«Завоевание Константинополя»

Завоевание Константинополя (fb2) - Завоевание Константинополя (пер. Михаил Абрамович Заборов) 1683K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Жоффруа де Виллардуэн

Жоффруа де Виллардуэн Завоевание Константинополя

Geoffroy de Villehardouin

La Conqueste De Constantinople

Перевод, статья и комментарии М. А. Заборова

Редакционная коллегия серии «Памятники исторической мысли»

К. З. Ашрафян, Г. М. Бонгард-Левин, В. И. Буганов (зам. председателя), Е. С. Голубцова, А. Я. Гуревич, С. С. Дмитриев, В. А. Дунаевский, В. А. Дьяков, М. П. Ирошников, Г. С. Кучеренко, Г. Г. Литаврин, А. П. Новосельцев, А. В. Подосинов (ученый секретарь), Л. Н. Пушкарев, А. М. Самсонов (председатель), В. А. Тишков, В. И. Уколова

Ответственный редактор доктор исторических наук Ю. Л. Бессмертный

Редактор издательства Н. Л. Петрова

Воспроизведение в любой форме допускается только после получения письменного согласия Издательства

Завоевание Константинополя*

[ПРОПОВЕДЬ КРЕСТОВОГО ПОХОДА (1198 — ноябрь 1199 г.)]

1

Знайте, что в год тысяча сто девяносто седьмой от воплощения Господа нашего Иисуса Христа{1}, во время Иннокентия, апостолика Рима{2}, и Филиппа{3}, Короля Франции, и Ричарда{4}, короля Англии, был некий святой человек во Франции{5} по имени Фульк из Нейи (это Нейи находится между Ланьи на Марне и Парижем); и он был священником и держал приход от города. И этот Фульк{6}, о котором я вам говорю, начал проповедовать слово Божье во Франции и в других окрестных землях; и знайте, что наш Господь творил через него многие чудеса.

2

Знайте, что слава этого святого человека распространилась столь далеко, что дошла до Иннокентия, апостолика Рима; и апостолик направил своих людей во Францию и поручил этому благочестивому{7} мужу, чтобы он проповедовал крест его, апостолика, волей{8}. И после того он направил туда своего кардинала мэтра Пьера де Шаппа{9}, принявшего крест{10}; и поручил через него давать такое отпущение грехов крестоносцам, как я вам скажу: всем тем, кто возьмет крест и прослужит Богу в войске один год, будут прощены все грехи, которые они содеяли и в которых исповедались{11}. Так как это отпущение было весьма великим, сердца людей сильно растрогались, и многие приняли крест потому, что отпущение было столь великим.

[ПРИНЯТИЕ ОБЕТА КРЕСТОВОГО ПОХОДА (от 28 ноября 1199 г. до первых месяцев 1200 г.)]

3

На следующий год{12} после того, как этот благочестивый муж Фульк проповедовал таким образом слово Божье, был турнир в Шампани, в некоем замке, называвшемся Экри{13}; и милостью Божьей случилось так, что Тибо{14}, граф Шампани и Бри, принял крест, равно как и Луи{15}, граф Блуаский и Шартрский. И произошло это в канун адвента{16}. Так вот знайте, что этот граф Тибо был молодым человеком не старше двадцати двух лет{17}; а графу Луи было не более двадцати семи лет. Оба эти графа были племянниками короля Франции{18} и троюродными братьями{19}, а также, с другой стороны, племянниками короля Англии{20}.

4

Вместе с этими двумя графами взяли крест два весьма знатных барона Франции, Симон де Монфор{21} и Рено де Монмирай{22}. Великая слава прошла по всем землям, когда эти два знатных мужа взяли крест.

5

Во владениях графа Тибо Шампанского крест приняли Гарнье, епископ Труа{23}, граф Готье де Бриенн{24}, Жоффруа де Жуанвиль, который был сенешалом этой земли{25}, Робер, его брат, Готье де Виньори, Готье де Монбельяр, Эсташ де Конфлан, Гюи дю Плесси, его брат, Анри д’Арзильер, Ожье де Сен-Шерон, Виллэн де Нюлли, Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампанский{26}, Жоффруа, его племянник, Гийом де Нюлли, Готье де Фюлиньи, Эврар де Монтиньи, Манассье де л’Иль{27}, Макэр де Сент-Менеу{28}, Милон ле Бребан{29}, Гюи де Шапп, Кларембо, его племянник, Рено де Дампьер, Жан Фуанон и многие другие добрые люди, о которых книга нигде не упоминает{30}.

6

С графом Луи крест взяли Эрве дю Шатель, Эрве, его сын, Жан де Вирсэн, Оливье де Рошфор, Анри де Монтрей, Пэйан Орлеанский{31}, Пьер де Брасье{32}, Гюг, его брат, Гийом де Сэн, Жан Фриэзский, Готье де Годонвилль, Гюг де Кермерэ, Жоффруа, его брат, Эрве де Бовуар, Робер де Фрувиль, Пьер, его брат, Орри де л’Иль, Робер дю Картье и многие другие, о которых книга не упоминает{33}.

7

Во Франции{34} крест взяли Невелон, епископ Суассонский{35}, Матье де Монморанси{36}, Гюи, шателен де Куси, его племянник, Робер де Ронсуа, Ферри Д’Иерр, Жан, его брат, Готье де Сен-Дени, Анри, его брат, Гийом д’ Онуа, Робер Мовуазэн, Дрюэ де Крессонсак, Бернар де Морей, Ангерран де Бов, Робер, его брат{37}, и многие другие добрые рыцари{38}, о которых книга здесь умалчивает.

8

С наступлением следующего Великого поста, в день, когда посыпают на голову пепел{39}, в Брюгге крест взяли Бодуэн{40}, граф Фландрии и Эно, и графиня Мария, его супруга, которая приходилась сестрой графу Тибо Шампанскому. Затем крест взяли Анри, его брат{41}, Тьерри, его племянник, который был сыном графа Филлиппа Фландрского{42}, Гийом Бетюнский, поверенный{43}, Конон, его брат{44}, Жан Нельский, шателен Брюгге{45}, Ренье Тритский{46}, Ренье, его сын, Матье де Валинкур{47}, Жак Д’Авень{48}, Бодуэн де Бовуар{49}, Гюг де Бомэц, Жерар де Маншикур, Эд де Ам, Гийом де Гоменьи, Дрюэ де Борэн, Роже де Марк, Эсташ де Собрюик, Франсуа де Колеми, Готье де Бузи, Ренье де Моне, Готье де Томб, Бернар де Субренжьен и многие добрые рыцари, о которых книга не говорит.

9

Затем взял крест граф Гюг де Сен-Поль{50}. С ним приняли крест Пьер Амьенский, его племянник{51}, Эсташ де Кантелэ, Николя де Майи, Ансо де Кайо, Гюи де Удэн, Готье Нельский, Пьер, его брат, и многие другие люди, коих мы не знаем{52}.

10

А уж потом взяли крест граф Жоффруа Першский{53}, Этьен, его брат, Ротру де Монфор, Ив де ла Жай, Эмери де Вильруа, Жоффруа де Бомон и многие другие, чьих имен я не ведаю.

11

Затем бароны держали совет в Суассоне{54}, чтобы определить, когда они хотели бы двинуться в путь и куда хотели бы отправиться. Они не смогли в тот раз достигнуть согласия, потому что им казалось, что у них нет еще достаточного числа людей, принявших крест. Не прошло и двух месяцев в том же году, как они собрались на совет в Комптене{55}. Там были все графы и бароны, которые приняли крест. Здесь сказаны, выслушаны и поданы были разные советы; но окончательное решение было таково, чтобы направить лучших послов, каких только могли бы сыскать, и предоставить им все полномочия предпринимать любые действия как сюзеренам.

[ПЕРЕГОВОРЫ И СОГЛАШЕНИЕ С ВЕНЕЦИЕЙ О ПЕРЕВОЗЕ «ЗА МОРЕ». СБОРЫ В ПОХОД (1200 — май 1202 г.)]

12

Из этих послов двух послал Тибо, граф Шампании и Бри; и Бодуэн, граф Фландрии и Эно, двух; и Луи, граф Блуаский, двух. Послами графа Тибо были Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампанский{56}, и Милон ле Бребан; а послами графа Бодуэна были Конон Бетюнский и Алар Макеро; и послами графа Луи — Жан Фриэзский и Готье де Годонвиль{57}.

13

Этим шестерым они полностью поручили заботу о своем деле, выдав им добрые висячие грамоты{58}, которые удостоверяли, что они твердо выполнят те условия, которые заключат эти шестеро в каких-либо морских портах, в любом месте, куда ни явятся.

14

Шесть послов отправились, как вы слышали, и держали совет между собой, и пришли к согласию друг с другом в том, что в Венеции они смогут найти гораздо большее количество судов, чем в каком-либо другом порту{59}. И они пустились в дорогу и ехали от одного места до другого{60}, пока в первую неделю Великого поста{61} не прибыли.

15

Дож Венеции{62}, которого звали Энрико Дандоло и который был человеком весьма мудрым и доблестным{63}, принял их с большим почетом — и сам он, и другие люди; и все встретили их очень хорошо. И когда они предъявили грамоты своих сеньоров, венецианцам было очень любопытно узнать, для какого дела они прибыли в их землю. То были верительные грамоты, и графы писали, чтобы их послам верили бы, словно лично им самим, и что они, графы, примут все условия, что эти шестеро учинят.

16

И дож ответил им: «Господа, я ознакомился с вашими грамотами. Мы удостоверились в том, что сеньоры ваши являются самыми знатными лицами из тех, кто не носит короны{64}. И они просят нас доверять вам во всем, что бы вы нам ни сказали, и считать прочным все, что вы учините{65}. Говорите же, что вам угодно».

17

И послы ответили: «Государь, мы желаем, чтобы вы созвали свой совет{66}; и перед вашим советом мы скажем вам, о чем просят вас наши сеньоры, завтра, коли вам угодно»{67}. И дож ответил им, что он просит у них отсрочки до четвертого дня, и что тогда он соберет свой совет, и что они смогут сказать, чего хотят.

18

Они переждали до четвертого дня, который он им установил. Они вошли во дворец, который был весьма богат и прекрасен{68}, и нашли дожа и его совет собравшимися в особом покое и изложили данное им поручение таким образом: «Государь, мы прибыли к тебе от знатных баронов Франции, которые приняли крест, чтобы отмстить за поругание, учиненное над Иисусом Христом, и отвоевать Иерусалим, если соблаговолит то Бог. И поелику они знают, что никакой другой народ не имеет столь великого могущества, как вы и ваш народ, чтобы оказать им содействие, то они просят вас, во имя Бога, чтобы вы сжалились над Заморской землею{69} и отомстили за поругание над Иисусом Христом и чтобы вы решили, как они смогли бы получить у вас суда и корабли для перевоза»{70}.

19

«А на каких условиях?» — вопросил дож. «На любых условиях, — сказали послы, — какие бы вы им ни предложили или ни присоветовали, лишь бы они могли их исполнить». «Разумеется, — сказал дож, — дело, которое они у нас просят, — великое дело, и кажется, что они замыслили важное предприятие. И мы дадим вам ответ через восемь дней от сегодняшнего дня. А вы не удивляйтесь, если срок так долог, ибо надобно как следует обдумать столь великое дело».

20

В срок, который дож им назначил, они вернулись во дворец. Я не мог бы передать вам все слова и речи, которые были там сказаны и произнесены. Однако конец говоренного был таков: «Сеньоры, — сказал дож, — мы сообщим вам решение, которое мы приняли, коль скоро сумеем склонить наш великий совет{71} и весь народ земли нашей одобрить его; а вы посоветуйтесь друг с другом, сможете ли согласиться на то, чтобы принять наши условия.

21

Мы поставим юиссье{72}, могущие перевезти 4500 коней и девять тысяч оруженосцев, и нефы{73} для перевоза 4500 рыцарей и двадцати тысяч пеших ратников. И условие для всех этих коней и этих людей будет такое, что они получат прокорм и провиант на девять месяцев. Вот что мы сделаем по самой низкой цене, а именно на том условии, что нам заплатят за каждого коня четыре марки и за каждого человека две марки{74}.

22

И все эти условия, которые мы вам разъясняем, мы исполним в течение одного года, считая со дня, когда мы отплывем из гавани Венеции, чтобы послужить Богу и всему христианскому миру в каком бы то ни было месте. Общая сумма этого расхода, который только что назван, составляет 94 тыс марок.

23

А сверх того мы сделаем вот что: мы поставим от себя пятьдесят вооруженных галер{75} из любви к Богу{76} на условии, что до тех пор, пока наш союз будет сохраняться, от всех завоеваний, которые мы произведем на море или на суше, будь то земли или имущество, половину получим мы, а другую — вы. Теперь посоветуйтесь, сможете ли вы это выполнить и принять».

24

Послы вышли; и они сказали, что переговорят об этом между собой и ответят им завтра. Они совещались друг с другом и проговорили всю эту ночь и, наконец, пришли к согласию принять предлагаемые условия; и на следующий день они пришли к дожу и сказали: «Государь, мы согласны заключить этот договор». А дож сказал, что он переговорит об этом со своими людьми и к чему придет, даст им о том знать.

25

На следующий, третий день{77} дож, который был мужем мудрым и доблестным, созвал свой великий совет; а совет состоял из сорока мужей, мудрейших в стране. Своим ясным умом и здравым смыслом, который был у него весьма хорош, он склонил их одобрить и пожелать выполнить его предложение.

Сначала он склонил их, потом сто, потом двести человек, потом тысячу, пока все не согласились и не одобрили{78}. Наконец, он созвал по крайней мере десять тысяч в церкви св. Марка{79}, красивейшей из всех, какие только есть на свете; и он им сказал, чтобы они выслушали обедню Святого духа и молили бы Бога вразумить их насчет просьбы, с которой обратились к ним послы. И все весьма охотно это исполнили.

26

Когда обедня была проговорена, дож позвал послов, чтобы они смиренно просили весь народ согласиться на утверждение этого договора. Послы явились в храм{80}. Их с любопытством разглядывало множество людей, которые их никогда не видели.

27

Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани{81}, с согласия и по воле других послов взял слово и сказал им: «Сеньоры, самые знатные и самые могущественные бароны Франции послали нас к вам; они заклинают вас о милости, чтобы вы сжалились над Иерусалимом, который находится в порабощении у турок{82}, и, Бога ради, согласились сопутствовать им и помочь им отомстить за поругание Иисуса Христа. Выбрали же они вас, ибо знают, что ни один народ не имеет такого могущества на море, как вы и ваш народ. И они повелели припасть к вашим стопам и не подниматься, покуда вы не согласитесь сжалиться над Святой землей за морем»{83}.

28

Тогда шестеро послов склонились на колени пред ними, проливая обильные слезы, и дож, и все другие всхлипывали, плача от жалости, и восклицали в один голос, воздевая высоко руки{84}, и говорили: «Мы согласны, мы согласны!». И затем поднялся столь великий шум и крик, что, казалось, разверзается земля.

29

И когда этот великий шум улегся и улеглась эта великая жалость, столь сильная, что подобной никто никогда не видел, добрый дож Венеции, который был человеком весьма мудрым и доблестным, взошел на амвон{85} и, обратившись к народу, сказал ему так: «Сеньоры, посмотрите, какую честь оказал вам Бог; ведь лучшие люди на свете оставили без внимания все другие народы и ищут вашей поддержки, чтобы совершить вместе с вами столь великое дело, как освобождение нашего Господа!»{86}

30

Слова, которые сказал дож, были столь хороши и прекрасны, что я не могу все их вам передать. Конец же дела был таков, что определили изготовить на следующий день грамоты, и они были составлены и написаны. Когда они были изготовлены, то на совете было разъяснено, что поход будет направлен к Вавилону{87}, потому что со стороны Вавилона турок можно было уничтожить скорее, нежели из какой-нибудь другой страны. А во всеуслышание было объявлено, что они отправятся за море{88}. Тогда был Великий пост{89} и постановили, что через год со дня св. Иоанна{90} — то будет 1202 год от воплощения Иисуса Христа — бароны и пилигримы должны быть в Венеции, а корабли для них — быть готовы.

31

Когда грамоты были изготовлены и скреплены печатями, их отнесли к дожу в большой дворец, где были Великий совет и Малый совет. И когда дож вручил эти грамоты послам, он преклонил колено, обливаясь слезами, и поклялся на святом Евангелии{91} честно соблюсти соглашения, которые были начертаны в грамотах, и весь его совет, который состоял из сорока шести особ{92}, тоже. И послы со своей стороны поклялись блюсти соглашения, начертанные в грамотах, и по-честному выполнить клятвы своих сеньоров и собственные. Знайте, что при этом много было пролито слез жалости. И сразу же одна и другая стороны отправили своих вестников в Рим к апостолику Иннокентию, чтобы он утвердил этот договор; и он сделал это весьма охотно{93}.

32

Тогда послы заняли пять тысяч марок серебра в городе{94} и вручили их дожу, чтобы начать постройку кораблей. Затем они простились, чтобы вернуться в свою страну, и они скакали от одного места к другому, пока не прибыли в Плезанс{95}, что в Ломбардии.

Там они разъехались: Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, и Алар Макеро направились оттуда прямо во Францию, а другие поехали в Геную и в Пизу, чтобы узнать, какую подмогу окажут они Заморской земле{96}.

33

Когда Жоффруа, маршал Шампани, перевалил Монсенис{97}, он встретил графа Готье де Бриенна; тот направлялся в Апулию отвоевывать земли своей супруги, на которой он женился после того, как принял крест, и которая была дочерью короля Танкреда{98}. С ним направлялся Готье де Монбельяр, Эсташ де Конфлан, Робер де Жуанвилль и большая часть добрых людей из Шампани, принявших крест{99}.

34

И когда он поведал им насчет того, что они содеяли, те выразили весьма бурную радость и вполне одобрили этот успех, и сказали ему: «Мы уже в дороге; и когда вы прибудете, вы найдете нас совершенно готовыми». Но события происходят так, как угодно Богу, и им не представилось больше никакой возможности присоединиться к войску. Это было большое несчастье, ибо они были весьма отважны и доблестны. И так-то вот они разъехались, и каждый поехал своей дорогой.

[ИЗБРАНИЕ БОНИФАЦИЯ МОНФЕРРАТСКОГО ПРЕДВОДИТЕЛЕМ КРЕСТОВОГО ПОХОДА (сентябрь 1201 г.)]

35

Маршал Жоффруа скакал от одного места к другому, покуда не прибыл в Труа в Шампани{100} и нашел своего сеньора графа Тибо{101} больным и в печали. И тот был очень рад его прибытию. И когда он ему рассказал, что они содеяли, он выказал такую радость, что сказал, что оседлает коня, чего уже давно не делал, и он сел на коня. Увы! Какое великое горе! Ибо он уже никогда больше не мог сесть на коня, кроме как в этот раз.

36

Его болезнь нарастала и становилась все сильнее, так что он составил завещание и отдал свои распоряжения. И он разделил деньги, которые должен был взять с собой, между своими людьми и спутниками, среди которых имелось много добрых ратников: в те дни никто не имел стольких. И он распорядился, чтобы каждый, получив свои деньги, поклялся на святых мощах, что отправится с войском Венеции, как он ей обещал. И нашлось много таких, которые плохо сдержали свою клятву и были за это сильно порицаемы. Остальную часть своих денег граф распорядился сохранить на нужды войска и израсходовать ее там, где, как это будет видно, пойдут на пользу дела деньги{102}.

37

Так опочил граф, и это был один из тех на свете, кто кончил жизнь столь хорошо{103}. И там находилось множество его сородичей и его вассалов; нет надобности рассказывать о трауре, который был устроен, ибо никогда не справлялся по ком-либо столь великий траур; да так оно и должно было быть, ибо никогда человек его возраста не был столь любим ни его вассалами, ни прочими людьми. Он был похоронен рядом со своим отцом в церкви монсеньора св. Этьена в Труа{104}.

Графиня, его супруга по имени Бланш, овдовела. Она была очень красива и добра и являлась дочерью короля Наваррского; она имела от мужа дочку и была тяжела сыном{105}.

38

Когда графа похоронили, Матье де Монморанси, Симон де Монфор, Жоффруа де Жуанвилль, который был сенешалем, и Жоффруа, маршал, отправились к герцогу Эду Бургундскому{106} и сказали ему так: «Сеньор, ты видишь несчастье, которое постигло Заморскую замлю. Богом заклинаем тебя взять крест и помочь Заморской земле, заступив место усопшего{107}. И мы устроим так, чтобы тебе были вручены все его деньги, и мы поклянемся тебе на святых мощах, и мы заставим остальных тоже поклясться, что мы будем честно служить тебе так, как мы служили бы ему».

39

Воля его была такова, что он отказался. Знайте, что он мог бы поступить лучше. Тогда они поручили Жоффруа де Жуанвиллю обратиться с таким же предложение к графу Тибо Бар-Ле-Дюку, кузену покойного графа{108}. И он тоже отказался.

40

Большим горем для пилигримов и для всех тех, кто должен был отправиться на служение господу, явилась смерть графа Тибо Шампанского. И в конце месяца{109} они держали совет в Суассоне, чтобы выяснить, что же делать. Там были граф Бодуэн Фландрский и Эно и граф Луи Блуаский и Шартрский, граф Жоффруа Пертский, граф Гюг де Сен-Поль и многие другие доблестные люди.

41

Жоффруа, маршал, молвил им слово и рассказал о предложении, которое они сделали герцогу Бургунскому и графу Бар-Ле-Дюку, и как те им отказали. «Сеньоры,— сказал он,— послушайте: я посоветую вам одну вещь, если вы позволите. Маркиз Бонифаций Монферратский{110} — весьма доблестный муж и один из наиболее чтимых среди тех, кто ныне здравствует. Если вы его попросите приехать сюда, и взять крест, и заступить место графа Шампанского и если вы предоставите ему предводительство над войском, он примет его тотчас»{111}.

42

Много говорено было слов, судили и рядили так и сяк{112}, но конец говоренного был таков, что все, великие и малые, согласились. И были написаны грамоты, и избраны послы; и их отправили просить его. И он прибыл в день, который они ему назначили, через Шампань и Францию, где ему оказали великие почести, и даже король Франции, кузеном которого он приходился{113}.

43

Так он прибыл на совет, который назначен был в Суассоне{114}, и было там великое скопление графов, баронов и крестоносцев. Когда они узнали, что маркиз прибыл, то выехали ему навстречу и воздали ему великие почести. Наутро состоялся совет в винограднике аббатства госпожи св. Марии Суассонской{115}. Там они склоняли маркиза принять то, за чем его призвали, и умоляли его, Бога ради, взять крест, и согласиться предводительствовать войском, и заступить место Тибо Шампанского, и взять его деньги{116}. И все они припали к его стопам, обливаясь слезами. И он также припал к их стопам, и сказал, что сделает это весьма охотно.

44

Так маркиз склонился к их просьбе{117} и получил предводительство войском. Тотчас епископ Суассонский и монсеньор Фульк, святой человек, и два белых аббата{118}, которых он привез из своей земли, повели его в церковь Богоматери и прикрепили ему крест на плечо{119}. Так закончился этот совет; и на следующий день маркиз покинул их, чтобы вернуться в свою землю и устроить свои дела; и он сказал, чтобы каждый уладил свои дела и что он снова встретится с ними в Венеции.

45

Оттуда маркиз отправился на капитул в Сито{120}, который собирался в праздник св. креста в сентябре{121}. Там узрел он великое множество аббатов, баронов и других людей; отправился туда и монсеньор Фульк, чтобы проповедовать крест. Тут взяли крест шампанец Эд де Шанлитт{122} и Гийом, его брат{123}, Ришар де Дампьер, Эд, его брат, Гюи де Пэм, Эм, его брат, Гюи де Конфлан и многие добрые люди из Бургундии, имена которых здесь не начертаны. Потом крест приняли епископ Отюнский, Гиг, граф де Форэ, Гюг де Берзэ, отец и сын, Гюг де Колиньи, далее в Провансе взяли крест Пьер Бромон и много других людей, чьи имена мы не ведаем.

46

Так бароны и пилигримы приготовлялись во всех землях. Увы! Сколь великая беда приключилась с ними следующим Великим постом{124}, накануне отъезда. Тогда граф Жоффруа Першский слег от хвори и составил свое завещание, распорядившись таким образом, чтобы Этьен, его брат, взял его деньги и предводительство над его людьми{125}. Не случись этой перемены, пилигримы не претерпели бы столь сильно, коли этого захотел бы Бог{126}. Так скончался и опочил граф, что было великой утратой; и в самом деле — ведь он был весьма знатным бароном и весьма почитаемым и добрым рыцарем. Великий траур был по всей его земле.

[КРЕСТОНОСЦЫ В ВЕНЕЦИИ (июль — сентябрь 1202 г.)] [ОТПЛЫТИЕ. ПЕРВЫЕ ДЕЗЕРТИРЫ (июнь — июль 1202 г.)]

47

После Пасхи, около Пятидесятницы{127}, пилигримы начали отправляться из своих земель. И знайте, что много пролито было слез жалости о покидавших свои края их друзьями и их людьми. Так ехали они на конях через Бургундию и перевалили горы Монжэ{128} и миновали Мон Сенис и Ломбардию. И стали таким образом собираться в Венеции и располагались на некоем острове, который именуется островом св. Николая{129}, в гавани.

48

В это время отбыла морем флотилия из Фландрии, где было великое множество добрых вооруженных людей{130}. Капитанами этой флотилии являлись Жан де Нель, шателен Брюгге, и Тьерри, сын графа Филиппа Фландрского, и Николя де Майи. И они обещали графу Бодуэну, и поклялись ему на святых мощах, что поплывут через Марокканский пролив{131} и присоединятся к венецианскому войску и к нему самому в любом месте, куда им будет велено повернуть. И по этой причине граф и Анри, его брат, послали с ними часть своих кораблей, нагруженных одеждой, съестными припасами и прочими вещами.

49

Великолепен и весьма богат был этот флот; граф Фландрский и пилигримы питали к тем людям великое доверие, ибо наибольшая часть их доблестных оруженосцев отплыла с этим флотом. Однако они дурно сдержали слово своему сеньору, эти и все остальные, потому что убоялись и сами они, и многие другие великой опасности, в которую ввязались те, кто находился в Венеции.

50

Вот так-то случилось, что среди них отсутствовали епископ Отюнский, Гиг, граф Форэ, и Пьер Бромон, и многие другие, которые были за это весьма порицаемы, да и мало что содеяли там, куда направлялись. А из французов{132} у них недоставало также Бернара де Морей, Гюга де Шомона, Анри Д’Арэна, Жана де Виллера, Готье де Сен-Дени, Гюга, его брата, и многих других, которые уклонились от приезда в Венецию по причине великой опасности, что там была, и двинулись в Марсель{133}, отчего им был великий позор, и они были сильно порицаемы, и из-за этого их постигла затем великая неудача.

51

А теперь оставим их и скажем о тех пилигримах, большая часть которых уже прибыла в Венецию. Туда уже прибыли граф Бодуэн Фландрский{134} и многие другие. Тут к ним пришло известие, что многие пилигримы направились другими дорогами в другие гавани; и они были этим весьма встревожены, ибо не могли выполнить свои обязательства и уплатить венецианцам деньги, которые были им должны.

52

И, посоветовавшись между собой, они решили выслать навстречу пилигримам добрых послов, также и навстречу графу Луи Блуаскому и Шартрскому{135}, который еще не прибыл, чтобы ободрить их, и просить их проникнуться жалостью к Заморской земле, и убедить, что никакая другая дорога не выгодна так, как через Венецию.

53

Для этого посольства были избраны граф Гюг де Сен-Поль и Жоффруа, маршал Шампани; и они поехали на конях до Павии в Ломбардии{136}. Там они застали графа Луи с великим множеством добрых рыцарей и прочих добрых ратников. Их увещевания и просьбы склонили повернуть к Венеции довольно многих людей, которые собирались было пойти другими путями в другие гавани.

54

Тем не менее очень многие добрые люди отправились из Плезанс другими дорогами в Апулию{137}. Среди них были Вилэн де Нейи, один из доблестнейших рыцарей на всем свете, Анри Д’Арзильер, Рено де Дампьер{138}, Анри де Лоншан, Жиль де Тразиньи{139}, который был вассалом Бодуэна Фландрского и Эно и которому он выдал из своих средств 500 ливров, чтобы тот пошел с ним в поход. Вместе с ними отправилось великое множество рыцарей и оруженосцев, чьи имена здесь не записаны.

55

Это намного сократило войско тех, которые направились в Венецию, и с ними приключились великие беды, как вы услышите о том далее.

[КРЕСТОНОСЦЫ В ВЕНЕЦИИ: НЕХВАТКА ДЕНЕГ (июль — сентябрь 1202 г.)]

56

Таким образом, отправились граф Луи и другие бароны в Венецию; и они были приняты там с великим торжеством и с великой радостью и расположились вместе с прочими на острове св. Николая. Сколь прекрасно было это войско, из каких добрых ратников оно состояло! Никогда и никто не видывал ни такой отличной рати, ни столько прекрасных ратников. И венецианцы предлагали им на продажу все, что необходимо было для коней и для людей, в таком изобилии, что хватало всего{140}. И флот, который они подготовили, был столь богат и прекрасен, что никогда еще ни один христианин не видывал ничего более богатого и прекрасного; нефов, галер и юиссье было в три раза больше, нежели сколько требовалось для собравшихся в войске.

57

Ах! Какая была это беда, что прочие, те, кто отправился в другие гавани, не явились сюда! Как было бы вознесено христианство и как унижена была бы земля турок! Венецианцы превосходно выполнили все свои обязательства, и даже более того; и они понуждали теперь графов и баронов сдержать свои обязательства и произвести уплату денег, ибо они-то готовы были отплыть.

58

В войске объявлен был сбор денег за перевоз{141}. И нашлось довольно много таких, которые говорили, что не могут оплатить свой перевоз, и барон взяли с них столько, сколько могли. Таким образом, они уплатили за перевоз по крайней мере сколько смогли собрать после того, как объявлен был и произведен сбор денег. И когда уплатили, то оказалось не только недостаточно для расплаты с долгом, но не внесли и половины суммы, что должны были{142}.

59

Тогда все бароны заговорили и сказали: «Сеньоры, венецианцы превосходно выполнили свои обязательства, и даже сверх того; но нас собралось не столько, чтобы, оплатив наш перевоз, мы смогли бы выполнить наши обязательства; и случилось так из-за тех кто отправился в другие гавани{143}.

А посему, Бога ради, пусть каждый из нас выложит из своего имущества столько, сколько мы сумели бы уплатить из того, что обязались; ибо лучше уж истратить здесь все наше достояние, нежели прослыть неисправными должниками и потерять все, что мы уже вложили в дело, так и не выполнив наших обязательств; ведь если поход этот не состоится, то подмогу Заморской земле не удастся оказать»{144}.

60

Тогда произошло великое несогласие среди большей части баронов и среди прочего люда, которые сказали: «Мы заплатили за свой перевоз. Если они хотят нас везти, то мы охотно отправимся; а коли не желают, мы поищем другого перевоза»{145}. Они потому так говорили, что им хотелось, чтобы войско разошлось. А другая часть сказала{146}: «Мы предпочитаем лучше отдать все свое достояние и отправиться в поход бедняками, чем позволить, чтобы войско разошлось и пропало бы: ведь Господь наверняка возвратит нам наше с лихвой, коли ему будет угодно».

61

Тогда начал граф Фландрии отдавать все, что имел, и все, что смог подзанять{147}, и то же сделал граф Луи, и маркиз{148}, и граф Гюг де Сен-Поль, и все те, которые держали их сторону. Видели бы вы тогда, сколько было снесено во дворец дожа прекрасной золотой и серебряной утвари, чтобы произвести уплату. И когда они уплатили, все же 34 тыс. марок серебра недостало до уговоренной суммы. Этим обстоятельством были весьма обрадованы те, которые приберегали свои деньги и не хотели ничего давать: они полагали, что таким образом войско распадется и сгинет. Но Бог, который подает надежду страждущим, не пожелал, чтобы они так страдали.

[ФРАНЦУЗСКО-ВЕНЕЦИАНСКИЙ ДОГОВОР О ЗАВОЕВАНИИ ЗАДАРА (август — сентябрь 1202 г.) ]

62

Тогда дож обратился к своим людям и сказал им: «Сеньоры, эти люди не могут нам уплатить большего. А то, что они уже уплатили, все это мы заработали по соглашению, которое они теперь не в состоянии выполнить. Однако наше право не было бы никем признано, и мы, и наша земля навлекли бы на себя великий позор. А предложим-ка им полюбовное соглашение{149}.

63

Король Венгрии отнял у нас Задар{150} в Склавонии{151}, один из самых укрепленных городов на свете; каким бы могуществом мы ни обладали, нам никогда не отвоевать его иначе, кроме как при содействии этих людей. Предложим же им, чтобы они помогли нам его отвоевать, и мы предоставим им отсрочку для уплаты 34 тыс. марок серебра, которые они нам должны, до тех пор пока Господь дозволит нам вместе заработать их — нам и им»{152}. Так был предложен этот договор. Ему самым решительным образом противились те, кто хотел, чтобы войско распалось: но, несмотря ни на что, договор был заключен и утвержден{153}.

64

Однажды в воскресенье все они сошлись в церкви св. Марка, и это было великое празднество{154}; там собралось много люда из этой страны и большая часть баронов и пилигримов{155}.

65

Перед тем, как началась большая обедня{156}, дож Венеции, которого звали Энрико Дандоло, взошел на амвон и молвил народу, и сказал ему: «Сеньоры, отныне вы соединились в союз с самыми лучшими на свете людьми и ради самого высокого дела, которое кем-либо когда-нибудь предпринималось. Я уже стар и немощен{157} и нуждаюсь в покое; к тому же мое тело изувечено{158}. Но тем не менее я вижу, что нет среди вас никого, кто мог бы управлять и повелевать вами в этом деле, как я, ваш государь. Если вы дозволите, чтобы я взял крест, дабы оберегать и вести вас, и чтобы на своем месте остался мой сын{159} и защищал бы страну, тогда я отправлюсь жить или умереть вместе с вами и пилигримами».

66

И когда они это услышали, то вскричали все в один голос «Богом просим вас поступить именно так и отправиться с нами».

67

Народ той земли и пилигримы были весьма тронуты всем этим, и много было пролито слез, ибо сей почтенный старец имел такие веские причины оставаться дома: ведь он был в преклонных годах, и на его лице были прекрасные очи, коими, однако, он ни капли не видел, потому что потерял зрение от раны в голову. Это был муж поистине великой души! Ах! Как мало походили на него те, которые, чтобы избежать опасности, отправились в другие гавани!

68

Итак, он спустился с амвона и подошел к алтарю, и преклонил колени, рыдая; и ему нашили крест на его большую шапку{160} из бумажной материи, потому что он хотел, чтобы люди видели этот крест. И многие венецианцы начали также в великом множестве принимать крест; а до того дня их взяло крест весьма немного{161}. Наши пилигримы весьма обрадовались и были сильно тронуты этим взятием крест по причине мудрости и доблести, которые соединялись у дожа.

69

Таким-то образом, как вы слышали, дож принял крест. Тогда начали доставлять нефы, и галеры, и юиссье баронам, чтобы отплыть в путь. Прошло уже столько времени после назначенного срока, что приближался сентябрь{162}.

[ПЕРВЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ (август 1202 г.)]

70

А теперь послушайте-ка об одном из самых великих чудес и об одном из величайших происшествий, о которых вы когда-либо слышали. В это время был в Константинополе император по имени Сюрсак{163}; и был у него брат, который звался Алексеем{164} и которого он выкупил из плена у турок. Этот Алексей схватил своего брата, императора, и выколол ему глаза, и сделался императором{165} через такое предательство, как вы только что слышали. Долго держал он в заточении своего брата и его сына по имени Алексей{166}.Сын этот вырвался из заточения и бежал на корабле, прибыв в некий приморский город, называвшийся Анкона. Оттуда он отправился к королю Германии Филиппу{167}, чья жена была его сестрой{168}. И он прибыл в Верону в Ломбардии, и остановился в этом городе, и застал там многих пилигримов, которые отправлялись оттуда в войско{169}.

71

И те, кто помог ему ускользнуть из темницы и кто был с ним{170}, сказали ему: «Сеньор, вот здесь, в Венеции, вблизи от нас, находится рать из лучших людей и лучших рыцарей на свете, которые собираются за море. Попроси их о милости{171}, чтобы они сжалились над тобою и твоим отцом, которые столь несправедливо лишены своего наследства. И коли они захотят пособить тебе, ты согласись исполнить все, что бы они устно ни предложили тебе{172}. Быть может, их возьмет жалость». И он сказал, что сделает это весьма охотно и что этот совет хорош.

72

Итак, он назначил послов и отправил их маркизу Бонифацию Монферратскому, который был предводителем войска, и к другим баронам{173}. И когда бароны их увидели, то весьма изумились и сказали послам: «Мы хорошо понимаем, о чем вы говорите. Мы отправим вместе с ним к королю Филиппу{174} посольство — туда, куда сам он отправляется{175}; коли он захочет пособить нам отвоевать Заморскую землю, то и мы пособим ему отвоевать его землю; ведь мы знаем, что она отнята у него и у его отца несправедливо»{176}. Так были направлены послы в Германию к царевичу Константинопольскому и к королю Филиппу Германскому.

73

Еще перед тем, как случилось то, о чем мы вам поведали, в войско пришла весть, которой весьма были опечалены бароны и другие люди: о том, что мессир Фульк, достойный человек, праведник, который первым стал проповедовать крест, опочил и умер{177}.

74

И после этого происшествия{178} к ним присоединился отряд добрых людей из Германской империи, которым они были очень рады{179}. Туда прибыли епископ Гавестатский{180} и граф Берту де Кассенельбоге, Гарнье де Борланд, Тьерри де Лос, Анри д’Орм, Тьерри де Дьест, Роже де Сюитр, Александр де Виллер, Орри де Тон.

[КРЕСТОНОСЦЫ В ЗАДАРЕ (октябрь 1202 — апрель 1203 г.)] [ОТ ВЕНЕЦИИ ДО ЗАДАРА (1 октября — 10 ноября 1202 г.)]

75

И тогда нефы и юиссье были распределены между баронами{181}. О, Боже! Какие прекрасные туда были введены кони! И когда нефы были нагружены оружием и съестными припасами и сели на суда рыцари и оруженосцы, вдоль бортов и у башен нефов были повешены щиты{182} и флажки{183}, которых было такое множество и таких прекрасных{184}.

76

И знайте, что на нефах они везли более трехсот камнеметательниц и мангоньо{185} и множество всяческих орудий, которые нужны для взятия города. И более великолепный флот никогда не отплывал из какой-либо гавани{186}. А было это на восьмой день после праздника св. Реми{187}, в год от воплощения Иисуса Христа одна тысяча двести второй. Так отплыли они из гавани Венеции, как вы только что слышали.

77

Накануне праздника св. Мартина{188} они прибыли к Задару в Склавонии и увидели город, укрепленный высокими стенами и высокими башнями, и тщетно стали бы вы искать какой-нибудь город более прекрасный, более укрепленный и более богатый. И когда пилигримы увидели его, они сильно изумились, и одни сказали другим: «Каким образом можно взять силой такой город, если только этого не содеет сам Бог?»

78

Первые нефы подошли к городу, и встали на якорь, и поджидали других. И на следующий день поутру была прекрасная и ясная погода, и подошли все галеры и юиссье вместе с прочими нефами, которые плыли позади; и ворвались с ходу в гавань, и разорвали цепь, которая была очень прочная и хорошо скована; и они высадились на сушу таким образом, что гавань оказалась за ними, а они — у города. И вы могли бы узреть тогда многих рыцарей и многих оруженосцев, выходивших из нефов и выводивших из юиссье множество добрых коней, а также узреть множество богатых шатров и множество палаток. Так расположилось войско, и Задар был осажден в праздник св. Мартина{189}.

79

К этому времени прибыли не все бароны: так, не явился еще маркиз Монферратский, он оставался позади из-за одного дела, которое у него имелось. Этьен Першский остался больным в Венеции, а также Матье де Монморанси. А когда они выздоровели, то Матье де Монморанси отправился к войску в Задаре. Однако Этьен Першский не поступил столь же хорошо, ибо он оставил войско и отправился в Пуй{190}. С ним поехали Ротру де Монфор и Ив де ла Жай и многие другие, которых сильно порицали за это{191}, и в мартовский переезд они направились в Сирию{192}.

[ОСАДА И ВЗЯТИЕ ЗАДАРА (12—24 ноября 1202 г.)]

80

На другой день после праздника св. Мартина{193} из Задара вышли люди и направились для переговоров к дожу Венеции, который был в своем шатре, и сказали ему, что сдадут город и все свое добро на его милость, лишь бы им пощадили жизнь{194}. А дож сказал, что не заключит ни такого, ни какого-либо иного договора иначе как с согласия графов и баронов и что он пойдет переговорить об этом.

81

Пока он отправился переговорить с графами и баронами, та часть пилигримов, о которой вы уже слышали раньше и которая хотела, чтобы войско распалось, завязала переговоры с задарскими послами и сказала им: «Почему вы хотите сдавать свой город? Пилигримы не нападут на вас, и вам нечего их опасаться. Если вы в состоянии защищаться от венецианцев, то можете быть спокойными». И вот послы выбрали одного из самих пилигримов по имени Роберт де Бов{195}, который подошел к городским стенам и сказал жителям то же самое. И возвратились послы в город, а соглашение так и не было достигнуто.

82

Когда дож Венеции явился к графам и баронам, то сказал им: «Сеньоры, те, кто в городе, хотят сдать его на мою милость при условии, что им пощадят жизнь; но я не заключу ни такого, ни какого-нибудь другого договора иначе как по вашему совету». И бароны ответили ему: «Сеньор, мы советуем вам заключить его, и мы просим вас об этом». И он сказал, что так и поступит. И они все вместе отправились в шатер дожа, чтобы заключить договор, и обнаружили, что по совету тех, кто хотел распадения войска, послы ушли оттуда.

83

И тогда встал некий аббат из Во, из ордена цистерцианцев{196}, и сказал им «Сеньоры, я запрещаю вам именем римского апостолика{197} нападать на этот город, ибо в нем живут христиане{198}, а ведь вы пилигримы». И когда дож это услышал, он сильно рассердился и разгневался, и сказал графам и баронам: «Сеньоры, я собирался заключить соглашение с этим городом, чтобы он сдался на мою милость, а ваши люди мне помешали; но вы же уговорились со мной, что поможете мне его завоевать, и я требую от вас сделать это{199}».

84

Тотчас графы и бароны и те, кто держал их сторону, переговорили между собой и сказали: «Они нанесли нам дерзкое оскорбление, те, кто порушил это соглашение; и не проходило еще ни одного дня, когда бы они ни старались разъединить эту рать. Мы опозорены, коли не поможем взять город». И они пришли к дожу и сказали ему: «Сеньор, мы пособим вам взять город назло тем, кто воспротивился этому»{200}.

85

Так было принято решение. И поутру{201} они расположились перед городскими воротами и расставили свои камнеметательницы, мангоньо и другие свои орудия, которых у них имелось предостаточно{202}. А над морем они подняли мостики на нефах{203}. И тогда камнеметательницы начали забрасывать камнями город и бить по стенам и башням. Приступ этот длился таким образом около пяти дней. И тогда они подослали к одной из башен своих людей для подкопа, и те начали вести подкоп стены. И когда увидели это те, кто был в городе, они стали просить о соглашении точно таком же, которое отвергли по совету тех, кто хотел, чтобы рать распалась.

[КОНФЛИКТ МЕЖДУ КРЕСТОНОСЦАМИ И ВЕНЕЦИАНЦАМИ (конец ноября 1202 г.)]

86

Так город был сдан на милость дожа Венеции под условием пощадить жизнь горожанам{204}. И тогда дож пришел к графам и баронам и сказал им: «Сеньоры, мы завоевали этот город милостью Божьей и вашей. Наступила зима, и мы не сумеем двинуться отсюда раньше Пасхи{205}, ибо мы не найдем ни в каком-нибудь другом месте рынка, где могли бы брать съестное; а этот город весьма богат и в избытке обеспечен всяким добром; поделим-ка его надвое, и мы возьмем себе одну половину, а вы другую»{206}.

87

Как порешили, так и сделали. Венецианцы получили часть города вблизи гавани, где стояли суда, а французы получили другую часть. И были поделены дома для постоя в каждой части, как и следовало, и рать покинула лагерь, вошла в город и разместилась в нем.

88

И когда они разместились, на третий день{207} под вечер в войске случилась большая беда, ибо между венецианцами и французами началась распря весьма великая и весьма яростная; и со всех сторон схватились за оружие; и распря была столь велика, что мало было улиц, где не велось бы великое сражение мечами и копьями, и арбалетами, и дротиками; и множество людей было там ранено и убито{208}.

89

Венецианцы, однако, не могли выдержать боя и начали терять многих; и рассудительные люди, которые не хотели зла, ввязались, вооруженные, в схватку и начали ее унимать{209}; и когда они разнимали ее в одном месте, она возобновлялась в другом. Таким образом продолжалось дело до глубокой ночи; и с великим трудом и великими усилиями они все же разняли бившихся. И знайте, что это была самая большая беда, которая случалась когда-либо в войске; и недоставало малого, чтобы рать была совсем загублена. Однако Бог не захотел, чтобы она так пострадала.

90

Весьма велики были потери с обеих сторон. Там был убит некий знатный человек из Фландрии по имени Жиль де Ланда; во время схватки он был поражен в глаз и умер от этого удара{210}, и многие другие погибли, о которых в войске столько не говорилось. И дож Венеции, и бароны были целую неделю весьма озабочены тем, чтобы установить мир после этой схватки, и они действовали так усердно, что мир, благодарением Божьим, был водворен{211}.

[ДОГОВОР КРЕСТОНОСЦЕВ С ЦАРЕВИЧЕМ АЛЕКСЕЕМ (январь 1203 г.)]

91

Через пятнадцать дней после этого прибыл маркиз Бонифаций Монферратский, который до того еще не явился, и Матье де Монморанси, и Пьер де Брасье, и многие другие доблестные мужи. А спустя еще пятнадцать дней возвратились послы из Германии, которые прибыли от короля Филиппа и от юного наследника Константинопольского{212}. И бароны, и дож Венеции собрались в некоем дворце, где расположился дож. И тогда послы обратились к ним и сказали: «Сеньоры, нас послал к вам король Филипп и сын императора Константинопольского, который приходится братом его жене»{213}.

92

«Сеньоры, — сказал король, — я посылаю к вам брата моей жены, и я отдаю его в десницу Божью и в ваши руки. Так как вы отправляетесь биться за дело Богово, и за право, и за справедливость, то должны, коли можете, возвратить наследственное достояние тем, у кого оно неправедно отобрано. И царевич заключит с вами самое знатное соглашение, какое когда-нибудь вообще заключалось с кем-либо, и окажет вам самую щедрую помощь, чтобы отвоевать Заморскую землю».

93

«Прежде всего, коли угодно будет Богу, чтобы вы возвратили царевичу его наследие, он поставит всю империю Романии{214} в подчинение Риму, от которого она некогда отложилась{215}.

Далее, он знает, что вы поизрасходовались и что вы обеднели; и он даст вам 200 тыс. марок серебра и провизию для всей рати, малым и великим. И он самолично отправится с вами в землю Вавилонскую{216} или пошлет туда своих послов, коли вы сочтете это за лучшее, с 10 тыс. ратников за свой счет; и он будет оказывать вам эту службу один год. А все дни своей жизни он будет держать в Заморской земле на свой счет 500 рыцарей».

94

«Сеньоры,— сказали послы,— мы имеем все полномочия, чтобы заключить такое соглашение, если вы со своей стороны хотите заключить его. И знайте, что столь знатное соглашение никогда не предлагалось кому-либо и что тот, кто откажется заключить его, тот, значит, вовсе не имеет большой охоты к завоеваниям»{217}. И бароны сказали, что обсудят это; и на другой день назначена была сходка; и когда они собрались, им передали эти слова{218}.

95

Там говорено было и так и сяк. И говорил аббат де Во из ордена цистерцианцев, и говорила та часть, которая хотела распадения войска; и они сказали, что ни в коем случае не согласятся{219}, потому что это значило бы выступить против христиан, а они отправились совсем не для того и хотят идти в Сирию{220}.

96

Другая же сторона отвечала им: «Добрые сеньоры, в Сирии вы ничего не сможете сделать, и вы скоро убедитесь в этом сами, увидев тех, которые оставили нас и отправились в другие гавани. И знайте, что Заморская земля будет отвоевана не иначе как через Вавилонскую землю или через Грецию, если вообще будет когда-нибудь отвоевана; а коли мы откажемся от этого соглашения, то навсегда будем опозорены».

97

Вот так-то рать пребывала в раздорах; и вы не удивляйтесь, что миряне были в раздорах, белые монахи из ордена цистерцианского тоже находились в раздорах{221}. Аббат Лоосский{222}, муж весьма святой и праведный, а также и другие аббаты, которые держали его сторону, проповедовали и взывали к людям о милосердии — во имя Бога удержать войско в целости и заключить это соглашение, ибо это такое дело, посредством которого лучше всего можно отвоевать Заморскую землю. А аббат де Во и те, кто держал его сторону, проповедовали и постоянно твердили, что все это зло и что надо бы отправиться в Сирию и содеять там то, что сумеют!

98

И тогда вмешались маркиз Бонифаций Монферратский и Бодуэн, граф Фландрии и Эно, и граф Луи, и граф Гюг де Сен-Поль, и те, кто держал их сторону, и они сказали, что заключат это соглашение, ибо будут опозорены, коли отвергнут его{223}. И вот они пошли в дом дожа{224}; и были вызваны послы{225}; и заключили соглашение на таких условиях, о которых вы уже слышали, скрепив его клятвами и грамотами с висячими печатями.

99

И книга поведает вам, что было только 12 человек, которые принесли клятву со стороны французов{226}, а больше не нашлось{227}. Среди них были маркиз Монферратский, граф Бодуэн Фландрский, граф Луи Блуаский и Шартрский, и граф Гюг де Сен-Поль, и восемь других, которые держали их сторону{228}. Так заключено было соглашение, и изготовлены грамоты, и назначен срок, когда прибудет молодой наследник; и сроком этим определен был пятнадцатый день после Пасхи.

[ДЕЗЕРТИРСТВО ИЗ ВОЙСКА (январь — март 1203 г.)]

100

Так всю эту зиму пребывала французская рать в Задаре, супротив короля Венгрии. И знайте, что сердца у людей не были в ладу с миром, ибо одна из сторон добивалась, чтобы войско распалось, а другая — чтобы оно удержалось в целости{229}.

101

Многие из меньшого люда убегали на купеческих нефах{230}. На одном нефе бежали почти пятьсот человек, и все они утонули и погибли. Другая группа бежала сушей и собиралась пройти через Склавонию; и жители той земли напали на них и многих поубивали; а другие возвратились, прибежав обратно в войско. И таким образом с каждым днем рать уменьшалась. В это самое время некий знатный человек из войска, он был из Германии, Гарнье де Борланд{231}, содеял такое, что сел на какой-то купеческий неф и оставил рать, за что его сильно хулили.

102

Немного времени спустя некий знатный барон из Франции по имени Рено де Монмирай при поддержке графа Луи упросил, чтобы его отправили в посольство в Сирию на одном из нефов флота: и положив ладонь правой руки на святые мощи, он поклялся, что и он, и все рыцари, которые с ним отправятся, вернутся в войско через пятнадцать дней после того, как прибудут в Сирию и выполнят свое поручение: под этим условием он уехал от войска{232} и с ним Эрве де Шатель, его племянник, Гийом, видам Шартрский{233}, Жоффруа де Бомон, Жан де Фрувиль, Пьер, его брат, и многие другие. Клятвы, однако, которые они принесли, не были исполнены как следует, ибо в войско они не вернулись.

103

В это время в войско пришла весть, которую услышали весьма охотно, а именно что флот из Фландрии, о коем вы уже слышали раньше, пристал в Марселе{234}. И Жан де Нелль, шателен Брюгге, который был капитаном этого войска, и Тьерри, который был сыном графа Филиппа Фландрского, и Николя де Майи послали к графу Фландрскому, своему сеньору, сообщить, что они зазимуют в Марселе, и пусть он выразит им свою волю, а они исполнят то, что он им повелит. И он повелел им, по совету дожа Венеции и других баронов, отправиться в конце марта в путь и прибыть для встречи с ним в гавань Мутон{235} в Романии. Увы! Они ждали его здесь столь худо, что не сдержали своего слова, а отправились в Сирию, где, как они знали, им не содеять никаких подвигов.

[ПАПСКОЕ ОТПУЩЕНИЕ ЗА ЗАХВАТ ЗАДАРА (около февраля 1203 г.)]

104

Так вот, знайте, сеньоры, что если бы Бог не возлюбил эту рать, она не могла бы оставаться в целости, когда столько людей стремились причинить ей зло.

105

Тогда{236} бароны{237} переговорили между собой и сказали, что они пошлют в Рим к апостолику, ибо, как им было известно, он считал, что они совершили злое дело завоеванием Задара{238}; и они выбрали послами двух рыцарей и двух клириков, таких, которые, полагали они, вполне подходят для этого посольства. Из двух клириков один был Невелон, епископ Суассонский{239}, а другой — мэтр Жан де Нуайон, который был канцлером графа Бодуэна Фландрского; а из рыцарей один был Жан Фриэзский, а другой — Роберт де Бов{240}. И они по установившемуся порядку поклялись на святых мощах, что честно выполнят посольское поручение и что вернутся в войско.

106

Трое прекрасно сдержали свою клятву, а четвертый — худо, и это был Роберт де Бов: ибо он исполнил посольское поручение так худо, что хуже не мог{241}, и нарушил клятву, и вслед за другими уехал в Сирию. А трое остальных исполнили его очень хорошо, и сдержали клятву, и выполнили свое посольство как раз так, как им поручили бароны; и они сказали апостолику: «Бароны просят вас простить их за взятие Задара, ибо они действовали подобно людям, которые не могли поступить лучше из-за отсутствия тех, кто уехал в другие гавани, и потому, что иначе не могли сохранить рать в целости{242}; потому они взывают к вам как своему доброму отцу, чтобы вы высказали им свое повеление, которое они готовы исполнить».

107

И апостолик сказал послам, что хорошо знает о том, что именно из-за отсутствия других им пришлось поступить таким образом и что он окажет им великую милость; и тогда он послал свой привет баронам и пилигримам{243} и сказал, что он отпускает им прегрешения как своим чадам, и повелевает им, и просит их удерживать рать в целости, ибо он хорошо знает, что без этой рати невозможно сослужить службу Богу{244}; и он предоставил Невелону, епископу Суассонскому, и мэтру Жану де Нуайону право вязать и решить{245} пилигримов, пока в войско не прибудет его кардинал{246}.

[ПО ПУТИ К КОНСТАНТИНОПОЛЮ (апрель — июль 1203 г.)] [КРЕСТОНОСЦЫ НА КОРФУ. ПРИБЫТИЕ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ. ОПАСНОСТИ НОВЫХ ПОПЫТОК ДЕЗЕРТИРОВАТЬ ИЗ ВОЙСКА]

108

Между тем прошло так много времени, что наступил Великий пост; и они стали снаряжать свой флот, чтобы отплыть на Пасху. Когда нефы были нагружены, на другой день после Пасхи пилигримы расположились за пределами города в гавани, а венецианцы разрушили город, и башни, и стены{247}.

109

И тогда случилось происшествие, которое весьма огорчило рать, ибо один из знатных баронов войска по имени Симон де Монфор заключил соглашение с королем Венгрии{248}, который был врагом тем, кто находился в войске, и он уехал к нему и оставил войско. Вместе с ним уехали Гюи де Монфор, его браг, Симон де Нофль и Роберт Мовуазен, и Дрию де Крессонессар, и аббат де Во, который был монахом цистерцианского ордена, и многие другие. А вскоре не замедлил уехать и другой знатный человек из войска, которого звали Ангерран де Бов, и Гюг, его брат, и столько людей из их земель, сколько они смогли увести с собой{249}.

110

И вот так-то они уехали из войско, как вы слышали{250}; это был очень большой урон войску и великий позор для тех, кто так поступил. Тогда нефы и юиссье начали выходить в море{251}. И было решено, что они причалят в гавани Корфу{252} — некоего острова в Романии — и что первые обождут остальных, пока не соберутся все вместе. Так они и сделали.

111

Прежде чем дож и маркиз с галерами отплыли из гавани Задара, сюда прибыл Алексей{253}, сын императора Сюрсака Константинопольского{254}; а его послал сюда король Филипп Германский; и он был принят с великой радостью и великими почестями. И дож предоставил ему столько галер и кораблей, сколько ему было нужно. И таким образом они отплыли из гавани Задара, и был попутный ветер; так плыли они до тех пор, пока не достигли гавани Дюраз{255}. И жители города весьма охотно сдали город своему сеньору, когда узрели его{256}, и поклялись ему в верности{257}.

112

И они выехали отсюда, и прибыли на Корфу, и застали там войско, которое разместилось перед городом, раскинув палатки и шатры, а кони были выведены из юиссье, чтобы попастись. И когда пилигримы узнали, что в гавань прибыл сын императора Константинопольского{258}, вы могли бы увидеть, как множество добрых рыцарей и множество добрых оруженосцев поспешали им навстречу и вели множество добрых коней. Так приняли они его с великой радостью и великими почестями{259}. И он приказал поставить свою палатку посреди войска, и возле раскинул свою маркиз Монферратский{260}, покровительству которого его вверил король Филипп, чьей женой была его сестра.

113

Они оставались три недели на этом острове, который был весьма богат и плодороден{261}. И во время этого пребывания с ними случилась беда, огорчительная и тяжкая{262}: большая часть тех, кто хотел, чтобы войско распалось, и которые уже до того злоумышляли против него{263}, посоветовались между собой и сказали, что дело это кажется им чересчур долгим и весьма опасным, и что они не останутся на острове и покинут рать, чтобы уехать прочь, и что с помощью жителей Корфу, когда рать отбудет, они пошлют к графу Готье де Бриенну{264}, который в то время держал Брандиз{265}, чтобы он прислал суда, на которых они отправятся в Брандиз.

114

Я не могу назвать вам всех тех, кто споспешествовал этому делу. Но я назову вам часть главных предводителей. Это были Эд Шампанец де Шанлитт, Жак Д’Авень, Пьер Амьенский, Гюи, шателен де Куси, Ожье де Сен-Шерон, Гюи де Шапп и Кларембо, его племянник, Гийом д’Онуа, Пьер Куазо, Гюи де Пем и Эм, его брат Гюи де Конфлан, Ришар де Дампьер, Эд, его брат, и многие другие, которые втайне обещали им принять их сторону и которые из чувства стыда не решались объявить об этом открыто; и книга свидетельствует, что более половины рати было с ними согласно.

115

И когда об этом узнали маркиз Монферратский, равно как и Бодуэн Фландрский, и граф Луи, и граф де Сен-Поль, и бароны, которые держали их сторону{266}, они были в сильном смятении и сказали: «Сеньоры, дело наше худо: если эти люди уедут от нас вслед за теми, которые многажды оставляли нас, то наше войско погибло и мы не сможем произвести никакого завоевания{267}. Так пойдем же к ним и будем умолять их, Бога ради, чтобы они прониклись жалостью к самим себе и к нам, и чтобы не обесчестили себя, и чтобы не помешали подмоге Заморской земле».

116

Такое решение было ими принято, и вот все они разом двинулись в некую долину, где те{268} собрались на свою сходку, и они привели с собой сына императора Константинопольского и всех епископов, и всех аббатов войска. И когда они туда явились, то сошли с коней и двинулись им навстречу. И бароны припали к их стопам{269}, обливаясь слезами, и сказали, что они не уйдут, покуда те не обещают им не покидать их.

117

И когда те увидели такое, они прониклись великой жалостью и восплакали, узрев, что их сеньоры и их родичи, и их друзья припали к их стопам; и они сказали, что посоветуются об этом, и отошли в сторону, и стали говорить меж собой. И итог их совета был таков, что они еще останутся с ними до праздника св. Михаила{270} при условии, что им поклянутся, как положено, на святых мощах, что начиная с этого дня{271} в любое время, как только они того потребуют, в течение пятнадцати дней им предоставят честно и без всяких хитростей флот, на котором они сумеют отправиться в Сирию{272}.

118

Так было договорено и скреплено клятвою. И тогда было великое ликование во всем войске; и они погрузились на нефы, а кони были введены в юиссье.

[ОТ КОРФУ ДО СКУТАРИ (24 мая — 26 июня 1203 г.) ]

119

Так они отбыли из гавани Корфу накануне Троицы{273}, которая была в год от воплощения Господа нашего Иисуса Христа 1203; и там были собраны вместе все нефы, и все юиссье, и все галеры войска, а также довольно много купеческих кораблей, которые здесь к ним присоединились. И день был прекрасен и ясен, и дул тихий и легкий ветер. И они поставили паруса по ветру.

120

И Жоффруа, маршал Шампанский, который продиктовал это произведение и который ни разу ни единым словом не солгал с умыслом о том, что ему ведомо,— а он бывал на всех советах — верно свидетельствует вам, что никогда не видано было столь прекрасного зрелища: и флот этот казался именно тем, который непременно должен завоевать землю, ибо, настолько охватывал взгляд, только и виднелись паруса нефов и кораблей, так что сердца людей были преисполнены радости.

121

Так плыли они по морю{274}, пока не достигли Кадмеле, пролива, который находился в море; и тогда они повстречали два нефа с пилигримами, и рыцарями, и оруженосцами, которые возвращались из Сирии; и они были из тех, которые отправились через гавань Марсель{275}. И когда они увидели флот, столь прекрасный и столь богатый, то устыдились так, что не осмелились показаться. И граф Бодуэн Фландрский и Эно выслал со своего нефа лодку, чтобы узнать, что это были за люди, и они сказали, кто они были.

122

И некий оруженосец спрыгнул с нефа в лодку и сказал тем, кто был на нефе: «Что остается моего на корабле, то мы с вами сквитались, ибо я поеду с ними, потому что, как сдается мне, они должны завоевать землю»{276}. И этого оруженосца очень хвалили, и он был весьма радушно принят войском. Недаром говорят люди, что можно воротиться и с тысячи худых путей{277}.

123

Так достигло войско Нигра{278}. Нигр — это весьма добрый остров и весьма добрый город, который зовется Нигрепонтом. Там бароны держали совет{279}. И оттуда отправились маркиз Бонифаций Монферратский и граф Бодуэн Фландрский и Эно с большей частью юиссье и галер и с сыном императора Сюрсака Константинопольского на некий остров, который называется Андр{280}; и они высадились на сушу, и рыцари вооружились и вступили на землю, и жители страны отдались на милость сыну императора Константинопольского и дали ему столько из своего добра, что заключили с ним мир{281}.

124

И они вернулись на свои корабли и двинулись по морю{282}. И тогда приключилось у них великое несчастье: один знатный человек из рати, которого звали Гюи, шателен де Куси, умер и был опущен в море.

125

Другие нефы, которые не направились в эту сторону{283}, вошли в Бош Д’Ави{284}, а это там, где рукав св. Георгия вливается в большое море{285}; и они проследовали, идя против течения рукава, до города, который называют Ави и который находится на берегу рукава св. Георгия со стороны Тюркии,— он весьма красив и очень удобно расположен{286}. И там они вошли в порт и высадились на сушу; а жители города вышли им навстречу и сдали им город как люди, которые не отважились его защищать. И они поставили столь добрую охрану, что жители города не потеряли ни единого денье.

126

Так оставались они там восемь дней, чтобы обождать нефы, галеры и юиссье, которые еще должны были прибыть{287}. И во время этой остановки взяли они зерно, потому что было время жатвы; а они имели в нем большую нужду, ибо у них было очень мало хлеба. И за эти восемь дней к ним подоспели все суда и все бароны{288}; и Бог дал им хорошую погоду.

127

Тогда они вышли все вместе из гавани Ави, и вы могли бы видеть рукав св. Георгия, весь расцвеченный плывущими против течения нефами, галерами и юиссье, и было великим чудом видеть такое великолепное зрелище. И вот таким-то образом держали путь против течения рукава св. Георгия, пока не достигли аббатства Сент-Этьен, которое было в трех лье от Константинополя{289}. И тогда те, кто находился на нефах, галерах и юиссье, увидели перед собой весь Константинополь, вошли в гавань и поставили свои корабли на якорь.

128

Так вот, вы можете узнать, что они долго разглядывали Константинополь, те, кто его никогда не видел{290}, ибо они не могли и представить себе, что на свете может существовать такой богатый город, когда увидели эти высокие стены, и эти могучие башни, которыми он весь кругом был огражден, и эти богатые дворцы, и эти высокие церкви, которых там было столько, что никто не мог бы поверить, если бы не видел своими глазами{291}, и длину, и ширину города, который превосходил все другие города. И знайте, что не было такого храбреца, который не содрогнулся бы, да это и вовсе не было удивительно; ибо с тех пор, как сотворен мир, никогда столь великое дело не предпринималось таким числом людей{292}.

129

Тогда графы и бароны и дож Венеции сошли на сушу, и собрался совет в монастыре св. Этьена{293}. Там говорено было много разных мнений и подавались разные предложения. Все слова, которые были там сказаны, книге вам не передать; но конец совета был таков, что дож Венеции встал и сказал им:

130

«Сеньоры, я знаю положение в этой стране лучше, чем вы, ибо некогда я бывал здесь{294}. Вы предпринимаете самое великое и самое опасное дело, которое люди когда-либо предпринимали; нужно поэтому поступать разумно. Знайте, что коли мы сойдем на сушу, то ведь страна велика и обширна, наши же люди бедны, и у них мало съестного, и они разбредутся по всей стране в поисках провизии, а в стране живет огромное множество народа; и мы не смогли бы обеспечить всем защиту, не понеся потерь; а нам нельзя нести потери, потому что у нас и так маловато людей для того, что мы хотим содеять.

131

Неподалеку отсюда имеются острова, которые вы можете видеть отсюда{295} и которые населены многими жителями и обильны хлебом, съестным и всяким другим добром; давайте-ка подъедем туда, остановимся в какой-нибудь гавани и заберем зерно и всякую провизию в этой стране; и когда у нас будет достаточно запасенной провизии, то двинемся к городу и содеем то, что предначертал наш Господь. Ибо гораздо уверенней воюют те, у кого есть пропитание, нежели те, у которых его едва-едва». Графы и бароны согласились с этим советом, и все они возвратились каждый на свои нефы и на свои корабли.

132

Таким образом, эту ночь они отдыхали; а поутру, на следующий день, который был днем праздника монсеньора Иоанна Крестителя, что в июне{296}, знамена и флаги были подняты на башни нефов и щиты вынуты из чехлов и подвешены к бортам нефов{297}.

Каждый осматривал оружие, которое ему было нужно, словно они наверняка знали, что скоро оно им понадобится.

133

Моряки подняли якоря; и поставили паруса по ветру; и Бог послал им попутный ветер, как им было нужно, и вот они прошли прямо перед Константинополем, так близко от стен и башен, что многие корабли едва не касались их; и на стенах и башнях стояло так много людей, словно все собрались туда{298}.

134

И тогда наш Господь Бог внушил им отринуть решение о том, чтобы двинуться к островам, которое было принято накануне вечером, будто никто никогда и не слышал, что об этом было говорено; и вот теперь они тотчас же устремились прямым путем к твердой земле. И они вошли в гавань перед неким дворцом императора Алексея в том месте, что называлось Кальшедуан{299} и было супротив Константинополя, на другом берегу рукава, со стороны Тюркии, Дворец этот был одним из самых прекрасных и великолепных, какие когда-либо видывали человеческие очи, и были в нем всякие услады, которые надобны человеку в княжеском жилье.

135

И графы, и бароны сошли на сушу и расположились во дворце и близ города, и многие раскинули свои палатки. Кони были тогда выведены из юиссье, а рыцари и оруженосцы сошли на сушу при всем своем оружии, так что на корабле остались лишь моряки. Земля та была прекрасна и богата и изобиловала всяким пропитанием; и из снопов сжатого хлеба, которые были среди полей, каждый взял себе, сколько хотел взять, ибо они испытывали в нем большую нужду.

136

Так остались они в этом дворце и на следующий день{300}. А на третий день{301} Бог послал попутный ветер и моряки подняли свои якоря и подставили свои паруса по ветру так, что они, двигаясь против течения рукава около одного лье выше Константинополя, подошли к некоему дворцу, который принадлежал императору Алексею и назывался Эскутэр{302}. Там бросили якоря нефы, юиссье и все галеры. И рыцарство, которое расположилось было во дворце Кальшедуан, двинулось сушей вдоль берега.

137

Таким образом французская рать расположилась по рукаву св. Георгия в Эскутэре и еще выше от него против течения. И когда император Алексей{303} увидел это, он приказал своему войску выйти из Константинополя, так что оно расположилось на другом берегу, насупротив них, и повелел раскинуть свои палатки, чтобы пилигриммы не смогли силою захватить у него землю. Вот так французская рать стояла девять дней{304}; и кто имел нужду в продовольствии, обеспечил себя, а нуждалась вся рать.

[ПРЕБЫВАНИЕ В СКУТАРИ (26 июня — 4 июля 1203 г.)]

138

Во время этого стояния один отряд весьма добрых рыцарей вышел охранять рать, чтобы не причинили зла ни ей, фуражирам, ни тем, кто рыскал по стране. В этом отряда были Эд де Шанлитт Шампанец и Гийом, его брат. Ожье де Сен-Шерон, и Манассье де Лиль, и граф Жерар, ломбардский граф, который был вассалом маркиза Монферратского; с ними были около 80 рыцарей из весьма добрых людей.

139

И они заметили у подножия горы{305}, примерно в трех лье от войска, палатки, и то был мегадук{306} императора Константинопольского, у которого имелось около 500 греческих рыцарей. Когда наши их увидели, они построили своих людей в четыре боевых отряда и уже решили было сразиться с ними. А когда греки увидели их, то выстроили своих людей и составили свои боевые порядки перед палатками и стали их ждать. И наши воины двинулись и напали на них с большой силой.

140

С помощью нашего Господа Бога бой этот продолжался недолго, и греки повернули тыл, и были разбиты в первой же схватке, и наши преследовали их чуть не целое большое лье. Они завладели там немалым числом коней, и молодых жеребцов, и боевых коней, и мулов, и кобылиц мулов, и палатками, и шатрами, и такой добычей, которая бывает в подобных случаях. И они возвратились в лагерь, где были весьма радостно встречены, и поделили свою добычу, как полагалось.

141

На другой день император Алексей послал к графам и баронам вестника с грамотой{307}. Вестника этого звали Николя Ру{308}, и он был родом из Ломбардии; и он нашел баронов в богатом дворце Эскутэр, где они держали совет; и он приветствовал их от имени императора Алексея Константинопольского; и он предъявил его грамоту маркизу Бонифацию Монферратскому. И тот принял ее, и она была прочитана перед всеми баронами. И в грамоте этой было столько разных слов, что книга этого не рассказывает. И после всего прочего там были слова, чтобы верить тому, кто доставил грамоту и чье имя было Николя Ру.

142

«Прекрасный сеньор,— сказали они{309},— мы прочитали вашу грамоту, и она говорит нам, чтобы мы доверяли вам, и мы вполне вам доверяем. Так скажете же, что вам угодно»{310}.

143

И вестник, стоя перед баронами, сказал: «Сеньоры, император Алексей передает вам, что он хорошо знает, что вы являетесь лучшими людьми из тех, кто не носит корону{311}, и что вы происходите из лучшей земли, какая только есть на свете, и он сильно недоумевает, почему и для чего вы пришли в его землю и в его царство: ведь вы христиане, и он христианин, и он хорошо знает, что вы отправились в поход, чтобы помочь святой Заморской земле, и святому кресту, и гробу Господню{312}. Если вы бедны и нуждаетесь, он охотно. выдаст вам из своих запасов провизии и денег из своей казны, а вы уж уйдете из его страны. Он не хотел бы причинять вам зло каким-либо образом, хотя располагает властью для этого, ибо если даже у вас было в 20 раз больше людей, то, коль скоро он захотел бы причинить вам зло, вы не смогли бы уйти отсюда без того, чтобы не быть разгромленными и убитыми».

144

С согласия и по совету других баронов и дожа Венеции встал Конон Бетюнский, который был добрым рыцарем, мудрым и весьма красноречивым; и он ответил вестнику: «Прекрасный сеньор, вы сказали нам, что ваш государь очень изумлен, почему наши сеньоры и наши бароны вступили в его царство и в его землю. Но они отнюдь не вступили ни в его царство, ни в его землю, ибо он держит ее неправедно и греховно, против Бога и против справедливости; она принадлежит его племяннику, который восседает здесь между нами и который является сыном его брата императора Сюрсака. Но если он отдастся на милость своему племяннику и вернет ему корону и империю, то мы попросим его, чтобы простил его и дал бы ему вдоволь для того, чтобы он мог жить в полном достатке. И если вы явитесь сюда во второй раз, не принеся известия об этом, то не вздумайте быть столь дерзким, чтобы приходить вновь». Тогда вестник отбыл и возвратился в Константинополь к императору Алексею.

145

Бароны потолковали между собой и решили, что на другой день они покажут Алексея, сына императора Константинопольского, жителям города{313}. И вот они вооружили все галеры: дож Венеции и маркиз Монферратский взошли на одну и взяли с собой Алексея, сына императора Сюрсака; а на другие галеры взошли рыцари и бароны, кто пожелал.

146

И таким-то образом они двинулись чуть не вплотную к стенам Константинополя, и показывали юношу народу греков, и говорили: «Глядите, вот ваш законный сеньор; и знайте, что мы явились не для того, чтобы содеять вам зло, а чтобы ограждать и защищать вас{314}, если вы поступите, как вам надлежит поступать. Ибо тот, кому вы повинуетесь как своему сеньору, царствует над вами неправедно и греховно, против Бога и против справедливости: и вы хорошо знаете, как бесчестно поступил он со своим сеньором и братом, ведь он выколол ему глаза и отнял у него царство неправедно и греховно. А вот, смотрите, законный наследник. Если вы признаете его своим государем, то поступите, как и должно поступить; если же вы не сделаете этого, то мы причиним вам наихудшее, что только сможем». Ну так вот, ни один человек этой земли и страны не сделал и вида, что склоняется на его сторону{315}, из страха и боязни перед императором Алексеем. Так вернулись они в лагерь и каждый пошел в свое жилище.

147

На другой день, когда они отслушали обедню, то собрались на совет, и совет происходил на конях, посреди поля. Вы могли бы там увидеть много добрых коней и многих рыцарей, восседавших на них. А совет был о том, чтобы определить, сколько они сумеют выставить боевых отрядов и каких именно{316}. Немало велось там споров о том и о сем; но конец совета был таков, что графу Бодуэну Фландрскому поручили авангард, потому что у него было множество добрых ратников, а лучников и арбалетчиков больше, чем у кого-либо в войске{317}.

148

А потом было решено, что второй боевой отряд составят Анри, его брат Матье де Валинкур и Бодуэн де Бовуар и многие другие добрые рыцари из их земель и из их стран.

149

Третий боевой отряд составили граф де Сен-Поль, Пьер Амьенский, его племянник, Эсташ де Кантелэ, Ансо де Кайо и многие добрые рыцари из их земель и из их стран.

150

Четвертый боевой отряд, который был весьма многочислен, и силен, и грозен, ибо там имелось множество добрых рыцарей и добрых воинов, составил граф Луи Блуаский и Шартрский.

151

Пятый боевой отряд составили Матье де Монморанси и шампанцы{318}: в нем были Жоффруа, маршал Шампанский, Ожье де Сен-Шерон, Манассье де Лиль, Мильон ле Бребан, Макэр де Сент-Менеу, Жан Фуанон, Гюи де Шапп, его племянник, Кларебмо, Робер де Ронсуа; все эти люди составили пятый боевой отряд. Знайте, что там имелось множество добрых рыцарей.

152

Шестой боевой отряд составили люди из Бургундии. В нем были Эд де Шанлитт Шампанец, Гийом, его брат, Ришар ле Дампьер и Эд, его брат, Гюи де Пем, Эм, его брат, От де ла Рош, Гюи де Конфлан и люди из их земель и из их стран.

153

Седьмой боевой отряд составил маркиз Бонифаций Монферратский, и отряд тот был очень большим. Там были ломбардцы, и тосканцы, и германцы, и все люди, которые были из земель, что лежат за Мон-Сени и до Лиона на Роне. Все они были в боевом отряде маркиза{319}, и было решено, что он образует арьергард{320}.

154

Был назначен и день, когда они соберутся на нефы и корабли, чтобы захватить землю и либо остаться в живых, либо погибнуть{321}. И знайте, что им предстояло совершить одно из самых опасных деяний, которые когда-либо предпринимались. Епископы и духовенство говорили тогда рати и увещевали, чтобы каждый исповедался и составил свое завещание{322}: ведь они не ведали, когда Бог свершит над ними свою волю{323}. И они исполнили это всем войском весьма охотно и весьма благочестиво.

[ПЕРВАЯ ОСАДА КОНСТАНТИНОПОЛЯ: ИМПЕРАТОР АЛЕКСЕЙ IV (11 июля — ноябрь 1203 г.)] [ВЗЯТИЕ ГАЛАТСКОЙ БАШНИ (6 июля 1203 г.)]

155

И вот настал тот срок, который был определен{324}; и все рыцари были в юиссье со своими боевыми конями, и все они были вооружены, с опущенными забралами шлемов, а кони были покрыты и оседланы; другие же, кто не был столь привычен к сражению, все были на больших нефах; и все галеры были вооружены и снаряжены{325}.

156

И стояло прекрасное утро вскоре после восхода солнца. И император Алексей ждал их со множеством ратников, построенных в боевые отряды, и с многочисленной свитой по ту сторону{326}. И вот затрубили трубы, каждую галеру связали с юиссье, чтобы легче было переплыть{327}. И никто не спрашивал, кому выступать первым; кто мог раньше, раньше и причаливал. И рыцари выходили из юиссье и прыгали в море, погружаясь по пояс в воду; все они были в полном вооружении, с опущенными забралами и с мечами в руках; а добрые лучники, и добрые арбалетчики, и добрые оруженосцы — каждый отряд высаживался в том месте, где ему случилось пристать к берегу.

157

И греки прикинулись, будто намерены всерьез сдержать их. А едва только наши нацелили копья, как греки обернули к ним тыл; и вот они пустились наутек и оставили им берег. И знайте, что еще никогда какая-нибудь гавань не была взята столь славно. Тогда моряки начали отворять дверцы юиссье и перекидывать мостики; и вот начали выводить коней; и рыцари начали вскакивать на своих коней, а боевые отряды начали выстраиваться так, как должны были.

158

Бодуэн, граф Фландрии и Эно, составляющий авангард, поскакал вперед, а за ним другие боевые отряды, каждый в том порядке, в каком он должен был выступать. И так они доскакали до того места, где прежде располагался император. А он повернул к Константинополю и побросал раскинутые палатки и шатры{328}; и наши люди взяли там довольно добычи.

159

Решение наших баронов было таково, что они расположатся близ гавани перед башней Галатой, где замыкалась цепь, которая натягивалась и спускалась из Константинополя. И знайте воистину, что всякому, кто хотел войти в гавань Константинополя, нужно было пройти через эту цепь{329}; и наши бароны хорошо видели, что если они не возьмут эту башню и не разорвут эту цепь, то они погибли и им придется худо. Так, расположились они этой ночью перед башней и в еврейском квартале, который называют Эстанор и который образует целый город, очень красивый и очень богатый.

160

Ночью они выставили добрую стражу; а на следующий день с третьими петухами{330} те, кто находился в башне Галата{331}, и те из жителей Константинополя, которые прибыли к ним на подмогу{332} в баржах, произвели вылазку; и наши люди схватились за оружие. Там бился Жак д’Авень{333} и его пешие люди; и знайте, что ему пришлось туго и что он был ранен мечом в лицо и оказался в смертельной опасности. И один из его рыцарей по имени Николя де Жанлэн вскочил на коня и превосходно выручил своего сеньора, и он держался так доблестно, что был удостоен за это великой похвалы.

161

И в лагере прозвучал клич{334} и со всех сторон сбежались наши люди; и они храбро отбросили их назад{335}, так что весьма многие были там убиты и взяты в плен. И были такие, которые не вернулись к башне, но помчались к баржам, на которых они приплыли; и многие утонули там{336}, а кое-кому удалось спастись. Тех же, которые повернули к башне, находившиеся в лагере преследовали по пятам, так что они не успели запереть ворота. И там, у ворот, разгорелся большой бой и наши силой отняли у них ворота и взяли их. Многие были там убиты и взяты в плен.

[ОСАДА (11—17 июля 1203 г.)]

162

Так была взята крепость Галата, и Константинопольская гавань захвачена силой. Ратники войска были этим сильно ободрены и от души благодарили Господа, а жители города были сильно расстроены. И на следующий день{337} нефы и другие суда, и галеры, и юиссье вошли в гавань. И тогда в войске держали совет{338}, чтобы решить, что им делать дальше: напасть ли на город с моря или с суши. Венецианцы горячо ратовали за то, чтобы установить на нефах лестницы и чтобы весь приступ производить с моря. Французы же говорили, что они не умеют воевать на море так хорошо, как венецианцы, зато, когда у них есть кони и они имеют при себе свое оружие, им сподручнее сражаться на суше. Конец совета был таков, что венецианцы пойдут на приступ с моря, а бароны и прочие ратники — с суши.

163

Так оставались они четыре дня. После этого, на пятый день{339}, вся рать вооружилась и боевые отряды поскакали в том порядке, какой был определен{340}, вдоль берега гавани{341} до самого Влахернского дворца; а флот прошел прямо к месту у гавани напротив них и доплыл до самого конца гавани{342}. И там есть речка{343}, которая впадает в море таким образом, что через нее нельзя перейти иначе, кроме как по каменному мосту{344}. Греки порушили мост, и бароны повелели войску трудиться целый день и целую ночь, чтобы починить мост. Таким образом, мост был починен, и наутро боевые отряды взялись за оружие{345}; и они поскакали один вслед за другим, сообразно тому, как были построены, и подступили к городу. И никто из города не выступил против них; и это было великим чудом, ибо на одного ратника в войске приходилось двести в городе.

164

Тогда совет баронов постановил, что они расположатся между Влахернским дворцом{346} и замком Боэмунда{347}, который являл собой аббатство, обнесенное стенами. И тогда были раскинуты палатки и шатры, и оттуда открывался горделивый вид, ибо у Константинополя, который тянулся в ширину по суше на три лье{348}, войско могло осаждать лишь одни из его ворот{349}. А венецианцы были на море на нефах и судах; и они установили лестницы{350}, и мангоньо, и камнеметы, и они очень хорошо подготовились к своему приступу. И бароны тоже подготовились к своему приступу с суши, установив камнеметы и мангоньо.

165

И знайте, что они не были в покое, ибо не было ни одного часа ни ночью ни днем, чтобы какой-нибудь из боевых отрядов не стоял вооруженным у ворот, дабы охранять осадные орудия и препятствовать вылазкам. И, несмотря на все это, греки не оставляли множества попыток предпринимать вылазки то через эти, то через другие ворота; и они совершали их так часто, что 6 или 7 раз на дню всей рати приходилось браться за оружие. И у них не было возможности отходить от лагеря в поисках провизии далее, чем за четыре арбалетных выстрела; и провизии было очень мало, за исключением разве что муки и солонины; да и из этого получали мало, а свежего мяса и вовсе не было, если не случалось, что у них убивали лошадей; и знайте, что для всего войска было у них съестного на три недели{351}. И они были в весьма большой опасности, ибо еще никогда столь малым числом людей не было осаждаемо столько людей в каком-нибудь городе.

166

Тогда они использовали одно прекрасное приспособление: они укрепили весь лагерь добрым палисадом, и добрыми брусьями, и добрыми поперечными балками{352}; и под этим укрытием они почувствовали себя более надежно и безопасно. Греки же устраивали вылазки так часто, что не давали им передохнуть{353}, и те, кто был в лагере, живо отбрасывали их прочь; и всякий раз, когда греки предпринимали вылазку, они теряли много своих людей.

167

Однажды{354} охрану несли бургундцы, и греки совершили вылазку против них, и выступила из города часть их лучших воинов; а те, кто был в лагере, со своей стороны ринулись на них и весьма решительно отбросили их и прижали так близко к воротам, что сверху на них бросали целый град камней. Там был взят в плен один из лучших греков города по имени Константин ли Аскр{355}, и Готье де Нюлли взял его прямо на коне. И там Гийому де Шанлитт ударом камня разбило руку, и это было большой потерей, ибо он был весьма храбр и весьма доблестен.

168

Я не могу назвать вам все стычки, и всех раненых, и всех убитых. Но когда сражение заканчивалось, прибыл рыцарь из окружения Анри, брата графа Бодуэна Фландрского и д’Эно по имени Эсташ дю Марше; а облачен он был только в гамбизон{356} и в железную каску{357}, со щитом наперевес через шею, и он много постарался, чтобы отбросить врага, и ему воздавали великие похвалы. Не проходило дня, чтобы не предпринималось вылазок, но я не могу рассказать вам обо всех. Греки держались так близко от них, что они не могли ни спать, ни отдыхать, ни есть иначе как при оружии.

169

Еще одну вылазку предприняли греки из ворот, что были выше{358}, где они потеряли еще многих людей; но там был убит и рыцарь по имени Гийом де Жи; и там прекрасно выказал себя Матье де Валинкур, и он потерял своего коня, который был под ним убит на мосту у ворот; и многие, кто участвовал в этой стычке, держались очень доблестно. У этих ворот, что выше Влахернского дворца, откуда они чаще всего производили вылазки, отличился, как никто другой, Пьер де Брашэ, ибо он расположился ближе всего к воротам и чаще всего вмешивался в схватки.

170

Эти опасности и эти испытания продолжались для них около десяти дней{359}, пока однажды в четверг утром они не подготовили свой приступ, равно как и лестницы. А венецианцы приготовили свой с моря. Приступ решено было вести таким образом, что три боевых отряда из семи{360} будут прикрывать лагерь, четыре же пойдут на приступ. Маркиз Бонифаций Монферратский охранял лагерь со стороны полей, так же как и отряд шампанцев и бургундцев во главе с Матье де Монморанси{361}. А граф Бодуэн Фландрский и д’Эно двинулся со своими людьми на приступ; на приступ двинулись также Анри, его брат, и граф Луи Блуаский и Шартрский, и граф Гюг де Сен-Поль, и те, кто шел с ними.

171

И они приставили две лестницы к одной барбакане{362} вблизи моря. А стена вся была усеяна англами и данами{363}, и приступ был весьма могуч, и суров, и продолжителен. И в живом порыве два рыцаря и два оруженосца взобрались на лестницы и захватили у них стену. И на стену влезло их около пятнадцати, и там сражались они один против одного секирами{364} и мечами. И те, кто был в городе, поднатужились во всю мочь и резко отбросили наших, а двоих даже захватили; и те из наших людей, которые были захвачены, были приведены к императору Алексею, и он был этому очень рад. Так со стороны французов приступ прекратился{365}, и было там много раненых и покалеченных, и бароны были этим очень раздосадованы.

172

А дож Венеции не забыл своих обязанностей, он расположил свои нефы, и свои юиссье, и свои суда в один ряд; и этот ряд вытянулся примерно на три арбалетных выстрела. И вот начал он приближаться к берегу, который был у стен и башен. Вы могли бы видеть тогда, как мангоньо бросали камни с нефов и юиссье, и как летели стрелы из арбалетов, и как непрерывно стреляли из луков, и как те, кто был в городе, очень отважно защищали стены и башни, и как лестницы нефов приближались вплотную к стенам настолько, что во многих местах ратники бились между собой на мечах и копьями; и шум стоял столь великий, что казалось, будто земля и море раскалываются. И знайте, что галеры не отваживались пристать к суше.

173

А теперь вы можете услышать об удивительной доблести: дож Венеции, который был старым человеком и ни капельки не видел, стоял весь в кольчуге на носу своей галеры и держал перед собой знамя св. Марка{366}. И вот он закричал своим людям, чтобы его вывели на сушу, а если не сделают этого, то он их покарает. И они повели галеру так, что она пристала к берегу; и они выскочили из нее и вынесли перед ним на сушу знамя св. Марка.

174

И когда венецианцы увидели на суше знамя св. Марка и галеру своего сеньора, который высадился на берег прежде них, каждый из них почувствовал себя пристыженным и все они выскочили на сушу. И те, кто на юиссье, выскочили и вышли на сушу, кто куда как мог быстрее. Тогда вы узрели бы чудесный приступ. И Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, который сочинил это произведение, свидетельствует, что более 40 человек передавали ему как истину, что они видели знамя св. Марка на одной из башен и никак не могли понять, кто его туда водрузил.

175

А теперь послушайте об удивительном чуде: те, кто был в городе, побежали, покинув стены; а венецианцы вступили в город, кто куда как мог быстрее, так что они овладели 25 башнями и заняли их своими людьми. И дож взял лодку и послал гонцов к баронам войска и велел известить их о том, что у венецианцев 25 башен и что они наверняка знают, что смогут удержать их. Бароны так обрадовались этому, что не могли поверить, что это правда. И венецианцы начали посылать войску на судах коней и боевых скакунов{367} из тех, которых они захватили в городе.

176

И когда император Алексей увидел, что венецианцы вошли таким образом в город, он начал высылать против них своих людей в великом множестве; и когда венецианцы увидели, что они не смогут выстоять, то запалили огонь между собой и греками; и со стороны наших людей налетел ветер, и огонь стал полыхать так сильно, что греки не могли видеть наших людей. Тогда венецианцы возвратились в башни, которыми завладели и которые завоевали.

177

Затем император Алексей Константинопольский вышел со всеми своими силами из других ворот города, что были от лагеря примерно в одном лье, и он начал выводить столько людей, что казалось, будто там был весь свет. Потом он выстроил свои боевые отряды в поле, и они поскакали к лагерю. И когда наши французы их увидели, они повсюду схватились за оружие. В этот самый день на страже у орудий были Анри, брат Бодуэна, графа Фландрского и Эно, и Матье де Валинкур, и Бодуэн де Бельвуар, и их люди, которые находились с ними. И прямо на виду у них император Алексей построил множество ратников, которые должны были, выйдя из трех ворот, ринуться и напасть на лагерь с другой стороны.

178

И тогда выступили из лагеря шесть боевых отрядов, которые были образованы раньше, и они выстроились перед своим палисадом, а их оруженосцы и конюшие пешими встали позади крупов их коней, лучники же и арбалетчики впереди них; и они составили боевой отряд из своих пеших рыцарей, которых у них было около 200, тех, что совсем не имели коней. И так они оставались, не двигаясь, перед своим палисадом, и это было весьма мудро, ибо коль скоро они выступили бы в поле, чтобы атаковать их, то ведь у тех имелось такое великое множество людей, что все мы были бы ими раздавлены.

179

Казалось, будто вся равнина покрыта боевыми отрядами врагов; и они продвигались понемногу полным строем. Это представлялось весьма опасным делом, ведь у наших-то было всего 6 боевых отрядов, у греков же их было чуть не 60, и не было у нас ни одного, который был бы больше, чем какой-либо из их отрядов. Однако наши были построены таким образом, что к ним нельзя было подступиться иначе как спереди. И император Алексей подходил к нашим до тех пор, пока не подошел так близко, что одни стреляли в других. И когда дож Венеции узнал об этом, он велел своим людям выйти и оставить свои башни, которые они завоевали, и сказал, что хочет жить или умереть вместе с пилигримами. Так он двинулся к лагерю, и сам первым сошел на землю со столькими из своих людей, сколько мог привести.

180

Боевые отряды пилигримов и греков долго стояли так друг против друга, так что ни греки не отваживались отойти со своих позиций и напасть на наших, ни наши не хотели отдаляться от палисада. И когда император Алексей увидел это, он начал отводить своих людей. И когда он стянул своих людей, он повернул оттуда назад. И когда рать пилигримов увидела это, она мало-помалу поскакала в его сторону; и боевые отряды греков начали трогаться с места и отступили ко дворцу, который назывался Арфелиппос{368}.

[СДАЧА ГОРОДА. КОРОНАЦИЯ АЛЕКСЕЯ IV (18 июля — 1 августа 1203 г.)]

181

И знайте, что никогда Бог не избавлял каких-либо людей от большей опасности, чем та, которой он подверг рать пилигримов в этот день. И знайте, что не было среди них такого храбреца, который бы не испытывал великой радости. Так остановилась в этот день битва, ибо ничто не делается иначе, чем как это угодно Богу. Император Алексей возвратился в город, а те, кто находился в войске, отправились в свой лагерь, и они скинули оружие и снаряжение, усталые и утомленные; а потом они подкрепились немного и немного выпили, ибо у них было мало провизии.

182

А теперь послушайте-ка о чудесах нашего Господа, как они великолепны повсюду, где ему угодно их сотворить. Этой самой ночью император Алексей Константинопольский взял из своей сокровищницы столько, сколько мог унести, и увел с собой тех из своих людей, которые захотели уйти оттуда; так он бежал и покинул город{369}. А те, кто пребывал в городе, были сильно поражены. И они отправились к темнице, где был император Сюрсак, у которого были вырваны глаза, и они облачили его по-императорски; и они отвели его в знатный дворец Влахерны, и они усадили его на высокий трон, и они выказали ему повиновение как своему сеньору. И потом они назначили послов по совету императора Сюрсака и послали их в войско; и они известили сына императора Сюрсака и баронов, что император Алексей бежал и что они восстановили императором императора Сюрсака.

183

Когда молодой царевич узнал об этом, он известил маркиза Бонифация Монферратского; и маркиз созвал баронов всей рати. И когда они собрались в шатре сына императора Сюрсака, он рассказал им эту новость. И когда они узнали ее, то нечего и говорить, какова была их радость: ибо никогда не было на свете большей радости; и все они с великим благочестием воздавали хвалу нашему Господу за то, что он в столь короткое время оказал им поддержку и из столь плачевного положения, в котором они находились, столь их возвысил. Вот почему можно сказать: «Тот, кому Бог захочет помочь, тому никакой человек не в состоянии причинить зла».

184

Тогда начало светать{370} и рать начала вооружаться; и все в лагере вооружились, потому что они не слишком доверяли грекам. А из города начали выходить вестники, по одному или по двое, и они рассказывали те же новости. Совет баронов и графов, а также дожа Венеции решил так, что они направят послов в город, чтобы разузнать, как там обстоят дела, и коль скоро то, что им поведали, окажется правдой, то пусть потребуют от отца, чтобы он подтвердил условия, которые взял на себя его сын, а иначе они не позволят сыну вступить в город. Послы были избраны: одним был Матье де Монморанси, другим — Жоффруа, маршал Шампани, а еще два венецианца от дожа Венеции.

185

Послов проводили до ворот города, и отворили им ворота, и они спешились. И греки расставили англов и датчан с их секирами от ворот до Влахернского дворца{371}. Там они увидели императора Сюрсака, столь богато одетого, что напрасно было бы искать человека, одетого более пышно, а рядом с ним его жену, императрицу, которая была прекрасной дамой, сестрой короля Венгрии{372}. И там было столько других знатных мужей и знатных дам, что нельзя было и шагу ступить, и дам, столь богато разодетых, что пышнее и быть не может{373}. И все те, кто за день до того был против него, в этот день все повиновались его воле.

186

Послы подошли к императору Сюрсаку; и император, и все остальные оказали им великие почести. И послы сказали, что они хотели бы поговорить с ним с глазу на глаз от лица его сына и баронов рати. И он встал; и он вошел в некие покои и повел с собой только императрицу, и своего канцлера, и своего толмача, и четырех послов. По согласию послов Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, взял слово и сказал императору Сюрсаку:

187

«Государь, ты видишь, как мы послужили твоему сыну и насколько мы выполнили наши обязательства по отношению к нему. Но он не может войти сюда, пока не получит подтверждения обязательств, которые взял по отношению к нам. И он просит вас как ваш сын подтвердить его обязательства в том виде и таким образом, как он их принял в отношении нас». «Каковы же обязательства?» — спросил император. «Они такие, как я вам скажу», — ответил посол.

188

«Прежде всего поставить всю империю Романии в повиновение Риму, от которого она некогда отпала; потом выдать 200 тыс. марок серебром тем, кто находится в войске, и обеспечить малых и великих съестным на год; и доставить 10 тыс. человек на своих кораблях и содержать их за свой счет в течение года; и содержать за свой счет в заморской земле до конца своей жизни 500 рыцарей, которые будут охранять эту землю. Таково соглашение, которое сын ваш заключил с нами; и он скрепил его клятвой и грамотами с висячими печатями, причем и от имени короля Филиппа из Германии, чья жена — ваша дочь. Мы желаем, чтобы вы тоже подтвердили это соглашение»{374}.

189

«Разумеется,— сказал император,— обязательства очень велики, и я не вижу, как они могут быть исполнены. И тем не менее вы так послужили ему, и ему и мне, что, если даже вам отдать всю империю, вы этого вполне заслужили бы». И много было говорено и повторено всяких слов в этом роде. Но конец был таков, что отец подтвердил обязательства в том виде, как их принял сын, скрепив клятвой и висячей грамотой с золотой буллой. Грамота была вручена послам. Затем они покинули императора Сюрсака и возвратились обратно в войско и сказали баронам, что выполнили свое поручение.

190

Тогда бароны уселись на коней и с превеликой радостью привели молодого царевича в город к его отцу. И греки открыли ему ворота и приняли его с превеликой радостью и с превеликим торжеством{375}. Радость отца и сына была очень большой, ибо они давно не виделись, и еще потому, что прежде всего благодаря Богу, а потом благодаря пилигримам они из столь великой бедности и столь великих невзгод вознеслись на такую высоту. Весьма велика была радость также и в Константинополе и вне его, среди рати пилигримов, по причине успеха и победы, которую даровал им Господь.

191

И на следующий день император, а также его сын попросили графов и баронов пойти и разместиться Бога ради по другую сторону гавани, близ Эстанора{376}: ибо если бы они расположились в городе, то могли бы опасаться распри с греками, в которой город ведь мог бы быть уничтожен{377}. И наши сказали, что они уже столько и всячески послужили царевичу, что не могли бы отказать ему в таком деле, о котором просили его отец и он. Так они отправились расположиться по другую сторону{378}. И они пребывали таким образом в мире и спокойствии, пользуясь великим изобилием доброй провизии.

192

Теперь вы можете узнать, что многие из войска отправлялись повидать Константинополь, и богатые дворцы, и высокие церкви, которых там было так много, и великие богатства, каких никогда вообще не было столько в каком-либо городе. Что до реликвий, то о них и говорить нечего, ибо их было в то время в городе столько же, сколько имелось во всем мире{379}. Греки и французы вели между собой торг всякой всячиной, разными товарами и прочим добром.

193

По общему согласию французов и греков было решено, что новый император будет коронован в праздник монсеньора святого Петра, в начале августа{380}. Как было решено, так было и сделано. Он был коронован торжественно и с большими почестями, как короновали греческих императоров. Затем он начал выплачивать деньги, которые должен был ратникам войска, и они поделили деньги между всеми, и вернули каждому столько за его перевоз, сколько он уплатил в Венеции{381}.

[КРЕСТОНОСЦЫ РЕШАЮТ ПРОДЛИТЬ СВОЕ ПРЕБЫВАНИЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ]

194

Новый император часто навещал баронов в лагере{382}; и он выказывал им великие почести, самые большие, какие только мог выказать; и, конечно, он должен был так поступать, ибо они ведь сослужили ему весьма добрую службу. И вот однажды он явился один повидать баронов в доме Бодуэна, графа Фландрии и Эно. Туда позвали частным же образом дожа Венеции и знатных баронов. И он молвил им слово и сказал им{383}: «Сеньоры, я стал императором благодаря Богу и благодаря вам; и вы сослужили мне самую большую службу, какую когда-либо предоставляли христианину. Так знайте, что многие делают вид, что благоволят ко мне, а на самом деле вовсе меня не любят; и что греки весьма раздражены тем, что я вашими силами восстановлен в своем наследии.

195

Близок срок, когда вы должны уехать; а ваш уговор с венецианцами продлится лишь до праздника св. Михаила{384}. В такой короткий срок я не могу исполнить своих обязательств по отношению к вам. Знайте, коль скоро вы меня покинете, что греки ненавидят меня из-за вас; я потеряю свою землю, и они меня убьют. Сделайте же то, что я вам сейчас скажу: если вы останетесь до марта, тогда я обеспечу вам ваш флот еще на год начиная с праздника св. Михаила, и я оплачу венецианцам расходы, и я выдам вам все, что будет надобно вам, до Пасхи. А за это время я сумею так укрепиться в моей земле, что уже не потеряю ее; и мои обязательства вам тоже будут исполнены, ибо я получу деньги, которые притекут ко мне со всех моих земель; и у меня будут тогда корабли, чтобы плыть с вами или чтобы послать их с вами так, как я это обещал{385}. И тогда у вас будет целое лето, с начала до конца, чтобы воевать».

196

Бароны сказали, что они поговорят об этом без него. Они хорошо понимали, что то, что он говорил,— правда и что это было бы лучше всего и для императора, и для них самих. И они ответили, что могут сделать это только с согласия всей рати, и что они потолкуют об этом со всеми ратниками, и что известят императора о том, что смогут узнать Итак, император Алексей покинул их и возвратился обратно в Константинополь. А они остались в лагере и на следующий день держали совет, куда собрали всех баронов и всех командиров войска и большую часть рыцарей. И тогда всем были поведаны эти слова императора.

197

И тут в войске возникло великое несогласие, как это случалось не единожды из-за тех, которые хотели, чтобы войско распалось, ибо им казалось, что дело тянется слишком долго. И та часть, которая на Корфу была в несогласии с остальными, убеждала других сдержать свою клятву и сказала им: «Дайте нам корабли, как вы поклялись сделать, ибо мы намерены двинуться на них в Сирию»{386}.

198

А другие заклинали их и говорили: «Сеньоры, Бога ради, да не погубим честь, которую оказал нам Господь. Коль скоро мы двинемся в Сирию, то прибудем туда уже с наступлением зимы и не сумеем воевать: таким образом, дело нашего Господа будет загублено. Зато ежели мы обождем до марта, то оставим этого императора в хорошем положении и отправимся туда, имея вдосталь денег и провизии; и тогда мы двинемся в Сирию и повернем в землю Вавилонию{387}; и флот наш останется с нами до самого праздника св. Михаила, а потом со дня св. Михаила до Пасхи, потому что венецианцы не смогут нас покинуть зимой. И таким-то образом Заморская земля сможет быть завоевана».

199

У тех, кто хотел расколоть войско, не было иных помыслов, лучших или худших, лишь бы войско распалось. А те, кто хотел сохранить войско в целости, потрудились так, что с помощью Бога дело решилось в конце концов вот каким образом: венецианцы снова поклялись оставить на год свой флот начиная с праздника св. Михаила. И император Алексей дал им, сколько требовалось. Пилигримы же со своей стороны поклялись венецианцам продолжить на этот самый срок союз с ними, так как это они уже однажды сделали. И таким-то манером в войске были восстановлены мир и согласие.

200

Приключилась тогда у них в войске великая беда, ибо умер Матье де Монморанси, который был одним из лучших рыцарей королевства Франции, одним из самых почитаемых и любимых; и были великий траур и великая скорбь, одна из самых глубоких, причиненных войску кончиной одного лишь человека{388}. И он был похоронен в церкви иерусалимского госпиталя св. Иоанна{389}.

[ПОКОРЕНИЕ ВИЗАНТИЙСКИХ ПРОВИНЦИЙ. ПЕРВЫЙ ПОЖАР КОНСТАНТИНОПОЛЯ (август — ноябрь 1203 г.)]

201

Затем по общему согласию греков и французов император Алексей отправился из Константинополя с большим войском, чтобы приобрести себе империю и подчинить ее своей власти. С ним отправилась большая часть баронов, а другая осталась, чтобы охранять лагерь. Отправились с ним маркиз Бонифаций Монферратский и граф Гюг де Сен-Поль, и Анри, брат графа Бодуэна Фландрии и Эно{390}, и Жак д’Авень, Гийом де Шанлитт, Гюг де Колиньи и много других людей, о которых книга здесь умалчивает. В лагере же остались Бодуэн, граф Фландрии и Эно, и граф Луи Блуаский и Шартрский, и большая часть пилигримов{391}.

202

И знайте, что во время этого похода, в который отправился император, все греки, по сю и по другую сторону Рукава{392}, признали его и подчинились его власти, и принесли ему ленную присягу и оммаж, как своему сеньору, кроме одного только Иоанниса, который был королем Блакии и Бугрии{393}. И этот Иоаннис был влахом, который восстал против его отца и против его дяди; и он воевал против них 20 лет{394} и завоевал у них столько земель, что стал могущественным королем. И знайте, что по сю сторону рукава св. Георгия, на Западе, у него была отнята теперь едва ли не половина. Но он не сдался ни под его власть, ни на его милость{395}.

203

В то время, когда император Алексей был в этом походе, в Константинополе приключилась еще одна великая беда, ибо поднялась распря между греками и латинянами, которые проживали в Константинополе и которых там было довольно много{396}. И я не ведаю, какие люди по злобе учинили пожар в городе{397}, и пожар этот был столь велик и столь ужасен, что никто не мог ни потушить, ни сбить пламя. И когда бароны войска, которые располагались по другую сторону гавани, узрели это, они были весьма огорчены и охвачены великой жалостью, видя, как рушатся эти высокие церкви и эти богатые дворцы, объятые пламенем, и как горят в огне эти большие торговые улицы. И они ничего не могли поделать{398}.

204

Огонь дошел таким образом до гавани и перекинулся за нее, проникнув в самую густонаселенную часть города, а с другой стороны — до самого моря{399}, совсем близко к храму св. Софии; и пожар продолжался восемь дней{400} так, что никто не мог его потушить; и ширина пламени, пока оно полыхало, простиралась чуть ли не на пол-лье{401}. Никто не смог бы вам точно сказать о том, каков был ущерб, причиненный пожаром, ни о том, сколько ценностей и богатства там погибло, ни о том, какое множество мужчин, женщин и детей сгорело{402}.

205

Никто из латинян, которые поселились в Константинополе, из каких бы земель они ни были, не отважился более там оставаться; но все они взяли своих жен и своих детей, и то, что смогли вытащить из пожара и спасти, погрузились в лодки и на корабли, и пересекли гавань, направившись к пилигримам; и было их немало, чуть ли не 15 тыс., от мала до велика{403}; и после того, как они перебрались, они оказались весьма полезны пилигримам{404}. Так распалось согласие французов и греков{405}, ибо они уже не общались столь тесно друг с другом, как это было раньше; и они не ведали, кого в этом винить; и это было тяжко для тех и других.

[РАЗРЫВ КРЕСТОНОСЦЕВ С АЛЕКСЕЕМ IV. ВТОРАЯ ОСАДА КОНСТАНТИНОПОЛЯ (ноябрь 1203 — апрель 1204 г.)]

206

В это время случилось у них одно событие, которым бароны и остальные воины были весьма опечалены: умер аббат Лоосский, который был святым и праведным человеком и который желал блага войску; и был он монахом цистерцианского ордена.

207

Император же Алексей довольно долго находился в походе, куда отправился, — до праздника св. Мартина{406}; и тогда он возвратился обратно в Константинополь. Велика была радость от его возвращения, так что греки и константинопольские дамы выехали навстречу своим друзьям пышной кавалькадой; и пилигримы тоже поехали навстречу своим, возвращению которых весьма возрадовались. Итак, император вернулся в Константинополь, во Влахернский дворец; а маркиз Монферратский и другие бароны вместе с пилигримами вернулись к себе.

208

Император, который весьма успешно сделал свое дело и решил, что он от них более не зависит, возгордился по отношению к баронам и ко всем тем, которые сделали ему столько добра, и даже не поехал повидаться с ними в лагерь, как имел обыкновение делать раньше{407}. И они послали к нему, и просили его уплатить им деньги, которые он обязался уплатить{408}. А он откладывал и откладывал уплату со дня на день; и время от времени он предоставлял им жалкие суммы; и наконец уплата и вовсе прекратилась{409}.

209

Маркиз Бонифаций Монферратский, который послужил ему больше других{410} и к которому он был благожелательнее, частенько наведывался к нему; и он упрекал его за вину перед ними, и напоминал ему о той великой службе, что они ему сослужили, столь великой, какая никогда никому не делалась. А тот водил его за нос отсрочками и не выполнял ничего из того, что обязался: и дело зашло далеко настолько, что они увидели и ясно поняли, что он ищет причинить им только зло.

210

И бароны войска, а также дож Венеции держали совет. И они сказали, что поняли, что император не выполнит никаких обязательств и что он никогда не говорил им правды; что надо послать к нему добрых послов, чтобы потребовать от него выполнения их соглашения и чтобы напомнить ему о той службе, которую они ему сослужили, и спросить, хочет ли он исполнить, что предлагают послы; и что ежели он не хочет исполнить, то бросить ему от их имени вызов и твердо объявить, что они обеспечат причитающееся им, как сумеют.

211

Для этого посольства были избраны Конон де Бетюн и Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампанский, и Милон ле Бребан из Провэна. И дож Венеции направил туда трех знатных мужей из своего совета{411}. Послы сели тогда на своих коней, опоясавшись мечами, и сообща поскакали ко Влахернскому дворцу. И знайте, что они пошли на весьма опасное дело и пустились на великое приключение — по причине вероломства греков.

212

И вот у ворот они спешились, и вошли во дворец, и увидели императора Алексея и императора Сюрсака, его отца, восседавших бок о бок на двух тронах; а рядом с ними восседала императрица, которая была супругой отца и мачехой сына и была сестрой короля Венгрии, дамой прекрасной и доброй; и было с ними множество знатных мужей, и все это походило прямо на двор могущественного властителя.

213

По согласию остальных послов слово молвил Конон де Бетюн, который был мудр и весьма красноречив: «Государь, мы пришли к тебе от лица баронов войска и от дожа Венеции. И знай, что они напоминают тебе о той великой службе, которую сослужили тебе, как это ведомо всякому и само по себе очевидно. Вы поклялись им, вы и ваш отец, выполнить соглашение, которое вы заключили с ними, и у них имеются ваши грамоты об этом{412}; вы не соблюли соглашения так, как должны были.

214

Многажды они увещевали вас об этом, и мы увещеваем вас от их имени перед всеми вашими баронами соблюсти соглашение, которое заключено между вами и ими. Ежели вы это сделаете, то они будут вполне удовлетворены; а ежели вы не сделаете этого, то знайте, что с этого часа они не станут считать нас ни сеньором, ни другом, но постараются добиться того, что им причитается, всеми способами, какими только сумеют. И передают они вам, что не причинили бы вам зла, ни вам, ни кому-либо другому, не бросив вызов: ибо они никогда не совершали предательства, и в их стране нет обычая поступать таким образом. Вы хорошо слышали то, что мы вам сказали, решайте же, как вам будет угодно».

215

Греки сочли этот вызов великим чудом и великой дерзостью, и они сказали, что никто и никогда не отваживался бросать вызов императору Константинополя в его покоях. Император Алексей весьма зло глядел на послов{413}, и все остальные, которые до тех пор глядели на них с таким благоволением.

216

И тут поднялся в императорских покоях великий шум; и послы повернули назад, и подошли к воротам, и вскочили на своих коней. Когда они уже были за воротами, не было никого среди них, кто бы сильно не возрадовался; и это было не так уж удивительно, ибо они спаслись от великой опасности; ведь они чуть ли не наверняка были недалеки от того, чтобы быть умерщвленными или схваченными. Таким образом, они возвратились в лагерь и рассказали баронам, как действовали. Так началась война; и всяк, кто мог чем-либо навредить другому, вредил и на суше, и на море. Франки и греки бились во многих местах: и никогда, благодарением Божьим, они не бились без того, чтобы греки не теряли больше, чем франки. Война длилась таким образом долгое время, до глубокой зимы{414}.

[ПОПЫТКА ВИЗАНТИЙЦЕВ СПАЛИТЬ ФЛОТ ЛАТИНЯН (1 января 1204 г.)]

217

И тогда греки придумали некую великую уловку: они взяли 17 больших кораблей и наполнили все их большими деревянными плахами и всякими горючими вещами — паклей, смолой, бочками, и выждали, пока с их стороны подул сильный ветер. И вот однажды в полночь они подбросили огонь в эти корабли и поставили их паруса по ветру, дав пламени разгореться весьма высоко, так что казалось, будто вся земля пылает. И вот эти корабли подплыли к флоту пилигримов; и в лагере поднялся крик; и пилигримы повсюду схватились за оружие. Венецианцы же быстро взошли на свои корабли, и все остальные, у которых были корабли, и они стали защищать их от пламени как только могли{415}.

218

И ясно свидетельствует Жоффруа, маршал Шампани, который составил это произведение, что еще никогда люди не пособляли себе на море лучше, чем это делали венецианцы; ибо они кинулись на галеры и в лодки нефов{416}; и они подцепляли суда{417} крючьями, и силой утаскивали их прямо на глазах своих врагов из гавани, и ставили их по течению Рукава, и пускали их плыть объятыми пламенем вниз по Рукаву. А греков столпилось на берегу столько, что не было им ни края, ни меры; и крик стоял столь великий, что казалось, будто земля и море раскалываются; и они всходили на лодки и в шлюпки и стреляли в наших, которые сражались с огнем, и там были раненые.

219

Рыцари в лагере, как только услышали крик, все вооружились; и боевые отряды выступили в поле, каждый в своем месте, сообразно тому, где был размещен. И они боялись, как бы греки не напали на них с равнины.

220

Этим тяготам и этим волнениям они подвергались до наступления утра. Однако с помощью Божьей наши не понесли никаких потерь, кроме одного пизанского корабля, который был полон товарами: он сгорел в огне. Великой опасности подвергались они этой ночью, боясь, как бы их флот не был сожжен, ибо тогда они все потеряли бы и не смогли бы уйти оттуда ни по суше, ни по морю. Вот какую награду хотел дать им император Алексей за службу, которую они ему сослужили.

[ГИБЕЛЬ АЛЕКСЕЯ IV. ПЕРЕХОД ИМПЕРАТОРСКОЙ ВЛАСТИ К МОРЧУФЛЮ (29 января — 8 февраля 1204 г.)]

221

И тогда увидели греки, которые порвали таким образом с франками, что не может быть больше и речи о примирении, и они держали тайно совет между собой, чтобы предать своего сеньора{418}. Был там некий грек, к которому император питал большее расположение, чем ко всем прочим, и который больше, чем кто-либо, втянул его в распрю с франками. Звали этого грека Морчуфль{419}.

222

По совету и с согласия других однажды вечером, точнее в полночь, когда император Алексей спал в своих покоях, те, кто должен был его охранять, сам Морчуфль{420} и другие, кто был вместе с ним, схватили его в его постели и бросили в темницу как узника. И Морчуфль с помощью и по совету прочих греков обулся в алые сапожки и стал императором. Потом его короновали в Святой Софии. Подумать только, ведь никогда никем не было совершено столь ужасное предательство.

[ХОД ВОЙНЫ КРЕСТОНОСЦЕВ ПРОТИВ ВИЗАНТИИ]

223

Когда император Сюрсак услышал, что его сын схвачен, а тот коронован{421}, им овладел великий страх и он захворал; болезнь продолжалась недолго, и он умер{422}. А сей император Морчуфль два или три раза приказывал отравить его сына, которого он держал в заточении{423}; и Богу было не угодно, чтобы он умер. После этого он задушил его насмерть{424}, и, когда он был задушен, Морчуфль повсюду повелел говорить, что тот умер своей смертью; и он повелел похоронить его с почестями, как императора, и положить в землю; и он прикинулся, будто весьма опечален.

224

Но убийство нельзя скрыть{425}: вскоре грекам и французам стало ясно, что было совершено убийство, как вы о том слышали из рассказа. Тогда бароны войска и дож Венеции собрались на совет{426}; и там были епископы и все духовенство{427}. И все церковнослужители, и те, кто имел полномочия от апостолика и показал их баронам и пилигримам, согласились в том, что тот, кто совершил такое убийство, не имеет права держать землю, и те, кто согласился с подобным,— суть соучастники убийства, а кроме того, они уклонились от повиновения Риму.

225

«Посему мы говорим вам,— сказало духовенство,— что война является правой и справедливой. И если вы имеете правое намерение завоевать эту землю и поставить ее в подчинение Риму, то все те из вас, которые погибнут, исповедавшись, получат такое отпущение, какое апостолик уже даровал вам».

Знайте, что эти слова послужили великой поддержкой баронам и пилигримам.

226

Великая была война между франками и греками, ибо она не только не утихла, но разрослась и усилилась, и было мало дней, когда бы ни бились на суше{428} или на море{429}. Однажды Анри, брат графа Бодуэна Фландрского, предпринял конный рейд и повел с собой большую часть добрых ратников из лагеря. С ним отправились Жак д’Авень и Бодуэн де Бовуар, и Эд де Шанлитт, Шампанец, Гийом, его брат, и люди из их страны. И как-то под вечер они выехали из лагеря; и они ехали верхами всю ночь; и назавтра, когда уже наступил день, они подъехали к некоему доброму городу, который назывался Филея{430}, и они взяли его и захватили в добычу скот и пленников, и одеяния, и провизию, которые отослали на лодках в лагерь по течению Рукава, ибо город расположен был на Русском море.

227

В этом городе они оставались два дня, имея великий достаток провизии, которой там было в изобилии. На третий день они уехали вместе со своим скотом и своей добычей и поскакали обратно к лагерю. До императора Морчуфля дошли вести о том, что они покинули лагерь; и ночью вместе с большой частью своих людей он выехал из Константинополя; и тогда он устроил засаду там, где они должны были проезжать; и он увидел, как они проходили со всем своим скотом и со всей своей добычей, и боевые отряды, ехавшие один за другим, пока наконец не появился арьергард. Арьергард составляли Анри, брат графа Бодуэна Фландрского, и его люди. И император Морчуфль помчался навстречу им к опушке некоего леса; а они повернули против него и схватились в жаркой сече.

228

С помощью Божьей император Морчуфль был разбит и сам едва не попался в плен{431}; и он потерял свое императорское знамя и икону{432}, которую всегда приказывал нести перед собой и в которую имели великую веру он и все другие греки: на этой иконе была изображена Пресвятая Дева. И он потерял почти 20 рыцарей из лучших ратников, которых имел. Итак, император Морчуфль, как вы слышали, был разбит. И развернулась великая война между ним и франками{433}. И уже миновала большая часть зимы, и время было близко к Сретенью{434}, и приближался Великий пост.

229

А теперь мы больше вам пока ничего не скажем о тех, кто стоит у Константинополя, и поведаем о тех, кто отправился в другие гавани, и о флоте Фландрии{435}, который перезимовал в Марселе; все они летом двинулись в страну Сирию. И там было весьма много людей, гораздо больше, чем тех, что находились перед Константинополем. Так послушайте же, какой это был ущерб, что они не присоединились к остальным: ибо христианство могло навсегда не возвыситься бы из-за этого. Но Бог не захотел такого из-за их грехов: одни умерли от дурных испарений земли, а другие вернулись к себе. Они совсем не содеяли никаких подвигов, да и вообще ничего хорошего там, куда направились.

230

А один отряд весьма добрых людей{436} пустился в Антиохию, к князю Боэмунду{437}, который был князем Антиохии и графом Триполи и который вел войну с королем Леоном, что был государем эрменов{438}. И этот отряд отправился на службу князю; а тюрки той земли узнали об этом и устроили им засаду там, где они должны были проходить; и они вышли к ним и сразились с ними, и франки были разбиты, причем никто не уцелел — все были либо убиты, либо взяты в плен.

231

Там были убиты Вилэн де Нюлли, который был одним из лучших на свете рыцарей, и Жиль де Тразиньи, и многие другие. И были взяты в плен Бернар де Морей и Рено де Дампьер{439}, и Жан де Виллер, и Гийом де Нюлли{440}, ни в чем не повинный. И знайте, что из 80 рыцарей, которые были в отряде, ни один не уцелел, и не было среди них никого, кто бы не был убит или не взят в плен. И книга ясно свидетельствует, что, кто бы ни бежал из войска Венеции, с каждым приключались подобные несчастье и позор. Недаром говорится, что мудр тот, кто придерживается наилучшего.

[ЗАХВАТ КОНСТАНТИНОПОЛЯ (12 апреля 1204 г.)]

232

Больше мы теперь не станем рассказывать вам об этих, а поведаем о тех, кто остался перед Константинополем, превосходно подготовив свои орудия и расставив свои камнеметы и свои мангоньо на кораблях и юиссье, и все орудия, которые надобны для взятия города, и лестницы из корабельных мачт, которые были столь высокими, что это было прямо-таки чудо{441}.

233

И когда греки увидели это, они начали в свою очередь со своей стороны еще прочнее укреплять город{442}, который и так был хорошо укреплен высокими стенами и высокими башнями; и там не было ни одной башни, которую они ни надстроили бы двумя или тремя деревянными ярусами, чтобы сделать ее более высокой; и никогда никакой город не был так прочно надстроен. Так трудились с одной и с другой стороны греки и франки большую часть Великого поста.

234

Тогда те, кто был в лагере, собрались и советовались между собой о том, как поступить дальше. Много толковали и так, и эдак, но конец совета{443} был таков, что если Богу будет угодно, что они силою вступят в город, то вся добыча, которую они здесь возьмут, будет снесена в одно место и поделена сообща между всеми, как и следует. И если они станут владыками города, то будут выбраны шесть человек из французов и шесть человек из венецианцев; и они поклянутся на святых мощах, что изберут императором того, кого сочтут наиболее подходящим для этой земли. И тот, кто по их выбору станет императором, получит четверть всего завоеванного, и в городе и вовне его, и он получит дворец Бошльон{444} и дворец Влахерны. А остальные три части будут поделены пополам, половина пойдет венецианцам и половина ратникам войска. И тогда изберут 12 самых мудрых из войска пилигримов и 12 из числа венецианцев; и они распределят фьефы и почести среди рыцарей и установят ту службу, которой будут обязаны императору.

235

Итак, этот договор был заключен и скреплен клятвою с одной и с другой стороны{445}, французами и венецианцами, с тем условием, что по истечении года с конца марта каждый, кто захочет, волен уехать; а те, кто останется в стране, будут обязаны службой императору, которая будет установлена. Так был составлен и скреплен договор, и установлено, что все те, кто не стал бы его соблюдать, подлежат отлучению.

236

Флот был прекрасно оснащен и вооружен, и была погружена вся провизия пилигримов{446}. В четверг, на третьей неделе Великого поста{447}, все взошли на корабли и ввели в юиссье коней; и у каждого боевого отряда были свои корабли, и все они были выстроены бок о бок, и нефы поставлены между галерами и юиссье{448}. И видеть это было великим чудом; и книга ясно свидетельствует, что приступ так, как он был подготовлен и намечен, растянулся по фронту на половину французского лье{449}.

237

И в пятницу утром{450} двинулись нефы и галеры, и другие суда к городу в том порядке, как они были построены. И начался приступ, весьма сильный и весьма ожесточенный{451}. И во многих местах они высадились на сушу и дошли чуть ли не до стен; а во многих местах лестницы нефов так приблизились к укреплениям{452}, что те, кто находился на башнях и стенах, и те, кто был на лестницах, схватывались между собой своими мечами, которые держали в руках. Так продолжался этот приступ, очень ожесточенный, и очень сильный, и очень мощный вплоть до девяти часов и в сотне с лишним мест{453}.

238

Но за грехи наши приступ пилигримов был остановлен. И те, кто высадился на сушу с галер и юиссье, были силою отброшены назад. И знайте, что в тот день те, кто был в войске, потеряли больше, нежели греки, и греки были очень рады этому{454}. Были там такие, которые удалились от приступа, сами и суда, на которых находились{455}; а были там такие, которые оставались на якоре так близко от города, что они стреляли из своих камнеметов и своих мангонелей, одни в других{456}.

239

Тогда те, кто был в войске, и дож Венеции держали вечером совет, и они собрались по другую сторону гавани в некоей церкви на той стороне, где расположились{457}. Там дано было и предложено много разных советов, и те, кто находился в войске, были в сильном смятении от того, что их постигла в этот день неудача. Много было там таких, которые полагали, что нужно зайти с другой стороны города, где он не был так укреплен. А венецианцы, которые лучше были знакомы с морем, говорили, что если бы они пошли туда, то течение вод отнесло бы их в низ Рукава и что они не смогли бы остановить свои суда. И знайте, что были там и такие, кто очень хотел, чтобы течение или ветер отнесли бы корабли в низ Рукава: им было все равно где, лишь бы уехать из этой страны и пуститься в путь; и это было не так уж удивительно, ибо они находились в великой опасности.

240

Много было говорено и так и эдак, но конец совета был таков, что они вновь возьмутся готовить свое дело в следующий день, который приходился на субботу, и будут вести его все воскресенье, и что в понедельник{458} пойдут на приступ, и что они свяжут по-двое корабли, на которых были лестницы. Таким образом, два корабля нападут на одну башню, ибо они увидели, что в тот день только один корабль нападал на одну башню и каждому приходилось весьма туго в одиночку; ибо те, кто был в башнях, превосходили число тех, кто сражался на лестницах; и это была добрая мысль, потому что два корабля причинили бы больший урон одной башне, чем один. Как было решено, так было и сделано; и они переждали субботу и воскресенье.

241

Император Морчуфль пришел расположиться со всей своей ратью перед приступом в одном месте, и он раскинул там свои алые шатры. Так все оставалось до самого утра понедельника; и тогда взялись за оружие те, кто был на нефах и на юиссье, и на галерах. А жители города страшились их меньше, потому что им было не впервые; и они были уверены в себе оттого, что на стенах и башнях было полным-полно людей{459}. И тогда начался приступ, могучий и чудесный; и каждый корабль двинулся к месту прямо перед собой; шум битвы был так громаден, что казалось, будто земля рушится.

242

Таким образом, продолжался приступ долго{460}, до тех пор, пока наш Господь не поднял для них ветер, который называется борей{461}; и он пригнал нефы и суда к берегу ближе, чем они были до того, и два корабля, связанные вместе, из которых один назывался «Пилигрим», а другой «Рай»{462}, подошли к одной башне, один с одной, другой с другой стороны, так направляли их Бог и ветер, и таким образом, что лестница «Пилигрима» достала башню. В мгновенье ока некий венецианец и некий французский рыцарь по имени Андрэ Дюрбуаз{463} взошли в башню, и вслед за ними начали входить другие. И те, кто находился в башне, были разбиты и кинулись наутек.

243

Когда рыцари, которые были в юиссье, увидели это, они вышли на берег, и приставили лестницы вплотную к стене, и, сражаясь, стали взбираться наверх; и они захватили чуть ли не четыре башни. И тогда начали бросаться на приступ с нефов и с юиссье, и с галер, куда ни попадя, кто как мог; и они взломали чуть ли не трое ворот и ворвались в город{464}; и они начали выводить коней из юиссье; и рыцари вскакивали на них и припускались прямо к тому месту, где был император Морчуфль. А он выстроил свои боевые отряды перед своими шатрами; и когда греки увидели перед собой рыцарей на конях, они кинулись врассыпную, и император бросился бежать по улицам ко дворцу Львиной Пасти.

244

И вы увидели бы тогда, как били греков и как овладевали их ездовыми лошадьми и боевыми конями, и мулами, и жеребятами мулов, и прочим добром. Убитых и раненых имелось там столько, что не было им ни числа, ни меры{465}. Большая часть знатных людей Греции повернула к Влахернским воротам. И уже настал поздний вечер; и ратники устали сражаться и убивать. И они начали собираться на некоей большой площади, которая была в Константинополе; и порешили расположиться вблизи стен и башен, которыми овладели: ибо они считали, что никак не сумеют ранее, чем через месяц, завоевать город с его могучими церквами и могучими дворцами, и с таким множеством народа. Итак, как было решено, так и было сделано.

245

Таким образом, они расположились возле стен и башен, вблизи своих кораблей. Граф Бодуэн Фландрский и д’Эно расположился в алых шатрах императора Морчуфля, которые тот оставил натянутыми, а Анри, его брат,— перед Влахернским дворцом; Бонифаций, маркиз Монферратский, он и его люди,— ближе к главной части города. Вот так расположилось войско, как вы слышали, и Константинополь был взят в понедельник перед Вербным воскресеньем{466}. А граф Луи Блуасский всю зиму мучился от лихоманки и не мог взяться за оружие. Знайте, что это была великая потеря для тех, кто находился в войске, ибо он был весьма доблестным рыцарем, а тут он лежал в юиссье.

246

Так этой ночью отдыхали наши ратники, которые сильно притомились. Но император Морчуфль не отдыхал, он собрал своих людей и сказал, что пойдет на французов. Однако он не сделал так, как сказал, а ускакал по другим улицам как можно дальше от того места, где располагались те, кто находился в нашем войске, и подъехал к воротам, которые называются Золотыми воротами{467}. Через них он бежал и покинул город; и вслед за ним бежали те, кто мог оттуда бежать, а наши ратники об этом ничего и не знали.

247

В эту ночь в той стороне, где расположился Бонифаций, маркиз Монферратский, не знаю, какие люди, опасавшиеся, как бы греки не напали на них, подложили огонь между ними и греками{468}. И город начал гореть, и пламя стало бурно распространяться, и огонь пылал всю эту ночь и весь следующий день до самого вечера. И это был третий пожар в Константинополе с той поры, как франки пришли в эту землю. И сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции.

248

Эта ночь прошла, и настал день, который был вторником{469}, и было утро. И тогда все в войске вооружились, и рыцари, и оруженосцы; и каждый встал в свой боевой отряд; и они выступили из места, где располагались, и думали, что встретят отпор куда больший, чем тот, что накануне; ведь они ничего не ведали о том, что император в тот день бежал. Но они не встретили никого, кто выступил бы против них{470}.

249

Маркиз Бонифаций Монферратский проскакал вдоль всего берега, прямо к дворцу Львиная Пасть. И когда он прибыл туда, дворец был ему сдан{471} с тем, что всем, кто в нем был, сохранят жизнь. Там увидели многих самых знатных дам на свете, которые укрылись во дворце; увидели там сестру короля Франции, которая некогда была императрицей{472}, и сестру короля Венгрии, которая тоже некогда была императрицей{473}, и множество других знатных дам. О сокровищах, которые были в этом дворце, и не рассказать, ибо их там имелось столько, что не было им ни числа, ни меры.

250

Точно так, как этот дворец был сдан маркизу Бонифацию Монферратскому, Влахернский дворец был сдан Анри, брату графа Бодуэна Фландрского, с тем, что сохранят жизнь тем, кто в нем находился: там тоже были найдены несметные сокровища, которых было не меньше, чем во дворце Львиной Пасти. Каждый ввел своих людей во дворец, который был сдан ему, и приказал стеречь сокровища. И остальные ратники, которые разбрелись по всему городу, захватили изрядную толику; и добыча была столь велика, что никто бы не мог сказать вам, сколько там было золота и серебра, и утвари, и драгоценных камней, и шелковых материй, и одеяний из атласа, и одеяний на беличьем меху и подбитых мехом горностая, и всяческих драгоценных вещей, какие когда-либо имелись на земле. И Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, со всей правдивостью свидетельствует по истине и по совести, что со времени сотворения мира никогда не было в одном городе захвачено столько добычи{474}.

251

Всякий взял себе жилище, какое ему понравилось, а их было достаточно. Так разместилась рать пилигримов и венецианцев. И велика была радость из-за чести и победы, которую им дал Бог, ибо те, кто находился в бедности, теперь пребывали в богатстве и роскоши. Так отпраздновали они Вербное воскресенье{475}, а потом и Великую пасху{476} в этой чести и в этой радости, которую дал им Бог. И они должны были, конечно, как следует восхвалять за это нашего Господа: ведь их всего-то было не более 20 тыс. вооруженных людей, а с Божьей помощью они одолели 400 тыс. человек или даже больше, и притом в самом могущественном городе, какой только был во всем мире, в огромном городе, укрепленном наилучшим образом.

[ПРАВЛЕНИЕ ЛАТИНСКОГО ИМПЕРАТОРА БОДУЭНА ФЛАНДРСКОГО] [РАЗДЕЛ ДОБЫЧИ]

252

Тогда возгласили по всему войску от имени маркиза Монферратского, который был предводителем войска, и от имени баронов, и от имени дожа Венеции, чтобы все добро было снесено и собрано воедино, как о том было договорено и скреплено клятвой, чтобы это было сделано под страхом отлучения{477}. А места были определены в трех церквах, и там поставили охрану из французов и венецианцев, самых честных, каких могли сыскать. И тогда каждый начал приносить добычу и складывать вместе.

253

Кто приносил сполна, а кто — утаивая{478}, ибо алчность, которая есть корень всех зол, не оставляла их; так корыстолюбцы начали попридерживать с этого времени разные вещи, и наш Господь начал их меньше любить{479}. О, Боже, как достойно они вели себя до тех пор! И Господь бог въяве показывал им, что во всех их делах он им споспешествовал и возносил их над всеми прочими людьми; но сколько же раз добрые терпели из-за дурных!

254

И вот деньги и добыча были собраны воедино; и знайте, что принесено было не все, ибо довольно нашлось там таких, которые удержали кое-что из добычи, невзирая на угрозу отлучения апостоликом. То, что было принесено в церкви, было собрано и разделено пополам между франками и венецианцами так, как о том все и поклялись. И знайте, что когда они поделили добычу{480}, то пилигримы уплатили из своей доли 50 тыс. марок серебром венецианцам{481}; а чуть ли не 100 тыс. марок из нее же они поделили между своими людьми. И знайте, каким образом: двое пеших оруженосцев получили столько же, сколько один конный оруженосец, а два конных оруженосца — столько же, сколько один рыцарь{482}. И знайте, что никто, какого бы он ни был ранга и какие бы ни имел заслуги, не получил больше, чем сколько было решено и установлено, если только не было украдено{483}.

255

И знайте, что над ворами, теми, кто был уличен, учинили великий суд; и многих повесили. Граф де Сен-Поль приказал повесить со щитом на шее своего рыцаря, который утаил кое-что{484}. И таких, которые утаили из добычи, было много как среди малых, так и среди великих; но это не было известно. Посудите сами, сколь велико было захваченное добро, ибо, не считая украденного и не считая доли венецианцев, там было принесено наверняка на 400 тыс. марок серебром и едва ли не 10 тыс. всяких сбруй и уздечек{485}. Вот таким образом, как вы слышали, была поделена константинопольская добыча.

[ИЗБРАНИЕ И КОРОНАЦИЯ БОДУЭНА (9 — 16 мая 1204 г.) ]

256

Тогда они собрались на совет, и вся рать изъявила волю, что желает поставить императора, как это и было уговорено{486}. И они проговорили там столько, что назначили другой день; и в этот день должны были избрать 12 человек, на которых возложить выборы{487}. И не могло того быть, чтобы не нашлось многих, которые бы ни рассчитывали и ни желали бы удостоиться столь великой чести, как трон Константинопольской империи. Но самое большое несогласие, которое там произошло, это был спор из-за графа Бодуэна Фландрского и д’Эно и маркиза Бонифация Монферратского; и все говорили, что из этих двух кто-то будет избран императором{488}.

257

И когда мудрейшие мужи войска увидели, что имеются сторонники и того, и другого, они поговорили между собой и сказали: «Сеньоры, если изберут одного из этих двух знатных людей, то другой проникнется такой завистью, что уведет всех своих людей; и земля может оказаться потерянной; ведь как раз таким образом чуть не была утрачена земля Иерусалимская, когда выбрали Годфруа Бульонского{489} после того, как земля та была завоевана. И граф де Сен-Жилль{490} проникся такой великой завистью, что Стал всячески стараться настроить других баронов и всех тех, кого мог, чтобы они оставили войско; и многие уехали прочь, так что их осталось столь мало, что, не окажи им Бог поддержки, земля была бы утрачена. Вот почему мы должны остерегаться, чтобы с нами не приключилась такая же беда.

258

Но давайте-ка отыщем способ, как удержать их обоих, с тем чтобы кого бы из двоих Бог ни удостоит быть избранным императором, другой порадовался бы этому; пусть избранный отдаст другому всю землю по ту сторону Рукава, к Тюркии, и какой-либо остров Греции; и пусть тот станет вассалом императора. Таким образом мы сумеем удержать обоих». Как было решено, так и было сделано{491}. И оба согласились на это по доброй воле. И настал день совета, когда совет собрался; и были избраны 12 человек, шесть с одной стороны и шесть с другой{492}. И они поклялись на святых мощах, что они выберут во благо и по совести того, кого сочтут наиболее полезным и лучше всего пригодным к управлению империей{493}.

259

Так были выбраны 12 человек и был назначен день для выборов{494}. И в день, который был назначен, они собрались в одном богатом дворце, где разместился дож Венеции, одном из самых прекрасных на свете{495}. Там собралось такое множество людей, что это было прямо-таки великое чудо, ибо каждый хотел видеть, кто будет избран. Позвали 12 человек, которые должны были произвести избрание; и они были отведены в некую весьма богатую часовню, которая была в этом дворце. И за ними заперли дверь снаружи так, что с ними никто не остался. А бароны и рыцари остались в этом большом дворце, отделенном от часовни.

260

И совет продолжался до тех пор, пока они не пришли к согласию{496}. И они поручили молвить слово по доверию всех остальных Нивелону, епископу Суассонскому, который был одним из двенадцати; и они вышли наружу, туда, где были все бароны и дож Венеции. Вы можете представить себе, что на них глядело множество людей, которые жаждали узнать, каков же будет итог выборов. И епископ молвил слово и сказал им: «Сеньоры, благодарением Божьим мы договорились поставить императора; а вы все поклялись, что того, кого мы изберем императором, того вы и будете считать императором, и, если кто-либо захочет воспротивиться этому, вы окажете подмогу избранному. И мы назовем его имя как раз в этот час, когда родился Бог{497}: граф Бодуэн Фландрский и д’Эно».

261

И крик радости поднялся во дворце, и они понесли его [императора] в церковь. И маркиз Бонифаций Монферратский, с одной стороны, нес его в церковь и выказывал ему всяческий почет, какой только мог. Таким образом императором был избран граф Бодуэн Фландрский и д’Эно, а коронация его определена была на день через три недели после Пасхи{498}. Ну, конечно, вы можете представить себе, что для коронации было изготовлено множество пышных одежд; и стоило для чего их шить{499}.

262

Накануне коронации маркиз Бонифаций Монферратский женился на императрице, которая была супругой императора Сюрсака и сестрой короля Венгрии{500}. В это же самое время умер один из самых знатных баронов войска по имени Эд де Шанлитт Шампанец; и о нем очень скорбели и оплакивали его и Гийом, его брат, и другие, его друзья; он был погребен с великими почестями в церкви Апостолов{501}.

263

Настал срок коронации, и император Бодуэн был коронован при великом ликовании и с великими почестями в церкви св. Софии, в год от воплощения Иисуса Христа 1204-й. О радости и о торжестве не надобно и говорить: бароны и рыцари сделали все, что только смогли{502}. И маркиз Монферратский и граф Луи почтили Бодуэна как своего сеньора. После великой радости и коронации его повели в пышном шествии на великое празднество во дворец Львиная Пасть, столь великолепный, что никогда не видели ничего более великолепного. А когда празднество закончилось, император завел разговор о своих делах.

[НАЧАЛО РАСПРИ ИЗ-ЗА САЛОНИКИ]

264

Бонифаций, маркиз Монферратский, потребовал от него выполнить свои обязательства{503}, которые тот ему дал и по которым должен был передать ему землю по другую сторону Рукава, у Тюркии, и какой-либо остров Греции{504}. И император хорошо знал, что должен был это сделать, и сказал, что весьма охотно сделает это. И когда маркиз Монферратский увидел, что император желает по доброй воле выполнить свои обещания, он потребовал от него, чтобы в обмен на эту землю отдал ему королевство Салоники, потому что оно находилось в стороне владений короля Венгрии, чья сестра была его супругой{505}.

265

Говорено было об этом так и сяк; но дело все же шло к тому, что император пожалует ему королевство, а он принесет оммаж за него{506}. И была великая радость во всем войске, потому что маркиз был одним из самых досточтимых рыцарей на свете и одним из самых любимых рыцарей, ибо никто не давал им столь щедро. Маркиз Монферратский остался на этой земле, как вы слышали{507}.

[ЗАВОЕВАНИЕ ВИЗАНТИЙСКИХ ЗЕМЕЛЬ. НАЧАЛО ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ НА ПЕРИФЕРИИ]

266

Император Морчуфль не отошел еще и на четыре дня пути от Константинополя{508}; и он увез с собой императрицу{509}, которая была супругой императора Алексея{510}, того, что бежал еще раньше, и его дочь{511}. И этот император Алексей пребывал со всеми людьми в некоем городе, называемом Месинополем{512}, и еще удерживал за собой большую часть земли{513}. И тогда знатные люди Греции разделились, и большая часть их перебралась через Рукав на сторону Тюркии, и каждый захватил для себя столько земли, сколько ему заблагорассудится, как и в других краях империи, каждый поблизости от своих владений.

267

И император Морчуфль не замедлил захватить некий город, который перешел под власть монсеньора императора Бодуэна и назывался Кюрло{514}; он захватил его и разграбил, и захватил в нем столько, сколько нашел. Когда эта весть достигла императора Бодуэна, он держал совет со своими баронами и с дожем Венеции. Совет их порешил, и они сошлись на том, что он выступит со всем войском, чтобы завоевать землю, и оставит стражу в Константинополе, дабы он был в безопасности, этот город, который вновь был завоеван, ведь его населяли греки.

268

Итак, решение было принято советом; и собрано было войско; и были назначены те, кто оставался в Константинополе. В Константинополе остались Луи, граф Блуаский и Шартрский, который был болен и еще не выздоровел{515}, и дож Венеции; а во Влахернском дворце и во дворце Львиная Пасть остался Конон де Бетюн, чтобы охранять город, равно как и Жоффруа, маршал Шампани, и Милон ле Бребан, и Манассье де Лиль со всеми своими людьми. Все же остальные приготовились отправиться с императором в войске.

269

Прежде чем император Бодуэн выехал из Константинополя, оттуда по его повелению отправился Анри, его брат, примерно с сотней рыцарей, весьма бравых молодцов; и он скакал от города к городу; и в каждом городе, куда он приезжал, жители приносили присягу верности императору. Так доехал он до Андринополя{516}, весьма славного и весьма богатого города. И жители этого города приняли его очень охотно и присягнули на верность императору. Тогда он расположился в городе, он и его люди; и он пребывал там, пока не приехал император Бодуэн.

270

Когда император Морчуфль проведал, что они, таким образом, подходят, он не отважился ждать их, но отступил и постоянно держался на два или три дня пути впереди; и вот так он поехал прямо к Месинополю, где был император Алексей. И он направил к нему вестников и передал ему, что будет ему помогать и исполнять во всем его волю. И император Алексей ответил ему, что примет его со всем благоволением как своего сына, ибо он хотел отдать ему свою дочь в жены, а его сделал бы своим сыном{517}. Итак, император Морчуфль расположился у Месинополя; и он разбил свои шатры и свои палатки; а другой расположился в городе. И тогда они переговорили между собой, а Алексей выдал за него свою дочь, и они стали союзниками, и сказали, что отныне составят единое целое.

271

Не знаю, сколько дней они пребывали таким образом, один — в лагере, другой — в городе. И тогда император Алексей позвал императора Морчуфля прибыть к нему откушать, сказав, что они пойдут вместе в бани{518}. Как было договорено, так и было сделано.

Император Морчуфль, поелику тот его пригласил, явился запросто, с немногими людьми; и когда он вошел в его дом, император Алексей позвал его в некие покои и велел повергнуть его наземь и приказал выколоть ему глаза; так он его предал, как вы слышали{519}. Посудите же, должны ли были эти люди владеть землей или должны были утратить ее те, кто творил столь великие жестокости друг другу{520}. И когда об этом узнали люди из числа воинов императора Морчуфля, они рассеялись в разные страны и пустились в бегство, одни — туда, другие — сюда; а были среди них такие, кто пришли к императору Алексею и выказали ему повиновение как сеньору и остались с ним.

[РАСПРЯ БОДУЭНА I И БОНИФАЦИЯ МОНФЕРРАТСКОГО]

272

Тогда император пустился в путь из Константинополя со всем своим войском и ехал до тех пор, пока ни прибыл к Андринополю. Там он застал Анри, своего брата, и других людей, которые с ним были. По дороге, которой он прошел, все явились к нему, отдавшись под его власть и на его милость. И тогда пришла весть, что император Алексей вырвал глаза у императора Морчуфля. Много говорено было об этом меж ними; и они твердо сказали, что те не вправе владеть землей, коль скоро они так изменнически предают друг друга.

273

Император Бодуэн принял тогда решение двинуться прямо к Месинополю, где был император Алексей. А греки Андринополя просили у него как своего сеньора, чтобы он оставил охрану в городе из-за Иоанниса, короля Блакии и Бугрии{521}, который часто шел на них войной. И император Бодуэн оставил там Юсташа де Сальбрюи, рыцаря из Фландрии, весьма доблестного и смелого, с 40 весьма добрыми рыцарями и сотней конных оруженосцев.

274

Так император Бодуэн уехал из Андринополя и направился к Месинополю, где он думал застать императора Алексея{522}. Все земли, через которые он проходил, изъявляли ему повиновение и отдавали себя на его милость. И когда император Алексей это увидел, он оставил Месинополь и бежал оттуда. И император Бодуэн ехал до тех пор, пока не приблизился к Месинополю. И жители города вышли ему навстречу и отдали город под его власть.

275

И император Бодуэн сказал тогда, что он побудет здесь, чтобы дождаться Бонифация, маркиза Монферратского{523}, который еще не прибыл в войско, ибо он не мог ехать так быстро, как император: ведь он вез с собой императрицу, свою супругу{524}. И Бонифаций ехал, пока не подъехал к Месинополю, к реке{525}; там он разбил лагерь, приказал раскинуть свои палатки и шатры; а на следующий день он отправился переговорить с императором Бодуэном и повидать его{526} и он попросил его сдержать свое обещание.

276

«Государь,— сказал он,— до меня дошли вести из Салоник, что жители той страны зовут меня и что они охотно заполучат меня своим сеньором. А я — ваш вассал по этой земле, и я держу ее от вас, и я хочу просить вас позволить мне отправиться туда{527}. И когда я овладею моей землей и моим городом, я доставлю вам ко встрече с вами провизию, и я явлюсь готовым исполнить вашу волю. Не разоряйте же мою землю; и, коли вам угодно, двинемся вместе на Иоанниса, короля Блакии и Бугрии, который вопреки праву владеет большей частью земли»{528}.

277

Я не ведаю, по чьему совету император ответил, что он все равно желает дойти до Салоник{529} и устроить все свои остальные дела в этой земле. «Государь,— сказал Бонифаций, маркиз Монферратский,— я прошу тебя не вступать в мою землю до того времени, пока я сумею завоевать ее без тебя; а ежели ты вступишь туда, то, сдается мне, ты сделаешь это не для моего блага; и знайте наверняка, что я не поеду с вами, но отдалюсь от вас». Император же Бодуэн ответил, что из-за этого он не оставит свое намерение во что бы то ни стало отправиться туда.

278

Увы! Какой дурной совет получили они, один и другой; и сколь великий грех совершили те, кто учинил эту распрю! Ведь коли бы Бог не проникся жалостью к ним, они утратили бы все, что завоевали, и поставили бы христианский мир на край гибели. Так, к несчастью, по дурному совету император Бодуэн Константинопольский и Бонифаций, маркиз Монферратский, разделились.

279

Император Бодуэн поскакал к Салоникам, как и затеял со всеми своими людьми и со всеми своими силами. А Бонифаций, маркиз Монферратский, повернул назад, и с ним была большая часть добрых ратников. С ним возвратились Жак д’Авень, Гийом де Шанлитт, Гюг де Колиньи{530}, граф Бертран де Шасснель ан Буш{531} и большая часть всех тех из Германской империи, которые держали сторону маркиза. Маркиз поскакал, таким образом, назад к крепости, которая называлась Димот{532}, весьма красивой, весьма укрепленной и весьма богатой. И крепость эта сдана была ему неким греком из города. А когда маркиз оказался в ней, то поставил там свою охрану. И тогда греки из-за императрицы{533} начали переходить на его сторону со всей земли окрест на расстоянии одного или двух дней пути и отдаваться под его власть.

280

Император же Бодуэн ехал все прямо к Салоникам и прибыл к крепости под названием Христополь{534}, одной из сильнейших на свете; и она была ему сдана, и жители города присягнули ему на верность. А потом он подступил к другой крепости, которую называли Ла Бланш{535} и которая была весьма сильной и весьма богатой; и она тоже была сдана ему, и жители принесли ему присягу верности. А оттуда он поскакал к Серрам, которые были сильным и богатым городом; и он отдался под его власть и на его волю, и жители принесли ему присягу верности. И отсюда он направился к Салоникам и расположился близ города, и пробыл там три дня{536}; и жители сдали ему город, который был одним из самых лучших и самых богатых в христианском мире того времени{537}, на условии, что он будет править ими сообразно правам и обычаям, по которым правили ими греческие императоры.

281

В то время как император Бодуэн продвигался к Салоникам и земля отдавалась на его милость и под его власть, маркиз Бонифаций Монферратский вместе со своими людьми и с большим числом греков, которые его поддерживали, прибыл к Андринополю и осадил его, и натянул вокруг свои шатры и палатки{538}. А в городе был Эсташ де Санбрюи с воинами, которых оставил тут император; и они взобрались на стены и приготовились защищаться{539}.

282

И тогда Эсташ де Санбрюи взял двух вестников и послал их, наказав мчаться днем и ночью, в Константинополь. И они пришли к дожу Венеции и к графу Луи, и к тем, которые были оставлены в городе императором Бодуэном. И они сказали, что Юсташ де Санбрюи передает им, что император и маркиз рассорились друг с другом, и что маркиз захватил Димот, который был одним из самых сильных и одним из самых богатых замков Романии, и что он осадил их самих в Андринополе. И когда они услышали это, то были этим крайне раздосадованы, потому что впрямь посчитали, что все их завоевания, которые они совершили, пойдут прахом.

283

И вот собрались во Влахернском дворце дож Венеции и граф Луи Блуаский и Шартрский, и другие бароны, которые находились в Константинополе. И они были крайне раздосадованы и встревожены, и во всем винили тех, которые учинили распрю между императором и маркизом. Но дож Венеции и граф Луи упросили Жоффруа де Виллардуэна, маршала Шампани, поехать к осажденному Андринополю и покончить с этой войной{540}, коли сумеет, ибо маркиз был расположен к нему, и они полагали, что он мог бы оказать на него наибольшее воздействие, чем кто-либо другой{541}. И он, уступая их настояниям и необходимости, сказал, что весьма охотно отправится; и он взял с собой Манассье де Лиля, который был одним из добрых рыцарей войска и одним из наиболее почитаемых.

284

Таким образом, уехали они из Константинополя и скакали от одного места к другому, и прибыли к Андринополю, где велась осада. И когда маркиз узнал об этом, он вышел из лагеря и отправился им навстречу. Вместе с ним пошли Жак д’Авень и Гийом де Шанлитт, и Гюг де Колиньи, и Отон де ла Рош — самые знатные люди из совета маркиза. И когда он увидел послов, то выказал им знаки почета и устроил им весьма добрую встречу.

285

Жоффруа де Виллардуэн, к которому он был очень расположен, живейшим образом упрекнул его за его поступок и за то, что он завладел землей императора и осадил его воинов в Андринополе, тогда как он должен был бы известить об этом тех, кто был в Константинополе, — ведь они наверняка удовлетворили бы его притязания, если бы император причинил ему какую-нибудь несправедливость. А маркиз ни в коей мере не признал свою вину и сказал, что он поступил так именно из-за несправедливости императора к нему.

286

Жоффруа, маршал Шампани, так потрудился с помощью Божьей и баронов из совета маркиза, которыми он был очень любим, что маркиз твердо пообещал ему отдать себя на суд дожа Венеции и графа Луи Блуаского и Шартрского, и Конона де Бетюн, и Жоффруа де Виллардуэна, маршала{542}, которые хорошо знали о соглашении между ними обоими{543}. Так заключено было перемирие между теми, кто был в лагере, и теми, кто в городе.

287

И знайте, что по отъезде весьма благосклонно взирали на Жоффруа, маршала, так же как и на Манассье де Лиля, и те, кто был в войске{544}, и те, кто был в городе{545}, обе стороны, которые хотели мира. И насколько радовались этому франки, настолько же были недовольны этим греки, ибо они лучше хотели войны и раздоров. Так была снята осада с Андринополя; и маркиз со своими людьми вернулся в Димот, где была его жена, императрица.

288

Послы возвратились в Константинополь и поведали о том, что они содеяли. Дож Венеции, и граф Луи, и все остальные весьма возрадовались тому, что маркиз передает себя на их суд для водворения мира. Тогда они назначили добрых послов, и написали письмо, и послали его императору Бодуэну; и они уведомили его, что маркиз отдался на их суд, и что он сделал это со всей твердостью, и что ему, императору, тоже лучше всего отдаться на их суд; и они просили его сделать это, ибо ни в коем случае не потерпели бы войны, и чтобы он обязался поступить сообразно тому, что они скажут, как это сделал маркиз.

289

Между тем пока это происходило, император Бодуэн сделал свое дело в Салониках; и он уехал оттуда и оставил там охрану из своих людей, и начальником оставил Ренье де Монса, который был весьма доблестным и отважным рыцарем. И дошли до императора вести, что маркиз взял Димот, и что он уже в городе, и что он отнял у него большую часть окрестных земель, и что он осадил его людей в Андринополе. Император Бодуэн был крайне разгневан, когда весть эта достигла его, и он решил, что тотчас поспешит выручить Андринополь и причинить маркизу все зло, какое только сможет{546}. Ах, Боже! Какая беда чуть не вышла из этого раздора! Ведь если бы Бог не подал доброго совета, христианство могло быть погублено.

290

Таким образом, ехав от места к месту, император Бодуэн вернулся. А у Салоник с ним приключилась великая беда, ибо многие из его людей, пораженные болезнью{547}, слегли, не в состоянии более следовать за ним. Довольно многие остались в замках, через которые проходил император; а многих, которые едва-едва передвигались, несли на носилках. В Серрах скончался тогда метр Жан Нуайонский, канцлер императора Бодуэна, весьма добрый клирик и весьма ученый, который словом Божьим, что он умел хорошо говорить, во многом поддерживал рать. И знайте, что праведные воины были крайне опечалены его кончиной.

291

Вскоре после этого с ними не замедлила приключиться великая беда, ибо умер Пьер Амьенский{548}, который был одним из самых могущественных и знатных людей и благочестивым, добрым рыцарем; и впал в великую скорбь граф Гюг де Сен-Поль, двоюродным братом которому он приходился, и смерть эта сильно опечалила всю рать. А потом умер Жирар де Маншикур, и это было большой печалью для всех воинов, потому что он был весьма чтимым рыцарем, и Жиль д’Онуа, и многие добрые воины. В этом пути скончались 40 рыцарей, чем воинство было весьма ослаблено.

292

Император Бодуэн скакал от одного места к другому, пока не встретил выехавших ему навстречу послов, которых отправили к нему те, кто был в Константинополе. Одним из послов был рыцарь из земли Луи Блуаского и его вассал и звался Бэгом де Франсюр, он был мудрым и красноречивым; и он очень живо выложил то, что его сеньор и другие бароны поручили ему, сказав:

293

«Сеньор, дож Венеции и граф Луи, мой сеньор, и другие бароны, которые пребывают в Константинополе, шлют вам привет как своему сеньору; и они сокрушаются перед Богом и перед вами о том, что те, которые внесли раздор между вами и маркизом Монферратским, чуть не погубили — немного недоставало — христианство и что вы, к великому несчастью, поверили им. Теперь они уведомляют вас, что маркиз передал на их суд несогласие, которое получилось между вами и им; и они просят вас как своего сеньора, чтобы вы тоже положились на них и чтобы вы поручились сдержать это обещание{549}. И они сообщают вам, знайте это, что не потерпят войны ни в коем случае».

294

Император Бодуэн пошел и собрал свой совет, и сказал, что даст им ответ. Много нашлось в этом совете императора таких, которые были не прочь раздувать распрю{550} и которые сочли великой дерзостью поручение, переданное от тех, кто был в Константинополе, и они ему сказали: «Сеньор, вы только послушайте, что они вам передают: что они не потерпят, чтобы вы отомстили своему врагу. Сдается, что, коли вы не сделаете того, что они требуют от вас, они встанут против вас».

295

Много было сказано резких слов. Но конец совета был таков, что император не захотел терять ни дожа Венеции, ни графа Луи, ни других, которые были в Константинополе, и он ответил послу: «Я не поручусь, что отдамся на их суд; но я отправлюсь в Константинополь, не причинив никакого вреда маркизу»{551}. Так император Бодуэн отправился в Константинополь; а бароны и другие люди вышли ему навстречу и приняли его с великим почетом как своего сеньора.

296

На четвертый день император ясно понял, что он внял дурному совету, рассорившись с маркизом. И тогда дож Венеции и граф Луи поговорили с ним и сказали ему: «Государь, мы хотим просить вас положиться на нас, как это сделал маркиз». И император сказал, что весьма охотно сделает это. И тогда были избраны послы, чтобы отправиться за маркизом и доставить его{552}. Одним из этих послов был Жервэ дю Шатель, другим Ренье де Трит{553}, а Жоффруа, маршал Шампанский, третьим; и дож Венеции послал двух своих людей.

297

Послы ехали от одного места к другому, пока не прибыли в Димот; и они нашли маркиза и его супругу, императрицу, со множеством добрых ратников; и сказали ему, зачем пришли. Тогда Жоффруа, маршал, просил его поехать в Константинополь, поелику тот обещал ему{554}, чтобы установить мир и согласие тому, что постановят те, на чей суд он отдастся; и сказал, что они доставят его, ручаясь за его безопасность, его и всех, кто отправится вместе с ним.

298

Маркиз держал совет со своими людьми. И там были такие, которые советовали ему отправиться туда, и другие, которые советовали ему не отправляться туда. Но конец совета был таков, что он поехал вместе с послами в Константинополь и повел с собою около сотни рыцарей. И они ехали верхами от одного места к другому, пока не прибыли в Константинополь. Они были весьма хорошо приняты в городе; и навстречу ему выехали граф Луи Блуаский и Шартрский и дож Венеции, так же как и много других добрых людей, которыми он в войске был очень любим.

299

И тогда собрались они на совет; и здесь припомнили соглашение императора Бодуэна и маркиза Монферратского: и ему отдали Салоники и их земли с тем, что он передает Димот, который захватил, в руки Жоффруа де Виллардуэна, маршала Шампанского{555}. А тот поручился ему, что будет держать Димот в своих руках до того времени, пока не прибудет от него посол, облеченный доверием, или висячая грамота, уведомляющая его, что маркиз овладел Салониками: и тогда он передаст Димот императору по его распоряжению. Таким вот образом, как вы слышали, был заключен мир между императором и маркизом, и великая радость была от этого в войске, потому что то было дело, из-за которого могли бы произойти великие несчастья.

300

Потом маркиз отбыл и направился оттуда к Салоникам со всеми своими людьми и со своей женой; и с ним поехали послы императора; и пока он переезжал из одной крепости в другую, они сдавались ему от лица императора со всеми владениями. И он прибыл в Салоники; и те, кто охранял город, сдали его от лица императора. А командир по имени Ренье де Монс умер, и он был весьма доблестным человеком, и смерть его была великой утратой.

[РАЗДЕЛ И ОККУПАЦИЯ ЗЕМЕЛЬ (октябрь 1204 — февраль 1205 г.)]

301

Тогда земля и страна стали отдаваться маркизу, и большая часть людей стала вступать под его власть, кроме одного грека, знатного человека, которого звали Асгур{556}. Он не хотел отдаваться под его власть, поскольку захватил Коринф и Напль, два города, расположенные на море, самые могущественные в поднебесном мире. И он не захотел подчиниться маркизу, а начал воевать против него, и множество людей взяли его сторону. И еще один грек по имени Михалис{557}, который прибыл с маркизом из Константинополя и кого тот считал очень привязанным к себе, отделился от него, однако так, что тот ничего об этом не знал; и он уехал в город, который назывался Артой{558}, и взял в жены дочь некоего могущественного грека, который держал землю от императора{559}, и овладел землей, и начал воевать против маркиза.

302

А земля от Константинополя до Салоник была в столь добром мире, что дорога была вполне безопасной для всякого, так что любой, кто хотел бы отправиться по ней, мог бы проехать{560}; а между тем от одного города до другого было двенадцать дней больших переходов{561}. И тогда уже прошло столько времени, что сентябрь был на исходе{562}. И император Бодуэн пребывал в Константинополе, и земля была в мире и в его власти. Тогда скончались в Константинополе два добрых рыцаря: Эсташ де Кантелэ и Эмери де Вильруа, и это было большой потерей для их друзей.

303

Тогда приступили к разделу земель. Венецианцы получили свою долю, а воинство пилигримов — остальную{563}. И когда каждый узнавал, какая земля ему назначена, то жадность, царящая в мире, которая причиняла столько зла, не давала им покоя; и каждый принялся творить зло в своей земле, один — больше, другой — меньше, и греки начали ненавидеть их и вынашивать злобные чувства к ним.

304

Тогда император Бодуэн дал графу Луи герцогство Никею{564}, которое было одним из наиболее знатных фьефов в земле Романии и находилось по другую сторону Рукава, в направлении к Тюркии; а вся земля по другую сторону Рукава нисколько не подчинилась императору, но была против него. Потом он дал герцогство Финепополь{565} Ренье Тритскому.

305

И тогда{566} послал граф Луи около 120 рыцарей из своих людей, чтобы завоевать свою землю. Их командирами были Пьер де Брашэ и Пэйан Орлеанский; и они выехали из Константинополя в праздник Всех Святых{567}, и пересекли Рукав св. Георгия у Ави{568}, и прибыли в Эспигаль{569}, город, расположенный на море и населенный латинянами; и тогда они начали войну против греков.

306

В это самое время случилось так, что император Морчуфль, у которого были выколоты глаза, тот Морчуфль, кто убил своего сеньора, императора Алексея (сына императора Сюрсака, которого паломники возвратили в его страну), тайно бежал через Рукав и притом с малым числом людей. И Тьерри Лоосский, которому донесли, узнал об этом; и он схватил его и привез его к императору Бодуэну в Константинополь{570}. И император Бодуэн весьма тому обрадовался, и держал совет со своими людьми насчет того, как поступить с человеком, который совершил такое убийство своего сеньора{571}.

307

Совет согласился вот с чем: была в Константинополе колонна{572}, почти посреди города, одна из самых высоких и украшенных, выложенных по мрамору лепными изображениями столь хорошо, что такого никогда не видывал глаз человека; и решили возвести его туда и заставить спрыгнуть вниз на виду у всего народа, ибо весь свет должен видеть столь знатный суд{573}. Таким образом, император Морчуфль был подведен к колонне; и был возведен наверх, и весь город сбежался поглядеть на чудо. Тогда его столкнули вниз, и он упал с такой высоты, что когда коснулся земли, то весь разбился вдребезги.

308

А теперь послушайте о великом чуде: на этой колонне, откуда он упал вниз, были изображения всякого рода, выложенные на мраморе; и среди этих изображений было одно, выложенное в виде фигуры императора, который как будто падал вниз{574}. Ибо давно было предвещено, что в Константинополе будет император, который должен быть сброшен на землю с этой колонны; и вот так исполнилось это совпадение и это пророчество{575}.

309

В это же время равным образом случилось{576}, с другой стороны, что маркиз Бонифаций Монферратский, который был на пути к Салоникам, захватил императора Алексея{577}, того, который выколол глаза императору Сюрсаку, и с ним императрицу, его жену; и он отослал алые сапожки и императорские одежды в Константинополь императору Бодуэну, своему сеньору, который выказал ему за это весьма большое благоволение. И потом он отослал императора Алексея в заточение в Монферрат.

310

В ближайший праздник св. Мартина Анри{578}, брат императора Бодуэна, выехал из Константинополя и, спустившись по Рукаву, отправился к Горловине Ави{579}, и он повел с собой около 120 рыцарей, весьма добрых ратников. И он пересек Рукав близ города, называемого Ави, и нашел его хорошо обеспеченным всяким добром, зерном и съестными припасами, и всем, что обычно полезно человеку. И он захватил город и расположился в нем. И тогда он начал войну против греков за свою долю земель. И эрмены страны, которых там было много{580}, начали переходить к нему, ибо сильно ненавидели греков.

311

В это же время выехал из Константинополя Ренье Тритский{581} и отправился к Финепополю{582}, который ему пожаловал император Бодуэн; и он повез с собой около 120 рыцарей, весьма добрых молодцов. И он скакал от одного места к другому до тех пор, пока не проехал Андринополь и не прибыл к Финепополю. И жители страны приняли его, и подчинились ему как сеньору, и были к нему весьма благосклонны; ведь они испытывали сильную надобность в подмоге, потому что Иоаннис, король Блакии, сильно теснил их войною{583}. И он крепко помог им и стал держать большую часть земли, а большая часть тех, которые держали сторону Иоанниса, перешли на его сторону. В этой местности тоже завязалась великая война между ними.

312

Император, с другой стороны, послал около сотни рыцарей пересечь Рукав св. Георгия напротив Константинополя. Их командиром был Макэр де Сент-Менеу{584}. С ним находились Матье де Валинкур{585} и Робер де Ронсуа{586}. И они скакали к городу, который назывался Нихомией{587} и который лежал у залива моря и находился примерно в двух днях пути от Константинополя. И когда греки услышали, что они подходят, они оставили город и ушли из него. А рыцари расположились в нем и поставили там рать и укрепили город. И начали они воевать из этой местности, эти тоже — за свою долю.

313

Земля по другую сторону Рукава имела сеньором некоего грека по имени Тольдо л’Аскр{588}; его женой была дочь императора, для которой он требовал землю: это была дочь того самого императора, которого франки изгнали из Константинополя и который вырвал глаза у своего брата. Он вел войну против франков по ту сторону Рукава, везде, где бы они ни были.

314

А император Бодуэн остался в Константинополе так же, как граф Луи, с немногими людьми, и граф Гюг де Сен-Поль, который был болен тяжкой болезнью, мучившей его приступами капля за каплей и схватывавшей его в коленях и в стопах.

315

Вскорости в это самое время прибыло морем множество людей из земли Сирии и из тех, кто оставил войско и отправился через другие гавани{589}. Таким путем проехали морем Этьен Першский и Рено де Монмирай{590}, которые приходились двоюродными братьями графу Луи, встретившему их с великим почетом,— он был весьма рад их приезду. И император Бодуэн и другие люди встретили их очень благожелательно, ибо это были весьма знатные и весьма могущественные люди; и они привезли с собой великое множество добрых воинов.

316

Из земли Сирии прибыли Гюг де Табари{591} и Рауль{592}, его брат, и Тьерри де Тандремонд{593}, и множество местных уроженцев, рыцарей, тюркоплей{594} и оруженосцев. А потом император Бодуэн пожаловал Этьену Першскому герцогство Филадельфия{595}.

317

Среди прочих вестей дошла до императора Бодуэна одна, которой он был очень опечален: о том, что графиня Мария, его жена, которую он оставил во Фландрии{596}, потому что, будучи тяжела, она не могла уехать вместе с ним (он был тогда графом), родила дочь{597}; а потом, когда она оправилась от родов, то пустилась в путь и поехала за море, чтобы присоединиться к своему сеньору; и она погрузилась на корабль в порту Марсель, и только когда прибыла в Акру, то здесь до нее дошла весть из Константинополя — ей сообщили об этом послы ее сеньора,— что Константинополь завоеван и что ее сеньор стал императором; и для христиан это было большой радостью.

318

Получив эту весть, дама задумала поехать к нему, но ее схватила болезнь, и она скончалась{598}; и это было великой печалью для всех христиан, ибо она была прекрасной дамой и весьма почитаемой. А принесли эту весть те, кто переплыл море{599}; и это была великая печаль для императора Бодуэна и для всех баронов земли, ибо они очень желали иметь ее своей сеньорой.

319

В это самое время те, кто прибыл к городу Эспигаль{600}, чьими командирами были Пьер де Брашэ и Пэйан Орлеанский, укрепили замок, который называют Палорм{601}, и поставили там стражу из своих людей. А потом они помчались за его пределы, чтобы завоевать страну. Тольдр д’Аскр собрал всех людей, каких только сумел. В день праздника св. Николая, что перед Рождеством{602}, они встретились на некоей равнине, вблизи крепости, которую называют Пюменьенор{603}, и там произошло сражение, которое уже клонилось было к весьма крупному поражению для наших людей, потому что другая сторона имела столько воинов, что это было просто чудом, а у наших было всего не более 140 рыцарей, не считая конных оруженосцев.

320

Но наш Господь дает событиям такой ход, как ему угодно: его милостью и его волей франки победили греков и разбили их, а те понесли большие потери. В течение недели им сдали большую часть земли: им сдали Пюменьенор, который был весьма мощной крепостью, и Люпэр{604}, который был одним из лучших городов той земли, и Пюлинак{605}, который находился на спокойном озере{606}, являясь одним из самых мощных и лучших замков, которые только можно было найти{607}. И знайте, что дела обернулись весьма хорошо для этих людей и они с помощью Божьей успешно установили свою власть в этой земле.

321

В последующее время Анри, брат императора Бодуэна Константинопольского{608}, по совету эрменов{609} выехал из города Ави, и оставил там стражу из своих людей, и поскакал к городу, который называют Андремитом{610}, что находится у моря, в двух днях пути от Ави. И город сдался ему, и он там расположился; и тогда ему сдалась большая часть земель; город же был очень хорошо обеспечен хлебом, и провизией, и другим добром. И тогда начал он в этой местности войну против греков.

322

Тольдр л’Аскр, который был разбит близ Пюменьенора, постарался заполучить столько ратников, сколько мог; и он собрал большое войско и доверил его Константину, своему брату{611}, который был одним из лучших греков Романии; и он устремился прямо к Андремиту. Анри же, брат императора Бодуэна, узнал через эрменов, что против него движется очень большое войско; он подготовился и выстроил свои боевые отряды; и у него было немало добрых ратников: с ним были Бодуэн де Бовуар, Николя де Майи, Ансо де Кайо, и Тьерри Лоосский, и Тьерри де Тандремонд{612}.

323

И случилось так, что в субботу, накануне середины Великого поста{613}, к Андремиту прибыл Константин л’Аскр со своим большим войском. И когда Анри узнал о его прибытии, он держал совет и сказал, что никогда не позволит, чтобы его заперли в городе, но что он выйдет оттуда. А тот подошел со всем своим войском и со многими боевыми отрядами, пешими и конными; и франки вышли из города и начали сражение{614}. И здесь была великая битва и великая сеча; но с помощью Божьей франки победили и разбили их, и там было много убитых и раненых, и добыча была очень велика. И тогда они весьма разжились и очень хорошо себя обеспечили, ибо жители страны перешли на их сторону и начали выплачивать свои ренты.

324

Ну, а теперь мы оставим тех, кто был в константинопольских краях, и вернемся к маркизу Бонифацию Монферратскому{615}, который был у Салоник и отправился оттуда против л’Аргура{616}, что держал Напль и Коринф, два самых могущественных, города на свете{617}. И он осадил их оба сразу. Жак д’Авень{618} остался перед Коринфом со множеством других добрых воинов; а прочие двинулись к Наплю и осадили его{619}.

325

Тогда приключилась в этой земле такая история: Жоффруа де Виллардуэн{620}, который приходился племянником Жоффруа, маршалу Романии и Шампани{621}, будучи сыном его брата, выехал из страны Сирии с теми, кто прибыл морем в Константинополь{622}; а ветер и случай привели его в порт Мутон. И там его корабль был поврежден, и потому ему пришлось провести зиму в этой стране. И некий грек, знатный сеньор той земли, узнал об этом; и он явился к нему, и оказал ему всяческие великие почести, и сказал ему: «Славный сеньор, франки завоевали Константинополь и поставили там императора: если бы ты захотел присоединиться ко мне, я бы обязался тебе по чести полной верностью и мы завоевали бы немало в этой земле». Так они скрепили клятвой своей союз и сообща завоевали большую часть этой земли. И Жоффруа де Виллардуэн удостоверился в замечательной верности этого грека.

326

Поелику события приключаются так, как хочет Бог, напала на грека болезнь, и он скончался и умер. И сын грека восстал против Жоффруа де Виллардуэна и изменил ему; и крепости, которые они заняли, поднялись против него. И дошла до него молва, что маркиз осаждает Напль; взяв с собой столько людей, сколько мог, он отправился к нему и пересек страну с превеликими опасностями за добрых шесть дней; и он прибыл в войско, где его очень охотно приняли и где маркиз и другие, кто там был, выказали ему всяческие почести. И это было по справедливости, ибо он был весьма доблестным, и весьма отважным, и добрым рыцарем.

327

Маркиз хотел дать ему достаточно земель и денег, чтобы он остался с ним. Он не захотел ничего брать из этого, но обратился к Гийому де Шанлитту{623}, который был его весьма добрым другом, и сказал ему: «Сеньор, я приехал из страны, которая очень богата и которая называется Мореей. Возьмите, сколько сумеете, ратников, покиньте это войско, и двинемся с помощью Божьей, и завоюем эту землю: и то, что вы пожелаете отдать мне из завоеванного, я буду держать от вас, и буду вашим вассалом». И тот, который целиком доверял ему и любил его, пошел к маркизу; он поведал ему дело, и маркиз согласился, чтобы тот отправился туда{624}.

328

Так уехали из войска Гийом де Шанлитт и Жоффруа де Виллардуэн; и повели с собой около сотни рыцарей и немалую часть конных оруженосцев. И они вступили в Морейскую землю и скакали верхами до самого города Мутон{625}. А Михалис{626} проведал, что у них было очень мало людей в этой стране; он собрал множество ратников, и это было дивом столько ратников; и он поскакал вслед за ними, словно считая, будто он всех их уже захватил и что все они в его руках.

329

И когда те услышали молву, что он вот-вот явится, они укрепили Мутон каменными стенами, которые долгое время были разрушены{627}, и они оставили там свою поклажу и свой меньшой люд. И они скакали целый день и составили свои боевые отряды из всех тех ратников, которые у них имелись; и это было весьма большое несоответствие, потому что у них имелось не более 500 всадников, а у того было свыше 5 тыс. Однако поелику ратные дела творятся сообразно тому, как угодно Богу, то они сразились с греками и разбили их, и одержали победу над ними; греки же потеряли там множество своих людей. А франки захватили силой коней и оружие, и громадное количество прочей добычи. И тогда, ликующие и весьма радостные, они вернулись оттуда к Мутону.

330

Потом они двинулись к некоему городу под названием Корон{628}, находившемуся на море, и осадили его. И они вели осаду совсем недолго, когда город им сдался. И Гийом{629} пожаловал его Жоффруа де Виллардуэну, и тот сделался его вассалом и поставил там стражу из своих людей. Потом они отправились к замку под названием Шалемат{630}, который был весьма могучим и очень красивым, и осадили его. Осада этого замка их изрядно изнуряла и притом весьма долго; и они осаждали его, пока он им не сдался; и тогда греков этой страны им сдалось больше, чем сдавалось когда-либо ранее{631}.

331

Маркиз Бонифаций осаждал Напль, где он ничего не мог сделать, поскольку город был слишком силен; и он изрядно поизнурил там своих людей. А Жак д’Авень вел осаду Коринфа, так как маркиз препоручил ему заботу о нем. Аргур, который находился в Коринфе и был весьма мудр и изворотлив, увидел, что у Жака немного людей и что он не выставляет караулов. Однажды утром на рассвете он совершил против осаждавших мощную вылазку и добрался прямо до их палаток: прежде чем наши сумели схватиться за оружие, многих из них поубивали.

332

Там был убит Дрэ д’Этрюан{632}, весьма доблестный и храбрый рыцарь, и это было великим горем. А Жак д’Авень, что был командиром, был тяжко ранен в ногу; и те, кто был при этом и был спасен благодаря его доблести, засвидетельствовали ему глубокую признательность. И знайте, что все они были на краю гибели; и с помощью Божьей они силою отбросили осаждавших в замок{633}.

[ВОССТАНИЕ ГРЕКОВ И ПЕРВЫЕ АТАКИ БОЛГАР КАЛОЯНА (март 1205 — начало зимы 1206 г.)]

333

Но греки, которым весьма свойственна была неверность, не исторгли притворства из своих сердец. В это самое время они увидели, что франки крайне разбросаны по разным землям и что каждый действует ради своих собственных интересов: тут-то они и по думали, что сейчас самое время, когда могут их предать{634}. И они назначили тайно вестников из всех городов страны и послали их к Иоанну{635}, королю Блакии и Бугрии, который воевал с ними и постоянно вел против них войну; и они передали ему, что поставят его императором, и что они все перейдут на его сторону, и что они перебьют всех французов; и они поклялись ему, что будут повиноваться ему как своему сеньору с тем, чтобы он поклялся им, что будет поддерживать их как своих собственных подданных. Так была принесена клятва.

334

Как раз в это время приключилась великая беда в Константинополе: кончил житие и умер граф Гюг де Сен-Поль, который долго страдал лихоманкой{636}, и это было великой печалью и большим горем; и он сильно оплакан своими людьми и своими друзьями; и он был похоронен с великими почестями в церкви монсеньора св. Георгия в Манганах{637}.

335{638}

А граф Гюг при жизни держал некую крепость под названием Димос{639}, весьма мощную и богатую; и в ней находились его рыцари и его оруженосцы. Греки, которые принесли клятву королю Блакии убить и предать французов, предали их как раз в этой крепости; очень многих из них убили и полонили, мало кто и спасся; те же, кто спасся, бежали в город по имени Андринополь{640}, который в то время держали венецианцы.

336

После того прошло совсем немного времени, как взбунтовались жители Андринополя; а те, кто был в городе и охранял его, с большой опасностью для жизни выбрались оттуда и покинули город. И вести об этом дошли до императора Бодуэна Константинопольского, который располагал очень малым числом людей{641}, он и граф Луи Блуаский{642}. Получив эти вести, они были сильно ошеломлены и взволнованы. И вот так изо дня в день стали приходить к ним дурные вести, ибо греки повсюду восставали и там, где обнаруживали франков, которые были бальи тех земель, они их убивали.

337

А те, кто оставил Андринополь, венецианцы и другие, кто был с ними, подались в город, называвшийся Кюрло, который принадлежал императору Бодуэну{643}. Там они нашли Гилельма де Бланвеля, который охранял его по поручению императора. Благодаря подмоге, которую он им дал, и еще потому, что он сопровождал их со столькими людьми, со сколькими мог, они повернули назад к находившемуся неподалеку, примерно в 12 лье, городу под названием Аркадиополь{644}, который принадлежал венецианцам; и они нашли его пустым; они вступили туда и заняли его.

338

В течение трех дней греки той земли собрались вместе и примерно через день подступили к Аркадиополю и начали приступ, великий и удивительный, со всех сторон. А наши доблестно оборонялись, они открыли свои ворота и произвели сильную вылазку. И вот, как хотел Бог, наши разбили греков, и начали их разить и убивать. Так гнали они их целое лье, и многих из них убили, и захватили довольно коней и изрядно иной добычи.

339

Итак, с большой радостью они возвратились в город Аркадиополь. И об этой победе они известили императора Бодуэна в Константинополе, который был ею весьма обрадован. Тем не менее они не решались удерживать город Аркадиополь, а на следующий день выехали оттуда, и покинули город, и возвратились в город Кюрло. Там пребывали они в большом страхе, ибо столь же опасались жителей города, сколь и тех, кто был вне города, зная, что они сообщники, принесшие клятву королю Блакии, в силу которой должны были предавать франков. И было среди них много таких, кто не отваживался там остаться, а отправился к Константинополь.

[КОНТРАТАКА КРЕСТОНОСЦЕВ В АДРИАНОПОЛЬСКОМ НАПРАВЛЕНИИ]

340

Тогда император Бодуэн, и дож Венеции, и граф Луи держали совет, и они видели, что теряют всю землю; и совет их принял такое решение, что император повелел своему брату Анри, который был в Андремите, оставить все, что он завоевал, и поспешить ему на подмогу.

341

Со своей стороны граф Луи послал к Пэйану Орлеанскому и к Пьеру де Брашэ, которые были в Люпэре, и ко всем людям, которые у них имелись, и приказал им бросить все завоеванное за исключением Эспигаля, что расположен был на море, оставив тем самую малость ратников, какую только могут, а остальные пусть поспешат к нему на подмогу.

342

Император повелел Макэру де Сент-Менеу, и Матье де Валинкуру, и Роберу де Ронсуа, у которых имелось около сотни рыцарей и которые находились в Никомии, оставить ее и двинуться к нему на подмогу{645}.

343

По приказу императора Бодуэна выехали из Константинополя Жоффруа де Виллардуэн, маршал Романии и Шампани, и Манассье де Лиль, взяв с собой столько людей, сколько могли, их было очень мало, а ведь гибла вся земля. И они скакали верхами до города Кюрло, что был в трех днях пути от Константинополя. Там застали они Гилельма де Бланвеля и тех, кто был вместе с ним и пребывал в великом страхе; теперь же они несколько воспряли. Таким образом оставались они там четыре дня. Император Бодуэн послал еще, сколько мог, людей Жоффруа, маршалу; и когда настал четвертый день, у них в Кюрло было 80 рыцарей.

344

И тогда Жоффруа, маршал, и Манассье де Лиль пустились в дорогу, и их люди тоже; и они все скакали вперед и достигли города Аркадиополя, и расположились в нем. Они пребывали там один день; и они выехали оттуда и двинулись к другому городу под названием Бургарофль{646}; и греки очистили его, а рыцари в нем разместились. На следующий день они поскакали к городу, который называют Некиза{647}, он был очень красив, и превосходно укреплен, и обилен всяческим добром; и они увидели, что греки покинули его и все уехали оттуда в Андринополь. А этот город находился в 9 французских лье от Андринополя; и все великое множество греков было в Андринополе. И совет принял такое решение, что они обождут здесь императора Бодуэна{648}.

[РЕНЬЕ ТРИТСКИЙ В СТАНЕМАКЕ]

345

Тут книга расскажет о великом чуде: о том, как оставили Ренье Тритского, который был в Финепополе{649}, примерно в 9 днях пути от Константинополя, и имел у себя около 120 рыцарей{650}, его сын Ренье вместе с его братом Жилем и Жаком де Бондином, его племянником, и Ашаром де Веркли, замужем за которым была его дочь{651}. И они увели у него около 30 из его рыцарей, и они собирались двинуться в Константинополь, и покинули его в такой большой опасности, как вы слышали. И они увидели, что страна взбунтовалась против них, и они были разбиты, и греки схватили их, а потом выдали королю Блакии, который приказал затем отрубить им головы. И знайте, что в войске их весьма мало оплакивали, потому что они столь худо обошлись с тем, с кем не должны были так поступать.

346

И когда другие рыцари Ренье Тритского увидели это, те, кто не был так близок к нему, они покинули его, будучи людьми, которые вовсе не испытывали стыда, а их было около 80, и двинулись другой дорогой. И Ренье Тритский остался в самой гуще греков с малым числом людей, ведь у него не было и 15 рыцарей{652} в Финепополе и в Станемаке{653} — это был очень мощный замок, который он держал, где он затем длительное время подвергался осаде{654}.

347

А теперь мы оставим Ренье Тритского и вернемся к императору Бодуэну, который пребывал в Константинополе с весьма малым числом людей{655}, очень встревоженный и обеспокоенный. И он ожидал Анри, своего брата, и всех других людей, которые были по ту сторону Рукава. И первыми, кто явился к нему из земель с той стороны Рукава, это были те, кто пребывал в Никомии, Макэр де Сент-Менеу, и Матье де Валинкур, и Робер де Ронсуа: в этом отряде было около сотни рыцарей.

348

И когда император увидел их, он очень обрадовался; и он обратился к графу Луи, который был графом Блуаским и Шартрским; и совет их был таков, что они решили выступить со столькими людьми, сколько у них имеется, и идти к Жоффруа, маршалу Шампани, который продвинулся оттуда довольно далеко вперед. Увы! Какая беда случилась из-за того, что они не дождались, пока прибудут другие с той стороны Рукава! Ведь у них-то было мало людей [для сраженья] в тех опасных местах, куда они направлялись.

349

Так вышли они из Константинополя{656} примерно со 140 рыцарями; и они скакали верхами изо дня в день до тех пор, пока не приехали в замок Некизу, где расположился Жоффруа, маршал. Ночью они держали общий совет; итог их совета был тот, что утром они двинутся к Андринополю и осадят его; и они составили свои боевые отряды и весьма хорошо распределили по ним столько людей, сколько у них имелось.

350

И когда наступило утро, то на рассвете они поскакали верхами, как было постановлено; и они прибыли к Андринополю и увидели, что он очень сильно укреплен; и они узрели знамена Иоанниса, короля Блакии и Бугрии, на стенах и на башнях{657}; а город был весьма силен, и весьма богат, и полон множества людей. Они осадили его ничтожным числом людей, встав перед двумя воротами. И было это во вторник Верной недели{658}. Так стояли они перед городом три дня в великой озабоченности с малым числом людей.

351

Тогда приехал Энрико Дандоло{659}, который был дожем Венеции; а это был старый человек, и он ни капельки не видел. И он привел с собой таких людей, какие у него имелись{660}, примерно столько же, сколько привели с собой император Бодуэн и граф Луи; и он расположил их перед одними из ворот. На другой день прибыл еще отряд конных оруженосцев; но надо было бы, чтобы они стоили более того, чем стоили на самом деле. И у них имелось мало съестного, потому что купцы не могли следовать за ними; а они не могли добывать провизию, ибо в стране было столько греков, что они никуда не могли поехать.

352

Иоаннис, король Блакии, шел на помощь тем, кто был в Андринополе, с огромным войском; он привел с собой блаков, и бугров, и чуть ли не сорок тысяч куменов{661}, которые были нехристями. Из-за нехватки съестного граф Луи Блуаский и Шартрский отправился в Вербное воскресенье{662} раздобыть провизии. С ним двинулись Этьен Першский, брат графа Першского, и Рено де Монмирай, брат графа Эрве Неверского, и Жерве дю Шатель, и более половины всего войска.

353

И отправились они к замку, именуемому Пэтас{663}, и обнаружили, что он прочно укреплен греками, и они осадили его весьма сильно и твердо, но они не смогли чего-либо добиться здесь и отошли назад, не захватив никакой добычи. Так пребывали они на протяжении недели обоих праздников Пасхи{664}, и приказали соорудить из брусьев осадные приспособления разного рода, и подослали умеющих делать подкоп, которые у них имелись, чтобы те произвели под землей подкоп под стены{665}. Так провели они под Андринополем Пасху{666}, с малым числом людей и с малыми припасами.

[НАПАДЕНИЕ БОЛГАР. РАЗГРОМ ПРИ АДРИАНОПОЛЕ 14 апреля 1205 г.]

354

Тогда пришла весть, что Иоаннис, король Блакии, выступил против них, чтобы помочь городу; они со своей стороны приняли меры, и было решено, что Жоффруа, маршал, и Манассье де Лиль будут оборонять лагерь, а император Бодуэн и все другие выступят из него, коли Иоаннис завяжет сражение.

355

Так пребывали они до среды пасхальных праздников. И Иоаннис находился теперь столь близко, что расположился всего в пяти лье от них. И он выслал своих коменов к их лагерю; и в лагере поднялся тревожный крик, и они выехали из него в беспорядке. И они преследовали коменов доброе лье, совсем потеряв рассудок{667}. А когда они захотели вернуться назад, комены, начали безостановочно пускать в них стрелы и ранили многих из их коней.

356

Итак, они вернулись оттуда в лагерь, и баронов позвали в расположение императора Бодуэна; и они держали совет и сказали, что впали в великое безумие, пустившись преследовать таких воинов, которые были столь легко вооружены. Итог совета был таков, что если Иоаннис снова подойдет к ним, то они выйдут и встанут строем перед своим лагерем, и будут ожидать его там, и не тронутся оттуда; и они приказали кликнуть клич по всему лагерю, чтобы никто не вздумал выказывать храбрость в нарушение этого приказа, сколь бы ни были велики крики или шум, которые он услышал бы. И было решено, что Жоффруа, маршал, и Манассье де Лиль будут охранять лагерь со стороны города.

357

Так провели они эту ночь пасхальных праздников до утра четверга{668}. И они выслушали обедню и съели свой завтрак. А комены{669} прискакали к самым их палаткам и подняли крик, и они схватились за оружие, и все их боевые отряды вышли строем из лагеря в том порядке, как это было решено ранее.

358

Граф Луи вышел первым со своим боевым отрядом; и он начал преследовать коменов; и он послал к императору Бодуэну, чтобы тот последовал за ним. Увы! Как худо соблюдали они то, что было решено накануне вечером: ведь они преследовали таким образом коменов почти два лье, и они настигли их; и они их гнали какое-то время перед собой; а комены в свой черед кинулись на них и начали улюлюкать и стрелять.

359

А у наших были, помимо боевых отрядов из рыцарей, другие, состоявшие из воинов, которые не слишком хорошо знали ратное дело; и они начали испытывать страх и дрогнули. И граф Луи, который ввязался в бой первым, был очень тяжело ранен в двух местах; и комены и блаки начали их теснить, и граф упал с коня, и один из его рыцарей, по имени Жан Фриэзский, спешился и подсадил его на своего коня. Было немало таких из людей графа Луи, которые говорили ему: «Сеньор, уезжайте: ведь вы очень тяжело ранены в два места», а он сказал: «Нашему Господу богу не будет угодно, чтобы меня когда-нибудь упрекнули в том, что я бежал с поля боя и оставил императора».

360

Император, у которого хватало дел вокруг, созвал своих людей и сказал им, что он никогда не убежит и чтобы они не покидали его; и те, которые были при этом, свидетельствуют, что никогда еще ни один рыцарь не защищался лучше него. Долго продолжалась эта битва. Были там такие, кто доблестно сражался, а были такие, кто бежал с поля боя. Наконец — ведь Бог допускает неудачи — наши были разбиты. Там, на поле битвы остались император Бодуэн{670}, который ни за что не хотел бежать, и граф Луи: император Бодуэн был взят живым, а граф Луи был убит.

361

Там погибли епископ Пьер Вифлеемский и Этьен дю Перш, брат графа Жоффруа, и Рено де Монмирай, брат графа Неверского, и Матьё де Валинкур, и Робер де Ронсуа, Жан Фрииэзский, Готье де Нюлли, Ферри д’Иерр, Жан, его брат, Эсташ де Эмон, Жан, его брат, Бодуэн де Невилль{671}, и многие другие, о которых книга здесь не говорит. А другие, которые сумели спастись, бежав, вернулись в лагерь.

[ОТСТУПЛЕНИЕ К РОДОСТО (15—16 апреля 1205 г.)]

362

И когда увидел это Жоффруа, маршал Шампани, который стоял перед одними из городских ворот{672}, он вышел как только мог рано со всеми своими людьми, что у него имелись. И он велел послать к Манассье де Лилю, который стоял на страже у других ворот, чтобы тот сколь можно быстрее следовал за ним. И он поскакал быстрым аллюром со всем своим отрядом наперерез беглецам. И все беглецы собрались к нему; и Манассье де Лиль, который прибыл как только мог рано со своими людьми, присоединился к нему. И тогда у них образовался весьма крупный отряд; и всех тех, кто прибывал после этого разгрома и кого они могли удержать, они брали в свои боевые отряды.

363

И беспорядочное это бегство было остановлено между девятью часами и вечерней. Многие были до того напуганы, что бежали мимо них{673} прямо к палаткам и жилищам. Так закончилось это бегство, как вы слышали. И комены остановились, и блаки, и греки, которые их преследовали; и они обрушились на этот боевой отряд своими луками и стрелами; а те, кто находился в боевом отряде, стояли неподвижно прямо против них. Так они оставались до наступления ночи; и комены и блаки начали отходить.

364

Тогда Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани и Романии, послал гонца в лагерь к дожу Венеции, который был старым человеком и не видел ни капли, но был весьма мудр и доблестен, и полон сил; и он попросил дожа явиться к нему, в расположение его боевого отряда, туда, где он находился, на равнину. И дож так и поступил. И когда маршал увидел его, он подозвал его на отдельный совет совсем одного и сказал ему: «Сеньор, вы видите беду, которая приключилась с нами: мы потеряли императора Бодуэна и графа Луи и большую часть наших людей, притом из лучших. Давайте-ка теперь подумаем, как спасти остальных, ведь если Бог не сжалится над нами, мы погибли».

365

Конец их совета был таков, что дож вернется в лагерь и ободрит людей; и он распорядится, чтобы каждый вооружился своим оружием и держался бы в своем жилище и в своей палатке, не трогаясь с места; а Жоффруа, маршал, останется со своим боевым отрядом, построив его за пределами лагеря, пока не наступит ночь, чтобы враги не увидели бы, что они отходят; а когда настанет ночь, они отъедут от города: дож Венеции поедет впереди, а Жоффруа, маршал, составит арьергард, равно как и те, кто был вместе с ним.

366

Так дождались они ночи; и когда стало темно, дож Венеции выехал из лагеря, как было решено{674}; а Жоффруа, маршал, составил арьергард. И они поскакали мелкой трусцой и увели с собой всех своих людей, пеших и конных, и раненых и всех прочих, не оставив ни одного человека. И они отправились к некоему городу, расположенному на море, который называют Родесток и который находился на расстоянии около трех дней пути оттуда{675}. Так они ушли, как вы слышали. И это приключилось в году от воплощения Иисуса Христа 1205.

367

И в эту ночь, когда войско ушло из-под Андринополя, случилось так, что один отряд отделился от него, чтобы поскорее и прямо идти в Константинополь; и за это их сурово порицали. В этом отряде находился некий ломбардский граф по имени Жирар, из земли маркиза, а также Эд, сеньор земли по имени Ам в Вермандуа, и некоторые другие, около 25 рыцарей, о которых книга не рассказывает.

368

И вот так-то отправились они{676} после поражения, которое было в четверг под вечер; и они прибыли в Константинополь вечером в субботу; а путь был в пять долгих дней{677}. И они рассказали о случившемся кардиналу Пьеррону Капуанскому{678}, который был послан апостоликом римским Иннокентием, и Конону Бетюнскому, который охранял Константинополь, и Милону ле Бребан, и другим добрым людям. И знайте, что они были очень испуганы и даже думали, что все остальные, кто остался у Андринополя, погибли, ведь от них не было никаких вестей.

369

А теперь мы оставим тех, кто находился в Константинополе, пребывая в великой печали, и вернемся к дожу Венеции, к Жоффруа, маршалу, которые скакали верхами всю ночь после того, как отъехали от Андринополя, до утра следующего дня{679}. И тогда они прибыли к городу, который называют Панфиль{680}. Послушайте же о приключениях, какие бывают, когда этого возжелает Бог: в этом городе заночевали Пьер де Брашэ и Пэйан Орлеанский и все люди графа Луи{681}; и их было около сотни рыцарей, весьма добрых ратников, и 140 конных оруженосцев, которые прибыли из земель по ту сторону Рукава и направлялись в лагерь под Андринополем.

370

И когда они увидели войско, идущее по дороге, они тотчас схватились за оружие, ибо подумали, что это греки: они взялись за оружие и послали разведать, что это за люди. И посланные узнали, что это были те, которые возвращались после поражения, и они повернули обратно к своим и сообщили, что погиб император Бодуэн и их сеньор Луи, из земли, и из страны, и из вассалов которого они были.

371

Невозможно было бы сообщить им более прискорбной вести. Вы могли бы видеть тогда, как много льется слез и как горестно всплескивают руками от скорби и печали. И они пошли навстречу им, все при оружии, как были, пока ни прибыли к Жоффруа, маршалу Шампани, который замыкал арьергард в великой озабоченности: ведь на рассвете{682} у Андринополя появился Иоаннис, король Блакии и Бугрии, со всем своим войском; и он увидел, что наши ушли оттуда; и он помчался вслед за ними, и было счастьем, что он их не настиг, ибо если бы он их догнал, то они бы безвозвратно погибли.

372

«Сеньор,— обратились они к Жоффруа, маршалу,— что хотите вы: чтобы мы сделали? Мы сделаем все, что вам будет угодно». И он им ответил: «Вы хорошо видите, каково наше положение. Вы бодры, и вы, и ваши кони; вы поедете поэтому в арьергарде; а я поеду впереди рати, чтобы поддержать наших людей, которые очень напуганы и нуждаются в этом». И они охотно сделали так, как он им предложил: они образовали сильный и хорошо построенный арьергард из людей, которые умели в нем быть, ибо это были добрые и почтенные рыцари.

373

Жоффруа, маршал Шампани, скакал впереди и вел их за собой; и он подъехал к городу, который назывался Кариополь{683}; и он увидел, что их кони притомились из-за того, что они скакали всю ночь, и вступил в город, и около полуденного часа приказал расположиться, и они задали своим коням корму, и сами подкрепились тем, что сумели найти, а этой провизии было маловато.

374

Так пробыли они в этом городе целый день до самой ночи. И Иоаннис, король Блакии, гнался вслед за ними по дороге весь день; и он разбил свой лагерь в двух лье от них. И когда настала ночь, все те, кто находился в городе, взялись за оружие и выехали из города. Жоффруа, маршал, ехал в авангарде, а те, которые днем составляли арьергард, были в нем. Так скакали они верхами всю ночь и следующий день{684} в великом страхе и с большим трудом, пока не приехали к городу Родесток, который был населен греками, весьма богатому и весьма могущественному. И греки не отважились защищаться; и наши вошли в город и разместились там; и тогда они оказались в безопасности.

375

Так спаслись те, кто был в войске под Андринополем, как вы слышали. Тогда они держали совет в городе Родесток и сказали, что они более опасаются за Константинополь, чем за самих себя; и они взяли добрых гонцов, чтобы те плыли морем, днем и ночью, и сообщили бы тем, кто был в городе, что им нечего тревожиться, ибо они спаслись, и что они возвратятся к ним столь скоро, как только сумеют.

[БЕГСТВО КРЕСТОНОСЦЕВ ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ (17 апреля 1205 г.)]

376

В то время, когда гонцы прибыли в Константинополь, там стояли пять венецианских нефов с погрузившимися на них пилигримами, рыцарями и оруженосцами, очень большие и весьма красивые, которые покидали эту землю и направлялись в свою страну. И на этих пяти нефах находилось около 7 тыс. вооруженных людей; и среди них там были Гийом, защитник Бетюнский, и Бодуэн д’Обиньи{685}, и Жан де Вирсен{686}, который был из земли графа Луи и являлся его вассалом, и около сотни других рыцарей, которых книга не перечисляет.

377

Мэтр Пьер Капуанский{687}, который был кардиналом, посланным апостоликом римским Иннокентием, и Конон Бетюнский, который охранял Константинополь, и Милон де Бребан, и много других добрых людей пошли к этим пяти нефам; и они просили, жалобно и слезно, чтобы прониклись милосердием и состраданием к христианству и к своим сеньорам, которые погибли в бою, и, Бога ради, остались бы. Те, однако, ничего и слышать не хотели, но отплыли из гавани: они натянули свои паруса и поплыли, как того пожелал Бог, таким образом, что ветер пригнал их в гавань Родесток; и это случилось на следующий день{688} после того дня, когда сюда прибыли те, кто уцелел в сражении.

378

С той же просьбой, с которой обратились к ним те, кто был в Константинополе, жалобно и слезно обратился к ним Жоффруа, маршал, и те, кто был с ним: да проникнутся они милосердием и жалостью к этой земле и останутся здесь, ибо никогда не могли бы помочь какой-нибудь земле, которая бы так нуждалась в подмоге. Те ответили, что посоветуются об этом и ответят им на следующий день. А теперь послушайте о необычайном происшествии, которое ночью приключилось в этом городе.

379

Был там некий рыцарь из земли графа Луи по имени Пьер де Фрувиль{689}, которого почитали и который имел громкое имя. И он улизнул ночью, и бросил всю свою поклажу, и погрузился на неф Жана из Вирсена, города в земле графа Луи Блуаского и Шартрского. А те, с пяти нефов, которые должны были утром ответить Жоффруа, маршалу, и дожу Венеции, едва лишь увидели, что рассветает, подняли свои паруса и отплыли, не сказав никому ни слова. Великий позор навлекли они на себя и в той земле, куда они отправились, и в той, откуда они выехали, и более всех остальных Пьер де Фрувиль{690}. Недаром говорится, что худо поступает тот, кто из страха смерти совершает поступки, за которые его всегда будут порицать.

[АНРИ ФЛАНДРСКИЙ В РОДОСТО (апрель 1205 г.)]

380

Ну, а теперь мы оставим этих и расскажем об Анри, брате императора Бодуэна Константинопольского, который покинул Андремит и направился оттуда к Андринополю оказать подмогу императору Бодуэну, своему брату{691}. И с ним пошли оттуда эрмены, которые помогали ему против греков, около 20 тыс. вместе с их женами и их детьми, которых не рисковали оставить в своей стране.

381

И тогда пришла к нему весть от греков, которые спаслись от поражения, что его брат император Бодуэн погиб, и граф Луи, и другие бароны. А потом пришла к нему также весть о тех, кто находился в Родестоке, спасшись от разгрома; и они звали его поспешить, чтобы явиться к ним как можно раньше. И так как он хотел побыстрее прийти к ним, он покинул эрменов, которые были пешими и везли свои повозки, своих жен и своих детей, вследствие чего они не могли идти столь быстро, и, кроме того, он думал, что они будут в полной безопасности и что им нечего страшиться; и он расположился в некоем селении, которое называлось Кортакополь{692}.

382

В тот же самый день прибыл сюда Ансо де Курсель{693}, племянник Жоффруа, маршала, к которому он послал{694} гонца в Макре{695}, Траинополь{696} и монастырь Веры, а эта земля была отдана ему во владение; и с ним были люди, которые ушли из Финепополя от Ренье Тритского. В этом отряде было около сотни рыцарей, весьма добрых ратников, и около пяти сот конных оруженосцев, которые все направлялись к Андринополю{697} на подмогу императору Бодуэну.

383

Тогда к ним, равно как и к другим, пришла весть, что император разгромлен, и он и его войско. И они повернули на Родесток; и пришли остановиться к Кортакополю, селению, где расквартировался Анри, брат императора Бодуэна. И когда он и его люди увидели их, то схватились за оружие: ведь они подумали, что это были греки. А те подумали так же про них. И, подошедши ближе, они узнали друг друга; и они весьма обрадовались. И, оказавшись в безопасности, расположились в селении на ночь, до следующего дня.

384

А на следующий день они пустились в дорогу и поскакали прямо к Родестоку, и вечером они прибыли в город: и они застали дожа Венеции и Жоффруа, маршала, и других, которые избежали разгрома; и те приняли их весьма охотно; и много было пролито слез жалости к их друзьям. О, Боже, какой бедой было то, что все эти отряды, которые собирались там вместе, не были с остальными у Андринополя, когда там находился император Бодуэн; ведь тогда они не понесли бы таких утрат. Однако то не было угодно Богу.

385{698}

Так пребывали они следующий день и день спустя, и обсудили свои дела. И Анри, брат императора Бодуэна, был признан сеньором как правитель империи вместо своего брата. И тогда приключилось несчастье с эрминами, которые пришли вслед за Анри, братом императора Бодуэна, ибо жители страны собрались вместе и разбили эрменов, и все они были захвачены в плен и были убиты.

[ОТСТУПЛЕНИЕ К КОНСТАНТИНОПОЛЮ (апрель 1205 г.)]

386

Иоаннис, король Блакии и Бугрии, был со всем своим войском и захватил всю землю; и земли, и города, и крепости держали его сторону; а комены совершали свои набеги и доходили до самого Константинополя. Анри, правитель империи, и дож Венеции, и Жоффруа, маршал, еще были в Родестоке, который находился на расстоянии трех дней пути от Константинополя; и они держали совет. И дож Венеции поставил в Родестоке, который принадлежал венецианцам, стражу, состоявшую из них. А на следующий день они построили свои боевые отряды и поскакали мало-помалу к Константинополю.

387

И когда они прибыли в Салембрию{699}, город, что находился в двух днях пути от Константинополя и принадлежал императору Бодуэну Константинопольскому, Анри, его брат, поставил там своих людей. А они поскакали с остальными до Константинополя, где были очень доброжелательно приняты, ибо жители той земли были весьма напуганы: и в этом не было ничего удивительного, потому что они целиком утратили свои владения и, помимо Константинополя, удерживали только Родесток и Салембрию, а всей землей владел теперь Иоаннис, король Блакии и Бугрии. По другую же сторону Рукава св. Георгия они удерживали только Эспигаль; а всю остальную землю держал Тольдр Аскр.

388

Тогда бароны порешили направить гонцов к апостолику Римскому Иннокентию и во Францию, и во Фландрию, и в другие земли, чтобы получить подмогу. За этой подмогой были посланы Нивелон Суассонский и Николя де Майи, и Жан Блио{700}. Прочие же оставались в Константинополе, чрезвычайно озабоченные, поскольку боялись потерять всю землю. Так пребывали они до Пятидесятницы{701}. За это время в войске случилось великое несчастье: Энрико Дандоло заболел и опочил{702}; и он был с великими почестями похоронен в храме св. Софии{703}.

389

А когда подошло к Пятидесятнице{704}, то Иоаннис, король Блакии и Бугрии, делал в своей земле все, что хотел; и он не мог больше удержать коменов в стране, ибо они не в состоянии были больше воевать из-за жары и возвратились в свою землю. Он же со всеми своими войсками, состоявшими из бугров и гриффонов{705}, двинулся против маркиза к Салоникам. А маркиз, который слышал уже о поражении императора Бодуэна, снял осаду с Напля и отправился к Салоникам с таким количеством людей, которые у него имелись, и укрепился там{706}.

[ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ КАЛОЯНА ПРОТИВ САЛОНИК И ФИЛИППОПОЛЯ. ОПЕРАЦИИ АНРИ ФЛАНДРСКОГО ВО ФРАКИИ]

390

Анри, брат императора Бодуэна Константинопольского, имея, столько людей, сколько мог с собой повести, устремился против греков и дошел до земли под названием Кюрло, что в трех днях от Константинополя{707}. Она сдалась ему, и греки принесли ему клятву верности, клятву, которую в те времена держали худо. И он поскакал к городу Аркадиополю и нашел его пустым, ибо греки не рискнули ждать его там. А оттуда он поскакал к городу Визоя{708}, который был весьма могуществен и хорошо укреплен греками, и город сдался ему. А оттуда он поскакал к городу Наплю{709}, который тоже был занят множеством греков.

391

Когда наши хотели пойти на приступ, те предпочли иное и стали искать путей, чтобы сдаться. Пока они это предлагали с одной стороны, войско вошло с другой стороны, причем так, что Анри, правитель империи, и другие, кто вел переговоры, ничего не знали об этом к своему великому неудовольствию. А франки между тем начали убивать греков, и грабить добро в городе, и все захватывать, и много было там убитых и взятых в плен. И вот таким-то образом Напль был взят; и войско оставалось там три дня. Греки же были до того напуганы этими убийствами, что они оставили все города и все крепости этой земли, и все бежали в Андринополь и в Димот, которые были весьма укрепленными и добрыми городами.

[ЗАВОЕВАНИЕ КАЛОЯНОМ ГОРОДА СЕРРЫ (июнь 1205 г.)]

392{710}

Как раз в это время случилось так, что Иоаннис, король Блакии и Бугрии, двинулся против маркиза со своими войсками и подошел к городу, называемому Серры. А маркиз прочно укрепил его, поставив там добрых ратников из своих людей, ибо он поставил там Гюга де Колиньи, весьма доброго рыцаря и знатного человека, и Гийома Арльского{711}, который был его маршалом, и множество своих добрых молодцов. И Иоаннис, король Блакии, подверг их осаде. Сам он вовсе и не был при этой осаде, когда крепость была взята силой, и при взятии крепости у них произошла великая беда, ибо там был убит Гюг де Колиньи, пораженный в глаз.

393

И когда он умер, а он был лучшим среди них, то остальные очень испугались и отступили в замок, который был весьма могучим. А Иоаннис осадил их и поставил свои камнеметательницы. Осаду он вел очень недолго, поелику те, кто находился в замке, предложил вступить в переговоры, за что их порицали и укоряли. И заключено было такое соглашение, что они сдадут замок Иоаннису. И Иоаннис повелел, чтобы 25 самых знатных его людей поклялись, что они препроводят их целыми и невредимыми, со всеми их конями и со всем их оружием, в Салоники или в Константинополь или в Венгрию, смотря куда из этих трех мест они захотят{712}.

394

Таким вот образом сданы были Серры. И Иоаннис повелел им выйти из города и расположиться на равнине близ него, и он прикинулся их доброжелателем, и выслал им дары. Так обращался он с ними в течение трех дней, а потом он их обманул насчет всего, что обещал: он приказал схватить их, отнять у них все их добро и увести их в Блакию раздетыми, и разутыми, и пешими. Бедняков и меньшой люд, которые не имели для него никакой цены, повелел он увести в Венгрию; а остальным, которые что-то стоили, приказал отрубить головы. Вот какое гнусное предательство совершил король Блакии, как вы о том слышали. Войско понесло там одну из самых ужасных потерь, которые оно когда-либо испытывало. И Иоаннис приказал разрушить замок и город и повернул на маркиза{713}.

[ОСАДА АДРИАНОПОЛЯ АНРИ ФЛАНДРСКИМ (июнь 1205 г.)]

395

Анри, правитель империи, поскакал со своими людьми к Андринополю и осадил его с превеликой опасностью{714}, ибо и в городе, и поблизости было множество людей, которые до того теснили их отовсюду, что они даже не могли делать никаких закупок продовольствия, ни добывать корм коням, разве что совсем немного. И тогда они оградили себя с внешней стороны палисадами из бревен и брусьев; и они назначили, чтобы часть людей обороняла их палисады и ограждения снаружи, тогда как другие пошли бы на приступ города.

396

И они построили орудия разного рода, и лестницы, и многие другие осадные приспособления. И они немало помучились, чтобы взять город. Однако ничего не могло выйти, так как город был очень могуществен и надежно обороняем, и им не удалось, и, напротив, сами они только пострадали: многие из их людей были ранены, а один из их добрых рыцарей по имени Пьер де Брашэ был сражен камнем из мангоньо, попавшим в лоб, и чуть не умер; но волею Божьей он оправился и был унесен на носилках.

397

И когда они увидели, что они не могут ничего сделать с городом, Анри, правитель империи, и войско французов отступили; и местные жители, и греки сильно преследовали их. И они поскакали своей дорогой к городу под названием Панфиль{715}. Там они расположились и оставались в течение двух месяцев. И они делали конные вылазки к Димоту{716} и во многих местах, где они побывали, захватили изрядное количество скота и другого добра. И они продержали все войско в этой земле до наступления зимы; а из Родестока и с берега моря к ним привезли разные товары.

398{717}

Мы оставим здесь Анри, правителя империи, и расскажем об Иоаннисе, короле Блакии и Бугрии, которому были, как вы ранее слышали, сданы Серры, и который изменнически убил тех, кто ему сдался, и который поскакал к Салоникам, долго находился там и разграбил большую часть земли. Маркиз же Бонифаций Монферратский находился в Салониках, весьма встревоженный и очень скорбевший о своем сеньоре императоре Бодуэне, который погиб, и о других баронах, и о своем замке Серры, который он утратил, и о своих людях.

[РАЗРУШЕНИЕ ФИЛИППОПОЛЯ ИОАННИСОМ]

399{718}

И когда Иоаннис увидел, что ничего больше не может захватить, он повернул назад в свою страну со всем своим войском. А жители Финепополя, который был пожалован Ренье Тритскому императором Бодуэном, прослышали, что император Бодуэн погиб, и многие бароны тоже, и что маркиз потерял Серры; и они увидели, что родичи Рентье Тритского, и его сын, и его племянник покинули его и что у него осталось мало людей; и они рассудили, что франки никогда не возымеют больше былой силы{719}. Часть жителей, которые были попеликанами{720}, отправились к Иоаннису, и сдались ему, и сказали: «Сеньор, скачи к Финепополю или пошли свое войско: мы сдадим тебе весь город».

[РЕНЬЕ ТРИТСКИЙ ОКРУЖЕН В СТАНЕМАКЕ (июнь 1205 — июль 1206 г.)]

400{721}

Когда Ренье Тритский, который был в городе, узнал об этом, он проникся сомнениями в том, не выдадут ли его Иоаннису; тогда он вышел оттуда с теми людьми, что у него имелись, и утром пустился в путь, и прошел через то укрепление, где жили попеликаны, которые предались Иоаннису; и он поджег укрепление и спалил большую его часть. А оттуда он отправился к замку Станемак, что находился в трех лье от этого места и был занят его людьми, и он вступил туда, и затем долго, чуть ли не 13 месяцев, был там заперт{722}, испытывал весьма большие лишения и крайнюю нужду, и из-за нехваток поел своих коней. И хотя замок этот находился в девяти днях пути от Константинополя, но ни Ренье Тритский не мог получить никаких вестей о пребывавших там, ни они о нем.

401

Тогда Иоаннис послал свое войско к Финепополю. Он недолго вел осаду, поелику находившиеся в городе сдались ему и он пообещал им сохранить жизнь; и едва только он им обещал это, как приказал прежде всего убить архиепископа города; а у некоторых знатных людей он повелел содрать кожу с живых, другим же отрубить голову; и всех остальных он повелел заковать в цепи; а весь город приказал разрушить: и башни, и стены, и высокие дворцы, и богатые дома, повелев их спалить и уничтожить. Так был разрушен славный город Финепополь, один из трех наилучших в Константинопольской империи{723}.

402

А теперь мы оставим Финепополь и Ренье Тритского, который был заперт в замке Станемак, и вернемся к Анри, брату императора Бодуэна, оставшемуся в Панфиле вплоть до наступления зимы. И тогда он держал совет со своими людьми и со своими баронами; и решение совета было таково, что он поставит ратников в городе под названием Русса{724}, который находился посередине весьма плодородной местности. Командирами этих ратников были назначены Тьерри Лоосский, сенешаль, вместе с Тьерри де Тандремондом, коннетаблем; и Анри, правитель империи, вверил им около 140 рыцарей и немало конных оруженосцев; и он приказал им вести войну против греков и защищать эту приграничную землю.

403

Сам же он с остальным войском двинулся к городу Визоя, и поставил там ратников, и назначил начальником Ансо де Кайо, и вверил ему около 120 рыцарей и много конных оруженосцев. А в другом городе, который назывался Аркадиополем, укрепились венецианцы{725}. Город же Напль брат императора Бодуэна пожаловал Вернасу{726}, чьей женой была сестра французского короля, а сам он хотя был греком, но стоял на стороне франков; а из греков никто, кроме него, не держал их сторону. И рыцари из этих городов повели войну против греков и совершали многочисленные конные набеги{727}; многие совершались и против них. Анри же с остатком своего войска удалился в Константинополь{728}.

[НОВЫЕ АТАКИ БОЛГАР ПРОТИВ КРЕСТОНОСЦЕВ (январь 1206 г.)]

404

А Иоаннис, король Блакии и Бугрии, который был могуществен и владел богатым добром, не терял даром времени, но собрал большое войско из коменов и блаков; и когда миновали три недели после Рождества{729}, он покинул их в Романию, чтобы оказать подмогу находившимся в Андринополе и в Димоте. И когда они получили подкрепление, то осмелели и совершали конные вылазки с большей уверенностью.

[БОИ ВО ФРАКИИ. ПОРАЖЕНИЕ ПРИ РУССЕ (31 января 1206 г.)]

405{730}

Тьерри де Тандремонд, который был командующим и коннетаблем, за четыре дня до праздника св. Марии на Сретенье{731} произвел конный набег; и он скакал целую ночь, имея почти 120 рыцарей, а Руссу оставил под защитой немногих людей. И когда рассвело{732} он прибыл к селению, где расположились комены и блаки. И рыцари застигли их врасплох, так что те, кто находился в этом селении, не успели ничего узнать об их приближении, и многих поубивали, и захватили чуть ли не 40 их коней. И когда они нанесли этот удар, то повернули к Руссе.

406

А в эту же самую ночь комены и блаки тоже совершили конный набег, чтобы нанести удар, а их было добрых 7 тыс. И утром{733} они появились перед Руссой и пребывали тут довольно много времени. Город же был обороняем малым числом людей, и они заперли свои ворота и взобрались на стены. И тогда те повернули назад. Не успели они отойти от города на полтора лье, как повстречали отряд, совершавший набег, которым командовал Тьерри де Тандремонд. Когда французы их увидели, они тотчас построились в четыре боевых отряда и собрались понемногу отойти к Руссе; и, если бы Бог дал им войти в город, они были бы в безопасности.

407

И комены, и блаки, и греки этой земли устремились на них, поскольку их было великое множество; и они подступили к арьергарду и начали весьма жестоко нападать на него. В арьергарде были люди Тьерри Лоосского, что был сенешалем и вернулся в Константинополь; а командиром этого отряда был Вилэн, его брат{734}. И комены, и блаки, и греки теснили их чуть ли не вплотную и ранили многих их коней. И велики были шум и крики; и с ходу, нажимая на них, они отбросили их к отряду Андрэ Дюрбуаза и Жана де Шуази{735}; и наши, таким образом, отбивались сообща довольно долгое время{736}.

408

А потом враги удвоили свой натиск, и тогда они отбросили наших на отряд Терри де Тандремонда, коннетабля. И прошло совсем немного времени после этого, как они отбросили их на боевой отряд, которым командовал Шарль де Френ{737}. И так отбивались на скаку, мчась вперед, что менее чем в пол улье от себя увидели Руссу. А те нажимали на них, подступая все ближе и ближе; и натиск был велик, и много было ранено — и их самих, и их коней. Поелику Бог определяет ход событий, то наши не смогли выдержать и были разбиты; и они были тяжело вооруженными; а те, их противники, были легковооруженными, и они стали их убивать.

409

Увы! Как печален был этот день для христианского мира! Ведь из всех 120 рыцарей уцелели не более 10, которые не были убиты или взяты в плен. И те, которые спаслись, бежав, явились в Руссу и соединились со своими людьми, которые были в городе. Там были умерщвлены Тьерри де Тандремонд, Орри де Лиль, который был отменным и весьма чтимым рыцарем, и Жан де Помпонн, Андрэ Дюрбуаз, Жан де Шуази, Гюи де Конфлан, Шарль де Френ, Вилэн, брат Тьерри, сенешаля. Книга не может рассказать вам обо всех тех, кто там был убит или захвачен в плен. Приключились в этот день великая печаль и одна из самых больших потерь, и одно из самых великих несчастий, которые постигали когда-либо христиан земли Романии.

410

Комены, и греки, и блаки повернули назад, те, которые так успешно исполняли свои намерения в этой земле и захватили много добрых коней и добрых кольчуг. И это несчастье произошло за день до праздника госпожи св. Марии на Сретенье{738}. А оставшиеся, которые уцелели от разгрома, и те, кто был в Руссе{739}, как только спустилась ночь, покинули город, и поспешали всю ночь, и утром прибыли к городу Родестоку.

[КРЕСТОНОСЦЫ ОСТАВЛЯЮТ НАПЛЬ И РОДОСТО (февраль 1206 г.)]

411

Эта скорбная весть достигла Анри, правителя империи, когда он шествовал в процессии в церковь св. Богородицы Влахернской{740}, в день праздника св. Марии на Сретенье. Знайте, что в Константинополе были очень испуганы и считали уже, что земля утрачена. Тогда Анри, правитель империи, принял решение укрепиться в Салембрии, что была в двух днях пути от Константинополя, и послал туда Макэра де Сент-Менеу с полсотней рыцарей, чтобы защищать город.

412

И когда до Иоанниса, короля Блакии, дошла весть, что приключилось с его людьми, он очень обрадовался, потому что они убили и захватили в плен большую часть добрых ратников, имевшихся у франков. Тогда он повелел собрать во всей своей земле всех воинов, сколько только можно было, и сколотил большое войско из коменов, и из греков, и из блаков; и он вступил в Романию{741}. И большая часть городов держала его сторону, и все замки. И у него имелось столько воинов, что это было поистине чудом.

[ПОТЕРЯ НАПЛЯ И РОДОСТО (февраль 1206 г.)]

413

Когда венецианцы услышали, что он подходит, они оставили Аркадиополь{742}. И Иоаннис скакал, пока не достиг города Напля, который был укреплен греками и латинянами и где был Вернас{743}, чьей женой была императрица, сестра короля Франции; а командиром латинян был Бег де Франсюр{744}, рыцарь из земли Бовези. И Иоаннис, король Блакии, приказал штурмовать город и взял его силой.

414

Там погибло так много людей, которые были убиты, что это поистине было чудом. И Бега де Франсюра привели к Иоаннису, и тот велел тут же прикончить его. А всех прочих, которые ничего не стоили для него, из греков и латинян, и весь меньшой люд, женщин и детей, он приказал увести пленниками в Блакию. После чего приказал срыть и разрушить весь город, который был очень хорошим и очень богатым и находился в доброй стране. Вот так, как вы слышали, был разрушен город Напль{745}.

415{746}

В 12 лье оттуда стоял у моря город Родесток, который был весьма богатым, и сильным, и большим, и прочно укреплен венецианцами. И, кроме того, туда явился отряд конных оруженосцев, а их было около 2 тыс., и они прибыли в город, чтобы пополнить ряды его защитников. Когда же они услышали, что Напль взят силой и что Иоаннис убил людей, которые были в городе, среди них распространился такой страх, что они сами потеряли веру в себя. Поелику Бог допускает случаться бедам с его людьми, то венецианцы в панике кинулись на корабли, так что малого недоставало, чтобы один стал топить другого. А конные оруженосцы, которые были из Франции, и из Фландрии, и из других земель, пустились бежать по суше.

416

Вот, послушайте-ка, какое это было несчастье, которое они сами на себя навлекли. Ведь город был столь могуществен и так обнесен добрыми стенами и добрыми башнями, что они никогда не нашли бы кого-либо, кто бы их осадил, и Иоаннис никогда не повернул бы в эту сторону. А когда Иоаннис, который был примерно в полудне перехода оттуда, услышал, что они бежали, он поскакал в эту сторону. Греки, которые остались в городе, сдались ему; и он тотчас повелел схватить их, малых и великих, кроме тех, которые бежали, и повелел отвести их в Блакию, и приказал разрушить город. Ах, какая великая это была утрата! Ибо то был один из лучших городов Романии и один из лучше всего расположенных.

[ИОАННИС ВО ФРАКИИ (весна 1206 г.)]

417

Неподалеку оттуда был другой город, который назывался Панедор{747}, который сдался ему; и он приказал его разрушить и уничтожить, а жителей отвести в Блакию, так же как и жителей другого города{748}. И затем он поскакал к городу Ареклое{749}, который расположен был у доброй морской гавани и принадлежал венецианцам, которые укрепили его довольно слабо; и он осадил его и взял силою. Там тоже учинено было великое смертоубийство жителей; а оставшихся он повелел увести в Блакию; и он приказал разрушить город, как и другие.

418

А оттуда он поскакал к городу Дайн{750}, очень сильному и весьма красивому; и жители не отважились защищать его; он сдался ему; и он приказал срыть его и разрушить. Потом он устремился к городу Кюрло, который сдался ему, и он приказал его срыть и разрушить, а жителей повелел увести в плен. И какой бы замок или какой бы город ни сдавался ему, он обещал жителям жизнь и приказывал разрушать эти города, а мужчин и женщин уводить в плен; и он не выполнял никаких соглашений, которые заключал с ними.

419

В то время комены и блаки дошли в своих набегах вплоть до ворот Константинополя, где был правитель империи Анри со всеми теми людьми, которые у него имелись, весьма опечаленный и озабоченный, поскольку не было у него достаточно людей, чтобы защитить свою землю. А комены захватывали таким образом скот, пасшийся на земле, и мужчин, и женщин, и детей; и они разрушали города и крепости; и они учиняли такое ограбление, что никогда никто не слыхивал о столь огромном опустошении.

420

И вот подступили они к некоему городу, что в 12 лье от Константинополя, который назывался Натюр{751}; и Анри, брат императора, пожаловал его Пэйану Орлеанскому. В этом городе проживало множество народа, и здесь укрылись все жители этой части страны. А те{752} напали на него и захватили силою{753}. Здесь произошло опять такое смертоубийство людей, какого не случалось ни в одном городе, где они побывали. И знайте, что все крепости и все города, которые сдались Иоаннису и которым он обещал, что останутся невредимыми, все они были снесены и уничтожены, а люди уведены в Блакию таким образом, как вы слышали.

421

Знайте, что за пять дней не осталось вокруг Константинополя совсем ничего для разграбления, за исключением городов Визои и Салембрии{754}, которые были защищаемы французами: в Визое был Ансо де Кайо примерно со 120 рыцарями{755}, а в Салембрии, — Макэр де Сент-Менеу с полусотней рыцарей{756}. Анри же, брат императора Бодуэна, оставался с прочими в Константинополе. И знайте, что им приходилось очень худо, потому что, кроме самого Константинополя, они удерживали только эти два города.

[КОНТРНАСТУПЛЕНИЕ КРЕСТОНОСЦЕВ: АНРИ ОСВОБОЖДАЕТ ДИДИМОТИКУ (июнь 1206 г.)]

422{757}

Когда греки, которые были в войске Иоанниса, увидели это, то они, те, кто сдался ему и восстал против французов и чьи крепости и города он разрушил и не сдержал ни единого своего обещания, поняли, что преданы и обречены на гибель. И потолковали между собой и рассудили, что когда комены и блаки возвратятся, то Иоаннис поступит точно так же с Андринополем и Димотом; а коли он разрушит эти два города, тогда вся Романия погибла навечно. И они назначили втайне своих гонцов и послали их в Константинополь к Вернасу.

423

И они просили его умилостивить Анри, брата императора Бодуэна, и венецианцев, чтобы они заключили с ним мир и отдали бы Андринополь и Димот Вернасу; а все греки взяли бы его, Анри, сторону, и вот греки и франки смогли бы объединиться вместе. Об этом держали совет; там было говорено по-всякому; но конец совета был таков, что Андринополь{758} и Димот{759} вместе в зависимыми от них областями будут уступлены Вернасу и императрице, его супруге, которая была сестрой короля Филиппа Французского{760}; а Вернас за это встанет на службу императору и империи{761}. Так было обговорено и заключено соглашение и установлен мир между греками и французами.

424

Иоаннис, король Блакии и Бугрии, который долго оставался в Романии и наносил вред стране в течение всего Великого поста и довольно много времени спустя после Пасхи, повернул к Андринополю и к Димоту и собирался поступить с ними таким же образом, как поступил с другими. И когда греки, которые были вместе с ним, увидели, что он повернул к Андринополю, они начали бежать от него, ночью и днем, по 20, 30, 40, 100 человек.

425

И когда он прибыл туда, он потребовал, чтобы жители впустили его, как это делали греки в других городах. А они ответили ему, что не сделают этого, и сказали ему: «Господин, когда мы сдавались тебе и поднимались против французов, ты поклялся нам, что окажешь нам честное покровительство и сохранишь нам жизнь. Ты не сделал этого, но погубил Романию. И мы хорошо знаем, что ты поступишь с нами точно так же, как ты сделал с другими». И когда Иоаннис это услышал, он осадил Димот, и расставил вокруг 16 больших камнеметательниц, и начал приготовлять осадные орудия разного рода{762} и опустошать все окрестности.

426

Тогда жители Адринополя и жители Димота назначили своих гонцов; и они послали их в Константинополь к Анри, который был правителем империи, и к Вернасу, чтобы они, Бога ради, оказали помощь Димоту, который подвергся осаде. И когда в Константинополе услышали эту весть, то держали совет насчет подмоги Димоту Много нашлось там таких, которые не осмеливались одобрить решение о том, чтобы выступить из Константинополя и бросить в эту затею немногих христиан, которые еще оставались. Все же поставлено было, что они выступят и пойдут к Салембрии{763}.

427

Кардинал{764}, который был от апостолика Римского, произнес проповедь об этом и отпустил грехи всем, кто выступит и кто погибнет в сражении. Тогда Анри выступил из Константинополя с теми людьми, которые у него имелись, и он поскакал к городу Салембрия, и там, разбив лагерь перед городом, оставался около восьми дней{765}. И каждый день прибывали к нему гонцы из Андринополя, и жители просили его сжалиться над ними и прийти к ним на выручку, ибо если он не поможет им, они окончательно погибли.

428

Анри держал тогда совет со своими баронами; и было решено двинуться к городу Визоя, который был очень хорош и могуществен{766}. Как они сказали, так и сделали; и они подошли к городу Визоя и разбили лагерь перед городом накануне праздника монсеньора св. Иоанна Крестителя в июне{767}. И в день, когда они расположились лагерем, прибыли гонцы из Андринополя и сказали Анри, брату императора Бодуэна: «Сеньор, знайте, что если ты не поможешь городу Димоту, то он не сумеет продержаться больше восьми дней; и камнеметательницы Иоанниса уже снесли стену в четырех местах, а его люди дважды были на стенах».

429

Тогда обратился он к совету, чтобы испросить у него, как поступить. Много говорено было и так и эдак. Но конец совета был таков, что они сказали: «Сир, мы уже раньше пришли к тому, что будет постыдно, если не придем на выручку Димоту; и пусть каждый исповедуется и причастится, и выстроим наши боевые отряды». И они подсчитали, что у них имеется почти 400 рыцарей, а больше нет; и они позвали гонцов, приехавших из Андринополя, и спросили у них, сколько ратников у Иоанниса; и те ответили, что у него примерно 40 тыс. вооруженных людей, не считая пеших, числа которых они не ведают. Ах! Боже, как опасна битва столь малого числа людей против такой громады!

430

Утром в день праздника монсеньора св. Иоанна Крестителя{768} они исповедались и причастились; а на следующий день{769} пустились в дорогу. Авангардом командовал Жоффруа, маршал Романии и Шампани; с ним находился Макэр де Сент-Менеу. Вторым отрядом командовали Конон Бетюнский и Милон ле Бребан; третьим — Пэйан Орлеанский и Пьер де Брашэ; четвертым — Ансо де Кайо; пятым — Бодуэн де Бовуар; шестым Гюг де Боме; седьмым — Анри, брат императора Бодуэна; восьмым — Готье д’Эскорнэ и фламандцы. Арьергард составлял Тьерри Лоосский, который был сенешалем.

431

Так скакали они, построившись в боевом порядке, три дня, и никогда еще воины не устремлялись навстречу битве при столь опасных обстоятельствах. Ибо были две опасности: от того, что их было мало, а враги имели гораздо больше против тех, с кем им предстояло сражаться; с другой стороны, они не верили, что греки, с которыми они заключили мир, добропорядочным образом помогут им; напротив, они опасались, как бы те, когда возникнут трудности, не переметнулись на сторону Иоанниса, который был столь близок к тому, чтобы завоевать Димот, как вы о том уже слышали.

432

Когда Иоаннис услышал, что идут франки, он не отважился ожидать их, но спалил свои осадные орудия и снял лагерь. Так снялся он из лагеря под Димотом; и знайте, что все сочли это великим чудом. И Анри, правитель империи, прибыл на четвертый день{770} к Андринополю и разбил лагерь в прекраснейших на всем свете лугах, на берегу реки. Когда жители Андринополя увидели, что они прибыли, они с крестами вышли шествием из города и выказали величайшую радость, которую когда-либо можно было видеть; и они должны были выказать ее, ибо их положение было не из лучших{771}.

433

И вот в лагерь французов пришла весть, что Иоаннис расположился в крепости под названием Родесток{772}. А утром войско французов пустилось в дорогу{773} и поскакало в ту сторону, чтобы вступить в битву. А Иоаннис снял лагерь и поскакал назад в свою страну. Они преследовали его пять дней{774}, а он все время их опережал. Тогда на пятый день{775} они расположились в красивой местности, в крепости под названием Фраим{776}. Там они оставались три дня{777}.

434

И тогда покинул их отряд добрых ратников из-за распри с Анри, братом императора Бодуэна. Предводителем этого отряда был Бодуэн де Бовуар. С ним был Гюг де Боме, а также Гийом де Гоменьи и Дрэ де Борен. И поехало их в этом отряде всего около полусотни рыцарей. И они считали, что остальные не рискнут остаться в стране той против своих врагов.

[КРЕСТОНОСЦЫ ВЫРУЧАЮТ РЕНЬЕ ТРИТСКОГО (14 июля 1206 г.)]

435

Тогда Анри, правитель империи, и бароны, которые были вместе с ним, держали совет; и решение их было таково, чтобы ехать вперед. Они ехали два дня и разбили лагерь в некоей весьма прекрасной долине, вблизи крепости под названием Мониак{778}. И крепость эта сдалась им, и они оставались там примерно пять дней. И они сказали, что отправятся помочь Ренье Тритскому, который осажден был в Станемаке и был там заперт уже около 13 месяцев{779}. Таким образом, в лагере оставался Анри, правитель империи, и большая часть его людей: остальные двинулись на выручку Ренье Тритскому в Станемак.

436

И знайте, что они поехали туда с большой опасностью для себя, те, кто туда отправился, да и мало кто видел, чтобы приходили на выручку при столь опасных обстоятельствах. И они скакали три дня по землям своих врагов{780}. На выручку эту отправились Конон Бетюнский и Жоффруа де Виллардуэн, маршал Романии и Шампании, Макэр де Сент-Менеу и Милон ле Бребан, и Пьер де Брашэ, и Пэйан Орлеанский, и Ансо де Кайо, и Тьерри Лоосский, и Гийом де Першуа, и отряд венецианцев, капитаном которого был Андрэ Валер. И вот таким-то образом скакали они до крепости Станемак и приблизились к ней настолько, что увидели Станемак.

437

Ренье Тритский находился у палисада{781} и заметил авангард, который возглавлял Жоффруа-маршал, и другие отряды, которые двигались вслед за ним в строгом строю. И он не знал тогда, что это за люди, и в том нет ничего удивительного, что он сомневался, ведь прошло столько времени, а он не имел каких-либо вестей от них; и он подумал, что это греки, которые подступили, чтобы напасть на них.

438

Жоффруа, маршал Романии и Шампани, взял туркоплей и конных лучников и выслал их вперед, чтобы разведать, что же делалось в крепости, ибо они не знали, умерли те или живы, ведь он долгое время не слышал о них никаких вестей. И когда наши подошли к крепости, Ренье Тритский и его люди узнали их; вы хорошо можете представить, сколь великую испытали они радость. Тогда они выступили из-за палисада и пошли навстречу своим друзьям, и те и другие выказали большую радость{782}.

439

И бароны расположились тогда в прекрасном городе, что находился у подножия крепости и всегда поддерживал осажденную крепость. Бароны сказали тогда, что многократно слышали, будто император Бодуэн умер в плену у Иоанниса, но они не верили этому. И Ренье Тритский сказал, что он в самом деле умер, и они поверили этому{783}. Многие были этим опечалены: если бы они были в состоянии предотвратить его смерть!

440

Так они переночевали в городе; а на следующий день поутру они выехали и покинули Станемак. И они ехали два дня, а на третий день прибыли в лагерь, где близ крепости Мониак, которая находится на реке Арте, их ожидал Анри, брат императора, и где он расположился. Это было великой радостью для тех из лагеря Ренье Тритского, что был освобожден, и он воздал по заслугам тем, кто привел его сюда: ведь они отправились туда при весьма опасных обстоятельствах.

441

Тогда бароны приняли решение идти в Константинополь и короновать Анри, брата императора Бодуэна. И они оставили Вернаса{784} со всеми греками этой земли и со всеми 40 рыцарями, которых оставил ему Анри, правитель империи. Итак, Анри, правитель империи, и другие бароны отправились в Константинополь; и они ехали от одного места к другому, пока не прибыли в Константинополь, где были очень хорошо приняты. В воскресенье после праздника Успения св. Марии, что в августе{785}, при большом ликовании и с великими почестями в храме св. Софии они короновали как императора Анри, брата императора Бодуэна. И было это в год от воплощения господа нашего Иисуса Христа 1206.

[ИМПЕРАТОР АНРИ ПРЕДПРИНИМАЕТ НАСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ БОЛГАР (сентябрь — октябрь 1206 г.)]

442

И когда император был коронован в Константинополе, как вы слышали, а Вернас оставлен в земле Андринополя и Димота, то Иоаннис, король Блакии и Бугрии, узнав об этом, собрал столько людей, сколько мог. Вернас же не укрепил как надо стены Димота, которые Иоаннис пробил своими камнеметательницами и мангоньо, и оставил там мало воинов. И Иоаннис устремился к Димоту, взял его и разрушил, и снес стены до основания. И по всей земле он захватывал мужчин, и женщин, и детей, и скот; и учинял громадные разрушения. Тогда жители Андринополя обратились к императору, чтобы он пришел им на выручку{786}, ибо Димот уже был таким образом потерян.

443{787}

Император Анри собрал тогда сколько мог людей, и выступил из Константинополя, и поскакал от одного места к другому к Андринополю со всеми отрядами, построенными к бою. И Иоаннис, король Блакии, находившийся в стране, когда услышал, что император едет, отступил в свою землю. И император Анри скакал, пока не прибыл к Андринополю, и разбил лагерь близ города, на равнине.

444

И тут греки, жители страны, пришли к нему и рассказали, что Иоаннис, король Блакии, увел мужчин, и женщин, и скот, и что он разрушил Димот и опустошил всю землю окрест, и что он находится еще на расстоянии дня пути отсюда. И решение императора было таково, что, если тот еще подождет его, он выступит сразиться с ним, чтобы вызволить пленников и пленниц, которых он увел. И он поскакал вслед за ним{788}; а тот все время его опережал; так он преследовал его четыре дня. После этого он прибыл к городу под названием Вероя{789}.

445

Когда жители города увидели, что подходит войско императора, они бежали в горы и оставили город. А император прибыл со всем своим войском и расположился перед городом; и он нашел там много хлеба, съестных припасов и всякого добра. И он оставался там два дня и приказал своим людям проехать все окрестности; и они завладели довольно большим количеством скота, быков, коров и буйволов. Тогда он выехал из этого города со своей добычей и поскакал к другому городу на расстоянии одного дня пути оттуда, который назывался Блим{790}. Подобно тому как другие греки бросили тот город, здешние точно так же оставили этот; и он нашел здесь в изобилии всяческого добра и разбил лагерь перед городом.

446

Тут дошла до них весть, что в некоей долине, в трех лье от лагеря, находятся пленники и пленницы, которых Иоаннис увел с их скотом и с их повозками. Тогда император Анри велел, чтобы греки Андринополя и Димота нашли их, и он дал им два отряда рыцарей. Как было уговорено, так и было сделано назавтра. Командиром одного отряда был Эсташ, брат императора Анри Константинопольского, а другого — Макэр де Сент-Менеу.

447

И они поскакали, они и греки, к долине, которую им указали; они нашли там людей, как им о них говорили. И люди Иоанниса завязали бой с людьми императора Анри, и были с одной и с другой стороны убитые и раненые мужчины, женщины и кони; но всемогуществом Божьим франки одержали верх, и они вернули пленников и повели перед собою назад.

448

И знайте, что эта подмога была немалой: ведь там было чуть ли не 20 тыс. что мужчин, что женщин и детей, и около 3 тыс. повозок, груженных их одеждами и их поклажей, не считая скота, которого было преизрядно. И их войско, пока они шли в лагерь, растянулось едва ли не на два больших лье. И они прибыли в лагерь ночью; и этому был очень рад император Анри и все другие бароны; и он приказал им расположиться отдельно, чтобы никто не потерял ни одного ломаного денье из того, что у них имелось. Следующий день император Анри оставался на месте из-за тех людей, которых он освободил. Но на другой день он выступил из этой земли и скакал переход за переходом, пока не прибыл к Андринополю.

449

Там он отпустил на волю мужчин и женщин, которых освободил; и каждый пошел туда, куда хотел, в землю, где родился или в какую-либо другую сторону; а всевозможный скот, которого было великое множество, был разделен между воинами, кому сколько полагалось. Император Анри пребывал тут пять дней; а потом они поехали верхами до города Димота, чтобы узнать, в какой мере он был разрушен и можно ли его восстановить и укрепить; и он расположился перед городом и увидел, он и его бароны, что разрушения таковы, что там не было места, которое можно было бы восстановить.

450

В это время в лагерь прибыл гонцом барон маркиза Монферратского по имени Отон де ла Рош. И он повел речь о браке между дочерью Бонифация Монферратского и императором Анри, о чем уже говорено было раньше; и он принес весть о том, что дама прибыла из Ломбардии, и что ее отец послал за ней, и что она сейчас в Салониках. И было уговорено о браке с той и другой стороны. Тогда гонец Отон де ла Рош{791} вернулся в Салоники.

451

А император со своей стороны собрал людей, чтобы надежно доставили в лагерь добычу, захваченную ими в Верое. И он поскакал верхом, делая один переход за другим, за Андринополь, пока не достиг земли Иоанниса, короля Блакии и Бугрии. И они прибыли к городу, который назывался Ферм{792}, и взяли его, и вступили туда, и захватили очень большую добычу. И там они находились три дня, и объехали всю страну, и овладели большой добычей, и разрушили город под названием Аквило{793}.

452

На четвертый день они покинули Ферм, который был красив и хорошо расположен; и там были горячие источники, самые прекрасные на всем свете; и император приказал уничтожить и сжечь тот город; и они унесли весьма крупную добычу, состоявшую из скота и другого добра. И скакали, переход за переходом, до тех пор пока не прибыли к городу Андринополю, и оставались в этой земле до праздника Всех Святых, когда из-за зимы они не могли больше воевать. И тогда император Анри возвратился в Константинополь со всеми своими баронами, которые были весьма утомлены от этой войны. В Андринополе же Анри среди греков оставил своего человека, его имя было Пьер де Радингем, всего с 20 рыцарями.

[ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В МАЛОЙ АЗИИ]

453{794}

В это же время Тольдр л’Аскр, который держал землю по другую сторону Рукава, находился в перемирии с императором Анри{795}; и он не выполнял его как следует, но нарушал и прерывал. И тогда император держал совет и послал на ту сторону Рукава в город Эспигаль Пьера де Брашэ, которому была выделена земля в этом краю{796}, и Пэйана Орлеанского, и Ансо де Кайо, и Эсташа, своего брата, и большую часть своих добрых ратников, чуть ли не 140 рыцарей. И они начали войну против Тольдра л’Аскра, войну большую и очень жестокую, и они нанесли изрядный вред его земле.

454

И они скакали до земли, называемой Экизой{797}, которая со всех сторон была окружена морем, кроме одной стороны; и при входе, куда входили, некогда стояла крепость со стенами, башнями, рвами, которые находились почти в развалинах. И войско французов вступило туда; и Пьер де Брашэ, которому эта земля была выделена, начал их поднимать из руин и сооружать две крепости с двумя воротами. И отсюда они начали совершать набеги на земли л’Аскра, и они овладели великой добычей и множеством скота, и они привозили добычу и скот на свой остров. А Тольдр л’Аскр часто возвращался в Экизу; и часто происходили стычки; и одни и другие несли потери; и война была великой и опасной.

455

А теперь мы оставим их и расскажем о Тьерри Лоосском, который был сенешалем, которому должна была принадлежать Никомия{798}, а этот город был в одном дне пути от Никеи Великой, столицы земли Тольдра л’Аскра{799}. И он{800} отправляется туда с большой частью людей императора Анри; и он убедился в том, что крепость разрушена; и он укрепил каменной кладкой церковь св. Софии{801}, очень высокую и красивую, и отсюда он также повел войну в этой местности.

[БРАКОСОЧЕТАНИЕ ИМПЕРАТОРА АНРИ ФЛАНДРСКОГО С ДОЧЕРЬЮ МАРКИЗА БОНИФАЦИЯ МОНФЕРРАТСКОГО]

456

В это самое время маркиз Бонифаций снова выехал из Солоник{802}; он отправился в Серру, разрушенную Иоаннисом; он восстановил ее, а затем воздвиг крепость под названием Драм{803} в Филипповой долине{804}; и вся земля окрест сдалась и покорилась ему; и в этой земле он зазимовал.

457

Тем временем миновало Рождество{805}. Тогда вестники маркиза прибыли к императору в Константинополь и сказали ему от имени маркиза, что он послал свою дочь на галере в город Эйн{806}. И тогда император Анри послал Жоффруа, маршала Романии и Шампани, и Милона де Бребана, чтобы встретить даму. И они ехали верхом переход за переходом, пока ни прибыли в Эйн.

458

И они увидели даму, которая была весьма хороша и прекрасна собой; и они приветствовали ее от имени своего сеньора, и с большими почестями привезли ее в Константинополь. И император Анри обвенчался с ней в церкви св. Софии в воскресенье после праздника Сретенья госпожи св. Марии{807} с большой радостью и великими почестями; и оба они несли на головах короны; и свадебные торжества устроены были во дворце Львиной Пасти в присутствии всего высокого двора. Вот так произошло бракосочетание императора и дочери маркиза Бонифация, имя которой было Агнеса, императрица, как вы слышали.

[ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ НА БАЛКАНАХ И В МАЛОЙ АЗИИ (март — июль 1207 г.) (союз Феодора Ласкаря и Калояна)]

459

Тольдр л’Аскр, который воевал против императора Анри, назначил своих гонцов и послал их к Иоаннису, королю Блакии и Бугрии; и он поведал ему, что против него выступают все ратники императора Анри, которые ведут против него войну по ту сторону Рукава, в стороне Тюркии; и что сам император находится в Константинополе с немногими людьми; и что теперь Иоаннис мог бы отомстить ему; он, Тольдр, нападет на него с одной стороны, а тот — с другой; и у императора так мало людей, что он не сумеет защищаться против них обоих. Иоаннис собрал большое войско коменов, пришедших к нему; и он собрал войска из блаков и бугров, такие огромные, какие только мог собрать. И тогда прошло столько времени, что начался Великий пост{808}.

460

Макэр де Сент-Менеу стал укреплять замок Каракас{809}, который расположен на берегу морского залива, в шести лье от Никомии, в сторону Константинополя; а Гийом де Сен начал укреплять другой замок, Шиветот{810}, который расположен на берегу Никомийского залива, по другую сторону, против Никеи. И знайте, что императору Анри пришлось изрядно потрудиться, действуя со стороны Константинополя, так же как и баронам, которые были в этой земле. И Жоффруа де Виллардуэн, маршал Романии и Шампани, ясно свидетельствует, что еще никогда, ни в какое время люди не были так обременены войной, ибо они ведь были рассеяны по стольким землям.

[ОСАДА АДРИАНОПОЛЯ БОЛГАРАМИ. ФЕОДОР ЛАСКАРЬ АТАКУЕТ ЦИВИТОТ (март — апрель 1207 г.)]

461

Тогда Иоаннис вступил из Блакии со всеми своими войсками и с большим войском коменов, которое примкнуло к нему, и вступил в Романию. И комены дошли до ворот Константинополя. А он осадил Андринополь, и он расставил там 33 большие камнеметательницы, которые обстреливали стены и башни. А в Андринополе были только греки да Пьер де Радингем, который находился там всего с 10 рыцарями по повелению императора. И тогда греки и латиняне вместе послали сообщить императору Анри, что Иоаннис вот так осадил их, и пусть он, император, выручит их.

462

Император был крайне озабочен, когда узнал об этом: ведь его люди были разбросаны во многих местах по другую сторону Рукава, а император находился в Константинополе с малым числом людей. И решение его было таково, что он выступит из Константинополя со столькими людьми, сколькими будет располагать через две недели после Пасхи{811}; и он послал в Экизу, где находилась большая часть его людей, призывая их явиться к нему. И начали прибывать оттуда морем Эсташ, брат императора Анри, и Ансо де Кайо, и большая часть их людей; и в Экизе остался тогда Пьер де Брашэ с немногими людьми.

[ФЕОДОР ЛАСКАРЬ ОСАЖДАЕТ ЦИВИТОТ (31 марта 1207 г.)]

463

Когда Тольдр л’Аскр прослышал, что Андринополь в осаде, и что Анри по необходимости скликает своих людей, и что он не знает, куда ему мчаться, туда или сюда, и что он столь отягощен бременем войны, тогда он собрал самое большое подкрепление, стольких людей, скольких только мог. И он приказал натянуть свои палатки и шатры перед воротами Экизы; и много раз бросались на приступ то с потерями, то с добычей. И когда Тольдр л’Аскр увидел, что в городе у них мало людей, он взял большую часть своего войска и все корабли, какими мог располагать на море, и послал их к крепости Шиветот, которую укрепил Гийом де Сен, и они осадили ее с моря и с суши в субботу третьей недели Великого поста{812}.

464

В городе было 40 рыцарей, весьма добрых ратников. И их командиром был Макэр де Сент-Менеу, а их крепость была еще слабо укреплена, так что противники могли достать их мечами и копьями. И они весьма плотно осадили их с моря и с суши. И осада эта продолжалась всю субботу. И они превосходно защищались, и книга свидетельствует, что никогда еще 40 рыцарей не защищались в столь неблагоприятном для себя положении со столькими людьми; и это явно сказалось: ибо из рыцарей, которые там были, лишь пять не были ранены; а один был убит, и то был племянник Милона ле Бребана по имени Жиль.

465

Еще до того, как эта осада началась, утром в субботу в Константинополь со всей поспешностью прибыл гонец, и застал императора Анри во Влахернском дворце сидевшим за едой{813}, и сказал ему: «Сеньор, знайте, что те, кто в Шиветоте, осаждены с моря и с суши; и если вы им тотчас не окажете подмоги, их полонят и они погибли».

466

С императором были Конон Бетюнский, и Жоффруа, маршал Шампани, и Милон ле Бребан, и немного людей. И совет был кратким: пусть император идет к берегу и садится на галион{814}, и каждый садится на тот корабль, какой случится. И тогда он повелел кликнуть клич во всем городе, чтобы все последовали за ним, поелику есть такая нужда в том, чтобы помочь его людям, ибо коли он не выручит их, то погубит. Вы могли бы видеть тогда, как город Константинополь кишмя закишел венецианцами и пизанцами, и другими людьми, которые знакомы с морем; и со всех ног помчались они к кораблям, один обгоняя другого. Вместе с ними погрузились рыцари при всем своем вооружении; и кто мог отплыть раньше, отплывал первым из гавани, чтобы следовать за императором.

467

Так плыли они на веслах весь вечер, столько времени, сколько еще продолжался день, и всю ночь, до рассвета следующего дня{815}. И едва взошло солнце, император Анри потрудился так, что увидел он Шиветот и войско, которое стояло вокруг него, и на море, и на суше. А те, кто был в крепости, не спали целую ночь, но всю ночь укрепляли ее, будь то совсем больные или раненые, какими они и были, и они действовали таким образом, словно это были люди, которые ничего, кроме смерти, не ждали.

468

И когда император увидел, что греки вот-вот ринутся в бой, а у него еще было мало своих людей, — с ним были Жоффруа, маршал, на другом корабле, и Милон ле Бребан, и пизанцы, и другие рыцари; и всего у него насчитывалось 17 больших и малых судов, в то время как у противника их имелось около 60, — и когда они увидели, что если будут ожидать подхода своих людей и страдать из-за того, что греки нападают на тех, кто в Шиветоте, что они будут убиты или взяты в плен, они приняли решение вступить в бой с теми, кто осаждал Шиветот с моря.

469

И они поплыли с этой стороны, построив корабли в одну линию по фронту, и все на кораблях были при оружии, в шлемах с опущенными забралами. И когда греки, которые готовы были ринуться в бой, увидели, как они подходят, то сразу поняли, что это идет подмога осажденным; они оставили крепость и бросились им наперерез, и все их войско, множество людей, пеших и конных, которые у них имелись, встало напротив них на берегу. И когда греки, что были на кораблях, увидели, что император и его люди, несмотря ни на что, тем не менее устремляются на них, они отступили к своим, которые стояли на берегу, с тем чтобы те могли им помочь, пуская стрелы{816} и бросая камни{817}.

470

Император держал их, таким образом, в осаде своими 17 судами, пока не послышался крик, исходивший со стороны Константинополя; и еще до того, как наступила ночь, прибыло столько ратников, что на море им повсюду принадлежал теперь большой перевес. И всю ночь они спали с оружием в руках, а их корабли стояли на якоре. И решение их было таково, что, как только они увидят день, они двинутся к берегу, чтобы сражаться и захватить вражеские суда. И когда дело подошло к полночи, то греки втащили все свои суда на сушу, и кинули в них огонь, и все их спалили, и снялись с места, и бежали прочь.

471

Император Анри и его люди очень обрадовались победе, которую ниспослал им бог, и тому, что они сумели помочь своим. И когда наступило утро{818}, император и все остальные пришли в крепость Шиветот; и они увидели своих очень больными и большинство сильно ранеными. И император и его люди осмотрели крепость и увидели, что она была такой слабой, что ни к чему ее удерживать: они собрали всех своих людей на корабли и отплыли от крепости и оставили ее.

[КАЛОЯН ПЕРЕД АДРИАНОПОЛЕМ (март — апрель 1207 г.)]

472

Иоаннис, король Блакии, осаждавший Андринополь, не терял времени даром; напротив, его камнеметательницы, которых имелось у него довольно{819}, били по стенам и по башням и очень сильно повредили стены и башни. И он направил к стенам своих подкапывателей; и его люди много раз бросались на приступ. А те, кто был в городе, удерживались весьма твердо, и греки, и латиняне. И они то и дело обращались за подмогой к императору Анри: пусть он знает, что если он не поможет им, то они наверняка погибли. А император был весьма озабочен, ибо когда он хотел оказать подмогу своим людям с одной стороны, Тольдр л’Аскр так теснил его с другой, что ему поневоле приходилось возвращаться назад.

473

Вот так-то пробыл Иоаннис перед Андринополем весь апрель месяц; и он был уже близок к тому, чтобы захватить его, ибо разрушил стены и башни в двух местах до земли, причем они могли схватываться там врукопашную мечами и копьями с теми, кто был в городе. Он произвел таким образом множество могучих приступов. А они хорошо защищались. И много было убитых и раненых с той и с другой стороны.

474

Поелику Бог хочет, чтобы совершались события, комены, которых Иоаннис разослал по всей стране, творили свои грабежи и возвратились со всей своей добычей к лагерю у Андринополя. И они сказали, что не останутся больше с Иоаннисом, а хотят уйти оттуда в свою землю. Так комены отделились от Иоанниса. И когда он это увидел, он не отважился остаться без них под Андринополем; и вот отошел он от города и покинул его.

475

И знайте, что сочли то великим чудом, что Иоаннис, который был столь могущественным человеком, оставил город, который находился близко к тому, чтобы быть взятым, как обстояло дело с этим. Вот так-то совершаются события, как хочет бог. Жители Андринополя не замедлили обратиться к императору, чтобы он тотчас прибыл, Бога ради; пусть он знает, поистине, что если Иоаннис, король Блакии, вернется, то все они будут убиты или взяты в плен.

[НЕУДАЧА ФЕОДОРА ЛАСКАРЯ У КИЗИКА И НИКОМИДИИ (май 1207 г.)]

476

Император собрался идти к Андринополю со столькими людьми, сколько у него имелось{820}. И тогда к нему пришла весть, весьма важная, что Эстурион{821}, который был адмиралом галер Тольдра л’Аскра, вошел с галерами в Бук д’Ави, в Рукав св. Георгия, и что он дошел до Экизы, где были Пьер де Браше и Пэйан Орлеанский, и что он осадил ее с моря, а л’Аскр — с суши. И жители земли Экизы восстали против Пьера де Брашэ, равно как и жители Марморы{822}, которые были его подданными; и они причинили ему зло убили немало из его людей.

477

И когда весть эта достигла Константинополя, то были там очень напуганы. Тогда император Анри собрал общий совет со своими людьми, и со своими баронами, и с венецианцами. И они сказали, что если не помогут Пьеру де Брашэ и Пэйану Орлеанскому, то они погибнут, а их земля будет потеряна. Тотчас снарядили они 14 галер и посадили на них самых знатных людей из венецианцев и баронов императора.

478

На одну взошел Конон Бетюнский и его люди; на другую — Жоффруа де Виллардуэн, маршал, и его люди; на третью — Макэр де Сент-Менеу и его люди; на четвертую — Милон ле Бребан; на пятую — Ансо де Кайо; на шестую — Тьерри Лоосский, который был сенешалем; на седьмую — Гийом де Першуа; на восьмую — Эсташ, брат императора. И император Анри посадил, таким образом, на все галеры своих лучших людей. Когда они отплыли из порта Константинополя, все, кто их видел, говорили, что воистину никогда еще галеры не были лучше вооружены и не везли лучших людей. Таким образом, поход к Андринополю на этот раз был отложен.

479

И те, кто был на галерах, двинулись по течению Рукава прямо к Экизе. Не знаю, каким путем Эстурион, адмирал галер Тольдра л’Аскра, узнал об этом; он отплыл из Экизы и бежал, поплыв по течению Рукава. А они преследовали его два дня и две ночи до самого выхода из Бук д’Ави примерно около 40 миль{823}. И когда они увидели, что не могут его нагнать, то повернули назад и возвратились в Экизу и застали там Пьера де Брашэ и Пейана Орлеанского. А Тольдр л’Аскр снялся с места у города и вернулся обратно в свои земли. Так, как вы слышали, была оказана подмога Экизе. А те, кто был на галерах, возвратились назад в Константинополь и вновь стали готовиться к своему походу на Андринополь.

[ФЕОДОР ЛАСКАРЬ У НИКОМИДИИ (май 1207 г.)]

480

Тольдр л’Аскр послал большую часть своих людей, все свои силы в землю Никомию. А люди Тьерри Лоосского, которые укрепили церковь св. Софии, и те, кто был в ней, послали своему сеньору императору просьбу, чтобы он оказал им подмогу, ибо, коли не получат подмоги, не смогут удержаться, тем паче что у них совсем нет съестного. К огорчению императора Анри и его людей им пришлось оставить поход на Андринополь{824} и пересечь Рукав св. Георгия в сторону Тюркии со столькими людьми, сколькими он располагал, чтобы помочь Никомии.

481

И когда люди Тольдра л’Аскра проведали, что он подходит, они тотчас очистили землю и отступили назад к Никее Великой. А когда император это узнал, он созвал свой совет; и решение было таково, что Тьерри Лоосский, сенешаль Романии, останется со всеми своими рыцарями и со всеми своими оруженосцами в Никомии, чтобы охранять землю, а Макэр де Сент-Менеу — в Каракасе и Гийом де Першуа — в Экизе; и они будут защищать окрестные земли.

482

Тогда император Анри с оставшимися у него людьми уехал в Константинополь. И он предпринял попытку двинуться к Андринополю. И вот однажды, пока он готовился к своему походу, Тьерри Лоосский, сенешаль, который был в Никомии, и Гийом де Першуа отправились со всеми своими людьми поискать фуража. Люди же Тольдра л’Аскра проведали об этом: они застигли их врасплох и напали на них; и их было много, наших же мало; и начались тут бой и схватка. Понадобилось не столь долгое время, чтобы малое число людей не смогло сопротивляться большому.

483

Тьерри Лоосский держался очень хорошо, и он, и его люди, и был дважды сбит с коня, а его люди силою вновь усаживали его в седло. И Гийом де Першуа был сбит и опять посажен в седло, и был спасен. Не могли вынести франки этот натиск и были разгромлены. Тьерри Лоосский был там захвачен в плен и смертельно ранен в лицо. Вместе с ним были так вот захвачены в плен столько из его людей, что мало кто спасся. А Гийом де Першуа, будучи раненным в руку, спасся на коне. Те же, кто уцелел от поражения, собрались в церкви св. Софии.

484

Тот, кто составил эту историю, не знает, напраслина ли это или верно, но он слышал, как порицали некоего рыцаря по имени Ансо де Реми, который был вассалом Тьерри Лоосского, сенешаля, и командиром его людей и который его бросил в бою.

485

И тогда те, кто вернулся в Никомию и собрался в церкви св. Софии, Гийом де Першуа и Ансо де Реми, назначили гонца и со всей поспешностью послали его в Константинополь к императору Анри; и они поведали ему, что случилось так, что сенешаль и его люди попали в плен, и что они сами осаждены в церкви св. Софии в Никомии и что у них осталось еды всего на пять дней, и пусть он ведает правду, что ежели не поможет им, то все они погибнут или будут пленены. Император, словно по кличу тревоги, как можно поскорее переплыл Рукав св. Георгия, он сам и его люди, чтобы помочь тем, в Никомии. Таким-то вот образом поход в Андринополь был отложен и на этот раз.

486

И когда император переплыл Рукав св. Георгия, он построил свои боевые отряды и поскакал, переход за переходом, пока не прибыл к Никомии. Когда проведали об этом люди Тольдра л’Аскра и его братья{825}, которые командовали войском, они отступили назад и обошли гору{826} с другой стороны — к Никее. А император расположился по другую сторону Никомии{827}, на прекрасной равнине{828} у берега реки{829} против горы{830}, и приказал растянуть свои палатки и шатры, и повелел своим людям совершить набег на эту землю, ибо когда ее жители узнали, что Тьерри Лоосский, сенешаль Романии, захвачен в полон, то восстали, и франки захватили много скота и пленников.

[ПЕРЕМИРИЕ С ФЕОДОРОМ ЛАСКАРЕМ]

487

И император Анри оставался, таким образом, на равнине пять дней. А в это время Тольдр л’Аскр назначил гонцов, и послал к нему, и запросил его насчет того, чтобы заключить перемирие на два года под условием, что император разрешит ему разрушить Экизу и крепость церкви св. Софии{831}, он же возвратит ему всех пленников, которые были захвачены во время того поражения{832} и в других местах, которых в его земле немало.

488

Тогда император держал совет со своими людьми, и они сказали, что им не вынести сразу две войны{833}; и что лучше перенести эту потерю, чем утратить Андринополь или какую-либо иную оставшуюся землю; и что так они разъединят своих врагов, Иоанниса, короля Блакии и Бугрии, и Тольдра л’Аскра, которые были друзьями и помогали друг другу в войне.

489

Так было дело обещано и договорено. И тогда император послал в Экизу за Пьером де Брашэ; тот явился, и император так уговорил его, что он отдал ему Экизу; а сам он сдал ее Тольдру л’Аскру, чтобы разрушить ее и церковь в Никомии. Так заключено было это перемирие, и срыты эти крепости. Тьерри Лоосский был освобожден и другие пленники тоже.

[КРЕСТОНОСЦЫ ПОД КОМАНДОВАНИЕМ ИМПЕРАТОРА АНРИ У АДРИАНОПОЛЯ. ВТОРЖЕНИЕ В БОЛГАРИЮ (июль — август 1207 г.)]

490

Тогда император Анри вернулся в Константинополь и собрался идти к Андринополю со столькими людьми, сколькими располагал. И собрал он свое войско в Салембрии. А уже прошло столько времени, что все это было после праздника св. Иоанна{834}. И он скакал до тех пор, пока не прибыл к Андринополю, и расположился на ближних лугах перед городом. А те, кто был в городе и кто очень хотел, чтобы он прибыл, вышли оттуда шествием и приняли его чрезвычайно доброжелательно. И все греки той земли пришли туда.

491

Он оставался перед городом лишь один день, пока не убедился воочию, какие разрушения нанес там Иоаннис стенам и башням своими подкопщиками и камнеметательницами, которые очень сильно повредили городу. А на следующий день он пустился в дорогу и поскакал по направлению к земле Иоанниса. И он скакал четыре дня; а на пятый день он прибыл к подножию Блакийской горы к городу, который назывался Юлуи{835}, что Иоаннис недавно заселил жителями. И когда жители страны увидели, что подходит войско, они бросили город и бежали в горы.

492

Император Анри расположился перед городом: и те, кого отрядили на конях, стали объезжать землю и захватили великое множество быков и коров, и буйволов, и другой скот. А те, кто был в Андринополе и пребывал в нужде, не имея съестного, волокли за собой свои повозки и нагрузили их мукой и всяким зерном, и они нашли массу съестного; и они нагрузили доверху также другие повозки, которые захватили. Так оставалось войско три дня; и каждый день скакали конники по стране за добычей; а страна была вся покрыта горами и высокими ущельями, и те из войска, кто безрассудно рыскал по стране, погибли.

493

Наконец, чтобы взять под защиту охотников за добычей, император Анри послал Ансо де Кайо, а также Эсташа, своего брата, и Тьерри Фландрского, своего племянника{836}, и Готье д’Эскорнэ, и Жана Блио. Эти четыре боевых отряда поехали, чтобы охранять охотников за добычей, и вступили в могучие горы. И когда их люди разбрелись по стране и собирались возвратиться, они увидели, что ущелья сильно защищены; и блаки страны собрались вместе, и напали на них, и причинили им большие потери — и в людях, и в конях. И они были почти разбиты: дело дошло до того, что рыцарям даже пришлось спешиться. Однако с помощью Божьей они все же возвратились в лагерь, но понесли большие потери.

494

А на следующий день император Анри и войско французов уехали оттуда, и они скакали, переход за переходом, назад, пока не прибыли к городу Андринополю. И они доставили сюда провиант зерном и другими припасами, которые привезли. И император пробыл на равнине близ города добрых 15 дней.

[ВСТРЕЧА ИМПЕРАТОРА АНРИ С МАРКИЗОМ БОНИФАЦИЕМ МОНФЕРРАТСКИМ. ГИБЕЛЬ ПОСЛЕДНЕГО (4 сентября 1207 г.)]

495

В это самое время Бонифаций, маркиз Монферратский, находившийся в Серрах, которые он укрепил, совершал конные вылазки вплоть до Месинополя. И вся земля отдалась под его власть. Тогда он назначил своих гонцов и послал их к императору Анри, и просил его встретиться с ним, чтобы переговорить на реке, что протекает под Капсалой{837}. Ведь у них не было прежде возможности переговорить, пока земля не была завоевана, ибо столько было между ними врагов, что одна сторона не могла подойти к другой. И когда император и его совет прослышали, что Бонифаций Монферратский в Месинополе, они очень обрадовались. И император в ответ послал к нему своих гонцов передать, чтобы он встретился с ним для переговоров в день, который он ему назначил.

496

Так император выехал оттуда: а в Андринополе он оставил Конона Бетюнского с сотней рыцарей, чтобы охранять землю. И они прибыли туда в назначенный день, на очень красивую равнину близ города Капсала. И император подъехал с одной стороны, а маркиз — с другой, и они встретились с великой радостью. Это было и неудивительно: ведь они долгое время не виделись. И маркиз спросил, как поживает его дочь, императрица Агнеса; и ему сказали, что она тяжела дитятею; и он был этому весьма рад и весел. Тогда-то маркиз стал вассалом Анри и стал держать от него свою землю, точно так же, как он был вассалом его брата императора Бодуэна{838}. Тогда же маркиз Бонифаций пожаловал Жоффруа де Виллардуэну, маршалу Романии и Шампани, город Месинополь со всеми зависимыми от него владениями, либо Серры — то, что ему полюбилось бы более всего{839}; и он стал его вассалом, оставаясь также вассалом императора Константинопольского.

497

Так оставались они два дня на этой равнине, пребывая в великой радости, и сказали, что поелику Бог даровал им возможность соединиться, они еще смогут быть опасны своим врагам. И они потолковали об этом и условились, что в конце октября месяца прибудут со всей своей ратью на равнину близ города Андринополя, чтобы воевать против короля Блакии. Весьма радостные и весьма довольные, они расстались. Маркиз поехал в Месинополь, а император Анри — в Константинополь.

498

Когда маркиз был в Месинополе, то не прошло и более пяти дней, как он совершил конный набег по совету греков, жителей страны, на Месинопольские холмы, отъехав на расстояние дня пути с лишним. И когда он уже находился в этой стране и собирался покидать ее, то тамошние бугры{840} собрались вместе; и они увидели, что у маркиза мало людей. И они сошлись со всех сторон и напали на его арьергард. И когда маркиз услышал крики, он совсем без доспехов вскочил на коня, с копьем в руке. И когда он примчался туда, где схватились врукопашную с его арьергардом, он кинулся на них и отогнал их назад на довольно большое расстояние.

499

Там маркиз Бонифаций был смертельно ранен в грудь, ниже плеча; и он стал истекать кровью. И когда его люди это увидели, они впали в смятение, растерялись и начали худо себя вести. А те, которые были рядом с маркизом, поддержали его. И он потерял много крови и стал терять сознание. И когда его люди увидели, что ему уже не окажешь никакой помощи, они поддались страху и стали покидать его. Так потерпели они поражение из-за этого злоключения. И те, кто с ним остался, а их было мало, погибли. А маркизу Бонифацию Монферратскому отрубили голову{841}. И жители страны отослали голову Иоаннису, и он испытал от этого самую большую радость из всех, которые когда-либо получал.

500

Увы! Сколь печальная была эта утрата для императора Анри и для всех латинян земли Романии — лишиться такого человека, одного из лучших баронов, одного из самых щедрых, одного из лучших рыцарей на свете — из-за злоключения. И произошло это несчастье в год от воплощения Иисуса Христа 1207.

Приложения

«Завоевание Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна и историческая мысль средневековья

БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О ЖОФФРУА ДЕ ВИЛЛАРДУЭНЕ

Биография Жоффруа де Виллардуэна сохранилась в довольно полном виде. Точнее говоря, она может быть более или менее обстоятельно реконструирована на базе всевозможных, большей частью отрывочных, но для отдельных этапов и компактных известий о нем. В различных источниках содержатся, по крайней мере, важнейшие сведения, которые, будучи дополнены фактами, с одной стороны, упоминаемыми самим хронистом в его записках, с другой — устанавливаемыми на основании различных документов косвенным образом (это относится, например, к некоторым хронологическим датам его curriculum vitae), позволяют детально наметить главные вехи жизненной стези автора «Завоевания Константинополя». Мы ограничимся здесь лишь самым сжатым биографическим очерком[1].

Территория, непосредственно примыкавшая к замку Виллардуэн, на границе между сухой, скалистой, известняковой и сырой, дождливой частью Шампани, в XII в. была подвассальна графам Бриенна. Первый сеньор этой местности, именовавшийся по названию замка, был некто Вилэн де Виллардуэн. Судя по датам выданной им дарственной грамоты и другого акта — от 1170 г., где о нем говорится как об уже усопшем, он скончался между 1145 и 1170 г. Известно также, что у него было восемь детей, из которых шестеро — мужского пола. Одним из них и являлся Жоффруа де Виллардуэн.

Помимо фамильного замка и его окрестностей, он владел рядом поместий в Шампани, в частности сеньорией Вилли, в трех лье к югу от г. Труа: как владелец этого поместья, Жоффруа считался прямым вассалом графов Шампани. В результате своего второго брака он стал, кроме того, сеньором Лезинна (в графстве Тоннэр) и потому соседом Гийома де Шанлита, впоследствии участника Четвертого крестового похода.

Младший сын в знатном семействе средней руки, связанном с графами де Бриенн, фамилией, занимавшей высокое положение на феодальной лестнице, Жоффруа де Виллардуэн родился около 1150 г. или чуть ранее[2]. В 1172 г. он удостоился звания рыцаря: Жоффруа был тогда и вассалом графа Шампани в шателении Труа. Вероятно, к этому времени он уже состоял в браке. Находясь на службе графа Шампанского, рыцарь Жоффруа де Виллардуэн мало-помалу благодаря своим способностям и в соответствии с «заслугами» продвигался вверх по иерархическим ступеням графского двора. В 1185 г., в регентство графини Марии, правившей при малолетнем графе Анри II, Жоффруа де Виллардуэн занял должность и получил титул маршала Шампани, сменив в этом звании Эрара д’Ольней. Сохранилась грамота от 1185 г., в которой он обозначен титулом Godfridus marescallus. Таким образом, будущий хронист вошел в состав совета графини-регентши. Обязанности маршала сочетали в себе функции главного конюшего (ему надлежало следить за содержанием и пополнением графских коней, за доставкой им фуража) и коменданта крепостей; во время военных действий маршал командовал рыцарями, выступавшими в авангарде.

По рождению, связям (собственным и своих сородичей) — налаживанию этих связей способствовало должностное положение маршала[3] — Жоффруа де Виллардуэн был близок ко многим видным феодальным домам Шампани и соседних областей — Вильморам, Лезиннам, Шаппам, Монбарам и др. Граф Анри II достиг совершеннолетия в 1187 г.: отныне Жоффруа де Виллардуэн титуловался «маршалом графа Анри». Вслед за своим сюзереном он отправился в 1190 г. в крестовый поход (Третий), участвовал в осаде Акры. Несомненно, участие в крестовом походе, проходившем в сложной международной обстановке[4], обогатило политический опыт «маршала графа Анри», расширило его общий кругозор, познакомило с восточным миром. 24 ноября 1190 г., в день бракосочетания «героя» Третьего крестового похода маркиза Конрада Монферратского, выехав из лагеря вместе с другими рыцарями, Жоффруа. де Виллардуэн подвергся неожиданному нападению отряда мусульман и попал в плен. На родину он вернулся лишь в 1194 г.

С этого времени маршал Шампани снова заседает в советах графини Марии, вторично взявшей в свои руки бразды правления, поскольку Анри II остался в Палестине (он был в 1192—1197 гг. правителем Иерусалимского королевства), а затем, после его кончины, ввиду малолетства наследника и преемника Тибо III. По долгу службы, но, возможно, и вследствие того доверия, которое окружающим внушали его личные качества, Жоффруа де Виллардуэн оказывается прикосновенным ко множеству административных дел светских и церковных владетелей. В 1194 г. его имя встречается в акте графа Готье III де Бриенна рядом с именем Жоффруа де Жуанвилля — оба выступают свидетелями со стороны графа. В 1195 г. маршал Шампани по просьбе графини-регентши берет на себя посредничество в тяжбе между аббатством Понтиньи и рыцарем Ангобараном де Сиерон. В 1198 г. к его посредничеству прибегают монахи обители Монтьерамей. В том же году он избирается посредником наряду с архиепископом Сансским в тяжбе графства Шампанского с капитулом собора в Труа. В апреле 1198 г. Тибо III принес вассальную присягу (оммаж) королю Филиппу II Августу, и Жоффруа де Виллардуэн выступает одним из гарантов верности молодого графа наряду с десятью другими видными баронами Шампани, причем в грамоте, содержавшей текст присяги (в грамоте, которой, подписав ее, они подтвердили обязательства своего сеньора от его имени), маршал Шампани назван третьим, сразу же после коннетабля и кравчего[5]. 1 июля 1199 г. Тибо III, соблюдая соответствующую церемонию, совершает юридический акт, определявший его молодой супруге Бланке Наваррской ее долю имущества на случай, если она переживет мужа, — при торжественном оформлении дарственной грамоты Жоффруа де Виллардуэн присутствует среди наиболее именитых лиц, рядом с теми же Готье III де Бриенном и Жоффруа де Жуанвиллем.

Разнообразные административные, судебные, политические дела и церемониал, сопровождавший урегулирование отношений между светскими и церковными феодалами, между знатью и королем и т. д., создавали условия, в которых Жоффруа де Виллардуэн, так или иначе втянутый в эти дела, встречался со многими сеньорами Франции, Бургундии, Шампани, графства Перш и других земель — имена их сеньоров часто попадаются на страницах его хроники: он непосредственно знал всех этих титулованных лиц еще до Четвертого крестового похода. Вероятно, Жоффруа де Виллардуэн был очевидцем и знаменитого рыцарского турнира, состоявшегося 28 ноября 1199 г. в замке Экри (современный Асфельд — в Арденнах), где граф Тибо III принял крестоносный обет (вместе с графом Луи Блуаским). Здесь и сам маршал Шампани, как явствует из его записок, тоже «взял крест»[6].

Дальнейшее возвышение Жоффруа де Виллардуэна прямо сопряжено с подготовкой и развертыванием нового крестоносного предприятия, о чем он постоянно говорит в своей хронике. Личная скромность и даже самоуничижение, с которыми диктовал свой труд Робер де Клари (он лишь единожды называет в нем собственное имя)[7], отнюдь не были присущи его высокопоставленному собрату-мемуаристу из Шампани. Повествуя о событиях похода, Жоффруа де Виллардуэн сплошь да рядом оттеняет свое участие в них, отмечает собственный вклад в решение тех или иных дипломатических трудностей, рисует свою роль в боевых действиях крестоносцев и т. д. Поэтому факты его биографии, относящиеся к 1201—1207 гг., могут быть установлены более или менее подробно.

Жоффруа де Виллардуэн действительно играл выдающуюся роль в крестовом походе и позже, при утверждении крестоносцев на византийских землях. По удачному выражению его новейшего биографа, он был своего рода «начальником штаба» крестоносного воинства, а впоследствии стал его историком[8]. Из предводителей крестоносцев, не принадлежавших к числу титулованных, именитых особ, разве что только один Конон Бетюнский, рыцарь-поэт, прославившийся своим дипломатическим красноречием, выполнял столь же ответственные функций, как и маршал Шампани. Оба они были, согласно определению того же биографа, душой крестового похода, а вернее сказать, его мозгом. В конце 1200 г. Жоффруа де Виллардуэн получает полномочия (сообща с Милоном ле Бребаном) от своего графа Тибо III для ведения переговоров с Венецией на предмет соглашения о перевозке крестоносцев «за море» (Конону Бетюнскому и Алану Макеро аналогичное поручение дал граф Бодуэн IX Фландрский). Не кто иной, как Жоффруа де Виллардуэн, держал весной 1201 г. речь перед «венецианским народом» в храме св. Марка, дабы склонить граждан морской республики к сооружению и затем предоставлению флота крестоносцам (в речи были сформулированы их намерения и пожелания). Вместе со своим партнером по посольству, Милоном ле Бребаном, он подписал договорную грамоту с Венецией именем графа Тибо III. Когда последний накануне крестового похода неожиданно умер (24 мая 1201 г.) и встал вопрос о его замене на посту командующего войском, то опять-таки Жоффруа де Виллардуэн, теперь уже вместе с титулованными баронами — Матье де Монморанси, Симоном де Монфором и Жоффруа де Жуанвиллем — занялся поисками новой кандидатуры: он пытался добиться согласия герцога Эда Бургундского стать предводителем войска (вместо только что скончавшегося Тибо III). Чуть позднее, после отказа Эда, а затем и Тибо Бар-Ле-Дюк принять наследие Тибо III в совете французских сеньоров он же назвал имя ломбардского маркиза Бонифация Монферратского как наиболее подходящего для этого дела сеньора. Возможно, что Жоффруа де Виллардуэн предварительно уже вел с ним какие-то переговоры, возвращаясь из Венеции (в апреле—июне 1201 г.)[9]. Как бы то ни было, идея, выдвинутая маршалом Шампани, встретила поддержку баронов в Суассоне.

Между тем «внутренние» дела шли своей чередой: когда вдова Тибо III, Графиня Бланка Наваррская, в мае 1201 г. принесла оммаж королю, взявшему ее под свое высокое покровительство, Жоффруа де Виллардуэн назначается в Сансе в коллегию десяти знатных сеньоров, которой поручается подобрать супруга наследнице графини (если предстоящему родиться у нее ребенку суждено оказаться девочкой)[10]. Еще во время переговоров с венецианцами о фрахте кораблей было условлено, что крестоносцы погрузятся на предоставленные им в Венеции суда в июне 1202 г. Чтобы обеспечить себя средствами в дорогу — это соображение было, во всяком случае, не менее существенным, чем благочестивые мотивы,— Жоффруа де Виллардуэн произвел некоторые имущественные распоряжения в пользу церковных учреждений. В 1201 г. он уступил на определенных условиях церкви св. Этьена в Труа свою долю десятины с селений Жассэн и Сент-Ютэн, а в 1202 г., перед самым отправлением в Венецию, передал аббатству Кэнси свои владения в Пюи де Шасерей. Сохранилась грамота, уточняющая намерения дарителя: он говорит о себе как о человеке, собирающемся встать на «стезю Иерусалимскую» (iter Jerosolymitanum arripiens)[11]. В другой грамоте, выданной труаской церкви св. Лупа и датируемой апрелем 1202 г. (по-видимому, она была изготовлена во второй половине месяца, после Пасхи, пришедшейся тогда на 14 апреля), Жоффруа де Виллардуэн называет себя «я, некогда маршал Шампани» (marescallus quondam Campanie), — свидетельство того, что он уже сложил с себя обязанности должностного лица в графстве. Дата дарственной аббатству Кэнси, изготовленной в Лезинне (акт в Труа составлен был, вероятно, ранее нее) и включавшей согласие жены и детей дарителя, позволяет считать, что Жоффруа де Виллардуэн в конце апреля или в начале мая 1202 г. там, в Лезинне, расстался со своим семейством[12]. Лезинн стал для бывшего маршала Шампани последним селением в родной земле на пути к Венеции.

Едва прибывшему в город на лагунах (в июне 1202 г.) Жоффруа де Виллардуэну пришлось вместе с графом Гюгом де Сен-Полем поспешить в Павию, где находился тогда со своим отрядом граф Луи Блуаский, колебавшийся насчет того, следует ли идти в Венецию или лучше двинуться на Восток другим маршрутом. Жоффруа де Виллардуэн сумел положить конец его колебаниям: он уговорил графа направиться к условленному месту сбора крестоносцев[13]. В начале октября того же года, в канун отплытия флота из Венеции, Жоффруа де Виллардуэн скрепил своей свидетельской подписью заемное письмо графа Бодуэна Фландрского, вошедшего в долги к четырем знатным венецианцам[14].

Во время крестового похода Жоффруа де Виллардуэн — о чем он сам и сообщает[15] — присутствовал на всех советах графов и других именитых крестоносцев, участвуя вместе с ними в принятии важнейших решений. Его постоянная забота заключалась особенно в том, чтобы не допустить распыления рыцарской рати. Во время ее пребывания в захваченном крестоносцами 24 октября 1202 г. далматинском городе Задаре Жоффруа де Виллардуэн был среди тех весьма немногих предводителей, которые в начале 1203 г. вошли в сговор с византийским царевичем Алексеем об оказании помощи его отцу и ему в восстановлении на константинопольском престоле[16]. На Корфу, где значительная часть крестоносцев обнаружила намерение отделиться от основных сил, чтобы избежать войны с Византией, на что рыцарей подталкивали их главные предводители вкупе с венецианским дожем Энрико Дандоло, и где бароны-главари вынуждены были униженно, со слезами умолять ратников, готовых уйти прочь, остаться с ними, Жоффруа де Виллардуэн находился, по-видимому, хотя сам он в данном случае не называет своего имени, в числе баронов, павших на колени перед теми, кто выказал недовольство новым поворотом событий[17].

После высадки войска в Скутари — здесь были сформированы семь боевых отрядов крестоносцев (построенные в основном по земляческому принципу) — Жоффруа де Виллардуэн занял второе место в командовании пятым отрядом, куда входили рыцари из Шампани (командиром назначили Матье де Монморанси)[18]. Повествуя о штурме Константинополя 17 июля 1203 г., Гюг де Сен-Поль называет в своем письме Жоффруа де Виллардуэна наряду с Матье де Монморанси и Ожье де Сен-Шероном в качестве командиров тех отрядов, которым поручили охрану лагеря, где расположилось войско[19]. На следующий день, 18 июля, когда узурпатор Алексей III бежал из Константинополя, а Исаак II Ангел был восстановлен на престоле, Жоффруа де Виллардуэна снова уполномочили выступить с дипломатической миссией, на этот раз уже при дворе восстановленного в своих правах автократора: вместе с Матье де Монморанси и двумя венецианцами ему предстояло добиться от василевса подтверждения условий договора, заключенного в Задаре с его сыном, царевичем Алексеем; речь к Исааку II опять-таки держал именно Жоффруа де Виллардуэн[20]. Спустя несколько месяцев, скорее всего в конце ноября 1203 г., его вновь направили во Влахернский дворец (вместе с Кононом Бетюнским, Милоном ле Бребаном и тремя венецианцами), чтобы заставить молодого Алексея IV, который после своей коронации и после того, как он сумел обеспечить власть империи в провинциях, явно отступился от крестоносцев, выполнить принятые им на себя финансовые и прочие обязательства. На сей раз, правда, оратором, обратившимся к Алексею IV с увещеванием, выдержанном в твердом тоне, выступил Конон Бетюнский[21].

После завоевания Константинополя крестоносцами 13—15 апреля 1204 г. и избрания Бодуэна Фландрского в мае того же года государем Латинской империи, когда захватчики предприняли рейды во Фракию и Македонию, на Жоффруа де Виллардуэна возложили обязанность охранять Константинополь в отсутствие главного войска: для этой же цели в городе оставили Конона Бетюнского, Милона ле Бребана и Манассье де Лиля[22]. Как раз в то время вспыхнула распря между императором Бодуэном Фландрским и маркизом Бонифацием Монферратским из-за обладания городом Салоники. Жоффруа де Виллардуэну поручают миссию миротворца. Вместе с Манассье де Лилем и двумя уполномоченными дожа, Марко Санудо и Равано далле Карчери, он отправляется к Адрианополю, осажденному отрядами маркиза Монферратского, и, проявив непреклонность в переговорах с Бонифацием, добивается согласия последнего на то, чтобы передать решение его конфликта с императором латинским дожу Венеции и графу Блуаскому, а равно и ему самому, Жоффруа де Виллардуэну, и Конону Бетюнскому[23]. Византийский писатель Никита Хониат в главе VII своей «Истории», рассказывая о взятии Константинополя и называя в числе предводителей крестоносцев некоего «Жофре», т. е. Жоффруа де Виллардуэна, отмечает, что он «пользовался в войске латинян большим авторитетом».

Такой авторитет ему приходилось завоевывать шаг за шагом — он располагал им вовсе не с самого начала крестового похода, когда и не занимал-то особенно высокого положения среди крестоносцев: мы видели, что к моменту их высадки в Галате в июле 1203 г. он состоял в пятом боевом отряде, которым командовал Матье де Монморанси, и был там лишь вторым лицом после командира.

Как бы то ни было, но уже при разделе территории бывшей Византии осенью 1204 г., во время выделения фьефов рыцарям, Жоффруа де Виллардуэн добился такого доверия в верхах, что его избрали в число 12 крестоносцев, на которых, вкупе с 12 венецианцами, возложили эту деликатную миссию[24]. Лично для себя он получил тогда фьеф близ устья р. Марицы в районе Макри, Траянополя и Виры[25]. В конце же 1204 г., в период «организационного» становления Латинской империи, когда были учреждены и распределены не только фьефы, но и новые титулы и звания, Жоффруа де Виллардуэн удостоился титула и соответственно на него была возложена служба, которую он исполнял еще на родине,— маршала: отныне он станет гордо именовать себя «маршал Романии и Шампани»[26]. С той поры Жоффруа де Виллардуэн — один из главных сановников императорского двора наряду с Кононом Бетюнским, Милоном ле Бребаном, Манассье де Лилем и Макэром де Сент-Менеу: его имя, как и имена этих лиц, часто встречается в актах императора Бодуэна от февраля 1205 г., составленных во Влахернском дворце: маршал фигурирует в них в качестве свидетеля[27].

После кончины Матье де Монморанси Жоффруа де Виллардуэн становится командиром боевого подразделения крестоносцев из Шампани. В марте 1205 г. в связи с восстанием греков, призвавших на помощь болгарского царя Калояна («Иоанниса»), император Бодуэн решил предпринять поход против мятежного Адрианополя. Туда был направлен небольшой воинский контингент: во главе него поставили Жоффруа де Виллардуэна и Манассье де Лиля. В Чурло они освободили запертых там рыцарей, предводительствуемых Гийомом де Бланвелем, и, пройдя Аркадиополь и Булгарофигон, достигли Никицы, в девяти лье от Адрианополя, где остались ожидать подхода императора[28]. Его отряд присоединился к отряду Жоффруа де Виллардуэна 28 марта, и на следующий день рыцари приступили к осаде города. Греков поддержали подоспевшие болгары во главе с Калояном. После этого Жоффруа де Виллардуэну и Манассье де Лилю была поручена охрана лагеря крестоносцев со стороны Адрианополя[29]. Именно здесь под вечер 14 апреля 1205 г. — в этот день крестоносцы были наголову разбиты болгарским войском, причем сам император Бодуэн попал к ним в плен (в битве пали около 300 рыцарей), — Жоффруа де Виллардуэн сумел остановить панику и собрать бежавших с поля сражения. Сообща с дожем он решил под покровом ночи отойти к Родосто (на берегу Пропонтиды). Дандоло возглавил авангард, маршал же замыкал ряды отступавших, прикрывая их отход. Таким образом, благодаря решительности действий, хладнокровию и энергии Жоффруа де Виллардуэна, по крайней мере такую картину нарисует он сам в своей хронике, остатки разгромленного войска были спасены[30]. Жоффруа де Виллардуэн сумел привести их в Родосто, где к нему присоединился отряд Анри д’Эно, брата императора Бодуэна. Вместе с ним «маршал Романии и Шампани» возвратился в Константинополь и в ближайшие месяцы оказывал ему поддержку в делах управления Латинской империей (Анри д’Эно временно стал регентом). В октябре 1205 г. регент утвердил распределение фьефов, произведенное ранее, в том числе и «долю» своего маршала, который скрепил акт об утверждении своей печатью: она поставлена здесь рядом с печатями Анри д’Эно и венецианского подеста Марино Дзено[31].

В начале лета 1206 г. Жоффруа де Виллардуэн сопровождал Анри д’Эно в его походе, предпринятом в целях снятия болгарской осады с Дидимотики. Вместе с Макэром де Сент-Менеу он возглавлял авангардный отряд рыцарей[32]. Крестоносцам удалось тогда отбросить болгар, предводительствуемых Калояном, вплоть до их собственных земель. Не довольствуясь преследованием противника, маршал двинулся в июле 1206 г. на выручку оказавшегося в чрезвычайно опасном положении рыцарского отряда Ренье Тритского, который в течение 13 месяцев был заперт в крепости Стенемак, вблизи Филиппополя. Жоффруа де Виллардуэн в этом предприятии командовал небольшим авангардным отрядом, смело прошедшим по Родопским горам[33].

Наряду с военными Жоффруа де Виллардуэн выполнял и поручения дипломатического характера. Так, в январе 1207 г. ставший еще в августе 1206 г. императором Анри д’Эно направил его вместе с Милоном ле Бребаном в портовый город Энос, чтобы доставить оттуда свою невесту, дочь Бонифация Монферратского. Императорские послы торжественно приветствовали ее от имени жениха и, оказывая всяческие почести, привезли в Константинополь[34]. Не успев вернуться в столицу, Жоффруа де Виллардуэн был облечен императором полномочиями вместе с венецианским подеста Марино Дзено уточнить границы владений (как в городе, так и вне города), уступленных патриарху Градо[35]. Видимо, в это же время, действуя именем императора сообща с Милоном ле Бребаном и вместе с двумя венецианскими уполномоченными, выступавшими от имени подеста, маршал занимался уточнением границ владений крестоносцев и Венеции в Галлиполи[36].

Вскоре, однако, реальная ситуация вновь потребовала от Жоффруа де Виллардуэна переключиться на военные дела. 31 марта 1207 г. ему пришлось неожиданно отправиться морем вместе с императором (причем удалось собрать лишь немного рыцарей) на выручку Макэра де Сент-Менеу, осажденного в Кивоте (близ Никомидии) силами никейского деспота (правителя) Феодора Ласкаря[37]; через несколько недель — новая тревога и новая морская экспедиция, на этот раз в помощь Пьеру де Брашэ и Пейану Орлеанскому, подвергшимся нападению в Кизике[38].

В последний раз хронист упоминает самого себя в своем повествовании, сообщая о встрече императора Анри д’Эно и Салоникского короля Бонифация Монферратского в Кипселе в августе 1207 г. Здесь новоявленный король, несомненно, в знак признательности маршалу за все то, что он сделал для поддержания добрых отношений между ним и латинским императором, предоставил ему в качестве фьефа Мосинополь, по соседству с фьефами, которыми Жоффруа де Виллардуэн владел в Макри и Траянополе[39]. Спустя несколько дней, 4 сентября 1207 г., в схватке с болгарами попавший в устроенную ему засаду, Бонифаций Монферратский был смертельно ранен: известием об этом событии завершается хроника Жоффруа де Виллардуэна[40].

Высказывалось предположение, что, быть может, именно смерть последнего из предводителей Четвертого крестового похода и побудила автора мысленно перенестись в прошлое и записать свои воспоминания, предназначавшиеся для родных, друзей, для двора в Шампани и, собственно, всей феодальной знати Франции[41]. Если дело и обстояло таким образом, то, во всяком случае, кончина маркиза была лишь поводом к написанию хроники-мемуаров: причины обращения Жоффруа де Виллардуэна к недавнему прошлому, как мы увидим, коренились в более глубоких пластах его исторического сознания и политического мышления.

О дальнейшей жизни и государственной деятельности Жоффруа де Виллардуэна почти ничего неизвестно, да и сохранившиеся сведения крайне разрозненны и фрагментарны. Воспользовавшись передышкой, которую принесла Латинской империи гибель энергичного болгарского царя Калояна 8 октября 1207 г. (убежденного врага завоевателей-крестоносцев), последовавшая вскоре после смерти Бонифация Монферратского, Жоффруа де Виллардуэн решил в ближайшие месяцы принять меры для того, чтобы материально обеспечить своих близких: в марте 1208 г. он оформил дарения в пользу дочерей и сестер, а также дарения тем обителям, с которыми они были связаны,— Пресвятой Девы в Ноннэ (Труа) и в Фуасси[42]. К этому же или несколько более позднему времени относится его ответ (данный совместно с Милоном ле Бребаном) на запрос графини Бланки Шампанской, желавшей уточнить кое-какие детали, которые касались статуса ряда фьефов в ее владениях[43]. Из хроники Анри де Валансьенна, продолжателя записок Жоффруа де Виллардуэна, мы знаем, что маршал Романии и Шампани остался в завоеванной крестоносцами стране. Он продолжал выполнять свои обязанности вассала латинского императора и придворного служаки.

В конце мая 1208 г. возобновилась война против болгаро-влахов и их союзников — куманов (половцев), овладевших чуть ли не всей территорией Латинской империи. Анри д’Эно предпринял поход против калоянова племянника — царя Борила. Французские рыцари продвинулись до Филиппополя, где 31 июля 1208 г. произошла жестокая баталия. Жоффруа де Виллардуэн и Милон ле Бребан командовали здесь передовыми отрядами крестоносного воинства. Судя по рассказу Анри де Валансьенна, маршал проявил храбрость в бою и выказал воинскую «мудрость»[44]. Нанеся поражение болгарам, император повернул назад к столице, а по пути остановился в Памфилоне; по его просьбе маршал Романии и Шампани задержался в этом городе до ноября месяца для восстановления его крепости[45]. На обратной дороге в Константинополь он встретился с болгарским князем Славом, противником Борила и союзником французов: Жоффруа де Виллардуэн присоветовал ему посвататься к дочери императора Анри д’Эно; с этой целью тот действительно поехал в Константинополь[46]. В декабре 1208 г. Анри д’Эно выехал в Салоники, чтобы принять оммаж у Бонифациева преемника. Маршал Романии и Шампани был оставлен для охраны имперской столицы — это поручение выполняли вместе с ним Милон ле Бребан и Орлеан Пэйанский[47]. Именно в данной связи имя нашего хрониста в последний раз упоминает Анри де Валансьенн.

О пребывании Жоффруа де Виллардуэна в греческой земле в последующие годы историки располагают лишь двумя указаниями, содержавшимися в актовом и эпистолярном материале. В одном случае Жоффруа де Виллардуэн выступил уполномоченным императора при подписании соглашения 2 мая 1210 г., заключенного в Равенике (близ Зейтуни, ныне Ламия), об урегулировании церковных дел в Салоникском королевстве[48]. Во втором случае маршал Романии фигурирует как свидетель-гарант (вместе с Кононом Бетюнским и Милоном ле Бребаном)[49] соглашения между епископом Гардики (Фтиотидская епархия) и госпитальерами, подписанного 11 декабря 1212 г. в г. Гальмиросе при посредничестве архиепископа Гийома из г. Филиппы.

В источниках отсутствуют всякие сведения о том, что Жоффруа де Виллардуэн когда-либо вернулся на родину. Нет никаких данных и относительно причин, помешавших возвращению: то ли это были какие-то объективные обстоятельства, то ли сам маршал не пожелал уезжать из своих новых владений. Дошедшие до нас документы не позволяют сказать что-либо определенное и насчет того, продолжал ли Жоффруа де Виллардуэн, прочно осев в Латинской империи, носить прежний титул маршала Шампани. В хронике он еще применяет по отношению к себе этот титул, но, скорее всего, лишь потому, что использование такой формулы облегчает ему обозначать собственную персону, избегая многократного повторения своего имени. Кроме того, что справедливо заметил еще Э. Фараль, былой ранг стал как бы неотъемлемой частью всей личности хрониста. Интересно, однако, что если в 1208 г. в двух актах, адресованных в Шампань и касавшихся семейных дел, о чем говорилось выше, он все еще величает себя этим титулом (а его жена Шана де Лезинн тоже примерно в 1208 г. называет себя «маршалиссой Шампани»), то позднее Жоффруа де Виллардуэн оставляет себе лишь новое звание — «маршала Романии». С 1209 г. во всех официальных документах его имя фигурирует только с присовокуплением этого титула или его аналогов («маршал империи», «маршал всей империи Романии»),

Нам неведома точная дата смерти хрониста, и мы не знаем вообще, каким образом он закончил свою жизнь. Известно лишь, что в июне 1218 г. его сын Эрар подписал две грамоты, которыми подтвердил дарения своего «дражайшей памяти дорогого отца, Жоффруа де Виллардуэна, маршала Шампани», аббатству Пресвятой Девы в Ноннэ на условии, что монастырь будет регулярно отмечать годовщины кончины его отца и матери[50]. Кроме того, в марте 1219 г. Эрар подписал подобный же акт для приорства Фуасси[51], а в мае того года учредил еще две памятных годовщины в честь своих родителей — в аббатстве Ларривур[52] и в обители Шэна[53]. Поскольку все пять поминовений были установлены в течение года, есть основание полагать, что Жоффруа де Виллардуэн скончался сравнительно недавно. Однако какие-либо известия о нем в промежуток времени между 1212 и 1218 гг. в источниках как на Востоке, так и в Шампани не встречаются, поэтому определенность в датировке его смерти все-таки отсутствует. Впрочем, во многих исследованиях принято по традиции относить ее к 1213 г.: единственным основанием для такого «уточнения» служит то обстоятельство, что в 1213 г. Эрар, сын Жоффруа, в одном из документов называл себя «сеньором Виллардуэна». Однако документ этот датирован уже январем 1213 г., а ведь еще 11 декабря 1212 г. Жоффруа де Виллардуэн свидетельствовал упомянутый выше акт, так что доводы в пользу подобной датировки по меньшей мере сомнительны.

ХРОНИКА ЖОФФРУА ДЕ ВИЛЛАРДУЭНА КАК ПАМЯТНИК ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

Созданный около 1210 г. труд Жоффруа де Виллардуэна «Завоевание Константинополя» наряду с одноименным произведением пикардийского рыцаря Робера де Клари[54] — первоклассный источник фактических сведений о скандально знаменитом в средневековой истории Четвертом крестовом походе 1198—1204 гг. Как известно, поход этот закончился разбойничьим захватом рыцарями-крестоносцами столицы христианской Византии в 1203—1204 гг., после чего произошли бурные потрясения на Балканах и в Малой Азии, ознаменовавшие образование государств западных завоевателей на византийской территории — Латинской империи и подвассальных ей княжеств. Пожалуй, никто из хронистов-современников, будь то французы или англичане, венецианцы или генуэзцы, немцы или фламандцы, греки или русские, словом, никто из историков и мемуаристов, которые так или иначе писали о событиях, приведших к гибели Греческого царства, не сохранил столь обильного и полноценного с точки зрения его детализированности и обстоятельности фактического материала относительно реально происходивших перипетий грандиозной по тем временам «международной» рыцарской авантюры и ее ближайших последствий для стран Балканского полуострова, как Жоффруа де Виллардуэн.

Вместе с тем хроника-мемуары «маршала Шампани и Романии» — замечательный памятник французской исторической мысли. То был период роста и укрепления феодального строя на Западе, отмеченный постепенным преодолением политической раздробленности и первыми, подчас еще непрочными и нелегко пробивавшими себе дорогу успехами королевской власти. Успехи эти опирались на поддержку объединительных усилий центра основным слоем поднимавшегося феодального класса — мелким и средним рыцарством, а также населением возвышавшихся городов. Тогда-то, на рубеже XII—XIII вв., и во Франции, являвшейся типичной страной феодализма, явственно обозначился перелом в социально-политической структуре общества: оно вступило в фазу формирования феодальной государственности нового образца — в фазу постепенного территориального сплочения и политической консолидации. Указанный процесс принял четкие очертания при Филиппе II Августе (1180—1223), на чье правление приходится и Четвертый крестовый поход — предприятие по составу своих участников и руководителей преимущественно французское (хотя и не только французское) и по-своему запечатлевшее противоречивые тенденции, характерные для жизни страны на рассматриваемой ступени ее развития.

В отличие от времени Третьего крестового похода (1189—1192 гг.), возглавлявшегося тремя западными государями, сам Филипп II Август стоял теперь в стороне от очередной крестоносной затеи папства в лице Иннокентия III (1198—1216), попытавшегося вновь двинуть рыцарскую рать Европы на освобождение гроба господня в Иерусалиме: всецело поглощенный внутренними делами, король Франции не принимал непосредственного участия в Четвертом крестовом походе. Эти дела оказались связанными с острыми столкновениями феодальных сил в Западной Европе, прежде всего с борьбой Капетингской короны против английских государей из династии Плантагенетов (Ричарда I Львиное Сердце — до 1199 г., а после его смерти — Иоанна Безземельного) — главных соперников молодого короля, удерживавших немало земельных владений во Франции. С Плантагенетами смыкалась и часть крупных сеньоров страны (граф Фландрский и др.), стремившихся помешать ее консолидации над властью Филиппа II. Союзниками Плантагенетов на континенте была, кроме того, внушительная группировка северогерманских князей — так называемая партия Вельфов во главе с королем Оттоном IV, племянником (по материнской линии) Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного. Названные конфликты (а они втянули в свою орбиту немало непокорных французскому королю крупных вассалов — впоследствии все эти сеньоры отправятся в крестовый поход!) осложнились дипломатическим вмешательством — в пользу англо-вельфской коалиции —«апостольского престола», универсалистско-теократической политике которого противоречил объединительно-централизаторский курс Филиппа II Августа. Его отношения с Иннокентием III в конце XII — начале XIII в. были поэтому в основном натянутыми, хотя периоды напряженности сменялись порой периодами ее ослабления. А поскольку провозглашенный папой Четвертый крестовый поход изначально был задуман и развертывался в фарватере этой универсалистско-теократической политики, являясь ее составной частью, постольку и это обстоятельство также побуждало королевскую власть во Франции воздерживаться по крайней мере от прямого участия в папском предприятии. Правда, Филипп II связывал с ним собственные миродержавные планы, но они оставались скрытыми почти от всех сеньоров, которые вступили в 1199—1202 гг. на «стезю господню».

В такой ситуации должна была особенно рельефно обнаружиться и действительно обнаружилась подлинная социально-классовая суть новой крестоносной экспедиции как акта феодальной экспансии. Не случайно во Франции ее вдохновляли и направляли не в последнюю очередь явные и тайные противники короны (из числа крупных вассалов короля, не так давно выступавших на стороне англо-вельфской партии). Эта экспансия призвана была содействовать упрочению их. собственного могущества — успех сулил приобретение новых земель и богатств. Крестовому походу споспешествовали отчасти и те феодальные элементы, которые вынуждены были склоняться к поддержке крепнувшей королевской власти и на практике даже способствовать претворению в жизнь тщательно завуалированных, но тем не менее далеко шедших политических замыслов Филиппа II Августа. К числу таких «тайных агентов» короны, быть может, невольно относился и Жоффруа де Виллардуэн, который, по крайней мере в. начальной стадии крестового похода, приложил определенные старания к тому, чтобы поставить во главе крестоносцев противника англо-вельфской коалиции — маркиза Бонифация Монферратского, родственника Филиппа II Августа и его союзника в Германии (Филиппа Гогенштауфена)[55].

Все эти противоречивые тенденции реальной действительности, своеобразно преломлявшиеся в мире идей и представлений, в умонастроениях феодальной среды, в политическом мышлении сеньориальных кругов, наложили несомненный отпечаток и на записки Жоффруа де Виллардуэна, на концептуальные установки их автора.

Достоинства его хроники как исторического труда определяются главным образом четкостью и значительной точностью в передаче событий Четвертого крестового похода, фактографической добротностью, логической и пусть в меньшей степени, но все же хронологической упорядоченностью повествования. В этом плане мемуары маршала Шампанского сильно разнятся от воспоминаний Робера де Клари, зачастую смешивающего быль с небылью, громоздящего домыслы, увлекающегося третьестепенными деталями, хотя иной раз и важными для воссоздания колорита всей картины крестового похода, но в принципе не всегда столь уж существенными и т. д. Жоффруа де Виллардуэну вовсе чужды фантазии пылкого пикардийца, да ему и не требовалось подменять реальные события вымышленными, искусственно придавать занимательность рассказу, включая в него — для казуальной связности — «интригующие» эпизоды давней истории государств крестоносцев и Византии, почерпнутые в расхожей молве, и т. д. Маршал Шампанский, не в пример Роберу де Клари, совершенно не нуждался в том, чтобы компенсировать недостаток или отсутствие конкретных данных игрой воображения, ибо, находясь в центре важнейших событий, политики и дипломатии крестоносцев, он был превосходно осведомлен не только о том, что происходило «на поверхности», но и о потаенных пружинах, обусловливавших крутые повороты в судьбах крестового похода, неотвратимо толкавших его в сторону Константинополя. Судя по всему, Жоффруа де Виллардуэн имел в своем распоряжении, помимо того, что задержалось в его памяти или было зафиксировано в дававшихся им путевых заметках, и какие-то документы и официальные акты: во всяком случае, страницы, где он излагает, например, содержание некоторых договорных грамот (франко-венецианская сделка о фрахте флота в 1201 г., договор крестоносцев с византийским царевичем Алексеем в 1203 г., мартовский договор 1204 г. между французами и венецианцами о разделе империи), вполне адекватно раскрывают подлинное содержание этих грамот, а местами даже воспроизводят их текст. Точно так же тон и стиль посольских речей, приводимых хронистом и выдержанных в манере, несколько отличной от остального повествования, где автор говорит от своего лица, позволяют думать, что он располагал копиями писем, нередко дублировавших выступления послов. Поразительно верны и детальны документально подтверждаемые хронологические выкладки мемуариста, обычно скрупулезнейшим образом следующего за событиями и лишь иногда группирующего эпизоды, которые относятся к одному и тому же событийному ряду (кое-где упоминаются факты, скажем, имевшие место в более позднее время, хронологически выпадающие из рассматриваемого сюжета, но в конечном итоге касающиеся этого же тематического ряда)[56]. В указанном смысле записки Жоффруа де Виллардуэна также не идут ни в какое сравнение с мемуарами Робера де Клари, хронологический остов которых нередко приблизителен и очень неполон.

Тем не менее, несмотря на фактологические достоинства, еще с XVI—XVII вв. превратившие записки Жоффруа де Виллардуэна едва ли не в основной источник знаний о Четвертом крестовом походе, все же его хроника, подобно мемуарам Робера де Клари, интересна не столько в чисто «фактурном» отношении, сколько в первую очередь в концептуальном аспекте. Ее ценность в огромной степени обусловливается своеобразным авторским видением и, что особенно важно в интересующей нас связи, авторским освещением событий, активным и значимым участником которых Жоффруа де Виллардуэн являлся, его суждениями об этих событиях, преподносимыми им в отличие от Робера де Клари со всей определенностью и категоричностью — в форме собственных, притом весьма красноречиво сформулированных, умозаключений. Как и мемуары Робера де Клари, «Завоевание Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна — исторический труд, написанный светским человеком, но не мелким рыцарем, а феодальным сеньором средней руки, достигшим положения высокопоставленного сановника графов Шампани, а после создания Латинской империи — и носителя высокого титула маршала Романии. Иными словами, по своему социальному облику автор — и это в известном смысле сближает его с пикардийским хронистом — составляет исключение в ряду других латинских писателей, рассказывавших о Четвертом крестовом походе со слов очевидцев. Большей частью то были представители образованного «сословия» — духовенства. Жоффруа де Виллардуэн, как и Робер де Клари, повторяем, — мирянин. При этом, однако, его «Завоевание Константинополя» по своей концептуальной схеме и «программе», в особенности же по своей политической направленности в целом, противостоит мемуарам Робера де Клари. Тот был простым рыцарем и в своем повествовании отразил чаяния и настроения массы рядовых крестоносцев. Напротив, Жоффруа де Виллардуэн входил в элиту крестоносного воинства, в число выдающихся по своему положению actores rerum крестоносного предприятия, «задействованным» во всех или почти во всех сколько-нибудь важных дипломатических и боевых акциях «воинства божьего». Версия событий, выдвинутая в его произведении, продиктована была, как увидим, достаточно ясно осознававшимся самим автором и не утаивавшим своих намерений и от читателя стремлением изобразить в максимально благоприятном свете деяния предводителей этого воинства, включая их наиболее неблаговидные поступки.

Можно сказать, что хроника маршала Шампанского — один из ранних примеров политической тенденциозности, искусно проводимой в чисто событийном, казалось бы, повествовании средневекового автора. И в целом, и в деталях все оно последовательно подчинено главной цели — всемерного оправдания перед лицом истории тех далеко не достославных «подвигов», которые совершили в христианских землях и против их христианских же жителей несостоявшиеся «освободители гроба господня». Он воссоздал историю завоевательного предприятия, руководимого феодальной знатью и венецианской купеческой олигархией, под углом зрения людей своего круга, представителей владетельных и служилых сеньоров, связанных с феодальными верхами, менее всего озабоченных необходимостью решения официально прокламировавшихся религиозных задач, но побуждаемых в первую голову вполне «реалистичными», корыстными мотивами политического, в частности престижного, свойства (а также, если говорить о венецианцах, надеждами на экономические выгоды, которые сулила заморская экспедиция в случае ее успеха).

Неудивительно, что и по стилю преподнесения, равно как и самого отбора фактов, Жоффруа де Виллардуэн существенно расходится с Робером де Клари. Историку-сеньору, к тому же вступившему в шестой десяток своей жизни и достаточно умудренному опытом политической деятельности, не к лицу были (да это и не согласовывалось бы с принципиальными «целевыми» установками его повествования) восторженность и непосредственность, излияния чувств при передаче материала — черты, столь характерные для впечатлительного пикардийского рыцаря, впервые вырвавшегося из своего захолустья в «большой мир» и высказывавшего безмерную любознательность ко всему, что там ему повстречалось. Жоффруа де Виллардуэн сдержан в повествовании, хотя временами и впадает в выспренно-сентиментальную риторику. Его не интересуют житейские, бытовые подробности событий, о которых он рассказывает. Маршал Шампанский почти везде остается в рамках прозаически-делового изложения всего того, прямым участником, очевидцем чего ему пришлось быть или о чем он узнавал от других свидетелей крестового похода. Он отбрасывает прочь эпизоды, представляющиеся в его глазах незначительными, пренебрегает живописными деталями, с упоением неофита воспроизводимыми Робером де Клари.

Одни и те же сюжеты оба мемуариста раскрывают в совершенно различной манере — это происходит не только потому, что информация, которой располагал каждый из них, была разной по объему и «качеству»: маршал Шампанский хорошо знал, о чем судил-рядил тот или другой совет сеньоров-предводителей (ведь сам он присутствовал «на всех советах» — § 120) и был не слишком осведомлен о том, как трактовали их решения рядовые крестоносцы, тогда как у Робера де Клари все обстояло наоборот. Различия объясняются главным образом другим: социально «запрограммированная» направленность видения обоими авторами событий, совершавшихся у них на глазах, культурный и политический кругозор хронистов и, что наиболее важно, целеположенность подхода к материалу были у них весьма неодинаковыми. Один был рупором «общественного мнения» menue peuple, другой, маршал Шампанский, выражал устремления, взгляды и чаяния les haut homes. Герои одного — воины-авантюристы из рыцарских низов, герои другого — маркиз Бонифаций Монферратский, дож Энрико Дандоло, графы и герцоги, доблести и заслуги которых он — там, где они представляются ему достойными,— воспевает и увековечивает. Разный подход, разное понимание событий — отсюда расхождения в их интерпретации при наличии и общих элементов ее, заключающихся в конечном счете в апологетизированном, панегирическом освещении постыдных даже с официально-католической точки зрения рыцарских «деяний».

Жоффруа де Виллардуэн — историк преимущественно, если не исключительно, рационалистично-политического склада мышления, и в этом его коренное отличие от склонного давать волю фантазии и восхищаться «чудесами», простецки наивного Робера де Клари. О чем бы ни заходила речь у того и другого, как воплощение средневекового историзма, оба предстают перед нами в достаточно разном обличье. Огромный флот крестоносцев? Робер де Клари с неподдельным воодушевлением говорит о знаменах и флажках рыцарей, развевавшихся на башнях нефов при отплытии эскадры к Задару, его приводят в восторг мощные звуки сотни пар серебряных и медных труб, сопровождавшие выступление кораблей из Венеции (гл. XIII)... Жоффруа де Виллардуэн если и выказывает восхищение зрелищем отплытия большого флота, украшенного флажками, то оно занимает его разве что в плане оценки перспектив грядущей победы крестоносцев, предопределенной могуществом этой великолепной эскадры, на которой одних боевых метательных орудий и таранов имелось свыше трехсот (§ 76). Подготовка крестоносцев к боевым встречам, маневры по сближению с противником? Робер де Клари, находившийся в гуще воинов, подробно распространяется о том, как располагались различные отряды, в какой последовательности наступали конница и пехота, к каким необычным приемам «устрашения» врага прибегали крестоносцы, мобилизуя и вооружая кухонной утварью воинскую прислугу и проч. (гл. XLV, XLVII). Жоффруа де Виллардуэн напрочь опускает все подобного рода детали, тем паче явные вымыслы, довольствуясь лишь перечислением предводителей их или иных отрядов или сведениями о решающих эпизодах битвы, от которых зависел ее исход (§ 148—153, 161, 167 и др.). Город Константинополь? Робер де Клари ослеплен его «чудесами» и без устали выражает свое восхищений громадностью и великолепием императорских дворцов (гл. LXXXII), редкостными реликвиями, во множестве найденными в церквах (гл. LXXXII—LXXXIII), богатствами храма св. Софии (гл. LXXXV), роскошью и прихотливостью архитектуры византийской столицы (статуи над воротами и проч. — гл. LXXXIII—LXXXIX), ее ипподромом (гл. ХС) и т. д. Жоффруа де Виллардуэн довольствуется несколькими беглыми штрихами, чтобы отметить богатства Константинополя и подчеркнуть его могущество (§ 128); точно так же ему представляется достаточным лишь в немногих словах охарактеризовать колоссальную добычу, размеры и ценность которой сами по себе говорят о масштабах завоевания и о том, что такая добыча не могла не подвергнуть испытанию «бескорыстие» крестоносцев (§ 249—254). Коронация Бодуэна? Робер де Клари описывает ее пышный ритуал во всех экзотичных подробностях — от облачения в императорские одежды до торжественной трапезы во дворце Вуколеон (гл. XCVI—XCVII). Жоффруа де Виллардуэна привлекает одна только политическая сторона избрания первого латинского императора, исключительно ей он и уделяет внимание (§ 256—258).

Перед нами отчетливо вырисовывается система восприятия и преподнесения исторических событий историком-политиком, более того, вырисовывается в целом менталитет крупного феодала из среды тех, кто по призыву Иннокентия III ринулся на Восток завоевывать себе под знаменем религии поместья и сокровища и кто в конце концов захватил и разграбил византийскую столицу.

Познакомимся же теперь ближе с личностью и творчеством хрониста, чтобы затем подробнее рассмотреть идейное содержание и политические тенденции его труда; это, в свою очередь, позволит выяснить и его собственно историческую ценность, и его специфику как произведения светского французского историка, отражавшего настроения и взгляды представителей высших кругов феодального общества, которые сыграли определяющую роль в судьбах Четвертого крестового похода.

ДУХОВНЫЙ МИР И СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ХРОНИСТА

ИСТОРИК И РЫЦАРСКИЙ ЭПОС

Если мы более или менее обстоятельно осведомлены хотя бы о важнейших вехах биографии Жоффруа де Виллардуэна, точнее о ее событийной канве, то этого нельзя сказать в такой же мере относительно внутреннего мира хрониста, общекультурного кругозора и духовного облика его личности в целом. Все материалы, которыми располагает историк, приходится черпать исключительно в самом «Завоевании Константинополя». Точно так же лишь на основе произведения «маршала Романии и Шампани» можно составить по крайней мере приблизительное представление о современных ему литературных образцах, влияние которых, пусть опосредованное, он, будучи сравнительно образованным человеком (в отличие от полуграмотного Робера де Клари), все же, вероятно, испытывал, когда «вручал пергаменту» собственную версию только что прошумевших на всю Европу событий, диктуя свой рассказ писцу, заносившему на скрижали истории его устное повествование. Правда, мы не в состоянии с полной достоверностью судить о литературном контексте труда Жоффруа де Виллардуэна. На этот счет строились и строятся только гипотезы, высказывались и высказываются только более или менее обоснованные догадки, подкрепляемые данными, которые удается извлечь опять-таки из хроники.

Опираясь именно на них, кое-кто из новейших западных медиевистов, в частности американская исследовательница Джаннет Бир и английский ученый Колин Моррис, изображали Жоффруа де Виллардуэна «эпическим историком», списывая на «эпичность» многочисленные погрешности его произведения против фактов. Основу такой концепции составляет прежде всего стилистический анализ записок маршала Шампанского. Действительно, в манере преподнесения описываемых им событий нетрудно подметить черты, свидетельствующие о прямом и косвенном воздействии, которое оказывали на его стиль (как и на стиль Робера де Клари) повествовательные приемы, присущие рыцарскому эпосу,— песням о подвигах (chansons de geste), героическим сказаниям и романам, пользовавшимся популярностью в феодальной среде. Сплошь и рядом у хрониста встречаются лексические обороты, типичные для эпоса Северной Франции конца XII—начала XIII в. Он часто употребляет, например, явно идущие от устной речи одни и те же застывшие словесные «формулы», которые либо напоминают аудитории о чем-то, уже изложенном ранее, либо предуведомляют ее о событиях, которым предстоит быть рассказанными в ходе дальнейшего повествования «как я вам сказал», но не «как я написал»!)[57].

Постоянно применяет хронист стереотипные обороты, когда подводит «итог» изложению какой-то группы событий («таким-то образом, как вы слышали, дож принял крест» — § 69; «так они отплыли из гавани Венеции, о чем вы [только что] слышали» — § 76; «вот таким образом, как вы слышали, была поделена константинопольская добыча» — § 255 и т. п.; ср. § 334, 414)[58]. Среди приемов авторского повествования мы находим и распространенные в рыцарском эпосе переходные «мостики», связывающие разные, хотя и смежные, сюжеты, о которых идет речь в рассказе (§ 229: «Больше мы вам [пока] ничего не скажем о тех, кто оставался в Константинополе, а поведаем вам о тех, кто отправился в другие гавани»)[59]. Нередко автор записок прямо обращается к своим слушателям: «А теперь послушайте-ка об одном из самых величайших чудес» — § 70; «И тщетно стали бы вы вопрошать, есть ли какой-нибудь город более прекрасный...» — § 77; «Так вот, сеньоры, знайте, что если бы...» — § 104 и проч. Из аналогичного расхожего в устном творчестве той поры словарного запаса заимствованы отдельные излюбленные Жоффруа де Виллардуэном словечки — «измена» или «предательство» — в смысле несоблюдения или открытого нарушения вассальных обязательств (§ 214)[60], удвоения одинаковых по значению понятий («опочил и преставился»), использование идентичных выражений в характеристике сходных ситуаций[61] и многое другое в этом же роде.

В самих описаниях тех или иных реалий антуража крестового похода, тех или иных впечатлений, которые испытывали его участники, включая самого хрониста, нередко также заметны стилевые следы эпоса с его «былинной», расплывчато-обобщенной и стереотипной картинностью. Именно в такой «былинно»-схематичной, традиционной для эпоса манере нарисована панорама Константинополя, который впервые предстал во всем своем величии очам «пилигримов», находившихся «на нефах, галерах и юиссье» в июне 1203 г.: они «и вообразить не могли, что где-либо на свете может существовать такой богатый город, когда увидели эти высокие стены и эти богатые [могучие] башни, которыми он весь был обнесен вокруг, и эти богатые дворцы, и эти высокие церкви, которых там было столько, что никто не мог бы поверить, если бы не видел своими глазами...» (§ 128).

Та же шаблонная схема вопроизводится хронистом, притом в таких же словах, и там, где он передает впечатления рыцарей, рассматривавших город уже не издалека, с расстояния в три лье, как это было в первом случае, а непосредственно побывавших в византийской столице после водворения на престоле Исаака II Ангела (18 июля 1203 г.): «Вы можете узнать, что многие из войска [пилигримов] отправлялись повидать Константинополь и [посмотреть на] богатые дворцы, и высокие церкви, которых там было так много, и великие богатства, такие, которых никогда вообще не было в каком-либо городе» (§ 192). Жоффруа де Виллардуэн употребляет стертые, пригодные к применению во всякой аналогичной ситуации эпитеты и во многих других описаниях сходного типа: «высокими стенами и высокими башнями» укреплен далматинский Задар («и тщетно стали бы вы вопрошать, есть ли какой-нибудь город более прекрасный, или более укрепленный, или более богатый» — § 77); «сильнейшими» и «богатыми» крепостями рисуются балканские города, захваченные крестоносцами уже после взятия Константинополя,— Христополь (§ 280), Ла Бланш («весьма сильная и богатая» — § 280), Серры («это был укрепленный и богатый город» — там же), Салоники (один «из самых лучших и самых богатых в христианском мире» — там же), приморские города Коринф и Навплия, отдавшиеся под власть византийского феодального магната Льва Сгура (города, «самые могущественные под небесами» — § 301) и т. д.

Влияние такого рода и других традиций рыцарского эпоса, прослеживаемое в хронике Жоффруа де Виллардуэна, неудивительно. Ведь будущий историк Четвертого крестового похода провел свою молодость и зрелые годы при дворе графа Анри Щедрого (1127—1181) и его преемников, причем почти 15 лет (с перерывом) находился в ближайшем окружении графини-регентши Марии Шампанской, покровительницы труверов, сказителей, романистов. Ее двор являлся своеобразным центром литературного творчества[62]. К тому же дочь Алиеноры Аквитанской в противоположность своему ученому супругу графу Анри Щедрому, светски и богословски образованному человеку, владевшему латынью и чтившему античных авторов, отдавала бесспорное предпочтение литературе на родном языке. Мария Шампанская, привившая шампанскому двору поэтические вкусы пуатевинского и английского дворов, как известно, вдохновила выдающегося поэта-романиста Кретьена де Труа на создание снискавшего ему славу романа о Ланселоте. Ей посвятили свои произведения видные представители эпической поэзии Гас Брюле и Готье Аррасский[63].

Находясь в таком изысканном литературном окружении[64], маршал Шампанский имел, конечно, все возможности для того, чтобы хорошо узнать творения певцов, вымышленных их фантазией рыцарских деяний и усвоить определенные черты их стиля. Установлено, во всяком случае, что с chansons de geste Жоффруа де Виллардуэн был знаком, несомненно, в большей степени, чем с современной ему латинской литературой, которая являлась доменом преимущественно писателей-клириков[65]. Не случайно его хроника начисто лишена каких-либо черт агиографичности: в повествовании мемуариста полностью отсутствуют «священные небылицы», в нем не упоминаются «чудеса» святых Георгия и Маврикия, не говорится об их «реальном» участии в битвах и тому подобных «фактах», служивших обычными аксессуарами и латинской хронографии, и рыцарского эпоса крестовых походов, который складывается в XII в.

С другой стороны, однако, само поэтическое мышление, само образное восприятие мира сказителями, пользовавшимися таким признанием при дворе графов Шампанских, не оказали по сути никакого влияния на хрониста. Его не воодушевляли куртуазные принципы ни Кретьена де Труа, ни тем более трубадуров (таких, как Рамбаут де Вакейрас, Гаусельм Файдит, Эльяс Кайрель де Марей), которым покровительствовал маркиз Бонифаций Монферратский[66], с кем будущий историк крестового похода находился в весьма добрых отношениях. Жоффруа де Виллардуэн служил в молодые годы своему графу-философу Анри Щедрому, которого высокого ценил и к окружению которого также принадлежали мужи и сведущие в богословии, и сопричастные светской образованности. Таковы бывший секретарь аббата Бернара Клервоского — Николя де Монтьерамей, выполнявший затем эту должность при графе Шампани; знаменитый эрудит своего времени, «теоретик» хронографии Иоанн Солсберийский, трактовавший историю как сферу чисто человеческих дел и событий, в которой Бог не играет решающей роли[67]. Возможно, что именно близость к Анри Щедрому и окружавшим его интеллектуалам послужила одним из факторов (согласно гипотезе Ж. Дюфурнэ), способствовавших дистанцированию Жоффруа де Виллардуэна от образного мировосприятия, свойственного представителям куртуазной поэзии[68], пусть какие-то формальные элементы их творчества и не прошли для него вовсе бесследно.

Показательно в этом отношении, например, что все неведомое, экзотичное, с чем сталкивались крестоносцы на своем пути, он передает в выражениях, близких к тем, которые употреблял и для описания повседневной реальности. Так, будучи немало изумлен, как и остальные сеньоры-крестоносцы, громадностью Константинополя, Жоффруа де Виллардуэн деловито приравнивает величину кварталов, сгоревших во время третьего пожара города, к размерам трех взятых вместе больших городов «королевства Франции» (§ 247)[69]. Он вообще равнодушен к ходячим образам, наполняющим, к примеру, рифмованные хроники; мемуарист не прибегает к нагромождениям необычных слов, чтобы воспроизвести «местный колорит», как поступает, скажем, Вас, автор «Романа о Бруте»[70]. Когда Жоффруа де Виллардуэн характеризует флот, на котором крестоносцы отбыли в октябре 1202 г. из Венеции, то эта картина с точки зрения ее выразительности оказывается довольно блеклой и, во всяком случае, явно уступает тем, в которых раскрываются аналогичные сюжеты у Васа[71]. Жоффруа дэ Виллардуэн удивительно скуп в выборе слов, но это и понятно: ведь он не поэт и не романист, ему не надо было перерабатывать и «оживлять» свои источники — он сам выступал очевидцем рассказываемого. Хронист, наверное, мог бы, если бы захотел, включить в текст принятые и авторами художественных произведений того времени «общие места», тем не менее он их избегает, проявляя сдержанность, которая, по излишне суровой оценке Дж. Бир, подчас граничит — в расплывчатых, порой до схематизма, описаниях — с бессодержательностью[72].

Наряду с эпическим в повествовании хрониста заметно влияние и определенных элементов другого нарративного жанра — волшебных сказок. «А теперь послушайте-ка об одном из величайших чудес» — так начинается рассказ о предыстории бегства царевича Алексея из Константинополя в Италию, о дворцовом перевороте 1195 г., об ослеплении Исаака II его братом Алексеем III и пр. (§ 70). Подобный зачин свойствен именно сказкам, где действуют кудесники и кудесницы. То же относится и к хронологической неопределенности, проступающей в отдельных местах повествования, к примеру, в следующем затем продолжении того же рассказа: «В это самое время был в Константинополе император по имени Сюрсак» и т. д. В какое «это самое время»? Ведь здесь говорится не о том времени, событий которого Жоффруа де Виллардуэн был участником и свидетелем, а о более раннем! Перед нами типичная «размытая» формула стиля устного сказочного фольклора. Хронист применяет ее здесь, вероятно, и потому, что не знает точных дат излагаемых фактов, и, возможно, желая избежать педантичного воспроизведения деталей, способных замедлить его динамичный рассказ. «В это самое время» — просто расхожий для хрониста, как и в фольклоре, оборот речи — и не более того; в других случаях он ведь и обнаруживает знание политической истории Византийской империи, и не скупится на подробности, необходимые для того, чтобы придать ясность повествованию[73].

Итак, мы вправе констатировать литературные влияния, сказавшиеся на историческом труде «маршала Романии и Шампани», в первую очередь влияние, главным образом формальное, рыцарского эпоса, вполне закономерное в той обстановке, в которой жил и действовал министериал графов Шампанских. Из этого вовсе не следует, однако, что он был «эпическим историком», как полагала Дж. Бир, или, тем паче, «куртуазным писателем», каким склонна изображать его О. Смолицкая. Нередко попытки представить Жоффруа де Виллардуэна писателем эпического склада объективно апологетичны. В этом отношении примечательна, в частности, позиция К. Морриса, который как раз традициями рыцарского эпоса, наложившими некоторый отпечаток, сильно преувеличиваемый исследователем, на труд Жоффруа де Виллардуэна, объясняет все его недостатки[74]. Автор «Завоевания Константинополя», по Моррису, прежде всего рыцарь, ветеран крестовых походов, его интерес сосредоточен почти целиком на батальной истории, на подвигах соратников; ко всему прочему, включая нравственную сторону их деяний, он якобы безразличен. И хотя хронист рисует реальную действительность, он тем не менее, полагает Моррис, писатель эпический, отсюда его упущения и всякого рода «неточности».

Ссылки на эпические традиции и гиперболизация их воздействия на автора записок «Завоевание Константинополя», который, по его собственным уверениям, рассказывал одну лишь правду и «ни разу ни единым словом не солгал с умыслом о том, что ему ведомо» (§ 120), призваны, таким образом, ретроспективно снискать «прощение» Жоффруа де Виллардуэну за допущенные им «промахи» и, как увидим, зачастую намеренные искажения, а тем самым в завуалированной форме призваны затушевать и наиболее неприглядные стороны крестового похода, приведшего к завоеванию христианской Византии «воинами Христовыми», оправдать его в полном соответствии с тем, как это делает и сам хронист, о чем — далее.

Из сказанного явствует, что если даже и принимать во внимание известное воздействие эпических традиций на форму преподнесения событий в записках Жоффруа де Виллардуэна, а отвергать это воздействие не приходится, то все же нет никаких оснований подходить к оценке его произведения в целом только с такими, чисто литературными мерками, ибо хроника Жоффруа де Виллардуэна есть прежде всего исторический труд[75]. В той связи весьма существенно выяснить прежде всего, насколько привержен Жоффруа де Виллардуэн провиденциалистской доктрине, насквозь пронизывающей в XII—XIII вв. историографию крестовых походов.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ, ИХ ДВОЙСТВЕННОСТЬ: ПРОВИДЕНЦИАЛИСТСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИСТОЛКОВАНИЯ И РЕАЛИЗМ ОСВЕЩЕНИЯ СОБЫТИЙ

Маршал Романии и Шампани жил и писал в то время, когда религия всецело владела людскими умами и душами. Католическая религия и церковь были в ту пору авторитетной, могущественной и общественно-политической и идеологической силой, формировавшей на Западе воззрения, духовный склад любого человека, его восприятие мира в целом, понимание связи происходящих вокруг событий — от самых обычных, повседневных, до наиболее значительных и выходящих за пределы обыденного. Религия и церковь неизбежно обусловливали и видение исторических фактов.

Человеком, вскормленным в традиционно религиозном духе, предстает перед нами в своей хронике и Жоффруа де Виллардуэн. Его облик в этом отношении отчасти сходен с обликом Робера де Клари, но только отчасти: в рассказе Жоффруа де Виллардуэна религиозные аксессуары присутствуют все же относительно полнее, его хроника несколько гуще насыщена ими, чем произведение его меньшого собрата — пикардийского рыцаря. В отличие от него маршал Шампанский стоял на высоте, во всяком случае ординарной рыцарской образованности своего времени. Неудивительно, что, с одной стороны, мы обнаруживаем в его хронике те же, что и в записках Робера де Клари, укоренившиеся в рыцарской среде проявления стандартного, религиозно окрашенного мышления, но с другой — они выражаются у него тоньше, разнообразнее по оттенкам и, что, пожалуй, особенно существенно, выражаются в форме, гораздо более близкой к официально-богословскому мировоззренческому складу, т. е. проступают как бы в более абстрактном, теологизированном, освященном традицией католического историописания виде, хотя и не занимают слишком много места в его сочинении, так что едва ли можно согласиться с мнением Ж. Ларма, по которому Жоффруа де Виллардуэн в определенной степени был «оцерковленным (clergie) историком»[76]. По крайней мере, степень эта не столь высока, какой она рисуется названному исследователю.

Датировка событий, как и у Робера де Клари, ведется обычно у Жоффруа де Виллардуэна по церковным праздникам, что было и вообще принято в среде мирян (церковнослужители, включая римских пап, употребляли в своей документации древнеримскую систему отсчета месяцев и дней — с «идами», «календами» и пр.). Так, рыцарский турнир в Экри в 1199 г., где «взяли крест» первые из пожелавших отправиться в заморский поход, состоялся «в канун адвента» (§ 3); болгарский царь Калоян (Иоаннис) двинул в 1206 г. рать из половцев (куманов) и влахов к Дидимотике и Адрианополю для поддержки греков, восставших против владычества латинян, спустя три недели после Рождества (§ 404); в 1202 г. крестоносцы пустились в дорогу к своему сборному пункту — Венеции — «после Пасхи, около Пятидесятницы» (§ 47); вскоре по восстановлении Исаака II и Алексея IV на константинопольском троне (июль 1203 г.) «пилигримы» обсуждали просьбу последнего о том, чтобы продлить срок пребывания венецианского флота и всего войска в византийской столице до дня св. Михаила (29 сентября) и «ото дня св. Михаила до Пасхи» (§ 198). По такому же принципу датируется множество других, больших и малых, событий: мы находим в хронике и день св. Иоанна (24 июня — § 30), и день св. креста (14 сентября — § 45), и «день св. Мартина» (11 ноября — § 78), и «праздник св. Марии на Сретенье» (2 февраля — § 405, 411) и прочие аналогичного рода, выделяемые в пределах года или месяца вехи, взятые из церковного счетно-временного обихода, глубоко внедрившегося в историческое сознание всех, в том числе и светских хронистов. Точно так же крупномасштабное летосчисление ведется маршалом Шампанским по годам «воплощения Господа нашего Иисуса Христа» (или просто «от воплощения Иисуса Христа» — § 1, 76, 119, 441 и пр.).

В хронике тем не менее чаще, чем в повествовании пикардийского рыцаря, встречаются фразеологические обороты и термины, относящиеся к тем или иным институтам католицизма, к тем или иным элементам религиозного ритуала (культа). Это в общем-то ходовые, привычные человеку его круга понятия и слова, но употребляются они в записках Жоффруа де Виллардуэна порой обильно, свидетельствуя о его более основательной и более глубоко дифференцированной, чем у Робера де Клари, осведомленности в сфере церковных установлений.

Кое-кто из западных исследователей, в частности уже упоминавшийся Ж. Ларма, считают возможным говорить, явно впадая при этом в преувеличения, о клерикальной окрашенности рассказа шампанского историка. С нашей точки зрения, было бы вернее констатировать наличие у него каких-то ее элементов: они действительно выражены в его мемуарах, повторяем, несколько рельефнее и шире, нежели в записках неграмотного рыцаря Робера де Клари (где в лучшем случае заметен лишь налет религиозного тона, да и то местами)[77], тем не менее переоценивать занимаемое ими здесь место все же не приходится.

В еще большей мере и, пожалуй, в первую очередь сказанное относится к самой трактовке «маршалом Романии и Шампани» событий крестового похода 1202—1204 гг. Несомнено, Жоффруа де Виллардуэн, подобно Роберу де Клари, разделял со своими современниками-историками убеждение во всемогуществе Божьем, в том, что все человеческие деяния совершаются по воле Всевышнего, что ход и исход исторических событий зависят от небесного промысла. Причем и в этом плане сановный министериал графов шампанских явственнее и глубже по сравнению с мелким и необразованным рыцарем Робером де Клари проникнут провиденциалистским пониманием описываемого или по крайней мере в большей степени склонен прибегать в повествовании к трафаретным формулам провиденциалистского мышления. Вместе с тем его объяснения событий в отличие от тех, которые предлагает Робер де Клари, начисто лишены присущего иногда последнему архаического олицетворения сверхъестественных сил, наивной образности в описаниях вторжения небожителей в человеческую историю, лишены приземленной конкретности ее провиденциалистского видения (ангел, «вовремя» разрывающий тетиву лука Андроника I и тем спасающий Исаака II и пр.) в записках пикардийца. Как человек, по-видимому, более широко, чем простой рыцарь Робер де Клари (принадлежавший к мелкопоместной «деревенщине»), сопричастный официальному церковному менталитету своего времени, Жоффруа де Виллардуэн и Божье вмешательство в земные дела мыслит как бы в отвлеченном виде или, по выражению Дж. Бир, «несколько формально»[78]. Тем не менее эти земные дела, с его точки зрения, осуществляются все-таки при решающем участии Творца: он всемогущ, и потому именно его воля определяет судьбы каждого «пилигрима» в отдельности и всего их воинства; она предопределяет осуществимость или неосуществимость задумываемого ими, обеспечивает успехи или, напротив, вызывает провалы предпринимаемых акций (§ 18, 46, 93, 154, 182, 183, 369, 384, 475 и др.).

Только при поддержке Бога, по Виллардуэну, крестоносцам удавалось совершить то, что им самим казалось невозможным. Увидев перед собой «высокие стены и высокие башни» далматинского Задара, «пилигримы», как рассказывает хронист, делились друг с другом своими сомнениями насчет того, сумеют ли они овладеть столь могучей крепостью: «Каким образом можно взять силой такой город, если этого не содеет сам Бог?» (§ 77). И уже post factum, когда Задар перешел в их руки, хронист, поведав об этом, вкладывает в уста ложа Энрико Дандоло, по-видимому, собственное, достаточно стереотипное в хронографии суждение о причинах достигнутого успеха: «Мы завоевали этот город милостью Божьей и вашей»,— говорит дож «графам и баронам» (§ 86), не умаляя такой формулой и заслуг их самих, но ставя все же на первое место «милость» небес. Помощь свыше, с точки зрения хрониста, — необходимое условие всякой удачи. Завязывая дипломатические переговоры с дожем и предводителями крестоносцев, формулируя обязательства царевича Алексея, которые он готов принять на себя, его послы и послы германского короля Филиппа Гогенштауфена, приехавшие в Задар, сразу же ставят выполнение этих обязательств в зависимость от того, удастся ли возвратить царевичу его законное наследие (т е. византийский престол), а уж это дело возможно только в случае, если так «будет угодно Богу» (§ 93).

Перед походом на Константинополь лагерь крестоносцев раздирают горячие споры: следует ли идти на это дело? Большинство настроены отрицательно в отношении плана главарей. «Так вот, сеньоры, знайте, что если бы Бог не возлюбил это войско, оно не могло бы оставаться в целости, когда столько людей стремились причинить ему зло» (§ 104), т. е. якобы желали даже ценой раскола сил «пилигримов» заставить предводителей отказаться от их антиконстантинопольского проекта. Если крестоносцы обратили греков в бегство, то сделали они это лишь «с помощью нашего Господа Бога» (§ 140). Узнав, что Исаак II восстановлен на императорском троне, паломники «с великим благочестием воздавали хвалы нашему Господу за то, что он в столь короткое время оказал им поддержку» (§ 183). Они славословят Всевышнему (а с ними и хронист, не упускающий случая сообщить об этом) и после того, как вводят царевича Алексея в город, сумев заручиться у Исаака II подтверждением принятых его сыном обязательств: «Велико было ликование... в лагере пилигримов по причине успеха и победы, которую даровал им Господь» (§ 190). Уведомляя свою аудиторию о принятом (тоже в результате пылких споров) решении паломников задержаться в Константинополе на год, чтобы дать возможность Алексею IV укрепиться у власти и таким образом выполнить свои денежные обязательства, Жоффруа де Виллардуэн подчеркивает, что дискуссии окончились именно так, а не иначе, только «с помощью Бога» (199). 1 января 1204 г. греки попытались брандерами сжечь венецианский флот, однако их попытка была отбита «с помощью Божьей», благодаря которой «наши не понесли никаких потерь» (§ 290). Вообще, полагает хронист, «никакой человек не может повредить тому, кому Бог захочет помочь» (§ 183).

Бог взвешивает и словно берет в расчет и заслуги, и дурные деяния своих «верных» (§ 60), он воздает честь тем, кто готов отдать за него жизнь (§ 29, 251), дарует победу сражающимся за него (§ 191, 198, 242, 253), препятствует торжеству злых умыслов (§ 220); Господь, по Виллардуэну, не забывает своих, когда они оказываются в трудном положении, он ободряет страждущих (§ 84, 181, 190): «Но Бог, который подает надежды страждущим, не пожелал, чтобы они так страдали» (§ 61).

Естественно, что в изображении хрониста те, кто берет крест, питают любовь к Богу (из «любви к Богу», т. е. безвозмездно, венецианцы снаряжают 50 галер сверх построенных для крестоносцев в соответствии с условиями договора 1201 г. — § 23), они взывают к Богу, находясь в опасности (ведь если он «не проникнется жалостью [к нашим людям], мы погибли» — § 364), умоляют его именем о тех или иных нужных уступках («бога ради» — § 97, 115), вверяют ему участь близких (германский король препоручает «деснице Божьей» царевича Алексея, своего шурина — § 92), возносят хвалы благодеяниям Бога (§ 162, 183, 251).

Как и у Робера де Клари, божественный промысел, по Жоффруа де Виллардуэну, всего отчетливее обнаруживает себя в чудесах, но и в этом отношении представления обоих хронистов в немалой степени разнятся между собой, не говоря уже об их отличии от взглядов церковных бытописателей. Повествование историка из Шампани совершенно свободно от «священных небылиц», которые, хоть и изредка, однако, все же дают себя знать в рассказе Робера де Клари. Собственно о «чудесах» как таковых (в принятом тогда понимании, соответствовавшем ветхо- и новозаветному, — возвращение зрения слепым, исцеление калек наложением рук, сбывшиеся знамения, предвестники гибели или спасения и пр.) Жоффруа де Виллардуэн говорит только однажды, а именно, почтительно, хоть и кратко, рассказывая о проповеди Фулька из Нейи (§ 1). В остальных же случаях «чудеса Господни», как они видятся хронисту, — это просто неожиданные и потому представляющиеся необъяснимыми для разума повороты в развертывании той или иной конкретной ситуации, которые возникают во время крестового похода и которые происходят притом, по Виллардуэну, непременно в благоприятную для крестоносцев сторону (§ 175, 182, 475). Иными словами, в его изображении «чудо Божье» — это не непосредственное, воочию (буквально!) зримое (или домысливаемое) вторжение небесных сил в историю людей, а лишь непостижимое самим участникам событий проявление Божественного промысла в человеческих деяниях и судьбах. «Механизм» его действия остается скрытым, неведомым, находящимся «за кулисами» исторической сцены — налицо лишь реальные плоды этой «небесной работы», явственно сказывающиеся в крутых извивах, превратностях происходящего.

Такого рода «чудом» рисуется, например, встреча беглого византийского царевича Алексея с крестоносцами, когда он после своего визита к германскому королю прибыл в Верону: здесь, в Ломбардии, завязываются переговоры, в конечном итоге которых поход примет в дальнейшем совершенно новое, никем до того не предполагавшееся направление — на Константинополь. Рассказ об этом, по сути переломном для крестоносного предприятия, эпизоде Жоффруа де Виллардуэн, обращаясь к своим слушателям, начинает такими словами: «А теперь послушайте-ка об одном из самых великих чудес и об одном из величайших происшествий, о которых вы когда-либо могли слышать» (§ 70). «Величайшее чудо» и вместе с тем «происшествие» — это в сущности всего-навсего авантюрная эпопея юного Алексея и связанные с нею дипломатические усилия, которые вскоре приведут к заключению сделки между предводителями крестоносцев, царевичем и поддерживавшим его Филиппом Гогенштауфеном (§ 91—94, 98—99), а в последнем случае обернутся захватом Константинополя.

Другой пример «чуда», как его трактует историк из Шампани, — события, ближайшим образом предшествовавшие первому завоеванию византийской столицы крестоносцами (1203 г.) 17 июля 1203 г. отряды «пилигримов», находившиеся у ее стен и готовые к бою, выстроились лицом к лицу против отрядов узурпатора Алексея III, в десять раз превышавших их по численности; ни та ни другая сторона не отваживаются двинуться навстречу противнику, но ничто не предвещает ни отступления, ни тем более бегства узурпатора из столицы — ведь он располагает таким превосходством сил! Напротив, крестоносцы ощущают себя в крайне угрожаемом положении. «И знайте, — торжественно восклицает хронист, — что никогда Бог не доводил какой-либо народ до большей опасности, чем та, которой он подверг их [пилигримов] в этот день» (§ 181). К общему изумлению, вечером того же дня Алексей III отвел свое войско ко дворцу Филопатон; крестоносцы поскакали вслед отступавшим грекам. Решающей схватке тем не менее так и не суждено было произойти: враждебные действия прекратились, «как того хотел Бог». И, сообщая далее о поспешном ночном бегстве Алексея III из Константинополя, Жоффруа де Виллардуэн добавляет: «А теперь послушайте-ка о чудесах нашего Господа, как они великолепны повсюду, где ему угодно [их сотворить ]» (§ 182). И здесь «чудо» — лишь крутой и нежданный исход, казалось бы, неумолимо надвигавшегося боевого конфликта, исход, до самого конца остававшийся неясным и даже чреватым, быть может, роковой опасностью для «пилигримов»; сам же по себе акт божественного вмешательства и тут остается где-то за пределами реально происходящего. «Чудо», в изображении хрониста, опять-таки предстает чем-то абстрактным и лишь материализуется во внезапной перемене хода событий, от которой в выигрыше оказываются возлюбленные чада Всевышнего.

Разумеется, Господь особенно немилостив к тем, кто — так рисует дело хронист — способствовал распылению «пилигримов», кто отправился «за море», минуя Венецию, из других гаваней (Брюгге, Марселя). Жоффруа де Виллардуэн неоднократно сокрушается об участи этих рыцарей и их отрядов, отказавшихся соединиться с войском, собравшимся в городе на лагунах. Хронист подчеркивает обреченность их замыслов. Прибыв в Сирию, они не совершили там ничего достопримечательного, и одни умерли «от дурных испарений земли, другие вернулись к себе» — все это случилось потому, что «Бог не захотел» слияния обеих частей крестоносцев «из-за их грехов», тех, кто разъединял войско (§ 229). Для хрониста важно прежде всего подкрепить собственное порицание и осуждение «пилигримов», избравших самостоятельный путь в «страну Сирию», ссылками на волю Всевышнего: именно он покарал бесчестием крестоносцев-отступников за эти прегрешения. Провиденциалистские установки в данном случае, как, впрочем, и во многих иных, в чем мы убедимся в дальнейшем, отражая в значительной степени систему исторических воззрений хрониста, служат в то же время своего рода инструменталистским принципом — средством проведения его политической концепции, один из элементов которой образует осуждение «пилигримов», якобы старавшихся погубить крестоносное войско, разрушив его целостность.

Как видим, по убеждению хрониста, «события приключаются так, как хочет Бог» (§ 326). Иначе говоря, в глазах Жоффруа де Виллардуэна течение историй обусловлено провиденциалистскими факторами — точно так же это представляли себе и все остальные современники «маршала Романии и Шампани». Нельзя не признать, повторяем, что в этом отношении хронисту, являвшемуся знатным сеньором, приобщенным к теологической образованности, присуща, несомненно, большая субъективная глубина религиозного видения излагаемых событий, большая внутренняя приверженность идее провиденциалистской сущности и сверхъестественной причинной обусловленности их связи, чем Роберу де Клари, обходящемуся чаще всего поверхностно-клишированными стереотипами при объяснении фактов, свидетелями которых ему довелось быть. Выше уже указывалось на несостоятельность взглядов тех исследователей (в частности Ж. Ларма), которые приписывают Виллардуэну чуть ли не такой же характер исторического мышления, который был свойствен экзальтированным хронистам начальной поры крестоносных войн: Ж. Ларма считает даже, будто маршал Шампанский, диктуя свое произведение, сочинял нечто вроде «Деяний Бога через франков» на манер какого-нибудь Гвиберта Ножанского (Gesta Dei per Francos)[79], жившего веком ранее. Подобный взгляд в корне неверен, но было бы, вероятно, ошибочным и отрицать убежденность Виллардуэна в существовании у истории провиденциалистского «двигателя».

Уже отмечалось, что Жоффруа де Виллардуэн воспринял главные доктринальные установки «философии истории» начала XIII в. Небезынтересно в этой связи, что в тексте Жоффруа де Виллардуэна обнаруживается ряд как бы раскавыченных заимствований из Ветхого и Нового завета[80]: у него встречаются обороты, близкие к употребляемым главным образом в Евангелиях, апостольских посланиях и в текстах Псалтыри. Вероятно, не чуждый этой литературе хронист Четвертого крестового похода, по идее своей предприятия религиозного, иной раз просто по привычке, автоматически воспроизводил знакомые ему выражения Священного Писания — там, где приходилось повествовать о событиях, так или иначе наводивших автора на соответствующие аналогии. Скрытые цитаты являли собой, по определению Дж. Бир, как бы бессознательное подражание тому, что вошло в его плоть и кровь и само собой закрепилось в его лексиконе. К примеру, уже приводившийся ранее отрывок — о сомнениях и страхах, объявших «пилигримов» при виде грозных укреплений Задара (§ 77), едва ли не целиком построен на новозаветных текстах: «Увидевши это, ученики удивились и говорили» (Матф., 21, 20); «И все изумлялись, и дивились, говоря между собою» (Деяния, 2, 7). Точно так же сообщение о том, как греки, удостоверившись в слабости позиций Алексея IV, в его колебаниях и склонности в критические минуты искать прибежище у своих «благодетелей», решили низвергнуть молодого василевса с престола и «составили тайный заговор, чтобы предать [своего сеньора]» (§ 221), сходствует с евангельским: «Фарисеи же вышедши имели совещание против Него, как бы погубить Его» (Матф., 12, 14). Налицо и другие, пусть непрямые, но все же заимствования подобного рода. Говоря, например, об алчности как об одном из наибольших пороков, поразивших «пилигримов», когда, захватив Константинополь и окрестности, они принялись беззастенчиво расхищать богатства и земли Византии, хронист формулирует свой рассказ в выражениях, явно близких к фразеологии первого послания апостола Павла к Тимофею. У Виллардуэна читаем: «...Ибо жадность, которая есть корень всех зол, не бездействовала» (§ 253), или «жадность, которая причинила столько зла, не давала им покоя» (§ 303); названный же новозаветный текст гласит: «Ибо корень всех зол есть сребролюбие» (Тимоф., 6, 10).

Довольно часты в хронике и ветхозаветные реминисценции — там, где рассказывается о страхе «пилигримов» перед многочисленными врагами, о благодарениях, которые они возносили небесам после какой-либо победы, там, где дается описание битв и т. д. Многие речевые обороты Жоффруа де Виллардуэна выдержаны в подобных случаях в «библейском ключе»[81], прямо или косвенно почерпнуты в Псалтыри, в книгах Пророков и т. д.

Высказывалось предположение, что Жоффруа де Виллардуэн был знаком с их французскими переводами, появившимися в конце XII — начале XIII в. (в одной из булл Иннокентия III от 1199 г. упоминается о том, что миряне имеют у себя отдельные части Писания — Евангелия, послания апостола Павла, Псалтырь, книгу Иова «и многие другие книги», переведенные «на галльский язык» — «in gallico sermone»)[82].

В рассказе Жоффруа де Виллардуэна слышатся также фразеологические и смысловые отголоски мотивов церковной проповеди крестового похода. Он представляется хронистом не только правым делом, но и «освободительной войной» — в полном соответствии с канонами папской пропаганды, проводившейся в посланиях Иннокентия III, в устных выступлениях проповедников вроде Фулька из Нейи. В своей произносимой от имени всех послов речи к венецианцам Жоффруа де Виллардуэн, обращаясь с просьбой о предоставлении флота, заклинает их «проникнуться жалостью к Иерусалиму, находящемуся в порабощении у турок» (§ 27). Отвечая ему, дож Венеции также подчеркивает, что ныне предпринимается столь «великое дело, как освобождение нашего Господа» (§ 29). Цель крестового похода, по Виллардуэну, «отомстить за поношения, причиненные Иисусу Христу» (§ 27), оказать «помощь Святой земле». Именно с такими увещеваниями французские сеньоры обращаются (после внезапной кончины графа Тибо III Шампанского) к герцогу Эду Бургундскому (§ 38); те же выражения вкладывает автор хроники и в уста баронам, увещевающим остальных сеньоров, собравшихся на о. Лидо, раскошелиться из последнего для расчета с венецианцами, — иначе не удастся оказать «подмогу Заморской земле» (§ 59), и в уста вестника Алексея III, пытающегося уговорить латинян покинуть пределы его царства (как христианин, «он хорошо знает, что вы отправились в поход, чтобы помочь святой Заморской земле» — § 143). Направляя послов к Филиппу Швабскому, бароны изъявляют намерение «отвоевать Заморскую землю» (§ 72). Та же формула в разных вариантах повторяется и в других местах хроники (§ 96, 97). В целом крестовый поход, в глазах его автора, призван вознести христианство и унизить землю турок (§ 57)[83].

Вероятно, Жоффруа де Виллардуэн, судя по всему этому, гораздо точнее, чем Робер де Клари, знал содержание папских посланий, возвещавших войну против «неверных» (1198 г.), и слышал немало крестоносных проповедей — как Фулька из Нейи, так и высших служителей церкви из числа примкнувших к крестоносному рыцарству. Хронист едва ли не текстуально воспроизводит кое-где речи священнослужителей — аббата Лоосского, склонявшего крестоносцев в Задаре заключить договор с царевичем Алексеем о походе на Константинополь, ибо «это такое дело, посредством которого лучше всего можно отвоевать Заморскую землю» (§ 97), и остальных, в частности тех, кто в апреле 1204 г. обосновывал «справедливость» и «законность» войны крестоносцев против христиан-греков (§ 225).

Все это, конечно, так, но из сказанного вовсе не следует, что Жоффруа де Виллардуэн, разделявший со своими современниками провиденциалистские взгляды на историю, писал свой исторический труд с теологических позиций. Подобно запискам Робера де Клари, его хроника, несмотря на присущие ей кое-где отдельные черты «ученой церковности» в преподнесении материала, в основе своей имеет мирской, светский характер — именно этим, собственно, произведение «маршала Романии и Шампани» выделяется наряду с повествованием пикардийского рыцаря из множества созданных на Западе в начале XIII в. исторических сочинений о Четвертом крестовом походе. Действительно, на страницах хроники всегда действуют живые люди, совершающие те или иные поступки и испытывающие разнообразные чувства, причем собственные побуждения этих людей, а не какая-то трансцендентная сила на практике выступают реальной основой и причиной всевозможных событий: герои мемуаров Жоффруа де Виллардуэна (в отличие от персонажей записок Робера де Клари таковыми являются главным образом знатные особы — «о меньшом народе» маршал Романии и Шампани упоминает лишь иногда — хотя и у него встречаются имена простых рыцарей, отличившихся особой смелостью или верностью сеньору, — § 160, 168, 359) выказывают воинскую доблесть на поле брани (§ 156, 167, 169, 358 и др.) и занимаются мародерством (§ 137); принимают решения и следуют им или, напротив, не исполняют их (§ 358); ведут дипломатические переговоры (§ 14—31), заключают и расторгают союзы (§ 143—144, 333 и др.), составляют грамоты (§ 42); ведут торг (§ 56), одалживают деньги (§ 61), расплачиваются с долгами, пуская в ход золотую и серебряную утварь (§ 68); радуются победам и добыче (§ 329, 339) и печалятся о павших в бою (§ 332) или скончавшихся от болезни (§ 200, 334); составляют завещания (§ 36) и получают дань от побежденных; чествуют «пилигримов», сумевших избежать поджидавшей их опасности (§ 326); проявляют ум, хитрость (§ 331), коварство (греки! — § 332); клянутся в верности или постыдно предают соратников (§ 345, 346); волнуются по поводу тревожных вестей (§ 336); переживают страхи (§ 49, 339) и т. д. и т. п. Они могут быть предусмотрительными (§ 340) или пожинают плоды собственной недальновидности (§ 348) и безрассудства (§ 355, 356); отдают боевые приказы и распоряжения (§ 343), ободряют своих, чинят жестокости (болгарский король Иоаннис повелел отрубить головы 30 пленным рыцарям — § 345), пребывают «в огорчении и расстройстве» (§ 347). Словом, живая жизнь проходит в мемуарах Жоффруа де Виллардуэна во всем ее многообразии, и она-то всегда находится на переднем плане в повествовании, а вовсе не ее имплицитные потусторонние «ингредиенты». Правда, хронист в отличие от Робера де Клари скуповат на житейские детали, ему чужд тот непосредственный интерес ко всему «необыкновенному» и «чудесному», что довелось крестоносцам увидеть в далеких от родины землях; его повествование вообще довольно суховато, оно совершенно не расцвечено авторской фантазией и развертывается в своей повседневной обыденности по строго событийной, хронологически более или менее последовательно выдержанной канве, лишенной каких бы то ни было «фиоритур» воображения и даже простой наблюдательности. В этом смысле мемуары Жоффруа де Виллардуэна историчнее, чем записки порой щедрого на выдумки и бытовые подробности Робера де Клари. И все-таки, как и хроника пикардийца, мемуары маршала Шампанского в главном и решающем тоже проникнуты земным, посюсторонним восприятием описываемого. Это отнюдь не «деяния Бога через франков», хотя там и сям Всевышний «незримо» направляет в повествовании ход событий, а прежде всего история самих этих событий в их реальном обличье, история деяний самих участников крестового похода в их внутренней взаимосвязи, какой она рисуется хронисту, история фактов в их действительном сцеплении, обусловленном причинами в сущности вполне земного происхождения и земного же характера.

Иными словами, историческому мышлению Жоффруа де Виллардуэна свойственна типично средневековая расщепленность, или дихотомичность: хронист ясно видит и весьма реалистично излагает события, которых был участником и очевидцем, причем рассказывает о них как историк вполне «от мира сего», прочно стоящий на почве земного их видения, хотя и памятующий в то же время, что за видимым и осязаемым хаосом исторических свершений, больших и малых, полном случайностей и неожиданностей, кроется десница Божья. Превалирующим компонентом данной дихотомии исторического мышления хрониста, компонентом, который, собственно, и придает его повествованию уникальную ценность выдающегося памятника истории крестовых походов, является, однако, светский: описания и объяснения событий из них самих, из имманентно присущей им логики (или алогичности!), прежде всего поступками и свойствами людей — их храбростью, мужеством или же трусостью и малодушием, верностью долгу или предательством, мудростью, предусмотрительностью или же недальновидностью, склонностью впадать в панику при малейшей опасности или сохранять выдержку в затруднительных обстоятельствах, кичливостью и гордыней или же благоразумием и сдержанностью. Именно такой подход к фактам, на деле преподносимым без всяких «посторонних прибавлений», доминирует в повествовании хрониста.

РЫЦАРСКИЙ «КОДЕКС» И ЕГО ОТРАЖЕНИЕ В ХРОНИКЕ. ИДЕЯ ЕДИНЕНИЯ «ПИЛИГРИМОВ» И ЕЕ ПАНЕГИРИЧЕСКИ-ИНСТРУМЕНТАЛИСТСКАЯ СУЩНОСТЬ

Помимо охарактеризованных, в его мемуарах рельефно отразились и многие другие существенные черты исторического мышления феодальной среды, к которой он принадлежал душой и телом, отразились, в частности, важнейшие принципы восприятия и оценки ее представителями личностных качеств участников событий, их «героев» и «антигероев» со свойственными им достоинствами и слабостями, добродетелями и пороками. Все они в своей совокупности образуют немаловажный фактор в развертывании сложной событийной ткани крестового похода и играют значительную роль в объяснении хронистом его причудливых судеб.

В самом деле, оттеняя положительные качества сеньоров и рыцарей, принявших обет крестового похода и отправившихся «освобождать» Заморскую землю, Жоффруа де Виллардуэн на первое место всегда ставит их верность взятым на себя обязательствам, вытекали ли они из норм вассальных отношений или определялись конкретными договоренностями об условиях выполнения той или иной «службы», оказания тех или иных «услуг». Соблюдение и несоблюдение таких обязательств — главнейший в его глазах критерий оценки нравственного уровня действующих лиц крестоносной эгопеи, их соответствия либо несоответствия высокой идее, ради которой они опоясались мечом. Верность данному слову, верность в соблюдении заключенных договоров — один из коренных устоев политической культуры феодального класса, проявлявшийся и в творчестве хронистов крестовых походов, которые выступали выразителями его исторического сознания, в том числе Жоффруа де Виллардуэна. Во время крестового похода среди его участников выявилось немало таких, кто нарушал эти устои. Не сдержали своего слова, якобы устрашась опасностей, подстерегавших войско, которое должно было двинуться в путь из Венеции (так, по крайней мере, объясняет их поведение сам Виллардуэн), брюггский шателен Жан де Нель, Тьери, сын графа Филиппа Фландрского, и Николя де Майи — командиры фламандских рыцарей, отбывших на кораблях из Фландрии. Обещав присоединиться к своему сеньору Бодуэну Фландрскому и «всему венецианскому войску» «там, куда им велено будет прибыть», эти предводители — а под их командованием находились многие из «добрых вооруженных людей» графа Бодуэна, — перезимовав со своими людьми в Марселе, «отправились в Сирию», хотя и «знали», словно предуведомляет своих слушателей хронист (разумеется, post factum!), что там «им не содеять никаких подвигов» (§ 48, 49, 103).

К «изменникам», т. е. к тем, кто фактически старался лишь избежать коварных сетей Венеции, но кого хронист изображает всего-навсего недостойными рыцарства трусами, он относит епископа Отюнского, графа Гига де Форэ, Пьера де Бромона, поплывших на фламандских кораблях; французов Бернара де Лорей, Гюга де Шомона, Анри д’Арэна, Жана де Виллера и других, которые якобы тоже «уклонились от явки в Венецию» «по причине великого страха» и «двинулись в Марсель» (§ 50). И для них такая «измена» не осталась без последствий — «изменникам», как о том Виллардуэну уже было, конечно, известно ко времени, когда он взялся за свой труд, пришлось потерпеть «великую неудачу» (§ 50). Не пожелали идти в Венецию, а отправились прямо на юг Италии, чтобы оттуда отплыть на Восток, и много других «добрых людей», в том числе «один из доблестнейших на всем свете рыцарей Анри д’Арзильер», а также Жиль де Тразиньи, вассал Бодуэна, графа Фландрского и Эно: этот рыцарь, получив от своего сеньора 500 ливров, чтобы сопровождать графа, тем не менее покинул его в Пьяченце (§ 54).

В тоне порицания упоминает хронист рыцаря Робера де Бова, который вопреки клятве, принесенной на святых мощах, оставил трех своих сотоварищей по посольству, направленному крестоносцами из Задара в Рим, дабы испросить «прощения» у апостолика: свою миссию он в отличие от прочих послов, по словам хрониста, «исполнил так худо, что хуже не мог»: «нарушил клятву и по стопам иных уехал в Сирию» (§ 105—106). Еще до этого «клятвопреступником» оказался знатный барон Рено де Монмирай: во время пребывания войска в Задаре (зимой 1202/03 г.) он «упросил, чтобы его послали в Сирию» (послом) и, поддержанный в своей просьбе графом Луи Блуаским, тоже поклялся на святых мощах, что вместе с прочими рыцарями, которые поедут с ним в Сирию, вернется в войско через 15 дней тотчас после того, как они «выполнят поручение». Его отпустили, но и он, и «многие другие», которые были с ним, «не исполнили как следует» свою клятву, ибо «в войско не вернулись» (§ 102). Жоффруа де Виллардуэн, в представлении которого верность клятве — едва ли не высшее достоинство рыцаря, решительно осуждает всех этих «изменников» и не без удовлетворения сообщает каждый раз — в назидание аудитории — о бедственной участи, постигшей тех, кто изменил слову.

Впрочем, он гневно порицает не только рыцарей, поправших принцип феодальной верности, но и византийского императора Алексея IV, не выполнившего своих денежных обязательств по отношению к крестоносцам: убедившись, что он «ищет причинить им только зло», вожди «пилигримов» бросили ему открытый вызов (§ 209—210, 213—215). Мотивируя их разрыв с Алексеем IV, хронист вкладывает в уста посла крестоносцев, красноречивого Конона Бетюнского, слова, ясно свидетельствующие, что, во мнении самого Жоффруа де Виллардуэна, Алексей IV, отказываясь заплатить своим «благодетелям» за труды, нарушил тем самым свой долг — и друга, и сеньора, которому они сослужили верную службу. Свой вызов предводители войска формулируют в типично феодальной манере, подчеркивая открытый характер этого акта, предпринятого ими в качестве вынужденного ответа на вероломство императора: «И передают они вам, что не причинили бы вам зла, ни вам, ни кому-либо другому, не бросив вызова: ибо они никогда еще не совершали предательства, и в их стране нет обычая поступать таким образом» (§ 214).

Рассказывая о безуспешной попытке греков сжечь флот крестоносцев в Константинополе, хронист с едкой иронией констатирует: «Вот какую награду хотел дать им император Алексей за услугу, которую они сослужили ему» (§ 220). Верная служба, казалось бы, предполагавшая и соответствующую компенсацию, была вознаграждена враждой! В таком же осуждающем тоне говорится в хронике — и не один раз — о коварстве греков вообще. Когда крестоносцы, прибыв к византийской столице, узнали о восстановлении на престоле Исаака II, то с рассветом дня 18 июля 1203 г. они на всякий случай вооружились, ибо «не слишком доверяли» грекам (§ 184). «Греки, которым была весьма свойственна неверность, не исторгли притворства из своих сердец» — так характеризует Жоффруа де Виллардуэн политику греков, тайно вступивших в переговоры с болгарским царем Калояном о союзе (§ 333). Упоминая об овладении рыцарями графа Анри д’Эно городом Чурлот (1205 г.), хронист не упускает случая сообщить, что после сдачи города принесли ему греки клятву верности, «которая в те времена плохо выполнялась» (§ 390). Неоднократно указывает Жоффруа де Виллардуэн и на вероломство болгарского «короля» Иоанниса. Он заставил поклясться двадцать пять своих самых знатных людей сохранить жизнь латинянам, укрывшимся в замке графа Серры; если они сдадут его, то их препроводят «целыми и невредимыми с их оружием и их лошадьми в Салоники, или в Константинополь, или в Венгрию». Между тем на четвертый день по выполнении крестоносцами данных ими обещаний Иоаннис нарушил все свои клятвы: он приказал схватить, отнять у них «все их добро» и увести их раздетыми и разутыми (причем пешком) во Влахию. Комментарии Виллардуэна гневно однозначны: «Вот какое смертельное предательство совершил король...» (§ 393—394).

Даже в тех случаях, когда жертвой неверности оказывается враг крестоносцев, хронист резко отрицательно отзывается о самом проявлении вероломства. Он клеймит поведение Алексея V Дуки (Морчофля) в отношении свергнутого им Алексея IV, хотя крестоносцы находились уже в состоянии войны с ним: «Посудите сами, было ли когда-нибудь совершено какими-либо людьми столь ужасное предательство» (§ 222). Точно так же категорически порицается поведение Алексея III не только в отношении его брата Исаака II Ангела, которому он в свое время «выколол глаза и сделался императором путем такого предательства» (§ 70, 313), но и в отношении лицемера Морчофля. Последний, потерпев в 1204 г. поражение от крестоносцев, попытался в дальнейшем заручиться поддержкой экс-императора — укрепившегося в Месинополе Алексея (III), предварительно породнившись с ним: однажды он был приглашен им на обед, где тот «позвал его в некие покои и велел повалить его [наземь] и вырвать ему глаза из головы таким вот изменническим образом, как вы слышали» (§ 271). В данном случае Жоффруа де Виллардуэн не довольствуется тем, что возводит понятие «неверность» в ранг некоей общей категории крайне отрицательного порядка (на «неверность» оказываются способными и свои рыцари, и чужаки — греки, болгары). Расширительная интерпретация «предательства» служит хронисту для окончательного и полного оправдания земельных захватов, произведенных крестоносцами на территории Византии. Узнав, как поступил прежний экс-император (Алексей III) с другим (Алексеем IV), они «много говорили между собой» и «твердо заявили, что эти люди не вправе владеть землей, коль скоро они так изменнически предают друг друга» (§ 272).

Хронист бескомпромиссен и в своем отстаивании принципа верности и любому данному кому-либо слову. Недаром, повествуя о распрях между близкими ему сеньорами, Виллардуэн так сокрушается по поводу отсутствия у них порой твердости в этом плане. Он не одобряет ни действий латинского императора Бодуэна, ни поступков обязанного ему вассальной верностью маркиза Бонифация Монферратского, затеявших распрю из-за Салоник. Маркиз претендовал на город, изъявляя в то же время готовность оставаться вассалом Бодуэна и держать от него эту землю. Бодуэн же старался завладеть Салониками силой, не считаясь с просьбами своего вассала об уступках, т. е. проявил нелояльность в отношении него (§ 275—278). В ответ тот предпринял осаду Адрианополя, принадлежавшего Бодуэну, началась открытая война (§ 281). Хронист не винит ни первого, ни второго — во всем виноваты дурные советники: «Увы! какой дурной совет получили они, один и другой, и сколь великий грех совершили те, кто учинил эту распрю» (§ 278). С чувством удовлетворения рассказывает маршал Шампани далее об успехе своей посреднической миссии в урегулировании этой опасной по возможным последствиям, братоубийственной распри (§ 285—286). Хронист подчеркивает, что, человек дела, он был откровенно суров с маркизом, хотя их дружба, казалось бы, и не позволяла такой суровости: но маркиз захватил земли императора и осадил его людей, между тем, с точки зрения Виллардуэна, верность сюзерену превыше всего, даже если сюзерен в чем-то и поступает нелояльно по отношению к вассалу. Поэтому он и осуждал маркиза, не удосужившегося поставить в известность о своих действиях, несовместимых с положением вассала, баронов в Константинополе (§ 285).

Итак, идеальная верность — одна из всенепременнейших добродетелей, украшающая поступки «героев»; напротив, ее отсутствие — порок, являющийся причиной всевозможных пагубных осложнений в истории крестового похода.

Наряду с верностью, важнейшей феодальной добродетелью, наличие или отсутствие которой у действующих лиц мемуаров предопределяет ход многих событий, служит храбрость. В ней Жоффруа де Виллардуэн усматривает основу основ безупречной репутации своих героев. При этом отвага, без которой нет и самого рыцаря, не отождествляется с любым смелым, пусть и безрассудным порывом: храбрость, в глазах повествователя, — это прежде всего твердость души, качество, которое позволяет крестоносцам стойко противостоять опасности. Правда, Виллардуэн нигде и никого не упрекает в расчетливости, в том, что кто-либо старался заблаговременно «измерить» самою величину опасности и «соизмерить» с ней свое поведение. И это понятно: ведь в сущности он рисует общее положение крестоносцев (с того времени, когда они прибыли к Константинополю, и до дня гибели Бонифация Монферратского) полным беспрестанных опасностей. О каких расчетах могла тут идти речь? Будучи, например, участником посольства, которое «пилигримы» и венецианцы, отчаявшись в получении денег от Алексея IV, снарядили осенью 1204 г. в его столицу (§ 211), Жоффруа де Виллардуэн не видел ничего постыдного в том, что позволил себе описать чувство радости, охватившее послов, когда они сумели живыми выбраться из города после того, как прямо во Влахернском дворце, в присутствии греческой знати, бросили вызов императору. Византийский двор был шокирован и возмущен такой наглостью, поскольку «никто и никогда не отваживался бросать вызов императору Константинопольскому в его [собственных] покоях» (§ 215). Само собой, послы могли ожидать для себя самого худшего — во Влахернах уже «поднялся великий шум» (§ 216), когда они, покинув резиденцию василевса, вскочили на коней и поскакали прочь. Оказавшись за городскими воротами, ни один из послов не удержался от того, чтобы сильно не возрадоваться, — «и это было неудивительно, потому что они спаслись от великой опасности» (§ 216)! Хронист не скрывает чувств своих героев — это были и его собственные чувства.

Ему представляется вполне естественным и то, что, очутившись впервые близ византийской столицы и увидев ее громадные размеры и укрепления, «пилигримы» ясно поняли авантюристический характер предпринятого ими дела. «И знайте, — вспоминает Виллардуэн, — что не было столь храброго и отважного человека, который не задрожал бы всем телом, и это не было удивительно, ибо с тех пор, как сотворен мир, никогда столь великое дело не предпринималось таким [малым] числом людей» (§ 128). Размер опасности этой авантюры подчеркивает в речи к графам и баронам, по высадке на берег собравшимся в церкви св. Стефана на свой совет, и дож Энрико Дандоло: «Вы предпринимаете самое великое и самое опасное дело, которое когда-либо предпринимали люди» (§ 130). Хронист не находит ничего, что могло бы быть поставлено в укор крестоносцам ни тогда, когда они, покидая Скутари («либо остаться в живых, либо погибнуть», дабы «захватить землю»), последовали предписаниям «епископов и священников» — исповедались и составили завещания («ведь они не ведали, как Бог исполнит над ними свою волю» — § 154), ни когда, расположившись в конце июля 1203 г. перед Влахернским дворцом и подвергаясь частым нападениям греков, днем и ночью находились в состоянии беспокойства (§ 165): ведь «на одного человека в войске [крестоносцев] приходилось две сотни в городе» (§ 163).

Такова же позиция мемуариста при описании событий 17 июля 1203 г. Алексей III вывел тучи своих воинов — «казалось, что вся равнина покрыта боевыми отрядами; и они передвигались аллюром, в полном порядке» (179); «пилигримы» почувствовали всю громадность нависшей над ними угрозы, ибо у них было всего шесть боевых отрядов, у греков же их было около шестидесяти, «и не было у нас ни одного, который был бы больше, чем какой-либо у них» (§ 179). Виллардуэн нисколько не порицает их и за то, что, увидев отступающих греков, которых увел Алексей III, «пилигримы» вздохнули с облегчением: среди них «не было такого храбреца, который бы не испытывал великой радости» (§ 181), ибо «никогда Бог не спасал каких-либо людей от большей опасности» (§ 181). То же самое относится и к известиям хрониста о многих других опасных для крестоносцев ситуациях: «Пребывали в великом страхе» ввиду восстания греков в начале 1205 г. рыцари, оставленные в Чурлоте (§ 343); после разгрома при Адрианополе уцелевшие — как из числа предводителей, так и рядовых рыцарей — в паническом беспорядке бегут с поля битвы; Жоффруа де Виллардуэну и Манассье де Лилю с трудом удается остановить беглецов, из которых «многие были до того напуганы, что они бежали... прямо к своим палаткам и домам» (§ 363).

Реалистично характеризуя подобные эмоции, хронист лишь более выпукло оттеняет гигантские, в его представлении, масштабы затеянного «пилигримами» предприятия и таившуюся в нем серьезную угрозу для участников. Само по себе осознание этого и даже испуг или паническое поведение рыцарей кажутся ему в порядке вещей.

Не допускает Жоффруа де Виллардуэн только одного для своих героев — малодушия и трусости, заставляющей человека отрекаться от самого себя под влиянием страхов или уклоняться от принятых обязательств. Под этим углом зрения рисуются им и те, кто постарался в начале похода обойти стороной Венецию или покинул остров Лидо, чтобы избавиться от необходимости оказывать сомнительные услуги Адриатической республике, и те, кто во время похода держал себя недостойным рыцарей образом.

С суровым презрением отзывается хронист о рыцарях, которые ввиду восстания греков оставили в Филиппополе своего сеньора Ренье Тритского в «большой опасности»: эти рыцари, в том числе его сын, брат, племянник и еще 30 человек, попали в плен к грекам, выдавшим их Иоаннису, который приказал отрубить пленникам головы. Хронист воздерживается от выражения какого-либо сочувствия жертвам жестокости «короля Валахии», поскольку рыцари эти выказали трусость. «И знайте, что в войске их весьма мало оплакивали, потому что они столь худо обошлись с тем, с кем не должны были бы так поступать» (§ 345). Столь же беспощаден приговор, вынесенный хронистом еще 80 рыцарям, покинувшим Ренье Тритского после ухода первого отряда: эти «вовсе не испытывали стыда», ибо «не были так близки ему», как уехавшие раньше (§ 346). Менее суров Жоффруа де Виллардуэн к тем, кто бежал с поля боя («устрашился и дрогнул») под Адрианополем, но был не из числа рыцарей, а из числа людей, неопытных в ратном деле (§ 359); однако он считал позорным поведение рыцарей, которые бежали после пленения императора Бодуэна (§ 361), а тем более поведение рыцарского отряда, который уже тогда, когда боевые порядки были восстановлены и приняты меры к организованному отступлению остатков разгромленного греками и болгарами воинства, все же продолжал беспорядочное бегство к Константинополю, спеша «поскорее попасть туда»: «и за это их сурово порицали» (§ 367). Хронист особо отметил и трусливое дезертирство семи тысяч рыцарей, бежавших на пяти венецианских кораблях по получении известий об адрианопольской катастрофе. Их умоляли остаться сам легат апостолика — кардинал Пьетро Капуанский и красноречивый рыцарь-трувер Конон Бетюнский, которому была поручена охрана Константинополя, — тщетно! Не вняли они и увещаниям маршала Жоффруа де Виллардуэна, обратившегося к ним в Родосто: ведь «никогда не смогут помочь какой-нибудь земле, которая бы так нуждалась в подмоге» (§ 378).

Клеймя позором дезертиров, хронист поименно называет особо запятнавших себя трусостью — знатного и именитого рыцаря Пьера де Фрувиля, вассала павшего под Адрианополем графа Луи Блуаского и Шартрского, и других: «Недаром говорится, что худо делает тот, кто из страха смерти совершает поступки, за которые его всегда будут попрекать» (§ 379) — такова мораль, которую извлекает для своей аудитории «маршал Романии и Шампани». Позже он заклеймит таким же образом сдачу болгарам осажденного ими города Серры, где находились рыцари Бонифация Монферратского: окруженные противником, они предложили вступить в переговоры, «за что их порицали и укоряли» (§ 393). Непростительным, в глазах хрониста, был и скоропалительный уход из Родосто более двух тысяч его защитников — венецианцев, французов и фламандцев, бежавших морем и по суше, несмотря на то что город был до этого основательно укреплен (§ 415—416). Мемуарист пытается как-то объяснить этот непостижимый с точки зрения здравого рыцарского смысла случай и не находит ничего более подходящего, кроме как сослаться на волю Господа, который порой «допускает случаться бедам с [его] людьми» (§ 415). Провиденциалистская установка «выручает» повествователя в объяснении этого позорного, по его собственному представлению, поведения рыцарей-трусов.

Обращает на себя внимание следующее: сурово и пространно порицая малодушных, Жоффруа де Виллардуэн вместе с тем не слишком щедр на похвалы рыцарям-храбрецам, вероятно потому, что смелость и отвага представлялись ему качествами настолько обязательными для рыцаря, что их наличие как бы разумелось само собой. Смелые рыцарские деяния — это, в глазах хрониста, нечто обычное, о чем не стоит и распространяться. Иногда только он отзывается с похвалой об отдельных рыцарях, выказавших доблесть в каких-то особо исключительных, экстремальных ситуациях. Эти рыцари называются по именам: рыцарь-командир Жак д’Авень, первый бросившийся в бой за Галатскую башню (§ 160) и раненный в лицо мечом; Николя де Жанлэн, его вассал, поспешивший на помощь сеньору, — он «держался так доблестно, что был удостоен великой похвалы» (§ 160); фламандский рыцарь Эсташ дю Марше, также отличившийся в одной из схваток под Константинополем (§ 168), и некоторые другие. Большей частью, однако, хронист скуп на какие-нибудь льстящие храбрецам суждения: он предпочитает просто рассказывать о подвигах, словно исходя из представления, что подвиги эти сами за себя свидетельствуют. Мы не находим, к примеру, ни слова прямого одобрения там, где хронист повествует об отваге Андрэ де Дюрбуаза, первым взобравшегося на крепостную башню 12 апреля 1204 г. (§ 242), или где рассказывается о доблестной кончине графа Луи Блуаского, тяжело раненного во время битвы под Адрианополем и убитого врагами (§ 357—360), или о героической стойкости Ренье Тритского, который почти 13 месяцев выдерживал осаду в Станемаке (§ 435—438). Хронист приводит одни только голые факты, обходясь безо всяких оценочных комментариев. Откровенно и даже пылко восхищается он разве что отвагой 92-летнего слепого старца — дожа Венеции Энрико Дандоло, необыкновенной для человека его возраста и при его физической немощи. В хронике читаем об удивительной доблести дожа, приказавшего своим людям под угрозой суровой кары первым высадить его на сушу у константинопольских стен и вынести перед ним знамя св. Марка (§ 173—174); перед, казалось, неизбежным 17 июля 1203 г. сражением с греками дож «сказал, что хочет жить или умереть вместе с пилигримами» (§ 179). Исключение, сделанное в этом смысле для дожа, не случайность: это — важный элемент общего апологетического изображения в хронике главы Венецианской республики, о чем дальше.

Итак, осуждение трусости — неотъемлемая составная часть «рыцарского кодекса», лежащего в основе преподнесения и оценки событий Виллардуэном. В свою очередь, открытое порицание малодушия и имплицитное превознесение смелости выступают двумя сторонами одной и той же медали, а именно — чувства личной чести, превыше всего ценимого автором-сеньором, и свойственной ему как командиру и одновременно «военному историку» заботы об общем успехе предприятия в целом. «Худо делает тот, кто из страха смерти совершает поступок, за который его всегда будут упрекать» (§ 379) — вот квинтэссенция «рыцарского кодекса» храбрости. Иными словами, крестоносцам надлежит, с точки зрения хрониста, быть выше страха смерти — во имя достижения цели похода. С этим этическим принципом, пронизывающим мемуары, связан и другой: главное, по мысли Жоффруа де Виллардуэна,— это перспектива благополучного завершения того дела, ради которого «пилигримы» отправились за море. Трусость же, полагает он, никогда не ведет ни к чему хорошему. За это красноречиво говорят искусно выстраиваемые мемуаристом факты: в самом деле, ведь те малодушные «пилигримы», которые бежали из Задара, кто на торговых кораблях, кто сушей, думая пройти через Славонию, погибли, — «жители той земли напали на них и многих поубивали, остальные же возвратились обратно, прибежав в войско» (§ 161); сложили свои головы, притом в большом числе, и те, кто, желая миновать Венецию, поплыл на фламандских кораблях прямо в Сирию: они поступили на службу к князю Антиохийскому, воевавшему с армянами, но тюрки подстерегли французов и вышли на них из засады, «и франки были разбиты, и никто не уцелел — все были либо убиты, либо взяты в полон» (§ 229—230) (следует перечень наиболее знатных из 80 рыцарей, погибших или попавших в плен). Жоффруа де Виллардуэн всем строем своей речи выделяет это свидетельство как принципиально важное: «И книга ясно свидетельствует, что, кто бы ни бежал из венецианского войска, с каждым приключались несчастье или позор. Недаром говорится, что мудр тот, кто придерживается наилучшего» (§ 231). Трусость отождествляется с наихудшим поведением, а оно, по Виллардуэну, всегда идет в ущерб общему делу крестоносного рыцарства. Точно так же бесславно погибли и те, кто, смалодушничав, первым покинул своего сеньора Ренье Тритского в Филиппополе (§ 345), и те, кто сдался врагу в г. Серры (§ 393—394); сами себя погубили страхом рыцари, оставившие приморский город Родосто, надежно укрепленный венецианцами: получив весть, что болгары овладели Навлией, а ее гарнизон истреблен победителями, защитники Родосто «прониклись таким страхом, словно это они сами потерпели поражение», и в панике бежали, кто на кораблях, кто сушей. В результате «Иоаннис» без труда овладел Родосто, угнав уцелевших в Валахию (§ 415—416).

Постоянному порицанию трусости и малодушия тех или иных рыцарей или целых контингентов их — главной, по Виллардуэну, причины, сгубившей в конечном счете крестовый поход, в хронике противостоит представленная опять-таки сугубо фактографически или, чаще, в имплицитно-нравоучительном виде тенденция к восхвалению тех предводителей, которые проявили себя стойкими военачальниками, мудрыми политиками и хорошими организаторами, руководствовавшимися прежде всего благоразумием. Основное в самохарактеристике, прямо или косвенно даваемой Жоффруа де Виллардуэном, — это его проявлявшаяся на протяжении всего похода и продиктованная именно благоразумием забота о сохранении целостности крестоносной рати. Хрониста в общем-то мало беспокоит ее нравственное лицо: важнейшую свою заслугу, как и других главных предводителей, действовавших в фарватере венецианского политического курса, он видит в том, что все они старались любой ценой отстоять единение «пилигримов», которое, как ему кажется (или как он это старается представить), могло бы служить залогом победоносного увенчания крестового похода.

Примечательно в этой связи, насколько важное место уделено в рассказе Жоффруа де Виллардуэна уже упомянутой выше распре Бонифация Монферратского и императора Бодуэна из-за Салоник (§ 275—290). Ростки ее наметились еще во время избрания первого латинского императора (на трон претендовали граф Бодуэн Фландрский и маркиз Бонифаций Монферратский — § 256). Повествуя об этом, хронист выпячивает мысль, согласно которой еще тогда «доблестные мужи в войске», ссылаясь на (псевдо)исторический прецедент — опыт Первого крестового похода (оказывается, первые крестоносцы чуть было не потеряли Иерусалим из-за раздоров Годфруа Бульонского с Раймундом Сен-Жилльским — § 257)[84], всячески старались предотвратить раскол, чреватый потерей всего завоеванного. Тем не менее после избрания императором Бодуэна Фландрского соперничество вчерашних претендентов переросло в открытый конфликт. Описывая его, Жоффруа де Виллардуэн прослеживает все перипетии этой распри: он подробно останавливается на ее истоках, обвиняя во многом дурных советников императора Бодуэна (§ 277, 294). Впрочем, несмотря на свои явные симпатии к маркизу, личность которого в целом рисуется им в панегирических тонах[85], Жоффруа де Виллардуэн в данном случае выказывает известную объективность, делая это, правда, поневоле: ведь ему нужно было оттенить собственную роль в урегулировании конфликта, в водворении «порядка» и потому он, должно быть, впадая в сильное преувеличение, рассказывает о своем якобы весьма свободном и суровом обращении с маркизом, о том, как он решительно воспользовался доверием последнего к себе, чтобы склонить его к согласию на посредничество группы знатных сеньоров в улаживании конфликта (§ 283—286) (маршал Шампани «упрекнул его весьма сурово и за его поступок, и за то, что он завладел землей императора», и т. д. — § 285), о том, как маркиз признал свою вину и «очень оправдывался» (§ 285) и, наконец, о том, сколь велика была общая радость в стане «пилигримов» при получении вести, что конфликтовавшие стороны примирились (§ 299).

Благоразумие (а единение сил рыцарства — его важнейший признак!) во имя достижения конечной цели, невзирая на любые «промежуточные» этапы, через которые «пилигримам» неизбежно и даже чуть ли не против собственной воли пришлось проходить (завоевание и разграбление христианских городов и земель!), чтобы исполнить свое предназначение, — вот что довольно часто старается выставить на вид Жоффруа де Виллардуэн, изображая действия предводителей во время крестового похода. Его внимание привлекают, к примеру, организация снабжения войска продовольствием (§ 351), правильное распределение сил (§ 349), своевременная выработка четких планов военных действий. Так, он хотя и сдержанно, но с явным одобрением рассказывает, в частности, о вынесенном баронским советом в июле 1203 г. решении брать город и с суши, и с моря (§ 162), затем, когда «пилигримы» расположились против Влахернского дворца, о мерах, принятых баронами, чтобы поставить заслоны на пути многочисленных врагов — греков, тоже и с суши, и с моря (постройка палисада, возведение вала и т. п. — § 166). В то же время хронист сокрушается по поводу проявления крайней недисциплинированности крестоносцев под Арианополем в апреле 1205 г., когда, вопреки собственному постановлению — не трогаться с места при приближении легковооруженных куманов (§ 356) — граф Луи Блуаский, едва лишь те налетели на лагерь, погнался за напавшими, да еще послал за Бодуэном, и оба, таким образом, «Увы, худо исполнили то, что было решено накануне вечером» (§ 358), — они отошли на два лье от лагеря, что, по Виллардуэну, и послужило причиной постигшей их здесь катастрофы.

Когда над горсткой рыцарей, оставшихся в Константинополе (после разъезда остальных для завоевания своей доли земель), сгустились тучи — «адрианопольские греки взбунтовались» (§ 336), — император Бодуэн и Луи Блуаский поспешили, не собрав нужного количества воинов, всего со 140 рыцарями (§ 349) двинуться на соединение с Жоффруа де Виллардуэном к Некизе (§ 348). Хронист с осуждением пишет об этом скороспелом шаге — ведь «у них-то было мало людей [для сражения] в тех опасных местах» (§ 348). Одна-единственная ошибка, неосмотрительность — и развертывается целая цепь превратностей: силы крестоносцев оказываются распыленными, а итог — поражение 14 апреля 1205 г. Рассказывая о последующем соединении остатков рыцарства (во главе с Анри д’Эно, дожем Энрико Дандоло и самим маршалом Шампани) в Родосто, Жоффруа де Виллардуэн горестно восклицает: «О, Боже, какой бедой было то, что все эти силы, которые собрались там вместе, не были вместе с остальными у Андринополя, когда там находился император Бодуэн» (§ 384).

Встречаясь в записках Жоффруа де Виллардуэна с запоздало назидательными ламентациями подобного рода, относятся ли они к нарушению кем-либо вассальных клятв или условий заключенных договоров, к проявлениям малодушия или к иным действиям, которые в последнем счете вели к распылению сил «пилигримов» и их ослаблению перед лицом врагов, будь то греки или сарацины, болгары или куманы, невольно задаешься вопросом: в какой мере и каким образом открыто провозглашаемые и отстаиваемые хронистом принципы рыцарского «кодекса чести» (верность, смелость и проч.) связаны с общей концепцией его произведения, которая, несомненно, присутствует в нем и, более того, весьма последовательно, как увидим, проводится автором? Внимательный анализ мемуаров показывает, что не только эти принципы, лежащие в основе восприятия мемуаристом мира социальных явлений, но и сам провиденциализм, фундаментальный мировоззренческий комплекс, определяющий отношение Жоффруа де Виллардуэна к описываемому им и его оценку, при ближайшем рассмотрении оказываются подчиненными не только вполне мирской, имманентно-событийной логике, включающей и элемент случайности, но и отчетливо проступающей в хронике политической тенденции, более того, целостному историко-политическому замыслу.

АПОЛОГЕТИКА КРЕСТОВОГО ПОХОДА. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРЕДВЗЯТОСТЬ ХРОНИСТА. ОТСТУПЛЕНИЯ ОТ ПРАВДЫ ИСТОРИИ — УМЫШЛЕННЫЕ И ОБЪЕКТИВНО ОБУСЛОВЛЕННЫЕ

Ознакомление с «Завоеванием Константинополя» поневоле заставляет задуматься над идейно-политической направленностью произведения и в связи с этим — над его спецификой как памятника исторической мысли начала XIII в. Не подлежит сомнению, что Жоффруа де Виллардуэн сочинял свой труд по прошествии известного времени после захвата крестоносцами христианской Византии — акта, формально во всяком случае (хотя бы на первых порах), осужденного папством, — и потому излагал события достаточно обдуманно. Наряду с другими соображениями ему приходилось, видимо, «учитывать» и это обстоятельство. Как бы то ни было, но, выступая в роли историка, рассказывающего о событиях, отстоящих от него на определенном «расстоянии», «маршал Романии и Шампани» освещал их, имея в голове если не подробный план всего рассказа, то по крайней мере отдавая себе отчет в том, что именно и в каком виде он будет преподносить слушателям и читателям. Иными словами, Виллардуэн приступил к делу, внутренне проникшись уже какой-то выработавшейся у него общей системой представлений о предмете предстоящего повествования, об основных сторонах и «гранях» этого предмета. Берясь за составление хроники, автор, должно быть, мысленно видел перед собой некий концептуальный проект, сконструированный, по всей вероятности, не до конца и еще не прорисованный во всех деталях, однако вполне сложившийся в своих главных «ярусах», «узлах» и более или менее ясный рассказчику по своей магистральной «схеме».

Этим, по-видимому, и могут быть объяснены заверения хрониста в своей абсолютной субъективной правдивости, подкрепляемые ссылками на то, что-де он был живым свидетелем описываемого: «И Жоффруа, маршал Шампанский, который продиктовал это произведение и который ни разу ни единым словом не солгал с умыслом (sic! — М. 3.) о том, что ему ведомо, — а он бывал на всех советах — с уверенностью свидетельствует» (§ 120) — такова не лишенная своеобразного подтекста формула, к которой обращается хронист, чтобы убедить слушателей рассказываемой им эпопеи завоевания Константинополя в ее полной аутентичности (в пределах доступного его знанию!). «Не солгал с умыслом», подчеркивает автор! Следовательно, он не исключает «невольных» погрешностей своего повествования против истины, но заранее как бы снимает с себя ответственность за них, словно говоря, что если в нем и содержится что-либо неверное, то сам он, рассказчик, тут ни при чем[86].

В чем же состоял основной замысел Виллардуэна? Каким образом удалось и удалось ли автору последовательно провести свою концепцию? Что, в конце концов, представляет собой труд маршала Шампани в плане его концептуального содержания? Соответствует ли он правде истории или расходится с нею? Ответы на такие вопросы мы можем попытаться отыскать лишь в фактах, передаваемых хронистом, и лишь в той их связи, в которой они им реально представлены. Сам он, естественно, будучи очевидцем, а не сторонним по отношению к рассказываемому наблюдателем «издалека» и вообще будучи мемуаристом, а не историком-«мыслителем», историком, так сказать, практического, а не философского склада ума, нигде не дает прямых ответов на подобные вопросы, да и вопросы такого рода, разумеется, не ставит. В лице Жоффруа де Виллардуэна, как, впрочем, и Робера де Клари, перед нами выступают исторические писатели вполне конкретного, практически-реалистичного образа мышления и видения того, что они передают. Их можно было бы условно назвать «событийщиками».

Это, однако, отнюдь не означает, что Жоффруа де Виллардуэн диктовал свое сочинение, «как бог на душу положит», безо всякой «задней мысли». В противном случае для чего было бы ему столь настойчиво заверять аудиторию в своей правдивости? Аналогичные заверения, правда, присутствуют едва ли не во всей латинской хронографии крестовых походов и, более того, составляют «топос» средневековых хроник в целом, но в каждом данном случае эта традиция, восходящая к античному историописанию («цель историка — истина»), на практике нарушается, и всегда по-своему. Жоффруа де Виллардуэн, как нам кажется, являет собой образец ярко выраженного политически тенденциозного светского историка эпохи классического средневековья. Концептуальный строй его произведения обусловливался в основном побуждениями, вытекавшими из прямых, своекорыстных политических интересов той «интернациональной» группы феодальной знати, которая сыграла решающую роль в драматических перипетиях крестового похода 1202—1204 гг. и в его трагическом финале. Виллардуэн сумел уловить подспудное стремление этой группы к «самоутверждению» в глазах современников и потомков, к обоснованию своей линии в «ложном» крестовом походе — вопреки всему! — и в меру своих способностей изобразить сцепление его событий так, как они рисовались заинтересованным «верхам» сообразно этому стремлению.

* * *

В обширной научной литературе, посвященной Четвертому крестовому походу и его хронографии, уже давно дебатируется проблема достоверности мемуаров Жоффруа де Виллардуэна. Исследователи единодушно признают, что автор действительно был свидетелем всех или почти всех событий, о которых он рассказывает, с начала и до конца, так что многие факты, взятые сами по себе, он и в самом деле передает верно, с подкупающей непосредственностью очевидца и в полном соответствии с подлинно происходившим.

Особенно пунктуален хронист в своих хронологических выкладках там, где у него отсутствует точная календарная датировка тех или иных эпизодов. Тщателен он и в классификации фактов — в тех случаях, когда ему приходится группировать события, совершавшиеся в одно и то же время, но в разных местностях, и выстраивать повествование в хронологически расчлененные событийные ряды. Считается также бесспорной точность и правдивость хрониста в воспроизведении богатой фактической конкретики крестового похода, всего того, что автор видел собственными глазами или знал по надежным источникам. Сюда относятся и сведения, сообщаемые, безусловно, на основе документальных актов, находившихся в его распоряжении и даже скрепленных порой собственноручной подписью «маршала Романии и Шампани», и данные, скажем, о составе отдельных боевых отрядов «пилигримов», об участниках их военных акций в Византии, о самом ходе боевых операций на суше и на море и т. д.

Словом, как правило, признается по крайней мере правдоподобие очень многого из рассказанного этим свидетелем. И не только внешнее правдоподобие: в самых различных отношениях его хроника — это в некотором роде единственный столь полный, а нередко и уникальный по причинно-событийной достоверности, фактографической убедительности источник по истории Четвертого крестового похода.

Из мемуаров Жоффруа де Виллардуэна мы узнаем порой о таких не вызывающих сомнения подробностях событий и их сплетении между собой, о таких эпизодах и оттенках «тайной дипломатии» предводителей крестоносного ополчения, о таких зигзагах их «большой политики», не говоря уже о разнообразнейших сторонах повседневной истории предприятия, о которых остальные источники либо вовсе хранят молчание, либо упоминают бегло, вскользь и схематично.

Из признания всего этого историками XIX—XX вв. тем не менее отнюдь не следует, что они столь же единодушны в оценке хроники, в определении степени соответствия описываемого автором подлинному развитию событий. Напротив, мнения медиевистов насчет того, заслуживает ли произведение Жоффруа де Виллардуэна абсолютного доверия, во всем ли и целиком ли он правдив в своем рассказе, не искажает ли, не затуманивает ли сама общая направленность его повествования, если таковая имеется, настоящую историю крестового похода, притом в ее существеннейших пунктах, решительно расходятся. Каким же образом мы со своей стороны могли бы сегодня, располагая новейшими достижениями медиевистики в области изучения истории Четвертого крестового похода и его хронографии, охарактеризовать произведение Жоффруа де Виллардуэна в качестве документа исторической мысли эпохи?

Э. Фараль когда-то в принципе заметил, что, говоря о достоверности рассказа хрониста, проявлять «излишек недоверия столь же опасно, как и выказывать избыток доверия»[87]. Жоффруа де Виллардуэн, при всей кажущейся «простоте», «наивности», ясности, логичности и убедительности его повествования, — писатель достаточно сложный, притом сложный именно на средневековый лад. Его историческое мышление, точнее система такового, не укладывается в прокрустово ложе элементарно-однозначных понятий, столь привычных историографам, имеющим дело со взглядами исторических писателей, которые создавали свои труды в новое и новейшее время.

Трудности адекватного раскрытия исторической мысли Жоффруа де Виллардуэна усугубляются в особенности вследствие того, что, как уже указывалось в иной связи, в своих записках он в основном довольствуется передачей фактов и только фактов, которые нанизываются на нить повествования один за другим, не будучи раскрываемы под каким-либо четко выраженным и сформулированным историко-философским или историко-политическим углом зрения. Его восприятие описываемого отмечено непосредственностью, зримой фактографичностью; хронисту чужда склонность к каким-либо отвлеченным рассуждениям, к исторической «рефлексии», хотя там и сям он «вздыхает» по поводу «недостойных» деяний сеньоров и рыцарей, отъехавших от войска, нанеся ему этим непоправимый ущерб.

И тем не менее именно факты истории крестового похода преподносятся им, как показывает более пристальный анализ идейного содержания мемуаров, в некоем «запрограммированном» виде, сообразно определенной, изначально присутствовавшей у него политической тенденции, в наличии которой скорее всего сам мемуарист и не отдавал себе отчета, но которая так или иначе определяет содержание и общую направленность «Завоевания Константинополя». Эта хроника — один из первых в средневековой хронографии (тематически узкособытийного жанра) образцов искусного, как раз в своей житейски-фактографичной непосредственности, проведения четкой, заведомо политической по характеру, идеи, ради воплощения которой осуществляются весьма изощренные и хорошо завуалированные, хотя, безусловно, во многом бессознательные, искажения пережитой самим хронистом действительности.

Природа этих искажений двоякая. С одной стороны, они обусловлены в конечном счете объективным социально-политическим «заказом», «порученным» хронисту его окружением и обстоятельствами, при которых ему пришлось диктовать писцу свой труд; с другой — внесены в повествование собственными стараниями «маршала Романии и Шампани», его, так сказать, усердием далеко не всегда добросовестного в изложении и объяснении событий рассказчика.

В чем суть «заказа», который мы имеем в виду? И насколько вправе мы вообще предполагать его существование?

Сам Жоффруа де Виллардуэн обходит молчанием цели своего историко-литературного начинания. Он ни слова не говорит о мотивах, побудивших его «взяться за перо», в отличие от большинства хронистов крестоносных войн[88], как, впрочем и остальных средневековых историков. Действительно, почти все они считали нужным сообщить читателям своих произведений, какие же обстоятельства заставили их поведать о событиях, являющихся предметом предпринятого ими рассказа. Объяснения эти, как правило, весьма наивны и с современной точки зрения бесхитростны. У хронистов крестовых походов они сводятся обычно либо к рассуждениям религиозно-назидательного характера, определяющим «душеспасительную», вероукрепляющую направленность их сочинений (Раймунд Ажильский, Роберт Монах, Фульхерий Шартрский, Оттон Фрейзингенский и др.), либо к констатациям прагматического порядка, раскрывающим политико-пропагандистскую, дидактическую сущность этих сочинений: прославление героев-вождей и рядовых участников, увековечение памяти о крестоносцах-победителях, предупреждение повторения однажды совершенных крестоносцами ошибок, возбуждение деятельной вражды католиков против иноверцев, восхваление деяний служителей церкви — в поучение современникам и потомкам (Одо Дейльский, Гийом Тирский, Гунтер Пэрисский и др.). Примерно так же обстояло дело и у всех других авторов XII—XIII вв.

Вразрез с такой искони утвердившейся и продолжавшейся так же впоследствии в хронографии традицией Жоффруа де Виллардуэн ничего не говорит о своих явных или тайных намерениях как историка. Высказывалось предположение, что он принялся сочинять хронику, имея в виду воздать честь погибшему в бою с болгарами 4 сентября 1207 г. и близкому к нему предводителю крестоносцев маркизу Бонифацию Монферратскому, кандидатуру которого на пост главнокомандующего он сам, Виллардуэн, некогда предложил совету французских баронов-крестоносцев (§ 41). Жоффруа де Виллардуэну, согласно данной гипотезе, важно было не только и не столько сохранить, сколько защитить память о покойном, поскольку тот как-никак в глазах современников нес ответственность за судьбы крестового похода, уклонившегося от цели. Вместе с тем определенная доля ответственности ложилась и на плечи Виллардуэна, поскольку именно он рекомендовал избрать этого человека верховным военачальником крестоносного войска. Таким образом, по указанной гипотезе, хроника была задумана также для того, чтобы, выстроив факты в единое целое, убедить аудиторию, прежде всего шампанское рыцарство, в правильности сделанного им, Виллардуэном, в 1201-1202 гг. выбора, пусть крестовый поход и не достиг провозглашенной в нем цели. Иными словами, если у Виллардуэна и было тайное намерение, когда он приступил к составлению своего труда, то суть его заключалась в восхвалении Бонифация Монферратского и вместе с тем в самооправдании. В качестве наиболее весомого довода в пользу такой гипотезы, связывающей гибель Бонифация Монферратского и общий замысел хрониста, якобы стремившегося наряду с апофеозом маркизу «создать точку опоры» самому себе как влиятельному политику крестового похода, выступает лишь одно соображение: хроника в самом деле обрывается — на чисто феодальный манер — рассказом о смерти Бонифация Монферратского.

Хотя в этом гипотетическом построении, по-видимому, содержится доля истины, но не более того: судя по всему, замысел хрониста при всей кажущейся на первый взгляд неясности его намерений был гораздо обширнее и глубже, нежели это представляется в рамках столь узкого подхода[89].

Чтобы проникнуть в действительную суть его замысла, необходимо уяснить прежде всего, каким образом рисуется в записках вся цепь событий, звенья которой, постепенно соединяясь друг с другом, замкнули ее в том пункте, когда крестоносцы разгромили Константинополь и на месте Византии создали Латинскую империю.

Картина, изображаемая хронистом, точнее остов этой картины, или ее «скелет», в целом достаточно прозрачна. Как и Робер де Клари, Жоффруа де Виллардуэн по праву считается творцом концепции, с легкой руки французского католического историка графа П. Риана вошедшей в историографию Четвертого крестового похода под названием «теория случайностей»[90]. Концепция эта получила у Виллардуэна куда более детализированное, можно сказать всеобъемлющее, воплощение и развитие, Его рассказ кажется до наивности простым, свободным от всякой искусственности, подкупающе искренним. Собственно, все событийные звенья цепочки крестового похода в этом рассказе подчинены воле Его Величества Случая.

В самом деле. Предводители крестоносцев намеревались сперва двинуть войско, посадив его на корабли, нанятые у венецианцев, в Египет (к Каиру, называвшемуся тогда на Западе «Вавилоном»). Такое решение они приняли на своем совете, исходя из того, что отсюда турок «можно уничтожить скорее, нежели из какой-нибудь другой страны» (§ 30). План был секретным; прилюдно же, во всеуслышание (en oiance), «пилигримам» объявили, что они «отправятся за море» (§ 30). Таким образом, хронист не скрывает, что до поры до времени истинное направление похода держалось в тайне от массы участников, он прямо говорит об этом[91].

«Тайному» направлению, намеченному баронами, не суждено было, однако, осуществиться. С первых же шагов на пути крестоносцев возникли препятствия. Не успели еще «пилигримы» собраться, как в расцвете сил скончался 22-летний граф Тибо III Шампанский, якобы намечавшийся в предводители войска[92]. Никто из прочих знатных французских сеньоров не пожелал взять на себя после кончины графа почет и бремя командования — ни герцог Эд Бургундский, ни граф Тибо Бар-Ле-Дюк, к которым обратились было бароны: и тот и другой ответили отказом. В этот момент неожиданно всплывает кандидатура ломбардского маркиза Бонифация Монферратского: ее выдвинул в баронском совете сам маршал Шампани. Он сделал это будто бы лишь потому, что маркиз был известен своей доблестью (§ 41). В результате споров Виллардуэну удалось убедить баронов в разумности и целесообразности собственного предложения. Бонифаций Монферратский со своей стороны «склонился к их мольбе и получил предводительство войском» (§ 44). Когда крестоносцы сошлись в Венеции, возникло новое, ранее никем не предвиденное обстоятельство: выяснилось, что многие фламандские и часть французских рыцарей не пожелали явиться сюда, в назначенное для всех место. Одни самостоятельно отплыли на кораблях из Фландрии, пообещав присоединиться к «венецианскому войску», но так и не сдержали слова (§ 49), а, как выяснилось позднее, поплыли в Сирию; другие предпочли отправиться в Марсель и оттуда также отправились на восток (§ 50). Все это они содеяли, полагает Виллардуэн, или, во всяком случае, представляет дело таким образом, из страха, убоявшись неведомых опасностей (§ § 49, 50). Случайность? Несомненно! Кто мог предполагать такую боязливость у этих «добрых рыцарей»? А они были не единственными, решившими уклониться от явки в Венецию: еще «очень многие» французские и фламандские рыцари отправились из Пьяченцы на юг Италии (§ 54). Даже граф Луи Блуаский и Шартрский имел намерение идти другой дорогой, и его едва удалось отговорить от этого плана и заставить прибыть в Венецию (§ 53).

Уже эти первые случайные обстоятельства, в орбиту которых было вовлечено «великое множество рыцарей и оруженосцев» (§ 54), дорого обошлись остальным. Однако дальше пошло еще хуже. После того, как крестоносцы собрались в Венеции, развернулась, если прибегнуть к современной терминологии, своего рода «цепная реакция» новых случайностей. Вследствие того, что численность сошедшихся в Венецию «пилигримов» оказалась меньшей, чем та, на которую рассчитывали и которая предусматривалась условиями договора, заключенного в 1201 г. послами французских сеньоров с дожем Венеции (§ 21), — а это произошло, по версии хрониста, из-за малодушия неявившихся сюда — «пилигримы» не сумели расплатиться с республикой св. Марка, поставившей им флот, как должны были согласно с договором. Сколько усилий они ни прилагали, все-таки и после дополнительного сбора денег сумма долга равнялась 34 тыс. марок серебра (§ 61). Поэтому на пути крестового похода встал старец-дож Энрико Дандоло. Чтобы уплатить обусловленную договором сумму сполна, «пилигримы» вынуждены были уступить его нажиму и принять предложение дожа, состоявшее в том, чтобы они «отработали» свой долг «натурой», а именно помогли бы Венеции в отвоевании у венгерского короля далматинского города Задара (§ 63).

Чуть позже (по Виллардуэну, в 1202 г.) опять столь же нежданно-негаданно (и это было «одно из величайших происшествий» — § 70) появился бежавший из Византии царевич Алексей, сын низвергнутого и ослепленного Алексеем III, своим братом, императора Исаака II Ангела. Еще в Ломбардии он повстречал «пилигримов», направлявшихся к Венеции, и по совету близких к нему людей обратился к крестоносцам с просьбой о помощи. Могли ли «пилигримы», по идее — поборники справедливости как принципа (§ 92), пренебречь возможностью восстановления «справедливости» в данном конкретном случае? Ведь узурпатор Алексей III явно ее попрал! К лицу ли было оставлять в беде невинно пострадавших (§ 72, 144)? Разумеется, нет! Тем более что, если бы впоследствии удалось воспользоваться золотом царевича для отвоевания Заморской земли, это явилось бы для них большим подспорьем (§ 72). Завязались переговоры предводителей и с царевичем Алексеем, и с поддерживавшим его германским королем (он приходился ему деверем) Филиппом (Швабским).

Пока велись эти переговоры, был завоеван для Венеции — в возмещение долга — Задар (§ 85—86). Там «пилигримам» пришлось перезимовать, и весной следующего, 1203 г., когда предводители уточнили и оформили к выгоде крестоносцев условия оказания помощи царевичу Алексею (его восстановления на византийском престоле), войско и флот направились к Константинополю. К этому времени «пилигримы», уже ставшие жертвами ряда случайностей, явственно ощутили на себе ближайшие последствия начатой ими акции «восстановления справедливости». Снова и снова, без конца обрушивается на них нечто непредвиденное. И без того небольшое, их войско неуклонно редеет и тает по причине... гнездившейся в нем «измены».

Она дала себя знать еще накануне штурма и особенно после взятия Задара: нашлись сеньоры, рыцари и церковнослужители, притом в немалом числе, не пожелавшие участвовать в войне против христианского города. Эти люди, якобы более всего, по мысли Виллардуэна, жаждали, чтобы войско вообще распалось (§ 81—84). Вначале они будто бы — так рисует ситуацию хронист — сорвали уже подготовленную мирную капитуляцию Задара и тем самым вынудили «пилигримов» к насильственному овладению городом (§ 84), а затем, ссылаясь на запрещение «апостолика» нападать на христианские земли, принялись чинить препятствия подписанию договора с послами германского короля Филиппа и царевича Алексея о походе к Константинополю (§ 95). «Отступники» настаивали на походе в Сирию! Договор все же был заключен, хотя со стороны крестоносцев его подписали всего лишь 12 сеньоров («а больше не могли найти» — § 99).

Тем не менее с каждым днем численность войска сокращалась из-за дезертирства этих малодушных — и из «меньшого люда», и из среды знати (§ 101—102). Перед тем как флот двинулся на Корфу, войско оставили граф Симон де Монфор и ряд других сеньоров, уведя с собой многих «пилигримов» (§ 109), чем нанесли крестоносцам «очень большой урон» (§ 110).

Партия «отступников», стремившаяся, по Виллардуэну, к тому, чтобы войско рассеялось, продолжала свои злокозненные действия и на Корфу: она намеревалась отколоть от войска часть людей и увезти их на кораблях в итальянские гавани (чтобы оттуда плыть в Сирию) (§ 113). «И книга свидетельствует, что более половины войска было в согласии с ними» (§ 114). На этот раз предводители все же сумели уладить разногласия, и в конце мая 1203 г. флот взял курс на Константинополь. Однако тут крестоносцев подстерегали новые неожиданности и случайности.

«Пилигримы» отправились к византийской столице, по изображению Жоффруа де Виллардуэна, с самыми благими намерениями: «восстановить справедливость» и после этого, пополнив запасы продовольствия и опираясь на финансовую поддержку восстановленных в правах императоров, совершить то, к чему были устремлены первоначальные помыслы участников крестового похода, — идти дальше, на Восток. Но все получилось по-иному: восстановленные на константинопольском престоле государи не выполнили своих денежных обязательств, как было уговорено, хотя Исаак II, заняв престол, подтвердил эти финансовые обязательства, зафиксированные и в договоре с крестоносцами, подписанном его сыном царевичем Алексеем (§ 188—189). С этой «несправедливостью» тоже нельзя было мириться и пришлось, предварительно бросив по-рыцарски вызов Алексею IV (§ 213—215), брать Константинополь силой.

Такой поворот оказался тем более неизбежным, что в самом Константинополе, пока «пилигримы» ввязались в войну с Алексеем IV, произошла смена правительства. С нею окончательно и напрочь ликвидировались какие бы то ни было перспективы урегулирования конфликта с Византией. Некогда «облагодетельствованный» крестоносцами Алексей IV был смещен и убит Алексеем V Дукой (Морчуфлем).

В глазах «ревнителей справедливости» поступок Алексея V был тягчайшим преступлением. И тогда крестоносные сеньоры порешили, что «тот, кто совершил такое убийство не имеет права держать землю» (§ 224). Церковнослужители, находившиеся с войском «пилигримов», со своей стороны благословили войну против христианского Константинополя, расценив ее как «правую и справедливую» (§ 225). В конце концов византийская столица подверглась осаде и 12 апреля 1204 г. была взята приступом (§ 242—250), что повлекло за собой завоевание и ряда других областей Византии.

Между тем численность войска сильно поубавилась из-за предшествующих «отпадений». К тому же среди завоевателей отсутствовало единение: то и дело сеньоры вступали в распри друг с другом из-за обладания захваченными землями. Все это сделало положение «пилигримов» крайне неустойчивым перед лицом появившихся у них наряду с греками новых противников — болгар, влахов, куманов, которые подчас действовали как прямые союзники византийцев. Вдобавок сами «пилигримы» допустили тактические промахи. В их рядах нередко появлялось малодушие, были случаи нарушения вассальных обязанностей. Император Бодуэн Фландрский и маркиз Бонифаций Монферратский затеяли открытый конфликт из-за Салоник. Вследствие оплошности своевольного Луи Блуаского и других командиров рыцарское войско потерпело поражение от болгар близ Адрианополя (14 апреля 1205 г.). Ситуацию с трудом удалось в дальнейшем поправить лишь в незначительной степени, да и то ценой огромных усилий и серьезных потерь.

Так, говоря самым схематичным образом, выглядит на первый взгляд искренне-простодушная схема Жоффруа де Виллардуэна. Явно стараясь, с одной стороны, реабилитировать политику той части феодальной знати, у которой находились нити управления и манипулирования массой крестоносцев, а с другой — в значительной мере переложить ответственность за происшедшее с их предводителей на «оппозицию» и тем самым оправдать предпринятые по почину этих сеньоров политические, дипломатические и военные акции, в совокупности своей приведшие к разгрому Константинополя и к провалу крестового похода как «священной войны» против врагов христианства, Жоффруа де Виллардуэн, конструирующий эту схему, как бы говорит читателю: да, крестоносцы захватили христианский город, но попали они в него не по своей вине или злонамеренности, а в результате стечения многих, подчас неблагоприятных и всегда случайных, внезапных обстоятельств («измен» и пр.). С ними невозможно было не считаться, а они-то неоднократно и вынуждали «пилигримов» все больше и больше отдаляться от прямой цели крестового похода.

Среди субъективных факторов, постоянно обессиливавших крестоносное войско и поневоле заставлявших его вождей склоняться перед внешними обстоятельствами (давление Венеции и пр.), «маршал Романии и Шампани» особенно настойчиво оттеняет неверность многих сеньоров и рыцарей заключенным договорам, прямое несоблюдение вассального долга, дезертирство из войска, главным же образом злокозненные действия тех, кто якобы испытывал недостаток храбрости, страдал малодушием и потому добивался раскола и распыления армии «пилигримов». Вот они-то в первую очередь и повинны как в «уклонении с пути», так и в том, что все предприятие, потребовавшее больших жертв от крестоносцев (погибли видные предводители, включая Бодуэна Фландрского и Бонифация Монферратского), в конечном итоге не только не достигло «пункта назначения», но и едва не обернулось почти полным поражением: «пилигримы» удержались в основном только в Константинополе да в нескольких других городах и местностях бывшей Византийской империи.

Не подлежит сомнению, что в стремлении Жоффруа де Виллардуэна изобразить ход событий, приведших крестоносцев к стенам Константинополя, а затем поставивших их на грань катастрофы, в виде нагромождения непредвиденных случайностей скрыта вполне определенная политическая тенденция. Мемуарист отнюдь не был беспристрастным летописцем: смысл «теории случайностей», имплицитно содержащейся в его рассказе и образующей фактическую основу и концептуальный остов последнего, состоит в историческом оправдании крестоносного воинства.

Провиденциалистские построения и сентенции, пронизывающие повествование, несовместимые с теорией случайностей, в свою очередь, скрепляют, цементируют эту схему, придавая ей соответствовавшее средневековым воззрениям на историю идейное наполнение и обрамление, целиком и полностью вписываются в нее. Автор сплошь и рядом словно говорит и напоминает слушателям и читателям: крестоносцы и их предводители ни в чем не виноваты, сам Бог видел, что на них нет вины, поэтому он почти всегда и поощрял деяния своего воинства. Причем активные человеческие действия нередко вторгались в «божественный промысел», шли вразрез с ним (крестоносцы «грешили против Бога») — в этом одно из отличий виллардуэновского понимания истории от традиционно-средневекового, преобладавшего у церковных писателей, в чьих трудах божественное провидение определяет каждый шаг участников исторического повествования. Иначе говоря, в рамках провиденциалистской трактовки истории «героям» у Виллардуэна предоставлена известная самостоятельность, но одно не противоречит другому.

Стремление обосновать политический курс, проводившийся во время крестового похода группой предводителей, к которой принадлежал и сам автор записок, стремление к реабилитации далеко не благочестивых деяний вождей и шедших за ними рядовых участников предприятия красной нитью проходит через все повествование — и не только в такой пассивно-латентной форме. Теория случайностей, означающая по сути апологетику крестового похода, получает свое открытое выражение во всем строе рассказа Виллардуэна, во всей его логике преподнесения событий; она заключена в искусно выдержанных пропорциях того, что хронист считает нужным рассказать, и того, что он предпочитает незаметно для неискушенного слушателя обходить молчанием или «смазывать», в самой системе аргументации, в нюансированной расстановке акцентов, которые иной раз могут почти и не ощущаться «на слух».

Правдив ли Жоффруа де Виллардуэн, искренен ли он, или хронист подтасовывает факты, подгоняет их к заранее выработанной схеме? — спрашивал когда-то Э.Фараль. Отвечая безусловно положительно на первые два вопроса, он отрицал всякую предвзятость у хрониста. На самом же деле Виллардуэн и правдив, и неправдив. Он правдив и вместе с тем тенденциозен в самой этой правдивости; он умеет «выворачивать» историю «наизнанку», ставить факты с ног на голову элементарными недомолвками, допуская которые, создает тем не менее общее впечатление правдивости и достоверности передаваемых им известий, ибо такими они ему представляются, таково его «запрограммированное» видение этих фактов.

Так, излагая и наиболее важные, и сравнительно второстепенные эпизоды, характеризующие поворотные пункты истории крестового похода, Жоффруа де Виллардуэн старается с максимальной обстоятельностью и конкретностью представить мотивированным каждое очередное отклонение крестоносцев от цели, каким бы «случайным» в общей цепи событий ни являлся новый поворот событий. Ограничимся хотя бы одной-двумя иллюстрациями, показывающими продуманность и «добротность» аргументации, — в русле главной тенденции повествования («теория случайностей»), — которой обставляет хронист изложение такого рода фактов независимо от того, был ли он действительно убежден, что все происходило именно таким образом, как это рассказывается, либо так или иначе препарировал свой исторический материал, причем делал это довольно тонко.

Захват в 1202 г. далматинского города Задара, находившегося тогда под властью Венгрии, — а ее король Бела III сам «взял крест» — изображается Жоффруа де Виллардуэном крупным успехом и подвигом крестоносцев (§ 47—107). Хронист целиком оправдывает этот захват, прибегая к сугубо, мы бы сказали, прагматическим доводам в пользу представления о его обоснованности. Крестоносцы, по Виллардуэну, просто не могли поступить иначе, кроме как завоевать город. Слишком малое число рыцарей явилось в Венецию, чтобы погрузиться на корабли, поставленные ею в соответствии с апрельским договором 1201 г. Рыцари не сумели, хотя прилагали к этому всяческие старания, собрать нужную сумму денег для расплаты с Венецией сообразно принятым ими на себя обязательствам. И чтобы остаться верными слову, чтобы соблюсти условия договора, им пришлось удовлетворить требования венецианских заимодавцев. Действовать по-другому было и невозможно, ибо венецианцы, со своей стороны, выполнили полностью собственные договорные обязательства; они построили и предоставили крестоносцам обусловленное количество кораблей, причем нефов, галер, и юиссье было даже «в три раза больше, нежели сколько требовалось для собравшихся в войске» (§ 56).

Почему же и каким образом крестоносцы, которым, как истинным рыцарям, надлежало быть верными слову во что бы то ни стало, попали в такую безвыходную зависимость от Венеции? Почему случилось так, что для того, чтобы сдержать слово, они вынуждены были пойти навстречу требованию дожа и двинуться на Задар? Это произошло, как объясняет хронист, по-своему логично выстраивая факты, в силу стечения многих неблагоприятных случайностей. Первая неудача, постигшая «пилигримов», состояла в том, что внезапно скончались сеньоры, на чье участие (вкупе с их вассалами) можно было сначала рассчитывать. Теперь с их смертью многие отказались от крестоносного обета. При этом самым большим несчастьем была кончина графа Тибо III Шампанского, которого Виллардуэн, вернувшись из посольства в Венецию, уже застал тяжко больным (§ 35). Смерть его вызвала глубокую скорбь — и не у одних только родственников и вассалов, горячо его любивших, но и у всех остальных (§ 37). Если при жизни граф мог их вести за собой, куда хотел, и каждый вассал, согласно завещанию графа, поклялся на Евангелии, «что отправится в войске Венеции в соответствии с тем, как он [Тибо] ей обещал» (§ 36), то после его смерти многие позабыли о своем долге: они «плохо сдержали» принесенную ими клятву и изменили обету (§ 36). Безвременная смерть Тибо III, не устает повторять хронист, стремясь убедить в этом слушателей, была поистине огромной утратой. Располагавший множеством вассалов («никто в те дни не имел стольких» — § 36), граф к тому же, будучи человеком благочестивым и преданным делу крестового похода, завещал на его нужды большие суммы денег (§ 36). Короче, он сделал все, чтобы обеспечить торжество крестоносцев, но... с его кончиной верность долгу и клятвам многими была предана забвению: в этом Виллардуэн видит отправной пункт и, если угодно, корень всех последующих злоключений крестоносцев.

Если даже хронист, что вполне вероятно, искренне сокрушался о смерти своего молодого сеньора, то нельзя все же не признать впечатляющей искусности всего этого, казалось бы чисто фактологического, построения[93]. Само по себе, взятое изолированно, оно поначалу может и не вызвать сомнений в правдивости повествователя. Сомнения возникнут только при сопоставлении этого факта с последующими, когда станет ясной «выстроенность» схемы в целом, «пригнанность» всех ее деталей!

Действительно, как выясняется далее, перед Великим постом (27 февраля — 7 апреля) 1202 г., т. е. накануне отправления в Венецию, у «пилигримов» приключилась еще одна «большая беда»: заболел и умер граф Жоффруа Першский, доблестный рыцарь, а главное, человек знатный и досточтимый. Свое состояние, а также предводительство над вассалами он оставил брату Этьену Першскому, но тот, что станет очевидным из последующего рассказа (§ 79), худо распорядился деньгами (подтекст: этими деньгами могли бы воспользоваться «пилигримы», разумеется, если бы того пожелал Господь) — из Венеции, где Этьен Першский задержался по причине болезни, он отбыл со многими людьми в Сирию (§ 79). Это тоже нанесло немалый ущерб главному войску.

Однако самым пагубным для него явилось отступничество, или «измена» рыцарей, отплывших с фламандским флотом. Его капитаны поклялись на святых мощах, что, проплыв через Гибралтар, присоединятся к венецианскому войску и к своему сеньору Бодуэну Фландрскому там, где им будет велено, но и они не сдержали клятву, а из Марселя направили флот прямо в Сирию (§ 103). Это была третья серьезная потеря для войска — и в людях, и в материальных ресурсах, поскольку на фламандских кораблях находилось множество рыцарей с их оруженосцами и там же везли одеяния, припасы и «прочие вещи» (надо полагать, ценности). Фламандцы, по Виллардуэну, убоялись «великой опасности» дела, которой подвергались те, кто отправлялся с венецианским флотом (§ 49). Иначе говоря, трусость — вот что (так рисует ситуацию хронист!) отвело их от Венеции. Эта формула («убоялись великой опасности», douterent le grant peril) неоднократно повторяется в хронике, когда речь заходит об «отступниках», стремившихся «избежать опасности» (§ 50, 67). Не прибыли в Венецию и французы, имена некоторых хронист называет, хотя в отношении их численности довольствуется неопределенным выражением «многие другие» (§ 50).

Отступничество одних, «измена» других, уход из войска третьих — фактор, оказавшийся, с точки зрения Виллардуэна или, во всяком случае, в его версии, тем более ощутимым для «пилигримов», что отказавшиеся плыть с венецианцами ничем не возместили пагубности своего своеволия, действуя в тех краях, куда отправились вопреки общим обязательствам, — они либо совершили мало каких-либо доблестных деяний, либо и вовсе стали жертвою неудач (§ 50). Поэтому-то все в главном войске корили их за такое поведение (там же).

Между тем «отступничество» не прекращалось и позже: перед «пилигримами», собравшимися в Венеции, явно вырисовывалась перспектива распада их армии и провала всего дела, не успевшего даже начаться (ведь они «не смогли бы выполнить свои обязательства и уплатить венецианцам деньги, которые были им должны» — § 51).

Жоффруа де Виллардуэн тонко, но последовательно нагнетает «чувство страха» на читателей (слушателей), рассказывая о складывавшейся ситуации. Опасность для войска, подчеркивает он, была настолько велика, что подстерегала даже одного из его предводителей — графа Луи Блуаского, тоже собиравшегося миновать Венецию: самому Виллардуэну едва удалось уговорить графа, в ставку которого (близ Павии в Ломбардии) маршал Шампанский выехал вместе с графом Гюгом де Сен-Полем (§ 53), «проникнуться жалостью к Заморской земле» (§ 52); но оба посланца не смогли добиться такого же успеха по отношению к другим «раскольникам» — «очень многие добрые люди» все же отправились из Пьяченцы другими дорогами в Апулию (§ 54).

Важность всех «измен» такого рода выразительно и по-своему умело оттенена в § 54. Она начинается с формулы восхваления указанных «многих добрых людей»; далее приводится перечень некоторых могущественных сеньоров из их числа: кое-кто тут характеризуется с присовокуплением льстивых эпитетов («Вилэн де Нюлли, один из доблестнейших рыцарей на свете»), кое-кто — критически (Жиль де Трасиньи, присвоивший 500 ливров, выданных ему сюзереном (Бодуэном Фландрским), чтобы обеспечить участие в походе). Существеннее же всего другое: главный довод в системе осуждения хронистом «изменников», действия которых вызвали непредвиденный поворот войска на Задар, состоит в том, что линия сеньоров-отступников повлияла на поведение массы простых рыцарей и оруженосцев, «чьи имена здесь не записаны», — все они двинулись за своими предводителями, а это «нанесло весьма большой ущерб тем, кто отправился в Венецию, и было причиной большого для них несчастья» (§ 54). Во многих других местах хроники Виллардуэн не устает корить «отступников», из-за которых не удалось «возвысить христианство и унизить землю турок» (§ 57).

Выстраивая свою схему роковых случайностей, стараясь отыскать «виновников» того, что «пилигримы» по необходимости уступили домогательствам дожа и подняли меч против христианского Задара, хронист, впрочем, не ограничивается попреками в адрес одних только «отступников», миновавших Венецию. По представлениям Виллардуэна, внушаемым им аудитории, и в самом войске «пилигримов» действовала влиятельная партия злокозненных лиц, которая постоянно добивалась его раскола (§ 60—61). Эти бароны и простые рыцари не только отказались произвести дополнительную выплату венецианцам, когда обнаружилось, что собранные суммы не покрывают задолженности, но и активно мешали великодушному меньшинству, готовому «отдать все свое достояние», чтобы покрыть общий долг, лишь бы поход состоялся. «Раскольники» в отличие от них не пожелали платить ничего сверх уже уплаченного: они «приберегли свое добро» (§ 61), ибо, по Виллардуэну, больше всего якобы жаждали, чтобы войско распалось и рассеялось (§ 61).

Эта партия «злонамеренных» всплывает в повествовании всякий раз в решающие моменты событий, дабы сеять несогласия и вносить раздоры в войско. Сперва она противится предложениям дожа о походе на Задар (§ 63), затем она же побуждает жителей Задара оказать вооруженное сопротивление «пилигримам» (§ 81) и тем самым неизбежно ведет дело к жестокой войне против него. Эти люди, считает Виллардуэн, в ответе за все: они отказались платить, хотя могли бы помочь рассчитаться с Венецией; своим поведением они, собственно, и повернули поход в направлении к Задару; а, поощряя задарцев к отпору, «отступники» придали войне весьма суровый характер, между тем как все можно было, внушает хронист слушателям, уладить без такого напряжения сил (§ 85).

Продолжая нанизывать факты на канву «схемы случайностей», хронист одновременно — и это тоже важная сторона его концепции, неотделимая от названной «схемы», — вполне откровенно оправдывает самый захват Задара. Воспроизводя события осени 1202 г., он выступает прямым панегиристом разгрома христианского города. Виллардуэн отнюдь не склонен изображать его завоевание какой-то несправедливостью. Совсем напротив: ведь если бы оно было несправедливым, то Бог вмешался бы на стороне Задара и город оказалось бы невозможным взять (§ 77). Когда после его захвата между «пилигримами» и венецианцами вспыхнула ожесточенная распря (§ 88—89), Бог вторично вмешался — и снова на стороне завоевателей: он «не захотел», чтобы войско было загублено, не допустил его распада, сохранил его в единении. Мысль, многократно повторяемая хронистом, ясна: «если бы Бог не возлюбил это войско, оно не могло бы оставаться в целости, когда столько людей стремились причинить ему зло» (§ 104). Не случайно и папа дал отпущение «пилигримам», признав обоснованным завоевание Задара. Виллардуэн дважды повторяет доводы в пользу того, что необходимо было во что бы то ни стало сохранить целостность войска: он вкладывает эти доводы в уста послов, направленных к «апостолику» (§ 106), и в собственные уста Иннокентия III (§ 107). Аргументы хрониста во всех случаях согласуются с провиденциалистскими установками.

В конечном счете хронист подводит читателя к логичному заключению: отклонение «пилигримов» от цели (на Задар) и захват христианского города явились лишь вынужденным, крайним средством, которое понадобилось пустить в ход для того, чтобы удержать войско как единое целое ввиду последующего успеха крестоносного предприятия; причем обратиться к этому крайнему средству «пилигримов» заставили всякого рода неожиданные случайности, прежде всего (кто мог на это рассчитывать заранее?) «измены» многих крестоносцев.

Схема Виллардуэна — в этой ее части — представляла собой своего рода вариант папской концепции «уклонения с пути»: Иннокентий III расценивал задарскую авантюру как некое «малое зло», которое крестоносцам необходимо было совершить, искупив его в дальнейшем «великим благим делом» — отвоеванием Святой земли.

Даже если ограничиться одним только изложенным выше фрагментом общей схемы Жоффруа де Виллардуэна и сопоставить его сведения, призванные убедить аудиторию в том, что захват Задара был звеном в цепи случайностей, с реальными фактами, станет ясным, что версия хрониста не «работает» на истину, а противоречит ей. Допустим, что «отступников» действительно оказалось слишком много и что это повлияло на положение собравшихся в Венеции, т. е. сделало их бессильными перед требованием дожа завоевать Задар. Чем в таком случае объяснить массовый характер «отступничества»? Почему столь многие сеньоры и рыцари не пожелали воспользоваться услугами Венеции, гарантированными договором 1201 г.? Объяснение, предлагаемое Виллардуэном, явно несостоятельно: «отступники» не являлись боязливыми людьми. Трусливость им не была свойственна. Тут могли скорее действовать совсем иные причины, о которых, однако, Виллардуэн хранит молчание. Так, некоторые французские сеньоры, вероятно, вообще не чувствовали себя связанными договором с Венецией — ведь они не были представлены во время переговоров с нею в апреле 1201 г.![94] На других весьма охлаждающим образом, должно быть, подействовало пребывание в лагере на острове св. Николая, тот прием, который венецианцы оказали «пилигримам». Примечательно, что, упомянув о том, как они расположились на этом острове (§ 47), Виллардуэн не забывает чуть позднее заметить, что венецианцы якобы предоставили им здесь изобильный рынок, где «хватало всего, что необходимо было для коней, и для людей» (§ 56). Между тем, согласно свидетельствам других очевидцев, дело обстояло совсем иначе: достаточно надежные, хотя и безвестные хронисты (Аноним Суассонский, Аноним Гальберштадтский, автор хроники «Константинопольское опустошение») в один голос сообщают, что венецианцы намеренно не допустили размещения «пилигримов» в городе, а просто выгнали их оттуда, причем на острове св. Николая куда их доставили, они испытывали нужду в съестном, там стояла большая дороговизна; «пилигримов» прямо-таки заперли на острове — никому не дозволялось перевозить их в город. В результате в лагере «поднялся великий ропот», и многие либо постарались вернуться на родину, либо подались в Апулию или в другие гавани. На острове осталась меньшая часть крестоносцев. Среди них пошли болезни, и смертность была столь велика, «что живые едва успевали хоронить мертвых». Правдивость этих свидетельств косвенно подтверждается и известиями Робера де Клари, согласно которым крестоносцы хотя и расположились на острове по своей воле, поскольку в самой Венеции им недостало места, но когда выяснилось, что они не в состоянии расквитаться со своими кредиторами, дож пригрозил запереть их на острове (гл. XII).

В свете этих данных становится очевидно, что «простодушный» Жоффруа да Виллардуэн, стараясь переложить вину за завоевание Задара на злонамеренное поведение «отступников», либо миновавших, либо покинувших Венецию, говорит явную неправду. У них, видимо, имелись серьезные причины для недовольства республикой св. Марка.

К тому же Виллардуэн, о чем уже было сказано в иной связи, сильно преувеличил масштабы «отступничества». Он вообще переоценил численность крестоносцев, подлежавших перевозке венецианским флотом[95]. Французский ученый Ж.Дюфурнэ обратил внимание на существенное, хотя, казалось бы, на первый взгляд и не столь уж важное обстоятельство, характеризующее как позицию Виллардуэна, так и вероятный размах сборов в крестовый поход: хронист начинает свое повествование с... проповеди Фулька де Нейи, а ведь первые призывы к крестовому походу бросил Иннокентий III еще в августе 1198 г. По всей вероятности, этот призыв не вызвал сколько-нибудь широкого отклика среди французского рыцарства и тогда потребовалось «подключить» к проповеди местное духовенство. Быть может, — Дюфурнэ высказывает именно такую догадку — сам Виллардуэн был воспламенен речами этого приходского священника и приписал собственный порыв гораздо более значительным кругам рыцарства, чем те, которые в действительности готовы были «взять крест»[96]. Так или иначе, но у него было сильно преувеличенное представление о численности пустившихся в поход — с венецианским флотом и без его содействия, самостоятельно, на свой страх и риск.

Не приходится упускать из виду и то, что Виллардуэн, несомненно, старается затушевать просчеты и ошибки послов французской знати, заключивших с Венецией договор о фрахте: эти ошибки сводятся им к минимуму.

Далее: разъясняет ли он позицию тех, кто воспротивился походу на Задар? Отнюдь! Согласно версии хрониста, они отклонили предложение дожа, а еще раньше отказались платить вперед просто потому, что хотели, «чтобы войско рассеялось» (§ 60,63). Ими, по Виллардуэну, якобы руководил страх! Только много позже, перейдя к рассказу о конфликте, разыгравшемся в лагере «пилигримов» накануне штурма Задара, и передавая выступление цистерцианского аббата Во де Сернэй, протестовавшего против нападения на город, хронист уточнит мотивы этого протеста: оказывается, речь-то шла ведь о христианском городе (§ 83). Но и раскрывая мимоходом это обстоятельство, «маршал Шампани» не раз прибегает к «фигуре умолчания».

Правда, в речи дожа к «пилигримам» говорится о том, что Задар — владение венгерского короля, который отнял его у Венеции (§ 63), но обходится стороной тот факт, что венгерский король сам «взял крест», а значит, находится под покровительством «апостолика», о чем ясно писал эльзасский хронист Гунтер Пэрисский и чего не мог не знать Виллардуэн. Кстати, судя по некоторым другим известиям (хроника Эрнуля), венгерский-то король прямо указал «баронам войска и пилигримам» на это обстоятельство: они «поступают худо, опустошая его земли, ибо он тоже крестоносец, как и они, и намерен идти в Святую землю». Молчит Виллардуэн и насчет папского запрета — под угрозой отлучения — нападать на христианский Задар (об этом несколько вскользь упоминается только в обращении аббата Во де Сернэй — § 83), и насчет того, что после захвата Задара папа снял отлучение лишь с «пилигримов», но не с венецианцев, о чем ясно рассказывает Аноним Гальберштадтский. Ничего нельзя узнать из хроники маршала Шампанского также по поводу причин отсутствия Бонифация Монферратского при взятии Задара: главнокомандующий-де «задержался» из-за какого-то дела, которое у него было (§ 79). Что это было за дело, неизвестно. В действительности Бонифаций Монферратский, вероятно, просто не хотел брать на себя ответственность за разгром христианского города, произведенный вопреки воле «апостолика» (так, по крайней мере, рисует ситуацию папский биограф, автор «Деяний Иннокентия III»).

В версии Виллардуэна о предыстории и истории первого «уклонения крестоносцев с пути» имеется немало и других уязвимых мест. Так, хронист, конечно умышленно, преуменьшает бесчинства крестоносных захватчиков в Задаре. Мимоходом упоминает он о том, что накануне оставления города венецианцы разрушили его, и «башни, и стены» (§ 108). Из свидетельств других современников, включая хорошо информированного Иннокентия III, явствует, что крестоносцы обагрили Задар кровью его жителей, несмотря на то что на городских укреплениях были вывешены кресты и что распаленные ненавистью венецианцы столь основательно разрушили город, что «не осталось камня на камне».

Даже немногие проанализированные выше элементы «теории случайностей» и связанной с ней апологетики деяний «пилигримов» показывают, что важнейшие построения «наивного» Виллардуэна разлетаются в прах перед лицом реальной действительности, а сам он предстает мастером «безыскусного», но весьма изощренного и концептуально продуманного повествования, развертывающегося в русле модифицированной провиденциалистской схемы, которая служит ей фундаментом.

Этот вывод нетрудно подтвердить, проанализировав и освещение хронистом другого центрального события крестового похода — его нового отклонения, на этот раз к Константинополю, события, доставившего столько хлопот многим поколениям медиевистов. Виллардуэн преподносит его также в панегирическом духе. Хронист полностью оправдывает поведение крестоносцев и их предводителей и делает это весьма искусно. Надо заметить, что перед ним стояла нелегкая задача. Судя по адресованному к герцогу Анри Лувенскому письму графа Гюга де Сен-Поля, явного приверженца взглядов Виллардуэна на крестовый поход, при обсуждении заманчивых предложений византийского царевича Алексея в совете баронов «вспыхнули великие разногласия и поднялся громадный шум. Все требовали идти на Акру. Было немногим более 20 человек, которые одобряли поход на Константинополь». Иннокентий III, пусть и с оговорками, но в принципе все-таки запретил воевать против христианской империи.

Тем не менее Виллардуэн находит и прочно подгоняет один к другому доводы, призванные продемонстрировать аудитории, что у крестоносцев имелись веские причины для того, чтобы двинуться на Константинополь, и вместе с тем отыскивает аргументы, способные убедить слушателей, что, завоевав византийскую столицу, «пилигримы» совершили великий подвиг.

Прежде всего, уверяет хронист, «пилигримы» не могли не уважить просьб царевича Алексея о содействии в восстановлении власти законных государей в Константинопольской империи. Уступая этим просьбам, они исходили из самых благих побуждений, а именно руководствовались стремлением к высшей справедливости. Ведь предпринимавшийся поход ставил целью покончить с владычеством чудовищно неблагодарного Алексея III, жестокосердого «предателя», который коварно низверг с престола своего брата «Сюрсака» (Исаака II) (§ 70). Взяв сторону лишенных престола Ангелов и отправившись ради торжества правого дела к Константинополю, «пилигримы» служили, как и полагалось рыцарям, праву и законности: «мы знаем», заявили бароны, что земля отнята у царевича Алексея и его отца «несправедливо» (§ 72). Поступая таким образом, крестоносцы служили вместе с тем и религии, ибо условием поддержки царевича, сформулированным баронами в обращении к его послам, было оказание в дальнейшем помощи им самим в отвоевании Заморской земли (§ 72).

Все эти аргументы хронист «разжевывает», вкладывая их затем в уста рыцаря-трувера Конона Бетюнского, который мотивирует приход «пилигримов» в царство Алексея III летом 1203 г. в речи к вестнику узурпатора в следующих выражениях: тот «держит свою землю неправедно и греховно, против Бога и против справедливости» (§ 144). Сходные доводы звучат и в обращениях крестоносцев к грекам, которым они «демонстрируют» царевича, везя его на галере вдоль константинопольских стен: «Глядите-ка на вашего прирожденного сеньора; и знайте, что мы явились не для того, чтобы содеять вам зло, но чтобы оградить и защитить вас, если вы сделаете, что должны. Ибо тот, кому вы повинуетесь как своему сеньору, царствует над вами преступно и греховно, против Бога и против справедливости» (§ 146).

Итак, крестоносцы, прибывшие к византийской столице, в представлении Виллардуэна, — ратоборцы справедливости и права. Хронист, многократно повторяясь, прямо и косвенно старается внушить эту мысль читателям. Его аргументация в пользу такого представления — стержня идеи обоснованности поворота на Константинополь — этим, однако, не исчерпывается.

Действия «пилигримов», какими они ему видятся, были не только оправданными с точки зрения «высших» соображений — права, справедливости, религии, но и практически полезными в перспективном плане: они предоставили бы в случае успеха в распоряжение «пилигримов» значительные материальные ресурсы (денежные и продовольственные) и, кроме того, прочную территориальную базу для дальнейших операций по осуществлению задач крестового похода. Те, кто по-настоящему хотел его успеха, по Виллардуэну, могли только одобрить решение о походе на Константинополь. Напротив, «пилигримы», которые помышляли, согласно концепции хрониста, вовсе не об успехе крестоносного предприятия, а озабочены были лишь тем, чтобы «войско распалось», и не имели «иных помыслов» (§ 199), они-то и выступали против нового поворота дел. В одном из параграфов хроники ситуация изображается даже как бы в окарикатуренно-упрощенном виде: на сторонников «за» и «против» заключения договора о походе в поддержку царевича Алексея разделились не только миряне, но и духовенство. Аббат Лоосский и его приверженцы отстаивали прежде всего идею сохранения войска в целости и потому ратовали за то, чтобы «заключить этот договор, ибо это такое дело, посредством которого лучше всего можно отвоевать Заморскую землю». В свою очередь, аббат де Во и те, кто держал его сторону, вели иную проповедь: они «то и дело говорили, что все это — зло и что надо бы отправиться в Сирию и содеять там то, что сумеют» (§ 97).

Таким образом, в глазах Виллардуэна, несомненно, выигрывали первые, ставившие целью отвоевание Заморской земли, пусть и ценой временного уклонения с пути. Такое отклонение, с точки зрения Виллардуэна, — настоятельная необходимость: для успеха крестоносцам нужно было изыскать дополнительные людские резервы, поскольку и во время зимовки в Задаре постоянно происходило отпадение то одних то других отрядов от войска «пилигримов». Граф Этьен Першский двинулся из Задара в Апулию, а оттуда поплыл в Сирию (§ 79); многие «из меньшого люда» убегали на купеческих кораблях; на одном из них бежали почти пятьсот человек, «и все они утонули и погибли» (§ 101); «с каждым днем войско уменьшалось» (там же). Его покинул не только знатный сеньор из Германии — Генрих фон Бургланд, даже видный французский рыцарь Робер де Бов, направленный из Задара в числе других послов в Рим испросить у «апостолика» прощение для крестоносцев вопреки принесенной этим рыцарем клятве вернуться в войско после того, как послы «честно выполнят поручение», нарушил клятву «и по стопам других уехал в Сирию» (§ 105—106). Мало того, граф Симон де Монфор вместе со своими вассалами покинул задарский лагерь и подался в Венгрию: он, а затем и Ангерран де Бов увели с собой и знатных людей, и простых рыцарей (§ 109—110). К тому же «партия раскола» продолжала плести свои интриги, добиваясь роспуска войска...

Доводы в пользу похода на Константинополь в концентрированном виде излагаются и обосновываются хронистом в речи прибывших в Задар послов германского короля Филиппа Швабского, которые представляли также и интересы его шурина — византийского царевича Алексея, к баронам и дожу. Если верить этой речи, то весь мир-де останется в выигрыше, коль скоро «пилигримы» возьмутся «возвратить достояние тем, у кого оно несправедливо отобрано». Восторжествуют право и справедливость; восторжествует религия — «дело Богово», за которое идут воевать крестоносцы. Одержит триумф римская церковь, ибо, получив при их содействии свою империю, наследник поставит ее «в подчинение Риму, от которого она давно отложилась». Не останутся внакладе и «пилигримы»-бедняки: они получат от царевича свое — 200 тыс. марок серебра, не говоря уже о съестном. Наконец, все дело крестового похода солидно упрочится, ибо крестоносцам будут предоставлены самые значительные подкрепления, какие они когда-либо имели (10 тыс. воинов сроком на год и постоянный контингент в 500 ратников, которые Византия обязуется держать за свой счет в Заморской земле — (§ 92—93).

Устами послов сам хронист в сущности как бы обращается к читательской аудитории, словно увещевая и ее поверить в то, что «столь выгодный договор никогда не предлагался кому-либо», и «тот, кто откажется его заключить, тот, значит, не имеет большой охоты завоевывать что-нибудь» (§ 94). Разумеется, это была позиция самого Жоффруа де Виллардуэна — только он, по остроумному соображению Дюфурнэ, не рискнул высказывать свою идею прямо от своего лица, а «перепоручил» германско-византийскому посольству: ведь предприятие чревато было и неудачей[97].

В дальнейшем хронист мобилизует новые аргументы в оправдание и обоснование сделанного выбора. Выбор этот одобрило и санкционировало духовенство, в благочестии которого, само собой, уж наверняка не приходится сомневаться, — такие особы, как аббат Лоосский, «муж весьма святой и праведный», и другие аббаты (§ 97). Выбор одобрили и санкционировали также знатные сеньоры (Бонифаций Монферратский, Бодуэн Фландрский, Луи Блуаский и др.), правда, их было всего 12 человек, тех, кто подписал договор с будущим императором Алексеем IV (§ 98—99)[98]. О правильности выбора — на Константинополь! — свидетельствуют, по Виллардуэну, многие факты, которые хронист зачастую передает ненавязчиво, все с тем же подкупающе наивным простодушием, но вместе с тем настойчиво и последовательно.

Ведь те, кто отправился в Сирию, не совершили ничего достойного, о чем их предупреждали еще в Задаре сторонники подписания договора с Алексеем (§ 96). Тех же, кто в Задаре дезертировал из войска, постигла и вовсе самая жалкая участь: одни утонули, другие погибли в Склавонии, третьи принуждены были возвратиться в войско (§ 101).

Весьма важны — и по содержанию, и по месторасположению в хронике — параграфы 229—231, повествующие о неудачах, постигших «пилигримов», которые поехали в Сирию. Хронист рассказывает об этих неудачах как раз в тех разделах своих мемуаров, где говорится об успешной войне крестоносцев против Алексея V Дуки («Морчуфля»), точнее, где сообщается об их победе над узурпатором у города Филея в начале февраля 1204 г. (§ 227—228). Ведь до сих пор крестоносцы испытывали немалые затруднения сперва с Алексеем IV, порвавшим союз с ними, потом с Алексеем V, война с которым не затихала ни на один день (§ 226), и противники константинопольской авантюры могли бы использовать все эти осложнения, чтобы аргументировать правоту своей позиции — Бог-де осуждает уклонение крестоносцев с пути. Словно в предвидении подобной аргументации, Виллардуэн четко противопоставляет ей два контрастирующих друг с другом факта: Морчуфль-то разбит крестоносцами, а уехавшие в Сирию понесли там ряд поражений. Последние изображены поистине мастерски и притом именно в связи с обоснованием тезиса о верности избранного вождями константинопольского направления.

Важность этого рассказа оттеняется применяемыми здесь хронистом «формулами», почерпнутыми в рыцарском эпосе. Ведь на стороне отправившихся в Сирию были сила и численность, гораздо большие, нежели у сражавшихся против Константинополя. Какой же урон «сирийцы» причинили тем самым «пилигримам», которые вели здесь бои, и как унижено было из-за этого «христианство»! А между тем участь «сирийцев» оказалась плачевной: кто умер от болезней, а кто вернулся, ничего не совершив (§ 229); те же, кто пошел на службу к князю Боэмунду IV Антиохийскому и принял участие в войне против армянского князя Левона II, попали в засаду и были перебиты либо взяты в плен (§ 230). Хронист «интенсивно» повторяет одну и ту же традиционную «формулу», как бы усиливая свою аргументацию поименным перечислением напрасных жертв, понесенных «сирийцами» (там умер Вилэн де Нюлли, «один из лучших рыцарей на свете», и Жиль де Трасиньи, и многие другие, а еще 80 рыцарей были умерщвлены в засаде и т. д. — § 231). Итог и мораль одновременно: вот какова была общая участь всех тех, кто не примкнул к венецианскому войску, — «с каждым случилась беда или позор» (§ 231).

Напротив, Бог, по Виллардуэну, всячески благоприятствовал действиям вождей «пилигримов». Он помешал распаду их войска (§ 104); он способствовал их акциям у Константинополя — облегчил соединение всех судов в Абидосе (§ 126); позволил собрать в полях созревший хлеб, которого им так не хватало (§ 126); послал попутный ветер, пригнавший флот в Скутари (§ 136); дал возможность напасть на греков и разбить сперва их отряд в 500 воинов, захватив при этом богатую добычу (§ 140), потом овладеть Галатской башней (§ 162), а впоследствии и вовсе заставить греков отступить, хотя они обладали численным превосходством (§ 181), и т.д. В конечном итоге — в этом подспудный смысл всей столь тщательно, шаг за шагом возводимой хронистом исторической конструкции, — крестоносцам удался «великий подвиг». Вот что в глазах повествователя самое главное, каковы бы ни были все прочие, привходящие или «отягощающие» этот «подвиг» обстоятельства. Виллардуэн преподносит ход событий таким образом, что история захвата христианского Константинополя — вместо отвоевания Святой земли у неверных! — превращается у него в некое самоценное, притом достойное одобрения деяние «пилигримов». Они совершили его вопреки всем препонам, возникавшим на их пути к этой новой цели, которую поставило перед ними стечение обстоятельств. Константинополь в конечном счете был взят вопреки оппозиции «большей части войска», готовой еще во время пребывания «пилигримов» на о. Корфу отказаться от задуманного и пойти за сеньорами, которые намеревались повернуть восвояси, что угрожало бы провалом всей крестоносной затеи (§ 113—114).

Константинополь был взят, несмотря на мощь его укреплений (§ 128) и явную несоразмерность сил обеих сторон: на одного крестоносца приходилось две сотни греков (§ 163), так что осаждавшие город — а он растянулся на три лье (12 км) в длину — имели возможность пойти приступом лишь на одни из его ворот (§ 164); к тому же у крестоносцев было всего шесть боевых отрядов, а у греков — сорок, и каждый из них превышал по численному составу любой отряд латинян (§ 179). Константинополь был взят, и трудности осады были преодолены, а их встретилось немало, о чем свидетельствуют, по Виллардуэну, и прямые противники «отклонения с пути» (§ 113: дело это казалось им «слишком долгим и опасным»), и дож Энрико Дандоло (§ 130: «Сеньоры... вы идете на величавшее и опаснейшее дело из всех, когда-либо совершенных людьми»), да и сам автор записок (§ 165: «И весьма опасно было столь малому войску идти на приступ столь большого города, ибо не совершалось еще подобного ратного дела»: ср. § 128, 154). Справиться с греками, подчеркивает он, оказалось нелегко: они не давали латинянам передышки «ни днем ни ночью», беспрестанно тревожили их нападениями и вылазками (§ 165, 166), нанося большой урон, так что он, Виллардуэн, не берется даже назвать «всех раненых и всех убитых» (§ 168): «Не было дня, чтобы греки не напали, но не могу я рассказать вам обо всех их вылазках... и есть, и отдыхать можно было лишь с оружием в руках» (§ 168). И эти «превратности и невзгоды» продолжались в июле 1203 г. целых десять дней (§ 170)! Тем не менее отвага и стойкость «пилигримов» принесли им победу: дабы выставить во всем блеске доблесть завоевателей, Виллардуэн, изменяя своему обыкновению, упоминает поименно особо отличившихся во время приступа 17 апреля 1203 г. рыцарей — Гийома де Шанлитта (§ 167), Эсташа дю Марше (§ 168), Матье де Валинкура и Пьера де Брашэ (§ 169).

Таким образом, явная авантюра преображается у Жоффруа де Виллардуэна в героическую эпопею! Именно такой она ему видится!

Что самый замысел похода на Константинополь действительно представлял собой авантюрную затею, это ясно представляли себе наиболее трезво оценивавшие ситуацию участники предприятия, прежде всего из числа «оппозиционеров». Интересно, однако, отметить, что Жоффруа де Виллардуэн умалчивает о подлинных причинах, по которым они противились походу и на Задар, и на Византию (§ 95—99, 113—117). Правда, в двух местах указывается на якобы руководившие ими религиозные соображения (в речи аббата де Во: «...я запрещаю вам штурмовать этот город, ибо в нем живут христиане, а вы — пилигримы» — § 83 и в высказываниях того же аббата и других, кто, по надуманной версии хрониста, хотел «раскола войска» и потому говорил, что не согласен идти в Константинополь, «ибо то будет поход против христиан, а они не для того отправились в путь» — § 95).

Однако ведь на самом деле маршал Шампани не мог быть в неведении на этот счет — именно авантюрный характер намеченной вождями перемены направления похода вызвал протесты «оппозиции». Наиболее отчетливо излагает ее мотивы Гунтер Пэрисский. Те, по его словам, кто не желал рисковать жизнью ради восстановления царевича Алексея и его отца на константинопольском престоле и «упрямо противился» проекту дожа и маркиза Монферратского, обосновывали свой отказ весьма резонными доводами: «упомянутого молодого человека нельзя восстановить никоим образом, не употребив железа и без кровопролития»; поэтому им казалось «глупым и бесчестным, чтобы немногие пилигримы, не располагая нужными силами и пренебрегши святым обетом похода, сражались с опасностью для жизни и вели войну ради чужих выгод (pro commodis alienis) за столь укрепленный и столь многонаселенный город, который невозможно было взять без больших потерь с обеих сторон»[99].

Впрочем, умолчания Виллардуэна по поводу мотивов поведения «раскольников» — далеко не единственный прием очернения политических противников «проконстантинопольской» группировки — во имя восхваления «великого подвига», совершенного по ее замыслу рыцарской ратью. Хронист тщательно обходит молчанием и другие, конечно, хорошо ему известные эпизоды, сообщения о которых поставили бы под сомнение всю его схему «случайностей». Ни слова не говорится о том, что маркиз Монферратский (хронист вообще избегает представлять его особенно рьяным сторонником константинопольской авантюры), «взяв крест» во Франции, вернулся к себе на родину через Германию, где он встречался с королем Филиппом Швабским (об этом сообщает, в частности, анонимный биограф Иннокентия III!); что маркиз побывал и в Риме (26 марта 1202 г.), куда доставил папе письмо от Филиппа II Августа; что еще 22 июля 1202 г. Бонифаций находился в своих владениях, а в Венецию прибыл только 15 августа; ничего не смогли бы выяснить слушатели (читатели) хроники и о том, что за дела задержали Бонифация Монферратского, когда крестоносцы брали приступом Задар (§ 79). А ведь маршал Шампани был близок к маркизу, они находились в дружеских отношениях (§ 283), и едва ли политические ходы последнего составляли тайну для автора записок.

Тенденциозность и пристрастность хрониста бросаются в глаза в особенности там, где он излагает события непосредственных схваток за Константинополь — и в 1203, и в 1204 г. Стараясь «приподнять» в глазах соотечественников содеянное «пилигримами» в июле 1203 г., хронист чуть ли не вдвое увеличивает длину константинопольских стен, которые им пришлось штурмовать (стены простирались не на 12, а лишь на 7 км!)[100]. Рассказывая о первой неудачной попытке захватить Константинополь, предпринятой 9 апреля 1204, хронист преуменьшает масштаб поражения латинян (§ 238), о котором гораздо ближе к истине повествуют и Робер де Клари (в гл. LXXI), и граф Бодуэн Фландрский в своем письме к Иннокентию III, составленном после взятия византийской столицы. По Виллардуэну, правда, «в тот день пилигримы потеряли больше, чем греки» (§ 238), но из письма Бодуэна видно, кроме того, что они лишились также своих осадных орудий, «которые принуждены были оставить „и“ бежать, напрасно растратив силы» (inutiliter fatigati)[101]. В изображении Виллардуэна сильно смягчена бурная реакция греков, возликовавших по поводу одержанной ими 9 апреля победы, — куда правдивее и непосредственнее, притом довольно натуралистично, описывает этот эпизод Робер де Клари (гл. LXXI).

В чем усматривает маршал Шампани причины поражения латинян 9 апреля?

Раскрывая их, он придерживается какой-то внешней канвы событий, но не более того: хронист сводит эти причины к расплывчатой формуле о «греховности» воинства («за наши грехи — во множественном числе! — пилигримы были отброшены во время приступа» (рог noz pechiez furent li pelerin resorti de l’asault — § 238)), под которой имеются в виду алчность, недостаток благочестия, храбрости и т. д. словом, какие-то общие, мало что раскрывающие непосвященной аудитории «прегрешения» крестоносцев. Между тем в общественном сознании участников запечатлелась совсем иная картина: с точки зрения Робера де Клари, греховной была, собственно, война, на которую бароны повели «пилигримов», в чем они сами якобы и признавали корни провала 9 апреля (гл. LXXII: disent que ch’estout par pechie).

Конкретизируя его причины, Виллардуэн, передающий ход обсуждения событий, которое состоялось в баронском совете, заостряет внимание на тактических и технических просчетах крестоносцев (надо было атаковать каждую башню не одним, а двумя кораблями, связанными вместе — § 240). По мнению же Робера де Клари, крестоносцы, потерпев неудачу, вообще усомнились в «законности» всего дела, так что духовенству пришлось вновь подтвердить, что битва является справедливой, и отпустить грехи осаждавшим Константинополь (гл. LXXIII). Итак, Жоффруа де Виллардуэн старательно перелагает ответственность за провал на ошибки крестоносцев, не находя ничего предосудительного в самой войне против греков, — он вовсе и не касается вопроса о ее правомерности или неправомерности, — такой вопрос для него как бы исключен в принципе. Напротив, по мысли хрониста (пусть она и не высказана им в непосредственной форме), эта война целиком и полностью была оправданной. Да, над «пилигримами» нависла большая опасность; да, Всевышнему угодно было сделать задачу еще более трудновыполнимой, но тем не менее он оставался благорасположенным к своему воинству, ибо в конце-то концов, как ни воодушевил греков их успех (§ 241), Господь поднял борей (северный ветер), прибивший корабли вплотную к стенам (§ 242), крестоносцы быстро завладели несколькими крепостными башнями и воротами, одержав полную победу (§ 244). Бог, по Виллардуэну, сражался на их стороне: хронист вновь повторяет эту мысль, говоря об огромной добыче, захваченной в Константинополе («И велика была радость от почестей и победы, которыми их удостоил Господь» — § 251).

Было бы неверным думать, что Жоффруа де Виллардуэн занят только тем, что слагает сплошной панегирик крестоносцам, что он всегда некритически передает факты, касающиеся их действий, что он постоянно озабочен одним лишь прославлением крестоносной авантюры. В действительности рамки политической концепции хрониста, органически вплетающейся в его провиденциалистский историзм, позволяют автору довольно часто выступать и в роли объективного наблюдателя. Так, он не стесняется уличать крестоносцев в алчности при дележе константинопольской добычи, в сребролюбии — грех, за который уже тогда, в 1204 г., «сникла любовь Господа» к его возлюбленным чадам (§ 253), а год спустя, по воле Господней, последовал страшный адрианопольский разгром (§ 360).

Там и сям Жоффруа де Виллардуэн указывает на какие-то изъяны в поведении своих героев; в минус Бонифацию Монферратскому и Бодуэну Фландрскому ставятся, к примеру, их распри летом 1204 г., виновниками которых, впрочем, как оказывается, послужили дурные советники (§ 278), поссорившие обоих предводителей. Некоторые главари «пилигримов», своевольничая, допускают ошибки в боевых действиях: в результате одной из них, совершенной графом Луи Блуаским и Шартрским, цвет рыцарства погибает в сражении с болгарами у Адрианополя, после чего союзники «Иоанниса» — куманы дошли почти до самого Константинополя (§ 386) и крестоносцы, увязшие в войне с восставшими греками, потеряли чуть ли не все свои приобретения.

И все же «критика», на которую отваживается Виллардуэн в адрес «пилигримов», — это, если можно так выразиться, апологетическая критика. Она ведется в определенных границах, имеет несколько общий характер и осуществляется в умеренно-снисходительных тонах. Хронист уходит от изложения ряда острых эпизодов, рассказ о которых мог бы бросить слишком темные пятна на «поборников справедливости». Он совершенно не останавливается — это хорошо подметили, между прочим, американские историки X. У. Азар и Р. Л. Уолф — на бесчинствах крестоносцев в завоеванном ими Константинополе[102]. Если Робер де Клари перечисляет по именам рыцарей, которым доверили было охрану добытых сокровищ и которые принялись укрывать украденное и присваивать ценности, не дожидаясь общей дележки (гл. LXXXI), если негодующий пикардиец предъявляет настоящий обвинительный акт расхитителям «общего добра» (а ведь для его охраны выбрали, по Виллардуэну, «из самых надежных французов и венецианцев» — § 252), то «маршал Романии и Шампани» довольствуется кратким указанием на «строгий суд» сеньоров над расхитителями, приговоривший многих из укрывавших добычу к повешению (§ 255). По сути и этот факт, рисующий неприглядный облик захватчиков, хронист старается преподнести так, чтобы смягчить впечатление, которое его рассказ мог бы произвести на аудиторию, в каком-то выгодном для предводителей направлении, поддержав их репутацию добропорядочных военных командиров (граф де Сен-Поль повесил даже одного из своих рыцарей — § 255).

И вторая оговорка хрониста: с его точки зрения, коль скоро и не все «пилигримы» суть достойные рыцари, ибо они бывают подвержены алчности, обнаруживают малодушие, совершают непростительные ошибки в столкновениях с врагом, выказывают неосмотрительность и пр., тем не менее линия поведения крестоносцев в целом, прежде всего их главарей, заслуживает одобрения повествователя. Недаром ведь Всевышний в критических ситуациях вмешивается в события, дабы не допустить окончательного и полного поражения «пилигримов». В рассказе о невзгодах, постигших крестоносцев после захвата византийской столицы в 1204., встречается немало упоминаний о понесенных ими неудачах, сопровождавшихся гибелью людей, но посреди всех этих бед, когда против латинян отовсюду поднялись многочисленные противники, греки и болгары, «Иоаннис» — во Фракии (§ 311), Феодор Ласкарь — в Малой Азии (§ 312—313, 320, 322—323), Лев Сгур и Михалис — в Греции (§ 301, 331), Бог проявляет милосердие и жалость к «своим». Враждующие маркиз Монферратский и император Бодуэн Фландрский примиряются между собой (§ 299). Крестоносцы, терпя одну неудачу за другой, тем не менее порой даже одерживают триумфы — схватывают и казнят ненавистного Морчуфля (§ 306—308), берут в плен «предателя» Алексея III (§ 309); неожиданно для самих себя они побеждают врагов, хотя по численности значительно уступают им (§ 319, 323, 329, 338). Короче, Господь не оставляет «пилигримов» своим милосердием в самом отчаянном положении, когда уже их самих покидает всякая надежда и они считают свое спасение чудом Божьим (уход «Иоанниса» из Дидимотики — § 432, победа латинян, соединившихся с частью греков, над болгарами и освобождение пленников «Божьей справедливостью» — § 447; отступление «Иоанниса», покинутого куманами, из-под Адрианополя в 1207 г.— § 475).

Таким образом, определенный «критицизм» и видимая объективность хрониста на практике оборачиваются той же апологетикой, составляющей, о чем уже было сказано, суть «теории случайностей».

В хронике налицо и другие, в большей или меньшей степени заметные, элементы апологетически тенденциозного освещения истории крестового похода, в первую очередь деяний его предводителей и слабее — рядовых участников[103].

В величественно-эпическом обличье предстает с ее страниц престарелый и немощный телом, но доблестный и сильный духом, умудренный опытом венецианский дож Энрико Дандоло. Он напоминает героев chansons de geste, какого-нибудь Оливье, если не самого Карла Великого (из «Песни о Роланде»), которому почти равен по возрасту, а главное, с которым сходствует величием души и отвагой[104]. Рассказывая о нем, хронист, по меткому замечанию Ж. Дюфурнэ, мобилизует весь арсенал доступных ему выразительных средств, чтобы воспеть его геройство, стойкость, мужество. Чрезвычайно эффектна сцена, когда в разгар напряженной схватки за Константинополь на суше и на море в июле 1203 г., посреди шумного боя, исход которого долгое время остается неясным, дож отдает повеление высадить его самого на берег со знаменем св. Марка в руках (§ 173). Это вызывает общее воодушевление, и в результате крестоносцы овладевают 25 башнями — победа настолько неожиданная, что бароны вначале «и поверить не могли» (§ 175).

Да и все венецианцы аттестуются хронистом в высшей степени положительно. Автор стремится, в частности, оттенить их сплоченность вокруг дожа (по контрасту с «пилигримами», которые зачастую выказывали ее отсутствие в собственных рядах)[105]. С энтузиазмом описывается единодушная и горячая поддержка, оказанная «венецианским народом» предложениям дожа о том, чтобы соорудить и предоставить флот крестоносцам (§ 28); с восхищением рассказывается, какой восторг встретило у венецианцев заявление дряхлого по виду и почти слепого, но доблестного Энрико Дандоло о его намерении самому «принять крест» (§ 66: «вскричали все в один голос: „Господом Богом просим вас, пусть так и будет, идите же с нами!“») и о том, как «венецианцы приняли тогда крест, и весьма выросло в тот день войско пилигримов» (§ 68)[106]. Восхваления отваги венецианцев, славословия герою-дожу, повсюду рассыпанные в записках, органически вписываются в панегирическую и в значительной мере самооправдательную концепцию Виллардуэна. Их назначение — подтвердить ту мысль, что для исполнения своих целей Господь избрал и «пилигримов», и Венецию (в заключении договора с которой в 1201 г. сам Виллардуэн сыграл важную роль).

Такой идейный подтекст прославления венецианцев проступает у Жоффруа де Виллардуэна особенно рельефно при сравнении «параллельных» описаний одних и тех же событий им, с одной стороны, а с другой — Робером де Клари и графом Гюгом де Сен-Полем (в его послании к герцогу Анри Лувенскому)[107]. Оба последних свидетеля вовсе не останавливаются на действиях венецианцев, включая и дожа, под Константинополем в 1203 г. Робер де Клари (гл. XLVI) ни слова не говорит ни о трудностях, с которыми вначале столкнулись крестоносцы, осадившие византийскую столицу, ни о якобы (по Виллардуэну) решившем исход сражения вмешательстве Энрико Дандоло. Не усматривает пикардийский рыцарь-хронист в победе «пилигримов» и никакого «чуда». Лишь в гл. XLIX он в нескольких строках отмечает, что венецианцы (уже после общего успеха!) запросили вестей от французов и сами уведомили их о своей победе, но она в его глазах не есть нечто поразительное и чудесное. Об овладении же именно 25 башнями пикардиец и вовсе не приводит каких-либо до такой степени уточненных сведений. Напротив, Виллардуэн «к месту» использует как раз это «круглое» число, дабы воздать честь доблестным венецианцам.

Те же различия налицо и в освещении многих иных эпизодов, в которых, судя по рассказу маршала Шампанского, были задействованы венецианцы.

Каков, к примеру, их «вклад» во вторичное завоевание Константинополя (апрель 1204 г.)? В хвалебном пассаже о захвате одной из крепостных башен Виллардуэн в качестве героев, положивших почин генеральному вторжению и триумфу крестоносцев, называет некоего венецианца и французского рыцаря по имени Андрэ Дюрбуаз (§ 242): они первыми взобрались на башню, за ними туда ворвались остальные, и защитники башни покинули ее. Робер де Клари, в отличие от маршала Шампанского сплошь и рядом восхищающийся отдельными «подвигами» героев-рыцарей, приводит гораздо более обстоятельные и, возможно, более достоверные данные об этом эпизоде. Да, в самом деле, на башню первыми взобрались двое, венецианец и француз, но венецианец тотчас ,был изрублен в куски англами, данами и греками, оборонявшими это укрепление, тогда как француз, снеся все удары, обрушившиеся на него, и даже будучи ранен, сумел подняться на ноги, устрашив врагов своей смелостью, и выгнать их прочь (гл. LXXIV).

В чем состояла роль венецианцев в организации отступления после адрианопольской катастрофы в апреле 1205 г.? Виллардуэн со всеми подробностями сообщает, как, стараясь вместе с Манассье де Лилем приостановить беспорядочное бегство рыцарей, спасшихся от разгрома, он послал гонцов в лагерь к дожу за подмогой, как дож без всякой паники явился со своим отрядом «на равнину, где они стояли» (§ 364), как затем «мудрый, умный и отважный» Энрико Дандоло вернулся в лагерь, навел там порядок, а с наступлением ночи соединился с рыцарями, возглавлявшимися «маршалом Романии и Шампани», причем пошел в авангарде воинов (§ 366), маршал же — в арьергарде, и они «никого не оставили», а под покровом ночи ушли из-под Адрианополя и двинулись к Константинополю, хотя враг (болгары) наседал и на рассвете едва не настиг рыцарей (§ 371): если бы это случилось, «была бы им верная смерть» (там же). Таким образом, тесное взаимодействие и спокойная, хладнокровная согласованность в принятии необходимых мер маршалом Жоффруа де Виллардуэном и дожем Энрико Дандоло вызволили «пилигримов» из грозившей им смертельной опасности.

Совсем иначе «подаются» те же события Робером де Клари: разгром при Адрианополе — возмездие Божье вождям и крестоносцев и венецианцев, допустившим ошибки; более того, по версии Робера де Клари, дож, узнав о поражении рыцарей у Адрианополя, отнюдь не выказал рассудительности и выдержки, но поспешно бежал, бросив все и поддавшись общей панике (гл. CXII),— изображение событий, прямо противоположное виллардуэновскому и ясно оттеняющее тенденциозный подход последнего к оценке действий столь чтимых им венецианцев.

К мотивам апологетического свойства относится в хронике маршала Шампанского и возвеличение маркиза Бонифация Монферратского, которого автор на протяжении всей хроники как бы берет «под защиту». В этом смысле Жоффруа де Виллардуэн также занимает четко выраженную классово-политическую и проникнутую социально окрашенным субъективизмом позицию. С нее-то он и рисует идеализированный портрет главного предводителя крестоносцев, который, собственно, и стал таковым стараниями маршала Шампанского в 1202 г. Трагическая гибель маркиза на поле битвы с болгарами, когда вассалы бросили на произвол судьбы своего сюзерена, возвышает его образ до уровня эпического героя[108].

О какой-либо строгой объективности в подобных оценках и характеристиках говорить едва ли приходится. Тенденция к превознесению маркиза выступает тем рельефнее, что в массе простых крестоносцев сложилось устойчивое и совсем другое представление, нежели то, которое навязывает своей аудитории (и в правдивости которого, вероятно, не сомневается) «маршал Романии и Шампани». Причем он словно старается рассеять «предубеждения» в отношении Бонифация Монферратского, распространенные среди рыцарской мелкоты, отвести от него если не «обвинения», то «подозрения» насчет действительного значения его политики и «подозрения», исходившие из этой, рыцарской среды. Отчетливее всего они отразились опять-таки в хронике Робера де Клари, где фигура Бонифация Монферратского рисуется в темных тонах и где краски особенно сгущаются к концу повествования[109]. Пикардийцу очевидно, что маркиз с самого начала являлся ставленником баронов. Явственно оттеняются лицемерие Бонифация Монферратского, подлинные мотивы его политической линии во время похода (а он энергично ратовал за поворот к Константинополю), ничего общего не имевшие ни с благочестием, ни с интересами «восстановления справедливости» (не случайно эти лжемотивы Робер де Клари формулирует в виде прямой речи, вкладываемой им в уста самого маркиза, тогда как подлинные излагает от собственного лица, от имени рассказчика)[110]. Подчеркиваются алчность маркиза, занявшего лучшие дворцы в захваченном во второй раз Константинополе, его непомерное честолюбие (неуемные притязания на трон Латинской империи), нарушение вассального долга по отношению к Бодуэну Фландрскому — самовольный захват г. Салоник и попытки завладеть Адрианополем (сперва силой, затем хитростью: чтобы войти в доверие к жителям, Бонифаций ссылается на то, что его жена — это бывшая супруга Исаака II и он, следовательно, имеет права на город). В представлении Робера де Клари, Бонифаций Монферратский — прежде всего один из знатных баронов, ущемивших интересы рыцарства при дележе константинопольской добычи. К тому же он — политический противник баронов Северной Франции (включая Пикардию), поддерживавших кандидатуру графа Бодуэна Фландрского на трон Латинской империи.

Напротив, Виллардуэн — писатель, бесспорно, тоже резко пристрастный, хотя и иначе, чем Робер де Клари, изображает Бонифация Монферратского в самом достохвальном виде. Он «отбивает» нападки тех, эхо мнений которых звучит в записках Робера де Клари. Вряд ли, конечно, Жоффруа де Виллардуэн был знаком с его произведением, но ведь сведения и сама концепция пикардийца являлись отголоском воззрений рыцарской голытьбы, отголоском суждений, которые, вероятно, высказывались в той или иной форме во время похода и на которые, возможно, маршалу Шампани даже приходилось непосредственно отвечать[111]. В его же глазах Бонифаций Монферратский — это prodom, или mult prodom (§ 41) — понятие, охватывавшее самые различные феодальные достоинства и добродетели, в том числе физическую силу, моральную безупречность, соответствующее социальное положение, верность религиозным идеалам, отвагу и т. п. Рассказывая об избрании маркиза преемником Тибо III Шампанского в 1202 г. на пост главнокомандующего, Виллардуэн подчеркивает его скромность (он «припал к стопам баронов» — § 43); указывается на то, что выбор, подсказанный баронам им, маршалом Шампани, одобрили такие церковные иерархи, как епископ Нивелон Суассонский, два ломбардских аббата, а также «святой человек» Фульк де Нейи (§ 44). Самая лестная характеристика дается маркизу и позже, когда хронист сообщает о предоставлении Бонифацию Салоник императором Бодуэном Фландрским: все войско возрадовалось этому, «ибо маркиз был одним из доблестнейших рыцарей на свете и одним из самых любимых, и никто так щедро не одаривал их, как он» (§ 265). Похвалы расточаются даже тогда, когда речь идет о его конфликте с латинским императором: в Константинополе навстречу маркизу вышли «многие добрые люди, ибо его очень любили в войске» (§ 298) — оценка, не вяжущаяся сданными Робера де Клари.

В изображении Виллардуэна Бонифаций на протяжении всего похода выказывает самые отменные черты: он весьма благочестив и якобы потому соглашается принять на себя честь и бремя предводительства крестоносцами (он делает это «ради Господа» — § 43); в Венеции он, подобно другим баронам, занимает деньги для уплаты ей за корабли — это ли не доказательство его религиозного рвения, великодушия, уважения к слову, данному венецианцам? (§ 61). Маркиз выказывает лояльность венецианцам и в Задаре, изъявляя согласие подписать вместе с дожем соглашение о походе на Константинополь (§ 98—99). На о. Корфу, когда возникает реальная опасность, что войско разойдется, маркиз — среди тех баронов, кто «припал к стопам» рыцарей и сеньоров, собравшихся бросить антиконстатинопольскую затею, — он убеждает их остаться с войском (§ 115—117). Маркиз энергично выступает в поддержку царевича Алексея, побуждаемый лишь соображениями чести и заботы о доведении до конца начатого дела: было бы «постыдным» отказываться от соглашения об условиях восстановления Алексея на византийском престоле (§ 98). Вождю крестоносцев чуждо двоедушие: преданный интересам крестового похода, он не ведет с Алексеем IV двойной игры, а в открытую требует, чтобы тот выполнил свои обязательства перед крестоносцами, памятуя о службе, которую крестоносцы сослужили ему (§ 209). Он же, маркиз, — в числе других баронов, решивших бросить вызов бывшему союзнику и пойти новой войной на Константинополь (§ 210). Бонифаций Монферратский всегда действует в согласии с прочими предводителями (к примеру, при разделе добычи — § 252). Он — безупречный военачальник, и если даже терпит поражение в борьбе с греками за Навплию, то ведь перед ним был «один из могущественнейших городов на свете» (§ 324; ср. § 301).

Виллардуэн явно отвечает на обвинения в алчности, которые, быть может, предъявлялись, когда рассказывает о том, что тот овладел во взятом крестоносцами Константинополе дворцом Бош де Лион: просто отряд маркиза наступал в этом направлении, да и сами защитники дворца сдали его именно маркизу (§ 249). Он не взял из добычи более других предводителей — при аналогичных обстоятельствах Анри д’Эно овладел Влахернским дворцом (§ 250), где было столько же богатств, сколько и во дворце Бош де Лион (§ 250). Да и вообще вся добыча была распределена «как следует»: «и остальные, рассыпавшись по всему городу, тоже захватили изрядную толику» (§ 250) (несомненное «возражение» рыцарям типа Робера де Клари!).

Примечательно еще в интересующем нас плане и то, что Виллардуэн ни слова не говорит о разграблении храма св. Софии и домов патриарха; не описывает он и «чудеса» византийской столицы, поразившие взор пикардийского хрониста, — едва ли умолчания такого рода объясняются только тем, что все это не занимало историка-политика, каким являлся Жоффруа де Виллардуэн. По-видимому, существовала иная причина, сковавшая ему уста, и скорее всего та, что хронист не хотел даже косвенным путем внушать своей аудитории или давать ей повод думать, что именно жажда добычи заставила крестоносцев «изменить курс» и отклониться на Константинополь. Виллардуэн (сознательно или бессознательно, этого мы не знаем) не хотел заострять внимание слушателей на детальном описании богатств византийской столицы, в том числе присвоенных Бонифацием Монферратским.

Итак, в описании Жоффруа де Виллардуэна укоренившиеся, по крайней мере среди части рыцарства, отрицательные представления об одном из главных действующих лиц крестового похода и непосредственных организаторов его «уклонения с пути» существенно «подправляются»: маркиз в его изображении вовсе не отличается ни алчностью, ни каким-то особым властолюбием. Если он и домогался императорского трона, то, упоминая об этом, хронист проявляет обдуманную сдержанность в выражениях. Занять трон Латинской империи — честь, которой не прочь были удостоиться и многие другие знатные люди: имелось «множество желающих и жаждущих занять столь почетное место, как трон императора Константинопольского» (§ 256). Маркиз, таким образом, и в этом отношении «растворяется» среди прочих претендентов, а главное, распря из-за трона, по Виллардуэну, разгорелась, собственно, не между Бонифацием Монферратским и Бодуэном Фландрским, а среди самих баронов, споривших друг с другом насчет обеих кандидатур («одни стояли за графа, а другие за маркиза» — § 257). При этом маркиз, если принимать версию хрониста, не позволил себе выразить досаду в связи с избранием соперника; напротив, он первым приветствовал его и «вместе со всеми нес графа до храма и оказывал ему сколь мог большие почести» (§ 261), т. е. проявил полную лояльность.

Этот эпизод едва ли придуман Виллардуэном и, видимо, соответствует действительности, но нельзя не отметить, что тот же Робер де Клари, передавая историю избрания латинским императором Бодуэна Фландрского (гл. XCVI), вообще не выделяет Бонифация Монферратского из круга остальных баронов, а Виллардуэн нарочито подчеркивает его лояльность. Кроме того,— и это, пожалуй, важнее — в изложении событий Виллардуэном «пропорции» серьезно смещаются: ведь Робер де Клари ясно говорит о том, что французы выказывали общее удовлетворение итогами выборов, тогда как сторонники Бонифация Монферратского не скрывали своего разочарования и печали[112]. У Виллардуэна об этом — ни звука, а в результате Лишний раз высвечивается благородство маркиза[113]. Итак, Бонифаций Монферратский в изображении Жоффруа де Виллардуэна — воплощение всех рыцарских добродетелей (знатность, храбрость, великодушие, щедрость, благочестие, феодальная верность и пр.), и в этом также сказывается предвзято-панегиричная направленность мышления хрониста. Весь материал преподносится так, что у читателя не возникает ни малейших подозрений насчет истинных, т. е. личных, политических целей маркиза в крестовом походе, насчет его сговора с Филиппом Швабским (о поездке маркиза в Германию хронист предусмотрительно умалчивает).

Очевидны два обстоятельства. Во-первых, Виллардуэн, находившийся в близкой дружбе с маркизом, не только не хотел его чем либо компрометировать, но даже считал себя обязанным на протяжении всего повествования «оберегать» вождя-героя, снимать выдвигавшиеся против него упреки. Во-вторых, хронист наверняка знал о Бонифации Монферратском больше, чем рассказано в его записках. Он не мог не знать и о его честолюбии, и о его связях с домом Гогенштауфенов, и о том, что взоры маркиза устремлены были к Константинополю. В научной литературе высказывалась в этой связи гипотеза, согласно которой маршал Шампанский, предлагая французским баронам избрать маркиза главнокомандующим (в 1202 г.) и учитывая его амбиции и политическую ориентацию, предполагал, что, встав во главе войска, Бонифаций Монферратский постарается одновременно достичь двух целей — и удовлетворить свои константинопольские притязания, и обеспечить триумф крестоносцев над мусульманами, но расчеты эти, мол, провалились, «пилигримы» остались запертыми на берегах Босфора и благие замыслы Виллардуэна повисли в воздухе[114].

Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что, выступив в амплуа хрониста, маршал Шампанский, в чем бы ни заключались его политические намерения и программное кредо историка, на деле спасал собственную репутацию военачальника и дипломата и стремился возвысить свою креатуру, т. е. Бонифация Монферратского (а подчас, наоборот, смазывал его решающую роль в событиях, распределяя «равномерно» ответственность за происшедшее между всеми предводителями). Тем самым хронист подчас деформировал историческую действительность.

При чтении хроники она может поначалу показаться и в самом деле искренним и кристально правдивым повествованием, однако более пристальный анализ свидетельствует, что видимые искренность, простота, ясность рассказа — маска, за которой скрывались тайные намерения автора, имевшие политико-апологетический характер.

В повествовании рельефно сказывается и его социальная позиция. Выше уже отмечались расхождения в трактовке некоторых эпизодов крестового похода Жоффруа де Виллардуэном и «человеком толпы» — Робером де Клари, на обвинения которого, адресованные баронам, маршал Шампанский «отвечает». Социальная окрашенность этих «ответов» и «оправданий» отчетливее всего, пожалуй, сказывается в интерпретации причин адрианопольской катастрофы. Робер де Клари считал ее виновниками знатных предводителей, которых Бог наказал за их «несправедливости» и «гордыню» по отношению к меньшему народу «пилигримов» в Константинополе (гл. CXII). «Бедные люди войска» (les povres gent de l’ost) стали лишь жертвами знати, выказавшей в бою недостаток храбрости и пустившейся в бегство под натиском болгаро-куманской конницы. Жоффруа де Виллардуэн предлагает существенно иную трактовку этого же эпизода. Его рассказ строится таким образом, что, с одной стороны, признается ошибочность действий графа Луи Блуаского — «безумием было гнаться» за легко вооруженными коменами (§ 356; ср. § 408: «наши дрогнули и были сломлены, ибо были они при тяжелом вооружении, а враги при легком»), с другой же — причина поражения коренилась, по Виллардуэну, в том, что «были у наших, кроме прочих, отряды, составленные не из рыцарей, а из людей, мало искушенных в ратном деле,» — вот они-то «испугались и дрогнули» (§ 359).

Иными словами, в противоположность Роберу де Клари, Виллардуэн, порицая отдельных предводителей, не склонен отрицать заслуг баронов в целом, считая, что было бы заблуждением приписывать только им одним адрианопольское поражение. Подтекст цитированного пассажа состоит в том, что, как Виллардуэн старается показать, «безумное преследование» куманов могло бы закончиться иначе, если бы рыцарей поддержали другие отряды, но, не обладая опытом и рыцарской доблестью, они смалодушничали и тем самым «подвели» главные силы. Обвинения, предъявляемые «людьми из толпы», таким образом, отклоняются: слушатели (читатели) обязаны думать, что во всем виноваты не бароны, а именно меньшой люд, который не выполнил своего долга. Подвиги баронов на адрианопольской равнине описываются во всех подробностях. Даже будучи «тяжело ранен в двух местах», граф Луи Блуаский, упавший с коня, отказывается покидать поле битвы. Он произносит горделивые слова: «Нашему Господу не будет угодно, чтобы меня когда-нибудь попрекнули тем, что я ушел с поля боя и бросил императора» (§ 359). Все описание адрианопольского разгрома хронист завершает перечнем баронов-героев, сложивших в битве свои головы, причем три имени, называемые тут, встречаются у Виллардуэна только в этом рассказе (братья Эсташ и Жан де Эмон, а также Бодуэн де Невиль).

Подводя итоги, можно сказать, что историк Жоффруа де Виллардуэн неотделим от маршала Романии и Шампани — политика, военачальника и дипломата Четвертого крестового похода. Это, несомненно, умный, проницательный, хорошо информированный, одаренный талантом рассказчика исторический писатель. Будучи феодалом, принадлежавшим к руководящей элите крестоносцев, он, вероятно, и в самом деле какое-то время стремится к тому, чтобы крестоносное предприятие достигло своей «официальной» цели. Вместе с тем, однако, подобно многим своим соратникам, Жоффруа де Виллардуэн был весьма неразборчив в выборе средств для ее достижения и в оценке промежуточных звеньев на пути к ней. В сущности, бароны, в их числе и Виллардуэн, проявляли цинизм в определении того и другого. Маршал Шампанский сквозь пальцы глядел на все политические интриги и комбинации, вклинившиеся в крестоносное предприятие и способные только скомпрометировать его, он словно пренебрегал ими во имя конечного торжества затеянного дела. Без возражений и без угрызений совести принял он вместе со многими сеньорами предложение купеческого политика Энрико Дандоло завоевать Задар. Озабоченный тем, чтобы войско не распалось, чтобы оно не превратилось в бессильную горстку воинов, Виллардуэн и те, с кем он был заодно, согласились и на продиктованное политическими и коммерческими амбициями предложение Бонифация Монферратского и Энрико Дандоло поддержать притязания «законных» византийских императоров (царевича Алексея и его отца), за которым маячила фигура германского короля. Виллардуэну казалось абсолютно неважным, что, меняя направление похода, Венеция добивалась лишь устранения с помощью крестоносцев ненавистного ей императора Алексея III, покровительствовавшего ее торговому конкуренту — Генуе. Безразлично было маршалу Шампанскому и то, что Бонифаций Монферратский, ратуя за поход к Константинополю, стремился занять более высокое положение в феодальном мире, может быть, даже получить корону. Определяющими для Виллардуэна служили иные соображения: в Византии крестоносцы получат реальные, как он думал, шансы обрести прочную материальную базу для своего предприятия — деньги, съестное, резервы воинской силы.

Подобно многим остальным предводителям, Жоффруа де Виллардуэну была присуща политическая беззастенчивость: он пожертвовал Задаром и Константинополем. Вместе с такими же «совестливыми» главарями крестоносных банд маршал Шампанский, изыскивая способы заполучить в руки «беспроигрышные карты», готов был на все — и грубо просчитался.

Он не подумал или не смог себе представить, какие трудности внутреннего и международного порядка неизбежно должны были возникнуть в результате утверждения латинян на византийских землях. Военный командир феодальных банд оказался близоруким политиком. Трудности, вставшие перед крестоносцами, когда они превратились в господ греческих горожан и селян и пожелали распоряжаться ими как своими сервами, в конце концов пресекли планы доведения крестового похода до цели. Крестоносцы, не переобремененные христианской совестливостью, про эту цель начисто забыли, прельстившись богатствами Византии.

Хроника Жоффруа де Виллардуэна и была задумана и составлена как оправдание этой позиции и новой, чреватой непредвиденными последствиями ситуации, в которую попали крестоносцы.

Вполне вероятно, что Виллардуэну и в самом деле чудилось, что ни сам он, ни другие «высокие бароны», державшие в руках руководство походом, не совершили никаких особенно опрометчивых акций, отклонив его от первоначальной цели: недаром, считал хронист, Бог поддерживал крестоносное воинство во все критические моменты, по крайней мере до 12 апреля 1204 г. Тем не менее крестоносцев постигла явная неудача, хотя они и выступали, с феодальной точки зрения, за «справедливое» дело: наиболее авторитетные вожди, которые должны были реализовать «великий» проект, погибли; страшные враги угрожали самому Константинополю, пришлось довольствоваться лишь крохами завоеванного и поневоле отказаться от помыслов об отвоевании Святой земли. В довершение всего против вождей крестового похода и их союзников-венецианцев стала раздаваться резкая критика в войске: критиковали, в частности, и тех, кого маршал Шампанский привлек к участию в походе, кого воодушевлял, чьи промахи пытался исправлять, пусть его влияние и оставалось скрытым от взоров рядовых «пилигримов» (Робер де Клари упоминает Жоффруа де Виллардуэна всего дважды!). При таких обстоятельствах маршал Шампанский решил «авторитетным» образом восстановить истину о ходе событий в том виде, как она ему рисовалась — в противоположность мнениям критиканствующих, а заодно и выяснить ряд конкретных проблем, касавшихся его собственной роли и роли баронов его «партии»: были ли у него, Виллардуэна, основания предлагать Бонифация Монферратского на пост главнокомандующего войском? Были ли у него причины избрать Венецию, чтобы заполучить флот, необходимый для перевозки «пилигримов» за море? Стояли ли бароны на высоте своих задач? Покинул ли их Всевышний? Сам Виллардуэн, думается, был убежден, что ответственность за случившееся, прямую или косвенную, несут все участники и что было бы несправедливым обвинять в бедах «пилигримов» одних только баронов «проконстантинопольской» ориентации или тем паче, непосредственно «маршала Романии и Шампани» как одного из них[115]. В соответствии с этим убеждением он и сочинил свой труд, искусно сочетавший внешнее правдоподобие с полуправдой и с заведомыми, осуществляемыми в разной форме (умолчания, переакцентировка и т. д.) искажениями истории.

Закончим характеристику «Завоевания Константинополя» цитатой из посвященного хронике исследования болгарского ученого Б. Примова, справедливо писавшего: «Нельзя отделять позиций автора как историка от его взглядов как феодала и политика»[116].

Примечания

* Предлагаемый вниманию читателя перевод хроники Жоффруа де Виллардуэна основывается на сводном критическом издании рукописного текста, впервые осуществленном около пятидесяти лет тому назад французским историком Эдмоном Фаралем (Villehardouin. La conquete de Constantinople / Ed. E. Faral.: Les Belles Lettres 1938—1939 (Les classiques de l’histoire de France au Moyen Age. N 18, 19). Vol. 1—2 (2e ed. — 1961).

Хотя во Франции со времени выпуска его двухтомника появились новые публикации мемуаров или хроники маршала Шампанского, прежде всего предпринятая в конце 60-х годов профессором Сорбонны, выдающимся знатоком памятников латинской хронографии XIII в. Ж. Дюфурнэ (Dufournet J. Villehardouin: La conquete de Constantinople. P., Garnier-Flammarion, 1969. Последняя из известных нам публикаций: Gosfroi de Ville-Harduyn. La conqueste de Constantinople, Nancy, 1978), тем не менее двуязычное (старофранцузский оригинал параллельно с переводом на современный французский язык), лаконично комментированное издание Э. Фараля и по сей день сохраняет — в смысле текстуальной выверенности — значение образцового. Если оно в какой-то степени и устарело, то лишь в историко-аналитическом плане, т. е. с точки зрения достоверности, объема, уровня и точности пояснений к тексту, предложенных издателем, иначе говоря, лишь постольку, поскольку исследовательская мысль в изучаемой области исторического знания за истекшие с 1938—1939 гг. полвека существенно продвинулась вперед и наши собственные представления о реальных фактах, так либо иначе изложенных некогда Жоффруа де Виллардуэном и не без предвзятости истолкованных его комментатором, основательно обогатились и усовершенствовались.

Мы имеем в виду не только множество новых исследований по истории Четвертого крестового похода в целом (т. е. по теме хроники Виллардуэна), созданных с конца 30-х годов, например серию статей американского медиевиста Д. Квеллера о средневековой дипломатии в 1198—1204 гг., которые, правда, написаны под весьма тенденциозным углом зрения, хотя содержат довольно обширную историческую информацию (см.: Queller D. Е. Medieval Diplomacy and the Fourth Crusade. L.: Variorum Reprints, 1980), но и ряд солидных трудов о самом хронисте и его произведении. Достаточно упомянуть хотя бы такую скрупулезно выполненную и в некотором роде уникальную работу, как монография Ж. Лоньона о «спутниках Виллардуэна», участниках похода 1202—1204 гг. См.: Longnon J. Les compagnons de Villehardouin: Recherches sur les croises de la quatrieme croisade. Geneve; Droz, 1978.

Что же касается текстологического фундамента издания, то он, повторяем, остался по-прежнему прочным и в сущности незыблемым. Э. Фаралем была выдержана наибольшая верность (палеографическая, лексическая, грамматическая) двум признаваемым лучшими (из шести дошедших до нас), притом близким друг другу, рукописным вариантам хроники, восходящим ко второй половине XVI в.,— так называемым Оксфордскому и Парижскому манускриптам. Остальные рукописи, включая и продолжателей Жоффруа де Виллардуэна, воспроизводящих более или менее точно, а порой с какими-то изменениями текст хроники и иногда даже претендующих на ее авторство, хранятся во французской Национальной библиотеке (Париж) и в венецианской библиотеке св. Марка. Они датируются XIII—XIV вв. См подробнее сравнительную характеристику рукописного наследия Жоффруа де Виллардуэна: Natalis de Wailly M. Notice sur six manuscripts de la Bibliotheque nationale contenant le texte de Geoffroy de Villehardouin // Notices et extraits des manuscripts de la Bibliotheque nationale et d’autres bibliotheques. 1878. Т. XXIV, 2e pt. P. 1 — 149; Faral E. Introduction // Villehardouin. Vol. 1. P. XXXVII—XXXIX, XLIV—LI.

Настоящий перевод — отнюдь не первый опыт ознакомления читателей в нашей стране с произведением одного из предводителей Четвертого крестового похода.

Ряд фрагментов из его записок был опубликован уже ранее: в XIX в. — в хрестоматии М. М. Стасюлевича (Извлечение из книги Жоффруа де Виллардуэна «О завоевании Константинополя» 1198—1204 г. (около 1210 г.) // Стасюлевич М. История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Т. 3. (Эпоха крестовых походов), ч. I (Крестовые походы 1096—1291). СПб., 1865. С. 619—643) и в советское время — в учебном пособии «История крестовых походов в документах и материалах» (См.: Заборов М. А. История крестовых походов в документах и материалах М., 1977. С. 154—162, 178—189, 199—201, 210—225, 246—251, 254—259), предназначенном для нужд университетского преподавания. Сравнительно недавно вышел в свет и полный перевод хроники, который, однако, преследовал литературоведческие цели. (Жоффруа де Виллардуэн. Взятие Константинополя. Песни труверов // Пер. со старофр. О. Смолицкой, А. Ларина. М., 1984. См. нашу рец. в кн.: Византийский временник. М., 1987. Т. 48).

Мы предлагаем читателю новый полный перевод хроники, опирающийся на ее прочтение в первую очередь как памятника исторической мысли средневековья. Переводчик старался по возможности в максимальной мере следовать слогу оригинала, избегая, однако, при этом впадать в «буквализм». Вообще говоря, отступления от «буквы» оригинала неизбежны в переводе любого нарративного текста столь отдаленной эпохи: далеко не во всех случаях возможно (да и нужно ли?) слово в слово придерживаться выражений хронистов, их синтаксической специфики, не искажая при этом смысл или не принося в жертву чересчур прямолинейно, ложно понимаемой текстуальной точности литературно нормативный язык перевода.

Отдельные лексические обороты хрониста, невоспроизводимые по-русски, нами иногда заменялись в тексте равнозначными по существу; в другие, несколько нечеткие по содержанию, вводились как бы раскрывающие их смысл пояснительные элементы, которые аудитории XIII в., по всей видимости, казались сами собой разумевшимися, но которые, бесспорно, нуждаются в «дешифровке» для современного читателя.

Вместе с тем всюду, где это представлялось допустимым со стороны литературно-стилистической, мы оставляли в неприкосновенном виде и повторения, и абсолютно или почти абсолютно одинаковые, устойчивые, «застывшие», или окостенелые, «формулы» типа «lors ot mult grant desacorde» («тогда случилось великое несогласие»), «lore lor avint» («тогда случилось у них»), «en cel termin lor avint» («в это время случилось у них») и т. п. То же самое относится к «монотонным», на современный взгляд, исторически же идущим от устной, эпической традиции (вовсе отрицать ее влияние, конечно, не приходится) и, естественно, мало заботившим хрониста своим «унылым» однообразием переходам от какой-либо части фразы к другой, где «мостиком», служит соединительный союз «и» («et il envoient a lui, et priolent... Et il les mena des respit et respit, et lor faisoit» — «и они послали к нему, и просили»... «и он назначал им один срок за другим»; «и он делал...» и т. д.). Такой ригористичный подход утяжеляет стиль перевода и приводит порой к «корявости», чуждой приглаженной литературной речи всякого нынешнего исторического рассказа, — перевод как бы поневоле трансформируется, лишается литературной «закругленности». Однако такие «шероховатости» органически свойственны писательской манере хрониста, и мы не считали уместным исправлять его стиль в соответствии с современными требованиями. Хотя, несомненно, он был в отличие от своего меньшого собрата по оружию и по «перу» — Робера де Клари образованным человеком и даже, как предполагали некоторые исследователи, вел во время похода какие-то записи (дневниковые записки о происходившем), на которые впоследствии мог опереться диктуя свои мемуары писцу,— все же, подобно речи Робера де Клари, изложение событий у Жоффруа де Виллардуэна не отличалось ни богатством, ни разнообразием лексики и фразеологии. Это типично средневековый хронист: его выразительные средства ограниченны, словарный фонд скуден, синтаксическая изобретательность и гибкость слабы. Как и у других западных авторов исторических произведений того времени, написаны ли они по-латыни или на родном языке (последнее представляло собой редкость в XIII в., и «Завоевание Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна — один из немногих примеров обращения тогдашнего историка к формировавшемуся национальному языку!), в передаче материала хронистом немало «общих мест». Он не утруждает себя отыскиванием каких-то свежих, не стертых речевых оборотов, использование которых придало бы всему складу повествования большую нюансированность и наглядность.

Со своей стороны переводчик поэтому тоже старался донести до читателя эти и другие особенности строя речи мемуаров Жоффруа де Виллардуэна и совсем не стремится сглаживать ее «шероховатости», вносить нарочитое «разнообразие» в эпически бедную лексикой манеру письма автора, короче старался не ломать собственным литературным вторжением своеобразную стилистическую ткань хроники и не «приподнимать» литературное обличье оригинала до современного уровня. Напротив, в меру своих сил переводчик добивался того, чтобы возможно ближе к оригиналу воспроизвести общий тон и фразеологический колорит хроники с ее непоследовательностями, с ее связанными чисто внешним образом переходами от одной группы фактов к другой, «неуклюжими» хронологическими перебивками, чаще всего встречающимися там, где автор повествует об утверждении завоевателей на территории захваченных ими византийских земель.

В заключение — несколько замечаний о транскрипции собственных имен, этнонимов и географических названий. Как правило, в нашем переводе сохранены начертания самого Жоффруа де Виллардуэна, а их идентификация перенесена в комментарий. Исключения составляют только те термины и имена, которые выглядели бы, если со всей последовательностью выдерживать данный принцип, крайне непривычно и резали бы глаз современному читателю. К примеру, мы переводили старофранцузские обозначения «li Grieu» (или «li Greu»), «l’Englois», «li Danois» словами «греки», «англы», «датчане»; Влахернский дворец (Константинополь) назван применительно к обиходной в русском языке формулировке, а не «Blacquerne», как у Жоффруа де Виллардуэна; сказанное относится и к транскрипции имен многих императоров — «Алексей» (у хрониста — «Alexis») и т. д.,; однако сохранены некоторые имена подлинника, например «Сюрсак» (так звучало в устах крестоносцев имя императора Исаака II) и т. п., отдельные названия местностей, вроде «Тюоркии» (малоазиатские территории бывшей Византии), и проч. Что касается французских имен собственных, то мы передавали таковые в их французском звучании, зачастую отступая от укоренившейся в нашей старой литературе и заимствованной из переводных немецких изданий (Б. Куглер и др.) немецкой транскрипции («Анри», но не «Генрих», «Годфруа», но не «Готфрид»). В этом плане предлагаемый перевод хроники разнится от других иноязычных ее переводов (их перечень приведен в библиографическом приложении), так же, как и от перевода О. Смолицкой, которая, к примеру, название «эрмены» (армяне) передает как «гермины», а «Анри д’Эно» превращает в «Генриха графа Энно».

И последнее: в нашем переводе оставлено деление текста на параграфы, введенное Э. Фаралем, оно облегчает понимание содержания хроники. Мы сочли также целесообразным сохранить установленные упомянутым издателем внутренние заголовки и подзаголовки к отдельным частям и «подчастям», вычлененным по смыслу: одни из них восходят к фаралевскому изданию, другие отражают собственное прочтение текста оригинала переводчиком.

1. Называя 1197 год в качестве начальной даты проповеди крестового похода, Жоффруа де Виллардуэн придерживается счета времени по церковному календарю — в соответствии с ним год считался до праздника Пасхи. Последняя приходилась тогда на 29 марта (1198 г.). Поскольку Иннокентий III стал папой 8 января (или же 27 февраля), постольку очевидно, что Фульк, как утверждает хронист, приступил к проповеди между этими датами, т. е. в январе—марте 1198 г. В действительности начало его проповеднической деятельности относится к ноябрю 1198 г.

2. Римский папа Иннокентий III (8 января или, по иным данным, 27 февраля 1198 г. — 16 июля 1216 г.). Хронист, подобно некоторым другим своим современникам, в частности Роберу де Клари, называет его «апостоликом Рима» — термин, широко распространенный в старофранцузском языке XII—XIII вв. (от лат. apostolicus — выполняющий миссию посланца, наместника Божьего).

Иннокентий III, в понтификат которого папство достигло большого могущества, был инициатором Четвертого крестового похода.

3. Филипп II Август — французский король (1180—14 июля 1223 г.) из династии Капетингов. Родился 21 августа 1165 г. Сын Людовика VII и Адели Шампанской.

4. Ричард I Львиное Сердце — английский король (1189—1199 гг.). Родился 8 сентября 1157 г., умер 6 апреля 1199 г. Сын Генриха II Плантагенета и герцогини Алиеноры Аквитанской. Романтическая историография и художественная литература XIX в. (Вальтер Скотт и др.) прославляли его как воплощение рыцарского благородства, великодушия, отваги, государственной мудрости и пр. На самом деле Ричард I, будучи храбрым воителем, олицетворял собой алчного феодального насильника и политически недальновидного авантюриста.

5. То есть в Иль де Франс — области, расположенной между реками Сеной, Марной и Уазой (территория современных департаментов Сены, Сены и Уазы, Сены и Марны, Уазы, Эн) с главным городом Парижем. Эта область составляла королевский домен, и вокруг нее постепенно происходила консолидация остальных земель страны. Впрочем, иногда Виллардуэн употребляет понятие «Франция» для обозначения всей Французской территории (§ 2, 42, 102, 242). Фульк развернул свою проповедь в основном в Иль де Франсе.

6. Фульк, приходской священник из Нейи-на-Марне (в 7,5 км от Парижа) в 1191—1202 гг., получил первоначальную известность в Париже, проповедуя против ростовщичества и дурных нравов. О его проповеднической деятельности подробно сообщают современные и опирающиеся на них более поздние хроники, в частности королевский летописный свод XIII—XIV вв. «Хроники Сен-Дени» и хроника кардинала-епископа Жака де Витри (1160/70—1210).

Более подробные сообщения о Фульке сохранились у Жака де Витри. Будучи современником Фулька, он, по всей видимости, еще студентом слушал проповеди этого священника, вышедшего из низов и сделавшегося впоследствии проповедником Четвертого крестового похода.

В то время, когда этот святой человек, читаем в хронике Жана де Витри, привлекал к Богу множество народа, он начал осенять плечо крестным знамением и вознамерился проповедями и примером склонить князей, рыцарей и прочих людей всякого звания, чтобы поспешили на помощь Святой земле. Он сам начал собирать с верующих деньги и милостыню, намереваясь раздать ее бедным крестоносцам — как рыцарям, так и всем остальным. «И хотя он производил поборы эти не корысти ради или по какой-либо иной дурной причине, все же с этой минуты — по непостижимой воле Божьей — его влияние и влияние его проповедей сильно стало падать в глазах людей; чем больше увеличивались суммы денег, тем больше утрачивались страх и уважение, которые он внушал».

Через некоторое время, заканчивает свой рассказ Жак де Витри, Фульк захворал тяжелой лихорадкой и умер в селении Нейи. Его похоронили в приходской церкви, настоятелем которой сам он являлся. К его могиле стекались толпы людей из близких и дальних краев. На пожертвования от его почитателей, которые поступали со всех сторон, была закончена перестройка этой церкви, «начатая еще им самим».

Сведения о Фульке, а также об отношении Ричарда I Львиное Сердце к проповедовавшемуся священником из Нейи крестовому походу сообщает и английский хронист Роджер де Хоуден (умер в 1202 г. ), современник Фулька и Ричарда I.

Многие священники и монахи во Франции подхватили проповедь нового крестового похода, призыв к которому бросил папа римский. Иннокентий III направил с этой миссией в Германию настоятеля одного из базельских монастырей — Мартина Линцского. Во Францию был командирован для этой же цели аббат Пьер ле Лонгпон, который, однако, заболел и уступил порученное ему дело своему ученику — Фульку. Последний и развернул тогда проповедь крестового похода. В это время во Францию прибыл папский легат, кардинал-дьякон церкви св. Марии Пьетро Капуанский, на которого была возложена миссия примирения Филиппа II Августа с Ричардом Львиное Сердце. Легату удалось добиться заключения перемирия между Францией и Англией (январь 1199 г.), что в известной степени облегчило сборы французского рыцарства в крестовый поход.

7. Слово «prodome», или «prud’homme», часто употребляемое Виллардуэном, имело в XIII в. значение «честный», «почтенный», «разумный», «мудрый», «праведный», «святой» (человек), иногда — «отважный» (воин, рыцарь). В данном контексте оно означает «благочестивый», или «праведный».

8. Выражение «поручил проповедовать крест» (manda que il preechast des croiz) тождественно выражению «поручил проповедовать крестовый поход» (см. примеч. 10).

Папа римский Иннокентий III, как уже отмечалось, явился вдохновителем очередного, четвертого по счету, крупного крестоносного предприятия западноевропейского рыцарства. До этого в течение примерно ста лет состоялись три крестовых похода: первый — в 1096—1099 гг., второй в 1147—1149 гг. и третий — в 1189—1192 гг. Формальной, «программной» задачей всех этих «священных войн» было освобождение Палестины от власти «неверных». В представлении христиан Палестина символизировала «святую землю», ибо там, согласно евангельским рассказам, родился, жил и был распят на кресте, а затем «воскрес» Иисус Христос, основатель христианской религии.)

Само понятие «крестовый поход» современникам, однако, было неведомо: война за «гроб господень» в Иерусалиме обозначалась другими терминами — «странствование», «поход», «путь в святую землю», «заморское странствование», «поход по стезе господней» и т. д. Формула «крестовый поход» родилась гораздо позднее — уже на пороге нового времени. Во Франции, как предполагают, первым ее употребил придворный историк короля Людовика XIV иезуит Луи Мэмбур (1610—1686), назвавший свой труд на эту тему, опубликованный в 1675 г., «Историей крестовых походов».

9. Пьетро Капуанский — папский легат (уполномоченный) при войске крестоносцев, кардинал-дьякон церкви св. Марии в Виа Альта, позднее — кардинал-пресвитер церкви св. Марсилия. Иннокентий III направил его во Францию 14 августа 1198 г. (сохранилось датированное этим соответствующее письмо папы), распорядившись одновременно, чтобы духовенство всячески содействовало сбору денег для надобностей крестового похода. Папа самолично объявил кардинала Пьетро Капуанского крестоносцем, прикрепив на его головной убор знак креста. По мнению французского исследователя Э. Фараля, крупного знатока текста хроники Виллардуэна, кардинал Пьеро происходил из города Амальфи, а прилагательное «Капуанский» (в родит. падеже — «Perron de Chappes») — это его прозвище.

10. «Принять крест», или «взять крест» — традиционная формула западных повествований XII—XIII вв., означавшая «отправиться в крестовый поход», точнее принять обет участия в походе. Человек, принявший такой обет, снаряжаясь на войну против мусульман, прикреплял к одежде (на грудь или плечи) красного цвета матерчатый знак креста, который символизировал религиозные побуждения, намерения и цели воина — освобождение Святой земли от владычества иноверцев. Отсюда выражение «принять крест», т. е. совершить ритуал принятия крестоносного обета.

11. Часто применяемый Виллардуэном термин «pardon», или «grant pardon» означал в XIII в. частичное или полное прощение грехов католической церковью — индульгенцию (от лат. indulgere — оказывать снисхождение). Индульгенцией называлось также письменное свидетельство (удостоверение) об отпущении грехов, выдававшееся церковными властями. В XII—XIII вв. индульгенции все чаще стали предоставляться за деньги и вскоре превратились в одно из главных средств обогащения духовенства, а торговля ими приняла крайне циничные формы: позднее даже издавались папские «таксы» отпущения грехов — своего рода прейскуранты, предусматривавшие ставки оплаты всевозможных преступлений, главным образом нарушении нравственных норм. Со временем папством были введены индульгенции и на еще не совершенные, т. е. на будущие грехи, даже на грехи лиц последующих поколений, своеобразные «пропуска в рай» для потомков.

Сама по себе практика выдачи индульгенций, независимо от злоупотребления ею католической церковью, основывалась на доктрине ее канонического права, в соответствии с которой грехи могут быть искуплены «добрыми делами» — молитвами, паломничеством к святым местам и пр., предваряемыми исповедью у священника и данным им «прощением». По церковному учению, коль скоро верующий нарушил «божественный закон» и совершил грех, особенно если этот грех представляет собой серьезное нарушение религиозно-нравственных норм («божьих заповедей»), принадлежащее к категории «смертный грех», одно только таинство исповеди и отпущения грехов способно смягчить последствия такого преступления и вернуть душу к Богу. Жоффруа де Вилларжуэн, будучи человеком своего времени, не упускает случая заметить, что исповедь — это непременное условие для получения «прощения». Однако, кроме такого «прощения», получаемого от священника или епископа, «грешнику» необходимо искупить совершенный грех страданием в земной или посмертной жизни. Смысл индульгенции и состоял в том, что она как бы удостоверяла добрые дела или содействие таковым, подтверждала, что «грешник» прощен, ибо страданием искупил содеянное.

Поскольку участие в крестовом походе против «язычников» или «неверных» считалось великим и тяжким подвигом, требовавшим больших жертв, папство предоставляло за это полное или частичное отпущение грехов. Именно о полном отпущении идет речь в повествовании хрониста. Добрыми делами, искупающими «грех», могли быть такие — постройка храма, дарение монастырю и т. д.

12. То есть в 1199 г. По более точным сведениям, приводимым хронистом, турнир происходил в ноябре месяце (см. примеч. 16).

13. Экри на реке Эн, в Арденнах (в настоящее время — Асфельд Ла Виль), в 20 км к юго-западу от г. Ретеля. В одной из рукописей хроники местоположение замка представлено в уточненном виде: «между Экри и Балеамом». Последний находился севернее Экри, на правом берегу р. Эн.

14. Тибо III (род. 13 мая 1179 г.), второй сын графа Анри I Щедрого и Марии, дочери Людовика VII (от брака с Алиенорой Аквитанской), племянник Филиппа II Августа и Ричарда I Львиное Сердце. С апреля 1198 г.— вассал французской короны. Во время приготовлений к Четвертому крестовому походу (24 или 25 мая 1201 г.) Тибо III неожиданно умер. Похоронен в церкви св. Этьена. Предводителем крестоносцев после кончины Тибо III был избран маркиз Бонифаций Монферратский, о чем хронист рассказывает далее. По рассказам Робера де Клари и франкосирийского хрониста Эрнуля, Тибо III якобы первоначально являлся главнокомандующим крестового похода. Это известие сомнительно: Виллардуэн ни о чем подобном не сообщает, в договоре же баронов с Венецией от 1201 г. подписи послов Бодуэна Фландрского поставлены ранее, чем послов графа Шампанского.

15. Луи (род. в 1171 г.), граф Блуаский и Шартрский, один из предводителей крестоносцев, участвовавших в Четвертом крестовом походе. Принял обет во время турнира в Экри.

В Четвертый крестовый поход Луи Блуаский отправился из своих клермонских владений в начале мая 1202 г.; по пути он подписал различные дарственные акты в пользу ряда церквей и монастырей, в частности цистерцианцев. По прибытии в долину р. По, возможно, намеревался, вопреки соглашению, заключенному с Венецией в 1201 г. и его послами, отбыть на Восток из какого-нибудь другого порта, но выехавшие ему навстречу граф Гюг де Сен-Поль и Ж. де Виллардуэн (они свиделись с ним в Павии) сумели его отговорить от этих намерений, и он направился в Венецию, хотя часть примкнувших к нему рыцарей из Пьяченцы избрала дорогу в Апулию (§ 51—54). В дальнейшем граф Луи Блуаский наряду с Бодуэном Фландрским, Гюгом де Сен-Полем и Бонифацием Монферратским выступал в числе главных военачальников крестоносцев, предопределявших все изменения маршрута похода. 14 апреля крестоносцы, в значительной мере вследствие самовольных действий Луи Блуаского, потерпели крупное поражение под Адрианополем от куманов, союзников болгарского царя Калояна. Попытки Жана Фруэзского, одного из вассалов графа, который был тяжело ранен в бою, спасти своего сеньора не увенчались успехом — Луи Блуаский пал в этом сражении вместе со многими другими рыцарями (§ 357—361). В книге записей об усопших в шартрской церкви Пречистой Девы смерть этого знатного крестоносца датирована 15 апреля 1205 г.

16. Адвент — в католицизме четырехнедельные торжественные литургические приготовления к рождественским праздникам (от лат. «адвентус» — «пришедшие», т. е. «приход» Иисуса Христа в «мир»). Описываемые Жоффруа де Виллардуэном события датируются 28 ноября 1199 г.

17. Виллардуэн, очевидно, не знал точного возраста собственного сюзерена: ко времени турнира в Экри ему было на самом деле двадцать с половиной лет.

18. Тибо III — по линии своей матери Марии, Луи — по линии своей матери Алисы: обе были двоюродными сестрами короля Филиппа II.

19. Тибо III — со стороны своего отца Анри I Шампанского, Луи со стороны своего отца Тибо Доброго: тот и другой — братья Алисы Шампанской, матери Филиппа II, короля Франции.

20. Матери того и другого (Мария и Алиса) являлись двоюродными сестрами Ричарда I, короля Англии. Тибо и Луи были троюродными братьями «вдвойне», как по линии своих матерей, так и по линии своих отцов.

21. Симон IV, сеньор Монфора (Монфор л’Амори, современный департамент Сены и Уазы, округ Рамбуйе) и Эпернона с 1181 г., вассал французского короля и родич Матье де Монморанси. Принадлежал к видным участникам Четвертого похода, со времени осады Задара находился в оппозиции к главным предводителям крестоносцев. В конце 1202 г. отделился от войска и уехал в Венгрию, затем в Сирию. Спустя шесть лет Симон де Монфор, отказывавшийся в 1202 г. под религиозными предлогами воевать против христианского города, тем не менее встал во главе крестового похода северофранцузского рыцарства против альбигойцев Южной Франции (кстати, вместе с некоторыми участниками задарской «оппозиции» — Гюи де Монфором, Симоном де Нофлем и Робером Мовуазеном).

22. Рено де Монмирай — вассал французской короны, сын Эрве II де Донзи, сеньора Донзи, Аньеля и Косна, находился в родстве с Луи Блуаским. Отправился в крестовый поход в мае 1202 г.; до этого во «искупление прегрешений» перед монастырями совершил почетные дарения перед лицом всего капитула шартрского собора св. Петра. В 1203 г., после взятия Задара, по ходатайству Луи Блуаского был направлен в Сирию, откуда и не вернулся в обещанный срок. В хронике Виллардуэна его имя вновь всплывает уже после описания событий, связанных с завоеванием Константинополя. Рено де Монмирай участвовал в осаде Адрианополя в апреле 1205 г. (§ 352) и погиб в битве с половцами 14 апреля 1205 г. (§ 361). В книге записей об усопших в шартрской церкви Пречистой Девы его кончина датирована 18 апреля.

23. Гарнье де Труа (из семейства сеньоров Трэнель, современный департамент Об) впервые взял крест еще в 1197 г. и тогда же отправился в путь. По прибытии в Пьяченцу, узнав о гибели под Акрой своего сеньора, графа Анри II Шампанского, вернулся на родину, причем был освобожден папой от обета под условием выплаты определенной суммы на нужды крестового похода. Однако весной 1199 г. епископ возобновил свой обет. Он был уже пожилым человеком, если судить по тому, что в документе, датируемом еще 1104 г., упоминается его брат Понс. Гарнье Труаский принадлежал к числу тех церковнослужителей, которые в дальнейшем благословляли все завоевания крестоносцами христианских городов. В мае 1204 г. был среди шести выборщиков императора, представлявших крестоносцев. Умер в Константинополе 14 апреля 1205 г. Французский историк Ж. Лоньон, издавший в 1978 г. подробный справочник о «спутниках Виллардуэна» в крестовом походе, характеризует этого епископа как «совесть крестоносцев».

24. Готье III, граф Бриеннский — крупнейший из взявших крест вассалов графа Шампанского (Бриенн — к северо-востоку от г. Труа). Виллардуэн был вассалом Готье III. Сын, внук и правнук крестоносцев. Хотя Готье III и встал в ряды «пилигримов», но в дальнейшем, будучи целиком поглощен отвоеванием наследственных земель собственной супруги в Сицилии и Южной Италии (он был женат на дочери Танкреда де Лечче, короля Сицилийского), не участвовал в Четвертом крестовом походе.

25. Жоффруа V де Жуанвилль — сенешаль Шампанский, второй сенешаль из дома Жуанвиллей, племянник Готье III Бриеннского. Участвовал в Третьем крестовом походе. Во время самих событий Четвертого крестового похода Жоффруа V находился вне главного войска: минуя Венецию, он, вероятно, из Апулии уехал прямо в Сирию, где, по сообщению французского хрониста Альбрика де Труафонтэн, «совершил много подвигов». Накануне отъезда в Четвертый крестовый поход, в 1201 г., совершил дарственные акты в пользу Клерво и других церковных учреждений. Скончался в замке Крак де Шевалье в конце 1203 или в начале 1204 г. Спустя полсотни лет его племянник, прославившийся впоследствии биограф Людовика IX сир Жан де Жуанвилль, разыскал в этом замке щит своего дяди, который привез во Францию и вывесил в церкви св. Лаврентия в Жуанвилле, посвятив в своём жизнеописании Людовика IX эпитафию Жоффруа V.

26. Здесь автор хроники упоминает самого себя. Биографические сведения о Жоффруа де Виллардуэне приводятся в Приложениях, с. 128 и след.

27. Манассье де л’Иль (или де Лиль) — сеньор из Шампани, видный участник крестового похода, вассал графов Шампанских. В походе снискал репутацию храброго рыцаря. Был видным советником при дворе первого латинского императора (носил титул «великого стольничьего»). В 1205 г. участвовал в подавлении восстания греков (§ 343—344), а после адрианопольского поражения вместе с Виллардуэном сумел положить конец беспорядочному бегству уцелевших от разгрома и организовать отступление (§ 362). В рассказе об этом эпизоде имя Манассье фигурирует в записках последний раз, в документах из Шампани оно встречается еще в 1210—1214 гг. Робер де Клари ошибочно причисляет Манассье де л’Иль к вассалам Луи Блуаского.

28. Макэр де Сент-Менеу — шампанский рыцарь, один из «героев» похода. Многократно упоминается в хронике. При разделе византийских земель получил от императора Никомидию (§ 312). Занимал видное положение при дворе Латинской империи (носил титул «хлебодара») и участвовал в военных операциях по удержанию за крестоносцами земель, которые находились под угрозой во время восстания греков в 1205—1206 гг. и войны с Калояном. Погиб в битве против никейского императора Иоанна Ватаца в 1224 г.

29. Милон ле Бребан — сеньор Шампани, довольно часто упоминаемый Виллардуэном, с которым он тесно соприкасался еще на службе при дворе графов Шампанских и совместно с которым выполнял разного рода дипломатические миссии во время Четвертого крестового похода, а также участвовал в сражениях и служил при дворе латинских императоров. Милон ле Бребан состоял в свойстве с хронистом. Наряду с Виллардуэном и другими знатными сеньорами участвовал в церемонии принесения Тибо III оммажа Филиппу II Августу в качестве гаранта верности вассального договора (Мелэн, апрель 1198 г.). Принял крест в 1199 г. вместе с Тибо III. Был одним из послов во время переговоров с Венецией о перевозке крестоносцев «за море» в 1201 г. (§ 12—32). Вероятно, по поручению Иннокентия III вместе с Матье де Монморанси, Кононом Бетюнским и Готье де Годонвиллем распределял среди нуждавшихся крестоносцев соответствующие средства (в «Деяниях Иннокентия» упоминается под именем Милона «де Бремон»). Во время похода, под Константинополем (1203 г.), действовал в боевом отряде шампанских рыцарей. С основанием Латинской империи принадлежал к группе главных советников Бодуэна I и Анри II; его имя многократно встречается в официальных документах первых государей Латинской империи. Он носил титул «бутелье» (кравчего), участвовал в боевых операциях против греков и болгар в 1206—1208 гг. (§ 430, 436, 465—470 и др.) и осуществлял различные дипломатические акции. Умер около 1224 г.

30. Смысл выражения неясен: имеется ли в ввиду какая-то «книга», с данными которой Виллардуэн сообразовывал свое повествование или в которой черпал сведения? Скорее всего, речь идет о его собственном труде, который он и называет, в обычной манере средневековых авторов (ср. § 6, 7 и др., 129). Заметим попутно, что аналогичный перечень лиц, принявших крестоносный обет, приводит и другой французский хронист Четвертого похода — Робер де Клари, однако, в то время как Виллардуэн перечисляет своих героев в хронологии принятия ими крестоносного обета, пикардииский рыцарь, не зная этой последовательности, упоминает лишь о происхождении или владениях рыцарей, притом иногда с ошибками.

31. Пэйан Орлеанский — рыцарь из старинного феодального семейства. Пэйан — его кличка, а не имя («язычник»). Владения этого крестоносца находились вблизи Орлеана.

32. Пьер де Брашэ (у Виллардуэна — Брасье) — вассал Луи Блуаского из Клермонского графства, сын Гюга де Брашэ и брат Гюга, взявшего крест одновременно с ним. Отправился в поход позднее своего сюзерена, присоединившись к крестоносному войску в конце 1202 г., уже после захвата Задара, вместе с Матье де Монморанси и Бонифацием Монферратским (§ 91). Один из самых воинственных участников похода, снискавший репутацию храбреца как среди крестоносцев, так и у греков, а равно и болгар. Робер де Клари в своих записках дважды расточает ему похвалы за отвагу, Никита Хониат называет его человеком «героической силы», превосходившим остальных «необычным ростом и прославившимся благородной твердостью души». Впрочем, Роберт де Клари по недоразумению причисляет Пьера де Брашэ к «французам», т. е. к жителям Иль де Франса. В действительности он входил в отряд Луи Блуаского (§ 305). При отступлении остатков рыцарских отрядов, разбитых 14 апреля 1205 г. куманами, Пьер де Брашэ возглавлял арьергард. Летом 205 г. участвовал в осаде Адрианополя, предпринятой регентом Анри д’Эно, был тяжело ранен камнем в голову, но выжил (§ 396) и в дальнейшем, в 1206—1208 гг., с неослабевшим пылом принимал участие сперва в подавлении «мятежных» греков, затем в войнах против Калояна и Борила. В 1209 г. вернулся на короткое время в Бовези, но вскоре вновь уехал в малую Азию. Попал в плен к Феодору Ласкарю, который, судя по письму Анри д’Эно к Иннокентию III, приказал живьем содрать с пленника кожу. Во французской историографии обычно прославляется как «герой и мученик» Четвертого крестового похода.

33. Жан Фриэзский — рыцарь из Фриэза (в 7 лье западнее Шартра, близ Перша). Входил в состав посольства, ведшего в 1201 г. переговоры с Венецией о перевозке за море. Перед отправлением в крестовый поход, в 1200—1202 гг., уступил некоторым шартрским церквам и аббатствам ряд своих имущественных и юридических прерогатив (сбор денежных пошлин и др.). После взятия Задара был избран одним из послов, направленных к папе римскому, чтобы испросить «прощение» крестоносцам за это «деяние» (§ 105). Во время пребывания крестоносцев на Корфу в мае 1203 г. выступал за поход на Константинополь. В битве под Адрианополем 14 апреля 1205 г. пытался спасти своего сюзерена Луи Блуаского, упавшего с коня и тяжело раненного, пересадив его на свою лошадь. Погиб в сражении (§ 359, 361). Готье де Годонвилль — вассал Луи Блуаского. Входил в состав посольства, направленного его сюзереном в Венецию для ведения переговоров о найме флота (§ 12). Упоминается хронистом только в данной связи, так что неизвестно, принял ли этот рыцарь участие в походе.

34. См. выше, примеч. 5.

35. Нивелон де Кьерзи (на р. Уазе, современный департамент Эн, округ Лаон, кантон Куси-ле-Шато), епископ Суассонский (1176—1207), видный церковный деятель, сопровождавший войско крестоносцев. С конца XII в. был связан с проштауфенской политикой Филиппа II Августа. Именно Нивелон «возложил крест» на плечи Бонифация Монферратского (§ 44). После захвата Задара крестоносцами возглавлял направленное ими посольство в Рим, добивавшееся снятия папского отлучения (§ 105). Во время избрания государя Латинской империи Нивелон объявил крестоносцам результаты голосования в коллегии выборщиков, уполномоченных для этой цели, — избрание Бодуэна Фландрского (§ 260). В 1205 г., когда крестоносцы были разбиты болгарским царем Калояном при Адрианополе, Нивелон в качестве одного из послов, уцелевших после Адрианопольской битвы, поехал в Рим, во Францию, Фландрию и т. д. за помощью для Латинской империи (§ 388). В 1207 г. отправился было в обратный путь, но по дороге заболел и умер в Бари. Виллардуэн всегда упоминает об этом церковнослужителе в благосклонном тоне и с почтительностью.

36. Матье де Монморанси — младший сын коннетабля Франции Матье I и дочери английского короля Генриха I — Алисы. По своим фьефам Марли и Феррьер, близ Ланьи, был вассалом графов Шампани. Иннокентий III поручил Матье де Монморанси (вместе с Кононом Бетюнским, Милоном ле Бребаном и Готье де Годонвиллем) распределить между рыцарями средства, собранные на нужды крестового похода. Из-за болезни задержался в 1202 г., как и Этьен дю Перш, в Венеции, но в отличие от него присоединился к войску в Задаре (§ 79, 91). Выступал сторонником похода на Константинополь (Гюг де Сен-Поль в письме к герцогу Анри Лувенскому называет имя Матье де Монморанси первым в перечне десятка с лишним знатных рыцарей, ратовавших за изменение направления похода). Во время осады Константинополя в июле 1203 г. командовал пятым боевым отрядом (из шампанцев) (§ 150). В день штурма города 17 июля 1203 г. ему было поручено во главе с шампанцами и бургундцами охранять лагерь под командованием Бонифация Монферратского (§ 170). Вскоре после восстановления на престоле Исаака II Ангела был направлен к нему вместе с Жоффруа де Виллардуэном и двумя венецианцами, чтобы добиться от василевса подтверждения обязательств, принятых царевичем Алексеем (§ 184). Вскоре после этого умер. Рассказывая о захоронении его тела в константинопольской церкви госпитальеров, Виллардуэн отзывается о Матье де Монморанси как об «одном из лучших рыцарей королевства Франции» (§ 200).

37. Ангерран де Бов — сеньор Бова (в 5 км от Амьена). Участвовал в Третьем крестовом походе, сопровождая своего отца, Робера де Бова, погибшего при осаде Акры в 1191 г. Зять Жана Йельского, шателена Брюгге. Под Задаром отделился от войска (вслед за Симоном де Монфором). Позднее, в 1219 г. принимал участие в осаде Дамиетты во время Пятого крестового похода.

Робер де Бов — сеньор Фуанкампа, в 3 км юго-восточнее Бова. Во время осады Задара крестоносцами был уполномочен группой сеньоров, противников войны с христианским городом, уговорить его жителей, чтобы они отказались от намерения сдаться на милость Венеции (§ 81). После захвата Задара вместе с епископом Нивелонским, Жаном Нуайонским и Жаном Фриэзским отправился в Рим испросить у папы «отпущение грехов», но в отличие от остальных послов и в нарушение принятого всеми послами обязательства уже не вернулся в войско, а уехал в Сирию (§ 105, 106). В 1209 г. возвратился во Францию.

38. Робер де Клари относит к «французам» Рауля д’Онуа, о котором Виллардуэн вовсе умалчивает, и Пьера де Брасье, который, как и его брат Гюг, на самом деле являлся вассалом Луи Блуаского.

39. 23 февраля 1200 г., в первую среду Великого поста (ежегодный многодневный весенний запрет на употребление мясной, молочной и рыбной пищи). По установлениям католицизма священник в этот день во время богослужения осыпает головы молящихся пеплом от сожженных сухих веток вербы, оставшихся от прошлогоднего праздника Вербного воскресенья. Обряд сопровождается произнесением по-латыни библейской формулы, требующей от человека помнить, что он сотворен из праха и после смерти возвратится в прах (Екк., гл. I, ст. 7). Это ритуальное действие восходит к раннему христианству. В Библии пепел символизирует скорбь и покаяние.

40. Бодуэн IX, граф Фландрии и Эно, — один из главных вождей крестоносцев. Сын Бодуэна V д’Эно и Маргариты Эльзасской, унаследовавшей Фландрию. Вассал французского короля (по Фландрии) и германского императора (по Эно). Принял крестоносный обет в Брюгге 23 февраля 1200 г. Вместе с Тибо III Шампанским и Луи Блуаским направил в Венецию послов (Конона Бетюнского и Алара Макеро) (§ 12—22). Участвовал в совете баронов в Суассоне в июне 1201 г. (§ 40). Снарядил в то же время на свои средства флот (§ 48) и выдал значительные суммы отдельным рыцарям для участия в походе (§ 54). Накануне отъезда, в марте—апреле 1202 г. совершил дарственные акты в пользу церковных учреждений и отменил ряд поборов с городов (Брюгге, Куртрэ, Ипра, Лилля и др.). Отбыл в Венецию 14 апреля 1202 г. и приехал туда в начале июля 1202 г. При разделе византийских земель императору достались Восточная Фракия и ряд районов в Малой Азии, где он учредил герцогство Никейское, пожаловав его в феод Луи Блуаскому (§ 304, 306—307, 310, 312, 314—316). В марте 1205 г. вступил в жестокую борьбу с восставшими против латинского ига греками, осадил Адрианополь (§ 336—337, 339, 340—342, 344, 347—350). 14 апреля был наголову разбит Калояном в битве при Адрианополе (§ 360, 364, 370, 380, 384, 385, 387, 389, 390, 398, 402, 403, 421, 423, 428, 430, 434).

41. Анри, брат Бодуэна Фландрского (ок. 1176 — 11 июня 1216), — третий сын Бодуэна V д’Эно и Маргариты Эльзасской, графини Фландрии. Во время осады Константинополя командовал вторым боевым отрядом (вместе с Бодуэном и Гюгом де Сен-Полем) (§ 148). После захвата Константинополя активно участвовал в завоевании византийских земель летом — осенью 1204 г. по обе стороны Дарданелл. Отозванный из Малой Азии ввиду восстания греков во Фракии, прибыл слишком поздно: в Родосто он встретил уже остатки отступавшего после адрианопольского разгрома войска. Став сперва регентом (§ 385), а 20 августа 1206 г. императором Латинской империи, неудачно воевал против греков и болгар.

42. Тьерри, племянник Бодуэна Фландрского, — внебрачный сын фландрского графа Филиппа Эльзасского, чья сестра Маргарита была матерью Бодуэна IX. Иными словами, Тьерри приходился ему двоюродным братом. При отплытии в крестовый поход был назначен вместе с Жаном Нельским и Николя де Майн командующим фламандским флотом (§ 48). Из Марселя отправился в Сирию, откуда приехал в Константинополь в 1204 г., уже после избрания Бодуэна IX латинским императором.

Филипп Эльзасский, граф Фландрский (1157—1191).

43. Гийом II Рыжий (год рождения неизвестен — 13 апреля 1213), сеньор Бетюна (l’avoez) и Термонда (поверенный из Арраса), сын Робера V Бетюнского и Аэль де Сен-Поль, приходившийся, таким образом, двоюродным братом графу Гюгу IV де Сен-Полю и Бодуэну IX Фландрскому. После разгрома крестоносцев у Адрианополя вернулся в том же году во Францию. L’avoez (от лат. advocatus) — должностное лицо, представляющее перед светскими властями тот или иной монастырь или иное церковное учреждение.

44. Конон Бетюнский — видный сеньор из Фландрии, сын Робера V Аррасского, игравший значительную роль в политике предводителей Четвертого крестового похода в 1202—1204 гг., а затем и в делах Латинской империи. Участвовал вместе с отцом в Третьем крестовом походе. Видам (должностное лицо, представлявшее интересы епископа) Шартрский и шателен (во Франции XI—XIII вв. лицо, обладающее в пределах данной феодальной территории судебно-полицейскими прерогативами) де Куси. Автор любовных и других кансон, в том числе двух об этом походе. В 1201 г. в числе других послов, направленных баронами в Венецию, вел с ее дожем переговоры о фрахте кораблей ( § 12). Был назначен Иннокентием III вместе с еще тремя рыцарями содействовать распределению между нуждавшимися крестоносцами денег, собранных для их надобностей. Отличался красноречием. Ему неоднократно поручали вести переговоры с греками. Конон занял высокое положение в Латинской империи — при Бодуэне IX и при Анри д’Эно, когда носил заимствованный крестоносцами в византииской административной терминологии титул протовестиария (его функции были равнозначны обязанностям западного сенешаля). Дипломатические и военные способности этого рыцаря нашли применение в Латинской империи и в последующие годы. После смерти императора Анри д’Эно бароны избрали Конона Бетюнского правителем империи, а затем вторично — после кончины в 1217 г. императрицы Иоланты Куртенэй.

45. Жан де Нель — знатный фламандский феодал. Шателен Брюгге, вассал графа Фландрии, сеньор Фальфи (современный департамент Соммы, округ Перонны, кантон Нель) и Эрель (современный департамент Уазы, округ Клермон, кантон Бретэй). Во время сборов в Четвертый поход весной 1202 г. Жану де Нель и Тьерри, племяннику Бодуэна IX, поручили командовать флотом, двинувшимся из Фландрии и зазимовавшим затем в Марселе. Они должны были обождать прибытия крестоносцев Бодуэна IX в Модоне (Юго-западный Пелопоннес). Не дождавшись сюзерена, Жан де Нель уехал в Сирию (§ 48, 102).

46. Ренье де Трит (Три-Сен-Лежэ в графстве Эно, в лье юго-восточнее Валансьенна), близкий к Бодуэну IX. При разделе византийских земель осенью 1204 г. Ренье Тритский получил «герцогство Финепополь» (§ 304). Отправившись туда (девять дней пути от Константинополя) с отрядом в сотню с небольшим рыцарей, в числе которых было немало его родичей, он овладел большей частью «пожалованной» ему территории и ввиду угрозы со стороны Калояна был признан греками своим сеньором (§ 311). Затем, когда во Фракии вспыхнуло восстание греческого населения (март 1205 г.), родственники Ренье Тритского (тезка-сын, брат, зять, племянник) покинули сюзерена, увлекши за собой 30 рыцарей: все они попали в плен к грекам, передавшим их Калояну, по приказу которого пленным отрубили головы (§ 345). После этого от Ренье Тритского отъехали еще 80 рыцарей (§ 346). Поскольку финепопольские павликиане перешли на сторону Калояна, Ренье Тритский оставил Финепополь и с 15 рыцарями укрепился в крепости Станемак, которую удерживал в течение 13 месяцев (§ 400), пока на выручку ему в июле 1206 г. не пришел рыцарский отряд под командованием Жоффруа де Виллардуэна.

47. Матье де Валинкуль — сеньор из Эно (Валинкур — в 3 лье юго-восточнее Камбрэ). При осаде Константинополя в июле 1203 г. сражался во втором боевом отряде (фламандцы) с Анри д’Эно. Осенью 1204 г. был направлен вместе с Макэром де Сент-Менеу в Малую Азию, где они захватили Никомидию и вступили в воину против византийского магната Феодора Ласкаря (§ 312). С началом восстания фракийских греков первыми соединились с Бодуэном IX и осадили Адрианополь. Матье де Валинкур был убит в сражении с куманами.

48. Жак д’Авень — сеньор Ландреси, в 2 лье западнее Авеня.

49. Бодуэн де Бовуар (или Боревуар) — рыцарь, местоположение владений которого неясно: часть исследователей полагают, что они находились в Боревуар (в лье севернее Мон-Сен-Мартэн, другие — в Бовуази-ан-Камбрези (современный департамент Нор, округ Камбрэ, кантон Карниер).

50. Гюг де Сен-Поль — один из главных предводителей Четвертого крестового похода. Сен-Поль-ан-Тернуа — центр графства, до 1191 г. подвассального Фландрии, затем французской короне. Гюг де Сен-Поль участвовал в Третьем крестовом походе. Став в 1191 г. вассалом Филиппа II Августа, получил от него в 1194 г. много фьефов за верную службу. Вновь взял крест в 1200 г. Летом 1201 г., после смерти Тибо III Шампанского, принимал участие в совете баронов в Суассоне, решившем избрать главнокомандующим Бонифация Монферратского (§ 40). В мае 1202 г., накануне отправления в поход, совершил дарение аббатству св. Спасителя, за что получил 350 парижских ливров. По прибытии в Венецию был послан вместе с Жоффруа де Виллардуэном навстречу Луи Блуаскому в Павию уговорить его явиться в Венецию (§ 53). Ввиду нехватки денег для уплаты Венеции, Гюг де Сен-Поль, подобно Бодуэну Фландрскому и Луи Блуаскому, внес долю из своих средств, а также за счет взятого в долг (§ 61). В январе 1203 г. в Задаре подписал в числе других вождей договор с послами царевича Алексея (§ 98—99). В мае 1203 г. на Корфу приложил вместе с другими вождями немало стараний, чтобы ликвидировать «оппозицию» со стороны противников похода на Константинополь (§ 115—116).

В марте 1204 г. подписали вместе с Бонифацием Монферратским, Бодуэном Фландрским и Луи Блуаским договор с венецианцами о разделе империи. Судя по рассказу Виллардуэна, проявил суровость при разделе добычи, приказав повесить со щитом на шее одного из своих рыцарей, присвоившего себе часть добычи (§ 255). Участвовал в церемонии коронации Бодуэна I в св. Софии, неся его меч. При разделе фьефов получил Дидимотику (§ 335) и должность коннетабля. Вскоре умер от острого подагрического приступа и был погребен в церкви св. Георгия на Манганах (§ 334), в гробнице императрицы Склирины (сообщение Никиты Хониата). Впоследствии его останки перевезли во Францию и захоронили в аббатстве Серкам (современный департамент Па-де-Калэ, округ Сен-Поль-сюр-Тернуаз).

51. Пьер Амьенский — один из предводителей рыцарства области Амьенуа, принадлежал к семейству шателенов Амьена. Старший сын Дрэ Амьенского, участника Третьего крестового похода. Пьер Амьенскии входил в отряд Гюга де Сен-Поля, хотя его фьеф Виньянкур (близ Доллана) находился в Амьенуа, являвшемся частью королевского домена. Пьер Амьенский представлен в этом перечне племянником графа де Сен-Поля, а ниже, в § 291, назван его двоюродным братом.

52. Робер де Клари «поместил» в рыцарский отряд, сформировавшийся в Амьенуа: Ангеррана де Бов (по Виллардуэну же, этот рыцарь был «французом»), трех его братьев (Виллардуэн упоминает лишь одного из них — Робера), Валеса, де Фриуз и Бодуэна де Каварон (последнего Виллардуэн не упоминает вовсе).

53. Жоффруа Першский (год рождения неизвестен — 1202) — граф Жоффруа III, сын Ротру III, графа дю Перш, и Маго, дочери Тибо II Шампанского, следовательно, двоюродный брат крестоносцев Тибо III Шампанского и Луи Блуаского. Ветеран крестовых походов — вместе со своим отцом принимал участие в осаде Акры, где тот и погиб в 1191 г. По возвращении во Францию, в которой разгорелась вражда Филиппа II Августа с Ричардом Львиное Сердце, встал на сторону французского короля. В 1200 г. участвовал в советах баронов-крестоносцев в Суассоне и Компьене, в 1201 г. — в совете в Суассоне, избравшем Бонифация Монферратского предводителем войска (§ 40). В поход не успел отправиться, ибо заболел и умер между 27 февраля и 7 апреля 1202 г. По завещанию поручил командовать своими рыцарями и распоряжаться своими деньгами брату Этьену, от чего крестоносцы, по мнению Виллардуэна, остались в проигрыше, ибо Этьен покинул войско (§ 46).

54. Суассон — город во Франции на р. Эн. Епископом его был Нивелон, часто упоминаемый в хронике. В Суассоне состоялись на протяжении 1200—1201 гг. три совета баронов, где были решены главные вопросы, связанные с подготовкой и организацией Четвертого крестового похода.

55. Компьен — город во Франции на р. Уазе. Состоявшийся в нем совет баронов постановил направить послов в Венецию для переговоров о перевозе крестоносцев «за море».

56. Автор говорит здесь о самом себе — вероятно, он был главой посольства.

57. Менее осведомленный Робер де Клари, не сообщая о численности посольства, называет в качестве послов крестоносцев только двух лиц — Конона Бетюнского и Жоффруа Виллардуэна. Перечень имен шести послов, направленных баронами в Венецию, совпадает с соответствующим текстом договора о перевозе (апрель 1201 г.). По данным венецианских хронистов, в составе посольства якобы было 10 человек.

58. Феодальные серьоры XII—XIII вв. по большей части были неграмотны и не всегда могли начертать даже свое имя; в официальных актах подпись скреплялась восковой печатью. С начала XII в. вместо восковой печати стали сплошь и рядом прикреплять к грамотам металлическую (позолоченную или оловянную) буллу: она соединялась с пергаментом шнурком, или «язычком», вырезанным из самого пергамента (такой «язычок» назывался «хвостом»). Верительные грамоты баронов, скрепленные подобным образом, именовались «висячими грамотами» (chartes pendans) — о них-то и идет речь у Виллардуэна.

59. Согласно хронике «Константинопольское опустошение», Венецию им посоветовал выбрать для переговоров о предоставлении флота папа Иннокентий III. По рассказу же Робера де Клари, послы сперва отправились в Геную и Пизу, что, вероятнее всего, соответствует действительности (см. ниже, § 32). Аноним Гальберштадтский, немецкий хронист, считает, что послов сопровождал в Венецию Бонифаций Монферратский, однако сведения этого хрониста приобретают достоверность лишь с повествования о событиях после 15 августа 1202 г., когда он вместе с епископом Конрадом фон Крозиг сам прибыл в Венецию; сообщения его о более ранних фактах сомнительны.

60. Здесь и далее Виллардуэн часто употребляет старинный идиоматический оборот «ехали par lor jornees», сохраняющийся в иной форме и в современном французском языке («aller a grandes journees»).

61. Между 4 и 11 февраля.

62. Дож — титул главы Венецианской республики с 697 г. Дож избирался пожизненно венецианским патрициатом путем многостепенных выборов и располагал большой властью. События, рассказываемые Виллардуэном, приходятся на время расцвета этого института в Венеции (XI — середина XIII в.).

63. Имеются в виду, конечно, не воинская доблесть, а интеллектуальные и нравственные достоинства дожа. Виллардуэн, подобно другим западным хронистам, именует Энрико Дандоло привычным во Франции титулом «дюк Венеции» (li dux de Venise): слово это — французский вариант итальянского термина «дож», оба происходят от латинского «дуке» (dux — герцог, вождь): в русских летописях — «дуж».

Энрико Дандоло (Виллардуэн переделывает его имя на французский лад «Анри Дандоль») — венецианский дож с 21 июня 1192 г. Принадлежал к патрицианскому семейству Дандоло, которое упоминается в венецианских документах еще в X в. Это семейство, игравшее заметную роль в политической жизни Венеции с последней четверти XII в., дало республике в XII—XIV вв. четырех дожей (Энрико, Джованни, Франческо, Андреа). Энрико Дандоло, действуя в интересах торгово-аристократических верхов республики, энергично добивался установления господства Венеции в левантийской торговле. Ко времени начала крестового похода ему было 92 года. Энрико Дандоло по праву считается основателем венецианской колониальной державы. Его преемники в течение 150 лет продолжали носить громкий титул государей «четверти и полчетверти Римской империи». В своей хронике Виллардуэн довольно часто и много говорит о «деяниях» дожа, которого всегда упоминает с симпатией и почтительностью.

64. То есть самыми знатными среди некоронованных особ: корону носили только короли и императоры, а герцоги, графы и бароны в начале XIII в. ее не имели.

65. То есть верить в то, что условия, на которые согласятся послы, будут твердо выполнены сеньорами, от имени которых они действуют.

66. Речь идет о «Синьории» — Малом, или частном, совете при доже, состоявшем из шести человек.

67. Действительно, послы, как видно из дальнейшего рассказа, изложат свои просьбы дожу в присутствии «совета» (§ 18), затем Энрико Дандоло заявит, что дело надлежит доложить «Великому совету и всему народу» (§ 20). После этого будут созваны Великий совет, а потом и другие, все более многочисленные совещания — с числом участников от сотни до двух тысяч (§ 25). И когда грамоты, скрепив их подписями, предъявят, то Дандоло будет находиться в окружении Малого и Великого совета, состоявшего из 40 человек (§ 31). То, что Виллардуэн называет более многочисленными совещаниями, — это, с одной стороны, так называемый совет приглашенных (pregadi), иначе — Великий совет, который насчитывал в своем составе свыше 500 человек, а с другой — народное собрание (типа вече). См. также примеч. 112).

68. Древнейшее здание дворца дожей было возведено в VIII в. на том же самом месте, где стоит нынешний дворец, с тех пор подвергшийся пятикратным перестройкам.

69. Заморская земля, Terre d’outre-mer — общее обозначение стран Востока у латинских (западноевропейских) хронистов. При этом для отдельных регионов применялись уточненные названия: «святой Заморской землей» (Sainte Terre d’outre-mer) назывались Сирия и Палестина, а Египет и Малая Азия — «Вавилонией».

70. Выражение «avoir navie et estoire» означает у Виллардуэна «получить флот».

71. Власть дожа контролировалась, как уже отмечалось выше (см. примеч. 67), Большим, или Великим, советом, в ведении которого находились наиболее важные дела государственного управления, и Малым советом, который являлся своеобразным исполнительным комитетом при доже.

72. Юиссье — транспортные или грузовые парусные корабли с глубоким трюмом, в который по перекидному мостику, через дверцы в кормовой части корпуса корабля (дверцы назывались huis, отсюда — название этих судов) можно было вводить коней прямо с причала или, напротив, выводить на берег.

73. Нефы — крупные, тяжеловесные, вместительные суда круглой формы, с несколькими мачтами и большими парусами, крепившимися с помощью громадных рей («антенн»). Для повышения устойчивости нефа на плаву в носовой и кормовой частях сооружались деревянные башни («крепости», или «замки», — «шато»). Нефы двигались медленно и отличались слабой маневренностью, неповоротливостью, управление ими требовало большого умения и опыта.

74. Марка — денежная единица, равная (в XIV в.) приблизительно стоимости 234 г серебра. Сравнение подлинного текста договора Венеции и крестоносцев (его русский перевод опубликован в кн.: Заборов М. А. История крестовых походов в документах и материалах. М., 1977. С. 169—175) с сообщениями Жоффруа де Виллардуэна и Робера де Клари показывает, что маршал Шампанский гораздо более точен в передаче условий договора. Несовпадения с документальным текстом, встречающиеся в повествовании Виллардуэна, сводятся к следующему. В соответствии с договором Венеция обязывалась обеспечивать крестоносцев провизией в течение одного года, по сведениям же хрониста — девяти месяцев. Сумма платы за фрахт составляла, по договору, 85 тыс. марок, а Виллардуэн называет 94 тыс. марок (§ 22). Хронист ничего не говорит о времени, определенном для оплаты фрахта, в тексте же документа ясно установлены четыре срока: первый взнос следовало уплатить к августовским календам (1 августа) 1201 г., второй — к празднику Всех Святых (1 ноября) 1201 г., третий — к 2 февраля 1202 г., четвертый — в течение апреля 1202 г. С другой стороны, договор умалчивает о таксе уплаты за перевоз одного человека и одного коня, Виллардуэн же называет ее конкретные цифры: четыре марки за коня и две за человека. В тексте договора употребляются аналогичные французским латинские термины для обозначения типов кораблей, которые венецианцы обязались поставить крестоносцам (к примеру, уссерии, юиссье).

В целом цена, назначенная Венецией, равнялась годовому доходу английского и французского королевства. Ясно, что, заключая договор, венецианцы отдавали себе отчет в невыполнимости его условий для крестоносцев.

75. Галеры — длинные легкие гребные корабли (наподобие античных галер), оснащенные вместе с тем и парусами, которые, однако, имели в данном случае второстепенное значение. Отличались большой подвижностью и маневренностью.

76. То есть якобы безвозмездно («без всякой корысти»).

77. То есть на следующий день после получения ответа послов и на третий день после того, как дож предложил им свои условия договора.

78. В административной терминологии и обозначениях венецианских органов управления у Виллардуэна налицо явная путаница. Он ошибочно считает Великим советом (grant conseil) Совет сорока. Некогда это был исключительно судебный орган, который со временем превратился в политико-административное учреждение. В особо важных случаях требовалась санкция еще более представительного органа — «Совета приглашенных» (consiglio dei Pregadi), возникшего в 1172 г. Его состав обновлялся ежегодно в праздник св. Михаила (29 сентября), и сама процедура пополнения этого совета новыми лицами была многоступенчатой: каждый из шести кварталов города выделял двух человек, эти 12 выборщиков, в свою очередь, избирали еще по 12 человек. Таким образом, «Совет приглашенных» состоял из 144 человек. Он являлся совещательным органом. Для решения же наиболее ответственных вопросов, главным образом внешней политики, существовал еще Великий совет (Consiglio Maggiore) из 576 человек. Слабо осведомленный о сложном административном механизме Венеции, Виллардуэн, говоря далее (гл. 25) о том, что дож созывал последовательно «сто, потом двести, потом тысячу» венецианцев, вероятно, имеет в виду Великий совет. Решения, принятые и одобренные Синьорией, Советом сорока, Прегадами и Великим советом, в последней инстанции должны были утверждаться народным собранием (arrengo), но это уже была чистая формальность.

79. Собор св. Марка — знаменитый храм в Венеции, посвященный апостолу Марку, который считался небесным покровителем Венецианской республики.

80. Буквально — «в монастырь» (vindrent el mostier). Подобно тому как Виллардуэн называет этим словом собор св. Марка, Робер де Клари обозначает таким же образом константинопольский храм св. Софии (mostier Sainte-Sophie). Слова «mostier» и «yglise» нередко употреблялись этими авторами в качестве синонимов.

81. Автор говорит здесь о самом себе: из контекста явствует, что он возглавил посольство, направленное из Франции.

82. В октябре 1187 г. Иерусалим, являвшийся столицей государства крестоносцев, основанного в июле 1099 г., в результате Первого крестового похода был завоеван египетским султаном Салахом-ад-Дином. Вслед за ним под власть мусульман попала и большая часть Латино-Иерусалимского королевства.

83. Святая земля — Палестина, где, по евангельским преданиям, родился, жил, проповедовал, умер и воскрес Иисус Христос.

84. Передавая патетические элементы обращения послов к Венеции, Виллардуэн, однако обходит молчанием тот факт, что конкретные и детальные условия ее договора с крестоносцами не были преданы гласности: венецианцы в массе своей ничего не знали о содержании договора.

85. В соборе св. Марка — два амвона, сохранившиеся и поныне. Поднимаются на них по множеству ступеней. Правый, восьмиугольной формы, поддерживают 15 высоких колонн, он двухъярусной конструкции. Левый, такого же вида, покоится на девяти мраморных столпах. Видимо, сюда и взошел дож, чтобы обратиться к собравшимся под сводами храма.

86. То есть освобождение Гроба Господня из рук «неверных» — так формулировалась в XII—XIII вв. традиционная, религиозная цель крестовых походов.

87. Имеется в виду Каир, на Западе называвшийся тогда Вавилоном.

88. Иными словами, конкретная, географически определенная цель похода присутствовавшим не была указана: выражение «за море» могло толковаться весьма широко.

89. В 1201 г. Великий пост приходился на время с 14 февраля по 21 марта.

90. 24 июня 1201 г. То есть бароны и прочие крестоносцы должны были начать собираться в Венеции с 24 июня 1201 г. и оставаться там до 24 июня 1202 г.

91. Существует различное понимание выражения хрониста «jura sor sainz a bone foi». Некоторые историки переводят это выражение в смысле «поклялся на Евангелии», что, кстати, соответствует тексту самого договора. Другая часть исследователей отдает предпочтение переводу «поклялся на святых мощах» — это была общепринятая в те времена особо торжественная клятва. В данном случае, по-видимому, первый вариант ближе к истине.

92. Ранее, в § 25, автор указывает, что Великий совет состоял из 40 человек. Очевидно, здесь имеется в виду совместное заседание Великого и Малого советов, собравшихся в тот день во дворце дожей. Характерный факт: клятву принесли как дож, так и весь его совет — верховная власть в Венеции принадлежала не одному дожу, но дожу и Великому совету.

93. Договор был действительно утвержден в Риме 8 мая 1201 г., оценка же хронистом этого акта папы («сделал весьма охотно») представляется сомнительной. Конечно, папа, будучи проницательным политиком, не мог отклонить договор: без венецианского флота крестоносцам было бы невозможно переправиться «за море». Эпистолярий Иннокентия III свидетельствует, что вслед за утверждением договорных грамот папа направил послание венецианскому духовенству, в котором выразил удовлетворение тем, что его «возлюбленные чада, дож Энрико и народ венецианский, решили оказать Святой земле столь могущественную подмогу». Делая вид, будто все идет сообразно его собственным намерениям и как бы во исполнение его воли, Иннокентий III, кроме того, обратился к духовенству Англии и Франции с увещеванием, чтобы там тщательно проследили за своевременностью отправления рыцарей в поход. Тем не менее, утверждая договор, Иннокентий обставил свое согласие на совершенную сделку существенной оговоркой: «да не поднимут пилигримы оружия против христиан». Эта оговорка в какой-то мере противоречит виллардуэновской формуле, в соответствии с которой папа «весьма охотно» утвердил договор. Если он и поступил таким образом, то не без опасений скомпрометировать идею крестового похода — в случае попыток венецианцев использовать рыцарей, участников предприятия, в каких-либо собственных целях, далеких от официальной программы крестового похода.

Возможно, что и сами формулировки договора и, что также не исключено, донесения папского легата в Венеции наталкивали Иннокентия III на подозрение, что сделка венецианского правительства с французскими послами таит в себе нечто не вполне согласующееся с замыслами апостольского престола, связанными с крестовым походом.

94. Для уплаты аванса деньги были взяты взаймы у богатых венецианских купцов и финансистов, включая, быть может, самих членов Великого совета.

95. Плезанс — Пьяченца, город в Ломбардии на р. По, северо-восточнее Милана.

96. Послы отправились туда в расчете на то, что Пиза и Генуя, где еще раньше, по указанию Иннокентия III, была развернута проповедь крестового похода, окажут содействие крестоносцам. Однако, будучи соперниками Венеции в Средиземноморье, Генуя и Пиза отказались принять участие в крестовом походе, о чем недвусмысленно сообщает Робер де Клари. Вообще же это сообщение Виллардуэна малодостоверно: могло ли иметь место обращение к Генуе и Пизе после успешного завершения переговоров с Венецией?

97. Монсенис — Сенис, высокая гора (3 тыс. м над уровнем моря) в Альпах, через которую в средние века проходила дорога от Турина до Лиона. Возможно, что, проезжая территорию маркизата Монферратского, Виллардуэн и Алар Макеро встречались с маркизом Бонифацием: во всяком случае, по рассказу более поздней Морейской хроники, они ввели его в курс событий, происшедших в Венеции.

98. Речь идет о старшей дочери Танкреда, претендовавшей на корону Сицилийского королевства, которое в 1194 г. захватил германский император Генрих VI и которое в 1197 г., после его смерти, перешло к Фридриху II Гогенштауфену. См. также примеч. 24.

99. «Добрые люди» (la bone gent) — выдающиеся по своему социальному положению.

100. Именно тогда, по возвращении послов, согласно сведениям Робера де Клари, якобы состоялся совет крестоносных феодалов в Корби. Однако это известие ошибочно. Обитель Корби находилась неподалеку от фьефа Робера де Клари, так что туда могли дойти какие-то отголоски происходившего, которые и дали хронисту повод думать, что совет действительно заседал, причем в нем якобы участвовали и венецианцы. Об этом совете, между прочим, упоминает также французский хронист из Сирии Эрнуль, совсем уж неверно считающий, будто в Корби и был заключен договор французских послов с венецианскими. Робер де Клари, со своей стороны, допускает путаницу в датах. Из его рассказа явствует, что Тибо III Шампанского в дни заседания совета уже не было в живых: следовательно, совет этот никак не мог состояться тотчас по возвращении послов. Мало того, венецианцы, по Роберу де Клари, получили в Корби 25 тыс. марок — сообщение, которое не сообразуется ни с одним из условий договора 1201 г. Если что-либо из фактов и цифр, приводимых в данном случае амьенским повествователем, и заслуживает внимания, так это, возможно, известие, согласно которому после совета в Корби, где венецианцы якобы получили деньги, общая сумма уплаченного им к тому времени достигла 25 тыс. марок, иначе говоря, были внесены два первых взноса (15 тыс. и 10 тыс. марок). Из этого следует также, что дело происходило где-то в конце октября 1201 г. — дата, предусмотренная договором в качестве срока для второго взноса в счет платежа за фрахт кораблей.

101. Тибо III, граф Шампанский. См. о нем выше, примеч. 14.

102. Эта, вторая часть денежной суммы, собранной графом Тибо ради нужд крестового похода, была затем использована для того, чтобы расплатиться с венецианцами в сроки, предусмотренные договором 1201 г.; средства, однако, оказались недостаточными для полного расчета.

103. Тибо, граф Шампанский, скончался 24 или 25 мая 1201 г.

104. Церковь св. Этьена в Труа была построена в 1157 г. Анри Щедрым в память его первого паломничества в Палестину, притом по образцу одной из тамошних церквей. Сохранилось описание гробницы Тибо III, сделанное в 1704 г. каноником Жаном Гюго. Судя по этому описанию, вдова Тибо III — Бланш Наваррская воздвигла графу величественное надгробие, на котором он был представлен в облачении крестоносца.

105. Бланш — дочь Санчо VI Мудрого, короля Наварры (умер в 1194 г.) Ее дочь звали Марией. Сын, которым она была беременна,— он родился спустя несколько дней, вероятно, 30 мая 1201 г.,— Тибо IV, граф Шампанский и король Наварры, известный трувер.

106. О мотивах отказа Эда, графа Бургундского (1193—1218) стать предводителем войска крестоносцев историки высказывали различные гипотезы: возможно, он сомневался в успехе крестового похода и к тому же, подобно Иннокентию III, не доверял венецианцам.

107. По сведениям Робера де Клари, а также Эрнуля, граф Тибо III Шампанский в свое время якобы был избран предводителем крестового похода. В литературе высказывались обоснованные сомнения на этот счет. Виллардуэн ничего не сообщает о каком-либо формальном избрании графа Шампанского командующим.

108. Тибо I, граф Бар-Ле-Дюк, которого Виллардуэн представляет кузеном Тибо III Шампанского, был, как и последний, внуком Тибо Великого. Оба эти сеньора — Эд III Бургундский и Тибо I Бар-Ле-Дюк являлись родственниками французского короля (в силу того, что Людовик VII был женат на Алисе Шампанской).

109. «В конце месяца» (al chief del mois), последовавшей? за смертью Тибо III, т. е. около 25 июня 1201 г.

110. Бонифаций Монферратский (ок. 1150 — 4 сентября 1207) — знатный ломбардский сеньор, маркиз. Состоял в родстве с французским королем Филиппом II Августом и германским королем Филиппом Швабским, приходясь дядей (или кузеном) первому и дядей второму.

Вместе с тем маркиз был связан родственными узами с домом графов Шампанских (его свояченица Изабелла Иерусалимская во втором браке находилась замужем за графом Анри II Шампанским). Представители дома маркизов Монферратских играли заметную роль в крестовых походах и в Латино-Иерусалимском королевстве, а также находились в тесных отношениях с Византийской империей. Отец Бонифация Гилельм III Старый (1135—1190?) участвовал во Втором крестовом походе 1147—1149 гг. и долго жил в Палестине, а в 1187 г. в битве при Хаттине попал в число пленников Салаха-ад-Дина. Старший брат маркиза — Гилельм Длинный Меч, граф Яффы и Аскалона, был с 1176 г. женат на сестре Бодуэна IV Иерусалимского (1174—1185) Сибилле, дочери Амори I (1163—1174) (от этого брака уже после смерти отца родился Бодуэн V Иерусалимский (1185—1186), приходившийся Бонифацию племянником). Второй брат Бонифация, Ренэ, в 1179 г. женился на дочери византийского императора Мануила I Комнина Марии Порфирородной, получил титул кесаря и в качестве приданого супруги город Фессалонику (на правах фьефа). Ренэ был отравлен Андроником I Комнином. Еще один брат Бонифация — Конрад Монферратский в 1185 г. сочетался браком с сестрой Исаака II Ангела Феодорой и занимал некоторое время видное положение при византийском дворе. Содействовал Исааку II в подавлении мятежа Алексея Враны в Константинополе в 1186/87 гг. Затем, вызвав против себя недовольство придворной знати, вынужден был уехать из Константинополя на Восток. Оказал в 1187 г. серьезные услуги крестоносцам при обороне г. Тира в войне с Салахом-ад-Дином в 1187 и 1188 гг. Женился на наследнице Иерусалимского королевства Изабелле, дочери Амори I, с 1190 г. считался государем этого королевства, 28 апреля 1192 г. был убит ассасинами (мусульманская секта). Самому Бонифацию Монферратскому, в 1187 г. сражавшемуся с сарацинами под Тивериадой и попавшему в плен, где находился в течение года, Исаак II Ангел предлагал руку своей сестры Феодоры. В силу семейной традиции Бонифаций был гибеллином. Он поддерживал союзные отношения с Гогенштауфенами во время их войны против ломбардских коммун (1191 г.), сражался на стороне императора Генриха VI при завоевании им Сицилии в 1194 г. Таким образом, маркиз был заинтересован в крестовом походе материально, а также связан с этим предприятием традициями своей семьи. Бонифаций Монферратский снискал репутацию щедрого сеньора, при его дворе нашли прибежище прославленные трубадуры Лимузена, Тулузы, Прованса (Раймбаут де Вакейрас — самый известный среди них). Во время крестового похода, как видно будет из дальнейшего, он выступил наряду с Энрико Дандоло вершителем судеб всего предприятия.

111. Хроника Жоффруа де Виллардуэна — одна из немногих латинских хроник, сообщающая об обстоятельствах избрания маркиза Монферратского предводителем крестоносцев, в том числе о собственной инициативе маршала Шампанского в выдвижении этой кандидатуры. Гораздо менее осведомленные авторы — Робер де Клари и составитель Морейской хроники рисовали дело таким образом, будто почин в избрании Бонифация Монферратского принадлежал самим участникам суассонского совета баронов. Стоит отметить вместе с тем, что хронист уже в начале своего повествования выпячивает собственную роль даже в событиях, относящихся к предыстории похода: именно он, Виллардуэн, якобы обратился к совету баронов с предложением о «замене лидера», т. е. хронист стремится представить себя равным, если не первенствующим, в подготовке похода остальным баронам. На самом деле он занимал все же не столь высокое положение и, вероятно, преувеличивал степень своего участия в этих событиях.

112. Выражение «судили и рядили так и сяк» (assez i ot parole dites avant et arriere), употребляемое Виллардуэном,— весьма «гибкая» формулировка, которая, быть может, косвенно свидетельствует о разногласиях в совете баронов по поводу кандидатуры маркиза Монферратского. Не исключено, что сторонники графа Фландрского могли предвидеть сложности в будущих отношениях Бодуэна IX с Бонифацием. Хотя граф Фландрский был значительно моложе маркиза, но в силу своего положения и родственных связей имел основания претендовать на пост командующего. «Гибкость» манеры повествователя в данном случае, как и при изложении многих других фактов, подчеркивает лишний раз его старания оттенить собственное участие в руководстве походом, по крайней мере путем выдвижения собственного кандидата на пост верховного командира.

113. Жизель Бургундская, прабабка Филиппа II Августа, являлась бабкой Бонифация Монферратского. Согласно хронике-биографии папы («Деяниям Иннокентия III»), Бонифаций Монферратский был назначен предводителем войска крестоносцев «по совету (соизволению) короля франков». Аналогичное мнение высказывали и некоторые другие хронисты — итальянец Созомен из Пистойи, а также, с определенными отклонениями в описании последовательности событий, автор Морейской хроники. Созомен писал совершенно недвусмысленно: «Князья по совету короля франков избрали Бонифация, маркиза Монферратского, вождем христиан». Морейская хроника, памятник в целом неточный и путаный, передает события в несколько иной последовательности, но сохраняет существенную основу «показаний» и «Деяний Иннокентия III», и Созомена из Пистойи: в ответ на обращение французских баронов Бонифаций заявляет их послам, что он должен сначала выяснить, желает ли король Франции, чтобы он взял на себя предводительство крестоносцами. Вместе со свитой маркиз «как можно быстрее отправился в город Париж, где нашел короля Франции и королеву, свою сестру» (последний факт — явный домысел). Он «сообщил им, каким образом и почему знатные сеньоры Франции и другие князья просили его стать предводителем крестоносцев и командовать всеми участниками похода». Король, по сведениям автора Морейской хроники, одобрил выбор баронов: «Что до меня, то мне весьма по душе сделанное вам предложение, и я полагаю, что вы должны принять его как можно скорее». Услышав такой совет, «маркиз склонил голову и почтительно приветствовал короля».

В научной литературе высказывалась точка зрения, будто в формулировке «по совету короля франков», употребляемой в официальной хронике-биографии папы, отразились скорее подозрения курии, где было известно о связях Филиппа II и Бонифация Монферратского, чем реальная связь событий. В действительности же, как полагал, к примеру, Ж. Фараль, французский король воспользовался крестовым походом, чтобы поручить Бонифацию дипломатическую миссию в Рим, относившуюся к собственным делам капетингской короны. Возможно, допускал названный исследователь, маркиз Монферратский во время своего пребывания в Суассоне даже беседовал с королем о своем назначении и хлопотал о его одобрении.

114. Совет собрался в конце августа или в начале сентября 1201 г. Этот факт отмечает и Робер де Клари в III гл. своей хроники.

115. Аббатство св. Марии — женский бенедиктинский монастырь, где почиталась гробница св. Дрозона, считавшегося покровителем тех, кто готовится отправиться в поход против мусульман.

116. Автор хроники «Константинопольское опустошение» и Робер де Клари излагают дело таким образом, что маркиз действительно получил в свое распоряжение деньги, собранные и завещанные графом Тибо III Шампанским для надобностей крестового похода. По Роберу де Клари, эта сумма составила 25 тыс. марок. Возможно, что она-то и была передана венецианцам (якобы в Корби).

117. По рассказу Робера де Клари, Бонифаций Монферратский сперва якобы просил дать ему время поразмыслить, но это мало вероятно: ведь он наверняка знал заранее, чего от него хотят, и отнюдь не был застигнут врасплох предложением баронов. В исторической литературе высказывалось даже предположение, будто еще во время возвращения из Венеции — через Монферрат — Жоффруа де Виллардуэн и Алар Макэро вели переговоры с маркизом на предмет привлечения его к крестовому походу. Впрочем, эта гипотеза лишена прочной основы: в то время никто не мог предугадать ни кончины Тибо Шампанского, ни последовавшего затем отказа герцога Бургундского и графа Бар-Ле-Дюк от предложенного им после этого предводительства. Существеннее другое обстоятельство: выраженная Виллардуэном (см. выше, § 41) уверенность в том, что Бонифаций примет предложение взять на себя предводительство. Видимо, у маршала Шампанского имелись веские соображения на этот счет.

118. Одним из них, был вероятно, Пьетро из аббатства св. Марии в Лочедио, в диоцезе Верчелли. Его имя встречается в различных источниках, повествующих о Четвертом крестовом походе. Другим аббатом, как полагают, являлся де Трапп. «Белыми» называли в XII—XIII вв. августинских монахов, «черными» — бенедиктинцев. «Белые» аббаты вели обычный образ жизни «в миру», т. е. не обязаны были проживать в монастыре.

119. По-видимому, Фульк как официально назначенный папой римский проповедник крестового похода и Нивелон Суассонский как высокопоставленный церковный иерарх собственноручно пришили крест на плечо маркизу с тем, чтобы придать церемонии особую значительность и торжественность.

120. Сито, близ Дижона, — местонахождение центральной резиденции влиятельного тогда католического монашеского ордена цистерцианцев. Был основан в 1098 г. С начала XII в., со времени реорганизации ордена знаменитым церковным деятелем Бернаром Клервоским, этот орден назывался также орденом бернадцинцев. Бернар Клервоский ввел суровые правила монашеского общежития: цистерциацы обязаны были постоянно трудиться, соблюдать обет молчания, предаваться вечному посту и пр. Орден цистерцианцев играл крупную роль в организации крестовых походов. В истории Четвертого крестового похода получил особую известность цистерцианский аббат Ги де Во де Сернэй, о котором Виллардуэн упоминает далее, излагая события, разыгравшиеся в связи с захватом Задара.

121. В католической церкви праздник величания св. креста — 14 сентября 1201 г.

122. Эд де Шанлитт (год рождения неизвестен — май 1204) — знатный рыцарь, младший внук графа Гюга I Шампанского (отсюда прозвище — «шампанец») и Эльзы Бургундской. Этот граф, поверив в «диагноз» медиков, будто он неспособен иметь детей, отказался признать своим сыном Эда I Шампанца (прозвище было вырезано на его печати). Сеньорией последнего служил замок Шанлитт, принадлежавший опекуну его матери, сестры одного из графов Бургундских. Эд II, о котором упоминается в хронике, был сыном Эда I, участника Третьего крестового похода, и Сибиллы, племянницы виконта Дижонского. Из Хроники Виллардуэна явствует, что Эд де Шанлитт не пользовался расположением ее автора, ибо принадлежал к группе противников завоевания Константинополя и был одним из главных заводил недовольных рыцарей, готовых распустить войско во время пребывания на Корфу. Не случайно в их перечне у Виллардуэна его имя значится первым (§ 114). Позднее, после высадки крестоносцев в Скутари, Эду де Шанлитту поручено было командовать отрядом, на который возлагалась охрана войска и фуражиров (§ 138). Эти рыцари вошли в шестой боевой отряд, состоявший из бургундцев (§ 138, 140). Говоря о его составе, хронист также упоминает на первом месте Эда де Шанлитта (§ 152). В феврале 1204 г. он сопровождал Анри д’Эно в рейде против г. Филеи на берегу Черного моря и в разгроме Алексея V Морчофля (§ 226). Умер в мае 1204 г. и был торжественно похоронен в церкви Святых апостолов.

123. Гийом де Шанлитт (? — 1208?)— потомок Гюго I и Эльзы Бургундской, состоял в третьем браке с внучкой Людовика VI Толстого. Он приходился дядей (по жене) графу Эрве Неверскому. Гийом де Шанлитт являлся виконтом Дижона и держал эту сеньорию от матери. Известен как автор произведений куртуазной поэзии (сохранились отдельные отрывки). Взяв крест в 1201 г., в 1201 г. совершил много «благочестивых дарений», заняв 300 ливров у ростовщика Пьера Капитуш под залог доходов с Шанлитта и рент с шампанских ярмарок. Выступил в поход из Паси-сюр-Армансона, в полулье от Лезинна, из которого отправился Жоффруа де Виллардуэн. Во время похода находился с братом Эдом II. В дни вылазки греков у Влахернского дворца в июле 1203 г. был тяжело ранен камнем в руку (§ 167). Осенью 1203 г. сопровождал Алексея IV при завоевании византийских провинций (§ 201—202), в феврале 1204 г. участвовал в рейде на Филею (§ 226). В период распри Бонифация с Бодуэном Гииом де Шанлитт находился в окружении маркиза Монферратского, с которым был под Адрианополем (§ 284). Участвовал в дальнейших военных кампаниях маркиза, пройдя Македонию, Фессалию, Беотию и Аттику и дойдя до Пелопоннеса. Хронист подчеркивает единодушие Гийома де Шанлитта со своим племянником — Жоффруа де Виллардуэном при завоевании Мореи. Гийом де Шанлитт стал сеньором всего северо-западного Пелопоннеса — в одном из писем от ноября 1205 г. Иннокентий называл его «князем всей провинции Ахайи». После его кончины эти земли перешли к племяннику Виллардуэна.

124. В 1202 г. Великий пост приходился на время с 27 февраля по 7 апреля.

125. Он и в самом деле заменил брата в качестве предводителя отряда крестоносцев, но не стал владельцем его сеньории. Правда, хронист Ригор, автор «Деяний Филиппа II Августа», именует его графом Першским, однако на самом деле он никогда такого титула не носил. Кстати сказать, и Виллардуэн тоже нигде не именует его графом.

126. О неверном, с точки зрения хрониста, шаге, который сделал Этьен Першский. см. § 79.

127. Пятидесятница, иначе Троица, — церковный праздник, отмечаемый на 50-й день после Пасхи. В 1202 г. этот день приходился на 2 июня. По аналогичному сообщению Робера де Клари, крестоносцы пустились в путь, когда миновала Пасха (гл. IX).

128. В узком смысле Монже-Сен-Бернарский перевал, в более широком значении хронист называет таким образом Альпы вообще.

129. Остров Лидо вблизи Венеции. Судя по рассказу Робера де Клари, крестоносцы размещались там по собственному выбору, поскольку в самой Венеции для них не нашлось места (гл. X). Иначе изображает ситуацию автор хроники «Константинопольское опустошение»: крестоносцы, согласно его рассказу, были вынуждены расположиться лагерем на этом острове, так как венецианцы выгнали их из самого города, подобно тому как еще раньше их не пожелали принять в ломбардских городах: там даже было официально постановлено давать крестоносцам постой не более чем на одну ночь. В исследовательской литературе высказывалось также предположение, будто о размещении крестоносцев на о. Лидо было договорено еще при подписании договора с Венецией в 1201 г., однако это предположение, как мы полагаем, имеет надуманный характер. Вопрос о численности крестоносцев, собравшихся в Венеции к лету 1202 г., остается дискуссионным, ибо сведения хронистов расплывчаты и не совпадают между собой. По скрупулезным подсчетам итальянского историка А. Кариле, в Венецию прибыли 10 589 крестоносцев, а согласно мнению американского ученого Д. Э. Квеллера и ряда других медиевистов США, скорректировавших арифметические погрешности А. Кариле, — 11 166 или 13—14 тыс. человек. Бельгиец Б. Хендрике признает минимальную численность крестоносцев равной 11 167, максимальную же — 21 750 человек. Э. Г. Мак Нил и Р. Л. Уолф (США) оценивают ее в 10—12 тыс. человек. Так или иначе, все эти данные свидетельствуют о том, что в Венецию прибыла примерно третья часть тех, кто должен был явиться, как это предполагали французские послы, подписывая в 1201 г. договор с Венецией.

130. Зимой 1202/03 г. эта флотилия прибыла в Марсель, где корабли встали на якорь. Отсюда Жан де Нель, Тьерри Фландрский и Николя де Майи запросили дальнейших распоряжений у Бодуэна Фландрского, находившегося тогда в Задаре. Граф передал им приказ, согласно которому флоту надлежало плыть к Модоне, на юго-западе Пелопоннеса, на соединение с его силами. Командиры флота не исполнили приказа, и корабли двинулись непосредственно в Сирию (см. § 103, 229 и сл.). Причины такого неповиновения Виллардуэн сводит к «великой опасности», которой они якобы убоялись в Венеции, к страху перед этой «великой опасностью». Тенденциозность такой версии очевидна.

131. Марокканский пролив — Гибралтар.

132. Есть основания считать, что среди тех, кто отказался примкнуть к главному войску крестоносцев, многочисленнее всего были выходцы из Франции. Из 16 сеньоров, взявших крест (по рассказу Виллардуэна) в Экри, трое (Готье и Анри де Сен-Дени, Бернар де Морей, § 50) отправились через Марсель, семеро остальных (Рено де Монмирай, Робер и Ангерран де Бов, Симон и Гюи де Монфор, Робер Мовуазен, Дрэ де Крессоньяк, § 102, 106, 109) покинули войско в Задаре. По-видимому, они чувствовали себя в меньшей степени связанными договором с Венецией, поскольку не были представлены во время переговоров в 1201 г. Венецианцы не могли не предусмотреть подобного оборота дел: недаром в текст договора был включен пункт, по которому крестоносцам рекомендовалось заручиться по мере возможности гарантиями со стороны французской короны.

133. Упомянутые здесь рыцари направились через Марсель, предполагая, вероятно, держать затем путь на Восток, остановившись по дороге в Бриндизи, откуда обычно паломники отплывали в Палестину. Едва ли все эти рыцари ожидали в Марселе флот из Фландрии: сохранились сведения о том, что в начале июня 1203 г. крестоносцы повстречали у южных берегов Пелопоннеса два своих корабля, уже возвращавшихся из Сирии. Этот факт заставляет предположить, что они отправились туда еще летом 1202 г.

134. В апреле 1202 г. он проехал аббатства Клерво и Сито, в пользу которых совершил дарственные акты.

135. Луи Блуаский отправился в путь несколько позднее Бодуэна Фландрского — 4 мая 1202 г. он был еще в Шартре. Примечателен тот факт, что оказалось необходимым увещевать насчет явки в Венецию этого владетельного сеньора, через своих уполномоченных (Жана Фриэзского и Готье де Годонвилля) участвовавшего в переговорах с нею в 1201 г. Вероятно, пришлось также уговаривать и находившихся с ним рыцарей.

136. Павия расположена на дороге от горы Сенис к Венеции.

137. Виллардуэн называет эту провинцию в Южной Италии словом Пюй (Puille). Крестоносцы, направившиеся туда, предполагали, судя по всему, достичь, как уже отмечалось ранее, портового города Бриндизи, где пилигримы обычно погружались на корабли, чтобы затем плыть в Святую землю.

138. По сообщению Альбрика де Труафонтэна, относящемуся к 1202 г., этот рыцарь оставил войско лишь в Задаре, с тем чтобы плыть прямо в Сирию.

139. Он стал затем героем рыцарского романа, названного по его имени.

140. Виллардуэн, принадлежавший к той части знати, которая готова была пойти на компромисс с дожем, изображает ситуацию, сложившуюся во время пребывания крестоносцев на о. Лидо, в подчеркнуто благополучном виде. Иную картину рисует автор хроники «Константинопольское опустошение», правда, имеющий обыкновение сгущать тона, когда дело касается политики венецианцев. По его изображению, крестоносцы содержались на острове подобно узникам Венеции; хлеб им продавали очень дорого, они несли тяжкие потери от голода и болезней, вспыхнувших на почве недоедания («смертность была столь велика, что живые едва успевали хоронить умерших»).

141. Первый сбор денег был произведен среди всех крестоносцев — как у знати, так и у рядовых рыцарей и прочих воинов.

142. По-видимому, Дандоло и рассчитывал на неплатежеспособность крестоносцев: типичный маневр ростовщика, который затем предложит крестоносцам возместить «натурой» не выплаченный ими долг.

143. Вторичный сбор денег, о котором идет речь, был проведен лишь у состоятельных сеньоров, уплативших, таким образом, более того, чем они, собственно, должны были внести.

144. Судя по этому тексту, оппозиция предложениям об уплате была весьма внушительной, так что ни о какой жертвенной готовности баронов не может быть и речи. Не догадывались ли некоторые о коварных замыслах венецианцев?

145. Объяснение разногласии среди крестоносцев, которое предлагает хронист, не только поверхностно, но и неверно по существу. Едва ли можно представить себе, что большая часть баронов и рыцарей беспричинно (так получается у Виллардуэна!) или по какой-то злой воле вдруг возжаждала отказаться от крестоносного предприятия и готова была распустить войско. Виллардуэн, несомненно, стремился уже здесь, с самого начала повествования, оправдать линию вождей крестоносцев и собственную позицию в истолковании последующих событий (см. статью).

146. Очевидно, эта часть была не такой многочисленной.

147. Сохранился документ, свидетельствующий о том, что в октябре 1202 г. граф Бодуэн IX Фландрский занял в Венеции 118 марок.

148. Если Бонифаций Монферратский тоже участвовал в этой выплате денег, то данный эпизод, видимо, относится ко времени после 15 августа 1202 г.

149. Говоря таким образом, Энрико Дандоло в какой-то мере раскрывает карты своей политико-дипломатической игры; он отдает себе ясный отчет в том, что справедливость условий договора, навязанного венецианцами крестоносцам, не могла бы быть никем признана и, разойдись войско, вся Венеция была бы опозорена в глазах «общественного мнения». Разумеется, дож имел в виду в первую очередь Иннокентия III, который впоследствии и в самом деле с присущей ему решительностью и категоричностью осудил действия венецианцев (по крайней мере, на словах). Вкладывая мотивировку своих дальнейших предложений в уста дожа, хронист явно обнаруживает намерение оправдать его, а вместе с тем и вождей крестоносной рати. Наивное на первый взгляд «озарение» дожа, который внесет им предложение завоевать Задар, есть не что иное, как реализация заранее продуманного решения: направить собранное в целях «освобождения Иерусалима» из всей Западной Европы войско против соперника Венеции — Задара.

150. Задар — крупный торговый центр на восточном побережье Адриатического моря, в Далмации. В XII в. между Венецией и Венгрией велась упорная борьба за овладение городом, который неоднократно переходил из рук в руки. В 1183 г. Задар отдался под покровительство венгерского короля Белы III — венгры изгнали тогда венецианского правителя и возвели в городе мощную крепость. В 1192 г. или 1193 г. Венеция попыталась было отвоевать его, но безуспешно. Венецианская плутократия тем не менее не оставляла намерений вернуть Задар под свое владычество и таким путем покончить с торговым могуществом соперника. Использование с этой целью сил крестоносной рати, оказавшейся в зависимости от Венеции, сулило последней заманчивую перспективу: представлялась возможность овладеть Задаром ценой наименьших затрат собственных людских ресурсов. Не случайно дож в своей речи, оттеняя могущество республики, указывает на ее неспособность самостоятельно отвоевать Задар; решить эту задачу можно не иначе, кроме как при содействии крестоносцев, к тому же, по условиям договора 1201 г., республика св. Марка получила бы в свою пользу половину всей захваченной добычи.

151. Склавония (Славония) — принятое на средневековом Западе обозначение Далмации.

152. В этом рассуждении, вкладываемом хронистом в уста Энрико Дандоло, тоже довольно отчетливо обнаруживается чисто коммерческая, точнее купеческо-ростовщическая, подоплека проекта: использовать власть Венеции над должником — крестоносной ратью, чтобы двинуть ее против Задара и сокрушить мощь соперника.

153. Виллардуэн, как явствует из этих слов, постоянно оправдывает курс предводителей крестоносцев: ценой завоевания христианского Задара обеспечить продолжение крестового похода. Обращают на себя внимание существенные различия в передаче этого эпизода, с одной стороны, Виллардуэном, с другой — Робером де Клари. Последний останавливается на событиях, связанных с предложением дожа, гораздо обстоятельнее, нежели маршал Шампанский. В частности, пикардийский хронист явно оттеняет непричастность «меньшего люда» к плану изменения направления крестового похода, тогда как Виллардуэн хотя и вскользь, но все же дает понять, будто в конечном счете было достигнуто общее согласие — принять условие венецианцев взамен обещанной ими отсрочки уплаты долга.

154. В некоторый рукописях говорится о некоем «празднике св. Марка» — на самом деле такового летом не бывает. Торжество, о котором рассказывает Виллардуэн, происходило в праздник рождества Богородицы — 8 сентября. Такие сведения приводит, правда без ссылок на источник, поздний автор, переведший на латинский язык в XVI в. хронику,— Паоло Раннузи. Верно, во всяком случае, что в 1202 г.

8 сентября приходилось на воскресенье, что вполне согласуется с текстом Виллардуэна. Сам он, впрочем, повествует о событиях таким образом, что можно думать, будто они имели место еще и до начала сентября.

155. Виллардуэн, как, впрочем, и Клари, постоянно называет крестоносцев паломниками-«пилигримами». Так именовались тогда участники благочестивых странствований к «святым местам». По представлениям, распространенным в Западной Европе, крестоносцы тоже зачислялись в эту категорию, ибо и сами крестовые походы считались своего рода «вооруженными паломничествами».

156. Большая обедня — принятое в католической церкви торжественное богослужение по воскресным и праздничным дням.

157. В подчеркивании Виллардуэном почтенного возраста его героя, физической дряхлости и слепоты последнего явственно сказывается стремление хрониста представить дожа по возможности в благоприятном свете. Особенно важно упоминание о том, что дож был незрячим человеком: обстоятельства, при которых он потерял зрение, могли служить обоснованием его смертельной ненависти к Византии. См. примеч. 165.

158. Согласно рассказу венецианской хроники Андреа Дандоло, еще в бытность свою послом в Константинополе Энрико Дандоло был по приказу императора Мануила ослеплен. Прочие венецианские авторы воспроизводят эту версию, отличающуюся, однако, от известий французских и фламандских хронистов, которые приводят иные причины слепоты дожа. Известия об ослеплении Энрико Дандоло (с помощью солнечных лучей, преломленных через стекло) содержатся также в Новгородской и Морейской хрониках.

159. Сына дожа звали Райнальдо.

160. Дожи носили высокую шапку. Обычно крест нашивался на плечо (или на грудь). но для Энрико Дандоло сделали исключение.

161. Судя по известиям Робера де Клари (гл. XIV), отражавшего представления рядового рыцарства, венецианцы поначалу не слишком близко принимали к сердцу дела, связанные с походом на Восток. Решено было, что на корабли погрузится половина венецианцев, способных носить оружие. Многие вообще отказались от участия в походе, так что для определения тех, кто отправится на Восток, пришлось даже прибегнуть к жеребьевке с помощью пары восковых шариков, причем в каждый второй был вставлен кусочек пергамента, и тот, кто вытягивал шарик с таким пергаментным язычком, считался обязанным отправиться в поход с крестоносцами.

162. Сентябрь 1202 г.

163. Сюрсак — византийский император Исаак II Ангел (1185—1195 гг. и 1203—1204 гг.). Виллардуэн называет его «Сюрсаком», вероятно, по созвучию «сир Исаак») (sire Jsaac), «подгоняемому» хронистом под привычную французскую терминологию («сир» — государь). Интересно, что Робер де Клари тоже именует этого императора, допуская фонетическое искажение, однако иного рода, на греческий лад: «Кирсак» («Kyrsac»), т. е. «господин Исаак». Кстати сказать, и русский паломник, побывавший в Константинополе около 1200 г., Добрыня Ядрейкович, впоследствии архиепископ Антоний Новгородский, в своих записках о путешествии («Книга паломник») называет Исаака Ангела Кирсаком. Исаак II Ангел (Сюрсак) был враждебно настроен по отношению к крестоносцам еще со времени Третьего крестового похода (1189—1192 гг.). Накануне этого похода — в декабре 1188 г. послы императора, прибывшие в Германию на Нюрнбергский рейхстаг (их возглавлял константинопольский вельможа, носивший высокий чин логофета дрома,— Иоанн Дука), заключили соглашение с Фридрихом I Барбароссой: Византия приняла на себя обязательство обеспечить немецким крестоносцам беспрепятственный переход через ее владения и предоставить за умеренную плату продовольствие. Однако, не доверяя немецким крестоносцам, василевс чинил им всевозможные препоны во время прохождения по Балканам. А летом 1189 г., когда рыцари проходили по территории Венгрии, Исаак II подписал союзный договор с главным врагом крестоносцев — египетским султаном Салахом-ад-Дином. Отношения Исаака II с Фридрихом I особенно обострились после того, как в июле 1189 г. германский император завязал в сербском городе Нише переговоры с правителем Сербии Стефаном Неманей и с посланцами болгарских бояр (знати) Петром и Асенем: Фридрих Барбаросса явно натравливал правителей обоих славянских государств на Греческую империю. Во Фракии фактически развернулась необъявленная война между немецкими крестоносцами и Византией. Война эта грозила превратиться в открытый вооруженный конфликт обоих «союзников». При германском дворе вынашивались планы нападения на Константинополь. Византия оказалась перед лицом двойной опасности — со стороны штауфенской Германии и со стороны Сербии и Болгарии. Они состояли в дружественных отношениях между собой, причем Болгария только что — в результате восстания 1185—1187 гг. — уже добилась независимости, а Сербия находилась на пути к ее близкому достижению. Испытывая непосредственное давление немецких крестоносцев, подвергших разграблению болгарские владения Византии, Исаак II Ангел 24 февраля 1190 г. подписал в Адрианополе новое соглашение с Германской империей. Оно было аналогично предыдущему, но включало ряд дополнительных уступок, которые касались поставок продуктов питания и фуража крестоносцам после того, как они переправятся в Малую Азию.

164. Имеется в виду брат Исаака II Алексей III (1195—1203 гг.) Ангел-Комнин: двойное обозначение его династической принадлежности связано с тем, что по женской линии он «роднил» династию Ангелов с правившей в Византии ранее (до 1185 г.) династией Комнинов.

165. Речь идет о дворцовом перевороте в Константинополе в 1195 г., в результате которого Исаак II был низвергнут, а престол занял Алексей III.

166. Впоследствии Алексей IV (1203—1204 гг.).

167. Германский король Филипп (1198—21 июня 1208 гг.) из династии Гогенштауфенов, четвертый сын Фридриха Барбароссы. Родился 26 июля 1178 г. Еще будучи герцогом Швабским, он в мае 1197 г. по настоянию своего брата, германского императора Генриха VI, продолжавшего агрессивную внешнюю политику Фридриха Барбароссы, стремившегося к подчинению Византии и рассчитывавшего, помимо силы оружия, также на возможности, предоставляемые династическим браком, женился на дочери Исаака II Ангела Ирине.

168. Ирина или, по другим сведениям, Мария — греческая царевна, дочь Исаака II Ангела, вдова последнего норманнского государя Сицилийского королевства — Рожера. Во время захвата Генрихом VI Сицилии (1194 г.) эта гречанка попала в Палермо в плен к немецким завоевателям. Чтобы получить формальный предлог для притязаний на византийскую корону, Генрих VI 25 мая 1197 г. женил на Ирине своего брата Филиппа, который после неожиданной смерти императора сам стал германским королем, точнее одним из двух германских королей, в течение десяти лет соперничавших друг с другом (противником Филиппа Гогенштауфена выступал утвердившийся на троне при поддержке папы Иннокентия III племянник Ричарда Львиное Сердце Оттон Баварский из династии Вельфов).

169. Это были немецкие крестоносцы. Видимо, Алексей двинулся в Германию по так называемой Трентинской дороге, на которой стояла Верона. Именно этим путем шли к Венеции крестоносцы, состоявшие в отряде Мартина Линцского.

170. Царевич Алексей бежал из Константинополя на корабле, принадлежавшем пизанцам, недовольным неуступчивой в отношении Пизы, добивавшейся возобновления своих торговых привилегий, политикой Алексея III. Возможно, что именно в кругах пизанского купечества зародилась первоначально сама идея восстановления на византийском престоле сына Исаака II Ангела с тем, чтобы при его поддержке изменить курс Константинополя в сторону, благоприятную для расширения позиций пизанских негоциантов, а венецианцы лишь сумели воспользоваться такого рода замыслами ради собственной выгоды, т. е. как бы перехватили инициативу изменения направления крестового похода, вырвав ее из рук пизанцев. Такая гипотеза имеет под собой тем больше оснований, что, как известно, Венеция являлась торговым конкурентом Пизы, Генуи и других морских итальянских торговых республик. Она всегда старалась пресекать их любые коммерческие начинания, которые могли бы причинить ей ущерб. Тем не менее, хотя пизанцы и помогли царевичу Алексею бежать, предоставив ему свой корабль, не они все же были его непосредственными советниками. Эту роль исполнял скорее всего воспитатель царевича, который, судя по рассказу Робера де Клари (гл. XXVIII), организовал бегство Алексея, «ибо не хотел, чтобы дядя погубил его, — ведь он был более законным наследником, каковым не являлся его дядя Алексей».

171. Несколько неожиданный переход с «вы» (veez, criez) на «ты» (toi, ton реге, tu feras etc.) довольно часто встречается в старофранцузских текстах и сам по себе не свидетельствует о какой-либо фамильярности обращения.

172. Примечательна формула «совета», данного Алексею его наставником: «Ты согласись исполнить все...», следовательно любые, требования крестоносцев. По-видимому, их предводители — дож Энрико Дандоло и маркиз Бонифаций Монферратский (намерения которых определенным образом отразились в изложении событий Виллардуэном), — вовлекая царевича Алексея в свою политическую игру, руководствовались соображениями, аналогичными тем, которые уже ранее старались реализовать венецианцы, договариваясь с крестоносцами о «перевозе за море». Примечательно следующее обстоятельство: подобно тому как в 1201 г. Венеция навязала им заведомо неисполнимые денежные условия, что позволило ей впоследствии стать госпожой положения, так теперь Алексею дан был совет принять любые условия, которые будут выставлены его возможными «покровителями», и взять на себя любые обязательства для оказания ответной «помощи» крестоносцам за поддержку с их стороны. Действительно, в дальнейшем крестоносцы поступят с ним в принципе таким же образом, каким венецианцы обошлись с ними самими, т. е. навяжут ему весьма обременительные, по сути невыполнимые условия соглашения, а тот поневоле примет эти условия. Как раз невыполнимость их позволит крестоносцам обвинить Алексея IV в нарушении договора и объявить войну Византии, приведшую к созданию Латинской империи.

173. Далее Виллардуэн, казалось бы, ясно сообщает (§ 74), что этот шаг был предпринят еще до прибытия в Венецию епископа Гальберштадтского, каковая дата точно известна: 13 августа 1202 г. Не противоречит ли это сообщение хрониста содержащемуся в данном параграфе известию, что царевич «назначил послов и отправил их к маркизу Бонифацию Монферратскому... и к другим баронам»? Ведь Бонифаций прибыл в Венецию, как видно из хроники «Константинопольское опустошение», лишь 15 августа 1202 г. Не исключено, однако, что царевич Алексей направил своих послов вовсе не в Венецию, а в какой-либо иной пункт. Как бы то ни было, остается фактом, во всяком случае, что Виллардуэн повествует о демарше юного Алексея уже после рассказа о взятии креста дожем Дандоло (§ 64—69); стоит отметить вместе с тем, что в § 57 и сл. хронист опустил все, относящееся к вопросу о денежной задолженности крестоносцев, вплоть до развязки событий на данном этапе (участие в походе самого дожа). Иными словами, Виллардуэн излагает ход событий, далеко не всегда соблюдая хронологическую последовательность; ничто поэтому не мешает ему датировать дипломатическую акцию Алексея первой половиной августа 1202 г.

174. То есть «отправим наших людей, которые будут сопровождать Алексея», — таков смысл этого ответа баронов, в обычной своей лапидарной манере передаваемого Виллардуэном.

175. Царевич Алексей успел побывать в Риме (о чем Виллардуэн, как видно, либо не знает, либо умалчивает) и уже оттуда уехал ко двору Филиппа Гогенштауфена.

176. Французский комментатор Виллардуэновой хроники Э. Фараль не без основания заметил, что, возможно, крестоносцы уже тогда конкретизировали свои условия оказания поддержки отцу и сыну Ангелам: соответствующие детали, правда довольно расплывчато, проступают в письме папы Иннокентия III от 16 ноября 1202 г., адресованном византийскому императору-узурпатору Алексею III, где содержатся туманный намек на содержание этих условий.

177. Фульк умер в мае 1202 г. Как видно из повествования хрониста, это произошло уже после отправления крестоносцев, или по крайней мере некоторой их части в Венецию. Однако смерть настигла его, во всяком случае, до выступления Эда де Шанлитта и Гюи де Куси, которые, согласно рассказу автора хроники «Константинопольское опустошение», еще имели время забрать, действуя по повелению французского короля, значительные денежные суммы, собранные Фульком на нужды крестового похода.

178. Имеются в виду обращение царевича Алексея к крестоносцам и переговоры, завязавшиеся у них как с Алексеем, так и с германским королем Филиппом.

179. Чтобы упрочить позиции своего шурина, ведшего переговоры с предводителями крестоносцев (а Бонифаций Монферратский еще в декабре 1201 г. побывал в Хагенау, при дворе германского короля, где, судя по официальной биографии Иннокентия III («Деяния»), обсуждался и вопрос о том, чтобы «вернуть с помощью христианской рати и водворить на престоле Римской империи сына Исаака II — царевича Алексея»), Филипп Гогенштауфен, должно быть, уговорил кое-кого из германской знати примкнуть к крестовому походу. Перечень некоторых немецких церковных и светских сеньоров приводится в последующих строках этого же параграфа.

180. Так Виллардуэн называет Конрада фон Крозиг, епископа Гальберштадтского (Гальберштадт — город примерно в полусотне километров к юго-западу от Магдебурга), прибывшего в Венецию через Богемию (Чехию), Австрию (Зальцбург) и Аквилею. В Венецию епископ приехал 13 августа 1202 г., т. е. уже после того, как была достигнута договоренность между вождями крестоносной рати и дожем против Задара. Поскольку епископ фон Крозиг не имел к этому делу никакого отношения, он обратился за советом к папскому легату Пьетро Капуанскому. Последний рекомендовал ему линию поведения, отчетливо обнаруживавшую двуличие папской дипломатии уже на этой стадии крестового похода: не удаляться от войска и по возможности снести все, что оно содеет. В дальнейшем этот прелат был одним из ревностных сторонников похода на Константинополь, а после неудачного штурма города 9 апреля 1204 г. вместе с епископами Суассонским и Труаским, а также преподобным Жаном Фасетом убеждал крестоносцев, как сообщает Робер де Клари, в том, что предстоящая битва является «вполне законной» (гл. LXXIII). 9 мая Конрад Гальберштадтский находился в числе выборщиков императора, а 16 мая участвовал в коронации Бодуэна Фландрского и получил свою долю добычи (реликвии).

17 августа 1204 г. уехал на Восток, где пробыл около полугода и через Венецию вернулся в Гальберштадт. Возможно, по его указанию и под его контролем была написана оставшаяся анонимной хроника Четвертого крестового похода («Аноним Гальберштадтский»).

181. Галеры оставались под командованием дожа и венецианцев.

182. У каждого рыцаря имелся свой щит, в верхней части которого изображался фамильный герб.

183. Речь идет о рыцарских флажках, на которых тоже имелось изображение герба.

184. Флажки обычно прикреплялись на корабельные «башни» (см. § 132).

185. Мангоньо, или мангонно (иногда — мангонель) — метательные орудия типа катапульты.

186. Об отплытии флота из Венеции гораздо детальнее повествует Робер де Клари (гл. XIII): «И каждый из знатных людей имел свой неф, для себя и для своих воинов, и свой юиссье, чтобы везти коней, и дож Венеции имел с собой пятьдесят галер, поставленных целиком за собственный счет. Галера, в которой он находился, была вся алого цвета, и на носу ее развевался алый шелковый флаг; здесь стояли четыре трубача, которые трубили, и кимвалы, которые гремели, выражая большую радость. И все знатные люди, клирики и миряне, малые и великие, выказывали при отплытии такую радость, какой никогда еще не слышали, да и флота такого никогда не было видано; а потом пилигримы заставили всех священников и клириков подняться на корабельные башни, и они пели там Veni creator spiritus („Приди, о дух всезиждущий“ — начальные слова литургического песнопения. — Примеч. перев.). И все до единого, великие и малые, плакали от наплыва чувств и большой радости, которую они испытывали. И когда флот отплыл из гавани Венеции, все эти галиоты, все эти богатые нефы и столько других судов — это было со времени сотворения мира самое великолепное зрелище: ведь там было по крайней мере сто пар серебряных и медных труб, которые все трубили при отплытии, и столько колокольчиков и барабанов, и иных инструментов, что это было настоящее чудо». Данные источников относительно численности флотилии, отбывшей из Венеции, разнятся между собой. Согласно хронике «Константинопольское опустошение», эскадра насчитывала 40 нефов, 72 галеры, 100 юиссье (всего 212 судов). По известию византийского историка Никиты Хониага, в ее состав входили 70 «круглых судов» (нефов), 60 «длинных судов» (галер), 110 дромонов (юиссье) (всего 240 судов). Венецианские анналы, использованные в XVI в. Паоло Раннузием, гласят, что там было 310 грузовых кораблей, из коих 240 с квадратными парусами (на этих судах перевозили воинов) и 70 для поклажи, а кроме того 50 бирем, или галер, и 120 юиссье (всего 480 кораблей). Венецианский хронист Андреа Дандоло (XIV в.) называет число в 300 кораблей, приводя при этом имена адмиралов, навархов и 50 капитанов галер. По подсчетам итальянского исследователя А. Кариле, явно завышенным, численность венецианцев, отправившихся с флотом, равнялась 17 264 человек.

187. Праздник св. Реми приходится на 1 октября, следовательно, по Виллардуэну, флот отплыл из Венеции 8 октября (через 8 дней после праздника). По данным некоторых других хронистов, отплытие состоялось 1 октября. В «Константинопольском опустошении» сообщается, кроме того, что флот, державшийся берегов Адриатического моря, подчинил Триест и Муглу. По Роберу де Клари (гл. XIII), флот проплыл через Пулу (в Истрии). Маршрут флота — его прохождение через Пирано и Триест — подтверждается двумя сохранившимися документами — договорами Венеции с Триестом и Муглой.

188. Праздник св. Мартина приходится на 11 ноября, следовательно, флот с крестоносцами прибыл к Задару к концу дня 10 ноября (или в ночь с 10 на 11 ноября 1202 г.). Эту дату, подобно Виллардуэну, приводит и Аноним Гальберштадтский; согласно же сведениям автора хроники «константинопольское опустошение», эскадра появилась перед Задаром в самый день праздника св. Мартина, т. е. 11 ноября.

189. Иными словами, осада началась сразу же по прибытии сюда крестоносцев, т. е. месяц с небольшим спустя после отплытия флота из Венеции.

190. По сообщению автора хроники «Константинопольское опустошение», корабль Этьена Першского «Фиалка» затонул при выходе из Венеции.

191. Вероятно, «уклонившиеся» не доверяли Венеции и не намеревались рисковать жизнью ради ее корыстных интересов, предпочитая отстаивать собственные интересы на Востоке.

192. «Мартовский переезд» — обычно паломники отплывали в Сирию дважды в год: весной (это и называлось «passage de Mars») и летом — в августе, во время праздника св. Иоанна («августовский переезд», или «переезд св. Иоанна» — «passage de Saint-Jean», или «passage d’aout»). Упоминаемые хронистом рыцари отправились на Восток в марте 1202 г.

193. То есть 12 ноября 1202 г. Цистерцианский монах-хронист Пьер Во де Сернэй в своей «Истории альбигойцев» передает другую версию событий, излагаемых Виллардуэном в § 80—84 и связанных с поведением тех, кого в войске «сильно порицали». Этот хронист (он был племянником аббата Гюи Во де Сернэй, крестоносца) рассказывает, что Симон де Монфор и сам он (аббат Гюи Во де Сернэй) выступили против осады Задара; вместе со своими людьми они расположились лагерем на некотором расстоянии от города; при этом аббат Гюи прочитал в совете военачальников-крестоносцев послание Иннокентия III, запрещавшее нападать на христианский город.

194. Очевидно, задарцы готовы были подчинить свой город Венеции, лишь бы избежать грабежей и кровопролития, которыми угрожали крестоносцы, если их действия, как можно было предполагать, увенчаются успехом.

195. В свидетельствах латинских хронистов об «оппозиции», проявившейся в крестоносном войске, имеются несовпадения. По данным Робера де Клари (гл. XIV), «оппозицию» возглавляли граф Симон де Монфор (что согласуется с известиями Пьера Во де Сернэй, автора «Истории альбигойцев») и Ангерран де Бов. Виллардуэн называет в качестве второго предводителя той партии, которая противилась захвату Задара, Робера де Бов, чье поведение он освещает в явно неодобрительном тоне. Ангерран де Бов вскоре уехал в Венгрию, так как не разделял проектов венецианской олигархии и баронской верхушки, добивавшихся у папы «прощения» за захват Задара. Робер де Бов находился вместе с епископом Нивелоном Суассонским в составе посольства, направленного крестоносцами после захвата Задара в Рим (§ 105), откуда, не возвратившись в войско «пилигримов», уехал в Сирию (§ 106).

196. Гюи, глава обители цистерцианского ордена в Во де Сернэй. Позже в знак протеста против вмешательства крестоносцев в греческие дела уехал в Венгрию.

197. Иннокентий III наверняка знал о предстоявшем походе против Задара. В октябре 1202 г. его известил об этом легат римской курии, прикомандированный к войску крестоносцев, кардинал Пьетро Капуанский, который, по словам папского биографа, «ясно открыл папе злое намерение венецианцев». Возможно, что папа был информирован о подготовке войны против Задара и Бонифацием Монферратским, посетившем Рим одновременно с легатом. Туда же, кстати, отправились и гонцы от тех крестоносцев, которые, как записал в своей хронике эльзасский монах Гантер Пэрисский, считали «недопустимым для христиан... обрушиваться на христиан же убийствами, грабежами, пожарами».

198. Как упоминал позже в одном из своих писем Иннокентий III, жители Задара, чтобы дать знать «пилигримам» о том, что он является христианским городом, вывесили на его стенах и башнях иконы и знаки креста. Мало того, судя по сведениям Робера де Клари (гл. XIV), задарцы заручились папской грамотой, угрожавшей отлучением всякому, кто нападет на город; они переслали эту грамоту дожу и предводителям крестоносцев — в надежде предотвратить осаду и приступ своего города. Возможно, именно на эту грамоту указывал аббат Гюи Во де Сернэй, когда пытался именем папы воспрепятствовать нападению на Задар.

199. В гораздо более категоричной и жесткой форме изображает позицию дожа Энрико Дандоло пикардийский хронист Робер де Клари. По его словам, дож заявил будто бы следующее: «Сеньоры, знайте, что я ни под каким видом не откажусь отомстить им, даже ради апостолика» (гл. XIV). Виллардуэн же как бы перекладывает ответственность за происшедшие впоследствии события на тех крестоносцев, которые советовали задарцам ничего не опасаться со стороны «пилигримов», поскольку если город не будет вынужден одними лишь венецианцами к сопротивлению, то у жителей вообще не возникнет необходимости прибегать к силе: ведь папа римский запретил «пилигримам» нападать на христианский город и т. д. Иными словами, во всем случившемся виноваты, по Виллардуэну, именно противники венецианских планов, дезориентировавшие задарцев и сорвавшие наметившееся было мирное урегулирование.

200. Текст, который еще раз свидетельствует о том, что, по-видимому, крестоносцы, сопротивлявшиеся планам дожа, составляли довольно обширную группировку в войске «пилигримов».

201. 13 ноября 1202 г.

202. Согласно хронике «Константинопольское опустошение», осада велась весьма ожесточенно «с суши и с моря», в ход была пущена вся «осадная техника» — свыше 150 камнеметов и «масса других орудий», которой располагали захватчики; Гунтер Пэрисский также замечает, что они осадили Задар, «наведя большой страх и произведя ужасающий шум», правда, с его точки зрения, сделали это лишь потому, что хотели, не откладывая, покончить «с неприятным и ненавистным для них самих делом». Вообще, судя по рассказу этого хрониста, если крестоносцы в течение трех дней овладели городом, то, собственно, не столько благодаря активным действиям против него, сколько посредством угроз, не учинив ни убийств, ни кровопролития. В свете весьма откровенного повествования Виллардуэна попытки такого рода обнаруживают свою явную несостоятельность.

203. Les eschieles (букв. «лестницы» — перекидные мостики, сооружавшиеся из деревянных рангоутов (или нок-рей, т. е. длинных перекладин), которыми крепились к мачтам треугольные («латинские») паруса, оснащавшие обычно венецианские, как и другие итальянские, корабли. На каждом мостике могли поместиться три-четыре воина. Взбирались на эти мостики по ступенькам (отсюда название); каждый мостик был огражден по бокам барьером из грубой, плотной холщевой ткани, защищавшей воинов от стрел противника. Мостик перебрасывался над морем с носовой части судна и имел в длину то ли сотню «стоп» (судя по письму графа Гюга де Сен-Поля герцогу Анри Лувенскому), то ли «сорок туаз и более того», по данным Робера де Клари (туаза равнялась примерно шести футам). Эти приспособления довольно подробно описаны также Гунтером Пэрисским, составлявшим свою хронику со слов очевидца событий Четвертого крестового похода.

204. Поскольку приступ длился пять дней, начавшись 13 ноября, постольку датой взятия города можно предположительно считать 18 ноября (самая ранняя дата). Однако Виллардуэн не указывает продолжительность подготовки к приступу — установки осадных орудий, их отладки и пр. Согласно сообщению автора хроники «Константинопольское опустошение», Задар сдался через 15 дней, следовательно, если считать со дня прибытия флота к берегам Далмации (10 ноября), 24 ноября 1202 г. Эта дата совпадает и с приводимой в хронике Анонима Гальберштадтского — «в праздник блаженного Хрисогона», каковой приходился на 24 ноября. Что касается судеб жителей города, то им действительно пощадили жизнь, но сам город подвергся безжалостному разграблению, о чем сообщается в упомянутых выше хрониках. Аноним Гальберштадтский, в частности, отмечает «раздел добычи», произведенный завоевателями.

205. Со времени отплытия флота из Венеции до капитуляции Задара прошло свыше семи недель, следовательно, по плану дожа, предстояло задержаться в городе примерно на пять месяцев.

206. Дож, несомненно, стремился нанести возможно больший ущерб торговому сопернику Венеции — Задару. Расквартирование войска крестоносцев на зимний период было бы весьма обременительным для задарцев; как побежденным, им пришлось бы обеспечивать победителей продовольствием, а их коней — фуражом, не говоря уже о предоставлении жилищ для постоя и пр.

207. Такую же датировку дает автор хроники «Константинопольское опустошение» («на третий день по вступлении в Задар»).

208. По сообщению той же хроники, погибло около сотни человек. Об этой ожесточенной распре и о рукопашных схватках рассказывает также Робер де Клари, по известию которого, однако, существенно уточняющему ситуацию, конфликт вспыхнул между венецианцами и «меньшим людом пилигримов», а рыцарям пришлось употребить немало усилий, чтобы погасить вражду сторон.

209. Автор хроники «Константинопольское опустошение» уточняет: вспыхнул «мятеж»: следовательно, произошла не просто беспорядочная рукопашная «свалка» или «распря» (meslee), как рисует ее Виллардуэн, а настоящее сражение, участников которого пришлось разнимать, «мятежников» же умиротворять силой.

210. Жиль де Ланда — фламандский сеньор. Известие Виллардуэна интересно в том отношении, что лишний раз свидетельствует о значительном размахе возмущения против венецианцев: оно охватило не одну только рыцарскую мелкоту, но и какую-то часть знати.

211. Виллардуэн, как и Робер де Клари, подчеркивает, что примирения удалось достигнуть лишь ценой больших усилий: переговоры заняли целую неделю. Пикардиец отмечает, кроме того, что примирение явилось окончательным и имело прочный характер.

212. Приблизительно 25 декабря (по крайней мере, судя по данным Виллардуэна). Согласно свидетельству автора хроники «Константинопольское опустошение», «посол короля Филиппа» прибыл около 1 января 1203 г.

213. Valet (букв.) — молодого человека — речь идет о царевиче Алексее (IV).

214. Империя Романии, т. е. Византия.

215. ele — относится к Romanie; речь идет о схизме (церковном расколе), начавшейся в середине IX в. в патриаршество Фотия и завершившейся в 1054 г. при патриархе Михаиле Керуларии.

216. То есть в Египет.

217. В передаче хрониста, послы здесь говорят уже от собственного лица.

218. Речь идет, конечно, об условиях соглашения. Они излагаются, кстати, более или менее полно многими авторами, современными походу, рассказывающими о крестовом походе, однако наиболее обстоятельным является изложение, даваемое в письме графа Гюга де Сен-Поля к герцогу Анри Лувенскому и в записках Робера де Клари, в основных чертах совпадающее с тем, что говорит Жоффруа де Виллардуэн. Повествование пикардийского рыцаря в особенности выделяется прямодушием и искренностью: «Дож Венеции хорошо видел, что крестоносцы находятся в стесненном положении; и вот он обратился к ним и сказал: „Сеньоры, в Греции имеется богатая и полная всякого добра земля; если бы нам подвернулся какой-нибудь подходящий повод отправиться туда и запастись в той земле съестным и всем прочим, пока мы не восстановили бы хорошенько наши силы, то это казалось бы мне неплохим выходом, и в таком случае мы сумели бы двинуться за море“. Тогда встал маркиз и сказал: „Сеньоры, на Рождество прошлого года я был в Германии при дворе моего сеньора императора. Там я видел одного молодого человека, брата жены императора Германии. Этот человек был сыном императора Кирсака из Константинополя, у которого один из его братьев предательски отнял Константинопольскую империю. Тот, кто смог бы заполучить себе этого молодого человека, сказал маркиз, легко бы сумел двинуться в землю Константинопольскую и взять там съестные припасы и прочее, ибо молодой человек является ее законным наследником“» (гл. XVII). Из сообщения хрониста явствует, что венецианско-монферратско-германская дипломатия была разработана весьма детально. Граф Гюг де Сен-Поль в указанном письме сообщает, будто Алексей обещал выплатить по 200 тыс. марок и крестоносцам, и венецианцам, что не находит подтверждения ни в одном ином источнике.

219. То есть не согласятся на такой договор.

220. Как видно из рассказа Виллардуэна, до января 1203 г. намерения предводителей крестоносной рати были скрыты от рыцарства и рядовых воинов, взявших крест со вполне определенными намерениями и имевших в качестве цели «освобождение» Святой земли от «неверных», когда на совете в Задаре подверглись обсуждению предложения послов царевича Алексея и германского короля Филиппа, многим стало ясно, что вожди, руководствуясь собственными мотивами, решили повернуть войско на Константинополь. Отсюда — бурные споры, вспыхнувшие на совете. Видные участники — церковнослужители и рыцари — отказались принять предложения об изменении направления похода. Попытка такого вторичного «уклонения с пути» была (после захвата Задара) новым, притом важнейшим, политическим актом дожа и венецианцев.

Оппозиция, проявившаяся в войске по отношению к предложению царевича Алексея и короля Филиппа Гогенштауфена, выразилась, по Виллардуэну, в речах, произнесенных на заседании совета в Задаре, вероятно, в начале января 1203 г. (§ 94—99); в серии «измен», т. е. дезертирств из войска (§ 100—102, 106, 109); в своеобразном «заговоре» части сеньоров и рыцарей на о. Корфу. По рассказу автора хроники «Константинопольское опустошение», когда Бонифаций Монферратский и бароны приняли предложения, внесенные 1 января 1203 г. германским послом, тотчас, узнав об этом, собрался «народ», который заявил, что не пойдет в Грецию. Аббат де Во, Симон де Монфор, Ангерран де Бов, а с ними и многие другие рыцари отправились в Венгрию. В этой хронике, однако, нет ни слова об осложнениях, возникших на о. Корфу.

Напротив, Гюг де Сен-Поль в своем письме к Анри Лувенскому, а также Робер де Клари, опуская какие-либо упоминания о заседании совета в Задаре, повествуют лишь о событиях, разыгравшихся позднее на Корфу. Первый сообщает, что «толпа пилигримов» была враждебна замыслу, в соответствии с которым поход менял направление: почти все хотели отправиться прямо в Акру. Прочие же (а их было свыше двадцати человек) доказывали, что не сумеют ее достичь из-за отсутствия продовольствия, денег для оплаты, из-за отсутствия осадных дел мастеров, умевших обращаться с осадными орудиями. Тогда противники антигреческого проекта потребовали гарантии, что крестоносцы не задержатся в Константинополе долее одного месяца. Им было разъяснено, что официальное обещание такого рода, если выступить с ним открыто, лишь побудит греков к сопротивлению, после чего участники оппозиции получили требуемые гарантии тайным образом.

Робер де Клари (гл. XXXIII) отмечает, что противники отклонения похода от цели обеспокоились о другом: останется очень мало времени, в течение которого еще можно будет пользоваться венецианским флотом; та же мысль сквозит в хронике Анонима Гальберштадтского, где понимание данного обстоятельства приписано Филиппу Швабскому. Сторонники константинопольской авантюры, однако, ответили «оппозиции», что целесообразно ввиду нехватки продовольствия и именно для того, чтобы добыть его, отправиться в Грецию («тогда мы сможем успешно действовать...»). Из этих далеко не во всем совпадающих между собой известий явствует, что лишь с большим трудом крестоносцы приняли в конце концов соглашение, предложенное константинопольским наследником и теми, кто за ним стоял. Напротив, Аноним Гальберштадтский утверждает, что соглашение было принято «единодушно», а Гунтер Пэрисский, во всяком случае, старается преуменьшить размеры «оппозиции» («немногие отъехали») — тенденция, видимо, объясняемая нежеланием обоих хронистов умалить престиж Филиппа Швабского. В действительности соглашение было подписано лишь несколькими баронами, не посчитавшимися с «оппозицией».

221. По Анониму Гальберштадтскому, папа прикомандировал к войску четырех цистерцианских аббатов.

222. Симон, цистерцианский аббат в Лоосе во Фландрии, в одном лье к юго-западу от Лилля. Занимал должность аббата в 1187—1203 гг. Был в числе тех цистерцианцев, которые в противовес Гюи Во де Сернэй и его сторонникам рьяно ратовали в Задаре за поход на Константинополь. Он принял в 1203 г. участие в первом приступе византийской столицы; умер осенью 1203 г. Виллардуэн всегда отзывается о нем в хвалебных выражениях (§ 95—97, 206). Кстати, такова же в данном случае и оценка, даваемая Робером де Клари (гл. XXIII), согласно сообщению которого, впрочем, этот церковнослужитель якобы проповедовал среди крестоносцев в апреле 1204 г., что неверно: видимо, пикардиец перепутал аббата де Лоос с аббатом де Лочедио.

223. Поскольку в этом случае весь поход расстроился бы (см. § 115). Интересно, что Виллардуэн в сущности ничего не говорит о мотивах, которые побудили Бонифация Монферратского и других предводителей крестоносцев принять предложения послов царевича Алексея и его немецкого «покровителя» (Филиппа Гогенштауфена), не раскрывает глубинной подоплеки этих мотивов, ограничиваясь тем, что рассказано в § 96 и 97. Многие другие современные походу авторы (Робер де Клари в гл. XVI и XVII, Аноним Гальберштадтский и др.) тоже констатируют лишь серьезную озабоченность, царившую тогда в войске из-за нехватки съестного. И, судя по рассказу, содержащемуся в письме Гюга де Сен-Поля к герцогу Анри Лувенскому, как раз это обстоятельство предопределило позицию предводителей войска. Позднее, в июле 1205 г., сам Бонифаций Монферратский, чтобы «оправдаться» перед Иннокентием III, в свою очередь, подчеркнет данный фактор в своем письме к папе. Однако из различных источников (папская переписка, хроники и др.) известно, что еще в конце 1201 — начале 1202 г. в Германии и в Риме велись дипломатические переговоры (их осуществляли послы, отправившиеся туда, включая самого Бонифация Монферратского), и уже тогда, во время этих переговоров, обсуждался вопрос о том, чтобы, по словам анонимного папского биографа, «вернуть в Константинополь с помощью христианского войска и водворить на престоле Римской империи» сына Исаака II Ангела — Алексея. Иными словами, события, передаваемые Виллардуэном, не были для тех, кто находился в «курсе дел», чем-то неожиданным, вызванным преходящими, попутными причинами и соображениями.

224. Примечательная деталь: подписание соглашения происходило в резиденции Энрико Дандоло — факт, ясно указывающий не только на его особую заинтересованность в заключении такого соглашения, но и на то, что бароны, сторонники поворота похода к Константинополю, молчаливо признали главенствующую роль венецианского дожа.

225. То есть послы царевича Алексея и Филиппа Гогенштауфена.

226. По Роберу де Клари, соглашение одобрили также епископы, находившиеся с крестоносной ратью (гл. XXXIX).

227. Речь идет не только о крестоносцах из Иль де Франса, но и из большей части Франции, занявших тогда позицию, враждебную проектам и предложениям, внесенным царевичем Алексеем и Филиппом Швабским через их послов.

228. Несомненно, что как раз к этому эпизоду относятся события, о которых сообщает в своем письме к герцогу Анри Лувенскому Гюг де Сен-Поль, смешивая случившееся в Задаре с происшедшим позже на о. Корфу и с полным основанием утверждая, что лишь немногие крестоносцы благоприятно отнеслись к проекту. В одной из рукописей хроники Виллардуэна сторонниками соглашения, «узаконившего» поход в Грецию, названы 16 баронов: Бонифаций Монферратский, Луи Блуаский, Матье де Монморанси, Жоффруа де Виллардуэн, Конон Бетюнский, Милон ле Бребан, Жан де Фуанон, Жан Фриэзский, Пьер де Брасье, Ансо де Кайо, Ренье Тритский, Макэр де Сент-Менеу, Милон Лилльский, а также епископы Гальберштадтский и Труаский и Жан де Фасет. В этом перечне отсутствуют граф Бодуэн Фландрский и граф Гюг де Сен-Поль. Естественно, возникает недоуменный вопрос: каким же образом соглашение мог подписать Конон Бетюнский, коль скоро этого не сделал Бодуэн Фландрский? Что касается упоминания в этом перечне трех князей церкви, то оно, вероятно, вполне оправдано: примечательно, что и Робер де Клари, как уже было сказано выше, говорит об одобрении епископами в войске антиконстантинопольского замысла (гл. XXXIX): «Епископы сказали, что это не только не явится грехом, но скорее благочестивым деянием»).

229. Постоянно акцентируя мысль о том, будто противники венецианских авантюр стремились лишь к разложению войска, Виллардуэн, безусловно, проявляет необъективность в подходе к оценке действительного положения вещей. Подлинная суть состояла в ином: часть крестоносцев, притом значительная, ясно дала понять, что не намерена превращаться в слепое орудие корыстолюбивой политики венецианской олигархии.

230. По рассказу автора хроники «Константинопольское опустошение», меньшой люд испытывал большие лишения и, страдая от голода, проявлял недовольство, тем более что знать присвоила себе почти всю добычу, взятую в Задаре. Он сообщает далее, что тысяче человек, настоятельно потребовавших у баронов корабли, позволено было уехать: эта тысяча ратников погрузилась на предоставленные им суда и достигла Анкони. Кроме того, дезертировало свыше тысячи других «воинов креста», но два юиссье из тех, которые их перевозили, затонули.

231. Вернер фон Боланден, но, возможно, также Генрих фон Бургланд.

232. По данным хроники «Константинопольское опустошение», 30 марта 1203 г.

233. Видам — феодальный титул, означавший светского сеньора, который представлял высокопоставленного церковного магната в «мирских» делах, являлся главой его административного персонала и предводительствовал соответствующими вооруженными силами.

Здесь имеется в виду Гийом де Феррьер, видам Шартрский, известный в качестве автора кансон. Еще в 1190 г., во время осады Акры, как показала западногерманская исследовательница М. Л. Бульст-Тиле, он был принят в местное братство ордена тамплиеров. Э. Фараль ошибочно считал, что этот сеньор стал впоследствии великим магистром ордена и погиб под Дамиеттой в 1219 г. Французский историк в данном случае перепутал, очевидно, двух сеньоров: упоминаемого Виллардуэном видама Шартрского, участника Третьего и Четвертого крестовых походов — Гийома де Феррьера и его тезку Гийома Шартрского из рода Вер, избранного в 1210 г. великим магистром тамплиеров, а до того являвшегося начальником крепости крестоносцев в Святой земле — Шатель Блан. Последний и в самом деле был тяжело ранен в бою за Дамиетту в августе 1219 г., после чего ему пришлось сложить с себя должность великого магистра. Что касается рыцаря-поэта Гийома де Феррьера, то он отправился в Четвертый крестовый поход в мае 1202 г., продав церкви Бельомера свои права на долю причитавшейся ей десятины и совершив тогда же «дарственный» акт в пользу шартрской церкви Пресвятой девы. После захвата крестоносцами Задара вместе с Рено де Монмирай уехал в Сирию. Позднее, когда Бодуэн Фландрский был коронован императором латинской империи, Гийом де Феррьер прибыл в Константинополь и, видимо, в том же 1204 г. умер.

234. См. выше, § 48—49. Как там уже отмечалось, фламандский флот вопреки обещаниям, данным его капитанами графу Бодуэну Фландрскому, отказался участвовать в операциях против Задара и Константинополя и, не заходя в греческие гавани, направился в Сирию.

235. Так Виллардуэн переиначивает название гавани Модоны на юге Пелопоннеса.

236. Хронист передает весь последующий эпизод (§ 105—107), уже рассказав (§ 91—102) о прибытии послов из Германии в Задар и о последствиях этого посольства. Они прибыли, как указывалось, 1 января 1203 г. Между тем посольство крестоносцев выехало в Рим, по-видимому, в декабре 1202 г. Дата определяется на основании сообщения Гунтера Пэрисского, согласно которому весть о прибытии в Задар послов из Германии (царевича Алексея и короля Филиппа) достигла Рима в то время, когда послы крестоносцев находились уже там. Иными словами, порядок изложения событий у Виллардуэна не соответствует их реальной последовательности, и это имеет свое объяснение: дело в том, что послание Иннокентия III «воинству Христову» дошла по назначению уже после прибытия в Задар византийских и немецких послов (послы же крестоносцев выехали в Рим раньше).

237. Судя по рассказу Робера де Клари (гл. XV), венецианцы не участвовали в каких-либо контактах крестоносцев с Римом. Действительно, они оставались в стороне от переговоров, что подтверждается и последующими событиями. Любопытно, однако, что Виллардуэн хранит на сей счет полное молчание.

238. То есть крестоносные бароны решили отправить депутацию к папе, который после взятия Задара крестоносцами в самом деле выразил свое негодование. Получив сообщение о захвате Задара, папа в послании к крестоносцам высказал «безмерную скорбь» в связи с тем, что они «пролили братскую кровь» и «уклонились с пути», нарушив его, папы, запрет нападать на христианские земли. Иннокентий III даже отлучил крестоносцев от церкви! Именно озабоченность этим обстоятельством и побудила предводителей, опасавшихся потерять влияние на массу рядовых воинов, участников захвата Задара, отрядить в декабре 1202 г. депутацию в Рим, чтобы в оправдание перед рыцарством испросить хотя бы формальное «прощение» апостольского престола за совершенное «прегрешение». Предводителям крестового похода приходилось считаться с тем, что негативная позиция «апостолика» усиливала дезертирство из крестоносной рати, а папское «прощение» могло бы по крайней мере предотвратить ее дальнейший распад.

239. Имя Невелона Суассонского называют и другие авторы, в том числе Гунтер Пэрисский, а также сам папа (в своих письмах). Гунтер, впрочем, «включает» в состав посольства и своего аббата Мартина, чью роль в этой миссии (да и вообще в крестовом походе) всячески старается подчеркнуть.

240. В других источниках имена этих послов-мирян обходятся молчанием. Исключение составляют только, записки Робера де Клари, который упоминает Робера де Бова и, подобно Виллардуэну, указывает, что в Риме он покинул посольство. Текст Робера де Клари гласит: «Знатные крестоносцы и венецианцы совещались по поводу отлучения, которому они подверглись из-за того, что взяли город; и порешили между собой послать в Рим епископа Суассонского и монсеньора Робера де Бов, которые испросили у апостолика грамоту, что отлучение снимается со всех пилигримов и всех венецианцев (? — М. З.). когда они получили эту грамоту, епископ вернулся как можно раньше; мессир же Робер де Бов не вернулся вместе с ним, а прямо из Рима отправился за море».

241. Выражения, в которых Виллардуэн отзывается о поведении этого рыцаря, позволяют предполагать, что Робер де Бов, явившись в Рим, представил перед папой «задарскую ситуацию» в достаточно неблагоприятном для крестоносцев свете и, наверное, воздержался присоединиться к высказывавшимся остальными послами уверениям в невиновности «воинства Христова», в вынужденном характере его действий и проч. Действительно, из предыдущего повествования Виллардуэна явствует, что Робер де Бов уже раньше не только открыто выступал против захвата Задара, но и уговаривал жителей города дать отпор венецианцам. В конечном счете, правда, дипломатическая миссия, предпринятая Робером де Бов на собственный страх и риск, осложнила положение задарцев, ставших жертвой неистовства завоевателей. Тем не менее позиция этого рыцаря явно шла вразрез с политическими «симпатиями» Виллардуэна и венецианско-баронской партии.

242. Бросается в глаза искусственный характер этого объяснения причин войны против Задара: ссылкой на возможный в перспективе распад войска в случае, если бы крестоносцы воздержались от нападения на город и не подчинились требованию венецианцев, хронист явно стремится оправдать линию поведения предводителей крестового похода.

243. Обращает на себя внимание, что папа, как об этом ясно пишет хронист, приветствовал лишь «баронов и пилигримов», венецианцы в данной связи Виллардуэном вообще не упоминаются.

244. Иннокентий III действительно поручил своему легату — кардиналу Пьетро Капуанскому снять отлучение, которому он только что подверг крестоносцев, причем легат должен был взять с них клятвенное обещание, что впредь они будут неукоснительно повиноваться апостольскому престолу. Папа, руководствуясь прежде всего политическими интересами курии, отправил в лагерь крестоносцев нунциев с письмом, в котором признал в качестве обстоятельства, извиняющего поведение захватчиков, то, что завоеватели Задара якобы действовали, «подчиняясь необходимости». Сохранялось, правда, в силе отлучение, которому были подвергнуты венецианцы, но это вовсе не должно было, по мысли «апостолика», помешать крестоносцам и в дальнейшем пользоваться их флотом. Тем самым в сущности последствия отлучения на практике сводились к нулю.

245. «Взять и решить» — евангельское выражение, означавшее в средние века право священника отпускать грехи или право епископа снимать отлучение.

246. Виллардуэн здесь допускает, видимо, неточность, ибо его утверждение, будто епископ Нивелон Суассонский и мэтр Жан Нуайонский получили от папы все полномочия, чтобы «вязать и решить», не согласуется с данными переписки Иннокентия III. Из нее явствует, что уже накануне отъезда посольства в Рим крестоносцам дано было отпущение епископами, но папа объявил это отпущение недействительным, поскольку власть «вязать и решить» принадлежит ему одному. Он вверил ее кардиналу Пьетро Капуанскому лишь после просьб послов крестоносцев, прибывших в Рим, поручив своему легату принимать или требовать присяги послушания от крестоносцев в качестве предварительного условия отпущения грехов им самим, папой.

247. 7 апреля 1203 г. Упоминания о разрушении стен и укреплений Задара венецианцами содержатся также в некоторых других хрониках, например в «Константинопольском опустошении» и у Гунтера Пэрисского, который сообщает, впрочем, что полное разрушение укреплений было произведено венецианцами, одержимыми к городу «невыразимой ненавистью», почти сразу же после того, как Задар сдался победителям. Напротив, Аноним Гальберштадтский полагает, что эта акция была осуществлена уже при оставлении города... «в майские иды», т. е. 15 мая 1203 г. Однако немецкий хронист допускает тут явную ошибку, и вместо «май» нужно, конечно, читать в его тексте «апрель». Кстати, и дата 15 апреля тоже сомнительна: флот ведь начал покидать гавань Задара примерно с 20 апреля (см. ниже примеч. к § 110) и оставалось, следовательно, слишком мало времени, чтобы успеть разрушить город. Правда, венецианцы задержались там дольше «пилигримов»... Вполне допустимо, однако, слово «иды» толковать в смысле «около ид» (6—13 апреля), и тогда сведения Анонима Гальберштадтского точнее совпадают с хронологией Виллардуэна (7 апреля).

248. Это был король Имрэ (1196—1204 гг.), унаследовавший власть у Белы III (1172—1196 гг.).

249. Относительно времени этих событий сведения хронистов расходятся. По сообщению Виллардуэна, отъезд Симона де Монфора и его вассалов, аббата де Во, а позднее также Ангеррана де Бова и прочих произошел уже в то время, когда войско вышло за пределы городских стен, чтобы погрузиться на корабли, т. е. после того, как крестоносцы собрались отплывать из Задара. По Роберу де Клари, Симон де Монфор и Ангерран де Бов оставили войско раньше — еще тогда, когда «пилигримы» только намеревались брать Задар приступом, т. е. в ноябре 1202 г. В отличие от остальных, данная группа рыцарей провела зиму в Венеции. Предложение завоевать Задар, внесенное через Бонифация Монферратского, вызвало поначалу замешательство среди определенной части вождей и рядовых рыцарей, а также оппозицию у «меньшого люда», у тех, кто, по словам Гунтера Пэрисского, имел с собой мало денег и, израсходовав имевшиеся средства, не располагал ничем, чтобы продолжать путь: «Оставив войско, они повернули стопы свои назад и возвратились восвояси». Таким же образом, добавляет он, поступили и «некоторые могущественные и богатые мужи, причем не столько из-за нехватки средств, сколько будучи охвачены ужасом о совершении бесчестного деяния».

Вопрос о времени отъезда сеньоров и рыцарей от основной части войска остается неясным. Аноним Гальберштадтский сообщает, что вслед за разделом города некоторые аббаты заявили, что необходимо разорвать с венецианцами и, сопутствуемые многими «пилигримами», уехал в Венгрию. Следовательно, хронист относит отъезд части рыцарей ко времени после взятия Задара. Как явствует из рассказа автора хроники «Константинопольское опустошение», уход аббата де Во, Симона де Монфора и Ангеррана де Бова в Венгрию был вызван заключением соглашения с царевичем Алексеем и данной ему баронами клятвой (январь 1203 г). Причем если следовать хронологии этого летописца, то еще до них войско покинул Рено де Монмирай (30 марта). Судя по хронике аббата Пьера де Во де Сернэй («История альбигойцев»), Симон де Монфор, с большим трудом пересекший пустынную и бездорожную местность (вдоль берега Адриатики), достиг порта Барлетта (Апулия) и уже оттуда, наняв корабли, направился в Святую землю, где оставался свыше года.

Напротив, по рассказу Виллардуэна и Робера де Клари, Симон де Монфор отбыл именно в Венгрию и выступил затем в поход на Восток.

250. Согласно хронике «Константинопольское опустошение», во второе воскресенье после Пасхи, т. е. 20 апреля 1203 г.

251. Автор ясно пишет, что отчаливали «нефы и юиссье», желая обратить внимание на то обстоятельство, что галеры остались с дожем Дандоло и Бонифацием Монферратским. См. § 111.

252. Корфу — остров Ионического архипелага, славившийся плодородием почвы и тонкими винами. Крестоносцы избрали Корфу, имея в виду возможности прокормить войско.

253. Робер де Клари (гл. XXXI) и Аноним Гальберштадтский также сообщают, что царевич Алексей прибыл в Задар после отплытия оттуда основной части флота. По сведениям Анонима Гальберштадтского, это было в день праздника св. Марка, т. е. 25 апреля 1203 г.

254. То есть Исаака II Ангела.

255. Дюразом Виллардуэн называет порт Драч (античный Диррахий), откуда начиналась проложенная еще в древнеримские времена главная сухопутная дорога, ведшая от берега Адриатического моря к Константинополю — так называемая Эгнациева дорога (через Охрид, Солунь, Родосто. За сотню с небольшим лет до этого, во время Первого крестового похода, по ней проследовала дружина норманнского князя Боэмунда Тарентского, этот же путь обычно избирали папские нунции, направлявшиеся с дипломатическими поручениями в Константинополь.

256. Виллардуэн имеет в виду царевича Алексея как «законного» наследника византийской короны, имевшего «права» на эти земли.

257. По сообщению хроники «Константинопольское опустошение», все города и все крепости от Рагузы до Корфу принимали Алексея с миром. Византийский хронист Никита Хониат, подобно Виллардуэну, уточняет это известие, говоря, что жители Драча признали греческого царевича императором.

258. Как видно из последующего рассказа, крестоносцы находились на Корфу три недели (см. § 113) и отбыли 24 мая (§ 119), следовательно, царевич Алексеи появился здесь в начале месяца. Это вполне согласуется с известием Анонима Гальберштадтского о том, что Алексей прибыл на Корфу в неделю Троицы, т. е. в неделю, предшествующую этому церковному празднику, иными словами, где-то между 19 и 25 мая.

259. Излагая события, связанные со встречей царевича Алексея крестоносной ратью, Виллардуэн, подчеркивающий, что византийский престолонаследник занял почетное положение среди предводителей похода, явно впадает в преувеличение. В действительности, столь теплый прием царевичу Алексею оказала (и в Задаре, и на Корфу) лишь часть крестоносцев. Аноним Гальберштадтский, внося большую ясность в ход событий, прямо писал, что с радостью встретили византийского наследника одни только венецианцы — тезис, который представляет ситуацию тоже крайне односторонне, но все-таки близко к действительности.

260. О том, что Алексея взял под свое покровительство маркиз Бонифаций Монферратский, упоминает также и Робер де Клари.

261. По рассказу Анонима Гальберштадтского, население Корфу встретило крестоносцев весьма враждебно. Хронист передает, в частности, такой эпизод, иллюстрирующий это более чем неприязненное отношение: архиепископ, пригласивший на обед некоторых церковнослужителей из крестоносного воинства, во время застольной беседы ядовито заметил им по поводу супрематии римского престола, что он, архиепископ, знает только одно обоснование такого рода супрематии, заключающееся в том, что «Христа ведь распяли римские воины». Более того, горожане, узнав о прибытии Алексея, напали на венецианский флот, забросали его камнями и зажигательными «снарядами», пытаясь оттеснить крестоносцев из гавани; в ответ остров был предан «пилигримами» разграблению.

262. Данный эпизод относится к концу пребывания «пилигримов» на Корфу, ко времени после прибытия сюда греческого наследника и маркиза Монферратского (между 19 и 24 мая 1203 г.).

263. Виллардуэн делает явный намек на разногласия, выявившиеся еще в Задаре, после прибытия туда послов Алексея и Филиппа Гогенштауфена.

264. Выше, в § 33, Виллардуэн упоминает о том, что во время своего возвращения из Венеции в 1201 г. он повстречал графа Готье де Бриенна, направлявшегося в Апулию отвоевывать земли своей жены, дочери Танкреда де Лечче, наследницы трона Сицилийского королевства, перешедшего в 1197 г. к сыну германского императора Генриха VI — Фридриху (II).

265. Брандиз — Бриндизи в Апулии, портовый город, откуда обычно суда с паломниками отправлялись в Святую землю.

266. Эти четыре сеньора, предводительствовавшие прочими сторонниками двукратного «отклонения крестоносцев с пути» (сперва завоевания ими Задара, потом поворота войска в направлении на Константинополь), фактически выступали главными вершителями судеб всего Четвертого крестового похода.

267. Довод, формулируемый Виллардуэном, таким образом, в высшей степени выразителен: он ясно раскрывает подлинные мотивы действий предводителей крестоносного предприятия.

268. Те, т. е. сторонники «оппозиции».

269. Сцена, чрезвычайно важная для понимания глубинной сущности крестового похода: гордые и надменные бароны идут на крайнее унижение, преклоняют колени перед теми, кто настроен против похода на Константинополь, вовсе не во имя высших христианских идеалов и целей, а ради сохранения в целости войска, без которого, по словам Виллардуэна, «мы ничего не сумеем завоевать».

270. 29 сентября 1203 г. — дата окончания срока договора крестоносцев с Венецией. Правда, строго говоря, год, предусматривавшийся условиями этого договора (от 1201 г.), исчислялся со дня отбытия крестоносцев из Венеции (1 октября 1202 г.). См. далее, § 195.

271. То есть с 29 сентября 1203 г.

272. Соглашение, о котором сообщает Виллардуэн, имело, как видно, компромиссный характер. Известие хрониста соответствует тому, о чем рассказывает в своем письме к герцогу Анри Лувенскому граф Гюг де Сен-Поль.

273. 24 мая 1203 г. Впрочем, по сообщению хроники «Константинопольское опустошение», — в день праздника Троицы, 25 мая.

274. Маршрут флота крестоносцев, указывают хронисты Аноним Гальберштадтский и Альбрик де Труафонтэн. Первый повествует об этом более общо, второй же довольно подробно. Притом немецкий хронист загромождает свой рассказ всевозможными домыслами, свидетельствующими лишь, что сам он не сведущ в географии тех мест, о которых упоминает. Напротив, Альбрик де Труафонтэн со знанием дела называет до трех десятков пунктов, обнаруживая ясные географические познания, правда почерпнутые в уже имевшихся тогда описаниях, т. е. извлеченные из сочинений других авторов. Во всяком случае, он, подобно Виллардуэну, отмечает — в соответствии с действительными фактами — детали, адекватно отражающие путь крестоносцев: остановки флота сперва в Негропонте, затем в Абидосе, где они пополнили свои продовольственные запасы. Впрочем, этот автор ничего не говорит о пребывании в Халкедоне и в Скутари, так что создается впечатление, будто из Абидоса флот двинулся прямо в Галату.

275. См. выше, § 50.

276. Довод, приведенный, судя по рассказу хрониста, этим рядовым крестоносцем (явно принадлежавшим к низшей прослойке рыцарей) в обоснование собственного поведения (вернувшись ни с чем из Сирии, он примкнул теперь к тем, кто направлялся на Константинополь), весьма поучителен: этому ратнику представлялось, что «они должны завоевать землю»!

277. Смысл этой нравоучительной сентенции хрониста в том, что, по его мнению, «пилигримы», отправившиеся в Сирию и ничего там не достигшие, шли «худыми», или «неправедными», путями, а воин, присоединившийся по возвращении оттуда к крестоносной рати, которая направлялась в Византию, вернулся на «добрый», или «праведный», путь. Виллардуэн, таким образом, приводит данный эпизод, стремясь обставить свою концепцию еще одним, дополнительным аргументом в ее пользу.

278. Нигр — Негропонте, о. Эвбея и ее главный город (древняя Халкия).

279. По-видимому, в Негропонте крестоносцы высадились, так что совет баронов, о котором сообщает хронист, принял свои решения, собравшись уже на суше.

280. Остров Андрос в Эгейском море.

281. Иными словами, местное население откупилось от Алексея и крестоносцев, т. е., попросту говоря, жители «купили мир» для себя за золото, а не просто «заключили мир» с пришельцами, как старается представить ситуацию Виллардуэн.

282. Речь все время идет здесь о тех, кто сделал остановку у о. Андрос.

283. То есть миновали о. Андрос и плыли морем дальше.

284. У Виллардуэна Boche d’Avie — старофранцузский термин, этимологически равнозначный выражению Bouch d’eau, т. е. «горловина воды» (осмысление географического понятия в духе доступной рыцарскому мировосприятию этимологии), иначе говоря, Дарданеллы. Ави — город Абидос (или Авидос), действительно находившийся там, где начинается Дарданелльский пролив. Робер де Клари (гл. XL) тоже называет начало этого пролива «Бук д’Ав» (на пикардийском диалекте соответствует виллардуэновскому «Бош д’Ави») и, отмечая, что это был порт, где высадились крестоносцы, добавляет: он расположен был на том месте, где некогда стояла Великая Троя. Аналогичный и столь же краткий, «исторический экскурс» дают Аноним Гальберштадтский и Альбрик де Труафонтэн.

285. Виллардуэн, подобно другим хронистам, называет рукавом св. Георгия и Дарданеллы, и Босфор. Свое название пролив этот получил по константинопольскому монастырю св. Георгия в Манганах (предместье столицы), на берегу Пропонтиды, а возможно также, согласно другой версии, от арсенала в той столичной крепости, которая господствовала над Босфором. Наименование «рукав св. Георгия» применялось на Западе со времен Первого крестового похода.

286. Плавание от о. Корфу до Абидоса при благоприятном ветре, как свидетельствует Никита Хониат, продолжалось обычно не более восьми дней; то же подтверждают данные уже неоднократно упоминавшегося выше письма графа Гюга де Сен-Поля к Анри Лувенскому. Следовательно, первые корабли крестоносцев причалили к якорной стоянке у Абидоса где-то около 1 июня 1203 г.

287. То есть те суда, которые задержались, поскольку сделали остановку у о. Андрос.

288. Следовательно, остальная часть флота, отбывшая с Андроса, причалила к Абидосу примерно 8 июня.

289. Имеется в виду монастырь св. Стефана (французский аналог — «Сент-Этьен») к югу от Константинополя, в 5 милях от крепости Семь Башен. По этому монастырю получило свое название и позднейшее предместье Сан-Стефано. В некоторых исторических трудах прибытие флота в этот пункт датируется 23 июня 1203 г. У Виллардуэна эта дата тоже встречается, но в иной связи. См. § 132.

290. Сходные впечатления отразились и в повествовании Робера де Клари (гл. XI).

291. По данным Альбрика де Труафонтэна, в Константинополе в начале XIII в. насчитывалось около 500 церквей и монастырей. Об огромном количестве храмов в византийской столице сообщает и русский паломник Добрыня Ядрейкович в своей «Книге Паломник»: по его словам, в церквах службу несли 40 тыс. священников, не считая тех, кто выполнял соответствующие обязанности при монастырях.

292. Подразумевается, что «столь великое дело никогда не предпринималось таким небольшим количеством людей».

293. Ни один из современных хронистов, кроме Виллардуэна, не упоминает об этом совете.

294. См. об этом выше, § 65.

295. Имеются в виду острова к юго-востоку от Константинополя, ныне называемые Принцевыми: византийская аристократия понастроила здесь роскошные дворцы, служившие для загородных увеселительных надобностей.

296. 24 июня 1203 г.

297. Эта традиция имела не только символический смысл: таким образом сооружался своего рода заслон из щитов, ограждавший с бортов тех, кто находился на палубах кораблей. Ср. выше, § 75. Щиты выставлялись обычно при отплытии из гавани, потом, во время плавания их убирали.

298. О скоплении константинопольцев на городских стенах (а также на крышах домов) сообщает и Робер де Клари (гл. XL).

299. То есть на правом (восточном) берегу Босфора. Робер де Клари называет это место «Машидуан», вероятно, следуя «нормам» той своеобразной этимологии, по которой греческие наименования «офранцуживались» (в данном случае — от слова «Македония»). В действительности — «Кальшедуан». Это был Халкидон, где находилась резиденция василевсов (ныне — Кади-Кэи).

300. То есть 25 июня 1203 г.

301. 26 июня 1203 г.

302. Скутари, на азиатском берегу Босфора, севернее Халкидона, прямо напротив Константинополя. Здесь тоже находился императорский дворец. По известиям Никиты Хониата, сюда пристали легкие суда, а нефы бросили якорь в предместье столицы — Пере, в недосягаемости для стрел.

303. Речь идет об императоре Алексее III (1195—1203 гг).

304. Включая день прибытия, однако исключая день отплытия из Скутари, следовательно, с 26 июня по 4 июля 1203 г. Флот покинул эту гавань 5 июля, о чем см. ниже, § 155.

305. Имеется в виду, должно быть, Чамлыджа-даг, гора на азиатском берегу «рукава», восточнее Скутари.

306. Мегадукс — мегадука, т. е. «великий адмирал», иначе говоря, командующий флотом в Византии. Им был в то время Михаил Стрифна, зять императора. Поскольку у Виллардуэна речь идет о предводителе обычного боевого отряда («рыцари»), вероятно, хронист спутал этот греческий титул с близким к нему, носитель которого мог получить командование сухопутными силами, находясь под начальством севастократора.

307. Об этой попытке византийского императора снестись через своего посланца с вождями крестоносцев, чтобы избежать войны, упоминают также Робер де Клари (гл. XLI) и граф Гюг де Сен-Поль в письме к Анри Лувенскому. Граф де Сен-Поль, правда, сообщает очень немногое: в его письме говорится только о том, что бароны потребовали от василевса отречения. Что касается Робера де Клари, то его известия об этом эпизоде дипломатической истории Четвертого крестового похода целиком совпадают с сообщением Виллардуэна.

Особняком стоят сведения венецианских источников, которые относят посольство Алексея III к тому времени, когда крестоносцы только собрались в Венецию: император якобы имел намерение разорвать связь Венеции с крестоносной ратью и побудить к союзу с Византией против «пилигримов». На самом деле, как явствует из гораздо более надежных в данном случае известий Виллардуэна и упомянутого эпистолярного источника, Алексей III отправил в Скутари своего посланца с грамотой, в которой предлагал полюбовное решение возникших в связи с прибытием крестоносной рати проблем, и с соответствующим устным сообщением Бонифацию Монферратскому. Однако предводители крестоносцев — ответ послу дал в этом духе Конон Бетюнский — категорически отказались вести всякие переговоры с узурпатором, пока тот не отречется от власти.

308. Николя Ру — латинянин, скорее всего итальянец, живший в Константинополе. Подобно другим французам и итальянцам, иногда служившим при дворе василевсов, его там использовали время от времени для оказания услуг дипломатического свойства. Выбор императора пал на этого ломбардца — настоящее его имя было Никколо Росси, — поскольку он, видимо, в состоянии был лучше всего объясниться со своим соотечественником Бонифацием Монферратским.

309. То есть бароны.

310. Виллардуэн воспроизводит здесь традиционную формулу верительной грамоты, аккредитующей представителя государства.

311. См. примеч. к § 16.

312. Судя по этим выражениям, хорошо осведомленный Алексей III, по-видимому, старался обставить свою аргументацию возможно более убедительными для крестоносцев доводами: ведь разногласия, обнаружившиеся до этого в их войске, во всяком случае с формальной точки зрения, определялись нежеланием части крестоносцев действовать вразрез с религиозными целями крестового похода. Папское отлучение воспоследовало в свое время именно в качестве «кары» за «уклонение с пути». Отсюда — расстановка акцентов в речи императорского вестника на переговорах с вождями крестоносцев.

313. Крестоносцы, видимо, были сильно обескуражены тем, что после легкого подчинения Драча (§ 111) в Константинополе им был оказан столь враждебный прием. Об этом свидетельствует и рассказ, содержащийся в письме графа де Сен-Поля к Анри Лувенскому. Вероятно, они предполагали, что царевича там ждут как желанного человека — об этом довольно ясно сообщается в названном письме. Они были также удивлены, писал Гюг де Сен-Поль, что никто из родичей не пришел приветствовать наследника во время пребывания войска в Скутари. Этим, вероятно, и объясняется намерение, исходившее, как отмечает Робер де Клари, от дожа Дандоло, обратиться непосредственно к грекам, к столичному люду: в верхах крестоносцев питали надежду, что народ, вопреки императору, выкажет, узрев «законного наследника», свое расположение к нему, что подлинные настроения жителей Константинополя подавляются насильственными средствами и пр. Вот почему решено было продемонстрировать грекам царевича Алексея. Повествование об этом эпизоде содержится также и в письме графа де Сен-Поля, где рассказывается о том, что крестоносцы отнюдь не преуспели в задуманном деле, несмотря на многократные попытки заставить греков прислушаться, объяснив им мотивы своего прибытия к Константинополю; в ответ греки забрасывали их корабли снарядами каждый раз, когда они приближались к стенам города.

314. То есть ограждать и защищать от императора Алексея III.

315. То есть на сторону царевича Алексея.

316. О том, что накануне отплытия из Скутари было определено боевое построение войска, упоминают также Робер де Клари (гл. XLI) и Гюг де Сен-Поль. По наблюдению Э. Фараля, перечень боевых отрядов, приводимый в § 147—153, внешне напоминает перечень «колонн» Карла Великого в «Песни о Роланде»; однако Виллардуэн, чуждый погоне за литературными эффектами, стремится лишь к тому, чтобы дать ясное представление о числе и составе отрядов, поскольку это необходимо для понимания хода событий. Действительно, в описываемых им далее боевых операциях отряды рыцарей будут действовать как раз в соответствии с порядком, в котором они здесь перечислены.

317. Мотив передачи командования авангардом графу Фландрскому, приводимый хронистом, чрезвычайно существен, поскольку сражение начиналось обычно с перестрелки.

318. Хотя владения Матье де Монморанси находились на территории королевского домена, он взял на себя и командование ратниками из Шампани: дело в том, что юный граф этой «земли» (Тибо IV) отсутствовал среди крестоносцев, а Матье де Монморанси издавна находился в близких отношениях с графами Шампани. Он был свидетелем смерти Тибо III Шампанского; после его кончины участвовал в посольстве к Эду Бургундскому, в лице которого бароны хотели найти замену умершему (см. § 38).

319. Объединение рыцарей Северной Италии с выходцами из Германии объясняется, несомненно, политическими и фамильными связями Бонифация Монферратского с домом Гогенштауфенов, т. е., гибеллинской принадлежностью маркиза.

320. Виллардуэн детально рассказал здесь о разбивке воинства крестоносцев на семь боевых подразделений, каждым из которых предводительствовал кто-либо из наиболее видных сеньоров. Судя по рассказу хрониста, венецианцы вовсе не принимали участия в формировании сухопутных отрядов.

321. О том, что крестоносцы находились тогда перед необходимостью «победить или погибнуть», говорится и в их более позднем послании к Иннокентию III. Быть может, Виллардуэн в данном случае использовал в своих целях этот документ?

322. Аналогичное известие содержится в повествовании Робера де Клари, (гл. XLI) и в письме Гюга де Сен-Поля к Анри Лувенскому.

323. Буквально: «распорядится ими», или «исполнит над ними свой приговор» (feroit son conmandement d’els).

324. Вероятно, погрузка «пилигримов» на корабли в Скутари и высадка в константинопольском предместье Галата намечались на 5 июля 1203 г. Действительно, в Халкидон они прибыли 24 июня (§ 134), в Скутари — 26 июня (§ 136), а истекший с того времени период в девять дней длился до 5 июля (§ 137). Автор хроники «Константинопольское опустошение» датирует высадку в Галате 1 июля («июльские календы»), смешивая, должно быть, день, когда грекам был показан царевич Алексей, с днем высадки крестоносцев в Галате. Дата 5 июля вполне согласуется с последующим рассказом Виллардуэна об осаде Галатской башни, подтверждаемом многими свидетельствами современников.

325. По данным письма Гюга де Сен-Поля, кроме нефов, юиссье и галер, флот насчитывал еще 200 судов разного типа, не считая небольших лодок и шаланд (барж).

326. То есть на противоположном берегу Рукава св. Георгия.

327. Иными словами, чтобы легче было пересечь пролив и пристать к другому берегу. По рассказу Робера де Клари, впереди с дожем во главе плыли венецианцы, пустившие перед собой баржи, на которых находились арбалетчики и лучники (гл. XLIII). Вероятно, галеры вели за собой на буксире нефы, менее подвижные, с малой маневренностью, непременно нуждавшиеся в попутном ветре и к тому же не имевшие весел.

328. Тот факт, что император Алексей III не оказал никакого сопротивления крестоносцам, находит свое подтверждение и в других источниках, в частности в хронике «Константинопольское опустошение», в хронике Робера де Клари (гл. XLIII) и в письме Гюга де Сен-Поля к Анри Лувенскому. По сообщению этого графа, греки бежали столь поспешно, что их нельзя было настичь даже стрелой; Робер де Клари отмечает, что греков преследовали до моста, по которому они проходили в город.

329. Железная цепь, преграждавшая вход в залив Золотого Рога, как видно из рассказа Никиты Хониата, поднималась и натягивалась при приближении вражеских кораблей. Укрепленная на громадных «балках», она тянулась от Галатской башни в Пере до городских стен, точнее до Акрополя (башня Кентинарий), и, судя по сведениям Робера де Клари, поддерживалась на поверхности воды деревянными брусьями-поплавками (гл. LIII). Эта цепь, защищая константинопольский порт, позволяла контролировать вход в него и выход кораблей в открытое море. Чтобы прорвать цепь, нужно было пустить боевой корабль, оснащенный специальным приспособлением — гигантскими «ножницами», или прочным тараном, под натиском которого цепь разрывалась. Цепь, перегораживавшая Золотой Рог, была проведена еще в VIII в. На протяжении истории Византии она по крайней мере пять раз натягивалась для противодействия вражеским судам: в 717—718 гг. — против арабского флота, в декабре 821 г. — во время восстания Фомы Славянина, пытавшегося в союзе с арабами захватить столицу, в 969 г. — перед лицом опасности со стороны Руси, в 1203 г. — во время событий, описываемых Виллардуэном, в 1453 г. — во время осады Константинополя османами. Механизм, регулировавший положение цепи, был устроен таким образом, что ее натягивали и отпускали со стороны города. В Пере она была наглухо присоединена к Галатской башне. Часть этой цепи позднее была перевезена в Акру, другая, оставшаяся в Константинополе, доныне находится близ церкви св. Ирины. Такие же ограждающие устройства имелись в те времена в других портовых городах, например в Задаре (§ 78), в Афинах и т. д.

330. То есть на рассвете о июля. Эта дата подтверждается сообщением хроники «Константинопольское опустошение». Гюг де Сен-Поль говорит в своем письме о многократных попытках осаждавших захватить башню: она была взята, согласно его рассказу, только через день после высадки.

331. Как сообщает в своем письме Гюг де Сен-Поль, гарнизон башни Галаты состоял из англов и датчан, а также генуэзцев и пизанцев. Последние, отстаивая свои коммерческие интересы, стремились воспрепятствовать успеху крестоносцев, ибо он привел бы к усилению позиции Венеции. Интересно, что венецианские источники обходят полным молчанием этот эпизод, не забывая, однако, упомянуть о том, что цепь, запиравшая гавань, была разорвана венецианским кораблем «Орел».

332. Позади цепи выстроились бортами друг к другу греческие корабли и баржи, как бы блокировавшие цепь; об этом упоминают и Гюг де Сен-Поль, и Робер де Клари (гл. XLIV). Когда суда крестоносцев разорвали цепь, часть этих кораблей, передают и латинские, и византийские авторы, была захвачена нападавшими или потоплена.

333. Однако, судя по письму Гюга де Сен-Поля, «героем» дня был другой рыцарь — Пьер де Брашэ.

334. То есть в лагере подняли сигнал тревоги — вероятно, звуками рогов.

335. «Metre enz», или «remetre enz», — выражение, означавшее «отбросить врага на те линии, с которых он выступил».

336. Никита Хониат уточняет: утонули те, кто пытался по цепи добраться до греческих галер.

337. 7 июля 1203 г.

338. Об этом совете упоминает и Робер де Клари (гл. XLIV).

339. 10 июля 1203 г.

340. То есть таким образом, как это было определено на баронском совете перед отплытием из Скутари (см. § 147 и след.).

341. То есть по берегу с северо-восточной стороны Золотого Рога.

342. То есть флот проследовал на юго-запад, где находилась пристань для кораблей (причал).

343. Имеется в виду, видимо, речка Барбисса, впадающая в залив Золотой Рог.

344. Этот мост, уточняет Никита Хониат, находился в местности, называвшейся «Пробитый Камень», — на расстоянии то ли одного лье от Галаты (по известию Гюга де Сен-Поля), то ли двух лье (по сообщению Робера де Клари). Как писал граф де Сен-Поль, мост этот был короче Малого моста в Париже «и до того узок, что три всадника едва-едва могли проехать по нему бок о бок». А подходящего брода, по его словам, «мы не могли найти иначе как на расстоянии трех лье» (по Роберу де Клари — четырех лье). По-видимому, то был Юстинианов мост, или мост св. Каллиника, перекинутый через Золотой Рог в северо-восточной части Константинополя, у Влахернского дворца (несколько выше современного Галатского моста). Он находился на расстоянии около 6 км от галаты. Граф де Сен-Поль утверждал, что греки не обороняли этот мост; по рассказам Робера де Клари и Никиты Хониата, некоторое сопротивление крестоносцам здесь все же было оказано.

345. 11 июля 1203 г.

346. Влахернский дворец, или Влахерны, — резиденция византийских императоров, построенная на северо-западе Константинополя, близ укреплений, неподалеку от гавани.

347. «Замок Боэмунда» — монастырь св. Космы и Дамиана, иначе, по Никите Хониату, — Космидион. Латиняне называли его «замком Боэмунда» потому, что некогда, во время Первого крестового похода, монастырские строения были отведены отряду предводителя южноиталийских норманнов — Боэмунду Тарентскому. Монастырь Космидион располагался вне городских стен, напротив Влахернского дворца. Лагерь крестоносцев был разбит на холме. С северо-востока его окаймляло море, а с юго-запада он господствовал над равниной, которую с юга замыкала стена, воздвигнутая в свое время императором Мануилом (сведения, которые нетрудно почерпнуть в хронике Робера де Клари и в «Истории» Никиты Хониата).

348. В действительности — около 7 км.

349. Влахернские ворота.

350. Венецианский флот, судя по рассказу Никиты Хониата, остановился против Петриона. Суда были прикрыты бычьими шкурами, предохранявшими от греческого огня. «Лестницей» в просторечии у крестоносцев называлась система сооружений, воздвигавшихся на кораблях; с ее помощью осаждавшие могли взбираться на стены города. Сюда входили: «платформа» (мостик), на которой умещались 3—4 рыцаря; поддерживавшие ее корабельные «антенны» — длинные деревянные рангоуты (нок-реи), поставленные вертикально и прикрепленные к мачте. Подняться на «платформу» можно было по лестнице, которая была, как описывает Робер де Клари, ограждена с боков натянутой плотной холщовой тканью. «Платформа», или собственно перекидной мостик, нависала над морем с носовой части корабля, имея в длину то ли 100 «стоп» (Гюг де Сен-Поль), то ли почти вдвое более (Робер де Клари).

351. В посланном уже позднее письме крестоносцев к папе утверждается, что они не могли тогда продержаться долее двух недель.

352. Об этом заграждении, предназначенном для оборонительных целей, упоминает и граф Гюг де Сен-Поль в своем письме к герцогу Лувенскому. Имеется в виду так называемый палисад — воздвигавшееся вокруг лагеря деревянное ограждение из мощных бревен, заостренных сверху, врытых в землю и соединенных поперечными брусьями.

353. Примерно так же описывает эти схватки Никита Хониат.

354. Жоффруа де Виллардуэн рассказывает здесь, собственно, о двух вылазках, предпринятых греками: одна была произведена из Влахернских ворот (§ 167—168), другая — из ворот, расположенных южнее (§ 169). О двух вылазках упоминает и Гюг де Сен-Поль, который, однако, переставляет их последовательность. Первую он описывает, говоря о действиях, предпринятых в том месте, где крестоносцы расположили свои осадные орудия, т. е. перед Влахернским дворцом. Граф де Сен-Поль вовсе не называет при этом по имени Константина Ласкаря, как Виллардуэн, а обозначает его только титулом («канцлер императора»). Вторая вылазка греков, судя по письму Гюга де Сен-Поля, была произведена из ворот Влахернского дворца, находившихся «правее» (по отношению к французам).

355. Константин ли Аскр — так именует хронист византийского магната Константина Ласкаря, брата более известного в истории Феодора Ласкаря, который позднее назначил Константина командующим греческими войсками в Малой Азии. Впоследствии он был разбит при Адрамиттии латинским императором Анри II.

356. Набитый шерстью капюшон, который носили под металлической кольчужной шапкой.

357. Головной убор оруженосцев, в отличие от которых рыцари прикрывали голову шлемом. Снаряжение Эсташа дю Марше свидетельствует о поспешности, с которой он ринулся в бой.

358. К югу от главных Влахернских ворот, там, где уровень берега был выше.

359. От 7 июля до утра 17 июля 1203 г.

360. Имеются в виду три боевых отряда из числа тех семи, которые были сформированы еще в Скутари.

361. Матье де Монморанси командовал шампанцами.

362. Барбакана — выдвинутое вперед предстенное укрепление. Возможно, речь идет о так называемой стене Льва, где открывались Влахернские ворота. Ею как бы «удваивалась» с наружной стороны «стена Ираклия».

363. Крестоносцы уже встречались с этими византийскими наемниками во время боя за Галатскую башню. Из англов и датчан состояла императорская гвардия. Начало этой «варяжской» гвардии относится к царствованию Романа III (1028—1034). Вообще же чужеземцев широко использовали в Византии на военной службе с X в., и со временем они образовывали все более многочисленный воинский контингент. Численность англов особенно возросла после нормандского завоевания Британии (1066 г.): притесняемые завоевателями, англы стали наниматься на службу к Алексею I Комнину, а затем и к его преемникам. См. также § 185.

364. Секира — обычное оружие датчан и англов.

365. Следовательно, приступ продолжался теперь с той стороны, где находился венецианский флот.

366. На этом знамени, в верхней его части, изображен был крылатый лев, окруженный нимбом, — символ св. Марка, принятый в качестве герба Республики Венеция. В XV в. об этом сообщал Паоло Раннузий, переводивший записки Жоффруа де Виллардуэна на латинский язык. Старинное предание гласило, что евангелист Марк якобы бывал в Венеции, вследствие чего венецианский кардинал-епископ и поныне носит титул патриарха венецианского. Поскольку эмблемой св. Марка являлся лев, венецианцы стали изображать его крылатым. Такие изображения сохранились вплоть до настоящего времени в виде барельефов на дворце дожей и в гавани Венеции, а также на колонне, стоящей на о. Лидо, где в 1202 г. были размещены крестоносцы. Знамя, о котором упоминает Виллардуэн, находилось постоянно на корабле Энрико Дандоло и сопровождало его во всех странствованиях и во время сражений.

367. О том, что венецианцы, проникнув в город на пол-лье, послали графу Фландрскому 200 коней, сообщает также французский хронист Альбрик де Труафонтэн.

368. Имеется в виду императорская резиденция Филопатион, расположенная вне пределов городских стен, у Селимврийских ворот.

369. Согласно данным, содержавшимся в письме графа Гюга де Сен-Поля к герцогу Лувенскому, а также по известиям Робера де Клари (гл. L—LI), Алексея III, возвратившегося в Константинополь, убедили было дать наконец бой крестоносцам. Он пообещал сделать это на следующий день, но в конце концов все же предпочел уклониться от сражения и сбежал. Как рассказывает Никита Хониат, Алексей III, едва забрезжил рассвет, погрузился на корабль и, прихватив с собой золото и прочие драгоценности на сумму в тысячу фунтов, бросив жену и детей, подался в Дельбет.

370. Это происходило ранним утром 18 июля 1203 г.

371. По византийскому обычаю, никто не имел права въезжать в императорский дворец на коне, за исключением самого василевса. Аналогичной привилегией во Франции обладали короли и принцы королевского дома.

372. Имеется в виду Мария (Маргарита), дочь венгерского короля Белы III и сестра Имрэ, унаследовавшего его трон. В 1186 г., когда Маргарите было всего 8 лет, ее выдали замуж за уже пожилого тогда Исаака II Ангела, и она приняла имя Мария. По традиции к торжеству бракосочетания василевсы собирали дань натурой с подвластных империи народов. Сбор такой дани в 1186 г. послужил поводом для восстания болгар, в результате которого Болгария добилась политической самостоятельности и образовалось Второе Болгарское царство.

373. Виллардуэн не случайно подчеркивает пышность одеяний придворной аристократии в Константинополе: богатство Византии обычно производило сильное впечатление на выходцев из феодальных кругов Западной Европы, особенно на рыцарство.

374. Виллардуэн излагает здесь в несколько сокращенном виде условия соглашения, подписанного царевичем Алексеем с крестоносцами (см. выше, § 93). Текст одной из редакций рукописи содержит дополнение, по которому крестоносцы оставляли за собой право определить соотношение рыцарей и пехотинцев в том контингенте, который будет направлен императором в Святую землю.

375. Об этом пышном приеме рассказывают также Гюг де Сен-Поль в письме к герцогу Лувенскому, где сообщается также и о пиршестве, устроенном по этому поводу, Робер де Клари и византийский историк Никита Хониат.

376. Эстанор — еврейское предместье Константинополя.

377. Жоффруа де Виллардуэн употребляет здесь сослагательное наклонение вместо прошедшего времени, потому что этот пассаж передается у него как бы в виде полупрямой речи.

378. Большинство современных крестовому походу авторов отмечают, что в действительности крестоносцы и сами не замедлили расположиться в районе предместья Перы. Бодуэн Фландрский, первый латинский император, в своем письме папе излагает, однако, ситуацию таким образом, что это было сделано по просьбе византийского императора (но, судя по письму крестоносцы расположились там уже после того, как было решено зазимовать в Константинополе). Согласно известию Робера де Клари (гл. LXV), «пилигримы» приняли меры предосторожности: для охраны Влахернского дворца они оставили Пьера де Брасье и, кроме того, срыли на 50 туаз (более 10 м) городские укрепления.

379. Подробные сведения о константинопольских реликвиях, об их «ценности» (с историко-религиозной точки зрения) и об их пересылке на Запад были собраны и приведены в двухтомной публикации французского католического исследователя, графа П. де Риана «Священная Константинопольская добыча» (Женева, 1877—1878). Там же автор поместил ряд «малых хроник» (Гунтера Пэрисского и др.), содержащих данные об этих реликвиях.

380. 1 августа 1203 г.

381. Иными словами, из полученных денег возместили расходы тем, кто еще в Венеции уплатил за свой собственный перевоз и за перевоз других крестоносцев. Из письма крестоносцев Иннокентию III явствует, что Алексей IV обязан был обеспечить «пилигримов» провизией сроком на год и уплатить 200 тыс. марок. По сообщению Робера де Клари (гл. LVI), молодой император выплатил им 100 тыс. марок, из которых венецианцам пошли 50 тыс. (по соглашению, им ведь полагалась половина всей добычи), а еще 36 тыс. марок — в уплату того, что им должны были за перевоз крестоносцы; остаток был употреблен на оплату тем, кто еще в Венеции авансировал «пилигримов», оказавшихся там без достаточных средств.

382. Византийский историк Никита Хониат с негодованием упоминает об этих визитах Алексея, во время которых тот фамильярничал с крестоносцами, пьянствовал, играл в кости, лишаясь тем самым всякого уважения в глазах соотечественников.

383. Хроника «Константинопольское опустошение» излагает содержание обещаний, данных тогда Алексеем IV, менее полно, но все же подтверждает, что император действительно обещал продлить время пребывания крестоносцев в столице до марта 1204 г. и обязался добиться согласия венецианцев на то, чтобы они продлили срок фрахта своего флота до конца сентября того же года. По известиям, содержащимся в письме Бодуэна к папе, написанном после его избрания латинским императором 16 мая 1206 г., было якобы договорено и то, что в августе 1203 г. (как раз тогда и велись все эти переговоры) патриарх Константинопольский получит паллиум из рук папы, для чего совершит поездку в Рим. Очевидно, однако, что это условие могло быть выдвинуто лишь по получении письма от папы, отправленного вскоре после первого завоевания Константинополя (18 июля 1203 г.) и достигшего адресата уже поле того, как Алексей заключил соглашение с крестоносцами в августе месяце 1203 г.: среди обсуждавшихся пунктов соглашения такое условие, во всяком случае, отсутствует.

384. По договору, заключенному еще в Венеции в 1201 г., флот предоставлялся крестоносцам сроком на один год начиная со дня их отплытия из Венеции, т. е. фактически с 1 октября 1202 г. до 30 сентября 1203 г. Праздник св. Михаила отмечался 29 сентября 1203 г.

385. По соглашению, подписанному еще во время пребывания в Задаре.

386. См. выше, § 113—118.

387. Крестоносцы, следовательно, в какой-то мере не отказывались от мысли, что в конечном счете им все же удастся отправиться в Святую землю — факт, подтверждаемый и более поздним письмом Гюга де Сен-Поля, в котором как раз этот вопрос поставлен со всей определенностью, хотя некоторые другие пункты изложены в нем не столь четко.

Судя по письму, предлагалось известить «тех, кто за морем», что они могут рассчитывать на скорое прибытие войска крестоносцев.

388. Кончину Матье де Монморанси особенно остро, по-видимому, пережили рыцари из Шампани, отрядом которых он командовал.

389. Некоторые комментаторы высказывали предположение, что речь идет о церкви тамплиеров, находившейся в районе храма св. Георгия на Манганах (о котором писал русский паломник Добрыня Ядрейкович в своей «Путешественной книге») . Однако, с нашей точки зрения, правильнее думать, что это была церковь ордена госпитальеров, или св. Иоанна. Неточна формулировка, данная в переводе О. Смолицкой: «в храме Святого Иоанна Гостеприимца Иерусалимского» — такой святой в памятниках церковной литературы не значится.

390. Как явствует из рассказа Никиты Хониата, Алексей IV, навлекший на себя неудовольствие придворной аристократии союзом с латинянами, охотно предпринял эту завоевательную экспедицию: она давала ему возможность удалиться из столицы, где его поджидали опасности. Поход длился с середины августа до 11 ноября 1203 г.

391. По сообщению Робера де Клари (гл. LVII), с императором Алексеем отправилась половина войска. Однако, как явствует из повествования автора хроники «Константинопольское опустошение», Анри д’Эно, не будучи удовлетворен суммой, которой вознаградил его император, вскоре вернулся в Константинополь. Бароны же, остававшиеся в лагере, рассказывает Робер де Клари, не зная, как заставить Исаака II уплатить деньги, которые они обязаны были возместить венецианцам, со своей стороны, торопили ушедших в поход поскорее вернуться в Константинополь, сделав это самое позднее к празднику Всех святых, т. е. к 1 ноября 1203 г.

392. Судя по данным Никиты Хониата, Алексей IV, отправившийся в поход, чтобы на деле лишить Алексея III власти в стране, покорил всю Фракию, все ее города, включая Адрианополь, продвинувшись вплоть до Кипселы, ставшей западным рубежом его владений. Гораздо более скудны сведения об этом походе, передаваемые Робером де Клари.

393. Иоаннис (правильно — Иоаннитца) был третьим, младшим из братьев-боляр Асенидов, с именами которых связано образование Второго Болгарского царства в 1186—1187 гг. В 1197 г. он унаследовал власть над Болгарией у старших братьев Асеня и Петра, убитых в Византии соответственно в 1195 и 1196 гг. В свое время, в дни второй войны Исаака II против болгар, как повествует Никита Хониат, Иоаннитца был отослан заложником в Константинополь (1188 г.); обстоятельства, при которых он был освобожден и возвратился оттуда, неизвестны. В 1202 г. он снова собрал войско против греков и, по сведениям Никиты Хониата, овладел городами Констанцем и Варной. В 1201 или 1202 г. Иоаннитца признал навязанную ему через кардинала Льва супрематию Римской церкви. 8 ноября 1204 г. он был коронован как царь Болгарии. Возможно, что Робер де Клари (гл. LXIV—LXV) частично смешивает историю возвышения Иоанниса с историей Иоанна Спиридонака, киприота, выходца из низов, который, поднявшись до ранга правителя Смолян во Фракии, провозгласил себя независимым. У Робера де Клари, Никиты Хониата, а также в «Деяниях Иннокентия III» сохранились сведения о попытках Иоаннитцы сблизиться с крестоносцами, использовав их в собственных политических интересах.

394. То есть против отца и дяди Алексея IV: имеются в виду Исаак II и Алексей III. Здесь Виллардуэн допускает серьезные неточности: Болгария завоевала независимость, восстав против Византии в то время, когда ее престол занимал Исаак II Ангел (1186 г.), царем болгарским Иоаннитца тогда еще не являлся: во главе Второго Болгарского царства стояли его братья Асень и Петр.

395. Описываемые маршалом Шампанским события произошли, судя по более надежным в этом случае данным хроники «Константинопольское опустошение», в течение недели после праздника Успения, следовательно, между 15 и 22 августа, а еще точнее — Никита Хониат прямо называет эту дату — 19 августа. Последовательность событий, как она излагается в произведениях этих авторов, указывает на то, что Алексей IV якобы еще находился тогда в Константинополе. Однако Робер де Клари вовсе не упоминает этого пожара, хотя он представлял собой событие большой важности (с точки зрения взаимоотношений греков и «пилигримов»)! А поскольку сам пикардийский хронист сопровождал Алексея IV в его походе во Фракию, то, надо думать, что пожар произошел уже после того, как император отбыл из столицы.

396. Речь идет о латинянах, поселившихся в Константинополе задолго до Четвертого крестового похода.

397. Повествование Жоффруа де Виллардуэна об этом пожаре, первом из трех, случившихся в Константинополе в 1203—1204 гг., явно тенденциозно. Согласно сообщению Никиты Хониата, пожар был делом рук банды фламандцев, поддержанных пизанцами и венецианцами: они намеревались разграбить синагогу в восточной части города, подожгли ее, но потерпели неудачу в своих грабительских намерениях. Отогнанные «неверными» и греками, эти латиняне попытались прикрыть свое отступление пламенем. Огонь быстро охватил густонаселенные кварталы от Золотого Рога до побережья Пропонтиды (Мраморного моря), угрожая храму св. Софии; пожар распространился на улицы, примыкавшие к ипподрому, уничтожил портики главной магистрали столицы (улицы Месы) и значительную часть самых богатых кварталов. Несколько иная, но в принципе сходная версия передается в хронике «Константинопольское опустошение». Из рассказа ее автора тоже явствует, что между греками и латинянами вспыхнула драка и последние подожгли город; крестоносцы, находившиеся в лагере, пересекли залив, чтобы поддержать «своих», и, стремясь уничтожить или разграбить большую часть города, еще больше распалили огонь.

398. Автор хроники «Константинопольское опустошение», напротив, утверждает, будто крестоносцы пытались вмешаться в события, чтобы восстановить порядок, правда, уже после пожара.

399. То есть до Пропонтиды.

400. Автор записок, вероятно, несколько преувеличивает время, в течение которого продолжался пожар: примерно то же время названо, впрочем, и в некоторых других рукописных вариантах хроники, но встречаются и указания на то, что пожар длился двое суток.

401. Характер описания пожара в записках Жоффруа де Виллардуэна свидетельствует о том, что сам он был очевидцем происходившего: маршал Шампанский наблюдал пожар, находясь на противоположном берегу Золотого Рога, в Пере, вместе с графом Бодуэном Фландрским.

402. Никита Хониат подробно описывает ущерб, причиненный пожаром, который, кстати сказать, почти целиком уничтожил и два собственных дома византийского писателя.

403. О переселении латинян в лагерь крестоносцев упоминается также в хронике «Константинопольское опустошение». То же событие имеет в виду Никита Хониат, упоминающий о нем, правда, намеком: византийский историк, собственно, выражает свою досаду по поводу происшедшего в результате этого сближения венецианцев и пизанцев, которые некогда являлись непримиримыми врагами (что Византию, разумеется, вполне устраивало).

404. Имеются в виду события более позднего времени, относящиеся уже ко вторичному захвату Константинополя крестоносцами в апреле 1204 г. Из западных авторов об участии «новоприбывших» латинян в этих событиях сообщает Гунтер Пэрисский.

405. В переводе О. Смолицкой смысл выражения Виллардуэна «ensi furent desacointie li Franc et li Grec» передан иначе: «Так рассорились греки и французы». В действительности «ссора», т. е. разрыв отношении, произошла позднее, хотя, разумеется, пожар и его последствия усилили враждебность константинопольцев к крестоносцам, которую они питали к ним и до того.

406. 11 ноября 1203 г.

407. Удалившись из Константинополя от своих «покровителей», Алексей IV, вероятно, уступил нажиму, который оказывало на него придворное окружение. Как рассказывает Никита Хониат, император прислушивался к голосам тех, которые некогда лишили престола его отца Исаака II (в пользу Алексея III). Робер де Клари (гл. LVIII) называет Морчуфля главным советником молодого императора. О том, что Морчуфль был заклятым врагом латинян, сообщает далее и сам Жоффруа де Виллардуэн (см. § 221). В письме Бодуэна, написанном им Иннокентию III уже после избрания латинским императором, говорится, будто в Константинополе составился заговор с участием Исаака II, патриарха и группы знатных греков. Тот факт, что преобладающее влияние на политику Алексея IV стали оказывать прежние приверженцы Алексея III, косвенно подтверждается также содержанием речи во славу императора, оставшейся непроизнесенной, хотя и составленной придворным константинопольским оратором, вышедшим из столичной патриаршей школы, — Никифором Хрисовергом (по-видимому, в конце ноября 1203 г.). Исследователь истории Византии и ее взаимоотношений с Западом в конце XII — начале XIII в. Ч. М. Бранд (США), анализируя упомянутую речь, пришел к заключению о ее двойственном характере, отражавшем двойственность позиции придворной знати: оратор, с одной стороны, призывал Алексея IV действовать решительно против латинян, а с другой — стараться найти путь к соглашению с ними.

408. Примерно то же самое рассказывает об этих обращениях к Алексею IV и бесконечных проволочках с уплатой обещанной суммы Робер де Клари (гл. LVIII).

409. Об оттяжках с уплатой денег, об уменьшении размеров выплачиваемых сумм, а затем и о полном прекращении платежей говорится также в хронике «Константинопольское опустошение».

410. Действительно, Бонифаций Монферратский, как явствует из предшествующего повествования хрониста, был одним из самых убежденных сторонников проекта восстановления царевича Алексея на константинопольском престоле (см. § 98). Именно он принял царевича под свое покровительство, когда тот присоединился к войску крестоносцев (см. § 111 —112). Маркиз непосредственно участвовал во фракийском походе Алексея IV, оказав ему тем самым содействие в «собирании земель» и консолидации территории империи (см § 201—202).

411. Об этом последнем посольстве, видимо, повествует и Робер де Клари в LXIX гл. своих записок, только, согласно его рассказу, посольство состояло всего из двух рыцарей. Версия пикардийского хрониста, однако, неточна — и это неудивительно: он ведь не всегда был достаточно осведомлен в таких подробностях дипломатии крестоносцев, как состав тех или иных посольств, и даже не всегда вообще-то знал о них. Ему остался неведом, к примеру, демарш крестоносцев перед Исааком II в день взятия Константинополя (см. выше, § 184).

412. Об этом см. выше, § 91, 187 и след.

413. Судя по рассказу Робера де Клари (гл. LXIX), Алексей IV ответил послам в сущности формальным отказом выполнить свои обязательства и потребовал от крестоносцев очистить его земли. Тот же хронист передает, что вслед за этим посольством к Алексею явился дож, переправившийся через Золотой Рог на четырех галерах. Император встретил его у ворот, восседая на коне. Хронист в весьма натуралистичном тоне воспроизводит выражения, в которых дож высказал свои чувства. Возможно, однако, что пикардиец в данном случае смешивает происшедшее с другим, более поздним эпизодом — со встречей между дожем и Морчуфлем (см. ниже § 228).

414. История столкновений на суше и на море между крестоносцами и греками в течение этого времени (декабрь 1203 — январь 1204 г.) едва ли может быть прослежена по источникам сколько-нибудь подробно. Известно, во всяком случае, что, согласно данным хроники «Константинопольское опустошение», греки на второй день после первого воскресенья адвента, т. е. 1 декабря 1203 г., атаковали латинян, оставшихся в Константинополе, и, так как бароны воспротивились войне с моря, осаждавшие одержали победу. Судя по той же хронике, 7 января 1204 г. греки предприняли конную вылазку, во время которой понесли немалые потери, тогда как французы потеряли только двух рыцарей и одного оруженосца. Возможно, именно об этой стычке повествует Никита Хониат, сообщая о вылазке Морчуфля (впоследствии — император Алексей V), чей конь пал в ней, а сам вельможа был спасен отрядом воинов, подоспевших из города.

415. Сведения об этих попытках греков уничтожить флот крестоносцев передают и другие хронисты. У Робера де Клари говорится (гл. LX) о том, что греки пытались сжечь венецианский флот; они возобновили эту попытку через 15 дней; из числа судов, подвергшихся атаке брандеров, был потерян один корабль (пизанский). В письме латинского императора Бодуэна папе, излагавшем ход борьбы за Константинополь, сообщается: греки попробовали было поджечь вражеский флот еще в то время, когда императором был Алексей IV; после того как Алексея IV сменил на престоле Мурцуфль (Морчуфль), они повторили свою попытку, направив к флоту латинян шесть горящих судов. В хронике «Константинопольское опустошение» рассказывается: греки, ободренные своим успехом 1 декабря 1203 г. (нападение на латинян в городе), атаковали флот крестоносцев легкими брандерами; венецианцы отбили атаку, стали по воде преследовать их и овладели в гавани многими торговыми кораблями противника; 27 декабря последовали новое нападение и новые захваты со стороны крестоносцев в гавани Константинополя; 1 января 1204 г. ночью против венецианского флота были пущены 15 греческих брандеров, но они сумели поджечь лишь один корабль. Из всего этого вытекает, что греками были предприняты две попытки ликвидировать венецианский флот, причем вторая, наиболее энергичная — как раз та, о которой рассказывает Жоффруа де Виллардуэн,— была осуществлена 1 января 1204 г., когда Алексей IV еще находился у власти. В письме Бодуэна I, видимо, содержится хронологическая несообразность.

416. То есть на свои корабли и в шлюпки, спущенные с них.

417. То есть византийские брандеры.

418. Алексея IV попрекали его прежней близостью к крестоносцам, вменяли ему в вину уплату им денег, переплавку священных сосудов, произведенную для того, чтобы получить золото, о чем рассказывает Никита Хониат. В вину Алексею IV вменяли также тот факт, что, даже отмежевавшись от латинян, он оказывал им лишь слабое сопротивление. Сведения Никиты Хониата на этот счет близки к сообщаемому Гунтером Пэрисским.

419. Морчуфль (Morchuflex) — византийский вельможа Алексей из рода Дук, прозванный Мурцуфлом. Буквальное значение этого прозвища, закрепившегося за ним, — «со сросшимися бровями»: по описанию Никиты Хониата, они сходились у него на переносице. Считалось, что Морчуфль был душой заговорщиков, в свое время побудивших Алексея III лишить престола Исаака II. По рассказу Робера де Клари, Алексей IV, придя к власти, вызволил его из заключения. Алексей V был известен своей враждебностью к латинянам.

420. Алексей IV был арестован Мурцуфлом, официальное положение которого давало ему свободный вход во дворец, в ночь на 28 января 1204 г. Его отвели в тюрьму, где через несколько дней, в начале февраля 1204 г., удушили. Заговорщикам благоприятствовали неожиданные события, развернувшиеся в сфере социально-политической борьбы в Византии. 25 января 1204 г. произошло восстание столичного плебса, который побудил синклит и духовенство, собравшиеся в соборе св. Софии, озаботиться назначением преемника Алексея IV: три дня спустя таковым был избран молодой человек по имени Никола Канав (об этом повествуют и Никита Хониат, и автор хроники «Константинопольское опустошение»). Тогда Алексей IV отправил в лагерь крестоносцев гонцов, прося через них занять Влахернский дворец, а его самого, императора, взять под свою защиту (впрочем, судя по уже упоминавшемуся письму Бодуэна I к папе, Алексей якобы предложил крестоносцам занять дворец в качестве своего рода залога, Бонифаций же Монферратский, отправившийся к Алексею IV, будто бы в шутку настаивал на большем). Мурцуфль, который, согласно данным этого письма, точно знал (от человека, посланного Алексеем IV в лагерь) о его просьбе, открыл грекам замыслы императора и, осуществив со своей стороны военные приготовления, ночью (детали передает Никита Хониат) приказал отправить императора в тюрьму, а сам занял его место; затем он отделался и от Николы Канава (согласно «Константинопольскому опустошению», тот был обезглавлен).

421. Мурцуфль был провозглашен императором под именем Алексея V 5 февраля 1204 г. Вероятно, к этому времени относится и умерщвление Алексея IV.

422. Дата смерти Исаака II, судя по рассказу Никиты Хониата и сведениям, содержавшимся в письме Бодуэна к Иннокентию III, действительно приходится на отрезок времени между узурпацией Мурцуфлом императорской власти и гибелью Алексея IV, т. е. Исаак II, не выдержав постигших его потрясений, скончался еще раньше, чем был умерщвлен его сын.

423. Те же факты излагает Никита Хониат.

424. Судя по рассказу Робера де Клари (гл. LXI—LXII), Мурцуфль физически уничтожил Алексея IV в тот же день, когда сверг его с престола. Это явная ошибка, которую, кажется, совершает также хронист Гунтер Пэрисский, чье сообщение, впрочем, здесь очень лапидарно. Правильные даты событии приводит Никита Хониат: Алексей IV был лишен престола 28 или 29 января 1204 г.: он погиб, процарствовав шесть месяцев и восемь дней, следовательно 8 февраля 1204 г.

425. Никита Хониат и Гунтер Пэрисский также отмечают, что Мурцуфль пытался утаить совершенное им преступление.

426. В это время среди крестоносцев возникли серьезные расхождения во мнениях, которые передает в своей хронике Гунтер Пэрисский (гл. XIV) и намек на которые содержится также в повествовании Робера де Клари (гл. LXII). Не имея более возможности рассчитывать на Алексея IV, лишенного власти Мурцуфлом, крестоносцы стояли перед выбором: либо вообще удалиться прочь из Византии, либо ввязаться в открытую войну с ней. Мурцуфль направил крестоносцам грозное повеление типа ультиматума — очистить его земли в течение восьми дней, но, по словам Робера де Клари, это повеление показалось «пилигримам» непереносимым и было ими решительно отклонено.

427. О вмешательстве духовенства в события военно-политического характера см. также § 239. Письмо Энрико Дандоло к папе подтверждает, что решение овладеть Константинополем было принято в совете военачальников с участием всего духовенства крестоносной рати.

428. Об одной из сухопутных схваток упоминается, в частности, в письме Бодуэна к папе: она произошла у моста близ Влахернского дворца. Любопытно, что, как об этом рассказывает латинский император, перед крестоносцами несли знак креста (хотя греки ведь были христианами!).

429. Из повествования Никиты Хониата и автора хроники «Константинопольское опустошение» явствует, что на море крестоносцы и венецианцы занимались грабительскими рейдами у побережья Пропонтиды.

430. Филея — город на берегу Черного моря, к северо-западу от Константинополя.

431. Этот эпизод передают также Робер де Клари, латинский император Бодуэн I, автор Хроники «Константинопольское опустошение» и Никита Хониат (последний, впрочем, ставит на место Анри д’Эно самого Бодуэна Фландрского). Все названные авторы согласны в том, что во время боя Мурцуфль потерял императорское знамя, корону и «образ» Пресвятой Девы. Бодуэн I и Робер де Клари добавляют при этом, что «образ», т. е. икона, был затем передан цистерцианцам, сопровождавшим войско. Жоффруа де Виллардуэн повествует об этих событиях, уже упомянув о смерти Алексея IV (8 февраля): в § 221—224 он старается вообще обойти или свести до минимума все факты, которые говорят об имевшем место смещении Алексея IV с престола, о его заключении и убийстве. Хронист приурочивает эти события тем не менее ко времени, близкому к празднику Сретенья — ко 2 февраля. В действительности описываемый Виллардуэном эпизод предшествовал гибели Алексея IV: из рассказа автора хроники «Константинопольское опустошение» явствует, что Мурцуфль расправился с Алексеем IV после своего возвращения из-под Филеи.

432. Хронист употребляет тут слово ancone, представляющее собой искаженное греческое «икона». Возможно, Виллардуэн, как, впрочем, и Робер де Клари, тоже упоминающий об «ansconne», слышал это слово во время пребывания крестоносцев в Константинополе. Эпизод с захватом иконы передается многими хронистами. Об этой иконе подробно рассказывает, к примеру, французский хронист Альбрик де Труафонтэн и др. Исследователям пока что не удалось идентифицировать упомянутый «образ» с каким-либо известным произведением византийской иконописи. Средневековые авторы характеризуют икону как изображение Богородицы, якобы нарисованное св. Лукой и называвшееся Одигитрией: икона считалась защитницей Константинополя. Современные историки этот взгляд отвергают. К тому же вопреки известию Робера де Клари она никогда не передавалась цистерцианцам. В описи реликвий, доставленных из Константинополя на Запад (П. Риан), эта икона не значится. Одигитрия же попала позднее в руки венецианцев.

433. Интересно, что латинский император Бодуэн I в своем письме к Иннокентию III, а также Никита Хониат сообщают о встрече между дожем и Мурцуфлом, которая, вероятно, произошла как раз в это время и о которой Жоффруа де Виллардуэн ни словом не упоминает. В письме Бодуэна (в собрании писем (эпистолярии) Иннокентия III оно фигурирует в VI кн. под № 152) говорится, что встречу предложил сам Мурцуфль, чтобы договориться с дожем о мире. Во время встречи дож потребовал восстановления Алексея IV. Мурцуфль отклонил это условие, вернулся в Константинополь и следующей ночью задушил свергнутого им императора.

В соответствии с повествованием Никиты Хониата дож, отвечая на «авансы» Мурцуфла отправился на галере ко Влахернскому дворцу, куда приехал на коне и император. Дож потребовал уплаты 50 тыс. фунтов золота и выдвинул множество других условий. Появление крупного отряда латинских рыцарей заставило Мурцуфла поспешно ретироваться.

Поскольку Никита Хониат упоминает о смерти Алексея IV еще раньше, можно было бы думать, что он датирует эту встречу временем после гибели молодого императора; это соображение, однако,— отпадает, если предположить, что он «ужал» события и вместил в один параграф все, что касалось падения и смерти Алексея IV. Вернее всего, что встреча произошла в отрезок времени между рейдом в Филею и смертью Алексея IV, т. е. между 2 и 8 февраля. 1204 г. Надо полагать, именно к истории этой встречи относится соответствующий эпизод, приводимый Гунтером Пэрисским (гл. XIV), где события, впрочем, тоже деформированы, хотя и на иной манер, а возможно также и упоминание Робера де Клари (гл. LIX) о каком-то свидании дожа и Алексея IV.

434. Сретенье — в католической (и православной) церкви праздник «Очищения», установленный в память встречи (сретенья) «праведника» Симеона с ребенком-Христом (мессией), которого родители несли в храм «представить» Богу (Лука, 2, 22). Генетически этот праздник, связанный с чисто «мифическим событием», восходит к празднику древних римлян, отмечавших 2 февраля начало подготовки к весенним полевым работам. Праздник отмечается через 40 дней после «Рождества Христова». В данном случае речь идет о 2 февраля 1204 г.

435. Ранее (§ 48 и след.) Жоффруа де Виллардуэн уже упоминал об этом флоте.

436. Речь идет о какой-то группе воинов из числа тех, кто в свое время отправились в Сирию, минуя Венецию.

437. Имеется в виду князь Боэмунд IV Одноглазый, ставший графом Триполи (1187—1233) после смерти своего брата Раймунда III (1152—1187) и унаследовавший в 1201 г. Антиохию от своего отца Боэмунда III (1163—1201).

438. «Эрменами» хронист именует армян Киликийского царства. В конце XII — начале XIII в. происходили длительные распри и войны между латинскими князьями Антиохии, попавшей в руки крестоносцев еще во время Первого крестового похода (в 1098 г.), и правителями армянских областей: в данном случае хронист рассказывает о Левоне II Великом, короле киликийской Армении в 1198—1219 гг. (из династии Рупенидов). Оба государя, кстати, были христианами.

439. Сохранились документы, из которых явствует, что Рено де Дампьер в 1203 г. возвратился во Францию. Согласно же сообщению хрониста Альбрика де Труафонтэна, он оставался в плену в течение 30 лет.

440. Бернар де Морэй и Жан де Виллер в свое время погрузились на корабль в Марселе (ср. выше, § 50); Вилэн де Нюлли, Жиль де Тразиньи и Рено де Дампьер отправились в Апулию (ср. выше, § 54).

441. Об оснащении кораблей Жоффруа де Виллардуэн уже рассказывал ранее. На этот раз венецианцы приняли новые меры предосторожности, устлав и укрепив верхние палубы дубовым настилом и прикрыв связками лозы, чтобы предохранить суда от ударов вражеских «снарядов». Подробно обо всем этом рассказывается у Робера де Клари (гл. LIX).

442. Говоря о работах по укреплению столицы, хронист употребляет глагол rehorder, что, собственно, означает «снова укреплять» или «снова надстраивать». Правильнее, однако, в этом и других аналогичных, нередко встречающихся у Виллардуэна случаях видеть в таком словоупотреблении отнюдь не итеративный смысл, т. е. не обозначение действия, повторяющего предыдущее, но скорее иной, «противопоставительный» смысл. Правда, греки начали свои работы по укреплению стен уже довольно давно, если верно то, что сообщает об этом Робер де Клари (гл. LVII), — они надстроили стены города еще осенью 1203 г., после того как сперва подчинились требованиям крестоносцев, руководствовавшихся соображениями предосторожности; в июле—августе 1203 г. частично срыли эти укрепления; да и позднее, вероятно, греки продолжали фортификационные работы. Тем не менее особо значительные усилия в этом плане приложил только Морчуфль, о чем свидетельствуют и Робер де Клари (гл. LXIII—LXIX), и Никита Хониат, и данные письма Бодуэна I к папе (§ 152). Два последних автора подробно описывают меры, принятые для укрепления обороны города со стороны моря: стена прочной древней кладки была довольно высокой и защищенной башнями, некоторые из которых имели в окружности до 500 шагов. Морчуфль распорядился соорудить на куртинах деревянных башен трех- и четырехъярусные надстройки, а сами башни укрепить навесными деревянными платформами в шесть ярусов; двойной ров препятствовал пододвинуть вплотную к стенам тараны противника; между башнями были расставлены камнеметы и мангоньо. Видимо, укрепить таким образом свой город греков научил опыт июля 1203 г., когда им пришлось доводить свои стены до высоты венецианских «лестниц».

443. Виллардуэн передает здесь по сути текст договора «О разделе империи», заключенного в марте 1204 г. Документ предусматривал: права командования во время приступа, порядок распределения добычи, гарантию прежних привилегий венецианцев в византийских землях, избрание и сам порядок выборов латинского императора, раздел владений между ним и остальными предводителями крестоносцев, предоставление должности патриарха той из сторон, французской или венецианской, из среды которой не будет избран император, раздел церковных имуществ, обязательство для всех оставаться в Константинополе до конца марта 1205 г., распределение фьефов и почетных титулов, отлучение от церкви тех, кто не исполнит условий договора, дополнительный порядок регулирования спорных вопросов, наконец, особое положение венецианцев как держателей фьефов в отношении императорской власти. Автор записок почти буквально перевел некоторые пассажи договора, но сильно сократил его текст. Хронист сохранил то, что ему казалось, с политической точки зрения, наиболее существенным: пункты о разделе завоеванного и об организации власти, но опустил все, относившееся к статусу церкви. Кстати сказать, Робер де Клари тоже хранит молчание на этот счет.

444. Речь идет о дворце Вуколеон, который своим названием обязан барельефу, изображавшему бой быка со львом, разрывающим свою жертву. Французы воспринимали греческое наименование дворца на свой лад, переиначивая непонятное им слово «вуколеон» в гораздо более доступные «буш» (пасть) и «лион» (лев). Название дворца представлялось как «Пасть льва», или «Львиная пасть».

445. Договор «О разделе империи» подлежал утверждению папой Иннокентием III — после коронации того, кто будет избран латинским императором. Текст договора был послан папе одновременно и императором Бодуэном I, и дожем Энрико Дандоло. Как передает анонимный автор «Деяний Иннокентия III» (гл. 93), папа якобы ответил на него письмом (в папском эпистолярии оно помещено в кн. VIII под № 133), что не соответствует действительности, ибо письмо Иннокентия III, направленное Бонифацию Монферратскому, вообще не касалось вопроса об утверждении договора. На самом деле ответ папы был дан в письмах, датированных 21 января 1205 г. (эпистолярий Иннокентия III, кн. VII, № 203—204), 29 января (там же, № 206) и 8 февраля (там же, № 208). Папа оспаривал законность избрания патриархом субдиакона Томаса Морозини, хотя, впрочем, тут же решал проблему, назначив его собственной властью; Иннокентий III, далее, отказывался признать условие, которое с самого начала ограничивало возможность вмешательства папы в дела Латинской империи. Он должен был заранее согласиться с навязывавшейся ему трактовкой решения тех случаев, при которых папа обязывался отлучить кого-либо от церкви; к тому же Иннокентий III не собирался одобрять пункт договора о разделе церковных имуществ.

446. Робер де Клари сообщает, кроме того, что перед приступом в войске был оглашен запрет чинить насилие женщинам, прикасаться к священнослужителям и совершать какие-либо непотребства в церквах и монастырях (в гл. LXVIII). Жоффруа де Виллардуэн хранит на сей счет полное молчание!

447. 8 апреля 1204 г.

448. Судя по данным, содержащимся в некоторых рукописных редакциях хроники Жоффруа де Виллардуэна, нефы, напротив, были построены отдельно от юиссье, хотя в то же время во всех редакциях говорится, что суда составляли единую линию, и это действительно нужно было, чтобы и те и другие могли, комбинируя свои усилия, достичь суши, ибо нефы атаковали башни, действуя по одному на каждую, тогда как галеры и юиссье пытались произвести высадку воинов на суше, вдоль предстенных укреплений (ср. § 240).

449. Робер де Клари называет другую цифру протяженности фронта судов — целое лье (гл. LXX). Судя по рассказу Никиты Хониата, приступ велся по фронту от Влахернского дворца и монастыря Евергета (он находился вблизи Испигаса), что составляет примерно около двух километров.

450. 9 апреля 1204 г. Эту дату приводят все современные хронисты.

451. Как явствует из рассказов Никиты Хониата и Робера де Клари (гл. LXX), Мурцуфль со своими отрядами расположился вблизи стен, на возвышенности, неподалеку от монастыря Пантепонта, откуда он имел возможность отражать приступ крестоносцев. Жоффруа де Виллардуэн вообще упоминает о его действиях, только начиная с рассказа о событиях второго штурма Константинополя (§ 241).

452. Это удалось, как показывают данные хроники «Константинопольское опустошение», лишь пяти нефам, поскольку ветер дул в противоположном направлении.

453. Судя по венецианским источникам, приступ был произведен тогда у стен, примыкавших к монастырю Пантепонта, расположенному на холме (здесь был раскинут шатер Алексея V, как это явствует и из рассказа Робера де Клари). По Виллардуэну, приступ осуществлялся там же, где и в июле 1203 г., — на левом берегу гавани, близ Влахернского дворца. В «Истории» Никиты Хониата место приступа указано более точно: латиняне обрушились на город с берега между монастырем Евергета и Влахернским дворцом. На первый взгляд, представляется несколько странным то обстоятельство, что во время приступа с моря, предпринятого латинянами, византийский флот — по крайней мере, ни у Виллардуэна, ни у Робера де Клари, ни у Никиты Хониата нет никакого упоминания об этом — не принимал участия в обороне Константинополя. Разгадка этой ситуации в том, что к началу XIII в. византийцы, привыкшие до того прибегать к услугам венецианского флота, своим почти не располагали. В обстановке коррупции, царившей в высших сферах, когда сановники без стеснения запускали руки в казну, корабли тоже стали объектом хищений и спекуляции. По рассказу Никиты Хониата, еще во времена Алексея III начальник флота Михаил Стрифна, родственник императора, «имел обыкновение превращать в золото не только рули и якоря, но даже паруса и весла и лишил греческий флот больших кораблей». Когда до бездеятельного Алексея III дошли вести о взятии Задара крестоносцами, он ограничился лишь распоряжением «поправить 20 сгнивших судов, проточенных червями».

454. Греки своими «снарядами» разрушили осадные орудия крестоносцев, выгруженные на сушу и подведенные к стенам. Осаждавшим пришлось отступить пожертвовав этими орудиями, как о том сообщают и Бодуэн I в письме к папе, и Робер де Клари (гл. LXXI). Относительно же количества потерь в людях сведения источников расходятся между собой. По письму Бодуэна I, они были невелики, автор же «Константинопольского опустошения» говорит о тяжелых потерях в живой силе.

455. То есть часть крестоносцев, находившаяся на кораблях, вынуждена была отойти подальше от берега.

456. Это место записок Жоффруа де Виллардуэна (el getoient a perrieres et а mangonials li un as autres) представляется темным по смыслу: быть может, его следует понимать таким образом, что удары, наносившиеся с кораблей, которые отошли от берега, порой достигали судов, оставшихся вблизи стен?

457. То есть там, где они расположились еще до высадки, предпринятой для осады города.

458. 12 апреля 1204 г. Эту дату приводят все хронисты.

459. Некоторые исследователи предполагают, что численность греческого войска достигала 140—150 тыс. человек.

460. Греки, по рассказу Никиты Хониата, сохраняли перевес примерно до полудня.

461. Борей — северный ветер. Сведения аналогичного характера содержатся в упоминавшемся уже письме Бодуэна I к папе, в хронике «Константинопольское опустошение» и в венецианских источниках.

462. На этих кораблях, как сообщается в письме Бодуэна I, который приводит те же названия кораблей, находились епископы Суассонский и Труаский. Робер де Клари упоминает только первого из них (в гл. LXXIV), ho что касается атаки башни двумя связанными между собой кораблями, то его рассказ совпадает с сообщением Виллардуэна.

463. Подробнейшим образом, с натуралистическими деталями «подвиг» Андрэ Дюрбуаза, сумевшего, как только лестница нефа коснулась башни, вспрыгнуть в нее, описал Робер де Клари (гл. LXXIV).

Согласно Суассонскому Анониму, Андрэ Дюрбуаз принадлежал к семье или, может быть, к окружению епископа Нивелона де Кьерзи. Тот же автор сообщает, что примеру Андрэ Дюрбуаза последовал Жан де Шуази. Позднее, в январе 1206 г., оба рыцаря командовали одним из отрядов во Фракии под началом Тьерри де Тандремонда: отряд этот, направлявшийся к городу Рузиону, был атакован греками, влахами и куманами и был наголову разбит. Андрэ Дюрбуаз пал в битве при Рузионе, о чем говорится далее в записках Жоффруа де Виллардуэна (§ 407, 409).

464. Робер де Клари, который принимал непосредственное участие в этих действиях, находясь в составе боевого отряда Гюга де Сен-Поля, сражавшегося под командованием Пьера Амьенского, рассказывает, что как раз, когда суда атаковали башни, его брат, клирик Альом де Клари, первым проник в город через узкую брешь, устроенную в замурованном ранее потайном ходе, и что Пьер де Брасье, атаковав воинов Морчуфля, обратил их в бегство (гл. LXXVII—LXXVIII). О воинских деяниях Пьера де Брасье упоминает и Никита Хониат: говоря о некоем рыцаре со станом гиганта и в шлеме, возвышавшемся над остальными, словно башня, он имеет в виду как раз этого ратника, поражавшего греков своим громадным ростом и физической силой.

465. Согласно Гунтеру Пэрисскому, погибли 2000 греков, убитых якобы теми латинянами, которых в свое время изгнали из Константинополя (см. выше, § 205), крестоносцы же будто бы потеряли всего одного человека. День, однако, им выдался суровый, и только назавтра, судя по письму Бодуэна I папе, они приступили к захвату жилищ, а тогда, т. е. 12 апреля, как сообщают Робер де Клари (гл. LXXVIII) и Гунтер Пэрисский (гл. XVIII), им было строго-настрого запрещено вторгаться в дома. О бесчинствах крестоносцев кратко упоминает Аноним Суассонский, по словам которого, «когда вся масса вошла в царственный град, то одних греков поубивали, других обратили в бегство, третьих, изъявивших готовность повиноваться, пощадили». Сведениями о вандализме крестоносцев изобилуют произведения греческих авторов, а также «Повесть о взятии Царьграда фрягами» безвестного русского очевидца захвата Константинополя. С особо глубокой скорбью рассказывает о кровавом избиении константинопольцев и о бесстыдном разграблении их имущества Никита Хониат — видный государственный деятель, писатель и историк, лично пострадавший от латинского погрома (он еле-еле спасся вместе с семьей благодаря дружеской помощи знакомого венецианца) и сохранивший для потомства яркие описания повальных грабежей, буйства и всевозможных непотребств крестоносцев. Ниже приводятся соответствующие фрагменты из его «Истории», где горько и гневно обличаются насилия латинян в захваченном ими городе: «Не знаю, с чего начать и чем кончить описания всего того, что совершили эти нечестивые люди... Бесстыдно бросились они грабить... не только имущество горожан, но и то, что посвящено Богу... Тому же, что нечестиво творили они в Великой церкви (т. е. храме св. Софии. — М. З.), трудно поверить. Алтарный престол, сложенный из драгоценных материалов, сплавленных огнем и слившихся друг с другом в вершину многоцветной красоты, необыкновенный и вызывавший удивление у всех народов, был разбит и разделен на части грабителями, равным образом и все церковные сокровища, несметные количеством и бесконечно прекрасные. Когда же им понадобилось, словно добычу, вывезти пресвятые сосуды и церковную утварь непревзойденного искусства и изящества, созданные из редких материалов, а также чистейшее серебро, покрытое позолотой, которым была выложена решетка алтаря, амвон и врата и которое было вплавлено во многие другие украшения, в святая святых храма они ввели мулов и оседланный вьючный скот, но так как некоторые животные скользили и не могли стоять на ногах на до блеска отполированных камнях, латиняне закалывали их мечами, так что божественный пол был осквернен не только пометом, но и кровью животных. Во всех отношениях трудно и почти невозможно было смягчить мольбами или как-то расположить к себе этих варваров, настолько они были раздражительны, прямо-таки изрыгая желчную ненависть при всяком неугодном им слове. Все могло разжечь их гнев, заслужить невежественную насмешку. Того же, кто хоть в чем-нибудь возражал им, отказывал им в желаниях, били за дерзость, а частенько обнажали против него и меч... В тот день, когда город был захвачен, грабители останавливались в любом доме, расхищали все, что находили внутри, допрашивали хозяев о припрятанном; некоторых они били, многих уговаривали добром, но угрожали всем. И даже тогда, когда одно они имели, другое выслеживали, одно лежало у них перед глазами и было принесено владельцами, а другое они отысками сами, даже тогда не было от них никакой пощады... Противник проводил время в бесчинствах, забавах, причем самых нечестивых, и в высмеивании обычаев ромеев. Одни из них, облачившись не к месту, для смеха в плащи с пурпурной каймой, болтались по улицам или разъезжали туда и сюда по городу, надев на головы лошадей головные уборы, крытые тонким полотном, и повязав их челюсти лентами из белого льна, которые [у сенаторов] висели за спиной. Другие носили писчие тростинки и чернильницы, а в руках держали книги, насмехаясь над нами, как грамотеями. Большинство же возили на лошадях изнасилованных ими женщин, некоторых из них в длинных одеждах, с непокрытой головой, с волосами, сплетенными сзади в один пучок, а женские шапочки и височные подвески волнистых волос водружали на лошадей. Целыми днями латиняне пировали и пьянствовали. Одни налегали на изысканные блюда, другие приказывали подавать себе пищу отцов, которая состояла из разваренных в котлах спин бычьего мяса, кусков свиной солонины, сваренной с мучнистыми бобами, а также из чесночных приправ и соусов из различных соков, острых на вкус. Когда же они делили добычу, то не было для них разницы между мирской утварью и священными сосудами: равным образом все использовали они для своих плотских нужд, не заботясь ни о Боге, ни о правосудии. Даже из божественных изображений Христа и святых они делали сиденья и скамейки для ног» (цит. по: Заборов М. А. История крестовых походов в документах и материалах. М., 1977. С. 268—269). В своем рассказе о бесчинствах латинян Никита Хониат сравнивает захват Константинополя 12 апреля 1204 г. с захватом Иерусалима 2 октября 1187 г. Салахом-ад-Дином, заявляя, что в своей бесчеловечности и алчности латиняне намного превзошли сельджуков. Некоторые исследователи сопоставляли описание константинопольского разгрома византийским историком с библейским плачем Иеремии, которого, кстати, часто упоминает и сам хронист.

466. 12 апреля 1204 г.

467. Золотые ворота находились в южной части константинопольских стен, в довольно большом отдалении от того места, откуда был произведен приступ.

468. По рассказу Робера де Клари (гл. LXXVIII), было якобы предусмотрено советом баронов, что если греки станут оказывать сопротивление, то город будет подожжен. Иными словами, хронист полагает вполне правдоподобной злонамеренность поджога, осуществленного во исполнение решений баронов. Согласно версии автора хроники «Константинопольское опустошение», крестоносцы, поджигая город, стремились таким путем воспрепятствовать нападению греков, т. е. ими будто бы руководило чувство страха. Гунтер Пэрисский уточняет виновников поджога, прямо указывая, что пожар учинил некий немецкий граф (гл. XVII): правда, в этой части своего повествования он нередко путает самые различные события, однако его свидетельство заслуживает внимания, поскольку немцы в действительности составляли часть отряда Бонифация Монферратского, перед расположением которого, как рассказывает Жоффруа де Виллардуэн, и начался пожар в городе. Быть может, этим немецким графом являлся Бертольд фон Катценельнбоген, старавшийся таким образом подготовить условия к тому, чтобы «легче победить греков», которые оказались бы, по Гунтеру Пэрисскому, зажатыми «и битвой, и пожаром».

В отличие от остальных хронистов маршал Шампанский, явно стремясь обелить баронов, рисует ситуацию таким образом, будто пожар возник чуть ли не случайно: просто какие-то люди подожгли квартал, находившийся между «пилигримами» и греками, из опасений самим не подвергнуться нападению с их стороны; что это были за люди, он, Виллардуэн, не ведает. Следовательно, хотя поджог и был учинен крестоносцами в качестве превентивной меры, они действовали чисто импульсивно, повинуясь чувству страха, притом предводители никакого касательства ко всему этому-де не имели. Что касается ущерба, причиненного этим, третьим по счету, пожаром византийской столицы, случившимся во время крестового похода, то, по данным Никиты Хониата, выгорела часть города вдоль Золотого Рога — от храма Христа Спасителя до квартала Друнгарион.

469. 13 апреля 1204 г.

470. В это утро, согласно сообщениям Робера де Клари (гл. LXXX) и автора хроники «Константинопольское опустошение», сдались англы и датчане из константинопольского гарнизона. В городе же греческое духовенство, собравшееся в храм св. Софии, поспешило избрать императором Феодора Ласкаря, который, отказавшись от императорского достоинства, тем не менее поднял сограждан на отпор захватчикам. Получив слабую поддержку он вынужден был, как рассказывает Никита Хониат, бежать перед лицом наступавших крестоносцев.

471. Интересно, что, по Роберу де Клари, который выражает возмущение несправедливым разделом захваченного в Константинополе — к ущербу «бедных рыцарей» (гл. LXXX), Бонифаций Монферратский якобы овладел также собором св. Софии и домом патриарха.

472. Имеется в виду Агнеса, дочь Людовика VII и Алисы Шампанской, тетка Луи Блуаского. Ее прислали в Константинополь еще в 1178 г., когда она была девочкой, и просватали наследнику императора Мануила I Комнина — царевичу Алексею (II). Однако она так и не стала его супругой: Андроник I навязал ему свою дочь Ирину, а сам, заняв императорский престол после смерти Алексея II в 1183 г., женился на французской принцессе, которой тогда было всего 11 лет. Подробный рассказ о ее судьбе содержится в «Истории» Никиты Хониата, дальнейшая же участь экс-императрицы освещается позднее и в записках Виллардуэна. По сведениям Робера де Клари (гл. LIII), крестоносцы впервые «нанесли визит» соотечественнице еще в июле 1203 г., во время первого вступления в Константинополь.

473. Имеется в виду сестра венгерского короля Имрэ — Мария, вдова императора Исаака II Ангела (см. § 185).

474. Завоеватели пришли в настоящий экстаз при виде захваченных ценностей, что явствует и из письма Бодуэна I к папе, и из рассказа Гунтера Пэрисского (гл. XVIII). По определению автора хроники «Константинопольское опустошение», этими богатствами можно было бы наполнить три башни. Робер де Клари считает вполне допустимым (во всяком случае, он выдает это за истину), что греки якобы полагали. будто в их столице сосредоточены две трети богатств всего мира (гл. LXXXI).

475. 18 апреля 1204 г.

476. 25 апреля 1204 г.

477. То есть в соответствии с условиями договора «О разделе империи», заключенного в марте 1204 г. (см. § 234).

478. Выше, в другой связи, уже указывалось, что многие источники отмечают неприглядное поведение крестоносцев в захваченной ими византийской столице. Факты такого рода приводит и папа Иннокентий III, который сокрушается по поводу бесчинств завоевателей: ведь они, по его словам, не только обобрали в Константинополе «малых и великих», но и «протянули руки к имуществу церквей и, что еще хуже, к святыне их, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и реликвии» (эпистолярий папы, кн. VIII, № 133). Жоффруа де Виллардуэн, однако, осуждает лишь недостаток «честности» у отдельных «пилигримов», кражи, которые совершались ими в ущерб всему воинству. На «несправедливости», допущенные в отношении «меньшого люда», жалуется в своей хронике и Робер де Клари (гл. LXXXI), но его рассказ имеет отчетливо выраженную социальную окраску: пикардиец выступает глашатаем недовольства рыцарской мелкоты корыстолюбием баронов. Напротив, повествование Виллардуэна строится таким образом, что обвинения в утайке части добычи как бы лишены у маршала Шампанского ясного социального «адреса», тем самым верхушка крестоносной рати словно выводится из-под обвинения в алчности. По другой версии событий, передаваемой более поздним хронистом — сирийским франком Эрнулем, главными «ворами» были венецианцы.

479. Любопытно, что сходная идея получила отражение и в хронике франко-сирийского автора Эрнуля: «До того, как французы вступили в Константинополь и захватили его, они были исполнены милосердия, святого духа и щедрости... Когда они завоевывали Константинополь, то держали в руках щит Господа; когда же они утвердились в городе, то они ухватились за шит дьявола».

480. То есть поделили ее между крестоносцами и венецианцами.

481. В соответствии с мартовским 1204 г. договором раздел надлежало произвести следующим образом: прежде всего 75 тыс. марок следовало уплатить венецианцам (это, видимо, составляло три четверти той половины от 200 тыс. марок, которая была обещана крестоносцам Алексеем IV в качестве компенсации за службу); затем нужно было выплатить 25 тыс. марок (четвертую часть названной половины) крестоносцам; далее, венецианцам причиталось еще 25 тыс. марок (остаток того, что они некогда ссудили «пилигримам», авансируя их в кредит); наконец, крестоносцам тоже полагалось дополнительно получить 25 тыс. марок. Все, что после этих выплат осталось бы, подлежало разделу поровну. Иными словами, венецианцы до конца сохраняли преимущественное право на получение «начальной» суммы в 50 тыс. марок, остальное делилось пополам. В сущности именно такого рода договоренности соответствуют сведения, скрупулезно приводимые хронистом.

482. Жоффруа де Виллардуэн фактически называет только соотношение, в котором были распределены захваченные богатства (рыцарь получал вдвое больше, чем конный оруженосец, а тот в свою очередь, вдвое больше пешего оруженосца, т. е. общее соотношение выглядело как 4 : 2 : 1). С этими данными вполне совпадают цифры, фигурирующие в хронике «Константинопольское опустошение» и у Эрнуля. По сведениям последнего, сам дож предложил поделить добычу, обеспечив каждого рыцаря 400 марками, каждого конного оруженосца — 200 и каждого пешего оруженосца — сотней марок. Французы отказались от этого предложения. Однако хищения приняли столь большие размеры, что в конечном счете рыцари и оруженосцы, конные и пешие, получили соответственно всего по 20, 10 и 5 марок.

483. Дележ добычи совершенно не удовлетворил «меньшой люд» и «бедных рыцарей», которые выражали недовольство тем, что знатные люди присвоили себе лучшую часть, оставив им, по выражению Робера де Клари (гл. LXXXI) лишь «крупное серебро» (вроде тазов, употреблявшихся знатными гречанками в банях). Данные о «несправедливом» разделе добычи приводятся также в хрониках Эрнуля и Бернара Казначея (XIII в.).

484. Повешение рыцаря «со щитом на шее» (l’escu al col) — вид позорной казни: щит на ремне через шею рыцарь носил тогда, когда не участвовал в бою.

485. Примерно в тех же выражениях сообщает о захваченной в Константинополе и поделенной между завоевателями добыче «бедный рыцарь» Робер де Клари. В его глазах, «все это громадное добро, которое туда было снесено», — «настоящее чудо» (гл. LXXXI): «Никогда с тех пор, как сотворен мир, не было видано и завоевано столь громадное количество добра, столь благородного или столь богатого — ни во времена Александра, ни во времена Карла Великого, ни до, ни после». По предположению пикардийца, «и в 40 самых богатых городах мира едва ли нашлось бы столько добра, сколько найдено было в Константинополе» (Там же).

486. Первый совет, о котором здесь идет речь, состоялся после Пасхи, т. е. после 25 апреля 1204 г.

487. Как повествует Никита Хониат, крестоносцы, собравшись в церкви Св. Апостолов, вначале думали выбрать императора посредством жребия: священники должны были вручить четырем кандидатам (кому именно, византийский историк не сообщает) четыре чаши, в одной из которых лежала бы гостия, и тот, кому досталась бы эта чаша, и был бы провозглашен императором. Это известие весьма сомнительно, поскольку способ избрания был предусмотрен и разработан весьма подробно в мартовском договоре 1204 г. Тем не менее версия Никиты Хониата получила своеобразный отзвук в позднейшей французской хронографии (XV в.).

488. Бонифаций Монферратский официально являлся главнокомандующим войском крестоносцев (он был избран на этот пост еще в 1202 г.) и уже потому мог считаться первым кандидатом на императорский трон (так полагали и в среде греков, сообщает Гунтер Пэрисский — гл. XVIII). Зато Бодуэн Фландрский, имевший крупные «заслуги» перед крестоносцами, зарекомендовал себя как сеньор, который располагал большим влиянием. К тому же его поддерживал дож Энрико Дандоло (сведения об этом приводит Никита Хониат). Во всяком случае, из рассказа Виллардуэна явствует, что во время переговоров о выборах императора среди знати разгорелись бурные споры, причем особенно яростными соперниками наряду с другими претендентами выступали Бодуэн Фландрский и Бонифаций Монферратскии. Любопытно отметить, что в письме Бодуэна I к папе Иннокентию III, написанном уже после избрания, обо всех этих распрях не сказано ни слова. Напротив, о них весьма детально повествует Робер де Клари (гл. XCIII—XCIV), сообщающий, в частности, о столь ожесточенном характере споров, что в них вмешался «мудрый» дож Венеции, предложивший, во избежание конфликта из-за обладания императорскими дворцами, если бы таковой разразился после того, как выборы состоятся, передать пока что дворцы под общую охрану всего войска (гл. XCIII). Не исключено, что Робер де Клари передает в данном случае подлинный факт, о котором он мог узнать из вполне достоверного источника, как это показывают многие другие приводимые им сведения. Характерно, однако, что Виллардуэн обходит молчанием вмешательство дожа в ход предварительных переговоров об избрании латинского императора.

489. Речь идет о Годфруа Бульонском — одном из предводителей Первого крестового похода (1096—1099 гг.), который после завоевания Иерусалима крестоносцами действительно был избран правителем созданного ими Иерусалимского королевства, приняв, однако, титул не короля, а лишь «защитника гроба господня».

490. Имеется в виду Раймунд де Сен-Жилль, граф Тулузский (с 1088 г.), принадлежавший к числу наиболее активных политиков и вождей Первого крестового похода. Правда, следуя, видимо, распространенной на Западе традиции, Жоффруа де Виллардуэн, старающийся мобилизовать «исторический материал» в пользу доводов о наиболее рациональном способе избрания императора, явно отступает тут от подлинных фактов, которые, быть может, ему и не были известны. Дело в том, что соперником Раймунда де Сен-Жиля во время овладения крестоносцами территорией Восточного Средиземноморья был итало-норманнский князь Боэмунд Тарентский, а отнюдь не Годфруа Бульонский, вообще не игравший сколько-нибудь существенной роли в походе.

491. Помимо этого, по соглашению, заключенному позднее между Бодуэном I и Бонифацием Монферратским, последний получил королевство Фессалоникийское в обмен на территории в Малой Азии (см. § 264).

492. По данным хроники «Константинопольское опустошение», выборщики были определены лишь на восьмой день после Пасхи, т. е. 2 мая 1204 г. Робер де Клари сообщает, что споры по поводу назначения выборщиков продолжались целых две недели: вероятно, это преувеличение, потому что даже между первым советом (после 25 апреля, см. выше, § 256) и самими выборами императора (9 мая 1204 г.) прошло менее 15 дней Известны также имена выборщиков. От крестоносцев («пилигримов») это были: епископы Нивелон Суассонский, Гарнье Труаский, Конрад Гальберштадтский, Пьетро Вифлеемский (папский легат, приехавший из Палестины), Жан де Нуайон, канцлер Бодуэна, являвшийся епископом Акрекилл, и аббат Пьетро де Лочедио; от венецианцев — Энрико Дандоло, Витале Дандоло, Оттоне Кверини, Бетруччо Конторини, Никколо Наваджеро и Панталеоне Барбо. Некоторые венецианские источники называют в качестве избирателей от крестоносцев четырех французов (Бодуэна Фландрского, Гюга де Сен-Поля, Жоффруа де Виллардуэна и некоего Арсюэля де Маршюэля, или Арсуля де Моркуоля), и двух ломбардцев (Джакомо Мальвичини по прозвищу Наваррец и Никколо де Пикколи).

493. Текст клятв выборщиков целиком соответствует формулировкам мартовского 1204 г. договора «О разделе империи».

494. Воскресенье 9 мая 1204 г. — эту дату называют и Бодуэн I в письме к папе, и автор хроники «Константинопольское опустошение».

495. Согласно традиции венецианской хронографии, это был дворец, расположенный на центральной площади Константинополя — Августейон, непосредственно к югу от храма св. Софии.

496. Известия источников относительно того, что в действительности происходило во время заседания коллегии выборщиков, расходятся между собой. По сведениям, содержащимся в письме Бодуэна I к Иннокентию III (папский эпистолярий, кн. VII, № 152), и по рассказу Робера де Клари (гл. XCV), выборы были проведены при полном единодушии выборщиков, т. е. единогласно. Венецианские источники передают ситуацию несколько иначе: пятеро из выборщиков от Венеции, так же как и Нивелон Суассонский, и Гарнье Труаский, первоначально высказались в пользу избрания Энрико Дандоло, ломбардцы предлагали выбрать Бонифация Монферратского, французы — графа Фландрского. Однако шестой венецианец, Панталеоне Барбо, сумел убедить их — после долгих споров — в том, что избрание дожа императором будет негативно воспринято крестоносцами, которые «уедут, и у империи не останется защитников»; он же склонил выборщиков отдать голоса графу Бондуэну Фландрскому, как сеньору, располагавшему наиболее многочисленными воинами, «человеку королевской крови, могущественному и богатому». По данным Никиты Хониата, кандидатура Бонифация Монферратского была отклонена венецианцами, опасавшимися, что его избрание императором слишком усилит позиции этого ломбардского сеньора, ближайшего соседа Венеции, также и в Италии.

497. Провозглашение императором Бодуэна Фландрского состоялось в полночь.

498. На воскресенье 16 мая 1204 г.

499. В оригинале: «et il orent bien de quoi», что можно понимать также в другом смысле — «и было из чего» (пошить эти одеяния); верен, однако именно тот перевод, который предложен в тексте. Переводчик следует в данном случае обоснованному толкованию этого пассажа, данному в свое время авторитетным знатоком Виллардуэна Э. Фаралем.

500. Бракосочетание с вдовой Исаака II Ангела и сестрой Имрэ Венгерского — Маргаритой, по-видимому, символизировало имперские притязания Бонифация Монферратского; во всяком случае, оно свидетельствовало о его стремлении обеспечить — путем династического брака — собственные права на константинопольский трон. Вместе с тем, судя по рассказу хрониста, маркиз не предпринимал каких-либо открытых действий против Бодуэна Фландрского как претендента на императорскую корону.

501. Константинопольская церковь, впоследствии ставшая мечетью султана Мехмета Завоевателя. Название получила потому, что, согласно преданию, в церкви якобы были похоронены апостолы Андрей, Лука и Тимофей. Эта церковь была выстроена еще в VI в. и послужила прототипом венецианского собора св. Марка.

502. Церемониал коронации был описан в письме Бодуэна I к папе (эпистолярий, кн. VII, № 152) и с большими подробностями — в хронике Робера де Клари (гл. XCVI).

503. См. выше, § 258.

504. См. выше, § 258.

505. Он сочетался с ней браком, как указывает хронист, незадолго до этого (см. § 262). Возможно, что к соображениям, которые высказывал маркиз, примешивались и другие: Бонифаций уже свыше 25 лет был озабочен мыслью о том, чтобы овладеть Салониками, права на которые, о чем сообщает французский хронист Робер де Ториньи (под 1179 г.), принадлежали бонифациеву брату Райнерию Монферратскому, получившему этот город в качестве приданого жены, дочери императора Мануила Комнина (Марии). Ссылки на территориальную близость Салоникского королевства (южная часть Балканского полуострова) к Венеции были чистым камуфляжем. В научной литературе высказывалось предположение, что Бонифации уже тогда предполагал заключить с Венецией союз против Калояна Болгарского.

506. Как видно из рассказа Жоффруа де Виллардуэна, предметом переговоров служили одновременно несколько вопросов. По Роберу де Клари (гл. XCIX), Бодуэн I, в частности, указывал на то обстоятельство, что большая часть Фессалоникийского королевства принадлежит венецианцам и крестоносцам, а не ему самому; поэтому он-де охотно отказался бы от своей доли в пользу маркиза, но он не может распоряжаться тем, что находится в других руках. В конечном счете, если верить сообщению пикардийца, маркиз так и не получил того, чего добивался. Приходится думать, однако, что в соответствии с утверждением Жоффруа де Виллардуэна император взял на себя некоторые обязательства в отношении маркиза. В противном случае было бы невозможно объяснить тот факт, что впоследствии Бонифаций напоминал ему о них, о чем свидетельствуют не только маршал Шампанский (см. ниже, § 275), но и Робер де Клари (гл. С), а также Никита Хониат.

507. Видимо, он остался на той земле, которую покинул бы, если бы после провала его кандидатуры на императорский трон маркизу не удалось все же приобрести какой-то более или менее существенной компенсации (см. выше, § 257).

508. Алексей V бежал из Константинополя на лодке в ночь с 12 на 13 апреля 1204 г.

509. Имеется в виду Евфросинья, супруга Алексея III.

510. То есть дочь Алексея III и Евфросиньи.

511. Речь одет о дочери того же Алексея III — Евдокии. Совсем юной она была выдана замуж за сербского князя Стефана, вскоре расторгшего брак с нею, после чего она вернулась в Константинополь. К тому времени, когда крестоносцы захватили город, она стала супругой императора Алексея V (Морчуфля), но и этот узаконенный только в Мосинополе брак оказался кратковременным. Как явствует из рассказа Никиты Хониата, Евдокия отказалась уехать из Мосинополя (этого требовал супруг) и осталась с отцом; позднее в г. Ларисе (Фессалия) она вышла замуж за византийского магната Льва Сгура.

512. У византийских авторов город называется Мосинополем. Еще хронист первого крестового похода Фульхерий Шартрский указывал в начале XII в., что город этот был расположен между Хрисополем и Макрой. В настоящее время сохранились развалины средневекового города, носящие наименование Месина Кале, в нескольких километрах к западу от Гюмурджина, в восточной части залива Лагос.

513. Гунтер Пэрисский странным образом передает, будто Алексей III мог получить от крестоносцев во время раздела какие-то земли, что, разумеется, ни в коей мере не вяжется с действительностью, как это показывает и последующий ход событий, излагаемых в записках Жоффруа де Виллардуэна.

514. Древние Бергулы во Фракии, в настоящее время — Чурлу.

515. Граф Луи Блуаский проболел всю зиму, видимо, перемежающейся лихорадкой. Он не участвовал в военных действиях, завершившихся взятием Константинополя (см. выше, § 245).

516. Андринополь — Андрианополь (современный Одрин в Болгарии), один из крупных городов Византийской империи во Фракии, важный стратегический центр, часто переходивший в истории из рук в руки. Как видно будет из последующего рассказа Виллардуэна, именно при Адрианополе крестоносцы были разгромлены болгарским царем Калояном в 1205 г.

517. Речь идет о дочери Алексея III — Евдокии. Именно здесь, у Месинополя, был «оформлен» брак Морчуфля и Евдокии, дочери Алексея III.

518. На Востоке, включая Византию, было принято совместное посещение бань. Об этом обычае сообщает, в частности, в одном из своих произведений живший долгое время в Палестине хронист-епископ Жак де Витри.

519. Этот эпизод подробно описан византийским историком Георгием Акрополитом.

520. Сходный, оправдывающий захваты крестоносцев в Византии мотив звучит, повторяясь, и в следующем параграфе.

521. Так называет хронист болгарского царя Калояна, «присваивая» ему двойной титул — короля «Блакии», т. е. Валахии, и «Бугрии» — Болгарии.

522. Избавленный от Морчуфля, которого жестокость Алексея III вообще вывела с политической арены, Бодуэн намеревался теперь обеспечить свои позиции в борьбе непосредственно против Алексея III, который еще не отказался от собственных притязаний.

523. Возможно, Бодуэн принял это решение, поскольку нуждался в подкреплениях, а может быть, и потому, что уже намеревался вообще «скорректировать» свой политический курс. Так или иначе, прежде чем преследовать Алексея III, бежавшего из Месинополя по направлению к Салоникам — городу, обещанному Бонифацию Монферратскому, император задержался в Месинополе.

524. Эту деталь подтверждают также Робер де Клари и Никита Хониат.

525. Название реки — Местос. Согласно рассказу Никиты Хониата, Бонифаций Монферратский якобы присоединился к Бодуэну, когда тот выезжал из Ксантии (восточнее Абдер), чтобы двинуться к Месинополю. Распря между ними вспыхнула чуть позже, уже когда они были на подступах к этому городу. Впрочем, сведения Никиты Хониата на этот счет почерпнуты из вторых рук.

526. Из повествования Робера де Клари (сам он находился в отряде Гюга де Сен-Поля, входившего в войско Бодуэна I, тогда как Жоффруа де Виллардуэн оставался в Константинополе) явствует, что переговоры велись не непосредственно, а через уполномоченных лиц.

527. Смысл обращения Бонифация к императору очевиден: ведь, согласно нормам феодального права, сюзерен не мог вступить на землю своего вассала против его воли или без его приглашения: поступать иначе — значило бы совершать враждебный акт. Следовательно, Бонифаций Монферратский намеревался, заняв Салоники, предупредить какие-либо поползновения Бодуэна I на овладение Салониками.

528. Судя по изложению событий Виллардуэном, именно Бонифаций Монферратский явился фактически инициатором похода против Калояна и развернувшейся вскоре войны с болгарами, которая закончилась столь трагично для крестоносцев. В исследовательской литературе высказывалось предположение, что несколько раньше тот же маркиз вкупе с дожем Энрико Дандоло был одним из главных сторонников и проповедников политики, в соответствии с которой крестоносцы отвергли предложения Калояна о совместных действиях и союзе против Византии, о чем рассказывает Робер де Клари в гл. LXV своей хроники.

529. Начиная с этого времени, упорно двигаясь по направлению к Салоникам, Бодуэн I более не преследовал в качестве единственной цели настигнуть Алексея III. Пренебрегая данным им ранее обещанием Бонифацию Монферратскому (см. § 265) либо вовсе отказавшись признавать его, советники императора, говорит Робер де Клари (гл. С), отрицали, будто земля Салоникская принадлежит маркизу, и настраивали императора против него.

530. Жак д’Авень был фламандцем, Гийом де Шанлитт и Гюг де Колиньи — бургундцами. Рыцарские группировки, строившиеся по земляческому признаку и сохранявшиеся еще в дни взятия Константинополя (см. § 147 и след.) теперь начали, видимо, распадаться, и число приверженцев маркиза Монферратского, рекрутировавшихся первоначально из ломбардцев, немцев и провансальцев, возрастало уже за счет притока новых элементов.

531. Так называет хронист немецкого графа Бертольда фон Катценельнбогена.

532. Димотика, или Дидимотика, на реке Марица, к югу от Адрианополя. Этот город часто упоминается в византийских текстах XII—XIII вв.

533. Супругой Бонифация Монферратского была к тому времени вдова Исаака II Ангела (о женитьбе маркиза не ней хронист упоминает выше). Согласно рассказу Никиты Хониата, чтобы привлечь к себе греков, маркиз будто бы объявил им, что пожертвует в их пользу интересами собственного народа, провозгласив императором юного Мануила, сына Исаака II и Марии (см. ниже, § 281). Характерно, что византийский писатель изобличает именно Бонифация как якобы проявлявшего вероломство во вред грекам, но отнюдь не Бодуэна I.

534. Христополь — замок близ античного города Неополь на Эгейском море, современная Кавала, к северо-западу от острова Фасос.

535. Ла Бланш, упоминаемая также Робером де Клари, — это Филиппы, город, вошедший в историю благодаря тому, что некогда войска Антония и Октавиана разбили вблизи него силы Брута и Кассия. Робер де Клари (в гл. CIII) ошибочно полагал, будто в этом городе родился Александр македонский (в действительности место его рождения Пеллы).

536. Судя по рассказу Никиты Хониата, Салоники сдались Бодуэну I сразу же, но жители попросили его не входить в город, а остаться за его пределами, что он и сделал.

537. Относительно детальная характеристика города, даваемая Жоффруа де Виллардуэном, вероятно, объясняется просто тем, что впоследствии этот город будет разрушен Калояном (см. § 394).

538. Как повествует Робер де Клари (гл. CI), во время осады Бонифаций обратился к жителям города: он якобы показал им свою жену Марию и ее двух сыновей, прижитых от Исаака II, предложив признать одного из них императором. Вместе с тем текст договора, заключенного между Бонифацием Монферратским и двумя уполномоченными дожа 12 августа 1204 г., т. е. примерно в это же время, свидетельствует о том, что маркиз отказался от некоторых своих прав в пользу венецианцев (за соответствующую компенсацию). Жоффруа де Виллардуэн вовсе не упоминает об этом договоре, пытаясь, по-видимому, преуменьшить таким образом остроту конфликта маркиза с императором Бодуэном I: действительно, Бонифаций Монферратский, надо думать, не собирался отказываться от своих притязаний на Салоники и, хотя все еще оставался вассалом Бодуэна I, добивался того, чтобы держать город не от императора, а от венецианцев.

539. Как явствует из рассказа хрониста, распри между обоими предводителями (а в конфликт были вовлечены и остальные крестоносцы) достигли весьма сильного накала: дело шло к открытой войне двух феодальных группировок, причем оба их главаря словно не замечали опасности, угрожавшей им со стороны болгар. Царь Калоян, вероятно, был в курсе всех этих событий, и междоусобица Бонифация Монферратского с императором Бодуэном I позволила ему именно в это время предпринять энергичное наступление во Фракии.

540. Жоффруа де Виллардуэн употребляет здесь оборот «mettre conseil», означающий в данном случае «заняться» (чем-либо). В аналогичном смысле этот же оборот встречается в других памятниках литературы эпохи, в частности в «Рассказах реймского менестреля» (mettre conseil en soi — «заняться собственным спасением»), у Жуанвилля и т. д. В Записках Виллардуэна оборот этот приобретает особый оттенок: «заняться, чтобы положить конец (чему-либо)». В различных рукописных редакциях хроники указанный оборот применяется в трех различных синтаксических конструкциях: с предлогами de, en и a. Несколько далее, в § 289, тот же оборот фигурирует в сочетании с местоимением «y», равнозначным здесь дательному падежу.

541. Вероятно, после смерти Матье де Монморанси (август 1203 г.), который ввиду отсутствия графа Шампани возглавлял рыцарей этой области во время крестового похода (см. § 148), последние, прежде всего сам Виллардуэн, оказались в более тесной зависимости от Бонифация, главнокомандующего войском крестоносцев. Возможно, что то же самое произошло и с бургундцами, которые в отсутствие своего герцога находились в положении, сходном с тем, в которое попали шампанцы. О большом доверии маркиза Монферратского к Жоффруа де Виллардуэну последний упоминает в своих записках и далее (см. § 285, 286).

542. Во время похода Бодуэна I в Грецию и дож, и эти три предводителя оставались в Константинополе.

543. Речь идет о соглашении маркиза с императором относительно королевства Фессалоникийского.

544. То есть в лагере осаждавших Адрианополь.

545. То есть те, кто подвергался осаде.

546. Согласно Роберу де Клари (гл. CIV), Бонифаций Монферратский направил своих послов в Константинополь для того, чтобы изъявить покорность оставшимся там главарям крестоносных завоевателей именно вследствие того, что якобы был устрашен этой угрозой Бодуэна. Однако пикардиец, участвовавший в походе Бодуэна, занимал слишком незначительное положение, чтобы твердо знать, каковы были в действительности побудительные мотивы действий маркиза Монферратского, повлияли ли на его решения угрозы императора или другие обстоятельства. Остальные источники не содержат никаких положительных известий, которые позволяли бы думать, будто Бонифаций Монферратский в самом деле собирался подчиниться дожу и вождям крестоносцев в большей степени, чем это готов был сделать сам Бодуэн, если бы не получил соответствующего волеизъявления крестоносных предводителей, о чем Жоффруа де Виллардуэн говорит выше, § 283 и сл.

547. Вероятно, они заболели малярией, свирепствовавшей в Солуни, окруженной болотистой местностью. Среди заболевших был и Луи Блуаский.

548. По свидетельству Робера де Клари (гл. CIII), вассала Пьера Амьенского, последний умер в Ла Бланш.

549. Смысл этого пассажа может быть лучше уяснен, если обратиться к § 288, в котором разбирается послание крестоносцев, остававшихся в Константинополе, к Бодуэну, ибо в речи Бэга де Франсюра фактически воспроизводятся те же выражения (по крайней мере частично).

550. Ср. § 277. По рассказу Робера де Клари (гл. CV), в окружении императора были сильно раздражены тем, что оставшиеся в Константинополе попытались в отсутствие части воинства осуществить новое перераспределение дворцов и богатств города.

551. Робер де Клари (гл. CV) также передает, что вначале Бодуэн действительно согласился соблюдать только простое перемирие.

552. Об этом обращении к Бонифацию Монферратскому упоминает однако и византийский писатель Никита Хониат, ничего не рассказывая, однако, о предшествовавших переговорах.

553. Жервэ дю Шатель, точнее Шатонэф, был рыцарем, чей фьеф находился в 12 км северо-западнее Шартра, т. е. во владениях Луи Блуаского; поместье Ренье де Трита располагалось неподалеку от Валансьенна, в Эно, т. е. во владениях Бодуэна Фландрского.

554. Ср. § 286. В действительности Бонифаций Монферратский обещал отдать себя на суд баронов, остававшихся в Константинополе, хотя отнюдь не принимал на себя обязательства непременно собственной персоной прибыть в столицу Латинской империи.

555. По рассказу Роберта де Клари (гл. СХ), примирение императора с маркизом состоялось уже после раздела земель, о котором Жоффруа де Виллардуэн повествует дальше (§ 303). Пикардийский хронист сообщает также, будто император подвергся осуждению в этой связи за то, что не пригласил на свой совет всех баронов. Отсюда можно заключить, что передача Салоник Бонифацию Монферратскому далеко не всем пришлась по душе и что император либо не посчитался с мнением недовольных, либо вовсе пренебрег им и не стал с ними советоваться. Такая гипотеза вполне согласуется с предыдущими намеками Жоффруа де Виллардуэна относительно позиции многих из тех, кто находился в окружении императора и готов был раздувать и дальше распрю с маркизом.

556. Имеется в виду Лев Сгур, с 1202 г. владевший Коринфом и Навплией. В 1203 г. этот византийский магнат тщетно пытался овладеть Афинами. Чтобы узаконить свои приобретения, он в 1204 г. женился на Евдокии, дочери Алексея III. Осажденный в Коринфе отрядом Бонифация Монферратского, Лев Сгур оказал ему успешное сопротивление. Умер он, видимо, в 1208 г. О происхождении могущества знатного византийца подробно рассказывают Никита Хониат и его брат — архиепископ Михаил Акоминат в своих письмах.

557. Это был родной брат Иоанна Севастократора, двоюродный брат Исаака II Ангела и Алексея III, против которого он еще в 1201 г. поднял мятеж.

558. Арта, древняя Амбракия, на юге Эпира; впрочем, средневековые авторы порой помещают город в Этолии. Согласно византийской, системе территориально-административного деления, Арта входила в Никопольскую фему.

559. Речь идет в данном случае о византийском императоре.

560. То есть мог ехать из Константинополя в Салоники.

561. По сообщению Робера де Клари, 15 дней (гл. ХС). Расстояния, выраженные в лье и указываемые Жоффруа де Виллардуэном (их легко «проконтролировать» измерениями на местности), в некоторых случаях свидетельствуют о том, что одно лье для него чуть превышало четыре километра (пожалуй, только в § 164 лье составляло, по хронисту, три километра, тогда как в действительности речь идет о семи километрах). Один день перехода в системе исчисления, принятой маршалом Шампанским, соответствует почти 12 лье, т. е. равняется расстоянию около 50 километров.

562. Конец сентября 1204 г.

563. Жоффруа де Виллардуэн не входит в подробности раздела земель, принцип которого он указывает ранее (§ 234) в соответствии с тем, как это было определено в договоре о разделе империи (март 1204 г.): четвертая часть Константинополя и всех прочих земель предоставлялась императору, остальное делилось поровну между венецианцами и крестоносцами. Более или менее точно распределение различных земель зафиксировано в так называемой «Книге договоров», напечатанной в издании венецианских документов, предпринятом Г. Л. Тафелем и Г. М. Томасом в 1856 г. (имеется перепечатка 1964 г.). Если сгруппировать содержащиеся там сведения, то общая ситуация представляется следующим образом. Венецианцы получили прибрежные территории от Херсонеса Фракийского (и вдоль Пропонтиды) до Селимврии (сама она не вошла в число их владений), а также полосу земли вдоль условной линии Родосто — Адрианополь со всей его округой; к ним же отошли Пелопоннес, Акарнания, Эпир, Албания, Эвбея, Кикладские и Ионические острова. Императору достались: часть Фракии — к востоку от линии Агафополь (на Черном море) — Чорлу, а также Малая Азия и прилегающие острова. Крестоносцам отошли земли в долине Марицы (к северу от Адрианополя) и район этой долины до границы с территорией венецианцев; часть Балканского полуострова к востоку от горной цепи Пинда, от нижнего Вардара до крайней южной оконечности Аттики. Владения Бонифация Монферратского в «Книге договоров» не обозначены (см. § 281). Этот параграф хроники представляет большой интерес с той точки зрения, как сам хронист, один из предводителей крестоносцев, оценивал характер латинского хозяйничанья в завоеванных землях.

564. Никея в Вифинии, в феме Оптиматы. Никея составляла часть земель «второй доли», не доставшихся императору.

565. Филиппополь на р. Марице, к северо-западу от Адрианополя, на севере Родопских гор. Эта область являлась своего рода «переходом» к Валахии. В «Книге договоров» отмечается только, что она не принадлежала к числу владений императора,

566. В § 305—332 Жоффруа де Виллардуэн, следуя хронологии событий, часто перемежает повествование о событиях, происходивших в одной области, рассказом о военных действиях в другой. Если расположить факты по локальному принципу, то можно представить такие ряды данных: занятие территории Никомидии отрядами императора (§ 312); действия Пьера де Брасье и Пэйана Орлеанского, служивших Луи Блуаскому, на Брусском правлении (§ 305, 319, 320); действия Анри Фландрского в Мезии, между Абидосом и Адрамитием (§ 310, 321, 322); действия Ренье Тритского на территории вокруг Филиппополя (§ 311); действия Бонифация Монферратского и его приверженцев в Морее и у Коринфа (§ 324—332).

567. 1 ноября 1204 г.

568. Абидос.

569. Вероятно, Испигас (встречаются варианты: Спига, Спинга, Эспига), к западу от Кизика, вблизи него: на это указывают данные, содержащиеся в § 319, 320 и 341. По рассказу Никиты Хониата, на азиатском берегу крестоносцы заняли сначала «владения латинян Гелласпонта, город которых назывался Пеги»: Пеги (ныне — Бига), однако, находится не на берегу и не может идентифицироваться с «Эспигалем», но, возможно, последний составлял часть территории г. Пеги. Жоффруа де Виллардуэн, как и Никита Хониат, замечает, что латиняне водворились здесь еще до утверждения крестоносцев.

570. По сообщению Робера де Клари (гл. CVIII), Морчуфль был взят Тьерри Лоосским в некоем ущелье. Хронист добавляет, что этот сеньор находился тогда в пути: он направлялся в ту землю, которая ему досталась по разделу. На самом деле Тьерри Лоосский сопровождал Анри Фландрского, выехавшего в Абидос: он покинул Константинополь 11 ноября (см. § 310 и 322). Вероятно, Морчуфль попал в плен в конце того же ноября месяца 1204 г. Более поздний византийский писатель Георгий Акрополит, чьи сведения, однако, не отличаются достоверностью, передает, будто Морчуфль был захвачен в плен в Месинополе.

571. Крестоносцы выказали в данном случае особое злопамятство, в особенности из-за того, что Морчуфль, по их мнению, совершил «предательство» по отношению к Алексею IV, т. е. их собственному, латинян, протеже. «Предательство» своего сеньора в глазах рыцарей считалось тяжким проступком, и потому с точки зрения рыцарской этики поведение Морчуфля давало достаточно оснований для расправы с ним.

572. Речь идет о колонне, возвышавшейся на площади Тавра, или на форуме Феодосия (ныне — площадь султана Баязида). На вершину этой колонны вела внутренняя лестница. Ее остатки сохранялись еще в XVII в., о чем упоминал в своей «Топографии Константинополя», вышедшей в Лионе в 1632 г., французский путешественник Пьер Жилль.

573. Как явствует из повествования Робера де Клари (гл. CIX), решение о способе расправы с Морчуфлем было принято по инициативе дожа Венеции, который объявил, что «знатному человеку пристойно быть судимым знатным судом». Согласно рассказу Гунтера Пэрисского (гл. XX), эта казнь должна была символизировать падение человека, некогда вознесенного на вершину государства — не следовало подвергать его какой-либо унизительной, недостойной казни иного рода. Сохранилось известие о том, что Морчуфль якобы был обезглавлен двадцатью двумя собственными людьми, что его труп был колесован, а голова насажена на копье, вонзенное в тело. Достоверность этого известия, передаваемого в хронике «Бодуэн Константинопольский» (составлена до 1219 г.), частично опирающейся на письмо Бодуэна I к Иннокентию III, в остальном же схожей скорее с хроникой Эрнуля, более чем сомнительна. Это известие — единственное в своем роде.

574. По рассказам Робера де Клари (гл. XCII) и Гунтера Пэрисского (гл. XX), на различных колоннах были представлены среди прочих сюжетов и корабли, осаждающие город.

575. О различных пророчествах, передававшихся из уст в уста среди константинопольцев, сообщают также Робер де Клари (гл. XCI и XCII) и Гунтер Пэрисский (гл. XX). О пророчествах, связанных, в частности, с изображениями на колонне, которая находилась на площади Тавра, рассказывает византийский поэт XII в. Иоанн Цец в одном из своих комментариев к собственным письмам.

576. Начиная с описываемых здесь фактов, повествование Робера де Клари гораздо более лаконично и отрывочно, нежели рассказ Виллардуэна: последний был очевидцем многих дальнейших событий военной и дипломатической истории крестоносного предприятия.

577. Речь идет об экс-императоре Алексее III. Сообщение хрониста не означает, однако, что Алексей III попал в руки маркиза вблизи Салоник, ни того, что экс-император находился у маркиза уже ко времени его прибытия к Салоникам, ни того, что он тотчас отослал его на Запад. Алексей III, покинув Месинополь (§ 274), действительно укрылся в Салониках, потом (очевидно, с приближением отряда Бодуэна — см. § 279) — в Ларисе, где его дочь Евдокия сочеталась браком со Львом Сгуром (об этом упоминают и Никита Хониат, и по-своему, Георгий Акрополит.). В плен к маркизу Алексей III попал в то время, когда последний осаждал Коринф, а сам экс-василевс искал пути к соединению со своим двоюродным братом Михаилом Эпирским. Бонифаций отослал пленника в Альмирос (залив Воло), потом повез его с собой в Салоники, откуда якобы отправил в Германию (так считает Никита Хониат, возможно, допускающий ошибку), на самом же деле — в Монферрат: такова точка зрения не только Виллардуэна, но и анонимного автора из Гаэты (последний сам видел Алексея III с его женой и сыном в Гаэте), а также продолжателя генуэзской хроники Каффаро ди Каскифелоне, согласно сообщению которого, бывший василевс был отвезен из Салоник в Геную на галере, находившейся под командованием Энрико де Карлеандино, и под охраной бонифациева сына Гилельма доставлен в этот порт. Впоследствии, судя по отрывочным и неясным сведениям того же Анонима Гаэтанского, равно как и Альбрика де Труафонтэна и Георгия Акрополита, Алексей III был выкуплен. Снова прибыв в Гаэту (Аноним видел его здесь вторично), он заключил соглашение с султаном Иконийским Ятадимом, пребывавшим тогда в Константинополе, отправился в Азию и был схвачен Феодором Ласкарем, заключившим его в заточение в Никее, где он и умер.

578. 11 ноября 1204 г.

579. То есть к выходу из залива Золотой Рог у г. Абидос.

580. Эрмены — армяне. См. о них § 321.

581. Ср. § 304.

582. Так называет хронист город Филиппополь (современный Пловдив).

583. В 1202 г. Калоян захватил у греков Констанцу и Варну. В начале 1204 г. он обратился к крестоносцам, как о том рассказывает Робер де Клари (гл. LXIV), с предложением помочь им в завоевании Константинополя, потребовав взамен помощи в получении царского венца, но встретил отказ. Возможно, в конце 1204 г. любознательный болгарский царь хотел увидеть прославленного Пьера де Брашэ и действительно встречался с ним (Робер де Клари, гл. CVI): значит, в то время он еще не находился в состоянии войны с крестоносцами. Ситуация переменилась, видимо, после того, как Ренье Тритский подступил к Филиппополю.

Посольство болгарского царя к крестоносцам, упоминаемое Робером де Клари (гл. LXIV), очевидно, может быть отождествлено с тем, о котором сообщает и Никита Хониат. К какому времени относятся переговоры, на которые Калоян намекает в одном из писем к Иннокентию III (см. Деяния Иннокентия III, гл. 108), неизвестно.

584. Рыцарь из Шампани, ставший одним из военачальников Латинской империи.

585. Рыцарь из Фландрии.

586. Французский рыцарь.

587. Никомидия (ныне Измир), столица старинной провинции Оптиматы.

588. Так называет Виллардуэн византийского вельможу Феодора Ласкаря. Он был женат на одной из дочерей Алексея III, Анне, и еще до этого отличился в войнах против болгар, а затем, в июле 1203 г., активно действовал у Константинополя против крестоносцев. Когда 13 апреля они овладели Константинополем и Морчуфль бежал из столицы, Феодор Ласкарь был провозглашен императором, но, в свою очередь, также принужден был тотчас бежать. Он уехал в Азию и пытался утвердиться в Никее, однако горожане согласились принять лишь его супругу: сам он отправился в Бруссу и вступил в союз с персами. Около 1206 г. Феодор Ласкарь был провозглашен и коронован императором Никейской империи.

589. То есть из тех, кто некогда отправился на Восток, минуя Венецию. Среди крестоносцев, которых весть об избрании Бодуэна Латинским императором привела из Сирии в Константинополь (это были и рыцари, и священнослужители, и франки, давно жившие на Востоке, и новопоселенцы — все они прибыли, как полагают, на фламандских судах), находились два папских легата: одним из них был, как видно из папского эпистолярия (письмо Иннокентия III от 10 июля 1205 г.), Пьетро Капуанский, сыгравший в свое время немалую роль в дипломатической истории крестового похода.

590. Этьен Першский оставил войско крестоносцев еще в Венеции (§ 79), а Рено де Монмирай — чуть позднее, в Задаре (§ 102).

591. Сын Готье де Сент-Омера, он стал князем Табарии (древняя Тивериада в Галилее) благодаря своему браку с Эшивой, дочерью Гюга Фокембергского. Отличился во многих сражениях против Салах-ад-Дина, особенно в 1182 и 1187 гг.

592. Рауль долгое время жил на франкском Востоке, при дворе титулярного иерусалимского короля Амори (1197—1205), а с 1198 г. — при дворе графа Боэмунда Триполийского. Отсюда он и уехал в Константинополь. После смерти короля Амори в 1205 г. вернулся на Восток.

593. Старший сын Готье II де Тандремонда.

594. «Тюркоплями», точнее туркопулами, назывались вспомогательные отряды христианских войск, набиравшиеся из молодых людей смешанного этнического происхождения (отец — тюрок, мать — гречанка): они были вооружены обычно на восточный манер.

595. Филадельфия — город в Лидии, в феме Фрасезион, к югу от фемы Опсикий; до этого город был пожалован императором Луи Блуаскому (см. § 305).

596. Графиня Мария Фландрская, вышедшая замуж за Бодуэна IX Фландрского в 1186 г., приняла крестоносный обет в Брюгге одновременно с супругом, т. е. 23 февраля 1200 г. (§ 8).

597. В тексте здесь употреблено слово «dame», под каковой имеется в виду упоминавшаяся ранее «la comtesse Marie sa fame» («графиня Мария, его супруга»). Имя дочери, родившейся в 1202 г., — Маргарита. Графиня Мария управляла Фландрией с 14 апреля 1202 г. до начала 1204 г., когда отправилась в Марсель, чтобы плыть в Сирию.

598. 9 августа 1204 г.

599. То есть принесли эту весть в Константинополь.

600. Об Эспигале см. § 305.

601. Палорм — Панормос (ныне Панормо), на берегу Мраморного моря, юго-восточнее Кизика.

602. 6 декабря 1204 г.

603. Пэманенос, возле о. Афнитис, с его западной стороны.

604. Люпэр — Лопадиум (ныне Улубад), на крайнем северо-западе о. Артиния.

605. Пюлинак — Аполлония (ныне Абуллония), на восточном берегу о. Артиния.

606. Жоффруа де Виллардуэн употребляет здесь редко встречающееся в текстах XIII в. слово «lai», представляющее собой простонародную форму позднейшего литературного «lac» — «озеро».

607. Как видно из повествования Никиты Хониата, войска Феодора Ласкаря в битве при Пэманеносе довольно быстро обратились в бегство, вслед за чем страна была приведена к повиновению. Крестоносцы, однако, заставив противника отступить до Бруссы, не сумели взять город. Вынужденные отойти назад, они добились перевеса лишь в сражениях, которые развернулись в дальнейшем.

608. См. § 305.

609. См. § 310 и 380.

610. Адрамитий (ныне Эдремид) — город в глубине залива того же названия, к югу от горы Ида.

611. Согласно рассказу Никиты Хониата, битва при Адрамитии, о которой здесь идет речь, была затеяна не Феодором и не Константином Ласкарями, а Феодором Филадельфийским по прозвищу Морофеодор. Это был, по Георгию Акрополиту, один из греков, которые, бежав из Константинополя после его захвата крестоносцами, овладели частью земель в Малой Азии. Впрочем, Георгий Акрополит не упоминает о его участии в битве при Адрамитии, как, кстати, и о самой битве. Жоффруа де Виллардуэн — единственный автор, в рассказе которого Константин Ласкарь фигурирует именно в этой связи (до того он сообщал о нем в § 167).

612. Все эти рыцари были фламандцами, за исключением немца Тьерри, Лоосского (см. § 74). Он являлся сенешалем Романии (§ 402). Тьерри де Тандремонд, коннетабль (§ 402), как видно из хроники, лишь недавно прибыл из Сирии (§ 316). Оттуда же приехал Николя де Майи; хотя в своем месте автор записок его не упомянул, известно тем не менее, что этот рыцарь отправился в Сирию с фламандским флотом (см. § 48, 103).

613. То есть перед началом его третьей недели, следовательно 19 марта 1205 г.

614. По рассказу Никиты Хониата, французы сперва поджидали врага с копьями, взятыми наизготовку, а потом, увидев, что противник колеблется, бросились в атаку, предводительствуемые Анри д’Эно. Греческая конница повернула назад, подставив тем самым свою пехоту под удары крестоносцев.

615. Начиная с этого места повествования, в хронике продолжается его нить, прерванная выше, в § 309. Судя по рассказу Никиты Хониата, Бонифаций Монферратский овладел сперва городами в районе Серр и Веррии — до Пенея. Сопутствуемый греками, указывавшими ему дорогу, он пересек Тампейскую долину, вышел в Фессалию и захватил Ларису. Лев Сгур оказал ему лишь показное сопротивление, когда тот проходил Фермопильским ущельем. Как видно из дальнейшего рассказа Никиты Хониата, не встретив ни малейшего сопротивления, Бонифаций прошел через Беотию, разграбил Фивы, занял Афины, успел воздвигнуть крепость на берегу Эвриппа, чтобы оборонять Эвбею, и прибыл к Коринфу. Все, что византийский историк сообщает дополнительно о взятии Коринфа (только города, но не акрополя), Аргуса, Метоны и Пилеи, — это вернее всего не столько подлинно исторические факты, сколько риторический домысел.

616. Так назван здесь византийский магнат Лев Сгур (см. § 301).

617. Напль у Виллардуэна — Навплий.

618. Хотя Жак д’Авень был родом из Фландрии и во время крестового похода воевал в радах фламандцев, после взятия Константинополя в 1204 г. он открыто взял сторону Бонифация Монферратского, с которым отправился в Дидимотику (§ 279, 284); возможно, этот рыцарь «отъехал» от Бодуэна Фландрского как раз в связи с конфликтом между ним и маркизом из-за Салоник. Жак д’Авень был с Бонифацием и позже — под Адрианополем и т. д.

619. Поначалу вызывает недоумение этот бросок Бонифация от Салоник: ведь, по разделу 1204 г. (см. § 303), Фессалия, равно как и Пелопоннес, досталась не крестоносцам, а венецианцам. Предполагают, что последние уступили маркизу район Коринфа с ежегодным доходом в 10 тыс. гиперперов, обещанным ему в обмен на Крит.

620. О своем тезке-племяннике хронист упоминает в перечне крестоносцев (§ 5). но не сообщает, когда он покинул войско и уехал прямо в Сирию.

621. В этом месте рассказа автор впервые титулует себя «маршалом Романии». Титулатура Латинской империи, вероятно, была установлена при разделе земель. Тем не менее лишь начиная с 1205 г. автор именует Тьерри Лоосского и Тьерри де Тандремонда присвоенными им «имперскими» титулами — сенешаль и коннетабль (§ 402). Первый официальный документ, в котором фигурируют титулы Конона Бетюнского (шамбеллан), Манассье де Лиля (великий стольничий), Макэра де Сент-Менеу (великий ключник), Милона де Бребана (кравчий), датируется октябрем 1205 г.

622. См. выше, § 315.

623. Гийом де Шанлитт, подобно Жаку д’Авеню, «отъехал» от Бодуэна Фландрского во время его распри с Бонифацием Монферратским и примкнул к последнему (§ 279, 284).

624. Судя по всему, Жоффруа де Виллардуэн-племянник уехал из лагеря Бонифация Монферратского еще до выступления Льва Сгура, о котором рассказывается далее (§ 331). В Морейской хронике, впрочем, события излагаются таким образом, что это произошло лишь после того, как Оттон де ла Рош построил крепость Пентескуфию (Монтескью) перед Акрокоринфом, а ее сооружение начато было только тогда, когда Оттон де ла Рош уже последовал за Жаком д’Авенем, который был тяжело ранен во время выступления Льва Сгура. Следовательно, племянник хрониста покинул район Коринфа и направился в Морею после этой баталии.

625. «Мутон» — Модона, иногда Виллардуэн именует его «Мотон». Согласно Морейской хронике, они свернули не к Модоне, а к Патре и Андравиде (в Ахайе).

626. См. выше, § 301.

627. Укрепление города были срыты венецианцам еще в 1124 г.

628. Город Корона, в Южной Месении, на западном берегу одноименного залива.

629. Имеется в виду Гийом де Шанлитт.

630. «Шалемат» — Каламата, в Южной Месении, вблизи берега, в глубине Корейского залива.

631. По условиям договора о разделе империи (март 1204 г.), Пелопоннес должен был перейти к венецианцам. В 1209 г. Жоффруа де Виллардуэн передал им Модону и Корону, став в то же время их вассалом по княжеству Морейскому, а также и по своим собственным завоеваниям, включая унаследованные от Оттона де ла Рош.

632. Начертание имени этого рыцаря дается в рукописях по-разному. Это был фламандец, вассал Жака д’Авеня. Его фьеф находился в 6 км южнее Авеня. Дрэ д’Этрюан сопровождал своего сеньора при завоевании Греции и пал под Коринфом.

633. Речь идет об Акрокоринфе, слывшем неприступной крепостью, о чем сообщает Никита Хониат. О событиях на этом участке боевых действий Виллардуэн более нигде не рассказывает. Относительно дальнейших военных операций Бонифация Монферратского см. § 358 и 456.

634. Версия Никиты Хониата такова: греческие динаты, приверженцы Алексея III, лишившись своего предводителя, потерпели неудачу в своих стараниях встать в ряды сторонников Бонифация либо Бодуэна. Тогда-то они якобы и кинулись в объятия Калояна, который разослал их в различные области империи, чтобы поднять там восстание.

635. «Иоан» (в данном случае через одно «н») — таково здесь начертание имени «Иоанниса», т. е. болгарского царя Калояна.

636. См. выше § 314.

637. Монастырь, построенный во времена и по воле императора Константина Великого на высоком мысе у побережья Мраморного моря (впоследствии здесь находился Сераль). Как передает Никита Хониат, тело графа Гюга де Сен-Поля было погребено в усыпальнице императрицы Склерены.

638. Сведения, приводимые в хронике, начиная с этого места и до § 388, во многом близки сообщаемым в письме Анри Фландрского папе Иннокентию III (помещенном в «Переписке» последнего в кн. VIII, № 131).

639. Речь идет о Дидимотике, составлявшей часть того комплекса земель, которые не достались крестоносцам (см. выше, § 303).

640. Адрианополь входил в число владений Венеции. Данные, содержащиеся в «Истории» Никиты Хониата, гласят, что греки действительно убивали франков во многих городах, прежде всего в Дидимотике, а те, кто находился в Адрианополе, подвергались изгнанию. Византийский историк добавляет, кроме того, что в обоих этих городах греков поддержали влахи.

641. Из Константинополя выехали всего 120 рыцарей, которыми предводительствовал Пьер де Брашэ (§ 305), еще столько же во главе с Анри Фландрским (§ 310), затем 120 рыцарей, под командованием Ренье Тритского (§ 311) и сотня рыцарей, предводительствуемых Макэром де Сент-Менеу (§ 312). Какая-то часть рыцарей отправилась в Салоники вслед за Бонифацием Монферратским (§ 347).

642. См. § 314.

643. См. § 303.

644. Ныне Люле-Бургас, расположенный близ р. Эрген, между Чурлу и Дидимотикой. Город в самом деле принадлежал венецианцам, но, как и многие другие из доставшихся им по разделу владений, практически еще не был ими оккупирован.

645. Как видно из этих данных хрониста, на помощь были призваны все резервы крестоносного рыцарства, действовавшие в Азии на трех участках: южном (Анри Фландрский — § 310, 321—323); северном (Пьер де Брашэ и Пэйан Орлеанский — § 305, 319—320) и еще более северном (Макэр де Сент-Менеу — § 312). Из последующего рассказа станет ясно, каким образом эти отряды один за другим соединялись на европейской территории, захваченной ранее крестоносцами, — соединение происходило в зависимости от степени удаленности каждого отряда: сперва прибыл отряд Макэра де Сент-Менеу (§ 347), потом — Пьера де Брашэ (§ 369) и, наконец, ратники Анри Фландрского (§ 380).

646. Так называет Виллардуэн принадлежавший венецианцам город Бургарофигон.

647. Некиза — Никитца.

648. По сведениям Никиты Хониата, этот первый отряд, отправленный на выручку крестоносцев, подчинил Визою и Чурлу, потом разбил под стенами Аркадиополя греческих воинов, неосмотрительно предпринявших вылазку из города. Впрочем, едва ли эти сведения византийского историка в данном случае соответствуют действительности: Визоя расположена была вовсе не на пути к Адрианополю, и Жоффруа де Виллардуэн, являвшийся одним из двух командиров рыцарских отрядов, не упоминает о каких-либо боевых действиях вблизи Аркадиополя.

649. Финепополь — Филиппополь.

650. См. выше, § 311.

651. Жиль Тритский — старший брат Ренье, его фьеф находился в одном лье юго-западнее Валансьенна; Жак «де Бондин» — начертание имени Жака де Бондю или Бонди (местность во Фландрии); Ашар «де Веркли» — возможно, из Вердена, но, может быть, Верли (в районе аббатства Боэри).

652. Вначале у него было 120 рыцарей (§ 311 и 345): его покинули сперва 30 из них (§ 345), а затем еще 80 (§ 346); вместе с Ренье Тритским осталась какая-нибудь дюжина рыцарей. В разных рукописях хроники Виллардуэна приводятся, впрочем, различные данные об их численности.

653. Станемак — Стенимах, к юго-западу от Филиппополя.

654. Рассказ о последующем ходе военных действий на этом участке Виллардуэн продолжает в § 399, а затем в § 435.

655. В своем письме к Иннокентию III Анри Фландрский тоже указывает на слабость людских ресурсов, которыми располагал император: сам Анри Фландрский находился в Адрамитии, Пэйан Орлеанский и Пьер де Брашэ — близ Никеи, а Бонифаций и вовсе за Салониками. См. выше, § 336.

656. Согласно сведениям Никиты Хониата, 25 марта 1205 г. Эта дата вполне согласуется с сообщением Жоффруа де Виллардуэна о том, что император прибыл под Адрианополь 29 марта (см. § 350).

657. Согласно обычаю укрепленных городов, которые выставляли на стенах и башнях знамена, а, кроме того, на зубцах стен — щиты сеньора, от которого города эти зависели. Судя по сообщению Никиты Хониата, в Адрианополе уже находилось болгарское подкрепление, хотя сам Калоян еще туда не прибыл (ср. § 352).

658. 29 марта 1205 г.

659. Адрианополь считался венецианским владением.

660. Речь, видимо, идет здесь не о численности (de tel gent cum il oit), а о воинских качествах венецианского контингента, довольно посредственных (см. § 359).

661. Кумены, т. е. куманы (Виллардуэн называет их также коменами, а в русских летописях начиная с 1054 г. они именуются также половцами или кыпчаками) — кочевые племена тюркского происхождения, обосновавшиеся с X в. на территории Северо-Западного Казахстана, а в середине X в. хлынувшие в степени Северного Причерноморья и Кавказа, заняв огромное пространство от западных отрогов Тянь-Шаня до Дуная. У Виллардуэна, как и у Робера де Клари, речь идет о западных куманах, обитавших к северу от Дуная. Куманы разводили коней, верблюдов, рогатый скот. Их излюбленным оружием служил лук со стрелами. Свои грабительские набеги на Балканы они совершали только в холодное время года, между октябрем и апрелем, а в теплые месяцы уходили далеко на север и северо-восток, к границам Руси. В те годы, о которых повествует хроника, куманы были союзниками Калояна. По своим религиозным верованиям они являлись язычниками. В целом достоверное и яркое описание образа жизни, нравов и обычаев куманов дал Робер де Клари (гл. LXV). Половцы западной ветви находились в постоянных отношениях с Русью, Византией, Болгарией, Венгрией.

662. Праздник, предшествующий Пасхе; тогда он приходился на 3 апреля 1205 г.

663. Точно идентифицировать «Пэтас» невозможно. Скорее всего, имеется в виду поселение, которое в свое время еще Анна Комнина обозначила как Путца, или Пейца, помещая его близ Адрианополя, но не приводя каких-либо уточняющих сведений о его местоположении.

664. Хронист имеет в виду под «двумя праздниками», с одной стороны, Вербное воскресенье (3 апреля 1205 г.), с другой — собственно Пасху (10 апреля 1205 г.).

665. Те же сведения приводит Никита Хониат, который особенно подробно рассказывает о ямах, вырытых под стенами. Они были наполнены разного рода легковоспламеняющимися материалами, в которые осаждающие бросали огонь.

666. 10 апреля 1205 г.

667. Примерно в том же духе повествует об этих схватках Никита Хониат: по его рассказу, легкая, подвижная конница куманов в тот день налетела на закованных в броню французских рыцарей. В своем письме к папе Анри Фландрский, как и Виллардуэн, вменял в упрек последним безрассудную при данных обстоятельствах храбрость. Весьма бледное и неточное описание битвы содержится в хронике Робера де Клари (гл. CXII).

668. 14 апреля 1205 г. Впрочем, согласно рассказу Никиты Хониата, днем (17 календы мая) событий, о которых повествует далее маршал Шампанский (поражение французов), было 15 апреля. Той же датой — 15 апреля отмечен в некрологе Шартрской церкви день кончины Луи Блуаского, павшего в этом бою.

669. По сообщению Никиты Хониата, ими предводительствовал некий Котца.

670. По сообщению Никиты Хониата, Бодуэна взяли в плен и увезли в Болгарию (в Тырново). Еще 5 июня 1205 г. Анри Фландрский писал папе, будто победители довольно хорошо обращались с пленником (см. § 439, примеч.). В исторической литературе высказывалось мнение о том, что болгары держали Бодуэна I в качестве заложника, но затем в приступе гнева царь Калоян его убил. Некоторые историки считают, что император умер в плену естественной смертью. Болгарская исследовательница Г. Цанкова-Петкова связывает его гибель с мятежом против Калояна в конце 1205 — начале 1206 г. в Филиппополе, инспирированным частью греческой знати: Бодуэна I заподозрили в соучастии и после подавления мятежа казнили вместе с другими пленными баронами.

671. Три последних рыцаря упоминаются только в этом месте хроники Жоффруа де Виллардуэна. Эсташ де Эмон назван среди «бедных рыцарей» также Робером де Клари (гл. I). Предполагают, что это был фламандский рыцарь, как и его брат Жан. Что касается Бодуэна де Невилля, то, вероятно, и он происходил из Фландрии (Невилль-Витас, в 6 км юго-восточнее Арраса).

672. См. выше, § 356.

673. То есть в обход рыцарей, находившихся под командованием Жоффруа де Виллардуэна, как бы минуя их.

674. Согласно рассказу Никиты Хониата (причем с его сообщением совпадают известия Георгия Акрополита, вероятно, и заимствованные им у него), дож должен был зажечь в лагере многочисленные костры, дабы враги могли думать, будто там полно людей. Питая неизменную неприязнь и враждебность по отношению к венецианцам, Никита Хониат рисует события таким образом, что дож-де постыдно бежал в Родосто.

675. То есть в трех днях пути от Адрианополя, из-под которого они отправились в дорогу. До Константинополя было оттуда пять дней пути (см. § 368), и это расстояние, вероятно, казалось крестоносцам слишком большим, тем более что им нужно было бы, направляясь к нему, пройти через Аркадиополь и Чурлу, где они рисковали натолкнуться на враждебный прием. Поэтому ближайшей целью и был избран город Родосто.

676. Речь идет здесь о тех, кто, отделившись, решил поскорее и прямиком добраться до Константинополя.

677. Этот отряд прибыл в Константинополь, следовательно, 16 апреля 1205 г. Иными словами, за два дня и две ночи он преодолел расстояние, равнявшееся пяти дням пути.

678. См. выше. § 315.

679. До утра пятницы 15 апреля 1205 г.

680. Так называет хронист Памфилию, город, расположенный по дороге между Адрианополем и Родосто. На этой дороге французы встретят чуть позднее город Кариополь (вероятно, современный Эробол). Если иметь в виду, что, выехав из-под Адрианополя ночью, крестоносцы попали в Памфилию на рассвете, а в Кариополь — в полдень (см. § 373), то очевидно, что Памфилия находилась на расстоянии примерно двух третей пути от Адрианополя до Кариополя, т. е. недалеко от Эржена.

681. Эти рыцари прибыли сюда из Малой Азии.

682. То есть на рассвете того дня, который наступил после ночи, когда французы сняли свой лагерь из-под Адрианополя.

683. См. ниже, примеч. 692.

684. То есть 16 апреля 1205 г. Время с вечера 14 апреля до послеполуденных часов 16 апреля равно по крайней мере почти двум суткам; следовательно, крестоносцы проделали за это время путь, обычно занимавший трое суток (§ 366), — 30 лье (в день, как правило, проезжали от 10 до 12 лье).

685. Имя этого рыцаря встречается у Виллардуэна только в данном месте его хроники.

686. Правильное его имя — Жан де Вьерзон (Вьерзон — местность на юго-востоке графства Блуаского).

687. Чтобы удержать весьма многочисленных крестоносцев, жаждавших поскорее вернуться домой, папский легат освободил «пилигримов» от принятого ими обета, предоставив полную индульгенцию тем, кто останется в Константинополе с марта 1205 г. по март 1206 (известия на этот счет содержатся в «Переписке» Иннокентия III. кн. VIII, № 125, 126).

688. 17 апреля 1205 г.

689. Этот рыцарь покинул войско крестоносцев еще в Задаре, тогда же, что и Рено де Монмирай, т. е. в марте 1203 г., и уехал в Сирию (см. § 102). После коронования Бодуэна он, вероятно, прибыл в Константинополь — во время «большого переезда», совершавшегося обычно осенью (см. § 315). Появление в Родосто нефов из Константинополя Пьер де Фрувиль, будучи в числе ушедших после 14 апреля 1205 г. к Родосто, использовал для того, чтобы расстроить «агитацию» Жоффруа де Виллардуэна, вместе с которым прибыл сюда из-под Адрианополя.

690. Их примеру последовали и другие: так, из одной грамоты, датируемой маем 1205 г., явствует, что группа фламандцев зафрахтовала венецианский корабль «Св. Крест» для переезда из Константинополя в Тулон. Особенно много беглецов, судя по всему, оказалось среди вассалов Луи Блуаского и императора Бодуэна, поскольку они потеряли своих прямых сеньоров.

691. В ответ на призыв, с которым обратился к нему Бодуэн, в Малую Азию. См. § 340—342.

692. Точное местоположение этого селения неизвестно. В договоре о разделе земель (март 1204 г.) оно обозначено как «деревня Хортокополи». По-видимому, этот пункт находился на пересечении дороги, ведшей из Галлиполи в Адрианополь, — ею как раз следовал Анри Фландрский, — и дороги, шедшей от Ипсалы к Родосто, по которой шел Ансо де Куртенэ (см. § 382 и 383), на расстоянии около дня пути от Родосто или несколько менее того (см. § 384). Поскольку в договоре о разделе земель Кортакополь отнесен к владениям венецианцев, а Навплия — к владениям крестоносцев (см. также ниже § 390—391, 403, 413—415) и поскольку полоса территории, отданной венецианцам, между Родосто и Адрианополем находилась восточнее зоны, переданной крестоносцам, постольку можно заключить, что Кортакополь находился восточнее Навплии. Слово «casale [chortocopoli]», употребляемое здесь хронистом, — это пикардийская форма старофранцузского «chesal» (лат. — casalis), обозначавшего укрепленное поселение (бург) или деревню (иногда тоже укрепленную).

693. Этот рыцарь упоминается в хронике только в данном ее месте.

694. Чтобы побудить его присоединиться к своему отряду в то время, когда он, маршал Шампанский, еще направлялся к Адрианополю (см. § 343—344).

695. Древняя Стагира, совр. Макри, на берегу Эгейского моря, к западу от нижнего течения Марицы, между Мосинополем и Траянополем.

696. Траянополь, восточнее Макри, близ устья р. Марицы, на ее правом берегу.

697. Видимо, они шли долиной р. Марицы, вверх по течению.

698. Начиная отсюда и до § 410 рассказ Жоффруа де Виллардуэна во многом сходен с изложением событий, данном в письме Анри Фландрского к Иннокентию III, воспроизведенном в официальной биографии последнего (Деяния Иннокентия III, гл. 106).

699. Так называет хронист город Селимврию.

700. Они доставили папе письмо Анри Фландрского (эпистолярий Иннокентия III, кн. VIII, № 131), написанное им во Влахернском дворце и датированное 5 июня 1205 г. Анри просил об оказании помощи. Он сообщал папе, что образовался союз между Калояном и тюрками: ему, Анри, мол, было передано письмо на сей счет, написанное на двух языках, — и оно будет вручено папе одновременно с его собственным письмом (о получении последнего упоминается в письме папы к Филиппу II Августу) (эпистолярий, кн. VIII, № 125). По получении послания от Анри Фландрского Иннокентий III написал Калояну, определенным влиянием на которого пользовался, предложив ему освободить из плена Бодуэна и заключить мир с латинянами (Там же, № 129). Вместе с тем он предложил Анри примириться с Калояном (Там же, № 132). Калоян, чье письмо утрачено, до излагается в «Деяниях Иннокентия III» (гл. 108), ответил, что после захвата Константинополя латинянами он пытался вести с ними переговоры; что в качестве условия они навязывали ему тогда возвращение им, крестоносцам, земель, которые он завоевал у Византии; а поскольку он лишь вернул себе то, чем владели некогда его праотцы, то он считал себя с большим основанием законным владыкой этих земель, чем крестоносцы; он защищался и победил; что же касается Бодуэна, то последний умер у него в заточении.

701. Пятидесятница в 1205 г. приходилась на 29 мая.

702. Он умер в возрасте 97 лет. Весть о его кончине пришла в Венецию 20 июля 1205 г. (об этом упоминал позднее венецианский хронист Марино Санудо).

703. Гробница дожа не сохранилась — она была разрушена во время завоевания Константинополя османами в середине XV в.

704. 29 мая 1205 г.

705. Вероятно, имеются в виду греки, которых Виллардуэн обозначает здесь таким образом.

706. Отсюда продолжается рассказ о событиях, изложенных ранее, в § 332. Согласно версии Никиты Хониата, Бонифаций, находившийся в Морее, был извещен своей женой, которая оставалась в Салониках, будто некий влах по имени Эзиистмен, правитель Прозака (на р. Вардар, к северо-западу от Салоник), овладел Салониками и что сама она вынуждена была укрыться в городской крепости. Бонифаций поспешил ей на выручку. Успокоившийся в дороге относительно оборота событий, он направился было к Скопии (Ускуб), но, узнав о гибели Луи Блуаского и пленении Бодуэна (14 апреля 1205 г.), повернул все же к Салоникам. Уже здесь он получил весть о захвате Калояном г. Серры; как раз тогда он отослал Алексея III на Запад.

707. Никита Хониат отмечает, что Анри сумел возобновить наступление во Фракии, воспользовавшись тем, что Калоян удалился к Салоникам.

708. Речь идет о Визое, находившейся северо-восточнее Аркадиополя.

709. Никита Хониат называет этот город его древним именем — Апрос. Еще в начале XII в. французский хронист Первого крестового похода Фульхерий Шартрский именовал его Неаполем. Он находился между Траянополем и Панедосом (по Фульхерию), на дороге, ведшей из Траянополя — в 12 лье западнее Родосто (см. § 415), иначе говоря, на расстоянии одного перехода к востоку от Руссы. Обеспечивая себе города Визою, Аркадиополь и Навплию, Анри Фландрский тем самым как бы прочерчивал линию обороны, вдоль которой, как он, видимо, считал, можно оказывать сопротивление грекам и болгарам. Эта линия проходила примерно с северо-северо-востока к юго-юго-западу, через долины Курагач и по р. Эрбол, правобережному и левобережному притокам р. Эржены. См. ниже, § 402—403.

710. Здесь и далее продолжается нить повествования, начатого в § 389.

711. Этот персонаж нигде более в хронике не упоминается. Считают, что Гийом д’Арль был сеньором Третца и виконтом Марельским, т. е. принадлежал к провансальскому рыцарству.

712. По рассказу Никиты Хониата, Калоян отказался принять выдвинутое осажденными условие, чтобы им сохранили их коней и оружие, а согласился лишь обеспечить охрану для перехода в Венгрию.

713. Продолжение этого повествования см. в § 398.

714. Интересные подробности этой осады приводит Никита Хониат. Город был опоясан двумя рвами, защищен башнями, покрытыми бычьими шкурами, а также имел приспособления для метания камней и зажигательных «снарядов». Анри удалось одолеть первый ров и лишь с большим трудом перебраться через второй. К стене были приставлены две лестницы, но тщетно: Пьеру де Брашэ ударом камня разбило голову. Осаждавшие исхитрились поджечь башни, приблизившись к ним. С другой стороны, влахи и куманы перерезали пути сообщения: они целиком истребили отряды, прибывшие на помощь из Константинополя. Наконец, эпидемия, разразившаяся во французском войске, заставила крестоносцев уйти в Памфилию.

715. Имеется в виду Памфилия — она находилась впереди «линии» Аркадиополь—Навплия, к западу от нее.

716. Как рассказывает Никита Хониат, часть французов, отремонтировав орудия для приступа, под командованием Конона Бетюнского осадила Дидимотику. Однако неожиданное наводнение снесло прочь все осадные приспособления. Некоторые из осаждавших вернулись в Константинополь, другие рассеялись по прочим городам (это относится, видимо, к фактам, о которых говорится далее, в § 402 и сл.).

717. Начиная отсюда следует продолжение рассказа о событиях, изложенных в § 392.

718. События, передаваемые далее в § 399—448, освещаются также в письме, направленном императором Анри из Адрианополя в сентябре 1206 г. Жоффруа де Виллардуэну.

719. У Виллардуэна употреблен здесь оборот: que jamais li Franc n’ aussent force, смысл которого, переданный в нашем переводе, подтверждается и поясняется также в § 447 и 470.

720. Так именует хронист павликиан. Колония этой манихейской секты была выдворена в Филиппополь еще императором Иоанном Цимисхием (X в.).

721. Отсюда следует продолжение § 346; в свою очередь, продолжением § 400 служит текст, начиная с § 435 и след.

722. Ренье Тритский был избавлен от блокады, получив подкрепления в июле 1206 г., через 13 месяцев: следовательно, начало его пребывания в Эстанемаке относится к июню 1205 г.

723. Никита Хониат рассказывает: разъяренный тем, что жители города, не признав власти Калояна, поставили своим главой Алексея Аспьета, болгарский царь приказал многих убить мечами, а Алексея повесил за ноги. Те, кому удалось бежать, скрылись в Адрианополе и в Дидимотике, заключили мир с французами и обратились к Феодору Вране с просьбой взять на себя предводительство ими. Виллардуэн, более строго следуя хронологии событий, расскажет об этом соглашении между частью греков и французами только позднее, уже повествуя об осаде Адрианополя, которую Иоаннис собирался предпринять после Пасхи 1206 г., т. е. десятью месяцами спустя (см. § 423). С данными Жоффруа де Виллардуэна, равно как и Никиты Хониата, касающимися восстания в Филиппополе, отступления Ренье Тритского, нарушения клятвы Калояном и его насилий, целиком согласуются и сведения, содержащиеся в письме императора Анри к Жоффруа де Виллардуэну, упомянутому выше.

724. Никита Хониат именует город Рузионом; он находился на дороге, ведшей из Салоник в Константинополь; город этот упоминается еще в анонимной итало-норманнской хронике Первого крестового похода (конец XI — начало XII в.). Некоторые исследователи ошибочно считали, будто Русса отстояла на один день пути от Родосто (о чем якобы пишет Виллардуэн в § 410). На самом деле из его сообщения явствует, что это расстояние могло быть покрыто за одну ночь, что, впрочем, удалось лишь беглецам, обезумевшим от ужаса. Из хроники Анри Валансьенского (§ 563—566) очевидно, что расстояние от Родосто до Руссы равнялось двум обычным переходам: промежуточным был переход до Навплии. Русса — это, должно быть, позднейший Рускиой, иначе Кешан.

725. Аркадиополь, согласно договору о разделе империи, достался венецианцам (см. § 303).

726. Имеется в виду Феодор Врана, сын Алексея Врана и племянницы византийского императора Мануила, являвшийся при Алексее III правителем Фракии. После смерти Андроника в 1185 г. вдова последнего Агнесса (сестра французского короля Филиппа II Августа) стала наложницей Феодора Враны. Впоследствии он сочетался с ней законным браком, от которого родилась дочь, вышедшая затем замуж за Наржана де Туси, кузена Гюи де Дампьера (сведения об этом приводит под 1205 г. французский хронист Альбрик де Труафонтэн).

727. Император Анри в сущности организовал таким образом линию прикрытия (см. выше § 390) Визоя—Аркадиополь—Навплия, перерезав три главные дороги в Константинополь. Русса являлась как бы форпостом на дороге от Ипсалы.

728. Судя по изложению фактов в § 397 и 402, он вернулся в Константинополь лишь в начале зимы. Понятие «зима» тут употреблено весьма условно: в своем письме к папе от февраля 1206 г. (текст письма сохранился в «Деяниях Иннокентия III») Анри указывает, что он возвратился в свою столицу около праздника св. Ремигия, т. е. где-то в начале октября 1205 г.

729. Около 15 января 1206 г.

730. Далее следует рассказ о поражении крестоносцев при Руссе. О нем сообщается и в письме Анри Иннокентию III (Деяния Иннокентия III, гл. 106); те же сведения воспроизводятся в письме Анри к Жоффруа де Виллардуэну — Анри пишет о несчастье, постигшем крестоносцев под Руссой еще до взятия Калояном Филиппополя, но это не означает, что хронологически он представляет последнее событие предшествовавшим первому. Как Жоффруа де Виллардуэн, так и Никита Хониат считают, что вначале произошел разгром при Руссе, а уже потом — взятие Филиппополя.

731. 30 января 1206 г. Судя по письму Анри к папе римскому Иннокентию III, целью вылазки была крепость Сосса.

732. 31 января 1206 г.

733. 31 января 1206 г.

734. Вилэн де Лоос здесь упоминается впервые: его имя отсутствует в приводимом Виллардуэном перечне немецких крестоносцев, прибывших в августе 1202 г. в Венецию. Вероятно, он отправился в крестовый поход вместе с Тьерри Лоосским.

735. Жан де Шуази тоже упоминается здесь в первый раз.

736. Имеются в виду те 120 рыцарей, которых взял в свой набег Тьерри де Тандремонд.

737. Этот рыцарь упоминается только в данном месте хроники.

738. День «очищения» Богородицы (2 февраля), считавшийся у католиков важным церковным праздником.

739. Судя по письму Анри Фландрского, не более 30 человек.

740. Церковь находилась к северу от Влахернского дворца, вне его пределов.

741. Вторжение началось, видимо, в начале Великого поста, т. е. в конце февраля 1206 г. (§ 424). Анри Фландрский в своем письме к Жоффруа де Виллардуэну оценивает войско Калояна в 100 тыс. человек.

742. Там ими был поставлен гарнизон, в то время как Анри Фландрский занял Визою. Руссу и Навплию (см. § 403).

743. Сравнить с § 403.

744. Бег де Франсюр — рыцарь из графства Блуаского Франсьюр — в 5 км к югу от Амьена. Упоминался хронистом выше, § 292—293.

745. Эти сведения совпадают с сообщением Никиты Хониата.

746. Интересно сопоставить данные § 415—419, приводимые хронистом, с известиями Никиты Хониата. Согласно рассказу последнего, «скифы» (т. е. куманы), разрушив Навплию, разбили Феодора Врану, овладели Родосто, уничтожив его до основания, и увели всех жителей. Затем они захватили Гераклею, Даоний, тоже взяв в нем всех его жителей и перебив их. В глубине территории они разрушили Аркадиополь, Мессону, Чурлу и все поселения вплоть до Константинополя.

747. Панедор находился на пути из Траянополя в Константинополь, между Навплией и Родосто, вблизи последнего.

748. То есть так же, как жителей Родосто.

749. Речь идет о Гераклее: по разделу 1204 г., город отошел венецианцам.

750. Даоний, на берегу Пропонтиды, между Гераклеей и Константинополем.

751. Так называет хронист город Атиру, между Селимврией и Константинополем (в свое время Фульхерий Шартрский на подобный же лад именовал его «Натурой»), в 12 лье к западу от Константинополя, город являлся частью земель латинского императора, ныне Боюк-Чекмедже.

752. Имеются в виду куманы и влахи.

753. Судя по изложению событий Никитой Хониатом, жители Атиры вначале рассчитывали подкупить куманов и тем самым отвести угрозу от города. Однако, лишенные поддержки латинян, которую получили было после поражения Феодора Враны при Родосто (см. § 415), они были застигнуты врасплох ночью и перебиты, когда пытались найти спасение на кораблях, стоявших в гавани.

754. То же самое передает Никита Хониат.

755. Ср. выше, § 403.

756. Ср. выше, § 411.

757. Судя по сообщениям Никиты Хониата, излагаемые ниже события якобы имели место после падения Филиппополя, около 1205 г., когда греки пошли на сближение с французами и попросили назначить командующим Феодора Врану. В действительности, как видно из рассказа Жоффруа де Виллардуэна (§ 403), начиная с лета 1205 г. французы использовали к выгоде для себя услуги Феодора Враны, но делали это вовсе не в ответ на просьбы греков. Письмо Анри Фландрского к Жоффруа де Виллардуэну подтверждает сведения последнего о том, что греки обратились к латинянам весной 1206 г., после опустошений во Фракии, произведенных Калояном, а точнее сказать, после того как болгарский царь уже осадил Дидимотику.

758. Адрианополь по договору 1204 г. был отдан венецианцам. Как видно из сохранившейся грамоты, они, в свою очередь, должны были на определенных условиях передать город и прилегающую к нему территорию Феодору Вране.

759. Дидимотика являлась, по договору 1204 г., владением крестоносцев.

760. См. выше, § 249.

761. То есть станет вассалом императора.

762. По рассказу Никиты Хониата, Калоян начал с того, что попытался отвести в сторону течение р. Гебра, чтобы вплотную приблизиться к стенам города.

763. Единственный хорошо укрепленный город, как и Визоя, еще остававшийся в руках крестоносцев (см. § 421).

764. Это был Бенедикт, папский легат, кардинал-священник церкви св. Сусанны. Он упоминается также в письме Анри Фландрского к Жоффруа де Виллардуэну.

765. Если принять во внимание, что Селимврия, к которой первоначально направились крестоносцы, выступившие из Константинополя, находилась в двух днях пути от него (§ 387, 411), что они оставались там восемь дней (§ 427) и что 23 июня они прибыли к Визое (§ 428), отстоявшей примерно в трех днях пути от Селимврии, то можно предположить, что войско Анри выступило из Константинополя 8—10 июня 1206 г. Тот факт, что крестоносцы вначале отправились к Селимврии, отмечен также Никитой Хониатом.

766. Никита Хониат ничего не говорит об этом маршруте крестоносцев, о том, что они сделали явный крюк, направляясь к Визое. Город всегда оставался под их властью (§ 421). Анри, вероятно, избрал его в качестве наиболее прочной и самой близкой базы для замышлявшихся в конечном счете военных действий по направлению к Дидимотике и Адрианополю.

767. 23 июня 1206 г.

768. 24 июня 1206 г.

769. 25 июня 1206 г.

770. 28 июня 1206 г.

771. То есть было не лучшим до прихода французов.

772. Местоположение крепости под этим названием не установлено. Вероятнее всего, она находилась в долине р. Арды (см. § 435).

773. 29 июня 1206 г.

774. С 29 июня по 3 июля 1206 г.

775. 3 июня 1206 г.

776. Фраим — скорее всего современный Ефремкой, на правом берегу р. Арды.

777. То есть с 3 по 5 июля. В письме Анри Фландрского лишь вскользь упоминается об этом преследовании.

778. Крепость находилась на р. Арде (ср. § 440), однако само место не поддается идентификации. Кажется более или менее определенным — на основе рассказа в целом, — что Калоян, достигнув долины Арды, отступил от Дидимотики, чтобы обойти крестоносцев, угрожавших со стороны Адрианополя, и что как раз он подвергся их преследованию. Видимо, Фраим, о котором речь шла выше, находился на р. Арде, примерно в пяти днях перехода от Адрианополя (ср. § 433). Мониак тоже расположен был на р. Арде (§ 440), двумя днями пути выше по течению (§ 435).

779. Ср § 400.

780. Относительно датировки описываемых событий у Виллардуэна нужно заметить следующее. Преследование противника, как мы видели, началось 29 июня и продолжалось пять дней (§ 433), во Фраим рыцари прибыли 3 июля. Там они оставались 3 дня (§ 433), т. е. с 3 по 5 июля. Затем крестоносцы отправились в дорогу и пробыли в пути два дня (§ 435), т. е. 6 и 7 июля, а на второй день (§ 435), следовательно, 7 июля, достигли Мониака. Здесь они задержались примерно на 5 дней, т. е. с 7 до 11 июля, а затем продвигались еще три дня (§ 436), иными словами, с 12 по 14 июля, и прибыли к Станемаку 14 июля. На следующий день (§ 440), значит 15 июля, они выступили обратно к Мониаку, куда явились на третий день (§ 440), следовательно 17 июля. В научной литературе приводились и другие подсчеты: пребывание во Фраиме относили к 4—6 июля, прибытие в Мониак — к 9 июля; отъезд оттуда — к 15 июля; прибытие в Станемак — к 12 июля, возвращение в Мониак — к 20 июля. Причины расхождений в датировке двоякого рода: исследователи, предлагавшие последнюю датировку, считали переход из Фраима до Мониака равным трем дням (хотя в тексте названы два дня); не учитывался день прибытия. В § 136 и особенно в § 163 и след. сам Виллардуэн, называя количество дней остановки, включает туда и день прибытия.

781. Ограждение из врытых в землю свай перед стенами и рва — своего рода «передний край» оборонительных сооружений.

782. Об освобождении Ренье Тритского упоминают также, хотя и довольно бегло, Никита Хониат и Анри Фландрский (в письме к Жоффруа де Виллардуэну).

783. Письмо Анри Фландрского подтверждает, что первое определенное известие о смерти Бодуэна крестоносцы получили из уст Ренье Тритского. Об обстоятельствах ее ходили разноречивые слухи. По сообщению Никиты Хониата, Калоян, разъяренный тем, что Филиппополь выбрал своим главой Алексея Аспиета, приказал отрубить латинскому экс-императору ноги и кисти рук и отправить на уединенную скалу, чтобы его исклевали хищные птицы. По Георгию Акрополиту, череп покойного был превращен в чашу. Альбрик де Труафонтэн рассказывает в своей хронике под 1205 г. (источником его сведений выступал в данном случае некий фламандский священник, вернувшийся из Тырново), будто жена Иоаннитцы, тщетно домогаясь любви Бодуэна, обвинила его перед своим супругом, который велел прикончить экс-императора: это, конечно, лишь вариант расхожей в средневековой хронографии темы. Сохранились (в частности, в одной из венецианских рукописей) и другие версии насчет обстоятельств гибели Бодуэна Фландрского.

784. По сведениям Никиты Хониата, они оставили Феодора Врану в Адрианополе. Об этом же говорится и в письме Анри Фландрского к Жоффруа де Виллардуэну. См. также далее, § 442.

785. 20 августа 1206 г. Из письма Анри Фландрского к Жоффруа де Виллардуэну видно, что французы, следуя указанию папского легата Бенедикта, попросили патриарха (Томмазо Морозини) произвести церемонию коронации нового императора, но поначалу натолкнулись на сопротивление. Возникли трения между французскими крестоносцами и венецианцами. Сохранился текст присяги, которой 12 августа 1206 г. (еще до своей коронации) Анри подтвердил обязательства, взятые французами ранее в отношении венецианцев (по мартовскому договору 1204 г. и по договору от октября 1205 г.).

786. Как явствует из письма Анри Фландрского к Жоффруа де Виллардуэну, весть о том, что Калоян осадил Адрианополь, достигла Константинополя спустя три дня после коронации нового императора, т. е. 22 августа.

787. О дальнейших событиях сведений почти не сохранилось: они отсутствуют в письме Анри Фландрского и в «Истории» Никиты Хониата. Анри вкратце отмечает лишь, что Иоаннитца, отброшенный от Адрианополя, был преследуем крестоносцами; он сообщает, что для обеспечения безопасности государства императору недоставало 600 рыцарей и 10 тыс. оруженосцев. Никита Хониат бегло рассказывает, что, узнав о падении Дидимотики, Анри двинулся на помощь Адрианополю.

788. Некоторые исследователи полагали, будто Калоян отступил в долину Арты, а Анри пытался перерезать ему дорогу через долину Марицы: однако эта точка зрения явно не согласуется с текстом Виллардуэна, который ясно пишет о том, что император преследовал болгарского «короля».

789. Античная Бероя, ныне Стара Загора, примерно в 75 км северо-восточнее Филиппополя и в 120 км северо-западнее Адрианополя.

790. По-видимому, этот город находился где-то на пути перехода через Шипку, северо-западнее города Стара Загора.

791. События, связанные с продолжением этого сюжета, освещаются далее, в § 457.

792. Фермы, у греков — Дебельтос, ныне Бургас на Черном море.

793. Древний Анхиал, ныне Акило, близ Бургаса, на берегу Черного моря.

794. Военные действия, описываемые в § 442—452, происходили между 20 августа 1206 г. (дата коронации Анри) и 1 ноября 1206 г. (дата возвращения императора в Константинополь). Однако, хотя Виллардуэн указывает, имея в виду оба «рейда» из Адрианополя, время переходов и остановок, все же не представляется возможным точным образом обозначить место каждого эпизода в ряду остальных и точно датировать его в рамках того или иного хронологического отрезка.

795. В предшествующем изложении событии хронист не упомянул о заключенном ранее перемирии, намек на которое содержится в одном из писем Иннокентия III к Феодору Ласкарю (эпистолярий Иннокентия III, кн. XI, № 47).

796. Ср. § 305, 319—320. Пьер де Брашэ держал эту часть своих земель как вассал Луи Блуаского. Впервые он появился там еще в ноябре 1204 г.; обстоятельства вновь призвали его туда в марте 1205 г., когда вспыхнуло восстание греков (ср. § 341).

797. Речь идет о Кизике. Именно так, в частности, называет этот город Альбрик де Труафонтэн в своей хронике (под 1206 г.): он приводит три равнозначных названия города: «остров, называемый Азикум, или Кизикум, т. е. Эскизия». Видимо, ко времени этих военных действий относится вторичное взятие города Пеги (Эспигаля) Пьером де Брашэ, о чем сообщает Никита Хониат.

798. До этого времени, зимой 1204/05 г., Тьерри Лоосский вел военные действия у Абидоса и Адрамития под командованием Анри Фландрского (см. § 322). Он должен был вернуться в Константинополь в то же самое время, что и Анри (см. § 340, 380 и след.). Вероятно, именно этот последний, став императором, и пожаловал ему Никомидию, город, которым Бодуэн, первый латинский император, реально еще не овладел.

799. Никея была столицей герцогства, пожалованного императором Бодуэном Луи Блуаскому; однако его рыцари, высадившись в Эспигале, не пошли дальше Бруссы (см. § 304—305), и город, таким образом, остался под властью Феодора Ласкаря.

800. То есть Тьерри де Лоос.

801. По обычаю XII в., о котором, в частности, упоминают английский хронист Гилельм Мальмебэрийский, немецкий хронист Оттон Фрейзингенский и другие историки того времени. Обычай этот был осужден церковью, но и ею же разрешен в особых случаях, а именно во время войн против язычников (согласно одному из постановлений Авиньонского собора 1209 г.).

802. Далее следует продолжение рассказа о событиях, начало которых было изложено в § 398.

803. Драма, севернее Христополя.

804. Филиппы, развалины которых сохранились и поныне северо-западнее селения Филибеджик. Ср. § 280.

805. 25 декабря 1206 г.

806. Эйн (Aaimes), упоминаемый Виллардуэном, — это Энос, близ устья р. Марицы.

807. 4 февраля 1207 г.

808. 7 марта 1207 г.

809. Так называет хронист Харакс, на северном берегу Исмидского залива, к востоку от Джебизе (ныне Хараке).

810. Иногда этот город ошибочно идентифицируют с Киосом. В действительности описание Виллардуэна позволяет думать, что речь идет о селении, расположенном в Исмидском заливе, на его южном берегу (Киос же находится на берегу залива Гемлик). Название Киос встречается еще в «Алексиаде» Анны Комниной (кн. XVII, гл. 2), а Цивитот — в латинских хрониках Первого крестового похода. Согласно сообщениям их авторов, именно отсюда (по «Алексиаде» — у Киоса) в июне 1097 г. крестоносцы волоком дотащили суда, предоставленные им, до Асканийского озера, у Никеи. Эти факты не позволяют, однако, отождествлять оба пункта: в данном случае ошибку допустила, по-видимому, Анна Комнина (а не латинские хронисты, писавшие в качестве очевидцев), приурочив рассказываемые ею события к Киосу, тогда как на самом деле они происходили в Кивоте. Решающее доказательство того, что речь идет не об одном и том же, а о разных пунктах, дает текст самой «Алексиады»: в ее VIII книге (гл. 10) Анна Комнина ясно отличает Киос («это приморский город в Вифинии») от Кивота. Впрочем, в XIV книге (гл. 5) «Алексиады» она утверждает, что Кивот находится напротив селения Эгиалы, на берегу пролива, ведущего к Никомидии, что само по себе исключает Киос и заставляет соотносить Кивот с каким-то селением в окрестностях современного Эрсека. По сведениям нормандского хрониста XII в. Ордерика Виталия, крепость Цивитот заложил в начале XII в. византийский император Алексей I, намереваясь отвести ее для англов, покинувших родную страну.

811. То есть к 15 апреля 1207 г.

812. 31 марта 1207 г.

813. Завтрак подавали обычно около девяти часов утра.

814. Галион — то же, что галера.

815. 1 апреля 1207 г.

816. Из луков.

817. Из мангоньо.

818. 2 апреля 1207 г.

819. См. § 461.

820. Согласно решению, принятому им еще в марте (ср. § 462), но с запозданием, вызванным положением дел в Малой Азии (см. § 465—471). Предположительно эти события происходили в начале мая 1207 г.

821. Иоанн Стирион, калабрийский пират, которого византийские императоры Исаак II и Алексей III назначили командиром флота для борьбы с противниками Византии (рассказ об этом содержится в «Истории» Никиты Хониата).

822. Мармора — остров в Пропонтиде, к северо-западу от Кизика.

823. Разумеется, речь идет о расстоянии (40 миль), на протяжении которого крестоносцы преследовали Эстуриона уже по выходе из «Бук д’Ави»: ведь длина пути от Экизы (Кизика) до Бук д’Ави гораздо больше 40 миль.

824. Виллардуэн употребляет здесь слово «vois» (la vois d’aler a Andrenople); как и в ряде других случаев, оно означает в данном контексте «путешествие», «поход» (ср., например, § 485). Буквальный смысл этого пассажа был бы: «чтобы они отказались предпринять путь к Адрианополю».

825. До сих пор Виллардуэн упоминал лишь одного брата Феодора Ласкаря — Константина Ласкаря (§ 322).

826. Речь идет о высотах Бейлик Даг, которые отделяют Исмид (Никомидию) от Исника (Никеи).

827. Имеется в виду, что Анри прибыл из Константинополя.

828. Между Исмидским заливом и озером Сабанджья.

829. Реки, текущей с высот Бейлик Дага и впадающей в Исмидский залив.

830. Речь снова идет о высотах Бейлик Дага.

831. В Никомидии.

832. То есть в битве при Никомидии (см. § 482—483).

833. То есть войну против греков Феодора Ласкаря и против болгар Калояна.

834. 24 июня 1207 г.

835. Речь идет об Олэ, или Голоэ.

836. В действительности Тьерри Фландрский приходился двоюродным братом императору Анри.

837. Ипсала — гора, господствующая над долиной р. Марицы, на ее левом берегу.

838. Любопытно, что до сих пор хронист нигде не упоминал о том, что маркиз приносил когда-либо вассальную присягу Бодуэну, хотя, в сущности говоря, его статус вассала сам собой подразумевался условиями соглашения о выборах первого латинского императора (см. § 258).

839. Выбор маршала Шампани пал на г. Серры.

840. То есть болгары.

841. Если суммировать общее количество дней, указываемых хронистом для всех событий, о которых рассказано в § 490—499, то начиная с июля 1207 г. (§ 490) они продолжались примерно полтора месяца (§ 490: поход из Константинополя в Адрианополь — 5 дней, ср. § 368; § 491: пребывание в Адрианополе один день; поход к Юлуи — 5 дней; § 492; пребывание в Юлуи — 3 дня; § 494: возвращение в Адрианополь — 5 дней; пребывание в нем — 15 дней; § 496: пребывание в Ипсале — 2 дня; § 498: пребывание Бонифация Монферратского в Мессинополе — 5 дней. Всего — 41 день). Гибель Бонифация Монферратского, в соответствии со сведениями Виллардуэна, может быть датирована приблизительно между 20 августа и 20 сентября. Более определенная и, видимо, точная дата — 4 сентября — названа в книге записей усопших цистерцианского монастыря де Лочедио.

Основная литература. Издания и переводы хроники Жоффруа де Виллардуэна

ПУБЛИКАЦИИ

l’Histoire de Geoffroy de Villehardouyn, marechal de Champagne et de Romenie, de la Conqueste de Constantinople, par les barons francois associez aux Venitiens, l’an 1204; d’un coste en son vieil langage, et de l’autre en un plus moderne et intelligible, par Blaise de Vigenere. Paris: A. Langelier, 1585 (утрачено).

L’Histoire ou Chronique du seigneur Geoffroy de Villehardouin, marechal de Champaigne et de Romanie, representee de mot a mot en ancienne langue francoise, d’un vieil exemplaire escrit a la main, qui se trouve dans les anciens archives de la serenissime republique de Venise, contenent la conqueste de l’empire de Constantinople, faicte par des barons francois confederes et unis avec les seigneurs, venitiens, l’an 1204. Ensemble la description de la prinse de Constantinople, extraicte de la fin des Annales de Nicete Coniates, historien grec et chancelier des empereurs constantinopolitains, de noveau mise en francois. Lyon: Herit. de G. Roville, 1601.

Du Cange Ch. du Fresne. Histoire de l’empire de Constantinople sous les empereurs francois, divisee en deux parties, dont la premiere contient 1’histoire de la conquete de la ville de Constantinople par les Francois et les Venitiens, ecrite par Geoffroy de Villehardouin.. Paris: Imprimerie royale, 1657; 2e ed. Venise, B. Javarina, 1729 (Historiae Byzantinae, t. 19).

Memoires de Villeahardouin // Collection des memoires relatifs a l’histoire de France (par Petitot). P.: Foucault, 1819. T. 1.

Geoffroi de Ville-Hardouin De la conquete de Constantinople // Relueol des historiens des Gaules et de la France (par Dom Brial). Paris: Imprimerie royale, 1822. Т. XVIII. P. 431—514.

Villehardouin. Chronique... // Collection des chroniques nationales francaises ecrites en langue vulgaire du XIIIe au XVIe siecle / Par J.-A. Buchon. Т. 1 —2.

Villehardouin. Chronique... // Nouvelle collection de memoires pour servir a l’histoire de France, depuis le XIIIe siecle par Michaud et Poujoulat. Premiere serie. P., chez l’editeur du Commentaires analytique du Code civile, 1836. T. 1.

De la conqueste de Constantinople par Geoffroi de Villehardouin / Ed. P. Paris. P.: J. Renouard, 1838.

J.-A. Buchon. Chroniques des empreurs Baudouin et Henri de Constatinople // Recherches et materiaux pour servir a une histoire de la domination francaise au XIIIe, XIVe et XVe siecles dans les provinces demembrees de 1, empire grec, a la suite de la quatrieme croisade. 2me part. P.: A. Desrez, 1840.

Geoffroi de Ville-Hardouin. Conquete de Constantinople / Ed. N. de Wailly. P.: Didot, 1872; 2e ed., 1874; 3e ed. 1882.

Geoffroi de Villehardouin. La conquete de Constantinople // Ed. E. Bouchet. P.: A. Lemerre, 1891. Vol. 1—2.

Villehardouin La conguete de Constantinople / Ed. A. Pauphilet // Historiens et chroniqueurs du moyen age. P., 1938. P. 76—186; 2me ed. etablie et annotee par A. Pauphilet. Textes nouveaux commentes par E. Pognon. P., 1963.

Geoffroy de Villehardouin. La conquete de Constantinople / Ed. E. Farale. P., 19218—1939. Vol. 1—2 (Les Classiques de l’Histoire de France au moyen age, № 18—19.

Geoffroy de Villerhatdouin. La conquete de Constantinople / Ed. J. Dufournet. P. 1969.

Gosfroi de Ville-Hardouin. La conqueste de Constantinople. Nancy, 1978.

ПЕРЕВОДЫ

Ramnusij Paolo. De bello Constantinopolitano et imperatoribus Comnenis per Gallos et Venetos restitutis Hisloria (рукопись 1573). Venetiis, 1609: ed. altera: Venetiis: M. A. Brogioli, 1634.

Della guerra di Constantinopoli per la restitutione degl’imperatori Comneni fatta da signori veneziani et francesi, l’anno MCCIV. Libri sei di Paolo Rannusio volgarizzati da Girolamo Rannsio, suo figliolo. Venezia: Nicolini, 1604.

The Chronicle of Geoffroy de Ville-Hardouin, marshal of Champagne and Romanie, concerning the Conquest of Constantinople by the French and Venetians, anno 1204/Trad. by Th. Smith. L.: Pickering, 1829.

Die Eroberung von Constantinopel in Jahr 1204 aus den altfranzosischen von Villehardouin / Ubers von B. Todt. Halle, 1878.

Die Eroberung von Constantinopel durch die Kreuzfahrer im Jahre 1204 / Ubers von Fr. Getz. Leipzig, 1915. (In: Voigtlanders Quellenbucher, fasc. 87).

Жоффруа де Виллардуэн. Взятие Константинополя / Пер. О. Смолицкой // Жоффруа де Виллардуэн. Взятие Константинополя. Песни труверов. М., 1984. С. 39—199.

Николаев Вс. Хрониката на Жофроа дьо Вилардуен. Завладяването на Цариград. София. 1947.

Histoire de la conquete de Constantinople de Geoffroy de Villehardouin. Trad. de N. de Wailly. P.: Hachette, 1870; 1882.

Chronigue de Villehardouin... De la conquete de Constantinople / Par Mailhard de la Couture. Bruges, 1889.

Geoffroi de Villehardouin. La conquete de Constantinople / Trad. par E. Bouchet. P., 1891.

Villehardouin G. La prise de Constantinople, P., 1895 / Trad. par A. Ernst (Nouvelle bibliotheque populaire a 10 centimes, № 469).

Geoffroy de Villehardouin. La conquete de Constantinople / Trad. par E. Faral. P., 1938—1939. Vol. 1—2[117].

ИССЛЕДОВАНИЯ

Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М.: Л., 1964.

Заборов М. А. Современники — хронисты и историки крестовых походов // Византийский временник. М., 1965 Т. XXVI.С. 137—161.

Заборов М. А. Введение в историографию крестовых походов: (Латинская хронография XI—XIII веков). М., 1966.

Люблинская А. Д. Источники по истории крестовых походов // Источниковедение истории средних веков. М., 1953. С. 116—125.

Примов Б. Жоффроа дьо Вилардуен, четвъртият кръстоносен поход и България // Годишник на Софийския университет, истор.-филолог. факултет. София, 1948/49. Т. XI, Кн.2.

D’Arbois de Jubainville Н. Nouvelles recherches sur le chroniqueur Geoffroi de Villehardouin // Revue des Societes savantes des departements. 1863. T. 1. 3me ser. P. 364—373.

Bedier J. En relisant Villehardouin // La Revue de France. 1923. T. 2. P. 711—721.

Beer Jeanette M. A. Villehardouin: Epic Historian. Geneve, 1968 (Etudes de philologie et d’histoire, № 7).

Beer Jeanette M. A. Villehardouin and oral narration // Studies in philology. 1970. Vol. LXVII, № 3. P. 266—277.

Cordie C. Villehardouin scrittore // Saggi e studi. Padova, 1957. P. 7—11.

Dufournet J. Les ecrivains de la IVe Croisade: Villehardouin et Clari. P., 1973.

Dufournet J. Robert de Clari, Geoffroy de Villehardouin et Henri de Valenciennes // Melanges Jeanne Lods. P., 1978. P. 183—202.

Faral E. Geoffroy de Villerhardouin. La question de sa sincerite // Revue historique. 1936. T. CLXXVII, № 37. P. 540—582.

Faral E. Pour l’etablissement du texte de Villehardouin: manuscrits conserves et manuscrits perdus // Romania. 1938. T. LXIV.

Frappier J. Les discours dans la chronique de Villehardouin // Etudes romanes dedies a M. Rogues. P., 1946. P. 39—55.

Frappier J. Le style de Villehardouin dans les discours de sa chronique // Bulletin of the John Rylands Library Nanchester. 1946. Т. XXX, № 1. P. 56—70.

Gougenheim G. Notes sur le vocabulaire de Robert de Clari et de Villehardouin // Romania. 1944—1945. T. LXVIII. P. 401—421.

Gougenheim G. Etudes de grammaire et de vocabulaire francais. P., 1970.

Hartman R. La qyete et la croisade: Villehardouin, Clari et «Lancelot en prose». N. V., 1977.

Hellweg M. Der ritterliche Welt in der franzosischen Geschichtsschreibung des vierten Kreuzzuges // Romanische Forschungen. 1938. 52. S. 1—40.

Jaquot. Etude sur Geoffroy de Villehardouin, dit le Chroniqueur, et sur les Villehardouin princes d’Achaie // Memoires de la Soctete academique de l’Aube. 1869. Т. XXXIII (t. VI de la 3e serie).P. 5—56.

Klimke C. Die Quellen zur Geschichte des vierten Kreuzzuges. Breslau, 1875.

Kressner A. Ueber epischen Charakter der Sprache Ville-Hardouins // Archiv fur das Studium der neueren Sprachen und Literaturen. 1877. T. LVII. S. 1 —16.

Larmat J. Sur quelques aspects de la religion chretienne dans les chronique de Villehardouin et de Clari // Le Moyen Age. 1974. T. 80. P. 403—427.

Longnon J. Recherches sur la vie de Geoffroy de Villehardouin. P., 1939 (Bibliotheque de l’Ecole des Hautes Etudes).

Longnon J. Les compagnons de Villehardouin: Recherches sur les croises de la Quatrieme croisade. Geneve. 1978.

Longnon J. Geoffroy de Villehardouin: Un chevalier de la quatrieme croisade. P., 1981.

McNeal E. H. Chronicle and Conte. A Note on Narrative Style in Geoffrey of Villehardouin and Robert of Clari // Festschrift fur M. Blakemore Evans. Columbus (Ohio), 1945. P. 110—113.

Morris C. Geoffroy de Villehardouin and the conquest of Constantinople // History. 1968. Vol. LIII, № 177. P. 24—34.

Moser H. Gottfried von Villehardouin und der Lateinerzug gegen Byzanz: Ein quellenkritischer Beitrag zur Kreuzzugsgeschichte Diss. Breslau, 1897.

Pauphilet A. Robert de Clari et Villehardouin // Melanges de linguistique et de litterature offerts a M. Jeanroy par ses eleves et ses amis. P., 1928. P. 559—564.

Pauphilet A. Villehardouin, Robert de Clari et la conquete de Constantinople // Pauphilet A. Le Legs du Moyen Age: Etudes de litterature medievale. Melun. 1950. P. 219—238.

Penwarden P. J. A linguistic and stilistic comparison of the chronicles by Villehardouin and Robert de Clari of la Coquete de Constantinople: Thesis (manuscript). L., 1953.

Queller D., Katele J. B. Attitude towards the Venetian on the Fourth Crusade: The Western Sources // The International History Review. 1982. Vol. IV, № 1. P. 1—36.

Saint-Beuve. Geoffroy de Villehardouin // Saint-Beuve. Les causeries de lundi. 3e ed. 1866. Т. IX. P. 381-412 (le ed.-1854).

Sayous E. Geoffroy de Villehardouin: Du caractere morale de sa chronique // Seances et travaux de l’Academie des sciences morales et politiques. 1886. T. CXXV. P. 332—342.

Schau M. R. B. Jonville et Villehardouin. Chronicles of the Crusades. L., 1963 (Penguin Classics).

Schon P. M. Studien zum Styl der fruhen franzosischen Prosa. (Robert de Clari, Geoffroy de Villardouin, Henry de Valenciennes). Frankfurt a. М., 1960 (Analecta Romanica. Beihefte zu den Romanischen Forschungen/Hrsg. von F. Schalk, Heft 8).

Streit L. Commentatio de auctoribus quartae quae habetur expeditions historiam spectantibus. Putbus, 1863.

Wailly N. de. Notice sur six manuscrits de la Bibliotheque nationale contenant le texte de Geoffroy de Villehardouin // Notices et extraits des manuscrits de la Bibliotheque nationale et autres bibliotheques. 1872. Т. XXIV. 2e part. P. 1—144.

Указатель имен

Агнеса, дочь Бонифация Монферратского, супруга Анри д’Эно 114, 116, 126

Агнеса (ок. 1171 г. — ок. 1220 г.), дочь Людовика VII и Алисы Шампанской, сестра Филиппа II, супруга Алексея II и Андроника I, с 1205 г. — Феодора Враны 64, 102, 105, 107

Алар Макеро, фламандский рыцарь-крестоносец 7, 12

Александр де Виллер, рыцарь-крестоносец 21

Алексей III Ангел-Комнин (?—1210 г.), византийский император (1195—1203 гг.) 20, 35—38, 40, 44—47, 69, 70, 79, 80

Алексей IV Ангел (1182 или 1183—1204 гг.), византийский император (1203—1204 гг.), сын Исаака II Ангела 20, 21, 25, 30-32, 37, 38, 47—56, 78

Алексей V Дука см. Морчуфль

Ангерран де Бов, пикардийский рыцарь-крестоносец, участник Третьего и Четвертого крестовых походов 6, 30

Андрэ Валер, французский рыцарь-крестоносец 111

Андрэ Дюрбуаз (Дюбуаз) (?—1206 г.), французский рыцарь-крестоносец 62, 103, 104

Анри д’Арзильер, французский рыцарь-крестоносец 6, 16

Анри д’Арэн, французский рыцарь-крестоносец 16

Анри д’Орм, рыцарь-крестоносец из Германской империи 21

Анри д’Эно (ок. 1176 г.—1216 г.), граф, младший брат Бодуэна IX, графа Фландрии и Эно, один из предводителей Четвертого крестового похода, второй государь Латинской империи (1206—1216 гг.) 6—7, 38, 43, 45, 51, 57, 58, 63, 64, 69, 70, 79, 81, 82, 88, 96—98, 100, 102, 104, 106—110, 112—123, 125—127

Анри де Лоншан, французский рыцарь-крестоносец 16

Анри де Монтрей, французский рыцарь-крестоносец, вассал Луи, графа Блуаского 6

Анри де Сен-Дени, французский рыцарь-крестоносец, брат Готье де Сен-Дени 6

Ансо де Кайо (?—после 1207 г.), фламандский рыцарь, участник Четвертого крестового похода 7, 38, 82, 102, 107, 109, 111, 115, 117, 121, 125

Ансо де Курсель, племянник Жоффруа де Виллардуэна, маршала Шампани, рыцарь-крестоносец 96

Ансо де Реми, рыцарь-крестоносец, вассал Тьерри Лооского 123

Асгур см. Лев Сгур

Ашар де Веркли (из Вердена или Верли), рыцарь-крестоносец 87

Бернар де Морей (Морэй), французский рыцарь-крестоносец 6, 16, 59

Бернар де Субренжьен, французский рыцарь-крестоносец 7

Берту де Кассенельбоге (Бертран де Шасснель ан Буш, Бертольд фон Катценельнбоген), немецкий граф-гиббеллин, участник Четвертого крестового похода 21, 71

Бланш, дочь Санчо VI Мудрого, короля Наварры, супруга Тибо III, графа Шампанского 13

Бодуэн де Бовуар (Бельвуар), рыцарь из Эно или Пикардии, участник Четвертого крестового похода 7, 38, 45, 57, 82, 109, 110

Бодуэн де Невилль, фламандский рыцарь-крестоносец 91

Бодуэн д’Обиньи, французский рыцарь-крестоносец 95

Бодуэн IX, граф Фландрии (1194—1205 гг.) и Эно (1195—1205 гг.), один из главных вождей Четвертого крестового похода, первый государь Латинской империи 6, 13, 15, 16, 18, 27, 28, 31, 32, 38, 40, 43, 50, 63, 66—81, 85—93, 96—98, 101, 111

Бонифаций I Монферратский (ок. 1150—1207 гг.), знатный ломбардский сеньор, маркиз предводитель Четвертого крестового похода, король Фессалоникийский (1204—1207 гг.) 14, 18, 21, 22, 25, 27, 30—32, 36, 38, 39, 43, 47, 51, 53, 63, 64, 66—68, 70—77, 79, 82—84, 98—101, 114, 116, 126, 127

Боэмунд IV Одноглазый, князь Антиохии (1201 г.), граф Триполи (1187 г.) 59

Боэмунд Таректский, предводитель южноиталийских норманнов, участник Первого крестового похода 42

Бэг (Бег) де Франсюр, вассал графа Луи Блуаского и Шартрского, рыцарь-крестоносец 75, 105

Вернас см. Феодор Врана

Вилен (Вилэн) Лоосский (де Лоос), немецкий рыцарь-крестоносец, брат Тьерри Лоосского 103, 104

Виллэн (Вилэн) де Нюлли (Нейи), французский рыцарь-крестоносец 6, 16, 59

Гарнье де Борланд, немецкий рыцарь-крестоносец 21

Гарнье де Труа, епископ (1193—1205 гг.), участник Четвертого крестового похода 6

Гиг, граф де Форэ, французский сеньор, участник Четвертого крестового похода 14, 16

Гийом Арльский, провансальский рыцарь-крестоносец, маршал Гюга де Колиньи 99

Гийом д’Онуа, французский рыцарь-крестоносец 6, 31

Гийом II Рыжий де Бетюн (Бетюнский) (?—1213 г.), рыцарь-крестоносец из Пикардии, брат Конона де Бетюн 7, 95

Гийом де Гоменьи, рыцарь-крестоносец из Эно 7, 110

Гийом де Жи, французский рыцарь-крестоносец 43

Гийом де Нюлли, французский рыцарь-крестоносец 6, 59

Гийом де Першуа, французский рыцарь-крестоносец 111, 121, 123

Гийом де Сэн (Сен), французский рыцарь-крестоносец, вассал Луи, графа Блуаского 6, 117, 118

Гийом де Феррьер (?—1204 г.), видам Шартрский, участник Третьего и Четвертого крестовых походов 28

Гийом де Шанлитт (?—1208), бургундский сеньор, виконт Дижона, брат Эда де Шанлитт, участник Четвертого крестового похода 14, 36, 39, 43, 51, 58, 67, 71, 73, 83, 84

Гилельм де Бланвель, французский рыцарь-крестоносец 85, 87

Годфруа Бульонский, один из предводителей Первого крестового похода, правитель Иерусалимского королевства 66

Готье д’Эскорнэ, французский рыцарь-крестоносец 109, 125

Готье де Бузи, французский рыцарь-крестоносец 7

Готье де Виньори, французский рыцарь-крестоносец 6

Готье де Годонвилль, вассал Луи, графа Блуаского, французский рыцарь-крестоносец 6, 7

Готье де Монбельяр, французский рыцарь-крестоносец 6, 12

Готье де Нюлли, французский рыцарь-крестоносец 43, 91

Готье де Сен-Дени, французский рыцарь-крестоносец 6, 16

Готье де Томб, французский рыцарь-крестоносец 7

Готье де Фюлиньи, французский рыцарь-крестоносец 6

Готье Нельский, французский рыцарь-крестоносец 7

Готье III, граф Бриеннский (де Бриенн), вассал графа Шампанского 6, 12, 30

Гюг де Берзе, отец и сын, французские рыцари-крестоносцы 15

Гюг де Бов, пикардийский рыцарь-крестоносец, брат Ангеррана де Бов 30

Гюг де Бомэц (Боме), рыцарь-крестоносец из Фландрии 7, 109, 110

Гюг де Брасье (Брашэ), рыцарь-крестоносец из Бовези, брат Пьера де Брасье 6

Гюг де Кермерэ, французский рыцарь-крестоносец 6

Гюг де Колиньи, бургундский рыцарь-крестоносец 15, 51, 71, 73, 99

Гюг де Сен-Дени, брат Готье де Сен-Дени, французский рыцарь-крестоносец 16

Гюг IV де Сен-Поль, пикардийский граф, кузен Пьера Амьенского, один из предводителей Четвертого крестового похода, сеньор Дидимотики (1204—1205 гг.) 7, 13, 16, 18, 27, 31, 38, 43, 51, 65, 74, 80, 85

Гюг де Табари, сын Готье де Сент-Омера, крестоносец, князь Табарии 80

Гюг де Шомон, французский рыцарь-крестоносец 16

Гюи, аббат цистерцианского ордена в Во де Сернэй, участник Четвертого крестового похода 23, 26, 29

Гюи де Конфлан, бургундский рыцарь-крестоносец 14, 31, 39, 104

Гюи де Куси (?—1203 г.), шателен де Куси, племянник Матье де Монморанси, участник Третьего и Четвертого крестовых походов 6, 31, 32

Гюи де Монфор, брат Симона де Монфор, рыцарь-крестоносец 29

Гюи де Пэм (Пем), бургундский рыцарь-крестоносец, брат Эма де Пэм 14, 31, 39

Гюи де Удэн, французский рыцарь-крестоносец 7

Гюи де Шапп, рыцарь-крестоносец из Шампани 6, 31, 39

Гюи дю Плесси, французский рыцарь-крестоносец 6

Дандоло Энрико (1107—1205 гг.), дож Венеции (1192—1205 гг.) 8, 19, 89, 98

Дрэ д’Этрюан, фламандский рыцарь-крестоносец, вассал Жака д’Авеня 84

Дрюэ (Дрэ) де Борэн, французский рыцарь-крестоносец 7, 110

Дрюэ де Крессонсак (Крессонессар), французский рыцарь-крестоносец 6, 29

Жак д’Авень (?—ок. 1210 г.), фламандский сеньор-крестоносец 7, 31, 41, 51, 57, 71, 73, 82, 84

Жак де Бондю (Бондин), рыцарь-крестоносец из Фландрии 87

Жан д’Иерр, французский рыцарь-крестоносец, брат Ферри д’Иерра 6, 91

Жан де Виллер, французский рыцарь-крестоносец 16, 59

Жан де Вирсэн (Вьерзон), французский рыцарь-крестоносец, вассал Луи, графа Блуаского 6, 95

Жан де Нель (Нелль, Нельский), шателен Брюгге, знатный фламандский феодал, участник Четвертого крестового похода 7, 15, 28

Жан де Нуайон (Нуайонский), канцлер графа Бодуэна IX Фландрского, рыцарь-крестоносец 28, 29, 74

Жан де Помпонн, французский рыцарь-крестоносец 104

Жан де Фрувиль, рыцарь-крестоносец 28

Жан Фуанон, рыцарь-крестоносец из Шампани 6, 39

Жан де Шуази, французский рыцарь-крестоносец 103, 104

Жан де Эмон (?—1205), фламандский рыцарь-крестоносец, брат Эсташа де Эмон 91

Жан Блио, французский рыцарь-крестоносец 98, 125

Жан Фриэзский (?—1205 г.), французский сеньор, участник Третьего и Четвертого крестовых походов 6, 7, 28, 90, 91

Жерар (Жирар), ломбардский граф, вассал маркиза Бонифация I Монферратского 36, 92

Жерар (Жирар) де Маншикур (?—1204 г.), рыцарь-крестоносец из Эно 7, 74

Жерве (Жервэ) дю Шатель (Шатонэф), сын Эрве дю Шателя, французский рыцарь-крестоносец из области Шартра 6, 76, 89

Жиль, племянник Милона ле Бребана 118

Жиль д’Онуа (?—1204 г.), французский рыцарь-крестоносец, сын Рауля д’Онуа 75

Жиль де Ланда, фламандский сеньор-крестоносец 25

Жиль де Тразиньи, вассал Бодуэна IX, графа Фландрии и Эно, рыцарь-крестоносец 16, 59

Жиль де Трит (Тритский), старший брат Ренье де Трита, рыцарь-крестоносец из графства Эно 87

Жоффруа де Бомон, французский рыцарь-крестоносец 7, 28

Жоффруа де Виллардуэн (ок. 1150—1213 гг.), маршал Шампани, один из предводителей Четвертого крестового похода, хронист 6, 7, 10, 12, 13, 16, 32, 39, 44, 47, 48, 54, 56, 64, 69, 73, 76, 82, 87—95, 97, 109, 111, 116—119, 121, 126

Жоффруа де Виллардуэн, племянник Жоффруа де Виллардуэна, маршала Шампани 6, 82—84

Жоффруа III Першский (?—1202 г.), граф дю Перш, двоюродный брат Тибо III Шампанского и Луи Блуаского 7, 13, 15

Жоффруа V де Жуанвилль (? — конец 1203 или начало 1204 г.), сенешаль Шампанский, участник Третьего и Четвертого крестовых походов 6, 13

Жоффруа де Кермерэ, французский рыцарь-крестоносец, брат Гюга де Кермерэ 6

Ив де ла Жай, французский рыцарь-крестоносец 7, 22

Иннокентий III (1160—1216 гг.), папа римский (1198—1216 гг.) 5, 11, 93, 95, 98

Иоанн Стирион (Эстурион), командующий византийским флотом при Исааке II и Алексее III, адмирал Феодора Ласкаря 121, 122

Ионнис см. Калоян

Исаак II Ангел, Сюрсак (1155—1204 гг.), византийский император (1185—1195 и 1203—1204 гг.) 20, 30, 32, 37, 47-49, 54, 57, 78, 79

Калоян, Иоаннис, Иоаннитца (?—1207 г.), болгарский царь (1197— 1207 гг.) 52, 70, 71, 79, 85—90, 93, 94, 97—102, 104, 105, 107—114, 116, 117, 120, 124—127

Кларембо V де Шапп (?—1246 г.), сеньор из Шампани, племянник Гюи де Шаппа, участник Четвертого крестового похода 6, 31, 39

Конон де Бетюн (Бетюнский) (1150—1219/20 гг.), видам Шартра и шателен де Кюси, французский рыцарь-трувер, участник Третьего и Четвертого крестовых походов 7, 37, 54, 69, 73, 93, 95, 109, 111, 118, 121, 126

Константин Ласкарь (ли Аскр), византийский магнат и военачальник, зять Алексея III, брат Феодора I Ласкаря 43, 82

Лев Сгур (Асгур, л’Аргур) (?—1208 г.), византийский магнат, владелец Коринфа и Навплии 77, 82

Леон (Левон) Великий, король киликийской Армении из династии Рупенидов (1198—1219 гг.) 59

Луи (1171—1205 гг.), граф Блуаский и Шартрский, один из предводителей Четвертого крестового похода, герцог Никейский (1204—1205 гг.) 6, 7, 13, 16—18, 27, 31, 38, 43, 63, 67, 69, 72—78, 80, 85, 86, 88—93, 95, 96

Макэр де Сент-Менеу (?—1224 г.), шампанский рыцарь, участник Четвертого крестового похода 6, 39, 79, 86, 88, 104, 107, 109, 111, 113, 117, 118, 121, 122

Мария Шампанская (?—1204 г.), супруга Бодуэна IX, графа Фландрии и Эно, сестра Тибо III, графа Шампани и Бри 6, 80

Манассье де л’Иль (де Лиль), вассал графов Шампанских, участник Третьего и Четвертого крестовых походов 6, 36, 39, 69, 73, 87, 89—91

Матье де Валинкур, сеньор из графства Эно, участник Четвертого крестового похода 7, 38, 43, 45, 79, 86, 88, 91

Матье де Монморанси (?—1203 г.), сеньор из Шмапани, один из предводителей крестоносцев 6, 13, 22, 25, 39, 43, 47, 51

Милон де (ле) Бребан (?—1224 г.), сеньор из Шампани, участник Третьего и Четвертого крестовых походов 6, 7, 39, 54, 69, 93, 95, 109, 111, 116, 118, 119, 121

Михалис (Михаил) Эпирский, византийский магнат, сын севастократора Иоанна Ангела Комнина, двоюродный брат Исаака II Ангела и Алексея III, основатель и первый правитель Эпирского царства 77, 83

Морчуфль (Мурцуфл), византийский император Алексей V Дука 56—58, 61—63, 68—70, 78

Невелон (Нивелон) I де Кьерзи, епископ Суассонский (1176—1207 гг.), участник Четвертого крестового похода 6, 14, 28, 29, 67, 98

Николя де Жанлэн, вассал Жака д’Авень, пикардийский рыцарь-крестоносец 41

Николя де Майи, фламандский рыцарь-крестоносец 7, 15, 28, 82, 98

Николя Ру (Никколо Росси), итальянец, житель Константинополя, вестник императора Алексея III 36, 37

Ожье де Сен-Шерон (?—1213 г.), рыцарь-крестоносец из Шампани 6, 31, 36, 39

Оливье де Рошфор, рыцарь-крестоносец из Блуа 6

Орри де л’Иль (де Лиль), французский рыцарь-крестоносец 6, 104

Орри де Тон, рыцарь-крестоносец из Германской империи 21

От (Отон) де ла Рош, бургундский рыцарь-крестоносец 39, 73, 114

Пьер де Брасье (Брашэ) (1170—1209 гг.), рыцарь-крестоносец из Бовези, вассал Луи, графа Блуаского, брат Гюга де Брасье 6, 25, 43, 78, 81, 86, 93, 100, 109, 111, 115, 117, 121, 122, 124

Пьер де Радингем, рыцарь-крестоносец 115, 117

Пьер де Фрувиль, французский рыцарь-крестоносец, брат Робера де Фрувиль 6, 28, 95, 96

Пьер де Шапп (Пьетро Капуанский), кардинал (1192—1214 гг.), папский легат во Франции 5

Пьер Амьенский (?—1204 г.), пикардийский сеньор, родственник графа де Сен-Поля, один из предводителей Четвертого крестового похода 7, 31, 38, 74

Пьер Бромон, рыцарь-крестоносец из Прованса 15, 16

Пьер Вифлеемский, епископ, участник Четвертого крестового похода 91

Пьер Куазо, французский рыцарь-крестоносец 31

Пьер Нельский, брат Готье Нельского, французский рыцарь-крестоносец 7

Пьеррон (Пьер, Пьерро, Пьетро) Капуанский, кардинал (1192—1214 гг.), папский легат 93, 95

Пэйан (Пейан) Орлеанский, французский рыцарь-крестоносец, вассал Луи, графа Блуаского 6, 78, 81, 86, 93, 106, 109, 111, 115, 121, 122

Раймунд де Сен-Жилль, граф Тулузский (с 1088 г.), один из вождей Первого крестового похода 66

Рауль де Сент-Омер, брат Гюга де Табари, французский рыцарь-крестоносец 80

Рено II де Дампьер (?—1234 г.), граф из Шампани, участник Четвертого крестового похода 6, 16, 59

Рено де Монмирай (?—1205 г.), барон-крестоносец, брат графа Эрве Неверского, вассал французской короны 6, 27, 80, 89, 91

Ренье де Монс, французский рыцарь-крестоносец 7, 77

Ренье де Трит (Тритский), рыцарь из графства Эно, участник Четвертого крестового похода, герцог Филиппопольский (1204—1205 гг.) 7, 76, 78, 79, 87, 88, 96, 101, 102, 110, 111, 112

Ренье де Трит (Тритский), сын Ренье де Трит, рыцарь из графства Эно, участник Четвертого крестового похода 7, 87, 101

Ричард I Львиное сердце (1157—1199 гг.), король Англии (1189—1199 гг.), участник Третьего крестового похода 5

Ришар де Дампьер, бургундский рыцарь-крестоносец, брат Эда де Дампьер 14, 31, 39

Робер де Бов (?—1224 г.), пикардийский рыцарь-крестоносец, старший брат Ангеррана де Бов 6, 23, 28

Робер де Жуанвилль, французский рыцарь-крестоносец, брат Жоффруа де Жуанвилля 6, 12

Робер де Ронсуа (?—1205 г.), сеньор-крестоносец из Шампани 6, 39, 79, 86, 88, 91

Робер де Фрувиль, французский рыцарь-крестоносец 6

Робер дю Картье, французский рыцарь-крестоносец 6

Робер Мовуазэн (Мовуазен), французский рыцарь-крестоносец 6, 29

Роже де Марк, французский рыцарь-крестоносец 7

Роже де Сюитр, рыцарь-крестоносец из Германской империи 21

Ротру де Монфор, французский рыцарь-крестоносец 7, 22

Симон Лоосский, цистерцианский аббат в Лоосе (1187—1203 гг.) во Фландрии, участник Четвертого крестового похода 26, 53

Симон IV де Монфор (?—1218 г.), французский сеньор, участник Четвертого крестового похода 6, 13, 29

Симон де Нофль, французский рыцарь-крестоносец 29

Тибо I, граф Бар-Ле-Дюк 13

Тибо III (1179—1201 гг.), граф Шампани и Бри (1197—1201 гг.) 5, 6, 7, 12—14

Тольдо л’Аскр см. Феодор Ласкарь

Тьерри де Дьест, рыцарь-крестоносец из Германской империи 21

Тьерри де Тандремонд, старший сын Готье II де Тандремонда, фламандский рыцарь-крестоносец 80, 82, 102—104

Тьерри Лоосский (де Лос), немецкий рыцарь-крестоносец, сенешаль Латинской империи 21, 78, 82, 102, 103, 109, 111, 115, 121—124

Тьерри Фландрский, племянник Бодуэна IX, графа Фландрии и Эно, сын Филиппа Эльзасского, графа Фландрского 7, 15, 28, 125

Феодор Врана (Вернас), супруг Агнесы, сестры Филиппа II Августа, вдовы императора Андроника I, византийский магнат, правитель Фракии при Алексее III, после 1204 г. союзник латинян 102, 105, 107, 108, 112

Феодор I Ласкарь (Тольдо, Тольдр л’Аскр) (?—1222 г.), византийский вельможа, супруг Анны, дочери Алексея III, император Никейской империи (1204—1222 гг.) 80—82, 98, 115, 116, 118, 120—124

Ферри д’Иерр, французский рыцарь-крестоносец 6, 91

Филипп II Август (1165—1223 гг.), король Франции (1180—1223 гг.), один из предводителей Третьего крестового похода 5, 14

Филипп Швабский (1178—1208 гг.), германский король (1198— 1208 гг.) из династии Гогенштауфенов, четвертый сын Фридриха Барбароссы 20, 21, 25, 30, 48

Филипп Эльзасский, граф Фландрский (1157—1191 гг.) 7, 15

Франсуа де Колеми, французский рыцарь-крестоносец 7

Фульк из Нейи (?—1202 г.), проповедник крестового похода 5, 14, 21

Шарль де Френ, французский рыцарь-крестоносец 103, 104

Эврар де Монтиньи, французский рыцарь-крестоносец 6

Эд де Ам, сеньор-крестоносец из Эно 7, 92

Эд де Дампьер, бургундский рыцарь-крестоносец, брат Ришара де Дампьер 14, 31, 39

Эд де Шанлитт (Эд Шампанец) (?—1204 г.), бургундский сеньор-крестоносец, брат Гийома де Шанлитт 14, 31, 36, 39, 57, 67

Эд III, граф Бургундский (1193—1218 гг.) 13

Эм де Пэм (Пем), бургундский рыцарь-крестоносец, брат Гюи де Пэма 14, 31, 39

Эмери де Вильруа, французский рыцарь-крестоносец 7, 77

Эрве де Бовуар, французский рыцарь-крестоносец 6

Эрве дю (де) Шатель, французский сеньор-крестоносец из области Шартра 6, 28

Эсташ де Кантелэ, пикардийский рыцарь-крестоносец 7, 38, 77

Эсташ де Конфлан, французский рыцарь-крестоносец 6, 12

Эсташ (Юсташ) де Собрюик (Санбрюи, Сальбрюи), рыцарь-крестоносец из Фландрии 7, 70, 72

Эсташ де Эмон (?—1205 г.), фламандский рыцарь-крестоносец, брат Жана де Эмон 91

Эсташ дю Марше, рыцарь-крестоносец из Фландрии 43

Эсташ, брат Анри д’Эно 113, 115, 117, 121, 125

Эстурион см. Иоанн Стирион Этьен дю Перш (Першский), брат графа Жоффруа III Першского 7, 15, 22, 80, 89, 91

Составитель Ю. Р. Ульянов

Примечания

1

См. подробнее: Longnon J. Recherches sur la vie de Geoffroy de Villehardouin. P., 1939. (Bibliotheque de l’Ecole des Hautes Etudes. Sceinces historiques et philologiques; № 276); Idem. Les compagnons de Villehardouin. Recherches sur les croises de la quatrteme croisade. Geneve, 1978. P. 26—32; Idem. Geoffroy de Villehardouin: Un chevalier a la Croisade. P., 1981.

(обратно)

2

Точная дата его рождения неизвестна. Все хронологические выкладки, базирующиеся на сведениях о времени жизни других членов семьи, приводят к весьма приблизительным результатам. См.: Geoffroy de Villehardouin. La Conquete de Constantinople/Ed. E. Faral. P., 1938. T. 1. Introduction. P. V—VI (здесь и далее цитируется по этому изданию).

(обратно)

3

В иерархии придворных чинов графства Шампани «маршал» считался находящимся значительно ниже «сенешаля» и «коннетабля» — высших должностных титулов. Официальные акты относят «маршала» к разряду «служащих» (servientes) графа, в то время как «сенешаль» и «коннетабль» зачисляются в категорию «сеньоров». По меткому замечанию французского историка М. Бюра, «понадобились превратности Четвертого крестового похода», чтобы возвысить маршальский ранг, «ранее оценивавшийся как посредственный», до того уровня, который он приобрел благодаря участию в походе Жоффруа де Виллардуэна. См.: Bur М. La formation du comte de Champagne, v. 950 — v. 1150: These. Lille, 1974. P. 433.

(обратно)

4

См.: Заборов М. А. Крестоносцы на Востоке. М., 1980. С. 183—190.

(обратно)

5

Longnon A. Documents sur le comte de Champagne. P., 1901. T. 1. P. 470. Тибо III — первый из числа отличавшихся до конца XII в. большой независимостью графов Шампани и Бри, кто открыто признал себя королевским вассалом, объявив, что держит от Филиппа II землю, которой до этого владели его брат Анри II и их отец Анри Щедрый. См.: Bur М. Op. cit. Р. 403.

(обратно)

6

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. 5.

(обратно)

7

Ср.: Робер де Клари. Завоевание Константинополя/Пер., ст. и коммент. М. А. Заборова. М., 1986. Гл. СХХ.

(обратно)

8

Longnon J. Les compagnons de Villehardouin... P. 27.

(обратно)

9

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. 12, 27, 41; Longnon J. Recherches sur la vie... P. 68—69, 71—73.

(обратно)

10

Longnon J. Recherches sur la vie... P. 70—71.

(обратно)

11

Ibid. P. 74.

(обратно)

12

Ср.: Longnon J. Les compagnons de Villehardouin... P. 27, note 159.

(обратно)

13

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 52—53.

(обратно)

14

Longnon J. Recherches sur la vie... P. 76—77.

(обратно)

15

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 120.

(обратно)

16

Об этом упомянул, в частности, граф Гюг де Сен-Поль в своем письме от 1203 г. к герцогу Анри Лувенскому, рассказывая о событиях крестового похода, происшедших после прибытия царевича на о. Корфу и до его провозглашения императором. См.: Martin Е., Durand V. Veterum scriptorum et monumentorum historicorum, dogmaticorum, moralium amplissma collectio. P., 1724. T. 1. Col. 784.

(обратно)

17

К ним принадлежали и лица, близкие к Жоффруа де Виллардуэну, такие, как Ожье де Сен-Шерон, Гюи де Шапп и его племянник Кларембо де Шапп. См.: Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 114.

(обратно)

18

Ibid. § 151.

(обратно)

19

Recueil des historiens des Gaules et de la France. Т. XVIII. P. 519. Ср.: Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 170

(обратно)

20

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 184—189.

(обратно)

21

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 211—216 (ср.: Робер де Клари. Указ. соч. Гл. LIX).

(обратно)

22

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 268.

(обратно)

23

Ibid. § 283—287.

(обратно)

24

Longnon J. Recherches sur la vie... P. 88.

(обратно)

25

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 232. Автор упоминает здесь о том, что он послал своего племянника Ансо де Курселя утвердить его собственную, Жоффруа де Виллардуэна, власть в новоприобретенных владениях.

(обратно)

26

Впервые он называет себя таким образом в § 325 хроники, рассказывая о высадке своего племянника-тезки в Модоне (осенью 1204 г.). В подписанных им официальных актах Жоффруа де Виллардуэн (хронист) также говорит о собственной особе в третьем лице: Romanie et Campanie marescallus. См.: Longnon J. Recherches sur la vie... P. 89.

(обратно)

27

В пяти из этих актов он выступает свидетелем, только как «маршал Шампани». См.: De Oorkonden des Graven van Vlaanderen (1191-aanvarg 1206) / Ed. W. Prevenier. II. Vitgave. Bruxelles, 1964. № 280-284.

(обратно)

28

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 343—344.

(обратно)

29

Ibid. § 354, 356.

(обратно)

30

Ibid. § 362—366.

(обратно)

31

Ibid. § 384—387.

(обратно)

32

Longnon J. Recherches sur la vie... P. 91—92.

(обратно)

33

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 430.

(обратно)

34

Ibid. § 457.

(обратно)

35

Longnon J. Recherches sur la vie... P. 93—94.

(обратно)

36

Ibid. P. 94; 201—202, № 83. Грамота не датирована. Вероятно, она была составлена между 20 августа 1206 г. (день коронации Анри д’Эно) и мартом 1209 г. (с этого времени Марино Дзено уже перестал быть подеста). Ср.: Longnon J. Les compagnons de Villehardouin... P. 30, note 184.

(обратно)

37

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. § 465—471.

(обратно)

38

Ibid. § 477—479.

(обратно)

39

Ibid. § 496.

(обратно)

40

Ibid. § 498—500.

(обратно)

41

Longnon J. Les compagnons de Villehardouin... P. 31.

(обратно)

42

Longnon J. Recherches sur la vie... P. 97.

(обратно)

43

Ibid. P. 97—98.

(обратно)

44

Henri de Valanciennes. Histoire de l’empereur Henri de Constantinople/Ed. J. Longnon. P., 1948. § 528, 533—535, 540.

(обратно)

45

Ibid. § 550-551, 554.

(обратно)

46

Ibid. § 547, 555—556.

(обратно)

47

Ibid. § 561.

(обратно)

48

Longnon J. Recherches sur la vie... P. 100, 209—210, N 99.

(обратно)

49

Ibid. P. 100—101; 212, № 103 (этот факт известен из письма Иннокентия III от 11 декабря 1212 г.).

(обратно)

50

Ibid. P. 105.

(обратно)

51

Ibid. P. 109.

(обратно)

52

Ibid.

(обратно)

53

Ibid. P. 109—110.

(обратно)

54

См.: Робер де Клари. Завоевание Константинополя/Пер., ст. и коммент. М. А. Заборова. М., 1985.

(обратно)

55

См. подробно: Заборов М. А. К вопросу о предыстории Четвертого крестового похода // Византийский временник. М., 1953. Т. VI.

(обратно)

56

Так, хронист сообщает о смерти Алексея IV тотчас после упоминания о его отравлении Морчуфлем (§ 223), хотя между этими событиями происходили другие, о которых речь пойдет, однако, лишь далее. Другой пример группировки фактов: Жоффруа де Виллардуэн рассказывает в одном и том же месте, как Алексей III, попавший в плен к латинянам, был отправлен на Запад Бонифацием Монферратским (§ 309), хотя в действительности между пленением и отправкой экс-императора в Италию случились различные «промежуточные» события, повествование о которых пойдет позднее (§ 331—332) и т. п.

(обратно)

57

Beer J. Villehardouin, Epic Historian. Geneve, 1968. P. 34.

(обратно)

58

Ibid. Р. 39.

(обратно)

59

Ibid. P. 40.

(обратно)

60

Ibid. P. 44.

(обратно)

61

См. подробнее: Dufournet J. Les ecrivains de la IVе croisade. Villehardouin et Clari. P., 1973. P. 247—258.

(обратно)

62

Histoire de la Champagne, Publiee sous la direction de M. Grubellier. Toulouse, 1975. P. 132; Dufournet J. Op. cit. P. 40.

(обратно)

63

Ibid.; см. также: Lejeune R. La femme dans les litteratures francais et occitane du XIе au XIIIе siecles // Cahiers des civilisations medievales. 1977. № 2—3. P. 206.

(обратно)

64

Ср.: Михайлов А. Д. Молодые годы Кретьена // Кретьен де Труа. Эрек и Энида. Клижес. М., 1980. С. 438—439.

(обратно)

65

Beer J. Op. cit. Р. 5.

(обратно)

66

Dufournet J. Op. cit P. 45, 47.

(обратно)

67

Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М.; Л., 1964. С. 166-167.

(обратно)

68

Dufournet J. Op. cit. P. 41.

(обратно)

69

Beer J. Op. cit. P. 11.

(обратно)

70

Ср.: Woledge В. Notes on Wace’s Vocabulary // The Modem Language Review. 1951. Vol. XLVI. P. 16—30.

(обратно)

71

Beer J. Op. cit. P. 11.

(обратно)

72

Ibid. P. 12.

(обратно)

73

Ibid. Р. 8.

(обратно)

74

Morris С. Geoffroy de Villehardouin and the Conquest of Constantinople // History. 1968. Febr. Vol. 53, № 177. P. 24—34. См. нашу рец.: Вопросы истории. 1969. № 2. С. 199—200.

(обратно)

75

Larmat J. Sur quelques aspects de la religion chretienne dans les chroniques de Villehardouin et de Clari // Le Moyen age. 1974. № 3-4. P. 427; ср.: Ibid. Note. Здесь приведено аналогичное мнение Ж. Ш. Пайен (Payen J. Ch. Le Motif du repentir dans la Litterature francaise medievale (des origines a 1230). Geneve, 1968).

(обратно)

76

Larmat J. Op. cit. P. 415.

(обратно)

77

См.: Робер де Клари. Указ. соч.

(обратно)

78

Beer J. Op. cit. P. 58.

(обратно)

79

Larmat J. Op. cit. P. 408.

(обратно)

80

Ср.: Beer J. Op. cit. P. 13—18.

(обратно)

81

Larmat J. Op. cit. P. 415.

(обратно)

82

Цит. по: Beer J. Op. cit. P. 16.

(обратно)

83

Ср. Ibid. P. 21.

(обратно)

84

Хронист допускает здесь очевидную путаницу: как известно, главным антагонистом графа Сен-Жилльского в 1098—1099 гг. был князь Боэмунд Тарентский, а вовсе не герцог Лотарингский.

(обратно)

85

См. подробнее: Dufournet J. Op. cit, P. 220 ss.

(обратно)

86

Поясняя суть цитированного пассажа из § 120, Э. Фараль указывал, что Виллардуэн употребляет обычно глагол mentir (лгать) не в смысле «сознательно искажать истину», а лишь в значении «не говорить чего-либо неверного»; часто хронист сопровождает этот глагол выражением «а son escient», означающим, по мнению комментатора, отнюдь не «умышленно», а только «зная» (о чем-то). См.: Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. T. 1. P. 123, note 1.

(обратно)

87

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. Introduction. P. XXIX.

(обратно)

88

См.: Заборов М. А. Введение в историографию крестовых походов: (Латинская хронография XI-XIII вв.). М., 1966. С. 25-39.

(обратно)

89

Так, с точки зрения Ж. Дюфурнэ, автора охарактеризованной гипотезы, для Жоффруа де Виллардуэна смерть Бонифация Монферратского «означала конец целой эпохи». К осени 1207 г. ушли из жизни — умерли или сложили свои головы в сражениях — все видные синьоры, связанные с крестовым походом: граф Тибо III Шампанский скончался еще до начала выступления крестоносцев — в мае 1201 г.; граф Луи Блуаский и Шартрский погиб в битве при Адрианополе 14 апреля 1205 г.; там же попал в плен к болгарам и бесследно исчез латинский император Бодуэн Фландрский; в июне 1205 г. умер в Константинополе венецианский дож Энрико Дандоло. А теперь, в сентябре 1207 г., на поле боя последовала смерть маркиза Монферратского. Может быть, сочувственно рассуждает французский историк, вся эта цепь событий рисовалась Виллардуэну знаком «божественного возмездия» и будущий хронист как-то ощущал свою причастность к гибели маркиза, которого ведь именно он навязал в 1201 г. крестоносцам? (Dufournet J. Op. cit. P. 37). Хотя это построение привлекает своей стройностью и логичностью, все же оно имеет явно умозрительный характер: в хронике «Завоевание Константинополя» отсутствуют какие-либо факты, которые в состоянии были бы убедительно подкрепить гипотезу Ж. Дюфурнэ.

(обратно)

90

См.: Митрофанов П. Изменение в направлении четвертого крестового похода // Византийский временник. СПб., 1897. Т. IV. С. 480.

(обратно)

91

Dufournet J. Op. cit. P. 162. Виллардуэн вообще не считает нужным утаивать многие факты, которые хотя и характеризуют крестоносцев в невыгодном свете, однако, вместе с тем как бы способствуя поддержанию реноме хрониста в качестве правдивого и честного историка, нисколько не нарушают, и уж во всяком случае не подрывают общий апологетический смысл его концептуальной схемы. Так, мы узнаем, что из пяти посольских миссий, которыми маршал Шампани был облечен во время похода (§ 11, 39, 53-54, 184, 211), в сущности только две окончились успешно (посольство в Венецию весной 1201 г. и к Исааку II Ангелу, восстановленному на престоле, для подтверждения обязательств царевича Алексея). Достаточно откровенно рассказывает Жоффруа де Виллардуэн об амбициях главных предводителей похода, связанных с разделом бывших византийских владений; о том, каким образом первые, попытки примирить соперников (Бонифация Монферратского и Бодуэна Фландрского) через Бега де Франсюра потерпели неудачу (§ 292-293); о панике, охватившей уцелевших после разгрома при Адрианополе рыцарей, — с трудом удалось остановить их бегство в Константинополь (§ 367) и т.д. Короче, хронист «в меру» добросовестен, а передаваемые им сведения действительно заслуживают доверия, но тоже «в меру». Ниже будет показано, что автор весьма искусно отбирал, систематизировал и преподносил события, свидетелем и участником которых ему довелось выступать, причем, как мы покажем далее, осуществлял все это нередко в силу собственной убежденности в том, что поступает правильно, обращается с фактами в соответствии с подлинным развитием событий, а отнюдь не творит насилия над историей.

(обратно)

92

Это мнение в наше время отвергнуто, см.: Kittel Е.Е. Was Thibaut of Champagne the leader of the Fourth Crusader // Byzantion. l981. № 59. P. 557-565.

(обратно)

93

Ср.: Dufournet J. Op. cit. P. 56. Note 5.

(обратно)

94

Dufournet J. Op. cit. P. 60-61.

(обратно)

95

A. History of the Crusades. Madison; Milwaukee; London, 1969. т. II (The Later Crusades 1189-1311). P. 167.

(обратно)

96

Dufournet J. Op. cit. P. 63.

(обратно)

97

Dufournet J. Op. cit. P. 76.

(обратно)

98

Любопытно, что в числе этих 12 сеньоров, Виллардуэн не упоминает себя самого, «растворяя» собственную персону в общей формуле «и восемь других, которые держали их сторону» (§ 99). В одном из рукописных вариантов упомянутого выше письма графа Гюга де Сен-Поля в числе лиц приводятся (с похвальными эпитетами) Матье де Монморанси, Конон Бетюнский, Милон ле Бребан, Жан Фриэзский, Ренье де Трит и др. Хотел ли Виллардуэн скрыть от читателей, что он сам вместе с небольшой группой сеньоров руководил всей этой дипломатической операцией? Возможно, что это и входило в его намерения, но, с другой стороны, он не утаивает того факта, что лишь немногие сеньоры поставили свои подписи под соглашением с царевичем. Хронист даже снижает их число по сравнению с называемым Гюгом де Сен-Полем. Впрочем, быть может, он стремится таким своеобразным путем повысить авторитет ничтожного меньшинства, сумевшего все-таки увлечь войско, в подтверждение того, что Всевышний одобрял политику этих 12 баронов? См.: Ibid. Р. 77.

(обратно)

99

Guntheri Parisiensis Hisroria Constantinopolitana. P. 77.

(обратно)

100

Ср. Dufournet J. Op. cit P. 83.

(обратно)

101

Ср. Tafel G. L., Thomas G. M. Urkunden zue alteren Handels-und Staatsgeschichte der Republuk Venedig mit besonderer Bezieung auf Byzanz und die Levant. Th. 1. Wien, 1856.

(обратно)

102

A History of the Crusades. Т. II. P. 184—185.

(обратно)

103

Маршал Шампани преимущественно и повествует о свершениях «сильных мира сего», о видных персонажах, участвовавших в событиях. Масса простых рыцарей, ее настроения и действия мало занимают хрониста, она остается у него в тени, на заднем плане, да он и плохо знает ее. Типично в этом отношении описание вооруженного конфликта между «пилигримами» и венецианцами, вспыхнувшего после захвата Задара (§ 88—90). Ни о причинах распри, ни об условиях замирения сторон, вообще о каких-либо деталях события Виллардуэн не сообщает; зато он не забывает упомянуть о столь «достопримечательном» факте, как гибель во время этой стычки «знатного человека из Фландрии по имени Жиль де Ланда, которому был нанесен удар мечом меж глаз, и от того удара он умер, а равно и многие другие, о которых здесь не сказано». Не забывает Виллардуэн и воздать хвалу дожу и баронам, немало потрудившимся, чтобы унять пыл бойцов: «И столь велики были их труды, что воцарился в войске, хвала Господу, мир» (§ 90).

(обратно)

104

Ср.: Dufournet J. Op. cit. P. 177—179.

(обратно)

105

Ibid. P. 177.

(обратно)

106

Ничего похожего на эту эйфорическую сцену нет в хронике Робера де Клари: пикардийский рыцарь не без подозрительности говорит о мотивах крестоносного усердия и пыла венецианцев (гл. VI).

(обратно)

107

Текст — в Приложении к цит. монографии Ж. Дюфурнэ (Р. 423—430).

(обратно)

108

См. подробнее: Dufournet J. Op. cit. P. 224 ss.

(обратно)

109

Ср.: Ibid. P. 209 ss.

(обратно)

110

Ibid. P. 213.

(обратно)

111

Cp. Ibid. P. 220.

(обратно)

112

Ср.: Ibid. Р. 229.

(обратно)

113

В свое время Э. Фараль утверждал, будто вся разница в данном случае сводится к различию точек зрения и не имеет отношения к каким-либо политическим тенденциям хронистов. Робер де Клари, мол, — это «человек толпы», он потирает руки от удовлетворения тем, что выбран граф Фландрский, это отвечает его желаниям и желаниям его собратьев. Виллардуэн же, будучи одним из руководящих деятелей крестоносцев, напротив, полагал ученый, проявляет мудрость политика, озабоченного-де прежде всего удержанием войска в единении. Поэтому он и констатирует в первую очередь, что благодаря избранию Бодуэна Фландрского опасность раскола войска была предотвращена. См.: Faral Е. Villehardouin. La question de sa sincerite // Revue historique. 1936. T. 177. P. 377. Конструкция Э. Фараля представляется искусственной, поскольку граф Фландрский обязан был своим избранием вовсе не уступчивости маркиза, а поддержке Венеции, чьи политики считали, что фламандец, сравнительно молодой и неопытный, на троне Латинской империи в перспективе менее опасен для нее, чем Бонифаций Монферратский. Если бы произошли его возвышение, то в Италии он ведь мог бы поддержать Геную, конкурента Венеции! Ср.: Dugournet J. Op. cit. P. 230.

(обратно)

114

Ibid. Р. 243.

(обратно)

115

Даже французские католические историки вынуждены признать, что в латинских хрониках Четвертого крестового похода не звучит ни одной явно негативной нотки по отношению к завоеванию Константинополя. Словно оно само собой вписывалось в осознание ими истории крестового похода, казавшегося оправданным в обеих своих фазах см.: Alphandery P., Dupront P. Op. cit., Т. 2. Р. 182.

(обратно)

116

Примов Б. Жоффроа дьо Вилардуен. Четвъртият кръстоносен поход и България // Годишник на Софийския Университет. Ист.-филол. фак. 1948/1949. Т. XLV, кн. 2. Р. 138.

(обратно)

117

Помимо упомянутых, существует большое число переводов более или менее значительных фрагментов из хроники Виллардуэна в различных коллекциях средневековых источников, например: Debidour A. Les Chroniqueurs: (Collection des classiques populaires). P., 1888. Vol. 1—2; Paris G., Jeanroy A. Extraits des chroniqueurs francais: (Villehardouin, Joinville, Froissart, Comins). P., 1948.

(обратно)

Оглавление

Завоевание Константинополя*

  [ПРОПОВЕДЬ КРЕСТОВОГО ПОХОДА (1198 — ноябрь 1199 г.)]

  [ПРИНЯТИЕ ОБЕТА КРЕСТОВОГО ПОХОДА (от 28 ноября 1199 г. до первых месяцев 1200 г.)]

  [ПЕРЕГОВОРЫ И СОГЛАШЕНИЕ С ВЕНЕЦИЕЙ О ПЕРЕВОЗЕ «ЗА МОРЕ». СБОРЫ В ПОХОД (1200 — май 1202 г.)]

  [ИЗБРАНИЕ БОНИФАЦИЯ МОНФЕРРАТСКОГО ПРЕДВОДИТЕЛЕМ КРЕСТОВОГО ПОХОДА (сентябрь 1201 г.)]

  [КРЕСТОНОСЦЫ В ВЕНЕЦИИ (июль — сентябрь 1202 г.)] [ОТПЛЫТИЕ. ПЕРВЫЕ ДЕЗЕРТИРЫ (июнь — июль 1202 г.)]

  [КРЕСТОНОСЦЫ В ВЕНЕЦИИ: НЕХВАТКА ДЕНЕГ (июль — сентябрь 1202 г.)]

  [ФРАНЦУЗСКО-ВЕНЕЦИАНСКИЙ ДОГОВОР О ЗАВОЕВАНИИ ЗАДАРА (август — сентябрь 1202 г.) ]

  [ПЕРВЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ (август 1202 г.)]

  [КРЕСТОНОСЦЫ В ЗАДАРЕ (октябрь 1202 — апрель 1203 г.)] [ОТ ВЕНЕЦИИ ДО ЗАДАРА (1 октября — 10 ноября 1202 г.)]

  [ОСАДА И ВЗЯТИЕ ЗАДАРА (12—24 ноября 1202 г.)]

  [КОНФЛИКТ МЕЖДУ КРЕСТОНОСЦАМИ И ВЕНЕЦИАНЦАМИ (конец ноября 1202 г.)]

  [ДОГОВОР КРЕСТОНОСЦЕВ С ЦАРЕВИЧЕМ АЛЕКСЕЕМ (январь 1203 г.)]

  [ДЕЗЕРТИРСТВО ИЗ ВОЙСКА (январь — март 1203 г.)]

  [ПАПСКОЕ ОТПУЩЕНИЕ ЗА ЗАХВАТ ЗАДАРА (около февраля 1203 г.)]

  [ПО ПУТИ К КОНСТАНТИНОПОЛЮ (апрель — июль 1203 г.)] [КРЕСТОНОСЦЫ НА КОРФУ. ПРИБЫТИЕ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ. ОПАСНОСТИ НОВЫХ ПОПЫТОК ДЕЗЕРТИРОВАТЬ ИЗ ВОЙСКА]

  [ОТ КОРФУ ДО СКУТАРИ (24 мая — 26 июня 1203 г.) ]

  [ПРЕБЫВАНИЕ В СКУТАРИ (26 июня — 4 июля 1203 г.)]

  [ПЕРВАЯ ОСАДА КОНСТАНТИНОПОЛЯ: ИМПЕРАТОР АЛЕКСЕЙ IV (11 июля — ноябрь 1203 г.)] [ВЗЯТИЕ ГАЛАТСКОЙ БАШНИ (6 июля 1203 г.)]

  [ОСАДА (11—17 июля 1203 г.)]

  [СДАЧА ГОРОДА. КОРОНАЦИЯ АЛЕКСЕЯ IV (18 июля — 1 августа 1203 г.)]

  [КРЕСТОНОСЦЫ РЕШАЮТ ПРОДЛИТЬ СВОЕ ПРЕБЫВАНИЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ]

  [ПОКОРЕНИЕ ВИЗАНТИЙСКИХ ПРОВИНЦИЙ. ПЕРВЫЙ ПОЖАР КОНСТАНТИНОПОЛЯ (август — ноябрь 1203 г.)]

  [РАЗРЫВ КРЕСТОНОСЦЕВ С АЛЕКСЕЕМ IV. ВТОРАЯ ОСАДА КОНСТАНТИНОПОЛЯ (ноябрь 1203 — апрель 1204 г.)]

  [ПОПЫТКА ВИЗАНТИЙЦЕВ СПАЛИТЬ ФЛОТ ЛАТИНЯН (1 января 1204 г.)]

  [ГИБЕЛЬ АЛЕКСЕЯ IV. ПЕРЕХОД ИМПЕРАТОРСКОЙ ВЛАСТИ К МОРЧУФЛЮ (29 января — 8 февраля 1204 г.)]

  [ХОД ВОЙНЫ КРЕСТОНОСЦЕВ ПРОТИВ ВИЗАНТИИ]

  [ЗАХВАТ КОНСТАНТИНОПОЛЯ (12 апреля 1204 г.)]

  [ПРАВЛЕНИЕ ЛАТИНСКОГО ИМПЕРАТОРА БОДУЭНА ФЛАНДРСКОГО] [РАЗДЕЛ ДОБЫЧИ]

  [ИЗБРАНИЕ И КОРОНАЦИЯ БОДУЭНА (9 — 16 мая 1204 г.) ]

  [НАЧАЛО РАСПРИ ИЗ-ЗА САЛОНИКИ]

  [ЗАВОЕВАНИЕ ВИЗАНТИЙСКИХ ЗЕМЕЛЬ. НАЧАЛО ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ НА ПЕРИФЕРИИ]

  [РАСПРЯ БОДУЭНА I И БОНИФАЦИЯ МОНФЕРРАТСКОГО]

  [РАЗДЕЛ И ОККУПАЦИЯ ЗЕМЕЛЬ (октябрь 1204 — февраль 1205 г.)]

  [ВОССТАНИЕ ГРЕКОВ И ПЕРВЫЕ АТАКИ БОЛГАР КАЛОЯНА (март 1205 — начало зимы 1206 г.)]

  [КОНТРАТАКА КРЕСТОНОСЦЕВ В АДРИАНОПОЛЬСКОМ НАПРАВЛЕНИИ]

  [РЕНЬЕ ТРИТСКИЙ В СТАНЕМАКЕ]

  [НАПАДЕНИЕ БОЛГАР. РАЗГРОМ ПРИ АДРИАНОПОЛЕ 14 апреля 1205 г.]

  [ОТСТУПЛЕНИЕ К РОДОСТО (15—16 апреля 1205 г.)]

  [БЕГСТВО КРЕСТОНОСЦЕВ ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ (17 апреля 1205 г.)]

  [АНРИ ФЛАНДРСКИЙ В РОДОСТО (апрель 1205 г.)]

  [ОТСТУПЛЕНИЕ К КОНСТАНТИНОПОЛЮ (апрель 1205 г.)]

  [ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ КАЛОЯНА ПРОТИВ САЛОНИК И ФИЛИППОПОЛЯ. ОПЕРАЦИИ АНРИ ФЛАНДРСКОГО ВО ФРАКИИ]

  [ЗАВОЕВАНИЕ КАЛОЯНОМ ГОРОДА СЕРРЫ (июнь 1205 г.)]

  [ОСАДА АДРИАНОПОЛЯ АНРИ ФЛАНДРСКИМ (июнь 1205 г.)]

  [РАЗРУШЕНИЕ ФИЛИППОПОЛЯ ИОАННИСОМ]

  [РЕНЬЕ ТРИТСКИЙ ОКРУЖЕН В СТАНЕМАКЕ (июнь 1205 — июль 1206 г.)]

  [НОВЫЕ АТАКИ БОЛГАР ПРОТИВ КРЕСТОНОСЦЕВ (январь 1206 г.)]

  [БОИ ВО ФРАКИИ. ПОРАЖЕНИЕ ПРИ РУССЕ (31 января 1206 г.)]

  [КРЕСТОНОСЦЫ ОСТАВЛЯЮТ НАПЛЬ И РОДОСТО (февраль 1206 г.)]

  [ПОТЕРЯ НАПЛЯ И РОДОСТО (февраль 1206 г.)]

  [ИОАННИС ВО ФРАКИИ (весна 1206 г.)]

  [КОНТРНАСТУПЛЕНИЕ КРЕСТОНОСЦЕВ: АНРИ ОСВОБОЖДАЕТ ДИДИМОТИКУ (июнь 1206 г.)]

  [КРЕСТОНОСЦЫ ВЫРУЧАЮТ РЕНЬЕ ТРИТСКОГО (14 июля 1206 г.)]

  [ИМПЕРАТОР АНРИ ПРЕДПРИНИМАЕТ НАСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ БОЛГАР (сентябрь — октябрь 1206 г.)]

  [ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В МАЛОЙ АЗИИ]

  [БРАКОСОЧЕТАНИЕ ИМПЕРАТОРА АНРИ ФЛАНДРСКОГО С ДОЧЕРЬЮ МАРКИЗА БОНИФАЦИЯ МОНФЕРРАТСКОГО]

  [ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ НА БАЛКАНАХ И В МАЛОЙ АЗИИ (март — июль 1207 г.) (союз Феодора Ласкаря и Калояна)]

  [ОСАДА АДРИАНОПОЛЯ БОЛГАРАМИ. ФЕОДОР ЛАСКАРЬ АТАКУЕТ ЦИВИТОТ (март — апрель 1207 г.)]

  [ФЕОДОР ЛАСКАРЬ ОСАЖДАЕТ ЦИВИТОТ (31 марта 1207 г.)]

  [КАЛОЯН ПЕРЕД АДРИАНОПОЛЕМ (март — апрель 1207 г.)]

  [НЕУДАЧА ФЕОДОРА ЛАСКАРЯ У КИЗИКА И НИКОМИДИИ (май 1207 г.)]

  [ФЕОДОР ЛАСКАРЬ У НИКОМИДИИ (май 1207 г.)]

  [ПЕРЕМИРИЕ С ФЕОДОРОМ ЛАСКАРЕМ]

  [КРЕСТОНОСЦЫ ПОД КОМАНДОВАНИЕМ ИМПЕРАТОРА АНРИ У АДРИАНОПОЛЯ. ВТОРЖЕНИЕ В БОЛГАРИЮ (июль — август 1207 г.)]

  [ВСТРЕЧА ИМПЕРАТОРА АНРИ С МАРКИЗОМ БОНИФАЦИЕМ МОНФЕРРАТСКИМ. ГИБЕЛЬ ПОСЛЕДНЕГО (4 сентября 1207 г.)]

Приложения

  «Завоевание Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна и историческая мысль средневековья

  Примечания

  Основная литература. Издания и переводы хроники Жоффруа де Виллардуэна

  Указатель имен Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg