«12 повестей Марии Французской»

12 повестей Марии Французской (fb2) - 12 повестей Марии Французской (пер. Вероника Аркадьевна Долина) 3954K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Французская

12 повестей Марии Французской

Предисловие переводчика

Пришло время рассказать об этом. Не знаю, как справлюсь.

Эти переводы – надолго, на много лет отложенная, отодвинутая интрига.

Я обнаружила «Лэ Марии Французской» очень давно, в школьные еще годы, фрагментарно в каких-то учебниках. Возможно, потрудившись, можно было бы восстановить, где именно. Впечатление оказалось пожизненным, как заключение.

Итак, это цельная конструкция из 12 лэ (баллад) и пролога.

1. «Гижмар» – это фантастическая повесть со сказочными аксессуарами (говорящая лань, самоходный корабль, заговоренная рубашка), близкая к истории Тристана и Изольды. Имя героя можно попытаться расшифровать – кроме бретонского происхождения, не откинешь латынь и французский. Вероятно, оно означает Бедняга, Бедолага, и, кстати, всюду намеки не на злоключения, а на незаинтересованность в дамах; все его раны как-то неспроста.

2. «Эквитан» – что-то вроде фарса с грозным юмором, а имя героя сообщает о том, что он был, натурально, весьма совестлив, не труслив, а вот именно стыдлив, для короля незаурядно. Похоже, имя Эквитан происходит от «уравновешенный, компромиссный». Ну, плюс Аквитания, плюс «аква», любителю Средневековья хорошо знаком «Фарс о лохани».

3. «Ясень» – это классическая история о близнецах. В литературе предание прирастает и «Беляночкой и Розочкой», и «Легендой о близнецах» Цвейга, и «Двенадцатая ночь» Шекспира тоже тут.

4. «Бисклаврэ» – насколько можно расшифровать это причудливое для нашего слуха имя, означает «двуликий» или, по-русски, именно «оборотень».

Наверное, лишнее указывать на «Аленький цветочек» Аксакова, на все вариации «Красавиц и Чудовищ», это очевидно. Вервольфы и гару – изобильны во всех мифологиях.

«Бисклаврэ» – оригинальный сюжет мелюзинного рода, правда, двойную жизнь ведет мужчина, а не дама-фея. И он не погибнет от руки человеческой, как это было с Мелюзиной. Предателей накажут, герой уцелеет. А тайны свои – надо охранять, все уж очень хрупко, между нами говоря.

5. «Ланваль» – единственная повесть из артуровского времени. Герой присутствует за Круглым столом, его следы обнаруживаются и в списке рыцарей, и в реальной Бретани.

Рыцарь попадает в обольстительный плен царицы иных миров.

Пушкинская «Сказка о золотом петушке» приветствует нас, да и Шехерезада тоже.

Лояльности верноподданической тут нет никакой: Артур глуп и жесток, а Гиневра отвратительно не по-королевски коварна.

Зато появляется Авалон – туда-то Ланваля и эвакуируют, от беды подальше.

6. «Влюбленные» – вневременная универсальная история о тех, кто шел, да не дошел, был слишком простодушен и чист. Чтобы выжить и остаться с выигрышем, следовало схитрить. Оказывается, не все на это способны.

Это единственная нормандская повесть у Марии Французской. Похоже, этот холм, неподалеку от города Эвре, существует.

К тому же сказку Ш. Перро «Гризельда» считают происходящей от этой повести.

Овдовевший король влюбляется в дочку – довольно скоро сказители закроют эту небезупречную тему, появятся «Белоснежка», «Мертвая царевна с семью богатырями». Промежуточная фигура злой мачехи прикроет исторический грех короля-отца.

7. «Йонек» – это бретонское имя. Яник, Янник – вообще часты, а это, возможно, вариант Иоанна. Рыцарь-птица и в «Финисте-ясном соколе» рыцарь.

А героя повести зовут иначе – Мулдумарек. Он тоже существо, живущее в двух мирах, а все же сказание о нем – не мелюзинного цикла. Он не стремится жить среди людей, знает, что они опасны. Его мир четко очерчен, выписан с деталями, и это «нижний» мир. Похоже, из судьбы и имени его исходя, что он из падших ангелов.

Впрочем, изделие совсем иного времени – «Синюю птицу» Метерлинка – специалисты тоже выводят из «Йонека». Может, поход героев через земные, надземные и подземные царства в самом деле позволяет и эту версию считать жизнеспособной.

8. «Соловей» в оригинале начинается с трогательного разъяснения автора того, что бретонское слово «аостик» она не променяет на французское «Россиньоль» или английское «найтингэйл». Чуть помедлив, поэтесса возвращается к нежному «аостик».

Это маленькая поэма о нравах жизни города, где дома – вот беда-то! – стоят стена к стене. Поэмка проста, да не очень, и в ней вновь отсыл к Тристану и Изольде.

9. «Милон» – это имя встречается среди рыцарей Круглого стола.

История младенца, отданного на воспитание, пущенного «по волнам», отодвинутого отцом и матерью до лучших времен, – этих сюжетов не счесть: от Моисея, через Мольера, Шекспира, да и пушкинская «Сказка о царе Салтане» встроится, хоть дитя отправили не в одиночку, а с мамой.

Как зовут юного рыцаря, так и не выясняется, а Милон – имя героического отца. Имя премудрой матери, отправившей младенца в ссылку на 20 лет, тоже остается неизвестным, по прихоти автора.

Присутствует волшебный лебедь, который носит любовникам почту эти самые 20 лет, жалкая участь птицы из баллады «Соловей» его минует.

Вообще, у этой странной семьи все будет хорошо.

10. «Несчастный» – это курьезный средневековый (а может, и актуальный?) эпизод о невольном дезертирстве, о человеке, попавшем в неловкое положение.

Мне кажется, скорее так – чем считать это повестью о капризной красавице, возможно, королеве Альенор, или о графине Шампанской.

Чуть анекдот, чуть поклон рыцарству с его догматами.

Не с чем, пожалуй, и параллель провести, это какой-то капитан Тушин из «Войны и мира».

11. «Элидюк» – это даже небольшой стихотворный роман, полифонический вполне: внутри него есть и «Гижмар» с таинственными плаваниями, и «Влюбленные», где король-отец неравнодушен к дочке, и Милон с его воинскими заслугами, и «Жимолость» с лесным колдовством.

Но это абсолютно самостоятельный сюжет. Множество мужчин всех эпох примут эту историю близко к сердцу.

А имя Элидюк – вновь подает нам знак: это, пожалуй что, «избранный» и «изгнанный» в одном лице.

12. «Жимолость» – единственная вещь Марии Французской, представленная во всех антологиях, хрестоматиях средневековой литературы.

Это изолированный фрагмент из «Тристана и Изольды», извлеченный поэтессой, по ее словам, из рукописей, из старых книг. Отчего-то именно встреча влюбленных в лесу, кульминация их отчаяния привлекла внимание автора. Возможно, собранная в этом эпизоде пороховая энергия боли и безвыходности впрыснула в строки «Жимолости» нечто, что многих и многих притягивает к этим стихам по сей день.

Автор терпеливо разъясняет слово «шеврофей» – козий листик по-русски, приводит английские «готлиф», перевод тот же, а нам достается загадочное ботаническое «жимолость».

Что-то из моих комментариев покажется наивным, что-то забавным.

* * *

Для меня нет сомнений в том, что сказочные повести в стихах Марии Французской – одно из первых подлинно литературных событий старинной, очень старой Европы. Обольстительная складность, мед для переводчика. Я даже взламывала эту чуть монотонную музыку синкопами и секвенциями.

Ее усмешка, твердая рука драматурга, простоватые с виду «входы и выходы» в каждую из баллад, ее доверительные отношения с «высшим» и «низшим» миром – все это было вне поля зрения тех, кто читает только по-русски.

Магическая реальность – так издавна это называется, и поэтесса была не сказочница, не фольклорист, а рассказчица. Пересказчица даже – она ведь перевела с латыни эти старые бретонские сюжеты, выбрав их из старых книг, потрудившись, видимо, в скрипториях. Так она пишет. Перевела она их на свой старофранцузский язык.

Отчего? Я не знаю, возможно, нуждалась в поддержке магией. Какой магией?

Настоящей, литературной, рифмованной.

Есть в мире Европа. Есть в Европе Франция. Там есть Бретань. Множество сказок там лежит, где положили очень давно. Корабли там заходят в бухты, такой контур побережья, чтобы спрятаться, как кораблик Гижмара.

А люди там живут, дети ходят в школы, по некоторым признакам.

В книжных магазинах продают карты местности – для тех, кто…

* * *

Моя пожизненная спутница, моя Мари де Франс кое-что завещала нам и, как всегда, сделала это тихим голосом, гибко, между сказочными строчками:

– читать и почитать старые книги;

– литературную работу делать тщательно и упорно;

– выбирать лучшее из того, что предлагает реальность, для высшей цели – обрабатывать и пересказывать, рифмовать и импровизировать, осваивать старинный сюжет как свой собственный, быть его хранителем.

Литературное изделие живет, как мы уже поняли, неправдоподобно долго, в некоторых странах особенно; много дольше каждого из нас.

Полюбит ли мой современник, говорящий и читающий по-русски, этих героев, их приключения?

Кое-что рискованно, кое-что очень по-моему.

Дело в том, что давно уж «нет в мире короля, которому смогу все песни перепеть, что в сердце берегу».

По преданию, Мария Французская жила и сочиняла при дворе Альенор Аквитанской. Писала «для своего короля».

Я уже не раз побывала на развалинах замка Альенор в городке Домфрон, в Нормандии. Ничьих следов там не обнаружила.

Пролог

Уж если дал Господь Таланта и ума — Не стоит избегать Ни чтенья, ни письма. Увидел – записал. И смотришь – семена Уже взошли, цветут, Прошли сквозь времена. Услышал – повтори. А тот, кто рядом был, Не слышал ничего. Что помнил – все забыл. А ты-то видел знак — Луч солнца, например. Вергилий делал так, И старенький Гомер. Для тех, кто слаб умом, Приходится творить. Им надобно сказать И трижды повторить. И ключик повернуть В заржавленном замке — Чтоб звякнул бубенец На самом языке. Взяла – перевела Я все на тот язык, Который вам знаком, И всяк к нему привык. Пусть многие брались — Иных давно уж нет… Слова еще нашлись, Да потеряли цвет. И вот я принялась За сказочки в стихах — Чтоб не перевелась История в веках. Чтоб шел за ночью день, Чтоб миром Бог владел. Чтоб знала место тень, А демон – свой предел. Нет в мире короля, Которому смогу Все песни перепеть, Что в сердце берегу. А если уж найду Мужчину без грехов, Тотчас ему отдам Тетрадь своих стихов. …Кому ж не дал Господь Таланта и ума — Пусть избегает хоть И чтенья, и письма.

Гижмар

Когда рассказ хорош — там зернышко на дне. Ты зернышко найдешь, а сладко будет мне. Счастлива та страна, где добрые дела Творятся дотемна, и ночь у них светла. Могучи их цари, и тюрьмы там пусты. Светлы монастыри, а пастыри просты. Мы знаем много слов, но лучшие – тихи. И что нам до ослов, не верящих в стихи? Хочу вам рассказать негромким голоском Историю одну, добытую тайком. Бретонцы говорят: в стране забытых фей Истории лежат, но ты найти умей!

* * *

В то время правил Хёль, удачливый король. При нем – один сеньор. О нем скажу, позволь. Прекрасный кавалер звался Оридиал — Семейный человек, придворных идеал. С супругою своей он проводил часы — И дал им Бог детей невиданной красы. На то и есть Бретань, там имя – как удар. Девчушку звать Ноган, а мальчика Гижмар. Уж как их любит мать и ласковый отец — Но время вылетать из гнездышка, птенец! И юноша идет на службу к королю. Все юноше идет – как я это люблю! — Доспехи, стремена, и скачки, и бои… Вот были времена любимые мои! И юноша не ждет, что грянет волшебство — Во Фландрию идет, там яростней всего В огне далеких стран сражался кавалер… Но был один изъян: на женщин, например, Он вовсе не глядел, неясно почему, И ни одна из них не нравилась ему. Нет, более того: он избегал любви, Как будто бы и так носил ее в крови. Уже чуть-чуть смешон для преданных друзей, Невинен, отрешен живет наш ротозей. Но вот пришел домой. Сестра, отец и мать — Его наперебой ласкать и обнимать. Со всеми ровно мил, без радостей иных, Он целый месяц жил в семье, среди родных.

* * *

Так можно и пропасть без видимых причин. Но есть иная страсть для подлинных мужчин — Охота! Наконец, созвали егерей, И мчится наш юнец в лесную глушь скорей. И нож при нем, и лук, и полчище собак. И что ж он видит вдруг, плечом раздвинув мрак? Там на опушке лань стоит, белым-бела. И олененок с ней. И отступила мгла… И царственнее всех, так нежно хороши — Что снимут тяжкий грех с измученной души. Наш воин, наш герой, наш храбрый юный друг! Достань скорее свой видавший виды лук. Да не зови друзей, и перестань дрожать. А белой лани — ей стрелы не избежать. Спасенья зверю нет. Стрела летит хитро. Но странный был дуплет — Гижмар пронзен в бедро. Он сам пустил стрелу, и кровоточит он. И к своему седлу почти что пригвожден! Он падает в траву… Пред ним олень лежит, Во сне иль наяву лепечет и дрожит: Ты, рыцарь молодой, меня не пощадил. Я, рыцарь молодой, тебя не пощажу! Ты думаешь, что ты легонько ранен был? А я судьбу твою сейчас перескажу. Ни дикая трава, ни тайный корешок Не вылечат тебя, кровавый мой дружок. Заклятья и стихи, врачи наперечет — Дела твои плохи, и боль не истечет, Покуда не найдется женщина одна, Что за тобой пойдет до самого до дна, До сердцевины сна, до пламени в аду. Отыщешь – будешь жив. Гижмар сказал: найду. Оставь меня теперь! — мгновение спустя Шепнул несчастный зверь, и пало с ним дитя.

* * *

Гижмар с тех самых пор не может кровь унять И странный приговор старается понять: Куда ему идти, в каком таком краю Искать и обрести кудесницу свою? И отсылает он, всего в слезах, слугу: Иди, любезный друг. Я больше не могу. Я бодрствую во сне – такая точит боль, Как будто в рану мне все время сыплют соль. Скачи к моим родным — им сердце не солжет, Но объясни ты им, что рана смертно жжет… Слуга собрал добро, поплакал и исчез. Перевязав бедро, Гижмар уходит в лес.

* * *

Хромая, будто зверь, он вышел по ручью На бережок теперь – и увидал ладью. Он смотрит все смелей: кораблик на воде. Таких-то кораблей он не видал нигде. Стоит себе один, и не видать других — Как будто из глубин он вынырнул морских. Эбеновая снасть, из шелка паруса — Готов отплыть, пропасть, взлететь под небеса. Наш раненый герой немало удивлен: За этою горой морей не помнит он! Не знал, что корабли заходят в этот порт. И вот уже с земли ступает он на борт. Чеканка и резьба, и жемчуга гряда… Ну что ж, сама судьба вела его сюда. Упасть себе позволь, чтобы очнуться вновь! Он забывает боль, он вытирает кровь. Толкнут тебя тычком — в александрийский шелк Ты упадешь ничком, чтоб не завыть, как волк. …Кораблик побежал по морю, по волне. Там наш Гижмар лежал, так думается мне. Не виден капитан, не слышен экипаж, А вот корабль летит как призрак, как мираж.

* * *

Меняется все, захотелось и мне изменить свой стих. Кораблик причалил, как будто бы ветер внезапно стих. Страной этой правил давно, с незапамятных пор Супруг молодой госпожи, пожилой сеньор. Пожалуй, нет горя смешнее, чем ревность мужей-стариков. Что-то вроде потери зубов, или даже нежнее, это их прорезывание рогов… Себя не желая признать уродом, Карауля ночи и дни, Он выстроил башню с единственным входом, Чтоб жена оттуда ни-ни. Лишь море гладило мраморный Башенный бок. Хотя ведь и с моря, если действовать грамотно, Кто-то подплыть бы мог. А в башне – унылой, серой, Часовню устроил муж. И ценною росписью – сцены с Венерой — Украсил ее к тому ж… Вот старый Овидий — он нам нужен самим, Мы любим читать на сон. А наша пленница им топит камин — Извини, дружище Назон. Так вот, нашей даме, заложнице, избраннице на века — Была поблажка положена: служанка, племянница старика. Они подружились и жили как сестры, Как птички в своем раю. Хотя этот рай и стоял У пропасти на краю. Лишь старый священник, единственный, худенький и седой, Имел свой ключик к таинственной двери над самой водой. Он был им вернее друга, капеллан им был и слуга. Такого слуги услуга особенно дорога.

* * *

Но час приближался, и тем он запомнится вам сейчас, Что в полдень проснулся демон, испытывающий нас. Юные дамы посмеют выйти проветриться в сад — Но не думаю, что сумеют легко вернуться назад. Что видят они? Вот странно: корабль, пестры паруса. Кораблик без капитана, прекрасный, как небеса. Кораблик все ближе, ближе, какой-то полет стрижа! Но что я, как зритель, вижу? Несчастная госпожа! Смертельно бледные обе, дамы бегут к воде. Корабль еще не причалил, встречающих нет нигде. Служанка на мостик взбегает, старается не дрожать. А госпожа выжидает, и некуда ей бежать.

* * *

Случилось то, что случилось. Все в жизни пошло вверх дном. Конечно, дама влюбилась В Гижмара, объятого сном. Попробуйте не влюбиться, Не возненавидеть свой хлев — Когда перед вами рыцарь, Прекрасный, как спящий лев. Он в башне уже очнулся, Когда наступил рассвет. Прислушался, оглянулся — А боли почти что нет. То жизни серьезный признак: Боль уходит, как дым. И женщина, будто призрак, Склоняется перед ним. Что делать, что дальше будет? Как с этою дамой быть? А вдруг она не полюбит, Не станет его любить? Он все-таки иноземец, не знающий языка. А дама – чужая дама, хотя, возможно, пока. Хозяйке прекрасной башни он говорит напрямик: Сударыня, мне не страшно, я к боли своей привык. Но если, милая дама, вам меня не спасти — Выходит, у вас тут прямо найду я конец пути. Она его обнимает, целует горящий рот. Она его понимает — не всякая так поймет. К тому же, друзья, к тому же зажегся огонь в крови: Она прожила при муже, не знающая любви. Вот так заключилось дело, победу побед верша — И тело любило тело, а душу нашла душа.

* * *

Герой и любовь героя, укрывшись от всех невзгод — Так прожили эти двое свой самый счастливый год. Служанка их тоже не смела вздремнуть среди ночи и дня: Служила им как умела и грелась у их огня. Ах, милый, единственно милый! — Шептала дама чуть свет. — Любить вас с такою силой Уже моей силы нет. Но если другая найдется неведомая любовь — Душа моя разорвется, и выкипит моя кровь. Не бойся, не надо! — тихо он ей говорит в ушко. Забыла, что олениха мне напророчила? Что Я только с тобою буду до самого Судного дня, А если тебя забуду — найдет моя боль меня. И дама берет рубашку из тонкого полотна. Надень – говорит – мой милый! И буду лишь я одна Завязывать хитрый узел сегодня и всякий раз. И никакая другая. Такой тебе мой наказ. А та, что его развяжет, распутает на груди — Она пусть тебе и скажет, что будет там, впереди. Гижмар ей в любви клянется, хотя и сам поражен, Что никто узла не коснется — ни ножницами, ни ножом. А все-таки, беспокоясь о том, чего еще нет, Он надевает ей пояс: в застежке – старый секрет. Кто тайной любви желает, кто хочет в огне пропасть — Застежку сперва сломает, чтоб утолить свою страсть. …И в тот же день непогожий Открыли их тайный грот: Слуга, на крысу похожий, Нечаянно их найдет. Как будто бы с порученьем он тихо шел к госпоже — А дальше видели только, как опрометью уже Бежал к своему господину… И старый грозный сеньор Отправился к девичьей башне, где не бывал с давних пор. Он в ярости дверь обрушил из корабельной сосны И рыцаря обнаружил в объятьях своей жены. Ну? – смотрит старик угрюмо. — Откуда же ты, герой? На дне какого же трюма ты прибыл на берег мой? Тут корабли нечасты, у этих старинных скал. За что ты мне дал несчастье, какого я не искал? Не всякому удается грудь старую растерзать… И что тебе остается, как правду мне не рассказать?

* * *

Гижмар говорит, как было: как боль его привела К берегу, где полюбила дама его и спасла. Как видно, судьба превратна, и случай тут непростой. Сеньор отвечает: Ладно. Я понял тебя. Постой. Ты говоришь, что прибыл сюда к нам на корабле. А что же никто не видел его на нашей земле? Ты где-то его припрятал? А место не позабыл? Гижмар отвечает: Помню. Кораблик мой там, где был. Его сейчас же уводят. Поставили паруса, И тихо корабль уходит — плывет себе в небеса. Плачет Гижмар, рыдает, даму свою зовет. А Бог за ним наблюдает, и корабль – плывет.

* * *

Спустя три дня и три ночи — родимые берега. Гижмар и глядеть не хочет. Но видит: верный слуга, Что был в тот день на охоте, он ждал его целый год. Да где вы еще найдете друга, который так ждет? Гижмар кидается к брату — надежному, как стрела. Ей-богу, дорога обратно совсем не напрасной была. В семье его ждали страстно — без памяти каждый рад, Что сын вернулся из странствий, бесценный вернулся брат. И мать, и отец хлопочут, соседи прочат невест. Но рыцарь смотреть не хочет. Но рыцарь не пьет, не ест — О даме своей тоскует, которая узелком Ему затянула рубашку, к себе привязав тайком. Об этом узле новейшем, как об одной из примет, Узнало множество женщин, а как развязать – так нет. Как только они ни бились — всех ждал один эпилог: Ничего они не добились, крепкий был узелок.

* * *

А что же с нашею дамой тем временем произошло? С той дамой, любимой самой, с той, что излучала тепло, Которое исцелило и сердце, и раны боль? Позволь, расскажу, читатель, о, ты только мне позволь! Как прежде, она томится в башне на берегу. От мужа во всем таится — зачем, сказать не могу. Два года, два долгих года никто к ней не заглянул. Едва ли он жив, твой рыцарь, верней всего – утонул. Из башни она спустилась, а как – откуда мне знать? И вскорости очутилась на том же месте опять… Дух этой маленькой бухты два года секрет таит, И видит она: как будто такой же корабль стоит. Ах, так? Молодая дама решительно рвется в бой. Ах, так? И кораблик прямо летит в простор голубой. Куда он бежит – не знаю, куда бегут корабли: И в Индию, и к Китаю, и к самому краю Земли. Но Бог наш корабль направил в Бретань, а не на Луну. Сеньор Мерьядюк там правил, вел небольшую войну. И вот коменданту форта видится из окна: Корабль швартуется гордо, а на корабле – она. Она хороша, как фея, да может, фея и есть? И воин глядит, не смея руку судьбы отвесть. Должно быть, она уважит сурового сердца стук И скоро-прескоро скажет: Сядь ближе, мой Мерьядюк… Вот гостью, чуть беспокоясь, к себе пригласил сеньор. Но что это? Грубый пояс, странный на нем узор. Где гладкие женские ножки хотелось обнять рукой — Одни лишь пряжки-застежки, и нежности никакой. Что это? – спросил он сухо. — Я должен об этом знать. И даме хватило духу о поясе рассказать. Ах, вот вы какого роду! — досадует наш сеньор. Я слышал про эту моду в округе с недавних пор. Я даже знаю мужчину, что даст себя растерзать, Но только бы без причины рубашку не развязать. Рубашку?.. Под ней качнулся и тихо поплыл весь мир. Сеньор меж тем отвернулся и кликнуть велел турнир. Турнир! Вот и все терзанья окончатся что ни есть. Кто выиграет состязанье — тому и дама, и честь. И женщина ждет и бредит, и страстно ждет новостей: Конечно, Гижмар приедет из облачных областей. Да вот уж и он – и нету ни мрака, ни пустоты. Любимая, ты ли это? Возможно ли – это ты? С тревогою наблюдает за встречей наш Мерьядюк: Еще одно ожидает вас испытанье, мой друг. Велите подать рубаху — ту самую, со шнурком. Вот мы и увидим пряху, что справится с узелком. Сестра Мерьядюка, в надежде, пробует в свой черед — Но узел тугой, как и прежде. Ничто его не берет! А фея как ухватила – узнала свой узелок, И с легкостью распустила, как вязаный свой чулок.

* * *

Сударыня, Боже, Боже. Лишь вы это знать могли! Скажите же, что вы тоже мой пояс уберегли? И, трогая понемножку одно из приятных мест, Нащупывает застежку — эмблему вечных невест. …Вы думаете, смирился с таким пораженьем наш друг? Вы думаете, изменился наш воин, наш Мерьядюк? Думаете, отдали невестам их женихов? Тогда вы мало читали и книг, и старых стихов. Гижмар говорит Мерьядюку: Два года вам буду служить, Но отдайте мою подругу — мне без нее не жить. Сто рыцарей встанут по кругу, и каждый подобен льву — Но отдайте мою подругу, я без нее не живу. Сеньор отвечает грозно: Я в этом деле судья. Езжай, покуда не поздно. А дама будет моя. Гижмар тотчас покидает город, что глух, как стена… А дама опять рыдает, дама опять одна. Рыцари, друг за другом, вместе с Гижмаром ушли. Обижены Мерьядюком воины той земли. И, хоть Гижмар и не хочет знать ни мечей, ни щитов, Но он приезжает к ночи к тому, кто к войне готов. Рыцарь подаст ему руку, и рядом – две сотни рук. Кто был врагом Мерьядюку — сегодня Гижмару друг. Все ясно без перекличек, все смотрят ему в лицо. И крепость, где спит обидчик, и город – берут в кольцо… Погиб Мерьядюк наш гордый, как воин, в большом бою. А Гижмар захватил весь город и даму нашел свою. И будут еще реки крови бежать по черной золе — Покуда найдут две любови место себе на Земле. Но было такое место — бей, сердце! Трудись, гортань! Пришли жених и невеста к нам в маленькую Бретань.

Эквитан

Те, что звались бретонцами когда-то, Не так уж были мирны и тихи. Их жизни каждый день, любая дата — В баллады превращались и в стихи. Неслыханное было приключенье, Когда Бретань стояла на Земле… Вот приключенье – но не поученье В рассказе о стыдливом короле.

* * *

Ах, Эквитан! Он рыцарь, пеший, конный, С густою темной кровью королей… Не дорожит любовью монотонной, А хочет – ярче, проще, веселей. Любовной битвы ищет он повсюду. Где Эквитан – там стайка юных дам. Но все ж я забегать вперед не буду, Покуда весь сюжет не передам. А рассказать, пожалуй что, придется О том, кто женской нежности искал, Забывши о законах благородства, Да и в ловушку страшную попал.

* * *

Был сенешаль, министр у Эквитана, Хороший друг, неглупый человек. Давно служил, и было бы нестранно, Когда б еще служил он целый век. Его жена красы была нездешней: Чудесный стан, прелестный алый рот… Ее походкой, мягкой и неспешной, Особенно гордился наш народ. Ее глазами, их морскою тайной, Ее руками, ласковым лицом, Улыбкой полудетскою, случайной, Старинным на руке ее кольцом… Такое было это чудо света, Такая шла везде о ней молва, Что наш король, прослышавши про это, Уже себя удерживал едва, Чтоб не помчаться молодой борзою, Не пасть ей в ноги, преданно смотреть И, наслаждаясь яркой бирюзою, В глазах ее сияющих сгореть! …Ну вот и случай: кончилась охота Вблизи поместья, где живет она. Король устал, и конь хромает что-то, И перед ними башня и стена. Они стучатся, стоя у порога. Им открывают двери: при луне Стоит хозяйка, с виду – недотрога, А с королем – любезница вполне. Бедняга Эквитан недомогает! Он ранен в сердце, он не чует сил. Ни сон, ни явь – ничто не помогает… Он никогда так прежде не любил. Что делать, Боже? Это же супруга Министра моего, слуги и друга. Как можно на предательство пойти? А душу – потерять или спасти? Душа, душа, чувствительная дама… Король вздыхает, чуть не плачет он. Тем временем, по зову Эквитана, Приводят даму. Та идет сквозь сон. Послушайте! — король сказал, смущенный. Вы знать должны, я никогда не лгу. Сегодня я слуга ваш восхищенный, И жить без вас едва ли впредь смогу. Мы не одни. У вас есть муж. Нас трое. Но только я вас истинно люблю! Доверьтесь мне, и я все так устрою, Как это подобает королю. Ах, государь! — сказала дама кротко. — Совсем меня нетрудно поразить. Судите сами – женщина-сиротка Могла ль она себе вообразить?.. Что женщина ответит королю? Такое слово лишь одно – люблю! Так Эквитан, боец добросердечный, Отдался весь науке из наук. И много лет скрывал король беспечный Свой тихий стыд, любовный свой недуг. А сенешаль? Как прежде, домом правил, Хозяйство вел, еще балы давал. И, кажется, так славно все поставил, Что сам беды своей не узнавал. Тем временем беда во все ворота Стучала беспощадным кулаком. И назначалась новая охота — Меж королем и мужем-стариком. Узнала дама, что охоты вестник Трубит в свой рог. Рога кругом, рога… Король приедет, с ним его наместник. Жена министру все же дорога. О женский ум, коварный и кипучий! Пора уже и королевой быть?.. И дама хочет этот самый случай Ни в коем случае не упустить. Она велела в комнате поставить Лоханку с небывалым кипятком. Коль муж придет – в воде его расплавить, Живьем сварить и схоронить тайком. Уже стучат! Король вбегает пылко, И обнимает, и к любви готов. Ах, женский ум – гремучая копилка, Всегда полна опасных пустяков. Король сияет, он разоблачился, И – Господи его благослови… За эти годы слишком научился И скорости, и ярости в любви. И снова стук! И муж явился тоже. Как будто подождать еще не мог. И Эквитан – о Боже, Боже, Боже… При всем величьи рухнул в кипяток. А дама, восхитительная дама? О, как дрожит на шейке медальон… И муж берет ее за шейку прямо И опускает в дьявольский бульон. Какие же жестокие уроки Приходится извлечь ему и ей! А избежать божественной мороки Не смог никто из прежних королей.

* * *

Теперь бретонцы прямы и суровы. Не видят фей, не нюхали цветка. Их жены крутобедры, густобровы. И – никакого больше кипятка.

Ясень

Извольте, сказку расскажу Из тех, что в памяти держу. В Бретани помнят времена, Когда летели имена Домов известнейших по свету — Будто деревьев семена… Два рыцаря в одной стране Когда-то жили наравне. Равны в могуществе и блеске, В почтеньи к молодой жене. Вот одного из них жена Дать нам наследника должна. И, с Божьей помощью, конечно, Того гляди, родит она. Ну, наконец-то, так и есть: Летит по всей округе весть, Что все прошло благополучно: Сеньоре – слава, дому – честь. Счастливейший из всех отцов Баюкает двух близнецов. Он упоен, он ошарашен И по соседству шлет гонцов: Привет тебе, сеньор-сосед! Возможно, знаешь или нет: Преподнесла моя супруга Двоих мальчишек мне чуть свет! Спрошу тебя насчет крестин: Хочу я, чтобы хоть один Стал бы твой крестник и любимец — Не откажи, мой господин! Прекрасно! – говорит сосед. Препятствий не было и нет. Возьми себе коня, посланец, Да от меня свези ответ. Тут дама милая его, Кругом не видя никого, Встает на месте, руки в боки, И восклицает: Каково? Едва родили – и вопят. Еще водой святой кропят! Да кто себе-то пожелает, Чего врагу не захотят? Та враз двоих детей родит — За кем Господь не уследит. По двое дети не родятся, Один внутри не усидит! А если двое с потолка — Так, стало быть, два мужика Над этим делом постарались. Стыд всей семье, отцу тоска! Ах, госпожа, – вступил сеньор, — За что это такой позор Вы рассказали нам о людях, Кого мы знаем с давних пор? Но было поздно: злая ложь Бежала быстро… Перемножь Еще завистников, ревнивцев, Бездетных баб – и подытожь! И даже есть еще беда: Кто весть возил туда-сюда, Все рассказал отцу-бедняге Про сцену гнусного суда. И тот, глупее глупых баб, Так оказался плох и слаб — Не защитил свою подругу, А стал доноса робкий раб. Поверил скверной болтовне Со сплетниками наравне. Детей терзал, жену тиранил — К тому ж невинную вполне.

* * *

А та, что в этот самый год Придумала весь хоровод, Уже сама чуть ковыляет, Уже сама потомства ждет. И что же там она родит? Судьба ее не пощадит — Даст ей двух девочек-двойняшек И приговор свой подтвердит. Мне нет прощенья! Я сама, Несчастная, сошла с ума: Оговорила честных женщин, Которым не отмыть клейма. Не я ль кричала: Близнецов Не может быть без двух отцов! Откуда я взяла такое? А верят все, в конце концов. И вот близняшек дал мне Бог. Лишь он один придумать мог Мне наказанье, как заклятье, Что я сболтнула под шумок… Чтоб имя мужнее спасти, Придется жертву принести: Одну из крошек, из двойняшек, Что ж делать, нужно извести. …При даме – девушка, как тень, С рожденья служит по сей день. Пока хозяйка точит слезы И бьется в путах, как олень, Она приходит к госпоже: Сударыня, вам по душе Придется старый добрый план, Который свыше мне был дан. Позвольте взять малютку мне! Я заберу ее во сне И отнесу за лес, за горы Сегодня ж ночью, при луне. И у дверей монастыря Ее оставлю. Чуть заря — Ее найдут, возьмут, согреют, Над ней молитву сотворя. Тебя, я вижу, Бог мне дал, Чтоб мой ребенок не пропал. Подай мне перстень, дорогая, Где матери моей опал. Теперь неси сюда других Пеленок мягких, дорогих, И шелковое покрывало — Какого тоньше не бывало. Оно, смотри, в шитье из роз. Из Византии муж привез, Лишь там такие вышивают, Для золотых моих волос. Дитя укутаем в него, Кольцо приложим – из того Понятно будет человеку, Что он нашел и от кого…

* * *

Бежит девица через лес, С одной тропы боясь свернуть. Темнеет, гаснет свет небес. Служанка дальше держит путь. Ребенок спит. Шагать невмочь. Но я вам верно говорю: Она пройдет и день, и ночь, Чтобы прийти к монастырю. И на коленях, у стены Она лепечет час спустя: Спасибо, Господи, что мы Спасли невинное дитя! Господь ошибку ей простит. Над нею ясень шелестит — Могуч его широкий ствол, По кроне ветерок прошел… Она стоит в его тени — И отдыхает естество. Ты только руку протяни — И вся ты спрячешься в него. Кивнув покорно головой, Служанка мягко, у ствола Кладет бесценный сверток свой — Дитя, которое спасла.

* * *

Привратник в этом монастыре Давно не видел людей чужих. И этим же утром, на ранней заре, Пойдет он к воротам, откроет их — И что же он видит? Беда-бедой, Сияет ясень как золотой! На ветки брошено покрывало, Под ним – ребеночек чуть живой. Дар божий чуть не уронив сперва, Привратник вприпрыжку домой бежит. Там дочь его, молодая вдова, Заботой девочку окружит… Дитя искупают, дадут молока, Пеленки сменят, и так пока Не вынут тяжелое, золотое Кольцо из детского кулачка. Тогда заметят и шелк покрывал — Никто из местных не надевал Расшитое розами платье, накидку, Никто в Византии не побывал!

* * *

Проходит день, он полон хлопот. Вот аббатиса со службы идет — К ней устремляется наш привратник, Находку свою ей под ноги кладет. Что ж? Аббатиса мудрее иных Служителей Господа остальных: Она понимает – в малютке тайна. Бог даст, отыщем еще родных! Нам многое предстоит решать, Не будем же, друг мой, пока разглашать, Где и когда мы нашли малышку — Станем любить ее и утешать. Надо нам девочку окрестить. Не безымянную ж в сердце впустить! Мы назовем ее Ясень – под ясенем Мы ведь нашли ее, что же грустить? Ясень так Ясень. И в монастыре Крошка живет как при отчем дворе. Ясно читает и внятно считает, Тихо мечтает себе на заре. Ясное дело, монахини те В святости жили и простоте. Образование и воспитание Были у девочки на высоте. Наша малышка светла и ясна, Всех своих сверстниц красивей она. Вот подросла – и мужчины в округе Разом лишились покоя и сна.

* * *

В Доле, что лучший из этих сторон, Жил шевалье – назывался Горон. Что-то услышал о чудной девице И вдохновился немедленно он. После турнира ни свет ни заря Едет дорогой близ монастыря И постучал он рукою настойчивой — Может, и мудро, а может, и зря. Девушка вышла к воротам чуть свет. Впрочем, секрета особого нет В том, что жила она там как племянница Наших монахинь, на склоне их лет. Видит наш рыцарь, что это – цветок. Чует, как в сердце стучит молоток. Надобно что-то придумать немедленно, Дать пересохшему горлу глоток… Знаю, что сделаю! Я подарю Тучные земли монастырю. Если ж принять они дар не отважатся, Если откажутся – я повторю. Кто же откажется? Приняли дар. Приняли дар – обменяли товар. Вот и открыты ворота к красавице. Первые ночи горят как пожар. Милая! – он говорит ей с тоской. — Видишь ли, я ведь совсем не такой. Что, если тетушки вызнают истину — Нас покарают суровой рукой. Может быть, в замок ко мне перейдем? Дом моих предков и твой будет дом. Если дитя народится любимое — Лучшее в мире имя найдем. Девушка плачет от счастья… Потом Надо собраться, покинуть свой дом — Дом, что ей был и родным, и надежным, Хоть назывался он монастырем. Перстень фамильный сразу нашла. В розах свое покрывало взяла. А на пороге – монахиня старая: Что же ты, чуть не украдкой ушла? Да, мы нашли тебя между ветвей, Будто бы сойка или соловей Бросили кроху свою неразумную — Редкой породы, царских кровей… Но мы любили тебя не шутя. Ты не племянница, ты нам дитя. Скоро приду, навещу тебя, девочка, — Счастлива ль ты, хоть неделю спустя? Все обнялись, и карета – в пути. Солнцу – погаснуть и снова взойти. Станет ли счастлива наша красавица С тем, с кем она поспешила уйти?

* * *

Время прошло. Наша милая Ясень еще ясней. И ничего, слава Богу, дурного не приключается с ней. Рыцарь Горон ей предан, лишь в ней он видит свой свет. Но отчего-то наследника Бог не дает, все нет и нет. Сеньор, это даже неловко… — Ропщут придворные год спустя. Хорошенькая головка, Но, может, все это притворное, где ж дитя? Он любит свою подругу, Он только в начале пути, Но истинную супругу Хотят к нему привести… Друзья мои, извиниться Хотел бы за наш союз — Но все может измениться, Когда я за дело возьмусь! Быть может, ты знаешь, читатель, А нет – я скажу, позволь: Придворный доброжелатель Сильнее, чем сам король. Сеньор, есть одна невеста — Такая всего одна. Пусть вашей подружки вместо Вам будет теперь жена. Простите, сеньор, нас, грешных, И глупые наши труды — Но девушку звать Орешник. А это значит – плоды! Хотим просить ее руку Для вас у ее родных. И привезем вам супругу На этих же выходных. Вздохнул Горон безутешный — Наследника им подавай! Посмотрим на ваш Орешник, Посмотрим на урожай. Ведите свою крольчиху, И мать ее, и отца! …И Ясень уходит тихо В далекий покой дворца.

* * *

Все кончено. Будет свадьба. Гостей зовет кавалер. Архиепископ Дола среди гостей, например. Невестина мать хлопочет: пока новобрачных нет, Рыщет повсюду, хочет найти соперницы след. Что там была за причина, что тут за фея жила, Что был счастливым мужчина, а женщина не родила? Вот Ясень к гостям выходит — С грацией и простотой. И каждый тотчас находит, Что тут сюжет непростой… Девушка эта – диво. Но тут наступает ночь, И мать невесты ревниво К Горону подводит дочь. Ясень им тихо служит, В спальне стелет белье. Никто и не обнаружит Плачущею ее… Натягивает покрывала Тонкое полотно. Год целый она скрывала От всех покрывало одно. То самое – розы по шелку, Из старого сундука. Лишь Ясень знает ту полку, Где спрятала наверняка. И розы горят пожаром! Узнала невестина мать — Не следовало, пожалуй, Из сундука вынимать: Те вышивки непростые, Те розочки памятны мне. Когда-то из Византии Вез муж дорогой жене! А перстень? Ясень с запалом Прошла уже полпути… Мой перстень с таким опалом, Которого не найти? Фамильное покрывало И бабушкин перстенек! О, сколько ж судьба скрывала От нас тебя, мой Ясенек! Ты все поняла, конечно? Узнала сестры черты? Взгляни на нее так нежно, Как можешь смотреть лишь ты. Ах, скольким я подарила Несчастий, в конце концов. И скольких оговорила Я женщин и их близнецов!.. …Не стоит так убиваться — Сказал Горон-муженек. Невесте пора раздеваться. Иди сюда, Ясенек.

* * *

И снова восстановили Порядок вещей и фраз. Пожалуй, установили, Кто женится на сей раз. Вот Ясень идет с Гороном, И счастлива, видит Бог. А Орешник идет с бароном, Который ничем не плох. Мы знаем много теорий, Теорий о двух концах. Мы знаем много историй — Историй о Близнецах. Но все-таки этот случай, Пожалуй, все превзошел — Он был самый-самый лучший В бретонском городе Дол.

Бисклаврэ

Ну, раз уж мы взялись баллады писать — Придется и эту вам рассказать. Бисклаврэ по-бретонски, скажу – не совру, Это тот, кто в Нормандии звался Гару. Много разных сказок сложили о них: Страшных, грустных и озорных. Люди – не волки, но, верь-не верь, Человек все же немного зверь. Об этом молчок, рот на замок. Тайна не тайна, если б каждый мог Превращаться в зверя, прыгать, скакать И в темном лесу добычу искать. Пожалуй, не стоит запугивать вас — О Бисклаврэ будет мой рассказ.

* * *

Жил в Бретани один барон. Как храбрец и мудрец всем известен был он. Ничего плохого сказать нельзя О том, кого любят соседи, друзья. А сам он всех больше любил жену. Даже жил у любви своей будто в плену. И на нем, и на ней была эта печать — Но вот дама стала вдруг замечать, Как дни недели бегут, звеня, А барона нету три ночи, три дня. Луна проливает неяркий свет… Три дня из семи – мужа нет как нет. Вот он возвратился к себе домой, А дама с вопросом: друг милый мой! Супруг дорогой, я еле дышу. Позвольте, я вас о чем-то спрошу? Вы смотрите нежно, но грозны, как лев. Я боюсь навлечь на себя ваш гнев… Целуя ее, он ей смотрит в лицо. Мужского объятья все крепче кольцо. Да что, дорогая, у вас за вопрос, Что мне бы ущерб, хоть малейший, нанес? Немедля спросите, я сам вам велю. Уж слишком, сударыня, я вас люблю. Спасибо, мой милый, я снова дышу. Но вот ведь о чем рассказать я прошу: Когда исчезаете вы на три дня, Когда покидаете тайно меня — Не к даме ль другой вы спешите верхом, Чтоб ей обладать, опьяняясь грехом? Сударыня, нет! – восклицает барон. Неужто любви нанесу я урон? Но все ж не просите, любимая, нет! Погибну, коль дам вам подробный ответ. Но мы обещали, Господь нас храни, Делить и печали, и сладкие дни. Делить пополам, ничего не тая — Смотрите, как сильно измучилась я. Не плачь же, бедняжка, Я слово сдержу. Хотя мне и тяжко, Но я – расскажу. Когда, дорогая, меня дома нет — Я делаюсь волком, вот весь мой секрет. Я волк, проживающий в темном лесу. Туда свою прыть, свою ярость несу. Там логово есть, там добыча моя. Три дня-то всего лишь пирую там я. Я все поняла уже, мой господин. Вы волк, и в чащобе живете один. Но, прежде чем прыгнуть в объятия чащ, Вы где-то бросаете бархатный плащ? Сперва-то презренная проза, А после уж – метаморфоза? Малышка, ты так любопытна теперь, Когда распознала, что я дикий зверь… О женщины! Будто детишки: Все сказочки, песенки, книжки. Недолжно такое тебе говорить, Недолжно супруге супруга корить. Не все можно знать в человеке. Откроюсь – исчезну навеки. А сам уже плачет от счастья, чудак. Ну, слушай, любимая, вот оно как: В дорожной часовне распятье. Под камнем храню мое платье. Под утро стряхну с себя кровь, как росу, Оденусь – и ландыш тебе принесу! А если плаща не найдется, Твой муж уж к тебе не вернется. …О, юная дама не так уж проста. Как будто бы с виду сама красота — Но многому ведала цену И мужу искала замену. И вот хитроумная та госпожа К себе подзывает мальчишку-пажа, Который влюблен, да не скажет, И сделает все, что прикажет. Дружок! Открывается дама пажу. Послушай-ка, что тебе нынче скажу: Страданья твои – не страданья, И я награжу ожиданья. Возьми мою руку – я буду верна. Сегодня сеньора, а завтра жена. Мой муж из лесов не вернется. Клянешься служить мне? – Клянется. Ты знаешь часовню? К полночи беги И плащ отыщи и немедля сожги. И муж никогда не вернется. Клянешься, что сможешь? – Клянется. Вот так и пропал Бисклаврэ без следа. Женою был предан без тени стыда. Женою и глупым мальчишкой — Злой кошкой и серою мышкой. Искали друзья и соседи его, Да вот не нашли никого, ничего. А та, что пажа подучила, В мужья его заполучила.

* * *

Вот год прошел, целый долгий год. Во время одной из своих охот Король примчался в тот самый лес, Где год назад Бисклаврэ исчез. Собаки учуяли странный дух. Кусты дрожали, закат потух, И перестали трубить егеря, И все это было не зря: Замерли все и, не веря глазам, Смотрели, как вышел из леса сам Страшенный волк, серебряный зверь, И к королю приближался теперь. Король был воин, не робкий монах, Но в ужасе встал он на стременах. И фыркал конь, и спасти не мог. Тем временем зверь облизал сапог. Король, содрогаясь, сеньоров позвал: Смотрите, друзья мои, что за привал У нас на охоте — с добычей иль без, Взгляните на это чудо чудес! Что это за зверь? Да он человек! Глядит – как приносит мне клятву навек. Он смотрит в глаза мне и плачет. Сеньоры, да что ж это значит? Скорей уберите собак от него, Чтоб даже не тронул никто никого. Хранить и беречь его буду, Как это пристало лишь чуду. С охоты король возвратился. Теперь С ним рядом тихонько идет его зверь. Король понимает, что чудо Живет в его доме покуда… И следуют чуду еда и вода, И чудо ведет себя мирно, когда Все гладят его и ласкают, И спать чуть не к детям пускают. И зверь полюбил добровольный свой плен: Он жмется теперь у хозяйских колен, Подачки не ждет и подарка — Как старый слуга, как овчарка.

* * *

Но нашей балладе – еще не конец. Король созывает, как добрый отец, Вассалов, сеньоров окрестных Для праздников маленьких местных. Там есть и барон, что вчера еще паж, Своей госпожи провожал экипаж, А нынче супругой гордится, Хотя и пришлось потрудиться… Увидел предателя зверь Бисклаврэ — И вот уж катает его на ковре И рвет его тело клыками, Как будто стальными крюками. Едва оторвали от жертвы его — И снова бросается он на него, А прежде никто и не видел, Чтоб он хоть барашка обидел. А тут будто волк, задыхаясь, хрипит. И горло порвет, и лицо ослепит. И дышит по-зимнему, паром… И поняли люди: недаром, Недаром вершится звериная месть. Вина человечья, пожалуй, тут есть. Не стоит всего опасаться, Но преданный – может кусаться. Меж тем, королевский улегся пикник, И к конскому крупу предатель приник. Израненный весь, но с лошадкой — Домой возвратился с оглядкой.

* * *

Не так-то уж много воды утекло, Но все-таки время, наверно, прошло. Король – на охоту, однако. А с ним его зверь, как собака. А вечером надо бы заночевать. Куда-то дорога выводит опять. Да это ограда усадьбы, Где дама сыграла две свадьбы. Увидел красавицу зверь, задрожал И кинулся – кто бы его удержал Вблизи от зловещей находки? И нос откусил у красотки. Да что ж это, что же, великий Господь? Душа виновата – наказана плоть. Красавица плачет-рыдает, Но носом уж не обладает. Король раздосадован: что за беда? Зверюга опять озверел, как тогда, Когда искусал бедолагу, Который не сделал ни шагу! Но старенький рыцарь сказал королю: Я несправедливости, сир, не терплю. Позвольте судить справедливо О том, что не диво, что диво… Вы видите зверя? А это не он. То верный ваш воин, тот славный барон, Которого вы так любили, Но год лишь прошел – и забыли. Припомните, сир, он бесследно исчез В ту ночь, что ушел поохотиться в лес. Да, он не вернулся оттуда, А вышел лишь в облике чуда. Устроим немедля допрос господам, И старую голову я вам отдам, Служить обещаю до гроба — Но пусть уж покаются оба! Король в замешательстве: что за допрос? У дамы откушен хорошенький нос. Что можно проверить рассказом? А волк будет смертью наказан. Да нет же! – твердит ему старый сеньор. Пусть ваши придворные выйдут во двор И бархатный плащ пусть доставят. И здесь, возле зверя, оставят. Король приказал – и доставили, вот. И зверь разрыдался, как мальчик, ревет. И в зеркале не отразился, А весь уже преобразился. И рыцарь прекрасный покинул свой плен, И вот он, шатаясь, поднялся с колен, В рубахе из черного шелка, Совсем не похожий на волка. …Той даме предательской стыд-стыдоба. Ее уж и так наказала судьба, Но дальше – детишки родятся Без носа. Хоть маме – сгодятся. Такая баллада – для вас, господа. Есть много зверей и людей без стыда. Бесстыдство – и то не случайно. А совесть – великая тайна.

Ланваль

Я расскажу вам странный эпизод, Который мне покоя не дает: И прям, и честен, справился с бедой Ланваль, бретонский рыцарь молодой. Итак, это было в артуровы времена, Когда то там, то тут вспыхивала война. Шотландия, пикты – противников не перебрать. И с ними сражалась вся конница, вся королевская рать. …На Троицу, как обычно, король наш в Карлайль пришел. С ним его графы, бароны — весь его Круглый стол. Король раздает им щедрые, невиданные дары. Всем – кроме Ланваля-рыцаря, забытого до поры. Никто о ланвалевом мужестве словом не помянул, Никто в круговом содружестве сказать о нем не дерзнул. Может, каждый завидовал, юности, например? А может, никто и не видывал поистине скромных манер. По своему рождению он равен был королю. Но знатное происхождение на деле равнялось нулю. Поскольку за время бойцовское денег он не считал И все наследство отцовское попросту промотал. Король был известен щедростью, много раздал добра. А Ланваль щеголял своей бедностью — ни золота, ни серебра. Всяк при дворе донашивал то, что король носил. А Ланваль ничего не спрашивал и ни о чем не просил. Плыл себе, будто на облаке, хоть жизнь не была проста. Чужеземец из дальней области, в сущности, сирота.

* * *

Однажды утром, без повода, уздечку свернув клубком, Выбрался он из города и едет себе верхом. Овод назойливо кружится, речка рядом течет. И рыцарь, почти что с ужасом, думает на свой счет: Про юность свою неумную, что тратилась так легко, И про смерть, подругу бесшумную, что ходит недалеко. Нет ни удачи, ни денежек, обидеть может любой… …Как вдруг двух прекраснейших девушек он видит перед собой. Их плечи дивно покатые, их лица чудно добры. У них – неземные, богатые, неслыханные дары: Одна – с тонкой чашей редкою с утяжеленным дном. Другая – с темной салфеткою, вышитым полотном. Во сне можно видеть разное, хоть несколько раз подряд. …Они подходят и празднично, торжественно говорят: Ланваль! Не по назначению ты тут, на краю Земли. От имени и по поручению мы за тобой пришли. Мы поведем тебя, видишь ли, к царице Ночи и Дня. Ведите! – наш рыцарь выдохнул и позабыл про коня.

* * *

…Нигде и никем не виданы сокровища этих мест! Богатства семирамидины — шкатулочка для невест. Когда-то к цезарю Августу входили мы со двора — Так там были просто-напросто конюшня и конура. Палаточка тонкостенная, подкладочка на меху. И птица сидит бесценная — орел золотой наверху. Куда же ты, рыцарь, денешься от этих стрел и ножей?.. Внутри – чудесная девушка, лилий и роз свежей. Под нею такие простыни — кружево и шитье. А сама – в рубашечке простенькой, будто и без нее. Впрочем, и это обманчиво: накинута без помех, На ней пурпурная мантия и горностаевый мех. Подходит Ланваль безропотный, а девушка говорит: Мой рыцарь, мой друг неопытный! Сердце мое горит. Я дам тебе много счастия и сделаю королем — Если ты примешь участие в заговоре моем. Один ты меня достоин — мертвый или живой. И тихо ответил воин: Бери меня. Весь я твой. Не надо меха и шелка, и всех дорогих камней — Ты повтори мне только, зачем ты пришла ко мне. Я все для тебя оставил, жизнь свою изменя. Диктуй сколько хочешь правил — но только возьми меня! Невероятный случай! Волшебница и простачок. Я слышала, что ты лучший. Так вот тебе – сундучок. Магический, многоразовый — хозяйке своей под стать. Ни в чем себе не отказывай, Ланваль. Сколько хочешь – трать. Там столько, сколько понадобится золота и серебра. Ты будешь дарить и радоваться, ты сделаешь много добра. Но здесь же, у изголовия, пока ты в любовном дыму, Послушай ещё условие: не говори никому! Как только кто-нибудь вызнает обо мне – случится беда. И больше уж нам не выпадет увидеться никогда! Ты понял условие тайное? Ты в мой зрачок заглянул? Я понял, моя хрустальная! И рыцарь тихо уснул.

* * *

Проснулся и едет к городу, Полным-полны сундуки… Теперь о фамильной гордости И вспомнить ему с руки. Ланваль раздает как нравится — Направо, налево, вширь. Нет тех, кому не достанется: Солдат, поэт, монастырь… Оставим сторону внешнюю — Внутри наш Ланваль пылал, Но видел подругу нежную Столько, сколько желал. …Я думаю, вам она нравится, Хоть и смущает меня — Могущественная красавица, Царица Ночи и Дня.

* * *

А вскоре случился праздник, в том же самом году. И рыцари все собрались в старом тенистом саду. И вспомнили, как бывали все вместе в часы невзгод. И, тотчас же, – о Ланвале, забытом на целый год. Гавэн говорит о витязе: да он будет только рад! Ивэн говорит: зовите же! Он рыцарь, и он наш брат. И вновь и вновь – о Ланвале, живущем в своей глуши, Как будто и не предавали простецкой его души. …Сдержанно и деловито Глядит королева в окно: А там проезжает свита, Рыцарское звено. Давно уж не раздавали Им даров дорогих. Забыли все о Ланвале, Забыли и о других. Выходят знатные дамы, Готовые полюбить, А также их знатные мамы Под флагами «может быть?..» Ланваль, почти что в испуге, В сторонку отъехал скорей. Он думает лишь о подруге, О милой подруге своей. Но грозная королева Ему преграждает путь: Ланваль, не смотри налево, Направо – а тут побудь. С тех пор, что я вижу снова Тебя за нашим столом — Я и полюбить готова, Хоть прямо тут, за углом. Давно служу, королева, Я моему королю. Я вызову бурю гнева — Но я скажу «не люблю»! Я никакой не предатель, И я не совсем простак, И помилуй меня Создатель — Если что-то я сделал не так. Дама сказала: Понятно, Всех вас не устеречь. Не то чтоб было приятно Мне слышать такую речь. Но и другую песню Знаю я на твой счет: Мол, дамы не интересны, А к рыцарям-то влечет? Не знаю, где вы там были, Даже гадать боюсь. Но, видимо, вы забыли Немилости горький вкус? Сударыня, я не стану Рассказывать весь сюжет. Я видел разные страны, Каких и на карте нет. Я верил в Святую Деву — Не бросит она меня. И я нашел королеву, Королеву Ночи и Дня. Она как птица прекрасна, И детская в ней душа. И любит она так страстно, Как вам не любить, госпожа. …Пристыженная, уходит Королева в свой дальний покой. И ярость ее находит Выход себе такой: Мой друг! – говорит она мужу. — Кто он такой, ваш Ланваль? А если я обнаружу, Что он тайной шайки главарь? Он вас и меня, не взыщите, Бесчестит на каждом шагу. Могу я просить о защите? Мне кажется, что могу. Яростным криком боли Король отвечал жене: Немыслимо, чтобы роли Менялись в этой стране! Что этот Ланваль задумал? Изгнанник, пустой юнец. Да я только свечку задую — И будет ему конец! …Меж тем Ланваль опечален, Облит потоками лжи, Идет анфиладой спален — Но нет его госпожи. Будто бы только что видел, Позвал и вновь повторил. Неужто же тайну я выдал? Лишнее наговорил? Да, нет нигде ее. Даже Следов ее нет, поверь. …Но тут королевские стражи Стучат в дубовую дверь. Ланваль ко двору доставлен. Чиста его простота. Вердикт короля предъявлен: Измена, ложь, клевета. И если, чести лишенный, Не оправдается он — То будет, как прокаженный, Изгнан и заклеймен.

* * *

Все были против Ланваля — «Измена. Ложь. Клевета». Три дня ему не давали Ни сердца открыть, ни рта. А кто ему был свидетель, Кто клал на уста печать? Ведь истинная добродетель Умеет только молчать. Три дня продолжалась мука. Три дня эта пытка шла. А ведь это был рыцарь Круга, Артуровского стола. Допрашивали сурово, К груди приставив кинжал. А он отвечал им снова: Государыню не обижал. И видят рыцари Круга: Едва ли он обманул… Так кто же твоя подруга, Которую ты помянул? Быть может, она сумеет Сказать за тебя словцо? Быть может, она имеет Душу, тело, лицо? И тут совершилось чудо. Оно сошло, господа, Мы плохо знаем, откуда, Но вот что было тогда: По улочке, узкой, длинной, Две юные девы идут — К площади нашей старинной, Где люди решенья ждут. Гавэн говорит: Это помощь Идет, мой друг, за тобой! А Ланваль говорит: Не помню Я их, ни той, ни другой. Король их любезно встретил — У нас умеют встречать… А Ланваль их едва заметил, Нельзя ему их замечать. Но все говорят по кругу: Вот едет еще одна! И рыцари шепчут другу: Смотри, Ланваль, не она? Она! – говорит он – Боже! Закрывши лицо рукой. Теперь вы видите тоже, Что нету другой такой? Король поддержал ей стремя — Служить волшебнице рад… И в это самое время Время пошло назад. Артур! – говорит она звонко, и с каждым звуком звончей. Я тут, и я не девчонка, а царица Дней и Ночей. Ланваль – это мой избранник, Ланваль – это мой дружок. А ты ему не охранник, и рыцарский твой кружок. Да, вот я еще забыла: скажи своей госпоже, Чтоб голову чаще мыла и думала о душе. Ты ей скажи: Королева, король твой не так уж глуп. Взгляни направо, налево — тут рыцарей целый клуб. Бретань – уютное лоно. Люби его и владей. Мы, с острова Авалона, не ждем к нам в гости людей. И, смеясь над своими словами, вспрыгнула на коня И увезла Ланваля. А могла бы – вас. И меня.

Влюбленные

В Нормандии тоже есть солнце. И скалы – почти как у нас. Но вышло же так, что бретонцы И этот сложили рассказ. В Нормандии, Нострии прежней, Как ты ее ни назови — Все знают о хрупкой и нежной, И пытку прошедшей любви. Там помнят, как все это было. …Был город, где речка текла. И дама сеньора любила, И дочку ему родила. Девчушка красива, как Ева, Как Евина лучшая дочь. Но тут умерла королева, И город окутала ночь… Король никого не допустит К бесценной дочурке своей. Король ни за что не отпустит Ее к сыновьям королей. Так что же? Тогда приговора Никто не отменит уже? Не думаю. Видимо, скоро Душа устремится к душе. Раз девушка хочет на волю — Когда-то придется отцу, Пройдя по широкому полю, В густом оказаться лесу. Он дочке своей, олененку, Не будет стоять на пути. И тихо-претихо в сторонку Придется отцу отойти. Но раньше, чем ветер бы дунул На пух моих легких стихов, Король испытанье задумал Для юношей, для женихов. Все, может быть, в том состояло, О чем я молчу до поры. Сие государство стояло На склоне высокой горы. Народ этот даже гордился Недоброй ее высотой. И редкий герой находился — Дойти до вершины пустой. Пусть каждый жених, что приходит С румянцем на пухлых щеках, К той самой вершине восходит С принцессой моей на руках. Кого же гора не замучит, Кто сможет ее превозмочь — Тот парень невесту получит, Мою несравненную дочь.

* * *

И юноши, мальчики, дети По зову собрались окрест. Но все же ни те и ни эти Себе не добыли невест. Не так-то легко это было — С девчонкою через плечо. А может, она не любила, Пока не любила еще. Принцесса тиха и бледна, А все же одна и одна. А нету, увы, женихов — Не будет тебе и стихов!

* * *

Но вот ведь остался в этом краю Юный граф, молодой господин, Который желал бы удачу свою Попытать один на один. Бывало, на празднике он напевал Два-три игривых стиха… Довольно успешно себя выдавал За бравого жениха. Ну, вот и случилось такое, чему не помочь. Конечно, влюбилась в него без оглядки затворница-дочь. Конечно, призналась она в лихорадке ему. И что оставалось, как не полюбить самому? Вот чаще, чем надо, их люди встречают вдвоем. Все чаще и чаще – вдвоем в королевстве своем. Все можно исправить: бежать и судьбу превозмочь. …Не хочет оставить отца его верная нежная дочь.

* * *

Послушай, друг милый! — девица сказала ему. Я знаю, что силой иной ты владеешь, и вот потому Мне больно и думать, как в гору, со мной на руках, Ты в раннюю пору к вершине пойдешь в облаках. Я знаю наверно: тебя мое сердце зовет. Езжай же в Салерно — там тетка родная живет. Чудесною силою тетушка наделена: Возьми же, мой милый, записку – поможет она. И тетушка сварит напиток тебе колдовской: Усталость не свалит, ее будто снимет рукой. И жар твой остудит, и мускулы станут как медь — Достаточно будет, чтоб гору вдвоем одолеть. Пройдем испытанье — как птицы, легки и чисты. Отец мой суровый, и я, мой любимый, и ты.

* * *

Конечно, он мчится в Салерно к той тетке верхом. Конечно, он мнится себе даже не женихом. Не знает, что выйдет — не все можно чуять и знать. Но, в общем, он видит в себе королевскую стать. А тетка, пожалуй, читала с вниманьем письмо. Дышало пожаром, оно полыхало само. И женщина варит целительный сбор травяной И юноше дарит с напитком кувшинчик резной.

* * *

Господи, Боже, Боже! — взывает суровый король. Опять нашелся безумец, что принесет нам боль. К чему эти состязанья, которые не прошли Все лучшие наши дети, все рыцари этой земли? Такую назначил цену я ангелу моему — Что хоть сам выходи на сцену, чтоб и играть самому! Уж и не знаю, кто смог бы дочку мою отнести До той, на вершине смоквы, что в самом конце пути. Не знаю, кому и досталось — рыцарь не на слуху… Уж пусть бы она и осталась, овечка – отцу-пастуху.

* * *

И вот назначили день, испытанье начать пора. Девица легка будто тень, не ест ничего с утра. Юноша как в лихорадке — надо блюсти закон. Милая, все в порядке, но пусть наш бесценный флакон Пока при тебе побудет, ты уж меня прости. А у меня-то будет, чего мне в руках нести. Может быть, я, шутя, так и взлечу на склон? …Господи, он дитя. Господи, мальчик он! Пей! – говорит она. — Мы на половине пути. Пей и выпей до дна, иначе нам не дойти. Сердце ворчит: «не верь!». Сердце вопит: «успей!». Сердце стучит, как зверь. Сердце хрипит: «не пей!». Пей! – говорит она. — Вижу в глазах твоих тьму. Пей сейчас же до дна! — она говорит ему. Не пьет. А пути еще треть. Ни слушать, ни вопрошать, Уже не может смотреть, уже не может дышать. Вот и вершина, вот смоквы тяжелый ствол. Верует, что дойдет. Верует, что дошел. Держит еще на руках девушку с тайничком, И, не сказавши «ах!», падает с ней ничком. Все пройдет, ничего, пей! – она шелестит. …Тихо душа его в иные края летит. Девушка держит флакон: Прочь от меня, колдовство! Милый мой не спасен, я не спасла его. Глупая моя плоть, разве ты суть любви? Милостивый Господь! Сердце мне останови.

* * *

Король одолел подъем: обнявшиеся на краю, Лежали они вдвоем, любовь защищая свою. Мраморный саркофаг на гору принесли И опустили их в жерло родной земли — Двух неразумных детей, неразлучных Её и Его, Веривших только в любовь, как в высшее божество. Бретонцы любят свой дом. Бретонцы любят гостей. И помнят сказку о том, Как двое нормандских детей, Которым дали сердца — А это тоже беда! — Погибли, как два птенца, Выпавшие из гнезда.

* * *

Однажды я или ты, Дождавшись своей поры, Найдем ещё их следы У подножья той самой горы.

Йонек

Уж раз принялась я баллады плести — И эту тоже мне не обойти. А вы, дорогие, послушать должны Все старые сказки моей страны. Будет вам время, чтоб петь и плясать. Но пора и о Йонеке рассказать. О том, как родился и от кого, О тех, что были и до него. Причудливы нашей судьбы пути: Мать должна отца нам найти, Прежде чем нам появиться на свет… Еще найдет ли, а вдруг и нет? Отцом ему стал не имярек — А таинственный рыцарь Мулдумарек.

* * *

Жил в Бретани один сеньор. Правил в Кэрване он с давних пор. Город стоял у края земли, Где корабли величавые шли. Правитель был уже очень стар, Но кое о чем подумывать стал. Он вдруг заметил, кругом поглядев, Множество юных прекрасных дев. А что же девицам без дела бродить, Когда наследника можно родить? Будет кому оставить страну, Будет кому вести войну. Хоть вроде война-то еще не близка… Но надо невесту найти пока. Чтобы девица была умна, Чтобы подруг превзошла она Нежной изысканной красотой… В общем, чтоб дева была святой. Нашли такую и привели: В том небольшом уголке Земли, Между Ирландией и Бретанью, Лучшую, что отыскать могли. Господи Боже! Зачем? Отчего Отдали девушку за него? Что понимает он в юных красотках? Всем же известно, что ничего. И вот уже в башне заточена, Живой души и не видит она, Со старой и вдовой, на все готовой, Сестрою мужа, не знающей сна. Может, служанок там был целый полк. Ну, и какой от этого толк? Вместо веселых и славных подружек — Вредная баба, седая, как волк.

* * *

Так и живут они целых семь лет. Впрочем, наследника нет и нет — Из башни проклятой не выходя, Солнца не зная, не видя дождя. А также никто не видит, чтоб муж Женушку навещал. К тому ж, Она все бледнее, все холоднее — Чахнет живое среди мертвых душ. …В начале апреля каждый год Птицы поют, и жасмин цветет. Старый сеньор на охоту отправился — Может, хоть что-нибудь произойдет? Плачет несчастнейшая госпожа: В чем я повинна, простая душа? Хищник не выпустит мышь беззащитную… Как же мне, мышке, и жить не дыша? Мать и отец, дорогие мои, Как же вы сделать такое могли? Как же вы отдали душу безвинную Злыдню зловредному из-под земли? Те, кому выпало злыдня крестить! Чтоб вам в огонь его не опустить, Чтобы не жил он между живыми — Тот, кого Бог не желает простить! С детства я слышала между людей Сказку, где рыцарь сильней, чем злодей. Где ж эта сказка волшебная, детская? Рыцарь не едет к даме своей!

* * *

Только окончила плакать она — Там, где с решеткой сомкнулась стена, Черная птица, огромная, мощная, Крыльями бьет у задвижки окна. Ястреб влетает и пал перед ней. Машет крылами сильней и сильней, Тонким ремнем его лапы опутаны, Желтые очи глядят все ясней. Дивное диво приходит в твой дом — Будь же готова участвовать в нем. Это не ястреб в окошко колотится, Прибыл твой рыцарь, нашелся с трудом. Милая дама, взгляните сюда! Ястреб влетел – небольшая беда. Рыцарь ворвался, вот это событие. Этот едва ли уйдет без следа. Милая дама, давно я смотрю, Как вы встречаете в башне зарю. Будем же вместе встречать ее до смерти! Это как рыцарь я вам говорю. Друг дорогой, ты не птица уже. Сядь-ка поближе к своей госпоже. Примешь ли, друг мой, святое причастие, Как полагается божьей душе? Добрая дама, скажу без стыда: Сердцем Создателя знал я всегда. Если приму я немедля причастие, Станешь мне милой подругою? – Да. Да – говорю – и еще повторю. Вместе, мой ястреб, мы встретим зарю. Тетушка! – кличет. – Зовите священника. Кашляю я, в лихорадке горю. Тетка испугана: Милая дочь! Где тут священник? На улице ночь. Но неужели вы так заболели, Что лишь молитвою можно помочь? Тетушка, я задыхаюсь уже… Холодно сердцу, и смутно душе. Ах, приведите скорее священника Вашей измученной госпоже! Тетка, от страха меняясь лицом, Все ж за святым посылает отцом. Тот появился со всем, что положено, — Рыцарь все принял, и дело с концом. Господи Боже! Ну что за игра? Если уж даме открыться пора — Что за охота выдумывать что-то, Чтобы себя не стыдиться с утра?..

* * *

…Милая, вся ты подобна лучу. Я расставаться с тобой не хочу. Даже без имени, только зови меня — Кликни, я тотчас к тебе прилечу. – Страшная тетка сидит и сидит. Страшная тетка глядит и глядит. Верит моей лихорадке, проклятая, Или же все же за нами следит? Слова не скажет, вечно молчит, Палкой своей суковатой стучит. Как я боюсь ее, ведьму носатую — Выследит, выдаст нас, разоблачит… Ну вот уже и улетел кавалер молодой. Дама, плеснувши в лицо себе чистой водой, Веселая, свежая, красивее прежнего, Учится жить между радостью и бедой. Часто к ней друг прилетает, стучит в окно. Прочее время она читает, мечтает – не все ль равно, Что у тебя за дела, если есть уговор с судьбой. Впрочем, краса ее вновь расцвела, сама собой… Эту красу замечает, однако, старенький муж. Что за причина? Он ищет знака. Сестру, к тому ж, Расспрашивает: что, если она скрывает невидимые следы Того, кто в его саду бывает, срывает его плоды?.. Сидят старик со старухой, Гадают два старика… А над башней, любви порукой — Полет, полет ястребка.

* * *

Двух дней еще не проходит, но с этой самой поры Муж ищет, и муж находит ключ для своей игры. Будто бы едет в столицу, где при смерти его мать. Но оставляет сестрицу — слушать и понимать. Ставит он ногу в стремя — старый, хитрый дракон. А у жены – свое время, собственный свой закон. Все увидала старуха, спрятавшись в уголке: Как ворковали глухо они на своем языке, Как, разорвавши тучи, он проникал в ее плен — Трогательный, могучий, как спал у ее колен. И маленькие причуды, что каждый изобретал, Как прилетал, откуда, и как потом улетал. И вот он растаял в далях, а дама тихо спала… Старуха все-все в деталях брату преподнесла. Все ясно! Тут всем не спится. У каждого свой каприз. Но, видимо, нашей птице — будет сегодня сюрприз… Заметил ревнивый старец, расседлывая коня. Еще мы станцуем танец с женой на закате дня! Во имя души и тела, во славу моей жены — Мастера оружейного дела кое-что мне должны… Не ведаю всех последствий, не все могу рассказать — Но тысячу острых лезвий желаю им заказать. Тысяча лезвий острых — для каждого из окон. Все-таки это мой остров, и мой на нем будет закон. А тот, кто нарушил грубо покой наших милых жен — Тот встретит открытою грудью все то, чего стоит он.

* * *

Сегодня пасмурно что-то. Без свиты, совсем один, Будто бы на охоту отправился господин. А в башне – и не ложились. И женщина ждет, бледна. Нет мужа – и осветились два маленькие окна. Лети ко мне, моя птица! Весь день у нас впереди. И ничего не случится с тобой на моей груди. Он слышит и разумеет любви своей пряный зов, В каждом окне он умеет открыть старинный засов. Летит – и не хочет битвы. Но люди сегодня мстят — И лезвия, будто бритвы, на каждом окне блестят. Он как человек, руками, хватается за ножи, И не рассказать стихами все раны его души. Сто раз пронзен, кровоточит, но людям простить готов. И вот напоследок хочет сказать им несколько слов: Я знал, что это случится со мною в недобрый час. А все ж нельзя научиться чему-нибудь, не учась. Любовь моя, ты не будешь скучать обо мне тайком, Ты скоро меня забудешь с нашим кудрявым сынком. Как птица и как мужчина хочу, чтоб ты поняла: Желаю я, чтобы сына, ты, милая, родила. Назвать его следует Йонек — так принцев зовут порой, И многих чудесных хроник он будет главный герой. И, вскрикнув, он улетает. Вся в темной крови стена. И в полный голос рыдает женщина у окна. …Идет как вдова, бедняжка, по берегу, у воды. На ней лишь одна рубашка, идет и ищет следы. По каплям горячей крови, сверкающей, будто нож, По каплям своей любови — ты так далеко зайдешь. Идет себе понемножку, терзает себя саму, И капельная дорожка ее приведет к холму. И шахту насквозь проходит, и тайный огромный склеп. И выход наверх находит — наощупь, как тот, кто слеп. Что там? Городские стены, летящие в высоту, И рынка веселые сцены, и корабли в порту… Дальше дорога уводит из красного янтаря — Страдалица в храм заходит, доходит до алтаря. А за алтарем буквально — дверь тонкая на петле. Там дивная опочивальня, вся в шелке и хрустале. И что же нашла бедняжка? Рыцарь, едва живой. Он дышит часто и тяжко, но ей кивнул головой. Ты тут… – говорит. – Ты та же. Но все же, мой друг, беги! Семейство мое на страже. Господь тебе помоги… Вернешься обратно к людям и вырастишь нам дитя. Так часто те, кого любим, уходят от нас, грустя… Мой милый! Да как вернуться? Там Ненависть, ложь, разбой. Уснуть бы и не проснуться. Позволь Умереть с тобой! Кто перстень мой древний носит, Найдет потайную дверь. Твой муж ни о чем не спросит. Он все позабыл теперь. А ты нам вырастишь сына, Красавца и молодца. Он станет совсем мужчина — Отдашь ему меч отца. Случится это не сразу — Как сон о добре и зле. Но вы попадете на праздник В одной далекой земле. Вас отведут на могилу Правителя их, мудреца… И сын мой покажет силу — Не ниже силы отца. Теперь уходи, дорогая. Вот перстень, вот верный меч. Какая жена другая Решилась бы пересечь Свой мир и подземный тоже, И выстоять, как скала? Сказал – и упал на ложе… И грянули колокола.

* * *

Как, мой читатель, тут слезы сдержать? Дама, рыдая, пустилась бежать — Через долины, через холмы — Туда, где жили они и мы. И вправду, муж обо всем забыл. Любезен с нею, заботлив был. И, небольшое время спустя, Там родилось дитя. Мальчика Йонеком люди зовут. В мире сеньор и сеньора живут. Все же сеньора чувствует: скоро Тонкую ткань шипы разорвут! Йонек уже, будто воин, подрос. Чудно красив, а во взгляде – вопрос. Будто бы знает: уж в этот-то год Главное произойдет. Праздник приходит – Святой Аарон! Пляшет Бретань, и поет Карлеон. Юный и старый, пара за парой — Все прибывают с разных сторон. Наше семейство там тоже нашлось. Вроде бы вместе, а вроде бы врозь. Рядом, но с робким потерянным взглядом — Как бы чего-нибудь вдруг не стряслось! Их приглашают в аббатство одно — То, что от города удалено. Там почитают такого святого, Что даже имени знать не дано. Гости туда приезжают верхом, Старый сеньор и сеньора с сынком. Господи Боже! Вроде похоже, Что ей ландшафт этот чем-то знаком. Вот их приводят в часовню одну. Надо спуститься, как будто ко дну. Дама трепещет, сеньор хорохорится, Юноша бледен, сродни полотну. Там золотое надгробье, пред ним Тихо струится светильников дым, Свет аметистовый… Рыцарь неистовый Тут упокоился, непобедим. Шепотом люди расскажут, что кровь Пролил их гордый король за любовь. Умер как мученик или святой — Жертва коварства и злобы пустой. Так и живут они множество лет: Нет короля и наследника нет. Дама зовет к себе сына кудрявого: Видишь, дитя, сочетанье примет? Я полюбила отца твоего, Не понимая почти ничего. Крепки оковы, укромны альковы — Так я любила его одного. Тот, кто сегодня как будто отец — Он не отец, а ревнивец и льстец. Он же убийца. Бери же оружие, Сын. Положи злодеянью конец!

* * *

Вот и открылось. И бедная мать Падает наземь – чтоб больше не встать. Сколько же лет все скрывала несчастная, Как же пришлось ей в молчаньи страдать? Надо ли мне говорить, господа, Что приключилось со всеми тогда?.. Взмах – и казнен вероломный сеньор, Тот, кого звал он отцом до сих пор. Йонек отныне – правитель земли, Где некогда старые короли Жили, мечтали, стихи лепетали И – превращаться в птицу могли. …Причудливы нашей судьбы пути: Мать должна отца нам найти, Прежде чем нам появиться на свет. Еще найдет ли, а вдруг и нет?.. Отец был у Йонека не имярек — А рыцарь-ястреб, Мулдумарек.

Соловей

Придется рассказать все до одной Вам сказочки, что были под луной Придуманы на родине моей. Но нет нежней, чем эта – «Соловей». Начну немедля, время уж пришло. Все знают славный город Сен-Мало. Чуть меньше городок стоит вдали — Там жили два сеньора той земли. Два рыцаря, два истинных бойца. Один другому заменял отца, Он был постарше, это не пустяк. Он был женат, а младший – холостяк. Кто хочет – тратит молодость свою. А тот, кто старше, пестовал семью. Ласкал жену, пыхтел, как голубок, — Но это все. Детей им не дал Бог. Совсем не мелочь – кто с тобой сосед. Быть может, зелен, а быть может, сед. В Бретани город – чуть ли не тюрьма, Так тесно расположены дома. Да-да, дома, бретонские дома — Они стоят, как книжные тома. Лишь руку протяни, когда рассвет, А там соседка или же сосед. Так вот, о чем я? Ах, о чем о чем… Сосед соседкой страстно увлечен. Все слишком близко: шейка, локоток. Летит записка, яблочко, цветок. Да разве можно? Перстенек, чулок… Ведь муж – таможня, надобен налог… Муж смотрит хмуро, видит глубоко. Он муж де-юре, это нелегко. Летят в окошко каждый божий день Заколка, брошка – им бросать не лень. Летает почта из окна в окно. Все оттого, что им не суждено Касаться тела, родинки считать. Судьба хотела слабых испытать. Чуть полночь грянет, только тьма кругом — Она привстанет – и к окну бегом. Там, как обычно, милый, в полусне Горит привычно, как свеча в окне.

* * *

Вот так и бывает: собака лает, ветер носит, спит караул. Муж изнывает — сидит, зевает, давно бы уснул. Молчит, не дышит. И что ж он слышит? Свою жену. Она украдкой, как в лихорадке, бежит к окну. Вот это дело! Чего ж ты хотела, душа моя? Я тут потихонечку, у подоконничка жду соловья. Какой соловей? Здесь, между ветвей, — и нет никого! Он тут, говорю. Я будто горю, не слыша его. Так ты с соловьем проводишь вдвоем часы у окна? О да, провожу. Тихонько сижу, где песня слышна…

* * *

Все это не очень мудро и не смешно. Хмурый муж приходит наутро, глядит в окно: Не думаю, что соловей тут мог бы петь, Но надо ловушек между ветвей подвесить успеть. Смотри, садовник! Вот тут каштаны, вот здесь орех. Поймай-ка птичек, мой друг-добытчик, поймай их всех. Смотри, брат, в оба. Мы тут, в Бретани, – одна семья. Но есть особо тебе заданье, насчет соловья. А что садовник? Подвесил ловушку — поймал уже. И господин говорит на ушко своей госпоже: Смотри, дорогая! Я, оберегая тебя от зол, Поймал эту крошку, что звал к окошку, его я нашел. Прощай, мучитель. Твой слушатель-зритель был начеку. А знатная дама — как вечер, так прямо бегом к муженьку! Чего же он хочет? Он все понимает. Колотится жилка на потном виске… А бедная птичка уж не поднимает Головку в могучем его кулаке.

* * *

Что соловей? Мы совсем забыли О том, кто жил в соседнем дому. И бедная дама, убитая прямо, Крохотный труп посылает ему. …Рыдала, но выжила, и золотом вышила Иголочкой тонкою по полотну: Как жили, любили, и вместе убили Созданье невинное, птичку одну. А что ж молодой человек, влюбленный сосед? С тоскою глядит он теперь каждой птице вслед. В последний дар получил бедняга от дамы своей Шкатулку, где были ни плащ, ни шпага — а задушенный соловей. Все это было когда-то в Бретани. Все это было очень давно. Но в каждом доме не перестанет Светиться маленькое окно.

Милон

Кто хочет сказочки тачать — Тот должен знать, с чего начать. И всякий раз, и много раз Уметь продолжить свой рассказ. Я расскажу вам, как Милон, Тот, что в Уэльсе был рожден, Прославился в своей стране, Что так мила и вам, и мне. Такого вырастить могли Лишь в этом уголке Земли. Его отваге и красе Чуть-чуть завидовали все: Шотландец гордый, злой норвег, Ютландец – скромный человек, И тот, кто в Логрии рожден, — Все знали – лучше всех Милон.

* * *

Ну, слава Богу, Милон у нас — самый лучший, И это только начало пути. Но ведь это же только счастливый случай, Надо же как-то и дальше идти? Неподалеку от тех краев жил-поживал барон, Имя которого не сохранила ни одна из участвующих сторон. Прекрасная дева, дочка барона, имела слух, Достаточный, чтобы понять про Милона, что он не будет к ней сух. Она отправляет к нему посланца С таким письмом — Что наш рыцарь, кроме румянца, Должен был бы расстаться с умом. Он остался в своем уме, но при этом — Разгорелся и весь горит. Посылает обратно гонца с ответом, С жаром благодарит. И клянется уже быть верным ей – на века, И все это в письме, в самом первом, Ведь он даже не видел ее пока. Восхищенный до слез, до дрожи, Осыпает деньгами гонца. И ему обещает тоже Дружбу свою без конца. А еще, говорит он, прошу, Мой друг дорогой, Сделай так, чтобы я повидал госпожу, Хоть раз-другой! Вот, возьми этот дивный перстень, что я ношу. Передай и скажи ей, что я о свиданьи прошу. Ах, совсем бывает нетрудно игру начать! Ну и что этот перстень должен был означать? Но девица особенно нежно подарок тот приняла И дарителя, уж конечно, тем же вечером обняла.

* * *

Вышло так, что встречались они в небольшом саду. Я бы даже сказала – у родичей на виду. Но опасность – еще не горе, а только предвестник беды. И девица заметила вскоре: будут плоды. Наша парочка сладко ночует, совсем не грустя, Но однажды все-таки чует – будет дитя. Но ведь есть же семья и клан, и куда бежать? У девицы, однако, план, и не стоит ей возражать. Как родится дитя — возьмешь его на заре, Отвезешь далеко, к моей замужней сестре. Приложу письмо, расскажу ей — кто и какой ценой. Где еще и расти нашей крошке, как не у тетки родной? Привяжу к детской ручке перстень, велю не снимать. Подрастет, поумнеет, поймет — где отец, где мать. Ты же знаешь, милый, нельзя мне родить – ты не муж. И «казнят, заклеймят и вышлют», и прочая средневековая чушь. А Милон и без объяснений готов ко всему, И нет у него сомнений, они ему ни к чему. Соучастник, сообщник, любовник и робкий слуга — В этом деле, где он виновник, она лишь ему дорога. На том они и порешили, ну, значит, тому так и быть. И довольно приятно грешили, но время пришло родить. Многоопытную старушку пригласили на торжество, И дитя – не дитя, а игрушку — родили под Рождество. Мальчик был ангелочек, Папочкино лицо. Подвесили кошелечек — А там письмо и кольцо. Тонких льняных пеленок Стопкою принесли, Чтоб знали, чей это ребенок, Хоть на краю Земли. Из шелка его перинки, Все на лебяжьем пуху. Лежит дитя в пелеринке На тонком куньем меху… Взял наш герой на руки Кроху, сказал «прости!». И через час уже слуги Были с ребенком в пути. Шли от дорог в сторонке, Долго шли, далеко. Меняли ему пеленки, Грели ему молоко. Где еще добывают Таких лихих молодцов? Не всегда-то они бывают Из матерей и отцов. Плыли на утлой лодке, Крались по краю Земли. И дитя доставили к тетке, Целехонького принесли. Все поняла сестрица: Кого и за что простить… А что же дитя? Смириться И начинать растить.

* * *

Что же Милону досталось? Славу себе добывать. А подруга его осталась дома жить-поживать. Так славно все получилось на прошлое Рождество, Что в доме и не случилось будто бы ничего! К ней сватается вельможа, желает быть женихом. На что эта песнь похожа? Уж трудно сказать стихом. Дело все хуже и хуже, муж нам совсем ни к чему. Что же мы скажем мужу, что мы скажем ему? А вдруг и дитя родится, милые господа? Ну, это уж не годится вообще никуда. …Ну, вот и Милон возвратился Из странствий – к себе домой. И тайно искать пустился Подругу, бедняга мой. Ходит, переживает, мучит его тоска. И лебедя он подзывает, плывущего вдоль бережка. Перо у него вынимает и пишет, и прячет в крыло. Спрятал – и понимает, как ему повезло. Переодеться, побриться велит он слуге: Мой друг! Тебе доверяется птица, не выпускай из рук. Он бел как мел, без помарок — неси высоко, как флаг. И примет она мой подарок, и прочитает мой знак.

* * *

Откройте дверь птицелову! Давно я стучу уже. Что смотрите так сурово? Я птицу принес госпоже. На лебедя редкой породы я ставил силки на заре. Все знают: лебедь из моды не вышел при нашем дворе. Твой лебедь хорош, в самом деле. Всяк стражник – поэт в душе. И, если б мы только смели, Тебя б отвели к госпоже. Но мы ее охраняем, Мы все тут – тесный кружок. И лебедя не обменяем На жалованье, дружок. И все же один, со вздохом, Ведет его за собой. А там, хорошо или плохо, Кипит нешуточный бой. Стражники, как мальчишки, Всей командой сидят, Сражаются в шахматишки, И по сторонам не глядят.

* * *

Словом, решенье близко. Лебедь уже в тепле, И найдена уж записка на лебедевом крыле. День недаром потрачен, и ловкостью взят дворец, И подвиг щедро оплачен, и прочь отправлен хитрец. Плачет наша бедняжка, целует имя и знак. Переживает тяжко, что не повидаться никак. До милого не добраться — того, кого рядом нет. И вы не поверите, братцы, так минуло двадцать лет! Лебедь служил им, как голубь, А был уж, как ворон, стар. В жару или зимний холод Лебедь теперь летал. Садился уже привычно И подавал крыло. Там было письмо обычно, И шло от него тепло. …Тем временем наша тетка, мальчика нам растя, Действует очень четко и, двадцать лет спустя, Вручает ему бумагу и родовое кольцо, Будто отцову шпагу и мамино письмецо. Юноша и не поверил в пылкий ее рассказ. Детскою меркой мерил, переспросил сто раз: Неужто Милон легендарный взаправду его отец? И, тетушке благодарный, плачет навзрыд юнец. Так, стало быть, где-то подвиг его непременно ждет? Пока что еще не поздно ему отправляться в поход, Вдогонку за мамой, за папой — что они там таят? И юношеские спазмы в горле его стоят. Он море пересекает — Барфлер, впереди Бретань. А время течет, истекает, и солнцу не скажешь «стань!». Он самый сильный и ловкий средь юношей там и тут. И в доблести, и в сноровке равных ему не найдут. Такая катится слава по замкам, по городам — Что и неловко, право, идти по его следам. Не знает отец сыночка, не знает его и мать: Он рыцарь, он Одиночка. Так его стали звать.

* * *

Милон, эти песни слыша о подвигах молодца, Желает видеть мальчишку — заморского гордеца. Не всем мы тут позволяем гулять по нашей земле — Уж мы его поваляем в перьях или в золе! И Милон, затянувши пояс, завтра же, с утреца, Готов отправляться на поиск заносчивого юнца. Уведомляет подругу, как всегда, в лебяжьем письме, Что он пройдет по кругу все, что есть на Земле: Сперва найдет господина, первейшего из задавак. А после отыщет их сына — так, решительно так!

* * *

В Нормандии славное море, в Бретани скалистый плес. Поплыл наш Милон, но вскоре высадиться пришлось. Турниров – чуть ли не тыща, побоища без конца Проходит Милон, он ищет заезжего молодца. Зима коротка в Бретани. На Пасху, отсель и досель — Всяк рыцарь стремиться станет к подножью Мон-Сен-Мишель. Приедут норманны, датчане, сто рыцарей остальных. Но никогда англичанин не был еще среди них. Милон известнее прочих, все ему шлют поклон. В лагере до самой ночи ищет соперника он. Все сходятся воедино в том, чтоб себя не жалеть… Но вот этого господина Милону не одолеть. Вот этот – боец упорный, под неизвестным флажком. И конь его черный-черный, с одним белоснежным ушком. Милону скорей по нраву такой величавый стиль. Соперник – его, по праву проплывшего сотни миль. …Сражаются как две птицы, сойдутся – лицо с лицом. Неужто не с кем сразиться, как только сыну с отцом?

* * *

А все же соперник ловкий сбил Милона с коня. Простите мои уловки, друзья, простите меня! Но, правда ведь, кто моложе, имеет другую прыть. А кто постарше – построже подумай: плыть иль не плыть? Милону досталось лихо, но, не раздавлен вконец, Скажите, — он молвил тихо, — кто ваши мать и отец? Я вижу кольцо, однако, на вашей крепкой руке. А нет ли другого знака, на милом нам языке?.. К вашим услугам весь я. Отец мой звался Милон. Он родился в Уэльсе, отваги был эталон. Но тяжкие испытанья им с мамой судьба дала, И тетушка на воспитанье младенцем меня взяла. Я вырос, тревога гложет, но я пойду до конца. Должно быть, мне Бог поможет, если уж нет отца. Душа моя не страдает, и я давно одинок… Ну, ясно, Милон рыдает: Сынок, это я, сынок!

* * *

Оставим их ненадолго, я все могу рассказать. Проклятое чувство долга! Сколько ты будешь терзать, Меняя все время личину, века и еще века — Женщину и мужчину, старуху и старика. Хоть что-нибудь уступите, чтоб совершилось само! Хоть лебедя отпустите — пусть отнесет письмо. …Сын и отец поплыли, обнявшись, на корабле — К женщине, что так любили в той, за морем, земле. Не то чтобы добродетель умела пенки снимать — Но все же сын стал свидетель, как женились отец и мать. Старенькая баллада, простенькие слова. А рассказать было надо — чтобы была жива.

Несчастный

Пришла пора – готов рассказ. Не для меня, друзья, – для вас, Поскольку для меня одной Мог быть рассказ совсем иной. Живет красавица в глуши, Всех добродетелей полна, И что о ней ни расскажи, Расписывай хоть дотемна Манеры дивной простоты И золото ее волос, Лица чудесные черты — Так что-нибудь еще б нашлось. Немало в мире милых дам. На всех мужчин могло б хватить, Но каждый рыцарь хочет сам Приехать-выбрать-уплатить… Ах, дамы! Сколько пустяков! Тут вам и пасха, и кулич — Чтоб рыцарь без обиняков Отдался весь – как вещь, как дичь. В Бретани маленькой моей Четыре рыцаря живут. Спросите же меня скорей — Как этих рыцарей зовут? А я не ведаю о том — Такие были времена, Что, если кто хорош лицом, Зачем нам помнить имена? Четыре рыцаря хотят Добиться женщины одной. Четыре рыцаря летят Над всей притихшею страной. Плащами темными метут И звонко шпагами звенят. И дамы там, и дамы тут — Им все на свете извинят.

* * *

А наша умница живет, Как бы не ведая о том. Она зовет и не зовет, Откладывает на потом, Она не хочет сделать шаг И разделить свою кровать… Всего один? Да это как Саму любовь четвертовать. Она не хочет упустить и тех троих, Что тоже ждут. Она из пчел, из муравьих! А муравьи покорно ждут. И, будто заворожены, Идут мужчины в полусне. И им недостает войны, Чтоб проявить себя вполне. Чтобы хранить ее кольцо, Чтобы девиз ее носить. Чтоб, глядя пленнику в лицо, Ее о милости просить. Зачем ей четверо, скажи? Неужто это сердцу льстит? У нашей нежной госпожи Какой-то зверский аппетит.

* * *

Турнир назначили весной. Кто рыцарь – будет дуэлянт. Все между миром и войной — Норманны, франки и Брабант. Турнир слагают как стихи: Поток участников идет, А наши четверо – тихи, Как будто чуют наперед Свою нелепую судьбу. Да, как ее ни назови, Но много кто уснет в гробу, И мало кто уснет в любви. Четверка всадников, гляди, Там два фламандца, два Анжу. А что у наших впереди? Я ничего не разгляжу. Вот даму милую свою Они приветствуют в седле. А я, пока о них пою. Останусь тоже в их числе… И, даме знак подав «прощай!», Тихонько едут наугад… И… попадают невзначай В одну из вражеских засад.

* * *

Ну, положим, один остался жив. Страшно изранен, рыдает он перед Ней: Милая дама! Руку на сердце положив, Скажи, ты знала ли рыцарей чище, честней? Завтра каждого медленно на щите пронесут Перед воротами города, к башне сторожевой… Я бы и сам над собою устроил суд — Трое погибли, а я остался живой! Плачет наша царица Савская: Как же так, отчего? Были четыре красавца, А вот уж – ни одного. Кто же такой этот недруг, Что взял с нас такою ценой? Никому не нужна моя нежность, Моя алчность – всему виной. Буду просить Всевышнего Хоть о чем-то, что я могу: Позволь, одного-то выжившего Я все-таки поберегу? И вот, живут они рядом — Дама и кавалер. Но обменяться взглядом Трудно им, например. И поцелуем честным — Трудно, трудней всего. Все же он – только четверть Целого одного. Дама сказала: Если Видеть со всех сторон, То все это стоит песни «Четверо похорон». Четверо, четверо всюду! И он поник головой. Как же я жить-то буду? Я-то пока живой? Жив или мертв? Нечастый Случай, но он бывал. Назовем эту песню «Несчастный», Чтоб каждый не забывал… Не знаю, что дальше было. Не ведаю, кто там был. Быть может, она любила, А может, и он любил? Но все же и вправду, если Видеть со всех сторон — То все это стоило песни «Четверо похорон».

Элидюк

Я рассказать историю хочу Одну из тех, что вам была должна. Когда меня задуют, как свечу, — То вам, друзья, останется она. Когда Бретань стояла как скала, Там жил один прекрасный кавалер. Сама судьба с ним ласкова была — Он счастливо женат был, например. Но, как ты только сердце ни готовь — Беда свои находит адреса. Когда случится новая любовь — Тебя везде настигнут чудеса. …И эту новость звали Гвийадон. Такие это были времена, Что люди, рассудив со всех сторон, Потомкам раздавали имена, Похожие на пики острых скал: Чтоб милый друг не произнес без мук, Чтоб он с усердьем в памяти искал И произнес с усильем: Гвиделюк!..

* * *

Тут небольшая пауза, И придется вам потерпеть. Это все же стихи, а не кляуза, Их еще надо пропеть. Дело в том, что жену благоверную Звали как раз Гвиделюк. А Гвийадон – любовь беспримерную. А рыцаря – Элидюк. Что-то было такое на знамени Рыцаря самого — Что сгорел он в двуглавом пламени Имени своего…

* * *

Элидюк с королевской службою Управлялся, не ел, не спал. А король дарил его дружбою, Милостями осыпал. Элидюк объезжал с заботою Всю Бретань, не зная границ. А король приезжал с охотою, Бил охотно зверей и птиц. Но, конечно, нашлись завистники — Кто с шакальим, кто с лисьим лицом. Эти ябеды и ненавистники Окружили его кольцом — К королю потянулись раненько Рассказать, кто враг, а кто друг… И король – изгоняет избранника. Ты – в немилости, Элидюк! Слава Богу, добрая женушка Ничего не желает знать. Элидюк прозрачен до донышка, И за что ж его изгонять? Поздно лягут – рано поднимутся, Будто голос был невзначай… И еще, на краю обнимутся, И тогда уж – прощай-прощай! Через море дорогу обратную Он нескоро найдет к жене. А к Бретани привязан он клятвою, И нешуточною вполне.

* * *

Множество королей тогда развлекалось войной. В сущности, без войны не было стран, ни одной. К такой беспокойной земле и причалил наш бедный друг. О старом ее короле и прежде знал Элидюк. Этот самый король имел одну только дочь, И, если сватались к ней, гнал женихов ее прочь. Дочь дорога ему, да и земля дорога. Оттого-то и потому он гнал жениха, как врага. Не плыть же теперь назад, раз уж причалили тут? А вдруг страна эта – клад, где только его и ждут? Чтоб охранять покой дальних глухих границ, Где враг и взмахнет рукой лишь только падая ниц… Пишет он королю: Я поведу войну! И получает в ответ оружие и казну. Может быть, кажется мне, что все повернулось вдруг? Что снова он на коне, удачливый Элидюк? Он снова плещет вином, он снова звенит мечом. Он между явью и сном, и все ему нипочем…

* * *

Но вот тревожная весть приходит в город меж тем: У нас неприятель есть, который почти у стен. Наш Элидюк на коне, а с ним – летучий отряд. Скажите скорее мне, что в городе говорят? Нет ли еще пути, каких-то узких дорог, Где конь не может пройти, а воин пройти бы мог? …Известная лишь кротам, в подлеске лежит тропа. Засядем тихонько там — выручит нас судьба. Конечно, легко сказать, да трудно сделать почин. Было их двадцать пять вооруженных мужчин. Была кротовья тропа узка, как тоненький жгут. И помогла им судьба. И тридцать пленников – тут. Ну, просто праздник у нас! В руках добыча добыч. Повсюду песни и пляс, звучит охотничий клич. Глазам глядеть горячо, и трудно верить глазам: Такой добычи еще король не видывал сам! Каков герой Элидюк? Какого рыцаря Бог Привел на службу нам вдруг, как только выдумать мог!

* * *

Проходит год. Наш Элидюк — главный блюститель границ. И по соседству — все тихо вокруг, неприятель к нам не проник. И вот уже королевская дочь к себе Элидюка ждет: Пусть господин, если он не прочь, знакомиться к ней придет. Надо ж развеяться иногда, Не все ж ему сторожить? Она и не думает, что беда Может над нею кружить… Вот так все это и произошло: Рыцарь пришел в альков. И Гвийадон понимает, что Он стоит всех женихов. Все совершилось – он был не юн И жил, почти не греша. А она и не знала тех самых струн, На которых звенит душа. С нежностью смотрит моя Гвийадон, Рыцарь смущен весьма. Пусть уж скорее уходит он, Она поплутает сама В глубоких вздохах, во взмахах ресниц, В паузах между слов… А он – хранитель любых границ — Честен, прост и суров. Не знаю, спеть ли вам песню о том, Что девушка больше не спит? Или о воине немолодом, Чье сердце теперь кипит? Она уже видит в нем короля, С которым вся жизнь пройдет. А он вдруг вспомнил, что есть земля, Где женщина – тоже ждет.

* * *

Принцесса сегодня тиха, бледна, Встала она до поры: Кольцо и пояс пошлет она, Милому другу дары. Кольцо и пояс! С верным слугой Сегодня же отошлю — Поймет мой рыцарь, избранник мой, Как я его люблю. А вдруг я нисколько ему не нужна, Я, королевская дочь? И, смущена, поникает она. Слуга же уходит прочь. А что же там наш скиталец? Нисколько не поражен, Кольцо он надел на палец И подпоясался он. Слуга это мигом отметил, Многое видят пажи. И на все вопросы ответил Пылкой своей госпожи. Скажи мне, как было, все же? Он принял любви моей знак? Быть может, он любит тоже, Да мне не понять никак? Не так все плохо, сеньора! Он будет с вами, ваш друг. А нас он покинет нескоро, На службе ваш Элидюк. Принес он на верность клятву, А ей высока цена. И нет дороги обратно — Туда, где его страна. …Что будет? Наш рыцарь пойман. Теперь не уйдет уже. И сам он еще не понял, Что в плен попал к госпоже. Не сможет он разобраться, Кружа по своим следам. Не в силах он разорваться Меж двух своих милых дам. Согласно старым законам, Которые я так люблю, Наш Элидюк с поклоном Идет на поклон королю. И, если Господь поможет, Он встретит там Гвийадон. И ей полагается тоже Изысканнейший поклон. Сидят и шепчутся двое. Под ними дрожит земля. Нисколько не беспокоя Ни свиту, ни короля. Он пояс чуть не срывает, Кольцо болит на руке. Они говорят, не скрываясь, На тайном своем языке. …Он будет служить так долго, Как этого жаждут и ждут. Проклятое чувство долга! И снова ты – тут как тут.

* * *

Пришли из-за моря известья От старого короля: Горят города и предместья, Горит вся наша земля! Кто только ни разоряет Бретань – и Север, и Юг. И всё король повторяет: Вернись, мой друг Элидюк! Все те, что оклеветали Тебя без твоей вины, Служить давно перестали, Бежали все из страны. Нельзя все как есть оставить! Ты сокол, они воронье. Вернешься – и будешь править. Почти что все тут – твое. И как устоять вассалу, Если просит король? Хоть ты пострадал немало, Теперь вернуться изволь. …Он доложит, внятно и звонко — Что в беде его старый друг. Но король – капризней ребенка, Ему надобен Элидюк! Тут тоже все понимают, Тут ценят не всех подряд. И рыцаря не обменяют На целый большой отряд. Возьми – говорит он герою — Земли хоть целую треть, Но оставайся со мною, Дай тихо мне умереть! Имени нашего Бога Я не могу предать. Да и слишком этого много Того, что хотите вы дать… Я взял бы совсем другое — Но и этого не могу. И вот уже след героя Растаял на берегу. Не хочет он обернуться, Не может и повернуть. Не скоро ему вернуться — Когда-то, когда-нибудь. Дует попутный ветер, В Бретань кораблик летит. Кольцо, как и прежде, светит. И пояс броней блестит.

* * *

Господи святый Боже! Перед ним родная страна. Господи святый Боже, перед ним родная жена. В чем же я виновата? Ты холоден, будто сталь. Может, я старовата? Ты тоже моложе не стал. Он отвечает даме на горький ее вопрос: Там, где я был – за морями, — я тоже клятву принес. Будем и вновь прощаться, и нет тут твоей вины. Все мы должны возвращаться туда, где сегодня нужны. …И вот совершилось чудо: рассеялись дым и мрак. Он гонит врага повсюду, где только замечен враг. И мир воцарился в доме, как не было ничего… Повсюду все тихо – кроме бедного сердца его. Снова на море парус. Сердца глубокий стук. Как же тебе досталось, бедный мой Элидюк. В море дороги бескрайны: мчись, торопись, плыви. Он прибывает тайно в город своей любви. Будто луч освещает его стремительный бег — И девушку похищает отчаянный человек. Одна лишь рубашка из шелка и плащ короткий на ней — Правда, совсем недолго пришпоривали коней. Ставят и поднимают парус на корабле — И Гвийадон понимает: нет места им на Земле. Странное дело! Море или же небеса Бурю пошлют им вскоре и разорвут паруса. Просят Святую Деву о помощи моряки — Но буря делает дело и бьет кораблик в куски. Никто не протянет им руку, ничто не продлит их дни. И вот уже к Элидюку тянут руки они: Сеньор, мы на всё готовы, все и каждый готов. Позвольте сказать вам слово или несколько слов. Вы взяли с собой девицу в этот последний раз. Бог гневается и дивится — Бог вообще против нас. Давайте ее отправим тихонечко по волнам — И, может дела поправим, и Бог повернется к нам? Наш рыцарь вышел из мрака, держа на руках свой груз. Предатель, подлец, собака! Ты думаешь, я боюсь? Неужто я слово нарушу, до берега не дойду? Скорей уж я обнаружу тебя, приятель, в аду. По палубе трус покатился, и в воду ушел с головой. Все-таки пригодился опыт-то боевой. Берега лодка коснулась, последний удар весла. А девушка не проснулась — спит себе, как спала. То ли она услыхала угрозу в словах моряка, То ли в дороге устала — нам неизвестно пока. Будят, да не разбудят — и говорят: «Бог с ней!». А что же дальше-то будет, не делается ясней. Горе, большое горе! Плачет наш бедный друг. Но вспоминает вскоре кое-что Элидюк. Тут, на опушке леса, старый отшельник жил. Перенести принцессу к старцу наш друг решил. К лесу отправилась свита, но вот уж назад идут: В хижину дверь открыта, но нет отшельника тут! Что ж это, в самом деле? — слышится горький крик. Только на прошлой неделе умер добрый старик. Что будет с принцессою бедной, что с нею делать нам? Но мы отслужили обедню — мы же и выстроим храм. Увез я тебя до срока, привез тебя за моря — Прости, что я так жестоко все сделал, любовь моя!.. Ни в чем ты не виновата… — горюет и плачет он. И видит: щека розовата, и губы ее – как бутон. Ты людям другим не ровня, — шепчет наш Элидюк. — И будет твоя часовня со мною всегда, мой друг.

* * *

Впрочем, жена его с ним нежна. Дом полон усердных слуг. Но в доме – устойчивая тишина. Бедная Гвиделюк! Она бесконечно долго ждала, Неправдоподобно верна. А теперь вот пора иная пришла — Выходит, я и не нужна? Даму бессонница жжет, и тоска: Мой мужчина или не мой? Мой – до последнего волоска. Захочу – подарю другой.

* * *

Да что ж это? Рыцаря, говорят, отшельник заворожил. Встречали его, много раз подряд, там, где наш старец жил. Гвиделюк, в раздумье, заходит в лес: там, в хижине у пруда, Жил старик, да давно исчез, кто же там есть тогда? …Поднимем же покрывало, пощупаем хрупкий висок… Алмазов тут не бывало — не намывал наш песок. Таких цветов не сажали в наших укромных садах. А мы себя воображали дамами при господах! Все поняла, конечно, бедная госпожа И подзывает нежно к себе своего пажа: Видишь цветок бесценный? С этим цветком – беда. И я буду тут бессменно и не уйду никуда. Хоть сердце мое бездетно — ты дочкой могла мне быть. И я не хочу бесследно, беспомощно уходить. И тут совершилось чудо, сюжету всему – поперек. Поскольку, невесть откуда, явился юркий зверек — Ласка с птичьею костью бежит легко, как йо-йо… И паж своей длинной тростью убивает ее. Но что это? Будто сказка — с цветочком и корешком, Другая такая же ласка пришла за своим дружком. Подносит, вздыхая тяжко, и в ротик ему корешок Вкладывает, бедняжка, и, Боже, – ожил дружок! Постой! – восклицает дама, заплаканная, в слезах. Она воскресила прямо его у нас на глазах. Да что уж там «восклицает», она корешок взяла — И девушка воскресает: Сколько же я спала? Но кто же ты, милая дева? Мы рады тебе помочь. Я Логрии королева, и я королевская дочь. Там был превосходный воин, на службе в моей стране. И милостей был достоин, и полюбился мне. Но я поняла причину такого долгого сна — Нельзя мне любить мужчину, раз я у него – не одна. Зачем он меня оставил, когда я заснула вдруг? Без совести и без правил, без чести ваш Элидюк! Моя дорогая детка! — тихо сказала жена. — Такое случается редко, но ты-то ему и нужна. Он год к тебе ходит ровно, сидит тут целые дни. И это – твоя часовня. И ты его не кляни. Вы шли сквозь огонь и воду, и завтра же, на заре, Я дам вам двоим свободу — останусь в монастыре. И если вы захотите сказать мне свое «прости» — Однажды ко мне прилетите вы оба в конце пути. Похоже, что так и было: все кончилось монастырем. И та и другая любила — не жить же, ей-богу, втроем! Умеют же христиане из боли извлечь благодать. А все-таки всякой ране надо б леченье дать. Утешим и мы друг друга. В Бретани, который век, Все помнят про Элидюка: Добрейший был человек.

Жимолость

Давно, друзья, готов для вас Весь шелком вышитый рассказ, Который вам знаком из детства И слышан вами много раз. Мы «Жимолость» зовем его. Слова не весят ничего. Слова – трава, лишь «козий листик», Да только в них все колдовство. Вопросы есть у многих стран: Что королева, что Тристан? И что случилось на дороге, На том пути, что им был дан? Я книгу старую нашла, Там их историю прочла. И, будто с ними, их тропою Любви и горечи прошла.

* * *

Король Тристана гонит прочь:

Племянник молод. Превозмочь

Не может страсти к королеве,

Огнем пылает день и ночь.

В Уэльсе он, в краю родном,

Весь год живет, забывшись сном, —

Отшельником, певцом, поэтом.

…А грезит только об одном.

Не удивляйтесь, господа:

Влюбленный еле жив, когда

Его вторая половина

Вдали, как горная гряда.

Тристан не в силах больше ждать.

Но не затем, чтоб обладать,

Он в Корнуолл немедля мчится —

Лишь королеву увидать.

В густом лесу сегодня он

Искать приюта принужден.

Живет, как нищий, подаяньем,

Но ждет вестей со всех сторон…

А вот и новость, птичья трель:

Людей сзывают в Тинтажель.

Король на Троицу устроит

Веселый праздник, общий хмель.

Уже озноб Тристана бьет:

Ведь тот, кто в Тинтажель идет,

Тропу лесную не минует —

Там мой изгнанник часа ждет.

Дорогу зная, как свою,

Тристан находит на краю

Высокий куст, лесной орешник,

Как будто вросший в колею.

Он, как охотник, напряжен,

Не может дрожь унять никак.

И, веточку сломав, ножом

На ней он вырезает знак…

«Тристан-Тристан-Тристан-Тристан» —

Таков теперь его букварь.

И это светит, как кристалл,

На мачте корабля – фонарь.

И королева, на весу,

Письмо читает по слогам —

И понимает, что в лесу

Свиданья ждет любимый сам.

…Весь мир противится любви!

Влюбленных рвут на сто частей.

Рыдают бедные мои,

Как двое брошенных детей.

Как жимолость в густом лесу

Орешника обнимет ствол —

Так обнимает королева

Возлюбленного своего.

И если б разлучили их Хотя б на день, хотя б на час — Вздохнув глубоко, в тот же миг Он бы умерли тотчас. Мой Друг! Так оба мы, увы, Умрем в разлуке, я и вы.

* * *

Об этой песне наяву Узнали люди разных стран. А я-то с ней всю жизнь живу — Ее напел мне сам Тристан. Таких историй в мире нет. А если были, то давно. Но «Жимолости» тихий свет Горит и греет, все равно. Слова не весят ничего. Слова не весят ничего. Слова – трава, лишь «козий листик». Да только в них – все колдовство.

Оглавление

Предисловие переводчика

Пролог

Гижмар

Эквитан

Ясень

Бисклаврэ

Ланваль

Влюбленные

Йонек

Соловей

Милон

Несчастный

Элидюк

Жимолость Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg