«Об обращении с людьми»

Об обращении с людьми (fb2) - Об обращении с людьми [calibre 3.10.0] 1528K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Адольф фон Книгге

 Адольф фон Книгге.

 "Об обращении с людьми".

Любовь не есть

добродетель, любовь

есть слабость, которой

в случае нужды

должно и можно

противостоять.

А. Книгге

В гражданском

обществе после

естественных даров,

после здравия души и

тела безопасное

наслаждение

собственностью есть

самое священнейшее и

драгоценнейшее.

А.Книгге

Не всегда состоит в

нашей воле быть

любимыми, но всегда

от нас самих

зависит не быть

презираемыми.

А Книгге

Книгге, Адольф фон. Об обращении с людьми. Пер. с нем. Якова Лангена, предисловие Рудольфа Позе. Оформ­ление художника А.В.Куманькова. - г.Дубна, Издательский центр "Феникс", - 1994, XXII, 325 с.

Немецкий писатель, драматург, эссеист, переводчик и педагог барон Адольф фон Книгге (1752-1796гг.) - представитель позднего европейского Просвещения. Его имя хорошо известно в Германии, знали этого писателя и в России. Его романы ("Немецкий Жиль Блас, или Приключения Петера Клаудиля"), сатирические путевые заметки ( 'Путешествие в Брунсвик"), морально-философские эссе пользовались в свое время большой и заслуженной популярностью.

Наибольшую известность принесла Адольфу Книгге его знаме­нитая остроумная книга 'Об обращении с людьми” (1788г.) - своеоб­разный свод правил поведения и наставлений в житейской мудрости, охватывающий многие сферы повседневной жизни чело­века в обществе. С выходом в свет этой книги само имя автора стало нарицательным - "книгге" - так и по сей день в Германии называют вообще всякую книгу о правилах хорошего тона, об искусстве жить и иметь успех в человеческом обществе, а выражение "жить по Книг­ге" понятно большинству немцев и означает руководствоваться в своей жизни правилами и советами, рекомендуемыми писателем.

В России первый полный перевод книги был опубликован в 1820 - 1823 гг. в Санкт-Петербурге в Морской Типографии. Этот перевод Якова Лангена, переработанный в соответствии с современными нормами русской орфографии, и предлагается Читателю.

4700000000 - 001 К 9Ю8 (03 )- 94

Без объявл.

© Состав,

ISBN 5-87905-001-7

предисловие, обработка текста Издательский центр "Феникс" 1994 г.

© Художественное оформление Издательский центр "Феникс" 1994 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Барон Адольф фон Книгге (1752-1796гг.) был известный разносторонний писатель немецкого просвещения. Как пе­дагог он достиг мировой известности своей книгой "Об обра­щении с людьми", которая предлагается читателю. Впервые она была переведена на русский язык и издана в двадцатых годах прошлого столетия в Санкт-Петербурге в Морской ти­пографии. Этот перевод и послужил основой для данного, переработанного с точки зрения современного русского язы­ка издания. Больше она в России не издавалась.

Если судить формально, то книга содержит сводку пра­вил поведения человека в обществе времен абсолютизма, которые вырабатывались и отшлифовывались столетиями. Позже они были заимствованы состоятельными прослойка­ми буржуазного общества Европейских стран.

Для современного читателя книга представляет несом­ненный исторический интерес, открывая ему взгляд на жизнь наших предков с весьма своеобразной позиции. Но этим значение книги А. Книгге в наши дни не исчерпывает­ся. В Германии, например, с момента своего появления в 1788 году она периодически переиздается. И нужно отме­тить, что до сих пор нормы хорошего поведения в Германии в значительной степени определяются рекомендациями А. Книгге.

Актуальность книги состоит прежде всего в том, что она направляет внимание читателя на сферу поведения в обще­стве, которая в настоящее время, когда Россия переходит к новым формам общественной жизни, приобретает важное значение для большого круга людей, готовых испытать свои силы и способности в условиях новых производственных от­ношений. Ведь наряду с языком, основным средством обще­ния людей является их поведение. Этим создается первое впечатление при знакомстве, которое очень часто играет ос­новную роль в определении будущих взаимоотношений. Поведение людей - это своеобразный язык общения, содер­жащий целую гамму эмоциональных компонент. Умение управлять ими придает человеку уверенность, предостере­гает его от нечаянного нанесения обиды другому, от насме­шек над собой, от неприязни. Умея вести себя уверенно в обществе по негласно принятым кодексам, человек может

сконцентрировать свое внимание на свои основные задачи, цели, пожелания. В определенном отношении книги Дейла Карнеги, которые в последние годы также издавались на русском языке, являются продолжением книги Адольфа Книгте, преследуя, однако, уже определенную цель подчи­нения людей своим интересам. Книга А. Книгте выполняет более общую и более гуманную задачу. Конечно, и в наше время она не должна и не может стать догмой для поведения и для оценки людей. Но, углубляясь в нее, каждый чита­тель может делать свои индивидуальные выводы, отбирать примеры для своего поведения, выработать свой индивиду­альный стиль общения. Если книга будет таким образом по­нята и принята, то она, несомненно, сможет внести свой скромный вклад в процесс гуманизации общества, в кото­рой человечество так остро нуждается.

Рудольф Позе,

г.Дубна, октябрь 1993г.

Германия, профессор, сотрудник Объединенного Института Ядерных Исследований

СОДЕРЖАНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ВВЕДЕНИЕ       1

1) Почему многие люди с великими и даже бли­стательными дарованиями не всегда находят счастье свое в мире? Нечто о так называемом esprit de conduite. Один не хочет подражать обыкновениям другого; другой не имеет нужных к тому познаний света. Иной требует слишком многого. - Но многие при всей своей благонамеренности и при хороших качествах -действуют не всегда удачно. Почему? 2)

Что побуждает меня писать о сем предмете? 3) Соб­ственные мои опыты.

ГЛАВА 1       12

Всеобщие замечания и правила для обращения с людьми,

1) Достоинство каждого человека зависит от то­го, как он показывает себя в своих поступках. При­менение сего правила. 2) Стремись к совершенству, а не к одному лишь призраку оного. 3) Не должно раболепствовать мнениям других людей; 4) Терять доверие и 5) Приписывать себе чужие заслуги. 6) Надобно скрывать скорбь свою. 7) Не должно слиш­ком разглашать о своем счастье. 8) Не открывай сла­бости своих ближних. 9) Доставляй случай и другим людям показывать свои достоинства. 10) Никогда нс теряй присутствия духа. 11) Если желаешь получить что-либо в свете, то должен о том просить. 12) Сколько можно менее принимай благодеяний от других людей. 13) Пределы услужливости. 14) Будь верен в словах своих и во всем соблюдай истину. 15)

Будь исправен, порядочен и внимателен. 16) Надоб­но псчись о выгодах других, если хотим, чтобы со­блюдали и нашу пользу. 17) Никого не вмешивай в частные свои распри и всегда мысленно представляй себя на месте других. 18) Не заботься о поступках другого, когда они к тебе не относятся. 19) Никогда не уклоняйся от принятых правил. 20) Всегда соблю­дай чистоту совести. 21) Будь всегда тем, чем быть

должен; будь всегда одинаков. 22) Соблюдай разли­чие во внешних поступках с другими. 23) Не будь слишком откровенен. 24) Никого не старайся осмеи­вать в обществе. 25) Никого не должно стращать и приводить в беспокойство. 26) Все люди ищут раз­влечения. О шутовстве. 27) Всякому говори что-ни­будь приятное и поучительное. 28) О насмешниках и злословии. 29) Об анекдотах. 30) Не переноси вестей из одного дома в другой. 31) Будь осмотрителен в противоречии и порицании других. 32) Избегай вя­лости и излишней подробности в речах твоих. 33) Не говори о таких предметах, которые занимательны только для тебя одного. 34) Об эгоизме. 35) Не про­тиворечь самому себе. 36) Не повторяй одного и то­го же и старайся изощрять свою память. 37) Избегай обоюдности; 38) Слишком обыкновенных поговорок; 39) Бесполезных вопросов. 40) Учись сносить проти­воречия. 41) Не говори о важных предметах в обще­стве веселом. 42) О предметах, относящихся к Религии. 43) Отзывайся с осторожностью о чужих недостатках. 44) Другие правила предосторожности. 45) Не напоминай никому о вещах для него непри­ятных. 46) Не принимай участия в чужих насмеш­ках. 47) О страсти к противоречию и спорам. 48) О молчаливости. 49) О красноречии и благопристойно­сти. 50) О некоторых общественных приличиях. 51) Как должно вести себя в скучном для нас обществе? 52) Ловкость в обращении. 53) Избегай излишних требований. 54) Об одежде. 55) Часто ли или редко должно посещать общества? 56) Всякое общество может быть для нас поучительным. 57) С кем долж­но обращаться? 58) Об обращении в больших и ма­лых городах и в деревне; 59) В чужих краях. 60) Правила при взаимной переписке. 61) Как должно судить о людях. 62) Могут ли сии правила быть при­менены ко всякому случаю? 63) В какой степени могут и женщины руководствоваться сими правила­ми.

ГЛАВА II

Об обращении с самим собой.

1) Полезно и занимательно, обращаясь с другими людьми, не забывать и обращения с самим собою. 2) Бывают такие минуты, в которые мы сами для себя бываем себе всего нужнее. 3) В обращении с самим собою будь столь же разборчив, беспристрастен и справедлив, как и с другими людьми. 4) Старайся о сохранении своего здоровья, но не предавайся неге.

5) Сохраняй уважение и доверие к самому себе. 6) Сознавайся в своих недостатках; и при встречаю­щихся затруднениях не должно отчаиваться в слу­чае неуспеха на жизненном поприще. 7) Будь приятным собеседником самому себе. 8) Не льсти са­мому себе, но будь искренним и беспристрастным се­бе другом. 9) Будь столь же строг к самому себе, как и к другим. 10) Каким образом давать себе отчет в своей нравственности.

ГЛАВА III       56

Об обращении с людьми различных нравов, тем­пераментов и расположений касательно ума и сер­дца.

1) О четырех главных темпераментах и их сме­шении. 2) О властолюбивых. 3) О честолюбивых. 4)

О тщеславных. 5) О высокомерных в противополож­ность гордым. 6) О слишком щекотливых людях. 7)

Об обращении с упрямыми; 8) Со сварливыми, при­верженными к противоречиям и странным мнени­ям; 9) Со вспыльчивыми; 10) С мстительными; 11)

С нерешительными, ленивыми и флегматиками; 12)

С мизантропами, недоверчивыми, угрюмыми и скрытными; 13) С завистливыми, коварными, кле­ветниками, недоброхотными и ревнивыми. 14) О скупости и расточительности. 15) О поступках в рас­суждении к неблагодарным; 16) Пронырливым и лгунам; 17) Вертопрахам и хвастунам; 18) Бесстыд­ным тунеядцам, о&ьедалам, льстецам и людям на­вязчивым; 19) Бездельникам. 20) Об обращении с людьми слишком скромными, застенчивыми; 21) С неосторожными, болтливыми, рассеянными и забыв­чивыми; 22) С чудаками, своенравными и причуд-

ливыми; 23) С глупыми, слабыми, слишком добро­сердечными, легковерными и такими людьми, кото­рые имеют известные склонности и пристрастия; 24) Весельчаками и насмешниками; 25) С пьяница­ми, грубыми сластолюбцами и другими порочными людьми; 26) С энтузиастами, напыщенными, роман­тиками, высокопарными умами и необычайными людьми. 27) Нечто о святотатцах, ханжах и суеве­рах. 28) О набожных, вольнодумцах и порицателях Религии. 29) Правила для обращения с меланхоли­ками, сумасшедшими и беснующимися. История о двух сумасшедших.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ВВЕДЕНИЕ       92

О разделении предметов, излагаемых во всех че­тырех nacmsix сего творения.

ГЛАВА 1       92

Об обращении между людьми всякого возраста.

1) Приятнейшее обращение бывает, конечно,

между людьми одного возраста; но и в сем случае все определяют физическое сложение, воспитание и другие тому подобные причины. 2) Престарелые не только не должны мешать забавам молодых людей, но сколь возможно более помнить собственную свою юность; 3) Не должны, однако, иметь посмеяния до­стойные желания казаться молодыми. 4) Обращение их должно приносить юношеству пользу. 5) Прави­ла, как молодые люди должны обращаться со стар­шими. 6) Об обращении с детьми.

ГЛАВА II       98

Об обращении между родителями, детьми и род­ственниками.

1) Можно ли назвать предрассудком привязан­ность к семейству и отечеству? - Нечто о духе космо­политизма (всемирного гражданства). 2) Об обращении родителей с детьми; 3) Детей с родителя­ми; 4) Между родственниками. - Нечто о старых дя­дюшках и тетушках.

ГЛАВА III       ЮЗ

Об обращении между супругами.

1) Хороший выбор супругов есть вернейшее сред­ство к утверждению надежного счастья, а худой вле­чет за собою пагубнейшие последствия. 2) Почему многие в летах ветреной молодости заключенные браки бывают счастливы? 3) Необходимо ли для сча­стливого супружества совершенное сходство темпе­раментов и образа мыслей? 4) Правила как поступать, чтобы быть друг другу всегда приятными и любезными. 5) Главное правило: тщательно ис­полнять все свои обязанности! 6) Как должно посту­пать, когда любви достойные качества других людей делают слишком живое впечатление на супругов? 7)

Как ограждать самого себя от подобных впечатле­ний, в особенности от утонченных кокеток в моло­дых летах; в зрелом возрасте. 8) Супружеский долг не все нежные чувства к другим особам исключает.

9) Не должно требовать пожертвования свойствен­ными каждому невинными склонностями и вкусом, а стараться мало-по-малу согласиться с сими склон­ностями. 10) Как предохранять себя от действитель­ного распутства? 11) Можно ли супругам иметь друг от друга тайны? 12) Каждый из супругов должен иметь определенное занятие. 13) Кому распоря­жаться деньгами? 14) В случае, если который либо из супругов любит расточительность? - Хозяйствен­ная бережливость есть средство к супружескому сча­стью. 15) Кому лучше быть богатым: мужу или жене? Первому; почему? - Как обращаться с бога­тою женою? 16) Лучше ли, чтобы муж был умнее, нежели жена, или наоборот? 17) Можно ли жало­ваться жене своей на постигшее несчастье? - Как по­ступать в действительных злоключениях? 18) Как поступать в случае совершенно различного образа мыслей? 19) Что должно делать, если судьба соеди­нила нас с распутною, порочною особой? 20) Не до­пускай, чтобы чужие люди вмешивались в твои домашние дела! 21)0 нарушении супружеской вер­ности и разводе. 22) Можно ли правила сии приме­нить к супружествам между знатными и богатыми особами?

ГЛАВА IV       123

Об обращении с влюбленными и влюбленных между собою.

1) Краткое наставление, как обращаться с влюб­ленными. 2) Почему влюбленным нельзя предписы­вать правил для обращения между собою? 3) Блаженство первоначальной любви в противопо­ложность с ощущениями сердца, которое часто оную меняет. 4) Ревность и размолвки между влюбленны­ми соединяют их еще крепче; только не ревность ко­кетки. 5) Кто любит нежнее и постояннее: мужчина или женщина? 6) Будь молчалив в любви! Бывает счастье, в коем мы самим себе едва признаемся; есть благосклонности, с изъяснением коих теряется и це­на их. 7) Предостережение против опрометчивых обещаний брака. 8) И по разрыве с любимою особою должно поступать благородно.

ГЛАВА V       129

Об обращении с женщинами.

1) Изъяснение сочинителя насчет того, что он в сей главе должен сказать невыгодного для женщин.

2) Обращение с женщинами служит к образованию молодых людей и доставляет истинное удовольствие.

3) Почему внутренние и внешние преимущества не всегда бывают единственным и верным средством нравиться женщинам? 4) Женщины не любят муж­чин, недугами отягощенных; почему? 5) Почему не должно винить женщин в том, что они иногда инте­ресуются распутными мужчинами? 6) Какая одежда нравится в нас женщинам? 7) Не должно многим женщинам оказывать одновременно одинаковую степень уважения и привязанности. 8) Не слишком хвалить в их присутствии других женщин, в особен­ности равных с ними достоинств. 9) Старайся быть приятным в обществе, если хочешь нравиться жен­щинам! Лесть особенно им приятна. 10) О любопыт­стве женщин. 11) Как соображаться с их причудами?

- Не должно навязываться им. 12) Они находят удо­вольствие в небольших насмешках. 13) Уступайте им и не заставляйте их краснеть. 14) О женском мщении. 15) Как предохранять себя от опасности влюбиться? 16) Гнусность тех людей, которые обма­нывают и развращают молодых девиц. 17) Об обра­щении с кокетками и распутными женщинами. 18) Нечто об ученых женщинах. 19) О притворстве жен­щин. 20) О старых кокетках, жеманницах, суровых, ханжах и кумушках. 21) Еще некоторые общие за­мечания о приятностях обращения с благородными и разумными женщинами.

ГЛАВА VI       142

Об обращении между друзьями.

1) О выборе друзей в молодых летах и зрелом возрасте. 2) До какой степени в дружбе необходимо равенство лет, состояний, образа мыслей и способно­стей? 3) Почему весьма знатные и богатые люди ма­ло способны к дружбе? 4) Никогда не надейся на прочную дружбу людей, управляемых неблагород­ными, сильными или безрассудными страстями! 5) Трудно или нет найти верных друзей? - Каковы они должны быть? - Часто ли они встречаются? 6) Пред­елы дружеской приязни. 7) Друзья в нужде. 8) Дол­жно ли открываться друзьям в своих несчастьях? 9)

Что должны мы делать, если друг открывается нам в своей нужде? 10) Пределы откровенности. 11) Лесть не должна существовать между друзьями; но угод­ливость должна оставаться. - Имей твердость гово­рить и слушать истину. 12) Осторожность в требовании и принятии дружеских услуг и благодея­ний. 13) Как поступать, чтобы не наскучить друзьям и чтобы слишком короткое и частое обращение не производило вредных впечатлений? Должно нау­читься переносить разлуку с друзьями. 14) О пере­писке между отсутствующими друзьями. 15) О ревности в дружбе. 16) Все, другу твоему принадле­жащее, да будет для тебя священно! 17) Не суди о друзьях по наружной приязни. 18) Не ищи друзей с излишней заботливостью. 19) Есть люди, совсем не имеющие близких друзей, равно как и всесветные друзья. 20) Наставление как поступать в случае не­доразумений между друзьями. 21) Что делать, если друзья нас обманывают, оставляют, или мы считаем себя обманутыми? 22) Как поступать при разрыве с

недостойным другом?

ГЛАВА VII       156

Об обращении между господами и служителями ( слугами ).

1) Подчиненному классу людей должно сколь возможно более облегчать его зависимость. 2) Прав­да, большая часть людей, по-видимому, рождены для рабства; что тому причиною? 3) Однако, они чувствуют цену преимущественного достоинства и благородного обращения. - Извлечения из сего пра­вила. - Польза добрых примеров. 4) Снисходитель­ность и короткое обращение со служилыми людьми не должны выходить из пределов. Средства иметь хороших слуг и приобретать их любовь. 5) На какой ноге живут ныне обыкновенно отцы семейств с до­машней челядью? Выгоды и недостатки способа са­мому образовать для себя служилых людей. 6) Почему служилых не должно бить или ругать. 7) Обращение с чужими служилыми людьми. 8) О па­рикмахерах, брадобреях и модных торговках. 9) Не­что о поведении служилого человека в отношении к господину. 10) Как предупреждать воровство.

ГЛАВА VIII       163

Об обращении с домовладельцами, соседями и живущими с нами в одном доме.

1J После первых самых естественных связей дол­жны мы прежде всего соседям и вместе с нами живу­щим помогать советом и делом. 2) Однако не набиваться им и не разведывать об их поступках. 3) Небольшие услуги, оказываемые живущим близ нас. 4) Правила как поступать в отношении к вла­дельцам домов и обращение сих последних с жиль­цами. 5) Неудовольствия и недоразумения должно прекращать без отлагательства.

ГЛАВА IX       165

О взаимном соотношении гостя и хозяина.

1) О правах гостеприимства в древние и новые времена. 2) Некоторые правила для того, кто оказы­вает гостеприимство. 3) Обращение гостя с хозяином

4) Есть люди, которые слишком высоко ценят ока­занное гостеприимство.

ГЛАВАХ       168

О взаимных соотношениях между благодетеля­ми и облагодетельствованными, между учителями и учениками, заимодавцами и должниками.

1) Признательность за полученные благодеяния; даже и тоща, коща благодетель не может уже более быть нам полезным. 2) Никоща не должно ласка­тельством выманивать благодеяния или воздавать ими за оные. - Заслуживает ли исполнение обязан­ностей человеколюбия особую благодарность? 3) Пределы признательности к дурным людям. 4) Как должно оказывать благодеяния и как обращаться с облагодетельствованною нами особою? 5) Отноше­ния между учителем и учеником. - Обращение с осо­бами, посвящающими себя воспитанию других. 6) Обращение с заимодавцами и должниками.

ГЛАВА XI       172

Об обращении с людьми в различных положени­ях, связях и отношениях.

I) С врагами, оскорбителями и оскорбленными.

2) С людьми, между коими существует вражда. 3)

Как обходиться с больными. 4) Обращение с бедны­ми, страждущими, оставленными, заблудшими и проступившимися.

ГЛАВА XII       184

О проступках в различных случаях человеческой жизни.

1) В собственных и чужих опасностях. 2) В путе­шествиях. - Несколько правил, как путешествовать с удобством, удовольствием, пользою и без больших издержек; обращение с путешественниками и на теплых водах. 3) Как поступать в обществе пьяных людей. 4) Правила, как давать и как принимать со­веты. 5) Правила для торжественных случаев; 6)

Для танцев.

ВВЕДЕНИЕ       195

ГЛАВА 1       195

Об обращении с вельможами, с владетельными, знатными и богатыми особами.

1) Характер большей части вельмож и богатых.

2) Как обращаться с ними тогда, когда от них зави­сим или имеем в них нужду; и в противном случае.

3) Не надобно навязываться знатнейшим и богатей­шим особам. 4) Не надобно делать вид, будто мы принадлежим к классу знатнейших особ или живем в теснейшей с ними связи; подражать их обыкнове­ниям и даже ошибкам. 5) Не должно полагаться на ласковый вид вельмож и по одной сей причине вхо­дить в тесную с ними связь. 6) Пределы угождения нашего тем вельможам, в руках которых находится гражданское наше счастье. 7) Не надобно доводить себя до того, чтобы они употребляли нас на какие- нибудь неблаговидные и опасные для нас дела; вов­лекали в какие-либо сомнительные случаи; или выведывать их тайны. 8) О благодарности знатных и богатых. Ничем не должно им жертвовать, ничего им не дарить, ничем их не ссужать и ничем от них не заимствоваться. 9) Не способствуй к развраще­нию их ласкательством или другим чем! 10) Вообще надобно пред ними быть осторожным в речах и воз­держиваться от злословия; во всем прочем стараться занимать их приятным образом. 11) Правила предо­сторожности в рассуждении доверенности к другим людям в том случае, когда вельможам и знатным людям можно подать повод к какому-нибудь подо­зрению. 12) Не говори с вельможами о домашних своих обстоятельствах! Не жалуйся им на свое не­счастье; ничего им не вверяй; старайся показать им, что не имеешь в них нужды! Лучше сделай себя в глазах их для них необходимым! 13) Но остерегайся заставить их почувствовать перевес свой над ними; остерегайся явно их омрачить, особенно когда нахо­дишься в их подчинении! 14) О маловажных, без­вредных угождениях вельможам. О любимых при­вычках и пристрастии их к путешествию. 15) Каким

образом поступать надобно, когда знатные и богатые просят у нас совета. 16) Все спи правила предосто­рожности еще более важны в обращении со знатны­ми. но глупцами. 17) Как поступать должно будучи любимцем какого-нибудь вельможи. 18) Как вести себя пред вельможею падшим. 19) О благодеяниях вельмож. 20) Не все вельможи имеют недостатки, сопряженные с их состоянием; есть между ними бла­городные, добрые люди. 21) Нечто о взаимном обра­щении между вельможами и богатыми. 22) Не издевайся над какими-нибудь мелочами при малых дворах!

ГЛАВА II       212

Об обращении с низшими.

1) Читатель некоторым образом должен вспом­нить о том, что сказано в VII главе второй части. 2) Надобно пред низшими быть вежливым даже и тог­да, когда не имеем в них нужды; надобно уважать заслуги даже и в низшем состоянии, в присутствии самих вельмож и от чистого сердца. 3) Но сия веж­ливость не должна быть излишней, оскорбительной или отвратительной. 4) Не должно слишком тесно сходиться с людьми без воспитания. 5) Будучи в счастливом состоянии не надобно мстить, когда лю­ди низшего состояния не только не уважали нас в несчастье, но и держали сторону врагов наших. 6)

Не должно проводить никого пустыми обещаниями и ложными обнадеживаниями. 7) Надобно также уметь и отказывать. 8) Излишнее просвещение бес­полезно для людей низшего состояния. 9) Нечто о поступках в рассуждении подчиненных.

ГЛАВА III       216

Об обращении с придворными и им подобными людьми.

1) Сюда относится замечание об обращении с те­ми людьми вообще, которые живут в так называе­мом большом свете. Изображение господствующих в нем нравов. 2) Если можно, то должно держаться дальше дворов и больших обществ; это очень часто зависит от нашей воли. 3) Если кто хочет или если кого заставляет обязанность жить всегда или неко­торое время в большом свете не будучи в состоянии приноровиться к тону оного, - в таком случае есть средства заставить уважать себя. Какие это средст­ва? 4) Наконец, если кто всегда живет в большом свете, то он не должен слишком выказывать себя в оном. 5) Каково должно быть подражание придвор­ным обыкновениям. 6) Нечто о нынешнем придвор­ном тоне молодых людей. 7) Не презирай всего того, что имеет одно только случайное достоинство. 8) Са­мый лучший человек в большом свете нс легко мо­жет избежать осуждения. Как в таком случае поступать? 9) В большом свете надобно быть сме­лым, развязным; надобно придавать себе надлежа­щий вес. но без хвастовства и бесстыдства. 10) Надобно поступки свои с придворными в точности соотносить с их поступками. 11) Соблюдай с ними вежливость, но заставь их себя опасаться; представ­ляй себя в глазах их человеком степенным, достой­ным и при случае говори им правду! 12) Некоторые предостерегающие правила о доверительности и от­кровенности. 13) Какие предосторожности должен соблюдать тот, кто хочет в большом свете не только жить, но и блистать в оном своею деятельностью. 14) К чему полезна жизнь в большом свете?

ГЛАВА IV

Об обращении с духовными особами.

1) Изображение честной духовной особы в про­тивоположность с худой. 2) Предостерегающие пра­вила в обращении со всеми духовными вообще, без всякого различия. 3) Как поступать в Прелатурах, монастырях и в обращении с канониками.

ГЛАВА V

Об обращении с учеными и художниками.

1) Что ныне разумеется под именем ученого и художника? 2) Можно ли судить об ученых по их со­чинениям; и притом должен ли сочинитель и в об­щении всегда иметь язык, отличный от языка других людей? Очень простительно, если человек охотно говорит о своем роде занятия. Об осуждении извест- пых ученых мужей. О решительном тоне молодых ученых. 3) Некоторые предостерегающие правила в обращении с сочинителями. 4) О взаимном обраще­нии ученых. 5) Не должно хвастать ни дружеством ученых, ни отрывками из их сочинений. 6) Предо­сторожности в обращении с журналистами и анек­дотчиками. 7) Об обращении со стихотворцами, музыкантами и любителями свободных художеств.

Как должен вести себя тот художник, который в ны­нешнее время хочет иметь успех? 8) Нечто об ак­терской жизни. Предостережение юноше, который намерен посвятить жизнь свою музам и обращаться с их любимцами. 9) Каким образом поступать долж­но начальство, управляющее музыкой и театром.

10) Не должно ласкательствами портить молодых художников. Правила для сих последних. 11) Как успешно обращаться с истинными художниками- философами.

ГЛАВА VI       242

Об обращении с людьми всякого состояния в гражданской жизни.

1) Нечто о лекарях. Каких надобно избирать и каким образом с ними обращаться? 2) О стряпчих и о способе обращения с ними. О военном состоянии; об обращении с офицерами. 3) О купечестве и об об­ращении и торговле с большими и мелкими купца­ми. 4) Нечто о торговле лошадьми. 5) Нечто о книгопродавцах, перепечатывающих чужие сочине­ния и пр. 6) Об учителях языков, музыки и пр. 7) Об обращении с художниками и ремесленниками. 8) О евреях и способе обращаться с ними. 9) Каким обра­зом обращаться надобно с крестьянами и поселяна­ми вообще.

ГЛАВА VII       261

Об обращении с людьми всякого рода жизни и промысла.

1) О бродягах (avenluriers) незлонамеренных и 2) о бродягах злонамеренных. 3) Нечто об игроках. Об игре и о поступках при оной. 4) О тайных обманщи­ках, духовидцах, алхимиках и пр. иопривержен-

ности к тайнам (Mystic) в нашем веке.

ГЛАВА VIII       267

О тайных обществах и об обращении с членами оных.

1) О бесполезности и вреде тайных обществ. 2) Правила предосторожности в рассуждении сего предмета. 3) Каким образом поступать надобно, бу­дучи членом такого общества.

ГЛАВА IX       270

Как обходиться с животными.

1) Принадлежит ли сюда сей предмет? 2) О жес­токости против животных. 3) Об излишней чувстви­тельности в рассуждении обхождения с животными.

4) Об охоте к животным вообще. 5) О домашних жи­вотных. 6) О глупости тех людей, которые обходятся с животными как бы с людьми.

ГЛАВА X       273

Об отношении сочинителя к читателю.

I) О звании писателя. Может иногда даже и бла­горазумный человек напечатать что-нибудь посред­ственное; однако же не такое, что противно было бы нравственности, распространяло бы какое-нибудь сумасбродство и умышленно оскорбляло бы другого.

2) Что еще принадлежит к тому, чтобы сочинитель мог найти счастье свое в свете? 3) Как должен вести себя читатель по отношению к писателю? Нечто о критике. 4) О чтении.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА 1       277

Об обращении вообще.

ГЛАВА II       278

О взаимном обращении обоих полов вообще

ГЛАВА III       278

Обращение мужчин с женщинами.

ще.

ГЛАВА V       282

Об особенностях обращения молодых женщин с мужчинами.

ГЛАВА VI       285

Продолжение прежнего.

ГЛАВА VII       288

Продолжение предыдущего.

ГЛАВА VIII       292

Обращение молодых женщин с женатыми муж­чинами.

ГЛАВА IX       296

О дружбе с мужчинами.

ГЛАВА X       298

Как обходиться с поклонниками, возлюбленны­ми и соперниками.

ГЛАВА XI       301

О некоторых ошибках в обращении с мужчина­ми.

ГЛАВА XII       305

Как вести себя непригожим женщинам.

ГЛАВА XIII       307

О супружеском обращении.

ГЛАВА XIV       309

Об особенностях супружеского обращения.

ГЛАВА XV       312

О влиянии супружеской любви на характер обо­их полов.

ми.

ГЛАВА XVII      317

Как вести себя молодым вдовам.

ГЛАВА XVIII       320

Как вести себя старым девам.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ       324

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ВВЕДЕНИЕ.

I.

Поступки самых благоразумных и рассудительных лю­дей в их обыкновенной жизни, по странности своей, нередко приводят нас в удивление. Часто самые тонкие, умозри­тельные знатоки человечества бывают жертвами грубого обмана. Даже самые опытные знатоки большого света в ежедневно встречающихся случаях избирают средства вовсе несообразные с предполагаемою ими целью. Действия их на других людей не только остаются безуспешными, но и сами они принуждены бывают при всем благоразумии своем за­висеть от прихотей и самолюбия слабейших. Часто они при­нуждены бывают руководствоваться нездравомыслящими и даже ни малейшего сравнения с ними не заслуживающими людьми; между тем как нередко слабые и мало образован­ные весьма удачно выполняют такие намерения, на которые самый мудрец едва ли отважится простирать свои желания.

Многие люди самых честных правил остаются в совер­шенном пренебрежении.

Часто видим мы, что самые образованные и острые умы играют весьма незанимательную роль даже и в таком обще­стве, где все внимание на них обращено, и где каждый с жадностью ловит слова их. Мы видим, что они или вовсе молчат, или говорят обыкновенное; между тем, как другой самый пустой человек умеет столь искусно пользоваться малым количеством понятий, кое-где им собранных, что привлекает на себя внимание всех, даже и людей просве­щенных. Часто и самые блистательные красоты не везде нравятся; и, напротив того, многие с меньшими наружными приятностями всех почти занимают собою.

Словом, ежедневные опыты удостоверяют нас, что иног- да и самые ученые, искуснейшие люди, если не вовсе быва­ют неспособны к делам житейским, то по крайней мере по недостатку известной ловкости редко умеют нравиться и блистать внутренними и внешними преимуществами.

Многие думают, что самые сии преимущественные каче­ства дают им право презирать мелочные общественные обыкновения и правила, требуемые приличием, учтивостью или благоразумием; но это нс справедливо. Правда, людям с великими достоинствами извинительны и великие проступ­ки, потому что они имеют сильные страсти. Но в то время, когда утихает страсть, великий человек должен поступать тем благоразумнее, чем он более своими качествами пре­восходит людей обыкновенных. Неблагоразумно было бы, живя и действуя в определенном кругу известных людей, презирать их обыкновения.

Впрочем, я не говорю здесь о добровольном пожертвова­нии мудреца одобрением знатной и низкой черни; не гово­рю о том, что человек, превосходными качествами одаренный, перестает говорить в таком случае, когда его не понимают; что остроумный и образованный в кругу глупцов не принимает на себя шутовской роли; что какой-нибудь достопочтенный муж, имея благородную гордость в своем характере, не захочет поблажать всякому малозначащему для него обществу и перенимать тон и различные приемы, которым молодые ветреники его отечества научились во время путешествий по чужим краям, или которые по прихо­ти какой-нибудь фаворитной кокетки сделались употреби­тельны в обхождении домашнем и общественном. Что молодому человеку гораздо приличнее скромность, вежли­вость и некоторая застенчивость, нежели по примеру боль­шей части нынешней молодежи своевольство и болтливость; что благородный человек должен быть тем учтивее, скром­нее и недоверчивее к своим познаниям, чем более сознает он собственное свое достоинство, и, следовательно, тем ме­нее будет стараться о средствах выставлять себя с блестя­щей стороны, подобно тому, как истинная красота презирает всякое приманчивое, низкое для нее кокетство, посредством коего многие стараются обратить на себя вни­мание. Все это столь естественно, что и упоминать о нем, кажется, излишним.

Не говорю также об оскорбленном тщеславии того неу- довлетворимого честолюбца, который беспрестанно требует лести и предпочтения, а в противном случае начинает хму­риться; ни об уязвленном высокомерии кичливого Педанта, когда его не в слух признают благодетельным, всеозаряю- щим светом, и что не всякой прибегает к оному для возжже­ния своего светильника. Если такой человек бывает когда-либо в столице или другом каком-нибудь городе, где по несчастью едва ли известно его имя; если в образованном обществе некоторые им пренебрегают, или какой-нибудь незнакомец сочтет его камердинером, сколь же он должен тогда огорчиться? Или если ученый, занимающийся в ти­шине кабинета, без познаний света и людей, оставляет ког­да-либо свои книги, то с какою заботливостью старается он о своем уборе. Одетый в пестрый, за тридцать лет для свадь­бы сшитый кафтан, сидит он, не принимая никакого уча­стия в разговорах, и не находит ничего такого, что было бы по его мыслям.

Столь же мало говорю я о грубом Цинике, презирающем по своей системе все правила, предписываемые приличием и взаимными угождениями в гражданской жизни; и о том высокомерном мудреце, который думает, что он один имеет особое право пренебрегать обыкновениями, благопристой­ностью и самим даже разумом.

Но когда я говорю, что часто и самые искуснейшие, бла­горазумнейшие люди по неловкости в обращении, в приоб­ретении внешнего уважения, гражданских и других выгод не достигают желаемой цели и не находят своего счастья, то я не отрицаю, чтобы незавидная участь не преследовала иногда людей достойных, или какая-нибудь несчастная страсть, либо суровый нрав не помрачали превосходные их качества.

Нет! мое замечание касается только тех, которые при всех своих преимуществах и при всем усилии, соединенном с благими намерениями и честностью на поприще света, у других ищут своего счастья, но, не зная средств ни к тому, ни к другому, ничего не находят. Какая сему причина? Чего не достает оным всеми преимуществами одаренным людям? И чем особенным, напротив того, обладают те, кои без вся­ких существенных отличий достигают всех возможных сте­пеней земного счастья? Им недостает того, что французы называют: esprit de conduite, то есть искусства обращаться с людьми; искусства, которое поверхностные умы иногда и не учась гораздо лучше соблюдают, нежели самый ученый, рассудительный и осторожный человек; искусства выстав­лять блистательные свои качества, привлекать на себя внимание и заслуживать одобрение, не подвергаясь ни ма­лейшей зависти; искусства применяться к темпераментам, намерениям и склонностям различных людей без всякого, впрочем, лицемерия; соображаться с духом всякого обще­ства, не теряя ничего из собственного характера и не уни­жаясь до подлого ласкательства. Тот, кому природа отказа­ла в сем счастливом расположении, должен наперед познать человека, снискать некоторую гибкость, любовь к обще­ству, уступчивость, терпение, в некоторых обстоятельствах и пожертвование собой, власть над сильным действием сво­их страстей, благоразумие и всегдашнюю веселость харак­тера, - и тогда он будет обладать сим искусством в полной мере.

Однако нс должно смешивать сего благородного искусст­ва с вредною и низкою угодливостью пресмыкающегося ра­ба, который жертвует собою каждому, извивается пред каким-нибудь бездельником из одного только дарового сто­ла и в надежде получить какую-либо выгоду одобряет его несправедливости, помогает ему в обманах и боготворит са­мые его нелепости.

Но говоря о сем Esprit de conduite, долженствующем ру­ководить нами в обращении с людьми всякого рода, я не имею намерения издать целой книги, наполненной прави­лами вежливости. Я только хочу извлечь некоторые следст­вия из опытов, собранных мною в течении многих лет, проведенных в кругу людей разного звания. Не полную сис­тему предлагаю здесь читателю, но только отрывки и может быть материалы, заслуживающие дальнейшего размышле­ния.

II.

Итак, сколько требуется стараний, искусства, чтобы уметь соображаться с одним только местом, временем и прочими обстоятельствами и избегать закоренелых обыча­ев!

Люди, довольные своим отечеством, когда ни праздно­сть, ни разврат, ни вынужденная деятельность, ни страсть к анекдотам или какое-нибудь излишнее любопытство нс по­буждают их толпами бежать из своей родины; тогда, гово­рю, люди бывают страстно привязаны ко всему отечественному. Для них даже маловажные годовые празд­ники и другие торжества всегда представляют нечто новое, нечто блистательное и достойное внимания. Счастливое не­ведение! - Не иметь понятия об отвращении, ощущаемом теми людьми, которые в течении своей жизни везде почти пережили, многое испытали, многое видели и после всех та­ковых опытов ни в чем более уже не находят удовольствия, становятся ко всему равнодушными и на все смотрят с доса­дой и отвращением.

Но привязанность ко всему отечественному в обращении с людьми различных состояний и воспитания гораздо еще приметнее. Кто не испытал >же многократно в жизни своей, в какое можно придти замешательство, и сколь велика ску­ка, объемлющая нас, или причиняемая нами другим, когда случай заводит нас в такое общество, коего тон для нас вов­се непонятен; где и самые пламенные разговоры не прони­кают в глубину нашего сердца; если ход всей беседы, все приемы и обороты присутствующих слишком далеки от на­шего образа мыслей и нисколько несообразны с нашими обыкновениями; где даже минуты кажутся нам целыми днями; где, наконец, принужденность и бремя мучитель­нейшего положения бывают ясно изображены на лице на­шем?

Посмотрим на простодушного Провинциала, который по прошествии нескольких лет имеет обязанность по долгу звания своего явиться ко двору. Едва начинает рассветать, а он уже одет. Везде по улицам еще тихо и спокойно; между тем он уже в квартире своей расхаживает, все приводит в движение, дабы помогли ему в несносном для него труде уб­раться по-придворному. Напоследок все кончено. Завитые и напудренные его волосы, до селе всегда почти бывшие под колпаком, остаются на открытом воздухе, чрез что он при­нужден терпеть несносную боль в голове. Шелковые чулки ни мало не заменяют того, что были для него оставленные теперь сапоги. Придворный кафтан не столько ладен на плечах его, как простой теплый его сюртук. Шпага цепля­ется ежеминутно, вертясь между ногами его. Он не знает, что делать с плоскою своею шляпкой. Стоять для него край­не несносно. В таком мучительном положении является он в переднюю. Вокруг него теснится толпа льстецов, которые несмотря на то, что сами все вместе взятые не стоят сего че­стного человека и едва ли меньшую переносят скуку, - бро­сают на него презрительные взгляды. Он чувствует сию тягость, презирает сих подлых льстецов, но принужден пред ними смиряться. Они подходят к нему, делают ему с обык­новенною в таких случаях рассеянностью и важностью не­сколько вопросов - вопросов, в коих вовсе не приемлет участия их сердце, и на которые они сами не дожидаются ответа. Но вот он, кажется, нашел между ними одного тако­го, который принимает больше участия в словах его. С ним- то вступает он в разговор о предметах важнейших для него и, может быть, для всего отечества; рассказывает ему о сво­ем домашнем положении и благоденствии своей Провин­ции; говорит с жаром; чистосердечие дышит в словах его. Но скоро усматривает, как он обманулся в своих ожидани­ях. Царедворец едва в пол-уха слушает его. Несколько от­рывистых, пустых слов служат ему ответом на важнейшие вопросы, и добрый, простодушный Провинциал принужден замолчать. Он подходит к другой группе людей, которые, по-видимому, говорят с чистосердечием и живостью. В сих разговорах хочет он принять участие; но все, что он слы­шит: предметы, язык, выражения, обороты, - все остается для него непонятым. Здесь на полу-французском языке су­дят о таких вещах, на которые он никогда не обращал вни­мания и вовсе даже не воображал, что бы возможно было ими заниматься благородному человеку. Скука и нетерпе­ние его возрастают ежеминутно, пока он, наконец, ни оста­вит сего несносного для него места.

Но прекратим сей пример и представим себе какого-ни­будь, впрочем, благородных свойств придворного в деревне - в обществе простодушных чиновников, провинциальных дворян. Здесь господствует непринужденная веселость, иск­ренность и свобода; говорят всегда только о том, что ближе всего к селянину. Нет никаких утонченных оборотов. Шу­тят всегда остро, но без колкости и притворства. Придвор­ный намерен им подражать; вмешивается в их разговоры; но в выражениях его, кажется, нет откровенности и просто­сердечия. Что в их поступках казалось невинным, то в нем оскорбительно. Он чувствует это и хочет их заставить под­ражать себе. В городе считают его приятным собеседником, и он всеми силами старается и здесь тем же блеснуть; но пу­стые анекдоты, черты нежности, им инде обнаруживаемые, здесь вовсе неизвестные, остаются безуспешными. Он здесь кажется насмешником, между тем как в городе никто не об­винит его в сем пороке. Самые острые, по мнению его, ком­плименты кажутся притворными. Ласки, щедро расточаемые им перед женщинами, и которые только учти­вы и ловки, кажутся насмешкою. Вот как велико различие тона между двумя только классами людей!

Профессор, который в ученом свете пользуется некото­рою славой, мнит в тишине своего кабинета, что Универси­тетский округ, ого вмещающий, есть средоточие всей важ­ности, и что наука, в которой он приобрел познание, един­ственно полезна для человека и одна токмо достойна истинного напряжения сил. Всякого, кто только ею не зани­мается, он называет презрительным именем Belletrist (уче­ным щеголем). - Знатную путешественницу, которая желает узнать лично славного мужа и в сем намерении по­сещает его, дарит он ученым рассуждением своим на латин­ском или греческом языке. Он занимает общество то разбором новых академических мнений, то забавными рас­сказами о студенческих летах своих.

Однажды случилось мне обедать вместе с прелатом Н... при ... дворе... Его Преосвященству дано было почетное мес­то подле ее Светлости Принцессы А... - Пред ним по случаю лежала разливная ложка, но он думал, что она положена пред ним из особенного к нему уважения, и, желая пока­зать, что и он знает вежливость, предложил с почтением Принцессе вместо себя воспользоваться сею ложкою, кото- . рая, впрочем, была слишком велика и вовсе несоразмерна с маленьким ротиком ее Светлости.

В каком замешательстве находится иногда человек, ко­торый мало читает Журналов и новейших модных сочине­ний. когда он по случаю попадает в общества ученых женщин и господчиков!

Равным образом, сколь несносно должно быть положе­ние так называемого светского человека, коща он находит­ся в кругу людей, имеющих тайную между собою связь!

Но нет ничего грубее и противнее истинным понятиям утонченности, как если известный круг людей, разумею­щих друг друга, обыкновенным своим разговором, им толь­ко одним понятным, лишают приятности собеседования постороннего, вступающего в их круге намерением принять участие в их беседе. Таким образом нередко в молодости пе­реносил я смертельную скуку в кругу семейственном, где всегда почти разговоры сопровождаемы были одними только намеками на анекдоты, вовсе для меня чуждые, и выражае­мы были таким намерением и остромыслием, с которым я не мог соединить ни малейшего понятия. Надобно бы обращать на сие сколько-нибудь внимания. Но редко целое общество согласно бывает соображаться в своем тоне с одною какою- либо особой, да и не всегда можно сего требовать. Итак, ис­кусство сообразоваться с нравами, тоном и расположением других людей, должно быть важно для всякого, желающего жить в большом свете.

Ш.

О сем-то искусстве я хочу говорить. - Но в продолжении всей моей жизни, показав может быть наименее других сего искусства, могу ли писать о нем целую книгу? Прилично ли мне хвалиться познанием человечества, когда я столь часто бывал жертвою неосторожных поступков? Захотят ли учиться искусству обращения у такого человека, который сам удалился почти от всякого обхождения с людьми? Но позвольте мне, друзья мои, отвечать на сии вопросы.

Если я учинил какие-нибудь неблагоприятные для меня опыты, уверившие меня в собственной моей неловкости, то тем лучше. Кто лучше может предостерегать от опасностей, как не тот, кто сам испытывал оные?

Если темперамент и слабость или (если можно так ска­зать) чувствительность сострадательного сердца, если страсть к любви и дружеству, склонность угождать другим и возбуждать симпатические чувствования, - часто были при­чиною неосторожных моих поступков, иногда заставляли мейя пренебрегать внушениями осмотрительного рассудка, то верно не слабоумие, не недальновидность, не незнание человечества, но потребность любить и быть любимым и сильное стремление к добру затрудняли исполнение моих намерений и часто совращали меня с пути истины.

Впрочем, мало, может быть, найдется таких людей, ко­торые бы в столь короткое время находились в столь раз­личных и важных связях с людьми всякого звания, какие я имел в течении двадцати только лет. Мало, может быть, найдется таких людей, которые бы при врожденных, воспи­танием усовершенствованных дарованиях, имели склон­ность замечать и предостерегать других от опасностей, коих они, впрочем, сами избежать не могли. Но теперешняя уединенная жизнь моя не происходит от ненависти к людям или от какой-либо застенчивости. - Я имею важнейшие к тому причины; но распространяться о них здесь значило бы слишком много говорить о самом себе. В заключение сего введения намерен я привести только некоторые, мною учи­ненные опыты.

В самой молодости, почти в самом детстве вступил я в большой свет и явился уже на придворной сцене. Темпера­мент я имел живой, беспокойный, стремительный; нрав пылкий.- Семена различных страстей таились в моем серд­це. Я был несколько избалован первоначальным воспитани­ем. Внимание, слишком рано на меня обращенное, побуждало меня требовать лишнего уважения от людей. Возросши в свободном Государстве, где лесть и притворство, - сии пресмыкающиеся твари, - вовсе не находят себе при­станища, я, конечно, не был приготовлен к той гибкости, которая была бы необходима для успехов в Государстве де­спотическом, между людьми вовсе мне неизвестными. Тео­ретическое познание истинной мудрости не токмо редко имеет желанный успех, но иногда сопряжено бывает с неко­торою опасностью. - Собственным опытам предоставлено было лучшее мое образование. Сии уроки для того, кто уме­ет ими воспользоваться, - суть самые надежнейшие.

Я теперь еще помню то маловажное происшествие, кото­рое сделало меня на долгое время осторожным.

Однажды в ... на Итальянской опере сидел я в Герцог­ской ложе. Я приехал ранее придворной свиты потому, что в тот день не был во дворце, а отобедал дома. Людей собра­лось еще мало. Во всем первом ярусе сидел один Губерна­тор, Граф Н..., почтенный старик, который, увидев меня одного, подошел от скуки ко мне и начал разговаривать.

Он, по-видимому, доволен был тем, что я ему говорил о различных и мне несколько известных предметах. Старик все становился ласковее и снисходительнее. Это столько по­казалось мне лестным, что я в своих разговорах мало-по­малу простер напоследок вольность даже до дерзости, и, наконец, оказал в словах какую-то грубую неосторожность. Граф, бросив на меня значительный взгляд и не выслушав меня, возвратился в свою ложу. - Я почувствовал всю силу сего безмолвного выговора; но это лекарство не надолго ме­ня исцелило. Пылкость моя часто бывала причиною боль­ших погрешностей.

Я всегда почти поступал безрассудно; иногда более, а иногда менее. То приходил очень рано, то очень поздно. От сего происходили бесконечные противоположности в моих поступках, и я почти во всяком случае не достигал предпо-

лагаемой мною цели, ибо никогда не следовал одинаковому плану. Сначала был я слишком беспечен, опрометчив, весь­ма неосторожен и чрез то самое вредил самому себе; потом решился сделаться утонченным царедворцем. Поведение мое показалось многим слишком ухищренным, и лучшие люди перестали мне доверять. Я стал слишком гибок, и чрез то лишился внешнего уважения и внутреннего достоинства; сделался непостоянным и потерял уважение. Огорченный самим собою и другими, решился я, наконец, все оставить и сделаться странным. - Это возбудило внимание. Многие на­чали искать моего знакомства с таким рвением, с каким обыкновенно гоняются за странностями. Но чрез сие самое вновь пробудилась во мне любовь к обществу. Я опять воз­вратился на прежний путь, и вдруг исчез мрачный круг про­веденный около меня отвращением моим от света. Настал другой для меня период. Я смеялся, и часто с некоторою ос­тротою, над дурачествами людей; начали меня страшиться, но никто не любил. Это огорчало меня до крайности. Чтобы переменить о себе мнение людей, я старался выказывать се­бя с безвредной стороны; раскрывал ласковое, дружелюб­ное, к оскорблениям вовсе неспособное сердце. Следствием сего было, что всякий, кто имел еще причину на меня доса­довать или принимал на свой счет насмешки мои, начал на­до мною шутить, видя, что намерение мое вовсе не простиралось до оскорбления других. Или когда сатириче­ский мой нрав оживлен был одобрением некоторых забав­ных собеседников, и я осмеивал какие-либо глупости, в то время забавники со мною смеялись; но умные пожимали только плечами и стали ко мне весьма холодны. Чтобы по­казать, сколь мало я способен ко вреду других, я оставил свою язвительность, извинял все и всех, и теперь иные со­чли меня простаком, а другие лицемером. Если я искал об­ращения с самыми лучшими и просвещенными людьми, то тщетно ожидал покровительства от глупца, держащего в ру­ках своих кормило; если же обращался с пустыми людьми, то считали меня в одном с ними классе. Люди самые необра­зованные и состояния низкого, употребляли меня во зло, когда я коротко с ними знакомился; знатные сделались мои­ми врагами, коль скоро оскорбляли мое тщеславие. Я за­ставлял глупца слишком чувствовать перевес свой и был гоним; то я был слишком скромен, и меня оставляли без внимания. То я соображался с нравами людей, с тоном каж­дого малозначащего общества, куда имел вход, и чрез то те­рял золотое время, лишаясь уважения благоразумных и собственного удовольствия; то сделался я слишком прост, и там, где бы мог и должен был блистать, по недоверчивости к самому себе принужден был скрывать свои достоинства. Иногда являлся в общества весьма редко, и меня считали гордым или застенчивым; иногда являлся везде и потому сделался слишком обыкновенным. Первые лета моей юно­сти я исключительно вверял себя всякому, кто только назы­вал меня своим другом и показывал некоторое ко мне расположение, и за то часто бесстыднейшим образом бывал обманут и обольщен в сладчайших ожиданиях. Потом я сам сделался другом всякому; готов был каждому оказывать свои услуги, и за то никто ко мне не был предан душевно, ибо никто не мог быть доволен сердцем, на столь мельчай­шие части раздробленным. Если я ожидал слишком много, то бывал обманываем. Если обращался с людьми без всякого доверия к их честности, то не получал из того никакого удо­вольствия и ни в чем не принимал участия. Никогда я не мог скрывать слабой своей стороны с тем тщанием, как бы надлежало. Таким-то образом провел я те лета, в которые, как обыкновенно говорят, можно составить свое счастье. Теперь, когда я уже узнал людей; когда опытность открыла мне глаза, сделала меня осторожным и может быть научила искусству влиять на других людей; теперь, говорю я, уже слишком поздно было бы употреблять мне сию науку. Я не имею уже той гибкости, да и не намерен напрасно терять оставшегося мне времени. Та малость, которой мог бы я те­перь, находясь при конце жизни, сим путем достигнуть, не в состоянии наградить употребленного на нее труда и на­пряжения. Отжилому старику, коего основания подтверж­дены многолетними опытами, столь же неприлично быть гибким, как и вертопрахом. Поздно, говорю, мне теперь на­чинать следовать начертанному мною плану; но не поздно еще показывать путь, по которому надлежит идти неопыт­ному юношеству. - Итак, приступим к делу!

2- 1705

ГЛАВА I.

Всеобщие замечания и правила

об обращении с людьми.

(I) .

Достоинство каждого человека на свете сем зависит токмо от того, как он показывает себя в своих поступ­ках. Вот золотое правило! обильная материя для обширной книги об искусстве обращения и о средствах достигать пред­полагаемой цели в большом свете. Вот положение, коего ис­тина утверждена опытами всех веков! Сим-то опытом обыкновенно пользуются бродяги (Abentheurer), хитрецы и самохвалы, выдающие себя в обществе за важных людей и хвалящиеся связями с вельможами, владетельными лицами и такими особами, которые едва ли когда существовали, и тем самым выигрывают, если не более, то по крайней мере даровой стол и свободный вход во многие знатные дома. Я знал одного человека, который хвалился коротким своим знакомством с Императором Иосифом и Князем Кауницем, хотя я был уверен, что им едва известно было имя его, даже и с худой стороны, но как никому не приходило на мысль разведать о нем короче, то он на некоторое время вошел в такое уважение, что многие, имевшие нужду в Императоре, к нему прибегали. Тогда он с крайним бесстыдством писал к какому-нибудь вельможе в Вену и говорил в письме своем о прочих тамошних друзьях своих и чрез сию хитрость если не достигал цели своей, то по крайней мере получал учти­вый ответ, который по прошествию некоторого времени еще более употреблял в свою пользу. Сей-то опыт ведет бес­стыдного шарлатана к той дерзости, с каковою он о предме­те, о котором только за час пред тем прочел или слышал первое слово, столь решительно судит, что и самый разбор­чивый литератор не смеет ему в том противоречить и делатт таких вопросов, которые бы с первого раза могли его запу­тать.

Сим-то опытом кичливый невежда достигает первейшим мест в Государстве, свергает и преследует достойнейшим людей и нигде не встречает себе пределов.      {

Сему-то опыту глупцы, проныры, люди без дарований и познаний, вертопрахи и шарлатаны, одолжены искусством делаться в глазах вельмож достойными внимания и даже необходимыми.

От него-то большею частью зависит слава литераторов, виртуозов и художников.

На сем опыте основываясь, иностранный художник тре­бует безмерной платы за такую вещь, которую из рук ту­земца, причем в несколько раз лучшего достоинства, можно было бы получить и за половинную цену. Но с жадностью хватают произведения иностранца, который будучи не в си­лах их приготовить столько, сколько от него требуют, при­нужден бывает сам покупать оные у туземца и потом продавать за иностранные.

Основываясь на сем опыте, писатель выманивает выгод­ный о себе отзыв, когда в предисловии своей книги с бес­стыдством говорит об одобрении, которым литераторы и знатоки почтили первую часть его творения.

Все почти просьбы о покровительстве или каком-нибудь пособии, предлагаемые сим тоном, бывают удовлетворяе­мы; напротив того, презрение, отказ и неудовлетворение са­мым умеренным желаниям бывают всегда почти уделом скромных и робких просителей.

Сим опытом руководимый слуга в глазах своего господи­на, а облагодетельствованный в глазах своего благотворите­ля, - делают себя столь уважительными, что обязывающий великим для себя почитает счастьем одалживать такого че­ловека.

Словом, правило: что достоинство всякого человека не более и не менее зависит только от того, как он показы­вает себя в своих поступках - есть надежнейшее средство для удачи в большом свете хвастунам, пронырам, вертопра­хам и пустым головам. Но я гнушаюсь сим всеобщим сред­ством. - Впрочем, ужели оное положение вовсе не заслуживает нашего внимания? Так, друзья мои! оно может нас научить, чтобы мы никогда без всякой нужды и побуди­тельной причины не открывали наших хозяйственных, фи­зических, нравственных и умственных слабостей. Итак, не унижаясь до хвастовства или подлого обмана, нс должно, впрочем, упускать и удобного случая показывать себя с вы­годной стороны.

Но все сие должно происходить с осторожностью, скром­ностью. без тщеславия и странности; в противном случае чрез то мы потеряем во мнении людей, ибо надобно заста­вить их самих догадываться, что в нас скрывается, может быть, гораздо более достоинств, нежели они при первом взгляде полагали. Чем блистательнее выставляемая наруж­ность, тем большее она возбуждает внимание; к вам начи­нают присматриваться, и иные выискивают даже малейшие погрешности, которых никто из смертных избежать не в со­стоянии; люди это примечают, и наш блеск мгновенно исче­зает. И потому наружный блеск наших качеств должен быть сопровождаем сознанием внутреннего достоинства, а более всего чувство истины и честности должно руководить нашими поступками. Ежели есть побудительные причины, то можно показывать свой разум и познания, но до такой степени, чтобы чрез то не возбудить к себе ненависти, что­бы не дать заметить своих домогательств; не столь, однако же, и мало, чтобы вовсе не обратить на себя внимания и быть оттесненным другими. Старайся сделаться редким, но избегай странности, застенчивости и гордости!

(2) .

Стремись к действительному совершенству, а не к од­ному только призраку оного! - Люди судят о тебе по мере твоих требований, и они правы, ежели при этом не прости­рают еще и своих на тебя требований. Тогда при малейшем проступке твоем говорят они: " такому человеку это вовсе непростительно! ", и так как слабые люди обыкновенно с жадностью улавливают все недостатки такого человека, ко­торый их в чем-то превосходит, то малейший проступок твой вменится тебе гораздо более, нежели целый ряд ко- варств и нелепостей других людей.

(3) .

Но не надобно слишком доверять отзывам о себе посто­ронних людей; не надобно быть рабом чужих мнений. Дол­жно быть самостоятельным. - К чему заботиться тебе о суждении всего света, когда ты делаешь то, что должно делать? К чему послужит весь твой убор внешних доброде­телей, если ты им прикрываешь слабое, подлое сердце в том намерении, что бы только оным блеснуть в обществе?

(4) .

Более всего старайся о том, чтобы не лишиться веры в самого себя, надежды на Бога, на добрых людей и на судьбу свою! Коль скоро заметят на лице твоем черты горести и от­чаяния, то положение твое должно сделаться еще неснос­нее. Однако же в несчастье нередко бываем мы слишком не­справедливы к людям. Всякую маловажную причуду, всякий хоть несколько холодный взгляд относим к себе; мы думаем, что всякий уже угадал наше несчастье и избегает просьбы, которую бы мы хотели ему предложить.

(5) .

Не надобно себе присваивать и чужих заслуг. Ежели оказывают тебе какое-либо отличие или учтивость из ува­жения к какому-нибудь благородному человеку, твоему родственнику, то не гордись этим! Будь сколько можно скромнее и чувствуй, что всем этим обязан ты не своим соб­ственным достоинствам. Старайся заслугами своими приоб­рести почтение! Лучше быть малою лампадой, озаряющей мрачный уголок собственным светом, нежели великим све­тилом, заимствующим свет свой от солнца, или даже спут­ником какой-либо планеты.

(6) .

Если ты чего-нибудь не имеешь; если печаль и несчастье отягощают грудь твою; если ты терпишь недостаток; если чувствуешь слабость ума и сердца, то никому не жалуйся, кроме того, от кого надеешься несомненной помощи! Не­многие охотно приемлют участие в нашей скорби; почти все умножают токмо оную; многие даже оставляют нас, коль скоро заметят, что счастье нам не благоприятствует. И что же? когда увидят, что ты лишен всех пособий; что ты нигде не находишь себе покровителя; когда узнают, что никто не хочет подать тебе руку помощи, - кто захочет быть твердою опорой падшего и всеми оставленного? Кто скажет:" я знаю этого человека: он друг мне; он гораздо достойнее, нежели вы все, которые его ругаете ". Но положим, что таковой человек сыскался бы: но он может быть подобный тебе бед­няк, которого отчаянное положение заставляет соединить собственное несчастье с твоим, и покровительство его по­служило бы для тебя не столько в пользу, сколько во вред.

(7) .

Равным образом не должно хвалиться своим счастьем. Не должно слишком блистать в глазах других пышностью, богатством и дарованиями. Редкие люди могут сносить та­кой перевес без ропота и зависти. Не слишком много возла­гай обязанностей на других людей! равным образом не рас­точай без нужды и услуг своих! Люди бегут излишне щед­рых благодетелей, подобно должникам, кои не будучи в состоянии удовлетворять своих заимодавцев, скрываются от глаз их. Итак, берегись казаться слишком великодушным пред собратом твоим! ибо тогда никто не будет полагать пределов своим требованиям. Отказ в одном одолжении мо­жет в минуту привести в забвение тысячу прежде оказан­ных.

(8) .

Не выставляй бесчестным образом слабостей твоего ближнего, дабы возвысить себя самого! Не открывай его проступков и заблуждений с тем, чтобы блеснуть на его счет собственными преимуществами.

(9) .

Если хочешь заслужить похвалу и одобрение, то не столько старайся о собственном своем блеске, сколько о том, чтобы доставить случай блеснуть и другому. Меня благора­зумным и острым человеком почитали иногда в таких обще­ствах, где я на самом деле не сказал ни одного острого слова, а только с примерным терпением слушал какого-ни­будь знатного, либо полу-ученого человека и соглашался с ним во всем, о чем он охотно говорил. Едва могу удержи­ваться от смеха, когда кто-либо из таковых людей меня по­сещает. С каким смирением объявляет он, что пришел засвидетельствовать мне свое почтение как знаменитому ученому и писателю. Потом садится, начинает говорить, удивляясь моим талантам, не дает выговорить мне ни слова, и, наконец, выходит от меня с восхищением, которое произ­вели мои поучения и занимательная беседа, - когда, напро­тив, я сказал не более двадцати слов. К таковым слабостям должно иметь снисхождение. Когда кто рассказывает ка­кой-нибудь анекдот или что-нибудь другое, о чем говорит охотно и которое ты, может быть, сам ему рассказывал, то не давай неприятным образом ему заметить, что этот пред­мет для тебя уже не нов и скучен; если, впрочем, особа сия заслуживает пощаду. Что может быть невиннее, как спос­пешествовать такими малостями желанию доставить удо­вольствие другим людям и получить хорошее о себе мнение? И если люди имеют какие-либо безвредные при­вычки: если, например, охотно говорят о каких-нибудь лю­бимых для них предметах, с удовольствием смотрят, когда с ними вместе куоят табак и пр., то оказывай им сию мало­важную услугу, если она не сопряжена с большим беспо­койством и лицемерием. По сему-то мне не нравится обыкновение мелких царедворцев, которые всякого слуша­ют с рассеянностью и даже в самой средине прерывают тот разговор, к которому сами подали повод.

(Ю).

Присутствие духа есть особенный дар неба, весьма много способствующий нашему успеху в обществе. Отличие сие, конечно, не приобретается опытом; однако можно вознагра­дить некоторым образом недостаток оного тем приемом, при помощи которого, по крайне мере, можем избежать сами и освободить других от некоторых замешательств. Люди пыл­кого характера должны наиболее обращать на сие внима­ние; и потому я советовал бы при всяком случае, когда предлагается нам какой-нибудь вопрос вовсе неожиданный, либо предмет необыкновенный, или другое что-либо для нас нечаянное, то объявлять о нем свое мнение несколько по­молчавши, дабы иметь время подумать и приготовиться. Иногда одно поспешное, неосторожное словцо или один оп­рометчивый шаг может навлечь позднее раскаяние и несча­стнейшие следствия; равно как быстрое, мгновенно обдуманное и выполненное решение в критических мину­тах, в которых обыкновенно теряется присутствие духа, мо­жет доставить счастье, отраду и спасение.

<Н>.

Если ты желаешь получать временные выгоды, защиту и пособия в гражданской жизни; если домогаешься места, на котором бы ты мог принести пользу своему отечеству, то должен о том просить и нередко даже с унижением. Не ду­май, чтобы люди без особенной в тебе надобности что-ни­будь тебе предлагали или ходатайствовали за тебя без всякого со стороны твоей старания, хотя бы заслуги твои всегда громко говорили о твоем достоинстве, и всякий бы знал, что ты имеешь нужду в пособии и действительно оно­го достоин. Всякий старается только о себе и о своих родст­венниках, ни мало не заботясь о скромном человеке, который может похоронить в скудной хижине своей свои дарования и даже сам умереть с голоду. И потому многие люди с великими достоинствами до самой смерти остаются в неизвестности и лишены способов сделаться полезными сво­им согражданам, что не могут ни унижаться, ни ползать.

(12).

Впрочем, сколько можно менее надобно требовать и при­нимать благодеяния других людей. Редко встречаются нам такие люди, которые бы рано или поздно не потребовали бы великих пожертвований за малейшие свои услуги; а сим са­мым нарушается равновесие во взаимном обхождении, стес­няется свобода и затрудняется неограниченность выбора. И хотя бы даже из десяти таких случаев не встретилось ни од­ного, который бы привел нас в замешательство или навлек досаду, однако же благоразумие требует избегать такового возможного случая, и потому всегда лучше оказывать, не­жели принимать одолжения. Ты не много найдешь таких людей, которые бы всегда с добрым расположением оказы­вали свои одолжения. Приметьте, друзья мои, как среди са­мых радостных восторгов переменяется вид ваших знакомцев, когда вы предлагаете им учтивые свои объясне­ния: "позвольте обеспокоить вас моею просьбой; я нахо­жусь в самом крайнем положении", и пр. и пр.

Но обыкновенно люди предлагают нам услуги такие, в которых мы не имеем нужды, или даже которых они сами выполнить не в состоянии. Расточитель всегда готов слу­жить своим кошельком, так же, как глупец добрым сове­том.

Получая благодеяния, мы попадаем в зависимость, и мы не знаем, как далеко может простираться сия зависимость. Часто она влечет за собою необходимость слишком потвор­ствовать людям недостойным, или оказаться неблагодар­ным.

Чтобы не иметь нужды в пособии других людей, для сего ограниченность потребностей и благоразумное обуздание стремлений и пожеланий своих - суть самые надежные средства. Но кто всегда волнуем бесчисленными страстями; кто беспрестанно гоняется то за почестями, то за богатст­вом, выгодами, излишними наслаждениями; кто, будучи заражен роскошью своего века, хочет иметь все, что только представляется глазам его; кого необузданное любопытство и беспокойный нрав заставляют вмешиваться во всякие ни­чтожные дела, - тот для удовлетворения бесчисленных сво­их потребностей, конечно, принужден будет прибегать к чужой помощи.

(13) .

Но хотя я сказал, что лучше благодетельствовать другим людям, нежели принимать от них благодеяния, однако же сим еще не опровергается правило, чтобы не слишком дале­ко простирать свою угодливость. - Вообще будь услужлив, но ненавязчив; не будь другом и наперсником каждого! Бо­лее всего не старайся об исправлении или о порицании дру­гих и не давай им советы без особенного на то права! Очень не многие примут сие с благодарностью, - и даже в то время, когда они требуют нашего совета, они обыкновенно уже ре­шились поступать по собственному произволу. Не должно беспокоить знакомых своих мелочными и ничтожными пре­поручениями, например, покупкою чего-нибудь и т.п., если без сего обойтись можно. Равным образом должно и самому стараться отклонять от себя подобные препоручения. Обык­новенно в таких случаях теряется время и деньги без всяко­го удовлетворения со стороны поручителя. Не вмешивайся также в дела фамильные! Я несколько раз, при самом до­бром намерении, принужден был переносить чрез то вели­кие неприятности. Более всего берегись принимать на себя прекращение раздоров и примирение ссорящихся особ (раз­ве токмо между любимыми, испытанными особами); часто обе стороны, соединясь вместе, обращаются на посредника. Примирение и сватовство надобно предоставлять судьбе и известным старухам.

(14) .

Едва ли есть правило столь общее, столь священное и столь надежное к достижению всегдашнего уважения и дру­жества, каково ненарушимое исполнение данного слова, да­же в делах самых маловажных, верность обещаниям и всегдашняя справедливость во всех речах. Ничем не можно извинить тех людей, кои говорят совсем противное своим мыслям, хотя некоторые причины иногда и заставляют нас не все то открывать, что в нас происходит. Ложь никогда не может быть необходима, и никогда не было еще говорено такой неправды, которая бы рано или поздно не произвела вредных для кого-нибудь последствий. Напротив того, чело­век, известный точностью исполнения своих обещаний и прямодушием, заслуживает везде доверие, хорошее о себе мнение и уважение.

(15) .

Будь строг, точен, исправен, деятелен и усерден по дол­жности твоей. Храни свои бумаги, ключи и все прочее так, чтобы и в темноте каждую вещь мог ты отыскать без затруд­нения! Но еще порядочнее располагай чужими вещами! Взятых тобою у кого-либо книг или иного чего-нибудь не передавай другим людям; а если тебя кто-нибудь ими ссу­дил, то в надлежащее время или отнеси, или по крайней ме­ре отошли, никогда не дожидаясь того, чтобы он сам, или люди его приходили за ними. Всякий охотно обращается и входит в дела с таким человеком, на точность коего в словах и поступках можно полагаться. Там, где ты быть должен, являйся в определенное и надлежащее время; хотя бы ты один только наблюдал сей порядок. Хорошие и худые сего рода примеры возбуждают к подражанию, а несправедли­вость других людей ни мало не оправдывает нашей собст­венной.

(16) .

Будь внимателен к другим людям, если хочешь, чтобы и они обращали на тебя внимание! Кто живет только для са­мого себя, вовсе не имея чувства к дружеству, приязни, любви, - тому никто не подает руку помощи в стесненных обстоятельствах.

(17) .

Не вмешивай никого в свои частные раздоры и не требуй от тех, с которыми ты обращаешься, чтобы они принимали участие в раздорах, которые происходят между тобою и другими!

Множество сих наставлений заключаются в известном правиле: "Мысленно представляй себя на месте других и спрашивай: каково было бы тебе, если б сего требовали от тебя, если бы таким образом поступали с тобою? если б тре­бовали от тебя услуги, ходатайства, сего скучного труда, се­го объяснения?"

Не заботься о поступках твоего ближнего, если они не имеют никакого отношения к тебе или ко всеобщей нравст­венности в такой степени, что умалчивать о них было бы преступлением! Ходит ли он тихо или скоро; стоит ли он много или мало; редко ли или часто бывает дома; пышно или худо одевается; копит ли деньги или делает долги, - ка­кая тебе до того нужда, если ты не опекун его? Существен­ное же, что необходимо знать нужно, часто лучше всего можно заимствовать от людей тупоумных; ибо они расска­зывают без остроты, без околичностей, просто, без прикрас и без пристрастия.

(19).

Никогда не уклоняйся от своих правил, покуда ты при­знаешь их справедливыми! Делать исключения весьма опасно, и сии исключения все далее и далее завлекают от малого к великому. Если ты по основательным причинам решился не ссужать никого книгами, не употреблять креп­ких напитков и т.п., то должно, чтобы никакой смертный не мог поколебать тебя, пока не уничтожится причина тебя к сему побудившая. Будь тверд, но остерегайся слишком по­спешно принимать что-либо за правило, не подумав напе­ред о всех случаях могущих встретиться, или упорно придерживаться мелочей!

Итак, более всего будь всегда основателен в своих по­ступках! Начертай себе план жизни и не делай от него ни малейших отклонений, хотя бы план сей заключал в себе много странностей! Некоторое время люди, конечно, будут осуждать тебя; но, наконец, умолкнут, оставят в покое и принуждены будут оказывать тебе уважение. - Обыкновен­но всегда выигрывают сею твердостью и постоянным следо­ванием правилам благоразумного плана. С правилами бывает то же, что и со всякими другими материалами, из которых что-либо делается, именно: наилучшее доказатель­ство их доброты есть прочность. И действительно! если же­лаешь с точностью разведать причины, почему иногда не отдают справедливости самым благородным поступкам иных людей, то найдешь, что публика сомневается в истине и цели сих поступков прямо потому, что они несообразны с

принятою Системою того человека и с прочими его поступ­ками.

(20) .

Но что может быть священнее сего правила: "Имей всег­да добрую совесть!" Ни один из поступков твоих не должен навлекать упреков сердца за несправедливость намерения и средств тобою употребленных! Иди всегда прямым путем и тоща твердо ожидай и счастливых успехов, и покровитель­ства высшего, и помощи людей в случае нужды! И если бы даже на время ты был гоним судьбою, - о! тогда блаженное убеждение в непорочности твоего сердца, в справедливости твоих намерений, придаст тебе необыкновенную силу и бодрость. Вид твой, исполненный горести, возбудит гораздо большее участие в обществе, нежели всегдашняя, но при­творная улыбка на челе мнимо счастливого злодея.

(21) .

Будь всеща совершенно тем, чем ты быть должен; будь всегда одинаковI Не показывай себя попеременно: то пла­менным, то хладнокровным, то грубым, то учтивым и пре­дупредительным; то приятным собеседником, то сухим и безмолвным истуканом! Обращаться с такими людьми весь­ма невыгодно; они осыпают нас ласками и всеми знаками искреннего дружества, если находятся в веселом располо­жении или не имеют пред собою более знатного, более за­бавного, более им льстящего человека, нежели мы. Основываясь на том, спустя несколько дней мы желаем по­сетить сего человека, который был столь душевно рад наше­му посещению, оказывал нам такое дружеское расположение и даже просил посещать его как можно чаще. - Мы поспешаем туда и что же? Нас встречают сухо и хо­лодно, либо не обращают на нас никакого внимания; в про­должении беседы отвечают отрывисто, потому что бывают окружены подлыми творениями, расточающими пред ними более льстивые похвалы, нежели мы. Таковых людей не­пременно должно избегать, и если они потом в минуты ску­ки вздумают навестить нас опять, то оказывать им ту же холодность.

(22) .

Во внешних твоих поступках с людьми, с которыми об­ращаешься, соблюдай различие в знаках уважения, тобою им оказываемых! Не подавай каждому правой руки твоей; не обнимай каждого; нс прижимай всякого к твоему сердцу! Что останется для достойнейшего и любезнейшего, и кто станет доверять знакам твоего дружества; кто придаст им должную цену, если ты расточаешь оные без всякого разбо­ра.

(23) .

Две главные причины должны заставлять нас ограничи­вать простосердечие свое пред другими людьми. Во-первых: опасение открыть чрез то свои слабости и заставить употре­бить во зло свою доверчивость; во-вторых: мнение, что если однажды приучишь людей к тому, чтобы ничего не скры­вать пред ними, то, наконец, станут они требовать от нас отчета во всем, даже в самых малостях; все захотят знать, во всем быть нашими советниками. Но тем не менее, одна­ко, не должно быть и слишком скрытным; в противном слу­чае подумают, что во всех наших поступках кроется нечто значительное или даже опасное; а сие самое может навлечь нам неприятности и подать повод к невыгодному о нас мне­нию во многих случаях, особенно в чужих землях во время путешествия. Сие вообще может нам вредить в общежитии и даже в обращении с искренними друзьями.

(24) .

Не осмеивай в обществе никого, хотя бы он имел вели­чайшие слабости. Если он действительно глуп, то ты мало получишь чести от твоего острословия. Ежели он только в твоем мнении таков, то может быть ты сам сделаешься предметом его насмешек. Если он добросердечен и чувстви­телен, то ты оскорбляешь его. Наконец, если он злобен и мстителен, то может быть со временем заставит он тебя до­рого заплатить за твои насмешки. И часто, особенно когда публика ценит наше суждение о людях, можно нанести чувствительный вред какому-нибудь доброму человеку в гражданской жизни, или какого-нибудь простака унизить до такой степени, что в нем исчезнет последняя искра любо- честия и заглушатся все дары природы; ибо выставляя смешными нам кажущиеся обычаи его, делаем его жертвою презрения.

(25) .

Никого, даже самых искренних друзей своих, не надобно стращать и задорить какими-либо ложными известиями, колкими шутками, или чем-либо другим, могущим его встревожить. - В жизни сей, и без того уже обремененной неприятностями и мучительными минутами, священней­шею должно почитать обязанностью удалять все, чтобы могло хотя на одну малейшую песчинку увеличить сие бре­мя действительных и воображаемых зол. Столь же кажется мне неприлично в шутках доставлять другому мгновенное, пустое удовольствие радостными, вымышленными новостя­ми. Подобные шутки вовсе не могут служить приправою дружеского обращения. Не должно также возбуждать любо­пытства или отрывистыми намеками приводить кого в бес­покойство; лучше вовсе не начинать разговора, нежели начавши не кончить. Есть люди, имеющие привычку иногда тревожить друзей своих тайными предостережениями, как например: "О Вас пронесся слух худой, но я не могу и не смею Вам еще ничего о нем сказать". - Такие люди вовсе бесполезны и даже несносны в обществах.

Вообще должно остерегаться приводить в замешательств во других людей, и когда кто-нибудь готов учинить какую- либо неосторожность (например, худо отозваться о книге в присутствии автора) или был кем-нибудь пристыжен, то лучше стараться вывести его из сего замешательства или каким-нибудь образом все дело привести в порядок. И если бы кто-нибудь по неосторожности уронил что-нибудь или учинил другую какую-либо неосторожность, то весьма не­прилично умножать его замешательство улыбкой, негодова­нием или значительными взглядами.

(26) .

Более всего не забывай, что люди всегда ищут развлече­ния; что самая поучительная беседа в продолжении време­ни станет им скучною, если не будет иногда приправлена остротою и веселостью; что ничто в свете не бывает для нн> остроумнее, мудрее и восхитительнее того, когда им припи­сывают похвалу и одобрение. Однако нс должно забывать и того, что благоразумном) человеку столь же неприлично принимать на себя роль шута, как и честному быть низким льстецом. В сем случае я советую всегда придерживаться се­редины. - И поелику всякий человек имеет по крайней мере одну похвальную сторону, то похвала, если она не прости­рается до лести и исходит из уст человека благородно мыс­лящего, может служить побуждением к вящему его усовершенствованию. По сему сказанного мною довольно будет для того, кто хочет меня понять.

Сколько можно показывай постоянно веселое лицо! Нет ничего привлекательнее и любезнее, как веселый нрав, про­исходящий из источника беспорочного, а не из сердца, обу­реваемого страстями. Кто всегда гоняется за остротою и преимущественно старается забавлять общество, тот нра­вится только на короткое время и занимателен весьма для немногих; особливо не может быть приятен тому, чье серд­це желает обхождения тонкого, и чей ум хочет заниматься разговорами Сократическими.

Кто хочет шутить беспрестанно, тот не только легко мо­жет истощиться в своих шутках и причинить скуку другим, но и часто терпит ту неприятность, что иногда, не будучи расположен занимать других забавными своими мелочами, может прогневить своих товарищей. - Во всякое общество, куда его приглашают, при малейшем внимании на него об­ращенном, он, кажется, чувствует, что заслуживает сию честь своими шутками. И если когда-нибудь он вздумает го­ворить о чем-либо важном, то прямым на его счет смехом едва позволяют ему окончить свой разговор. - Истинная за­бавность и прямая острота не терпят никакого принуждения или искусства; они действуют подобно парению высшего Гения, - восхитительно, пламенно и возбуждают к себе ува­жение.

Если желаешь блеснуть своею остротой, то принимай в расчет общество, в котором ты находишься. То, что весьма занимательно для образованного круга, может показаться для других крайне скучным и неблагопристойным; и воль­ная шутка в кругу мужчин была бы весьма некстати в обще­стве женщин.

(27) .

Не расставайся ни с кем, не сказав ему чего-нибудь поу­чительного или приятного! - Но и то и другое должно отно­ситься к его выгодам; оно не должно оскорблять его самолюбия и не казаться наставлением; но между тем давай чувствовать, что ты принимаешь искреннее в нем участие, и что не расточаешь своих учтивостей без различия всякому встречающемуся. - Желательно бы, чтобы всякое пустосло­вие было удалено из обращения; чтобы всякий обращал внимание на то: полезен ли, или по крайней мере приятен ли слушателю тот предмет, о котором он хочет говорить, и принимает ли в нем участие ум или сердце? Я слишком да­лек от того, чтобы одобрить систему тех людей, которые всегдашними пустыми комплиментами, ласкательствами или похвалами приводят в замешательство каждого и не да­ют отвечать ни одного слова на тысячу собственных. Впро­чем, я и не порицаю комплимента, сказанного с хорошим намерением, равно как и заслуженную, скромную, к боль­шему добру побуждающую похвалу. Пример может лучше подтвердить истину этих правил. Однажды в гостях сидел я между прекрасною, молодою и разумною женщиной и ма­лорослою, отвратительною девицей, которой было около со­рока лет. Я поступил весьма неучтиво, разговаривая с одною первою во весь стол, не обращая никакого внимания на последнюю. По окончании стола я вспомнил свою невеж­ливость и проступок свой против учтивости исправил дру­гим же проступком против справедливости. Я подошел к ней и начал говорить об одном происшествии, случившемся лет за двадцать. - Она не знала о нем ничего. - "Не удиви­тельно, - сказал я, - Вы были в то время еще ребенком." - Это маленькое творение чрезвычайно тому обрадовалось, что я почел ее столь молодою, и благосклонное ее обо мне мнение было наградою одного слова. Она должна бы прези­рать меня за столь низкое ласкательство. Не мог ли я для разговора избрать такой предмет, который был бы для нее несколько занимательнее. Мне бы надлежало о том рассу­дить и незачем было лишать ее приятной беседы во время стола. Напротив того, сие ласкательство было неприличный способ исправить прежний проступок.

Впрочем, можно иногда рекомендовать себя весьма с ху­дой стороны, между тем как мы думаем, что все сказанное нами другим людям, было весьма хорошо и кстати. По сему есть люди, которые бы чрезвычайно негодовали на то, если бы старались их уверить, что почитают их скромными, а другие почувствовали бы огорчение, когда бы их уверяли, что они здоровы.

Кто старается приобрести постоянное уважение; кто за­ботится о том, чтобы разговор его никому не казался пред­осудительным и не обращался другим в тягость, - тот не должен употреблять и своих разговорах злословия, насме­шек и язвительности и не привыкать к принятому тону пе­ресмешек. - Правда, это иногда может нравиться известным людям и весьма часто; однако впоследствии презирают и бе­гут такого человека, который всегда хочет забавлять обще­ство за счет других людей или даже за счет самой истины. И это. кажется мне, весьма справедливо. Ибо чувствительный и благоразумный человек должен иметь снисхождение к слабостям других людей. Он знает, сколь великий вред мо­жет иногда причинить одно, впрочем, незлонамеренное словцо и желает всегда основательной и полезной беседы. Для него несносны пустые пересмешки. Но весьма легко привыкаешь к сему гнусному тону в так называемом боль­шом свете. Всякие меры предосторожности не довольно до­статочны к тому, чтобы предохранить себя от оного.

Впрочем, я не желаю воспретить все сатиры и не отри­цаю, что некоторые глупости и несообразности в обращении менее дружеском, могут быть исправлены тонкой, неоскор­бительной и не слишком явно насчет кого-либо относящей­ся пересмешкой.

Наконец, далек я и от того, чтобы требовать от людей похвалы и извинений всех, даже явных проступков; лучше сказать, я никогда не доверял тем людям, которые, при­творствуя самым явным образом, желают прикрывать все видом Христианской любви. Такие люди по большей части бывают лицемеры, хотят выставлением хорошей стороны других людей заставить забыть их действительно причинен­ные им оскорбления, или чрез то самое стараются достиг­нуть того, чтобы и к их проступкам были снисходительны.

(29) .

Не будь слишком расточителен на анекдоты, особенно такие, коими легко можешь повредить чести какой-нибудь особы, и которые ты знаешь только понаслышке. Весьма ча­сто они бывают вовсе неосновательны или в преданиях сво­их столько искажены и увеличены, что представляются совершенно в другом виде. - Величайший вред можно чрез

сие нанести невинным, добрым людям и нередко самому се­бе причинить великую досаду.

(30) .

Остерегайся переносить вести из одного дома в другой и разглашать откровенные, застольные речи, семейные разго­воры и собственные свои замечания о домашней жизни тех людей, с коими обращаешься. Хотя бы сие случилось собст­венно не из злого намерения, однако такая болтливость мо­жет возбудить к тебе недоверчивость и быть поводом к раздорам, либо другим каким-нибудь неприятностям.

(31) .

Будь осторожен в порицании и противоречии! Мало на­ходится в свете таких вещей, которых нельзя было бы рас­сматривать с противоположных сторон. Предрассудки часто помрачают глаза самого благоразумнейшего челове­ка, и весьма трудно мысленно представить себя совершенно на месте другого. Не будь слишком поспешен в суждении о поступках людей благоразумных, разве и самая скромность будет уверять тебя в превосходстве собственного твоего бла­горазумия; а сие убеждение не слишком благонадежно. - Благоразумный человек бывает по большей части, если можно так сказать, живучее другого. Он противоборствует сильнейшим страстям; мало заботится о суждении публики и недостойным труда почитает защищать против клеветы добрую свою совесть. Впрочем, стоит только спросить: "Приносит ли такой человек какую-либо пользу обществу?" И если он действительно полезен, то только это должно за­ставить нас забыть все маловажные погрешности, происхо­дящие от сильного стремления страстей, может быть более вредные для него самого, нежели другим. Наипаче остере­гайся взвешивать побудительные причины каждого доброго деяния! При таком расчете может быть многие и твои по­двиги потеряли бы весьма много. О всяком добром деянии должно судить по его последствиям для общественной поль­зы.

(32) .

В разговорах твоих остерегайся наскучить вялостью или излишнею подробностью. - Известный лаконизм, если толь­ко он не перерождается в сентенции или афоризмы, или в излишний разбор каждого слова; сей. говорю я, лаконизм.

т.е. дар в кратких, но плодовитых словах выражать весьма много, поддерживать внимание упущением маловажных подробностей, иногда способность посредством живого пред­ставления сделать занимательным предмет сам по себе ма­лозначащий, - вот прямое искусство общественного красноречия! Вообще не говори слишком много! Будь скуп на слова и не расточай познаний своих, дабы преждевре­менно не оскудеть в материях и не быть принужденным го­ворить о том, о чем бы надлежало тебе молчать, и тем наскучить собою другим! Допускай говорить и других лю­дей, удели и им место в общем разговоре! Есть люди, кото­рые, сами того не примечая, везде говорят без умолку, и если бы они находились в кругу пятидесяти особ, они бы и тогда овладели всем разговором. Сколь неприятно это для общества, столь же несносны обыкновения тех людей, кото­рые с безмолвием вслушиваются в разговоры, и, по-видимо- му, стараются только всякое неосторожное, в беспечном разговоре не совсем кстати сказанное словцо, толковать в худую сторону.

(33) .

Есть люди, кои думают, что общества существуют для них, а не они для общества; кои требуют, чтобы публика их забавляла, доставляла им выгоды и оказывала услуги, не оплачивая, впрочем, ей ничем с своей стороны. - Есть люди, которые жалуются на скуку, причиняемую им другими, не заботясь о том, не причиняют ли они сами подобной скуки другим; которые любят проводить в приятности свое время и охотно слушают всякие рассказы, а сами о доставлении взаимного удовольствия другим вовсе не заботятся. Но это столь же несправедливо, сколь тягостно.

Бывают еще и такие люди, которые непрестанно говорят только о самих себе, о своих домашних обстоятельствах, связях, делах и должностных занятиях; все умеют обращать к сим предметам и почерпать из них всякое сравнение, вся­кое подобие. - В обществах смешанных сколь можно менее выставляй свои собственные обыкновения и тон, заимство­ванный от твоего воспитания и рода жизни! Не говори о та­ких предметах, которые кроме тебя, едва ли могут быть занимательны! Остерегайся перенять ошибки тех людей, кои самих себя пересмеивают; это приводит в замешатель­ство присутствующих и обнаруживает суетный эгоизм.

Не намекай на анекдоты, вовсе неизвестные для твоего соседа, или на какие-либо места из таких книг, которых он, вероятно, не читал. Не должно говорить на чужом языке, когда мы думаем, что в компании не все его разумеют. Учись применяться к тону общества, в котором находишься! Нет ничего отвратительнее, когда врач занимает молодых женщин своим собранием анатомических орудий, или пра­вовед - придворного обветшалыми законами Ливия Марция, а дряхлый ученый - открывшеюся в нем подагрою.

Часто случается быть нам в таких обществах, в которых трудно бывает возбудить занимательность. - Но если благо­разумный человек окружен глупцами, вовсе не имеющими вкуса к изящному, то он не виноват, если его не понимают. Он должен утешиться тем, что говорил о таких предметах, которые заслуживают внимание.

(34) .

Итак, не говори слишком много о самом себе; разве в кругу искренних друзей твоих и притом тогда, когда ты уве­рен, что дело одного есть дело общее для каждого из них. Однако же берегись и тогда обнаруживать в глазах их само­любие! Не говори о себе слишком много даже и тоща, когда добросердечные друзья твои из учтивости разговор свой от­носят к твоей особе или сочинениям и пр. Скромность есть одно из любезнейших свойств, производящее тем выгодней­шее впечатление, чем реже в наши времена становится сия добродетель. Итак, не читай своих сочинений каждому, да­же если он того желает; не всякому показывай свои способ­ности и не всякому открывай дела свои; а наипаче не давай ни отдаленнейшего повода к тому, чтобы тебя о том проси­ли. Никому не будь в тягость своим обхождением, т.е. ни в каком обществе не показывай такого перевеса, чтобы дру­гие должны были умолкнуть и показаться в худшем виде.

(35) .

Не противоречь самому себе в словах, так чтобы не ут­верждать того правила, коему противоположное ты когда- нибудь защищал! Можно переменить мнение свое о каком-нибудь предмете; однако же полезнее бы было в об­ществе судить о чем-нибудь решительно не прежде, как по соображении всех обстоятельств, служащих к защите или опровержению оного.

(36) .

Остерегайся впасть в ошибку тех людей, кои по недо­статку памяти, либо по невниманию, или по чрезмерной приверженности к собственным выдумкам при всяком слу­чае повторяют одни и те же анекдоты, шутки, острые срав­нения и пр. Вообще очень полезно, особенно в обращении светском, изощрять свою память, дабы не приучаться запи­сывать все то, что бы мы желали удержать в памяти.

(37) .

Не вмешивай в разговоры свои двусмысленности и не намекай на такие предметы, которые бы могли возбудить отвращение или заставили бы краснеть стыдливость! - Не одобряй также других, когда они делают сему подобное! Ис­тинно образованный человек не может находить удовольст­вия в таких разговорах. Стыдливость, благонравие и отвращение к неблагопристойным словам должно соблю­дать даже в обращении с мужчинами.

(38) .

Не должно вмешивать в разговор слишком простых и обыкновенных поговорок, каковы например: "Здравие есть драгоценное сокровище"; "Что медленно ведется, то хорошо удается" и пр., и пр. Такие пословицы крайне скучны, а иногда и ложны.

Есть такие "механические" люди, коих разговоры всегда почти состоят из известных формул, по которым они болта­ют, вовсе ни о чем не думая. Они находят тебя в постели при смерти и радуются тому, что видят тебя здоровым. Если ты покажешь им свой портрет, то они найдут, что он хотя весьма похож, но уже слишком давно снят. Что может быть скучнее сего и подобного тому пустословия?

(39) .

Не досаждай пустыми вопросами тем, с коими ты обра­щаешься! Есть люди, кои не только из одного суетного лю­бопытства, но даже по одной токмо привычке, вопросами своими становятся для нас столь несносны, что вовсе невоз­можно обращаться с ними свойственным нам образом.

(40) .

Учись переносить противоречия! - Не будь рабски пре­дан своим мнениям! Не будь вспыльчив и груб в спорах да­же и тогда, когда основательным твоим доводам противополагают насмешку и колкости. И в самом выгод­ном для тебя деле ты уже половину теряешь не будучи хладнокровен или по крайней мере в том нельзя удостове­рить других.

(41) .

В тех местах, куда сходятся для забавы, во время тан­цев, на зрелищах и пр. не говори ни с кем о домашних делах и еще менее о предметах скучных. - В такие места собира­ются обыкновенно для развлечения, и потому непристойно было бы насильно кого-нибудь возвращать к повседневным его заботам.

(42) .

Само собою разумеется, что человек честный и благора­зумный никогда не станет шутить над основательным уче­нием Религии даже и тогда, когда бы он имел несчастье действительно сомневаться в истине оного. - Не надобно также издеваться и над церковными обрядами, строго со­блюдаемыми некоторыми сектами вероисповедания и над обрядами, которые многими почитаются за сущность самой Религии. Должно уважать все, что в глазах других кажется достопочтенным. Надобно допускать всякому ту свободу в мыслях, которой мы требуем для себя сами. Не должно за­бывать, что может быть то самое, что мы называем просве­щением, кажется другим невежеством. Надобно щадить предрассудки, служащие к успокоению других людей. Ни­чего не должно отнимать у других, не заменив отнимаемого чем-либо лучшим. Не должно забывать, что здесь, на зем­ле, ограниченный наш разум весьма легко может ошибаться в отношении столь важнейших предметов; что хотя бы и не­достаточную Систему, на коей однако же основана вся нравственность, не так легко поколебать, не приведя в рас­стройство вместе и самого здравия. Наконец, не должно за­бывать, что о таких предметах судить в обществе вовсе не место.

Впрочем, мне кажется, в нынешние времена нередко с намерением избегают повода говорить о Религии. Некото­рые даже стыдятся выказывать горячность своего Богопочи- тания, опасаясь почесться мало просвещенными, а другие принимают на себя вид Богомудров и вовсе ничего не хотят говорить против фанатизма в намерении заслужить тем са­мым благосклонность людей набожных. Первое означает робость, последнее - лицемерие, но и то и другое недостойно честного человека.

(43) .

Если ты хочешь говорить о телесных, умственных и дру­гих каких-либо недостатках или рассказать анекдот насчет какого-либо смешного правила или предрассудка, или же­лаешь осмеять какое-нибудь состояние, то наперед осмот­рись, нет ли кого-либо в обществе такого, к которому бы относились слова твои, или который бы отнес сие порицание или насмешку на счет своих родственников или свой собст­венный.

Не должно издеваться над чьим-нибудь станом, ростом и безобразием, ибо сие не зависит от власти человеческой. - Нет ничего оскорбительнее, досаднее и несноснее для чело­века, который по несчастью имея несколько странную на­ружность, тем самым навлекает на себя насмешки и отчуждение от общества. Людям, которые хотя несколько знакомы с большим светом и жили между людьми различ­ных видов и состояний, казалось бы, вовсе не нужно о сем напоминать. Но, к сожалению, встречаются иногда, даже между знатными особами, а наипаче между женщинами та­кие, которые столь мало имеют понятия о благопристойно­сти и справедливости, что не в состоянии скрыть впечатлений, производимых в них странною наружностью. Это есть слабость. - И если рассудить, сколь относительны и сколь разнообразны бывают понятия о красоте и безобра­зии; сколь мало основательна и ненадежна наша физиогно­мическая наука; и сколь часто под какою-нибудь отвратительною наружностью скрывается благородное пла­менное сердце, тонкий и проницательный ум, - то легко увидеть можно, что весьма редко мы можем иметь право ос­новывать вредные последствия на внешнем виде человека, и никогда не должны первые впечатления, производимые в нас таким видом, к чему-либо прискорбию обнаруживать смехом или другим каким-либо образом.

Впрочем, кроме необыкновенной наружности, могут нам казаться странными в человеке еще другие предметы, на­пример, смешные, нелепые, отвратительные ухватки, обо­роты, кривляния, незнание известных обыкновений, неосмотрительность в поступках, странная одежда и пр. Не меньшею неблагопристойностью можно почесть и то, когда даем заметить сии несообразности смехом или иными зна­ками другим людям, и чрез то беднягу, и без того уже чув­ствующего свои недостатки, приводим в еще большее замешательство.

(44) .

Бели хочешь говорить в обществе с другом своим о ком- нибудь из присутствующих (хотя сие, как и шептание на ухо вообще неприлично), то по крайней мере остерегайся смотреть на ту особу, о которой ты говоришь. А если и тебе хочется услышать, о чем говорят в некотором от тебя рас­стоянии, то и тогда не обращай туда глаз своих, иначе ты обратишь на себя внимание общества, ибо слушают ушами, а не глазами.

(45) .

Остерегайся без необходимости напоминать людям, с ко­торыми ты обращаешься, о неприятных для них вещах! - Часто некое неблагоразумное участие заставляет людей расспрашивать нас о наших домашних и других для нас скучных делах, хотя, впрочем, помочь нам они не в состоя­нии и тем принуждают нас беспрестанно иметь перед глаза­ми предметы, которые бы мы охотно желали забыть в обществе, где надеялись найти развлечение и успокоение от трудов житейских. Надобно иметь столько познаний чело­веческого сердца, чтобы быть в состоянии различать, можно ли какого-нибудь человека в минуту нашей с ним беседы, смотря по его темпераменту, положению и роду печали, та­кими разговорами развеселить, или грусть его не увеличит­ся ли еще более. Остерегайся также обремененных горестною судьбой приводить в большее огорчение, пред­ставляя в мрачном виде бедственное их положение, которое переменить они не в силах. Есть такие незваные моралисты, которые находят удовольствие погашать в нас и последний луч надежды к достижению самой невинной и умеренной мечты нашего счастья.

(46) .

Не показывай никакого участия, даже и неумышленною улыбкой, или лучше не обращай никакого внимания на то, когда кто-нибудь говорит другому неприятные вещи или старается стыдить его. Утонченность такого поступка быва­ет чувствуема и часто вознаграждается благодарностью.

(47) .

О приверженности к парадоксам (утверждение против­ных мнений), о страсти к противоречиям и спорам, о ссыл­ках на чьи-либо суждения и о доказательствах мнений и изречений других, я буду говорить в главе третьей сей час­ти, почему здесь о сем только напоминаю.

(48) .

Одна из важнейших добродетелей в общежитии, но ко­торая ежедневно становится все реже, - есть молчаливость. Ныне люди бывают столь бессовестны в обещаниях, увере­ниях и даже клятвах, что самые важнейшие тайны, вверяе­мые им под условием строжайшего молчания, разглашают повсюду бесстыднейшим образом. Многие, впрочем не зло­намеренные, но весьма легкомысленные люди, никак не мо­гут обуздать своей болтливости. Они забывают, что их именно просили о чем-либо молчать, и из одной только предосудительной неосторожности разглашают самые важ­нейшие тайны своих друзей в публичных местах, или, счи­тая каждого, кто только малейшее обнаруживает к ним участие, верным другом, вверяют то, что не им, собственно, принадлежит, таким же легкомысленным людям, каковы они сами. Не менее безрассудно поступают такие люди и с собственными тайнами, предположениями и приключения­ми и тем самым нередко разрушают временное свое счастье и не достигают желаемой цели.

Не нужно доказывать, сколь вредно вообще такое не­осторожное разглашение тайн собственных и чужих. - Впрочем, есть множество других предметов, которые хотя, собственно, не суть тайны, однако по внушению рассудка надлежит и в оных хранить молчание. Много бывает еще и таких, разглашение коих хотя ни для кого не может быть полезно и занимательно, однако может быть в состоянии произвести для иных вредные последствия. По сему советую всегда хранить благоразумную молчаливость, которая, од­нако же, как важнейшая в общежитии добродетель, не дол­жна перерождаться в смешную скрытность. Впрочем, по справедливости заметить должно, что в Государстве Деспо­тическом люди вообще молчаливее, нежели в том, где цар­ствует свобода. - Там недоверчивость и страх заставляют каждого молчать и быть скрытным, а здесь всякий следует стремлению своего сердца, изъясняется свободно. Если одну и ту же тайну нужно вверить многим людям, то и в таком случае должно требовать от них неограниченного молча­ния, дабы каждый из них думал, что он один только ею об­ладает, следовательно, он один обязан хранить ее свято и ненарушимо.

Иные люди имеют весьма дурную привычку объясняться неопределенно и ничего не обещать в то время, когда про­сишь их молчать о каком-либо открываемом им деле. В та­ком случае, полагаясь на их молчаливость, по своему чистосердечию мы рассказываем им все подробно. Сему по­ступку следовать не должно. Человек искренний объясняет­ся без всякой скрытности и не прежде выслушивает нас, как уже объяснившись наперед, может ли он умолчать о вверяе­мой ему тайне или нет.

(49) .

То, что французы называют Contenance, т.е. всегдашнее хранение присутствия духа и согласие во внешних поступ­ках, всегда одинаковое расположение, избежание стреми­тельности и всех порывов страстей и опрометчивых поступков, - вот о чем наиболее должен стараться человек пылкого характера.

Великое дарование, приобретаемое только опытностью и вниманием, есть искусство выражаться определенно, пра­вильно и плодовито, не слишком распространяясь в своих речах; предлагать что-нибудь с живостью, соображаясь при этом со способностями тех людей, с коими говорим; не наво­дить скуки, рассказывать забавно, не смеясь над собствен­ными вымыслами; и предмет свой, смотря по обстоятельствам, представлять в важном или смешном виде и придавать ему естественные украшения, - сие, говорю я, искусство есть один из величайших даров, которыми только венчаются усилия человеческие. При этом надобно обра­щать внимание на все внешнее, особенно иметь во власти своей лицо. Если нам известно, что некоторые ужимки, на­пример, во время смеха, придают лицу нашему отврати­тельный вид, то надобно их избегать. Осанка и телодвиже­ния должны быть благородны. - Не должно, подобно простолюдину, в разговорах маловажных и не выражающих никакой страсти, делать сильные движения головою, рука­ми и пр., должно стоять прямо, смотреть прямо, но скромно в глаза людям, и не дергать за рукав, пуговицы или что-ни­будь другое, либо беспрестанно перебирать пальцами. Сло­вом. все, что только внушают утонченное воспитание и благоразумная осмотрительность, - все то принадлежит к приятности обращения. В таких вещах должно меньше все­го позволять себе пренебрегать ни одним самым маловаж­ным правилом, предписываемым благопристойностью, даже и в кругу семейном, дабы не привыкнуть к тому, против че­го мы столь часто грешим и что почитаем великою тяго­стью, когда привыкли уже извинять собственное наше о том пренебрежение. Все сии мелочные правила обращения, к коим мы приучаемся с самого детства (о которых говорить здесь почитаю не у места), бывают столь значительны в глазах некоторых людей, что нередко мы находим свое сча­стье постоянным соблюдением оных.

(50) .

Есть еще другие маловажные неблагопристойности и не­сообразности в общественном обращении, которые могли бы быть неприятны и для нас, если бы происходили от другого лица, например, во время проповеди спать, на концерте болтать, шептать кому-то на ухо позади другого, или давать ему такие намеки, которые бы первый мог принять на свой счет.

Вообще говорить на ухо другому в обществе, когда кто- нибудь смешно танцует или худо играет на каком-нибудь инструменте и тем самым возбуждает насмешки и скуку в присутствующих; либо, не понимая карточной игры, или играя худо, приниматься за оную и тем испытывать терпе­ние своих сотоварищей, или незнанием игры приводить их в убыток, - суть такие несообразности, коих избегать должно. Не заглядывай также в чужие бумаги! Многие не могут тер­петь и того, чтобы присматривали за ними во время чтения или другого какого-либо занятия. Не должно также одному оставаться в той комнате, в которой лежат бумаги и деньги. Если две особы, идущие впереди меня, говорят тихо между собою, вовсе не примечая меня, то я обыкновенно произво­жу некоторый шум, дабы не навлечь на себя подозрения в подслушивании и избавить их от всякого замешательства. Сколь ни маловажны сии, по-видимому, мелочные замеча­ния, однако они много способствуют к приятности в обра­щении.

(51) .

Часто случается, что разговоры других навлекают нам скуку. Рассудок, предосторожность и человеколюбие вну­шают нам в таком случае, когда нельзя уже избежать оных, прибегать к терпению и не обнаруживать своей досады ка­кими-либо оскорбительными поступками. Чем незанима­тельнее разговор, и чем болтливее наш собеседник, тем свободнее можно мыслить в продолжении его разговора о других вещах. - Положим и того бы не было! Но если в жиз­ни своей мы теряем многие часы напрасно, то не обязаны ли сделать некоторое пожертвование в пользу того общества, в коем находимся? Не часто ли случается, что и мы сами, не­смотря на мнимую важность наших разговоров, причиняем другим скуку своею словоохотливостью?

(52) .

Некоторые люди ловкость в обращении и дар скоро при­обретать знакомство и благосклонность других, кажется, получили с рождения. - Напротив того, многие, несмотря на ежедневное их обращение с людьми всякого рода, в продол­жении всей их жизни остаются застенчивыми и робкими. Правда, сия застенчивость происходит от недостаточного воспитания, а иногда бывает действием тайного тщеславия, которое перерождается в замешательство из опасения, что мы не можем блеснуть. - Но многим сия робость пред чужи­ми людьми кажется дана самою природою, и все старания, прилагаемые к ее истреблению, остаются безуспешными. Один владетельный Князь, благороднейший и образован­нейший из всех мужей, мне известных, и который, судя по внешности, действительно не должен бы опасаться чуждых впечатлений на других, уверял меня, что хотя он по званию своему с самой юности был окружаем множеством посто­ронних особ разного рода, однако же никогда не выходил в переднюю, наполненную ожидающими его придворными, не будучи на несколько минут приведен в некоторое заме­шательство. Впрочем, коль скоро минуется его застснчи- ность, то он начинает говорить со всяким ласково, откровен­но, и притом о лучших вещах, нежели обыкновенно в таких случаях бывают предметом разговоров владетельных особ, например: погода, дурные дороги, и пр. и пр.

Итак, известная ловкость в обращении и искусство ка­заться занимательным при первоначальном знакомстве; без принуждения входить в разговор со всяким человеком и, скоро узнав качества нашего собеседника, избирать предмет разговора для него интересный, - вот свойства, о приобрете­нии коих должен стараться каждый! Однако же желатель­но, чтобы это не переродилось в бесстыдство и навязчивость вертопрахов, которые часто за общим столом в трактире уз­нают в несколько минут всю жизнь людей совершенно им чуждых и в замену того рассказывают им свою собствен­ную, предлагают свои услуга и требуют взаимной. Главное дело состоит в том, чтобы с легкостью уметь применяться к чужому тону, ничего не выпячивать и не делать заметным того, что в том случае было бы непонятно и не возбудило бы внимания.

(53) .

Во всяком обществе избегай излишних требований! - Не должно слишком выпячивать себя, занимать собою всех лю­дей и везде требовать предпочтения. Не надобно добиваться того, чтобы все обращали на нас особенное внимание; в про­тивном случае мы принуждены будем везде почитать себя презираемыми и чрез то самое играть жалкую роль; причи­нять несносную скуку себе и другим и с прискорбием избе­гать взаимного обращения с другими людьми. Я знаю многих людей, которые, если должны бывали показать себя с какой-нибудь выгодной стороны, то сие было не иначе, как сделавшись средоточием, вокруг коего должно было об­ращаться все прочее. Знаю много и таких, кои не могут тер­петь в своем кругу тех, которые бы могли в чем-либо с ними равняться. Такие люди бывают великодушны, благородны, полезны, благодетельны и мудры, коль скоро на них только одних обращено внимание; но малодушны, низки, мсти­тельны и слабы, если только ставят их наряду с прочими. Они подавляют всякое предприятие, задуманное не по их предначертанию, и, что всего страннее, оставляют без ис­полнения свое собственное, коль скоро отвлечет их в сей момент что-нибудь на их взгляд более привлекательное. Вот самое несчастное и вредное общелюбию расположение! Впрочем, я советую для счастья собственного и других лю­дей сколь можно менее ожидать и требовать в общежитии.

(54) .

Доселе говорено было о благопристойности, приличных оборотах и вежливости во внешних поступках, скромности и умеренности; теперь скажем что-нибудь об одеянии. - Одеяние должно быть сообразно нашему званию и состоя­нию. Оно не должно быть слишком пестрое, великолепное, дорогое и красивое. Не надобно отличаться ни старообряд­ным, ни всякому новомодному дурачеству подражающим платьем. Обращай на убор свой несколько больше внима­ния, когда ты намерен явиться в большое общество! Мы не­редко приходим в замешательство, как скоро сознаемся, что одеты странно и неприлично.

Не должно носить чужого платья. Это по многим отно­шениям имеет самое вредное влияние на характер.

(55) .

Если спросят: часто или редко надобно являться в обще­ство? то конечно, судя по особенному положению, потреб­ностям и многочисленным маловажным обстоятельствам людей, отвечать будут различно. Однако вообще можно принять за правило, что не должно навязываться и надо­едать собою людям; а лучше заставлять всех спрашивать нас, почему мы так редко, нежели жаловаться, что мы так часто везде являемся. Для сего есть тонкое чувство (если только чрезмерное тщеславие и самолюбие не ослепляют глаз наших), которое нам подсказывает, охотно ли нас где принимают, или мы в тягость: смотря по тому, как встреча­ют нас в каком-либо доме дети и слуги, весьма легко можно заключить, каково расположены к нам сами господа илн ро­дители.

Впрочем, я советую (если можешь иметь столько над со­бою власти) сколько можно менее вступать в доверительные отношения, иметь маленький круг друзей и с крайнею осто­рожностью распространять его. Весьма легко во зло упот­ребляют и оставляют нас люди, коль скоро становимся с ними искренними. Чтобы жить приятно, для сего всегда почти должно быть между другими людьми незнакомцем.

В таком случае будут нас щадить, уважать и искать на­шего общества. По сему-то столь приятна бывает жизнь в больших городах, где каждый день можно видеть людей но­вых. Для человека, впрочем, незастенчивого, весьма прият­но находиться между незнакомцами. Там слышишь то, чего бы в другом месте не слыхал вовсе; никто за тобою не при­мечает и можешь замечать все в тишине.

(56) .

Также советую я как ради самого себя, так и для других людей, никогда не думать, что какое-либо общество столь худо, или разговоры какого-либо человека так незначитель­ны, что из оных нельзя ничему научиться или почерпнуть какую-либо материю для размышления и наблюдения. - Не надобно везде требовать учености, утонченного образова­ния; должно заставлять говорить, действовать и предпочи­тать обыкновенный здравый рассудок и прямодушие и входить в общества самого разнообразного рода людей. Та­ким образом приучаешься мало-по-малу перенимать тон и расположение, которые, смотря по времени и обстоятельст­вам. бывают необходимо нужны.

(57) .

Но с кем всего более надобно обращаться? И на сей воп­рос можно отвечать, смотря по особенному положению каж­дого человека. Если выбор бывает в вашей власти (что действительно бывает чаще, нежели мы думаем), то должно для обращения избирать людей благоразумнейших; должно избирать таких людей, от коих бы можно чему-нибудь нау­читься, которые бы нам не льстили и были бы благоразум­нее нас. Но обыкновенно для нас приятно видеть вокруг себя подчиненных духов, движущихся по мановению наше­го Гения. Посему-то мы всегда остаемся теми же, чем были прежде, и никогда не делаем дальнейших успехов ни в бла­горазумии, ни в добродетели.

Правда, бывает иногда полезно и наставительно нахо­диться между людьми различных способностей. Иногда мы обязаны обращаться не только с теми, от коих сами можем чему-нибудь научиться, но и с теми, кои бы могли заимст­вовать что-либо от нас, и которые имеют право сего от нас требовать. Но сия угодливость не должна простираться до такой степени, чтобы повредить нравственному отчету, ко­торый мы должны дать себе некогда в употреблении нашего времени и в обязанности стараться о нашем усовершенство­вании.

(58) .

Тон, господствующий в обществах есть весьма странное дело. Предрассудки, тщеславие, обычай, важность, страсть к подражанию и другие бесчисленные обстоятельства име­ют на него великое влияние. Люди, которые живут в одном и том же месте, год от года видятся, исправляют взаимные дела свои одинаковым образом, разговаривают беспрестан­но об одних и тех же предметах, нередко наводят себе и дру­гим несносную скуку. При всем том они почитают себя обязанными продолжать такой род жизни. Доставляет ли истинное удовольствие большая часть блестящих обществ хотя одному из своих соучастников? Из числа пятидесяти особ, всякий вечер имеющих в руках карты, играют ли хотя десять с истинною охотой? Тем непростительнее людям, живущим в малых городах, особливо в деревнях, налагать на себя таковое мучительное бремя скуки из одного только подражания тону столицы. Первою обязанностью того, кто пользуется некоторым уважением у своих сограждан и сосе­дей, должно быть то, чтобы прилагать старание об уничто­жении сего бремени. Но тот, который не пользуется таковым преимуществом, попадая в подобное общество, ни коим образом не должен угрюмостью или досадою умно­жать беспокойство своих собеседников или хозяина, или пребывать в беспрестанном безмолвии. Гораздо лучше в та­ком случае показать себя знатоком в искусстве, много гово­рить, ничего не сказав, и по крайней мере оказать ту услугу обществу, чтобы пустословием своим не допустить собесед­ников к пересудам.

Недостаток удовольствия в обращении с таковыми людь­ми может быть вознагражден занимательною перепискою с отсутствующими друзьями и благоразумным распределени­ем времени, препровождая некоторую часть которого в ти­шине кабинета своего. Нет ничего приятнее того, когда в деревне, по проведении дня в занятиях полезных, собира­ются к вечеру несколько людей для приятной прогулки, ве­селых шуток и свободных разговоров.

Но что может быть ужаснее того (что, к сожалению, весьма обыкновенно), когда люди, живущие в малых горо­

дах и деревнях и обязанные ежедневно находиться в беспре­рывных друг с другом сношениях, живут в вечной распре, и притом не имея такого достатка, чтобы в состоянии были со­ставить свой собственный круг знакомства? Жизнь таковых людей должна быть исполнена адских мучений. В таком случае советую быть снисходительным, гибким, осторож­ным. благоразумным и, дабы предупредить всякое недора­зумение. отвращение и скуку, должно соблюдать в обращении с другими наивозможнейшую осмотрительность.

Но нигде не имеем мы более причины быть осторожны­ми в словах и поступках, как в малых городах и там, где господствует провинциальный тон; ибо в сих местах люди, имея мало развлечений, заботятся только об осуждении чу­жих поступков. В многолюдных, больших городах можно жить вовсе неприметно и совершенно по собственной склон­ности. Там многие мелочные отношения вовсе не нужны; никто нас не замечает, никто о нас не расспрашивает. Там какой-нибудь анекдот не может занимать людей недель шесть кряду. Всякий исправляет дела свои и избирает для себя род жизни соответственно состоянию своему и склон­ностям. В малых городах, напротив, принуждены бываем со многими, иногда крайне скучными боярами, вести строгий расчет в визитах и контр-визитах, которые иногда начина­ются уже с утра и продолжаются до полуночи.

(59) .

Осторожность в чужих краях и городах во многих отно­шениях бывает весьма необходима. Если мы в оных ищем наставлений или каких-нибудь выгод, или одного только удовольствия, то ни коим образом не должны пренебрегать известными отношениями. В первом случае, т.е. коща мы путешествуем для своего образования, само собою разуме­ется, что должно обращать внимание преимущественно на то, в каком Государстве мы находимся и можно ли без опа­сения свободно судить и разведывать обо всем. К сожале­нию. есть и в Германии такие области, в коих Правительство не охотно смотрит и даже строго взыскивает, если обнаруживаются какие-нибудь Государственные тай­ны. - Здесь необходимо нужна осмотрительность, как в раз­говорах и расспросах, так и в выборе людей, с которыми вступаешь в связь. Впрочем, должно заметить, что очень не многие путешественники имеют надобность разведывать о внутреннем устройстве чужих земель. Но безрассудное лю­бопытство или какая-то беспокойная заботливость застав­ляет ныне людей оставлять свое отечество для того, чтобы в чужих трактирах, почтовых дворах, клубах и кабинетах уг­рюмых Литераторов собрать несколько пустых анекдотов н потом выдавать их в свете; между тем, как они дома прове­ли бы время с большею пользой, если бы только захотели лечись о благе собственном и других людей.

Само собою разумеется, что предосторожность сия дол­жна быть употреблена в таком случае, когда мы в чужом Государстве чего-нибудь домогаемся или что-либо разведы­ваем. - Поскольку тогда гораздо более обращается на нас внимание, то мы должны избегать обхождения с такими людьми, которые, ропща на Правительство, столь охотно входят в связь со всяким чужестранцем потому, что небла­горазумным поведением между своими согражданами они, может быть, обесславили имя свое и тем преградили себе путь к гражданским выгодам, которыми, впрочем, внешне пренебрегают они, как лисица - виноградом. Такие люди навязываются путешественникам в трактирах или в других местах, расхаживают с ними по городским улицам, надеясь Чрез то самое заставлять других догадываться о связях сво­их с чужестранцами. Путешественник, который в одном ка­ком-либо городе намерен пробыть несколько дней, может без вреда обращаться с сими по большей части весьма болт­ливыми и наполненными анекдотами людьми, и никакой благоразумный человек порицать его в том не станет. Но кто намерен долее пробыть в каком-нибудь городе и желает иметь доступ в лучшие общества или окончить какое-ни­будь дело, тому бы я советовал в выборе своего общества уважать также и мнение публики.

Во всяком почти городе находятся недовольные партии либо Правительством, либо обществом. - Сии люди считают себя мало уважаемыми или большею частью бывают беспо­койные умы, злословы, безрассудные притязатели, коварны или неблагонамеренны. Если их собственные сограждане по какой-нибудь из сих причин будут их избегать, то они ста­раются между собою составить некоторый союз, в который всячески стараются для усиления собственного ласкательст­вами вовлекать людей благородных и благоразумных. Вооб­ще не должно входить в связи с таковыми людьми и

избегать сколь возможно того, что может назваться пар­тией, если хочешь жить приятно.

(60) .

Переписка есть письменное обращение. - Почти все, что я сказал о личном обращении, можно применить и к пере­писке. Если мы не должны слишком распространять круга своих знакомств в личном обращении, то равным образом не должны обременять себя излишнею перепиской; ибо сие бесполезно и сверх того сопряжено с утратою времени и из­держками. Должно соблюдать такую же осмотрительность в выборе тех, с которыми мы вступаем в дружескую перепи­ску, как и в выборе книг и лид для ежедневного нашего об­ращения. Должно всегда избегать всего, что не может доставить пользы или удовольствия тому, к кому пишется. Осторожность в письмах советую соблюдать гораздо боль­шую, нежели в разговорах. Не меньшую осторожность дол­жно соблюдать в отношении полученных писем. Едва поверить можно, сколько огорчений, раздоров и недоразу­мений произойти может от пренебрежения сего правила. Часто одно словцо, написанное необдуманно, одна по не­осторожности оставленная бумажка нарушает спокойствие какого-нибудь человека, а иногда и на годы мирное состоя­ние целого семейства. Письменные сплетни, неоснователь­ные слухи, преждевременно сообщаемые, могут причинить бесконечный вред и привести в подозрение самого честного человека.

Итак, советую соблюдать всевозможную предосторож­ность в письмах всякого рода. Повторяю еще раз, что устно сказанное словцо рано или поздно приходит в забвение, но написанное даже по прошествии нескольких лет может про­извести столь худые последствия, что отразятся даже на по­томстве.

Письма, требующие надежного и скорого доставления, должно всегда отправлять обыкновенным образом по почте или с нарочным; но никогда для сбережения издержек не надо доверять их путешественникам или пересылать по ка­кому-либо случаю или в чужом конверте. Не слишком мож­но полагаться на точность людей. Не читай, если только можно, в присутствии других полученных писем. Сего тре­бует и учтивость и осторожность: дабы по изменениям твое­го лица люди не могли понять содержания письма.

Всегда представляй себе (и это доставит тебе в некото­ром отношении пользу), что большая часть людей и в поло­вину не имеют тех добрых качеств, какие приписывают им друзья их, и несравненно менее дурны, нежели как о них говорят их недоброжелатели.

Суди о людях не по словам, а по делам их! Но для сих наблюдений избирай такие минуты, в которые бы они вовсе не подозревали тебя в примечании над их поступками! Об­ращай внимательное око более на мелочные черты, нежели на главные деяния, которые каждый показывает в наиболь­шем блеске. Надобно обращать внимание на расположение здравого человека, которое показывает он при пробуждении ото сна утром, когда еще тело и душа представляются в ноч­ной их одежде. Обращай внимание даже и на то, любит ли он пить и есть слишком грубые и простые или утонченные, приправленные и весьма изысканные кушанья! Примечай походку и осанку его! Охотнее ли он идет дорогою один или рука в руку с другими; ходит ли он прямо или сбивает с до­роги своего товарища, иногда толкая других и наступая им на ноги. Замечай, делает ли он хоть один шаг сам собою, или всегда любит общество; всегда и во всем полагается на других и в самых малостях требует у чужого совета и выве­дывает, как поступает в таком случае сосед его или това­рищ. - Любит ли он открытые двери и окна, свет чистый и речь громкую и ясную, или нет? Если он что-нибудь роняет, то вдруг ли опять подхватывает или оставляет лежать до то­ле, пока случайно не поднимет его. Не охотник ли он пере­бивать посторонние речи, не давая никому выговорить ни слова. Не скромничает ли он только с намерением, когда от­зывает людей на сторону для того только, чтобы шепнуть им какой-нибудь пустяк; не берется ли он все решить и т.д.

Самый почерк письма многих людей носит на себе пе­чать их характера. Все дети, которых я учил писать, писали с моего почерка; однако же по мере того, как склонности их мало-по-малу раскрывались, то всякий из них приобретал собственный почерк. С первого взгляда сей почерк казался одинаковым; но обратив на него более внимания и рассмот­рев ближе, и притом зная их лично, находил я в одном ле­ность, а в другом вялость или неопределенность, ветреность, постоянство, склонность к порядку, или какое-

ннб>дь другое свойство. - Все сии наблюдения соединяй вместе: но нс будь столько несправедлив, чтобы по каждой из сих черт в отдельности судить о целом характере.

Не будь стишком пристрастен к тем людям, которые оказываются к тебе ласковее других.

Не прежде полагайся на верную, постоянную любовь и дружбу, как по испытаниям, стоивших пожертвований. - Большая часть людей, по-видимому, искренно нам предан­ных. избегают нас, коль скоро должны пожертвовать нам какою-нибудь любимой склонностью. Итак, не теряй из ви­ду и сего замечания, когда хочешь узнать, сколь важен для нас какой-нибудь человек. Искусство удовлетворять люби­мым нашим склонностям весьма легко, но трудно приобре­сти навыки делать пожертвования в пользу других.

(62).

Все сии общие, равно как и следующие особенные пра­вила и многие другие, которые для сокращения сей книги оставляю собственному размышлению читателя, сводятся к тому, чтобы обхождение сделать приятным и тем самым об­легчить жизнь нашу среди людей. Но если кто-нибудь по особенным причинам не может сообразоваться с некоторы­ми из оных, в таком случае, по всей справедливости, долж­но позволить всякому искать себе благополучия по соображениям собственным. Никому не станем навязывать наших правил. Кто не гоняется за благосклонностью вель­мож. всеобщею похвалой, блистательною славой; кто, смот­ря по политическому и экономическому или по каким-либо другим отношениям не имеет причины распространять кру­га знакомства; кто по старости или слабости избегает сооб­щества людей, - для того вовсе не нужны правила для обращения. Следовательно, мы по всей справедливости не должны ни от кого требовать, чтобы он соображался с наши­ми обычаями; но всякому должны позволить продолжать собственный его путь. Ибо, если благополучие каждого че­ловека зависит от собственных его понятий о благополучии, то весьма бы жестоко было принуждать кого-нибудь к сча­стью против его воли. Весьма забавно иногда смотреть, как толпа пустых голов издевается над человеком благоразум­ным, который не чувствует побуждения или малейшего рас­положения применяться к тону их обращения; но,

довольствуясь вполне отдельным бытием своим, не хочет всякому глупцу жертвовать драгоценным временем.

Если мы не намерены быть рабами общества, то не ста­нем подражать тем праздным людям, которые не знают ни­чего лучшего, как только с постели переходить к туалету, оттуда за стол, из-за стола - за карты; из-за карт опять к столу, и, наконец, из-за стола - в постель, то, без сомнения, навлечем на себя их негодование за то, что не хотим подра­жать их образу жизни и пожертвовать высшими обязанно­стями нашими в пользу общества. Но мне кажется, это не значит отчуждать себя от общества, если мы останемся дома для занятий полезных, в которых обязаны дать отчет сове­сти нашей.

(63).

Теперь приступим к общественным правилам обраще­ния. Однако же приведем сперва еще одно замечание! Если бы я исключительно или хотя бы преимущественно писал для женщин, то многие из сих правил либо вовсе упустил, либо представил в другом виде, или заменил бы их другими, которые тогда для мужчин были бы менее полезны. - Но это было бы совершенно противно цели моего сочинения. Бла­горазумные женщины сами могут преподавать своему полу лучшее наставление в том, как вести себя в обществе. Этот труд для мужчин был бы вовсе бесполезен. Но если прекрас­ный пол найдет в сих листках что-нибудь для себя полез­ное, то сие вознаградит достаточно труды, употребленные мною для сего сочинения. - Впрочем, многие отношения в обращении женском для нас, мужчин, вовсе не нужны. Они более зависят от внешней репутации и не могут быть слиш­ком предупредительны. С одной стороны вменяют им гораз­до более неосторожности, а с другой гораздо менее причуд. Поступки их ранее приобретают для них особый смысл, между тем как отроку и юноше еще многие неосторожности извинительны. Жизнь их ограничивается домашним кру­гом; напротив того, положение мужчины, собственно, свя­зывает его тесно с Государством и обширным гражданским обществом. И потому бывают добродетели и пороки, деяния и уклонения, которые для одного пола производят совсем иные следствия, нежели для другого. Но обо всем том жен­щинам столь много хорошего наговорено в других книгах.

что всякое дальнейшее о сем распространение было бы здесь не у места.

ГЛАВА II.

Об обращении с самим собой.

О).

Обязанности по отношению к нам самим суть самые важнейшие и должны занять необходимо первое место, сле­довательно, и обращение с нашей собственною особой всег­да должно быть для нас полезнейшим и занимательнейшим. Итак, непростительно, если мы, теряясь в вихре обществен­ной жизни, в непрестанном обхождении с другими не раде­ем об обращении с самим собой; убегаем от самих себя, не печемся должным образом об образовании своей личности, а заботимся только о делах для нас чуждых. - Кто ежеднев­но посещает чужие дома, тот делается чуждым в своем соб­ственном; кто проводит жизнь рассеянную, - тот чужд в собственном сердце; в толпе праздных людей принужден бывает убивать скуку свою, лишается доверия к самому се­бе и не знает, куда себя деть, когда бывает один. Кто ищет таких только обществ, где бы ему льстили, - тот заглушает в себе, наконец, чувство к истине, и она становится для него несносной. В то время, когда совесть напоминает ему о ве­щах для него неприятных, он в рассеянном вихре жизни стремится заглушить благодетельный глас истины.

(2) .

Итак, берегись оставлять вернейшего твоего друга, т.е. самого себя, так чтобы сей верный друг твой не оставил те­бя в то время, когда ты будешь иметь в нем нужду. Да! бы­вают минуты, в которые ты сам себя оставить не должен, хотя и все тебя оставляют. Бывают минуты, говорю я, в ко­торые обращение с самим собою есть единственная отрада. И что же будет с тобою, когда ты, пребывая в раздоре с соб­ственным твоим сердцем, получишь и с сей стороны отказ во всяком утешении и помощи?

(3) .

Но если ты хочешь найти отраду, счастье и спокойствие в обращении с самими собою, то сие обращение должно быть столь же разборчиво, справедливо и строго, как и с другими людьми. По сему не надобно огорчать и унижать себя в собственных глазах своих; нс надобно презирать себя или излишней лестью уклоняться от своего усовершенство­вания.

(4) .

Пекись о здравии телесном и душевном, но не изнежи­вай стишком ни тело, ни душу. Кто не дорожит своим здо­ровьем, тот теряет такое благо, которое одно часто бывает достаточно, дабы возвысить его превыше людей и судьбы, и без которого все земные сокровища суть один только прах.

"Без сего драгоценного достояния все сокро­вища внушают единое сожаление о невозмож­ности ими воспользоваться. Безрассудные! мы расточаем сие благо, почитая его неистощи­мым! Юность есть тот возраст, в котором наи­более нужно утвердиться, и во время оной мы наиболее о нем не радеем." - По словам Лаб- рюйера мы употребляем одну часть нашей жиз­ни на то, чтобы сделать злополучною другую, ь (См. Principes Philosophiques, Politiques Et Moriaux, par. M. Weiss, под статьей De La Sanle, cmp. 178)

Здравие состоит в чистейшей, легкой дея­тельности и истинной, но не роскошной силе. Человек стремится к сему здравию из уважения к духу, которого спокойное развитие, чистей­шее ощущение и внешние действия зависят от здравия телесного. Отсюда возникает первая заповедь нравственного человека: "храни жизнь свою: храни ее не только для того, чтобы жить и наслаждаться жизнью, но и для того, что она принадлежит лицу твоему; что она есть необходимое условие твоей деятельности. - От­сюда следует, что примирение с жизнью есть нравственная обязанность к самому себе, равно как и сохранение истинного се достоинства. А по сему в таком положении мы не должны пи­тать в себе желания смерти, в которые вверга­ют нас ребяческие слабости и страстные мечты. Вторая нравственная заповедь: "пекись о своем здравии, или сохраняй тело свое в чистейшей деятельности, и через то самое делай его спо­собным к нравственному действию. Ибо здра­вие само по себе, как чувственное благосостояние, не имеет никакого внутреннего достоинства; но оно имеет свою цену как сред­ство к исполнению своих обязанностей, т.е. как основание деятельности разума. По сему един­ственно из уважения к душе и свободе нашей обязаны мы сохранять здравие. Оно есть необ­ходимое условие к чистейшему ощущению, к истинному чувству, к непоколебимой силе, и, наконец, к свободному исполнению познанного добра. Когда тело находится во всей полноте и истинной силе своей (что почти не принимают во внимание наши расслабленные современни­ки), тогда оно не только безопасно для духа, но еще служит к обузданию гибельной фантазии.”

(см. Pr. Aug Corns Moralphilosophie Und Religion Philosophic. Leipzig 1810. cmp. 98.)

Но кто страшится малейшего дуновения ветра и избегает всякого напряжения сил своих, тот ведет жизнь несносную, бесчувственную и тщетно старается искусством заменить потерю сил естественных.

"Если, - говорит Вейс (там же, стр.182), - сохранение своего здравия должно быть одной из существенных обязанностей наших, то из­лишнее старание об оном становится пороком. Можно жертвовать для сего некоторыми удо­вольствиями, но обязанностью - никогда; а сде­лать его преимущественным, единственным предметом наших стараний означает более крайнюю робость духа, нежели благоразумие."

Кто предается всегдашнему волнению страстей своих и беспрестанно напрягает силы душевные, тот часто принуж­ден бывает оплакивать потерю растраченного драгоценного времени, удобного к открытиям. Но кто разум и память свою оставляет в непрестанной дремоте, или кто страшится самого малейшего сопротивления и всякого неприятного усилия, тот не только лишается истинного наслаждения, но погибает невозвратно, особенно там, где дело доходит до усилий, смелости и решительности.

Опасайся мечтательных мучений, душевных и телес­ных! Не унывай ни в каком неблагоприятном для для тебя приключении или при естественном недуге! Будь бодр, спо­коен! В мире сем нет ничего постоянного, непременного. Все преодолевается терпением; все приходит в забвение, ес­ли внимание обращается на другой предмет.

(5) .

Уважай самого себя, если хочешь заслужить уважение от других! Поступай во всем благопристойно! Не делай и в тайне ничего такого, чего бы ты должен был стыдиться в присутствии других людей, и не столько для того, чтобы до­стойно выглядеть в глазах других, сколько для того, чтобы снискать собственное уважение. Соблюдай приличие во внешних поступках и одеянии, не поблажай себе и тогда, когда ты находишься даже наедине с собой.

"Лорд Бэкон говорит, что приятная наруж­ность есть непременное одобрительное письмо.

. Она есть приятный предвестник человеческого достоинства и приуготовляет для него путь жизни" (см. Дух Лорда Честерфилда, стр.

181).

Не ходи в замаранной и изорванной одежде! - Наблюдай приличия в походке; избегай в оной всяких грубых телодви­жений, даже и в то время, когда никто тебя не примечает.

"Желание нравиться есть половина науки быть в обществе приятным", - говорит сей же писатель под статьею о приятностях, и далее: "Поступки благородного человека должны быть благопристойны и действия его исполнены при­ятности. Он наипаче должен стараться о по­ступках и приемах своих, когда вступает в беседу, чтобы они были почтительны без низо­сти; свободны без чрезмерной вольности; благо­родны без принужденности и вкрадчивости; но чтобы под ними не скрывалось никакого ковар­ного намерения. Как мужчины, так и женщины более следуют внушению своего сердца, неже­ли рассудка. Путь к сердцу находим мы через чувства. Старайся понравиться глазам и слуху, тогда можешь считать, что половина дела сде­лана".

Не забывай своего собственного достоинства! Не теряй никогда веры в самого себя; не теряй сознание твоего досто­инства - достоинства человека - и чувствуй, что хотя не рав­няешься ты многим людям в благоразумии и дарованиях, но по крайней мере не уступаешь никому в добросердечии и ревностном стремлении к сим совершенствам.

(6) .

Не отчаивайся и не унывай, если ты не в состоянии до­стигнуть той нравственной или умственной ступени вели­чия, на которой стоят другие! Не будь столько несправедлив к самому себе, чтобы не чувствовать тех преимуществ, ко­торыми ты в состоянии блеснуть перед другими! - И хотя бы этого не было, ужели мы все должны быть великими?

Не предавайся также страсти господствовать над други­ми и играть главную, блистательную роль! Да знаешь ли ты, как дорого иногда приходится платить за нее! Я знаю, сколь трудно истребить страсть сделаться великим челове­ком при внутреннем созьании силы и истинного достоинст­ва.

Живя между людьми ограниченных дарований; видя, сколь мало они ценят и сознают наше достоинство; сколь мало притом имеем мы на них влияния, и с каким презре­нием, наконец, смотрят на нас сии жалкие невежды, кото­рые достигают всего без малейших усилий, - правда, сознавать это бывает для нас весьма прискорбно. Но не то ли самое встречается и во всех других состояниях? - Ты же­лал бы служить Государству, но не имеешь ни связей, ни пути к достижению этой цели. Тебе хотелось бы жить пыш­но, но с одной стороны недостатки твои, а с другой стороны заботы домашние стесняют дух твой. Таким образом помыс­лы твои обращаются в ничто. Ты глубоко чувствуешь, как разрушаются твои пожелания, но никогда нс можешь ре­шиться отступить от правил честности. Все это я чувствую вместе с тобою. Но не теряй, однако же, бодрости, веры в самого себя и провидение! - Бог да сохранит тебя от сего ги­бельного несчастья! Есть величие - и кто его достигнуть мо­жет, тот действительно превыше всех. Сие величие независимо от людей, превратности судьбы и внешнего ува­жения. Оно основывается на сознании внутреннем, и чувст­во оного усиливается в нас тем более, чем менее признается другими.

(7).

Будь приятным собеседником самому себе. Не наводи се­бе скуки, т.е. никогда не будь совершенно праздным.

"Не упускай удобного времени", - есть дра­гоценное правило, которое должно всегда и вез­де руководить нашими поступками. "Время, - говорит Эдуард Юнг, - распределено для нас, так сказать, мелкими частицами; каждое мгно­вение обязуется как бы клятвою пред судьбой хранить глубокое молчание о нашей участи, до коле сама она не присоединится к течению на­шей жизни; между тем будущее содержит в тайне участь нашу; каждая переходящая мину­та может сделаться началом нашей вечности".

"Время, - говорит Честсрфилд, - драгоцен­но, а жизнь кратка; следовательно, не должно терять ни единой минуты напрасно. Усовер­шенствование человека есть важное предопре­деление человека, а по сему должно более всего печись о достижении его в полной мере". "Есть простонародная пословица, - говорит тот же писатель, - что денежка рубль бережет; прино­равливая сие изречение ко времени, советую не терять напрасно ни минуты, ибо минута сбере­жет целый час. Во весь день делай что-нибудь полезное, а не трать напрасно полу-часов и четвертей, коих в течение года наберется весь­ма много."

Не имей единственным предметом своей жизни только себя самого, но старайся извлекать из книг и из общения новые понятия. - Нельзя представить себе, сколь односто­ронним и монотонным существом бываем мы, когда не вы­ходим из круга собственных любимых наших понятий и с каким упорством в таком случае отвергаем все, что не несет на себе печати нашего образа мыслей. Самыми несносными собеседниками бываем мы, без сомнения, тогда, когда нахо­димся в разногласии с нашим сердцем и совестью. Кто хочет в гом увериться, тот пускай только обратит внимание на различие своих склонностей. Как скучны, рассеяны и сколь тягостны бываем мы для самих себя по проведении без пользы и, может быть со вредом, нескольких часов! Напро­тив того, сколь приятные мысли занимают нас вечером дня, с пользою нами проведенного!

(8).

Но не довольно быть любезным, приятным и занима­тельным собеседником самому себе; надобно быть чуждым всякому ласкательству и показывать себя вернейшим и иск­реннейшим другом самому себе. И если ты хочешь угождать себе столько же, сколько другим, то должен поставить для себя непременною обязанностью быть столь же строгим пред самим собой, как и перед другими.

Обыкновенно самим себе мы позволяем и извиняем то, что другим запрещаем. В собственных проступках, если только признаемся в них, виним мы судьбу или непреобори­мую склонность; но к заблуждениям своих собратьев быва­ем менее снисходительны. - Это, без сомнения, весьма несправедливо.

(9).

Не измеряй также достоинств своих только теми слова­ми: "Я лучше того и другого, одинаковых со мною лет, со­стояния..." и пр., но измеряй их уровнем своих способностей, дарований, воспитания и теми случаями, ко­торые имеешь ты к собственному усовершенствованию. - В часы уединенные отчитывайся в оных пред самим собой и спрашивай себя как строгий судья: воспользовался ли ты си­ми мгновениями; употребил ли ты оные к высшему усовер- ш енствованию?

"Усовершенствование человека, по естеству его, должно простираться в беспредельность. Какой бы степени совер­шенства мы не достигали, как бы превыше других мы себя нс почитали, но всегда остается высшая степень, которая приближает нас более к недосягаемому в здешнем мире иде­алу совершенства. Благородное сердце, внимая внутренне­му гласу, зовущему его к чему-то верховному, к гармоническому воссоединению с сим непостижимым ду­хом. Человек, без сомнения, будет обретать в жизни новые подвиги, новое поприще к своему усовершенствованию, ко благу человечества. Скука и праздность для него чужды. Сладостное ощущение своего блаженства, проистекающее из уверенности в своем благонамерении, будет сопровож­дать его на всех путях жизни.”

ГЛАВА III.

Об обращении с людьми различных нравов,

темпераментов и расположений

касательно ума и сердца.

О).

Обычно принимают четыре главных темперамента и ут­верждают, что человек бывает холерик, флегматик, сан­гвиник или меланхолик. - Хотя, впрочем, едва ли одно из сих расположений находится в нас столь исключительно, чтобы оно не было неизменяемо примесью других, ибо из сей бесконечной смеси темпераментов происходят все тон­кие оттенки, все важнейшие изменения оных, но при всем том в паруса всякого земного странника дует по большей части один какой-нибудь из сих четырех главных ветров и определяет направление корабля его жизни в океане мира сего. Если бы потребовали моего мнения о сих четырех тем­пераментах, то по собственному своему убеждению скажу следующее:

Людей исключительного холерического характера по справедливости избегает каждый, кому приятно спокойст­вие жизни. Огонь их не гаснет никогда; он пламенеет и по­жирает все, что подвернется его свирепости.

Сангвиники в чистом виде их суть ненадежные сласто­любцы, не имеющие ни твердости, ни характера.

Люди исключительно меланхолического характера толь­ко для самих себя, а флегматического темперамента - для других бывают несносным бременем.

Холерико-сангвиники суть те, кои в свете наиболее себя выказывают, которые заставляют себя страшиться, делают эпоху в политическом мире, действуют весьма сильно, гос­подствуют, разрушают и созидают вновь. - Итак, холерико­сангвинический характер есть истинный характер властелина, и если прибавится к сему темпераменту только одна черта меланхолии, то выходит совершенный тиран.

Сангвинико-флегматики живут, кажется, весьма счаст­ливо, спокойно и ненарушимо наслаждаются удовольствия­ми, не употребляя во зло сил своих; никого не оскорбляют, но, впрочем, не производят и ничего великого. Сей харак­тер в высшей степени перерождается в безвкусное, глупое и грубое сластолюбие.

Холерико-меланхолики причиняют много несчастий. - Кровопролитие, мщение, опустошение, казни невинных и самоубийство нередко бывают следствием сего темперамен­та.

Мелаихолико-сангвиники бывают по большей части крайне пламенны и часто сами бывают жертвами своего пламени.

Холерико-флегматики редко встречаются. - В сей сме­си, кажется, заключается какое-то противоречие. Однако же есть такие люди, в которых подобно приливу и отливу переменяются две сии крайности. Такие люди вовсе неспо­собны бывают к должностям, требующим здравого рассудка и равнодушия. С чрезвычайным только трудом можно их принудить действовать, и когда, наконец, они приведены будут в движение, то подобно диким зверям свирепствуют, неистовствуют и с бешенством разрушают все противящее­ся их стремлению.

Но меланхолико-флегматики суть самые несносные, и жизнь с ними для всякого благоразумного и честного чело­века должна быть земным адом.

Еще повторяю, что смешение характеров чрезвычайно разнообразно. Но где один какой-нибудь из сих темпера­ментов берет решительное преимущество, там вместе с ним являются известные и сему только темпераменту свойст­венные добродетели и пороки. - Таким образом, например, сангвиники бывают по большей части тщеславны, но добро­сердечны, чувствительны и за все принимаются с живостью и жаром. Холерики бывают обыкновенно честолюбивы; ме­ланхолики - недоверчивы и нередко скупы, а флегматики в принятых однажды мнениях остаются непоколебимыми. - Если хотим действовать на людей во взаимном с ними обра­щении, то надлежит ближе познакомиться с их характера­ми. Здесь предлагаются только частные намеки, дабы не слишком распространить сию книгу.

(2) .

С властолюбивыми людьми весьма трудно обходиться, а вообще не годятся они к дружескому и общественному об­ращению. - Они везде хотят играть первую роль и чтобы всякий раболепствовал их прихотям. Что не ими устроено и чем они не управляют, - на то взирают они с презрением и стремятся, если только возможно, разрушить оное. Напро­тив того, если они занимают где-либо высшее место или по крайней мере заставляют так о себе думать, то действуют с неутомимою ревностью и ниспровергают все, что только противостоит их цели. Два властолюбца вместе вовсе ни к чему не способны, и по частной ревности разрушают все их окружающее. - Из сего легко понять можно, каким образом должно вести себя перед сими людьми, если с ними жить до­станется, и, кажется, не нужно излагать для сего особенные правила.

(3) .

Почти также должно обращаться и с честолюбцами. - Всякий властолюбивый бывает вместе и честолюбив; но не обратно: не всякий честолюбец бывает вместе властолюбив. Часто довольствуется он постороннею ролью, если только надеется в ней сколько-нибудь блеснуть собою. Иногда он может искать чести в самоуничижении; но зато никогда не прощает, когда его задевают с сей слабой стороны.

(4) .

Тщеславный любит ласкательство. Похвала чрезвычай­но для него бывает лестна. И если когда обращают на него внимание или оказывают ему некоторую приверженность, если ему удивляются, то не нужно соединять с оным слиш­ком много знаков почтения. - Всякий человек более или ме­нее подвержен страсти нравиться и производить в других выгодные впечатления; посему можно, нимало не погрешая какому-нибудь, впрочем, добросердечному человеку, в ко­тором приметна сия слабость, в таких случаях несколько снисходить; говорить ему о том, что он охотно слушает, по­зволить ему несколько ободриться лестною для него похва­лою или при случае позволить хвалить самого себя. Но весьма постыдно ремесло тех низких льстецов, которые бес­престанным ласкательством доводят людей то того, что они, наконец, вовсе не хотят ничего слушать, кроме похвалы, и самый выразительный глас истины не может проникать их слуха, и что они избегают и презирают всякого прямодуш­ного человека, который таковое унижение считает даже не­которою нескромностью и грубостью. Таковыми наипаче бывает большая часть ученых женщин. - Я сам знал из них некоторых, с коими прямодушный человек обращаться поч­ти вовсе не в состоянии. Высочайшая степень сего тщесла­вия ведет к эгоизму, который делает людей неспособными ко всяким общественным и дружеским связям, и который столь же обременителен для самого даже тщеславного, сколь отвратителен для того, кто с ним жить должен.

Но хотя таким тщеславным людям льстить не должно, однако же не всякий имеет надобность исправлять их, да­вать им наставления, особенно таким, с которыми не име­ешь никакой связи; не всякий, говорю я, должен делать им какой-либо выговор, укорять их невежливым образом или менее оказывать им учтивости и угождений, нежели всяко­му другому. - Весьма несправедливо поступают те, которые, имея обязанность жить с ними вместе, требуют, чтобы мы приняли на себя исправление таковых избалованных друзей их. Тщеславные охотно сами льстят другим людям с тем только, чтобы и те в свою очередь льстили им самим. Это для них единственная достойная жертва, единственная до­стойная награда их заслуг.

(5).

Властолюбие отличается от честолюбия и тщеславия точно так же, как гордость отличается от высокомерия. - Желательно бы было, чтобы гордость считалась благород­ным свойством души, сознанием истинного внутреннего до­стоинства - чувством неспособности поступать подло. Сия самая гордость руководствует людей к великим и благород­ным деяниям; она есть твердый оплот для честного челове­ка, всеми оставленного; она-то возвышает его над судьбой и недоброжелательными людьми и коварного даже злодея против собственной его воли вынуждает воздать должное удивление проявлению таковой гордости со стороны угне­тенного мудреца. Но высокомерие выставляет такие отли­чия, которых вовсе не имеет и хвалится предметами самыми ничтожными. Сие-то высокомерие заставляет на­пыщенного глупца, гордящегося родовым своим дворянст­вом, считать заслуги своих предков, от коих часто он даже не происходит и которые нередко вовсе не имели действи­тельных заслуг. А если имели, то он присваивает себе сии заслуги, как будто и добродетель принадлежит к собствен­ности родового имения. Сие-то высокомерие делает богатого мещанина столь грубым, строптивым и чуждым общелюбия. И в самом деле, сие низкое высокомерие, большей частью будучи сопровождаемое недостатком воспитания и небла­гопристойными оборотами, бывает гораздо несноснее высо­комерия природного дворянина. Оно-то заставляет художника иметь столько предубеждений к своим дарова­ниям, что хотя бы они никем не были признаны, но по его мнению возвышают его над всеми смертными. Он скорее станет упрекать публику в отсутствии вкуса, если она им не восхищается, нежели сознается в недостатках своего искус­ства.

Высокомерию в таком человеке всегда почти сопутству­ет глупость, и, следовательно, невозможно бывает испра­вить его никакими благоразумными убеждениями, никаким скромным, снисходительным обхождением, которого, впро­чем, он и не достоин.

В сем случае ничто столь не действенно, как взаимный ответ тщеславием на тщеславие, или показывать, что высо­комерие его совсем неприметно, или вообще не обращать никакого внимания на сих надменных людей, даже в то вре­мя, когда имеем нужду в их пособии. - Я на себе испытал, что чем более им поблажают, тем более они требуют, тем более увеличивается их высокомерие. Но отплати им тою же монетой, и они, верно, по глупости своей, придут в сму­щение и принуждены будут принять совсем другой оборот.

(6).

Обращение с людьми весьма щекотливыми, которые легко оскорбляются маловажными вещами, бывает крайне неприятно. - Но сия щекотливость может происходить от различных причин. И потому, если нам известно, что чело­век, с которым мы имеем дело, легко оскорбляется мало­важным, невинным словцом или какою-либо двусмысленною ужимкой или невнимательностью к нему других людей, и сие огорчение происходит, как обыкновен­но бывает, от тщеславия, либо от самолюбия, или от задор­ных насмешек недоброжелательных людей, или, наконец, от чрезмерной чувствительности сердца, или от того, когда не отдают ему по-справедливости сообразно собственным его пожертвованиям, - то все сии обстоятельства необходи­мо учитывать и соответственно располагать по оным и свои поступки. Впрочем, если он честен и благоразумен, то огор­чение его не будет продолжительно; оно скоро может быть устранено прямым дружеским объяснением. Он мало-по­малу научится доверять друзьям своим, и, наконец, увидев, может быть, со стороны их всегдашнее в обращении благо­родство и откровенность, оставит свою слабость.

Из всех таковых людей самые несчастные в обществе и наименее удовлетворимые те, которые всякую минуту ду­мают об отвращении и презрении к себе других людей. Итак, всеми силами надобно стараться избегать сих слабо­стей, мучительных для нас самих и несносных для других людей.

(7) .

Обращение с упрямыми людьми еще гораздо большим подвержено затруднениям, нежели с самыми щекотливыми. Впрочем, еще несколько можно с ними ладить, когда они благоразумны. - Тоща они, если только с самого начала оказывают им видимое снисхождение, сами внимают вну­шению своего разума, чувствуют свою несправедливость и утонченность нашего с ними обхождения и хотя бы на ко­роткое время становятся преклоннее. Но сколь мучительно для обращения, коща соединяется строптивость с глупо­стью! Здесь ни мало не помогают ни убеждения, ни снис­хождение. В этом случае по большей части не остается никаких более средств, кроме того, чтобы такому глупцу предоставить следовать слепо своей страсти; но между тем в собственных его понятиях, намерениях и предприятиях так запутать, чтобы он, будучи приведен в замешательство соб­ственною своею безрассудностью, сам пожелал нашей помо­щи. Приведя его в такое состояние, надобно оставить несколько времени в сем замешательстве; чрез то он неред­ко становится тише, покорнее и начинает чувствовать нуж­ду в помощи других. - Но если слабый строптивец каким-либо случаем хотя бы однажды оправдается перед нами или изобличит нас в каком-нибудь проступке, - в та­ком случае он всегда будет превозноситься перед нами и уже никогда не станет доверять нашей честности и нашему мнению, а сие самое есть весьма несносное для нас положе­ние. Но в обоих случаях первоначально ни мало не помога­ют нам никакие подробные убеждения, ибо сии люди чрез то самое только более ожесточаются. Если мы от них зави­сим, и они делают нам такие поручения, которые, как нам наперед уже известно, по прошествии некоторого времени, верно, и сами будут осуждать, - в таком случае не может быть благоразумнее, как без всякого противоречия повино­ваться по-видимому; но между тем или самое исполнение дела продлить до тех пор, пока они не образумятся, или ти­хонько исполнить оное по собственному усмотрению, что они, обыкновенно, в минуты, свободные от волнения стра­стей, одобряют, если только в таком случае притворимся, будто бы так и нс поняли их поручение, и не выставим меж­ду тем своей прозорливости.

Только в некоторых настоятельных или иных весьма важных случаях полезно и даже необходимо упрямству противополагать упрямство и вовсе не оказывать оному снисхождения. Но все действия, производимые сим средст­вом, будут безуспешны, если их употреблять слишком час­то и в маловажных случаях или там, где мы сами бываем несправедливы. Кто беспрестанно заводит ссоры, тот за­ставляет подозревать других, что справедливость редко бы­вает на его стороне, и потому благоразумие требует, чтобы таковое подозрение обратить на другого.

(8) .

Особенный характер, по большей части от упрямства происходящий, впрочем, нередко только одну странность, или нелюдимый нрав, или одну только дурную привычку имеющий своим источником, - есть сварливость. Бывают такие люди, которые все, по их мнению, знают лучше; все­му и нередко сами себе противоречат с тем только, чтобы иметь удовольствие спорить. - Другие ставят для себя чес­тью говорить парадоксы и утверждать предметы, о которых никакой благоразумный человек таким образом мыслить не может, в том только намерении, чтобы спорить. Наконец, есть еще люди - так называемые задоры (querelleurs), - ко­торые ищут случаев к личной ссоре в том намерении, чтобы только торжествовать над людьми робкими или такими, кои по крайней мере несколько их трусливее, или с тем, чтобы выказать ложную храбрость на глупом поединке, если они сколько-нибудь умеют владеть шпагою.

В обращении со всеми таковыми людьми советовал бы я соблюдать совершенную хладнокровность и ни в каком слу­чае не горячиться. - С людьми сварливыми надобно избе­гать всякого спора и тотчас прервать разговор свой, когда они по прихоти начинают противоречить. Вот единственное средство по крайней мере избавить себя от их споров и избе­жать бесполезного пустословия.

В обращении с людьми, любящими утверждать странные мнения (парадоксы), можно иногда из угождения сделать несколько противоречий их парадоксам или, еще лучше, несколько над ними пошутить. Но с людьми задорными должно поступать осторожнее. Если их общества миновать нельзя и, если невозможно холодным обращением от них отвязаться и избежать их грубости, то не остается лучшего средства, как отразить их с такою силой, чтобы они вторич­но нападать на нас вовсе не отважились. Объяви в ту же ми­нуту в прямых и твердых выражениях свое мнение и вовсе не смущайся хвастовскими их угрозами! О поединке думаю я также, как должен думать всякий благоразумный чело­век, т. е. что он есть действие неблагонравное и безрассуд­ное. - Хотя бы кто-нибудь, сообразно своему гражданскому состоянию, например, человек военный, принужденный подвергнуться общему предрассудку, должен был какую- либо обиду решить личным мщением; но и он в таком слу­чае не должен избирать сего средства, если только без малейшего со стороны своей к тому повода коварным обра­зом не был оскорблен. И тот был бы сугубо виноват, кто бы против сего задора употребил другое оружие, кроме презре­ния, или, если уже нападение будет нестерпимо, то иное оружие, кроме доброй трости, и после такового поединка весьма несправедливо было бы давать так называемое удов­летворение.

Но вообще в некоторых людях находится особенный дух противоречия. - Они всегда гоняются за тем, чего достиг­нуть не в состоянии; никогда не бывают довольны поступка­ми других людей; ропщут против всего того, что хотя и весьма хорошо, но не по их сделано вкусу. Известно, что та­ких людей очень часто можно вразумить или противопола­гая им именно то, в чем мы хотели одержать верх, или же стараясь заставить их обращаться к нашим понятиям.

(9).

Запальчивые люди оскорбляют иногда других без всяко­го намерения. Они не могут обуздать стремительного своего темперамента и потому в такие бурные минуты вовсе забы­вают себя даже в кругу любезнейших друзей своих, а по­том, слишком поздно уже, раскаиваются в своей безрассуд­ности. - Не нужно напоминать (если, впрочем, люди сии по другим каким-либо хорошим качествам заслуживают неко­торую пощаду, иначе их вовсе избегать должно), что благо­разумная уступчивость и мягкость суть единственные средства, которыми можно образумить запальчивого чело­века. Скажу только, что раздраженному противопоставлять флегматическую холодность бывает несноснее самого силь­нейшего противоречия. Он в таком случае считает себя пре­зираемым и чрез то самое еще более раздражается.

(Ю).

Если запальчивый оказывает какую-нибудь несправед­ливость из одной только опрометчивости и раздражается при малейшем только виде огорчения, но столь же скоро и раскаивается в своем проступке и прощает нанесенную ему обиду; то мстительный, напротив того, хранит во глубине своего сердца злобу до тех пор, пока не найдется случая дать ей свободное стремление. Он не забывает и не прощает обиды даже и тогда, когда просят его примирения; когда употребляют все средства, кроме уничижительных, для воз­вращения его благосклонности. Он мстит за зло ему причи­ненное вовсе не соразмерно великости и важности оного. За маловажную насмешку он платит действительным гонени­ем; за необдуманное, в торопливости сказанное словцо - ужасным мщением; за обиду, нанесенную без свидетелей - публичным удовлетворением; за оскорбление честолюбия - разрушением всего благосостояния. Мстительность его не ограничивается одною особой; она простирается на все се­мейство, на гражданское состояние и на самых друзей обид­чика. Нет ничего мучительнее, как жизнь с таким человеком; в таком случае я советую только беречься всяче­ски огорчать его и вместе с тем возбудить у него некоторую уважительную к себе робость, которая есть единственное средство к обузданию дурных людей.

(И).

Ленивые и флегматики требуют беспрестанного понуж­дения; и поелику почти всякий имеет какую-нибудь господ­ствующую страсть, то иногда удается пробуждать сии дремлющие творения, приведя в движение страсть сию.

Между ними есть и такие, которые по одной только не­решительности на целые годы откладывают самые мало­важные дела. Отвечать на письмо, написать расписку, рассчитаться с должником - это для них дело важное, требу- юшее чрезвычайных приготовлений. С ними надобно иног­да употребить действительную силу, и если удалось им преодолеть сие трудное дело, то они бывают обыкновенно за то благодарны, сколько сначала ни было им несносно наше принуждение.

(12).

Недоверчивые, подозревающие, ропотные и скрытные люди составляют такое общество, в котором благоразум­ный, прямодушный человек весьма мало находит приятно­сти обращения. Если должно взвешивать всякое словцо, выверять каждый шаг, чтобы им не подавать никакого пово­да к гнусному подозрению; если ни одна искра животворной радости, выходящая из глубины нашего сердца, не проница­ет грудь их; если они не разделяют с нами никакого удо­вольствия; если они приятные минуты, столь редко в нашей жизни встречающиеся, не только отравляют своим неуча­стием, но даже и в счастливом расположении нашего духа мрачностью своею исторгают нас из сладчайших мечтаний; если они не только не соответствуют нашему чистосерде­чию, но по недоверчивости своей представляют себе злодея в искреннейшем друге своем, обманщика и изменника в са­мом вернейшем слуге, - в таком случае не сделаться самому злобным и человеконенавистником есть поистине высокая степень честности. Если непринужденное и всегда честное поведение вовсе бесполезно к отвращению всякого в них со­мнения, тогда остается только не обращать никакого внима­ния на их подозрение и строптивость, но постоянно продолжать свой путь, показываемый благоразумием и со­вестью. Впрочем, такие люди достойны сожаления; они жи­вут в тягость себе и другим людям. По естеству своему они не всегда бывают злонамеренны. Нет! несчастное располо­жение духа, густая кровь, а иногда и самое действие судьбы по большей части бывает источником их болезни. В моло­дых летах сию болезнь сколько-нибудь уврачевать можно, если окружающие человека, зараженного ею, всегда обхо­дятся с ним благородно и чистосердечно, не заботясь о его мечтаниях и причудах, и тем, наконец, он уверится, что в свете есть еще честность и дружба. Напротив того, сие зло глубоко укореняется в летах преклонных, и для перенесе­ния его требуется терпение.

Наибольшего сожаления достойны те, в ком сия недовер­чивость возросла до нелюдимства. - Сочинитель драмы "Не­нависть к людям и раскаяние" (г-н Коцебу) говорит в ней: "Книгге забыл дать наставление для обращения с такими людьми". - Правда, я мало здесь сказал о сем предмете; но и нет возможности предложить всеобщие к тому правила, ибо в сих случаях необходимо нужно знать сколь можно подроб­нее источник сего зла.

(13) .

Завистливый, зложелательный, недоброхотный и ре­внивый характер должен бы, кажется, быть уделом одних только душ коварных и низких. Но, к сожалению, нередко к хорошим качествам многих людей примешиваются сии не­навистные свойства. - Такова слабость человеческой приро­ды! Честолюбие и тщеславие могут возбудить в нас чувство не желать другим того самого счастья, к которому мы иск­лючительно стремимся сами, например, богатства, блеска, славы, красоты, учености, власти, друга и пр. И коль это чувство рождает в нас некоторое негодование против той особы, которая, несмотря на наше к ней недоброжелатель­ство и зависть, достигает желанной цели, то мы не в состоя­нии сокрыть тайной радости, когда ненавидимой нами особе последует неудача, и само провидение как бы оправдывает враждебные наши чувства, особенно когда мы по слабости своей их обнаружили.

В тех местах, где будет говорено о зависти художников, ученых, ремесленников, о недоброжелательстве между вла­детельными особами, вельможами, богачами и вообще людьми большого света, о ревности супругов, друзей и лю­бовников, я скажу также много относящегося до сего пред­мета. Но повторять сие, мне кажется, было бы излишне. - Здесь скажу только, что для избежания всякой зависти над­лежало бы отречься от всякого хорошего качества и от всего того, что обыкновенно называют счастьем и плодами наших усилий. Впрочем, если бы должно было жить в кругу людей нсдоброхотных, то, желая избегать зависти и недоброжела­тельства, надлежало бы более скрывать, нежели обнаружи­вать свои отличия, познания, дарования; отказаться вовсе от всякого над ними превосходства; быть ограниченным в желаниях своих и домогательствах и сколько можно уме­рить круг своего действия.

Сия самая зависть в подобных случаях часто рождает ужаснейшую клевету, которой не избегнет и самый благо­роднейший человек. - Нельзя в точности определить, как всегда должно вести себя против клеветников. Часто благо­разумие и честность требуют скорейшего и подробнейшего объяснения самого дела. Нередко, напротив того, самое до­стоинство честного человека воспрещает входить в какие- либо объяснения. Чернь не перестанет издеваться над нами, если увидит, что мы принимаем клевету ее к сердцу, а вре­мя рано или поздно обнаруживает истину.

(14) .

Скупость есть самая гнусная и постыднейшая страсть. Едва ли можно вообразить себе такую подлость, к которой бы не был способен скряга. В то время, когда пробуждается в нем алчность к богатству, никакое чувство дружбы, со­страдания и приязни не проникает в грудь его, если оно не обещает ему обожаемого им идола: денег. - Скупой отказы­вает себе в самых даже невиннейших удовольствиях, если он не может насладиться ими даром. Во всяком человеке представляется ему хищник, а в нем самом объедала, живу­щий на счет его идола. Но в нынешние времена, когда рос­кошь достигла высочайшей степени; когда потребности и самого посредственного человека, живущего в большое све­те и обремененного семейством, столь велики; когда цена необходимых жизненных припасов ежедневно возрастает; когда сила денег сделалась столь решительной; когда бога­тый имеет столь значительный перевес перед бедным; нако­нец, когда с одной стороны обман и злоба, а с другой - недоверчивость и недоброжелательство распространяются на все состояния, и, следовательно, надежда на помощь ближнего своего сделалась столь сомнительна, - в сии вре­мена. кажется, несправедливо поступают, когда какого-ни­будь бережливого, осторожного человека называют тотчас скрягою, не рассмотрев окружающих его обстоятельств и побудительных причин его поведения.

Есть между скрягами люди и такие, которыми сверх ме­ры их сребролюбия овладевает еще какая-нибудь страсть. Они тогда копят, берегут, обманывают и отказываются от всего, кроме удовлетворения сих страстей, каковы есть об­жорство, честолюбие, тщеславие, любопытство, страсть к игре и сему подобное. - Я знал людей, кои за один луидор изменяли родному брату и другу и готовы были подверг­нуться всеобщему поруганию, но пожертвовать сто талеров для чувственного наслаждения почитали они благоразуми­ем. Другие же бывают столь нерасчетливы, что, как гово­рится, "дышат на полушку, а расточают рубли". Они любят деньги, но не умеют с ними обходиться. Чтобы возвратить суммы, исторгнутые у них плутами, обманщиками и льсте­цами жалеют они до сыта накормить слуг своих или бес­стыднейшим образом везде выменивают монеты, дабы тем получить хотя малейшую прибыль.

Наконец, есть еще и такие люди, которые во всем щед­ры, расточительны на деньги, но в мелочах достойны посме­яния своею чрезвычайною бережливостью.

Друзья мои в шутку нередко упрекали меня в скупости относительно к писчим материалам, и я признаюсь в сей слабости. Хотя я и не богат, однако же, менее бы мне стоило расстаться с полу-гульденом, нежели с листком голланд­ской бумаги, хотя за двенадцать грошей можно купить це­лых десять листов самой лучшей бумаги.

Я знал богатых и щедрых даже людей, кои не в состоя­нии были противиться искушению похищать где бы то ни было какие-нибудь мелочи, кажущиеся им важными.

Общее правило для обращения с людьми скупыми и для приобретения их благосклонности подходящее, кажется то, что вообще должно избегать самых малейших от них требо­ваний. Но как не всегда сего избегнуть можно, то, кажется, всего лучше благоразумно испытывать, к какому роду ску­пых принадлежит тот человек, с которым мы имеем дело, дабы по сему самому располагать и свои поступки.

Об обращении с расточителями скажу только, что бла­горазумный человек никогда не станет подражать их при­меру в безрассудных издержках; равно как и то, что честный человек никогда не захочет искать каких-нибудь выгод для себя или других в безрассудной их щедрости.

(15) .

Теперь скажем несколько слов о поступках в отношении к неблагодарным. Я во многих местах уже упоминал, что в этом мире, даже в самых невинных и благоразумных по­ступках, не должно полагаться ни на успех, ни на благодар­ность людей. Мне кажется, этого правила никогда не долж­но терять из виду, если не хотим быть скупы на свои услуги, возненавидеть своих ближних и роптать на провидение и судьбу свою. - Вовсе надлежало бы отрешиться от всякого человеческого чувствования, если бы для нас не было при­скорбно видеть, что те самые люди, которым мы служили ревностно и бескорыстно, помогали в нужде, которым мы себя совершенно посвятили и может быть собою им пожерт­вовали; что эти люди нас оставляют, коль скоро они не име­ют в нас нужды, или изменяют нам, оскорбляют и даже преследуют нас, если только чрез то самое надеются приоб­рести временные выгоды или благосклонность сильных вра­гов наших. Однако же это не должно устрашать благоразумного человековеда и истинного друга добродете­ли поступать всегда великодушно. Основываясь на том, что сказано о сем предмете в главе X второй части и в 5-м отде­лении главы II третьей части сей книги, я только здесь на­поминаю, что: "всякое доброе дело само себе служит наградою". И действительно! благородный человек может найти новый источник удовольствия даже в неблагодарно­сти человеческой: удовольствие в сознании, что он дейст­вовал бескорыстно, единственно из любви к добродетели; если только он в оказании своих благодеяний не имеет в ви­ду благодарности. Он пожалеет о развратности тех, кои за­бывают своих благотворителей; но не перестанет благодетельствовать тем людям, для коих помощь его тем нужнее, чем они слабее, чем менее находят счастья в самих себе, в собственном сердце.

Итак, не жалуйся на неблагодарность людей за оказан­ные им услуги; не упрекай их в том, не переставай быть ве­ликодушным! - Не отказывай им в своем пособии, если они опять к тебе обратятся! Может быть они, наконец, образу­мятся, почувствуют всю цену, все превосходство твоего по­ступка и чрез то самое исправятся. Если же нет, то представляй себе, что всякий порок служит сам себе наказа­нием, что собственное сердце злодея и неминуемое следст­вие его подлости будут твоими мстителями. - Ах! сколько бы я мог написать о неблагодарности людей, если бы из снисхождения к тем, которые неоднократно огорчали меня с сен стороны, не захотел я лучше умолчать о многообраз­ных. печальных опытах моих в этом роде!

Для иных людей вовсе невозможно идти прямым путем в каком-нибудь деле. Ухищрения, увертки и пронырства вмешиваются во все их предприятия, хотя они от природы совсем незлонамеренны. Несчастное расположение духа и влияние образа жизни и судьбы могут образовать сей харак­тер. Так, например, человек весьма недоверчивый будет скрывать самые справедливые свои поступки, притворство­вать, утаивая истинную цель свою. Человек неоснователь­ной деятельности или слишком стремительный, хитрый, предприимчивый, находящийся в таком положении, в кото­ром ему кажется все слишком обыкновенным и где не имеет он слу чаев раскрыть свои способности, - такой человек го­тов пуститься на все ухищрения, чтобы только расширить круг своей деятельности или сделаться в глазах своих более значительным. В таком случае он не всегда может быть раз­борчивым в выборе средств. Весьма тщеславный человек бу­дет поступать в некоторых случаях скрытно, дабы не обнаружить своей слабости. Для человека, жившего долгое время при дворе и всегда вокруг себя видевшего одно только притворство, происки, пронырства и противоборства; не привыкшего и самой малости получать прямою дорогой, - прямой и вовсе никаких изгибов не имеющий путь жизни покажется ему слишком однообразным. Он самые маловаж­ные в жизни своей поступки станет располагать таким обра­зом, чтобы не примечали его цели, и будет даьать сомнительный вид своим даже невинным действиям. - Адво­кат, всегда занимавшийся ухищрениями крючкотворства, душевную для себя пищу находит в лукавстве и каверзах. Кто напичкан романами и другими фантастическими греза­ми, или кто в сладострастной и праздной жизни, либо в дур­ных обществах потерял чувство простоты, естественности и истины, - тот никак не может прожить без интриг. И по се­му-то многие не столь охотно домогаются того, чего бы мог­ли достичь прямым путем, сколько того, что надеются получить, продолжая путь свой скрытными изгибами. На­конец, и самого благороднейшего, откровеннейшего челове­ка, особенно в молодых его летах, можно побудить к ухищрениям, если непрестанно выказывать к нему недовер­чивость, или если обходиться с ним строго и столь от себя

отдалять его, что он никакого не может иметь к нам дове­рия.

Какие бы ни были причины, побудившие человека при­выкнуть к пронырствам и уверткам, но всегда, однако же, наилучшим средством обращаться с таковыми людьми мож­но считать следующее:

Надобно всегда самому себя вести столь откровенно и непритворно и показывать себя перед ними в словах и делах столь решительным врагом всяких интриг, притворства и столь пламенным ревнителем добродетели и справедливо­сти. чтобы они по крайней мере почувствовали, сколько бы потеряли в глазах наших, если бы они обнаружили перед нами свои уловки. Надобно, пока они еще не успели нас провести, оказывать им неограниченное доверие и пред­ставлять себе, как будто бы мы не считали возможным быть ими обманутыми. - Если тогда они дорожат нашим уваже­нием. то начнут избегать первого для нас неприятного по­ступка. Должно показывать себя столь снисходительным к маловажным слабостям и столь готовым извинять неумыш­ленные поступки, чтобы люди не почли нужным скрываться от нас, как строгих судей их деяний.

Никогда не должно слишком строго за ними присматри­вать, разведывать о них и не дозволять себе никакой скрыт­ности. Но если мы имеем право и притом нужду узнать подробнее то, что нам кажется темным, то должно об осно­вании самой вещи расспрашивать прямым и твердым тоном, сопровождаемым проницательным взглядом. Если они на­чнут запинаться и как-нибудь увертываться, то надлежит или вовсе прервать речь, чтобы тем самым дать им почувст­вовать. что мы из снисхождения к ним не хотим их изобли­чить в обмане, но после сего оказывать им гораздо большую холодность, - или советовать им дружеским, но важным то­ном поступать сообразнее нашему достоинству. Но если они нас однажды обманули, то сего не должно оставлять без внимания. Надобно на этом первом ложном шагу показать свое огорчение и не так скоро прощать его. Если же и в та­ком случае все останется тщетным, и они будут продолжать свои против нас пронырства и козни, - то наказывать их презрением и недоверием ко всему тому, что они говорят и делают, до толе, пока они исправятся. Но редко тот, кто уже привык к пронырствам, возвращался на путь истины.

Все здесь сказанное можно также применить и к обраще­нию со лгунами.

(17) .

Но те, которых в общежитии называют вертопрахами и хвастунами, составляют совсем другой род людей. - Они, собственно, нс имеют намерения обманывать кого-нибудь; но чтобы себя выказать с лучшей стороны, чтобы обратить на себя внимание других, чтобы заставить их думать о себе столь же высоко, как они сами думают; чтобы возбудить их внимание рассказами каких-нибудь чудесных происшест­вий, или чтобы почесться приятным и занимательным собе­седником, - для сего выдумывают они небылицы или действительно случившееся представляют в приукрашен­ном виде. И если они однажды приобрели способность в ущерб истине украшать какое-либо происшествие, картину или мнение, то нередко и сами начинают верить собствен­ному своему легкомыслию, смотреть на все предметы в уве­личительное стекло и в таком исполинском виде представлять их на бумаге.

Слушать рассказы и описания таких хвастунов бывает иногда забавно и, если мы уже ознакомились с их фигураль­ным языком, то легко можем знать, что должно в разгово­рах их принимать за истину. Впрочем, если таковая уборка простирается слишком далеко, то в этом случае без всякого вреда можно разными вопросами о подробностях дела столь запутать рассказчика, что он, не будучи в состоянии выпу­таться из расставленных ему сетей, принужден будет крас­неть. Или всякую таковую ложь представлять в смешном виде и тем самым дать ему заметить, что мы не так еще глу­пы, чтобы ему поверить; или в то самое время, когда он на­чинает говорить, вдруг прервать разговор и вовсе не обращать внимания на его слова. В таком случае, особенно когда он подвергается сему почаще и притом от людей бла­горазумных, он обыкновенно становится осторожнее.

(18) .

Бесстыдных тунеядцев, объедал, льстецов и людей на­вязчивых, я советую, сколь можно, удаляться, не иметь с ними сообщества и вежливым, но всегда холодным и важ­ным обхождением дать им почувствовать, что их общество и дружеское обращение нам противны. - Один из моих зна-

комцев рассказывал мне однажды, что находясь в Голлан­дии, он нашел над дверьми кабинета одного благоразумней­шего человека следующую надпись: "Весьма несносно для человека, имеющего известные занятия, быть задушенным толпою людей досужих". - Выдумка не худая! Тех людей, которые любят у нас пировать, весьма легко можно удалить от себя ничем их не угощая; но со льстецами, особенно утонченными, должно для собственной своей нравственно­сти обращаться осторожнее. Они развращают нас совершен­но, когда мы преклоняем ухо свое к Сиренским их песням. Тогда уже мы требуем, чтобы непрестанно нам льстили, и благодетельный глас истины для нас не слишком приятен. Мы избегаем даже верных и лучших друзей, которые хотят пробудить в нас внимание к проступкам нашим.

Чтобы не впасть в сие ужасное положение, для сего дол­жно вооружить себя равнодушием против опасных оболь­щений ласкательства. - Льстеца надобно столько же избегать, как злого духа. Но это не так легко, как обыкно­венно думают. Есть некоторые виды ласкательства, дейст­вия которого с первого взгляда представляют совершенно противное. Хитрый льстец, уже узнавший однажды слабую твою сторону, сей, говорю, льстец, если считает тебя слиш­ком благоразумным, чтобы попасть в расставленные им се­ти сего рода, не всегда отдаст тебе справедливость. Он даже станет порицать тебя, он скажет тебе: "что для него непо­нятно, каким образом столь благородный, умный человек, каков ты, мог на несколько минут забыться; он думал, что это возможно только для обыкновенных и подобных ему лю­дей". Он станет в сочинении твоем порицать погрешности, которые для тебя первоначально должны показаться весьма малозначащими, и все это потому только, чтобы тем бес­стыднее хвалить те места, о которых он знает, что они тебе нравятся. - "Жаль, - скажет он, - что ваша Симфония, - я нс льщу вам, мое мнение чистосердечно, - жаль, что ваша пре­восходная Симфония, которая во всяком отношении может почесться творением классическим, так трудно разыгрыва­ется. - Где найти таких виртуозов, которые были бы достой­ны разыграть что-нибудь подобное? И это есть существенная погрешность, которую вы, - извините мою от­кровенность, - должны избегать". Он будет находить в тебе недостатки и с притворным рвением начнет витийствовать ппотив оных; недостатки и слабости, которые льстят твоему тщеславию. Он назовет тебя мизантропом, если уединен­ною жизнью своею ты желаешь обращать внимание. Он ста­нет тебя упрекать твоею пронырливостью, если для тебя приятно считаться хитрым царедворцем. Таким образом он покажется в глазах твоих и других недальновидных людей беспристрастным и правдолюбивым. Вот до какой степени ослепляют льстецы слабых людей, скрывая свою гнусность под видом преданности и дружеской откровенности! Весьма часто, особенно при дворах, встречал я таких людей, кото­рые под личиною чистосердечия славились правдолюбием перед Царями, но, напротив того, были самые гнусные по- блажники.

(19) .

Теперь я буду говорить о том, каким образом вообще ве­сти себя против действительных бездельников, хотя я пола­гаю, что (исключая грех наследственный) никто не родится совершенно дурным, но делается таковым по недостаточно­му воспитанию, чрез потворство страстям своим. Сама судь­ба и различные отношения в его жизни столько могут развратить его, что едва ли останутся какие-нибудь следы от всех его естественных добрых задатков. Но здесь не место изыскивать, отчего кто-нибудь сделался бездельником; но только рассуждается о том, как должно с ним поступать. При сем случае я отсылаю читателя к статье, где говорится об обращении с врагами и о поступках в отношении павших и проступившихся; а здесь приведу только следующие заме­чания:

Само собою разумеется, что всеми мерами должно избе­гать обращения с дурными людьми, если мы только сами до­рожим собственным спокойствием и нравственным совершенством. Если человек твердых правил, собственно, и не развратится от их сообщества, то по крайней мере он привыкает мало-по-малу к такому зрелищу и теряет отвра­щение к тому, что неблагородно; отвращение, которого не­редко самого по себе одного бывает достаточно для предостережения нас от важных проступков в минуты иску­шения. Но, к сожалению, часто обстоятельства заставляют нас жить среди бездельников и иметь с ними дело! И тогда- то надобно стараться не терять из виду известных правил предосторожности.

Не думай, чтобы отличные достоинства твои со стороны ума и сердца сами по себе охраняли тебя от беспокойства дурных людей, и чтобы они доставили тебе совместную с ними жизнь мирную и спокойную! Между бездельниками и глупцами существует вечный союз против всех благоразум­ных и добродетельных людей; союз столь странный, что между всеми прочими людьми они легко узнают друг друга и охотно во всем помогают, как бы они по другим обстоя­тельствам разлучены нс были, коль скоро дело идет о пре­следовании и подавлении истинного достоинства. В таком случае вовсе бесполезна всякая предосторожность. Тогда не помогут тебе не невинность твоя, ни прямодушие, ни самое снисхождение и умеренность; тогда вовсе бесполезно скры­вать свои хорошие качества, а лучше казаться посредствен­ным. Никто столь легко не замечает в тебе добра, как тот, кто его не имеет. Никто внутренне не отдает столько спра­ведливости заслугам, как бездельник; но он трепещет при виде их и действует против них всеми силами. Сие тесное братство беспрестанно станет над тобою трунить, нападать на твою репутацию; то обоюдно, то худо о тебе говорить, и самые невинные слова твои и действия толковать в худую сторону. Но ты все этим не огорчайся! и хотя бы на время действительно угнетен был сими бездельниками, однако че­стность и основательность твоих поступков, наконец, увен­чана будет победой, и злодей при другом каком-либо случае сам попадет в яму, для тебя им уготовленную.

Сверх того бездельники до тех только пор находятся в согласии между собою, пока дело не доходит еще до твердо­го постоянства, пока они могут действовать во мраке скрыт­ности. Но стоит пролить свет, и они рассыпаются. - И если дойдет до раздела добычи, то они, начав друг с другом спо­рить, между тем оставят тебя при всей твоей собственности в покое. Итак, продолжай прямой путь твой, ни мало не ук­лоняясь от оного! Не вступай на скрытную дорогу с тем, чтобы открыть подобную оной; не прибегай к проискам для разрушения пронырств других людей! Никогда не вступай в заговоры с бездельником против бездельника. Поступай ве­ликодушно! Неблагородные поступки и излишняя недовер­чивость могут сделать бездельником такого человека, который в предприятии своем достиг уже половины пути; напротив того, великодушие нередко может по крайней ме­ре на время исправить негодяя, не совсем еще ожесточенно­го, и пробудить глас его совести. Но он должен почувство­вать, что ты таким образом ведешь себя из одного только ве­ликодушия, а не из робости. Он должен почувствовать, что если дело дойдет до крайности, что если воспламенится справедливый гнев неустрашимого честного человека, то отважный, добродетельный мудрец в низком состоянии го­раздо сильнее, нежели какой-нибудь бездельник в пурпуре; что великодушие, добродетель, благоразумие и мужество в совокупности гораздо сильнее, нежели наемное войско, предводительствуемое каким-нибудь негодяем. - Чего мо­жет бояться тот, кому терять ничего не остается, кроме то­го, чего никакой смертный лишить его не в состоянии, и что значит в минуту отчаянного возмущения робкий Султан, неправедный Деспот, имеющий непримиримого врага в са­мом себе, непрестанно с ним сражающегося, - в сравнении с последним из его подданных, коему непорочное сердце, здравый рассудок, неустрашимость и сильные мышцы есть важнейшие союзники?

Вовсе невозможно сделаться любимым в глазах некото­рых людей и в таком случае не бесполезно вести себя так, чтобы они по крайней мере нас боялись.

Есть люди, старающиеся побудить нас к откровенности, к некоторой доверительности с тем, чтобы впоследствии иметь в руках своих против нас оружие, дабы они могли стращать нас, когда мы не хотим поблажать их воле. Благо­разумие требует в сем случае быть осторожным.

Подари чем-нибудь того, от кого ты опасаешься быть об- краденным, если, по мнению твоему, великодушие еще мо­жет произвести в нем какое-нибудь впечатление! Ободряй и показывай явные знаки уважения к тем людям, в которых приметна малейшая склонность к добру! Не лишай их дове­рия без нужды! Многие на словах весьма много оказывают хорошего, но на деле хитрецы или люди неосновательные, легкомысленные и пристрастные. Без побудительных при­чин не должно обнаруживать их недостатков. Они много производят хорошего своими словами, чего бы совсем не бы­ло, если бы приводили их в подозрение. Им надобно бы по­зволить ездить повсюду для споспешествования хорошим намерениям. Но они должны бы как можно скорее остав­лять всякое место, чтобы не изменить себе самим и воспре­пятствовать действию своих правил собственным примером.

Слишком скромных и застенчивых, впрочем, добрых людей, надобно стараться ободрять и внушать им большее доверие к самим себе. Сколь презрительны нескромность и самохвальство, столь же мало приличествует мужчине из­лишняя застенчивость. Благородный человек должен чувст­вовать свое достоинство и столь же мало быть несправедливым к самому себе, как и к другим людям. Но чрезмерная похвала и слишком выказываемое отличие ос­корбляют человека скромного. Он должен узнавать твое к нему уважение не столько из слов, сколько из беспритвор- ных и искренних твоих поступков.

(21).

Естественно, что неосторожным и болтливым людям никакой тайны вверять не должно. Желательно бы было, чтобы вообще никакой тайны не находилось в свете, чтобы всякий мог действовать открыто и искренне и все сердечные движения выставлял на вид всякому человеку; желательно бы было, чтобы всякий думал и говорил о том только, о чем может думать и говорить явно. Но так как сие - особенно для людей занятых общественными должностями или обя­занных иногда хранить чужие тайны, - вовсе невозможно, то по крайней мере должно соблюдать возможнейшую осто­рожность в сообщении оных.

Есть люди, которые никак не могут молчать о каком-ли­бо деле. Часто по лицу их уже угадать можно, что у них есть какая-нибудь новость; они томятся до тех пор, пока не сообщат ее другому себе подобному болтуну. Другие хотя бы и желали хранить молчание, но не имеют искусства не разглашать вверенной им тайны намеками, взглядами, либо каким-нибудь другим образом, или не имеют твердости вы­держать допытливости со стороны других людей, или же слишком много доверяют честности и молчаливости тех, ко­торым себя вверяют. Перед всеми таковыми надобно быть скрытным.

Иногда и небесполезно бывает людей болтливых при первом же случае, когда они что-нибудь о нас разгласили, ввести в такой страх, чтобы они и заочно не смели отзы­ваться о нас в какую бы то ни было сторону. Известные, соб­ственно так называемые вестники, которых довольно

находится почти в каждом городе, могут быть полезны тог­да, когда кому захочется разгласить какую-либо небылицу в публике. Но в таком случае непременно надобно просить их о молчаливости, иначе они может быть и не сочтут сего достойным разглашения.

С допытливыми и любопытными людьми можно, смот­ря по обстоятельствам, обращаться важно или забавно. В первом случае, когда мы заметим, что они сколько-нибудь вмешиваются в наши дела, за нами присматривают, подслу­шивают, допытываются наших поступков или стараются выведать даже наши намерения и предприятия, должно изъясниться с ними на словах или письменно или на самом деле дать им такой отпор, чтобы они впредь не захотели коснуться нас и стороною. Если же хотим над ними пошу­тить, то непрестанно надобно занимать их любопытство, чтобы они, развлекаясь мелочами, не обращали внимания на те предметы, которые мы стараемся от них скрывать.

Рассеянные и забывчивые люди вовсе не способны к де­лам, требующим известной точности. Молодых людей еще можно исправить от сей погрешности и довести до того, что­бы они нс развлекались мыслями. Люди, которые бывают забывчивы по чрезвычайной только живости темперамента, со временем, становясь старее, хладнокровнее и скромнее, от сей слабости избавляются. Другие же показывают один только вид рассеянности, думая тем почесться важным или ученым. О подобных глупостях надобно только сожалеть и остерегаться таковую рассеянность почесть пристойной. Сюда можно отнести и тех, которые притворяются больны­ми с тем, чтобы возбудить к себе сочувствие. Но у кого па­мять действительно слаба и долговременными упражнениями укрепить ее не может, тому советую запи­сывать все то, что он хочет помнить, и еженедельно пере­сматривать свою записку; ибо, действительно, нет ничего досаднее, как если кто обещает нам что-нибудь для нас ну жное, и мы с надежностью полагаемся на его слова, но он совершенно забывает, о чем было говорсно.

Впрочем, людям слишком рассеянным не должно слиш­ком вменять, когда они иногда без всякого намерения быва­ют к нам невнимательны, не оказывают нам вежливости или не слишком соблюдают приличие в общественном или дружеском обращении.

Есть еще люди, так называемые своеобычные (difficiles). - Они не злонамеренны, не всегда задорны и брюзгливы; од­нако же не всегда легко бывает на них угодить. Они, напри­мер, привыкли к педантическому порядку, коего правила установили сами и не всякому так известны, как им. Неред­ко хмурятся они даже на то, если в комнатах их стул стоит не так, как бы им хотелось. Впрочем, если это происходит от истинной любви к порядку, то сего не осуждаю. Или они привсрженны к таким предрассудкам, которым подверг­нуться должен и тот, кто в глазах их желает иметь хоть ка­кую-нибудь цену; например, в одежде, в манере говорить громко или тихо, писать мелко или крупно, и пр. Правду сказать, подобные мелочи не должны занимать человека благоразумного; между тем бывают люди, которые при всей основательности и правильности их в суждении о других предметах в сем случае погрешают, и благосклонность коих может быть для нас важна.

В этом последнем случае я советовал бы, если дело идет о вешах маловажных и не слишком большого внимания тре­бующих, стараться им всегда угождать. Но других, с кото­рыми мы мало имеем связи, и которые, впрочем, добрые люди, должно оставить в покое и не забывать, что всякий из нас подвержен слабостям, к которым надобно снисходить дружески.

Люди, ищущие чего-нибудь в том, чтобы поведением своим в предметах несущественных отличиться от других, - такие люди обыкновенно называются чудаками. Они восхи­щаются тем, если примечательно их поведение. В обраще­нии с таковыми благоразумный человек должен обращать внимание на то, не предосудительно ли их упрямство, и за­служивают ли они в каком-либо отношении снисхождение, чтобы по сему самому действовать сообразно с разумом и снисхождением.

Наконец, что касается до людей причудливых, т. е. та­ких, для которых вожделеннейший гость сегодня становится завтра несносным, - то я советовал бы, предполагая, что сии причуды не имеют основания в тайных страданиях (иначе они достойны нашего сожаления), притвориться, как будто мы совсем не обращаем внимания на эти причуды, и всегда обходиться с ними равно осторожно.

Глупых людей, чувствующих свои слабости, но руковод­ствующихся советами людей благоразумных, и которые по врожденному своему тихому, кроткому характеру более склонны к добру, нежели ко злу, пренебрегать не должно. Не все люди могут иметь равно высокие дарования, иначе свет был бы позорищем весьма дурных опытов. Для избежа­ния между всеми вражды необходима подчиненность. Прав­да, известная высшая степень добродетели, для которой нужна сила, бодрость, постоянство или тонкий рассудок, не совместима со слабостью духа; но это сюда не относится. Ес­ли только вообще доброе исполняется, и глупые люди слу­жат орудием добра, то они гораздо полезнее самых плодовитых гениев и пламенных умов при всем их беспре­станном противоречивом действии и стремлении.

Но несносным, напротив того, бывает положение, когда случится иметь дело с глупцом, почитающим себя Гением; с тщеславным, упрямым, недоверчивым невеждой; с избало­ванным, изнеженным, но знаменитой породы истуканом, который готовится управлять землями и народами и отвер­гает всякий благоразумный совет. Однако же я не премину в сей книге при разных случаях упомянуть, каким образом надлежит обращаться с людьми сего рода.

Есть особенного рода люди - добродушные, но слабые и грубые, - которых даже и в самом нежном возрасте нельзя сделать утонченнее. Они не понимают языка иронии. Если он уже слишком утончен, то приемлют его в буквальном смысле. Тон важный или их огорчает, или равным образом бывает недейственен. Дружеские, искренние убеждения не производят над ними вовсе никакого действия.

Но часто поступают весьма несправедливо, почитая сла­быми, глупыми, нечувствительными или невеждами таких людей, кои на самом деле не таковы. Не всякий имеет дар объяснять свои мысли и чувствования, а еще менее таким образом, как бы нам хотелось. Надобно судить о нем по его деяниям, обращая однако же внимание на его положение и на то, имел ли он или не имел случаев отличиться. Весьма редко рассуждают о том, что уже тот человек достоин большего уважения, который не сделал никакого зла в мире сем, и что совокупность сего отрицательного добра к благо­состоянию целого иногда способствует гораздо более, неже-

ли вся жизнь деятельного человека, у которого сильные страсти находятся в беспрестанном противоборстве с вели­кими, благородными намерениями. К тому же ученость, об­разование и здравый рассудок суть вещи весьма различные. Между людьми известного воспитания и образования нахо­дится столь много обыкновений, и мы весьма легко смеши­ваем те правила, кои основаны на сих соглашениях с неизменными внушениями чистого благоразумия. Мы уже привыкли располагать мысли наши по оному определенно­му размеру или, лучше сказать, мы уже привыкли повто­рять слова, обоюдную значимость коих мы с трудом могли бы объяснить самому грубому дикарю, и потому-то считаем глупцом того, которой сего затверженного ученого вздора вовсе не понимает и говорит так, как привык. Сколько раз суждения о художественных произведениях простого, вовсе необразованного народа; суждения, которые для так назы­ваемого знатока показались бы отвратительными, - сколько раз, говорю, сии суждения исторгали меня из ложной, вы­нужденной мечты и пробуждали во мне чувство к подлин­ной, истинной природе! Сколько раз, находясь в театре, выжидал я наперед здравого суждения от райка; выжидал, какое впечатление произведет такая-то сцена в простом на­роде, который мы называем чернью. Сколько раз выжидал я, всеобщее ли молчание или громкий смех произведет тро­гательное явление, чтобы решить, верно ли автор или актер изображает природу или слишком далеко от нее уклоняет­ся! На меня действует обольщение (illusion), ибо я возрос в мечтательном мире; но они живут и дышат сообразно вну­шениям истины. Велик тот художник, который игрою своей фантазии или произведением своим, списанным с природы, может привести в забвение и самых необразованных людей. Но велик и тот человек, который чувство простой истины не погружает в бездну посторонних понятий, предрассудков и обыкновений. Впрочем, сколь редко встречаются вместе ис­кусство с чувством истины, образованность с простотою! - Итак, не станем презирать того, кто пользуется лучшею стороной за счет худшей; не станем его просвещать, но луч­ше будем у него учиться.

С добродушными, но слабыми людьми надобно обра­щаться сколько можно лучше и стараться окружить их бла­городными друзьями, кои бы им не только не были вредны, но и руководствовали к делам достойным доброжелателъно- го их сердца. Есть такие люди, которые не могут ни в чем, по крайней мере словесно, отказывать другим. Чтобы не со­чли их недоброхотными, они обещают гораздо более, неже­ли сколько выполнить в состоянии; более дают, больший для других труд на себя принимают, нежели бы сколько по­требовала от них сама справедливость. Другие столь легко­верны, что всякому доверяют, всякому поручают себя и собою жертвуют; всякого считают своим другом, кто только по наружности кажется честным и доброжелательным. Иные бывают не в состоянии о чем-нибудь просить других, хотя бы они в свете никогда не получали того, на что имеют самые справедливые требования. Я не стану здесь говорить о том, сколько терпят сии слабые люди. Не стану говорить, до какой крайности доводят добросердечие и услужливость первых, и чего бесстыдство [других, пользующихся люд­ской слабостью 1 лишает последних, потому что они не име­ют смелости им сопротивляться. Не должно пользоваться слабостью человеческой! Не надобно получать обманом ка­кой-либо выгоды, подарка или какого-нибудь пособия, ко­торого по правилам строжайшей справедливости нельзя от них требовать, не причинив им какого-нибудь беспокойст­ва. Надобно стараться удерживать от того и других. Обод­ряй робкого', старайся о нем, защищай его, когда робость препятствует ему быть собственным своим защитником.

Есть люди, душевно привязанные к каким-нибудь люби­мым своим слабостям. Если сии слабости суть какие-либо барские прихоти, каковы звериная охота, лошади, собаки, птицы, музыка, танцы, живопись, или страсть, например, собирать естественные редкости, бабочек, печатки, пробки, и пр., либо охота к строениям, садоводству, склонность к воспитанию детей, страсть к покровителъствованию, физи­ческим опытам, либо какая-нибудь другая невинная склон­ность, то и все мысли их сосредоточиваются в сем пункте. Они ни о чем не говорят так охотно, как о любимых ими предметах, всякий разговор всегда обращают к оному. Они тогда забывают то, что человеку, коего они имеют пред гла­зами, вовсе неизвестен сей предмет их; однако же, напротив того, и не требуют, чтобы он говорил о том с большим по­знанием, если только он имеет терпение их слушать, если только рассматривает со вниманием и удивляется тому, что они ему показывают как величайшую редкость, и видом своим во всем том принимает участие. Кто же был бы столь жестокосерден, чтобы не захотел оказать сего малого удо­вольствия человеку, который, впрочем, добросердечен и благоразумен? Преимущественно советую я обращать вни­мание на пристрастия, - разумеется невинные, - тех вель­мож, коих благосклонность нам необходима.

(24) .

С забавными и развязными людьми, воодушевленными чистою веселостью, обращаться весьма легко и приятно. - Я говорю, они должны быть воодушевлены чистою весело­стью. Забавность должна вырываться из глубины сердца, не должна быть вынужденная и не должна переродиться в не­лепое шутовство или страсть к острословию. Кто еще в со­стоянии смеяться от чистого сердца и предаваться волнениям живейшей радости, - тот не совсем злобный че­ловек. Лукавство и злоба делают людей рассеянными, за­думчивыми, скрытными; но человек смеющийся никогда нс может быть опасен. Впрочем, из сего не следует, чтобы вся­кий, кто только имеет не веселый нрав, скрывал в себе по сему самому нечто злонамеренное. Расположение духа за­висит от темперамента, здравия, внутренних и внешних от­ношений. Но истинно веселый нрав обыкновенно бывает заразителен; а сия зараза несет в себе нечто благотворное. Мне кажется, забавы при многих заботах и мучениях сего света составляют истинное душевное счастье, и потому со­ветую всякому стараться о веселости и в неделю по крайней мере посвящать несколько часов позволенным удовольстви­ям.

Но излишне веселое расположение и слишком вольная острота весьма легко может переродиться в сатиру. Что мо­жет доставить нам обильнейшую материю для смеха, как не бесчисленное множество глупостей человеческих? И сии глупости тем живее представляются глазам нашим тогда, когда мы представляем себе мысленно оригиналов оных. Но, осмеивая глупость, мы необходимо должны смеяться и над глупцами, и в таком случае смех сей может иметь жес­токие, гибельные следствия. Далее, если насмешки наши одобряются, то мы всегда стараемся изощрять свое остро­умие и собственным примером заставляем других, может быть не имеющих материй к веселым разговорам, гораздо большее обращать внимание на недостатки своих ближних. Что из сего могут произойти неприятные последствия, то это само собою разумеется, некоторые же [последствия] упомянуты мною в главе первой сей книги. И потому я счи­таю долгом соблюдать осторожность в обращении с людьми насмешливыми. Не потому, что надобно самому бояться ос­трого их языка или пера (ибо сие бы действительно показы­вало высочайшую степень внутреннего сознания собственных недостатков), но потому, чтобы не сделаться ругателем самому, чтобы тем не повредить себе и другим людям и не лишаться снисходительности. Итак, не надобно насмешникам оказывать слишком явного одобрения, не на­добно приучать их шутить насчет других и смеяться с ними, когда они кого-нибудь ругают или поносят.

Я говорю, вовсе нет причины бояться насмешников. Ибо если они люди благоразумные, то осмеивая самые глупости, пощадят характер честного человека; но если они злонаме­ренные насмешники, то гораздо более будут вредить себе, нежели другим. Такой насмешник на человека истинных достоинств по крайней мере вторично нападать не отважит­ся.

(25) .

Пьяниц, грубых сластолюбцев и всех других порочных людей должно избегать по справедливости и обращения с ними также избегать всеми мерами. Если же сие невозмож­но, то не нужно и напоминать, что всячески остерегаться надобно того, чтобы в сообществе их не сделаться самому порочным. - Но сего не достаточно. На все порочные дея­ния, даже прелестными красками прикрытые, не должно смотреть равнодушно, и где благоразумие дозволяет, пока­зывать явное к оным омерзение и не принимать одобритель­ного участия в отвратительных их разговорах. В большом свете так называемые agreables debauches* играют по боль­шей части блистательную роль. Во многих обществах, осо­бенно между мужчинами, разговор часто перерождается в срамные шутки, двусмысленности, коими распаляется вооб­ражение молодых людей, наполняется сладострастными картинами, и таким образом распространяется разврат. К сей всеобщей порче нравов, к подавлению и, может быть, совершенному презрению целомудрия, трезвости, воздер­жания и стыдливости, благонравный человек ни коим обра­зом содействовать не должен. Он обязан, напротив того, дать заметить свое негодование, не взирая ни на какое ли-

•распутники с приятными манерами (фр.) цо, и, если не в состоянии исправить порочных людей дру­жеским увещанием и обращением их деятельности на пред­меты достойнейшие, - то он обязан по крайней мере показать, что не потерял еще чувства к непорочности и до­бродетели, и что в присутствии его должна быть уважаема невинность.

(26) .

Энтузиасты, слишком напряженные и напыщенные люди, романтики и высокопарные умы заслуживают осо­бенную главу. Они живут и дышат в царстве фантазий, как рыба в воде, и суть явные враги холодного рассудка. Модное чтение, романы, театры, тайные общества, поверхностное образование в науках и праздность располагают к сему большую часть нынешней молодежи, однако же встречают­ся и седовласые сумасброды. Они беспрестанно стремятся к чему-нибудь чрезвычайному и сверхестественному; прези­рают добро, пред глазами их находящееся, ради призраков, мелькающих в их воображении; жертвуют необходимым и полезным ради воображаемого наслаждения; остаются праздными, когда надлежало бы им действовать, и вмеши­ваются в дела вовсе до них не касающиеся; преобразовыва­ют мир, а не радеют о домашних делах своих; самое важнейшее им кажется ничтожным, а самое отвратительное возвышенным; они не понимают очевидного, а проповедо- вают непонятное. Тщетно будет представлять им основа­ния, почерпнутые из здравого рассудка! Они станут презирать тебя как человека обыкновенного, без всякого вкуса и не имеющего чувства к высокому и величественно­му; жалеть о твоем благоразумии и охотнее будут обра­щаться с подобными им дураками, приверженными к таким же грезам. Итак, если тебе желательно разуверить в чем- нибудь такого сумасброда или хотя малейшее заслужить его уважение, то разговоры твои должны быть пламенны и с та­ким же энтузиазмом обращены к здравому рассудку, с ка­ковым он защищает дело своей глупости. Но вообще редко удается вывести таких людей из сего жалкого состояния, и лучшего в таком случае не остается средства, как предоста­вить излечение их времени. К несчастью же, сумасбродство прилипчиво как насморк; а кто имеет весьма пылкое вооб­ражение и не надеется всегда с постоянною строгостью сле­довать внушениям рассудка, - тому бы я советовал в обращении со всяким энтузиастом быть осторожнее. В ны­нешнем веке, когда страсть к тайным связям, которые все почти основаны на подобных грезах, сделалась столь всеоб­щею, что нашли даже средство выстраивать в систему вся­кого рода богословские, философские, набожные, теософические, химические, политические и другие бесчис­ленные бредни. Я не берусь решить, какие из сих бредней самые опаснейшие; однако же мне кажется, что те из них, кои относятся к политическим, фантастическим и иезуит­ским планам к преобразованию света, принадлежат по крайней мере к не совсем безвредному вздору. Я так думаю, и мнение мое подтверждается тем, что сии самые сума­сбродные системы могут произвести весьма много смуты в государстве и обыкновенно имеют приятную наружность, между тем как прочие наводят скуку и для одних только пу­стых и посредственных умов могут служить продолжитель­ным занятием. И по сему в обращении с такими реформаторами надобно привыкать драгоценные для каж­дого благомыслящего человека понятия: счастье народов, свобода, равенство, права человечества, образование, все­общее просвещение, космополитизм и т. п. принимать за ни что иное, как за приманку или, лучше сказать, за благовид­ные, пустые слова, коими они играют точно так, как ученик Риторики фигурами и тропами в школьной своей задаче. Высокопарных и напыщенных людей должно оставлять в покое, пока они еще не приобрели места в доме безумных. Земля наша обилует сумасбродными головами.

(27) .

Скажем еще несколько слов о так называемых свято­шах или пустосвятах, ханжах и суеверах\

В чьем сердце посеяны семена Веры и благочестия; кто исполнен любви, страха и почтения ко Всевышнему; кто с чистосердечием признает все догматы своей церкви и строго соблюдает обряды своего исповедания, - тот имеет неоспо­римое право на наше уважение; хотя бы он, впрочем, всю сущность Религии полагал в одном токмо чувствовании, не присоединяя к тому ни мало глубокомыслия; хотя бы, по нашему мнению, с его понятием смешивалось пламенное воображение; хотя бы он даже был слишком привязан ко всем внешним знакам Богослужения; но когда он при всем том человек честных правил и истинный Христианин, то в полной мерс заслуживает от нас не только терпения и снис­хождения, но даже самую искреннейшую братскую любовь. Гораздо презреннее должен быть в глазах наших тот нече­стивый лицемер, который под видом святости, кротости и набожности скрывает сладострастного обольстителя, ковар­ного клеветника, возмутителя тишины и мстительного из­верга или сумасбродного гонителя. Различить одного от другого не трудно. Истинный Богопочитатель откровенен, миролюбив и весел, не слишком вежлив, предупредителен или покорен; но любезен, кроток и доверчив во всех своих поступках. Он чувствителен, приветлив, обходителен; гово­рит мало и то токмо с истинными друзьями о предметах Ре­лигии. Напротив того, в обращении и речах лицемера видна одна лесть. Он низок душою и раб сильнейших. Он предан всегда господствующей партии и есть всегдашний друг од­них счастливцев, но никогда не может почесться защитни­ком слабых и угнетенных. Говорит беспрестанно о правде и вере, щедрою рукой сыплет милостыню и наружными зна­ками своего благочестия старается токмо обратить на себя внимание, дышит яростью и местью к безбожникам и несча­стным жертвам преступления. Если же извиняет чужие сла­бости, то тем самым стократно оные увеличивает. Страшись каким-либо случаем попасть в сети сего мнимого Христиа­нина, касаться его и раздражать; убегай его, если сколько- нибудь дорожишь своим спокойствием.

Суеверных людей, приверженных к детским рассказам о разных страшилищах, приведениях и пр. нельзя выводить из заблуждения философскими и умственными доводами, а еще менее убеждениями, насмешками и гневом. В сем слу­чае не остается другого средства, как только противоречить им не прежде, как пока вместе не исследуешь строго и хлад­нокровно самого дела, и они собственными глазами не убе­дятся в своем обмане или неосновательности; хотя, впрочем, весьма несправедливо не требовать доказательств от того, кто утверждает какое-нибудь явление сверхестест- вснное, а возлагать оное на того, кто защищает права рас­судка.

(28) .

Едва ли снисходительнее пустосвятов бывают противо­положные им деисты, вольнодумцы и ненавистники рели­гии. - Человек, который к несчастью своему не может удостовериться в истине, святости и необходимости христи­анской Религии, достоин сожаления, ибо он лишается суще­ственнейшего счастья и сильнейшей отрады в жизни и по смерти своей. Он заслуживает еще более: он заслуживает любовь и уважение, если только в точности выполняет все обязанности как человек и гражданин и никого не соблазня­ет своими мнениями. Но если кто из внутренней злобы или по разврату ума или сердца сделался презрителем Религии, настоящим или только притворным; если он старается везде искать себе сообщников и вялым своим острословием или вытверженными Волтеровыми бреднями явно издевается над учением, на коем другие люди основывают единствен­ную свою надежду, временное и вечное блаженство; если он всякого преследует, ругает, презирает, называет лицемером или тайным Иезуитом единственно за то, что мыслит с ним различно, - то таковой нечестивец достоин всеобщего пре­зрения, хотя бы он был обладателем высшей степени досто­инств и почестей, и если почитаешь тщетным трудом бредням его противополагать убедительные доводы, - в та­ком случае, по крайней мере сколько можно, надобно ста­раться заставить его молчать.

(29).

О способе обращения с меланхоликами, сумасшедшими и беснующимися по всей справедливости надлежало бы пре­доставить врачу-философу издать особенное творение. Ему надлежало бы отыскивать таких людей как в больницах, так и вне оных; делать над ними точнейшие наблюдения во всякое время года, при каждом изменении луны и по сооб­ражении над всеми таковыми замечаниями составить пол­ную систему о сем предмете. Мне мало известно таких происшествий и мало имею медицинских познаний, и при­том подробное рассуждение о сем предмете заняло бы слиш­ком много места. Ибо я уже несколько страниц наполнил своими замечаниями об обращении с вольно бродящими безумцами и потому прибавлю здесь только несколько строк о сем предмете.

В обращении с больными сего рода с самого начала дол­жно считать самою важнейшею обязанностью то, чтобы ис­следовать первоначальный источник их несчастья; узнать, произошло ли оно от повреждения какого-нибудь телесного органа или от душевного расположения сильных страстей или несчастных случаев. Наконец, должно обращать вни­мание на то, чем занимается фантазия их во время бешен­ства или помешательства, и к чему по миновании оного стремится воображение их. Тогда оказалось бы, что может быть для постепенного врачевания сих несчастных по боль­шей части на одну точку надлежит действовать и с осторож­ностью стараться истребить или по крайней мере смягчить в них одну какую-нибудь господствующую мечту. Далее над­лежало бы замечать влияние, какое имеют на болезнь их перемена погоды, годовых времен и изменение луны, чтобы избрать удобные минуты для их излечения. Я заметил, что заключение и жестокие с ними поступки всегда почти уве­личивают несчастье их. Нельзя мне не упомянуть здесь о превосходных распоряжениях дома сумасшедших, учреж­денного во Франкфурте-на-Майне, которые многократно имел я случай замечать. Там позволяется безумным, впро­чем не слишком опасным, по крайней мере в такое время года, в которое, как известно, безумие их бывает не слиш­ком сильно, без всякого почти присмотра прогуливаться в саду и по двору. Смотритель обходится с ними тихо и ласко­во; и многие по прошествии нескольких лет выходят совер­шенно здоровы, другие же больные остаются только в задумчивости и притом такой, которая не препятствует им заниматься разными рукоделиями; между тем, как во мно­гих других больницах заключением и жестокостью смотри­телей больные доведены были до высочайшей степени бешенства.

Но и слабых людей можно постепенно лишить разума, если пробуждать, питать и раздражать сильную, господст­вующую в них страсть, например, любовь, высокомерие, тщеславие. Я видел двух несчастных сего рода. Один из них носил шутовское платье при дворе владетельного Князя Н... Он в молодости был человек умный, острый и имел отлич­ные дарования. В спокойные минуты еще сказывались в нем искры сих способностей. Ему надобно было продолжать нау­ки в Университете, но он по лености своей ни в чем не пре­успел и предался жизни распутной. Когда он возвратился в свое отечество, то обращались с ним как с невеждою и туне­ядцем, и он сам почувствовал в себе сию слабость. Он был чрезмерно высокомерен и не совсем беден. Оставив свое се­мейство и людей одного с ним состояния, он свел знакомст­во с придворными служителями Князя... Острые шутки его обратили на него внимание самого Князя. Он в скором вре­мени вошел в доверие у него и у всех придворных, что сна­чала казалось ему весьма лестным; но, естественно, все сие кончилось тем, что с ним начали поступать как с наемным шутом. Несмотря на то, сей род жизни был еще для него ле­стен, пока все пребывало в своих пределах и ему позволено было дружески обращаться со знатными людьми и говорить им иногда прямую правду. Но так как они не долга за сие были к нему снисходительны и не всегда были одинаково расположены к его шуткам, кои иногда перерождались в грубость, то он нередко претерпевал унижения, а иногда получал и побои; но возвратиться в прежнее свое состояние не мог потому, что все родственники и знакомые в городе встречали его с презрением, а небольшое его имение было уже прожито. И так он терялся постепенно и, наконец, сде­лался совершенно зависимым от двора. Князь приказал сшить ему пестрое платье, и всякий повар имел право тре­бовать от него шуток или за рюмку водки давать ему щелч­ки сколько хотелось. Будучи приведен в отчаяние, он предался пьянству и если бывал когда трезв, то терзала его мысль о бедственном его положении, чувство недостойной, им играемой роли, забота о новых шутках и пробуждающе­еся высокомерие, до селе сокрытое в душе его; и предался разврату, совершенно расстроившему его тело. Он действи­тельно сошел с ума и впал в такое бешенство, что целые полгода надлежало его держать на цепи. В то время, когда я его видел, он был уже старик, бродил в жалостнейшем по­ложении; с ним обходились, как с сумасшедшим, и он был более предметом отвращения, нежели сожаления. Однако же и тогда бывали минуты, в которые открывались в нем следы необыкновенного остроумия и гения, и когда ему хо­телось у кого-нибудь выпросить гульден, он столь вежливо умел льстить и тронуть людей за слабую их струнку, что, мне кажется, едва ли не более достойны сожаления были приведшие его в столь бедственное положение, нежели са­мое его расстройство.

Другой человек, о котором я хочу говорить, был некогда управителем знатного поместья и со временем отставлен с пенсионом. Поелику помещик не мог найти соответственно­го для него занятия, то начал над ним шутить, потому что он [управитель] был весьма глуп и вместе с тем весьма'вы­сокомерен и самовлюблен. Его называли владетельным

Князем, дали ему орден, писали к нему подложные письма от Державных особ, в коих его уверяли, что он, собственно, происходит от знатного рода, но в младенчестве увезен; что Султан Турецкий, неправым образом завладевший его зем­лями, умышляет на жизнь его; что в него влюбилась Грече­ская или Персидская Принцесса и пр. Забавные друзья, переодетые Посланниками, входили с ним в переговоры, словом, по прошествии нескольких лет бедняк сей действи­тельно сошел с ума и верил всем сим дурачествам.

Я удерживаюсь от всех замечаний на сии два анекдота. Читатель и без моего наставления может сделать оные.

Конец первой части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ВВЕДЕНИЕ.

Первая часть сей книги содержит в себе наставления, касающиеся обращения с людьми вообще, без различия час­тных соотношений их между собою. Но так как многообра­зие естественных, семейственных и гражданских связей требует различного применения правил обращения с людь­ми и новых наставлений для частных случаев, то во второй части я буду говорить о том, что должны мы соблюдать в об­щении, имея в виду особенности возраста и пола, а также родственные и семейственные связи, дружбу, любовь, при­знательность, приязнь и, наконец, различные положения, в коих могут находиться люди всех состояний. Третья часть будет содержать в себе изложение обязанностей, возлагае­мых на нас званием, гражданскими связями, обычаями и множеством других отношений. В четвертой части будут предложены правила для обращения женщин с мужчинами.

ГЛАВА I.

Об обращении с людьми всякого возраста.

(1) .

Обращение с людьми одинакового возраста, по-видимо­му, имеет многие преимущества и приятности. Сходство об­раза мыслей и взаимное сообщение идей, с равной степенью возбуждающих внимание, связывают людей между собою. Каждому возрасту свойственны известные склонности и страсти. Впоследствии многое меняется; человек не столь быстро следует переменам вкуса и моды; сердце утрачивает прежний жар, не с такою легкостью склоняется ко всему но­вому; живость и воображение ослабевают; многие счастли­вые мечты рассеялись; многие предметы, некогда нам любезные, перестали нас занимать и не столь притягатель­ны для наших взоров; товарищи счастливой юности или в отдалении от нас, или покоятся уже в земле; и только веж­ливый юноша внимает рассказам об удовольствиях былых времен нашей жизни.

Сходные опыты, а не приключения одного человека, со­вершенно чуждые другому, дают обильнейший источник для собеседования. - Все сие бесспорно; но несмотря на то, различие темперамента, воспитания, образа жизни и жи­тейского опыта расширяет или ограничивает область взаим­ного общения. Многие люди некоторым образом всегда остаются младенцами, между тем как другие преждевре­менно стареют. Изможденный и телом, и душою юноша, до пресыщения насладившийся всеми земными удовольствия­ми, без сомнения, мало найдет удовольствия в кругу моло­дых невинных поселян, сердца коих отверзты еще тихим наслаждениям; а престарелый домосед, который от места своего рождения никогда не отлучался далее пяти миль в округе, в толпе опытных и пылких обитателей столицы рав­ных с ним лет, столь же мало на своем месте, как и дряхлый Капуцин в обществе состарившихся ученых. Напротив того, многие склонности нередко весьма тесно связывают стари­ков, юношей и старух; однако исключение сие из общего за­мечания - что общение людей одного возраста многие имеет преимущества и потому более распространено, - не может умалить правила, предлагаемые мною относительно обра­щения между собою людей различных возрастов. К сему должен я добавить еще одно замечание: нехорошо, если ка­ким-либо образом установившиеся весьма условные ограни­чения отделяют один возраст от другого, как, например, в Берне, где каждому Климатерическому году1 определен свой собственный, назначенный ему только круг в обще­стве, так что человек в сорок лет не может, не нарушая при­личия, общаться с двадцатилетним юношей. Не трудно себе представить, сколь вредно сие обыкновение, со временем в закон обратившееся. Тон, принимаемый юношеством, когда оно всегда само себе предоставлено, обыкновенно бывает не самый нравственный; многое, о чем они говорят, должным образом следовало бы своевременно пресечь. Да и сами ста­рики, не видя около себя никого, кроме тех, которые всегда одного с ними мнения, когда дело идет о том, чтобы превоз­носить все старое и унижать настоящее, которого они ни­когда не знают, утверждаются в самолюбовании и нетерпимости и делаются чрез то брюзгливыми отцами се­мейств.

(2) .

Старшие редко бывают столь снисходительны, чтобы во­ображать себя на месте младших, а ведь они должны не

только нс мешать их забавам, но еще стараться им способст­вовать и оживлять их своим участием. Забывая юношеские свои лета, старики требуют от молодых людей той же самой спокойной, хладнокровной рассудительности, того же стро­гого отличия полезного и необходимого от ненужного, той же самой степенности, которые им самим даны годами, опытностью и ослаблением физических сил. Игры юности кажутся им пустыми, забавы легкомысленными. И, дейст­вительно, весьма трудно вообразить себя в том самом поло­жении, в котором были мы за двадцать или тридцать лет, отчего при всей благонамеренности нередко рождаются не­правильные суждения и ошибки при воспитании юношест­ва. - О, станем лучше стараться сохранять свою молодость сколь возможно более, а когда хладная зима жизни убелит главу нашу, когда сердце перестанет с прежнею живостью биться в груди нашей, и тогда пусть с участием и веселием будем взирать на младших собратьев наших, которые укра­шаются еще весною жизни, меж тем как мы, закутавшись, ищем покоя под домашним отеческим кровом! Не станем скучными сентенциями прерывать сладостные мечты фан­тазии! Вспомним о тех блаженных днях, когда один взор милой девушки, ныне уже постаревшей и покрытой морщи­нами, воодушевлял нас пламенным восторгом; когда музы­ка и пляски приводили в трепет все нервы наши; когда шутки и веселость изгоняли все мрачные мысли, когда сла­достные мечты, предчувствия, надежды делали нашу жизнь приятною. - Потщимся же продлить сие счастливое время для детей наших и сколь возможно разделять с ними бла­женство их! Взгляните, с какою нежною почтительностью младенцы, отроки, девы и юноши кружатся около ласкового старика, который ободряет их к невинным забавам. В моло­дости моей я имел случай обращаться со столь любезными пожилыми женщинами, что, если бы предоставлен был мне выбор, охотнее бы согласился провести жизнь свою с одною из них, нежели с иною молодою красивою девушкой. Часто, когда при больших застольях мне, как молодому человеку, случалось сидеть возле несмышленой красавицы, я завидо­вал тому, кому его звание давало право быть соседом разум­ной и веселой немолодой уже женщины.

Но сколь ни похвально сие добродушное снисхождение к юношескому расположению духа, столь же посмеяния за­служивающим должно нам казаться, если старик до такой степени забывает свое достоинство и приличие, что в обще­стве играет роль вертопраха; если пожилая женщина, забыв свои лета, одевается и наряжается как молодая девушка, кокетничает, онемевшие члены свои с усилием напрягает в ганцах или, что еще хуже, мечтает оспаривать победы у но­вых поколений. Подобные явления рождают презрение, ибо особы, достигшие известного возраста, никогда не должны подавать молодым людям повод к насмешкам и забывать об уважении к ним или какие бы то ни было обязанности свои относительно них.

(4) .

Но мало того, чтобы обращение старших не было млад­шим в тягость: оно должно приносить им пользу. Большая степень опытности дает первым право, даже обязывает их наставлять последних, указывать им на ошибки их, быть им полезными советами и примерами. Но сие должно делать без педантства, гордости и высокомерия, не показывая смешной привязанности ко всему тому, что устарело, не требуя пожертвования всеми юношескими забавами, всег­дашней покорности и униженности, не наводя скуки и не набиваясь. Напротив того, должно заставить молодых лю­дей искать вашего общества, что, без всякого сомнения последует, ибо добронравные молодые люди считают за честь общаться с ласковыми, мудрыми старцами, а сверх то­го и собеседование с ними, которые так много видели и ис­пытали, не лишено приятности.

(5) .

Довольно говорил я об обращении людей пожилых с младшими; теперь скажу нечто о том, что молодые люди обязаны соблюдать в обращении с возмужалыми и старца­ми.

В просвещенном, от многих предрассудков столь тща­тельно освободившемся веке нашем, многие чувствования, заложенные в нас самою природой, подавляются софисти­ческим умничаньем. Сюда принадлежит, между прочим, чувство уважения к глубокой старости. Наши молодые лю-

ди ранее созревают, ранее делаются образованными, ранее приобретают ученость; прилежным чтением особенно бога­тых содержанием Журналов заменяют они недостаток опытности и прилежания. Сие делает их довольно умными, чтобы решительно судить о таких предметах, для ясного по­знания коих необходимы, как прежде думали, многолетние и неустанные занятия. Отсего-то происходит тот Эгоизм и самонадеянность, та уверенность в собственном достоинст­ве, с которою молодые люди взирают ныне на пожилых, и на словах и на бумаге затыкают всякого, кого ни встретят на пути своем.

(6).

Есть такие вещи, коих нельзя узнать иначе, как из опы­та; есть науки, которые неизменно требуют долговременно­го изучения, многократного рассмотрения с разных сторон и большого хладнокровия; и я думаю, что даже самый пылкий гений, самый тонкий ум не должен отказывать в некотором внимании пожилому человеку, который, даже при способ­ностях менее обширных, имеет на своей стороне знания и опыт. Но и не говоря уже о предметах учености в общем смысле, неоспоримо, что многообразие различных опытов, приобретаемых на продолжении многих лет всяким живу­щим на свете человеком, делает его в состоянии пояснить нетвердые понятия, оставить пустые мечту, нс столь легко заблуждаться воображением, пылкостью и раздражитель­ностью нервов и рассматривать людей и окружающие пред­меты с вернейшей точки зрения. Наконец, услаждать тому, кому недолго уже остается вкушать радости мира сего, по­следние минуты жизни, в которые заботы обыкновенно ум­ножаются, а наслаждения уменьшаются, по мнению моему, столь прекрасно и благородно, что я должен воскликнуть каждому юноше: "Когда увидишь человека с убеленною главою, встань перед ним! Чти старость! Ищи общества ста­рых рассудительных людей! Не презирай советов благора­зумия, предостережений опытности! Поступай с каждым старцем так, как желаешь, чтобы с тобою поступали, когда лета посеребрят власы на главе твоей! Позаботься о нем, не покидай его, когда пылкое, легкомысленное юношество его оставляет!"

Впрочем, нет сомнения, что есть много старых безумцев, так же, как иногда встречаются благоразумные юноши, ко­торые уже кончили жатву, меж тем как другие сверстники едва только начинают приуготовлять орудия к возделыва­нию поля своего.

(7).

Еще нечто об обхождении с детьми, но весьма немного, ибо распространяться о сем значило бы писать книгу о вос­питании, а это не есть моя цель.

Обхождение с детьми человеку разумному много прият­ных минут и огромное удовольствие доставить может. Он видит пред собою раскрытую книгу природы, ничем не ис­каженную, видит истинный, простой, первобытный смысл ее, который, если упустить время, только с великим трудом можно открыть между множеством посторонних примесей и прикрас; отличительные черты характеров с самого их ста­новления, которые впоследствии, к сожалению, почти всег­да или совсем теряются, или скрываются под личиною утонченности и приличия, открыты взору его: не испорчен­ные системою, страстями и ученостью. Дети о многих ве­щах судят правильнее, нежели взрослые, множество впечатлений они воспринимают несравненно легче, еще нс понимают и не впитали множества предрассудков. - Одним словом, - кто хочет познать человека, тот должен обращать­ся с детьми. Но обращение с ними требует особенного вни­мания, которое в кругу людей взрослых становится не­нужным. Ни под каким видом не подавать им ни малейшего соблазна, а удерживаться самим от таких речей и поступ­ков, которые никем не замечаются с такою легкостью, как детьми, всегда с величайшею внимательностью и тонкостью все наблюдающими; давать им примеры в добродушии, вер­ности, искренности, благопристойности, во всех добродете­лях, короче, всеми силами способствовать нравственному их образованию, - есть священный долг каждого человека.

Пусть истина всегда господствует в твоих речах и по­ступках с сими юными творениями! Принимай всегда тон, понятный им по возрасту их, но нс такой, который даже им должен казаться смешным! Не издевайся над детьми, как то многие делают. Это имеет вредное влияние на их характер.

Добронравные дети всегда с каким-то свойственным им чутьем тянутся к добрым, ласковым людям, хотя бы сии по­следние и не много ими занимались, и, напротив того, от дурных удаляются, как бы ласковы они к ним ни были. Сер­дечная простота и непорочность - вот мощный талисман, посредством коего сие делается; но это, конечно же, такая вещь, которой нельзя научиться из книг.

Привязанность родителей к детям своим весьма естест­венна, и по самой природе рассудок подсказывает нам: если желаете приобрести благорасположение первых - не пре­небрегайте любимыми их детьми, а обращайте на них неко­торое внимание. Но остерегайтесь подлым ласкательством потакать неблагонравию детей знатных и тем питать высо­комерие, упрямство и тщеславие сих по большей части уже слишком испорченных творений; способствовать нравствен­ному их развращению и преступать законы природы, пове­левающие, чтобы не возмужалый младенца, но младенец чтил зрелый возраст.

Более всего должно остерегаться принимать сторону де­тей, когда родители в присутствии нашем делают им выго­воры; ибо чрез то они утверждаются в своих шалостях, а родители находят препятствия в воспитании их там, где не должны бы оные находить.

ГЛАВА И.

Об обращении между родителями,

детьми и родственниками.

О).

Самый первый и естественный союз между людьми есть после союза супружеского союз родителей и детей их. Хотя брачное сочетание не есть предположенное благодеяние для следующего поколения, однако мало найдется людей, кото­рые бы не были довольны тем, что другие приняли на себя труд произвести их на свет; и хотя в наших странах родите­ли не по собственному только произволу воспитывают детей своих и пекутся о них, но, несмотря на то, весьма безрассуд­но было бы утверждать, что многообразные попечения сии не налагают никаких обязанностей, или называть ложным то, что врожденная приязнь, симпатия и благодарность сближают нас с теми, от плоти коих мы произошли, кото­рые носили нас под своим сердцем, которые нас питали, для нас бодрствовали и для нас трудились, которые все с нами разделяли.

Непосредственно за сим следует родственная связь вет­вей, от одного корня происшедших. Члены одного семейст­ва. соединенные между собою подобною организацией, еди­нообразным воспитанием и общею пользой чувствуют друг к другу нечто такое, чего не чувствуют к друзьям своим, и, чем более расширяется сей круг, тем более чуждыми стано­вятся им другие люди.

Любовь к отечеству есть уже чувство более сложное, но для человека честного, а не для бродяги, с ранних лет ис­ключенного из гражданского общества, блуждающего из страны в страну, лишенного собственности, неспособного понимать обязанности гражданина, для которого несрав­ненно сильнее дух всемирного гражданства. Кто не любит своей матери, питавшей его своими сосцами; чье сердце не оживляется радостью при виде мест, где он в веселии и бес­печности проводил невинные, блаженные дни своей юно­сти, - какое участие может тот принимать в общем благе, когда собственность, чистота нравов, словом все, что только в мире сем может быть для человека драгоценно, утвержде­но на прочности союза с семейством и отчизной.

Ежедневное ослабление сего союза доказывает только, что мы с каждым днем все более удаляемся от высокого чи­на природы и ее законов; и если безумец, изгнанный из сво­его отечества как член бесполезный, непокорный законам, если такой безумец, недовольный принуждением, налагае­мым на него нравственным и гражданским благоустройст­вом, утверждает, что достойно мудрого разорвать все теснейшие узы и не признавать иного союза, кроме всеоб­щего братского союза между всеми обитателями земли, то он ничего не доказывает кроме того, что в наши времена нет ни одной столь безрассудной гипотезы, которая бы не могла быть принята основанием какой-нибудь философической системы. - Счастливый девятнадцатый век, в котором дела­ют столь великие открытия, например: чтобы научиться чи­тать, не нужно ознакомиться прежде с буквами и складами, или не должно любить никого в особенности, чтобы любить всех! О, век универсальных лекарств, филалетов, филант­ропов, Алхимиков и Космополитов! куда ты еще завлечешь нас!

Однако мы не дошли еще до такой степени просвещения. Есть еще люди, к коим принадлежу и я, любящие своих родственников, умеющие чувствовать семейственное сча­стье и цену кровного союза, и потому я решаюсь сделать еще некоторые замечания об обращении между родственни­ками.

(2) .

Есть родители, которые, кружась беспрестанно в вихре рассеяния, едва успевают раз в день видеть детей своих, ищут только забав, а образование сыновей и дочерей своих предоставляют наемникам или, если их дети уже взрослые, обходятся с ними с холодною учтивостью и натяжкою, как с совершенно чуждыми. Сколь противны природе и непрости­тельны таковые поступки, то не требует доказательства.

Но есть также родители, которые от детей своих требуют столь рабского почтения, столь много пожертвований, что принуждение и обоюдное от того происходящее удаление истребляют всякую доверительность, подавляют все сердеч­ные излияния до такой степени, что часы, проводимые деть­ми с родителями, кажутся для них не только скучными, но даже ужасными. Еще другие забывают, что дети делаются мужами; они обращаются со взрослыми сыновьями и доче­рями своими как с младенцами, не дают им ни малейшей свободы, нисколько не доверяют их рассудку. Сего бы не должно быть. Уважение состоит не в униженности и удале­нии, оно очень хорошо может согласоваться с дружескою откровенностью. Нельзя любить того, на кого едва смеешь взглянуть; нельзя чувствовать доверия к тому, кто всегда с угрюмою важностью повелевает; принуждение истребляет всю благородную, добровольную покорность. Что, напротив того, может быть восхитительнее зрелища обожаемого отца, окруженного возмужалыми детьми, жаждущими мудрой и ласковой его беседы, не скрывающими ни единого изгиба сердца своего пред вернейшим своим наставником, снисхо­дительным другом, который в невинных юношеских заба­вах их принимает участие или, по крайней мере, не мешает им, который с ними проводит жизнь как с лучшими своими друзьями! - Вот в чем соединяются все для человеческого сердца драгоценные ощущения: глас природы, сердечное влечение, признательность, сходство вкуса, равное участие и привычка! - Но сия непринужденность так же может вы­ходить из пределов, и я знаю отцов и матерей, которые за­ставляют презирать себя, участвуя в распутствах детей своих, или, если сии последние лучше их, чрез пороки свои, коих скрывать даже не стараются, делаются посмешищем в глазах тех, кому бы долженствовали служить образцом.

(3) .

В наши времена нередко случается, что дети родителями своими пренебрегают или поступают с ними неблагородно. Молодые люди находят отцов своих не довольно умными, занимательными, просвещенными. Девушка скучает при пожилой своей матери и забывает, сколько скучных часов та провела при ее колыбели в попечениях об ней в опасных болезнях; забывает, как в лучшее время своей жизни мать ее отказывала себе во многих удовольствиях, чтобы все ча­сы посвящать сохранению маленького сего творения, кото­рого без сей попечительное™, может быть, не было бы уже на свете. Дети забывают, сколько тревожных часов достав­ляли они своим родителям, сколь часто лишали сна забот­ливого отца, который с напряжением всех сил трудился для своего семейства, нередко должен был отказывать себе в удобствах жизни, изгибаться пред бездельниками, чтобы только достать пропитание своему семейству. - Но души благородные никогда до такой степени не забудут долга признательности, чтобы иметь нужду в моих увещаниях, а для душ низких я не пишу. Присовокуплю только, что хотя бы дети и имели причину стыдиться слабостей, даже поро­ков своих родителей, всегда благоразумнее и благороднее с их стороны будет сколько возможно скрывать оные и во внешнем обращении никогда не нарушать уважения к тем, коим они во многих отношениях обязаны. Благословение небесное и уважение всякого благоразумного человека - вот верная награда за попечительное™ детей о довольстве и уважении родителей. Горестно положение детей, которые в несогласиях, между родителями их существующих, или в каком-либо другом случае видят себя принужденными взять ту или другую сторону. Родители рассудительные всегда будут избегать вмешивать детей своих в подобные раздоры, а добрые дети поступать будут со всею осторожно­стью, какую предписывают честность и благоразумие.

(4) .

Часто слышим мы жалобы, что между чужими людьми гораздо более можно найти защиты, помощи и приязни, не­жели между ближайшими кровными родственниками; одна­ко жалобы сии считаю я по большей части несправедливы­ми. Правда, между родственниками есть люди столь же не­дружелюбные, как и между людьми совершенно нам чуждыми; конечно, случается, что родственник тогда толь­ко родственника уважает, если он богат или почитаем в на­роде, а неизвестного бедного или гонимого родственника стыдится; однако вместе с тем я думаю, что от дядюшек и тетушек часто требуют более, нежели сколько бы по спра­ведливости надлежало. Политическое устройство наше и с каждым днем возрастающая роскошь поистине для каждого делают необходимостью печись о своем семействе; а господа племяннички, невежественные и расточительные тунеяд­цы, в уверенности, что сильные и богатые родственники их не оставят, беспечно предаваясь всем распутствам, делают­ся столь ненасытными, что для человека, не привыкшего долг и совесть считать игрушкою, невозможно удовлетво­рить их требования без несправедливости против других. Для избежания подобных неприятностей советую я, не пре­зирая сердечной приязни, которая семейственную жизнь делает столь приятною, как можно менее возбуждать и пи­тать в родственниках своих надежду на помощь и защиту, покровительствовать им сколько можно без несправедливо­сти против других полезнейших людей и, имея власть, де­лать других счастливыми, не возвышать глупых своих племянничков ко вреду людей достойных.

Сверх вышесказанного можно еще к обращению с родст­венниками применить и то, что ниже сего будет сказано об обращении между супругами и друзьями, именно: что лю­ди, которые давно друг друга знают и часто видят без вся­кой личины, тем более должны быть осторожны в обращении своем, дабы взаимно себе не наскучить и от не­больших недостатков не сделаться несправедливыми против добрых качеств.

Наконец, желаю я, чтобы многочисленные семейства в небольших городах жили не для одних себя, не раздробляли тем общества на множество малых частиц и не удаляли от себя других, в родстве с ними не состоящих, так, что чужой человек, случайно попав в их круг, встречает токмо непри­язнь и скуку.

Присовокуплю еще два замечания. Первое: старые дя­дюшки и тетушки, особливо безбрачные, обыкновенно лю­бят умничать, надоедать истерическими и подагрическими причудами взрослым своим племянникам и племянницам и обращаться с ними так, как будто бы они все ешс на помо­чах ходили. Я думаю, что лучше бы им это оставить. От се­го-то старые дядюшки и тетушки вошли в пословицу. Часто небольшое наследство покупается слишком дорогою ценой, если для получения оного должно слушать бесчис­ленные, усыпительные и бесполезные их проповеди; напро­тив того, с радостью и любовью молодые родственники пеклись бы о них, если б они в обращении с ними менее бы­ли брюзгливы. Второе: во многих городах обращение между членами одного семейства бывает принужденным и непри­язненным. Гражданские, хозяйственные и многие другие отношения заставляют их часто видеться; но, не взирая на то, они беспрестанно между собою ссорятся, друг друга раз­дражают, ненавидят и тем огорчают свою жизнь. Где нет сходства в образе мыслей, где нет согласия и дружбы, там лучше оставлять друг друга в покос, обходиться со взаим­ною вежливостью, а друзей избирать по своему сердцу.

ГЛАВА III.

Об обращении между супругами.

О).

Благоразумный выбор при заключении важнейшего в жизни человеческого союза есть, без сомнения, надежней­шее средство к достижению супружеского счастья. Если, на­против того, люди, которые нс стараются взаимно услаждать и облегчать себе бремя жизни, а более руковод­ствуются противоположными склонностями, желаниями и выгодами, по несчастью, видят себя соединенными нераз­рывными узами, - тогда супружество есть чаша, исполнен­ная горестей, цепь беспрерывных, тяжких жертв, жесточайшее рабство, вечное стенание под железным игом необходимости, без надежды на иное избавление кроме то­го, когда хладная рука смерти прекратит и страдания.

Столь же несчастлив бывает брак, когда хотя бы с одной стороны неудовольствие и отвращение огорчают жизнь; ес­ли не свободный выбор, но политические, корыстолюбивые виды, принуждение, отчаяние, нужда, признательность, то, что французы называют "depit amoureux" (неудовольствие от неудачи, ссоры или разрыва в любовной связи), случай, причуда или только чувственность без участия сердца, - бы­ли побуждением к браку; если одна сторона беспрестанно требует удовлетворения всех своих нужд и прихотей, посо­бия, совета, внимания, забав, утешения, а сама ничем вза­имно того не заменяет. И потому с осмотрительностью избирай себе подругу для жизни сей, если не хочешь, чтобы будущее счастье твое было игрою случая.

(2) .

Рассудив, однако, что и от собственного выбора завися­щие браки обычно заключаются в таком возрасте и при та­ких обстоятельствах, когда слепая страсть и чувственность более, нежели рассудок и зрелое размышление определяют выбор, хотя в таком браке беспрестанно твердят и мечтают о симпатии, сердечном влечении, - должно почти удивлять­ся, что есть еще столько счастливых супружеств. Но мудрое провидение столь хорошо сие устроило, что как раз то, что кажется нам преградою к счастью, наиболее оному и спо­собствует. Если, с одной стороны, в молодых летах мы ме­нее способны к благоразумному выбору, зато с другой стороны мы, так сказать, мягче, уступчивее, легче образу­емся и дозволяем руководить собой, нежели в позднейших летах. Характеры, сколь бы велико ни было их несходство, легче теряют свою противоположность и сближаются, пока еще не утвердились; мы не столь взыскательны, как после, когда опытность сделает уже нас разборчивыми, осторож­ными, неумеренными в наших требованиях; когда хладный рассудок все взвешивает, каждую потерю наслаждения вы­соко ценит, исчисляет, как мало, может быть, остается еще жить, и сколько должно дорожить временем и удовольстви­ями. Между молодыми супругами часто случаются размолв­ки, потом легче они примиряются. Отвращение и вспыльчивость не так твердо укореняются; весьма часто чувственность одним супружеским объятием прекращает сильнейшую ссору. К тому присоединяются привычка, по­требность жить вместе, взаимные выгоды, домашние заня­тия, мало оставляющие времени для праздных мечтаний, радости, доставляемые детьми, взаимное попечение о вос­питании и обеспечение их состояния, - все сие в тех летах, когда молодость, крепость сил и бодрость духа содействуют,. не только не отягощает бремени супружеской жизни, но, напротив, оную услаждает, доставляет разнообразные удо­вольствия, кои, будучи взаимно разделяемы, еще более уси-

ливаются. Не так в зрелых летах. Тогда более требуем; хо­тим наслаждаться, а не налагать на себя новое бремя; хо­тим, чтобы за нами ходили; характер уже утвердился, не может принять новой формы; чувственность не столь силь­но требует удовлетворения. Мало есть из сего исключений, и то только между людьми самыми великодушными, кото­рые с летами становятся снисходительнее, ласковее и, буду­чи уверенные во всеобщей слабости людей, мало требуют и охотно воздают. - Но это уже некоторый род героизма, род жертвы, а здесь говорится о взаимном возвышении супру­жеского счастья; короче говоря, я советовал бы каждому в зрелом возрасте не торопиться в выборе супруги, если бы подобный совет не был излишним, потому что это само со­бою делается; но кто в зрелом возрасте будет в сем случае опрометчив, тот пусть терпит последствия поступка, к кое­му привело его юношеское безрассудство.

(3) .

Не думаю, чтобы совершенное сходство в темперамен­тах, склонностях, образе мыслей, способностях и вкусе бы­ло необходимо для счастливого супружества; нередко противоположность (лишь бы не слишком в высокой степе­ни и не в главных правилах, а также не слишком большое различие в летах) более доставляла счастья. В союзе, осно­ванном на взаимных выгодах, в коем все неудовольствия одной стороны разделяются и другой, часто для избежания опрометчивых поступков и вредных последствий их очень хорошо, если чрезмерная живость и пылкость мужа уравно­вешиваются кротостью нрава или несколько флегматиче­скими свойствами жены, или наоборот. Многие семейства совершенно бы разорились, если бы обе стороны равную имели склонность к расточительности, пышности, роскоши или даже к благотворительности и хлебосольству, не всегда благоразумным; а так как наши молодые читатели и чита­тельницы Романов будущих супругов своих всегда вообра­жают себе точно такими, каковы они сами, то и не худо, если иногда старый угрюмый батюшка или опекун рас­страивает их планы. Но довольно о выборе супругов! - и сказанного уже почти слишком много для моей цели.

Весьма важно для супругов, которые каждый день, каж­дую минуту должны видеться, а, следовательно, имеют вре­мя и случай взаимно ознакомиться со своими недостатками и причудами и приучиться переносить их; весьма важно для них изобрести средства, чтобы друг другу не наскучить, не быть в тягость, не охладеть, не сделаться равнодушными, а наиболее, чтобы не почувствовать взаимного отвращения. Для сего требуется самая благоразумная осторожность в об­ращении. Притворство ни в каком случае не годится; но должно обращать некоторое внимание на все свои поступки и избегать всего, что может произвести неприятное впечат­ление. Никогда не должно упускать из вида вежливость, ко­торая весьма легко может согласоваться с короткостью (familiarite) и всегда отличает человека благовоспитанного. Не становясь друг другу чуждыми, остерегайтесь повторе­нием разговоров об одном и том же предмете наскучить так, чтобы всякий разговор наедине был вам в тягость, и вы же­лали бы чужого общества! Я знаю одного человека, кото­рый, затвердив несколько анекдотов и острых слов, так часто повторяет их своей жене и в присутствии ее другим людям, что на лице се ясно изображается неудовольствие и отвращение всякий раз, когда он начнет что-нибудь расска­зывать. Кто читает хорошие книги, посещает общества и размышляет, тот, без сомнения, каждый день легко найдет что-нибудь новое для занимательного разговора; но, конеч­но, сего недостаточно, если целый день сидеть друг с другом в праздности, и потому нечего дивиться, встречая супругов, которые, если по какому-либо случаю нельзя собрать гос­тей, для избежания скуки целыми днями играют друг с дру­гом в пикет или в дурачки. По сим причинам весьма хорошо, если муж имеет должностное занятие, которое по крайней мере на несколько часов в день заставляет его или сидеть за письменным столом, или отлучаться из дома; если иногда непродолжительные отлучки, поездки по делам и то­му подобное присутствию его придают новые приятности. Тогда с нетерпением ожидает его верная супруга, занима­ясь между тем хозяйством. Она принимает его с ласкою и любовью; вечера в домашнем кругу проходят в веселых раз­говорах, в советах о благе их семейства, и они никогда друг другу не наскучат. Есть искусный, скромный способ застав-

лять желать нашего присутствия, ему-то надлежало бы учиться. И во внешнем обхождении должно избегать всего, что может сделать неприятное впечатление. Супруги не должны показываться в неопрятной, отвратительной одеж­де или в домашнем общении позволять себе чрезмерную вольность и принужденность - чем мы сами себе обязаны, - а особливо, живя в деревне, не огрубеть обычаями и разго­ворами, не сделаться неопрятными и неприбранными во внешнем своем облике. Ибо возможно ли, чтобы женщина, видя в муже своем более недостатков и непристойностей, нежели во всех других людях, с коими обращается, наибо­лее его любила, уважала и охотнее видела? Повторяю еще раз: если супружество становится цепью беспрерывных жертв, если обязанности оного подавляют нас своею тяже­стью, то как может истинное благополучие быть нашим уделом?

(5).

И к супружеству применяйте главное правило для всех положений в жизни! Вот оно: Исполняй обязанности свои с таким тщанием и точностью, с таким порядком и твердо­стью, чтобы, если возможно, превзойти в том всех твоих знакомых. Тогда ты вправе будешь требовать уважения и со временем затмишь всех тех, кои односторонними блестящи­ми качествами производят мгновенное, выгодное для них впечатление. Но исполняй обязанности свои все без изъя­тия! Да не хвалится своим бескорыстием, своею деятельно­стью, своим хозяйством, уважением добрых людей тот муж, который тайно иногда упивается. Да не гордится своим це­ломудрием, хранимым, может быть, по недостатку случая или по хладнокровному сложению,та жена, которая беспеч­но пренебрегает воспитанием своих детей! Кто требует ува­жения и любви как обязанности, тот умей и заслужить их; и если ты хочешь, чтобы жена твоя любила и уважала тебя более всех других, то надейся не на то, что она обещала сие пред алтарем - ибо кто может не обещать это?- но надейся на усилия свои быть достойнее других людей и достойнее во всех отношениях. Только по последствиям можно судить о важности или неважности добродетелей и пороков; ибо в са­мой сути оные все равно важны; и беспечный отец семейст­ва столь же виновен, как и неверная, распутная жена. Но люди обыкновенно так поступают: они восстают против по­

роков, к коим не имеют склонности, а сами не думают, что пренебрежение важными добродетелями столь же тяжкий проступок, как и действительное преступление. Старуха с неистовством преследует бедную девушку, которая темпе­раментом и обольщением вовлечена была в проступок; но что сия самая старуха взрастила детей своих как бессмыс­ленных животных, за то она не почитает себя подлежащею ответственности, ибо никогда не нарушала супружеской верности. - Итак, строгое во всех отношениях исполнение обязанностей есть вернейшее средство к сохранению посто­янной и непрерывной любви между супругами.

(6).

Со всем тем не обойдется без того, чтобы другие любви достойные люди не делали иногда на короткое время на суп­ругов впечатления сильнейшего, нежели каковое бы один из них мог желать для своего спокойствия. Нельзя ожидать, чтобы, когда первый жар слепой любви охладеет - а он очень скоро охладевает - супруги оставались друг к другу столь пристрастны, чтобы не могли весьма живо чувство­вать преимуществ других людей. К тому можно прибавить, что те, с коими мы реже видимся, всегда выказывают себя с лучшей стороны и более льстят нам, нежели постоянно с на­ми живущие. Но подобные впечатления скоро исчезают, ес­ли супруг продолжает верно исполнять свои обязанности и не показывает подлой зависти или безрассудной ненависти, которые никогда не имеют хороших, а всегда дурные по­следствия. Любви и уважения нельзя приобрести силою и принуждением. Сердце, которое должно стеречь, есть, по­добно денежному сундуку скупца, более бесполезная тя­гость, нежели истинное сокровище, доставляющее нам удовольствие. Сопротивление раздражает; никакая бди­тельность не бывает довольно велика, чтобы нельзя было обмануть ее; а человек по врожденному побуждению наибо­лее желает того, достижение чего сопряжено с препятствия­ми, и что без самых сих препятствий не имело бы, может быть, ничего привлекательного для нас.

Не менее того должно презирать известные уловки, кои­ми для усиления страсти другой стороны стараются умыш­ленно возбуждать ревность; но что едва ли и между влюбленными, а еще менее между супругами должно иметь место. В союзе, долженствующем основываться на взаим­ном уважении, кривые пути ни в каком случае не позволи­тельны. Если жена моя поверит, что я действительно спосо­бен чуждым склонностям принести в жертву обязанность и любовь мою к ней, то сие самое должно уменьшить уваже­ние се ко мне; если же она заметит, что я только издеваюсь над нею, то это более, нежели потерянный труд, который сверх того нередко может иметь и весьма печальные послед­ствия.

Я уверен, что хотя бы муж жене или жена мужу и по­дали на короткое время повод к подобному беспокойству, то сие заблуждение сердца не может быть продолжительно, лишь бы только страждущая сторона не перестала строго исполнять свои обязанности. При хладнокровном рассмот­рении необходимо возникает мысль: "Пусть тот или та име­ет любви достойнейшие качества! но он, но она не составляет для меня того, что составляет мой муж, моя же­на, не участвует со мной во всех заботах, не делит со мной счастья и несчастья, не имеет ко мне душевной, испытанной привязанности; он или она не отец и не мать любезным мо­им детям, не будет до конца жизни нести со мною все до­брое и злое, не возместит мне моей потери, если отвергну моего супруга, мою супругу." - Такое торжество над слабо­стью - рано или поздно, но оно необходимо последует - весь­ма сладостно и заставляет забыть все перенесенные горести.

(7).

Честность и благоразумие велят нам ограждать самих себя от впечатлений, кои может в нас произвести большая степень любезности со стороны чужих людей. В молодых летах, когда воображение еще пылко, страсти сильно дейст­вуют, и сердце заблуждается вместе с рассудком, советовал бы я избегать таковых опасных случаев. Молодой человек, заметив, что женщина, с которою он имеет обращение, со временем может ему понравиться более его жены, воспла­менить в нем сильнейшую страсть или, по крайней мере, • нарушить семейное его счастье, хорошо сделает, если, не надеясь на свою твердость (а он судит благоразумно, не слишком на оную полагаясь), сколько можно будет избегать общества такой особы, дабы оное нс сделалось для него не­обходимым. Предосторожность сия наиболее нужна в обра­щении с утонченными кокетками, которые, не имея ввиду опорочить чью-либо честь, играют спокойствием честного, чувствительного человека и гоняются за ничтожным торже­ством лишать спокойствия, заставлять проливать слезы и возбуждать в других женщинах ревность. Много есть таких суетных женщин, которые, движимы будучи не всегда зло­стным сердцем и темпераментом, а по большей части без­мерным желанием блистать, всем нравиться, нередко разрушают домашнее спокойствие и поселяют раздоры между супругами. - В зрелом возрасте советую употреблять средство совершенно противоположное. Человек твердых правил, отдающий рассудку отчет во всех сердечных чувст­вованиях, ищущий прочного счастья, легче освободится от слишком выгодного мнения, которое он возымел о чуждых особах в сравнении со своею супругою, если будет их видеть довольно часто и в разных положениях, чтобы найти в них более недостатков, нежели в доброй, умной и верной жене своей.

Сверх того, бывают минуты, когда сердце влечет нас к нежной подруге, когда подавляют нас тяжкие горести, коих никто чуждый не облегчит с таким участием; или когда все существо наше дышит радостью, коей никто с такою иск­ренностью делить с нами не может; или встречаются за­труднения, в коих никому чуждому с таким доверием, искренностью открыться нельзя, как той особе, которая од­ни с нами имеет выгоды. В такие минуты еще один взгляд на благовоспитанных общими стараниями детей, на сии плоды первой юношеской любви, - и сердце без принужде­ния возвращается к драгоценным, сладостным обязанно­стям.

(8).

Впрочем, ничто не может быть безрассуднее, тягостнее, смешнее, вреднее и огорчительнее, как если супруги дума­ют, что чрез бракосочетание с обоих сторон приобрели столь исключительное право на все сердечные чувствова­ния, что даже воображают: теперь в этом сердце не должно оставаться ни одного уголка для какого-нибудь другого до­брого человека; полагают, что муж должен быть мертв для всех своих приятелей и приятельниц, ни к кому не иметь приязни, кроме дражайшей своей половины; вменяют в преступлений супружеского долга беседу с другими особами и всякое слово, сказанное о них с жаром, нежностью и уча­стием. Подобные требования становятся еще смешнее в не­равном браке, в коем одна сторона и без того уже весьма многим жертвует. В таких случаях, когда одна сторона бро­сается в объятия нежных, истинно преданных друзей, чтоб развлечь грусть свою в обществе любви достойных людей, на время забыть свое злополучие, собрать новые силы к по­стоянному терпению и оживотворить охладевшее сердце, другая сторона не должна сумасбродными поступками, а еще менее укоризнами, мужа или жену оскорблять, приво­дить в отчаяние и, наконец, вовлекать в действительные проступки.

(9) .

Выбор друзей должен быть предоставлен сердцу, равно как и выбор нравственных увеселений и невинных склонно­стей по вкусу каждого. Выше я уже сказал, что сходство темпераментов и вкуса для супружеского счастья, по мне­нию моему, не есть необходимость. И посему жесточайшим было бы рабством позволить навязывать себе друзей или увеселения. Довольно уже тягостно, если муж лишен удо­вольствия благородные свои ощущения, высокие мысли, утонченные впечатления, производимые в нас превосход­ными творениями Словесности, Изящных искусств и други­ми подобными предметами, разделять с подругою своей жизни, потому что грубые органы ее к ощущению их неспо­собны; но от всего того отказаться или видеть себя принуж­денным в выборе друзей своих соображаться с пустыми, отвратительными причудами слабого ума или хладного сер­дца и таким образом лишаться единственного, благотворно­го утешения - это мучение адское! Излишним полагаю присовокуплять, что муж, самою природою и гражданскими законами назначенный быть главою, правителем семейст­ва, часто по своим причинам имеет обращение с тем или другим человеком, избирает то или другое занятие, делает тот или другой, по-видимому, странный шаг, что муж, гово­рю я, наименее позволит ограничивать себя таким образом. Ничто, напротив того, не услаждает столько жизни соеди­ненных неразрывными узами особ, как взаимность в разде­лении печали и радостей, старание согласовать вкус, склонности свои, приучиться любить то, что другому прият­но и любезно, особливо, если оное истинно величественно, благородно. И в самом деле, непонятную почти глупость, самую гнусную беспечность, закоснелое упорство должен иметь тот, кто и после многолетнего обращения с существом разумным, образованным, чувствительным и любезным ос­танется столь же бессмысленным, грубым, суровым и упор­ным, каким был прежде. Когда первое упоение любви пройдет и страждущая сторона увидит, чем бы супруг мог, должен быть, чем бы другие могли быть для нее, и что они есть на самом деле - тогда прощай мир, спокойствие, сча­стье! Напротив того, нежность и взаимное уважение в лю­дях разумных легко бы произвели то гармоническое согласие, если б мрачное упорство или чрезмерное различие в образе мыслей не питали раздора.

(10) .

Но как ограждать себя от действительного распутства? - ибо до сих пор говорил я только о заблуждениях сердца. - Как ополчить себя, когда, с одной стороны, пылкость темпе­рамента, раздражительность чувств, слабость в управлении страстями, обольщение, влекущая красота и случай нас привлекают; когаа, может быть, с другой стороны, супруга брюзгливостью, причудами, глупостью, болезнями, холод­ностью, недостатком красоты, молодости, ласковости от се­бя отвращает? - Книга сия нс составляет полной системы нравственности, и потому я каждому благоразумному чело­веку предоставляю дать себе обстоятельный ответ на сей вопрос и самому рассудить, как он должен поступать, чтобы покорить страсти свои рассудку и избегать опасных случаев и обольщений, что в молодых летах, конечно, нелегко. Ска­жу однако о сем предмете, сколько здесь надлежит и можно сказать без нарушения приличия. Не приучайте самих себя и друг друга к роскоши, сластолюбию и неге; не давайте фи­зическим потребностям и чувственности восторжествовать над вами; будьте даже и в супружестве стыдливы, скромны, разборчивы и бережливы в благосклонностях, чтобы тем удалять пресыщение и грубое сладострастие! Поцелуй всег­да будет поцелуем, и почти всегда жена виновата, если не­дурной, впрочем, муж такого поцелуя, который бы он с удобством и приличием мог получить дома от верных, ми­лых уст, станет искать у чужих людей. Но препятствия и редкость более привлекают человека - так что ж? Старай­тесь и супружескому обращению придавать сию прелесть новости, делать иногда небольшие препятствия или береж­ливостью, удалением и тому подобными способами увели­чивать желание!

С летами и сии хитрости становятся ненужными, ибо страсти теряют тогда свою пылкость и легче покоряются рассудку, разве своевольно будешь их раздражать.

(И).

Супружество непременно требует неограниченной дове­ренности и откровенности. Но ужель вовсе нет случаев, в коих можно друг от друга иметь тайны? Есть, без сомнения!

- Но поелику муж самою природою назначен быть руково­дителем своей жены, главою семейства, поелику все послед­ствия опрометчивого поступка жены падают на него, по­елику от него только всего требуют, а жена в сущности ни­какого лица в гражданском обществе не составляет, поели­ку всякое нарушение обязанностей с ее стороны тяжко его угнетает, и нарушение таковое непосредственнее и несрав­ненно более приносит семейству стыда, поношения и вреда, нежели распутство мужа, поелику она более зависит от молвы, нежели он, наконец, поелику молчаливость есть до­бродетель более мужская, нежели женская, - то, вероятно, редко бывает полезно, если жена что-либо делает без ведо­ма своего мужа и от него то скрывает. Муж, напротив того, связанный со всем обществом, часто, имея тайны, не ему принадлежащие, открытие коих его самого и других людей может привести в замешательство, долженствуя обозревать все хозяйство, нередко скрывать план, по коему действует, от суждений рассудка слабейшего, - должен твердо и непо­колебимо следовать своему рассудку и сердцу и презирать мнение народной толпы; муж, говорю я, никоим образом не может действовать и говорить совершенно открыто. Впро­чем, разность положений может переменять сии пределы. Есть мужья, которые бы все портили, если бы хотя бы один шаг делали без ведома и совета своих жен; есть весьма болт­ливые мужчины и весьма молчаливые женщины; жена мо­жет иметь женские тайны, вверенные ей от приятельницы. - Во всех сих и подобных случаях должны благоразумие и честность руководствовать и ту, и другую сторону. Но всег­да останется неоспоримою истиной: где вкрадется недовер­чивость, где должно вынуждать откровенность, там супружеское счастье погибает. Наконец, ничто не может быть бесчестнее, презрительнее, как если муж до того уни­жается, что тайно перехватывает и распечатывает письма своей жены, разбирает ее бумаги или обыскивает ее комо­ды. Сими недостойными средствами он никогда не достиг­нет цели. Нет ничего легче, как обмануть бдительность человека, если дело идет только о проступках, кои доказать можно; если разорваны уже тончайшие узы, исчезли раз­борчивость и доверие. Муж, назвав однажды жену свою прелюбодейкою, сам наставляет себе рога. Что может быть легче, как обмануть человека, коротко нам известного, у которого потеряли всю доверенность и которого часто мо­жем уличать в ложном подозрении, поелику страсти его ос­лепляют, и он за недоверчивость свою заслуживает быть об­манутым. - Обман почти всегда бывает последствием таких поступков, которые и благороднейшую женщину могут ли­шить всякой нравственности и, так сказать, принудить к преступлению.

02).

По причинам основательным, которые всякий благора­зумный человек сам усмотрит, не советую супругам испол­нять вре занятия свои совокупно, а напротив, чтобы каждый имел определенный, особый круг действия. Редко хозяйство бывает хорошо там, где жена вместо мужа сочиняет бумаги, а он, когда званы гости, должен помогать повару стряпать и дочерям своим наряжаться. Из этого происходит суматоха; муж и жена делаются посмешищем слуг, полагаются друг на друга, норовят во все вмешаться, все знать - Одним сло­вом, это не годится!

(13) .

Что ж касается до заведования деньгами, то я не могу одобрить в сем отношении большую часть мужей хорошего состояния, дающих женам своим определенную сумму, ко­торою сии последние должны изворачиваться для содержа­ния хозяйства. Из сего выходит раздельный интерес; жена входит в класс служителей, побуждается к корыстолюбию, к излишней бережливости, находит, что муж слишком ла­ком, морщится, если он пригласит хорошего приятеля на обед; муж с своей стороны, если он не довольно разборчив в чувствах, всегда воображает, что за дорогие деньги свои слишком худо обедает, или же, по чрезмерной разборчиво­сти, не отваживается потребовать иногда лишнего блюда, чтобы не привести жену свою в замешательство. И потому, если только не дворецкий или ключница исправляют у тебя дела, по существу своему к обязанностям жены принадле­жащие, дай жене своей на расходы соответственную достат­ку твоему сумму денег! Когда оная будет издержана, то пусть она потребует от тебя более; если ты найдешь, что из­держано слишком много, потребуй отчета! Рассмотри с нею вместе, где и что можно сберечь! не скрывай от нее своего состояния; но также определи ей небольшую сумму на не­винные увеселения, наряды, на тайную благотворитель­ность и не требуй в оной от нее отчета!

(14).

Доброе хозяйство есть одна из необходимейших потреб­ностей для супружеского счастия. И потому более всего дол­жны мы стараться, хотя бы до вступления в брак и имели наклонность к расточительности, от оной освободиться и приучаться к хозяйственной бережливости. Человеку оди­нокому все легко переносить - нужду, недостаток, униже­ние, пренебрежение; весь свет ему открыт, лишь бы имел он здоровые руки; ему нечего покидать, а в каком-нибудь не­известном уголке земли легко может пропитать себя труда­ми рук своих. Но когда худое хозяйство повергает в нищету мужа и отца, когда взоры его обращаются на семейство, требующее от него пищи, воспитания, удовольствий, когда он часто не знает, где на завтра достать кусок хлеба, приоб­рести столько, чтобы одеть полуобнаженных, взрослых до­черей своих, или когда его честь, выгода, обеспечение состояния детей его зависит от того, чтобы он с семейством своим принял пристойную, даже блестящую наружность, и он ни к чему тому не имеет способов, когда столовое сереб­ро, заложенное у ростовщика, должен он занимать на один обед для угощения приглашенных людей, между тем, как в прихожей дожидается человек, чтобы тотчас после стола взять оное обратно, когда заимодавцы и стряпчие теснят его со всех сторон, и безбожные ростовщики опустошают и без того уже тощий его кошелек, - тогда уныние, болезни телес­ные и душевные терзают его; несчастный повергается в от­чаяние, хочет заглушить его и впадает в распутство. Внутри терзается угрызениями совести; извне преследуют его жес­токие укоризны жены; вопль детей пробуждает его от ужас­ного сна; презрение, с коим взирает на него знатная и богатая чернь, погашает последний луч надежды; мужество и отрада исчезают; друзья удаляются; адская улыбка врагов и завистников потрясает каждый нерв его, - в сем-то ужас­ном положении исчезает и самая тень семейственного сча­стия. Злополучный никого столько не избегает, как тех, кого он вместе с собою поверг в бездну; и потому, если кото­рый-либо из супругов склонен к расточительности, то долж­но употребить все меры, дабы миновать столь бедственной участи, пока еще есть время. Тот из супругов, который уме­ет обращаться с деньгами, пусть возьмет их в свое заведова­ние. Пусть они согласятся в мерах, как помочь хозяйству, и последуют оным со строжайшею точностью; пусть они огра­ничат свои расходы, но с тем, однако же, чтобы, если воз­можно, хотя немного оставалось и для позволительных удовольствий, дабы расточителю ограничение и недостаток не сделались слишком тягостными!

(15).

Кому лучше быть богатым; мужу или жене? Ежели что- либо одно должно быть, то я первому отдаю преимущество. Хорошо, если и муж, и жена имеют некоторый достаток, чтобы потребности жизни удовлетворять общими силами, а не жить одному совершенно на счет другого. Но ежели зави­симости, которая естественно из того проистекает для сто­роны менее достаточной, избежать нельзя, то с законами природы согласнее, чтобы глава семейства более имел до­статка. Если кто женится на жене богатой, тот по крайней мере пусть приведет себя в такое состояние, чтобы никогда не сделаться чрез то ее рабом. Пренебрежение сей предосто­рожности тому причиной, что браки такого рода редко бы­вают счастливы. Если бы жена моя принесла мне в приданое большое имение, то я усугубил бы свое старание доказать ей, сколь ограничены мои нужды; я мало бы упот­реблял на себя и доказал бы ей, что даже малость сию могу приобрести собственными трудами; я давал бы ей столовые деньги, был бы только управителем ее имения; жил бы от­крыто потому, что это прилично богатым людям; но при том показал бы ей, что такая жизнь не льстит моему тщесла­вию, что и при двух блюдах я столь же весел и доволен, как при двадцати, что мне не нужна большая услуга, что у меня здоровые ноги, которые несут меня так же далеко, хотя не так скоро, как и пышная ее карета; наконец, потребовал бы.

как прилично главе в доме, неограниченной власти распо­ряжаться ее имением.

(16).

Нужно ли, чтобы муж был умнее жены? И этот вопрос заслуживает внимания, рассмотрим его ближе. Понятие о благоразумии и уме со всеми его отношениями и изменени­ями не всегда в одном смысле принимается. Благоразумие мужа совсем другого рода, нежели требуемое от жены; а ес­ли сверх того благоразумие смешивать с опытностью, по­знанием людей или еще с ученостью, то безумно было бы предполагать оное у обоих полов в равной степени. И пото­му требую я от женщины так называемого esprit de detail, т.е. тонкости, невинной хитрости, осторожности, остро­умия, терпения и уступчивости, - все сии качества принад­лежат к благоразумию, но не всегда в такой степени свойственны мужскому характеру. От мужа, напротив того, ожидаю я, чтобы он был предусмотрительнее, хладнокров­нее во всех случаях, тверже, непоколебимее, менее подвер­жен предрассудкам, постояннее и образованнее, нежели жена. Но вопрос мой надлежит принимать в смысле общем, то есть: Ежели бы который-либо из супругов имел слабые, тупые органы, недостаток во многих необходимых для об­щежития познаниях, в таком случае кому лучше быть сто­роною слабейшей: мужу или жене? - Не останавливаясь, ответствую: Никогда не видал я еще счастливого и порядоч­ного хозяйства там, где жена была полным господином. В доме, где распоряжается муж, хотя и с ограниченными спо­собностями, хозяйство по большей части идет все еще луч­ше, нежели там, где и умная даже жена исключительно хозяйничает. Есть, может быть, из сего исключения; я, од­нако, таковых не знаю. Разумеется, что здесь говорится не об утонченном владычестве над сердцем благородного суп­руга; кто не предоставит его охотно умной жене? Какой благоразумный муж не почувствует, что часто имеет нужду в кротких наставлениях? Но исключительное господство жены, кажется, противно предопределению природы. Сла­бейшее телосложение, врожденная склонность к ничтож­ным удовольствиям, всякие причуды, нередко помрачающие рассудок даже в самые решительные мгнове­ния, воспитание, наконец, гражданское устройство, возла­гающее всю ответственность в домашнем хозяйстве на одного мужа, - все сие явно назначает жену искать защи­ты, а мужа обязывает давать оную. Итак, нет ничего смеш­нее, как если благоразумнейший и сильнейший будет искать защиты у безумца или слабого. Женщины, одарен­ные отличными душевными способностями, поистине по­грешают против собственных выгод, ежели из властолюбия избирают или желают себе глупых мужей; неминуемым по­следствием того бывает беспрестанное отвращение, расстро­енное хозяйство и презрение публики к одной стороне, что и относится к обеим сторонам. Но те из мужчин, которые столь слабоумны, что не в состоянии надлежащим образом управлять семейством или быть в доме своем господином, лучше сделают, если навсегда останутся холостыми, чем выставлять себя на посмеяние своим детям, служителям и соседям. Я знал одного слабого мужа знатной породы, над которым жена его имела столь неограниченную власть, что когда однажды она велела подать карету, он тайком про­крался вниз и тихонько спросил у кучера: "Не знаешь ли ты, поеду ль и я вместе?" Такие мужья делаются только по­смешищем; никто не хочет иметь дела с человеком, которо­го воля, дружба и суждения зависят от причуд, намеков и внушений жены, который письма свои должен представлять на рассмотрение своей наставнице и в самых важных и тай­не подлежащих делах спрашиваться прежде у жены. Даже в вежливости против жены не должен муж ронять своего до­стоинства. Презрителен и в глазах женщин тот муж, кото­рый прежде, нежели на что-либо решиться, всегда говорит: "Я прежде посоветуюсь о том с моею женой", кто во всем следует ее внушениям, не смеет показаться ни в одном об­ществе, где ее нет, или должен удалить вернейшего своего служителя, если физиономия его не нравится барыне.

(17).

В жизни сей мы много должны переносить. И тот, кто кажется совершенно счастливым, имеет тайные горести, действительные или воображаемые, незаслуженные или са­мим на себя навлеченные - все равно. Они тем не менее остаются горестями. Немногие женщины способны с твер­достью переносить несчастья, подать в нужде добрый совет и облегчить супругу бремя, которого избежать невозмож­но. Большая часть усугубляют только зло ничтожными жа­лобами, пустой болтовней о том, как бы то или другое быть могло, если бы не было так, как есть, или даже не­справедливыми и часто весьма неуместными укоризнами. И потому, если можешь скрыть от своей жены небольшие не­приятности, что, однако, в больших несчастьях редко мож­но сделать, то лучше заключи печаль в своем сердце! Благородная душа не находит облегчения в том, чтобы лю­безных ей вовлекать в свои горести; а когда страдание чрез то не только не облегчается, но более еще возрастает, то кто нс предпочтет лучше одного себя подвергнуть жестокости судьбы? Но если Провидение посетит тебя великим несча­стьем, нуждою, горестью или болезнью, о коих умолчать невозможно; если судьба или злые люди тебя преследуют, - тогда собери все свои силы, вооружись мужеством и услаж­дай подруге жизни своей чашу горестей, которую она долж­на испить с тобою; следи за расположением своего духа, дабы и невинный не пострадал чрез тебя! Запрись в свою комнату, когда бремя горести слишком угнетает твое серд­це! Там облегчи оное слезами или молитвой! Укрепи дух свой философией, твердым упованием на Бога, надеждой и благоразумною решительностью! Тогда явись со спокойст­вием на челе и будь утешителем слабых! - Ах! никакое зло­получие не бывает бесконечным, никакая скорбь не столь велика, чтобы не оставляла спокойных минут; твердость в борении с бедствиями приносит такие радости, которые за­ставляют забывать и самые тяжкие страдания; мысль уте­шать и вдохновлять других чудесным образом возвышает сердце, наполняет его неописуемым веселием. - Я говорю по опыту.

(18).

Мы согласились, что совершенное сходство в образе мыс­лей и темпераментах не есть необходимость для счастливого супружества. Вместе с тем, весьма неприятно положение супругов, если несходство чрезмерно, если жена не прини­мает живого участия ни в чем, что мужу кажется важным и внимания достойным. Весьма прискорбно, если, желая раз­делить с кем-нибудь невинные радости, печали, высокие чувства, дальние виды, предприятия, мы должны искать участия у чужих людей; прискорбно, если флегматическое творение разрушает блаженные мечты нашего воображе­ния, на пламеннейшие разговоры наши ответствует нелепо­стями и подавляет лучшие наши плоды. - Но что ж делать в таких положениях? Прежде всего употребить средство Иова! не терять времени в нравоучениях, где нет надежды на исправление, молчать, если нас не понимают и потом из­бегать всех случаев, коими мы можем быть слишком раз­дражены или оскорблены или глупостью жены публично пристыжены! Сим способом можно быть в отрицательном смысле довольно счастливым.

(19).

Но что делать, если судьба или собственное безрассудст­во навеки соединили нас с существом безнравственным или даже порочным, недостойным любви и уважения добрых людей; если супруга угрюмостью, враждебным расположе­нием, завистью, скупостью или безрассудною ревностью огорчает жизнь нашу или лукавством и злобным сердцем заставляет себя презирать или предается разврату? Умолчу о том, что весьма часто худые или неосторожные поступки мужа тому виною, если недостатки и пороки, семена коих таились в сердце жены, открываются. Предписывать особые правила, как поступать в каждом такого рода несчастном положении, завело бы меня слишком далеко, и потому буду говорить в общем смысле. В таких положениях должно об­ращать внимание на следующее: на собственное наше спо­койствие, потом на детей и домочадцев и, наконец, на публику. В отношении к самому себе вот совет мой: если уже нет никакой надежды на нравственное исправление, в таком случае, не теряя напрасно времени в жалобах, уко­ризнах и ссорах, обратиться без шуму к деятельным средст­вам, какие токмо внушит нам рассудок, справедливость и чувство чести. Начертай план твоих поступков по зрелом рассуждении и со всевозможным хладнокровием. Пораз­мысли хорошенько, необходим ли развод, или что должно тебе делать, чтобы положение твое, если уже его поправить нельзя, сделать по крайней мере сносным, и тогда не позво­ляй совратить себя с предначертанного пути ни мнимым ис­правлением, ни ласками! Но никогда не унижай себя до такой степени, чтобы в пылу позволять себе грубые поступ­ки; в противном случае ты уже в половину неправ. Нако­нец, исполняй все свои обязанности тем с большею точностью, чем чаще жена твоя их нарушает. Тогда совесть твоя будет спокойна; а с совестью спокойною можно перене­сти все, даже самые злейшие несчастья. В отношении к тво­им детям, домочадцам и к публике избегай всякой гласно­сти! старайся, если возможно, чтобы несчастье твое не сде­лалось известным! Где между супругами несогласие, там дети всегда худо воспитываются. И потому, если несогласия сего скрыть нельзя, то лучше удали от себя детей своих, вверив их руководству чужих, добрых людей! Где между супругами господствует явное несогласие, там слуги никог­да не бывают склонны к порядку, верности и прямодушию. От того происходят партии и бесконечные сплетни. Избегай потому всякой ссоры в присутствии своих слуг! Где супруги в явном раздоре, там невинная сторона вместе с виновною теряет уважение сограждан. И потому не вверяй легкомыс­ленно посторонним людям тайны домашнего своего несча­стья.

(20) .

Охотно вмешиваются в подобные дела услужливые при­ятели и родственники. Не позволяй, чтобы кто-либо само­вольно заботился о домашних делах твоих! отклоняй с решительною твердостью таковую неуместную услужли­вость! Добрые души примиряются без посредничества, а у злых примирители никогда не имеют успеха. Старые тещи по большей части оказываются весьма деятельными при та­ких расстройствах; и если тебе суждено было вместе с же­ною приобрести и тещу, склонную к таковой услужливости, то при первом случае, когда ей вздумалось бы вмешаться в домашние твои дела, дай ей с твердостью почувствовать не­уместность ее в сих случаях попечений. Есть, однако, тещи добрые, благородные, которые супругов детей своих любят, как детей собственных, благоразумными советами помога­ют замужним дочерям своим; к сим-то обязаны мы иметь уважение и покорность, тем более, что обязаны им образо­ванием любимой супруги. Вообще, все несогласия между супругами должны решаемы быть наедине, между ними са­мими, а в крайнем случае, через суд; все другие посредни­чества никуда не годятся, а примирители и защитники страждущей стороны только увеличивают зло. Муж должен быть хозяином в своем доме, того требуют природа и рассу­док. С господином не бранятся; он имеет судей над собою, но нс возле себя. Ни под каким видом не должен он допу­стить, чтобы лишили его сего господства; и даже в таком случае, когда жена благоразумнейшая явной власти его

f

противопоставляет тайную власть над его сердцем, наруж­ный вид господства никогда не должен теряться.

(21) .

Ничто столь сильно не потрясает счастья супругов, как нарушение супружеской верности. По правилам нравствен­ности, Религии и политики, преступление супружеского долга с обеих сторон равно преступно, но в отношении к по­следствиям неверность жены гораздо более заслуживает на­казания, нежели неверность мужа. Первая разрывает все семейственные узы, передает детям незаконным преимуще­ства законнорожденных, нарушает священные права собст­венности и явно опровергает законы природы, по которым многоженство менее противоестественно, нежели многому­жество. Для сего последнего ни на одном почти языке нет даже употребительного выражения. - Муж есть глава семей­ства; распутное поведение жены посрамляет и его, как пра­вителя в доме, но иначе наоборот. Впрочем, не касаясь последствий и ответственности, кажется мне, что тот из супругов, который другого считает неверным, поступает весьма неблагоразумно, если укоризнами или безрассудным бешенством хочет его исправить. Ежели он требует любви, то должен знать, что любовь приобретается только кротки­ми, нежными средствами, что противное тому производит отвращение; ежели требует только исключительного влады­чества над телом, то он творение самое низкое. Супруги, не соединенные никакими другими благороднейшими узами, находят тысячу средств обманывать друг друга. Еще хуже, и притом самое верное средство и лучшего супруга довести до распутства, есть по одному только подозрению оскорб­лять его укоризнами и низкою недоверчивостью. Но ежели несчастье твое несомненно, ежели посрамление твое не мо­жет быть сокрыто - в таком случае, конечно, нет иного сред­ства, кроме развода судебным порядком или удаления по миролюбивому соглашению, хотя пятно тем не изглажива­ется. Во всех других случаях развод есть дело, требующее большой осторожности. Супруги, многие годы жившие вме­сте, вряд ли могут сделать сей шаг, не потеряв с обеих сто­рон в общем мнении. Супруги, имеющие детей, никогда не могут развестись без вредных последствий для образования и благополучия своих детей. И потому, ежели малая хотя есть возможность при благоразумном и осторожном поведе- нпи ужиться вместе, то переноси, страдай и терпи, но избе­ган гласности и явного соблазна!

(22).

Все сии правила можно, однако, применить только к лю­дям среднего состояния. Знатные и богатые люди редко уме­ют чувствовать семейное счастье, обыкновенно живут па чужой ноге со своими супругами и потому не имеют надоб­ности в других правилах, кроме предписываемых утончен­ным воспитанием. А так как у них есть и своя особая нравственность, то в главе сей они, без сомнения, мало най­дут для себя полезного.

ГЛАВА IV.

Об обращении с влюбленными

и влюбленных между собой.

О).

С влюбленными собственно совсем нельзя обходиться; они столь же мало способны к обществу, как и нетрезвые; кроме идола их вся вселенная для них мертва. Впрочем, с ними легко поладить: надо только иметь довольно терпения, не скучая слушать рассказы о любимом предмете их; пока­зывать, что принимаешь в том участие; не сердиться на без­рассудство их и причуды; и если они скрывают любовь свою, - не присматривать за ними; притворяться будто ни­чего не замечаешь, хотя бы и весь город знал их тайну (как то обыкновенно и бывает); наконец, не возбуждать в них ревности. Итак, мне не остается ничего сказать о сем пред­мете. Ограничиваюсь несколькими только замечаниями. Если ты ищешь благоразумного друга, который бы помогал тебе добрым советом, мужеством, твердостью, постоянством и деятельностью, то не выбирай для того влюбленного! Если же ты ищешь человека сентиментального, который бы сето­вал тебе на судьбу свою, плакал или без залога ссужал день­гами, подкреплял твое предприятие, подал щедрую милостыню, наделил приданым бедную девушку, помог смягчить оскорбленного отца, пустился бы с тобой в отваж­ные затеи, сумасбродства или хвалил твои стихи, песенки или сонаты, - то обратись к счастливому или несчастному любовнику, смотря по обстоятельствам.

Предписывать влюбленным правила взаимного обраще­ния было бы трудом бесполезным, ибо так как они редко в полном уме, то столь же безрассудно было бы требовать, чтобы они в обращении своем следовали определенным пра­вилам, как и требовать от сумасшедшего, чтобы он бредил стихами, или от страдающего судорогами, чтобы он кричал по нотам. Можно, однако, кое-что сказать, чему не худо следовать, если бы можно было ожидать, что такие люди послушают разумного совета.

(3) .

Первоначальная любовь производит чрезвычайные пе­ревороты в образе мыслей и во всем существе человека. Кто никогда не любил, тот никакого не может иметь понятия о блаженстве влюбленных; кто слишком часто меняет сердеч­ные привязанности, тот теряет способность оную чувство­вать. В некотором из моих сочинений ("Заблуждения Философа, или История Людовика Зельберга”, часть I, стр. 108) я подробнее на сей счет изъяснялся, и так как теперь ничего лучшего сказать не смогу, то выпишу это самое мес­то: " Первые изъяснения в любви есть дело странное. Кто часто влюблялся, расточал нежные вздохи перед многими красавицами, тому не трудно, если ему вдруг вздумается опять влюбиться, объяснить свои чувства при удобном слу­чае, да и всякая кокетка знает, что в таком случае отвечать. Она не тотчас поверит, думая, что над нею шутят, играют романтического героя, если же обожатель делается неот­ступным, и она думает, что мало-по-малу должна смягчить­ся, то сначала просит пощадить ее слабость, не вынуждать у нее признания, которого она смущается. Тут восхищенный любовник готов броситься в ее объятия и растаять от востор­гов; но красавица торжественно протестует против всех по­добных вольностей; вообще полагается на его честность и прямодушие; много, что подставляет ему щечку; разделяет благосклонности свои на бесконечно малые частицы, чтобы каждый день не более как на волосок подвигаться вперед и тем продлить столь занимательный роман; если же таким образом желают еще более продлить удовольствие во време­ни, тогда прибегают к маловажной размолвке, чтобы отда­лить совершенную развязку. Но при всех сих вошедших в

обыкновение глупостях, такие люди ничего не чувствуют, смеются наедине над комедией, которую друг с другом игра­ют, и наперед могут просчитать, как далеко они продвинут­ся завтра, послезавтра; и при всей своей любовной тоске только что жиреют. Совсем противное тому бывает с серд­цами невинными, которые, в первый раз оживляясь благо­творною силой любви, душевно бы желали изъяснить сладостные, невинные ощущения свои; но все не могут ни­как решиться словами сказать то, что взорами часто уже друг другу изъяснили. Юноша взирает с нежностью на свою возлюбленную; он краснеет; беспокойство изображается в его взорах, когда он с другой девушкой говорит слишком много и ласково; он желал бы сердиться, быть равнодуш­ным, не смотреть на нее, когда она кому-нибудь другому шепчет на ухо; они взаимно чувствуют упрек, внезапно и почти невежливо прерывают разговор, подавший повод к подозрению; примиренный благодарит нежною улыбкой и возвращающейся чрезмерною веселостью; они взорами уго­вариваются на завтра, извиняются, предостерегают, при­знают взаимные права свои друг к другу - и все сие не сказав ни слова о том, что они друг к другу чувствуют. Они с обеих сторон ищут к тому случая, который представляется им часто, но его упускают, не воспользовавшись им; много- много что тихонько коснутся руки и то никогда без благо­видного предлога; не говорят ни слова, скучают, сомнева­ются во взаимной любви, и часто, еще друг с другом не объяснившись, будучи уже историей всего города и предме­том гнусной клеветы. Когда же, наконец, долго таившееся в груди признание вылетит из робких, трепещущих уст, когда на оные отвечают отрывистыми, замирающими на устах словами, до глубины души проникающим пожатием руки; тогда любовники существуют только друг для друга, не за­ботятся ни о ком на свете; ничего вокруг себя не видят и не слышат; ни в каком обществе не приходят в замешательст­во, лишь бы милый предмет их весело им улыбался; любов­ник находит, что все тягости жизни легче переносить с милою подругой; не верит, что в прекрасном этом мире мо­гут существовать болезни, бедность, скорбь и нищета; со всеми живет в мире; презирает изобилие, лакомую пищу, сон. - О вы, которые когда-либо наслаждались сим блажен­ным временем! Скажите, можно ли мечтать сладостнее? Есть ли между мечтательными радостями жизни хоть одна, которая была бы столь невинна, естественна и безвредна? Есть ли хоть одна, которая бы делала человека столь бла­женным, радостным, миролюбивым? - Ах! для чего сие сча­стливое очарование не может вечно продолжаться! Для чего так часто самым жестоким образом разрушаются сии очаро­вательные сновидения!"

(4).

В браке ревность есть зло ужасное, разрушающее сча­стье и покой, а всякая ссора производит вредные последст­вия. В любви, напротив, ревность придает ей новую разнообразность; ничто не может быть сладостнее примире­ния после маленькой ссоры, и такие явления теснее только связывают любовников. Но трепещи ревности кокетки, мщения женшины, любовь коей ты презрел, или к коей сер­дце твое охладело, если она из любви ли, или из тщеславия, или из упрямства все еще желает владеть тобой! Она в не­истовстве своем будет тебя преследовать, и никакая скром­ность с твоей стороны, никакая уступчивость, ни молчание твое о прежней связи, никакое внешнее уважение тебе нс помогут, особенно, если она не имеет причины тебя стра­шиться.

(5).

Ненавистники женщин кричат: прекрасный пол никогда нс любит с такой верностью, как мужчины; тщеславие, лег­комыслие, страсть к любовным связям или чувственность - вот что привлекает их к нам; и мы не долее должны пола­гаться на женскую верность, как до тех пор, пока можем удовлетворять, смотря по времени и случаю, которую-либо из сих страстей и побуждений. Другие, напротив того, гово­рят совсем противное и прелестнейшими красками изобра­жают нам постоянство, нежность и пылкость преисполненного любви женского сердца. Первые приписы­вают полу сему более чувственности и раздражительности, нежели благородных чувств, называют притворством, когда жены хотят уверить мужей своих, что они весьма холодного темперамента; последние, напротив того, утверждают, что чистейшая, священнейшая любовь, сей небесный пламень, во всей полноте своей может существовать только в жен­ских сердцах. Которая из двух сторон права, пусть решают те, которые лучше меня знают женское сердце, - хотя я в многолетнем обращении с женщинами не был невниматель­ным наблюдателем, - те, говорю я, которым ближайшее знакомство и большая светская опытность дают право су­дить и писать о характере женщин с большим против моего хладнокровием, беспристрастием, проницательностью и ос­новательностью! Я же на сие не отваживаюсь! - К тому же совершенно различны вопросы: откуда обыкновенно жен­ская любовь принимает свое начало? и какие свойства име­ет сия любовь, обладая уже душою? - Смею, однако, утверждать без несправедливости против которого-либо из обоих полов, что мы, мужчины, в любовной верности и при­вязанности едва можем превзойти женщин. История всех веков полна примеров привязанности, преодоления всех преград, презрения величайших опасностей, с коими жен­щина устремляется к своему возлюбленному. Я не знаю высшего блаженства в жизни, как быть столь пламенно и верно любимым. Легкомысленные есть между мужчинами, как и между женщинами; склонность к переменам свойст­венна всем людям вообще; новые впечатления большей сте­пени любезности, истинной или мечтательной, могут привести в забвение и живейшие ощущения; но я почти го­тов сказать, что неверность чаще бывает со стороны муж­чин, нежели женщин, хотя и не становится столь гласной и менее производит шуму; что нас, мужчин, действительно не так легко пленить навсегда, и мне, может быть, нетрудно бы было объяснить тому причины, если бы это сюда принад­лежало.

(6).

Истинная верная любовь в тишине наслаждается своим блаженством; не только никогда не хвалится благосклонно­стями, но, напротив, едва сама себе признается в своих вос­торгах. Самое блаженное время в любви есть то, когда любовники друг другу словами еще не открылись, но каж­дое движение, каждый взор понимают. Приятнейшие удо­вольствия те, которые мы доставляем и получаем, не давая в них отчета рассудку. Нежность чувствований часто не по­зволяет объясниться о вещах, которые теряют высокую свою цену; которых, не оскорбляя приличия и скромности, нельзя ни давать, ни принимать, коль скоро вымолвлено о них хоть одно слово. Молча дарят то, чего нельзя дарить, если оно выпрошено, или если сделается заметным, что да­рят с намерением.

(7) .

В тех летах, когда сердце владычествует еще над рассуд­ком, многие опрометчивыми обещаниями женитьбы на всю свою жизнь делают себя несчастными. Упоенный любовью юноша забывает, как важен этот шаг, забывает, что из всех обязанностей, какие только принять можно, сия есть самая трудная, самая опасная и самая неразрывная. Она навеки соединяет с существом, которое ослепленным страстью очам его представляется совершенно в ином виде, нежели в каком видит его по прошествии времени зрелый рассудок; и тогда он сам готовит для себя ад на земле или забывает, что с союзом сим умножаются нужды, заботы и труды; и тогда он не один, а с нежно любимой супругой должен боротСся с нуждами и горестями и сугубо переносить роковые удары судьбы; или же он нарушит данное слово, если до женитьбы образумится, тогда угрызения совести - его участь. Но мо­гут ли совет и предостережение иметь действие в минуты упоения? Ссылаюсь на то, что будет мною сказано в 15 и 16 статьях следующей Главы.

(8) .

Ежели любовь и короткая связь соединили тебя с суще­ством, и узы ваши расторгнуты - судьбой ли, или неверно­стью и легкомыслием которой-либо стороны, или другими обстоятельствами, - то и после разрыва и прекращения свя­зи никогда не поступай неблагородно! Не унижай себя до гнусного мщения, не употребляй во зло писем и доверия! Мужчина, способный злословить девушку, вредить женщи­не, некогда владевшей его сердцем, заслуживает ненависти и презрения; и, напротив того, сколько мужчин, впрочем, не весьма любезных, сохранили благосклонное расположе­ние женщин единственно благодаря испытанной своей скромности, молчаливости и осторожности в любовных свя­зях!

ГЛАВА V.

Об обращении с женщинами.

О).

Большая часть писателей, рассуждающих о женщинах, по-видимому, стараются выставить на свет одни только сла­бости их; но не это есть мое намерение. Говоря об обраще­нии с людьми, нельзя не упомянуть и о слабостях, коим снисходить или кои даже щадить должно, чтобы хорошо с ними уживаться. Всякий пол, всякое состояние, всякий воз­раст, всякий характер имеет таковые слабости. Моя цель - говорить о них, насколько они мне известны, но, с другой стороны, - не умолчать и о добродетелях, делающих прият­ным обращение с мужчинами и женщинами, старыми и мо­лодыми, умными и ограниченными, знатного и низкого происхождения, а также не порицать и не выхвалять одного класса людей за счет другого. Вот краткое предисловие к сей главе!

(2) .

Ничто столько не способствует к высшему образованию юноши, как обращение с добродетельными и благонравны­ми женщинами. В нем-то характеры получают нежные от­тенки, в нем-то черты грубые смягчаются чертами нежными, тонкими; коротко сказать: кто никогда не обра­щался с женщинами благородными, тот не токмо лишается множества истинных наслаждений, но также никогда не бу­дет иметь удачи в общежитии; я, по крайней мере, не же­лаю иметь другом того человека, который с презрением мыслит и говорит о всем женском поле. Счастливейшие ча­сы моей жизни я провел в кругу любви достойных женщин, и, если во мне и есть что-нибудь доброе, если, столь часто будучи обманут судьбой и людьми, огорчения, скорби и не­приязнь не истребили в душе моей еще доброжелательно­сти, любви и терпимости, то я обязан тем единственно благотворному влиянию, которое обращение сие имело на мой характер.

(3) .

Женщины имеют особый, им только свойственный дар различать тех из мужчин, кои одинаковых с ними чувств, их понимают, могут к ним применяться. Весьма несправед­ливо обвиняют их, будто телесная только красота оказывает на них сильное впечатление, весьма часто бывает совсем то­му противное. Я знаю молодых людей с приятною наружно­стью, которые прекрасному полу нс нравятся, и мужчин почти безобразных, которые нравятся и пользуются отлич­ным вниманием. Причиной сему не то, чтобы женщины предпочитали рассудительных и остроумных, и не в боль­шей или меньшей степени лести, приверженности и уваже­ния; но есть особое искусство обхождения с женщинами, коему только опытами можно научиться; кто не знает сего искусства - тот, какие бы не имел внешние и внутренние преимущества, - не будет иметь успех. Есть мужчины, ко­торые во зло употребляют дар нравиться женщинам, кото­рым вверяют взрослых дочерей, которые во всякое время имеют свободный доступ к женщинам и вообще почитаются опасными; которым позволяют самые вольные шутки, но часто дают и повод со временем, слишком поздно уже, рас­каиваться в том, что им позволяли; однако же злоупотреб­ления не исключают позволительного употребления того искусства обольщения. Легкие оттенки женской нежности, которые, однако не должны переходить в слабость, непри­личную мужчине; услуги, которые не должны быть ни до­вольно велики, ни довольно заметны, чтобы могли подать повод к толкам или доставить право большего вознагражде­ния; однако же и не столь тайные, чтобы их нельзя было за­метить; небольшая, но тонкая внимательность, за которую едва благодарить можно и которая, следовательно, никакого не дает права, но которая кажется совершенно бескорыст­ной и потому ценится и принимается в уважение; некото­рый род языка взоров, который весьма много отличается от любовных взглядов, понятен для нежных, чувствительных сердец без всякого словесного изъяснения; принятие на себя вида некоторой таинственности и загадочности; свободное, прямодушное обхождение, которое никогда не должно пере­ходить в наглую, низкую короткость; иногда тихая мелан­холия, не наводящая скуки; некоторый романтический тон, который, однако, не должен быть ни притворным, ни сума­сбродным; скромность без застенчивости; неустрашимость, мужество и живость без нахальства; ловкость, растороп­ность, приятные таланты - вот что, как я думаю, нравится в нас женщинам.

(4) .

Чувство необходимости иметь защиту и убеждение, что муж должен быть способным дать такую защиту, присуще даже и тем женщинам, которые довольно имеют мужества и силы, чтобы самим защитить себя. По сей причине слабые женщины имеют некоторый род отвращения к мужчинам бессильным и недужным. Они могут чувствовать душевное сожаление к страждущим, например, к раненым, больным и т.д., но собственно продолжительные недуги, препятствую­щие свободному действию сил, отвращают склонность вся­кой, даже самой благонравной женщины.

(5) .

Женщин часто упрекают в том, что они особенно инте­ресуются или их особенно привлекают люди развратные. Если это и правда, то я не нахожу в том ничего совершенно соблазнительного. Если они по слабости своей снисходи­тельнее нас, то это делает честь их сердцу; но мы, мужчи­ны, нередко по одной зависти порицаем таких преступников из нашего брата, а сами, между тем, втайне восхищаемся Ловеласами, коща видим их на бумаге или в комедиях. Причина сему, вероятно, темное чувство, кото­рое подсказывает нам, что к заблуждениям сего рода по­требны некоторая мужественная красота, деятельность и сила, которые всегда привлекают и завораживают. Впро­чем, давно замечено, что женщины особенную оказывают снисходительность к красивым мужчинам и безобразным женщинам.

(6) .

Еще должен я сказать, что женщины любят в мужчинах опрятность, со вкусом выбранную, но не вычурную одежду, и что они одним взглядом замечают малейшую небрежность н одежде.

(7) .

Не оказывай многим женщинам в одно и то же время, в одном месте одинаковой степени уважения и привязанно­сти, если хочешь приобрести склонность или предпочтение одной из них! Они прощают нам небольшие измены, иногда даже возвышают они нас в их мнении, но в то мгновение, когда говорим с ними о своих ощущениях, мы должны чув­ствовать то, что говорим и чувствуем только для них. Лишь они заметят, что ты пред каждой из них источаешь сладкие свои бредни, тогда все пропало. Что они для нас, тем хотят они быть одни нераздельно.

(8).

Двум женщинам одинаковых достоинств в отношении ли красоты или разума, или каких-либо иных качеств, не го­дится быть вместе в одном обществе; впрочем, иногда они между собой и поладят, если только вмешается к тому еще и третья.

И потому берегись в присутствии женщины, к чему бы то ни было делающей притязание, слишком хвалить в дру­гой женщине подобные же качества, в особенности соперни­цу с равными достоинствами. Все люди, чувствующие свою цену и любящие блистать, а особенно женщины, обыкно­венно желают, чтобы удивлялись исключительно красоте ли их, или вкусу, пышности, дарованиям, учености, или, наконец, чему бы то ни было. И потому не упоминай о сходстве, замечаемом тобой между женщиной, с которой говоришь, и ее детьми или кем-либо другим! Женщины иногда весьма причудливы; не всегда можно знать наверня­ка, какими они себя воображают или какими желают быть. - Одна подделывается под простоту и невинность; другая думает иметь привлекательность, благородство и велича­вость в поступках и движениях. Одна желает, чтобы ей го­ворили, что в чертах ее изображается кротость; другие хотят казаться мужественными, умными, решительными, остроумными, величественными. Эта хотела бы взорами своими заставить трепетать; та, чтобы от взоров ее сердца таяли бы как воск. Одна хочет казаться здоровой, свежей в лице, а другая больной и страждущей. - Все это маленькие безвредные женские слабости, к коим легко можно прино­ровиться.

(9).

Большая часть женщин хотят, чтобы их беспрестанно забавляли. Приятного собеседника нередко предпочитают они достойнейшему мужу, уста которого источают муд­рость, и который лучше молчит, нежели болтает пустяки. Ничто не занимательнее для них, как похвала в их адрес, лишь бы оная была не слишком грубо выражена; да и в этом многие не слишком разборчивы. Похвали красоту старухи, сочти мать за дочь! - за это глаз тебе не выцарапают. Вооб­ще лета женщин - дело весьма щекотливое. Лучше совсем не касаться этой темы. Впрочем, зная искусство доставлять им случай блеснуть, можно обойтись и без всякого собеседо­вания и, верно, тем не наведешь им скуки. Но не то же ли самое и со всеми людьми? Без сомнения! С женщинами, од­нако, чаще, ибо без греха можно полу их приписать не­много более тщеславия, нежели нашему.

(10) .

Одна из главнейших пружин женского характера есть любопытство. И на оное нужно в обхождении с ними уметь в свое время воздействовать и, смотря по обстоятельствам, возбуждать, занимать и удовлетворять его. Довольно стран­но иногда видеть, как далеко простирается их любопытство. Даже самые чувствительные и сострадательные из них иногда чувствуют непреодолимое желание смотреть на ужасные зрелища, казни, лекарские операции, раны и тому подобное или слушать страшные рассказы об убийствах и злодеяниях - предметы, на которые менее слабые мужчины не без отвращения могут смотреть. По этой причине романы и драматические сочинения, наполненные бесчисленными приключениями, неожиданными происшествиями, ужаса­ми и злодействами, самые для них привлекательные; по той же причине злые женщины так охотно выведывают чужие тайны, высматривают поступки своих соседей, хотя, впро­чем, не всегда злоба, зависть или желание вредить их к то­му побуждают. Лорд Честерфилд говорит: "Если хочешь попасть в милость у женщины - поверь ей тайну!" - без со­мнения, тайну маловажную. А почему не важную? Не бы­вают ли многие жены молчаливее своих мужей? Все зависит только от того, в чем состоит тайна.

(П).

И самые лучшие женщины переменчивее, т.е. менее по­стоянны в расположении своем, нежели мужчины. Большая раздражительность нервов, легко во всякое движение при­водимых; сложение тела, подверженное множеству непри­ятных ощущений, которых мы, мужчины, совсем не знаем, - тому причиной. Итак, не дивитесь, друзья мои, когда не всякий день будете находить равную степень участия и любви в глазах тех женщин, благосклонности коих вы ищи­те! Переносите таковые причуды, но берегитесь навязы­ваться в такие минуты расстройства или не вовремя докучать своим остроумием или утешением;, поразмыслите хорошенько, что бы они желали слышать в каждом располо­жении духа, и спокойно ожидайте той минуты, когда они сами почувствуют цену вашего снисхождения и такта и по­правят свою вину!

(12).

Женщины находят некоторое удовольствие в небольших насмешках; любят причинять иногда беспокойные минуты даже тем особам, кои наиболее им любезны. И это происхо­дит от причуды, а не от дурного нрава. Поступай в таком случае благоразумно, с терпением, без шуму, а наипаче собственною виной не доводи маленькой размолвки до дей­ствительного разрыва: тоща она в другое время загладит причиненные тебе обиды сугубою лаской, вместе с чем не­редко получает право на благосклонность и снисхождение к новым.

(13).

В подобных и во всех прочих небольших размолвках и спорах с женщинами должно уступать им и никогда не за­ставлять приметным образом краснеть, что тщеславие их редко прощает.

(14) .

Что мщение женщины неблагородной ужасно, жестоко, продолжительно и непримиримо, - о том говорено уже столь много, что я почти излишним считаю повторять это. И, дей­ствительно, едва можно поверить, сколь такие фурии изо­бретательны в изыскании способов терзать и преследовать честного человека, от которого почитают себя оскорбленны­ми; как неизгладима их ненависть; к каким низким средст­вам они прибегают. Автор сам в молодости своей имел несчастье испытать это. Один неосторожный шаг, коим чес­толюбие и тщеславие одной женщины сочли себя оскорб­ленными ( а в чем состояло дело? В том, кто кому прежде наступил на ногу), был причиной, что впоследствии он вез­де, где только не искал защиты и счастья, встречал сопро­тивление и почти непреодолимые преграды; что тайные, всеми способами подкупленные клеветники распространяли о нем вздорные слухи, чтобы тем воспрепятствовать каждо­му шагу его, разрушить все предпринимаемое им к пользе своей и своей семьи. Ни самое осторожное, безупречное по­ведение, ни явное признание в неправоте своей - ничто ему не помогло. Гонения мстительной женщины продолжались дотоле, пока он, наконец, добровольно не отказался от все­го. для чего требуется посторонняя помощь, и не вынужден был ограничиться семейным существованием, которого ни­кто лишить его не мог. И это сделала женщина, во власти которой было составить счастье многих людей, и которая от природы одарена была редкими умственными и физически­ми качествами.

Впрочем, естественным кажется то, что слабые в мще­нии своем всегда более имеют жестокости, нежели сильные; может быть потому, что осознание собственной слабости усиливает чувство пережитого угнетения и желание хоть однажды показать свою силу.

(15) .

Философическое рассуждение Профессора Мейснера о вопросе "Состоит ли в нашей воле влюбляться или нет?" за­ставляет меня отчаиваться, могу ли я сказать что-либо но­вое о средствах сохранять свободу своего сердца в обращении с любви достойными женщинами. Хотя любовь - беда приятная, постигающая нас, когда мы меньше всего то­го ожидаем, против которой, следовательно, тогда только начинаем принимать меры, когда уже поздно; но так как: она нередко влечет за собой величайшие горести, расстрой­ство тишины и спокойствия; безнадежная любовь есть одно из лютейших бедствий; внешние обстоятельства полагают иногда непреодолимые преграды и самым благородным, са­мым нежным склонностям, - то, без сомнения, заслуживает труда - особенно для того, кто от природы получил пылкие чувства и живое воображение, - приучиться к некоторому владычеству разума над ощущениями и чувственностью, а если находим себя слишком для того слабыми, избегать слу­чая. Весьма велико замешательство для сердца чувстви­тельного быть любимым и видеть себя в невозможности отвечать любовью. Ужасно мучение любить и быть отвер­женным; отчаянное положение того, кто за беспредельную любовь и привязанность награждается обманом и веролом­ством. Кто знает против этого несомненные средства - тот нашел философский камень. Признаюсь в своей слабости - я не знаю иного средства, кроме того, чтобы уйти ранее, не­жели таковую любовь найдешь.

(16).

Есть между мужчинами злодеи, для коих добродетель, честь и спокойствие близких столь мало святы, что они не­винных, неопытных девушек если не делают действительно порочными чрез хитрые свои уловки, то, по крайней мерс, обманывая их ложными обещаниями или обещаниями же­нитьбы, доставляют себе мгновенное удовольствие, а несча­стных жертв своих, которые, может быть, отвергли случай другим образом себя пристроить, оставляют, чтобы завести новые связи. Постыдность таких поступков, конечно, оче­видна для всякого, кто еще дышит честью, а в ком и сия по­тухла, для тех я не пишу. Но есть другой род обращения мужчин с женщинами чувствительными, по своим послед­ствиям не менее вредный, хотя в отношении к цели не столь достойный наказания, о коем я для предостережения дол­жен сказать несколько слов. Многие мужчины думают, что обращение с молодыми девицами не может иметь никакой приятности, если не говорить им сентиментального вздора, не услаждать их слух лестью или не выказывать некоторого жара или сердечной приязни. Это не только питает и без то­го уже чрезмерное тщеславие женщин, но сверх того еще, так как они по сему самому тщеславию и уверенности в мо­гуществе своих прелестей, всякое ласковое отношение при­нимают за выражение душевных ощущений, бедняжки тотчас думают, что дело не на шутку идет о женитьбе. Вер­топрах этого не замечает, а если и замечает, то слишком легкомыслен, чтобы подумать о последствиях; он полагает­ся на то, что никогда определенно не упоминал о женитьбе, и когда он рано или поздно перестанет любить такую краса­вицу, тогда она также несчастна, какою и была, если бы он с намерением обманул ее. Покинутая увядает словно цве­ток, тщетные ожидания тревожат сердце ее, между тем как легкомысленный распутник беспечно волочится за другими, даже не сознавая содеянного им зла.

Не менее, обыкновенно, причиняют погибель молодень­ким девушкам молодые люди, возбуждая легкомысленными речами или соблазнительными двусмысленностями их лю­бопытство и чувственность или воспаляя воображение вну-

шением романтических идей, отвлекая тем внимание их от таких предметов, коими им по званию своему заниматься должно, отнимая у них охоту к домашней, простой жизни, или обольстительным описанием городских увеселений де­лая сельскую девушку недовольной своим положением. Желая научить не только как быть приятным, но также и полезным в обращении, я обязан предостеречь от того; верь мне. юноша, что попечительные родители будут благослов­лять тебя, с радостью и доверием увидят тебя супругом единственной своей дочери, если последуешь моему совету и тем приобретешь себе славу благоразумного и добросове­стного молодого человека.

(17).

По справедливости следовало бы мне сказать нечто и об обращении с грубыми кокетками и распутными женщина­ми, но это завело бы меня слишком далеко, и вряд ли бы труд мой был награжден успехом. Бесчисленны сети, коих избегать должно. И потому я советую от подобных женщин удаляться как от заразы; запутавшись однажды в их сети, мало кто будет иметь довольно хладнокровия и рассуди­тельности, чтобы после посещения такого творения про­честь главу из моей книги. - Но не могу не сказать о том несколько слов. Чрезвычайно опытны и искусны такие под­лые творения в искусстве притворяться, бесстыдно лгать, лицемерить, чтобы насытить свое корыстолюбие, тщесла­вие, чувственность, мстительность или какую-либо другую страсть. Весьма трудно открыть, действительно ли прелест­ница к тебе привязана? - Испытал ли ты ее многократно в бескорыстии и всегда ли находил такой, какой желаешь ее видеть? Но даже если и так, то это еще ничего не доказыва­ет. Она, может быть, презирает твою щедрость, чтобы тем вернее овладеть самим тобой со всем твоим богатством; мо­жет быть, расположение менее влечет ее к деньгам, нежели к сладострастию. Находил ли ты ее всегда твердою во всех искушениях, когда она имела случай и побуждение тайно обманывать тебя; показывает ли нежное попечение о твоей репутации, твоей чести; не отвлекает от других природных и благородных связей; жертвует тебе молодостью, красо­тою, выгодами, наружным блеском, тщеславием, - пусть так! но переплетение свойств характера и темперамента многосложны - и прелестница с другой стороны может иметь добрые, любви достойные качества; но, все-таки, не доверяй, не доверяй! Может ли женщина, пренебрегающая первейшими и священнейшими из женских добродетелей - целомудрием и благонравием - может ли она чувствовать уважение к обязанностям нежнейшим? Я далек от того, чтобы всех несчастных обольщенных и проступившихся ставить в один ряд с презренными прелестницами. Истин­ная любовь может и заблудшее сердце обратить к доброде­тели. Многократно уже было говорено, что от обольщения обезопасен тот, кто на опыте познал его, нежели тот, кто никогда не подвергался искушению. Впрочем, в проступках сего рода надежда на совершенное, прочное исправление весьма сомнительна, и никакое положение не может быть уничижительнее и беспокойнее, как видеть тех, к кому мы сердечно привязаны, презираемыми другими и стыдиться в глазах людей драгоценного нам союза. Любовь, непорочная любовь лучше всего охраняет от распутства, а обращение с добрыми, благонравными женщинами утончает в юноше чувство добродетели и невинности и ограждает сердце его от сетей обольщения. Впрочем, со стороны нас, мужчин, жес­токо, что мы, позволяя самим себе всякие распутства, жен­щинам, которые с самых молодых своих лет нами же возбуждаются ко греху, - напротив того, не прошаем ни од­ного проступка. Впрочем, надобно сказать и то, что для гражданского благоустройства таковая большая степень строгости к полу слабейшему, конечно, весьма полезна.

Но справедливо ли столь часто слышимое утверждение, что всякая женщина обольщена быть может! - Без сомне­ния, так, как и всякого судью каким-нибудь образом подку­пить можно; и как всякий человек при содействии и стечении внешних и внутренних обстоятельств способен к преступлению. Но значит ли это что-нибудь другое, как не то, что все мы люди? Рассудив при этом, сколь сильно на нежнейшие чувства женщин действуют искушение, прель­щение, лесть, тщеславие, любопытство, темперамент; по­размыслив, что и малейшее пятно с сей стороны так легко замечается, потому, что не состоя ни в каких гражданских связях, они не могут забыть прежних своих ошибок, даже проявляя высшие добродетели. - Ах, кто нс захотел бы тог­да терпеть и молчать? Но обратимся к высокому классу женщин - к женщинам ученым.

Признаюсь, что всегда чувствую некоторый род лихо­радки, когда в каком-нибудь обществе приходится мне си­деть напротив или возле такой дамы, которая много занята своим bel esprit, или, что еще хуже, своею ученостью. О, ес­ли бы женщины хотели только подумать, сколь уважаемы и привлекательны те из них, которые? просто следуя природ­ному своему назначению, отличаются между прочими стро­гим исполнением своих обязанностей! Какая им польза состязаться с мужчинами в том, что превышает их силы, о чем они по большей части не имеют даже первых понятий, которые мужчинам в детских летах уже вдалбливаются в голову? Правда, есть женщины, которые, имея семейные и общественные добродетели, всю высокую простоту характе­ра, всю прелесть женской красоты глубокими познаниями, редкими дарованиями, философической проницательно­стью в суждениях, определенностью в выражении далеко за собою оставляют многих ученых, но как мало число таких женщин! И потому не обязаны ли мы женщин с посредст­венными дарованиями удерживать от бесполезного стрем­ления по части собственного и нашего благополучия к той высоте, которую столь немногие достигают?

‘ Я не порицаю того, если женщина учением и чтением хороших книг старается усовершенствовать свой слог в письме и разговоре и приобрести некоторые познания; но она не должна делать из Словесности ремесла; не должна желать отличиться во всех отраслях учености. Кто не по­чувствует если не отвращения, то, по крайней мере, сожа­ления, слыша, как такие жалкие, тщеславные творения, едва имея понятие о чем говорят, за чайным столиком в ре­шительных выражениях судят и рядят о важнейших вещах, в течение многих столетий бывших предметом неутомимых исследований великих мужей, которые вместе с тем со скромностью утверждали, что недостаточно ясно их пони­мали. Но несмотря на то, толпа вертопрахов и обожателей с громкими похвалами удивляется глубоким познаниям уче­ной дамы и тем еще более утверждает ее в несчастном за­блуждении. Она почитает ничего не значащей безделкой попечение о хозяйстве, воспитание детей своих и уважение неученых своих сограждан; думает, что вправе свергнуть с себя иго владычества мужа; презирает всех других женщин;

наживает врагов себе и своему супругу; беспрестанно блуж­дает мыслями в идеальных мирах; воображение ее в нечи­стой связи со здравым рассудком; все в доме идет наизворот; кушанья ставятся на стол или холодными, или пригорелы­ми; долги делаются за долгами, а бедный муж между тем должен ходить в изодранных чулках. Он жаждет семейных радостей, а ученая жена мучит его Журнальными новостя­ми или встречает его с каким-нибудь вестником, в котором напечатаны негодные ее стишки, и колко укоряет его, что он, недостойный, бесчувственный так мало ценит сокрови­ще, которым обладает.

Надеюсь, что этого не сочтут преувеличением. Из соро­ка или пятидесяти сочинительниц, считаемых теперь в Гер­мании, не включая легионов тех, которые бессмыслицы своей не печатают, едва ли найдется шесть, коим истинный гений дает право избрать поприще наук; но сии-то самые столь любезны и благородны, так мало пренебрегают при этом прочими своими обязанностями, так живо сами чувст­вуют, сколько посмеяния достойны полуученые их сестры, что верно не примут на свой счет моего изображения и ни­сколько оным не оскорбятся. Но не то же ли самое бывает и между писателями их мужчин? В огромной толпе их не столь же мало отличных гениев? Без сомнения! с той только разницей, что страсть к славе или корысти может их оболь­стить, а женщины не столь легко могут найти извинение, когда они с посредственными или менее, нежели посредст­венными, дарованиями и познаниями, отваживаются из­брать путь, который не предназначен им ни природой, ни гражданскими постановлениями. •

Что же касается до обхождения с женщинами, мечтаю­щими иметь право на литературную славу, то, разумеется, что обхождение с ними, если права их справедливы, весьма приятно и полезно; что же касается прочих, я ничего иного не могу присоветовать, как иметь терпение и, по крайней мере, не дерзать решительным суждениям их противопо­ставлять разумные доводы или пытаться преобразовать их вкус (хотя иной раз трудно удержаться от этого); впрочем, иначе можно унизиться до такой степени, что поневоле присоединишься к толпе их ласкателей.

Женский пол в гораздо большей степени, нежели мы, мужчины, имеет дар скрывать истинные свои мысли и ощу­щения; даже женщины недалекие нередко весьма опытны в искусстве притвортствовать. Бывают случаи, в коих искус­ство сие служит им щитом от волокитства мужчин. Оболь­ститель уже достигнул своей цели, коль скоро заметит, что сердце или чувственность красавицы в его пользу потряса­ют правила ее. И потому не ставь женщинам в упрек, что они иногда кажутся не таковыми, каковы они на самом де­ле! Но не упускай сего из вида при обхождении с ними, не всегда верь, что они равнодушны к тому, с кем обходятся с заметною холодностью, или что они особенно интересуются тем, с кем явно дружески обращаются, или кого явно своим вниманием одаривают. Часто делают они это, чтобы лучше скрыть истинное свое расположение, если только не есть сие просто шутка, следствие причуд или упрямства. Чтобы со­вершенно их понять, необходимо глубокое познание жен­ского сердца, многолетнее обращение с образованными женщинами, одним словом более того, нежели можно изло­жить в сих листках.

(20).

Умалчиваю об осторожности в обращении со старыми кокетками, с теми, которые думают, что права их на удив­ление и любовь, что могущество их красоты, подобно закон­ным правам Юристов, тридцатилетнею давностью еще более утверждаются; которые в пять лет однажды праздну­ют день своего рождения, и которые, если бы сделали их Цензорами, прежде всего запретили бы календари. Умалчи­ваю о жеманницах, строгих, суровых и ханжах, которые, как говорят, с глазу на глаз бывают гораздо обходительнее, чем в обществе, и на которых ветреники клевещут, утверж­дая, что молчаливые и отважные мужчины бывают у них в милости. Умалчиваю о так называемых старых кумушках и тетушках, которые Христианскою считают для себя обязан­ностью время от времени выводить на "чистую воду" своих соседей и знакомых, и с которыми по этой причине худо ид­ти на разрыв. - Умалчиваю о них, чтобы не раздражать та­ких почтенных и добрых дам против автора, который не имеет охоты принимать участие в подобной клевете.

Но еще несколько слов о приятностях обращения с ра­зумными, благородными женщинами. Я уже сказал выше сего, что обязан им счастливейшими минутами моей жизни, и поистине сказано это от чистого сердца. Нежность их ощущений, их дар с такою быстротой все угадывать, все по­нимать, вникать в мысли; их внимание к небольшим, при­ятным угождениям; их очаровательная, легкая острота; их нередко остроумные, неожиданные, свободные суждения об ученых, принятых, до каких-либо систем принадлежащих мнениях; их неподражаемая, любезная веселость, занима­тельная даже в своей чрезмерности и причудах; их терпе­ние в долговременных страданиях, хотя они в первое мгновение, когда постигает их несчастье, жалобами своими и увеличивают для других бремя; их ласковость, нежность в утешении, попечении, ожидании; кротость, пронизываю­щая все их действия; их безвредная болтливость и слово­охотливость, оживляющие всякое общество, - все это я знаю, уважаю и умею ценить. Кто теперь и после того, что я должен был сказать невыгодного для женщин, обвинит меня в злословии или ненавистных намерениях?

ГЛАВА VI.

Об обращении между друзьями.

О).

Поскольку род обращения нашего с друзьями совершен­но зависит от выбора их, то прежде всего я должен нечто сказать о сем предмете. Никакие дружеские связи не быва­ют столь прочны, как заключенные нами в самых молодых летах. Тогда мы не столь недоверчивы, не столь взыскатель­ны в безделках; сердце откровеннее, более имеет склонно­сти к общению, к приязни; характеры легче согласуются; с обеих сторон уступаем, принимаем одинаковое расположе­ние; многое вместе испытываем; вспоминаем о беспечных, вместе проведенных счастливых днях юности; в равной сте­пени приобретаем образованность и опыт. К тому присоеди­няется привычка и взаимная потребность друг в друге; если же рука смерти похищает одного из круга друзей, тем тес­нее делается союз оставшихся сотоварищей. - Не так в зре­лом возрасте. Часто обманутые людьми и судьбою, мы

делаемся скрытными, недоверчивыми; сердце повинуется рассудку, который все взвешивает, старается найти поддер­жку прежде всего в самом себе, нежели обратится к другим. Тогда мы взыскательнее, разборчивее; не гонимся за новы­ми знакомствами, не так легко обманываемся блестящей наружностью; получаем лучшие понятия о совершенстве, прочных связях, о выгодности и невыгодности неограничен­ной преданности; характер становится тверже, правила приводятся в системы, под которые редко подходят теории и образ мыслей чуждого нам человека, от чего трудность иметь постоянное согласие возрастает; наконец, находимся мы в таком многообразии связей и занятий, что редко име­ем время и охоту искать новых. И потому не пренебрегай друзьями своей юности, и хотя бы судьба, отлучки и другие обстоятельства и бросили тебя в водоворот событий и разлу­чили с твоими сотоварищами, несмотря на то, старайся со­хранять старые связи, и ты редко будешь в том раскаиваться.

(2) .

Почти принято за общее правило, что для совершенной дружбы необходимо равенство состояний и лет. "Любовь, - говорят, - слепа, она непонятным влечением соединяет сер­дца, казавшиеся хладнокровному наблюдателю совсем не сотворенными одно для другого; а поскольку любовь руко­водствуется только чувствами, а не рассудком, то в ней все различие, происходящее от внешних обстоятельств, исчеза­ет. Дружба, напротив того, основывается на сходстве и со­гласии свойств и склонностей; но всякий возраст, всякое состояние имеют свойственные оному особенности, которые зависят к тому же от воспитания и приобретенного житей­ского опыта, а потому между особами, неравных полетам и гражданским отношениям, не может существовать столь полного согласия, каковое необходимо для дружбы."

Замечания сии содержат в себе много истинного; но вме­сте с тем я не раз уже видел искреннюю, постоянную друж­бу между людьми неравных лет и состояний; вспомнив то, что я сказал в начале первой главы сей части, легко можно сие объяснить. Есть молодые старики и старые юноши. Хо­рошее воспитание, умеренность в желаниях, свободное мышление и независимость во внешнем положении возво­дят низшего на ступень человека знатного, так же, как пре- зрснный нрав, порочные страсти и низкий образ мыслей мо­гут опустить знатного на одну ступень с чернью. Тем не ме­нее, однако, неоспоримо, что для постоянной, искренней дружбы требуется сходство правил и ощущений; и сходство сие едва ли может существовать при чрезмерном неравенст­ве способностей и познаний. Не пропадет ли одна из вели­чайших приятностей дружбы - обмен идей и мнений, сообщение однородных чувствований, объяснение темных предчувствий, советы в важных случаях, - если друг наш никак нс может вникнуть в наше положение, если все наши ощущения чужды для него? Есть люди, которым можно только удивляться: таких людей уважают, но не любят, или по крайней мерс отчаиваются приобрести взаимную их лю­бовь. В дружбе обе стороны должны иметь равные требова­ния и средства удовлетворять оные. Всякий излишний перевес с одной стороны, вообще все, что нарушает равенст­во, - препятствуют дружеству.

(3) .

Почему весьма знатные и богатые так мало имеют ис­тинного чувства к дружбе? - потому, что у них мало душев­ных потребностей. Удовлетворять свои страсти, гоняться за шумными, ошеломляющими удовольствиями; всегда на­слаждаться; отовсюду слышать лесть, похвалу, уважение; вот о чем все они более или менее заботятся. С равными се­бе разлучает их ревность, зависть и другие страсти; тех, кто выше их, ищут они тогда только, когда имеют в них нужду для достижения корыстных или честолюбивых видов; а ни­зших и бедных считают столь отдаленными от себя, что правды слышать от них не желают и мысли стать с ними в одном ряду не допускают. И лучших из них рано или поздно посещает мысль, что они сотворены из вещества превосход­нейшего, а это разрушает дружбу.

(4) .

Но и между людьми равными тебе по званию, достатку, летами и способностями полагайся на постоянную дружбу тех только, которым чужды неблагородные, пылкие или безрассудные страсти; которые не меняют своего располо­жения по Причудам и пустым мечтам; не вертятся во все стороны, как флюгер на ветру! Кто беспрестанно предается шумным удовольствиям и забавам; кто жертвует всем буй­ным страстям, сладострастию, пьянству, пагубной игре; кто слишком уважает ложную честь, богатство или самого себя; кто беспрестанно колеблясь в своих правилах и мнениях, как мягкий воск принимает всякую форму, какую кто при­дать ему захочет, - тот иногда может быть хорошим собе­седником, но никогда постоянным и верным другом. Лишь дело дойдет до отвержения собственных выгод, какого-либо пожертвования, до момента, когда надобно проявить твер­дость и постоянство, он оставит тебя; ты будешь один, бу­дешь считать себя обманутым, между тем, как ты сам обманул себя неосторожным выбором. Часто воображаем мы себе людей такими, какими бы их видеть желали, а по­сле негодуем, увидев, что природа сотворила подлинник не­сходным с нашим идеалом.

(5).

Многие говорят: вернейшее средство иметь друзей есть не иметь в них надобности, но всякий человек с душой чув­ствительной имеет сию надобность. - И ужели так трудно найти верных друзей? Думаю, что и в половину не так трудно, как обыкновенно полагают; наши сентиментальные молодые люди составляют себе только слишком высокие по­нятия о дружбе. Конечно, если станем требовать неограни­ченной преданности, безусловного пожертвования всем, отвержения всяких личных выгод в самые критические ми­нуты, слепой приверженности к нашей партии вопреки соб­ственному справедливому убеждению, одобрения даже пороков, недостатков или безрассудных поступков наших, содействия в заблуждениях пылких страстей, одним сло­вом, если станем требовать от друзей наших более, нежели сколько по справедливости можем требовать от людей из плоти сотворенных и собственную волю имеющих, то, без сомнения, и из тысячи не найдем ни одного, который бы столь совершенно был нам предан. Но если станем искать благоразумных людей, которые бы согласились с нами в главных своих правилах и чувствах, исключая некоторые неприметные различия; людей, которые бы радовались то­му, что нас радует, любили нас без излишней угодливости, уважали добрые наши качества без пристрастия к слабо­стям; не оставляли нас в несчастьи; твердо и постоянно по­могали нам во всех добрых и честных делах; утешали, поддерживали нас; жертвовали нам, если мы того достойны, и необходимость того требует, всем, чем можно жертво­вать без предосуждения своей чести, без несправедливо­сти против самого себя и своих кровных; не скрывали от нас истины; обращали внимание наше на наши недостатки, не оскорбляя нас с намерением; предпочитали нас всем дру­гим людям, если сие без несправедливости возможно, - если станем искать таких людей, то верно найдем их. Многих? нет! этого я не говорю; но двух, трех для каждого доброго человека, - и чего же более желать в этом свете?

(6).

Найдя такого верного друга, береги его! Чти его даже и тогда, когда счастье внезапно вознесет тебя выше его; чти его и там, где он не блистает, где союз твой с ним, по-види­мому, не оправдан в глазах других людей! Не гнушайся другом не столь состоятельным, не столь уважаемым, как ты; не завидуй другу тебе предпочитаемому! Будь твердо к нему привязан, не отягощая его! Не требуй от него более, нежели сколько бы ты сам сделал; даже не требуй столько, если друг твой не во всех отношениях имеет одинаковый с тобой темперамент, равные способности, равную степень чувствительности! Защищай ревностно и с жаром твоего друга, но без предосуждения справедливости и прямоду­шия! Ты не должен ради того быть несправедливым к добро­детелям других; не должен, если имеешь власть составить счастье человека достойного, предпочитать ему твоего ме­нее способного друга. Ты не должен защищать опрометчи­вые его поступки; превозносить его страсти как добродетели; в ссорах с другими людьми, ежели он неправ, не поддерживать умышленно стороны оскорбителя; не по­вергаться с ним вместе в погибель, ежели это ему помочь не может, а еще менее - безрассудным заступничеством распа­лять его неприятелей и самого себя и свое семейство вовле­кать в бедствия. Но защищать и спасать честь его обязан ты, когда его невинно оклеветали, хотя бы все его оставили и в нем ошибались, если только можешь надеяться на то, что принесешь ему тем какую-либо пользу. Перед лидом всего света должен ты уважать друга благородного, не стыдиться связи своей с ним, когда судьба или злые люди безвинно его угнетают. Ты не должен улыбкой одобрять клеветников, за глаза его очерняющих. С осторожностью и благоразумием должен ты извещать его об опасностях, ему самому или чес­ти его угрожающих; но токмо в таком случае, если сие мо­жет послужить к избежанию зла или к поправлению не­осторожных поступков, а не тогда, когда сие может только навести ему тщетное беспокойство.

(7) .

Весьма редки друзья, не оставляющие нас в несчастьи. Будь одним из сих редких друзей! Помогай, спасай, где только можешь! жертвуй собой - не забывая, однако, того, что требуют от тебя благоразумие и справедливость как по отношению к самому себе, так и по отношению к другим! Но не ропщи и не жалуйся, если другие не воздают тебе тем же! Не всегда недоброжелательство тому причиной. Выше я уже сказал, что слабые, обуреваемые страстями люди, - не­надежные друзья; а сколь мало таких, которые бы имели характер твердый, непоколебимый; были бы совершенно свободны от страстей и посторонних видов; которые в при­язни своей к тебе нс соображались бы с общим о тебе мнени­ем, с твоими связями и обстоятельствами с тем, чтобы, если не выиграть, то по крайней мере не посрамить себя в глазах публики своей склонностью к тебе; сколь мало таких, кото­рые бы, презирая собственную выгоду, не пожертвовали бы слабейшим сильному! Если такие люди, увидев нависшие над главою твоей тучи, несколько от тебя сторонятся или по крайней мере любовь и уважение свое переменят на роль покровителя и советника - будь снисходителен! Припиши вину робкому характеру сих людей, зависимости их от внешних обстоятельств, необходимости иметь покровите­лей, чтобы составить свое счастье в нынешнее, по истине тяжкое время. Как мало осталось бы людей, с которыми бы ты в мире и любви мог разделить бремя жизни, если бы за­хотел быть столь разборчив! Бывают также случаи, в кото­рых (например, если большей или меньшей неосторожностью мы сами уготовили участь свою) друзья наши для собственного своего оправдания обязаны показать свету, что они не участвовали в безрассудных наших по­ступках. Часто неприятные наши обстоятельства приводят их в такое расположение, в каком бы им всегда быть надле­жало, т.е: они перестают льстить нам, что прежде заставля­ло их делать опасение лишиться нас, когда все еще искали нашей дружбы, и выбор друзей от нас зависел. В некоторых блистательных эпохах моей жизни навязывались мне в друзья толпы людей, которые беспрестанно меня превозно­сили, каждому острому словцу удивлялись, сочиняли для меня льстивые стихотворения, считали меня своим ораку­лом. Я довольно знал людей, чтобы не все принимать за правду и быть уверенным, что с переменой моих обстоя­тельств они, не имея более во мне нужды, совсем иначе бу­дут поступать со мной. Я не ошибся, но за всем тем не все они были бездельники и лицемеры. Многие из них были действительно таковы и позволяли себе самые подлые по­ступки против меня; я тому не удивлялся и презирал их; многие же были увлечены толпой. Враги мои пробудили их; они встряхнулись, стали внимательнее присматриваться ко мне и увидели мои недостатки; словами или холодным об­ращением, иногда, быть может, даже слишком жестким, они укоряли меня в сих недостатках, тем самым подали мне повод обратить на оные собственное мое внимание и ста­раться исправить их; поистине, они были лучшие, полез­нейшие в этом смысле для меня друзья, нежели те, которые не переставали льстить моему тщеславию.

(8) .

Совершенно недостойна чувствительного сердца мысль: "утешительно иметь товарищей по несчастью". Не довольно ли собственного страдания и горестного убеждения, что и кроме нас многие честные и добрые люди не менее страда­ют? Должны ли мы самовольно увеличивать число несчаст­ных, принуждая других участвовать в наших бедствиях, нисколько тем не облегчаемых? Неправда, что утешительно говорить о своей печали. Только для старухи, а не для ра­зумного человека подобные разговоры может быть необхо­димы. В первой главе первой части я говорил о том, хорошо ли жаловаться другим на свои несчастья? Тогда сказал я только то, чего требуют благоразумие и осторожность; в об­ращении же с друзьями само сердце велит нам сколь воз­можно более скрывать наше положение от нежного сострадательного друга. Я говорю: сколь возможно, ибо бы­вают случаи, когда потребность облегчить страдающее сер­дце делается необходимостью, или когда любящий друг, читая горести на челе вашем, настойчиво убеждает к излия­нию оных; тоща молчание было бы или мукою для нас са­мих или оскорблением для друга. Во всех других случаях дорожи спокойствием его, как своим собственным! Впро­чем, само собой разумеется, что здесь говорится о тех слу­чаях , когда совет и помощь друга могут спасти нас. Что та­кое была бы дружба, если бы и тогда соблюдали молчание?

(9) .

Если друг жалуется тебе на свое несчастье - слушай его с участием, не теряй времени в нравственных изречениях, в рассуждениях о том, что могло бы быть иначе, чего бы он мог избежать; сим ничего не поправишь. Помоги, если мо­жешь, утешай, употреби все, что может доставить облегче­ние; но не умножай телесной и душевной слабости его бесполезными жалобами! Напротив, старайся возбудить в нем мужество, вознеси его выше горестей мира сего! Не льсти ему ложными надеждами, ожиданием слепого случая; но способствуй ему в избрании путей, мужа благоразумного достойных!

(Ю).

Из обращения с друзьями навсегда должно быть изгнано притворство. Ложный стыд, принуждение, налагаемое в об­щежитии приличием, чрезмерной учтивостью и недоверчи­востью, не должны иметь там место. Доверие и искренность должны существовать между друзьями. Надлежит, однако, не забывать, что открытие сокровенных тайн, сообщение коих не приносит пользы, но, напротив, при малейшей не­осторожности может принести вред, - есть детская болтли­вость; что мало людей, способных во всех обстоятельствах ненарушимо сохранять тайну, хотя бы люди сии имели все прочие необходимые для дружбы качества; что чужие тай­ны не принадлежат нам и, наконец, что есть и собственные тайны, которых никому в свете нельзя вверить без вреда и опасности.

(И).

Всякая вредная лесть должна быть изгнана из обраще­ния между истинными друзьями; но сие не исключает неко­торой степени приятной угодливости и уступчивости в вещах невинных. Есть люди, коих приязнь мгновенно исче­зает, коль скоро перестают им льстить, во всем быть одного с ними мнения. В присутствии их нельзя отдавать справед­ливости достоинствам других, сколь бы велики они ни бы­ли; нельзя касаться многих предметов, не раздражая их. Поступили ли они в чем-либо безрассудно; слепо ли пред­убеждены в пользу или против чего-либо; заблуждаются ли мечтою или страстью; находим ли мы основательной причи­ну осуждать их образ жизни и ведения хозяйства; отважим­ся ли что-либо насчет его сказать, - они немедленно раздражаются. Другие не столько тем оскорбляются, сколь­ко огорчаются. Привычка изнежила их так, что лишила их способности слышать и воспринимать правду. С ними мож­но только говорить о вещах, усугубляющих душевную их слабость. "Оставим это, если смею о том просить, -говорят они, - это такие предметы, о которых я не охотно вспоми­наю. Нечего делать! Знаю, что я не прав, что мне надлежа­ло бы, может быть, поступить иначе, но это было бы для меня слишком трудно - мое здоровье, мое спокойствие, мои слабые нервы не позволяют мне обстоятельно о том поду­мать". - Боже мой! какой язык! человек с твердым характе­ром, истинно любящий и желающий добра, должен уметь всякий предмет с основательностью обдумать. - Подобные слабые люди не годятся быть друзьями. Должно иметь му­жество говорить и слушать правду, хотя бы правда сия была горестная и потрясала бы всю внутренность нашу. Но обя­занность говорить другу своему истину не дает права делать то с грубостью, навязчивостью и надменностью, утомлять и огорчать его длинными поучениями или беспокоить его опа­сениями, когда по обстоятельствам или характеру его нель­зя ожидать из того пользы.

(12).

Выше я уже сказал, что все, нарушающее неравенство между друзьями, для дружбы вредно. А так как взаимное соотношение между благодетелем и облагодетельствован­ным наименее согласуется с равенством, то, кажется, раз­борчивости чувств соответствует избегать, чтобы приятием благодеяний не подчинить себя некоторым образом своему другу. Одолжения сего рода противны свободе выбора, на которой дружба должна быть основана. Таковые одолжения вмешивают в дружеский союз нечто не принадлежащее к оному, а именно - благодарность, которая не произвольна, но есть обязанность. Редко можно говорить с благодетелем с той же твердостью и откровенностью, как с другом. Кроме того, если я прошу друга об одолжении, он, может быть, только по разборчивости не откажет мне в том, в чем отка­зал бы другому. Я знаю, что сердцу гордому и благородному труднее принимать благодеяния, нежели оные оказывать, хотя бы сие последнее сопряжено было с каким-либо пожер­твованием; за всем тем с одной стороны остается тяжкая обязанность, а между друзьями не значит ли это с обеих сторон? Но и кроме того, по одной уже той причине, что принятое благодеяние делает пристрастным к оказавшему оное, я желал бы, чтобы благодеяния не имели место в дружбе. Итак, необходима крайняя разборчивость в требо­вании и приятии дружеских одолжений! Во всех случаях, особенно в делах денежных, лучше поискать помощи у чу­жих людей. Никогда не должно употреблять во зло услуж­ливости сильных друзей ваших в качестве рекомендации в чужих делах. Есть, однако, средства обращать внимание че­ловека благодетельного на людей, помощи заслуживающих. Один офицер просил Маршала Кейта рекомендовать его Ко­ролю Прусскому. Кейт ничего не отвечал, но при отъезде своем из Потсдама дал ему мешочек с горохом для вручения оного Королю без всякого письма. Король легко догадался, что друг его, конечно, не сделал бы подобного поручения человеку заурядному, и принял Офицера в свою службу. Вообще возвышенные души имеют особый, только для них понятный язык. Бывают, однако, случаи, когда мы смело должны обращаться к друзьям своим, а именно: если требу­емое нами одолжение такого рода, которое друг без труда может сделать, или в оном отказать, не оскорбляя и не при­водя нас в замешательство; если мы сами в состоянии пла­тить ему равными услугами; если никто лучше его не удостоверен в положении дела, в безопасности, с какою мо­жет исполнить нашу просьбу, или же если все наше счастье зависит от сохранения чего-либо в тайне, если никому ино­му не можем открыться без опасности и вреда; если ни от кого не можем ожидать помощи и, наконец, если мы совер­шенно уверены, что друг наш ничего чрез то не потеряет и не навлечет на себя никаких неприятностей. Во всех сих и других подобных случаях умалчивать о своей нужде было бы противно тому доверию, которому мы другу своему обя­заны.

(13).

И о друзьях можно сказать то же, что сказано мной о супругах, а именно: надлежит остерегаться, чтобы не на­скучить друг другу и слишком частым и коротким обраще- нисм нс произвести невыгодных впечатлений. Для сего ру­ководствуйся теми же способами, какие для супругов мной предложены! Нс надобно видеться так часто, чтобы присут­ствие друга перестало быть для вас благом, а сделалось чем- то обыкновенным, чтобы слишком коротко узнать все недостатки нашего друга, свойственные всякому человеку и даже неприметные без всегдашнего пребывания вместе, но которые со временем, смотря по расположению духа, могут иметь весьма вредное влияние. Предосторожность сия в дружбе еще нужнее, нежели в супружестве; ибо в первой не имеют места многие обстоятельства последнего; особенно мысль, необходимо внушаемая супругам, что они навсеща соединены для того, чтобы быть одним телом и одной ду­шой, чтобы вместе делить радости и горе; недостает также дружбе многих других уз любви, и по сему-то постоянство оной зависит от разборчивости взаимного обращения между друзьями. Правда, что такие неприятные впечатления в людях благодушных и разумных непродолжительны, и что кратковременной разлуки достаточно для вторичного убеж­дения в преимуществах друга перед другими обыкновенны­ми людьми, с которыми мы между тем жили; но гораздо лучше никогда не иметь подобных впечатлений, чего и не трудно достигнуть. Изгоните из дружеского обращения ту низкую короткость, тот недостаток учтивости и небрежения во внешнем обхождении, о коих я говорил в третьей главе сей части, особенно в четвертом параграфе; не налагайте на друга никогда принуждения; не требуйте, чтобы он сообра­жался с вашим вкусом, с вашими прихотями, чтобы он из­бегал общества тех людей, против которых вы п реду беждены.

Не менее того должно стараться, чтобы общество любез­ных нам особ не сделалось для нас столь необходимою по­требностью, чтобы мы считали невозможным жить без них. Мы не властны в судьбе своей. Мы должны научиться пере­носить разлуку смертью ли, удалением или другими обстоя­тельствами вызванную; привыкать к той мысли, что, владея каким-либо благом, в одночасье можем этого лишиться. Благоразумный человек не основывает всего бытия своего только на существовании другого создания.

Но будь и в разлуке верным другом! иначе друзья твои подумают, что ты, как эгоист,только для собственного удо­вольствия, их беседой тебе доставляемого, привязан к ним. Не будь подобно многим нерадив в переписке с ними. Как легко написать всего лишь несколько строк! Кто настолько обременен делами, что не имеет ежедневно свободной чет­верти часа? А как приятны для отдаленного друга, для нас самих две-три нежные утешительные строчки! Я не прини­маю извинения многих, что они иногда долгое время не мо­гут привести мысли свои в порядок и изложить их на бумаге. Письма к другу - не ораторские речи, каждое слово, выражающее наши чувства, будет для него приятно; более того, сим только способом разлука с любезными друзьями и делается для нас сносной.

(15).

Есть люди, столь же ревнивые в дружбе, как и в любви. Но это указывает на более завистливый, нежели чувстви­тельный характер. Радоваться должны мы, когда и другие уважают того, кто нам дорог; радоваться должны мы, когда любимец наш и кроме нас находит людей, в обществе коих может он наслаждаться чистым удовольствием. Это не за­тмит в глазах его наших преимуществ, не сделает его не­благодарным; а скрывая от него превосходные качества других людей, увеличим ли мы собственные свои достоинст­ва?

(16) .

Все принадлежащее твоему другу: его имущество, граж­данское его благополучие, здоровье, доброе имя, честь его жены, непорочность и образование его детей - все сие да бу­дет для тебя священно; да будет предметом твоих попече­ний, твоей заботливости. И в пламени пылких страстей чти сию неприкосновенную святыню!

(17) .

Дарования, способности и способ выражения мыслей различны в людях. Не всегда тот чувствителен, кто беспре­станно говорит о своих внутренних ощущениях и пережива­ниях; не всегда тот верный и постоянный друг, кто с пылкой страстью прижимает нас к груди своей, с жаром защищает

нас в отсутствие наше. Всякое чрезмерное напряжение не­продолжительно. Тихое, спокойное уважение лучше, неже­ли обожание и восторг. И потому не требуй от всякого равной меры внешних признаков дружбы; но суди о своих друзьях по их продолжительной, постоянной наклонности и приязни, оказываемых ими на самом деле, без чрезмерно­стей и лести. К сожалению! тщеславие наше делает заклю­чение о достоинстве людей обыкновенно по мере ласкательства их к нам, и мы же по большей части стараем­ся окружать себя такими друзьями, среди которых умножа­ется только собственный наш блеск, и которые считают нас своим оракулом.

(18) .

Не гоняйся за друзьями! Не ищи с заботливостью осо­бенной приязни каждого доброго человека, ибо всякая на­вязчивость и при самых чистых намерениях возбуждает подозрение. Кто неуклонно следует пути, предначертанно­му честностью и благоразумием, имея при этом сердце к дружбе расположенное, тот не останется незамеченным: он без искательства найдет добрых людей, которые охотно протянут к нему руку для братского союза.

(19) .

Есть люди, которые имеют только знакомых и не одного истинного друга, - потому ли, что не чувствуют сей душев­ной потребности, или ни к кому не имеют доверия, или же по холодному, брюзгливому, мрачному, тщеславному или сварливому своему характеру. Есть также всеобщие друзья. Они всякому предлагают свое сердце, и потому никто не протянет им руки, чтобы его принять. - Остерегайся при­надлежать к тому или другому классу!

(20) .

И между лучшими друзьями могут случиться недоразу­мения и неприятности. Если упустить первое после того время или позволить услужливым людям вмешаться, то не­редко проистекает из того продолжительная вражда, тем она сильнее, чем теснее была дружеская связь и чем более считаем себя обманутыми. Прискорбно видеть два благород­ных существа, таким образом раздраженные одно против другого; потому я убедительно советую: при малейшем неу­довольствии поступками друга не медлить объяснениями и без посредничества третьего. Примирение легко последует, разумеется, если не будет ни с какой стороны злонамере- ния, что и должно предполагать между добрыми друзьями.

(21).

Но что делать, когда друзья действительно нас обманы­вают. когда узнаем, что добродушие наше ввело нас в за­блуждение и связало с людьми недостойными. Читатель! я не устану повторять тебе: обыкновенно мы сами тому ви­ной, если в тесном обращении с людьми находим их не та­ковыми, какими прежде воображали. Пристрастия, симпатии, сходство склонностей, вкуса, тонкая лесть, ду­шевная потребность общаться в такие минуты, когда вся­кий, кто принимает в судьбе нашей хотя малое участие, кажется нам благодетелем, - сии и другие подобные впечат­ления заставляют нас представлять людей, коим отдаем свое сердце, такими, какими им быть невозможно. Считая их Ангелами, мы к любимцам нашим гораздо менее снисхо­дительны, нежели к чужим людям, коль скоро замечаем в них человеческие слабости, ибо таким образом защищаем благоразумие своего выбора. Не ожидайте от друга своего сшшком много; тогда человеческий проступок в минуту ис­кушения не изумит, не оскорбит вас. Будь снисходителен, ибо в других случаях сам можешь иметь нужду в снисхож­дении. Не осуждай, да не осужден будешь! - И какое право имеешь ты над нравственностью своего друга? Чем он тебе обязан, кроме верности, любви и услужливости? Кто сделал тебя его судьею? Ищи человека сверх совершенного на зем­ном шаре! ищи его во весь твой век; но тщетно будет твое старание: ты не найдешь такого!

Более всего остерегайся верить злословию слабых и дур­ных людей. Человек, который сегодня превозносит другого до небес и готов разделить с ним последний кусок хлеба, а завтра, услышав от какой-нибудь злой старухи глупую о нем сказку, готов признать его за презрения достойного об­манщика; человек, который старинного испытанного друга своего может считать способным к злодейству потому толь­ко, что подлая чернь его в том обвиняет, даже когда правдо­подобие на стороне клеветы, - такой слабодушный человек заслуживает только презрение, и потеря дружбы его есть совершенная выгода. Внешность часто бывает обманчива; можно иметь причины, даже быть иногда в необходимости оставлять некоторые двусмысленные поступки без объясне­ния; но что человек с душой благородной не совершит пре­ступления, - нужно ли в том иное доказательство, кроме того, что человек благородный никогда злодеем быть не мо­жет?

(22) .

Но если друг наш в самом деле нравственно испортится или если сердце наше до такой степени в нем ошибется, что он употребит во зло наше доверие, будет платить нам не­благодарностью - что тогда? Тогда он перестанет быть нам другом. Я полагаю, однако, что и тогда он не более и не ме­нее имеет права на нашу снисходительность, как и всякий другой человек. Я считаю ложною чувствительностью, сме­шанную с тщеславием, по которому мы не охотно обманы­ваемся, если мы думаем, что должны щадить такого бесчестного человека по тому, что он был нам другом. Одна только мысль может побудить нас к снисхождению: что че­ловеческое сердце имеет слабости и что мы легко слишком далеко простираем свою неприязнь, коль скоро мщение вмешивается в наши суждения. С другой стороны, обстоя­тельство, что мы были обмануты, ни сколько не увеличива­ет вины обманувшего нас, не дает нам права вооружаться против него более, нежели против всякого другого бездель­ника, обманывающего других людей.

ГЛАВА VII.

О взаимных соотношениях между господами

и служителями.

О).

Довольно прискорбно, что большая часть людей при­нуждены слабостью, бедностью и другими обстоятельствами повиноваться малому числу, что нередко лучший должен покоряться воле худшего. И потому не требует ли человеко­любие, чтобы те, которым судьба дала способы услаждать жизнь собратьев своих и облегчать возложенное на них иго, пользовались сим счастливым своим положением?

(2) .

Но к сожалению не менее справедливо и то, что большая часть людей рождены для рабства; что благородные, истин­но великие качества суть, по-видимому, наследие только малого числа смертных. Не столько в природных способно­стях. сколько в образе воспитания, в духе испорченного рос­кошью времени нашего должно искать источник сего зла. Роскошь производит множество новых потребностей, при­водящих нас в зависимость от других людей. Всегдашняя алчность к приобретению и наслаждению рождает подлые страсти, заставляет нас ползать и унижаться для получения того, что мы считаем необходимым для своего существова­ния: напротив того, умеренность и воздержанность суть ис­точники всех добродетелей и истинной свободы.

(3) .

Хотя большая часть людей неспособны к ощущениям тонким, изящным, за всем тем не все нечувствительны к ве­ликодушию, не все слепы против истинных достоинств. По сему не надейся на приязнь и уважение подчиненных тебе, если они сами чувствуют, что они лучше, умнее, искуснее тебя; что ты более имеешь в них надобности, нежели они в тебе; если ты худо с ними поступаешь, не награждаешь их за важные заслуги, отдаешь льстецам преимущество пред верными, искренними служителями; если они должны сты­диться подчиненности своей человеку, всеми ненавидимо­му. презираемому; если ты требуешь от них более, нежели бы сам мог сделать на их месте; если ты нисколько не забо­тишься об их нравственном и физическом благе; столь скуд­но воздаешь им за труды их, что они должны или отчаиваться, или обманывать тебя, что они не имеют даже хотя бы одного приятного часа; если ты не обращаешь вни­мание на физическое их состояние, изгоняешь их, коль ско­ро постигает их болезнь или дряхлость; если ты лишаешь их успокоения и сна; если они в суровое время года должны за полночь ждать тебя в убийственной скуке, может быть под открытым небом и в ненастную погоду; между тем, как ты утопаешь в удовольствиях; если достойная посмеяния над­менность твоя сделается предметом их насмешек; если, бес­престанно раздражаясь, осыпаешь их ругательствами; если всеми стараниями своими они не могут заслужить от тебя ласкового слова. Откровенность, честность, истинное чело­веколюбие, благородство и благоразумие во всех поступках - вот вернейшее средство к приобретению как всеобщего уважения, так и, в особенности, уважения и приязни под­чиненных нам, которые видят нас без личины во всех распо­ложениях духа, и против которых вряд ли можно долго при­творствовать. Пословица: "каков барин, таковы и служители", - хотя стара, но тем не менее справедлива. Без сомнения, разумеется сие только о служителях, довольно долго находившихся в каком-либо доме, чтобы примениться к господствующему в оном тону; в сем же случае заключе­ние сие справедливо. Камердинер-хвастун верно служит у хвастуна; скромные господа имеют вежливых служителей; в порядочных домах и служители благонравны и трудолю­бивы, а сварливые и развратные бывают только у господ, которые сами сварливы и безнравственны. Из всего сказан­ного следует, что добрые примеры (многословные увещания совершенно излишни) - лучшее средство к образованию до­брых челядинцсв.

(4) .

Сколь убедителен мой совет - ласково обращаться со служителями, - столь мало могу я одобрить, если кто откры­вается им во всей своей наготе; делает их поверенными в тайных своих делах и предприятиях; непомерным жалова­нием приучает к роскошной жизни; не довольно их занима­ет, предоставляет все собственной их воле; делает их неограниченными хозяевами своей казны и тем побуждает к обману; произвольно лишает себя всякой власти над ни­ми; унижается до обращения с ними запанибрата, до под­лых с ними шуток. - Между сотней таких людей едва ли найдется один, который бы не употребил во зло подобной слабости, которая даже нс приобретает привязанности. До­брожелательное, степенное, серьезное, всегда равное обра­щение, лишенное высокомерной      важности; верное,

достаточное, но не чрезмерное, соответственное услугам жалованье; строгая точность везде, где требуется от них по­рядок и исполнение принятых ими на себя обязанностей; ласковость и снисходительность, если они испрашивают ис­полнения благоприличной просьбы, доставления какого-ли­бо непорочного      удовольствия; благоразумие в

распределении занятий, дабы не обременять их бесполезны­ми работами и поручениями, только к нашей забаве клоня­щимися; не терпя, однако, праздности, заставляя их трудиться для самих себя, соблюдать всегда опрятность и стараться о своем образовании; пожертвование собственной пользой, если имеешь случай доставить им лучшее состоя­ние; отеческое попечение об их здоровье, благонравии и до­ставлении способов к честному пропитанию, - вот вернейшие средства иметь хороших, верных служителей и быть от них любимым. Я присовокупляю еще совет - не де­ржать слишком много служителей, а тем, которых имеем и иметь должны, платить хорошее жалованье, благоразумно с ними обращаться и с пользою их занимать. Чем более у кого служителей, тем хуже услуга.

(5).

Утонченный образ нашей жизни лишил обращение меж­ду отцом семейства и домочадцами его всей приятности и достоинства. Права и удовольствия отца семейства совсем исчезли; челядинцы не считаются более членами семейст­ва, а только наемниками, произвольно нами удаляемыми, или нас оставляющими, коль скоро надеются получить в другом месте более свободы, удобства и жалованья. Вклю­чая часы, назначенные для прислуги, мы не имеем никако­го права на них; не живем с ними, видим их только тогда, когда они по звону нашего колокольчика являются к нам из своих жилищ, по большей час+и нездоровых и до крайности неопрятных. Сия слабая, временная связь резкою чертой отделяет выгоды обеих сторон. Господин ищет сколь воз­можно дешевого наемника; разве только тщеславие или расточительность заставят употребить на него более; не за­ботится о том, что на старости сделается с бедным служите­лем; а сей последний, зная то, и ничего верного ввиду не имея, со своей стороны старается захватить все, что можно, чтобы сберечь денежку на черный день. Не трудно рассу­дить, какое сие имеет влияние на нравственность, образо­ванность, доверие и взаимную приязнь. Правда, не все господа столь дурно и противоестественно обходятся со сво­ими людьми; но где найдем в нынешние времена таких, ко­торые, считая себя отцами и наставниками домочадцев своих, находили бы удовольствие в том, чтобы сидеть посре­ди них, наставляя их благоразумными и ласковыми разго­ворами, печась о нравственном и умственном их образовании; заботиться о будущей их судьбе? Правда так­же, что лишь малая часть служащих у частных людей так благовоспитанны, чтобы знать цену такого снисхождения и уметь оным пользоваться; но что же препятствует нам са­мим образовывать своих служителей, принимать их еще в детстве, до смерти удерживать при себе, как членов семей­ства, и соразмерно их заслугам и по всей нашей возможно­сти улучшать их состояние? Я по опыту знаю все неудобства такого предприятия; сам несколько лет зани­мался сим планом, с частою неудачей сопряженным; труд наш не награждается, не признается; дети приходят в воз­раст, начинают чувствовать себя и уклоняются от отеческо­го надзора нашего. Нередко, однако, мы сами тому причиною, и не всегда поступки их против нас можно на­звать неблагодарностью. Мы даем им воспитание, званию их нисколько не соответствующее, и потому, не составляя их счастья, делаем их недовольными своим состоянием; или же поступаем с ними и в зрелом возрасте, как с детьми. Же­лание свободы врожденно всем тварям; они думают изба­вится от ига, оставя нас; думают не иметь в нас более нужды, быть в состоянии сами управлять собою и сами себе советовать. Часто, однако же, такие люди раскаиваются в том, что нас оставили, когда на опыте узнают различие между господином и отцом семейства и получают ясное, верное понятие об истинной свободе. Все чужое, чего мы не знаем, кажется нам лучше, нежели то, что имеем, как бы хорошо оно не было. - Впрочем, в свете никогда не надобно надеяться на успех и признательность, а делать добро един­ственно из любви к добру. Не всегда, однако, потерян труд, кажущийся таковым, и влияние хорошего воспитания часто чрез долгое токмо время сказывается. И для других сеять приятно, а растить плоды для самого себя - есть заслуга са­мая обыкновенная.

(6).

Отец семейства имеет право требовать от своих челядин- цев строгого исполнения обязанностей; но никогда вспыль­чивость не должна увлекать его до низких ругательств, а еще менее - до побоев. Человек благородный, силе только противополагает силу; никогда он не употребит оной против лишенного обороны.

Еще жестокосерднее лишать бедных служителей скудно­го их жалованья за малейшую неосторожность, например, если они что-нибудь повредят или разобьют. При сем слу­чае я должен дать совет, которого пренебрегать не следует, сколь бы не казался он незначительным: старайся возбудить в служителях такое к себе доверие, чтобы они, коль скоро виною их что либо в доме пропадет или изломается, немед­ленно тебе о том сказали; замени тотчас пропавшее или из­ломанное, так, чтобы число вещей в твоем доме не уменьшалось. Если из дюжины чашек, тарелок, стаканов и тому подобного, нс достает хотя одной штуки, то и об ос­тальном никто не позаботится надлежащим образом, и в ко­роткое время все пропадает к убытку хозяина.

(7) .

С чужими служителями мы во всех случаях должны об­ращаться учтиво и ласково; в отношении к нам они люди свободные, или мы сами, служа Государям, не можем назы­ваться свободными. Сверх того, надлежит взять в соображе­ние, что нередко служители имеют великое влияние на своих господ, в благосклонности коих мы можем иметь нуж­ду; что часто мнение и речи низшего класса людей решают добрую или худую нашу участь, и, наконец, что сей класс гораздо взыскательнее, легче считает себя обиженным, всегда недовольнее своим содержанием, нежели люди, коих воспитание научило презирать мелочи.

(8) .

Не бесполезно, кажется, здесь предостережение избе­гать болтливости в обращении с парикмахерами, цирюль­никами и модными торговками. Сии люди (впрочем, не без исключения) весьма склонны переносить вести из дома в дом, заводить сплетни и услуживать в подлых делах. Лучше всего обращаться с ними просто и сухо.

(9) .

Утайку съестных припасов, кофе, сахара и т.п. служите­ли обыкновенно не считают за воровство. Хозяева обязаны лишать их всякой к тому возможности. К достижению сего лучшие средства суть следующие два: первое - собственный пример умеренности и обуздания своих желаний, и второе - время от времени давать служителям добровольно то, что бы могло возбудить их лакомство.

(Ю).

Мне надлежало бы сказать здесь нечто и о поведении служителей в отношении к их хозяевам; но я буду говорить о сем предмете в главе об обращении с людьми, кои выше нас званием: с богатыми и с вельможами. По сему скажу здесь только: служащий должен строго исполнять все при­нятые на себя обязанности, и лучше делать более, нежели менее; пользу господина должен он считать как бы свою собственную; поступать всегда открыто; и все дела свои вы­полнять с такою точностью и порядком, чтобы во всякое время быть в состоянии дать в них отчет; не употреблять во зло доверия и снисхождения своего господина; не обнару­живать недостатков того, чьим хлебом питается; не позво­лять себе ни в шутку, ни на самом деле преступать пределы уважения, коим он обязан тому, кому судьба его подчини­ла; равным образом должен служитель вести себя так, что­бы не только властителю своему никогда не подать повода презирать его или возлагать на него постыдные поручения, а напротив того, поступками своими дать ему почувство­вать свое достоинство - достоинство человека, и если он спо­собен к благородным ощущениям, заставить уважать себя, несмотря на разность положения в гражданском кругу. Бле­стящая наружность нс должна побуждать его к перемене своего состояния; пусть он прежде подумает, что всякое со­стояние имеет свои неприятности и неудобства, издали не­приметные. Если при всей честности и осторожности в своих поступках он имеет несчастье служить господину не­благодарному, жестокому и несправедливому, и если скромное поведение не помогает, то пусть он переносит то терпеливо, без ропота и жалоб, пока не может избавиться от тягостного своего положения. Если же он найдет к тому средство, то пусть последует своим видам, но также пусть умалчивает о перенесенных им оскорблениях и удержива­ется от всякого мщения, злословия и сплетен! - Может, од­нако, случиться, что оскорбленная его честь будет требовать явного или судебного оправдания против сильно­го притеснителя, тоща должен он выступить прямо и смело, в твердом уповании на справедливость своего дела, и не страшась ни людей, ни бедности, ни пронырств, спасти свою честь, хотя бы сильнейший злодей лишил его всего прочего.

Об обращении с домовладельцами, соседями

и живущими с нами в одном доме.

(1) .

Начав от первоначальных и самых естественных соотно­шений людей между собою и переходя от понятий простых к сложным, я буду говорить теперь об обращении с соседя­ми.

Новейшая наша философия не занимается такими мело­чами, но я не достаточно еще для того просвещен и по убеж­дению говорю: "Непосредственно после членов своего семейства обязан ты соседям и домочадцам своим помогать словом и делом". Весьма приятно в городе, как и в деревне, если можем, в добрых соседях найти хорошее общество и обращаться с ними на дружеской ноге. В жизни нашей мно­го таких случаев, когда и малейшая немедленная помощь делается для нас благодеянием, когда мы для отдохновения от трудных занятий, от тяжких забот желаем общества до­брого человека, который бы близ нас находился; и потому не пренебрегай своими соседями, если они обходительного и дружелюбного характера. В уединении моем во Франкфур- те-на-Майне я три года наслаждался обществом жившего возле меня любезного семейства и всегда с удовольствием буду вспоминать о проведенных с оным приятных часах, к сожалению, слишком быстро протекших. Умная и приятная беседа сих достопочтенных людей развеселяла меня, при­миряла с людьми, изглаживала из моей памяти многие пе­ренесенные неудовольствия. - В больших городах думают, что к хорошему тону принадлежит не знать даже, кто живет в одном с нами доме. Это, по моему мнению, весьма безрас­судно. Не знаю, что могло заставить меня ехать несколько верст, когда я у себя дома могу найти приятную беседу или скуку, за которой гоняюсь; или же рыскать по целому горо­ду ради нужной мне услуги, между тем, как возле меня жи­вет человек, который охотно бы оную оказал, разумеется, если я умел приобрести его дружбу и доверие. Я стыдился бы самого себя, если бы извозчики знали меня лучше моих соседей.

Никогда не должно, однако, навязываться тем, которые не могут от нас уклониться, живя под одною с нами кров­лей, а наипаче не подсматривать за ними, не вмешиваться в их хозяйство, не разведывать о делах их, до нас не касаю­щихся, и не разглашать о замеченных нами в них неболь­ших недостатках. А так как слуги наиболее к тому склонны, то и надобно людей своих от того удерживать и из дома сво­его совершенно изгнать всякое наушничество.

(3) .

Есть небольшие угождения, которые мы обязаны оказы­вать нашим соседям, - угождения сами по себе незначитель­ные, но за всем тем служащие к сохранению тишины и спокойствия, к приобретению нами благорасположения других, и которыми мы посему не должны пренебрегать. Например, не стучать, не шуметь, не хлопать в позднее время дверьми, не заглядывать в окна, на чужие дворы или в сады ничего не метать и тому подобное.

(4) .

Многие по безрассудству своему думают, что нет надоб­ности беречь наемные дома, сады и другие вещи, и что при назначении платы приняты в расчет их порча и истребле­ние. Не говоря уже о том, что последнее не всегда бывает, я думаю, что человек благовоспитанный не может находить удовольствия в том, чтобы произвольно портить что-либо, ему не принадлежащее, чем он другим досаждает, а себя де­лает ненавистным. Исправный плательщик, - вежливый, добропорядочный и опрятный, - скоро делается известным, охотнее и за сходную цену принимается жильцом, нежели иные богатые и знатные люди. За все время, как я живу сво­им домом, я ни с соседями, ни с хозяевами домов никогда не имел ни малейшего спора и могу сказать, что они по боль­шей части со слезами со мною расставались.

Равным образом и домовладелец должен быть снисходи­тельнее к своим жильцам, не вздорить за всякую бездели­цу, которая могла бы случиться, если б он и один жил во всем доме.

Если между людьми, живущими в одном доме или по не­обходимости ежедневно вместе бывающими, произойдут недоразумения, то немедленно должно объясниться, ибо ни­что не может быть несноснее, как жить с людьми, которыми мы недовольны или с кем мы в несогласии.

ГЛАВА IX.

О взаимном соотношении гостя и хозяина.

(1) .

В древние времена имели высокое понятие о правах гос­теприимства. И теперь еще права сии свято почитаются и соблюдаются в странах менее населенных, в тех, где при простых нравах менее богатства, роскоши и испорченности, а также в деревнях. Напротив того, в наших больших горо­дах, где утонченный образ жизни начинает заступать место прямодушия, законы гостеприимства становятся уже толь­ко правилами вежливости, которые всякий по своим обстоя­тельствам и желанию признает и соблюдает или нет. И действительно, при нынешней, непрестанно возрастающей роскоши и многообразных злоупотреблениях добродушием людей, весьма простительно быть осторожным в гостепри­имстве и справляться со своим кошельком прежде, нежели откроешь тунеядцам и блюдолизам свой дом, свою кухню и погреб. Кто по безрассудному тщеславию слишком далеко простирает свое гостеприимство, тот обманывает себя и дру­гих: себя, расточая средства, которые лучше бы мог употре­бить; других - потому, что под видом гостеприимства скрывает только свою хвастливость. О гостеприимстве знат­ных и богатых я уже и вовсе не говорю: скука, тщеславие и страсть к роскоши устраивают у них все наилучшим обра­зом, и как тот, кто потчует хлебом и солью, так и тот, кто их принимает, очень хорошо знают, что это значит и как им себя вести. Но о гостеприимстве средних классов я скажу несколько слов и предложу некоторые правила, удобные к применению.

(2) .

Предлагай гостю своему то, что можешь с вежливостью, от искреннего сердца и с веселым лицом! Угощая чужого че-

ловека или друга, старайся менее показывать блеска, неже­ли порядка и доброжелательства, путешественников в осо­бенности можно покорить дружелюбным приемом. Они ищут не дешевого или богатого стола, а возможности посе­тить хорошие дома и случая получить сведения о предме­тах, к цели их путешествия принадлежащих. Посему гостеприимство, оказываемое чужестранцам, весьма одоб­рительно. - Не смущайся приходом неожиданных гостей! Ничто не может быть неприятнее и несноснее, как видеть, что угощающий нас делает это неохотно и только из вежли­вости; или, что он тратится при этом сверх своего состоя­ния; а также, если он непрестанно шепчется со своею женой или со служилыми людьми; бранится, если что-нибудь не так сделано; если он сам должен о всем хлопотать и потому не может разделять удовольствия своих гостей; если он и угощает охотно, но хозяйка считает каждый кусок, взятый гостями; если кушанья будет недостаточно, так что невоз­можно всех удовольствовать; если хозяева потчуют нас так, будто хотят сказать: "берите, все, что есть тут для вас, на­сыщайтесь на долгое время, чтобы не нужно вам было скоро опять приходить”; наконец, если мы должны быть свидете­лями семейных раздоров и беспорядков. Одним словом, есть образ гостеприимства, дающий простому угощению несрав­ненное преимущество над великолепными пирами. Искус­ство обращаться много тому способствует, и потому надобно знать сие искусство занимать гостя только приятными ве­щами, а в большом обществе заводить только такие разгово­ры, в которых все с удовольствием могут участвовать и показать себя с выгодной стороны. Робкого должным обра­зом ободрить, печального - развеселить. Всякому надобно дать случай поговорить о чем-либо приятном для него. Об­щительность и знание людей должны служить в том руко­водством. Надобно к всем быть внимательным, все видеть, все слышать, не показывая ни малейшего принуждения или напряжения, не подавая вида, будто угощаем из вежливо­сти, чтобы показать, что умеем жить, а не от чистого серд­ца. Не приглашай в одно время, не сажай за один стол людей, которые друг друга не знают, может быть даже не­навидят, друг друга не понимают или взаимно наводят себе скуку. Но все подобные угождения должно оказывать таким образом, чтобы, доставляя гостю удовольствие, не налагали на него принуждения. Если слуга по ошибке пригласит не того человека или не в надлежащий день, то приглашенный не должен приметить, что пришел нечаянно, или что посе­щение его приводит нас в замешательство или нам в тя­гость.

Иные бывают веселы и веселят других только в много­численных обществах; другие, напротив, блистают и быва­ют на своем месте тоща только, когда приглашены одни или в малый семейный круг; все это надобно примечать и учи­тывать. Всякий, долгое ли или короткое время находящийся в твоем доме, хотя бы он был твой величайший враг, должен быть охраняем тобой от всяких преследований и оскорбле­ний со стороны других. Всякий должен иметь у тебя полную свободу, как бы в собственном своем доме; предоставь его самому себе; не ходи за ним по пятам, коща он желает быть один; не требуй от него, чтобы он занимал тебя за то, что ты его поишь и кормишь; наконец, не уменьшай ласковости и хлебосольства, если друг твой останется у тебя долее твоего чаяния, и с первого дня не делай ему лучшего угощения, как такое, какое и в последствии продолжать можешь.

(3) .

Взаимно и гость имеет свои обязанности перед хозяином. Старинная пословица говорит: "рыбу и гостя не более трех дней можно держать в доме без порчи". Правило сие имеет исключение, но то в нем очень справедливо, что никогда не должно навязываться, а иметь довольно рассудительности, чтобы видеть, как долго присутствие наше может быть при­ятно и не обременительно. Не всегда можно иметь располо­жение и хозяйством своим распорядиться так, чтобы охотно принимать или долго удерживать у себя гостей. И потому надлежит избегать того, чтобы появляться вдруг или навя­зываться самому к людям, не на широкую ногу живущим. Обязанность наша есть сколь можно менее отягощать чело­века, нас гостеприимствующего. Если хозяину нужно гово­рить с кем-либо из своих домашних, или он занят другим делом, то должно тихо удалиться, пока он все необходимое не закончит. Надлежит также соображаться с принятыми в доме обыкновениями, с господствующем в семье тоном, точ­но как бы мы сами к оной принадлежали, требовать мало прислуги, довольствоваться малым, не вмешиваться в хо­зяйство, не досаждать причудами, и если чего, по мнению нашему, в угощении не доставало, или же что-либо в доме нам не понравилось - не насмехаться над тем на стороне.

(4) .

Есть люди, которые так дорого ценят свою хлеб-соль, что требуют за то похвалы, лести, угождений, частых посе­щений и Бог знает еще чего. Это, конечно, несправедливо. Умеренный человек требует только сытного стола, который и может легко получить за меньшую цену. Более или менее блюд - ничего не значит, и я, право, дорожу своим обще­ством и потерянным временем столько же, как и эти господа своими блюдами.

ГЛАВА X.

О взаимных соотношениях между

благодетелями и облагодетельствованными,

между учителями и учениками,

между заимодавцами и должниками.

(1) .

Благодарность есть одна из первых добродетелей. Кто оказал тебе добро, чти того! Благодари его не только слова­ми, признательность твою изъясняющими, но ищи случая быть взаимно ему полезным. Если же такого случая не име­ешь, то старайся по крайней мере в обращении с ним пока­зать признательное сердце. Не соизмеряй сей признательности строго с важностью оказанного тебе благо­деяния, но с доброю волей своего благодетеля. Не переста­вай быть ему признательным и тогда, когда он более тебе не нужен, или когда несчастья его постигнут и лишат наруж­ного блеска.

(2) .

Но никогда не унижайся до подлого ласкательства, что­бы вымолить себе что-нибудь, или за оказанное покрови­тельство сделаться недостойным рабом злого человека. Где долг и честность требуют, не будь там безмолвным свидете­лем несправедливости, и никакая мзда да не заглушит голо­са истины! Ты щедро воздаешь за благодеяние, исполняя обязанности истинного друга и говоря благодетелю своему все, что может быть ему полезно, даже с опасностью ли­шиться через то его покровительства. Не позволяй также

никому причислять себе в заслугу то, что он тебя уважал, хвалил и защищал. Ежели ты был того достоин, то он ис­полнял только долг, которым он и врагу своему обязан; ежели же ты того не заслуживал, то он поступал не так, как должен поступать человек справедливый и благоразумный, даже по отношению к своим друзьям.

(3) .

Весьма неприятно узнать по прошествии времени с ху­дой стороны человека, которому мы многим обязаны. Не­приятности сей, конечно, можно избежать, поступая так, как я выше уже сказал, то есть, сколь возможно менее при­нимать благодеяний. Не всеща, однако же, можно сего из­бежать, и потому, если случится быть чем-либо обязанным дурному человеку, я советую обращаться с ним со всем снисхождением, какое только честность и благоразумие по­зволяют, и молчать о нем, если только молчание сие не есть преступление; ибо в сем последнем случае всякая другая обязанность ничтожна. Как между людьми, совершающими благодеяния, так и между самими благодеяниями, есть раз­личие. Есть незначительные угождения, которые без всяко­го опасения и от самых дурных людей принимать можно; их собственная вина, если они ценят оные дороже надлежаще­го. - В других важных случаях, напротив того, особенно ес­ли не знаем наперед, будем ли мы когда-либо в состоянии отплатить добром за добро, советую я лучше ни от кого ни­чего не принимать.

(4) .

Часто способ, каким благодеяние оказывается, большую имеет цену, нежели само благодеяние, которое может оным быть возвышено или же потерять всю свою цену. Мало кто знает важное искусство благородным образом делать добро; щадить чувствительность того, кому оное оказываем; не требовать ответных благодеяний; ни скрытным, ни явным образом не попрекать в том, что оказал когда-то благодея­ние; избегать благодарности, не искать оной, не отнимая, однако же, у признательного сердца случая к исполнению сей обязанности. Тот дает вдвойне, кто дает немедленно и в свое время, без просьбы и с удовольствием. Давай охотно! Чувствительное сердце блаженствует, благотворит самому себе, когда может споспешествовать к счастью ближнего. И

потому делай добро охотно, но не будь расточителен в своих благодеяниях! Будь услужлив, доброжелателен, но не навя­зывай никому своих услуг. - Не требуй ни признательности, ни награды. Усугубляй осторожность и снисхождение в об­ращении с теми, которым ты сделал добро, опасаясь возбу­дить в них подозрение, что ты хочешь вознаградить себя за свое благодеяние, дав им почувствовать перевес свой над ними, позволяя себе многие вольности против них, потому что они должны молчать из благодарности. Нередко скром­ность требует не принимать взаимных услуг облагодетель­ствованного нами; часто, однако, великодушие велит нам доставлять ему случай малыми услугами, которым можно давать высокую цену, как бы платить нам за большие услу­ги, дабы тем уменьшить обязанность с его стороны. Не гони просящих от дверей дома твоего! Если кто просит у тебя со­вета, помощи, благодеяния, то выслушай его с участием, с вниманием; дай ему договорить, представить тебе свое дело, свою нужду, не прерывая его. Если не можешь исполнить его просьбы, то скажи ему причину без обиняков, но и без оскорбительных выражений. Не прибегай к ложным отго­воркам, к пустым обещаниям! Не навязывай никому подар­ков или благодеяний, когда можешь предвидеть, что честолюбие или тщеславие не позволит принять оные без взаимного подарка или взаимной услуги. Впрочем, ссыла­юсь я на то, что сказано мною о сем предмете в статье 12-й 1-ой части.

(5) .

Никакое благодеяние не может быть значительнее нрав­ственного и умственного образования. Кто содействовал в содеянии нас благоразумнейшими, лучшими, счастливей­шими, - тот должен быть уверен в вечной признательности нашей. Ежели он сделал и не все, чего бы мы теперь в зре­лых летах при высшей степени образованности потребовали бы от учителя и наставника, - за всем тем мы должны быть благодарны и за малое, нами от него принятое.

Вообще, особенное заслуживают уважение все те, кто тщательно посвящает себя великому делу воспитания. Об­разовать людей - поистине тяжкий труд, который никогда не может наградиться деньгами. Самый последний школь­ный учитель не менее важен и полезен для государства, как и первый государственный чиновник; а так как обыкновен­

но

но награда за труды его весьма скудная, то что может быть справедливее, как услаждать жизнь его и облегчать лежа­щее на нем бремя по крайней мере некоторыми наружными знаками уважения? Стыдиться должны люди, обращающи­еся с воспитателем детей своих, как со слугою! Пусть они рассудят (если не умеют чувствовать, как неблагородно та­кое обращение), сколь вредное сие имеет влияние на обра­зование юношества. Прискорбно видеть, как во многих знатных домах наставник детей униженно сидит за столом Превосходительных господ; не смеет молвить слова или в каком-либо отношении поставить себя наряду с прочим об­ществом; как подчиненным ему детям от родителей, чужих людей и даже служителей отдается преимущество пред ним, который, если строго исполняет свои обязанности, за­стуживает названия первого благотворителя всего семейст­ва! Правда, между сими людьми есть такие, которые вне своего кабинета представляют столь жалкую фигуру, что с ними почти невозможно лучше обращаться; но сие нисколь­ко не опровергает того, что я сказал об уважении, коим вся­кий званию сему обязан. - Горе родителям, вверяющим воспитание детей своих таким людям, которые сами не име­ют оного!

Если же ты нашел почтенного друга, принявшего на себя воспитание твоего сына, то недовольно того, чтобы ты обра­щался с ним с ласкою, уважением и признательностью; ты должен дать ему полную свободу беспрепятственно следо­вать своему плану воспитания; с той минуты, когда вверя­ешь ему своего сына, ты вместе с тем передаешь ему все главнейшие родительские права. - Но все сие принадлежит более к рассуждению собственно о воспитании и здесь неу­местно о том распространяться. По сему умалчиваю я об об­ращении учителей и наставников с их подчиненными и спешу далее.

(6) .

Об обращении с должниками и заимодавцами я мало только могу сказать. Будь снисходителен, справедлив и вежлив в обращении с первыми! Не думай, что тот, кто тебе должен, сделался чрез то твоим рабом; что он обязан сно­сить от тебя всякие унизительные поступки; не должен ни в чем тебе отказывать; вообще, не воображай, что богатство кому-либо дает право ставить себя выше других! - Заимо­давцам своим плати исправно и верно держи свое слово. Не смешивай честного человека, живущего умеренными про­центами со своего капитала, с безбожным ростовщиком: та­ким образом ты всегда будешь иметь доверие и в нужде найдешь людей, которые без вреда себе тебе помогут.

ГЛАВА XI.

Об обращении с людьми в разных положениях,

связях и отношениях.

(О-

Прежде всего нечто об отношении к врагам нашим. - Не оскорбляй никого с намерением; будь дружелюбен, услуж­лив, благоразумен, осторожен и прямодушен во всех твоих поступках; не позволяй себе ничего, что может вредить дру­гому; не разрушай ничьего благополучия; не клевещи ни на кого; умалчивай лучше о том, что ты действительно худого знаешь о ком-либо, если не имеешь обязанности или если благо других людей не требует непременно говорить о том! Я не говорю, что поступая таким образом, ты не будешь иметь врагов, но по крайней мере, если и затем зависть и злоба станут тебя преследовать, ты будешь уверен, что не дал повода к неприязненности.

Не всеща состоит в нашей воле быть любимыми, но всег­да от нас самих зависит не быть презираемыми. Без всеоб­щей похвалы, всеобщего одобрения легко можно обойтись; но во внутреннем уважении не могут отказать благоразум­ному и правдивому человеку даже самые злодеи, а тесных друзей надобно только двух или трех, чтобы быть счастли­вым.

Если хочешь безбоязненно жить между людьми, то не беспокойся тем, что не все они считают тебя добрым и ум­ным. Чем более кто имеет отличных качеств, тем более он должен быть готов переносить от злословия слабых и дур­ных людей; те же, напротив того, которых превозносит вся­кая чернь, знатная и подлая, обыкновенно люди самые посредственные, бесхарактерные или льстецы и низкие ли­цемеры. Нетрудно склонить к себе людей, даже тех, кото­рые наиболее против нас предубеждены, нередко одним даже разговором наедине, если только употребить к тому старание и узнать слабую сторону таких людей. Но это под­лое, недостойное честного человека искусство. - Да и какая мне нужда до того, в мою ли пользу или против меня убеж­дены люди, не знающие моего сердца, даже никогда меня не видевшие?

Не жалуйся никогда на угнетения и врагов, если не хо­чешь умножить число сих последних; есть множество под­лых. робких тварей, которые не имеют мужества явно восстать против человека достойного, но мгновенно восста­нут, коль скоро увидят тебя смущенным, устрашенным и беспомощным; и сии-то самые твари, сколь ни презритель­ны они в глазах твоих, могут навлечь тебе тысячи неприят­ностей. Мужественный человек должен сам себя защищать. Имей самонадеянность; показывай твердость духа, и ты бу­дешь удерживать в страхе целые толпы бездельников! Вся­кий так много принужден бывает бороться в этом мире, всякий имеет столько собственных своих дел, что напрасно было бы искать союзников, которые при первом же случае, где дело идет о собственной безопасности, не предпочли бы тебя оставить. Человек, который показывает вид, будто не примечает совсем, что его преследуют и иногда говорит: "слава Богу! дела мои идут хорошо; я имею друзей", счита­ется сильным союзником, которого надобно щадить, между тем как на покинутого всеми всякий нападает.

Никогда не раздражайся и не будь груб против своих врагов ни на словах, ни на письме. Если руководят ими зло­намеренность и страсти, как то обыкновенно бывает, то не вдавайся ни в какие изъяснения с ними! Дурные люди луч­ше всего наказываются презрением, а злословие легче всего опровергнуть тем, чтобы вовсе об оном не заботиться.

И потому, если тебя безвинно опорочивают или на тебя клевещут, показывай благородную гордость в своем поведе­нии: время все откроет.

Не все злодеи нечувствительны к благородным, велико­душным по отношениям к ним поступкам. Сим оружием за­щищайся, доколе возможно, от своих врагов! Они не должны страшиться твоего мщения, но боятся иногда уни­зить себя в общем мнении, продолжая преследовать челове­ка всеми уважаемого.

Если же они и тогда не оставляют тебя в покое и только чрез молчание твое делаются отважнее, то покажи им од­нажды со всею твердостью и силой, чтобы ты мог сделать, если бы хотел! Но не избирай никогда кривых путей! не входи в связь с дурными людьми, не'соединяйся с бездель­никами против своих врагов, но восстань против них один, мужественно, быстро и у всех на виду. Едва можно пове­рить, сколь много может сделать один решительный чело­век с чистою совестью против множества бездельников.

Будь строптив только против сильных, превозмогающих тебя врагов! Щади побежденного тобою несчастного; умал­чивай о несправедливых поступках его против тебя, коль скоро он не в состоянии более тебе вредить, коль скоро об­щее мнение против него! Злодей, конечно, употребит все средства, чтобы не допустить до того; чувство несправедли­вости по отношению к нему делается в глазах его преступ­лением со стороны того, кого он сам злостно оскорбил. Но, наконец, все необходимо должно открыться, и тогда со скромностью наслаждайся своим торжеством!

Не отвергай руки, простертой к примирению! Забудь все оскорбления, хотя бы ты должен был опасаться, что при первом случае вражда к тебе возобновится с новой силой. Будь осторожен, но не показывай недоверчивости! Лучше быть вторично безвинно оскорбленным, нежели однажды огорчить и раздражить человека, который искренно желает примирения! Надобно уметь прощать и без просьбы о том.

Часто имеем мы удобнейший случай узнать характер че­ловека тогда, когда он нас оскорбляет. Примечай, старается ли он просьбою о прощении загладить свою вину? - каким, образом? - в то же ли самое или чрез долгое время? - пуб­лично или наедине? - почему не в то же время и не в при­сутствии других? - По упрямству ли, тщеславию или робости? - Делает ли он сам первый шаг или не заботится о том? или еще сам сердится, раздражается против оскорб­ленного им? - Почему? по легкомыслию ли или злости? - Старается ли приукрасить свой проступок; делает ли уверт­ки, искажает ли дела, чтобы казаться правым? - Примечая подобные сему черты, можно и в самом детстве предугады­вать будущий характер каждого человека.

Если ты кого-либо оскорбил, то сколь возможно поспеши загладить свою вину не унизительным образом, но от иск­реннего сердца. Невозможно постановить правила для всех особых случаев; я замечу только, что есть люди, которые при малейшем снисхождении к ним делаются высокомер­ными и склонными к обидам; сделав таким людям маловаж­ное оскорбление, которое часто только в их воображении существует, не должно слишком много пред ними извинять­ся. а лучше стараться впредь осторожным обращением за­ставить их забыть нашу опрометчивость.

Чем знатнее преследуемый врагами человек, тем необ­ходимее для него пользоваться выше приведенными прави­лами. Нередко самые незначительные, презираемые люди бывают причиною падения Министров потому только, что последние при первом нападении показывают боязливость и недостаток веры в собственные силы.

Впрочем, весьма справедливо утверждение многих, что враги наши часто невольно бывают лучшими нашими бла­годетелями. Они обращают внимание наше на недостатки, скрываемые от нас тщеславием и снисходительностью при­страстных людей. Злословие их поощряет нас к тщательно­му приобретению уважения людей достойных; присматривая за всеми нашими поступками, они научают нас быть осторожными, дабы не дать им перевеса над нами.

Никакая вражда не бывает сильнее возникшей между рассорившимися друзьями. Тщеславие наше тому причи­ной; мы стыдимся, что были игрушкою бездельника; всеми способами стараемся показать его теперь в самом дурном виде, дабы пред всеми оправдать разрыв с ним. - Прискорб­но видеть, как даже благородные, но друг против друга раз­драженные люди стараются очернить друг друга, чтобы оправдать себя в собственных своих глазах. Но я выше в VI главе говорил уже об обращении с друзьями по разрыву.

(2) .

Мы нередко бываем в большом замешательстве, когда по обстоятельствам должны обращаться с людьми, которые во вражде между собою. Будучи в согласии с одною стороной, легко можно рассориться с другою, а часто и с обоими, если только без спросу или неосторожным образом вмешаться в их дела. Я советую иметь в таком случае ввиду следующие правила предосторожности:

Избегать, сколько возможно, обращения с людьми, во вражде между собою находящимися.

Если нельзя того избежать, например, не разорвав ста­ринной связи, то старайся по крайней мере сторониться от всякого участия в раздоре! Требуй даже, чтобы и в разгово­ре с тобою не было об оном упоминаемо! С правилом сим тогда особенно должно соображаться, когда два близких друга внезапно сделаются врагами. Не клонись ни на ту, ни на другую сторону, если они жалуются тебе друг на друга. Пусть ссора их будет важная или пустая, от одного неосто­рожного слова происшедшая, пусть оная прекратится или обратится в продолжительную вражду - ты во всяком случае будешь виноват в глазах их, к чему бы ты ни советовал: к добру или к худому.

Если же не можешь избежать участия в том, то удержи­вайся наипаче от двуличия! Не говори одному во вред друго­го и обратно; напротив того, ежели ты необходимо должен изъяснить свое мнение, говори всегда, как подобает честно­му и правдивому человеку!

Еще постыднее сего двуличия поступки иных людей, ко­торые подливают масла в огонь и продолжают вражду для того ли, чтобы извлечь из того собственную пользу, сде­латься ли чрез то важною особою, или по зложелательное™ и страсти к проискам.

Если ты не довольно хорошо знаешь ссорящихся; если они не близкие тебе друзья; если ты не совершенно уверен, что имеешь дело с людьми благородными и разумными, ко­их вражда происходит от недоразумения или других за­блуждений, которые посторонний легко разрешить может, наипаче если злонамеренность, корыстолюбие, сварливость имеют в том участие, а следовательно, судя по характеру обеих сторон, нельзя ожидать искреннего примирения, - во всех таких случаях не бери на себя роль примирителя! Ты будешь в опасности сам рассориться с одною из двух сторон, а нередко и с обеими.

Наконец, если нет никакой возможности избежать того, чтобы не принять той или другой стороны, то не принимай стороны сильного против слабого, как то обыкновенно дела­ют подлые люди, а еще менее должно выжидать, кто кого пересилит, и потом оставить угнетенного пронырства ми; напротив того, не обращая внимание ни на знание, ни на дружбу, родство и ласкательство, руководствуясь одною только справедливостью, с мужеством и непоколебимою твердостью прими сторону того, о ком рассудок говорит те­бе, что он прав, и будь ему верен, что бы из того ни последо­вало!

(3) .

Обратимся теперь к больным и страждущим. Кто когда- либо чувствовал, сколь благотворна в болезни тихая, скром­ная, рачительная попечительность, тот найдет бесполез­ным. что я скажу о том несколько слов. Хождение за боль­ным и обращение с ним, конечно, должно соображаться с болезнью страждущего, почему и нельзя постановить опре­деленных правил; но что вообще можно сказать о сем пред­мете. то пусть найдет здесь место.

Есть болезни, в которых веселость, развлечение и при­ятная беседа много способствуют к выздоровлению; есть другие, в которых одно только спокойствие и тихое попече­ние могут доставить страждущему облегчение. И потому- тщательно должно примечать, которого из сих двух спосо­бов надобно придерживаться.

Признаюсь, что в тяжких болезнях прислуга наемных людей всегда была для меня приятнее, нежели нежная за­ботливость друзей. Первые научены опытом, ходят за боль­ным с неутомимым терпением, хладнокровием и строгою точностью, не заботятся о наших причудах и не страждут вместе с нами; последние, напротив того, особливо, если нервы наши имеют высокую степень раздражительности, излишнею своею заботливостью становятся нам в тягость, не умеют довольно осторожно с нами обходиться, вопросами своими выводят нас из терпения и соболезнованием своим, в глазах их изображенным, усугубляют наши страдания; сверх того, мысль, что так много их беспокоим, боязнь ос­корбить их изъявлением неудовольствия налагает на нас мучительное принуждение. Итак, если кто сам хочет хо­дить за своим другом, тот должен стараться подражать опытным прислужникам, сколь можно менее беспокоить больного, делать все споро, так, как он, по-видимому, жела­ет, не роптать, если больной иногда сердится или ворчит. Мы не чувствуем, как ему тяжело, как расстройство телес­ных сил действует на душу. Впрочем, человек, строго при­выкший наблюдать за собою, может всегда превозмочь себя и даже в самых тяжких болезнях иметь над собою столько власти, чтобы напрасно не отягощать тех, которые имеют о нем попечение.

Не усугубляй страданий больного весьма чувствительно­го, нежного сложения беспрестанными соболезнованиями и опасениями.

Не говори о предметах, неприятных для него и в здравом состоянии, о хозяйственных недостатках, о смерти, об удо­вольствиях, в которых он не может принимать участия.

Над людьми, больными только в воображении, не долж­но насмехаться или стараться убедить их в том, что они здо­ровы; сие производит действие совсем противное; не должно, однако же, и утверждать их в собственном заблуж­дении, а только показывать совершенное равнодушие, на жалобы их отвечать молчанием и, если болезнь их душев­ная, стараться благоразумно избранным развлечением пе­ременить их мысли.

Есть также люди, думающие возбудить участие других, притворяясь нездоровыми. Слабость самая безрассудная! На изнеженных вертопрахов, а не на лютей разумных, ду­шевные и телесные недуги могут действовать с сей стороны, и только в веке всеобщего изнеможения можно выиграть что-нибудь жалобами на сухощавость, слабость зрения, же­лудка и расслабление членов. Надлежит стараться отвра­тить таких людей от сих глупостей, убедить их, что лучше возбуждать удивление, ежели сожаление, и что ничто не делает столь выгодного впечатления, как человек здравый телом и душой, предстоящий в полной силе и цвете, яко ук­рашение всего бытия.

Наконец, в болезнях, в коих душа много имеет власти над телом, в коих скорбь душевная увеличивает болезнь и препятствует выздоровлению, надлежит употреблять все усилия свои к тому, чтобы водворить в душе больного весе­лость, терпение, отраду и надежду.

(4) .

Еще снисходительнее и осторожнее должно поступать с людьми, гонимыми роком, - с несчастными, неимущими, угнетенными, изгнанными, униженными, с заблудшими и преступившимися. Скажем несколько слов о каждом из сих классов в особенности.

Помогай неимущим, если Бог даровал тебе к тому сред­ства! Не гони бедных от дверей дома твоего, если без не­справедливости к приближенным тебе можешь сделать хотя малое даяние. Как бы мало или велико оно ни было, делай его от доброго сердца и, как я уже изъяснил выше, го­воря о благодеяниях, - приличным образом. Не выискивай слишком: сам ли виновен в своем несчастьи человек, кото­рому ты можешь помочь, или нет! Кто во всем свете совер­шенно невиновен в постигающих его бедствиях, если все строго исследовать? - Ежели же ты не хочешь или не мо­жешь ничего дать, то не прибегай к пустым отговоркам или к ложным обнадеживаниям; не отказывай бедному чрез лю­дей твоих, проволакивая его от одного дня до другого! Наи­паче не позволяй себе в оправдание своего жестокосердия говорить грубости, оскорбительные поучения тому, кому отказать решился; скажи ему сам в коротких, но ласковых словах, почему ты не можешь или не хочешь ничего дать! Сделай с первого слова то, что хорошо и благоразумно, и не ожидай, чтобы повторными просьбами старались тебя смяг­чить. Не будь, однако, расточителен; руководствуйся в бла­годеяниях с обязанностями своими к себе и другим; не расточай бродягам, праздным тунеядцам того, на что имеют право старцы, немощные и угнетенные несчастиями! Малое даяние твое да сопровождается утешительным словом, до­брым советом, ласковым, сочувствующим взором! Обра­щайся крайне разборчиво с особами, в неприятных домашних обстоятельствах находящимися! Они обыкновен­но весьма чувствительны, легко думают, что за бедность их презирают. Деньги, к несчастью, слишком много имеют влияния на чернь всех званий. Не принадлежи к числу сей черни! Чти достойного бедняка пред лицом всего света! Ста­райся доставить ему хотя несколько приятных мгновений, если не можешь поправить его состояния! Вообще все несча­стные недоверчивы и считают всех предубежденными про­тив себя. Старайся вывести их из сего заблуждения, приобрести их доверие! Не отворачивайся от плачевных зрелищ! Не убегай жилища нужды и бедности! Надлежит ознакомиться с бедствиями человеческого рода, чтобы уметь соболезновать страждущему другу. Где боязливый бедняк втайне вздыхает, не смея приступить с просьбой о помощи, где несчастья подавляют трудолюбивого человека, видевшего некогда лучшие дни, где многочисленное, чест­ное семейство при всем напряжении сил трудами рук своих не может приобрести столько, чтобы защитить себя от голо­да, холода и болезни, где на жестком одре проливаются горькие слезы, и рыдания прерывают тишину ночи, - туда, друг страждущего человечества, туда, благотворитель! об­рати свой взор! Там ты можешь употребить вверенные тебе ■ Всемогущим Творцом богатства, там принесут они тебе вы­годы, каких никакой банк на земле дать не может.

У кого нет денег, тот не имеет и бодрости духа. Он везде опасается унижения и от того везде показывает себя не с

выгодной стороны. - Ах! ободри такого несчастливца! чти его, если он того заслуживает, и убеди к таковому же по­ступку и друзей своих!

Есть, однако, страдания, тягостнее бедности и нищеты: душевные скорби, поедающие все жизненные силы! Ах! ща­ди скорбящего; имей о нем попечение! Старайся ободрить, утешить его, возбудить в нем надежду, излечить сердечные раны его; если же не можешь облегчить бремя, его подавля­ющее, то помоги ему нести оное; пролей с ним слезу брат­ского соболезнования! Соображайся, однако, всегда с рассудком! Бывают горестные минуты, в которые вся фило­софия бесполезна; тогда нежное сочувствие есть лучшее утешение. Бывают скорби, истребление коих надобно со­вершенно предоставить времени; бывают печали, облегчае­мые только уединением; бывают случаи, в коих должно употреблять твердые, сильные убеждения, возбуждать му­жество, веру в собственные силы; бывают и случаи, в коих надлежит употреблять силу, чтобы исторгнуть страдальца из бездны отчаяния. Благоразумие во всяком из сих особых случаев должно научить нас, какие употребить нам средст­ва.

Несчастные охотно присоединяются друг к другу. Но вместо того, чтобы утешать друг друга, они только жалуют­ся, тем большей предаются печали и теряют всякую надеж­ду. Я предостерегаю от сего и советую всякому удрученному печалью, ежели ни собственный рассудок, ни развлечения не облегчают его состояния, прибегнуть к обществу благо­разумного, несентиментального друга и с помощью его ста­раться обратить мысли свои на предметы, горести его не питающие.

Есть люди, которые при всяком поводе к печали стано­вятся не столько печальными, сколько брюзгливыми, свар­ливыми, даже коварными, так, что они невинных заставляют страдать, когда что-нибудь делается не по их желанию. Сердце благородное горестью смягчается. И са­мый мизантроп, раздраженный судьбою, если он только до­брый человек, будет мрачен и, смотря по темпераменту своему, иногда нетерпелив и вспыльчив; но никогда с наме­рением не возложит на другого бремя скорби своей, и сие тем менее, чем горесть его сильнее.

Большая часть людей соболезнуют только безмолвной печали и чувствуют неудовольствие при громких жалобах, может быть потому, что сими последними как бы хотят при­нудить участвовать в оных.

За угнетенных, унижаемых и гонимых должно всту­паться в той мере, как рассудок то позволяет, и если мы по­кровительством своим вместо пользы не причиняем вреда. Не только сие есть обязанность, когда дело идет о деятель­ной помощи и спасении отдельного честного человека, но и во всяком кругу людей, в коем скромные заслуги так мало примечаются и даже презираются пустыми вертопрахами, где чины и наружный блеск затмевают внутреннее достоин­ство, где говоруны и ветреники заглушают голос благора­зумного, должно поставить себе за правило отличать почтенного человека, безмолвного и смущенного, никем не вопрошаемого, которого всякий презирает, унижает, осмеи­вает; и стараться ласковым и почтительным разговором ободрить его. Надобно только дать ему случай приличным образом вступить в разговор, и всякий тогда удивится, уви­дя, что это совсем другой человек. Часто я внутренне огор­чался, видя, как обращаются Штаб-Офицеры с молодыми людьми, достигшими уже первой степени, чтобы со време­нем взойти и на ту степень, на которой стоят первые, как поступают с учителями в знатных домах, с собеседницами знатных безумных дам, с деревенскими девушками в обще­стве тощих городских барышень, с молодыми конторщика­ми в обществе их хозяев. Везде, где я имел некоторый вес, я считал за честь извлекать таких мучеников из томительно­го их положения и заводить с ними разговор, когда все их оставляли.

Часто я имел случай делать странное замечание, а имен­но: зависть и ненависть преследуют каждого счастливца; злоба и пронырство не прежде успокаиваются, как подавив псе их превосходящее. Но едва счастливец падает, как все, даже его гонители, считают честью для себя принять его сторону, разумеется, тогда только, когда уже нет надежды, чтобы это могло его восстановить. Можно почти сказать, что не совсем тот несчастлив, кто имеет еще врагов.

Между всеми несчастливцами заблудшие и преступив- шиеся, без сомнения, наиболее заслуживают сожаления. Под сими наименованиями разумею я тех, которые, будучи первым поступком вовлечены в бездну преступлений, пода­вили в себе всякое чувство добродетели, получили наклон­ность к пороку, потеряли упование на Бога и людей, не имеют даже духа помыслить о возвращении на путь истины и добродетели. Они, говорю я, наиболее достойны сожале­ния, ибо лишены единственного утешения, могущего под­держать нас и в самом лютом страдании: внутреннего убеждения, что не самовольно навлекли на себя свою участь. Сии несчастные заслуживают не только сожаление, но и наше снисхождение, наши наставления и, буде еще есть время, нашу помощь. Мы не судили бы так строго, не гордились бы своими добродетелями, часто случайными и от сложения нашего происходящими, мы бы простерли руку помощи споткнувшемуся, старались бы восстановить пад­шего, если бы всегда довольно имели благоразумия, снис­хождения и беспристрастия, чтобы рассудить, сколь легко слабое сердце человеческое заблуждается, сколь велика си­ла соблазна, когда пылкие страсти и обольстительный слу­чай соединяются, сколь привлекательна наружность некоторых пороков, которые часто скрываются под личи­ною философии и софистическими умствованиями умеют заглушать внутренний глас лучшего убеждения, что нужен только один малейший шаг, чтобы сделаться жертвою хит­рого обмана и постепенно далее и далее заблуждаться в ужаснейшем лабиринте; если бы хотели помыслить, как ча­сто гонения рока, отчаяние и лучшего человека превраща­ют в злодея и преступника, как несправедливое, гнусное подозрение может сделать его тем, чем его считают, если б со смирением хотели признать, что стечение тех же самых внутренних и внешних обстоятельств, коими он доведен до падения, и нас могли бы сделать тем, что он есть - о! тогда мы не были бы столь строги и немилосердны. - Но не значит ли сие проповедовать глухим ушам? - пусть так! но сердце влечет меня, и я не могу обойти сего предмета молчанием. Итак, приступим к делу! - Ничто не исправляет менее, как сухие, нравственные поучения. Мало есть людей, даже между самыми порочными, которые бы не умели нагово­рить множества превосходнейших поучений об обязанно­стях человека; жаль только, что страсти изъясняются красноречивее рассудка. И потому, если хочешь сему по­следнему дать перевес над первыми, то надлежит тебе знать искусство, как нравственные наставления свои облекать в прелестную одежду и привлекать на свою сторону не только рассудок, но вместе сердце и чувственность того, кого ис­править желаешь; речь твоя должна быть пылкая, где нужно, украшена всеми цветами воображения, должна ув­лекать, потрясать душу. Но надлежит, чтобы тот, с кем ты говоришь, уважал и любил тебя, чувствовал к тебе приязнь; чтобы ты возбудил в нем чувство ко всему изящному и хо­рошему; чтобы на пути, к которому ты возвратить его хо­чешь, он видел пред собою честь, радости и наслаждения. Обращение с тобою, твой совет должны сделаться для него необходимостью. Никогда ты сего не достигнешь, если пред­станешь перед ним в образе надменного, строгого законода­теля; если наскучишь ему нравственными своими уроками, утомишь его замечаниями о прошедшем, которого переме­нить уже нельзя; станешь доказывать, как бы все было, ежели бы не было так, как есть, ежели бы он последовал т воим советам. - Ничто не может более развратить челове­ка, как явное изъявление презрения и продолжительная не­доверчивость к исправлению его. Кто истинно желает исправить совращенного с пути добродетели, тот должен щадить его, показывать хотя наружный вид, что всего от не­го ожидаешь, что всего надеешься от благих его намерений, и дать ему разуметь, что, возвратясь на сей путь, он без­опаснее будет от всех обольщений, нежели тот, кто никогда с оного не сходил. Если он действительно начнет исправ­ляться - хотя бы исправление его сначала было притворное и принужденное - тогда покажи ему, как с каждым днем уважение твое к нему возрастает. - Если он одарен умом, то скоро увидит, может ли впоследствии обмануть тебя при­творною наружностью. - Не укоряй его никогда даже самым скрытным образом в прошедших его заблуждениях и ка­жись обращающим внимание только на настоящее его пове­дение! Не скоро искореняются пороки, обратившиеся в привычку, и потому возвращающаяся небольшая наклон­ность к оным не должна удивлять тебя; усугуби тогда силу своего красноречия и избранных тобою к исправлению средств, но не теряй терпения сам и не лишай оного исправ­ляемого тобою! К чести человечества и к усугублению свое­го рвения имей веру, что никто не может пасть и развратиться до такой степени, чтобы никакими способами и усилиями нельзя было его исправить! А вы, которые жи­вете в большом свете и ежеминутно готовы изгнать из свое­го общества всякого, кто двусмысленным или другим поступком унизил, иногда только сделал себя смешным в ваших глазах, между тем как между вами есть сотни таких, которые то же самое тайно делают или готовы сделать, если найдут к тому случай; помыслите, что на вас падет вся от­ветственность, когда отверженные вами предадутся отчая­нию, постепенно погрязнут в разврате, не имея входа в ваши дома, изберут себе общество, долженствующее дове­сти их до высшей степени порока, и, наконец, вашею виною погибнут навсегда, безвозвратно!

ГЛАВА XII.

О поступках в различных случаях

человеческой жизни.

(1) .

Во многих случаях я говорил о присутствии духа и хлад­нокровии как о важнейших качествах во всех делах; наибо­лее же необходимы оные в очевидных опасностях, собственных или чужих. В критические минуты спасение часто зависит от решительности. И потому не теряй време­ни в пустых разговорах; подави излишнюю чувствитель­ность и не плачь там, где надобно действовать! Не теряй присутствия духа в опасностях от огня, воды и тому подо­бных, где с потерею оного часто теряется все, когда тех, ко­го мы спасти можем, иногда насильно должно принудить вверить себя нам. Особенно нужно присутствие духа в слу­чаях внезапных нападений воров и разбойников. Последние почти всегда или боязливы, или в отчаянии своем не до­вольно осторожны. В таком случае один решительный, хладнокровный человек сильнее десяти нападающих на не­го мошенников. Надлежит, однако, хорошо подумать, по­лезно ли или вредно защищаться огнестрельным или другим оружием; не лучше ли сделать тревогу или же предаться своей участи, уступить силе и пожертвованием имущества искупить свою жизнь. Невозможно предписать общих в сих случаях правил. Но, дабы всегда быть готовым к таким слу­чаям, я советую всякому в спокойные минуты воображать себя в подобном положении и придумывать для руководства лучшие по своему мнению средства. Я считаю важною час­тью воспитания обращать внимание детей на нечаянные происшествия всякого рода не только вопросами, как бы они в том или другом случае поступили, но иногда действитель­но приводить их в замешательство, чтобы испытать их тем и приучить к присутствию духа.

Желательно было бы, чтобы кто-нибудь принял на себя труд начертать общие правила, как путешествовать с удо­вольствием, пользою и без больших издержек; в каких мес­тах удобнее ехать в карете; в каких лучше верхом и так далее. Хотя некоторые примечания по сему предмету раз­бросаны в разных описаниях путешествий, за всем тем кни­га, в которой бы оные все были собраны, по мнению моему, не была бы бесполезной. В книге об обращении с людьми может быть приведена только малая часть сих правил; нельзя однако и вовсе умолчать об оных; посему я приведу некоторые замечания насчет того, как поступать в путе­шествиях и с путешественниками.

Отправляясь в путь, весьма благоразумно предваритель­но ознакомиться посредством книг или изустных расспросов с избранным путем, с достопримечательностями тех мест, которые посетить желаешь, с тем, что где соблюдать и чего избегать должно, а не менее того с ценами и необходимыми издержками, дабы после не подвергаться обманам, замеша­тельствам и не упустить ничего, примечания достойного.

Человек образованный, с познаниями, талантами, до­брыми нравами и именем не имеет надобности в таком мно­жестве рекомендательных писем, какое большая часть обыкновенных путешественников берут с собою. Он везде найдет средства приобрести знакомство и уважение, не на­лагая принуждения себе и другим. Часто бывает, что заво­дится знакомство с двумя особами, враждующими между собою. Благоразумие велит в чужом доме, куда получишь вход, не говорить сначала, пока еще не знаешь сих мелоч­ных обстоятельств, о прочих своих связях, а при удобном случае упомянуть, что, будучи чужим человеком, не жела­ешь и знать о подобных несогласиях.

Легко можно ошибиться в расчете о путевых издержках, и потому я всякому советую не только иметь всегда в запасе по крайней мере третью часть денег сверх сделанной сметы, но и принять такие предосторожности, чтобы во всех глав­ных местах, где останавливаться намерен, быть адресован­ным к верным людям или иметь другие средства, чтобы в непредвидимых случаях избавляться от неприятностей и замешательства.

В Германии по причине многообразия денежной монеты более, нежели во всякой другой земле, надобно остерегаться при размене денег. Часто случается, что трактирщики об­манывают в том проезжающих или дают им такие деньги, которые на следующей станции не принимаются.

Многие нигде не останавливаются, а едут день и ночь. Это хорошо для того, кто хочет избежать дорогих издержек в постоялых дворах и трактирах, кто должен спешить к мес­ту своего назначения или так хорошо уже знаком с места­ми, которые проезжает, что не может найти в оных ничего для себя достопримечательного. Во всех других случаях со­ветую я лучше делать малые путешествия с духом наблюда­тельным, нежели большие для того только, чтобы до больших городов знакомиться только с почтмейстерами и ямщиками.

Если желаешь распространить круг познаний своих о на­родах и землях, то наблюдай людей всех состояний. Люди хорошего тона во всех Европейских странах и столицах сходны между собою, и самый только народ или, лучше ска­зать, среднее состояние оного сохраняет свой национальный характер. Только судя по оному можно заключать об уровне народного просвещения и образованности.

В путешествиях необходимо терпение, мужество, весе­лость, забвение всех домашних забот, равнодушие к не­большим неприятностям, затруднениям, ненастной погоде, дурной пище и тому подобному. Все сии качества сугубо нужны тому, кто путешествует не один, а с товарищем. Нет ничего скучнее сидеть в одной карете и путешествовать с безмолвным и угрюмым человеком, который при всякой пу­стяковой неприятности бесится, тужит о том, чего переме­нить нельзя, и во всяком постоялом дворе хочет найти все те удобства, роскошь и спокойствие, какие имел дома.

Путешествия приучают к общежитию; в оных мы знако­мимся и некоторым образом дружимся с людьми, общество коих в другое время едва ли было бы нам приятно. Но это не имеет никаких последствий; разумеется только, что со встречающимися в пути чужими людьми не надобно слиш­ком сходиться, дабы не попасть в сети бродяг и бездельни­ков.

Кто много путешествует или кого часто посещают путе­шественники, не имея притом острой памяти, тот часто бы­вает в замешательстве, когда заговорит с ним какой-нибудь старинный знакомый, которого и имени он вспомнить не может, и который считает то высокомерием, если обраща­ются с ним, как с чужим человеком. Впрочем, имея некото­рую ловкость, легко можно выйти из своего замешательства, так, чтобы того и не заметили.

Никому я не советую называться в пути чужим именем, что может причинить множество неприятностей. Редко та­кое инкогнито бывает нужно и полезно.

Многие любят выказывать себя в пути, издерживать много денег, блистать, великолепно одеваться. Это самое безрассудное тщеславие, за которое они дорого должны пла­тить трактирщикам, получая за свои деньги не более, как и всякий другой путешественник. Никто и не вспомнит расто­чителя, коль скоро он уедет, и нельзя уже более около него поживиться. Впрочем, благоразумие велит соблюдать при­личие, не показывать себя ни слишком знатным, ни слиш­ком униженным, ни богатым, ни бедным; ибо в обеих крайностях легко сочтут тебя или за простака, которого вся­кий по желанию обмануть может, или за знатного барина, от которого можно поживиться, или, наконец, за бродягу, которого надобно гнать и который может довольствоваться всем, что ему ни подадут.

Избирай свободную одежду! несвободная же неприятна и утомительна.

Не скупись там, ще не надобно! Дари почтальонам не излишне щедро, но и не слишком скудно. Они пересказыва­ют то друг другу на следующих станциях, и ты скорее и с выгодою доедешь до места.

Если ты для своего здоровья, развлечения или удоволь­ствия посещаешь теплые воды, то освободись совершенно от домашних и других забот! Старайся хотя на то время Уда­лить от себя все, могущее опечалить тебя! Прекрати серьез­ную свою переписку, избегай всякого напряжения, требующего занятия, и имей с собою довольно денег, чтобы не быть принужденным отказывать себе в невинных заба­вах. Разумный человек избегает игры, которую бы вовсе должно было изгнать из теплиц, которая сверх того только для слабых людей может быть любимым занятием. На теп­лых водах каждый должен стараться удалять из общества всякое принуждение, но не благонравие и вежливость. Там, особливо если число посетителей невелико, оставляется многое, что мы должны соблюдать в обыкновенном граж­данском быту; терпимость и согласие должны господство­вать, а дух партий совершенно быть изгнанным. Там долж­но жить только для невинных удовольствий и наслаждений. С истечением сего приятного времени всякий занимает прежнее свое место, и все идет по-старому.

Немецкие почтмейстеры и ямщики обыкновенно славят­ся отличительною своею грубостью. За всем тем все зависит от обращения с ними. Серьезный тон, ласковое слово, кста­ти употребленные, редко остаются без действия на них.

Если у кареты что-либо изломается, в городах тотчас яв­ляются мастеровые, которые, сговорившись с ямщиками, увеличивают повреждение, чтоб более выманить денег. В таком случае я советую осматривать повреждение самому или чрез верного служителя прежде, нежели прикажем оное исправить.

Ямщики обыкновенно подкупаются трактирщиками, или же трактирщики близ лежащих мест сами между собою соглашаются, чтобы рекомендовать проезжающим извест­ные трактиры, в которых, впрочем, не лучше и не сходнее останавливаться. Благоразумнее не надеяться на то, а осве­домляться от верных людей, которые трактиры лучше и де­шевле.

На пути в холодную погоду весьма хорошо пить иногда понемногу рейнского уксусу, который очень согревает и со­вершенно безвреден.

Надлежит приказывать служителям строго смотреть за тем, чтобы ямщики, отводящие обратно лошадей, не уноси­ли с собой, как то часто случается, постромок, шкворников и других безделиц, к повозке принадлежащих. Ямщики иногда также уговариваются с придорожными смотрителя­ми, чтобы не останавливаться у шлайэаумов, под тем пред­логом, чтобы нас не задерживать, а после делают такие счеты, по которым должно платить вдвое против установ­ленного и сколько бы заплатить пришлось, если бы путе­шественник всегда сам платил подорожную пошлину.

Ямщики имеют обыкновение в городах ездить очень ско­ро; обыкновение сие небесполезно, и не надобно против оного вооружаться; например, если повозка не довольно крепка, то лучше, чтобы она изломалась там, где есть удоб­ность к починке, нежели в дороге; если же повозка выдер­жит езду по каменной мостовой, то можно надеяться на ее крепость.

При случающихся в дороге починках и покупках благо­разумно прежде поторговаться с ремесленниками и продав­цами.

Вернейшее для трактирщика средство иметь много посе­ти! елей есть учтивость, умеренность в ценах, хорошая при­слуга и нелюбопытность. Но, так как это сущая редкость, то путешественнику, не желающему платить за все вдвое, лучше всего вооружиться терпением и сколь можно менее браниться.

Если путешественник в первый раз останавливается в каком-либо трактире, то иногда полезно дать трактирщику заметить, что чаще будем у него останавливаться; он тогда бывает снисходительнее, дабы отрекомендовать себя с хоро­шей стороны.

Ежели трактирщик требует чрезмерных цен и не делает большой уступки, то и тогда не хорошо требовать от него са­мого подробного о каждой безделице счета, разве сумма бу­дет довольно значительна, чтобы стоило принести на него жалобу. Составляя письменный счет, трактирщик всегда выведет более, нежели сколько прежде требовал; да и кто же захочет с таким плутом спорить о ценах? - Если путеше­ственник потребует пива, то трактирщик всегда говорит, что пиво нехорошо. В таком случае лучше спросить прежде вина, а пива, если непременно оного желаешь, потребовать после.

В большой части постоялых дворов печи дымятся, что нарочно не исправляется для того, чтобы постоялец велел вынуть дрова, и все-таки за оные заплатил. Кровати обык­новенно коротки, подушки покрыты синими чехлами, дабы не видно было нечистоты. От первого неудобства нет иного средства, как разве вовсе не топить печи; последнего же можно избежать, постлав собственные свои, взятые в доро­гу, перины и белье на положенную на полу солому.

Обыкновенно трактирщики спрашивают постояльца, ка­кого кушанья он желает. Это хитрая уловка, которою не должно обманываться, ибо если заказать какое-либо блюдо, то сверх оного придется платить и за обыкновенный обед. Лучше всего отвечать, что не требуешь ничего, кроме того, что есть готового. Также советую я никогда не спрашивать иностранных вин, а только простого столового вина. И то, и другое наливается из одной бочки, с тем только различием, что яд, продаваемый за старое и иностранное вино, стоит дороже простого яду из общего буфета. Равно гораздо де­шевле и приятнее для одинокого путешественника обедать за общим, нежели за особым столом в своей каморке.

Иные почтмейстеры, которые в сговоре, и трактирщики употребляют следующую хитрость: если проезжий во время перемены лошадей захочет пообедать, то приготовление ку­шанья продолжается чрезмерно долго. Между тем кормят и запрягают лошадей. Но едва только подадут кушанье, поч­тальон рогом своим дает знать, что он готов и хочет ехать. Постояльца хотят заставить второпях что-то перекусить, а заплатить за целый обед. Впрочем, я советую всякому, кто сам не имеет надобности спешить не заботиться о том и, не торопясь, пообедать.

В землях, где нет хорошего почтового порядка, почтмей­стеры часто навязывают более лошадей, нежели нужно, под предлогом худых дорог, дурной погоды или тяжести повоз­ки. В таком случае редко помогают просьбы или угрозы; почтмейстеры очень хорошо знают, что путешественнику важно то, чтобы его не задерживали, а не то, чтобы прино­сить на них жалобы и с ними судиться. Но так как припряж­ка лишних лошадей продолжается и на следующих станциях, то почтмейстеры, когда вздумается им быть по­учтивее обыкновенного, предлагают проезжему записку, чтобы на следующих станциях не прибавлять лишних ло­шадей. - Все это увертки: такая записка совершенно беспо­лезна. Если на первой станции есть лишние лошади, то и их запрягут и также предложат подобную записку, которая столь же бесполезна, как и первая. Лучше всего одарить ва- генмейстера и ямщика и заплатить за одну или две лишние лошади с тем, чтобы их не запрягали.

Ежели едешь или отправляешь вещи водою и не имеешь письменного договора, то не надейся никогда на обещания фрахтовщиков о времени поставки. Они обыкновенно оста­навливаются в пути для приема еще груза к своей выгоде.

Кто путешествует верхом со служителем или без оного, тот не должен полагаться на прислугу в трактире, что за ло­шадьми его будут иметь хороший присмотр, а должен сам заботиться об отводе чистой, хорошей конюшни и достаточ­ном корме.

Не предпринимай дальней поездки на наемных верхо­вых лошадях, нс будучи точно уверен, что лошади совер­шенно здоровы, хороши и не утомлены; ибо, хотя хозяин лошади почти всегда просит не дотрагиваться до нее шпора­ми, потому что она очень горяча, за всем тем нередко сих буцефалов ни криком, ни шпорами, ни хлыстом нельзя с места сдвинуть.

Если бы я не опасался слишком распространиться, то сделал бы еще некоторые небесполезные замечания, напри­мер: что должно щадить чужих лошадей, тихим шагом въезжать в конюшню и выезжать из оной; что нехорошо в городах ездить чрез каналы, покрытые досками, и так да­лее. Не надобно говорить, что все это вещи известные. Мно­гие учатся ездить верхом и выезжать лошадей, но практической верховой езде нельзя научиться в манеже. Я вижу, однако, уже суровые ужимки Господ критиков, кото­рым непонятно, как о таких вещах можно говорить в книге об обращении с людьми. Но кто рассудит, что в книге сей содержатся наставления к счастливой, спокойной и полез­ной жизни в свете и с людьми, тот, конечно, подивится, ус­лышав, что один Немецкий рецензент сказал обо мне, что я впал в погрешность, общую многим немецким писателям, которые, стараясь дать сочинениям своим более полноты, теряют чрез то занимательность и менее забавляют.

Путешествие пешком, бесспорно, приятнее всякого дру­гого. Идучи пешком, я имею полную свободу наслаждаться красотами природы, входить во все классы людей, наблю­дать то, чего бы иначе не узнал, избрать лучший путь, при­ятнейшую погоду, останавливаться как долго, где и когда хочу; я не горячусь, меня не трясет, как в повозке; тело мое укрепляется, аппетит улучшается; сон становится спокой­нее, и, когда усталость и голод говорят в пользу трактирщи­ка, я доволен всякою пищей и постелью. Таким образом я несколько раз проходил часть Германии и короче знакомил­ся с раем ее, прелестным Пфальцским округом. Туда ре­шился я переселиться на некоторое время и впоследствии действительно провел там четыре счастливых года в очаро­вательном месте посреди почтенных и незабвенных для ме­ня друзей. За всем тем я нашел, что и сей образ путешествовать по Германии имеет свои неудобства. Во- первых то, что с собою можно взять только мало платья, книг, бумаг и тому подобных вещей. Впрочем, этому можно некоторым образом помочь, посылая вещи с почтою в глав­ные места, которые проходить намерены. Но второе неудоб­ство состоит в том, что сей необыкновенный между достаточными людьми образ путешествия кажется стран­ным и обращает на себя слишком много внимания, и что трактирщики сами не знают, как обращаться с таким посто­яльцем. Если одежда твоя лучше, нежели у обыкновенных пешеходов, то сочтут тебя за подозрительного человека, бродягу или скупца; за тобою присматривают, выспрашива­ют тебя; одним словом, ты не подойдешь ни под какую статью тарифа, по которому трактирщики ценят своих по­стояльцев. Если же ты одет худо, то с тобою станут обра­щаться, как с простолюдином, отведут тебя в чулан, дадут запачканную постель, и тебе должно будет всякий раз под­робно рассказывать, кто ты таков и почему являешься без великолепного экипажа. - В путешествиях пешком обще­ство умного и веселого друга особенную имеет приятность.

Не полагайся на крестьян, когда они показывают тебе кратчайший по их словам путь. Как они вообще привержен- ны к предрассудкам и старинным обычаям, так и в этом случае они всегда ходят по одному пути, который их отцами и дедами признан за кратчайший, и ни глазомер, ни здра­вый рассудок не может убедить их, что деды их ошибались.

Ежели ты намерен много пройти в день, то не употреб­ляй поутру ничего, кроме стакана воды. Пройдя несколько часов и почувствовав усталость, хорошо подкрепить себя чашечкой кофе и кусочком хлеба. Изредка выпить рюмку вина также небесполезно; водка, напротив того, ослабляет.

Если захочешь отдохнуть, то берегись ложиться вблизи дороги под деревья; это обыкновенно места, где размещают­ся нищие и оставляют всякую нечистоту.

Если проходишь через неизвестный тебе лес и думаешь дня через два возвратиться, то разбросай по дороге своей древесные ветви, чтобы после легче найти оную; не ходи также никогда без оружия или по крайней мере без палки.

Об обращении с незнакомыми путешественниками я го­ворил уже в IX главе. Здесь же присовокуплю только следу­ющее: в нынешние времена должно быть осторожным с такими людьми не только для того, чтобы не быть обману­тым бродягами и бездельниками, но и для того, чтобы не дать так называемым ученым путешественникам случая обогатить свои собрания анекдотов нашими дружескими разговорами и в благодарность за наше гостеприимство вы­вести нас потом в печати на сцену. С другой стороны, долж­но благородно обращаться с чужими людьми, которые нам нс навязываются и нс стараются выведывать что-либо у нас, дабы, уловив две-три черты характера, после описать нас по сим ненадежным чертам и выставить на позорище всему свету.

(3) .

Теперь я буду говорить об обращении с пьяными людь­ми. Вино развеселяет человеческое сердце, и если кто упот­ребляет оное не как необходимую потребность, без которой ничто не может его развлечь, но как лекарство, к возбужде­нию в печальные минуты естественной веселости, подавля­емой семейными заботами, то я сего не осуждаю, а, напротив, признаюсь, что я сам неоднократно испытывал благотворное действие сего лекарства. Но для человека рас­судительного ничто не может быть отвратительнее пьяного, от употребления крепких напитков лишившегося чувств и рассудка. А хотя бы и не было последнего, то для трезвого человека довольно уже неприятно просто быть в обществе людей, выпивших лишнюю рюмку. Если кто, проведя весь день в занятиях, вечерком нечаянно попадет в компанию таких веселых людей и от природы не всегда расположен к шуткам, тому нет почти иного средства избежать неудо­вольствия и убийственной скуки, как самому немного попи­ровать, чтобы быть в одном с ними градусе.

Действия вина на людей весьма различны, смотря по их естественному сложению. Иные пьяные до крайности весе­лы; иные нежны, дружелюбны, откровенны; иные печаль­ны, сонливы, скрытны; другие, напротив того, разговорчивы; другие же, наконец, сварливы. Наипаче над­лежит избегать случая быть в одном обществе с последни­ми; если же нельзя сего сделать, то удобнее всего можно с ними поладить осторожным, уступчивым, вежливым обра­щением, и ни в чем им не противоречить. Что на обещания пьяного полагаться нельзя, что сугубо должно остерегаться в нетрезвом состоянии всякого буйства, что весьма неблаго­родно пользоваться чьею-либо нетрезвостью, чтобы выве­дывать от него тайны или выманивать обещания, и, наконец, что с хмельными людьми не должно заниматься серьезными делами, - о том, кажется, и говорить нечего.

(4) .

Теперь несколько слов о советовании. - Ежели кто про­сит твоего совета и наставления, то подумай прежде, велит ли тебе долг откровенно сказать ему свое мнение, равно­душно ли или от души тебя о том просят! Ежели он тебя спрашивает, решась уже что-либо сделать, и только для по­хвалы или лести, то уклонись от совета! Надобно знать лю­дей, чтобы не принимать на себя бесполезного, часто вредного труда. Не должно также быть льстецом и укреп­лять других в неблагоразумных и неправедных предприяти­ях. Просьбы такого рода легко можно от себя отклонять; в особенности же надлежит быть осторожным в советах, до свадебных дел касающихся.

Равно и ты не требуй чужого совета и мнения, если не хочешь слышать ничего, кроме похвалы!

(5) .

При похоронах, семейных праздниках и других подо­бных случаях удерживайся от надутой важности, напы­щенных речей и театральных сцен! Такое жеманство и принужденность утомительны для обеих сторон, а для вся­кого Постороннего до крайности скучны.

(6) .

Я заметил, что многие, особливо женщины, в танцах ре­дко показывают себя с невыгодной стороны. Когда кровь приходит в волнение, тогда рассудок не довольно имеет вла­сти над чувственностью. Итак, будь осторожен! Танцы, как хмель, заставляют забывать притворство. - Счастлив тот, кому нечего скрывать! О правилах благопристойности в танцах я умалчиваю. Всякий благовоспитанный человек не имеет в оных надобности и знает, например, что должно за­мечать туры, не танцевать к концу танца нерадивее, неже­ли сначала, ни у кого не перебивать места, не брать дам с неловкостью и грубыми ухватками; что приличие требует, чтобы предоставлять руке того, кто выше званием, место над своею рукой и тому подобное. - Все сие, без сомнения, не заслуживало бы ни малейшего внимания, если бы соблю­дение или упущение подобных мелочей не было часто в ны­нешнем свете причиною временного счастья или несчастья многих людей.

Конец второй части.

Ч АСТЬ ТРЕТЬЯ.

ВВЕДЕНИЕ

Сообразуясь с тем, что было сказано во вступлении во вторую часть сего сочинения о наблюдаемом мною порядке содержащихся в оной предметов, я приступаю теперь к из­ложению наставлений, относящихся к обращению между людьми различных состояний и отношений, встречающихся в гражданской жизни; и, кажется, весьма прилично начать со знатных и вельмож.

ГЛАВА I.

Об обращении с вельможами, с владетельными,

знатными и богатыми особами.

О).

Правда, весьма бы несправедливо было утверждать, буд­то владетельные, знатные и богатые люди вообще имеют тот общий недостаток, по которому многие из них бывают столь необходительны, холодны, столь мало способны к прямому дружеству, и столь затруднительно с ними обра­щение; однако же, не ошибаясь, можно сказать сие о боль­шей части из них. - С самого детства, при самом воспитании, непрестанно их нежат, балуют и портят ласка­тельством. Поскольку счастливое их положение доставляет им все почти удобства жизни, и они редко бывают в нужде, то для них мало известна необходимость во взаимной помо­щи; мало, говорю я, они знают, сколь трудно переносить од­ному многие встречающиеся в свете неудобства; сколь приятно находить сострадательные души и сколь важно ща­дить других людей, чтобы некогда удобнее было сыскать убежище и под их кровом. Они никогда не могут узнать о самих себе во мнении других людей, потому что окружаю­щие их из одной робости или надежды стараются скрывать худые впечатления, производимые в других поступками их и слабостями. Они считают себя превосходнейшими сущест­вами, самой природой определенными господствовать и уп­равлять другими. Основываясь на предположении, что болыпкя часть знатных и богатых весьма много походит на представленную здесь общую картину, надобно даперед располагать поведением своим в обращении с ними. Но тем более приятней и неожиданней бывает чувство, когда в кру­гу их встречается один такой, который с некоторою благо­родною гордостью, великодушием и истинной образован­ностью (дары, которые, впрочем, полезное и знатное воспи­тание доставить может) соединяет все частные добродетели. И, действительно, есть такие даже между самыми владе­тельными особами; но они весьма редки и притом не всегда нам известны. Впрочем, на публичный отзыв, на разглаше­ние газетчиков и журналистов я полагаться не слишком со­ветую. Самые лучшие вельможи нередко бывают те, о коих наименее говорят как с хорошей, так и с худой стороны.

(2) .

Обращение со знатными и богатыми должно быть весьма различно, смотря по тому, нужны ли они нам или нет, и за­висим ли мы от них или нет. В первом случае не всегда мож­но в точности следовать порывам собственного сердца; но нередко надобно о многом молчать, многое переносить, не слишком отважно говорить правду; хотя в постоянном и че­стном человеке сия гибкость никогда не может переродить­ся в презрительное ласкательство. Между тем, маловажные обстоятельства, как и некоторые различия в характерах, переменяют связь, и поэтому я намерен в сих листках пред­ставить все правила, относящиеся к обращению с вельмо­жами, и предоставить читателю выбирать из них те, которые наипаче приличествуют его положению.

(3) .

Для всех случаев общим правилом можно положить сле­дующее: не навязывайся богатым и знатным людям, если не хочешь, чтобы они тебя презирали! - не отягощай их ни собственными, ни посторонними просьбами, если не желаешь собою им наскучить и заставить их тебя чуж­даться; лучше пусть они тебя ищут. - Сделай себя в гла­зах их редким, не обнаруживая, впрочем, своего перед ними намерения и принужденности!

(4) .

Не принимай на себя вида, будто бы ты принадлежишь к числу знатнейших людей или, по крайней мере, в тесной связи живешь с ними! Не хвались их дружеским расположе­нием, перепискою, доверием и собственным пред ними пре­восходством. Если такая связь доставляет счастие (мне кажется, правила мои о сем предмете известны), то надобно в тишине наслаждаться оным. Есть люди, которые всегда хотят казаться в глазах других более важными и более знат­ными, нежели каковы они на самом деле. В сем намерении они стараются в счет собственного кошелька содержать дом свой в роскоши и пышности, приличную одним только знат­ным и богатым людям, и проникать в их круг, где им неред­ко надобно бывает играть незавидную роль без всякого для себя удовольствия и, между тем, совершенно презирают за­нимательнейшее и приятнейшее обращение, удаляя от себя хороших друзей и благоразумных людей. Нередко самые скряги ничего не щадят, когда находят случай иметь сво­бодный вход в знатные дома; охотно соглашаются голодом сидеть целый месяц, лишь бы только однажды угостить в доме своем какого-нибудь вельможу, который, не чувствуя таких пожертвований, часто остается неблагодарным, или,может быть, сидя у них скучает, все находит слишком мещанским и через короткое время забывает самое имя без­рассудного хозяина. Другие стараются в точности подра­жать каким-нибудь малозначащим и худым обыкновениям вельмож; копировать высокомерное их снисхождение, за­ботливую праздность, отвлеченность, чванство, пустые об­надеживания, бездушные разговоры, их двуличие, вертопрашество, нечувствительность, страсть подражать иностранцам, презрение к отечественному языку, непра­вильный слог; перенимать даже самые смешные ужимки , привычки, погрешности, щепетильность, телодвижения, грубость к низшим, болезненность, подагру, худую эконо­мию, глупые прихоти и множество других подобных ка­честв. Самое лучшее, по их мнению, оправдание есть то, что всякий знатный человек поступает точно так, а не ина­че; как будто сие самое в состоянии оправдать их дурачест­ва. Располагай поведение свое по собственному своему плану! Если ты будешь придерживаться своих правил, свое­го состояния, породы и воспитания, в таком случае ни вы­сшие, ни низшие не могут отказать тебе в должном уважении.

(5).

Не должно слишком полагаться на ласковый вид боль­шей части вельмож или считать высочайшим для себя сча­стием, когда какой-нибудь вельможа встречает нас благосклонною улыбкою, пожимает нам руку или обнимает нас. Может быть он в сию минуту имеет в нас нужду, но с презрением или по крайней мере очень холодно будет обра­щаться с нами, коль скоро пройдет сия минута. - Может быть он вовсе ничего не чувствует при своих ласках; меняет мины с таким же чувством, с каким другие меняют платья; или чрез то самое хочет унизить какого-нибудь другого сво­его раба. В обращении с такими людьми всегда надобно со­блюдать осторожность, не слишком с ними дружиться и никогда не пренебрегать внешней учтивостью и почтением, которые приличны их состоянию, сколь бы они к нам снис­ходительны ни были. Рано или поздно они опять загордятся или оставят нас, когда другой какой-нибудь льстец привле­чет их на свою сторону, и в сем то случае легко подверг­нуться неприятным унижениям, которых, впрочем, при благоразумной осторожности избежать можно.

(6).

Но угождения вельможам, от которых зависит граждан­ское наше счастье, не должны простираться за пределы ис­тинной чести. Весьма трудно для бедного, честолюбивого молодого человека возвыситься в службе какого-нибудь слабого владетеля, не поползав наперед пред гибким его Министром или главным камердинером; но сие редко кон­чится добром. Такие любимцы рано или поздно оказывают­ся в немилости сами и вместе с собою влекут в погибель своих приверженцев; а хотя бы сего и не случилось, то са­мые величайшие выгоды, которые можно приобрести с их помощью, обойдутся слишком дорого, если за оные надобно будет жертвовать уважением, оказываемым нам благора­зумными и почтенными людьми, - и сие всегда действитель­но случается. Напротив того, прямой путь всегда неизменно ведет нас если не к блистательному, то по крайней мере к постоянному счастию.

(7).

Не надобно допускать, чтобы сии земные боги учинили нас орудием в каком-нибудь неблагородном деле, а потому должно быть осторожным во всех оказываемых им услугах. Они всякое угождение ставят обязанностью и впоследствии обвиняют нас, если мы не всегда бываем расположены им собою жертвовать. - По крайней мере они весьма легко за­бывают оказанные им услуги. Однажды просил меня ... , че­ловек со многими весьма хорошими качествами, сочинить для него нечто на французском и немецком языке, что он при известном случае хотел читать публично, чтобы скло­нить умы в свою пользу. "Любезнейший! - говорил он, - мне самому не достает времени, иначе бы я вас не утруждал, притом вы в сем этом опытнее меня". Я употребил на сие несколько часов прилежания и напряжения и, коща доста­вил ему требуемое, то он прижал меня к груди своей, благо­дарил в самых лестных выражениях и с чрезмерной клятвою уверял меня, что произведение мое есть образец красноречия! Словом, он изгибался предо мною так, как будто бы я оказал ему важнейшую услугу, но, между про­чим просил меня о сем деле молчать. По прошествии двух лет пришел я утром к нему. Он наговорил мне множество в собственную свою похвалу. Я слушал с покорностью. - "И всем этим, - продолжал он, - я одолжен двум сочиненьицам, которые, без всякого хвастовства сказать, довольно удачны. Прочтите их сами, возьмите их с собою домой". И так вру­чил он мне собственный мой товар, только его рукою напи­санный. Я положил эту бумагу в карман, приложил к ней дома то же самое черновое мое сочинение и отослал назад. Он несколько был пристыжен, и мы впоследствии оба сему случаю смеялись. Но весьма часто самые лучшие из них бы­вают таковы. Более всего остерегаться надобно вступать с ними в какое-нибудь сомнительное дело. - Они обыкновен­но весьма охотно сие делают и либо всю вину возлагают на нас, когда не удается намереваемое предприятие, либо ос­тавляют нас, и все невыгоды падают на нас, когда дело пой­дет худо. В лета неопытной моей юности часто со мною случалось сие последнее. Впрочем, не могу ни слова сказать здесь о сих опытах, потому что твердо решился не приво­дить анекдотов, которые бы в худом виде выставляли харак­тер какой бы то ни было особы. Словом, не надобно знакомиться с их тайнами. Они щадят человека, который знает таковые, только до тех пор, пока он им необходимо нужен; но боятся его и стараются от него отвязаться коль скоро могут, хотя бы он и весьма ясно показывал, что не в состоянии во зло употребить сего превосходства и их дове­рия.

Вообще столь же мало надобно полагаться на благодар­ность большей части знатных и богатых людей, как и на их обещания. Итак, ничем им не жертвуй! Они не чувствуют цены твоих пожертвований; они думают, что все другие лю­ди должны платить им такую дань за их благосклонный взгляд или даже за то, что они не разрушают нашего бытия может быть только потому, что хотят чрез сие самое приоб­рести какие-нибудь маловажные выгоды. Не надобно ничем их и одаривать! - Это бы значило каплю драгоценного баль­зама бросить в сосуд мутной водою наполненный. У меня была старая дорогая картина, искусный живописец оценил оную во сто червонных. Половина сей суммы, которую бы я мог легко получить за нее, была бы в тогдашних домашних моих обстоятельствах весьма для меня полезна; но благо­расположенный мой темперамент или лучше сказать без­рассудность - заставила меня подарить оную владетельному Князю ..., который принял ее благосклонно. У меня не было намерения через сие самое у него что-нибудь выманить; но частично хотел я сим подарком доказать ему свою привер­женность, а частично надеялся получить лучшее удовлетво­рение в намереваемой своей просьбе; однако же совершенно обманулся. Он обнял меня, когда я к нему пришел, и пока­зал мне то почтенное место, которое он назначил моему по­дарку, но обещания своего не исполнил; и когда я, спустя уже год, однажды вечером был в кабинете его вместе с неко­торым Посланником, которому он показывал редкие произ­ведения искусства, находившиеся в оном, то он, говоря о дорогой моей картине, сказал сему иностранцу : " Это дей­ствительно прекрасное произведение, и оно мне досталось дешево ". Итак, он забыл, что я доставил ему сию картину за столь дешевую цену; я только пожалел об исчезнувшей надежде и о потерянной сумме, которою бы я долгое время мог прожить со своим семейством.

Столь же мало советую ссужать вельмож деньгами или занимать у них самих. В первом случае они не только счи­тают своих заимодавцев ростовщиками и таковыми людь­ми, которые должны честью для себя ставить служить своим имением какому-нибудь важному господину, но притом ес­ли они медленны в расплате (что весьма часто встречается потому, что они по большей части проживают гораздо бо-

лее, нежели сколько должно), то отсюда происходят чрез­вычайные хлопоты; нередко с великою только трудностью можно добиться с ними справедливости и сверх того этим легко нажить себе важных неприятелей. Но во втором слу­чае, то есть, если кто у них занимает, тот весьма часто дела­ется их рабом.

(9) .

Не надобно способствовать разврату и нравственной порче их самих и детей их. Не надобно им льстить или пи­тать их гордость, сладострастие, тщеславие и склонность их к суетным, сладострастным удовольствиям. Не надобно от­рицать самой даже неблагоприятной истины [по отноше­нию к вельможам]. Поступай откровенно, однако же без грубости, чтобы тем самым не вооружить их против тебя! Вступайся за невинность, за оскорбленного, униженного правдивца, очерненного придворными происками; однако же с осторожностью, не раздражая тем более его врагов, и сколько позволяет тебе положение твое! - Споспешествуй и подкрепляй, если благоразумие позволяет, скромные жела­ния, добрую славу и справедливые требования тех, кои утеснены, погребены в неизвестности или слишком низкого состояния, и потому не смеют приближаться в пышные чер­тоги! Едва поверить можно, сколько влияния имеют на сих людей как с хорошей, так и с худой стороны, слова благора­зумного и всеми почитаемого человека; сколь охотно толку­ют они все в пользу своего предубеждения, и сколько можно на них действовать, хотя не обнаружатся и следствия этих действий.

(Ю).

Не надобно говорить с ними о планах и проектах, осо­бенно таких, коих опыты еще не известны и к исполнению коих приступают они, полагаясь на одни только слова; час­тично потому, чтобы не ввести их в заблуждение (особенно когда они едва в половину нас поняли и вдруг приступают к самому делу), а частично потому, чтобы в случае неудачно­го исполнения оных не оставаться виновным, когда успех не соответствует ожиданиям. Так, например, однажды некото­рый Принц говорил со мною о плоской кровле, которую он сделал было на беседке в саду, но опять приказал снять, по­тому что она показалась ему слишком тяжелою. Я тут вспомнил, что говорил мне один Французский Инженер, именно, что дешевую, легкую, прочную Итальянскую кров­лю можно сделать из нескольких слоев синей сахарной бу­маги, обмазав оные смолою и сверху посыпать хрящом; я мимоходом рассказал об этом Принцу, не ручаясь, однако же, за доброту самой вещи. Спустя некоторое время я уз­нал, что он сделал сему опыт и, не знаю почему, - неудач­ный, и впоследствии дал ясно заметить, что я такой человек, на проекты коего осторожно полагаться надобно.

Вообще, едва ли можно быть достаточно осторожным во взаимных с ними разговорах. И потому надобно в присутст­вии их удерживаться ото всех предосудительных суждений о других людях и вообще от всякого злословия. Правда, они охотно сие слушают, но последствия часто бывают весьма несчастны. Во-первых, высказываясь подобным образом, унижаете в глазах их как себя, так и других людей, ибо, хо­тя они вместе и смеются, однако же, презирают злопыхате­лей и наблюдателей чужих недостатков, представляя себе собственные проступки; а поскольку они и без того уже всех людей презирают, то еще более презрение их возрастает при обнаружении чужих слабостей. Сверх того, при случае во зло употребляют наше имя, мешают нас в свои сплетни, передают суждения наши другим и ссорят нас с ними. Нако­нец, мы иногда еще не знаем, что может быть временное счастье тех людей, о коих мы столь невыгодно судили, нахо­дится в их [сановных] руках. Чрезвычайно удивительно, сколь часто одно вовсе незлонамеренное словцо весьма глу­боко пускает корень свой и по прошествии нескольких лет может произвести весьма вредные и несчастные последст­вия. Добро не может пустить росток в сердце, добра не со­вершающем; напротив того, зло весьма глубоко в нем укореняется и с величайшим трудом может из оного быть исторгнуто. Я бы мог привести здесь весьма странные при­меры, если бы не опасался утомить терпение читателей.

Но гораздо большую осторожность соблюдать надобно в разговорах своих о людях высших состояний. - Хотя они ре­дко любят друг друга, но по большей части увлекаемы бы­вают различными страстями, однако же не так-то охотно слушают, если в их присутствии непочтительно говорят о сих преимущественных любимцах неба. Впрочем, если знатные и богатые хотят, чтобы их приятно занимали и ве­селили, в таком случае сделай сие невинным образом, когда

имеешь нужду в их благосклонности; однако же не унижай­ся до степени жалованного шута, который всегда должен быть наготове со своими шутками при малейшем мановении руки и от которого они никогда не захотят слушать какое- нибудь разумное слово.

(И).

Большая часть вельмож бывают недоверчивы. Они обыкновенно думают, что все прочие люди против них в за­говоре, и потому-то они без удовольствия видят, когда весь­ма дружно между собою живут их подвластные. - Кто не имеет нужды в вельможах и знатных, тот свободно может по собственной своей склонности входить в связи с другими; и вообще, никакой честный человек не захочет из низкого угождения какому-либо покровителю и благодетелю оста­вить истинного друга или отвергнуть почтенного человека, подающему ему свою руку. Но кто хочет составить счастие свое при дворе, тот должен быть осторожен в выборе обра­щения, товарищей и обществ, в которые он часто входит. Там всегда находятся партии и заговоры, в которые весьма легко может быть вовлечено самое благорасположенное и чувствительное сердце; и если одна какая-нибудь партия одерживает верх над другою, в таком случае весьма часто самый невиннейший, едва ли знавший все обстоятельства происшествия, принужден бывает отвечать за все. - В одном месте, в котором я действительно против моего обыкнове­ния вел себя крайне неосторожно, терпел я чрезвычайные огорчения за то, что догадывались, будто бы я знал некото­рое происшествие или по крайней мере догадывался о нем, потому что я довольно общался с теми людьми, которые бы­ли запутаны в оном. При всем том очевидно было, что я ни­какой роли не играл в том действии и даже вовсе не знал оного до тех пор, пока оно не случилось; и даже мой совет или донос не мог бы уже воспрепятствовать оному. Итак, молчание же мое было справедливо, и еще в некотором от­ношении надобно бы почесть оное услугою, потому что я нс изменил друзьям своим. Надлежало бы подумать и том, что я был свободный и необремененный службою человек, сле­довательно, никакой не имел надобности вмешиваться в та­кие дела. Однако же поступают в таких случаях не так-то справедливо - и потому я советую при дворах ни к какой партии явно не держаться, но продолжать свой прямой путь ни мало не заботясь о том, что не касается нас непосредст­венно; со всяким обращаться вежливо, а откровенно с одни­ми только теми, которых мы совершенно знаем.

(12).

Так называемые вельможи, особенно хитрые Министры, имеют весьма редкий дар выманивать тайны у других лю­дей, и притом многие из них не слишком верно хранят оные; но, смотря по тому, полезны ли они для них или вред­ны для их неприятелей, они употребляют во зло доверие до­бросердечных людей. Итак, я советую в обращении с сими людьми соблюдать благоразумную скромность.

Не надобно также с сими вельможами без нужды гово­рить о своих домашних обстоятельствах и таких предметах, которые касаются только тебя и твоего семейства. Не жа­луйся им на свое несчастие! Не открывай им своей печали. Они ведь не могут участвовать в оной; они не имеют чувст­ва к дружескому участию; им это наводит скуку; твои тай­ны не настолько для них важны, чтобы они заботились в точности сохранить оные; они всегда думают, что у них просят милостыню, и тяготятся тем человеком, который не­счастен и несвободен. С самой еще юности они думают, что всякий подбирается к их кошельку и благодеяниям. Вообще сии люди с той минуты, когда мы, по-видимому, чего-ни­будь ищем или имеем нужду в других, смотрят на нас совер­шенно иначе, нежели прежде; отдают нам справедливость, удивляются нашим познаниям, нашему добросердечию, блистательным отличиям нашего ума, пока мы всеми сими прекрасными свойствами хотим заслужить один только уч­тивый прием и благорасположение, пока мы в глазах их по­сторонние, ни от кого не зависимы, никому не препятствуем, никого не затмеваем [своими достоинства­ми 1; но гораздо с большей придирчивостью, строгостью и несправедливостью начинают примечать за нами и судить о наших поступках, когда мы хотим сие отличие употребить на пользу общественную и пользоваться теми выгодами, кои присваивают себе знатные и их приверженцы. Всего лучше обращаются с нами знатные и богатые люди, если они узнают, что мы вовсе не имеем в них нужды, если толь­ко учтиво и без всякого хвастовства им сие показываем; ес­ли же, напротив того, им необходима наша помощь и наша опытность, и при этом если мы никогда не теряем из виду скромности и внешнего уважения; если наше остроумие, мудрость,твердость и прямодушие заставляют их оказывать нам почтение, ни малейшего не подавая повода нас опасать­ся; если заставим других обращаться к нам со своими прось­бами, не навязываясь, впрочем, им своею помощью. Такого человека они всемерно щадят.

(13) .

Если какой-нибудь вельможа считает себя разумным, остроумным, добродетельным, ученым, знатоком и пр., то в таком случае не должно явно, а тем более в присутствии других давать ему заметить свое превосходство, и что ты в состоянии его затмить! В тайне (про себя) он сам в этом со­знается, но он должен представлять себе, что он один толь­ко сие чувствует. Более всего нужна сия осторожность пред такими начальниками, которые менее тебя искусны в своем деле. Они охотно выведывают у тебя твое о каком-нибудь предмете мнение, присваивают оное себе и при случае соб­ственный же твой товар продают тебе же. Но горе тебе, если ты начнешь за сие с них взыскивать; если хоть однажды сделаешь вид, будто догадался, или если принимаешь перед ними вид наставника! Сколько же они от тебя потребуют такого, к чему бы они ни были способны, чтобы только иметь случай уличить тебя в проступке!

(14) .

Впрочем, есть маловажные угождения, которые можно оказывать вельможам без всякого нарушения совести; есть также и с их стороны такие маловажные требования, кото­рые без всякой подлой лести выполнять можно. Сии питом­цы счастья с самой юности привыкают к тому, чтобы другие во всех мелочах считались с их прихотями; руководствова­лись их вкусом; одобряли их привычки и избегали всего то­го, что противно им по одному предрассудку или ребяческому легкомыслию. Нередко и самые лучшие из них бывают чем-либо увлекаемы, и если, угождая в мелочах ка­кому-нибудь, впрочем, честному и благородному вельможе, можно из этого что-либо выиграть, или если временное соб­ственное наше либо нашего семейства счастие находится в их руках, в таком случае кто не станет снисходить в сих ме­лочах и откажется соотносить собственные свои поступки с их прихотями? (Таким образом, например, многие дети владетельных особ говорят очень скоро и не ясно и при этом не любят повторных вопросов, но хотят, чтобы их вдруг по­нимали. Конечно, лучше было бы, если с молодых лет оту­чали их от сей дурной привычки; но сис бывает редко.) Некоторые из них [вельмож] любят лошадей, собак, теат­ры, солдат, музыкантов, фигляров; хотят также иногда са­ми музицировать, выращивать растения, основывать Академии, Музеи и пр. Простительно бывает в таком слу­чае выказывать им свое согласие и даже показываться зна­током. Впрочем, не надобно выказывать собственного пред ними превосходства в любимых ими предметах, что обык­новенно случается тогда, когда вдруг выясняется, что то са­мое, чем они наиболее занимаются, мало понимают. (Весьма обширную статью можно бы написать об осторож­ном обращении со знаменитыми композиторами и невеже­ственными Меценатами). Даже об одежде, оборотах речи, разговорном тоне, слоге, почерке и о многих других предме­тах часто имеют они какое-нибудь собственное мнение, ко­торое должно щадить, если не хотим их прогневать. Впрочем, само собой разумеется, что сии угождения не мо­гут иметь места в том случае, когда они могут иметь вред­ное влияние на характер; когда заметно усиливается в них самолюбие; когда они отвлекаются от надлежащих занятий, делаются несправедливыми по отношению к другим, нечув­ствительными к действительным заслугам; или, если тако­вые их привычки легко могут испортить и развратить их сердце. К большей части вредных привычек вельмож при­надлежит также охота путешествовать по чужим краям. Они обыкновенно разъезжают по чужим землям, не узнав наперед собственной своей стороны, в которой тысяча пред­метов может быть гораздо большего достойны внимания, нежели карнавалы в Венеции и ристалища в Англии, и за иностранный вздор платят отечественным золотом; заража­ются телесными и душевными слабостями, непомерно уве­личивают свои потребности; и нередко привозят с собою в бедное свое отечество склонность к расточительности, рос­коши, сладострастью, праздности, дурной нрав, бродяг и пр.

(15).

Нередко знатные и богатые люди столь унижаются пред людьми низшего состояния, что просят у них совета или суждения о своих забавах, сочинениях, распоряжениях, планах, мнениях и других предметах. В таком случае я со­ветую быть осторожнее и при этом не забывать того, сколь дорого стоили бедному Жиль Бласу советы в доме Кардина­ла, когда настойчиво требовали от него рассказать, что го­ворят люди о проповедях его |Кардинала]. Как все почти прочие люди, так и вельможи по большей части только с тем предлагают нам на обсуждение такие предметы, чтобы мы их хвалили, и требуют нашего в том совета уже тогда, когда совершенно решились на намереваемое ими предпри­ятие.

(16) .

Не столь опасны еще отступления от сих предостерегаю­щих правил в обращении с такими людьми, которые может быть не совсем избежали недостатков знатного происхожде­ния, однако же довольно благонравны, добросердечны, ра­зумны; но несравненно важнее сия предосторожность, когда мы имеем дело с каким-нибудь знатным невежею или с та­кими людьми, которые высокомерны и вместе с тем глупы, непостоянны, недоверчивы, бесчувственны и мстительны; и я сожалею о всяком честном человеке, которому определи­ла судьба быть в зависимости от таких тиранов.

(17) .

Если ты имеешь лестное несчастие быть любимцем ка­кого-нибудь слабого вельможи, то не только сам не забы­вай, что удовольствие твое непродолжительно и что какой-либо льстец вытеснит тебя из занимаемого тобою ме­ста, но и при том не упускай удобного случая заметить как самому твоему владыке, что ты не совершенно от него зави­сишь, так и публике, сколь мало ты гордишься сим ничтож­ным своим отличием и сколь не существенен сей маловажный и случайный блеск в нравственном бытии тво­ем. И пусть он тогда возненавидит тебя; какая в том беда! по крайней мере лучшие люди не станут чуждаться тебя, как презренного человека, да и сам сей неблагородный Де­спот почувствует, что есть еще люди, нс имеющие в нем нужду. Вообще не надобно слишком полагаться на дружбу, постоянство и привязанность вельмож. Они уважают тебя до тех пор, пока имеют в тебе нужду; они непостоянны, ско­рее верят чему-нибудь худому, нежели доброму, и послед­ний [кто говорил с ним J всегда прав. Большая часть из них прикрывают внешним своим дружественным отношением только политические интересы и всегдашнюю их осторож­ность. - Они не легко согласятся вступить с тобою в тесную связь, опасаясь, чтобы ты не обнаружил их слабостей, а в смутных обстоятельствах они и вовсе тебя оставят, хотя бы и сами завлекли в оные.

Если ты не хочешь лишиться благосклонности, то ста­райся, чтобы высокомерный вельможа никогда не заметил, что ты радуешься своему над ним превосходству и любишь всегда противопоставить его мнениям свои собственные. Покажи ему, что одно только уважение и любовь к его особе и желание быть полезным располагают твоими поступками, а не своекорыстие или низкое какое тщеславие! - Впрочем, не будь столько уж безрассуден, чтобы презирать справед­ливые свои выгоды, награду за оказанные услуги, и жертво­вать своим имением; может быть он впоследствии, наскучившись тобою, доведет тебя до того, что ты принуж­ден будешь таскаться по миру.

Во всех делах, возлагаемых на тебя вельможами, будь сколь можно точнее и расчетливее, чтобы во всякое время мог оправдаться против всякой клеветы и доносов. Без при­глашения не принимай на себя ничего не принадлежащего к твоей должности! Старайся представлять им дела, принад­лежащие им по званию, в сколь можно более заниматель­ном виде.

Будучи любимцем какого-нибудь вельможи, ты, верно, имеешь завистников и шпионов, и тогда-то гораздо более соблюдай осторожность в своих нравственных поступках! - Пока мы не обратим на себя внимание публики, до тех пор люди воздают нам по справедливости; но коль скоро начи­наем играть заметную роль, то, хотя бы мы вовсе того не ис­кали и сколько бы ни были скромны, не можем избежать недоброжелательства.

При дворах всегда находятся такие люди, которые бес­престанно стараются выведывать, сколь велико влияние твое там. Чтобы сии люди никогда не заметили твоих наме­рений и не могли выведать, с какой стороны занят тобою твой покровитель, для сего старайся избегать всякого слу­чая в присутствии других говорить с ним о делах или каких- нибудь предметах, о коих, может быть, ты различного с ним мнения!

Особенно будь осторожен в том случае, когда рекомен­дуешь ему в службу других людей!

Никогда не полагайся на приверженность к тебе своих тварей, т.е. таких людей, которые обязаны тебе своим сча­стьем!

Никогда не обещай за кого-нибудь ходатайствовать, не будучи наперед уверенным в успехе дела.

Не оставляй без удовлетворения справедливой просьбы какой-нибудь твари непримиримого твоего врага!

(18).

Если покровитель твой, если вельможа, которому ты при блеске его счастия служил по нужде, учтивости, по сообра­жениям ли Политики или по одной доброй воле, свержен с высоты своей; если он лишился своего могущества, звания, имения, блеска и влияния; в таком случае не принимай сто­рону тех низких душ, которые вовсе оставляют несчастного, который уже не может быть им полезен! Если он действи­тельно достоин твоего уважения, то еще с большей ревно­стью докажи ему, что сердце твое не зависит от молвы народной; но если он не заслуживает твоей привязанности, в таком случае пощади его по крайней мере потому хотя бы, что он всеми оставлен и, следовательно, должен терпеть все оскорбления. Равным образом не мсти тому, кто, будучи еще в силе, гнал и притеснял тебя. Лучше кроткими своими поступками старайся довести его до того, чтобы он пришел в себя, почувствовал твое великодушие и, таким образом, оп­равился!

(19) .

Не принимай на себя обязанности собирать деньги в пользу бедных у знатных и других людей большого света! Они по большей части дают из одного только тщеславия, а то и вообще посчитают, будто бы сия милость оказана толь­ко для тебя. Лучше помоги сам, если в состоянии. Не указы­вай на чужое пособие! Впрочем, не порицай также и богатого, когда он отказывает представляемому тобою не­счастному в благодеянии, которое оказал ему, быть может,и менее состоятельный! Никогда не забывай, что большие его потребности, истинные или воображаемые - все равно! - и большее число ищущих его благодеяний, уравнивают его с тем, кто имеет менее; притом, если быть щедрым для всех, то нельзя будет благодетельствовать некоторым.

(20).

Хотя я здесь и говорил очень много о характере большей части вельмож и богатых с невыгодной стороны, однако же я весьма далек от того, чтобы все мною сказанное распрост­ранить без различия на всех людей высшего класса. Для ме­ня всегда крайне неприятно было видеть, что некоторые из худых новейших наших писателей особенным для себя объ­ектом для нападок избрали представителей высшего состоя­ния. Многие же из них столь мало знают сей класс людей, что обнаруживают высочайшую степень дерзости, прини­маясь судить о нравах и образе мыслей оных. Они с зави­стью и злобою из бедных своих хижин смотрят на огромные чертоги богатейших. Если при скудной их пище восходят к ним сладчайшие пары из поварней и погребов тех людей, которые живут в изобилии, то сие раздражает их и рождает в сердце огорчение. Для них прискорбно, что бедность не позволяет и им также удовлетворять своим страстям; для них несносным кажется человек, разъезжающий в карете^ и за которым они идут пешком; ругают жестокосердно Меце­ната, который, по-видимому не столь уверен в важных их заслугах, сколько они сами; и проклинают судьбу, которая не сохранила равенства в разделе земных сокровищ. Посе- му-то нередко принуждены бывают переносить все сие вельможи, Министры, знатные и богатые люди, которых представляют тиранами, злодеями, глупцами и жестокосер­дными гонителями всего благородного и хорошего. Такой слепой ревности я никогда не одобрял. Я сам возрос в из­бытке и в лестных ожиданиях; я сам довольно хорошо знаю все выгоды и невыгоды воспитания богатых и знатных лю­дей. Но последовавшая судьба, пребывание мое при дворах и обращение с людьми всякого рода научили меня, сколь необходимо говорить сущую правду без всякого пристра­стия тем, кои не успели еще образоваться неприятными опытами и кои столь редко слышат чистую и беспристраст­ную истину. Многие из них душевно добры. Даже самого невысокого ранга вельможи и владетельные люди часто имеют многие добродетели, свойственные их темпераменту, действие коих для общества гораздо благотворнее, нежели скромные возможности бедных и бессильных смертных. С самой юности своей они имеют время и случай образовать свой ум, приобрести познания о свете и людях; имеют слу­чай благодетельствовать и пользоваться плодами своих бла­годеяний; их характер не заглушен и не испорчен каким-нибудь несчастием и нуждами; необходимость ни­когда не заставляла их изгибаться и ползать пред другими. И если с одной стороны легко может развратить их ласка­тельство, то с другой стороны - мысль, что всякий благород­ный их поступок обращает на себя внимание, а всякое заблуждение часто вменяется самому позднему потомству, - все сие есть весьма сильное и превосходное побуждение [к благородной деятельности |. Многие из них действительно пользуются сими пружинами, и потому находиться при ка­ком-нибудь владетеле, понимающем важность своего состо­яния и оказывающемся достойным высшего своего звания, и иметь на него влияние есть подлинно великое счастие. Я знал некоторых из них, которые вовсе не сердились на то, когда указывали им тот камень преткновения, где многие из них падают.

(21).

В заключение сего скажу несколько слов о взаимном об­ращении знатных и богатых. Они по большей части портят друг друга. Мелкие стараются подражать вельможам или даже превзойти их в роскоши и худо понимаемом величии и таким образом увековечивают свои глупости, которым ма­ловажные и скудные дворяне, нередко одного только лакея в своей ливреи имеющие, стараются подражать во всех даже малостях. Забавные примеры сего рода можно видеть при малых Немецких дворах. Как они друг друга подстерегают, осуждают, завидуют и усиливаются превзойти. Благора­зумным знатным и богатым людям сие не к лицу. Они бы должны являть собою низшим пример порядка, простоты, презрения к тщеславным церемониям, умеренности в пище, одеянии, великолепии, в услугах, в домашнем убранстве и в других предметах. Они бы должны стараться опровергнуть то мнение, что сердце вельможи не способно к постоянной привязанности, словом: они не должны забывать, что на них обращено внимание всей публики.

При малых дворах не должно доводить до издевательст­ва над мелочами. Неужели бы лучше было, чтобы владетель каких-нибудь четырех квадратных миль земли содержал многочисленную пехотную и конную гвардию, Министров, Камергеров и непрестанно бы копил долги к долгам? Все малое кажется таковым по одному только сравнению и всег­да остается хорошим, если только имеет определенную цель и не слишком далеко простирается. Тридцать человек, ко­торые наблюдают за порядком в городе попеременно гораз­до важнее тридцати тысяч, отвлекаемых от полезных работ, чтобы забавляться с ними за счет бедного трудолюбивого подданного.

ГЛАВА II.

Об обращении с низшими.

(1) .

В седьмой главе второй части сего сочинения я уже гово­рил о поведении господ в отношении своих слуг и об обязан­ности знатных облегчать и услаждать жизнь тех людей, коих судьба определила быть в зависимости. Итак, отсылаю читателя в то место, а здесь приведу только некоторые пра­вила, могущие руководствовать нас в обращении с такими людьми, которые хотя не находятся в нашей зависимости, но по рождению, достоянию или другим гражданским отно­шениям занимают низшее по отношению к нам место.

(2) .

Надобно поступать вежливо и ласково с такими людьми, коих судьба не столь щедро одарила счастием, как нас. На­добно уважать действительные заслуги и истинное достоин­ство человека и в самом низком состоянии. Не должно подобно большей части знатных и богатых оказывать снис­хождение к низшему состоянию только тогда, когда имеем в них нужду, и, напротив того, вовсе их оставлять или обхо­диться высокомерно, когда можем и без них обойтись. Не надобно в присутствии какого-нибудь знатнейшего сторо­ниться того человека, с которым наедине обращаемся лас­ково и искренне; не должно стыдиться оказывать почтение человеку, действительно оное заслуживающему, явно в

большом свете, несмотря на то, что он без чинов и без денег. Впрочем, не надобно из одного только корыстолюбия и тще­славия отдавать предпочтение низшим классам, чтобы тем самым склонить мнение публики на свою сторону и чрез то прослыть любезным и ласковым господином и выиграть предпочтение пред другими. Не должно преимущественно избирать для себя обращение с людьми без воспитания в на­мерении найти в кругу их большего к себе почтения и люб­ви. Равным образом не надобно думать, что мы поступаем естественно, подражая обыкновениям простого народа. Не должно также потому только обращаться ласково с низши­ми единственно, чтобы тем унизить кого-нибудь из высших; или оказывать снисхождение из одной только гордости, что­бы тем заслужить большее почтение; но, исключая все слу­чайные отношения, по одному только благому намерению, истинному понятию о благородстве и по прямому чувству справедливости ценить в человеке токмо то достоинство, которое он имеет как человек.

(3) .

Но и сею вежливостью надобно располагать по правилам благоразумия; она не должна выходить из определенных границ. Коль скоро низший чувствует, что честь, которую мы ему оказываем для него не может приличествовать, в та­ком случае он сочтет сие или безрассудством, или насмеш­кою, или даже обманом, опасаясь при этом, не скрывается ли под оказываемыми ему знаками чести чего-нибудь для него опасного и вредного. Есть также некоторый род снис­хождения, который действительно оскорбителен, и тот, ко­му оказывают оное, явно чувствует, что сии вежливости не что другое суть, как один только милостивый вид, который в глазах самых низших, впрочем, чувствующих внутреннее свое достоинство, может сделать нас смешными. Наконец, есть еще самый отвратительный род вежливости, а именно, когда с людьми низшего состояния говорят языком вовсе для них непонятным; когда в разговорах с ними употребля­ют слова: "покорность", "милость", "честь", "восторг" и пр., к которым вовсе не привыкло их ухо. Сия погрешность весь­ма обыкновенна между придворными. Они собственное свое наречие считают единственным, всеобщим языком и потому при всем своем благонамерении делаются презренными или навлекают на себя подозрение. Величайшее искусство обра­щения, как я в самом начале сей книги уже заметил, состо­ит в том, чтобы уметь приспособиться к тону всякого обще­ства и быть в состоянии, смотря по обстоятельствам, соотноситься с оным.

(4) .

Остерегайся иметь излишнее доверие к людям без воспи­тания. Они легко могут ко вреду нашему воспользоваться нашим добросердечием; всегда требуют от нас слишком много и бывают нескромны. На всякого возлагать должно столько, сколько сообразно с его силами.

(5) .

Не надобно мстить низшему в счастливую эпоху жизни за то, что он оставил нас в неблагоприятных нам обстоя­тельствах, раболепствовал врагам нашим, или когда он, по­добно подсолнуху, обращается по солнцу. Не должно забывать, что такие люди часто бывают в необходимости угождать другим, чтобы только иметь пропитание. К тому же не многие из них воспитаны так, чтобы могли ценить не­которые утонченные ощущения и пожертвования! Не забы­вай, говорю я, что все люди поступают более или менее по соображениям корыстолюбия, которое образованные люди умеют скрывать.

(6) .

Не проводи низшего, просящего у тебя покровительства, защиты или помощи, ложными обнадеживаниями, пустыми обещаниями и тщетными утешениями, как обыкновенно поступает большая часть знатных, которые, дабы избавить­ся от докучливых бедняков или прослыть великодушными, либо по одной слабости, непостоянству осыпают всякого просителя лестными словами и обещаниями, но коль скоро он от них уходит, то вовсе о нем забывают. Между тем бед­няга идет домой в полной уверенности, что поручил судьбу свою надежному человеку, оставляет все другие способы, которыми бы он мог воспользоваться к достижению своих намерений, и впоследствии горькое чувствует несчастие, видя, сколь он обманулся.

(7) .

Оказывай помощь тому, кто имеет в ней нужду! Благо­детельствуй и покровительствуй, сколько позволяет спра­ведливость, тем, кои просят у тебя помощи, благодеяния и защиты! Но не будь настолько слаб, чтобы ни в чем не смог и отказывать! От сего происходят два вредных последствия: во-первых, низкие люди могут к собственному твоему вреду воспользоваться твоею слабостью и возложить на тебя бре­мя обязанностей, трудов и забот, бремя весьма несносное для твоего сердца, сил или кошелька, чрез то принужден будешь оказать какую-нибудь несправедливость против других, не столь навязчивых; во-вторых, кто слишком мно­го обещает, тот нередко принужден бывает против собствен­ной воли нарушать свое обещание. Основательный человек должен также уметь и отказывать, и если он сие делает бла­городно, без всякого оскорбления по каким-либо важным причинам, и, между тем, известно, что он поступает спра­ведливо и помогает охотно, то чрез сие не может он сни­скать себе врагов. Всем людям, конечно, угодить невозможно, но если поступки наши всегда будут основа­тельны и благоразумны, то по крайней мере добрые люди не откажут нам в своей признательности. Слабость не есть до­бродушие, и отказывать в том, что противно правилам бла­горазумия, - не значит быть жестокосердным.

(8).

Не требуй излишней образованности и просвещенности от людей низкого состояния! Не способствуй также к непо­мерному напряжению умственных их способностей и к обо­гащению оных такими познаниями, которые могут сделать неприятным для них настоящее их состояние и поселить в них презрение к тем занятиям, к которым определила их судьба. В наши времена слово просвещение весьма часто употребляется во зло и не столько значит облагораживание ума, сколько стремление его к пустым и фантастическим мечтам. Истинное же просвещение ума есть то, которое на­учает нас довольствоваться своим положением, быть спо­собным ко всяким отношениям и во всех оных быть полезным и действовать сообразно благонамеренной цели. Все прочее - одно только безрассудство и всегда ведет к раз­врату.

(9).

С подчиненными обращайся ласково, однако же нимало не теряя в глазах их собственного уважения. Очень не хоро­шо, если подчиненные становятся необходимыми для на­чальника; и достоин презрения тот начальник, который, не желая или не имея способности отправлять вверенных ему дел самому, поручает оные своим подчиненным. В таком случае он не в состоянии будет напоминать нерадивому или упрямому Секретарю об исправлении своей должности; но во всех делах принужден соглашаться на то, что заблагорас­судится сему последнему.

ГЛАВА III.

Об обращении с придворными

и им подобными людьми.

О).

Я говорю здесь об обращении с придворными и вообще с такими особами, которые живут в так называемом большом свете и достаточно освоили тон оного. К сожалению! - тон сей, свойственный одним только вельможам и знатным лю­дям, весьма скоро перенимают все состояния, имеющие хоть несколько высшее воспитание. Удаленность от приро­ды, равнодушие к первейшим и приятнейшим человеческим связям, презрение к простоте, невинности, простодушию, чистосердечию и искренности, бесхарактерность, недоста­ток в основательных и истинно полезных знаниях; а вместо этого - бесстыдство, язвительность, нескромность, болтли­вость, неосновательность, холодность ко всему хорошему, благородному и великому; сладострастие, невоздержан­ность, похабство, изнеженность, жеманство, ветреность, легкомыслие, отвратительное высокомерие, ложное велико­лепие, неумелое домоводство, страсть к почестям, всякого рода предрассудки, зависимость от взглядов какого-нибудь Мецената, рабское унижение ради получения каких-либо благ, низкое ласкательство к тому, кто необходимо нужен, и вместе с тем - пренебрежение к достопочтеннейшим, но не способным одарить подачкой, пожертвование всем свя­щенным ради достижения предполагаемой цели, обманы, неверность, притворство, вероломство, пересуды, сплетни, недоброжелательность, злословие, страсть к многословию, смешные ужимки, обыкновения и привычки - вот почти все то, чему мужья и жены, сыновья и дочери наши могут нау­читься от любезных придворных! Вот науки, коими образу­ются люди, считающие себя утонченными! Там, где господствует сей тон, на истинные заслуги не только не об­ращают внимания, но, напротив того, всемерно их презира­ют, угнетают, не дают им проявиться, извращают и осмеивают. Нет большей победы для утонченного льстеца, как унизить человека истинных достоинств, превосходство коего он чувствует в своем сердце; нет, говорю я, для него большей победы, как выставить недостаток его в том изве­стном роде обращения, который состоит в том, чтобы гово­рить таким языком или о таких предметах, которых он вовсе не разумеет, и тем довести до того, что человек запу­тается и покажет себя с невыгодной стороны! Нет большей победы для кокетки, как выставить в каком-нибудь обще­стве честную и достойную женщину в смешном и жалком виде. Всего этого ожидать надобно, когда обзаводишься свя­зями с людьми сего рода. Посему не должно беспокоиться, если в самом деле с нами случаются такие вещи. Иначе бес­престанно будешь тревожиться: тысячи разных страстей по­переменно будут возмущать твой покой, особенно честолюбие и тщеславие. Впрочем, можно тремя средствами избежать сих неприятностей: или не вступать в большой свет; или, вступив в оный, идти своим путем, вовсе не вме­шиваясь во все сии дурачества; или, наконец, приспосо­биться к тону оного, но при всем том с осторожностью и не разменивая своего характера.

(2).

Кто по званию своему не имеет необходимой обязанно­сти жить при дворе или в большом свете, тот лучше удались от сего зрелища блистательного бедствия и той суматохи, которая притупляет ум и развращает сердце. Жить в мир­ном домашнем уединении, общаясь лишь с некоторыми иск­ренними , благоразумными и веселыми друзьями, посвятив себя совершенно своему назначению, своим обязанностям, соответственным наукам и невинным удовольствиям, и из­редка с осторожностью принимать участие в публичных за­бавах, в больших, разнообразных обществах, чтобы набраться новых впечатлений для занятия всегда деятель­ного воображения и избежать утомительного однообразия - такая жизнь достойна благоразумного человека! В самом деле, избегать большого света гораздо чаще бывает в нашей воле, нежели об этом думают. Но какая-то неблагоразум­ная суетливость, угодливость к посредственным людям, тщеславие, слабость, страсть к подражанию - вот что за­ставляет иногда, впрочем честного человека, наилучшее время своей жизни проводить там, где на всяком шагу под­стерегают его беспокойство, скука, отвращение и окружают его низкие страсти. Правда, для избежания сих напастей надобно не только иметь состояние вовсе независимое, но и поступать по основательным правилам и оставлять без вни­мания все выгодные и невыгодные для нас людские сплетни.

(3) .

Если же кто-то хочет или если кого заставляет обязан­ность жить в большом свете, и, между тем, нет надежды примениться к тону оного - в таком случае держаться по крайней мере надобно того способа обращения, который мы получили от природы и воспитания. Нет ничего отврати­тельнее, как неумелое подражание нравам большого света; нет ничего смешнее, как если бы почтенный селянин или простой мещанин захотели бы играть роль Французского щеголя, придворного или политика; если люди с посредст­венным познанием в иностранном языке ищут всякого слу­чая говорить оным; или если люди, пусть даже в молодости своей и жившие при дворах, не замечают, что щегольской язык, которым говорили, например, при дворе Людовика XIV, более уже не в употреблении, и что гардероб прошед­шего столетия в нынешнее время употребляется только в комическом театре. Такие люди становятся предметом на­смешек, между тем как другие, поступая просто и благора­зумно, соблюдая во всем надлежащую, хотя утонченностью своею весьма далекую от придворной, благопристойность, среди самых легкомысленных щеголей пользуются уваже­нием и живут, если не приятно, то по крайней мере спокой­но. Итак, почтенный простак! будь всеща прост в своей одежде и поступках! Будь степенен, скромен, учтив, споко­ен, правдив! Не говори слишком много и никогда о таких вещах, которых ты не знаешь, и на таком языке, в котором ты мало искусен, в то время, как собеседник разумеет твой родной язык! Храни свое достоинство, будь во всем прямо­душен, но без грубости, и никто тебя беспокоить не станет! Правда, в этом случае не слишком тебя станут отличать, но не стоит беспокоиться о том! Не показывай досады или ску­ки, когда никто в обществе не говорит с тобою; ты ничего не теряешь и можешь, между тем, поразмышлять о разных хо­роших предметах, сделать полезные наблюдения, и не толь­ко не подвергнешься презрению, но, может быть, еще на­чнут тебя и опасаться, без всякой, впрочем, к тебе ненависти, а это иногда имеет свои выгоды.

Люди, которые в молодости своей довольно значитель­ную, даже блистательную роль играли при дворе и в боль­ших городах, - сии люди, удалившись оттуда и посвятив себя простой уединенной жизни, очень легко забывают, что для удержания своей важности никогда не должно остав­лять господствующего тона в обращении и пренебрегать ма­лейшими успехами такого рода образованности. (Если только успехи в обращении можно назвать образованно­стью) . Но возможно ли следовать неотступно за всеми столь разнообразными изменениями во вкусе и воображении, не находясь всегда в большом свете? Часто мы огорчаемся, ви­дя то, как мало или совсем не обращают на нас внимания, что молодые, ничего не представляющие еще люди, стано­вятся Корифеями, что они сами и обожатели их презирают нас и разве только из одной снисходительной учтивости оказывают нам некоторое внимание. Едва поверить можно, сколь сие обстоятельство может возмутить дух самого бла­горазумного человека (ибо и благоразумнейшие люди быва­ют иногда тщеславны); сколь может произвести неудо­вольствий, когда вместо того, чего мы ищем, сталкиваемся со случаями, доказывающими нам тщетность наших уси­лий; и, напротив того, с какою быстротой, с каким удоволь­ствием стремимся мы туда, где оказывают нам внимание, проявляют к нам любовь и уважение. Кто долгое время жил при больших и малых дворах и вообще в большом свете, тот никогда не может прийти в замешательство подобного рода. Он умеет приноравливаться, он скоро поймет, какой надоб­но ему принять тон; но простосердечные люди, которые не имели случая достигнуть сей степени утонченности, не дол­жны терять из виду того, что сказано в начале сей главы.

(4).

Наконец, кто часто или всегда живет в большом свете, тот благоразумно поступает, если не презирает господству­ющего тона и внешних обыкновений, принятых в оном. Первое не очень трудно, а последнее, кажется, не может иметь вредного влияния на наш характер. Итак, не отли­чайся старообрядной одеждой или манерами! Однако же, не забывай также и своего возраста, положения и возможно­стей; не перенимай каких-нибудь дурачеств известных вер­топрахов или пустых сиюминутных мод! Ознакомься с тоном придворных людей, со способом взаимного их обхож­дения и обычаями обращения, однако же не забывай истин­ных достоинств характера и справедливости!

(5) .

Нельзя положить общей границы, как далеко прости­раться должно подражание придворным обыкновениям. Благоразумный человек, сообразуясь с собственным своим положением, характером и совестью, сам лучше может ре­шить сию задачу. Я прибавлю здесь только то, что не всегда надобно вооружаться против каких-нибудь невинных дура­честв, которым мы сами подражать не хотим. Часто не толь­ко можно, но и должно на некоторое время принимать и такие обыкновения, которые, впрочем, не имеют вредного влияния на характер, и тем более в оных участвовать, чем более они могут нам способствовать делать добро другим.

Бывает также мода на словесность, художества, на вкус, на некоторые забавы, театральные зрелища, на похвалы, которыми большая часть знатных людей, часто не по досто­инству, осыпают какую-нибудь певицу или какого-нибудь виртуоза, писателя, проповедника, живописца, портного и пр. и пр. В таком случае тщетно было бы противоречить се­му модному вкусу. Лучше всего спокойно ожидать, пока но­вое дурачество займет место прежнего. Бывает мода также и на лекарства, употребление коих знатные люди делают для себя необходимостью. Не надобно осуждать сего явно, иногда нужно даже быть им подражателем, не доводя себя, впрочем, до опасности и дурачества. По крайней мере на­добно знать эти моды, чтобы при случае можно было что- нибудь сказать об оных. Боже сохрани, если ты, поддавшись чувству, станешь порицать какую-нибудь актрису, которая весь свет удивляет своим голосом, или назовешь жалкою книгу, сочинителя коей почитают великим гением! Юноши в двадцать пять лет начинают уже стариться, перестают танцевать, входят в круг стариков, являются в обществах с видом важным, философским; но настанет сорок лет, они опять начинают молодеть, прыгают, играют в фанты с мо­лодыми девицами,- все это надобно примечать и, смотря по обстоятельствам, располагать своими поступками.

Нс презирай всего того, что имеет одно только случай­ное достоинство, если хочешь приятно жить в большом све­те! Не пренебрегай титулами, орденами, блеском и пр. Однако же и не возлагай на них истинного достоинства, не слишком гоняйся за оными! Словом, не слишком старайся выказывать себя между светскими людьми, с которыми ты жить должен! Это не есть одно только правило благоразу­мия, но обязанность перенимать обыкновения того состоя­ния, которое избираешь, обязанность быть совершенно тем, чем быть должно; однако же исполнение оной обязанности не должно быть в ущерб характеру. Впрочем, не ожидай на сем поприще того, чтобы почитали тебя человеком благо­родным, умным, искусным; но разве только что про тебя скажут: par Dieu! il a dc I ’esprit, comme nous autres!, т.е. право! он столько же умен, как и мы!

(7) .

И если ты все же хочешь получить по крайней мере сию пустую похвалу, то даже не выказывай превосходства свое­го над толпой сих празднолюбцев. Просвещенный и благо­родный человек, даже если бы он в точности соображался с нравами так называемого утонченного общества, никогда, однако, не избежит зависти, порицания, вздорных сплетен и насмешек, господствующих в оном; чтобы понравиться пустым головам надобно самому иметь пустую голову. Со­ветую в таком случае не беспокоиться, наипаче не обнару­живать досады, огорчения, иначе никогда не оставят тебя в покое. Надобно продолжать прямой путь свой и следовать собственной системе неуклонно, пусть глупцы болтают, по­ка им самим нс наскучит. Все объяснения, все извинения в таком случае тщетны, и едва ты успеешь опровергнуть одну клев!сту, уже готова и другая.

(8) .

В большом свете особенно должно иметь ввщг выше­названные правила, т.е. что достоинство всякого челове­ка зависит только от того, как он показывает себя в своих поступках. Итак, надобно казаться свободным, на­дежным, решительным. Не надобно подавать повода другим людям думать, будто бы можно с нами не считаться, можно обходиться с нами постыдным образом, или в нашем обще-

стве нельзя быть без скуки. Придворные люди и им подо­бные обыкновенно соотносят степень своей вежливости и почтения к нам с тем, как принимают нас в знатном кругу. Итак, надобно стараться выказывать себя в оном, надо иметь некоторую ловкость обращения, которая совершенно отлична от навязчивости, нахальства и хвастовства, и кото­рая, собственно, состоит в кротких, беспристрастных и рав­нодушных поступках; и которой мы никогда не достигнем, если тщеславие наше везде будет искать одного только бле­ска, а в глубине сердца собственное наше одобрение не бо­лее нас будет достойно, как и то внимание, которым награждают нас пустоголовые вертопрахи.

(9).

Поведение наше в отношении придворных в точности должно быть соотнесено с их поведением относительно нас. Ни одного шага не должно делать в упреждение их. Сей род людей в требованиях не ограничен. Отвечай на гордость гордостью, на холодность - холодностью, на ласки - ласка­ми; но не плати ни более, ни менее того, сколько сам пол­учил от них! Соблюдение сей предосторожности имеет различную пользу. Утонченные светские люди подобны тростнику, колеблемому ветром. Поелику они сами малое имеют представление о внутреннем достоинстве [челове­ка 1, то и вся их жизнь основывается на внешней молве о нем. Они прильнут к тебе, как скоро заметят, что тебя люди уважают; но если ты всех сих болтунов не привлек на свою сторону ласкательством или чем-нибудь сему подобным, то скоро услышишь публичные нелестные о себе отзывы. Едва только успеет разнестись такой слух в обществе, сразу же заметят сии ползающие твари действие оного; и если оно успеет укорениться, так сразу же начнут гордиться пред то­бою. Если ты этим тревожишься и станешь обходиться с ни­ми по внушению собственного чувства как с такими людьми, дружественное расположение коих ты бы охотно сохранить желал, то тем только увеличишь их нескром­ность; они станут способствовать распространению сплетен, которые, несмотря на незначительность повода, могут при­чинить тебе великую досаду. Но если тому, кто обходится с тобой холодно, ты выкажешь презрение, то он, верно, тебя оставит, позаботится о собственной репутации, никогда не станет говорить о тебе с худой стороны и будет изгибаться пред тобой как пред таким человеком, который, по его мне­нию, имеет какое-нибудь тайное покровительство, и имен­но потому, что ты кажешься ему столь твердым и равнодушным ко всем отзывам публики. Плати ему двой­ною ценой за все то, чем он дерзнул тебя огорчить! Не прельщайся никакими ласками, пока он не покорится тебе в полной мере! Я, отказавшийся уже от счастья блистать в большом свете, не следую в сем случае никакой определен­ной системе, но сообразуюсь с одним только расположением духа. Привыкнув к истинным чувствам, исходящим от чис­того сердца; умея по достоинству оценить дружеское распо­ложение и доброжелательность; менее заботясь снискать уважение, нежели любовь, - признаюсь, меня всегда огор­чает холодное обращение со мной тех людей, о которых я имею хорошее мнение. Правда, иногда меня это забавляет, и я сердечно радуюсь, когда слышу, что праздная публика проходится по поводу моей особы потому, наверное, что слыву человеком, который служит в большом свете как во­лонтер, не домогающийся никаких для себя выгод. Впро­чем, я не хвалю того, что делаю сообразуясь с особенностями своего темперамента. Лучше всего наименее показывать беспокойства о всех подобных сплетнях, ни с кем об оных не говорить и никому не объясняться. В таком случае через несколько дней умолкнут все сплетни, кото­рые иначе, может быть, увеличили бы только зло.

(Ю).

Будь вежлив и ласков во внешних своих поступках! При дворах и в больших городах часто необходимо видеться, снисходить и ласково обходиться даже с такими людьми, которых не уважаем; при этом надо помнить, что здесь не ищут друзей, а только собеседников. Но если где требует то­го польза или, по крайней мере, возможно заставить себя уважать или даже бояться таких людей, кто одним только страхом и может быть обуздан, - в таком случае заставь по­чувствовать свою власть! В обращении со льстецом имей до­стоинство, чтобы ему и не вздумалось когда-либо над тобою подшутить или ввести тебя в какой-нибудь обман! Сии низ­кие души трепещут, чувствуя превосходство благоразумно­го, основательного человека, но превосходство не должно перерождаться в высокомерие или низкую гордость. При случае говори сим людям правду, но без жара и грубости!

Если благоразумие позволяет, то с хладнокровием опровер­гай ошибочные их суждения! Заставь их молчать, когда они порочат какого-нибудь честного человека! Противопостав­ляй скрытным их проискам бодрость, деятельность и истин­ную силу! Удерживайся от всяких дружеских с ними шуток! Не давай свободы истинной веселости духа, чтобы не ска­зать такого слова, которое бы могло быть употреблено тебе во вред!

(11) .

Вообще в большом свете никогда не говори пламенным языком сердца! Сей язык там неизвестен. Не говори также об истинных, приятных для тебя, простых удовольствиях домашних! Это тайны для людей светских и должны оста­ваться тайнами. Управляй лицом по своей воле, чтобы не было на оном изображено ни удивления, ни удовольствия, ни отвращения, ни скуки! Придворные лучше понимают чувства, изображенные на лице твоем, нежели самые вещи, эти чувства вызвавшие; в этом, собственно, и состоит вся почти их наука. Никому не вверяй дел своих! Не только в словах, но и в слушании будь осторожен! Иначе можешь на­влечь на себя чье-либо неудовольствие.

(12) .

Я уже прежде сказал, что поведение наше в большом свете должно меняться в зависимости от того, с кем мы име­ем дело, т.е. от положения каждого человека в свете; и что то, что хорошо в отношении с одним, совсем не подходит для другого. Кто не только хочет жить и снискать уважение в свете, но и действовать, отличаться, задавать тон другим, тот должен гораздо короче познать свет. Там может быть очень важно: принадлежать ли к господствующей стороне или вовсе не принимать чью-либо сторону. (В сем случае всего надежнее не приставать ни к какой.) В свете часто нужно руководствоваться политикою: в каком случае при непредсказуемой выгоде не надобно помогать; когда надоб­но даже вредить; когда должно оставлять гонимых своих приятелей и не вступаться за них явно. В свете может быть нужно сначала представляться маловажным, дабы не заметили и не расстроили дальнейших планов, и довольст­воваться скромной ролью. (Поелику такой человек обыкно­венно имеет более голосов на своей стороне, нежели другой, более заметный). Но во всех делах, производимых в боль­шом свете, преимущественно соблюдать должно хладнокро­вие, т.е. никогда не забывать держать себя в руках, и всячески избегать опрометчивых шагов; никогда не жертво­вать разумом ради сердца, в угоду темпераменту и пустым мечтам; надобно иметь предусмотрительность, решимость, присутствие духа. Часто бывает так, что при посредствен­ных природных дарованиях именно благодаря хладнокро­вию и другим подобным качествам господствуют над живейшими и утонченными пламенными людьми. Но сего трудного искусства, если только оному вообще научиться можно, если оно не есть исключительный дар природы, до­стигнуть можно только через многолетний труд и опыт.

(13).

В заключении сей главы скажу нечто о пользе, доставля­емой нам обращением с людьми большого света. В самом де­ле, она - эта польза - не маловажна. Правила, предписывающие нам известные обыкновения образованно­го общества, конечно, не суть правила нравственности, но правила взаимного согласия, цель же сего согласия есть та, чтобы стараться все неизбежные неудобства, сопряженные с стесненным положением, сделать сколько можно сносными, не употребляя к тому таких средств, которые бы оскорбляли чье-либо человеческое достоинство.

Итак, желательно, чтобы не так-то уж и вооружались против истинно утонченного светского тона. Он научит нас не оставлять без внимания и маловажные угождения, до­ставляющие приятности и удобства в жизни. Он возбуждает внимание наше к порывам человеческого сердца; изощряет наблюдательный наш дух; приучает нас жить с людьми вся­кого рода, не доставляя им огорчения и не чувствуя оного с их стороны. Настоящий и вместе с тем честный царедворец всегда заслуживает уважения; и нет никакой надобности удаляться в пустыню или погребать себя в тихом кабинете, чтобы только иметь право называться философом. Не имея хотя бы некоторого о большом свете представления, весьма мало поможет нам вся кабинетная ученость и познание лю­дей, почерпнутые из книг. Итак, я советую всякому молодо­му человеку, который только имеет благородное честолюбие и охоту познать свет и людей, быть полезным и деятельным, по крайней мере на некоторое время вступить в свет хотя бы только для того, чтобы собрать материалы для наблюдений, которые некогда в старости будут зани­мать его ум и позволят дать полезное наставление своим де­тям и внукам, которые, может быть, определены искать свое счастье при дворе и в больших городах.

ГЛАВА IV.

Об обращении с духовными особами.

(1) .

Теперь я стану говорить об обращении с людьми других состояний и отношений и потому справедливым почитаю начать с духовенства, посвятив оному особенную главу. Сколь наставительно, сколь благотворно обращение с таким человеком, который совершенно посвятил себя священному своему званию; коего разум и воля просвещены кроткими внушениями Религии; кто с пламенною ревностью стремит­ся к истине и добродетели и силу слов поддерживает собст­венным примером; который своим прихожанам друг, благодетель и наставник; который в поучениях своих прост и чистосердечен; скромностью, простотою нравов, воздер­жанием и бескорыстием отличается яко достойный последо­ватель Апостолов; не чуждается иноверцев, отечески снисходителен к заблудшим; не отвращается невинных за­бав и притом в собственном домашнем кругу добрый, неж­ный и благоразумный хозяин! Но не все служители Религии похожи на сие изображение. Люди без воспитания и нравов, возникшие из самого низкого состояния, без здравого рас­судка и без всех других познаний, кроме тех, кои нужны им только для самого пустого испытания, вступают в сие состо­яние, добиваются приходов и для достижения сей цели употребляют все возможные происки и унижения. Таковые едва только успеют достигнуть предполагаемой ими цели, вдруг делаются низкими. Будучи скупы, алчны, сладостра­стны, прожорливы, льстецы вельможам и богачам, надмен­ны и горды пред низшими, завистливы и злобны к равным, они по большей части сами причиною столь всеобщего пре­зрения к священному их сану. Религия в глазах их не что другое, как сухая наука, а звание - прибыльное ремесло. В деревне они делаются совершенными мужиками, предаются праздности и неге и жалуются на безмерный труд, когда они должны чрез неделю с кафедры усыплять паству своим бедным догматическим остроумием. Они всегда домогаются подарков и наследств; честолюбие их безмерно; духовная гордость, властолюбие и господствование неограничены. Ре­вность к Религии служит им покровом их страстей. Право­славие есть их лозунг; и слепая вера и слава Божия есть их оружие, когда они хотят до гроба преследовать невинного, кроткого гражданина, который, находя различие между Ре­лигией и Богословием, не льстит им и не делает для них по­жертвований. Я по опыту знаю, сколь ужасно и ненасытно их мщение, сколь неумолима их злоба к тому, кто не хочет подвергнуться железному их скипетру или молчать об их злости. В тщеславии превосходят они самих женщин. Из од­ного только пустого любопытства входят они в дома, заво­дят связи с семействами, чтобы затевать происки, вмешиваться в ссоры и в смутных обстоятельствах чем-ни­будь воспользоваться. Их проповеди, разговоры и взгляды суть извержения, осуждения и угрозы против иноверцев и всякого другого, кто имеет несчастие не верить тому, чему они, часто не веря сами, учат единственно потому, что пол­учают за то деньги. Они наблюдают за проступками других людей, выставляют оные в преувеличенном виде или, если где и не смеют сделать сего явно, в таком случае действуют скрытно через других; или под покровом смиренномудрия, ханжества и ревности к благочестию и благо- нравию тихим голосом, жалобами и причитаниями стараются слабых пре­клонить на свою сторону, а потом в отношении благоразум­нейших и лучших людей вызвать презрение народа.

(2) .

А так как встречаются духовные, которые имеют неко­торые следы сих пороков (Читатель не забудет, что книга сия писана в Германии и для Германии), например, духов­ную гордость, нетерпимость иных исповеданий, привержен­ность к схемам, корыстолюбие, мщение и пр., то не бесполезно будет предложить некоторые правила предосто­рожности, которые в обращении со всеми людьми сего со­стояния без различия, соблюдать должно. Должно остерегаться подавать им повод подозревать вас в ереси; и поелику вообще благоразумный человек, будучи в обще­стве, удерживается от суждения о предметах, относящихся до Религии, то преимущественно удерживаться должно го­ворить в присутствии духовного что-нибудь такое, что мо­жет быть в худую сторону истолковано и может показаться порицанием какой-нибудь церковной системы или обряда Религии.

Будучи в обществе, никогда не насмехайся над духов­ным, хотя бы он и сам подавал к тому повод! Говори о них с осторожностью, потому что почтенное состояние сие заслу­живает всякое снисхождение, которого по недостоинству только некоторых членов судить не должно; поступая же противным образом, легко можно против собственной воли возбудить равнодушие к Религии, которое, к сожалению! столько уже распространилось.

Надобно оказывать духовным всевозможное уважение, которого они по справедливости требовать могут. Не только никого ничем оскорблять не должно, надобно избегать са­мых даже малейших проступков, в которых бы всякий дру­гой весьма легко извинить мог. Надобно быть вежливым.

(3) .

В Прелатурах и монастырях надобно перенимать тон Св. отцов, если хотим им понравиться. Здесь можно иногда за­водить маловажные споры, предлагать Латинские задачи, заниматься школьною остротою, некоторыми рассказами из Истории церковной и Житий Св. отцов; оказывать уваже­ние к Высокопреподобному Прелату, Приору или Игумену; выказывать удивление драгоценной утварью, строениями и заведениями; с особенною скромностью говорить о полити­ке, войне и мире; осторожно судить о других духовных братствах, особенно об Иезуитах. Вот средство к тому, что­бы быть хорошо принятым в Прелатурах и монастырях и снискать уважение.

О взаимном обращении самих духовных я не говорю здесь ни слова. О сем предмете уже довольно много сказано хорошего и замечательного в письмах о монашестве и в бесчисленных других сочинениях.

ГЛАВА V.

Об обращении с учеными и художниками.

(D-

Если бы в нынешние времена название ученого не сдела­лось столь же обыкновенным, как и название gentlman в Англии, и если бы под сим названием всегда разумели бы только такого человека, который образовал ум свой истинно полезными познаниями, и сии познания употребил на обла­гораживание своего сердца; словом, которому науки и худо­жества послужили средством сделаться человеком благоразумным, добрым и для блага своих сограждан дея­тельным, тоща бы я не писал здесь особенной главы об об­ращении с такими людьми. Нужны ли правила для обращения с умным и благородным человеком? Сидеть с ним и слушать наставления из уст его; смотреть на него и соотносить собственные свои поступки с примерами, кото­рые он нам собою представляет; слышать от него истину и следовать оной - вот счастье! - пользоваться коим по прави­лам научиться нельзя. Но если в нынешние времена назы­вается ученым всякий жалкий стихоплет, переписчик (Compilator), журналист, анекдотчик, переводчик, собира­тель иностранных литературных произведений и вообще всякий, кто злоупотребляет снисхождением публики, дабы только напечатать целые тома, наполненные бессмыслицей, сумасбродством и тем, о чем уже давно гораздо лучше напи­сано; если науки ценятся не по степени пользы их для об­щества, но по легкомысленному вкусу читающего люда; если умственные мечты называются мудростью, сумасброд­ный бред считают читательским порывом и энтузиазмом; если недоученный юноша, поместивший стихотворные или другого рода бредни свои в каком-нибудь периодическом из­дании, называется пиитом; если человек, который может произвести несколько неправильных тонов без связи, без выражения, почитается музыкантом, а кто умеет несколько каких-нибудь скачков сделать ногами, называется танцо­ром, - в таком случае нужно сказать что-нибудь и о том, как поступать в обращении с такими людьми, если только не хотите, чтобы считали вас человеком без вкуса и познаний, и желаете уважать всякого по его достоинству.

(2).

Не должно судить о нравственном характере ученого по содержанию его сочинений. На бумаге часто человек пред­ставляется нам совершенно в другом виде, нежели каков он на самом деле. Однако же на это негодовать не должно. За письменным столиком, где можно избирать самое спокой­ное расположение духа, когда сильные страсти не наруша­ют оного, проявляются такие нравственные правила, которым в повседневной жизни, где соблазны, опрометчи­вость, разврат бросают нас непрестанно из одной крайности в другую, не очень легко следовать. Итак, не должно ду­мать, чтобы человек, внушающий добродетель, только по этой причине был и образцом добродетели, но не должно за­бывать, что он всегда остается человеком [со всеми его сла­бостями ]. По крайней мере он достоин благодарности хотя бы за то, что предостерегает от проступков, не будучи на­столько тверд, чтобы самому избежать оных; и не справед­ливо было бы посему считать его лицемером или же без всякого доказательства предполагать, что он делает вовсе противное тому, чему учит; или же, что слова его иначе по­нимать надлежит, нежели каков их настоящий смысл. С другой стороны, не должно также думать, что правила, вну­шаемые писателем другим людям, были его собственные. Не должно считать какого-нибудь человека злым, грубым или нелюдимым потому только, что пламенное, богатое во­ображение заставляет его иногда выставлять какой-нибудь вздорный характер с привлекательной стороны, или сладо­страстную сцену украшать живыми и яркими красками, или с колкостью шутить над проявлением дурачества. Ко­нечно, лучше было бы, если он вовсе сего не касался, однако же по сему одному он еще не есть худой человек. Я знаю стихотворцев, которые пишут похвальные песни вину и чувственной любви, будучи самыми воздержанными и не­порочными людьми; знаю и писателей, которые постыдней­шие дела представляли в самом привлекательном виде.

Другая несправедливость против писателей и художни­ков состоит в том, если требуют от них, чтобы они и в по­вседневной жизни ничего не говорили, кроме каких-нибудь суждений, и ничего не показывали, кроме мудрости и уче­ности. Человек, который удивляет рассказами своими о ху­дожествах, не есть еще по сему самому основательный ученый художник. Не всегда приятно, а зачастую походит даже на педантство, когда мы непрестанно твердим о собст­венных наших любимых занятиях. В общество ходят для то­го, чтобы сколь нибудь развлечь себя и притом послушать также и других, а не себя одного. Не всякий имеет столько присутствия духа, чтобы в состоянии был в толпе любопыт­ных людей с важностью и определенностью отвечать на все вопросы, даже о таких предметах, которые знает весьма хо­рошо. Более того, есть и общества, в которых люди совер­шенно другое имеют расположение и настрой, нежели како­вы наши, и потому и на многие вещи смотрят по-иному, как бы с другой стороны, для нас может быть, совершенно нео­жиданной, так что совершенно невозможно, не поразмыс­лив о предлагаемом предмете, вдруг отвечать основательно. При этом ученый, так же, впрочем, как и всякий другой че­ловек, имеет свои прихоти и свои слабости, и не всегда рав­но расположен к ученым и вообще размышления требующим разговорам; может быть и окружающие его лю­ди ему не нравятся или кажутся не заслуживающими отли­чительного его внимания.

Некогда Аббат Рейналь был в странах, лежащих по Рей­ну, где пригласили меня с ним в один знатный дом в гости. В доме сем собралось довольное число любопытных людей обоего пола в намерении удивляться ему, а также обратить и его внимание на свою особу. Он показался не расположен­ным ни к тому, ни к другому, и, признаться, тон его обра­щения мне не понравился. Общество весьма не довольно было сим человеком, который столь обманул его ожидания, и сие неудовольствие простерлось до того, что все начали утверждать, что это был вовсе не Аббат Рейналь, или не­возможно, чтобы из под пера Аббата Рейналя вышли такие прекрасные сочинения.

Весьма гнусная черта в характере нынешнего века, что столько стараются собирать предосудительные анекдоты о хороших сочинителях и вообще о достойных людях, сни­скавших хорошее о себе мнение, в намерении лишить их сколько нибудь общей славы, если уважаются их сочинения или, если дарования их обращают на них внимание благо­разумных людей более, нежели на людей равного состоя­ния. В некоторых местах презирают даже такого человека, которому удалось хорошими произведениями словесности сделать известным свое имя везде, а не только в кругу своих дядюшек и тетушек. Судя по действиям человеческим ка­жется очень естественно, если такого человека не отличают и даже заставляют терпеть нужду в собственном своем оте­честве. Но из одной только зависти делать нравственный характер его подозрительным и при всем его смирении и скромности обходиться с ним грубо - это уж слишком жес­токо, однако же часто случается, особенно в небольших го­родах.

Если ученый или художник охотно и много говорит о своем роде занятия, то за сие негодовать на него не надобно. Несчастное Полифистерство (всезнание), страсть охватить все науки и художества, стыдиться того, что есть еще в све­те такое, о чем мы не в состоянии судить, - все это не много делает чести нашему веку; и если скучно слушать человека, который все разговоры обращает к своему любимому пред­мету, то еще гораздо скучнее, когда какой-нибудь болтун произносит решительное мнение о таких вещах, которые находятся совершенно вне круга его разумения; если духов­ный судит о Политике, Юрист о театре, лекарь о живописи, кокетка о философских предметах, какой-нибудь вертопрах о Тактике и пр. Надобно позволять ученому говорить со страстью о своей науке, о своем искусстве, и даже подавать к тому повод. В самом деле, очень многого стоит разуметь какой-нибудь род занятия основательно, и я ненавижу пус­тых энциклопедических словарей, не люблю Полифистер- ства, решительного тона молодых людей, с которыми иногда, к сожалению! случается входить в общества, кото­рые решительным своим приговором опровергают суждения скромного, сомневающегося исследователя, и которые, осо­бенно когда успели во мнении милых ученых женщин про­слыть забавниками, совершенно несносны.

(3) .

Если ученые имеют менее предрассудков, нежели дру­гие люди, то они тем более приверженны к тем, которые им свойственны. Посему обращаться с ними надобно очень ос­торожно. Ничто так легко не может быть оскорблено, как тщеславие ученого. Надобно избегать даже всех двусмыс­ленностей в похвалах, к ним относящихся.

Большая часть ученых гораздо легче прощают нам, ког­да мы осуждаем нравственный их характер, нежели поку­шаемся на славу их в ученом мире. По сему надобно быть осторожным в суждениях об их произведениях. Даже когда они спрашивают у нас об оных мнения, то это почти всегда означает только то, что они просят нашего одобрения. Ис­ключая только один случай, когда дружеское расположение наше обязывает нас к откровенности; советую в таких об­стоятельствах, где нельзя хвалить, не унижая себя, по крайней мере говорить то, чтобы оскорбленное тщеславие чс могло почесть осуждением.

Более всего можно оскорбить сих господ, когда они не известны нам со стороны своего авторства, когда мы вовсе нс читали их сочинений, когда в общежитии не отличаем их от других полезных обществу людей; наконец, если обнару­живаем мнения, не только не согласные с их представлени­ями, но даже и противные оным. Остерегайся всего этого, если не хочешь огорчить какого-нибудь ученого! Впрочем, не забывай и того различия, с кем ты имеешь дело - с вели­ким ли, малым ли или посредственным человеком? Все они любят похвалу, но не всякого должно одинаковым образом ею одаривать. Иной любит, когда ему в глаза говорят, что он великий человек; другой довольствуется тем, когда по­зволяют ему самому о себе говорить таким образом; третий ничего другого от тебя не потребует, кроме терпения в то время, когда он читает тебе жалкие свои произведения; для четвертого приятно, когда с выгодной стороны намекают на какое-нибудь место в его сочинениях; пятому нравится от­личительное внешнее уважение, пусть даже о сочинениях его явно ничего не говорят; наконец, шестой (пусть позво­лено будет и мне занять местечко подле сего последнего) бывает доволен тем, когда малый круг благородных людей отдают ему справедливость в том, что он, по крайней мере, старался об истине и добродетели, что ничего не писал тако­го, чем можно было бы укорить его сердце, и что, если про­изведения его и не суть образцовые, то по крайней мере не будут употребляемы на обвертки.

(4) .

Очень забавно смотреть, когда два писателя хвалят друг друга словесно или письменно, когда выманивают друг у друга выгодные рецензии и взаимно обещают блистатель­ную вечность. Я также спокойно смотрю, когда сходятся вместе два человека, которые удивляются друг другу или наслышаны хорошего друг о друге. В каком они находятся затруднении, чтобы выведать друг у друга слабые стороны! Если они расходятся, то всеща оказывается, что один друго­му кажется превосходным, коща или сей подал ему повод выказать свои дарования, или когда оба дурня согласны в своих бреднях.

Но не так приятно смотреть на несогласия, столь часто примечаемые между учеными, которые или по разности своих мнений и систем ссорятся, или если они живут в од­ном и том же месте и в одном роде занятий ищут славы; в таком случае друг друга преследуют, ненавидят, ни малей­шим образом не отдавая друг другу справедливости; как один старается в глазах публики унизить другого. Постыд­ное соперничество! Неужели же источник истины не на­столько неисчерпаем, чтобы многие тысячи вместе не могли утолить в нем свою жажду? Ужели же люди, посвятившие себя мудрствованию, могут унизиться до зависти, недобро­желательства и подлых ругательств? Но об этом уже столь­ко говорено и писано, что я лучшим считаю скрыть завесою такие ученые раздоры, которые, к сожалению, в нашем вре­мени очень нередки.

(5) .

Есть люди, которые хотят придать себе надлежащий вес, хвастаясь своими связями, родством, дружеским располо­жением или перепискою с учеными. Этой глупости должно избегать. Человек по званию писателя или ученого может иметь важные заслуги; между тем как личное знакомство с таким человеком не делает нам никакой чести. Потому од­ному только мы не можем почесться благоразумными и до­брыми, что благоразумные и добрые люди обходятся с нами снисходительно и ласково. Я не могу также терпеть ссылок (цитат), так как и всякого хвастовства и убора чужим пе­ром. Самое посредственное, нами обдуманное и с уверенно­стью прочувственное, для нас большего стоит, нежели самое превосходное, но у других заимствованное.

(6) .

Между нынешними так называемыми учеными должно по справедливости отвести заметное место некоторым на­шим журналистам и анекдотчикам. В обращении с сими людьми нужна особенная осторожность. Будучи не слиш­ком обременены ученостью, они обыкновенно принадлежат к какой-нибудь господствующей партии, например, к Нату­ралистам, Богословам, Деистам, сумасбродам, Филантро­пам, Космополитам и пр. Они везде разъезжают, чтобы собирать слухи, сплетни, которые потом, смотря по обстоя­тельствам, называют документами; или преследуют всяко­го, кто не хочет пристать под их знамена; всякого заставляют они молчать, кто отваживается сомневаться в их непогрешимости. Одно словцо, противное их системе,

которое удается им где-нибудь подхватить, дает им повод к различным разглашениям, к непристойным сплетням, к преследованию достойных, но беспечных людей. Будь же осторожен в словах, когда такой человек, по-видимому с дружеским расположением тебя посещает, и ожидай, что он когда-нибудь верно напечатает все, что он у тебя видел и слышал.

(7) .

С виртуозами, композиторами, танцовщиками, лите­раторами, живописцами, скульпторами и некоторыми стихотворцами совсем иначе обращаться должно. Онй (ра­зумеется, что я всегда во всяком классе людей исключаю лучших) неопасны, но тем более тщеславны и часто очень навязчивы и ненадежны. Не чувствуя того, что изящные искусства (хотя нельзя отрицать влияния их на сердце и нравы) главною своею целью имеют одно только удоволь­ствие и потому в достоинстве для счастья человеческого должны уступать высшим, важнейшим и занимательней­шим наукам, не чувствуя, говорю я, того,’ что, дабы дейст­вительно заслужить название великого человека, надобно разуметь гораздо более, нежели это нужно для того, чтобы только позабавить одни глаза, усладить слух, воспалить во­ображение и возмутить сердца. Они искусство свое почита­ют единственно достойным напряжения благородного человека; и мы не должны дивиться тому, когда танцовщик, который часто получает большую плату, нежели государст­венный Министр, сердечно сожалеет о том, что сей послед­ний не учился чему-нибудь лучшему. Основательных художников, скромных виртуозов й достойных по уму и сердцу актеров очень не много. Посему сходиться с сими людьми советую с крайней разборчивостью. Актеры, стихо­творцы и им подобные любят хорошо пожить, и сие не уди­вительно. Есть восхищение, которым душа наша может наслаждаться при самом простом и умеренном роде жизни, и, признаться, сие восхищение есть единственное, которое достойно бессмертной славы. Правда, высшее парение гения к священному, чистому источнику, из которого он получил свое начало, совершенно другого рода, нежели напряжение нервов, воспаление фантазии, происходящие от раздраже­ния чувств; и, кажется, очевидно, что такие произведения, каковы Мессиада Клопштока и Дон Карлос Шиллера, рождаются не из бутылки шампанского. Но сколь же мало художников, воспламеняемых сим достойным жаром! Бес­порядочным поведением, несчастными внешними обстоя­тельствами расслабленное их тело требует для подкрепления сильных и, лучше сказать - упоительных, средств. Сие самое заставляет их проводить жизнь свою в чувственных удовольствиях. Сверх того, кто совершенно посвятил себя изящным искусствам, тот редко находит вкус в важных занятиях, они кажутся ему сухими, но, так как нельзя весь день петь, гудеть и марать бумагу, то остается довольно праздных часов, которые проводят они в бражни- чаньи. О благоразумном распределении и употреблении времени, о наставительном и благоразумном обращении эти господа думают очень редко. Они почитают того человека, который доставляет им чувственное удовольствие и вместе с тем льстит, гораздо более, нежели того мудреца, который наставляет их на путь истины и порядка. Первому они на­вязываются сами, а последнего избегают. При столь всеоб­щем распространении вялого вкуса в нашем веке, при таком нерадении о науках основательных я, кажется, прав в сво­ем мнении, хотя бы и почитали меня за то педантом. В ны­нешнее время самые пустые головы при нежном токмо сердце и склонности к праздной и распутной жизни посвя­щают себя изящным художествам, принимают звание ху­дожника, плетут стихи, пишут для театра, сочиняют ноты и пр. и пр., и, таким образом, наконец, вкус должен переро­диться, и искусство сделаться презрительным. Посему-то мы и видим целые толпы таких художников, которые самых первых оснований своего искусства не знают; видим музы­кантов, которые не понимают, с какого тона они играют, которые ничего другого не умеют сыграть кроме того, что выучили наизусть; без философского духа, без здравого рассудка, без науки, без истинного естественного чувства; но с тем большей самонадеянностью, бахвальством и бес­стыдством; ненавидят друг друга; завидуют любителям, для коих музыка, хотя и составляет постороннее увлечение, но при всем том они превосходят в оном их самих. И если та­кой человек снискал доверие между людьми большого све­та, если он пользуется покровительством тех людей, которые выдают себя знатоками, то никогда не говори явно о его недостатках, если не хочешь прослыть невеждой и на­строить против себя всех любителей. Но кто без отвращения может смотреть на толпу всех сих любителей знатного и низкого состояния, кто может без отвращения слушать не­правильные их суждения и вздорное пустословие? Если хо­чешь понравиться сим людям, то имей терпение слушать пустословие или даже одобряй оное! Если же хочешь приоб­рести у них влияние, то отнюдь не будь скромен, но столько же бесстыден, сколь бесстыдны они сами! Будь в решениях отважен! С самонадеянностью показывайся между знатней­шими людьми! Всех предупреждай! Делай вид, будто ты крайне разборчив во вкусе, будто очень трудно угодить из­балованному твоему вкусу! Говори о всеобщем отзыве пуб­лики о твоих познаниях! Презирай все то, что для тебя не­понятно! Покивай значительно головою, когда не умеешь что сказать кстати! Выказывай презрение к возникающему таланту! Льсти знатным, богатым, всемогущим любителям и Меценатам! Удовлетворяй их склонности к забавам и ме­лочам! Таким образом и ты можешь споспешествовать все­общему развращению вкуса. Но если ты чувствуешь в себе силы и не имеешь причины чуждаться людей, то вооружись против всех сих мерзостей, осуждай оные, но с основатель­ностью! Сколь, однако же, прискорбно, что и достойнейший художник в наши времена должен сколько-нибудь идти сею дорогой, если он не хочет уступить место какому-нибудь шарлатану! Сколь, говорю я, прискорбно, что часто единст­венно для того, чтобы понравиться и сыскать пропитание, он принужден бывает скромностью, простотой и достоинст­вом жертвовать господствующей моде и предрассудкам; принимать ложный блеск и унижать себя до роли вертопра­ха или шута! Неприятно также для художника, а в особен­ности, для музыканта, когда он попадает в общество таких людей, которые, желая ему удивляться, просят что-нибудь сыграть им, между тем сами вовсе не обращают внимания на искусство, потому как не имеют понятия об оном. Отка­зать он не смеет, опасаясь, чтобы не сочли его упрямым. Итак, садится он за фортепиано, играет превосходное ада­жио, вдруг все кричат: прекрасно! превосходно! и тем пре­рывают его в самом лучшем месте. Таких неприличностей надобно остерегаться!

(8).

Теперь скажу еще нечто для предостережения молодых людей относительно художников, особенно актеров обык­новенного рода. Я выше уже заметил, что короткое обраще­ние с большей частью из них со стороны их познаний, нрав­ственности и экономических обстоятельств не очень выгодно может быть для [вашего] ума, сердца и кармана; но и в других отношениях советую также быть осторожным. Если бы знали, сколь я сам люблю и уважаю изящные ис­кусства, то никому в голову бы не пришло приписывать предубеждениям и холодности моей то, если я советую мо­лодому человеку быть умеренным в его занятии изящными искусствами и в обращении с благосклонными музами и жрецами оных. Музыка, Поэзия, театральное искусство, танцы и живопись, конечно, благотворные действия произ­водят на сердце: они смягчают и делают оное способным ко многим благородным впечатлениям, они возвышают и обо­гащают воображение, изощряют ум, возбуждают веселость и расположение духа, смягчают нравы и распространяют общежительные добродетели. Но и сии превосходные дейст­вия, если только они преступают за пределы благоразумной умеренности, бывают причиной многих несчастий. Душа слабая, изнеженная, всеми (как действительными, так и во­ображаемыми) собственными и чужими несчастьями в вол­нение приводимая, -.такая душа есть несчастный подарок [судьбы ]. Сердце, слишком чувствительное ко всякому впе­чатлению и движимое разными страстями во все стороны, всякую минуту тревожится противоположными чувствами; расположение, которым всякий обманщик, умеющий толь­ко настроиться на определенный тон, может играть по свое­му произволу - все это весьма неблагоприятно сказывается в таком случае, когда нужна бывает твердость, непоколеби­мое мужество и постоянство. Слишком горячее и скорое во­ображение, которое всем душевным силам придает романтический порыв и переносит нас в царство идеально­го, - такое воображение в действительном мире может сде­лать нас либо весьма несчастными, либо ни к чему не способными. Оно рождает в нас ложные и неоправданные надежды, возбуждает требования, которые мы удовлетво­рить не в состоянии, и вселяет в нас отвращение ко всему тому, что не соответствует нашим идеалам, за которыми мы в очаровании гоняемся, как за тенью. Безудержное остро­умие и шутливое расположение духа, несообразные с пра­вилами скромного рассудка, легко могут не только вредить нравственности, но и унизить нас до того, что мы, вместо того, чтобы стремиться к высшей мудрости и беспристраст­ной истине и употребить способности свои на действительно полезные предметы, станем искать только минутного на­слаждения, и вместо того, чтобы вникать в самую сущность вещей, будем останавливать свой взор на одну блестящую наружность. Веселость может переродиться в необуздан­ность, в стремление ко всегдашним восторгам. Кроткие нра­вы нередко превращаются в вялость, в чрезмерную гибкость, в низкую и неизвинительную снисходительность, которые вовсе подавляют мужественный характер; а жизнь, посвященная одним только общественным забавам и чувст­венным удовольствиям, удаляет нас от всех основательных занятий, в которых получаем хотя и позднее, но зато на­дежное и постоянное удовольствие, достигаемое через пре­одоление трудностей и постоянное усилие. Привычка к такой жизни делает уединение, столь благотворное для ума и сердца, несносным; а спокойную, домашнюю, семье и гражданским обязанностям посвященную жизнь, отврати­тельною. Словом, кто совершенно посвящает себя изящным искусствам и проводит всю жизнь свою с их любителями, тот подвергает опасности собственное свое благополучие и, по крайней мере, не столько способствует к счастью других, сколько бы он мог сие делать по своему призванию и способ­ностям. Все, сказанное мною здесь, касается особенно теат­ра и обращения с актерами. Если бы наши театры были тем, чем бы мы им быть желали, а именно: школой нравов, где бы приятным и соответственным образом представляли нам наши заблуждения и дурачества; вот тогда весьма бы хоро­шо было часто посещать театр и общаться с людьми, кото­рых надлежало бы почитать, как благодетелей их века. Но не должно судить о театре по тому, чем бы он мог быть, но по тому, каков он на самом деле. Если комические черты дурачества в наших комедиях настолько преувеличены, что никто не узнает в них собственных слабостей; если они на­полнены романтическою любовью; если молодые мечтатели и влюбленные девушки постигают из них, как обольстить и выманить согласие у старых благоразумных отцов и мате­рей, которые для счастья супружеского требуют нечто боль­шего, нежели одной только симпатии и минутного услаждения любви; если в наших драмах легкомыслие по­казывают в приятном уборе, гнусный порок выступает на сцену во всем блеске и совершенною отделкой исполнения против воли вызывает восхищение; если в трагедиях взор наш поражается одними только ужасами; если внимание наше приучено к ожиданию чудесных и волшебных завязок и развязок; если мы на самые вздорные оперы смотрим рав­нодушно, лишь бы занимала нас сколь-нибудь музыка; если самый посредственный актер или актриса пользуются все­общим уважением потому, что имеет партию в публике; ес­ли, наконец, для достижения сей ничтожной цели наши драматические писатели пренебрегают правдоподобием, ис­тинной природой, благоразумием и соображением, а, следо­вательно, подают повод зрителю не искать в театре пищи для души, но одного только препровождения времени и чув­ственного наслаждения, - то кто не поставит себе обязанно­стью советовать молодым людям обоего пола сколь возможно осторожнее наслаждаться сими удовольствиями? А что касается до самих актеров, то их состояние действи­тельно имеет много привлекательного. Свобода, независи­мость от принуждений гражданской жизни, хорошая плата, одобрение и успех у публики, случай показать публично свои дарования (без того, может быть, навсегда бы в неизве­стности оставшиеся), заискивание, хороший ласковый при­ем от молодых людей и почитателей искусства, досуг, случай узнать города и людей, - все сие может побудить не­которых молодых людей, стесненных худыми обстоятельст­вами или имеющих беспокойный нрав, либо одаренных беспорядочною деятельностью, избрать сие поприще, осо­бенно когда они находятся в короткой связи с актерами и актрисами. Но рассмотрим обстоятельнее самый предмет! Кто обыкновенно бывают сии театральные герои и героини? Люди без нравственности, без воспитания, без правил, без познаний; бродяги; люди, возникающие из самых низов; с сими-то людьми жить надобно во всегдашнем сообществе, посвятив себя сему званию. Трудно в таком случае не быть увлеченным каким-нибудь сомнительным стремлением; трудно не развратиться. Зависть, недоброжелательство, происки всегдашнюю поддерживают между ними вражду. Сии люди нс привязаны к отечеству, а, следовательно, не имеют достаточной побудительной причины быть добрыми и внимательными к званию своему между согражданами. Если прибавить к тому презрение, с каким обыкновенно, хотя и несправедливо, смотрят на них некоторые степенные люди, то сердце их огорчается и становится еще хуже. Еже­дневная перемена ролей лишает их собственного характера, и, наконец, они делаются тем по привычке, что так часто доводилось им представлять на сцене; при этом никакого не обращают внимания на собственное расположение духа; ча­сто они должны бывают представлять шута, когда сердце снедается печалью и наоборот. Сие побуждает и к притвор­ству. Публика начинает пресыщаться актером и его игрой; по прошествии десяти лет приемы его уже не восхищают; легко приобретенные деньги скоро проживаются, и, таким образом, скудная, беспомощная и болезненная старость не­редко составляет последнее явление актерской жизни.

(9) .

Кто имеет в своем ведении и управлении актеров и му­зыкантов, тому советую с самого начала показать им свою власть, если не хочешь зависеть от их упрямства и прихо­тей. Главное дело состоит в том, чтобы дать им заметить, что ты знаешь свое дело, что умеешь судить и наставлять художника, приучить его к точности и порядку и при пер­вом же проступке, умничаньи и своевольстве заставить по­чувствовать строгость. Впрочем, должно обходиться с ними сообразно дарованиям и нравственному поведению каждо­го, вежливо и отличительно, но не слишком, однако же, ко­ротко с ними дружиться.

(Ю).

Надобно поощрять молодого писателя и художника скромным одобрением, но не должно ему льстить и хвалить его излишне; большую часть из них портят таким образом. Чрезмерное рукоплескание и похвала кружат им головы, делают их надменными и высокомерными. Они тогда не ра­деют более о достижении большего совершенства и переста­ют уважать публику, которую столь легко, по-видимому, удовлетворить можно. Но, к сожалению, состояние нынеш­ней нашей словесности очень легко заставляет нас хвалить все то, что только не есть явный вздор, потому что уже поч­ти привыкли читать пустые сочинения, особенно по части изящных наук.

Итак! Берегись, чтобы не испортили тебя сии одобрения! Предостерегай сердце твое также от зависти! Отдавай спра­ведливость заслугам других людей! Старайся всегда искать такого общества, которое могло бы послужить на пользу твоего искусства, и где бы ты мог более себя образовать со стороны ума и сердца, избегая, впрочем, толпы низких льстецов и энтузиастов!

(И).

Чем менее выгод получают от коротких связей с худож­никами обыкновенными, тем наставительнее и заниматель­нее обращение с таким человеком, который в искусстве своем соединяет философский дух, ученость и остроумие. Счастлив тот, коему предназначено судьбой жить с таким художником, коего ум образован и обогащен познаниями природы и человечества, и кротким влиянием муз сердце расположено к любви, дружбе и доброхотству, а нравы очи­щены. Его ласковое красноречие в скучные часы может раз­влечь нашу грусть, его обращение может примирить нас с людьми, если терзают нас горести и неудовольствие; он до­ставит нам отдохновение от скучных, трудных и сухих дол­жностных занятий; с ним самая скуднейшая пища будет для нас богатейшим пиршеством, а смиренная хижина драго­ценнее великолепнейших чертогов.

ГЛАВА VI.

Об обращении с людьми всех состояний

в гражданском обществе.

О).

Начнем с врачей. Никакое состояние не может быть столько благодетельно для человечества, как состояние вра­ча, когда он исполняет свое назначение. Человек, рассмат­ривающий все сокровища природы и изыскивающий ее силы с тем, чтобы найти средства освободить человека - са­мое совершенное творение - от мучений, коими отягчена видимая телесная его часть, которые угнетают его душу, часто разрушают и его тело прежде, нежели успеют в нем развиться все силы; человек, коего не отвращают ни бедст­вия, ни мучения, ни болезнь; который не щадит своего по­коя, а иногда даже здоровья и жизни, чтобы только помогать страждущим собратьям своим; такой человек за­служивает уважение и искреннейшую благодарность. Он возвращает иногда многочисленному семейству его покро­вителя, благодетеля; спасает малолетним детям нежного от­ца и попечителя; благородного супруга с края гроба возвращает в объятия верной его супруги; словом; ни одно состояние не имеет столь благодетельного влияния на благо человечества, на счастье, спокойствие, на довольство граж­данина, как состояние врача. И сколько потребно к сему по­знаний! Правда, без дарований ни на каком поприще отличаться невозможно; однако же есть науки, в которых может довольно хорошо преуспеть даже простой здравый рассудок. Напротив того, великими врачами могут быть только проницательные умы. Впрочем, один гений не со­ставляет всего для выдающихся успехов по сей части; здесь необходимы прилежание и практика. Наконец, если рассу­дить, что познания, которые предполагает медицина со все­ми вспомогательными науками, суть самые возвышенные, самые естественные, самые первые основания познаний че­ловека, т.е. наука естества во всех его проявлениях, во всех возможных его действиях, во всех составных частях; его по­знаний относительно тела и души, твердых и жидких час­тей, составляющих его тело, то что может быть поучительнее, утешительнее и приятнее обхождения и по­мощи со стороны такого человека? Однако же есть между питомцами Эскулапа бесчисленное множество людей со­всем другого рода, коим докторское звание доставляет при­вилегию делать опыты своего невежества над бедными больными, которые тело страждущего почитают своею соб­ственностью или как бы сосудом, который они по произво­лению наполняют всякими сухими и жидкими материями, чтобы только заметить, какое действие произойдет при сме­шении различных СЬляных, кислых и спиритуозных ве­ществ, и таким образом расстраивают и разрушают тело больного. Другие же при всех основательных познаниях на­чисто лишены дара наблюдательности. Они смешивают признаки болезней; обманываются ложными показаниями больных; исследуют не столь хладнокровно, не столь глубо­ко, не столь прилежно; и предписывают средства, которые бы действительно помогали,- если бы мы имели ту болезнь, которую они в нас предполагают. Другие привязываются к системам, основываются на мнениях [авторитетов J, следу­ют моде и винят не собственное ослепление, а природу, ког­да их лекарство произведет совсем противное действие, нежели какого они по предубеждению своему ожидают. На­конец, иные из одного только корыстолюбия стараются про­должать страдания больного, чтобы тем более вместе с аптекарем получить из того выгоды. К которому бы из сих господ ни попал в руки, всегда можешь сделаться жертвою невежества, беспечности, упрямства или злонамеренности.

Однако же не так-то трудно даже простому человеку, который с небольшими сведениями о человеке соединяет опытность и некоторое знание, отличить грубого шарлата­на от искусного врача по одним их разговорам, вопросам и предписаниям; но гораздо труднее отличить между лучшими того, кому бы можно было вверить себя без опасности. По­сему в отношениях с врачами советую иметь в виду следую­щие правила:

Если ты будешь жить во всем умеренно, то всегда мо­жешь принимать лекаря как друга, а не как врачующего, который, впрочем, редко будет тебе нужен.

Примечай, что вредно и что полезно твоему сложению, что для тебя хорошо и что худо! Если ты будешь по сим за­мечаниям располагать свой образ жизни, то редко будешь отсылать деньги свои в аптеку.

Если ты хотя несколько сведущ в Физике, при этом сколько-нибудь читал Медицинские книги, понимаешь свой темперамент, знаешь, к каким какой человек наиболее предрасположен болезням, и какое производят они в нем действие, то в некоторых болезнях можно иногда быть само­му лекарем. Всякий человек, смотря по образу жизни, под­вержен бывает одному роду болезней более, нежели другому. Итак, если он старается узнать сию одну только часть Медицины, то очень странно было бы, если он не су­меет получить о ней понятия если не более, то, по крайней мере, столько же, сколько знает тот, кто должен обозреть целый ряд болезней различного рода.

Но если нужен тебе врач, и ты хочешь сыскать его в тол­пе, то обрати сначала внимание на то, имеет ли он, по край­ней мере, здравый рассудок; рассуждает ли о других предметах с ясностью, без всякого пристрастия и предрас­судка; скромен ли он, молчалив ли,привержен ли к своему искусству; имеет ли чувствительное, человеколюбивое сер­дце; отягощает ли он больных своих множеством разных ле­карств или употребляет простые средства, предоставляя, где это можно, действовать самой природе; не противоречит ли когда самому себе; не завидует ли своим товарищам и не охотнее ли помогает знатным и богатым, нежели низшим и бедным? Если во всех сих обстоятельствах найдешь себя удовлетворенным, то смело доверься такому врачу!

Но доверься такому врачу только одному и притом со­вершенно и без всякого сомнения! Не скрывай от него ни малейшего обстоятельства, которое может служить к тому, чтобы ознакомить его с состоянием и источником твоей бо­лезни! Здесь не должно быть места никаким безделицам, дурачествам, вздору и прихотям, которые могут привести его в заблуждение. С точностью и строгостью исполняй его предписания, чтобы он надежнее мог заключить, действи­тельное ли следствие употребленного тобою лекарства то, что ты чувствуешь! Посему не надобно во время болезнен­ного состояния употреблять каких-нибудь домашних ле­карств, сколько бы они безвредны не казались, или тайно советоваться с другим лекарем. Особенно не принимай в од­но и то же время двух таких господ явно. Следствия меди­цинских их споров будут для тебя смертным приговором. Никто из них не станет усердно стараться о твоем выздоров­лении; тело твое сделается полем сражения медицинских мнений; они станут с завистью добиваться чести тебя выле­чить, но по неудачи в сем общими усилиями отправят тебя на тот свет, чтобы после в том обвинять друг друга.

Щедро награждай того человека, который все силы употребляет на то, чтобы восстановить твое здоровье! Дай ему столько, сколько позволяет достаток твой; но если име­ешь причину думать, что он корыстолюбив, то определи ему известную ежегодную плату, несмотря на то, болен ты или здоров, чтобы он не имел никакой выгоды запасать тебя болезнями или проволочить твое излечение.

(2).

Посмотрим теперь на правоведов! В гражданском обще­стве, после естественных даров, после здравия души и тела, безопасное наслаждение собственностью есть самое священ­нейшее и драгоценнейшее. Итак, кто способствует тому, чтобы сие наслаждение было для нас более безопасным, тот, кого ни дружество, ни пристрастие, ни слабость, ни ласка­тельство, ни корыстолюбие, ни угрозы не могут совратить с пути справедливости; кто умеет проникать во все умыслы пронырства и убеждения, ясно усматривать неопределен­ность, двусмысленность и запутанность писаных законов и находить точку для установления истины, утверждения че­стности и справедливости; кто защищает невиновного, - тот подлинно достоин нашего уважения.

Но сказанное мною здесь вместе доказывает и то, сколь­ко требуется от того, кто является достойным судьей и бла­городным стряпчим. Весьма неблагоразумно судят те, кои думают, что для того, чтоб быть хорошим правоведом, мало потребно здравого рассудка, но нужно только память, на­вык и жестокое сердце; или, что правоведение ничто иное есть, как искусство дозволенным способом лишить людей денег и имущества. Правда, если под названием правоведа разумеют такого человека, который знает одно только свое Римское право, умеет только пронырствовать и знаком со всеми оборотами ябедничества, - в таком случае они правы; но такие правоведы бесчестят и себя, и почтенное звание свое.

Но, к сожалению, поступки столь многих судей и стряп­чих, равно как и самое учреждение правосудия во многих странах, часто подает повод делать сии жестокие упреки. Там посвящают себя правоведению по большей части не­благонамеренные люди, которые не соединяют с оным ни­каких других благородных познаний; столько гордятся сею громадой древних Римских законов, столь мало сообразных с нынешними временами, что всякого, кто не знает наи­зусть благородных Пандектов, почитают невеждой. Все мысли их сосредоточиваются в главной их книге, т.е. в со­брании прав. Сухой правовед в общежитии есть действи­тельно самое скучное творение, какое только можно себе представить. Будучи несведущими во всех прочих отноше­ниях человеческих, во всех других познаниях, относящихся к просвещению ума и образованию сердца, вступают они в должности. Их варварский слог, длинные паузы, умение за­путывать и усложнять самое простое и ясное дело, отврати­тельны и несносны для всякого, кто любит ясность и определенность. Если тебя и не постигло еще то несчастие, что дело твое досталось в руки какому-нибудь корыстолю­бивому, пристрастному, нерадивому или слабоумному судье, то довольно уже и того, когда твой или соперника твоего стряпчий есть человек бесчувственный, корыстолю­бивый, глупый или пронырливый, чтобы тяжбу, которую всякий другой благонамеренный человек мог бы решить в один час, продлит на несколько лет; целую комнату завалит актами и втрое больше издержит, нежели чего стоит сам предмет тяжбы; и, наконец, проиграв самое справедливое дело, увидишь неоспоримую свою собственность во владе­ниях другого. - Но, положим, что ни того, ни другого не случится, положим, что судьи и стряпчие - люди искусные и честные, однако же сам ход правосудия в некоторых стра­нах действительно таков, что надобно быть Мафусаилом, чтобы дожить до конца тяжбы. Там целые семейства разо­ряются и скитаются в бедности, между тем как бездельники и алчные стряпчие делят между собой их собственность. Там самые справедливые просьбы по недостатку какой-ни­будь пустой формы остаются без уважения или объявляются необоснованными. Бедный принужден бывает молчать, ког­да богатый его сосед лишает его отцовского наследства, если только пронырство находит средство исказить смысл како­го-нибудь древнего документа, или если только ущемляе­мый в правах не имеет достатка заплатить непомерные издержки за производство тяжбы. Дети и потомки принуж­дены иногда взирать спокойно, как имение их предков под предлогом числящихся за ними долгов в течение целых сто­летий остается в руках грабителей, между тем как ни они, ни кредиторы не получают от оного никакой пользы; если только сии грабители умеют представлять такие отчеты, ко­торые с соблюдением всех требований юридического крюч­котворства оформлены правильно. Там часто невинный должен бывает кончить жизнь свою на эшафоте потому, что судье не столько известен язык невинности, сколько оборо­ты ложного красноречия. Но что помогут все сии жалобы? и кто не знает сих разорительных ужасов?

Я не могу в сем случае дать лучшего совета, как только всячески стараться, чтобы не попасть в руки правосудия, как самому лично, так и с имением своим. Всевозможными мерами избегать надобно всякой тяжбы и лучше помирить­ся при самом даже надежном удостоверении в своем праве; лучше уступить половину того, что у нас оспаривает дру­гой, нежели вступить в тяжбу и потерять все.

Надобно содержать дела свои в таком порядке, распреде­лить все при жизни с такою ясностью, чтобы наследникам не оставалось ни малейшего поводу к судебному спору.

Но если несчастье вовлекло тебя в тяжбу, то старайся сыскать честного, бескорыстного и искусного стряпчего (правда, такого надобно будет еще поискать); сделай с ним условие, обещай ему гораздо большую плату, судя по крат­кости времени, в продолжении которого он кончит спорное дело. Не думай уже возвратить свою собственность и сред­ства, когда они перешли в руки стряпчих и кураторов, осо­бенно в таких странах, где господствуют древние обряды, т.е. медлительность и неосновательность в делопроизводст­ве.

Но ни коим образом не подкупай судей! Кто подкупает, тот почти такой же бездельник, как и тот, кто соглашается на подкуп.

Надобно вооружаться терпением во всех делах, которые имеешь с правоведами обыкновенного рода. Не должно употреблять стряпчего в таких делах, которые сами по себе просты и требуют скорого решения.

Соблюдай крайнюю осторожность на бумаге, в словах, обещаниях и суждениях, когда имеешь дело с правоведами: они привязываются к буквальности тобой сказанного или написанного. Юридическое доказательство не всегда есть доказательство здравого рассудка; юридическая истина иногда бывает несколько более, иногда несколько менее обыкновенной истины; юридическое выражение нередко значит совсем другое, нежели обыкновенное, и юридиче­ская воля часто бывает совсем противная тому, что мы на­зываем волей в общежитии.

(3) .

Теперь я приступаю к состоянию военному. Если бы в нынешних наших войнах сражались еще друг против друга, если бы искусство истреблять людей не было отработано столь методически и не сделалось столь механическим, если бы одна только личная храбрость решала участь войны, и солдат сражался бы только за свое отечество, для защиты своей собственности и свободы, то, конечно бы, не господст­вовал такой тон между сими людьми, каков ныне, когда от искусного воина требуются совсем другие познания, когда совершенно новые побуждения, т.е. подчиненность и слу­чайное понятие о чести заменили некоторым образом место прямой храбрости. Однако же, еще в первой половине про­шедшего (XVIII) столетия некоторая суровость, своевольст­во, пренебрежение всеми правилами нравственности и общежития были почти всеобщим характером военного че­ловека как высшего, так и низшего звания. Но в наши вре­мена, кажется, все сие переменилось. Во всех почти

Европейских государствах находятся между старыми и мо­лодыми воинами такие, которые познаниями своими во всех науках и художествах, особенно в тех, что непосредственно относятся к их званию, скромным и благородным своим по­ведением, строгою нравственностью, кротостью своего ха­рактера, полезным употреблением своих досугов к об­разованию ума и сердца заслуживают всеобщее уважение и любовь. Итак, я бы и вовсе не предлагал здесь каких-то осо­бенных правил об обращении с Офицерами, если бы не по­буждали меня к тому частью исключения, которые и здесь, также, впрочем, как и везде, встречаются, а частично неко­торые другие обстоятельства, которых не могу пройти мол­чанием. Впрочем, я коснусь сего в кратких токмо словах.

Кто, смотря по своему состоянию, возрасту или по своим правилам, не хочет терпеть насмешек или оскорблений и мстить за оное поединком, - тот хорошо поступает, если из­бегает всякого случая, в игре ли, на празднествах или дру­гих подобных собраниях связываться с необразованными людьми военного состояния; или если не в состоянии избе­жать таких случаев, то насколько это возможно должен вес­ти себя осторожно, вежливо и степенно. Впрочем, здесь очень много зависит от того, какое кто снискал уважение: прямодушного, постоянного, честного и благоразумного че­ловека обыкновенно уважают и щадят даже самые распут­ные и необразованные люди.

Но вообще в обращении с Офицерами я советую соблю­дать осторожность в словах и поступках. Предрассудок о ху­до понимаемой чести, господствующий в большей части армий, особенно во французской, который, с другой сторо­ны, во многих отношениях может также иметь свою пользу, заставляет офицера не оставлять и малейшего двусмыслен­ного словца без того, чтобы потребовать от вас удовлетворе­ния поединком. Часто выражение, в общежитейском смысле позволительное,для офицера имеет смысл обидный. Можно, например, сказать: "Однако же вы не так-то хорошо по­ступили", но нельзя сказать: "Вы поступили худо", хотя то, что не хорошо, по необходимости должно быть худо. Итак, если вы хотите обращаться с людьми, живущими под влия­нием сих законов, то надобно знать и сей условный язык.

Что в присутствии офицера никогда ничего, даже малей­шего, в прсдосуждение военного состояния говорить не дол­жно, само собой разумеется; тем более, что действительно нужно, чтобы солдат считал свое состояние первым и важ­нейшим в свете. Иначе, что же его может побудить посвя­тить себя столь трудному и опасному поприщу, если не внушения чести и славы? Наконец, военным людям можно понравиться свободным, простосердечным, смелым и со скромною веселостью соединенным обращением, что дол­жен знать тот, кто хочет жить между людьми сего класса.

(4) .

Может быть, ни одно состояние не имеет столько выгод, как купеческое, если только купец не с пустыми руками вступает в оное; если счастье не слишком ему не благопри­ятствует; если он успел не много нажить; если производит предприятия свои с надлежащим благоразумием; если в спекуляциях своих соблюдает благоразумную осмотритель­ность. Никакое состояние не пользуется такою счастливою свободой, как сие. Никакое состояние никогда не имело не­посредственно столь сильного и важного влияния на нравст­венность, образование и роскошь, как купеческое. Если купечество посредством сношений, каковые имеет оно меж­ду отдаленными и разнообразными народами, способствует к преобразованию целых народов и ознакомлению нас с ду­шевными и телесными потребностями, с науками, прихотя­ми, болезнями, сокровищами и нравами, которые без того, может быть, никогда или по крайней мере гораздо позже до нас дошли; то неоспоримо, что если бы в большом Государ­стве проницательнейшие умы между купцами согласились бы действовать по непременным правилам какой-либо сис­темы, то от них бы зависело то, какое дать направление уму и воле своему отечеству. Но, к счастью для нашей свободы, частью нет между ними столько дальновидных и к обшир­ным планам способных людей, частью же совершенно раз­личный их интерес столько друг от друга отдаляет, что они не в состоянии соединиться для подобных намерений; таким образом, хотя нельзя отрицать влияния, которое имеет торговля на нравы и просвещение, однако же оно произво­дится не столь методически, но все же идет своим путем со­образно времени. Впрочем, легко понять можно, что самый идеал представленного мною великого купца показывает человека с образованным, дальновидным и много объемлю­щим умом, и если действия его направлены ко благу народ­ному, то еще и человека с благородными и высокими знаниями. И действительно, есть в сем состоянии такие лю­ди, которые на другом месте могли бы почесться величай­шими людьми своего времени. Я сам знаю некоторых купцов сего рода, но так как в обращении с людьми благора­зумными и добрыми никакие не нужны правила, то я стану здесь говорить только о том, как вести себя должно с купца­ми обыкновенного рода. Сии люди с самого детства приуча­ются все свое внимание обращать на деньги и ни к чему другому не имеют чувства, как только к богатству и бары­шам, так что и о достоинстве человека всегда почти судят по его имению. У них человек хороший значит то же, что чело­век богатый. К сему присоединяется еще иногда какое-то хвастовство, страсть превзойти других себе подобных в рос­коши, чтобы показать, что его дела надежны. Но так как они с сею наклонностью всегда соединяют бережливость и алчность, а между тем в домах своих, если того не примеча­ют, живут крайне ограниченно и скудно и во многом себе отказывают, то сим обнаруживается противоположность между нищетой и блеском, между скупостью и роскошью, между невежеством и прихотями, противоположность, ко­торая вызывает сожаление; и сколько, впрочем, купцы не сметливы, однако же они большею частью не могут своих угощений распорядить так, чтобы оные при малых издерж­ках были приличны и блистательны.

Если хочешь быть уважаем сими людьми, то тебе надоб­но по крайней мере прослыть, что твои обстоятельства не в худом состоянии. Благосостояние производит на них самое лучшее впечатление. Если же ты впал в бедность, то при всех твоих превосходных качествах ума и сердца будешь ими пренебрегаем, без уважения того, сам ли ты тому при­чиной или какой-нибудь несчастный случай.

Если хочешь побудить такого человека к благотвори­тельности или к какому-нибудь великодушному поступку, в таком случае надобно польстить его тщеславию, чтобы сделать известным в публике, сколько сей великий дом уде­ляет на подаяние бедным, или внушить ему, что его награ­дит Небо за сие подаяние стократно; тогда он сделается набожным ростовщиком.

Знатные купцы, если играют, то обыкновенно играют на большие деньги. Они считают игру как всякий спекуляци- онный торг и в таком случае играют со всем искусством и вниманием. Посему надобно остерегаться, не разумея игры или ежели играете для одного только времяпрепровожде­ния, вступать в игру с такими людьми.

Находясь в их кругу, никогда не напирай на знатность и породу, особенно если ты сам беден, в противном случае подвергнешься оскорбительным унижениям.

Впрочем, в некоторых купеческих домах принимают ле­стно человека, обвешенного орденами, но сие бывает боль­шей частью из хвастовства, чтобы показать, что и знатные люди пользуются их гостеприимством, и что они имеют свя­зи с двором и знатнейшими фамилиями.

Ученого и художника также мало здесь уважают и разве только опять же из хвастовства оказывают ему некоторое отличие. Никогда, впрочем, не ожидай, чтобы справедливо оценили его достоинство.

Поелику безопасность в торговле зависит от точности в платежах и от доверия, то посему дай знать о себе купцам, что ты строго держишь слово и исправно платишь, и они станут уважать тебя гораздо более, нежели другого, гораздо более богатого человека.

Кто хочет покупать дешево, тот пусть покупает за на­личные деньги. Вот правило самое известное. В сем случае можно по своей воле избирать купца и товар.

Ежели имеете причину быть довольными поступками человека, с которым ведете торговые отношения, то без нужды не меняйте партнера, не бегайте от одного купца к другому. Можно надежнее покупать у тех людей, которые нас знают, которые дорожат нашим доверием, но также и они в случае нужды охотнее нам доверяют, не завышая по­сему цены на товары.

Не должно излишне обременять разносчиков и застав­лять их тратить время из той малой прибыли, которую они получают от мелочной своей нам продажи. Сие особенно свойственно женщинам, которые иногда заставляют разби­рать товар на большую сумму, чтобы после долговременно­го осмотра и разбора купить на грош или даже вовсе не купить ничего, сославшись на то, что товар неподходящий.

Мелкие купцы, а в малых городах лавочники, имеют дурное обыкновение просить за товар свой гораздо больше, нежели за сколько отдать оный намерены. Другие с при­творным прямодушием и чистосердечием уверяют, что они просят за товар крайне малую цену и не могут уступить ни гроша, и таким образом часто выманивают цену, вдвое большую, нежели того вещь действительно стоит. Первых легко можно было бы от сей ухватки отучить, если бы знат­ные в городах согласились ничего не покупать у сих без­дельников. Сие обыкновение безрассудно и вредно прежде всего для них самих. Им удается так обманывать разве только некоторых иностранцев и таких, которые цены това­рам не знают; напротив того, у других теряют они доверие; и если кто уловки их уже знает, то обыкновенно дает им только половину требуемой цены. Впрочем, покупатель всегда должен быть осторожен и неблагоразумно было бы заключать довольно важный торг, не узнав наперед истин­ной цены вещей, которые купить намереваемся. Известно, какую предосторожность соблюдать должно в покупке ло­шадей. В отношении сего предмета вкрался предрассудок, что родители и дети, родственники и друзья, господа и слу­ги не считают грехом обманывать друг друга.

(5) .

Гг. книгопродавцы заслуживали бы особую главу. В оной бы можно было наговорить множество справедливого к чес­ти тех из них, которые занимаются сим промыслом не как еврейским ремеслом, мало заботясь о том, какие они печа­тают и продают книги, лишь бы только покупала их публи­ка; которые не равнодушно смотрят на то, если они способствуют к распространению худого, ложного вкуса и вредных правил, но имеют целью истину, образование и просвещение; которые воодушевляют в неизвестности скрывающиеся дарования, извлекают их из небытия, при­водят в деятельное состояние и великодушно поддержива­ют; которые ежедневное их обхождение с учеными и книгами на то употребляют, чтобы самим приобрести по­знания, образовать свой ум и сделаться достойными людь­ми; между тем как другой, через алчные руки коего в течение, может быть, целого полустолетия проходили пре­восходнейшие сочинения, при всем том так и остался неве­жественным и глупым (исключая то, что относится до уловок лихоимства); который все рукописи и новые книги оценивает и покупает по величине, заглавию и судя по то­му, как предполагает он, что руководимая худым вкусом публика оные разберет; который человека с дарованиями считает поденщиком и платит ему как простому работнику; который, стараясь воспользоваться ограниченным домаш­ним положением бедного сочинителя, вынуждает такое со­чинение, которое требовало напряжения всех сил и дарова­ния, и от которого он мог бы получить великую прибыль, отдать за бесценок; который, как скоро представляют ему какое-нибудь сочинение, презрительную делает ужимку и покачивает головой, чтобы тем дешевле оное выманить; ко­торый через перепечатывание чужих сочинений похищает чужую собственность. Наконец, я бы мог предложить пра­вила, как сочинителям обходиться с книгопродавцами сего рода, чтобы не быть их рабами; как можно заставить их уважать себя, и какой вид должно давать произведениям своего ума, чтобы их покупали сии люди. Но это некоторым образом составляет тайну, которую между нами, учеными, можно передавать только изустно, и которой нельзя вверить читателю.

Еще остается сделать одно замечание. Кто хочет заслу­жить благоволение книгопродавцев, особенно в небольших городах, тот пусть сколько можно менее ссужает книгами других и никогда не заводит кабинетов для чтения. Иначе нельзя на бедных книгопродавцев и роптать, что они пере­печатыванием чужих сочинений, разными уловками и скудной платой авторам стараются вознаградить себя, выиг­рывая таким образом у автора, публики и своих товарищей, когда между двадцатью особами едва ли один покупает кни­гу, а прочие читают даром.

(6) .

Когда в первой части сего сочинения говорено было об обращении с благодетелями, я упомянул также о поступках в отношении учителей. Под сим классом я, однако же, не разумею так называемых maitres, т.е. учителей, преподаю­щих уроки в языках и художествах по часам. Итак, скажу нечто о них в сем месте. Действительно, весьма скучное за­нятие для сыскания себе пропитания - целый день во вся­кую погоду бегать из дому в дом и без всякого отбора уча­щихся твердить им одни и те же правила искусства или язы­ка тысячу раз. Если между сими учителями сыщется еще такой, который, несмотря на все сии ужасные трудности, более заботится об успехах своих учеников, нежели о собст­венной прибыли, который действительно старается о том, как бы обучить своему искусству легче, основательнее и яс­нее, - такой человек достоин уважения, как и всякий дру­гой, впрочем, способствующий к нашему образованию. На­добно ему доверять. Не должно думать о том, как бы прове­сти только назначенный час, но всегда основательно готовиться и повторять выученное, чтобы он трудную свою должность не исправлял с огорчением. Но часто между сими господами встречаются очень дурные. Люди без воспитания и нравственности, которые обо всем том, что они преподают другим, и сами даже не имеют ясного понятия, а еще менее имеют способности возбудить сии понятия в других людях. Если сии люди занимаются с детьми, то все заставляют их вытверживать наизусть, чем они невнимательных родите­лей при случае могут обмануть, которые обыкновенно об успехах своих чад имеют преувеличенное представление, а между тем учитель рад, коща счастливо прошел условлен­ный час; люди, которые, чтобы только убивать время, рас­сказывают городские сплетни, из дома в дом переносят вести или даже отправляют еще некое постыдное ремесло; служат любовною почтой. Я не могу дать попечительному отцу и всякому другому, кому вверено воспитание детей, иного наставления по отношению к худым сего рода учите­лям, кроме того, чтобы сколько возможно стараться всегда самим быть при уроках таких учителей, кои не коротко им известны. Особенно я советую соблюдать сии правила в от­ношении учителей музыки. Большая часть музыкантов суть люди легкомысленные, сладострастные. Музыка же возбуж­дает чувства, но чувства темные, которые гораздо чаще рас­полагают нас к сладострастью, нежели к высоким добродетелям; более занимает воображение, нежели разум. Посему-то между виртуозами столько и развращенных и глупых людей. Однако же, сие совсем не относится до слав­ных композиторов. Я говорю только о практических музы­кантах.

(7).

Честный, трудолюбивый и искусный ремесленник или художник есть полезнейшая особа в государстве, и мы мало делаем чести нашим нравам, что столь низко ценим сие со­стояние. Какое преимущество имеет праздный царедворец или богатый тунеядец, который за деньги купил себе титул и чин; какое преимущество имеют сии люди пред прилеж­ным ремесленником, который пропитание свое снискал по­зволительным образом работой рук своих? Сие состояние удовлетворяет нашим первым и естественным потребно­стям. Без него мы пищу и одежду и все, что только относит­ся до удобств жизни, должны были бы изготовлять собственными руками; и если художник или ремесленник возвышается искусством рук своих, открытием чего-нибудь нового или совершенствованием старого, то он заслуживает особого уважения. Сверх того, между ними встречаются до­вольно проницательные люди, которые гораздо свободнее от предрассудков, нежели многие другие, которые ученостью и страстью к системам заглушили ростки здравомыслия.

Итак, должно уважать честного и трудолюбивого ремес­ленника и обращаться с ним вежливо. Не должно оставлять его без нужды, пока мы довольны его работой, исправно­стью и ценами, и обращаться к другому. Не должно возбуж­дать между сими людьми ремесленнической зависти. При разных других обстоятельствах всегда должно предпочитать ремесленника-соседа тому, который живет в отдалении. На­добно всегда платить им исправно и наличностью и ничего у него не выторговывать, что по справедливости им принадле­жит. Неизвинителен поступок многих знатных и даже са­мых богатых людей, которые при всей их роскоши удерживают плату ремесленникам. Они могут в один вечер проиграть тысячи талеров и из одного только честолюбия расплачиваются полностью; напротив того, бедный их са­пожник, из-за каких-нибудь десяти талеров, в которых со­стоит, может быть, более половины собственных его издержек, принужден ходить целый год и получать отказы от грубого дворецкого. Все это иного честного и зажиточно­го ремесленника приводит в расстройство и даже принужда­ет сделаться обманщиком.

Но есть между ремесленниками дурная привычка обма­нывать. Они обещают то, что не могут да и не хотят выпол­нить, берут работы более, нежели сколько в состоянии даже при самом усиленном прилежании выполнить к обещанно­му времени. Не худо бы и здесь поступить также, как я вы­ше сего советовал в отношении мелких купцов, т.е. не худо бы было, если бы знатные люди в каком-нибудь городе со­гласились не давать работы такому обманщику. Что касает­ся до меня, то я всегда условливаюсь с ремесленниками, по моему заказу работающими, что в ту же минуту их остав­лю, как скоро они не сдержат своего обещания. В их присут­ствии я по большей части записываю тот час, в который они обещают доставить мне работу; если сей час наступил, и их еще нет с работой, то с утра до ночи я не даю им покоя. Бла­годаря этому, а особенно, если при доставлении работы рас­плачиваешься наличностью, можно достигнуть того, что гораздо реже будешь обманут.

(8).

Сказанное мною об обращении с купцами напоминает мне, что я при сем случае должен коснуться и евреев, как прирожденных купцов. Итак, скажу несколько слов о сем предмете.

В Америке очень много таких евреев, которые по своим нравам и обыкновениям сходны с Христианами и соединя­ются с Христианскими фамилиями взаимными браками. В Голландии и некоторых городах Германии, особенно в Бер­лине, род жизни многих еврейских фамилий, равно как и других иноверцев, ничем почти не отличается от господст­вующего образа жизни. Здесь, между прочим, заключается одна из причин, почему характер сего народа имеет столько невыгодных свойств. К сожалению, образованность боль­шей части евреев простирается не так-то далеко; она, собст­венно, состоит только в том, что они простоту и строгость своих нравов "разбавляют" нашими пороками и дурачества­ми. Еврейский вертопрах, развратник или вольнодумец иг­рает роль по большей части очень незанимательную. Впро­чем, всем уже известно, что самое неизвинительное презре­ние, которое оказывают евреям; притеснения, которые вы­нуждены они терпеть в большей части государств; невоз­можность другим образом сыскать себе пропитание, как только через лихоимство, - известно, говорю я, что все не­мало способствуют к тому, что они имеют худую нравствен­ность и склонны к подлости и обманам. Однако же, несмот­ря на все сии обстоятельства, есть между ними люди благо­родные, доброжелательные и великодушные. Впрочем, мы рассматриваем здесь евреев не в таком виде, в каковом бы они при других обстоятельствах быть могли или каковы не­которые из них; но мы должны смотреть на народный их характер, который большая часть из них сохранила.

Они неутомимы в том случае, когда дело идет о прибы­ли, и через связи свои и сношения во всех странах легко приводят в действие то, что другим кажется почти невоз­можным. Посему их с пользой можно употреблять часто в самых важнейших делах; только хорошо должно им пла­тить за их услуги.

Они молчаливы, где требует сего собственная их польза, осмотрительны, иногда слишком робки, но за деньги готовы отважиться на все трудности; лукавы, остры, оригинальны в выдумках, непревзойденные льстецы и, следовательно, на­ходят средство, не будучи заметны, доставить себе влияние в больших домах и производить то, чего без них достигнуть было бы трудно.

Они недоверчивы; но если мы успели однажды удостове­рить их в точности платежа и ненарушимости своего обеща­ния; если они, имея часто с нами дело, знают, что наши обстоятельства не в расстройстве, то можно и у них найти помощь, когда все прочие лихоимцы нас оставляют.

Но если ты дурной хозяин, или если имущество твое на­ходится в сомнительном положении, то никто скорее сего не заметит, как еврей. Не надейся тогда, чтобы он ссудил тебя деньгами; если же он по своим расчетам сие и сделает, то на таких условиях и за столь чрезмерные проценты, что поло­жение твое сделается еще несчастнее.

Для еврея чрезвычайно трудно расстаться с деньгами. Если кто у сих людей просит взаймы денег, не будучи им коротко знаком, то они назначают другой день. А в это вре­мя выведывают у ремесленников, соседей и других людей о самых мельчайших обстоятельствах будущего их должника. Ежели сей в назначенное время приходит, еврей не сказы­вается дома или вновь откладывает платеж на несколько недель, дней или часов. И если на лице твоем появляются хотя бы малейшие следы замешательства, касающиеся тво­их обстоятельств, или если покажешь радость о той помо­щи, которую ты ждешь от него, в таком случае еврей не захочет расстаться со своими деньгами, хотя бы он и начал уже отсчитывать оные. Известно, что он даст самые легкие деньги. На все это должен обращать внимание тот, кто по­падается в сии обстоятельства.

В торговле с обыкновенными евреями я советую откры­вать или глаза, или кошелек. Очень естественно, что Хри­стианин не должен полагаться на их совесть и уверения. Они продадут тебе мед за золото, три аршина за четыре, старые вещи за новые, фальшивую монету за настоящую, если ты сего не понимаешь.

Если хочешь продать еврею старое платье или что-ни­будь другое, то старайся тотчас согласиться с первым, кото­рый дает хотя бы посредственную только цену! Если ты его отпустишь, не согласившись на его цену, то разнесется слух по всей еврейской общине, что у тебя есть нечто на продажу и что не должно мешать в покупке какому-нибудь Менделю или Иосифу, в таких случаях они твердо друг друга поддер­живают. Все чужестранные и домашние евреи обступят тог­да дом твой, но всякий позже пришедший всегда будет давать меньшую цену, нежели ту, которую давал прежний, пока ты, наконец, или опять сыщешь первого, который, од­нако, прежнюю сумму свою уже несколько уменьшит, или пока ты, наскучивши своим товаром, отдашь его за полцены другому, который верно перепродаст оный первому. Хотя обыкновенный еврей в покупке и даст тебе ту цену, кото­рую ты изначально требуешь, однако, не торопись отдавать ему товар свой! Иначе он отступится, думая, что или можно бы купить оный еще дешевле, или что в том скрывается ка­кой-нибудь обман.

Если мы с каким-нибудь евреем-разносчиком в покупке уже совершенно и сговорились, то он еще таки покусится нас обмануть. Он обыкновенно скажет, что не имеет у себя наличных денег, но оставит вам на короткое времй часы или что-нибудь в залог. Он знает, что сие предложение редко принимают. Если же ему сделают в сем доверие и отдадут купленный товар , то он таскается с оным по всему городу, предлагает на продажу и, наконец, приносит назад и просит уступки в цене, говоря, что он ошибся, решившись слишком поспешно, или он вовсе не возвращается, и нередко очень долго надобно таскаться к нему за платой. Они охотно так­же соглашаются давать товары вместо денег, потому что с наличными деньгами предпочитают не расставаться. Впро­чем, сей народ во всем имеет что-то характерное. Я говорю о большей части Из них, а не о тех, которые приняли обык­новения Христианские. Послушайте, например, музыку в их храме, посмотрите'на их танцы, разберите их уборы, ко­ими украшают дома свой богатые старые евреи! Вы замети­те, что они всегда что-нибудь заимствуют от столбов храма Соломонова, от украшений ковчега и пр.

В большей части Немецких провинций крестьянин жи­вет в таком притеснении и рабстве, которое часто бывает непереносимее самого невольничества в других странах. За­давленные налогами, определенные к труднейшим работам, вздыхая под игом жестокосердных управителей, они никог­да не наслаждаются своею жизнью, не имеют даже тени свободы, ни безопасной собственности и работают не для себя и своего семейства, но только для тиранов своих.

Кому провидение даровало способы облегчать состояние сего столь угнетенного и между тем столь важного и полез­ного класса людей, ах! какое сладостное вкусит тот удо­вольствие, если распространит радость в сельских хижинах и заставит детей и внучат благословлять имя благодетеля.

Правда, есть крестьяне столь упрямые, сварливые и бес­стыдные, что малейшее благодеяние ставят обязанностью, никогда не бывают довольные, всегда ропщут, всегда хотят иметь более, нежели сколько им позволить можно; но не са­ми ли мы тому виной, что обращаясь с ними всегда неблаго­родно и пренебрегая их воспитанием, поселяем в них низкие чувствования. Разве нет середины между крайним снисхождением и деспотическою строгостью и жестоко­стью? Я не требую того, чтобы владетель или помещик от­казался от права употреблять крестьян своих к подлежащим им работам, но он не должен для какого-ни­будь грубого своего удовольствия, например, для охоты и травли, заставлять крестьянина с голодным брюхом бегать по лесам в жестокую стужу, между тем как сам он дома ну­жен для прокормления своего семейства. Я не требую, что­бы он дарил ему должный оброк; но он должен иметь снисхождение к его обстоятельствам, не оставлять без вни­мания постигшие его несчастья и стараться о том, чтобы уп­равители собирали оброк в то время, когда бедному поселянину легче расплатиться наличностью, не отдаваясь совершенно во власть какому-нибудь ростовщику или дру­гому злонамеренному человеку.

Сколько говорено об исправлении сельских училищ и о просвещении поселян! Пусть же обстоятельнее рассудят, какое просвещение прилично для поселянина, особенно низкого состояния. Приятно и полезно бы было, если бы старались побуждать крестьян более примерами, нежели

толкованиями, оставлять многие наследственные предрас­судки в земледелии и домашнем хозяйстве; вообще, если бы посредством приличного школьного наставления стараться истребить глупые мечты, суеверие, верования в духов и то­му подобное; если бы обучали крестьян чтению, письму и счислению. Напротив того, вовсе некстати (сколько бы, впрочем, несправедливо и жестоко ни было подавлять есте­ственные успехи такого просвещения) знакомить их со вся­кими книгами, Историями и баснями; приучать их к идеалам, открывать им бедное их состояние, пока не име­ешь твердого намерения исправить оное; заставлять их из­лишним просвещением роптать на свое положение; делать философами, вопиющими на неравномерное разделение да­ров счастья; придавать их нравам гибкость и утонченную учтивость. Между тем и без сей посторонней помощи встре­чаются между старыми поселянами люди с неподдельным вкусом, здравым и чистым рассудком и столь твердым ха­рактером, что могли бы пристыдить многих высоко ученых господ. Вообще надобно вести себя с крестьянами откровен­но, честно, степенно, оказывать благорасположение, не болтать без разбору и всегда казаться по отношению к ним в ровном расположении. Поступая таким образом, можно снискать у них уважение, доверие и великую над ними си­лу.

О сельских дворянах и других особах высшего состояния, живущих в деревнях, отчасти то же самое сказать можно. Если не станешь принимать городского тона, воздержишься от пустых комплиментов, будешь участвовать в их сельских забавах, попечениях и других делах, оставишь всякую при­нужденность, не унижаясь, впрочем, до простонародного поведения и пр., то тебя с удовольствием примут как гостя, соседа, друга и пр.

ГЛАВА VII.

Об обращении с людьми всякого рода жизни

и промысла.

О).

Во-первых, о так называемых бродягах (aventuries). Я не говорю здесь о собственно обманщиках и бездельниках (о них я буду говорить ниже), но о таких бродягах, которые, если только часто ссорились с фортуной, что, наконец, при­выкают ко всем ее изменениям, что всегда слепо отважива­ются на все. Они живут без определенного плана на следую­щий день; без всякой надежды предпринимав все то, что только в ту минуту кажется выгодным. Жениться на бога­той вдове, добиться пенсии, места при каком-нибудь дворе и пр. - это их дело. Они меняют веру, делаются дворянами, преобразуются как часто им вздумается, лишь бы только могли достигнуть предполагаемой цели. Чего не могут они достигнуть, выдавая себя дворянами, того ищут в лице Мар­кизов, Аббатов, офицеров. Между небом и землею нет ни одной части, нет ни одного Департамента, в котором бы они не были готовы вступить управляющими делами; нет ни од­ной науки, О которой бы они не болтали с такой самонаде­янностью, которая иногда изумляет самого ученого. С удивительною ловкостью, искусством, которому и достой­ный даже человек отчасти у них учиться должен, достигают они того, на что не отваживается простирать своего жела­ния самый честный и благоразумный человек. Без глубоко­го познания человечества они имеют именно то, посредством чего в здешнем свете торжествуют над самою мудростью, т.е. espirit de conduite. Если предприятие их и не удается, то они и тогда не теряют присутствия духа. Весь свет - их отечество. Добродушный народ, которого кочую­щая жизнь приучила равнодушно чувствовать удовольствия и терпеливо сносить страдания! Если они где сыграют роль свою, то убираются оттуда с такой поспешностью, с какою едва ли оставляет нас приятный утренний сон.

Как собеседников сих людей презирать не должно. Они столько видели и столько испытали, что обращение их для всякого знатока человечества не может быть не заниматель­но. При этом, если они незлонамеренны, то можно найти в них добродушие, услужливость и угождения в высокой сте­пени. Однако тесной, дружеской связи заводить с ними не советую! Не должно слишком с ними сходиться и пользо­ваться их услугами в важных делах. Отчасти сие предосуди­тельно для собственной нашей чести; к тому же мало можно надеяться истинного пособия от их легкомыслия и бесхарак­терности. Притом они не слишком бывают разборчивы в вы­боре средств, которые употребляют для достижения цели.

Не уличай бродягу, даже злонамеренного, если встре­тишь его где-нибудь под вымышленным именем, в неизве­стном виде, с самовольно присвоенным титулом и с ложными знаками отличия, если нет к тому важных при­чин, или если не обязывает к тому тебя должность; при этом не всегда можно в том иметь удачу. Ибо бесстыдство его может быть найдет средство всю неприятность сей сцены обратить на тебя самого. Однако же, иногда полезно дать заметить такому господину наедине, что он нам знаком и что в нашей власти снять с него личину, но что его щадят. В таком случае, может быть, страх быть открытым удержит его от худых намерений. Впрочем, между сими бродягами есть крайне опасные люди: лазутчики, соблазнители, ябед­ники, воры и бездельники всякого рода. Для сих людей не только должна быть затворена дверь всякого честного чело­века, но и самые владетельные особы хорошо бы сделали, если бы менее вступали в связи с такими людьми, у коих всегда карманы наполнены планами и проектами к усовер­шенствованию земледелия, к распространению торговли, к украшению их столиц, которые честных чиновников вытес­няют и делают их ненужными, набивают свой карман за счет государства; правда, они редко могут долгое время иг­рать свою роль; но, хотя со стыдом и бесчестием отходят, оставляя по большей части величайшее несчастье, которого исправить не можно, при всем том находят другого слабого владетеля, с которым снова начинают свои операции. В та­ких случаях всяк обязан явно сорвать личину со злодея. Впрочем, к сему приступить должно не прежде, как тогда, когда имеешь против него веские доказательства, ибо такие люди имеют дарование представлять свое дело с таких сто­рон, что нападение на них бывает слишком отважно, если оно без надежного вооружения.

(3) .

Между всеми бродягами, по моему мнению, люди, про­мышляющие игрою, более всего достойны презрения. Гово­ря теперь о них, я буду иметь случай сказать нечто об игре вообще, а потом, как вести себя при оной.

Никакая страсть не может столь увлечь далеко, ничто не может ввергнуть в столь жестокое несчастье молодого чело-

века, супруга и целое семейство, ничто не может запутать человека в такой ряд преступлений и пороков, как гнусная страсть к игре. Она возбуждает и питает все неблагородные чувства: корыстолюбие, зависть, ненависть, гнев, зложела- тельство, ложь и надежду на слепое счастие; она может до­вести до обмана, ссоры, смертоубийства, подлости, отчаяния и убивает самым безответственным образом золо­тое время. Богатый безрассуден, когда отваживает деньги свои на столь неизвестные расчеты; а кто не имеет лишнего, должен играть осторожно, не должен надеяться на перемену счастья, но при первом неблагоприятном случае оставить игру; в противном случае должен ожидать того, что он впос­ледствии из бедного сделается нищим. Впрочем, безрассуд­ность первых еще гораздо более, нежели последних. Редко игрок умирает богатым человеком. Итак, кто сим гнусным средством приобрел имение и после сего игры не оставляет, тот поступает еще неблагоразумнее.

Остерегайся входить в игру с такими людьми, для коих игра составляет ремесло, если дорожишь своими деньгами. Ни в чем никому из них не верь! Немногие исключения в пользу некоторых честных промышляющих игроков не за­служивают и того, чтобы здесь приводить их; и кто посвя­щает себя сей презрительной жизни, тот пусть не огорчается, коща ему приписывают дух той партии, к кото­рой он принадлежит.

Избегай всех азартных игр! Играть на низкую цену крайне скучно, а отваживать большие деньги безрассудно. Благоразумный человек презирает всякое занятие, в кото­ром ум и сердце принуждены дремать; и стоит быть только самым посредственным арифметиком, чтобы рассчитать, что при таких играх вероятность всегда бывает против нас. Но если мы не хотим принять никакой вероятности, то ус­пех будет только делом удачи; а кто бы захотел зависеть от удачи?

От так называемых общественных (групповых) игр или должно также отказываться, или наперед надобно хорошо узнать оные, а уже потом играть с равным вниманием, ка­кая бы цена ни была. Научись во время игр также быть скромным, не отваживайся безрассудно! Не причиняй неу­довольствия и скуки прочим игрокам своим невниманием к игре и неискушенностью в оной! Не сердись, когда придут к тебе худые карты, или когда проиграешь! Кто не хочет по-

терять денег в игре, тот пусть играет только в жмурки. Не играй с такою несносною медлительностью, чтобы вывести из терпения всех своих товарищей! Не ссорься, когда това­рищ твой сделал какую-нибудь ошибку! Не показывай яв­ной радости, когда выигрываешь! Это для того, кто проиграл, гораздо чувствительнее, нежели сам проигрыш. Никого не принуждай к игре, если он не охотник до игры или играет неудачно! Сие случается обыкновенно с теми людьми, которые стараются заполнить партию.

Но сия материя едва ли стоит столь длинного рассужде­ния. Обратимся к другим предметам!

(4) .

Между бродягами нашего времени играют довольно зна­чительную роль духовидцы, алхимики и другие подобные обманщики. Верование сверхъестественным действиям и явлениям очень легко распространяется. Чувствуя недоста­ток во всех наших философических схемах и теориях, пока ум наш заключен в пределах земного пространства, и желая освободиться из пределов сей ограниченности, по-видимо­му, естественно человеку выводить из случайных событий такие следствия, которые для него приятны, действия, кото­рые теоретически, по умствованию, вывести из сих событий никак не можно. Посему-то, чтобы иметь большее количе­ство таких событий, склонны мы всякую сказку считать ис­тиною, всякую мечту действительностью, чтобы тем самым придать более весу своему верованию. К какой бы то цели, ко нравственному ли, умственному или политическому зло­употреблению сие ни клонилось, всегда стараться должно вооружать себя осторожностью.

Хотя я не могу совершенно увериться, чтобы все бродяги сего рода имели одинаковую побудительную причину, и чтобы всякий из сих затейщиков имел намерение все свои предприятия направлять к одной и той же цели, однако же мы много одолжены теми, которые предостерегают нас от таких затейщиков, и, по крайней мерс показывают, до чего бы это довести могло. Чтобы не повторять того, о чем уже столько раз было говорено, и всегда еще говорят, предложу я здесь следующие предостерегающие правила, относящие­ся к обращению с людьми сего рода.

Какая нужда до того, можно ли видеть духов и делать золото, или нет? Не отрицай того, чему противного ясно до­казать не можешь! Ибо доказательства, основывающиеся на посылках и выводимые только сообразно постановленным правилам, могут удостоверить токмо того, кто хочет быть в том удостоверенным; но не должно основывать на одной только возможности вещи заключение о ее действительно­сти и на метафизических положениях о нравственных по­ступках.

. Итак, показывай в словах и поступках своих более жару к настоящей и полезной действительности, нежели к умст­венным бредням; в таком случае Гг.Мйстики не легко могут подружиться с тобою.

Но если кто нападет на такого затейщика и захочет ко­роче узнать его самого и его систему, в таком случае не дол­жно слишком поспешно обнаруживать свое любопытство и недоверчивость, иначе он скоро заметит, что с нами нечего и начинать, и что мы неспособны для его премудрости. Он не познакомит нас с своими таинствами, не допустит к свое­му мистическому наставлению, и мы лишимся выгоды уз­нать сами и сообщить друзьям своим самую сущность его таинства, не считая того, что действительно неприлично для благоразумного человека принять или отвергнуть ка­кую-либо сторону прежде, нежели исследует оную с хлад­нокровием, особенно если дело идет о том, чего долгое время не может постигнуть самый мудрейший человек.

Если думаешь, что обман совершенно открыт, в таком случае, чтобы обратить фанатика, не должно прибегать к насмешкам и ругательствам; надобно поступать в сем слу­чае осторожно; и поелику чувства гораздо легче могут обма­нуться, нежели разум, посему прежде, нежели приступить к объявлению и исследованию самого дела, должно потребо­вать, чтобы сколько можно подробнее объяснили нам самую теорию, на которой все сие основывается. Но в сем случае не надобно полагаться на гиероглифический язык, а должно требовать, чтобы объяснили вещь определенными и удобо­понятными словами того языка, на котором производится объяснение. Правда, может быть, в наречии сих людей мно­го замечается непонятного; но для нас только то может иметь достоинство, что мы понимаем. Пусть кто хочет счи- , тает простой какой-нибудь камень за алмаз; но если ты не] такой же знаток в драгоценных камнях, то без всякого сты-i да признайся, что сей камень ни что иное есть, как простой 1 кремень! Не стыдно не знать чего-нибудь; но болееенежели]

стыдно, обманывать, т.е. показывать вид, будто знаешь то, чего в самом деле не разумеешь.

Впрочем, если бродяга, алхимик, духовидец занял тебя с слабой стороны и долгое время тебя обманывал (едва ли кто более меня бывал в руках сих людей), и ты, наконец, успел сорвать личину с сего бесстыдного, - в таком случае не чуж­дайся! Нет! Твой долг есть для предостережения других чес­тных, легковерных людей объявить обман публично, хотя бы ты в сем случае показался и не в таком выгодном виде.

ГЛАВА VIII.

О тайных обществах и об обращении

с членами оных.

(1).

Между различными вредными и безвредными произве­дениями, которыми занимается философический наш век, считать должно множество тайных обществ и собраний раз­личного рода. В нынешние времена во всех состояниях ре­дко встретишь такого человека, который бы из любопытства или другой какой-либо страсти по крайней мере несколько времени не был членом какого-нибудь тайного братства. Однако же ныне было бы время разрушить сии отчасти бес­полезные и глупые, отчасти же для общественной жизни опасные союзы. Я сам долго занимался сими предметами и потому, научившись самым опытом, могу довольно сказать об оных и советовать каждому молодому человеку, который дорожит своим временем, не вступать ни в какое тайное об­щество. Они все (правда, не в одинаковой степени, не без всякого различия) бесполезны и опасны. Бесполезны пото­му, что в наши времена нет ни одного важного рода учения, которое бы нужно было преподавать скрытно. Христианская Религия столь ясна и удовлетворительна, что не требует, подобно народной Религии древних язычников, никакого тайного объяснения и двустороннего наставления. Новей­шие открытия в науках ко благу человечества объявляются и всегда должны быть объявляемы публично, чтобы всякий разумеющий оные мог испытывать и поверять их. Но что касается до некоторых стран, где господствуют еще мрак и суеверие, то должно ожидать наступающего света. Там ни в чем спешить не должно; часто более портят, нежели исп­равляют, если хотят миновать несколько ступеней; нет ни­какой пользы в том, когда некоторые люди стараются уско­рять период просвещения. При этом они и не в состоянии сего сделать, а если и в состоянии, то обязаны делать сие от­крыто, дабы другие благоразумные люди той же страны и других государств могли судить о достоинствах самого про­светителя, о цене предлагаемых им умственных произведе­ний и о том, полезно ли их наставление или вредно. Бесполезны такие общества еще и со стороны их деятельно­сти, потому что они по большей части занимаются пустыми мелочами и отвратительными обрядами; говорят таким языком, который подвержен всем возможным толкованиям; действуют по мало обдуманным планам; неосторожны в из- I брании своих сочленов, следовательно, скоро развращают- j ся, хотя бы они в начале своего заведения и имели многие преимущества перед публичными обществами, но впослед- ' ствии вкрадывается в оные еще гораздо более тех пороков, на которые обыкновенно ропщут в свете. Кто хочет произ­вести что-нибудь важное и полезное, тот в гражданской до­машней жизни может найти весьма много таких случаев, которыми почти никто не пользуется совершенно так, как бы пользоваться мог. Наперед надобно бы было доказать, что на сем публично привилегированном пути ничего более не осталось делать, или что искреннему любителю добра представляются непреодолимые препятствия, и тогда мож­но бы иметь право составлять тайный, особенный, прави­тельством не утверждаемый круг действий. Благодетельность не требует никакого мистического покро­ва; дружество должно основываться на свободном выборе, общелюбие не распространяется скрытными путями.

Все сии общества, сверх того, вредны для человечества. Вредны потому, что все то, что производится в тайне, по справедливости может подвергнуться подозрению; а на­чальники гражданского общества обязаны знать цель вся­кой деятельности, для которой соединяются многие люди. Ибо люди под покровом тайны могут скрывать столь же опасные планы и вредные наставления, как и благородные намерения и мудрые познания. При этом и самые члены не все знают о таких вредных намерениях, которые часто скрываются от них под благовидным предлогом и внешней благопрстойностью; вредны, говорю, потому что одни толь­ко посредственные умы могут быть таким образом усыпле­ны; напротив того, лучшие или вскоре отстают, или развращаются и получают ненадлежащее направление, или господствуют за счет других. Многие пустоголовы и без­дельники сими учреждениями домогаются начальства и употребляют прочих членов для частных своих намерений. Поелику всякий смертный имеет страсти и, следовательно, сии самые страсти приносит с собою в общество, где они в тени, под скрытною личиною гораздо пространнейшее име­ют поле, нежели наяву. Сверх того, все сии общества мало- по-малу вкрадывающимся худым выбором членов развращаются, требуют времени и издержек, отвлекают от важных гражданских дел и подают повод к праздности и пу­стым занятиям; иногда перерождаются в сборище бродяг и тунеядцев; покровительствуют всем политическим, бого­словским и философическим бредням; наконец подают слу­чай к пронырствам, нетерпимости и несправедливости, раздорам, притеснениям против хороших людей, которые не суть члены сего или другого какого-нибудь общества. Вот мое мнение о тайных обществах! Ежели есть между ними такие, которые не имеют многие из сих пороков, то сие бу­дет исключением. По крайней мере я не знаю ни одного, ко­торое хотя бы сколько-нибудь не было заражено каким-либо пороком.

(2).

Посему не советую пускаться в сии модные дурачества; сколько можно менее заботиться о системах, о лицах и о действиях тайных обществ. Не советую терять время на чтение спорных их сочинений; быть осторожным в словах, в суждениях о сем предмете, чтобы через то избежать огорче­ния, и не говорить ни с худой, ни с хорошей стороны о сих системах, потому что основание оных часто очень скрытно.

(3).

Но если любопытство, тщеславие или другие какие-ни­будь причины заставили тебя вступить в оное - в таком слу­чае остерегайся по крайней мере быть увлеченным сумасбродством, бреднями и духом Секты! Берегись сде­латься игрушкою, орудием скрытных злодеев! Требуй, что­бы объяснили тебе всю систему! Не прежде принимай в сие общество другого, как совершенно узнав оное сам! Не ос­лепляйся двусмысленными видами, великими обещаниями, блестящими планами ко благу человечества, видом беско­рыстия, набожности, чистосердечия намерений! Будь осто­рожен во всяком слове, которое ты пишешь в делах своего общества, и еще более в принятии какой-нибудь клятвен­ной или другой обязанности! Требуй отчета в употреблении денег, которые тебя платить заставляют, и если при всей сей осторожности, наскучив обществом, или если самому обществу ты сделался в тягость, то оставь оное без всякого шуму и ссоры и впоследствии не говори ни слова о делах оного, если хочешь избежать всяких гонений! Но если при всем том еще не оставляют тебя в покое, то выступай на сцену явно и не стыдись объяснить обман, ослепление и зло­бу пред всею публикою, чтобы тем самым предостеречь дру­гих!

Впрочем, никого не обязывают и никто не имеет права разрушать все то, что ему не нравится; теоретически можно вооружаться против многого в свете, не показывая себя по­тому самому гонителем, что тем самым почти всегда зло увеличивается. Можно даже посещать тайные общества безвредного толка, когда сделались мы членами оных; они подобны клубам, т.е. средства, служащие к распростране­нию общения. Оно может быть даже полезно, чтобы пре­дупреждать злонамеренные виды и противодействовать опасным умыслам.

ГЛАВА IX.

Как обходиться с животными.

О).

Хотя в книге об обращении с людьми глава о способе об­ходиться с животными кажется не на своем месте, но то, что я намерен кратко сказать здесь о сем предмете вообще име­ет отношение к общественной жизни и потому надеюсь, что мне благосклонно простят сие малое отступление.

(2).

Благородный, праведный человек не может допустить жестокого отношения к какому бы то ни было живому суще­ству. Если жестокосердные, свирепые или лучше сказать не умные, загрубелые люди, с удовольствием взирающие на мучения терзаемого оленя или смерть затравленного зверя; если безрассудные, которые жизнью бедного животного, по­павшего в их руки, играют как мячом, вырывают крылья и лапки у мух и жуков или прокалывают их, чтобы видеть, долго ли страждущее животное может продолжать жизнь в судорожных мучениях; если знатные тунеядцы для скорей­шего избавления себя от угнетающей их скуки до смерти за­гоняют ездою лошадей своих; если сии и все те, коих не удручает вид измученного, страждущего живого творения, с хладнокровием терзаемого жестоким человеком по одной токмо прихоти; если не размягчают их сердца жалобные вздохи и пронзительный вопль сих бедных существ - то пусть они уразумеют, что сии животные, хотя и существу­ют на земле для нашей пищи, но никак не для того, чтобы их мучили, и что никто не может иметь права забавляться жизнью другого творения, коему Бог вложил дыхание; что это грешно перед Богом; что животное столь же болезненно чувствует мучения, как и люди, а может быть и еще острее, потому что вся жизнь его основывается на чувственных ощущениях; что жестокость к несмышленым тварям при­учает нас к жестокости и в отношении людей. Желательно было бы, чтобы они все это почувствовали и имели состра­дание ко всем творениям!

(3) .

Впрочем, желаю я, чтобы мои слова не отнесли на счет чрезмерной моей чувствительности. Есть такие нежные лю­ди, которые не могут видеть крови, которые, хотя и с вели­ким аппетитом едят рябчиков, но тотчас бы упали в обморок, если бы увидели как режут голубя, - люди, кото­рые на словах и на деле с ужасною злобой преследуют род­ного и ближнего, но между тем с жалостью отворяют окно полумертвой мухе, чтобы только она задавлена была не на их глазах; которые заставляют по нескольку часов без нуж­ды бегать в самую жестокую погоду своих слуг и в то же время сердечно жалеют о бедном воробье, который в дождь и ненастье принужден летать без зонтика и сюртука. Я не принадлежу к сим чувствительным душам, но между тем и не считаю всякого охотника человеком жестоким. Ведь и такие люди быть должны, иначе, если бы не было на свете мясников, мы бы должны были питаться одними только рас­тениями. Но я желаю только, чтобы не терзали животных без всякой нужды и без пользы и не искали бы удовольствий в том, чтобы вести неравную войну с безоружными создани­ями.

Я не могу понять, что за удовольствие держать живо­тных в клетках. Вид живого существа, лишенного возмож­ности пользоваться естественными своими силами, не может доставить удовольствия человеку благоразумному. Посему, если бы кто вздумал мне подарить прекрасную птичку в клетке, тому бы я наперед сказал, что единствен­ное удовольствие, которое он мне таким подарком доста­вить может, состоять будет в том, что я выпущу бедную птичку на волю. Равно и зверинцы, в которых с великими издержками в тесных перегородках содержатся дикие зве­ри, по моему мнению, весьма скудный предмет заниматель­ности.

(5).

Но еще кажется отвратительнее, когда забавляются птичкой, которую принуждают забыть прекрасное естест­венное свое пение, чтобы с утра до вечера свистать этакое польское, или когда платят деньги за то, чтобы видеть соба­ку, которая выучена делать поклоны по-танцмейстерски и по знаку своего господина показывает, сколько в собрании пригожих молодых людей.

(6) .

Если одни, как я выше сказал, очень жестоко поступают с животными, то другие впадают в совершенно противопо­ложную крайность, обходясь с ними точно с людьми. Я знаю женщин, которые гораздо нежнее обходятся со своею кошкой, нежели со своими супругами; знаю молодых гос­под, которые о лошадях своих пекутся более, нежели о сво­их родственниках; знаю таких людей, кои к своим собакам более питают нежности, нежели к друзьям. Более сожале­ния, нежели презрения заслуживают те несчастные, кото­рым столь наскучил свет, что они, не доверяя всем разумным существам ( и сами нередко употребляют всю си­лу разума только ко вреду своих собратьев), в сильном вле­чении своего сердца к общению обращаются с верною собакой, как с единственным своим другом.

ГЛАВА X.

Об отношении сочинителя к читателю.

О).

Я уже в некоторых случаях объяснялся, что нынешнее сочинительство, по моему мнению, не что иное есть, как только письменный разговор с читающею публикой, и что в сих дружеских разговорах не должно строго взыскивать, ес­ли иногда и вкрадывается в оное бесполезное словцо. Посе­му нс должно винить сочинителя, если он, будучи увлечен болтливостью, желанием сообщить мысли свои о каком-ни­будь предмете всем людям, печатает что-либо такое, что, собственно, не содержит настоящей мудрости, остроты и учености. Всяк волен слушать болтуна или нет. Можно прежде, нежели купить книгу, разведать у других людей о сочинителе. Никто, мне кажется, не имеет права грубым образом порицать сочинителя за то, что кому-то не нравит­ся его сочинение, если только он наперед не обманул нас бесстыдным своим хвастовством и пышными обещаниями. Вообще же судить о собственных своих произведениях го­раздо труднее, нежели как думают, и не только потому, что в сем случае вмешивается собственное наше тщеславие, но и потому, что предметы, наблюдением коих мы долгое вре­мя занимались, по одному только размышлению, которое мы на то употребили, могут иметь для нас такую цену, что мысли наши об оных мы почитаем весьма важными; между тем как другому, что бы мы о них [предметах ] ни говорили, они кажутся неважными и самыми обыкновенными; и если мы не смогли с помощь своего красноречия представить их в блестящем виде или худо были расположены в то время, когда излагали мысли свои на бумаге, или забыли, что предмет, о коем мы пишем, занимателен для нас по одному только какому-нибудь маловажному личному отношению к собственному тогдашнему нашему состоянию, которого чи­тателю передать нельзя; или волнение души препятствует передать все то, что она чувствует; от сего происходит то, что сочинение, в которое мы вплетаем для красоты не отно­сящиеся к предмету нашему понятия, - для нас кажется очень занимательным, между тем как всякого другого оно заставляет зевать и наполняет негодованием против автора. Посему легко случиться может так, что самый благоразум­ный человек, будучи ослепленный тщеславием или обманут другими чувствами, напишет такую книгу, которые другие люди посчитают бесполезною и скучною; однако же при всем том благоразумный человек не должен говорить пуб­лично о чем-нибудь таком, что противно здравому рассудку и нравственности или вредить кому-нибудь лично. Ибо, хо­тя сочинительство и есть только разговор, но все же разго­вор такой, о котором сочинитель имел довольное время поразмыслить, чтобы не погрешить против нравственности и здравого смысла. Посему, мне кажется, все, чего публика может требовать от сочинителя, который не слишком дале­ко простирает свои притязания, - состоит в том, чтобы он сочинениями своими не способствовал к распространению разврата, невежества и нетерпимости; все прочее же - же­лание писать, выбор предметов, приемы, домогательство славы, одобрения и похвалы, предполагаемая выгода, на­дежда заслужить бессмертие, - все сие его дело\ и он сам ви­новат, если подвергнет себя стыду: или тайком сползти с Парнаса или насильно быть изгнанным с оного шайкою ре­цензентов.

(2).

Итак, если сочинитель ничего не говорит вредного и вздорного, то должно позволить ему напечатать свои мыс­ли; если же он говорит что-нибудь полезное, то заслужива­ет тем самым признательность публики. Но понравится ли его книга всем - доброму и худому, умному и дурню, знат­ному и бедному? Это совсем другое дело. И кто же настоль­ко тщеславен, чтобы захотел искать сего всеобщего одобрения? Но каких только не избирают низких средств некоторые сочинители, дабы только понравиться большей части читателей? Тот, кто в отношении вида, украшений и названия книги не приноравливается ко вкусу времени; кто не готов присочинить каких-нибудь забавных анекдотов; кто не заботится о том, чтобы сочиненьице его было красиво напечатано и украшено картинкою; кто нападает на господ­ствующие предрассудки, модные системы, блестящие дура­чества, политический, церковный и нравственный деспотизм или делает оные смешными; кто не выбирает себе шустрого и толкового книгопродавца, на которого другие смотрят с завистью; кто не отдается с унижением под по­кровительство какого-нибудь журналиста; кто не ищет сто­ронников в читающей публике и не заботится о благосклон­ности тех, кон задают тон в большом свете; кто представля­ется слишком уж скромником; кто посвящает книгу свою или отдает в оной справедливость такому человеку, заслуги коего возбудили зависть и гонение; кто по несчастью произ­ведениями ума своего обратил на себя более внимания, не­жели притязательные его товарищи; кто снискал славу вне своего отечества, славу, которой завидуют собственные его соотечественники, - тот, может быть, по крайней мере в на­шем веке, никогда не достигнет своего счастия как автор и ожидать должен, что и полезнейшее его сочинение будет осуждаемо. Посему то я советую не совсем пренебрегать по­зволительными из сих маловажных авторских уловок. Но многие из оных не достойны благородного и умного челове­ка.

Благодарить публику за лестный прием своего сочине­ния в хвастливом предисловии; пересылать к продажным рецензентам суждения о своем сочинении - суждения, зача­стую написанные самими авторами или благосклонными их приятелями, в которых обыкновенно поздравляют публику, что любимый сочинитель нации опять одарил ее превос­ходною книгой; такие и подобные сим уловки помогают лишь на короткое время; всеобщий отзыв читающей публи­ки гораздо надежнее, нежели рецензии, хотя даже и он не может быть порукою за всегдашнее внутреннее достоинство книги. По крайней мере извинительно для сочинителя, если книга по собственному его убеждению не совсем бесполез­на, но отвечает потребностям времени и в течении несколь­ких лет ее с перерывом покупают, читают, печатают и переводят; если она, несмотря на худой отзыв некоторых рецензентов, занимает читателей пока продолжается благо­склонное расположение публики; но когда и оное проходит, тогда, конечно, время и автору умолкнуть.

(3).

Теперь скажем нечто о поступках и обязанностях чита­телей в отношении сочинителей. Во-первых, читатель ни­когда забывать не должен, что сочинитель не может потрафить вкусу всякого человека. Что для тебя в настоя­щем твоем состоянии и расположении духа весьма занима­тельно, то для другого, может быть, покажется крайне скучным и ничего не стоящим. В самом деле, сочинитель должен быть поистине волшебником, чтобы быть в состоя­нии написать такую книгу, в которой бы всякий за свои деньги найти бы мог то, чего искал. Есть книги, которые только тогда читать надобно, когда имеешь тот же настрой, в котором был сочинитель, когда писал оную; есть, напро­тив, и такие, чувство и красоты коих яо всякое время и при всяком расположении могут тронуть душу читателя. Одна­ко же по сему нельзя еще заключить, что первые всеща бы­ли остроумного, важного, высокого содержания или, напротив, химерны и вздорны, а последние содержали веч­ные истины, основанные на строгой, неоспоримой филосо­фии или, напротив, были обыкновенные. Итак, читатель, не будь слишком строг в суждениях о книге, которая, впро­чем, не худо написана; или, по крайней мере, храни мнение свое об оной в голове своей, где часто довольно пустого мес­та, и не ругай книгу! Тем паче не нападай по одному лишь своему восприятию книги на нравственный характер сочи­нителя, не приписывай ему худых намерений, придавая словам его вынужденный смысл или неблагонамеренно изъ­ясняя его мысли! Не суди о книге, если ты читал токмо не­которые места в оной и не слишком доверяй похвалам или порицаниям невежественных, злонамеренных или продаж­ных рецензентов.

(4) .

Впрочем, при множестве бесполезных сочинений не ху­до было бы и в обхождении с книгами соблюдать ту же осто­рожность, что и с людьми. Чтобы не тратить времени на чтение бесполезных сочинений, т.е. чтобы болтуны не по­хищали у меня времени, я стараюсь и с сей стороны заво­дить новые знакомства не прежде, как тогда, когда публичный отзыв обращает внимание мое на хорошую, осо­бенно оригинальную книгу. Я довольствуюсь небольшим кругом старинных моих друзей, которых всегда с новым удовольствием заставляю говорить с собою.

Конец третьей части.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.

Об обращении вообще.

Человек рожден для общества; его телесные и душевные способности, его наслаждения и чувствования, словом, все направлено к общежитию. Уединение есть совсем не естест­венное состояние, противное развитию, противное назначе­нию человека.

Пусть несчастные мечтатели избегают людей; пусть ме­ланхолики при жизни себя погребают, а критики осмеивают свет, мы их знаем: чаще всего они ничего не доказывают. Кому из нас не подсказывает собственное сердце: человек рожден для общества?

Представьте себе человека как единственную точку в некотором обширном, неизмеримом пространстве, без друга и товарища, без любезной супруги; представьте сие дикое, несовершенное существо с человеческими чертами, и вы по­знаете выгоды общества.

В обществе только может быть развита сила человечес­кая, и достигнуто его предназначение; в обществе только могут воспрянуть к живой деятельности все добродетели, природу его возвышающие, все чувствования, характер его украшающие; в обществе только могут все наслаждения, все удовольствия, к каковым он способен, приуготовить сча­стье его жизни.

Общество пробуждает любовь к общежитию, а общежи­тие споспешествует общению. Расширяя круг своих связей, человек обретает себя в других людях, находит сходные мысли, чувствования и потребности. Тогда-то он обогаща­ется своими познаниями, наслаждается общением и в пол­ной мере проявляет свои возможности.

Общество и человеческое общение! - благотворные бо­жества жизни! повсюду вам воздвигнуты храмы. О, если б и они все достойны вас были!

Из всех общественных связей первые и сладчайшие есть физические.

Человек озирается, и врожденная наклонность сводит оба пола. Некая тайная прелесть украшает их взаимное об­ращение, и тогда соединяются узы природы. Бог, желая ус-

ладить одиночество псрвосозданного, даровал ему жену в сообщество.

ГЛАВА II.

О взаимном обращении обоих полов вообще.

Сотворение обоих полов составляет высочайшее торже­ство природы. Два столь похожие, и однако же столь раз­личные существа; столь важные назначения и столь простые средства! взаимные потребности удовлетворяются друг другом, и наслаждение общением содержится в двух особых существах! Но что я говорю: два особых существа? - природа делает их единым. Каждый пол требует противопо­ложного; каждый чувствует себя влекомым к другому, каж­дый пол любит другой так, как часть своего лица. Все препятствия, налагаемые обязательствами и принужденной нравственностью, все обольщения чувственности и искус­ственного наслаждения не в состоянии изменить сии зако­ны природы. Для истребления оного побуждения надлежало бы разрушить существо природы. Вы можете ослабить сти­хию, но уничтожить - никогда.

ГЛАВА III.

Обращение мужчин с женщинами.

Мужчина предназначен к деятельности, женщина к по­кою. Первый должен воспроизводить силы, последняя - принимать; его доля действительная, доля женщины стра­дательная. Мужчина - родитель, женщина - родительница. Оба действуют, имея одинаковую цель: продолжение рода человеческого, но каждый действует различно; оба в своем роде совершенны, но каждый иначе устроен.

В доказательство не нужно приводить никаких анатоми­ческих примеров. Величайшие истины всегда бывают самые очевидные, и наилучшая очевидность та, что следует из опыта. Различие полов производит изменение во всей сис­теме человеческих отношений; но может ли сие различие изменить и самый характер человека? - вот что надобно объяснить короче.

Все наши понятия основаны на чувственном; сложение нашего тела определяет образ нашего мышления; из физи­ческого развивается нравственное. Мужчина получил в удел сокровище расположения; в жилах его течет первона­чальный источник жизни; удел женщины принимать, со­держать и питать оный.

На нем почиет благословение народонаселения; доля женщины подчиненная. Крепость мужчины делает его предприимчивым; слабость женщины внушает ей кротость. Он сотворен защищать ее; она рождена ему нравиться. Его пожелания владычествуют; пожелания женщины ласка- тельствуют; он составляет наступательную, женщина при­влекательную сторону.

О природа! твоя система во всех частях [земли] совер­шенна. Везде, где токмо находятся два пола, дух их обраще­ния будет одинаков: везде мужчина будет владычествовать своей крепостью, женщина побеждать кротостью. Мужчины и женщины всегда будут придерживаться в обращении осо­бенностей своего характера, и обхождение как тех, так и других, будет проистекать единственно из природы их пола.

Самые естественные отношения человека вместе с тем и самые простейшие. Если он следует своему сердцу, то не нужно и особых правил, как вести себя. Его чувство служит ему единственным наставником. Но сии отношения стано­вятся более или менее искусственными, коль скоро он всту­пает в образованное общество. Правда, природа обоих полов остается тою же; но сколько терпит изменений! как много обстоятельств на нее действуют и сообщают всем ее прояв­лениям различные формы.

Разлучите оба пола и вы оскорбите природу; соедините их только для естественной потребности и вы унизите их до животных. Но украсьте жизнь взаимным обращением, и вы сделаете то, что повелевает разум.

Нравственные силы равно действуют одна на другую, как и физические, и обращение для обоих полов столь же необходимо, как и чувственное наслаждение. Природа, сое­диняя оба пола, обеспечила тем самым продолжение рода человеческого. Что значит мужчина без обращения с жен­щинами? Что значит женщина без обращения с мужчина­ми? Они никогда не достигнут своей зрелости, своего совершенства.

Женщина назначена быть подругою мужчины. При всех ее дарованиях, всех добродетелях творец имел в виду сию цель. Лишите ее обращения с мужчинами, и она никогда не в состоянии будет раскрыть свою любезность. Тысячи пре­лестей, украшающих жизнь, тысячи преимуществ, одним токмо женщинам предоставленные, потеряются на веки.

Хотите вы женскому характеру сообщить естественное, благородное направление и сердце женщины согреть пре­красными чувствами ее предназначения, то позвольте ей обращаться с мужчинами.

Выгоды обращения с мужчинами всеобщи, невыгоды по­казываются токмо в некоторых частных случаях. Если жен­щины бывали обольщаемы мужчинами, то это случалось токмо с отдельными их представительницами, а не с целым полом; если женщины и перенимали грубый, мужской тон, мысли и нравы мужчин, то сие было случайным, а не суще­ственным следствием такого обращения.

Что ни говори против сего набожность и мечтательность, но женщины могут токмо образоваться посредством муж­чин, а мужчины посредством женщин.

Отсюда выходит теория обращения, важная особливо для женщин. Как могут женщины действовать на мужчин? Как им соображать свои поступки с обстоятельствами? Что в них нравится и что не нравится? Сии вопросы составляют предмет моего сочинения, сокровище наблюдений, собран­ных мною в свете. Я обязан женщинам своим образованием. О, если бы силы мои соответствовали моей благодарности! Тогда бы сочинение мое сделалось советником, и то, что вы­текает из глубины моего сердца, нашло бы путь к их сердцу!

ГЛАВА IV.

Обращение молодых женщин

с мужчинами вообще.

Раскрытие девического цвета составляет наилучший пе­риод женской жизни. Сердце, пронизываемое необычайны­ми чувствами, кажется, в первый раз пробуждается и начинает существовать заново. Все картины жизни, пред­ставляемые доселе словно в тумане, выступают наружу, и новый свет, кажется, на все проливается.

Отныне детские игры и удовольствия теряют свою пре­лесть; ничто не может утолить жажды, сердце иссушающей. Желания и надежды, восхищения и уныния переменяются беспрестанно; и слезы горести текут часто вместе со слеза­ми радости.

Но природа знает средства для ее излечения, и врожден­ная наклонность внушает самый верный совет. Отныне женщина усматривает себя в новом, торжественном кругу связей. Она становится перед мужчиною и чувствует силу своих прелестей. Ему должна она понравиться, его привя­зать к себе; от его руки она ожидает своего счастья. Все ее желание состоит в том, чтобы овладеть им.

Вот вся теория женского обращения; вот рамки всех их действий, основание всей их политики. Есть ли хоть одна женщина, которай бы могла отвергнуть сии чувствования; которая бы ни по сим правилам действовала? Женщины не сверхъестественные существа, не богини, которые только из сострадания к мужчинам до них снисходят; они сами знают, к чему назначила их природа; они чувствуют, что долг их нравиться, что жребий их зависит от мужчин, что любовь мужчин составляет все их счастье.

Для приобретения любви природа им даровала прелести и неподражаемое искусство уметь торжествовать ими. Для сей цели вдохнула она им то удивительное дарование, кото­рое во всех частях земли и у [женщин ] всех народов на воо­ружении - кокетство. Я не разумею под сим плод утонченного тщеславия, но плод естественного чувства.

Молодая девица, только что вступившая в свет, видит в каждом мужчине принадлежащего ей. Этого не достаточно: чтоб идти путем своим как можно надежнее, она желает всех заполонить. Не опасаясь не нравиться, она однако же боится не нравиться достаточно; и желая быстро достигнуть своей цели, она почитает каждую минуту, не потраченную для этой цели, потерянною.

Отныне начинает она утончать свои поступки, стараться возбудить внимание, чего бы то ни стоило. Платье, язык, приемы, самый даже характер - словом, все она выбирает с чрезвычайною заботливостью и, желая казаться весьма любезною, перестает быть естественною.

В кругу молодых девиц, находящихся в обществе с моло­дыми мужчинами, каждая хочет затмить другую. Стараясь отличиться, они все бывают как на иглах. Одна притворяет­ся простосердечною; другая хочет быть Юноною; третья иг­рает романтическую, а четвертая философку; эта старается блеснуть остроумием, та говорит пророческим тоном; неко­торые хотят казаться хозяйственными, другие учеными; од­ни играют спесивых, а другие нежных. Каждая притворяется, каждая имеет за основание собственную свою систему; каждая думает быть царицей общества и хо­чет получить венец.

Но к чему столько искусства там, еде природа действует гораздо надежнее? к чему личина, ничего не скрывающая? К чему притворство, остающееся без цели? Обмануть муж­чин не так легко, как многие девицы воображают; наруж­ность может их сначала ослепить, но после они сделаются тем прозорливее.

Чтобы нравиться мужчинам, не нужно никаких искусст­венных уловок. Следуйте природе; она вас сама собою к то­му приведет. Покажите себя в истинном виде! доверьтесь вашим сердцам, если вы можете быть любезнее, тут вы най­дете всеобвораживающую прелесть! тогда-то вы наиболее будете нравиться, когда вы, по-видимому, не станете о том думать.

Будьте искренне добры, и сие скажется на каждом ва­шем шагу. Искусственная чувствительность обыкновенно забывается, истинная доброта сердца всегда остается одина­ковою. Вот в чем состоит торжество женского образования и подлинная наука их жизни.

Чистота и доброта сердца! - только вы, наконец, научае­те оба пола честно обходиться друг с другом. То недостой­ное, систематическое поведение, где они оба друг друга презирают, уступит, наконец, откровенности, и пустые уловки тщеславия исчезнут перед благороднейшими чувст­вами.

Но так как наши искусственные общественные связи производят множество характеров, природу обезображива­ющих, так как молодые девицы нередко должны обращать­ся с мужчинами совсем противоположных характеров, то и необходимо будет с некоторыми из них познакомиться бли­же.

ГЛАВА V.

Особенности обращения молодых женщин

с мужчинами.

Что нравится женщинам в мужчинах?

Мне кажется, крепость в соединении с кротостью, выра­жение силы и спокойствия, слияние благородства с преле­стью, сказывающиеся в каждой черте лица и в каждом

поступке - словом, все то, что обещает опору и благораспо­ложение, деятельность, нежность, опытность и твердость.

Все мужчины вообще имеют некоторое об этом пред­ставление; но лишь немногие разумно оным пользуются. Отсюда происходит весьма странная ошибка в их поступ­ках. Они хотят понравиться то нахальством, то блажью, то селадонством, то утомительною услужливостью; каждый почитает себя образцом любезности, и никто не вообража­ет, сколь его характер неестественен.

Нахал все хочет взять силою. В каждой женщине он ви­дит лишь невольницу и думает, что он может по своей воле располагать ее любовью. Малейшее сопротивление он счи­тает оскорблением, а нежнейшую привязанность долженст­вующей. Поступать иначе он почитает для себя низким. Каждый его шаг должен быть указом; каждая причуда зако­ном: он глава всех мужчин; нет женщины достойной его ве­личия. Он беспрерывно говорит о своей особе; беспрестанно рассказывает геройские свои подвиги. Пред ним трепещет земля; он ужас своего пола. Все ниже его, он особое сущест­во, только в образе человека.

Другой род мужчин составляют так называемые распут­ники (libertins), которые бывают или действительно, или притворно таковыми. Действительный распутник претенду­ет токмо на чувственное наслаждение. Почти каждая жен­щина составляет предмет его желаний, и он всем жертвует, чтобы достигнуть своей цели. Он личико свое почитает оча­ровательным, чем оно в действительности редко бывает, и всячески старается им на женщин действовать. Он богат всеми прелестями хорошего обхождения; его можно назвать хамелеоном, являющимся в тысячах разных расцветках; Протеем, умеющим принимать на себя любые образы. Он из порока сделал систему, которую трудно описать, но кото­рая, к несчастью женского пола, слишком хорошо к себе располагает.

И в нравственном отношении могут быть распутники, которым, однако, не наслаждение, а нужна любовь. Их су­етное, эгоистичное сердце совсем лишено тех чувств, кото­рые внушить стараются; они забавляются нарушением спокойствия женщин и своих клятв; равнодушно взирают они на горе обманутых ими жертв, а о павших не проронят ни одной слезинки. Гнусные, льстивые злодеи!

Что касается до притворных распутников, то они стара­ются только внешне выглядеть таковыми. Они хотят счи­таться или счастливыми Алкивиадами, всем наслаждающимися, или чувствительными любовниками, везде побеждающими. Их разговоры преисполнены намеков и двусмысленностей: они не называют по имени, но описы­вают так, что легко угадать. Их глаза, их губы в беспре­станном движении; они улыбаются и кашляют, делают знаки и говорят тайно; ищут тысячи предлогов позволить себе некоторые вольности и самым малозначительным по­ступкам умеют придать вид умысла. И самый сомневаю­щийся поверил бы им, между тем как все сие есть обман.

Если же им хочется быть только сентиментальными и прослыть всеобщими покорителями сердец, непревзойден­ными Нарциссами, то все женщины должны в них до безу­мия влюбиться. Юлия имеет вид меланхолический - она, верно, умирает по нашему Адонису; Софья сидит в задум­чивости - конечно же, ее занимают мысли о нашем Апполо- не; Эмилия вслух вздохнула - что же другое это значит, как не страстный вздох? Шарлотта спросила об нем, потому что она желала бы удалить его за тысячу верст от себя - яс­ное дело: он сделался ей необходимым. Аделаида нечаянно дотронулась до его пальца, чего еще более? - она обнаружи­лась. Одним словом, женщины дерутся за него, ни день ни ночь не дают ему покоя, и при всем том он может только од­ну осчастливить.

Но оставим этих наглых и обратимся к чувствительным, изнывающим пастушкам, которые говорят только слезами да вздохами или стонут подобно супругу Филомелы и пада­ют пред женщинами в пыль и прах.

Бедные, робкие ягненочки! от вас нельзя много и ожи­дать. Ваше нежное сердце составляет источник величайше­го вашего мучения. Вы едва дерзаете взглянуть на своих ангелов.

У вас все нежно, мягко и как бы тает: походка, одежды, приемы, язык - все кажется сладко, как мед. Они так задум­чивы, так несчастны! Их любезные хотят устроить все по- своему, но не как они. Это ужасно! Глупые плаксуны, не принадлежащие ни к одному полу и обоими презираемые.

Совсем другой род составляют глупые смельчаки, кото­рые в первую четверть часа расскажут вам историю своей жизни, а во вторую откроются в любви. С сих пор они почи­тают себя вашими старыми знакомцами, во все вмешивают­ся, делают распоряжения, повелевают, суетятся, хотят все сделать наперед, все угадать с одного лишь взгляда и все де­лают наизворот. Они ко всему готовы; вы можете употре­бить их в добро или во зло; они все с охотою переносят и никогда не утомляются. Но берегитесь! Их услужливость лишает вас свободы.

Тщетно вы хотите от них отделаться. Они каждую мину­ту вас вновь обязывают. У них все рассчитано. Они все по­мнят, и рано или поздно вы должны будете за все заплатить.

ГЛАВА VI.

Продолжение прежнего.

С каждым из начертанных характеров надобно посту­пать особенным образом.

Нахал бывает или действительный, или хочет токмо ка­заться таковым. В обоих случаях он тиран общества. Желая удалить его от себя, надобно стараться вести себя твердо и благородно; отвечать с холодною и умеренною учтивостью и. по-видимому, прощать по мелочам. Не должно горячить­ся, если он далеко заходит; но объясниться твердо и сухо. Так как нахалы в обращении с женщинами большей частью бывают великие трусы, то погрозить им каким-либо при­ятелем из мужчин; часто сие всего вернее помогает.

Действительный распутник, стремящийся единственно к наслаждению, весьма опасный человек. Ему стоит только преодолеть законы приличия (conventions), против которых восстает сама природа. Он нападает на чувственность, кото­рая сама ему предается; и сия добровольная ее сдача состав­ляет всю его победу. О, как тяжко защищаться против такого неприятеля! Кто может противостоять там, где вме­сте на нас устремляются природа и искусство, потребность и случай! Кто сможет тут устоять!

Правда, законы природы и приличия часто противоречат друг другу. Но для вольности диких народов надлежало бы нам отказаться от выгод общества. Пусть те следуют внуше­нию своей чувственной склонности; мы принуждены ее ог­раничивать. Выгода целого подвергла удовлетворение сему естественному побуждению известным законам; честь, сча­стье незамужних женщин сопряжено с оными пожертвова­ниями. И потому те законы должны быть священны.

Таким образом, женщинам принадлежит новая обязан­ность, которую обыкновенно называют добродетелью. Она сугубо тяжка и сугубо похвальна, ибо с природою сражает­ся. Соблюдение сей добродетели должно само собой вознаг­раждаться; но пренебрежение оной наказывается тысячекратным бедствием. Пока женщины будут лишены сего чувства гбязанности, дотоль беспрерывно станут под­вергаться соблазнам темперамента и обстоятельств. Но если они сим щитом вооружатся, то надежнее могут положиться на самих себя.

Однако слабость есть всеобщий удел человеческой при­роды, и одна минута может разрушить дело многих веков. Для того женщины никогда не должны доверять самим себе. Желательно, чтоб они старались подавить малейшую раз­дражимость чувственности. В строении нашего тела одно чувство связано с другим; одна жила приводит в движение другую; они соединены между собой некоторым тайным действием. Как многие упали прежде, нежели о том поду­мали! Как многие уступили, совсем того не желая!

Первый шаг всегда почти в вашей воле, совсем напротив прочие. Если вы однажды уступили права на вашу особу, то перестали владеть сами собой. Вы будете непроизвольно, часто увлечены неведомо, и не прежде увидите себя в без­дне, как тогда, когда уже не осталось никакого спасения.

Молодые женщины никогда не могут быть довольно ос­торожны. Отказывайте в первых, отказывайте во всех лас­ках, какие вы не можете позволить явно! Не доходите ни до какого тайного сношения или обхождения! Коль скоро вы ищите тайны, ваша добродетель сделается сомнительной. Не верьте ни одному мужчине, расточающему вам свои лас­ки, какими бы невинными они вам не казались. Каждая по­блажка ведет за собой другую, каждая уменьшает почтение того мужчины, и все оканчивается вашей погибелью.

Величайшая вероятность будущего замужества не дела­ет никакого исключения; обольщение оказывается во всех видах. Как часто надежда уничтожается теми же самыми средствами, которые им должны благоприятствовать. Неза­конное наслаждение делает законное ненужным, и страсть исчезает по получении сего наслаждения. О, сколько бед­ных творений нежнейшею преданностью старались привя­зать мужчин, которых потому-то навсегда и потеряли!

Итак, берегитесь, девицы! Ваша добродетель однажды только может быть потеряна! Знайте, что истинная привя­занность уважает любезную, и настоящая любовь бывает скромна. Порочная страсть бесчестит благородство мужчин, и великое сердце никогда не должно стыдиться своих по­мыслов.

Обратимся теперь к притворным распутникам. Правда, этим нужна только видимость наслаждения; но их обхожде­ние чрезвычайно опасно для девиц. Их разговоры оскорбля­ют нравственность; их ветреность оправдывает пороки; их бесстыдство клевещет на добродетель. Но глубочайшее пре­зрение есть вернейший способ их вдруг обезоружить. Пре­зрения не могут перенести и самые изверги.

Благонравная женщина или не поймет соблазнительные слова таковых наглецов, или не захочет слышать. В первом случае беседа выходит нелепая, в последнем отвратитель­ная.

Так дай ему почувствовать и то, и другое; обходись с ним с явно выраженным презрением, и наглец отстанет. Се­го довольно: он не отважится на большее.

В иных случаях какой-нибудь ваш родственник может разом унять бесстыжего повесу.

С распутниками, известными под именем Сентимен­тальных, благоразумная женщина должна поступать всегда с одинаковым благородством и учтивою холодностью. Та­ким образом она всегда скорее удалит от себя этот скучный сброд. Иногда не худо бы серьезно, а иногда насмешливо объясниться. Но продолжительная пересмешка может все дело испортить; ибо есть люди, которые все принимают за чистую монету.

Что касается до изнывающих любовников, то вздохи их сначала хотя и могут польстить женскому честолюбию, но ползанье и кудрявые фразы никогда не овладеют сердцами. Женщины сами обыкновенно чувствуют все, что есть в этой роли недостойного, унизительного; они неохотно предаются такому мужчине, в котором пол его не узнается. Какую це­ну может иметь обладание слабым плаксуном, возбуждаю­щим одно сострадание?

Резвые женщины часто над ними шутят; однако это не­простительно. Пусть каждая скромно и учтиво скажет, что она такого волокитства не позволяет и просит оставить ее в покое.

Мужчина, чувствующий свое достоинство, никогда не унизится до пресмыкания; он постарается заслужить, а не выплакать любовь и расположение женщины; захочет нра­виться своим характером, а не своими приемами.

Из наступательного класса [мужчин ] - услужливые, всегда как бы домашние творения, - не так-то безобидны, как многие женщины думают. Как только сии услуги пере­ходят за границы обыкновенной учтивости, то они стано­вятся одолжениями, и женщина, принимающая таковые услуги, обременяет себя тяжкими долгами. Сверх того, на­ступательный человек бывает или дурак, или плут, обоих надобно остерегаться. Кто поручится вам за то, что его дру­жеское обхождение не принимается в худом смысле? что ка­кой-нибудь благородный, степенный человек, в тишине готовящий вам свою руку, также тихо не удалится, опаса­ясь получить отказ. Да и не часто ли самые глупые, самые незанимательные мужчины прямо сею-то короткостью по­лучали права, на которые согласившись, женщины сами по­сле удивлялись?

Докучливую услужливость удерживайте в пределах хо­лодным, благоразумным поведением! Не принимайте ника­ких угождений, за которые нельзя тотчас воздать угождениями же! Отвергайте навязываемую вам дружбу, обращаясь тонко, даже гордо! Не говорите никогда о ваших связях, и болтуны должны будут молчать о своих.

ГЛАВА VII.

Продолжение предыдущего.

Особенного внимания достойны так называемые холо­стяки. Правда, некоторые недальновидные писатели из­рекли на них всеобщее проклятие; но, несмотря на то, многое можно сказать в похвалу, а еще более в их оправда­ние.

Как? - возразят мне; защищать распутного холостяка! Ничуть: я презираю, гнушаюсь им; я ни за что не соглашусь иметь его своим приятелем. Что помешало ему исполнить предназначение природы? Обстоятельства и здоровье, дос­таток и случай, все ему благоприятствует, но нет: вольность распутства он почитал единственною целью своей жизни и презирал обязанности законного брака.

О таком я не говорю ни слова; он ненавистен природе и в тягость обществу. Но неужели холостые мужчины, коих жизненное устройство не всегда соответствует их возмож­ностям, а сердце не в ладах с рассудком; которые искусст­венным сплетением связей принуждены были отказаться от связей естественных; неужели мужчины, чувствующие свое несчастье, будучи однако же не в состоянии переменить оное, не заслуживают никакого снисхождения? "Я с неизъ­яснимым трудом преодолел препятствия бедности, неболь­шое местечко достаточно меня прокормит; сердце мое отверсто для всех наслаждений семейной жизни; я бы охот­но женился".

"Искать ли богатую жену? - она с насмешкою мне отка­жет. Избрать ли мне бедную? - я сам едва достаю хлеб для себя. Нет, лучше нищенствовать одному. Видеть дражай­шую сердцу своему особу в нужде для меня было бы слиш­ком больно. Я не хочу поработить ее жестокой моей судьбине; ее слезы, стенания, плач голодных моих малюток да не терзают меня отчаянием”.

"Нет! я лучше останусь холостым; кончина будет снос­нее. Я не оставлю безутешной вдовы, незрелых сирот; при смерти не будет раздирать моего сердца ужасная мысль, что сии любезные творения преданы всем поруганиям нищеты, всем ужасам бедствия".

"Я родился от хилых родителей; семя болезни таится в моей утробе; я - жалкое, природою обиженное творение. Неужели я должен сделать несчастною добрую девицу? Не­ужели ли я должен жалкую сию жизнь передать моим де­тям? Нет! я отказываюсь от связи, которой бы нанес только бесчестье. Природа требует существ совершенных; она сама исключает меня из сего круга. Я хочу удел свой сносить терпеливо, пока разрешит меня от него смерть".

"Я испорчен воспитанием или несчастными случаями. Мой суровый, угрюмый нрав не ладит ни с кем, кроме меня. Общество для меня ненавистно; мне довольно одного меня. Я сущий нелюдим. Я знаю себя; для меня нет уже никакого счастья. Мой брак был бы злодеянием; горе женщине, кото­рая бы стала жить со мною; я хочу, я должен остаться холо­стым".

"Я художник или ученый; мои занятия служат мне един­ственным наслаждением; моя к тому привязанность состав­ляет единственную страсть мою. Я не сотворен для супружества; мое богатое воображение, моя исполинская деятельность не могут ограничиваться тесным семейным кругом. Я на все смотрю в увеличительном виде; дух мой не терпит никакой зависимости; я не хочу и не могу женить­ся".

"Я имел любезную; она составляла надежду моей жизни; ее добродетели для меня незабвенны. Она была моя невеста и некогда долженствовала быть во всем отрадою. Судьба ме­ня ее лишила. Дражайшая, любезнейшая тень! ты видела мои слезы, ты слышала мои клятвы; я вечно твой! Сердце, тебя обожающее, тобою только могло быть удовлетворено”.

Каждому надобно отдавать должную справедливость. Жениться не составляет никакого достоинства; достоинство состоит в том, - а долг требует этого, - чтобы быть хорошим супругом. Не все могут переносить бедность; и одни поэти­ческие чувствования никак не подходящи к супружеской жизни. Не все физически и нравственно годятся для супру­жества. Что может быть презрительнее, как жениться из од­ной лишь чувственности, презирая всякую другую цель; и что достопочтеннее, как ни остаться холостым, несмотря на те выгоды, которые, может быть, и сулит нам предполагае­мая женитьба; осознавая один предлежащий долг. Жени­тесь, легкомысленные, побуждаемые одной лишь чувственностью; но не презирайте почтенного мужа, кото­рый, зная свои силы, хочет принять на себя все или ничего.

Отнюдь, старый, безбрачный друг; пусть будешь ты не­счастен, но тем более достоин почтения. Ты одолел собст­венное твое сердце, отказавшись от наслаждений супружества, не желая других сделать несчастными. Ты по­жертвовал благороднейшими чувствованиями мужчины. Для службы Музам или Государству ты не оставил свету никакого потомства, но твое существование не было беспо­лезным. Имя твое не будет жить в деяниях, но твои дарова­ния и добродетели делают оное бессмертным.

Возможно ли сравнить таковых мужчин с распутными холостяками? Конечно нет. Они столько же различны по своим правилам, как и по нраву. Развратный холостяк на­хален, вертопрашен и часто бесстыден; ему все еще хочется представляться юношей, везде срывать розы, забывая свои лета; он советуется с одною лишь своею прихотью.

Холостяки, при всей чувствительности, при всей физи­ческой раздражимости отказавшиеся от супружества из бедности, чрезвычайно нежны, учтивы, предупредительны в своих поступках, которые будучи некоторым образом ро­мантическими, обнаруживают состояние их сердца. Видно и по глазам, что они страдают, чувствуют неестественное свое положение, жалея о потерянном для них счастье. Они чрезвычайно разборчивы в одежде, любят учтивости и це­ремонии и сдерживают в обхождении порывы молодых сво­их лет.

Холостяки, оставшиеся таковыми из ненависти к людям, поступают совсем напротив. Они обыкновенно бывают скрытны, нередко нахальны и всегда несносны.

Холостяки, занимающиеся только своим искусством, своею наукою, посвятившие себя своему предназначению, обходятся с женщинами учтиво, но холодно, и кажутся со­всем забывшими женский пол. Однако же они отдают им справедливость, коль скоро сие не противно их планам.

Холостяки, оставшиеся навсегда таковыми по несчаст­ной любви, делаются большей частью хилыми, меланхоли­ческими, питающимися единственно своею грустью. К представительницам женского пола они равнодушны и только тогда обращают внимание на какую-либо женщину, когда находят сходство с потерянной своей возлюбленной.

Какое разнообразие характеров! И как можно поступать с ними методически? Вы должны во всем соображаться с их поступками.

Распутному холостяку дайте почувствовать недостой­ный, смешной его характер. Отвечайте с презрением на его двусмысленности, на его нахальства. Осмеивайте его без милосердия, когда он с сухою своею рожею и веретенными ногами хочет еще представлять Адониса. Не скрывайте ни­мало, сколь для вас его фигура и поступки отвратительны. Тот мужчина не заслуживает никакой пощады, который сам себя делает презренным; и старый бесстыдный грехо­водник есть поношение своего пола.

Но благородный, скромный холостяк, коего судьба, кое­го манеры вам не известны, - да не будет предметом вашего посмеяния! Избегайте человеконенавистника, уважайте за­служенного и сострадайте несчастному. Пусть его одежда, его приемы несколько старомодны; если он только скромен в своих поступках, что вам до того дела? Кто может распо­лагать своим жребием? И вы можете состариться в девицах. Этот мужчина в более счастливом находясь положении, ве-

роятно, был бы наилучший супруг; но он отказался от на­слаждений семейной жизни, дабы исполнить свои предна­чертания для человечества.

Итак, благородному, скромному холостяку оказывайте почтение, снисходительность и благорасположение. Его об­хождение нередко может быть для вас полезным и отнюдь не делается тягостным. Знайте, что добрая женщина не от­важится ни на какие оскорбления, и что она становится тем любезнее, чем великодушнее поступает.

ГЛАВА VIII.

Обращение молодых женщин

с женатыми мужчинами.

Женатый мужчина бывает для незамужних женщин большей частью совсем незанимателен. Они или оставили свои виды, как уже ничтожные, или обманулись. В первом случае мужчина не имеет для них никакой цены; в послед­нем они остались им чрезвычайно обиженными.

Мужчина самою своею женитьбою обыкновенно отказы­вается от всего [женского ] пола. Предпочитая супругу свою всем другим женщинам, он сковал свои желания, свою чув­ственность. Честолюбие женатого довольствуется одною по­хвалою супруги, воображение - одними ее прелестями, и все его чувствования заключаются в кругу ее особы и их де­тей.

То очарование, которое украшало обращение обоих по­лов, отныне навсегда исчезло. К чему им теперь искать вза­имной связи? Равенство сторон уничтожено! их потребности различны, их чувствования противоположны. Они обходятся с холодною учтивостью.

Правда, и здесь бывают исключения. Кокетство женщин может забыть все приличия, распутство мужчин все обязан­ности, а порочная любовь все узы супружества.

Кокетка-девица старается привязать к себе женатого мужчину или из тщеславия, или из злости. В обоих случаях она разрушает семейное счастье; но в последнем делается сугубо виновною. Тщеславная кокетка действует, следуя ложным правилам; злая увлекаема постыднейшею стра­стью. Первая забывает причиняемое зло; последняя ставит оное своею целью. Она поклялась нарушать счастье брач­ных союзов потому только, что сама им не наслаждается.

Развратного мужчину редко можно связать браком. Дай­те ему прекраснейшую, любезнейшую супругу, она потеря­ет всю цену потому только, что его жена. Красота только может нравиться по новости, а добродетелей развратный не уважает.

Сердце девицы не ведает никаких пристойностей; на­клонности ее независимы; и женатый мужчина может вдох­нуть ей к себе любовь. Ей, правда, известно, что он уже в себе не волен, что он не может, не должен отвечать на ее страсть; но при всем том к нему привязана. Она воображает его первым из мужчин, единственным, и будто бы его одно­го только может любить.

Брак не всегда бывает по любви; и выгоды сана и богат­ства редко совместимы с семейным счастьем. Мужчина, случайно токмо обвесившийся на чудовище; мужчина, по­стыднейшим образом обманутый, достоин ли осуждения, когда любит благороднейшую женщину? Сочувствие сбли­жает сердца, сотворенные друг для друга; и оскорбленная природа берет свои права назад.

Все сии связи Tpei6yiOT подробного испытания и каждую можно подчинить своим правилам.

Кокеток из тщеславия или злости, случайно или умыш­ленно нарушающих спокойствие добродетельного мужа, счастье его супружества и благороднейшую жену преда­ющих ужаснейшим мучениям, - таковых легкомысленных или злобных тварей надлежало бы подчинить законам.

Много ли найдется мужчин, достаточно твердых и благо­разумных, чтобы противостоять их нападениям! Как редки души достаточно мужественные, чтобы противоборствовать обольщению! Как легко посетить сердца, невластные над собою!

Вы любите кокетничать? хорошо! Если вы в том находи­те пользу, обратите ваше оружие против молодых мужчин; тогда я постараюсь вас оправдать. Но да будет неприкосно­венен чужой супруг! Да не отяготится ваше тщеславие зло­деянием; да не прольются на вас слезы огорченной супруги, оскорбленной матери; уважайте семейное счастье; и вы мо­жете со временем стать супругою. Что ужаснее для сердца супруги, как не измена возлюбленного мужа? Трепещите вашей совести, берегите сознание вашей невинности, нс приуготовляйте для себя ада в воспоминаниях: Бог правосу­ден!

Подтверждены ли ваши прежние требования, ваши ос­новательные надежды словом и делом, и не выдуманы ли они вашим тщеславием? Предоставьте клятвопреступного изменника собственному его суду! При вас останется внут­реннее утешение невинности; каждая мысль мщения недо­стойна вашего пола. Боже вас избавь от злобных, подлых намерений! Страдания другой вам подобной могут ли уменьшить ваши собственные? Не унижайте вашего сердца до зависти и зложелательства; не мстите невинной и к не­счастью вашему не прибавляйте злодеяния!

За вами волочится распутный муж, прогоните наглеца от себя с презрением! он делается сугубым злодеем, оскорб­ляя добродетель вашу и своей супруги. Войдите на минуту в ее положение; почувствуйте неизъяснимый ужас ее страда­ний! Трепещите участвовать в злодеянии бездельника; да не постраждет с ним честь ваша! Дайте ему почувствовать всю гнусность его поступка, скажите ему то вслух и без за­пинания; вооружитесь всею силою добродетели; отмстите ему за слезы супруги. Знакома ли она вам или нет, - ваш долг одинаков. Но никогда не унижайтесь до того, чтобы быть доносчицей.

Вы любите без надежды быть любимою, без возможно­сти соединения? Не давайтесь в обман вашему сердцу! Кто ведает, что составит ваше счастье? Может статься, что вы любите будущего своего тирана.

Вы сокрушаетесь до смерти, а он улыбается. Соберитесь с духом и покиньте его! Обратитесь опять к свету и не обольщайтесь романтическими надеждами. Посмотрите вокруг себя: есть еще много мужчин, которые ему не усту­пают, а многие превосходят. Ободритесь, и вы будете счаст­ливы!

Вы находите любовь женатого мужчины лестною. Его обстоятельства внушают вам сострадание, заслуги - уваже­ние, доверие - признательность; сего мало: быть может, что вы его уже давно полюбили. О, милые мои, будьте осторож­ны! вы подвергаете опасности ваше счастье. Если вы хотите всем этим пожертвовать; если вы хотите умножить страда­ния вашего друга, сделать может быть злодеем, то отвечай­те на его страсть! Но если вы хотите внять голосу долга, если вы еще не сделались равнодушными к суждению света и к воплю совести, то мужественно отторгнитесь от него и возобладайте над собственным вашим сердцем.

Кто поставил вас судьями между ним и супругою? Знае­те ли вы, которая сторона виновна? Не ваше дело вступать­ся! Избегайте его доверительности; советуйте помириться или молчите! Надзирайте за собою! Не давайтесь в обман вашему тщеславию! не надейтесь посредством развода сде­латься его женою! Ах! если б вы знали, как дорого такие брачные союзы покупаются; как скоро любовник превраща­ется в тирана, и новобрачная завидует счастью разведен­ной. Но положим, что жена виновата, и что гнусность ее всем известна. Вы, как родственница или как подруга каж­дый день бываете очевидною тому свидетельницей, и муж застуживает вашу любовь во многих отношениях. Вы сами отдаете ему справедливость; вы за долг почитаете вознагра­дить его, и ваше сердце отвечает чувствительному его серд­цу. Хорошо! милые мои! поступайте честно друг с другом! не скрывайте от него ваших чувств! Скажите откровенно, что он заслужил ваше уважение, сострадание, любовь; но вместе с тем укажите ему опасности тайной, незаконной связи. Разве вам хочется краснеть пред своею совестью? Разве вам хочется беспрестанно опасаться, как бы не погиб­ло ваше доброе имя, ваше спокойствие? Разве вы хотите са­ми постыднейшей женщине дать в руки оружие и навсегда потерять правое дело?

Нет, милая моя, будь непреклонна! Ободряй, утешай, помогай своему другу, но смотри пристально за собою. Ис­пытывай сама себя или избегай опасности, пока еще воз­можно.

Я оканчиваю главу сию некоторыми всеобщими прави­лами касательно обращения с женатыми мужчинами.

Обыкновенная вольность их поступков и разговоров не должна заставить вас подражать их обращению. Мужчин стараются извинить, но вам никогда того же не простят. Ва­ше девическое благонравие, ваша скромность, ваша разбор­чивость всегда должны быть одинаковы. За вами может быть присматривают, и ваши поступки решат ваше счастье.

С женатыми мужчинами обходитесь вежливо и почти­тельно; будьте в своих приемах тонки и вместе благородны; но остерегайтесь как можно возбудить ревнивость в их же­нах. Избегайте даже виду, будто бы вы стоите на дружеской ноге. Не придавайте поступкам вашим никакого жара, ни­какого излишнего угождения; не обнаруживайте особенного участия, особенной заинтересованности входить в подроб­ности; избегайте свиданий наедине. Наилучшие жены име­ют иногда свои слабости; они все толкуют во вред себе; всег­да почитают себя брошенными и каждую женщину своею соперницей. Пламенная любовь бывает ревнива: щадите их! часто мужья сами в том виновны; они ведут себя не всегда осторожно. Жены обижаются такими безделицами, о кото­рых мужья и не думают. Наконец, ревность жены может иметь за основание действительную измену. Как бы то ни было, избегайте по крайней мере всякого естественного к тому повода. Вы этим обязаны для самих себя, для вашего пола. Быть может, что вы сами некогда будете находиться в подобных обстоятельствах. Исполняйте долг ваш, и если при всем том какое-нибудь глупое создание вздумает му­читься ревностью, то вы по крайней мере не будете в том виновны.

ГЛАВА IX.

О дружбе с мужчинами.

Для смягчения Эгоизма сердца человеческого природа вложила два кротких чувства: любовь и дружбу. Первым хотела она связать существа двух полов, последним - суще­ства одного пола. Любовь требует различных полов; дружба - подобных сердец.

Посмотрите на мужчину и женщину: особенности полов сказываются на отношениях одного пола к другому; все их чувства привязаны к сему природному побуждению. Но по­смотрите и на лучших женщин; естественное в них состав­ляет то общее, что они имеют; все их чувствования привязаны к особенностям женской природы.

"Я чувствую дружбу, а не любовь к Эрасту", - говорит Эмилия. Эмилия обманывается или лжет. Она любит Эра­ста или к нему равнодушна. Если молодые женщины гово­рят о мужчинах, то среднему чувству нет места; обманываются ли они или играют словами: довольно, что их любовь есть дружба, а дружба - любовь. Юлия собирает вокруг себя толпу молодых мужчин. "Они все ни что иное, как мои друзья". Простите простодушной мечтательнице, если она сама себя не знает и потребность своего сердца скрывает под видом дружбы. Она уже сделала выбор, сама того не зная и, может быть не желая того, любит.

Будьте осмотрительны! Коль скоро вы смотрите на муж­чин, как на своих друзей, то сердце ваше уже отверзлось для любви. Природа не знает никаких имен; ваши чувства остаются все теми же. Не старайтесь обмануть самих себя искусственными различиями и не скрывайтесь от самих се­бя! Наклонность женщины всегда заимствует свой убор от нравственного чувства. Вы начинаете дружбою и оканчива­ете чувствительностью.

Таковая Платоническая дружба сугубо опасна; равно как и любовь, которую бы вам желательно было отличить, не позволена и незаконна. Общественные связи полагают пределы естественным, и наклонности сердца очень часто подчинены приличиям. В летах страстей слышен глас одной природы; но рассудок должен руководить оной.

"Я не смею любить его, но могу быть приятельницею". Бедные ослепленные создания, сколько горести, сколько слез вы сами себе готовите! Сие наружное спокойствие, сия тихая готовность к пожертвованию суть предвестники страшных бурь. Ах! прежде, нежели вы о том вздумаете, любовь ваша снова пробудится, и самое прекрасное чувство в жизни доведет вас до отчаяния.

"Презирать сан и богатство, - говорите вы, - так благо­родно; разделять их с другом так приятно”. Ваше великоду­шие и тщеславие также говорят за вас. Романтические чувствования соединяются с Софистическими доводами. Вам кажется, что вы приносите жертву добродетели, и при всем том следуете одной вашей наклонности.

Несчастные! что вы предпринимаете? Можете ли вы ког­да-либо сделаться его супругою? Имеете ли вы довольно твердости от всего того отказаться? Уже ли вы хотите обра­тить на себя ненависть, проклятие, гонение вашей фами­лии? Уже ли вы думаете вечно прожить в сем оглушении чувства, в сем упоении; и разве вы никогда не пробудитесь на глас ужаснейшего раскаяния?

Нет, вы не можете, вы не должны отваживаться на такие пожертвования! Так предайте вашего друга мучениям жес­точайшего заблуждения! Смейтесь над вашею слабостью; пускай он оставлен и презрен, в пыли изомлеет; и забудьте в объятиях другого самое имя того несчастного.

Но что я говорю? Ваше сердце к тому не способно; пер­вые чувствования для вас навсегда священны; друг ваш пре­будет незабвенным. Ах! какую мучительную жизнь вы себе приуготовили! Сии оковы и ваша страсть; сии обязанности, ваши борения беспрестанно друг другу перечат. Скройте ва­ши слезы; заключите в себе вашу кручину и не допускайте другого поверенного, кроме себя.

Единственное средство избежать сего ужасного жребия есть бдительный надзор за собою; надзор за первыми по­ступками. Любовь не есть добродетель, любовь есть сла­бость, которой в случае нужды должно и можно противостоять.

Нет ни одной столь сильной страсти, которую нельзя бы­ло бы подавить в зародыше; и та любовь противозаконна, которую не одобряет рассудок.

Прочь с вашими романами и романтическими филосо­фами, умствующими по одним чувствованиям; их нравст­венность здесь не у места! Старайтесь соединить любовь с пристойностью; ибо в разделении они погубят вас обоих.

ГЛАВА X.

Как обходиться с поклонниками, возлюбленными и соперниками.

Благородная девица не дарит ни более, ни менее одного сердца. Ее нежность неразделима. Пускай тысячи ее руки желают; она может избрать только одного. Пускай тысячи ее любят; она имеет одного только возлюбленного; к возды­хателям она равнодушна; возлюбленный все для нее состав­ляет.

С поклонниками она должна обходиться смотря по их свойствам. Если они распутники или мечтатели, то пусть смело соблюдает вышеупомянутые правила; но достойные мужчины требуют другого отношения.

Любовь есть дочь свободы и хочет быть в своем выборе независима. Женский вкус непроницаем. Кто может читать в сердцах женщин? Воображение имеет собственное свое зерцало, и каждая женщина свой собственный идеал.

Самый прекрасный, самый любезный, самый чувстви­тельный мужчина не всегда получает ответ на свою любовь. Быть может, что тысяча женщин желают руки его, и одна остается хладнокровною. Быть может, он имеет все досто­инства, все дарования, в состоянии удовлетворить всем же­ланиям, всем страстям; но лишен одного качества, вмещающего все совершенства: он ей не нравится.

Великодушная, милая девица! благородное твое сердце ^раждет более, нежели сердце поклонника. Ты досадуешь на самою себя, но напрасно. Что же тебе делать? обманы- в3ть его? обнадеживать его по крайней мере? Нет! одним разом сорви с него завесу неизвестности; объяснись с ним откровенно и чистосердечно, но прими всю вину на себя! Цускай его самолюбие обретет утешение в твоем объясне- нйи! Окажи ему уважение и сострадание, участие и призна­тельность! Не лишай его твоего присутствия, не предписывай ему закон, как вести себя впредь; он сам зна­ет. что ему надобно будет делать. Возложи на себя вечное молчание, и пусть одно великодушие вещает твоими уста­ми.

Но как же немногие девицы умеют поступать столь бла­городно! Как же немногие умеют сделать так, чтобы отстав­ных любовников привязать к себе навеки!

Юлия легкомысленна, любит кокетство; принимает на себя нежность, которой не чувствует, и самым непрости­тельным образом водит за нос бедного простака. Софья гор­да, оскорбляется чувствами любовника, обходится с ним презрительно или открыто его высмеивает. Злобная Аделаи­да умеет во зло обратить его слабость; везде предает посме­янию и тысячекратно его оскорбляет. Какое низкое тщеславие! Какая ничтожная гордость! Какое неблагород­ное торжество! Знайте, что за одного мужчину вступаются все прочие, и что таковыми поступками все они оскорбля­ются. Знайте, что они подлостей никогда не забывают и та­ковые обиды никогда не прощают! Знайте, что прекрасные души никогда себе не изменяют, и благородство души при­влекает всех мужчин на свою сторону.

Теперь приступим к обращению с возлюбленными. Со­кровенное желание женского сердца удовлетворено: она любит и любима. Нужны ли правила для ее нежности? Чувство ее не составляет ли единственного закона? Не лю­бовь, но ее поступки требуют правил.

"Ты любишь и взаимно любима; ты вмещаешь рай в сво­ем сердце". Нежные души составляют все друг для друга; творят некоторую вселенную из самих себя; их природа ка­жется выше обыкновенной. Есть минуты, когда все против тебя воюет; просьбы и слезы возлюбленного, твои собствен­ные желания, твоя собственная слабость: все против тебя соединяется. О, милая моя, будь осторожна! Ты думаешь тем крепче привязать твоего любимца? Ты думаешь довер­шить торжество свое? Ах, как ты ошибаешься! Ты потеря­ешь его навсегда; ты упустишь свою победу.

Скажу еще раз: каждая ласка, заставляющая краснеть, отнимает у тебя часть его уважения. Добродетелями, а не таковыми угождениями должна ты его привязать к себе. Любовь мужчины начинается с чувств; любовь женщины есть потребность сердца. Возведите вашего друга к доброде­тели; постарайтесь облагородить его чувства своими и тре­пещите каждого наслаждения, не освященного браком.

Энтузиазм есть усыпление чувств, оканчивающееся му­чительным пробуждением. Благотворная любовь есть при­ятное сновидение, превращающееся в событие наяву. Каждое чувство ваше имеет свои пределы, свою определен­ную высшую точку. Природа ведет всех нас к известной це­ли, но порядки, заведенные в обществе, полагают нам свои пределы.

"Люби и бракосочетайся, - сказал один известный Автор (Кречмар), - ибо, если ты любишь без бракосочетания, то бракосочетаешься без любви". Что бы романтическая вы­спренность ни говорила, но женские чувствования подчине­ны законам, и тот возлюбленный делает обоих несчастными, который не может быть супругом.

Не терзай возлюбленного ревностью; она сродни одним низким душам. Великое сердце знает свою цену и сим со­знанием утешается. Если твой любимый - человек благо­родный, то для него прискорбно будет твое подозрение; а бездельник и не стоит оного. Мужчина, променявший тебя на другую, сам признал себя негодяем; он слишком низко оступился; тебе остается только презирать его.

Но как обходиться с соперниками? Они или оба для тебя незанимательны, или один в глазах твоих составляет все. В первом случае поступай с обоими одинаково: с одним столь же холодно и учтиво, как и с другим; и вскоре их ненависть исчезнет вместе с обольщением. Во втором случае не давай твоему возлюбленному ни мало сомневаться и следуй гласу сердца, его избравшего.

Соперничество подает вам наилучший случай узнать ха­рактер обоих мужчин. Кто со своим соперником обходится гордо и презрительно; кто старается его в глазах твоих уни­зить, очернить или каким бы то ни было образом тому по­вредить; кто думает склонить тебя на свою сторону хитростью или нахальством, - того берегись, как бы ты ни хотела извинить его из уважения к его любви.

Но кто своего соперника будто бы не замечает; кто обхо­дится с ним всегда учтиво и всегда ласково; кто тебя не му­чит вопросами, упреками или вынуждениями; кто старается привлечь тебя единственно усугублением своего рвения, проявлением своих нежных чувств, своих добродетелей; кто потом спокойно предоставляет тебе самой право на реше­ние, - того смело почитай благородным, отменным мужчи­ной, истинно тебе преданным, и не опасайся быть того супругою.

ГЛАВА XI.

О некоторых ошибках в обращении

с мужчинами.

Искусственные связи общества подчинили обращение некоторой неестественной системе; особливо они подверг- ли оба пола некоторой принужденности, их поступки за­трудняющей; и потому делают необходимыми правила, как избегать ошибок, оттуда проистекающих.

Женщины, будучи слабее мужчин, наименее имеют сво­боды; и для того их поступки должны быть тем неестествен­нее. Но, так как различные темпераменты и обстоятельства производят некоторое различие в поступках, то ошибки их нередко бывают одна другой противоположны: одна из пер­вых и самая обыкновенная ошибка, кажется, так называе­мое кокетство.

Есть естественное кокетство врожденного происхожде­ния и наследственный грех всех женщин. Они кокетничают, сами того не зная, ибо на то и сотворены, чтобы нравиться. Но есть кокетство обдуманное, кокетство из тщеславия, имеющее основанием заблуждение разума или сердца.

Амалия хочет приобрести мужа, чего бы то ни стоило; план ее начертан. Отныне она раскидывает свои сети. Она нежна и ласкова, чувствительна и заунывна; начетчица и домоседка; весела и печальна, смотря по обстоятельствам. Она принимает на себя все виды; старается всех заманить в свои сети и надеется, наконец, поймать наилучшего. Сердце ее чувствительно, но рассудок заблуждается.

Юлия почитает себя первою из всего женского пола; хо­чет владычествовать неограниченно и без исключения; хо­чет, чтобы все мужчины ей поклонялись. Она вступает в об­щество, и успех увенчивает ее ожидания; богатство, талан­ты, красота - все ей благоприятствует. Отныне ее тщеславие становится ненавистным. Ничто не досягает ее величия; она всех хочет видеть у ног своих и никого не любит кроме - са­мой себя. - И сердце и разум ее заблуждаются.

Амалия, ты думаешь верно достигнуть своей цели, пола­гаешь выбрать себе мужа по вкусу. Но я боюсь, чтобы они все от тебя не ускользнули. Как ты не скрываешь игру свою, мужчины прозорливы; они друг друга будут предостерегать, и, наконец, обманутою останется все-таки Амалши

Юлия, ты гордишься своею молодостью. Богатство, та­ланты, красота делают тебя всемогущею; ты все вокруг себя затмеваешь; ты богиня мужчин, царица женщин. Ах, как скоро исчезнет твое обольщение! Как скоро окажешься ты одинокою и всеми оставленною. Тысячи сделались чрез те­бя несчастными; собственное твое сердце отмстит тебе за них.

Другая, во всем отличная от прежней ошибка, есть суро­вость. Она обыкновенно бывает то следствием Политики, то маскою пламенного, то действием флегматического сло­жения.

Шарлотте хочется дать себе более цены; ей надобно еще более увериться в своем воздыхателе или обуздать не­скромного. Софья знает себя; она не перестает думать о сво­ем темпераменте, своих тайных желаниях; она страшится обнаружиться и самой себе не доверяет. Марья холодна; по­иски мужчин нарушают ее спокойствие; она почитает за грех - не спроситься своих родителей. Вот троица суровых; все на один лад, да только разных видов. Обвинять ли Шар­лотту? Порицать ли Софью? Шарлотта, ты не достиг­нешь своей цели; собственная твоя маска тебе изменяет; твоя суровость никого не обманет, ибо глаза твои говорят совсем другое. Чем больше ты стараешься удержать пла­мень, тем ярче он грозится вспыхнуть. Будь беспритворна, только умей владеть сердцем; брось наружность, только будь добродетельна. Неприятель, к которому привыкаешь, становится, наконец, не так страшен; однако же нападение при всем том остается опасным.

Софья, твой поклонник путает тебя с Шарлоттой; мужчины тут не делают никакого различия. О твоей суро­вости имеют худое мнение; ты усугубишь его тщеславие, а не любовь. И если б он притворился, будто хочет оставить тебя, не принуждена ли ты будешь сбросить с себя маску? Одна минута не разрушит ли дело целых месяцев? Какие противоречия! Нет, есть другие средства удерживать по­клонников; а смешная суровость никогда не бывала удач­ною.

Третья ошибка есть застенчивость. Правда, молодые девицы обыкновенно бывают слишком самонадеянны; впрочем, есть кое-где исключения.

Эмилия задумчива; некая тайная грусть заставляет ее избегать общество; она почитает себя счастливейшею в уединении; все ее чувствования вращаются токмо в кругу ее внутреннего состояния; она никогда не бывает довольна са­ма собою и опасается всякому быть в тягость. Один взгляд мужчины причиняет ей смертельную боязнь, и от того ее поступки становятся глупыми. Аделаида издавна была угне­таема; рабское воспитание, тысячи оскорблений лишили ее бодрости. Будучи всегда осуждена на уединение, всегда ос­меяна, удалена от мужчин, она потеряла доверие к себе, по­теряла самообладание. Она кажется самой себе такою противною, такою презренною, такою смешною, что от всех худого, а особенно от мужчин, ожидает. Откуда почерпнуть ей смелость показаться в обществе? Как нам показаться в выгодном свете, если мы с самого начала не можем на то на­деяться? Ее поступки будут либо нелепыми, либо принуж­денными.

Но таковая застенчивость не есть неизлечима, лишь во­зымейте доверие к самим себе, будьте хладнокровны, ос­тавьте вашу мнительность и старайтесь мало-по-малу привыкать к обществу, ибо оно только одно может исцелить вас. Не думайте, что все вами только и занимаются! не тол­куйте каждой улыбки, каждого взгляда на свой счет и ста­райтесь забыться среди прочих. Тогда вы станете любезнее, нежели как сами думаете; какой-нибудь достой­ный мужчина отыщет вас, и вы, сверх вашего чаяния, сде­лаетесь счастливыми.

Застенчивость обыкновенно влечет за собою нелепые или принужденные поступки, коими девицы хотят скрыть свое замешательство. Они решатся на то или другое, следуя большим или меньшим внушениям; но как то, так и другое, очень худые маски. Для скорейшего излечения застенчиво­сти надобно ее щадить; казаться, будто оной совсем не заме­чаешь.

Четвертая, совершенно предыдущим противоположная ошибка есть вольное обхождение. Оно может быть следстви­ем привычки или воспитания; но может также иметь за ос­нование слабость, в характере заключающуюся. В первом случае она состоит в приемах, в последнем составляет недо­статок характера.

Наталья между мальчиками воспитана или с детства часто обращалась с мужчинами и совершенно привыкла к мужскому обществу. Обыкновенная женская скромность со­всем ей неизвестна. Против воли увлекаемая резвостью, она болтает и шутит, позволяет себе и другим вольности, со всеми на дружеской ноге и никого другому не предпочитает, кажется во всех влюбленною, но ни при котором о том не думая.

Софья одарена нежным, влюбчивым сердцем; она чувст­вует некоторое тайное влечение к мужчинам; круг их для нее так приятен; кто ей понравится, тот сей же час и сдела­ется ей другом. Она совершенно ему предается, во всем до­веряется; сия дружественность доставляет для нее некоторое наслаждение. Благородное ее сердце не вообра­жает ничего худого; она судит о мужчинах по себе и обман считает несбыточным делом.

Наталья! В добродетели твоей я нимало не сомневаюсь; но наружность тебя обвиняет. Люди стараются перетолко­вывать все в свою пользу, и ты, по крайней мере, подаешь к тому повод. Они считают тебя навязчивою, бесстыдною; они устраняются и становятся недоверчивыми, ибо твое дружеское обхождение со всеми ни для кого не лестно. При всех надеждах, при всех талантах нравиться, ты навсегда потеряешь свое счастье. А потому будь осторожна! Знай, что скорее извинят застенчивость, нежели твою вольность, и что скромность есть первая в женщине добродетель.

Софья! Твоя невинность, твое дружелюбие кажутся мне достойными, но я страшусь твоей неопытности. Бедная, лег­коверная девица! ты не знаешь, каковы мужчины; они или осмеют, или во зло употребят твою слабость. Несчастна ли ты, родители, братья ли и сестры тебя притесняют? ты хо­чешь открыть свое сердце другу? Ах, ты забыла, что он мо­жет изменить тебе! Софья, трепещи своего мягкосердия! Дай управлять рассудку твоим сердцем; не вверяйся ни од­ному мужчине, не испытав его довольно; да и тогда умей хранить тайны. Благородство и твердость довершают добро­детель женщины, и благоразумная постоянность - первей­шая ее должность.

В заключение скажу еще нечто о притязаниях и причу­дах. Они влекут за собою множество поступков, которых вообще нельзя определить и которые бывают более или ме­нее различны, смотря по различию темпераментов и обсто­ятельств. Старайтесь заградить самый источник, одним словом: старайтесь быть добрее, и вам не надобно будет ни­каких правил!

ГЛАВА XII.

Как вести себя непригожим женщинам.

О пригожем и непригожем то же можно сказать, что о сладком и кислом. О первом можно судить глазами, о вто­ром - языком; и как то, так и другое бывает различно, сие зависит от вашего вкуса. Мы не знаем, что прекрасно и что дурно; однако же сие чувствуем. Какое мне дело знать, в чем состоит непригожество? Ты прекрасна для меня, и я люблю тебя; ты мне кажешься дурною, и я тобою гнушаюсь. Моя чувственность действует помимо моей воли; я не тре­бую никакой Эстетики.

Однако же я нахожу, что прекрасное и дурное допуска­ют различные степени, что один прекрасный предмет нра­вится мне более, и один дурной предмет не столько мне противен, как другой; но почему? Того я не знаю, равно как и почему две сласти или две кислоты между собою различ­ны? Пускай об этом умствуют Эстеты, мы будем держаться опытности.

Наши суждения о прекрасном и дурном большей частью относятся к лицу. И это естественно, ибо наша одежда и на­ши обычаи скрывают телесные формы. По сему мы доволь­ствуемся видимым, наперед примечаемым, а сие-то и есть лицо.

Первое впечатление все решает, и потому непригожая особа весьма несчастлива. Она в своем безобразии невинов­на; первое впечатление, внушая отвращение почти неиз­гладимое, переносится на самую личность. Впрочем, если безобразие не слишком поразительно, и выражение целого не совершенно отвратительно, то оно может быть заглажено нравственными достоинствами.

Шарлотта была некогда прелестна, но несчастная оспа навсегда испортила прекрасное ее лицо. Марианна не нра­вится маленькими своими глазами и большим ртом; Эмилия - длинным лицом и остроконечным носом. Ни одна из них не красавица, но посмотрим, не могут ли они быть прият­ными. Правда, первое впечатление неприятно, и физиче­ские законы здесь, как и везде, одинаковы. Приятные и неприятные чувствования сами собой притупляются; красо­та и безобразие уменьшаются с привычкою; но приятности чрез то делаются еще привлекательнее.

Приятности - вот в чем состоит тайна всех непригожих женщин, умеющих при всем том нравиться. Недостаток прелестей они стараются заменить приятностью, таланта­ми, добродетелями. Вы признаетесь в их телесных недостат­ках, но забываете о том, встречая занимательное обхождение. Скромные таланты, искренняя бодрость, всег­да одинаковая веселость, очаровательная угодливость, не­притворное добродушие делают их драгоценными для каждого здравомыслящего мужчины.

Шарлотта знает, что она не красавица, но и не домога­ется, чтоб ее таковою почитали; характер ее не испорчен лестью. Она охотно отдает справедливость прелестям дру­гих, ибо сердце ее превыше всякой зависти. Убор ее никогда не бывает излишним, ее недостатки были бы тем примет­нее. Но она умеет дать цену действительным своим преле­стям. Может быть ее грудь, ее руки столь прекрасны, что заставляют забыть о прочих недостатках. Кто стал бы ее осуждать, если она с пристойною скромностью их выказы­вает? Посмотрите на нее: лицо ее излучает веселость, ус­лужливость, добродушие; почитая себя достойною доброго мужа, она думает только о том, чтобы сделать его счастли­вым. Марианна и Эмилия с успехом ей подражают.

Еще довольно здравомыслящих мужчин, умеющих це­нить такие преимущества. Чувственность может увлечь их на минуту к красавицам; но рассудок скоро опять обратит их к достойнейшим. Пусть глупые повесы и старые младен­цы вас обходят и осмеивают; такие низкие твари не заслу­живают вашего внимания; потеря и обладание ими равно презрительны.

Благоразумный мужчина избирает рассудком, а не гла­зами; он хочет иметь подругу, а не куклу; красота стареет, любезность - никогда. Что делает супружество счастли­вым? Чувственность утомляется, уважение остается навсег­да. Прекрасна женщина на минуту, добра - на всю жизнь.

Итак, мужайся, милая моя! хотя бы природа тебя и оби­дела. Правда, ты не можешь быть пригожее, но в состоянии сделаться любезнее. В твоей воле приобрести добродетели, приятные манеры, таланты. Вот твоя стихия! Здесь ты мо­жешь сделаться мастерицею; здесь ты можешь всех пре­взойти. Еще довольно здравомыслящих мужчин на свете; который-нибудь тебя заметит; вы уразумеете друг друга и будете счастливы.

ГЛАВА XIII.

О супружеском обращении.

Замужеством начинается новый период жизни для жен­щин. Последняя цель их желаний, их предназначения до­стигнута; их положение надежнее, обязанности сделались важнее.

Я говорю - обязанности; но как немногие женщины знают, как немногие женщины умеют их выполнять! Для большей части из них брак есть не что иное, как приличная пристройка; он освобождает их от родительского ига и дает право к большим развлечениям. Муж несет все тяжести будучи довольно счастлив, что сделался рабом своей жены. Женщины хотят одни наслаждаться, всего требуют и ничем за то не вознаграждают.

После сего удивительно ли, что счастливые браки так редки. Браки есть формальный договор; обе стороны обязу­ются делать друг друга счастливыми, и каждая должна к то­му пройти свою часть пути.

Но сердце человеческое счастливо токмо надеждою, и обладание уменьшает цену величайших благ. Любовь есть сладкое упоение; брак делает все обыкновенным; однако же можно некоторым образом положить правила, как вести се­бя, дабы ослабить таковое действие брака. Все почти здесь зависит от женщин.

Мужчин ничто так сильно не привязывает, как чувст­венность; и та женщина, которая умеет щадить и управ­лять ею, приобрела все. Женская любовь редко рассуждает;

она почитает нежность мужчин неистощимою и почти всег­да обманывается. Вся тайна основана на том, чтобы уметь поддержать новость и дать цену супружеским угождениям.

Благородство жены должно быть всегда одинаково; стыд­ливость и благонравие должны украшать самые тайные на­слаждения, и супружеские права никогда не должны извинять излишество. Благоразумная жена никогда не дол­жна казаться требовательною, но уступающею стороною, и благосклонности должна сделать зависящими от себя. Для избежания пресыщения ей должно уметь отказывать, не об­наруживая, однако же, никакой методы.

Воображение истощается единообразием, и пожелания мужчины ищут перемены. Надобно их обольщать и один предмет показывать в разных видах. Новое платье, пере­менный головной убор, тысяча малозначащих безделиц мо­гут снова пробудить усыпленные чувствования, и одна и та же особа, представляясь в новом, всегда приятном виде, мо­жет заменить разнообразие. Важную часть сего великого искусства составляет очаровательная опрятность, лестная всем чувствам и как бы все омолаживающая.

Независимо от чувственного наслаждения, главным сое­динением должна быть дружба. Чувство дружбы, конечно, не так животворно как любовь; но столько же надежно, ког­да на нем бывает основана связь одного пола с другим.

Есть образ жизни, образ чувствования и действия, кото­рого нельзя описать; два благородных сердца налагают на себя тихие обязанности, которых не может определить ни­какое всеобщее правило; и некое тонкое чувство господ­ствует над вещами, которых почти нельзя наименовать.

Что делает супружество счастливым? Что сохраняет удовольствия семейной жизни? Неослабное попечение из­бегать всего того, что бы могло хоть отдаленнейшим обра­зом оскорбить тонкость чувств; беспрерывное старание доказывать друг другу, что как тот, так и другой умеет по­знавать и ценить любовь.

Надобно всегда воображать, что любовь друг друга еще только приобретается, и всегда так поступать, как в первые дни знакомства; надобно забывать себя друг для друга, и та­ким образом все пойдет по-прежнему.

При всем том и самое счастливое супружество имеет пасмурные часы. Самые чистейшие струны теряют благо­звучие. Что в свете сем совершенно?

Терпение, милая моя! не будь взыскательна. Старайся узнать характер твоего супруга, проникнуть в его недостат­ки, слабости; и забывай их для собственной твоей пользы. Будь всегда кроткою и терпеливою; последующая минута за все возблагодарит. Благородный мужчина умеет заглажи­вать оскорбления, и что может быть приятнее сего примире­ния!

ГЛАВА XIV.

Об особенностях супружеского обращения.

Супружество походит на лотерейную игру: пустых биле­тов более, нежели выигрышных. Кто выиграл, тот все выиг­рал; кто проиграл, тот все проиграл; худо ли, хорошо ли, надобно быть довольным своим жребием.

Супружество показывает мужчин в настоящем их виде; тут уже нет ни маски, ни притворства. Отныне все недо­статки, все пороки становятся явными; но купля совершена, и жена должна довольствоваться тем, что есть.

Правда, она может облегчить свое положение; недостат­ки исправить достоинствами, пороки обуздать доброде­телью.

Твой муж вспыльчив, повелителен! Вооружись против него кротостью и терпением! Сопротивление только лишь раздражает сильнейшего; благоразумная уступчивость го­раздо вернее торжествует. Пускай себе бесится, - он сам се­бя истощит; уступи ему свое право, - он сам усмотрит свою несправедливость; не противоречь ему, - он сам образумит­ся. Никогда не отнимай у него минутного торжества, и ты будешь над ним господствовать; принимай от него повеле­ния, они забудутся; делай только вид, что боишься его, и он сделается твоим рабом.

Лукавство ли это? - ничуть, необходимая защита самой себя. С человеком вспыльчивого, повелительного нрава иначе поступать нельзя. Для чего умной жене нс воспользо­ваться превосходством своего разума? Для чего физическую силу не обезоруживать нравственною? Природа всегда спра­ведлива и умеет все поровнять между собою.

Муж твой ревнив! Как он тебя ни обижает, прости ему ради любви. Воспитание, несчастные приключения сделали его недоверчивым; он несправедлив к самому себе, ибо он чувствует твое достоинство. Не раздражайся, сострадай ему и щади его слабость; поступай с ним всегда откровенно и чистосердечно, может быть, ты его исцелишь. Обдумывай каждое твое слово, взвешивай каждый самомалейший твой поступок; будь как можно осмотрительнее. Очевидно пред­почитай его пред всеми; при всяком случае давай ему чувст­вовать, что он один обладает твоим сердцем; тверди ему тысячекратно, если то может его успокоить. Со временем он оставит свое подозрение, с благодарностью повергнется в объятия твои и за все воздаст сугубою любовью.

Твой муж Ипохондрик; его причуды несносны, что де­лать? Нервная его система однажды навсегда получила та­кую несчастную раздражительность. Будь терпелива; один ясный день усладит все твои горести. Не противоречь ему; оставь его при мнимых страданиях, они для него действи­тельные; другому о них судить очень трудно; старайся толь­ко облегчить их. Во всех других отношениях он наилучший, любезнейший муж в свете; но ему надобно хорошенько пе­режевать свою пищу, а небу проясниться. Для того в смут­ные часы поступай с ним ласково, старайся его развеселить; напоминай ему о его достоинствах, возбуждай его деятель­ность; показывай себя нежною женою; женская любовь имеет волшебную силу. Наивеличайший Ипохондрик не­редко бывает благородным, отменным мужем, которому не­достает только благотворного климата или благоприятных обстоятельств.

Благоразумная жена умеет таким образом счастливо преодолеть бесчисленные недостатки. Но сколь злосчастен будет удел ее, если ей надобно переносить пороки, если рас­путство и страсть к игре, пьянство и невежество отравляют жизнь ее!

Муж твой тебе неверен; наперед старайся в том уверить­ся. Женщины и без того очень склонны толковать в худшую сторону каждый важный взгляд, каждый холодный посту­пок; они забывают, что и самые лучшие мужья имеют смут­ные часы, что их чувственность очень легко оскорбляется, и что невольное омерзение временем бывает неизбежно.

Вообще не забирай себе в голову ревности; ты обижаешь мужа, обижаешь саму себя. Если ты считаешь его склонным к неверности, то, по-видимому, заслуживаешь оную; даже мысль о возможности недостойна ни тебя, ни его. Если ты найдешь его пасмурным, холодным, против прежнего нео­быкновенно скрытным - присмотрись к своим поступкам;

может быть, ты его обидела. Усугуби твои ласки и отважься спросить его, признайся в своей ошибке; он простит тебя, забудет все прошедшее и тем горячее станет любить тебя.

Противна ли ты ему и омерзительна? Твоя небрежность, твоя неопрятность оскорбили его чувства; постарайся исп­равить ошибку или изгладить разборчивостью. Если отчуж­дение твоего мужа основано на одних скоропреходящих причинах, то дай ему токмо время опять к тебе привыкнуть. Не делай никаких требований, никаких принуждений, будь покорна и показывай, что ты ничего не примечаешь; он сам собою возвратится в твои объятия. Если твой недостаток не­исцелим и продолжителен, то сноси терпеливо судьбу твою. Предоставь сие великодушию твоего мужа, не будь упорна и самовластна, когда его чувственность ищет удовлетворе­ния на стороне.

Но если его неверность очевидна, и всеобщее мнение не дает даже тебе искать утешения в обольщении, то что мо­жет быть для тебя ужаснее, несчастная жена! Все чувства твоего сердца, тщеславие, любовь, честь оскорбляются. При всем том не дай увлечь себя яростью и мщением, не делай никаких упреков, не принимай никаких насильственных мер, не выводи никаких трагических явлений.

Старайся, если можно, тайно смягчить его сердце; усу­губи любовь твою и внимание; показывай, что соперницы своей не примечаешь, или обходись с ней учтиво. Старайся всегда поддержать достойный внешний вид; пусть грусть твоя остается в глубине сердца, а слезы льются наедине; но с презрением отвергай доносы, "дружеские" известия твоих слуг. Кажись всегда возвышенною, и твои соперницы не бу­дут торжествовать видом твоего унижения.

Может быть, супруг твой токмо ослеплен, может быть, волшебство Сирены очаровало его только на время, может быть, он почувствует твое великодушие и с раскаянием к тебе обратится. Неужели ты должна принять его сурово и презрительно, соперницу твою осыпать упреками, раздраз­нить ее гордость и мщение и таким образом навсегда унич­тожить надежду к примирению?

Нет! благородная женщина возбуждает уважение в са­мом п росту пившемся мужчине, и великодушное снисхож­дение многие преклонило сердца. Какая приятная, восхитительная минута, когда супруге раскаянием поверга­ется в твои объятия; когда он, склонившись на грудь твою и умоляя, говорит: "Великодушная, несравненная жена, про­сти меня! Ты при всем том одна остаешься навсегда возлюб­ленною!"

Но если бы сие было напрасно, если бы навсегда его ли­шилась, то утешься в своей совести и укрепись долгом тво­им. Постарайся сохранить в твоем сердце остаток любви к неверному, она защитит тебя от соблазна. С презрением, с важностью отвергай льстеца-любовника; неужели ты хо­чешь лишить сильнейшей подпоры несчастного: собственно­го своего сочувствия? Неужели ты хочешь заслужить горькую судьбу свою собственным унижением? Всеобщее мнение будет твоею защитою, и лучшая будущность воз­даст тебе за все сторицею.

Муж твой игрок, пьяница, расточитель; куда ты ни по­смотришь - везде видишь одно бедствие и скудость вокруг себя; малолетние твои дети вотще просят хлеба; у тебя нет ничего для них, кроме слез. Ты подвержена всяким причу­дам жестокосердного мужа, всяким оскорблениям чудови­ща; может ли женщина быть злополучнее?

О, милая моя страдалица, не отчаивайся! вознесись сер­дцем к лучшим надеждам и возведи очи ко Всевидящему. Что есть жизнь, как не быстро проходящая тень! Кто может проникнуть в таинство судеб? Ах! тогда, как ты страдаешь, воздаяние тебя ожидает, и каждая слеза обратится в перлу и будет блистать в венце твоем. Что значат слова наших так называемых Героев! Если вы хотите познать высоту и ге­ройство добродетели, то взгляните на сию страждущую суп­ругу.

ГЛАВА XV.

О влиянии супружеской любви

на характер обоих полов.

Дерзну ли я говорить о счастливых супружествах? Де­рзну ли противоречить основаниям опытности, злословиям своевольства? Осмелимся на сие к чести человечества; ни­когда не будем отчаиваться в подобнородных нам!

Я враг всего излишнего; романтические понятия суть за­раза жизни; какое состояние человека свободно от неудо­вольствий? Но что два существа могут соединиться любовью, уважением и дружбою, что они могут осчастли­вить друг друга - эта мысль никогда не должна в нас истреб­ляться.

Супружество может в тысяче случаях быть тягостным игом; быть несчастным состоянием; кто не признается в сем? Выбор, характер и случай здесь весьма много опреде­ляют. Но когда обе стороны стоят друг друга; когда они ме­няют сердце на сердце, добродетель на добродетель; когда их счастливый Гений никогда совершенно не оставляет их; какое супружество может быть несчастным? Посмотрите вокруг себя: еще нет недостатка в примерах; вам пристало бы умножить оные.

Что такое незамужняя женщина? - неопределенное, одинокое существо без звания и прав, со стесненными сила­ми, с подавленными чувствами и в вечной борьбе с приро­дой.

Что такое безбрачный мужчина? - одинокое, эгоистиче­ское существо, которое ни к кому не привязано и к которо­му никто не привязан. Распутство истощает наилучшие его силы и подавляет прекраснейшие чувствования; он - беспо­лезный член общества. Но женщина, имеющая возлюблен­ного супруга, сколь сильною, сколь мужественною, сколь счастливою является! Для нее начинается новая жизнь; изящнейшие чувства, наилучшие добродетели возбуждают­ся в сердце ее. Желания ее исполнились; она весело сверша­ет свое поприще, ибо идет не одна. Таинства сладчайшего удовольствия укрепляют ее веру; ее любовь живет воспоми­наниями; какое пожертвование может быть для нее велико? Ее супруг составляет для нее все; его сердце - свет ее; его любовь - ее единственное благополучие.

Мужчина соединяется узами брака, и его характер ста­новится спокойнее и определеннее; эгоизм сердца его уме­реннее; и его семейство привязывает его более к Государству. Какая награда для него более, как не спокой­ствие и довольствие его семейства? и где счастливее может быть он, как не среди оного?

Половину своего поприща, - говорит прекрасно Фишер (Sophie, oder der Einsiedler am Genfersee; S,175), - блужда­ет человек в поисках счастья и спокойствия и не находит их. Искусства и науки, слава и богатство, честолюбие и сладо­страстие, - ничто не может удовлетворить его сердце. Он один, оставлен и не принадлежит никому.

Но когда он вступает в блаженный круг домашней жиз­ни, где встречают его истина и природа, тогда вновь обрета­ет целый свет на груди супруги своей, и Гений мира и любви увенчает его.

Вы, тихие добродетели, и вы, блаженные радости жизни,

- вы все соединяетесь для украшения его жизни! Опора и утешение, ободрение и похвала, почтение и снисхождение, нежная попечительность и благодарное воздаяние; слова, из сердца вытекающие; взоры, в которых отражается душа, искренняя преданность, любезная доверительность, часы наслаждения, на которые Гений стыдливости накидывает покрывало - кто в состоянии изобразить сие благополучие? - Всех вас, вы - великие, благородные сыны человечества, вы

- мужи, дышавшие природою и истиною, - всех вас вооду­шевляли сии чувствования. Любовь и супружество! Здесь находили вы мужество и силу, награду и утешение, ибо что благороднее доброй жены?

ГЛАВА XVI.

Об обращении молодых жен

с другими мужчинами.

Супружество доставляет женщинам более почтения, но и налагает на них большие обязанности; их состояние при­вязывает их более к Государству, но и следствия их поступ­ков становятся важнее.

Замужняя женщина должна посему иметь сугубую осто­рожность в обращении с мужчинами. Тончайшее чувство обязанности, предусмотрительная скромность, самостоя­тельнейшее достоинство должны быть основаниями ее по­ступков.

Эмилия была принуждена к супружеству; она должна была отказать возлюбленному, дабы быть супругою ненави­стного; но ее сердце не знает принуждения; первый друг ее обладает оным нераздельно. Она может его видеть и гово­рить с ним; для чего ей отказывать себе в сем утешении? Ах, дражайшая! что ты приуготовляешь себе? Льстивая лю­бовь не отвергает ли ненавистных обязанностей, и собствен­ное твое сердце не возмутит ли твоей добродетели? Я жалею о тебе; но супруг твой всегда супруг, любим ли он или нена­видим тобою. Законы жестоки, но они необходимы; они тя­гостны, но должны быть священны.

Ужели ты хочешь отказать себе в почтении света и свое­го собственного сердца? не может быть! Так освободись от него и сразись сама с собою. Дай почувствовать твоему дру­гу силу добродетели, и если он достоин тебя, то будет уметь ценить ее. Что значат удовольствия предосудительного об­хождения против награды чистой совести? И что может быть величественней такой женщины, которая жертвует ради обязанностей любовью своею?

Противное тому бывает в обращении со старыми, несча­стливыми обожателями или отвергнутыми женихами. Весь­ма немногие женщины умеют здесь держать средину; их поступки глупы или невежливы. Почему это? Пусть кажут­ся забывшими все прошедшее', пусть будут с ними столько же непринужденны, как и со всяким другим мужчиною. Для чего стараетесь вы беспрестанно терзать такого челове­ка? Его несчастная любовь, его презренное предложение до­вольно для него прискорбны. И если он во многих отношениях ниже вас, то и его одно старание нравиться вам заслуживает уже вашу признательность. Посему поступай­те с ним благопристойно и с почтительною вежливостью, и вы удержите его дружбу. Иногда, однако, отвергнутые лю­бовники бывают тщеславны и упорны до того, что и после брака продолжают свои домогательства. Вы и прежде отка­зали им сухо, но они и теперь еще ласкают себя надеждою победить вас. Дайте почувствовать сим наглецам все ваше презрение, покажите им как много обманывается их глупое тщеславие, не щадите их никоим образом и наичувстви- тельнейше их унижайте. Ежели вы сочтете еще лучшим, то откройтесь вашему супругу. Явное с обоих сторон запреще­ние входить в дом будет наилучшим для них наказанием.

Молодая девица выходит замуж за человека, к которому она совершенно равнодушна, ибо не знает еще любви. Но вдруг пробуждаются все ее чувствования, и супружество становится для нее ненавистным. Ее сердце обрело возлюб­ленного; какая разница! Сколько преимуществ недостает ее мужу! Вот первое ее ощущение; она предается оному с вос­торгом. Горе тому супругу, который не умел снискать лю­бовь молодой супруги своей! Ежели уважение к доброй славе (reputation), ежели чувство святости обязанностей ее не удержит, то все основания тщетны.

Положим, что супружество совершенно несчастливо, и муж даже презираем; положим, что его старость, его сла­бость усугубляют ненависть. Ах, какая юная, страстная женщина не заслуживает извинения! Я повторяю: когда по­печение о доброй славе, внимание к обязанностям ее не удерживают, то все основания тщетны. Пусть ее презирают, я о ней жалею; пусть ее осуждают, я прощаю ей.

Но и счастливое супружество подвержено превратно­стям; наилучшая женщина может на одно мгновение за­быться. - Обладание делает наибольшие преимущества обыкновенными, и пристрастие любви непродолжительно. Прелесть новизны возвышает любезность сторонних муж­чин, и любовники льстивее супругов. Но благородная жена будет блюсти сама себя, она скоро возвратится к своему другу и забудет блистательные качества другого при испы­танных добродетелях своего супруга. Не есть ли он отец де­тей ее, участник в домашних ее радостях, спутник ее жизни? Кто делил с нею столько печали? На кого может она вернее положиться, как не на своего защитника? Сии раз­мышления облегчат ей победу; она с нежностью упадет в его объятия, и никогда не будет он для нее драгоценнее, как в сию минуту.

Но благородная, прелестная женщина может и в других мужчинах вливать любовь, даже не желая сего. Она прези­рает уловки кокетства, но ее достоинства приобретают все сердца. Честный человек скроет свою страсть; ежели он слаб до того, чтобы питать ее, то не осмелится ни на какое объяснение, поелику добродетель ее и обязанность для него священны.

Она может быть сама угадает любовь его, ибо женщины проникают в сердца, но она не дозволит своему тщеславию соблазнить себя. Он заслуживает ее сожаление, ее уваже­ние, се благодарность; но супруг удержит всегда преимуще­ство.

Но ежели он посмеет объясниться, то она с тихою стро­гостью напомнит ему о своем достоинстве, о своих обязан­ностях; она докажет ему предосудительность такой связи, и его любовь превратится в восхищение.

Ежели он распутник, ежели навязчив и бесстыден; еже­ли он смотрит на нее как на соблазнительную добычу, как на обыкновенную женщину модного света, то пусть она до­кажет ему противное своим презрением. Может быть она поступит благоразумнее, не сказав об этом своему супругу; она, не нарушая его спокойствия, уничтожит замыслы прельщения. Уважение к самой себе и чувство обязанности суть Гений-хранитель женской добродетели. Все сии прави­ла должно соблюдать особенно в обращении с молодыми родственниками и с друзьями дома. Умная, благородная женщина будет по обстоятельствам всегда более ограничи­вать свое доверие; она будет являть свое почтение и учти­вость ко всем, любовь и искренность только к своему супругу. Она будет предупредительна, будет принимать участие, угождать; но права всегда пребудут в обладании супруга. Она будет говорить открыто со всяким, но всегда умолчит о своих домашних обстоятельствах, хороши ли они или худы.

Женщина, рассуждающая о своем муже с посторонним мужчиной, отдается более или менее его власти. Тон, мины, жесты ((*) - дабы точнее выяснить мысль Автора, удержаны здесь оригинальные слова) и выражения изменяют нередко самым сокровенным мыслям, и одна короткость влечет за собой другую. Даже и наилучшие женщины обыкновенно забывают это и своею болтливостью делаются достойными посмеяния.

Обращение с другими женатыми мужчинами требует не менее осмотрительности. Есть люди, кои почитают супру­жество прелюдией к порокам. Благородная женщина гну­шается таковыми связями, она с презрением отвергнет такой размен. Какое сплетение гнусностей! Какое оскорб­ление законов и нравственности!

В заключение нечто об обращении со свекрами и взрос­лыми пасынками. Первым оказывай должное почтение, без всякого раболепствования, а с последними обходись с при­личною вежливостью, не выказывай своей власти. Ежели нельзя приобрести их приязни, то можно, по крайней мере, сохранить их почтение. Иногда бывают пасынки так стары, как мать, и сия столь же молода, как они; между всеми от­ношениями сие, без сомнения, есть неприятнейшее. Отда­ляющая, скромная учтивость здесь должна быть действеннее всего.

ГЛАВА XVII.

Как вести себя молодым вдовам.

Все, что ни говорится о вдовах, можно применить в осо­бенности к молодым. Они суть счастливейшие или несчаст- ливейшис существа. Смерть |мужа | дала им все или все от­няла у них.

Шарлотта схоронила ненавистного мужа, кто почтет слезы ее естественными? Но Софья лишилась своего друга, своего покровителя, своего попечителя, ее невзрослые дети тщетно зовут отца своего; кто может сомневаться в истин­ной скорби ее?

Порицать ли мне первую? Я должен был бы переменить человеческое сердце; чувство свободы весьма естественно, кто может любить своего тирана? Хвалить ли мне вторую? Естественные чувства должны иметь свою цену, чувство скорби непроизвольно; кто может равнодушно лишиться какого-нибудь блага?

Вдовы [по своему положению в обществе] находятся между незамужними и замужними женщинами. Они имеют преимущества первых и опытность последних; они соединя­ют права обеих и свободнее всех. Несмотря на то, сколь воз­можно скорее решаются на второй брак. Счастлив ли или несчастлив был первый - они надеются от второго той же са­мой или лучшей участи.

И ужели молодая, цветущая женщина достойна порица­ния за то, что она не хочет одна провести в скуке жизнь свою? Неужели Аделаида не должна забыть прискорбия первого брака в объятиях лучшего мужа? Известно, что бо­лее умирает вдовцов, нежели вдов; женщины сильнее чув­ствуют потребность нового брака по своему сложению. Необходимость в защитнике, раздраженная чувственность, самые их гражданские отношения побуждают к тому.

Я удивляюсь верности тех великодушных женщин, кои памяти возлюбленного мужа посвящают целую жизнь свою. Кто может отказать в почтении сему высокому героизму? Но не могу также порицать и тех женщин, коих горячее сложение принуждает ко второму браку. Каждое супруже­ство есть условие, которое со смертью одной стороны само собою разрушается. Какое же право по сему может долее обязывать другую? Я со своей стороны был бы, может быть, слишком разборчив, чтобы не жениться на вдове, но не стал бы порицать ее замужество.

Посему как вести себя молодым вдовам в обхождении с мужчинами? Ежели бы они все уподоблялись Софье, я бы ничего не сказал бы об этом. Кто может смотреть на их не­притворную скорбь без уважения, без сострадания? Кто мо­жет порицать их, когда время или благородный человек утешает их? Воспоминание о первом супружестве украсит новый ее выбор, ибо она любит второго мужа потому, что он уподобляется первому. Но молодые вдовы, какова Шар­лотта, имеют нужду в некоторых правилах предосторож­ности.

Пусть муж ее был чудовище, однако же он оставил ее вдовою; пусть она душевно радуется его смерти, но должна скрывать сие. Приличие теперь есть основание обществен­ной жизни; люди уже привыкли к внешним проявлениям чувств. Обыкновенно чувствуют это молодые вдовы сами, но избирают весьма худые средства. Большей частью они стараются кокетничать своею печалью. Они хотят, чтобы слезами орошенные глаза их находили еще прелестнее и бо­лее удивлялись их нежной привязанности. Но их трагиче­ская роль никого не обманет, всякий видит комедиантку, которая играет только пред зрителями.

Будь скромна и решительна, избегай всех крайностей и показывай спокойную важность. Управляй своим лицом и своим языком, не выставляй клевете никакой слабости и не забывай, чем ты обязана сама себе.

Молодые вдовы без состояния, имеющие к тому же мно­го детей, часто против собственной воли принуждены оста­ваться в своем одиночестве; кто захочет с женою приобрести целую фамилию? Сего даже должно желать для счастья детей ее. Но молодые вдовы, которые прекрасны и богаты и сверх того еще бездетны, могут всегда иметь троя­кий круг любовников, женихов и домогателей.

Прискорбное, но весьма справедливое примечание есть то, что таковые вдовы обыкновенно избирают самых худых мужчин, - т.е. величайших развратников, - своими супруга­ми. Находят ли они приятности в своих заблуждениях? Кто может проникнуть в женское сердце, избирающее себе суп­руга! Обыкновенно таковые вдовы руководствуются своею суетностью или чувственным желанием. Но желание вто­рого вдовства следует нередко за днем свадьбы.

Ежели ты одарена преимуществами юности, красоты, богатства, то избирай себе супруга по сердцу; но избирай благородного, образованного человека. Беден он? ты сдела­ешь его счастливым; что может быть сладостнее, как разде­лять свое счастье с возлюбленным, и кто чувствительнее благодарного мужа?

ГЛАВА XVIII.

Как вести себя старым девам.

Ко многим другим явлениям, у которых возраст отнима­ет цену, принадлежат, к сожалению, и старые девы. Ско­рое развитие женского цвета ускоряет и их разрушение; девица, еще не вышедшая и в 30 лет замуж, потеряла с прелестями юности и все выгоды оной.

Всеобщее презрение к старым девам имеет основанием, кажется, недостигнутое их предназначение.

Для мужчины супружество есть дело побочное; для жен­щины же оно главная цель ее жизни. Старая дева находится в противостоянии с целым светом; возраст и отношение ее в вечном противоречии между собою. Не физические, а граж­данские потребности определяют ее состояние; и не спра­шивают об ее венце, а только о незамужестве.

Впрочем, не будем пристрастны, не будем изрекать все­общих суждений! Из весьма многих старых дев, не все сде­лались таковыми по собственной вине. Многие из них не­виновны, а многие даже произвольно достигли такового со­стояния.

Когда тщеславная, ветреная девушка устареет, то кого может она обвинять? Она столь долго забавлялась спокойст­вием мужчин; удивительно ли, когда все ее отвергают? Кто захотел бы взять такую девицу, которая всем желала нра­виться? Прекраснейшие лета ее жизни протекли, она дума­ла всех привлечь к себе и осталась совершенно одна.

Или если гордая, романтическая смиренница, расточав­шая отказ за отказом в ожидании какого-либо сверхнебес­ного жениха, с тем и останется в девицах, то достойна ли она сожаления? Она оскорбила столько честных мужчин, отвергла столько хороших предложений; кто напоследок ос­мелится сделать ей новое? Прекраснейшие дни ее жизни протекли, она надеялась чрезвычайного благополучия и по­теряла все.

Но девушка, которой не доставало случаев к знакомст­вам, которую пристрастные родители с намерением угнета­ют и стараются скрывать; благородная, милая девушка со всеми преимуществами ума и сердца, но без состояния и связей; любви достойная девушка, которую сковывают предрассудки ее породы; или благородное, несчастное со­здание, сделавшееся жертвою клеветы и злобы, - вот целый ряд старых дев, которые по истине не по своей вине сдела­лись таковыми и потому заслуживают почтение и сожале­ние.

Сколько любви достойнейших существ, которые не без имения, и при всем том остаются безбрачными! Их провин­ция слишком мало населена, местопребывание слишком от­даленно и неизвестно; их образ жизни слишком скромен; да сколько обстоятельств могут здесь соединиться! В самом де­ле, подобных старых дев более, нежели как думают. Столь же часто гордость и пристрастие родителей к другим детям, ненависть мачехи обрекают наилучпгах девиц к безбрачию. Отдаляют их от всех мужчин; стараются обезобразить их прелести; отказывают им в нужнейшей одежде и обременя­ют постыднейшею работой. Женская злоба не знает ника­ких границ, я видел довольно тому примеров. Впрочем, и добрая, милая девица, у которой нет достатка, с каким тру­дом и как редко получает мужа! Благородные пожертвова­ния, великодушные женихи существуют почти только в романах. Возрастающая роскошь умножает самолюбие; мужчины остаются холостые или ищут богатства. Даже са­мые благородные мужчины подавляют свои чувства; прият­но ли им видеть свое семейство в нужде! Сколько любви достойных девиц, которые при всем том умирают незамуж­ними.

То же самое бывает с супружеством по породе. Елизаве­та чувствует свое несчастное положение; ей хотелось бы выбрать по сердцу, но она обречена своим происхождением. Она должна выйти не иначе как за дворянина или умереть в девицах, иного выбора нет. Ежели она не имела счастья по­нравиться такому мужчине, ежели ее богатство, ее связи недостаточны к тому или она не в состоянии преодолеть своего отвращения, то может навсегда остаться старою Вы­сокородною девицею. Наконец, ежели подлый человек на­рушает свою клятву, ежели верная для него девушка отказывала стольким женихам и после многих лет надежды и ожиданий при всем том оставлена им; кто захочет сва­таться к ней? Кто не будет слагать на нее всей вины? Ах, мужчины столь несправедливы, они так пристрастны друг к другу, и законы столь мало говорят за женщин.

Между тем, могут быть старые девы и по доброй воле: женский героизм способен ко всякой жертве. Телесные не­достатки, привязанность к родителям, к братьям и сестрам; наконец, оскорбленная или несчастная любовь могут быть к тому причинами.

Физическое расположение тела, совершенно противное предопределению женщины; продолжительное расстройст­во здоровья, некое тайное зло достаточны к тому, чтобы за­ставить остаться незамужнею разборчивую девицу. Она знает, сколь она несносна сама для себя и потому не захочет замужеством сделаться еще более несчастною! Она осудила самую себя к вечному девству, и ее героизм действительно столь же велик, как и ее благоразумие.

Иногда привязанность к престарелым, беспомощным ро­дителям, к осиротелым братьям и сестрам отвращает благо­родных и здравомыслящих девиц от замужества. Они лучше готовы пожертвовать своим счастьем, нежели оставить в бедности дорогие для них существа. Могут ли они разлу­читься с ними, когда будущий супруг не в силах подать оным необходимого вспомоществования! Ах, они может быть тщетно будут выжидать такового великодушного чело­века и состарятся прежде, нежели их найдет оный!

Может статься и так, что однажды обольщенное женское сердце впоследствии навсегда окажется недоступным. Эми­лия однажды испытала вероломство мужчин, и весь сей пол для нее стал навсегда ненавистен. Софья лишилась первого друга своего, и никакой другой не может заменить потерян­ного. Обе отказываются от света и мужчин, и их геройство столь же велико, как и самое их несчастье.

Как ни различны могут быть обстоятельства всех сих особ, они однако же схожи между собою в своих нравствен­ных свойствах и ошибках. Девицы, которые не достигли своего предопределения, сохраняют навсегда незрелый, не­совершенный характер и обнаруживают оный в тысяче раз­личных видов. Они охотно занимаются безделицами, ребячатся, болтливы и любопытны. Одним словом: смешны и малодушны в высочайшей степени. Впрочем, характер их изменяется по причинам их незамужества.

Старые девы по собственной вине имеют обыкновение считать свои лета пятнадцатью годами назад, и каждый раз обвиняет их во лжи зеркало. Они хотят продолжать кокет­ство молодых своих лет и в старости. Их смешное жеманст­во, их отвратительная чувственность, навязчивая дружба делают их для мужчин вдвое несносными и слишком оправ­дывают презрение к ним молодых девиц.

Старые девы не по собственной вине обнаруживают в своих поступках некоторую робость, некоторую весьма яв­ную даже заботливость. Так как их чувствования большей частью противоположны их возрасту, то они всегда опаса­ются изменить себе. Они жеманны и неразвязны, всегда в замешательстве, всегда как на иглах, но добродушие их и достоинства заставят все это забыть.

Старые девы по своей воле обыкновенно унылы, ненави­дят людей и нередко даже несносны. Они избегают обще­ства или оскорбляют оное. Должно щадить несчастных, они имеют право на наше снисхождение.

Из всех сих трех только девицы, состарившиеся по своей поле, имеют нужду в некоторых правилах; ибо первые нс заслуживают их, а последние неспособны воспринимать. Но вам, безвинно незамужними оставшимся девицам, вам ска­жу я несколько слов для совета и утешения.

Ежели вы хотите вести себя прилично, то являйте всегда тихую, но важную покорность; не имейте никакой застен­чивости и никаких притязаний! Оказывайте спокойную, не­вынужденную учтивость и возвышайтесь над низкими страстями ненависти и тщеславия.

Избегайте всякого случая быть смешными, ваши приемы и одежда не должны отличаться странностью. Не ищите вы­казывать себя, откажитесь от суетного домогательства бли­стать чем-нибудь, особенно ученостью.

Издеваются ли над вами? - кажитесь принимающими это в шутку и отражайте оную без огорчения. Вы легко обе­зоружите насмешников и будете в отношении их безопасны. Удаляйтесь от молодых людей обоих полов и оказывайте мужчинам не что иное, как холодную учтивость. Не допу­скайте печали угнетать вас, ободряйте самих себя и уте­шайтесь тем, что страдания суть общий наш удел. Что иное жизнь, как не сновидение, исполненное неприятностями! Сколько несчастных супружеств! Сколько семейных бедст­вий! Сколько безутешных жен! Сколько исполненных отча­яния матерей!

Ежели бедность и огорчения соединяются для сугубого вашего несчастья, то вспомните, что всем страданиям есть предел; одно мгновение предает всех нас смерти. Ах! вы мо­жете умереть спокойнее, не оставляя по себе плачущего супруга, беспомощных детей. Вы идете мирно и весело из света, ибо обрели в смерти жениха себе.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

(1).

Теперь, почтенные читатели, спешу я к окончанию сей книги об обращении с людьми. Если вы найдете в ней что- нибудь достойное вашего внимания, если она благосклонно будет принята публикой и если о ней судить будут правиль­но, то сие доставит мне гораздо более удовольствия, нежели сколько я доселе получал от лучших успехов некоторых мо­их сочинений. По крайней мере я надеюсь, что вы не найде­те здесь никаких правил, которых бы мог стыдиться честный и благоразумный человек; и, хотя бы книга сия не имела иного достоинства кроме полноты, я, однако же, ду­маю, что едва ли найдется какое-либо состояние в общежи­тии, о котором бы я чего-нибудь не сказал. Хорошо ли, худо ли или и то, и другое вместе; посредственно ли от начала до самого конца - этого я решить не могу.

(2).

Однако же я могу утверждать, что книга сия, предполо­жив только, что предмет ее обработан с надлежащими по­знаниями света и людей, основанными на опытности, может доставлять пользу не токмо молодому, но и пожило­му человеку. Всегда требуется от утонченных и образован­ных людей некоторый дух обхождения (esprit dc conduite), но не по справедливости. Сей дух обхождения требует хлад­нокровия, внимания к маловажным вещам, которое редко встречается в умах пламенных. Напротив того, некоторые из сих правил могут иногда обратить внимание на собствен­ные свои проступки в обращении с людьми; проступки, ко­торых они доселе по чрезмерной их пылкости приметить в себе не могли; не препятствуя ему, однако же, [желаю вся­кому ] воспользоваться моими опытами собственным своим образом и руководствоваться оными по своему благоразу­мию.

(3).

Впрочем, я в книге сей не хотел учить искусству во зло употреблять людей в своих целях; господствовать над всеми самовластно, приводить в движение по произволу всякого для корыстолюбивых своих намерений. Я гнушаюсь тем правилом, что из человека можно сделать все, стоит только подойти к нему со слабой стороны. Один только бездельник сего захочет и может, ибо для него только все средства к достижению его цели равны. Честный человек не может всего делать из всех людей и не захочет сего делать; притом человек основательных правил не позволит из себя делать всего, но того только желает (и в том всякий честный и благоразумный человек может содействовать), чтобы по крайней мере лучшие люди отдавали ему справедливость; чтобы никто его не презирал; чтобы он жил спокойно; чтобы он почерпал удовольствие из обращения со всеми классами людей; чтобы другие не смеялись над ними; а если он всегда постоянен, осторожен, благороден и прямодушен, то может заставить себя уважать, может также, если только знает людей и не страшится никакого затруднения, иметь успех во всяком хорошем деле. Облегчить сии средства и предло­жить правила, к тому относящиеся, - вот цель сей книги!

Но если бы кто-нибудь во всю жизнь свою захотел при всяком произвольном поступке, на каждом маловажном, предпринимаемом им шагу искать в книге сей правил и на­ставлений, - такой человек вовсе бы отверг своеобразие ха­рактера. Но может ли все сие быть моею целью? Едва ли нужно было сие напоминание, если бы было менее злонаме­ренных толкователей.

(4) .

Весьма естественно было открывать при сем случае сла­бость многих классов людей, не намекая, впрочем, непри­личным образом на известных особ. Но что бы я мог сказать, если бы захотел наполнить книгу мою истинными анекдотами и описать частные опыты из моей жизни! Не слишком ли много я себе лыцу, надеюсь, что меня в том не обвинят и по крайней мере с сей стороны отдадут мне спра­ведливость.

Конец четвертой и последней части.

ОБ ОБРАЩЕНИИ С ЛЮДЬМИ

ЛР № 063157

Подписано к печати 28.12.1993. Формат 84х 108/32. Бумага офсетная № 1.

Печать офсетная. Гарнитура "Таймс”.

Уел. п. л. 18,48. Тираж 15000 экз.

Зак. № 1705.

ТОО Издательский центр "Феникс",

141980 г. Дубна, пер. Хлебозаводский, д. 24, к. 802.

Отпечатано с готовых пленок

в Тверской обл. типографии

170000, г. Тверь, Студенческий пер., 28.

Notes

[

←1

]

каждый седьмой год человеческого века

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg