«Бурятские сказки»

Мифы. Легенды. Эпос Бурятские сказки

БУРЯТСКИЕ СКАЗКИ

МИР БУРЯТСКОЙ СКАЗКИ (Баир Дугаров, поэт, кандидат исторических наук)

Перенесемся на миг во времена минувшие, в старинную бурятскую юрту, затерявшуюся в степном пространстве. В ней вечерним теплом веет от очага и от дыханья людей, пришедших в юрту послушать известного в здешних краях сказочника — онтохошина. Он восседает на хойморе — северной стороне юрты, по традиции предназначенной для уважаемых гостей. В степи испокон веков высоко ценилось художественное слово, исполнительское мастерство. Недаром существует народная пословица, которая в переводе звучит примерно так: «Сказочник сидит на почетной подстилке, а певец — на холме». И, не спеша отхлебнув глоток горячего зеленого чая, сказочник так же неторопливо начинает повествование: «Давным-давно это было. Когда океан-море лужицей плескалось, а птица ворон воробушком порхал. Жили муж да жена, и на старости лет родился у них сын. Проспав одну ночь, не может новорожденный поместиться на шкуре годовалого барана, не может насытиться молоком одной коровы. А прожив два дня, не может поместиться на шкуре двухгодовалого барана, не может насытиться молоком двух коров — так быстро он растет…» Все сидящие в юрте затаив дыхание слушают сказку и мысленно переносятся в необыкновенную действительность, сотворенную богатым воображением онтохошина. Кажется, всё: и тлеющие угли в очаге, и остывающий чай в пиале, и лошади, шумно вздыхающие у коновязи, и звездное-звездное небо, стекающее на землю по склонам пологих холмов, — все вслушивается в негромкую размеренную речь сказочника-онтохошина. И особенно детишки, присев на корточки, поближе к гостю, не отрывают взгляда от него, запоминают цепкой детской памятью каждое слово и жест необыкновенного рассказчика. Пройдут годы, и кто-нибудь из них, уже став взрослым, сам начнет рассказывать сказки и сочинять новые, и сын его и внук продолжат семейную традицию, чтобы не оборвалась нить времен, чтобы чудесный мир, запечатленный в мудром слове, помогал людям лучше жить, верить в доброе и светлое. Об этом хорошо сказал бурятский поэт Борис Сыренов, стихотворение которого хочется привести полностью, потому что в нем поэтически точно выражено очарование народной сказкой и благоговейное отношение к ее творцу — безымянному сказителю:

А над юртой восьмистенной золотится луч по скату. Не спеша старик согбенный нам рассказывает сказку. Как в семье простой и бедной смелый воин вырастает, и врагов земли рассветной он бесстрашно побеждает. Мы сидим, в душе ликуя, всё за правду принимаем. На всю жизнь свою земную сказку ту запоминаем, словно нам она открыла веру в суть добра и света. Как давно все это было, как чудесно было это.

В чем заключается секрет обаяния сказочного жанра, его притягательность для прежних и новых поколений, откуда истоки этого неиссякаемого духовного явления? Мир бурятской сказки уходит корнями в глубины народного бытия, светоносность сказочного мира — одно из проявлений национального духа, национального мироощущения. Это извечное стремление на грани вымысла и яви внести гармонию в отношения с природой и окружающей действительностью, разрешить изначальное противоборство Добра и Зла под знаком человечности. Как глубокомысленно заметил Лопе де Вега в своей «Филомене»: «Во времена менее просвещенные, чем наши, но когда люди знали больше нас, романы носили название сказок». Вот почему, если говорить применительно к бурятским сказкам, они также являются одним из жанров устной литературы наряду с героическими сказаниями, легендами и песнями, запечатлевшими духовный и исторический опыт народа в своеобразной художественной форме.

Творческий диапазон бурятских народных сказок удивительно широк. Он напоминает просторную и многоводную реку, которая на своем пути то и дело распадается на рукава, именуемые условно сказками волшебно-фантастическими и героическими, бытовыми и сатирическими и сказками о животном мире. Но поскольку это все-таки один и тот же поток, имеющий общее русло и исток, то границу между этими рукавами порой бывает трудно провести, и потому, казалось бы в самой что ни на есть прозаической сказке, вдруг да и сверкнет искра волшебства, подобно самоцветному перстню на руке красавицы-дангины.

Как известно, буряты — один из монголо-язычных народов. История бурятского этноса и его культура тесно связаны с Центральной Азией. Об этом убедительно свидетельствует вершинное народно-поэтическое творение — эпос «Гэсэр». Имя этого эпического богатыря — поборника добра и справедливости — звучит как символ общности культурных и нравственных ценностей народов, населяющих обширнейшую территорию от Гималаев до Байкала. Недаром эпос «Гэсэр» называют Илиадой Центральной Азии.

Это можно в полной мере отнести и к сказочной традиции. В ней на почве этнической и языковой общности четко прослеживается родство монгольских, бурятских и калмыцких сказок. Несомненная типологическая близость обнаруживается и со сказочным эпосом соседних тюркоязычных народов — алтайцев, тувинцев, хакасов и якутов. Эти сходные черты исходят от первоначальной адекватности природной среды обитания, форм ведения хозяйства и склада мышления исторических предков этих народов.

Издревле жизнь насельника центрально-азиатских степей и сибирской тайги проходила на лоне природы. Его хозяйственная деятельность подчинялась ритму сменявших друг друга времен года. Природно-климатические условия породили особый тип цивилизации — кочевой. Степь с ее пастбищами и водопоями определили человеку быть скотоводом, а прилегающая к степи тайга и горы выработали в человеке качества охотника-зверолова. Не случайно до сих пор в народной традиции существует культ пяти видов домашнего скота, а 12-годичный животный цикл по лунному календарю, начинающийся с года Мыши и завершающийся годом Кабана, по мнению ряда, исследователей, появился прежде у народов Центральной Азии и прилегающих к ней областей — представителей классического кочевничества. И это органичная взаимосвязь и близость человека к миру природы определили особую «природную» философию мироощущения, которая пышным цветом расцвела в сказочном макрокосме, имеющем более древнюю основу прежде всего в сказках героических, волшебно-фантастических, поскольку они составляют наиболее древний и широкий пласт, обращенный к мифологии. В них налицо магические атрибуты: волшебный камень, вызывающий непогоду, живая вода, оживляющая мертвых, стрела, послушная заклинанию, книга судеб, обладающая даром ясновидения. Разнообразны отрицательные персонажи: многоголовые чудовища — мангадхаи, страшные звери и злые ханы. Но какое бы обличие ни имело зло и к каким бы уловкам оно ни прибегало, победа всегда остается на стороне добра, смекалка и ум торжествуют над темными силами, справедливость и великодушие — над жадностью и коварством. Утверждает эти светлые начала молодой герой, одаренный могучей силой, отважным сердцем и благородной судьбой.

Характерным элементом сказки является мотив дороги, пути, в котором и раскрываются качества героя. Потому он отправляется в странствие, будь то выезд богатыря на охоту или поход за суженой — невестой, что встречается в наиболее архаичных сюжетах. Или жажда познать мир и проявить себя, преодолеть испытания, которые могут выпасть на долю человека. Так, в сказке «Семеро старцев» главный герой — паренек-сирота, благодаря знанию семидесяти языков животных и птиц, узнает от вороны, как можно вылечить ханского сына, и с этим он успешно справляется. Казалось бы, сказке конец: герой достиг желанной цели, хан в знак благодарности хочет усыновить его. Но неугомонный кочевнический дух паренька-сироты и стремление приносить добро уводят его от ханского дворца, и в пути он обретает друзей, которых объединило одно желание — обойти всю землю-матушку. И дружба помогает им преодолеть все препятствия.

Особое место в старинных бурятских сказках занимает женщина — носительница народной мудрости. Ведь испокон веков она была хранительницей домашнего очага, благополучие семьи и рода во многом зависело от нее. Не об этом ли свидетельствует старинная поговорка:

Хорошая жена, как солнце и луна.

А уму женщины и ее смекалке воздается в поговорке:

Бывает сабля молнии острее. Бывает женщина мужчин умнее.

Можно выстроить целый цикл сказок о слабоумном ханском сыне и его мудрой жене. Вот, к примеру, одна из популярнейших в народе сказок — «Алтан-Хайша — Золотые ножницы». Содержание сказки сводится к следующему: постаревший хан, озабоченный дальнейшей судьбой своей страны, велит разыскать и сосватать для единственного сына умную девушку, которая могла бы помочь управлять недалекому мужу его подданными. Объехав все государство, посланцы хана находят невесту в одной бедной семье. Благодаря своему светлому уму и проницательности простая женщина после смерти хана становится правительницей страны.

В ряде сказок женщина-героиня имеет небесное происхождение. В этом прямой отголосок народной мифологии. Так, согласно древнейшим легендам, прародительницей таких бурятских племен и родов, как хори, хонгоодор и шошоолок, является лебедь. Поэтому в силу своего неземного происхождения женщина обладает чудесным даром, всякий раз выручает мужа, дает ему мудрые советы, помогает герою беспрепятственно подниматься на небеса и добиться в конечном счете своей цели (сказка «Молодец и его жена лебедь»).

Женщина в сказочном эпосе предстает не только умной и мудрой, но и большой мастерицей, умелицей. «Большой искусницей была красавица Ногоондар: из шелка размером с мизинец могла сшить двадцать халатов, а шелком размером с ладонь — покрыть десять дох и дэгэлов» — так поэтично воспевается старинное женское ремесло в сказке «Молодец Сагаандар».

В архаичных по происхождению сказках одним из главных персонажей наряду с героем-богатырем выступает богатырский конь — хулэг. Это исходит от эпической традиции, наиболее древней и высокоразвитой у монголоязычных народов. Естественно, что коню, как первому другу кочевника, отводилось почетное место в героическом эпосе бурят. В результате эволюции эпического жанра, существовавшего в стихотворной форме, сказания — улигеры в ряде случаев обрели форму сказочной прозы. Но и в этих произведениях богатырский конь сохраняет свои эпические черты. Он способен одним махом покрывать огромные расстояния, наделен даром человеческой речи. Конь — надежный спутник богатыря, он предупреждает его об опасности, обладает большей прозорливостью, нежели сам герой. Это хорошо видно на примере сказки «Молодец Сагаандар». А в сказке «Водяная старуха» одним из центральных персонажей является «пего-рыжий восьминогий конь», говорящий человеческим голосом. У этого коня восемь ног как аллегория стремительности и быстроты. Ассоциативно на память приходят строки из стихотворения Н. Заболоцкого с показательным названием «Движение»:

…конь руками машет, То вытянется, как налим, То снова восемь ног сверкают В его блестящем животе.

Поразительна перекличка и тождество образов — сказочного, рожденного в глубине веков на земле традиционного коневодства, и современного, интуитивно точно выписанного замечательным русским поэтом.

Выше уже говорилось, что буряты с давних времен находились в тесной культурной взаимосвязи с народами Центральной Азии и Гималайского региона, что наложило отпечаток на самую культуру бурятского народа. В Бурятии существовала богатая литературная традиция, основанная на старомонгольской письменности. Существенным компонентом этой традиции являлись переводы с индо-тибетской литературы, в частности фольклорной. У монголо-язычных племен широко распространились такие сборники сказок, как «Тридцать два рассказа львиного трона» или «История Арджи-Бурджи», «Двадцать пять рассказов Ветала» или «Волшебный мертвец», сюжеты из «Панчатантры» и др. Что характерно, многие сказки и притчи индо-тибетского происхождения обрели на бурятской почве и устную форму бытования. В результате они подверглись определенным изменениям, сообразуясь с конкретными условиями жизни бурятского народа и его художественно-эстетическими взглядами, а часть из них органично вплелась в ткань многих оригинальных бурятских сказок. Например, такая сказка, как «Бестолковый Эрхин», имеющая несколько вариантов, восходит к сказке «Знахарь со свиной головой» из сборника монголо-ойратских сказок «Волшебный мертвец», переведенного с тибетского оригинала, который в свою очередь хранит индийские истоки. То же самое можно сказать и о бурятской сказке «Женщина и лиса». Сюжет ее был заимствован, подобно и другим, здесь не упоминаемым сюжетам, из рассказов древнеиндийского литературного памятника «Панчатантра».

Мне не раз доводилось слушать эти «устные народные пересказы» от старожилов — носителей живой фольклорной традиции, и впечатления об этом выразились в стихах:

Знаю: от просторов Индостана до степей далеких и тайги по тропе забытой караванной кочевали сказки и стихи. Вечер. Гаснут солнечные краски. И устами старца в Кижинге Индия рассказывает сказки на старобурятском языке. И я верю в прошлое и в завтра, а у сказок радостный конец. Говорят, кто знает «Панчатантру», тот в любом столетии мудрец.

Если говорить о русско-бурятских фольклорных связях, которые исторически возникли позже, то и здесь просматриваются интересные параллели, свидетельствующие о том, как традиции дружбы и добрососедства находили своеобразное отражение и в сказочном творчестве. Показательной в этом смысле является заимствованная бурятская сказка с красноречивым названием «Как русский Фомка надул двух попов», которая стала прототипом известной бурятской сказки «Балан Сэнгэ». Известны и другие примеры бытования русской сказки на бурятском языке. Но мне хотелось бы привести свое личное наблюдение. Русскому читателю с детских лет хорошо знакома сказка о царевне-лягушке. Она была широко распространена среди восточнославянских народов, особенно в России, где существовало тридцать шесть вариантов этой сказки. Я же осмелюсь допустить, что есть ее бурятский аналог в заключительном сюжете многослойной сказки «Ута-Саган-батор», опубликованной впервые в 1903 году. В примечаниях ко 2-му тому «Народных русских сказок» А. Н. Афанасьева (Москва, 1985) указывается, что сказки о царевне-лягушке «из репертуара русских сказочников… перешли в репертуар сказочников неславянских народов СССР, например башкир и татар, испытав определенную творческую трансформацию и восприняв традиционные мотивы сказок этих народов». Не исключено, что то же самое произошло со сказкой о царевне-лягушке и на бурятской фольклорной почве. Ведь пути сказочных сюжетов воистину неисповедимы. Не случайно в мировой фольклористике привилось понятие «бродячие сюжеты». Для этих сюжетов не существует ни национальных границ, ни пространственно-временных преград. Вместе с тем убедительно звучит и теория самозарождения сюжетов, ибо она позволяет объяснить, почему бурятская сказка «Лисица-сваха», бытующая за тысячи километров от Западной Европы, разительно напоминает знаменитую французскую сказку «Кот в сапогах». Только хитроумного кота в бурятской сказке заменяет не менее изобретательная лисица, людоеда — властителя замка — злое чудовище-мангатхай, короля — хан Хартаган, а маркиза де Карабаса — Хинхунай, который, подобно своему французскому собрату, из бедняков становится зятем правителя страны. Схожие по многим узловым эпизодам, обе сказки чрезвычайно занимательны, полны неистощимой выдумки и национальной специфики. Но в бурятской сказке, пожалуй, больше неуемной первозданности, а во французской — изящества. Это понятно, поскольку автором последней является не народный сказитель, а профессиональный литератор Шарль Перро (1628–1703), на склоне лет обратившийся к фольклору и благодаря обработанным им народным сказкам обессмертивший свое имя.

Бурятия в силу своего географического положения и исторических судеб стала своего рода перекрестком на путях различных этносов и культур, шедших с Запада и с Востока. Неспроста ведущий караванный путь, связывавший Россию со странами Дальнего Востока, пролегал через Кяхту, расположенную на юге Бурятии. Именно в Бурятии, на границе Сибири и Монголии, сошлись две мировые религии — буддизм и христианство, уживаясь с древним верованием бурят — шаманизмом, что нашло отражение и в местном фольклоре. Любопытна причудливым отзвуком этих обстоятельств бурятская сказка «Иван Паднис». Главный персонаж носит русское православное имя, в борьбе со злым духом — альбином (порождением анимистических представлений шаманистов) он в одном из эпизодов обращается за помощью в буддийский храм — дацан, но самых верных друзей находит среди лесных зверей. В оригинале сказки, имеющей, безусловно, древнюю основу, встречаются и заимствованные из русского языка слова, такие, как «город», «солдат», свидетельствующие о более поздних во временном отношении жизненных реалиях.

Возвращаясь к вопросу о влиянии русской сибирской сказки на бурятскую, необходимо сказать и об обратной связи этого процесса. Известный сибирский фольклорист Л. Е. Элиасов отмечал, что «бурятские сказки сыграли большую роль в обогащении репертуара русских сказок Сибири. Многие русские сказители прекрасно рассказывали бурятские сказки, не. подозревая даже, что они заимствованы из бурятского репертуара». Особенно ярко взаимодействие двух фольклорных традиций проявилось в Тункинской долине. Этот красивейший уголок Бурятии, расположенный у подножья Восточных Саян, породил целую плеяду мастеров народной сказки во главе с выдающимся сказочником Е. И. Сороковиковым-Магаем (1868–1948). Он с одинаковым успехом мог рассказывать сказки на русском языке и на бурятском, который считал своим вторым родным языком. Память тункинского сказочника хранила наряду с русскими сказками не один десяток бурятских сказок, перенятых у коренных жителей края. Сам Е. И. Сороковиков-Магай не раз признавался, что «многие бурятские сказки и предания, если их хорошо пересказать по-русски, то они будут жить у русских так же, как и их собственные предания и сказки».

Если прибегнуть к сравнению, мир бурятской сказки — чудесный кедр, чей ствол произрастает из глубин народной жизни, а сказочные сюжеты — те же раскидистые ветви, что тянутся во все стороны света, словно незримые мостики к иным сказочным мирам. И подобно тому как дерево с его вечнозеленой хвоей питают подземные соки, так и мир сказки наполняет дыханием поэзии многоцветная живая речь, льющаяся из уст сказочника. Да, бурятский сказочник, как наследник сокровищ родного языка, мог умело вплетать в создаваемую им словесную ткань повествования меткое слово, образные сравнения, отчеканенные веками пословицы и поговорки, точно отражающие особенности национального характера, образа жизни и мироощущения. Только у кочевого в прошлом народа могли появиться такие пословицы: «Мужчина рождается в юрте, умирает в степи» (сказка «Бестолковый Эрхин»), «крепость железа узнают при ударе, чужого человека — во время испытаний» (сказка «Молодец Гуун Сээжэ»). Или такие образные сравнения, как «у Жагар Мэшэд хана голова была с курган, рот — с горный распадок, глаза — с чашу, уши — словно потник по обе стороны седла…» (сказка «Жагар Мэшэд хан»). А сколько фантазии и безудержного красноречия являет собой сказка «Семьдесят небылиц». В бурятских сказках есть немало эпизодов, преисполненных настоящей поэзии. Приведем фрагмент из сказки «Паренек Булотхурэ и его конь Бурул Цохур»: «Пошел он (Булот-хурэ. — Б. Д.) однажды на охоту, выследил косулю и выстрелил в нее из лука. Споткнулась косуля, ударилась оземь на полном скаку и обернулась лебедью. Подхватила она клювом пущенную в нее стрелу и со словами: «Если ты настоящий молодец, то найдешь меня и на краю света!»- улетела прочь. Запрокинув голову, рассмеялся Булот-хурэ, обрадованный такой встречей, уронив голову на грудь, заплакал он, опечаленный быстрой разлукой».

Родословная бурятской сказки берет начало в далекой древности. Много воды утекло с тех пор, одно поколение сменяло другое, а сказка продолжала жить в родных кочевьях, неведомая широкому миру.

П. А. Кропоткин, хорошо известный как революционер, теоретик анархизма и менее известный как великолепный географ и геолог, писал в своих путевых заметках во время путешествия по высокогорной части Бурятии, что у местных жителей большим почетом пользовались народные сказители-онтохошины. Он высоко оценил песни и сказки, рассказываемые в юртах стариками, и выразил сожаление, что «никто из знатоков монгольского языка не займется собиранием сказок, которые, вероятно, могли бы дать материал для решения некоторых вопросов из темных судеб среднеазиатских (центральноазиатских. — Б. Д.) народов». Это высказывание П. А. Кропоткина ценно как свидетельство заинтересованного отношения к фольклорному наследию бурят со стороны передовой русской интеллигенции того времени. Впервые конкретную попытку познакомить российского читателя с образчиками бурятской устной словесности предпринял декабрист Н. А. Бестужев, проживший долгие годы на поселении в Бурятии. В 1854 году увидел свет очерк Н. А. Бестужева «Гусиное озеро», куда вошли три сказки, записанные им у селенгинского бурята Цыдена Баклановича, первого сказочника, чье имя дошло до наших дней благодаря этой публикации.

Интерес к бурятскому фольклору, в частности к сказкам, усилился в конце прошлого — начале этого столетия. Свидетельство тому — записки Г. Н. Потанина, Н. И. Затопляева, Я. С. Смолева, А. Д. Руднева и др. Из среды бурят первый, кто внес наиболее весомый вклад на этом поприще, был видный этнограф и фольклорист М. Н. Хангалов. Он собрал уникальный сказочный материал у приангарских бурят и опубликовал его на русском языке в сборниках «Бурятские сказки и поверья» (Иркутск, 1889), «Сказания бурят, записанные разными собирателями» (Иркутск, 1890) и «Балаганском сборнике» (Томск, 1903).

Трудно переоценить роль и другого бурятского ученого-ориенталиста, прекрасного знатока фольклора монгольских народов, профессора. Ц.Ж. Жамцарано. Благодаря полноценным, безукоризненным с научной точки зрения записям Ц. Ж. Жамцарано стали достоянием фольклористики тексты сказок на языке оригинала с сохранением диалектного произношения. Ценно и то, что ученый уделяет большое внимание личности самого творца, его исполнительскому стилю и восприятию сказок слушателями. Во всем этом проявился качественно новый подход к собиранию памятников устной народной словесности бурят. Таким образом, в начале нынешнего столетия были открыты незаурядные сказочники и сказители земли прибайкальской Маншут Имегенов, Елбон Шалбагай, Лазарь Бардаханов и др.

К сожалению, имена многих старинных сказочников не сохранились в памяти потомков. В этом отношении их наследники, особенно в советское время, оказались более счастливыми. Широко известно в Бурятии и за ее пределами творчество Аполлона Тороева (1893–1981), в чьей судьбе воплотилась связь и преемственность сказительских традиций прошлого и настоящего. В 1941 году издается его первая книга «Улигеры, сказки, песни», а всего им издано на бурятском и русском языках около тридцати книг. Он становится членом Союза писателей СССР и вместе с тем до конца дней своих не расстается с самодельным хуром — национальным музыкальным смычковым инструментом, под сопровождение которого он исполнял сказания и песни.

Современным сказочником, взявшимся за перо, был Владимир Халхоев, выпустивший при жизни две книги сказок и рассказов. Преждевременная смерть помешала раскрыться до конца таланту, соединившему в своем творчестве дар сказителя и писателя.

Чтимы среди земляков имена М. А. Алсыева, М. Б. Болхоевой, К — М. Доржеева, Д. Д. Зурбаевой, Д. С. Матуева, Д. Т. Тагаровой и др., многие из которых являются потомственными сказочниками.

На сегодняшний день собрание бурятских народных сказок насчитывает сотни, десятки сотен названий. А если принять во внимание варианты каждой сказки — а их тоже немало, — то число сказок увеличивается во много раз. Эта богатая сокровищница — плод неутомимого собирательского труда ученых, писателей, энтузиастов — любителей устного народного творчества, таких, как С. П. Балдаев, Г. Д. Санжеев, И. Н. Мадасон, Т. М. Болдонова, Н. О. Шаракшинова, Г. О. Туденов, М. П. Хомонов и др. Всю свою жизнь посвятил собиранию и популяризации бурятских сказок писатель А. И. Шадаев. Им изданы на родном языке в его литературной обработке замечательные сказки, которыми зачитывается не одно поколение читателей.

Большим событием в культурной жизни Бурятии стало научное издание трехтомника «Бурятских народных сказок» под общей редакцией Е. В. Баранниковой (составители Е. В. Баранникова, С. С. Бардаханова, В. Ш. Гунгаров), в который вошло свыше двухсот сказок — волшебно-фантастических, бытовых и сказок о животных. Многие из них опубликованы впервые. Отличительной особенностью этого трехтомника, вышедшего отдельными книгами в период с 1973 по 1981 год в Улан-Удэ, является то, что оригинальные бурятские тексты передают специфику речи каждого сказочника и его индивидуальной исполнительской манеры, а также дается семантически адекватный перевод на русском языке.

Это издание характеризует возросший уровень бурятского сказковедения и отражает большую практическую работу по сбору фольклорного материала на территории Бурятии, а также Иркутской и Читинской областей, где проживает немало бурят в Усть-Ордынском и Агинском бурятских автономных округах и за их пределами. В рукописном фонде Бурятского института общественных наук хранится множество старых и новых полевых записей, магнитофонных пленок с голосами современных сказочников. Часть фольклорного материала находится в хранилищах Ленинграда, Москвы, Иркутска и других городов, а также в частных архивах.

Что касается публикаций на русском языке, впервые довольно большое издание бурятских народных сказок (составитель, автор предисловия и примечаний Л. Е. Элиасов) увидело свет в 1959 году в Улан-Удэ. Издавались бурятские сказки в разные годы в Москве, Новосибирске, Иркутске и Чите. Объем этих книг сравнительно небольшой, а содержание их во многом повторяется.

Думается, настоящая книга — наиболее полное собрание бурятских народных сказок, выходящее в столичном издательстве. Оно дает хорошее представление о сказочном чуде, в котором «много любопытного в художественном и этнографическом отношениях». И пусть эта книга напомнит читателю белую юрту, где собрались сказочники разных поколений — от седой древности до наших дней. И по очереди рассказывают они людям свои любимые сказки с извечной надеждой, чтобы заветы добра и справедливости торжествовали всегда не только в сказках, но и в жизни.

БАИР ДУГАРОВ, поэт, кандидат исторических наук

УМНАЯ ЖЕНА

Жил на свете один добрый, но ленивый парень. Нигде он подолгу не задерживался, ходил по дворам, по улусам и частенько ночевал у богатого нойона на сеновале, присматривая за хозяйскими лошадьми. Однажды нойон и говорит:

— Оставайся у меня. Не век же тебе неприкаянным по чужим дворам отираться. За скотом моим зоркий глаз нужен. А я тебя за это кормить, одевать да обувать буду.

Раскинул парень умом: «Согласиться на такое — значит в батраки пойти, а мне свобода дороже», — и говорит:

— Нет, не останусь. Уж больно я по родным местам соскучился, возвращаться домой пора.

Тогда нойон говорит:

— Коли так, отправляйся скорее.

Собрался парень в дорогу. Пожалела его хозяйская дочь, подает парню золотое кольцо со словами:

— Если в дороге поиздержишься, если совсем худо станет — продашь кольцо, еду и одежду купишь.

Взял парень кольцо, стал с нойоном прощаться и говорит:

— Не страшна мне в дороге никакая нужда, подарила мне ваша дочь золотое кольцо.

Осерчали на дочку отец с матерью. Решили прогнать непутевую со двора.

— Если ты посмела ленивому да нищему золотое кольцо без нашего ведома подарить, то отправляйся вместе с этим парнем на все четыре стороны, — говорят они дочери. — Все свои украшения можешь с собой забрать и голодранцу своему отдать.

Заплакала тут девушка-красавица, загоревала:

— Ни золота мне не нужно, ни нарядов; только не гоните меня, позвольте с вами жить.

Но нойон с женою неумолимы.

— Иди, иди, — говорят.

Делать нечего, пришлось бедной девушке вместе с парнем из родного дома уходить.

Пришли они в большой город. Попросились на постой к небогатым хозяевам. Здесь и поженились, свадьбу справили. И узнал парень, что жена у него не только красавица, но большая мастерица, в рукоделье искусница. Сшила она пару рукавиц и подает мужу:

— Поди продай их недорого-недешево.

— А сколько просить? — спрашивает муж.

— Проси сто рублей.

Вот идет парень по базару, рукавицы несет, а навстречу ему богатый купец.

— Какие красивые рукавицы! — говорит. — Сколько они стоят?

— Сто монет, — отвечает парень.

— Рукавицы я покупаю, — говорит купец, — а за деньгами завтра придешь.

Вернулся парень домой, жена про рукавицы спрашивает. Рассказал ей муж, как было. Наутро жена ему говорит:

— Связала я носки, поди продай их недорого-недешево.

Пришел парень на базар, а навстречу ему вчерашний купец.

— Сколько просишь за такие красивые носки? — спрашивает.

— Сто монет, — отвечает парень.

— Давай сюда, — говорит купец, — а за деньгами приходи завтра, получишь сразу двести рублей.

Вернулся парень домой, жена о носках спрашивает.

— Отдал за ту же цену, — отвечает он.

На другой день жена сшила шапку и подает мужу, чтобы продал. Не успел парень на базар прийти, как подходит к нему все тот же купец.

— Сколько стоит шапка? — спрашивает.

— Сто рублей.

— И шапку я покупаю, — говорит купец, — приходи ко мне завтра, получишь сразу триста рублей.

Вернулся парень домой, жена про шапку спрашивает.

— Отдал за ту же цену, — отвечает он.

На следующий день отыскал парень того купца.

— За расчетом пришел? — спрашивает купец. Парень согласно головой кивнул.

— Триста монет возьмешь или три добрых совета? Сам выбирай, — говорит купец.

— Три добрых совета возьму, — отвечает парень.

— Тогда слушай, — продолжил купец. — Первый тебе совет — в чужих краях не ночуй в заброшенном доме, лучше под открытым небом переспи. Второй совет — найдешь на дороге чужую пропажу — не поднимай, стороной обойди. И последний мой совет — попадешь в безводный край и увидишь на вершине горы три тополя у трех каменных глыб, выкопай эти глыбы — из-под них вода забьет. Коли понял мои слова, ступай себе с богом.

Вернулся парень домой, жена спрашивает:

— Получил ли свои деньги?

— Вместо денег получил три добрых совета, — отвечает тот.

— Это хорошо, — говорит жена.

Живут они, живут, и вот как-то парень говорит:

— Не отправиться ли мне в неведомые края счастья да удачи попытать?

Жена отвечает:

— На то твоя добрая воля. Не зря люди говорят, мужчину напутствуют, провожая в путь, а женщину благословляют.

Отправился парень, оставив дома свою жену. Дошел до далекой и неведомой страны, но ни удачи, ни счастья не встретил в пути. Видит — у дороги пустой дом стоит, в нем два путника собираются переночевать. Хотел с ними за компанию на ночлег устроиться, да вспомнил совет купца не ночевать в заброшенном доме.

— Давайте во дворе переспим, — говорит парень случайным встречным.

Рассмеялись они в ответ:

— Зачем нам под открытым небом спать, когда крыша есть!

А ночью содрогнулась земля, закачались стены дома, рухнула крыша и придавила двоих несчастных.

Пошел парень дальше. Идет и видит — на дороге сундук лежит. Хотел было подобрать чужую пропажу, да вспомнил второй совет купца, обошел находку стороной. Подобрал сундук прохожий, шедший сзади. А в городе, куда привела дорога, схватила стража того прохожего и давай пытать: где драгоценности из сундука? Оказалось, что воры ограбили одного богача, драгоценности поделили между собой, а пустой сундук выбросили. Вот прохожего и схватили. Обвинив во всех смертных грехах, пытать стали, чтобы назвал своих сообщников.

Побыстрее убрался парень из того города. Долго шел — и пришел в долину, где жители в палящий летний зной без воды изнывали, погибая от жажды.

Огляделся парень, увидел на высокой горе три тополя, а возле тех тополей — три каменных глыбы.

— Попытаюсь вам добыть воду, — говорит.

— Если твои слова сбудутся — мы в долгу не останемся! — зашумел народ.

— Тогда берите лопаты и копайте землю под тремя глыбами, что лежат возле трех тополей на вершине горы, — говорит парень.

Стали люди копать — и забила вода из-под трех каменных глыб, сначала ручьями, а потом рекой полилась.

Много дней угощали и чествовали жители долины своего спасителя. Но всему есть срок, стал парень домой собираться. Дали ему благодарные люди много всякого добра и хорошего коня. Ехал парень, ехал, наконец кончились припасы, да и конь совсем ослаб. Тогда обменял парень своего коня на острый топор и пошел дальше. Идет через лес напрямик, путь себе топором прокладывает. Затупился топор, ни к чему не годным стал. Променял его парень на точило. Только вот беда — точить-то нечего. Увидал парень на пути озеро, а на нем — стайку уток. Кинул он в утиную стайку точило, да не попал. Утки вскинулись и улетели, а точило утонуло. Так с пустыми руками да в рваной одежде и вернулся парень в свой город.

Пошел он к знакомому купцу, которому продавал свои вещи. Поклонился ему, поздоровался.

— Здорово, друг, здорово! — обрадовался купец. — Долго же тебя не было! Как дела? — спрашивает.

— Пять лет бродил я по неведомым краям, — отвечает парень, — и только благодаря вашим советам вернулся домой живым и невредимым.

Рассказал парень о своих странствиях, о том, как стал он богат, и о том, как без гроша в кармане остался. Купец ему и говорит:

— Тебя жена с богатством ждет, а ты нищим вернулся. Да она тебя на порог не пустит.

— Нет, купец, — отвечает парень. — Жена в любом случае будет рада мне и плохого слова не скажет.

— Это еще почему? — удивился купец, не поверив таким словам. — Где это видано, где это слыхано, чтобы жена непутевого мужа не бранила?!

— А я говорю — даже словом не упрекнет, — стоит на своем парень.

— Тогда давай поспорим, — говорит купец. — Если тебя жена ругать не будет, то отдам тебе тридцать телег с добром, из трех больших домов отдам один дом. А проспоришь — жену твою себе заберу. Только уговор: рассказывать ей обо всем будешь без утайки. Я же со свидетелями рядом стоять буду, чтобы ты не сплутовал.

На том и порешили. Взяли с собой двух свидетелей и отправились к жене парня, столь долго странствовавшего и столь бесславно возвратившегося.

— Вот ты и вернулся наконец! — обрадовалась жена. — Нашел ли ты свою удачу, свое счастье?

— Хвалиться не стану, — отвечает парень.

И рассказал он жене о своих злоключениях за пять лет, о том, как жители долины дали ему коня и богатую одежду, как он променял коня на топор, топор на точило, как хотел попасть в утку и утопил это точило, как остался ни с чем, даже одежда на плечах обветшала в далеком пути.

— Не в добре дело, — говорит жена. — Хорошо, что живым и невредимым под родной кров вернулся. — И ни вздоха, ни упрека никто не услышал, ни взгляда укоризненного никто не увидел.

Удивился купец и говорит:

— Ай-яй! Какие славные жены бывают! Без жалости отдаю вам все, что проспорил, — тридцать телег добра, один большой дом, да еще добавлю кое-что в придачу.

В тот же день въехал парень с женой в дареный дом, а удача и счастье сами к ним пришли.

БАРС И БЫК

Жил когда-то пестрый барс. Однажды отправился он на охоту и выследил в лесу корову. Кинулся на нее барс, задрал и принялся было есть. Вдруг из-за куста вышел теленок-бычок, подошел к корове и стал жалобно мычать. Пожалел барс бычка и сказал ему:

— Пойдем со мной, будем жить вместе. А останешься здесь один — погибнешь: или волк, или медведь тебя съедят!

Пошел бычок за барсом, и с того дня стали они жить вместе. Куда барс, туда и бычок. Барс для себя еду добывает, бычок — для себя. А как ночь наступит, ложатся рядом и спят.

Так они и жили дружно и согласно. Бычок рос да рос и скоро стал большим, сильным быком.

Завидно стало другим зверям смотреть на них. Стали они сговариваться — как бы поссорить барса с быком.

Думали, думали — ничего придумать не могли.

Лисица говорит:

— Погодите, я придумаю, как рассорить этих друзей.

Стала хитрая лиса думать и наконец придумала. Только ничего о том другим зверям не сказала.

Однажды утром, когда бык вышел пастись, лиса подбежала к нему и стала бегать и вертеться вокруг него. Долго бегала. До тех пор бегала лиса, пока бык не спросил у нее:

— Что тебе, лиса, надо от меня?

Лиса говорит:

— Мне ничего от тебя, бык, не надо!

— Да ведь раньше ты никогда близко ко мне и не подходила. Видно, что-нибудь да нужно тебе.

Оглянулась лиса по сторонам опасливо, говорит:

— Ох, сказала бы я тебе, дядя бык, словечко, да боюсь, как бы не услыхали…

Бык говорит:

— Ты не бойся, скажи, никто не услышит.

— Нет уж, лучше я помолчу, — говорит лиса, — кто знает, может быть, ты сам не утерпишь да передашь мои слова. Тогда мне и житья не будет!

Любопытно стало бычку, начал он расспрашивать лису, какое словечко она хочет ему сказать. А лиса вертится да охает. Наконец она сказала:

— Поклянись, что никому не передашь мои слова, только тогда и расскажу тебе мою тайну!

Бык сказал:

— Клянусь тебе — молчать буду!

Тогда лиса сказала тихонько ему на ухо:

— Завтра поутру твой воспитатель барс загрызет тебя…

Бык сказал:

— Не может того быть, чтобы барс загрыз меня! Он меня вырастил, оберегал и вдруг хочет съесть меня?! Не верю я тебе!

Лиса сказала:

— Веришь ты или не веришь, это твое дело. А я все-таки хочу предупредить тебя, по каким приметам ты можешь ожидать нападения барса. Рано утром барс встанет и будет перед тобой вытягиваться, выпускать когти, а голову наклонит к земле и будет закрывать лапами глаза от стыда. Знай, что после этого он прыгнет на тебя и загрызет.

Сказала это лиса и убежала.

Остался бык один и задумался: «А может быть, лиса правду сказала?…»

Решил он сохранить в тайне слова лисицы до утра и посмотреть, так ли все будет, как она сказала. Если так — значит, не обманула.

А лиса в это время отыскала барса, подбежала к нему и сказала:

— Эй, барс, что я узнала!

— Что ты узнала? — спрашивает барс.

Лиса говорит:

— Слышала я сейчас, что твой воспитанник бык собирается завтра поутру забодать тебя!

Барс удивился и сказал:

— Не верю я тебе! Не может этого быть! Он меня так любит и так ко мне привязан. Ведь я его вырастил, выкормил и спас от других хищных зверей.

— Если ты не веришь мне, — сказала лиса, — так завтра поутру сам наблюдай. Как только бык встанет, будет потягиваться, трясти головой. Это означает, что он готовится поднять тебя на рога и забодать до смерти. Вот ты тогда и увидишь, что правду тебе говорила лиса!

Барс стал бить хвостом по земле и прорычал:

— Ну ладно, посмотрим, кто из нас кого раньше прикончит!..

Убежала лиса довольная: «Хороша моя выдумка! Завтра наемся до отвала или бычьего мяса, или сала пестрого барса. На целый год запасу себе мяса!..»

Вечером бык пришел на то место, где они жили с барсом, и лег спать, но заснуть никак не мог. Вслед за ним явился барс, лег, закрыл глаза, но и к нему не шел сон. Плохо провели они ночь, то и дело незаметно посматривали один на другого.

Чуть забрезжило утро, бык встал и начал по своему обыкновению, как всегда, потягиваться и трясти головой.

Увидел это барс, вскочил и тоже стал вытягиваться, выпускать когти и закрывать лапами глаза.

«Правду сказала лиса!» — подумал бык.

«Не обманула меня лиса!» — подумал барс.

Заревел бык, зарычал барс, и кинулись один на другого. Бык барса рогами бьет, барс быка когтями дерет, зубами рвет. Не долго они бились: скоро оба упали и околели.

В полдень лиса заметила, что не видать ни быка, ни барса. Побежала она к тому месту, где жили барс и бык, и видит — лежат оба мертвые.

Обрадовалась хитрая лиса: «Поверили они моим словам — вот и погибли!»

И стала она есть мясо быка и сало пестрого барса.

СКАЗКА О ЖИРНОМ ЗАМАЕ И МАНГАТХАЕ

В древние времена бродили, говорят, по земле многоголовые чудовища — людоеды-мангатхаи.

Вот один такой мангатхай проведал, что живет где-то жирный-прежирный человек, по имени Замай-тарган.

Решил мангатхай его отыскать и съесть.

Долго бродил мангатхай, пока отыскал жирного Замая.

А как отыскал, пришел к нему и говорит:

— Съем я тебя, жирный Замай!

А хитрый Замай не испугался.

— Если хочешь съесть — ешь. Только как ты меня есть будешь? Ведь ножа-то у тебя нет!

— Верно, — говорит мангатхай, — нет у меня ножа! Где же его взять?

Жирный Замай говорит:

— Так и быть, научу тебя! Ступай ты к Тулоною и выпроси у него его большой блестящий нож.

— Как я пойду к Тулоною? — говорит мангатхай. — Я не знаю, где он живет.

А жирный Замай ему в ответ:

— До Тулоноя надо идти семьдесят лет. Я и сам сходил бы к нему, да ты видишь, как мне тяжело ходить: такой я жирный!

Мангатхай говорит:

— Ты сиди здесь, а я к Тулоною пойду!

Отправился он к Тулоною.

Долго, долго он шел. Наконец пришел к Тулоною и стал просить большой блестящий нож.

Выслушал Тулоной мангатхая и говорит:

— Нож у меня есть, я тебе его дам. Только мой нож очень тупой. Надо его отточить хорошенько.

— Как я буду точить нож, — говорит мангатхай, — у меня бруска нет.

— А ты сходи к Халюнаю, попроси у него брусок, — говорит Тулоной.

Пошел мангатхай искать Халюная.

Долго, долго он шел. Наконец он пришел к Халюнаю и стал просить брусок.

— Зачем тебе брусок? — спрашивает Халюнай.

— Хочу наточить Тулоноев нож.

— Зачем тебе Тулоноев нож?

— Хочу съесть жирного Замая!

— Ну что ж, дам я тебе брусок, — говорит Халюнай, — только он тяжелый, ты его, пожалуй, не донесешь.

— Как мне быть? — спрашивает мангатхай.

— Надо везти брусок на Колоноевом сивом быке.

— А где живет Колоной?

— Колоной живет далеко. До него идти девяносто лет.

— Что ж, — отвечает мангатхай, — я дойду!

Пошел мангатхай искать Колоноя.

Шел он, шел — устал, еле жив от голода. Приплелся к Колоною и говорит:

— Дай мне твоего сивого быка!

— Зачем тебе мой сивый бык?

— Повезу на нем тяжелый брусок Халюная.

— Зачем тебе Халюнаев брусок?

— Хочу наточить большой блестящий Тулоноев нож!

— Зачем тебе Тулоноев нож?

— Хочу съесть жирного Замая.

— Хорошо, — говорит Колоной, — дам я тебе моего сивого быка. Только он теперь бродит за морем. Если хочешь, сходи сам за море и приведи моего сивого быка.

— Как же я пойду за море? — спрашивает мангатхай.

— А ты привяжи спереди камень величиной с жеребенка, а сзади — камень величиной не меньше овцы, вот и перейдешь море! — отвечает ему Колоной.

Глупый мангатхай послушался Колоноя: привязал он камень величиной с жеребенка спереди, другой — величиной с овцу — сзади и побрел по морю.

Дошел мангатхай до глубокого места и стал тонуть. Хотел было плыть, да камни мешают. Так и пошел глупый мангатхай ко дну. Так и не удалось ему съесть жирного Замая!

СТАРИК МОЛОНТОЙ

Давным-давно, говорят, жил на свете старик Молонтой: Вот оседлал он однажды своего сивого быка и поехал к Эрлен-хану. В дороге повстречался старику молодец Альбаша Хара, скакавший верхом на золотисто-рыжем коне.

— Здравствуй, старик Молонтой! Куда путь держишь? — спрашивает парень.

— Еду к хану Эрлену, хочу получить право на владение вселенной, — отвечает старик не моргнув глазом.

От такого ответа у молодца дух перехватило, позавидовал он Молонтою и говорит:

— А ведь я тоже еду к Эрлен-хану, тоже хочу получить право на владение вселенной. Состарившийся человек теряет цену, испорченное мясо не дает навару, сгнившие дрова дотлевают без пламени. Тебе, старик, одному не справиться с этим делом. Я же молод, силен, ловок. Возьми меня в помощники.

— Верные слова ты говоришь! — согласился старик. — Вдвоем нам будет и полегче, и повеселее. Поспешим к цели своих желаний.

— Не успеешь помешать мясо ягненка в котле, как мой скакун трижды обежит цветущую землю, четырежды — бескрайнюю степь, — похвалился Альбаша Хара.

— Да и мой бык не отстанет, — отвечает старик Молонтой.

— Как может твой облезлый бык равняться с моим скакуном! — возмутился Альбаша Хара. — Уймись, старик, и не произноси больше вздорных слов.

— А я говорю — не уступит в резвости и готов поспорить с тобой на любых условиях, — стоит на своем старик Молонтой.

— Я ставлю на кон своего скакуна! — разгорячился Альбаша Хара.

— А я своего любимого быка! — говорит Молонтой.

Ударили они по рукам. Тронул поводья своего коня молодец Альбаша Хара и помчался между небом и землей, подобно беркуту, обгоняя ветер, высекая искры из подвернувшихся под копыта горных вершин.

А старик Молонтой повернул своего быка головой на запад, в ту сторону, куда ускакал Альбаша Хара на золотисто-рыжем коне, и не спешит стронуться с места.

Вот вернулся молодец Альбаша Хара, объехав цветущую землю и бескрайние степи, а старик Молонтой все на том же месте стоит.

— Ты почему не пустил вскачь своего быка? — накинулся На старика Альбаша Хара.

— О чем ты говоришь?! — возмутился Молонтой. — Взгляни на бычью голову — раньше она была повернута на восток, а теперь — на запад. Я скакал впереди тебя, и мой бык уже успел отдышаться.

— Ты лжешь, старик, — говорит Альбаша Хара. — В дороге я видел большого светлого оленя, простреленного насквозь. Он истекал кровью у подножья горы Сумбэр. У желтого моря я видел серого волка, зализывающего раны. На границе степи и пустыни лев гнался за человеком. Видел ли это?

— Светлого оленя подстрелил я. Серого волка поднял на рога мой бык. А лев гнался за моим давнишним врагом, подстерегавшим меня на границе степи и пустыни. Не пытайся отодрать за уши безухого тарбагана, отдавай коня!

Делать нечего, отдал молодец своего коня. Сжалился Молонтой над проигравшим спор и взамен отдал своего быка.

— Владей, — говорит. — И помни доброту старика Молонтоя. Только у быка свои повадки. Когда сядешь на него верхом, он поначалу не стронется с места. Тогда ударь его между рогами железным молотом, и он полетит словно ветер, словно белка поскачет.

Сказав так, старик Молонтой вскочил на золотисто-рыжего коня и улетел, словно пущенная стрела, словно брошенный камень.

А молодец Альбаша Хара сел верхом на быка, ударил его тяжелым молотом по лбу так, что бык свалился замертво. Вздохнул молодец и отправился искать другие пути к овладенью вселенной.

ЖАГАР МЭШЭД ХАН

У Жагар Мэшэд хана голова была с курган, рот — с горный распадок, глаза — словно два котла, уши — словно потник по обе стороны седла. Имел хан шестьдесят четыре зуба. На его шелковом в клетку дэгэле блестело семьдесят четыре пуговицы. Было у Жагар Мэшэд хана три жены и сивый конь величиной с гору. Жил хан в довольстве.

Собрался однажды Жагар Мэшэд на охоту. Перед отъездом приходит к старшей ханше и говорит:

— Уезжаю поохотиться на три года. Что ты приготовишь к моему возвращению?

Отвечает старшая ханша:

— Сошью дэгэл с шестьюдесятью серебряными пуговицами.

Пошел он к средней ханше, то же самое спрашивает. Отвечает средняя ханша:

— Приготовлю нарядные унты с шестьюдесятью пятью застежками из серебра.

А младшая ханша вот что сказала:

— Рожу тебе сына с золотой грудью и серебряным задом.

Стал хан собираться в дорогу: пропел в честь своего коня благопожелание, как следует обуздал, изукрашенным да изогнутым седлом оседлал. Пятнадцать раз подпруги подтянул — вздрогнул конь величиной с гору, двадцать пять раз подтянул — изогнулся конь. Укрепил наездник шлею и нагрудный ремень. Сел на коня и пустился вскачь, только его и видели.

Проводив хана, стали жены меж собой совет держать, стали думать да гадать: как получше обещания свои исполнить.

Сшила старшая дэгэл с шестьюдесятью серебряными пуговицами. Сшила средняя нарядные унты с шестьюдесятью пятью серебряными застежками. А перед тем как хану вернуться, младшая ханша родила сына с золотой грудью и серебряным задом.

Ослепила зависть старших ханш, и задумали они черную думу, решив погубить малое дитя. Говорит старшая ханша: «Я позову младшую в гости, а ты, средняя, пойдешь тем временем во дворец и прикончишь мальчишку с золотой грудью и серебряным задом». Так они и сделали.

Позвала старшая ханша младшую ханшу в гости, усадила за стол, стала угощать ее почетными блюдами, да так и продержала весь день. За это время проникла средняя ханша в покои, где лежал мальчик, отсекла золотую половину туловища от серебряной и закопала останки под порогом. А в люльку положила щенка от рыжей собаки и ушла.

Возвратилась младшая ханша к себе во дворец, хотела взять своего сына на руки, а в люльке щенок от рыжей собаки завизжал. Уронив голову, заплакала бедная мать; запрокинув голову, зарыдала.

Минуло три года. Возвратился Жагар Мэшэд хан с охоты и остановился у старшей ханши. Встретила мужа старшая ханша, накинула на его плечи дэгэл с шестьюдесятью пуговицами из серебра. Спрашивает Жагар Мэшэд хан:

— Родила ли младшая ханша сына с золотой грудью и серебряным задом?

Отвечает старшая ханша:

— Сама не видела, но слуги поговаривают, будто сидит и рыжего щенка баюкает.

Пошел Жагар Мэшэд к средней ханше. Только успела подарить она нарядные унты с шестьюдесятью пятью застежками, как хан спрашивает:

— Родила ли младшая ханша сына с золотой грудью и серебряным задом?

— Знать не знаю, ведать не ведаю, но приходилось слышать, будто сидит младшая ханша взаперти в своих покоях и рыжего щенка нянчит.

Разгневался Жагар Мэшэд хан:

— Младшая ханша сделала меня посмешищем!

Натянул он свой маньчжурский лук и направился ко дворцу младшей ханши. Взялся хан за дворцовую дверь, дернул на себя, а открыть не может. Дергал, дергал, аж вспотел, а дверь не поддается.

Вернулся к средней ханше и говорит:

— Что-то таится под порогом этого дворца. Ударю-ка я в северный барабан — свой народ соберу, ударю в южный — своих подданных созову.

Стала средняя ханша уговаривать мужа:

— Не ударяй в северный барабан — не собирай свой народ. Не ударяй в южный — не скликай подданных. Уж больно ты устал, пока по степям скакал, по горам лазил. Приляг отдохни.

Лег спать Жагар Мэшэд. Тем временем средняя ханша подкопала порог, вытащила оттуда останки мальчика с золотой грудью и серебряным задом, отнесла и бросила в золотой колодец глубиной в семь саженей.

Проснулся хан и повел на водопой своего сивого коня величиной с гору к золотому колодцу глубиной в семь саженей. Но упирается конь, на дыбы встает, землю копытом бьет, — не идет к колодцу.

Возвратился хан к средней ханше и говорит:

— Что-то таится в нашем золотом колодце. Ударю-ка я в северный барабан — свой народ соберу, ударю в южный — своих подданных созову и начну подкапывать свой колодец глубиной в семь саженей.

Средняя ханша усадила мужа за стол, а сама тем временем вытащила останки мальчика с золотой грудью и серебряным задом, растерла их в порошок и скормила рыжей яловой корове, которая вот уже семь лет как не телилась.

Вышел хан во двор и видит: рыжая яловая корова, не телившаяся семь лет, принесла теленка с коралловыми рогами, золотой грудью и серебряным задом. Так полюбился хану теленок, так он к нему привязался, что укладывал у своего изголовья, ложась спать; ни на шаг не отпускал, вставая с постели.

Затаили старшие ханши злобу: «Хан совсем перестал считаться с нами, — говорят. — Надобно извести теленка». Притворилась больной старшая ханша, а средняя пошла к знахарю и говорит:

— Старшая жена хана занемогла. Когда придет за советом да за снадобьем человек из дворца, отвечай так: «Больная выздоровеет, если съест горячую печень и легкие теленка с коралловыми рогами, золотой грудью и серебряным задом».

Человек от хана не замедлил явиться. Знахарь погадал, помудрил и произнес прорицание:

— Рыжая яловая корова, не телившаяся семь лет, на днях принесла теленка с коралловыми рогами, золотой грудью и серебряным задом. Ваша ханша поправится, если отведает печень и легкие этого телка.

Услышав прорицание, сильно опечалился хан. Скрепя сердце отдал он приказ старому слуге:

— Отведи теленка с коралловыми рогами, золотой грудью и серебряным задом в желтую долину Шамши, зарежь его, а печенью и легкими накорми мою старшую ханшу.

Повел старый слуга теленка в желтую долину Шамши, присел отдохнуть, а теленок взбрыкнул задними ногами и ускакал. Кинулся старый слуга вдогонку. Гонится, гонится, а настичь не может. Выдохся слуга, на бугорок присел, а теленок говорит человеческим голосом:

— Не мучь себя понапрасну, не поймать тебе, старому, годовалого телка.

— Хан с меня голову снимет, — заплакал слуга.

— Посреди желтой долины Шамши собака подохла, — говорит теленок. — Возьми ее печень и легкие, покорми ими старшую ханшу.

Так и сделал старый слуга. Выздоровела ханша в одночасье. Жагар Мэшэд хан на радостях пир закатил. Потчует знахаря, а в это время подошел ко дворцу парень в сыромятном дэгэле. «Это еще что за бродяга?!» — прикрикнул хан и велел прогнать парня. Трижды являлся во дворец парень в сыромятном дэгэле, и трижды слуги выталкивали его взашей. На четвертый раз любопытство овладело Жагар Мэшэд ханом.

— Что тебе надо в ханском дворце? — спрашивает.

Отвечает парень:

— С тобой одним говорить не стану. Дело у меня важное. Ударь в северный барабан — народ собери, ударь в южный — множество подданных созови.

Ударил Жагар Мэшэд хан в оба барабана. Собралось множество народу.

— Выкладывай все, что ты хотел сказать! — повелел хан.

— Не пристало мне говорить, стоя на пустом месте. Только с престола хана-батюшки желаю слово молвить.

Хан приказал, и принесли престол. Взобрался парень на него и рассказал о том, как рожден был в ханском дворце золотогрудым и серебрянозадым, как зависть старших ханш погубила его, как превратился он в теленка с коралловыми рогами и как сговорились ханши со знахарем зарезать его.

В ярость пришли старшие ханши.

— Этот паршивец сеет черную клевету! — кричат одна хлеще другой. — Этот нечестивец насмехается над тобой! Убей его!

Натянул хан свой маньчжурский лук и нацелился каленой стрелой прямо парню в грудь. Но скинул парень свой сыромятный дэгэл и отбросил прочь. Глянул хан и глазам своим не поверил: стоит перед ним молодец с золотой грудью и серебряным задом. Узнал хан родного сына, обещанного младшей ханшей, уронил свой маньчжурский лук, и начали они с сыном обниматься так крепко, что их могучие шеи напряглись и побагровели, начали они с сыном так крепко друг друга к груди прижимать, что их гибкие станы дугой изогнулись. При всем народе хан повелел сжечь обеих злодеек на костре, а пепел осиновой лопатой развеял по южному ветру, березовой лопатой — по северному.

После этого Жагар Мэшэд хан зажил счастливо со своей младшей женой да золотогрудым и серебрянозадым сыном.

У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ

— Надо за водой сходить, — вздохнула бабушка и отправилась к колодцу. Внучка тоже взяла свои маленькие ведерки и поспешила вслед за бабушкой.

— Куда вы, куда вы без меня?! — закудахтала курица-хохлатка и, подхватив ведерки величиной с чашку, побежала вслед за внучкой.

— Всем хочется пить, пить, пить! — запищала мышка и, подхватив свои ведерки величиной с наперсток, кинулась догонять курицу.

Набрали они воды из колодца и потянулись гуськом к дому. Впереди идет бабушка, несет большие ведра, полные воды. Вслед за ней шагает внучка, несет ведра поменьше. Не отстает от внучки курица-хохлатка, несет ведра величиной с чашку. Вслед за курицей семенит мышка, несет ведра величиной с наперсток, полные до краев студеной воды.

Стали они проходить мимо сосны, под которой задремал притомившийся заяц. И надо же такому случиться, что — не позже, не раньше — сорвалась с ветки сосновая шишка и щелкнула зайца по носу. Перепугался заяц, бросился бежать, но спросонья не заметил идущих по тропинке и ткнулся в ноги бабушке. Вскрикнула бабушка, выронила ведра. Еще больше перепугался заяц, прыгнул что есть сил и сбил с ног внучку. Упала внучка, пролила воду. Покатился заяц кубарем, налетел на курицу. Загремели ведра величиной с чашку, закудахтала хохлатка, забила крыльями. Глядя на это, бросила мышка свои ведерки величиной с наперсток и затаилась под ближайшим лопухом.

А заяц припустил в сторону леса, только его и видели.

«Если б я растерялась, то задрал бы меня этот медведь», — подумала бабушка.

«Если б не моя ловкость, то не спастись бы мне от этого волка», — подумала внучка.

«Только удача спасла меня от хищной лисы», — подумала курица.

«Только находчивость избавила меня от кошачьих когтей», — подумала мышка, выбираясь из-под лопуха.

А заяц забился в густой ельник и долго думал о том, как гоняли его под высокой сосной да на узкой тропе злые охотники, как кричали они, как гремело кругом. «Чудом жив остался», — решил заяц.

МОЛОДЕЦ НЯНЯ

Давно это было. Остался маленький мальчик без отца, без матери. С пятилетнего возраста стал сирота нянчить детей у одного богача. С семи лет пошел в пастухи к другому нойону.

Девять лет пас овец мальчик-сирота. Ни одна овца, ни один ягненок не пропали за это время, а сам мальчик в молодца превратился.

Но однажды поднялся сильный буран. Три дня, три ночи не утихал ветер, а мокрый снег слепил глаза. По той поре разбрелись и потерялись двадцать пять овец. Кинулся парень искать их и не смог найти. В мелком березняке повстречал он седовласого старца с белой березовой тростью.

Старец и спрашивает:

— Почему ты плачешь?

— Как же мне не плакать? — отвечает незадачливый пастух. — С пятилетнего возраста остался я без отца, без матери. С семи лет начал пасти овец у нойона. Девять лет пас и ни одной овцы не загубил, ни одного ягненка не потерял за это время. Но в последний буран пропало двадцать пять овец, и следа их не видно. Такому бедняку, как я, во всю мою жизнь за пропажу не расплатиться.

Пожалел старец парня и говорит:

— Не печалься так сильно, сынок. Двадцать пять заблудших овец пасутся на склоне горы, откуда начинаются две долины. И запомни мой совет: только овцы начнут разбредаться во все стороны, ты крикни им вслед: «Ня-ня!» Тогда они прилягут там, где стояли, и прирастут к земле. А захочешь их поднять, скажи: «Сообор-сообор». Тогда они встанут и пойдут пастись.

Пришел парень к тому месту, откуда начинаются две долины, отыскал двадцать пять пропавших овец, в стадо загнал. Но разбредаются овцы, словно одичали на воле, никакого с ними сладу нет. И тогда вспомнил парень совет старца и крикнул: «Ня-ня!» Вмиг прилегли непослушные овцы там, где их окрик застал. Попробовал парень приподнять их, да не смог — все до единой к земле приросли. Лег пастух под тенистое дерево и заснул крепким сном. Ни одна овца не шевельнулась за то время, пока он спал. А когда парень пробудился и сказал: «Сообор-сообор», — поднялись овцы и стали мирно пастись. Зажил парень припеваючи, забот не зная, не ведая.

Однажды пригнал он стадо в улус. Выходит навстречу хозяин и говорит:

— Наша белолобая овца много жиру, однако, нагуляла. Надо бы ее заколоть да съесть.

Привел парень овцу. И когда хозяин заколол ее, то оказалась она совсем нежирной, словно и не гуляла на весенних да летних пастбищах. Стал богач бранить пастуха:

— Так-то ты пасешь моих овец?! Почему они худеют на летних лугах, на сочных травах?

Услыхала про такое жена богача и от расстройства заболела. Еще пуще рассердился богач, огрел парня кнутом, ногами затопал.

— Беги, — говорит, — приведи шамана-батюшку, пусть вылечит мою дорогую жену.

С превеликим удовольствием отправился шаман к богачу, чтобы крепкой архи попить да мяса свежего поесть. Приходит к богачу, а жена его на постели разметалась, ахает да охает. Стал шаман над больною шаманить, на овечьей лопатке гадать, приговаривать:

— Нужно для лечения три туеса архи, которую из пяти котлов в один перегоняли. Великий бурхан этого требует!

Выставил богач на стол три полных туеса самой крепкой архи, пододвинул шаману полное блюдо дымящегося мяса. Налил шаман в свою пиалу архи из трех туесов, подошел к окну, по старинному обычаю стал разбрызгивать пальцем архи, приговаривая: «Сэк! Сэк!»

А тем временем молодец Ня-ня в сторонке сидит, черный хлеб жует, водой запивает, про себя думает: «Когда я говорю овцам «Ня-ня!», то они к земле прирастают. А не подействуют ли эти слова на шамана и на хозяина с женой?» Только парень так подумал и произнес вслед за этим свое «Ня-ня!», как шаман тотчас же прирос к подоконнику, держа чашу на весу; богач прирос к столу, обняв три туеса архи; жена богача приросла к кровати.

— Батюшка шаман, что с тобой? Почему ты перестал шаманить? — перепугался хозяин.

— Непутевому бурхану побрызгал я, однако, — отвечает шаман. — Или имя бурхана в неурочный час упомянул. В наказание за это прирос я, несчастный, к подоконнику так, что ни рукой, ни ногой пошевелить не могу.

— Батюшка шаман, — кричит с кровати жена богача, — мы пригласили тебя как исцелителя от всех болезней, а ты не иначе как задумал погубить нас?!

— Я ничего не могу поделать, — отвечает шаман. — Но неподалеку отсюда живет премудрый лама. Только он может избавить нас от беды, прочитав свой ном.

Кликнул хозяин парня и говорит:

— Скорее запрягай лучшего коня в изукрашенную резьбой повозку и поезжай за тем ламой.

Поймал молодец Ня-ня в табуне доброго коня, не спеша запряг его в телегу и говорит:

— Так вам всем и надо. С малых лет не слышал я от вас ни одного доброго слова, только брань да попреки.

Приехал парень к ламе.

— Вас приглашает мой хозяин, — говорит.

Как и шаман, обрадовался лама тому, что его ожидают крепкая архи, жирное мясо и нежное масло. А приехав к богачу, очень удивился, увидев шамана, приросшего к подоконнику, хозяина — к столу, а хозяйку — к кровати.

— Великий лама, — взмолился шаман, — я перепутал, однако, имя бурхана, и в наказание за это все мы приросли к тому, чего коснулись. Освободи нас!

Уселся за стол премудрый лама, стал читать большой ном.

А молодец Ня-ня распряг коня, в дом вошел.

— Поставь батюшке ламе крепкой архи да побольше мяса! — кричит парню приросший к столу хозяин.

Завладел молодец Ня-ня хозяйскими ключами и, прежде чем поставить угощение перед ламой, сам попробовал каждое блюдо. «Не век же мне голодным ходить», — думает.

А лама читал, читал свой ном, не удержался, зачерпнул ложкой масло, ко рту поднес.

«Не нравится мне этот жадный лама, — подумал молодец Ня-ня. — Пусть он тоже прирастет к скамейке, на которой сидит, а ложка с маслом пусть ко рту прирастет». Только он так подумал да проговорил «Ня-ня!», как застыл лама с ложкой у рта, глаза от удивления вытаращил.

Стали богач, шаман и лама думать да гадать: кто им поможет? Думали, думали и придумали: «Нужно собрать всех богачей, всех нойонов. Пусть они постараются, вызволят нас из беды».

Улыбнулся про себя молодец Ня-ня и пошел собирать соседних богачей да нойонов. Идет и приговаривает:

— Шаман наш прилип к подоконнику, лама — к скамейке, хозяин — к столу, а жена хозяина — к кровати. Идите скорее к ним, они вашей помощи ждут.

Удивились люди улуса. Пришли на зов богачи и нойоны, принялись отдирать шамана от подоконника, ламу от скамьи, хозяина от стола, а хозяйку от кровати.

Поодиночке тянули — не помогает. Тогда, друг за друга ухватившись, тянуть стали.

«А что, если я всех богачей, всех нойонов друг к другу приращу?» — подумал молодец и проговорил свое «Ня-ня!».

Как ухватились богачи да нойоны друг за друга, так и приросли. Семь дней плакали, семь дней молились, а избавления нет и нет.

— Какая нечистая сила привела нас сюда и надругалась над нами?! — вопят богачи и нойоны.

Вдруг один из них говорит:

— Слыхал я, что неподалеку отсюда живет одна колдунья. Надо бы ее позвать, пусть она расколдует нас.

А кто пойдет? Ни один из гостей с места стронуться не может.

— Сбегай за колдуньей, — уже не приказывает, а просит хозяин парня.

— Мне не к спеху, — отвечает молодец Няня. — Так вам и надо, богачи и нойоны! Но если вы слезно просите — будет вам колдунья. Только вряд ли она вам поможет.

Привел молодец Няня колдунью. Стала она гадать да ворожить. Наконец говорит:

— Всему виной — седовласый старец с белой березовой тростью и его волшебство.

Только она это проговорила, как появился на дворе седовласый старец, опираясь на белую березовую трость.

— Богачи и нойоны, ламы и шаманы, — сказал он, — долго вы обижали бедного сироту, заставляя работать на себя с утра до ночи. Кормился он крохами с вашего стола, на сырой земле спал, полой рваного халата укрывался. Теперь ваше избавление в руках бывшего вашего раба.

— Сжалься над нами! — взмолились богачи и нойоны. Посулили они молодцу табун лошадей да три отары овец, вернули заработанные им деньги.

Вышел молодец Ня-ня на улицу и сказал: «Сообор-сообор!»

Стронулись богачи и нойоны со своих мест, подскочили шаман и лама, побежали со двора без оглядки.

А парень перегнал лошадей да овец к себе в улус и зажил припеваючи.

МУ-МОНТО

В прежнее счастливое время жил царь Гондол. Был у него дворец несказанной красоты, высотою до неба. А в том дворце двери — из перламутра; оконные рамы, полы и потолки — из чистого серебра. Во внутренних покоях в каждом углу свечи горели, а по стенам портреты прежних царей висели.

Было у Гондола две жены-красавицы, у каждой — по сыну. Сына старшей жены звали Му-Монто, сына младшей — Алтан Сэгсэ. Первый слыл дураком, второй — красавцем и умником. Сына старшей жены царь не любил, поэтому одевал его в худое платье, давал в руки железный арканный шест и посылал его пасти овец пешком. Сына же младшей жены баловал, одевал его в царские одежды, давал золотой арканный шест и лучшего коня из того табуна, который посылал пасти.

Однажды Му-Монто, выгнав на пастбище овец, заснул. Долго ли, коротко ли он спал, не ведаю. Если узнаете — скажите мне! Но только когда он пробудился, увидел огненный вихрь, достающий до неба, а внутри огненного вихря — скачущий в разные стороны клубок, который вертелся, метался и никак не мог вырваться из плотного кольца пламени. Тогда Му-Монто, не долго думая, зацепил клубок своим длинным железным шестом и выбросил из пламени. Ударился клубок последний раз о землю и превратился в прекрасного молодца. Сел он, поджав под себя ноги, и обратился к Му-Монто со словами:

— Подойди ко мне, мой добрый избавитель! Ты спас меня от верной смерти, и я не знаю, чем отблагодарить тебя.

Подошел к нему Му-Монто, поздоровался и спрашивает:

— Кто ты такой, какого роду-племени?

— Я царь Мого-хан, — отвечает тот. — Веду войну с царем Галта-Мого-ханом, который победил меня в последнем поединке и, захлестнув огненным вихрем, пустил по белу свету. Девяносто суток вертелся и горел я в огненном клубке. Ты избавил меня от страданий. Я хотел бы знать, как тебя зовут и чей ты сын?

— Я — сын царя Гондола, — отвечает Му-Монто.

— Ты оказал мне великую услугу, — говорит Мого-хан. — Будь моим гостем.

Му-Монто согласился и обещал в скором времени посетить Мого-хана. После этого новые друзья расстались и разъехались в разные стороны. Когда Му-Монто возвратился домой, он рассказал обо всем случившемся своей матери и попросил у нее позволения съездить к Мого-хану. Долго не решалась мать отпускать сына в далекие и неизвестные страны, но наконец согласилась, а в дорогу испекла хлеб, тесто которого замесила на молоке двух овец.

Простившись с матерью, Му-Монто отправился в путь. Долго брел он горами, долинами, степями широкими, одолел множество непроходимых болот, оставил за спиной немало рек, морей и безбрежных океанов, пока не износились его сапоги. Тогда он пошел босиком, и ступни его протерлись до костей. Пополз на четвереньках — и ладони стер. Тогда лег он на землю и покатился колесом. Долго катился, пока не привела его дорога к низкому крыльцу. Войдя в дом, спросил Му-Монто:

— Далек ли путь до дворца Мого-хана?

— Я подданный этого хана, — отвечал хозяин, — и дворец его близко.

Ввел он в дом странника и угостил чем мог. Передохнул Му-Монто у доброго человека, оправился от ран и снова стал в дорогу собираться. Тут хозяин ему говорит:

— Когда предложит тебе Мого-хан половину подданных, половину своего золота и серебра, ты скажи: не надо мне подданных, которыми я не смогу управлять, не надо мне золота, которого я не сумею перечесть. Уступи мне лучше царевну Агу-Ногон, что сидит на постели за десятью занавесками.

Этим временем от Мого-хана прибыла карета, запряженная тремя парами лошадей. Сел в нее Му-Монто и поехал к ожидавшему его Мого-хану. С радостью встретил хан дорогого гостя, провел его во дворец, где они пировали десять суток, но прошествии которых Му-Монто стал собираться домой. Тогда хан и говорит:

— Возьми у меня половину подданных, возьми половину золота и серебра.

— Не надо мне подданных, которыми я не смогу управлять, — отвечает Му-Монто, — не надо мне золота, которого я не сумею перечесть. Отдай мне лучше царевну Агу-Ногон, пусть она станет моим верным спутником в жизни.

— Ты говоришь то, о чем и говорить нельзя! — сказал Мого-хан. — Ты просишь то, о чем и мечтать никто не смеет! Но я твой должник и отдаю тебе царевну, потому что ты спас мне жизнь.

После этого хан подарил молодым птичку с синеватым опереньем, завернутую в золотой платок, и благословил супружество. Затем дал желтого щенка и сказал:

— Когда пойдете под березами, щенок поймает вам тетерку. Ею вы и утолите свой голод. Когда пойдете под соснами — поймает сокола. Его тоже можно съесть. Щенок и станет вашим кормильцем.

Выслушав напутствие хана, положил Му-Монто птичку за пазуху, взял свою жену Ага-Ногон за руку, свистнул щенка и отправился в обратный путь.

Долго ли шел Му-Монто назад, не ведомо. Знаю только, что желтый щенок ничего им не поймал. Рассердился Му-Монто, хотел для острастки наказать щенка, да не рассчитал своих сил и убил до смерти. Совсем расстроился Му-Монто, голодным лег спать.

А проснулся утром и глазам своим не верит: лежит он на богатой мягкой постели, в прекрасном дворце, за семьюдесятью занавесками, а рядом дремлет красивая женщина. Испугался Му-Монто, подивился собственной дерзости, соскочил с кровати, напялил на себя свою телячью шубу, опоясался веревочным поясом и кинулся бежать из дворца.

Оказавшись на улице, увидел он красивый город и большой базар. Пошел Му-Монто по базару, а тут голод снова напомнил о себе. Стал Му-Монто у торговок калачи отбирать да есть. Наевшись, отправился бродить по городу. Бродил, бродил, наконец и ночь настала, а он не знает, куда голову приклонить, потому что никто такого оборванца ночевать не пускает.

Забрался Му-Монто в чью-то конюшню, но лошади стали его кусать и лягать. Пошел на псарню к собакам, еще хуже. Залез к свиньям, и того тошнее. Делать нечего, отправился на поиски дворца, в котором переспал прошлой ночью. Долго искал, наконец нашел. Вошел и спрашивает, нельзя ли переночевать. «Можно!» — сказали ему, и Му-Монто лег в самом темном углу.

Проснулся утром, видит, опять лежит на той же широкой кровати и с той же женщиной. Опять хотел бежать Му-Монто, уже и шубу свою драную схватил, но женщина вырвала ее и бросила в печь. Сгорела телячья шуба Му-Монто, один пепел остался. Тогда Му-Монто и говорит женщине:

— Сжальтесь надо мной, отпустите с миром.

— Как же ты, Му-Монто, своей жены не признал? — рассмеялась женщина.

Глядит Му-Монто, а перед ним — Агу-Ногон, только еще краше прежнего стала. Говорит она ласковым голосом:

— Моему мужу и царю этих богатых владений следует облачиться в лучшие одежды.

Начал Му-Монто царствовать. Вот пошел он однажды пешком по городу прогуляться. Идет мимо базара, а торговки увидели его, говорят во всеуслышание:

— Смотрите, смотрите, да ведь это тот самый парень, который у нас калачи отобрал и приел!

— Что вы! — возражали другие. — Это же наш царь!

Пока люди гадали, приехал к Му-Монто его брат Алтан-Сэгсэ. Отправившись осмотреть отцовские табуны, он наехал на большой город в степи. Послал узнать, кто царствует в городе, ему и сказали:

— Правит в этих владениях сын царя Гондола Монто-хан.

Му-Монто принял брата ласково, усадил его за богатый стол, угостил на славу, о здоровье родных справился и с почетом проводил гостя.

Приехав домой, Алтан Сэгсэ рассказал отцу о том, что Му-Монто сделался царем, женившись на прекрасной дочери Мого-хана. Выслушав этот рассказ, царь Гондол позавидовал сыну и решил его погубить. Некоторое время спустя он послал к Му-Монто своих слуг и пригласил его приехать к себе. Му-Монто с готовностью согласился. Вежливо и учтиво принял отец своего сына. Стал расспрашивать о странствии в чужие земли, о нежданно доставшемся во владение царстве, о жене-красавице.

Обо всем поведал Му-Монто, ничего не забыл, а царь Гондол и говорит ему:

— Когда мой отец, а твой дед умер, я дал ему белого коня и седло. Ни то, ни другое он не прислал мне обратно. Прошу тебя, съезди на тот свет, забери седло, приведи коня.

Делать нечего, согласился Му-Монто, а потом, повидавшись с матерью, приехал домой и рассказал жене об отцовой задаче. Прекрасная Агу-Ногон успокоила мужа и обещала показать дорогу в царство мертвых.

На следующий день стала она напутствовать Му-Монто:

— Держи путь на север. На дороге увидишь большой черный камень. Ты подними его и крикни: «Пойди сюда!» Выйдет тебе навстречу большая лисица и скажет: «Держись за хвост!» Следуй все время за ней, и ты придешь в царство мертвых.

Му-Монто так и сделал. Пошел на север, наткнулся на черный камень, приподнял его и крикнул: «Поди сюда!» На его зов вылезла из ямы лисица и сказала: «Держись за хвост!» Взялся Му-Монто за хвост, и отправились они в путь. Долго шли, наконец, очутились на том свете. Были там и свое солнце, и своя луна, и звезды. Удивился Му-Монто, увидев табун лошадей, которые паслись на голом камне, но шерсть на них лоснилась от жира. Чуть подальше другой табун пасся в травах высотою по колено, но лошади были столь худы, что падали на ходу от голода. Еще дальше увидел Му-Монто двух женщин, рты которых были пришиты друг к другу суровыми нитками.

— Что с ними, несчастными, случилось? — спросил Му-Монто.

— Когда дойдем до цели, твой дедушка ответит тебе, — сказала лисица. И они отправились дальше.

Идут и видят большой котел с кипящей смолой, а в нем чиновники и шаманы варятся. Обочь дороги лежат мужчины, связанные по рукам и ногам. Рядом стоят нагие женщины, обнимающие суковатые поленья. Не переставая удивляться, прошел мимо них Му-Монто и увидел еще двух женщин, одна из которых при всей своей бедности была счастлива, а другая при всем достатке почти умирала голодной смертью. Чудеса, да и только!

Наконец пришли к деду. Му-Монто говорит ему:

— Мой отец, а твой сын, царь Гондол, послал меня забрать лошадь с седлом, на которой он отправил тебя из царства живых в царство мертвых.

— Друга не прогонишь, через печь не перескочишь! — ответил на это дед и пошел с внуком к выходу из царства мертвых. Когда они пришли к тому месту, где сидели две женщины, из которых одна ничего не имела, а жила в довольстве, другая же все имела, но едва не умирала от голода, Му-Монто и спрашивает деда:

— Почему столь непохожи судьбы этих женщин?

Тогда дед отвечает ему:

— Первая женщина была бедна в стране живых, но всем, что имела, делилась с нуждающимися, а потому и не нуждается теперь ни в чем. Вторая же была скупа, хотя и богата, а за каждым словом повторяла: «У меня, бедной, ничегошеньки нет! Хоть ложись и с голоду помирай!» За это она и обречена теперь на вечный голод, а вместо табака — курить ей прошлогодний пепел.

Пошли они дальше и пришли к тому месту, где нагие женщины обнимали поленья. Му-Монто и спрашивает:

— Отчего эти женщины так страдают?

— В стране живых они были не верны своим мужьям, — отвечает дед, — и вели слишком вольную жизнь.

Пошли они дальше и пришли к людям, связанным по рукам и ногам. Опять Му-Монто спрашивает деда:

— За какие грехи они так страдают?

— За то, — отвечает дед, — что в стране живых занимались воровством.

Пошли они дальше, и пришли к тому месту, где в котле со смолой кипели чиновники и шаманы.

— Почему они варятся в котле? — спрашивает Му-Монто.

— Чиновники — за то, — отвечает дед, — что притесняли бедных, брали взятки и суды неправые вершили. А шаманы — за то, что нарочно людей запугивали, выманивая побольше денег.

После этого пошли они дальше и оказались у того места, где женщины были пришиты друг к другу.

— Почему сшиты суровыми нитками рты этих женщин? — спрашивает Му-Монто.

— За то, — отвечает дед, — что в стране живых занимались кляузами, ссорили народ, клеветали на честных людей и льстили ради своей выгоды.

После этого они подошли к табуну лошадей, пасшихся на обильных пастбищах, но истощавших до крайности.

— Как такое могло случиться? — спрашивает Му-Монто.

— Нерадивые хозяева заморили этих лошадей в стране живых так, что они до сих пор не могут войти в тело.

Пройдя еще немного, подошли дед с внуком к табуну лошадей, пасшихся на голых камнях.

— Отчего же эти лошади гладки и ухожены? — спрашивает Му-Монто.

— Оттого, — отвечает дед, — что в стране живых они принадлежали добрым хозяевам, которые кормили их хорошо, а потому они и в страну мертвых пришли тучными.

За разговорами вышли дед с внуком из страны мертвых и пришли в страну живых. Тогда дед отдал Му-Монто коня с седлом и сказал:

— Отведи своему отцу этого коня и скажи, что он сам скоро ко мне пожалует.

После этих слов он исчез, как будто его и не бывало, а Му-Монто привел к отцу белого коня и передал слова деда. От этих слов царь Гондол пришел в большой страх, но виду не подал, поблагодарил сына за возвращенного коня под дорогим седлом, а потом и говорит:

— Когда ты был еще маленьким, я делал жертвоприношение Эсэгэ-Малану. Тогда я не пожалел большого барана и девяти звериных шкур. Но Эсэгэ-Малан забыл про меня и не выполнил ни одной моей просьбы. Сходи к нему, забери большого барана и девять шкур.

Делать нечего, согласился Му-Монто и, опустив голову, поехал домой. Успокоила его Агу-Ногон и обещала помочь подняться на небо. На другой день стал Му-Монто в путь собираться. Тогда жена привязала к его плечу три мотка красных шелковых ниток, взмахнула рукой — и стал Му-Монто возноситься на небо. Целых три месяца длился его путь. Наконец показался дворец Эсэгэ-Малана. Вошел Му-Монто во дворец и говорит Эсэгэ-Малану:

— Меня послал к тебе мой отец, царь Гондол. Когда я был еще маленьким, то по обрядам нашей веры отец принес тебе в жертву большого белого барана и девять звериных шкур. Все это он просит теперь обратно.

— Через три дня твой отец получит требуемые вещи, — ответил на это Эсэгэ-Малан.

Стал Му-Монто спускаться с небес. День спускался, другой, на третий день видит: ударила молния во дворец царя Гондола, прогремел громом Эсэгэ-Малан, а когда все стихло — ни дворца, ни отца не оказалось на прежнем месте. Только мать свою, живую и невредимую, увидел Му-Монто на холме. Забрал ее сын, привез к себе, познакомил с молодой женой, и зажили они счастливо, забот не зная.

УПРЯМЫЙ ПАРЕНЬ

Жил на свете бедный старик. Жена его давно умерла, оставив бедняка с маленьким сыном на руках. Ради пропитанья стал старик пасти ханских коз и овец. Работает не покладая рук, а все равно живет впроголодь. И вот однажды не выдержал старик, заколол одного барана и съел. Съел, да и убежал в дремучий лес от наказания подальше. Построил он себе жилище на южном склоне двух высоких гор, что возвышались посреди широкой степи, не обжитой людьми, и стал там жить вместе с сыном.

Вот подрос мальчик и начал охотиться. Но такой уж он уродился упрямый, что никогда не охотился там, куда посылал отец, отправляясь, как нарочно, совсем в другую сторону.

Шло время. Собрался старик умирать и говорит сыну:

— Похоронишь меня у подножия скалы, но после этого не ходи охотиться на северную сторону горы.

Схитрил старик, зная, что Упрямый парень все сделает наоборот, и не ошибся. Похоронив отца, вспомнил сын его последний наказ и направился к северному склону. Шел он, шел и вдруг увидел в кедраче маленькую избушку. Спрятался парень и стал наблюдать за ней. Пока раздумывал да гадал, чье же это жилище, как выпорхнула на крыльцо девушка-красавица и начала собирать хворост вокруг дома. Заметила она парня и окликнула его. Испугался парень, впервые увидавший чужого человека, и убежал от греха подальше. Убежать-то убежал, но на другой день ноги сами привели его к маленькой лесной избушке, и когда девушка снова позвала парня, он робко подошел к ней.

— Чей ты будешь и откуда идешь? — спрашивает девушка-красавица.

— Я сын беглого старика, зовут меня Упрямым парнем, а живу я неподалеку отсюда, на южном склоне двух высоких гор.

— Приходи ко мне через три дня, — говорит ему красавица.

Обещал Упрямый парень зайти в назначенный срок, но опять не смог побороть свою робость.

На четвертый день возвращается он с охоты домой, смотрит: стоит на столе вкусная да сытная еда. Очень удивился парень, но все-таки поел в охотку и лег спать. И стали такие чудеса с едой повторяться изо дня в день.

Однажды возвратился парень с охоты раньше обычного. Переступил порог, а в избе печь топится, девушка-красавица с северного склона еду готовит. Увидела она Упрямого парня и спрашивает:

— Что же ты не пришел через три дня?

— Оробел, — отвечает парень. — Кроме своего отца не видел я доселе других людей.

— Одинокий человек человеком не станет, одна головешка костром не разгорится, — говорит девушка. — Надо нам жить вместе.

Стали они вместе жить.

Много воды утекло с тех пор. Однажды говорит жена-красавица своему мужу Упрямому парню:

— Не вечно же нам на отшибе обитать, от людей прятаться.

И перекочевали они в тот аил, где Упрямый парень родился. Выделили им люди аила плохонький дом, помогли на первых порах. Всяк с добрым пожеланием в гости норовит зайти, на жену Упрямого парня полюбоваться.

Прослышал о ее красоте местный хан, потерял покой и сон, все думает: «Как бы и мне взглянуть на красавицу?»

Переоделся он в поношенную одежду, пришел к соседям Упрямого парня, спрятался у них и увидел красавицу, когда она за водой ходила, медные блюда песком чистила. Увидел и понял, что краше ее никого на свете нет.

На другой день приказал он Упрямому парню явиться во дворец. Испугался парень, рассказал об этом жене, а та ему и отвечает:

— Иди и ничего не бойся.

Для начала, для порядка расспросил хан у парня о том, где он был, откуда и зачем явился. А потом и говорит:

— Очень твой отец передо мной провинился, ты же должен за него ответ держать. Оберни северную гору пятью разноцветными шелками. Если не исполнишь этого, казню!

Возвратился Упрямый парень домой с поникшей головой, обо всем жене поведал.

— Ничего страшного нет, — говорит жена. — Пойди и купи у торговца-китайца шелка пяти цветов.

А сама вышла на улицу, сделала на северной стороне двора горку из глины, обернула ее шелками, которые принес муж, взмахнула руками, проговорила заветное слово, и оделась большая северная гора в шелка пяти цветов.

Увидав такое, призвал хан Упрямого парня к себе и дает ему новый наказ:

— Привези мне кипящую пену восточного желтого моря! — говорит.

Всякому смертному было известно, что в той пене морской обитало всепожирающее чудовище. Уронил парень на грудь свою голову, запечалился. Придя домой, рассказал обо всем жене.

— Не бойся ничего, — говорит ему жена. — С утра пораньше оседлай плохонького карьку, привяжи к его хвосту берестяной туесок и отправляйся на берег. Подъедешь к морю, напои коня, а после скажи: «Что за грязное море!» — да побыстрее скачи обратно. Забурлит желтое море, загрохочет и настигнет тебя, и попадет морская пена в берестяной туесок. Тогда крикнешь: «Что за красивое море!» — и оно утихнет.

На другой день оседлал Упрямый парень коня, привязал к его хвосту туесок и поехал к морю. Напоил коня, как ему жена наказывала, и крикнул:

— Что за грязное море!

Забурлило желтое море, запенилось и кинулось вслед за парнем вдогонку. Вот-вот настигнет и поглотит его вместе с конем! Как только пена попала в берестяной туесок, Упрямый парень воскликнул:

— Что за красивое море!

Успокоились буйные волны, отступили от копыт плохонького карьки, укротило морское чудовище свой гнев.

Добыл парень пену морскую и возвратился домой. Узнав об этом, хан подумал: «Если он сумел справиться с этой задачей, то не одолеть мне его». Решив погубить Упрямого парня наверняка, дал ему хан такой наказ:

— Сыщи мне чудо чудное, диво дивное. А сроку тебе даю на это три месяца.

Совсем запечалился парень. Пришел домой и говорит жене:

— На этот раз расстаюсь я с тобой на веки вечные.

— Не печалься, — говорит жена. — Найдем и теперь выход. Сходи-ка к китайцу и принеси краски пяти цветов.

Принес Упрямый парень пять разноцветных красок. Жена-красавица смастерила из дерева игрушечного коня и раскрасила его разноцветными красками. Потом выстрогала из дерева маленький горшочек, ковшик и тоже раскрасила красками.

— За чудом чудным, дивом дивным отправишься на этом коне, — говорит мужу, — еду будешь готовить в этом горшочке, а пить — из этого ковшика. — Положила горшочек и ковшик в дорожную суму, взмахнула рукой, проговорив заветное слово, и превратился игрушечный конь в жеребца редкой масти с золотою гривой и серебряными копытами.

— Поезжай на север, — напутствовала жена. — За дремучей тайгой, в широкой степи увидишь юрту, над которой будет клубиться дымок. Тогда сойдешь с коня, сделается он вновь деревянной игрушкой, а ты зарой его в землю и постучи в дверь юрты. Когда выйдет на крыльцо древняя старушка, ты покажи ей вот это колечко.

С этими словами сняла жена-красавица золотое колечко со своей руки и надела мужу на безымянный палец.

На другой день отправился Упрямый парень с утра пораньше в путь-дорогу. Едет себе да едет. Соберется на привале еду готовить в деревянном горшочке — превращается он в медный котелок, захочет деревянным ковшичком родниковой воды испить — превращается ковшик в серебряный.

Вот приехал парень в широкую степь, покрытую зеленой травой. Видит: стоит избушка, а над ней дымок клубится. Постучал парень в дверь. Вышла на крылечко древняя старушки и говорит:

— Никогда в этих краях не ступала нога человеческая. Откуда ты явился?

Поблескивая кольцом, переступил парень порог и уселся за стол.

Узнала старушка кольцо своей дочери, признала в Упрямом парне дорогого зятя. Угостила его крепким чаем, а потом спрятала в сундуке, замкнула и говорит:

— Сиди тихо до поры до времени. Возвратятся с охоты дин моих сына-богатыря, примут человеческий вид, тогда я им тебя и покажу.

Тем временем пришли с охоты два огромных волка, протяжно завывая и прядая ушами. А старушка взяла два кнута, пылившихся возле дверей, и хлестнула поочередно обоих волков. Взвизгнули они и превратились в двух прекрасных молодцов.

— Что за запах дурной в нашей избушке? — спрашивают ним у матери.

— Приехал муж вашей сестры, — отвечает старушка, — и я готова показать вам его, но дайте слово, что вы не тронете гостя.

— Не тронем! — сказали братья. Открыла старушка сундук, вывела на свет Упрямого парни, потом и говорит своим сыновьям:

— Моя единственная дочь, а ваша сестра, двенадцать лет тому назад ушла из дома, чтобы найти свою судьбу и повстречать в жизни своего возлюбленного. Избранник моей дочери перед вами.

Обрадовались братья дорогому гостю. Стали они угощать Упрямого парня, стали пировать и веселиться. Среди шумного веселья и говорит Упрямый парень двум молодцам и древней старушке:

— Не ради праздной забавы приехал я к вам. Послал меня жестокий хан, который не дает прохода моей жене, за чудом чудным, за дивом дивным.

— Это найдется, — отвечает старушка. — Завтра утром, когда мои сыновья превратятся в волков, со спины черносерого вырежешь ремень для кнута, со спины серо-белого — ремень для второго кнута.

Сделал парень так, как велела старушка. Сплела она из этих ремней два отменных кнута и отдала зятю со словами:

— Отправляйся в путь на своем деревянном коне. Когда пересечешь большую тайгу, наедешь на огромный шалаш. Зайдешь в него и увидишь расставленные на столе чашки, а в чашках — разную еду. Не трогай ничего. Спрячься хорошенько и жди. К вечеру соберутся за столом лиса, волк, медведь и ворон. Слушай и запоминай их разговор.

Отправился парень в путь-дорогу. Ехал он, ехал и наехал на большой шалаш посреди широкой степи. Зашел он в тот шалаш и спрятался. Через малое время стали собираться за столом разные звери. Вот лиса и говорит:

— Пумпэнур-шумпэнур, ставь нам еду.

Только проговорила она эти слова, как тут же зазвенел колокольчик, и на столе появились и вкусные яства, и сладкие закуски.

Тут заговорил медведь, да так громко, что шалаш зашатался:

— Целый день ходил по лесу и никого не встретил!

— А мне удалось задрать одного-единственного зайца, — встрял в разговор волк.

— Вечно вы только о своей утробе думаете, — заговорил ворон. — А вот далеко-далеко на западе Черный Лусан хан воюет с Белым Лусан ханом. Так они сплелись друг с другом, что превратились в чудовищных змеев, и никакая сила не может их развести. Пока один из них не одолеет, война не прекратится, люди будут убивать друг друга, а по оврагам будут течь сладкие кровяные реки.

— Неужели никто не может разнять расходившихся ханов? — спрашивает лиса.

— Живет на белом свете сын западных тенгриев Упрямый рыжий парень, есть у него два волшебных кнута, если ударить теми кнутами по спинам сцепившихся змеев, то они опомнятся.

Поели звери в охотку и заснули крепким сном. А Упрямый парень так до утра и не сомкнул глаз. Когда на ранней зорьке звери отправились в тайгу, вышел парень из укрытия и проговорил:

— Пумпэнур-шумпэнур, поставь мне еду!

Как только вымолвил он эти слова, появились самые вкусные кушанья. Поел парень и говорит:

— Пумпэнур-шумпэнур, пойдем вместе со мной! — и отправился к месту побоища двух ханов. Приехал в злосчастную долину, видит: воюют люди из последних сил, а остановиться не могут.

— Уже прошло тринадцать лет, как начали войну, — говорят они Упрямому парню. — И суждено нам воевать до тех пор, пока не разойдутся миром два наших хана, два чудовищных змея.

Взял тогда Упрямый парень кнут, сплетенный из ременной шкуры серо-белого волка, трижды хлестнул по спине пестро-белого змея. Взял кнут, сплетенный из ременной шкуры черно-серого волка и трижды ударил пестро-черного змея. И приняли змеи свой человеческий облик и превратились в двух баторов. Обрадовались люди великой радостью. Воины прекратили побоище и побросали оружие. А ханы помирились и обнялись в знак дружбы.

Говорит тогда Упрямый парень:

— Пумпэнур-шумпэнур, ради общего веселья приготовь еду на всех и накорми голодных людей.

Тут благодарные люди обратились к парню со словами:

— Если уж ты помирил нас, да еще и накормил, то бери все, что душа пожелает: и серебро, и золото, и наши бесчисленные стада.

— Ничего мне не надо, кроме чуда чудного, дива дивного, — отвечает парень.

— Ты замыслил то, о чем и думать не пристало, попросил то, о чем и говорить не принято, — сказали оба хана. — Но ты наш спаситель, и чудо чудное, диво дивное должно быть твоим по праву.

И каждый хан протянул ему по мешку из козлиной шкуры.

— Не открывай их без надобности, — говорят ханы. — Если скажешь: «Разгорись, пожар всемирный!» — и откроешь один из мешков, то разгорится такой пожар, какого белый спет не видывал. Если скажешь: «Растекись, потоп всемирный!» — и откроешь другой мешок, то хлынет такой потоп, которого со дня сотворения мира не было. Вот что такое чудо чудное, диво дивное, — вздохнули на прощанье ханы, расставаясь с мешками, и проводили гостя в обратный путь.

Сколько шел — неизвестно, но когда набрел на избушку древней старушки, то остановился там на три дня, еще раз свиделся с братьями своей жены, еще раз попировали они, повеселились, а потом и возвратился домой Упрямый парень в родные края.

Спрятал он мешки из козлиных шкур и ждет повеления явиться в ханский дворец. Пока ждал, рассказал своей жене-красавице об испытаниях и встречах в пути. На третий день позвали ханские слуги Упрямого парня:

— Иди, не мешкая. Хан-батюшка ждет тебя.

Захватил парень мешки из козлиных шкур и отправился к хану. Как узнал хан, что парень не с пустыми руками явился, сразу же решил испытать силу чуда чудного, дива дивного. Собрал он все свое войско и отправился в места глухие, заповедные, чтобы никто не подсмотрел тайны новоявленного чуда.

Как только пришли они в дальний таежный распадок, взобрался Упрямый парень на сопку, что была повыше, открыл мешок и произнес:

— Разгорись, пожар всемирный! — Загорелась тайга, разбежалось ханское воинство. А хан перепугался.

— Прекрати! — молит парня.

— Уймись, пожар всемирный, — сказал парень. И потух огонь, и дымок за сопки ушел.

— А что у тебя во втором мешке? — никак не может успокоиться хан.

Открыл парень другой мешок.

— Растекись, потоп всемирный! — говорит.

Хлынули воды в таежный распадок, деревья корежат, горы и скалы сметают на своем пути. Перепугался хан пуще прежнего.

— Прекрати! — молит парня.

— Уймись, потоп всемирный, — сказал парень. И остановился потоп, и воды исчезли, словно испарились.

А хан с перепуга совсем стал на себя непохожим.

— Теперь я знаю, — говорит, — что самый сильный, самый могучий человек — это Упрямый рыжий парень. Если я не отдам ему свой ханский трон, рыжий упрямец сам его возьмет.

Сел Упрямый парень на ханский трон, устроил пир на весь мир, а для того, кто опоздал на веселье, не поленился еще раз сказать:

— Пумпэнур-шумпэнур, приготовь еду!

У СТАРОСТИ — МУДРОСТЬ

В старые, давние годы жил, рассказывают, хан Санад.

Однажды со всем своим народом решил он перейти в другие земли, где и места для жизни были удобнее, и пастбища обширнее. Но путь до этих земель был долгий и тяжелый.

Перед самым переходом хан Санад приказал убить всех стариков.

— Старики будут мешать нам в пути! — сказал хан. — Ни одного старика не должно быть с нами, ни одного старика не должно остаться в живых! Кто не выполнит этого моего приказа, будет жестоко наказан!

Как ни тяжело было людям, пришлось им все же выполнить жестокий ханский приказ. Все они боялись хана и ни в чем не смели его ослушаться.

Только один из подданных хана Санада, молодой Цырен, не стал убивать своего старого отца.

Сговорился он с отцом, что спрячет его в большой кожаный мешок и так, тайно от хана и всех других, перевезет на новые места. А там — что будет, то и будет…

Поднялся хан Санад со своим народом и со своими стадами, отправился с юга на север — в далекие земли. А вместе со всеми в большом кожаном мешке, переброшенном через спину лошади, ехал и старый отец Цырена.

Тайком от всех Цырен кормил и поил отца, а на привалах, когда было совсем темно, развязывал мешок и выпускал старика, чтобы он мог отдохнуть, расправить затекшие руки и ноги.

Так они шли долго и подошли к большому морю. Здесь хан Санад приказал остановиться на ночлег.

Один из приближенных хана подошел к самому берегу моря и заметил, что на морском дне что-то блестит и светится. Пригляделся он и увидел, что это большая золотая чаша удивительной формы. Приближенный немедля отправился к хану и доложил ему, что на дне моря, возле самого берега, лежит драгоценная золотая чаша.

Хан Санад, не раздумывая, приказал сейчас же достать ему эту чашу. Но никто по своей воле не решался нырнуть на дно моря.

Тогда хан приказал нырять за чашей по жребию.

Выпал жребий одному из людей хана. Нырнул он, а обратно не вынырнул.

Выпал жребий другому. Кинулся он с высокого обрывистого берега вниз, да так навсегда и остался в морской пучине…

Так погибло на дне моря много людей хана Санада.

Но безжалостный хан и не думал отказаться от своей затеи. По его приказу ныряли в море и погибали там один за другим его покорные подданные.

Наконец выпал жребий нырять за чашей и молодому Цырену.

Пришел он к тому месту, где спрятал своего отца, и стал с ним прощаться.

— Отец, — сказал Цырен, — прощай! Погибнем оба мы — и я и ты…

— Что такое случилось? Почему ты должен погибнуть? — спросил старик.

Цырен рассказал отцу, что по жребию должен он нырнуть в морскую пучину за чашей.

— А оттуда еще никто не возвращался, — закончил он свой рассказ. — И вот я погибну по ханскому велению в море, а тебя найдут здесь и убьют слуги хана…

Выслушал это старик и сказал:

— Эх вы! Так вы все утонете в море, а золотую чашу все равно не достанете. Ведь чаша эта лежит не на дне моря! Видишь ты вон ту гору, которая высится неподалеку от моря? Вот на вершине этой горы и стоит золотая чаша. То, что вы принимаете за чашу, — только ее отражение. Как вы все не догадались об этом?

— Что же мне делать? — спросил Цырен.

— Поднимись на гору, найди чашу и принеси ее хану. Найти ее на горе нетрудно: по блеску чашу можно заметить издалека. Но, может быть, чаша стоит на такой неприступной скале, на которую ты не можешь взобраться. Тогда сделай вот что: дождись, пока на скале появятся козули, и пугни их. Козули бросятся бежать и столкнут чашу. Не теряй тогда времени — хватай ее, не то она может упасть в глубокое темное ущелье!

Цырен сейчас же отправился к горе.

Нелегко ему было взобраться на вершину горы. Цеплялся он за кусты, за деревья, за острые камни, исцарапал в кровь лицо и руки, изодрал одежду. Наконец он поднялся почти на самую вершину и увидел, что на высокой, неприступной скале сияет красивая золотая чаша.

Видит Цырен, что на скалу ему ни за что не взобраться. Тогда он, по совету отца, стал поджидать, когда на скале появятся козули.

Ждать ему пришлось недолго: на скале появилось несколько козуль. Они спокойно стояли и смотрели вниз. Цырен крикнул что было силы. Козули стали в испуге метаться по скале и столкнули золотую чашу. Чаша покатилась вниз, и Цырен ловко подхватил ее.

Веселый и довольный, с чашей в руках, спустился он с горы, пришел к хану Санаду и поставил перед ним чашу.

Хан спросил его:

— Как ты достал эту чашу из моря?

— Я достал ее не из моря, — ответил Цырен. — Я принес ее с вершины вон той горы. В море было только отражение этой чаши.

— Кто же тебе сказал об этом?

— Сам догадался, — ответил Цырен.

Хан больше ни о чем не стал расспрашивать и отпустил его.

На другой день хан Санад со своим народом двинулся дальше.

Долго они шли и дошли до широкой пустынной земли. Солнце раскалило землю, выжгло всю траву, кругом не было ни реки, ни ручья. Люди и скот стали томиться от сильной жажды. Посланные ханом на поиски воды скакали во все стороны, но найти воду не могли — всюду была сухая, раскаленная земля. Ужас охватил людей. Они не знали, как им быть и что делать…

Тогда Цырен тайком пробрался к отцу и спросил его:

— Отец, скажи, что нам делать? Ведь народ и скот гибнут без воды!

Старик сказал:

— Отпустите трехгодовалую корову и проследите за ней. Где она остановится и будет нюхать землю, там копайте.

Цырен побежал и отпустил трехгодовалую корову. Корова низко опустила голову и стала бродить с места на место. Наконец она остановилась и стала шумно нюхать горячую землю.

— Копайте здесь! — сказал Цырен.

Люди принялись копать и скоро докопались до большого подземного источника. Хлынула холодная, чистая вода и потекла по земле. Напились все вволю, повеселели, ободрились.

Хан Санад призвал к себе Цырена и спросил его:

— Как ты мог найти подземный источник в этом засушливом месте?

Цырен сказал:

— Я нашел его по приметам…

Напились, отдохнули люди и отправились дальше.

Много дней шли они и остановились на привал. Ночью неожиданно пошел сильный дождь и залил огонь. Продрогшие, мокрые, они не знали, что им делать.

Наконец кто-то заметил на вершине далекой горы огонек костра.

Хан Санад дал приказ сейчас же отправиться на гору и принести огонь.

Люди бросились выполнять приказ хана. И один, и другой, и третий отправлялись на гору. Все они находили костер под густой елью и охотника, который грелся у этого костра. Все они брали горящую головню, но донести ее до своей стоянки не могли — головня под дождем гасла.

Разгневался хан Санад и приказал казнить всех, кто ходил за огнем и не донес его.

Пришел черед идти за огнем и Цырену.

Пробрался он к своему отцу и спросил:

— Как тут быть? Как донести огонь с горы до стоянки?

Старик сказал:

— Не бери горящие головни — они все равно погаснут по дороге, или истлеют, или дождь их зальет. Возьми с собой большой горшок, набери в него побольше углей и принесешь огонь на стоянку!

Цырен сделал так, как научил его отец. Принес он с горы полный горшок горячих углей. Люди развели костры, обсохли, обогрелись, приготовили пищу.

Узнал хан, кто принес огонь, и приказал Цырену явиться к нему.

Когда Цырен пришел, хан Санад стал сердито кричать на него:

— Что же ты: знал, как донести огонь, и молчал до сих пор? Почему ты не сразу сказал, как надо донести огонь?

— Я и сам не знал… — ответил Цырен.

— А как же ты узнал потом? — стал допытываться хан.

И он так долго и настойчиво допытывался, что Цырен наконец сознался, что все приказания хана он смог выполнить только благодаря советам своего старика отца.

— Где же твой отец? — спросил хан. Цырен сказал:

— Всю дорогу я вез его в большом кожаном мешке.

Тогда хан приказал привести старика и сказал ему:

— Я отменяю свой приказ. Старики — не помеха молодым. У старости — мудрость. Можешь не прятаться и ехать открыто вместе со всеми!

ВОДЯНАЯ СТАРУХА

В давнее время, когда большие горы, которые вы теперь видите, были всего лишь холмами, а дремучий лес — низким кустарником, жил человек, имевший две юрты, две жены и единственного сына.

Богат и знатен был этот человек. Тучные табуны лошадей, множество верблюдов паслись на его лугах, а баранам он и счет потерял.

Летом и весной, осенью и зимой жил богач на одном месте, никуда не перекочевывая.

Вот однажды осенью погнал он свои табуны к реке на водопой. Подошли верблюды и лошади к воде, вдоль берега ходят, а не пьют. Удивился богач, подъехал к воде и ударил по ней укрюком. Смотрит, а за укрюк ухватилась толстая старуха, выскочила на берег и говорит:

— Да как ты посмел меня ударить?! Вот сейчас я тебя съем!

— Пощади меня! — взмолился богач. — Есть у меня восемнадцатилетний сын, ты лучше его съешь.

— А где я найду твоего сына? — спрашивает старуха.

— Завтра жди его там, где солнце восходит, — отвечает богач.

Отпустила старуха укрюк и говорит богачу:

— Смотри не обмани! Если вздумаешь плутовать — весь твой скот съем и тобою закушу.

На другой день, едва светать начало, собрал богач табуны, поймал восьминогого пего-рыжего коня и говорит сыну:

— Седлай коня и отправляйся туда, где солнце восходит. Присмотри там место для нового становища. Надумал я перекочевать.

Напился парень чаю, оседлал коня, сел и поехал. Не успел далеко отъехать, как говорит ему конь человеческим голосом:

— Нельзя тебе ехать туда, куда отец посылает. Ждет тебя на восходе солнца злая старуха, съесть тебя хочет.

— Но и не ехать нельзя, если отец посылает, — отвечает парень.

— А ты вот что сделай! — говорит конь. — Теперь старуха тебя дожидается, две золотые кости вверх кидает. Когда мы на рысях подъедем к ней, ты крикни: «Старуха, подкинь выше золотые кости!»

Парень так и сделал. Только доскакали до старухи, он и крикнул:

— Выше, выше подкинь золотые кости!

Подбросила старуха их повыше, поймал парень на лету золотые кости и был таков.

Схватила старуха свой большой нож и кинулась в погоню. Вот уже совсем нагнала парня, махнула ножом и отсекла у коня две ноги. Побежал конь на шести ногах, а старуха съела отсеченные ноги и опять за беглецами вдогонку пустилась. Не успели они далеко ускакать, как нагнала их старуха, взмахнула своим ножом и отсекла у коня две ноги. Побежал конь на четырех ногах, а старуха съела отсеченные ноги и в третий раз догнала беглецов. Отсекла у коня еще две ноги. Побежал конь на двух оставшихся ногах. Но старуха и в четвертый раз догнала беглецов, в четвертый раз махнула ножом и отсекла коню последние ноги. Тогда превратился конь в высокое толстое дерево, а парень на его верхушку влез.

Подбежала старуха, стала дерево ножом рубить. Рубила, рубила, целых два дня рубила, наконец дерево рухнуло. Обрадовалась старуха, схватила парня.

— Смотри, какой бойкий, смотри, какой прыткий! — говорит. — Плохо ты меня знаешь, если убежать вздумал! А ну пойдем со мной.

Шли они, шли и пришли в таежный распадок. Течет по распадку речка, а около речки соломенная юрта стоит. Вошла старуха в юрту, развела огонь и говорит парню:

— Поди в лес, принеси сырую ветку. Я из нее вертел сделаю, мясо буду жарить.

Посмотрел парень, мяса в юрте нигде нет, догадался, что старуха его самого жарить собралась. Пошел парень в лес — плачет, и палку не берет, и назад нейдет. Ходил, ходил, смотрит — перед ним красно-пестрый пороз возник и заговорил человеческим голосом:

— Чего ты, парень, плачешь?

— Заполонила меня толстая старуха, — отвечает он. — За веткой послала, хочет вертел делать, мое мясо жарить.

— Поди в юрту, — говорит пороз, — и проси у старухи ножик, говори ей так: «Тетка, тетка, дай мне нож, я ветку срублю!» А как даст она нож, возвращайся сюда.

Выпросил парень нож и вернулся, не мешкая.

— Садись на меня, держись за рога, — говорит ему пороз.

Вскочил парень на его широкую спину, и понеслись они сквозь тайгу.

Долго ждала старуха парня, наконец, вышла из юрты. Посмотрела на север, глянула на юг — никого не видать, посмотрела налево — нет никого, глянула направо, а беглецы уже два перевала перевалили, на третий поднимаются.

Подобрала старуха полы своей шубы, за пояс заткнула, вдогонку побежала. Совсем уже настигать начала. Вот пороз и говорит парню:

— Возьми обеими руками старухин нож за концы и перегни его через правое колено!

Лишь только перегнул парень нож, как споткнулась старуха, упала на землю и схватилась за правую ногу.

Побежали дальше. Бегут, а старуха через малое время выправила свою больную ногу и опять в погоню пустилась. Совсем настигать начала. Вот пороз и говорит парню:

— Перегни нож через левое колено!

Перегнул парень нож, упала старуха, схватясь за левую ногу, а они побежали дальше. Бежали, бежали, оглянулись — а старуха опять нагоняет

— Переломи нож, — говорит пороз, — и брось обломки в разные стороны!

Переломил парень нож, смотрит — и старуху надвое переломило. Бросил он обломки в разные стороны, глянул — старуху, как пыль, по ветру размело.

Перестал пороз бежать, на шаг перешел. Добрались они до таежного распадка с речной водой, тут пороз остановился и говорит:

— Теперь ты меня заколи, кожу сними, а голову отрежь и положи рогами на север, а носом на юг. Мясо можешь разрезать и съесть, а кожей одеться.

Жалко стало парню пороза, заплакал слезно.

— Как же у меня рука поднимется? — говорит.

Но пороз на своем стоит:

— Делай так, как я говорю!

Заколол парень пороза, снял шкуру, голову положил рогами на север, носом на юг, сам завернулся в шкуру и заснул.

На другой день, едва взошло солнце, пробудился парень и глазам своим не верит — лежит он в новой юрте, под лисьим одеялом, а около очага красивая девушка хлопочет, чай заваривает. Вышел парень из юрты, глядит — у коновязи стоит его пего-рыжий восьминогий конь, вокруг тучные стада пасутся, а на дворе слуги бьют ему поклоны, приказаний ждут. Удивился парень, в юрту возвратился, девушку-красавицу спрашивает:

— Чьи это владенья?

— Это все твое, — отвечает ему девушка.

Еще больше удивился парень, наелся, напился чаю, оседлал коня и поехал к отцу. Входит в юрту, глядь, младшая жена у отца на голове сидит, старшая — на ногах, бьют они богача попеременно и приговаривают: «Куда парня отправил, признавайся! Куда сыночка девал, отвечай!»

И только увидев парня живым и невредимым, отпустили женщины своего злого мужа. Но он после этого уже и встать не смог. Забрал парень обеих женщин с собою, забрал скот и хозяйство, к своей юрте перекочевал. Да там теперь и живет.

ЦАРЬ БАЯН-ХАРА

В прежние времена, давние времена, когда земля становилась землей, вода становилась водой, когда гора Сумбэр была еще с бугорок, молочное море было с озерко, когда в табуне рождались только аргамаки, а на радость отцам — только баторы, когда бумага стала тонкой и свиная голова съедобной, — в эти ранние времена жил в западной местности Шана у подошвы трех гор Монгото-ула славный царь Баян-Хара.

Было у него подданных больше, чем муравьев в муравейнике; скота больше, чем травы в ложбинах; водопоем же для несметных табунов служили три моря Манзан.

Ездил Баян-Хара на вороном коне, взвивавшемся на скаку под синеющее небо, охапками глотавшем черный пырей на пастбищах Алтая, на выгонах Хэхэя.

Жил царь в белосеребряном дворце с перламутровыми дверями. На западную сторону смотрело сорок окон, на восточную выходило восемьдесят. На север вело резное крыльцо с серебряными ступеньками; кобыла с жеребенком пройдет — ни одна ступенька не скрипнет, с лончаком пробежит — ни один лестничный пролет не прогнется. В юго-западном углу дворца, высеребренном изнутри, стоял гнутый трон на двадцати трех ножках; в юго-восточном углу — позолоченный трон на тринадцати ножках. Обнесен был дворец тремя стенами: наружная была из черного камня, и ворота ее подпирались черным валуном, а стерегли их свирепые собаки Хахар и Бахар; средняя стена была из красно-рыжего камня, и ворота ее подпирались красной глыбой, а сторожил их рыжий богатырь исполинского роста; внутренняя стена была сделана из костей добытых на охоте животных, золотые ворота караулили медведь и лев. Под эти стены черная крыса не могла подкопаться, сквозь них талая вода не могла просочиться, в птичьих крыльях не хватало силы, чтобы одолеть эти стены.

В одно прекрасное утро говорит царь Баян-Хара:

— В одиночку человек человеком не станет, одной головней очага не обогреешь.

Достал он желтый свиток судеб, расстелил его от дверей до хоймора и стал водить по нему пальцем, стал вчитываться в священные строки. И выпала ему дальняя дорога в юго-западную сторону на расстояние столетней езды, туда, где на берегу черного моря под мышкой у ледяной горы живет прекрасная Урмагохон, дочь могущественного царя Агу. Узнав об этом, свернул Баян-Хара желтый свиток судеб и положил на прежнее место.

Вышел Баян-Хара на резное крыльцо, кликнул своего вороного коня, пасшегося на северных отрогах Алтая, услыхал конь призывный оклик, узнал голос своего хозяина и молвит:

— На помощь или на потеху понадобился я хозяину? Враг ли прокрался по-волчьи в его владения, друг ли заехал по-соседски?

С этими словами поскакал конь домой. Растеклась по спине грива в три обхвата, вытянулся конь на скаку, как сыромятный ремень, копытами землю отбрасывает, из камней искры высекает, чуткими ушами перебирая, облака стрижет. Подбежал к серебряной коновязи и заливисто заржал. Взял тогда Баян-Хара серебряную сбрую в изукрашенных пластинках и взнуздал своего вороного серебряной уздечкой. Вслед за этим набросил шерстяной потник, чтоб коню не жестко было под узорчатым седлом, затянул его тринадцатью подпругами, укрепил двадцатью тремя подпругами. Целый день водил хозяин своего скакуна по речному льду, чтобы копыта затвердели и покрылись серебром, а потом на горячем песке закалил копыта и говорит:

— Вот теперь ты настоящий хулэг!

Вошел Баян-Хара во дворец, сел за серебряный стол с сытной едой, пересел за золотой стол с вкусными яствами, и клевал он по-птичьи, и глотал он по-волчьи, а потом встал из-за стола и, повертываясь перед зеркалом величиною с двери, начал облачаться в походные одежды. На медно-красное тело надевает шелковую рубаху, поверх нее надевает шелковый халат, безошибочно застегивая сто восемь пуговиц. Потом накидывает шитую золотом шубу, безошибочно застегивая другие сто восемь пуговиц. Наконец надевает черный, как уголь, панцирь, не промокающий и в семидесятидневное ненастье, не пробиваемый семьюдесятью стрелами. Опоясывается поясом, на котором рассветным лучом блещет обоюдоострый меч. Закидывает за плечо богатырский лук, сделанный из рогов трехсот изюбров. Поправляет стрелы в колчане, молодецки на затылок сдвигает свою бобровую шапку.

— Вот теперь я настоящий воин! — говорит.

К серебряной коновязи подойдя, отвязал Баян-Хара шелковый повод, вскочил на коня, привстал на злато-серебряных стременах и взмахнул своим кнутом. Только облачко пыли взметнулось на том месте, где стоял хулэг, только эхо раскатилось по распадкам и ущельям от топота четырех копыт да за тремя перевалами мелькнула красная кисточка на бобровом малахае.

Зарысил всадник через десять падей, ни разу не сворачивая; зарысил через двадцать падей, не объезжая ни одной из преград. Если на небе день — рысил до ночи; если ночь — прямиком в рассвет въезжал на верном хулэге. В жаркие дни без питья обходился, в темные ночи — без сладкого сна. По стрекотанию сороки узнавал середину зимы, свой малахай нахлобучивая поглубже; по пению соловья угадывал разгар лета, малахай сдвигая на затылок. И такой вихрь поднимался за стремительным всадником, что тридцати царям было слышно его приближение, двадцати трем баторам был виден столб крутящейся пыли.

Вынес его хулэг на вершину высокой горы. Сошел всадник на землю, снял седло и потник, разнуздал коня и отпустил его пастись. Тут же натянул тугой лук, свалил одной стрелой изюбра да олениху, нанизал их на вертел и оставил обжариваться над костром, а сам, разостлав потник и подложив под голову седло, улегся спать.

Пробудившись на ранней зорьке, умылся Баян-Хара родниковой водой, перекусил зажарившимся изюбром, насытился запекшейся оленихой, через плечо большие кости выкидывая, через нос малые косточки выфыркивая. А потом достал трубку величиной с лайку да кисет табака размером с рукав и закурил в охотку. Между двумя затяжками глянул вдаль и заметил блестящий дворец царя Агу, подданные которого виднеются окрест как трава в ложбине, как деревья в лесу. Вольный скот царя Агу подходит табунами к водопою. Передние пьют чистую воду, а последние песок да тину облизывают.

Увидев неисчислимые табуны, разволновался Баян-Хара, застучало его сердце так, что прогнулись упругие ребра. И задумался он: не может миновать туман вершины высокой горы: проделав такой долгий путь, надо дойти до конца. И пока думал он свою думу, подсказало ему сердце, ставшее тверже камня:

— Волк да собака надкушенное не бросят, мужчина на полдороге не остановится.

Достал он из колчана стрелу, простреливающую навылет любую дверь; выдернул из налучья лук, сделанный из рогов трехсот изюбров, наложил стрелу на тетиву и проговорил заклинание:

— Если мне суждено умереть, то лети без цели и пропади без вести; а если достоин я лучшей доли, то вонзись в юго-западный угол дворца царя Агу!

С этими словами Баян-Хара пустил стрелу. Просвистела стрела, пропела в полете и вонзилась в юго-западный угол царского дворца. Пошатнулся дворец, накренился на северо-восток. Выбежал на крыльцо царь Агу, увидал такое и приказал слугам выдернуть неведомую стрелу. Кинулись слуги исполнять приказание, да не тут-то было! — ни руками, ни зубами выдернуть не могут.

Вскочил Баян-Хара на вороного хулэга, спустился под гору и говорит подданным царя Агу:

— Сколько народу навалилось на стрелу, выпущенную одним человеком, а справиться не могут! Эх вы, вояки!

Подошел он к юго-западному углу, выдернул свою стрелу и воткнул в серебряный колчан. Вороного хулэга привязал к серебряной коновязи, а сам вошел во дворец. Увидав царя Агу, поздоровался с ним, как подобает царю, поприветствовал его, как равный равного. Начал царь Агу гостя потчевать да расспрашивать:

— С которой стороны, из какой земли, куда едешь и как тебя звать-величать?

Отвечает царь Баян-Хара:

— Прибыл я с севера, из своих владений, что раскинулись у подошвы трех гор Монгото-ула, на берегу трех морей Манзан и зовут меня Баян-Хара. Еду я тропою зятя, а язык мой — за свата.

— Крепко думано, верно сказано, — говорит царь Агу. — Ни слова дурного не могу сказать о вас, дорогой гость, и готов породниться с вами.

Приказал царь Агу ударить в золотой барабан, собрать всех подданных, живущих на северной стороне владений; ударить в серебряный барабан, собрать всех подданных южной стороны.

Выставил богатый царь Агу перед собравшимися гостями гору мяса да озеро вина. Десять суток справляли свадьбу, девять суток пировали, на десятые еле-еле по домам разошлись.

Погостил царь Баян-Хара у своего тестя месяц, пожил другой, на третий говорит:

— Лытке изюбра в котле тесно, а человеку на чужбине тошно. Имеющий родину на берегу трех морей должен держаться своего берега.

— Крепко думано, верно сказано, — согласился царь Агу.

Дал он своей дочери в приданое половину своих подданных, половину табунов да золота с серебром. Запряг в серебряную коляску трех белых иноходцев. Села в коляску царевна Урма-гохон, а Баян-Хара на своем вороном хулэге рядом поехал.

На середине пути говорит Баян-Хара своей жене:

— Я налегке впереди поскачу, приведу в порядок дом и двор, а ты поезжай по оставленным мной меткам. Ночуйте там, где увидите начертанный на земле круг.

Поехал царь Баян-Хара вперед. Едет по дороге и видит: клубящаяся красная пыль столбом к небу поднимается, по широкой долине расстилается, скачет навстречу всадник на рыжем коне, спина которого разъязвлена, оттого что бьет его хозяин спереди и сзади сорокапудовой булавой. Узнал царь Баян-Хара в грозном всаднике семидесятипятиголового Дарда-шара-мангатхая, услыхал его крик:

— Эй ты, падкий на чужое, не довольствующийся своим, зачем взял мою невесту? Она с пеленок просватана, с колыбели предназначена мне в суженые. Силою большого пальца будем тягаться, стреляя из луков, или силою плеч мериться?

— Хочу узнать силу твоего большого пальца, — говорит Баян-Хара.

Разъехались они по вершинам двух гор, и выпало Дарда-шара-мангатхаю стрелять первому. Взял он свою чугунную стрелу, приложил ушком к тетиве и прошептал заклинание:

— Если мне суждено умереть, то лети без цели и пропади без вести; а если достоин я лучшей доли, то пробей насквозь широкую грудь супротивника, сделай рану величиной с дверь, чтобы через нее видно было как днем. Вырви вражье сердце, унеси за три холма и брось под ноги пестрой сороке!

С этими словами выстрелил Дарда-шара-мангатхай. Полетела, загудела стрела. Чтобы не попортила она богатырской одежды, расстегнул пуговицы царь Баян-Хара и подставил распахнутую грудь. Пропела, просвистела черная стрела и прошила богатырскую грудь так, что сквозь рану солнечный свет хлынул. Пошатнулся царь Баян-Хара, но удержался на ногах. Заткнул он рану спереди камнем величиной с жеребенка, а сзади — камнем величиной с барана. Загладил края раны большим пальцем, и полегчало ему, загладил указательным — совсем выздоровел.

— Не думай, — говорит он мангатхаю, — что у настоящего мужчины недостанет таинственных сил на исцеление от таких ран. Теперь мой черед!

Достал царь Баян-Хара стрелу из серебряного колчана и желтый лук, сделанный из рогов трехсот изюбров, натянул тетиву и молвит:

— Если написано мне на роду умереть, то лети, стрела, без цели и пропади без вести; если другая доля мне суждена — отсеки среднюю голову Дарда-шара-мангатхая.

Не успела тетива прозвенеть, а средняя голова мангатхая уже скошенная лежит. Опомнился мангатхай, схватил отсеченную голову, поставил на прежнее место, загладил края раны большим пальцем, и полегчало ему, загладил средним — и повеселел.

— Не. думай, — говорит, — и ты, что у меня недостанет колдовских сил для расправы над тобой!

Откинули они свои луки в стороны, спустились с гор и сошлись посреди долины, чтобы помериться силою своих крутых плеч.

Девять суток они толкались, три месяца приподнимали да кидали друг друга, как тюки на верблюжью спину, девять месяцев они боролись. Под стопою богатырской рассыпались камни в пыль и прах, вековые деревья пригибались, как трава.

На месте поединка взвился от земли до неба ярко-красный столб пыли. Заплутали в тумане и пыли птицы, лишенные гнезд. Звери потеряли своих детенышей, люди сбились с пути, не находя своих жилищ.

На третий год поединка часто-часто забилось серое сердце мангатхая, потемнело у него в глазах и подкосились ноги. Начал Баян-Хара своего супротивника, как войлок, по земле катать-раскатывать, а потом приподнял и перекинул через правое плечо. Так ударился оземь Дарда-шара-мангатхай, что на западе тайги вздрогнул и рухнул столетний кедр. Перекинул Баян-Хара своего врага через левое плечо, да так, что заверещал он, как пойманный зайчишка; закричал, как инзагашка. Наступил Баян-Хара на широкую грудь мангатхая и отрубил ему среднюю голову. А потом понадергал в тайге деревьев, сложил огромный костер и сжег поганые останки семидесятипятиголового Дарда-шара-мангатхая, пепел же его осиновой лопатой развеял на северном ветру.

— Наконец-то я победил непобедимого, одолел неодолимого! — молвил Баян-Хара.

Сел он на коня и отправился дальше. Едет и думает: «Пошевелил я осиное гнездо — постоянную войну затеял; дотронулся ненароком до обиталища комаров — всех неприятелей задел разом. С этой поры с вершины высокой горы не сойдет туман, головы моей не минует война!» — тяжело вздохнул Баян-Хара.

Поднявшись на высокую гору, слез он с коня, закурил трубку и стал вглядываться в даль. Видит: стоят на другом склоне три медных дворца, сияя дивным светом в вечерних лучах.

Подъехал Баян-Хара к первому дворцу, слез с коня и переступил медный порог. Осмотрелся странник и увидел возле очага черную старуху Эмэ-хара-мангатхайку. Мнет она изюбровую кожу, искоса поглядывая на гостя. Колюч взгляд у страшной старухи! Верхние веки ее узких глаз свисают на нос, а нижние веки — на дряблые щеки; верхняя губа падает на ее верблюжью челюсть, а нижняя — на груди, груди — на брюхо, а брюхо — на колени. Чтобы лучше разглядеть гостя, приподняла Эмэ-хара верхние веки, подперла поленом и говорит:

— Ты не радуйся, что победил моего сына. Не пройдет и ночи, как я выверну тебя наизнанку, порву нить твоей жизни.

С этими словами замахнулась Эмэ-хара своей пудовой кожемялкой и кинулась на гостя. Не успел он перешагнуть через порог, не успел выскочить на улицу. Догнала его черная старуха, ударила кожемялкой по голове и рассекла до самых пят на две половины. Левую превратила в ястреба, а правую — в сокола и заставила птиц кружиться над дворцовыми воротами. Но не успокоилась Эмэ-хара, ударила кожемялкой и вороного коня, рассекла его надвое, как и хозяина. Из каждой половины сделала по собаке и посадила их на цепи у дворцовых ворот.

Отряхнула черная старуха свои руки и говорит:

— Эх ты, безрогий бычок, беззубый волчонок! Вот как надо побеждать непобедимых, одолевать неодолимых!

А тем временем молодая царская жена Урма-гохон ехала со своими подданными, ехала, находя путь по оставленным меткам, и, наконец, добралась до дворца своего мужа. Очень она удивилась, не застав царя Баян-Хара дома. Расселила она своих подданных, пустила пастись скот на вольные пастбища Алтая, на склоны Хэхэя и стала жить ожиданьем и надеждой. Через некоторое время родился у нее сын: золотой выше пояса, ниже пояса серебряный.

Приказала царица ударить в золотой барабан, собрать подданных северной стороны; приказала ударить в серебряный — собрать подданных с юга.

Наварили слуги мяса с гору, приготовили вина с озеро, и начался большой пир. Восемь дней гуляли, восемь дней веселились, наконец царица Урма-гохон поставила на отдельный стол самые лучшие яства да напитки и говорит:

— Кто даст новорожденному достойное имя, тот удостоится этих даров из моих царских рук.

Смолкло общее веселье, задумались гости, но никто не отважился дать имя царскому сыну. И тогда выступил вперед сухонький старичок с тоненькой-претоненькой бородою до самой земли, в дырявой, как решето, шляпе и в башмаках без подошв. Подошел он к столу и спрашивает:

— Всякий ли, кто даст имя ребенку, будет удостоен царской милости?

— Всякий! — твердо ответила царица Урма-гохон. Тогда сухонький старичок уселся за стол, съел все яства, выпил все вино, отер усы да бороду и говорит:

— Сына царя Баян-Хара в родных и чужих краях будут звать Алтан-Жоло-мэргэн.

«Алтан-Жоло-мэргэн, Алтан-Жоло-мэргэн…» — стали повторять гости на все голоса и не заметили, как исчез сухонький старичок с тоненькой-претоненькой бородою. И пошло тут веселье пуще прежнего. Только на десятый день разошлись да разъехались гости по своим домам.

Трех дней не прошло, а новорожденный по имени Алтан-Жоло-мэргэн не может уместиться на шкуре годовалого барана, не может утолить голод молоком одной коровы, а еще через три дня тесна ему стала шкура двухгодовалого барана и мало ему молока двух коров. Растет ребенок не по дням, а по часам.

Через месяц вышел он на улицу. Качнуло его влево северным ветром, качнуло его вправо южным ветром, но устоял Алтан-Жоло-мэргэн на ногах, подошел к кучке сверстников и попробовал с ними поиграть. Одного ненароком задел, другого зашиб. Тогда накинулись сверстники на Алтан-Жоло-мэргэна всем гуртом и поколотили его, приговаривая:

— Безотцовщина, безотцовщина!

Заплакал Алтан-Жоло-мэргэн, пришел домой и спрашивает у матери:

— Скажи, кто мой отец и где он?

— Нет у тебя отца и не было, — отвечает мать.

Снова пошел Алтан-Жоло-мэргэн на улицу. Не век же во дворце сидеть да в окошко глядеть. А сверстники не унимаются.

— Безотцовщина, — кричат, — безотцовщина!

Снова в слезах возвратился Алтан-Жоло-мэргэн к матери и спрашивает:

— Матушка, скажи, кто мой отец и где он?

Видит Урма-гохон: пришел срок узнать сыну правду — и говорит:

— Твой родной отец Баян-Хара побежден злой старухой Эмэ-хара-мангатхайкой. Разрубила она твоего отца надвое, левую половину превратив в ястреба, а правую — в сокола. Теперь эти птицы кружат над воротами медного дворца, стерегут в него вход. Разрубила злая старуха и вороного коня, сделав из него двух цепных собак. Но тебе еще рано, сынок, думать о мести. Тело твое еще не налилось силой, хрящи не стали костями.

— Пойду просить у своего создателя такого хулэга, какого я достоин; такие доспехи, какие я смогу удержать; такое платье, которое будет мне под стать, — говорит Алтан-Жоло-мэргэн.

Отправился он пешком к трем горам Монгото-ула, поднялся на самую вершину и воззвал к небесам:

О творец, меня создавший,

О создатель — сотворивший,

Западные тэнгэри,

Пятьдесят пять тэнгэри,

Сам Хан-Тюрмас-тэнгэри,

Тысяча бурханов белых

Бабушка Манзан Гормо,

Подарите мне хулэга,

Богатырские доспехи

И небесные одежды

Подарите мне, прошу!

Загудело от гулкого эха обитаемое небо, содрогнулась обитаемая земля. Услыхали богатырский голос пятьдесят пять тэнгэри, устроили малый суглан на Луне; призвали тысячи белых бурханов, устроили большой суглан на Плеядах. Открыли они священное желтое писание и узнали о том, что не гром гремит, а созданный ими Алтан-Жоло-мэргэн просит у творцов своих коня, доспехи и одежду.

Не мешкая долго, приготовили творцы добротное платье, грозное оружие и крепкий щит, а главное — золотисто-солового хулэга под серебряным седлом. Уложили в торока одежду с доспехами и пустили коня на землю со словами:

— Если ты настоящий мужчина, то сумеешь поймать этого хулэга и будешь на нем ездить. Если нет, то ходи пешком!

Завидев хулэга, обернулся Алтан-Жоло-мэргэн придорожным камнем и затаился у обочины. А как стал хулэг мимо проходить — схватил мэргэн волочащийся повод, поймал золотисто-солового, развязал торока и облачился в богатые одежды. Осмотрев себя, говорит мэргэн:

— Войлок и тот вытягивается, а настоящий мужчина крепнет. Одежда, великоватая летом, зимой станет впору.

Осмотрел мэргэн богатырские доспехи, взял в руки бухарский лук и говорит:

— Войлок и тот вытягивается. К зиме этот лук станет еще туже.

Вставил Алтан-Жоло-мэргэн ногу в серебряное стремя и сел верхом на золотисто-солового хулэга. Метнулся горячий конь в сторону, встал на дыбы, но удержался в седле ловкий ездок. Тогда взвился конь в поднебесье, но и тут ездок показал свою сноровку и не выпустил поводья из рук. Успокоился хулэг, перешел на ровную рысь.

— Так ли ты быстр, как и горяч? — спрашивает его мэргэн.

— Мясо трехгодовалого барана не успеет свариться, а я уже трижды обегу землю. Мясо четырехгодовалого барана не успеет изжариться, а я уже обегу землю четырежды, — отвечает хулэг. — Твою же силу я успел ощутить на себе, но предела ей не знаю.

— В поединке я не уступлю самому плечистому из плечистых, а в стрельбе из лука померюсь силою большого пальца с любым из поединщиков, — говорит мэргэн.

— Тогда мы должны быть вместе, — решили оба.

Сел Алтан-Жоло-мэргэн на золотисто-солового коня и вернулся домой к своей матери. Расседлал он коня и пустил пастись на выгоны Алтая, на склоны Хэхэя, а сам стал жить-поживать да сил набирать для дальней дороги, для поединка с коварной и сильной Эмэ-хара-мангатхайкой.

Поправил он поломанное, починил разорванное, вышел на улицу и призывно крикнул в сторону Алтая.

Услышал золотисто-соловый призывный крик, эхом раскатившийся по горным распадкам, и говорит:

— Это голос моего хозяина. Ближнего ли врага он увидел или дальнего приметил?

Зашевелил хулэг своими ушами, большими, словно широкие рукава, прислушиваясь к знакомому голосу. А потом фыркнул так, что туман сделался; ударил передним копытом так, что молния в землю ушла и гром раскатился окрест. Забросил хулэг свою гриву в три обхвата на спину, а трехсаженный хвост — на крестец, прискакал домой, остановился у серебряной коновязи и звонко заржал.

Вышел на крыльцо Алтан-Жоло-мэргэн, накинул на коня серебряный недоуздок, серебряной уздой взнуздал. День водил его хозяин по озерному льду, чтоб копыто стало круглым, другой день водил его по прибрежным камням, чтоб копыто затвердело. А потом накинул на золотисто-солового потник, оседлал серебряным седлом, затянул его десятью подпругами, двадцатью подпругами укрепил и со словами: «Хулэг мой готов к дальнему пути!» — вбежал во дворец.

Захлопотала мать его Урма-гохон. Поставила перед сыном серебряный стол с сытным угощением, поставила золотой стол с вкусными яствами. Как птица, склевал Алтан-Жоло-мэргэн угощение; как волк, проглотил яства.

Выйдя из-за стола, начал облачаться в походные одежды. На медно-красное тело надевает шелковую рубаху, поверх нее надевает шелковый халат, безошибочно застегивая сто восемь пуговиц. Потом накидывает шитую золотом шубу, безошибочно застегивая другие сто восемь пуговиц. Наконец надевает черный, как уголь, панцирь, не промокающий и в семидесятидневное ненастье, не пробиваемый семьюдесятью стрелами. Опоясывается поясом, на котором рассветным лучом блещет обоюдоострый меч. Закидывает за плечо богатырский лук, сделанный из рогов трехсот изюбров. Поправляет стрелы в колчане, молодецки сдвигает на затылок бобровую шапку.

— Вот теперь я настоящий воин! — говорит.

Подойдя к серебряной коновязи, отвязал Алтан-Жоло-мэргэн шелковый повод, вскочил на коня, привстал на злато-серебряных стременах и взмахнул своим кнутом. Только облачко пыли взметнулось на том месте, где только что стоял хулэг, только эхо раскатилось по распадкам и ущельям от топота четырех копыт, да за тремя перевалами мелькнула красная кисточка на бобровом малахае.

— Хорошо родиться тому младенцу, которому суждено стать таким молодцем, хорошо явиться на белый свет тому жеребенку, которому суждено стать хулэгом, — только и успела подумать Урма-гохон.

А Алтан-Жоло-мэргэн все рысил да рысил в сторону владений Эмэ-хара-мангатхайки. В жаркие дни без питья обходился, в темные ночи — без сладкого сна. По стрекотанию сороки узнавал середину зимы, свой малахай нахлобучивая поглубже; по пению соловья угадывал разгар лета, малахай сдвигая на затылок. Одолев половину пути, слез мэргэн с золотисто-солового коня, обратил его в серебряную монету и положил в карман, а сам обернулся золотистой осой и полетел к трем медным дворцам Эмэ-хара-мангатхайки.

Покружив над медными крышами, нашел он глубокую щель, забился в нее и стал наблюдать за мангатхайкой, выведывая ее колдовские тайны.

Однажды вошла во дворец девица-красавица. Стала она песни петь, стала заплетать восемьдесят восемь своих смоляных косичек. Влетел за нею Алтан-Жоло-мэргэн, принял свой прежний вид и спрашивает у девицы:

— Откуда ты взялась и как тебя зовут?

— Я дочь трех лам Соржи, живущих на вершине горы Монгото-ула, — отвечает девица-красавица. — Зовут меня Нарин-Зала-абахай. Я должна была, спрыгнув с высокой скалы, попасть в рот злой мангатхайке, но пролетела мимо и попала в этот дворец. А ты чей будешь?

— Я сын царя Баян-Хара по имени Алтан-Жоло-мэргэн, приехал сразиться с хозяйкой этих медных дворцов и освободить своего бедного родителя, — говорит мэргэн.

— Так ты и есть тот самый Алтан-Жоло-мэргэн, за которого мне суждено выйти замуж! — обрадовалась девица-красавица. — Так нагадали мои отцы, а они никогда не ошибаются. Но как же ты победишь Эмэ-хара-мангатхайку, если она неодолима?

Ничего не ответил мэргэн. Взбежал он на крыльцо того дворца, в котором обитала мангатхайка, открыл двери и переступил медный порог. Осмотрелся мэргэн и увидел в левом углу Эмэ-хара-мангатхайку. Мнет она изюбровую кожу, искоса поглядывая на вошедшего. Верхние веки ее узких глаз свисают на нос, а нижние веки — на дряблые щеки; верхняя губа падает на верблюжью челюсть, а нижняя — на груди, груди — на брюхо, брюхо — на колени. Чтобы лучше разглядеть вошедшего, приподняла Эмэ-хара верхние веки, подперла поленом и говорит:

— Не иначе как имеющий отца за отцом пожаловал. Не подумал ты о том, что твои суставы скреплены волосками жилок. Порву я их — и порвется нить твоей жизни.

С этими словами замахнулась Эмэ-хара своей пудовой кожемялкой и кинулась на мэргэна. Да не тут-то было! Схватил Алтан-Жоло-мэргэн мангатхайку за обе косы, и пошла тут такая борьба, что завалили поединщики северо-западный угол дворца. Выкатились они на улицу. Трое суток припоминали друг другу прошлые обиды, девять суток боролись во дворе, три месяца воевали, три года бились смертным боем, — не смогли одолеть друг друга. Там, где упирались мощной стопою, красные горы выросли; там, где скользили по земле, взметая камни в поднебесье, — серые горы выросли.

На месте поединка взвился от земли до неба ярко-красный столб пыли. Заплутали в тумане и пыли птицы, лишенные гнезд. Звери потеряли своих детенышей, люди сбились с пути, не находя своих жилищ.

Увидала Эмэ-хара девицу Нарин-Зала-абахай и говорит ей:

— Ты была суженой моего сына-мангатхая, тебе и решать наш спор: кому хочешь добра, тому подай белого проса; кому хочешь зло сотворить — подай черного.

Подала девица Нарин-Зала-абахай горсть белого проса Алтан-Жоло-мэргэну. Стал он сильнее прежнего. Бросила девица горсть черного проса злой мангатхайке. Покинули старую последние силы. Одолел Алтан-Жоло-мэргэн мангатхайку Эмэ-хара, распорол ее утробу, и вылетело оттуда великое множество птиц, вышло без числа, без счету зверей, выехало на телегах три улуса людей. Птицы взмыли в поднебесье, звери кинулись в дремучие леса, а люди стали расспрашивать друг друга, стали земляков да родню искать, стали Алтан-Жоло-мэргэна благодарить, желая ему добра и славных побед над недругами отныне и до скончания века.

Взял Алтан-Жоло-мэргэн по кусочку бересты из девяти окрестных лесов, взял ключевой воды из девяти таежных источников. А потом поймал ястреба и сокола, которые кружили над воротами, окурил их священным берестяным дымком, омыл ключевой водой. Забили крыльями ястреб и сокол, слились воедино, — и принял царь Баян-Хара свой прежний вид. Признал он своего сына и говорит:

— Ты победил непобедимого, одолел неодолимого врага. Честь тебе и хвала!

Превратили они двух сторожевых псов в вороного коня. Сложили огромный костер и сожгли поганые останки Эмэхара-мангатхайки, а пепел ее березовой лопатой по северному ветру развеяли, осиновой лопатой по южному ветру размели.

Женился Алтан-Жоло-мэргэн на девице Нарин-Зала-абахай. Взяли они весь скот и все добро убитой мангатхайки, не оставляя обрывка ремня и обломка ножа, да и отправились домой.

Едут и мест родных узнать не могут: люди в полон угнаны вместе со скотом, куда ни глянь — запустение царит, только черный ворон в небе играет да желтая лисица в степи тявкает, а дворцовый двор черным пыреем порос, таким высоким, что до седла достает.

Диву дались царь Баян-Хара и сын его Алтан-Жоло-мэргэн.

— Чей подлый сын сотворил такое зло? — гадают они, входя во дворец.

— Моя жена Урма-гохон-хатан в прежнее время слыла умнейшей из красавиц, — говорит Баян-Хара. — Не могла она без весточки нас оставить.

С этими словами выдернул он один из камней очага, вынул оттуда бумажный свиток величиною с подол, на котором было написано рукою Урма-гохон-хатан: «Прибыл на наше горе с северо-восточной стороны Круторогий Рыжий мангатхай, он и угнал нас в полон. Не ходите по следу непобедимого, не ищите неодолимого. А про меня и думать забудьте. Будете живы — добро само вас найдет».

Прочитав эту бумагу, сильно рассердился царь Баян-Хара.

— Кто, родившись бабою, должен сидеть дома, когда его жена вместе со скотом в полон угнана? — гневно спрашивает он. — Кто, родившись мужчиною, спустит такую обиду?

Пустили отец с сыном пастись пригнанный скот на пастбища Алтая, на выгоны Хэхэя, а сами отправились на северо-восток, во владения Круторогого Рыжего мангатхая. Не успели проехать половины пути, как распознал об их приближении мангатхай и говорит:

— Все случилось так, как должно было случиться: человек, имеющий жену, к жене своей едет, а имеющий мать — к матери. Входящее в мои владения войско я должен достойно встретить, покидающее мои владения — проводить.

Сел Круторогий Рыжий мангатхай на красного пороза, послушного ему без повода, и поехал навстречу неприятелю. Добрался он до вершины таежного распадка, слез с пороза и улегся на землю, разинув свою непомерно широкую пасть так, что нижняя челюсть расстелилась вдоль дороги, а верхняя подперла высокое небо.

Ехали царь Баян-Хара и сын его Алтан-Жоло-мэргэн, не ведая забот, и не заметили, как их кони въехали на нижнюю челюсть Круторогого Рыжего мангатхая. Помял он царя Баян-Хара между правыми коренными зубами, а когда тот обмяк, открутил свой правый рог, положил в него царя и поставил рог на прежнее место. Принялся мангатхай за Алтан-Жоло-мэргэна. Помял его между левыми коренными зубами, а когда тот ослаб, открутил свой левый рог, положил в него мэргэна и поставил рог на прежнее место, молвив при этом:

— И нынче у меня достало силы победить непобедимых, одолеть неодолимых!

Сел он на своего красного пороза и вернулся домой.

Тем временем Нарин-Зала-хатан родила двух мальчиков-близнецов. Запеленав их, положила рядом с собою и, не в силах подняться с постели, стала ждать возвращения мужа.

Но не до Алтан-Жоло-мэргэна дошла весть о рождении близнецов, — проведал об этом Круторогий Рыжий мангатхай и говорит:

— Надо раздавить их, как червяков; надо прихлопнуть их, как мух, пока они малы да неразумны, пока в молодецкую силу не вошли.

Сел мангатхай на своего красного пороза, послушного ему без повода, кликнул за собой темно-бурого жеребца, послушного без узды, и отправился вершить свое черное дело.

Однако не простые близнецы родились у Нарин-Зала-хатан. Едва одолел мангатхай половину пути, как проведали они о приближении злодея.

— Если бы мы отведали немного материнского молока, — говорят мальчики, — то мы бы сумели постоять за себя.

Но не может Нарин-Зала-хатан подняться, чтобы накормить грудью новорожденных, лежит она без сил. А Круторогий Рыжий мангатхай уже ко дворцу подъезжает, соскочив с пороза, на крыльцо взбегает. Вот склоняется он над младенцами и потирает в нетерпении свои руки.

— Безрогие молодцы! — кричит. — Раздавлю вас и прихлопну, пока вы малы да неразумны, пока вы своей настоящей силы не обрели!

— Подожди, старик! — взмолилась Нарин-Зала-хатан. — Не кипятись, словно щи над огнем. Мы в твоих руках — никуда не денемся. Мои близнецы только что родились, они еще не отведали материнского молока. Дай им и мне совершить предначертанное самой судьбой, не то ляжет на тебя неискупимый грех.

— Крепко думано, верно сказано, — согласился мангатхай.

Ударил он легонько по левой щеке Нарин-Зала-хатан собольим рукавом, и женщина привстала с постели. Ударил он по правой ее щеке выдровым рукавом, и женщина выздоровела. Встала она с постели и ступила так плавно на землю, словно ковыльные травы колыхнулись, заговорила до того ласково, что на плоских каменных плитах трава проросла, а на черной воде пенки вскипели. Так приговаривая, пододвинула она золотой стол и поставила его перед мангатхаем. Убрала хозяйка золотой стол вкусными яствами, убрала серебряный стол крепкими напитками. Круторогий Рыжий мангатхай, как птица, клюет; как волк, глотает.

Взяла Нарин-Зала-хатан близнецов, усадила одного из них на правое колено, другого — на левое и дала им отведать материнского молока.

Только припали мальцы-близнецы к материнской груди, как понял Круторогий Рыжий мангатхай, уразумел своим вещим разумом, что большую промашку сделал.

— Обманула подлая, перехитрила хитрющая! — закричал он и кинулся к Нарин-Зала-хатан, чтобы отнять у нее мальцов-близнецов.

Только собрался он схватить одного из них, как тот обернулся соловьем и взмыл в поднебесье. Только протянул руку к другому, как тот обернулся расплавленным серебром и скрылся в пламени очага. Тогда превратился Круторогий Рыжий мангатхай в семь ястребов и кинулся вдогонку за соловьем. Четырежды облетели они широкую землю, восемь раз облетели высокое небо, стали семь ястребов настигать соловья. Не мешкая, ударился соловей оземь и превратился в три низкорослые черные березки в таежном распадке. А семь ястребов — в семь дряхлых старух, которые начали обрубать без жалости низкорослые черные березки да вязать веники. Еще и солнце не закатилось, как обрубили семь дряхлых старух все ветки на двух березках. Только занесли топор над последней — да не тут-то было! — обернулась она снова соловьем. Снова в семь ястребов превратился мангатхай и кинулся следом. Вот уже и настигать стал. Но коснулся соловей своим крылом морской волны и превратился в семьдесят мальков, канувших в глубине моря. В семьдесят тайменей превратился мангатхай, переловил шестьдесят девять мальков, уже и рот разинул, чтобы проглотить семидесятого, но махнул тот своим серебряным хвостом, снова обернулся соловьем и взмыл над морем. Снова превратился мангатхай в семь ястребов и кинулся за беглецом. Полетел соловей в сторону горы Монгото-ула, влетел в открытое окно того дворца, где жили три ламы Соржи, и забился под подол одного из лам. Огорченный Круторогий Рыжий мангатхай спустился с горы, сел верхом на своего красного пороза и отправился восвояси.

А соловей превратился в прекрасного мальчика к великой радости трех лам Соржи. Стали ламы растить да пестовать ребенка и назвали его Алтан-Шагай-мэргэн. А узнав, что у него есть еще и брат, назвали близнеца Монгон-Шагай-мэргэн. Когда подрос Алтан-Шагай и вошел в мужскую силу, дали ему ламы большое золотое перо, сидя на котором можно было лететь куда захочешь.

Однажды сел на золотое перо Алтан-Шагай-мэргэн и прилетел домой к матери. Взошел он на крыльцо, положил перо в карман и открыл двери дворца. Глянул Алтан-Шагай и глазам своим не поверил: сидит его мать Нарин-Зала-хатан в самом дальнем углу дворца, словно древняя старуха, в пыли запылившаяся, в пепле выпепелившаяся.

Подошел Алтан-Шагай-мэргэн поближе, сел возле очага и закурил трубку.

Тут Нарин-Зала-хатан спрашивает его:

— Чей ты будешь и куда путь держишь?

— Я табунщик царя Томо-Улана, — отвечает мэргэн. — Три года назад потерялся у меня трехгодовалый верблюд. Вот я и брожу по свету, разыскиваю свою пропажу, с каждой горки смотрю на все четыре стороны, спрашиваю в каждом царстве-государстве, но не могу отыскать своего верблюда. Может быть, вы слыхали о нем?

— Нет, не слыхала, — отвечает Нарин-Зала-хатан. — А не говорят ли люди про моих мальцов-близнецов, один из которых превратился в соловья и взмыл в поднебесье, другой обернулся расплавленным серебром и скрылся в пламени очага, когда Круторогий Рыжий мангатхай хотел их съесть?

— Ведать не ведаю, — молвит мэргэн, — но ходили слухи, будто настиг мангатхай несчастного соловья.

— Так я и думала, — заплакала мать. — Если бы живы были мои сыновья, то они бы непременно навестили меня.

Пожалел Алтан-Шагай свою мать и открылся ей, рассказав про все свои злоключения и про своих избавителей да попечителей — о трех ламах Соржи.

Расцеловала мать родного сына, обняв руками его могучую шею, обвив руками его податливую, словно лоза, шею. Так она сильно обрадовалась, что, приподнявшись с места, забывала сесть; присев, думала, что стоит.

Пожив дома да подождав, когда поправится мать, стал Алтан-Шагай-мэргэн в дорогу собираться.

— Пойду своего брата-близнеца искать, — говорит.

Вот вышел он за ворота, набрел на след червяка и двадцать лет шел по этому следу, пока тот не превратился в след мизгиря. Еще десять лет брел мэргэн и не заметил, как след мизгиря превратился в след горностая. След горностая попетлял-попетлял и превратился в след хорька. След хорька — в заячий, заячий — в лисий, лисий — в медвежий, а медвежий — в змеиный. Видит Алтан-Шагай: змеиный след под землю ведет, собрался с духом и, шагнув в бездонную яму, оказался в нижней обитаемой стороне.

Огляделся-осмотрелся Алтан-Шагай-мэргэн, взобрался на высокую гору и увидел оттуда дворец на берегу синего моря, во дворе корыто с водою. Вот вышел на крыльцо белого дворца статный молодец, подошел к корыту, окунулся в нем раз-другой и превратился в большущего змея Абарга-мого. Вполз Абарга-мого в синее море. Взволновалось оно крутыми волнами, вспенилось белой пеной и вышло из берегов.

Спустился Алтан-Шагай-мэргэн с высокой горы, дошел до дворца, открыл двери. Видит: на столе яства стоят, напитки в сосудах томятся. Поел мэргэн, попил, а потом спустился в глубокое подполье и затаился.

Не заставил себя ждать Абарга-мого. Выполз он из синего моря, добрался до корыта, поплескался в нем и принял свой молодецкий облик. Вошел молодец во дворец, глянул на стол, а там все съедено, все выпито. Кинулся он в один угол, кинулся в другой, стал срывать занавески. «Кто, — кричит, — хозяйничал в моем доме?» Наконец открыл он двери погреба и нашел Алтан-Шагай-мэргэна.

Схватились они за грудки, выкатились во двор и принялись бороться. Пока боролись, завалили юго-западный угол дворца. Пока отряхивались — упала между ними желтая книга судеб. Стали они ее листать, стали по ней пальцем водить и вычитали себе на радость, что оба они — братья-близнецы, дети Алтан-Жоло-мэргэна. Появившегося на свет первым звать Алтан-Шагай, а младшего — Монгон-Шагай.

Обнялись родные братья, а потом спрашивает Алтан-Шагай на правах старшего:

— Что же ты, брат, домой не возвращаешься?

— Я таким маленьким ушел в пламя очага, что не помню обратной дороги, — отвечает Монгон-Шагай.

Усадил Алтан-Шагай своего брата на золотое перо, уселся сам, и в одночасье очутились они в родном дворце. Но не задержался дома Алтан-Шагай. Оставил он Монгон-Шагай-мэргэна сторожить добро да присматривать за матерью, а сам отправился на поиски Круторогого Рыжего мангатхая.

Летит на своем золотом пере, на северо-восток правит. Как только перевалил середину пути, так всполошился в своих владениях Круторогий Рыжий мангатхай.

— Имеющий отца к отцу спешит, — говорит он. — Имеющий деда с бабкой к старикам летит. Имеющий подданных и скот — свое добро ищет. С честью встретим, достойно проводим!

С этими словами сел Круторогий Рыжий мангатхай на красного пороза, послушного ему без повода, и поехал навстречу Алтан-Шагай-мэргэну. Добрался он до вершины таежного распадка, слез с пороза и улегся на землю, разинув свою непомерно широкую пасть так, что нижняя челюсть расстелилась вдоль дороги, а верхняя подперла высокое небо. Как вздохнет мангатхай, так таежные деревья сами ему в рот влетают вместе со зверьем, пробегающим мимо, и птицами, пролетающими рядом.

Летел Алтан-Шагай-мэргэн на своем золотом пере, ни о чем не ведая, и влетел в широко открытую пасть Мангатхая. Однако не растерялся мэргэн, поставил копье поперек пасти, подпер острием верхнюю челюсть и кричит:

— Стар-старичище, разжуй меня!

Хотел мангатхай сомкнуть свои челюсти, но еще больше занозил их богатырским копьем.

Ухватил мэргэн Круторогого Рыжего мангатхая за волосы одной рукой, другой — выдернул столетнюю лиственницу да и начал ею мангатхая поперек спины охаживать, приговаривая:

— Это тебе — за отца! Это тебе — за деда! Это — за бабку! Говори, пес, куда их дел?

Ударил Алтан-Шагай-мэргэн ненавистного мангатхая так, что испустил он дух, а крутые его рога сами собой отвалились — и вышли оттуда дед Алтан-Шагай-мэргэна — царь Баян-Хара и отец — Алтан-Жоло-мэргэн, оба живы и невредимы.

Сожгли они останки Круторогого Рыжего мангатхая, развеяли пепел по северному ветру осиновой лопатой, по южному — березовой и направились прямиком в черный железный дворец побежденного злодея. На шестьдесят верст раскинулся тот дворец в длину и ширину. Едва отыскали мэргэны Урма-гохон-хатан, спрятанную мангатхаем в железный амбар без окон, без дверей. Вместе с пленницей загнал мангатхай в этот амбар три зимних заморозка, смерзшихся в один холод.

Сломали мэргэны железный амбар, вызволили Урма-гохон-хатан, ставшую от холода меньше семилетнего ребенка. Тогда съездил царь Баян-Хара в девять лесов, привез бересты, набрал из девяти таежных источников ключевой воды. Окурил Урма-гохон-хатан берестяным дымком, омыл священной водой, и стала она прежней красавицей, а ума ей было не занимать.

Подожгли три мэргэна — дед, отец да внук — дворец Круторогого Рыжего мангатхая, забрали все его добро, всех подданных, весь скот, не оставив ни обрывка ремня, ни обломка ножа, и отправились в родные места, едва протискиваясь с бесчисленным скотом в узких ущельях, едва утоляя жажду тучных табунов водой горных и степных рек. Так едучи, добрались до дома.

Расселили мэргэны новых подданных на новых местах, пустили скот на пастбища Алтая, на выгоны Хэхэя, и зажили с тех пор счастливо и богато.

ГЛУПЫЙ ВОЛК

Надоело пастись лошадям под знойным солнцем. Направился весь табун прямиком к реке напиться и поплескаться. Самым резвым да сильным досталась чистая вода, а отставшим муть да грязь.

Был в этом табуне маленький серый жеребенок. Оттеснили его другие лошади, и увяз он в грязной луже едва не по уши. Вот уже весь табун разошелся, поспешая на пастбище, а серый жеребенок барахтается в грязи, выкарабкаться не может.

Тут подходит к нему волк.

— Вот это удача! — говорит. — Съем я тебя, однако, серый жеребенок!

— Где это видано, где это слыхано, чтобы упавшего в лужу стригунка задрал благородный волк? — спрашивает жеребенок. — Сначала вытащи меня отсюда, как подобает настоящему молодцу, а потом сам рассудишь, съесть меня или нет.

— Твоя правда, — согласился волк. Помог он жеребенку выбраться из лужи и спрашивает: — Ну теперь-то я могу тебя съесть?

— Какой ты нетерпеливый, — отвечает жеребенок. — Как ты меня такого грязного есть будешь? Сначала смой с меня глину и речной ил, а потом поступай как знаешь.

Принялся волк мыть жеребенка. Принялся облизывать перепачканные бока и грязные ноги. Едва управившись, говорит жеребенку:

— Теперь ты вкуснее будешь. Пора тебя съесть!

— Да кто же ест подмокшее мясо! — удивляется жеребенок. — Дай ты мне хоть немного обсохнуть, я же никуда не денусь.

Оскалил волк острые зубы и уселся рядышком в ожидании скорой поживы. Сидит, слюнки глотает, а серенький жеребенок на солнце сушится. Вот уже вечереть стало, обсохли бока, встряхнулся серый жеребенок, почувствовав, как разогрелось тело и налилось молодой силой.

Тем временем подступил волк к жеребенку и разинул свою пасть.

— Кончилось, — говорит, — мое терпенье. Съем я тебя и косточки обгложу.

— Воля твоя, — отвечает жеребенок. — Только хочу я тебе открыть напоследок великую тайну: под правым копытом моей задней ноги хранится золотая печать с надписью. Прочти сначала эту надпись, как подобает настоящему молодцу, а потом можешь съесть меня.

Очень захотелось волку узнать тайну золотой печати. Взялся он за правое жеребячье копыто, стал надпись искать. А серенький жеребенок, собрав всю силу и точно нацелившись, так лягнул волка, что, отлетев в сторону, свалился тот без памяти.

— Глупый ты волк! — сказал напоследок жеребенок и стрелой умчался в степь.

Очнулся волк, открыл один глаз, а другой продрать не может, — до того сильно припечатал его жеребенок своим копытом. Но и одним глазом видно, что серого жеребенка след простыл.

— Какой же я дурак! — стал казниться волк. — Какую надпись я хотел прочесть на золотой печати, если грамоте не разумею! Какой же я простофиля! — не переставал ругать себя волк, бредя по степи и обнюхивая мышиные норки.

Вдруг видит — на склоне горы пасется бычок-двухлеток. «Уж этот-то от меня не уйдет!» — решил волк и бросился к бычку.

Бычок и убегать не стал, сообразив, что состязаться в резвости с волком бесполезно. А волк подбегает и говорит:

— Бычок, бычок, я тебя съем!

— Дядюшка волк, — отвечает бычок, — силой ты всегда меня взять успеешь, а вот попробуй одолеть смекалкой.

— Чтобы одолеть тебя, большого ума не понадобится, — зарычал волк, оскалив острые клыки.

— Ума, говоришь, не понадобится? — удивился бычок. — Ну-ка, садись ко мне на спину. Удержишься на загривке, тогда и съешь меня.

Уселся волк верхом на бычке и покрепче за рога ухватился. А бычок взбрыкнул и затрусил в сторону загона, да все быстрее и быстрее. Так со всего разбега и влетел в ворота. Не успел волк сообразить, что нагнуться бы надо, ударился лбом о верхнюю перекладину так, что искры из глаз посыпались, и свалился без памяти. Когда же пришел в себя, огляделся — бычка и след простыл.

— Горе мне, глупому! — стал сокрушаться волк, поглаживая шишку на лбу. — Никогда больше не сяду верхом на быка и детям своим накажу не делать этого.

Направился волк в сторону леса и тут увидел пасущихся на опушке свиней. Уткнувшись пятачками в землю, они ничего вокруг не замечали.

— Ну, свиньи, придется мне съесть вас! — зарычал волк, подходя поближе.

— Какой же ты грозный, дядюшка волк! — дружно изумились свиньи. — Разве можем мы тебе перечить. Только сделай милость, послушай сначала нашу прощальную песню, — сказали свиньи и уселись вокруг волка.

Интересно серому послушать, как свиньи поют, не стал он перечить.

А сытые свиньи начали хрюкать, визжать, пищать на все голоса, подступая к волку. Одни пищали тонко-тонко. Другие визжали звонко-звонко. Остальные хрюкали так, что волк вконец оглох, уронил голову и сидел, не чая вырваться из плотного кольца.

Заслышав шум и гам, прибежали пастухи, увидели волка, схватились за жерди да такой трепки дали серому, что кинулся он бежать, не разбирая дороги. Бежит и ругает себя:

— Какой же я несчастный! Какой же я глупый! Ну зачем мне понадобилось свиное пение?

Вдруг видит — бежит навстречу собака.

— Уж ты-то меня не обманешь! — зарычал волк. — Уж тебя-то я съем!

— Дядюшка волк, — взмолилась собака, — на что тебе такая худющая? Сквозь мои ребра даже солнце просвечивает. Если ты в самом деле голоден, то почему бы тебе не полакомиться конским салом в четыре пальца толщиной? Загляни в соседние кусты.

Побежал волк туда, куда собака указала. А там и впрямь лежит конина. Вцепился голодный волк своими острыми зубами в приманку, которую оставили охотники, и угодил задними лапами в капкан. Попробовал было вырваться, но ослаб вконец и затих. А тут и охотник подоспел.

Говорят, так и окончил свой век глупый волк, который непременно хотел кого-нибудь съесть.

СТАРИК УХАНАЙ

Жил на свете старик Уханай. Была у него маленькая белая юрта да большое стадо белых коров. Паслись они на неистощимых, вечно цветущих лугах и так расплодились, что Уханай давно потерял им счет, а из коровьего молока сделал запасы курунги с озеро величиной.

Были у старика Уханая и у его жены Сэскэл сын Дабхальжихан и дочь Дагда, ходившие за отцовским стадом, день и ночь оберегавшие его.

Вот однажды заснул Уханай и трое суток спал таким крепким сном, что и гром небесный не в силах был разбудить его. И снится старику, будто явился невесть откуда непобедимый воин, пролил запасы курунги с озеро величиной, сломал и опустошил белую юрту, одолел в поединке и убил сына Дабхальжихана, спалив на костре его тело, а жену Сэскэл и дочь Дагду угнал в полон вместе со стадом белых коров.

Проснулся старик Уханай и видит, что и в самом деле сломана его белая юрта, убит его единственный сын, опрокинуты запасы курунги с озеро величиной, угнано стадо белых коров, а вместе с ними — жена Сэскэл и дочь Дагда. Остался он один в сломанной юрте.

Поплакал старик, погоревал, вспоминая сгинувшее семейство да пропавшее добро, а на десятые сутки утер глаза рукавом и отправился куда глаза глядят.

Шел он, шел и нашел на дороге бычью лопатку, обглоданную собаками, омытую дождями. «Все, что подарено землей, пригодится несчастному Уханаю», — решил он. Поднял Уханай лопатку, и, разбив себе нос, вымазал кровью свою находку, чтобы казалась не прежней обглоданной костью, а лопаткой с мясом. Засунул Уханай ее за пазуху и отправился дальше.

Поздним вечером попросился он на ночлег в первый попавшийся дом.

— Откуда ты родом, старик, и куда путь держишь? — спрашивает хозяин дома.

— Зовут меня Уханаем, — отвечает старик. — Жил я на южной стороне долины, а теперь странствую по белу свету.

Переночевал Уханай в гостеприимном доме, видит, что его никто не гонит, — на другую ночь остался. И куда ни пойдет — обязательно вымазанную кровью лопатку с собою захватит. Заметил это хозяин и спрашивает:

— Что это ты с бычьей лопаткой повсюду носишься? Положил бы ее в наш котел — пусть бы она вместе с нашим мясом сварилась.

— Положить-то я, пожалуй, положу, — отвечает старик, — да боюсь, как бы ваш котел не объел с нее мясо.

— Помилуй, наш котел не ест мясо, — возразил хозяин, — а если съест, то мы отдадим тебе этого обжору.

Вынул старик из-за пазухи лопатку, кинул в котел и смиренно сел рядышком, поджидая, когда мясо сварится. Вот стали хозяева вынимать варево, а лопатка — голым-голешенька, белым-белешенька.

— Я вас предупреждал, что котел может обглодать да обсосать бычью лопатку — единственное мое богатство. Придется взамен забрать ваш злосчастный котел, — вздохнул старик Уханай.

Делать нечего, отдал хозяин свой котел, хотя и очень подивился: с каких это пор котлы стали есть чужое мясо, не трогая своего. А старик забрал котел и отправился дальше. Целый день шел, а поздним вечером добрался до селения и снова попросился переночевать в одну из юрт. Не стал отказывать хозяин юрты, только спросил:

— Откуда ты родом, добрый человек, и куда путь держишь?

— Зовут меня Уханаем, — отвечал старик. — Жил я на южной стороне долины, а теперь странствую по белу свету.

Гостит Уханай у добрых людей день, гостит другой. Куда ни пойдет — повсюду с собой котел захватит. Удивляется хозяин, спрашивает:

— Зачем ты повсюду со своим котлом таскаешься? Поставил бы его с нашими, пусть стоит себе.

— Еще чего! — отвечает старик. — Ваш скот растопчет ночью мой котел, а у меня кроме него ничего нет.

— Виданное ли дело, чтобы скот котлы ломал? — удивился хозяин. — Да если такое случится — я отдам тебе своего черного барана.

Согласился старик Уханай, поставил свой котел рядом с хозяйскими, а когда все заснули, тихонько подкрался, обмотал котел войлоком, стукнул по нему камнем, которым ворота подпирают, и сломал котел так, что никто и не услышал. После этого лег Уханай на прежнее место и заснул крепким сном.

Утром хватились хозяева, а котел-то сломан! Тут и гость проснулся.

— Не я ли вас предупреждал, — говорит, — что ваша скотина может сломать впотьмах мой котел! Отдавайте вашего барана.

Делать нечего, отдал хозяин черного барана, и пошел Уханай дальше, а когда свечерело, постучался к третьим хозяевам. Приняли его, как дорогого гостя, он же, куда ни пойдет — повсюду тащит за собою черного барана. Вот хозяин и говорит ему:

— Отпусти, старик, своего барана с нашими, никуда он не денется.

А Уханай ему в ответ.

— Боюсь, — говорит, — как бы ваши бараны не съели за ночь моего.

— Где это видано, чтобы бараны друг друга ели?! — удивился хозяин. — Если такое случится, то я тебе дам взамен черного двадцать белых баранов.

Согласился Уханай и отпустил черного барана в хозяйскую овчарню. А когда все уснули, осторожно вышел на улицу, пробрался в овчарню, заколол своего барана и выпачкал его кровью головы хозяйских баранов, шкуру же разрезал и лоскутки повесил на их рогах. После этого вернулся в юрту и лег спать.

Утром хозяева смотрят — морды у всех баранов в крови, а на рогах висят лоскутья от шкуры черного барана. Прибежал в овчарню Уханай и давай причитать:

— Горе мне, горе! Говорил же я, что съедят эти оглоеды моего барана. Вот и остался я нищим!

Делать нечего, отдал хозяин Уханаю двадцать белых баранов, и отправился старик дальше.

Пригнал он баранов в лощину и давай их резать. Освежевал всех до одного, сложил в кучу так, что на ровном месте мясной бугор вырос, а из-под него ручеек крови потек.

Прибавил Уханай шагу, нагнал по дороге двух путников в волчьих дохах и говорит им:

— Видели — обочь дороги лежит гора мяса, а из-под нее ручей крови струится?

— Не было никакой мясной горы, — отвечают путники. — Мы там недавно проходили.

Заспорил с ними старик Уханай. Спорили они, спорили и побились об заклад, при этом путники поставили на кон свои волчьи дохи. Втроем вернулись в лощину. Смотрят, а там и в самом деле лежит гора мяса, а из-под нее ручей крови течет. Путники рты пораскрывали, а старик Уханай забрал у них волчьи шубы и отправился дальше.

Шел он, шел и забрел к одному человеку, у которого были дочки на выданье. Переступил Уханай порог юрты. Встретил его хозяин как самого дорогого гостя. Только Уханай опять за свое: повсюду таскает за собою волчьи дохи, а когда спать ложится или за стол садится — под себя подкладывает. Вот хозяин и спрашивает:

— Дались тебе эти дохи! Что ты с ними таскаешься?

— Боюсь, — говорит Уханай, — что твои дочери изрежут мои дохи на заплатки.

— Мои дочери еще не тронулись умом, — отвечает хозяин. — Если же такое случится — я выдам их за тебя замуж.

Положил гость волчьи дохи рядом с хозяйскими, а когда все уснули, разрезал свои дохи на мелкие кусочки и разбросал лоскутки возле постелей хозяйских дочерей. Утром хозяин за голову схватился. А старик Уханай тут как тут.

— Отдавай обещанное, — говорит.

Делать нечего, отдал хозяин своих дочерей за старика Уханая. Вернулся он вместе с молодыми женами в родные края, выстроил заново свою белую юрту и зажил на славу.

Да недолго продолжалось его счастье. А все оттого, что не любили старика молодые жены. Накурили они однажды из курунги котел тарасуна. Напился старик Уханай допьяна и запел песню о прежней своей жизни, о нашествии непобедимого воина, о похищении молодой жены и дочери, о смерти единственного сына. Потом перешел к своему последнему странствию, пропел о том, как подобрал с земли бычью лопатку, как обманом выменял ее на котел, котел — на черного барана, черного барана — на двадцать белых, их — на две волчьих дохи, а дохи — на двух девиц-красавиц. Пел старик о том, как благодаря своей ловкости да оборотливости стал он по-прежнему богат и добыл двух молодых жен. Выслушав до конца старикову песню, рассердились жены, а когда старик Уханай уснул, разрушили они его белую юрту, угнали скот на подворье отца и сами к нему вернулись.

А старику Уханаю сон снится, будто спит он под открытым небом, а его жены жилище рушат, скот угоняют. На другой день продрал старик глаза — так и есть: ни юрты, ни жен, ни скота.

Поплакал старик Уханай, погоревал, а потом вышел на улицу, подобрал еще одну бычью лопатку и отправился по белу свету. Может быть, и к нам постучится.

ГАЗАР ПООЛИН, СЫН ЗЭЭДЭЛЭЯ

В те стародавние времена, когда погода стояла благодатная и травы ярко зеленели, когда молочно-белое море лужицей казалось и свиньи отъедались на его берегу, когда исполинская гора Сумбэр была маленькой кочкой, когда развесистое дерево опушки колыхалось молодой порослью и круторогий козел резвился маленьким козленком, в те старопрежние времена жил на свете сын Зээдэлэя Газар Поолин со своей старухой.

Была у них дочь Ногоондар — любимица богини Зеленой Тары и сын Сагаандар — любимец богини Белой Тары. Подарили боги брату с сестрой несколько жизней.

Большой искусницей была красавица Ногоондар: из шелка размером с мизинец могла сшить двадцать халатов, а из шелка размером с ладонь — выкроить десять дох и дэгэлов.

Славным охотником был Сагаандар, имевший тугой серебряный лук, натянутый на отлогом зеленом лугу, доброго чалого аргамака с чеканным серебряным седлом и кнут с серебряным фунтовым кнутовищем.

В это самое время собрался Хартаганаан-хан выдать свою дочь замуж и пригласил искусницу Ногоондар на шитье свадебных нарядов. А Сагаандар, залатав рваную одежду, зашив распоротую сбрую, увидел в степи пыль, поднятую дикими животными, и отправился на охоту.

Говорит Газар Поолин своей старухе:

— Побьет наш сын множество оленей да коз, привезет высохшие шкуры и заставит их выделывать. Того и гляди, замучает нас работой. Как бы нам от такого беспокойного сына избавиться.

Посудили они, порядили, и старик решил:

— Я выкопаю глубокую яму у двери, накрою ее скальной глыбой и сверху припорошу горными травами.

— А я, — добавляет старуха, — за двадцатью реками да речушками насобираю ядовитых трав и наварю из них зелья.

От крепкой серебряной коновязи до дверей дома расстелил старик мягкую войлочную дорожку, у самого порога выкопал бездонную адскую яму, накрыл ее каменной глыбой и сверху забросал горными травами. Насобирала старуха ядовитых трав по берегам двадцати рек и речушек, сварила зелье и налила в почетную золотую чашу.

Вот возвращается домой молодец Сагаандар, везя связки добытых шкур, а добрый чалый аргамак говорит ему по дороге:

— Турья-турьянзу, я перескажу слово в слово, а ты, хозяин мой, слушай да на ус мотай. Решили отец с матерью сгубить тебя. Турья-турьянзу, твой отец-старик, что умом не велик, до дверей дома постлал мягкую войлочную дорожку, а у самого порога выкопал бездонную адскую яму. А старуха-развалюха за двадцатью реками и речушками собрала ядовитые травы, сварила из них зелье, налила в почетную золотую чашу и хочет угостить тебя.

Узнав об этом, разбросал молодец добытые шкуры, освободив коня от поклажи, и налегке вернулся домой.

Оглядел он родительский двор и понял, что все сказанное конем приготовлено и ждет его неверного шага. Воткнул Сагаандар свою красную стрелу с восьмидесятипудовым набалдашником посреди двора, привязал к ней коня, а потом перескочил адскую яму и с шумом опустился на хойморе.

Отец головой качает.

— Эхма! — говорит. — А мы-то тебя поджидаем, наше неуклюжее дитя, совсем с ног сбились. Почему ты не привяжешь коня за новую серебряную коновязь, а лук со стрелами не повесишь на новую серебряную вешалку? Что же с тобой случилось, если ты в наш новый двор не входишь как подобает долгожданному гостю, а козлом через порог прыгаешь, медведем на хоймор опускаешься?

Отвечает Сагаандар:

— Был я в чужедальней стороне, показывал там свою удаль да так расхрабрился, так расходился, что подумал: а не усесться ли мне на хойморе, когда домой возвращусь?

Тут старуха поставила перед сыном золотую чашу с адским зельем.

— Выпей, — говорит, — за благополучное возвращение.

— Не беспокойся, матушка, — отвечает сын, — ни голод, ни жажда меня не мучают.

— Ах, сыночек мой, что же на тебя нашло? — настаивает мать. — Хотя бы раз исполни наши желания. Если не можешь выпить до дна, то пригубить почетную чашу ты просто обязан.

Не мог вынести упреков и увещеваний молодец Сагаандар, дотронулся до зелья средним пальцем и упал замертво.

Кликнул Газар Поолин плотника и заказал ему деревянный гроб, кликнул кузнеца и заказал железный гроб. Положили старик со старухой мертвого сына в деревянный гроб, деревянный гроб поставили в железный и обшили его шкурой сивого быка. А потом вышли на берег черного моря и обратились к нему с заклинанием:

— Батюшка черное море, подносим тебе вместо хадака своего сына единственного. Батюшка черное море, шумное ночью, бурное днем, навертывай вал за валом посреди пучины, бей в берег горячей волной! Вскипая красной пеной, взлетай к звездам черной пеной! Не позволяй фыркать над собою коню со сплошным копытом, не отдавай ни одному смертному наш хадак. А если перестанешь ты шуметь, не станешь кипеть, я своим проклятьем иссушу тебя без остатка! Если не будешь грохотать, забудешь бурлить, я своим проклятьем исчерпаю тебя до дна, закручу вместе с рыбешкой, заверчу вместе с сорожкой!

Сказав так, бросили они сына в морскую пучину.

Словно взбесилось черное море, красной пеной забурлило, белой пеной закружило, приняв такой хадак.

Вернулись старик со старухой домой. А через малое время хан Буха прослышал о том, что старики погубили своего сына, прискакал к ним, выколол у обоих по правому глазу, раздробил каждому по правой руке, сделал старика рабом, а старуху — рабыней, обуздал арканом весь их скот, а всех подданных обложил данью и приучил к покорности.

Тем временем искусница Ногоондар, предчувствуя недоброе, отложила в сторону шитье свадебных одежд, испросила у Хартаганаан-хана позволения съездить домой, проведать родной очаг.

Надежной охраной снабдил хан девицу, и пустилась она в путь. Завидев родное кочевье, говорит Ногоондар сопровождающим:

— Друзья мои верные, возвращайтесь обратно. Очень уж сердит порою бывает мой младший братец. Как бы беды не случилось.

Вернула она своих товарищей, а сама переступила порог дома.

Вдруг с северо-западной стороны прогрохотал гром, набежала черная туча с дождем, появился чалый аргамак молодца Сагаандара с притороченными к седлу луком, колчаном со стрелами и одеждой.

Говорит он девице Ногоондар:

— Турья-турьянзу, я перескажу слово в слово, а ты выслушай меня, девица Ногоондар, дочь Газара Поолина. Остался я бездомным сиротой. Твой отец-старик, что умом невелик, и вместе со старухой-развалюхой погубили своего единственного сына, твоего родного брата молодца Сагаандара. Вместо хадака преподнесли они его батюшке черному морю. Не теряй дорогого времени, скачи вниз по течению. Но сначала переплети семь своих косичек в одну длинную косу, возьми боевой лук со стрелами, оденься в ратные одежды брата, накинь его китайский узорчатый дэгэл с семьюдесятью пятью пуговицами, а подпоясайся широченным монгольским поясом, доходящим до ворота, надень богатырскую шапку, отороченную собольим мехом, натяни унты, которым нет износа, и стань во всем похожей на настоящего мужчину! Пересохли до впадин мои глаза, источились четыре моих копыта. Дай мне глотнуть из целебного аршана, дай пощипать сочной травы, и поскачу я вниз по течению черного моря. И тогда не щади меня, не жалей, натяни удила так, чтобы до ременных застежек рот разорвался, стегни мое правое бедро фунтовым кнутом так, чтобы проняло меня до костей!

Переплела девица Ногоондар свои семь косичек в одну длинную косу, надела дэгэл, крытый узорчатым китайским шелком, натянула унты, которым нет износа, подпоясалась широченным, доходящим до ворота монгольским поясом, на голову надела бобровую шапку размером с порядочную кочку, взяла лук с боевыми стрелами, привстала на пудовых серебряных стременах, взмахнула фунтовым серебряным кнутом и отправилась в путь.

Скачет она вниз по течению черного моря, парит чуть пониже синеющего неба, чуть повыше колыхающихся туч, стрелою пронзая облака. Вдруг слышит грохот, громче топота бесчисленных скакунов, оглушительное бряцанье множества стремян. «Что стряслось?» — думает. Огляделась Ногоондар и увидела пятнадцатиглавого рыжего мангатхая. Вскинула девица свой боевой лук и проговорила над стрелой: «Если мне суждено победить, то попади в среднюю голову мангатхая! Если мне суждено погибнуть — лети в пустоту и пропади без вести!»

Угодило острие наконечника прямо в большую медную голову мангатхая и снесло ее, словно срезало. Повалился мангатхай замертво.

Едет она дальше и видит: стоит серебряный ханский дворец с резной серебряной изгородью. Объезжая дворец вдоль ограды, увидела Ногоондар, что в дверях горницы лежит двадцатипятиголовый мангатхай. Потянулся он, зевнул и рявкнул своим слугам:

— Слушайте три тысячи моих воинов и тридцать богатырей! Разрубите вместе с одеялом из меха тарбагана низкорослую жену мою и выбросьте подальше! Сбросьте на дно семисаженной адской ямы семерых моих пузатых сыновей. Приготовьте столько архи, сколько в озере воды. Наварите столько мяса, сколько в степи кочек. Заготовьте восемьдесят бочек омулей, засыпьте их восемью бочками соли. Пошлите приглашение на свадьбу девяноста четырем ханам-государям! Увидел я дочь старика Газар Поолина и хочу на ней жениться. В зрачке ее правого глаза светится женское искусство. А посмотришь на ее правую щеку — увидишь отблеск правого берега моря…

— Стань моей женой, — обратился мангатхай к девице Ногоондар, — и я спасу твоего брата.

Ради спасения братца Сагаандара не стала отказывать Ногоондар двадцатипятиголовому мангатхаю.

— Слушайте, три тысячи моих воинов и тридцать богатырей! — закричал он снова. — На пустынном острове, посреди большого моря, на расстоянии восьмидесяти пяти лет пути постройте крепость. Возле нее поставьте рыболовные сети и верши против течения, пусть попадется в них гроб Сагаандара.

Тем временем вскипело море красной пеной, подернулось белой накипью, забурлило посередине, опадая по краям шумным прибоем. Снесло рыболовные снасти двадцатипятиголо-вого мангатхая, разбросало по берегу. Рассыпалась громадная крепость, словно была она сделана из песка. Поглотили пустынный остров морские воды. Сам мангатхай с горем пополам выбрался на сушу, хотел схватить девицу Ногоондар, но она убежала и спряталась в кустах боярышника. Неуклюжий мангатхай кинулся было в погоню, да только кожу изодрал. Оставшись ни с чем, обхватил он руками все свои двадцать пять голов и запричитал:

— Что же я наделал! Ни за что ни про что сгубил семерых своих пузатых сыновей и нескладную низкорослую свою женушку! Сколько бы она мне еще сыновей и дочек нарожала!

А девица Ногоондар отправилась дальше. Ехала она, ехала и заметила посреди огромного моря превеликую льдину. «Не ты ли это, бедный мой братец», — подумала девица. Только подумала так, как остановилась льдина, и услыхала Ногоондар:

— Сестра моя старшая, дорогая моя заступница, зачем ты слезы льешь и ходишь следом за плывущим по воде, за поднимающимся маревом к небу? Разве ты не знаешь, что странствую я по свету с благословения своих родителей? Не испытал я мягкости нового одеяла, сшитого матерью и отцом из шкуры серого быка, не испытал удобств березовой люльки, выструганной умелым гробовщиком, но увидел я на своем неприкаянном пути нареченного своей любимой старшей сестры. Звать ее суженого Хабсаргалта мэргэн, сын хана Сагсы. Не выходи замуж ни за кого другого!

Затих голос брата, и льдина поплыла дальше. Остановилась в растерянности девица Ногоондар, призадумалась: «Если умирать, так лучше вдвоем; если возродиться в другой жизни, то уж лучше вместе!»

И поехала она берегом моря. Долго ехала и увидела прекрасных вороных коней на песчаном откосе. Привязала она своего аргамака возле вороных красавцев, а сама пошла умыться к черному морю. Откуда ни возьмись прилетели три лебедушки. Заговорила напевно одна из них:

— Дэвиэлэнгуйн хэбиэлэнгуйн! Мы оттуда, куда не ступал конь своим звонким копытом, где ворон не распластывал свои широкие крыла. Если ты понимаешь нас, то продолжим беседу, а если нет, то объяснимся на языке пальцев. Мы, небесные феи, оживляем умерших, обогащаем неимущих. Чем помочь тебе, печальная девица?

Сбросили они свои лебяжьи перья и превратились в трех красавиц. Тогда Ногоондар говорит им:

— По вине родителей лишилась я единственного своего брата и теперь страдаю и мучаюсь на этой земле. Молю вас, если можно его спасти, то спасите; если можно вызволить, то вызволите из ледяной неволи.

Сказав это, потеряла девица Ногоондар последние силы и упала, ударившись о прибрежные камни.

— Не горюй, сестрица, — говорят лебедушки-красавицы. — Если еще можно спасти твоего брата, то непременно спасем, если можно вызволить, то обязательно выручим его.

Сели они на вороных коней и въехали в черное море. С большим трудом вытащили они превеликую льдину на берег. Разрезали ее и увидели, что Сагаандар, лежавший внутри деревянного гроба, превратился в младенца и громко плачет, слезно заливается. Дала Ногоондар ему свою грудь, и успокоился младенец.

Стал он подрастать не по дням, а по часам. Не прошло и трех дней, а он не может уместиться в шкуру трехгодовалого быка, не прошло и четырех дней, как он уже ходить начал, сделал из прутика лук и стрелы, стал мелкими пичужками промышлять.

Говорит девица Ногоондар:

— Не сесть ли нам вместе на коня? Не поехать ли нам на родину?

Сели они вдвоем на чалого аргамака и зарысили в сторону родных краев. Вдруг напали на них семь маленьких да пузатых хана и убили Сагаандара.

— Горе ты мое! — запричитала сестра. — И как тебе умирать не надоест!

Тут аргамак шепчет ей на ухо:

— Говорят, три дочери небожителя Эсэрэна способны оживлять мертвых. Живут они неподалеку. Надо съездить за ними и привезти сюда.

Призадумалась Ногоондар. Снова приняла она мужской облик и, благословясь, отправилась в путь.

Едет она — и вдруг видит красивый войлочный дворец. Посреди двора стоит одна-единственная коновязь, за которую привязаны шесть коней разных мастей. Привязала девица своего аргамака и взошла на крыльцо. Оглянулась она на коня своего, и только тут заметила, что ее аргамак — сущая кляча против шестерых разномастных коней.

— Да и какое может быть везение нам, потерявшим своего хозяина! — с досадой воскликнула девица.

Вернулась она к коновязи, превратила своего коня в кремень, спрятала его в суму из-под огнива, а сама обернулась маленькой пичужкой, забилась в простенок и стала подслушивать да подсматривать за тем, что происходит в доме.

В горнице по правую сторону сидели три молодца, а по левую — три девицы. Три молодца готовили стрелы, а девицы шили шапки из выдры и соболя.

Вот один из молодцев осмотрел свою стрелу и передал крайнему. Тот попробовал ее острие большим пальцем и говорит:

— Хороша стрела, но все же уступает боевым стрелам молодца Сагаандара, сына Газар Поолина.

— Если так, то не нужна она мне вовсе! — воскликнул молодец, сделавший стрелу, и бросил ее в огонь очага.

Тут одна из девиц, закончив шить бобровую шапку, размером с кочку, передала другой красавице. Осмотрела та шапку, помяла ее в руках и говорит:

— Хороша, спору нет, но все же далеко ей до шапок, которые шьет девица Ногоондар, дочь Газар Поолина.

— Ах, какая жалость! — воскликнула девица, разорвала шапку в клочья и бросила в огонь очага.

Тем временем спрашивает одна из девиц:

— А как мы их узнаем, если брат с сестрой вдруг возьмут да и зайдут к нам? Говорят, что лицом они очень схожи.

Отвечает один из молодцев:

— Если войдет мужчина, то встанет на правую сторону и начнет осматривать оружие. А если девица войдет, то станет на левую сторону и начнет осматривать ваше рукоделие.

Услышав об этом, Ногоондар подумала: «Неужто мы и впрямь превосходим во многом этих молодцев и девиц?»

Одернула она на себе мужские одежды, зашла в дом и села рядом с тремя молодцами на правую сторону. Осмотрели они друг у друга оружие, и тут заметили молодцы, что гость на девиц да на их рукоделие заглядывается.

«Наверное, свататься пришел», — подумали молодцы и вышли на крыльцо.

Осталась Ногоондар с тремя девицами и говорит им:

— Я тот самый человек, который желает посватать одну из трех дочерей небожителя Эсэрэна.

Отвечают три девицы:

— Если не за вас, то за кого же нам еще выходить? Только время наше девичье не приспело, не отдаст нас отец замуж. Надо у него разрешения спросить.

Вознеслись они на небо к своему отцу Эсэрэну, спросили у него позволения на замужество. Не стал отец перечить. «А напоследок, — говорит, — погуляйте да порезвитесь в моих небесных садах. Заодно и друг к другу присмотритесь».

Заперли всех четверых в небесном саду. Стали они там веселиться да гулять, печали и забот не зная. Однажды спрашивает старшая девица своих младших сестер:

— Ну и как? Не пытается ли молодец проявить к вам внимание?

— Нет, ни чуточки! — отвечают те.

— Тогда я сама проникну к нему нынешней ночью, — говорит старшая из сестер.

Тем временем пришел к девице Ногоондар верный аргамак, склонился над ее головой и шепчет на ухо:

— Нынешней ночью тебя навестит одна из красавиц. Ты же затяни сейчас на мне подпругу, да потуже. Только девица взойдет на твое ложе, вы услышите среди ночной тишины, как лопнет подпруга, как перескочу я высокий забор небесного сада и поскачу Млечным Путем. Тогда ты со словами: «Ах, какая жалость! Все-то задуманное мной убежавшего аргамака не стоит!» — соскакивай с постели и кидайся в погоню за мной. Когда догонишь меня и вернешься к девицам, предложи им в полуденную жару искупаться в белом озере с живой водой.

Послушала Ногоондар своего коня, подтянула подпругу, привязала аргамака к коновязи.

Среди ночи пришла к ней старшая из сестер-красавиц, только откинула горностаевое одеяло, как заржал на дворе аргамак, оглушительно громко лопнула седельная подпруга. Сорвалась с постели Ногоондар и кинулась в погоню за своим конем с криком:

— Ах, какая жалость! Все-то задуманное мной убежавшего аргамака не стоит!

Поутру возвратилась Ногоондар на своем аргамаке и говорит девицам-красавицам:

— А не искупаться ли нам в белом озере с живой водой?

Обрадовались девицы новой затее, а Ногоондар, памятуя об убитом брате, добавляет:

— Я поеду впереди вас, вы же поспешайте следом. Если увидите начертанный на земле круг — оставайтесь дневать на том месте, если извилистую линию — оставайтесь ночевать.

И она поскакала на своем аргамаке вперед. Найдя убитого брата на прежнем месте, одела его в ратные одежды, привязала в изголовье коня, а сама спряталась неподалеку.

Тем временем подъехали к месту стоянки три девицы. Увидала Сагаандара старшая из сестер, перепугалась не на шутку и закричала:

— Да это ж наш молодец мертвый лежит!

Тогда говорит младшая девица:

— Каким бы достойным ни был мужчина, но и он может ошибиться. Как бы мудра ни была женщина, но и она может перепугаться. Если мы не поднимем этого молодца на ноги, на что нужно тогда наше искусство оживлять мертвых и обогащать бедных?

Перешагнула через кости Сагаандара старшая из сестер-красавиц и ударила по ним кнутом со словами: «Соединись разрозненное!» И в тот же миг разбросанные кости легли так, как им положено лежать.

Перешагнула через кости Сагаандара средняя из сестер и ударила по ним кнутом, приговаривая: «Пусть голые кости оденутся плотью! Пусть мертвое мясо наполнится кровью!» И стало так, как сказала средняя сестра.

И младшая из сестер взмахнула своим кнутом, перешагивая через Сагаандара и покрикивая на него: «Как же вы долго спать изволите! А ну-ка вставайте быстрее!»

В тот же миг ожил молодец Сагаандар и вскочил на ноги. Увидел он перед собою девиц-красавиц и, ослепленный их красотой, долго не мог вымолвить ни слова. Наклонился к нему аргамак и молвит:

— Опомнись, хозяин! Сделай вид, что ты давно знаешь и помнишь этих девиц. Поблагодари их за возвращение с того света. Чтобы оживить тебя, сестрица Ногоондар переоделась в мужские одежды и обманным путем привела дочерей небожителя Эсэрэна к месту твоей гибели. Из трех девиц-красавиц самая младшая мудрее всех. Подумай о том, как бы заполучить ее в жены.

Все понял молодец Сагаандар, не забыл ни одного из советов своего коня. А когда возвратилась в девичьих одеждах сестрица Ногоондар, устроили пир на весь мир. Молодец Сагаандар женился на младшей дочери небожителя Эсэрэна, а две ее сестрицы вернулись к себе на небеса.

Вот говорят они однажды своему батюшке:

— Приснилось нам, будто наша младшая сестра вышла замуж за молодца, бывшего у нас в гостях и гулявшего в небесных садах.

— Ах, мошенник! — возмутился небожитель Эсэрэн. — Как же он сумел выкрасть мою любимую дочь? Не кудесник ли он какой?

— Батюшка наш, — отвечают дочери, — говори потише, не гневи понапрасну молодца Сагаандара.

— Неужто у меня появился такой могущественный зять, что про него и слово резкое сказать нельзя? Не навестит ли он меня, пока я жив? Не постучит ли в двери мои? — обрадовался Эсэрэн и послал большое приданое своей дочери.

Разбогател молодец Сагаандар. Живет с молодой женой и горя не знает. Вот вздумалось ей навестить своего отца Эсэрэна. После отъезда жены заскучал Сагаандар и говорит сестрице Ногоондар:

— Захотелось мне побывать на прежних местах своей охоты. А ты не смотри, что день очень длинный, следи за скотом постоянно; не смотри, что ночь томительна, не давай погаснуть огню в очаге.

Направил молодец Сагаандар своего коня на север, взобрался на гору с трехглавой вершиной, уселся верхом на среднюю из них, к другой спиною прислонился, в третью ногами уперся и стал смотреть за своим домом.

Увлеклась девица Ногоондар шитьем и забыла за скотом своим присмотреть, забыла очаг проверить. А когда хватилась, скот взаперти отощал и огонь в очаге давным-давно погас. Всполошилась девица, поймала в табуне самого покладистого солового жеребца и помчалась огонь искать. Скачет она и видит: в неглубокой пади стоит неказистая избушка, из трубы дымок клубится. Остановила Ногоондар своего коня у крыльца и крикнула:

— Хозяева, не дадите ли огня?

На ее голос вышла из избушки древняя старуха в лохмотьях, держа в руках тлеющую головню, и говорит:

— Ах, какая же ты красавица! Дай я тебя поцелую в правую щечку!

Подставила девица правую щеку, а старуха впилась в нее и всю кровь, все жизненные соки высосала. Схватила Ногоондар ослабевшей рукой головню и в беспамятстве поскакала домой. Вошла она в свой белоснежный дворец и рухнула замертво.

Глядя на это, стал молодец Сагаандар целиться из своего тугого лука в черную старуху-ведьму. Целился с восхода солнца до самого заката. И только на вечерней заре выпустил свою стрелу, сразив насмерть злую старуху.

Прискакал молодец домой и видит: его сестра мертвая лежит. Решил он похоронить Ногоондар, завернул тело в шелковое покрывало, положил в большой синий короб, привязал короб к рогам смирного изюбра и отпустил его на волю.

Однажды в сумерках возле дома бедного пастуха что-то загрохотало. Выскочили на улицу старик со старухой и видят: лежит посреди двора большой синий короб. Затащили старики громоздкий короб в дом, развязали, разрезали веревки и нашли внутри крохотную девочку. Стали старик со старухой ребенка растить.

Подросла дочь, красавицей стала. Проезжал однажды мимо дома Хабсаргалта мэргэн, сын Сагсы-хана. Увидали молодые друг друга, влюбились и поженились. На другой год родилась у них дочь, да такая плаксивая, что ни днем, ни ночью от нее покоя нет. Обратился Хабсаргалта мэргэн к семидесяти черным астрологам. И поведали они:

— Родословная вашей дочери берет начало на северо-западе. Она правнучка Зээдлэй мэргэна, внучка старика Газар Поолина, дочка Хабсаргалта мэргэна и его жены, любимицы богини Зеленой Тары, носившей в прежней жизни имя Ногоондар.

С тех пор, усыпляя ребенка, стали напевать:

— Спи-засыпай, правнучка Зээдэлэй мэргэна, внучка старика Газар Поолина. Баю-баюшки-баю.

При этих словах замолкала маленькая девочка и спокойно засыпала.

Тут наступил день свадьбы у хана Хартаганаана. Отправился на свадебный пир и Хабсаргалта мэргэн со своей женой, имевшей в прежней жизни имя Ногоондар и носящей его по сей день.

А молодец Сагаандар, сын Газар Поолина, десять лет разыскивая изюбра с синим коробом на рогах, угадывая путь по следу вспугнутого паука и ушедшего под землю червя, оказался однажды возле большого ханского дворца и услышал, как служанка, убаюкивая дитя, напевала:

— Спи-засыпай, правнучка Зээдэлэй мэргэна, внучка старика Газар Поолина. Баюшки-баю.

«Откуда этой женщине знать всех моих предков?» — подумал Сагаандар, безмерно удивившись. Снял он дверцу с ханского ягнятника, высыпали наружу ягнята и разбежались в разные стороны. Служанка оставила колыбель и кинулась собирать ягнят. А молодец Сагаандар вошел в дом и растормошил заснувшего было ребенка. Вернулась на крик служанка и вновь запела:

— Спи-засыпай, правнучка Зээдэлэй мэргэна, внучка старика Газар Поолина. Баю-баюшки-баю.

Спрашивает тогда молодец у служанки:

— Откуда у тебя такая присказка?

— Эту девочку родила невестка нашего хана, — начала свой рассказ служанка. — Родилось дитя с дурным характером, со дня своего рождения рот не закрывало. А про невестку нашу говорят, будто она живет новую жизнь и найдена в коробе. Однажды к дому бедного пастуха подошел смирный изюбр с ношей на рогах и скинул во дворе этот короб. Выбежали старик со старухой из дома, развязали короб, разрубили веревки и увидели внутри плачущую крохотную девочку. Стали они ее растить да холить. И вот стала она девушкой и влюбился в нее сын нашего хана Хабсаргалта мэргэн. Поженились они, и на другой год родилась у них вот эта крикливая малышка. Пригласил Хабсаргалта семьдесят черных астрологов. Долго мудрили они и сказали: «Родословная девочки берет начало на северо-западе. Она правнучка Зээдэлэй мэргэна, внучка старика Газар Поолина, дочка Хабсаргалта мэргэна и его жены, имевшей в прежней жизни имя Ногоондар и носящей его поныне». С тех пор мы ее укачиваем, вспоминая предков до третьего колена, и девочка засыпает.

— Вот оно что, — говорит молодец. — А где же семейство хана Сагсы вместе с его сыном Хабсаргалта мэргэном и его женой, носившей в прежнее время имя Ногоондар и зовущейся так по сей день?

— На свадьбу хана Хартаганаана отправились, — отвечает служанка.

— Поеду-ка и я на эту свадьбу, — решил молодец.

Долго ли, коротко ли, но наконец добрался Сагаандар до дворца хана Хартаганаана. Обернулся молодец занюханным оборванцем, уселся прямо на сырую землю, отбирает у собак кости и в подол складывает.

Узнала Ногоондар в оборванце своего родного брата, и когда перед нею поставили почетное блюдо из крестца и бедренной кости, она вспомнила, что у Сагаандара был нож, которым можно было резать не только мясо, но и саму кость, равных ему по остроте ни у кого не водилось. Когда настало время отведать почетное блюдо, Ногоондар говорит:

— Разрезать бы этот крестец острым-преострым ножом.

Но не нашлось во всем дворце такого ножа. Тогда Ногоондар как бы в шутку спрашивает у оборванца:

— Нет ли, почтеннейший, у тебя того, что найти не могут?

— Как не быть, — отвечает он и достает из-за пазухи свой нож.

Дотронулась Ногоондар острым-преострым ножом до крестца — и развалилась кость надвое. Говорит Ногоондар сердито:

— Что же вы, хозяева, таких гостей на сырой земле угощаете, объедками кормите?

— Кто бы мог подумать, что этот оборванец — обладатель такого ножа, какого во всем ханстве не нашлось! — удивился хан Хартаганаан. Подошел он к странному гостю и просит его: — Не могли бы вы принять более достойный вид, подобающий обладателю редкого ножа, а не то я стану посмешищем чужеземных ханов.

— А почему бы нет! — воскликнул Сагаандар. Вытащил он из своего колчана стрелу, переломил ее, и превратилась она в коня. Привязал его Сагаандар к коновязи, надел притороченную к седлу одежду, лихо сдвинул соболью шапку набок и превратился в прекрасного молодца, излучающего вокруг себя сияние. У гостей от восторга дух захватило, стали они наперебой приглашать молодца к столу, разными яствами да питьем потчевать.

Пригласил молодец Сагаандар свою сестру Ногоондар вместе с мужем Хабсаргалта мэргэном к себе в гости, устроил пир на весь мир, и вот среди шумного застолья спрашивает молодец у своего зятя-мэргэна:

— Разве может мудрый человек забыть своих родителей?

— Мудрый человек не забывает благодеяний, — отвечает Хабсаргалта мэргэн.

— Ты должен обязательно съездить за отцом и за матерью. Хочу на них взглянуть перед отъездом, — говорит Ногоондар своему брату.

Решился молодец Сагаандар забрать своих родителей из владений Буха-хана, снарядился в путь-дорогу и наказывает своей жене:

— Не забывай меня в своих молитвах, поглядывай временами на предначертанный мне путь.

— Поезжай со спокойным сердцем, — напутствует его жена. — Ничего дурного не случится. Но возьми с собой в дорогу ёрхо, подаренное мне отцом Эсэрэном, оно тебе пригодится.

Вот едет молодец ущельем. Вдруг видит: стоит поперек дороги преогромный пороз, ни объехать его, ни перескочить. Набычился пороз, передним копытом землю роет, рогами облака бороздит и мычит на все ущелье:

— Я верный страж Буха-хана! Меня еще никто не объезжал, через мою спину никто не перепрыгивал! Если ты пришлый враг — рогами проткну, если коварный недруг — копытом растопчу! Если с дурными помыслами прибыл — посажу тебя на шестисаженный язык, отправлю в утробу, откуда уже пометом выйдешь!

Сказал он так, слизнул молодца с коня шестисаженным языком и уже проглотить собрался, как вспомнил Сагаандар о подаренном ёрхо, ударил им по бычьему загривку — и раздробились шейные позвонки, закачался пороз, зашатался и рухнул замертво. Выдернул молодец шестисаженный язык поединщика, приторочил к седлу и отправился дальше.

Приехал ко дворцу Буха-хана, привязал своего аргамака к коновязи, повесил лук со стрелами и вошел в молочно-белый дворец, в который доселе не ступала нога чужеземца.

— Откуда ты будешь родом, молодец? — спрашивает хан.

— Родом я с берега черного моря, — отвечает гость.

— А правда ли, что в ваших краях нет сильнее батора, чем молодец Сагаандар?

— В наших краях, может быть, и не найдется, но куда ему равняться с вами и посягать на вашу честь, — отвечает гость.

Остался Буха-хан доволен ответами заезжего молодца и, когда тот попросился переночевать, даже обрадовался:

— У кого же вам ночевать, если не у нас? Будьте нашим дорогим гостем. Подать угощения! — приказал хан прислуге.

На его зов явилась с золотым подносом в руках согбенная старушка, а вслед за ней внес серебряный столик седобородый старик. Узнал в них молодец мать с отцом, но вида не подал.

После сытного угощения стали ему постель стелить в ханских покоях. Но Сагаандар говорит хану:

— Я человек с дороги, больно запылен да грязен, можно мне переночевать у вашей прислуги?

Удивился хан учтивости гостя и велел постелить ему в людской.

Вот улегся молодец на приготовленную у очага постель, а старик Газар Поолин и старуха говорят между собой:

— Как он похож на нашего сына Сагаандара! И на плече у него такая же родинка. Если бы мы не погубили своего единственного сыночка, может быть, и он бы к нам пожаловал.

Хочется старикам обнять молодца, от воспоминаний слезами обливаются.

Растрогался Сагаандар, приподнялся и говорит:

— Я и есть ваш единственный сын, приехавший забрать вас отсюда.

Вконец растерялись мать с отцом, засуетились, забегали. Не знают: горевать им или радоваться? Успокоил сын своих родителей и спрашивает:

— Скажи, отец, кликнет ли тебя хан на завтрашней зорьке?

— Еще как кликнет! — отвечает отец. — Хан кричит обычно: «Вставай, лежебока! Иди за скотом присмотри!»

— Отец, — говорит Сагаандар, — когда хан тебя позовет, ты скажи ему: «Пусть твоих овец волки задавят, а коней иноземцы угонят».

— А тебя, матушка, кликнет ханша рано поутру? — спрашивает сын у матери.

— А как же! — отвечает мать. — Завтра ханша крикнет мне: «Ну-ка, старая черепаха, подай одежду!»

— Ответь завтрашним утром через дымоход: «Сама заберешь свои драные штаны!» — посоветовал сын.

Вот наступило утро. Проснулся хан и раскричался: «Старик, где ты там? Вставай, лежебока! Иди за скотом присмотри!»

Старик в ответ:

— Пусть твоих овец волки задавят, а коней иноземцы угонят!

Буха-хан собственным гневом подавился, прокашляться не может. А тут ханша кричит:

— Старуха, ты куда запропастилась? Подай-ка, старая черепаха, мою одежду!

Старуха в ответ:

— Сама заберешь свои драные портки!

Рассвирепела ханша, схватила золотую кожемялку и побежала в людскую. Тогда превратился Сагаандар в пеструю змею и лег, обернувшись трижды вокруг очага. Хлестнул забежавшую ханшу кончиком хвоста по голове, та с испугу дух испустила.

Услышав крик жены, прибежал сам хан. Снова молодцем обернулся Сагаандар, и сошлись они в смертном поединке. Долго они боролись, на месте молочно-белого дворца развалины остались, на десять верст вокруг пыль поднялась. Наконец молодец Сагаандар одолевать стал. Говорит ослабевший хан:

— Пришел ты по мою богатырскую душу, но застал меня постаревшим. Видно, пора мне на тот свет отправляться. Если ты добрый человек, то подложи мне под голову позолоченные подушки, а если мстительный и коварный — оставь мои кости непокрытыми.

Сказав так, упал хан замертво.

Привез молодец Сагаандар позолоченные подушки Буха-хана и подложил ему под голову, обернул тело парчой и шелком, забил вороного аргамака и похоронил рядом с хозяином. Преломил лук и стрелы, положил их хану на грудь, а над могильным холмом белый молитвенный флажок подвесил.

А потом забрал родителей и благополучно доехал до своих кочевий.

Поднялся Сагаандар на вершину Золотого Хангая, взял прозрачной живой воды, освятил той водой отца с матерью, и приняли они ханский облик.

Зажили они радостно и счастливо, молитвой и добром прославляя все сущее. Вот и сказке конец.

ТАЛБАК И ТАШУР

В прежние времена жил на свете старик. Всего-то и было у него добра, что коврик — талбак да бич — ташур.

Перед смертью призвал старик трех своих сыновей и говорит:

— Если кому-нибудь из вас нужно будет куда-нибудь поехать, садись на талбак, погоняй ташуром, и оглянуться не успеешь, как будешь на месте.

После смерти отца начали сыновья делить между собой талбак и ташур, но не смогли этого сделать.

Порешили братья отправиться на большую дорогу, надеясь там встретить такого человека, который поделил бы поровну их наследство.

Едва вышли братья на развилок, как показался путник, идущий им навстречу. Подождали его братья и бросились перед незнакомцем на колени:

— Получили мы от отца в наследство две волшебные вещи. Если сесть на талбак да ударить ташуром, можно оказаться там, где пожелаешь, с быстротой полета стрелы. Помоги поделить на троих наше богатство.

Выслушав братьев, говорит незнакомец:

— Если отделить талбак от ташура, то они оба потеряют свою волшебную силу. Поэтому владеть этими вещами должен кто-нибудь один. Послушайте совета бывалого охотника: я сейчас пущу стрелу, а вы идите в направлении полета, и самый быстрый из вас, самый зоркий, самый достойный, вернувшийся ко мне со стрелой, станет обладателем отцовского наследства.

Согласились братья и приготовились бежать в направлении полета охотничьей стрелы.

Натянул охотник свой лук, пустил стрелу, и кинулись братья за ней вдогонку.

Выждал охотник, когда глупые братья скроются из виду, сел на талбак, ударил бичом и полетел по поднебесью.

А братья вернулись с найденной стрелой, стали искать охотника и, не найдя, поняли, что обманул их лукавый незнакомец. Отправились они домой и зажили прежней жизнью.

Охотник же летел себе да летел, раздумывая, куда бы повернуть, и вдруг вспомнил, что у соседнего хана есть шесть дочерей, славящихся своей красотой.

По его велению опустился талбак на зеленую лужайку перед ханским дворцом. Увидел охотник первого встречного и стал его расспрашивать о ханских дочерях.

— Как только солнце поднимется выше самой высокой дворцовой крыши, красавицы выбегут порезвиться на зеленую лужайку, — говорит словоохотливый ханский подданный.

Спрятался охотник в зарослях карагатника и стал поджидать ханских дочерей. Вот поднялось солнце выше самой высокой дворцовой крыши — и высыпали красавицы с веселым смехом на зеленый луг. Высмотрел охотник самую красивую из них, вышел из карагатника, расстелил на лужайке свой талбак, приглашая присесть полюбившуюся девицу, а сам завел рассказ о своих долгих странствиях, о трудных испытаниях пути.

Интересно стало девицам послушать бывалого человека, окружили они его веселой стайкой, и присела самая красивая из них на краешек талбака. Щелкнул тогда охотник волшебным ташуром и взвился вместе с ханской дочерью выше облаков.

Прилетев в свое охотничье жилище, женился он на девице, и зажили они не то чтобы весело, но дружно. Только сильно тосковала красавица по родному дому да по сестрам своим.

— Отпусти меня на день-другой с батюшкой да с матушкой повидаться, с родными сестрами пошептаться, — упала она на колени перед мужем.

Но охотник никак не хотел согласиться на это, и тогда жена стала приглядывать за ним, примечать стала, куда он талбак и ташур прячет.

Вот однажды ушел муж на охоту, а красавица нашла ташур и талбак под старым пнем, расстелила коврик, взмахнула бичом и полетела под родное поднебесье.

Возвратясь домой, охотник не нашел ни жены, ни спрятанных волшебных вещей. Погоревал он три дня, а на четвертый отправился на поиски.

Долго бродил он по белу свету. И вот в одно прекрасное утро подошел к большому озеру, сел на берегу и стал оплакивать жену и потерю дорогих вещей. Утирая слезы, заметил он старого человека, который ходил по берегу, собирая травы и выкапывая корешки.

Позвал его охотник и начал рассказывать о своем несчастье. Выслушал его старик и говорит:

— Я помогу тебе, как и подобает старому лекарю. Ты найдешь свою жену. Я же дам тебе два снадобья из сорока трав каждое. Снадобье в красном узелочке делает человека и животное лошадью. Снадобье в синем узелочке возвращает прежний вид. А еще мне ведомо, что шесть сестер-красавиц будут завтра в гостях у Хартаган-хана, где их давно ожидают и готовят самое лучшее угощение. Отправляйся и ты туда. Только не показывайся сестрам на глаза, не то они узнают тебя и улетят на своем талбаке. Держись поближе к ханской кухне и помни о волшебной силе двух снадобий.

Взял охотник у старика красный и синий узелочки, поблагодарил лекаря и пошел в сторону владений Хартаган-хана.

Пробегала по дороге собака, подманил ее уставший охотник и, взяв за уши, дал отведать снадобья из красного узелка. Собака тотчас же превратилась в лошадь, а охотник, держась за лошадиные уши, уже сидел верхом. Понеслась новоявленная лошадь с такой быстротой, что не успел охотник опомниться, как показался дворец Хартаган-хана.

Слез наездник с лошади, дал ей снадобья из синего узелка, и лошадь снова стала собакой, — а сам пошел на ханскую кухню.

Много яств и разных кушаний нужно приготовить для большого званого пира, ни одни поварские руки не лишние в такую горячую пору. И когда охотник назвался поваром, сбившимся с дороги и нечаянно попавшим во дворец, от его помощи не стали отказываться.

Настал час приезда красавиц, и охотник попросил поваров позволить ему хоть одним глазком взглянуть на ханских дочерей. Показали ему место, откуда он мог рассмотреть гостей, оставаясь незамеченным, и только охотник затаился там, как показались шесть красавиц и среди них — его жена, несшая в руках талбак и опоясанная ташуром.

Красавицы еще рассаживались по своим местам, а охотник уже подсыпал на приготовленные для них блюда волшебное снадобье из красного узелка. И про себя не забыл.

Как только сестры отведали сдобренного снадобьем кушанья, так сразу же превратились в соловых кобылиц, а сам охотник — в жеребца. И начал он гонять шестерых кобылиц до устали, покусывая за бока и не давая перевести дух. Особенно досталось кобылице, опоясанной ташуром, по которому охотник и признал свою жену.

Вскоре попадали кобылицы от усталости и принялись жалобно ржать. Отведал охотник снадобья из синего узелка и превратился в человека. Дал он снадобья и кобылицам, узнавшим наконец-то его. Приняв прежний свой облик, упала жена перед охотником на колени и поклялась никогда больше не покидать мужа, не прибегать к обману.

Вернулись они всемером во дворец к Хартаган-хану, рассказали хозяину о случившемся, и пошел у них пир горой.

С пиршественных столов упало три яблока: одно — бурхану, другое — мне, а третье — тому, кто слушал.

КОЗИЙ ХВОСТ

В прежнее раннее время жили на земле буряты, старик со старухой. Детей у них не было. Добра они на старость лет не скопили, одежонки хорошей не носили, еды вкусной не пробовали, а в хозяйстве у них было десять тощих коз.

Всякий день старик со старухой по очереди пасли козье стадо. Вот однажды выгнал старик своих тощих коз на зеленый луг. А самая бойкая коза как взбрыкнула с утра, так успокоиться не может: носится как угорелая, то в лес свернуть норовит, то на хлебное поле. Кончилось терпенье у старика, погнался он за козой и ухватил ее за хвост. Дернулась коза, да так сильно, что хвост в руках у старика остался, а коза после этого присмирела, к стаду прибилась, пастись начала.

Положил старик оторванный хвост за пазуху и погнал коз домой. На родном дворе осмотрелся. «Куда бы козий хвост деть?» — думает и сунул его в щель под юртой.

Вышла старуха — коз в сарай загнать. Увидела бесхвостую козу, вернулась в юрту и накинулась на старика.

— Куда ты смотрел?! — кричит. — Волки у нашей козы хвост отгрызли!

— Вовсе не волки, — проворчал старик.

— Тем хуже! — не унимается старуха. — Люди скажут, что мы от бедности козий хвост съели.

Разругались старик со старухой: он ей — слово, она ему — десять в ответ. Старик за кнут схватился, старуха — за полено. Так бы и подрались, да услыхали ребячий плач, кинулись они в правый угол и увидали в щели под юртой, куда старик козий хвост засунул, маленького ребеночка. И совсем уж удивились, когда начал он им пенять:

— Хотел я стать вашим сыном, думал утешить одиноких людей на старости лет. А вы вон какими вздорными оказались. Уйду я от вас.

— Не уходи! — стали упрашивать старики. — Ты был хвостом самой резвой нашей козы. Как хвост у нее был единственный, так в первый и в последний раз видел ты между нами ссору. А уж мы тебя полюбим да приголубим, Козьим Хвостом назовем.

Перестал Козий Хвост плакать, запеленали его старики в шкуру ягненка, спать уложили.

За ночь он вырос так, что стала мала ему меховая пеленка. За вторую ночь перерос он мягкую шкуру изюбра. Через три дня уже не вмещался в шкуре трехлетнего быка. Окреп он телом да и сметливым стал.

Через девять дней сделал Козий Хвост ребристый лук и научился без промаха стрелять. Наловчился глухарей в петли и зайцев в силки загонять, больших птиц разделывать, степных кур разламывать. Стал он таким скорым на ногу, что косулю на бегу догонял, стал таким сильным, что медведя голыми руками брал.

А став таким, говорит он отцу с матерью:

— Добывая зверя и питаясь дичиной лесных дебрей, не прожить. Человеку в одиночку человеком не стать, одной головешке костром не быть. Надо мне жену подыскать. А кто за нищего, хотя и работящего, свою дочь выдаст?

— Не выдадут, сыночек! Не выдадут, Козий Хвостик! — запричитала старуха.

— Вот я и решил: пусть богатые нойоны поделятся со мной своим добром, — говорит Козий Хвост.

— Где это видано, чтобы нойоны делились с бедняками вроде нас? — удивился старик.

— А мы их спрашивать не будем! — говорит Козий Хвост.

Пошел он к нойону, живущему рядом, угнал из стада лысого барана с белым ртом, быстренько освежевал его и зажарил. «Ешьте!» — говорит старику со старухой.

Плачут они, запрокинув головы; смеются, потупив взгляд, но едят.

А нойон хватился своей овцы и по дымку над бедняцкой юртой догадался, где искать пропажу.

Входит нойон в юрту, а Козий Хвост последнюю баранью косточку догладывает и чай пьет. Рассердился нойон.

— Как вы посмели взять моего барана? — спрашивает.

— Этим бараном ты давно должен был расплатиться с моими стариками за их усердный труд, — отвечает Козий Хвост. — И то, что забыл сделать ты, сделал я.

— Голь перекатная! — закричал нойон. — Я никому ничего не должен.

— Не надо, почтеннейший, пугать моих престарелых родителей, — проговорил Козий Хвост, поднимаясь со своего места. — Убирайся отсюда, пока щель, в которую ты проник, не закрылась; пока конь, на котором ты прискакал, не пропал; пока дорога не исчезла!

После таких слов нойон дар речи потерял, постоял он с выпученными глазами и говорит:

— Я пожалуюсь на тебя самому хану.

— Жалуйся, жалуйся! — рассмеялся вслед ему Козий Хвост. — До облысенья черных волос, до плешины на затылке жалуйся!

Впервые услышал хан о такой дерзости и сам отправился вместе с нойоном в бедняцкую юрту.

Увидел их Козий Хвост, навстречу выбежал. Таким услужливым стал, что помог гостям сойти с седел, начал хлопотать у коновязи. Пока хлопотал — отрезал нижние губы у лошадей и вернулся вслед за гостями в юрту. Усадил он хана и нойона на хойморе, сам их чаем угощает, низко кланяясь. Пока кланялся — незаметно срезал подошвы ханских гутулов. Смотрит нойон на смиренного парня и не может в нем узнать вчерашнего крикуна. А Козий Хвост вьюном вьется вокруг гостей. Пока вился — незаметно срезал тулью ханской шапки.

Вот нойон попил чаю и говорит:

— Этот парень украл и съел вместе со своими стариками мою белую овцу, которую я готовил в жертву бурхану. Хан-батюшка, заставьте его вернуть сворованное и накажите наглеца суровой казнью.

— Зачем ты обидел почтенного старца, украв у него священную овцу? — спрашивает хан у Козьего Хвоста. — Ты будешь сурово наказан!

— Ты величаешь себя великим ханом, имеющим власть над многими людьми, — отвечает Козий Хвост. — Ты пришел вершить высший суд. Но какой из тебя судья, если ты явился на безгубом коне, в шапке без тульи и в гутулах без подошв. Ты не хан, а самозванец! Пока щель выхода не забита, убирайся отсюда прочь!

Лицо у хана так и вытянулось. Оглядел он себя: шапка и впрямь без тульи, гутулы без подошв, а, выскочив во двор, убедился хан, что и лошадь — без нижней губы.

Сел хан на безгубую лошадь, вдел в стремена дырявые сапоги, поправил безверхую шапку и говорит:

— Ладно, парень! Будь жив-здоров. Коль ты такой умелый да проворный, выкради завтра моего быка. Если сможешь — щедро награжу, а не сможешь — накажу, — сказал так и уехал.

Выведал Козий Хвост, наблюдая за подворьем, что хан сам водит любимого быка на водопой. Сбегал ловкач в соседний город, купил на базаре красивые унты и вернулся домой.

На другой день бросил он один унт на середине той дороги, по которой хан водил быка на водопой; другой унт — на месте водопоя, а сам укрылся в соседнем кустарнике, прихватив широкий топор, и затаился в ожидании.

Едет хан верхом на быке, увидал унт на дороге, остановился и раздумывает: «Надо бы поднять, но зачем мне один унт, хотя и красивый?» Проехал хан мимо. Спустился он к воде, а там другой унт лежит.

— Совсем новый, — говорит хан, повертев в руках находку. — Наверно, путник потерял, выронив из мешка. Надо сейчас же подобрать тот, что остался посреди дороги, а то кто-нибудь опередит меня.

Хотел хан повернуть быка, но тот не пожелал уходить от воды, не напившись. Тогда хозяин привязал быка к дереву и побежал за унтом.

А Козий Хвост только этого и ждал. Вышел он из зарослей, отрубил быку голову широким топором, посадил ее на кол и поставил в воду, а мясо в кустах спрятал.

Тут и хан с унтом вернулся. Смотрит — нет быка на берегу. Начал хан по берегу бегать, быка звать. Наконец видит — бычья голова посреди озера торчит.

— О, мой бедный бык! — воскликнул хан. — Ты же можешь утонуть! — и, раздевшись, полез в воду.

Тем временем Козий Хвост вышел из кустов, собрал ханскую одежду и был таков.

А хан подошел, потянул быка за рога и вытянул из воды бычью голову.

— Ах, какая жалость! — стал сокрушаться хан. — Не надо бы так сильно дергать. Не рассчитал я своих сил! — с этими словами выбрался он на берег, хотел было одеться, а одежды нет. Остался хан нагишом. Нарвал он листьев побольше, прикрыл себя, как мог, и стал домой пробираться.

На другой день явился Козий Хвост к хану и спрашивает:

— Хан-батюшка, выиграл я наш спор?

— Быка ты украл. Но красть одежду — такого уговора не было. Поэтому будет новое испытание. Ты должен выкрасть мое золотое кольцо. Днем я его на пальце носить буду, а на ночь — в рот класть. Если сумеешь выкрасть — отдам тебе все свое добро, дочь единственную в придачу и ханом тебя сделаю!

— А если не смогу? — спрашивает Козий Хвост.

— Если не справишься, вздерну тебя на вершине сухого дерева. Пусть вороны расклюют тебя еще живым. Таково мое последнее слово, — сказал хан и закурил трубку.

— Чтобы слова не остались словами, созови своих подданных, кликни жену и дочь. Объяви всем о нашем уговоре.

Тогда хан кликнул родню, собрал северных и южных подданных, объявил о закладе во всеуслышание:

— Я ставлю на кон все свое имущество, единственную дочь в придачу и ханский трон!

— А я ставлю против этого свою жизнь! — сказал Козий Хвост.

Разошлись подданные по домам. Отправился к себе и Козий Хвост. А хан стал с этого дня золотое кольцо на пальце носить. Да еще двух самых свирепых собак с цепи спустил; двух самых верных стражников у дверей поставил; посадил за молитву ламу, страдающего бессонницей; посадил возле очага старушку, чтобы огонь поддерживала, чтобы светло было в доме днем и ночью; сам тоже не спит, ловкача поджидает.

Тем временем Козий Хвост освежевал одну из коз, вычистил шкуру, намазал ее жиром так, что стала она скользкой; козий желудок кровью наполнил; захватил также стегно и грудинку, не забыл и архи взять. С большой поклажей отправился к ханскому дворцу.

А в ханском дворце три дня и две ночи никто глаз не сомкнул — вора ждут. Вот настала третья ночь. Лают во дворе голодные собаки, клюют носом верные стражники, никнет над огнем очага старушка, впервые захотелось спать ламе, страдающему бессонницей. Сам хан-батюшка с кольцом в зубах накрылся девятью одеялами и задремал с открытыми глазами, строго-настрого наказав жене: «Не вздумай уснуть!»

Пока Козий Хвост добирался до дворца, наступила полночь. Подбежали к нему с двух сторон свирепые ханские собаки. Кинул им ловкач стегно и грудинку. Заурчали они над мясом и замолкли. Подошел Козий Хвост к стражникам, а те стоя спят, бодая друг друга лбами. Поставил перед ними ловкач два кувшина архи и тихонько вошел в ханские покои. Очень он удивился, когда увидел и услышал ламу, который в сонном бреду читал молитву, начиная с конца и кончая началом. Еще больше удивился, когда увидел старушку, поникшую над потухающим огнем очага и прокопченную насквозь его дымом, да так и не заметившую этого.

Сунул Козий Хвост за пазуху ламе брюшину, положил возле старухи на поленницу дров желудок с кровью, перелез через спящую ханшу и кинул ей под правую руку козьи почки; наконец добрался до хана и капнул ему в рот желчи. Поперхнулся хан, сплюнул — и выкатилось изо рта золотое кольцо. Схватил его Козий Хвост, выскочил на улицу мимо пьяных стражников, мимо урчащих над мясом собак и был таков.

— Что за беда стряслась?! — закричал спросонья хан.

Подскочила на постели ханша, оперлась правой рукой на козьи почки, да как закричит:

— Ой, муженек, мой дорогой! У тебя почки вывалились.

— Старуха, подбрось дров в очаг! — приказал хан, соскакивая с постели. Но не успел он ступить на пол, как растянулся на козьей шкуре.

Протянула старуха руку за поленом и ухватила в темноте козий желудок с кровью.

— Ах, какие нехорошие хозяева! — возмутилась старуха. — Позвали присматривать за очагом, а сами ребеночка подкинули!

Очнулся от сонного забытья лама, нащупал брюшину за пазухой и, услыхав про подкидыша, тоже возмутился:

— Рожают тут, понимаешь, а мне послед за пазуху суют!

Выскочил хан на крыльцо, увидал пьяных стражников и велел отрубить им головы; увидал собак, грызущих кости, и успокоился, решив, что это останки дерзкого вора.

А утром является во дворец Козий Хвост, живой и невредимый, с золотым кольцом на безымянном пальце.

— Здравствуй, хан-батюшка, — говорит. — Обещал ты мне дочь и ханский трон. Сам отдашь или выкрасть придется?

Ничего не поделаешь, отдал хан за ловкого парня свою дочь, уступил ему ханский трон. И зажили люди в тех владениях, как никогда, весело.

МОЛОДЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВОШЬ-БОГАТЫРЬ

Жил на свете Вошь-богатырь, и был у него белый пороз с блоху величиной.

Вот собрался богатырь на охоту, запряг в телегу своего белого пороза и поехал в лес.

Едет богатырь и видит — лежат на дороге ножницы. Подобрал он находку, закинул на телегу и говорит:

— Сгодятся на доброе дело!

Отправился Вошь-богатырь дальше и видит — скачет по дороге лягушка. Поймал он ее, посадил на телегу и говорит:

— Сгодится на доброе дело!

Поехал богатырь дальше. Глядь — через дорогу змея ползет. Поймал ее Вошь-богатырь и положил на телегу со словами:

— Сгодится на доброе дело!

Не успел богатырь отъехать, видит — посреди дороги лошадиная селезенка лежит. Подобрал ее, кинул на телегу и снова за свое.

— Сгодится на доброе дело! — говорит.

Едет он себе да едет. Песни поет, по сторонам глядит. Увидел в траве перепелиные яйца, подобрал вместе с гнездом.

— Сгодятся на доброе дело! — говорит.

Повернула дорога в лес. Смотрит Вошь-богатырь — на дороге чей-то топор лежит. Подобрал и его, закинул на телегу, приговаривая:

— Сгодится на доброе дело!

А как увидел колючую ветку шиповника, тоже подобрал, не забыв сказать при этом:

— Сгодится на доброе дело!

Подъезжает Вошь-богатырь к дому грозного мангатхая, селезенку на порог кладет, топор — на притолоку. А как в доме осмотрелся — лягушку в чан с тараком посадил, змею в котел с курунгой, ножницы положил в постель, ветку шиповника — на подушку, а перепелиные яйца зарыл в пепел очага. Сам спрятался под широкой хозяйской кроватью и стал ждать, когда мангатхай вернется.

Вот скрипнули ворота, и раздался зычный голос:

— Фу-фу! Нечистым духом пахнет! Не иначе как земляные лягушки, навозные жуки да подлые зверушки наведались.

Вошел мангатхай в дом, хотел тарака отведать, открыл чан, а лягушка как прыгнет, как квакнет! — мангатхай с испугу на лавку присел.

— Что за невидаль, что за колдовские козни?! — говорит.

Схватился мангатхай за котел с курунгой, напиться желая, а змея как зашипит да как вонзит свои ядовитые зубы в руку мангатхая! Выронил он котел с тараком да прямо на ногу. Взвыл мангатхай от боли, упал на кровать. Тут шиповник и вонзился ему пониже спины, а ножницы — в толстую шею.

— Что за невидаль, что за колдовские козни?! — закричал мангатхай, вскакивая с постели. — Что это я на все острое в потемках натыкаюсь? Не раздуть ли мне огонь?

Подошел мангатхай к очагу, опустился на четвереньки, стал огонь раздувать. Лопнули тут перепелиные яйца, брызнул горячий желток в мангатхаевы глаза. Кинулся тот к выходу, поскользнулся, наступив сослепу на лошадиную селезенку, ударился о притолоку так, что свалился спрятанный топор, отрубив упавшему мангатхаю голову.

Вылез из-под кровати Вошь-богатырь и говорит:

— Все сгодилось на доброе дело!

Сжег он останки мангатхая и зажил без забот в его доме.

ИВАН ПАДНИС

В стародавние ранние времена, когда вороны не обижали мелких птиц, а львы ладили с медведями, жил один вдовец вместе с дочерью и сыном, по имени Иван Паднис. Было у них в хозяйстве десяток дойных коров да пяток лошадей. Кроме прочего, старик занимался торговлей. И сына хотел на этот путь наставить. Только не пришлись по душе купеческие дела Ивану Паднису. Его все больше на молодецкие забавы тянуло. И носил он на поясе саженную саблю, которая в бою доставала на восемьдесят саженей, да пудовую тросточку, которая становилась в сорок раз тяжелей, обрушившись на голову врага.

Вот собрался торговец в другой город и говорит своей дочери:

— Если приедет к тебе свататься жених купеческого звания — не отказывай ему. Возвращусь, тогда и свадьбу сыграем.

Взял он с собой Ивана и уехал торговать.

Только улеглась за ними пыль на дороге, как жених в двери стучится. Не приглянулся он Ивановой сестре, и отказалась она пойти за такого жениха замуж. Рассердился неудачливый жених, послал весточку ее отцу. «Ваша дочь, мол, не признает отцовской воли, а будущего мужа на порог не пускает».

Пришел черед гневаться отцу. Посылает он домой сына Ивана с наказом:

— Пожени их во что бы то ни стало!

Вернулся Иван Паднис в родные места, встретился с женихом, пожал его хилую руку и понял, что не о таком муже мечтает его сестра.

Говорит ей Иван:

— Отец велел сосватать тебя за этого купца, а ты ведь знаешь, наш родитель от своего слова не отступится. Один у нас выход остался. Давай продадим коров да лошадей и подадимся в чужие края, от таких женихов да от отцовского гнева подальше.

Как задумали, так и сделали: продали скотину и отправились прямиком на юг.

Шли они, шли и наконец добрались до дворца, сияющего белизной. Вошли брат с сестрой во дворец, а там никого нет. Увидали они на богатом столе девять чаш с дымящимся мясом и, проголодавшиеся да промерзшие до костей, поели в охотку и сидят, хозяев ждут.

Уже и дремать начали, как вдруг открывается дверь, и входят девять альбинов. «Кто съел нашу еду?» — спрашивают. Глянули альбины налево, глянули направо и увидали брата с сестрой. «Не иначе, это муж с женой заблудились в наших лесах и набрели на дворец», — подумал старший альбин. И решил он завладеть красавицей, отняв ее у Ивана. «Взять его!» — приказал старший своим братьям, показывая на Ивана.

— Что ты раскричался? — говорит Иван Паднис старшему альбину. — Разве другие не хотят жениться на моей сестре? Разве они хуже тебя?

— Да! — загалдели остальные альбины. — Разве мы хуже? Мы тоже жениться хотим.

— Встаньте все в ряд! — приказал Иван Паднис. — Я сам выберу из вас достойного жениха.

Выстроились альбины в ряд, а Иван выхватил свою саблю, которая удлиняется на восемьдесят саженей, и снес с плеч головы девяти альбинам. Только у последнего в ряду, у самого младшего, голова осталась висеть на волоске.

Вышел Иван Паднис во двор и видит: много амбаров кругом понаставлено. Вошел в один из них, там — говяжье мясо, вошел в другой — конина сушится, в третьем — баранина вялится, в четвертом — дичины полным-полно, а в последнем — гора человечины. В этот амбар и занесли брат с сестрой девятерых убитых альбинов. А на дверь пудовый замок повесили.

Стали жить Иван Паднис да его сестра в белом дворце. Он на ранней зорьке на охоту спешит, а она за хозяйством приглядывает.

Как-то раз, когда Иван отправился в тайгу, сестра открыла амбар с брошенными туда альбинами и глазам своим не поверила: самый младший альбин, голова которого еще неделю назад висела на волоске, и не думал умирать. Поставил он голову свою на прежнее место, затянулась рана от Ивановой сабли, и стал альбин таким молодцем, каких и среди людей поискать надо. Полюбился он девице, стала она за ним ухаживать, поесть-попить принесла. Тут и говорит ей альбин: «Когда вернется с охоты твой брат, притворись больной, не вставай с постели. Станет он тебя жалеть, спрашивать станет: «Чем же я могу помочь?» Ты отвечай: «В западных лесах живет львица. Если я выпью молока из правой ее груди, то выздоровею». Пойдет Иван Паднис за львиным молоком и не вернется. А мы с тобой заживем счастливо».

Вот приехал Иван с охоты, вошел во дворец и увидел на постели сестру.

— Ох, смерть моя пришла! Ох, света белого не вижу! — стонет она, разметавшись на подушках.

— Что же мне делать? — всполошился Иван. — Чем тебе могу помочь?

— Есть одно средство, — отвечает сестра. — В западной тайге живет львица. Я выздоровею, если выпью молока из ее правой груди.

— Ради единственной сестры и львицы не убоюсь! — сказал Иван Паднис и поехал прямиком на запад.

Пал у него в дороге верный конь, продолжил Иван свой путь пешком. Так долго шел он, что сначала левый гутул износился, а потом и правый. Исхудал Иван в дороге, кожа да кости остались. Вдруг видит: застрял в чащобе львенок, просунул голову между двух стволов и ни вперед, ни назад не может сдвинуться. Развел Иван молодые деревца в стороны, вызволил львенка и отпустил его на волю.

Передохнул Иван и хотел продолжить путь. Но не успел и трех шагов сделать, как вышла ему навстречу львица и спрашивает:

— Зачем пожаловал, Иван Паднис?

— Заболела моя единственная на свете сестра, и поможет ей только твое молоко из правой груди, — отвечает Иван.

— Ты не оставил в беде моего львенка, и я помогу твоей сестре, — говорит львица.

Надоила она туесок молока из правой груди, надоила туесок из левой и подала оба туеска Ивану со словами:

— Первым делом напои свою сестру молоком из левой груди. Если девица после этого скажется здоровой, то знай: не болела она вовсе, а только притворялась.

— Спасибо тебе за все, живая душа, — поклонился львице Иван и отправился в обратный путь.

Отошел немного, оглянулся на шорох и увидел увязавшегося за ним львенка. Хотел было прогнать его, но услышал голос львицы:

— Пусть идет с тобой. Он еще пригодится.

Вернулся Иван вместе с львенком домой, дал напиться сестре молока, в котором не было целебной силы, и сестра сразу же встала с постели, сказавшись здоровой. Глубоко задумался Иван Паднис над ее обманом, но виду не подал.

Через три дня Иван опять уехал на охоту. Взяла девица ключи, открыла амбар, смотрит, а молодец-альбин еще краше стал: расправились его плечи, порозовели щеки, да и смотрит он веселее:

— Принес ли твой брат молока от львицы западных лесов? — спрашивает.

— И сам живым-невредимым вернулся, и молоко принес, — отвечает девица.

— Если так, то снова притворись больной и скажи, что выздоровеешь, когда выпьешь молока из левой груди громадной черной медведицы, обитающей в восточной тайге, — говорит ей альбин.

Вернулся Иван, а сестра опять ахает да охает, с постели не встает.

— Что с тобой случилось на этот раз? — спрашивает Иван.

— Заболела я пуще прежнего, — отвечает она. — И помочь мне может только молоко из левой груди громадной черной медведицы, обитающей в восточной тайге.

— Для родной сестры и себя не жалко, — сказал Иван, сел на коня и поехал прямиком на восток.

Так он долго ехал, не зная отдыха, что пал под ним добрый конь. Тогда пошел Иван сквозь тайгу пешком. Одежда на нем в клочья изорвалась, на унтах подошв не осталось. Вышел он на опушку, видит: сидит на пеньке медвежонок, облизывает свою распухшую лапу и жалобно постанывает.

Вытащил Иван Паднис из лапы медвежонка острую занозу и отпустил его восвояси. Хотел и сам продолжить путь, но тут выступила из чащобы громадная черная медведица и спрашивает:

— Зачем явился, Иван Паднис?

— Занемогла моя единственная сестра. Говорит, что исцелить ее может только молоко из твоей левой груди, — отвечает Иван.

Надоила медведица туесок молока из левой груди, надоила из правой и отдала оба туеска Ивану со словами:

— Сначала напои свою сестру молоком из правой груди. Если девица после этого скажется здоровой, то, значит, не болела она вовсе. Да смотри, не перепутай туески!

Поблагодарил Иван Паднис медведицу и направился домой. Не успел далеко отойти, как услышал позади себя шорох. Оглянулся Иван, а это медвежонок за ним увязался. Хотел было прогнать его, но услышал голос медведицы:

— Не гони, пусть идет с тобой. Он еще пригодится.

Ничего не перепутал Иван: дал напиться своей сестре молока из правой груди медведицы. Хотя оно и не было целебным, встала сестра с постели, сказавшись здоровой. Снова призадумался Иван, но виду не подал, что понятно ему притворство да коварство родной сестры.

Стоило Ивану отлучиться из дворца, как девица опять побежала в амбар. Открыла дверь, смотрит: ее молодец-альбин совсем окреп, орлом глядит.

— Сходил твой братец на восток? — спрашивает.

— Сходил и молоко принес, — отвечает девица.

— Силен и отважен Иван Паднис, — говорит альбин. — Но мы хитрей его. Пошлем его туда, откуда никто из смертных не возвращался. Придется тебе снова притвориться больной. Пусть Иван сходит в северный дацан, что находится за двенадцатью перевалами, к великому ламе и возьмет у него чудодейственное лекарство. Пока твой братец будет в пути, я в прежнюю силу войду.

Слегла девица в третий раз. Не ест, не пьет, только в потолок глядит да повторяет:

— Принесите мне лекарство из северного дацана. Только это чудодейственное средство может мне помочь.

Прихватил Иван с собою львенка с медвежонком и отправился прямиком на север. Долго шли они широкими степями, дремучими лесами, гнилыми болотами. Наконец добрались до золотого дацана. Семь дней, семь ночей молился Иван Паднис и был замечен великим ламой. Дал ему лама чудодейственное лекарство, и отправился Иван обратным путем. Только вышел за ворота дацана, как захлопнулись они, не пустив на волю львенка с медвежонком. Сколь ни стучался Иван, никто не открыл кованые ворота. Пришлось ему одному возвращаться.

Шел он, шел; шагал он, шагал; унты продырявились, сам изголодался вконец, промерз до костей. Бросил тогда Иван Паднис на дороге свою саблю и увесистую трость, чтобы легче было идти. На третий месяц еле-еле добрался до дома. Открывает Иван двери дворца, а там альбин сидит, его поджидаючи.

— А ну-ка, шасть ко мне в пасть! — говорит.

Все сразу понял Иван: и откуда у сестры коварство взялось, и ради кого вздумалось ей погубить родного брата.

— Если хочешь меня съесть, то откорми сначала, — отвечает он альбину. — От меня после ваших испытаний только кожа да кости остались.

Альбину еды не жалко, ее во дворце — пять амбаров, и все полные. Запер он Ивана в среднем амбаре и говорит:

— Отъедайся да отсыпайся, а я через пятнадцать дней приду за тобой.

Сидит Иван Паднис в амбаре, жует мясо и думу думает: как бы ему на волю выбраться. На четырнадцатый день слышит — в дверь стучат. «Однако раньше съесть надумал меня проклятый альбин», — подумал Иван. Открыл дверь и видит: лохматый львенок с косолапым медвежонком вернулись. Львенок держит в зубах саблю, которая в бою достает на восемьдесят саженей, а медвежонок — тросточку, которая становится в сорок раз тяжелей, обрушившись на вражью голову.

Обрадовался Иван их возвращению. Лучшие куски мяса подкладывает, по лохматым головам поглаживает, на все лады похваливает. А на следующий день посадил их по обе стороны двери: «Ну, братцы, не подведите!» — говорит. Не заставил себя ждать недобитый альбин. Явился на заре и кричит:

— Ну-ка, Иван Паднис, шасть ко мне в пасть!

— Неужто тебе мяса в амбарах не хватает? — спрашивает Иван.

— Ах ты такой-сякой! — раскипятился альбин. — Отъелся на моих харчах и не хочешь стать моей добычей?!

Вышиб альбин тяжелую дверь и вбежал в амбар. Тут налетели на него с двух сторон львенок с медвежонком и разорвали пополам.

Победив злодея, вошел Иван Паднис во дворец, намотал косу коварной сестры на кулак и выволок девицу вон. А потом запалил дворец вместе с амбарами с четырех концов и отправился, прихватив львенка с медвежонком, куда глаза глядят.

Идет он да идет, шагает да шагает. Львенок с медвежонком рядом семенят. Добрались они до берега молочного моря, видят: едет к морю ханский стражник на телеге, везет девицу-красавицу. Подошел к ним Иван Паднис и спрашивает:

— Откуда и куда путь держите?

— Лучше не спрашивай, — отвечает стражник. — Три года бился наш хан-батюшка с поганым змеем — владыкой молочного моря и был побежден. Теперь каждый день, согласно гаданию на шоо, мы должны отдавать змею того человека, на которого пал жребий. Сегодня гадание на шоо не пощадило ханской дочери. Ее-то я и везу к морскому владыке.

Стал Иван Паднис телегу обходить и увидел на ней ярлык: «Кто мою дочь спасет, тот возьмет ее в жены» — было написано черным по белому.

— Я сам отведу ханскую дочь к морю, — сказал Иван стражнику, взял девицу за руку и повел ее на песчаную отмель. По дороге говорит он девице-красавице:

— Уж больно любят все злодеи, чтобы обреченные сами к ним в пасть отправлялись. Когда выйдет змей из моря и скажет: «Ну-ка, шасть в мою пасть!» — ты его спроси: «А не подавишься?» Ничего не бойся, я рядом буду.

А сам отошел в сторонку и притаился с саблей наголо. Вспенилось молочное море, высунулся желтый громадный змей и кричит:

— Ну-ка, ханская дочь, шасть ко мне в пасть!

— А не подавишься? — спрашивает ханская дочь, дрожа как осиновый лист.

— Разве ты не знаешь? — взревел змей. — Если я не отведаю, какова ты на вкус, я разрушу весь ханский город и проглочу всех его жителей! — и выполз на берег.

Взмахнул Иван Паднис своей саблей, ставшей длиннее на восемьдесят саженей, и снес голову желтому змею. Потом раздвинул своей тросточкой две горы и кинул между ними убитое чудище. А когда вынул тросточку, то сошлись горы и закрыли собою убитого змея.

Полюбились друг другу Иван Паднис и ханская дочь.

— Вот схожу на край света, узнаю меру человеческого коварства, чтобы навсегда с ним покончить, и мы поженимся с тобой, — пообещал девушке Иван и отправился со львенком и медвежонком дальше.

Только он скрылся за ближайшим перевалом, как стражник говорит:

— Этот Иван, наверняка, женат. А ты, девица-красавица, скажешь своему отцу, что змея убил я, пойдешь за меня замуж. А не пойдешь — я и тебя, и себя погублю, потому что мне терять нечего.

Вот вернулись они во дворец, и стражник давай хвалиться, будто бы он ханскую дочь от смерти спас, непобедимого змея победил. Хан на радостях и раздумывать не стал, велел свадьбу готовить.

Ждет девица-красавица своего избавителя, а его все нет и нет. Так и день свадьбы наступил, и народ собрался, и шумный пир начался. Тут и увидела невеста своего настоящего суженого: сидит он среди гостей, к еде не притрагиваясь, вина не пригубив.

Тогда ханская дочь сама поднесла гостю почетную чашу и говорит по всеуслышанье:

— Вот кто убил змея и избавил нас от каждодневных слез.

— Не верьте ей! — упал на колени жених-стражник. — Они сговорились с этим бродягой.

— А чем ты можешь доказать свою правоту? — спрашивает хан у стражника.

— Я покажу вам место с останками желтого змея, — говорит побелевший от страха стражник.

Привел он всю свадьбу к подножию двух гор, стал упираться ногами в одну скалу, чтобы спиной отодвинуть другую. До тех пор упирался, пока в пропасть не сорвался.

Тогда подошел к знакомому месту Иван Паднис, ударил между двух гор своей тросточкой, которая тяжелеет в сорок раз, обрушившись на вражью голову, — и раздвинулись горы, и увидели люди змея, раздавленного в лепешку каменными громадами.

— Вот это настоящий жених! — обрадовался хан и велел продолжить свадьбу, посадив Ивана рядом с невестой.

По обычаю ханского сватовства, для шитья подушек новобрачным нужна была с Ивановой стороны хоть какая-нибудь родственница. Вспомнил Иван о своей сестре и думает: «Не век же мне на нее в обиде быть. Она, небось, давно образумилась. Только и ждет моего прощения». Сказал Иван хану о своей сестре, и подданные отправились за нею.

А сестра Ивана Падниса, оставшись без крова, разгребала пепелище и наткнулась на обугленные кости своего альбина. Подобрала его клык и спрятала за пазуху.

Когда прискакали за ней ханские подданные, привезли во дворец и посадили за рукоделие, коварная сестра, обметывая край жениховой подушки, положила в нее клык альбина и зашила.

В первую же брачную ночь вошел клык Ивану в правое ухо и дошел до левого. Не увидев утреннего света, Иван Паднис умер.

Стали думать да гадать, отчего такой сильный да здоровый парень умер в одночасье. Пришел черед спросить Иванову сестру. Отвечает она смиренно:

— Еще в ранние годы мой брат поклялся остаться навек холостым. Он должен был умереть, если нарушит клятву. Так и случилось. Теперь нужно побыстрее выкопать яму восьмидесятисаженной глубины, положить в нее умершего, засыпать песком, а сверху воткнуть сорок вертелов. Если этого не сделать, то в мире появится очень много оборотней.

Только подданные собрались исполнить все слово в слово, как ханская дочь говорит отцу: «Я хочу молиться над любимым семь суток».

Стала ханская дочь молиться. Стали львенок с медвежонком ее охранять. Вот притомилась бедная девица и задремала. А львенок говорит медвежонку:

— Почему же наш хозяин не встает? Давай разбудим его. Ты лизни его в левую щеку, а я в правую.

Лизнули они хозяина по разу, лизнули по другому.

— Тут что-то не чисто! — заворчал медвежонок, нащупав языком клык возле левого Иванова уха. Вытянул он клык своими крепкими медвежьими зубами, отнес его в тайгу и зарыл там, где его никто не отыщет.

— Долго же я спал! — приподнялся Иван со своей смертной постели к великой радости всей ханской семьи и всего города.

А тут и медвежонок вернулся. Поведал он о клыке альбина, о его смертельной силе.

И сказал тогда Иван Паднис:

— Не надо было мне ходить на край света, чтобы узнать меру людскому коварству.

При этих словах кинулась сестра Ивана Падниса бежать, но сорвалась с высокой дворцовой стены и разбилась.

Зажили с тех пор Иван Паднис с молодой женой счастливо. Говорят, людское коварство стороной обходило их дворец, у дверей которого всегда можно было увидеть львенка с медвежонком.

ЛИСИЦА-СВАХА

В давнее время, прежнее время, жил-был бедняк Хинхунай. Сажал он картошку каждый год. Этим и кормился. Узнала про картошку лисица, повадилась на огород, стала лунки раскапывать, стала клубни таскать. Заметил бедняк Хинхунай такое воровство, выследил темной ночью лисицу и поймал ее. Испугалась лисица, увидав сыромятный кнут в руках Хинхуная, и говорит:

— Не бей меня, голодную; отпусти меня, измученную! Я тебе еще пригожусь, женю на царской дочери-красавице. Будешь ты богат и счастлив.

Жалко стало Хинхунаю лисицу, да и жениться он был не прочь. Отпустил бедняк плутовку. Побежала она к Хартаган-хану, поклонилась ему и говорит:

— Мой хозяин, богач Хинхунай, потерявший счет деньгам, просит у тебя безмен, хочет взвесить все свое золото и серебро.

Очень удивился Хартаган-хан. «Откуда, — думает, — такой богач объявился?» Любопытно ему стало: много ли пудов золота да серебра окажется у Хинхуная? Не стал хан отказывать лисице, дал ей безмен.

Стала лисица таскать безмен по камням да по песку, стала волочить его по кустарникам да по травам, чтобы железо истерлось и заблестело, чтобы видно было: много золота и серебра взвесил Хинхунай на безмене, прежде чем вернуть его.

Побежала лисица от стойбища к стойбищу, от кочевья к кочевью, собрала у добрых людей по копейке, по грошику. Обменяла мелочь на рубли, рубли на золотые. Поплевала на один золотой — прилепила его к донышку чаши от весов, поплевала на другой — прилепила к донышку самой тяжелой гири.

Наконец принесла лисица безмен Хартаган-хану.

— Отчего этот безмен так истерся и почему вы держали его так долго? — спрашивает Хартаган-хан.

— Уж очень много денег пришлось взвесить, — отвечает лисица. — Совсем измучились.

А как увидел хан золотой на донышке чаши от весов, как увидел другой на донышке самой тяжелой гири, еще больше удивился богатству Хинхуная.

Тут лисица и говорит:

— Мой хозяин, богач Хинхунай, надумал посвататься к вашей дочери.

— Мы не против, — отвечает Хартаган-хан. — Выдадим свою дочь за богача Хинхуная. Только хотелось бы нам прежде взглянуть на дорогого зятя.

Прибежала лисица за Хинхунаем, а у того надеть нечего, дэгэл весь в дырах да заплатах. Что делать?

Набрала лисица в поле самых ярких цветов, утыкала ими драный дэгэл Хинхуная: что ни дырка — то цветок, что ни заплатка — то десять; заблестел дэгэл, словно вышитый серебром и золотом. Привязала лисица к подолу камушки, привязала их и к другой одежде Хинхуная, а потом стала поучать его:

— Когда начнем подплывать ко дворцу Хартаган-хана, я переверну лодку на самом глубоком месте. Вот тогда не зевай: сбрось с себя всю одежду, пусть камушки ее на дно утянут, а сам плыви к берегу нагишом.

— Какая ты у меня умная! — говорит Хинхунай. — Все сделаю, как ты сказала.

Пошли они на берег, сели в лодку и поплыли ко дворцу Хартаган-хана. Высыпали на берег подданные хана, стоят, смотрят, как богач Хинхунай плывет свататься. Показалось им издали, что одежды жениха огнем горят на солнце, столь они великолепны и богаты.

— Какой красивый дэгэл у богача Хинхуная! — заговорили все наперебой.

На самой стремнине вильнула лисица хвостом, покачнулась лодка и опрокинулась. Стал Хинхунай вокруг лодки барахтаться, стал с себя ветхую одежду снимать да по течению пускать. Только ни дэгэл, ни портки дальше лодки не уплыли — камушки их мигом на дно унесли. Остался Хинхунай нагишом.

Распорядился хан, и кинулись его слуги спасать жениха Хинхуная. Вытащили его на берег, одели в лучшие одежды с ханского плеча, во дворец привезли.

Стали дорогих гостей лучшими яствами угощать, сладкими винами поить. А лиса все сокрушается, все приговаривает:

— Какие богатые одежды утонули! Столько на них было золота да серебра понашито, что они мигом на дно пошли!

Посмотрел Хартаган-хан на жениха; видит: парень хоть куда! — и лицом пригож, и статью крепок, и в плечах широк. Говорит хан:

— Будь же ты всегда бел, как заяц, справен, как лучшая овца в стаде. Живи сто лет, владей резвым конем!

— Хан-батюшка, — обратился к нему Хинхунай, — позволь развести с твоей дочерью общий костер на этой земле.

Не стал хан перечить, договорились они о сроках свадьбы, о приличном для богача Хинхуная калыме. А когда домой отправились, новоявленный жених голову повесил.

— Где, — спрашивает, — я такой большой калым достану?

— Быстрая река не доходит до озера, — говорит ему лисица, — а дойдет лишь та, которая течет медленно. Не кручинься, мой господин. Будет и калым, будет и свадьба. А если свадьба — то нужен боомэй.

Приготовили они боомэй, лисица накрыла его полотенцем и отправилась в лес. Встретила в лесу волка, угостила его. Волк попробовал боомэй и говорит:

— Ой, чем-то очень вкусным ты меня накормила. Дай еще.

— Сходи, — отвечает лиса, — приведи девяносто восемь волков, с тобой будет девяносто девять, тогда еще получишь боомэй.

Сбегал волк в самое дремучее урочище, привел девяносто восемь волков, сам девяносто девятым впереди идет. Отвела лисица волчью стаю к Хартаган-хану, впустила в загон для скота, двери заперла, пришла к хану и говорит:

— Ваш зять Хинхунай знает о том, что у вас скота, как муравьев в муравейнике, поэтому шлет вам в подарок девяносто девять волков.

Удивился хан, но виду не подал. А лисица побежала в другое урочище, встретила там медведя, накормила его боомэем.

— Ничего вкуснее не ел, — говорит медведь. — Дай еще.

— Приведи девяносто восемь медведей, с тобою будет девяносто девять, тогда еще получишь.

Прибыло к лисице девяносто девять медведей. Отвела она их к Хартаган-хану, заперла в том же загоне для скота.

Побежала плутовка в другую сторону. Встретила зайца, угостила его боомэем и говорит:

— Приведи девяносто восемь зайцев, с тобою будет девяносто девять, тогда вдоволь боомэем накормлю.

Прибыло девяносто девять зайцев. И их лиса закрыла в том же загоне.

Ни на миг не присела лисица передохнуть. Привела она из леса девяносто девять косуль, девяносто девять изюбров, девяносто девять соболей, куниц и белок. Заперла их всех в большом загоне для скота и говорит Хартаган-хану:

— Пора бы уже и свадьбу справлять.

Прибыло к Хартаган-хану на свадьбу его дочери много народа. Далеко разнеслось эхо свадебных песен, от веселой пляски содрогнулись окрестные горы. Много было съедено мяса, много арзы выпито.

Только один Хинхунай сидит, голову повесил.

— Ты чего такой грустный? — спрашивает его лисица.

— Нет на свадьбе моих дорогих родителей, — отвечает Хинхунай, — когда я был маленьким, погубил их пятнадцатиголовый мангатхай Ангир Шара. Некому из моих близких разделить мою радость в самый счастливый для меня день.

Хотела лисица успокоить Хинхуная добрым словом, но тут поднялся Хартаган-хан и говорит гостям:

— Мой зять, богач Хинхунай, дал за невесту богатый калым. Пойдемте посмотрим на диковинный скот, на неисчислимые стада.

Отпер Хартаган-хан загон для скота, повыскакивали оттуда медведи и волки, зайцы и сурки, косули и изюбры, куницы и соболи. А как выскочили — кинулись в лес без оглядки.

— Наверное, слишком шумная да веселая у нас свадьба, вот они и испугались, — успокоила собравшихся лисица. — А может быть, и домой побежали, во владения жениха, богача Хинхуная. Пора бы и нам возвращаться.

Стали седлать коней, стали собираться к Хинхунаю.

— Верная моя лисица, — говорит Хинхунай, — что же ты делаешь? Куда же ты гостей приглашаешь, если нет у меня ни кола, ни двора.

— Ни о чем не печалься, — отвечает лисица. — Я побегу вперед и все приготовлю. А ты с гостями поезжай следом и ничему не удивляйся.

Побежала лисица во владения Ангир Шара-мангатхая. Бежит она и видит: обочь дороги пастухи верблюдов пасут.

— Скоро придет большое войско воевать с вашим хозяином Ангир Шара-мангатхаем, — обратилась лисица к пастухам. — Если вы скажете, что вы подданные богача Хинхуная, то никто вас не тронет. Если же про Ангир Шару вспомните, то вас убьют, а ваших жен и детей вместе со скотом в полон угонят.

— Все сделаем, как ты велишь! — испугались пастухи.

Побежала лисица дальше, встретилась с табунщиками. Сказала им слово в слово то, что говорила пастухам верблюдов.

— Будем говорить, что мы подданные богача Хинхуная, — обещали табунщики.

Еще дальше побежала лисица и встретила отару овец с чабанами. Наказала и им строго-настрого, чтобы чабаны назвались подданными богача Хинхуная. А сама прибежала во дворец Ангир Шара-мангатхая и говорит:

— Идет на тебя войной Хартаган-хан с неисчислимым войском. Половину твоего царства он уже завоевал и скоро будет здесь, тогда тебе несдобровать.

— Что же мне делать? — спрашивает Ангир Шара.

— Пусть твои воины называют себя подданными богача Хинхуная, — посоветовала ему лисица, — а сам заройся в солому и не высовывай носа, покуда я тебя не позову.

— Как ты скажешь, так и сделаю, — поспешно согласился мангатхай.

— И пусть твои слуги приготовят побольше мяса, вина и всего прочего, как будто у вас во дворце свадьба намечается, — учит мангатхая лисица. — Пусть слуги говорят, будто их хозяин Хинхунай женится. А когда гости подгуляют да спать лягут, мы их с тобой голыми руками возьмем.

На все согласился Ангир Шара-мангатхай. Зарылся с головой в солому и сидит не дышит. А лисица ходит по дворцу, поварами да прочими слугами распоряжается.

Тем временем Хартаган-хан вместе с гостями во владения Ангир Шара-мангатхая въехали. Спрашивает хан пастухов, табунщиков да чабанов:

— Чьи вы будете?

— Мы подданные богача Хинхуная! — дружно отвечают они.

А когда прибыли гости во дворец высотою до неба, то очень они поразились жениховому богатству. Лисица их на пороге встретила, в светлые покои провела, за столы усадила. Приказала слугам потчевать да веселить гостей. Сама же села в уголок, подперла голову правой передней лапой, а хвостом глаза прикрыла в знак печали.

— Отчего ты горюешь в такой радостный день? — спрашивает Хартаган-хан.

— Ваш зять, а мой дорогой хозяин, еще бы богаче был, — отвечает лисица. — Но поселился с некоторых пор в стогу сена зловредный шолмус, поедает и людей и скот.

— Неужто с этим шолмусом нельзя покончить? — снова спрашивает хан.

— Если дружно навалиться, то можно, — отвечает лисица. — Надо вокруг соломенного стога поставить лучших воинов с пиками, а солому поджечь со всех концов. Когда шолмус выскочит из стога в образе пятнадцатиголового мангатхая, то надо его пиками да копьями колоть, поглубже в горящий стог загонять.

Так и сделал Хартаган-хан. Поставил вокруг соломенного стога вооруженных людей и приказал поджечь солому со всех сторон. Вспыхнула сухая солома, сунулся было Ангир Шара-мангатхай наружу, но вонзился в его пятнадцать голов целый град копий, и сгорел злодей, а пепел его осиновой лопатой развеяли по ветру.

Еще семь дней погуляли гости на свадьбе у богача Хинхуная и стали домой разъезжаться. Отправился в свои владения и Хартаган-хан, оставив свою дочку у зятя Хинхуная.

Сбылись обещания лисицы. Стал прежний бедняк Хинхунай мужем дочери Хартаган-хана, стали они жить во дворце. И лисица при них. И сколько бы ни пировали в этом дворце, а лисице-свахе всегда лучшая косточка доставалась.

ГРОЗНЫЙ ЧЕРНЫЙ АМБАНЬ

В старину, в далекую старину, из местности под названием Хамша один за другим стали исчезать правители этой земли — амбани. А надо сказать, что амбаня выбирали из самых знатных нойонов. Только выберут, только великий хан провозгласит его амбанем, только приедет новый правитель на место, как на следующий день скачет гонец из пределов Хамши с вестью об исчезновении очередного амбаня. Вот уже и нойонов стало не хватать. Тогда хан вызвал во дворец одного простого торговца и говорит ему:

— Придется тебе стать амбанем местности Хамша.

— Да как же я справлюсь?! — взмолился торговец.

— Это мое последнее слово, — еще строже сказал хан. Ничего не оставалось торговцу, как согласиться.

— Ладно, — вздохнул он, — что поделаешь. Если нельзя ослушаться ханского повеления, придется подчиниться. Но прошу прислушаться и к моим просьбам. Первая из них будет такая: провозгласите меня Грозным Черным амбанем местности Хамша. Только с таким величественным именем я могу спокойно отправиться в далекие земли. Но для этого выполните вторую мою просьбу: пусть меня проводят туда три тысячи всадников, чтобы следом за мной поднималась столбом красная пыль от земли до неба. А чтобы люди за три дня знали о моем приближении, чтобы они, сойдя с дороги и сняв шапки, кланялись мне, — выполните и третью просьбу: пошлите впереди тридцать лучших глашатаев.

Выполнил хан все три пожелания простого торговца. И через три дня тронулся новый правитель в путь-дорогу в сопровождении трех тысяч всадников. А глашатаи давным-давно впереди скачут, народ оповещают: «Грозный Черный амбань едет править провинцией Хамша! Прочь с дороги! — не то потопчут вас кони доблестных всадников нового правителя. Шапки долой! — не то воины снимут их вместе с вашими головами».

Дивятся люди, толкуя между собой: «Вовек не бывало у нас такого важного правителя, как Грозный Черный амбань! Разве такой позволит похитить себя?»

А торговец ехал, ехал и говорит своим спутникам:

— Поезжайте дальше, не задерживайтесь, а я заверну к своему старому знакомцу. Не хотелось бы мне пугать его семью ни своим новым титулом, ни своим грозным именем. Пусть я для них останусь прежним торговцем.

Свернул он с дороги на узкую тропу и в скором времени добрался до маленького селения, в котором частенько останавливался под кровом одного гостеприимного дома. Обрадовались ему хозяева, но и печали своей не стали скрывать.

— Родился у нас младенец, — говорят они гостью. — Радоваться бы надо, но ребенок вот уже неделю заходится в беспрестанном плаче. Мы не знаем, что и делать.

Переступил торговец порог дома, и младенец смолк, задышал ровно-ровно и впервые уснул спокойным сном.

Вот попил гость чаю, поговорил с хозяином о разных разностях и прощаться стал, сославшись на неотложные дела. Только захлопнулась за ним дверь, как проснулся ребенок и заревел пуще прежнего.

Кинулись хозяева вслед за торговцем.

— Сделай милость, — говорят, — переночуй у нас. Мы хоть немного отдохнем. Ребенок-то, оказывается, только при тебе не плачет.

Грешно отказывать добрым да открытым людям. И остался торговец ночевать.

Вот захотелось ему среди ночи свежим воздухом подышать. Подошел он к двери. А надо вам сказать, что в этом селении двери на ночь еловыми колышками подпирали. Эту самую подпорку и прихватил с собой торговец, выйдя на улицу.

Присел он на крылечко, а подпорку рядом положил. Задумался бывший торговец, глядя на звезды, о своей странной судьбе, о своем теперешнем могуществе да величии и о полной беспомощности своей предугадать будущее. Вдруг слышит рядом с собой чье-то надсадное сопение и голос: «Сегодня к нам заходить нельзя. У нас гостит Грозный Черный амбань».

Огляделся торговец — никого рядом нет, только подпорка от двери, казалось бы, подпрыгивает да перекатывается по крылечку.

— Неужто это ты разговариваешь? — удивился торговец.

— Кроме меня — некому, — отвечает подпорка.

— Да разве вещи могут говорить? — спрашивает ее торговец.

— Смотря какие вещи, — отвечает подпорка. — Однажды небесные дети, спустившись на землю вместе со мной, заигрались и забыли меня в этом селении. Лежала я три года то под дождем, то под снегом, пока нынешний хозяин не подобрал меня, не принес к себе в дом и не нашел мне дела.

— Кого же ты не пускаешь в дом, с кем столь грозно разговариваешь, упоминая мой высокий сан? — полюбопытствовал он.

— Я говорила с духом здешнего Гнилого озера. Он похищает детей из этого селения. Только имя Грозного Черного амбаня отпугнуло его сегодня от нашего дома.

— А ты знаешь, как спасти младенца? — полюбопытствовал торговец.

— Небесным вещам все ведомо о вещах земных, — молвила подпорка. — Перво-наперво надо высушить Гнилое озеро, для этого хватит шестидесяти возов известнякового камня. Если известь разом вывалить в озеро, то оно вскипит, запенится, и белый туман с черным дымом заволокут небо. Ни капли воды не останется в Гнилом озере, и тогда со дна его выползет поганая черепаха, под панцирем которой и нашел пристанище болотный дух, похищающий детей.

— Будь мне помощницей и попутчицей, — попросил торговец еловую подпорку от дверей.

— Если хозяин отпустит, то пойду с тобой на край света, — согласилась подпорка.

На другое утро проснулись хозяева отдохнувшие, подобревшие и говорят:

— Семь ночей мы не смыкали глаз. Спасибо вам, дорогой гость, за ваш вещий приход к нам, за то, что дитя наше до сих пор спит — не просыпается, сил набирается. Не смеем вас больше задерживать.

— Я нашел след злодея, который мешает вашему покою, — говорит им гость. — Подгоните к озеру шестьдесят подвод, груженных известняком.

Собрались люди селения и сделали все, что сказал им торговец.

А когда сбросили известь с телег — вскипело Гнилое озеро, высохло до дна, и из самой глубокой расщелины появилась черепаха величиною с быка. Натянули люди свои тугие луки и убили черепаху — обиталище болотного духа. Тут же разложили громадный костер и сожгли поганые останки.

— Живите с миром, — сказал после этого торговец добрым людям. — А мне пора продолжить путь.

— Чем отблагодарить вас? — захлопотали гостеприимные хозяева дома.

— Ни о чем не беспокойтесь, — отвечает гость, — мне ничего не нужно. Вот разве только подпорку от дверей захвачу, чтобы в дороге от собак отмахиваться да отбиваться.

— Да какой же это подарок? — опечалились было хозяева. — Это же такая малость!

— Подарки не бывают большими или малыми. Всегда дорого подаренное от души.

Отправился торговец своим путем, подпорку от дверей в правой руке вместо посоха держит.

— А что ты можешь сказать о моем настоящем и моем завтрашнем дне? — спрашивает ее торговец.

— Когда прибудешь на место, — молвит подпорка, — когда разнесется слух о появлении Грозного Черного амбаня, прикажи принести слугам самые лучшие одежды и самую мягкую постель. Сам же незаметно приготовь мешок муки, положи его на свою кровать, продырявь уголок мешка острым шилом и накрой одеялом. Сделав это, скройся за пятнадцатью занавесками, да так, чтобы ни одна живая душа об этом не знала. Когда наступит утро, ты не найдешь на месте мешка. Не удивляйся этому, возьми с собой три тысячи всадников и отправляйся с ними по дорожке из просыпанной муки. Она приведет вас ко входу в огромную пещеру. Окружи подступы к ней трехтысячным войском, а сам крикни: «По вашему воровскому следу и по вашу злодейскую душу явился Грозный Черный амбань, правитель провинции Хамша! Кто не верит — выходи взглянуть!» На твой зов выбегут из пещеры две крысы — каждая величиной с быка-трехлетка. Если не упустишь их, прибив на месте, дальнейшие твои дни будут безоблачными. Если не сделаешь этого — пеняй на себя.

Все случилось так, как нагадала еловая подпорка от дверей.

Проснувшись утром, кликнул торговец свое войско и отправился по следу из просыпанной муки на северо-запад, ко входу в огромную пещеру.

— По вашему воровскому следу и по вашу злодейскую душу явился Грозный Черный амбань! — крикнул торговец.

— Амбань… амбань… амбань… — тысячекратно аукнулось под гулкими сводами.

— Кто не верит — выходи взглянуть! — выдохнул торговец.

— Взглянуть… взглянуть… взглянуть… — прокатилось по извивам пещеры.

И тотчас же выскочили из подземелья желто-пестрая и черно-пестрая крысы — каждая величиною с быка-трехлетку. Увидали они трехтысячное войско и бросились бежать. Да так быстро, что три тысячи стрел успели убить только желто-пеструю, а другая скрылась за ближайшим перевалом стремительней ветра. Делать нечего, привезли три воза сухих да смолевых дров, сожгли на костре желто-пеструю крысу, а пепел ее по ветру развеяли.

После этого вернулся торговец в свой дворец и начал править провинцией Хамша. Прошло три года, а в народе все тот же слух ходит: «Нет, недаром мы говорили о величии и могуществе Грозного Черного амбаня! Три года прошло, а он жив. Другие же и трех дней не могли протянуть».

Но однажды прискакал к Грозному Черному амбаню запыленный гонец на загнанном коне.

— Вас просит явиться великий хан, — говорит с порога.

Спрашивает торговец у подпорки, которую сделал своим жезлом:

— Зачем это я понадобился великому хану?

— Говорила я тебе: убей обеих крыс, — отвечает подпорка. — Потому что это оборотни. И теперь непойманная черно-пестрая крыса, обернувшись ханшей, вскружила мужу голову и уговорила его казнить тебя.

Крепко задумался торговец и просит совета у еловой подпорки:

— Как отвести беду, подскажи.

— Ослушаться ханского повеления никак нельзя, — молвит она. — Ты должен предстать перед ханом. Но явишься, облачившись в одежду воина и в полном вооружении. Захвати с собой кошку и держи ее за пазухой. Когда подойдешь ко дворцу, то увидишь стражника при воротах. Скажи ему: «По высочайшему ханскому повелению прибыл Грозный Черный амбань». И он пропустит тебя. Пройдя через двор, увидишь стражника при дверях. Этот с тобой даже разговаривать не захочет. Снеси ему саблей голову и открой дверь. Пройдя по коврам ханского дворца, дойдешь до тронного зала. На золотом троне будет восседать хан, на серебряном — ханша. Подбеги с занесенной саблей к ханше и, обратившись к хану, скажи: «Не по указке ли этой ведьмы ты вызвал меня, чтобы снести голову?» При этих словах ханша не выдержит и с перепугу снова обернется крысой. Тогда и понадобится твоя кошка.

И опять бывший торговец, а теперь Грозный Черный амбань, поступил так, как советовала еловая подпорка.

Прошел он беспрепятственно дворцовые ворота. Подойдя к дверям, снова сказал твердым голосом: «По высочайшему ханскому повелению прибыл правитель провинции Хамша Грозный Черный амбань!» Но стражник при дверях даже ухом не повел. Тогда бывший торговец выхватил из ножен свою саблю и снес стражнику голову. С занесенной над головой саблей подбежал к ханше: «Не по указке ли этой ведьмы, великий хан, ты вызвал меня, чтобы снести голову?» Подпрыгнула ханша, перекинулась через голову, обернулась черно-пестрой крысой и забегала по дворцу. Тогда выскочила из-за пазухи кошка, вцепилась в мечущуюся крысу и насквозь прокусила ей ухо. Только капнула кровь, как крыса дернулась в последний раз и испустила дух.

Увидев такое, сошел хан со своего золотого трона, поклонился бывшему торговцу.

— Не убивай меня! — взмолился. — Из-за этой ведьмы я совсем потерял голову, забыв о ханском достоинстве. Займи мое место, и разойдемся с миром.

Не стал бывший торговец убивать жалкого хана, лишь изгнал его из пределов земли, которой отныне стал править сам под именем Грозного Черного амбаня, но, говорят, добрей его правителя не было.

БЕДНЫЙ ДОРЖИ

Давным-давно жил на свете бедный Доржи. Всю свою жизнь батрачил он на нойонов, гнул спину на ханов. Однажды заготавливал Доржи дрова, присел немного отдохнуть и крепко закручинился.

— Такого страдальца, как я, — думает он, — во всей округе не найдешь. В свои молодые годы, в золотые дни только и знаю, что топором махать. Когда же и мне солнышко посветит?

В это время прилетели три кукушки, сели на вершину сосны и начали вспоминать увиденное да услышанное в дальних краях.

— На юго-востоке отсюда сделалась большая засуха, — говорит одна из кукушек. — Реки пересохли, озера испарились, колодцы там песком занесло. Травы стали пылью, деревья превратились в камни, а скот в том краю вымер.

— Неужели нет никакого спасенья от этой беды? — спрашивают подруги.

— В той стороне есть высокая гора, — отвечает кукушка. — На ее вершине лежит огромный валун. Если его выкопать, то из-под земли рекой разольется источник. Он напоит людей, поднимет травы, оживит деревья.

— А мне стало ведомо, — говорит другая кукушка, — что на вершине самой высокой горы северо-западной стороны лежит плоский белый камень. Под этим камнем зарыты несметные сокровища.

— Теперь слово за тобой, — обратились подруги к третьей кукушке.

— Неподалеку отсюда, — говорит она, — есть небольшое селение. Там живет с женой и дочкой один бедняк. Дочке его, красавице и умнице, на роду было написано стать счастливой. Но узнали о ее красоте местные богачи, стали наперебой свататься, а когда получили отказ, наслали страшную напасть на бедную девушку. Прижился на крыше бедняцкой юрты жук величиной с человеческую голову. По ночам он спускается к спящей девушке и высасывает из нее последние соки. Красавица сохнет на глазах, а родители ведать не ведают о причинах болезни.

Поговорили кукушки и разлетелись в разные стороны. А бедный Доржи посидел в раздумье и решил: «Отправлюсь-ка я в дальние края, возьму с собой плотничий топор да еды суток на семь».

Заглянул Доржи к хозяину: «Слишком хлопотно, мол, каждый день из леса за едой ходить. Дайте мне съестного на неделю, а чай я сам вскипячу». Сложил Доржи еду в котомку, захватил с собой плотничий топор и отправился в ту сторону, где разразилась засуха. Шел он на юго-восток три дня, три ночи. Наконец добрался до притихшего, словно вымершего, селения. Зашел в крайнюю юрту, видит: сидят в углу старик со старухой, ни руки, ни ноги поднять не могут, словно дремота их сковала. Поздоровался Доржи и говорит:

— Не дадите ли воды испить, уж больно долог и труден был мой путь.

— Ты просишь то, о чем мы забывать начали, — отвечают старики. — Вот уже месяц, как мы глотаем только собственные слюни.

— Хотя бы глоток, хотя бы капельку воды! — взмолился Доржи. — А потом я бы утолил и вашу жажду.

— Нет ни капли. Страшный зной испепелил травы, иссушил деревья. В них не осталось даже признаков былого сока, нечем не только жажду утолить, но и губы помазать.

Вышел Доржи из стариковской юрты, пересек селенье вдоль, пересек поперек, видит: земля и в самом деле горит, звери в норы позабивались, скот ищет и не может найти спасения от палящих лучей, люди едва держатся на ногах.

А старик после ухода Доржи взял в руки березовую трость и пошел, едва ковыляя, по соседям. Стал стучаться в юрты, говорить стал:

— Заходил ко мне странник. Обещал за глоток воды утолить нашу жажду.

Высыпали жители селения на улицу, разыскали Доржи, обступили его.

— Откуда ты, странник? — спрашивают.

— С другого края земли, — отвечает он. — Иду по белу свету, дела и судьбы людские наблюдаю, со своей сравниваю.

— Если ты обходишь землю, — говорят сельчане, — значит, ты человек бывалый. Помоги утолить жажду земли нашей, и мы тебе дадим все, что пожелаешь.

— Но согласны ли вы подчиниться моей воле? — спрашивает Доржи.

— Мы согласны! — в один голос ответили сельчане.

— Тогда приготовьте сто быков, ременные веревки, рычаги, топоры и следуйте за мной, — распорядился Доржи.

Собрались люди всем миром, пригнали сто быков, захватили веревки, березовые жерди и отправились следом за Доржи. Дошли они до подножья ледяной горы, остановились возле устья бывшей реки, где лежал огромный валун. Вытесал Доржи своим топором длинный березовый кол и вбил его в землю рядом с валуном. Когда выдернули вбитый кол — кончик его оказался сырым.

— Копайте вокруг этого камня, — приказал Доржи.

Стали сельчане копать. Чем глубже зарывались в землю, тем сырее она становилась. Стали люди из мокрого песка воду высасывать, утолять жажду, стали копать с еще большим рвением и старанием.

Копали они без отдыха три дня и три ночи. Потом обвязали валун веревками, запрягли сто быков, стали быков погонять, камень тянуть. Долго не поддавался громадный валун. А когда навалились стар и мал, дрогнула громада величиной с ханскую юрту, оттащили быки в сторону валун, перекрывавший реку. Переполнили воды прежнее русло, разлились по всей долине под ликование людей, радостное мычание коров, блеяние овец и ржание лошадей.

Стали люди чашками и ведрами набирать воду, стали чай кипятить, угощение готовить, своего избавителя потчевать.

— Проси, чего душа пожелает, — говорят ему старейшины.

— Ничего мне не нужно, добрые люди, — отвечает Доржи. — Живите счастливо.

— Такому видному парню не к лицу странствовать без коня, — сказали старейшины. Выбрали самого лучшего савраску, запрягли в телегу и проводили своего гостя с юролами.

Ехал Доржи, ехал и доехал до богатого села. Зашел в крайнюю юрту — там муж с женой горючими слезами обливаются.

— На каком горе вскипели ваши слезы? — спрашивает Доржи. — Зачем они обожгли ваши черные глаза?

— Одна у нас дочка, чтобы ласкать и нежить, — отвечают хозяева. — Но вот уже два года, как она не встает с постели. Если умрет наша кровинка, то очаг покроется золой и пылью, незачем будет жить и нам, — а потом спрашивают в свою очередь: — Откуда сам-то будешь? Куда путь держишь?

— Иду я с другого края земли, — отвечает Доржи. — Странствую по белу свету, дела и судьбы людские наблюдаю, со своей сравниваю.

— Если ты обходишь землю, значит, ты человек бывалый, — говорят ему хозяева. — Спаси нашу единственную дочь, и мы обменяемся с тобой кушаками.

— Где ваша дочь? — спрашивает гость.

Откинули родители семь занавесок, и увидел Доржи красавицу с искрящимися глазами. Протянула она гостю правую руку, а когда он дотронулся до нее, из глаз девушки потекли слезы. Жалость и нежность захлестнули сердце парня.

— Угостите гостя, — сказала красавица тихим голосом. Родители только руками всплеснули. Обрадовались, засуетились…

— Вот уже три месяца, как наша красавица слова не могла вымолвить. А тут заговорила. Похоже, что счастье вместе с тобою вошло в наш дом.

Отведал Доржи мяса, выпил чаю.

— А теперь заглянем на крышу, — говорит.

Поднялись они втроем на крышу и увидели жука с голову величиной. Завернули его в старое одеяло, унесли в глухую тайгу, разложили костер из смолевых сучьев и сожгли жука, а золу закопали, чтобы и помина не осталось.

Возвратились они домой, глядят и глазам своим не верят: девушка, которая два года с постели не вставала, за столом сидит и сама чай пьет, а до этого в рот ничего не брала.

Усадила она дорогого гостя рядом с собой, поцеловала в правую щеку.

— На мое счастье ты объявился в этом доме, — говорит. — Не торопись прощаться.

Стал Доржи водить девушку по росным лугам, по таежным полянам, чтобы вволю надышалась она настоянным на травах воздухом, чтобы силы к ней поскорее вернулись. Так и случилось: стала девушка краше прежнего.

А богачи тем временем перепугались. «К этой девушке, — шепчутся между собой, — не иначе как сам бурхан пожаловал. Узнает, что мы наслали такую напасть, накажет нас жестоко. Нужно гостя задобрить».

Пригласили богачи парня к себе, потчуют его яствами, угощают сладкими винами, стараясь угодить и предупредить любое его желание. А Доржи сидел-сидел и говорит: «Черное по черному, белое по белому. Тот, кто сотворил зло, пусть ощутит его своими руками и увидит своими глазами». Перепугались богачи пуще прежнего, стали золото и серебро предлагать, желая откупиться от наказания за грехи.

— Если вы меня принимаете за простого смертного, то чего вы боитесь? — спрашивает Доржи. — В одиночку справиться с вами трудно. Если же вы принимаете меня за бурхана, то зачем, спрашивается, божеству деньги. Уж кого вы и в самом деле должны опасаться, так это простых людей. Не их ли трудом вы живете, платя им злом? Отдайте беднякам это золото и серебро.

Вот окрепла девушка с искрящимися глазами, женился на ней Доржи и говорит:

— Мне нужно побывать еще в одном краю. Путь очень долог и опасен…

— Я еду с тобой! — не дала ему договорить молодая жена.

— Если идти, то вместе, — поддержали ее родители. Погрузили они нехитрую поклажу на телегу и поехали.

Едут себе да едут. Если еще не стемнело — продолжают путь, где припозднятся, там остаются ночевать. Вот подъехали они к подножью ледяной горы, распрягли коня, сами на вершину поднялись. Разыскали между скал белый камень величиной с дверь, сдвинули его с места, а под ним — целые россыпи золота и серебра, дорогих камней и прочих невиданных богатств. Не стали молодые жадничать, взяли столько, сколько им показалось нужным, и той же дорогой спустились с горы.

Подъезжая к родным местам, заприметили они на вершине сухой сосны трех кукушек.

— Не было воды в юго-восточном краю, — говорила одна из них, — а теперь, когда убрали черный, величиной с ханскую юрту, камень, разлилась по всей долине весенним половодьем бурная река.

— В одном богатом селении, — вторила другая, — напустили нойоны на бедную девушку хворь в обличий жука с человеческую голову величиной, но пришел тот, кто помог найти воду, и избавил красавицу от напасти.

— На ледяной горе, — удивленно говорила третья, — под белым камнем величиной с дверь три тысячи лет лежал нетронутым богатейший клад. Но пришел парень с молодой женой, взял малую толику добра, а белый камень водворил на место.

— Не иначе как понимает этот парень наш язык! — хором решили кукушки. — А значит, быть ему заступником бедных и бездольных на этом свете.

Сказали так кукушки и разлетелись в разные стороны.

А Доржи тем временем въехал под родное поднебесье. Построили они с женой высокий и светлый дворец. Роздали людям остальное богатство. В светлый день привезли родителей, одели в шелка, собрали весь аил и устроили большое веселье.

Давно все это было, нынче только сказка об этом осталась.

ТАБУНЩИК И ХАНША

Давным-давно у одного хана работал знающий свое дело табунщик. Славился он не только тем, что умел выращивать выносливых, красивых и быстроногих лошадей, но и своей честностью и прямотой. Этот табунщик был смелым человеком и любил говорить всем людям только правду. Говорил он правду и ханским нойонам и осуждал их за жестокое и бесчестное отношение к простому народу. Не стеснялся говорить он правду и о ханше — женщине злой, сварливой и своевольной, которая особенно жестоко поступала с бедными и незнатными людьми. Невзлюбили табунщика за правду нойоны. Возненавидела его ханша. Недолюбливал его и сам хан, но прощал ему все за великое мастерство табунщика.

Но злые нойоны решили избавиться от ненавистного табунщика.

И вот однажды подговорили они ханшу, чтобы убить табунщика.

Ханша пришла к мужу и сказала:

— Не могу я больше видеть этого табунщика! Непременно прикажи убить его!

Хан воскликнул:

— Что ты, моя хатан! Благодаря ему мои табуны умножились, как степные травы, мои скакуны стали быстрыми, как стрелы, моя слава пошла по всем странам…

— Кто тебе дороже: я или простой табунщик? — закричала ханша и отвернулась. — Выбирай же!

И хан после долгого раздумья выбрал. Не решаясь открыто расправиться с табунщиком, которого все знали и любили, хан отправил своих слуг-палачей в глухой лес и приказал им:

— Первого же приехавшего к вам человека, знаете вы его или не знаете, тут же убейте!

После этого хан вызвал табунщика и сказал:

— Дровосеки мои ушли в лес за дровами. Тебе надо ехать туда и посмотреть их работу.

Табунщик, ничего плохого не подозревая, оседлал своего лучшего коня и поскакал в лес. Однако он плохо знал дороги в лесу и на распутье задумался — по какой дороге ему ехать. Тогда он дал волю скакуну, и верный конь, словно предчувствуя беду, направился по другой дороге.

Тем временем ханша, не доверяя мужу, решила своими глазами увидеть казнь табунщика. Приказала она оседлать коня и, не говоря никому ни слова, ускакала в лес. Слуги-палачи увидели ханшу и страшно удивились.

— Делать нечего, — решили они, — видно, хан хочет тайно казнить свою жену за какой-нибудь тяжкий проступок…

И они отрубили голову жестокой ханше. В это время на место казни прискакал заблудившийся табунщик.

— Что вы наделали? — в ужасе спросил он палачей.

— Хан приказал казнить первого, кто прискачет сюда. Мы выполнили приказ хана, — сказал старший палач.

Второй палач глянул на табунщика и сказал:

— Вот кого надо было казнить!

— Не можем, — ответил старший. — Не было приказа казнить второго прискакавшего.

Когда хан узнал о гибели своей жены, он захлебнулся от горя и злости.

— А ты что делал, где ты был? — набросился он в ярости на табунщика.

Табунщик рассказал, что он заблудился в дремучем лесу, а когда разыскал ханских слуг, было уже поздно. Палачи сказали:

— Он говорит правду, все так и было.

Хан схватился за голову и тихо произнес:

— Видно, правду говорят в народе: недоваренную пищу на стол не подают — необдуманный приказ не выпускают…

А люди другое говорили:

— Кто замышляет гибель другого, бывает, и сам погибает!

ШАПКА-НЕВИДИМКА

Давным-давно в долине между двух высоких гор, покрытых лесами, полными всяких зверей и птиц, орехов и ягод, жил холостой хан. «Надо жениться!» — все чаще думал он.

— Надо жениться! — сказал хан однажды во всеуслышание и поехал искать себе жену. Искал одну, нашел двух. Решил хан испытать их. Собрался съездить на дальние пастбища, на выгоны, а женам наказывает:

— Пока я буду осматривать свои бесчисленные стада, свои несметные табуны, сшейте мне по десять дэгэлов.

Так сказав, сел на коня и ускакал.

Взялись за дело молодые ханские жены. День не отдыхают, ночь не спят. Сшили по десять дэгэлов.

На другой день возвратился хан, стал дэгэлы осматривать; стал их руками перебирать, нарадоваться не может: и красивы все, как на подбор, и теплы, и швов не видать, — сразу и не поверишь, что человеческим умением да старанием сделаны.

Не уступили друг другу ханские жены в рукоделии. А когда стали они подавать хану кушания, тот вконец растерялся, язык проглотил, сказать не может: чье угощение вкуснее.

Тут и осень подошла. Хан говорит как-то утром: «По всем приметам — много нынче в тайге орехов да ягод. Пока я дичины добуду, соберите воз кедровых орешков и воз смородины. А самое главное — не смейте ни одного ореха, ни одной ягоды отведать».

Собрали жены воз орехов, стали собирать смородину, далеко разбрелись в разные стороны. Вдруг одна из них голос подала.

— Скорее иди сюда! — кличет. Прибежала вторая на зов и видит: висят на ветке две одинаковые смородинки, как две капли воды похожие друг на друга. Переглянулись ханские жены и решили: «Съедим по ягодке, а хану не скажем». Так они и сделали. Но едва вернулись домой, как одна говорит:

— У меня ребенок будет.

— Ты произнесла вслух слова моих сомнений, — подхватила начатый разговор вторая жена. — Я тоже жду ребенка. А виноваты в этом две смородиновые ягоды, которые мы с тобой съели, утаив от хана.

Наступила весна, и ханские жены родили в один и тот же день мальчиков, похожих друг на друга, как две ягоды смородины.

Стали дети дружно подрастать, стали делить пополам забавы и мимолетные обиды. Видели их только вместе, и ничто не предвещало беды. Но едва исполнилось мальчикам по пятнадцати лет, как умер хан-отец. А вслед за ними ушла в царство мертвых и мать одного из мальчиков.

С той поры начала мачеха обижать сироту: кормила объедками, одевала в обноски, заставляла делать самую грязную работу. А мальчиков все равно нельзя было ожесточить, еще дружнее становились они.

Вот исполнилось братьям по восемнадцати лет. Стреляли они однажды из лука и решили целиться в пень, что стоял посреди двора. Выстрелил сирота — разнес в щепу шапку пня. Выстрелил брат — увязла стрела в подошве пня.

Подбежал парень, вынул увязшую стрелу и видит: капает с наконечника гниль пополам с водой. Спрашивает сводный брат у сироты:

— Почему крепкий с виду пень на поверку оказался столь гнилым?

— После смерти хана-батюшки, после смерти моей матушки прогнила в нашем доме привязанность между людьми одного очага, — отвечает сирота. — Стала твоя мать кормить меня объедками, одевать в обноски. Одно от тебя скрывали, другого ты просто не замечал.

— Если мать способна на такое злодейство — я не пощажу и матери! — схватился сводный брат за меч.

— Не торопись совершить непоправимое, — удержал его сирота. — Лучше помоги мне уйти со двора незамеченным. Если удача не оставит меня, если я вновь обрету свою знатность в иных краях, то жди от меня весточку и поскорее приезжай.

Утром встал сирота вместе с зарею, заткнул обе полы драного дэгэла за пояс и, попрощавшись с братом, зашагал в сторону юго-запада.

Идет он да идет, шагает да шагает. Днем бредет, ночью у дороги костер разжигает и ночует, а с восходом солнца — вновь на ногах, вновь в пути. Идет дальней дорогой, ни встречного путника, ни заблудшей скотины, ни одинокой юрты — ничего не видно.

Вот уже и мясо сушеное кончилось, и ноги подкосились на подъеме в гору, а он все идет да идет. Наконец, через много дней, счет которым сирота давно потерял, повстречался ему в сыром лесу старик, рубивший сушняк на дрова. Подошел к нему сирота, поздоровался.

— Откуда ты такой худой и оборванный? — спросил старик, разглядывая путника.

— Я иду с северо-восточной далекой стороны. Оказавшись безлошадным и бездомным, считаю своим то место, где остановлюсь и шапку положу, — отвечает сирота. — Не дашь ли ты мне напиться?

Дал ему старик в руки деревянный туесок, стоявший у комля дерева, в тени.

— Выпей на здоровье, — говорит.

Отпил сирота курунги из туеска, а потом как взялся за топор, так старику и делать стало нечего. Нарубил парень-сирота воз дров, а старик на телегу положил туесок из бересты, топор, дэгэл. Хотел было положить и сверток из звериной шкуры, но раздумал, за пазуху сунул.

— Будь моим гостем, — говорит старик. — Уж больно ты сноровист и до работы охоч. Такого бы мне помощника.

Отправились они домой к старику. По дороге парень-сирота и спрашивает:

— Старик, а что это ты за пазуху положил?

Старик смутился было, закашлялся, с воза спрыгнул. Но делать нечего, надо отвечать.

— Это самое ценное, что у меня есть, — говорит.

Сказал он так, взял и вынул сшитую из одной звериной шкуры красивую шапку. Надел старик ту шапку на голову и исчез, словно сквозь землю провалился.

— Видишь ли меня? — спрашивает.

— Не видать ни тебя, ни шапки, — отвечает парень-сирота.

— Потому что это шапка не простая, а волшебная, — говорит старик. Снял шапку с головы, пришли они домой, старуха их у ворот встретила.

Только с той поры лишился парень-сирота покоя и сна. Все о шапке думает. А старики ничего и не замечают. Понравился им веселый и смышленый парень. «Будь нашим сыном», — говорят. «Будьте и вы мне, сироте, за родителей», — отвечает парень.

По весне собрались старик с названым сыном ехать все в тот же лес за дровами. Взял старик ключи, отомкнул окованный железом сундук, вынул из него шапку-невидимку и положил ее за пазуху.

Принялись в лесу старый да молодой за дело. С утра дрова рубят, а намахавшись за день топорами, спят ночью как убитые. Парню по ночам снилось, днем мечталось, как бы заполучить эту шапку, но старик не расстается с нею и на малое время, все за пазухой держит.

Вот стало солнце припекать. Несподручно стало в теплой одежде работать. Скинул парень свой дэгэл. Глядя на него, снял свой дэгэл и старик, засунул он шапку в рукав, запахнул дэгэл и рядом с берестяным туеском положил.

Рубит парень дрова, рубит, потом подойдет попьет курунги из туеска и опять за работу. Старик тем временем смотрит за парнем и думает: «Не выходит названый сын из-под моей воли, на шапку-невидимку и не глядит даже». Успокоился старик, стал названому сыну еще больше верить. А паренек тем временем умом раскидывает: «Зачем старику шапка? — спрашивает себя. — Пролежит это сокровище без дела под рваным дэгэлом. Никакого проку от нее не будет. А окажись она в моих руках, я бы и себя, и стариков осчастливил. Не рубили бы мы дрова не покладая рук, не гнули бы спину, не разгибаясь целыми днями». Как-то говорит паренек:

— Пойду курунги попью, а то во рту пересохло.

Взял он в руки берестяной туесок, сам одним глазом на дэгэл, другим на старика смотрит. Видит — старик не оборачивается, потянулся паренек к дэгэлу, развернул его, схватил шапку, надел на голову и был таков!

Глянул старик в сторону телеги: нет названого сына. Схватился за дэгэл — и шапки нет! Примчался старик домой, спрашивает у старухи: не заглядывал ли, мол, наш названый сын в селение, но старуха только руками всплеснула: «Ох, горе нам за грехи наши! Видно, и вправду люди говорят: чужого сына не усыновляй, черный валун за подушку не принимай». А старик обхватил голову руками и шепчет: «Не должен обмануть меня названый сын, не должен…»

Тем временем парень вышел на большую дорогу и зашагал в сторону юго-запада. Где ночь его застала, там и переночевал, с утренним солнцем дальше отправился. Долго он шел, наконец видит: скачет ему навстречу всадник на аргамаке. Играет под седоком еще не объезженный конь, на дыбки встает, хочет наездника сбросить.

— Откуда и куда идешь, паренек? — кричит всадник.

— Издалека, — отвечает парень-сирота. — Давно уже у меня маковой росинки во рту не было. Вы бы отвели меня домой, покормили, чаем напоили. А я бы вам за это коня объездил, на скачках бы первым пришел.

— О чем ты говоришь! — рассмеялся всадник. — Мой аргамак тебя в два счета скинет.

— Гляди-ка на него, какой резвый! — с издевкой говорит парень-сирота. — Я не одного жеребца-трехлетку объездил. Норовистые были, как шелковые стали. Почему бы мне не удержаться и на вашем коне? Почему бы не попробовать?

Не устоял против таких слов объезжающий коня всадник.

— Ладно, — говорит, — пусти коня вон до той горки и возвращайся обратно. Я здесь подожду.

Вскочил паренек-сирота на аргамака, помчался к горке. Во всем послушен конь новому наезднику — не скачет, а расстилается ветром над степью. Подъехал парень к горке, вынул шапку-невидимку, надел и был таков! Смотрит хозяин: нет ни его аргамака, ни всадника. Стал он в даль всматриваться, стал искать пропажу. До вечера ходил по степи, пока не отчаялся. «Не человек это был вовсе, а оборотень», — решил хозяин аргамака. А когда дошел до такой догадки, то перепугался, прибежал домой, рассказал о случившемся людям. Но люди отказались ему верить.

Тем временем паренек-сирота, отъехав подальше, снял шапку, взмахнул плетью, пустил коня во всю прыть. Почувствовал конь под собой настоящего седока, взвился над степью, ручьи за ручьи не считает, горки за горки не принимает, леса да перелески меж ног пропускает. Мчится конь целый день, мчится другой, а вокруг ни одного селения не видать. На двадцатый день последние съестные запасы приел паренек-сирота. На двадцать первый увидал у подошвы большой горы старика-пастуха.

— Чьих телят пасешь, дедушка? — спрашивает паренек-сирота.

— Хозяйских, — отвечает пастух. — А хозяева мои — очень богатые люди. Семьдесят лет я на них работаю, богаче не встречал.

— А что ты, дедушка, делаешь после того, как пригонишь телят домой?

— Запираю в загоне с высоким забором, — отвечает пастух. — Потом захожу в юрту, съедаю тарелку мяса, выпиваю чашку чая, выхожу на улицу, стою, опершись на изгородь, табак покуриваю. Пока курю, присматриваю за коровами, которых женщины доят. Если корова лягаться начнет, я ей ноги связываю сыромятным ремешком. Если бодаться примется, на рога веревку накидываю, к столбу приматываю. На том моя работа и кончается.

Пустил паренек-сирота своего аргамака в степь пастись, поменялся со стариком-пастухом одеждой, сел на его лошадку и погнал телят к юрте богача. Запер переодетый парень телят в загоне с высоким забором, зашел в юрту, увидел слева от очага тарелку мяса, съел его, наваристым бульоном запивая, но так и не наелся.

Заметил это богач и говорит:

— Что-то наш старик сегодня сильнее обычного проголодался. Добавьте ему мяса.

На этот раз наелся парень досыта. Вышел, оперся на изгородь. Женщины коров доят, меж собой перекликаются. Но вот взбрыкнула одна корова, молоко пролила.

— Старик, — закричала низенькая светловолосая женщина, — иди сюда скорее, спутай пеструшке ноги!

Стал парень спутывать корове ноги, а она возьми да лягни его. Рассердился парень, так схватил корову за ногу, что кость сломал.

Побежала низенькая женщина к богачу жаловаться:

— Старик-пастух так ухватил в сердцах пеструшку, что она обезножела.

Рассмеялся богач.

— С нашим стариком что-то случилось, — говорит сквозь смех. — Раньше тарелкой мяса наедался, теперь наедаться перестал. Раньше на него никто не жаловался, теперь прибежали. Откуда только у старого сила взялась?

Распорядился богач забить корову на мясо и как следует угостить пастуха. А парню только этого и надо. «Наемся впрок, — думает про себя, — и могу скакать на своем аргамаке хоть на край света».

Выгнал он стадо на следующее утро, целый день пас на привольных лугах, а вечером вернулся тем же путем к подворью богача, запер скот в загоне с высоким забором. А когда сел за стол, то опять не наелся одной тарелкой мяса. Богач только руками разводит: «Отчего этот старик на старости лет обжорой стал?»

Вышел парень на улицу, оперся на изгородь, трубку вынул.

— Старик, — кричит высокая черноволосая женщина, — иди привяжи бодливую корову, никак справиться не могу!

Подошел парень к буренке, взялся за рога, хотел было веревку накинуть, но корова мотнула головой и свернула себе шею.

Побежала черноволосая женщина к богачу.

— Мой господин, — кричит, — пастух свернул буренке шею! Что делать?

И вновь рассмеялся богач.

— Не иначе, — говорит, — как наш старик молодеть начал!

Закололи и эту корову, освежевали, наварили полный котел мяса. Наелся парень впрок, надел свою шапку и был таков!

Отыскал он в степи своего аргамака, оседлал его и пустился в путь-дорогу.

Хорошо отдохнул аргамак, на привольных лугах сил набрался. Скачет день, скачет два и устали не знает. Через горы одним махом перескакивает, по долинам иноходью идет.

Ехал парень, ехал и добрался до большого селения. Хотел зайти в крайнюю юрту, а хозяйка вышла на крыльцо, дверь запирает.

— Куда это вы на ночь глядя собрались? — спрашивает парень.

— Не сама иду — нужда меня гонит из дома в столь поздний час, — отвечает женщина. — Каждый вечер собираемся мы всем селением и выбираем хана. Но вся беда в том, что рассвет застает нашего избранника мертвым в его постели.

— Впустите меня в дом, — просит парень, — угостите чаем, а я вам постараюсь в беде помочь.

Так и сделала расторопная женщина и побежала к старейшинам селения, рассказала им о своем постояльце. Послали старейшины за парнем повозку на мягком ходу, запряженную парой лучших лошадей.

Прибыл парень на выборы нового хана, видит: никто не торопится ханом стать да на тот свет отправиться. Наконец выбрали самого безответного, выжившего из ума старичка, повели его в ханские покои. Пошел вместе с ханом-старичком и парень, прихватив шапку-невидимку.

Сморил сон нового хана. А парень-сирота надел шапку и сел у ханской постели. Вот уже и рассвет забрезжил, и спать захотелось. В это время прилетел пепельно-серый ястреб, глянул на спящего хана малиновым оком и исчез. Кинулся парень к хану-старичку, а тот мертв.

Снял парень-сирота шапку с головы, вышел к людям и говорит:

— Виновник всех ваших бед — пепельно-серый ястреб с малиновым оком. Убейте злодея — и заживете без печали и забот.

— Ты его увидал, тебе с ним и справиться будет сподручней, — говорят старейшины. Избрали они парня-сироту своим ханом, проводили во дворец и оставили одного.

Надел парень шапку-невидимку на голову, завернулся в меха да в шелка и проспал до самого рассвета. А когда открыл глаза, видит: сидит на подоконнике пепельно-серый ястреб, поводит малиновым оком, ищет нового хана и найти не может. Пустил парень стрелу из лука, вошла она в малиновое око, скатилась птица мертвой к ногам парня-сироты. Сжег он ястреба, а пепел осиновой лопатой по ветру развеял. Потом лег свой утренний сон досмотреть, но не успел глаза закрыть, как услышал звуки бэреэ, бэшхура, шум да гам, доносящийся с улицы. «Не иначе, — думает, — убить меня хотят». Надел шапку-невидимку, тихонько приоткрыл дверь, выглянул и прислушался.

Народу на улице видимо-невидимо. Люди правую руку поднимают. «Не уходи от нас!» — кричат.

Понял парень, что ни о какой опасности и речи не идет. Снял он свою шапку-невидимку и предстал перед народом.

— Не уходи от нас! — закричали люди еще сильнее прежнего. — Будь нашим ханом, нашим заступником!

— Ваши старейшины меня уже выбрали ханом на одну ночь, — отвечает парень.

— Не надо нам на одну ночь, — загудел народ, — оставайся на всю жизнь. Мы тебя никуда не отпустим.

— Но и удержать вы меня не в силах, — рассмеялся парень. Надел он шапку-невидимку на голову и исчез.

Подданные только рты открыли в изумлении, а когда парень-сирота снял шапку, то обрадовались пуще прежнего. Уж больно им понравилось, что новый хан волшебством владеет. «Лучшего хана и быть не может», — говорят.

Стал парень-сирота настоящим ханом. Но не забыл он своего названого брата. Дал ему знать о себе. После трехмесячного пути прибыл названый брат в его владения, стали они вместе подданными управлять, правые суды вершить, землю от недругов защищать.

По ханскому повелению разыскали слуги старика-лесоруба и его старуху. Привезли их с большим почетом в ханский дворец. «Я же тебе говорил, — обратился старик ко старухе, — не мог обмануть меня названый сын, не мог…»

Стали они жить в богатстве и довольстве. Так говорят.

КОТ, КОЗЕЛ И БАРАН

В прежние времена жил одинокий человек по имени Паглай. Имел он быстрого коня с пежиной на лбу, бодливого барана, бородатого козла и кота-мышелова.

Однажды Паглай оседлал своего коня и поехал в гости к дядюшке, а кота дома оставил стеречь жирное стегно.

Домовничает кот, стережет богатство Паглая. Минул один день, за ним другой… Подойдет кот к жирному стегну, обнюхает его и ложится спать. На третий день стало коту невмоготу, накинулся он на стегно и к вечеру все мясо съел.

Вернулся Паглай, накормил коня, барана да козла, зашел в дом, и захотелось ему сварить мяса. Хвать — а стегна-то и след простыл, даже для мышки не нашлось бы и крошки. Рассердился Паглай и давай ругать кота. Ощетинился кот, поднял хвост трубой, пререкаться да огрызаться начал. Слова не дает сказать хозяину. Не стерпел Паглай такой дерзости, схватил ремень и отстегал кота как следует, а потом схватил его за уши и выкинул на улицу.

Скатившись с крыльца, прибежал кот в сарай и начал уговаривать бородатого козла и бодливого барана:

— Съел я сегодня целое стегно. Не осталось теперь у Паглая ни кусочка мяса, а значит, не позже завтрашнего утра зарежет он одного из вас. Лучше убежать в лес, чем дожидаться своей смерти.

Сговорились кот, козел да баран, перескочили через забор и убежали в лес. К полуночи забрались они в самую чащу и стали валежник для костра собирать. Собрали хворост, а разжечь-то нечем. Нашел кот сухую бересту и говорит бородатому козлу да бодливому барану:

— Я буду держать бересту, а вы разбежитесь и стукнитесь сквозь нее своими рогами так, чтобы искры посыпались.

Разбежались козел да баран, стукнулись лбами, посыпались искры из рогов — и вспыхнула береста. Разожгли беглецы костер и расположились вокруг него на ночлег.

Вдруг затрещал кедровник, и вышел на свет костра медведь.

— Это кто здесь хозяйничает? — говорит.

Кот с перепугу на дерево вскарабкался, козел с бараном за валежником затаились. А медведь увидел кота и говорит:

— Здравствуй, сын кошки!

— Здравствуй, хозяин тайги, — отвечает кот.

— По каким делам вы здесь? — спрашивает медведь.

— По тайге рыщем, тебя ищем, — отвечает кот. — Мой брат решил помериться с тобой силою.

— Хотел бы я взглянуть на твоего брата! — рассмеялся медведь.

— А ну-ка, брат козел, покажись! — крикнул кот.

И в этот же миг выскочил из-за кучи валежника бородатый козел. Увидел его медведь, перепугался и спрашивает у кота:

— Что это торчит на голове твоего брата?

— Это то, на чем сушат шкуры убитых медведей, — отвечает тот.

— А что болтается под его подбородком?

— Это то, чем мой брат вытирает губы, когда медвежатины поест, — снова отвечает кот.

Еще пуще прежнего перепугался медведь, хотел было удрать, но наткнулся в темноте на барана. Не стерпел бодливый баран, ткнул медведя своими рогами прямо под сердце, и упал хозяин тайги замертво.

Оставил кот козла да барана сторожить добычу, а сам отправился домой и рассказал обо всем Паглаю. Запряг Паглай своего коня с пежиной на лбу, привез домой медведя, освежевал его. Мясом запасся на целую зиму, говорят. А из медвежьей шкуры теплую доху сшил.

ПАРЕНЬ ТЫСХЭ БИСХЭ

На краю небольшого темного леса жили старик со старухой. Был у них сын Тысхэ Бисхэ, очень сильный да слишком своенравный парень. Что ему ни скажи, Тысхэ Бисхэ все по-своему сделать норовит. И задумали старик со старухой избавиться от непутевого сына, говорят ему однажды:

— Был у нас черный бык. Отбился он от стада, убежал в тайгу и одичал. Сходил бы ты, сынок, поискал его.

Взял Тысхэ Бисхэ веревку и пошел в лес. Идет без пути, без дороги и зазывно кричит: «Оо-оо, черный бычок! Оо-оо!» Закачались вокруг кедры да ели, затрещали сучья, выбежал из чащобы черный медведь и набросился на Тысхэ Бисхэ. Ухватил парень черного медведя за лохматый загривок, встряхнул, как щенка, а потом накинул ему веревку на шею и привел домой.

Увидали такое старик со старухой, попрятались со страха и просят сына:

— Отпусти ты это страшилище на волю!

— Как же я могу его отпустить, если с таким трудом нашел? — удивился парень и запер медведя в одной стайке с коровами.

Встали утром старик со старухой, видят — медведь всех коров передавил.

— Что нам делать с таким сыном? Как нам быть? — заголосили бедные родители. — Никакой управы на него нет! Никто одолеть не может! Не отправить ли нам его к хозяину тайги? Может быть, он даст парню острастку? — На том и порешили.

— Сынок, — говорят они, — один человек, который живет на южной стороне тайги, давным-давно взял наш большой котел и до сих пор не вернул. Сходил бы ты, принес посудину домой.

Сделал Тысхэ Бисхэ себе сани из смолевых деревьев, запряг черного медведя и поехал в лес. А в том лесу стояла вросшая в землю избушка, построенная из лиственниц, срубленных под корень и срезанных по верхушке. Зашел парень в избушку и увидел кипящий девятиведерный котел, а на лежанке — четырежды укутанного в меховое одеяло хозяина тайги.

— Взял чужое на время, а возвращать не торопишься, — говорит ему Тысхэ Бисхэ. Поддел он ногой котел с мясом и опрокинул на огонь. Поддел другой раз — и вылетел котел на улицу.

— Сроду чужих котлов в доме не держал! — рассердился хозяин тайги. — Ах ты разбойник! — закричал он и набросился на парня.

Тысхэ Бисхэ намял бока хозяину тайги, связал его, посадил на место ямщика, а потом нагрузил котел на сани, огрел плеткой медведя и поехал домой.

— Спаси нас, бурхан! — взмолились старик со старухой, увидев такую повозку. — Никто не может совладать с нашим непутевым сыном. Лучше мы сами уйдем от него куда глаза глядят.

А Тысхэ Бисхэ привязал во дворе таежного медведя, связал потуже хозяина тайги и завалился спать. Пробудился он на ранней зорьке и говорит отцу с матерью:

— Вы сидя дождетесь счастья, а я найду его в пути.

С этими словами вышел он во двор, отвязал медведя, снял путы с хозяина тайги.

— Возвращайтесь в свою тайгу, — говорит. — Отправляйтесь по домам.

А сам пошел без пути, без дороги.

Шел он, шел и напал на след человека, который провалился в землю, поднимая огромный камень. Попытался приподнять камень Тысхэ Бисхэ — поднял до колен. Поднатужился — над головой поднял. Крикнул Тысхэ Бисхэ в земной провал:

— Выходи на волю!

Вышел оттуда могучий богатырь.

— Вот это — силач! — изумился Тысхэ Бисхэ.

— Какой же я силач по сравнению с настоящими силачами, — отвечает тот.

— Да разве сыщется кто-нибудь сильнее тебя? Где же тот человек?

— На северной стороне, на краю темного леса, — отвечает богатырь, — живут старик со старухой. Есть у них сын Тысхэ Бисхэ. Ездит он на медведе, а хозяин тайги у него ямщиком служит. Вот он — настоящий силач.

— Выходит — это я, — говорит Тысхэ Бисхэ. — Давай подружимся.

И пошли они вместе. Шли они, шли, вдруг видят — человек высокую гору на низкую переставляет, а низкую — на высокую.

— Вот это — силач! — изумились путники.

— Какой же я силач по сравнению с настоящими силачами, — отвечает тот.

— Да разве сыщется кто-нибудь сильнее тебя? Где же тот человек? — спрашивают путники переставляющего горы.

— На северной стороне, на краю темного леса, — отвечает тот, — живут старик со старухой. Есть у них сын Тысхэ Бисхэ. Ездит он на медведе, а хозяин тайги у него ямщиком служит. Вот он — настоящий силач.

Подружились они и пошли втроем дальше.

Шли они, шли, вдруг видят — человек море вброд переходит и ловит рыбу бородой вместо невода.

— Великан, — говорят ему путники, — ты переходишь вброд море и ловишь рыбу бородой, есть ли человек сильнее тебя?

— На северной стороне, на краю темного леса, — отвечает тот, — живут старик со старухой. Есть у них сын Тысхэ Бисхэ. Ездит он на медведе, а хозяин тайги у него ямщиком служит. Вон он — настоящий силач.

Подружились они. Стало их четверо. Шли друзья, шли и забрели в тайгу. Стали они рубить деревья под корень, срезать по верхушке и построили избушку. Оставили в избушке силача, что проваливался в землю под тяжестью камня.

— Присмотри за домом, приготовь нам ужин, — наказали ему и отправились на охоту.

Остался парень один, стал мясо варить. Тут появился мангатхай в облике старичка с ноготок, борода с локоток и говорит:

— Подавай мне все, что ты сварил.

— Не для тебя приготовлено, — отвечает парень. Накинулся на него мангатхай, поколотил крепко незадачливого парня, съел ужин и был таков.

Вернулись охотники, а их друг сидит плачет.

— Что с тобою? — спрашивают.

— Приходил старичок с ноготок, борода с локоток, побил меня, съел весь ужин и исчез, — отвечает парень.

Перекусили они на скорую руку и легли спать. На следующий день оставили домовничать переставляющего горы.

Только снял он пробу с варева, как появился старичок с ноготок, борода с локоток.

— Подавай мне все, что ты сварил! — говорит.

— Не для тебя приготовлено, — отвечает переставляющий горы.

Накинулся на него мангатхай, избил до полусмерти, съел ужин и был таков.

Вернулись охотники, а их друг сидит плачет.

— Что с тобою? — спрашивают.

— Приходил старичок с ноготок, борода с локоток, побил меня, съел весь ужин и исчез.

На следующий день оставили домовничать того, кто переходил вброд море и ловил бородою рыбу.

Мангатхай и с ним расправился, съел ужин и был таков.

Еще раз перекусили друзья всухомятку и легли спать.

— Сегодня я сам останусь дома, — говорит утром Тысхэ Бисхэ.

Ушли его друзья на охоту, а Тысхэ Бисхэ стал ужин варить. Откуда ни возьмись явился старичок с ноготок, борода с локоток и говорит:

— Подавай мне все, что ты сварил.

— Не для тебя приготовлено, — отвечает Тысхэ Бисхэ. Накинулся на него мангатхай, да не тут-то было. Не дав опомниться, крепко поколотил незваного гостя Тысхэ Бисхэ. А потом выволок его за порог, приподнял плечом угол избушки, сунул в щель бороду с локоток и опустил бревна. Защемилась старикова борода крепко-накрепко.

Вернулся Тысхэ Бисхэ в дом, доварил ужин, а когда вышел на пленника своего взглянуть, того и след простыл. Только борода меж бревен торчит.

Пришли охотники, а у Тысхэ Бисхэ ужин готов, никем не тронут на столе стоит.

— Приходил старичок с ноготок, борода с локоток, — стал рассказывать Тысхэ Бисхэ, — хотел весь ужин съесть и меня побить, но я выволок его за порог, приподнял плечом угол избушки, зажал старикову бороду меж бревен. Думал — никуда не убежит. А вышел взглянуть через малое время на своего пленника — одна борода торчит.

Глянули друзья за угол избушки, а там борода с локоток, как ковыль, по ветру развевается.

— Ладно, — решили друзья, — поужинаем, отдохнем, а завтра отправимся за беглецом по свежим и давним его следам.

На следующий день отправились друзья искать старика. Шли они, шли и добрались наконец до расщелины земли, у которой следы обрывались.

— Лет двадцать будем преследовать его по следу червяка, лет десять будем за ним гнаться по следу паука, но не уйти беглецу! — решили друзья.

Обвязал себя Тысхэ Бисхэ веревкой вокруг пояса и говорит:

— Помогите мне вниз спуститься.

Хватило веревки, чтобы спуститься в нижний замби. Отвязал Тысхэ Бисхэ веревку и пошел по нижнему замби.

Шел он, шел и увидел бронзовую избушку. Зашел в нее — а там красавица сидит.

— Здравствуй! — говорит она ему. — Откуда ты будешь, славный парень?

— Я спустился из верхнего замби, — отвечает Тысхэ Бисхэ.

— Спаси нас бурхан! — говорит она дрожащим голосом. — Куда же мне тебя спрятать? Мой муж, мангатхай, — сущий изверг. Он выкрал меня из верхнего замби и силою привел сюда. Я в жизни не видывала такого страшилища. Если он застанет тебя здесь, то убьет и тебя, и меня. Спаси нас бурхан! Лучше тебе обратно наверх подняться.

— Пусть попробует справиться со мною, — отвечает Тысхэ Бисхэ. — А мне в обратный путь рановато.

— Неподалеку отсюда есть серебряная избушка, — говорит ему хозяйка, — а еще дальше — золотая. В них тоже живут девушки из верхнего замби. Все мы жены одного мангатхая. Он, однако, у них гостит.

Переночевал парень в медной избушке, а за утренним чаем говорит хозяйке:

— Не боюсь я вашего мужа, как бы ни был он страшен. Я сам ищу его.

— Спаси тебя бурхан! — взмолилась хозяйка. — Если победишь злого мужа — забери меня отсюда в верхний замби.

— Так и быть, — сказал Тысхэ Бисхэ и пошел дальше.

Дошел до серебряной избушки. Переступил порог и увидел красавицу еще краше первой. Вздрогнула она от удивления и говорит:

— Сколько живу в этой избушке, никогда не видывала, чтобы через порог человек переступал. Откуда ты будешь?

— Из верхнего замби, — отвечает Тысхэ Бисхэ.

— Спаси нас бурхан! — всполошилась она. — Куда же мне тебя спрятать? Мой муж, мангатхай, — сущий изверг. Если он застанет тебя здесь, то убьет нас обоих.

— Не боюсь я вашего мужа, как бы ни был он страшен. Я сам ищу его, — говорит Тысхэ Бисхэ.

— Сегодня он вышел от меня, значит, должен быть в эту ночь в золотой избушке, — говорит хозяйка. — Если победишь злого мужа — забери меня отсюда в верхний замби.

— Так и быть, — согласился Тысхэ Бисхэ и направился к золотой избушке.

Переступил золотой порог и увидел красавицу краше прежних.

Встрепенулась она, увидев гостя.

— Сколько живу в этой избушке, никогда не видывала, чтобы сюда человек заходил. Откуда ты будешь? — спрашивает она.

— Из верхнего замби, — отвечает Тысхэ Бисхэ.

— Спаси нас бурхан! — всполошилась хозяйка. — Куда же мне тебя спрятать? Мой муж, мангатхай, — сущий изверг. Если он застанет тебя здесь, то убьет нас обоих.

— Это мы еще посмотрим: кто кого одолеет, — говорит Тысхэ Бисхэ. — Только ты постарайся узнать — где у злодея душа спрятана.

Накормила хозяйка гостя, напоила и закрыла в дальней комнате.

В полночь зашумело, загремело, раскатился по ступенькам топот и раздался недовольный голос:

— Фу, фу, что за дух чужой в избе, что за запах?

— Это тебе показалось, — отвечает хозяйка вернувшемуся мужу. — Просто я расчесывала волосы, да в огонь волосинки бросила. Они и начадили.

Накормила хозяйка мужа, напоила, спать уложила. А сама говорит:

— Ни дня, ни ночи не разбирая, бродишь ты по свету. А я даже не знаю, где твоя душа хранится.

— Зачем тебе знать? — спрашивает муж.

— Чтобы я могла оберегать твою душу, — отвечает жена. — Я так тебя жалею, так беспокоюсь, когда ты долго не возвращаешься! Но если не хочешь признаться, если упрямишься, то пусть будет по-твоему. Оставайся со своей тайной, а я тебя жалеть и ждать перестану, — сказав так, сплюнула она сердито и повернулась на другой бок.

— Ладно уж, расскажу, — говорит муж, — только снова оборотись ко мне лицом.

— Как хочешь, как хочешь, — приговаривает жена, а сама каждое слово на лету ловит.

— Душа моя хранится в рогах нашего шестилетнего барана, — признался муж.

А Тысхэ Бисхэ, подслушав весь этот разговор, стал ждать, когда мангатхай заснет. И только раздался его храп, Тысхэ Бисхэ встал тихонечко и на цыпочках вышел во двор. Приметил он в овчарне барана с крутыми рогами. Разглядывает его и гадает: «Тот или не тот?» Тем временем уже светать стало. Некогда раздумывать.

«Про этого барана и говорил мангатхай», — решил наконец парень и переломал один рог. Вылетели из рога сорок ос, зажужжали над головой. Всех переловил Тысхэ Бисхэ, всех передавил. Отбросил парень этот рог в сторону, взялся за другой. Опять вылетели из рога сорок ос. Расправился Тысхэ Бисхэ и с ними, только двух ос не стал давить.

Тем временем проснулся мангатхай и жалуется жене:

— Что-то голова у меня шибко разболелась.

А Тысхэ Бисхэ заходит в дом, подступает к мангатхаю.

— Встань, злодей! — говорит парень. — Когда является человек, не такие, как ты, встают. Встань! — повторил Тысхэ Бисхэ и разжал кулак.

Блеснули на ладони у парня две еле живых осы.

— Ах, отпусти их, отпусти! — взмолился мангатхай.

— Нет, недаром я — Тысхэ Бисхэ, который все делает наперекор, — сказал парень и раздавил ос.

Взвыл мангатхай от боли.

— Хоть и сотворил ты такое, — говорит, — а найдутся у меня еще силы на схватку с тобой, — и накинулся на парня.

Тем временем жена мангатхая вспомнила о двух бочонках с водой, что стояли во дворе. Из одного выпьешь — сил прибавится, выпьешь из другого — сил убудет. Выбежала она во двор и переставила бочонки.

Хотя поединщики оба оказались выносливыми, как верблюды, сильными, как лошади, но постепенно силы у мангатхая стали таять.

— Передохнем немного, — говорит он и, не зная, что бочонки переставлены, подал парню бочонок с водой, прибавляющей силы. — Утоли жажду, — говорит.

А самому досталась вода, убавляющая силы.

Стали поединщики бороться снова. На этот раз мангатхай быстро ослаб. Тысхэ Бисхэ разрубил его и сжег на костре. А золу на север и на юг развеял осиновой лопатой. Захватил с собой Тысхэ Бисхэ жену мангатхая, собрал драгоценности, все остальное сжег и направился к серебряной избушке. Захватил с собой вторую жену мангатхая, собрал дорогие вещи, спалил дом и направился к бронзовой избушке. И третью жену мангатхая забрал с собой, о ценностях не забыв, поджег избушку, и не успела зола остыть, как дошли они вчетвером до расщелины земли.

— Спустите веревку! — крикнул Тысхэ Бисхэ своим друзьям.

Друзья спустили вниз веревку. Он обвязал ею женщину из бронзовой избушки.

— Тяните! — кричит.

Вытянули три силача красавицу из расщелины и жестоко заспорили: кому она достанется. Наконец переспорил тот, кто перешагивал море и ловил рыбу бородой.

— Спустите веревку! — опять кричит Тысхэ Бисхэ. Спустили веревку. Обвязал он ею женщину из серебряной избушки. Вытянули три силача красавицу из расщелины. На этот раз заспорили переставляющий горы и поднимающий камни.

— Моею будет! Нет, мне достанется! — набросились они друг на друга с кулаками. Переставляющий горы выиграл спор, и женщина досталась ему.

— Спустите веревку! — кричит Тысхэ Бисхэ.

Снова спустили веревку. Тысхэ Бисхэ обвязал ею женщину из золотой избушки и отправил наверх. Досталась она поднимающему камни.

— Спустите веревку! — в последний раз крикнул Тысхэ Бисхэ. На этот раз сам обвязался веревкой и говорит:- Тяните!

Стали силачи веревку тянуть. Но, увидев Тысхэ Бисхэ, раздумали они делиться с ним добычей и перерезали веревку. Полетел Тысхэ Бисхэ в расщелину земли, в низкий замби. Да так ударился при падении, что бедро сломал. Лежит он и не может ногами пошевельнуть. Вдруг видит: колонок за горностаем гонится, догнал горностая и сломал ему обе ноги. Отлежался горностай, а потом подполз к невзрачной травке, выкопал корень и стал его жевать. Как только съел горностай этот корень, ноги у него зажили.

— Теперь ты от меня не уйдешь! — пригрозил горностай колонку и бросился в погоню.

Потихоньку-полегоньку подполз к той травке и Тысхэ Бисхэ, выкопал три корешка, съел их — ноги зажили. Встал он и пошел дальше. Шел он, шел и пришел к широкому озеру. Там на большом дереве сидели птенцы Хан Гаруди-птицы. Сидящий внизу — плачет. Чуть выше сидящий — поет. А третий, сидящий на самом верху, смеется.

— Почему ты плачешь? — спрашивает нижнего птенца Тысхэ Бисхэ.

— Как же мне не плакать, — отвечает птенец, — скоро со дна озера выйдет огромный ядовитый змей. Кто станет его жертвой сегодня, тот плачет. Кто будет съеден завтра, тот поет. А кто послезавтра — тот смеется. Вот сейчас высунет змей свою голову из воды, разинет пасть и крикнет: «Залетай!» И сгину я на веки вечные.

— Послушайте меня, — говорит Тысхэ Бисхэ. — На этот раз не спешите сами лететь в пасть змею. «Если проголодался, — скажите ему, — выходи на берег и возьми нас».

Приготовил Тысхэ Бисхэ остроконечную каменную глыбу с быка величиной и затаился. Забурлило озеро, запенилось, и показалась из пучины голова чудовищного змея.

— Залетай ко мне в рот! — закричал он зычным голосом.

— Если проголодался, выходи на берег и возьми меня, — отвечает ему нижний птенец.

— Кто вас научил этому? — удивился змей. — Хотел я вас живыми проглотить, а теперь буду разжевывать, — прошипел он и с раскрытой пастью направился к дереву.

Кинул Тысхэ Бисхэ в чудовищного змея остроконечную глыбу и размозжил ему голову.

Не успел парень опомниться, как повалил его кто-то на землю, да так прижал, что дух захватило. Это прилетевшая Хан Гаруди-птица укрыла собой спасителя птенцов от растекшегося по берегу змеиного яда, испепелившего деревья и травы.

— Ты спас жизнь моим птенцам, — сказала Хан Гаруди-птица. — Чем мне отблагодарить тебя?

— Помоги подняться мне в верхний замби, откуда я родом, — отвечает Тысхэ Бисхэ. — Больше мне ничего не нужно.

— Так и быть, — говорит Хан Гаруди-птица, — только приготовь семьдесят бочек воды и семьдесят бочек мяса.

Сделал Тысхэ Бисхэ то, что птица не может: приготовил семьдесят бочек воды и семьдесят бочек мяса.

— Теперь нагрузи припасы на меня, — говорит она. — Если налево голову поверну — кинешь бочку мяса, если направо — бочку воды.

Нагрузил Тысхэ Бисхэ бочки на спину птицы и сам уселся. Стала Хан Гаруди подниматься все выше и выше. Налево посмотрит — парень ей бочку мяса бросает, направо головой мотнет — парень дает бочку воды.

Вот уже до верхнего замби рукой подать. Повернула птица голову влево, но не осталось у парня ни мяса, ни воды. Отрезал он кусочек от своей ноги и бросил птице.

Когда долетели они до верхнего замби, парень сошел с птицы, припадая на одну ногу.

— Почему ты хромаешь? — спрашивает Хан Гаруди.

— Когда кончилось мясо, я отрезал кусочек от своей ноги, потому и хромаю, — отвечает он.

Поперхнулась птица — и вывалился изо рта съеденный кусочек.

— Приложи его к свежей ране, — сказала она.

Приложил парень кусочек к ноге — и сразу затянулась рана, даже следа от нее не осталось.

А потом Хан Гаруди-птица спустилась к себе в нижний замби, а Тысхэ Бисхэ отправился к своей черной избе о четырех углах. Повстречал он на своем пути трех бывших друзей, расправился с ними и счастливо зажил с тремя женами, спасенными от мангатхая.

ХИТРЫЙ ПРИДВОРНЫЙ

У Суранзан Гомбо-хана было много придворных, но самым хитрым, умным, ловким и находчивым из них был Уран Тушэмэл. Дошел он до того, что стал позволять себе посмеиваться над своим повелителем да разыгрывать его, и тогда хан приказал отрубить Уран-Тушэмэлу голову. Узнав об этом, хитрый придворный пришел к хану и говорит:

— Если я сосватаю за ваше величество дочь китайского хана, не пощадите ли вы меня?

— Если приведешь девицу в мой дом, то помилую. Только знай — многие просили ее руки, но никому не отдал Манжа-хан свою дочь, — ответил Суранзан Гомбо-хан и показал хитрому придворному на дверь.

Получил Уран Тушэмэл деньги на дорогу, подарки для невесты и отправился во владенья Манжа-хана. С трех разных сторон съехались к китайскому хану три молодых да знатных жениха, Уран Тушэмэл пожаловал с четвертой стороны.

— Я выдам дочь за того, кто окажется самым умным и ловким из вас, — пообещал Манжа-хан.

Когда пришло время почивать, отправил хан своих гостей по самым отдаленным комнатам, которым не было числа в необъятном дворце, и наказал не опаздывать к завтраку. Идет Тушэмэл в сопровождении стражника и незаметно свой путь острием кинжала на стенах отмечает.

По этим меткам и пришел он на другое утро к ханскому столу в положенное время. А три других жениха безнадежно заплутали в бесчисленных коридорах.

— Как ты нашел обратный путь? — спрашивает хан у Уран Тушэмэла.

— Каждая ваша комната имеет свой номер, — отвечает гость. — По пути до своей комнаты я складывал номера. На обратном пути вычитал, пока ничего не осталось. Так я оказался здесь.

«Это какую же надо голову иметь, чтобы сложить в уме почти все номера моих бесчисленных комнат, а потом еще и вычесть!» — про себя удивился хан, а вслух говорит:

— Выпей с нами чаю, любезный.

В тот же миг подали слуги чай в посуде, похожей на куриное яйцо. Если поставить ту посуду, то она перевернется, а в руках долго не удержишь — горячо.

Понял Уран Тушэмэл, что это — еще одно ханское испытание, быстро снял четки с руки, сложил их в кружочек, подставил под чашку с горячим чаем и сидит.

К этому времени и три других жениха подошли. Подали им горячий чай. Подержали они чашки, подержали, перекидывая из руки в руку, и начали, обжигаясь и утирая слезы, прихлебывать крутой кипяток.

А перед Уран Тушэмэлом уже другое блюдо поставили — диковинного коня, сделанного из теста и обжаренного по бокам. Откинул сметливый придворный седло из хлебной корочки, зачерпнул ложкой раз, другой, да так все содержимое коня и съел.

Стали три других жениха диковинных коней рассматривать. И так крутили, и этак вертели — ничего не поняли, отодвинули от себя коней, голодными остались.

Посмеялся над ними Манжа-хан и говорит:

— Никто из вас ни разу не видел мою дочь. Но тот, кто хочет жениться на ней, должен узнать ханскую дочь среди пятисот других красавиц.

Три других жениха затылки чешут, а Уран Тушэмэл вышел во двор и спрашивает у прислуги:

— Где живет повивальная бабка, которая надрезала пупок ханской дочери?

Указали ему слуги старенькую избушку. Пришел Уран Тушэмэл к повивальной бабке и стал просить ее:

— Я приехал сватать ханскую дочь и должен узнать ее среди пятисот других девушек. Подскажи мне, бабушка, по каким приметам распознать мне дочь Манжа-хана?

— Я могла бы сказать, как распознать девицу, но у хана есть астрологи — черный и рыжий. Они сразу же разгадают подсказку, а подсказчика ждет верная смерть.

— Я видел: на дворцовой площади приготовлено множество огромных котлов для свадебного пиршества. Ты с вечера залезешь в один из них, я накрою котел крышкой, но не плотно, а так, чтобы ты смогла все видеть. Когда я подойду к ханской дочери, ты скажешь первые слова молитвы. Вот и все, — говорит Уран Тушэмэл. — И ни один астролог не сможет распознать подсказчика.

На другой день встали пятьсот девушек полукругом на дворцовой площади. Выбрали три молодых жениха по красавице, но ни одна из них не оказалась ханской дочерью.

— Вот и женитесь на тех, кого сами выбрали, — принял Манжа-хан мудрое решение.

А Уран Тушэмэл перед девушками похаживает, на красавиц поглядывает. Наконец остановился перед самой улыбчивой и услышал старухин голос: «Ом мани…» Взял он красавицу за руку и говорит:

— Ханскую дочь сразу видно.

Очень удивился Манжа-хан, призвал черного астролога и приказал ему найти подсказчика. Целую ночь гадал черный астролог, наутро явился к хану и говорит:

— По всем моим гаданьям выходит, что указало на ханскую дочь неведомое медное существо с животом не меньше юрты, с медными оттопыренными ушами, а на голове у него — тяжелая медная шапка набекрень.

— Когда ты видел в моих владеньях существо с животом не меньше юрты, с медными ушами да еще в медной шапке? — разгневался хан и приказал казнить черного астролога.

Верный слову, отдал Манжа-хан свою дочь за Уран Тушэмэла. Когда настала пора провожать невесту в чужие края, хан засомневался: «Уж больно хитер этот Уран Тушэмэл. Надо его придержать дня на три, а невесту с караваном отправить в его владения сегодня же», — решил он, так и сделав.

После отъезда каравана Уран Тушэмэл слег, сказавшись больным,

— Не подходите, — говорит, — близко. У меня болезнь — страшнее проказы. Поселите меня в юрте на отшибе, чтобы никто не заразился.

Поселили его в пустой юрте. А во дворце — переполох: «Что за болезнь у знатного гостя? Чем помочь?»

Кликнул хан рыжего астролога. Погадал астролог, помудрил, а потом подошел к юрте больного, просунул под двери шелковый шнур и говорит: «Я не стану входить в юрту, боясь заразиться страшной болезнью, но для того чтобы с ней бороться, нужно прощупать твой пульс; ты привяжи конец шнура за кисть своей руки, а я, взяв другой конец, услышу пульс».

Взял Уран Тушэмэл шелковый шнур, привязал к кошачьей лапе, а сам лежит, постанывает, кошку поглаживает. Почувствовал рыжий астролог, как часто-часто дергается конец шнура в его руках, и решил, что Уран Тушэмэл лежит в горячке и сердце его готово вырваться из груди.

Рассказал рыжий астролог обо всем Манжа-хану.

— Иди к больному, — сказал хан, — и помоги ему. Пришел рыжий астролог к юрте и опять за свое: привяжи да привяжи шелковый шнур за кисть своей руки. Привязал Уран Тушэмэл конец шнура за куриный хвост. И так задергался другой конец в руках астролога, что у него глаза на лоб полезли. Побежал астролог к хану и кричит с порога:

— Кончается наш больной! Недолго ему осталось мучиться!

Пришел к порогу юрты сам Манжа-хан и спрашивает:

— Какова будет твоя последняя воля?

— Я должен устроить большое молебствие на северном склоне наших гор. Для этого мне нужны триста воинов, три котла архи и три котла мяса.

Положили Уран Тушэмэла на носилки и отнесли его триста воинов на северный склон горы. Говорит им больной:

— Пока я помирать буду — отведайте архи да закусите мясом.

Так и сделали ханские воины. А когда уснули они крепким сном, сел Уран Тушэмэл на самого быстрого коня, догнал караван с невестой и открылся перед ней.

— Никакой я не жених, — говорит. — Ты достойна лучшего мужа. Мой повелитель Суранзан Гомбо-хан и знатен, и богат, и красив, и мудр…

— Неужели у твоего хана нет недостатков? — спрашивает невеста.

— Есть один, — не смог удержаться, чтобы не подшутить, насмешник Уран Тушэмэл, — от хана дурно пахнет. Но ты прикрой нос ладошкой, когда войдешь в ханские покои, и ничего не почувствуешь.

Тем временем подъехали ко дворцу Суранзан Гомбо-хана.

— Вы пока что отряхните дорожную пыль, а я извещу хана о нашем прибытии, — сказал Уран Тушэмэл сопровождающим и предстал перед ханом.

— Красива ли невеста? — спрашивает Суранзан Гомбо-хан. — Мастерица ли она? Умна ли, наконец?

— И умом не обижена, и мастерица на все руки, только безноса, — отвечает Уран Тушэмэл.

Не успел хан удивиться, как вошла в покои дочь Манжа-хана, прикрывая нос ладошкой. «Этого мне еще не хватало!»- подумал хан, подходя к невесте поближе. И очень удивился Суранзан Гомбо-хан тому, как жадно она стала принюхиваться при его приближении. Вот девица-красавица убрала ладошку, удивленная в свой черед тем, что от хана пахнет самыми тонкими благовониями.

— А мне поведали по секрету, что от вас дурно пахнет, — сказала она, смеясь.

— Это что! — ответил хан. — Мне сказали, что ты безноса.

— Кто сказал? — хотела было узнать невеста, а Суранзан Гомбо-хан уже кричал в гневе:

— Привести сюда Уран Тушэмэла.

А слуги гадали, как хитрый придворный отвертится от наказания в этот раз.

ХУРИСТ

Жили в прежние времена старик со старухой, и было у них три сына. Вот говорят старики своим сыновьям:

— Не долго нам осталось жить на белом свете. Перед смертью хотелось бы увидеть вас женатыми, хотелось бы внучат на коленях подержать, их пушистые головки погладить.

Сказано — сделано. Женили братьев. Двум старшим, во всем удачливым, и тут повезло: пошли у них дети один другого милей да краше. Старики нарадоваться не могут. А как собрались помирать — все свое имущество, весь свой скот двум старшим сыновьям завещали. Младшему же, бездетному, досталась хромая лошаденка с пежиной на нижней губе да дедовский хур.

До того полюбился младшему певучий хур, что носил он его с собой повсюду. Как заиграет — птицы смолкают в окрестных лесах, ветер затихает, ни один лист не шелохнется на дереве, даже солнце приостанавливается, чтобы послушать распевы волосяных струн. Чудно играл он на хуре, да и у самого голос был красивый.

А старшие братья только посмеиваются над ним.

— Играй, играй, — приговаривают. — Скоро до того доиграешься, что по миру пойдешь с протянутой рукой.

И то правда: в доме у младшего порой и поесть нечего, а старшие братья по тайге рыщут да соболя ищут. И столь удачливыми бывают на охоте, что богатство само к ним в руки идет.

Нашли они однажды место в тайге, где всякого зверя видимо-невидимо, и решили взять с собой на охоту младшего брата.

— Все помощь будет, — говорят. — Лишний раз мясо сварит, чай вскипятит. Да и себе чего-нибудь добудет.

Приехали они втроем на место, сделали себе балаган, а для лошадей — сарай. Тридцать дней без устали охотились, бродя по таежным распадкам да лощинам. Целую гору пушнины добыли старшие братья, а младшему не открывались заветные охотничьи тайны, не было ему удачи, мала была его добыча. По-прежнему смеялись над ним старшие братья.

Когда не видно было конца неудачам, брал младший брат в руки певучий хур и, в обиде на свою судьбу, затягивал такую песню, от которой небо хмурилось, ветер по-разбойничьи свистел в ущелье и начинался долгий дождь.

Но и хурист не остался без добычи. И у него скопился десяток-другой беличьих да рысьих шкур.

Наступило время возвращаться домой. Решили братья в последний раз проверить силки и испытать меткость своих стрел. И кому не повезло больше всех? Конечно же, меньшому. Сорвался он со скалы и сломал себе ногу повыше колена. Набрели на него старшие братья, отнесли в балаган и говорят:

— Не довезем мы его до дома. Не жилец он на этом свете. Оставим его здесь.

И оставили они хуриста в балагане. Забили его лошадку с пежиной на верхней губе, навялили, накоптили мяса и подвесили под крышей балагана, чтобы меньшой с голоду не помер на первых порах. А когда развешивали конину, сорвали певучий хур, висевший на стене, и закинули в угол. Лопнули с жалобным звоном волосяные струны, и не от боли, а от обиды заплакал младший брат.

Вот лежит он один-одинешенек в таежном балагане, некому воды ему подать, не с кем добрым словом перемолвиться. И тогда дополз он до дальнего угла, подобрал покалеченный хур, выдернул из хвоста забитой лошадки самые тугие волоски и заменил порванные струны. А когда заиграл на хуре, то зазвучал тот лучше прежнего. Чудесные звуки его зачаровали таежных обитателей: сорок и синиц, соболей и куниц, да еще трех девиц — дочерей хозяина тайги Лээхэя.

Каждый вечер приходили девицы к балагану и как завороженные слушали распевы хура. На первых порах они дичились. Но с каждым днем подступали все ближе и ближе, переглядываясь да перешептываясь между собой. Когда одна из девиц набралась смелости и заглянула в балаган, парень успел спросить:

— Что же вы не заходите, а топчетесь у входа?

Но девицы в ответ на его слова скрылись в кедровнике стайкой испуганных птиц.

На другой день они постояли в дверях, так и не войдя в балаган. Еще через день переступили порог. И тогда парень заиграл тихо-тихо. Забыв об осторожности, окружили девицы хуриста и склонили свои головы, прислушиваясь к задушевной песне.

— Чьи вы будете? — спросил их парень, кончив играть.

— Не из дальних мест явились мы, да не из близких, как и подобает дочерям хозяина тайги Лээхэя. И хотя отец никому не показывается на глаза, он все может.

И тогда парень рассказал им о своем житье-бытье, о своей незадачливости да неудачливости.

— Ни бог, ни черт меня не понимают. Нет мне ни смерти, ни исцеления, — закончил он свой рассказ.

— А это что за чудо? — спросили девицы, показывая на хур.

— Это хур — единственное мое утешение, единственный мой друг, которому я могу поведать о самом сокровенном, — сказал парень, взял в руки хур и заиграл грустную песню.

Задумался он и не заметил, как исчезли девушки-дикарки, как крепкий сон смежил ресницы. Приснился ему старик с бородою по грудь, который трижды повторил: «Раны твои затянулись, а горести уснули и не проснулись».

Открыл парень глаза и видит — лежит он в прекрасном дворце на мягкой постели, а рядом с ним седобородый старик сидит.

— Вставай, — говорит он парню. — Пора чай пить.

— Да как же я встану, если у меня нога сломана? — удивляется парень.

— А ты смелее! — смеется старик. — Будь мужчиной.

Осторожно приподнялся парень, встал на ноги, не чувствуя никакой боли, и вспомнился ему вещий сон и трижды повторенное: «Раны твои затянулись…»

Прошел он к столу, за которым уже сидели три знакомые девицы, попил чаю в охотку, а старик говорит:

— Идем со мной…

Пошли они неведомой тропой сквозь тайгу и пришли к горе, из которой струился горячий аршан. Искупался парень в аршане, и стало ему совсем хорошо, веселее стало на душе, вспомнились другие слова: «…а горести уснули и не проснулись».

Вернувшись во дворец, подарил Лээхэй исцеленному парню молодецкую бурятскую одежду, а когда тот переоделся, посадил его с собою рядом, обнял за плечи и сказал:

— Как услышали дочери твою игру и золотое пенье, так потеряли покой и сон. Сделай им певучий хур, а уж я в долгу не останусь.

Смастерил парень дочерям Лээхэя не один, а целых три хура и научил их играть. Да такими смышлеными ученицами оказались девицы, что через неделю не хуже любого хуриста играли, а пели еще лучше.

Обрадовался хозяин тайги Лээхэй, подарил парню доброго коня да соболей без счету и пошел провожать гостя. Как только показался родной аил парня-хуриста, хозяин тайги Лээхэй прощаться стал.

— Я, — говорит, — не должен показываться людям на глаза, и ты никому не проговорись о встрече со мной.

Вернулся парень домой и зажил на славу. Не дают ему прохода завистливые старшие братья, все допытываются:

— И откуда тебе такое богатство привалило?

А младший брат только посмеивается да все на хуре играет.

КАК ХИТРЫЙ ПАРЕНЬ ХАНОМ СТАЛ

Жил бедный парень вдвоем с матерью-старушкой. Кроме единственной козы, ничего у них в хозяйстве не было. Все труднее и труднее становилось им прокормиться. Начал парень умом раскидывать.

«Как нам дальше жить? — думает. — Попробую-ка обмануть какого-нибудь богача».

Взял он с собой мать и отправился в большой город. Коза за ними увязалась. Подошли они к дому человека, нажившего свое богатство воровством. Постучался парень в дом, назвался плотником и подрядился кухонную пристройку к дому сделать. Запросил он у хозяина бревен да досок и принялся за работу.

А богачу не терпится готовую пристройку увидать, по три раза на дню наведывается, за бедняком приглядывает. И вот задумал парень наказать богача. Только зайдет хозяин в пристройку, а парень хлоп да хлоп крышкой сундука, в котором гвозди с молотками лежат, да еще спиной сундук прикрывает. «Не иначе, как деньги с прочим добром прячет», — думает богач. И решил он темной ночкой проверить содержимое сундука. А парень нанял себе подручного и, зная хищную натуру хозяина, стал поджидать вора в пристройке. Еще луна не взошла, как появился полуночный гость и стал в сундуке шарить. Тут-то парень с подручным и поймали вора.

— Ты хотел украсть мое добро! — расшумелся парень. — Я в тюрьму тебя упрячу!

— Тише! Не шуми, глупая твоя голова! — взмолился богач. — Тысячу монет дам, только отпусти.

Взял парень деньги, отпустил богача, а сам думает: «Нажил себе врага, нельзя мне здесь больше ни часу оставаться». Спрятал он свои деньги за пазуху, взял мать за руку и отправился в другие края. Козу упрашивать не надо — сама за ними идет.

Шли они, пока не стемнело. Настала пора и о ночлеге подумать. Узнали они от прохожего, что в городе живет богач по имени Лодой, и отправились к нему. Как только подошли к богатому дому, сунул парень три золотые монетки под хвост своей козе и постучался в дверь.

— Что за козу ведешь? — спрашивает Лодой.

— О, коза эта дорога мне, как жизнь, — отвечает парень. Погладил он козу по животу — из-под хвоста три золотые монетки высыпались.

— Это тебе, хозяин, за ночлег, — говорит парень.

— И часто с твоею козой такое случается? — спрашивает Лодой.

— Каждый вечер, — отвечает парень. — И не по три монетки, а по целой горсти. Сейчас так мало высыпалось потому, что я молитву не прочитал.

На следующее утро пристал Лодой к парню: продай козу да продай.

— Да что ты говоришь?! — отвечает парень со слезами на глазах. — Если я продам ее, то сам останусь голодным. Вот если бы ты мне на первое время пятьсот монет дал…

— Забирай пятьсот, давай козу! — говорит богач Лодой.

На том и договорились.

— Поглаживай ее брюхо, — наставляет парень, — да не забывай про молитву, тогда и золота будет больше.

Взял он свою мать за руку, и пошли они дальше.

А богач Лодой, едва дождавшись вечера, стал поглаживать брюхо купленной козе. До того усердно гладил, что она дух испустила, так и не озолотив своего нового хозяина.

Разозлился Лодой и кинулся искать обманщика. А тот и не думал прятаться, ходит себе по базару, к товарам приценивается. Накинулся Лодой на парня, стражу кликнул, к хану привел. Но недосуг было хану разбираться в этом деле.

«Расправишься с ним без меня», — говорит он Лодою. Долго думал Лодой, как наказать парня, и придумал.

Посадил он обманщика в мешок, носильщиков нанял и велел им отнести поклажу к реке и сбросить с моста. Кинулись слуги исполнять приказание. Взвалили мешок на плечи, потащили к реке.

На полдороге спрашивает парень из мешка:

— Скажите, люди добрые, где мы идем?

— К развилке двух дорог вышли, — отвечают носильщики. — А тебе-то зачем? Все равно утопим.

— А затем, — говорит им парень, — что, свернув налево, вы могли бы дойти вскоре до опушки леса, где под тремя соснами я свое золото зарыл.

Только он это проговорил, как бросили носильщики мешок на землю, кинулись золото искать. Вот уже и топот вдали затих. Стал парень размышлять: как ему дальше быть.

В это время проходил мимо один дурачок, который всю жизнь мечтал ханом стать. Увидел он мешок на дороге, подошел, щупать начал, а там человек сидит!

— Что ты тут делаешь? — спрашивает дурачок.

— Да вот, хотят меня ханом сделать, а я желаю стать ламой, за это меня и посадили в мешок, — отвечает парень.

— Чудак-человек! — удивился дурачок. — Куда приятнее быть ханом!

— Нет, я хочу стать ламой! — стоит на своем парень. — А если ты желаешь стать ханом, полезай в мешок вместо меня.

Дурачок развязал мешок, парня выпустил, сам залез. «Завязывай!»- кричит. Едва успел парень на дерево взобраться, как явились носильщики, не нашедшие никакого золота, усталые и рассерженные. Сорвали они свою злость на дурачке в мешке. Бьют его и приговаривают: «Будешь знать, как обманывать!» А потом бросили его с моста в воду, руки отряхнули и убрались восвояси.

Тогда слез парень с дерева, вернулся в город, забрал свою мать и снова отправился в дорогу.

Идет он по лесу, мать свою за руку ведет. А навстречу им медведь. Ухватил парень медведя за уши, и начали они бороться. Долго боролись и сильно устали. Одежда на парне в клочья разорвалась, золотые монеты порассыпались.

В это время проходил мимо ханский сын, посланный отцом осмотреть свои новые владения. Увидел он парня и спрашивает:

— Что ты тут делаешь?

А парень только губами шевелит, вид делает, что монеты считает.

— Я сын хана и владыка этих мест, почему ты молчишь? — снова спрашивает знатный человек.

— Ты мне мешаешь, — отвечает парень. — Я медведя в жертву тенгрию приношу, а тенгрий мне отплатит золотым дождем. Посмотри, сколько монет вокруг. А ведь я еще не принес косолапого в жертву, только за уши дернул.

— Уступи мне медведя, — стал просить ханский сын. — Ты себе другого найдешь, а я хочу прославиться в своих новых владениях.

— А что ты мне дашь за такого поединщика? — спрашивает парень.

— Нет у меня с собой ни золота, ни другого добра, — отвечает ханский сын. — Возьми моего коня, дорогую одежду, лук со стрелами.

— Будь по-твоему, — говорит парень. — Придется мне другого медведя искать.

Отдал ханский сын свое добро. Схватил медведя за уши. А парень собрал свои золотые монеты, захватил с собою ханскую одежду — и был таков.

Недолго боролся ханский сын с медведем, подмял его косолапый и убежал в лес.

А парень надел ханскую одежду, сел на коня и помчался к богачу Лодою.

У Лодоя глаза на лоб полезли от удивления.

— Разве ты не помер? — спрашивает. — Каким красавцем стал! — удивляется.

— Как я тебе благодарен! — говорит парень. — Это по твоей милости побывал я у водяного Лусан-хана. Очень хорошо меня встретили там, нарядили в богатую одежду, золотом одарили. Вспомнил я ваши благодеяния и приехал поблагодарить вас за доброту и мудрость.

Разгорелись глаза у Лодоя, захотелось и ему испытать на себе щедрость Лусан-хана.

— Не стоит благодарности, — говорит богач Лодой, — скажи лучше, любезный, нельзя ли и мне попасть к водяному хану?

— Нет ничего проще, — говорит парень. — Полезай в мешок, я сам тебя доставлю до места.

Отнес парень богача Лодоя к реке и бросил с моста, а сам отправился к местному хану.

— Ты откуда пожаловал? И зачем? — спрашивает хан.

— Прибыл я из той страны, где ханом должен был стать ваш сын. Но не по нраву он пришелся тамошней знати, затравили они его таежным медведем. Забрал я тайком одежду, коня и оружие молодого хана, принес вам в память о сыне.

Не было предела ханскому гневу.

— Да как они посмели! — зарокотал он зычным голосом. — Да я их с лица земли сотру! Сейчас же поезжай и отомсти негодным.

— Это можно, — говорит парень. — Только я съезжу сначала, узнаю, сколь велика их сила.

Через день возвращается парень и хану докладывает:

— Нет у них силы, способной противостоять тебе, повелитель.

А нет, так и мешкать нечего. Темной ночью напал хан на Спящие земли и покорил их. После этого полюбил он по-отцовски хитрого парня, приблизил его к себе, за родного стал считать.

Взял парень за руку свою мать и привел во дворец. А когда хан состарился и умер, сам стал править государством.

СЫНОВЬЯ ХУЛМАДАЯ

Жил на свете старик Хулмадай, и было у него три сына. Женил старик старших сыновей, отдал им все свое хозяйство, а сам остался с младшим сыном Янгутом в захудалой юрте.

Вот занемог Хулмадай, не может на коня сесть, не может тугую тетиву натянуть. Пришлось взяться за лук еще не окрепшему в кости Янгуту. Стал он сусликов и рябчиков побивать — этим и кормились старый да малый. Но с одной охотничьей удачи сыт не будешь. Начал Янгут заглядывать к старшим братьям — объедки со дна чашек и горшков собирать, отца подкармливать, да и самому надо было перемогаться в голодную пору.

Однажды позвал Хулмадай младшего сына и говорит ему:

— Умру я этой ночью. А ты позови на могилу своих братьев. Будете три ночи сторожить в степи мои останки. В первую ночь пусть придет старший сын, на другую ночь — средний, а в последнюю ночь будешь караулить ты, мой мальчик. Если исполните мою последнюю волю, то жизнь ваша потечет ровно и счастливо.

Сказав так, вздохнул Хулмадай в последний раз и умер. Вырыл Янгут могилу посреди степи, накрыл отца желтым войлоком и похоронил как положено. А потом смахнул слезу и отправился к старшему брату. Пришел и говорит:

— Отец завещал долго жить, а еще сказал, чтобы мы три ночи стерегли в степи его останки. В первую ночь велел прийти тебе.

— Я еще не выжил из ума, чтобы стеречь по ночам покойников, — отвечает старший брат. — Убирайся прочь!

Захватил Янгут объедков с братнего стола и отправился отцовскую могилу сторожить.

Ровно в полночь раздалось в степи протяжное конское ржание, прозвякнули серебряные стремена, и появился перед Янгутом статный гнедой конь, обузданный и оседланный, да еще с притороченной к седлу одеждой.

— Это ты, старший сын старика Хулмадая? — спрашивает конь.

— Не пришел старший сын старика Хулмадая, — отвечает Янгут. — Я вместо него стерегу сегодня свежую могилу.

— Подойди ко мне, — молвил конь. — Развяжи торока, забери себе одежду и богатырское снаряжение, а меня отведи к чистой воде, отпусти пастись на зеленый луг. Когда понадоблюсь, встряхни уздечкой — и я явлюсь.

Развязал Янгут торока, спрятал под камень узел с одеждой и отвел коня на заливной луг.

Тут и ночь кончилась. С первыми лучами солнца отправился Янгут к среднему брату. Переступил порог богатой юрты и говорит:

— Умер наш отец, а перед смертью наказывал сторожить его могилу три ночи. Пришел, брат, твой черед.

— Экий ты глупый! — рассмеялся средний брат. — Кто же покойников сторожит? Пошел прочь со двора!

Собрал Янгут объедки с братнего стола и отправился на отцовскую могилу.

Ровно в полночь снова разлилось по степи протяжное конское ржание, прозвякнули стремена — и появился перед Янгутом долгогривый соловый конь.

— Подойди ко мне, средний сын старика Хулмадая! — молвил соловый.

— Здесь нет среднего сына старика Хулмадая, — отвечает Янгут. — Я пришел вместо него.

— Расседлай меня да разнуздай и отпусти пастись на вольные луга. Если понадоблюсь, встряхни трижды серебряной уздечкой — и я явлюсь.

Сделал Янгут так, как сказал соловый конь, а узду и узел с одеждой из шанайского шелка под камень спрятал.

Тут и ночь кончилась. Целый день провел Янгут в степи, проверяя силки и выкапывая корни саранки, а ночью опять пришел на отцову могилу.

Вот вышли звезды, прояснел в небе месяц, и раздался дробный конский топот. Явился перед Янгутом каурый конь и молвит:

— Это ты, младший сын старика Хулмадая? Развяжи торока, расседлай да разнуздай меня и отпусти на вольный выпас. Если понадоблюсь, встряхни трижды моей уздечкой — и я прискачу.

Отвел Янгут каурого коня на вольный выпас, а узел с новой одеждой под камень спрятал. Сам же, как и прежде, пошел в своем драном дэгэле к старшим братьям. Видит — они на коней садятся, заломив набекрень собольи шапки, в дорогу отправляются.

— Куда вы едете? — спрашивает Янгут. — Возьмите меня с собой.

— Хан-батюшка выдает свою дочку замуж. Ищет самого достойного жениха. А мы хотим поучаствовать в испытаниях да игрищах. Тебе, оборванцу, делать там нечего, — отвечают старшие братья.

Ничего не ответил Янгут спесивым братьям, пошел в степь, вынул из-под камня узел, облачился в лучшие одежды, а потом взмахнул уздечкой — и предстал пред ним гнедой конь-красавец.

— Не спеши к большому сборищу людей, — молвит конь. — Сегодня хан объявит скачки, и как только промчится мимо нас последний из всадников, мы пустимся в погоню и настигнем самых быстрых. Когда будем скакать мимо ханского дворца, то первому из всадников ханская дочь протянет серебряный браслет. Бери его и поворачивай в степь.

Послушал Янгут гнедого коня, направил его на высокий южный холм и стал дожидаться начала скачек. Вот взвилась до неба пыль, раскатился по степи конский топот, и стали проноситься мимо холма разгоряченные всадники. Подождал Янгут, когда последний проедет, и пустил гнедого в погоню. Вытянулся конь в быстром галопе, словно сыромятный ремень, в один миг настиг самых быстрых и обошел их у самого дворца. Увидел Янгут ханскую дочь с протянутым ему браслетом, подхватил его на скаку и был таков!

Прискакал Янгут на прежнее место, отпустил гнедого на вольный выпас, снял молодецкую одежду и вместе с уздечкой да серебряным браслетом под камень спрятал. А сам отправился к старшим братьям. Подошел к юрте и слышит, как средний брат похваляется:

— Собрался я было ухватить серебряный браслет, да опередил меня неизвестный молодец на гнедом коне.

— Я бы не дал себя опередить, — встрял в разговор Янгут, входя в юрту.

— Куда тебе, голодранец, тягаться с настоящими баторами! — закричали на него братья. — Пошел прочь отсюда!

Отправился Янгут в свою драную юрту, ночь переночевал, а наутро вынул из-под камня другую уздечку, встряхнул — и явился перед ним долгогривый соловый конь. Облачился Янгут в одежды из шанайского шелка и направил коня на высокий северный холм.

— Сегодня ханская дочь подаст победителю скачек свой золотой браслет. Бери его и возвращайся в степь, — молвит соловый.

Тут ударили в барабан, и начались скачки. Пустился соловый в погоню, каждая жилка натянулась, как тугая тетива. Нагнал Янгут самых быстрых у ворот дворца, подхватил на скаку золотой браслет, протянутый ханской дочерью, и умчался в степь.

Отпустил Янгут солового коня и отправился к братьям. А старший-то похваляется:

— Если бы не молодец на соловом жеребце, был бы я первым в этой скачке.

— Что-то я тебя среди первых не видел, — удивился Янгут.

— А тебе откуда знать о наших молодецких забавах?! Пошел прочь! — прикрикнул старший брат. *

Пошел Янгут к себе домой. Еще одну ночь переночевал, а наутро вынул из-под камня другой узел, облачился в парчовые одежды, встряхнув уздечкой, позвал каурого коня и направил его на западный холм.

— Сегодня не жалей ни себя, ни меня, — молвит каурый. — Нам надо непременно быть первыми, надо завладеть браслетом, изукрашенным драгоценными камнями.

Ударили в ханском дворце в большой барабан, вынесли кони своих всадников в широкую степь, промчались они мимо западного холма, и тогда пустился вслед за ними каурый конь. Подгоняет его Янгут жгучей плеткой.

— Когда пыли нет, то и дышать легче, — молвил каурый конь, обгоняя самых быстрых.

Увидел Янгут в руках ханской дочери браслет, изукрашенный драгоценными камнями, подхватил его на скаку и был таков!

Спрятал он и этот браслет, накинул на плечи свой старый дэгэл и поспешил к братьям.

— Что вы такие хмурые, такие печальные, словно близкого человека потеряли? — спрашивает он братьев.

— Потеряли мы другое, но нам от этого не легче, — отвечают братья. — И сегодня осталось до браслета руку протянуть, но появился невесть откуда молодец на кауром коне и успел ухватить браслет, осыпанный драгоценными камнями, раньше нас и ускакал невесть куда. Хан-батюшка приглашает завтра всех своих подданных на большой пир. Может быть, и три молодца — один на гнедом коне, другой на соловом, а третий на кауром — на пир пожалуют вместе с браслетами. Тогда хан-батюшка выберет из женихов самого достойного и званый пир превратится в свадебный.

— Не пойти ли и мне на пир, — говорит Янгут. — Если даже ничего не подадут такому гостю, как я, то недоглоданных костей на меня всегда хватит.

— И то верно, — поддержали старшие братья. — Почему бы тебе, питающемуся черемшой, не ублажить однажды свое брюхо.

На другой день прихватил Янгут с собою три браслета и отправился в ханский дворец. А там пир затевается. На видном месте стоят кресла жениха и невесты. Невеста есть, жениха не видно.

Подождал хан, подождал, когда хотя бы один из трех молодцев объявится, и говорит дочери:

— Иди по гостям, поищи свои браслеты.

Пошла ханская дочь вдоль столов. Осмотрела руки у самых знатных, не нашла браслетов. Осмотрела руки у нойонов, тоже не нашла. Не погнушалась взглянуть на руки простых людей — нет браслетов. Вернулась она к отцу и говорит:

— Батюшка, кроме жира, у гостей на руках ничего я не увидела.

— Ищи лучше, не то отдам за нищего, что сидит у ворот и гложет кость, — пригрозил хан, указывая на Янгута.

Пошла ханская дочь по рядам в другой раз. Взглянула краем глаза на оборванца и увидала под рукавом его драного дэгэла все три своих дорогих браслета. Взглянула попристальней и разглядела под толстым слоем пыли и грязи лукавое лицо вчерашнего молодца-красавца. Однако виду не подала, мимо прошла, подумав про себя: «Если ты такой хитрый, что заставил меня мучиться, то помучайся и сам!» Взошла она на крыльцо и объявила гостям:

— Я нашла обладателя всех трех браслетов, но выйду замуж за него только после того, как он отгадает три моих загадки: на каком из пальцев я ношу колечко, какое из десяти крылечек дворца мое и о чем я сейчас думаю.

Стали гости перешептываться, стали недоверчиво друг на друга поглядывать, стали обладателя трех браслетов искать. И не заметили, как поднялся с земли нищий оборванец и отправился в степь.

Пришел Янгут к камню, вынул богатырское снаряжение, взмахнул тремя уздечками разом — и предстали перед ним три коня-красавца.

— У ханской дочери — нежные руки и все пальцы маленькие. Значит, носит она свое колечко на маленьком пальце, — молвит гнедой.

— Ханской дочери принадлежит любое из крылечек, на котором она стоит, — молвит соловый.

— Думает красавица о свадьбе с тобой, — молвит каурый. Облачился Янгут в лучшие одежды, сел на гнедого коня и, ведя двух других в поводу, прибыл во дворец.

Там пир шумит пуще прежнего. Завидели гости статного молодца на гнедом коне и затихли. Привязал Янгут своих коней к коновязи и прямиком к ханской дочери направился.

— Носишь ты колечко на маленьком пальце, — говорит. — Любое из крылечек, на котором ты стоишь, твое. А думаешь ты о свадьбе со мной.

С этими словами протянул он ханской дочери три ее браслета и уселся на женихово место.

Всем понравился ладный да сметливый жених, а невесте особенно. Вот только старшим братьям худо пришлось: одного из них злость источила, а другого зависть иссушила.

СЕМЬДЕСЯТ НЕБЫЛИЦ

В далекие прежние времена, когда океан-море было с лужицу, а птица-ворон — с воробушка, жил на свете один жестокий хан. Судьбы подданных давно перестали волновать его. Хан только тем и занимался, что устраивал шумные пиры, веселые игрища да ездил на облавную охоту. Но вскоре и это ему надоело. Заперся хан в своем дворце. Никого не хочет видеть, ничего не хочет слышать. И тогда был издан указ, о котором знали в каждой долине, в каждом аиле.

«Слушайте, слушайте, люди добрые! — кричали глашатаи. — Кто сумеет рассказать хану-батюшке семьдесят небылиц и сделает это без остановки, без запинки, не обронив при этом ни единого правдивого слова, тот получит столько золота, сколько можно навьючить на одного верблюда. Кто собьется во время рассказа или произнесет слово правды, того живьем закопают в землю».

И повалили ко дворцу завзятые говоруны, записные лгуны, любители небывальщины: одни — из жадности, другие — из бедности, а кто и прославиться захотел.

Вот тут-то хан и поставил перед ними главное условие:

— Кто выведет меня из терпения своей ложью, кому я скажу: «Такого не бывает», — тот и победит.

Принялись говоруны за опасное дело. Но один запнулся на середине рассказа, другой правдивое слово обронил ненароком, третий все складно поведал, но хан презрительно усмехнулся и процедил сквозь зубы:

— Со мною и похлеще случалось.

Казнили всех троих говорунов, записных лгунов, и желающих рассказать хану семьдесят небылиц сначала поубавилось, а потом и вовсе не стало.

Стали люди забывать о ханском указе. Да и кому захочется из-за золота свою голову сложить.

Но однажды подошел ко дворцовым воротам босой паренек в рваной рубахе и дырявых штанах. Залаяли ханские собаки, сидевшие на железных цепях; всполошились стражники, схватили паренька.

— Чей ты будешь? — спрашивают. — И чего тебе здесь надо?

— Я пастуший сын, пришел рассказать хану семьдесят небылиц, — отвечает он, шмыгая носом.

Смерил главный стражник невзрачного паренька презрительным взглядом и пробасил:

— Убирайся отсюда, пока цел!

— Послушай, почтеннейший, я пришел за обещанным золотом, и ничто не заставит меня отступиться от своего намерения. Ведите к хану! — твердо потребовал паренек.

Удивились стражники такой решительности при таких малых летах и проводили паренька в ханские покои.

Перешагнул паренек серебряный порог и увидел хана. Лежит он, развалясь, на восьми разноцветных тюфяках. Лицо у него хмурое, взгляд потухший. Не смотрит хан на яства в золотой посуде, на сладкие напитки в серебряных сосудах. Не хочет пригубить ни арзы, ни хорзы. Взмахнет он левой рукой, чтобы убрали столы, и дрожат сановники, сидящие слева; сделает отмашку правой рукой — и дрожат мелкой дрожью нойоны, сидящие справа.

— Что тебе нужно? — грозно спросил хан, увидев невзрачного паренька.

— Великий хан, почитающий древние законы Тибета, я пришел рассказать вам семьдесят небылиц, — не дрогнув, отвечает паренек.

Удивился хан такой дерзости, замахнулся на паренька резной тростью с десятигранным алмазным набалдашником.

— Ах ты, паршивец! — кричит. — Да как ты осмелился?! Да я же тебе голову снесу!

— Великий хан, почитающий древние законы Тибета, издавна говорится в народе: «После того как забивают скотину, берут у нее первую кровь; перед тем как казнить человека, ему дают последнее слово». Сначала выслушай меня, а потом прикажи выдать обещанное золото.

— Каков наглец! — побагровел хан. — Приступай к рассказу, если тебе не терпится расстаться с жизнью.

И неказистый парень начал рассказывать семьдесят небылиц, нимало не оробев от ханского гнева:

— О всемогущий хан, почитающий древние законы Тибета! Хочу начать с давнего, случившегося вчера. Небо в то время было не больше потника из-под седла твоего иноходца, бескрайняя наша земля — не больше верблюжьего следа. И хотя я тогда еще не родился, но уже пас табуны своего внука, тем и кормился.

В один прекрасный день, когда от жары дышать было нечем, я погнал табун лошадей на водопой. Подъезжаю к реке, а она замерзла. Схватился я за топор и давай прорубь долбить. Долбил, долбил, но лед такой крепкий попался — ни на волос не поддается, а топор уже весь в зазубринах. «Как же мне до воды добраться?»- стал я думать да гадать. Думал день, гадал ночь, наконец догадался: сорвал голову с плеч да как тресну ею об лед! — брызнуло в разные стороны ледяное крошево. И скажу я вам, великий хан, почитающий древние законы Тибета, получилась после такого удара огромная прорубь. Сто моих лошадей напились разом, а потом сто остальных. Напились они и пошли пастись по льду. Присмотрелся я к табуну и увидел, что там нет моей любимой пегой кобылы.

Расстелил я дэгэл из козьих шкур, воткнул в него свой камышовый посошок, взобрался на самый его верх, гляжу, а кобылы нет как нет. Надставил я посошок ножом с костяной рукояткой, взобрался еще выше, глянул, но и тут не увидал своей кобылы. Очень я огорчился, воткнул в рукоять ножа иголку, которую носил у сердца. Вскарабкался на ее вершину, глянул через игольное ушко и только тогда увидел свою любимую пегую кобылу, одиноко стоящую на скале среди черного моря. Да не одну, а вместе с сивым жеребенком, скачущим вкруг скалы по волнам, поднимая пену морскую.

Слез я с верхотуры, выдолбил из посошка отменную лодку, сделал из ножа весла и поплыл в сторону острова. Все бы хорошо, но разбилась моя лодка о пену морскую и тонуть начала. Тут-то и пригодилась моя смекалка: пересел я на весла, сделанные из ножа с костяной рукояткой, а обломками лодки грести начал. Так и добрался до желанной цели.

Сделал я из ниток, которыми пришиты сто восемь пуговиц моего дэгэла, ладную уздечку, поймал пегую кобылу, взнуздал ее, сел верхом, жеребенка на руки взял и пустился рысью по волнам, да так, что море вспенилось.

Сижу я на пегой кобыле, пою от радости. Вдруг она споткнулась на всем скаку и стала тонуть. Что делать? Другой бы растерялся, а я пересел на жеребенка, подхватил на руки пегую кобылу и быстро домчался до берега.

Разыскал я своих коней, пасущихся среди кустов боярышника, привязал свою норовистую кобылу к засохшей ветке и уже приготовился прилечь да отдохнуть, как вдруг выскочил из-под кустов десятиногий заяц. Решил я его поймать и бросился вдогонку. Однако сколь быстро ни бежал, но отставать стал. Тогда натянул я тетиву и пустил стрелу. Ударилась она в заячью грудь своим оперением и вернулась обратно. «Так вот в чем дело!»- думаю. Пустил я стрелу оперением вперед, наконечником назад. И что вы думаете? Насквозь прошила моя стрела резвого зайца. Решил я зажарить добычу, начал собирать в подол дэгэла кизяк для костра. Но тут взбрыкнула моя пегая кобыла, фыркнула и метнулась в сторону, а потом перевернулась на бок и поехала в гору. Только тогда я догадался, что не к кусту боярышника привязал ее, а к ветвистым рогам гурана, который уносил теперь несчастную кобылу к вершине высокой сопки. Еле достал я беглеца, отвязал кобылу и вернулся на ней к месту стоянки. Гляжу, а собранный мною кизяк в поднебесье порхает. Оказывается, я вместо кизяка рябчиков насобирал.

А надо вам сказать, что со мною была еще и семидесятилетняя собака. Нагрузил я на нее вновь собранный кизяк, привез к месту привала и наконец-то разжег костер. Сварил я зайца в котле без дна. Вынул лучший кусок, поднес ко рту, а рта нет! Оказывается, я забыл свою голову там, где прорубь долбил. Чуть не заплакал я с досады, но и тут не сробел: стал кидать куски мяса прямо через горло и быстро насытился. А потом вытер руки о голенище одного гутула, да забыл вытереть о другой.

Прилег вздремнуть. Однако среди ночи просыпаюсь оттого, что ноги замерзли. Слышу шум, гам и чье-то сопение. Вижу — два моих гутула дерутся. «Вот тебе на закуску! — кричит гутул, о который я забыл руки вытереть. — А вот тебе на верхосытку! — и лупит гутул, лоснящийся от заячьего жира. — Будешь знать, как без меня обедать!» Соскочил я, разнял свои гутулы. «Перестань сердиться, сейчас поздно кулаками махать. Видно, таким уж несчастным ты на белый свет родился», — сказал я обиженному, лег между своими гутулами и уснул в тепле.

Чувствую — среди ночи с левой стороны холодом потянуло. Открываю глаза — нет левого гутула, которого я нечаянно обидел. С большого расстройства убежал он от меня куда глаза глядят. Натянул я правый гутул и кинулся за беглецом. Бежал день, бежал месяц, целый год бежал без отдыха, а его все нет и нет.

Забегаю в один дом, а там большое веселье, пир горой и полным-полно гостей. Я и сам не заметил, как оказался в самой гуще пирующих. Сижу перед полным блюдом мяса, гляжу искоса на слуг, разносящих тяжелые блюда. Присмотрелся повнимательней… «Пусть вытекут мои глаза, — думаю, — если это не мой гутул среди разносчиков!» А это и впрямь левый гутул весь в жиру и в поту с серебряным подносом бегает. «Попался!» — закричал я. Повернулся гутул в мою сторону и от страха поднос с мясом чуть не выронил из рук. Испугался он быстрой моей расправы, заюлил, как напроказивший пес, преподносит мне самые вкусные блюда: «Ты пожалел, — говорит, — для меня жиру со своих рук, а мне для тебя, ненасытного, никаких яств не жалко!»

Перекусил я на славу, а потом отправил левый гутул за своей головой. Мигом обернулся он, поставил голову на место. Захлопали мои глаза, открылся рот, и только тут я почувствовал, что зубы после долгого отдыха стали острей, чем прежде. Перемолол я ими гору мяса вместе с костями, обул гутулы и вернулся к своему табуну.

То ли от жирного мяса, то ли от сильной жары нестерпимо захотелось пить, и отправился я на речку. Просунув голову в прорубь, пил я до тех пор, пока голова моя не распухла так, что стала шире плеч. «Хватит пить!»- думаю, а подняться не могу. Открыл я под водой глаза, смотрю: моя длинная густая борода зацепилась за зубы семиметрового тайменя. Рванулся я и вытащил громадную рыбину на берег.

Парень я оборотистый, поэтому тут же выменял на семиметрового тайменя дрофу. О великий хан, почитающий древние законы Тибета! Надо вам сказать, что была эта дрофа больше двугорбого верблюда, и пила она из колодца, не наклоняясь и не сгибаясь, как другие, в три погибели. Вот какая была дрофа!

Хан подумал, что паренек рассказал все свои семьдесят небылиц, и готов уже был процедить сквозь зубы: «Со мной и похлеще бывало!»- но уж больно диковинной показалась ему дрофа, пившая из колодца, не нагибаясь.

— А может быть, колодец был неглубоким? — полюбопытствовал хан.

— Может быть, и неглубоким, потому что камень, брошенный в него утром, только к вечеру достигал дна, — ответил парень, не растерявшись.

Тогда хан ударил об пол резной тростью с десятигранным алмазным набалдашником и грозно спрашивает:

— Наверное, дни тогда были короткими?

— Наверное, короткими были, — соглашается парень. — Ведь когда твой отец украл овцу у моего родителя и был пойман, у воришки стали выдергивать волосы с головы по одной волосинке. Только к вечеру твой отец вернулся домой совсем лысым и с красной головой.

— Брешешь, собака! — закричал хан и осекся. Но было поздно.

— О великий хан, почитающий древние законы Тибета! Вы утверждаете, что такого не могло быть? — поймал его на слове парень. — Но все это я видел своими глазами, а если я поведаю слышанное от людей, на мой рассказ жизни не хватит.

— Выдайте этому говоруну обещанное золото из моей сокровищницы! — приказал хан, а сам впал в такое расстройство, что и дня не прожил.

ЛИСА,ОБМАНУВШАЯ СМЕРТЬ

Давным-давно по окраинам северной горы, по распадкам южных предгорий, по корням лесных деревьев, меж кустов и таежной листвы лисица бродила. В молодости своей ни единой мышки в тайге не упускала, зайцев на бегу ловила, ловко подкрадываясь, куропаток с нижних ветвей хватала. Были у нее зубы острее шила и зоркие сверкающие глаза.

Шло время. С каждым годом лисица все неповоротливей и ленивей становилась. Острые зубы ее притупились, сверкающие глаза помутнели, от былой ловкости и следа не осталось.

Наконец настал день, когда лиса не смогла добыть себе на обед даже мышки. Нечем стало бедной кормиться. О запасах на несколько дней и речи нет, на зуб и то положить нечего. Предсмертным холодком повеяло. Стала лиса своему бурхану молиться. Два дня к нему взывала, четыре дня милости просила:

— И чем это я провинилась? И за что ты меня наказываешь, на голодную смерть обрекая?

Смеется лисий бурхан.

— Вы поглядите на нее! — говорит. — Такая старая, еле ноги волочит, а вздумала со смертью в прятки играть. Вина же твоя в том, хищница, что ты зубами раздираешь животных и пьешь их кровь. Если откажешься от этого — отступит от тебя голодная смерть, доживешь свой век спокойно и беззаботно.

Дав такой совет старой голодной лисе, бурхан выпроводил просительницу и долго потом посмеивался над ней.

«Мой бурхан дал мудрый совет», — решила лиса и пошла восвояси.

Еле-еле добралась она до заячьих мест. Ветром бедную шатает, хвост к ногам упал, уши обвисли, вздернутый к небу нос еще больше заострился. Увидел ее заяц и очень удивился. Стал он к лисе присматриваться, стоя на четырех своих ногах, стал он ее разглядывать, то приподнимаясь на задние лапы, то ложась на спину. А потом тихонечко подошел к лисе и спрашивает:

— Почему хвост твой поленом упал, уши обвисли, а нос, вздернутый к небу, еще больше заострился?

Отвечает лиса смиренным голосом:

— Грехи мои тяжкие не под силу мне, поэтому обвисли мои уши и хвост к ногам упал поленом. Нет мне дела до следов животных, поэтому и вздернут мой нос. И вообще я стала добрейшей из добрых и поклялась никому не делать зла.

«Чудеса, да и только! — думает заяц. — Но если бы лиса не переменила свой нрав, то не стала бы она со мной так мирно разговаривать, в один бы миг расправилась». Еще ближе подошел он к лисе и спрашивает:

— И куда же ты путь держишь?

— Иду я в долину счастья, хочу стать счастливой, — отвечает лиса.

Навострил заяц уши и спрашивает:

— Скажи на милость, каждый ли может пойти в ту благословенную долину? И не возьмешь ли ты меня с собой?

— Отчего же не взять, — отвечает лиса, — только ты никого из встреченных на пути бояться не должен.

Поклялся заяц не бояться, и отправились они дальше вдвоем. Шли они, шли и прибыли в волчьи места.

Увидев бредущих рука об руку лису и зайца, длиннохвостый отощавший волк от удивления поперхнулся, едва собственной слюной не захлебнулся.

«Не сливаются ли воедино небеса с землею? — подумал он. — Не расспросить ли обо всем этих странных путников?»

Направился волк к лисе и зайцу. Обомлел косой от страха, глаза закрыл, к худшему приготовился. Но, памятуя наказ лисицы и собственные клятвы, о побеге даже не думает.

Еще больше удивился волк:

— Где это видано, чтобы заяц не боялся волка. Об этом не говорили даже мои предки. Кто вы такие будете? Что ты за лиса, если нос вздернут к небу, уши обвисли, хвост к ногам упал поленом? Что ты за заяц, если дружишь с лисой и не боишься волка?

Тогда лиса закатила глаза и смиренным голосом говорит:

— Грехи мои тяжкие не под силу мне, поэтому обвисли мои уши и хвост к ногам упал поленом. Нет мне дела до следов животных, поэтому и вздернут мой нос. И вообще я стала добрейшей из добрых и поклялась никому не делать зла. А заяц поклялся никого не пугаться. Идем же мы в долину счастья, чтобы стать счастливыми.

— Скажи на милость, — спрашивает волк, — каждый ли может пойти в ту благословенную долину? И не возьмете ль вы меня с собой?

— Отчего же не взять, — отвечает лиса. — Только и ты никого из встреченных в пути не должен пугаться.

Согласился волк, и отправились они дальше втроем. Шли они, шли и добрались до медвежьих мест.

Медведь, увидев таких дружных путников, от удивления так и присел.

«Не сливаются ли воедино небеса с землею? — подумал он. — Отчего эти трое в согласии живут?»

Перестал медведь деревья валить, зарычал и пошел навстречу дружным путникам.

Испугался заяц, но, вспомнив наказ лисы и собственные клятвы, не стронулся с места. «Будь что будет», — думает.

Волк, увидев медведя, задрожал всей своей шкурой и заперебирал заплетающимися ногами, стараясь скрыть, что тесновато стало в желудке.

«Да и чего мне бояться, — рассуждает про себя волк, — когда заяц не боится».

— Даже предки мои не рассказывали, что могут подружиться лиса, заяц и волк, — говорит медведь. — Кто вы такие будете? Что ты за лиса, если нос вздернут к небу, уши обвисли, хвост к ногам упал поленом? Что ты за заяц, если дружишь с лисой и волком? Что вы за черти такие, если даже медведя не боитесь?

Тогда лиса с еще большим задором повторила свои слова про долину счастья.

— Каждый ли может пойти в ту долину? — спрашивает медведь. — И не возьмете ли вы меня в товарищи?

— Отчего не взять, — отвечает лиса. — Только ты в пути понапрасну пугаться не должен.

Согласился медведь, и отправились они дальше вчетвером.

Долго шли и дошли до края голодной смерти. Как прибыли они туда, волк с собой уже совладать не может. Глянет на зайца — слюнки сами текут. Заметил заяц раскрытую волчью пасть и высунутый с аршин язык — чуть не заревел со страху. Стал он ежиться, дергаться, на одном месте подпрыгивать.

А лиса все замечает, все на ус мотает.

— Будь настороже, — говорит плутовка волку, — заяц на тебя косится.

Глянул волк и поймал на себе заячий взгляд.

— Ты еще и насмехаться надо мной вздумал! — закричал волк, да так рассвирепел, что разорвал зайца на мелкие клочья.

Даже медведю стало не по себе от такой расправы. Оттолкнул он волка и зарычал:

— Объясни-ка мне, лисица, что здесь происходит? В чем провинился несчастный заяц?

— Провинность заячью поздно искать, — отвечает лиса. — Но по дороге в долину счастья волк стал виновником пролитой крови. Поэтому серый должен два дня поститься.

— Это верно, — сказал медведь. — Не будешь зайцев обижать. — Разделил он заячье мясо, половину отдал лисе, половину сам съел.

А волк, оставшись ни с чем, только зубами щелкнул.

Отправились они дальше втроем. Шли, шли и прибыли в долину драки. Не успели ступить в те места, как глаза у медведя злостью налились, шерсть на загривке дыбом встала. Увидев такое, затрясся волк от страха, забегали у него глаза в поисках спасенья.

А лиса все замечает, все на ус мотает.

— Будьте осторожны, — шепчет плутовка медведю, — волк на вас зло глядит, зубы точит. Не может простить, что зайчатины ему не досталось.

Оглянулся медведь и поймал на себе затравленный волчий взгляд. Не стерпел медведь, набросился на серого, разодрал бока, размозжил голову. А потом разделил с лисой волчье мясо: отдал ей половину, сам другую съел.

Отправились они дальше вдвоем. Шли, шли и прибыли в долину обмана и лжи.

Темнеть стало. У запасливой лисы еще осталось несъеденное мясо, решила она в потемках подкрепиться. Только зачавкала, как медведь спрашивает:

— Что ты ешь, лисица?

— Оторвала свои уши и жую, — отвечает лиса. Задумал медведь свои уши съесть.

— Помоги мне, — просит он лису.

— Это можно, — отвечает плутовка. Под медвежий рев и стоны перегрызла она косолапому уши и положила ему в рот.

А сама нализалась досыта медвежьей крови, приговаривая, что останавливает ее.

Пошли дальше. Шли они, шли, медведь опять занемог от голода и говорит лисе:

— Смерть моя приходит, еле ноги волочу.

Молчит лиса, жует потихоньку волчье мясо.

— Что ты опять жуешь? — спрашивает медведь.

— Выковыряла свои глаза и ем, — отвечает лиса. От ужаса у медведя волосы дыбом встали.

— Даже предки мои не рассказывали про такое, — говорит медведь. — Больно страшное слово ты проронила, сестрица.

— Что ты, братец, — говорит лиса, — скоро мы будем в долине счастья, где не нужны ни глаза, ни уши.

— Да как же я могу насытиться, съев собственные глаза. Даже предки мои про такое не говорили, — твердит медведь.

— Разве ты не знаешь, что глаза бывают с жиром толщиною в ладонь? — возразила лиса.

Сильно проголодался медведь. Поддался он на лисьи уговоры, выковырял глаза с плутовкиной помощью и съел их. Пошли они дальше.

— Далеко еще до долины счастья? — спрашивает ослепший, спотыкающийся о дорожные кочки медведь.

— Скоро дойдем, — говорит лиса, — вот отдохнем немного, поднаберемся сил и продолжим свой путь.

— Так и сделаем, — согласился медведь.

Уложила плутовка медведя на краю отвесной скалы. Подгадала так, что под медвежьими ребрами оказался острый камень. Поворочался медведь, поворочался и говорит:

— Что-то больно жестко спать.

— Да и мне не мягче, — говорит лиса. — Подвинься, братец, немножко.

Подвинулся медведь и полетел со скалы. Ударился о камни и разбился. Немного погодя спустилась лиса, собрала медвежье мясо, растолкала во все расщелины, во все трещины скалы. На такое угощение собралась мышей тьма-тьмущая. Стали мыши вокруг скалы норы рыть, жилища готовить. Стали своего мышиного бурхана за подарок благодарить.

Но самое удобное местечко выбрала себе лисица. Вырыла себе нору под скалой и зажила припеваючи, то залежалым, то свежим мясом угощаясь.

Набожной стала лиса, молитвы стала творить:

— Спасибо тебе, мой лисий бурхан. Последовала я твоему совету и дожила до вершины счастья. Если и лакомилась зайчатиной, то косого волк задрал. Если и отведала волчатины, то серого медведь разорвал. Если и питаюсь теперь медвежатиной, то косолапый сам со скалы свалился и насмерть разбился. А мышей и раздирать не надо, я их заживо глотаю. Спасибо тебе, мой лисий бурхан, за мудрый совет.

Так и дожила лиса до заката своих дней, приговаривая и гадая: «Медвежье мясо скорее наскучит или мышиное?»

УТА-САГАН-БАТОР

В прежнее счастливое время жил Ута-Саган-батор со своею женой Урма-гохон-хатан в прекрасном дворце, вызолоченном да высеребренном изнутри, белее снега снаружи, вышиною до облаков, с серебряным крыльцом и перламутровыми дверями. Был дворец обнесен стеною из рыжего камня, подпирались ворота черным камнем, а посреди двора стояли три серебряные коновязи. Имел Ута-Саган-батор быстроногого белого коня, который пасся то на южной стороне Хэхэя, то на северной стороне Алтая.

Жил Ута-Саган-батор на берегу черного моря, через которое был перекинут черный железный мост. Было у батора множество подданных, живших на северном побережье, и тьма разного скота, пасшегося на южном берегу моря, которое служило водопоем.

Кроме прочего, имел Ута-Саган-батор еще и бело-серебряный храм с окнами повыше бегущих облаков и пониже синеющего неба. В этом храме в северо-восточном его углу была вырыта адская яма глубиною в восемьдесят саженей. На дне адской ямы гладко отсвечивало своей черной поверхностью озеро живой воды, в котором играли три больших тайменя. В юго-западном углу храма стоял стол из белой кости, на нем лежала белокостяная собака которая трижды лаяла днем и трижды ночью. Белосеребряный зайчик играл в юго-западном углу, все узнавая и угадывая наперед. В этом храме Ута-Саган-батор молился.

На востоке своих владений, в местах столь отдаленных, что имеющие копыта кони не могут доскакать дотуда, а имеющие плохие крылья галки не могут долететь, жили два родных дяди Ута-Саган-батора. Дядя Сарагал-нойон был добропорядочным, а Хара-Сотон — завистливым. Жили они оба во дворцах, имея множество подданных и без числа скота в табунах. Но однажды утром завистливый Хара-Сотон вошел во дворец добропорядочного Сарагал-нойона и сказал ему:

— Приснилось мне, будто из мест, столь отдаленных, что имеющие копыта кони не доскачут до цели за год, слабокрылые галки не долетят, пригнал я множество разного скота и подданных племянника Ута-Саган-батора, которого будто бы победил.

Сильно рассердился на такие слова добропорядочный дядя Сарагал-нойон и сказал в сердцах:

— Выходит: не найдя с кем воевать, нападем на единственного на свете племянника; не найдя чего пожелать, пожелаем похитить скот и подданных единственного на свете племянника Ута-Сагал-батора?!

С такими словами добропорядочный Сарагал-нойон прогнал завистливого брата прочь со двора.

На другое утро Хара-Сотон опять пришел к Сарагал-нойону и рассказал тот же сон, что и в первый раз. И опять сильно рассердился добропорядочный Сарагал-нойон и прогнал завистливого Хара-Сотона прочь со двора.

Но и на третье утро Хара-Сотон пожаловал к Сарагал-нойону, рассказав тот же самый сон, что и раньше. Тогда добропорядочный Сарагал-нойон сказал завистливому Хара-Сотону:

— У нас нет коня, который мог бы доскакать до владений Ута-Саган-батора, и нет человека, который мог бы доехать до столь отдаленного края.

С этими словами он опять прогнал Хара-Сотона.

Завистливый Хара-Сотон возвратился домой и стал думать большую думу, как найти коня, который мог бы домчать его до владений племянника. На четвертое утро Хара-Сотон опять явился к Сарагал-нойону и сказал:

— В твоем табуне рядом с желто-гнедым жеребцом пасется желто-гнедой жеребчик, который может доскакать до владений Ута-Саган-батора, а из людей лишь я способен одолеть столь дальний путь. Я и отправлюсь за племянником. А ты к моему возвращению приготовь отраву. Выкури три бочки тарасуна и залей их ядом. Потом из трех этих бочек выкури две, из двух бочек выкури одну, из оставшейся бочки выкури одну-единственную чашку. Когда приедет племянник Ута-Саган-батор, подай ему это зелье. Если он осушит чашку, то разорвет его на четыре части.

Так сказав, ушел завистливый Хара-Сотон от добропорядочного, но нетвердого на словах и на деле Сарагал-нойона, оставив его в глубоком раздумье.

А Хара-Сотон поймал желто-гнедого жеребчика из табуна Сарагал-нойона и начал объезжать его. Объездив, взнуздал жеребчика серебряной уздою, оседлал серебряным седлом и красивым красношелковым поводом привязал к серебряной коновязи. Потом вошел Хара-Сотон во дворец, облачился в шелковые одежды, надел боевые доспехи и, отведав на дорогу домашней пищи, вышел из дворца, сел на коня и поехал прямо в западную сторону к Ута-Саган-батору.

Ехал рысью завистливый Хара-Сотон в сторону захода солнца, ехал он, ехал и достиг половинного расстояния своего пути. Перевалив эту половину, сделался завистливый дядя маленьким как ребенок, а желто-гнедой жеребчик истомился, исхудал от дальней езды и стал меньше стригунка. Тогда остановился Хара-Сотон в одной из долин, чтобы отдохнуть и набраться сил. Когда он поправился, когда отъелся на вольных выпасах жеребчик, завистливый Хара-Сотон снова тронулся в путь. Ехал он, ехал и наконец добрался до владений Ута-Саган-батора. Подъехав ко дворцу, завистливый дядя Хара-Сотон красивым красношелковым поводом привязал своего желто-гнедого жеребчика к серебряной коновязи, а сам вошел в белосеребряные покои племянника, который сидел на золотом троне. Войдя во дворец, завистливый дядя Хара-Сотон произнес здравицу в честь восседающего на троне и низко поклонился ему в ноги. Ута-Саган-батор пригласил гостя сесть по правую руку и спрашивает:

— С которой стороны, из какой земли, куда едешь и как тебя звать-величать?

Отвечает завистливый дядя Хара-Сотон:

— Прибыл я с восточной стороны, из своих владений. Ехал я не куда-нибудь, а к тебе, и зовут меня Хара-Сотон. Прихожусь я тебе родным дядей, послал же меня другой твой дядя добрый Сарагал-нойон. Он просит своего племянника приехать в гости.

Сильно обрадовался Ута-Саган-батор:

— Не виденного доселе дядю довелось мне увидеть, — говорит, — незнаемого дядю узнать. Если старшие родичи приглашают приехать, то мне, молодому, нечего сидеть дома. Поеду!

Так он решил. И начал угощать да потчевать завистливого дядю Хара-Сотона. Урма-гохон-хатан поставила золотой стол, убрала его яствами и винами, подкладывает гостю лучшие куски мяса, подливает архи в золоченые чаши. Загуляли племянник с дядей. А через девять дней кликнул Ута-Саган-батор своего быстроногого белого коня. Услыхав голос хозяина, прибежал конь с южной стороны Хэхэя, с северной стороны Алтая. Прибежал, остановился у серебряной коновязи и звонко заржал:

— Выходи, хозяин-абай!

Тут Ута-Саган-батор вышел на улицу, взнуздал коня серебряной уздою, оседлал серебряным седлом и красивым красношелковым поводом привязал к серебряной коновязи. Сам вернулся во дворец, облачился в шелковые одежды, надел черные железные доспехи. После этого принялись они с гостем за вкусную пищу и крепкие вина. Наконец вышли племянник с дядей на крыльцо, сели на своих коней и поехали прямо на восток.

Ута-Саган-батор на своем быстроногом белом коне рысью едет, а завистливый дядя Хара-Сотон на своем желто-гнедом жеребчике скачет во весь мах и догнать не может. Рысит себе быстроногий белый конь; из носа дым валит; между ушами козел и баран, бодаясь, резвятся; на шее хорек и горностай, взапуски бегая, шалят; на хребте перед седлом костер разведен. Над костром котелок подвешен, а в котелке вода кипит. На крестце растет большой кедр, на кедре семьдесят разных птиц гнездятся, поют и порхают дивные птицы. На хвосте лев с медведем борются. С колен задних ног огненная лава стекает, с колен передних ног ключи бьют, а в студеных ключах рыбы хариусы играют. Ута-Саган-батор, не слезая с коня, удит жирных хариусов, варит их в котле и ест. Сзади плетущийся завистливый дядя Хара-Сотон все это видит и на ус мотает:

«Если у человека родится сын, то хорошо ему родиться таким видным молодцем, как мой племянник; если у кобылы родится жеребенок, то хорошо ему родиться таким, как быстроногий белый конь».

Никак не мог поспеть за Ута-Саган-батором завистливый дядя и отстал далеко-далеко. Хара-Сотон не проехал и половину пути, когда Ута-Саган-батор прискакал к белосеребряному дворцу доброго дяди Сарагал-нойона. Остановился племянник у серебряной коновязи, привязал к ней своего коня красивым красношелковым поводом. Сам вошел во дворец, сказал благопожелание в честь царского здоровья хозяина, низко поклонился ему и сел по правую сторону.

Тут добропорядочный дядя Сарагал-нойон, сам не свой от беспокойства, на почетном месте сидя, позабыл, что он сидит; подскочив в смятенье с трона, позабыл, что подскочил. В это время мелко-мелко забилось серенькое сердце у доброго дяди Сарагал-нойона, и коротенькие ребра согнулись от заячьего сердцебиенья.

Подает добропорядочный дядя Сарагал-нойон своему племяннику забеленный чай, приговаривая:

— Путнику после дальнего пути пить хочется!

Взяв отравленную чашу в руки, догадался Ута-Саган-батор о злом умысле. Плеснул он отраву на черный камень, раскололся тот напополам. Плеснул на рыжий камень, раскололся тот на мелкие кусочки. Сильно рассердился Ута-Саган-батор, отбросил чашу, схватил Сарагал-нойона за седые волосы и встряхнул, как козленка. Заверещал Сарагал-нойон:

— Ай, собака неблагодарная! Ой, что же ты делаешь, нечестивец! Да разве бы я стал единственного на свете племянника травить отравою? Да ведь я испытать тебя хотел! Прямо с северной стороны из неведомых дальних мест стал набегать с некоторых пор на мои пастбища и начал угонять мой скот пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара. Совладать с ним в силах только тот, кто распознает в угощении отраву. Если бы ты оказался слабаком и недостойным поединка с мангатхаем, я бы не дал тебе пригубить смертельной чаши. Но ты как раз тот батор, который должен выйти против пятнадцатиголового Ашура-Шары и победить его.

Так сказал Сарагал-нойон своему племяннику, и остыл гнев Ута-Саган-батора. И согласился он выступить против чудища, сказав при этом:

— Если добрый дядя Сарагал-нойон посылает меня к пятнадцатиголовому мангатхаю, то мне, племяннику, нечего рассиживать, потому что я приехал не на свадьбе повеселиться беспечно, не на вечеринке беззаботно погулять.

С этими словами вышел он из дворца, сел на своего быстроногого белого коня и отправился прямо на север, во владения пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары. Ехал Ута-Саган-батор, ехал и наехал на непроходимое болото, которое заросло такой густой чащобой, что тоненькая да юркая змея не могла проползти сквозь нее, а коню и подавно не пройти. Поехал батор направо, поехал налево, не найдя дороги, спрашивает своего коня:

— Как одолеть это болото?

Отвечает быстроногий белый конь:

— Проехать эту топь и чащобу никак нельзя. Ты поищи в моей гриве золотисто-желтый волос и трижды махни им в сторону болота — тогда и сделается дорога.

Нашел Ута-Саган-батор золотисто-желтый волос в гриве своего коня. Махнул этим волосом, и пролегла по болоту торная тропа, проехал по ней Ута-Саган-батор. Не успел дух перевести, как выросла перед ним высокая гора, не объехать ее, не одолеть. Стал батор искать тропинку — не нашел. Рысит туда, рысит сюда — нигде нет проезда. Спрашивает он своего коня:

— Как одолеть эту гору?

Отвечает быстроногий белый конь:

— Отступи назад на расстояние дневного пути. Я разбегусь и вскочу на эту гору, а ты сумей удержаться в седле!

Отступил Ута-Саган-батор на расстояние дневного пути, быстроногий белый конь разбежался, вскочил на самую вершину неприступной горы и говорит своему хозяину:

— По всему видать: будет наша богатырская поездка благополучной. Кончится она победой над пятнадцатиголовым мангатхаем Ашура-Шарой.

После этого спустился Ута-Саган-батор с горы на другую сторону, поехал по долине и приехал к желтому морю, на берегу которого стояло высокое дерево. Видит батор: сидят на ветках девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы. Один из них песню поет, другой сказку говорит, третий плачет, а остальные играют как ни в чем не бывало. Подъезжает Ута-Саган-батор к девяти сыновьям Хан-Хэрэгдэ-птицы и спрашивает:

— Отчего один из вас плачет, другой сказку говорит, а остальные играют себе, забот не зная?

Отвечают ему девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы:

— Скоро из желтого моря выйдет громадный змей с золотой звездой во всю грудь. Выйдет и съест того из нас, который плачет, а говорящего сказку съест завтра, а поющего песню — послезавтра, а уж потом и за остальных примется.

— Как же это происходит? — спрашивает Ута-Саган-батор.

— Вспенится желтое море, высунет чудище из воды свою голову, разинет пасть и скажет: «Входи немедля!» Тогда плачущий и оказывается в бездонной утробе большого змея, а тот уходит обратно в море.

— Неужто нельзя совладать с чудищем? — спрашивает батор.

Говорят ему девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы:

— Одолеть его очень трудно, потому что змей смертельно ядовит. Стоит поразить его, как вытечет из убитого и расстелется по долине желтый туман, сжигающий все живое.

— Крепкая кость худого молодца находится сзади, крепкая кость доброго молодца — спереди. Не к лицу мне отступать! — говорит Ута-Саган-батор.

Выкопал он под деревом глубокую яму, спрятался в ней вместе с конем и наказывает девяти сыновьям Хан-Хэрэгдэ-птицы:

— Как только большой змей высунет из воды голову и скажет: «Входи немедля!» — дружно отвечайте: «Хочешь есть — возьми и съешь!»

Спрятался Ута-Саган-батор в яме и лежит, ожидая, когда змей явится.

Вот всколыхнулось желтое море, забурлило, закипело. Высунулась из воды змеиная голова. Разинуло чудище свою пасть и прошипело:

— Входи немедля!

Отвечают дружно сыновья Хан-Хэрэгдэ-птицы:

— Хочешь есть — возьми и съешь!

Удивился большой змей.

— Если, — говорит, — не хочет идти в пасть урочная жертва, то я вас всех разом проглочу!

С этими словами выполз он из воды, просиял золотой звездой во всю грудь и направился к дереву. Наложил Ута-Саган-батор каленую стрелу на тугую тетиву и говорит:

— Стрела моя каленая, если мне суждено умереть, то лети в никуда и пропади без вести, а если мне победить суждено, то попади в золотую звезду и прошей змеиное тело насквозь!

Проговорил так батор и выстрелил. Попала стрела в золотую звезду, прошила насквозь змеиное тело. Упал большой змей замертво, и разлился кругом ядовитый желтый туман.

Тогда спустились с веток девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы и укрыли Ута-Саган-батора вместе с конем своими крыльями, чтобы не погубил их желтый ядовитый туман. А когда туман рассеялся, выпустили батора из ямы и сказали ему:

— Ты избавил нас от непобедимого врага и спас нам жизнь! Подожди наших родителей, которые скоро возвратятся с охоты, они наградят тебя по-царски.

Отвечает Ута-Саган-батор:

— Путь мой неблизкий, некогда мне ждать. Вы, сидящие, будьте счастливы, сидя на ветвях; а я, странствующий, пойду найду счастье в дороге.

Говорят ему тогда девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы:

— Побеждай своих врагов и возвращайся обратно с удачей!

Поехал Ута-Саган-батор дальше. Едет день, едет другой, видит — высоко в небе пролетели Хан-Хэрэгдэ-птицы. Проводил их взглядом батор. А птицы прилетели к желтому морю, к своему гнезду, увидали своих птенцов живыми-невредимыми и спрашивают их:

— Как случилось, что ни одного из вас не тронул большой змей?

Отвечают девять сыновей:

— Большого змея убил некий батор по имени Ута-Саган.

Очень обрадовались птицы Хан-Хэрэгдэ тому, что их заклятый враг наконец-то побежден. Стали они спрашивать своих сыновей, куда уехал могучий батор. Показали птенцы на восток, тогда взлетели птицы Хан-Хэрэгдэ, догнали Ута-Саган-батора, а догнавши его, говорят:

— Каждый год мы приносили по девять яиц, из которых выходило по девять сыновей, и где бы мы их ни прятали, большой змей находил и съедал наших птенцов. Ты избавил нас от грядущих бед, победив непобедимого, и за это возьми в подарок золотой и серебряный кнуты. Когда тебе захочется есть и пить — взмахни золотым кнутом. Когда захочешь кого-нибудь поймать — взмахни серебряным и скажи: поймай и свяжи!

Взял Ута-Саган-батор подарки и поехал дальше. А две птицы Хан-Хэрэгдэ пожелали батору побеждать всех врагов на богатырском пути и возвратились к своим сыновьям.

Ехал Ута-Саган-батор, ехал и приехал к пятнадцати-головому мангатхаю Ашура-Шаре, живущему в черном железном доме. Остановился около дома и кричит:

— Выходи на поединок!

Вышел Ашура-Шара из дома и спрашивает:

— Из какой земли, из какого таежного распадка приехал, молодец, и куда путь держишь?

Отвечает Ута-Саган-батор:

— Прибыл я с западной стороны, из своих владений. Ехал я не куда-нибудь, а сразиться с тобой, пятнадцатиголовым!

Говорит тогда Ашура-Шара, покачивая всеми пятнадцатью головами:

— Добрый молодец, у тебя еще не мясо, а мякоть, не кости, а хрящи. Поезжай-ка ты обратно домой!

— Мужчина от своего желания не отказывается, — рассердился Ута-Саган-батор, — волк да собака, вцепившись и в непосильную добычу, не отступятся.

Пришлось Ашура-Шаре мериться силами.

Слез со своего коня Ута-Саган-батор, бросил красивые красношелковые поводья на седло. Обе полы дэгэла заткнул за пояс, оба рукава засучил по локоть.

Принялись они бороться. Трое суток боролись, не смогли одолеть друг друга. Тогда пятнадцатиголовый мангатхай говорит:

— Давай бегать наперегонки. Кто первый взбежит на масляный бугор, тот и победит, а кто отстанет — взойдет на кровяной бугор и будет объявлен побежденным.

Так они условились.

Поймал пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара своего красно-белого пороза и поехал рядом с батором. Рысит быстроногий белый конь Ута-Саган-батора, из носа дым валит; между ушами козел и баран, бодаясь, резвятся; на шее хорек и горностай, взапуски бегая, шалят; на хребте перед седлом костер разведен. Над костром котелок подвешен, в котелке вода кипит. На крестце растет большой кедр, на кедре семьдесят разных птиц гнездятся, поют и порхают дивные птицы. На хвосте лев с медведем борются. С колен задних ног огненная лава стекает, с колен передних ног ключи бьют, а в студеных ключах рыбы хариусы играют. Ута-Саган-батор, не слезая с коня, удит жирных хариусов, варит их в котле и ест. Глядя на это, стал являть свое волшебство и Ашура-Шара: покатились впереди пороза железные бочки, загремели черные бочки позади пороза.

Первым прискакал Ута-Саган-батор на масляный бугор, а пятнадцатиголовый Ашара-Шара, взойдя на кровяной бугор, не сдался. Тогда условились они стрелять друг в друга, стоя каждый на своем бугре. Выпало Ута-Саган-батору стрелять первому. Взял он свой лук, положил стрелу на тугую тетиву, натянул лук и говорит:

— Стрела моя каленая, если мне суждено умереть, то лети в никуда и пропади без вести, а если мне победить суждено, то прошей насквозь широкую грудь мангатхая!

И выстрелил он, проговорив заклинание. Прогудела, просвистела стрела, сорвавшись с тетивы. Взвизгнув, попала в широкую грудь мангатхая и прошила ее насквозь. Покачнулся сраженный Ашура-Шара, упал навзничь, да так растянулся, что головы свои разбросал у подошвы одной горы, а ноги раскинул у подошвы другой. Тогда призвал он на помощь все свои волшебные силы, приподнялся, рассмеялся и говорит:

— У настоящего мужчины хватит силы, чтобы выдержать такое. Теперь мой черед стрелять.

С этими словами взял Ашура-Шара свой топор, весом в восемьдесят пудов и прошептал над ним:

— Если мне суждено умереть, то лети без цели и пропади без вести, а если победить суждено — отсеки голову Ута-Саган-батору!

Бросил мангатхай свой смертельный снаряд. Закрутился, завертелся восьмидесятипудовый топор. Загудел и полетел в сторону Ута-Саган-батора. Выставил батор перед собою черный камень величиною с быка. Врезался топор в этот камень и рассек его на две половины. Поймал Ута-Саган-батор топор за топорище, ударил пойманным снарядом по своему седлу, сделав на нем глубокую отметину, подождал, когда поскачет на своем красно-белом порозе пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара, и говорит ему:

— Бросая топор, метил ты во всадника, а попал в седло. Что же ты за воин?

Отвечает Ашура-Шара:

— Не смогли мы победить друг друга орудиями, имеющими острия. Будем мериться силою плеч.

Слез тогда Ута-Саган-батор со своего коня, красивый красношелковый повод бросил на седло, обе полы дэгэла заткнул за пояс, оба рукава засучил по локоть.

Стали поединщики мериться силою плеч, стали бороться. Там, где упрутся ногой — вырастает красная гора, где упрутся другой — вырастает серая. Мелкая красноватая пыль по долине клубится, туманом расстилается.

Трое суток боролись поединщики, девять суток сражались, не могли одолеть друг друга. Три месяца не могли остыть, девять месяцев не могли успокоиться, три года воевали, не могли одолеть друг друга. На четвертый год говорят:

— Мерясь силою плеч, не выявить нам сильнейшего, а потому нужно каждому из нас разгадать тайну души супротивника. Кто первым загубит вражью душу, тот и победит.

После этого пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара и Ута-Саган-батор обменялись вещими книгами «Шара худар».

Вычитал Ута-Саган-батор в вещей книге «Шара худар», что у пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары три души. Одна обитает на востоке желтой степи в облике золотогрудой сороки, проглатывающей все живое на расстоянии сорокадневного пути. Другая душа обитает в юго-западном краю, где на сером перепелином бугре, в резном храме таится она в облике тринадцати перепелок. А третья душа обитает в северном краю, где заключена она в белом, как жир, камне, в облике серебряного зайца.

Пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара вычитал в вещей книге «Шара худар», что Ута-Саган-батор тоже имеет три души. Узнал мангатхай о белосеребряном храме с восьмидесятисаженной адской ямой. На дне ямы гладко отсвечивает своей черной поверхностью озеро живой воды, в котором играют и хранят душу Ута-Саган-батора три больших тайменя. В юго-западном углу храма стоит стол из белой кости, на нем лежит белокостяная собака, которая трижды лает днем и трижды ночью, охраняя вторую душу. Белосеребряный зайчик играет в храме, все узнавая и угадывая наперед, — в нем третья душа Ута-Саган-батора.

Тем временем подъехали поединщики к дому пятнадцатиголового Ашура-Шары. Когда открылись двери, увидал Ута-Саган-батор девицу дивной красоты: от правой щеки ее светилась правая стена, от левой щеки сияла левая. Ходила девица так плавно, словно тонкая трава прорастала. Даже и не верилось, что такая красавица могла быть дочкой мангатхая. Поставила она перед Ута-Саган-батором золотой стол, убрала вкусными кушаньями. Поставила серебряный стол, убрала его крепкими винами. Ута-Саган-батор ел, как волк, глотал, как птица. Наедался досыта, напивался допьяна. Оставался ночевать у пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары.

Влюбился Ута-Саган-батор в красавицу-дочь Ашура-Шары. Позабыл, зачем приехал. Однажды говорит ему красавица:

— Ты воевал с моим отцом, и не могли вы одолеть друг друга. Теперь решили искать вражьи души, чтобы покончить с противником. Трудные испытания ждут тебя. Никто еще не проходил через владения золотогрудой сороки, проглатывающей все живое на расстоянии сорокадневного пути. Но я дам тебе золотое кольцо, оно спасет от острого сорочьего клюва.

Вышел Ута-Саган-батор на улицу и спрашивает своего коня:

— Красавица-дочь Ашура-Шары дает мне в дорогу золотое кольцо; если показать его золотогрудой сороке, то она пропустит нас живыми через свои владения. Брать мне то кольцо или нет?

Отвечает быстроногий белый конь своему хозяину:

— Не бери этого кольца. Дочь Ашура-Шары обманывает тебя. Лучше на меня надейся.

Не взяв хваленого подарка, отправился Ута-Саган-батор в сторону владений золотогрудой сороки. Ехал он, ехал и доехал до мест пустынных, мертвых на расстоянии сорокадневного пути. Стал тут быстроногий белый конь играть да гудеть своей утробой, восхваляя золотогрудую сороку. Слушая хвалы в свою честь, перестала сорока глотать все живое. Начал тогда быстроногий белый конь ходить кругами, все ближе и ближе подступая к золотогрудой, все громче восхваляя ее:

— Где бывала, где летала такая большая, такая красивая птица? Почему я раньше не видел ее?!

От таких слов совсем сомлела сорока, стала носом клевать, дремать принялась. А быстроногий белый конь еще пуще играет да гудит. Тут золотогрудая сорока заснула крепким сном. Подъехал к ней батор, отрубил голову, рассек мечом сорочье нутро, и вышло оттуда великое множество людей, скота, зверей и птиц. Вышли они, благодаря и благословляя Ута-Саган-батора:

— Побеждай своих врагов и в грядущем! Помогай обездоленным на своем богатырском пути!

Стали люди расходиться в разные стороны со словами:

— Я подданный царя западной стороны.

— А мне настал черед возвратиться в восточные края.

Звери разбежались по лесам, скот разбрелся по степям, вольные птицы разлетелись по поднебесью.

А Ута-Саган-батор сжег разрубленную золотогрудую сороку на костре, оставшийся пепел разбросал березовой лопатой на северную сторону, осиновой лопатой — на южную.

Расправившись с первой душой пятнадцатиголового Ашура-Шары, отправился Ута-Саган-батор за тринадцатью перепелками. Ехал он, ехал и приехал к серому перепелиному бугру. Только он приблизился к резному храму, как перепелки вылетели из него. Тогда Ута-Саган-батор вызвал сильный дождь. И разразился ливень, и посыпался град. А потом такой мороз сделался, что снег пошел, и бычьи рога потрескались от холода. Лишь на ладони Ута-Саган-батора сияло лучами маленькое солнышко. Раскрыл батор свою ладонь, и тринадцать озябших перепелок слетели к нему, чтобы обогреться возле солнышка. Накрыл их батор другой ладонью. Десять перепелок раздавил, а три оставил в живых и в карман спрятал.

Осталось Ута-Саган-батору съездить к желтому озеру. Разыскал он озеро, а белый, как жир, камень достать со дна не может. Тогда напустил батор такую жару на желтое озеро, что вскипели его воды и за три месяца вся вода испарилась. Нашел батор белый, как жир, камень, а расколоть его не может, только зря копье да меч затупил. Спрашивает Ута-Саган-батор своего коня:

— Как разбить этот камень?

Отвечает быстроногий белый конь:

— Его не разобьешь, не расколешь. Кинь этот камень в вонючее черное озеро. А уж я покараулю последнюю душу Ашура-Шары.

Так и сделал Ута-Саган-батор. Вытащил он через семь дней размокший белый камень из черных вод, разломил его и вынул серебряного зайца.

Возвратился батор к пятнадцатиголовому мангатхаю Ашура-Шаре и кричит:

— Выходи на улицу!

Вышел мангатхай на крыльцо с повязанной пятнадцатой головой и говорит:

— Не мог я ехать в богатырскую поездку, не могу и сейчас сразиться с тобой, уж больно сильно голова болит.

Тут вынул батор из кармана трех перепелок, показал серебряного зайца.

— Твои? — спрашивает.

— Не убивай меня, пощади! — взмолился мангатхай. В это время вышла на крыльцо красавица-дочь Ашура-Шары со словами:

— Не убивай отца, если любишь меня.

Раздавил Ута-Саган-батор одного лишь зайца, а трех перепелок мангатхаю отдал. Потерял мангатхай все свои злые волшебные силы, сделался как простой человек.

Слез Ута-Саган-батор с коня, вошел в дом и прожил без забот три дня. На четвертый говорит Ашура-Шара:

— Поезжай-ка ты к Хан-Хэрэгдэ-птице, вырви из ее крыла перо и привези мне. А то глазами я стал столь слаб, что вижу лишь написанное пером этой птицы.

Поймал Ута-Саган-батор коня на вольных выпасах, оседлал его и отправился к Хан-Хэрэгдэ-птице.

— Я приехал за пером из твоего правого крыла, — говорит он ей. — А то мангатхай Ашура-Шара стал настолько слаб глазами, что видит лишь написанное твоим пером.

Отвечает Хан-Хэрэгдэ-птица:

— Пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара думал, что я съем тебя, поэтому и послал на верную смерть. Но ты победил моего заклятого врага — желтого змея, и за добро я плачу добром.

С этими словами вырвала Хан-Хэрэгдэ-птица перо из своего правого крыла и отдала Ута-Саган-батору.

— Держи его в чистоте, храни как зеницу ока, — говорит.

Возвратился Ута-Саган-батор и протягивает перо мангатхаю. Отпрянул Ашура-Шара, словно ожегся, и руками замахал:

— Унеси ты его подальше, мне оно больше не нужно!

Некоторое время спустя мангатхай придумал для батора другое испытание:

— Поезжай отсюда на восток. Там в тайге ходит большой лев. Поймай его и приведи ко мне. Буду держать его вместо собаки!

Поехал Ута-Саган-батор в тайгу и в глухом распадке увидел свирепого льва. Тут быстроногий белый конь говорит своему хозяину:

— Не взять тебе силой такого страшного зверя. Только хитрость нам может помочь.

Стал тут быстроногий белый конь играть да гудеть своей утробой, восхваляя свирепого льва. Слушая хвалы в свою честь, сомлел лев. Начал тогда быстроногий белый конь ходить кругами, все ближе и ближе подступая ко льву. Стал лев клевать носом, задремал, захрапел на всю тайгу. Подошел осторожно Ута-Саган-батор ко льву, надел на лапы железную цепь, накинул на шею другую, а львиную пасть замкнул большим замком. Потом разбудил зверя и привел его на поводу к мангатхаю. Привязав льва к коновязи, вошел батор в дом и говорит:

— Принимай свирепого льва, которого я привел, как теленка, на цепочке.

Вышел на крыльцо Ашура-Шара, увидел привязанного к коновязи льва, да так перепугался, что ноги подкосились.

— Уведи этого зверя со двора! — закричал Ашура-Шара.

Не стал Ута-Саган-батор отводить льва обратно в тайгу, не стал его отпускать, потому что отпущенный лев мог наброситься на самого батора, на своего обидчика. Так и остался лев привязанным к коновязи.

А через некоторое время заржал на дворе быстроногий белый конь:

— Выходи скорей, хозяин!

Вышел Ута-Саган-батор на улицу и видит, что быстроногий белый конь шатается во все стороны, четыре его копыта подкашиваются, оба глаза его из глазниц вываливаются.

— Скорей снимай с меня седло и узду! — говорит верный конь. — Из последних сил побреду я домой, чтобы там, на родине, сложить свои кости.

При этих словах у Ута-Саган-батора закапали слезы из чисто-черных глаз, потекли слезы из золотисто-черных глаз.

Обняв голову своего коня, зарыдал батор, от чего загудело высокое небо, затряслась широкая земля.

— С твоей помощью, — говорит, — побеждал я своих врагов; во всем советовался с тобою; откуда мне теперь совета да помощи ждать?

— Не печалься, хозяин! — отвечает быстроногий белый конь. — От хорошей кобылы родится новый жеребенок тебе на радость и на подмогу. А меня отпусти. Пора идти на родину.

Расседлал Ута-Саган-батор своего коня, разнуздал и отпустил его. Пошел конь прямо на запад. Пошел спотыкаясь и пошатываясь: то в куст уткнется, то дерево заденет. Долго смотрел Ута-Саган-батор вслед плетущемуся еле-еле коню. И пока смотрел — в грудь входили отвердевшие чувства, в ум входили болезненные думы.

Возвратившись в дом, сел батор и голову повесил. Сидит пригорюнившись. Тут красавица-дочь Ашура-Шары говорит печальному Ута-Саган-батору:

— Смахни с ресниц своих слезы, не держи на душе тяжелый камень, скажи моему отцу: «Заблудший человек на чужбине не уживется, сохатиная лытка в котле не поместится. Поеду-ка я домой!» — и проси у него коня золотисто-соловой масти, да не забудь меня взять с собой.

На другой день говорит Ута-Саган-батор пятнадцатиго-ловому мангатхаю Ашура-Шаре:

— Поеду-ка я домой! Заблудший человек на чужбине не уживется, сохатиная лытка в котле не поместится. Дай мне коня золотисто-соловой масти, а не то возьму его силой.

Отдал Ашура-Шара коня. Дочь мангатхая тоже стала собираться в дорогу. Пятнадцатиголовый Ашура-Шара спрашивает у красавицы-дочери:

— Что с собою возьмешь? Половину ли золота и серебра, половину ли скота моего?

— Не нужно мне ни золота, ни серебра, ни табунов несметных, — отвечает дочь, — они только мешать будут в дальней дороге. А дай мне из своих сокровищ одну денежку, из табуна одного жеребенка, из стада одного теленка, из отары ягненка да козленка.

Отдал пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара все, что просила дочь. Через три дня после этого Ута-Саган-батор, снарядившись в путь-дорогу, отправился домой вместе с девицей-красавицей. Взяла она с собой из денег денежку, из табунов жеребенка, из стада теленка, из отары ягненка да козленка. Только тронулись отъезжающие в путь-дорогу, как за ягненком да козленком потянулись все отары, за теленком все стада, за жеребенком все табуны, а за денежкой все золото и серебро пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары. Остался у него один-единственный красно-белый пороз. Вскочил он на пороза и кинулся вдогонку за Ута-Саган-батором и своей дочерью. Догнав их на полпути, вымолил мангатхай себе столько золота и серебра, столько скота, сколько бы хватило ему на пропитание до самой смерти. Получив положенное, отправился Ашура-Шара восвояси, а Ута-Саган-батор с девицей-красавицей погнали свой скот дальше, выбирая такие горные пади, в которых бы не тесно было несметным табунам, стадам да отарам; выбирая такие реки, в которых хватило бы воды лошадям, коровам, баранам да козам.

Вот подъехали к высокой горе, у которой пасся на воле белый конь Ута-Саган-батора. Вконец ослепнув, ходил он вдоль подножия горы; там головой упрется в утес, там о скалу споткнется, а дороги на родину найти не может.

Говорит Ута-Саган-батор девице-красавице:

— Это мой ослепший белый конь бродит без пути, без дороги.

Девица-красавица вынула из тороков стерлядь и говорит батору:

— Выпотроши эту стерлядь, вынь из нее икру, вымажь той икрой глаза и ноги быстроногого некогда коня.

Сделал Ута-Саган-батор так, как сказала девица-красавица, и прозрел конь, и окрепли его быстрые ноги, и стал он краше прежнего. Обрадовался Ута-Саган-батор, золотисто-солового коня в табуны отпустил, а потом переправился со всем скотом через горы и говорит девице-красавице:

— Я поеду налегке впереди, а ты с табунами, стадами да отарами следуй за мной по тем меткам, которые я буду оставлять на своем пути. На ночлег останавливайтесь там, где будет очерчен круг на земле.

Дав такое распоряжение, Ута-Саган-батор ускакал вперед.

А надо сказать, что в то время, когда Ута-Саган-батор отправился воевать с пятнадцатиголовый мангатхаем Ашура-Шарой, завистливый дядя Хара-Сотон приехал к баторовой жене Урма-гохон-хатан и побоями и угрозами заставил ее выйти за себя замуж, солгав бедной женщине о смерти Ута-Саган-батора от руки пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары. Женившись на Урма-гохон-хатан, завистливый дядя Хара-Сотон въехал во дворец своего племянника Ута-Саган-батора и сел на его царский престол. Каждый день он катался в черной железной коляске, в которую запрягались четыре карих иноходца. Катался он по черному железному мосту и не знал ни печали, ни заботы.

Въехав под родное поднебесье, Ута-Саган-батор надел нищенские одежды, нахлобучил на голову дырявую шляпу, натянул на ноги волосяные чирки без подошв, встал у въезда на железный мост и протянул руку для подаяния. В это время появился завистливый дядя Хара-Сотон, катавшийся по мосту, и бросил нищему одну копейку; проезжая мимо во второй раз, бросил две копейки, а в третий раз — три копейки. И в тот же миг превратился нищий снова, у Ута-Саган-батора, подошел к черной железной коляске, ухватил завистливого дядю Хара-Сотона за седые волосы, выдернул из повозки, как худую траву, и встряхнул, как мешковину. Заверещал Хара-Сотон пойманным зайчонком, завизжал испуганным козленком. А Ута-Саган-батор говорит:

— Мои мученья продолжались дольше, мои страданья тебе и не снились!

После этого приколотил он завистливого дядю Хара-Сотона железными гвоздями к деревянному столбу на росстани трех дорог; поставил под ногами деревянную бочку, а на столбе написал, что каждый проезжий должен отрезать от тела завистливого дяди Хара-Сотона кусок мяса и кинуть в бочку. А кто не исполнит этого — несчастлив будет в недолгой своей жизни. Пусть эта казнь послужит назиданием и другому моему дяде — добропорядочному Сарагал-нойону.

Расправившись с завистливым дядей, Ута-Саган-батор возвратился к своему дворцу и взошел на крыльцо. Урма-гохон-хатар, увидев своего мужа живым и невредимым, обрадовалась, обняла его и спросила:

— Где же ты так долго был, где пропадал? Уже и черный слух прошел о твоей гибели.

Рассказал ей Ута-Саган-батор о всех своих похождениях, о всех своих злоключениях. И пока он рассказывал, Урма-гохон-хатан так плавно ходила взад и вперед, словно трава прорастала; так плавно ступала, словно легкий ветерок земли касался. Так расхаживая, поставила она перед мужем золотой стол, убрала самыми вкусными яствами; поставила серебряный стол, убрала самыми сытными яствами. Ута-Саган-батор ел как волк, глотал, как птица, запивая домашнюю пищу крепким вином.

Наелся батор досыта, вышел во двор и отпустил быстроногого белого коня на вольные пастбища, на северную сторону Алтая да на южную сторону Хэхэя.

Через семь дней добралась до владений Ута-Саган-батора красавица-дочь пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары со всеми табунами, стадами да отарами. Женился батор на девице-красавице, и стала она его младшей женой.

Тогда призвал Ута-Саган-батор все свои волшебные силы и построил с их помощью белосеребряный дворец, в котором и зажил счастливо с двумя прекрасными женами.

Но однажды занемогла старшая жена, легла она на широкую постель, уронила голову на высокие подушки и говорит своему мужу:

— Во время твоей поездки к пятнадцатиголовому мангатхаю Ашура-Шаре у меня родился сын. Побоялась я, что завистливый Хара-Сотон убьет его, вырыла под очагом яму глубиною в восемьдесят саженей и спрятала на ее дне нашего мальчика. Никому об этом не говори и не вырывай сына до сорока лет. Если ему суждено стать человеком, он сам выйдет.

Сказала так Урма-гохон-хатан и умерла. Обняв голову своей жены, зарыдал Ута-Саган-батор, от этого рыдания загудело поднебесье и затряслась земля.

— Со слепого детства шедшая рядом по жизни подруга моя умерла! Как жить дальше?! — запричитал безутешный батор.

Плача и рыдая, просидел он девять дней, а на десятый встал и говорит:

— Если умершего жалеть без меры, то сказывают: и нынче худо, и завтра грех подстережет.

Встал Ута-Саган-батор, перевернул на спину свою умершую жену, переднюю сторону тела высеребрил; сделав гроб золотой, положил в него покойницу; сверх золотого гроба сделал серебряный, а сверх серебряного — деревянный. Потом поймал в табуне большую белую кобылицу, отвез гроб к подножью горы Ангай-Улан,[1] принес кобылицу в жертву своим небесным богам и обратился к высокой горе с молитвой:

— Гора моя, Ангай-Улан! Откройся! Хочу положить кости жены своей, чтобы в летнюю жару им не париться, в зимние холода не зябнуть.

При этих словах открылась гора Ангай-Улан, и положил Ута-Саган-батор внутрь горы тело своей жены. А потом вернулся домой и стал жить с младшей своей женой. Жили они жили, и родился у них сын с десятью головами. Диву дался Ута-Саган-батор, не думал он и не гадал, что станет отцом десятиглавого мангатхая по имени Ангир-Шара. Стал подрастать ребенок не по дням, а по часам.

Тем временем минули сроки, и вышел из-под очага спрятанный сын старшей жены. Взобрался он на вершину серебряной коновязи и давай играть, обратившись в трехлетнего мальчика. Выйдя на улицу, увидел Ута-Саган-батор малого ребенка, признал в нем своего сына, снял с коновязи и унес во дворец.

Стали два сына Ута-Саган-батора расти вместе, стали постоянно ссориться между собою. При этом старший сын, Барбадай-бохо, что вышел из-под очага, к отцу прислон держит, а младший, десятиглавый, к матери. Чем взрослее становились сыновья, тем сильнее разгоралась их вражда. Наконец старший сын победил десятиглавого мангатхая Ангир-Шару в нелегком поединке. И вздохнул облегченно Ута-Саган-батор и прогнал со двора свою младшую жену. Уехала она к своему отцу, пятнадцатиголовому мангатхаю Ашура-Шаре, а через некоторое время родила от Ута-Саган-батора еще одного сына и назвала его Шигишке-бохо.

А Ута-Саган-батор и его старший сын Бардабай-бохо живут себе, ни о чем не ведая. Вот однажды Барбадай-бохо и говорит:

— Что-то печень мою подергивает, не иначе как родню встречу!

Вышел он во двор и увидел на крыше белосеребряного дворца беззаботно играющего мальчика. Вышел вслед за старшим сыном Ута-Саган-батор, увидел ребенка и большим умом уразумел, большим прозрением угадал в играющем мальчике своего сына от младшей жены. Хотел Ута-Саган-батор снять ребенка с крыши, да не тут-то было, не дается Шигишке-бохо в руки. Гонялся за ним Ута-Саган-батор трое суток, на исходе третьих оказался Шигишке-бохо на верхушке серебряной коновязи, откуда и снял его отец. Тогда Шигишке-бохо и говорит:

— Чужак на чужбине не уживется, сохатиная лытка в котле не поместится. Не по мне страна мангатхаев, поэтому и пришел я сюда, едва-едва допытавшись у матери о твоем существовании, отец, о дороге в твои владения.

Зажил Ута-Саган-батор с двумя сыновьями. Однажды сделал он три стрелы, дал их Барбадаю-бохо и сказал:

— Пусти эти стрелы на три стороны, а потом иди в направлении полета каждой из них. Где найдешь стрелу, там обретешь и суженую.

Взял Барбадай-бохо свой тугой лук и пустил стрелы на три стороны. Пошел вслед за первой — нашел ее на пустом месте. Пошел вслед за второй — нашел ее чуть-чуть не долетевшей до двора нищей женщины. Пошел вслед за третьей — нашел ее на гнилом болоте в трехпалых лапках большой лягушки. Удивился Барбадай-бохо и опечалился:

— Неужто, — говорит, — я, сын Ута-Саган-батора, должен жениться на какой-то лягушке? Да меня же засмеют! Нет уж, лучше мне век холостым ходить.

Сказав так, взял он свою стрелу и отправился домой. А лягушка вослед:

— Ты мой суженый и должен на мне жениться.

Рассердился Барбадай-бохо, отбросил лягушку ногою в сторону, но она опять за свое:

— Ты мой суженый и должен на мне жениться, — а сама скачет за Барбадаем, ни на шаг не отстает.

Так они и во дворец явились: впереди Барбадай-бохо, а следом его невеста — лягушка из гнилого болота.

Сильно удивился Ута-Саган-батор, но еще больше опечалился. Построил он молодым новый дворец, чтобы молодые в нем отдельно жили, чтобы невестка пореже на глаза попадалась. Вот и стал жить Барбадай-бохо в новом дворце с женой-лягушкой, у которой была черная собака и белая корова с черным пятном на лопатке. Поселившись во дворце, устроила себе лягушка гнездо в лукошке и лежит в нем день и ночь.

Тем временем подрос и младший сын Шигишке-бохо. И ему Ута-Саган-батор дал три стрелы. Выпустил Шигишке-бохо три стрелы на три стороны и поехал их разыскивать. Стрелы, пущенные на восток и на запад, упали в пустынных местах. Стрела же, пущенная на юг, зацепилась за подол средней дочери Шажин-Номон-хана, которую звали Шара-Сэсэк. Взял Шигишке-бохо свою стрелу и направился во дворец. Привязал он своего коня к серебряной коновязи за красивый красношелковый повод, вошел в царские покои, низко поклонился Шажин-Номон-хану и сказал в честь его здравицу. Усадил Шажин-Номон-хан незнакомого гостя по правую руку и спрашивает:

— Из каких краев приехал, чей будешь и как тебя зовут?

— Прибыл я с северной стороны, из владений Ута-Саган-батора, которому прихожусь младшим сыном. Сам я спешил сюда по следу зятя, а кушак мой — по следу свата.

Говорит Шажин-Номон-хан:

— Давным-давно, когда я был молодым, то слышал про Ута-Саган-батора как про меткого в стрельбе из лука и быстрого в скачке, а каким назвать его младшего сына? Если сказанное про отца верно и для Шигишке-бохо, то я бы хотел с тобой породниться.

После этого поставили перед ними золотой стол, лучшими кушаньями угостили; поставили серебряный стол, крепкими винами напоили. А потом призвал Шажин-Номон-хан трех своих прекрасных дочерей и говорит:

— Выбирай, Шигишке-бохо, любую из них.

Указал Шигишке-бохо на Шара-Сэсэк, за подол которой зацепилась пущенная им стрела.

Через три дня Шажин-Номон-хан велел ударить в золотой барабан, собрать подданных северной стороны; ударить в серебряный барабан, собрать подданных южной стороны. Мяса наварили с гору, вина выпили с озеро. Девять суток пировали, на десятые едва разъехались.

Погостил Шигишке-бохо у тестя месяц, погостил другой, а потом и говорит:

— Чужак на чужбине не уживется, сохатиная лытка в котле не поместится. Поеду-ка я домой.

Все понял Шажин-Номон-хан, не стал своего зятя задерживать, дал в приданое своей дочери половину всего скота, половину золота и серебра, половину подданных. Отправился Шигишке-бохо вместе с молодой женой Шара-Сэсэк во владения своего отца, выбирая для пути-дороги такие пади, в которых бы не тесно было несметным табунам; выбирая для водопоя такие реки, в которых бы хватило воды для подаренного тестем скота. Так с шумом и гамом добрались до родных мест.

Обрадовался Ута-Саган-батор женитьбе младшего сына, после большого пира выстроил для молодых отдельный дворец, чтобы жили они в нем, забот не зная.

Вот однажды призывает Ута-Саган-батор своих сыновей. Не мешкая, явились они и спрашивают:

— Зачем звал, батюшка?

Тогда Ута-Саган-батор дал своим сыновьям по куску отменного шелка и говорит:

— Пусть ваши жены сошьют мне к завтрашнему дню шелковые рубашки. Да чтобы красивы были и без изъяну!

Разошлись братья по домам. Мрачней тучи явился домой Бардабай-бохо. Жена-лягушка и спрашивает:

— Отчего ты такой печальный?

— Батюшка дал нам с братом по куску шелка и велел сшить рубашки, да чтобы красивы были и без изъяна, — отвечает Барбадай-бохо.

— Давай сюда шелк и не печалься, к завтрашнему дню все будет готово, — сказала жена-лягушка, взяла ножницы и, не мешкая, приступила к работе.

А Шара-Сэсэк решила подсмотреть, как будет шить рубашку старшая невестка-лягушка. Заглянула Шара-Сэсэк в окно и видит: невестка-лягушка взяла отрез шелка, разрезала его на мелкие кусочки и выбросила за дверь. Побежала Шара-Сэсэк домой, изрезала свой шелк на куски и выбросила на улицу. У невестки-лягушки все нарезанные и выброшенные куски собрала черная собака и отнесла белой корове с черным пятном на лопатке. Сжевала корова кусочки шелка, а вместо жвачки выплюнула готовую рубашку, сшитую без единого шва. Черная собака отнесла рубашку своей хозяйке, и та довольна осталась: «Хорошо, — говорит, — сшито!»

А у младшей невестки Шара-Сэсэк шелковые кусочки ветер разнес. Не знает Шара-Сэсэк, что и делать. С большим трудом нашла она подходящий отрез шелка, кое-как сшила рубашку и отдала мужу.

Поутру явились сыновья к Ута-Саган-батору, подают рубашки, сшитые невестками. Взял он в руки рубашку, сшитую Шара-Сэсэк, и говорит:

— Не пристало мне носить такую одежду! — и отдал рубашку дворовым людям. А рукоделие невестки-лягушки так понравилось Ута-Саган-батору, что он тут же надел новую рубашку и девять дней ее не снимал. На десятый день призвал батор своих сыновей и говорит им:

— Год длинен многими днями. Но он не должен быть скучен. Хочу сделать большой пир, приезжайте на него со своими женами.

Мрачнее тучи пришел домой Барбадай-бохо.

— Отчего ты такой печальный? — спрашивает его жена-лягушка.

— Батюшка приказал нам с братом явиться на пир вместе с женами. Шигишке-бохо приедет со своей красавицей Шара-Сэсэк, а мы приедем с тобой на посмешище.

— Не печалься, — говорит жена-лягушка. — Я сделаю так, что над нами не будут смеяться.

Приготовился Ута-Саган-батор к большому пиру. Наварили слуги гору мяса, припасли озеро вина. Велел батор ударить в золотой барабан, собрать подданных северной стороны; велел ударить в серебряный барабан, кликнуть поданных с юга. В урочный час собрались подданные во дворце Ута-Саган-батора. В черной железной коляске, запряженной четырьмя карими иноходцами, приехал младший сын со своей женой Шара-Сэсэк. Встретили их с большими почестями.

Тем временем жена-лягушка говорит своему мужу:

— Ты покамест поезжай один, а я прибуду следом за тобою. Когда начнется пир и среди общего веселья и шума вдруг затрясется земля, загремит гром и твой отец, соскочив с трона, спросит: «Откуда и чье войско нагрянуло?» Ты скажи ему: «Успокойся, отец, это моя лягушка на своей колымаге едет, стуча и гремя на всю округу».

Вот начался богатый пир. И вдруг вздрогнула земля, загудело поднебесье. Соскочил с трона Ута-Саган-батор.

— Откуда и чье войско нагрянуло? — спрашивает.

— Успокойся, отец, — отвечает Барбадай-бохо, — это моя лягушка на своей колымаге едет, стуча и гремя на всю округу.

Только успел сказать, как въехала во двор белосеребряная коляска, запряженная четырьмя белыми иноходцами. На передке кучер сидит, а на запятках — слуги в дорогих доспехах. Вышла из коляски несказанной красоты девица, поклонилась Ута-Саган-батору.

— Не узнаете свою старшую невестку? — спрашивает.

Диву дался Ута-Саган-батор, но еще больше удивился Барбадай-бохо. Обрадовался он великой радостью тому, что у него такая красивая жена.

Прошла старшая невестка к столу, села рядом с младшею. От заревого света правой щеки прибывшей красавицы осветилась правая стена, от макового света левой щеки — левая стена. Старшая невестка ест, от гостей не отставая, а косточки в правый рукав складывает; пьет, но больше в левый рукав выливает. Увидела такое младшая невестка Шара-Сэсэк и тоже стала складывать кости и выливать вино в рукава. Тут хлопнул в ладоши Ута-Саган-батор.

— Пусть мои невестки спляшут! — говорит. Выступила в круг своею легкою стопой старшая невестка, да так прошлась, что на плоском камне трава проросла, на черной воде пенки вскипели. Взмахнет она правой рукой — из рукава золотой стол появляется, самыми разными яствами уставленный. Взмахнет левой рукой — появляется серебряный стол с дорогими винами и сладкими закусками.

Настала очередь младшей невестки. Не уступила она в умении плясать, но и в этот раз плохую службу сослужила ей страсть к подглядыванию: взмахнула она правою рукой — посыпались из рукава кости, взмахнула левою — полилось вино прямо на головы гостям. Среди общего смятения вышел Барбадай-бохо украдкой из дворца, вскочил на коня и уехал домой. Нашел он в своем дворце лукошко, в котором денно и нощно лежала его жена-лягушка, и сжег его.

Вот зашумело, загремело на улице, возвратилась с большого пира жена Барбадая-бохо. Вышла она из белосеребря-ной коляски, взмахнула черношелковым платком, и разом исчезла и сама коляска, и белые иноходцы, и кучер, и слуги на запятках. Вошла жена во дворец, скинула с себя царские одежды и снова превратилась в лягушку. Глянула она туда, глянула сюда и, не найдя своего лукошка, горько заплакала.

— Что же ты наделал, неразумный! Мне всего-то три дня оставалось побыть в лягушачьем облике. А теперь прощай! — сказала она и исчезла.

Пустился Барбадай-бохо на поиски своей жены. Обойдя полсвета, набрел он на ветхий шалаш, в котором жила одинокая нищая женщина, и спрашивает хозяйку, не видала ли она его жену-лягушку. Отвечает нищенка:

— Сегодня вечером твоя жена будет кататься в коляске по берегу черного моря. Обратись в нищего и проси подаяния. Захочет оделить тебя денежкой жена-красавица, тогда хватай ее за руку и не отпускай.

На закате солнца выехала на берег черного моря бело-серебряная коляска, запряженная четверкой белых иноходцев. Встал Барбадай-бохо, переодевшись нищим, с протянутой рукой на песчаном откосе. Дождался он подаяния, выдернул свою жену из коляски, как легкую травинку из земли, и уже не отпустил ее от себя. Вернулись они домой и зажили счастливо и мирно, среди многочисленного и шумного своего потомства.

АЛТАН-ХАЙША — ЗОЛОТЫЕ НОЖНИЦЫ

В прежние, давние времена жил, говорят, один хан. У этого хана был единственный сын.

Думает хан: «Сердце у моего сына не злое, а ум небольшой. Когда я умру, как он будет править? Надо найти ему такую жену, чтобы сумела его на правильный путь наставить, вовремя остановить. А где найдешь такую жену?…»

И решил хан: «Пусть она будет хоть дочерью последнего бедняка, мне все равно, лишь бы была умна».

Отправил хан послов-тушемилов и приказал им:

— Поезжайте и найдите самую умную девушку!

Отправились тушемилы, объехали все улусы, много дней в пути пробыли — нигде не могут найти подходящую девушку. Красивых много и умных немало, а такой, какую хан приказывал найти, — нигде не встречали.

Приехали они в один улус и видят: стоит с самого края бедная юрта, вокруг юрты ничего нет — ни коня, ни коновязи.

Спустились тушемилы с коней, держат их на поводу, хотят привязать коней, а привязать не к чему. К юрте ведь коней не привяжешь!

В это время выглянула из юрты девушка. Посмотрела она на них и спрашивает:

— Что вы не зайдете в юрту? Почему кругом ходите? Чего ищете?

Тушемилы говорят:

— Хотели к вам зайти, да вот коней привязать негде.

Засмеялась девушка и говорит:

— Неужели не найдете, где привязать? Вот зима, вот лето — и привяжите к ним своих коней!

Огляделись тушемилы кругом, смотрят один на другого — не могут понять: как это коней привязать к зиме и к лету…

Рассердились они на девушку: зачем насмехается над ними? Сели снова на коней и поехали к хану невеселые: так и не удалось им найти мудрую девушку в невесты ханскому сыну.

Приехали они к хану. Стал хан расспрашивать их: где они побывали, каких девушек видели, нашли ли где умную?

— Неудачно мы ездили, великий хан, — отвечают тушемилы. — Все ханство объездили, в каждую юрту заходили, с каждой девушкой разговоры вели, а нигде для тебя подходящей невестки найти не могли.

— В бедные юрты заглядывали? — спрашивает хан.

— Были и в бедных, — отвечают тушемилы. — Напоследок в такую бедную заглянули, что возле этой юрты нет ни коновязи, ни даже столба. В этой юрте какая-то неразумная девушка живет. Такие слова говорит, что и понять невозможно.

— Что же она вам сказала? — спрашивает хан.

Тушемилы говорят:

— Выглянула она из юрты, видит, что мы ищем, куда бы коней привязать, и говорит: «Вот зима, вот лето — и привяжите к ним своих коней!» Никакого толку нет в этих словах. Мы с ней больше и разговаривать не стали, сели на коней и вернулись к тебе.

Усмехнулся хан и говорит своим тушемилам:

— А не лежали ли возле этой юрты сани и телега?

Взглянули тушемилы один на другого, вспомнили и говорят:

— Как ты узнал об этом, великий хан? Ведь возле этой драной юрты и в самом деле лежали сломанные сани и телега.

— Вот вам зима и лето, — сказал хан. — Вы хоть и ханские тушемилы, а не поняли этого. Скажите мне, где эта девушка живет, сам к ней поеду!

Приказал он оседлать коня и пустился в путь.

Долго ли, мало ли ехал хан, только приехал он к драной юрте. Сошел хан с коня, привязал его к телеге и вошел в юрту. Видит — сидят в юрте старик со старухой, сидит еще за работой девушка небывалой красоты. Обрадовался хан: «О, здесь и ум и красота рядом живут!»

Спрашивает хан девушку:

— Как тебя зовут?

Девушка говорит:

— Зовут меня Алтан-Хайша — Золотые Ножницы.

— Почему тебе такое имя дали?

— А я все хитрости-мудрости разгадываю, как нити ножницами разрезаю!

— Принеси-ка мне веревку из пепла, — говорит хан, — мне перевязать кое-что надо.

Забеспокоились старик со старухой: как-то их дочка ханский приказ выполнит. А Алтан-Хайша засмеялась и говорит:

— Погодите немного, сейчас принесу!

Вышла она из юрты, быстро свила из соломы веревку, принесла ее, положила возле хана и подожгла. Сгорела солома — осталась веревка из пепла.

— Вот вам, великий хан, и веревка из пепла! — говорит Алтан-Хайша.

Усмехнулся хан и говорит:

— Недолго думала, да хорошо сделала!

После этого хан приказал сварить тринадцать яиц, дал их Алтан-Хайше и говорит:

— Выведи мне тринадцать цыплят из этих яиц!

— Хорошо, — отвечает Алтан-Хайша, — только цыплятам будет нужен корм. Возьми-ка эту кашу и посей ее. Пока цыплята вылупятся из яиц, ты из каши вырасти просо, обмолоти его, вот и будет корм для цыплят.

Старик со старухой сами не свои: вдруг хан прогневается за такие вольные слова, вдруг прикажет их юрту сломать, а их самих прогнать. А хан не гневается, только усмехается, сам про себя думает: «Никогда такого быстрого ума не видал! Лучшей невестки мне нигде не найти!»

Обернулся хан к отцу Алтан-Хайши и говорит:

— Давайте свататься! Пусть ваша дочка Алтан-Хайша будет моей невесткой. Хочу своего сына женить на ней!

Старик говорит:

— У нас одна-единственная дочка. Кто нас будет кормить, когда мы совсем состаримся, кто будет за нами ухаживать? Нет, не можем мы свою дочку тебе отдать!

Хан говорит:

— Я вам новую юрту построю, до конца ваших дней кормить вас буду.

Старик говорит:

— Надо еще Алтан-Хайшу спросить — как она скажет…

Алтан-Хайша говорит:

— Я согласна!

Приехали за Алтан-Хайшой ханские посланцы, отвезли ее в ханский дворец. Устроили такую свадьбу, каких еще никогда не бывало: мяса наготовили целую гору, вина — целое озеро, гостей созвали со всех концов земли. Девять дней и девять ночей пировали, едва-едва на десятый день разошлись по домам.

И все довольны: хан доволен молодой невесткой, ханский сын доволен красавицей женой, а Алтан-Хайша довольна молодым мужем: ум у него не велик, зато собой хорош и сердце доброе.

Вскоре после свадьбы, в один хороший день, хан говорит сыну:

— Поедем на охоту!

Оседлали лучших коней и поехали. Едут они — хан впереди, ханский сын позади. Приехали в одну падь, стали охотиться. Хан скоро нагнал козулю, убил ее и говорит сыну:

— Я пойду в другую падь, может быть, подстрелю еще козулю, а ты оставайся здесь и приготовь нам обед.

Сын спрашивает:

— Как же я буду готовить обед? Ведь мы с собой не взяли котел.

— В лесу деревьев много. Обойдись деревянной посудой!

Больше хан ничего не сказал, хлестнул коня и ускакал в другую падь.

Привязал ханский сын своего коня, достал топорик, срубил дерево и стал долбить обрубок — деревянный котел делать. Долго возился, а сделал немного — совсем неглубокую дыру выдолбил.

Тут хан из другой пади вернулся, другую козулю привез. Сам веселый, довольный. А как глянул на сына — нахмурился, насупил брови. Видит он, что сын его сидит на прежнем месте, обливается потом, мается, сосновый обрубок долбит, деревянный котел делает.

Схватил хан неразумного сына и стал хлестать плетью. Потом вскочил на коня, приказал сыну домой возвращаться.

— Дома и поедим, — говорит.

Сын едва-едва на своего коня взобрался и поехал по следам своего отца.

Долго так ехали — хан впереди, сын далеко позади. Оглянулся хан, видит — сын сильно отстал.

Хан кричит:

— Эй, сын, тяни своего коня за хвост!

Сын соскочил с коня и давай тянуть его за хвост. Увидел это хан, опять разгневался. Подъехал он к сыну и принялся стегать плетью. До тех пор стегал, пока сам не устал.

Приехали они домой, оба невеселые, оба молчат. Сели за еду. Как встали из-за еды, ханский сын сейчас же к себе отправился, лег и охает потихоньку.

Алтан-Хайша спрашивает:

— Что с тобой? Что ты охаешь?

— Ох, ох, болит кругом…

— Что у тебя болит? Не захворал ли ты? — спрашивает Алтан-Хайша.

Ханский сын говорит;

— Нет, не захворал я. Отец меня во время охоты долго плетью бил.

— За что же он бил тебя? — спрашивает Алтан-Хайша.

— Я и сам не знаю. Видно, он помешался в уме на старости лет… Приехали мы в одну падь, он убил козулю и говорит: «Готовь нам еду». Я спрашиваю: «Как буду готовить? У нас котла нет». Он говорит: «Обойдись деревянной посудой». Ну, я срубил дерево и принялся деревянный котел выдалбливать. Подъехал отец, увидел это, ничего не сказал и давай меня хлестать…

— А за что же он бил тебя во второй раз? — спрашивает Алтан-Хайша.

Ханский сын говорит:

— Когда мы возвращались с охоты, я сильно отстал. Отец кричит: «Тяни своего коня за хвост!» Я и стал тянуть коня за хвост. Тут отец подъехал ко мне и опять долго плетью хлестал. Нет, видно, он совсем помешался в уме!..

Выслушала это Алтан-Хайша и говорит:

— Нет, хан совсем не помешался в уме! Это у тебя не хватило ума понять его слова!

— А как можно понять их? — спрашивает ханский сын.

Алтан-Хайша говорит:

— Когда отец сказал тебе: «Обойдись деревянной посудой», ты бы нанизал куски мяса на сучок и изжарил его на костре. Вот тебе и деревянная посуда!

— А зачем он велел мне тянуть коня за хвост?

— Да разве это велел тебе сделать хан? Он требовал, чтобы ты не отставал, погонял хорошенько своего коня. Вот тебе и «тяни за хвост».

Старый хан все их разговоры подслушал. Думает он: «Не обманулся я в Алтан-Хайше! Нет никого острее умом, чем она. Все мои тушемилы перед ней глупые и неразумные дети. Могу я теперь спокойно оставить мое ханство и отправиться к Шажин-Номон-хану. Он своим умом славится, надо испытать, так ли он умен, как люди говорят?»

Собрался хан и отправился на другой же день с двумя баторами в соседнее ханство, к Шажин-Номон-хану.

Попал он на самый большой праздник. У Шажин-Номон-хана гостей не сосчитать. Сам Шажин-Номон-хан важный, гордый.

Спрашивает он нашего хана:

— Зачем ко мне приехал?

— Хочу состязаться с тобою, узнать, кто из нас острее умом!

— Хорошо, — говорит Шажин-Номон-хан, — я буду тебе загадки загадывать, а ты отгадывай.

Шажин-Номон-хан самые мудреные загадки загадывает, а наш хан не задумываясь их разгадывает. Досадно это стало Шажин-Номон-хану.

— Теперь ты загадывай, я отгадывать буду.

Наш хан загадал загадку, а Шажин-Номон-хан отгадать не может. Загадал другую — и другую Шажин-Номон-хан отгадать не может. Загадал третью — сколько ни бился Шажин-Номон-хан, не мог и третью разгадать! Потерял он разум от досады и гнева и приказал стражникам заковать нашего хана в цепи и привязать за шею к столбу.

— Через три дня отрубите ему голову, — приказал Шажин-Номон-хан, — чтобы не было его на свете! А баторов его казните сейчас же!

Видит хан — грозит ему верная гибель. Стал он просить Шажин-Номон-хана:

— Что тебе польза, если отрубишь мне голову? Лучше возьми за меня большой выкуп.

Жаден был Шажин-Номон-хан. Спрашивает он:

— А чем ты откупишься?

Хан говорит:

— Будет тебе много овец и коров, будет много золота. Только разреши мне письмо домой написать, все сейчас же будет — и скот, и золото.

Созвал Шажин-Номон-хан своих нойонов — князей и знатных лиц, стал с ними совет держать. Нойоны говорят:

— Голову ему отрубить не трудно, лучше выкуп взять.

Говорит Шажин-Номон-хан:

— Пусть пишет домой письмо — велит выкуп за себя доставить.

Обрадовался наш хан, стал писать письмо:

«Приехал я с моими баторами в славное ханство Шажин-Номон-хана и попал как раз на богатый праздник. Остался я погостить у славного Шажин-Номон-хана. Целые дни пирую и веселюсь. Сплю я на мягком зеленом тюфяке, покрываюсь синим одеялом, расшитым золотом. Славный Шажин-Номон-хан подарил мне дорогие украшения на руки и на ноги, пожаловал мне на шею серебряную витую цепь. Для услуг ко мне лучших своих людей приставил, они от меня ни днем, ни ночью не отходят.

Как получите это письмо, приготовьте славному Шажин-Номон-хану богатые дары: гоните всех моих рогатых коров и быков, вслед за ними гоните весь мой безрогий скот. Из трех золотых осин, что выросли у нас во дворе, две срубите и на месте сожгите, а одну с собой везите до границ владений славного Шажин-Номон-хана. Сивого моего коня с собой не берите — он скакун плохой, никому здесь не нужен, пусть в своей конюшне стоит. Письмо это пусть разрежет своими золотыми ножницами моя молодая невестка».

Прочел это письмо Шажин-Номон-хан, прочли его тушемилы и нойоны и сказали:

— Хороший, богатый выкуп требует хан прислать нам! А умом он, видно, не очень богат: сколько глупых слов в своем письме написал!

Взяли это письмо три быстрых посла Шажин-Номон-хана и поскакали в земли нашего хана.

Вручили они письмо пленника ханскому сыну. Он прочел, ничего не понял. Ханские нойоны прочли, тоже ничего не поняли. Одно поняли: надо ханский приказ выполнять.

Забегал ханский сын, забегали советники и нойоны: приказывают сгонять коров, быков и овец. Бегают по двору, смотрят — где золотые осины выросли. Крик, шум, гам стоит… Один из советников говорит:

— Требует наш хан, чтобы его письмо разрезала своими золотыми ножницами его невестка-умница. Надо отнести письмо к ней!

Принесли письмо Алтан-Хайше. Прочла она и говорит:

— Схватите двух посланцев Шажин-Номон-хана и бросьте в темницу, а третьего закуйте в крепкие цепи!

Не ослушались советники хана, сделали так, как Алтан-Хайша велела.

После этого созвала она всех и сказала:

— Не так вы поняли письмо хана! Попал он в большую беду, вот и пишет нам так, чтобы никто, кроме нас, не понял… «Остался я погостить у славного Шажин-Номон-хана» означает, что наш хан попал в плен… «Целые дни пирую и веселюсь» — целые дни горюю и тоскую. «Сплю на мягком зеленом тюфяке» — лежу на траве. «Покрываюсь синим одеялом, расшитым золотом» — сплю под открытым звездным небом. «На руки и на ноги подарил мне Шажин-Номон-хан дорогие украшения» — приказал надеть оковы на руки и на ноги. «Пожаловал на шею серебряную витую цепь» — привязал меня за шею веревкой. «Для услуг мне лучших своих людей приставил, они от меня ни днем, ни ночью не отходят» — приставил ко мне грозную стражу.

Слушают советники и нойоны, слушает ханский сын, дивятся мудрости Алтан-Хайши, а она дальше письмо читает:

— Просит наш хан пригнать к Шажин-Номон-хану всех своих рогатых быков и коров, а вслед за ними и весь свой безрогий скот — это значит, что хан велит собрать своих воинов с луками, с копьями, а за ними воинов с мечами. Из трех золотых осин, что выросли у нас на дворе, приказывает он две срубить, а одну везти до границ владений Шажин-Номон-хана. Это значит: двух послов Шажин-Номон-хана убейте, а третьего возьмите в провожатые.

Все спрашивают:

— О каком сивом коне пишет наш хан?

— Пишет он о своем сыне, — говорит Алтан-Хайша, — велит ему здесь оставаться. Готовьте войска, надо в поход идти!

Немного времени прошло, собрались ханские войска. Впереди пошли лучники, сзади пошли воины с мечами, сама Алтан-Хайша их повела. Пленный посланец Шажин-Номон-хана дорогу указывает.

Как туча, налетели, нагрянули они на владения Шажин-Номон-хана. Он даже и войско свое собрать не успел. Схватили Шажин-Номон-хана, привели его к Алтан-Хайше.

Спрашивает его Алтан-Хайша:

— Доволен ли ты, славный Шажин-Номон-хан, нашими дарами?

Молчит хан, трясется, слова от страха вымолвить не может.

Приказала Алтан-Хайша связать его, как барана, и везти в свое ханство.

А наш хан вернулся домой, собрал всех своих подданных и сказал:

— На всей земле нет такой мудрой женщины, как Алтан-Хайша! Как умру, пусть она правит моей страной!

Так по слову хана и стало. Как умер он, стала править ханством Алтан-Хайша — Золотые Ножницы, девушка из бедной юрты.

СЕМЬ СТАРЦЕВ

Жил в одном селении паренек-сирота. С малых лет ходил он по дворам, собирал милостыню, этим и кормился А когда подрос, люди перестали пускать его к себе.

— Такое житье никуда не годится. Что же мне делать? — закручинился паренек. — Пойду-ка я в другое селение.

Сказано — сделано. В один из летних дней отправился парень прямиком на юго-восток. Идет себе да идет, шагает да шагает. Первую ночь переночевал в дороге, потом — другую.

Много дней минуло. А он все идет да идет. Вот уже и съестные припасы кончаться стали.

Подошел он тем временем к двум осинам, что росли обочь дороги. А тут и стемнело. «Время позднее, — думает парень. — Придется мне заночевать под этими деревьями».

Примостился он меж двумя осинами и заснул.

А надо сказать, что паренек-сирота с малолетства знал семьдесят языков всевозможных лисиц и куниц, сорок и ворон.

Как раз на одной из этих осин ворона вывела птенцов. Только смерклось, прилетела ворона кормить своих пискунят. Кормит она их испеченными на сливках лепешками, взятыми у ламы, да приговаривает на вороньем языке: «На юго-востоке отсюда сильно разболелся ханский сын. Никак поправиться не может. В носу того парня завелись две змеи, хотя и неядовитых, но больно зловредных. Если их выкурить, он сразу поправится. Есть верное средство: надо дать понюхать ханскому сыну конский жареный арбин, тогда змеи мигом выползут».

На другой день паренек-сирота отправился дальше. Шел о, н шел все время в сторону юго-востока и дошел до незнакомого селения. Подходит он к самой крайней юрте, а хозяйка как раз запирает дверь на замок. Паренек-сирота у нее и спрашивает:

— Куда вы так поздно собрались?

— Иду я к хану. Сегодня мой черед сидеть у постели больного ханского сына, — отвечает хозяйка.

— Долог был мой путь, несколько дней я ничего не ел, впустите в свою юрту, напоите чаем, дайте переночевать, — просит парень. — А там, глядишь, и помогу я ханскому сыну.

Впустила хозяйка паренька. Поставила перед ним чай да хлеб и побыстрей направилась к хану. Прибежала и говорит:

— Прибыл к нам из дальних мест молодой странник. Остановился на ночлег в моей юрте. Хвалился помочь вашему сыну.

Велел хан запрячь тройку лошадей и приказал верным слугам привезти того молодого странника.

Не успел паренек-сирота первого сна досмотреть, как налетели ханские слуги, подхватили его сонного под руки и привезли к хану.

— Есть ли способ вылечить моего сына? — спрашивает хан.

— Конечно, есть, — уверенно отвечает паренек.

— Вот и вылечи, не мешкая, — говорит хан.

— Выберите из табуна самого жирного коня, шерсть которого скатывалась три года, забейте его, снимите с него арбин, в юрте разведите большой огонь, а сына поднимите на крышу юрты, — распорядился паренек.

Хан махнул рукой, и слуги кинулись исполнять приказание.

Привели самого жирного коня, у которого арбин был в четыре пальца толщиной, забили его, сняли арбин, занесли в юрту. А потом развели посреди юрты большой огонь. Пока он разгорался, положили слуги ханского сына на носилки, подняли на крышу и стали держать над дымоходом вниз головой.

Придвинулся паренек-сирота поближе к огню, взял из деревянного корытца арбин, стал отрезать по маленькому кусочку и бросать в огонь.

Пошел по дымоходу запах паленого жира. Закашлялся, поперхнулся ханский сын, вдохнув этот запах, побагровел от натуги. И вдруг из правой ноздри выпала змея, угодила прямо в огонь и сгорела. А паренек-сирота все отрезает да отрезает кусочки арбина и в огонь кидает. Когда же в деревянном корытце осталось жира на донышке, из левой ноздри ханского сына выползла вторая змея и тоже в огонь угодила.

— Ну вот и закончилось наше лечение, — сказал паренек-сирота, утирая жирные руки.

А ханский сын, которого недавно подняли на крышу на носилках, встал на ноги и сам спустился с юрты.

Обрадовался хан выздоровлению сына. Пригласил избавителя за семьдесят занавесок, посадил на семь тюфяков, стал угощать его вином, табаком да разными яствами, просить стал:

— Не покидай нас, останься. Будешь младшим братом моему, сыну, будешь мне родным, как и он.

— Не могу я остаться, — отвечает паренек-сирота. — Хочу я обойти землю нашу, посмотреть хочу, как в других краях люди живут.

— Тогда проси у меня, чего душа желает, — говорит хан.

— Подари мне семь ярко-рыжих коней, гривы которых на одну сторону развеваются, а в придачу — тысячу золотых.

Хан на радостях отдал все, что просил паренек. А тот оседлал на другой день семерых ярко-рыжих коней, нагрузил на каждого еды на тридцать дней, положил себе за пазуху тысячу монет, сел на коня, остальных шестерых коней за поводья взял и отправился дальше.

Едет он себе да едет. Переночует в дороге, а с восходом солнца снова в путь.

Вот однажды увидел он человека, припавшего ухом к земле. Подъехал к нему и спрашивает:

— Зачем ты лежишь, припав ухом к земле?

— Прислушиваюсь, — отвечает человек.

— И что же ты слышишь?

— Слышу, как в нижнем замби свадьбу справляют, — говорит он, — вот уже седьмой день идет большое гулянье.

— А как тебя звать? — спрашивает паренек-сирота.

— Звать меня Чуткий На Ухо.

— Не пойдешь ли ты со мной? — вновь спрашивает паренек.

— Отчего не пойти, пойду, — согласился Чуткий-на-ухо.

Стали они друзьями, паренек-сирота дал своему спутнику одного из ярко-рыжих коней, и поскакали они дальше.

Ехали они, ехали, видят: сидит на дереве человек и меняет птицам хвосты — вороний приставляет сороке, а сорочий — вороне.

— Эй, друг, что ты делаешь? — крикнул паренек-сирота.

— Все называют меня Менялой, — отвечает странный человек, — вот я и сижу, занимаюсь своим прямым делом — меняю птицам хвосты.

— Будь нашим другом.

— Я не против, — согласился Меняла.

— Тогда поехали с нами, — сказал паренек-сирота, дал и ему одного из ярко-рыжих коней. Поскакали они дальше.

Ехали они, ехали, смотрят: человек горы переставляет. Подъезжают к нему.

— Кто ты такой и что здесь делаешь? — спрашивают.

— Меня называют Поднимающим-что-угодно, вот я и пробую свои силы, — был ответ.

— Мы хотим объехать вселенную, — говорят друзья. — Не присоединишься ли к нам?

— Давно мечтал друзей заиметь, — отвечает Поднимающий-что-угодно. И отправились они в путь вчетвером.

Ехали они, ехали, глядь: человек море выпивает в три глотка, потом процеживает воду сквозь зубы — целое озеро образуется, а когда снова выпивает это озеро в один глоток — только лужа остается.

— Кто ты такой и что у тебя за утроба бездонная? — спрашивают друзья.

— Меня называют Глотающим-сколько-влезет, вот я и испытываю свое умение.

— Пойдем с нами, — зовут друзья.

Не стал Глотающий-сколько-влезет отказываться, и отправились они дальше впятером.

Едут они, едут на ярко-рыжих конях; выходит им навстречу человек с натянутым луком. Все лесное он в лесу постреливает, все таежное в тайге побивает.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивают друзья.

— Все называют меня Очень Метким, вот я и пробую свою меткость, — отвечает он.

— Ну и как, точно ли попадаешь в цель?

— Еще ни разу не промахнулся.

— Будь нам другом, пойдем с нами. Мы хотим обойти землю, — говорит паренек-сирота.

Согласился Очень Меткий, и отправились они дальше вшестером.

Едут они едут, вдруг видят: на дороге пыль заклубилась, а в облаке пыли человек несется вприпрыжку, да еще кнутом себя по ляжкам хлещет. Едва-едва нагнали друзья на своих быстрых конях этого человека и спрашивают:

— Зачем ты так бежишь?

— Все называют меня Быстрым-на-ногу. Вот я и испытываю свою быстроту, — отвечает человек.

— И как быстро ты бегаешь? — спрашивают друзья.

— Да немного опережаю коней, — говорит.

— Будь нашим товарищем.

Стало их семеро, поскакали они дальше. Скачут они, скачут. На ночь глядя спать ложатся, днем снова скачут. Съестные припасы кончаться стали, резвые кони уставать начали. А кругом ни одного аила не видно. Едут они полуголодные, кони под ними спотыкаются. Наконец город вдали показался. Подъехали путники поближе и решили заночевать на бугорке. Увидали их из ханского дворца, послали узнать: что за люди? Не успели друзья костер развести, чай вскипятить, как появились двое верховых. Всё повыспросили верные слуги, обо всем разузнали и говорят хану:

— Это расположились на ночлег семеро странников, семеро молодых парней. У всех одинаковые кони ярко-рыжей масти. Собрались друзья объехать землю, а вооружен из них всего один человек, у остальных ни стрел, ни луков нет.

На другое утро прискакали ханские слуги и говорят:

— Хан-батюшка вас к себе зовет.

— За чем же дело стало? Рады повидаться с вашим ханом, — отвечают друзья. Сели они на своих коней и предстали пред ним.

Оглядел их хан и спрашивает:

— Согласны ли вы состязаться в скачках? Если да, то сколько всадников выставите со своей стороны?

— Кто же из наездников от скачек откажется? — отвечают парни. — Только мы знать желаем: какое расстояние предстоит одолеть? И хотим предупредить, что один из нас без коня обойдется.

— Одолеть предстоит расстояние одного дневного перехода, — говорит хан.

— Да что за скачки на такое маленькое расстояние?! — удивились друзья. — Давайте состязаться на расстояние суточного перехода.

На том и порешили. Скачки назначили на другой день, а на кон поставили тысячу.

Рано поутру стали все съезжаться к месту сбора всадников. Направился туда и Скорый-на-ногу. Идет себе пешком, не торопится, а хан взмахнул тем временем рукой — и скачки начались. Кинулся Скорый-на-ногу вдогонку, то и дело подхлестывая себя по ляжкам. Пробежал он расстояние дневного перехода, догнал коня, который рысил в хвосте. Прибавил ходу — стал обгонять всадников одного за другим. А потом оставил у себя за спиной и скакавшего впереди всех.

Вот так, подстегивая себя, несся Скорый-на-ногу. И такую пыль поднял, что кони всадников, скачущих следом, сбились с пути и совсем заблудились.

Когда прибыли ханские всадники, Скорый-на-ногу уже и отдышаться успел, и пыль с одежды отряхнуть.

Так хан проиграл спор и вынужден был на тысячу раскошелиться. Не понравилось это хану, решил он отыграться. Выставил со своей стороны силача, с лиственницу ростом. А на кон поставил две тысячи.

— Кто выйдет бороться с моим богатырем? — говорит. Семеро друзей отправили мериться силой Поднимающего-что-угодно.

Стали два силача сближаться, стали, как два быка, сходиться. Наконец сцепились руками, словно рогами. Начали ногами друг друга захлестывать. Когда сходились — еще солнце не вставало, когда вспотели — свечерело. Картофельное поле под ногами поединщиков стало мягким и рыхлым — хоть снова картошку сажай. Стал ханский силач терять силы. Наконец схватил его Поднимающий-что-угодно и ударил оземь.

Проиграл хан и этот заклад, но не успокоился. На следующее утро снова послал гонца к семерым друзьям. А на словах велел передать: «Если есть среди вас меткие стрелки из лука, то приходите завтра ко дворцу».

Не стали парни отказываться. Поспорили с ханом на четыре тысячи.

Много у хана подданных. Собрались они на стрельбище. Тогда хан и говорит мэргэнам, у которых в руках боевые луки:

— Ближе всего к вам будут дрова на санях. Стреляйте так, чтобы искру высечь из дров и зажечь их! За санями будет глыба величиной с быка. Стреляйте так, чтобы вдребезги разнести эту глыбу! За нею увидите камень величиной с барана. Раздробите его так, чтобы пылинки не осталось! Тогда откроется вам золотая игла. Пусть ваши стрелы пройдут сквозь игольное ушко, не задев его. За золотой иглой будет серебряная булавка. Срежете напрочь ее головку — и победа будет за вами.

Взялись за дело ханские мэргэны. Когда выстрелил лучший из них — вспыхнули дрова на санях, вдребезги разлетелась глыба с быка величиной, от камня с барана и пылинки не осталось, прошла стрела сквозь золотое игольное ушко, да не тронула серебряной булавочной головки.

Семеро друзей выставили со своей стороны Очень Меткого мэргэна. Выступил он вперед, натянул свой лук со словами: «Все преграды преодолей так, как хан велит», — и выстрелил.

Раздался звон наконечника с четырьмя отверстиями, занялись пламенем дрова на санях, разнесло в щепу глыбу с быка величиной, испепелило камень с барана. Прошла стрела сквозь ушко золотой иглы, как сквозь обруч, срезала серебряную булавочную головку так, словно ее напрочь срубили. Вспыхнуло оперение богатырской стрелы, и дымный след ушел в небо. Долго ждали собравшиеся, когда стрела возвратится обратно. Наконец просвистела она над их головами, вонзилась в холм и ушла глубоко под землю.

Проиграл хан и этот спор. Отдал дружным парням четыре тысячи золотых. Сложили они все деньги вместе, и стало у них восемь тысяч. Взял каждый себе по тысяче, а на восьмую решили пир горой устроить. «Еще, — говорят, — одну ночь переночуем здесь, а потом и в путь».

В это время прискакали два гонца и, не слезая с коней, прокричали:

— Хан-батюшка приглашает вас завтра пожаловать к нему во дворец.

Стали семеро друзей гадать, что бы это значило. А Самый Чуткий припал ухом к земле, прислушался и говорит:

— У хана баранов режут. Десять котлов архи перегнали. Арзу с хорзой приготовили. Семь блюд на хойморе поставили. А по краям каждого из семи блюд отравленное мясо положили.

— Не иначе как хотят убить нас, — догадались друзья.

Посоветовались они между собой и отправили Менялу к ханской юрте. Спустился Меняла через дымоход внутрь юрты, переставил на другие места блюда, которые стояли на хойморе и были отравлены, сам же вернулся назад незамеченным.

На другой день друзья как ни в чем не бывало отправились к хану. Приходят, а там народу видимо-невидимо. Заняли друзья свои почетные места. Поднялся хан и говорит:

— Ешьте, пейте, дорогие гости! Угощайтесь на здоровье!

Принялись семеро друзей за еду. Глядя на них, и остальные гости стали закусывать. Съели по кусочку мяса из отравленных блюд самые важные сановники, перед которыми эти кушанья оказались по воле Менялы, и повалились замертво.

А семеро друзей все едят да нахваливают жирное мясо. Наелись досыта и пошли со двора.

Разгневанный хан призвал тех, кто расставлял блюда на хойморе, призвал поваров и приказал снести им головы.

Тем временем пришли семеро друзей к своему костру и говорят между собою: «Куда пойдешь на ночь глядя? Давайте переночуем здесь в последний раз, а утром пораньше отправимся в путь-дорогу». Стали они спать укладываться, стали гадать: «Не задумал ли хан против нас чего-нибудь худшего?» Припал Чуткий-на-ухо к земле, послушал-послушал и говорит:

— Хан готовит свое войско, хочет расправиться с нами. Шестьсот всадников нападут на нас на ранней зорьке. Никто в ханском стане спать не ложится, воины стрелы перебирают, сабли точат.

— Да неужто нам не одолеть их?! — возмутился Поднимающий-что-угодно. — Если они вздумают напасть на нас, я возьму самую большую гору и накрою ею ханское воинство.

— Зачем тебе утруждать себя? — вступил в разговор Очень Меткий стрелок. — Если они нападут, моя стрела с огненным оперением превратит их всех в пыль и пепел. Давайте вздремнем, а когда они явятся, разбудите меня.

— Как только враг приблизится, — говорит Глотающий-сколько-влезет, — я проглочу соседнее море и выплесну на войско и на этот негостеприимный край. Всех потоплю: и всадников, и коней, и праведников, и чертей!

— Нет, — сказал паренек-сирота, — люди ни в чем не виноваты. Если же мы обидим невинных, то поднимется весь народ — и тогда нам самим несдобровать. Хорошо бы стереть с лица земли ханский дворец, не затронув остальных юрт.

— Будь по-твоему! — говорит Глотающий-сколько-влезет. — Только отойдите в сторонку!

Оседлали друзья своих ярко-рыжих коней, поставили их на бугре возле костра, погрузили в торока поклажу, сами рядом встали, ждут.

Подошел к морскому берегу Глотающий-сколько-влезет, так жадно припал к воде, что всколебалось море, волнами заходило. А потом повернулся в сторону дворца, брызнул водой изо рта — небывалый ливень сделался, реки из берегов вышли. Подхватил стремительный поток выбежавших на улицу ханских сановников вместе с самим ханом и унес в открытое море. Вскоре и ханский дворец не выдержал, развалился на глазах, и понесло его со всеми изгородями, амбарами, кладовыми и темницами на другой край света да на дно морское. А на том месте, где прежде дворец стоял, озеро осталось.

Сели семеро друзей на своих ярко-рыжих коней и поскакали на юго-восток. Ехали, ехали, наконец добрались до желтого моря, и увидели сидящего на берегу ламу.

— Ламбагай, — обратились они почтительно к набожному человеку, — что вы тут делаете в одиночестве?

Перестал лама читать молитву, посмотрел пристально на семерых друзей и говорит:

— Я занят созерцанием. А откуда вы, молодцы, едете и куда путь держите?

— Мы хотим обойти матушку-землю, — отвечают друзья. — Однако мы совершили один большой грех: мы потопили в морской пучине хана северо-западной стороны и всех его сановников. Ламбагай, помоги нам искупить свой грех.

— Это можно, — сказал лама. Раскинул он гадальные косточки, долго священнодействовал над ними, а потом говорит:

— Грех ваш, молодцы, действительно велик. Уж больно большой вред вы нанесли родичам северо-западной стороны.

— Как же нам искупить его? — спрашивают друзья. Стал лама снова гадать на косточках; гадал, гадал и говорит:

— Скорее снимайте с себя одежды, сжигайте их, а сами нагишом бросайтесь в море. Утопший очистится от всех грехов.

Разделись семеро друзей, сложили одежду в общую кучу, сняли с коней седла и поклажу, положили поверх одежды, принесли дров и запалили большой костер. Потом взялись крепко за руки и с разбегу кинулись в морскую пучину.

Через некоторое время взмыли семеро друзей с середины моря под вечереющее небо и превратились в семь звезд Большой Медведицы. Так давно это было, что семеро друзей постареть успели и называют их теперь Семью Старцами.

А лама, глядя на чудесное превращение, позавидовал. «Надо же, — думает, — большие грешники на небо попали, а я, праведник, годами сидящий за молитвами, что-то мешкаю. Брошусь-ка я тоже в море. Меня, однако, ждет более достойное и высокое перерождение». Снял он с себя одежду, положил поверх свою желтую книгу и тоже сжег. Сам с разбегу в море бросился.

Через малое время вылетел из моря турпан. Голова у него была белая, а перо черное с красноватым отливом. Это оттого, что у ламы волосы были седые, а дэгэл — красный.

СЕМЬДЕСЯТ ЯЗЫКОВ

В прежнее счастливое время жил охотник, не знавший промахов и не возвращавшийся домой с пустыми руками. Но как-то раз не добыл он ни птицы, ни зверя и на исходе дня прикорнул под сосной. Спит и видит во сне, будто наплывает на него со всех сторон желтый и синий туман. Открыл охотник глаза, а туман и в самом деле сжимается вокруг него плотным кольцом. В испуге охотник схватился было за лук, уже и тетиву натянул, но из тумана донесся человеческий голос:

— Не стреляй в меня, я не причиню тебе зла!

В тот же миг обернулся туман огненно-желтым змеем с пестрыми крыльями и говорит:

— Вот уже который год боремся мы с ядовито-синим змеем и не можем одолеть друг друга. Помоги мне!

— И рад бы помочь, да не знаю чем, — отвечает охотник.

Привел его змей на широкую поляну и говорит:

— Здесь мы каждый день сходимся с ядовито-синим змеем, сегодня мы схлестнемся с ним в смертельном поединке. Трижды взлетим мы в поднебесье, трижды сверзнемся на землю. А на четвертый раз окажется ядовито-синий змей наверху, станет он меня одолевать. В это время я и поверну к тебе его голову. Выстрели и попади в единственный глаз моего заклятого врага!

На другой день спрятал пестрокрылый змей меткого охотника в соседней с поляной лощинке, а сам стал своего врага поджидать.

На рассвете прилетел ядовито-синий змей и крикнул так, что горы содрогнулись:

— Выходи на поединок!

Вышел огненно-желтый змей с пестрыми крыльями, оплели они друг друга могучими телами, и пошла меж ними борьба не на жизнь, а на смерть. Трижды взлетели поединщики в поднебесье, трижды ударились о сырую землю. На четвертый раз оказался огненно-желтый змей поверженным, стал ядовито-синий змей одолевать. Последним усилием повернул желтый змей голову своего врага в сторону охотника. Увидел тот посреди змеиного лба выпученный глаз величиной с чашу, выстрелил из лука и попал точно в цель. Потек из смертельной раны ядовитый туман, вытравляя все живое на своем пути.

Накрыл огненно-желтый змей меткого охотника своим крылом и не выпускал три дня, пока туман не рассеялся. А когда прояснело, стал змей благодарить охотника:

— Без тебя не победить бы мне своего заклятого врага, сотворившего множество бед на земле. Он проглатывал каждый день по три зверя из моих владений, по три огненных змея — моих подданных. Он истребил бы весь наш род, добравшись до моих детей и престарелых родителей. Но ты пришел на помощь и спас нас. Пойдем со мной в страну огненных змеев, я хочу отблагодарить тебя.

Охотник согласился, и они спустились в глубокое подземелье, на стенах которого сияло множество драгоценных камней, а на всем пути и обочь его лежали огненно-желтые змеи, свернувшись кольцами. Миновав множество комнат, пришли они наконец к очагу, у которого сидели родители огненно-желтого змея с пестрыми крыльями. Рассказал он отцу с матерью о своем спасителе, об избавителе всех огненно-желтых змеев, и в благодарность за это взялись старики обучить меткого охотника семидесяти языкам.

— Станешь, — говорят, — понимать язык зверей и птиц, букашек и рыб, деревьев и трав. Но можешь взамен этого взять столько золота и драгоценных камней, сколько захочешь.

— Хочу знать семьдесят языков! — решил охотник.

— Но если ты откроешься кому-нибудь в том, что понимаешь все живое на свете, — тебя ждет погибель, — предупредили огненно-желтые змеи. — Не боишься этого?

— Нет, не боюсь, — отвечал меткий охотник.

Научили его огненные змеи семидесяти языкам и проводили домой. Идет охотник, вдруг слышит, приозерные мыши и птицы судачат между собой:

— С восточной стороны летит сюда ядовитый змей, чтобы отомстить за убитого собрата. Вытравит он вокруг озера все до последней травинки. Что нам делать, как нам быть?

Недолго думая, скинул охотник свой дэгэл, натянул его на пень и кушаком подпоясал. А сам взял камышинку в зубы и залез в озеро. Сидит он под водой, через камышинку дышит, змея поджидает.

Ровно в полдень прилетел с востока ядовитый змей, вытравляя все живое на своем пути. Только раскинул он свои крылья над озером, как выпустил меткий охотник свою стрелу. Прошила она насквозь ядовитого змея, стал он на землю падать и в это время увидел под крылом яркий дэгэл. «Хоть еще одну живую душу успею погубить перед смертью», — решил ядовитый змей. Кинулся он на наряженный в дэгэл да подпоясанный кушаком пень, обвил его тугими кольцами, сжег дотла и дух испустил.

Отправился охотник дальше. Идет мимо дома богача и слышит — собака лает:

— К нам не заходи! Хозяин наш скуп. Тебя не накормит.

Свернул охотник на другую сторону. Идет мимо ветхого дома, а собака бедняка тявкает:

— Заходи, добрый человек! Наш хозяин заколет черного барана, тебя накормит, мне косточки достанутся!

Зашел охотник в бедняцкий дом. Хозяин на радостях последнего барана заколол и угостил гостя. Бросил охотник мясную кость собаке. Стала собака ее грызть, повизгивая:

— Угостил меня гость, я тоже на добро добром отвечу, всю ночь не сомкну глаз, буду дом караулить.

Вот в глухую полночь, когда все уснули, явились волки и завыли:

— У-у-у бедняка не осталось ни одного барана, придется съесть его старую лошаденку-у-у.

А собака им в ответ:

— Только посмейте! Я так залаю, что разбужу хозяина, разбужу нашего гостя. Возьмет он свой тугой лук, свои каленые стрелы и перестреляет вас. Идите лучше к богачу, у него лошади пожирнее нашей будут.

Пришли волки на богачево подворье и завыли:

— У-у-у бедняка лошадь стара, у богача все лошади справные, мы пришли за самой жирной!

— Самая жирная — серая кобыла, — отвечают собаки спящего богача. — Давайте съедим ее вместе, а то скупой хозяин нас совсем не кормит.

Задрали волки серую кобылу и вместе с собаками ее съели.

А бедняк на другое утро снова стал гостя потчевать, снова кинул охотник кость хозяйской собаке. Выбежала она провожать гостя и говорит ему:

— У богача на подворье есть бычок-двухлеток, в котором все богачево счастье. Вот бы тебе завладеть им.

Пошел охотник к богачу, выторговал у него бычка-двухлетка.

— Бери, — говорит богач и показывает на целое стадо бычков.

А собака бедняка тут как тут:

— Тяв, тяв, — говорит. — Бери бычка с пежиной на правом ухе.

Заарканил охотник бычка и повел было домой. Но замычал бычок на полдороге:

— Мо-о-е счастье, мол, у богача на подворье осталось, не пошло со мной!

— Видно, не легко забрать счастье у богатого, — вздохнул охотник и отпустил бычка.

Дошел охотник до дома, слышит — старая собака голос подает:

— Наш хозяин вернулся! Наш хозяин вернулся!

— Где он? Где он? — обрадовалась молодая.

Стали они вокруг охотника прыгать, ласкаться стали, то и дело повизгивая:

— Где же так долго был? Хозяйка совсем перестала нас кормить, зато лупит пуще прежнего.

— Ты почему собак не кормишь? Почему бьешь их чем ни попадя? — с порога накинулся охотник на жену.

«Три года дома не был. Откуда бы ему знать про это?» — удивилась жена.

Вот однажды, когда охотник и его жена легли спать, из-под юрты вышли две мыши, одна из которых говорит:

— Как бы нам попить молока из молочного озера?

— Ты ухвати меня покрепче зубами за хвост, — отвечает другая, — я попью, а потом тебя подержу.

Так и сделали. Перевесилась одна в котел с молоком, а другая ее за хвост держит. Вот напилась в охотку первая мышь, поменялись они местами. Пьет мышка молоко и приговаривает:

— Держи меня, муженек, покрепче!

— Да я и так крепко держу! — донеслось в ответ. Хвост выскользнул из зубов говорящего, мышка бултыхнулась в котел с молоком и начала тонуть.

— На кого же ты нас покинула! Как же я без тебя малых деток выкормлю?! — запричитал ее муженек.

Услышал все это охотник, рассмеялся, встал с постели и вытащил мышь из котла с молоком. А жена все видит, все примечает.

— Над чем это ты смеялся? — спрашивает. — И как узнал о том, что мышь в котел попала?

— Рассмеялся я, вспомнив забавный случай, — отвечает охотник. — А мышь увидел, желая молока напиться.

Не успокоил такой ответ охотникову жену, сама не спит всю ночь и мужу не дает: скажи да скажи, отчего смеялся? Долго крепился охотник, наконец говорит:

— Если я сознаюсь, то умру в тот же миг!

Жена и этому не верит, еще больше пристает. Надоело то охотнику, и он решился:

— Будь по-твоему, если у тебя ни капли жалости ко мне не осталось, я открою тебе всю правду. Только приготовь все нужное к похоронам!

Приказал он принести колчан со стрелами да лук и повесить их над хоймором рядом с лучшей своей шубой, распорядился выгнать десять котлов тарасуна и поставить там же, возле хоймора, да еще наказал поймать и привязать к столбу гнедую кобылу, чтобы заколоть ее на поминки, и вдобавок привести белого барана.

Жена все быстренько приготовила и говорит:

— Ну, теперь рассказывай!

— Сегодня уже поздно, — вздохнул охотник. — Потерпи до завтра, а я переночую дома в последний раз.

Вот уже и ночь наступила, а охотнику не спится. Вышел он во двор, слышит — овцы и бараны переговариваются в сарае между собой:

— Вот идет наш добрый хозяин, готовый умереть по капризу своей вздорной жены. Отчего он не заставит ее прикусить язык? Мужчина он или нет? Да еще собрались заколоть на поминки белого барана — нашего вожака. Как же мы без него пастись будем? Кто покажет нам путь на водопой, на самые лучшие пастбища? Заплутаем мы без него.

Подошел охотник к лошадиному загону, слышит — кони между собой переговариваются:

— Вот идет наш добрый хозяин, готовый умереть по капризу своей вздорной жены! Отчего он не заставит ее прикусить язык? Хозяин он в доме или нет? Да еще собрались заколоть на поминки нашу гнедую кобылу, которая знает лучшие выпасы и выгоны, умеет обходить стороной волчьи урочища.

Подошел охотник к коровьему загону, слышит — пороз согнал всех коров в один угол и строжится на них, приговаривая:

— Я один управляюсь с таким большим стадом, а мой хозяин с одной женой не может справиться.

Повернул охотник домой, подошел к порогу юрты, а там две собаки тявкают. Старая собака говорит:

— Мне недолго жить осталось, уйду на тот свет вслед за хозяином, так что хозяйка не успеет меня побить еще раз.

А молодая в ответ:

— Придется и мне помереть, чтобы небитой остаться.

Больно и стыдно стало охотнику за свое малодушие. «Да как же я мог решиться на смерть?» — задумался он, возвращаясь в юрту.

Не успел охотник притворить двери, а жена опять за свое:

— Может быть, не станем ждать до утра; может быть, сейчас все расскажешь?

Рассердился охотник и выгнал вздорную да не в меру любопытную жену из дома. А через год женился на другой. Говорят, понимала она мужа с полуслова, не хуже, чем он — птиц и зверей.

СМЕТЛИВЫЙ БАТРАК И ГЛУПЫЙ БОГАЧ

То ли в долине Осы, то ли в долине Иды, но непременно в одной из них, жили-были сметливый батрак и глупый богач. Сметливый не имел ни собаки, которая бы лаяла, ни скота, который бы пасся то ли в долине Осы, то ли в долине Иды. Зато был бедняк статным, ловким, веселым и острым на язык. А завистливый и жадный богач, разжиревший не в меру, если чем и прославился, то своим многочисленным скотом, полным амбаром хлеба и тугим умом.

Однажды заходит сметливый батрак к богачу, а тот сидит на хойморе и перед ним блюдо с жирным дымящимся мясом. Уплетает богач мясо за обе щеки, только за ушами трещит. Увидал он батрака и говорит:

— Эй ты, оборванец, откуда и зачем явился? Не про тебя ли слух идет, будто ты ловкий обманщик? Если так, то попробуй обмануть меня. Обманешь — получишь в награду полное блюдо свеженины.

— Да, это верно, — согласился батрак, — хитрить я умею. Только сегодня, как назло, забыл свою хитрость дома. Дайте мне коня съездить за нею.

— Это можно, — отвечает богач. — Да не задерживайся!

Сел сметливый батрак в седло и умчался со двора.

— Хорошо, что я дал ему резвого коня, — думает глупый богач, — быстрее обернется.

А сметливый перевалил Пурастинский хребет, да и пропал, словно в воду канул.

Ждет богач день, ждет другой. На третий день велит оседлать коня. «Что за нерасторопный человек!» — удивляется глупец.

После долгих поисков нашел богач юрту сметливого батрака, откинул полог, переступил порог и видит: сидит батрак на хойморе, а перед ним — горы только что сваренного мяса. Ест батрак, даже слова некогда промолвить.

— Ты куда пропал, чертово отродье?! — закричал богач, задыхаясь от гнева. — Где мой конь?

— Вы же сами велели обмануть вас. Вот я и обманул, — отвечает смекалистый батрак. — В награду мне обещано полное блюдо свеженины. Я не стал дожидаться, когда мне ее подадут, превратил вашего коня вот в эту гору мяса.

— Ах ты голодранец! Эх ты, обжора этакий! — закричал обманутый богач. — Разве от тебя дождешься чего-нибудь путного!

Выскочил он разозленный на улицу, поджег юрту батрака и уехал.

Остался на месте бывшей юрты один лишь пепел. Сметливый батрак собрал весь пепел в мешок и отправился к самому Хартагай-хану. Увидели дочери Хартагай-хана человека с мешком на спине, выбежали из дворца и окружили сметливого батрака.

— Покажите нам, почтеннейший, что у вас в мешке, — просят они.

— Эка невидаль! — смеется батрак. — В мешок засунута моя войлочная юрта.

— Как может вместиться в мешок целая юрта? — удивились ханские дочери и пуще прежнего стали упрашивать. — Дай хоть одним глазком взглянуть.

— Юрта спасает меня от солнца и дождя, от холода и зноя, — говорит сметливый батрак. — Уже одно это заставляет меня беречь ее как зеницу ока. Но юрта еще и заколдована: если на нее посмотрит хоть одна дангина, то жилище мое превратится в пепел. Как же я могу вам показать содержимое мешка, если каждая из вас по красоте своей подобна солнцу и луне, каждая может оказаться дангиной.

Решили убедиться ханские дочери в своей неотразимой красоте, стали хватать за рукава сметливого батрака:

— Непременно покажи! И ничего не бойся: если твоя юрта превратится в пепел, то наш отец прикажет поставить тебе новую.

Развязал сметливый батрак свой мешок. Стали ханские дочери заглядывать сначала в малую щелочку, но, кроме темени, в мешке ничего не увидели. А когда открыл сметливый батрак мешок пошире, то посыпался из него пепел.

— Да мы, оказывается, и в самом деле красавицы-дангины! — возликовали сестры.

Побежали они на радостях к Хартагай-хану.

— Батюшка хан, — стали просить они отца, — поставь батраку новую юрту.

И хан не стал, говорят, разочаровывать своих любимиц, одарил сметливого батрака новой юртой.

Через малое время глупый богач решил проверить, чем же занят его сметливый обидчик. Сел на коня, поехал взглянуть на пепелище, которое осталось от сожженной юрты батрака. Прискакал в бедняцкий аил и глазам своим не верит: стоит на прежнем месте новая войлочная юрта, а из трубы дымок вьется. Глупый богач от изумления так и застыл с открытым ртом, а когда увидел сметливого батрака за столом перед полным блюдом свежей баранины, то дар речи потерял. Пришлось хозяину первым приветствовать гостя.

— Спасибо тебе за все, — с поклоном стал благодарить сметливый батрак. — Очень уж ты мне услужил, когда сжег мое прежнее жилище. Собрал я пепел в мешок, пошел к Хартагай-хану и вылечил тем пеплом весь чесоточный скот хана-батюшки. Одарил он меня новой юртой, но не сидится мне дома. Вот доем мясо да сожгу, однако, и эту юрту. Соберу целебный пепел и поеду долечивать больной ханский скот. Тогда наградит меня Хартагай-хан еще одной юртой, попросторнее да покрасивее этой.

От таких слов глупый толстяк вконец потерял голову, выскочил из юрты, сел на коня и помчался к себе. Не долго думая, сжег он свое жилище, собрал пепел в мешок и отправился к Хартагай-хану:

— Хан-батюшка! Слышал я, что ваш скот одолела чесотка. Не понадобится ли целебный пепел от моей юрты?

Сильно рассердился хан-батюшка.

— Безмозглый дурак! — закричал он. — Ты хочешь накликать черную напасть на мои стада? Ты вздумал лечить мой скот поганым пеплом от своей юрты? Наказать негодяя!

Всыпали ханские слуги таких плетей глупому толстяку, что он едва добрался до родных мест. А когда отлежался, подговорил двух своих родичей, схватили они сметливого батрака, связали его по руками и ногам, в мешок затолкали.

— Ну, теперь ты в моих руках! — говорит толстый богач. — И я тебя сожгу!

— Правильно, — говорит батрак из мешка. — Только знайте, что я шаман, поэтому отвезите меня на перекресток трех дорог и сожгите на костре из пихты с можжевельником.

Отвезли сметливого батрака на перекресток трех дорог, подвесили мешок на высокой лиственнице. Отправились богачевы родичи на поиски пихты с можжевельником.

В это время проезжал по дороге одноглазый хан на ярко-рыжем коне. Увидел он висящий на лиственнице мешок и говорит:

— Что бы в нем могло быть?

— В нем сижу я, — отвечает сметливый батрак. — На жестокой войне потерял я оба глаза, и один добрый человек взялся меня исцелить, посадив в этот мешок. Три дня я уже отсидел и один глаз вылечил. Если побуду здесь еще три дня, то прозреет и второй глаз.

— Передохни немного, дай посидеть вместо тебя, — стал просить одноглазый хан.

— Не могу. Много ли одним глазом увидишь, когда пасешь табуны? Так недолго весь скот растерять и за это головы лишиться, — отвечает сметливый батрак.

— Парень, а парень, — взмолился одноглазый, — ты пастух, а я хан! Как ты думаешь, кому из нас глаза нужнее? Посади меня в мешок, а за это я отдам тебе ярко-рыжего коня под серебряным седлом и свою одежду.

Сметливый батрак поломался для виду еще немного и согласился. Связал он хана, затолкал в мешок и подвесил на лиственнице. А потом надел ханскую одежду, сел на ярко-рыжего коня, крикнул: «Прощай, хан! Не поминай лихом!» — И ускакал домой.

Тут вернулся толстый богач вместе со своими родичами да с вязанками дров. Разгорелся на перекрестке трех дорог костер из пихтовых дров, потянулся в небо можжевеловый дымок, коснулось пламя пяток одноглазого хана.

— Что вы делаете! Остановитесь! Это говорит вам хан! — донеслось из мешка.

— Довольно меня обманывать! — рассмеялся глупый богач. — Наконец-то я тебе отомстил! — и отправился со своими родичами к юрте батрака, чтобы перевезти ее к себе на двух верблюдах.

Подъезжают поближе и видят: стоит у коновязи ярко-рыжий иноходец под серебряным седлом.

Удивился этому богач. Зашел в юрту, а там сидит, подбоченясь, сметливый батрак в одежде из узорчатого китайского шелка. Застыл глупый богач в недоумении, глазам своим не верит.

— Я же, — говорит, — сжег тебя на перекрестке трех дорог. Что же я вижу?

— Велика священная сила пихты и можжевельника, — важно возвестил с хоймора сметливый батрак. — Вознесло меня вместе с воскурением на небо, а там большое гуляние идет. Дочь Сэгээн Сэбдэг тэнгри — красавица Сэсэн попросила меня стать ее мужем. Но только дотронулась до моих мозолистых ладоней — отпрянула от меня. «Есть ли, — спрашивает, — в нижнем замби человек с нежными руками?» Я и указал на вас. Дали мне тогда хорошего коня, одели в богатую одежду и послали за вами. Собирайтесь поскорее, красавица Сэсэн ждать не любит.

Залез глупый богач в мешок, да еще и поторапливает: «Поскорее, мол, костер разводи».

Отправил сметливый батрак глупого и алчного богача на небеса, после чего установил справедливость и зажил счастливо на своей родине.

МОЛОДЕЦ И ЕГО ЖЕНА-ЛЕБЕДЬ

Жил в одном селении паренек-сирота по имени Галдан. Сильно он бедствовал, вот и ходил по дворам, собирая подаяния. Нанялся он однажды в батраки к богатому человеку. За год усердной работы обещал хозяин отдать Галдану чубарого коня.

Целый год проработал сирота, не зная отдыха. Наконец настал день, когда отправился он в степь ловить своего коня. Но тут явились семеро волков и съели чубарого.

— Ох, до чего же я невезучий! — заплакал Галдан и пошел куда глаза глядят.

Забрел он в лес, видит — дровосек своим большим блескучим топором дрова рубит и в саженные поленницы складывает.

Подходит паренек к нему и спрашивает:

— Сколько поленниц в день вы ставите, почтеннейший?

— Четыре поленницы, да и то с трудом, — отвечает дровосек.

— Таким топором и я бы смог нарубить четыре саженные поленницы, — похвалился Галдан.

— Давай биться об заклад, что не нарубить тебе столько дров с восхода солнца до его заката, — говорит дровосек. — Если проиграешь, то весь год проработаешь у меня в подручных без всякой платы.

Поспорили они, и с первыми лучами утреннего солнца приступил Галдан к работе. Весь день махал топором без передышки. Вот уже и дэгэл свой скинул, а все равно жарко. К заходу солнца стал вершить последнюю сажень, но солнце покатилось все быстрее и быстрее: не хватило пареньку времени положить в поленницу последний десяток полешков. Когда солнце наполовину скрылось за горой, стал сирота просить:

— Солнце, солнце, погоди! Погоди, не заходи!

Как ни просил, а солнце скрылось. Не хватило в четвертой сажени всего двух пядей.

Проиграл Галдан спор и остался у дровосека в подручных на год. Не было пареньку равных в работе, и за это пожаловал ему дровосек с наступлением весны полмешка пшеницы.

Распахал Галдан клочок земли, посеял семена и стал ждать урожая. Вот уже и колос наливаться стал, но пошел град и побил хлеба.

— Ох, до чего же я невезучий! — опять вздохнул сирота. — Не хочет кормить меня земля. Пойду-ка я к морю, стану там рыбачить, этим и жить буду.

Пришел он на берег моря, построил себе маленький шалаш, сплел сеть и стал рыбу промышлять. И жизнь у него пошла на лад. Летом на солнцепеке кости греет, зимой — у очага.

Минул год, за ним другой. Лежит однажды Галдан у своего шалаша, как вдруг пролетела над ним стая лебедей и села на берегу. Смотрит Галдан — ударили лебеди крыльями оземь и превратились в семерых прекрасных девиц. Зашли девицы в воду, а Галдан выбрал самый красивый лебяжий наряд и спрятал его. Да и сам схоронился в ближайшей роще.

Накупались девицы вдоволь и повернули к берегу. Шестеро из них надели свои лебединые наряды, превратились в белых лебедей и улетели. Огляделась оставшаяся девица и говорит:

Если молод ты и смел -

Будь мне мужем дорогим.

Если немощен и стар -

Будь мне названым отцом,

Только выйди и отдай

Лебединый мой наряд.

Вышел Галдан, вернул ей платье, только оставил у себя клетчатый шелковый платок. Привел он девицу-лебедь в свой шалаш, сыграли они свадьбу и зажили в любви да согласии. Так прекрасна была жена у Галдана, что подобную ей и не встретишь. С утра до вечера смотрит на нее счастливый муж, насмотреться не может. А по углам рыбацкого шалаша ветер гуляет, съестные припасы кончаются.

— Завтра варить нечего будет, — говорит жена. — Ты бы сходил, муженек, на охоту да на рыбалку.

— Мне без тебя и дня не прожить, — отвечает Галдан.

Тогда жена нарисовала на бумаге свой портрет, отдала мужу и проводила его на охоту. Вышел он на тропинку, которая в лес ведет, шагает по ней, да не под ноги глядит, а на портрет. Вот запнулся Галдан, выронил из рук бумагу с портретом, подхватил ее ветер и понес в сторону гор.

Семь дней, семь ночей летел тот портрет. На восьмые сутки упал перед дворцом Абахай-хана. Подняли стражники находку и отнесли ее хану. Только взглянул Абахай-хан на портрет красавицы — сразу влюбился в нее. Снарядил он трехтысячное войско и отправился на поиски красавицы, держа путь на восток. Долго ехали они, вот уже и съестные припасы кончились, кони из сил выбились. Решил хан устроить привал на берегу моря.

Отправил он двух своих воинов дичины добыть. Ходили они по лесу до самого вечера и уже хотели возвращаться с пустыми руками, как вдруг увидели турпана. Подстрелили они его и повернули назад. Идут и видят — над плохоньким шалашом, стоящим на лесной опушке, дымок вьется. «Зайдем в шалаш, опалим птицу», — решили ханские воины.

Вошли они в шалаш, видят — в одном углу сидит красавица, одежду охотничью штопает, а в другом углу — молодой парень сети чинит.

Поздоровались воины и спрашивают:

— Можно на вашем огне опалить птицу?

— Нам огня не жалко, — отвечают хозяева, подбрасывая свежих дров.

Стали ханские воины турпана общипывать, стали его опаливать над огнем очага, да не столько делом занимаются, сколько на красавицу глядят. Совсем забыли воины про птицу и не заметили, как спалили ее, одна головешка осталась.

— Что же мы теперь понесем хану? Ведь он убьет нас! — запричитали воины. Посмотрела на них красавица, посмотрела и спрашивает:

— Про какого хана вы говорите?

— Мы подданные Абахай-хана, — отвечают воины. — Три месяца назад на ханское подворье залетным ветром занесло портрет девицы-красавицы. С тех пор наш хан потерял покой и сон. Повсюду ищет он эту девушку, хочет жениться на ней.

— Я помогу вам, — говорит воинам молодая хозяйка. — Только и вы исполните мою просьбу: не говорите своему хану, что заходили к нам и кого видели здесь.

С этими словами взяла она обуглившуюся птицу, отвернулась в угол, пошептала над головешкой и протянула ханским воинам хорошо прожаренного турпана.

Обрадовались воины, взяли птицу и побежали к хану.

Сильно голоден был Абахай-хан. Ел он, ел, но не смог доесть всего турпана. Отдал птицу тремстам воинам. Полдня ели триста воинов одного турпана, едва одолели, наевшись досыта.

— Ах, какие сытные птицы водятся в этих краях! — говорит хан. — Останемся здесь еще на три дня.

На другой день послал Абахай-хан на охоту все тех же воинов. И снова без толку ходили они целый день по лесам да болотам, лишь к вечеру удалось подстрелить им еще одного турпана.

Решили воины снова зайти в шалаш.

— Только не будем смотреть на хозяйку, — говорят они между собой, — а то опять спалим птицу.

Порешив так, вошли они в шалаш, поздоровались, опустив глаза, быстро поджарили птицу и, не задерживаясь больше, быстренько вышли. Принесли они поджаренную птицу и отдали хану.

Съел Абахай-хан турпана, косточки обглодал и не наелся.

— Ах вы черти поганые! — затопал он на своих воинов. — Как вы смели принести своему повелителю птицу с воробья величиной! На смех меня поднять хотите?!

Разгневался хан, схватил свой жезл и начал воинов по спинам охаживать. Боясь, как бы хан не забил их до смерти, взмолились воины о пощаде и говорят:

— На севере отсюда стоит шалаш. Живут в нем муж с женой. Другой такой красавицы мы в жизни не видывали. Обжаривая в первый раз птицу, мы засмотрелись на хозяйку и не заметили, как сожгли добычу. Тогда красавица взяла обуглившегося турпана, пошептала над ним, поколдовала и вернула нам таким, каким ты отведал его вчера. А сегодня мы договорились не смотреть на хозяйку, обжарили турпана сами и принесли тебе.

— Да вы же виделись с красавицей, которую я повсюду ищу и найти не могу! — обрадовался хан. — Ведите меня к тому шалашу!

Явился Абахай-хан не один — все свое войско за собой привел. Накинулись воины на молодых хозяев шалаша, связали их. И повелел хан доставить красавицу с мужем в свои владения. А там уже заперли их в железном амбаре и двух караульных приставили.

На другой день, чтобы извести Галдана, Абахай-хан придумал ему испытание:

— Далеко-далеко, за восточными горами, за желтыми морями живет свирепая рыжая собака. Приведи ее.

Пригорюнился Галдан: «Вот и настал мой смертный час», — думает. А жена увидела печального мужа и спрашивает:

— Что за червь тебя точит?

— Приказано мне из далекой восточной стороны привести свирепую рыжую собаку. Видать, погибель моя пришла, — отвечает Галдан понурив голову.

— Не хорони себя прежде времени, — говорит жена. — Зайди по дороге в наш старый шалаш, захвати с собой черенок от сломанной копалки и сунь собаке в пасть, когда напасть вздумает.

Наутро, с восходом солнца, отправился Галдан в путь. Шел он, шел и пришел в дремучий лес. Долго бродил он в поисках собаки, а она сама нашла Галдана: выскочила из кедрача да как кинется на парня! Не растерялся Галдан, выхватил из дорожной сумы черенок от копалки и воткнул его поперек разинутой собачьей пасти. А потом накинул на рыжую собаку ошейник и привел к хану.

Пришел Галдан на ханское подворье и кричит:

— Принимай, хан, свирепую рыжую собаку!

Испугался хан, руками замахал:

— Прочь с глаз моих! Не нужно мне такое страшилище!

Освободил парень собачью пасть от черенка, снял ошейник и отпустил рыжую собаку на волю.

Только хан не успокоился, на другой день опять зовут Галдана:

— Спустись в ад кромешный и вычисти его дно, — говорит.

Вернулся Галдан к жене сам не свой. Рассказал про новую ханскую прихоть:

— Заставляет меня хан вычистить дно кромешного ада. А я не знаю человека, который бы оттуда возвращался. Видать, погибель моя пришла.

— Это еще не погибель, — отвечает жена и протягивает ему красную шелковую нитку. — Возьми эту нитку и кинь ее вверх, когда захочешь подняться и выйти на свет божий.

На следующее утро пришел Галдан к краю бездны, которая ведет в кромешный ад. Стоят на краю бездны два стражника. Начали они спускать Галдана вниз. День спускали, и только к ночи коснулся Галдан своими ногами адского дна.

А там такая грязища, какой и в худом хлеву не бывает! Всем грешникам за сто лет такой грязищи не вычистить. Кинул Галдан вверх красную шелковую нить, и в тот же миг снова оказался на земле. Стражники так и затрепетали от страха — впервые вернувшегося из ада человека увидели.

— Идите к хану, — говорит им Галдан, — и скажите, что я до блеска вычистил и выскоблил дно кромешного ада. А если не верит, то пусть сам спустится да поглядит.

Не удалось хану погубить парня в горячем аду. Призвал он его на другой день и опять за свое.

— Принеси, — говорит, — мне дань от сына Звезды и сына Солнца.

«Не погиб под землей, погибну на небесах», — думает Галдан. Возвратился он к жене и рассказывает:

— Велено мне подняться на небо и доставить хану дань от сына Звезды и сына Солнца. Как мне разыскать их, как на небо подняться, ума не приложу? Пропала на этот раз моя головушка!

— Живой смерти не ищет, — говорит жена и подает ему синюю шелковую нить в восемьдесят саженей. — Кинь эту нить вверх, и она зацепится за небесный свод. Поднимешься по ней и увидишь дом с железной изгородью и серебряными воротами. Постучишь в ворота, и тебе откроет их моя матушка. Она и покажет путь к сыновьям Звезды и Солнца.

Встал Галдан рано поутру, вышел в степь, подбросил восьмидесятисаженную нить и, когда зацепилась она за небесный свод, полез вверх. Лишь к заходу солнца добрался он до небесных дверей. Открыл их, и раскинулось перед ним поле, усеянное цветами и окруженное ослепительно белой горной цепью, вершины которой источают мягкие лучи всех цветов радуги

Огляделся Галдан, увидел еле заметную тропинку и пошел по ней. Долго ли, коротко ли, привела тропинка к дому с железной изгородью и железными воротами. Вспомнил Галдан напутственные слова своей жены-красавицы и отправился дальше. Через малое время увидел он дом с железной изгородью и серебряными воротами. Не успел постучать, как отворились ворота, и гордой походкой, как птица вальдшнеп, вышла на крыльцо знатная женщина.

— Здравствуйте, хозяюшка, — поклонился ей парень. — Не дадите ли мне курунги попить, с утра маковой росинки не было.

Мельком взглянула на него хозяйка, сняла с золотой полки деревянную бадью с курунгой и подвинула ногой гостю.

Сидит парень молча, курунгу пьет, на хозяйку с опаской поглядывает. А она и внимания на него не обращает. Тогда вспомнил Галдан про клетчатый шелковый платок, который спрятал он от жены еще при первой встрече на берегу моря. Вынул парень платок и стал им лицо утирать. Кинула хозяйка случайный взгляд на гостя и в лице переменилась.

— Ах я старая дура! — воскликнула она. — Как же я своего дорогого зятя не признала!

Взяла она Галдана под правую руку, провела за семь занавесок и усадила за серебряный стол. Поит она дорогого зятя арзой и хорзой, райскими яблоками угощает. И потекла у них беседа.

Рассказал Галдан об испытаниях, которые горазд придумывать Абахай-хан, рассказал женщине о мудрости и доброте ее дочери, а потом поведал и о том, зачем на небеса пожаловал.

Три дня отдыхал зять у тещи. Три дня она потчевала Галдана да расспрашивала о земной жизни. На четвертый день показала дорогу к сыну Звезды — близкому своему родичу. Попрощался Галдан и отправился в путь.

Уже солнце на закат повернуло, когда добрался парень до прекрасного перламутрового дворца. Заходит Галдан во двор, а жена сына Звезды сметает сор с порога. Поздоровался парень, только хотел на порог ступить, а жена сына Звезды хвать его веником по голове! Прикинулся Галдан плачущим, вынул шелковый платок в клеточку и давай слезы утирать. Увидела жена сына Звезды платок своей племянницы, руками всплеснула.

— Ах, что же я наделала?! — говорит. — Зятя нашего обидела! — кинула она веник прочь, ввела парня во дворец, за белый серебряный стол усадила. Поставила она перед дорогим гостем множество угощений. Ни от одного не отказался Галдан, всего отведал понемногу. А хозяйка знай расспрашивает: о делах да о заботах, о своей племяннице да о самом Галдане. На все обстоятельно ответил гость, а тут и сын Звезды вернулся. Пока распрягал он коня у небесной коновязи, хозяйка велела Галдану спрятаться в погребе, сказав при этом:

— При появлении во дворце сына Звезды ты можешь замерзнуть и превратиться в ледышку. Полезай-ка в погреб, там тепло.

Переступил сын Звезды дворцовый порог, вышла ему навстречу жена и говорит:

— Скорее снимай с себя ледяной панцирь, а то заморозишь мужа моей племянницы, сидящего в погребе.

Снял сын Звезды свой панцирь, вынесли слуги ледяной доспех во двор, и потеплело в покоях дворца.

Спустился сын Звезды в погреб, вывел Галдана за правую руку, и завели они долгий разговор о дневных и ночных светилах, о конях земных и небесных да о подвигах ратных. Поведал гость и о том, зачем приехал.

— Велел мне Абахай-хан принести дань от сыновей Звезды и Солнца, — говорит Галдан.

— Не за данью послал тебя Абахай-хан, а за смертью. Ты давно должен был замерзнуть. Но тогда кто отнесет дань мерзкому Абахай-хану? — молвил сын Звезды, протягивая парню серебряный жезл. — Пусть Абахай-хан стукнет оземь этим жезлом, повелевая исполнить его ханскую волю.

Взял Галдан серебряный жезл и отправился к сыну Солнца. Идет и видит — два петуха дерутся. Один из них белый, другой — красный. Говорят они парню:

— Узнай у сына Солнца, из-за чего мы тут деремся и разойтись не можем.

— Узнаю, — пообещал Галдан и зашагал дальше.

Идет он и видит — корова подняла на рога стонущую женщину и не опускает на землю.

— Узнай у сына Солнца о моей судьбе! — взмолилась женщина.

— Узнаю, — пообещал Галдан.

Отправился он дальше и по дороге наткнулся на другую женщину. Течет у нее ручейком вода изо рта, и нет ей конца.

— Узнай у сына Солнца о моей судьбе, — едва сумела выговорить женщина.

Пообещал Галдан и этой несчастной узнать, за какие грехи она так жестоко наказана.

Долго шел парень, наконец, добрался до дворца сына Солнца. Заходит во двор, а жена сына Солнца сор с порога сметает. Подошел парень поближе, поздоровался. Только хотел в дом войти, а она хвать его веником по голове! Прикинулся Галдан плачущим, вынул шелковый платок в клеточку и давай слезы утирать. Увидела жена сына Солнца платок своей племянницы, руками всплеснула.

— Ах, что же я наделала, — говорит. — Испорченное мясо не дает навару, состарившийся человек теряет цену. Не признала я мужа своей племянницы.

Угостила она Галдана и говорит:

— Вот-вот явится мой муж. Ты можешь ослепнуть от его сияния, сгореть под его лучами. Полезай-ка лучше в погреб.

Только спрятала парня в холодный погреб, как вернулся сын Солнца, и от его лучей даже под землей стало светло и жарко.

— Скорее снимай свои дневные одежды, — говорит вошедшему жена. — Не то спалишь нашего дорогого гостя — мужа моей племянницы.

Снял сын Солнца свой лучистый панцирь, вынес его во двор, а сам спустился в погреб, вывел Галдана за правую руку и повел с ним дружную беседу.

— А после всех испытаний послал меня Абахай-хан к вам за данью, — закончил Галдан свой рассказ.

— На верную смерть послал тебя Абахай-хан, — молвил сын Солнца. — Хотел он тебя уничтожить в моем пекле. Да не тут-то было. И хотя мы не должники Абахай-хана, все равно отнесешь ему нашу дань.

Тут вспомнил Галдан о тех несчастных, которых встретил по дороге, и спрашивает:

— Видел я тут двух дерущихся петухов да двух женщин, обреченных на страдания, и хотел бы узнать: за что они наказаны?

— В свой срок ты узнаешь об этом, — молвил сын Солнца. — А сейчас я спешу: пора приниматься за дневные труды, пора обогреть лучами матушку-землю.

— Возьми меня с собой, хочу белый свет единым взглядом окинуть, — стал проситься Галдан.

— Не стерпеть тебе такой жары, — отвечает ему сын Солнца.

— А ты дай мне свою зимнюю шапку и шубу. Не откажи родичу из нижнего мира, — не сдается парень.

— Не удержать тебе на голове шапку в сорок пудов, раздавит твои плечи шуба в восемьдесят пудов, — молвит сын Солнца.

— А ты сделай их легкими, ведь тебе известны восемь волшебств, вот и уважь мою просьбу.

— Будь по-твоему! — согласился наконец сын Солнца. Произнес он одно из восьми своих заклинаний и говорит Гал-дану:- Вот тебе мой конь Алтан Шарга, садись верхом и во всем слушайся его. Когда наступит полдень, отобедаешь за моим серебряным столом на восьмидесяти ножках; когда же свечереет, возвратишься домой.

Отправился Галдан по поднебесью на коне сына Солнца. Идет и видит — лежит на белом облаке, свесившись вниз, старый бурхан и что-то высматривает на земле. Подъехал к нему Галдан:

— Скажи, старик, что ты ищешь? — спрашивает.

— Ищу коня пожирнее для своих семерых волков, — отвечает старик.

— Так это ты моего чубарого волкам скормил! — воскликнул Галдан. Взмахнул он своим кнутом, рассек облако пополам, и полетел старик прямо в болото.

Едет Галдан дальше, видит — лежит на сизой туче, свесившись вниз, еще один старый бурхан и дует что есть мочи на землю.

— Скажи, старик, что ты делаешь? Может быть, помощь нужна? — спрашивает Галдан.

— Никак не могу вдуть бурю с дождем и градом в цветущую долину, — отвечает старик.

— Так это ты побил градом мое хлебное поле! — воскликнул Галдан. Рассек он грозовую тучу ударом кнута и сбросил старика на дно горного ущелья.

Отправился Галдан дальше. Въехал на самую вершину небесного перевала, сел за серебряный стол на восьмидесяти ножках, отобедал и, рыся под гору, к вечеру вернулся во дворец сына Солнца.

— Как съездил? — спрашивает сын Солнца. — Что видел? С кем встречался?

Рассказал Галдан о прошедшем дне, не забыл упомянуть и о встрече с двумя бурханами — своими давними обидчиками.

— Не советую тебе встречаться на земле с волками и попадать под град, — только и сказал сын Солнца.

Переночевал Галдан в его дворце еще одну ночь, а наутро стал собираться в обратный путь. Прощаясь с ним, сын Солнца вынес из дворца золотую трость и сказал:

— Отнеси трость Абахай-хану — это и будет моей данью. А женщинам, встреченным тобой, передай: вода изо рта одной из них будет литься до тех пор, пока она не раскается в том, что отказалась покормить грудного ребенка-сироту; другая будет висеть на рогах до тех пор, пока не раскается в том, что била свою корову чем ни попадя; дойдя же до дерущихся петухов, замахнись на них этой тростью.

Вышел Галдан из дворца сына Солнца, попрощался с хозяевами и зашагал обратной дорогой. Передал он слова сына Солнца обеим женщинам, а когда увидел дерущихся петухов, то замахнулся на них золотой тростью — ив тот же миг белый петух превратился в груду серебра, а красный — в груду золота. Собрал Галдан золото да серебро в дорожную суму и пошел дальше.

Переночевал он ночь у сына Звезды, погостил три дня у тещи, наконец, добрался до небесной двери и по синей шелковой нити в восемьдесят саженей спустился на землю.

Стряхнул Галдан с себя небесную пыль и отправился к хану.

А Абахай-хан тем временем к свадьбе готовится. Решив, что навсегда спровадил Галдана, его жену своей невестой назвал.

Увидел он парня живым и невредимым — с лица сошел, закричал не своим голосом:

— Стража, схватить оборванца и обезглавить!

— Погоди, хан, — говорит ему Галдан. — Я тебе дань от сына Звезды принес.

— Давай ее сюда! — обрадовался хан.

Протянул Галдан серебряную трость, схватил ее жадный хан, ударил ею оземь.

— Все равно схватить его и обезглавить! — кричит.

Но только ударил он серебряной тростью оземь, как оледенели и дворцовые своды, и фруктовые сады, и несметное ханское воинство. Только сам хан мог еще сидеть на троне да глазами хлопать.

— Что ты мне принес? — спрашивает он у Галдана.

— Я принес тебе дань от сына Звезды, — отвечает Галдан. — А вот тебе дань от сына Солнца! — и с этими словами кинул золотую трость в Абахай-хана.

В тот же миг пламя охватило ханский дворец. Вывел Галдан из железного амбара свою жену-красавицу и хотел было идти в свой шалаш, но тут раздались звуки труб из морских раковин, собралось великое множество людей.

— Будь нашим ханом! — сказали они.

И стал Галдан правителем этого края, а жена его — ханшей. Большой праздник был по этому случаю. Девять дней и девять ночей веселились все от мала до велика. На десятый день подданные разошлись да разъехались по домам довольные и счастливые.

А у Галдана с женой детишки пошли на гордость отцу, на радость матери.

МУУ ХАРА

Жил некогда мальчик-сирота по имени Муу Хара. Мать с отцом умерли, когда он был совсем маленьким. Взял его к себе один богач и определил в пастухи. Шесть лет ходил за стадом Муу Хара. Ни одна корова не потерялась за эти годы, ни один теленок не пал. Однажды по весне, когда жаркое солнце обогрело землю, богач говорит Муу Харе:

— Отгони-ка коров да телят на пастбище с зеленой сочной травой, а сам иди землю пахать, прошлогоднюю солому сжигать.

Отогнал Муу Хара коров да телят на зеленые луга, а сам запалил копну соломы. Затрещал костер, искры посыпались, и показался из пламени большой извивающийся змей. Поддел Муу Хара извивающегося змея черенком лопаты, подальше от огня отбросил. Перестал огонь трещать, догорела оставшаяся солома, а когда обернулся Муу Хара, то увидел вместо змея молодого парня.

Говорит парень Муу Харе:

— Спасибо тебе, добрый человек. Задремал я в соломенной копне и чуть было не сгорел. Ты меня от смерти спас.

— Кто ты такой и что здесь делаешь? — спрашивает незнакомца Муу Хара.

— Отец мой живет на острове посреди большого моря. Это его владения. Я же отправился на белый свет посмотреть, себя показать, — отвечает молодой парень. — А ты чем занимаешься?

— Нет у меня ни отца, ни матери. С малых лет пасу я стада богача, этим и зарабатываю себе на пропитание, — говорит Муу Хара.

— Да, работа у тебя не из легких, — вздохнул молодой парень. — Но если уж ты спас меня от смерти, то не откажись и от моей помощи. Пойдем в наши края.

— А что станется со стадом? Хозяин убьет меня, если хоть один теленок потеряется.

— Выгони их на дорогу, и они сами дойдут до дому целыми и невредимыми, это я тебе обещаю, — говорит молодой парень.

Выгнал Муу Хара стадо на дорогу, а когда вернулся на прежнее место — молодой парень трижды топнул правой ногой о землю и обернулся четырехкрылым змеем.

— Залезай ко мне на спину да держись покрепче! — говорит.

Уселся Муу Хара на чешуйчатую спину, расправил змей свои крылья, и полетели они над землей. Летят они над горами и вершинами, над буграми и лощинами, над кочевьями и селеньями. Наконец опустились на широкий луг среди бесчисленного множества скота. Превратился змей в молодого парня и спрашивает:

— Не проголодался ли ты, Муу Хара?

— А хотя бы и проголодался, да ничего не поделаешь, — отвечает Муу Хара.

— Надо зарезать быка, сделать вертела и поджарить мясо, — говорит молодой парень.

— Как же можно резать чужой скот? — удивился Муу Хара.

— Мы достигли края наших владений, и скот этот мой, — говорит молодой парень.

Выбрал он самого жирного быка, разделал его, а потом развел костер там, где не бывало огня; достал воду там, где не бывало воды, изжарил мясо на шести вертелах. Муу Хара еле-еле съел мясо с одного вертела, а парень все остальное доел.

— Дорога дальняя, море широкое, — сказал он, потом перекинулся три раза через голову и превратился в шестикрылого змея.

Поднялись они и полетели. Змей и говорит:

— Зажмурь глаза и держись крепче прежнего!

Взмыл змей еще выше. Загремел гром, засвистел ветер так, что едва не сдул Муу Хара со змеиной спины. Приоткрыл он один глаз и видит: летят они между небом и землей, в белесом тумане. Под ними — бескрайнее море; над головою звезды роятся, руку протянешь — достанешь; близкая луна еще крупнее кажется. Вдруг видят: чернеет посреди моря остров. Опустились они на берег, перекинулся змей через голову и превратился вновь в молодого парня. Пошли они по тропинке по цветочным лугам, по плодовым садам. Удивляется Муу Хара.

— Какая щедрая земля! — говорит.

А молодой парень советует ему:

— Как дойдем до моего дома, станут отец с матерью благодарить тебя, станут спрашивать: «Что желаешь за спасение нашего сына? Скот или золото?» Ты же отвечай так: «Не нужно мне ни скота, ни золота. Со скотом управиться не смогу, а золото удержать не сумею. Дайте лучше рыжую собаку на золотой цепи. Большего мне не надо».

Подошли они ко дворцу, что возвышался подобно скале и был выстроен из камней-самоцветов. Поднял Муу Хара глаза вверх — увидел бесчисленное множество одинаковых окон, а пониже — еще один ряд окон с золотыми и серебряными решетками. Над крышей дворца разноголосые птицы поют. Внутри дворца все сверкает и блестит.

Отец с матерью кинулись сына обнимать да целовать. Посадили Муу Хара за белосеребряный стол. Стал Муу Хара есть то, чего никогда не ел; пить то, чего никогда не пил.

Тут благодарные родители спрашивают его:

— Скот ли тебе или золото нужнее?

— Со скотом управиться не смогу, а золото удержать не сумею, — отвечает Муу Хара.

— А какой бы ты награды хотел? — вновь спрашивают его.

— Сидит у вас за семьюдесятью занавесками на золотой цепи рыжая собака. Лучшей награды я не желал бы, — говорит Муу Хара.

Отвечают хозяева дворца:

— Ты проговорил и попросил такое, о чем и вспоминать нельзя. Но ты спас нашего сына, и желание твое будет исполнено.

Девять дней и ночей пировали во дворце. На десятый день стал Муу Хара домой собираться. Вывел молодой парень своего гостя вместе с рыжей собакой на берег моря, сам перекинулся трижды через голову, обернулся большим змеем, посадил Муу Хара вместе с рыжей собакой на спину и перенес на то поле, где Муу Хара солому жег, а потом взвился под небеса и был таков.

Тут и ночь настала. Расположился Муу Хара на ночлег под деревом, собака рядом легла. Задремал Муу Хара.

А утром, голодный и продрогший, зашагал по направлению к хозяйскому дому, ругая себя и сетуя: «Зачем мне эта рыжая собака? Что я с ней буду делать? Взял бы скот — век бы сытым был, а золото — и подавно нужды бы не знал».

Не доходя до хозяйского дома, сел Муу Хара на берег речки, что текла на юго-запад, голову руками обхватил, призадумался.

Сидит на пригорке, размышляет: «Если днем на хозяйский двор заявлюсь — хозяин прибьет меня. Нет, уж лучше дождусь ночи, а там будь что будет». Привязал он золотую цепь к правой своей ноге и уснул на пригорке.

А когда проснулся да огляделся, то увидел, что лежит он на мягкой пуховой кровати в прекрасном дворце. Сказочной красоты девушка в богатой одежде расхаживает по дворцовым покоям. Диву дается Муу Хара. Только надумал он с постели подняться, как красавица подала ему одежду, сравнимую лишь с ханской. Оделся он, вышел на улицу, а красавица смеется: «Смотрите, как бы ваша собака да вас же не укусила!»

Увидел он во дворе великолепный сад, а у дверей да у ворот — стражников с саблями.

Ополоснул Муу Хара лицо, ополоснул руки, стал полотенцем утираться, а красавица уже зовет: «Идите к столу!»

Подходит он к серебряному столу, уставленному яствами да винами, и спрашивает:

— Скажи мне, красавица, где я нахожусь?

— В своем собственном доме, — отвечает она.

— Не было у меня такого дворца, — говорит Муу Хара. — Лучше скажи, не видала ли ты рыжую собаку на золотой цепи?

— Ничего ты не понял! — смеется девушка-красавица. — Это я была рыжей собакой, ты взял меня у отца и у матери, привел сюда, а по дороге все сетовал да пенял: «Что за польза от собаки?»

Встал Муу Хара, обнял девушку, поцеловал ее в правую щеку.

— Будь моей женой! — говорит.

А богач проснулся утром и видит на юго-западе от его дома дворец стоит на пригорке. Вокруг дворца сады зеленеют, ягоды и фрукты на солнце переливаются. Сильно удивился богач: «Кто это за ночь дворец мог на пустом месте построить? Всевышний или черт? Кто в округе богаче меня? Пойду-ка посмотрю».

Подходит, а у каждой дворцовой двери по два стражника, да такие сердитые, что не сразу пропускают, не всякого жалуют.

Зашел богач во дворец, увидел перед собой разнаряженного Муу Хара и остолбенел от удивления.

— Ах, помилуй, — говорит, — я думал, что ты давно помер. Откуда тебе такое счастье привалило?

А девушка-красавица за белосеребряный стол гостя сажает, угощает: «Присаживайтесь сюда, отведайте этого».

— Как ты столь быстро разбогател? — допытывается богач, а сам яства за обе щеки уписывает, крепкими винами запивает.

Отвечает Муу Хара:

— И бедняк находит свое счастье, а сирота — справедливость. Мое же счастье само меня отыскало.

— Где ты побывал, что видел? — снова спрашивает богач.

Тогда Муу Хара говорит:

Дивное диво я повидал,

Дивную землю кругом обойдя.

Чудное чудо я повстречал,

Чудную землю кругом обойдя.

В небо высокое я поднимался,

Звезд и созвездий рукою касался,

Круглую в небе луну обошел

Я не однажды,

И в дальнем краю

Лучшую девушку в мире нашел,

Лучшую в мире невесту свою.

От зависти богач есть и пить перестал. А Муу Хара продолжает:

— Был я у тебя лучшим пастухом, за многие годы ни одна корова из моего стада не потерялась, ни один теленок не пал, ты же меня на воде да на хлебе держал в награду за труды.

Расхотелось богачу угощаться, отправился он домой. А Муу Хара с женой-красавицей обрели счастье и живут-поживают в свое удовольствие.

ХИТРЫЙ БУДАМШУ

Когда это было, когда жил Будамшу — никто не знает. Только все знают — ничего у Будамшу никогда не было. Был только у Будамшу маленький ковер, на котором он спал, тэрлик — халат из грубой шерсти, который надевал, и большое желание хоть раз поесть досыта.

Недалеко от улуса, где в тот раз находился Будамшу, стоял богатый дацан — монастырь. А в дацане жил известный своей мудростью самый главный из всех лам — Богдо-лама.

Богдо-лама всегда молчал. Богдо-лама всегда неподвижно сидел в молельне. Богдо-лама всегда в мыслях вел беседу с небожителями. Вот какой святой был человек!

Богдо-лама никогда ни перед кем не поднимался со своего маленького коврика. Богдо-лама никогда ни от кого не принимал никакой пищи. Богдо-лама никогда ни перед кем не снимал своей священной медной шапки. Вот какой строгий был человек!

А Будамшу?…

Хо! Будамшу всегда находил о чем потолковать, он даже думал, разговаривая. Будамшу всегда, когда сидел, все равно что не сидел — вертелся то туда, то сюда, будто его сразу тридцать блох кусали, сидеть мешали. Будамшу никогда и нигде, даже в молельне, не открывал своих мыслей, и никто не знал, о чем он думает, чего он хочет. Да и сам Будамшу только одно хорошо знал — лучше жить, чем не жить, и старался жить как умел.

Как-то раз Будамшу был очень голоден. Пошел он к юртам, где жили ханские советники — нойоны. В тот час вечера они сидели возле своих юрт, думали, рассуждали, курили.

Будамшу прошел мимо них и сказал будто сам себе:

— Захочу, Богдо-лама передо мной встанет! Захочу, Бог-до-лама из моих рук молока напьется!

Нойоны услыхали слова Будамшу, курить перестали, смеяться стали:

— Хо-хо-хо! Будамшу с голодухи ум потерял! Слышите, что он бормочет? Никогда такого не было, чтобы Богдо-лама даже перед знатными нойонами поднялся! А кто видел, чтобы Богдо-лама от кого-нибудь чашу с молоком принял?

Будамшу остановился возле нойонов и сказал:

— Зачем толковать зря? Я говорю — Богдо-лама передо мной встанет!

— Не встанет! — говорят нойоны.

— Я говорю — Богдо-лама молоко от меня примет и отведает его!

— Не примет! — говорят нойоны.

— Давайте биться об заклад! — предложил Будамшу. — Если проиграю, десять лет на вас работать буду. Если выиграю, десять месяцев меня кормить будете!

Нойоны обрадовались: условие выгодное! — и согласились.

Будамшу зашел к пастуху, у которого жил, взял свой ковер и отправился в дацан. Вошел в молельню, где толстый Богдо-лама сидел и читал священную книгу — ном, постоял немного и сказал:

— Пресветлый Богдо-лама! Вы так долго сидите на своем ковре, что он, наверное, от пота сырой сделался? Как бы не простудились — чихать станете, молиться не сможете. Поднимитесь, пожалуйста! Я под вас сухой ковер подложу!

А Богдо-лама так зачитался номом, что совсем позабыл про обычай: если встать перед вошедшим, надо поздороваться и принять от него чашу с молоком. Богдо-лама в то время больше думал о священных словах нома и совсем не думал о словах Будамшу и поэтому поднялся.

А Будамшу только этого и ждал.

— Здравствуйте! — сказал он и поднес к губам Богдо-ламы чашку с молоком.

— Здравствуйте! — пришлось сказать Богдо-ламе и отпить молока из чаши.

Будамшу быстро сменил под ним ковер и ушел. А нойоны возле двери молельни стояли, все видели и все слышали.

Так они проиграли Будамшу заклад и должны были десять месяцев кормить его.

Когда Будамшу последний раз ел у нойонов вареную баранину, он сказал:

— Если захочу, Богдо-лама свою медную шапку мне отдаст!

В этот раз нойоны не засмеялись, усмехнулись только и подумали: «Сколько свет стоит, никогда Богдо-лама своей шапки никому не давал. Будамшу зазнался. Теперь наш выигрыш!» — и сказали:

— Давай биться об заклад!

— Давайте! Если проиграю, двадцать лет на вас работать буду. Если выиграю, двадцать месяцев кормить меня будете!

— Мы согласны! — ответили нойоны и легли отдыхать.

А Будамшу отправился на охоту. Убил Будамшу росомаху и сделал из ее шкуры шапку. Надел шапку и пошел в дацан.

А надо знать, что на Богдо-хане была очень древняя медная шапка надета. Такая древняя, что гора Хамар-Дабан младше ее была. А ведь и на горе, когда часто по ней ходят, тропинка протаптывается! Поэтому и на шапке, в том месте, где за нее, надевая и снимая, рукой брались, дыра протерлась.

Пришел Будамшу в молельню и остановился перед Богдо-ламой. А шапку не снял. Богдо-лама в тот раз ном не читал. Увидел он Будамшу и долго смотрел на его шапку. Никак не мог догадаться, из какого меха шапка сделана. Бобровый мех он знал — из бобра шапку носил. Соболий мех тоже знал — из соболя шапку носил. А такого красивого меха никогда не видал. А не видал потому, что никто и никогда не дарил ему такой дешевой шапки. Очень Богдо-ламе шапка понравилась. Только он не сказал об этом и все молчал. И Будамшу молчал, только заметил, что его шапка понравилась.

— Пресветлый Богдо-лама! — сказал наконец Будамшу. — Прошлый раз я видел на вашей священной шапке большую дыру. Надо эту дыру заделать. А без шапки вам нельзя сидеть. Как быть?

— Ты прав, Будамшу! — сказал Богдо-лама. — Моя шапка продырявилась. Когда ветер дует, моей голове холодно. Когда думаю, мысли выдувает. Чинить шапку надо. Хочу сделать тебе милость. Возьми на время мою шапку, заделай дыру, а пока чинишь, я в твоей шапке посижу.

И Богдо-лама отдал Будамшу свою шапку.

А нойоны тем временем всем людям сказали, что они у Будамшу заклад выиграли. Только рассказать успели и возле своих юрт уселись, видят — по дороге Будамшу идет и на голове у него медная шапка самого Богдо-ламы надета.

Люди радоваться стали:

— Ловкий Будамшу!.. Хитрый Будамшу!.. Опять заклад Будамшу выиграл!..

И пришлось нойонам все двадцать месяцев кормить Будамшу.

Когда настал вечер последнего дня двадцатого месяца, Будамшу спросил нойонов:

— Богдо-лама передо мною вставал?

— Вставал! — отвечают нойоны.

— Богдо-лама молоко, которое я принес, пил?

— Пил! — говорят нойоны.

— Богдо-лама свою медную шапку мне отдал?

— Отдал! — говорят нойоны. — Все так! Все так!

— Если так, — говорит Будамшу, — то захочу — Богдо-лама по-собачьи лаять станет!

Нойоны даже на местах подскочили:

— Видно, рехнулся ты! Как можно думать, что святой Богдо-лама собакой лаять станет?

— Зачем шуметь? — сказал Будамшу. — Побьемся лучше об заклад. Если проиграю, тридцать лет на вас работать буду. Если выиграю, тридцать месяцев меня кормить будете!

Нойоны поскорее об заклад ударились, боялись, как бы Будамшу не раздумал. А Будамшу говорит:

— Пойдемте со мной! У дверей молельни слушать будете!

Нойоны быстро-быстро надели тэрлики и пошли с ним. Когда в молельню пришли, Будамшу в дверь вошел, нойоны у дверей остались.

Будамшу постоял немного в раздумье, потом сказал:

— Пресветлый Богдо-лама! Вы так мудры, вы все знаете: в разных долинах собаки по-разному лают. А люди спорят, не верят мне. Кто прав?

— Ты, Будамшу — овечья голова! — сказал мудрый Богдо-лама. — Все собаки во всех долинах одинаково лают!

— Пресветлый Богдо-лама! В одной долине, где я был, собаки лают: «хаб-хуб!» А в другой долине, где я был, собаки лают: «хуб-хаб!»

— Твои уши, Будамшу, годны только для того, чтобы трепать их! Не глух ли ты? Ни одна собака так не лает!

— Правда, правда ваша, пресветлый Богдо-лама! — закивал головой Будамшу. — Я действительно глуховат! Вы, мудрый Богдо-лама, конечно, знаете, как собаки лают?

— Я все знаю!

— О пресветлый Богдо-лама! Дайте мне хоть одну крупинку от вашей мудрости! Скажите, как собаки лают? Тогда я буду знать и своей глупой болтовней не стану людей волновать. Только погромче полайте, чтобы я расслышал.

— Слушай же!.. — важно сказал Богдо-лама и, как только мог, громко пролаял:- Вау-вау! Тяв-тяв! Вау-вау!! Тяв-тяв!.. Вот так!.. Вау-вау! Тяв-тяв! Слышал?

— Благодарю вас, пресветлый Богдо-лама, хорошо слышал! — сказал Будамшу и вышел из молельни.

За дверью, понуря головы, стояли нойоны, лица у них были унылые.

— Слыхали? — спросил их Будамшу.

— Слыхали, будь ты проклят! — прошипели в ответ нойоны.

— А мне все равно! — сказал весело Будамшу. — Вам кормить меня, а не мне вас! Начинайте поскорее барана варить, айрак готовить!

Заскрипели зубами от злости нойоны, да ничего не поделаешь! А Будамшу засмеялся и пошел впереди нойонов. Вот как оно было!

ПАРЕНЕК БУЛОТ-ХУРЭ И ЕГО КОНЬ БУРУЛ-ЦОХУР

В старые прежние времена, когда соседнее озеро было еще болотом, а гуран — инзагашкой; когда снега были неглубокими, а ковыли — зелеными, — жил на свете паренек, по имени Булот-хурэ.

Пошел он однажды на охоту, выследил косулю и выстрелил в нее из лука. Споткнулась косуля, ударилась оземь на полном скаку и обернулась белой лебедью. Подхватила она клювом пущенную в нее стрелу и со словами: «Если ты настоящий молодец, то найдешь меня и на краю света!» — улетела прочь.

Запрокинув голову, рассмеялся Булот-хурэ, обрадованный такой встречей; уронив голову на грудь, заплакал он, опечаленный быстрой разлукой.

Воротился паренек домой, рассказал отцу с матерью о случившемся и просил отпустить его на поиски белой лебеди.

Не сразу согласился отец, стал отговаривать сына. «Кости твои пока что хрящеваты, — говорит. — Кровь твоя водяниста».

Выпустил Булот-хурэ своего коня Бурул-Цохура на волю, чтобы копыта затвердели, а мать свою попросил починить одежду. Сам тоже не стал сидеть сложа руки, отправился на охоту: дичины добыть да мяса насушить в дальнюю дорогу.

Вот округлились копыта у Бурул-Цохура, стали тверже камня, и тогда вычесал хозяин своего коня железным скребком, оседлал сандаловым седлом и отправился прямиком на восток.

Едет он себе да едет. По кукушкиному кукованью лето узнает, по сорочьему стрекоту — зиму. Однажды закружил над его головой ворон и прокричал: «Взойди на высокую гору, где живут три слепых отшельника, спроси у них о своей судьбе!»

Послушался Булот-хурэ ворона, взошел на гору, отыскал ветхую юрту трех слепых отшельников, три дня молился у входа в жилище и только потом переступил порог. Рассказал им паренек о себе, рассказал о том, куда путь держит. Открыли перед ним отшельники вещую книгу судеб, в которой было сказано: «Невеста молодца Булот-хурэ живет на расстоянии восьмидесяти лет пути в северную сторону». Благословили отшельники паренька, и отправился он дальше на своем верном коне Бурул-Цохуре, одолевая расстояние в десять лет пути за пять месяцев, расстояние в восемьдесят лет пути — за четыре года.

Вот увидел Булот-хурэ посреди долины белую юрту, соскочил с коня, привязал его к коновязи, а сам в юрту вошел. Видит — старик со старухой сидят и чай пьют. Не сказав ни слова, прошел гость к хоймору, уселся поудобнее и закурил трубку.

Молчат старики, искоса поглядывая на гостя; молчит и гость, подумывая про себя: «Что это за хозяева, даже чаю не подадут?» Докурил он трубку и вышел потихоньку из юрты. Старик тоже вышел вслед за гостем, догнал его и спрашивает:

— Чей ты будешь, паренек, и куда путь держишь? Разве тебя не учили здороваться, входя в чужой дом?

— Прости, старик, — спохватился Булот-хурэ. — Совсем я потерял голову от беспрестанной скачки, от неусыпных забот и поисков.

— Кого же ты, паренек, ищешь?

— Ищу я белую лебедь, — отвечает Булот-хурэ. — Унесла она мою стрелу, а вместе с нею — мой покой и сон.

— Эта лебедь — моя внучка, звать ее Абахай-дангина, — молвил старик и научил паренька, как ее добыть.

Вот подъехал Булот-хурэ ко дворцу, где его суженая живет, превратил Бурул-Цохура в шелудивого жеребенка, а сам сопливым мальчонкой обернулся. Пошел он берегом реки, ведя жеребенка в поводу, и увидел золотой мост, а по нему ханские дочери бегают. Захотелось пареньку поиграть с ними. Взбежал он на мост, кинулся за девицами вдогонку, да не по нраву им пришелся. Скинули они сопливого мальчонку с моста и дальше побежали. Пошел паренек дальше. Видит — на серебряном мосту дочери высоких сановников играют. Взбежал было на мост, но и с серебряного моста его скинули. Утер он нос рукавом и отправился дальше. Дошел до железного моста, на котором дочери нойонов хороводы водили. Вот уже на самую середину моста взошел, но увидали его дочери нойонов и скинули в холодную воду. Еле выбрался паренек на берег, обсушился, осмотрелся и пошел прямиком во дворец.

Увидала его Абахай-дангина, поняла, кто под неприглядным обликом скрывается, но виду не подала, только приказала слугам накормить голодранца. Налили ему слуги сыворотку в собачью плошку, а сами толкуют между собой: «Хан-батюшка назначил три испытания молодцам, желающим взять в жены его дочь Абахай-дангину. Пойдем поглядим, кто победит». Побежали слуги на зеленую поляну посмотреть на женихов ханской дочери. Отправился следом Булот-хурэ, выплеснув сыворотку на землю.

А по зеленой поляне уже ханский глашатай ходит, кричит-надрывается: «Хан-батюшка отдаст в жены свою дочь Абахай-дангину тому, кто первой стрелой срежет ковыль-траву в верхнем ее суставчике, второй — разнесет в щепу тридцать возов сырых дров, третьей — разорвет игольное ушко».

Похаживают по ристалищу богатыри, друг на друга поглядывают. Самый важный из женихов Иргай Ширгай тетиву натягивает, каленую стрелу свою в цель пускает. Подрезала его стрела ковыль-траву в верхнем суставчике, разнесла в щепу тридцать возов сырых дров, но в иголку не попала. Попытали счастья другие молодцы, да без толку. Тогда вышел из толпы Булот-хурэ, ведя в поводу шелудивого жеребенка и утирая нос замызганным рукавом драного дэгэла. «Горе-жених!» — смеется народ. Но попали точно в цель две первых стрелы, пущенные им, и стихли насмешки. Пропела в полете третья стрела, разорвала игольное ушко, а вонзившись в землю, вырыла такую воронку, в которой не тесно было бы и конскому табуну.

Поставили слуги новую иглу. «Кто еще не потерял надежды попасть стрелой в игольное ушко?» — спрашивает хан. Тут Иргай Ширгай дернул за рукав паренька Булот-хурэ.

— Выручи меня, — говорит. — Научи, как попасть в игольное ушко. Ничего для тебя не пожалею.

— Этому сразу не научишься, — отвечает Булот-хурэ. — Но если ты дашь вырезать из своей спины два ремня, то я тебе помогу.

Делать нечего, согласился Иргай Ширгай. Тогда Булот-хурэ говорит:

— Я спрячусь вон за тем деревом и натяну свой лук, ты тоже натяни, и когда я крикну: «Ала!» — мы вместе пустим свои стрелы. Моя попадет в цель и выроет своим острием такую яму, в которой твою стрелу никто не отыщет.

Так они и сделали. Вырезал Булот-хурэ из спины Иргай Ширгая два ремня, попал в игольное ушко, разорвав его каленой стрелой, а все решили, что это Иргай Ширгай отличился.

Решил хан-батюшка, будто и в самом деле равны силы у невзрачного паренька и у хваленого Иргай Ширгая. «Будете бросать через реку камень величиной с годовалого бычка. Кто победит, за того и отдам свою дочь».

Переплыли молодцы на своих конях широкую реку, чтобы при новом испытании хан-батюшка своими глазами видел, чей камень улетит дальше. Первым кинул глыбину величиной с годовалого быка Булот-хурэ. Пролетел камень над водой, врезался в утес на другом берегу, и земля под ногами у хана-батюшки содрогнулась великой дрожью. Понял Иргай Ширгай, что и меньшего камня не докинуть ему до цели. Снова стал молить о помощи. Взял у него Булот-хурэ два мизинца взамен и бросил камень величиной с годовалого быка так, что упал он рядом с первым.

Подумал хан-батюшка, будто и здесь силы женихов оказались равными. А коли так, быть еще одному испытанию! На сей раз объявил хан скачки на расстояние трехмесячного пути.

— Да разве же я стану состязаться на своем прекрасном вороном иноходце с этим голодранцем на шелудивом жеребенке, — указывая на паренька, стал похваляться Иргай Ширгай. — Да моя старая матушка шагом обгонит такого всадника.

На том и порешили. Выступила из круга матушка Иргай Ширгая, по имени Хайхан-хамыган: нос у нее граненый, подбородок пешней, волосы на голове колом стоят, да глаза змеиными жалами из глубоких впадин мерцают. А уж как выехал на своем жеребенке Булот-хурэ, так рассмеялся народ: и лошадка-то под стать наезднику!

Только зря смеялись. И на первый ночлег раньше всех прискакал Булот-хурэ на шелудивом жеребенке, и на другой день так было, и на третий.

Задумала тогда Хайхан-хамыган недоброе. Подсыпала она в чашу с крепким торосуном яду и подает пареньку:

— Выпей с устатку, добрый молодец.

Выпил Булот-хурэ чашу отравленного торосуна и заснул крепким сном. А Хайхан-хамыган только этого и дожидалась: пустилась она бежать, только пятки засверкали. Глядя на это, фыркнул Бурул-Цохур так, что расстелился на старухином пути беспросветный туман. Заплутала в нем Хайхан-хамыган да и не заметила, как обратным путем побежала. Иссякли на этом волшебные силы коня Бурул-Цохура. Склонился он над спящим пареньком и молвит:

— Булот-хурэ, хозяин мой, вставай, если ты жив. Сорок два моих зуба гремят вместе с уздою, четыре моих тяжелых копыта хотят отвалиться. Скажи, хозяин, свое слово, не то распрощаюсь я с тобой навеки да и поскачу в родную сторонку.

Приподнялся Булот-хурэ, протер глаза и не может понять: где он и что с ним?

— Тебя опоила проклятым зельем старуха Хайхан-хамыган, — говорит ему верный конь. — Пора в погоню пускаться! Прожги своею плеткой мои жирные бедра до самых костей, разорви серебряной уздою углы моих губ до коренных зубов, и тогда мы настигнем коварную старуху. Но перед тем как сесть в седло, положи за пазуху четыре камня.

Выполнил Булот-хурэ наказ своего коня, и пустились они в погоню. Трех дней не прошло, как настиг Булот-хурэ старуху Хайхан-хамыган у берега черного моря.

Вынул паренек из-за пазухи камень, метнул его и переломил старухе правую ногу.

Изловчилась Хайхан-хамыган, на бегу перевязала перебитую ногу ковыль-травой и припустила в гору быстрее, чем под гору. На гребне одного из перевалов уже было обогнал Булот-хурэ коварную старуху, но взмахнула она в отчаянье своим подбородком, словно пешней, нацелившись в затылок пареньку. Метнул он тогда второй камень и выбил старухе глаз. Вырвала она у пробегавшей мимо лисицы глаз, вставила вместо выбитого и побежала дальше. На исходе дня настигла старуха паренька, уже и руку протянула, чтобы стащить его с коня. Но метнул Булот-хурэ третий камень — и плетью повисла перебитая старухина рука. Перевязала она руку ковыль-травой и опять побежала быстрее иноходца. Хотела Хайхан-хамыган проткнуть пареньку спину своим граненым носом, но Булот-хурэ кинул свой последний камень, перебил старухе другую ногу и первым предстал перед ханом. А старуха Хайхан-хамыган еле доползла до цели.

— Сыночек мой Иргай Ширгай, — запричитала она. — Никогда не связывайся с этим голодранцем! У него и конь такой, что вылетающие из-под копыт камни перебили мне все ноги, изувечили все руки.

Закрыла старуха глаза и говорит:

— Сыночек мой, будет тебя точить ржавчина зависти, будет меня точить могильный червь. — С этими словами вздохнула она в последний раз и померла.

А Иргай Ширгай пришел к хану и говорит:

— Мы были равны с голодранцем в двух испытаниях, а в третьем он одолел мою старую матушку, но не меня.

— Не верь ему, хан-батюшка, — вступил в разговор Булот-хурэ. — Этот хвастун не выполнил ни одного из твоих испытаний. За первое из них он откупился ремнями из своей спины, за второе — своими мизинцами.

Призадумался хан. По всему выходило, что надо казнить Иргай Ширгая за обман. Но уж больно не хотелось отдавать дочь за голодранца. Думал он, думал и наконец решил:

— Кто из вас накормит одним быком всех подданных, которые собрались сегодня посмотреть на женихов, за того и отдам свою дочь.

Вот стал Иргай Ширгай вместе со своими друзьями да сподручными быка делить, стали гостей мясом потчевать. Кто ближе стоял, тому, говорят, досталось, а кто-то даже и косточки не увидел.

Взялся тогда за дело Булот-хурэ. Разбавил бульон пожиже, чтобы его побольше было, и давай брызгать над собравшимися.

Вот вышел хан из дворца.

— Ну что, накормил вас Булот-хурэ? — спрашивает у своих подданных.

— Нет, — отвечают они. — Чудить — чудит, а кормить — не кормит.

— Хан-батюшка, — говорит Булот-хурэ. — Да они тебя попросту обманывают. Ты посмотри на этих лгунов! — вывел он из толпы первых попавшихся под руку. — У них же вся одежда в жирных пятнах.

— Да ты еще и хитер! — рассмеялся хан и отдал за паренька свою любимую дочь Абахай-дангину.

БАТА ОШОР

В давние прежние времена жил некий хан. Была у него жена и сын по имени Бата Ошор. Жили они счастливо, в радости и согласии. Но однажды заболела жена хана и померла. Остался хан с малолетним сыном на руках. Трудно им пришлось. И подумал хан, не жениться ли ему еще раз. Долго раздумывал и наконец решился. Привел в дом жену с маленьким сыном, ровесником Бата Ошора.

Вскоре после женитьбы стал хан в путь-дорогу собираться. Захотелось ему объехать и осмотреть свои бесчисленные стада, а заодно и на зверей поохотиться.

Снарядился хан в охотничьи одежды и на ранней зорьке выехал со двора, оставив дома Бата Ошора и новую жену с ее сыном.

Играют дети на улице, а новая ханша глаз с них не спускает. Вот и заметила она, что Бата Ошор во всех играх хана изображает, а ее сын — раба. Очень не понравилось это ханше, затаила она злобу на Бата Ошора и, когда возвратился хан, нашептала ему лживые слова:

— Дорогой муж, когда играют наши дети, то мой сын всегда верховодит, становясь ханом-победителем, а Бата Ошор ходит в побежденных. У него плохая судьба. Не лучше ли его спровадить со двора?

Услышав это, сильно запечалился хан. Жаль ему сына, но с судьбой не поспоришь.

Когда исполнилось Бата Ошору шестнадцать лет, погрузил отец на девять верблюдов пропитания на девяносто дней и строго наказал сыну:

— Отправляйся на далекий запад и добудь во владениях Шаазгай хана его волшебного вороного коня. Без добычи не возвращайся.

Делать нечего, отправился Бата Ошор в путь-дорогу. Ехал он, ехал и остановился на ночевку. Снял груз с верблюдов, еду готовить начал. Варит еду — и вдруг пятеро парней перед ним предстали, словно из-под земли выросли. Бата Ошор снял пробу с варева, а названо явившиеся говорят ему:

— Мы тоже проголодались, накорми нас.

— Давайте свои чашки, — не раздумывая, согласился Бата Ошор.

Вынули явившиеся незвано чашки из-за пазухи, а они из человеческих черепов сделаны.

— Почему вы едите из такой посуды? — спрашивает Бата Ошор.

— А мы черти, — отвечают те.

Досталось каждому по куску мяса, но черти говорят: «Мы сначала мясо на огне поджариваем, чтобы оно измельчилось, а потом едим», — вывалили мясо на угли, дождались, пока оно обуглилось, и только после этого съели. Когда черти собрались уходить, Бата Ошор спрашивает у них:

— Вы еще вернетесь, чтобы на сон грядущий закусить?

— Нет, мы уже сыты, — сказали черти и ушли.

Остался Бата Ошор один. Расставил он девять верблюдов кругом, а в середине круга постелил такую постель, как будто в ней человек спит, сам же спрятался за одним из верблюдов. Перед рассветом, в самый сонный час, черти вновь пожаловали. Увидели постель и толкуют меж собой: «Вон он спит», — а потом один другого подталкивает: «Ты иди!»; а другой в ответ: «Нет, ты!»

Самый главный из них, по имени Жабаадай, подкрался к постели и кинулся на нее. Тогда Бата Ошор крикнул из-за верблюда:

— Вы переступили черту круга, и за это я перестреляю вас из лука! Вы же дали слово не возвращаться, а сами убить меня вздумали?! — и тут же пустил стрелу в Жабаадая. Стрела задела черту нос, и взвыл он, обращаясь к остальным:

— Подайте мне мое лекарство!

А Бата Ошор схватил черта за шкирку и спрашивает:

— За что вы хотели убить меня?

— Не спрашивай и не сердись сильно, — отвечает Жабаадай. — Я отныне стану служить тебе верой и правдой.

— А что это за лекарство, которое тебе друзья дали? — не отстает Бата Ошор.

— Оно волшебное, — сказал Жабаадай, намазал себе нос целебным зельем и обернулся невидимкой.

Окликнул его Бата Ошор раз, окликнул другой. «Я тут, рядом с тобой», — отвечает Жабаадай.

Так и отправились они в путь: Бата Ошор, а рядом — невидимый черт Жабаадай.

Долго ли, коротко ли, доехали до развилки трех дорог и увидали на придорожном камне такие слова: «Налево поедешь — коня потеряешь и сам погибнешь. Прямо поедешь — останешься живым, но безлошадным. Поедешь направо — быть коню без седока». Бата Ошор говорит Жабаа-даю:

— Пока ты невидим, скачи по первой дороге и разузнай все. А я пока чай заварю.

Не успела вода закипеть, как Жабаадай обратно скачет.

— Что ты видел, что узнал? — спрашивает Бата Ошор.

— Видел я юрту, в которой живет злая старуха-толстуха. Но ты не бойся эту ведьму, я всегда рядом буду.

Поехали Бата Ошор с Жабаадаем по той дороге. Подъехали к одинокой юрте и остановились. Видят: вокруг человеческие черепа валяются. Заходит Бата Ошор в юрту и спрашивает у старухи-толстухи:

— Позволь, бабушка, ночь переночевать.

— Это можно, — отвечает старуха. — Но ответь мне, молодец: далеко ли путь держишь?

Рассказал ей Бата Ошор про свою нужду, про коня волшебного вороного. Тем временем старуха накормила, напоила Бата Ошора, постель постелила. Сама отправилась в другой угол, на свою кровать улеглась. А Бата Ошор все думает и думает: «Откуда человеческим черепам на старухином дворе взяться?»

— Глаз с нее не спускай, — наказал он Жабаадаю, лег в постель, а сон не идет.

Посреди ночи зашумело-загремело. Вошли в юрту пять парней, пять старухиных сыновей. Обрадовалась старуха их приходу:

— Как вам промышлялось, сыночки мои? Как вам воровалось? Что сегодня добыли? Если вы голодны, то я вам угощенье приготовила. Гляньте: какой молодец спит-почивает, о своей погибели не знает.

— Не голодны мы, — отвечают сыновья. — Со своей добычей приехали: ханскую дочь во дворе привязали, а двумя ее сановниками закусили по дороге.

— Раз так, — рассмеялась старуха-толстуха, — то мое угощение на завтра оставим, пусть поспит.

Улеглись сыновья спать, угомонилась старуха-толстуха. Тогда Бата Ошор говорит Жабаадаю:

— Возьми волшебную саблю, что висит на стене северной стороны, и отруби головы этим пяти шулмусам.

Подкрался Жабаадай к стене, снял волшебную саблю, снес головы шулмусам и накрыл убитых одеялами. Потом подошел к старухе, скрутил ее по рукам и ногам, к кровати привязал.

— Вставайте, сыновья мои! Выручайте вашу матушку! — стала звать старуха-толстуха.

— Спят твои сыновья, — говорит Бата Ошор.

Дернулась старуха, хотела взглянуть на своих сыновей, но ни рукой, ни ногой не пошевелить — путы мешают.

— Почему ты, злодейка, кормишь своих сыновей человечиной? — спрашивает Бата Ошор.

— Мы, шулмусы, испокон веков на людей охотимся, — отвечает старуха-толстуха.

— Кончилась ваша охота! — сказал Бата Ошор, забрал волшебную саблю и вышел во двор, оставив старуху на верную погибель. Глядит: а к коновязи девушка-красавица крепко-накрепко ремнями прикручена.

— Кто ты такая? — спрашивает Бата Ошор.

— Я ханская дочь, — отвечает девушка сквозь слезы. — Пошла я прогуляться в сопровождении двух сановников. Но тут напали на нас пятеро шулмусов, и вот я здесь, а от сановников моих только косточки остались.

— Нет больше шулмусов в живых, а значит, и бояться тебе некого, — говорит Бата Ошор. — Я сам провожу тебя домой. — Распутал он крепкие путы, развязал тугие узлы, освободил девушку. А потом кликнул Жабаадая, и поскакали они втроем дальше.

Когда впереди показался великолепный дворец со множеством людей в траурных одеждах, девушка сказала Бата Ошору:

— Не иначе как справляют по мне поминки. Ведь с тех пор как я исчезла, прошло пять дней. Сходи, предупреди моих родителей. Скажи им о моем избавлении, только осторожно, а то не перенесут они нежданной радости. Я же пока здесь побуду.

Зашел Бата Ошор во дворец, чинно поздоровался со всеми. Печальные хан с ханшей учтиво встретили гостя, под руки взяли, за стол усадили.

— По какому случаю в вашем доме совершают молитву набожные ламы? — спрашивает Бата Ошор.

— Была у нас единственная дочь-дангина, — отвечает хан. — Отпустили мы ее погулять вместе с двумя сановниками. И с тех пор их нет, как в воду канули. Мы не знаем, куда делась наша дочь, но думаем, что случилось самое худшее, поэтому и пригласили почтенных лам на поминальную молитву. — После этих слов хан опустил голову в большой печали, а ханша зарыдала.

— Батюшка хан, матушка ханша, — обратился к хозяевам Бата Ошор, — не надо так убиваться, я найду вашу дочь.

Хан и ханша руками замахали.

— Что ты, что ты! — говорят. — И ее не найдешь, и сам голову сложишь.

— А я говорю, что верну вам дочь! — стоит на своем Бата Ошор. — Только не падайте от радости в обморок.

Через малое время вернулся Бата Ошор во дворец вместе с дангиной. Хан с ханшей, не помня себя от радости, стали свою дочку обнимать-целовать. Бросили ламы читать поминальную молитву по живому человеку, удалились незаметно.

В награду за спасение дочери хан подарил Бата Ошору чудесного гнедого коня. Отправились Бата Ошор и Жабаадай дальше. Ехали, ехали и наконец приехали во владения Шаазгай хана. Бата Ошор отправил Жабаадая разузнать, где находится волшебный вороной конь.

Не мешкая, отправился Жабаадай на подворье Шаазгай хана. Через малое время возвратился обратно и говорит:

— Волшебный вороной конь заперт в чугунном амбаре, огороженном каменной стеной. Трудно будет до него добраться.

— Не труднее, чем шулмусов победить, — сказал Бата Ошор.

Вспомнил он о волшебной старухиной сабле, взмахнул ею раз — все замки, все запоры с чугунных ворот слетели, взмахнул другой раз — ворота сами отворились. Вывел Бата Ошор из чугунного амбара волшебного вороного коня, сел на него, Жабаадай сел на гнедого, и поскакали они обратно.

Долго ли, коротко ли, приехали в родные края. Бата Ошор отправил невидимого Жабаадая к отцу да к мачехе с наказом: «Сходи, разузнай, что говорят обо мне». Пришел Жабаадай во дворец и слышит разговор хана с ханшей:

— К приезду нашего сына выкопаем яму глубиной в девяносто саженей. Накроем ее красивым ковром. Приготовим побольше арзы и хорзо. Поставим угощение на золотой столик. Усадим за него сына, как самого дорогого гостя. Будем яствами кормить, винами поить. А когда он опьянеет, возьмем под руки и под сладкие речи поведем по ковру. Тут наш дорогой гость и провалится в девяностосаженную яму.

Вернулся Жабаадай и рассказал услышанное Бата Ошору. Опечалился Бата Ошор, а Жабаадай ему говорит:

— Не вешай головы, я рядом с тобой буду. Когда ты приведешь волшебного вороного коня, который может по небу летать, под землей скакать, то отец с мачехой очень обрадуются, усадят тебя за золотой столик. Ударят в северный барабан — соберут подданных северной стороны, ударят в южный барабан — соберут подданных со всего юга. Будут угощать тебя арзой и хорзо. Ты притворись пьяным посреди пира. Тогда поведут они тебя по ковру, уговаривая поспать. Тут ты и провалишься в девяностосаженную яму. Но не зови меня на помощь, а крикни лишь: «Выпив вина, опьянел молодец; закурив табак, ослаб вконец!» И я тебя вызволю из ямы.

Явился Бата Ошор к отцу и мачехе вместе с Жабаадаем, невидимым для глаза. Хан с ханшей рады-радешеньки:

— Сыночек привел нам волшебного коня, который может по небу летать, под землей скакать!

Усадили они Бата Ошора за золотой столик. Самых знатных сановников к застолью пригласили. Мясо десяти коров подали, много арзы, еще больше хорзо выставили. Кормят, поят Бата Ошора. А молодец наш, притворившись пьяным, говорит:

— Дорогие мои, золотые мои, устал я с дороги, притомился. Отведите меня в опочивальню, отдохнуть хочу.

Взяли два сановника Бата Ошора под руки и повели по красивому ковру в приготовленную западню. Ступил Бата Ошор раз, ступил другой и провалился в девяностосаженную яму, успев крикнуть: «Выпив вина, опьянел молодец; закурив табак, ослаб вконец!» Услышал эти слова Жабаадай и вызволил Бата Ошора из ямы.

Тут Бата Ошор и обратился к народу со словами:

— Слушай меня, народ честной! Рассудите нас, люди добрые! Выгнали меня из дому отец с мачехой, едва мне шестнадцать лет стукнуло. Велели достать им волшебного вороного коня Шаазгай хана. Не раз я был на краю гибели, смерти в глаза смотрел, но на двадцать втором году жизни выполнил родительский наказ — добыл волшебного коня. А отец с мачехой не посчитались с моим трудом и моей доблестью. Вырыли яму глубиной в девяносто саженей и хотели меня погубить, чтобы косточки мои белые сгнили в бездне. Горько мне и страшно за таких родителей. Люди добрые, скажите, что мне делать с ними?

Зашумел народ, заволновался. Отвечают люди:

— Мачеху твою за такое коварство следует казнить, привязав к хвостам девяноста коней.

— Наш хан-батюшка, — подал голос седовласый старик, — раньше заботился о нас. Когда же взял вторую жену, совсем крутым стал. Поэтому мы думаем, что в этом виновата новая ханша.

Еще пуще прежнего зашумели люди, а потом решили:

— Бата Ошору вместо отца ханом быть, а мачехе у него в служанках ходить.

После этого Бата Ошор обратился к народу:

— Скажите мне, люди добрые, может ли черт стать человеком?

Тогда подошел к нему все тот же седовласый старик и говорит:

— Слышал я в молодости от бывалых людей: если черта побороть и обмазать его ступню своей кровью из безымянного пальца, то любой черт человеком становится.

Тогда окликнул Бата Ошор невидимого Жабаадая, и стали они бороться.

Удивляется народ: «С кем это наш новый хан сражается? Не со своею ли тенью?»

А Бата Ошор тем временем обмазал ступню Жабаадая кровью из безымянного пальца. Тотчас же принял Жабаадай человеческий облик и встал рядом со своим другом.

Сел Бата Ошор на ханский трон, а Жабаадай его правой рукой стал, первым советником.

Зажили они счастливо и в довольстве, радуя свой народ.

КРУГЛЫЙ ДУРАК

Давным-давно жил один богач. Скота у него было как муравьев в муравейнике. А золоту и деньгам богач и счет потерял. Все окрестные земли находились под его рукой. Множество батраков работали на этих землях зимой и летом. Ни конца ни края не было их работе.

Имел богач единственного сына, круглого дурака — Шабар Тэнэга. Пробовал отец наставить сына на путь, к земным заботам приобщить: каждое утро сажал его на доброго коня и отправлял за батраками да за табунами присматри-нить.

Поедет Шабар Тэнэг в степь, а лугов от лощин отличить не может, десяток лошадей перечесть не умеет.

— Такого круглого дурака ничему не научишь, — жалуется богач своей жене. — После нашей смерти воры выкрадут лучший скот, остальное собаки да волки растащат. Золото и деньги врагам нашим достанутся. Люди обманом все добро у него выманят. Трудно придется нашему сыну, когда он один останется. А поэтому надо подыскать ему хорошую жену. Если будет у Шабар Тэнэга умная жена, то не даст она разбазарить накопленное нами добро, да и за сыном нашим присмотрит, в обиду не даст.

— По улусам надо поездить, долги да налоги собрать, а заодно и невесту нашему сыночку присмотреть, — говорит жена. — Если встретится подходящая девушка, можно будет с родителями столковаться, одарить их скотом, деньгами и золотом.

— Очень верно ты говоришь, — согласился богач.

Надел он лучшую одежду, сел на доброго коня и поехал по улусам. Из одного дома выйдет, в другой зайдет. Однажды видит: из трубы ветхой крайней избушки дым идет. Привязал богач коня и зашел в ту избушку. А там старик со старухой котел с мясом на огонь ставят. Обрадовались старики:

— Первый котел со свежениной ставим, и тем временем гость пожаловал. Значит, добрый человек вошел под наш бедный кров. Примета есть такая, — говорят.

На их голоса вышла из-за трех занавесок молоденькая девушка, увидала гостя, стала на стол собирать. Без лишней суеты, но споро мясо подала, в избаане архи поставила перед гостем.

Пьет богач архи, мясо ест, а сам на девушку посматривает. «Очень расторопна да красива, — думает. — Вот бы взять ее в невестки».

— У меня один-единственный сын, — говорит он старикам, — у вас одна-единственная дочь. Не можем ли мы сватами стать, кушаками обменяться?

— Грешно отказывать такому человеку, — отвечает старик. — Но останемся мы одни, будем в золе да в пыли копошиться, кто за нами тогда присмотрит? Кто накормит да напоит?

— Деньгами одарю! — говорит богач. — Новый дом поставлю. Пятнадцать овец и четыре коровы на подворье пригоню. Трех коней дам с телегой в придачу. А как выйдет замуж ваша дочь — станет она вдвоем с мужем вам помогать.

— Тогда мы согласны стать сватами! — отвечают старики.

Снял богач свой шелковый кушак и протянул бедняку, а тот свой кожаный поношенный кушак богачу отдал. Выпил богач на радостях бедняцкой архи, сел на своего коня и, довольный, отправился домой.

А дома говорит жене:

— Хорошую невесту я подыскал нашему сыну. И умна, и расторопна, и красива. Через недельку свадьбу сыграем.

Лег богач спать, а жена его забегала, захлопотала по дому. Семь суток готовили в доме архи-тамхи да мясо, семь суток свадебные одежды жениху шили. Наконец нарядили родители своего глупого сына, волосы ему расчесали — стал он на человека похож.

А бедняк на седьмые сутки пригласил свою родню, стариков да старух, посадил их в арбу и отправился на свадьбу.

Богач их у ворот встречает, под руки берет, в дом ведет. На столе, что на четырех ножках, еды понаставлено на четырех гостей, на столах со многими ножками еды понаставлено на множество гостей. Для жениха и невесты отдельный стол накрыт.

Семь суток гуляли, неделю пировали. На восьмые сутки стали гости домой собираться. Подарил богач своим сватам пятнадцать голов овец и четыре коровы. Трех лошадей запрягли в три телеги, три ямщика повезли гостей в родной улус. Шестерых плотников отправил богач, чтобы поставили они добротный дом бедняку. Двух парней отрядил, чтобы помогали сено косить, урожай убирать, за скотом ходить. Зажили старики на славу.

А в доме богача жизнь идет своим чередом. Поехал однажды Шабар Тэнэг свои стада осмотреть. Три дня ездил. Когда вернулся, жена спрашивает:

— Сколько лошадей в твоих табунах?

— Не знаю, — отвечает.

— А сколько овец?

— Вот этого я уж совсем не знаю, — говорит Шабар Тэнэг. — Бегают какие-то овцы, да пойди разбери: где свои, а где чужие?

— Тогда скажи, сколько дойных коров ты насчитал в своих стадах?

Почесал затылок Шабар Тэнэг и отвечает:

— Коров доят наши батраки, а больше ничего сказать не могу.

— А как ты думаешь, — вновь задает вопрос жена, — пахотной земли больше в твоих владениях или пастбищной?

— Не приставай ко мне со всякой ерундой! — рассердился Шабар Тэнэг и вышел на улицу.

Призадумалась тогда молодая жена, приуныла. «Говорили мне, что сынок у богача умом не блещет, — думает она. — Но никак не ожидала, что окажется мой муженек круглым дураком».

А богач с женой, глядя на толковую да расторопную невестку, не нарадуются.

— Теперь-то наш сын возьмется за ум, — рассуждают они. — Теперь-то нам и помереть не страшно.

А Шабар Тэнэг сидел дома, сидел и говорит жене:

— Что же ты ни разу к своим родителям не съездишь? Да и я не прочь в гостях побывать.

— С тобою жить — родню смешить, а в путь поспешать — народ потешать, — отвечает жена. — Уж лучше ты один поезжай.

После такого разговора обратился Шабар Тэнэг к своим родителям со словами:

— Надумал я к тестю в гости поехать. Да и жена советует мне развеяться в дороге от забот и раздумий.

«Каким смышленым становится наш сынок! — думают отец с матерью. — Вот что значит — жить с умной женой!»

— Надень красивую одежду, садись на доброго коня и поезжай, — напутствует отец.

Надел Шабар Тэнэг самый лучший дэгэл, сел на самого послушного коня и призадумался.

— Или ты чего забыл, или о чем-то печальном вспомнил? — спрашивает отец.

— Дороги к тестю не знаю, — отвечает Шабар Тэнэг.

— Это не беда, — говорит жена. — Поезжай прямо и не сворачивай с пути. Если свернешь — в волчьи лапы попадешь. За таежным распадком, на светлой опушке, новый дом увидишь. Там и живет твой тесть. Обрадуется он зятю, самую жирную овцу заколет, самой крепкой архи поставит. Ты не набрасывайся на мясо так, словно тебя дома не кормят, не жадничай, ешь в меру, а не то живот заболит. Крепкой архи много не пей, пригубь только. Да смотри не дури.

— Сам знаю, — отвечает тот.

— Как постелют тебе постель и спать положат, ты верхнюю одежду сними, бережно сложи. Понял?

— Чего тут не понять! — говорит Шабар Тэнэг.

И поехал он рысью по той дороге, которая привела его в глухой таежный распадок, где не пройти и не проехать. Видит Шабар Тэнэг: на самой дороге большущая сосна стоит. «Жена наказывала не сворачивать с пути, — думает путник. — Как же мне с этой сосною быть? Если объехать ее — значит свернуть, если свернуть — значит заблудиться». Стал Шабар Тэнэг на сосну взбираться, стал коня через могучее дерево перетаскивать. За один сучок хватается, за другой цепляется. Не выдержала ветка, сломалась, покатился Шабар Тэнэг вниз, головой о землю ударился, лежит, обхватив сосновую ветку, и думает: «Вот как помирают, сорвавшись с сосны».

В ту пору два мужика лес рубили и заметили, что конь с утра до вечера беспризорный стоит. «Отчего бы коню под седлом без хозяина в лесу оказаться?»- подумали мужики. Подошли поближе и видят — седло серебром отделано, уздечка золотыми заклепками изукрашена. Подошли вплотную, глядят — под сосной лежит молодой парень с вытаращенными глазами, с сосновой веткой в обнимку. «Наверное, притомился человек, выбрал место в тенечке и прохлаждается», — думают мужики, а сами спрашивают:

— Давно ли отдыхаете?

— Я не отдыхаю, — отвечает им парень. — Я с сосны свалился, о землю убился и помер.

— Мертвые глазами не хлопают, губами не шлепают, — говорят мужики. — Значит, ты еще жив.

— Ладно, если жив, то встану, — согласился парень, отбросил ветку и поднялся на ноги.

— А зачем тебя на сосну понесло? — спрашивают мужики.

— Жена строго-настрого наказала с пути не сворачивать, чтобы не заплутать да в волчьи лапы не попасть. Ехал я, ехал, гляжу — на моей дороге большущая сосна стоит. Хотел забраться на нее и коня перетащить на ту сторону, да вот сорвался, — пожаловался парень.

— Садись на коня, мы тебя на дорогу выведем, — сказали мужики. Обвели они коня с всадником вокруг сосны.

— А куда ты путь держишь? — спрашивают.

— К тестю еду.

— Поедешь по этой дороге до конца, на краю леса увидишь высокий красивый дом. Там и живет твой тесть, — напутствовали его мужики.

И поехал Шабар Тэнэг дальше. Ехал, ехал и добрался до опушки леса. А там высокий красивый дом стоит. Подъехал Шабар Тэнэг к дому, а тесть его на улице встречает, как родного привечает. «Зять наш приехал!» — говорит. Под руку гостя берет, в новый дом вводит. Из-за трех занавесок теща выходит. «Сын наш приехал!» — приговаривает.

Посадили старики дорогого гостя за стол, поставили перед ним дымящееся мясо, свежей архи налили.

— Выпей, — говорят, — за первый свой приезд к нам.

Пригубил зять и отвечает:

— Больше не буду, сами пейте!

Старик со старухой архи попивают, мясо гостю подставляют:

— Не нравится архи — хоть мяса отведай.

Съел он один кусочек, съел другой и говорит:

— Спасибо за угощенье, я уже сыт.

— Сын богача, привыкший к разносолам, мясо наше за еду не считает, — опечалились старики. — Устал, наверное, с дальней дороги.

Стала теща готовить зятю постель. Тот разделся и лег в чем мать родила. Лежит и думает: «Как только старики лягут спать, все мясо украдкой съем».

А старик со старухой все никак угомониться не могут, архи попивают, про зятя рассуждают.

Наконец стемнело. Все в доме и во дворе затихло. Поднялся Шабар Тэнэг с постели, стал пробираться к столу. Пока крался вдоль стены, задел плечом полку, опрокинулся на него кувшин с тараком. Потрогал парень рукой — и здесь молоко, и там липко. Решил он отереться, вышел на крыльцо, нашарил рукой берестяной туесок с бараньей шерстью, стал та-рак вытирать. А тут и луна взошла. Глянул парень, и себя не узнал: с ног до головы покрыт он бараньей шерстью, и стало ему мерещиться, что он в барана превратился.

Тем временем за воротами звякнуло, за тесовыми стукнуло. Воры явились с большим ящиком на телеге.

Спрятался Шабар Тэнэг среди овец, думал — не заметят его полуночные гости. А им как раз овцы-то и нужны были. Остановили воры телегу возле стайки, сорвали с нее крышу. Самый проворный вор в стайку запрыгнул.

Стал он баранов хватать, дружку подавать, а тот — в ящик добычу складывает. Шабар Тэнэг и опомниться не успел, как в ящике оказался. Стегнули воры лошадей и понеслись по дороге. Ящик подскакивает, бараньи рога да копыта то в бок, то в живот Шабар Тэнэгу упираются, вот-вот насквозь проткнут.

Понемногу стало светать. И когда проезжали воры мимо родного дома Шабар Тэнэга, то овцы в ящике услышали блеяние своих сородичей, сами заблеяли в ответ. «Если я — баран, то и мне отставать негоже», — подумал Шабар Тэнэг, да так взревел, что воры с испугу с телеги попадали. «За нами гонятся!» — закричали, лошадей выпрягли и ускакали верхом, оставив на дороге телегу с ящиком.

С восходом солнца стала жена Шабар Тэнэга скот на пастбище выгонять, увидала на дороге телегу с большим ящиком. «Что бы в нем могло быть?»- подумала. Заглянула внутрь, а там ее глупый муж сидит на корточках среди баранов, глаза вылупил, на жену смотрит, словно признать не может.

— Что с тобой стряслось, несчастный? — спрашивает жена. — Как ты сюда попал?

А муж отвечает:

— Попал я сюда потому, что стал бараном. А бараном я стал потому, что отправился к тестю в гости и, по твоему совету, все время ехал, не сворачивая с пути. Когда же повстречалась мне на дороге сосна, я, памятуя твой совет, полез на дерево, стал перетаскивать через него коня, свалился и помер. Два мужика оживили меня, посадили на коня, на дорогу вывели, по которой я добрался до тестя. Провел он меня под руку в дом, и теща за стол усадила, угощать стала. Я, по твоему совету, пить архи не решился, от мяса отказался, спать лег голышом. Только уснуть на голодный желудок не смог. Тогда я поднялся, хотел что-нибудь съестное найти, но опрокинул на себя кувшин с тараком. Хотел отереться, на крыльцо вышел, туесок с бараньей шерстью нашел, начал вытирать тарак и не заметил, как в барана превратился. Тут воры нагрянули, закинули полдюжины баранов — и меня в том числе — в ящик и привезли сюда.

Жена быстренько провела Шабар Тэнэга в дом, пока люди не увидели, нагрела воды, соскоблила с несчастного дурака баранью шерсть, помыла его и причесала. Потом отправила к родителям человека с весточкой: «Ваш зять Шабар Тэнэг иышел ночью на крыльцо и увидал воров в овчарне. Погнался он за ворами в чем мать родила, всю ночь гнался и наконец настиг их невдалеке от своих владений. Пришлите одежду зятя, коня его пригоните, да овец своих заберите».

— До чего умен наш зять! — сказали тесть с тещей, прочитав весточку. — До чего отважен! Всю ночь не спал, за ворами гонялся, наше добро спасал.

Так жена с Шабар Тэнэгом всю жизнь и промучилась.

ХАН-ГУЖИР

В прежнее счастливое время жил-был семидесятилетний царь Богдор со своей шестидесятилетней женой Урма-гохон. Не было у них детей, некого было ласкать на коленях да баловать. Зато паслись на их землях бесчисленные стада скота, переходя с северных склонов на южные, с поднебесных вершин в долину. Давно потерял счет царь Богдор и своим подданным, жившим по южной стороне горы на плодороднейших землях, не зная ни нужды, ни горя.

Однажды отправился царь взглянуть на своих подданных, осмотреть табуны скота, успевшие расплодиться вдвое со времени последней поездки Богдора по своим владениям. Увидел он свои стада, отары да табуны и погрузился в глубокое раздумье: «Кто после моей смерти станет обладателем богатства, которое я приобрел трудами всей жизни?»

И заплакал царь Богдор от мысли, что нет у него детей. Печальный и тихий воротился он домой, а царица его спрашивает:

— Отчего темен твой взгляд и не царственна походка?

— Все благополучно в наших владениях, все идет своим порядком, — успокоил жену царь Богдор, — подданные сыты и здоровы, стада наши умножились вдвое против прежнего. А задумался я о том, что некому будет наследовать все это богатство.

— Вот уже три месяца, как я жду ребенка, — говорит Ур-ма-гохон. — И сердце подсказывает, что это будет сын.

Услышав такие слова, обрадовался царь Богдор великой радостью. И смеялся он, и приплясывал, и взъерошивал свои волосы, и приглаживал их. А потом поел в охотку и заснул крепким сном.

Прошли месяцы томительного ожидания. Наконец минули сроки, и ровно в полночь родила царица сына. Верхняя часть туловища у новорожденного была из чистого золота, нижняя — из чистого серебра, в правой руке он держал знак победы над врагами, а в левой — знак удачливой охоты.

Стал ребенок расти не по дням, а по часам. Через месяц он уже не умещался на шкуре годовалого барана и не мог насытиться молоком от одной коровы. Через два — стала мала шкура годовалого бычка, а молока двух коров хватало только на обед.

На третий день приготовил царь Богдор гору мяса и озеро вина, созвал подданных разделить с ним великую радость. Когда все собрались, царь налил почетную чару вина, отрезал самый вкусный кусок мяса и сказал:

— Пусть выпьет это вино и съест мясо тот, кто даст имя новорожденному.

Долго никто не решался выступить из толпы, наконец, вышел один сухонький-пресухонький старичок с бородою до земли. Выпил он вино, съел мясо и дал новорожденному имя Хан-Гужир. После этого старичок удалился, а пир продолжился с новой силой. Девять суток гуляли подданные царя Богдора, на десятые едва разошлись по домам.

Долго ли, коротко ли, а пришла пора выбирать коня для Хан-Гужира. Но в табунах Богдора не нашлось коня подстать царевичу, не нашлось доспехов, которые мог бы надеть молодой богатырь. Кликнули тогда сухонького-пресухонького старичка с бородой до земли, предстал он перед царем и говорит:

— За девятью чугунными горами пасется богатырский гнедой конь, который ждет своего хозяина. Добраться же до тех гор может только брат царя Богдора Зотон-Хара на своем белом коне. Пусть Зотон-Хара захватит с собой девять черных баранов и девять котлов тарасуна. По приезде надо побрызгать тарасуном на все четыре стороны, ублажая духов девяти чугунных гор и духов дороги, со словами: «Это моим друзьям, впереди сидящим и сзади караулящим!» — бросив при этом девять кусков мяса к подножию горы.

Выслушав наставление, отправился Зотон-Хара к девяти чугунным горам. По приезде туда совершил он положенное жертвоприношение и увидел гнедого коня, который съел всю траву на девяти горах и спустился в долину. Хотел Зотон-Хара поймать его, но конь не дался и убежал. Пустился Зотон-Хара в погоню, и они трижды обежали землю. Наконец говорит гнедой конь:

— Стреляй в меня! Если стрела коснется всех четырех моих копыт, то я дамся тебе в руки.

Выстрелил Зотон-Хара, коснулась стрела всех четырех копыт — и остановился гнедой конь. Взнуздал его Зотон-Хара и привел ко дворцу царя Богдора. Привел со всем снаряжением и богатырскими доспехами.

Завидев прибывшего с конем дядю, выбежал Хан-Гужир из дворца, взял гнедого за повод и привязал к золотому столбу.

Через малое время говорит Хан-Гужир своим родителям:

— Хочу отправиться на поиски своей суженой. Благословите меня.

— Твоя суженая — дочь Гули-хана. Нет красивее ее на этой земле. Когда она выходит из дворца темной ночью, вокруг становится светло, как днем, и люди пробуждаются, думая, что взошло утреннее солнце и наступил день. Звать ее Гонок-гохон-духэ. Поезжай прямиком к Гули-хану и напомни ему об обещании, которое он дал в молодости. А поклялись мы с ним однажды породниться. Дело было на охоте, и, чтобы скрепить договор, мы обменялись дичью, зажаренной на рожне, съев эту дичь в знак будущего родства.

Облачился Хан-Гужир в царские одежды, надел боевые доспехи, взял лук и колчан со стрелами, простился с родителями, сел и поехал прямиком к Гули-хану.

Вышли родители проводить своего сына и увидели только облачко пыли да красную кисточку шапки за девятью горами.

— Едва ли кто-нибудь еще имеет такого сына, как мы! — сказали мать с отцом.

Долго ехал Хан-Гужир. Наконец увидел на краю долины два великолепных дворца. В одном из них жил Гули-хаи, в другом — его дочь. Подъехав ко дворцу красавицы Гонок-гохон-духэ, богатырь слез с коня, привязал его к бронзовому столбу, переступил порог и, поздоровавшись с хозяйкой, сел на почетном месте для гостей.

Гонок-гохон-духэ принялась угощать путника и, желая испытать его прозорливость, подала ему золотую чашу с отравленным питьем. Но прежде чем пригубить чашу, Хан-Гужир опустил в нее мизинец, и когда тот почернел от яда, гость спросил хозяйку:

— Зачем ты меня испытываешь таким жестоким испытанием? Или вздумала посмеяться надо мной? Или не знаешь, что я твой суженый?

Призналась Гонок-гохон-духэ в своем неведенье и дала Хан-Гужиру слово выйти за него замуж.

— Только испроси согласия моего батюшки, — говорит.

Поехал Хан-Гужир к Гули-хану, вошел во дворец и с порога заявил:

— Здорово, батюшка тесть!

— Какой я тебе тесть! — возмутился Гули-хан. — Я тебя знать не знаю! Была нужда выдавать дочь за первого встречного!

— Я не первый встречный, — говорит молодец. — Я сын царя Богдора, и зовут меня Хан-Гужир. Вспомни о клятве своей молодости.

— Что правда, то правда, — отвечает Гули-хан. — Условились мы с твоим отцом породниться, и я сдержу свое слово, отдам за тебя свою дочь Гонок-гохон-духэ. Но сначала победи Тальян-шара-мангатхая, у которого пятьдесят восемь голов. Этот злодей вконец меня разорил, поедая моих подданных и мой скот.

Ничего не оставалось делать Хан-Гужиру, согласился он сразиться с грозным Тальян-шара-мангатхаем. Вышел из дворца, сел на коня и поехал к царевне Гонок-гохон.

— Твой отец Гули-хан не против нашей свадьбы, но сначала просит победить Тальян-шара-мангатхая, у которого — ни много ни мало — пятьдесят восемь голов.

Тогда Гонок-гохон-духэ говорит своему суженому:

— Ты должен знать, что победить Тальян-шара-мангатхая невозможно. Силою он не уступит самым плечистым силачам, в меткости — лучшим стрелкам из лука. Не лучше ли тебе возвратиться домой, чем рисковать жизнью ради меня? Ты везде найдешь себе невесту.

— Подобно тому как женщины не оставляют выкроенное несшитым, так и мужчина не должен отказываться от своего намерения, — сказал Хан-Гужир, простился со своей невестой и отправился на поединок с мангатхаем. По дороге богатырь спрашивает у подданных Гули-хана:

— Откуда является в ваши края Тальян-шара-мангатхай?

— Перед восходом солнца вскипает желтое море, покрывается желтой пеной, и на берег ступает проклятый Тальян-шара-мангатхай, — отвечают подданные.

Тогда Хан-Гужир поехал к желтому морю и спрятался на берегу, ожидая выхода из воды ненасытного чудовища.

Вот взволновалось желтое море, вскипело желтою пеной — и вышел на берег Тальян-шара-мангатхай. Следом за ним выскочила рыжая собака, которая за три версты чует чужого; вылетели беркут и коршун, которые распознают чужого за семь верст.

Идет Тальян-шара-мангатхай, несет на плече топор. Впереди мангатхая бежит его рыжая собака, над головой вьются беркут и коршун. Все пятьдесят восемь голов чудовища заняты делом: одни разговоры разговаривают, другие песни поют, третьи трубки курят, остальные загадывают друг другу загадки.

Вдруг залаяла рыжая собака, почуяв опасность, вьется перед мангатхаем, не дает ему дальше идти. Рассердился мангатхай.

— Я, — говорит, — и без этой дурной собаки проживу! — и разрубил ее пополам.

Только тронулся дальше, как заступили ему путь беркут с коршуном. Пуще прежнего рассердился мангатхай и разрубил пополам обеих птиц. Отправился он дальше без верных своих помощников.

Тут вышел из засады Хан-Гужир, натянул свой тугой лук и говорит:

— Если я счастлив да удачлив, то моя стрела единым махом отсечет все пятьдесят восемь голов Тальян-шара-мангатхая, если незадачлив, то не заденет ни одной из голов, пролетев мимо.

Пропела, просвистела пущенная стрела, отсекла пятьдесят восемь голов — и свалился Тальян-шара-мангатхай замертво.

— Я победил непобедимого, одолел неодолимого! — воскликнул Хан-Гужир. Запалил он огромный костер, сжег, на нем останки мангатхая, а пепел разбросал осиновой лопатой на все четыре стороны.

После этого возвратился богатырь к своей невесте и рассказал о случившемся. Обрадовалась Гонок-гохон-духэ, на славу угостила своего суженого и проводила к отцу.

— Я победил твоего заклятого врага Тальян-шара-мангатхая! — сказал богатырь Гули-хану. — Отдавай за меня свою дочь!

— С радостью отдам, — говорит Гули-хан. — Но, надеюсь, мой зять на откажется оказать еще одну услугу. Была у меня собака Гунир, да потерялась. Ходят слухи, что живет она в южных краях. Приведи мне ее.

Узнала об этом Гонок-гохон-духэ и говорит своему жениху:

— Гунир — не простая собака, а покровитель южных краев. Никто не может победить ее. Всех, кто приблизится к ней на расстояние трех верст, Гунир проглатывает целиком. Лучше поезжай домой. Найдешь себе другую невесту, а ради меня не стоит рисковать жизнью.

— Не пристало мужчине отказываться от своего слова.

Тогда Гонок-гохон-духэ говорит:

— Прежде чем искать собаку Гунир, обратись к девяноста девяти небесным кузнецам.

Выковали кузнецы ему железный обруч, цепь и надежные путы, а потом дали совет:

— Подходи к собаке Гунир только тогда, когда она спит. Если она и в самом деле засыпает, то закрывает правый глаз, и в правом уголке ее пасти выступает пена. Когда она притворяется спящей, то закрывает левый глаз и пена выступает в левом уголке ее пасти.

Поблагодарив девяносто девять кузнецов за труды и за совет, отправился Хан-Гужир в южные края, где обитает собака Гунир. На седьмой день своего пути увидал он огромную собаку, которая лежала на боку, прищурив левый глаз, и в левом уголке ее пасти выступала пена.

Тут Хан-Гужир собрал все свои волшебные силы, обернулся соловьем и запел, засвистал, порхая над головой собаки Гунир. Начала дремать собака Гунир, убаюканная соловьиным пением. И наконец заснула крепким сном, закрыв правый глаз.

Тогда Хан-Гужир снова обратился в человека, надел на собачью морду крепкий железный обруч, на шею тяжелую цепь, на две передние и одну заднюю ноги накинул путы, стреножив собаку Гунир. Потом пнул ее трижды. Проснулась собака Гунир, рванулась, изогнулась змеей, да не тут-то было: надежно сработали небесные кузнецы. Тогда спрашивает она Хан-Гужира:

— Кто ты таков и как тебя зовут? Если хочешь убить меня, то убей сейчас же! Если не держишь на меня зла, то освободи и скажи: зачем пожаловал?

Назвал Хан-Гужир свое имя и говорит:

— Я не собираюсь убивать тебя. Просто Гули-хан велел привести тебя во дворец. Если ты согласна пойти со мной по доброй воле, то я освобожу тебя.

Согласилась собака Гунир. Тогда Хан-Гужир снял с нее путы, сел на коня, а собаку повел в поводу. Подъехал Хан-Гужир прямиком ко дворцу Гули-хана.

— Забирай свою собаку! — кричит.

Выбежал Гули-хан на крыльцо, увидел собаку Гунир и от страха чувств лишился.

Похлестал Хан-Гужир своего будущего тестя по щекам, открыл хан глаза и слезно попросил отвести собаку туда, откуда молодец ее привел.

— А в награду за службу даю тебе половину скота, — говорит Гули-хан.

Снял Хан-Гужир намордник с собаки Гунир и отдал ей подаренный скот.

— Теперь-то я наемся досыта! — обрадовалась собака Гунир.

Снял Хан-Гужир с собаки ошейник, снял цепь и отпустил ее вместе со скотом на все четыре стороны.

— Если тебе будет трудно, если в беду попадешь, — говорит она Хан-Гужиру на прощанье, — то позови меня.

Распростились они, и Хан-Гужир вошел во дворец своего будущего тестя.

— Теперь-то ты отдашь за меня свою дочь? — спрашивает он Гули-хана.

— Да разве я отказываюсь! — отвечает Гули-хан. — Но человек всегда мечтает о лучшей доле. Вот и я хочу стать старшим лекарем Эсэгэ-Малан-тэнгира. Для этого нужно лишь иметь перо Хан-Хэрэгдэ-птицы. Достань мне его!

Поехал Хан-Гужир ко дворцу Гонок-гохон-духэ. Спрашивает она своео суженого:

— Что сказал тебе отец на этот раз?

— Он велел достать перо Хан-Хэрэгдэ-птицы.

Говорит царевна сквозь слезы:

— Мой отец нарочно посылает тебя в опасные поездки. Лучше возвратись к своим родителям, они давно ждут сына. Найдешь себе невесту получше меня!

— На середине реки коней не меняют, мужчина на полпути не останавливается, — говорит Хан-Гужир. Простился он с невестой и отправился в дальний путь доставать перо Хан-Хэрэгдэ-птицы.

Ехал он, ехал и доехал до желтого моря. Видит: неподалеку от моря сидят на сосне три птенца и горько плачут.

— Чьи вы будете и почему плачете? — спрашивает Хан-Гужир.

— Мы дети Хан-Хэрэгдэ-птицы, — отвечают они. — Наш отец три года воевал с двадцатипятиголовым змеем по прозванию Хорто-Шарта. Одолел злодей нашего отца и съел шестерых наших братьев. Сегодня должен съесть и нас.

— Где обитает двадцатипятиголовый змей Хорто-Шарта и откуда он появляется? — спрашивает Хан-Гужир.

— Змей живет на дне желтого моря, — отвечают птенцы. — Перед тем как злодею выйти на берег, море волнуется и пенится белой пеной; потом вскипает и пенится желтой пеной, вслед за этим появляется двадцатипятиголовый змей, съедает очередную жертву и опять скрывается в морской пучине.

Подъехал Хан-Гужир к морю, обратился в золотую березу. Разрослась береза, закудрявились ее листья и бросили на море прохладную тень. Тысячи птиц свили гнезда на ее золотых ветвях и запели песни. Вот взволновалось желтое море и вышло из берегов. Но выстояла золотая береза против набежавшей большой волны. Тогда запенилось море белой пеной, вскипело желтой пеной, и вышел на берег двадцатипятиголовый змей. Одни головы говорят:

— Съедим-ка последних сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы!

Другие судачат:

— Еще вчера на берегу не было золотой березы! Откуда она взялась? Не на беду ли она явилась?

Остальные посмеиваются:

— Что нам бояться какой-то березы! От прибыли худа не бывает!

Едва змей Хорто-Шарта поравнялся с березой, как Хан-Гужир принял прежний облик, натянул тетиву своего тугого лука с такой силой, что лопатки на спине сошлись, и пустил боевую стрелу. Отсекла стрела все двадцать пять змеиных голов. На последнем издыхании брызнул змей в Хан-Гужира своей черной кровью, величиною с клеща. Вскочил Хан-Гужир на гнедого коня и пустился бежать. Кровяной клещ — за ним. Трижды обежали они вокруг земли, на исходе третьего круга настиг кровяной клещ Хан-Гужира и вцепился ему в правую щеку. Упал Хан-Гужир с коня и начал терять сознание. Тогда говорит гнедой:

— Призови на помощь собаку Гунир, она поможет тебе.

Из последних сил позвал Хан-Гужир собаку и умер. Стал гнедой конь караулить своего хозяина, оберегать его богатырское тело от поругания.

Прибежала собака Гунир и спрашивает:

— Отчего умер мой друг, богатырь Хан-Гужир?

Рассказал гнедой конь о том, как приключилась смерть. Выслушала его собака Гунир и говорит:

— За доброго друга себя не пощажу, лишь бы вернуть ему жизнь.

А потом обратилась к гнедому коню с наказом:

— Когда твой хозяин оживет, то пусть похоронит меня в таком месте, где в летние дни не потеют и веет прохлада от душистых деревьев с золотыми листьями; где в зимние морозы не зябнут и золотые лучи пригревают Тридцать Теплых бугров и Три Черных озера.

Сказав это, собака Гунир целиком проглотила Хан-Гужира. Высосал ее желудок черную ядовитую кровь из Хан-Гужира, и вышел он на свет живой и невредимый.

Говорит ему гнедой конь:

— Пожертвовав собой, тебя оживила собака Гунир. Она просила похоронить ее на Тридцати Теплых буграх у Трех Черных озер, где летом не потеют и зимой не зябнут.

Тем временем скользнула по травам крылатая тень, прилетела Хан-Хэрэгдэ-птица, стала благодарить Хан-Гужира за спасение детей, стала свою дружбу предлагать:

— Если нагрянет беда, то призови меня, я приду и помогу тебе. Если же мне будет худо, то ты придешь на помощь.

Дала ему Хан-Хэрэгдэ-птица перо из своего крыла и говорит:

— Отнеси обещанное Гули-хану, а я сама похороню собаку Гунир на Тридцати Теплых буграх у Трех Черных озер.

Возвратился Хан-Гужир с пером Хан-Хэрэгдэ-птицы, подъехал ко дворцу Гули-хана и кричит:

— Выходи, мой будущий тесть. Получай перо Хан-Хэрэгдэ-птицы!

Вышел Гули-хан на крыльцо, увидал перо, руками замахал:

— Не зная волшебной силы этого пера, не размахивай им! Лучше спрячь и не показывай!

Прислонил Хан-Гужир волшебное перо к южной стене дворца — пошатнулся дворец к северу; прислонил перо к северной стене — пошатнулся дворец к югу, едва не рассыпался.

— Убери ты его подальше! — взмолился Гули-хан.

Тогда Хан-Гужир переломил перо пополам, а потом еще пополам, спрятал в карман и говорит своему будущему тестю:

— Если один вид волшебного пера так страшен тебе, то зачем же посылал за ним? Если не хочешь выдать за меня свою дочь, то скажи об этом прямо.

— Я был бы рад вашей женитьбе, — ласковым голосом заговорил Гули-хан, — но мне сильно нездоровится, замучил меня вконец сухой кашель. Говорят, в печени жестокого царя Наран-Гэрэла слежалось желтое масло величиной с бабку. Кто это масло съест, тот мигом выздоровеет и уже никогда не будет кашлять. Добудь мне это масло.

Ничего не оставалось делать Хан-Гужиру, как согласиться на еще одно испытание. Поехал он к Гонок-гохон-духэ, рассказал ей о своей новой заботе.

— Лучше возвращайся к отцу с матерью, — говорит невеста, — они все глаза проглядели, тебя дожидаясь. Откажись от меня! Такой молодец найдет себе невесту получше!

— Ретивого коня на полном скаку не остановишь, — отвечает Хан-Гужир. — Не пристало молодцу отказываться от своего намерения.

Поехал Хан-Гужир на поиски жестокого царя Наран-Гэрэла. Едет и видит, лежит на дороге человек, у которого верхняя часть туловища целая, а нижняя — без плоти, одни лишь голые кости. Подъехал Хан-Гужир поближе. Лежащий человек приподнялся и спрашивает:

— Чей ты будешь и куда путь держишь?

— Я сын царя Богдора, звать меня Хан-Гужир, еду я к жестокому Наран-Гэрэлу, чтобы добыть из его печени кусок желтого масла величиною с бабку. А как тебя звать-величать? И почему ты оказался на дороге?

— Мое имя Хоходой-Мэргэн. Три года я воевал с жестоким Наран-Гэрэлом. Но даже молнии, которыми я хотел поразить его, не причинили Наран-Гэрэлу никакого вреда. Он непобедим. Пожалей свою молодость и возвращайся домой. Мне тоже советовали не связываться со злодеем, но я не послушался и вот лежу едва живой.

Ничего не сказал на это Хан-Гужир, дернул повод и поехал вперед на своем гнедом коне. Подъезжая к царству Наран-Гэрэла, обратился молодец в нищего, коня обратил в костлявую клячу, а потники и седло в лохмотья. Представ перед Наран-Гэрэлом, нанялся он в пастухи телят, сказав, что платы не потребует, а только пусть позволят ему питаться курунгой и этим он будет доволен.

Стал Хан-Гужир пасти телячье стадо. Однажды Наран-Гэрэл спрашивает у своего пастуха:

— Въехав в мои владения, не встретил ли ты лежащего на дороге Хоходой-Мэргэна? Во время битвы я ударил его волшебным ножом. Падая на землю, Хоходой-Мэргэн вырвал из моих рук нож и положил под себя. Я не стал подходить к поверженному, опасаясь собственного ножа. Принеси мне его от Хоходой-Мэргэна, только не говори, что ты послан мною.

Согласился Хан-Гужир и поехал обратной дорогой. По пути обратился он в прежнего молодца и, поравнявшись с Хоходой-Мэргэном, попросил у него волшебный нож Наран-Гэрэла.

— Я отдаю тебе нож с надеждой, что ты одолеешь им жестокого Наран-Гэрэла, — сказал лежащий на дороге Хоходой-Мэргэн.

Взяв волшебный нож, вернулся Хан-Гужир ко дворцу жестокого Наран-Гэрэла и закричал:

— Выходи, хозяин-батюшка! Нашлась твоя пропажа!

Увидел Наран-Гэрэл свой волшебный нож, обрадовался и говорит Хан-Гужиру:

— Награжу тебя по-царски, отдам половину подданных, половину скота и золота! Давай сюда нож.

— Забери, если сможешь! — отвечает Хан-Гужир.

Как только протянул Наран-Гэрэл свою правую руку, Хан-Гужир взмахнул волшебным ножом и рассек жестокого царя пополам. Нашел Хан-Гужир в печени своего врага кусок желтого масла величиной с бабку и отправился домой.

Доехал он до того места, где остался лежать Хоходой-Мэргэн, глянул, а тот уже мертвый. Достал Хан-Гужир желтое масло, капнул несколько капель на темя Хоходой-Мэргэна, и ожил он, стал благодарить своего спасителя.

— Если, — говорит, — попадешь в беду — зови меня на помощь!

Побратались они, и Хан-Гужир поехал дальше, а Хоходой-Мэргэн сел на облако и под громовые раскаты поднялся на небо.

Приехав ко дворцу Гули-хана, привязал Хан-Гужир своего гнедого коня к бронзовому столбу, вошел во дворец и говорит:

— На этот раз я привез тебе желтое масло из печени жестокого царя Наран-Гэрэла. Отдавай за меня свою дочь!

— Я тебе уже обещал отдать ее, а мое слово верное. Но услужи мне в последний раз. Каждый год я приношу жертву Эсэгэ-Малан-тэнгиру. От этих жертвоприношений я вконец разорился. Поднимись на небо и вытребуй у тэнгира все мои расходы за прежние года.

Только он произнес эти слова, как надвинулась на дворец черная туча, сверкнула ослепительная молния и испепелила неразумного и жадного Гули-хана. Воскресил бы его Хан-Гужир желтым маслом, но дунул ветер — и даже пепла не осталось.

Тогда поехал Хан-Гужир к своей невесте Гонок-гохон-духэ и рассказал ей о глупой смерти отца. Погоревали они, поплакали, наконец, невеста говорит:

— Слезами отца не воскресить, а живым о жизни подумать надо.

И решили они перекочевать со всеми своими подданными и скотом во владения царя Богдора, отца Хан-Гужира. Гонок-гохон-духэ велела людям в три дня собраться самим и согнать в гурты весь скот. На четвертый день отправились они в путь.

Хан-Гужир говорит своей невесте:

— Три года я не знал покоя, три года не смыкал глаз. Я лягу спать, а вы поезжайте прямо. Если случится беда, ткни меня в бок золотым шилом, я и проснусь.

Лег он на повозку и заснул крепким сном. На девятый день пути закрыли солнце два черных крыла, налетело громадное чудовище, похитило половину подданных, половину скота и поднялось в поднебесье. Ткнула Гонок-гохон-духэ своего жениха золотым шилом в бок — не смогла разбудить. Тогда заплакала она, обхватив голову Хан-Гужира, и одна слеза попала ему в ухо. Проснулся Хан-Гужир, схватил свой тугой лук и пустил стрелу вслед улетающему чудовищу, а сам пошел в направлении полета пущенной стрелы.

Летит крылатое чудовище по поднебесью, летит вдогонку каленая стрела, скачет вслед за ними по степи Хан-Гужир на своем гнедом коне. Прискакал к тому месту, где небо с землей сходятся и расходятся. Ласточки, пытающиеся перелететь на другую сторону, падают, рассеченные надвое, одна половина остается на земле, другая — на небе. Остановил Хан-Гужир своего коня у самого края бездны, раздумывая, как попасть на другую сторону. Тут говорит ему гнедой конь:

— Я смогу перескочить, но и ты сумей удержаться!

Отступил конь на суточное расстояние от края бездны, разбежался и на полном скаку перемахнул на другую сторону. Только конец хвоста отсекли ему сошедшиеся небо и земля. Поехал Хан-Гужир дальше и увидел дворец.

— Кто здесь хозяин? — спрашивает он у дворцовых слуг.

— До вчерашнего дня жили во дворце четыре брата с матерью-вдовой, — отвечают слуги. — Но вот отправилась мать на охоту, а возвратилась со стрелой в спине. Сыновья с утра поехали хоронить свою мать, но скоро должны вернуться.

Попросил Хан-Гужир показать ему стрелу, которой была убита хозяйка дворца. «Да это ж та стрела, которую я пустил вслед чудовищу, похитившему скот и подданных!» — удивился он и спрятал стрелу в колчан.

Тем временем вернулись с похорон четыре брата. Рассказал им Хан-Гужир о своей погоне за чудовищем, о своей стреле, похищенных людях и табунах, а потом спрашивает:

— Добром отдадите моих подданных и мой скот или биться будем?

Не согласились братья решить дело миром. Первым вышел на поединок самый старший. С него начал счет своим победам Хан-Гужир, довел этот счет до четырех. Потом запалил большой костер, сжег останки четырех братьев, забрал свое добро, забрал добро побежденных и отправился туда, где оставил свою невесту.

На полпути повстречались ему два молодца, поспешавшие навстречу крупной рысью на белых конях. Остановил их Хан-Гужир и спрашивает:

— Чьи вы будете и куда путь держите?

— Мы дети царя Богдора, — отвечают молодцы, — едем искать своего старшего брата Хан-Гужира, который, по слонам наших родителей, уехал сватать дочь Гули-Хана. Но с тех пор минуло десять лет, а брат наш не возвращался. Мать с отцом денно и нощно плачут о нем, просят узнать, жив он или мертв. Не слыхал ли ты, путник, о нашем брате?

— Нет, не слыхал, — сказал Хан-Гужир и поехал своей дорогой. Отъехав за ближайшую сопку, вынул он из колчана стрелу и начертал на ней: «Я сын царя Богдора, Хан-Гужир, не узнанный вами». А потом натянул тетиву и пустил стрелу со словами:

— Если они и в самом деле мои братья, то поймают стрелу на лету и прочтут написанное на ней; если они чужие, то стрела моя прошьет их и возвратится назад!

Поймали молодцы пущенную стрелу на лету, прочитали надпись и поскакали за братом. Взявшись за правые руки, они крепко прижимали друг друга к богатырской груди, а потом поехали втроем к тому месту, где Хан-Гужир оставил свою невесту Гонок-гохон-духэ. С радостью встретила их Гонок-гохон-духэ, накормила лучшими кушаньями, напоила лучшими напитками. Отдохнули они трое суток и отправились дальше.

Узнали престарелые царь с царицей радостную весть, выехали за три версты встречать своего сына Хан-Гужира и его невесту Гонок-гохон-духэ. Ни в чем не стали скупиться царь и царица. Новых подданных поселили на самых плодородных землях, скот поставили на богатые травами пастбища, на которых он стал нагуливать жир и расплодился в несметном числе.

Разместив и устроив подданных, сыграли наконец свадьбу. Гуляли гости на пиру девять суток, не замечая дня и ночи. На десятые едва разошлись и принялись за прежние дела.

А Хан-Гужир выстроил себе красивейший дворец рядом с отцовским и переселился в него вместе с молодой женой. Через малое время заступил он место своего отца и стал счастливо царствовать. Младших своих братьев Хан-Гужир сделал могущественными ханами в богатейших краях. Женились младшие братья на царевнах, самых красивых после Гонок-гохон-духэ, и зажили в мире и согласии.

АРЖА БОРЖИ-ХАН И НЕБЕСНАЯ ДЕВА УХИН

Один человек отправил сына на военную службу. Прошли годы. Вернулся со службы сын, но не один. Перед отцом стояли два похожих друг на друга как две капли воды парня. Оба наперебой кричали старику: — Я твой сын! — Нет, я твой сын!

И как не приглядывался к ним старик, не мог признать, кто же настоящий сын, а кто выдаёт себя за него. Взял тогда их старик, и пошёл к Аржа Боржи-хану, надеясь на ум и справедливость хана.

Хан не задумываясь, обещал узнать, кто из двух настоящий сын. И обратился к двойникам:

— Ну-ка, расскажите мне родословную своего отца. Кто из вас помнит имена деда, прадеда, пращуров?

Первый перечислили имена предков до десятого колена. Второй знал имена только деда и прадеда.

Аржа Боржи-хан объявил — старик, твой сын тот, кто помнит родословную в десяти коленах.

Старик поблагодарил хана и пошёл домой. От него не отставали оба парня. Тот, что не помнил родословной, горько плакал. Вскоре они поднялись на холм, а там сидела девушка. Она спросила:

— Кто вы такие? И почему этот парень плачет?

Старик рассказал:

— Отправил я нукером на службу одного сына, а вернулись двое. Я не смог узнать кто из них мой настоящий сын, пошёл к хану, и он мне помог.

— Что же ты плачешь? — спросила девушка у парня.

— Я, я его сын родной, а родословную не помню, так как много лет прослужил, забыл.

Девушка сказала:

— Я вам помогу, баабай, отличить кто из них ваш сын.

И сказала парням:

— Отойдите подальше и бегите сюда. Кто первым добежит, должен запрыгнуть в мою глиняную бутыль, — девушка из-за спины вытащила маленькую бутыль. Кто в неё зайдёт первым, тот и сын этого человека.

Парни отошли, и побежали назад. Парень, помнивший десять поколений, сразу опередил второго, и первым добежав до бутыли, залез в неё. Другой, прибежал запыхавшись, и не смог просунуть в горлышко даже руку. Девушка заткнула пробку и сказала:

— Это чёрт-шолмос. Он хотел стать вашим сыном, обманул и вас, и хана.

Старик и его сын стали горячо благодарить девушку, и побежали к хану.

Аржа Боржи-хан узнав, что его обманул шолмос, рассердился, и велел сжечь чёрта вместе с бутылью.

Хан решил узнать, что это за умная девушка, и послал за ней, но её уже не было. Тогда хан приказал раскопать холм. Из него вышел золотой трон с тридцатью двумя ступеньками. На каждой ступеньке стояло по два стражника из серебра.

Аржа Боржи решил усесться на трон, но когда он взошёл на первую ступеньку, часовые ожили и стали толкать хана вниз. Незадачливый хан упал в грязь. Подойдя к лестнице сбоку, хан прочитал, что это трон Ухин-тэнгэри — небесной девы, повелительницы судеб. Сесть же на него может только тот, кто поднимаясь, расскажет на каждой ступеньке по одному улигеру — сказке каждому стражнику.

И взошедший на трон, станет повелителем Замби Туби — всей земли, а после смерти — небесным ханом в стране Ухин-тэнгэри.

Хан пошёл на трон, рассказывая улигеры. Ему надо было рассказать 64 улигера, а хан рассказав 63, не мог больше вспомнить. Тогда верхние стражники схватили его, и стали бить. Затем передали его стражникам на 31 ступеньке, и так далее. Каждый стражник бил бедного хана, и таким образом они спустили его по лестнице. После хан, от таких побоев и умер. А девушка та и была Ухин-тэнгэри — повелительница судеб. Редко она помогала людям, всё больше было от неё несчастий. Но всё-таки она одна из восточных злых тенгринов, от которой было хоть немного добра.

БОГАТЫРЬ БАЙКАЛ

В старые времена могучий Байкал был весёлым и добрым. Крепко любил он свою единственную дочь Ангару.

Красивее её не было на земле.

Днём она светла — светлее неба, ночью темна — темнее тучи. И кто бы ни ехал мимо Ангары, все любовались ею, все славили её. Даже перелётные птицы гуси, лебеди, журавли спускались низко, но на воду садились редко. Они говорили:

— Разве можно светлое чернить?

Старик Байкал берёг дочь пуще своего сердца.

Однажды, когда Байкал заснул, бросилась Ангара бежать к юноше Енисею.

Проснулся отец гневно всплеснул волнами. Поднялась свирепая буря, зарыдали горы, попадали леса, почернело от горя небо, звери в страхе разбежались по всей земле, рыбы нырнули на самое дно, птицы унеслись к солнцу. Только ветер выл да бесновалось море-богатырь.

Могучий Байкал ударил по седой горе, отломил от неё скалу и бросил вслед убегающей дочери.

Скала упала на самое горло красавице. Взмолилась синеглазая Ангара, задыхаясь и рыдая, стала просить:

— Отец, я умираю от жажды, прости меня и дай мне хоть одну капельку воды…

Байкал гневно крикнул:

— Я могу дать только свои слёзы!..

Сотни лет течёт Ангара в Енисей водой-слезой, а седой и одинокий Байкал стал хмурым и страшным. Скалу, которую он бросил вслед дочери, назвали люди Шаманским камнем. Там приносились Байкалу богатые жертвы. Люди говорили: "Байкал разгневается сорвёт Шаманский камень, вода хлынет и зальёт всю землю"

Только давно это было, теперь люди смелые и Байкала не боятся…

ВОЛК-ПРОСТОФИЛЯ

Однажды голодный волк в поисках пищи брёл по дороге и, увидев пасущуюся на лугу лошадь, сказал ей:

— Лошадь, я тебя съем.

— Ну что ж, ешь, — сказала лошадь. — Только прежде прочти, что у меня на копыте написано.

Стал волк рассматривать, что написано у лошади на копыте. А лошадь как лягнёт его копытом по голове — так наш волк по траве и покатился.

А лошадь тем временем и скрылась.

Очнулся волк, побрёл дальше и охает:

— Никогда я не был грамотеем. И какой шайтан угораздил меня читать, что на копыте написано?

Вот идёт волк и встречает собаку охотника.

— Собака, я тебя съем, — говорит он.

— Хорошо, съешь, — отвечает собака. — Только помоги мне сначала из кустарника принесённую добычу достать: я сама-то уж стара стала — плохо вижу.

— Хорошо, — соглашается волк.

Собака повела волка в чащу кустарника, где её хозяином-охотником был запрятан капкан, а возле него брошена приманка — кусок старой говядины.

— Вот здесь, поищи в кустах, — говорит собака.

Полез волк сдуру в кусты за мясом да и попал ногою в капкан. А собака что есть духу помчалась поскорее домой, чтобы привести с собой хозяина-охотника.

Тут только понял волк, в какую беду он попал; перегрыз себе лапу да на трёх ногах насилу убежал в своё логово, дорогой ругая себя на чём свет стоит:

— Дурень я, дурень. И зачем собаку послушал?

Вот прошло некоторое время. Снова волк проголодался и пошёл отыскивать себе пищу. Бродил он вокруг деревни и увидел: на околице у амбара свиньи роются. Подошёл к ним волк и говорит:

— Свиньи, я вас съем.

— Коли хочешь, ешь, — отвечают свиньи. — Только сначала послушай, как мы песни поём.

— Ну что ж, пойте, а я послушаю, — соглашается волк.

Свиньи стали кружиться вокруг изгороди и подняли такой оглушительный визг, что прибежали люди с палками и, увидев волка, принялись бить его.

Насилу волк вырвался и еле ноги уволок.

Убегая, он снова принялся ругать себя за оплошность.

— И поделом, — говорит он, — мне, дураку серому. Только больше я уж ничьих слов слушаться не буду и первого, кто мне попадётся, живьём съем.

И попадается ему навстречу человек — из лесу дрова везёт.

— Ну, теперь-то я тебя съем! — говорит волк. И уж совсем норовит на человека броситься.

— Ну, что же, ешь, я готов, — говорит человек. — Только тебе на земле меня съесть неудобно: заслышат мои собаки, прибегут, отнимать меня будут. Ведь так?

— Так, — отвечает волк.

— Ну вот. А чтоб никто тебе не мешал, залезем оба на дерево. Там ты и съешь меня.

— Хорошо, — соглашается волк.

Человек быстро взобрался на дерево и кричит волку:

— Полезай и ты!

— Не могу взобраться, — отвечает волк. — Когти не берут.

А человек это и без того знал.

— Ну хорошо, — отвечает он. — Вот я брошу тебе сверху верёвку, ты просунь в неё голову, и я тебя затащу наверх.

Сделал человек на конце верёвки петлю и бросил её волку. Волк живо просунул голову в петлю и кричит человеку:

— Тяни!

Соскочил человек с дерева, ухватился за конец верёвки да и потянул волка вверх. Петля туго стянула шею волка, — тут ему и смерть пришла.

ГАЛДАН И БАИР

В давние времена жили два брата. Они были молоды и не знали жизни. Один был кроткий тихоня, хотел жить советами людей и понемножку стать богатым. Он был старший и звали его Галдан. Младший был решителен, но неслух. Он хотел жить своим умом, и, если придётся, жить богато, если не придётся, жить так, чтобы его все почитали. Звали его Баир.

Захотели братья поучиться, как надо им жить. Галдан сказал:

— Давай поедем к ламам. Они ближе всех к богам. Лучше всех знают как надо жить.

— Давай поедем! — согласился Баир. — Дорога тоже жизни научит.

Поехали. Ехали день, ехали два, ехали три дня. На четвёртый день увидели на дороге двух пожилых людей, которые играли в шахматы. Братья остановились возле них, стали смотреть. Галдан посмотрел немного и заторопил Баира.

— Надо ехать! Мы и так много времени потеряли.

— Я ещё хочу посмотреть, — сказал Баир. — Может быть, в жизни пригодится. Ты поезжай. Я потом догоню.

Уехал Галдан, а Баир остался смотреть игру шахматистов. Прошло три года. Братья ничего не знали друг о друге. Галдан окончил ученье. Узнал от лам как жить надо. Записал их советы в толстую книгу и поехал домой. Долго ехал, наконец доехал до того места, где брата оставил, и увидел, что два пожилых человека всё ещё играют в шахматы, а возле них сидит Баир. Братья поздоровались, и Галдан спросил:

— Ты так три года и просидел?

— Да, так и просидел, — ответил Баир. — Играть научился. Может быть, в жизни пригодится. — А ты где был?

— Я у святых лам жил. Всё теперь знаю. Все законы узнал, чтобы спокойно жизнь прожить, и всё записал в свою книгу. Поедем домой. Теперь я могу тебя научить.

— Пожалуй, поедем! — согласился Баир. И они поехали.

Ехали, ехали и увидели у дороги юрту. Захотели отдохнуть и зашли в неё. А там сидел старик и старуха и плакали:

— О чём вы так горюете, добрые люди? — спросили братья.

— У нас большое горе, — ответил старик. — Хан каждое утро вызывает к себе из народа одного человека играть с ним в шахматы. Проигравшему голову рубит. До сих пор никто его не обыграл. Завтра должен идти наш сын. И наш сын умрёт. Что делать?

И старики ещё сильнее заплакали. Тогда Галдан раскрыл книгу и стал искать подходящий совет.

— Вот, — сказал он, — слушайте совет мудрых лам. Они говорят: "Только судьба знает, что ожидает человека. Человек не может изменить намеченное судьбой. Подчиняйся судьбе!" Так учат святые ламы. Вам, добрые люди, надо подчиниться.

— Не надо вам подчиняться, добрые люди! — сказал Баир. — Назовите имя вашего сына. Я за него пойду к хану.

Старик и старуха поблагодарили и отказались назвать своего сына.

— Мы не хотим, чтобы ты сгубил себя ради нас.

— А я и не собираюсь погибать! — успокоил их Баир.

Галдан стал его отговаривать:

— Не думаешь ли ты, что три года на шахматы смотря, великим шахматистом стал? Говорят тебе, нет человека, который хана может обыграть. Поедем домой.

— Пойду к хану и сыграю, — сказал Баир.

Узнал он у стариков имя сына и утром пошёл к хану. Поздоровались. Хан усадил Баира за стол. Расставили шахматы. Хан спросил:

— Заклад знаешь?

— Знаю.

— С кем играть будешь, знаешь?

— Знаю.

— Про саблю золотую знаешь?

— Не знаю.

— Смотри, над тахтой висит. Видишь?

— Вижу.

— Волшебная сабля! Кто проиграет, сама тому голову рубит.

— Хорошая сабля, — сказал Баир. — Неужели она осмелится ханскую голову рубить?

— Голову проигравшего, — поправил его хан. — Я никогда не проигрываю. Начинай!

Начали играть. Один делает ход, другой делает ход. Ходили, ходили. Черёд хана ходить. Он уже хотел слона передвинуть, как увидел, что какой бы он ход ни сделал, мат получит. Посмотрел на волшебную саблю, а та покачивается, вот-вот с гвоздя соскочит. Стал он думать, как ему выиграть. Три дня думал, ничего не выдумал. А сабля покачивается. Тогда хан сказал:

— Давай ничью делать?

— Нельзя, — вежливо отклонил Баир. — Ваша сабля тогда нам обоим головы срубит. А мне жалко станет, что из-за моей глупой головы ваша голова пропадёт. Вы лучше подумайте, а я пока домой съезжу.

Так сказал Баир и ушёл. А он сидел и думал. Долго он думал, так и умер, ничего не придумав. А народ всю жизнь почитал Баира за то, что многих спас он от смерти.

ГЛУПЫЙ БОГАЧ

Давным-давно одна бедная семья имела быка. Как-то в лесу напали на него семь волков. Бык, защищаясь, пятился, пятился и дошёл таким образом до сарая, что стоял недалеко. И тут случилось так, что он задними ногами открыл дверь и оказался в сарае. Жадные волки — за ним. Во время страшной борьбы быка против семерых волков кто-то из них толкнул дверь сарая, и она закрылась.

На другой день бедняк, ища своего быка, увидел его следы рядом со следами семерых волков и сильно забеспокоился. Что же делать? Решил найти хотя бы кости быка. Следы привели к сараю.

Бык услышал хозяина и замычал. Обрадовался бедняк, что жив его единственный бык, открыл дверь и увидел; бык с красными глазами стоит в углу сарая, выставив вперёд рога. Около него валяются на земле пять волков, а двое сидят в другом углу и облизывают раны. Бедняк добил хищников.

На обратном пути бедняк встретился с богачом-одноулусником. Тот надменно спросил:

— Откуда идёшь, бедняк, со своим единственным быком? Где ты нашёл столько волчьих шкур? Ты должен продать их мне на доху!

Бедняк переступил с ноги на ногу и ответил:

— Мой бык забодал в лесу семерых волков. Если бы вы отпустили своих быков в лес, разве не найдутся для ваших дох даровые волчьи шкуры?

Богач впопыхах прибежал домой, приказал работникам погнать быков в лес, надев на их рога острые стальные наконечники. Богач думал: "Мои быки добудут мне волчьи шкуры. Стану ещё богаче".

И правда, его быки встретились в лесу со стаей волков. Но жадный богач перестарался. Когда быки с рёвом кидались на волков, те отскакивали за сосны. Пытаясь забодать хищников, быки всаживали в деревья свои рога с острыми стальными наконечниками. В это время волки бросались на них и сваливали одного за другим.

Через три дня богач направился по бычьим следам в лес. Он взял с собою работников, чтобы содрали они с волков шкуры. Приехали в лес и нашли бычьи головы, воткнутые рогами в сосны, и ноги, валяющиеся на земле.

ДВА БАРАНА И ЛИСА

Повздорили однажды два барана и начали бодаться. Увидела их пробегавшая мимо лиса, остановилась.

«Если эти двое не успокоятся, то поубивают друг друга. А значит, будет мне мясо на обед.», — подумала лиса и присела на обочине дороги. Сидит, ждет. Долго ждала, наконец не вытерпела.

«Сбегаю, — думает, — посмотрю, что они там не поделили». Подбежала поближе и увидела, как из пораненных бараньих рогов капает кровь на землю.

— А ведь здесь уже сейчас можно полакомиться! — обрадовалась лиса. И когда бараны разошлись на несколько шагов, чтобы с разбега ударить друг друга рогами, лиса успела подбежать и слизать свежую кровь с травы. Словчила лиса один раз, словчила в другой. А в третий раз не успела отскочить в сторону, схлестнулись бараньи рога и в лепешку раздавили лису. Так она бесславно и окончила свой век.

ДВЕ СУМКИ

Давным-давно в привольной степи жил бедный человек. Однажды сговорился он с одним богачом за четверть десятины хлеба обработать его землю. Стал он работать на этого богача, работал до глубокой осени. Когда же подошло время жатвы, выпал большой иней и заморозил долю хлеба бедного человека. Оказалось, что бедный человек проработал даром весь год.

На следующий год опять пошел к тому же богачу и договорился взять за работу полдесятины, но уже из середины полей хозяина. Когда подошла осень, снова заморозило хлеб бедного человека. А хлеб у хозяина опять уцелел. И на этот раз бедный человек ничего не получил.

"Что за чудо, почему у богатого не заморозило хлеб, а у меня заморозило", — подумал бедный человек. И сжалась у него грудь от горя. Решил он найти Мороза-злодея, который замораживает его хлеб. Три дня и три ночи он точил свой топор. Потом отправился в путь. Пошел прямо на запад — туда, куда и олени не доскачут, куда и царь-птица не долетит. Идет, идет, нет конца-края его пути. Вдруг видит, возвышается перед ним гора до небес. Он полез на эту гору и кое-как добрался до вершины. Там и оказалось то место, куда крылатые не прилетали, копытные не доходили.

На самой вершине горы бедный человек увидел дом. Заходит, а перед ним серебряный стол, на столе — всякие кушанья. Наелся бедный человек и спрятался под столом.

Вдруг заходят люди, слышны голоса:

— Аи, еду нашу кто-то съел!

— Какой запах слышу, кто мог зайти? — спрашивает Мороз.

— Мороз! Я тебе своим топором голову отрублю! — отвечает из-под стола бедный человек.

— А почему ты захотел мне отрубить голову? — спрашивает Мороз.

— А почему ты замораживал два года мой участок хлеба, а у богатого хозяина не замораживал?

— Мой мальчик, я не знал, что я замораживал. Выходи сюда, — говорит Мороз.

Когда бедный человек вылез из-под стола, Мороз посадил его за серебряный стол и начал угощать.

— Ты не сердись… Я тебе дам такую вещь, чтобы ты до самой смерти не голодал и не мерз, — сказал Мороз. И дал он бедному человеку сумку. — Эту сумку откроешь, когда нужно будет.

Взял бедный эту сумку и отправился домой. По дороге он очень проголодался и замерз. Открыл сумку. Из нее вышли две девушки и расставили перед бедняком всевозможную еду. Накормив его, они опять зашли в сумку. Пришел он домой и опять открыл сумку. Вышли те же девушки, выбросили из дому все грязные, рваные вещи и наполнили дом всем новым, красивым. Ни в чем не стал нуждаться бедный человек.

Зашел к нему однажды хозяин узнать, почему не идет бедняк работать.

— Откуда у тебя такое богатство? — изумился он.

— А разве я должен всю жизнь быть в нужде? — гордо отвечает бедный человек.

Зависть одолела богатого. Приглашает он к себе бедного человека и давай угощать мясом да крепкой водкой. Напоил он бедного человека, начал расспрашивать. Не удержался бедняк — раскрыл свой секрет. Тогда богатый человек с женой стали еще усерднее поить его водкой, развлекать да уговаривать.

Бедный человек от таких почестей совсем потерял рассудок и дал слово продать свою сумку. Потерял свою волшебную сумку бедный человек, стал жить прежней жизнью. Он снова голодал, мерз, как прежде, плакал и горевал. И решил он еще раз сходить к Морозу.

Взял он топор и опять отправился в путь. Пришел на ту же высокую гору, зашел в дом и стал ждать хозяев.

Вечером пришел Мороз.

— Мороз, ты замораживал мой хлеб два года и заставляешь меня голодать и мерзнуть до сих пор, — сказал ему бедняк.

— Друг мой, я же тебе дал вещь, которая могла тебя всю жизнь кормить и одевать.

— Богатый человек обманул меня и отобрал ее. Убей меня или спасай.

Тогда Мороз дал бедняку сумку красивее прежней.

— Эту сумку передай богатому, а свою возьми обратно.

По дороге бедняк устал, проголодался. Не вытерпел, открыл он сумку. Из нее вышли два дюжих краснолицых парня и давай лупить бедняка.

— Вот тебе, вот тебе, вот тебе!

Бедный человек быстро закрыл сумку и пошел домой.

Отправился он к богатому человеку.

— Откуда приехал? — спрашивает тот.

— А пришел я показать тебе сумку. Она куда лучше прежней, — отвечает бедный человек.

Богатому очень понравилась сумка.

— Мы с тобой друзья, давай меняться, — говорит богатый и протягивает руку к сумке. Поменялись они сумками.

Решил богатый пригласить всех своих приятелей-богачей и стал готовиться к большому пиру. Собрались гости, сидят за столом.

— Я стал еще богаче. Смотрите! — говорит хозяин. Принес свою сумку и открыл ее. Из сумки выскочили два дюжих парня и давай дубасить железными палками хозяина и его гостей. Все они и разбежались.

А бедный человек, сказывают, зажил счастливой жизнью.

ДЕВИЦА ХОНХИНУР

В глубокой долине, изрытой кочкарником, на берегу Золотого озера жила в незапамятные времена девица Хонхинур. И было у нее двадцать семь любимых погремушек.

Пришла однажды к девице хитрая лисица и говорит:

— Позвали меня на свадьбу к Хартаган-хану, а у меня, несчастной, даже погремушек нет. Не дашь ли мне двадцать семь своих, добрая девица Хонхинур?

— А я с чем останусь? — удивилась Хонхинур и не дала лисице погремушек.

Рассердилась лисица и говорит:

— Я ухожу, но через три дня вернусь, если ты и тогда не дашь мне своих погремушек, то я проглочу твое Золотое озеро и растопчу твою кочковатую землю!

Пригрозила и ушла.

Сидит девица Хонхинур, горько плачет. Летели два лебедя, услыхали девичий плач и спрашивают:

— Отчего ты, девица, плачешь?

— Да как же мне не горевать, как мне слез не лить, — пожаловалась Хонхинур. — Приходила ко мне лисица, просила двадцать семь погремушек, а я не дала. Тогда лисица пообещала вернуться через три дня и забрать погремушки. А если я не отдам их, она выпьет Золотое озеро и растопчет мою кочковатую землю.

Говорят два лебедя девице Хонхинур:

— Не печалься и не плачь! Если придет лисица просить двадцать семь погремушек, не отдавай ни одной. А если будет грозить, что проглотит озеро и растопчет землю, ты спроси: "Не оттого ли у тебя такой широкий рот, что ты когда-то уже пыталась проглотить озеро? Не оттого ли у тебя нет копыт, что ты уже пыталась растоптать кочковатую землю?"

Поднялись лебеди и улетели в соседнюю рощу.

А через три дня явилась лисица и говорит девице Хонхинур:

— Отдавай двадцать семь своих погремушек, а не то я проглочу Золотое озеро и растопчу кочковатую землю!

— Не получишь ты двадцать семь погремушек! — отвечает девица Хонхинур. — Не оттого ли у тебя такой широкий рот, что ты уже пыталась проглотить озеро, да не смогла? Не оттого ли у тебя нет копыт, что ты уже пыталась растоптать кочковатую землю, да все без толку?

Удивилась лисица.

— Кто тебя научил таким словам? — спрашивает.

— Сама додумалась, — отвечает девица Хонхинур.

— А пока ты думала, никто рядом не пробегал, никто мимо не пролетал? — не унимается лисица.

— Пролетали два лебедя, — проговорилась девица Хонхинур.

— И куда же они скрылись? — все допытывается лисица.

— В соседнюю рощу улетели, — отвечает Хонхинур.

Пошла лисица искать лебедей. Всю рощу обегала, каждый кустик и дерево обнюхала. Наконец нашла она лебедей в сосновом дупле. Поймала их лисица и давай трепать, приговаривая:

— Зачем вы научили девицу Хонхинур уму-разуму, зачем лишили меня двадцати семи погремушек?!

— Не бей нас, лисица! — взмолились лебеди. — Лучше проси, что хочешь. Все сделаем.

— Отвезите меня за море! — говорит лисица.

Взяла она в рот земли еловую палку, закусила ее покрепче, подхватили лебеди своими калеными клювами эту палку с обоих концов и понесли лисицу за море. Вот уже стали к другому берегу подлетать. Увидали люди двух лебедей, несущих лисицу на палке, стали удивляться, гадать стали.

— Чего лисице на том берегу не хватило? — друг у друга спрашивают.

— Двадцати семи погремушек! — закричала она, разжав зубы, и полетела в воду.

Еле-еле выбралась лисица на песчаную отмель. Отряхнулась она, проводила взглядом улетевших лебедей и только тогда поняла, что не вернуться ей больше на другой берег моря, не видать ей двадцати семи погремушек.

ДЕВИЦА ШУРЭЛДЭХЭН

В давние-предавние времена жила на свете девица Шурэлдэхэн. Сеяла она рис да просо, этим и кормилась. Единственным богатством в доме бедной девицы были коралловые бусы, которые завещала ей покойная матушка.

Однажды приходит к Шурэлдэхэн незнакомая девушка с другого конца улуса и говорит:

— Приглашена я в гости к Хартагай-хану, а у меня никаких украшений нет. Одолжи мне свои коралловые бусы.

И Шурэлдэхэн дала поносить незнакомой девушке свои кораллы.

Минул месяц, за ним — другой, а незнакомая девушка все не возвращается. Ждала ее, ждала Шурэлдэхэн, не могла дождаться и залилась горючими слезами: жалко девице матушкиного подарка. В это время заходит к ней соседский батрак и спрашивает:

— Отчего ты горько плачешь?

Отвечает девица Шурэлдэхэн:

— Как же мне не плакать? Отдала я незнакомой девушке матушкин подарок — коралловые бумы, а она их третий месяц не возвращает.

— Если я принесу бусы, что ты мне дашь, чем отблагодаришь? — спрашивает батрак.

— Дам тебе отборного риса да просо, — отвечает девица.

Отправился батрак в другой конец улуса искать незнакомую девушку. Идет он, все высматривая да вынюхивая. И вот как-то раз, заглянув в цель одной юрты, увидел батрак молодую невестку, которая выделывала кожу, а на правой стороне юрты заметил он висевшие на столбе коралловые бусы девицы Шурэлдэхэн.

Дернул батрак дверь, оказалась она запертой. Постучался — никто не открывает. Тогда он взобрался на юрту, просунул голову в дымоход и крикнул:

— Отопри дверь, хозяйка!

— Откуда ты взялся, червь земной, батрак несчастный? Прочь с глаз моих! — отвечает ему невестка.

— Если ты не отопрешь дверь, то я залезу на трубу и стану песни петь! — пригрозил батрак.

— Лучше тебе плакать, чем песни петь, — сказала, как отрезала, невестка и снова принялась за шкуры.

Тогда батрак залез на печную трубу, уселся и запел:

Если женщина красива,

Добродушна да игрива,

То коса у ней блестит.

А косички у молодки -

Лиходейки да уродки -

Бычьим хвостиком висит.

Рассердилась невестка на такую песню, выскочила из юрты и полезла на крышу, чтобы побить батрака кожемялкой. А веселый парень только этого и ждал: спустился он через дымоход в юрту, забрал бусы, висевшие на столбе, и был таков.

На другой день принес он кораллы девице Шурэлдэхэн. Обрадовалась она и на славу угостила батрака жирным мясом да брусничным квасом. А после угощения насыпала ему в подол дэгэла меру риса и меру проса, наказав строго-настрого:

— Когда будешь возвращаться домой, не ходи кустарником да кочкарником — иди по дороге, ступая на плоские камни.

Взял батрак рис да просо и отправился домой, выбирая тропинку поровнее. Шел он, шел, потерял тропу и набрел на заросли колючего карагатника. Стал искать дорогу в обход, но не нашел.

Пошел батрак прямо через заросли. Но уцепилась колючка карагатника за полы дэгэла, и просыпалось золотое зерно на сырую землю — не собрать, не высушить.

«Пойду-ка я к черным козам богатого Хартагай-хана, — думает батрак, — попрошу у них помощи».

Пришел батрак к черным козам Хартагай-хана и говорит:

— Помогите мне. Вытопчите да вытравите колючий карагатник на соседних холмах.

— Мы не успеваем выщипать да съесть весь сочный пырей с этих холмов, не то что колючий карагатник, — ответили козы.

— Тогда я отправлюсь к серым волкам. Пусть они задерут вас всех, — пригрозил батрак.

Пришел он к серым волкам и говорит:

— Подите, задерите черных коз Хартагай-хана.

— Мы не успеваем справиться с забитой дичиной. Зачем нам черные козы? — отвечают серые волки.

— Если так, то я пойду к сторожам Хартагай-хана и попрошу их выбить вам глаза, — пригрозил батрак.

Отправился он к сторожам с просьбой:

— Помогите мне. Выбейте глаза серым волкам.

— Мы не успеваем уберечь все богатства Хартагай-хана. До волков ли нам?

— Тогда я пойду и пожалуюсь самому Хартагай-хану на вас. Пусть он побьет вас сырыми прутьями.

Пришел батрак к хану и стал просить его:

— Батюшка-хан, побейте своих сторожей сырыми прутьями.

Заворочался на тюфяках Хартагай-хан и заворчал:

— Разве ты не видишь — я еле шевелюсь под тяжестью своего брюшного жира. Куда уж мне махать сырыми прутьями?

Пошел батрак к полевым мышам.

— Помогите мне, — говорит. — Сходите и изгрызите брюшной жир Хартагай-хана.

— Мы не успеваем накопать себе корешков саранки (Саранка — красный цветок), а ты нам про брюшной жир толкуешь, — отвечают мыши.

— Тогда я пойду к ханским служанкам и велю им отобрать у вас сладкие корешки, — пригрозил им батрак.

Пришел он к ханским служанкам и говорит:

— Подите и отберите у полевок корешки саранки.

— Станем мы связываться с какими-то корешками, когда не успеваем остричь всех овец да коз и собрать их шерсть! — отвечают служанки.

— Если так, то я пойду к черному ветру, — пригрозил батрак.

Пришел он к черному ветру и стал просить:

— Помоги мне, черный ветер. Разбросай, развей шерсть, собранную служанками.

Сжалился черный ветер над батраком, развеял по степи овечью да козью шерсть. Стали ханские служанки ее собирать, заодно подобрали и корешки саранки. Лишились мыши своего лакомства и давай грызть брюшной жир спящего Хартагай-хана.

Вскочил Хартагай-хан и с криком: «Куда вы смотрите!» — начал бить сырыми розгами своих сторожей. Кинулись сторожа вслед за мышами, наткнулись на серых волков и повыбивали им глаза. Забежали волки сослепу в козье стадо, стали щелкать своими зубами направо и налево. Забились черные козы с перепугу в колючий карагатник и вытравили все до последнего кустика.

Тогда пришел батрак, собрал рис да просо и вернулся домой. А весною посеял зерно и, говорят, собрал к осени богатый урожай.

ДЕВОЧКА-ЛУНА

Давно это было! Радуга пела тогда, а звери с детьми разговаривали. Жила у одного злого и жадного шамана девочка. Никто не знал её имени, все звали — Девочка с вёдрами. Сил у девочки было мало, а дел много. Только отдохнуть присядет, шаман уже кричит:

— Ты зачем сидишь? Вёдра бери, в тайгу иди, ягоды неси, грибы неси! Гек! Гек! Быстрей!

— Какой жадный шаман, — удивлялись звери, — один всё съесть хочет.

А девочка брала вёдра и бежала в тайгу. Сидел толстый шаман на толстом мешке, ел мухоморы, своё любимое лакомство, и сразу два дела делал: добро сторожил и за всем наблюдал.

— Гек! Гек! Быстрей! — кричал шаман медведю. — Мало мёду принёс, за мёдом иди! Много мёду неси! — Гек! — разносился голос шамана по реке. — Рыба где? Рыбу давайте!

И волки, которые для него рыбу хвостами удили, вздрагивали — боялись, мало рыбы наловят.

Так и прозвали его звери: Шаман Гек — Шаман Быстрей. И ещё его так прозвали потому, что был у шамана летающий бубен. Наестся он мухоморов, вскочит на свой бубен, крикнет:

— Гек! Быстрей! — И помчится в погоню за тем, кто не хочет слушать его. Догонит и убьёт.

Боялись его звери, поэтому и все его желания исполняли. Только одно желание шамана никто не выполнял — не бросали дружить с девочкой. Звери любили девочку. С зайцами она в салочки играла, оленям полянки с вкусным ягелем отыскивала, а лебедям Голубое озеро показала. Медведь, самый большой её друг, мёдом её угощал. Ох как не нравилось это шаману!

Так вот. Кончились у шамана грибы. Съел он их все. И посылает девочку в тайгу:

— Гек, гек! Красных мухоморов неси. Шаманить буду, с бубном плясать буду — много грибов надо!

Пошла девочка. С кочки на кочку — прыг, с полянки на полянку — скок: нет грибов. Что делать?

Перешла девочка речку, ручеёк перепрыгнула, обошла лужицу и увидела красные шляпки на полянке. Набрала она полные вёдра мухоморов, пошла домой. Обошла лужицу, перепрыгнула ручеёк, а речки нет. Ищет девочка речку: ещё одну лужицу обошла, ещё один ручеёк перепрыгнула — пропала речка!

— Совсем заблудилась я, — испугалась девочка, — не ту лужицу обошла, не тот ручеёк перепрыгнула.

Вдруг хруст из-за кустов слышит. Друг её медведь идёт, смеётся — рад, что девочку встретил. Села усталая девочка к медведю на широкую спину, к дому направились. А по пути и заяц знакомый уселся на медведя. Едут, песню дружбы поют.

Как увидел их шаман, как взвыл. И сразу похудел! Он всегда худел, когда добрые дела добрых друзей видел, а вот когда злые дела делал, ох как толстеть начинал — как сопка, толстый становился! Похудел и испугался:

— Ох, умру сейчас, надо скорей медведя убить.

Схватил он свой длинный нож, подлетел на своём бубне к медведю и убил его.

Заплакала горько девочка. Вдруг слышит голосок тоненький:

— Некогда плакать. Друга спасать надо.

Видит она — хозяин тундры мышонок Пичгучин по рукаву её кухлянки взбирается и шепчет:

— Слышал я от дедушки — на Луне живая вода есть.

— Луна далеко живёт, как попаду туда? — всхлипывает девочка.

— Здесь моя мудрость кончается, волков спроси — они все ночи напролёт с Луной разговаривают, — пропищал Пичгучин и исчез.

Пошла девочка к реке. Сидят волки, хвосты у них в воде мокнут, к хвостам шаман крючки рыболовные прицепил. Рыбу волки ловят. Головы волки опустили, глаза закрыли — стыдно им, все звери смеются над ними.

— Волки! Волки! Помогите мне с Луной встретиться. Друга моего медведя шаман убил, спасти его надо, живой воды принести ему надо, — просит их девочка.

— Ладно, поможем, — отвечает вожак, — только ты крючки с хвостов наших сними. Стыдно нам для шамана рыбу удить.

Исполнила девочка его просьбу, и сказал вожак:

— Когда утром просыпается Танагыргын-рассвет, тогда тают звезды, словно льдинки в теплой воде. И едет по небу Солнце на двух белых оленях. Может, знакомы те олени с нашими? У них совета спроси. А сейчас прыгай ко мне на спину, вон шаман на бубен вскочил, песню погони на всю тайгу завыл.

Прыгнула девочка волку на спину, быстро побежал волк на Заячью поляну, где олени паслись, а шаман ещё быстрей на своем бубне летит, воет:

— Сейчас поймаю, сейчас убью. Сразу толще сопки стану!

У волка уж и силы кончаются, отвык он, сидя на берегу, от быстрого бега. Хорошо, что Заячья поляна недалеко была, успел волк, выскочил на поляну, опередил шамана.

И тут окружили девочку олени. Видит шаман — не подобраться ему к ней: проткнут бубен оленьи рога.

— Олени, олени, помогите! Друзья ваши Солнце возят. Спросите их, как на Луну попасть, живой воды взять? — торопится девочка.

— Далеко бежать до них, — отвечают олени, — а тебе скорее друга спасать надо. Мы тебя лучше к лебедям свезём: может, они быстрее до Луны долететь смогут. Они сейчас на поляне Оленьего мха. Садись скорей!

Быстро побежал олень. Ветер за ним не угонится, где уж шаману. Летит шаман, на всю тайгу песню погони воет:

— Все помогают девчонке! Совсем худею. Умереть могу. Сто плохих дел сделаю — толстеть надо!

Торопится шаман, сам себя подгоняет, а девочка уже с лебедями разговаривает.

— Летим, летим, к Луне летим, — радуются молодые лебеди.

А вожак говорит:

— Нет, не поднимут нас до Луны наши крылья. А слышал я, что лягушки с Луной знакомы. Летим лучше на Голубое озеро, которое ты нам недавно показала.

— Летим, летим, — замахали крыльями лебеди.

Подхватили девочку и сразу очутились на озере.

— Ква-раул! Лебеди! Ква-раул, съедят! — спрятались в озере лягушки.

— Не будем вас есть. Совсем перестанем на ваше озеро летать! Только девочке помогите.

— Квак, квак? — вынырнули лягушки.

— А вот как. Говорят, вы с Луной знакомы? — спросила девочка.

— Ква-комей! Квак вы догадались? Ква-нечно, знакомы. Кваждую лунную ночь пляшем вместе на воде. Луну квакать учим! — закричали лягушки хором и вдруг опять нырнули: увидели, что шаман на бубне по озеру плывёт.

— Не успела я спасти друга, — подумала девочка, — утопит меня сейчас шаман Гек.

Только так подумала, вдруг видит — лебеди на шамана напали, бубен его проткнули острыми клювами, пошёл бубен ко дну. А шаман на кочку выбрался, за куст спрятался, слушает, о чём лягушки девочке квакают:

— Нырнёт Луна в озеро — черпай её скорей ведром, говорить тогда с тобой будет.

Сидит девочка, ждёт вечера. Только видит — озеро мелеть стало. А это шаман на кочке сидит, воду из озера пьёт. Пьёт, сам себя подгоняет:

— Гек, гек, совсем мало воды осталось. Упадёт Луна, на тысячу мелких кусков расколется. Не будет говорить с девчонкой. Толстый я стал, сильный стал. Как сопка стал! Вот и Луна показалась на небе, в озеро нырять собирается.

— Не прыгай! Квак упадёшь, разобьёшься! — закричали лягушки.

Далеко Луна, не услышала лягушек и прыгнула. Девочка и лягушки от страха глаза закрыли. Но не разбилась Луна. Она на шамана упала, как на мягкую подушку. Лопнул шаман, вода из него вытекла. Опять озеро стало. И Луна в нём плавает. Зачерпнула девочка Луну ведром, говорит:

— Спаси друга моего, у тебя живая вода есть!

— Спасу, — соглашается Луна, — только ты у меня жить станешь! На Землю тебя не отпущу. Так твою любовь к другу проверю.

Согласилась девочка.

— Выплесни меня на друга своего, он и оживёт, — говорит Луна.

Принесли лебеди девочку к яранге шамана. Выплеснула она лунную воду на медведя. Ожил он. Встряхнулся, засмеялся от радости: хорошо жить. А девочку Луна с собой взяла.

В лунную ночь взгляни на небо: девочка на Луне стоит, на Землю смотрит, своих друзей ищет. Увидит, как хорошо им стало без шамана, засмеётся и побежит в лунную ярангу играть. И зовут её теперь: Девочка-Луна — Ытреч. Всё.

ДЕВУШКА И МЕСЯЦ

Жила одна девушка-сирота. Злая мачеха то и дело бранила ее и не давала ей отдыха. Только и слышала сирота:

— Ступай туда! Сделай это!

Так продолжалось с самого раннего утра до самого позднего вечера.

Однажды мачеха послала бедную сироту на реку по воду.

Пришла девушка к реке, зачерпнула полные ведра и пошла обратно. А силы у нее нет — сделает она шаг, опустит на землю тяжелые ведра и стоит. Долго она шла.

А мачеха бегает по юрте, сердится:

— Куда она запропала? Почему так долго не возвращается?…

Наконец выбежала она из юрты, увидела вдали сироту и принялась кричать и ругаться:

— Пусть тебя схватят и унесут к себе Солнце и Месяц!

И только она сказала это, как с неба стали спускаться Солнце и Месяц. Увидела их девушка, испугалась и схватилась рукой за куст тальника.

Тут возле нее и опустились Солнце и Месяц.

Солнце хотело было унести девушку к себе, но Месяц сказал ему:

— Ты днем ходишь, а я хожу ночью — одному мне тоскливо и скучно. Отдай девушку мне!

Солнце сказало:

— Правду ты говоришь! Нельзя с тобой спорить, возьми девушку!

Обрадовался Месяц, подхватил девушку-сироту вместе с коромыслом, ведрами и кустом тальника и поднялся высоко-высоко.

Если посмотришь на Месяц — увидишь на нем девушку с ведрами и коромыслом. Стоит она и держится рукой за тальниковый куст.

ЖЕНЩИНА И ЛИСА

Одна богатая женщина втайне от мужа назначила в степи свидание своему возлюбленному. Пока шла она к месту встречи, её ограбили воры и оставили совершенно нагой. Не могла она в таком виде домой возвратиться и решила дождаться темноты. Накрылась ивовыми ветками и присела около дерева на берегу большого озера. Видит: бежит лисица и кусок мяса в зубах тащит, а над ней ворона кружит. Вдруг поднялся ветер, взыграла вода в озере, и большой волной выбросило на берег рыбину. Волна откатилась обратно, а рыбина затрепыхалась, забилась на берегу. Глядя на это, лиса оставила свой кусок мяса и побежала чтобы схватить рыбину. Тем временем поднялась другая волна и, накрыв рыбину, унесла её опять в озеро. Так что лиса не успела её схватить. А ворона, кружившая над лисой, не стала мешкать, схватила кус мяса и была такова. Вот сидит лиса, помахивает хвостом, да поглядывает то в сторону озера, то вслед улетевшей вороне.

Увидела всё это женщина, что сидела под деревом, накрывшись ивовыми ветками, и говорит лисе:

— Вот ведь как получается: держала ты в своих зубах мясо, но тебе рыбки захотелось. И вот поднялся кусок мяса в небо, а рыба канула в глубине озера. Позарилась ты на то и на другое, да ни с чем осталась.

— Это я, на тебя глядя, опростоволосилась, — отвечает лиса. — Был у тебя муж, однако возлюбленного увидеть захотелось. Пока шла на свидание, ограбили тебя воры. Вот и сидишь здесь, укрывшись листьями, ни к возлюбленному пойти не можешь в таком виде, ни домой возвратиться.

У каждого человека есть свой порок, без этого не бывает человека. Так что не спеши высмеивать чужие недостатки и ошибки, забывая о своих, говорят мудрые люди.

ЗИМА И ЛЕТО

Говорят, жирный конь считается хорошим, а богатый человек — мудрым… Не помню, кто придумал эту пословицу. И отец мой не помнит. И отец моего отца не помнит. И дед моего деда, сказывают, не помнит. Одно ясно — пословицу эту придумали богачи-нойоны. Дескать, смотрите, мы потому и богаты, что родимся умными, а бедняки-пастухи глупы от рождения, потому работают на нас, мудрых нойонов. Хитро сказано, да не очень! Вот вам небольшая сказка…

Так начал старый бабай, когда однажды вечером улусная молодежь собралась в его юрте.

Жил когда-то хан со своими прислужниками нойонами. Были эти нойоны один толще другого, другой жирнее третьего, третий хвастливей четвёртого. Знали нойоны одно — собирали налоги с населения, а потом лежали на мягких шкурах, пили архи и объедались до бесчувствия. Был среди ханских нойонов самый толстый и жирный, самый спесивый и хвастливый нойон Бадма. Не проходило и дня, чтобы он, важно поглаживая бритую голову, не уверял хана:

— Всемогущий хан! Жирный конь считается хорошим, а богатый человек — мудрым. Положись во всём на нас…

В это же время в далёкой степи жил один бедный пастух со своей дочкой, которая в народе прославилась умом и находчивостью. Говорили, что она могла разгадывать самые хитрые загадки, а главное, так смело и умно разговаривать с нойонами-сборщиками ханских налогов, что они каждый раз, обескураженные, уезжали от неё ни с чем.

Прослышал о дочке сам хан и рассердился:

— Неужели эта девчонка из рода козопасов умней моих нойонов?

И решил хан проверить её мудрость и остроумие. И приказал поехать к ней самому жирному и, как считалось, самому мудрому нойону Бадме. Тот сел на своего коня, такого же, как хозяин, жирного, чересчур откормленного и ещё раз похвастал:

— Всесильный хан! Жирный конь считается хорошим, а богатый человек — мудрым. Надейся на меня!

Долго ехал по степи важный нойон, а когда подъехал к юрте бедного пастуха, не увидел ничего, за что можно было бы привязать коня. Даже столбика не было около юрты — так бедно жил пастух. Потоптался нойон на одном месте и крикнул:

— Эй, кто там в юрте! За что привязать коня богатому нойону?

Распахнулась дверца юрты, и оттуда выглянула черноволосая девочка с бойкими, блестящими глазами. Послышался звучный голосок:

— Если хочешь привязать коня, то привяжи его за лето или за зиму…

— Как сказала? — остолбенел ханский прислужник.

— Я сказала: привяжи коня за лето или за зиму.

Нойон Бадма рассвирепел:

— Глупая девчонка! Неужели ты думаешь, что ханский нойон глупее тебя… Или ты не знаешь, что жирный конь считается…

Однако Бадма так и не договорил свою излюбленную пословицу. Юркая девочка захлопнула дверцу юрты и скрылась.

"Глупа, как овца, глупа" — подумал толстяк нойон и погнал скорей коня назад, чтобы обрадовать хана известием, что в простом народе не бывает умных людей. А дни в степи стояли жаркие. Палило солнце. Чересчур жирный, малообъезженный конь Бадмы вскоре раскис и сдал, отказавшись везти дальше своего толстого хозяина. Словом, не каждый жирный конь хорош… Нойон явился во дворец пешком, запылённый, в порванных унтах, но по-прежнему самодовольный и спесивый.

— Ну, что интересного слышал и видел? — спросил его хан.

— Ничего интересного, — отдышавшись, хихикнул Бадма, — ничего интересного. Глупа она, всемогущий хан, как овца.

И нойон рассказал хану о разговоре с дочкой пастуха. Хан задумался и спросил:

— А что еще ты видел у них возле юрты?

— Ничего, кроме худой телеги и саней.

— Сам ты дурак, Бадма, — нахмурился хан, — лето и зима это и есть телега и сани… — И подумал хан, что недолго ему со своими глупыми нойонами царствовать над народом.

Вот какой, ребята, был случай в старину.

ЗОЛОТОЙ ПЕРСТЕНЬ

В стародавнее время жила одна бедная женщина с маленьким сыном. Ничего у них не было, кроме шестидесяти медных монет. Как-то раз узнала мать, что в соседнем улусе продают хлеб. Отсчитала она двадцать монеток, дала их сыну и велела купить хлеба.

Мальчик побежал, поднялся на пригорок и увидел, что два озорника собираются убить щенка. Пожалел он щенка, дал мальчишкам двадцать монеток и принёс его в свою юрту.

— А где же хлеб? — спросила мать.

Сын всё рассказал матери и показал щенка. Ничего мать не сказала.

Осталось дома сорок медных монет. Через несколько дней мать снова послала сына за хлебом. Мальчик только поднялся на пригорок и увидел, что те же озорники мучают котёнка. Пожалел он котёнка, отдал мальчишкам деньги и притащил его домой.

— А где же хлеб и куда ты девал деньги? — спросила мать.

Сын всё рассказал и показал спасённого котёнка.

Мать заплакала и отдала ему последние двадцать монет, чтобы он купил хлеба. На этот раз мальчишек на пригорке не было, но двое взрослых собирались убить маленького львёнка. Отдал им мальчик последние деньги и тем спас львёнка от смерти.

Поняла мать, увидев львёнка, куда девал сын последние деньги и заплакала ещё горше. И приказала она, чтобы сын бросил львёнка в лесную чащу.

Не мог мальчик ослушаться матери и понёс львёнка в тайгу. Когда они отошли немного, львёнок сказал человеческим голосом:

— Не бросай меня мальчик… Отнеси к моей матери, она для тебя что хочешь сделает, что хочешь отдаст. А ты ничего не бери, а попроси у неё золотой перстень, который у неё находится на среднем пальце передней лапы.

Шли они, шли, и, наконец, встретили львицу, такую большую, что мальчику стало страшно. Львица обрадовалась, увидев своего львёнка, стала ласкать его, а потом спросила мальчика, что ему дать, чем платить ему за то, что он спас её сыночка.

Мальчик дрожащим голосом попросил перстень со среднего пальца. Львица отдала, мальчик попрощался и пошёл домой. Дорогой он устал, проголодался, захотел спать. Присел под деревом и уснул. Когда он проснулся, то увидел рядом с собой в деревянной тарелке много варёного сочного мяса, а в стороне пасётся осёдланная лошадь. Понял мальчик, что не простой перстень подарила ему львица, а волшебный. Наелся он досыта, положил остальное в сумку, вскочил на коня и поскакал к дому. Мать увидела сына на коне, обрадовалась.

Построили они себе дом и с этого дня зажили сытно, без прежней нужды.

Прошло несколько лет. Мальчик вырос, женился. И тут случилась беда: как-то утром проснулся он и видит, что нет рядом молодой жены, нет под подушкой перстня, который подарила ему львица. И он уже не в новом доме, а в прежней ветхой юрте, не под бобровым одеялом, а под старой овчиной лежит… А на полке мышка сидит, жуёт сухую корку.

Поймал парень мышку рукой да и говорит:

— Всё у меня пропало… никто меня не жалеет и я никого не буду. Задавлю мышонка.

А мышка отвечает человеческим голосом:

— Не убивай меня, я тебе добрую службу сослужу, помогу перстень найти. Его твоя жена украла, она теперь за морем живёт…

Парень взял с собой собаку и кошку, которых раньше от смерти спас, взял мышку, и все они пошли искать волшебный перстень. Дошли они до моря, смотрят — на другом берегу стоит дом, из трубы клубится дымок.

Парень сел на собаку, на её хвост посадил кошку, на хвост кошке — мышку, и так они переплыли море… Парень остался на берегу, а собака, кошка и мышка пошли к дому. Кошка залезла на крышу, мышка шмыгнула под дверь и спряталась под кровать, а собака прямо зашла в дом. Жена парня увидела собаку, вынула изо рта золотой перстень да и говорит:

— Ой, как эта собака похожа на нашу…

Тут кошка сверху прыг воровке на голову — та с испугу уронила перстень — мышка подхватила его и все трое бросились вон из дома, к своему хозяину.

Возвратившись домой, они долго и счастливо жили все вместе: парень с матерью, собака, кошка и мышка.

КАК ПЕРЕВЕЛИСЬ В СИБИРИ ЛЬВЫ

В давние-давние времена жили львы в Сибири. Были они косматые, обросшие длинной шерстью и не боялись морозов.

Однажды встретил лев волка:

— Куда бежишь как сумасшедший?

— От смерти спасаюсь!

— Кто ж тебя напугал?

— Громкочихающий. Он раз чихнул — убил моего брата, во второй — сестру, в третий — ногу мне перебил. Видишь, хромаю.

Лев зарычал — горы задрожали, небо заплакало.

— Где этот громкочихающий? Я его в куски разорву! Голову брошу за дальнюю гору, ноги — на все четыре стороны!

— Что ты! Он и тебя не пощадит, убегай!

Схватил лев волка за горло:

— Покажи мне громкочихающего, иначе задушу!

Пошли они. Встречают мальчика пастушонка.

— Этот? — злобно спрашивает лев.

— Нет, этот ещё не дорос.

Пришли они в степь. Стоит на холме дряхлый старик, пасёт стадо.

— Этот? — оскалил зубы лев.

— Нет, этот перерос.

Идут дальше. Навстречу им скачет на быстром коне охотник, за плечами у него ружьё. Лев и спросить волка не успел — охотник вскинул ружьё и выстрелил. Загорелась на льве его длинная шерсть. Бросился он бежать, за ним — волк. Остановились в тёмном овраге. Лев по земле катается, бешено рычит.

Волк его спрашивает:

— Сильно он чихает?

— Замолчи! Видишь, теперь я голый, только грива осталась да кисточки на кончике хвоста. Холодно, дрожь меня берёт.

— Куда же нам бежать от этого громкочихающего?

— Беги в лес.

Волк скрылся в дальнем перелеске, а лев убежал в жаркую страну, в безлюдную пустыню.

Так перевелись в Сибири львы.

КАК СОБАКА НАШЛА СЕБЕ ХОЗЯИНА-ДРУГА

"Плохо жить одной, — решила собака. — Найти бы кого-нибудь самого смелого и сильного… Я была бы ему верным другом…" И пошла собака в лес искать себе друга. Только слышала она от зайца, что на свете самый смелый и сильный зверь — это волк, а он тут как тут, идет навстречу, зубами лязгает. Сказала ему собака:

— Давай, волк, дружить с тобой.

— Давай, — согласился волк. — Плохо одному…

Вечером легли они спать на мягкий мох под деревом. Ночью собака вдруг услышала какой-то шорох и принялась громко лаять. Волк испугался, поджал хвост и принялся унимать ее:

— Тише… Тише… Замолчи, не лай, услышит медведь — и тебя, и меня растерзает.

— Какой ты трусливый, — сказала собака. — Я меньше тебя, а и то не боюсь. Покажи мне медведя, что за зверь, интересно…

Пошли они тайгою. Скоро увидели, лежит в валежнике косматый бурый медведище…

— Вот он, — издали показал волк и убежал, оставив собаку одну.

Собака подошла к медведю и сказала, что хочет подружиться с ним. Медведь посмотрел на нее, проворчал:

— Ну ладно.

И стали они жить вместе.

Вечером улеглись спать, а собака опять услышала шорох и подняла лай. Медведь струсил и говорит:

— Не шуми ты, собака, а то тигр услышит… Нападет и разорвет нас с тобой.

«Нет, — подумала собака, — не годится он мне в товарищи, какого-то тигра боится…»

— Покажи мне тигра, — попросила собака.

Утром медведь тихонько сказал:

— Вон он идет, тигр… — Сказал и быстро убежал. «Большой зверь, сильный. Он, наверно, никого не боится. Буду с ним дружить», — решила собака.

Когда собака сказала тигру, что хочет с ним подружиться, тигр подумал, подумал и согласился.

Ночью, когда они спали, собака залаяла. Тигр вскочил и закричал на нее:

— Замолчи, лев услышит! Придет, обоих нас съест…

До того тигр перетрусил, что даже не стал показывать собаке, где живут львы, — побоялся. Пошла она одна. Искала, искала до самого вечера и не нашла льва. Ночью проснулась от страшного рева — земля содрогнулась, лес зашумел. Это был лев… Собака смело подошла к нему. Лев зарычал, грива у него встала дыбом.

— Что ты за зверь? — сердито спросил лев. — Почему не боишься меня? Я тебя задавлю.

Собака сказала, что хотела бы стать его другом.

— Ну что ж, — прорычал лев. — Иди со мной.

Целый день они ходили вместе по лесам и степям, все звери от них прятались, а вечером легли спать в кустах.

Ночью собака проснулась и громко залаяла. Лев рассердился:

— Тише, тише! Услышит человек — убьет нас с тобой. У него есть огненная железная палка с громовым голосом.

Собаке захотелось узнать, какой это такой человек… Пошла она вместе со львом искать человека. Скоро им повстречался маленький мальчик.

— Может, этот? — спросила собака.

— Этот… Только он еще не вырос. — И пошли они дальше. Потом увидели старика. Он шел медленно, опираясь на палку.

— Этот? — спросила собака.

— Этот… Только он уже одряхлел, видишь — ходит на трех ногах…

Через некоторое время встретили они здорового парня, который ехал верхом на коне.

— Вот он! — закричал лев и бросился назад. Подошла собака к человеку, помахала хвостом и сказала, что ищет она самого смелого и сильного друга для себя.

— Давай, человек, подружимся.

— Это можно, — приветливо отвечает человек. — Только знай, что я не люблю трусов.

Вечером легли они спать. Ночью собака залаяла — ей послышался какой-то шорох. Человек вскочил, схватил ружье — огненную железную палку с громовым голосом, о которой говорил лев, и принялся вместе с собакой искать, кто это шумел поблизости.

— Нам с тобой никакой враг не страшен, — сказал он собаке.

Собака поняла, что нашла наконец друга с бесстрашным богатырским сердцем. С тех пор она верно служит человеку.

КОНЬ И ИЗЮБР

В давние времена у изюбра было четыре глаза. Он очень гордился этим и считал себя самым быстрым из всех четвероногих.

Однажды изюбр встретил коня и говорит ему:

— Хорошо ты бегаешь, но все же не такой уж ты быстрый: никогда меня не догонишь!

— Нет, — говорит конь, — догоню!

— Как же ты это сделаешь? — спрашивает изюбр.

— Посажу на себя человека, скажу ему, чтобы погонял меня, и догоню!

Засмеялся изюбр и говорит:

— Ни за что ты меня не догонишь! А с седоком — и подавно!

— Догоню! — отвечает конь.

Побились об заклад и назначили время, когда побегут. Изюбр отправился пастись, силы набираться, а конь пошел к человеку и сказал:

— Садись на меня и погоняй! Будем скакать наперегонки с изюбром!

— Хорошо! — говорит человек.

В назначенный день сошлись конь и изюбр на открытом месте и поскакали.

Сначала изюбр шел впереди, но человек стал погонять коня, и конь скоро догнал и даже перегнал изюбра.

Со стыда и с досады изюбр горько заплакал. И плакал он так сильно и так долго, что из четырех своих глаз выплакал два. С тех пор у всех изюбров пониже глаз видны знаки — это следы от выплаканных глаз.

А конь с того времени остался у человека и до сих пор верно ему служит.

КРАСНЫЙ БЫК

В давние времена, говорят, жил один охотник с женой. У них был жирный красный бык. Однажды муж говорит:

— Давай заколем красного быка.

— Заколоть такого большого быка! Ведь нам не съесть всего мяса! — удивилась жена.

— Если сами не сможем съесть, то поможет красная лапа*, - рассмеялся муж.

— Если так, давай заколем, — согласилась жена.

Их разговор подслушал один парень, который жил поблизости.

Однажды муж отправился на охоту в лес. Как только он ушел, тот самый парень, который подслушал разговор, выкрасил руку красной глиной и протянул ее в окошко. Хозяйка в это время собралась варить мясо. Заметила красную руку, испугалась.

— Кто ты? — спрашивает она.

— Красная лапа. Мне нужно мясо красного быка.

Хозяйка подала кусок мяса. А парень спрятал мясо и снова, и снова протягивает красную руку. Так хозяйка отдала хитрецу все мясо.

Вернулся муж с охоты и говорит:

— Свари-ка мне мясо красного быка.

— Уже всё мясо.

— Так быстро кончилось? — удивился охотник.

— Красная лапа всё съела. Ты же сам сказал, когда мы кололи быка, что если не съедим мясо, то красная лапа поможет.

Рассердился охотник.

— Если не найду на белом свете человека глупее тебя, не вернусь домой, — сказал он и пошел, сам не зная куда.

Приходит наш охотник в один улус и видит: богач с сыновьями строит дом. Сидят они и колотят палками бревно.

— Что это вы делаете? — спросил охотник.

— Видишь, это бревно упрямится, не подходит: оно длинное. Вот мы и хотим проучить его, чтоб короче стало.

Удивился охотник их глупости, взял да и отрубил топором часть бревна. С тех пор, говорят, эти люди поумнели и палками бревна не укорачивают.

Пошел охотник дальше, приходит в другой улус. Там один человек, по виду богач, выходит из избы без окон, ставит маленький ящик, закрывает его и обратно заходит в избу.

— Что ты делаешь?

— Да не могу никак занести в избу солнечные лучи. Закрою их в ящик, пущу в избе, а там все так же темно.

Еще больше удивился охотник, взял топор, прорубил окно и пустил в избу солнечный свет. С тех пор, говорят, тамошние жители и стали рубить свои избы с окошками.

Охотник идет дальше и приходит в третий улус. Там была засуха, и тощий скот лизал черную землю. У одной избы собралось много народу, тащат корову за рога, хотят затащить ее на избу.

— Что вы делаете? — спросил охотник — Мы хотим, чтобы корова съела траву, которая растет на избе. Будьте добры, помогите нам.

Опять удивился охотник, разыскал он согнутое железо, наточил его и скосил траву на избе. С тех пор, говорят, тамошние жители и стали косить траву согнутым острым железом — косой. Охотник пошел дальше. Видит, во дворе богатого человека свинья с двенадцатью поросятами ходит. Охотник наш присел: любуется поросятами. Выходит из дому хозяйка и спрашивает:

— О чем ты говоришь с нашей свиньей?

Посмотрел охотник на хозяйку — не шутит ли она.

— А мы с ней поговорили по душам, — отвечает он, — она ведь доводится мне теткой. Я вот приехал пригласить свою тетю на свадьбу.

— Боже мой, это правда? Ну, что сказала тебе тетка?

— Она говорит: я могла бы съездить на свадьбу, но нет у меня ни одежды, ни украшений. Да и все мои двенадцать сыновей просто голы. Она обижается на вас, — говорит охотник.

Обрадовалась хозяйка случаю показать себя.

— А у нас все есть: и одежда, и украшения. Мы ведь богаты! — говорит она. Одела хозяйка свинью в праздничную одежду, надела на шею ожерелье. Также одела двенадцать поросят и запрягла в тарантас тройку лошадей. Охотник посадил «свою тетку» с поросятами в тарантас и уехал. Выехал он на дорогу, спрятал лошадей, свинью и поросят в лесу, в стороне от дороги, и стал ждать погони.

Приехал домой хозяин свиньи. Его встречает жена.

— Наша свинья с сыновьями поехала гостить!

— Что-о?! — опешил хозяин.

— На свадьбу к племяннику поехала. Я одела свинью и ее поросят в праздничную одежду, надела ей на шею ожерелье, запрягла тройку, посадила на тарантас и проводила.

— О, что мелет эта дура! — заорал богатый человек, сел на быструю лошадь и поскакал в погоню. Он доскакал до места, где расходятся три дороги и видит: сидит человек, закрыл шапкой что-то на земле, к чему-то прислушивается.

— Ты не видел здесь человека со свиньей? Должен проехать по этой дороге, — спросил богатый человек.

— Видел.

— Куда направился?

— По середине этих трех дорог.

— Слушай, мужичок, я очень быстро скакал и ужасно устал. Будь добр, садись на этого коня, догони того человека и приведи его ко мне, — говорит богатый человек.

— Некогда.

— Почему?

— А я, видишь ли, накрыл шапкой золотую птичку. Ее нельзя смотреть днем, можно только ночью. Иначе она превратится в обыкновенную птичку.

— Давай сюда! Я подержу, пока ты приедешь.

— Ну что ж! Придется помочь доброму человеку. Только смотри, если откроешь до ночи — не будет золотой птички. — Охотник сел на хозяйскую лошадь и помчался. Разыскал тарантас со свиньей и преспокойно поехал домой.

А тот, богатый, сидит, боится выпустить золотую птичку и лишиться золота, сидит, осторожно придавливая шапку. Человек, которого он отправил, не возвращается. Наступила ночь. «Хорошо, — думает жадный богач, — пусть не возвращается, заберу я золотую птичку себе. Это куда будет дороже свиньи и тарантаса!» Сунул он руку под шапку, а там кусок сухого коровьего помета. Богатый чуть не умер со стыда и злости.

— Тьфу, черт! Дурная голова обманута собакой! — и пошагал обратно.

Между тем, наш охотник приехал домой и говорит жене:

— Зря я рассердился на тебя. Оказывается, есть такие люди на свете, которые в семь раз глупее тебя.

МЕДВЕДЬ

Жил-был бедный посудник. С утра до ночи мастерил он деревянную утварь, этим и кормился.

Вот пошел он однажды на берег моря вырубить мягкую да гибкую ветку для обруча на туесок, увидел красную березу и уже топор над нею занес, как говорит береза человеческим голосом:

— Не губи меня, добрый человек! Не руби моих красных ветвей. Проси, что захочешь. Любое твое желание исполню.

— Будь по-твоему, — согласился посудник. — Только сделай меня купцом.

И дня не прошло, как разбогател вчерашний бедняк, купцом сделался. На подворье у него работников — не сосчитать, в амбарах разного товару видимо-невидимо, в тугой мошне денег полно. А сам бывший посудник по двору ходит, на слуг своих покрикивает. Но скоро надоела ему такая жизнь. Опять пошел бывший посудник к красной березе.

— Хочу быть царем! — говорит.

Оглянуться не успел, как сделалось вокруг него дивное царство, даже слуги в том царстве в бобровых шапках ходят, а богатые люди низко кланяются царю-батюшке. И никто не вспоминает, что был он когда-то бедным посудником. «Одна береза об этом знает», — думает новоиспеченный царь. А раз так, решил он срубить красную березу.

Сказано — сделано. Отправился царь в сопровождении своего войска на берег моря. Увидев красную березу, кинулись слуги с острыми топорами исполнять царское повеление. Но зашумела береза всеми ветвями, заговорила человеческим голосом:

— Оглянитесь а своего царя.

Оглянулись слуги и видят: царь превратился в медведя и пустился бежать в дремучий лес. Но разве убежишь от самого себя.

Вот почему буряты говорят, что медведь прежде был царем, а встретившись с глазу на глаз, обязательно обратятся к нему со словами: «Царь-человек, уступи дорогу!» — и медведь сворачивает, рассказывает таежный народ.

МЕТКАЯ СТРЕЛА

Мээл-батор всю свою долгую жизнь состязался в борьбе со многими удалыми и сильными баторами, но никогда его спина не касалась земли — никто не мог его побороть. Родной народ батора гордился его силой, умом и смекалкой. По соседству жил другой молодой, но хвастливый и завистливый батор Ээлэн. Нападать на чужие земли, отбивать чужой скот было первым занятием этого батора.

Прослышав о силе и славе Мээла, хвастливый батор решил сразиться с соседом. Для этого он собрал триста воинов и двинулся с ними на родину батора Мээла. Прибыв с войском на границу, Ээлэн-батор через посыльного известил старого батора:

«Ты, когда-то, говорят, побил моего отца. Поэтому я пришел к тебе с войною. Молодой щенок всегда зубаст — молодой батор всегда силен. Попробуй устоять против меня. Жду ответа до следующего солнца, после этого сразу наступаю»…

Мээл-батор спокойно, как и подобает его годам и опыту, принял дерзкий вызов и, в свою очередь, прислал ответ через посыльного:

«Если хочешь меряться силами — попробуем».

Получив ответ, Ээлэн-батор сердито пробурчал:

— Ага, значит, ты не жалеешь свои гнилые желтые кости — и поставил в широкой степи Шамша много войлочных юрт и стал ждать рассвета.

В ту же ночь Мээл-батор двинулся в поход против врага. Самое удивительное было то, что старый батор шел на битву без войска. Он взял с собой только один любимый костяной лук и одну хорошо оперенную стрелу с железным наконечником. А также пригласил с собой одного лучшего наблюдательного охотника-следопыта. Вот и все войско опытного Мээл-батора.

Старый батор и его разведчик долго шли по широкой степи Шамша, прислушиваясь к ночным шорохам травы. Наконец, они увидели множество огней. Сколько их было, трудно подсчитать, как нельзя подсчитать большой табун лошадей, сбившийся в кучу среди степи. Это горели костры, разведенные воинами Ээлэн-батора.

— Много войска привел батор чужой земли. Справимся ли? — спросил охотник-следопыт, с тревогой поглядывая на желтые огни костров, которых не подсчитать самому опытному табунщику или чабану.

— Попробуем, — загадочно улыбнулся славный батор, — хорошие собаки-овчарки не считают, сколько волков напало на отару овец, а хватают за горло вожака волчьей стаи, которая после того разбегается… Слушай старого батора — иди в широкую степь Шамша, где горят костры воинов чужой земли. Там, среди многих юрт, найди самую большую, самую богато украшенную юрту. В ней, я думаю, отдыхает сам Ээлэн-батор. Скажи ему, что я прошу у него на трубку табаку, так как, торопясь в поход, забыл дома кисет. А сам в это время примечай, каков из себя чужой батор, сколько вершков его тело в длину и ширину, в каком месте своей юрты он постоянно сидит, поедая жирную баранину. Потом найдешь меня на той, северной горе и расскажешь, что видел. Иди, мой друг смело…

Вскоре разведчик был среди многих войлочных юрт. И увидел самую большую и богато украшенную юрту, остроконечную, из белого войлока. Когда он подошел к юрте, то услышал могучий голос, доносившийся из-за белого войлока. Разведчик смерил глазами размеры юрты. Высота ее была больше восьми шагов, ширина — больше шестнадцати. Стража пропустила разведчика в юрту, так как он был без оружия и хорошо объяснил, зачем пришел к чужому батору.

Ээлэн-батор сидел на белых войлоках прямо под дымоходом, упершись плечами в скаты юрты. По обеим сторонам великана в двух больших котлах кипел желтый чай. У каждого котла работало четверо слуг. Они подавали батору чай чашку за чашкой, которые он осушал до дна одним могучим глотком.

Разведчик поздоровался, сказал:

— Наш батор просил у тебя для знакомства табаку. Торопясь в поход, он забыл свой кисет дома.

— Значит, решил старый верблюд воевать, — усмехнулся Ээлэн-батор, — ну что ж, передай ему мой табак: пусть еще раз покурит перед смертью, пока у него не почернел живот.

И великан отсыпал из своего кисета крепкий красный табак.

Разведчик вернулся к своему батору, который поджидал его на северной горе, и подробно передал обо всем, что видел. Не забыл передать и хвастливые слова батора чужой земли.

— Вот он какой, — спокойно улыбнулся Мээл-батор, — Ну, что ж, посмотрим, чей живот вперед почернеет…

И он обратился к разведчику-следопыту:

— А теперь, мой друг, возвращайся обратно, но уже ползи, чтобы не заметила стража Ээлэн-батора. Я думаю, он съел много баранины и до сих пор пьет свой желтый чай. Думаю, выпьет еще ведер десять, пока не завалится спать. Надо торопиться, пока он сидит, подперев плечами потолок своей юрты. Подползи к юрте Ээлэ-батора с северной стороны и высеки огнивом искру как раз напротив спинного хребта чужого великана. После этого быстро отбеги в сторону, потом послушай, что будет в юрте…

Ночь стала еще темней, когда следопыт вернулся к войлочным юртам врагов. Стражники стояли через каждые десять шагов, перекликаясь между собой зычными голосами. Но ловкий следопыт-охотник прополз на животе между стражниками так, что не сломал и одного сухого стебелька в траве. Он подошел к высокой юрте с северной стороны, достал огниво и высек искру как раз напротив спинного хребта великана, который по-прежнему сидел в своей юрте, глотал чай и разговаривал громоподобным голосом. Как только блеснула искра, высеченная огнивом, разведчик отскочил в сторону и в тот же миг услышал могучий свист стрелы. Она прилетела со стороны северной горы, где сидел Мээл-батор. Стрела пронзила белую кошму высокой юрты и в тот же момент разведчик услышал внутри юрты страшный голос великана:

— Довольно! Не время пить чай. Чувствую в своей спине острое и холодное железо. Откуда оно? Бейте тревогу!

Раздался рев трубы. Немедленно в стане пришельцев поднялся шум, крики испуганных людей, ржание лошадей. Костры погасли, и в полной темноте воины сшибали друг друга, садились вместо боевых коней на коров, хватали вместо копий и стрел поленья дров, надевали на головы вместо шапок котлы, в которых всю ночь варили мясо награбленных коров и овец…

Пользуясь суматохой, смелый разведчик-следопыт покинул стоянку чужого войска и явился на северную гору к Мээл-батору. Тот выслушал его рассказ и спросил:

— Твой глаз и рука не знают ошибок? Ты высек искру своим огнивом точно против спинного хребта хвастуна?

— Да, мой глаз и рука ошибок не знают, почтенный батор, — скромно ответил знаменитый охотник-следопыт.

— Довольно! Верю тебе. Моя стрела летела с большой силой и меткостью. Она сделала свое дело. Враг больше не придет.

И двое славных, преисполненных радостью баторов спустились с северной горы в теплую ложбину. Тут они развязали свои походные мешки. Сварили самое лучшее мясо. Выпили самое крепкое и душистое архи. Потом легли спать. Наступило утро. Свежий северный ветер угонял остатки черных туч в ту сторону, откуда пришел со своим войском хвастливый Ээлэн-батор — любитель войн и чужого добра.

— Поднимись на тот холмик и посмотри, что делают наши враги, — сказал верному разведчику Мээл-батор.

Тот поднялся на холмик.

— Вижу, что юрты разобраны, и воины чужой земли уходят туда, откуда пришли. На месте стоянки остались только пепельные круги от костров да большой рыжий верблюд. Он лежит возле того места, где была высокая юрта чужого батора.

— Посмотрим, какого верблюда они бросили там, — усмехнулся Мээл-батор и вместе с разведчиком направился к стоянке врага. И тут оказалось, что лежит в степи не большой рыжий верблюд, а сам умирающий Ээлэн-батор. Он слишком тяжел, а потому воины, в панике спешившие на юг, бросили своего вожака на съедение волкам.

Баторы-враги, никогда до этого не видавшие друг друга, встретились глазами. Ээлэн-батор приподнялся на локтях с земли и глухо сказал:

— Седой батор, я много слышал о тебе. Говорят, что в борьбе с сильнейшими твоя спина никогда не касалась земли. Это твоя стрела, пущенная с вершины северной горы, пронзила мою спину? Ты стар годами, и я подумал, что твои руки и глаза тоже постарели. И в этом я просчитался. Почему ты решил убить меня с дальнего расстояния?

— А почему ты пришел сюда издалека? Ты искал моей смерти, а нашел свою, — ответил Мээл-батор.

— Я человек молодой, мне еще надо бы пожить на золотой земле.

— Если ты хотел жить на золотой земле, так почему не жил на своей земле, а хотел отнять мою землю? Или тебе тесно стало на золотой земле?

— Допустим, ты прав, седой батор. Но ты был неправ, когда пустил свою стрелу ночью, издалека, сквозь кошму моей юрты. Это не по правилам битвы…

Мээл-батор рассмеялся.

— Когда ты напал на нашу землю, ты разве спрашивал нас, нападать тебе или нет? И разве после того мы будем советоваться с тобой, как нам убить тебя?

Ээлэн-батор, не найдя что ответить, закрыл глаза.

— Вынь свою стрелу… — попросил он Мээл-батора.

Седой батор вынул стрелу из спины пришельца, после чего тот испустил дух.

Так славный Мээл-батор одним могучим и метким ударом стрелы, направленной в ночной темноте на высеченную огнивом искорку, освободил землю от нашествия лютого врага.

Так рассказывают об этом старики.

МОЛОДЕЦ ГУУН СЭЭЖЭ, СЫН СТАРИКА ТАРЯАШИ

В далекие прежние времена жил на свете семидесятитрехлетний старик Таряаша со своей женой и маленьким сыном по имени Гуун Сээжэ.

Однажды утром, сидя за завтраком, говорит старик своей жене:

— Сны мои стали нехорошими, видать, жизнь подходит к концу. Надо бы завершить все земные дела, да не успеваю. Когда я был молодым-неженатым, отец послал меня на другой берег моря расставить силки на зайцев. С тех пор я не удосужился их проверить. Пусть это сделает после моей смерти Гуун Сээжэ.

Через малое время старик Таряаша умер. Поплакали мать с сыном, погоревали и стали вдвоем жить.

Когда Гуун Сээжэ подрос, мать смастерила ему лук из красной березы и стрелы из ивовых прутьев. Стал Гуун Сээжэ на охоту ходить, зверя да птицу на пропитание добывать. Так незаметно и возмужал, настоящим молодцем вырос: лицо багровое, как закат перед ветренной погодой; зубы не уступят в крепости железной копалке, — не мальчик, а мужчина; не охотник, а золото. Стрелял он так метко, что летящих с юга птиц не пропускал на север, а северные не могли пролететь на юг.

Однажды за утренним чаем мать вспомнила:

— Еще в молодые годы твой отец Таряаша был послан твоим дедом расставить силки на другом берегу моря. Отец так и сделал, а вот проверить силки не удосужился. Он завещал довершить начатое тебе. Теперь, сынок, твои руки умеют завязывать торока и впотьмах, а ног сами находят стремена. Настала пора исполнить отцовскую волю.

— Ничего не поделаешь, придется ехать, — только и сказал молодец Гуун Сээжэ. Взял он себе в товарищи да в попутчики соседского парня, и тправились они в путь.

Едут — не останавливаясь, скачут — не сдерживая коней. На исходе девятого дня, на гребне десятого перевала настигли они двух всадников. Один из них скачет на буланом коне, в серебряном седле, в дэгэле из черного шелка, подпоясанном нитяным кушаком, в блестящих сапогах из мягкой кожи. А у другого и конь поплоше, и седло попроще, и одежда победнее.

— Я сын богатого торговца Гэлдэра, зовут меня Гэнэн Эрхэ, — говорит всадник на буланом коне.

— Я его товарищ в пути и друг в испытаниях, зовут меня Шумар, — добавляет другой.

— Далеко ли путь держите? — спрашивает Гуун Сээжэ.

— Едем мы по ту сторону моря, к богатому хану Далаю. Хочу жениться на ханской дочери — красавице Дангир Шара, которую берегут от сглаза за семьюдесятью занавесками — отвечает Гэнэн Эрхэ.

— Наш путь тоже лежит на другой берег, — говорит Гуун Сээжэ. — Еще в дни своей молодости мой покойный отец расставил там силки на зайцев и перед своей кончиной завещал мне их проверить.

— Какую глупость ты говоришь! — рассмеялся Гэнэн Эрхэ. — Если и попалась некогда добыча в ваши силки, то теперь от нее даже праха не осталось — давно ветром разнесло.

Тем временем подъехали они к морю и стали решать, как на другой берег переправиться.

— Нужно сначала пустить стрелу по верху, а потом — по низу, и только тогда пускаться в путь, — говорит Гуун Сээжэ.

— Ты не умнее своего покойного отца, — сказал на это Гэнэн Эрхэ. — Какая польза от стрельбы из лука, если пришло время помериться резвостью да выносливостью коней, а не силою больших пальцев! — ударил он коня кнутом и вскачь заехал в море. Первая же волна едва не сбила его, конь с трудом удержался на плаву. Растеряв все, что было в тороках, изрядно потрепанный морской качкой, еле-еле добрался хвастливый Гэнэн Эрхэ до другого берега. Не сладко пришлось и его попутчику.

Сын старика Таряаши, сметливый Гуун Сээжэ, заметил ему вслед:

— В степи важно направление не терять, а на море — конем управлять. Но и в степи, и на море нужно выбирать самый верный путь.

И поехал он вверх по берегу, пустил стрелу по верху — показала она кратчайший путь, пустил стрелу по низу — показала стрела самое мелкое место. Переправился Гуун Сээжэ без лишних хлопот и товарища за собою провел.

Вышли они на берег, видят — Гэнэн Эрхэ с попутчиком Шумаром одежду сушат, о потерянном снаряжении горюют. Переночевали все вчетвером на месте их привала, а на ранней зорьке отправились дальше.

Вот показался вдали многоярусный белый дворец Далай Баян-хана.

— У здешнего хана правый глаз выпученный, а левый — с прищуром, — заметил Гуун Сээжэ.

— Как ты можешь говорить несусветное про человека, даже не увидав его! — возмутился Гэнэн Эрхэ. — Лучше бы ты прикусил свой длинный язык и не позорил моего будущего тестя, — сказав так, хлестнул своего коня и помчался впереди всех во дворец.

Узнав о его прибытии, хан пригласил сына богатого торговца в высокий светлый дворец, а Гуун Сээжэ вместе с двумя другими спутниками отправил на скотный двор.

Сажали сына торговца за белый серебряный стол, сытным обедом угощали; сажали за красный золотой стол — сладкими напитками потчевали.

— Куда путь держите? — спрашивает хан.

— Не дальше этого порога, — отвечает Гэнэн Эрхэ. — А ехал я дорогой жениха.

— Крепость железа узнают при ударе, а чужого человека — во время испытаний, — заметил на это хан.

А про Гуун Сээжэ никто и не вспомнил. Только красавица Дангир Шара догадалась угостить его. Налила она в золотую чашку густого чая, положила на поднос два медовых пряника, отсчитала семь кусочков сахара и подает служанке.

— Отнеси гостям на скотный двор, — говорит. И, подумав немного, добавила: — Когда передашь угощение, спроси: "До края ли берегов доходят волны черного моря? Не заметно ли чужих следов на луне и на солнце? Все ли семь звезд из созвездия Семи Страцев видны сегодня на небе? По дороге служанка отпила чаю, откусила от пряника и съела кусочек сахара. Спрашивает ее Гуун Сээжэ:

— Кто отправил тебя с едой и чаем?

— Красавица Дангир Шара, — отвечает служанка. — И еще она велела спросить: «До края ли берегов доходят воды черного моря? Не заметно ли чужих следов на луне и на солнце? Все ли Семь Старцев видны гостям?»-

Передай своей хозяйке, — улыбнулся Гуун Сээжэ, — что не видно одной звезды. На одной половине луны есть чужие следы. А черное море заметно обмелело.

Возвратилась служанка к своей хозяйке и слово в слово передала сказанное ей гостями. И тогда накинулась Дангир Шара на сулжанку:

— Зачем ты отпила из золотой чашки? — гневно спросила ее, — Зачем надкусила пряник и съела кусочек сахара?

Хозяйка бранится, служанка плачет, золотое время идет по земле бурят.

Назавтра хан вспомнил об остальных гостях. Побежала служанка на скотный двор и кричит через забор:

— Тот, что в нагольном тулупе, в сыромятных сапогах, выходи! Хан требует тебя предстать пред его грозные очи!

Затянул Гуун Сээжэ свой пояс потуже и направился во дворец. Вошел в покои и важно, как хан, поздоровался; учтиво, как ханша, поклонился. Сел Далай Баян-хан в сандаловое кресло и спрашивает:

— Чей ты будешь и куда путь держишь?

— Я сын старика Таряаши, зовут меня Гуун Сээжэ. Живу я на другом берегу моря, — отвечает молодец. — Приехал осмотреть силки, поставленные еще моим отцом.

— Ах вот про какие силки ты вспомнил! — хлопнул себя по бокам удивленный до крайности хан. — Как же, как же, знавал я в молодости метко стрелявшего и выпивавшего в меру Таряаши с того берега. Мы с ним частенько бывали вместе на облавной охоте. Однажды, гордые и задорные, мы обменялись на радостях кушаками. И теперь ты приехал за невестой. Нечего сказать, хорошая добыча попалась в силки, расставленные твоим родителем!

Отбросил хан свою чашу с густым чаем в сторону, вздулись его желваки, и проговорил он сквозь зубы:

— Крепость железа узнают при ударе, а чужого человека — во время испытаний.

И хан обратился к своему первому батору Улану:

— На третий день после рождения моей красавицы дочери Дангир Шара я приказал заколоть трехгодовалого бычка и завялить его. Пусть слуги сварят сушеное мясо.

Под присмотром батора Улана сварили слуги сушеное бычье мясо, разложили на десяти больших деревянных блюдах. Взялись за каждое блюдо по два человека и поставили угощение перед гостями. И сказал тогда хан:

— Ну, молодцы, пришел черед показать свою удаль да сноровку. Пятнадцать лет вялилось это мясо, стало оно тверже камня. Вам же предстоит угостить всех собравшихся сегодня во дворце, чтобы каждому досталось по кусочку говядины с большой палец величиной — не больше и не меньше.

Вынул свой нож из золоченых ножен, висевших на черном шелковом кушаке, сын богатого торговца Гэлдэра — Гэнэн Эрхэ. Вытащил из-за голенища сыромятного сапога свой нож с деревянным черенком сын старика Таряаши — Гуун Сээжэ.

Посмотрели два здоровых красных молодца друг на друга и взялись за дело. Как проведет ножом Гуун Сээжэ — так и отрежет кусочек с большой палец величиной. Как проведет ножом Гэнэн Эрхэ — на мясе даже разреза не остается, не берет его нож вяленную пятнадцать лет говядину. Точит он лезвие до блеска, вздуваются его желваки. «Что за чертово мясо!» — ругается сын торговца.

— Это ты наговорами испортил мой нож! — накинулся Гэнэн Эрхэ на своего удачливого соперника. — Сейчас я проткну тебя насквозь!

— Разве ты не слышал слова хана-батюшки? — встал между ними батор Улан. — Крепость железа узнают при ударе, а чужого человека — во время испытаний. Никто не виноват, что родился ты хилым и обречен носить тупой нож! — сказал он так, взял сына торговца за шиворот и вытолкал во двор.

Разрезал Гуун Сээжэ мясо, сушившееся пятнадцать лет, на кусочки с большой палец величиной и раздал всем присутствующим, не пропустив ни одного, не обделив никого — ни малого, ни большого. Глядя на это, говорит Далай Баян-хан:

— Первое испытание показало, что ты способен совершить задуманное и добыть желаемое. Однако второе будет потрудней. На завтрашней зорьке отправишься в густую западную тайгу, встретишь громадного бурого медведя, узнаешь его возраст и вернешься обратно.

Не спит всю ночь сын старика Таряаши, ворочается с боку на бок, все думает, как узнать возраст таежного медведя и вернуться целым и невредимым. Вдруг заскрипела дверь. Вздрогнул Гуун Сээжэ.

— Кто это? — спрашивает.

— Я, — донеслось в ответ, — живущая за семьюдесятью занавесками, дочь знатного Далай Баян-хана — Дангир Шара. Собрала тебе съестных припасов в дорогу да сказать хочу: захвати с собой оленьи рога, и когда приблизишься к берлоге, поставь их на голову. Об остальном не беспокойся.

Удивился Гуун Сээжэ такому совету, и долго еще уснуть не мог, когда красавица так же неслышно исчезла, как и появилась.

На ранней зорьке оседлал молодец своего худого рыжего коня и поехал узнавать возраст бурого таежного медведя. Подъехал к берлоге, поставил Гуун Сээжэ оленьи рога на голову и крикнул:

— Выходи, таежный хозяин!

Вылез медведь из берлоги, глянул на странное существо и закричал:

— Девяносто семь лет живу на белом свете, а среди двуногих впервые вижу увенчанного оленьими рогами.

Молодцу только этого и надо было. Хлестнул он своего коня жгучей плеткой и поскакал обратной дорогой.

— Батюшка хан! — закричал он с порога. — Таежный бурый медведь говорит, что ему девяносто семь лет.

— И здесь ты не сплоховал, — похвалил подобревший хан. — И здесь ты показал себя настоящим молодцем. Вот тебе тогда еще одна задача: в железной клетке, на гранитном камне сидит снежный барс. Возьми деревянный топор — выгони из клетки барса и расколи камень.

Опять не спится молодцу. Но как и в прошлый раз, скрипнула дверь, вошла красавица Дангир Шара, вырвала из своих волос самый тонкий волос из золота и протянула суженому со словами:

— Когда зайдешь в клетку к барсу — ударь его этим волоском. Барс присмиреет и выйдет. Брось волосок на камень и стукни по нему деревянным топором — камень и расколется.

На другой день ударили в северный барабан — созвали подданных с севера, ударили в южный барабан — собрали подданных с юга. Обступили они клетку со снежным барсом, смотрят: под силу ли будет молодцу одолеть могучего зверя?

А Гуун Сээжэ открыл железную клетку, взмахнул волоском, задел им снежного барса, и стал тот смирнее кошки, ласково урча, потерся о сыромятный сапог бесстрашного молодца и вышел из клетки. Положил Гуун Сээжэ волосок на гранитный камень, ударил деревянным топором — и рассыпался камень на мелкие кусочки.

Сошел тогда Далай Баян-хан с тронного места и говорит:

— Хотя ты и в нагольном тулупе да в сыромятных сапогах ходишь, а показал себя настоящим молодцем. Теперь я не спорю: твой отец Таряаша был хорошим охотником, и в его силки попала знатная добыча. Она твоя по праву.

Взял Гуун Сээжэ в жены красавицу Дангир Шара и отправился под родное поднебесье. Отдал Далай Баян-хан в приданое любимой дочери половину скота и вторую часть драгоценностей.

Жена старика Таряаши, выйдя однажды из дома, крытого корой, сильно удивилась, увидев неисчислимые стада, волнами наплывающие к ее подворью. А когда узнала своего сына, не могла нарадоваться: забывала, где стоит, не замечала, где сидит.

У Гуун Сээжэ с женой детей народилось полное одеяло. Пастбища их были полны скотом, сундуки полны золотом и серебром. Счастливо жили они, радуя свой славный народ.

МЭРГЭН ЗОРИКТО

В старое, давнее время недалеко от Байкала жил богатый-пребогатый бурят по имени Сарай. Когда стала его одолевать старость, он позвал к себе в юрту жену-красавицу Долгор и спрашивает ее:

— Как же мы будем дальше без детей жить? Кому наше богатство достанется? Кто нам подаст чашку чая, когда мы с тобой захвораем?

— То верно, — отвечает красавица Долгор. — Худо без детей, ой как худо. Умрем, и некому даже глаз нам закрыть.

Попечалился Сарай вместе с Долгор, подумал и говорит:

— Нет большего счастья, чем иметь детей. Чем же мы прогневали бурхана,[2] что обделил он нас? Богатство, что мы имеем, от трудов наших идет, кругом степи и горы богаты травой, растет скот не по дням, а по часам.

Долго горевал богач, много ночей не спала красавица Долгор. Узнав о горе богача, бедный сосед пришел и посоветовал:

— Не тужите, все уладится. Принесу я вам из лесу такую траву, что от нее старый становится молодым, а бездетные большой семьей обзаводятся.

Обрадовался богач. Даже слезы выступили.

— Половину состояния тебе отдам, если твои слова сбудутся.

— Ничего мне от тебя не надо, Сарай, только выполни мой совет: пей ту траву, что я принесу, три раза в сутки, и у тебя будут дети на загляденье.

Ждет не дождется старый Сарай соседа с травой. Наконец сосед приходит и отдает ему пучок травы, которой богач в своих родных местах никогда не видел. Много ли времени прошло, мало ли минуло, никто не помнит. Только в один прекрасный день красавица Долгор разродилась и принесла сына. Потом — второго и третьего. Жили сыновья в довольстве, росли скоро.

Время быстро летит, прошло несколько лет, и сыновья стали взрослыми. Не нарадуется на них отец, а о матери и говорить нечего. Только и разговору, что о сыновьях. Подошли дни, когда двух старших уже женить надо. Пустились они по улусам[3] и нашли себе таких жен, что ни в сказке сказать ни пером описать, одна красивее другой, обе такие мастерицы на все руки, что все одноулусники Сарая удивлялись, как можно было найти красавиц и мастериц, каких мало на белом свете. Унты сошьют — хоть год по степи и тайге броди — ни за что не износишь, рукавицы стачают так, что тепло не выпускают, а шубу скроят всем на удивление: в горах не замерзнешь, на льду Байкала ночуешь, как в теплой юрте. Всему этому тоже рад старый богач, а вместе с ним радуется и красавица Долгор. Только одно ее печалит, что младший сын, которого со дня рождения нарекли Мэргэном Зорикто, будто умом слаб, говорит мало, все больше молчит. От братьев старших стороной держится, старается на глаза меньше попадать. Все это заметила мать давно, да все боится сказать старому Сараю, вдруг он скажет, что плохо выносила его в утробе, раз от рождения такой. Вот как-то старый Сарай подозвал к себе Долгор и спрашивает:

— Чего ты все время хмурой ходишь? Может, горе на душе есть, скажи?

— Нет у меня никакого горя, — скрывая от мужа правду, сказала Долгор и отвернулась.

— Твое горе — мое горе, — сказал Сарай. — Может, я тебя чем обидел, ведь уставшему коню и уздечка в тягость.

Посмотрела на своего Сарая красавица Долгор, ничего не сказала и пошла прочь. Не по нраву пришлось это Сараю. Вернул он Долгор и спрашивает:

— Скажи мне, Долгор, правду ли я думаю, что младший сын наш дурак, или только прикидывается дураком?

— Не знаю, Сарай, не мастерица я пытать чужой ум.

Через день подзывает к себе Сарай младшего сына Мэргзна Зорикто и говорит ему:

— Вот тебе, сын мой, деньги, иди в город и купи себе чего хочешь.

— Ладно, схожу, — ответил Зорикто и сразу же направился в город.

Пошел Зорикто в город не торопясь. Где кустик увидит, остановится, посмотрит и дальше путь держит. Подолгу сидел он у ручейков, любуясь, как вода переливается на камнях, как маленькие рыбки в погоне за пищей снуют с быстротою пули. Все это очень интересно Зорикто. Увидит высокую толстую лиственницу и на нее заглянет. Любопытный он был, а спросить не у кого: почему лиственница растет до самого неба, почему береза белая и так соку в ней много, почему кедрач не везде растет, а только в стороне от жилых мест. Чем и как звери живут, почему птицы летают, а он вот, Зорикто, только по земле умеет ходить.

Так в думах да раздумьях Зорикто дошел до города. Зашел он в одну лавку, ничего не купил, заглянул в другую, тоже ничего подходящего не нашел, и подался он на базар. Тут народу видимо-невидимо, всё больше продают, а не покупают. В такой толпе и заблудиться можно; хуже, чем в тайге. Походил, походил Зорикто, потолкался и пошел домой ни с чем. Приходит к отцу с матерью, ложится спать и спит больше суток. Умаялся дорогой, шутка ли, пешком в город сходить. Проснулся Зорикто, отец его спрашивает:

— Чем порадуешь старика, что купил?

— Ничего не купил, — отвечает Зорикто.

— Зачем же ты тогда ноги ломал?

— Искал бурхана, не нашел, вот и пустым пришел домой. Кроме бурхана, мне ничего не надо.

— А знаешь ли ты, что такое бурхан? — спросил отец сына.

Ничего не сказал Зорикто, он только надел шапку, попрощался с отцом и сказал:

— Ну, отец, будь здоров, счастливо тебе оставаться. Мне пора в путь-дорогу, пойду себя покажу, людей посмотрю.

Вышел Зорикто из юрты, посмотрел на четыре стороны и пошел, откуда солнце восходит. Отец вслед ему сказал:

— Найдешь бурхана — покажи мне.

Тогда еще о бурханах буряты ничего не знали, не видали, что собой они представляют.

— Найду — обязательно покажу, — обернувшись к отцу, ответил Зорикто.

Долго шел Зорикто на восток, потом повернул на запад. Пока он шел, одноулусники смеялись и говорили, что Зорикто настоящий дурак, ни с того ни с сего вздумал искать бурхана. Кому нужен этот бурхан и есть ли он на свете? Так потешались над Зорикто долго, пока не забыли, что такой есть на свете. А Зорикто тем временем идет себе и идет, не зная отдыха, не ведая печали. Заблудиться он не мог, он умел читать звезды, знал, как солнце поворачивается, когда оно на запад идет, от востока начиная свой путь.

Через несколько дней пути он видит — перед ним стоит плохонькая юрта, а около нее девушка. Как только девушка заприметила юношу, сразу же вошла обратно в юрту. Остановился Зорикто, поглядел, как из юрты дым идет и под самое небо уходит. Огляделся Зорикто по сторонам и решил мимо юрты не проходить, зашел в нее. В юрте жила старуха со своей немой дочерью. Старуха встала, поздоровалась с молодцем, спросила:

— Откуда и куда, добрый молодец, путь держишь?

— Иду счастье попытать, может, бурхана найду.

— То хорошо, — сказала старуха. — Моя дочь без языка, поклонись бурхану, и пусть дочь моя начнет говорить.

— Поклонюсь бурхану и попрошу, чтобы дочери вашей он речь дал.

Сказав, паренек быстро оделся и пошел дальше. Идет путем-дорогою, нигде не останавливается. Солнце уже закатилось, темнота началась. И видит: впереди чернеют какие-то кучи. Подошел поближе и увидел, что пропавший скот лежит. Попечалился Зорикто урону и тут же остался ночевать. Ночь проспал богатырским сном, а наутро пошел дальше. В это время стражники местного царя объезжали владения и видят: чужестранец по их земле ходит. Забрали они его и повели к самому царю во дворец. Во дворце сидел царь в царском кресле по имени Соронзон. Завели Зорикто в царские палаты:

— Откуда ты, добрый молодец, куда и зачем путь держишь? — спрашивает царь Соронзон.

— Я сын богача Сарая Зорикто, иду бурхану поклониться.

— Я царь Соронзон, как видишь, сижу без воды, весь скот гибнет, трава засыхает. Скоро царству моему конец. Попроси бурхана, чтобы он помог мне добыть воды.

— Буду стараться, — сказал Зорикто.

Доброго молодца напоили и накормили, стал он собираться дальше. Царь приказал своим слугам, чтобы парню дали на дорогу серебра и золота, и еще раз наказал ему, чтобы он постарался избавить все царство от засухи и чтобы Зорикто зашел к нему на обратном пути и доложил обо всем.

— Пусть не беспокоится ваш царь, — сказал Зорикто, — я выполню все, что надо, я вижу, как страдает простой народ. Он вымрет, если не будет воды.

Царь дал Зорикто в провожатые своих слуг, и они проводили его до самого моря. Остановился он у моря, огляделся: никого нету. Стал ходить вдоль берега. Черная дума на сердце легла. Как же перейти море? Это не ручеек перепрыгнуть. Запечалился наш Зорикто, загоревал. Время идет, а он все ходит. Как же быть? И вдруг он слышит чей-то голос:

— О чем ты думаешь, добрый молодец? Может, море перейти хочешь? Подойди сюда.

Удивился Зорикто, осмотрелся: никого нету, а голос слышал ясно. Что бы это значило? Ведь его здесь никто не знает.

— Кто кликал меня? — спрашивает Зорикто.

— Это я, рыба морская, стало жалко тебя, что море переплыть не можешь.

Пошел Зорикто прямо по берегу и видит: поперек моря лежит рыба большая.

— Это ты меня звала? — спрашивает Зорикто.

— Да, я.

— Зачем ты меня звала?

— Хочу тебе услужить. Только прежде скажи, откуда ты и кто ты? Куда и зачем путь держишь?

— Иду в путь дальний бурхану поклониться.

— Это хорошо, — говорит рыба. — Ты на мое счастье сюда попал. Вот уже десять лет лежу неподвижно. Попроси бурхана, чтобы он помог мне плавать. А теперь ты по моей спине можешь перейти море.

Долго шел он по спине рыбы и, наконец, добрался до другого берега. На берегу лиственницы толстые растут, вдвоем не обхватишь, за лиственницами кедрач до самых гор уходит, а дальше и горы видны, где, наверное, люди соболя и белку промышляют. Осмотрел все кругом Зорикто и подумал про себя: «Везде земля одинакова, везде лес растет, табуны пасутся, коровы по траве ходят, люди зверей бьют и тем живут».

Остановился Зорикто почти у самого берега и стал искать место для ночлежки. Выбрал поляну, развел огонь, сварил чаю, попил и заснул крепким, богатырским сном. Спит и видит во сне, будто лежит он на берегу Байкала, около него конь спутанный ходит, на огне в чаше мясо варится, а мать сидит и поглаживает ему волосы, как это делала, когда он был еще совсем маленький.

Утром рано проснулся Зорикто, не поел и пошел в путь-дорогу. Отошел немного от моря, поднялся на сопку и видит: перед ним стоит высокий-высокий дом, крышей в небо упирается, весь серебром и золотом блестит так, что смотреть на него прямо нельзя. Зорикто сразу догадался, что это дом бурхана. Он прибавил шагу, перевалил одну гору, за ней другую и оказался около самых ворот бурханова дворца. Зашел Зорикто на крыльцо, и от сильного света у него пошли слезы, глаза не могли выдержать яркости и блеска. Зорикто собрался с силой, приоткрыл краешек двери и слышит:

— Молодец, Зорикто, что пришел ко мне. Говори, что надо, чем могу тебе помочь.

Зорикто от удивления слова вымолвить не может. Он сразу догадался, что здесь живет сам бурхан.

— Видишь ли ты меня? — спрашивает бурхан.

— Достоин ли я этого? — отвечает Зорикто.

— Ты человек и я человек, значит, мы достойны друг друга. Говори. Чем могу, тем и помогу.

Осмелел Зорикто и говорит:

— Дорогой я встретил женщину, у нее немая дочь. Верни ей речь.

— Не печалься, Зорикто, той девушке вернется речь. Говори дальше.

— В одном из царств живет царь Соронзон. Беда у него, от безводья весь скот дохнет. Просил он, чтобы помог ты ему.

— Будет в царстве Соронзона вода. Пусть плодится скот. Без скота людям худо.

— Еще у меня одна просьба есть. Видел я, как в одном море большая рыба без движения лежит. Просила она тебя, чтобы ты ей вернул способность плавать, передвигаться.

— Будет плавать та рыба, как и все другие.

Долго еще стоял Зорикто перед бурханом, но ничего больше не просил, о себе слова не вымолвил. Только хотел Зорикто двери за собой закрыть, бурхан говорит:

— Старухина дочь начнет говорить, когда жениха увидит, скот в царстве царя Соронзона получит воду, если у истока реки откопать кости слона, которые завалили выход воде. Рыба начнет плавать и быстро передвигаться, если вытащить из ее рта драгоценный камень, который она закусила. Возьми этот камень, разбей его и раздай народу. Люди сразу на земле заживут хорошо, перестанут голодать, не будут знать ни нужды, ни горя.

Мудрый старик этот бурхан, он совсем не святой, если заботится о простых бурятах.

— Я буду тебя славить, — сказал Зорикто. — Ты оказал всему человеческому роду большую услугу. Того, кто служит людям, забывать нельзя.

Бурхан этих слов не слыхал. Он был в то время в своих палатах и говорил слугам, чтобы они дали Зорикто на дорогу золота и серебра, мяса. А еще велел бурхан дать Зорикто коня, который должен перенести его через моря и доставить домой. Перед самым отъездом Зорикто бурхан вышел на крыльцо и в напутствие сказал:

— Ты, проницательный, мудрый Мэргэн Зорикто, и впредь заботиться должен о своем народе. Поезжай домой, пусть порадуются встрече с тобой отец с матерью и все, кому ты приносишь добро. С богом отправляйся в долгий путь, пусть тебе светят луна, звезды и озера.

Несет соловка[4] Мэргэна Зорикто выше леса стоячего, мимо облака ходячего. Не заметил, как он около моря оказался. Видит, перед ним рыба поперек моря лежит и не шевелится. Увидела она Мэргэна Зорикто и спрашивает:

— Что сказал бурхан, буду ли я передвигаться?

— Отдай ты мне свой драгоценный камень, что у тебя во рту, и тогда ты поплывешь.

— Верю тебе, Зорикто, — говорит рыба, — возьми камень.

Раскрыла рыба рот, приподняла голову и отдала ему камень. Заблестел тот драгоценный камень так, что озарилось все на земле. Только одно солнце в состоянии было разогнать те лучи, которые шли от камня. Зорикто слез с солового, взял камень в руки и в это время услыхал всплеск воды. То рыба недвижимая нырнула, вильнула своим хвостом и поплыла куда глаза глядят. «Как же быть с камнем?» — задумался Зорикто. Увезти нельзя, шибко большой и тяжелый, разломать — силы не хватит. Призадумался еще горше и сказал сам себе:

— Может, звери и птицы мне помогут. Дай-ка кликну я их.

И кликнул. В тот же час к берегу моря подошло так много зверей, что они сразу же разломали камень. Птицы подхватили осколки и разлетелись в разные стороны, чтобы их все раздать народу. С камнем все было кончено. Сел на своего соловку Зорикто и поехал дальше. Приезжает в царство царя Соронзона. Царь вышел навстречу и спрашивает:

— Какими новостями, сын мой, ты обрадуешь меня?

— Твоя просьба, царь, исполнена. Будет у тебя в царстве воды сколько хочешь.

Царь обрадовался, велел своим слугам накрыть столы, угостить путника самыми дорогими блюдами. За столом Зорикто сказал:

— У истока реки пропал слон, кости его перекрыли родник. Надо откопать слона, и тогда берега наполнятся водой.

Собрал царь Соронзон со всего своего царства людей, и стали они копать родник у истока реки. Покопали немного, и такой фонтан воды поднялся, что река сразу из берегов начала выходить. Радуется царь, довольны и люди царства Соронзона.

— Чем же мне тебя наградить? — спрашивает царь Соронзон.

— Ничего мне не надо, скажи доброе слово на дорогу, и я пойду.

Царь Соронзон велел дать юноше золота и серебра столько, сколько он захочет. Но самое ценное, что дал царь Соронзон, — скот. За это Зорикто поблагодарил царя.

Понес соловка Зорикто дальше. Ехал, ехал Зорикто, много долин и гор миновал, много речек переплыл, и вот перед ним дом старухи, у которой дочь без языка. С громким лаем встретила Зорикто собака старухи. Выходит ему навстречу дочь и говорит:

— Мама, к нам едет на соловом коне тот добрый молодец, что заходил к нам, когда пешком шел.

Мать страшно удивилась: восемнадцать лет дочь не говорила, и вдруг к ней вернулась речь. Она выбежала на двор и видит, что с солового коня слезает тот юноша, который шел на поклонение бурхану.

— Какую новую весть ты нам принес? — спрашивает старуха.

— Мудрый бурхан сказал, что как только ваша дочь увидит суженого, так сразу у нее появится речь.

— То верно, восемнадцать лет дочка моя была немой и вот сейчас увидела тебя и сразу заговорила.

Тут и сама дочь сказала, что как только она увидела Зорикто, так сразу к ней вернулась речь.

— Раз ты увидела меня и к тебе вернулась речь, значит, волею бурхана ты должна стать моей женой.

— Так и быть должно, — ответила дочь старухи, — ведь за восемнадцать лет я много видела молодых людей и никто не мог мне вернуть речи. Только ты один это смог сделать, потому я буду тебе верной женой.

— Не хочу я видеть разлуки вашей, станьте мужем и женой, — подтвердила мать.

Зорикто посадил на коней дочь и старуху, и поехали они все вместе. Недолго ехали и видят: стоят на берегу моря рыбаки и ловят рыбу.

— Эй, добрые люди, дайте мне одну рыбу!

Зорикто слез с коня, подошел к неводу и выбрал самую большую и толстую рыбу. Пошел с рыбой вдоль берега да и обронил рыбу. Та сразу в воду, вильнула хвостом и сказала:

— Ты, добрый молодец, постой здесь, а я поплыву в море и скажу о тебе моему отцу.

— Что это за рыба? — удивляется Зорикто. — Говорит человеческим голосом и плавает так быстро.

Не успел Зорикто сказать двух слов, как видит — подъезжает к нему на сивом коне человек, говорит:

— Садись сзади за мной на моего коня и поедем, тебя морской царь в гости зовет.

— Как же я в воде поеду, это не по мне, я привык по степям, в тайге ездить, в воде никогда не бывал, боюсь.

— Ничего, — ответил человек. — Садись за мной и поедем.

Не хочет Зорикто расставаться со своим соловкой. Он взял повод в руки, а сам уселся на коня морского слуги, и так они въехали в море. Вот едут, едут, и вдруг перед ними большой и длинный железный мост появился. Поехали они по мосту, который вел прямо во двор водяного царя. Подъезжают к крыльцу. Навстречу — водяной царь.

— Милости просим к нам во дворец, молодой человек.

Он подошел к Зорикто, поцеловал его, взял за руку и повел к себе в палаты. Там уже были приготовлены разные яства, от которых ломились столы, и они стали есть да пить. За обедом водяной царь говорит:

— Ты, добрый молодец, спас мою единственную красавицу дочь. Не будь тебя, пришлось бы мне горевать всю жизнь без моей любимой красавицы, погибла бы она от рук злых людей. Чем же мне отблагодарить тебя за спасение дочки, каково твое желание?

— Ты царь и знаешь, как дорого ценится человеческая жизнь. Дай мне какую-нибудь драгоценность, и я буду доволен.

— Как тебя зовут, молодой человек? — спросил царь.

— Меня зовут Мэргэн Зорикто.

— Так вот, Мэргэн Зорикто. Я дам тебе одну волшебную шапочку, доху и золотой молоток. Ударишь золотым молотком по земле — перед тобой сразу вырастет золотой дом. Наденешь волшебную шапочку — станешь невидимкой, а когда облачишься в яманью доху, то и в огонь идти можно, стоит ею тряхнуть — и пойдет проливной дождь. Думаю, что эти драгоценности будут неплохой платой за спасение от смерти моей дочери-красавицы.

— Прежде чем взять от тебя столь драгоценные подарки, — сказал Зорикто, — мне надо их попробовать.

— Принесите все драгоценности! — крикнул царь. Принесли все это и положили перед Зорикто. Он взял молоток, стукнул о землю, и перед ним сразу же вырос золотой дом. Затем Зорикто надел яманыо доху, и тут же полил проливной дождь. Одному из слуг водяного царя он велел надеть волшебную шапочку, тот надел, и его сразу не стало видно. Собрал Мэргэн Зорикто все подарки царя и тронулся в путь-дорогу домой. Царь приказал:

— Садись на моего солового коня, и ты спокойно переедешь море.

Слугам он сказал, чтобы они проводили его до самого дома. На прощание водяной царь сказал:

— Когда тебе что-нибудь потребуется, ты только крикни, и я приду на помощь.

— Непременно, — ответил Зорикто.

Он попрощался с царем, сел на солового коня и поехал. Царь был рад, что этот молодой человек спас жизнь любимой дочери, и спустился в свой подводный дворец.

Едет Мэргэн Зорикто знакомой дорогой. Встречает с детства знакомые места, снова видит перед собой могучие лиственницы, подпирающие небо, кудрявые березы, раскинувшиеся рощи черемухи и массу зверей и птиц. Долго ехал Мэргэн Зорикто, прежде чем попасть домой. Но вот и родной улус, вон родная юрта. Задумался Зорикто: «Живы ли отец с матерью, не хворают ли они, не похоронили ли они меня заживо?» Тревожно что-то стало на душе у Зорикто. Слез перед самой родной юртой Зорикто, принагнулся и зашел в нее. Мать по-прежнему такая же красивая, как и была, когда он расставался с ней. Отец немного сгорбился, но такой же гордый, как и был в прежние годы. Старый Сарай и красавица Долгор посмотрели на вошедшего и спрашивают:

— Чей ты и откуда, добрый молодец?

— Неужто отец родной и мать родная не узнали сына своего, что бурхану пошел поклониться?

— Где же твой бурхан? — спрашивает отец.

— Вот он, со мной, — отвечает сын.

Зорикто надел волшебную шапочку, и тут сразу его не стало видно. Потом он взял в руки молоток, стукнул им о землю, и тотчас перед глазами вырос золотой дом. Когда все увидели, что около них вырос дом, Зорикто надел яманью доху, тряхнул ею, и тут же полил дождь как из ведра. Смотрит старый Сарай на своего сына и диву дается: откуда у его Зорикто такая сила? Хотя он об этом ничего не говорит Зорикто, но в душе радуется, что младший его сын превзошел всех братьев.

Собрались одноулусники и тоже диву даются: как это Зорикто умеет так быстро строить, дождь вызывать и тут же невидимкой становится?

— Сын, мой дороже золота, — сказал старый богатый Сарай. — Теперь мое богатство и гроша не стоит против того, что умеет делать Зорикто.

Отец с матерью стали счастливыми, что у них вырос такой сын. Зажили богаче и одноулусники: Мэргэн Зорикто помогал им чем только мог.

НАКАЗАННАЯ ЖАДНОСТЬ

Однажды весною батрак рубил в лесу дрова. Вдруг со стороны восхода солнца прилетела кукушка, уселась на дереве и прокуковала:

— На востоке есть высокая гора, на ее вершине лежит кусок золота с голову большого быка…

С юга прилетела вторая кукушка, примостилась на том же дереве и прокуковала:

— На южной стороне болеет жена одного бедняка. Под ее домом свил гнездо черный жук, ростом с двухгодовалого бычка и сосет кровь женщины. Если убить и сжечь этого жука, жена бедняка поправится.

С запада прилетела третья кукушка и пропела, что далеко на западе случилась страшная беда — высох источник воды — деревья завяли, выгорели травы, люди и животные изнывают от жажды. Источник, питавший влагой поля и степи, завален черным тяжелым камнем. Если сдвинуть камень, то из под него вырвется на волю родниковая вода и люди будут спасены.

Кукушки вспорхнули и улетели. Батрак подумал, подумал, заткнул топор за кушак и пошел в ту сторону, откуда восходит солнце.

Много ли, мало ли он прошел, добрался, наконец, до высокой горы, поднялся на вершину и нашел там кусок золота с голову большого быка. Взял батрак золото, отнес на перекресток трех дорог и закопал его в землю. А сам пошел на запад, туда, где люди томились от жажды. Зашел батрак в одну юрту и попросил напиться.

— Мы сами еле живые от жажды, — ответили ему старик со старухой. — Сейчас нет ничего дороже глотка воды.

— Соберите мне сотню людей, приведите сотню быков, дайте сотню лопат и у вас будет вода, — сказал батрак.

Жители улуса сделали все так, как он велел. Батрак привел их к источнику и они все вместе принялись выкапывать черный тяжелый камень — кто лопатой, кто топором, а кто и руками. Впрягли быков и сдвинули с места тот камень. И сейчас же забурлил родник, зажурчала прохладная чистая вода. Люди обрадовались, бросились к воде, стали черпать ее ведрами, бочками, руками. Затем пригнали скот и напоили его досыта. Все радовались, благодарили батрака за то, что вернул он им воду и избавил от мучений. А когда узнали, что он направляется в сторону юга, то всем улусом пошли провожать.

Шел, шел, шел батрак и, наконец, показалась южная страна. Батрак разузнал, где живет больная женщина, о которой поведала кукушка и назвался в улусе знаменитым лекарем. Муж больной женщины, услышав о нем, пришел со слезами на глазах:

— Спасите мою жену, — попросил он батрака. — Вылечите ее…

Утром батрак собрал соседей, выгнал из-под дома черного жука, ростом с двухгодовалого бычка, убил его и сжег, и свершилось чудо — к женщине тут же возвратилось здоровье.

Попрощавшись с жителями улуса, батрак выкопав золото, которое он раньше зарыл на перекрестке трех дорог, отправился домой. Дома он расплатился с богачом, у которого всегда был в долгу, и зажил безбедно. Скоро он построил себе новый большой дом рядом с домом богача. Жадный богач не вытерпел и захотел узнать, как батрак так быстро разбогател.

А батрак надумал наказать своего бывшего хозяина за жадность и сказал, что однажды, когда он спал на берегу под опрокинутой лодкой, из воды вышли трое людей и рассказали ему, где зарыт клад.

— Вон как дело было, — проговорил богач и ушел. Вечером он забрался под опрокинутую лодку у реки, притаился и стал ждать, чтобы принесли ему золото. В полночь к лодке пришли три разбойника и стали говорить о том, что кто-то унес их золото, припрятанное на вершине высокой горы.

— Узнать бы, кто взял наше золото, — сказал один разбойник, — я бы его…

В это время жадный богач под лодкой не вытерпел и неожиданно чихнул.

Услышали разбойники, что кто-то рядом есть, заглянули под лодку, а там богач сидит. Вытащили они его и стали бить: подумали они, что это он украл их золото. Били, били, а потом бросили его в реку.

Так был наказан богач за свою жадность.

ОТЧЕГО ВОЛКИ ВОЮТ

Было это в давние времена. Поехал молодец к тестю в гости. За третьим перевалом увидал он семерых стариков. Сидят они чинно у костра, длинными трубками попыхивают, ждут, когда мясо сварится.

Подъехал молодец к костру, молчком с коня слез, молчком трубку прикурил, в стремя ногу вставил — собрался дальше ехать. Тогда говорит ему один из стариков:

— Не велика честь молодому батору, который не поздоровавшись со старшими, прикурил трубку от их огня и заспешил в путь, забыв нашу пословицу: сваренное откушай, стариков послушай.

Смиренно выслушал молодец старика и говорит:

— Правда ваша — допустил я большую оплошность, но не от гордости и самомнения, а по неопытности своей и беспечности, за что прошу у вас прощения.

Присел юноша к костру, отведал сваренного мяса, выслушал стариковские советы и отправился дальше.

И так легко у него на душе стало, что захотелось песню спеть. Но только затянул он раздольную песню, как подхватили мотив и глаза, и уши, и ноздри!

Испугался молодец, примолк и до самого конца пути рта не открывал.

Доехав до юрты своего тестя, молодец молчком переступил порог, молчком напился чаю и — к великому изумлению тестя — молчком отъехал со двора.

Дома вышла его встречать молодая жена. Но ни слова не сказал ей молодец, переменил коня и зарысил в степь — пасти свой табун.

Пасёт день, пасёт другой, неделю пасёт, домой носа не кажет. Пригорюнилась жена. "Что бы это значило? — думает. — Мой муж никогда молчуном не был, а тут приехал из гостей — не поздоровался, уехал табун пасти — не попрощался и, похоже, не думает домой возвращаться".

Велела она оседлать себе коня и отправилась мужа разыскивать. А как нашла — пенять стала:

— Разве так настоящие мужья поступают? Возвратился из гостей и слова ласкового не промолвил, отправился табун пасти и весточки о себе не подал!

Дольше терпеть у молодца сил не хватило. Открыл он рот и тотчас же заговорил не только языком, но и ноздрями, и глазами, и ушами.

Узнав, в чем дело, жена побранила молодца за скрытность и говорит:

— Завтра на рассвете, когда наш пастушонок нагнётся и примется раздувать угли, ты перешагни через него.

Так и сделал молодец. Перекинулась напасть на пастушонка. Бросился тот с перепугу на улицу, перепрыгнул через чёрного барана. Заблеял баран не своим голосом. Услыхали его семеро волков, пришли и съели, даже шкуры не оставили. Перекинулась напасть на семерых волков. С тех пор они и воют на семь голосов.

СНЕГ И ЗАЯЦ

Снег говорит зайцу:

— Что-то у меня голова заболела.

— Наверное, ты таешь, оттого у тебя и голова заболела, — ответил заяц. Сел на пенек и горько заплакал:

— Жалко, жалко мне тебя, снег… От лисицы, от волка. От охотника я в тебя зарывался, прятался. Как теперь жить буду? Любая ворона, любая сова меня увидит. Заклюет. Пойду к хозяину леса, попрошу его. Пусть он тебя, снег, сохранит для меня.

А солнце уже высоко ходит, жарко припекает, снег тает. Ручьями бежит с гор.

Затосковал заяц, еще громче заплакал. Услышал зайца хозяин леса, просьбу его выслушал и сказал:

— С солнцем спорить не берусь. Снег сохранить не могу. Шубу твою белую сменю на серенькую, будешь ты летом легко прятаться среди сухих листьев, кустарника и травы. Никто тебя не заметит.

Обрадовался заяц.

С тех пор он всегда меняет зимнюю белую шубу на летнюю — серую.

СОЛНЕЧНЫЙ ЦВЕТОК

На краю благодатной долины, на берегу быстрой реки, под мышкой у ледяной горы стоял маленький аил. В том аиле жил небогатый человек по имени Наран-Гэрэлтэ. И была у него дочка-красавица Наран-Сэсэг, что означает Солнечный цветок.

Повадился гостить под их кровом один тибетский лама. Уж больно понравилась ему красавица Наран-Сэсэг, и решил лама увезти ее из родительского дома. И хитрил он, и золотые горы сулил, и запугивал бедную девушку — ничего не помогало. Тогда решился лама на последнее средство: выждал он удобный момент и напоил девушку отваром семи трав, одна из которых была ядовитой.

И дня не прошло как захворала Наран-Сэсэг. Потух ее солнечный взгляд, поблекли маковые щеки, лежит она, не вставая с постели. А несчастный отец места себе не находит, не знает, что и делать. Кинулся он все к тому же ламе, привел его в дом и говорит:

— Заклинаю тебя бурханом (Бурхан — бог, божество), найди причину болезни моей единственной дочери и помоги вылечить ее!

Напустил лама на себя важный вид, помудрил над желтой книгой судеб, а потом и говорит:

— Вашу дочь требует к себе Черный Лусад-хан. Только этому водяному под силу исцелить Наран-Сэсэг. Если по доброй воле не пошлете больную дочь к Лусад-хану, она не проживет и недели А если поторопитесь, глядишь, и вернется она в скором времени живой и здоровой.

Очень огорчило отца такое требование.

— Да мы и дороги к Лусад-хану не знаем, — говорит он.

— Об этом не беспокойтесь. Все хлопоты я беру на себя, — заверил лама и, не мешкая, принялся за дело. Приказал он плотникам сколотить сосновый ящик, да такой, чтобы в него вода не просочилась и чтобы Наран-Сэсэг в нем уместиться могла. Положили на дно самую лучшую одежду вместе с украшениями и запас еды на неделю.

Перед тем как самой войти в ящик, Наран-Сэсэг обратилась к отцу с последней просьбой:

— Отпустите со мной рыжую собаку Гуриг, больше мне ничего не надо.

Так и сделали: посадили вместе с девушкой в сосновый ящик рыжую собаку Гуриг, закрыли крышкой и заколотили накрепко гвоздями.

— А теперь поднимитесь вверх по реке и пустите ящик по течению, по самой стремнине, — научает лама. Сам же сел на коня и поскакал берегом к низовью реки. Приехал домой и говорит семерым своим послушникам-хуваракам (Хуварак — послушник, ученик ламы).

— В скором времени сюда приплывет сосновый ящик. Поймайте его, бережно вытащите на берег, внесите в дом и поставьте перед божницей. Да смотрите, крышки не открывайте, не то большой грех получится!

Кинулись хувараки выполнять приказание.

Тем временем ехал берегом парень-пастух на своем сивом быке. Видит — плывет по стрежню реки деревянный ящик, на волнах качается.

«Что бы это могло быть?» — подумал парень.

Мигом сбросил он одежду и поплыл наперерез ящику. С большим трудом вытолкал парень свою находку на берег, отодрал крышку — и вышла из ящика девица невиданной красоты.

— Вынь со дна все, что найдешь. Только не выпускай рыжую собаку Гуриг, — говорит Наран-Сэсэг своему спасителю.

Оставил парень рыжую собаку Гуриг в ящике, снова заколотил крышку и столкнул в воду. А сам сел на сивого быка, посадил позади себя красавицу Наран-Сэсэг и не спеша поехал к своей избушке.

— Чей ты будешь? Чем живешь? — спрашивает его дорогой Наран-Сэсэг.

— Я — бедный пастух, — отвечает парень. — Кормлюсь остатками с ханского стола, да еще собираю в степи зерна гречихи, выкапываю сладкие корни саранки, тем и живу.

Рассказала и Наран-Сэсэг о себе, а когда вошли они в бедную избушку пастуха, когда увидала девушка холостяцкий беспорядок да грязь по колено, то, засучив рукава, взялась за дело: что надо было вычистить — вычистила, что надо было выскоблить — выскоблила, и приняло жилище пристойный вид.

А семеро хувараков сидят на берегу, ждут, когда ящик покажется.

— Плывет, плывет! — закричал наконец самый глазастый из них.

Схватили хувараки железные крючья, вытянули ящик на берег. Дружно взвалив на плечи, отнесли его в дом своего учителя и поставили перед божницей.

— Все ли сделали, как я наказывал? — спрашивает их лама. — Не обронен ли ящик по дороге? Не открыта ли его крышка?

— Да разве мы посмеем вас ослушаться, ламбагай (Ламбагай — почтительное обращение к ламе), — отвечают семеро хувараков.

— Тогда исполните еще один мой наказ, — говорит им лама. — Отправлйтесь за семь перевалов, посмотрите, как там люди живут. Да сильно не торопитесь, возвращайтесь не раньше завтрашнего вечера.

Отправились хувараки за семь перевалов. А лама кинулся открывать заветный ящик. От предвкушения близкой встречи с красавицей Наран-Сэсэг спутал лама слова молитвы с песенкой о двух влюбленных. «Потерпи, солнцеликая! Потерпи ясноокая! — мурлычет лама себе под нос. — Сейчас я выпущу тебя!» С этими словами заскрежетал последний гвоздь, открылся ящик, и вышла оттуда не солнцеликая Наран-Сэсэг, а огромная рыжая собака. Ощетинилась она при виде ламы, бросилась на него и разорвала в мелкие клочья, а останки своим огненно-рыжим хвостом по ущелью размела.

Долго кликали своего учителя вернувшиеся на другой вечер хувараки, да так и не дозвались.

А парень-пастух ни на шаг от своей красавицы-жены не отходит, день и ночь ею любуется, налюбоваться не может. Совсем забыл о том, что он единственный в доме добытчик.

Вот когда съестные припасы кончаться стали, Наран-Сэсэг и говорит мужу:

— Сходил бы ты за зернами гречихи, за корнями саранки.

В ответ на это муж еще пристальнее уставился на нее, глаз оторвать не может.

Тогда Наран-Сэсэг нарисовала на бересте свой портрет и отдала мужу со словами:

— Теперь я всегда буду с тобой.

Сел пастух на своего сивого быка и отправился в степь поискать чего-нибудь съестного. Проедет немного, вынет бересту из-за пазухи, посмотрит на портрет и дальше правит. На одном из перевалов вынул парень бересту в очередной раз, но налетевший вихрь вырвал ее из рук унес портрет невесть куда.

Весь в слезах воротился парень домой и поведал жене о случившемся.

— В какую сторону унесло бересту? — спрашивает жена.

— В южную, — отвечает парень сквозь слезы.

— Вот это хуже всего, — опечалилась Наран-Сэсэг. — Хан южных владений давно разыскивает меня. Если к нему в руки попадет мой портрет, то по твоим горячим да по остывшим следам он найдет нашу избушку. Как нам быть тогда? Как оборониться от беды, если у тебя кроме железной лопаты, а у меня кроме тонкой иглы другого оружия нет?

Совсем загрустили они. Сидят, обнявшись. Вверх поднимут глаза — засмеются не по-доброму, вниз опустят — зарыдают горько-горько.

— Если меня похитят, ты все равно не забывай обо мне, — говорит Наран-Сэсэг своему мужу. — Ищи непрестанно, расспрашивай обо мне бывалых людей. Вот тебе золотое колечко. Когда узнаешь о месте моего заточения, дашь о себе знать этим кольцом.

Словно черный вихрь, налетели на следующий день чужие люди на избушку и похитили Наран-Сэсэг.

Погоревал парень день, потужил другой, а потом оседлал сивого быка и отправился на поиски своей жены. Целый год скитался он по степным да таежным дорогам. Наконец повстречался ему старик-табунщик, пасший ханских лошадей.

— Здравствуйте, молодец, — говорит старик. — Копыта твоего быка так сильно стерты, что без труда можно догадаться: долог и труден был твой путь. А вот куда он лежит — сам поведай.

— Была у меня жена-красавица по имени Наран-Сэсэг. Жили мы с ней в любви и согласии. Но однажды налетели люди хана южных владений и украли мою жену. С той поры я ищу ее по всему свету, — со вздохом закончил свой рассказ парень-пастух.

— Выходит, молодец, ты недалеко от своей цели, — заключил старик. — Потому что я пасу коней того самого хана южных владений. Видать я не видал, но слыхать слыхал, что в ханских покоях появилась год назад девица невиданной красоты. Молодые и старые скотницы говорят, будто она частенько наведывается к ним и рассказывает ту же историю, что поведал ты мне. Выходит — нашел ты свою жену. Сегодня поведу я на ханское подворье лучшего жеребца из табуна. Может быть, и удастся мне увидеться с Наран-Сэсэг, перемолвиться с ней словом.

— Тогда передай ей вот это колечко, — попросил парень, сняв со своей руки золотое кольцо.

Привел старый табунщик необъезженного жеребца на ханское подворье, а сам по сторонам поглядывает. Видит — сидит у решетчатого окна ясноокая красавица. Сразу понял старик, что это Наран-Сэсэг. Положил он на правую ладонь золотое колечко, сверкнуло оно рассветным лучом; положил на левую — блеснуло оно утренней зарницей. Увидала его Наран-Сэсэг и спрашивает:

— Дедушка, миленький, откуда у вас это колечко?

— Оттуда, где один славный парень своего сивого быка пасет, — отвечает старик.

— Пусть этот парень явится завтра же к дворцовым воротам в одежде нищего, — наказала Наран-Сэсэг и щедро одарила старика золотыми монетами.

Как услышал парень-пастух добрую весть от старика-табунщика, от радости покой и сон потерял. Еле дождавшись утра, оделся он поплоше, сел на своего сивого быка и отправился во дворец. Только подъехал к воротам, как набросилась на него стража и давай отгонять. Выглянула в окно Наран-Сэсэг и говорит:

— Под нашими окнами никому уже и пройти нельзя.

Выглянул вслед за ней хан и проворчал:

— Как он грязен и нищ! Я сейчас же прикажу затравить его собаками.

— Бурханом заклинаю — не делать этого! — взмолилась Наран-Сэсэг. — по доброму старинному обычаю убогого человека следует приветить, накормить и обогреть. Неужто вам корочки хлеба и глотка чаю жалко? — вконец обиделась красавица.

«Если она так добра к последнему нищему, то, может быть, и со мною будет поласковее», — подумал хан и велел впустить оборванца во дворец.

Привязал парень своего сивого быка к серебряной коновязи, переступил порог ханских покоев и сел возле двери.

Поставила Наран-Сэсэг перед нищим серебряный с позолотой стол. Стала угощать странника, как дорого гостя. Да так ласково с ним заговорила, так нежно, что хан от злости почернел и удалился за десять занавесок.

Угостила Наран-Сэсэг своего любимого на славу и с большими почестями проводила его за ворота.

Тут хан и высказал обиду.

— Ты за целый год, — говорит, — не сказала мне столько слов, сколько нежностей выслушал этот оборванец. Может быть, мне тоже стать нищим и тогда я смогу рассчитывать на твою доброту?

— Это самое мудрое решение, — нежно улыбнулась Наран-Сэсэг.

От этой улыбки хан совсем голову потерял.

— Верни оборванца! — кричит.

Вернула Наран-Сэсэг любимого мужа.

— Снимай свои отрепья! — приказал хан. — Побудь пока в моих одеждах. В них тебя не больно приголубят да приласкают.

Облачился хан в нищенское платье, а Наран-Сэсэг говорит ему:

— Садись на сивого быка и отправляйся в дальний путь. Через три дня ждут тебя у дворцовых ворот. Посмотрим, каким ты вернешься.

Выехал хан в лохмотьях, прикрывая лицо руками, чтобы неузнанным остаться, А Наран-Сэсэг строго-настрого наказала слугам: «Если с юго-восточной стороны появится оборванец, прикрывающий глаза руками, то знайте — это злой человек и расправа с ним должна быть короткой».

Два старших батора выкопали семисаженную яму, а самые знатные нойоны прикатили камень величиной с быка. На третий день появился хан. Крадучись, прикрывая лицо руками, пробирался он к своему дворцу. Но тут налетели на него баторы, сбросили в семи саженную яму и придавили сверху камнем величиной с быка.

— Это мы коварного врага одолели! Хитрющую лису перехитрили! — радовались нойоны, расходясь по домам.

А парень-пастух вернулся со своей женой Наран-Сэсэг на родину, и зажили они счастливо.

СОРОКА И ЕЕ ПТЕНЦЫ

Однажды сорока обратилась к своим птенцам со словами:

— Дети мои, вы уже выросли, и настало время вам самим добывать еду и жить своей жизнью.

Сказала она так и, оставив гнездо, полетела с птенцами в соседнюю рощу. Показала им, как ловить мошек да букашек, как из таежного озера воду пить. Но птенцы ничего не хотят делать сами.

— Полетим обратно в гнездо, — хнычут они. — Как было хорошо, когда ты приносила нам всяких червячков и пихала в рот. Никаких забот, никаких хлопот.

— Дети мои, — вновь говорит им сорока. — Вы уже стали большими, а моя мать выбросила меня из гнезда совсем маленькой…

— А если нас подстрелят из лука? — спрашивают птенцы.

— Не бойтесь, — отвечает сорока. — Прежде чем выстрелить, человек долго целится, так что проворная птица всегда успеет улететь.

— Все это так, — загалдели птенцы, — но что будет, если человек кинет в нас камнем? Такое может сделать любой мальчишка, даже не прицеливаясь.

— Для того чтобы взять камень, человек нагибается, — отвечает сорока.

— А если у человека окажется камень за пазухой? — спросили птенцы.

— Кто своим умом дошел до мысли о спрятанном за пазухой камне, тот сумеет спастись от смерти, — сказала сорока и улетела прочь.

СТАРИК ХОРЕДОЙ

Прежде в счастливые времена жил на свете старик Хоредой. Имел он двадцать чёрных баранов, пасшихся на неистощимых лугах, а кроме того — двух гнедых жеребцов, один из которых был отменным скакуном, а другой прихрамывал на обе передние ноги.

Всего вдоволь было у старика Хоредоя, и жил он, забот не зная. Случилось однажды так, что лучшая из овец его стада принесла белого ягнёнка. Не сразу Хоредой заметил приплод в отаре. Тем временем прилетели две вороны и выклевали у ягнёнка глаза.

Рассердился старик, сел на скакуна, кинулся в погоню за воронами, догнал их и, вырвав у каждой по одному глазу, вставил ягнёнку вместо выклеванных. Стал ягнёнок видеть лучше прежнего. А вороны полетели к Эсэгэ-малану жаловаться: мол, выколол нам старик глаза, догнав нас на своём быстром скакуне.

Рагневался Эсэгэ-малан на старика и послал девять волков съесть быстроногого скакуна. Но старик почувствовал недоброе и спрятал скакуна, а на его место привязал хромого жеребца. Пришли ночью волки и съели хромого. Только они ушли, старик сел на скакуна и мигом догнал серых, бежавших мелкой трусцой после сытной еды. Снял старик шкуры со всех девяти волков, оставив лишь кисточки на хвосте, и воротился домой.

Взвыли волки и кинулись к Эсэгэ-малану с жалобой: спустил, мол, старик со всех шкуры, после того как съели мы у него по ошибке плохонького жеребца вместо скакуна.

Пуще прежнего разгневался Эсэгэ-малан, призвал девять шулмусов и приказал им привести Хоредоя. А старик загодя закрыл все ворота на запоры, все двери на засовы и непрошенных гостей дожидается. Пришли шулмусы, сунулись в ворота, да не тут-то было! Крепки засовы и запоры у старика Хоредоя! Ходят шулмусы вдоль забора, заглядывают в щели, а войти не могут. Чтобы отвадить непрошенных гостей, вскипятил Хоредой котёл воды и выплеснул на злую нечисть.

Взвизгнули девять шулмусов и побежали жаловаться Эсэгэ-малану: мол, ошпарил нас вредный старик крутым кипятком.

Вышел из терпения Эсэгэ-малан, сел на облако и полетел к Хоредою, чтобы громом и молнией наказать его за нанесённые обиды да непокорность.

У старика Хоредоя — своя голова на плечах. "Если я гонцов Эсэгэ-малан обидел, — думает он, — то не появится ли в моём доме само божество?" Приготовил старик девять котлов тарасуна, поймал белого барана для заклания и вышел на улицу встречать небесного гостя.

Вот прилетел на облаке Эсэгэ-малан, увидел, что Хоредой приготовился совершить жертвоприношение, и божественный гнев его остыл.

— Зачем ты, старик Хоредой, вырвал по одному глазу у моих ворон? — спросил Эсэгэ-малан, спустившись на землю.

— Разве ты не знаешь, что они выклевали глаза у белого ягнёнка, предназначенного тебе в жертву? — говорит Хоредой.

— А почему ты снял шкуры с девяти моих волков, которых я послал съесть твою лошадь?

— Так ведь они съели не того коня, которого ты им велел съесть, — отвечает Хоредой.

— А почему ты ошпарил кипятком девятерых моих шулмусов, посланных за тобой?

— Откуда мне знать, что это твои посланцы. Уж больно по-воровски они себя вели. Вот я их и ошпарил.

Остался Эсэгэ-малан доволен ответами Хоредоя, принял его жертвоприношение и воротился на небо. А старика с тех пор никто не обижал.

СЧАСТЬЕ И ГОРЕ

В давние времена держал богач в работниках бедного человека. Девять лет гнул бедняк спину на богача, а из долгов не вылезал. Не было у него ни хлеба, чтобы прокормить свою семью; ни скотинки, которая бы прошлась по двору; ни собаки, которая бы тявкнула в волчью ночь.

Однажды молотил бедняк при лунном свете хозяйский хлеб и увидел в поле двух маленьких мальчиков. Они собирали оброненные колоски и втыкали их в снопы. Очень удивился бедняк, затаился у соломенной копны и, когда мальчики приблизились к нему, схватил их за руки.

— Кто вы такие? — спрашивает. — Почему ходите по ночам, собираете колосья и втыкаете их в снопы?

— Мы Счастье богатого человека, — отвечают мальчики. — Мы подбираем все, что он потеряет или может потерять.

— А мое Счастье вы не видели? Нет ли у меня таких помощников, как вы? — спрашивает бедняк.

— Нет у тебя таких помощников, — отвечают мальчики. — Хуже того: вот уже девять лет живет в твоем доме Горе горемычное, и пока от него не избавишься, не видать тебе Счастья, как своих ушей.

— Как же мне освободиться от Горя горемычного?

— Кончай молотьбу и уезжай от богача, — наставляют бедняка мальчики. — Когда начнешь собираться, вылезет из-за печи Горе горемычное и попросит взять его с собой. не спеши отказывать, посади Горе в бочку, бочку законопать и зарой в пустынном месте. А потом забирай жену и детей да подавайся в город. Там доведется тебе рыть колодец у знатного сановника. Смотри в оба — и на дне колодца увидишь драгоценный камень. Он и принесет в твой дом Счастье.

Обмолотил бедняк хозяйский хлеб и стал в город собираться. Взял у добрых людей лошадь с телегой, посадил на телегу жену да четверых своих детишек и хотел было дом запереть, как вдруг услышал плач на остывшей печи.

Вернулся бедняк и видит — сидит на печи дитя не дитя, старичок не старичок, а мужичок с локоток, и горько плачет.

— Вы меня забыли с собой захватить, — говорит.

— Если я посажу тебя на телегу и у всех на виду повезу в город, люди станут надо мной смеяться: мол, бедняк с Горем горемычным расстаться не может, повсюду за собой таскает. Садись-ка ты в бочку, там тебя никто не увидит.

Согласилось Горе, забралось в бочку, а бедняк закрыл ее крепко-накрепко, отвез на пустырь и закопал у подошвы большой горы.

Вот приехал бедняк в город. Только явился он на базар, как повстречал богатого сановника и подрядился выкопать ему колодец.

Копает бедняк неделю, копает другую, а воды все нет и нет.

— Что за чертовщина? — говорит он жене. — Скоро уже землю насквозь пройду, а водой и не пахнет. Не заплатит мне сановник ни гроша за такую работу. Чем же я детей кормить стану?

На другой день наткнулось острие лопаты на что-то твердое. Сверкнула ослепительная искра и не погасла. Глянул бедняк, а это — драгоценный камень переливается всеми цветами радуги.

Завернул бедняк находку в тряпицу и отнес самому ученому в городе человеку. Ученый повертел камень в руках и повел бедняка к правителю города. Оробел бедняк, переступив порог ханского дворца. но правитель, услыхав о редкой находке, приказал на месте колодца построить прииск, а присматривать за прииском поставил бедняка, пожаловав его в сановники.

Услыхал об этом богач, который жил со Счастьем, и немало удивился. Поехал он в город, разыскал бывшего своего работника, расспрашивать начал:

— Скажи на милость, как тебе удалось разбогатеть столь быстро?

— Молотил я твой хлеб, — стал рассказывать бывший бедняк, — и увидел двух маленьких мальчиков. Они собирали оброненные колосья и втыкали их в снопы. Поймал я мальчиков, и научили они меня, как избавиться от Горя. Посадил я свое Горе горемычное в пустую бочку, законопатил ее и зарыл на пустыре у подошвы высокой горы. А про Счастье мое — это уже другой разговор. У каждого свое Счастье, и ты не обойден им.

«Может быть, и свое, но твое-то Счастье лучше», — позавидовал богач, возвращаясь домой. увидел он пустырь у подошвы большой горы, отрыл закопанную бочку и выпустил Горе на волю.

— Возвращайся, — говорит, — к своему хозяину.

— Не пойду, — заупрямилось Горе. — Он снова посадит меня в бочку и зароет в землю. Лучше я у тебя останусь.

С этими словами вцепилось Горе горемычное в телегу богача и приехало вместе с ним на подворье. Зашел богач в дом, и Горе вслед за ним.

С тех пор сколько бы богачево Счастье добра ни принесло, все пускало по ветру Горе горемычное.

СЫН БЕДНЯКА И ЖЕСТОКИЙ ХАН

Было это во владениях злого, жестокого, бессердечного хана.

Жил в тех местах не старый еще бедняк с сыном. Хан его притеснял, заставлял работать даром, кормил впроголодь. Бедняк не мог придумать, как избавиться от кабалы. Однажды он собрался в лес и взял с собой сына. Шли они и разговаривали.

— Соседи завидуют моему уму и ловкости, — говорил отец. — Я могу из сорочьего гнезда яйцо утащить — и сорока не заметит. А вот хана мне не провести…

Сын показал отцу на дерево — на самой макушке было сорочье гнездо.

— Попробуйте достаньте яйцо, чтобы сорока не увидела.

Отец подошел к дереву, обхватил его ногами в унтах и полез. Сын усмехнулся, вытащил нож, быстро срезал с отцовских унтов подошвы. Отец достал из гнезда сорочье яйцо, спустился вниз и ахнул: унты-то оказались без подошв!

— Ну и сын! — рассмеялся бедняк. — Ты, пожалуй, можешь хана перехитрить.

Рассказал он соседям про ловкость сына, и пошла молва о том, что сын бедняка очень умный и хитрый.

Скоро хан призвал ловкого паренька к себе во дворец.

— Слышал я, — грозным голосом сказал хан, — что ты умен да хитер. Так ли это?

— Так, светлейший хан, — смело ответил сын бедняка.

— Ха-ха-ха! — раскатисто засмеялся хан. — Ха-ха-ха! Ты просто хвастун!

От хохота жирное брюхо у хана колыхалось, щеки тряслись, а глаза были красные, злые.

— Вот я тебя испытаю. Слушай: в домике, во дворе у меня, стоит ручная мельница. Сумеешь унести ее сегодня ночью, чтобы никто не видел, — твоя будет. Не сумеешь — голову с плеч сниму. Понял?

— Понял, — спокойно ответил сын бедняка. — Попробую.

Вечером хан спустил с цепей девяносто четыре злые собаки, приказал двум баторам (Батор — богатырь, герой) всю ночь беспрерывно вертеть ручную мельницу. Потом призвал придворного палача и велел ему наточить топор.

— Ха-ха-ха! — смеялся хан, укладываясь спать. — Посмотрим, кто кого перехитрит!

Ночью паренек пробрался на ханский двор, увидел собак, баторов и вернулся домой. Голыми руками мельницу не добудешь!

Дома он набрал полный мешок костей, взял большую чашку саламата и снова пошел на ханский двор. Дал по косточке всем девяносто четырем собакам и, пока они дрались из-за костей, стал пробираться дальше. Чашку с саламатом поставил у дверей дома, где стояла ручная мельница, а сам спрятался.

Вот один батор захотел выйти на улицу — отдохнуть. Он наказал второму, чтобы тот не отлучался от мельницы.

— Вернусь — ты отдохнешь, — сказал он. Батор вышел во двор и увидел у дверей большую чашку саламата.

— О добрый, заботливый хан-отец! — проговорил обрадованный батор. — Позаботился о нас, приготовил угощение!

Он съел весь саламат, облизал чашку, вернулся к товарищу и все рассказал ему.

— А мне ты оставил саламата? — спросил тот.

— Нет, весь съел…

Второй батор рассердился, стал ругаться, полез драться. Баторы сцепились, выкатились на улицу. Хитрому пареньку того и надо было. Пробрался он в дом, схватил мельницу и убежал.

Когда рано утром хан пришел посмотреть, на месте ли мельница, баторы еще дрались.

— Стойте! — властно крикнул хан. — В чем дело?

— Да вот, — стал объяснять один батор, показывая на другого, — он съел весь саламат, который вы принесли…

— Какой саламат? — заревел хан диким голосом. — Где мельница?

А мельницы не было. Нечего делать, вернулся хан домой.

Утром паренек пришел во дворец, принес ручную мельницу.

— Хан-отец, вот ваша мельница, — насмешливо сказал он.

— Ну, погоди же! — свирепо проговорил хан. — Я тебя проучу. Слушай: если сегодня ночью ты сумеешь увести с моего двора трех лучших иноходцев, они станут твоими. Если не уведешь, отрублю тебе голову. Понял?

— Попробую, — поклонился хану сын бедняка. Вечером хан запер трех лучших иноходцев в амбар, поставил двух караульных. Позвал палача и велел ему наточить топор, а сам лег спать.

Хитрый паренек надел ханский халат и ночью отправился к караульным.

— Ну, что? — спросил он караульных хриплым ханским голосом. — Не приходил еще этот парень?

— Нет, хан-отец, не приходил, — ответили те. — Будьте спокойны, он нас не проведет.

— Глядите, он хитрый, — предупредил паренек. — Не прозевайте коней…

Через некоторое время он пришел еще раз и принес караульным большую бутыль молочной водки.

— Замерзли, наверно, давно стоите. Выпейте по чашечке — согреетесь.

— Спасибо, хан-отец, за вашу заботу, — закланялись караульные, — очень холодно на улице.

Паренек налил им по чашке, поставил бутыль у стены амбара и строго сказал:

— Водка будет стоять вот здесь. Больше не пейте, захмелеете.

Только он отошел, караульные налили себе еще по чашечке.

Скоро паренек в ханском халате снова вернулся к амбару.

— Не появлялся этот хитрец? — спросил он хриплым голосом. — Теперь уж, наверное, не придет. Побоялся. Разрешаю вам еще по одной чашке водки.

— Да будет по-вашему, хан-отец! — весело отозвались караульные и быстро выпили по чашке водки.

— Холодно станет — еще по одной можете, но не больше, — сказал паренек и ушел.

Едва он скрылся в темноте, караульные бросились к бутыли. Напились здорово и завалились спать. Хитрый паренек подкрался к ним, вытащил ключ, отпер замок, вскочил на иноходца, двух других взял за поводья и ускакал домой.

Утром хан пришел к амбару и остолбенел: амбар открыт, коней нет, пьяные караульные валяются на земле, возле стены.

Рассвирепевший хан растолкал их и грозно спросил:

— Где кони?

Но караульные начали оправдываться, будто хан сам всю ночь поил их водкой. Махнул на них хан рукой и отправился во дворец. Придя во дворец, приказал он, чтобы к нему немедленно привели того хитрого парня.

— Я такого бесчестия не потерплю! — гневно закричал на него хан. — Ты меня опозорить задумал? Ну, нет… Вот тебе еще одна задача: стащи сегодня ночью соболью шубу моей жены. Сумеешь — шуба твоя будет. Попадешься — голову отрублю, юрту спалю, последнего барана у твоего отца отберу.

Паренек молча кивнул: ладно, мол, постараюсь.

Вечером хан приказал жене надеть соболью шубу и ложиться спать в комнате на самом верхнем этаже дворца.

— Да смотри, чтобы этот парень шубу с тебя не снял, — сердито предупредил хан жену. А сам сел у окна спальни с луком и стрелами наготове.

Ночью парень подошел ко дворцу, все высмотрел, обдумал и отправился на кладбище. Выкопал из могилы покойника, которого в этот день похоронили, и притащил его к ханскому дворцу. Взвалил его себе на плечи, долез по стене до спальни, где спала ханша, и прислонил к окну так, будто живой человек в спальню заглядывает. Хан увидел, закричал от радости, натянул тетиву лука и выстрелил. Человек за окном взмахнул руками и полетел вниз. Наконец-то я от него избавился! — подумал довольный хан. — Нужно поскорее его закопать, пока опять что-нибудь не случилось. Разбудил хан слуг, вместе с ними поднял убитого и остался посмотреть, чтобы его получше закопали.

А хитрый паренек, пока хан возился с покойником, пробрался во дворец, нарядился в ханский халат и в темноте разбудил ханшу.

— Убил я вора, — сказал он хриплым голосом. — Теперь можно спокойно уснуть. Ты-то как спала, жена?

Ханша заворочалась, завздыхала.

— Ты что охаешь? — спросил паренек ханшу, ну точь-в-точь как сам хан бы спросил.

— Жарко мне, ведь я в шубе лежу, чтобы тот хитрый ее не стащил.

— Можешь раздеться. Больше опасаться нечего.

Сняла ханша шубу и сразу уснула. Паренек схватил шубу — и в дверь.

Только он ушел, явился хан. Разбудил жену, спросил:

— Хорошо ли спала, жена?

Ханша рассердилась:

— Да ты что, в самом деле? Только что разбудил меня и спрашивал, а теперь снова спать не даешь.

— Когда спрашивал? — удивился хан. — Я только что пришел.

— Не обманывай! — закричала ханша. — Ты был и шубу велел снять.

— Где шуба? — завопил хан, накидываясь на жену с кулаками. Но шуба исчезла.

Рано утром во дворец явился хитрый паренек. На нем была нарядная соболья шуба. Он остановился на пороге.

— Примите утренний привет, хан-отец, и вы, ханша-мать, — насмешливо проговорил он. — Как спалось, спокойная ли была ночь?

Хан сжал кулаки и бросился к парню.

— Уйди! — хрипло зарычал хан. — Голову с плеч снесу!

А хитрого парня уже и след простыл.

УМНЫЙ БАДМА И ГЛУПЫЙ ЛАМА

Когда-то, в очень давние времена, у одного старика жил на воспитании сирота, мальчишка Бадма. Кто у Бадмы были родители, никто не знал, а старику это было все равно. Жил себе Бадма, жил и старика называл дядей.

Однажды Бадма играл вместе с другими ребятами на дороге. Строили они город и такого настроили из палок и камней, что ни пройти, ни проехать. А в это время по дороге ехала арба, а на арбе сидел лама. Увидел лама, что ребята своими постройками дорогу загородили, рассердился и стал кричать:

— Эй, дети! Почему на дороге играете? Всю загородили. Уберите немедленно, или я вам уши оторву!

Дети испугались и убежали, а Бадма не убежал и не испугался. Спросил ламу:

— Разве бывает, чтобы город человеку дорогу уступал? Человек объезжает город.

Лама не нашелся, что ответить объехал ребячью постройку. Объехал, поехал дальше и подумал: "Как же так? Я, мудрый лама, не сумел мальчишке ответить. Теперь все станут говорить: «Наш лама глупее ребенка!» Ну, погоди! Я тебе завтра покажу, как с ламой надо разговаривать!" Сильно рассердился лама и утром на другой день поехал к юрте, где жил Бадма.

Подъехал и видит: старик и Бадма на быках землю пашут. Лама подозвал Бадму и спросил:

— Эй, мальчишка! Сколько раз ты кругом своего участка с сохой обошел?

Бадма подумал и ответил:

— Я не считал. Но не больше чем ваша лошадь сделала шагов от дому.

И опять лама не нашелся, что ответить мальчишке и от этого рассердился еще сильнее. А тут, как назло, увидел, что дядя Бадмы посмеивается. Совсем рассердился лама, подъехал к старику и сказал:

— Сегодня вечером подои быка и приготовь мне простоквашу. Завтра приеду, подашь ее мне. А не сделаешь — быка заберу.

Старик не знал, как сказать ламе, что быков доить нельзя, а когда придумал, лама уже уехал. Увидел Бадма, что его дядя печальный, подошел к нему и спросил:

— Что с тобой, дядя?

— Велел мне лама быка подоить и простоквашу из его молока сделать. Не сделаю — быка отберет. Как быть?

— Не печалься, дядя! — сказал Бадма. — завтра я сам с ламой поговорю.

Утром лама приехал к юрте старика. Бадма сидел у входа. Лама строго ему приказал:

— Позови дядю!

— Нельзя ему сейчас, мудрый лама! — ответил Бадма.

— Как так нельзя, когда я приказываю?

— У нас бык телится, добрый лама. Дядя ему помогает.

— Глупый мальчишка! Никогда еще не было такого, чтобы быки телились. Ты врешь!

— Святой лама, но вы же сами велели быка подоить и вам простоквашу сделать. Вот дядя для вас и старается. Как только бык отелится, дядя его подоит и простоквашу сделает.

И еще раз лама не нашелся, что ответить Бадме, стал еще злее и велел сказать, чтобы старик немедленно явился к нему. Когда тот пришел, лама сказал:

— Мне нужна зольная веревка. Свей из золы ее и принеси мне. Трех баранов дам. Не совьешь веревки, не принесешь ее мне, твою юрту возьму.

Старик долго думал, как ламе сказать, что из золы нельзя веревку свить. Наконец придумал, хотел сказать, а ламы уже и нет дома — уехал.

Бадма увидел, что его дядя возвратился чем-то сильно опечаленный и спросил его:

— Что с тобой, дядя?

— Велел мне лама из золы веревку свить, ему принести. Трех баранов даст. Не принесу — юрту и все барахло возьмет. Как быть?

— Ложись спать, дядя, — посоветовал Бадма. — А завтра отдашь ламе зольную веревку.

Старик улегся спать, а Бадма набрал соломы и свил из нее длинную веревку. Утром пораньше разбудил старика и сказал ему:

— Возьми, дядя, эту веревку и отнеси ламе. Расстели ее возле юрты и подожги с двух концов. Когда солома сгорит, позови ламу, чтобы взял веревку.

Старик забрал веревку, пошел к ламе и сделал все так, как велел Бадма. когда солома сгорела, он позвал ламу и сказал:

— Мудрый лама, я исполнил ваш заказ. Давайте, пожалуйста, трех баранов и берите веревку. А если вам еще зольные веревки понадобятся, то я наплету их по сходной цене.

Лама поскорее отдал старику трех баранов и выпроводил его. А сам потом долго молился, благодарил богов, что так дешево отделался.

ХВАСТЛИВАЯ СОБАЧОНКА

В знойный полдень, обливаясь потом, везла старая лошадь тяжелый воз, а маленькая собачонка бежала рядом, прячась в тени от телеги, и громко лаяла.

К вечеру лошадь едва-едва дошла до хозяйского дома. Хозяин выпряг ее и привязал к столбу. Собачонка легла рядом, жалуется:

— Ох, устала! Ох, болят ноги, ломит спину! Худое житье, хоть умирай.

— А что ты делала? Отчего устала? — спросила лошадь.

— Бесстыжая, еще и спрашиваешь! Да я же тебя лаем подгоняла. Ты бы, старая кляча, и сейчас тащилась по дороге.

Собачонка хвост кверху задрала, гордая, важная похаживает.

Топнула лошадь сердито о землю копытом — хвастливая собачонка поджала хвост и убежала.

ХИТРЫЙ КОТ

Жил на свете грозный медведь. Был он царем зверей в большом лесу. Но вот постарел медведь, не может лапой пошевелить. И начали ему досаждать мыши. Сна и покоя лишили, никакого сладу с ними нет.

Собрался медведь с силами и издал указ: "Уничтожить всех мышей!" Нашли звери хорошего кота и приставили ко медведю в караульные. Очень хитрым оказался кот: в своей службе сильно не усердствует, поймает для острастки одну мышку — остальные уже и носа не кажут из своих нор. Но стоит коту отлучиться, как мыши вновь смелеют и досаждают старому медведю. Чтобы такого не случалось, медведь приблизил к себе кота, стал с ним во всем советоваться, стал возле себя держать денно и нощно.

Но однажды занемог кот и оставил возле медведя своего сына. Стал котенок охранять медвежий покой: как увидит мышь, так сразу же и поймает. За одну ночь переловил всех мышей. Назавтра пришел старый кот, увидел передавленных мышей, очень рассердился, но еще больше опечалился.

— Глупая голова! — сказал он сыну. — За многие годы я не убил ни одной лишней мыши, чтобы было от кого охранять царя зверей, а ты за одну ночь расправился с ними: За верную службу медведь приблизил меня к себе, а ты — родной сын — лишил меня этой службы.

Через малое время дошел до царских ушей слух: «К великому счастью, в нашем лесу не осталось ни одной мышки!» — А раз так, — сказал медведь, то не должно остаться и ни одной кошки, ни одного кота.

СЛОВАРЬ НЕПЕРЕВЕДЕННЫХ СЛОВ

Аил (айл) — селение, группа юрт; семья, дом.

Айрак — кислое квашеное молоко.

Алтан — золото.

Альбин — бес, злой дух.

Амбань — губернатор, вельможа, сановник.

Арбин — жир в брюшной полости лошади (лакомое блюдо, употреблявшееся в сыром виде).

Арза — молочная водка двойной перегонки.

Архи — молочная водка, вино.

Архи-тамхи — выражение, означающее крепкие напитки.

Аршан — целебная вода, целебный источник.

Атан — холощеный верблюд.

Бабай — дедушка, старик.

Батор — богатырь, герой.

Боомэй — вид национального блюда.

Буреэ (бэреэ) — труба, духовой музыкальный инструмент.

Бурхан — бог, божество.

Бэшхуур — флейта, дудка.

Гуран — самец косули.

Гутул — унты (бурятские кожаные сапоги).

Дангина — красавица, фея, волшебница.

Дацан — буддийский храм, монастырь.

Дэвиэлэнгуин хэбиэлэнгуин — непереводимая игра слов, характеризующая речь небесных существ.

Дэгэл — халат, шуба, верхняя одежда.

Ерхо — небольшая костяная стрела.

Замби — мир, вселенная. Нижнее замби — земля, подземный мир, верхнее замби — небо, поднебесье.

Избаан — деревянный сосуд.

Инзагашка (инзаган) — козленок, детеныш дикой козы.

Курунга (хурэнгэ) — молочный напиток наподобие кумыса.

Лама — буддийский монах.

Ламбагай — почтительное обращение к ламе.

Мангатхай — злое чудовище.

Мэргэн — меткий стрелок.

Нойон — князь, господин.

Ном — книга.

Пумпэнур-шумпэнур — волшебное существо, невидимка.

Саранка — красный цветок.

Суглан — собрание, сход.

Сумбэр уула — мифическая гора.

Сэгээн Сэбдэг тэнгэри — имя одного из верховных божеств шаманского пантеона.

Талбак (олбок) — войлок, обшитый материей, который подкладывается под сиденье, тип коврика или подстилки.

Тараг — простокваша.

Тарасун — молочная водка.

Ташур — кнут, бич, плеть.

Турьяа-турьянзуу — непереводимая игра слов, имитирующая лошадиное фырканье в бурятских сказаниях. В основе звукоподражания — слово «турьяха» (фыркать).

Тушемил — сановник, чиновник.

Тэнгэри (тэнгерий, тенгерин, тэнгир) — небо, небожитель.

Тэрлик — летний халат на подкладке.

Улус — селение.

Хадак — сложенная узкая шелковая ткань, которую подносят в знак дружбы и уважения или поздравления.

Хоймор — северная, почетная, сторона в юрте.

Хатан, хатун — ханша, царица, княгиня, госпожа.

Хонгордоо — вид национальной игры.

Хорзо — молочная водка тройной перегонки.

Хубарак — послушник, ученик ламы.

Хулэг — богатырский конь, аргамак.

Хурмаста — верховный небожитель.

Хур — смычковый музыкальный инструмент.

Хурист, хурчин — человек, играющий на хуре.

Шоо — гадальные косточки в виде кубиков.

Шумус, шолмос, шулмус — черт, дьявол.

Эсэгэ малан тэнгэриу — имя одного из верховных божеств шаманского пантеона.

Юроол — благопожелание.

Содержание:

Собраны с различных сайтов. Большая часть — с /.

Мир бурятской сказки 3

Умная жена 10

Барс и бык 12

Сказка о жирном Замае и мангатхае 14

Старик Молонтой 15

Жагар Мэшэд хан 16

У страха глаза велики 18

Молодец Няня 19

Му-Монто 21

Упрямый парень 25

У старости — мудрость 29

Водяная старуха 31

Царь Баян-Хара 33

Глупый волк 44

Старик Уханай 45

Газар Поолин, сын Зээдэлэя 48

Талбак и ташур 57

Козий хвост 58

Молодец по прозвищу Вошь-богатырь 62

Иван Паднис 63

Лисица-сваха 67

Грозный Черный амбань 70

Бедный Доржи 73

Табунщик и ханша 76

Шапка-невидимка 77

Кот, козел и баран 82

Парень Тысхэ Бисхэ 83

Хитрый придворный 88

Хурист 90

Как хитрый парень ханом стал 92

Сыновья Хулмадая 94

Лиса, обманувшая смерть 100

Ута-Саган-батор 103

Алтан-Хайша — Золотые ножницы 116

Семь старцев 121

Семьдесят языков 126

Сметливый батрак и глупый богач 129

Молодец и его жена-лебедь 131

Муу Хара 137

Хитрый Будамшу 140

Паренек Булот-хурэ и его конь Бурул-Цохур 142

Бата Ошор 146

Круглый дурак 149

Хан-Гужир 153

Аржа Боржи-хан и небесная дева Ухин 160

Богатырь Байкал 161

Волк-простофиля 162

Галдан и Баир 163

Глупый богач 164

Два барана и лиса 165

Две сумки 165

Девица Хонхинур 166

Девица Шурэлдэхэн 167

Девочка-Луна 169

Девушка и месяц 171

Женщина и лиса 172

Зима и лето 172

Золотой перстень 173

Как перевелись в Сибири львы 174

Как собака нашла себе хозяина-друга 175

Конь и изюбр 176

Красный бык 177

Медведь 178

Меткая стрела 179

Молодец Гуун Сээжэ, сын старика Таряаши 181

Мэргэн Зорикто 185

Наказанная жадность 191

Отчего волки воют 192

Снег и заяц 192

Солнечный цветок 193

Сорока и ее птенцы 196

Старик Хоредой 196

Счастье и горе 197

Сын бедняка и жестокий хан 198

Умный Бадма и глупый лама 201

Хвастливая собачонка 202

Хитрый кот 202

Словарь непереведенных слов 204

Примечания

1

Ангай-Улан — по преданиям бурят гора, в которой хоронили покойников.

(обратно)

2

Бурхан — дословно: бог, всевышний. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания составителя.)

(обратно)

3

Улус — здесь: удел князя.

(обратно)

4

Соловка — конь соловой, то есть серовато-коричневой, масти.

(обратно)

Оглавление

БУРЯТСКИЕ СКАЗКИ

  МИР БУРЯТСКОЙ СКАЗКИ (Баир Дугаров, поэт, кандидат исторических наук)

  УМНАЯ ЖЕНА

  БАРС И БЫК

  СКАЗКА О ЖИРНОМ ЗАМАЕ И МАНГАТХАЕ

  СТАРИК МОЛОНТОЙ

  ЖАГАР МЭШЭД ХАН

  У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ

  МОЛОДЕЦ НЯНЯ

  МУ-МОНТО

  УПРЯМЫЙ ПАРЕНЬ

  У СТАРОСТИ — МУДРОСТЬ

  ВОДЯНАЯ СТАРУХА

  ЦАРЬ БАЯН-ХАРА

  ГЛУПЫЙ ВОЛК

  СТАРИК УХАНАЙ

  ГАЗАР ПООЛИН, СЫН ЗЭЭДЭЛЭЯ

  ТАЛБАК И ТАШУР

  КОЗИЙ ХВОСТ

  МОЛОДЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВОШЬ-БОГАТЫРЬ

  ИВАН ПАДНИС

  ЛИСИЦА-СВАХА

  ГРОЗНЫЙ ЧЕРНЫЙ АМБАНЬ

  БЕДНЫЙ ДОРЖИ

  ТАБУНЩИК И ХАНША

  ШАПКА-НЕВИДИМКА

  КОТ, КОЗЕЛ И БАРАН

  ПАРЕНЬ ТЫСХЭ БИСХЭ

  ХИТРЫЙ ПРИДВОРНЫЙ

  ХУРИСТ

  КАК ХИТРЫЙ ПАРЕНЬ ХАНОМ СТАЛ

  СЫНОВЬЯ ХУЛМАДАЯ

  СЕМЬДЕСЯТ НЕБЫЛИЦ

  ЛИСА,ОБМАНУВШАЯ СМЕРТЬ

  УТА-САГАН-БАТОР

  АЛТАН-ХАЙША — ЗОЛОТЫЕ НОЖНИЦЫ

  СЕМЬ СТАРЦЕВ

  СЕМЬДЕСЯТ ЯЗЫКОВ

  СМЕТЛИВЫЙ БАТРАК И ГЛУПЫЙ БОГАЧ

  МОЛОДЕЦ И ЕГО ЖЕНА-ЛЕБЕДЬ

  МУУ ХАРА

  ХИТРЫЙ БУДАМШУ

  ПАРЕНЕК БУЛОТ-ХУРЭ И ЕГО КОНЬ БУРУЛ-ЦОХУР

  БАТА ОШОР

  КРУГЛЫЙ ДУРАК

  ХАН-ГУЖИР

  АРЖА БОРЖИ-ХАН И НЕБЕСНАЯ ДЕВА УХИН

  БОГАТЫРЬ БАЙКАЛ

  ВОЛК-ПРОСТОФИЛЯ

  ГАЛДАН И БАИР

  ГЛУПЫЙ БОГАЧ

  ДВА БАРАНА И ЛИСА

  ДВЕ СУМКИ

  ДЕВИЦА ХОНХИНУР

  ДЕВИЦА ШУРЭЛДЭХЭН

  ДЕВОЧКА-ЛУНА

  ДЕВУШКА И МЕСЯЦ

  ЖЕНЩИНА И ЛИСА

  ЗИМА И ЛЕТО

  ЗОЛОТОЙ ПЕРСТЕНЬ

  КАК ПЕРЕВЕЛИСЬ В СИБИРИ ЛЬВЫ

  КАК СОБАКА НАШЛА СЕБЕ ХОЗЯИНА-ДРУГА

  КОНЬ И ИЗЮБР

  КРАСНЫЙ БЫК

  МЕДВЕДЬ

  МЕТКАЯ СТРЕЛА

  МОЛОДЕЦ ГУУН СЭЭЖЭ, СЫН СТАРИКА ТАРЯАШИ

  МЭРГЭН ЗОРИКТО

  НАКАЗАННАЯ ЖАДНОСТЬ

  ОТЧЕГО ВОЛКИ ВОЮТ

  СНЕГ И ЗАЯЦ

  СОЛНЕЧНЫЙ ЦВЕТОК

  СОРОКА И ЕЕ ПТЕНЦЫ

  СТАРИК ХОРЕДОЙ

  СЧАСТЬЕ И ГОРЕ

  СЫН БЕДНЯКА И ЖЕСТОКИЙ ХАН

  УМНЫЙ БАДМА И ГЛУПЫЙ ЛАМА

  ХВАСТЛИВАЯ СОБАЧОНКА

  ХИТРЫЙ КОТ

  СЛОВАРЬ НЕПЕРЕВЕДЕННЫХ СЛОВ

  Содержание: . . . . .

Реклама на сайте