидя дома, только льете пули, а ваше сиятельство заговорили бы иначе, если бы по нашему встречали их в поле.

Известно, что граф Аракчеев не славился храбростью. (1)

* * *

Два артельщика одного гвардейского полка были посланы разменять довольно значительную сумму денег ассигнациями на мелочь, нужную для раздачи солдатам жалованья. Артельщики имели несчастье обронить вверенную им сумму, они были в отчаянии, зная ответственность, ожидающую их за эту потерю. Наконец одному из них пришла в голову мысль — идти к графу Милорадовичу как их корпусному командиру, рассказать ему свою беду и просить о пособии. Вздумано и сделано. Граф принял их очень милостиво и, выслушав просьбу и потрепав одного из них по плечу, сказал:

— Спасибо, братцы, за доверенность, вот вам деньги, ступайте с Богом.

— Еще одна просьба, ваше сиятельство!

— Какая?

— Не погубите нас, не рассказывайте об этом никому.

— Хорошо, хорошо, — сказал, засмеявшись, граф, — даю честное слово, что не выдам вас.

Впоследствии, уже спустя несколько лет, артельщики рассказывали это происшествие. (1)

* * *

Однажды граф Остерман-Толстой повел Милорадовича в верхний этаж своего дома, чтобы показать ему делаемые там великолепные перемены.

— Бог мой, как это хорошо! — сказал Милорадович, осматривая вновь отделанные комнаты.

— А знаете ли? — прибавил он, смеясь. — Я отделываю тоже и убираю как можно лучше комнаты в доме, только в казенном, где содержатся за долги, тут много эгоизма с моей стороны: неравно придется мне самому сидеть в этом доме!

Действительно, этот рыцарь без страха и упрека, отличавшийся подобно многим генералам того времени своею оригинальностью, щедро даривший своим солдатам колонны неприятельские и так же щедро рассыпавший деньги, — прибавить надобно — много на добро, — всегда был в неоплатных долгах. (1)

* * *

Обер-егермейстер В. И. Левашев был страстный игрок и проводил целые ночи за картами, выигрывая огромные суммы.

Император Александр, вскоре по вступлении своем на престол, издал Указ «Об истреблении непозволительных карточных игр», где, между прочим, было сказано, «что толпа безчисленных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, одним ударом исторгает из рук неопытных юношей достояние предков, веками службы и трудов уготованное». На этом основании всех уличенных в азартных играх было велено брать, без различия мест и лиц, под стражу и отсылать к суду.

Несмотря на такой строгий указ. Левашев не изменил своего образа жизни и продолжал играть ва-банк. Это дошло до сведения Государя, который, встретив Левашева, сказал ему:

— Я слышал, что ты играешь в азартные игры?

— Играю, Государь. — отвечал Левашев.

— Да разве ты не читал указа, данного мною против игроков?

— Читал, Ваше Величество. — возразил Левашев, — но этот указ до меня не относится: он обнародован в предостережение «неопытных юношей», а самому младшему из играющих со мною — пятьдесят лет. (1)

* * *

Знаменитый атаман граф М. И. Платов вывез в 1814 году из Лондона, куда он ездил в свите Императора Александра, молодую англичанку в качестве компаньонки. Д. В. Давыдов выразил ему удивление, что, не зная по-английски, он сделал такой выбор.

— Я скажу тебе, братец, — отвечал Платов. — что это совсем не для «хфизики», а больше для «морали». Она — добрейшая душа и девка благонравная, а к тому же такая белая и дородная, что ни дать ни взять «ярославская баба». (1)

* * *

Обер-камергер А. Л. Нарышкин отличался замечательною находчивостью, игривостью ума и острыми каламбурами при строгом соблюдении всей важности знатного барина, никогда не опускавшегося до шутовства. В свое время он был живым, неистощимым сборником всего острого, умного и колкого, из которого черпали остроумцы всех слоев петербургского общества. Безпощадного языка его все боялись, а между тем не было ни одного человека, который бы его ненавидел. Имея огромное состояние, Нарышкин имел еще более долгов и постоянно нуждался в деньгах, потому что при своем чисто русском хлебосольстве и роскошной жизни был добр, щедр и помогал каждому, кто только прибегал к его помощи и покровительству.

Мы приведем здесь те немногие из безчисленных острот Нарышкина, которые дошли до нас. К сожалению, большая часть их произносились на французском языке и непереводимы на русский.

* * *

Когда принц Прусский гостил в Петербурге, шел безпрерывный дождь. Император Александр изъявил по этому поводу свое сожаление.

— По крайней мере принц не скажет, что Ваше Величество его сухо приняли, — заметил Нарышкин. (1)

* * *

— Он живет открыто. — отозвался Император об одном вельможе, который давал великолепные балы в Петербурге.

— Точно так, Ваше Величество, у него два дома в Москве — без крыш, — отвечал Нарышкин. (1)

* * *

Один престарелый министр жаловался Нарышкину на каменную болезнь, от которой боялся умереть.

— Нечего бояться. — сказал ему Нарышкин, — деревянное строение на каменном фундаменте долго живет. (1)

* * *

Министр финансов Гурьев хвалился в присутствии Александра Львовича сожжением значительного количества ассигнаций.

— Напрасно хвалитесь. — возразил Нарышкин — они, как феникс, возродятся из пепла. (1)

* * *

— Отчего ты такой скучный? — спросил однажды Император Александра Нарышкина при закладке военного корабля.

— Да чему же веселиться. Ваше Величество, — отвечал Нарышкин. — Вы закладываете в первый раз, а я каждый день то в банк, то в ломбард. (1)

* * *

— Отчего ты так поздно приехал ко мне? — спросил его раз Император.

— Без вины виноват, Ваше Величество, — отвечал Нарышкин, — камердинер не понял моих слов: я приказал ему заложить карету, выхожу — кареты нет. Приказываю подавать — он подает мне пук ассигнаций. Надобно было послать за извозчиком. (1)

* * *

В войну с французами сын Нарышкина, служивший в армии генерал-майором, получил от главнокомандующего поручение удержать какую-то позицию.

— Я боюсь за твоего сына, — сказал Государь Александру Львовичу. — он занимает важное место.

— Не безпокойтесь. Ваше Величество, — возразил Нарышкин, — мой сын в меня: что займет, того не отдаст. (1)

* * *

Получив вместе с прочими дворянами бронзовую медаль в память Отечественной войны 1812 года, Нарышкин воскликнул:

 — Никогда не расстанусь я с этой наградой: она для меня безценна — ее нельзя ни продать, ни заложить. (1)

* * *

— Отчего, — спросил кто-то Нарышкина, — ваша шляпа так скоро изнашивается?

— Оттого, что я сохраняю ее под рукой, а вы на болване. (1)

* * *

Говорят, что Нарышкин, умирая, произнес:

— Первый раз я отдаю долг Природе! (1)

* * *

Нарышкин не любил государственного канцлера графа Румянцева и часто острил над ним. Румянцев до конца жизни носил прическу с косичкой. «Вот уж подлинно можно сказать. — говорил Нарышкин, — что нашла коса на камень». (1)

* * *

На берегу Рейна предложили Нарышкину взойти на гору, чтобы полюбоваться окрестными живописными садами.

— Покорнейше благодарю, — отвечал он, — с горами обращаюсь всегда, как с дамами, — пребываю у их ног. (1)

* * *

Однажды в 1815 году, за обедом, граф Аракчеев предложил Государю учредить, в воспоминание чрезвычайных событий того времени, новый орден с пенсионом или присоединить пенсионы к орденам Святого Георгия и Владимира и назначить пенсионы эти тем, кто отличился или был изувечен в последних походах.

— Но где мы возьмем денег? — спросил Император.

— Я об этом думал, — отвечал Аракчеев, — полагаю обратить на сей предмет в казну имения тех поляков, которые служили в 1812 году Наполеону и, невзирая на дарованное им прощение, не возвратились в Россию, как, например, князей Радзивилов.

— То есть конфисковать их?

— Так точно, — отвечал Аракчеев.

— Я конфискаций не люблю. — возразил Император. — ежели возьмем пенсион для предлагаемых тобою орденов с конфискованных имений, то пенсионы сии будут заквашены слезами.

Разумеется, после этих слов Аракчеев уже не возобновлял своего предложения. (1)

* * *

Чтец графа Аракчеева был очень бедный дворянин. Когда сыну его, будущему любимцу Императоров Павла и Александра, исполнилось тринадцать лет, он повез его в Петербург определить в кадетский корпус.

Приехав в столицу. Аракчеевы остановились в Ямской, на постоялом дворе, наняли угол за перегородкой, отыскали писца, который на гербовом двухкопеечном листе написал им просьбу, и, отслужив молебен, отправились в корпус, находящийся на Петербургской стороне. В канцелярии их встретил довольно приветливо какой-то чиновник и рекомендовал писца, но узнав, что просьба уже написана, нахмурился и сказал, что теперь уже поздно и чтоб они приходили завтра.

Почти две недели сряду Аракчеевы ходили в корпус, пока добились, что просьба их была принята. После этого они каждый день являлись на лестнице директора корпуса, генерала Мелиссино, чтобы безмолвно поклониться ему и напомнить о себе. Прошло более полугода пребывания их в Петербурге, и над ними собралась беда: деньги, привезенные из деревни, таяли, для уменьшения расходов Аракчеевы стали есть только раз в день, но вскоре были издержаны и последние копейки, а настойчивое появление их в передней Мелиссино все оставалось безплодным. Чтобы существовать, Аракчеевы принялись продавать зимнее платье. В это время они услышали, что митрополит Гавриил раздает помощь бедным. Принуждаемые крайностью, они решились обратиться к милостыне и отправились в Лавру. Преосвященному доложили, что дворянин желает его видеть. Он позвал просителей, выслушал рассказ о несчастном их положении и велел казначею дать им рубль серебром.

Выйдя на улицу, старик Аракчеев сжал рубль, поднес его к глазам и горько зарыдал, сын, глядя на него, также плакал. Этим рублем они прожили десять дней.

Наконец и эти последние деньги были израсходованы.

Стоя на директорской лестнице, Аракчеевы со стесненным сердцем ждали опять выхода Мелиссино. Отчаяние придало бодрости сыну: когда директор появился, молодой Аракчеев подошел к нему и со слезами, прерывающимся голосом, сказал:

— Ваше превосходительство… примите меня в кадеты… нам придется умереть с голоду… мы ждать более не можем. Вечно буду вам благодарен и вечно буду молиться за вас Богу!..

Рыдания мальчика, слезы на глазах отца остановили на этот раз Мелиссино. Он спросил, как их фамилия и когда подана просьба. Получив ответ, директор вернулся в покои и скоро вынес просьбу с отметкой, что она исполнена. Аракчеев кинулся целовать его руку, но Мелиссино поспешно сел в карету и уехал.

В этот счастливый день Аракчеевы с утра ничего не ели. По выходе из корпуса они завернули в первую церковь, и так как не на что было поставить свечку, то поблагодарили Бога земными поклонами. (1)

* * *

Доклады и представления военных лиц происходили у Аракчеева очень рано, чуть ли не в шестом или в седьмом часу утра. Однажды представляется ему приехавший из армии молодой офицер, совершенно пьяный, так что едва держался на ногах и не мог выговорить ни слова. Аракчеев тотчас же приказал арестовать его и свести на гауптвахту. В течение дня Аракчеев призывает к себе адъютанта своего, князя И. Долгорукова, и говорит ему:

— Знаешь ли? У меня не выходит из головы этот молодой пьяный офицер: как мог он напиться так рано, и еще перед тем, чтобы явиться ко мне! Тут что-нибудь да кроется. Потрудись съездить на гауптвахту и постарайся разведать, что это значит?

Молодой офицер, уже отрезвившийся, говорит Долгорукову:

— Меня в полку напугали страхом, который наводит граф Аракчеев, когда представляются ему, уверяли, что при малейшей оплошности могу погубить свою карьеру на всю жизнь, и я, который никогда не пил водки, для придачи себе бодрости выпил залпом несколько рюмок. На воздухе меня разобрало, и я явился к графу в таком несчастном положении. Спасите меня, если можно!

Долгоруков возвратился к Аракчееву и все ему рассказал. Офицера приказано было немедленно выпустить с гауптвахты и пригласить на обед к графу на завтрашний день. Разумеется, офицер явился в назначенный час в полном порядке. Аракчеев обошелся с ним очень ласково и, отпуская после обеда, сказал ему:

— Возвратись в свой полк и скажи товарищам своим, что Аракчеев не так страшен, как они думают. (1)

* * *

Однажды Аракчеев пригласил к себе обедать между прочими двух адъютантов своих, Жиркевича и Козлянинова, из которых последний был накануне дежурным. В продолжение обеда Аракчеев был необыкновенно весел, а в конце подозвал камердинера и на ухо сказал ему какое-то приказание. Тот вышел, тотчас же вернулся и подал графу какую-то записку.

— Послушайте, господа. — сказал Аракчеев, обращаясь к присутствующим, которых было человек десять. «Высочайший приказ. Такого-то числа и месяца. Пароль такой-то. Завтрашнего числа развод в 11 часов. Подписано: адъютант Козлянинов». Тут ничего нет особенного, кажется. — продолжал граф. — а вот где начинается редкость так редкость: «Любезный Синица! (Так звали первого камердинера Аракчеева.) Если графа нет дома, то положи ему приказ на стол, а если он дома, то уведомь меня немедленно, но отнюдь не говори, что я уходил с дежурства». Тут недостает несколько слов, — продолжал граф, — вероятно, «твой верный друг» или «ваш покорнейший слуга», а подписано, посмотрите сами. «М. Козлянинов».

С этими словами он передал записку, чтоб она обошла кругом стола.

— Вот, господа, какие окружают меня люди, что собственный адъютант учит плута-слугу моего меня обманывать и подписывает свое имя. Впрочем, это замечание я не обращаю к вам, г. Козлянинов, — вы более не адъютант мой. (1)

* * *

Раз, в приемный день Аракчеева, явившиеся к нему для представления генералы и другие важные лица с удивлением увидели на дверях кабинета, выходивших в приемную, прибитый лист бумаги, на котором крупными буквами было написано следующее:

«Я, Влас Власов, камердинер графа Алексея Андреевича, сим сознаюсь, что в день Нового года ходил с поздравлением ко многим господам, и они пожаловали мне в виде подарков…» Тут значилось поименно, кто и сколько дал денег Васильеву, а затем он изъявлял свое раскаяние и обещался впредь не отлучаться за милостыней! (1)

* * *

О военных поселениях у Аракчеева служил майор Ефимов, выслужившийся из фельдфебелей. Он отличался необыкновенной исполнительностью, строгостью и знанием фронтовой службы, вследствие чего пользовался особенным расположением не только Аракчеева, но и Императора Александра Павловича. Как-то во время инспекторского смотра нижние чины командуемой Ефимовым поселенной роты принесли на него жалобу в том, что он удерживает в свою пользу их деньги и пользуется многими незаконными поборами. Аракчеев отдал Ефимова под суд и, когда дело было ему представлено на рассмотрение, положил следующую конфирмацию: «По Высочайшему повелению, имени моего полка майор Ефимов лишается чинов, орденов и записывается в рядовые в тот же полк графа Аракчеева».

Через несколько месяцев Государь делал смотр поселенным войскам. Аракчеев остановил его у первого батальона, где на фланге стоял Ефимов, и, указывая на последнего, спросил:

— Знаете ли, Государь, этого гренадера?

— Нет, — отвечал Государь.

— Это ваш бывший любимец, Ефимов, — сказал Аракчеев.

Государь заметил, что граф поступил с ним слишком жестоко, но Аракчеев, возвыся голос, громко проговорил:

— Кто не умел дорожить Высочайшим вниманием и милостью Царя, тот не заслуживает никакой жалости. (1)

* * *

Московский генерал-губернатор, генерал-поручик граф Ф. А. Остерман, человек замечательного ума и образования, отличался необыкновенной рассеянностью, особенно под старость.

Садясь иногда в кресло и принимая его за карету. Остерман приказывал везти себя в Сенат, за обедом плевал в тарелку своего соседа или чесал у него ногу, принимая ее за свою собственную, подбирал к себе края белого платья сидевших возле него дам, воображая, что поднимает свою салфетку, забывая надеть шляпу, гулял по городу с открытой головой или приезжал в гости в расстегнутом платье, приводя в стыд прекрасный пол. Часто вместо духов притирался чернилами и в таком виде являлся в приемный зал к ожидавшим его просителям, выходил на улице из кареты и более часу неподвижно стоял около какого-нибудь дома, уверяя лакея, «что не кончил еще своего занятия», между тем как из желоба капали дождевые капли, вступал с кем-либо в любопытный ученый разговор и, не окончив его, мгновенно засыпал, представлял Императрице вместо служебных рапортов счета, поданные ему сапожником или портным, и т. п.

Раз правитель канцелярии поднес ему для подписи какую-то бумагу. Остерман взял перо, задумался, начал тереть себе лоб, не выводя ни одной черты, наконец вскочил со стула и в нетерпении закричал правителю канцелярии:

— Однако ж, черт возьми, скажи мне, пожалуйста, кто я такой и как меня зовут! (1)

* * *

В 1812 году П. Х. Обольянинов, бывший при Императоре Павле генерал-прокурором и затем живший в отставке в Москве, был избран московским дворянством в число членов комитета, который был учрежден тогда для сбора и вооружения ополчения. Император Александр, прибыв из армии в Москву и принимая дворян, сказал Обольянинову:

— Я рад, Петр Хрисанфович, что вижу вас опять на службе.

— Я и не оставлял ее. — отвечал бывший генерал-прокурор.

— Как? — спросил Государь.

— Дворянин, — продолжал Обольянинов. — который управляет крестьянами и заботится о них, служит Государю и Отечеству. (1)

Царствование Императора Николая I (1825–1855)

На другой день после возмущения 14 декабря дин из заслуженных и очень уважаемых Императором Николаем генералов явился во дворец в полной парадной форме, сопровождаемый молодым офицером, который, без эполет и без шпаги, шел за ним с поникшей головой. Генерал просил доложить Его Величеству, что привел одного из участников вчерашних печальных событий. Его тотчас пригласили в кабинет.

— Государь. — сказал генерал, едва удерживая слезы, — вот один из несчастных, замешанный в преступный заговор. Предаю его заслуженному наказанию и отныне отрекаюсь признавать его своим сыном.

Тронутый таким самоотвержением и доказательством преданности, Император отвечал:

— Генерал, ваш сын еще очень молод и успеет исправиться… Не открывайте передо мной его вины. Я не желаю ее знать и предоставляю вам самому наказать его. (6)

* * *

Когда был учрежден инспекторский департамент гражданского ведомства, весь личный состав его представлялся Императору Николаю Павловичу, причем Государь, обратясь к чиновникам, произнес следующие слова:

— Я хочу возвысить гражданскую службу, как возвысил военную. Я хочу знать всех моих чиновников, как я знаю всех офицеров моей армии. У нас чиновников более, чем требуется для успеха службы, я хочу, чтоб штат чиновников отвечал действительной потребности, как, например, в моей канцелярии. У нас есть много честных тружеников, кои несут всю тяжесть службы, не пользуясь ее преимуществами, между тем есть такие, кои, пользуясь службою других, получают все преимущества по службе. Я не хочу, чтобы было так!

Все чиновники поклонились, и вновь назначенный вице-директор решился сказать:

— Постараемся исполнить волю Вашего Величества.

— Что тут моя воля? — милостиво возразил Государь. — Тут надо думать о благе общем. (1)

* * *

М. В. Велинский, служивший в собственной Его Величества канцелярии чиновником IV класса, получил однажды от министра внутренних дел для доклада Императору Николаю записку, в которой спрашивалось о дне Высочайшего приема для прибывших в Петербург губернаторов и губернских предводителей дворянства. Записка была препровождена в Петергоф, где тогда находился Государь, и возвратилась со следующей собственноручной ею пометой: «Завтра, в 12 часов, в Зимнем дворце». Повеление это было передано Белинским министру, но затем он сообразил, что в следующий день приходится суббота, а приемы губернаторов и предводителей (как он заметил) назначались Государем всегда по воскресеньям, и потому Велинский решился написать министру, что «Государю Императору благоугодно назначить прием не завтра, а послезавтра, в воскресенье, в 12 часов, в Зимнем дворце». Вместе с тем Велинский вложил в портфель, посылаемый к Государю, записку такого содержания: «Ваше Императорское Величество изволили назначить прием губернаторов и губернских предводителей завтра, в 12 часов, в Зимнем дворце. Принимая во внимание, что в течение моей пятнадцатилетней службы не было примера назначения Вашим Величеством приема губернаторов и губернских предводителей в субботу, а всегда в воскресенье, и полагая, не произошло ли здесь ошибки в днях, я известил министра внутренних дел о назначении приема в воскресенье. Если же я сделал ошибку, всеподданнейше прошу Ваше Величество меня простить».

На другой день, в субботу, Государь приехал в Зимний дворец, что сделало для Белинского предположение собственной ошибки вероятным. В двенадцатом часу он посылает своего курьера, но проходит час, другой, — курьер не возвращается. Белинский остается в томительной неизвестности, почти не отходит от окна. Наконец, в половине третьего приехали курьеры и его, и дворцовый с портфелем. Белинский в крайнем безпокойстве нетерпеливо высыпает из портфеля все бумаги и, к величайшей радости, находит между ними свою записку с надписью Государя карандашом: «А я и забыл, что сегодня суббота». (1)

* * *

Когда Государь приезжал в Инженерное училище и, окончив его осмотром, направлялся к выходу, то кадеты училища, следовавшие до того все время на почтительном расстоянии за своим начальством, в этот момент теряли всякую дисциплину и бросались к Государю, чтобы подать ему шинель и вынести его на руках к экипажу. Это было, так сказать, уже их неотъемлемое право, против которого не восставало начальство и которое Государь всегда снисходительно допускал. Они подымали его при этом буквально на воздух и чуть не бегом выносили по лестнице к экипажу. Понятно, что Государю такое воздушное путешествие было вовсе неудобно, но он терпел его, чтобы доставить юношам счастье чем-нибудь выразить их любовь и преданность ему. Однажды, при общей торопливости занять место, случилось, что кто-то нечаянно щипнул Государя, желая, конечно, в излишнем усердии, хоть за что-нибудь прицепиться. Государь и на это не рассердился.

— Кто там щиплется? Шалуны! — сказал он, лежа на кадетских руках при спуске с лестницы. (2)

* * *

В 1831 году, когда холера впервые посетила Москву. Император Николай Павлович, извещенный эстафетой, решился тотчас туда ехать. Императрица Александра Феодоровна, напуганная неведомой и страшной болезнью, умоляла Государя не подвергать себя опасности, но Государь остался непреклонен, тогда Императрица привела в кабинет Государя Великих Княжон и Великого Князя Константина Николаевича, тогда еще ребенка трех лет, думая, что вид детей убедит Императора.

— У меня в Москве 300 тысяч детей, которые погибают. — заметил Государь и в тот же день уехал в Москву. (2)

* * *

Несмотря на очень холодную зимнюю погоду. Николай Павлович постоянно гулял пешком всякий день. В 1830 году он шел по Дворцовой набережной и видит, что перед ним идет человек в одном сюртуке. На дворе было 22 градуса мороза.

Неизвестный шел скорым шагом, то тер руки одна об другую, то клал их в карманы, и видно было, что бедняга продрог от холода. Государь ускорил свои шаги, нагнал его и спросил торопливо:

— Неужели на вас один сюртук?

— Шинель я отдал в починку, Ваше Величество. — отвечал тот.

Государь, нагибаясь к нему ближе, сказал строгим голосом:

— Ступайте скорей на гауптвахту, ступайте сейчас же… в Зимний дворец…

Государь рассказывал, что, нагибаясь к нему ближе, он хотел удостовериться, не пахнет ли от него вином.

Продолжая идти с ним рядом, Государь расспросил у него, кто он, и узнал, что его зовут Ивановым, что он учитель русского языка в 1-ом кадетском корпусе и что он преподает уже с лишком восемнадцать лет.

Сам же этот учитель никак не мог понять, отчего за холодный сюртук Государь послал его на гауптвахту, куда он тотчас же и отправился.

На гауптвахте было и сухо, и тепло, и не успел Иванов обогреться, как от имени Государя ему принесли теплую шинель и отпустили домой самым счастливым человеком.

Но Николай Павлович этого обстоятельства так не оставил, он послал за генералом Клингебергом, который был тогда начальником всех военно-учебных заведений, и спросил у него, кто учитель русского языка в 1-м кадетском корпусе.

— Кажется Иванов, Ваше Величество.

— А каков он?

— Очень, очень хороший человек и давно уж служит учителем.

— И тебе не стыдно, — заметил Император, — что он в сегодняшний мороз бежал по набережной в одном сюртуке? Но так как я его встретил, то назначаю ему двойное жалованье, которое прошу обратить в пенсию по окончании годов службы. (2)

* * *

Николай Павлович любил гулять в восемь часов после обеда. Как-то ранней весной он идет по Невскому проспекту, когда уже смеркалось, и видит, что фонарщик с лестницей в одной руке и с бутылкою с маслом в другой, идет за ним следом. Сперва он подумал, что, вероятно, тот идет к следующему фонарю, но фонарщик прошел и другой, и третий, и пятый фонарь, не отставая от Императора.

— Ты разве меня не узнал? — спросил Государь.

— Как не узнать, Ваше Величество. — отвечал тот.

— Зачем же ты идешь за мной?

— Затем, Ваше Величество, что хочу у вас спросить, сколько лет фонарщик должен служить?

Государь, рассказывая своим приближенным, сознавался, что вопрос фонарщика его крайне затруднил и что он, не зная что ему отвечать, сказал:

— Да хорошо ли ты служишь?

— Ваше Величество, мои фонари всегда так же отлично горели, как и теперь, вы сами их изволите видеть, и я служу с лишком 28 лет.

Государь послал его тотчас же к обер-полицмейстеру Кокошкину сказать, что он его требует к себе к девяти часам.

Когда Кокошкин приехал во дворец и введен был в кабинет, то Государь у него спросил:

— А сколько лет должен служить фонарщик?

Кокошкин в замешательстве не знал, что отвечать.

— Поезжай домой, узнай и доложи мне, — продолжал Император.

На поверку оказалось, что фонарщик служил целых три года лишних. Николай Павлович приказал выдать ему, в виде награды, двойное жалованье за четыре года и двойную пенсию до смерти. (2)

* * *

В одну из прогулок Государя Николая Павловича перед ним падает на колени какой-то человек и просит у него правосудия, жалуясь на некоего богатого помещика, который занял у него восемь тысяч рублей, составлявших все его состояние, и теперь не отдает долга. А между тем давший эти деньги терпит со всей семьей крайнюю нужду.

— Есть у тебя нужные документы? — спросил Государь.

— Есть, Ваше Величество, вексель, и вот он…

Император, удостоверясь в законности документа, приказал отнести его к маклеру и потребовать, чтобы тот сделал на нем надпись о передаче его Николаю Павловичу Романову.

Проситель сделал по приказанию, но маклер принял его за сумасшедшего и отправил к генерал-губернатору. Последнему тем временем уже приказано было выдать заимодавцу всю сумму с процентами, что и было им тут же исполнено.

Государь, получив вексель, протестовал его и на третий день тоже получил всю сумму с процентами. Тогда он призвал к себе начальство и сделал ему внушение, чтобы оно вперед не допускало подобных послаблений и не менее скоро удовлетворяло законные требования его подданных, как и его собственные. (2)

* * *

По Исаакиевской площади, со стороны Гороховой улицы, две похоронные клячи влачили траурные дроги с бедным гробом, на гробу чиновничья шпага и статская треуголка, за гробом следовала бедно одетая старушка. Дроги приближались уже к памятнику Петру I. В это время навстречу, со стороны Сената, показался экипаж Государя. Император остановился, вышел из экипажа и, повернув назад, пешком последовал за гробом чиновника по направлению к теперешнему Николаевскому мосту.

Пока гроб выехал на мост, провожающих набралось много всякого звания, преимущественно из высшего сословия. Государь оглянулся и сказал провожавшим:

— Господа, мне некогда, я должен уехать. Надеюсь, что вы проводите до могилы.

Повернулся и уехал. (2)

* * *

Однажды, поздно вечером. Император Николай вздумал объехать все караульные посты в городе, чтобы лично убедиться, насколько точно и правильно исполняется войсками устав о гарнизонной службе. Везде он находил порядок примерный. Подъезжая к самой отдаленной караульне у Триумфальных ворот. Государь был убежден, что здесь непременно встретит какое-нибудь упущение. Он запретил часовому звонить и тихо вошел в караульную комнату. Дежурный офицер, в полной форме, застегнутый на все пуговицы, крепко спал у стола, положив голову на руки. На столе лежало только что написанное письмо. Государь заглянул в него. Офицер писал к родным о запутанности своих дел вследствие мелких долгов, сделанных для поддержания своего звания, и в конце прибавлял: «Кто заплатит за меня эти долги?» Государь вынул карандаш, подписал свое имя и ушел, запретив будить офицера.

Можно представить себе изумление и радость офицера, когда, проснувшись, он узнал о неожиданном посетителе, великодушно вызвавшемся помочь ему в затруднительном положении. (2)

* * *

Николай Павлович ездил быстро, почти всегда в одноколке, на превосходном коне. Случилось, что в один из его проездов по Невскому проспекту перебегал дорогу какой-то человек и, несмотря на предостерегающий оклик кучера, чуть-чуть не был ушиблен. Государь схватил кучера за плечи и едва предупредил удар. Пробегающий оглянулся. Государь погрозил ему, подзывая в то же время рукой к себе. Но пробегавший, отрицательно махнув рукой, направился дальше. Встретив по возвращении во дворец у подъезда обер-полицмейстера Кокошкина. Государь спросил:

— Ты уж, конечно, знаешь?

— Знаю, Ваше Величество.

— Кто он?

— Не говорит: объясню-де только самому Государю.

Немедленно дерзкого доставили во дворец. Государь спросил:

— Это ты так неосторожно сунулся под лошадь мою? Ты знаешь меня?

— Знаю.

— Видел, что я звал тебя рукою?

— Видел, Ваше Императорское Величество.

— Как же ты осмелился не послушаться своего Государя?

— Виноват, Ваше Императорское Величество… некогда было: у меня жена в трудных родах мучилась, и я бежал к бабке.

— А!.. Это причина уважительная. Прав. Ступай за мною.

И Государь повел его во внутренние покои к Императрице.

— Рекомендую тебе примерного мужа. — сказал он ей, — который для оказания скорейшей медицинской помощи своей жене в ее трудном положении ослушался призыва Государя. Примерный муж.

Оказалось, что ослушник был бедный чиновник. Этот случай был началом счастия для новорожденного и всей его семьи. (2)

* * *

В 1847 году последовало учреждение губернских и уездных ловчих. Около Москвы появилось множество волков, забегавших даже иногда в улицы столицы. Генерал князь Щербатов, известный своею храбростью и, к сожалению, простотой, бывший в то время тамошним генерал-губернатором, донес об этом Государю Николаю I, испрашивая дозволения «учредить облавы для уничтожения волков, или, по крайней мере, для прогнания их в другие смежные губернии». Его Величество, получив это оригинальное донесение, рассмеялся и сказал: «Так, пожалуй, он прогонит волков и в Петербург», — и приказал учредить должности ловчих для истребления зверей.(2)

* * *

Император Николай Павлович любил иногда прогуливаться по Большой Морской. В одну из таких прогулок он повстречался с командиром егерского полка бароном С., которого считал одним из усерднейших служак. Барон этот был, между прочим, страстный любитель певчих птиц. Соловьев и канареек у него было всегда штук по 50. Целые дни барон С. возился с этими птицами. Государь, впрочем, об этой страсти барона С. к птицам ничего не знал.

При встрече с Императором барон С., конечно, стал во фронт.

— Ну что? Как твои питомцы? — спросил Николаи Павлович, остановившись перед бароном С.

— Старые поют, молодые учатся, Ваше Императорское Величество. — залпом ответил барон, зная любовь Императора к лаконическим ответам.

— Значит, у тебя весело? Отлично. Я завтра приеду к тебе в девять часов утра смотреть твоих питомцев.

— Слушаю. Ваше Императорское Величество! Чтобы Вашему Величеству не трудиться, не прикажите ли, я привезу их в Зимний дворец рано утром.

— Как, привезешь их?! — изумленно спросил Император.

— В клетке, в открытой коляске.

— Да ты, барон, в уме?

— В полном здравии и уме, ибо, в противном случае, не имел бы счастья быть генерал-майором моего Государя и повелителя, Императора Николая Павловича…

— Да как же ты решаешься моих солдат в клетках возить? Что они, птицы, что ли?

— Солдаты не птицы, а птицы не солдаты. Ваше Величество! Я не солдат собираюсь сажать в клетки, а питомцев моих.

— Да кто же твои питомцы?

— Соловьи и канарейки. Ваше Величество.

— Да ведь я тебя про солдат спрашиваю.

— Солдаты не мои питомцы, а питомцы Вашего Императорского Величества! — бойко ответил барон С.

Государь милостиво улыбнулся и, дружески хлопнув барона С. но плечу, сказал:

— Однако смотри, ты со своими питомцами не забудь о моих питомцах. (2)

* * *

О Петергофе в николаевское время все знали старика Нептуна. Собственно, фамилия его была Иванов, а звание — отставной корабельный смотритель. Однако, как прозвал его кто-то из высокопоставленных лиц Нептуном, так за ним это прозвище и осталось. Однажды едет Император Николай и видит, что чалая корова забралась на цветочные гряды, прилегающие к Государевой даче, и мирно пощипывает травку. Безпорядок! О чем думает Нептун?

— Нептун!

Нептун вырастает как из-под земли и вытягивается во фронт.

— Нептун! Твои коровы на моем огороде ходят, — замечает строго Государь, — смотри, под арест посажу!

— Не я виноват, — угрюмо отвечает Нептун.

— Кто же?

— Жена.

— Ну, ее посажу!

— Давно пора! (2)

* * *

Дорогу, по которой ехал Государь Николай Павлович, загородил своим возом хохол.

Фельдъегерь, бывший при Государе, и ямщик попытались очистить путь, но безуспешно.

У ярма были сломаны засовы, а потому пара дюжих волов, лежавших тоже на мостике впереди воза с отпавшим в землю ярмом, помочь не могли. Государь вышел из коляски, на нем была внакидку шинель, направился к малороссу, который подстругивал ножом запасные засовы для ярма и закричал хлопотавшим подвинуть воз:

— Да трывайте лышень трохи! Зараз справим!

Император приблизился к малороссу и спросил:

— Что у тебя на возу?

Малороссиянин окинул взглядом Государя, приподнял на голове шапку из черных смушек, надел ее на затылок и, продолжая строгать, отвечал:

— Здоров був, пане благородие, виноград…

— Куда же ты везешь?

— Да до слободы, пане.

— Домой?

— Э, ни, продать.

— Что же не в город, там теперь много приезжих военных.

— Се мы чуяли, там кажут що и Царь буде, та одже нельзя.

— Отчего же нельзя?

Малоросс опять оглядел Государя, улыбнулся, вздохнул и, примерив засовы к ярму, проговорил:

— Казав нельзя, вонож так не.

— Да почему же? Скажи…

— Ни к чему мини казать, ни вам слухать. Вы, ваше благородье, мине не поможете.

— А может быть и помогу.

Малоросс покачал головою.

— Ни! Мини пан комысар, человек свий, да и тий не поможе!

— Вот как! А попробуй, скажи!

Малороссиянин подвинулся ближе к Императору и, понизив голос, произнес:

— Бачшкода (беда) зробилась, пашпорт загубив!

— Потерял?! — спросил Государь.

— Еге.

— Ну, этому можно помочь. А как тебя звать?

— Да маты казала — Ничипор, пане.

Император обратился к кому-то из сопровождавших его адъютантов и сказал:

— Напишите, что я желаю, дабы потерявшему паспорт малороссиянину Никифору был выдан вместо потерянного такой же безвозмездно.

Когда записка была готова. Государь подписал внизу: «Николай I».

Затем, обратясь к малороссу, сказал:

— Подойди ко мне, вот тебе записка, в казначействе у меня есть знакомые, родные, отдай ее казначею и тебе выдадут паспорт.

Малороссиянин, проводив глазами уехавшую коляску, снял шапку, перекрестился, положил полученную записку в шапку и, надев ее на подбритую голову, закричал волам: цобо, цобо, четь! Волы обогнули полукруг налево и, проехав тот же мостик, спустились на большую дорогу и пошли с возом к Чугуеву.

Малоросс отправился в казначейство. Остановясь на середине лестницы, он произнес:

— Який-то пан ихав по великому шляху, казав, що у его е тутожа родичи, и дав мине запысочку, так подывитесь, що воно такое?

Чиновник, взглянув мельком в записку и увидав необыкновенную подпись, схватил бумагу и побежал в казначейство. Как уже там и что было, но не прошло и пяти минут, как все служащие вышли посмотреть на малоросса, и казначей подал ему паспорт.

Малоросс, сильно удивленный, взял паспорт и проговорил:

— От се-ж на вдыво выжу! Що се за добра маты! Создателю! Було перш казначееви гроши, карбованного даш и тогди що пашпорта нета, а се ихав який-то по великому шляху, дав мине запысочку, пашпорт е, що воне таке?

— Да знаешь ли, кто тебе дал записку? — спросил казначей.

— Ни, а хто?

— Император!

— Як! Сам Царь! От же я дурень! Дурень! Так от же вам тий пашпорт — возмыте его, лышен, назад, вон мини ни треба, выдайте мини ту мою запысочку, бо я с тым пашпортом только до города, а с тый грамоткой я скрызь свет пройду, иж от самаго Батурина до Киева. (2)

* * *

Император Николай Павлович большею частью сам вел дипломатические сношения, и часто вице-канцлер не знал о его распоряжениях. Вот один пример из многих.

В Париже кто-то сочинил пьесу под заглавием «Екатерина II и ее фавориты», где эта Великая Государыня была представлена в самом черном виде. Эту пьесу давали на театрах. Только что Государь узнал об этом, как в ту же минуту написал собственноручно следующее повеление нашему послу при французском дворе графу Палену:

«С получением, в какое бы то время ни было, нисколько не медля, явитесь к королю французов и объявите ему мою волю, чтобы все печатные экземпляры пьесы «Екатерина II» были тотчас же конфискованы и представления запрещены на всех парижских театрах, если же король на это не согласится, то потребуйте выдачи ваших кредитивных грамот и в 24 часа выезжайте из Парижа в Россию. За последствия я отвечаю».

Курьер, лично отправленный Государем с этим повелением, застал в Париже посланника за королевским обедом, тотчас же вызвал его и вручил депешу. Прочитав ее, граф Пален смутился, однако ж надобно было исполнить это повеление. Он возвратился в столовую, подошел к королю и объявил, что, по повелению Императора, просит сию же минуту дать ему аудиенцию. Эта поспешность удивила короля.

— Нельзя ли, — сказал он, — по крайней мере, отсрочить до после обеда.

— Нет, Ваше Величество, — отвечал посол, — повеления моего Государя так строги, что я должен сию же минуту объяснить вам, в чем дело.

Король встал и пошел с посланником в другую комнату, где тот и вручил ему депешу.

Резкий тон ее и скорость, с которою требовалось дать удовлетворение, поразили короля Людовика-Филиппа.

— Помилуйте, граф, — сказал он Палену, — воля Вашего Императора может быть законом для вас, но не для меня, короля французов, притом же вы сами очень хорошо знаете, что во Франции Конституция и свобода книгопечатания, а потому, при всем желании, я в совершенной невозможности исполнить требование вашего Государя.

— Если это окончательный ответ Вашего Величества, — сказал Пален. — то в таком случае прикажите выдать мне мои кредитивные грамоты.

— Но ведь это будет знаком объявления войны?

— Может быть, но вы сами знаете, что Император отвечает за последствия.

— По крайней мере, дайте мне время посоветоваться с министрами.

— Двадцать четыре часа я буду ждать, но потом должен непременно выехать.

Кончилось тем, что через несколько часов после этого разговора французское правительство запретило давать эту пьесу на театрах и конфисковало все печатные экземпляры. Разумеется, что граф Пален остался после этого по-прежнему в Париже.

В 1844 году в Париже вновь вышла пьеса «Император Павел», которую хотели дать на сцене. Узнав об этом. Государь написал французскому королю, что «если не конфискуют этой пьесы и не запретят ее представления на сцене, то он пришлет миллион зрителей, которые ее освищут». (1)

* * *

Тульское шоссе до такой степени было дурно устроено, что через год после сдачи его в губернское ведомство — рушилось, и станции принуждены были перевести на прежний тракт. Произвели следствие, кто в этом виновен, и отослали для рассмотрения в генерал-аудиториат Ведомства путей сообщения. Рассмотрели, посудили — и присудили, что шоссе в свое время было устроено прочно и в таком виде было сдано губернскому начальству, которое, приняв его в свое заведование и не имея ни технических сведений, ни денежных средств к его поддержанию, не может ответствовать за последовавшую потом испорченность шоссе. На докладе, поднесенном с этим решением на Высочайшее утверждение. Император Николай написал:

«Шоссе нет, денег нет и виноватых нет: поневоле дело должно кончить, а шоссе снова строить». (1)

* * *

Раз Император Николай I при приеме начальствующих лиц, прибывших к нему утром с рапортами, спросил петербургского коменданта генерала Башуцкого:

— Какова погода? Кажется, барометр упал?

— Никак нет, Ваше Величество, висит, — отвечал комендант. (1)

* * *

Во время поездки Государя в мае 1844 года в Лондон он, прибыв неожиданно рано утром в Берлин, проехал прямо в дом Русского посольства. Посланник наш, барон Мейендорф, не ожидая посещения такого высокого гостя, спал преспокойно. Его разбудили, он от удивления не скоро мог образумиться, а между тем Государь уже вошел к нему в спальню и, найдя его в халате, сказал ему с приветливою усмешкою:

— Извини, любезный Мейендорф, что я так рано помешал твоим дипломатическим занятиям. (1)

* * *

На одной из гауптвахт Петербурга содержались под арестом два офицера: гвардейский и моряк ластового экипажа. По вступлении караула, которым начальствовал друг и товарищ гвардейца, он был отпущен на несколько часов домой. Моряк, завидуя этому и недовольный обращением с собою караульного офицера, сделал об отпуске арестанта донос. Обоих гвардейцев предали военному суду, который приговорил их к разжалованию в солдаты, но Император Николай положил следующую резолюцию:

«Гвардейских офицеров перевести в армию, а морскому — за донос дать в награду третное жалованье, с прописанием в формуляр, за что именно он эту награду получил». (1)

* * *

Осматривая однажды постройки Брест-Литовской крепости, Император Николай в присутствии иностранных гостей, хваливших работы, поднял кирпич и, обратясь к одному из окружающих его лиц, спросил:

— Знаете ли, из чего он сделан?

— Полагаю, из глины, Ваше Величество.

— Нет, из чистого золота, — отвечал Государь, — по крайней мере, я столько за него заплатил.

Разумеется, строители крепости почувствовали себя крайне неловко при этих словах. (1)

* * *

Во время Крымской войны Государь, возмущенный всюду обнаруживавшимся хищением, в разговоре с Наследником выразился так:

— Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем. (1)

* * *

Актриса Асенкова пользовалась благосклонностью Государя за свой прекрасный талант. За два года до ее кончины, в 1839 году, Н. А. Полевой написал для ее бенефиса драму «Параша Сибирячка», — цензура не одобрила ее к представлению. Автор и бенефициантка были в отчаянии, оставалось одно средство — просить Высочайшего разрешения. Асенкова решилась на эту крайнюю меру и, выбрав удобную минуту, лично, в театре, просила Государя об этой милости. Он потребовал к себе пьесу. Времени до бенефиса было уже немного, но ответа на просьбу Асенковой не было, она томилась в мучительном ожидании, однако ж утруждать Государя вторичной просьбой, разумеется, не осмелилась. В одно из представлений знаменитой танцовщицы Тальони Государь был в Большом театре и во время антракта вышел из своей ложи на сцену, увидя актера Каратыгина, он подозвал его к себе и спросил:

— Когда назначен бенефис Асенковой?

Каратыгин отвечал, что через две недели, тут Государь, с обычной своей любезностью, сказал:

— Я почти кончил читать представленную мне драму Полевого и не нахожу в ней ничего такого, за что бы следовало ее запретить, завтра я возвращу пьесу, повидай Асенкову и скажи ей об этом. Пусть она на меня не пеняет, что я задержал пьесу. Что ж делать? У меня в это время были дела несколько поважнее театральных пьес. (1)

* * *

В 1849 году, когда в Петербурге был открыт политический кружок Петрашевского, в числе прочих был арестован и посажен в крепость штабс-капитан Лейб-егерского полка П. С. Львов 1-й. При первом же допросе оказалось, что он взят по ошибке, и потому его тотчас же выпустили. Скоро после того был майский парад. Когда проходил егерский полк. Государь остановил 2-й батальон и подозвал к себе шедшего впереди 2-й карабинерской роты Львова. На Царицыном лугу, полном войск и зрителей, воцарилась мертвая тишина: все ждали, что будет. И вот раздается громкий голос Государя: «Штабс-капитан Львов! Вы ошибочно были заподозрены в государственном преступлении. Перед всем войском и перед народом прошу у вас прощения». Львов, бледный, с опущенной саблею, стоял, пораженный удивлением и восторгом, и не мог произнести ни слова. Потом Великий Князь Михаил Павлович сказал Львову, что Государь желает знать, чем бы мог вознаградить его за эту прискорбную ошибку. Львов отвечал, что в словах Государя он получил самую высшую награду и более ничего не желает. (1)

* * *

Император Николай очень любил маскарады и каждый раз в эти вечера появлялся в Дворянском собрании. К нему подходит женская маска со следующими словами:

— Знаете ли, Государь, что вы самый красивый мужчина в России?

— Этого я не знаю, — отвечал он, — но вы должны бы знать, что этот вопрос касается единственно моей жены. (1)

* * *

Во время летних маневров гвардейского корпуса Император Николай послал флигель-адъютанта князя Радзивилла передать начальнику 2-й кавалерийской дивизии генералу Пенхержевскому приказание: обскакав артиллерийскую батарею, сделать кавалерийскую атаку. Князь Радзивилл или не понял распоряжения, или не так его передал, а Пенхержевский не исполнил маневра как следовало.

Взбешенный Николай подскакал к начальнику дивизии и сделал ему резкий выговор:

— Ты своего дела не знаешь! Тебе надо вернуться в школу.

Пенхержевский, публично оскорбленный, отвечал, что он исполнил полученное приказание.

— От кого? — кричал все более горячившийся Император.

Пенхержевский, не желая переносить на голову Радзивилла разразившуюся грозу, отвечал, что забыл от кого.

— Забыл! Так же, как и строевую службу. Стыдно, сударь, лгать!

И Государь, круто повернув лошадь, уехал.

В тот же вечер князь Радзивилл явился с повинною к Императору:

— Я не успел ранее передать Вашему Величеству, что на маневре сегодня начальник дивизии не был виноват.

— А кто же?

— Виноватый пред вами. Я неверно передал ему приказание Вашего Величества.

— Хвалю за откровенность. — сказал Государь, — но ошибка сделана, и ее надо искупить. Ты знаешь, что подлежишь аресту. Завтра утром распорядись собрать пред моею палаткой всех начальников частей и приходи сам.

На следующее утро, в назначенный час. Николай вышел к собравшимся у его ставки генералам.

— Я вас собрал, господа. — начал он, — чтобы честно исполнить долг справедливости. Меня величают великим человеком и ставят на какой-то пьедестал. Но сам я сознаю, что часто впадаю в провинности и не всегда сдерживаю свою горячность, в детстве мало исправляли мой характер. Под первым впечатлением я иногда бываю несправедлив, таким был я вчера с одним из уважаемых мною офицеров. Пенхержевский, подойди сюда!

Генерал сделал три шага вперед.

— Я вчера тебя оскорбил публично и при всех приношу сегодня извинение. Прощаешь ли меня?

Тронутый Пенхержевский наклонил голову, чтобы скрыть слезу.

— Обними меня! — вскричал Государь и крепко прижал его к груди. Затем, обратясь к Радзивиллу, сказал: — Благодарю тебя за доставленный мне случай покаяться в грехах и отдать должное моему уважаемому начальнику дивизии. (1)

* * *

Император Николай Павлович имел обыкновение прогуливаться рано утром и проходил по Адмиралтейскому бульвару, Английской набережной, Миллионной улице. Однажды, в пятницу на Вербной неделе, он заметил впереди солдата, который быстро шмыгнул в ворота. Государь своим мощным голосом сказал:

— Солдат, поди-ка сюда!

Солдат немедленно появился пред Государем и, как ни струсил, отдал подобающую честь.

— Кто ты такой?

— Безсрочный отпускной пехотного полка.

— Что ты несешь?

— Собственную работу, Ваше Императорское Величество, продавать.

Солдат развязал узел, в котором находилось несколько табакерок из папье-маше, с разными изображениями и рисунками, сделанными не совсем аляповато.

— Сам делал?

— Точно так. Ваше Императорское Величество, собственное произведение.

Государь взял в руки одну, на крышке которой был нарисован портрет Наполеона I.

— У тебя есть свой Император, почему же ты чужого нарисовал?

— Своему здесь быть не годится. Ваше Императорское Величество.

— Почему же?

Солдат достал из узла еще одну подобную табакерку и начал объяснять.

— Когда желают понюхать, сейчас французского короля по носу (солдат стучит по крышке двумя пальцами), а как только понюхают: чхи! И — здравия желаю. Ваше Императорское Величество! Извольте посмотреть.

И он показал на внутренней стороне крышки довольно схожий портрет Императора Николая Павловича.

Государь рассмеялся, велел солдату отобрать ему три такие табакерки и, заплатив за них 50 рублей, направился в квартиру князя Паскевича.

Князь Иван Федорович еще спал.

— Вставай, отец-командир, — провозгласил Государь, — я тебе подарок принес, — и Николай Павлович, смеясь, рассказал объяснение солдата. (6)

* * *

Император Николай Павлович посетил Дворянский полк. На фланге стоял кадет головой выше Государя. Государь обратил на него внимание.

— Как твоя фамилия? — спросил он.

— Романов. Ваше Величество.

— Ты родственник мне? — пошутил Государь.

— Точно так, Ваше Величество, — отвечал без запинки молодец-кадет.

— А в какой степени? — спросил Государь, пристально посмотрев на кадета.

— Вы, Ваше Величество — отец России, а я сын ее, — отвечал находчивый кадет.

И Государь изволил милостиво расцеловать своего находчивого внука. (6)

* * *

Однажды Император Николай Павлович возвращался в Зимний дворец по Екатерининскому каналу. Был морозный, тихий и светлый вечер. Около Каменного моста Государь увидел мальчика-мастерового, который стоял и горько плакал. Государь велел кучеру остановиться, подозвал мальчика и спросил, о чем он плачет.

Мальчик объяснил, что хозяин послал его за пивом, а он подскользнулся, упал и разбил бутылку, и теперь боится наказания, так как хозяин обращается с мастеровыми жестоко и взыскивает за всякую мелочь. Мальчик был красивый и понравился Государю.

— Где живет твой хозяин?

— Здесь, на канале.

— Садись в сани.

Мальчик сел, подъехали к мастерской. Государь вошел и назвал себя.

— Ну нет, — отвечал сапожник, — какой вы Император! Ко мне Император не пойдет; может быть, вы генерал, это пожалуй. Государь рассмеялся и сказал:

— Этого мальчика ты не тронь, сейчас приедет за ним флигель-адъютант и отвезет его ко мне.

Действительно, через час приехал флигель-адъютант, взял мальчика, который на другой же день был помещен в кадетский корпус. (6)

* * *

Государь имел привычку на Масленицу, во время качелей, выезжать на Марсово поле и объезжать шагом весь квадрат. Однажды среди общего ликования подгулявшего народа толпа крестьянских детей подбежала к его саням и, не зная Государя, запищала:

— Дедушка, покатай нас, дедушка!

Стоявшие подле будочники кинулись было разгонять детей, но Государь грозно на них крикнул и, рассадив, сколько уместилось, детей в санях, обвез их вокруг Марсова поля. (6)

* * *

Прогуливаясь по Невскому проспекту. Император Николай Павлович встретил раз студента, одетого не по форме, возвращавшегося, как впоследствии оказалось, домой с приятельской попойки: шинель накинута была у него на плечи, шляпа ухарски надвинута на затылок и неряшливость была заметна во всем.

Государь остановил его и спросил:

— На кого ты похож?

Увидев Императора, студент растерялся и робко произнес в ответ:

— На маменьку! (6)

* * *

Это было в 1829 году. Государь Николай I, по своему обыкновению, присутствовал на маскараде в Большом театре. Маскарады того времени отличались искреннею веселостью. Его Величество стоял около императорской ложи и беседовал с некоторыми из приближенных. Оркестр гремел торжественный марш. Государь, разговаривая, вместе с тем держал каску в руках и слегка выбивал ею такт по своей ноге. Султан незаметно для всех вывалился из каски и упал на пол.

В это время, весь сияющий, подходит к Государю с пакетом в руках Великий Князь Михаил Павлович. Известно, что Князь отличался остроумием. Подходя, он заметил вывалившийся султан и, поднимая его, произнес:

— Султан у ног Вашего Величества.

— Что? — спросил Государь.

— Султан у ног Вашего Величества, — повторил князь и при этом подал пакет, в котором заключались бумаги о будущем Адрианопольском мире, заключенном в 1829 году. (6)

* * *

Император Николай Павлович любил иногда пошутить, только не зло, со своими приближенными.

Однажды является к нему обер-полицмейстер Бутурлин с утренним рапортом и докладывает:

— Все обстоит благополучно. Ваше Императорское Величество.

Государь сурово на него взглянул и произнес:

— У тебя все обстоит благополучно, а между тем, проезжая через площадь, ты не заметил, что статуя Императора Петра Великого украдена.

— Как украдена? — испугался Бутурлин. — Но я донесения не получал… простите. Ваше Величество… тотчас поеду, обследую…

— Поезжай тотчас, и чтобы вор был в двадцать четыре часа найден… слышишь?

— Слушаю-с. Ваше Величество.

Вскочил Бутурлин на свои дрожки и помчался по набережной. И, как только минул Адмиралтейство, — вот он, Петр Великий, на своем месте.

Скачет Бутурлин обратно к Царю и радостно докладывает ему:

— Ваше Величество, вам неправильно донесли: статуя на месте.

Государь расхохотался.

— Да сегодня 1 апреля, и как ты поверил подобной чепухе?.. Разве можно украсть такую тяжелую и громадную вещь?!

«Постой. — подумал Бутурлин, — и я тебя. Государь, надую ради 1 апреля». Вечером Император сидит в оперном итальянском театре, по обычаю, с левой стороны в бенуаре, на авансцене. Идут «Гугеноты», и Царь сильно увлечен музыкой и пением.

Влетает в ложу Бутурлин:

— Ваше Величество, пожар!

— Где? — спросил Царь, — являвшийся всегда на все пожары.

— Зимний дворец горит.

Царь вышел тотчас из ложи и помчался к дворцу в страшной тревоге.

Но, подъехав к нему, он никакого огня не увидел.

За ним скакал Бутурлин. Остановив кучера. Царь обратился к Бутурлину:

— Где же горит?

— Сегодня 1 апреля. Ваше Величество, — торжествовал обер-полицмейстер.

Государь не на шутку рассердился.

— Ты. Бутурлин, дурак, — сказал он. — Только не подумай, что я говорю неправду ради 1 апреля. Приди ко мне завтра, и я повторю тебе то же самое.

Государь возвратился в театр, а на другой день Бутурлин получил другое назначение. (6)

* * *

В начале 30-х годов, возвращаясь из Москвы, Государь Николай Павлович оставался в Твери несколько дней, ожидая безопасной переправы через Волгу. Поставщиком для стола Государя и свиты был местный купец-богач, который подал такой счет, что удивил того, кто этот счет принимал.

— Неужели у вас все так дорого? — спросили купца.

— Нет, слава Богу, такие цены только для Государя. Нельзя же ему продавать как всякому прочему.

Стало это известно Государю. Он пожелал видеть поставщика и спросил его:

— Так ты думаешь, что с меня надо брать как можно дороже?

— Точно так. Ваше Величество. Можно ли равняться в чем с Вашим Величеством нам, грешным рабам вашим? Всё, что имею. — ваше, Государь, но в торговом деле товар и цена по покупателю. — отвечал купец.

— Ты, пожалуй, и прав отчасти, но хорошо, что не все так думают, как ты. У вас в Твери и мне было бы не по карману жить.

Счет был оплачен, и Николай Павлович в Твери больше никогда не останавливался. (6)

* * *

В 1842 году по случаю празднования серебряной свадьбы Императора Николая Павловича в Петербурге ожидали Прусского короля Фридриха-Вильгельма, брата Императрицы Александры Федоровны. Время назначенного приезда уже миновало, а короля все не было. Государь и Государыня очень безпокоились. Но вот однажды утром холодного дождливого дня из Кронштадта дали знать, что на горизонте показался пароход под прусским королевским флагом. В Петергофе забили тревогу, на пристани быстро собрались все лица, обязанные сопровождать Государя. Приехали Император с Императрицей, все сели на пароход и под проливным дождем отправились к Кронштадту. Но, проходя уже по малому рейду, поняли: произошла ошибка. Дело в том, что тогда, за отсутствием железных дорог, пассажирское сообщение между Штеттином и Кронштадтом поддерживали два парохода — один русский и один прусский, последний назывался «Прусский Орел» и имел флаг весьма схожий с королевским штандартом. На семафорном телеграфе перепутали, приняв один флаг за другой, и сообщили о прибытии королевского парохода вместо пассажирского. Легко представить себе ужас, в который пришел от такой ошибки морской персонал. Император Николай, ничего не подозревая, вышел с Императрицей из каюты и встал на мостике, дождь лил как из ведра, оба парохода быстро сблизились: скрывать долее ошибку было невозможно. Никто, однако, не решался выступить с докладом. Наконец управлявший морским министерством князь Меншиков возложил это неприятное поручение на вице-адмирала К. Дрожа всем телом, К. доложил о происшедшей ошибке. Наступило мертвое молчание. Грозно сдвинув брови, Николай Павлович взглянул на К. тем леденящим взором, который приводил в трепет самых неустрашимых людей. К. стоял неподвижно, кругом все замерло в ожидании развязки.

— Да знаешь ли ты, что я с тобой сделаю? — грозно спросил Император.

К. молчал.

— Знаешь ли ты, что я с тобой сделаю? — возвысив голос, повторил Государь.

К. молчал.

— Я заставлю тебя выпить три стакана морской воды, — с внезапно набежавшей улыбкой закончил Николай Павлович и, подав Императрице руку, быстро спустился в каюту.

Так благополучно отделался неповинный К. именно потому, что Государь тотчас же понял, что К. ни в чем не виноват и что он только послан сильнейшими для принятия на себя царского гнева. (6)

* * *

Вскоре после холерного (1848) года в России оказался страшный неурожай, и Император Николай принял самые энергичные меры, чтобы уберечь народ от тяжелых последствий эпидемии и голода. Разрешен был безпошлинный ввоз хлеба, сбор податей и рекрутская повинность были приостановлены, значительные суммы были назначены на покупку зерна для посева на крестьянских полях. В это время Императору доносят, что один из богатых хлебных торговцев, сделавший заблаговременно крупные закупки зерна, назначил его в продажу по ценам несоразмерно высоким.

Николай послал одного из своих флигель-адъютантов узнать о причинах подобной спекуляции и спросить, не согласится ли торговец понизить цену.

— Не могу! — был ответ. — Мне самому хлеб обошелся дорого, и мне нельзя продавать его в убыток.

— В таком случае, — сказал Император, — я не хочу ни принуждать к торговле, ни разорять бедного человека, я требую только, чтобы он не смел ни одной четверти продать ниже заявленной цены.

Одновременно с этим сделано было распоряжение, чтобы из казенных складов хлеб продавался в розницу по цене осенней закупки. Эта мера принесла спекулянту более ста тысяч рублей убытка. (6)

* * *

Император Николай Павлович занимался часто до двух и даже до трех часов ночи. Камердинер его говаривал: «Засну иной раз, а потом очнусь и подумаю: «Не пора ли Государю раздеваться?» Загляну, а он сам разделся и лег. Иной раз слышу шорох, смотрю, а Государь, заметив, что я заснул, на цыпочках проходит мимо меня».

Государь был очень набожен. Окончив занятия, он всегда коленопреклоненно молился перед киотом, прилепив восковую свечку к спинке стула. Раз, утомившись от трудов, поздней ночью он задремал, склонив голову на сиденье стула. Между тем свеча нагнулась и воск стал капать близ самой головы. Камердинер, увидав это, разбудил Государя и позволил себе заметить:

— Ведь вы, Ваше Величество, наверное, так делаете, чтобы не знали, что вы ночью молитесь?

— Да, — отвечал Государь.

— А вот свеча-то наклонилась и воск на стул капает, еще немного и капнула бы вам на голову, знак бы остался (у Государя, как известно, была лысина), и все догадались бы.

— Правду говоришь, старик, — заметил Государь.

— Не позволите ли, я аналойчик сделаю?

— Нет, хуже, будут знать.

Тогда старик камердинер устроил в киоте выдвижную дощечку, в которую вставил металлическую трубку для свечи. (6)

* * *

Великим постом, в самую распутицу, Император Николай Павлович ехал в санях в одиночку по Невскому проспекту. Он ехал тихо, потому что снегу было мало, а воды и особенно грязи — пропасть, она стояла целыми лужами, несмотря на то что множество народу с метлами и лопатами расчищали улицу.

Государь заметил, что все, кто шел ему навстречу, снимая шляпы, улыбались.

— Не забрызгало ли меня грязью? — спросил он своего кучера.

Кучер обернулся и видит, что за царскими санями прицепилась девочка лет десяти, в изношенном стареньком платье, мокрая и грязная.

Кучер со смехом сказал Государю, в чем дело. Когда Николай Павлович сам повернулся к девочке, она не робея сказала:

— Дядюшка, не сердитесь… скорей домой хочу, видишь, какая мокрота, а я и то вся измокла.

Император приказал остановиться, посадил ее рядом с собою и отвечал:

— Если я дядюшка, так следует и тетушку тебе показать. В Зимний дворец! — приказал он, обратившись к кучеру.

Во дворце Государь привел девочку к Императрице Александре Федоровне и сказал:

— Вот тебе новая племянница.

Государыня обласкала бедную девочку и, узнав, что она круглая сирота, поместила ее в Дом трудолюбия и положила на ее имя в опекунский совет шестьсот рублей ассигнациями на приданое. (6)

* * *

Какому-то богатому саратовскому помещику захотелось непременно увидеть Государя. Для этого он, недолго думая, прикатил в Петербург. Гуляя около Зимнего дворца, весь полон мыслью о Государе, помещик однажды встретил статного высокого роста мужчину в офицерской форме и плаще и, приняв его за одного из служащих при Дворе, просил у него совета, как увидеть Государя. Незнакомцу он подробно рассказал при этом о своем общественном, семейном и материальном положении.

— Я живу сорок лет на свете. — говорил помещик, — но еще не видал нашего батюшку-Царя.

Незнакомец спросил у него, не имеет ли он какого-нибудь прошения к Государю. Помещик обозвал его чудаком и повторил, что он приехал единственно затем, чтобы увидеть Государя и по возвращении на родину рассказать землякам о своих впечатлениях.

— А позвольте спросить, кто вы такой? — добавил он.

— Я — русский Император. — ответил Николай Павлович, с которым действительно повстречался саратовский помещик.

— Ну, если вы русский, так я, должно быть, китайский император, — захохотав, возразил помещик. — Полно шутить!.. скажи, брат, откровенно, по-русски, кто ты такой, и посодействуй мне.

Николай Павлович ответил помещику, что он пошутил, что он флигель-адъютант Государя, и обещал устроить дело. Помещик чуть не облобызал от радости мнимого адъютанта.

— Давно бы так, — сказал он. — ты меня, брат, не стесняйся: я ведь с губернатором знаком.

Государь обещал прислать своего товарища для показа Петербурга и окрестностей, а затем и для того, чтобы свести помещика во дворец.

Действительно, на другой день приехал к помещику флигель-адъютант Государя и целую неделю показывал ему все достопримечательности столицы, а потом пригласил приехать во дворец к мнимому товарищу. Помещик благодарил, но сомневался.

— Да как же я пойду к нему, если я фамилии его не знаю?

— Это ничего; подъезжай, брат, прямо ко дворцу и на первый вопрос: «Кто ты такой?» — отвечай, что китайский император.

Помещик захохотал и на следующий день был во дворце. Внутренний караул встретил его барабанным боем, отдав ему честь. Помещик испугался, его насилу ввели в кабинет Государя, еще неодетого в то время.

— Что вы наделали? — спросил помещик. — За такие шутки нас с вами в Сибирь сошлют и мне не удастся увидеть Царя.

— Неужели ты думаешь, что Николай такой строгий?

Помещик стоял на своем.

— Прикажите-ка для успокоения подать водки, — сказал он.

Водку подали. Помещик приободрился, а тем временем Государь облекся в полную парадную форму и повел помещика к Императрице, которой представил его, сказав:

— Саша, рекомендую тебе нового китайского императора.

Помещик раскланялся, подбежал к ручке и стал с восхищением говорить, что отродясь не видел такого шутника, но все-таки боится, как бы не узнал Николай Павлович. Помещик был в ударе и вел самый непринужденный разговор с Государем и Государыней, рассказывая о соседях, о губернской знати, о сплетнях, обнаружив чисто русскую душу — нараспашку. Подали завтрак, который шел очень оживленно, но, когда в конце официант на какое-то приказание Государя доложил: «Исполнено, Ваше Императорское Величество», помещик прозрел. Он упал на колени и просил у Государя прощения.

— Не только не сержусь, но и очень рад. Садись. Кончай завтрак, а поедешь к своим, расскажешь, что не только видел русского Царя, но даже с ним и его семейством завтракал, — успокоил его Государь.

Теперь язык у помещика прилип к гортани. После завтрака он откланялся и уехал к себе в гостиницу. А когда на другой день за ним послали, чтобы он явился во дворец, то его уже не оказалось. Быстро собрав свои пожитки, он укатил в Саратовскую губернию. (6)

* * *

В одну из поездок в конце 1840-х годов в Кронштадт Государь Император Николай Павлович посетил стоящий на рейде пароход «Камчатка». Это было одно из первых наших паровых судов. Пароходом командовал капитан 1-го ранга (впоследствии адмирал) Шанц. Государь осмотрел судно и состоянием его был очень доволен.

Во время осмотра наступил полдень, то есть время, когда подается сигнал к обеду и питью водки, и командир судна обратился к Государю с вопросом:

— Не соизволите ли, Ваше Императорское Величество, разрешить рынду бить, склянки ворочать, к водке свистать? Полдень наступил.

— Делай, что нужно! — отвечал Николай Павлович милостиво.

Дали команду, засвистал свисток, закипела предобеденная работа, на палубу вынесли пробу пищи, чарку водки и хлеб. Государь отведал пищу, отломил кусочек хлеба и скушал, а часть ломтя бросил находившейся тут же капитанской собаке. Пес понюхал хлеб, но есть не стал.

— Вишь ты, какая балованная. — рассмеялся Николай Павлович, потрепав собаку рукой по голове. — хлеба не ест!..

— Мой собак умный, Ваше Императорское Величество, — отвечал на это капитан Шанц, желая похвалить собаку, — он черный хлеб не кушает.

Государь посмотрел на него, но ничего не сказал, повернулся и пошел по трапу, дожевывая хлеб. (6)

* * *

Один помещик желал определить сына в какое-то учебное заведение, для этого ему нужно было подать прошение на Высочайшее имя. Не зная, как написать прошение, и, главное, затрудняясь, как титуловать Государя, простак вспомнил, что Государя называли августейшим, и, так как дело было в сентябре, накатал в прошении: «Сентябрейший Государь!» и пр. Прочитав это прошение, Николай Павлович рассмеялся и сказал:

— Непременно принять сына и учить, чтобы он не был таким дураком, как отец его! (6)

* * *

После смотра войск, расположенных в Варшаве. Император Николай, оставшись чрезвычайно довольным найденным им порядком, обратился к окружавшим его офицерам и сказал:

— Господа генералы и штаб-офицеры! Прошу ко мне обедать.

Возвратясь в Лазенковский дворец. Государь усомнился, принял ли это приглашение фельдмаршал, князь Паскевич, так как оно не было обращено к нему особо. Государь приказал позвать к себе конвойного. Явился казак.

— Поезжай сейчас к Ивану Федоровичу. — сказал ему Государь, — проси его ко мне обедать да скажи, что я без него не сяду за стол.

Конвойный поскакал, но дорогой пришел в раздумье: кто такой Иван Федорович? Для разъяснения недоразумения он обратился к первому попавшемуся городовому, или будочнику, как они назывались тогда.

— Где живет Иван Федорович? — спросил он его.

— А вот в этом переулке. — объяснил тот, указывая в переулок, в трехоконном доме под зеленою крышею…

Будочник не витал далеко: весь мир для него представляла его будка с ближайшими домами, а самым великим человеком был квартальный надзиратель Иван Федорович, к которому он и направил конвойного. Казак позвонил. Вышла кухарка.

— Здесь живет Иван Федорович?

— Здесь.

— Скажи ему, что Государь прислал просить его к себе обедать.

— Да они уж покушали, — наивно отвечала кухарка. — и спать легли.

— Мне до этого дела нет, я должен исполнить повеление Государя.

Ивана Федоровича разбудили. Конвойный передал ему приглашение. Старик квартальный стал выражать сомнение, и конвойный счел долгом присовокупить:

— Мало того, что Государь приглашает вас кушать, но приказал вам сказать, что без вас и за стол не сядет.

Мешкать, значит, было нечего. Старик, записав фамилию посланного и наскоро одевшись, отправился во дворец. Паскевич же прибыл к обеду по приглашению Государя, обращенному вообще к генералам.

Во время обеда Государь, заметив между обедающими невоенного старика, обратился к графу Бенкендорфу с вопросом:

— Кто это там сидит без эполет?

— Сейчас узнаю, Ваше Величество, — отвечал Бенкендорф, намереваясь встать.

— Нет-нет, — удержал его Государь. — Не конфузь его, пусть пообедает.

По окончании обеда Государь снова предварил Бенкендорфа, чтобы тот разузнал «поделикатнее». Когда дело разъяснилось. Государь от души рассмеялся. Навел ли он тут же справки о квартальном, или наружность последнего ему понравилась, но только Государь подозвал его к себе и пожаловал часы, сказав:

— Ты хороший служака, вот тебе от меня. (1)

* * *

Однажды Император Николай, находясь в кругу близких ему лиц, сказал:

— Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: «Зачем я не там? Я так устал». (1)

* * *

Рассказывая как-то про недавно совершенную им поездку по России, Император Николай сказал в присутствии графа А. Ф. Орлова, всегда сопровождавшего его в путешествиях:

— Алексей Федорович в дороге как заснет, то так на меня навалится, что мне хоть из коляски выходить.

— Государь! Что же делать? — отвечал Орлов. — Во сне равенство, море по колено. (1)

* * *

Император Николай, посетив однажды Академию художеств, зашел в студию Брюллова, который писал тогда какую-то большую картину. Узнав, что Брюллов, затворившись, работает, он приказал не отрывать его от дела и ушел, сказав: «Я зайду в другой раз». (1)

* * *

Генерал И. С. Темирязев десять лет строго, но честно и ревностно управлял Астраханской губернией. В 1843 году была назначена сенаторская ревизия этой губернии. Ревизующий сенатор князь П. П. Гагарин поличному неудовольствию на Темирязева и по наветам врагов последнего донес о важных злоупотреблениях, будто бы обнаружившихся при ревизии, и просил о немедленном устранении губернатора от должности. Темирязев по приказанию Императора Николая был уволен, а произведенная ревизия поступила на рассмотрение Сената, а затем Государственного совета. Дело это тянулось девять лет, в течение которых Темирязев жил в деревне, постоянно отписываясь и давая объяснения на предлагаемые ему Сенатом запросы. Наконец, все действия Темирязева были подробно рассмотрены и о нем представлена на высочайшее усмотрение обширная докладная записка. Государь, прочитав ее, написал следующую резолюцию: «Не взыскания, а награды заслуживает Темирязев, определить на службу и назначить сенатором».

Прибыв в Петербург, Темирязев явился во дворец. Император Николай, подойдя к нему, обнял его и сказал:

— Очень рад тебя видеть, Темирязев. Забудь прошлое, я страдал не менее твоего за все это время, но я желал, чтобы ты собою оправдал и меня.

Когда Темирязев в ответ проговорил взволнованным голосом, что он уже не помнит ничего, кроме милостей Его Величества. Государь возразил:

— И не должен помнить, и не будешь помнить. Я заставлю тебя забыть прошлое, — и с этими словами снова обнял его.

Через несколько дней Темирязев получил аренду[13] на двенадцать лет и значительный участок земли в Самарской губернии. (1)

* * *

Поэт Полежаев, находясь в Московском университете, написал юмористическую поэму «Сашка», в которой, пародируя «Евгения Онегина» Пушкина и не стесняя себя приличиями, шутливым тоном и звучными стихами воспевал разгул и затрагивал кое-какие общественные вопросы. Поэма эта погубила Полежаева. Распространенная в списках, она скоро сделалась известной правительству. Полежаев был арестован и по приказанию Императора Николая, находившегося тогда (в 1826 году) в Москве, привезен во дворец. Когда Полежаев был введен в царский кабинет. Государь стоял, опершись на бюро, и говорил с министром народного просвещения адмиралом А. С. Шишковым. Государь бросил на вошедшего строгий, испытующий взгляд. В руке у него была тетрадь.

— Ты ли, — спросил он, — сочинял эти стихи?

— Я, — отвечал Полежаев.

— Вот, — продолжал Государь, обратившись к министру. — вот, я вам дам образчик университетского воспитания: я вам покажу, чему учатся там молодые люди. Читай эту тетрадь вслух. — прибавил он, относясь снова к Полежаеву.

Волнение Полежаева было так сильно, что читать он не мог. Взгляд Императора неподвижно остановился на нем…

— Я не могу, — проговорил смущенный студент.

— Читай! — подтвердил Государь, возвысив голос.

Собравшись с духом. Полежаев развернул тетрадь.

Сперва ему трудно было читать, но потом, кое-как оправившись, он тверже дочитал поэму до конца. В местах, особенно резких. Государь делал знаки министру, тот закрывал глаза от ужаса.

— Что скажете? — спросил Император по окончании чтения. — Я положу предел этому разврату. Это все еще следы… последние остатки… Я их искореню. Какого он поведения?

Министр не знал поведения Полежаева, но в нем шевельнулось чувство сострадания, и он сказал: — Превосходнейшего, Ваше Величество.

— Этот отзыв тебя спас, — сказал Государь Полежаеву. — Но наказать тебя все-таки надобно, для примера другим. Хочешь в военную службу?

Полежаев молчал.

— Я тебе даю военной службой средство очиститься. Что же, хочешь?

— Я должен повиноваться. — отвечал Полежаев.

Государь подошел к нему, положил руку на плечо и, сказав: «От тебя зависит твоя судьба, если я забуду, ты можешь мне написать», — поцеловал его в лоб.

От Государя Полежаева свели к начальнику Главного штаба Дибичу, который жил тут же, во дворце. Дибич спал, его разбудили. Он вышел, зевая, и, прочитав препроводительную бумагу, сказал:

— Что же, доброе дело, послужите в военной, я все в военной службе был. Видите, дослужился, и вы, может, будете генералом. После этого Дибич распорядился отвезти немедленно Полежаева в лагерь, расположенный под Москвой, и сдать его в солдаты. (1)

* * *

До сведения Императора Николая дошло, что его лейб-кучер раздает офицерам деньги под проценты. Государь на другой день, сев в сани, приказал ехать на Каменноостровский проспект, затем повернуть в какой-то переулок, где ни души зимою нельзя встретить. Тут уж он дал волю своем, гневу.

— Ты у меня ростовщиком сделался! — крикнул он. — Офицерам за проценты деньги раздаешь! — И спина виновника почувствовала физическую силу Государя. — Я тебя туда сошлю, куда Макар телят не гонял! — прибавил в заключение Государь. Но после никогда ни слова не говорил об этом, зная, что после данного урока виновный уже не решится заниматься опять ростовщичеством. (1)

* * *

Один молодой чиновник, получавший от отца по пятьдесят рублей первого числа каждого месяца, встретил крайнюю нужду, вследствие карточного проигрыша, в деньгах. Отец его был человек аккуратный до странности: сын даже накануне не имел права просить у него назначенного ему месячного содержания. Не смея обратиться к отцу (гласных же касс ссуд тогда не было), N. отправился к своему приятелю-офицеру, у которого всегда были свободные деньги. Не застав его дома, он прошел прямо в спальню и в знакомом ему месте, где тот клал деньги, никогда не запирая, взял 50 рублей, рассчитывая сказать ему об этом при свидании. Между тем приятель-офицер возвратился домой и, недосчитавшись денег, заявил о том полиции. При допросе денщик, утверждая, что он денег не брал, указал на N., который один входил в спальню, когда барина не было дома. Таким образом, и, быть может, без желания хозяина, N. был привлечен к следствию. Он, разумеется, во всем сознался, объясняя, что не успел только предупредить приятеля. Но тем не менее по этому делу было назначено следствие и обвиняемый заключен под стражу при полиции. Отец, узнав о несчастье, постигшем сына, подал Императору Николаю прошение, где, не оправдывая сына до окончания следствия, просил лишь о скорейшем решении, так как люди, с которыми был заключен молодой человек, могли или совершенно растлить его, или произвести на него такое нравственное потрясение, что он во всяком случае не мог бы оставаться полезным членом общества, хотя и оказалась бы в его поступке одна необдуманность.

Государь на этом прошении положил следующую резолюцию: «Завтра в десять часов представить мне на конфирмацию».

Таким образом, менее чем в сутки дело должно было пройти по следующим инстанциям: представлено в губернское правление, в губернском правлении составлен журнал о неимении препятствия к преданию суду N., подписан всеми членами, утвержден губернатором, пропущен прокурором, и затем дело при указе отослано в уездный суд, в уездном суде составлен приговор (чего, конечно, нельзя было бы сделать без знакомства с делом), подписан членами, пропущен уездным стряпчим, затем дело при рапорте представлено в уголовную палату на ревизию, в уголовной палате составлено определение, подписано членами, пропущено прокурором и препровождено при отношении на заключение губернатора, а с заключением его, при рапорте представлено в Правительствующий Сенат, где составлено определение, подписано сенаторами, пропущено обер-прокурором и препровождено на заключение министру внутренних дел (так как N. служил по его ведомству), а с его заключением — через министра юстиции — в комитет министров и через этот последний уже Государю Императору на конфирмацию. Понятно, что ночь была проведена всеми без сна, во всех поименованных выше местах были чрезвычайные заседания. Всю ночь скрипели перья, летали курьеры, и высочайшая воля была исполнена. Конечно, при обыкновенном течении этого дела потребовалось бы времени по меньшей мере год.

Государь, рассмотрев подробно все представленные ему бумаги, приказал разжаловать N. в солдаты, а через месяц во внимание к службе отца помиловал его. (1)

* * *

При лейб-уланском полку, которым командовал Великий Князь Константин Павлович, состоял ветеринар по фамилии Тортус, прекрасно знавший свое дело, но горчайший пьяница. Тортус разыгрывал в полку роль Диогена и своим ломаным русским языком говорил правду в лицо всем, даже Великому Князю, называя всех «ты». Константин Павлович очень любил Тортуса и никогда не сердился на его грубые ответы и выходки.

Однажды во время похода Великий Князь, приехав на бивуак, спросил Тортуса, хорошо ли ему при полку?

— В твоем полку нет толку! — отвечал старик и, махнув рукой, ушел без дальнейших объяснений.

Раз Великий Князь постращал за что-то Тортуса палками.

— Будешь бить коновала палками, так станешь ездить на палочке, — заметил хладнокровно Тортус.

В другой раз Великий Князь похвалил его за удачную операцию над хромою лошадью.

— Поменьше хвали, да получше корми, — угрюмо отвечал старик.

Великий Князь рассмеялся, велел Тортусу прийти к себе, накормил его досыта и сам напоил допьяна. (1)

* * *

Великий Князь Константин Павлович писал до такой степени дурно и неразборчиво, что иногда писем его нельзя было прочитать. А. П. Ермолов, находившийся в постоянной переписке с ним, часто говорил ему об этом. Раз они не виделись четыре месяца, и в течение этого времени Ермолов получил от Великого Князя несколько писем. При свидании Великий Князь спросил его:

— Ну что, ты разобрал мои письма?

Ермолов отвечал, что в иных местах попытка удалась, а в других нужно было совершенно отказаться от нее.

— Так принеси их, я прочту тебе. — сказал Великий Князь. Ермолов принес письма, но Великий Князь, как ни старался, сам не мог разобрать того, что написал. (1)

* * *

Предоставив воспитание дочерей своих, Великих Княжон, своей высокообразованной и педагогически опытной супруге. Великий Князь Михаил Павлович не мог, однако же, отказать себе в удовольствии ввести в учебную программу один предмет из военных знаний, мотивируя это тем, что каждая из его дочерей была, равно как и его супруга, шефом которого-нибудь из кавалерийских полков. Полушутя, полусерьезно он знакомил Великих Княжон с кавалерийскими и пехотными сигналами на горне и на барабане. Твердое знание юными Великими Княжнами этих сигналов подавало иногда повод их родителю к истинно «отеческому» взысканию с офицеров, делавших на учениях или смотрах ошибки в этой азбуке строевой службы. Случалось, что Великий Князь, строго выговорив провинившемуся и объявив ему арест, привозил его с собой в Михайловский дворец и, пригласив в зал Великих Княжон, заставлял горниста с дворцовой гауптвахты играть на выдержку два-три сигнала, и одна из Великих Княжон на вопрос родителя безошибочно объясняла их значение.

— Вот, сударь мой, — говорил тогда Великий Князь переконфуженному гвардейцу, — мои дочери, дети, малютки[14], знают сигналы, которые, как видно, вам совсем не знакомы, а потому-с милости прошу отправиться на гауптвахту. (1)

* * *

В России служили три родных брата — Беллинсгаузены: первый — адмирал Фаддей Фаддеевич, второй — генерал Иван Иванович, третий — действительный статский советник Федор Федорович, а отца их звали Карлом. Конечно, это могло случиться только в России и произошло следующим образом. Фаддей воспитывался в морском корпусе.

— Как тебя зовут? — спрашивают его при приеме.

— Фаддеем.

— А по отцу?

Беллинсгаузен, плохо знавший по-русски, не понял вопроса. Он подумал и повторил опять:

— Фаддей.

— Пишите: «Фаддей Фаддеевич».

И записали так. Иван определен был в первый кадетский корпус. Совершенно так же его возвеличили Ивановым, а третьего — Федоровым. Так записаны они были в корпусах, так выпущены на службу.

Старший Беллинсгаузен, Фаддей Фаддеевич, был замечательный моряк и отличался своим прямодушием. Про него сохранился следующий анекдот.

…На маневрах флота под Кронштадтом в присутствии Императора Николая Павловича один корвет наткнулся на другой.

— Под суд командира! — грозно сказал Государь. Беллинсгаузен, стоявший возле него, начал ворчать как бы про себя:

— За всякую малость под суд!..

Государь сделал вид, что его не слушает.

— Молодой офицер, — продолжает Беллинсгаузен, — желал отличиться в присутствии Государя, не размерил расстояния и наткнулся — невелика беда. Если за это под суд, то у нас и флота не будет.

Государь, обратясь к Беллинсгаузену, сказал:

— Спасибо, старик, ты сказал правду. Но все-таки надо расследовать.

— Это будет сделано, — продолжал тем же ворчливым тоном Беллинсгаузен, — и с виновного взыщется, но не судом.

— Правда, правда, — повторил Государь. — спасибо! (1)

* * *

Генерал-от-инфантерии Христофор Иванович Бенкендорф (отец известного шефа жандармов, графа А. Х. Бенкендорфа) был очень рассеян. Проезжая через какой-то город, зашел он на почту проведать, нет ли писем на его имя.

— Позвольте узнать фамилию вашего превосходительства? — спрашивает его почтмейстер.

— Моя фамилия? Моя фамилия? — повторяет он несколько раз и никак не может ее вспомнить. Наконец, говорит, что придет после, и уходит. На улице встречается он со знакомым.

— Здравствуй, Бенкендорф!

— Как ты сказал? Да-да, Бенкендорф! — и тут же побежал на почту.

Однажды он был у кого-то на бале. Бал окончился довольно поздно, гости разъехались. Остались друг перед другом только хозяин и Бенкендорф. Разговор шел вяло: тому и другому хотелось спать. Хозяин, видя, что гость его не уезжает, предлагает: не пойти ли им в кабинет. Бенкендорф, поморщившись, отвечает: «Пожалуй, пойдем». В кабинете им было не легче. Бенкендорф по своему положению в обществе пользовался большим уважением. Хозяину нельзя же было объяснить ему напрямик, что пора бы ему ехать домой. Прошло еще несколько времени. Наконец, хозяин решился сказать:

— Может быть, экипаж ваш еще не приехал, не прикажете ли, я велю заложить свою карету?

— Как вашу? Да я хотел предложить вам свою. — отвечал Бенкендорф.

Дело объяснилось тем, что Бенкендорф вообразил, что он у себя дома, и сердился на хозяина, который у него так долго засиделся. (1)

* * *

Сенатора князя Г. Е. Эрнстова А. П. Ермолов не любил и очень нехорошо отзывался о нем, подчас называя его сумасшедшим. Один из приближенных русских Ермолова, который был знаком с князем Эрнстовым, говорит ему:

— Ваше сиятельство, что за причина, что Ермолов вас не любит и никогда о вас хорошо не отзывается?

Эрнстов отвечал:

— Причины сам не нахожу, почему он меня не любит, но, я думаю, оттого что у А. П. Ермолова ум легкого, а язык дурного поведения. (4)

* * *

Алексей Петрович Ермолов говаривал, что «поэты суть гордость нации». С глубоким сожалением выражался он о ранней смерти Лермонтова.

— Уж я бы не спустил этому Мартынову! Если б я был на Кавказе, я бы спровадил его, там есть такие дела, что можно послать, да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей, каков Лермонтов, не скоро дождаться!

Все это седой генерал говорил по-своему, слегка притопывая ногой. (4)

* * *

Ермолов, встретив князя А. С. Меншикова во дворце, рассматривающего в зеркало свою бороду, обратился к нему с вопросом:

— Что это ты так пристально рассматриваешь?

— Да, вот, боюсь, не очень ли длинна моя борода, — отвечал Меншиков, проведя рукою по подбородку, дня два не бритому.

— Господи, батюшка, нашел чего бояться!.. Высунь язык, да и побрейся. (4)

* * *

В 1837 году, во время больших маневров в окрестностях города Вознесенска, одной стороной командовал Государь Император Николай Павлович, а другою — начальник всей поселенной кавалерии граф Витт. Случилось так, что во время самого жаркого дела без всякой достаточной причины генерал Витт вдруг переменил образ действий и стал с отрядом отступать. Государь, не понимая такого неожиданного маневра, спросил у бывшего подле него А. П. Ермолова:

— Чтобы значило это отступление, когда Витт находится в гораздо лучшем положении, чем я?

— Вероятно. Ваше Величество, граф Витт принимает это дело за настоящее, — был ответ Ермолова. (4)

* * *

Инспектируя однажды роту артиллерии, которой командовал А. П. Ермолов. Аракчеев нашел артиллерийских лошадей в неудовлетворительном состоянии и при этом строго заметил:

— Знаете ли, сударь, что от этого зависит вся репутация ваша!

— К несчастью знаю, отвечал Ермолов. — наша репутация часто зависит от скотов. (4)

* * *

Что значит это выражение «армяшка», которое вы часто употребляете? — спросил Ермолова князь Мадатов.

— По-нашему, — отвечал Ермолов, — это означает обманщика, плута.

— А, понимаю — подхватил Мадатов, — это то, что мы по-армянски называем «Алексей Петрович». (4)

* * *

Князь А. И. Барятинский был в числе нескольких гвардейских офицеров, отправленных Императором Николаем в 1835 году на Кавказ для приобретения ими военной опытности. В Ставрополе, где должно было окончательно определиться служебное назначение князя Барятинского, в это время командовал А. А. Вельяминов, известный друг и ученик Ермолова и, конечно, после него самый замечательный военный человек на Кавказе во всю первую половину нашего века. Вельяминов был отчасти человек старого покроя по своим обычаям и привычкам, говорил, например, молодым офицерам «ты» и т. п. В одно прекрасное утро, когда генерал, отличавшийся тучностью, лежал у себя в кабинете на диване в самом легком костюме, хорошо обрисовывавшем его формы, и, оборотясь лицом к стене, читал книгу, адъютант ввел к нему юношу Барятинского и провозгласил его фамилию.

— Спроси его, — не двигаясь ни одним членом, сказал Вельяминов своему адъютанту, — он из тех, что ли, что Государь прислал сюда учиться делу?

— Точно так, ваше превосходительство. — заметил от себя Барятинский.

— Хорошо, — прибавил Вельяминов, обращаясь опять к адъютанту, — так скажи ему, чтобы он приходил сегодня обедать в сюртуке, без сабли.

Адъютант передал слова генерала присутствовавшему при этом в роли третьего лица молодому князю, и этим аудиенция кончилась. Кроме спины Вельяминова. Барятинский в этот раз ничего не видал.

При теперешних наших понятиях о вежливости самый невзыскательный прапорщик не согласился бы являться к подобному генералу на обеды. Но князь Барятинский, несмотря на свое богатство, связи и аристократические привычки, не затруднился прийти в назначенный час к командующему войсками, причем, к удивлению своему, заметил, что их, то есть гостей, кормили одним обедом, довольно изысканным, а Вельяминов сам ел другие кушанья, приготовленные чуть ли не на солдатской кухне. Барятинский всегда потом с признательностью вспоминал о своем бывшем учителе, столь оригинально суровом, но и столь даровитом, что ряд главнокомандующих на Кавказе смотрели на тамошнюю войну его плазами и что тогда только, когда его, то есть Вельяминова, система была принята князем А. И. Барятинским и Евдокимовым. Кавказ был окончательно покорен. (1)

* * *

В 1820-х годах Оренбургским генерал-губернатором и командиром отдельного оренбургского корпуса был князь Волконский, человек очень престарелый. Когда он был отозван, то сделал смотр башкиро-мещерякскому войску, к которому обратился приблизительно со следующими словами:

— Прощайте, ребята! Я послужил с вами довольно. Теперь Царь меня к себе требует.

— Ну, прощай, бачка, ваше сиятельство! — добродушно отвечали наивные башкиры, — что же, пора! Пора! Стара стала, глупа стала, ум кончал! (1)

* * *

Князя М. С. Воронцова не только уважали, но и боялись на Кавказе. Однажды, во время поездки по краю, князю случилось быть в каком-то отдаленном укреплении, где находился большой военный госпиталь. Обозрев госпиталь подробно, он нашел его в хорошем состоянии и, обратясь к смотрителю, выразил ему благодарность и вместе с тем протянул ему руку. Тот, испугавшись до крайности и пряча свою руку, упал на колени, прося помиловать его как человека бедного, обремененного большим семейством. Князь едва заметно улыбнулся и спросил: в чем же он просит помилования, когда все у него в порядке?

— Все говорят, ваше сиятельство, — отвечал со слезами на глазах смотритель, — что когда вы подадите кому-нибудь руку, то это значит — пропал человек.

— Нет, нет, — сказал Воронцов, — я вами доволен и искренно благодарю, а в доказательство поздравляю с будущей наградой.

Тогда только испуганный смотритель пришел в нормальное состояние. (1)

* * *

Командир Лейб-гвардии Финляндского полка (в николаевское время) генерал Н. Ф. Воропонов слушал на репетиции развода, как музыканты играли австрийский сбор, и вдруг, подойдя к управлявшему оркестром офицеру Титову, сказал:

— Извольте наказать этого музыканта, он лентяй-с!

— За что. Ваше Превосходительство?

— Я заметил, что он редко приставляет свой инструмент к губам-с.

— Да это так следует по правилам генерал-баса.

— Какой генерал-бас? Я здесь генерал-с. (1)

* * *

В 1830-х годах губернатором в Уфе был А. П. Гевлич, человек умный, ученый, высокой честности, но тихий, скромный. Раз, проходя по базару, он увидел отставного солдата, чем-то крайне обиженного.

— Служивый, — спрашивает его Гевлич. — что с тобой? Кто тебя обидел?

Служивый рассказал свою обиду.

— Что же ты не пожалуешься?

— Да кому жаловаться-то?

— Как кому? Да ты бы пожаловался губернатору.

— Какому губернатору? У нас не губернатор, а «баба», — отвечал служивый и пошел прочь. (1)

* * *

В бытность свою в Смоленске С. Н. Глинка подъехал на извозчике к одному знакомому дому, слез с дрожек, снял с себя сюртук, который был надет поверх фрака, положил на экипаж и пошел по лестнице. Посидев недолго в гостях, он вышел из дому, но ни сюртука, ни извозчика не оказалось. Глинка отправился в полицию, чтобы заявить о пропаже.

— Извольте. — говорят ему. — взять в казначействе гербовый лист в пятьдесят копеек, и мы напишем объявление.

— Как! У меня украли, да я еще и деньги должен платить?! — возразил Глинка и прямо отсюда пошел на биржу, где стоят извозчики; посмотрел — вора не было.

— Послушайте, братцы. — сказал он извозчикам. — вот что со мной случилось, вот приметы вашего товарища, найдите мой сюртук, Я живу там-то, зовут меня Сергей Николаевич Глинка.

— Знаем, знаем, батюшка. — закричали извозчики.

На другой день сюртук был найден и вор приведен. Глинка сделал приличное наставление виновному, надел сюртук и отправился в полицию.

— Извольте видеть, — сказал он с довольным видом, — полтины не платил, просьбы не писал, сюртук на мне, а я не полицмейстер! (1)

* * *

Известный любитель художеств граф Александр Сергеевич Строганов, пожелав услышать перевод «Илиады» Гнедича, пригласил для этого переводчика к себе на обед. После стола началось чтение, и старый граф под звуки гекзаметров немножко вздремнул. Гнедич читал очень выразительно, в одном месте кто-то из героев говорит у него: «Ты спишь» и пр. Слова эти Гнедич произнес так громко, что Строганов в испуге вскочил с кресел и стал уверять, что он не спит, а слушает. (1)

* * *

Князь Михаил Дмитриевич Горчаков, бывший главнокомандующий в Крымскую кампанию, а потом наместник Царства Польского, не терпел лжи, сплетен и никогда не читал анонимных писем. Однажды им было получено несколько конвертов с надписью: «В собственные руки». По своей привычке, князь начал искать прежде всего подпись и, не находя ее, разорвал эти письма, не читая, причем, обратясь к присутствовавшему здесь адъютанту своему, капитану Красовскому, сказал:

— Вот вам мой совет, никогда не читайте анонимных писем, кто хочет говорить правду, пусть говорит открыто.

Горчаков чуждался всего неестественного, бьющего на эффект, и был замечательно прост в обращении со всеми. Он терпеть не мог официальных приемов и парадных встреч, которые обыкновенно ему устраивали по уставу во время его переездов. Однажды не успели отменить подобную встречу в одном из губернских городов. У дома губернатора, где была отведена квартира князю, собралось множество всякого народу. Подъезжая к дому, Горчаков заметил:

— Удивительно, чего ожидает эта толпа, теряя время понапрасну? Стоять несколько часов, чтобы увидеть, как вылезет из кареты незнакомый им старик. (1)

* * *

Булгарин просил Греча предложить его в члены английского клуба. На членских выборах Булгарин был забаллотирован. По возвращении Греча из клуба Булгарин спросил его:

— Ну что, я выбаллотирован?

— Как же, единогласно, — отвечал Греч.

— Браво!.. Так единогласно?.. — воскликнул Булгарин.

— Ну да, конечно, единогласно, — хладнокровно сказал Греч. — потому что в твою пользу был один лишь мой голос, все же прочие положили тебе неизбирательные шары. (1)

* * *

У А. С. Грибоедова был камердинер, крепостной его человек и молочный брат, который с малолетства находился при нем для прислуги, он вместе с ним вырос и был при нем безотлучно во всех его путешествиях. Грибоедов его очень любил и даже баловал, вследствие чего слуга зачастую фамильярничал со своим господином. По какому-то странному случаю, этот слуга назывался Александром Грибовым, и Грибоедов часто называл его тезкой. Однажды Александр Сергеевич ушел в гости на целый день. Грибов по уходе его запер квартиру на ключ и сам тоже куда-то отправился… Часу во втором ночи Грибоедов воротился домой, звонит, стучит — дверей не отворяют… Он еще сильнее — нет ответа. Помучившись напрасно с четверть часа, он отправился ночевать к своему приятелю, Андрею Андреевичу Жандру, который жил недалеко от него.

На другой день Грибоедов приходит домой. Грибов встречает его как ни в чем не бывало.

— Сашка! Куда ты вчера уходил? — спрашивает Грибоедов.

— В гости ходил, — отвечает Сашка.

— Но я во втором часу воротился, и тебя здесь не было.

— А почем же я знал, что вы так рано вернетесь? — возражает он таким тоном, как будто вся вина была на стороне барина, а не слуги.

— А ты в котором часу пришел домой?

— Ровно в три часа.

— Да, — сказал Грибоедов. — ты прав: ты точно в таком случае не мог мне отворить двери…

Несколько дней спустя Грибоедов сидел вечером в своем кабинете и что-то писал… Александр пришел к нему и спрашивает его:

— А что, Александр Сергеевич, вы не уйдете сегодня со двора?

— А тебе зачем?

— Да мне бы нужно было сходить часа на два или на три в гости.

— Ну, ступай, я останусь дома.

Грибов расфрантился, надел новый фрак и отправился… Только что он за ворота — Грибоедов снял халат, оделся, запер квартиру, взял ключ с собою и ушел опять ночевать к Жандру. Время было летнее. Грибов воротился часу в первом… Звонит, стучит, двери не отворяются… Грибов видит, что дело плохо, стало быть, барин надул его… Уйти ночевать куда-нибудь нельзя, неравно барин вернется ночью. Нечего было делать — ложится он на полу в сенях около самых дверей и засыпает богатырским сном. Рано поутру Грибоедов воротился домой и видит, что его тезка, как верный пес, растянулся у дверей своею господина. Он разбудил его и, потирая руки, самодовольно говорит ему:

— А, что, франт-собака, какою я тебя прошколил? Славно отплатил тебе? Вот, если б у меня не было поблизости знакомого, и мне бы пришлось на прошлой неделе так же ночевать по милости твоей…

Грибов вскочил как встрепанный и, потягиваясь, сказал ему:

— Куда как остроумно придумали!.. Есть чем хвастать!.. (1)

* * *

Царевич Грузинский, отличавшийся своею ограниченностью, был назначен присутствующим в Правительствующем Сенате. Одно известное Царевичу лицо обратилось к нему с просьбой помочь ему в его деле, назначенном к слушанию в Сенате. Царевич дал слово. После, однако, оказалось, что просителю отказали, и Царевич вместе с другими сенаторами подписал Определение. Проситель является к нему.

— Ваша светлость. — говорит он, — вы обещали мне поддержать меня в моем деле.

— Обещал, братец.

— Как же, ваша светлость, вы подписали Определение против меня?

— Не читал, братец, не читал.

— Как же, ваша светлость, вы подписываете, не читая?

— Пробовал, братец? — хуже выходит. (1)

* * *

По окончании Крымской кампании князь Меншиков, проезжая через Москву, посетил А. П. Ермолова и, поздоровавшись с ним, сказал:

— Давно мы с вами не видались!.. С тех пор много воды утекло!

— Да, князь! Правда, что много воды утекло! Даже Дунай уплыл от нас! — отвечал Ермолов. (1)

* * *

Наивный малоросс довольно пожилых лет по фамилии, кажется, Волынский, много лет занимавший на Кавказе скромную должность архивариуса уездного суда, не находил возможности ни содержать большую свою семью, ни возвратиться на родину. Ему присоветовали единственный путь: обратиться за помощью к главнокомандующему Алексею Петровичу Ермолову, при этом дано было и наставление, в каких словах он должен был выразить просьбу свою. Он последовал совету, начал зубрить сочиненную просьбу, начинавшуюся словами: «Ваше Высокопревосходительство, войдите в мое бедное положение и т. д.». Затвердив это вступление, он после долгих колебаний наконец решился идти к Ермолову. Алексей Петрович, занимаясь в своем кабинете, куда доступ был свободный для всех служащих, всегда сидел в большом вольтеровском кресле спиной к входной двери, так что стоявшее перед ним зеркало могло отражать всякого входившего в кабинет, и он, заглянув в зеркало, или тотчас, смотря по личности, или через несколько времени оборачивался к вошедшему. Малоросс, подойдя на цыпочках к кабинету и безпрестанно повторяя заученную речь, с замиранием сердца отворил дверь. Ермолов, увидев в зеркале мелкого чиновника, продолжал писать, а тот все стоял и твердил заученные слова. Вдруг Ермолов со своей грозною львиною физиономиею поворачивается на трескучем кресле, держа в руке открытую табакерку. Как только малоросс взглянул на него, которого никогда прежде близко не видал, так все в памяти его перепуталось, а подойдя ближе, только и мог выговорить: «Ваше… Ваш… прин… умн…!!!» Когда же последовал вопрос: «Что тебе нужно?» — то, увидев в руке Ермолова открытую табакерку, выговорил: «Ничего, Ваше Высокопревосходительство, тольки табачку понюхать». Ермолов протянул ему табакерку, и он, взяв дрожащею рукою щепоть табаку, начал осторожно отступать «задним ходом», а потом, отворив дверь, так побежал, что даже не заметил встретившегося ему полицмейстера. Впоследствии Ермолов, узнав через полицмейстера, в чем дело, дал этому бедняку средства выехать из Тифлиса, к крайнему его изумлению, потому что он, как сам говорил, ожидал по меньшей мере ссылки в Сибирь «за понюшку табаку». (1)

* * *

Ермолов в конце 1841 года занемог и послал за своим доктором Высотским. Разбогатев в Москве от огромной своей практики, доктор, как водится, не обращал уже большого внимания на своих пациентов, он только на другой день вечером собрался навестить больного. Между тем Алексей Петрович, потеряв терпение и оскорбясь небрежностью своего доктора, взял другого врача. Когда приехал Высотский и доложили о его приезде, то Ермолов велел ему сказать, что он «болен и потому принять его теперь не может». (1)

* * *

Некто Олин, плохой писатель и бедняк, с целью поправить свои плохие обстоятельства вздумал разыграть в лотерею свою единственную ценную собственность — какую-то фамильную табакерку. Олин явился к Жуковскому, который охотно взял у него десятка два билетов, один оставил у себя, остальные раздал многочисленным знакомым. Олин собрал сумму, вчетверо превышавшую стоимость табакерки, и разыграл лотерею. Выигрыш пал на билет Жуковского. Когда Олин принес ему табакерку. Жуковский подарил ему обратно свой выигрыш. Месяца через два Олин опять является к Жуковскому с предложением взять несколько билетов на вторичный розыгрыш той же табакерки. Жуковский, не взяв ни одного билета, но заплатив, однако, деньги за пять, с ласковой улыбкой сказал:

— Боюсь опять выиграть, если выиграю во второй раз, то уж не возвращу вам выигрыша.

Когда близкие знакомые пеняли Жуковскому за его излишнюю деликатность с таким человеком, он отвечал, смеясь:

— Эх, господа, не браните его: бедность и не до этого доводит. (1)

* * *

Вначале 1841 года граф Канкрин давал первый великолепный бал с тех пор, как он назначен был министром. Вот как он делал приглашение одному высокопоставленному лицу.

— Удостойте, ваше… ство, пожаловать ко мне на вечер.

— Что это значит? Это новость, граф, — сказало приглашаемое лицо.

— Вот извольте видеть, у меня есть две девки, так, говорят, чтобы их скорее выдать замуж, надобно делать балы, а потому я и хочу завтра попробовать один. (1)

* * *

В Государственном совете уговаривали графа Канкрина изменить запретительную систему тарифа, говоря, что торговля всех европейских государств слишком этим стеснена, и кто-то присовокупил:

— Помилуйте, граф, что скажет об нас Европа, если мы не изменим теперь тарифа.

— Вот то-то, господа, — отвечал Канкрин, — вы все только и твердите, что скажет Европа, а никто из вас не подумает, что станет говорить бедная Россия, если мы это сделаем. (1)

* * *

Один из приятелей Карамзина встретил его раз рано утром пешком в какой-то отдаленной петербургской улице. Погода была отвратительная: мокрый снег падал хлопьями, от оттепели стояли всюду непроходимые лужи. На удивление, выраженное приятелем, что встречает его в таком глухом месте в такой ранний час и в такую погоду. Карамзин отвечал:

— Необыкновенный случай завел меня сюда. Чтобы не показаться вам скрытным, должен сказать, что отыскиваю одного бедного человека, который часто останавливает меня на улице, называет себя чиновником и просит подаяния именем голодных детей. Я взял его адрес и хочу посмотреть, что могу для него сделать.

Приятель вызвался сопутствовать Карамзину. Они отыскали квартиру бедного чиновника, но не застали его дома. Семейство его в самом деле оказалось в жалком положении. Карамзин дал денег хозяйке и расспросил ее о некоторых обстоятельствах жизни мужа. Выходя из ворот. Карамзин встретил его самого, но в таком виде, который тотчас объяснил причину его бедности. Карамзин не хотел обременять его упреками, он только покачал головою и сказал приятелю:

— Досадно, что мои деньги не попали туда, куда я назначал их. Но я сам виноват: мне надлежало бы прежде осведомиться об его поведении. Теперь буду умнее и не дам денег ему в руки, а в дом. (1)

* * *

Кто-то из малознакомых Карамзину лиц позвал его к себе обедать. Он явился на приглашение. Хозяин и хозяйка приняли его крайне вежливо и почтительно и тотчас же сами вышли из комнаты, оставив его одного. В комнате на столе лежало несколько книг. Спустя полчаса хозяева приходят и просят его в столовую. Удивленный таким приемом. Карамзин решается спросить их, зачем они оставили его?

— Помилуйте, — отвечают хозяева. — мы знаем, что вы любите заниматься и не хотели помешать вам в чтении, нарочно приготовив для вас несколько книг. (1)

* * *

Граф Клейнмихель, отправляясь с докладом к Императору Николаю Павловичу, находился всегда в волнении и как-то судорожно перебирал пуговицы на мундире, проверяя, все ли они застегнуты. Раз по возвращении его от Государя состоявший при нем полковник Безносиков вошел к нему в кабинет и нашел его лежащим на диване лицом к стене. Портфель с бумагами был брошен на стол.

— Ваше сиятельство, пришел Безносиков. — доложил последний.

Ответа нет.

— Ваше сиятельство, не будет ли приказаний? — Ответа нет.

— Ваше сиятельство, прикажете взять портфель? — Ответа нет. — Ваше сиятельство, я ухожу.

Тогда Клейнмихель, сделав быстрый поворот головы, крикнул с досадою:

— Ищите, кто меня умнее, я — поглупел!!! (1)

* * *

Однажды служивший при Великом Князе Константине Павловиче в Варшаве князь Голицын захотел получить прибавку к своему содержанию, казенную квартиру и еще что-то в этом роде. Он передал свои желания генералу Куруте, пользовавшемуся особенным расположением Великого Князя и управлявшему всеми его делами. Тот имел привычку никогда и никому ни в чем не отказывать.

— Очень хорошо, mon cher, — сказал он Голицыну, — в первый раз, что мы встретимся с вами у Великого Князя, я при вас же ему о том доложу.

Так и случилось. Начался между Великим Князем и Курутою разговор, по обыкновению на греческом языке, которым Константин Павлович владел превосходно. Голицын слышит, что имя его упоминается несколько раз, слышит также, что на предложение Куруты Великий Князь не раз отвечал: «Калос». Все, принадлежавшие к варшавскому двору, настолько были сведущи в греческом языке, что знали, что слово «калос» означает по-русски «хорошо». Голицын был в восхищении. При выходе от Великого Князя он поспешил к Куруте, чтобы изъявить ему свою глубочайшую благодарность, но тот с печальным лицом объявил ему:

— Сожалею, mon cher, что не удалось мне удовлетворить вашему желанию. Великий Князь во всем вам отказывает и приказал мне сказать вам, чтобы вы впредь не осмеливались обращаться к нему с такими пустыми просьбами.

Что же оказалось? Курута, докладывая о ходатайстве Голицына, прибавлял от себя по каждому предмету, что, по его мнению, Голицын не имеет никакого права на подобную милость, а в конце заключил, что следовало бы запретить Голицыну повторять свои домогательства. На все это Великий Князь и изъявлял свое согласие. (1)

* * *

Когда умер Загоскин, Лажечникова, который искал в это время места, один из его знакомых уверил, что вакантное место директора московских театров принадлежит ему по праву, что Загоскин был сделан директором именно за то, что написал «Юрия Милославского» и «Рославлева».

— Да к кому же мне адресоваться? — спросил Лажечников.

— Отправляйтесь прямо к директору канцелярии императорского двора В. И. Панаеву. Вы незнакомы с ним лично, но это ничего: вас знает вся Россия, к тому же директор был сам литератор, он любил литературу, и я уверен, что он примет вас отлично и все устроит с радостью… Ему стоит только сказать слово министру.

Лажечников отправился к директору канцелярии. Его ввели в комнату, где уже находилось несколько просителей. Через полчаса Панаев вышел и, приняв поданные просьбы, обратился наконец к Лажечникову.

— Ваша фамилия? — спросил он его.

— Лажечников.

— Вы автор «Ледяного дома»?

— Точно так, ваше превосходительство.

— Не угодно ли пожаловать ко мне в кабинет.

Вошли.

— Милости прошу, — сказал директор, — не угодно ли вам сесть.

И сам сел к своему столу.

— Что вам угодно? — спросил он.

Сухой, вежливый тон директора смутил Лажечникова, и он не без смущения объяснил ему желание свое получить место Загоскина.

— Как?.. Я недослышал… что такое? Какое место? — произнес Панаев, устремляя на него резкий взгляд.

— Место директора московских театров, — глухо повторил Лажечников.

— Какое же вы имеете право претендовать на это место?

Лажечников не совсем связно отвечал, что так как Загоскин, вероятно, получил это место вследствие своей литературной известности, то он полагает, что, пользуясь также некоторой литературной известностью, может надеяться… Но Панаев прервал его с явною досадою…

— Напрасно вы думаете, что Загоскин имел это место вследствие того, что сочинял романы… Покойный Михаил Николаевич был лично известен Государю Императору — вот почему он был директором. На таком месте самое важное — это счетная часть, тут литература совсем не нужна, она даже может вредить, потому что господа литераторы вообще плохие счетчики. На это место, вероятно, прочат человека опытного, знающего хорошо администрацию, притом человека заслуженного, в чинах…

При этих словах Лажечников вскочил со стула и, неловко извинившись в том, что обезпокоил его превосходительство, поспешил убраться. (1)

* * *

Адмирал Михаил Петрович Лазарев сделался известным Императору Николаю со времени Наваринской битвы. При возвращении Лазарева из Средиземного моря Государь поручил ему исследовать причину пожара на корабле «Фершампенуаз», который, возвращаясь из-за границы, вез все отчеты в истраченных суммах за пять лет по управлению целой эскадры. Входя в Кронштадтскую гавань, корабль этот неожиданно сгорел до основания. Злонамеренность казалась явною причиною пожара. Произведя строгое следствие, Лазарев открыл, что корабль загорелся действительно от неосторожности. Император Николай, приехав в Кронштадт, обратился к Лазареву с вопросом:

— Корабль сожгли?

— Сгорел, Государь, — отвечал хладнокровно Лазарев.

— Я тебе говорю, что корабль сожгли. — возразил Император, видимо рассерженный ответом.

— Государь, я доложил Вашему Величеству, что корабль сгорел, но не сказал, что его сожгли, — отвечал вторично адмирал, оскорбленный недоверием к себе. (1)

* * *

Незадолго до своей кончины, в последнюю поездку свою в Петербург и накануне возвращения в Николаев, Лазарев откланивался Императору Николаю Павловичу. После самого милостивого приема, желая показать адмиралу особое расположение, Государь сказал:

— Старик, останься у меня обедать.

— Не могу, Государь, — отвечал Лазарев. — я дал слово обедать у адмирала Г. (который, надо заметить, был тогда в немилости при дворе).

Сказав это, Лазарев вынул свой толстый хронометр, взглянул на часы и, промолвив: «Опоздал, Государь», поцеловал озадаченного Императора и быстро вышел из кабинета. В это время вошел князь А. В. Орлов.

— Представь себе, — сказал ему Государь, — что есть в России человек, который не захотел со мною отобедать. (1)

* * *

В 1851 году, когда болезнь Лазарева получила страшное развитие и угрожала ему уже смертью, Император Николай в милостивом рескрипте просил Лазарева прибегнуть к совету врачей и, увольняя его за границу, сохранил за ним сполна все получаемое содержание. Перед отъездом Лазарева начальник его штаба В. А. Корнилов принес ему бумаги, которые тот должен был подписать по случаю сдачи должности другому. Зная недостаточные средства адмирала. Корнилов решился между другими бумагами поднести требование всего содержания за год вперед, чтобы не затруднять казначейство высылкою этого жалованья по третям, а Лазарева избавить от излишних хлопот. Несмотря на страшную слабость, адмирал прочитал все бумаги, принесенные Корниловым, и, дойдя до требования жалованья вперед за целый год, слабым голосом сказал:

— Человек в моем положении может надеяться прожить только два месяца, а потому потребовать и жалованье за два месяца. (1)

* * *

Гвардия наша в венгерскую кампанию ходила в поход на случай надобности, но остановилась в царстве Польском и западных губерниях, а когда война кончилась, возвратилась в Петербург, не слышав и свиста пуль. Несмотря на это, гвардейцы ожидали, что и им раздадут медаль.

— Да, — сказал князь А. С. Меншиков, — и гвардейцы получат медаль с надписью: «Туда и обратно!» (1)

* * *

При освящении великолепного Кремлевского дворца в Москве в день Светлого Воскресения 3 апреля 1849 года Государь раздал многие награды участвовавшим в постройке. Всех более удостоился получить вице-президент комитета для построения дворца тайный советник барон Боде, ему даны: следующий чин, алмазные знаки Св. Александра Невского, звание обер-камергера, медаль, осыпанная бриллиантами, десять тысяч рублей серебром, сын его был назначен камер-юнкером, дочь — фрейлиной, а сам — председателем комитета о построении.

Когда узнали об этом в Петербурге, то князь Меншиков сказал: — Что тут удивительного? Граф Сперанский составил один свод законов, и ему дана одна награда — Святого Андрея Первозванного, а ведь Боде сколько сводов наставил! (1)

* * *

Когда после смерти графа Вронченко министром финансов назначили бывшего товарища его, П. Ф. Брока, то Меншиков сказал:

— Видно, плохи наши финансы, когда уж прибегнули и ко Броку (к оброку). (1)

* * *

Во флоте во время управления морским министерством князя Меншикова служил в ластовом экипаже один генерал, дослужившийся до этого чина, не имея никакого ордена. В один из годовых праздников все чины флота прибыли к князю для принесения поздравления, в том числе был и означенный генерал. Приближенные князя указали ему на этого генерала как на весьма редкий служебный случай, с тем чтобы вызвать князя к награде убеленного сединами старика, но Меншиков, пройдя мимо, сказал:

— Поберегите эту редкость. (1)

* * *

По увольнении заболевшего графа Уварова от должности министра народного просвещения на его место назначен был князь Ширинский-Шихматов. Князь Меншиков сказал:

— Ну, теперь министерству просвещения дали шах и мат! (1)

* * *

Перед окончанием постройки Петербургско-московской железной дороги Клейнмихель отдал ее на откуп американцам, заключив с ними контракт самый невыгодный для казны и для народа. На основании этого контракта в первый год (с октября 1851 года) американцы отправляли поезда только по два, потом по три раза в день и каждый поезд составляли не более чем из шести вагонов. От этого купеческие товары лежали горами на станциях в Петербурге и Москве, а пассажиры из простолюдинов по неделе не могли получить билет в вагоны третьего класса. Кроме того, американцы, раздробив следующую им плату по верстам, обольстили Клейнмихеля копеечным счетом, ибо с каждой версты они назначали себе по 11/2, копейки серебром, но из этого, по-видимому, мелочного счета выходила огромная сумма, так что все выгоды остались на стороне американцев. В феврале 1852 года, когда общий ропот по этому случаю был в разгаре, прибыл в Петербург персидский посланник со свитою. Государь повелел показать им редкости столицы, в том числе и новую железную дорогу. Сопровождавшие персиян, исполнив это поручение, подробно докладывали, что показано ими, и на вопрос Его Величества: «Все ли замечательное показано на железной дороге?» — отвечали: «Все».

Меншиков, находившийся при этом, возразил:

— А не показали самого редкого и самого достопримечательного!

— Что такое? — спросил Государь.

— Контракта, заключенного Клейнмихелем с американцами. — отвечал князь Меншиков. (1)

* * *

В морском ведомстве производство в чины шло в прежнее время так медленно, что генеральского чина достигали только люди пожилые, а полного генерала — весьма престарелые. Этими стариками наполнены были Адмиралтейств-совет и генерал-аудиториат Морского министерства в память прежних заслуг. Естественно, что иногда в короткое время умирали один за другим несколько престарелых адмиралов, при одной из таких смертностей Император Николай Павлович спросил Меншикова:

— Отчего у тебя часто умирают члены Адмиралтейств-совета?

— Кто же умер? — спросил в свою очередь Меншиков.

— Да вот такой-то, такой-то… — сказал Государь, насчитав трех или четырех адмиралов.

— О, Ваше Величество, — отвечал князь, — они уже давно умерли, а в это время их только хоронили! (1)

* * *

При одном многочисленном производстве генерал-лейтенантов в следующий чин полного генерала Меншиков сказал:

— Этому можно порадоваться: таким образом многие худые наши генералы пополнеют. (1)

* * *

Старому генералу П. был дан орден Святого Андрея Первозванного. Все удивились, за что.

— Это за службу по морскому ведомству, — сказал Меншиков, — он десять лет не сходил с судна. (1)

* * *

Возвратясь в Петербург после неудачных военных действий в Крыму в 1855 году. Меншиков жаловался, что в его армии, несмотря на безпрестанные его требования, пороху бывало так мало, что иногда нечем было стрелять. В первые же дни посетил его военный министр князь Долгорукий. После учтивого, но сухого свидания Меншиков, проводив гостя, сказал другим посетителям: «Он пороху не выдумает, порохом не окурен и пороху мне не давал!» (1)

* * *

Известно, что в начале царствования Императора Николая евреи легко могли обходить натуральную воинскую повинность, расплачиваясь деньгами за рекрутов и записываясь в гильдии. Не раз возникал вопрос, что несправедливо налагать исключительно на русских самую тяжелую службу — солдатскую, а евреям давать возможность уклоняться от нее, но большинство влиятельных лиц доказывали, что израильское племя — хилое и слабое, из евреев не выйдет сносных служак и они только составят лишнюю обузу и бремя для полков, да и народ они трусливый от природы, ненадежной нравственности, жадный и корыстолюбивый, потому легко могут быть изменниками и дезертирами в горячей борьбе с врагами. Долго это мнение брало верх, но граф Н. С. Мордвинов, известный и честнейший государственный деятель, решился во что бы то ни стало убедить Императора Николая в необходимости брать с евреев солдат натурою. Он представил неотразимые убеждения, что эта самая справедливая и законная мера правительства должна быть приведена в исполнение, и чем скорее, тем лучше. Государь приказал повести это дело формально.

С величайшим ужасом прослышали евреи об этих горьких для них замыслах, с быстротой молнии разнеслась по всем кагалам России весть об опасности и о конце безпечального житья, аки бы во дни Соломоновы. Всюду наложены были самый тяжелый пост и добровольные пожертвования. Этот оригинальный пост состоял в том, чтобы каждый сократил расход на свои ежедневные издержки на три четверти; если еврей тратил обыкновенно 1 рубль в день, теперь он должен был довольствоваться 25 копейками, а 75 копеек остальных вносить в общую сумму кагала, то же самое следовало проделывать со свечами в день шабата, то есть зажигать их в четыре раза менее обыкновенного. Такой чрезвычайный пост в течение месяца образовал громадную цифру в несколько сот тысяч из свободных остатков от еврейского продовольствия, из пожертвований и свечного сбора. Эта сумма назначалась на подкупы влиятельных лиц в Петербурге, которые постарались бы не допустить рекрутской повинности с евреев натурою. Еврейские богачи взяли эти деньги и отправились обделывать свои делишки, в большинстве случаев они были довольны, потому что их хлопоты были удачны.

Но вот они встретили главное препятствие в безкорыстном и неподкупном графе Мордвинове, на стороне которого был Государь. «Если он хоть немного поддастся на вашу руку, или по болезни не приедет в Государственный совет, или просто будет молчать в заседании, тогда несомненно ваша возьмет» — так утверждали подкупленные царедворцы. И еврейские представители обдумали, каким образом удобнее подступить к адмиралу Мордвинову, а время заседания Государственного совета по воинской повинности евреев приближалось. Вот являются ходоки к графу и просят уделить им четверть часа времени, он вышел и начал внимательно выслушивать их. Как тонкие знатоки сердца человеческого, они сначала затронули его со стороны гуманности и между прочим убеждали: «Какая особая заслуга будет для вашего сиятельства, когда миллионы подданных Императора на пространстве целой России поднимут плач и гвалт и станут посылать проклятия виновнику своего несчастья?»

— Пускай лучше сыплются на мою голову проклятия евреев, — сказал с улыбкой Мордвинов, — а то теперь приходится выслушивать от своих собратьев — православных, которые хозяева Русской Земли и заслуживают всякого облегчения.

Тогда евреи приступили к главному, по их мнению, убедительному практическому средству и стали предлагать графу громадные деньги, чтобы он не препятствовал проведению доказательств в их пользу в Государственном совете.

— Я доселе не торговал ни правдой, ни совестью! — гордо отрезал Мордвинов.

— Ваше сиятельство! Кому неизвестна неподкупность ваша и Сперанского? Неужели вы нас считаете столь низкими и презренными, что мы смеем просить вас продавать и покупать неоцененные сокровища вашей души? Мы предлагаем вам двести тысяч рублей единственно за то, чтобы вы молчали в Государственном совете, а на эту сумму вы можете много оказать благодеяний и сделать добра.

— Так двести тысяч рублей за то только, чтобы я молчал? — переспросил Мордвинов. — Так ли я вас понял?

— Совершенно верно, исключительно только за молчание, и никакой тут кривды не должно быть с вашей стороны.

— Если так, давайте деньги; во все заседание Государственного совета по вопросу, вас интересующему, не выскажу ни одного слова ни в вашу пользу, ни против вас.

— Шутить изволите, ваше сиятельство? — с чувством подобострастия говорили представители кагала.

— Какие тут шутки! Обещаю верно и даю вам честное слово, что поступлю, как сказал.

Весьма быстро и точно рассчитались евреи с Мордвиновым и в восторге отправились домой, считая заранее выигранным свое дело. Собрался в заседание в полном составе Государственный совет, и прибыл сам Император Николай Павлович. Начались рассуждения по вопросу о натуральной воинской повинности евреев. Большинство членов наперерыв один за другим стали доказывать с сильным одушевлением и жаром, какой громадный вред для военной русской дисциплины произойдет от привлечения евреев на службу в солдаты. Мордвинов внимательно слушает и упорно молчит.

Еще сильнее разгораются прения и споры и опять-таки сводятся в пользу евреев. Мордвинов сидит по-прежнему — ни возражения, ни слова. Точно вопрос спорный совсем его не касается. Император не раз упорно посматривал на него, вызывая на разговор и опровержения высказанных мнений членов Совета; граф стал уклоняться от взглядов Государя и посматривал в сторону. Наконец Николай Павлович прямо и резко заметил Мордвинову:

— Ты главным образом настаивал, чтобы евреи несли рекрутские повинности натурой, теперь решается вопрос такой важный, ты слышишь; многие не согласны на это и говорят: произойдет вред от приведения в исполнение этой меры. Что же ты ничего не говоришь?

— Не могу, Ваше Императорское Величество!

— Как «не могу?» — удивился Государь. — Что это значит?

— Я дал честное слово не говорить и обязан сдержать его.

Еще больше изумился Государь и забросал графа вопросами:

«Кому дал слово? Почему?» и т. д. Мордвинов отвечал:

— Чтобы я молчал по еврейскому вопросу в Государственном совете, мне дали большие деньги.

Он достал из портфеля двести тысяч рублей и передал Государю.

— Тут ровно двести тысяч, — продолжал Мордвинов. — если мне евреи за одно молчание дали такую почтенную сумму, то сколько же получили те члены совета, которые с великим красноречием ораторствовали в защиту еврейских льгот?

Государь захохотал, приказал двести тысяч рублей обратить в инвалидный капитал и закрыть заседание совета. (1)

* * *

В один прекрасный день, когда Паскевич, находясь в Тифлисе, был чем-то очень возмущен, нужно было поднести к подписи его несколько бумаг весьма экстренного содержания. В канцелярии думали-гадали, что делать, и порешили просить чиновника по особым поручениям Пилипенко, чтобы он взял на себя труд доложить бумаги графу. Пилипенко, хохол в полном смысле, громадного роста и с обычным малороссийским акцентом, хотя пользовался доверием графа, но, зная настроение его, уклонялся, утверждая, что он не подпишет, наконец после настоятельных убеждений взял бумаги и отправился. Войдя в кабинет с бумагами под мышкой и видя, что граф весьма раздражен, он остановился у самых дверей кабинета с целью в крайнем случае дать тягу или, как говорится, стрекача на попятный двор.

— Что тебе надо? — гневно закричал на него Паскевич.

— Бумагы к подпысаныю и прынис, ваше сиятельство, — выговорил Пилипенко.

Мгновенно подбежал к нему граф, выхватил у него из-под мышки бумаги, начал раскидывать их по полу, топча ногами и приговаривая:

— Вот тебе бумаги, вот тебе бумаги — понимаешь?

— Понимать-то понимаю, як то не понять, — отвечал Пилипенко громко, с невозмутимым спокойствием и раздвинув на обе стороны свои длинные руки. — А хиба ж я неправду казав, що не пидпыше, так ни — иды, Пилипейку, у тебе, дескать, пидпыше, — и не пидпысав, таще и пораскидав!

Эти простые слова как бы магически подействовали на Паскевича. Он вдруг остыл и сказал уже мягко, без раздражения:

— Вот ты и солгал, что не подпишу, — давай их сюда!

Пилипенко поспешно собрал бумаги с полу, положил на стол, и Паскевич подписал все, не читая ничего. (1)

* * *

Граф Дмитрий Гаврилович Бибиков в 1840-х годах был киевским генерал-губернатором, пользовался большою популярностью и оставил по себе немало характерных анекдотов.

Бибиков терпеть не мог неразборчивых подписей на официальных бумагах. «Душа человека сказывается в подписи», — говаривал он и, подписываясь сам четко, требовал того же от своих подчиненных и преследовал их нещадно за «крючкотворство».

Однажды Бибикову доложили какой-то рапорт одного из исправников края. Вместо подписи исправника виднелся какой-то чрезвычайно художественный крючок.

Бибиков нахмурился.

— Послать жандарма привезти немедленно исправника (такого-то) уезда, — приказал он правителю канцелярии.

— Слушаю, ваше превосходительство.

Жандарм летит в отдаленный уезд Подольской губернии, куда-то на границу Австрии. Исправник чуть не упал в обморок. Прощается навеки с семьей, плачет. Жандарм сажает его в кибитку и скачет в Киев.

На третий день приехали в Киев и — прямо к генерал-губернаторскому дому. Докладывают Бибикову, тот приказывает ввести исправника. Несчастный входит еле жив. Бибиков подзывает его к столу и показывает ему его рапорт:

— Это ваша подпись?

— Так точно, ваше высокопревосходительство. — едва в силах выговорил исправник.

— А как ее прочесть? — громовым голосом спрашивает Бибиков.

— Исправник Сидоренко… — шепчет, стуча зубами, исправник.

— А! Сидоренко? Очень хорошо теперь понимаю… а то я не мог разобрать… Ну и прекрасно, теперь все в порядке, можете ехать домой.

С тех пор не только этот Сидоренко, но и все другие сидоренки, шельменки и перепенденки отчетливо выгравировывали свои подписи на официальных бумагах… (6)

* * *

Знаменитый мореплаватель адмирал Иван Федорович Крузенштерн приехал в школу гардемаринов в экзаменационный день. Захотел он самолично проверить знания великовозрастных учеников и вызывает по алфавиту наудачу какого-то рослого и здорового детину, который чрезвычайно смело и развязно полез за билетом.

На билете значилось: «Лютер и реформация в Германии». Крузенштерн приготовился слушать. Гардемарин откашлянулся, по привычке оправился и, встав в непринужденную позу, начал:

— Лютер был немец…

После небольшой паузы Иван Федорович его спрашивает:

— Ну и что же из этого?

— Хотя он был и немец, но умный человек…

Крузенштерн моментально вспылил и крикнул:

— А ты хотя и русский, но большой дурак!.. (6)

* * *

Прослужив долгие годы в Дагестане, где командовал нашими войсками, генерал Лазарев отлично знал страну, ее обычаи, нравы и приемы обращения с ее населением.

В Дагестане стояло несколько отдельных ханств, и в том числе кумыкское, в котором расположена была часть войск, находившихся под начальством Лазарева.

Приехал он к месту назначения и послал сказать к хану, что он желает ему представиться.

Тот отвечал приглашением.

Входит Лазарев к нему со штабною свитою, глядит: сидит с поджатыми ногами хан на ковре, из кальяна синий дым тянет, не шевелится, будто и не заметил вошедших.

Передернуло русского офицера. Он сделал несколько шагов вперед и стал перед самым лицом кумыкского владыки.

Тот повел на него глазами и чуть-чуть мотнул головою в знак поклона.

Лазарев, не говоря худого слова, запустил руку за ворот сидевшего, поднял его одним взмахом на ноги и, вытянув в рост, сказал ему:

— Ты здесь хоть и хан, а я моему государю подполковник, и ты его подданный. Так принимай меня так, как подобает рангу, возложенному на меня и твоим и моим повелителем.

И надменный хан обратился тотчас в любезнейшего хозяина на все время пребывания Лазарева со своим отрядом в его владениях. (6)

* * *

Митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров) говорил однажды проповедь во время обедни. Бывший тогда генерал-губернатором Д. Г. Бибиков позволил себе в это время разговаривать с каким-то генералом. Филарет, обернувшись к нему, сказал: «Или вы говорите, а я вас буду слушать, или вы молчите, я буду говорить». Затем он продолжал прерванное поучение. (1)

* * *

В 40-х годах XIX века Тульской епархией управлял преосвященный Димитрий (Муретов).

Однажды ему привелось поставлять в священники одного семинариста, который на другой день после этого обряда явился к преосвященному, чтобы откланяться ему перед отъездом своим в назначенный ему приход. Напутствуя молодого священника советами и пожеланиями, преосвященный Димитрий заметил в нем какое-то недоумение и колебание и, догадавшись, в чем дело, сказал:

— А что, ты принес что-нибудь, чтобы поблагодарить меня?

— Как же, ваше преосвященство, — отвечал выведенный из недоумения и обрадованный тем новичок-священник. — Соблаговолите принять от меня эти двести рублей, — прибавил он, вынув из кармана конверт с деньгами и подав его преосвященству, который принял конверт и сказал ласковым голосом:

— Спасибо, спасибо. Ну, а правителя дел консистории поблагодарил ли ты?

— Как же, ваше преосвященство, поблагодарил.

— А сколько ты дал ему?

— Полтораста рублей.

— Хорошо, очень хорошо. Ну, и секретаря ты не забыл?

— Не забыл, ваше преосвященство. Я дал ему сто рублей.

— Очень хорошо. Ну, пока прощай. А завтра об эту же пору приходи проститься со мною еще раз.

Является новопоставленный на другое утро и находит в приемной преосвященного консисторских правителя дел и секретаря.

— Господа! — сказал им пошедший в приемную владыка. — У меня есть вот какой обычай: когда кто-нибудь подарит мне что-нибудь, то я всегда отдариваю и даю ему вдвое против того, что получил от него. И вот этот молодой священник подарил мне вчера двести рублей, а я его отдариваю вдвое. Вот тебе четыреста рублей на твое обзаведение и на новое хозяйство.

При этих словах преосвященный дал новичку четыреста рублей: затем продолжал, обращаясь к консисторским правителям:

— А так как вы, господа, получили в дар один полтораста, другой сто рублей, то, следуя моему примеру, прошу вас отдарить его двойною суммою против той, какую вы от него получили. И объявляю вам, что я требую от вас непременного и безотлагательного исполнения моего предложения. Затем прощайте, и да не лишает вас Всевышний своей благодати.

Посетители преосвященного удалились из его приемной, волнуемые разнородными и противоположными чувствами, а новопоставленный священник вместо обеднения приехал в свой приход разбогатевшим благодаря безкорыстному и щедрому архипастырю. (6)

* * *

Однажды приходит к нему какая-то бедная оружейница-вдова и просит помочь ей снарядить дочь замуж.

— В настоящую минуту нет у меня ни копейки, — сказал преосвященный, который почти всегда был без гроша, потому что все лишние деньги раздавал бедным. — Но сегодня здешний голова просил меня к себе на крестины. И, наверное, он будет благодарить меня. Поэтому приходи ко мне завтра: я назначаю подарок головы на приданое твоей дочери.

Оружейница является на другое утро к Димитрию, который подал ей запечатанный конверт, сказавши:

— Вот видишь ли, голубушка! Я не ошибся: голова подарил мне, а сколько — не знаю, потому что конверта я не распечатывал: он весь идет, как я уже говорил тебе вчера, на приданое твоей дочери. Возьми и помолись Богу за здоровье здешнего головы. И да принесут ей эти деньги счастье.

Затем благословил радостную мать и отпустил от себя с миром. Но минут через пятнадцать она возвращается и подает преосвященному распечатанный конверт, сказавши:

— Батюшка, ваше преосвященство! Вы изволили ошибиться: ведь в конверте-то лежит пятьсот рублей, а самое большое, что нужно на свадьбу моей дочери, так это пятьдесят рублей, которые я и взяла, а остальные четыреста пятьдесят возвращаю вашему преосвященству.

— Ну, матушка моя! Это уж твое счастье, что голова так расщедрился. Все эти деньги твои: на то была явно воля Божия. Бери, бери их себе. Они твои, а не мои.

И преосвященный настоял на своем. (6)

* * *

Известная благотворительница Татьяна Борисовна Потемкина была слишком доступна всем искательствам и просьбам меньшей братии да и средней, особенно из духовного звания. Она никому не отказывала в своем посредничестве и ходатайстве, неутомимо, без оглядки и смело обращалась она ко всем предержащим властям и щедро передавала им памятные и докладные записки. Несколько подобных записок вручила она и митрополиту Московскому Филарету (Дроздову). Однажды была она у него в гостях. В разговоре между прочим он сказал ей:

— А вы, матушка Татьяна Борисовна, не извольте безпокоиться о просьбах, что мне дали: они все порешены.

— Не знаю, как и благодарить ваше высокопреосвященство за милостивое внимание ваше ко мне.

— Благодарить нечего, — продолжал он, — всем отказано. (1)

* * *

В 1850 году владельцы села Новоспасского (Влахернское, Деденево) Головины, пожелав при сельской церкви своей устроить женский монастырь, обратились к митрополиту Филарету с просьбою исходатайствовать им на то высочайшее разрешение. Филарет принял просьбу, но желал предварительно осмотреть храм села Новоспасского и окружающую местность. Когда стал известен день приезда владыки, в село Новоспасское наехало много гостей из соседних помещиков, тут же был и приглашенный Головиными И. М. Снегирев, который, как известно, не всегда умел злой язык свой держать за зубами. Митрополит приехал 10 июня, на обратном пути в лавру из Песношского монастыря, где он с наместником лавры архимандритом Антонием освящал соборную церковь. Войдя в храм села Новоспасского. Филарет внимательно рассматривал во множестве находящиеся там старинные иконы, благоговейно лобызая каждую. Приложившись к одной иконе и делая о ней археологические замечания, он сказал:

— Как жаль, что лик потускнел, совсем не видно его.

— Это, владыко, от наших нечестивых устен, — сказал подвернувшийся Снегирев.

— И скверного, нечестивейшего языка, — добавил Филарет, продолжая начатые Иваном Снегиревым слова молитвы Иоанна Златоуста. (1)

* * *

Про святителя Филарета ходило по Москве множество рассказов, обнаруживающих в нем высокую житейскую мудрость и глубокое знание человека.

Раз приходит к святителю священник совершенно расстроенный.

— Владыка, я хочу сложить с себя сан.

— Что тебя побуждает?

— Я не достоин сана, владыка, я пал…

— Зачем же впадаешь в отчаяние? Пал, пал, так вставай!

И действительно, тот встал и не только встал, но сделался известным и достойным пастырем. (6)

* * *

Против одного священника было много обвинений: духовное начальство запретило ему служить. Это запрещение было подано митрополиту Филарету на утверждение.

Дело было на страстной неделе. Митрополит Филарет проживал тогда в Чудовом монастыре. Он взял уже перо, чтобы подписать запрещение, но почувствовал, как будто бы перо ослушалось его. Он отложил подписание до следующего дня.

Ночью видит он сон: перед окнами — толпа народу разного звания и возраста и о чем-то громко толкует и обращается к нему. Митрополит подходит к окну и спрашивает, чего им надо? «Оставь нам священника, не отстраняй его!» — просит толпа. Митрополит по пробуждении велел позвать к себе осужденного священника.

— Какие ты имеешь добрые дела? Открой мне, — обращается он к священнику.

— Никаких, владыка, — отвечал священник. — я достоин наказания.

Но владыка с настойчивостью убеждает его подумать.

— Поминаешь ли ты усопших? — спрашивает Филарет.

— Как же, владыка. Да у меня такое правило: кто подаст раз записочку, я уж постоянно на проскомидии вынимаю по ней частицы, так что и прихожане ропщут, что у меня проскомидия дольше литургии, а я уж иначе не могу.

Филарет не запретил священнику служить, а перевел его в другой приход, объяснив ему, что умершие были за него ходатаями. Это так тронуло священника, что он приложил старание к исправлению своему и отличался потом примерною жизнью. (6)

* * *

Однажды на придворном обеде московского митрополита Филарета спросил какой-то английский епископ:

— Читая раз Библию, я усомнился и теперь еще не могу себя уверить в том, будто кит мог поглотить пророка Иону. Ведь эта массивная рыба питается, как известно, только мелким планктоном.

На это Филарет ответил:

— Даже если бы в Библии было сказано, что Иона проглотил кита, то я и этому бы раболепно поверил. (6)

* * *

Архимандрит Симонова монастыря Мельхиседек пригласил митрополита отслужить обедню. По окончании обедни, митрополиту Филарету была предложена трапеза. За обедом один протоиерей сказал митрополиту:

— Ваше преосвященство! Как вы похудели, какие у вас худые руки! Наверное, это вы постом и молитвою так себя угнетаете. Филарет, указав на свое тело, сказал:

— Этого скота надо угнетать.

— Однако сказано, — заметил кто-то из присутствующих, — блажен, иже и скоты милует, паче же свою плоть.

Это понравилось митрополиту. (6)

* * *

Митрополит московский Филарет отличался несокрушимой логикой и, как известно, был очень находчив.

А. Ф. Львов, ратуя о единообразии церковного напева и получив одобрение государя, составил пение для литургии. Как к первенствующему и влиятельному лицу духовному, он привез четверых певчих придворной капеллы к Филарету и заставил их пропеть литургию при нем.

Митрополит прослушал, подумал и сказал:

— Прекрасно. Теперь прикажите пропеть одному.

— Как? — сказал озадаченный Львов. — Одному нельзя.

— А как же вы хотите. — спокойно отвечал Филарет. — чтобы в наших сельских церквах пели вашу литургию, где по большей части один дьячок, да и тот нот не знает.

* * *

Московский митрополит Филарет раздавал ежедневно бедным денежное пособие, но требовал, чтобы ему лично подавали об этом прошение на бумаге. Одна старушка шла к нему за пособием без письменною прошения; на дороге кто-то ей сказал, что без него не уважится просьба. Не зная грамоты, она обратилась к попавшемуся ей навстречу студенту и просила помочь ее горю: написать ей просьбу. Студент согласился, вошел в лавочку и, купив лист бумаги, написал на нем и отдал старухе, которая с восхищением поблагодарила доброю человека и отправилась к митрополиту. Он принял, но, прочитав просьбу, рассмеявшись спросил:

— Кто тебе это писал?

— Какой-то ученый, встретившийся на улице.

— И по всему видно, что ученый, — ответил митрополит, — слушай, что тут написано:

Сею — вею, вею — сею, Пишу просьбу к архиерею: Архиереи, мой архиерей, Давай денег поскорей.

Старуха ужаснулась, но митрополит успокоил ее и дал пособие, но с тем, чтобы впредь не давала незнакомым сочинять просьбы. (6)

Царствование Императора Александра II (1855–1881)

При проезде чрез Царство Польское, когда Наследник Александр Николаевич вместе с Государем навестил казармы одного полка и, уходя, несколько отстал от своего родителя, один из заслуженных воинов, украшенный орденами офицер, поглядел с умилением на Цесаревича и сказал: «Я бы желал иметь счастье поцеловать вашу руку». «Позвольте лучше мне иметь честь поцеловать вас!» — сказал Цесаревич и с этими словами бросился на шею к изумленному офицеру, который после поцелуя старался схватить руку Его Высочества, но Цесаревич поспешно снял фуражку, поклонился и побежал догонять Государя. (2)

* * *

В мае 1831 года, прогуливаясь со своим воспитателем Мердером по набережной реки Фонтанки в Петербурге. Цесаревич заметил, что на одной из стоящих на реке барок лежит старик рабочий, прикрытый грязной рогожею, весь трясется и громко стонет. Недолго думая, он побежал на барку по настланным доскам, наклонился над стариком и стал его расспрашивать, не слушая строгого голоса своего воспитателя, который, не зная еще, в чем дело, боялся только, чтобы Цесаревич не упал в воду. Но страх Мердера сменился другим чувством, когда, последовав за Цесаревичем на барку, он увидел, как Александр Николаевич, вынув из кармана платок, утирал слезы, катившиеся из глаз бедняка. Вынув из кошелька золотую монету, он подал ее Наследнику, который наклонился к больному старику и положил ему деньги на грудь под рогожу. Больной сказал что-то и перекрестился несколько раз, а Александр Николаевич, не слушая его благословений, перебрался по доскам обратно на набережную. (2)

* * *

После восьмимесячного путешествия (со 2 мая по 10 декабря 1837 года) по России Государь Наследник возвратился в Петербург, полный радостного, теплого чувства к русскому народу. В письме к одному из своих наставников он выразил общее впечатление свое от путешествия следующими словами: «Я своими глазами и вблизи познакомился с нашей матушкой-Россией и научился еще более любить ее и уважать. Да, нам точно можно гордиться, что мы принадлежим к России и называем ее своим Отечеством». (2)

* * *

Император Александр II решил разделить в 1877 году на Дунае в Болгарии со своим войском тяготы и опасности войны.

Наша армия должна была действовать в разоренной местности, вообще малонаселенной, где не существовало ни торговли, ни промышленности. Отсутствие жизни, признаков цивилизации ставило войска в безвыходное положение. Военные события превратили страну, богатую природой, в пустыню, где башибузуки истребили целые деревни, перерезав и разогнав жителей, не оставив камня на камне. В Болгарии царил один ужас! Следовательно, Государю предстояло жить наравне со всеми под открытым небом, в палатке или в полуразрушенных мазанках.

Эта поездка Императора не могла походить на пребывание Государя Александра Павловича в армии в 1814–1815 годах. Его Величество ехал также и с совершенно иной целью…

Его задачей не было стать во главе победоносной армии и руководить ее действиями, чтобы приобрести лавры военачальника или насладиться собственною славою, являясь при въездах в большие города и даруя им жизнь и свободу. Нет, все это он предоставил своему брату — главнокомандующему — и доблестным войскам. Не в том заключалась цель Царя-страстотерпца, совершившего так много великого, плодотворного для России и его народа, который целые века не имел ни воли, ни суда, ни прав человеческих. Заботясь обо всех, как отец, руководствуясь одною любовью к детям и весь принадлежа им, он мог быть счастлив только счастьем своего народа. Но оно всегда зависит от самопожертвования Царя, и Император стремился теперь стать не во главе своего могучего и воодушевившегося народа, где было довольно начальников и руководителей, а за ним, дабы принимать в свои объятия героев-раненых, покидающих позиции с разбитым сердцем и падающих духом ввиду испытываемых ими страданий. Он хотел также быть свидетелем радостей войск, когда придут они, и иметь возможность отблагодарить вовремя и лично своих богатырей.

Итак, говоря яснее, задача Государя состояла в самопожертвовании там, где никто и никогда не мог заменить народу Царя. Место это есть тыл армии. Такова была цель поездки Его Величества, и отсюда исходит величайшее значение этого нового доказательства любви к народу.

— Я еду братом милосердия, — говорил Государь многим в Петербурге.

Этими словами он ясно указал то место, которое желал занять среди участников кампании. Тяжкий и мучительный крест добровольно возложил на себя Царь-Освободитель! Он обрек себя на невыразимые страдания, ибо какие могут быть радости у брата милосердия вообще, а тем более когда горе каждого солдата должно было обратиться в горе самого утешителя!? Победы, которые неизбежно покупаются сотнями и тысячами жертв, доставляемыми на попечение братьев милосердия, лишь терзают сердце и душу… Кровь, все кровь, вечно страдания, плач, стоны и вопли — вот картина торжества в тылу армии.

Пребывание Государя в тылу армии продолжалось восемь месяцев, и он явил себя там действительно незаменимым, несравненным и всеобщим… не братом, а отцом милосердия. (2)

* * *

Однажды Император с генерал-адъютантом князем Витгенштейном отправился из Радовиц в ближайший госпиталь, расположенный в Булгарени.

В других экипажах, следовавших сзади, поместились генералы Рылеев, Салтыков и лейб-медик Боткин.

На полдороге Государь обогнал несколько человек раненых, которые с трудом тащились по направлению к лазарету. Увидев их. Его Величество приказал кучеру остановиться. Князь Витгенштейн выскочил из коляски, чтобы расспросить идущих солдат. Оказалось, что они стараются доплестись до Булгарени, а за огромным количеством раненых на них не хватило ни повозок, ни носилок. Когда князь доложил это Императору, то Его Величество быстро вышел из экипажа, подошел к раненым и стал взволнованным голосом расспрашивать, откуда они идут, куда ранены, и, выбрав трех тяжелораненых, приказал им сесть в его коляску, а других поручил разместить в экипажи свиты.

Солдаты совершенно ожили от милостивых слов Государя, но не решались исполнить приказание Императора.

— Мы дойдем… Ваше Императорское Величество, недалеко уже до госпиталя. — говорили они, но, видя, что Государь настаивает на своем решении, повиновались.

Коляске было приказано подъехать ближе, и тогда Император сам начал усаживать раненых. Князь Витгенштейн поместился на козлах рядом с кучером, а на его место сел солдат, два других влезли внутрь экипажа, свесив ноги на подножки.

Завидев столь необыкновенный поезд с ранеными еще издали, доктора и сестры милосердия вышли навстречу Императору. Никакими словами невозможно передать, что чувствовали в такую минуту смотрящие из палат госпиталя присутствующие и едущие и сидящие рядом с Государем солдаты. (2)

* * *

Государь Император прибыл в деревню Парадим. Дом, отведенный для Монарха, был жалкая хижина, низкий, с маленькою входною дверью, без печи, он имел самый убогий, непривлекательный вид. По приезде Государь тотчас вошел с главнокомандующим в мазанку.

Погода стояла весьма холодная, и после получаса пребывания в хате Император почувствовал жестокую стужу, хотя он это никому не заявил, и продолжал переносить ее наравне со всеми.

Перед вечером Государь еще больше почувствовал, какая пронизывающая сырость была в хате и как ему будет неудобно здесь спать. Тогда Его Величество вышел на улицу, предпочитая быть на воздухе, и пошел осмотреть бивуак своего Почетного конвоя.

«Хорошо ли вам тут?» — спрашивал Государь офицеров, заглядывая в палатки.

Наконец, после расспросов и осмотра помещений нижних чинов Его Величество подошел к саперам и решил обратиться к ним с просьбою: «Очень уж мне холодно в мазанке, — сказал Император, — не сложите ли мне, голубчики, небольшую печь?»

Эти слова великого, самодержавного, но смиренного Императора тронули до слез конвойцев, и на другое утро в отсутствие Государя саперы сложили большую печь, а один купец обил всю комнату солдатским сукном, так что Государь, вернувшись домой, не узнал своего помещения и затем неоднократно говорил, что за время войны он нигде еще не пользовался таким удобством, как в Парадиме. (2)

* * *

При штурме Горного Дубняка, Лейб-гренадерского полка капитан Лукошков был тяжело ранен, но Государю донесли о нем в числе убитых. За обедом, обращаясь к находившемуся в почетном конвое поручику того же полка Поливанову. Государь сообщил ему о смерти Лукошкова.

Поливанов поехал в Богот узнать о судьбе своего товарища и там нашел его в числе тяжело раненных, однако еще живым.

Когда об этом доложили Государю, то Его Величество немедленно сам поехал в Богот, чтобы навестить умирающего.

Но этим не ограничилось Высочайшее внимание к судьбе этого офицера. В 1880 году, 13 апреля, в день полкового праздника, лейб-гренадер капитан Лукошков, лежа в Мариинской больнице, ждал посещений друзей-однополчан и солдат своей роты. Но в отворившуюся дверь вдруг неожиданно вошел Государь Император.

— Твой первый шеф приехал поздравить тебя с полковым праздником. — произнес Государь, подавая руку больному.

Лукошков, тронутый до слез, едва мог выговорить слово.

Император сел к нему на кровать и старался его успокоить.

— А знаешь, кто к тебе еще пришел? — продолжал Монарх. — Твой фельдфебель и двое солдат роты. Я их встретил на лестнице и обещал сам доложить об их приходе. Можно позвать? — спросил Государь.

Затем Его Величество сам отворил дверь, позвал солдат и еще боле получаса разговаривал с Лукошковым и солдатами. (2)

* * *

На полковом празднике лейб-казаков, совпадавшем со взятием кавказскою армиею Карса. Его Величество пожелал откушать пищу, приготовленную для праздничного обеда нижних чинов. Когда Государь подошел к столу, то Его Высочество главнокомандующий крикнул:

— Ребята, дайте ложку.

Казаки начали переминаться.

— Эх, да у них и ложки-то нет, — улыбаясь, сказал Государь.

Это замечание заставило близ стоящего казака полезть за голенище и достать ложку. Вынув ложку, казак вытер ее своими пальцами и подал Государю. Монарх, видя все это, улыбаясь, взял у казака ложку и начал ею кушать казачьи щи. (2)

* * *

Император Александр Николаевич в начале кампании, выходя из палатки, где лежали труднобольные, на прощание пожелал им поскорее выздороветь. Совершенно неожиданно для всех в ответ на это пожелание прокатилось дружное:

— Рады стараться, Ваше Императорское Величество!

Государь горько улыбнулся и промолвил:

— Не от вас это зависит! (2)

* * *

После взятия Плевны, наградив всех отличившихся. Государь подумал и о себе.

Утром 29 ноября, собираясь в Плевну. Император спросил графа Адлерберга:

— Как ты думаешь, это ничего, если я надену Георгиевский темляк на саблю? Кажется, я заслужил.

Приехав в Плевну уже с Георгиевским темляком, Государь подошел после молебна к Великому Князю Николаю Николаевичу и сказал:

— Я надеюсь, что главнокомандующий не будет сердиться на меня за то, что я надел себе на шпагу Георгиевский темляк на память о пережитом времени.

Узнав о награде, которую сам себе выбрал Государь за полугодовые усиленные труды, опасности и лишения войны, офицеры Почетного конвоя решили поднести ему золотую саблю. К несчастью, настоящую золотую саблю негде было взять, а потому офицеры решили временно поднести обыкновенную золотую саблю без надписи, с тем чтобы в Петербурге заменить ее другою.

Второго декабря, принимая офицеров конвоя с саблей. Государь произнес:

— Я очень доволен и этой саблей, и другой мне не нужно. Искренно благодарю вас за эту дорогую память о вас и еще раз спасибо за службу.

Думал ли кто-нибудь, что эта простая сабля в недалеком будущем ляжет на крышку гроба незабвенного Монарха, как самая им любимая и почитаемая? (2)

* * *

В другой раз, придя в госпиталь, Государь подошел к раненому офицеру Ковалеву, которому только что была сделана ампутация ноги. Сильные страдания сделали больного чрезвычайно раздражительным и капризным, и он почти не хотел отвечать на расспросы Его Величества. Но Государь во что бы то ни стало желал добиться от него ответа.

— О чем ты грустишь? — спросил Император.

Ковалев молчал.

— Но ты себя уже лучше чувствуешь? — продолжил расспросы Государь.

— Нет… — коротко ответил Ковалев, нахмурив брови.

— Может быть, ты чем-нибудь недоволен?..

— Меня… — сказал Ковалев уже дрожащим голосом, — постоянно смущает мысль… о моей матери… Она жила всегда со мною… я ее содержал, а теперь… останется одна… на всем свете, без куска хлеба… Мною потрудилась она, бедная… чтобы меня поставить на ноги.

Эти простые, душевные слова молодого офицера тронули Государя, и, желая скрыть свое волнение. Его Величество сказал в ответ несколько утешительных слов и отошел.

Вечером Царь сказал генерал-адъютанту Рылееву:

— У меня целый день не выходит из головы бедный Ковалев. Эта святая любовь его к матери меня истинно тронула… Как он отзывался о ней, сколько в его словах было чувства!.. Я не могу забыть!

Затем, подойдя к письменному столу, Государь достал крупную сумму и произнес:

— Вот что! Надо ему помочь… Возьми эти деньги, положи как-нибудь ему под подушку, но, пожалуйста, сделай так, чтобы он не знал, что это от меня… (6)

* * *

В 1859 году, при отъезде Государя из Чугуева, после смотра, когда он вышел на крыльцо, ямщик, вместо того чтобы сидеть на козлах, стоял подле коляски, а на козлах торжественно восседал великолепный пудель, любимая государева собака, постоянно сопровождавшая его в путешествиях. Сначала этого не заметили, но когда Государь подошел к коляске, то губернатор спросил ямщика, отчего он не на козлах? Ямщик ответил:

— Никак нельзя, ваше превосходительство, там их благородие уселось.

Государь рассмеялся и сказал ямщику:

— А ты их оттуда кнутиком, кнутиком. (6)

* * *

В бытность свою командиром гренадерского корпуса Н. Н. Муравьев после обычной своей прогулки зашел в госпиталь и, заметив у одного из больных с левой стороны груди небольшое пятно на рубашке, призвал доктора и спросил:

— Отчего пятно у моего гренадера?

Доктор объяснил, что у больного застарелая грудная фистула, которая, будучи закрыта, может произвести одышку и тоску. Тогда Муравьев приказал смотрителю госпиталя капитану Мордвинову озаботиться частою переменою белья на больном. Не прошло и часа после посещения госпиталя Муравьевым, как приехал его адъютант удостовериться, исполнено ли его приказание. К несчастью, рубашку на больном еще не успели переменить, и адъютант должен был доложить о том строгому начальнику. Через несколько времени в госпиталь прибыл дежурный по караулам штаб-офицер и объявил Мордвинову приказ корпусного командира отправиться на гауптвахту. Однако вскоре ему возвратили саблю и потребовали к Муравьеву. Последний встретил его, впрочем, довольно милостиво и, расспросив о прежней службе и родственных связях, сказал:

— Хотя я с вами, кажется, и в дальнем родстве, но на службе шутить не люблю и привык, чтобы мои приказания были тотчас исполняемы. (1)

* * *

Когда Н. Н. Муравьев был назначен в 1855 году наместником кавказским, то по приезде своем в Тифлис он прежде всего решился уволить массу лишних чиновников, прикомандированных к канцелярии наместника. В числе этих чиновников находился и известный писатель граф В. А. Соллогуб. При общем представлении ему служащих, когда была названа фамилия графа. Муравьев спросил:

— Вы автор «Тарантаса»?

— Точно так, ваше высокопревосходительство. — отвечал Соллогуб.

— Ну, так можете сесть в ваш тарантас и уехать. (1)

* * *

Муравьев имел привычку после утренних занятий отправляться на прогулку по Тифлису. Во время одной из таких прогулок к нему подошел солдат и подал прошение, в котором жаловался на своею ротного командира. Муравьев взял бумагу, прочитал ее и обратился к солдату со следующими словами:

— Я приму твое прошение, потребую дело, рассмотрю его лично, будешь прав — взыщу с ротного командира, нет — пройдешь сквозь строй! Выбирай!

Солдат подумал, взял прошение обратно и скрылся. (1)

* * *

Знаменитый ученый академик Бер приехал в Тифлис во главе экспедиции, снаряженной Географическим Обществом для научных исследований. Бер счел долгом представиться вместе с членами экспедиции Муравьеву. Последний вышел в приемную и обратился к Беру с вопросом:

— Кто вы такой?

— Академик Бер, — отвечал тот.

— А зачем вы здесь?

Бер объяснил.

— Ну, извините. — продолжал Муравьев. — ничем не могу быть полезным, вы хлопочете о размножении рыб, а я — солдат, время военное.

— Я с удовольствием помог бы вам, генерал, — возразил Бер, — да, к сожалению, слишком уже стар. (1)

* * *

Муравьев внес в веселую общественную жизнь Тифлиса мертвящую скуку. Все словно замерло. Муравьев вел жизнь необыкновенно строгую и воздержную: соблюдал все посты, не дозволял себе никаких общественных удовольствий, никакого развлечения, за исключением, и то изредка, партии в шахматы. Неуклонно требуя от подчиненных своих точного, без малейшею упущения, исполнения лежавших на них обязанностей и даваемых поручений, Муравьев не менее был строг и к самому себе. Все его время, все его досуги были посвящаемы службе. Педантизм его в этом отношении доходил до крайности. Однажды правитель его канцелярии Щербинин уговорил его посетить театр, доказывая необходимость поощрить учреждение, имеющее несомненное влияние на развитие нравов и способствующее слиянию туземцев с русскими. Муравьев поехал в театр. На другой день Щербинин спросил его: остался ли он доволен спектаклем?

— Да, хорошо, — отвечал Муравьев. — но я на вас сердит за то, что вы отняли у меня несколько часов, принадлежавших службе.

На это Щербинин заметил, что предместник Муравьева князь Воронцов, который без устали целый день посвящал делам, вечером уже ничем не занимался, любил собирать у себя общество и с удовольствием принимал участие в общественных развлечениях.

— Потому-то, — возразил Муравьев. — при нем так мало сделано в сравнении с тем, что могло бы быть совершено. (1)

* * *

Один из чиновников особых поручений сибирского генерал-губернатора Н. Н. Муравьева-Амурского, узнав о злоупотреблениях нерчинского почтмейстера, доложил о том своему начальнику.

— Что же мне делать с ним? — отвечал Муравьев, — вы знаете, что почтовое ведомство у нас status in statu. Я не имею никакой власти остановить какое-либо зло, делаемое почтовым чиновником в его конторе. Мало того, я сам делаю в Иркутск визиты губернскому почтмейстеру собственно для того, чтобы он моих писем не перечитывал и не задерживал. (1)

* * *

Корпусный командир Набоков во время развода, желая что-то сказать начальнику дивизии генералу Гартонгу, крикнул ему: «Николай Иванович!» Гартонг поспешил на зов. В то же самое время с гауптвахты караульный офицер, сделав на караул и вложив шпагу в ножны, скорым шагом направился через плац к Набокову.

— Что прикажете, ваше высокопревосходительство? — спросил Гартонг, подойдя к нему.

— Позвольте, батюшка, позвольте, — отвечал Набоков. — на гауптвахте что-то случилось: караульный офицер идет сюда.

Между тем караульный офицер подошел и сделал под козырек.

— Что такое, батюшка, случилось? — спросил его Набоков.

— Ваше высокопревосходительство изволили меня звать? — отвечает офицер.

— Когда, батюшка?

— Ваше высокопревосходительство изволили кричать: Николай Иванович!

— A-а! Так вас зовут Николай Иванович? Очень приятно познакомиться. А меня зовут Иван Александрович. — прибавил Набоков, протягивая руку совсем растерявшемуся офицеру. (1)

* * *

Михаил Дмитриевич Скобелев был человек крайне вспыльчивый. Вспыливши, он был иногда невоздержан на словах, но умел заглаживать свою невоздержанность, как никто другой. Много среди войск кавказского округа ходило рассказов о ею рыцарском заглаживании своей вины. Вот один из образчиков.

Был январь месяц 1881 года, русские траншеи железным кольцом охватили текинскую крепость Геок-Тепе… Готовился штурм… Но, прежде чем отважиться на это смелое предприятие, решено было произвести самую тщательную рекогносцировку крепости; рекогносцировка крепостною рва выпала на долю молодою прапорщика М.

— Смотрите, встретите неприятеля, не ввязывайтесь в бой, а отступайте, — напутствовал молодого офицера начальник штаба полковник Куропаткин.

Отряд прапорщика М. до того был малочислен, что о схватке не могло быть и речи. Едва стемнело, как полувзвод пехоты под командою М. не вышел, а выполз из траншей; ползком прошел он все пространство, отделяющее русскую линию от крепостного рва, тихо спустился в ров, но не успел сделать и десяти шагов, как послышались голоса текинцев. То был ночной дозор, обходивший внешнее пространство крепости, и, судя по голосам, довольно многочисленный. Нужно было исполнить приказание начальника штаба, отступать, и маленький отряд начал свое отступление. Но едва показались очертания русских траншей, как перед молодым офицером точно из-под земли выросла фигура Скобелева.

— Вы откуда?

— Из рекогносцировки.

— Сделали ее?

— Никак нет, отступаем, ваше превосходительство.

— Трус! — громовым голосом произнес генерал и повернулся спиною.

Несчастный, убитый горем офицер хотел объясниться, но разгневанный генерал не хотел ничего слушать и быстро удалился.

Ужасное имя «трус» в мгновение ока облетело все траншеи, и положение М. сделалось ужасным… Все знали, что храбрый Скобелев назвал его трусом, и никто не знал истинной подкладки. Кто поверит его оправданиям? Отныне всякий будет смотреть на него как на презренного труса… Так думал несчастный, и эта мысль до того засела в его голову, что ни на минуту не давала ему покоя: ему казалось, что все на него смотрят с презрением, все от него отворачиваются. Он был близок к умопомешательству. Но вот в одну из безсонных ночей накануне самого штурма счастливая мысль осеняет М… Опрометью бросается он к ставке главнокомандующего.

— Ваше превосходительство, я не трус, дозвольте мне доказать это, — дрожащим голосом и с воспаленными глазами говорил юноша.

Скобелев внимательно посмотрел на него.

— В охотники?

— Точно так, ваше превосходительство!

И через пять минут М. вербовал уже охотничью команду, которая должна была броситься на грозные стены Геок-Тепе и пожертвовать собою, чтобы облегчить успех штурма товарищам.

М. ожил и деятельно готовился к штурму.

Настало утро, загрохотали батареи, посылая смерть осажденным, раздались звуки музыки, и штурмовые колонны с развернутыми знаменами, предшествуемые штурмовыми колоннами, двинулись на штурм… Штурма описывать не будем. Но вот одна из деталей этого дела: на небольшом кургане внутри взятой крепости верхом на коне стоит Скобелев, окруженный своим штабом. В нескольких шагах от него небольшая горсть охотников штурмует блиндированную саклю. Сакля наконец взята, защитники перебиты, но видит генерал, что и от охотников осталось только два человека и то раненые: молоденький солдатик и прапорщик М. Обезсиленные, обливаясь кровью, они отбиваются от врага, помощи нет и ожидать неоткуда, а тут еще три всадника мчатся на подмогу своему товарищу… Бедный М. погиб, слышится в свите генерала…

— М., отступай назад, — раздаются крики, — отступай, пока не поздно. — Но М. ударом штыка выбил одного всадника из седла, бросается на другого, а между тем на него мчатся новые три текинца.

— Отступай, отступай! — все громче и громче раздаются голоса.

— Нет, он не отступит, — резким голосом произнес Скобелев и, дав шпоры коню, стремительно бросается по направлению к всадникам, скачущим на М…

Вся свита ахнула от неожиданности, а Белый генерал, свалив ударом шашки одного туркмена, устремляется на другого. Те, вероятно, узнали Белого генерала, круто повернули назад и помчались в карьер… Когда опомнилась свита генерала и примчалась на поле сражения. Михаил Дмитриевич обнимал уже израненного М.

— Простите, голубчик, простите за это гадкое слово. Вы пристыдили меня, — говорил он. (6)

* * *

Во время рекогносцировок в окрестностях Ловица и под Плевною, генерал Скобелев страшно безпокоил турок. Находясь постоянно впереди войск, он, таким образом, нередко служил мишенью для неприятельских выстрелов. Под Плевною у него в один день турки убили две лошади; когда последняя упала вместе с ним, все думали, что наконец и его поразила вражья пуля, но ничуть не бывало. Через несколько минут он опять появился впереди войск, не обращая ни малейшего внимания на падавшие вокруг него пули и гранаты.

— Сколько сегодня, генерал, вы потеряли лошадей? — кто-то спросил у Скобелева.

— Всего только две, — отвечал храбрый воин. — Не знаю, право, за что турки так безпощадно преследуют моих лошадей: кажется, они им ничего худого не сделали… (6)

* * *

Зная хорошо натуру русского человека, Скобелев понимал, что усталому солдату после боя горячая пища будет лучшею наградою за понесенные труды и лишения. И вот за своими полками он постоянно возил ротные котлы. Нельзя прочий обоз брать, но чтобы котлы были взяты.

Под Ловчей в последнюю Русско-турецкую войну при штурме турецких позиций, когда утомленные солдаты остановились, говоря ему: «Моченьки нету от усталости, ваше превосходительство!», Скобелев кричал им:

— Благодетели! Каша будет, вечером кашей накормлю. Возьмите еще турецкую батарею!

И солдаты, смеясь от души, напрягали последние силы и брали неприятельское укрепление. (6)

* * *

Маститый митрополит Исидор (Никольский) очень часто проявлял остроту своего ума не только в речах, но и в деловых резолюциях.

Так, один из сельских священников Новоладожского уезда, желая перевестись в Петербург, где положение духовенства вообще очень завидно, написал о том его преосвященству и мотивировал просьбу тем, что он уроженец города Петербурга и весьма скучает в чужом месте.

На эту просьбу последовала такая резолюция высокопреосвященного: «Я сам уроженец города Тулы и, однако же, проситься о переводе на службу в тульскую губернию не имею никакого желания».

* * *

Духовенство одного столичного собора отказалось служить панихиду по М. Ю. Лермонтову, заказанную литераторами по случаю пятидесятилетия смерти поэта, мотивируя отказ тем, что Лермонтов умер не своей смертью. Тогда обратились к митрополиту Исидору. Выслушав просьбу, он ответил:

— Разрешаю не ради умерших, а ради живых по вере их! Умерших Бог рассудит! (6)

Царствование Императора Александра III (1881–1894)

Дело истории заносить на свои страницы подвиги славы и добродетели великих людей и вообще все то, что относится к их памяти. Несомненно, история соберет и сохранит в назидание потомства и малейшие драгоценные подробности, в виде анекдотов и рассказов, о жизни и деяниях в Бозе почившего Императора Александра Александровича, Царя-Миротворца. Царя-Праведника. Конечно, и теперь уже существует, быть может, и немало устных и письменных рассказов и анекдотов из жизни Императора Александра III, но, к сожалению, нам известны только следующие немногие.

Однажды, находясь в Москве и любуясь из дворца видом на Замоскворечье с многочисленными его храмами. Император Александр Александрович сказал: «Люблю я бывать в Москве. Она храм России, а Кремль — алтарь ее». (2)

* * *

Один из русских Великих Князей беседовал в присутствии Императора Александра III с русским министром и послом одной из держав в Петербурге о значении и продолжительности разных мирных и дружественных договоров. От Парижского трактата перешли к Тильзитскому миру. Что от него осталось? Одно историческое воспоминание, занесенное в книги.

Император Александр III. слушавший до тех пор безмолвно, заметил тогда:

— Это потому, что силою и войною нельзя утверждать прочных и продолжительных союзов. — И прибавил, помолчав с минуту: — Одно время утверждает союзы, задуманные в мире.

Именно эти слова (на латинском языке) и выгравированы на золотой ленте, украшающей оливковую ветвь, которую президент французской республики возложил в 1897 году на гробницу Императора Александра III. (2)

* * *

29 августа 1890 года Император, объезжая места расположения маневрировавших войск, остановился в селе Жернове Дубенскаго уезда (с высокой горы здесь Государь с семьей и свитой смотрел на маневры, дорога к этой горе и на нее была устроена местными крестьянами в одну ночь), по обыкновению народ окружал его, вперяя взоры в светлые очи и благоговейно любуясь его царственно-величавой фигурой. Государь нежно озирал толпу, ласково и любовно отвечая на ее восторженные приветствия. Вдруг взор Государя остановился, лицо Государя приняло серьезное выражение, он протянул руку, сделал знак стоявшему в толпе одному крестьянину, которого ранее никто не замечал. Толпа мигом раздвинулась и пред светлые очи Государя предстал мужик в «спинжаке» и брюках навыпуск, на груди его красовалась медаль старшины…

— Это что такое? — спросил его строго Государь, указывая на «спинжак».

— Чемарка, Ваше Величество, — отвечал оторопевший старшина.

— А ты кто? — спрашивает Государь, пронизывая его своим строгим и вместе добрым взглядом.

— Мужик, старшина.

— Вот то-то. — замечает Государь, — зачем же ты свой народный костюм меняешь на выдуманный, чужой, зная, что твоя сермяга кровью предков оплачена для твоего украшения? Да она и теплее, и к работам твоим удобнее… Не смей менять!

— А это что? — спрашивает опять его Государь, указывая на выпущенные брюки.

— Шароварки, — отвечает еле слышно побледневший старшина.

— Опять замена, — сказал Государь, — зачем менять? Оно и убыточно.

Пристыдив таким образом старшину и приказав ему быть верным доброй старине и не тратиться на безполезные выдумки. Государь отпустил его. Оторопевший старшина упал в ноги и, заплакав, в один миг исчез, словно провалился сквозь землю. Вместе с ним исчезли и несколько других «пиджачников», променявших свой прадедовский костюм на костюм заполонивших Волынь немецких колонистов. «С тех пор я ни разу не встречал, — говорит сообщивший этот рассказ Липранди, — в этой местности русских крестьян в немецком костюме». (2)

* * *

Царь Александр III нередко по окончании лагерного сбора ездил отдыхать к своему тестю, королю Дании Христиану. Там он набирал себе силы для новых трудов, отдыхая от дела в кругу семьи и родных. И он любил жить там, как простой человек, любил, чтобы не узнавали его, Русского Царя.

В других царствах и военные все ходят в штатском платье, и наш Царь, гостя у тестя, носил штатское платье. Рассказывают, как однажды, гуляя по парку. Царь зашел на железнодорожную станцию и, никем не узнанный, завтракал в буфете за одним столом с каким-то немецким приказчиком. Этому приказчику было известно, что здесь гостит Великий Русский Царь, и ему очень хотелось увидать Императора и узнать, как он живет и что тут делает. Царь рассказал немцу все подробности своей жизни и, не назвав себя, удалился. Когда Царь возвращался домой, он был застигнут сильным дождем, коляски у него не было, а до дому было далеко, в это время проезжала простая крестьянская тележка. Не узнанный крестьянином Царь попросил подвезти его, на что тот добродушно согласился. Царь сел рядом с крестьянином, и они поехали. Для того чтобы попасть во дворец, надо было проехать через парк, куда пускают только экипажи с Царской Фамилией. Доехав до парка, крестьянин остановился, сообщая, что далее ехать нельзя. «Да ведь я Император», — сказал ему Царь, но крестьянин, думая, что его спутник шутит, возразил, смеясь: «Врать-то и я умею, ты Император, так на вот, я король Дании Христиан». — Так и не поехал через парк. На другой день, когда Царь прислал ему крупную сумму денег, этот Фома неверующий обомлел от страха, что так смело говорил с Великим Русским Царем. (2)

* * *

Однажды Наследник Цесаревич Николай Александрович разговаривал с духовником своим, протопресвитером Бажановым, о трудности царствовать.

— Точно, Ваше Высочество, — отвечал духовник, — это нелегкую ношу возлагает Господь на плечи Царей.

— Особенно, — сказал Наследник, — труден выбор людей! Научите, что должен делать Царь, чтобы уметь выбрать людей?

— Во-первых, — отвечал Бажанов, — молиться Богу и просить Его помощи, во-вторых, не окружать себя ширмами, из-за которых Царь решительно никого не узнает и едва ли кого услышит. (1)

* * *

Император Александр III был очень остроумный человек. Многие из его резолюций сделались классическими.

Известен случай, когда в каком-то волостном правлении хулиганистый мужик наплевал на портрет Царя. Дела «об оскорблении Величества» разбирались в окружных судах, и приговор обязательно доводился до сведения Государя. Так было и в данном случае. Мужика-оскорбителя приговорили к шести месяцам тюрьмы и довели об этом до сведения Императора. Александр III гомерически расхохотался, а когда он хохотал, то это было слышно на весь дворец.

— Как! — кричал Государь. — Он наплевал на мой портрет, и я же за это буду еще кормить его шесть месяцев? Вы с ума сошли, господа. Пошлите его куда подальше и скажите, что и я, в свою очередь, плевать на него хотел. И делу конец. Вот еще невидаль! (2)

* * *

Арестовали по какому-то политическому делу писательницу Цебрикову и сообщили об этом Государю. И Государь на бумаге изволил начертать следующую резолюцию:

— Отпустите старую дуру!

Весь Петербург, включая и ультрареволюционный, хохотал до слез. Карьера г-жи Цебриковой была на корню уничтожена, с горя Цебрикова уехала в Ставрополь Кавказский и года два не могла прийти в себя от «оскорбления», вызывая улыбки у всех, кто знал эту историю. (2)

* * *

Характерной чертой Императора Александра III было чувство законности. Однажды он проходил по парадным залам Гатчинского дворца и, взглянув в окно, в которое видна была станция Балтийской железной дороги, сказал сопровождавшему его лицу: «Сколько лет живу в Гатчине, а в первый раз вижу, что станция — между дворцом и военным полем и отчасти закрывает его».

Случилось так, что через несколько дней Государь опять проходил по тем же залам и также с кем-то из лиц свиты. Взглянув в окно. Царь протер глаза и спросил своего спутника:

— Послушайте, со мной творится что-то странное — я не вижу станции.

На это спутник ответил, что станцию на днях перенесли в сторону так, чтобы она не закрывала военного поля. Государь удивился:

— Да зачем же это сделали?!

— Ваше Величество, я слышал, что вы изволили повелеть перенести станцию, так как она закрывала вид на военное поле.

Государь с неудовольствием сказал:

— Что ни скажешь, из всего сделают высочайшее повеление. (2)

* * *

Управляющий Морским министерством адмирал Степан Степанович Лесовский женился на сравнительно молодой Елизавете Владимировне Вестман. После его кончины вдова получила должную ей пенсию. Когда же через некоторое время она решила вступить во второй брак, то подала Государю прошение о разрешении сохранить пенсию, что было совершенно противозаконно, но в прошении она выразила уверенность, что Государь и Россия «не забыли службу ее мужа, адмирала Лесовского».

Государь положил следующую резолюцию: «Ни я, ни Россия не забыли службу почтеннейшего Степана Степановича, а вот вдова его забыла. Отказать». (2)

* * *

Летом 1891 года в Кронштадт прибыла французская эскадра под флагом адмирала Жерве.

Характерный эпизод произошел при докладе Государю гофмаршалом князем Владимиром Сергеевичем Оболенским программы пребывания французских моряков. Оболенский доложил Государю о предполагавшемся обеде в честь моряков в Большом Петергофском дворце и спросил, провозгласит ли Государь только тост в честь эскадры или скажет речь. Император ответил, что будет тост за Францию, за адмирала и эскадру, на что Оболенский доложил, что в таких случаях по этикету следует играть гимн. Государь сказал, что так и следует поступить.

— Но, Ваше Величество, это Марсельеза!

— Раз это их гимн, значит, его и следует играть.

— Но, Ваше Величество, это Марсельеза…

— Ах, князь, вы, кажется, хотите, чтобы я сочинил новый гимн для французов. Нет уж, играйте тот, какой есть. (2)

* * *

В бытность Николая Хритиановича Бунге министром финансов приемную его всегда наполняла масса просителей. Он был очень доступен. На одном из таких приемов из толпы просителей выдвинулась вперед пожилая женщина мещанского типа и начала целовать министра в плечо.

— Батюшка ты наш родной… сокол ясный… солнышко красное… родимый.

— Да что вы, что вы, что вам угодно? — спросил смущенный министр.

— Милый мой… ангел… благотворитель… помоги ты мне в нужде и заставь за себя молить Бога…

— Да в чем дело? Объясните скорее.

— Желанный наш… Говорят, ты поставлен раздавать казенные деньги взаймы. Помоги мне. Из сил выбилась с иголкой и решилась швейную машину купить. Одолжи мне двадцать пять рублей казенных взаймы, и, видит Бог, родной мой, я тебя не обману, выплачу по чести… с процентом…

— Взаймы, голубушка, не даю, а вот так подарить тебе могу, — сказал министр, подавая женщине ассигнацию.

— Ох, ты, мой ангел сохранитель, да пошли тебе Господи… и твоей супруге, красавице ненаглядной.

Бунге не был женат и жил одиноко весь век, а потому невольно улыбался болтовне, которую обрадованная просительница, не унимаясь, продолжала:

— …Твоей супруге, красавице ненаглядной, и дозволь мне, батюшка, пойти к ней и в ножки поклониться.

— Нельзя, матушка, нельзя, она еще почивает, а вот тебе десять рубликов еще за супругу. Ведь ты же не виновата, что у меня ее нет.

* * *

Про Санкт-Петербургского градоначальника П. А. Грессера рассказывают такой анекдот, характеризующий его как симпатичного и остроумного человека.

К Петру Апполоновичу поступали частые жалобы на одною из столичных мелочных торговцев, который самым безсовестным образом всех обмеривал, обвешивал и обсчитывал. Не находя веских улик, градоначальник долгое время ничего не мог поделать с мелочником, пока не представился ему удобный случай.

Однажды проезжает мимо лавки этого коммерсанта и видит, что из нее выходит маленькая девочка со свертком в руке. Грессер остановился, вылез из экипажа и подошел к ребенку.

— Ты, милая, что несёшь?

— Сахар.

— В этой лавке покупала?

— Да.

— Сколько же ты купила?

— Фунт.

— Ага!.. Вернемся-ка на минуту в лавку.

Хозяин встретил градоначальника низким поклоном. Грессер взял от девочки сверток и, передавая его лавочнику, сказал:

— Свешайте-ка!

Хозяин засуетился, перепугался, побледнел, но ослушаться не посмел и положил сверток на весы. Оказалось, что фунта сверток не вытягивал, в нем всего-навсего три четверти было.

Градоначальник к хозяину:

— Продали за фунт?

— За фунт-с.

— А тут ведь меньше?

— Виноват-с, ошибся.

— Ошибся?

— Ей-богу, ненароком.

— А приходится вам ошибаться не в свою пользу, то есть вместо одного фунта давать полтора?

— Частенько-с.

— Похвально! — произнес Петр Апполонович и спросил: — У вас самая большая сахарная голова во сколько фунтов имеется?

— Да около пуда будет-с.

— Достаньте!

Хозяин поставил на прилавок громадный сверток сахару.

— А есть непочатый цибик хорошего чаю?

— Как же-с! Самый первый сорт-с…

— Подавай его сюда.

Хозяин к сахару присоединил большой ящик с чаем.

— Пол пуда лучшего кофею свешайте.

— Готово!

— Теперь отправьте все это с приказчиком к родителям этой девочки.

Приказчик забрал товар, градоначальник ему внушительно сказал:

— Они, может быть, удивятся этому транспорту, но ты скажи им, что, мол, хозяин ошибся, что это-де с ним часто случается. (6)

* * *

Однажды Грессер сказал приставу N., которого вызвал к себе для внушений:

— Я хочу добиться того, чтобы не публика существовала для полиции, а полиция для публики. Только после этого возможен будет порядок и обезпеченность строя жизни каждого обывателя. Наша предупредительность и любезность разовьет в публике к нам уважение, и мы будем авторитетны. В противном же случае за нами останется одна физическая сила, способная возмущать и, следовательно, подрывать уважение…

Эти фразы заслуживают серьезного внимания, так как они являются плодом долголетней практики одного из популярнейших градоначальников Петербурга. (6)

Приложение Хронология царствований Российских Императоров

Краткая хронология царствования Императора Петра I

30 мая 1672 г. — В семье Русского Царя Алексея Михайловича родился сын, названный Петром.

26 мая 1682 г. — Избрание Царями сыновей Алексея Михайловича Ивана и Петра.

27 января 1689 г. — Женитьба Петра на Евдокии Федоровне Лопухиной.

1695 г. — Первый Азовский поход Петра I. Целью похода было овладение крепостью Азов — ключом к Азовскому морю.

29 января 1696 г. — Смерть Царя Ивана V, соправителя Петра. Петр I — единый Царь всея Руси.

1696 г. — Второй Азовский поход Петра и овладение крепостью. Россия получает выход к Азовскому морю.

10 марта 1697 г. — Отъезд Петра с Великим посольством в Западную Европу. Главной целью посольства было получение безценного опыта и овладения науками, известными в европейских странах.

Апрель — июнь 1698 г. — Восстание стрельцов. Из-за стрелецкого восстания Петр вынужден был вернуться из Европы. Осенью состоялись казни стрельцов.

1699 г. — Создание в Голландии (в Амстердаме) типографии для печатания книг на Русском языке.

Ноябрь 1699 г. — Заключение Петром союза с саксонским курфюрстом Августом II и датским королем Фридрихом IV против Швеции.

20 декабря 1699 г. — Указ о введении нового летоисчисления (от Рождества Христова) и празднования новолетия 1 января.

3 июля 1700 г. — Заключение Константинопольского мирного договора с Турцией. Закрепление за Россией Азова с прилегающими территориями.

Август 1700 г. — Начало Великой Северной войны.

Октябрь 1700 г. — Смерть патриарха Андриана. Назначение рязанского митрополита Стефана Яворского местоблюстителем патриаршего престола. Новый патриарх так и не был избран.

19 ноября 1700 г. — Поражение Русских войск под Нарвой.

14 января 1701 г. — Указ об организации Навигацкой школы — первого в России технического высшего учебного заведения, готовившего мореплавателей, землемеров и преподавателей.

Декабрь 1702 г. — Выход первой печатной газеты «Ведомости».

16 мая 1703 г. — Основание Санкт-Петербурга.

28 сентября 1708 г. — Разгром Петром I шведского корпуса Левегаупта у деревни Лесной. Шведской армии был нанесен значительный урон.

1708–1710 гг. — Петровская реформа местного самоуправления — создание губерний.

27 июня 1709 г. — Разгром шведов под Полтавой. Эта победа предопределила успех в Северной войне.

29 января 1710 г. — Утверждение гражданской азбуки. Указ о печатании книг новым шрифтом.

22 февраля 1711 г. — Указ об учреждении Правительствующего Сената — высшего органа государственной власти.

Июль 1711 г. — Прутский поход. Поражение Петра I и заключение мирного договора с Турцией.

Февраль 1712 г. — Брак Петра с Екатериной Алексеевной (Мартой Скавронской).

1713 г. — Переезд двора и высших правительственных учреждений из Москвы в Петербург.

27 июля 1714 г. — Победа Русского флота над шведским у мыса Гангут. Первая крупная победа в истории Русского военно-морского флота.

1715 г. — Основание Морской академии в Петербурге.

31 марта 1716 г. — Окончание работы Петра над «Уставом воинским».

1716–1717 гг. — Второе путешествие Петра за границу.

1718–1720 гг. — Создание коллегий. Коллегии были созданы на замену системе приказов для лучшего функционирования системы государственного управления.

1719 г. — Открытие Кунсткамеры — первого музея в России.

13 января 1720 г. — Завершение работы над «Морским регламентом».

28 февраля 1720 г. — Опубликование «Генерального регламента» — устава государственной гражданской службы.

25 января 1721 г. — Учреждение Правительствующего Синода и обнародование регламента Духовной коллегии. Синод стал высшим органом Церковной власти в России.

30 августа 1721 г. — Заключение Ништадского мира со Швецией. Успешное окончание Северной войны. Присоединение к России Лифляндии, Эстляндии. Ингерманландии (Ижорcкой земли), части Карелии (т. н. Старой Финляндии) и других территорий.

22 октября 1721 г. — Поднесение Сенатом Петру титула Императора, Великого и Отца Отечества.

24 января 1722 г. — Издан «Табель о рангах».

5 февраля 1722 г. — Указ о престолонаследии. Согласно нему наследник престола выбирался по воле монарха.

1722–1723 гг. — Каспийский поход Петра. Присоединение к России западного и южного побережья Каспийского моря.

28 января 1724 г. — Указ об учреждении Академии наук.

28 января 1725 г. — Смерть Императора Петра I Великого.

Краткая хронология царствования Императрицы Екатерины II

21 апреля 1729 г. — в Штеттине (Пруссия) родилась София Августа Фредерика фон Анхальт-Цербст-Дорнбург, будущая Русская Императрица Екатерина II.

28 июня 1762 г. — Восшествие на престол Императрицы Екатерины II.

5 мая 1764 г. — Основание Смольного института благородных девиц — первого женского образовательного учреждения в России.

1766 г. — Присоединение к России Алеутских островов.

30 июля 1767 г. — 18 декабря 1768 г. — Работа Уложенной комиссии. Цель работы состояла в разработке нового свода законов, который был призван заменить Соборное Уложение 1649 года.

25 февраля 1768 г. — Варшавский договор России и Польши, который открывал возможность вмешательства России во внутренние дела Польши.

25 сентября 1768 — 10 июля 1774 гг. — Русско-турецкая война за выход России к Черному морю.

29 декабря 1768 г. — Указ о введении в России первых бумажных денег — ассигнаций.

26 ноября 1769 г. — Учреждение ордена Святого великомученика Георгия Победоносца.

24–26 июня 1770 г. — Уничтожение турецкого флота в Чесменской бухте — решающая баталия Русско-турецкой войны на море.

21 июля 1770 г. — Победа П. А. Румянцева при Кагуле. Благодаря этой победе был освобожден от турок весь левый берег Дуная. Россия получила значительный перевес в войне с турками.

25 июля 1772 г. — Первый раздел Польши между Россией, Австрией и Пруссией. К России отошли прибалтийские земли и часть Западной Белоруссии.

1 ноября 1772 г. — Заключение договора с крымским ханом С ахи 6-Гире ем о переходе Крыма под покровительство России.

17 сентября 1773 — сентябрь 1774 гг. — Восстание Е. Пугачева. Пугачев объявил себя чудом спасшимся Царем Петром III. Восстание было подавлено, а 10 января 1775 г. Е. Пугачев был казнен в Москве на Болотной площади.

10 июля 1774 г. — Кючук-Кайнарджийский мирный договор России и Турции завершивший Русско-турецкую войну 1768–1774 гг. Россия получила право иметь флот на Черном море, сохранила за собой Керчь и Азов и получила ряд привилегий для торговых кораблей в турецких водах.

Июнь 1775 г. — Ликвидация Запорожской Сечи. Из оплота украинского казачества в борьбе с польским владычеством Сечь превратилась в оплот разбоя, потому было принято решение ее ликвидировать.

7 ноября 1775 г. — Появление «Учреждений для управления губерний Всероссийской Империи» — важнейшего документа губернской реформы Екатерины II. в котором упорядочивалось административное деление Российской Империи, судебная система и система управления.

1781 г. — Начало строительства первого в России водопровода — Мытищинского.

8 апреля 1783 г. — Манифест Екатерины II о включении Крымского ханства в состав России.

2 мая 1783 г. — Заход 11 кораблей Азовской флотилии в Ахтиарскую (ныне Севастопольскую) бухту. Эта дата считается днем рождения Русского Черноморского флота.

24 июля 1783 г. — Георгиевский трактат. Вхождение Восточной Грузии в состав Российской Империи.

1783 г. — Экспедиция Г. И. Шелихова к берегам Русской Америки, во время которой были основаны первые Русские поселения.

21 апреля 1785 г. — Опубликование Жалованных грамот дворянству и городам Екатерины II, закреплявших права, привилегии и правовой статус дворян и городского населения России.

5 августа 1786 г. — «Устав народных училищ» Екатерины II — важнейший документ реформы образования, вводивший в губернских городах главные, а в уездных — малые народные училища.

Февраль — июль 1787 г. — Путешествие Екатерины II в Крым. Целью путешествия было осмотреть новые земли и продемонстрировать иностранным державам величие Российской Империи.

13 августа 1787 — 29 декабря 1791 гг. — Русско-турецкая война.

21 июня 1788 — 3 августа 1790 гг. — Русско-шведская война.

11 сентября 1789 г. — Победа А. В. Суворова при Рымнике — важнейший успех на суше в войне с турками.

11 декабря 1790 г. — Взятие считавшейся неприступной крепости Измаил войсками А. В. Суворова.

31 июля 1791 г. — Разгром Ф. Ф. Ушаковым турецкой эскадры у мыса Калиакрия — решающий успех на море в Русско-турецкой войне.

29 декабря 1791 г. — Ясский мирный договор между Россией и Турцией, завершивший Русско-турецкую войну 1787–1791 гг. Этот договор закрепил за Россией всё Северное Причерноморье, включая Крым, земли между Южным Бугом и Днестром.

12 января 1793 г. — Второй раздел Польши. Россия получила еще ряд белорусских земель, восточную часть Полесья, украинские области Подолье и Волынь.

8 февраля 1793 г. — Разрыв Россией дипломатических отношений с Францией в ответ на казнь Людовика XVI якобинцами.

Ноябрь 1794 г. — Подавление польского восстания под предводительством Т. Костюшко.

12 октября 1795 г. — Третий раздел Польши, уничтоживший польскую государственность — Польша была поделена между Россией, Австрией и Пруссией.

Конец 1795 г. — Заключение союза России, Англии и Австрии против революционной Франции.

6 ноября 1796 г. — Смерть Императрицы Екатерины Великой.

Краткая хронология царствования Императора Павла I

20 сентября 1754 г. — Родился Великий Князь Павел Петрович, будущий Император Всероссийский Павел 1.

10 октября 1773 г. — Брак Павла Петровича с Августой-Вильгельминой-Луизой Гессен-Дармштадтская (в крещении Наталья Алексеевна). Первая жена Павла Петровича умерла в 1776 г. при родах вместе с младенцем.

7 октября 1776 г. — Бракосочетание будущего Императора Павла I с Софией Доротеей Вюртембергской, в крещении Марией Федоровной.

7 ноября 1796 г. — Восшествие на престол Императора Павла 1.

5 апреля 1797 г. — Акт Павла I о престолонаследии, по которому власть передавалась по наследству старшему сыну или старшему брату Императора (в случае отсутствия детей). Также условием вступления на престол стало Православное вероисповедание наследника. В тот же день был издан указ Павла 1 помещикам об ограничении барщины до трех дней в неделю.

23 декабря 1797 г. — Русско-турецкий союзный договор. Турция вошла в антифранцузскую коалицию и Россия получила возможность вести боевые действия в Средиземном море.

13 августа 1798 — октябрь 1800 гг. — Средиземноморский поход Ф. Ф. Ушакова.

Октябрь — ноябрь 1798 г. — Захват у французов Ионических островов (кроме Корфу) русскими десантами Ф. Ф. Ушакова. 19 февраля 1799 г. штурмом была взята крепость на о. Корфу. Ионические острова стали базой Русского флота в Средиземноморье.

4 апреля — 26 сентября 1799 г. — Итальянский и Швейцарский походы А. В. Суворова.

6–8 июня 1799 г. и 4 августа 1799 г. — Победы Русской армии при Треббии и Нови — ключевые сражения Итальянской кампании.

14 сентября 1799 г. — Героическая победа войск А. В. Суворова в битве у Чертова моста.

20 сентября 1799 г. — Победа Русских войск в Муттенской долине, благодаря которой А. В. Суворову удалось вывести свою армию из сложнейшей ситуации Швейцарского похода.

7 октября 1799 г. — Выход России из 2-й антифранцузской коалиции, ставший следствием разногласий между Павлом I и союзниками.

1800 г. — Изобретение двухколесного велосипеда крепостным мастером Е. Артамоновым.

18 января 1801 г. — Манифест о присоединении Грузии к России.

11 марта 1801 г. — Убийство Императора Павла I в Михайловском замке группой заговорщиков.

Краткая хронология царствования Императора Александра I

12 декабря 1777 г. — Рождение Александра Павловича, будущего Императора Александра I.

29 сентября 1793 г. — Бракосочетание Александра Павловича с Луизой Баденской (в крещении Елизаветой Алексеевной).

12 марта 1801 г. — Восшествие на престол Императора Александра I.

30 марта 1801 г. — Учреждение Непременного совета — высшего совещательного органа Российской Империи. Совет мог опротестовывать действия и указы Императора.

19 мая 1801 г. — Учреждение Негласного комитета Александром I. Это был неофициальный совещательный орган, призванный помогать Императору осуществлять реформы.

5 нюня 1801 г. — Петербургская конвенция о взаимной дружбе между Россией и Англией.

8 сентября 1802 г. — Учреждение Комитета министров и министерств вместо коллегий. Начало министерской реформы.

24 января 1803 г. — Положение об устройстве учебных заведений. Начало реформы образования. Основными принципами нового положения стали безсословность системы образования и безплатность образования на низших ступенях.

20 февраля 1803 г. — Указ о вольных хлебопашцах, позволявший добровольно освобождать крестьян от крепостного права при обоюдном согласии крестьян и помещика.

26 июля 1803 — 7 августа 1806 гг. — Первое кругосветное плавание Российской экспедиции И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского.

Май 1804 — октябрь 1813 гг. — Русско-иранская война.

5 ноября 1804 г. — Появление первого общего Университетского устава, провозглашавшего внутреннюю самостоятельность и широкую автономию университетов.

3 сентября — декабрь 1805 г. — Первая война России с Наполеоном в составе 3-й антифранцузской коалиции.

20 ноября 1805 г. — Аустерлицкое сражение. Поражение союзных войск и распад 3-й антифранцузской коалиции.

16 ноября 1806 — 25 июня 1807 гг. — Вторая война России с Наполеоном в составе 4-й антифранцузской коалиции.

18 декабря 1806 — 16 мая 1812 гг. — Русско-турецкая война.

1806 г. — Основание первой Русской колонии на Сахалине.

19 июня 1807 г. — Разгром турецкого флота Д. Н. Сенявиным у п-ова Афон.

25 июня 1807 г. — Тильзитский мирный договор, заключенный между Россией и Францией. Россия присоединялась к континентальной блокаде Англии.

19 февраля 1808 — 5 сентября 1809 гг. — Русско-шведская война.

20 октября 1808 г. — Встреча Александра I и Наполеона в Эрфурте. Подписание Русско-французской союзной конвенции, подтверждавшей условия Тильзитского договора.

Март 1809 г. — Переход корпуса П. И. Багратиона по льду Ботнического залива на Аландские о-ва, решивший в пользу России войну с Швецией.

5 сентября 1809 г. — Фридрихсгамский мир России и Швеции, по которому к России отошла Финляндия.

1 января 1810 г. — Учреждение Государственного совета — высшего законосовещательного органа Российской Империи вплоть до 1906 г. и верхней палаты законодательного учреждения до 1917 г.

22 июня 1811 г. — Победа М. И. Кутузова над турками под Рущуком — решающий успех в войне с Турцией.

16 мая 1812 г. — Бухарестский мирный договор между Россией и Турцией. Присоединение Бессарабии к России. Этот мирный договор лишил Наполеона Турции как союзника в войне с Россией.

12 июня 1812 г. — Переход через Неман французской «Великой армии» — начало Отечественной войны 1812 г.

4–6 августа 1812 г. — Битва за Смоленск. После героического сопротивления Русская армия отступила и оставила Смоленск французам.

26 августа 1812 г. — Бородинская битва.

2 сентября 1812 г. — Вступление французских войск в Москву. Грабежи, разбой и пожар Москвы разложили «Великую армию» и 6–10 октября 1812 г. французские войска покинули древнюю столицу России.

25 декабря 1812 г. — Манифест Александра I об окончании Отечественной войны и о возведении в Москве храма Христа Спасителя в честь победы над Наполеоном.

1812 г. — Основание в Калифорнии Русской крепости Форт-Росс.

2 января 1813 г. — Начало Заграничного похода Русской армии.

4–7 октября 1813 г. — «Битва народов» под Лейпцигом, после которой вся Германия была освобождена от войск Наполеона.

12 октября 1813 г. — Заключение Гюлистанского мирного договора между Россией и Ираном. Договор оформил включение в состав России Дагестана. Грузии, Абхазии, Карабахского, Ширванского. Бакинского ханств, а также иных территорий. Кроме того. Россия получала исключительное право иметь военный флот на Каспии.

18 марта 1814 г. — Вступление Русских войск в Париж — победное завершение войны с Наполеоном.

Сентябрь 1814 — 28 мая 1815 гг. — Венский конгресс — создание системы Европейской политики после завершения Наполеоновских войн. Присоединение Польши к России.

14 сентября 1815 г. — Образование Священного союза Императорами России, Пруссии и Австрии.

15 ноября 1815 г. — Подписание Александром I Конституции Царства Польского.

Октябрь 1817 г. — Создание на реке Терек укрепления Преград-ный Стан, с которого началось продвижение Русских войск вглубь территорий горских народов. Это стало началом Большой Кавказской войны (1817–1864 гг.).

16 января 1820 г. — Открытие Антарктиды Ф. Ф. Беллинсгаузеном и М. П. Лазаревым.

19 ноября 1825 г. — Смерть Императора Александра I Благословенного в Таганроге.

Краткая хронология царствования Императора Николая I

25 июня 1796 г. — Рождение Николая Павловича, будущего Императора Николая I.

13 июля 1817 г. — Бракосочетание Великого Князя Николая с принцессой Шарлоттой Прусской (в крещении Александрой Федоровной).

14 декабря 1825 г. — Восшествие на престол Императора Николая I Павловича. Восстание декабристов.

1826 г. — Строительство в России первого вооруженного парохода «Ижора».

7 февраля 1826 г. Представление Н. И. Лобачевским сочинения «Сжатое изложение начал геометрии» научной комиссии — создание неевклидовой геометрии.

16 июля 1826 — 10 февраля 1828 гг. — Русско-иранская война.

1 октября 1827 г. — Взятие Эривани (ныне Ереван) И. Ф. Паскевичем — кульминацией борьбы Российской Империи за освобождение земель Закавказья от персидского и османского владычества.

10 февраля 1828 г. — Заключение Туркманчайского мирного договора между Россией и Ираном. К России отошли Эриванское и Нахичеванское ханства.

14 апреля 1828 — 2 сентября 1829 гг. — Русско-турецкая война.

29 сентября 1828 г. — Взятие армией турецкой крепости Варна (Болгария) — крупнейший успех Русской армии на Балканском фронте в кампании 1828 г.

27 нюня 1829 г. — Взятие И. Ф. Паскевичем крепости Эрзурум — крупная победа, открывшая дорогу Русской армии в Турцию.

2 июля 1829 г. — Начало Забалканского похода И. И. Дибича. Результатом похода стало взятие 8 августа 1829 г. Андрианополя и окончательный успех в войне.

2 сентября 1829 г. — Андрианопольский мирный договор между Россией и Турцией, завершивший Русско-турецкую войну 1828–1829 гг. К России переходило все восточное побережье Чёрного моря от устья Кубани до пристани святого Николая. Турция признавала завоевания России в ходе Русско-иранской войны.

17 ноября — 25 августа 1831 г. — Восстание в Польше.

1830–1831 гг. — Эпидемия холеры в России.

Ноябрь 1832 г. — Демонстрация профессором Петербургской академии наук П. Л. Шиллингом первого в мире электромагнитного телеграфа.

1833–1834 гг. — Создание первого в России паровоза на Выйском заводе (Урал) братьями Е.А. и М. Е. Черепановыми.

1834 г. — Изобретение электродвигателя профессором Б. С. Якоби.

30 октября 1837 г. — Открытие движения по первой в России железной дороге Петербург — Царское Село.

1839–1843 гг. — Денежная реформа Е. Ф. Канкрина, установившая в России стабильную финансовую систему.

1 июля 1841 г. — Лондонская конвенция по проливам. Россия утратила преимущественное положение в турецких проливах Босфор и Дарданеллы.

2 апреля 1842 г. — Выход «Закона об обязанных крестьянах», в соответствии с которым крестьяне могли с согласия помещиков получать личную свободу и землю в наследственное пользование.

1847 г. — Русские войска достигли Аральского моря. Начало продвижения России в Среднюю Азию.

1847–1851 гг. — Строительство линии Императорской Николаевской железной дороги Петербург — Москва. Движение по этой дороге было открыто 1 ноября 1851 г.

Январь — август 1849 г. — Участие в подавлении Венгерской революции Русских войск.

1850 г. — Ввод в действие первой линии телеграфа, соединившей Москву и Петербург.

4 октября 1853 — 18 марта 1856 гг. — Крымская война.

5 ноября 1853 г. — Победа Русского пароходофрегата «Владимир» над турецким пароходом «Перваз Бахри». Первое в истории сражение паровых кораблей.

18 ноября 1853 г. — Разгром турецкого флота П. С. Нахимовым в Синопском сражении.

Март 1854 г. — Вступление в Крымскую войну Англии. Франции и Австрии.

13 сентября 1854 — 27 августа 1855 гг. — Героическая оборона Севастополя.

26 января 1855 г. — Первый Русско-японский договор, по которому все Курильские о-ва от о-ва Итуруп и севернее объявлялись владением России.

18 февраля 1855 г. — Смерть Императора Николая I Павловича.

Краткая хронология царствования Императора Александра II

17 апреля 1818 г. — в Архиерейском доме Чудова монастыря в Кремле родился будущий Император Александр II.

16 апреля 1841 г. — Бракосочетание Великого Князя Александра Николаевича с Максимилианой Гессен-Дармштадтской (в крещении Марией Александровной).

19 февраля 1855 г. — Восшествие на престол Императора Александра II Николаевича.

18 марта 1856 г. — Подписание Парижского мирного договора, завершившего Крымскую войну. Черное море становилось нейтральным и Россия потеряла право иметь на нем военный флот. Кроме того, Россия уступила Молдавии свои владения в устьях Дуная и часть Южной Бессарабии и вернула занятый у Турции Карс.

20 октября 1857 г. — Выпуск России первой почтовой марки.

1 апреля 1858 г. — Взятие Русскими войсками аула Ведено. Присоединение Чечни к России.

17 мая 1858 г. — Подписание Айгунского договора между Россией и Китаем, утвердившего за Россией Приамурский край.

7 августа 1858 г. — Установление дипломатических отношений России и Японии.

19 февраля 1861 г. — Опубликование Манифеста Александра II об отмене крепостного права.

10 января 1863 — 1 мая 1864 гг. — Польское восстание.

1 января 1864 г. — «Положение о губернских и уездных земских учреждениях». Начало земской реформы, целью которой было заменить систему бюрократического управления в областных учреждениях, при которой областная жизнь управлялась директивами из центра, что вело к ошибочным и запоздалым решениям.

21 мая 1864 г. — Взятие Русскими войсками аула Кбаада (Красная поляна). Окончание Кавказской войны.

14 июля 1864 г. — Начало реформы начального образования, в рамках которой вводилось доступное всесословное образование. Наряду с государственными были созданы земские, церковно-приходские, воскресные и частные школы, а гимназии разделились на классические и реальные. В них принимали детей из всех сословий, способных оплатить обучение.

20 ноябри 1864 г. — Начало судебной реформы — наиболее крупного преобразования на пути модернизации Российской Империи. В России появился суд присяжных заседателей. Реформа обезпечила гласность, состязательность и безсословность судопроизводства.

17 мая 1865 г. — Взятие Ташкента Русскими войсками. Присоединение к Российской Империи Туркестана.

18 марта 1867 г. — Подписание договора России и США о продаже Аляски и Алеутских островов за 7,2 млн. долларов.

2 мая 1868 г. — Взятие Русскими Самарканда. Присоединение части земель Бухарского эмирата, попавшего в вассальную зависимость от России.

1 марта 1869 г. — Создание периодической таблицы Д. И. Менделеевым.

16 июня 1870 г. — Реформа городского самоуправления. Отныне города управлялись выборными органами из числа городского населения.

1 марта 1871 г. — Лондонская конвенция европейских держав. России и Турции было разрешено иметь в Черном море любое количество военных кораблей, однако право свободного прохода через турецкие проливы Россия так и не получила.

1872 г. — Начала действовать линия телеграфной связи, соединявшая Москву и Петербург.

19 мая 1873 г. — Взятие Русскими войсками Хивы. Присоединение Хивинского ханства.

1 января 1874 г. — Военная реформа, вводившая всесословную воинскую повинность.

25 апреля 1875 г. — Петербургский Русско-японский договор о передаче Японии 18-ти Курильских островов в обмен на Сахалин.

19 февраля 1876 г. — Присоединение к Российской Империи Кокандского ханства.

11 марта 1876 г. — Инженер П. Н. Яблочков получает в Париже патент на изобретение электрической свечи.

12 апреля 1877 г. — Начало Русско-турецкой войны.

9–14 августа 1877 г. — Героическая оборона Шипкинского перевала Русско-болгарскими частями.

28 ноября 1877 г. — Войска М. Д. Скобелева взяли Плевну. Решающая победа в Русско-турецкой войне.

19 февраля 1878 г. — Сан-Стефанский мирный договор между Россией и Турцией. Договор признавал независимость Сербии, Черногории и Румынии. Создавалось новое автономное славянское княжество на Балканах — Болгария. Турция обязана была выплатить России большую контрибуцию.

1 июля 1878 г. — Подписание Берлинского трактата. Пересмотр условий Сан-Стефанского договора не в пользу России и славянских балканских народов.

1878 г. — Создание в России первого телефонного аппарата конструкции П. М. Голубицкого.

1879 г. — Появление электрического освещения в Санкт-Петербурге.

16 июля 1880 г. — Бракосочетание Императора Александра II с княжной Екатериной Долгоруковой.

22 августа 1880 г. — Первое в России испытание электрического трамвая.

12 января 1881 г. — Взятие М. Д. Скобелевым крепости Геок-Тепе в Туркмении, образование Закаспийской области Российской Империи с центром в Ашхабаде.

1 марта 1881 г. — Убийство Императора Александра II.

Краткая хронология царствования Императора Александра III

26 февраля 1845 г. — Рождение будущего Императора Александра III.

28 октября 1866 г. — Бракосочетание Великого Князя Александра Александровича с датской принцессой Марией Софией Фредерикой Дагмар (в крещении Марией Федоровной).

2 марта 1881 г. — Восшествие на престол Императора Александра III Александровича.

29 апреля 1881 г. — Манифестов укреплении самодержавия. Отставка либеральных министров.

1 июля 1882 г. — В Москве открылась первая телефонная станция.

20 июля 1882 г. — Первое испытание самолета конструкции А. Ф. Можайского в селе Красном, близ Петербурга.

1882 г. — Первая электрическая сварка металлов, проведенная Русским изобретателем Н. Н. Бернардосом.

28 апреля 1883 г. — Начало электрического освещения в Москве.

25 июня 1884 г. — Установление дипломатических отношений между Россией и Кореей. Русско-корейский договор о дружбе и торговле.

12 июня 1887 г. — Русско-английский протокол об установлении Русско-афганской границы.

17 октября 1888 г. — Крушение Императорского поезда на станции Борки, под Харьковом. Александр III, обладавший недюжинной силой, держал на плечах крышу вагона, пока семья и другие пострадавшие выбирались из-под обломков, благодаря чему ни Император, ни его семья не пострадали.

17 марта 1891 г. — Рескрипт Александра III о строительстве Транссибирской железнодорожной магистрали (Транссиба).

1891 г. — Введение покровительственного внешнеторгового тарифа, положившего начало Таможенной войны между Россией и Германией (1891–1894 гг.) — регулярному повышению пошлин на ввозимые товары.

15 декабря 1893 г. — Русско-французская военная конвенция. Этот договор окончательно оформил военно-политический союз России и Франции, который был основным вектором внешней политики двух государств в 1891–1917 и предшествовал созданию Антанты.

20 октября 1894 г. — Смерть Императора Александра III Александровича.

Указатель личных имен, упоминаемых в рассказах и анекдотах о Русских Государях и замечательных людях

Амвросий (в миру Орнатский Андрей Антонович) (1778–1827) — епископ Пензенский и Саратовский (1819–1825). Из семьи диакона. В 1800 окончил Александро-Невскую духовную академию. В 1816 за научные труды получил звание почетного члена московского Императорского Общества истории и древностей российских. В Пензенской епархии требовал от подведомственного духовенства сугубого пастырского и аскетического подвижничества, вступал в конфликты с губернскими властями. Неоднократно обращался с религиозно-нравственными обличениями к местным чиновникам, с наставительным словом к посетившему Пензу Императору Александру I. В 1825 подал в Святейший Правительствующий Синод прошение об увольнении на покой для подготовки к переизданию многотомной «Истории Российской иерархии». Поселился в Кирилловом Белозерском монастыре, где вел аскетический образ жизни: пребывал в полузатворе в маленькой келье — нередко даже келейник не видел его неделями, скудную пищу вкушал не чаще одного раза в день, сам исполнял для себя все черные работы, не прибегая к услугам келейника. Заочно, через келейника, передавал обильную милостыню нищим из своей архиерейской пенсии. Погребен на паперти Успенского собора Кириллова Белозерского монастыря.

Антоний (в миру Смирницкий Авраамий Гаврилович) (1773–1846) — русский святой, святитель; епископ (с 1832 — архиепископ) Воронежский и Задонский. Родился в семье протоиерея. В 1796 окончил Киевскую духовную академию. Тогда же поступил послушником в Киево-Печерскую лавру, в 1797 пострижен в монашество, в 1799 — рукоположен во иеромонаха. В 1815–1826 — наместник Киево-Печерской лавры, принимал в лавре Великого князя Николая Павловича и Императора Александра I. Тщанием и молитвами Св. Антония были прославлены свгг. Митрофан Воронежский и Тихон Задонский. По отзывам современников являл собой «полный, отрадный, идеальный образ архиерея». Прп. Серафим Саровский питал к свт. Антонию, «жителю из села Божией Матери, лавры ее Печерской постриженику», особое благоговейное отношение, часто направлял к нему богомольцев за духовным советом и называл не иначе как «великим архиереем Божиим» и своим «старшим братом», хотя они ни разу не встречались. Известно глубокое почитание свт. Антония свт. Филаретом (Дроздовым), дивеевской блж. Пелагией Серебрянниковой. Память 10 мая. 20 декабря и в Соборе Воронежских святых.

Аплечеев Александр Андреевич (1766-?) — генерал-майор (1801), обер-полицмейстер (глава полиции) Санкт-Петербурга (1800–1801). С 1786 на военной службе, участник Русско-турецкой войны 1787–1791. С 1800 на гражданской службе. В 1801 отставлен от должности за «допущение в городе азартной карточной игры».

Апраксина (урожденная Закревская) Софья Осиповна, графиня — камер-фрейлина Императрицы Елизаветы Петровны (1756–1761), племянница графов А.Г. и К. Г. Разумовских.

Аракчеев Алексей Андреевич (1769–1824) — государственный и военный деятель. Граф (1799), генерал от артиллерии (1807). Из дворян. Образование получил в Шляхетном артиллерийском и инженерном корпусе. В 1796 назначен Гатчинским губернатором. Пользовался безграничным доверием Великого князя Павла Александровича и после его вступления (6.11.1796) на престол назначен Петербургским городским комендантом, в 1797 пожалован титулом барона, назначен генерал-квартирмейстером всей армии, а также и командиром Л.-гв. Преображенского полка. С 1799 — генерал-инспектор артиллерии. Дважды попадал в немилость и увольнялся Павлом I в отставку (1798. 1799–1801). В 1803 восстановлен Александром 1 в должности инспектора артиллерии, провел крупномасштабную реорганизацию русской артиллерии, которая значительно повысила ее боеспособность. В 1808–1810 — военный министр, с 1810 — председатель департамента военных дел Государственного совета. Во время Отечественной войны 1812 находился при Императоре. С 1815 стал главным сановником империи, сосредоточив в своих руках руководство Государственным советом. Комитетом министров. Собственной Его Величества канцелярией; стал единственным докладчиком Императору по главным вопросам. С 1816 — организатор и руководитель системы военных поселений, в 1821–1825 занимал пост главного начальника Отдельного корпуса военных поселений. В 1825 уволен в отпуск и уехал на лечение в Карлсбад, по возвращении в Россию жил в своем имении Грузино.

Архаров Николай Петрович (1742–1814) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1796). Из дворян. В 1771 командирован в Москву для борьбы с чумой. Вел следствие по делу о Пугачевском бунте. В 1775 назначен московским обер-полицмейстером. По свидетельствам современников обладал редкой способностью к пресечению и искоренению преступлений и поимке преступников. Эта способность доставила ему также известность за границей; знаменитый сыщик его времени, парижский полицеймейстер Сартин, неоднократно изъявлял свое полное удивление искусству Архарова в этом отношении. В 1782–1783 состоял в должности московского губернатора. В 1783–1797 занимал пост генерал-губернатора тверского и новгородского наместничеств. С 1790 был директором водяных коммуникаций, способствовал улучшению путей сообщения, проведению каналов, устройству переправ. В 1796–1797 — Санкт-Петербургский генерал-губернатор. Однако вскоре был неожиданно отставлен от всех должностей и, с запрещением въезда в обе столицы, выслан в его тамбовские поместья.

Асенкова Варвара Николаевна (1817–1841) — русская актриса. Дочь актрисы А. Е. Асенковой. В 1835–1841 играла в Александрийском театре. Обладая необычайно разносторонним талантом, выступала в водевиле, комедии, мелодраме, современной драме и трагедии. Исполнение ролей мальчиков и девушек, переодевающихся в мужское платье, — юнкер Лелев, Габриэль (водевили «Гусарская стоянка» В. И. Орлова, «Девушка-гусар» Ф. А. Кони), Керубино («Женитьба Фигаро» Бомарше) и др. — прославило Асенкову как одну из лучших травести мировой сцены. Ее игра в трагедии поражала простотой, цельностью мысли, силой лирического чувства. Среди ролей Асенковой: Марья Антоновна («Ревизор» Гоголя), Софья, Наталья Дмитриевна («Горе от ума» Грибоедова), Наташа (дочь мельника — «Русалка» Пушкина), Офелия, Корделия («Гамлет», «Король Лир» Шекспира), Эсмеральда (в инсценировке романа Гюго «Собор Парижской богоматери»). Образ В. Н. Асенковой широко отражен в литературе, в частности — в лирике Н. А. Некрасова.

Багратион Петр Иванович, князь (1765–1812) — военачальник, герой Отечественной войны 1812. Генерал-от-инфантерии (1809). Из старинного грузинского княжеского рода. С 1782 на военной службе. Служил на Кавказе, в 1787–1791 участвовал в Русско-турецкой войне, в 1793–1794 — в Польской кампании. В 1799 в Итальянском и Швейцарском походах А. В. Суворова в чине генерал-майора командовал авангардом и отличился во всех крупных сражениях. В 1805–1807 во время войны с Францией, возглавляя арьергард русской армии, отличился при Шенграбене. Прейсиш-Эйлау и Фридланде. В 1808–1809 участвовал в Русско-шведской войне, командовал дивизией, занявшей весной 1809 Аландские острова. Во время Русско-турецкой войны 1806–1812 в июле 1809 — марте 1810 командовал Молдавской армией. С августа 1811 — командующий Подольской армией, а с марта 1812–2-й Западной армией, которую во время Отечественной войны 1812 искусным маневром вывел с боями из-под удара превосходящих сил врага на соединение с 1-й Западной армией под Смоленском. В Бородинском сражении командовал левым крылом русской армии, проявив исключительную стойкость и личную храбрость, был смертельно ранен. Скончался в с. Симы Владимирской губернии, где был похоронен. В 1839 его прах перенесен на Бородинское поле.

Бажанов Василий Борисович (1800–1883) — протопресвитер, член Святейшего Синода (с 1849). Из семьи священника. В 1823 окончил С.-Петербургскую духовную академию. В 1827–1836 преподавал Закон Божий в Санкт-Петербургском университете. Участвовал в издании журнала «Христианское чтение». В 1844 избран почетным членом Академии наук по отделению русского языка и словесности. В 1835 приглашен преподавателем Закона Божия к наследнику престола. Помимо наследника, преподавал Закон Божий и другим членам Августейшей Семьи: всем остальным детям императора Николая Павловича, а также супруге Александра II. В 1848 назначен духовником Императора Николая I, протопресвитером придворного собора Зимнего дворца и московского Благовещенского собора. Преподавал Закон Божий детям Императора Александра II. в т. ч. с 1852 Великому князю Александру Александровичу. После смерти Николая I являлся духовником Императоров Александра II, затем Александра III.

Баженов Василий Иванович (1738–1799) — архитектор, основоположник классицизма. Действительный статский советник (1796). Академик Петербургской академии художеств (1765). Из семьи церковнослужителя. Учился в школе Д. В. Ухтомского, в Московском университете, в академической гимназии при Петербургской академии наук. В 1760–1764 завершал образование во Франции и Италии. В 1767–1792 работал в Москве. Автор проекта реконструкции Московского Кремля и сооружения на его территории грандиозного дворца (1767–1775). Архитектор дома Пашкова в Москве (1784–1786). дворцового ансамбля в Царицыне (1775–1785). С 1799 — вице-президент Академии художеств.

Байков Илья Иванович (1768–1838) — лейб-кучер Императора Александра I.

Бантыш-Каменскнй Дмитрий Николаевич (1788–1850) — государственный деятель, историк. Тайный советник (1841). Из молдавских дворян. Получил блестящее домашнее образование. Служил в Коллегии иностранных дел, изучал русские архивы под руководством своего отца археографа Н. Н. Бантыш-Каменского. В 1816–1823 служил на Украине под началом князя Н. Г. Репнина, занимался сбором сведений по истории Малороссии. В 1825–1828 — губернатор Тобольской, в 1836–1838 — Виленской губернии. Государственную службу сочетал с литературным трудом и занятиями историей. Основные сочинения: «История Малой России» (1822). «Словарь достопамятных людей русской земли» (т. 1–8, 1836–1847). «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» (1840–1841). С 1823 — действительный член Общества истории и древностей российских.

Барклай де Толли Михаил Богданович, князь (1761–1818) — военачальник, военный и государственный деятель, герой Отечественной войны 1812. Генерал-фельдмаршал (1814). Из старинного шотландского рода. С 1776 — на военной службе. В 1787–1791 участвовал в Русско-турецкой войне, в 1788–1790 — в Русско-шведской войне. Во время войны с Францией в 1806–1807 отличился при Прейсиш-Эйлау. В 1808–1809 во время Русско-шведской войны командовал корпусом. В 1809–1810 — генерал-губернатор Финляндии. С января 1810 по сентябрь 1812 — военный министр, провел большую работу по подготовке русской армии к войне. В Отечественной войне 1812 командовал 1-й Западной армией, ему же, как военному министру, была подчинена 2-я Западная армия. В условиях значительного превосходства противника проявил талант полководца и успешно осуществил отход и соединение двух армий. Однако данное отступление вызвало недовольство в придворных кругах и армии, и командование армиями было поручено М. И. Кутузову. В Бородинском сражении командовал правым крылом русской армии, проявив стойкость и искусство в обороне. В сентябре 1812 по болезни покинул армию. В феврале 1813 назначен командующим 3-й армией, затем русско-прусской армией, которой успешно командовал во время заграничных походов русской армии 1813–1814.

Барятинский Александр Иванович, князь (1815–1879) — военачальник, военный и государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1859). С 1831 — на военной службе. В 1836–1845 — в свите Наследника престола (будущего Александра II). С 1845 — участник Кавказской войны в составе Отдельного Кавказского корпуса: командовал батальоном, полком (с 1847). бригадой (с 1850), дивизией (с 1851), левым флангом русских экспедиционных сил в Чечне, начальник главного штаба корпуса (1853–1855). Участник Крымской войны 1853–1856, отличился в сражении у Кюрюк-Дара (1854). С 1856 — главнокомандующий войсками и наместник Императора на Кавказе. Проводя свой план методического продвижения, сломил сопротивление войск Шамиля, и в 1859 взял его в плен. С 1862 — в отставке, член Государственного совета.

Баур (Боур, Бауэр; Bauer), Фридрих Вильгельм, Федор Виллимович (1731–1783) — военный деятель; инженер, картограф, ген. — квартирмейстер (1769), Генерал-инженер (1780). Выходец из Швеции. До 1763 служил в гессенских, брауншвейгских и прусских войсках, выдвинулся в Семилетнюю войну; полковник. С 1769 на русской службе. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774, награжден орденом Святого Георгия II степени. Один из организаторов Генерального штаба (1772). Руководил строительством каменных гаваней в С.-Петербурге, Кронштадте и Риге. Большого театра, Екатерининского канала, ливневой канализации, набережных р. Фонтанки в С.-Петербурге, а также других гидротехнических сооружений, дорог и крепостей. В 1783 назначен начальником Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса.

Безбородко Александр Андреевич, князь (1747–1799) — государственный деятель. Канцлер (1797). Происходил из украинской казацкой старшины. В 1765 начал службу в канцелярии генерал-губернатора Украины П. А. Румянцева. В 1775–1792 — секретарь Екатерины II. составитель манифестов и других документов. С 1780 — член Коллегии иностранных дел, с 1784 фактически возглавлял ее. С конца 1780-х до 1792 был ежедневным докладчиком Екатерины II по важнейшим вопросам, принимал участие в подготовке и заключении главнейших международных актов России последней четверти XVIII века: добился признания Турцией присоединения Крыма к России (1783), подписал выгодный для России Ясский мирный договор (1791), конвенцию о третьем разделе Польши (1795) и др. После смерти Екатерины II сохранил руководящее положение в Коллегии иностранных дел.

Безродный Василий Кириллович (1768–1847) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1841), сенатор (1825). Из дворян. В 1801–1812 определен управляющим Киевской провиантской комиссией, по обвинению в растрате казенных денег во время его управления находился под следствием. В 1812 командирован в действующую армию и назначен состоять при штабе М. И. Кутузова по провиантской части. В 1813–1815 состоял при Главной квартире российской армии. В 1816–1825 — директор канцелярии главнокомандующего 1-й армии. В 1827 послан ревизовать Западную Сибирь, за пристрастие, грубость и жестокость, проявленные в ходе ревизии, получил выговор «за неосновательные донесения». В 1829 во время Русско-турецкой войны заведовал интендантской частью Дунайской армии.

Беллинсгаузен Фаддей Фаддеевич (1778–1852) — знаменитый мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды (1820). Адмирал (1839). Учился в Морском кадетском корпусе в Кронштадте. В 1803–1806 участвовал в первом русском кругосветном плавании на корабле «Надежда» под командой И. Ф. Крузенштерна. По возвращении командовал различными кораблями на Балтийском и Черном морях. В 1819–1821 возглавлял кругосветную экспедицию на шлюпах «Восток» и «Мирный», посланную в Антарктику с целью максимального проникновения к южной приполярной зоне и открытия неизвестных земель. В 1828–1829 участвовал в Русско-турецкой войне. С 1839 — военный губернатор Кронштадта.

Бенкендорф Александр Христофорович, граф (1781 или 1783–1844) — военный и государственный деятель. Генерал от кавалерии (1829), генерал-адъютант (1819). Сенатор (1826). Из дворян. Образование получил в иезуитском пансионе аббата Ноколя в Петербурге. В 1798 поступил на военную службу. В 1803–1804 участвовал в военных действиях на Кавказе. В 1805–1807 — участник войны с Францией, отличился в сражении при Прейсиш-Эйлау. С 1809 — в Молдавской армии на фронте Русско-турецкой войны, участвовал в осаде Браилова и Силистрии. За отличия в сражении при Рущуке награжден в 1811 орденом Святого Георгия IV степени. Во время Отечественной войны 1812 воевал в партизанском отряде Ф. Ф. Винцингероде, командир авангарда. В 1813 — командир летучего кавалерийского отряда, награжден орденом Святого Георгия III степени. Участник сражений при Лейпциге. Люттихе, Краоне, Лаоне и Сен-Дизье. С 1819 — начальник штаба гвардейского корпуса. Принял активное участие в подавлении мятежа декабристов в С.-Петербурге, член Следственной комиссии по делу декабристов. В 1826–1844 — шеф корпуса жандармов, командующий Императорской главной квартирой и главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Один из самых близких к императору Николаю I людей. В 1828–1829 — участник Русско-турецкой войны. С 1831 — член Государственного совета.

Бенкендорф Христофор Иванович (1749–1823) — военный и государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1798). Отец А. Х. Бенкендорфа. В 1768–1774 — участник Русско-турецкой войны. В 1796 произведен в генерал-лейтенанты и назначен Рижским военным губернатором. С 1799 в отставке.

Бестужев-Рюмин Алексей Петрович, граф (1693–1766) — государственный деятель, дипломат. В 1720 — резидент, в 1734–1740 — посол Российской империи в Дании. При поддержке Э. Бирона в 1740 стал кабинет-министром. В 1741 после смерти Анны Иоанновны за участие в подготовке захвата власти Бироном приговорен к смертной казни, замененной ссылкой. В том же году принял участие в дворцовом перевороте, возведшем на престол Елизавету Петровну. Назначен вице-канцлером, а в 1744 — канцлером. До 1758 руководил внешней политикой России. В 1758 обвинен в поддержке политических планов будущей Императрицы Екатерины II, арестован и приговорен к смерти, которую Елизавета Петровна заменила ссылкой. После переворота 1762 восстановлен Екатериной II во всех правах и званиях и произведен в генерал-фельдмаршалы, однако активной роли в политической жизни страны более не играл.

Бибиков Дмитрий Гаврилович (1792–1870) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1843). Генерал-адъютант (1843). Из дворян. В 1809 — участник Русско-турецкой войны. В годы Отечественной войны 1812 участвовал в сражениях под Витебском. Смоленском и Бородиным; в последнем сражении ему ядром оторвало левую руку. В 1819 уволен с военной службы по ранению, назначен Владимирским вице-губернатором. В 1820 — Саратовский вице-губернатор, в 1821 — Московский вице-губернатор. В 1824–1835 — директор департамента внешней торговли, крутыми мерами искоренял злоупотребления в таможенном ведомстве. В 1837 назначен киевским военным губернатором, подольским и волынским генерал-губернатором, проводил политику обрусения Западного края, в целях ослабления польского влияния и русификации Украины заменил местных чиновников русскими, провел проверку прав польской шляхты на дворянство, в результате которой часть шляхты была переведена в податное сословие. С 1848 — член Государственного совета. В 1852–1855 — министр внутренних дел. С 1855 в отставке.

Боде Карл-Людвиг, Лев Карлович, барон (1787–1859) — обер-гофмейстер Императорского двора (1849–1858). Из семьи французского эмигранта, переселившейся в Россию в годы правления Императрицы Екатерины II. Участник Русско-французской войны 1805–1807, Отечественной войны 1812 и Заграничных походов русской армии в 1813–1814, за битву под Дрезденом награжден золотой шпагой. В 1816–1831 в отставке. С 1831 — на службе в министерстве Императорского двора, назначен церемониймейстером, в 1842 — гофмаршалом и вице-президентом московской дворцовой конторы. В это же время ему поручен надзор за постройкой Большого Кремлевского дворца. В 1849 пожалован званием обер-гофмейстера, назначен президентом московской дворцовой конторы. В 1858 по болезни вышел в отставку.

Брок Петр Федорович (1806–1875) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1858), сенатор (1852). Из дворян прусского происхождения. В 1821 окончил Московский университет, служил в министерстве путей сообщения. В 1825–1827 — чиновник департамента внешней торговли, в 1827–1831 — государственного заемного банка. В 1844–1849 — помощник управляющего делами Комитета министров. В 1849–1852 — товарищ министра финансов. Министр финансов (1852–1858). С 1853 — член Государственного Совета.

Броун Юрий Юрьевич, граф (1698–1792) — военный и государственный деятель. Генерал-аншеф (1756). Родился в Ирландии. Из дворян. Как католик, не мог получить места на британской военной службе, поэтому в 1725 поступил на службу к курфюрсту пфальцскому, в 1730 перешел на русскую службу. В 1736 участвовал в осаде Азова, в 1738, находясь в армии Миниха, был при осаде и штурме Очакова. Участник Русско-шведской войны 1741–1743, Семилетней войны. В 1762 назначен Петром III на пост Рижского генерал-губернатора, который занимал до своей смерти.

Брюллов Карл Павлович (1799–1852) — выдающийся русский художник. Сын резчика по дереву. В 1821 окончил Петербургскую академию художеств. В 1823–1835 работал в Италии, в 1835 вернулся в Петербург. С 1836 — профессор Петербургской академии художеств. В 1849 жил на острове Мадейра, с 1850 — вновь в Италии. Автор полотен: «Последний день Помпеи» (1830–1833. Русский музей); «Всадница» (портрет Джованнины Пачини: 1832. ГТГ). портрет В. А. Перовского (1837. ГТГ) портрет И. А. Крылова (1839. ГТГ) и мн. др.

Брюс Яков Александрович, граф (1742–1791) — военачальник и государственный деятель. Участник Семилетней войны, в 1758 за отличие в Гросс-Егерсдорфском сражении произведен в полковники, в 1759 за блокаду Кюстрина и битву при Цорндорфе — в бригадиры. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774, командовал левым флангом в сражении при Ларге (1770). каре — в сражении при Кагуле (1770). В 1781–1786, 1788–1791 генерал-губернатор обеих столиц и главнокомандующий войсками в Москве. В 1786–1788 — генерал-губернатор в столице и Санкт-Петербургской губернии.

Будберг фон. Андрей-Эберхард, Андрей Яковлевич, барон (1750–1812) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1806). Тайный советник. По поручению Императрицы Екатерины II занимался воспитанием Великих князей Александра и Константина Павловичей. С 1804 — член Государственного совета. В 1806–1807 — министр иностранных дел.

Булгарин Фаддей Венедиктович (урожденный Булгарин Ян Тадеуш) (1789–1859) — журналист, литератор. Действительный статский советник. Из семьи польского шляхтича, сосланного в Сибирь за убийство русского генерала. В 1806 окончил С.-Петербургский шляхетный корпус, выпущен корнетом в уланский полк. Участвовал в Русско-французской войне 1805–1807, Русско-шведской войне 1808–1809. В 1811 уволен в отставку, бежал в Варшаву и поступил во французскую армию, в которой дослужился до чина капитана, принимая участие в походах Наполеона против Италии, Испании и России. В 1814 сдался в плен прусским войскам, вернулся в Варшаву. С 1819 жил в Санкт-Петербурге, в 1826–1831 — чиновник особых поручений при Министерстве просвещения. Пользовался покровительством графа А. Х. Бенкендорфа и генерала Л. В. Дубельта. В 1822–1828 издавал журнал «Северный архив» (с 1825 совместно с Н. И. Гречем), в 1825–1859 (с 1831 совместно с Н. И. Гречем) — газету «Северная пчела», в 1825–1839 — журнал «Сын отечества» (совместно с Н. И. Гречем). Автор романов «Иван Выжигин» (1829) и «Петр Иванович Выжигин» (1831).

Бунге Николай Христианович (1823–1895) — государственный деятель, экономист. Действительный тайный советник (1885). Академик Петербургской академии наук (1890). С 1850 — профессор Киевского университета. В 1859–1880 (с перерывами) — ректор Киевского университета. С 1865 — управляющий киевской конторой Госбанка. С 1880 — товарищ министра, в 1881–1886 — министр финансов. В 1887–1895 — председатель Кабинета министров.

Бутурлин Александр Борисович, граф (1694–1767) — военный и государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1756). Генерал-адъютант (1747). Фаворит Императрицы Елизаветы Петровны. В 1720 окончил морскую академию. С 1714 — на военной службе, в 1720–1725 — денщик Петра I. В этой должности участвовал в Персидском походе 1722–1723. В 1725–1727 — гоф-юнкер, затем камер-юнкер при дворе Императрицы Екатерины 1, с 1727 — камергер при дворе Цесаревны Елизаветы Петровны, в 1728 — действительный камергер при дворе Императора Петра II. В 1735–1740 — Смоленский губернатор, в 1738 находился в действующей армии во время Русско-турецкой войны 1735–1739. В 1741–1742 — правитель Малороссии, затем командовал войсками в Лифляндии, Эстляндии и Великих Луках. С 1742 — сенатор и Московский генерал-губернатор. Во время Семилетней войны 1756–1763 назначен в 1760 главнокомандующим русской армией, действовавшей против Пруссии. В 1761 отозван из действующей армии и вновь назначен Московским генерал-губернатором.

Вайтбрехт (Weibrecht) Иоганн Якоб (1744–1803) — книготорговец и издатель. Инициатор создания Императорской типографии (1784).

Валуев Петр Степанович (1743–1814) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1798). Сенатор (1796). Придворный Екатерины II. С 1801 — главноначальствующий Кремлевской экспедицией.

Вандам (Vandamme) Доминик Жозеф Рене, граф Юнебургский (1770–1830) — французский военачальник. Выдвинулся из солдат революционной армии. В 1805, командуя дивизией, отличился под Аустерлицем; в войнах с Пруссией (1806–1807) и Австрией (1809) командовал корпусом. В 1812 назначен командиром вестфальских войск в компании против России, но из-за разногласий с Жеромом Бонапартом отправлен в Кассель для формирования новых контингентов. В 1813 командовал корпусом под Гамбургом. Дрезденом и Кульмом, где был взят русскими войсками в плен. Вернулся во Францию в сентябре 1814 и в период «Ста дней» примкнул к Наполеону. После Ватерлоо перешел на сторону Бурбонов, но в 1816 был изгнан из Франции. Вернулся в 1819.

Васильев Алексей Иванович, граф (1742–1807) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1797). Сенатор (1793). Окончил курс в Сенатском юнкерском училище, с 1754 служил в Сенате. В 1770 назначен обер-секретарем Сената, участвовал в работе Уложенной Комиссии. В 1796–1800 — государственный казначей, в 1801 восстановлен в должности. С 1801 одновременно член Непременного совета. В 1802–1807 — министр финансов.

Вассиан (в миру Балашевич Василий) (1745–1827) — иеросхимонах Киево-Печерской лавры, старец. Из бедной семьи мещан. В 1799 пострижен в мантию с именем Вавила, назначен казначеем Киевской духовной академии. В 1800 рукоположен во иеромонаха. В 1802 в Китае вс кой пустыни пострижен в великую схиму с именем в честь прп. Вассиана Константинопольского. Оставил должность казначея лавры и, удалившись в Китаевскую обитель, нес послушание духовника братии. В 1807 ослеп и был переведен в больничный корпус Киево-Печерской лавры, где началось его старческое служение. Строжайшим постом и молитвой стяжал дары прозорливости. Духовная опытность Вассиана привлекала к нему как простых богомольцев, так и членов Царской фамилии.

В 1816 старца посетили Великий князь Николай Павлович и Император Александр I.

Вейдемейер Александр Иванович, барон (1789–1852) — историк. Статский советник (1824). С 1798 — переводчик в Коллегии иностранных дел, затем письмоводитель в Сенате. В 1805–1807 служил в русской миссии в Венеции. В 1809–1812 — секретарь ряда посольств, после чего оставлен в Коллегии иностранных дел. С 1814 — начальник 1-го отделения Департамента внешней торговли. С 1817 в Министерстве финансов. В 1820 — чиновник для особых поручений, затем экспедитор в департаменте Морского министерства. С 1827 в отставке. Автор записок о событиях и замечательных людях XVIII века, изданных под заглавием: «Обзор главнейших происшествий в России с кончины Петра Великого до вступления на престол Елисаветы Петровны» (1836); «Царствование Елисаветы Петровны» (1834); «Двор и замечательные люди в России во второй половине XVIII столетия» (1846); «О России под державою дома Романовых до единодержавия Петра Великого» (1863).

Вельяминов Алексей Александрович (1785–1838) — военачальник, сподвижник А. П. Ермолова. Участник Русско-французской войны 1805–1807. в 1810 участвовал в войне с Турцией, в 1812–1814 — в Отечественной войне и Заграничных походах русской армии. В 1816–1823 — начальник штаба Кавказского корпуса. С 1823 командующий войсками Кавказской линии. В 1825 вступил в управление Кавказской областью. Участник Русско-иранской войны 1826–1828, в 1826 награжден орденом Святого Георгия III степени. Участник Русско-турецкой войны 1828–1829. В 1831–1838 — командующий войсками Кавказской линии и начальник Кавказской области. В 1828 представил Императору Николаю I памятную записку «о способе покорения горцев прочным образом», основная мысль которой состояла в том, чтобы, двигаясь вперед хотя и понемногу, но безповоротно, заселять завоеванное пространство казаками и переселенцами из внутренних губерний. Эти принципы спустя много лет были применены на практике А. И. Барятинским и дали блестящие результаты.

Вилье или Виллие (Wylie) Яков (Джемс) Васильевич, баронет (1765–1854) — с 1801 лейб-медик Императора Александра I. Родился в Шотландии, изучал медицину в Эдинбургском университете. С 1790 в России. В 1808–1838 — президент Медико-хирургической академии. Основал «Военно-Медицинский Журнал».

Витворт (Whitworth) Чарльз. 1-й граф Витворт (1752–1825), лорд — английский дипломат. В 1772–1785 — офицер британской армии. В 1785 назначен посланником при дворе польского короля Станислава Понятовского. В 1788–1800 — чрезвычайный и полномочный посол Великобритании в России. Был связан с заговорщиками, убившими Императора Павла I. В 1802–1803 — посол в Париже. В 1813–1817 — вице-король Ирландии.

Витт Иван Осипович, граф (1781–1840) — военачальник. Генерал от кавалерии (1829). Участник Русско-французской войны 1805–1807. Отечественной войны 1812 и Заграничных походов 1813–1814. В 1813 награжден орденом Святого Георгия III степени. В 1817 руководил организацией южных кавалерийских поселений, с 1823 их начальник. В мае-июне 1825 узнал о существовании тайного общества на юге России, о чем лично сообщил Александру I в Таганроге в октябре 1825. В 1830–1831 участвовал в подавлении польского восстания, награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1831 назначен варшавским военным губернатором. С 1832 состоял инспектором всей поселенной кавалерии.

Войнович Марк (Марко) Иванович (1750–1807) — военачальник. Адмирал (1801). Родился в Черногории. В 1770 поступил на русскую службу. В ходе Русско-турецкой войны 1768–1774 отличился во время Архипелагской экспедиции. В 1780–1783, командуя Астраханской флотилией, возглавил экспедицию по обследованию островов у Ашперонского полуострова и описанию Красноведского залива. С 1785 командовал черноморской Севастопольской эскадрой. Во время Русско-турецкой войны 1787–1791 командовал Черноморским флотом, в 1791 заменен Ф. Ф. Ушаковым. В последние годы службы — директор Черноморского штурманского училища. С 1805 в отставке.

Волконский Григорий Семенович, князь (1742–1824) — государственный деятель. Генерал-аншеф (1794), действительный тайный советник (1797). В 1756 вступил на военную службу. В 1767–1768 участвовал в военных действиях против польских конфедератов. В 1768 назначен командиром Сибирского карабинерного полка, с которым участвовал в войне с Турцией в 1768–1774; за отличие при Кагуле награжден орденом Святого Георгия IV степени. В 1787–1791 во время Русско-турецкой войны командовал дивизией; за отличие в сражении при Мачине награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1803–1817 — Оренбургский генерал-губернатор. С 1817 — член Государственного совета.

Волконский Петр Михайлович, князь (1776–1852) — военный и государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1843), генерал-адъютант (1801). Принимал участие в подготовке переворота 11.03.1801, во время которого был убит император Павел I. Участник Русско-французской войны 1805–1807, дежурный генерал и генерал-квартирмейстер вспомогательного корпуса ген. Ф. Ф. Буксгевдена, с октября 1805 — дежурный генерал объединенной русско-австрийской армии. Во время сражения при Аустерлице лично возглавил штыковую атаку Фанагорийского и Ряжского полков, за отличия в сражении награжден орденом Святого Георгия III степени. В 1810–1812 — генерал-квартирмейстер (руководитель военной разведки) русской армии. Участник Отечественной войны 1812. В начале войны находился при Императоре. После оставления Москвы направлен к М. И. Кутузову для расследования обстоятельств сдачи столицы. В декабре 1812 назначен начальником Главного штаба действующей армии. Внес огромный вклад в планирование кампаний 1813–1814 и 1815. Участвовал в работе Венского конгресса. После высадки Наполеона во Франции (1815) — командующий всеми русскими войсками от Вислы до Рейна. В 1815–1823 — начальник Главного штаба Его Величества. С 1821 член Государственного совета. В 1826–1852 — министр Императорского двора и уделов.

Воронцов Михаил Илларионович, граф (1714–1767) — государственный деятель, дипломат. Сенатор (1759). С 1735 камер-юнкер при дворе Цесаревны Елизаветы Петровны; был ее секретарем. Принял активное участие в дворцовом перевороте 25 ноября 1741. возведшем на престол Елизавету Петровну. С 1744 в Коллегии иностранных дел, вице-канцлер. В 1756–1762 — член Конференции при Высочайшем дворе. В 1758–1762 — канцлер, глава Коллегии иностранных дел. В 1763 уехал за границу, в 1765 вышел в отставку.

Воронцов Михаил Семенович, князь (1782–1856) — военачальник, государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1856), генерал-адъютант (1815). С 1801 на военной службе. Участник боевых действий на Кавказе, в 1804 награжден орденом Святого Георгия IV степени. В 1805–1806 участвовал в Русско-французской войне, был в сражениях при Пултуске и Фридланде. С 1807 командир 1-го батальона Л.-Гв. Преображенского полка. Участник Русско-турецкой войны 1806–1812, отличился в сражениях при Базарджике, Шумле, Рущуке. Калафатоме. В 1811 награжден орденом Святого Георгия III степени. С началом Отечественной войны 1812 назначен командиром 2-й сводно-гренадерской дивизии в составе 2-й Западной армии. В Бородинском сражении удерживал Багратионовы флеши, получив штыковую рану. В 1813–1814 участвовал в Заграничных походах русской армии, в сражениях при Грос-Беерене. Денневице, Лейпциге, Лаоне, Касселе. За отличие в сражении при Краоне награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1815–1818 командовал русским оккупационным корпусом во Франции. С 1823 новороссийский генерал-губернатор и наместник Бессарабской области, в 1828–1844 — новороссийский и бессарабский генерал-губернатор. С 1826 член Государственного совета. Участник Русско-турецкой войны 1828–1829, руководил осадой Варны. В 1844–1854 — наместник на Кавказе и главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом, провел ряд успешных операций против Шамиля, взяв его столицу — аул Дарго.

Вронченко Федор Павлович (1779–1852) — государственный деятель. Из семьи священника. В 1801 окончил юридический факультет Московского университета. С 1810 служил в министерстве финансов. В 1824 — директор Особенной канцелярии Министерства финансов. С 1840 товарищ министра финансов и главноуправляющий Корпусом горных инженеров; с 1841 член Комитета по делам кредитных установлений и Комитета финансов. В 1844–1852 руководил Министерством финансов, осуществил денежную реформу 1839–1843.

Вяземский Александр Алексеевич, князь (1727–1793) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1774). Сенатор (1765). Участник Семилетней войны, затем исполнял за границей различные секретные поручения. В 1764–1793 — генерал-прокурор Сената. С 1780-х фактически руководил финансами, юстицией и внутренними делами. В 1767 — председатель Уложенной Комиссии. В 1769 назначен членом Совета при высочайшем дворе.

Вяземский Петр Андреевич, князь (1792–1878) — поэт, литературный критик: государственный деятель. Получил домашнее образование. После смерти отца Вяземского в 1807. опекуном был назначен его шурин Н. М. Карамзин. В 1812 вступил в ополчение: участвовал в Бородинском сражении. В 1818–1821 служил в Варшаве, чиновник для иностранной переписки при Н. Н. Новосильцеве. Входил в кружок либеральных деятелей, принял участие в составлении записки об освобождении крестьян, ездил к Императору Александру I с составленным Новосильцевым проектом русской конституции. В 1821–1829 в отставке за оппозиционные настроения. В 1832–1846 — вице-директор Департамента внешней торговли. В 1856–1858 — товарищ министра народного просвещения и глава Цензурного комитета. Сенатор, член Государственного совета. С 1863 почти постоянно жил за границей. Первые стихи опубликовал в 1808. Обратил на себя внимание «Посланием к Жуковскому», стихами на смерть Кутузова и «Песнью на взятие Парижа». Один из основателей и деятельных участников литературного общества «Арзамас», друг Пушкина. В 1825–1828 участвовал в издании журнала «Московский телеграф», где выступал как литературный критик в защиту романтизма. В 18 Ю-х-1840-х постоянно сотрудничал с «Литературной газетой» А. А. Дельвига, «Современником» А. С. Пушкина. Автор монографий «Фон-Визин» и «Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий» (1848), а также многих статей и мемуаров о своих литературных современниках: И. И. Дмитриеве. Н. М. Карамзине, А. С. Пушкине, Н. В. Гоголе, Н. М. Языкове, Е. А. Баратынском, П. А. Плетневе. В 1855 в Лозанне изданы «Письма русского ветерана 1812 года».

Гавриил (в миру Петров Петр Петрович) (1730–1801) — митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский (1783–1799). Из семьи священника. В 1753 окончил Славяно-латинскую академию. В 1770 стал архиепископом С.-Петербургским и Ревельским, первенствующим членом Синода. В 1775 одновременно возглавил Новгородскую епархию, именовался архиепископом Новгородским и С.-Петербургским. В 1783 возведен в сан митрополита. В 1799 освобожден от управления С.-Петербургской епархией, но оставлен митрополитом Новгородским и Олонецким. В 1800 по собственному прошению уволен от управления епархией. Поселился в Новгороде, вел аскетический образ жизни, тратил много средств на благотворительность, практически не оставив после себя сбережений. В 1776 избран почетным членом С.-Петербургской Академии наук, в 1783 — членом Российской академии, где возглавил работу по составлению толкового словаря русского языка. Первым из духовных лиц награжден орденом Андрея Первозванного (1796).

Гагарин Павел Павлович, князь (1789–1872) — государственный деятель. Образование получил в С.-Петербурге в училище аббата Николя. С 1831 — сенатор, с 1844 — член Государственного совета. В 1857–1861 — член Секретного, а затем Главного комитетов по крестьянскому делу. С 1864 председатель Комитета министров.

Гагарин Павел Гаврилович, князь (1777–1850) — государственный деятель, дипломат. Генерал-майор (1802). Генерал-адъютант (1799). В 1799 участвовал в Итальянском походе, адъютант А. В. Суворова. В 1801–1803 — чрезвычайный посланник при Сардинском дворе. Затем на дипломатической службе, в 1808 присутствовал на Эрфуртском конгрессе. В 1812–1814 — член совета военного министра по должности директора инспекторского департамента. С 1814 в отставке.

Гарнерен Андре-Жак (1769–1823) — французский воздухоплаватель, совершил первый удачный прыжок с парашютом.

Гевлич Авксентий Павлович (1790–1861) — государственный деятель. Тайный советник (1845). Сенатор (1845). Из дворян. Окончил словесное отделение Харьковского университета, доктор словесных наук (1815). С 1816 чиновник Министерства Финансов. В 1830–1832 — Астраханский губернатор, в 1832–1833 — Тульский; в 1833 назначен исправляющим должность статс-секретаря в Государственном Совете по Департаменту Законов. В 1835–1840 — Оренбургский губернатор, в 1840 — Симбирский. В 1843 причислен к Министерству внутренних дел, ревизовал различные департаменты Сената, губернии.

Глинка Сергей Николаевич (1775–1847) — писатель, журналист. Из дворян. Участник Отечественной войны 1812. В 1808–1820 и 1824 издавал журнал «Русский вестник». В 1827–1830 — цензор Московского цензурного комитета. Автор исторических пьес, стихов, исторических и нравоучительных повестей. Опубликовал «Записки о 1812 годе» (1836) и «Записки о Москве и о заграничных происшествиях от исхода 1812 до половины 1815 гг.» (1837).

Гнедич Николай Иванович (1784–1833) — поэт, переводчик. Из дворян. В 1800–1802 учился в Московском университетском пансионе. С 1803 жил в Санкт-Петербурге. Чиновник департамента Министерства народного просвещения. В 1811 избран в члены Российской академии, в 1811–1827 служил в Императорской публичной библиотеке, не прерывая занятий литературным творчеством. В 1829 опубликовал полный перевод «Илиады», над которым работал более 20 лет.

Голенищев-Кутузов-Смоленский Михаил Илларионович, князь (1745–1813) — военный и государственный деятель, герой Отечественной войны 1812. Генерал-фельдмаршал (1812). В 1759 окончил с отличием Дворянскую артиллерийскую школу. В 1762 — адъютант Ревельского генерал-губернатора, в 1764–1765 командовал мелкими отрядами в действиях против польских конфедератов. Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 на штабных должностях, участвовал в сражениях при Рябой Могиле, Ларге, Кагуле и др. В 1774 под Алуштой тяжело ранен в висок и правый глаз. Участник Русско-турецкой войны 1787–1791, командовал колонной при штурме Измаила в 1790. В 1792–1794 возглавлял чрезвычайное русское посольство в Константинополе. В 1794 — директор Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, в 1795–1799 — командующий и инспектор войск в Финляндии, выполнял ряд дипломатических поручений. В 1799–1801 был Литовским, в 1801–1802 — С.-Петербургским военным губернатором. В 1805 во время Русско-французской войны — главнокомандующий русской армией, после поражения под Аустерлицем в опале. В 1806–1807 — киевский военный губернатор. Участник Русско-турецкой войны 1806–1812, командир корпуса в Молдавской армии (1808), с марта 1811 — главнокомандующий Молдавской армией. Добился подписания выгодного для России Бухарестского мирного договора 1812, за что получил титул светлейшего князя (29 июля 1812). В начале Отечественной войны 1812 был избран начальником Петербургского, а затем Московского ополчения. После оставления русскими войсками Смоленска назначен 8 августа 1812 главнокомандующим. Под руководством М. И. Кутузова русская армия разгромила наполеоновские войска и вынудила их бежать из России. В ознаменовании этих заслуг М. И. Кутузов получил титул князя Смоленского (6 декабря 1812) и был награжден высшим боевым орденом Российской империи — орденом Святого Георгия I степени (12 декабря 1812). В начале 1813 руководил военными действиями на территории Польши и Пруссии. Скончался после тяжелой болезни.

Голицын Александр Михайлович, князь (1718–1783) — военачальник, государственный деятель, дипломат. Генерал-фельдмаршал (1769). сенатор (1774). Сын генерал-фельдмаршала М. М. Голицына. Военную подготовку получил в австрийской армии принца Евгения Савойского, где служил волонтером. С 1740 на службе в посольстве в Стамбуле, затем посол в Дрездене (Саксония). В декабре 1748 — декабре 1749 — чрезвычайный и полномочный посланник в Гамбурге и Нижней Саксонии. Участник Семилетней войны, командовал левым крылом русской армии в Кунерсдорфском сражении. С 1761 командовал войсками в Лифляндии. С ноября 1762 командующий войсками, расположенными в Санкт-Петербурге и окрестностях. Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 — главнокомандующий 1-й армией. С 1769 член Совета при Высочайшем дворе, губернатор Санкт-Петербурга.

Голицын Дмитрий Владимирович, князь (1771–1844) — военачальник, государственный деятель. Генерал от кавалерии (1814). В 1782–1786 учился в Страсбургском протестантском университете, затем учился в Парижской военной школе, в 1789 вернулся в Россию. В 1794 находился волонтером в Польше и был удостоен ордена Святого Георгия IV степени за отличие при взятии Праги (предместье Варшавы). Участник Русско-французской войны 1805–1807. в 1807 награжден орденом Святого Георгия III степени. Участвовал в Русско-шведской войне 1808–1809. Во время Отечественной войны 1812 командовал кирасирским корпусом, отличился в Бородинском сражении. Участвовал в заграничных кампаниях 1813–1814, отличился под Кульмом и Лейпцигом. После войны командовал 1-й и 2-й гвардейскими пехотными дивизиями. В 1820–1844 — Московский генерал-губернатор. В 1821 введен в состав Государственного совета.

Голицын Михаил Николаевич, князь (1757–1827) — государственный деятель. Действительный статский советник (1817). В 1773 окончил Пажеский корпус. В 1793–1797 — председатель Ярославской казенной палаты и Ярославский вице-губернатор. В 1801–1817 — губернатор Ярославской губернии.

Головатый Антон Андреевич (1744–1797) — один из основателей Черноморского (ныне Кубанского) казачьего войска. Бригадир (1796). Воспитывался в киевской бурсе, бежал в Запорожье, стал войсковым писарем. В 1787 был одним из членов запорожской депутации, представившей Екатерине II в Кременчуге адрес с выражением желания служить под знаменами России. Участник Русско-турецкой войны 1787–1791. начальник пешей дружины, затем начальник казачьей гребной флотилии; участник штурма Измаила. В 1790 утвержден в должности войскового судьи. В 1792 ездил в С.-Петербург, где исходатайствовал войску грамоту на землю на Кубани и Таманском полуострове. Был одним из главных деятелей при переселении войска на Кубань и организации его в новом крае. В 1796 принял участие в походе В. Зубова в Персию, командовал Каспийской флотилией и десантными войсками.

Горчаков Александр Михайлович, князь (1798–1883) — государственный деятель, дипломат. Канцлер (1867). Из дворян. Воспитывался в Царскосельском лицее. С 1817 на дипломатической службе. В 1820–1822 сопровождал министра иностранных дел К. В. Нессельроде на конгрессы Священного союза в Троппау, Лайбах и Верону. Затем занимал различные дипломатические посты в Лондоне, Риме, Берлине. Вене. В 1856–1882 — Министр иностранных дел; добился снятия ограничений, наложенных на Россию Парижским мирным договором 1856. С 1879 по состоянию здоровья фактически отошел от управления министерством, в 1882 получил формальную отставку.

Горчаков Алексей Иванович, князь (1769–1817) — военный и государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1814). Сенатор (1804). Племянник А. В. Суворова. Участник Русско-турецкой войны 1787–1791 и войны с польскими конфедератами в 1792–1794. В 1799 участвовал в боевых действиях корпуса генерала А. М. Римского-Корсакова в Швейцарии. В 1812–1816 — военный министр.

Горчаков Андрей Иванович, князь (1779–1855) — военный и государственный деятель. Брат Ал. И. Горчакова. Генерал-от-инфантерии (1819). Участвовал в Итальянской и Швейцарской кампаниях Суворова (1799). Отличился при Шевардине и Бородине (1812).

Горчаков Михаил Дмитриевич, князь (1793–1861) — военачальник, государственный деятель. Генерал от артиллерии (1844). Генерал-адъютант (1829). С 1807 на военной службе. Участник Русско-персидской войны 1804–1813, Отечественной войны 1812, Заграничных походов 1813–1814, Русско-турецкой войны 1828–1829, подавления Польского восстания в 1830–1831, венгерской кампании 1849. Во время Крымской войны 1853–1856 командовал войсками на Дунае (1853–1854), а с 24 февраля 1855 до конца года — главнокомандующий Крымской армией. В 1856 назначен наместником Царства Польского.

Грессер Петр Аполлонович (1833–1892) — государственный деятель. Генерал-лейтенант (1883). Участник Кавказской и Крымской войны. С 1871 на гражданской службе. В 1880–1882 — Харьковский губернатор. В 1882–1883 — С.-Петербургский обер-полицеймейстер. В 1883–1892 — Санкт-Петербургский градоначальник.

Греч Николай Иванович (1787–1867) — журналист, литератор, издатель. Действительный статский советник (1838). Из семьи немца, переехавшего в Россию в XVIII веке. С 1801 учился в юнкерской школе при Сенате, затем слушал лекции в Педагогическом институте. В 1806–1815 служил в С.-Петербургском цензурном комитете. В 1809–1814 — учитель русской словесности в Главном немецком училище Святого Петра («Петершуле»). В 1812–1839 — редактор журнала «Сын Отечества». В 1825–1860 — соредактор газеты «Северная пчела». В 1829–1836 служил в Министерстве внутренних дел, в 1836–1843 — в Министерстве финансов.

Грибоедов Александр Сергеевич (1795–1829) — писатель; дипломат. Коллежский советник (1826). Из дворян. В 1810 окончил словесный и юридический факультеты Московского университета, затем учился на физико-математическом факультете. С 1817 на службе в Коллегии иностранных дел. В 1818–1822 — секретарь дипломатической миссии в Персии, с 1822 состоял при наместнике на Кавказе (сначала А. П. Ермолове, затем — И. Ф. Паскевиче) по дипломатической части. В 1824 закончил свое главное произведение — комедию «Горе от ума». В 1826 арестован по делу декабристов, вскоре освобожден. По окончании Русско-иранской войны 1826–1828 участвовал в выработке Туркманчайского мирного договора, текст которого доставил в марте 1828 в С.-Петербург. В 1828 назначен министром-резидентом в Персию. Убит во время разгрома здания русской миссии толпой религиозных фанатиков.

Гурьев Дмитрий Александрович, граф (1751–1825) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1806). Сенатор (1824). Из дворян. В 1772 начал службу солдатом в лейб-гвардии Измайловском полку. В 1797 назначен гофмейстером Двора великого князя Александра Павловича. Начал службу в Сенате. В 1802–1810 — товарищ министра финансов. В 1806–1825 — министр уделов. С 1810 член Государственного совета. В 1810–1823 — министр финансов России.

Густав IV Адольф (1778–1837) — шведский король (1792–1809).

Давыдов Денис Васильевич (1784–1839) — военный деятель, герой Отечественной войны 1812; поэт. Генерал-лейтенант (1831). Из дворян. С 1801 на военной службе. В 1806–1812. будучи адъютантом генерала П. И. Багратиона, участвовал в войнах с Францией (1805–1807). Швецией (1808–1809) и Турцией (1806–1812). В начале Отечественной войны 1812 командовал батальоном Ахтырского гусарского полка. В августе 1812 предложил русскому командованию организовать партизанские действия в тылах наполеоновской армии. Командуя отрядом из гусар и казаков, успешно действовал в тылу врага, награжден орденом Святого Георгия IV степени. Участник заграничных походов 1813–1814. командовал кавалерийским полком и бригадой. С 1823 в отставке. В 1826 вернулся на службу, участник Русско-иранской войны 1826–1828. подавления Польского восстания 1830–1831. Автор военно-исторических работ: «Дневник партизанских действий 1812» (1860); «Опыт теории партизанского действия» (1821).

Дашкова Екатерина Романовна (урожденная Воронцова) (1743 или 1744–1810) — общественный деятель. Директор Петербургской академии наук (1783–1794). Участница переворота 28 июня 1762, приведшего на престол Екатерину II. В 1769–1783 жила за границей встречалась с видными политическими деятелями, писателями и учеными — А. Смитом, Вольтером, Д. Дидро и др. По возвращении в Россию возглавила учрежденную по ее предложению Российскую академию для изучения русского языка. Основала новые периодические издания «Собеседник любителей российского слова» (1783–1784) и «Новые ежемесячные сочинения» (1786–1796). По ее инициативе был выпущен толковый словарь русского языка («Словарь Академии Российской» в 6 ч., 1789–1794). В Царствование Павлом I отстранена отдел. Среди литературных сочинений Дашковой стихи на русском и французском языках, пьесы, переводы. Наибольшей известностью пользуются ее «Записки», написанные в 1805–1806 и охватывающие период до 1803.

Демидов Прокофий Акинфиевич (1710–1786) — предприниматель, меценат. Действительный статский советник. Из семьи промышленника-миллионера. По разделу с братьями получил несколько уральских железных заводов, однако заводскими делами интересовался мало. В 1769–1772 продал все свои предприятия. Был близок ко двору Екатерины II. Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 передал 4 млн. руб. правительству на военные нужды. Занимался широкой филантропической деятельностью. В 1772 основал Коммерческое (Демидовское) училище в Москве (в 1799 переведено в С.-Петербург). Финансировал строительство Воспитательного дома в Москве. Создатель московского Нескучного сада, первым из частных садов столицы открытого им для публичных посещений.

Державин Гаврила Романович (1743–1816) — поэт: государственный деятель. Действительный тайный советник (1800). Сенатор (1793). Из дворян. С 1762 служил Л.-гв. Преображенском полку, участвовавшем в дворцовом перевороте, в результате которого на престол взошла Екатерина II. Участник подавления пугачевского бунта. С 1777 на гражданской службе. В 1784 Олонецкий, в 1785–1788 — Тамбовский губернатор. В 1791–1793 — кабинет-секретарь Екатерины II. В 1794 назначен президентом Коммерц-коллегии. В 1802–1803 — министр юстиции. С 1803 находился в отставке. Впервые выступил в печати в 1773, в 1776 опубликовал первый сборник стихов и переводов — «Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае 1774 г.». Вначале писал оды в традициях М. В. Ломоносова, но затем создал свой поэтический стиль, нашедший яркое выражение в стихотворениях «Ода на смерть князя Мещерского» (1779), «Ода к Фелице». «Бог» (1784), «Видение Мурзы» (1789, опубликовано 1791), «Водопад» (1791–1794) и др.

Дибич-Забалканский Иоганн Карл Фридрих Антон. Иван Иванович, граф (1785–1831) — военный деятель. Генерал-фельдмаршал (1829). Генерал-адъютант (1818). Сын прусского офицера, перешедшего на русскую службу. Участник войны с Францией в 1805–1807, награжден орденом Святого Георгия IV степени. В 1812 — начале 1813 — обер-квартирмейстер корпуса и генерал-квартирмейстер армии П. Х. Витгенштейна. В 1812 награжден орденом Святого Георгия III степени. С весны 1813 — генерал-квартирмейстер русско-прусских войск. С 1815 — начальник штаба 1-й армии. С 1823 — начальник Главного штаба и управляющий квартирмейстерской частью. С 1825 пользовался неограниченным доверием Николая I. В 1828–1829 во время Русско-турецкой войны фактически руководил военными действиями на Балканах, находясь при престарелом главнокомандующем П. Х. Витгенштейне, с февраля 1829 — главнокомандующий. За успех в войне удостоен фельдмаршальского чина, орденов Святого Георгия II и I степеней. С декабря 1830 — главнокомандующий войсками, направленными на подавление Польского восстания.

Дмитриев Иван Иванович (1760–1837) — поэт; государственный деятель. Действительный тайный советник (1819). Член Российской академии (1797). Сенатор (1806). Из дворян. Учился в частных пансионах Казани и Симбирска, окончил полковую школу лейб-гвардии Семеновского полка (1774), в который был записан солдатом в 1772. В 1788–1790 участвовал в войне со Швецией. С 1796 на гражданской службе; арестован по ложному обвинению в подготовке покушения на императора Павла 1. но вскоре освобожден. 13 1797 назначен товарищем министра уделов, затем обер-прокурором Сената. В 1799 вышел в отставку, поселился в Москве. В 1807 наблюдал за сбором земского ополчения в Костромской. Вологодской. Нижегородской, Казанской и Вятской губерниях. С 1810 член Государственного совета, в 1810–1814 — министр юстиции. В 1816 назначен председателем комиссии, выдававшей пособия жителям Москвы, потерпевшим от нашествия неприятеля. В 1777 впервые выступил в печати. Сотрудничал в издаваемом Карамзиным «Московском журнале» (1791–1792), альманахах «Аглая» (1794), «Аониды» (1797–1799) и др. Известность Дмитриеву принесли стихотворные сказки, басни, переводы и переложения из Флориана, Ж. Лафонтена и др… сатиры, песни. В 1795 выпустил первый сборник своих произведений «И мои безделки», в 1798 — «Басни и сказки». В 1803–1805 издал 3 части стихотворений и басен («Сочинения и переводы»). В последние годы жизни был членом; Общества любителей российской словесности, Общества истории и древностей российских и др.

Димитрий (в миру Муретов Климент Иванович) (1800–1883) — архиепископ Херсонский и Одесский (1882–1883); проповедник и духовный писатель. Доктор богословия. Из семьи священнослужителя. Окончил Киевскую духовную академию. В 1834 пострижен в монашество, в 1835 рукоположен во иеромонаха. С 1841 ректор Киевской духовной академии. В 1851 хиротонисан во епископа Тульского. С 1857 епископ (с 1860 — архиепископ) Херсонский, с 1874 архиепископ Ярославский, с 1876 — Волынский.

Долгоруков Илья Андреевич, князь (1797–1848) — генерал-лейтенант (1844), генерал-адъютант (1848). С 1813 на военной службе в гвардейской артиллерии, в 1815 назначен адъютантом к А. А. Аракчееву. В 1819–1825 на строевых должностях, в 1825 назначен адъютантом к Великому князю Михаилу Павловичу. Декабрист, член Союза спасения и Союза благоденствия, блюститель его Коренного совета, участник Петербургского совещания 1820 и Московского съезда 1821 декабристов. По Высочайшему повелению решено оставить без дальнейшего следствия. В 1828–1829 участник Русско-турецкой войны, в 1830–1831 участвовал в подавлении польского восстания, награжден орденом Святого Георгия IV степени.

Долгоруков Василий Андреевич, князь (1804–1868) — военный и государственный деятель. Генерал от кавалерии (1856). Генерал-адъютант (1845). С 1821 на военной службе в гвардейской кавалерии. В 1830–1831 участвовал в подавлении Польского восстания. В 1838–1841 находился в заграничном путешествии при наследнике, будущем Императоре Александре II. С 1848 товарищ военного министра, в 1853–1856 — военный министр. С 1853 член Государственного совета. В 1856–1866 — глава III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и шеф Отдельного корпуса жандармов. Уволен в отставку в апреле 1866, после покушения Д. В. Каракозова на Александра II. Член Секретного и Главного комитетов по крестьянскому делу.

Долгоруков-Крымский Василий Михайлович, князь (1722–1782) — военачальник, государственный деятель. Генерал-аншеф (1762). В 1735 поступил на военную службу. Участник Русско-турецкой войны 1735–1739, Русско-шведской войны 1741–1743. В Семилетней войне 1756–1763 отличился в сражениях под Кюстрином и Цорндорфом (1758), из-за ранения был вынужден на время оставить армию. В начале Русско-турецкой войны 1768–1774 командовал войсками, охранявшими границы с Крымом. С 1771 главнокомандующий армией, направленной для занятия Крыма. В 1771 в сражении при Кафе разгромил турецко-татарскую армию, чем принудил к сдаче города Арабат. Керчь. Еникале. Балаклаву, и занял Крым, в 1775 получил почетный титул «Крымский». В 1780–1782 — главнокомандующий в Москве.

Долгорукова Екатерина Федоровна, княгиня (урожденная княжна Барятинская) (1769–1849) — статс-дама (1826). В 1785 пожалована во фрейлины. В 1786 вышла замуж за генерал-поручика князя В. В. Долгорукого. Во время Русско-турецкой войны последовала за мужем в армию и провела зиму 1790 в Бендерах, где ею серьезно увлекся Потемкин. Вернувшись в Санкт-Петербург в 1791, Долгорукая заняла первое место среди молодых красавиц екатерининского двора. С воцарением Павла I уехала за границу. В 1812 вернулась в Россию, в 1816 была пожалована в кавалерственные дамы.

Ермолов Алексей Петрович (1772–1861) — военачальник, военный и государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1818; с 1837 генерал от артиллерии.). Из дворян. Образование получил в Благородном пансионе Московского университета. С 1787 на военной службе. Участник подавления Польского восстания 1794. за отличия при штурме Праги награжден орденом Святого Георгия IV степени. В 1798 арестован по обвинению в антиправительственной деятельности, выслан в Кострому под надзор. Участник Русско-французской войны 1805–1807, награжден орденом Святого Георгия III степени. После начала Отечественной войны 1812 — начальник Главного штаба 1-й Западной армии. Во время Бородинского сражения фактически выполнял обязанности начальника штаба М. И. Кутузова. Лично возглавил контратаку 3-го батальона Уфимского пехотного полка на занятую французами «батарею Раевского», был ранен. Отличился в сражениях при Малоярославце. Вязьме. Красном. В 1813–1814 — участник Заграничных походов русской армии, награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1816–1827 — командующий Отдельным Грузинским (с 1820 — Кавказским) корпусом, управляющий гражданской частью в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях, чрезвычайный посол в Персии. С 1827 в отставке. С 1831 член Государственного совета. Во время Крымской войны в 1855 избран начальником ополчения в 7 губерниях, но в мае 1855 из-за разногласий с командованием покинул пост.

Жиркевич Иван Степанович (1789–1848) — генерал-майор (1838). Из дворян. Воспитывался в Сухопутном шляхетском корпусе. С 1805 на военной службе. Участник компании 1805, по возвращении в С.-Петербург по должности батальонного адъютанта ежедневно имел доклад у А. А. Аракчеева, бывшего тогда инспектором всей артиллерии, и заслужил его расположение. Участник Отечественной войны 1812. С 1815 занимал должность начальника отделения в Артиллерийском департаменте Военного министерства, затем служил там же чиновником для особых поручений. В 1829–1830 — помощник командира на Тульском оружейном заводе. В 1834–1836 — Симбирский, в 1836–1838 — Витебский губернатор. Оставил воспоминания, представляющие серьезный исторический интерес.

Жуковский Василий Андреевич (1783–1852) — поэт, переводчик. Академик Петербургской академии наук (1841). Тайный советник (1841). Внебрачный сын тульского помещика А. И. Бунина и пленной турчанки. Фамилию получил от усыновившего его помещика Андрея Жуковского, который жил на положении приживальщика в доме Буниных. В 1797–1801 учился в Московском благородном пансионе. С публикации элегии «Сельское кладбище» (1802, перевод из Т. Грея) в журнале «Вестник Европы» к Жуковскому пришла литературная слава. В 1808–1809 — редактор «Вестника Европы». В августе 1812 вступил в Московское ополчение, участвовал в Бородинской битве, затем был прикомандирован к штабу М. И. Кутузова, где в походной типографии составлял листовки и военные бюллетени. В ноябре 1812 опубликовал свое знаменитое патриотическое стихотворение «Певец в стане русских воинов». Жуковский — один из создателей романтизма в русской литературе (баллады «Людмила», «Светлана». 1808–1812, и др.). С 1815 один из деятельных членов и постоянный секретарь литературного кружка «Арзамас». В 1815 приглашен в качестве чтеца к вдовствующей Императрице Марии Федоровне, в 1817 — учителем русского языка к Великой княгине Александре Федоровне (жене будущего Императора Николая I). В 1825–1841 — наставник Великого князя Александра Николаевича (будущего Императора Александра И). В 1833 написал стихотворение «Молитва русского народа», более известное как «Боже. Царя храни!» и ставшее гимном Российской империи. С начала 1830-х все большее место в творчестве Жуковского занимают переводы из европейской поэзии: И. В. Гете. Ф. Шиллера, Дж. Байрона. С 1841 жил за границей. В последние годы занимался преимущественно переводами восточной и классической литературы, в частности, перевел «Одиссею» Гомера (1842–1849).

Загоскин Михаил Николаевич (1789–1852) — писатель. Из дворян. Действительный статский советник (1837). С 1802 на государственной службе. Участник Отечественной войны 1812, Заграничных походов русской армии 1813–1814. В 1817 поступил на службу помощником по репертуарной части в дирекцию Императорских театров. В 1815–1820 получил литературную известность как автор ряда популярных пьес («Богатонов, или Провинциал в столице» (1817), «Вечеринка ученых» (1817). «Роман на большой дороге» (1819), «Добрый малый» (1820). В 1818–1820 — сотрудник Императорской публичной библиотеки. С 1830 управляющий московской конторой Императорских театров, в 1831–1842 — директор московских театров. С 1842 — директор Оружейной палаты. С 1832 избран действительным членом Российской академии. С 1822 — действительный член Общества любителей российской словесности, в 1833–1836 — его председатель. Автор исторических романов «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1829), «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831) (1831), «Аскольдова могила» (1833) и др.

Закревский Арсений Андреевич, граф (1783–1865) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1829). Генерал-адъютант (1848). Сенатор (1826). Участник войн с Францией (1805–1807), Швецией (1808–1809) и Турцией (1806–1812). Отечественной войны 1812, участник Заграничных походов 1813–1814. С 1823–1828 финляндский генерал-губернатор. В 1826 был членом верховного уголовного суда по делу декабристов. В 1828–1831 — министр внутренних дел. В 1848–1859 — Московский военный генерал-губернатор.

Зиновьева Екатерина Николаевна (в замужестве Орлова) (1758–1781) — жена (1777–1781) и двоюродная сестра бывшего фаворита Екатерины II Григория Орлова. Статс-дама (1777).

Зонтаг (Sontag) Генриетта (настоящие имя и фамилия: Гертруда Вальпургис Зоннтаг; в замужестве — графиня Росси) (1806–1854) — немецкая певица (колоратурное сопрано). В 1816–1821 училась в Пражской консерватории. Дебютировала на оперной сцене в Праге (1821). В 1824–1830 гастролировала во многих городах Европы, в том числе в Петербурге и Москве. В 1838–1843 жила в Петербурге, концертировала.

Зубов Платон Александрович, князь (1767–1822) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1800). Генерал-адъютант (1792). Последний фаворит императрицы Екатерины II (с 1789). Из дворян. Участник Русско-шведской войны 1788–1790. После смерти Потемкина (1791) стал ближайшим советником Екатерины II, играл одну из ведущих ролей в формировании российской внешней политики. С 1792 Таврический генерал-губернатор, одновременно генерал-фельдцейхмейстер. В 1795 представил Императрице свой план: овладеть Персией и всем востоком до Тибета, а затем оттуда действовать против Османской империи. План был принят, и начавшаяся война с Персией скоро обнаружила всю его утопичность. В 1796 году — командующий Черноморским флотом, одновременно — инспектор артиллерии. 6 декабря 1796 «по прошению» уволен со всех постов, «за несостояние Сестрорецких заводов» и неудовлетворительное состояние артиллерии поведено с Зубова взыскать 50 000 руб., затем наложен секвестр на часть его имений. В 1800 возвращен ко двору, директор, с 25.02.1801 шеф Первого кадетского корпуса. Участник заговора против Павла I. С 30.03.1801 член Непременного совета, с ноября 1801 член Комиссии по устройству Новороссийского края. С 1814 жил в своем имении в Виленской губернии.

Измайлов Михаил Львович (?–1797) — генерал-лейтенант (1768). Участвовал в действиях под Кольбергом (1761). 28 июня 1762 г. ездил к императрице Екатерине II с письмом императора Петра Феодоровича, тут же перешел на ее сторону и уговорил Петра Феодоровича к отречению.

Измайлов Михаил Михайлович (1719–1800) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1775). Сенатор (1786). В 1795–1797 — Московский главнокомандующий.

Исидор (в миру Никольский Яков Сергеевич) (1799–1892) — митрополит Новгородский и С.-Петербургский и Финляндский (1860–1892). Доктор богословия (1884). Из семьи священнослужителя. В 1821 окончил Тульскую духовную семинарию. 1825 — С.-Петербургскую духовную академию, пострижен в монашество. С 1829 ректор Орловской духовной семинарии, с 1833 Московской духовной семинарии. В 1834 хиротонисан во епископа Дмитровского, викария Московской епархии. В 1837–1840 — епископ Полоцкий и Виленский. В 1840–1844 — епископ (с 1841 — архиепископ) Могилевский. В 1844–1858 — член Святейшего Синода и экзарх Грузии. В 1856 возведен в сан митрополита. В 1858–1860 — митрополит Киевский и Галицкий. Возглавлял комиссию по переводу Священного Писания на русский язык. В 1882–1887 временно управлял Алеутской и Аляскинской епархией.

Канкрин Егор Францевич, граф (1774–1845) — военный и государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1828). Из семьи немецкого горного инженера, находившегося с 1783 на русской службе. Учился в Гессенском и Магдебургском университетах, получил степень доктора права. С 1798 на русской службе. В 1803 назначен в Министерство внутренних дел советником при Экспедиции государственной экономии. С 1809 инспектор иностранных колоний Петербургской губернии. Научные работы Канкрина привлекли к себе внимание М. Б. Барклая-де-Толли, который рекомендовал его Императору. В 1811 назначен помощником генерал-провиантмейстера Военного министерства. Во время Отечественной войны 1812 состоял генерал-интендантом 1-й Западной армии, а с 1813 — всей действующей армии. После окончания военных действий занимался ликвидацией расчетов с иностранными государствами. С 1821 член Государственного совета. В 1823–1844 — министр финансов.

Карабанов Павел Федорович (1767–1851) — известный собиратель и знаток отечественной истории и древностей. Из дворян. Служил в Преображенском полку С 1789 в отставке, проживал в Москве, занимаясь «собиранием предметов древности и различных преданий и рассказов о прошлом русского государства».

Карамзин Николай Михайлович (1766–1826) — писатель, основоположник русского сентиментализма; историк. Действительный статский советник (1824). Из дворян. Масон, в 1789 порвал с масонством. В 1775–1781 учился в московском пансионе профессора Шадена, посещал лекции в Московском университете. В 1791–1792 издавал «Московский журнал», в котором опубликовал и свои художественные произведения (основная часть «Писем русского путешественника», повести «Лиодор», «Бедная Лиза». «Наталья, боярская дочь», стихотворения «Поэзия». «К Милости» и др.). В 1802–1803 издавал журнал «Вестник Европы». Напечатал в нем свою историческую повесть «Марфа Посадница, или Покорение Новгорода» (1803). С 1803 придворный историограф. До самой смерти «по высочайшему повелению» работает главным образом над «Историей государства Российского» (Т. 1–8, 1816–1817; Т. 9, 1821; Т. 10–11. 1824; Т. 12, 1829). которая стала не только выдающимся историческим трудом, но и крупным явлением в русской художественной культуре. В 1818 избран почетным членом Петербургской академии наук. В 1806–1822 — член Общества истории и древностей российских, с 1814 член Общества любителей российской словесности и др.

Каратыгин Петр Андреевич (1805–1879) — актер и драматург. Брат актера-трагика В. А. Каратыгина. Был известен как исполнитель эпизодических комедийных ролей. Написал около 70 пьес, в том числе 46 водевилей (20 оригинальных, остальные — переделки французских). Лучшие его водевили «Дом на Петербургской стороне» (1838), «Ложа 1-го яруса на последний дебют Тальони» (1838), «Булочная, или Петербургский немец» (1843) «Вицмундир» (1845).

Клейнмихель Петр Андреевич, граф (1793–1869) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1841). Генерал-адъютант (1826). Из дворян. Получил домашнее воспитание. С 1812 — адъютант А. А. Аракчеева. С 1819 — начальник штаба поселенных войск. В 1842–1855 — Главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями. С 1842 — член Государственного Совета, сенатор.

Коваленский (Ковалинский) Михаил Иванович (1745–1807) — государственный деятель; литератор. Тайный советник. Сын священника. Образование получил в Харьковском коллегиуме, по окончании которого преподавал в нем в 1766–1769 пиитику Затем жил в Петербурге. В 1770–1775 — воспитатель детей гетмана Украины К. Г. Разумовского; во время путешествия с А. К. Разумовским по Европе (1772–1775) завершил образование в Страсбургском университете. По возвращении в С.-Петербург служил прокурором Военной коллегии; в середине 1780-х — правитель канцелярии Г. А. Потемкина. В 1800–1801 — Рязанский губернатор. В 1801–1803 — попечитель Московского университета. С 1804 в отставке.

Кожин Петр Никитич (? — 1805) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1801). С 1762 причислен к комиссии по строению Исаакиевского собора, с 1772 член комиссии строений Москвы. Петербурга и других городов. В 1773–1786 — начальник Каменного приказа. С 1783 присутствовал в Мастерской и Оружейной палатах.

Козицкий Григорий Васильевич (1724–1775) — переводчик, литератор, преподаватель. Учился в Киевской духовной академии, Лейпцигском университете. С 1756 преподавал языки и словесность в Петербургском академическом университете. Перевел «Метаморфозы» Овидия, философские сочинения Лукиана и др. С 1767 — депутат Уложенной комиссии. С 1768 — статс-секретарь по принятию челобитных при императрице и участник ее литературных предприятий. Перевел с русского на латинский язык «Наказ» Екатерины II (1768), с французского на русский язык — главу из «Велизарии» Мармонтеля (1768). Был литературным редактором журнала «Всякая всячина» (1769), где помещал переводы из античных авторов и статьи сатирико-нравоучительного характера. С 1768 руководил «Собранием, старающимся о переводе иностранных книг». В 1775 вышел в отставку, покончил жизнь самоубийством в приступе душевной болезни.

Кокошкин Сергей Александрович (1795 или 1796–1861) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1856). Сенатор (1856). С 1811 служил в Л.-гв. Преображенском полку. С 1828 помощник начальника штаба военных поселений. В 1830–1847 — С.-Петербургский обер-полицмейстер. В 1847–1856 — Черниговский, Полтавский и Харьковский генерал-губернатор.

Коленкур (Caulaincourt) Арман Огюстен Луи, маркиз (1773–1827) — французский государственный деятель. В 1801 был послан с почетной миссией в Петербург (поздравление Александра I с вступлением на престол). В 1808 получил от Наполеона I титул герцога Виченцского. В 1807–1811 — французский посол в России. В походе 1812 в Россию неотлучно находился при Наполеоне I. В период «Ста дней» — министр иностранных дел. После реставрации Бурбонов отстранен от государственной деятельности.

Константин Павлович. Великий Князь (1779–1831) — государственный деятель. Цесаревич (с 1799). Генерал-адъютант (1816). Второй сын императора Павла I. брат Александра I. В 1797–1831 — инспектор всей кавалерии. С 1798 главный начальник кадетских корпусов. Участник Итальянского и Щвейцарского походов А. В. Суворова (1799–1800). Участник войны 1805–1807. награжден орденом Святого Георгия III степени; участник Отечественной войны 1812, Заграничных походов русской армии 1813–1814, в 1813 награжден орденом Святого Георгия II степени. С 1814 главнокомандующий польской армией. Фактически являлся наместником Царства Польского. В 1822 подписал отречение от престола, но оно не было обнародовано. Участник подавления Польского восстания в 1830–1831. Умер от холеры.

Корнилов Владимир Алексеевич (1806–1854) — военный деятель, герой Севастопольской обороны 1854–1855. Вице-адмирал (1852). Родился в семье офицера. В 1823 окончил Морской кадетский корпус. С 1827 служил на линейном корабле «Азов», участвовал в Наваринском сражении 1827 и Русско-турецкой войне 1828–1829. В 1830–1834 служил на Балтийском, а с 1834 — на Черноморском флотах. С 1849 начальник штаба Черноморского флота, ас 1851 фактически командовал флотом. В начале Крымской войны 1853–1856 стал одним из организаторов и руководителей обороны Севастополя. В сентябре 1854 — начальник обороны Северной стороны, а после сражения на р. Альме, являясь начальником штаба гарнизона Севастополя, стал во главе обороны города. Смертельно ранен на Малаховом кургане во время первой бомбардировки Севастополя.

Кречетников Михаил Никитич, граф (1729–1793) — военачальник, государственный деятель. Генерал-аншеф (1790). Учился в Сухопутном Шляхетском корпусе. В 1756–1763 — участник Семилетней войны, в 1768–1774 — Русско-турецкой войны. В 1772 — управляющий Псковской губернией (в которую на тот момент были включены новоприобретенные польские земли), в 1773 — Тверской, в 1776 — Калужской. В 1778 — наместник Калужской и Тульской губерний. В 1790–1791 управлял тремя малороссийскими губерниями. В 1792 командовал одной из армий, действовавших против Польши. В 1793 назначен главнокомандующим и генерал-губернатором во вновь присоединенных от Польши областях.

Крузенштерн Иван Федорович (1770–1846) — мореплаватель, ученый. Адмирал (1842). Почетный член Петербургской академии наук (1806). Из немецкой дворянской семьи. В 1788 окончил Морской кадетский корпус. Участник Русско-шведской войны 1788–1790. В 1802 назначен начальником первой русской кругосветной экспедиции (1803–1806). Описание путешествия и результаты океанологических и этнографических исследований изложил в трехтомном труде «Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах на кораблях «Надежда» и «Нева»» (1809–1812). В 1827–1842 — директор Морского кадетского корпуса. В 1823–1826 опубликовал двухтомный «Атлас Южного моря». Член-учредитель Русского географического общества.

Кульнев Яков Петрович (1763–1812) — военачальник. Генерал-майор (1808). Из дворян. Образование получил в Сухопутном шляхетском корпусе. Начал службу в 1785 поручиком Черниговского мушкетерского полка. Участник Русско-турецкой войны 1787–1791. военных действий в Польше в 1792 и 1794. В 1797–1798 и с 1801 — 1806 служил в Сумском гусарском полку, а с 1806 — в Гродненском гусарском полку. Участник Русско-французской войны 1805–1807. Во время Русско-шведской войны 1808–1809. командуя авангардом корпуса генерала Ф. Ф. Буксгевдена, прославился как один из лучших командиров авангарда в армии, награжден орденом Святого Георгия III степени. Участвовал в Русско-турецкой войне 1806–1812. командовал авангардом Дунайской армии: принял участие в сражениях при Шумле. Беле. Батине. Никополе и Рущуке. С началом Отечественной войны 1812 назначен командиром авангарда 1-го пехотного корпуса генерала П. Х. Витгенштейна. Погиб в бою.

Курута Дмитрий Дмитриевич, граф (1769–1833) — генерал-от-инфантерии (1828). Из константинопольских греков. С 1787 на военной службе, определен к Великому Князю Константину Павловичу для обучения греческому языку. В 1803 в чине подполковника был назначен в Свиту по квартирмейстерской части. Участник Русско-французской войны 1805–1807. В 1810–1811 — полковой командир Дворянского полка. В 1812 — оберквартирмейстер V корпуса, в составе которого находился в сражениях под Бородином и Красным. Участвовал в заграничных походах 1813–1814. С 1815 начальник Главного штаба Великого Князя Константина Павловича в Варшаве. В 1826 возведен в графское достоинство Российской империи. В 1831 принимал участие в подавлении Польского восстания, награжден орденом Святого Георгия 111 степени.

Кутайсов Иван Павлович, граф (ок. 1759–1834) — любимец Императора Павла I. Турок, был взят в плен русскими войсками при штурме Бендер. Вырос при дворе Великого князя Павла Петровича. В Париже и Берлине учился парикмахерскому искусству, затем исполнял обязанности камердинера у Великого князя. По вступлении Павла I на престол в 1798 получил дворянство, в 1799 пожалован в бароны, а затем в графы и получил орден Александра Невского. В 1800 пожалован в обер-шталмейстеры, получил орден Святого Андрея Первозванного, сделан мальтийским рыцарем ордена Большого креста. Благодаря щедрым подаркам императора землями и крестьянами стал одним из самых богатых людей в России. После дворцового переворота 11.03.1801 уволен от службы, путешествовал за границей, затем жил в Москве и своих тамбовских имениях.

Кутлубицкий Николай Осипович (1775–1852) — любимый адъютант Великого князя (затем Императора) Павла Петровича. Генерал-адъютант (1797). Генерал-лейтенант (1798). В 1792 выпущен из Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса поручиком в морской батальон. С 1793 служил в гатчинской артиллерийской батарее под началом А. А. Аракчеева, состоял при нем адъютантом. В последний год правления Императора Павла I — комендант Михайловского замка. С 1802 в отставке.

Кутузов — см. Голенищев-Кутузов-Смоленский.

Лажечников Иван Иванович (1792–1869) — писатель: государственный деятель. Статский советник. Из купеческой семьи. Получил разностороннее домашнее образование. Во время Отечественной войны 1812 бежал из дома и вступил добровольцем в армию. В 1813–1815 в действующей армии, участник Заграничных походов (автор «Походных записок русского офицера»). В 1819 вышел в отставку из военной службы и поступил на службу по министерству народного просвещения. В 1820 — директор училищ Пензенской губернии, в 1823 — директор Императорской Казанской гимназии и училищ Казанской губернии. В 1826–1831 в отставке, жил в Москве. В 1831–1837 — директор училищ Тверской губернии, затем Тверской вице-губернатор. В 1853 — Витебский вице-губернатор, затем снова вышел в отставку. В 1856–1858 — цензор С.-Петербургского цензурного комитета. Последние годы жизни провел в Москве. Первое произведение опубликовал в 1807 в 15 лет в журнале «Вестник Европы». В историю русской литературы вошел как автор исторических романов «Последний Новик» (1831–1833), «Ледяной дом» (1835), «Басурман» (1838). драмы «Опричник» (1843).

Лазарев Иван Давидович (1820–1879) — военный и государственный деятель. Генерал-адъютант (1877). Из армян. Участник Кавказской войны, в 1843 за боевые отличия произведен в подпоручики. В 1850 — управляющий Мехтулинским ханством, в 1854 — управляющий Даргинским округом. С 1859 командующий войсками и начальник временного управления в Среднем Дагестане. С 1860 военный начальник Среднего Дагестана, генерал-майор. Участник Русско-турецкой войны 1877–1878. награжден за это орденом Святого Георгия II степени. В 1879 — командующий экспедиционным отрядом в Туркмении.

Лазарев Михаил Петрович (1788–1851) — военный деятель, мореплаватель. Адмирал (1843). Из дворян. В 1800 поступил в Морской кадетский корпус, в 1803 командирован на английский флот, где в течение 5 лет находился в непрерывном плавании. В 1808–1813 служил на Балтийском флоте, участник Русско-шведской войны 1808–1809 и Отечественной войны 1812. В 1813–1816 на судне «Суворов» совершил кругосветное плавание из Кронштадта к берегам Аляски и обратно, открыл атолл Суворова. В 1819–1821 — командир судна «Мирный» и помощник начальника кругосветной экспедиции Ф. Ф. Беллинсгаузена, участвовал в открытии Антарктиды и многочисленных островов. В 1822–1825 — командир фрегата «Крейсер», совершил свое третье кругосветное плавание. В 1827 участвовал в Наваринском сражении, за отличие в сражении был произведен в контр-адмиралы. В 1828–1829 руководил блокадой Дарданелл. С 1833 главный командир Черноморского флота и портов Черного моря, а также военный губернатор Севастополя и Николаева.

Ламет (Lameth) Александр Теодор Виктор, граф (1760–1829) — французский военный и политический деятель. Участвовал в войне североамериканских колоний за независимость, был ранен в 1781 при Йорктауне. Депутат от дворянства в Генеральных штатах в 1789, в 1789–1791 — депутат Учредительного собрания. Один из основателей клуба «фельянов». В 1792 после свержения монархии эмигрировал, вернулся во Францию в 1799. В период наполеоновской империи был префектом департамента Нижние Альпы, затем департамента Рейн и Мозель и др. Во время «Ста дней» возведен в пэры Франции (со 2-й Реставрацией лишился этого звания). Во время Реставрации избирался в палату депутатов.

Ланжерон. Луи Александр Андре, Александр Федорович, граф (1763–1831) — военачальник. Генерал-от-инфантерии (1811). Из французского аристократического рода. Служил во французской армии. В 1782–1788 воевал в Северной Америке. С 1790 на русской службе. Участник Русско-шведской войны 1788–1790, награжден орденом Святого Георгия IV степени. Во время Русско-турецкой войны 1787–1791 отличился при штурме Измаила (1790), в сражении при Мачине (1791). В 1792 поступил волонтером в австрийскую армию, воевал в составе корпуса французских эмигрантов. В 1796 принят в российское подданство. Пользовался особым расположением императора Павла I, в 1799 возведен в графское достоинство Российской империи. Участник Русско-французской войны 1805–1807. Русско-турецкой войны 1806–1812. В 1810 награжден орденом Святого Георгия III степени. Во время Отечественной войны 1812 командовал корпусом в армии адмирала П. В. Чичагова. Участник Заграничных походов русской армии 1813–1814. в 1813 награжден орденом Святого Георгия II степени. Весной 1815 командовал оккупационными войсками в Эльзасе-Лотарингии. С 1815 Херсонский военный губернатор. Одесский градоначальник, управляющий гражданской частью в Херсонской, Таврической и Екатеринославской губерниях, главноначальствующий над бугскими и черноморскими казаками. С 1820 главный начальник Южных губерний. В 1823 «по болезни» уволен в отставку, после чего выехал за границу. В июле 1826 включен в состав Верховного уголовного суда по делу о восстании на Сенатской площади. Во время Русско-турецкой войны 1828–1829 командовал войсками в Великой и Малой Валахиях. В 1829 подал в отставку. Умер от холеры.

Левашев Василий Иванович — генерал-от-инфантерии (1797). Флигель-адъютант (1777). Из дворян. На военной службе с 1758. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774, за отличие в сражениях при Ларге и Кагуле награжден орденом Святого Георгия III степени. В 1788 во время войны со Швецией был комендантом Фридрихсгама, осажденного шведским гребным флотом. На предложение сдаться, несмотря на малочисленность своих войск, ответил коротко: «Русские не сдаются». Был командиром Л.-гв. Семеновского полка. В 1797 уволен в отставку. В 1800 наименован обер-егермейстером и направлен чрезвычайным послом в Неаполь.

Лопухина (в замужестве Гагарина) Анна Петровна, княгиня (1777-1805) — камер-фрейлина императрицы Марии Федоровны (1798), статс-дама. Фаворитка Павла I. Дочь сенатора П. В. Лопухина и его первой жены П. И. Левшиной. В 1797 на торжествах по случаю коронации Павла I обратила на себя внимание Государя. В 1800 вышла замуж за князя П. Г. Гагарина.

Лубяновскнй Федор Петрович (1777–1869) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1849). Сенатор (1833).

Из дворян, отец, дед и прадед — священники. С 1787 учился в Харьковском коллегиуме, затем в Московском университете. В 1790–1799 — на военной службе. С 1801 на гражданской службе. В 1819–1830 — Пензенский гражданский губернатор. В 1830–1833 — Подольский гражданский губернатор.

Львов Сергей Лаврентьевич (1740–1812) — генерал-от-инфантерии (1800). Учился в Артиллерийском и инженерном кадетском корпусе. Участник Русско-турецких войн 1768–1774 и 1787–1791, награжден орденом Святого Георгия III степени. Член военной коллегии. В 1803 совершил полет на воздушном шаре.

Мария Федоровна, Доротея-София-Августа-Луиза (1759–1828) — российская Императрица (1796–1801). С 1776 вторая супруга Павла I. дочь герцога Вюртембергского Фридриха Евгения и принцессы Фредерики Софии. С 1797 начальствовала над воспитательными домами в С.-Петербурге и Москве. В том же году открыла на свои средства сиротское училище (с 1800 — Мариинский институт). В царствование Александра I и в начале правления Николая 1 она стояла во главе управления женскими училищами. В этот период основаны институты в Москве (Екатерининский и Александровский). Харькове, Симбирске, Полтаве. Одессе и др. городах. В Петербурге открыты родильный и повивальный институт, больница для бедных при Воспитательном доме, в Москве — Вдовий дом, больницы Мариинская и Петропавловская и т. д. После своей смерти Мария Федоровна завещала только пяти институтам своего ведомства около 4 млн. руб. В 1828 вместо канцелярии Императрицы Марии Федоровны было учреждено особое ведомство — Собственная Его Императорского Величества канцелярия по учреждениям Императрицы Марии Федоровны, т. н. IV отделение.

Марков Евгений Иванович (1769–1828) — генерал-лейтенант (1807). Из дворян. На военной службе с 1787. Участник Русско-турецкой войны 1787–1791, награжден орденом Святого Георгия IV степени. Участвовал в военных действиях в Польше в 1792 и 1794. Командовал полком в Швейцарском походе в составе корпуса генерала А. М. Римского-Корсакова. Участник Русско-французской войны 1805–1807. награжден орденом Святого Георгия III степени. Во время Русско-турецкой войны 1806–1812 командир пехотной дивизий в составе Молдавской армии. В 1811 блокировал крепость Силистрию ив 1812 принудил ее к капитуляции, награжден орденом Святого Георгия II степени. Во время Отечественной войны 1812 командовал «корпусом Маркова» в Молдавской армии. В сентябре 1812 после объединения Дунайской и 3-й армий получил в командование II пехотный корпус, но вскоре сдал его генералу Сакену. Участник сражения на Березине. В 1813–1814 участвовал в заграничных походах русской армии. В 1816 освобожден от командных должностей и определен состоять по армии.

Мейендорф Петр Казимирович (1796–1863) — государственный деятель, дипломат. Действительный тайный советник (1854). Обер-гофмейстер (1857). Из дворян. Участвовал в Заграничных походах русской армии 1813–1814. В 1817 по болезни уволен от военной службы. В 1820 причислен к Коллегии иностранных дел. С 1824 советник миссии в Мадриде, с 1827 — в Вене. В 1832 назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Вюртемберге. В 1839–1850 состоял чрезвычайным посланником и полномочным послом в Пруссии. В 1850–1854 — чрезвычайный и полномочный посол России в Австрии. В 1854 назначен членом Государственного совета и Комитета министров.

Мелиссино Петр Иванович (1726–1797) — генерал от артиллерии. Грек. В 1750 окончил Сухопутный шляхетский корпус. В 1756–1763 участвовал в боевых действиях в ходе Семилетней войны. В 1768–1774 — участник Русско-турецкой войны, произведен в генерал-майоры. В 1783–1797 — директор Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса.

Мельгунов Алексей Петрович (1722–1788) — государственный деятель. Действительный тайный советник. Сенатор (1765). Воспитывался в Сухопутном шляхетском корпусе. В 1740–1747 — камер-паж двора Императрицы Елизаветы Петровны. С 1756 адъютант Великого князя Петра Федоровича. Участник Семилетней войны, в 1762 — генерал-поручик. В 1763 назначен Новороссийским губернатором. В 1767–1777 — президент Камер-коллегии, депутат Уложенной комиссии. С 1777 Ярославский губернатор, с 1780 управлял также Вологодским наместничеством. В этой должности много поработал над улучшением администрации, продовольственной помощью населению, созданием народного образования.

Мещерский Платон Степанович, князь (1713–1799) — государственный деятель. В 1769–1775 управлял Малороссией, позже был Казанским губернатором. В 1780–1787 — генерал-губернатор Казанский и Симбирский, впоследствии — Пензенский, затем — Казанский и Вятский.

Милорадович Михаил Андреевич, граф (1771–1825) — военный и государственный деятель, герой Отечественной войны 1812. Генерал-от-инфантерии (1809). Образование получил в Геттингенском и Кенигсбергском университетах, изучал артиллерию и фортификацию в Страсбурге и Меце. С 1787 на военной службе. Участник Русско-шведской войны 1788–1790. Участвовал в Итальянском и Швейцарском походах А. В. Суворова. В кампанию 1805 командовал пехотной бригадой, награжден орденом Святого Георгия 111 степени и произведен в генерал-лейтенанты. Во время Русско-турецкой войны 1806–1812 командовал корпусом, участвовал в захвате Молдавии и Валахии. В 1810–1812 — Киевский военный губернатор. После начала Отечественной войны 1812 сформировал под Москвой резервный корпус у Гжатска к Главной армии. В сражении при Бородине командовал правым флангом русской армии. Во время наступления возглавил авангард русской армии. Прославился как один из наиболее отважных и талантливых командиров русской армии; пользовался любовью солдат и огромным авторитетом среди офицеров. За отличия в преследовании французов награжден орденом Святого Георгия II степени. Участник Заграничных походов русской армии в 1813–1814. С 1818 С.-Петербургский военный генерал-губернатор и член Государственного совета. В день мятежа гвардейских частей на Сенатской площади 14.12.1825 лично прибыл к восставшим и пытался уговорить солдат вернуться в казармы. Опасаясь, что призывы любимого всеми заслуженного генерала сорвут планы мятежников, отставной поручик П. Г. Каховский смертельно ранил Милорадовича.

Михаил Павлович, Великий Князь (1798–1848) — четвертый сын Павла I. В 1814 участвовал в военных действиях против Наполеона. С 1825 генерал-инспектор по инженерной части. Представительствующий от царствующей фамилии в Следственной комиссии по делу декабристов. Участник Русско-турецкой войны 1828–1829, награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1830–1831 участвовал при усмирении польского мятежа. С 1831 главный начальник военно-учебных заведений. С 1844 главнокомандующий гвардейским и гренадерским корпусами.

Мордвинов Николай Семенович, граф (1754–1845) — государственный деятель. Адмирал (1799). Сенатор (1802). В 1774–1777 находился в учебном плавании на судах английского флота. В 1783 участвовал в экспедиции адмирала П. В. Чичагова в Средиземном море. Участник Русско-турецкой войны 1787–1791, в 1789 из-за конфликта с Г. А. Потемкиным вышел в отставку. С 1790 вновь поступил на службу, с 1792 командующий Черноморским флотом. В 1801 — член и вице-президент Адмиралтейств-коллегии, в 1802 — морской министр. С 1810 член Государственного совета. В 1821–1834 — председатель Департамента гражданских и духовных дел Государственного Совета. В 1823–1840 — президент Вольного экономического общества. В 1826 единственный из членов Верховного уголовного суда, отказался подписать смертный приговор декабристам.

Муравьев Михаил Никитич (1757–1807) — государственный деятель; литератор. Сенатор (1800). Из дворян. Получил образование в Московском и Петербургском университетах. С 1785 преподавал русскую историю, словесность и нравственную философию Великим князьям Александру и Константину Павловичам. В 1800 назначен секретарем, в 1801 — статс-секретарем по принятию прошений. В 1802 — товарищ министра народного просвещения, с 1803 — попечитель Московского университета. В 1804 — один из организаторов Общества истории и древностей российских при Московском университете. Автор стихотворений, переводов, воспоминаний.

Муравьев-Карский Николай Николаевич (1794–1866) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1853). Генерал-адъютант (1833). Брат декабриста А. Н. Муравьева. В 1811 зачислен в армию, участник Отечественной войны 1812 и Заграничных походов русской армии 1813–1814. Был близок к декабристам. Служил на Кавказе, участвовал в Русско-иранской войне 1826–1828 и Русско-турецкой войне 1828–1829. Совершил военно-дипломатические поездки в Хиву и Бухару (1819–1820), Египет и Турцию (1832–1833). В 1836 за покровительство сосланным на Кавказ декабристам подвергся опале и был уволен. В 1848 вернулся на службу, участвовал в походе в Венгрию в 1849. В 1854–1856 — наместник на Кавказе и главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом. Участник Крымской войны 1853–1856, за взятие крепости Карс получил титул Карский. С 1856 в отставке, член Государственного совета.

Муравьев-Амурский Николай Николаевич, граф (1809–1881) — государственный деятель, дипломат. Генерал-от-инфантерии (1858). В 1827 окончил Пажеский корпус. Участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829, в усмирении польского мятежа в 1831. В 1833–1838 в отставке, затем служил на Кавказе, начальник Черноморской береговой линии. В 1846 — Тульский военный и гражданский губернатор. В 1847–1861 — Енисейский губернатор, генерал-губернатор Восточной Сибири. Проводил активную деятельность по изучению и освоению края. В 1854–1855 руководил экспедициями по Амуру. В 1858 подписал со стороны России Айгунский договор с Китаем. Получил титул графа Амурского. В 1861 уволен в отставку, назначен членом Государственного совета. С 1868 жил в Париже.

Мусин-Пушкин Валентин Платонович, граф (1735–1804) — военный деятель. Генерал-Фельдмаршал (1797). Генерал-адъютант (1783). Участник Семилетней войны 1756–1763. С 1762 камер-юнкер Высочайшего Двора. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774, награжден орденом Святого Георгия III степени. С 1786 Вице-президент Военной Коллегии. Командовал Финляндской армией в Русско-шведской войне 1788–1790.

Муханов Алексей Ильич (1753–1832) — государственный деятель. Действительный тайный советник. Сенатор.

Набоков Иван Александрович (1787–1852) — генерал-от-инфантерии (1835). Генерал-адъютант (1844). Из дворян. Участник Русско-французской войны 1805–1807. Отечественной войны 1812, участвовал в Бородинском сражении. В 1813–1814 участвовал в Заграничных походах русской армии. В 1816–1822 — командир 3-й бригады 1-й гренадерской дивизии. В 1822–1828 — начальник 3-й пехотной дивизии. В 1829–1832 — начальник 3-й гвардейской пехотной дивизии, с которой участвовал в польской кампании 1831: награжден орденом Святого Георгия III степени. В 1832–1848 — командир Гренадерского корпуса. В 1849 назначен комендантом С.-Петербургской крепости и директором Чесменской богадельни.

Нарышкин Александр Львович (1760–1826) — действительный тайный советник (1811). Обер-камергер (1801). Из дворян. Начал службу в Л.-гв. Измайловском полку. С 1778 при дворе, камер-паж, с 1785 — камергер. В 1799–1819 — главный директор Императорских театров. С 1820 жил в Париже.

Нарышкин Лев Александрович (1733–1799) — обер-шталмейстер (1762). Действительный камергер (1799). Из дворян. Начал службу в гвардии, с 1751 состоял при дворе великого князя Петра Федоровича. В 1766 сопровождал Великого князя Павла Петровича в Берлин. В 1767 — депутат Уложенной комиссии. В 1780-х неоднократно сопровождал императрицу Екатерину II в ее путешествиях по России.

Нарышкина Анна Никитична (урожденная Румянцева) (1730–1820) — гофмейстерина Высочайшего Двора (1796). С 1773 статс-дама Екатерины II.

Нелединский-Мелецкий Юрий Александрович (1752–1829) — государственный деятель; поэт. Тайный советник (1800). Сенатор (1800). Из дворян. Учился в Страсбургском университете. С 1770 на военной службе. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774. В 1785 вышел в отставку с чином полковника. В Царствование Павла I статс-секретарь Императора. В 1786–1804 — директор Главного народного училища в Москве. С 1807 заведующий учебной частью в Московских училищах ордена Святой Екатерины и в училище мещанских девиц. С 1813 жил в С.-Петербурге, служил по ведомству Императрицы Марии Федоровны. В 1826 вышел в отставку. Член литературного общества «Арзамас», с 1814 почетный член Общества любителей российской словесности при Московском университете. Автор од, дружеских и любовных посланий, песен, характерных для поэзии русского сентиментализма. Способствовал сближению литературной песни с народной; некоторые его песни получили широкую известность («Выйду я на реченьку…», «Милая вечор сидела…» и др.).

Новиков Николай Иванович (1744–1818) — общественный деятель, публицист, издатель. Из дворян. В 1756–1760 учился в Дворянской гимназии при Московском университете. В 1762–1769 на военной службе. С 1767 сотрудник Уложенной комиссии. С 1769 в отставке. В 1769–1774 издавал сатирические журналы «Трутень». «Пустомеля». «Живописец», «Кошелек», полемизировал с издававшимся Екатериной II журналом «Всякая всячина». В 1770–1773 числился переводчиком Коллегии иностранных дел. Занимался изданием источников по русской истории. В 1772 издал «Опыт исторического словаря о российских писателях», в 1773–1775 — «Древнюю российскую вивлиофику, или Собрание разных древних сочинений». В 1781 вступил в первую российскую масонскую ложу. С помощью масонских связей арендовал на 10 лет университетскую типографию в Москве, в 1784 создал «Типографскую компанию». Издавал многочисленные периодические издания (газета «Московские ведомости», 1779–1789; журнал «Московское ежемесячное издание», 1781; периодическое издание «Городская и деревенская библиотека», 1782–1786; первый русский детский журнал «Детское чтение», 1785–1789, и др.), учебные пособия, книги по различным отраслям знания; около трети всех книг, изданных в эти годы в России, вышло из его типографий. Организовал книжную торговлю в 16 городах России; в Москве открыл библиотеку-читальню. В 1786 по поручению Императрицы архиепископ Платон (Левшин) исследовал издательскую деятельность Новикова. В своем донесении он разделил издания Новикова на три разряда: одни он считал весьма полезными при бедности нашей литературы; других, мистических, он, по его словам, не понимал; третьи, составленные французскими энциклопедистами, он считал зловредными. В 1789 Новиков был лишен права аренды университетской типографии, затем прекратил деятельность Типографской компании. В 1792 арестован и без суда заключен на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость. При Павле I в 1796 освобожден, но без разрешения продолжать прежнюю деятельность. До самой своей смерти прожил почти безвыездно в своем имении.

Норов Авраам Сергеевич (1795–1869) — государственный деятель; литератор. Действительный тайный советник (1856). Сенатор (1849). Из дворян. Учился в Благородном пансионе при Московском университете; не окончив курса, поступил юнкером в гвардейскую кавалерию. Участник Отечественной войны 1812, в Бородинской битве был ранен в ногу, которую пришлось отнять. С 1823 на гражданской службе. С 1850 товарищ министра народного просвещения, в 1854–1858 — министр народного просвещения. С 1858 член Государственного совета. С 1851 действительный член Петербургской академии наук, председатель Императорской Археографической комиссии. Из литературных произведений А. С. Норова известны его «Путешествия» по Сицилии, святым местам. Египту и Нубии (в 5 тт., С-Пб., 1854).

Обольяиинов Петр Хрисанфович (1752–1841) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1800). Сенатор (1799). В 1768 поступил на военную службу. В 1780 вышел в отставку. С 1783 на гражданской службе. В 1793 поступил в Адмиралтейство. Затем обратил на себя внимание Великого Князя Павла Петровича, зачислен в Гатчинские войска. В 1796–1799 — генерал-провиантмейстер. В 1800–1801 — генерал-прокурор. С 1800 член Государственного совета. После убийства Павла I арестован, уволен со всех должностей. В 1819–1828 — Московский губернский предводитель дворянства.

Олин Валериан Николаевич (1790 — после 1841) — поэт, переводчик, издатель. Из дворян. Печатался с 1809. С 1820 входил в Вольное общество любителей российской словесности. Печатался в альманахах «Полярная звезда», «Невский альманах», в журналах «Сын Отечества», «Московский телеграф» и др. Издавал «Журнал древней и новой словесности» (1818–1819) и альманах «Карманная книжка для любителей русской старины и словесности» (1829–1832).

Орлов-Чесменский Алексей Григорьевич, князь (1737–1807) — военный и государственный деятель. Генерал-аншеф (1769). Брат Г. Г. Орлова. Службу начал солдатом Л.-гв. Преображенского полка. Сыграл значительную роль в перевороте 1762, возведшем на престол Екатерину II (заставил императора Петра III подписать акт об отречении от престола); получил чин генерал-майора, возведен в графское достоинство (1762). Не занимая крупных должностей, оказывал большое влияние на государственные дела. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774. В 1768–1769 разработал план экспедиции против Турции в Средиземном море, где с 1769 командовал эскадрой русского флота; за победы у Наварина и в Чесменском бою (1770) получил право присоединить к фамилии наименование Чесменского. С 1775 в отставке.

Орлов Алексей Федорович, князь (1786–1861) — военный и государственный деятель, дипломат. Генерал от кавалерии (1833). Генерал-адъютант (1820). Племянник А. Г. и Г. Г. Орловых. Учился в пансионе аббата Николя. С 1804 на военной службе в гвардейской кавалерии. Участник Русско-французской войны 1805–1807, Отечественной войны 1812, Заграничных походов русской армии 1813–1814. В 1819–1826 командовал Л.-гв. Конным полком и одновременно с 1821 1-й бригадой гвардейской кирасирской дивизии. В должности командира Л.-гв. Конного полка участвовал в подавлении восстания декабристов на Сенатской площади, возведен в графское достоинство. В 1831 возглавил подавление «холерного бунта» в С.-Петербурге и восстаний в военных поселениях. С 1836 член Государственного совета, в 1844–1856 — шеф жандармов и главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Возглавлял русские делегации при заключении мирных договоров: Адрианопольского (1829), Парижского (1856) и Ункяр-Искелесийского (1833). С 1856 председатель Государственного совета и Комитета министров, а также Негласного комитета (с 1858 Главного комитета) по крестьянскому делу.

Орлов Григорий Григорьевич, князь (1734–1783) — военный и государственный деятель. Фаворит Екатерины II. Брат А. Г. Орлова. Генерал-майор, действительный камергер, генерал-адъютант (1762). Окончил Сухопутный шляхетский корпус. Участник Семилетней войны 1756–1763. Служил в артиллерии в Петербурге. Активный участник переворота 1762, возведшего Екатерину II на престол. Возведен в графское достоинство. В 1763–1775 — генерал-фельдцейхмейстер русской армии. В 1771 руководил подавлением «чумного бунта» в Москве. В 1772 возглавлял русскую делегацию на переговорах с Турцией в Фокшанах. Инициатор учреждения Вольного экономического общества (1765) и его первый президент. С 1772 утратил прежнее влияние при дворе; с 1775 — в отставке.

Остерман Иван Андреевич, граф (1725–1811) — государственный деятель, дипломат. Канцлер (1796). Сенатор (1781). Третий сын графа А. И. Остермана (1686–1747). В 1757 определен на дипломатическую службу, причислен к российскому посольству в Париже. В 1760–1774 — посланник в Швеции. В 1774 назначен членом Коллегии иностранных дел, в 1775 пожалован званием вице-канцлера. В 1784–1788 — президент Вольного экономического общества. В 1783–1797 занимал первенствующее положение в Коллегии иностранных дел. С 1797 в отставке.

Остерман Федор Андреевич, граф (1723–1804) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1782). Сенатор. Старший сын канцлера А. И. Остермана. В 1756–1763 участвовал в боевых действиях в Семилетнюю войну. С 1773 Московский губернатор.

Остерман-Толстой Александр Иванович, граф (1771–1857) — военачальник, герой Отечественной войны. Генерал-от-инфантерии (1817). Генерал-адъютант (1814). Из дворян. В 1788 поступил на военную службу. Участник Русско-турецкой войны 1787–1791, награжден орденом Святого Георгия IV степени. В 1796 ему разрешено принять графский титул и фамилию своих бездетных двоюродных дедов Ф.А. и И. А. Остерманов. В 1798 переведен на гражданскую службу и переименован в действительные статские советники. В 1801 вновь возвращен в армию генерал-майором и назначен командиром 2-й пехотной дивизии. Участник Русско-французской войны 1805–1807. награжден орденом Святого Георгия III степени. Участник Бородинского сражения. В 1813–1814 участвовал в Заграничных походах русской армии, награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1816–1826 — командир гренадерского корпуса. С 1826 в отставке. В 1831 во время военных действий в Египте состоял военным советником при Ибрагим-паше. В результате конфликта с Николаем I в 1834 эмигрировал.

Пален фон дер Петр Алексеевич, граф (1745–1826) — военный и государственный деятель. Генерал от кавалерии (1798). С 1760 служил в конной гвардии. Участник Русско-турецких войн 1768–1774 и 1787–1791. Награжден орденом Святого Георгия IV степени (1770), затем — III степени. В 1792–1795 — правитель Рижского наместничества, в 1795–1797 — генерал-губернатор Курляндской губернии. В 1797 подвергся опале. В 1798 назначен петербургским военным губернатором. Пользовался доверием Павла I. был великим канцлером Мальтийского ордена, член Коллегии иностранных дел. С 1801 член Государственного совета. Один из главных организаторов заговора против Павла I и его убийства в марте 1801. В июне 1801 уволен в отставку, отправлен в свое курляндское имение.

Пален фон дер Петр Петрович, граф (1777–1864) — военный и государственный деятель. Генерал от кавалерии, генерал-адъютант (1827). Сын П.А. фон дер Палена. С 1792 на военной службе. В 1796 премьер-майор, принимал участие в Персидском походе. Участник Русско-французской войны 1805–1807, награжден орденом Святого Георгия IV и III степени. В 1810 — командир кавалерийской дивизии, участвовал в Отечественной войне 1812. Участник Заграничных походов русской армии 1813–1814, награжден орденом Святого Георгия II степени. С 1815 командовал резервными кавалерийскими корпусами. В 1823–1827 в отставке. В 1827 вновь вернулся на службу. Участник Русско-турецкой войны 1828–1829. Польской кампании 1831. С 1834 член Государственного совета. В 1835–1841 — чрезвычайный и полномочный посол во Франции. С 1847 генерал-инспектор кавалерии. В 1853–1862 — председатель Александровского комитета о раненых.

Панаев Владимир Иванович (1792–1859) — государственный деятель; поэт. Статс-секретарь (1832). Из дворян. Окончил Казанский университет со степенью кандидатом словесных наук. С 1816 на гражданской службе, которую проходил в Министерствах юстиции, путей сообщения, народного просвещения. В 1832–1859 — директор канцелярии министерства Императорского Двора. Автор стихотворных идиллий, рассказов и повестей в духе сентиментализма и воспоминаний.

Панин Никита Иванович, граф (1718–1783) — государственный деятель, дипломат. Действительный тайный советник I класса (1773). Почетный член Петербургской академии наук (1776). В 1743 пожалован в камер-юнкеры Высочайшего Двора. В 1747 — посланник в Дании. В 1748–1760 — посланник России в Швеции. В 1760–1773 — обер-гофмейстер и воспитатель Великого Князя Павла Петровича. Деятельный участник переворота 1762. В 1763–1781 — глава Коллегии иностранных дел, один из главных советников Императрицы по вопросам внешней политики. В 1781 уволен в безсрочный отпуск.

Панин Петр Иванович, граф (1721–1789) — военный деятель. Генерал-аншеф (1762). Брат И. И. Панина. С 1735 на военной службе. Участвовал в Русско-турецкой войне 1735–1739. Русско-шведской войне 1741–1743. В Семилетнюю войну 1756–1763 участвовал во взятии Берлина. С 1762 генерал-губернатор Восточной Пруссии. Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 командовал армией. С 1770 в отставке. Стал одним из лидеров оппозиции правительству — так называемой Панинской партии. В июле 1774 — августе 1775 командовал войсками, действовавшими против отрядов Е. И. Пугачева. С 1775 вновь в отставке.

Паскевич-Эриванскнй Иван Федорович, светлейший князь (1772–1856) — военный деятель. Генерал-фельдмаршал (1829). Генерал-адъютант (1824). Сенатор (1841). В 1799 окончил Пажеский корпус. С 1800 на военной службе, поручик Л.-гв. Преображенского полка. Участник Русско-турецкой войны 1806–1812, награжден орденом Святого Георгия IV и III степени. В Отечественную войну 1812 командир 26-й пехотной дивизии, участник Бородинского сражения. В 1813–1814 участвовал в Заграничных походах русской армии. С 1817 начальник 2-й, с 1821–1-й гвардейской пехотной дивизии, в которой полком командовал Великий Князь Николай Павлович (будущий император Николай I). В 1826 входил в состав Верховного уголовного суда по делу декабристов. В 1827–1831 — главноуправляющий в Грузии и командир отдельного Кавказского корпуса. Во время Русско-персидской войны 1826–1828 и Русско-турецкой войны 1828–1829 командовал войсками на Кавказе, награжден орденом Святого Георгия II и I степени. В 1828 возведен в графское достоинство. В 1831 командовал войсками, направленными на подавление Польского восстания. В 1831–1841 — член Комитета по делам Царства Польского. В 1832–1856 — наместник Его Величества в Царстве Польском. С 1832 член Государственного совета. В 1849 командовал войсками, направленными в Венгрию для подавления антиавстрийских выступлений. Во время Крымской войны в 1854 назначен главнокомандующим войсками на Западной границе и Дунае. Во время осады Силистрии тяжело контужен осколком снаряда и был вынужден покинуть армию.

Пассек Петр Богданович (1736–1804) — государственный деятель. Генерал-аншеф (1782). Действительный камергер (1762). Сенатор. Деятельный участник переворота 1762. В 1778–1781 — Могилевский губернатор. В 1781–1796 — Белорусский генерал-губернатор в Могилевской и Полоцкой губерниях. С 1796 в отставке.

Пенхержевский Александр Лаврентьевич (1787–1851) — генерал-лейтенант (1835). Из дворян. С 1803 на военной службе. Участник Русско-французской войны 1805–1807, Отечественной войны 1812. За отличие в ходе Заграничных походов русской армии в 1814 награжден орденом Святого Георгия IV степени. Во время Польского восстания в 1831 назначен Варшавским комендантом. В 1836 — начальник 1-й легкой гвардейской кавалерийской дивизии. В 1841–1851 — комендант Киева и Киево-Печерской цитадели.

Перекусихина Мария Саввишна (1739–1824) — любимая камер-юнгфера Екатерины II.

Пестель Иван Борисович (1765–1843) — государственный деятель. Из саксонских дворян. Сенатор (1801). Отец П. И. Пестеля. В 1789–1798 — Московский почт-директор. В 1798–1799 — С.-Петербургский почт-директор. В 1799 — президент Главного почтового правления, в 1802, Казанскую — в 1804. В 1806–1819 — генерал-губернатор Иркутский, Тобольский и Томский. Управлял Сибирью, проживая в С.-Петербурге. В действительности краем правил протежируемый им Иркутский губернатор Трескин, который отличался взяточничеством, своеволием и превзошел своих предшественников неисполнением законов. С 1816 член Государственного совета. В 1822 уволен со службы.

Платов Матвей Иванович, граф (1751–1818) — генерал от кавалерии (1809). Из казачьего старшинского рода. С 1766 на военной службе. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774. В 1774 воевал против горцев, а в 1782–1788 сражался на Кубани. В 1775 принял участие в разгроме отрядов Е. И. Пугачева. В 1787–1791 участвовал в Русско-турецкой войне, награжден орденом Святого Георгия IV и III степени. С 1790 атаман Екатеринославского и Чугуевского казачьих войск. В Царствование Павла I в опале, выслан в Кострому, затем арестован и помещен в Петропавловскую крепость. В 1801 освобожден с тем, чтобы возглавить поход донских казаков в Индию. В 1801–1818 — войсковой атаман войска Донского. Участвовал в Русско-французской войне 1805–1807, награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1809 сражался против турецких войск. С началом Отечественной войны 1812 возглавил казачий корпус, в который были объединены 14 казачьих полков; за кампанию 1812 находившиеся под командованием Платова казачьи части взяли около 70 тыс. пленных, захватили 548 орудий и 30 знамен, а также отбили огромное количество награбленных в Москве ценностей. Участвовал в Заграничных походах русской армии в 1813–1814.

Платон (в миру Левшин Петр Георгиевич) — митрополит Московский и Коломенский (1787–1811). Выдающийся проповедник. Из семьи церковнослужителя. Учился в Коломенской семинарии, затем в Славяно-Греко-Латинской академии. В 1758 пострижен в монашество, рукоположен во иеродиакона, в 1759 — во иеромонаха. С 1761 ректор Троицкой семинарии. С 1762 придворный проповедник и законоучитель наследника Павла Петровича. С 1763–1770 наместник Троице-Сергиевой Лавры. В 1766 возведен в сан архимандрита, назначен членом Святейшего Синода. В 1770 хиротонисан во епископа Тверского и Кашинского с возведением в сан архиепископа и с оставлением архимандритом Троице-Сергиевой Лавры. С 1775 архиепископ Московский. В 1811 в связи с тяжелой болезнью уволен от епархиальных дел до выздоровления.

Полежаев Александр Иванович (1804 [по др. данным— 1805]-1838) — поэт. Внебрачный сын пензенского помещика Л. Н. Струйского и его дворовой. С 1816 обучался в частных пансионах в Москве, в 1826 окончил курс словесного отделения Московского университета. Получил право на личное дворянство. Сошелся с кругом оппозиционно настроенных студентов-разночинцев. Первая публикация в печати в 1825 в журнале «Вестник Европы» — стихотворный перевод из легендарного кельтского барда Оссиана (в интерпретации Дж. Макферсона). В 1826 за поэму «Сашка» (1825) определен на военную службу в чине унтер-офицера, в 1827 «за отлучку из полка» лишен личного дворянства и разжалован в рядовые. В 1829–1833 служил на Северном Кавказе, участвовал в боевых действиях против горцев, вновь произведен в унтер-офицеры. Скончался от туберкулеза.

Полуярославцев Иван Михайлович (1685 — после 1741) — купец гостиной сотни. В 1732 взял на откуп казенную суконную фабрику в Путивле.

Попов Василий Степанович (1743 [по др. данным — 1740. 1745, 1746] — 1822) — государственный деятель. Сенатор (1798). Из духовного сословия. Окончил Казанскую гимназию. С 1767 на военной службе. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774. В 1771–1782 состоял секретарем при князе В. М. Долгорукове-Крымском. В 1782–1791 состоял при Г. А. Потемкине. В 1786–1793 состоял «при Особе Ея Величества у принятия прошений», секретарем Екатерины II. В 1793–1797 — управляющий Кабинетом Ее Императорского Величества, также управлял Колыванскими и Нерчинскими заводами, принадлежавшими Кабинету. В 1796 подал доклад, в котором изложил план создания национальной библиотеки России. В 1797–1799 — президент Камер-Коллегии. С 1810 член Государственного совета. С 1819 назначен председателем Департамента духовных и гражданских дел Государственного совета.

Потемкин-Таврический Григорий Александрович, светлейший князь (1739–1791) — государственный и военный деятель. Генерал-фельдмаршал (1784). Генерал-адъютант (1774). Фаворит Екатерины II. В 1756–1760 учился в гимназии Московского университета. Участник дворцового переворота 1762, получил чин подпоручика гвардии. В 1767 член Уложенной комиссии. Участ ник Русско-турецкой войны 1768–1774, присвоено звание генерал-майора, награжден орденом Святого Георгия III и II степени. В 1774 тайно обвенчался с Императрицей, произведен в генерал-аншефы, назначен вице-президентом Военной коллегии, возведен в графское достоинство и определен шефом иррегулярных войск. В 1776 назначен генерал-губернатором Новороссийской, Азовской и Астраханской губерний. В 1783 осуществил свой проект присоединения Крыма к России, получил титул «светлейшего князя Таврического». Много сделал для хозяйственного освоения Новороссии и строительства городов Херсон, Николаев, Севастополь, Екатеринослав, организовал строительство военного и торгового флотов на Черном море. С 1784 президент Военной коллегии. В 1787–1791 во время Русско-турецкой войны командовал армией, награжден орденом Святого Георгия I степени.

Потемкина Татьяна Борисовна (урожденная княжна Голицына) (1797–1869) — статс-дама, благотворительница. В 1827–1869 председательница С.-Петербургского Дамского попечительного о тюрьмах Комитета. В 1844 финансировала восстановление Свято-Успенской Святогорской Лавры.

Прозоровский Александр Александрович, князь (1732–1809) — государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1807). Воспитывался в Сухопутном шляхетском корпусе, в 1754 произведен в офицеры. Участвовал в Семилетней войне 1756–1763. В 1767–1768 действовал против польских конфедератов. В Русско-турецкую войну 1768–1774 командовал авангардом армии, награжден орденом Святого Георгия III степени. В 1778 получил орден Святого Георгия II степени за усмирение крымских татар. В 1781–1783 — Орловский и Курский генерал-губернатор. В 1790–1795 — Московский генерал-губернатор. В 1797 уволен в отставку и удален на жительство в деревню. В 1801 возвращен на службу. Во время Русско-турецкой войны 1806–1812 назначен главнокомандующим русской армией (1807) на Дунайском театре военных действий. Умер в военном лагере близ Мачина.

Протасова Анна Степановна, графиня (1745–1826) — любимая камер-фрейлина Екатерины II (1784). Вскоре по восшествии на престол Екатерины II по ходатайству А. Г. Орлова была пожалована в статс-фрейлины. Входила в узкий круг наиболее приближенных к Императрице лиц.

Разумовский Алексей Григорьевич, граф (1709–1771) — фаворит, с 1742 муж Императрицы Елизаветы Петровны. Генерал-фельдмаршал (1756). Сын реестрового малороссийского казака. В 1731 был взят в придворный хор, где на него обратила внимание Цесаревна Елизавета Петровна. Деятельный участник переворота 24–25.11.1740. В 1741 пожалован в действительные камергеры и в поручики Лейб-кампании с чином генерал-поручика. В 1742 пожалован обер-егермейстером и награжден орденом Святого Андрея Первозванного. В 1744 возведен в графское достоинство Римской империи, затем — в графское достоинство Российской империи. Стремился не вмешиваться в государственные дела и борьбу придворных партий. Единственное исключение — прошение о восстановлении гетманства на Украине (1745). После смерти Императрицы жил в Москве.

Разумовский Кирилл Григорьевич, граф (1728–1803) — государственный деятель. Брат А. Г. Разумовского. Генерал-фельдмаршал (1764). Сенатор, генерал-адъютант (1762). В 1743 отправлен учиться за границу, слушал лекции в Берлинском, Геттингенском и Страсбургском университетах. С 1745 камергер. В 1746–1765 — президент Петербургской академии наук. В 1750–1764 — гетман Украины. Деятельный участник дворцового переворота 1762, возведшего на престол Екатерину II. В 1768–1771 — член Государственного совета.

Репнин Николай Васильевич, князь (1734–1801) — военный и государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1796). Генерал-адъютант (1781). Из древнего княжеского рода. Участник Семилетней войны 1756–1763. в 1762 произведен в генерал-майоры. В 1762–1763 — полномочный министр в Пруссии. В 1763 — директор Сухопутного Шляхетского корпуса, в ноябре того же года назначен полномочным министром в Польшу (1763–1769). В 1764 организовал избрание Станислава Понятовского на польский престол. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774. награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1775 — чрезвычайный и полномочный посол в Константинополе. В 1777 назначен Смоленским генерал-губернатором, а в 1778 стал наместником в Орле. В 1779 — наместник Орловский, Смоленский и Белгородский. Дополнительно управлял Псковским наместничеством. В ходе Русско-турецкой войны 1787–1791 командовал дивизией, во время отъездов Г. А. Потемкина в С.-Петербург выполнял обязанности главнокомандующего. В 1791 за победу при Мачине награжден орденом Святого Георгия I степени. В 1792 назначен Рижским и Ревельским генерал-губернатором. В 1794 — главнокомандующий действующей армией в Польше. В 1796 назначен инспектором инфантерии Литовской и Лифляндской дивизий. Рижским военным губернатором. В 1798 отправлен в Берлин и Вену с поручением отвлечь Пруссию от дружеских отношений с Францией и вовлечь Австрию в антифранцузскую коалицию. После неудачи данной миссии уволен в отставку.

Роджерсон. Иоганн Джон Самуил. Иван Самойлович (1741–1823) — лейб-медик Екатерины II (1776–1796). Тайный советник (1797). По происхождению шотландец. В 1765 окончил Эдинбургский университет по курсу медицинских наук. С 1766 в России. В 1816 вернулся в Англию.

Ростопчин Федор Васильевич, граф (1763–1826) — государственный деятель; публицист. Вице-канцлер (1798). Обер-камергер. С 1782 на военной службе. Участник Русско-шведской 1788–1790 и Русско-турецкой войны 1787–1791. В 1798–1801 — фактический руководитель Коллегии иностранных дел. В 1801–1812 в отставке. С мая 1812 по 1814 — главнокомандующий (генерал-губернатор) в Москве. С 1814 назначен членом Государственного совета. С 1823 вновь в отставке.

Румянцев Сергей Петрович, граф (1755–1838) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1797). Сенатор (1798). Почетный член Петербургской академии наук (1810). Сын П. А. Румянцева-Задунайского, брат Н. П. Румянцева. Получил домашнее образование. С 1772 камер-юнкер Высочайшего Двора. В 1774–1776 и 1780–1783 жил в Европе, слушал лекции в Лейденском университете. В 1786–1788 — русский посланник в Пруссии. В 1793–1794 — чрезвычайный посол в Швеции. В 1796–1797 — член Коллегии иностранных дел. В 1797–1799 — министр уделов. В 1802, 1805–1838 — член Государственного совета. Инициатор закона 1803 о свободных хлебопашцах.

Румянцев Николай Петрович, граф (1754–1826) — государственный деятель. Канцлер (1809). Сенатор (1796). Почетный член Петербургской академии наук(1819). Сын П. А. Румянцева-Задунайского, брат С. П. Румянцева. Получил домашнее образование. С 1772 камер-юнкер Высочайшего Двора. В 1774–1776 путешествовал по Европе, слушал лекции в Лейденском университете. В 1776–1781 служил при Дворе. В 1781–1795 на дипломатической службе: был уполномоченным министром в курфюрстском округе Нижнего Рейна при Майнском. Кельнском и Трирском курфюрстах. В 1796 возглавлял Государственный заемный банк, в 1797 — директор Вспомогательного для дворянства банка. В 1798–1801 в отставке. В 1801–1809 — директор водных коммуникаций. В 1802–1811 — министр коммерции, сторонник «профранцузской» ориентации российской внешней политики. В 1807–1814 — министр иностранных дел. В 1810–1812 — председатель Государственного совета и Комитета министров. Собрал большую библиотеку, а также коллекции рукописей, этнографических и нумизматических материалов, легших в основу Румянцевского музея, книжные собрания которого послужили основой для создания Российской Государственной библиотеки.

Румянцев-Задунайскнй Петр Александрович, граф (1725–1796) — военный и государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1770). Участник Семилетней войны 1756–1763. В 1764–1796 — президент Малороссийской коллегии и генерал-губернатор Малороссии. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774, командовал армией, в 1770 разгромил превосходящие силы турок при Рябой Могиле. Ларге и Кагуле, награжден орденом Святого Георгия 1 степени. Во время Русско-турецкой войны 1787–1791 командовал 2-й армией, вошел в конфликт с главнокомандующим Г. А. Потемкиным и фактически устранился от командования. В 1794 номинально числился главнокомандующим армией, действовавшей против Польши, но по болезни не выезжал из имения.

Рылеев Никита Иванович (1749–1808) — государственный деятель. Тайный советник (1797). В 1784–1793 — С.-Петербургский обер-полицмейстер. В 1793–1797 — С.-Петербургский гражданский губернатор. С 1797 в отставке.

Сакен (Остен-Сакен фон дер) Фабиан Вильгельмович, князь (1752–1837) — военачальник. Генерал-фельдмаршал (1826). Из обедневшего курляндского баронского рода. С 1769 на военной службе. Участник Русско-турецкой войны 1768–1774. В 1770–1773 и в 1794 участвовал в военных действиях против польских конфедератов в Черниговский мушкетерский полк. В 1799 участвовал в Швейцарском походе А. В. Суворова. В 1799–1801 в плену. В кампанию 1805–1807 командовал корпусом. Участник Отечественной войны 1812. В 1813–1814 участвовал в Заграничных походах русской армии, награжден орденом Святого Георгия II степени. После взятия Парижа в 1814 назначен генерал-губернатором города. Член Государственного совета. Во время польского восстания 1831 управлял Киевской. Подольской и Волынской губерниями.

Салтыков Иван Петрович, граф (1730–1805) — военный и государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1795). Получил домашнее образование. В пятнадцатилетием возрасте зачислен в гвардию, затем к Высочайшему двору. Участвовал в Семилетней войне 1756–1763 и Русско-турецкой войне 1768–1774. В 1784–1788 — генерал-губернатор Владимирского и Костромского наместничеств. Во время Русско-турецкой войны 1787–1791 командовал дивизией, участвовал во взятии Хотина (1789). В 1790 назначен главнокомандующим армией в Финляндии, во время Русско-шведской войны 1788–1790. В 1796 — киевский военный губернатор и инспектор кавалерии. С 1797 Московский военный губернатор, президент Департамента Комиссии о снабжении столичного города Москвы припасами, начальствующий в Москве и Московской губернии по гражданской части.

Салтыков Николай Иванович, князь (1736–1816) — военный и государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1796). С 1748 служил в гвардии, участвовал в Семилетней войне 1756–1763, с 1758 обер-квартирмейстер действующей армии. В 1763–1768 командовал отрядом в Польше, в 1769–1770 участвовал в Русско-турецкой войне 1768–1774. С 1773 попечитель наследника престола Павла Петровича и одновременно вице-президент Военной коллегии. С 1783 воспитатель Великих Князей Александра и Константина Павловичей. С 1788 исполняющий обязанности президента, в 1796–1802 — президент Военной коллегии. В 1812–1816 — председатель Государственного совета и председатель Кабинета министров.

Свечин Николай Сергеевич (1759–1850) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1800). С 1782 на военной службе. В 1798–1800 — С.-Петербургский обер-комендант. В августе-октябре 1800 — второй С.-петербургский генерал-губернатор. В 1801–1805 — генерал-провиантмейстер. В 1812–1814 — начальник Новгородского ополчения. С 1815 в эмиграции во Франции.

Скавронская (урожденная Энгельгард; во втором браке графиня Литта) Екатерина Васильевна, графиня (1761–1829) — гофмейстерина Высочайшего Двора (1824). С 1776 фрейлина Императрицы Екатерины II. В 1781 вышла замуж за графа Скавронского, в 1793 овдовела. С 1786 статс-дама Екатерины II. В 1798 вышла замуж за графа Ю. П. Литту.

Скобелев Михаил Дмитриевич (1843–1882) — военачальник, государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1881). Генерал-адъютант (1878). В 1868 окончил академию Генерального штаба. В 1873 участвовал в Хивинском походе и подавлении Кокандского восстания 1873–1876. награжден орденом Святого Георгия IV и III степени. В 1876 — военный губернатор Ферганской области. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 зарекомендовал себя как смелый и решительный военачальник. Успешные действия Скобелева создали ему большую популярность в России и Болгарии. В 1880–1881 руководил Второй Ахалтекинской экспедицией, во время которой была завоевана Туркмения, награжден орденом Святого Георгия II степени.

Снегирев Иван Михайлович (1793–1868) — историк, фольклорист и этнограф. Окончил Московский университет. В 1815 получил степень магистра словесных наук. С 1816 преподаватель по кафедре римской словесности и древностей при Московском университете. В 1826–1836 профессор Московского университета. Первым поставил на научную основу изучение русских пословиц, лубочных картин, быта в целом. Автор исследований: «Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках» (1831–1834). «Русские простонародные праздники и суеверные обряды» (1837–1839), «Лубочные картинки» (1844), «Русские народные пословицы и притчи» (1848), «Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества» (1848–1854). «Памятники древнего художества в России» (1850), «Памятники московской древности» (1842–1845). «Москва. Подробное историческое и археологическое описание города» (1865). Составил историко-археологическое описание почти всех московских и подмосковных монастырей и церквей.

Соллогуб Владимир Александрович, граф (1813–1882) — писатель. В 1834 окончил Дерптский университет. Служил в Министерстве иностранных дел, затем чиновником особых поручений при Тверском губернаторе. Часто посещал С.-Петербург, где в доме Н. М. Карамзина встречался с А. С. Пушкиным. Н. В. Гоголем. М. Ю. Лермонтовым, В. А. Жуковским, В. Ф. Одоевским и др. В 1837 опубликовал в журнале «Современник» рассказы «Три жениха». «Два студента». С 1839 печатался в «Отечественных записках». В 1840-е опубликовал повести «Лев», «Медведь». «Большой свет», «Тарантас». В 1856 получил звание придворного историографа. С 1858 командирован за границу для изучения европейских театров. Автор воспоминаний о Пушкине и Гоголе.

Строганов Александр Сергеевич, граф (1733–1811) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1775). Сенатор (1780). Почетный член Петербургской академии наук (1806). Почетный член Академии художеств (1768). Получил домашнее образование. В 1752–1757 учился за границей, слушал лекции в Женевском университете. С 1757 на придворной службе, в 1762 камергер. В 1772–1779 жил в Париже, участвовал в масонских и мартинистских ложах, посещал Вольтера в Ферне. В 1784–1811 — С.-Петербургский губернский предводитель дворянства. В 1800–1811 — директор Императорских библиотек, президент Академии художеств.

Суворов-Рымникский Александр Васильевич, князь Италийский (1730–1800) — великий русский полководец, военный и государственный деятель. Генералиссимус (1799). С 1748 на военной службе, в 1754 произведен в офицеры. Участник Семилетней войны 1756–1763. В 1768–1772 воевал против польских конфедератов, с 1770 на театре Русско-турецкой войны 1768–1774. Награжден орденом Святого Георгия III и II степени. В 1774 сопровождал захваченного в плен Пугачева в Симбирск. Во время Русско-турецкой войны 1787–1791 разгромил превосходящие силы турок в сражениях при Фокшанах и Рымнике (1789). штурмом взял крепость Измаил; награжден орденом Святого Георгия I степени. В 1794 — командующий русскими войсками, действовавшими против польских конфедератов, произведен в генерал-фельдмаршалы. В 1797–1799 в ссылке в с. Кончанском Новгородской губернии. В 1799 — главнокомандующий русскими войсками во время Итальянского и Швейцарского походов.

Тарасов Дмитрий Климентович (1792–1866) — лейб-хирург Александра I (1820–1825). Тайный советник (1866). Доктор медицины (1839). Из семьи священника. Окончил Рязанскую духовную семинарию. В 1818 окончил курс Медико-хирургической академии в С.-Петербурге с отличием и золотой медалью. С 1819 правитель дел канцелярии президента Медико-хирургической академии Я. В. Виллие. В 1827 перешел из военного ведомства в гражданское и занял пост генерального штаб-лекаря по гражданской части. В 1836–1846 — директор военно-медицинского департамента. С 1846 член медицинского ученого комитета, а позднее также член медицинского совета при Министерстве внутренних дел.

Татищев Афанасий Данилович (1685–1750) — денщик Петра I (1698–1725). Действительный камергер (1741). Генерал-майор. Из бояр. Сын комнатного стольника Д. М. Татищева. Службу начал комнатным стольником, затем был в числе «потешных» Царевича Петра Алексеевича. В 1698 сержант Л.-гв. Семеновского полка, денщик Петра I. В 1718 получил чин прапорщика Семеновского полка. С 1729 в отставке с чином гвардии поручика.

Тимирязев Иван Семенович (1791–1867) — государственный деятель. Генерал-лейтенант (1840). Сенатор. Из дворян. Получил домашнее образование. В 1807 начал службу юнкером в Л.-гв. Егерском полку. Участник Отечественной войны 1812, Заграничных походов русской армии 1813–1814. До 1819 адъютант Цесаревича Константина Павловича. В 1830–1831 участвовал в подавлении Польского восстания, произведен в генерал-майоры. В 1834–1844 — Астраханский губернатор. С 1846 в отставке, в 1853 вновь принят на службу. Такая перемена была вызвана нареканиями на неправильные действия Тимирязева в должности губернатора, но сенаторская ревизия, произведенная князем Гагариным, выяснила недоказанность предположений, действия Т. были подвергнуты рассмотрению Сената и окончательному обсуждению Государственного совета, вслед за чем последовало Высочайшее повеление от 26 октября 1853 г., по которому Т. от всякого взыскания освобожден и принят вновь на службу с назначением в Сенат.

Уваров Сергей Семенович, граф (1786–1855) — государственный деятель. Автор «теории официальной народности» Действительный тайный советник (1838). Сенатор (1826). С 1801 начал службу в Коллегии иностранных дел, в 1806 причислен к русскому посольству в Вене, в 1809 — секретарь посольства в Париже. В 1810–1822 — попечитель С.-Петербургского учебного округа. В 1818–1855 — президент Императорской академии. В 1822–1824 — директор департамента мануфактур и внутренней торговли Министерства финансов. С 1832 товарищ, в 1833–1849 — министр народного просвещения.

Ушаков Федор Федорович (1745–1817) — русский святой, праведный воин; флотоводец. Адмирал (1799). Из дворян. В 1766 окончил Морской кадетский корпус, служил на Балтийском флоте. С 1769 служил в Донской (Азовской) флотилии, участвовал в Русско-турецкой войне 1768–1774. С 1775 командовал фрегатом. Участник Русско-турецкой войны 1787–1791. одержал блестящие победы над турецким флотом в сражениях у о. Тендра (1790) и у мыса Калиакрия (1791); награжден орденом Святого Георгия IV и II степени. В 1793 произведен в вице-адмиралы. Во время Средиземноморского похода 1798–1800 проявил себя как крупный флотоводец, искусный политик и дипломат при создании греческой Республики Семи Островов под протекторатом России и Турции. Овладел Ионическими островами, Неаполем и Римом. С 1800 — главный командир Балтийского гребного флота и начальник флотских команд в Петербурге, с 1807 в отставке. Во время Отечественной войны 1812 избран начальником ополчения Тамбовской губернии, но из-за болезни отказался от должности. Прославлен в лике местночтимых святых Саранской епархии в 2001. для общецерковного почитания — в 2004. Память 23 июля и 2 октября.

Филарет (в миру Дроздов Василий Михайлович) (1782–1867) — русский святой, святитель: митрополит Московский и Коломенский (1826–1867). Проповедник и богослов. Действительный доктор богословия (1814). Из семьи священника. В 1803 окончил Троицкую духовную семинарию. В 1808 пострижен в монашество, в 1809 рукоположен во иеромонаха, назначен ректором С.-Петербургской духовной академии со званием ординарного профессора богословия (1812). С 1816 настоятель московского Новоспасского монастыря с оставлением при академии. В 1817 хиротонисан во епископа Ревельского, викария С.-Петербургской епархии с оставлением за ним должности ректора академии и управляющего Новоспасским монастырем. В 1819 возведен в сан архиепископа с переводом в Тверскую епархию и с назначением членом Святейшего Синода. С 1821 архиепископ (с 1826 — митрополит) Московский, священноархимандрит Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. В 1994 канонизирован Русской Православной Церковью Московского патриархата. Память 5 октября в сонме Московских святителей, 19 ноября в день кончины, в Соборе Санкт-Петербургских святых.

Филарет (в миру Амфитеатров Федор Георгиевич; в схиме — Феодосий) (1779–1857) — русский святой, святитель; митрополит Киевский и Галицкий (1837–1857). Из семьи священника. В 1797 окончил Севскую духовную семинарию. В 1798 пострижен в монашество, в 1799 рукоположен во иеромонаха. В 1799–1804 — ректор Орловской, в 1804–1810 — Уфимской, в 1810–1814 — Тамбовской семинарии. В 1814–1816 — инспектор С.-Петербургской духовной академии. В 1816–1819 — ректор Московской духовной академии. В 1819 хиротонисан во епископа Калужского и Боровского. Затем занимал Рязанскую. Казанскую, Ярославскую кафедры. В 1836–1842 — член Святейшего Синода. В 1841 принял постриг в великую схиму. В 2005 прославлен для общецерковного почитания. Память 23 мая в Соборе Ростово-Ярославских святых. 10 июня в Соборе Сибирских святых и в Соборе Рязанских святых. 28 августа в Соборе преподобных отцев Киево-Печерских Дальних Пещер. 21 декабря в день кончины.

Философов Михаил Михайлович (1731–1811) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1796). Из дворян. Участник Семилетней войны 1756–1763, за храбрость произведен в полковники. В 1766–1768 — директор Сухопутного Шляхетского корпуса. В 1768–1772 — полномочный министр в Копенгагене. В 1797–1798 — Смоленский военный губернатор. С 1808 член Государственного совета.

Фукс Егор Борисович (1762–1829) — историк, правитель дел канцелярии А. В. Суворова (1799). Действительный статский советник. Служил по дипломатической части, исполнял поручения Екатерины II. Во время Отечественной войны 1812 находился при генерал-фельдмаршале Кутузове в должности директора военной канцелярии. Автор сочинений: «История российско-австрийской кампании 1799 года» (1825–1830); «История генералиссимуса графа Суворова-Рымникского» (1811); «Анекдоты графа Суворова» (1827).

Храповицкий Александр Васильевич (1749–1801) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1801). Сенатор (1793). Из дворян. В 1766 окончил Сухопутный шляхетский корпусе. С 1775 на службе в Сенате. В 1783–1793 — статс-секретарь Екатерины II. редактор ее сочинений и переводов.

Цебрикова Мария Константиновна (1835–1917) — известная писательница, племянница декабриста Николая Романовича Цебрикова, способствовавшего выработке ее миросозерцания. Публиковалась в журнале «Детский Сад» 1866 г., под псевдонимом М. Артемьева. Несколько позднее Ц. сделалась редактором и издательницей этого журнала, переименованного в «Воспитание и Обучение». С переходом «Отечественных Записок» под редакцию Некрасова, стала их деятельной сотрудницей, работая также и в других журналах; ей принадлежит длинный ряд критических этюдов, литературных портретов западноевропейских писателей, статей по женскому вопросу, публицистических и беллетристических очерков. Постоянно проводила идею равноправия женщин, призывала к активным действиям. В 1889 году обнародовала резко обличительное «Письмо к императору Александру III», которое писательница считала своим главным произведением. Она требовала от Императора, чтобы он встал на путь реформ и искоренения административного произвола и обосновала неизбежность гибели монархии как таковой. Была выслана. С 1906 г. жила в Смоленске, а последние несколько лет в Крыму.

Цицианов Павел Дмитриевич, князь (1754–1806) — военный деятель. Генерал-от-инфантерии (1804). С 1786 командовал полком, участвовал в Русско-турецкой войне 1787–1791 и подавлении Польского восстания 1794. В Персидском походе 1796 помощник главнокомандующего В. А. Зубова. С 1797 в отставке. С 1802 главноначальствующий в Грузии и Астраханский генерал-губернатор. В 1802 заключил дружественные договоры с рядом дагестанских феодалов, в 1803 покорил Джаро-Белоканскую область, а в 1804 — Гянджинское ханство; добился присоединения к России Имеретин и Мегрелии. Командовал русскими войсками во время Русско-иранской войны 1804–1813. В 1805 присоединил к России [Пекинское. Карабахское. Ширванское ханства и Шурагельский султанат. Убит во время переговоров с бакинским ханом.

Чернышев Захар Григорьевич, граф (1722–1784) — военный и государственный деятель. Генерал-фельдмаршал (1773). В юности состоял при дворе наследника престола (будущего Императора Петра III), выполнял дипломатические поручения. Во время Семилетней войны 1756–1763 командовал корпусом, в 1760 занял Берлин. С 1763 вице-президент, в 1773–1784 — президент Военной коллегии, одновременно в 1772–1782 первый наместник в Полоцкой и Могилевской губерниях. В 1782–1784 — Московский генерал-губернатор.

Чичагов Василий Яковлевич (1726–1809) — мореплаватель, военный деятель. Адмирал (1782). Учился в школе Математических и навигацких наук, затем в Англии. На флоте с 1742. В 1764 назначен начальником экспедиции для отыскания морского пути из Архангельска через Северный Ледовитый океан к берегам Северной Америки. В 1765 экспедиция достигла 80°26" с.ш. к с.-з. от Шпицбергена, но из-за тяжелых льдов возвратилась в Архангельск. Во время второй попытки в 1766 удалось достичь 80°30". Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 в 1772–1774 командовал отрядом Донской флотилии, оборонявшей Керченский пролив. С 1775 член Адмиралтейств-коллегий. Во время Русско-шведской войны 1788–1790 командовал Балтийским флотом. С 1797 в отставке.

Чичагов Павел Васильевич (1767–1849) — военачальник. Адмирал (1807). Из дворян. Сын В. Я. Чичагова. На флоте с 1782, был адъютантом у отца. Участник Русско-шведской войны 1788–1790, командовал линейным кораблем. В 1791–1792 учился в Англии. С 1797 в отставке. В 1799 начальник экспедиции по высадке десанта в Голландии. С 1801 в свите Императора Александра I. С 1802 товарищ министра, в 1802–1811 (фактически по 1809) министр морских сил. В 1805–1809 и 1811–1834 — член Государственного совета. В апреле 1812 назначен главнокомандующим Дунайской армией, главным начальником Черноморского флота и генерал-губернатором Молдавии и Валахии. Во время Отечественной войны 1812 Дунайская армия в сентябре соединилась с 3 армией и действовала под общим командованием П. В. Чичагова. В 1813 уволен в отставку, 13 1814 эмигрировал, считая себя оскорбленным подозрением в измене. Жил в Италии и Франции.

Шаховской Яков Петрович, князь (1705–1777) — государственный деятель. Сенатор (1741). В 1719 начал службу солдатом Л.-гв. Семеновского полка. Участник Русско-турецкой войны 1735–1739. В 1742–1753 — обер-прокурор Синода. С 1760 генерал-прокурор Сената, с 1761 в отставке.

Шешковский Степан Иванович (1719–1794) — государственный деятель. В 1757–1762 — секретарь Тайной канцелярии. С 1762 (официально с 1767) обер-секретарь Тайной экспедиции, доверенное лицо императрицы Екатерины II. Осуществлял дознания по важнейшим политическим делам (В. Я. Мировича, Е. И. Пугачева, А. Н. Радищева. Н. И. Новикова и др.

Ширинский-Шихматов Платон Александрович, князь (1790–1853) — государственный деятель. Академик Петербургской академии наук (1828). В 1834–1850 — председатель Археографической комиссии. С 1842 товарищ (заместитель), в 1850–1853 — министр народного просвещения.

Шишков Александр Семенович (1754–1841) — государственный деятель; прозаик, поэт, критик. Генерал-адъютант (1796). В 1771 окончил Морской кадетский корпус, служил на флоте. В 1788–1790 участвовал в войне со Швецией, в чине капитана второго ранга командовал фрегатом «Николай». В 1798 — вице-адмирал, член Адмиралтейств-коллегии, затем в опале. С 1812 государственный секретарь. В 1813 сопровождал армию в заграничном походе. В 1813–1841 — президент Российской академии наук. С 1814 член Государственного совета. В 1824–1828 — министр народного просвещения и главноуправляющий делами иностранных исповеданий. В 1826 назначен членом Верховного суда над декабристами. Писал стихотворения на разные случаи, переложения псалмов, переводил итальянских поэтов. В 1805 перевел «Слово о полку Игореве». В книгах «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803), «Прибавление к рассуждению о старом и новом слоге российского языка» (1804), «Рассуждение о красноречии Священного писания» (1810) высказал теорию о происхождении русского языка от церковнославянского. Возглавлял литературное общество «Беседа любителей русского слова» (1811–1816).

Щербатов Алексей Григорьевич, князь (1776–1848) — государственный деятель. Генерал-от-инфантерии (1823). Генерал-адъютант (1816). С 1796 на военной службе. Участник Русско-французской войны 1805–1807, награжден орденом Святого Георгия IV степени. В 1809–1810 находился в составе Дунайской армии. Участник Отечественной войны 1812. командовал дивизией в составе 3-й Западной армии, награжден орденом Святого Георгия III степени. Участвовал в Заграничных походах русской армии в 1813–1814, награжден орденом Святого Георгия II степени. В 1831 участвовал в подавлении Польского восстания. С 1832 председатель Генерал-аудиториата. В 1835 вышел в отставку. В 1839 вернулся на службу, назначен членом Государственного совета. В 1844–1848 — Московский генерал-губернатор.

Щербинин Михаил Павлович (1807–1881) — государственный деятель. Действительный тайный советник (1865). Сенатор (1865). В 1827 окончил Московский университет. Начал службу в канцелярии Бессарабского и Новороссийского наместника М. С. Воронцова. В 1845–1856 — директор походной канцелярии наместника Кавказского. В 1860–1865 — член Главного управления цензуры и председатель Московского цензурного комитета. В 1865–1866 — начальник Главного управления по делам печати.

Энгельгардт Георг-Рейнгольд. Егор Антонович (1770–1862) — в 1816–1823 директор Александровского Царскосельского лицея. С 1796 служил в Коллегии иностранных дел. С 1799 секретарь Мальтийского ордена и великого магистра этого ордена. В 1801–1811 — помощник статс-секретаря в Государственном совете. С 1811 директор С.-Петербургского педагогического института.

Список использованной литературы

1. Исторические рассказы и анекдоты из жизни русских государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий. СПб., 1885.

2. Рассказы из жизни русских Императоров. Императриц и Великих Князей (сост. Преображенский). СПб., 1900.

3. Исторические анекдоты из жизни русских государей. СПб., 1880.

4. Исторические анекдоты из жизни русских замечательных людей. СПб., 1896.

5. Исторические рассказы и анекдоты, записанные со слов именитых людей П. Ф. Карабановым. СПб., 1872.

6. Исторические анекдоты из жизни русских государей, государственных и общественных деятелей прошлого и настоящего. Сост. М. Шевяков. СПб., 1898.

7. Анекдоты из жизни Петра Великого. Пг… 1916.

Примечания

1

Цифра в скобках указывает на книгу, из которой взят данный рассказ: см. «Список использованной литературы».

(обратно)

2

В царствование Алексея Михайловича по его жалованной грамоте немец Вахромей (Вернер) Миллер завел на Руси рудокопные железные заводы. Он построил в Боровском уезде, на реке Истье, молотовым завод — Истьинский (не сохранился). Завод вырабатывал преимущественно чугунные изделия для военных целен: пушечные ядра, картечь, мортиры, лафеты пушек и др. Его продукция поставлялась в армию во время Русско-турецких войн (1686–1700; 1710–1713) и Северной войны (1700–1721).

(обратно)

3

Шаптала — сушеные персики и абрикосы. (Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона). — Ред.

(обратно)

4

Бить — расплющенная серебряная проволока, прикрепленная на ткань по нанесенному рисунку при помощи простой нитки.

(обратно)

5

Императрица Екатерина нс любила ни масонов, ни мартинистов, ни мистиков, ни иллюминатов: обо всех этих учениях и тайных обществах она отзывалась, как о вредных для государства затеях: даже идеи энциклопедистов она считала применимым и только к небольшому образованному классу. Об иллюминатах Государыня писала: «Это — секта слабых умов и фанатиков» (28 мая 1788 г.). — Ред.

(обратно)

6

Л. Н. Энгельгардт в своих записках (Русский вестник. 1849. № 4. С. 683) говорит, что случай этот произошел с известным писателем Д. И. Фонвизиным. Однако другие современники согласно свидетельствуют, что в характере Фонвизина нс было двоедушия, что он никогда нс добивался своих выгод ни посредством низкопоклонства, ни путем своего таланта и держал себя независимо нс только перед вельможами, но даже и перед самою Императрицею.

(обратно)

7

Гоф-фурьер — старший придворный лакей. — Ред.

(обратно)

8

Генерал-прокурор со 2 февраля 1800 г. по 16 марта 1801 г.

(обратно)

9

Впоследствии граф и министр финансов.

(обратно)

10

Указы Сенату от 1 ноября 1800 г. (Поли. Собр. Зак. № 16,625 и 16,626).

(обратно)

11

Самойлов был делопроизводителем Совета при Императрице Екатерине II.

(обратно)

12

Лицам, на которых Государь гневался, он говорил уже нс «ты», а «вы».

(обратно)

13

Аренда — особая награда за государственную службу. Состояла в безплатной аренде казенной земли; с 1837 г. заменена выдачей казенных денег.

(обратно)

14

Старшей из Великих Княжон, Марии Михайловне, было тогда лет 13 или 14.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Царствование Императора Петра I (1689–1725)

Царствование Императрицы Екатерины II (1762–1796)

Царствование Императора Павла I (1796–1801)

Царствование Императора Александра I (1801–1825)

Царствование Императора Николая I (1825–1855)

Царствование Императора Александра II (1855–1881)

Царствование Императора Александра III (1881–1894)

Приложение Хронология царствований Российских Императоров

Указатель личных имен, упоминаемых в рассказах и анекдотах о Русских Государях и замечательных людях

Список использованной литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg