«Рыцари Круглого стола. Мифы и легенды народов Европы»

Рыцари Круглого стола. Мифы и легенды народов Европы (fb2) - Рыцари Круглого стола. Мифы и легенды народов Европы 918K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания - Леонид Львович Яхнин - Е. Назарова

Рыцари Круглого стола: мифы и легенды народов Европы (в пересказе Л. Яхнина)

© Л. Яхнин, пересказ, 2015

© Оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Предания скандинавских народов

Сказания Старшей и Младшей Эдды

Волшебный ясень Иггдрасиль

Главное святилище богов скандинавских было под сенью вечнозеленого ясеня Иггдрасиль. Был тот ясень больше и прекраснее всех деревьев на свете и стоял на том месте, где прежде была Мировая Бездна. Крона его поднималась выше неба, а ветви раскинулись надо всем миром. Три корня поддерживали ясень. Один корень – у богов, другой – у великанов, а третий – у людей. В глубине под древом пещера дракона. В ветвях ясеня жил Орел, обладавший великой мудростью. Меж глаз у него сидел ястреб по имени Ведфёльнир, что значит Линялый. Сновала вверх и вниз по ясеню белка Грызозуб. Слышала она речи орла небесного и доносила их до богов. А под древом стояла коза, щипала листья с него, и тек из ее вымени мед, который становился пищей всех богов. Росу, выпадавшую на землю с листьев ясеня, люди назвали медвяной, и ею кормятся пчелы. Обгладывал кору дерева олень с дубовыми кончиками рогов, стекала с его рогов влага в поток, что зовется Кипящим Котлом. И столько ее, что вытекали из того потока все реки земли. И бил в корнях другой источник, из которого истекала медвяная струя. Испивший из источника преисполнялся мудрости и мог прозревать будущее. Днем и ночью, не смыкая глаз, сторожил этот источник исполин Мимир.

Неслись по небу над ясенем Иггдрасиль, этим Мировым древом, кони, сменяя день и ночь. И первый конь звался Скинфакси, что значило Конь с сияющей гривой, потому что приводил он сияющий день. А конь, несший сумрак ночной, звался Хримфакси. И значило это имя Конь с гривой, посеребренной инеем. Скакал он над полями, лесами и долами, роняя белую пену с удил. Падала на листья и траву она вечерней стылой росой. А солнце над Землей несли два коня. Арвак, что значило Ранний, и Алльсвин, то есть Быстрый. На спинах этих коней лежали громадные меха, раздувавшие огонь вечного светила.

В древней песне так говорилось о священном ясене:

Мир осеняет ясень священный, Древо, омытое влагою пенной. Медвяные росы на долы он сеет, Вечно живой и зимой зеленеет.

От неба до земли построили боги мост и нарекли его Бильрёст, что значит Крутая Дорога. Охранял тот мост бог по прозванью Златозубый, ибо зубы его были сделаны из золота. Обитал он у края небес. И нужно было ему сна меньше, чем птице. Видел он днем и ночью всю даль нескончаемую. Слышал он, как растет трава на земле и шерсть на овце. В руках он держал оправленный золотом костяной рог. Стоило злобным великанам приблизиться к мосту, как раздавался трубный глас божьего рога, слышался он повсюду, а ныне зовется громом. Люди и теперь могут видеть тот мост и называют его радугой. И сходили боги по тому мосту на Землю, а была она пуста. И тогда создали они людей. Вот как об этом повествуется в скандинавских сагах – поэтических легендах.

Юноша Ясень и девушка Ива

Древнейшие из древнейших предания доносят до нас весть, будто не деревья похожи на людей речью, слухом и зрением, но и сами люди созданы богами из деревьев.

Шли боги, правители на небе и на Земле, берегом моря, и увидали они два дерева. Взяли они те деревья и сделали из них людей.

Жизнь и душу дали им. Дали облик им двоим. Дали разум и движенье. Дали слово. Дали речь. Дали слух И дали зренье. Дали им одежду, имя. Нарекли мужчину – Ясень. Ивой деву нарекли. Род людской начался ими.

Один – бог скандинавов

Всемогущим богом войны и победы, прародителем всех богов был Один, потому и имя ему Всеотец. А еще много было у него имен – Высокий. Страшный. Воитель. Седая борода. Он и впрямь был высокий, с седой бородой, ходил в синем плаще, цвета неба, и черной шляпе с просторными полями, сидящей на его голове, словно туча небесная. А на плечах Одина сидели два ворона. Одного звали Хугин, что значит Ум, а другого – Мунин, что значит Память. На рассвете вороны улетали, а к завтраку возвращались. Обо всем, что слышали и видели, шептали Одину на ухо эти мудрые, вещие птицы. От них он узнавал все, что творилось на свете.

Был Один одноглазым. А случилось это вот как. В начале мира великаны почитали себя равными богам. Однажды подошел к источнику мудрости Один и попросил стража его великана Мимира:

– Дай мне испить из источника.

– Ты бог, – отвечал великан, – но и тебе не собрать всю мудрость мира. Ни капли не могу дать тебе.

Долго упрашивал Один исполина. Но тот был неумолим.

– Мудрость никому не дается даром, – говорил он. – Даже богам.

– Что же ты просишь за глоток мудрости? – спросил Один.

– Позволю я тебе испить чашу мудрости, – сказал великан. – Только взамен отдай мне твой глаз.

И повествует легенда, что отдал Один свой глаз великану Мимиру за то, чтобы испить из его колодца мед мудрости. С той поры стал одноглазый Один богом мудрости, покровителем волшебства и колдовских заклинаний.

Дом Одина стоял в Асгарде небесном посреди золотолистой рощи, откуда виден ему был весь мир. А дом особенный. Стропила крыши из копий, а кровля крыта щитами червлеными с золотою каймой. Скамьи там доспехами устланы. У порога сидят два волка. Один глядит на запад, и зовут его Гери, то есть Жадный. Другой смотрит на восток, и имя ему Фреки, то есть Прожорливый. Кормил Один волков с руки свежим мясом, и были они послушны ему. А когда входили в дом Одина боги, то мечи их сверкали так, что не нужно другого огня.

А чтобы построить божественные чертоги, позвали боги из Страны Великанов каменщика. Был он могуч и ростом с гору. И конь Свадильфари под стать ему.

– Возведу я вам каменные стены за одну зиму, – пообещал великан. – Но плата за это будет немалая. Отдайте мне солнце и месяц со звездами.

Собрался совет богов.

– Нельзя отдавать одному то, что принадлежит всем, – говорили первые.

– Не справиться великану с таким делом к сроку, – убеждали другие. – А коли опоздает он лишь на день, то уж ничего не получит.

Так и порешили.

С первым летним днем принялся великан за постройку. И конь его тащил такие глыбы, что только дивились боги. Шла зима, и все быстрее вырастали каменные стены. Они были высоки и прочны, и никому не удалось бы взять ее приступом. За три дня до исполнения срока оставалось только поставить ворота. Испугались боги, что придется выполнять договор и обезобразить небо, сняв с него солнце, луну и звезды. Снова собрались они на совет. Как помочь делу? Но на то они и боги, чтобы победить умом великана.

На следующий день, когда отправился великан каменщик со своим конем за камнями, выскочила из лесу прекрасная кобылица. Заржала она, махнула хвостом, и конь великанский взбесился. Порвал он удила, пустился за кобылицей, а она стремглав унеслась в лес. Долго искал коня великан, всю ночь бродил по лесу. Только наутро поймал он коня. В тот день и полработы не было сделано. И на следующее утро явилась кобылица. И снова всю ночь искал великан своего коня. И четверти работы не было сделано. Когда наступил срок, так и зияла в стене черная дыра. На третий день конь и вовсе сбежал. Сколько ни искал его великан, так и не смог найти. Разъярился он, но ничего не поделаешь. Пришлось ему вернуться в Страну Великанов ни с чем. С той поры великаны и враждовали с богами.

А вскоре нашли в лесу жеребенка. Был он серой масти и о восьми ногах. Дали коню имя Слейпнир, что значит Скользящий. И верно, несся он по земле, будто скользил по воздуху под самыми небесами. Стал Слейпнир конем Одина. И был он первым среди других коней.

Путешествие Тора в Утгард

Выехал Тор на своей колеснице, запряженной козлами; поехал с ним также и Локи. Под вечер завернули они к одному крестьянскому двору и остались там ночевать. Вечером взял Тор своих козлов, что были запряжены в колесницу, и обоих зарезал. Потом, освежевав их, положил мясо в котлы. Когда же кушанье было готово, Тор и Локи уселись за ужин и пригласили к столу крестьянина со всей семьей: с женой, сыном и дочерью. Мальчика звали Тьяльви, а девочку Рёсква. После ужина расстелил Тор козлиные шкуры по полу и велел крестьянину и его домочадцам собрать, не поломав, кости съеденных козлов в эти шкуры. Так они и сделали. Но сын крестьянина, Тьяльви, взял берцовую кость и, достав свой нож, пробил ее до мозга.

Переночевав, на рассвете встал Тор и оделся. Захватив свой молот Мьёлльнир, вышел он из дома и, подняв молот, сделал знак над костями козлов, и козлы встали как живые; только один из них хромал на заднюю ногу. Увидал это Тор и начал бранить крестьянина, говоря, что напрасно домочадцы его так неосторожно обошлись с костями козлов: Тор понял, что кто-то сломал берцовую кость.

Нет нужды даже рассказывать о том – все сами это знают, – как испугался крестьянин, видя, что Тор грозно сдвинул брови: от одного взгляда аса едва не упал он на землю от ужаса. Схватив свой молот, Тор так сжал его в руках, что даже пальцы побелели. Тут крестьянин и все его семейство подняли крик и плач и стали просить пощады, предлагая за охромевшего козла все свое достояние.

Увидал Тор их испуг, и гнев его поулегся. В знак примирения взял он детей крестьянина – Тьяльви и Рёскву – к себе на службу, и с тех пор они всегда и всюду сопровождали его.

После этого, оставив своих козлов, отправился Тор в Ётунхейм – Страну Великанов и шел до самого моря. Переправившись через море, выбрался он на берег вместе со своими спутниками – Локи, Тьяльви и Рёсквой. Вскоре подошли они к большому лесу и шли этим лесом весь день, до самых сумерек. Тьяльви был скор на ногу, как ни один человек на свете; он нес мешок Тора, но еды у них в мешке было немного. Когда стемнело, стали они искать себе на ночь пристанища и набрели вдруг на какую-то очень просторную хижину; у нее не было одной стены – и там-то, около входа, под крышей, и устроились они на ночлег. Но среди ночи случилось большое землетрясение, земля под хижиной задрожала, и весь дом заходил ходуном. Позвал тогда Тор своих спутников, стали они осматриваться и, найдя по правую сторону хижины вход в пристройку, вошли туда. Тор встал у входа, спутники же его забились вглубь. Все были страшно напуганы, и Тор держал наготове свой молот, чтобы защищаться. Всю ночь слышали они громкий шум. Как только наступил день, вышел Тор из хижины и увидал неподалеку в лесу спящего человека далеко не малого роста; во сне он ужасно храпел. Понял тогда Тор, что за шум слышали они ночью. Подпоясался Тор своим Поясом Силы, и возросла его сила аса. Но тут великан проснулся и поднялся на ноги, и, говорят, у Тора на этот раз не хватило-таки духу ударить его молотом. Спросил его Тор об имени, и назвался тот Скрюмиром.

– Мне же, – заговорил великан, – нет нужды спрашивать о твоем имени – и так знаю я, что ты ас Тор. Скажи-ка, не ты ли уволок куда-то мою рукавицу?

Протянул Скрюмир руку и поднял свою рукавицу с земли. Увидал тогда Тор, что она-то и послужила им пристанищем на ночь; за пристройку же приняли они палец той рукавицы.

Спросил Скрюмир, не желает ли Тор стать его попутчиком, и Тор согласился. Взял тогда Скрюмир свой дорожный мешок, развязал его и приготовился завтракать; Тор тоже расположился в сторонке со своими спутниками. Позавтракав, предложил Скрюмир сложить всю еду вместе, в один мешок. Тор согласился. Сложил Скрюмир все припасы в свой мешок и взвалил его себе на спину. Весь день шел он впереди огромными шагами. Под вечер он выбрал место для ночлега под большим дубом.

– Я лягу теперь и засну, – сказал Скрюмир Тору, – а вы возьмите мешок с припасами и поужинайте.

Лег Скрюмир под дубом и сейчас же заснул и громко захрапел, а Тор взял его дорожный мешок и принялся развязывать. Однако, хотя это может показаться невероятным, надо сказать, что ему не удалось развязать ни одного узла, не удалось ни одного ремня ослабить. Видя наконец, что все труды его тщетны, Тор рассердился, обеими руками схватил свой молот Мьёлльнир и бросил его в голову Скрюмира.

– Что это за листок упал мне на голову? – спросил Скрюмир просыпаясь. – Что, вы уже поужинали и устроились на ночлег?

Тор отвечал, что они сейчас лягут. Отошли они немного и прилегли под другим дубом, но спать, казалось им, было небезопасно.

В полночь услыхал Тор, что Скрюмир храпит так, что гул идет по лесу. Встал он тогда и подошел к великану, изо всех сил замахнулся молотом и ударил Скрюмира прямо в темя: глубоко в голову вошел молот. Скрюмир тут же проснулся.

– Что это еще? Неужели желудь упал мне на голову? А что же ты все не спишь, Тор?

Тор поспешно отбежал от него и сказал, что только проснулся – а было это в полночь – и что можно еще долго спать, а потом лег снова, поджидая, когда Скрюмира опять сморит сон. Незадолго до рассвета услыхал Тор, что великан вновь захрапел. Встал тогда Тор, подбежал к великану и что было мочи ударил молотом прямо в висок – так, что молот засел по рукоять.

Проснулся Скрюмир, потер висок и сказал:

– Должно быть, какая-то птица сидит надо мной в ветвях дерева. Мне показалось, что какой-то сучок упал мне на голову. Что же ты не спишь, Тор? Уж не пора ли вставать? Теперь вам уже недалеко до селения, что зовется Утгард. Слыхал я, как перешептывались вы между собою о том, что человек я немалого роста, но если попадете вы в Утгард, то увидите там людей еще больше меня. Я дам вам один полезный совет: не держите себя там надменно – стража нашего конунга Утгарда-Локи не потерпит заносчивых карапузов! Если хотите добраться туда, не сбиваясь с пути, держите все на восток. Мне же путь лежит на север.

Взял Скрюмир дорожный мешок, вскинул его себе на спину и без дороги зашагал через лес.

Тор со своими спутниками пошли по указанной тропе и шли так до полудня; тут увидали они на поляне большой город. Им пришлось совсем запрокинуть головы назад, чтобы смерить его взглядом. Подошли они к городу и увидали железные решетчатые ворота, запертые изнутри. Подошел Тор к решетке, но никак не мог сладить с замком, – и поскольку они непременно хотели пробраться в город, пришлось им пролезть между прутьями этой решетки.

За воротами они увидали большой дворец; а во дворце в зале на двух длинных скамьях сидело множество великанов очень свирепого вида. Тор со спутниками подошли к конунгу Утгарда-Локи и приветствовали его. Недружелюбно посмотрел на них конунг, заскрежетал зубами и сказал так:

– Теперь уже поздно допытываться, как вы попали сюда, разве есть еще какой-нибудь путь, которого я не знаю? Неужели этот карапуз – сам ас Тор? Думал я раньше, что должен бы ты быть побольше ростом! На какой же молодецкий подвиг способны твои спутники? Каждый, кто только приходит сюда к нам, должен владеть искусством или умением, в котором он превосходил бы других.

На это отвечал ему Локи, вошедший последним:

– Я владею одним искусством и готов доказать на деле, что никто из сидящих здесь не съест еды своей быстрее меня!

– И то искусство, – отвечал Утгарда-Локи, – и следует испытать тебя в этом деле.

И крикнул он, чтобы человек, сидевший на дальнем конце скамейки, по имени Лога (Пламя) вышел вперед и вступил бы в состязание с Локи.

Принесли корыто, поставили его на пол посреди зала и наполнили мясом. По концам корыта сели Локи и Логи и принялись есть мясо каждый со своей стороны и встретились лицом к лицу как раз посередине корыта. Оказалось, что Локи съел все мясо, оставив одни только кости, а Логи съел не только мясо, но также и кости и даже корыто. И все нашли тут, что Локи проиграл состязание.

– А ты в какой игре мастер? – спросил Утгарда-Локи у Тьяльви.

Тьяльви отвечал, что готов бегать взапуски с каждым, с кем только прикажет Утгарда-Локи.

– Хорошее это искусство, – сказал Утгарда-Локи и приказал поскорее начинать состязание.

Вышли они все из зала в открытое поле, вызвал Утгарда-Локи из своей стражи мальчика по имени Хуги (Мысль) и велел ему состязаться в беге с Тьяльви. Побежали они в первый раз, и Хуги, обогнав Тьяльви, повернул назад и побежал ему навстречу.

– Надо тебе еще поднатужиться, Тьяльви, если ты хочешь выиграть игру, – произнес Утгарда-Локи, – но правду сказать, сюда не заходил еще ни один человек, который был бы быстрей тебя на ногу.

Побежали они во второй раз, и, когда Хуги, добежав до конца поля, оглянулся назад, Тьяльви был еще далеко позади.

– Хорошо бегает Тьяльви, как я погляжу, – сказал Утгарда-Локи, – но не думаю, чтобы удалось ему выиграть игру. Пусть же бегут они теперь в третий раз.

Побежали они снова, и на этот раз, когда Хуги, добежав до конца поля, оглянулся, Тьяльви не пробежал еще и половины. И объявили тогда, что состязание окончено.

Спросил наконец Утгарда-Локи, каким искусством хочет похвастаться перед ними сам Тор: ведь люди рассказывают так много о его богатырской силе.

Тор отвечал, что всего охотнее стал бы он состязаться с кем угодно в питье.

– Это возможно, – отвечал Утгарда-Локи и, войдя в зал, приказал подать штрафной рог, из которого привыкла пить его стража. Сейчас же вошел слуга, прислуживавший за столом, и подал Тору рог.

– Хорошо пьет тот, кто выпивает этот рог с одного глотка, – сказал Утгарда-Локи. – Некоторые у нас выпивают его в два глотка, и нет никого, кто не допил бы его до дна с третьего раза.

Посмотрел Тор на рог, и показался он ему невелик, тем более что чувствовал Тор сегодня сильную жажду. Взял он рог и сделал огромный глоток, думая, что никак не придется прикладываться к рогу во второй раз. Но когда он поднял голову, оказалось, что он едва только отпил от краев.

– Хорошо ты пил, – сказал Утгарда-Локи, – но не слишком много. Не поверил бы я, если бы мне сказали, что не в силах ас Тор выпить больше. Я уверен, что ты пожелаешь попытаться еще раз!

Ничего не ответил Тор, приложился губами к рогу и стал пить через силу, надеясь на этот раз выпить больше. Тут он заметил, что конец рога не поднимается так высоко, как он бы желал. Когда же отнял он рог ото рта, стало видно, что теперь только открылись края рога.

– Что ж это, Тор? – сказал Утгарда-Локи. – Неужели не можешь ты выпить больше? Если ты приложишься к рогу еще раз, то постарайся выпить побольше, а то мы здесь не станем считать тебя столь великим героем, каким почитают тебя асы, – разве что ты отличишься еще в чем-нибудь.

Рассердился Тор, приложился к рогу и стал пить во всю мочь, и убыло тогда воды в роге, хоть и ненамного. Тогда отстранил он от себя рог и больше пить не захотел.

– Теперь ясно, что этот ас вовсе не так могуч, как мы думали, – сказал Утгарда-Локи. – Не хочешь ли ты попытать счастья в какой-нибудь другой игре, Тор?

– Я готов состязаться в любой игре, – отвечал Тор, – но странным показалось бы мне, если бы дома, среди асов, такие глотки назвали бы маленькими. Какую же игру ты мне предложишь теперь?

– Есть здесь у нас мальчишки, – заговорил Утгарда-Локи, – которые сочли бы пустячным делом поднять с пола моего кота. Я не стал бы об этом и говорить с асом Тором, если бы не убедился сейчас, что ты не так могуч, как я думал.

Тут появился в зале кот серой масти и очень крупный. Подошел к нему Тор, подхватил его руками поперек туловища и хотел было поднять, но кот только выгнул спину; поднатужился Тор – но кот приподнял только одну лапу, и ни с места!

– И эта игра окончилась так, как я ожидал, – сказал Утгарда-Локи. – Мой кот очень велик, а Тор мал ростом и слабосилен; не справиться ему с нашими великанами.

– Как ни мал ростом я, по твоим словам, – перебил его Тор, – но пусть любой из вас выходит бороться со мной: теперь я разозлился!

– Не вижу я здесь никого, кто счел бы стоящим делом с тобой схватиться, – отвечал Утгарда-Локи, окидывая взглядом скамьи. – Позовите-ка сюда женщину, няньку мою, Элли (Старость), пусть поборется с нею Тор, если хочет; побеждала она людей, которые казались мне не слабее Тора.

Как только сказал он это, вошла в зал какая-то старая женщина, и приказал ей Утгарда-Локи начать борьбу с Тором. Нет нужды долго рассказывать: чем сильнее напирал Тор, тем тверже держалась старуха; когда же она, в свою очередь, начала напирать на Тора, он едва мог устоять, а скоро упал на одно колено. Тут подошел Утгарда-Локи и велел прекратить борьбу, да сказал еще, что Тору теперь нет нужды вызывать на борьбу кого-нибудь из великанов. К тому времени совсем стемнело, и Утгарда-Локи указал путникам их места для ночлега и обошелся с ними очень радушно.

Наутро, едва рассвело, Тор и его спутники встали, оделись и начали собираться в обратный путь. Тут пришел Утгарда-Локи и усадил их за стол: не было недостатка в радушном угощении, в еде да напитках. Насытившись, вышли они из-за стола, а Утгарда-Локи пошел проводить их и сам вывел из дворца за ворота. Заговорил Утгарда-Локи на прощание с Тором и спросил, понравилось ли ему путешествие и удалось ли ему теперь встретить кого-нибудь посильнее себя.

– Не могу я сказать, чтобы не потерпел я у вас большого унижения, – отвечал Тор. – Знаю я, что вы будете отныне считать меня слабым, и это мне совсем не приятно.

– Ну что же, когда вышел ты из нашего города, я скажу тебе всю правду, – молвил тогда Утгарда-Локи. – И если буду я жив, сделаю все, что в моей власти, чтобы ты никогда больше снова не попал к нам. Да и ныне ты не попал бы к нам, если бы я только знал, как велика твоя сила. Ты чуть было не причинил нам великих бед: мне удалось отвратить их лишь с помощью чар. В первый раз встретился я с вами в лесу, и, когда пришлось тебе развязывать мой узел, не знал ты, что он был стянут колдовским железом, а не ремнями, и оттого только ты не мог развязать его. Когда же потом ты нанес мне своим молотом три удара, из которых первый же положил бы меня на месте, если б настиг, я заслонился целой невидимой для тебя горой, и на ней теперь ты можешь видеть следы своего молота – три глубокие пропасти, и последняя всех глубже. То же было и в состязаниях ваших с моими людьми: Логи, состязавшийся в еде с Локи, был сам природный огонь, он не поглотил, а спалил пришедшееся на его долю мясо, кости и даже корыто. Хуги, который бегал взапуски с Тьяльви, была моя мысль, и немудрено, что Тьяльви не мог обогнать ее. Когда же ты принялся пить из рога и думал, что выпил так мало, – то было чудо, которому трудно поверить: нижний конец рога уходил в море, и, когда придешь ты на морской берег, сам удивишься тому, как много выпил, видя, сколь убыло в море воды. Теперь это зовется отливом. Назвал я нетрудным делом поднять моего кота, а между тем ты всех нас привел в ужас, приподняв с земли одну его лапку, потому что кот этот был вовсе не кот, а сам Мировой Змей, плотным кольцом облегающий всю землю: а тут туловище его поднялось над землей, и он касался ее лишь головой и хвостом; ты же, приподнимая его, взмахнул рукой чуть не до самого неба. Не меньшее чудо был и твой поединок с Элли, в котором ты не сдавался так долго, да и сдавшись, упал лишь на одно колено: Элли была сама Старость, и нет и не будет никого в мире, кто бы не сдался ей наконец, когда придет его время. Теперь же, скажу я, пора нам расстаться, и для нас всех будет лучше, если вы не станете больше искать встречи со мной.

Выслушав эти речи, схватил Тор свой молот и высоко замахнулся им, готовясь нанести удар, но Утгарда-Локи исчез; оглянулся тогда Тор на город, собираясь разгромить его своим молотом, но на месте города увидал только широкое поле. Повернул он тогда назад и пошел своим путем-дорогой и шел, пока не добрался до Трудвангара, своих владений.

в пересказах Е. Балобановой, О. Петерсон

Тор на рыбной ловле с великаном Хюмиром

По возвращении от Утгарда-Локи Тор недолго оставался дома и вскоре снарядился в путь вновь. Он вышел из дому без своих козлов и даже без спутников, один-одинешенек. Вышел он из Асгарда в обличье юноши и поздно вечером пришел к одному великану по имени Хюмир. У Хюмира нашел он радушный прием и остался у него на ночлег.

Поутру Хюмир встал и оделся, собираясь выйти на веслах в море за рыбой. Вскочил Тор на ноги, живо снарядился в путь и стал просить Хюмира позволить и ему порыбачить немного. Хюмир отвечал, что вряд ли он будет на что-нибудь годен: молод еще и мал и, вероятно, сильно прозябнет, если Хюмир выйдет так далеко в море и просидит там так долго, как он привык. Но Тор сказал, что сам будет грести и постарается уплыть еще дальше в море, чем Хюмир. Поднялся спор; Тор так рассердился на великана, что уже схватился было за свой молот, да вспомнил, что замышлял в другом испытать свою силу, и успокоился. Спросил он Хюмира, какую возьмут они с собой приманку, и Хюмир посоветовал Тору приманку для рыбы искать самому. Огляделся Тор по сторонам и увидал стадо быков, принадлежавшее Хюмиру, выбрал самого крупного быка, отсек ему голову и понес к лодке. Хюмир же тем временем уже успел спустить лодку на воду. Тор взял два кормовых весла и принялся грести, да так, что лодка подвигалась необыкновенно быстро.

В скором времени Хюмир сказал, что они уже на том месте, где он привык ловить камбал, но Тор отвечал, что еще погребет немного, и снова сильно налег на весла. Прошло еще сколько-то времени, и Хюмир сказал, что, пожалуй, дальше рыбачить опасно из-за Мирового Змея. Однако Тор не переставал грести. Хюмир был очень этим недоволен. Наконец Тор положил весла и взялся за удочку с очень большим и крепким крючком. Насадив вместо приманки бычью голову, закинул Тор удочку в море, и надо сказать, что на этот раз польстился на приманку сам Мировой Змей, которого Утгарда-Локи некогда предлагал Тору поднять с пола в обличье кота. Мировой Змей, разинув пасть, проглотил бычью голову, и крючок засел у него в глотке. Почувствовав это, он рванулся так, что оба кулака Тора стукнулись о борт лодки. Рассердился Тор и собрал всю силу аса, чтобы устоять на ногах, но дно лодки не выдержало и проломилось, и Тору пришлось упереться ногами прямо в морское дно. После этого Тор подтянул свою добычу к самому борту. Надо правду сказать, никто и никогда не видал еще таких взглядов, какими обменялись Тор с Мировым Змеем. Не моргая, смотрел на него Тор, и Змей тоже не сводил глаз с аса и обдавал его своим ядом. Рассказывают, что великан Хюмир при виде Змея и вод, перекатывавшихся через лодку, изменился в лице, побледнел и затрясся от страха, и когда Тор уже размахнулся, высоко подняв в воздух свой молот, великан неверной рукою выхватил нож и перерезал лесу, протянувшуюся через борт лодки, и Змей погрузился в море. Тор пустил вслед Змею свой молот и, говорят, даже размозжил ему голову. Но все-таки Змей и по сей день жив и лежит на дне моря. Затем Тор одним ударом по уху сшиб с ног великана, а сам вплавь пустился к берегу.

в пересказах Е. Балобановой, О. Петерсон

Смерть Бальдра и казнь Локи

Одному из асов, Бальдру Доброму, приснился раз зловещий сон, предрекавший ему смерть. Когда рассказал он свой сон остальным асам, собрались они на совет и решили защитить Бальдра от всякой опасности. И Фригг взяла клятву со всего сущего на свете – с огня и воды, железа и других руд, с камней, земли, деревьев, болезней, животных, птиц, ядов и змей в том, что они будут щадить жизнь Бальдра. И когда это свершилось и об этом всем стало известно, затеяли асы с Бальдром игру: он стоял посреди поля тинга, а все остальные асы нападали на него – одни стреляли в Бальдра, другие рубили секирами, третьи бросали в него камнями. Но, что ни делали они, ничто не причиняло ему вреда, и все асы радовались, считая это добрым знаком.

Видел все это Локи, сын Лаувейи, и пришлось это ему не по нраву. Пошел он в Фенсалир, во дворец Фригг, приняв личину женщины. Увидев женщину, Фригг спросила, не знает ли та, что делают асы на тинге. Женщина отвечала, что все они нападают на Бальдра, но ничто не может повредить ему.

– Никакое оружие и ни одно растение не может причинить вреда Бальдру, – сказала Фригг, – со всех взяла я в том клятву.

– Неужели всё на свете поклялось щадить Бальдра? – спросила женщина.

– На запад от Вальгаллы, – отвечала Фригг, – растет молодой побег, который зовут омелой; он еще слишком молод, чтобы брать с него клятву.

Услыхав это, женщина сейчас же поторопилась уйти.

Локи разыскал кустик омелы, вырвал его с корнем и поспешил на тинг. Там все еще толпились асы, занятые игрою, и один только Хёд стоял в стороне, потому что был слеп.

– Почему не метнешь ты чем-нибудь в Бальдра? – спросил его Локи.

– Потому что я не вижу, где Бальдр, а также и потому, что я безоружен.

– Делай то же, что делают другие, и окажи Бальдру такой же почет, – сказал Локи. – Я покажу тебе, где он стоит, пусти в него вместо стрелы этот прут.

Хёд взял ветку омелы и пустил ее в Бальдра, как указывал Локи. Стрела попала в цель, и Бальдр мертвый упал на землю, и было это величайшим несчастьем для всех асов и людей. Когда Бальдр упал, все асы словно онемели, потом бросились к нему, чтобы его поднять, и тут только поняли, что постигла их беда, за которую нельзя даже мстить, ибо то место было для всех священно. Когда же вернулся асам наконец голос, они подняли великий плач – потому что никто из них был не в силах выразить в словах свое горе.

Сильнее всех горевал Один: лучше других сознавал он, как много теряли асы со смертью Бальдра.

Наконец стали асы приходить в себя понемногу. Заговорила Фригг и спросила, кто из асов так желал бы вернуть к жизни Бальдра, источник любви и благости, что согласился бы спуститься по дороге к Хель и предложить ей выкуп, лишь бы она согласилась отпустить Бальдра домой в Асгард. И вызвался исполнить это Хермод, быстрый и отважный сын Одина. Вывели Слейпнира, коня Одина, и Хермод, вскочив на него, пустился в путь.

Тем временем асы подняли тело Бальдра и отнесли его на берег моря. Там стоял корабль Бальдра – величайший из кораблей; приготовив на нем погребальный костер, хотели асы спустить корабль на воду, но не могли сдвинуть его с места. Тогда послали они в страну великанов за одной великаншей по имени Хюрроккин. Она явилась верхом на волке, взнузданном змеею. Когда спрыгнула она наземь со своего коня, Один позвал четырех берсерков[1] – сильных и неустрашимых бойцов, одетых в медвежьи шкуры, и поручил им волка великанши, но даже они были не в силах его удержать, пока не удалось им свалить его. Между тем великанша Хюрроккин прошла к кораблю Бальдра и с такой силой толкнула его, что корабль сразу сдвинулся с места, искры посыпались из-под его киля, и вся земля содрогнулась. Досадно стало Тору, в гневе схватился он было за свой молот и, наверно, размозжил бы голову великанше, если бы асы не попросили пощадить ее. После того перенесли на корабль тело Бальдра, и лишь увидела это жена Бальдра, Наинна, дочь великана Непа, разорвалось у нее сердце от горя, и она умерла. Тогда и ее тело перенесли на корабль и разожгли огонь. Когда все было готово, подошел Тор и, подняв в воздух молот, напутствовал корабль своим обычным знаком; один карлик по имени Лит пробегал в это время неподалеку, и Тор одним ударом ноги бросил его в костер.

Много разного народу сошлось у костра. Первым пришел Один, а с ним его жена Фригг, его валькирии и его вороны. Фрейр приехал на колеснице, запряженной вепрем Гуллинбурсти; Фрейя – на колеснице, запряженной котами. Пришло множество горных великанов, а также и великанов инея и мороза. Один положил на костер свое золотое кольцо Драупнир, обладавшее чудесным свойством: на каждую девятую ночь из него выпадало восемь таких же колец. На костер возвели и коня Бальдра в полной сбруе.

Теперь надо рассказать о Хермоде. Ехал он девять ночей такими глубокими ущельями и пропастями, что ничего не видел, пока не выехал к мосту, перекинутому через реку Гьёлль; мост этот был вымощен блестящим золотом. Сторожила мост дева по имени Модгуд. Она спросила, как звать приезжего и какого он рода, и прибавила:

– Накануне по этому мосту проехало до пяти тысяч умерших людей, а между тем мост не меньше гудит и под тобою одним. Да и лицом ты не похож на мертвого; зачем же ты идешь сюда, по дороге к Хель?

– Должен я ехать к Хель, искать у нее Бальдра, – отвечал Хермод, – не видала ли ты его где-нибудь здесь, на пути?

Она отвечала, что Бальдр действительно проехал здесь по мосту через реку Гьёлль и что путь к Хель лежит по мосту и все вниз.

Поехал Хермод указанной дорогою и добрался до ворот в дворец Хель. Тут он спешился, затянул коню подпругу, снова вскочил на него и так пришпорил, что конь на всем скаку перепрыгнул ворота.

Подъехал тогда Хермод ко дворцу Хель и сошел с коня. Вошел он в зал и увидал там на почетном месте брата своего, Бальдра, провел с ним весь день и остался во дворце Хель ночевать. Наутро стал он просить Хель отпустить Бальдра домой, рассказывая, какой великий плач подняли по нем асы.

– Нужно проверить, правда ли так любим всеми Бальдр, как ты говоришь, – отвечала Хель. – Если всё что ни есть на земле живого иль мертвого будет оплакивать Бальдра, то пусть едет он назад к асам, но он останется у меня, если хоть кто-нибудь откажется по нем плакать.

Встал тогда Хермод со своего места, и Бальдр вывел его из дворца и, прощаясь, снял кольцо Драупнир и послал его на память Одину; Наинна же послала Фригг свое покрывало и многие другие подарки, а служанке Фригг, Фулле, золотой перстень.

Поехал Хермод своим путем-дорогою и, приехав в Асгард, рассказал о том, что видел и что слышал.

Асы сейчас же разослали гонцов по всему свету, чтобы упрашивать всех и всё оплакивать Бальдра и слезами выкупить его у Хель. И всё плакало по нем – люди и звери, земля и камни, деревья и всякие металлы. Но в то время как гонцы, исполняя свое поручение, обходили весь мир, нашли они в глубокой пещере какую-то великаншу; звали ее Тёкк (Благодарность). Стали они и ее упрашивать оплакивать Бальдра, чтобы выкупить его у Хель, но великанша отвечала: «Сухими слезами согласна я оплакивать Бальдра – пусть Хель удержит у себя то, что ей досталось!»

Думают, что был это сам Локи, сын Лаувейи, причинявший асам величайшее зло.

Когда прознали асы об этих словах, они так разгневались, что Локи поспешил скрыться от них и спрятался в горах. Там построил он себе дом с четырьмя дверями, чтобы было ему видно на все четыре стороны. Днем часто обращался он в лосося и плавал в водопаде, носившем название Франангр. Нередко спрашивал он себя, сумеют ли асы найти его и поймать в водопаде. Раз, когда сидел он в своем доме перед огнем, взял он льняную бечеву и стал связывать ее петлями, как плетут с тех пор сети. Тут вдруг увидал он, что асы уже недалеко: Один разглядел, где укрылся Локи, сидя на своем престоле Хлидскьяльв. Локи сейчас же бросил в огонь свою сеть, а сам кинулся в реку.

Когда асы приблизились к дому, первым зашел внутрь мудрейший из их спутников, Квасир, и, увидав в огне пепел сгоревшей сети, догадался, что это снаряжение для ловли рыбы, и сказал о том асам. Асы достали льняной бечевы и приготовили сеть так, как видно было по пеплу, а после пошли к реке и закинули сеть перед самым водопадом. Один конец взял Тор, другой – все асы вместе и стали тянуть. Но Локи проплыл вперед, бросился вниз и спрятался между двумя камнями. Протащили асы над ним сеть и почувствовали, что там, на дне, прячется кто-то. Вытащили они сеть, зашли с другой стороны и опять закинули ее. Поплыл Локи перед сетью, но скоро увидал, что уж близко море, и, подскочив, перекинулся через один из концов сети и поплыл вверх по реке, назад в водопад. На этот раз асы видели, куда он делся; поднялись они опять к водопаду, Тор остался стоять посреди реки, а остальные вновь повели сеть к морю.

Увидал Локи, что надо ему или прыгнуть в море, а это опасно, или же перескочить через сеть; он выбрал последнее: перескочил через сеть как можно скорее. Но Тор схватил его, хотя Локи чуть было не выскользнул у него из рук; Тор успел его удержать лишь у самого хвоста. Оттого-то тело лосося так суживается к хвосту.

Локи был пойман и не мог ждать себе пощады. Отнесли его асы в одну пещеру, затем взяли три каменные плиты и каждую укрепили в земле. Потом захватили они сыновей Локи – Вали и Нарви – и превратили Вали в волка. Волк бросился на Нарви и растерзал его. Тогда асы связали Локи жилами сына его Нарви и положили на камни так, чтобы один из них подпирал ему плечи, другой поясницу, а третий колени. После этого Скади взяла ядовитую змею и повесила ее над Локи, чтобы змеиный яд капал ему в лицо. Но Сигюн, жена Локи, сидит с тех пор подле него и подставляет под капли яда чашу, и только тогда, когда чаша переполняется и Сигюн отходит, чтобы вылить яд, капли падают на лицо Локи и он так рвется от боли, что вся земля содрогается. Люди зовут это землетрясением. Так будет лежать Локи до дня гибели мира.

в пересказах Е. Балобановой, О. Петерсон

Гибель богов и расцвет мира людей

Ненастное время наступило. Снег валил так густо, что покрыл вершины гор. Лютые морозы сковали землю и превратили ее в камень. Свирепые ветры валили деревья, сдували леса в лица Земли. Три зимы кряду, не пуская лета, бушевали на свете. Волк проглотил солнце. Другой волк похитил месяц. Великие войны разразились в мире. И никто никого не щадил. Убивали брат брата и сын отца. Задрожала земля. Раскололись и рухнули горы.

Вот как об этом говорит легенда:

Солнце померкло. Земля тонет в море. Срываются с неба Светлые звезды.

И случилось самое страшное. Волк Фенрир вырвался на свободу. Ужасна его разверстая пасть: верхняя челюсть до неба, нижняя – до земли. Мировой Змей поворотился и вышел из моря на берег. Пламя вырывалось у него из глаз и ноздрей. Изрыгал он столько яду, что напитались им воды и воздух. Неслись жители Огненной страны сыны Муспелля. Земля пылала под их ногами, проваливались мосты, паром клубились реки. А впереди них грохотал великан Сурт, увитый языками пламени, как пылающим плащом. Выплыл из подземного царства корабль мертвых Нагльфар, и правил им коварный Локи. Готов был корабль без устали перевозить в царство мертвых тысячи и тысячи погибших. Содрогнулся ясень Иггдрасиль, вскипел источник мудрости Мимира.

Поднялся тогда златорогий бог Хеймдалль, страж богов, и громогласно затрубил в рог. Вышли на битву все боги. Оседлал своего восьминогого коня Один. Заржал Слейпнир и понес седока в самую гущу битвы. Сверкал золотой шлем Одина, поблескивало его волшебное копье Гунгнир. Первым вышел он на бой. Кинулся на него волк Фенрир с разверстой пастью. Никто не может прийти на помощь Одину. Даже божественный богатырь Тор-громовик. Сражается он с Мировым Змеем. Солнечный Фрейр схватился с ужасным огненным великаном Суротом. Лишенный меча, бился он оленьим рогом и пал в неравной схватке. Порвал цепи и выскочил из пещеры демонический пес Гарм. С рычанием бросился он на грудь однорукого Тюра, бесстрашного бога битвы. Поразил его Тюр мечом, но и сам упал окровавленный. А Тор-громовик задушил Мирового Змея в богатырских объятиях. Но, пройдя всего девять шагов, упал замертво, отравленный змеиным ядом.

Разверзлась страшная пасть волка Фенрира. Острыми скалами сверкали его зубы. Пламенел язык. Бездонной пещерой чернело его нутро. И утонул, пропал в этой пасти бог Один. Но и гигантскому волку не было пощады. Сын Одина молчаливый бог Видар наступил ногой на нижнюю челюсть Фенрира. Уперся руками в оскаленную верхнюю челюсть и разорвал волка пополам.

Коварный Локи напал на златорогого Хеймдалля. Долго не уступали они в силе друг другу, со звоном скрещивались их мечи, стекали с них кровавые потоки. Бились они дольше всех и, сцепившись, умерли оба.

А великан Сурот, изрыгая пламя, кружил на поле битвы и сжигал все вокруг.

Где Один? Где боги, сыны его? Неужели ничего не осталось от неба и земли? Но нет, снова сияют небесные чертоги. Сидят в них сыновья Тора. Вернулись из царства мертвых Бальдр и Хёд. Ведут они разговор о минувших днях, вспоминают славные подвиги и песни великих богов. Радуются гибели Мирового Змея и злобного волка Фенрира.

Вздымается снова из моря земля. Зеленеет, как прежде, она. Реки текут, орошая поля, и падают воды со скал крутым водопадом. Зеленой стеной поднимается лес. Орел надо всем пролетает.

В роще тенистой появятся два человека. Ливтрасир, что значит Жизнь. И Лив, что значит Дающая жизнь. Утренняя роса будет служить им едою. И пойдет от них великое потомство, что заселит весь мир, спасенный от огня.

Сигурд

Спящая дева

В те времена, когда еще правил миром и богами всемогущий Один, были у него девы-воительницы, и звались они валькириями. Посылал их Один на поля сражений, чтобы выполняли они его волю и давали победу тому, кому он предназначил. Летали они на легконогих конях, которые скакали по водам и воздуху, и кони эти казались белыми облаками, стремительно несущимися по небу волею ветра. На самом деле носились прекрасные золотоволосые девы-воительницы в сверкающих доспехах над полем боя и метали копья-молнии в тех, кому суждена была смерть в бою. Героев, погибших в битвах на земле или утонувших во время шторма в море, переносили они в царство мертвых и ухаживали за ними, подавали питье, ткали для них одежду, услаждали пением, сидя за ткацким станком:

Тянется нить Жизни героя. Нам выносить Павших из боя. Копья поют В гуще борьбы. Победу дают Девы судьбы.

Были у валькирий не только воинственные песни, но и под стать этому их имена. Хитрльд – Битва, Херфьётур – Путы войска, Хлёкк – Шум битвы, Труд – Сила, Христ – Потрясающая копьем, Мист – Туманная.

Но однажды валькирия Сигрдрива ослушалась Одина. Послал ее бог на битву между старым и очень воинственным королем Гуннаром и молодым воином Агнаром. Велено ей было отдать победу Гуннару. Но валькирия пожалела юного Агнара и помогла ему победить.

Разгневался Один.

– Низвергну тебя с неба на Землю! – пригрозил бог. – Никогда больше не будешь ты решать участь битвы. И уснешь до той поры, пока кто-то не влюбится в тебя и не пожелает взять замуж!

Уколол Один валькирию Сигрдриву шипом сна и перенес ее сонную на высокую гору. Окружил он гору огненным валом и оградой из щитов. Зарево кругового огня стояло до самого неба.

Долгие годы спала валькирия. Уже погибли боги. Постепенно оживала спаленная огненным великаном Земля. Люди обживали ее. И явились уже не божественные, а земные герои. Многие из них были потомками богов. Родился и самый блестящий герой древней Скандинавии – Сигурд. Ему суждено было пробудить Сигрдриву. Но пока он рос и мужал, готовясь к великим подвигам.

Битва с драконом

С самого детства воспитывал Сигурда младший сын колдуна Хрейдмара, с годами превратившийся в старца, карлик Регин. Когда Сигурд вырос и превратился в смелого и прекрасного юношу, рассказал ему карлик историю золота Андвари.

– Теперь клад этот скрыт в пещере под высокой горой, – говорил Регин. – Сторожит его мой брат Фафнир, превратившийся от жадности в страшного дракона. Никто не может победить это ядовитое чудовище. На голове его шлем-страшило, который не разрубить мечом. Только волшебный меч способен отсечь голову дракону.

– Где достать этот меч? – загорелся Сигурд.

– Мы, карлики, самые лучшие кузнецы на свете, – ответствовал Регин. – И мне под силу выковать подобный меч.

– Так не медли, принимайся за дело! – вскричал Сигурд. – И я отправлюсь на поиски клада!

Пошел Регин к наковальне, раздул мехи, накалил металл, взял молот и выковал необыкновенный меч Грам. Принялся Сигурд испытывать меч. Он пускал по течению Рейна пучок овечьей шерсти и одним махом рассекал его. Резал меч хлопья шерсти, как речную воду. Подошел Сигурд к наковальне карлика и раскроил ее мечом пополам до самого основания.

Пошел Сигурд в табун и выбрал себе самого красивого коня по имени Грани. Облачился юноша в железные латы, сел на коня и отправился на поиски клада. Длинной была дорога. Три ночи и три дня ехал герой. Миновал он девять гор, семь рек и безводную пустыню. И, наконец, добрался до пещеры дракона Фафнира. Внутрь пещеры входить было опасно. Но как выманить дракона наружу?

И крикнул Сигурд:

– Пришел я за твоей головой, дракон! И за кладом карлика Андвари!

Клуб белого пара вырвался из недр пещеры. Загремела роговая чешуя дракона, и высунул он голову из черной дыры. Сверкал шлем-страшило. Пламя вырывалось из драконьей пасти. Дым из ноздрей поднимался к небу. Кроваво мерцали немигающие глаза.

Взревел дракон и кинулся на Сигурда. Но тот не медлил, занес меч над головой дракона Фафнира и одним махом снес ему голову. Черная кровь брызнула из обезглавленного тела. Струя янтарного яда вырвалась из покатившейся кубарем головы. Ахнул Сигурд и отшатнулся, но капля яда все же попала ему на язык.

И в тот же миг уразумел Сигурд язык птиц. Услышал он щебетанье синиц, сидевших на дереве.

– Смертию дышит Клад роковой!

– пропела одна.

– Поплатится Сигурд Своей головой!

– подхватила другая.

Был Сигурд молод и неопытен. Не поверил он мелким птичкам. Проник Сигурд в пещеру. Не так-то просто было добраться до золота. Лежало оно за железной решеткой и заперто в двух сундуках на тяжелые железные замки. Но меч Грам, который разрубал наковальню, легко рассек железную решетку, срубил замки. Сундуки распахнулись сами собой и отдали клад. Собрал Сигурд все золото в кожаные мешки, навьючил на своего могучего коня Грани и отправился дальше.

Стремился он на юг в страну Фраккланд. День ехал, а к вечеру выросла на пути его гора. Странный свет, будто золотой обруч, окружал ее вершину. Узкая, заросшая травой тропа вела к горе. Свернул на тропу Сигурд и направил коня по тропе. Крутая каменистая дорога, сменившая еле заметную тропу, привела его к самой вершине. Там за оградой из щитов и копий лежал воин в доспехах. Не погребен он был в землю, а вознесен на высокое ложе. Вошел Сигурд в огражденное место и снял шлем с его головы. И вдруг рассыпались по плечам воина длинные золотые волосы. Понял Сигурд, что перед ним лежит женщина. Кольчуга так плотно сидела на ней, что, казалось, накрепко приросла к телу. Сигурд осторожно рассек мечом кованые кольца, упала наземь кольчуга, и женщина поднялась на ложе. Была она юной и прекрасной.

– Кто ты? – спросил Сигурд. – Из какого рода?

И ответствовала дева:

– Из рода валькирий. Зовусь я Сигрдривой. Была я свободной, Была я счастливой. Сковал меня Один Оковами сна. Тяжкой была Перед богом вина.

И поведала валькирия Сигурду свою грустную историю. Влюбился в нее юноша и поклялся жениться на ней. Но стоило ему вымолвить эту клятву, как окружил валькирию высокий огненный вал. И услышал герой голос девушки, доносившийся до него из-за огня:

– Коли не нарушишь свою клятву, буду я твоей. Только ты сможешь пройти сквозь огненное кольцо. Помни!

Предания германских народов

«Песнь о Нибелунгах»

Нибелунги

Что же было дальше? О дальнейших приключениях Сигурда, его подвигах и судьбе мы узнаём из древнегерманских мифов. Только там он уже зовется Зигфридом, а прекрасная валькирия становится Брунгильдой. О них и многих-многих других богатырях, королях, прекрасных принцессах, героях и злодеях повествует поэма «Песнь о нибелунгах».

В самой дремучей древности нибелунгами или нифлунгами звали подземных жителей – великанов, сказочных хранителей сокровищ. Но позднее, уже в сказаниях бардов, так стали называть воинственные племена. А потом, уже в германских мифах, нифлунги превратились в нибелунгов, этих суровых и могучих воинов.

– Так вместе с королями отправились в поход Вассалы-нибелунги – их было десять сот, – говорится в «Песни о Нибелунгах».

Может быть, германские нибелунги были наследниками норвежских викингов? И пусть скакали нибелунги на конях, а викинги выходили в море на высоких ладьях с вырезанными на носу конскими головами, но той же отвагой, тем же стремлением к победе горели их глаза. Вот как пели о вышедших в море викингах сказители:

«Шумели весла, железо звенело, гремели щиты, викинги плыли.

Мчалась стремительно стая ладей, несла дружину в открытое море.

Грохот вставал, когда налетали гривастые волны на длинные кили,

Как будто прибой разбивался о скалы».

Вещий сон

Правили в древней Бургундии три брата-короля – Гунтер, Гернот и Гизельхер. И была у них любимая сестра Кримхильда. Славилась она необыкновенной красотой. Из самых дальних краев приезжали к ней свататься юные короли, королевичи и могучие воины. Но ни один из них не мог добиться руки прекрасной принцессы. Она была так юна и беззаботна, что вовсе не хотела идти замуж.

Однажды юной Кримхильде приснился странный сон. Привиделось ей, будто в девичьих ее покоях появился сокол. Полюбила принцесса сокола, не расставалась с ним ни на один день. Стал сокол совсем ручным и тоже привязался к ней. Но как-то влетели в окно два диких сокола. Налетели они на сокола принцессы и заклевали его. В слезах проснулась Кримхильда.

Бросилась она к матери своей королеве Уте и поведала о страшном сне.

– Что бы значил этот сон, матушка? – спросила Кримхильда.

Не сразу ответила королева. Молчала она, хмурилась и опускала глаза. Наконец, молвила:

– В сне твоем таится роковое предсказание. Сокол этот – твой суженый, благородный витязь. Полюбите вы друг друга, но не долгим будет ваше счастье. Погибнет он от рук злодеев.

– Ах, матушка! – воскликнула Кримхильда. – Лучше я никогда не выйду замуж, чем лишиться своего любимого! Не перенесу я такого горя!

– Не зарекайся, дочь моя, – сказала королева Ута. – Явится твоя судьба в облике прекрасного витязя, и не устоит девичье сердце. Но не кручинься заранее, – добавила мудрая королева, – предайся судьбе своей.

Опечалилась Кримхильда, но недолго грустила она. Закрутилась, завертелась юная красавица принцесса в играх, забавах и развлечениях, среди королевских приемов и пиров, и забылся, выветрился из ее памяти страшный сон.

А тем временем:

Золото нибелунгов

Прослышал о небывалой красоте Кримхильды молодой королевич Нидерландский и славный витязь Зигфрид. Решил он отправиться в Бургундское королевство. В сопровождении двенадцати верных воинов выехал Зигфрид за ворота своего дворца и устремился в далекий путь. На пальце его горело золотое, гибельное кольцо из сокровищ карлика Андвари, но Зигфрид давно забыл о пророчестве двух синичек.

Неблизкая дорога лежала впереди. Преодолевали они высокие горы, глубокие реки, бурные потоки, дремучие леса. Тучные стада паслись на лугах, и пастухи указывали им ближайшее селение, где можно передохнуть и подкрепиться.

И вот добрались храбрые путники до подножия горы, где зияла черным провалом большая пещера. У входа в пещеру стояли двенадцать великанов. Были это злобные нибелунги, хранители несметных богатств, укрытых в недрах пещеры. А в самой пещере сидел еще и карлик Альбрих – последний страж клада.

Жарко спорили великаны, желая разделить клад поровну, но каждому казалось, что другой хочет взять больше. Они уже вознесли над головами свои дубовые дубинки, когда увидели подъезжавшего к ним Зигфрида.

– Эй, путник! – крикнул один из нибелунгов. – Ты, я вижу, славный парень. Рассуди нас.

Заглянул Зигфрид в пещеру и глазам своим не поверил. Груды золота и драгоценных камней, оружия и украшений. Такого богатства и на ста подводах не увезти. По справедливости разделил Зигфрид этот клад между великанами-нибелунгами. А себе за труды взял меч. Но оказалось, что меч этот волшебный и зовется Бальмунг. Ни за что не хотели великаны отдавать этот меч и накинулись на Зигфрида, желая его растерзать. Отважно бился Зигфрид. Меч его молнией сверкал над головами великанов, и головы эти одна за другой летели на траву.

И тогда выскочил ему навстречу карлик Альбрих. Увертлив и быстр был этот низкорослый воин. Меч Зигфрида свистел в воздухе, но ни разу даже не задел юркого карлика. И тогда Зигфрид изловчился и схватил Альбриха за длинную седую бороду. В бороде и была сила карлика. Взвыл он и взмолился пощадить его, обещая быть преданным навеки.

Оставил Зигфрид карлика сторожить клад нибелунгов, а сам взял себе только плащ-невидимку и отправился дальше.

Тревожная весть

На рассвете седьмого дня перед Зигфридом и его спутниками раскинулась долина реки Рейн, самой большой и широкой в Бургундии. На высоком берегу стоял великолепный дворец королей Бургундских. Туда и стремился Зигфрид, жаждавший увидеть прекрасную Кримхильду.

Встретил знатных путников родной дядя короля Гунтера важный Хаген. Королевские конюхи взяли усталых коней под уздцы и отвели в конюшню, где уже было насыпано отборное зерно. Отдали гости щиты и копья оруженосцам и ступили в королевский пиршественный зал.

Пылал там огромный камин, в котором горели целые стволы срубленных деревьев. Отблески огня играли на закопченных балках высокого потолка. Длинные дубовые столы были уставлены яствами в серебряных блюдах. Рубиновое вино пенилось в высоких кубках. Громадные пятнистые псы лежали на каменном полу, терпеливо ожидая вкусных подачек. Вдоль стен пылали факелы, освещая зал, и только в дальних углах прятались, сгущаясь, сумеречные тени.

Три брата-короля – Гунтер, Гернот и Гизельхер вышли навстречу Зигфриду и просили его стать почетным гостем их дома. А Хаген, до которого уже долетели вести о славных подвигах Зигфрида, поведал всем собравшимся о двух кладах, добытых витязем, – золоте карлика Андвари, отбитого у дракона, и сокровище великанов-нибелунгов.

– Рады приветствовать столь славного витязя! – промолвил король Гунтер.

Зигфрида и его спутников пригласили за стол. И начался пир. Звучали здравицы и хвалы в честь гостей. Не оставался в долгу и Зигфрид. В ответ он превозносил благородство королей и красоты их чудесной страны.

А с балкона, нависшего над залом и укрытого ковровым занавесом, с любопытством наблюдала за гостем прекрасная Кримхильда. Она с первого взгляда влюбилась в него и с жадностью ловила каждое его слово. А сам Зигфрид в нетерпении ждал, когда же ему представят ту, ради которой он предпринял такое дальнее и опасное путешествие.

И вдруг в самый разгар пира в зал вбежал гонец.

– Идут на нас войной два могучих короля! – запыхавшись, выкрикнул он. – Правитель саксонских земель Людегер и его союзник датский король Людегаст! И рать у них неисчислимая.

Опечалился Гунтер, старший брат королей.

– Нас застали врасплох, – молвил он. – Никогда прежде нашу землю не топтали недруги. Не успеть нам собрать достойной рати. Слишком малый срок.

И тогда поднялся Зигфрид.

– Я ваш гость, – сказал он, – но и друг. Позвольте мне выступить на защиту вашей земли. Неужели у вас не найдется тысячи воинов, готовых сражаться насмерть? А с таким войском не страшны мне и тридцать тысяч врагов.

Битва

И вот уже въезжают на королевский двор витязи в сверкающих шлемах, с алыми щитами и длинными мечами, свисающими до самых шпор. Колышутся копья. Звенят доспехи. Фыркают сытые кони, укрытые защитными кожаными попонами.

Выехал вперед Зигфрид.

– На беду себе бросили нам вызов незваные враги, – сказал он. – Но очень скоро они пожалеют, что начали войну!

И, взметая пыль, понесся вперед воинский отряд, ведомый неустрашимым Зигфридом. Достигли они саксонских рубежей и видят в поле несметное многотысячное войско. Но обилие врагов только радовало воинов Зигфрида. Неудержимо рвались они в бой.

– Вперед! – воззвал к своим витязям Зигфрид. – Ждет нас слава или погибель! Но дорого отдадим мы жизнь свою! За мной, храбрецы!

Сошлись две враждующие армии лицом к лицу, щитом к щиту. Датчане и саксы тучей нависли над отрядом Зигфрида. И уже невозможно было разобрать, где враг, а где друг. Кровавый туман поднялся над полем боя. Вспахали землю копыта коней. Оглушительный звон мечей и треск копий потряс воздух.

В первых рядах бился отважный Зигфрид. Прорубил он широкий коридор в рядах противника и устремился навстречу удалому всаднику в сверкающих золотом доспехах. Был это сам король датский Людегаст. Словно ветер, понеслись кони, сшиблись грудью с разбега, взвились на дыбы и разминулись. Повернули коней всадники и снова помчались друг другу навстречу. Ударил Зигфрид врага копьем, прогнулся щит, искры посыпались, дрогнула земля. Но сломалось копье, и бойцы взялись за мечи. Только не было защиты от волшебного меча Зигфрида. Бальмунг, меч нибелунгов, разил без промаха. Вот уже и сбит с короля датского шлем с конским хвостом, и сам он повержен на землю. Замахнулся Зигфрид, собираясь насмерть поразить врага, и взмолился датский король:

– Пощади, витязь! Готов я отдаться в плен.

Увидев, что пленен их король, отступили и датские воины. За ними повернули назад саксы. С болью видел король саксонский Людегер, как уводили плененного брата его, но уже ничего не мог поделать. Так бесславно для коварных завоевателей окончилась эта жестокая битва.

Но радостная весть о славной победе еще не долетела до бургундской земли. Неотрывно смотрела на дорогу прекрасная Кримхильда. Опасалась она за жизнь своих братьев и тайно тревожилась о том, кто стал ей так дорог и занимал теперь все ее мысли, – об отважном Зигфриде.

И вот прискакал с поля боя гонец.

– Скажи, как братья мои и все друзья? – в нетерпении бросилась к нему принцесса.

– Все бились отважно, – ответствовал гонец. – И первым среди нас был Зигфрид Нидерландский, наш благородный гость.

Ясная улыбка осветила лицо Кримхильды. Щедро одарила она гонца за приятную весть. Досталось ему в награду и золото, и богатая одежда.

Плащ-невидимка

До острова, на котором был замок Брунгильды, надо было добираться морем. Приказал король готовить к отплытию корабль. Уже на следующий день широкая ладья с трепещущим алым парусом стояла у берега Рейна. Хищная голова дракона на изогнутой шее, вырезанная на носу ладьи, устремляла свой взгляд в сторону моря. Словно в нетерпении, подрагивала ладья на прибрежном прибое.

– Ты знаешь дорогу к острову, – сказал король Зигфриду, – быть тебе и кормчим.

Согласился витязь, но прежде, чем отправиться в путь, попросил выслушать его.

– Служить тебе я всегда рад, и ты в этом убедился, – начал Зигфрид. – И впредь верной службой отплачу, если согласишься отдать мне в жены сестру твою Кримхильду.

Ни минуты не думал король.

– Клянусь исполнить твою просьбу, – беспечно воскликнул он, – если ты поможешь мне добыть деву-воительницу! Вернемся в Бургундию и сыграем сразу две свадьбы. Я женюсь на Брунгильде, а ты воссоединишься навеки с моей прекрасной сестрой.

С тем и отплыли они, и понесли речные волны ладью к морю. Двенадцать дней неслась ладья, разрезая воду и вспенивая ее веслами. И на исходе двенадцатого дня возникла перед путниками гора, выраставшая прямо из моря. Отблеск неприступного огненного вала, окружавшего ее вершину, окрашивал розовым светом низко бегущие облака. А над кольцом огня высились башни великолепного дворца.

Причалил корабль к острову. Сели на коней Зигфрид и Гунтер и понеслись вверх по крутой, вьющейся по горе каменистой дороге. Хрипели лошади, позвякивали бубенцы на поводьях, молчали всадники. И вот они уже на вершине. Опаляющим жаром пышет огненный вал. И, будто в ответ, пылает красным золотом заколдованное кольцо нибелунгов на пальце Зигфрида.

– Как же нам проникнуть внутрь? – растерялся Гунтер.

Помнил Зигфрид, что только его не спалит, пощадит огонь, пропустит к Брунгильде.

– Я пойду, – сказал он.

Накинул Зигфрид плащ-невидимку и тут же стал прозрачной тенью. Невредимой проскользнула тень сквозь огонь. Неузнанным явился перед Брунгильдой Зигфрид в плаще-невидимке. Колыхалась перед девой серая тень, и только кольцо нибелунгов горело на пальце Зигфрида.

– Идем со мной! – глухим голосом промолвила тень.

Не узнала Брунгильда в прозрачной тени своего избавителя Зигфрида, но послушно последовала за ним. Он крепко ухватил деву за пояс, обвитый вокруг ее талии, и через мгновение она оказалась перед королем бургундским Гунтером. Тень отступила в сторону, растворилась в дымном мареве. Только златотканый пояс случайно расстегнулся и остался в руке невидимого Зигфрида. Знал бы витязь, что бедой обернется для него этот пояс!

Преклонил колено перед Брунгильдой король.

– Прекрасная дева! – молвил он. – Ты явилась ко мне из огня. И огнем воспылало мое сердце. Будь моей женой!

– Мужем мне будет тот, кто освободил меня от заклятия, – сказала Брунгильда. Она огляделась, но никого, кроме Гунтера, не увидела. – Так, значит, это был ты?

Промолчал король, а Брунгильде ничего не оставалось, как протянуть ему руку. Она была согласна!

Вскочил на коня король. Впереди него в седле сидела вызволенная из заточения дева. Тень Зигфрида следовала за ними. Даже на корабле Зигфрид не снимал плаща-невидимки, чтобы не раскрылся обман. И они благополучно достигли Бургундии.

Паутина мести

Ни на миг не забывала Брунгильда о том оскорблении, какое нанес ей Зигфрид. Гневалась она, видя, какая любовь и согласие царят между ним и Кримхильдой. Нет, не бывать им счастливыми!

И начала неукротимая дева-воительница исподволь плести паутину мести. Однажды она явилась к своему мужу, королю Гунтеру, вся в слезах.

– Мой государь, – сказала она, – должна я признаться тебе в том, что замыслил Зигфрид. Когда-то он пробудил меня от вечного сна, сняв заклятие богов. Расставаясь, дал он клятву быть моим мужем. И теперь предложил мне бежать и укрыться в его Нидерландских владениях.

– Как?! – вскричал ужаленный ревностью король. – Он задумал меня обесчестить? Но могу ли я тебе верить?

Усмехнулась Брунгильда.

– Спроси этого благородного витязя, откуда у него пояс, подаренный им Кримхильде, – коротко бросила она и удалилась.

Недолго думая, Гунтер велел призвать к себе Зигфрида. И тот, прямо глядя в глаза королю, спокойно ответил:

– Это пояс Брунгильды. Я добыл его, вызволяя ее для тебя, король, из огненного кольца. И считаю своим трофеем.

Смирил свой гнев Гунтер и через силу улыбнулся витязю. Но теперь он уже, как и Брунгильда, загорелся мыслью о мести. В тот же день Гунтер открылся своему дяде и преданному слуге Хагену и попросил у него совета.

Задумался мудрый Хаген.

– Силен безмерно Зигфрид, – проговорил он. – И сотня бойцов не справится с ним в открытом бою. Но коли нанес он вам оскорбление, то стал и моим врагом. Не силой, так хитростью победим мы его.

– Хорошо, – согласился король. – Но не медли, ибо вскоре он уедет в свои края. Тогда придется идти войной на Нидерландское королевство.

– Все будет исполнено завтра же, – поклонился Хаген. – Я так слажу дело, что никто и не догадается о нашем тайном сговоре.

С этим словами он удалился. Тем же вечером он объявил, что король собирается устроить оленью охоту в ближайшем лесу. Пригласил он участвовать в королевской забаве и Зигфрида.

Роковая охота

Накануне ночью приснился Кримхильде сон. И был он таким необычным и тревожным, что стала она умолять Зигфрида не ездить на охоту.

– Снилось мне, – рыдая, говорила Кримхильда, – что за тобою гнались по лугу два страшных, клыкастых кабана. А клыки у них были острыми и длинными, словно кинжалы. И вдруг зеленая трава стала красной, как кровь.

– Не волнуйся, – отвечал Зигфрид. – Целым и невредимым вернусь я. Разве есть здесь кто-нибудь, таящий на меня злобу?

А Хаген тем временем готовился к охоте. Нагрузили большой обоз самыми изысканными яствами – вином, хлебом, мясом, рыбой. Оседлали коней ездовые и ловчие. Вертелись у ног коней своры охотничьих псов. Шумная кавалькада наездников выехала с королевского двора. Вскоре достигли они опушки дремучего леса и разбили на траве охотничий стан.

– Пусть каждый выберет себе уголок леса и будет охотиться в одиночку, – предложил Хаген. – А потом мы сравним, кто из охотников удачливее, кто из них добыл больше дичи.

На том и порешили.

Узкой лесной тропой отправился Зигфрид в самую глубину леса, где дичь водилась обильная. Спокойно ехал он через густой бор, позвякивая шпорами. На боку поблескивал медный охотничий рог с золотой насечкой. Руку оттягивало тяжелое копье. Через плечо был надет тугой лук. За спиной прилажен был колчан, набитый стрелами с широкими кинжальными наконечниками. Свободно развевался широкий синий плащ, накинутый на угольно-черный шелковый кафтан.

Началась охота. В недавно еще тихой, молчаливой чаще стояли шум, собачий лай, рев и визг подстреленных зверей, конский топот, смех и крики. Зигфрид сразил стрелой лося, копьем достал зубра, погнался за матерым клыкастым вепрем. Конь его мелькал среди столетних дубов, пересекал поляны. Наконец настиг Зифрид зверя, натянул тетиву лука. Просвистела стрела и впилась в рыжий бок зверя.

И в тот же момент раздался свист другой стрелы, пущенной из засады. Попала предательская стрела в цель, вонзилась она в спину Зигфрида. Кровью окрасился черный шелковый кафтан. Покачнулся витязь и медленно сполз с седла.

– Дело сделано, – прошептал Хаген, пятясь в тень дерева.

А Зигфрид пытался подняться, но силы оставили его. Алой стала зеленая трава. Померкло солнце, скрытое набежавшей тучей. Заснул непобедимый герой вечным сном.

И вдруг раздался протяжный звон. Рассыпалось в прах гибельное кольцо нибелунгов. Послушное страшному заклинанию, сослужило оно свою последнюю, роковую службу. Сверкнули в воздухе, рассыпались искрами и кровавыми каплями упали в траву мельчайшие частицы красного золота.

Беовульф

I. Грендель

Много славных рассказов дошло до нас из старых времен о великих вождях.

Особенно же славился своими подвигами великий Шильд Шефинг, и Бог дал ему, на радость и утешение народу, еще более великого потомка. Звали его Беовульфом, и слава его разнеслась далеко по соседним землям.

Потомок Шильда, Гигелак, много лет правил землею Геатов и был любим всем народом. В то время правил землею Данов славный Гальфден. Было у него трое сыновей: Георогар, Гродгар и Гальга Добрый; дочь его звали Элан, и со временем стала она женою Геадошильфинга.

На долю Гродгара выпало такое счастье в войнах, что к нему стекалось отовсюду множество воинов. И задумал он построить для них такой обширный зал для пиршеств, какого никогда еще не бывало на свете. Там хотел он задавать роскошные пиры и щедрою рукою рассыпать дары верным своим воинам. Когда зал был готов, он назвал его Георотом, т. е. оленем, потому что щипец его кровли был украшен оленьими рогами.

Так долго жил Гродгар со своими витязями, не зная ни забот, ни печали, забавляясь играми, слушая игру на инструментах и пение бродячих певцов, приносивших к ним с собою рассказы старины.

Но вот вдруг появился враг, грозивший им из глубины своего подземного логова. То был свирепый Грендель, живший на дне трясин и болот. Господь послал его в наказание людям за их грехи, и были ему подчинены все чудовища, а вместе с ними эльфы, и великаны, и всякие чудовища морские.

С наступлением ночи прокрался он в обширный зал, туда, где на каменном полу беспечно спали после веселого пира одетые в кольчуги Даны, похитил одного из воинов и унес его в свое жилище.

Только с наступлением утра заметили Даны убыль в товарищах, и на смену недавнему веселью поднялись вопли и жалобы. Тяжко скорбел король о своих воинах, глядя на громадные следы, отпечатлевшиеся на земле там, где проходило чудовище.

На следующую ночь Грендель снова явился за новой добычей, и так свирепствовал он в течение целых двенадцати зим. Скоро стали слагаться и песни о том, как Грендель жестоко притеснял Гродгара, постоянно похищая у него воинов, и песни эти, расходясь по свету, оповестили весь род людской о страшных злодеяниях.

Никто не знает с точностью, где живут и гнездятся духи преисподней, так и о Гренделе знали одно только, что в жилище его был изукрашенный драгоценными каменьями зал, находившийся где-то в беспросветной бездне.

И никто не мог придумать никакого способа избавиться от такого бедствия.

Итак, скорбь и забота из года в год грызли потомка Гальфдена.

Услыхал о делах Гренделя витязь Геатов Беовульф и приказал сейчас же оснастить себе корабль, намереваясь посетить славного короля. Сначала опытные мужи из его людей долго отговаривали Беовульфа, но потом, приметя благоприятные предзнаменования, сами стали торопить его. Выбрав четырнадцать отменнейших бойцов, сам пятнадцатый, пустился он в путь, поручив управление судном надежному и опытному мореходу, хорошо знавшему все пещеры и скалы. Ровно через сутки снова увидали они перед собою землю: за острыми скалами, о которые разбивались морские волны, высились отлогие горы и острые вершины.

Путь был окончен, и знатные гости, звеня оружием, высадились на берег.

Страж земли Данов увидел со своего вала, как вышли они на берег, сверкая щитами и панцирями.

– Кто вы, отважные витязи, явившиеся сюда к нам из-за моря? – крикнул он им. – Мне поручено здесь наблюдать за тем, чтобы враги Данов не высадились как-нибудь с оружием в руках на этот берег. Никогда еще никакие воины не являлись сюда так, незваные! Никогда еще не видал я такого благородного и могучего воина, как вот тот из вас! Но должен я известить своего короля о вашем приезде, для того чтобы не успели вы, как соглядатаи, проникнуть в нашу данскую землю. Скажите же мне скорее, зачем вы к нам явились?

– Мы воины Гигелака из земли Геатов, – отвечал ему старший над воинами. – Отца моего звали Эктеовом. Мы же пришли сюда с любовью в сердце к твоему господину, сыну Гальфдена. Не знаю, правду ли слышали мы о великой беде, постигшей его и его воинов, но если то правда, то пришли мы сюда для того, чтобы освободить его и его землю от ужасного чудовища.

– Рад будет таким гостям наш король. Доставайте же одежды и оружие, – я сам проведу вас к нему, а корабль ваш поручу охранять моим помощникам.

Нарядные гости, покинув корабль свой в бухте, пошли за своим провожатым. Изображения кабанов сверкали у них на висках: они должны были охранять им жизнь. Доведя их до сверкавшего золотыми украшениями зала, страж оставил их и поехал назад к морю.

Пройдя выстланный камнем двор, витязи вошли в зал и, не снимая шлемов и панцирей, приставили к стене свои щиты. Навстречу им вышел один из воинов Гродгара, по имени Вульфгар, и от имени короля спросил их о цели их приезда.

– Приехали мы сюда из-за моря, из земли Геатов, – отвечал один из приезжих, – мы – воины и товарищи Гигелака, а зовут меня Беовульфом. Хотелось бы мне самому переговорить с королем Гродгаром; попроси же его выслушать меня.

Вульфгар пошел к своему королю и передал ему просьбу Беовульфа.

– Прими их, великий государь, – прибавил он, – судя по их виду, это не какие-нибудь изгои, и, вероятно, они явились сюда для великих подвигов.

– Я хорошо знал Беовульфа, когда он был еще мальчиком, и думаю, что Господь послал его сюда нам на радость и на погибель чудовищу Гренделю. Собери же мою дружину и проведи сюда гостей.

Так, с разрешения Гродгара, Беовульф с товарищами, не снимая вооружения, явился к нему в зал и заговорил:

– Привет тебе, Гродгар! Я – племянник и воин Гигелака и уже в юности своей совершил немало великих подвигов. Через мореходов дошли до меня вести о бедствиях, причиняемых тут Гренделем. Тогда посоветовали мне мои умные и опытные витязи, которым хорошо известна моя мощь и сила, приехать к тебе, чтобы сразиться с чудовищем. Я укрощал великанов, умерщвлял русалок в волнах и теперь хочу сразиться с Гренделем один на один, без копья и меча и всякого оружия. Об одном только прошу я тебя: предоставь мне одному с моими воинами освободить Георот от постигшей его беды или погибнуть. Тебе нет нужды охранять меня: по доброй воле готов я биться с Гренделем, и никто не будет обвинять тебя, если чудовище пожрет меня в своем жилище. В случае моей смерти отошли только к Гигелаку мою броню. Это – наследие Гределя и работа кузнеца Виланда.

– Итак, отважный Беовульф, ты явился сюда, чтобы в страшном бою стяжать себе еще большую славу. Много зла и бед причинил мне Грендель, – он уничтожил мою неустрашимую дружину. Не раз решались воины соединенными силами вступить с ним в борьбу, и всякий раз наутро оказывалось, что весь зал залит кровью погибших воинов, а в дружине моей оказывалась сразу значительная убыль. Никогда еще, кроме тебя, никому не доверял я охраны этого зала, но ты оставайся тут со своими воинами и покажи свою мощь и силу, и нет такого твоего желания, которого я не исполнил бы, если бы удалось тебе убить чудовище.

После веселого пира, за которым жена Гродгара сама обносила витязей медом, король со своими воинами удалился из зала, оставив там Беовульфа с его товарищами.

Беовульф, вполне полагаясь на свою силу, отложил в сторону меч и, сняв панцирь и шлем, решился лечь спать безоружный.

– Думаю я, что сила моя не уступает силе Гренделя, и не хочу я нападать на него с мечом в руках – он не знает оружия и не умеет владеть им, а потому хочу я схватиться с ним грудь с грудью, и тогда посмотрим, кто из нас одолеет другого, – так говорил Беовульф, склоняя голову на подушки.

Товарищи его тоже поспешили улечься вокруг него. Мало надеялись они вернуться домой, в свои земли и свои родные бурги. Но Господь Бог даровал им победу.

Окутанный туманом, вышел из болота Грендель. Намеревался он тайно похитить одного из воинов, спавших в зале. Не в первый уже раз посещал он зал Гродгара и, при всей своей старости, нигде не похищал он таких воинов, как тут. Остановившись у входа, кулаком вышиб он дверь и поспешно вошел в зал, причем глаза его пылали, как пламя. Тут увидал он спавших воинов и на глазах у Беовульфа, который один только не спал, сейчас же схватил и растерзал на части одного из его товарищей, а потом пожрал его всего, с руками и ногами. Затем, сделав несколько шагов вперед, потянулся он за самим Беовульфом, но тот, приподнявшись на локте, поспешно удержал его рукой. Тут Грендель сразу почувствовал, что на земле он не встречал еще более могучего мужа, и в сердце своем ощутил он страх. Хотел было он уйти назад в свою преисподнюю, но не мог уже двинуться с места. Между тем Беовульф, вскочив с постели, схватил его за руки и с такою силою оттолкнул его назад, что переломил пальцы великана. Тогда Грендель стал изо всех сил вырываться, желая уйти из зала, чтобы поскорее скрыться на дне своих болот. Весь зал сотрясался от их тяжелых шагов, – можно было только удивляться, как еще устояли стены. Их, конечно, спасли лишь железные скрепы. Но все же во время битвы было сорвано с места и повалено наземь немало тяжелых, изукрашенных золотом скамеек. Потом раздался никогда не слыханный крик, от которого Даны, заслыша его, содрогнулись от страха. То был отчаянный вопль врага Господня: Беовульф крепко держал его, угрожая ему неизбежною смертью.

Товарищи Беовульфа поспешили к нему на помощь со своими мечами и принялись наносить удары, надеясь рассечь пополам тело Гренделя, но тщетно: не знали они, что умел он заклинаниями сделать для себя безвредным любое оружие. Но все же было ему суждено в тот же день расстаться с жизнью: Беовульф так крепко держал его, что в борьбе перервал ему жилы и связки рук и ног. Так одержал победу Беовульф. Умирающий Грендель бежал, чтобы испустить последний вздох в своем болоте, оставив победителю свою руку.

После этой битвы Даны забыли свое горе, а Беовульф стяжал себе небывалую славу.

На другое утро стали отовсюду сходиться народные вожди, чтобы подивиться на глубокие следы, оставленные на земле врагом. Никто не пожалел о чудовище, ушедшем умирать на дне своих болот. Там потоки его крови окрасили тяжелые воды в багровый цвет, и, видя это, с радостью вскакивали на лошадей и старые, и молодые и весело, забыв страх, возвращались домой. Всюду прославляли Беовульфа – и на севере, и на юге, и на всех морях; всюду утверждали, что на всей земле не бывало еще другого такого отважного воина.

Празднуя победу, рыцари занялись военными играми, соперничая в быстроте и легкости своих коней. Тут же один из воинов короля, певец и знаток старинных преданий, запел песню, в которой в искусной речи прославлял мощь и силу Беовульфа.

Но вот вышел из своих покоев и сам король Гродгар, всегда щедро награждавший своих воинов, и пошел в зал, между тем как королева в сопровождении своих девушек направилась в погреба, где хранился мед. Остановившись перед входом, король взглянул на кровлю, украшенную рогами оленей и на этот раз еще рукою Гренделя, и воздал хвалу Богу за освобождение от власти чудовища.

– Посмотрите, – сказал он своим воинам, – вот витязь один совершил то, о чем мы все не смели мечтать и во сне. Поистине должна гордиться женщина, родившая его на свет! Послушай, Беовульф, – продолжал он, обращаясь к витязю, – отныне я буду любить тебя, как сына, и готов одарить тебя всем, что только имею!

Потом все, бывшие тут, принялись с удивлением рассматривать руку чудовища: пальцы его оканчивались страшными железными когтями, и воины признали все, до последнего, что даже самый лучший клинок оказался бы бессилен против такого орудия.

Поспешно стали чистить и приводить в порядок Георот, сильно пострадавший во время борьбы, несмотря на необычайную прочность постройки. А когда все было готово, король Гродгар собрал своих воинов и гостей на пир и в то время, как хозяйка обносила их медом, передал Беовульфу свои дары – в знак победы золотое знамя со значком, шлем и броню и еще драгоценный меч.

Беовульф с гордостью принял от него эти дары; он вполне заслужил их своим подвигом.

Поднесла ему свои дары и супруга Гродгара, Вельхтеова, – драгоценный плащ, кольца и толстые золотые запястья.

Так беспечно праздновали они победу, не думая о решениях Вурд, богини судьбы, и не предчувствуя, какая страшная доля ожидала одного из них в эту же ночь.

Когда кончился пир, король Гродгар удалился в свои покои. Множество воинов осталось охранять зал. Они постлали постели и, подсунув под головы блестящие щиты, улеглись на покой, положив около себя наготове свои шлемы, кольчуги и копья. Таков уж был у них обычай: и на войне, и дома – всегда были они готовы ринуться в битву, сослужить службу своему королю по первому его зову.

II. Мать Гренделя

Воины заснули. Но дорого поплатился за этот сон один из них – столь же дорого, как бывало это, когда Грендель ночью проникал в роскошный зал. Узнали тут витязи, что на смену ему явился страшный мститель – мать Гренделя, страшное чудовище, обитавшее в холодных водах преисподней.

Итак, мать Гренделя, задумав отомстить за своего сына, ночью прокралась в Георот, где спали Даны. Каково же было их смятение при появлении чудовища! Поспешно схватились они за мечи и защищались, прикрывшись щитами, не успев надеть ни кольчуг, ни шлемов. Смутилось и чудовище, встретив такой отпор; хотело было оно покинуть зал и бежать в свои болота, но один из воинов, вспомнив Беовульфа, крепко схватил чудище за руки. Был то любимый витязь Гродгара, его верный товарищ в боях и надежный советник. Но ему суждено было погибнуть в этой борьбе.

В эту ночь Беовульфа не было в зале. После пира ему был отведен другой покой.

Когда настало утро, огорченный король послал за ним, едва решаясь надеяться на избавление от нового врага, и Беовульф сейчас же явился к нему со своими товарищами.

– Новое горе постигло нас, Данов, – сказал ему король Гродгар, – сегодня ночью погиб любимый мой витязь: его удушило какое-то неведомое мне чудовище. Вероятно, какой-нибудь родич Гренделя замыслил отомстить за него. Рассказывают здесь люди, что на болотах видали двух таких чудовищ, охранявших свои трясины. Одно из них совершенно походило на женщину, другое же было мужчина и отличалось от человека только своим громадным ростом. Здешние жители звали его Гренделем. Кто был ему отцом, никто не знает, – вероятно, какой-нибудь темный злобный дух, один из тех, что обитают в волчьих оврагах, пустынях, среди открытых ветрам скал и утесов, на опасных болотах. Недалеко от нас есть трясина, заросшая мрачным лесом. Каждый день совершается там чудо: по ночам в воде светится огонь. Но никто никогда не решался осмотреть поближе это болото. Оно так ужасно, что даже олень, преследуемый собаками, предпочитает погибнуть жертвой охоты, чем искать убежища в неприютном, мрачном лесу. Кроме тебя, мне не на кого надеяться! Если хватит у тебя решимости, осмотри это ужасное место и разыщи там нашего проклятого врага. Если ты благополучно вернешься, я дам тебе в награду за подвиг много золота – мое отцовское наследие.

– Не теряй бодрости, мудрый король, – отвечал ему Беовульф, сын Эктеова. – Чем огорчаться, лучше постараться отомстить врагу. Каждый из нас должен быть готов встретить смерть лицом к лицу, а пока жив – совершать великие подвиги. Надо торопиться нам в путь, чтобы видеть следы, оставленные матерью Гренделя. Клянусь тебе, нигде не укроется она от меня – ни в недрах земли, ни в лесах, растущих на горах, ни на дне моря!

Престарелый король поднялся со своего места и возблагодарил Бога. Потом подали Гродгару его коня с заплетенною гривой, и, вооружившись, поехал он вперед, а за ним его воины с липовыми щитами.

Далеко по дороге в лес видны были следы чудовища: оно прошло прямо к ужасному болоту, а витязя тащило за собою. Витязи спешили вперед по крутым утесам, узким тропинкам, по неведомым дорогам, среди нависших скал, обиталищ никс. Так Гродгар спешил вперед, пока не доехал до того места, где серые камни заросли темным, мрачным лесом. Под ними неподвижно стояли кровавые, мутные воды. И горько же стало тут Данам, когда увидали они воздвигнутую на острой вершине острова голову любимого витязя Гродгара, увидали, как с кровью смешались болотные воды. По временам раздавался звук рога, и звучала песня смерти.

Воины сошли с коней и сели на землю. Они видели множество змей, кишевших в воде, морских драконов и никс, насторожившихся у скалистых мысов. При звуках военного рога чудовища, раздраженные и рассерженные, бросились прочь.

Князь Геатов спустил стрелу, и одно из них рассталось с жизнью: стрела вонзилась и засела в мягком теле и мешала ему плыть. Рогатинами подтянули его к берегу, и все воины с удивлением стали рассматривать невиданное животное.

Беовульф поспешно начал вооружаться. Надел он свою чудную, пеструю, ручного плетенья кольчугу, чтобы защитить свое тело от опасных укусов, на голову надел свой светлый шлем и королевскую повязку из цепочек, с изображениями вепрей, чтобы не могли вредить ему ни топор, ни секира.

Не последней защитой должен был послужить ему и меч, поданный ему на случай нужды вестником Гродгара. Меч этот звали Грунтингом, и был он одним из древнейших, от предков унаследованных сокровищ.

Вооружившись, Беовульф, на случай своей смерти, поручил своих спутников заботам и попечениям Гродгара, просил его переслать в его родную землю полученные им дары, а славный Гунферд, от предков унаследованный меч самого Беовульфа, оставил себе взамен Грунтинга и бросился в воду.

Целый день употребил он только на то, чтобы спуститься на дно моря, и сейчас же познал силу чудовища, обитавшего в этом водяном царстве уже в течение целой сотни полугодий: оно подхватило его ужасными когтями. Не дано было ему повредить чудесную кольчугу витязя, но, не давая ему владеть мечом, оно отнесло его в свое жилище.

Тут кровля простиралась над ним, и был он укрыт от воды. Горел и светил тут бледный огонь. Увидел он тут и самое морскую волчицу и, выхватив из ножен меч, смело вступил с нею в борьбу, но скоро убедился, что на этот раз драгоценный меч бесполезен. Отбросив его в сторону и полагаясь только на силу своих рук, схватил он чудовище за плечо и повалил наземь. Но чудовище не сдавалось и продолжало отчаянную битву, пользуясь своими страшными когтями, и наконец сбило с ног вождя Геатов. Схватив свой меч, мать Гренделя уже готова была отомстить ему за гибель своего сына, но плетеная кольчуга спасла витязя, и ему удалось опять вскочить на ноги. В эту минуту увидал он прекрасную секиру, но такую тяжелую, что далеко не каждому оказалась бы она по силам. Это было оружие, поистине пригодное лишь для великанов. Проворно схватил он секиру в руки и, замахнувшись изо всех сил, нанес ею такой удар чудовищу, что сразу же положил его на месте.

Подводный зал вдруг озарился ярким пламенем, и Беовульф, окинув его взглядом, увидал у стены ложе, а на нем неподвижного, безжизненного Гренделя и, не выпуская из рук секиры, отсек ему голову.

Тем временем витязи, оставшиеся с Гродгаром на берегу, глядя на болото, заметили, что воды его замутились и окрасились кровью, и решили, что, вероятно, волчица задушила-таки отважного витязя. В горе сидели они и беседовали о погибшем, пока не наступил час ноны[2]. Тут Гродгар со своими воинами уехал, но Геаты все еще сидели на берегу, глядя на мутные воды.

Между тем от крови убитых чудовищ меч, бывший в руках витязя, стал таять, как тает лед, когда Отец всей вселенной прогоняет мороз и возвращает свободу потокам.

Много было собрано сокровищ в подводном зале Гренделя, но Беовульфу ничего не удалось унести оттуда, кроме головы Гренделя да украшенной драгоценными каменьями рукоятки секиры: ядовитая, горячая кровь чудовища растопила клинок.

Поспешно выплыл Беовульф на поверхность воды и направился к берегу. С радостью встретили его воины, уже не чаявшие видеть его живым, и поспешили снять с него шлем и кольчугу, и на землю хлынула окрашенная кровью вода.

Воины весело пустились в обратный путь, захватив с собою голову Гренделя. Одному была она не под силу, и они, насадив ее на копье, несли ее вчетвером.

Так явился Беовульф в сопровождении своих Геатов в зал Георот, чтобы приветствовать Гродгара, и все – и мужчины, и дамы – с удивлением рассматривали голову чудовища.

– Теперь не о чем тебе уже тревожиться, – сказал Беовульф Гродгару, рассказав ему свою повесть и передавая ему вынесенную с болотного дна рукоятку секиры, – и ты можешь мирно почивать в своем Геороте со своими воинами, не опасаясь ни за старого, ни за малого: твои страшные враги погибли!

– Друг мой, Беовульф, – отвечал ему Гродгар, – знай, слава твоя быстро распространится среди всех народов. Ты обладаешь не только великой силой, но также и мудростью. Согласно нашему уговору, я навсегда дарю тебе мою любовь. Я счастлив, что после стольких лет заботы и горя Господь судил мне видеть гибель моих врагов. Садись же теперь за стол и прими участие в нашем пире. Завтра утром получишь ты от меня в награду много сокровищ.

Беовульф весело сел за стол, чтобы принять участие в пире, но как только стемнело и Гродгар ушел в свои покои, и Беовульф с товарищами поспешили улечься на отдых. Много трудов приняли они в земле Данов и наутро собирались пуститься в обратный путь.

Престарелый Гродгар ласково и даже со слезами простился с Беовульфом и перед отъездом его передал ему много драгоценных даров.

– Ты отважен и мудр, – говорил он Беовульфу, – и сумел надолго умиротворить старинную вражду между Геатами и Данами, заменив ее дружбой. Пусть же навсегда останемся мы близки друг другу и пусть время от времени вестники наши переправляются с одного берега на другой, привозя нам друг от друга привет и дары.

Так прощался Гродгар с Беовульфом. Выехав на берег, Беовульф снова увидел там стража и в награду за охрану корабля подарил ему драгоценный старинный меч. Потом, нагрузив на корабль сокровища, полученные от Гродгара, Беовульф с товарищами вышел в море.

Быстро переплыли они пролив и на той стороне встретили на берегу стража, давно уже с беспокойством ожидавшего возвращения любимого народом воина.

Радостно и ласково встретил Гигелак своего племянника. Беовульф подробно рассказал ему о своих подвигах и разделил с ним дары, полученные от Гродгара. В благодарность за это Гигелак подарил ему лучшее свое сокровище – меч, доставшийся ему от Гределя, – и одарил его бургами и землями. И Беовульф жил при дворе Гигелака, пользуясь почетом и уважением. Все, что ни делал он, было разумно, и никогда, даже после веселого пира, не злоупотреблял он своею необычайной силой.

III. Битва с драконом

Прошло несколько лет, и Гигелак был убит в битве с Фризами. Беовульф спасся лишь благодаря своему необыкновенному умению плавать. Одинокий и покинутый, вышел он на берег. Тут жена Гигелака, Гигд, просила его принять власть надо всеми землями и сокровищами ее мужа: боялась она, что сын ее не сумеет справиться с врагом. Но, несмотря на все просьбы Геатов, Беовульф не согласился принять звание короля. Заботливо и с любовью воспитывал он молодого короля, пока тот не вырос и не стал сам править своим народом. Но потом пришли к ним из-за моря враги, и Геардред, сын Гигелака, тоже был убит в битве. Место повелителя Геатов занял тогда Беовульф, и был он добрый и славный король и правил своим королевством целых пятьдесят лет.

Но тут постигло Геатов большое горе: по ночам стал прилетать страшный, дышавший пламенем дракон и поджигать дома и даже селения. Было там скрыто в пещере одной горы неоценимое сокровище. Положил его там последний потомок одного угасшего благородного рода. После его смерти страшный дракон нашел сокровище и владел им целых триста лет. Наконец, как раз в то время, как он спал, какой-то человек проник к нему в пещеру и похитил у него несколько колец. Проснувшись и заметя пропажу, дракон решился мстить за это людям, и с тех пор стал по ночам вылетать из своего убежища и своим огненным дыханием сжигать целые селения. Так опустошил он всю окрестную страну и, наконец, сжег дом, принадлежавший королю. Тогда Беовульф решился сам отомстить врагу.

Хотя и был он уже стар, но все же никогда еще не уклонялся от битв: не мог он думать, чтобы не удалось ему справиться с драконом.

Прежде всего постарался он разузнать причину вдруг вспыхнувшей вражды дракона. Оказалось, что человек, похитивший кольца, был тринадцатый из его воинов, и он-то и был причиной постигшей их беды. Ему одному был ведом путь в пещеру, находившуюся недалеко от моря, вблизи бурных волн, и Беовульф насильно заставил его указывать ему дорогу.

Но у скалы воинственный король присел, смутившись духом, печальный и готовый к смерти. Уже близко подошла к нему богиня Вурд, чтобы приветствовать его и тут же разлучить жизнь и тело, и душе короля недолго уже оставалось пребывать в своей телесной оболочке.

– Много битв выдержал я в своей юности, и много бедствий удалось мне преодолеть, – заговорил Беовульф. – И вот теперь, в старости, как защитник своего народа, снова хочу я вступить в борьбу и добыть себе новую славу, если зловредный враг людей выйдет ко мне сюда из своего подземного жилища.

Тут в последний раз простился он по очереди с каждым из своих воинов.

– Если бы знал я, что могу справиться с чудовищем так, как справился я с Гренделем, то вышел бы против него без оружия, но враг мой будет обдавать меня пламенем и ядовитою слюной, а потому и выхожу я против него в полном вооружении, со щитом и в кольчуге. Ни на пядь не отступлю я перед своим врагом, и пусть Вурд решит нашу судьбу! Дожидайтесь тут, у горы, исхода нашей борьбы. Не ваше это дело, да и никому, кроме меня, не под силу бороться с чудовищем.

С этими словами славный витязь встал и один пошел вдоль утесов, там увидал он каменный свод, из-под которого низвергался огненный поток. Это пламя преграждало путь к сокровищу. Громко стал Беовульф выкликать дракона на бой, и голос его грозно звучал под серыми камнями. Дракон узнал голос Беовульфа и почувствовал к нему непримиримую злобу. Он начал с того, что стал дышать в отверстие пещеры, и дыхание его вылетало оттуда горячим паром. При этом потрясалась и гудела вся гора. Беовульф, стоя у подошвы горы, прикрывался щитом. Враги стремились начать битву, но оба боялись друг друга. Дракон сначала свернулся, ожидая нападения, но потом вдруг ринулся вперед. К несчастью, щит недолго служил защитой Беовульфу, – меньше, чем желал того король для успеха в битве. Но таково было решение Вурд.

Вытянув руку, нанес он чудовищу удар своим мечом, но клинок скользнул лишь по кости. Удар этот только удвоил ярость дракона, и, рассвирепев, принялся он извергать пламя. Плохо приходилось Беовульфу – добрый меч его изменил ему в минуту крайней опасности. Но тем не менее нелегко было лишить витязя жизни и заставить его отойти в ту страну, куда в конце концов отходят все люди. Враги возобновили бой: дракон извергал новые клубы пламени, а Беовульф стоял один под палящим огнем. Его воины, пораженные страхом, поспешили укрыться в лесу.

Один только Виглаф стоял и думал:

– Вспоминается мне теперь, что обещали мы, когда пили мы мед и получали кольца и запястья, щиты и шлемы от нашего короля. Сам он выбрал нас из своих воинов, как лучших и самых отважных бойцов, хотя и собрался он за нас один свершить это трудное дело. Теперь наступила минута, когда нужна ему наша помощь. То было бы изменой заветам старины, если бы покинули мы его одного в минуту тяжкой опасности, когда грозит ему такая гибель. Пусть заодно с ним послужат нам наши щиты и мечи!

Взяв щит, сквозь дым, извергаемый драконом, поспешил он на помощь к своему королю.

– Беовульф, наш любимый король, – сказал он, – покажи теперь свою былую мощь и силу! Я пришел к тебе на помощь!

Едва успел он это сказать, как разъяренный дракон во второй раз устремился вперед, извергая пламя. Щит Виглафа скоро сгорел, а броня не могла защитить его от жаркого пламени, и юный витязь укрылся за щитом Беовульфа. Вспомнил король о своей славе, о былой своей мощи и силе и еще раз нанес удар своим мечом, но на этот раз верный, надежный клинок его разбился.

Дракон же между тем в третий раз напал на врага и, обхватив его за шею, впился в нее зубами, и из ран от его укусов полилась кровь. Но юный витязь, явившийся на помощь Беовульфу, выказал тут всю свою отвагу и твердость духа. Он не укрывал уже головы за щитом и, хотя рука его была объята пламенем, все же удалось ему нанести дракону такой удар, при котором меч его пронзил тело дракона и вьпустил несколько капель крови. Тут оправился и Беовульф и, схватив нож, висевший у него у пояса, вонзил его в дракона, и сразу убил врага, и отомстил ему за ожоги и раны.

Общими силами победили они врага, и витязи должны всегда так помогать друг другу. Но это была последняя победа Беовульфа. Ожоги, причиненные ему ядовитым дыханием дракона, стали болеть и пухнуть, и витязь разумно решил пойти и сесть где-нибудь в лесу. Не стал он осматривать жилища дракона, он видел только, что было это сооружение великанов и что внутри пещеры громадные столбы подпирали железные своды.

Юный витязь спешил освежить водою истекавшего кровью, утомленного битвой короля и развязать завязки его шлема. Знал Беовульф, что пришел конец его земной жизни, что час его пробил и смерть уже близка.

– Если бы был у меня сын, ему должен бы был я передать свое оружие, – заговорил Беовульф. – Пятьдесят лет правил я этой землею, нагоняя страх на врагов, никогда не прибегал к коварству и обману, не давал ложных клятв и рад, что теперь перед смертью никто не может укорить меня в убийстве родичей. Послушай, Виглаф, – продолжал Беовульф, – дракон убит; так поспеши же осмотреть пещеру и вынеси оттуда сокровища, чтобы мог я видеть их и умереть спокойно, покинув свою землю и своих людей.

Виглаф сейчас же исполнил его просьбу. Поспешно обошел он пещеру, видел там множество сокровищ, груды золота, рассыпанные на полу, какие-то чудесные предметы на стенах, видел логово самого дракона, старинные шлемы, нанизанные на шнуры кольчуги; а надо всею этой грудой сокровищ воздвигалось золотое знамя с чудным древком.

Уходя из пещеры, Виглаф захватил золотое знамя, старинный меч, несколько кубков и чаш и поторопился вернуться к Беовульфу. Король, истекая кровью, доживал свои последние минуты. Снова стал Виглаф опрыскивать его водой, пока он наконец не заговорил:

– Благодарю Бога за то, что дал Он мне при конце моей жизни добыть для Геатов такое сокровище. Пусть же люди мои воздвигнут мне здесь на прибрежных скалах высокий могильный холм, чтобы мореходы издали видели этот бург Беовульфа над Гронеснезом.

Потом Беовульф, сняв золотой обруч, который носил он на шее, запястье и кольчугу, отдал их Виглафу, своему дальнему родичу, и умер.

Скоро вышли из-за кустов и одиннадцать воинов, не решившихся прийти на помощь к своему господину. Со стыдом смотрели они на Виглафа, тщетно пытавшегося еще раз вернуть сознание Беовульфу.

– Мало ценили вы жизнь своего короля, который так щедро оделял вас дарами, – сказал Виглаф, – моей помощи было недостаточно: слишком мало защитников имел он в этой битве. Все наши воины разойдутся отсюда, узнав о вашем бегстве. Смерть лучше такого позора.

Потом приказал он дать знать остальным воинам Беовульфа об исходе боя. Все воины и слуги Беовульфа поспешили на место битвы. Виглаф рассказал им о последней победе Беовульфа, передал им его последние слова и его желание, чтобы был воздвигнут над ним могильный холм.

Соорудив большой костер и украсив его шлемами, щитами и блестящими бронями, они предали огню тело витязя. Затем насыпали они над ним высокий холм, чтобы мореходы могли издали его видеть, а потом отпраздновали по королю тризну, и певцы восхваляли в песне его доблести и великие подвиги.

в пересказах Е. Балобановой, О. Петерсон

Легенды бриттов

Легенда о возникновении Британии

Сказывал древний Историк, что земля бриттов звалась прежде не Британией, а Альбионом, и не жил в ней никто, кроме немногих великанов.

И пришел на ту землю славнейший среди славных, мудрейший среди мудрых, храбрейший среди храбрых вождь по имени Бритт. Овладело им и его спутниками страстное желание поселиться там, ибо увидели они прекраснейший из островов, лежавших в западном Океане.

И сказывал упомянутый Историк, что обладала называемая страна просторными полями, родившими щедрый и обильный урожай.

Были в ней, сказывал оный Историк, зеленые луга с произраставшими на них высокими и сочными травами и цветами различной окраски.

Были в ней холмы, поросшие цветущим вереском и ветвистым дроком.

Были в ней прозрачные рощи и нетронутые леса с деревами, сочившимися медовой смолой.

Были и реки, текущие в разные стороны – на восток, на запад, на юг и на север.

Били из земли родники и ключи целебные с кипящей водой. Неиссякаемые источники питали чистой водой озера и реки.

Небо доставали своими снежными вершинами горы. Бурные потоки сбегали с горных круч. Орлиными гнездами были усеяны неприступные скалы.

Роились вокруг того Острова мелкие и большие острова, и самый большой был среди них Иберния.

И вот порешили Бритт и его спутники разделить ту благословенную землю между собой, возделывать пашни и строить жилища, чтобы стал Остров страной, обитаемой людьми.

Они, сказывал правдивый Историк, не стали медлить, а, обойдя и облазив пещеры и ущелья, где великаны укрывались, всех этих гигантов уничтожили или изгнали. Но был среди великанов один, особенно сильный и злобный. Звали его Гоемагог. С дерево ростом он был и наделен такой силой, что одним махом вырывал из земли вековой дуб вместе с корнем, словно мелкий ореховый куст.

Бахвалился великан Гоемагог, что никто не сможет одолеть его в единоборстве. Вызвал тогда его на борьбу сподвижник Бритта могучий Кориней. Отложил он оружие в сторону и смело вышел померяться силой и ловкостью с великаном. Схватились они и стали сжимать один другого в железных объятиях. В начале схватки ни тому, ни этому не удавалось одолеть противника. Но вот стиснул великан Коринея так, что у того перехватило дыхание, радужные круги пошли перед глазами и хрустнули три ребра, одно слева и два справа. Казалось, нет Коринею спасения, но превозмог он себя, распалился немыслимым гневом и, собрав все свои недюжинные силы, поднял Гоемагога, напрягся и, крякнув, сбросил великана в море со скалы. Ухнул вниз великан и пропал навеки. С той поры и зовется та скала Прыжком Гоемагога.

Тогда, сказывал все тот же всеведущий Историк, и возникла страна, названная Британией в честь ее первого короля Бритта. Коринею же достался полуостров, получивший впоследствии имя этого могучего героя – Корнуолл.

О дивных озерах Британии

В древних описаниях, правда то или нет, но говорится о диве дивном, удивительных озерах, что существуют в тех землях.

Было там озеро, называемое Лох Ломонд, которое принимало в себя шестьдесят рек, но в море из него не вытекало ни одной. Лежало на озере шестьдесят островов, и высились на них шестьдесят скал с орлиным гнездом на каждой. Всякий год прилетали сюда орлы и пронзительным клекотом вещали о том, что случится в ближайшее время в Британии.

А еще существовало озеро Лох Лейн, которое окружено было четырьмя кольцами. Первое кольцо оловянное. Второе кольцо свинцовое. Третье кольцо железное. А четвертое кольцо и вовсе медное. И находили в этом озере множество жемчужин, коими украшали оружие воинов и короны королей.

И было там третье озеро, в котором даже дерево превращалось в камень. Люди вырезали деревянных, разных обликом божков и бросали в озеро. Целый год оставались они погруженными в чудесную воду и становились каменными. И звалось это озеро Лох Эхах.

А еще вытекает из некоего озера река, в устье коей между другими деревьями высится ясень, и растут на нем яблоки живительные.

Страна Великанов

Когда-то, а когда, никто и не упомнит, жили на землях Корнуолла огромные и страшные великаны, которых так и не смогли вывести бритты. Селились они в окрестных горах. Да и сами горы казались достающими шапкой до неба великанами. Глядя на скользившие с вершин снежные обвалы, люди говорили, что это великаны стряхивают снег с бровей и ресниц. Ныне осталась о великанах одна только память да всякие невероятные и странные нагромождения камней. Одни из этих каменных груд похожи на стены гигантского разрушенного замка, сложенные из огромнейших пластов известняка. Другие по виду схожи с остатками сторожевой башни. Какие-то выдолбленные в скале ниши напоминают каменную люльку для великанского младенца. Попадаются бездонные колодцы, а на самом деле это было не что иное, как котлы, в которых великаны варили себе пиво. Рядом валяются громадные каменные шары, ими великаны, наверное, играли друг с другом в кегли.

Сказывают, что в те времена поселился в Корнуолле злобный великан Блондербосс. Любил он пакостить людям. Захватывал кусок поля и строил вокруг каменную изгородь. А то и поперек проезжей дороги возведет стену из гранитных глыб, их ни разрушить, ни с места сдвинуть. Так что, будьте добры, езжайте в объезд! Остатки тех изгородей и стен стоят и по сей день. Их так и зовут «Стены Великана». Долго еще так продолжалось бы. Да, на счастье, в некоем городе Леланте уродился свой великан по имени Том. Сила у него была немереная, и работать он мог бы и за шестерых, но только ленив был необыкновенно. Ни к какому делу не могли его приставить.

Лишь однажды согласился он отвезти на ярмарку пиво от соседнего пивовара. Запряг в телегу волов и трюхает по дороге, останавливаясь иногда и подкрепляясь кружкой-другой свежего пивка. Не успел и полдороги осилить, как целую бочку опустошил. А тут, глядит, перегородило дорогу громадное дерево. Два десятка крестьян пытаются своротить его в сторону, но так и не могут осилить. Молодой великан Том взял дерево одной рукой да, играючи, откинул за обочину.

Так ехал он, ехал, быков понукал, пивко попивал, и выросла перед ним стена дома великана Блондербосса. Как раз и перекрывала она дорогу. Ленив был Том, чтобы ехать в объезд.

– Проеду-ка я насквозь! – решил он.

Соскочил с телеги, разворотил единым мигом каменную стену, расшвырял по обочинам гранитные глыбы и погнал быков прямиком. Услышал великан Блондербосс громыхание телеги по дорожным булыжникам, выскочил из дома и зашелся злобой. Вырвал он с корнем дуб, обломал ветви и сучья и с такой увесистой дубинкой ринулся навстречу Тому. Тот тоже времени не терял, перевернул телегу и выломал колесную ось вместе с колесом.

– Что ж, давай биться, – усмехнулся молодой великан Том. – Моя хворостинка не уступит твоему прутику.

С глухим рычанием кинулся старый великан на Тома и хотел было одним ударом вогнать наглеца в землю. Да только Том увернулся и так пощекотал Блондербосса между ребер колесной осью, что у того глаза под лоб закатились. Грохнулся великан на спину, тут бы и пригвоздить его острой осью к земле. Но Том хотел победить в честном бою, а потому сказал:

– Вставай, лентяй, хватит отлеживаться. Давай биться по-настоящему, грудь в грудь, как и положено великанам!

Кряхтя и пошатываясь, поднялся на ноги Блондербосс. Дрожащей рукой занес он над головой свою дубовую дубину, но не смог удержать. Упал дуб прямо на макушку великану и пришиб его. А Том, беззаботно насвистывая, приладил снова ось и колесо к телеге, доехал до ярмарки и продал там оставшиеся бочки пива с большой прибылью. Вернулся он домой, к радости пивовара. Но жаден был деревенский пивовар и вознамерился заплатить молодому великану Тому не деньгами, а пивом.

– Что ж, – согласился Том, весело посвистывая, – будь по-твоему. Пусть платой будет пиво, которое я выпью сегодня за ужином…

И, поверьте, Том не оплошал. Бочку за бочкой выкатывал пивовар и уже пожалел, что попросту не расплатился с великаном звонкой монетой.

Эльфы и гномы

Эльфы дневные и ночные

Эльфы древнее сказок. Они, наверное, появились на Земле вместе с лесами и горами. И делились они на два племени – темные и светлые эльфы. Темные – обитатели подгорных пространств, пещер и глубоких расщелин в скалах. Они боятся дневного света, ибо, по народным преданиям, солнечные лучи обращают их в камень. Подгорные эльфы собирают сокровища из недр Земли. Им ведомы тайны растений и таинственная сила камней. Ночные эльфы отличные кузнецы. Из драгоценных металлов они куют волшебные мечи и заговоренные щиты. Есть такое поверье, что, коли положить у порога кусок железа, то наутро можно найти отлично выкованную вещь, которая будет служить долго и безотказно. Но увидеть подгорных эльфов трудно даже ночью, потому что есть у них плащи-невидимки. Однако стоит их окликнуть погромче, как ответ прилетит многоголосым эхом. А все потому, что, как говорят старые люди, ночные эльфы создали Эхо, и оно откликается их голосом. Подгорные эльфы устраивают себе в глубоких пещерах роскошные жилища, украшенные золотом и драгоценными камнями.

Подгорные эльфы почти не знаются и не встречаются с дневными. Эти эльфы – легкие, ясные, воздушные. Они дети света и солнца. Крохотного роста с шапочкой из цветочных лепестков на голове, они любят водить веселые хороводы, купаться в лучах солнца, плясать по утренней росе, а иногда и при лунном свете. Их песни так завораживают, что и кусты начинают плясать вместе с ними. А коли музыкант станет наигрывать на скрипочке мелодии эльфов, то не сможет остановиться, пока струны не лопнут. Светлые эльфы любят подшутить над человеком, но нередко и помогают ему в беде. Они могут предсказать судьбу и оберечь от неверного шага. Но не стоит сердить эльфа. Одним неласковым прикосновением или дуновением он может наслать болезнь и даже смерть.

Обитают дневные эльфы в дуплах деревьев и в густых кронах. Чаще всего это ясени, ивы и липы. Если человек срубит или погубит дерево, на котором поселились эльфы, они непременно отомстят. Ни в коем случае нельзя ладить из такого дерева колыбельку для младенца. Эльфы явятся и унесут его, и станет малыш жить с ними, забыв про родной дом и отца с матерью. А старики наказывают детям не заглядывать в дупла деревьев, не тревожить спящих там эльфов. Нельзя и рвать лесную паутину. Это ведь пряжа эльфов. Они ткут себе одежду из тонких паутинных нитей, и нередко, прислушавшись, можно услышать жужжание их прялок. Только для этого надо уметь слышать лесную тишину.

Эльфы носили с собой луки, колчаны со стрелами и прикрепленный к поясу длинный кинжал. Не уязвимые для обычных мечей и копий, эльфы не надевали ни кольчуг, ни крепких стальных лат. Легкие, подвижные, зоркие, они стреляли без промаха, и стрелы их разили врага прежде, чем он мог увидеть слившегося с зеленью леса или травой луга стрелка-эльфа.

Голоса камней

Древний край эльфов назывался Олвен, или Белые Следы. Место, где некогда жили эльфы, надолго остается целебным. Полное спокойствие навевает эта седая равнина. Сами эльфы и по сей день могут слышать голоса камней, рассказывающих о том, что ныне скрыто завесой столетий. Вот что говорят эти вечные молчуны:

– Мы, камни, Живем веками. Потоки воды Не смоют наши следы. Мы глухи и слепы, Мы душ ваших слепок. Здесь вы за каменной, Крепкой стеной. Ищите защиты За нашей спиной.

Да только эльфы слышат эти голоса. Остальным слышится лишь тихое посвистывание ветра среди голых ветвей или шорох струящегося вниз по крутому склону мелкого потока острых горных камешков.

Предание о распрях между эльфами и гномами

Эльфы недолюбливали гномов. А шла эта распря еще с давних времен. Случались у эльфов стычки и даже небольшие войны с гномами, которых они подозревали в краже сокровищ. Гномы же считали, что все происходит наоборот, мол, их самих ограбили. И они, дескать, только возвращали свое. Гномы всегда были искусными мастерами – оружейниками, строителями, добытчиками скрытых даров земли. Они жили в недрах гор и создали чудесный подгорный мир с каналами и тоннелями-улицами, сторожевыми и дозорными башнями, мощеными дорогами.

Когда-то король эльфов, как утверждали гномы, попросил их выковать для него золотые и серебряные украшения. Но после отказался платить за работу. По правде говоря, у короля эльфов и впрямь была слабость к драгоценностям, особенно к серебру и алмазам. И хоть сокровища его были велики, он жаждал получить еще и еще, ибо семейное предание гласило, будто прежние короли обладали просто немереными богатствами. Но беспечные, вечно веселившиеся эльфы охотились, скакали верхом или просто резвились в просторных лугах при свете луны или звезд. Сами они не умели добывать из подземных руд ни золота, ни серебра, не гранили драгоценных камней, не выделывали украшений. Не утруждали они себя и торговлей или, к примеру, возделыванием земли.

И любому гному это было известно.

Впрочем, предания эльфов говорили совсем иное. Прародители нынешних лесных эльфов, как известно, явились из Волшебного царства. Это были солнечные эльфы.

К несчастью, со временем они растратили умения и знания, приобретенные предками. Неудивительно поэтому, что они не могли соперничать с гномами в мастерстве. Зато им был подвластен лунный свет и звездное сияние. Зла они никому не причиняли, но творили радость, веселье и дарили легкость ногам, свежее дыхание телу и светлые мысли голове.

Вот почему никто и никогда не мог решить, кто прав в этом споре – гномы или эльфы.

Волшебный круг

Жила однажды бедная вдова. И был у нее сын. Как-то пас он овец в лощине под горой. Уже к ночи собрался мальчик гнать отару домой, как вдруг перед ним на камне появился невообразимо маленький человечек со скрипкой в руках. Штаны на нем были из лишайника, курточка сшита из березовых листьев, колпачок из цветка дрока, а ноги обуты в крошечные сапожки из крыльев жука. Заиграл человечек на своей скрипке, и пастушок замер от восхищения: никогда не слышал он такой волшебной музыки. И запел человечек серебряным, колокольчиковым голоском:

– Белоснежною грядою Ходят в небе облака, И хрустальная река Плещет светлою волною. Приди, приди сюда. Мы счастливы всегда! Птиц лесные перезвоны Будоражат тишину, И пронзают вышину Гор алмазные короны. Приди, приди сюда. Мы счастливы всегда!

И тут заметил мальчик, а звали его Илидир, что в сумерках из всех ущелий и горных расселин стекаются сотни маленьких человечков. А были то эльфы. Дивным Народцем звали их люди, хотя никому еще не доводилось видеть этих лесных существ своими глазами. Замелькали в сгущающейся тьме огоньки. Это эльфы держали в руках крохотных светлячков. А двигались они с такой легкостью, что ни одна травинка не согнулась у них под ногами, ни единый листок не шелохнулся от их прикосновения. Круг за кругом вились они над поляной, и трава сама собой ложилась ровными рядами. И мальчик оказался в самой середине этого зеленого круга. В веселом хороводе закружили эльфы Илидира. Он и не заметил, как наступила глубокая ночь. Тогда появились трое эльфов с корзинами ягод и кувшинами молока. А молоко то было особенным, его настаивали с шафраном и другими лесными пахучими травами.

Поел Илидир ягод, выпил кувшин молока и почувствовал такую радостную легкость, что, не задумываясь, без страха и колебаний последовал за эльфами. И повели они его по извилистой тропинке в гору. Все дальше и дальше шли они и углубились в пещеру. А вскоре открылась перед Илидиром чудесная страна. Крохотные деревья ростом с мальчика шумели густой листвой, хрустально звенели быстрые ручьи, пестрели необычными яркими цветами просторные луга.

Привели Илидира к королю той Подземной страны. Улыбнулся король мальчику и ласково сказал:

– Живи с нами. Если будешь усердным и разумным, то мы научим тебя лесным премудростям, постигнешь ты язык деревьев и трав, услышишь, о чем поют птицы и говорят звери.

Целый год прожил мальчик в царстве Дивного Народца и понял, что они добры, умны, честны и благородны. Жили они весело и свободно. Илидиру тоже не запрещалось бродить где угодно, выходить из горы и даже навещать родную деревню. Не раз и не два спускался он по той самой тайной тропинке, которая привела его в страну эльфов, и навещал родную мать. Рассказывал он ей о жизни Дивного Народца, о богатствах, скрытых в их царстве.

И вот однажды мать сказала ему:

– Они так богаты, а мы бедны. Не мог бы ты, Илидир, взять у эльфов немного золота?

Послушался мальчик своей матери и как-то раз, отправляясь в деревню, взял без спросу золотой мяч, которым играли они на лугу с королевским сыном. Но не успел он спуститься с горы, как сзади послышались тонкие голоса, похожие на птичьи, и мелкий топот ног, наподобие мышиного. Хоть и были маленькие человечки крохотного росту, но очень быстро догнали Илидира и отняли у него золотой мяч.

– Запомни, мальчик, чужое добро счастья не принесет, – сказали они и убежали прочь.

Целый год, день за днем приходил Илидир в лощину к подножию горы. Но ни единого раза не явились ему эльфы. Не слышал он больше ни мелодию скрипочки, ни серебряных голосов, поющих веселые песни. А тропинка, ведущая в царство Дивного Народца, исчезла.

Прошло немало времени. Вырос Илидир, потом и состарился. Но всегда хранил он в своем сердце память о Дивном Народце, дружбу и доверие которого потерял навсегда. Зато всю жизнь помнил Илидир и внукам своим передал слова эльфов о счастье, которое не добудешь в чужих закромах.

Камень Овэйна

Легенда Озера Камня Овэйна живет в Уэльсе и по сей день. Озеро это чудесно летом, когда по глади его плавают большие зеленые листья и колышутся на поверхности белоснежные цветы водяных лилий.

Из уст в уста передается волшебная история этого озера. Рассказывают, что на месте его в незапамятные времена эльфы пробили в скале отверстие, из которого бил хрустальный источник. Внимательно следили эльфы за тем, чтобы вода в нем была всегда чистой, прозрачной и холодной. Они обложили источник камнями и прикрыли каменной плитой.

Любой мог прийти и испить из этого источника глоток-другой свежей, живительной водицы, придающей силы и здоровья. Но каждый знал, что, напившись, должен он непременно положить на место сдвинутую плиту.

Но однажды некий путник оказался вблизи волшебного источника. День был знойный, солнце палило нещадно. Направил путник своего коня к источнику, спешился, сдвинул каменную плиту и напился вволю. И так ему стало хорошо, что лег он тут же на траву. Долгие скитания утомили его, и он заснул крепким сном, забыв прикрыть бьющую струю камнем. Пробудился этот человек от плеска и шума воды. В ужасе увидел он, как из открытого источника бурно хлещет вода. Целое озеро натекло вокруг и уже затопляет небольшой островок, на котором прикорнул рыцарь. Вскочил он, оседлал коня и одним махом перескочил озеро.

На берегу уже толпился народ, собрались все жители из окружных деревень. Стало человеку не по себе, и попросил он прощения у людей, что забыл укрыть эльфийский источник камнем.

Но никто не упрекнул его. А некий старец улыбнулся и сказал:

– Не винись понапрасну. Сделал ты нам благо. Прежде лишь небольшая струя живительной воды била из скалы, а ныне у нас целое озеро чистейшей волшебной влаги.

Звали того путника Овэйн. Потому и с тех пор озеро вблизи деревни Горслас, что в Уэльсе, зовется Ллин Ллех Овайн, что в переводе с валлийского значит Озеро Камня Овэйна.

Мерлин

Повелитель зверей и прорицатель

Жил во времена древнего короля Гвенддолеу знаменитый валлийский бард по имени Мирддин. Предан он был своему королю всем сердцем и после гибели владыки в жестокой битве на севере Британии стал, по преданию, отшельником. Теперь его звали Мирддин Дикий.

И поселился он в глуши леса Келиддон у западных предгорий Шотландии. Только преобразился Миррдин Дикий. Стал он великим волшебником и прорицателем, и имя ему было дано Мерлин.

Никто не смел проникнуть в тайную долину Мерлина. Зато он часто являлся людям в разном обличье. То это был юноша четырнадцати лет с ясными глазами. То вдруг оказывался мудрым восьмидесятилетним старцем. Иногда это был воин на громадном черном коне, или, наоборот, бездомный нищий в жалких отрепьях. А случалось, что видели люди перед собой бедного странника, укутанного в черную овчину, обутого в сбитые сапоги и в накинутом на плечи груботканом плаще.

И каждый раз Мерлин появлялся в пору горестей или несчастий, свалившихся на людей. Давал советы, помогал волшебством, защищал от врагов. И всякий раз, в каком бы обличье Мерлин ни появлялся, его непременно сопровождали звери. То это был быстрый тонконогий олень. То серый поджарый волк. А то и вовсе встречали странного старца, держащего почему-то в обеих руках по дикому гусю.

Зато звери, населявшие чащобу Келиддона и соседний Шервудский лес, могли зреть настоящего Мерлина. Он был высокий, широкий в плечах и походил на древнее крепкое дерево. Белые его волосы ниспадали ниже плеч, а борода покрывала пояс. Неотрывно глядели серые проницательные глаза. Под густыми нависшими бровями они сверкали, как льдинки. Лоб величественного старца стягивала узкая золотая лента. Слышал он в этом мире любое слово, сказанное даже самым слабым шепотом, если только ветер подхватывал его. Босой, ступал Мерлин размеренно, мощно, словно это шагало гигантское дерево. Острые камни и узловатые корни будто и не беспокоили его при ходьбе.

Только звери знали дорогу в тайную долину Мерлина. Когда к ним подступала опасность, они приходили сюда. Когда их настигала смертельная беда и оставались силы, чтобы передвигаться, они искали здесь спасения и исцеления.

Прекрасна была эта тихая зеленая, укрытая ото всех взоров долина. Горы, казавшиеся неприступными, короной высились вокруг. И вела сюда лишь узкая незаметная щель в голой скале. Но стоило проникнуть в долину, как усталость словно бы утекала в землю из изнуренного дорогой тела. Воздух здесь был мягкий. Мнилось, будто завывавший снаружи ветер сменил свои злобные порывы на ласковое и нежное поглаживание. Радужные очертания птиц мелькали в листве деревьев. Небо и неподвижные облака купались в крошечном озере, и оно отсвечивало белым и голубым. Вдаль от озерца убегали холмы, чьи очертания были слегка размыты серовато-зеленой дымкой.

Мерлин всегда был в окружении зверей. По левую руку грациозно вышагивал пятнистый тонконогий олень. А рядом, неуклюже переваливаясь, топал косматый мишка. По правую руку величавого мага, поджав хвосты, будто преданные собаки, трусили два громадных волка. Стоило ему подойти к озеру, как выдры, которые, развлекаясь, только что ныряли в воду с небольшого выступа, тут же замирали и покачивали головами, приглашая порезвиться вместе с ними. Гладкую поверхность воды вдруг взрывала рыба, сверкнув серебряной чешуей, взмывала в воздух и снова уходила в глубину. Даже муравьи и те длинной цепочкой бежали по тропинке вслед Мерлину. И ковылял среди них большой хромой муравей, о котором сохранилась любопытная история.

Вот что было.

Случилось, что молодой Киллух, пасший овец на склонах Шотландских гор, влюбился в дочь великана прекрасную Олвен. Но Испаддаден, так звали великана, велел пастуху прежде выполнить несколько заданий. Со всеми справился юноша. И тогда велел ему великан за один день собрать девять мешков льняного семени, хотя и во всей Британии тогда вряд ли набралось бы столько льна.

Понурый, брел по холмам юный Киллух, размышляя, как бы исполнить задание великана. И вдруг донесся до его слуха еле слышный стон и плач. Что такое? Оказывается, загорелся большой муравейник. Несчастным его обитателям грозила смерть. Кинулся юноша к муравейнику и в единый миг расшвырял горящие веточки, загасив огонь.

В благодарность муравьи прочесали все поля и собрали девять мешков льняного семени. Но великан взвесил на руке последний мешок и сказал, что он неполон. Не хватало одного льняного семени. До исхода дня, когда истекал срок задания, оставалось совсем немного. Где отыскать это одно-единственное семя? И к тому моменту, когда край солнца уже готов был скрыться за горизонтом, приковылял хромой муравей, который нес на спине тяжелый груз. Это и было льняное семя. Мера была полна.

Сказывают, что послал этого хромого муравья сам Мерлин. Таков был этот маг, предсказатель и повелитель лесных зверей и водных тварей. Где он ныне, никто не знает. Только дошли до нас некоторые мудрые речи Мерлина.

И вот каковы они.

– Разве не одинок каждый из нас, будто слабая камышинка у озера? – говорил он. – Вы должны учиться помогать себе. Это верно. Но никогда не отказывайтесь помочь тому, кто в этом нуждается. Разве все вы не хромые муравьи?

– Разве вы не знаете, что звери чувствуют горе, страх и боль? – говорил он. – В мире людей им нелегко. Помните об этом.

– Разве род людской лучше обитателей леса и воды? – говорил он. – Каждое живое существо заслуживает нашего уважения. Каждое, будь оно уродливым или красивым, гордым или жалким.

Так и беседует с нами Мерлин из далекой дали веков.

Кольцо Великанов

Задумал король древней Британии Аврелий возвести подобающее надгробие над могильником, где лежали его воины, погибшие в одном из самых больших сражений. Созвал он отовсюду самых искусных в своем ремесле каменщиков и плотников. Повелел им король измыслить и соорудить нечто достойное усопших мужей и увековечивающее память о них. Но все, что ни предлагали они, недовольный король отвергал. Тогда посоветовали ему призвать чародея и мудреца Мерлина.

И сказал Мерлин:

– Коли желаешь украсить и оберечь могилу великих мужей, пошли к Кольцу Великанов. Некогда великаны вывезли его из крайних пределов мира и установили в Ибернии на горе Колларао. Выложено оно камнями, коих никто из нынешних людей не смог бы и с места сдвинуть. Если окружить теми камнями место погребения, то уж никакая сила не нарушит покой мертвецов.

– Зачем же везти столь огромные камни издалека? – усомнился король. – Неужто в Британии не найдется подобного?

– Те камни хранят в себе тайну, – ответствовал Мерлин. – Они придают лечебные свойства различным снадобьям. Установившие их великаны примешивали истолченные в порошок камни к отварам из трав, и самые страшные раны затягивались и излечивались мгновенно.

Услышав такое, повелел король привезти те магические камни в Британию. Снарядили бритты множество кораблей, вышли в море с попутным ветром и вскоре достигли берегов Ибернии. С ними был и Мерлин. Когда моряки увидели столь грандиозные камни, они пали духом.

– Как же мы сможем увезти это Кольцо Великанов, если даже не поколебать и самого ничтожного камешка из этого сооружения?

Усмехнулся Мерлин и молвил:

– Знайте же, что разум могущественнее силы.

Ободренные этими словами, дружно взялись за дело крепкие парни. Они приготовили канаты, крюки и бечевы, лестницы и всевозможные орудия. Но и со всеми приспособлениями не могли они разобрать Кольца Великанов. Стояло оно неколебимо и не поддавалось никаким ухищрениям.

И снова усмехнулся Мерлин. Произнеся некие заклинания, он лишь едва притронулся к великанским глыбам, и они послушно сдвинулись с места. Моряки, к своему удивлению, с невероятной легкостью подняли гигантские камни, перетащили их к берегу и погрузили на корабли. Радостные, они отплыли назад и вскоре при попутном ветре прибыли в родную Британию.

По приказанию короля Мерлин установил эти камни точно так же, как они были расставлены на прежнем месте. Эти громадные грубо отесанные валуны образовали широкий круг. Окруженные рвом каменные колонны были перекрыты массивными плитами, а внутри этой могучей тяжеловесной аркады, словно на страже у могилы воинов, стояли широкие плиты, густо поросшие лишайником. На закате или в лунные ночи серые монолиты отбрасывали длинные тени, которые темными полосами тянулись по бледному лугу. В те древние времена каменный круг обступали дремучие леса. А сами камни, казалось, застыли в вечной круговой пляске. Неспроста это огромное каменное кольцо бритты стали называть не иначе как Хоровод Великанов.

Ныне это волшебное сооружение зовется Стоунхендж, то есть Каменная Ограда. Уэльское же название ему Grayth Emrys, что значит Работа Эмриса. Но Эмрис, надо вам знать, было уэльским именем Мерлина.

Волшебные родники

В лесу Мерлина меж двух холмов пробился родник, из которого била струей прозрачная чистая вода, растекавшаяся с журчанием по широким долинам, по густым лесам.

Испил воды из того родника Мерлин, окропил лицо и промыл глаза, и разум его просветлился, узрел он и то, что глазом не увидишь. И стали ему ведомы волшебные родники и ключи, коих множество по всей Земле.

– Есть в мире источники такие, что исцеляют от многих болезней и хворей, даруют силу уму и телу, – молвил он. – Не все, но многие из них назову.

Такой живительный ключ я знаю, что служит надежным лекарством для страшной раны.

Есть чистый ключ, который исцеляет глаза, возвращает зрение слепому.

Бьет в некоей земле такой родник, что, коли испить из него, станет голос звонким и певучим.

Другой родник – вещий. Вода в нем с течением дней меняет свой цвет. То становится она мутной, и тогда смута в мире случается. То алеет она, предвещая войну и кровь. То зеленеет, и тогда просыпается, рождается вновь Природа. То бежит чиста и прозрачна, обещая согласие и радость между людьми.

Есть и такой ключ, в водах которого погасший факел вновь разгорается и ярким светом озаряет все вокруг, прогоняя тьму.

А случается, – добавил Мерлин, – что пробившийся родник снова уходит в землю и наполняет пещеры и подземные озера и реки. Но это уже подгорный мир, куда не проникнуть моему взору.

Два дракона

Верховный правитель кельтов задумал построить для себя такую мощную Башню, дабы она стала неприступной для врагов твердыней. Собрав отовсюду лучших каменотесов и каменщиков, приказал он им приступить к делу. Принялись работники класть основание Башни. Но все, что они успевали наработать за день, поглощала земля. Уходил их труд в каменистую почву, будто в зыбкую пучину.

Обратился Верховный правитель к своим прорицателям, но и они тоже не могли разъяснить ему причину и объяснить, куда деваются плоды трудов каменщиков и строителей.

Разослали гонцов во все области государства, чтобы те отыскали того, кто может дать совет, как обеспечить устойчивость будущей Башни. И явился ко двору юноша, назвавшийся Амброзием, что значило Бессмертный. На самом-то деле это был Мерлин.

– Владыка, – молвил Мерлин, – призови строителей и прикажи им выкопать в том месте яму поглубже.

Когда это было исполнено, обнаружилось глубокое озеро.

И снова молвил Мерлин:

– Распорядись, Владыка, спустить воду озера по канавкам и осушить его.

И это было исполнено. Увидели все на дне два полых изнутри камня, а в них – двух спящих драконов. И был один из них красного цвета, а другой – белого.

Вдруг разбуженные драконы выползли из своих каменных лож и вступили между собой в жестокую схватку, извергая из ноздрей языки пламени. Сначала одолевал белый дракон и прогнал было красного дракона до края озера. Но тот, разъяренный тем, что белый дракон берет верх, бросился на него и заставил отступить. И так долго бились они. То один одолевал, то другой теснил врага. Казалось, вот-вот белый дракон пожрет своего противника, но в следующее мгновение он отступал под встречным натиском.

И спросил Мерлина Властитель кельтов:

– Скажи, о прорицатель, что значит эта борьба двух драконов?

– Красный дракон – это твое войско. Белый дракон – полчища саксов, врагов твоих, – ответствовал Мерлин. – Долгой будет борьба с завоевателями, и победа достанется сильнейшему.

– Темно ты прорицаешь, чародей, – нахмурился Властитель.

Улыбнулся Мерлин и ответил:

– Ты позвал меня узнать причину неустойчивости будущей Башни. Теперь ты знаешь это. Но коли хочешь узнать больше, вот мой совет: строй не одну Башню, а целую цепь твердынь, и не только для себя, а для всего своего народа. Тогда и белый дракон будет не страшен.

Остров Яблок

Один из рыцарей Круглого стола король Островов Пелинор после многих подвигов возвратился в Камелот. С ним прибыла ко двору короля Артура некая дама, одна из приближенных Владычицы Озера, и звали ее Нинева. Настолько прекрасной была она, что смогла влюбить в себя самого Мерлина. На самом деле это была фея Вивиана, злая чародейка в облике нежной девы.

Фея Вивиана боялась Мерлина, но не могла избавиться от него. Заманила она его в таинственный лес фей Броселианду. Однажды Мерлин, желая показать ей силу своих чар, превратил огромную скалу в камень. И она хитростью убедила Мерлина забраться в этот волшебный камень, чтобы показать ей новые чудеса. И она, научившаяся от Мерлина колдовству, устроила так, что он уже никогда не смог вернуться из-под камня обратно. К могиле его нет доступа, ибо Фея Моргана огородила ее невидимой воздушной стеной. И Мерлин оказался заживо погребенным. Могила его до сих пор находится в конце долины Валь дес Феес, то есть в Долине Фей. Каменная башня, возвышающаяся над ней, называется Башней Воздушной Пряжи, потому что сидят в ней три колдуньи и прядут нить жизни людей. Только они знают, когда оборвется эта жизненная нить.

Но, может быть, отправился Мерлин на Остров Забвения?

Стоял этот остров посреди моря, окутанный туманом. Высился на нем многобашенный замок. И остров, и крепостная стена, и башни замка были из мерцавшего в неверном свете стекла. Звался он Островом Забвения, а иногда и Островом Яблок. И, правда, росли на том острове чудесные яблоки, дарившие сон и забвение. Одних они оставляли блаженствовать здесь навечно. А редким героям давали отдохнуть и залечить смертельные раны. Вернулся к жизни со стеклянного острова и Верховный король бриттов Артур. Врачевали его прозрачные, будто сотканные из воздуха девы. Древние валлийцы знали, что были те девы феями, и потому дали острову и еще одно название – Остров Фей. По-валлийски – Каер Сидди.

На самом деле волшебное королевство, где лежал этот остров, было царством мертвых, отчего и было у него еще одно название – Остров Забвения. Сказывали, что однажды снарядили саксы-завоеватели тридцать кораблей, называемых циулами, и направили их к берегам Британии. Целый год плыли они по морю и, наконец, увидели остров. Странный был тот остров. Прозрачный, будто стеклянный. И лишь невесомые тени, похожие на людей, мелькали в Башне. Попытались вступить с этими людьми в беседу опрометчивые мореплаватели, но ответом было молчание.

Осердились саксонские воины и решили осадить Стеклянную Башню. Пристали они к острову, оставили в бухте все тридцать циул и ринулись на штурм. Не успели саксы подступить к подножию Башни, как вспучилось Море, нахлынуло на остров и всех до одного поглотило. В тот же миг поднялся ураганный ветер, налетела буря и в щепки разбила корабли. Уцелела лишь одна циула, на которой оставались женщины саксов. Этот никем не управляемый корабль долго носился по волнам, и наконец его прибило к берегам Ибернии. Тогда и узнали кельты о коварном замысле саксов-завоевателей.

Знали древние люди, что на Острове Забвения скрылся и чародей Мерлин. Он, сказывали, был заключен в воздушную темницу. Хотя как может быть стеклянная, прозрачная Башня темницей? Потому и полагали другие, что не на Острове, а в заколдованном лесу Броселианд, и не в темницу, а в ствол ясеня заключен был колдовским заклятием Мерлин.

Но и эта легенда, может быть, не совсем точна, ибо некие странники встречали Мерлина в неприступной чаще, где он вдали от людей царил, окруженный преданными зверьми и доверчивыми птицами.

Король Артур и рыцари Круглого стола

Волшебный меч Эскалибур

Было это в те давние времена, когда кельтские племена – бритты – защищали свою землю Британию от нашествия саксов. Знатный и непобедимый вождь предводительствовал бриттами. Имя ему было Артур. А произошло оно от кельтского слова Artos, что значило Медведь.

Прошли века, и в легендах и песнях кельтских бардов возникло имя мифического короля Артура.

Когда родился Артур, отец его, король Утер, верный предсказаниям и повелениям друидов, тайно отдал младенца на воспитание волшебнику Мерлину. Рос мальчик, не ведомый никому, в отдалении от царских чертогов. Но вот умер король Утер, и пришло время искать ему преемника. Тогда представил Мерлин юношу Артура кельтским князьям. Но те возмутились и отказались признать Утерова сына законным королем.

И случилось тогда великое чудо. Пред вратами королевского замка возник громадный камень с вонзенным в него мечом. На обнаженном клинке вились золотой вязью древние письмена:

«Кто вынуть сумеет из камня сей меч, Того королем надлежит вам наречь: Ему суждено и по праву рожденья Английские земли иметь во владенье».

Возвещено было повсюду, чтобы всякий, кто мнит себя потомком и наследником короля Утера, пришел и попытался выдернуть меч из каменной глыбы. Разбит был шатер над камнем с мечом, и отрядили десять воинов денно и нощно сторожить тот шатер. И вот съехалось со всех земель великое множество благородных мужей разных сословий. Каждый пытался вытащить меч. Но ни один из них не преуспел в этом подвиге.

В тот момент прискакал к замку Артур. Спешился он, привязал коня к ограде и пошел к сторожевому шатру. А был он, надо сказать, в те поры на вид юноша нежный и хрупкий. Ухватив меч за рукоять, одним быстрым могучим рывком выдернул он его. И вышел меч из камня, будто из масла.

И тогда весь народ закричал:

– Желаем Артура себе в короли!

Но, по преданию, был тот меч, сделавший Артура королем Англии, еще не тем, с помощью которого великий король-воитель побеждал во всех сражениях, на любых турнирах и поединках. Настоящий волшебный меч, именуемый Эскалибур, вручила Артуру Владычица Озера.

А случилось это вот как.

Проезжал Артур мимо лесного озера, что раскинулось недалеко от пещеры некоего отшельника. Озеро широкое, чистое. А посреди озера прямо из воды поднимается рука в рукаве белого богатого шелка. Сжимает та рука чудесный меч, который блистает ярче тридцати факелов, запаленных в черной ночи.

Остановился Артур в удивлении. Вдруг видит, как идет к нему, по озерной воде ступая, прекрасная дева. Была она Владычицей Озера, и великолепный дворец ее, скрытый от глаз смертных, таился в нависавшей над озером скале.

Приблизилась Владычица Озера к Артуру, и он смело заговорил с нею:

– О, прекрасная дева! Скажи, что за меч поднят над гладью озерной?

– Это волшебный меч Эскалибур, – ответствовала Дева Озера. – И ждет он достойного рыцаря.

– Как бы я хотел владеть таким мечом! – воскликнул Артур.

– Что ж, – улыбнулась дева, – садись в барку и плыви.

Видит Артур, что у самого берега качается легкая барка. Сел он в нее и поплыл к середине озера. Поравнявшись с мечом, он взял его из поднятой над водой длани. Скрылась рука под водой, а Владычица Озера молвила:

– Владей, рыцарь, Эскалибуром, вынимай его из ножен только в правом бою. Но не забудь и про ножны, всегда храни их при себе, ибо они тоже волшебные. Покуда будут они с тобой, не страшны тебе никакие раны. А мы еще встретимся, и тогда потребую я платы за волшебный меч Эскалибур.

Сказала так Дева Озера и исчезла.

А древние барды о славном волшебном мече сложили такие загадочные слова:

Что корабли искали в буре? Спасенья! Его найдешь в Эскалибуре В разгар сраженья!

Сказывают, был тот меч таким, что сумел бы высечь кровь из ветра и нанести удар быстрее, чем упадет со стебля на землю капля тяжелой июньской росы. Потому и звался он Эскалибур, что значит Разящий.

Камелот

Камелот – сказочная столица и замок легендарного короля бриттов Артура. Вот как представлялась певцам-бардам эта то ли выдуманная, то ли существовавшая на самом деле столица:

Жила чудесная страна, И круглый год цвела она. Но минул день вчерашний, Исчезли стены и мосты И небывалой красоты Серебряные башни. Не видно больше дам Нарядных И шествий праздничных, Парадных. И по долине плодородной Не скачет рыцарь благородный. Была чудесная страна, Где круглый год цвела весна…

Название замка «Камелот» произошло, считают, от слова Camalos – имени валлийского бога войны Камулоса.

Высился Камелот на неприступной скалистой вершине у южных отрогов древнего полуострова Думнония. Все вверх и вверх поднималась дорога, ведущая к замку. Вилась она среди зеленых, поросших вереском холмов и осиновых рощ по долине, протянувшейся в глубь страны от берега Моря. Скакали по той дороге туда и обратно герольды с посланиями от Верховного короля. Шли по ней бродячие актеры и музыканты. Тянулись, поднимая клубы пыли, вереницы груженных товарами повозок. По обочинам брели пастухи, крикливо погонявшие ленивые овечьи отары.

Широкая река огибала серебрившиеся на солнце белокаменные стены. Ивы склонялись к воде. Густые заросли зеленых речных камышей обрамляли берега. Три каменные арки подъемного моста перерезали полноводную реку. Сразу за крепостным валом возносилась зубчатая стена, огибавшая скалу и укрепленная на каждом углу разновеликими круглыми башнями с бойницами для стрелков.

Поднималась железная решетка, распахивались дубовые, окованные полосами железа створки ворот, и открывался просторный двор замка, поросший травой. Тянулось длинное турнирное поле с трибунами для высоких гостей и мишенями для метания дротиков и копий. Виднелось специально огороженное стрельбище для лучников. Вдоль крепостной стены выстроились склады с оружием и провиантом и наполовину встроенные в толстую стену конюшни с коновязями. Повсюду – теснящиеся крыши казарм и неразрывные цепочки домов придворных, приближенных короля и мелкой челяди.

И снова – стена, выгораживающая и защищающая вымощенный каменными плитами стан Верховного короля с многоглавой Королевской башней, двором и изящной Башней королевы на солнечной зеленой поляне, окаймленной цветущими яблонями.

Славилась Королевская башня ее тронным залом, ибо там и соорудил чародей и провидец Мерлин легендарный Круглый стол, вокруг которого восседали равные честью, благородством и знатностью рыцари Артурого двора. Холодную, мрачноватую каменную залу освещали пыльные пики лучей, проникавших сквозь узкие проемы у самого потолка. На стенах играли багровые отблески языков пламени, лизавшего громадные поленья в разверстой пасти каменного камина. Иногда сюда являлся Мерлин. И всегда появление его было неожиданным. Проносился через огромный зал сквозной ветер, тревожа пламя факелов и заставляя плясать на стенах причудливые тени. И вдруг одна из теней принимала облик белобородого старца. Это была тень чародея.

Зато как же не был похож суровый зал Круглого стола на Пиршественный зал дворца! По полу, устланному камышом, были раскиданы пучки благоухающих цветов сиреневой лаванды. На длинных столах, протянувшихся вдоль зала, сверкали золотом сосуды и чаши, громоздились тяжелые окорока, на вертелах над очагом румянились оленьи туши. Тут же крутились и грызли брошенные на пол кости охотничьи псы, громадные королевские гончие. На балконе, кружившем вдоль стен, играли на арфах и виолах музыканты…

Но, кроме Камелота, было у Артура еще три главных замка – Кэрлеон на реке Аска в Уэльсе, Селливег в Корнуэле и Пекрин Рионид на севере Британии.

Рыцарский замок

Обычно замок строили на труднодоступном от природы месте. Возводили главную башню и обносили ее высокой стеной, по углам которой стояли дополнительные сторожевые башни. Замок защищали не только стеной, но и глубоким рвом, через который был перекинут подъемный мост. Двор замка был разделен надвое внутренней стеной. С одной стороны ее помещались службы и во время осады располагались лагерем пришедшие на помощь военные отряды. С другой – стояла башня, где жил владелец замка.

Особенно укреплен был подъемный мост. Он помещался между двух башен и представлял собою как бы отдельную небольшую крепость. Кроме того, было еще двое или трое запасных ворот, крепко окованных железом и спускавшихся сверху на цепях.

Такой замок был почти неприступен, и овладеть им можно было лишь при долгой осаде. Но на этот случай в замке устраивались погреба, где были заготовлены запасы пищи и питья чуть ли не на год.

Главная башня, где жил владелец и его семья, состояла из двух или трех сводчатых зал, расположенных одна над другой. В самой просторной зале, которая считалась главной, происходили пиршества, представления бродячих актеров, жонглеров и фокусников, а в зимние вечера у роскошно разукрашенных каминов жители замка заслушивались заезжих трубадуров. Внутренних комнат было немного: спальня, оружейная, комната женских рукоделий и кухня.

Окон в башне из соображений защиты было немного, отчего она выглядела слишком мрачной. Стены и потолки были роскошно украшены лепными и резными украшениями. На колоннах, поддерживавших своды, развешивалось дорогое оружие, на полу лежали толстые, мягкие ковры с причудливыми изображениями сказочных птиц и зверей.

Замок Ремня

Дошло до нас давнее, немного лукавое, похожее на сказку, предание о постройке одного замка.

Было так. Изгнали саксы из своей земли двух братьев Хорса и Хенгиста, мужей высокого роста, отличавшихся благородством, красотой и умом. Явились они к королю бриттов, и спросил он пришельцев, какая причина привела их в его королевство.

И отвечал старший из братьев, Хенгист:

– Прибыли мы сюда, дабы изъявить нашу покорность тебе, властителю этой земли.

– Что ж, – отозвался король, – коли разделите вы со мной тяготы походов и сражений, оставлю вас в моем государстве и пожалую всевозможными дарами и пашнями. А сейчас говорите, чего желаете получить.

И сказал тогда Хенгист, старший из братьев:

– Многого мы не просим. Дозволь выделить нам совсем небольшое пространство, чтобы выстроили мы на нем убежище, которое даст нам приют.

– Сколько же земли нужно вам, чужестранцы? – засомневался король.

Скромно потупились братья, а хитроумный Хенгист, старший из них, молвил:

– Земли нам нужно столько, сколько мы сумеем обнести единственным ремнем со всех четырех сторон.

Подивился скромным речам братьев-саксов король, внял их просьбе и повелел выделить им пространство, которое они обведут единым ремнем.

Тогда Хенгист взял бычью шкуру, нарезал ее тончайшими полосками и соединил их в один длиннющий ремень. Затем, выбрав высокое, скалистое место, обвел его единым бычьим ремнем. И такое пространство было отмерено, что выстроили братья на нем неприступный замок с зубчатыми стенами и грозными башнями. По-бриттски стали называть тот замок Каер Каррей, а значило это – Замок Ремня.

Предание гласит, что так же, ремнем, было отмерено пространство, на котором впоследствии возник город Лондон, столица нынешней Великобритании.

Круглый стол

Великим королем и воином стал Артур. Многих королей и лордов одолел он и стал властителем Британии. И вот как-то раз обратился он к Мерлину с такой речью:

– Мои бароны непременно желают, чтобы я взял себе жену.

– Это доброе дело, – ответствовал Мерлин. – И кто же тебе по сердцу?

– Зеленоглазая Гвиневера, дочь короля Лодегранса из страны Камилард, – сказал Артур.

Странно посмотрел на короля чародей, будто ведомо ему было нечто тайное.

– Коли нашел человек свою избранницу, он не склонен отступаться, если даже грозит ему это бедой или смертью, – загадочно произнес он и продолжал: – Знаю я короля Лодегранса. Он хранит у себя Круглый стол, который когда-то я соорудил для твоего отца короля Утера Пендрагона как знак круглости мира.

– Так посватай за меня Гвиневеру! – воскликнул Артур.

В сопровождении сотни воинов отправился Мерлин в страну Камилард. Радостно встретил его властитель страны и согласился отдать свою дочь за короля Артура. В дар ему послал Лодегранс Круглый стол.

– Когда все места за столом заполнены, – сказал король Лодегранс, – то умещается там сто рыцарей и еще полста. Сто добрых рыцарей есть у меня. И все они достойны служить королю Артуру. Есть среди них удивительные и славные рыцари. Бедвир, скорый на любое дело. Киндделиг, который всегда может указать верную дорогу в чужой стране, как в своей собственной. Гвррир, знающий все на свете языки людей и прочих божьих тварей. Гвалхмей, который никогда не останавливается на полпути и доводит любое дело до конца, а бой – до победы. Менв, способный превратить себя и своих спутников в невидимок, – вздохнул король и добавил: – Но полста рыцарей я потерял в битвах.

С тем и отправил король Лодегранс дочь свою Гвиневеру и Круглый стол к Артуру.

И вот к берегам Британии пристали три корабля. Паруса были спущены. На веслах сидели усталые рабы. Над низкими бортами сверкали в лучах солнца доспехи рыцарей. На пристань с первого корабля сошла Гвиневера. Она и впрямь была прекрасна. Сияли ее подведенные смолой огромные зеленые глаза. Ароматом цветов были окутаны пышные рыжие волосы. Белая полотняная сорочка ниспадала с ее плеч до щиколоток крупными прямыми складками. Поверх нее был небрежно накинут розовато-лиловый шерстяной плащ. На груди принцессы тускло блестел серебряный медальон с бегущим оленем, в рогах которого сверкал полумесяц. Это был родовой символ короля Лодегранса.

У ворот Камелота встретил процессию сам король Артур. И не знал он, чему больше радоваться – красавице невесте или Круглому столу и сотне благородных рыцарей, которые радовали его больше, нежели самые великие богатства. Отдал он распоряжения о свадьбе, дабы все было устроено самым торжественным образом. А Мерлина послал выбрать по всей стране пятьдесят рыцарей, славнейших и доблестнейших среди прочих. Нашел Мерлин рыцарей. Но было их всего сорок восемь. Сколько он ни искал, больше найти не мог.

Написали золотыми буквами имена всех рыцарей согласно их местам. Когда расселись все, дали рыцари священную клятву рыцарей Круглого стола. И звучала она так:

Сирот и вдов не обижать. Убийств и грабежей бежать, Соседских рубежей не нарушать. Не поднимать на брата меч, Мольбам внимать и честь беречь.

Вещий сон

Но затаил злобу и зависть на Верховного короля один из его самых приближенных и доверенных воинов – Мордред.

Однажды приснился Артуру странный сон. Узрел он во сне громадного медведя, от громкого рыка которого дрожала земля, трепетали горы. А навстречу медведю летел огнедышащий дракон. Глаза его сверкали так, что раскаленно пламенели облака и озарялся багровым светом весь простиравшийся под ним край. Схватились медведь и дракон в смертельной схватке. Дракон сверху ринулся на медведя и, непрерывно извергая из огнедышащей пасти языки пламени, не давал ему опомниться. Вот уж и погибель ждет медведя…

Но тут и проснулся Артур. Стал он размышлять, что бы значил этот на редкость тягостный сон. Призвал король толкователей и мудрецов-прорицателей, и они разъяснили его недоумение.

– Сон этот, – толковали они, – предвещает тебе, Артур, смертельную схватку. Ибо медведь – ты сам. А дракон – тот, с кем предстоит тебе в недалеком будущем вступить в кровавый бой. И, может быть, ждет тебя в том бою гибель, как то предсказано в твоем вещем сне.

Прошло немало времени. С той поры Артур одержал множество славных побед и в единоборствах, и в сражениях. Он уже и забыл о том тяжком сне и страшном предсказании.

Но вот как-то Мордред, затеяв ссору с Артуром, вызвал его на бой. Неугасимым пламенем злобы горели глаза Мордреда. Драконом налетал он на Артура. Но и Артур не сдавался. Медведем наседал он на противника. Наконец, неотразимым ударом меча на смерть поразил он Мордреда, но и сам получил смертельную рану.

И вот как это было.

Смерть короля Артура

Собрал однажды король Артур большое войско и снарядил небывалый флот. Крутоносые корабли, тяжелые галеоны и юркие караки устремились за море, где ждали Артура великие сражения за Англию.

Шли дни и месяцы, а войско Артура не возвращалось. И поползли дурные слухи о том, что король погиб в бою, а воины его и рыцари рассеяны или попали в плен. И сэр Мордред, оставленный временным правителем страны, решил захватить всю власть. Он составил подложные письма, будто бы присланные из-за моря, где сообщалось о подлинной смерти короля. После этого Мордред созвал баронов и уговорами, увещеванием и угрозами принудил их провозгласить его королем Англии. Коронация происходила в соборе города Кентербери. Пятнадцать дней без перерыва пировал Мордред, празднуя свою победу. Но и на этом коварный самозванец не успокоился. Прибыл он в Винчестер, где жила королева Гвиневера, и потребовал, чтобы она вышла за него замуж.

– Король Артур мертв, – говорил Мордред. – Теперь правитель Англии я. Тебе, Гвиневера, не пристало быть вдовой и вечно скорбеть о короле. Будь королевой Англии.

Не слушая никаких возражений, Мордред назначил день свадьбы, приказал готовиться к празднеству и ни на шаг не отпускать Гвиневеру до венчания. Несчастная женщина не знала, у кого искать защиты. И тогда она пошла на хитрость.

– Позволь мне поехать в Лондон и закупить там всякой всячины, потребной для свадьбы, – попросила она Мордреда.

Тот поверил ей и отпустил. Но стоило Гвиневере оказаться в Лондоне, как она укрылась в лондонском Тауэре со своими людьми. Когда весть об этом дошла до Мордреда, он разъярился и приказал штурмом взять Тауэр. Однако ни стенобитные машины, ни тяжелые ядра из пушек не могли устрашить Гвиневеру. На все уговоры и угрозы она отвечала одно:

– Лучше умереть, чем отдаться в руки этого злодея!

А тем временем начали роптать жители Лондона. Особенно громкие голоса слышались среди тех, кого король Артур приветил и возвысил.

– Артур был величайшим из королей и благороднейшим рыцарем, – толковали они. – А теперь разве не видно, какое творится злодейство?

Докатилась молва и до короля Артура. Недолго думая, он повернул свое войско и двинулся на Лондон. Оповестившись о приближении Артура, Мордред не стал ждать и направился в портовый город Дувр. Здесь, на морском берегу, и развернулась великая битва. С больших и малых судов высаживались и устремлялись в гущу сражения все новые и новые воины Артура – бесстрашные рыцари, высокородные бароны, славные стрелки и копейники. И обратилось в бегство воинство Мордреда.

Обходил после битвы поле сражения Артур и с печалью взирал на убитых и раненых. Горько плакал он и убивался, прощаясь с верными рыцарями. А ночью привиделся Артуру дивный сон. Привиделось ему, будто сидит он на возвышении в богатейших золотых одеждах на самом краю черной пропасти. А глубоко внизу, в этом бездонном колодце кишат змеи и дикие твари, мерзкие и ужасные. И вдруг кресло, в котором он восседал, перевернулось, и упал король в самую гущу гадов. Накинулись они на него и стали раздирать его тело. «Спасите! Спасите!» – закричал Артур, с тем и проснулся. Но никому не сказал он об этом пророческом сне.

А Мордред тем временем собирал новое войско. И вот сошлись две армии, и уже ничто, казалось, не остановит предстоящей битвы. Но король Артур не желал нового кровопролития и вызвал Мордреда на переговоры.

Отъезжая от своего войска, наказал Артур не начинать сражения, покуда не блестнет обнаженный меч.

И Мордред приказал своим воинам:

– Если только заметите блеск меча обнаженного, нападайте, не мешкая, и рубите всех, кто будет перед вами.

Съехались два предводителя на виду стоявших одна против другой мрачных воинских шеренг.

И в этот момент случилось непредвиденное. Выползла из вересковых кустиков змея и ужалила в ногу одного из воинов Мордреда. Тот вскрикнул от боли и выхватил меч, чтобы разрубить пополам гадюку. Солнечный луч скользнул по обнаженному клинку, и блеск меча увидели в обоих войсках. Затрубили боевые рога, воинственно запели горны, и с грозными кликами рванулись навстречу друг другу конные и пешие.

Завязалась ужасная битва. Воздух наполнился звоном мечей, треском копий, свистом стрел, храпом коней и страшными криками.

Три дня и три ночи бились они. И были перебиты все рыцари Мордреда. А в армии Артура выжили только четверо. Один – потому, что был он настолько уродлив, что воины врага старались держаться от него подальше, считая его дьяволом. Другой – был так прекрасен, что приняли его враги за ангела и тронуть не посмели. Третий был настоящим гигантом, и против него никто не мог устоять. А четвертым оказался сам Артур.

Король Артур упер длинное копье в седло и понесся на Мордреда.

– Страшись, предатель! – грозно воскликнул он. – Пришел твой смертный час!

Мордред поднял над головой двуручный меч. Но копье Артура уже пронзило его насквозь, войдя в тело по самое кольцо рукояти. И в то же мгновение обрушился на голову Артура тяжелый меч. Он рассек шлем, и кровавая струя хлынула на лицо короля, ослепляя его. Замертво рухнул на землю Мордред. Медленно опустился на колено король Артур, и глаза его затуманились.

Умирающего короля своего вынесли рыцари из боя и положили на каменный пол маленькой часовни на берегу моря. Глубокой ночью, когда луна осветила усеянное убитыми воинами поле, очнулся Артур. Призвал он к себе верного рыцаря Бедивера и молвил ему:

– Быстро убегает мое время. Скоро, совсем скоро отправлюсь я на остров мертвых Авалон. Возьми мой меч Эскалибур, ступай на берег и кинь его в воду.

Стеная и проливая слезы, отправился рыцарь исполнять приказание короля.

«Что пользы, если пропадет этот чудесный меч?» – размышлял он по дороге. И, недолго думая, спрятал Эскалибур под корнями дерева.

Воротился Бедивер назад и сказал, что все исполнил.

– Что же ты там видел? – строго спросил Артур.

Рыцарь опустил голову и пожал плечами.

– Сэр, – ответствовал он, – видел я, как всколыхнулись волны, и слышал, как завывает ветер. И больше ничего не было.

– Ты обманул меня! – рассердился Артур. – Отправляйся туда снова и сделай так, как я велел.

Покорно пошел Бедивер к дереву, вытащил меч и безжалостно зашвырнул его в воду, как только смог далеко. В то же мгновение высунулась из волн женская рука, поймала меч, трижды потрясла им и исчезла вместе с Эскалибуром под водою.

– А теперь, – сказал король Артур, когда вернулся его посланец, – вынеси и меня от сюда.

Так и поступил верный рыцарь. И увидел он покачивающуюся на воде маленькую барку. По требованию короля он осторожно положил его на дно барки и оттолкнул ее от берега. Медленно уплывала вдаль барка с умирающим королем. Туман опустился на море и окутал, скрыл из глаз маленькое суденышко.

А на берегу стояли три женщины в черных плащах. В одной из них узнал Бедивер сестру короля фею Моргану, в другой – королеву Гвиневеру. Но лицо третьей женщины скрывал капюшон, и осталась она неузнанной.

Мифы и предания кельтов Ирландии и Шотландии

Великая битва света и тьмы

Племена богини Дану

В давние-предавние времена властвовали над Землей демоны тьмы – фоморы. Родина их была на дне морском, кишащем чудовищными монстрами, потому и звали фоморов Морскими Чудовищами. И были фоморы, эти выходцы из леденящих пучин морских, исполинами, с которыми не так-то просто справиться.

Но пришла на Землю богиня Дану, прародительница всех богов кельтских. Явилась она, чтобы устроить жизнь, как тому надлежит, и изгнать духов зла фоморов. Целое племя богов, сыновей Дану, явилось вместе с нею. Их так и называли – племя богини Дану. И было среди них много богов.

Дагда – бог добрый, хозяин и хранитель волшебного котла изобилия. Был он великаном, а палица его была такой громадной, что везли ее за ним на повозке.

Нуаду – бог по прозвищу Собиратель Облаков.

Диан Кехт – бог-врачеватель. Он возвращал жизнь павшим воинам, погружая их в чудесный источник.

Гоибниу – бог-кузнец. Он ковал для остальных богов оружие и потчевал их магическим напитком, дающим силы в сражении. Помогали кузнецу Гоибниу в его трудах бог Лухта – плотник и бог Кредне – бронзовых дел мастер.

Огма – бог песнопений. Являлся он в облике старца, одетого в звериную шкуру. Но силы был этот бог огромной и вдобавок владел непревзойденным искусством предсказаний.

И еще много других.

Собрались боги на большом камне и устроили совет. Думали они, как изгнать фоморов из земель кельтских. И явился Луг, бог света и сияния и искусный во всех ремеслах. Неузнанным вошел он и сел в Кресло Сказителя.

Удивились боги и сказали:

– Ты сел туда, где обычно сидят самые мудрые мужи. Чем же ты можешь помочь нам в битве с фоморами?

– Я плотник, – отвечал Луг.

– Есть у нас плотники, – сказали боги.

– Я хороший кузнец, – сказал Луг.

– Есть у нас и отличные кузнецы.

– Я бывалый воин, – не унимался Луг.

– Есть у нас воины и посильнее тебя.

– Я играю на арфе и знаю все предания и песни, – настаивал Луг.

– Есть у нас свой сказитель.

– Я волшебник, – добавил Луг.

– Чародеев и магов у нас великое множество.

– А есть ли у вас тот, что умеет делать это все разом, умелец, владеющий всеми ремеслами и искусствами? – спросил, наконец, Луг.

Подумали боги и покачали головами. И решили они испытать пришельца. Прикатил силач Огма огромный камень, который сдвинуть не смогли бы и четыре упряжки быков. Луг легко поднял его и забросил за пределы холма.

Тогда попросили его сыграть на арфе. Заиграл Луг волшебную усыпляющую мелодию, и все боги погрузились в глубокий сон и проснулись только на следующее утро. Потом завел он печальную песнь, и все боги горько заплакали. Заиграл Луг веселую мелодию, и радостью наполнились сердца богов.

Тут и открылся им Луг. Избрали боги его своим предводителем в будущей войне с фоморами.

Сила богов

Стал Луг готовиться к великой битве. Собрал он всех богов племени богини Дану и спросил, чем каждый из них способен помочь добыть победу.

Выступил вперед кузнец Гоибниу и сказал:

– Обещаю выковать такие мечи и дротики, что будут без промаха разить они врага, всякий раз нанося смертельную рану.

– А я, – заявил плотник Лухта, – выстрогаю из дуба такие древки для копий, что никогда они не сломятся, пусть даже битва будет длиться семь лет.

Огма сказал, что своими песнопениями заставит фоморов обратиться в бегство, а потом убьет короля фоморов и трижды девять его воинов и захватит в плен половину войска.

– Я излечу любую рану волшебными травами, – сказал бог-врачеватель Диан Кехт. – А мертвых смогу оживить на другой день, искупав их в живительном источнике.

– А мы, – сказали волшебники, – магическими заклинаниями обрушим на фоморов двенадцать самых высоких горных вершин. С помощью колдовства спрячем от их воинов двенадцать самых больших озер и двенадцать главных рек, и они не получат ни капли воды. Зато воины богини Дану смогут пить вволю.

Целых семь лет продолжались приготовления к войне. Собрались трое богов. Гоибниу – кузнец, Лухта – плотник и Кредне – бронзовых дел мастер. Выковали они магическое копье и вручили богу Лугу. Копье само устремлялось в битву, и никто не мог устоять перед его ударом. Пробивало волшебное копье щиты и кожаные латы насквозь. Во многих битвах приносило оно Лугу победу, и казалось, что рука его, удлиненная копьем, достанет врага на любом расстоянии. С тех пор стали звать бога Солнца и света Луг Длинная Рука. Должно было волшебное копье сослужить свою службу и в сражении с фоморами.

Для силача Огма изготовил кузнец волшебный меч, который сам умел говорить, возвещая о подвигах своего владельца. Белая рукоять его была отделана серебром и золотой перекладиной. И сложил бард Легглас о чудесном мече песнь:

Быстрей, чем ласточки полет, Удар его разящий. Струной серебряной поет Клинок его блестящий. Он ветром в битве просквозит И войско целое сразит.

А Диан Кехт, бог-врачеватель, изготовил магический напиток, который придавал силы в сражении.

Котел каши

Прослышали фоморы о том, что готовятся боги напасть на них, и поспешили их опередить. Вышли они из своих мрачных убежищ и несметными толпами вторглись в земли кельтов. Не успели боги как следует подготовиться в войне, и решили они послать к фоморам бога Дагду, толстяка и хранителя котла изобилия. Должен был Дагда вести с гигантами переговоры, пока боги племени Дагды не соберут силы.

Фоморы встретили Дагду с лукавым гостеприимством.

– Мы дадим вам столько времени, сколько потребуется у тебя съесть котел гостевой каши, – сказал их предводитель.

Громким издевательским хохотом откликнулись фоморы на слова своего вождя. Неспроста они веселились, потому что задумали тяжкое испытание для незваного посланца. Была выкопана великанская яма. Туда они влили молоко от двенадцати коров, насыпали двенадцать возов муки, накрошили мясо двенадцати волов. Когда каша была готова, позвали Дагду и велели ему приниматься за еду.

– Не так вы и щедры, – проговорил Дагда. – Но если ваше варево придется мне по вкусу, то я, так и быть, съем его и попрошу добавки.

Вытащил он большую деревянную ложку и принялся черпать кашу из ямы. Час прошел, и другой, и третий. Живот его раздувался, а яма постепенно пустела. И когда Дагда проглотил последнюю ложку, он раздулся так, что стал похож на шар.

Онемели фоморы от удивления и отпустили его восвояси. Еле добрался Дагда до лагеря богов и тут же свалился наземь. Три дня и три ночи спал он беспробудно. Зато успели боги и их воины приготовиться к битве.

Кони богов

На чудесных конях неслись в бой воины светлого войска. Вот серый, стремительный в беге, легкий в прыжке, могучий в битве, с львиною гривой, громоподобный. Словно выпущенные из пращи, летели из-под его четырех тяжких копыт комья земли. Не могла обогнать его стая стремительных птиц. И пламя вырывалось из его оскаленной пасти.

Другой конь чернее воронова крыла. Неистовый он и на диво стройный, тонконогий, широкоспинный и выносливый. Прыжок его крылат, а могучие копыта тяжелее камня. Грива его вьется на ветру. Без устали мчится он по твердому полю, по топкому болоту, по густой траве луга, по волнистым холмам. Ничто не может сдержать, остановить его бега.

И было еще под воинами пятьдесят вороных коней, богато украшенных, с уздечками из золота и серебра.

А еще было пятьдесят белых кобылиц с красными ушами и длинными хвостами. Красными были их хвосты и гривы, а подковы – бронзовые.

И столько же светло-серых коней с золотой сбруей, серебряными обручами и золотыми колокольчиками на шеях.

Было и три раза по двадцать темно-серых коней с золотыми уздечками.

Но самые чудесные кони, впряженные в легкую боевую колесницу, были у великого бога Кухулина, юного сына Луга. Один, серый, длинногривый, несся большими скачками. Бок о бок с ним – черный, как смоль, белоголовый с вьющейся гривой – бежал стремительным шагом. И были те кони подобны соколу, настигающему добычу, а неслись они так быстро, что, казалось, скачут по сверкающим, огненным камням, брызжущим снопами искр из-под кованых лошадиных копыт. Достойны были эти кони друг друга, хоть и не схожи между собой.

Бронзовые «кельты»

Готовились к бою и земные воины. Они точили длинные ножи, засовывали за пояс пучки дротиков, проверяли, туго ли натянута на обод щита толстая бычья кожа. Но главным оружием древних кельтов были ладные бронзовые или железные топорики. Их так и называли по имени народа «кельтами».

Прикреплялись топорики к рукояти ремнями. Плоские, с узким и длинным, чуть расширяющимся к острию лезвием, они напоминали небольшие флажки. По всему кованому блестящему телу топорика шли таинственные знаки-заговоры, похожие на орнамент, – полоски, зигзаги, треугольники. Такие же узоры украшали рубахи и короткие плащи кельтов, скрепленные на плече массивной пряжкой.

Воинственным племенем были кельты. И выглядели они устрашающе. Длинные волосы, зачесанные на лоб, вислые усы, раскрашенное синей краской лицо. Если вспомнить, что волосы их были выкрашены в оранжевый цвет, то противнику казались они не людьми, а непонятными дикими существами, вышедшими из лесных дебрей. А топорики-«кельты» в сражении были грозным оружием. Ими кельты рубили наотмашь или ловко метали во врага, стоявшего поодаль.

Выставив щиты и ощерившись копьями, пешие воины первыми встречали нападавших. А за ними наготове стояли легкие колесницы, и нетерпеливо мотали головами и переминались с ноги на ногу поджарые кони, готовые в любую минуту сорваться с места и врезаться в самую гущу сражавшихся.

Кривой Балор

Обычно в те времена бой начинался с поединка двух воинов. Главным среди злобных фоморов был Одноглазый Балор. Еще в детстве он лишился глаза, когда отец его колдун варил магическое зелье. Брызги ядовитого зелья попали Балору в глаз, и веко так распухло, что могли поднять его четыре дюжих воина. Зато этот скрытый веком глаз гиганта напитался колдовской силой. Он мгновенно испепелял врага.

И вот выстроились два войска одно перед другим. Сияли доспехами и золотыми украшениями воины племени богини Дану. Плотными рядами стояли фоморы, облаченные в черные кольчуги и кованые шлемы. Едва шевелился лес копий, мрачно мерцали тяжелые мечи. Увесистые дубинки застыли в руках, готовые крушить головы врагов.

Узкая полоска поля разделяла могучее войско богов и кельтских богатырей и злобные полчища фоморов.

– Кто посмеет сразиться со мной? – прогремел Балор.

Четыре гиганта стояли рядом с ним, готовые поднять тяжкое веко и высвободить смертельно опасный огненный глаз Балора.

И выехала вперед колесница, запряженная двумя белоснежными конями. Над бронзовой дугой возвышался Луг с волшебным копьем в руке. Его волосы, выкрашенные в красный цвет смесью гусиного жира и буковой коры, пылали в утренних лучах. Алая рубаха, расшитая золотом и серебром, развевалась на ветру. Малиновый щит, окованный по кругу серебряной полосой, прикрывал грудь. На плече у бога восседал черный Ворон с железным клювом и когтями.

Так сиял бог Солнца, что на мгновение зажмурились фоморы.

– Странно, – вымолвил один из них, – сегодня солнце взошло не на востоке, а на западе.

Не подозревал он, что это светится лик Луга Длинная Рука.

– Сразимся, Балор! – прогремел Луг.

– Поднимите мне веко! – приказал своим оруженосцам Балор. – Я спалю этого храбреца!

Большими крюками с трудом приподняли слуги тяжкое веко гиганта. Вот-вот он спалит смельчака, дерзнувшего выйти против него! Но в тот же миг рванулось копье Луга, со свистом пролетело по воздуху и впилось в кровавый глаз Балора. Выкатился глаз из темной глазницы и, покатившись по земле, сжег стоявших рядом оруженосцев. И угас. Смертельно раненный, повалился Балор на землю без единого звука и рассыпался в прах.

А черный Ворон сорвался с плеча Луга и с громким карканьем воспарил над разгоравшейся битвой. И это грозное карканье предвещало смерть врагам кельтов и богов. Но до победы было еще далеко.

Великая битва

Кинулись вперед разъяренные фоморы, потерявшие своего предводителя. Разразилась такая битва, что самая ужасная гроза с ее громом и молнией не сравнилась бы с ней. Звенели мечи. Трещали копья. Дождем падали дротики. Свистели стрелы. Свирепый боевой клич нападавших смешался со стонами раненых. Но ни на шаг не отступили воины богини Дану. Выставив красные щиты, они не дрогнули под напором врага. Огненным строем звалась их шеренга. А фоморы, как гласила старинная легенда, похожи были на отчаявшегося воина, налетающего на скалу, на храбреца, кидающегося в бушующее пламя, и на глупца, ныряющего в гнездо змей.

Реки крови лились по полю. И надо всем этим кружил вещий Ворон. На самом деле в его обличье парила над сражающимися всемогущая богиня-воительница Морригу.

И выкрикивал Ворон устами грозной богини пророчество об исходе сражения:

– Карр! Погибель ждет фоморр-ров!..

И делал новый круг над битвой:

– Карр! Погибнет их больше, чем на небе звезд!..

И новый круг:

– Карр! Больше, чем песчинок на берегу морском!..

И снова каркал:

– Карр! Больше, чем снежных хлопьев, летящих на зимнюю землю!..

И опять слышалось карканье Ворона:

– Карр! Больше, чем травинок, истоптанных копытами коней!..

А битва разгоралась. Богатырь Огма разил врагов направо и налево. Его тяжкая дубинка обрушивалась на их головы, сминая и раскалывая железные шлемы, как орехи. Но пал, пронзенный копьем фомора, король Нуада Серебряная Рука. Не помог ему и волшебный меч, от которого никто не мог спастись. Так близко сошлись воины, что уже трудно было взмахнуть мечом, кинуть копье или метнуть дротик. И тогда настало время кинжалов и ножей. И только сгустившиеся сумерки прекратили сражение. Одинокая луна взошла над молчаливым полем боя, усеянным неподвижными телами, омытым кровью, вспаханным копытами коней.

Родник Здоровья

Не один день длилась битва. Падали замертво воины, ломались копья, тупились мечи, иссякал запас дротиков. Но странное дело, если ряды фоморов редели, то бойцы племени богини Дану, раненые или даже убитые, вскоре вновь появлялись на поле боя и с новыми силами бросались на врага.

Не знали фоморы, что, подчиняясь единому мановению бога-врачевателя, забил из земли целительный источник, который Диан Кехту и назвал «Родник Здоровья». Омытые его чудотворной водой убитые или раненые воины мгновенно оживали, раны их затягивались, а силы и мужество удваивались. Оружие, сломанное накануне, уж вскоре снова сверкало в руках воинов из племени богини Дану. Это кузнец Гоибниу тремя ударами молота выпрямлял наконечники копий, а плотник Лухта тремя взмахами топора вырубал древки для копий, вырезал тонкие стрелы.

Молодой вождь фоморов Октриаллах проведал о волшебном источнике и вместе со своим оруженосцем прокрался к нему. Уже смеркалось, и никто их не заметил. Подойдя к роднику, они завалили его громадными камнями. Высокая каменная пирамида выросла на том месте, где только что бил светлый родник.

Обрадованные удачей, опрометью бросились бежать к своему войску двое фоморов. Но не успели они раствориться в темноте, как крепкий кулачок родника – раз-два-три! – пробил насквозь гранитную пирамиду и фонтаном ударил в небо. И живая вода снова стала врачевать раны, поднимать и возвращать в строй погибших воинов.

Не смогли фоморы одолеть воинов племени богини Дану. Уцелевшие вернулись в свои мрачные глубины. А погибших забрал в свою пещеру Кромм Круах, или Кромм Кровавый. Эта пещера была скрыта в глубокой впадине на Равнине Поклонений и служила входом в нижний мир. У входа в нее стояли свирепые стражи. Выйти оттуда мог лишь тот, кто знал сокровенное заклинание. Но пока еще никому не удавалось обойти все запреты и ловушки.

А погибшие в битве земные воины из стана победителей волей богов были перенесены на Стеклянный остров в Страну Сновидений.

Много легенд сложено об этой неведомой людям стране. Вот только две из них.

Страна Сновидений

Провожая умерших в Страну Сновидений, люди надеялись, что там они удостоятся лучшей жизни, чем на Земле. И скорбь потери смягчалась представлением о чудесном мире, в который попадет ушедший от них дорогой человек. Древние сказители сложили об этой стране песнь, которая передавалась из уст в уста и дошла до нас:

Среди Океана в начале времен В Стране Благодатной был Остров рожден. Там чудные песни издревле звучали. Там смерти не знали, не знали печали. Там добела скалы солнце калило. Там счастье сияло, там радость бурлила. Там громкое ржанье незримых коней Умножено эхом в просторах полей. Там чайки кружатся под небом высоким. Там реки струятся медвяным потоком. Там кроны деревьев клубятся туманом, Там птицы мелькают виденьем обманным. Там светлые девы напевом покоя В Серебряной башне приветят героя. Остров чудесный плывет и поныне В волнах Океана к неведомой сини. Его охраняют приливы-отливы, Его не отыщет корабль пытливый. Он вечно парит на хрустальных столбах И острой вершиной увяз в облаках. И мчат его вдаль все быстрей и быстрей Гривастые волны, кони морей.

Золотая чаша короля Кормака

А вот и вторая легенда, похожая скорее на сказку. Однажды во дворец короля Ирландии Кормака явился некий муж. Тело его покрывала сорочка, сотканная из золотых нитей. На плечи был накинут пурпурный плащ, отороченный бахромой. Сапоги его были подбиты бронзовыми подошвами.

В руке незнакомец держал серебряную ветвь с тремя золотыми яблоками. Сладко позванивали серебряные листочки, чудесную музыку исторгали, ударяясь одно о другое, золотые яблоки. И музыка эта исцеляла от тоски, горести и немочи.

– Откуда ты, воин? – спросил король Кормак.

– Из Страны Сновидений, – ответствовал тот. – Оттуда, где царит вечный покой, где нет ни старости, ни печали, ни зависти, ни злобы.

– Дай мне твою ветвь, – попросил король Кормак.

– Хорошо, – согласился незнакомец. – Только взамен дашь ты мне три дара, которые я попрошу.

Согласился король Кормак и получил желанную серебряную ветвь. Прошел месяц, и вновь явился седовласый муж требовать один из обещанных даров.

– Отдай мне твою дочь, – потребовал он.

Ничего не оставалось делать королю Ирландии, как выполнить данное слово. Увел воин королевскую дочь, а через месяц явился опять.

– Отдай мне и второй из обещанных даров, – сказал он и увел с собой королевского сына.

И в третий раз пришел он ко дворцу и увел с собой королеву, жену Кормака.

Два раза стерпел Кормак, а на третий не мог этого перенести. Отправился он на поиски Страны Сновидений. Шел он, держа в руке серебряную ветвь с золотыми яблоками. В первый месяц пути упало одно яблоко. Во второй месяц скатилось на землю второе яблоко. И когда уронила серебряная ветвь третье золотое яблоко, оказался король среди великой равнины. Посреди нее стоял замок, окруженный бронзовой стеной. Отворились ворота, и увидел Кормак, король Ирландский, дворец из светлого серебра, крытый перьями белых птиц. Мимо прошел Кормак и остановился перед золотым дворцом. Бил из-под земли перед дворцом светлый, сверкающий источник, который струился пятью потоками.

Вошел Кормак во дворец и увидел там того самого воина, который увел его дочь, сына и жену. В руке держал воин золотую чашу, по обводу которой было выточено множество изумительных фигур. Никогда прежде не видел король Кормак такой необычайно красивой работы.

– Эта чаша и впрямь необычная, – молвил воин. – Если сказать перед ней слова лжи, она расколется на множество мелких кусков. Если же затем произнести слова правды, осколки соединятся, и чаша вновь обретет прежний вид. Ты сам нашел дорогу в Страну Сновидений и потому можешь получить эту чашу в дар.

Очень хотелось королю Ирландии получить волшебную чашу, но он и виду не показал.

– Не нужно мне твоей чудесной чаши, – слукавил Кормак, и в то же мгновение золотая чаша со звоном рассыпалась на множество осколков.

Не вызволил Кормак ни дочь свою, ни сына, да и сам навеки остался в Стране Сновидений, потому что, как сказано, никто еще, кроме богов и великих героев, не возвращался оттуда.

Волшебная арфа

Битва была закончена. Но не мог Огма – бог песнопений – спеть победную песню, потому что украли его арфу уцелевшие и бежавшие с поля боя фоморы. Струны этой волшебной арфы были сделаны из сухожилий кита, а рама – из его скелета. И потому пела она голосом моря и ветра, в ее игре слышался шум прибоя, громовые удары волн о прибрежные скалы, но могла она и подражать ласковому плеску воды и напевам ветра в надутых парусах. И звалась эта арфа Четверозвучной Лестницей.

Боги Луг, Дагда и Огма, не раздумывая, кинулись в погоню за фоморами и явились в их подводные владения. Безмолвная арфа висела на стене. Она звучала только в руках хозяина – бога песнопений. Едва Огма появился в подводных чертогах, арфа сорвалась со стены и оказалась в его руках.

Но самим богам не так-то просто было вырваться из рук фоморов. Сомкнулись воды над их головой. Окружили их чудовища морские. Оплели вязкие водоросли. Затягивал зыбучий придонный песок. Жутким мраком зияли проломы в подводных скалах.

И тогда провел рукой по струнам волшебной арфы Огма. И заиграла она печальную, усыпляющую мелодию. Мгновенно заснули фоморы. Сомкнули пасти морские чудовища и опустились на дно. Извиваясь, опали, разомкнули свои объятия стебли водорослей. И боги преспокойно покинули подводное царство фоморов.

По дороге они увидели Черную Телку. Своим мычанием она когда-то увлекла на дно морское весь скот богов из племени богини Дану. Теперь откликнулись на ее зов похищенные стада и вернулись на Землю.

А бог песнопений Огма сложил песню победы и пропел ее под звучную мелодию, наигранную волшебной арфой:

– Отныне навеки Исчезли фоморы. Свободны и реки, И море, и горы, Леса и поля — Свободна Земля!

Друиды

Ведали о Стране Сновидений кельтские жрецы и волшебники друиды.

Они постигли тайны земли и неба, все знали о звездах и их движении, о пределах мира и желаниях богов. Они умели творить заклинания, подчиняя себе гром, молнию, ветер, дождь, проникая в тайну ночи и луны, объясняя сияние дня и небесный ход солнца. Превосходили их в этом только сиды, жители Стеклянных холмов. И друиды нередко отправлялись к ним, чтобы почерпнуть волшебства из Котла Вдохновения. Сиды – это божества, которым в потустороннем мире были отведены особые владения, и над тем подземным обиталищем сидов всегда возвышался холм. Ведь Ирландия – страна холмов. Но не всякий холм был прибежищем сидов. Однако найти такой холм было не трудно. По ночам он светился изнутри, как хрустальный, и из него на время, до утреннего крика петуха, выходили спавшие там герои и сами сиды. Но горе тому простому жителю Ирландии, кто осмелится выйти в поле в этот час.

Жители Стеклянных холмов

Однажды Кондла Красный, юный сын короля Ирландии, узрел среди холмов прекрасную деву в невиданной одежде.

И сказала ему дева:

– Я пришла из той страны, где нет ни смерти, ни бед, ни невзгод. Мы племя сидов и живем в Стеклянных холмах. Там длится у нас бесконечный пир, а жизнь беспечна.

Протянула она юноше яблоко и исчезла.

И с той поры, отведав дареного яблока, Кондла Красный уже не мог думать ни о чем другом, как о прекрасной деве, и ничего не ел, кроме волшебного яблока. И сколько бы ни съедал его юноша, оно оставалось целым.

Прошел ровно месяц, и снова услышал Кондла Красный знакомый певучий голос. А самой девы он не видел.

– Далекая, иная Страна тебя зовет. Туда тропа земная Вовек не приведет. Садись скорей, не споря, В стеклянную ладью. И поплывем за море Вдвоем в страну мою, —

пела невидимая дева.

И тут же явилась перед юношей стеклянная ладья. Он прыгнул в нее и, кочуя по волнам тумана, вскоре растаял в туманной дали. Никто с тех пор не видел его и никогда не узнал, что с ним сталось.

Но знали люди, что увезла Кондлу Красного девушка-фея из племени сидов в свои владения – Стеклянные холмы. А про сидов сказывали, малы они ростом, прекрасны собою и вечно молоды. Всю жизнь проводят сиды в пирах, радости и веселых играх. Они могут обернуться и птицей, и зверушкой, и человеком, а то и стать вовсе не видимыми. Порою сиды заманивают людей в свои волшебные Стеклянные холмы и оставляют там навечно.

Остался, верно, в обиталище сидов и юноша Кондла Красный, сын короля Ирландского. Никто его больше не видел. Нашли лишь на берегу озера надкусанное яблоко, которое тут же и растаяло, будто розовый утренний туман.

Птичье письмо

Друг другу передавали друиды секреты волшебства. И рьяно хранили тайну заклинаний. Для этого и придумана ими была особая азбука пальцев. Буквы этой азбуки соответствовали каждому изгибу пальцев руки. Указательным пальцем другой руки друид касался либо кончика, либо костяшки, либо основания пальца и так молча разговаривал с посвященным в тайну другим колдуном-друидом, стоявшим далеко от него. Даже пальцы называли друиды по-своему. Указательный был у них «предсказательным», средний – «лекарским», безымянный – «обманным», а мизинчик – «слуховым» или «ушным». А большой, отстоящий от ладони, не имел имени. Так они и говорили, пророчествовали знаками.

Но, в конце концов, азбука друидов стала известна и людям. Предание говорит, что открыли им тайну священного письма по повелению бога песнопений и красноречия Огма птицы. Это были журавли. Они во время полета строили в небе фигуры, похожие на буквы, и людям оставалось только срисовать их и высечь на камне. Письмо это стали так и называть «птичьим». Кельтское письмо, эти черточки, нанизанные на длинную полосу, и впрямь очень похоже на птиц, сидящих на ветке. И зовется это письмо Огам по имени бога Огма.

Сверкающий Камень Делений

Множество легенд и мифов породили люди о друидах. Считалось, что они могли громоздить на равнине горы и выпускать из подземного плена реки. Об этом толкует и древнее предание о волшебном камне.

На островах Земли жили четверо друидов, которые постигли премудрость, магию, знание, чары и превзошли в этом всех прочих людей.

Добыли они три чудесных, божественных вещи. Меч Нуаду, который был воистину неотразим. Котел Дагда, наделенный даром пророчества и неиссякаемого изобилия. И Сверкающий камень, обладающий знанием.

Установили тот камень в Долине Фал, в центре Ирландии. Построен там был дворец, окруженный семью рядами валов. Главный покой дворца назывался Медовым покоем. А всего было там четыре покоя, обращенных на четыре стороны света. В Медовом покое стояло по углам четыре трона для четырех королей Ирландии. А в середине зала было возвышение для Верховного Правителя. И волшебный камень стал тем возвышением.

Каждый король мог подойти и опуститься на Сверкающий камень. Но только тот становился Верховным Правителем, под которым камень говорил человечьим словом или вскрикивал гулким каменным голосом. Так Сверкающий камень вскрикнул, когда на него опустился сам Кухулин.

Но был в другом центре Ирландии и другой камень, возвышавшийся в городе Успех. И звался он Камень Делений. У этого камня и был, по преданию, зажжен друидом по имени Миде первый священный огонь Ирландии. Тогда страна делилась на пять королевств, потому и Камень Делений был пятиугольным. Из-под того камня било двенадцать источников, от которых и родились все двенадцать великих рек Ирландии.

Священные деревья

Когда-то люди относились к деревьям, как к живым волшебным существам. Шум леса, шелест листвы, скрип стволов казались древнему человеку тайными речами природы, разговорами, которые ведут между собой деревья. А некоторые чародеи-друиды даже умели понимать их язык. Недаром же и само слово «друид» происходит от кельтского слова «друс», что означает – дуб. Вообще дуб считался у кельтов священным, главным среди всех деревьев, источником колдовской силы друидов. Дубу поклонялись, считая, что он воплощает небесные врата, через которые и является перед смертными людьми всемогущее божество. Иногда его и вовсе почитали жилищем богов. Под сенью дуба творили свое колдовство друиды, взывая к богам.

Каждое дерево в лесу почиталось, как малое божество, и владело своим, особенным волшебством.

Береза была тем деревом, которое излучает свет и сияющую чистоту. Она слыла Деревом Начала и считалась символом первого месяца года.

Рябина помогала друидам проникнуть в тайны духов подземелья, выведать у них сокровенное знание. Зажигали друиды костры из веток рябины и произносили заклинания, которые заставляли духов помогать воинам в бою, даровать им победу.

Боярышник считался прародителем божества зимы, холода и ночной тьмы. О, это было суровое божество! Длинные ресницы опускались ему на плечи и были такими тяжелыми, что одну ресницу приходилось поднимать вилами. И только тогда тьма рассеивалась.

Бузина в глазах древних ирландцев была опасным растением. Особенно настораживали плоды ее – черные ягоды. Считалось, что на сломанной бузинной ветке может летать ведьма или какое-нибудь другое злое существо. Если бузина росла прямо под окошком, то могла она насылать плохие сны.

Орех – дерево мудрости. Под твердой скорлупой его плода была заключена весть о самом сокровенном знании. У друидов орех считался деревом вестников, и ирландские вестники носили при себе белые ореховые ветки. Легенда гласила, что вытекал из-под корней орешника источник, который давал жизнь самой главной реке Ирландии – Бойн. Склонял над источником свои ветви орешник и ронял в быстрые воды венчики орехов. И было поверье: тому, кто выловит орех в реке Бойн и съест ядрышко, даруется великая мудрость и полнота знания мира.

Ель, по кельтским поверьям, всегда была символом храбрости, безудержной смелости. Кельты считали, что под елью каждый год 23 декабря рождается божественное дитя, воплощающее дух плодородия и дарящее полям хороший урожай. Ель считалась и символом огня. Она по своей форме и впрямь похожа на стремящийся к небу конус костра. Даже в современном английском языке сохранилось сходство между словом ель – fir и огонь – fire.

Бук – это величественное дерево символизировало в глазах кельтов стойкость, процветание, бодрость духа и полноту жизненных сил. Для храбрых воинов бук – залог чести и победы. Позднее стали считать его и символом письменности. Англосаксы произносили слово «бук», как Bok, а в современном английском языке это пишется как Book. Даже в русских словах «буква» и «букварь» укоренилось, может быть, название этого славного дерева – «бук»!

Ива была воплощением поэзии. Древние певцы и поэты – барды считали, что красавица ива способна даровать поэтическое вдохновение и красноречие. Слабое на первый взгляд дерево ива, по поверьям, отгоняло злых духов, потому нередко на воротах дома вешали ивовые ветки. И эти ярко-красные веточки с серебристыми листьями не только оберегали дом, но и украшали его.

Война деревьев

Считалось, что деревья могут и помогать людям, и мстить им за те беды, которые они несут лесу. Нельзя деревья бить, обижать или осквернять. И однажды, в незапамятное время, деревья начали настоящую войну против людей. Об этой великой войне пели вечерами при костре древние сказители:

Люди деревья рубили, губили, Накликали беды своею виной: Деревья обиды вовек не простили И отплатили Великой войной. Крепкий Ольшаник начал атаку. Ясень ввязался в кровавую драку. Яростно бился могучий Кизил. Терновник колючий шипами разил. Боярышник бравый в гуще сраженья Сеял повсюду смерть и раненья. Плющ не растратил воинственный пыл — Врага он в смертельных объятьях душил. Лоза, как хлыстом, супостата хлестала, А Роза безжалостно жала вонзала. В битве дерев погибая невинно, Алые капли роняла Рябина. Вяз гордый увяз в этой битве ужасной. Вереск сражался, как витязь прекрасный. Нету преграды для гибкой березы, Не сломят ее никакие угрозы. Ель величавая правила битвой. Ива, склонясь, помогала молитвой. Яростным был неуступчивый Дрок. Дуб возвышался над битвой, как Бог.

Плавание Майль-Дуйна

Друиды были не только предсказателями, колдунами и жрецами. Среди них рождались и поэты, ибо тогда поэзия тоже считалась неким волшебством, дарованным богами. Длиннейшие саги – сказания сочиняли эти поэты. Славился среди них Айд Светлый, называвший себя Мудрым поэтом Ирландии. И дошла до нас такая его история о фантастической стране, которую посетил один из древних ирландских королей по имени Майль-Дуйн. И вот, как это случилось.

Решил Майль-Дуйн отправиться на родину своего отца вместе с двумя братьями. Соорудил он крепкую ладью из дубленых кож, растянутых на деревянных распорках, и вышел в открытое море.

Очень далеко от Ирландской земли отплыли моряки-корабелы. Три дня и три ночи пробыли они в море, не видя ни земли, ни берега. А на четвертый день, когда рассвело, увидели остров.

Только моряки собрались сойти на берег и набрать свежей воды, как внезапно из глубины острова выскочила громадная толпа муравьев. Каждый был величиной с жеребенка. Гигантские муравьи заполнили весь берег и даже пытались добраться до корабля по воде, чтобы съесть странников вместе с кораблем. Но те быстро отчалили и уплыли от этого ужасного острова.

Снова они носились по волнам три дня и три ночи. Наутро увидели они другой остров с пологим песчаным берегом и удобными бухтами. Но едва лишь они направили корабль к острову, как заметили животное, похожее на коня. А был этот чудовищный конь с лапами, как у пса, с клыками, как у вепря, и с острыми когтями вместо копыт. Учуяв путников, он ринулся к самой воде и радостно заржал, предвкушая знатную добычу.

– Бежим скорей подальше от этого острова! – крикнул Майль-Дуйн, и они налегли на весла.

Зверь, поняв, что добыча уплывает, стал рыть острыми когтями-копытами землю и кидать в них камни. Но корабль был уже далеко от острова.

Опять плыли они с утра до вечера, а потом до полуночи, и снова с утра до утра, пока не завидели обширный и в ширину и в глубину остров. Показался им этот остров безлюдным, и они смело сошли на берег. Набрели моряки на большую зеленую поляну и вдруг увидели следы громадных конских копыт. И каждый отпечатанный в земле след был не меньше, чем корабельный парус. Повсюду валялась скорлупа от орехов, таких огромных, что самые малые скорлупки могли стать отличной ладьей. Поспешили моряки убраться с этого острова подобру-поздорову. И вовремя. Едва сели они на корабль, как из чащи выскочили страшные существа, внешность которых описать невозможно. Все они были верхом на гигантских конях и бешеным галопом носились вдоль берега, выкрикивая угрозы на непонятном языке.

Долгое время пришлось им плыть без пищи и воды, страдая от голода и жажды. И вот достигли странники острова, окруженного огромными скалами. Не решились они сойти с корабля, но проплывали так близко от берега, что Майль-Дуйн, протянув руку, отломил одну ветку от громадного дерева. Пока корабль под парусом огибал длинный этот остров, ветвь в руке моряка успела зацвести. А на третий день пути вызрели на ней три огромных яблока. Каждого хватило, чтобы насытить всех и питаться еще три дня.

Проплыв немного, услышали моряки громкие крики и пение. Направили они корабль туда, откуда доносились эти странные звуки, и увидели высокий, гористый остров. Все скалы и склоны были усеяны черными, коричневыми и пестрыми птицами. Эти чудесные птицы громко разговаривали между собой на человечьем языке. И вот какую историю, рассказанную одной птицей своим подругам, услышали моряки-корабелы:

«Знайте, что на одном из соседних островов живет паломник из Ирландии. А возник этот остров чудесным образом. У того человека разбилась ладья. Он выплыл на крохотный островок, где ступить можно было одной ногой. Взял этот человек кусок дерна и тем оголил весь остров. На том клочке дерна плыл он по морю, надеясь добраться до земли. А тем временем крохотный клочок дерна увеличивался и увеличивался. И случилось так, что образовался целый дерновый остров. Живет на нем и по сей день тот ирландский муж, а остров все растет и растет. В год на целую пядь».

Увидев плывущую к ним ладью, птицы шумно снялись со скал и улетели в глубь острова. А моряки поплыли дальше. И, наконец, приплыли они к большому острову, где и поставили свой корабль в удобную бухту. Одна половина острова заросла густым лесом из высоченных тисов и вековых дубов, а другую занимала просторная равнина с маленьким озером посредине. Не успели странники расположиться на острове, как увидели огромное облако, летевшее на них. Это оказалась громадная птица, которая подлетела к острову и опустилась на холм около озера, чуть не выплескав его из берегов взмахами невероятных крыльев. Птица принесла в клюве зеленую ветвь толщиной со ствол большого дуба. Ветвь была до самой верхушки обильно усыпана крупными красными ягодами. И каждой ягодой можно было насытить десять человек.

Едва путники принялись собирать упавшие ягоды, как с моря налетели огромные орлы. Но были те орлы рядом с птицей не больше, чем муравей по сравнению с вороном. Стали орлы клювами, будто гребешками, приглаживать и чистить перья гигантской птицы. Сделав свое дело, они улетели, а за ними снялась с места и птица. Она поднялась в небо, закрыв солнце, и стремительно унеслась вдаль. И полет ее был еще быстрее, чем в первый раз, а каждый взмах крыльев поднимал на море бурю.

Переждав, пока море успокоится, моряки сели на корабль и отплыли от острова. Долго носило их по морю, прежде чем показался впереди небольшой остров. Но подплыть к этому острову было невозможно, ибо его окружала огненная стена. Она беспрерывно вращалась вокруг острова, но в одном месте этой стены была открытая дверь. И когда дверь оказывалась напротив корабля, моряки могли видеть сквозь нее, как сидит на острове и весело пирует множество людей, прекрасных обликом, в роскошных одеждах и с золотыми чашами в руках. Призывно звучали их застольные песни, но попасть на тот остров путникам было не суждено.

Рассказывая потом о своем долгом путешествии, Майль-Дуйн не раз вспоминал благословенный Огненный остров и пировавших на нем счастливых людей.

Финские легенды и предания

О героях Калевалы

Эти песни пел отец мне, Вырезая топорище, Им и мать меня учила, Оборачивая прялку, Когда по полу я ползал У колен ее ребенком. Калевала, Песнь I, 37.

Замечательнейшим произведением народной поэзии финнов можно назвать «Калевалу», весьма известную, обширную поэму их, которой отрывки и теперь еще поются на всем пространстве Финляндии, в русской Карелии, Лапландии, в прибалтийских губерниях; разрозненные отголоски ее мотивов еще слышатся на далеком сибирском востоке, между тамошними дикарями, принадлежащими к огромному финскому племени. В «Калевале» воспеваются подвиги трех баснословных героев, трех любимцев финской поэзии: Вейнемейнена, Ильмаринена и Леминкайнена; в то же время в ней выставляются два главных повода к таким подвигам; с одной стороны, добывание себе невест из чужого племени, с другой – борьба за баснословное сокровище, известное между финнами под названием «Сампо», – сокровище, которое обладает такими чудесными свойствами, что в какой бы стране оно ни появилось, там вместе с ним появляются и все жизненные блага.

Чтобы вполне понять содержание «Калевалы», следует предварительно ознакомиться с теми географическими понятиями, которых постоянно держатся в ней народные финские певцы.

Свет, по их мнению, делится на две равные половины: на Калевалу (то есть страну Калева, который почитается родоначальником финнов и отцом Вейнемейнена и Ильмаринена), светлую, плодоносную, населенную чисто финским племенем, главное место действия трех главных героев и постоянную цель их забот и попечений; и на Пойолу (северную страну) – царство вечных льдов и мрака, каменистое, бесплодное, постоянное местопребывание колдунов и нечистой силы. Злая ведьма Лоухи царствует там над всей этой нечистью вместе со своим мужем и красавицами дочками. Она-то и насылает на Калевалу всевозможные бедствия, неурожаи и болезни, искусно переманив к себе оттуда сокровище Сампо, а с ним и плодородие почвы, и счастье, и вечное веселье. На границе между Калевалой и Пойолой живут бледные лапландцы, как их называют финские песни. Что же касается до общего вида земли, то финны, как и древние греки, воображают ее огромным плоским кругом; его со всех сторон обтекает широкой лентой Океан, в который погружаются укрепленные на столбах края небесного свода, опрокинутого над землею в виде громадной металлической чаши.

Прежде чем мы подробно передадим читателям нашим содержание «Калевалы», приведем еще несколько строк из сочинений Кастрена, известного финского ученого, который собрал разрозненные отрывки «Калевалы» и перевел их на шведский язык; в этих нескольких строках Кастрен очень хорошо очерчивает характеры Вейнемейнена, Ильмаринена и Леминкайнена.

«Вейнемейнен – мудрый и правдивый, как он всегда зовется в песнях, является в финской поэзии в виде старца, покрытого сединами, но могучего словом, скрывающего в себе избыток громадных сил; народ, кажется, потому только представляет его старцем, что привык считать мудрость тем высоким достоинством, которого люди достигают лишь опытом и летами. Вейнемейнену стоит сказать слово – и все стихии ему повинуются; ему стоит запеть свою чудную песню – боги и люди, звери и камни и вся природа с жадностью прислушиваются к волшебным звукам, самое солнце спускается на землю… Ему известны все тайны природы, ему ведомы, от первого до последнего, все заклинания и чары. Спокойно, непоколебимо и гордо идет он по своему пути и всегда достигает своих целей, которые почти исключительно клонятся к тому, чтобы доставить его родине мир и благосостояние. Гораздо ниже Вейнемейнена стоят его брат Ильмаринен и постоянный товарищ Леминкайнен. Первый – изумительно искусный кузнец и просто честный мастеровой, до того привязанный к своему делу, что его закоптелая кузница для него милее всего на свете. От такой односторонней деятельности он даже очень прост, легковерен и недальновиден. Второй – Леминкайнен – представляет собой совершенную противоположность и мудрому Вейнемейнену, и спокойному, благоразумному, почти неповоротливому Ильмаринену; живой, вечно движущийся, беспокойный, он не задумывается над тем, что говорит и делает. Ему все нипочем; нет опасности, которая бы остановила его, нет безрассудства, на которое бы он не решился из одного удальства. Нерасчетливый и пылкий в речах, он всегда готов поддержать их своим мечом. Молодой, красивый, ветреный, щеголеватый, он очень любит всякого рода приключения и из-за этого часто подвергается неминуемым бедствиям.

Чрезвычайно замечательно то, что все три вышеописанных нами героя Калевалы употребляют сильнейшим оружием против своих врагов, вернейшей защитой для себя в случае опасности и самым надежным средством для достижения своих целей вещие слова (заклинания) и вещие песни. Чаще всех употребляет их Вейнемейнен, изредка Ильмаринен, всех реже Леминкайнен. Но и мудрость самого Вейнемейнена является иногда недостаточной, ничтожной перед теми препятствиями, какие представляет ему природа или сила враждебных ему злых духов; тогда он должен бывает обращаться с просьбой о помощи к богам, либо предпринимает трудные, дальние странствия в подземное царство теней, либо будит от долгого смертного сна уже давно отживших богатырей, чтобы выпытать от них то дивное, мощное слово, которое нужно ему для его мудрого дела.

I

Вейнемейнен, сын Калева и дочери воздуха, родился на свет уже стариком. Много лет жил он на земле, где еще не слыхать было человеческой речи, не видать было ни дерева, ни былинки. Долго думал он и передумывал, как бы засеять землю, откуда взять семена. Наконец ему вызвался помочь в этом деле один великан, по имени Самза Пеллервойнен, достал откуда-то семян и начал щедро засевать горы и долины, песчаные равнины и всякие болота разного рода травами, кустарниками и деревьями.

Быстро покрылась земля зеленью; всюду стали из-под верхнего слоя почвы пробиваться отпрыски молодых деревьев. Вейнемейнен пошел полюбоваться на работу своего помощника и надивиться не мог быстрым успехом растительности; он заметил, что один только дуб не хотел приняться. Долго ждал Вейнемейнен, много ухаживал за ним, пока наконец удалось ему, при помощи другого великана, посадить желудь именно на такую почву, какую дуб любит. Дуб действительно принялся очень быстро, но зато уж превзошел все ожидания и даже желания Вейнемейнена: он стал расти не по дням, а по часам и вдруг поднялся так высоко, так широко раскинул свои ветви, так гордо возвысил над землею свою могучую вершину, что тучам стало от него тесно на небе, ни одному облаку проходу не стало, а лучам солнечным и лунному свету – доступа к земле. Опять стал думать Вейнемейнен: «Как бы срубить это чудное дерево? Оно скрывает от нас солнце и месяц, а без них ведь не то что человеку на земле, а и рыбе в воде житье плохое!» Но на этот раз не нашлось нигде такого силача и великана, который бы взялся срубить гигантский стоглавый дуб. Вейнемейнен, видя это, взмолился своей матери, стал просить ее, чтобы она послала ему на помощь силы всемогущей воды, – и не успел еще он окончить молитвы, как вышел из моря крошечный человечек, с ног до головы закованный в тяжелую медь и с крошечным топориком в руках. Вейнемейнен посмотрел на него с большим недоверием и невольно покачал головою.

– Ну где тебе, крошка, – сказал он, – срубить такое дерево? Никогда не найдется в тебе на это достаточно силы!

Едва произнес он эти слова, как маленький человечек мгновенно обратился в страшного гиганта: головою упирался он в облака, а ноги волочил по земле; между глазами укладывалась у него косая сажень, и много таких саженей – от ступни до колена. Наточив свой топор о кремни и оселки, в три шага очутился он около дуба, ударил по стволу его раз, другой, третий – и рухнул стоглавый на землю, далеко раскинув свои толстые ветви, засыпав море грудою щепок. Счастлив тот, кто успел при этом завладеть какой-либо из его ветвей, – тот навек стал блаженнейшим из смертных; еще счастливее тот, кто захватил себе одну из его вершин, – тот навеки усвоит знание сокровеннейших чар; хорошо даже и тому, кто успел припрятать хоть один из листиков его. Щепки и осколки его погнало ветром к далеким и туманным берегам Пойолы, где дочери Лоухи бережно собрали их и тотчас же снесли к колдунам, чтобы те обратили их в смертоносные стрелы и оружие.

Едва срублен был дуб, как все опять зацвело и задвигалось на поверхности земли; всего было на ней вдоволь: и ягод, и цветов, и трав, и всяких растений, – не было только гречихи. Мудрый Вейнемейнен это заметил и пошел искать семена ее на песчаном берегу моря. Там отыскал он всего шесть гречишных зернышек, бережно припрятал их и потом по совету синицы вырубил лес на огромном пространстве и решился сжечь его, чтобы утучнить землю плодородным пеплом. Но откуда было ему достать огня? Во время рубки оставил он только одну березу среди поля, чтобы было где небесным пташкам отдохнуть и укрыться от ненастья. Вот летит орел из поднебесья, смотрит по берегу и спрашивает:

– Зачем бы это из целого леса уцелела одна береза?

– А затем, – отвечал ему Вейнемейнен, – чтобы было где пташкам приютиться, да и тебе самому иногда присесть на отдых.

Такой ответ понравился орлу и в благодарность за такую заботливость Вейнемейнена о птицах он достал ему с неба огня и бросил на срубленный лес. Быстро запылало пламя, дружно подхватил его северо-восточный ветер, и скоро на месте прежнего леса была уже только одна куча пепла. Тогда бережно достал Вейнемейнен спрятанные им шесть зерен гречихи и стал бросать их на землю, нашептывая вещие слова и прося землю не скупиться на урожай, призывая ее очнуться от долгого, векового сна.

Потом обратился он с жаркою молитвой к Укко, богу неба, и сказал:

Укко, ты наш бог небесный, Ты, что небом всем владеешь, Всеми облачками правишь! Пораздумай, поразмысли И пошли с Востока тучу, Да и с Запада другую, Да и с Юга их побольше, Пусть скорей прольется дождик. Пусть из тучек мед закаплет, Чтобы стебли поднялися И колосья зашумели!..

Укко исполнил просьбу премудрого, чудный хлеб созрел в одну неделю, и узнали с той поры люди, как должно его сеять и как за ним ухаживать.

А Вейнемейнен стал спокойно жить на плодоносных равнинах Калевалы и петь на досуге свои любимые песни. Широко и далеко на юг и север пронесся слух о его славе, мудрости и о могуществе его песен.

В то время жил на севере, в стране бледных лапландцев, один молодой певец, по имени Юкахайнен, который никогда еще не встречал на земле певца, подобного себе. Услышав о славе Вейнемейнена, он загорелся желанием померяться с ним силою вещих песен и тотчас решился ехать в Калевалу. Напрасно отклонял его отец от этого дерзкого замысла, напрасно уговаривала его мать остаться.

– Нет, – отвечал Юкахайнен, – я и сам не ребенок, сам сознаю свои силы и не потерплю, чтобы кто-нибудь пользовался большей, чем я, славой в песнопении. Разве не видели вы, как лучшие певцы нашего племени пытались состязаться со мною в песнях и как жестоко наказывал я их за такую дерзость, как силой песни своей забивал я ноги их в камень, наваливал каменные глыбы им на спину, на грудь и на плечи, нахлобучивал им на глаза тяжелую каменную шапку!

И с этими словами вскочил он в свои легкие санки, и вихрем помчал его конь в Кале-валу. Едет он день, едет другой, на третий сталкивается лицом к лицу с Вейнемейненом, который тоже куда-то ехал, и, не заметив, что Юкахайнен мчится ему навстречу, наткнулся на его сани.

– Ты кто такой? – спросил его Вейнемейнен. – Откуда явился ты в нашу сторону, что не знаешь, как ездить по нашим дорогам, и наталкиваешься на всякого встречного?

– Я Юкахайнен, – гордо отвечал юноша, думая поразить премудрого старца одним звуком своего имени.

– Ну, если ты Юкахайнен, – спокойно возразил ему Вейнемейнен, – так ты можешь и уступить мне дорогу, ведь ты гораздо помоложе меня летами.

– Что нам считаться летами? Не в возрасте сила, а в знании и в мудрости; если ты действительно тот Вейнемейнен, для которого, говорят, нет ничего сокрытого в мире, так давай состязаться в знании, и я тогда только уступлю тебе дорогу, когда увижу, что ты превосходишь меня в мудрости.

– Где мне равняться с тобой в знании и в мудрости, – отвечал ему Вейнемейнен, – я ведь жил все в глуши, слышал одну только кукушку; ну, да уж если тебе так угодно, так покажи мне сначала, что ты знаешь.

Тогда стал Юкахайнен в напыщенной и цветистой речи излагать ему самые обыкновенные явления природы и ежедневной жизни, которые бы и ребенок сумел передать и объяснить не хуже его; он рассказывал ему, как строятся дома, какие где живут рыбы, как где землю пашут, какие где водопады и какие деревья любят расти на горах.

– Это всякий ребенок, всякая баба знает, – смеясь, сказал ему Вейнемейнен. – Тому, у кого растет борода, стыдно уж и называть это знанием. Нет, ты скажи мне, откуда что произошло, разъясни самое существо вещей!

Юкахайнен смутился и стал бормотать:

– Вода произошла из гор, огонь – с неба, медь – из скалы…

– И только-то? И эти пустяки ты называешь знанием?

Юкахайнен прибегнул к последнему средству и стал лгать Вейнемейнену, что он был в числе тех, которые создали мир, накрыли его небесным сводом и рассеяли по нему светлые звезды.

– Ты нагло лжешь! – сказал ему мудрый старец. – О тебе и не слыхано было, когда мир создавался.

– Ну, уж если я не сумел очистить себе дорогу знанием, так проложу ее мечом; давай померяемся мечами.

– Не боюсь я ни мечей твоих, ни мудрости и не стану меряться мечами с тобою, жалким созданием.

– А, ты не хочешь! Ты трусишь. Так я запою и силою песни обращу тебя в борова и загоню в самый дальний угол темного, грязного хлева!

Не вытерпел Вейнемейнен и сам запел свою грозную вещую песнь: море заколебалось, земля задрожала, медные горы застонали, твердые камни испугались, скалы затрещали и рассыпались… От песни его сани дерзкого юноши обратились в жалкий кустарник, а борзый конь – в прибрежный камень, богатая шапка – в темную тучу, мягкий пояс в ней – в мелкие звездочки, а сам Юкахайнен по горло увяз в мшистой и вязкой трясине.

Тут только постиг он могущество Вейнемейнена, тут только увидел он, что нет ему спасения, если его не помилует премудрый и не возьмет назад своих чудных заклинаний. Он стал предлагать ему выкупом за свою жизнь и богатое оружие, и коней, и суда, и золото; но гневный Вейнемейнен с презрением отвергал все его предложения и продолжал петь свою страшную песню, от которой Юкахайнен все только глубже и глубже уходил в трясину. Наконец Юкахайнен прибег к последнему средству:

– Если ты меня отсюда вытащишь, так я отдам за тебя сестру свою Айно: пусть ткет в твоем доме золотые покрывала и печет тебе медовые хлебы.

Такое предложение понравилось Вейнемейнену, гнев его приутих, и отпустил он Юкахайнена домой, не сделав ему никакого зла и обещаясь сам к нему приехать за сестрою. Но едва прослышала сестра Юкахайнена, что ее хотят против воли выдать замуж за старика, как тотчас сказала, что ни за какие сокровища не решится за него выйти. Напрасно представляла ей мать, как должен был весь их род возвыситься, породнившись с таким мудрецом, как Вейнемейнен, напрасно уговаривал ее отец; Айно тихонько ушла из дома, пришла на взморье и бросилась в волны.

Из всех зверей один только бестолковый заяц решился бежать к ее дому и объявить родителям о горькой участи их дочери. Во всем доме, во всем племени поднялся вой и плач… Скоро узнал Вейнемейнен об участи своей невесты, и так ему стало грустно, что слезы навернулись у него на глазах, и стал он призывать мать свою на помощь в горе.

– Полно тебе печалиться, – сказала она ему, – ты можешь пособить себе в горе. Ступай на север, в Пойолу; там увидишь ты девушек, стройных, высоких, ловких, прекрасных собой. Там-то выбери себе супругу, и поверь мне, что с ней не сравниться будет какой-нибудь бледной и жалкой дочери лапландца.

Мудрый Вейнемейнен одумался и решился поступить по совету своей матери. Он оседлал коня своего, легкого, как соломинка, подобного гороховому стебельку, в богатую сбрую, взнуздал его золотой уздечкой, вскочил на него и помчался вдаль от отчизны к негостеприимному северу, перескакивая одним махом через поля и равнины, через леса и горы, через обширную гладь моря, с берега на берег, так что борзый конь его и копыт в воде не обмачивал.

Между тем Юкахайнен страшно злобствовал на Вейнемейнена и дал себе клятву во что бы то ни стало отомстить ему. Мучимый завистью, он долго не мог придумать, каким бы средством извести мудрого певца финнов; наконец, прослышав о том, что Вейнемейнен собирается ехать в Пойолу, он решился подстеречь его на дороге и убить. Но как убить его? Обыкновенное оружие было ничтожно перед силою его чар и заклинаний.

И вот Юкахайнен задумал смастерить огненный лук и такие стрелы, каких ни прежде, ни после того не видывали на свете. Ничего не пожалел он для своего чудного оружия: он выковал из мягкого железа гибкую полосу и залил ее на середине толстым слоем светлой меди, которую искусно разукрасил разными выпуклыми изображениями, выложил золотом и серебром. Из адского льна и шерсти адских оленей ссучил он тетиву, натянул ее на огненное оружие, и вот готов был наконец лук, под которым свободно мог улечься медведь, по которому наверху мог бегать борзый конь, по краям веселый жеребенок, а по рогам (рогами у лука называются изгибы по краям его, при помощи которых натягивается тетива) вертлявый заяц. Потом вырезал он много стрел, оковал их крепким железом, опушил тонкими перьями ласточки и легкими воробьиными крылышками, наточил их наконечники и вымочил в черной ядовитой крови ехидны и других гадов. Напрасно мать Юкахайнена запрещала сыну своему поднимать руку на мудрого Вейнемейнена, напрасно говорила она ему:

– Не убивай его, не прикасайся к премудрому! Со смертью его исчезнут с земли и песни, и радости, которые уйдут вслед за ним в подземное царство.

– Пускай все веселье вместе с пением исчезнет с лица земли; мне нет до них заботы, у меня одна забота – убить его!

И залег он на дороге, по которой следовало проезжать Вейнемейнену, и день, и ночь не смыкал своих глаз, боясь, чтобы смертный враг его, направляясь в дальние и туманные страны севера, не проскользнул мимо него незаметно. Однажды ранним утром взглянул Юкахайнен на северо-запад: далеко, далеко завидел на море что-то темное, синеватое. «Что бы это такое могло быть? – подумал он. – Не облако ли?» Но он вглядывается пристальнее и видит, что это не облако, а мудрый Вейнемейнен мчится по морю на своем волшебном коне, легком, как соломинка.

Быстро выхватил бледный лапландец стрелу из колчана, самую легкую, самую прямую, самую певучую, стал на правое колено и крепко утвердил свой лук на левом, потом натянул тугую тетиву и пустил стрелу, шепча свои страшные заклинания. Но первая стрела пролетела высоко над головой певца, ударилась об облака и, словно молния, разорвала кудрявые тучки. Вторая, не достигнув своей цели, с такой силой ударилась в землю, что глубоко ушла в нее, чуть не до самой преисподней. Зато третья со зловещим свистом пронеслась прямо навстречу Вейнемейнену и пронзила насквозь его быстрого коня. Вейнемейнен упал с него в волны, далеко расплескав их в сторону и покрыв большое пространство белой пеной. Поднялся бурный ветер на море, бешено разгулялись по нему громадные валы и понесли мудрого старца вдаль от берега в открытое море…

Злобно стал радоваться на берегу Юкахайнен, видя, что Вейнемейнен упал с коня в воду, и воображая, что убил его наповал своей стрелой:

– Никогда уж больше не видеть тебе, старик, – закричал он, – роскошных полей и равнин Калевалы!

II

Восемь дней и восемь бесконечно долгих ночей носило Вейнемейнена по глубоким волнам беспредельного моря, словно ветку, оторванную от могучей сосны бурным вихрем. Наконец, на девятую ночь силы стали изменять мудрому старцу, руки и ноги его стали коченеть от холода. Он оглянулся кругом – перед ним один и тот же бесконечный ряд волн, позади его все то же ясное небо: нигде никакой надежды на помощь.

– Горе мне, горе, несчастному! – сказал он тогда. – И зачем покинул я свою родимую сторону, зачем вздумал пуститься в дальний путь на чужбину? Видно, в наказание за это пришлось мне теперь носиться по волнам безбрежного моря, костенея от холода! Горе мне, бедному!

Но вот издалека, с туманного севера, летит орел; одним крылом касается он облаков, а другим бороздит волны. Долго кружится он в высоте и вдруг замечает на волнах Вейнемейнена.

– Ты как сюда попал?! – кричит он мудрому старцу. – Как занесло тебя на море?

Вейнемейнен от слова до слова рассказал ему все, что случилось с ним на пути в Пойолу, и то, как в течение восьми дней и восьми ночей, не зная покоя, носится он по морю.

– Да я и конца не вижу своим мучениям, – прибавил он в заключение своего рассказа, – сам не знаю, что со мною должно случиться прежде: умру ли я здесь с холоду или пойду ко дну, истощив последние силы.

– Полно, не печалься, садись ко мне на спину, – сказал Вейнемейнену орел, – я снесу тебя туда, куда ты путь держал: ведь я не забыл того дня, когда ты, вырубая лес под пашню, нарочно оставил посередине ее березу, на которой мне и птенцам моим можно было отдохнуть после долгого и утомительного перелета. Садись же и держись крепче.

Вейнемейнен с радостью вылез из воды, взобрался на спину орла, и тот быстрее мысли понес его по дороге, которою одни только ветры да тучи носятся из конца в конец вселенной; потом, подлетев к обширным границам Пойолы, бережно опустил он свою дорогую ношу на землю, а сам полетел далее. И остался Вейнемейнен один в неведомой ему стране, голодный, промокший до костей и дрожащий от холода. Не было кругом ни деревца, ни кусточка знакомого, нигде не видать было тропинки, которая бы вела на родину, и стало бедному Вейнемейнену так грустно, что он горько заплакал и долго, долго лились его слезы, а вопли далеко разносились в глуши…

В то время у Лоухи, царицы Севера, была красавица дочка, такая умница и такая рукодельница, что другой подобной и во всем свете нельзя было встретить. Вот хоть бы с солнцем, например, поспорила она, что всегда будет вставать с ним в одно время; а между тем она, бывало, уж и встанет, и оденется, и в доме-то все прибрать успеет, а солнышко только что подыматься начнет да выглядывать одним глазком из-за леса.

Как-то встала она однажды спозаранок, вымела свежим веником полы в доме, потом стала выносить сор за дворовый забор на поле и вдруг слышит, что вдали кто-то заливается плачем. Она тотчас же пошла к матери и сказала:

– Я слышала сейчас, как кто-то жалобно плакал вдали, мне кажется, что голос доносился сюда с того берега моря.

Беззубая Лоухи вышла из дома, стала прислушиваться и сказала дочери:

– Слышу и я тоже плач, только по голосу вижу ясно, что плачет это не ребенок и не женщина – так может плакать муж зрелых лет, у которого давно покрыт подбородок густой бородой.

И быстро спустив на воду челнок, она взяла в руки весла и направилась к тому месту противоположного берега, откуда слышались жалобные вопли.

Вот подъезжает она к берегу и видит, что в густом ивовом кустарнике сидит Вейнемейнен и горько плачет. Лоухи сначала приняла его за самого обыкновенного смертного, судя по его всклоченным волосам и беспорядочной, насквозь промокшей одежде.

– Глупый ты, неразумный старик, – сказала она ему с насмешкою, – каким это ветром занесло тебя в наш далекий край?

Вейнемейнен взглянул на нее с досадою и отвечал:

– Сам я и без тебя знаю, что попал в дальнюю, чужую, незнакомую мне сторону; сам знаю, что мне здесь хуже будет, чем на родине, и что нельзя мне здесь ожидать себе такого почета, как там.

– Да позволь же спросить тебя, кто ты такой?

– Теперь я и сам не знаю, кто я такой; а прежде слыл я первым между всеми певцами на равнинах Калевалы.

Тут только догадалась Лоухи, с кем она имеет дело, и предложила мудрому старцу отдохнуть под кровом от тяжкой усталости и утолить свою жажду и голод. Бесприютный и печальный Вейнемейнен на все согласился, утер свои слезы и, усевшись в челнок вместе с Лоухи, мигом очутился на противоположном берегу, у порога ее дома.

Лоухи высушила промокшую насквозь одежду Вейнемейнена, напоила его, потом посадила за стол против себя и стала спрашивать:

– Скажи, пожалуйста, отчего же это ты так горько плакал там на берегу, да и теперь все сидишь, понуря голову?

Вейнемейнен слишком хорошо знал, что злая и жадная Лоухи никого не отпускает из своего царства без дорогого, тяжкого выкупа, и заранее тужил при мысли, что ему, быть может, долго не придется вновь увидеть своей родины, потому что Лоухи могла потребовать от него невозможного.

– Как же мне не грустить и не плакать, – отвечал он, – когда вот несколько дней сряду носило меня по бурному морю, истомленного, измученного прибило наконец к совершенно чужому берегу, на который мне и смотреть-то постыло; мне здесь каждый сучок глаза колет, каждая ветвь грубо хлещет меня по лицу. Мне здесь все чужое, один только ветер мне знакомый, только одно солнце и ласкает здесь меня, бедного, на этой горькой чужбине.

– Ну, полно тебе грустить! – продолжала хитрая ведьма. – Будто не все равно: ведь и здесь также буду я кормить тебя сладким мясом жирных лещей и поить крепким медом.

– Что мне в этом? – с досадою отвечал Вейнемейнен. – По мне лучше на родине напиться чистой воды из башмака, чем на чужой дальней стороне пить мед из золотого кубка!

– Ну, уж если тебе так хочется вернуться на родину, так я, пожалуй, отпущу тебя, и дорогу тебе укажу, и сани тебе дам, только с уговором…

– Требуй чего хочешь, – с радостью отвечал ей премудрый старец, – если хочешь серебра или золота, так бери его сколько угодно!

– Что мне серебро и золото, – отвечала Лоухи, слишком хорошо знавшая могущество Вейнемейнена, – на что оно мне? Золото и серебро – пустяки; я от тебя потребую чего-нибудь поважнее. Я дам тебе лебяжье перо, каплю молока, клочок бараньей шерсти да зерно гречихи, и из них должен ты сковать мне Сампо, со всеми его принадлежностями и сколотить к нему пеструю крышку. Если ты сумеешь это сделать, так я не только отправлю тебя на родину, но еще сверх того отдам за тебя старшую и самую красивую из дочерей моих.

На это старый и мудрый Вейнемейнен покачал головой и сказал ей:

– Нет, я не сумею выковать тебе Сампо, не сумею сколотить к нему пеструю крышку. А вот если ты меня отпустишь на родину, так я обещаю тебе, что заставлю брата своего Ильмаринена выковать для тебя Сампо. Он ведь такой кузнец, какого и в целом свете не найти; посмотри-ка на небо: ведь это его работа – он выковал эту крышку для воздуха, да так искусно, что ты на ней нигде не отыщешь следа его клещей или молота. За него уж и дочь свою выдай; видно, не мне на долю выпало счастье быть ее мужем; только отпусти меня сейчас же на родину.

Лоухи взяла с него слово, что он вместо себя пришлет своего брата-кузнеца и заставит его выковать ей Сампо, это чудное сокровище, в котором должны заключаться все блага жизни; затем усадила его в сани, дала ему в руки кнут и вожжи, а потом сказала:

– Как пойдешь ты путем-дорогою на родину, не выходи из саней, пока конь твой не устанет, не гляди по сторонам, пока не завечереет, не поднимай головы, пока не доедешь до дому, а не то – не миновать тебе беды.

И помчался Вейнемейнен на родину, весело помахивая кнутиком и вожжами, не оглядываясь ни направо, ни налево и только все понукая свою лошадь, быструю, как ветер.

III

Долго и шумно мчался мудрый певец финнов по пути к своей родине; ничто не отвлекало его внимания от мысли, что он вскоре опять увидит все дорогое, милое и близкое ему, когда вдруг, на одном повороте дороги, он явственно расслышал вверху, над своей головой, стук колеса самопрялки.

«Что же бы это такое могло быть?» – подумал Вейнемейнен и, позабыв обо всех предостережениях Лоухи, поднял вверх голову. И что бы вы думали? На облаках, ярко освещенных солнцем, сияла чудная радуга, а на радуге, словно на простой скамейке, сидела та самая рукодельница – дочка Лоухи, что так смело решалась спорить с самим солнцем. Одежда ее блистала самыми яркими цветами, а руки быстро работали над серебряной пряжей; дело так и кипело в руках у нее, так и кружилось золотое веретено, то поднимаясь, то опускаясь и туго обматываясь тонкой серебряной нитью.

Вейнемейнен как взглянул на нее, так и остолбенел: и вожжи бросил, и коня остановил, и из саней вылез – стоит себе да все наверх смотрит и глаз оторвать не может от чудной рукодельницы-красавицы. Стоял он, стоял да вдруг и стал звать ее с собой в Калевалу.

– А что мне там делать, на твоей родине. Мне ведь и здесь хорошо! – отвечала с улыбкой лукавая дочь Лоухи.

– Там ты выйдешь за меня замуж, будешь печь мне медовые хлебцы, варить мне крепкое пиво да в окошечко любоваться на зеленые равнины Калевалы.

– Нет, не пойду я за тебя, старика, да и ни за кого не пойду, кроме того человека, который легко выполнит все трудные задачи, какие я ему задам.

Вейнемейнен, понадеявшись на свою мудрость и силу, вызвался легко решить всякую задачу, какую бы ни вздумалось ей предложить ему. И не раз заставил он ее поломать голову над хитрыми выдумками, потому что действительно разрешал их легко и быстро. Но дочь Лоухи была мудрейшею из женщин после своей матери и наконец придумала для Вейнемейнена труд по силам.

– Вот тебе обломок моего веретена, – сказала она, – сделай мне из него лодку и так спусти ее на воду, чтобы тебе не пришлось ни коленом толкать ее, ни плечами двигать, ни руками тащить.

«Никто лучше меня в целом свете не сумеет построить лодку», – подумал про себя Вейнемейнен, взял закругленный конец веретена и отошел в сторонку.

Там принялся он рубить и строгать. Рубит день, рубит два; на третий день, когда лодка была уже почти окончена, злой дух Хиизи и брат его Лемко, невидимо уцепившись за топорище, тяжело повисли на обухе и направили острое лезвие в колено премудрого. Кровь пошла из раны такими ручьями, что скоро затопила все окрестные лужайки. Вейнемейнен стал было нашептывать разные наговоры, чтобы остановить поток крови, но не мог припомнить тех сильных слов, которые будто ключом замыкают самые глубокие раны: кровь все продолжала течь ручьем из его колена. Тогда Вейнемейнен, видя, что вся его работа пропала понапрасну, оттолкнул ее от себя и в отчаянии стал вырывать на лугах дерн целыми кусками, целыми кучами собирать листья, засыпая и затыкая рану свою чем попало. Все было напрасно – кровь бежала по-прежнему. Тут уж не вытерпел Вейнемейнен: истекая кровью, зарыдал он, как ребенок, вскочил в свои легкие санки и пустился искать по свету знахаря, который бы сумел заговорить его тяжелую и глубокую рану.

Долго скакал он по селам и деревням и по пустынным проселкам, останавливаясь у каждого жилья, у каждого перекрестка и всюду расспрашивая:

– Не найдется ли где человека, который бы взялся заговорить мою рану и остановить кровотечение?

И никто не брался за такое трудное дело. Наконец, когда он, остановившись перед одной низенькой и дряхлой избушкой, жалобным голосом повторил свой вопрос у дверей ее, ему в ответ прохрипел с печи дряхлый-предряхлый старик:

– Я могу заговорить твою рану и остановить твою кровь, если ты сумеешь рассказать мне, откуда взялось на земле железо и с которых пор сделалось злым?

– Я все расскажу тебе, – с радостью отвечал старику Вейнемейнен; потом с большим трудом вылез из саней, переступил через порог дымной хижины и уселся против старика на скамейку, придерживая ногу свою обеими руками. Старик слез с печи, поставил его ногу на таз, который быстро до краев наполнился кровью Вейнемейнена, потом осмотрел его рану и, взглянув с удивлением в лицо премудрого, спросил:

– Да кто же ты такой, скажи, пожалуйста? Что ты за человек? Ведь у тебя из колена вытекло на землю семь полных лодок да еще восемь самых больших чанов крови… а ты все еще жив? Вижу, что без твоей помощи не под силу мне залечить твою рану. Рассказывай мне о происхождении железа, а я тебя послушаю.

– Укко создал весь мир, – так начал рассказ свой Вейнемейнен, – он отделил воздух от воды, а воду от земли, и на земле создал двух братьев воздуха: старшего – огонь и младшего – железо. Когда создал он железо, тогда захотелось этому младшему навестить своих старших братьев. Сперва отправился он к старшему; но огонь принял его так круто, так притиснул, что бедное железо едва-едва успело ноги уволочь да поскорее спряталось в трясине под горою, где гуси-лебеди кладут яйца в своих скрытых глубоких гнездах. Там, под кочками и перетлевшими корнями дерев, скрывалось оно два года; вот и стали тем болотом переходить волки да медведи: где медведь ступит своею тяжелою лапой, там железо целыми кусками так и выпирает на поверхность трясины; где волк пробежит, там только чуть-чуть из-под нее показывается. В то время Ильмаринен искал место для своей кузницы и нечаянно забрел на то болото. Увидел он железо на болоте да и подумал: «Ох ты, бедное железо! Куда это тебя занесло? Не здесь твое место, не в глуши, где бегают одни волки да медведи да гуси-лебеди детей выводят. Дай-ка я тебя положу на огонь в своем горне!» Чуть только услышало об этом железо, как взмолилось Ильмаринену с пощаде, рассказало ему о гневном приеме, которым запугал его огонь.

– Это все пустое! – отвечал железу Ильмаринен. – Огонь не приносит никакого вреда и друзьям-то своим, не то что уж такой близкой родне, как ты. А ты подумай-ка: ведь только при его помощи можешь ты и вырасти, и окрепнуть, и стать украшением на груди женщины или мечом при бедре богатыря.

Согласилось железо с мудрым кузнецом, и в тот же вечер вынул его Ильмаринен из болота и бросил в свой горн. Потом принялся он за мехи и стал изо всей силы дуть ими на огонь; разом расползлось железо от жару в кашу, стало мягче ржаного теста и закричало из огня Ильмаринену:

– Ой, батюшки, как жарко! Милый кузнец Ильмаринен, вынь ты меня отсюда, не то меня огонь совсем загубит!

– Нет, брат, – отвечал ему Ильмаринен, – вынь тебя теперь, так ты, пожалуй, уж слишком больно будешь кусаться, ты ведь, пожалуй, никого и из людей-то в живых не оставишь!

Стало бедное железо клясться всевозможными клятвами и уверять, что ему довольно найдется работы и без того, что будет оно рубить только деревья да обтесывать камни… Вынул его Ильмаринен из огня, стал было ковать, да видит, что плохо еще железо, не годится в поделку, потому что еще не закаливается хорошенько. И придумал он его закаливать, окуная в воду, но к воде хотелось ему примешать соки растений, чтобы железо выходило тверже. Он обратился за этим делом к мимо летевшей пчелке.

Пчелка, быстрый человечек, Принеси на крыльях меду, А во рту немного соку Из венца шести цветочков, Из конца семи травинок, Чтобы сталь здесь изготовить И железо закалить им.

Пчелка полетела. Но птица злого духа Хиизи, которая с крыши заглядывала внутрь кузницы и зорко следила за выделкою железа, услышав, о чем просил Ильмаринен пчелку, сама полетела прямо в ад, принесла черного яда ехидн и ядовитого сока жаб и положила их в воду, в то время как Ильмаринен отвернулся. Видит он, в воде что-то плавает, подумал, что это, верно, пчелка принесла ему соки трав, и тотчас же опустил раскаленное железо в воду. И озлилось железо, и нарушило свои страшные клятвы, и с тех пор пошло всех людей губить да упиваться кровью.

– Ну, теперь я знаю, что мне делать, – промолвил старик, выслушав рассказ Вейнемейнена. И тотчас же начал он нашептывать свои вещие наговоры, в которых то упрекал железо в его дурных поступках, напоминая ему его прежнюю доброту и клятвы, то упрашивал кровь остановиться; наконец обратился с мольбою о помощи к Укко, и кровь тотчас же остановилась; оставалось еще залечить широкую и глубокую рану. И послал старик своего внука в кузницу, чтобы там сварить целительный состав для раны из цветов тысячелистника, из нежных травяных волокон, из меду и сладкого сока деревьев.

Пошел мальчик в кузницу; на дороге попадается ему дуб.

– Есть у тебя мед? – спрашивает его мальчик.

– Как не быть! – отвечает дуб.

Мальчик нарезал его дерева маленькими щепочками, наскоблил его коры, собрал много всяких трав, да трав не простых, а редких, которые не везде растут да не всем и в руки даются. Потом, придя в кузницу, бросил все это в котел и повесил его на огне. Три дня и три ночи шипел и клокотал котел над огнем; на четвертый заглянул в него мальчик – но целебное средство еще не было готово. Тогда мальчик подложил в котел еще и других трав, которые где-то далеко собраны были девятью сильными волшебницами и восемью лучшими знахарями. Еще девять ночей провисел котел над огнем, и вот наконец готово было могучее средство. Мальчик захотел испытать его силу и пошел на край соседнего поля, где стояла сломанная бурей пригнутая к земле полузасохшая осина. Он помазал ее в переломе, и быстро срослись края его, и по-прежнему гордо поднялась вершина выпрямившегося дерева, и весело зашелестели листья. Потом стал мальчик смазывать своим составом рассевшиеся надвое камни – и они срастались; стал брызгать им на трещины скал – и те спаивались теснее прежнего.

– Ну, теперь годится!

И мальчик понес к старику изготовленное средство.

Старик отведал его, похвалил и давай им смазывать рану и сверху, и снизу, и с боков, приговаривая вещие слова.

Чуть только помазал старик рану Вейнемейнена, как тот стал метаться во все стороны от невыносимой боли. Но старец тотчас же прогнал несносную боль к каменным горам, пусть, мол, там мучит камни да терзает бесчувственные скалы; потом перевязал он ногу крепкими шелковыми перевязками, и быстро стала заживать рана, гладко затягиваться живым мясом, так что не осталось на месте ее ни рубца, ни следа. Наконец Вейнемейнен стал крепко на ногу и опять мог свободно владеть ею. Он поблагодарил сначала Укко за его всесильную помощь, потом отблагодарил и старика, потом запряг свою лошадку в сани и, сбираясь ехать домой, сказал:

– Вот и вижу я теперь, как опасно хвастаться и быть самонадеянным! Я ли, кажется, не сумею выстроить лодки? А вот понадеялся на одни свои силы, позабыл, что все зависит от воли всемогущего Укко, и вот как жестоко был за это наказан!

Как буря помчался он оттуда в Калевалу, через болота, поля и равнины; ехал день, ехал другой, наконец, на третий стал подъезжать к дому. Немного не доезжая до него, сдержал он бешено мчавшегося коня, вылез из саней и, вспомнив об условиях, на которых Лоухи отпустила его домой, стал придумывать, как бы заставить Ильмаринена ехать в мрачные страны Севера, потому что заранее предвидел разные отговорки и препятствия со стороны своего нерешительного брата. Недолго думал премудрый. Он запел и вдруг силой своей песни поднял из недр земли огромную ель с золотыми ветвями и золотою вершиной, которая почти касалась облаков; а как с земли посмотришь на вершину, так и кажется, что сидит на ней месяц и звезды Большой Медведицы рассыпаны по мелким веточкам. Ну, и говорить нечего, что на вершине ее не было ни звезд, ни месяца, а только Вейнемейнен силою волшебства своего и не так еще умел обманывать взор всякого легковерного. Сам премудрый постоял, постоял, посмотрел на ель: видит, что все хорошо, и поехал дальше.

Скоро достиг он кузницы Ильмаринена, из которой, как и всегда, валил клубами густой черный дым и раздавался неумолкаемый стук тяжких молотов. Входит премудрый в кузницу и застает Ильмаринена за работой. Поздоровались братья.

– Где ты это пропадал так долго? – спросил его Ильмаринен.

– Да все время промаялся среди бледных лапландцев да в туманных странах Севера, в мрачной Пойоле, где так много чародеев.

– То-то, я думаю, насмотрелся там всяких диковинок? – добродушно спросил его кузнец.

– Да, есть о чем порассказать. А признаюсь, брат, что ничего на свете не видал лучше старшей дочери Лоухи: на всем свете первая красавица. Жаль только спесива очень, всем женихам отказывает; а уж что за красавица – на висках по светлому месяцу, на груди красное солнышко, оба плеча сплошь звездами покрыты да и на спине рассыпано их немало. Вот бы невеста как раз по тебе, Ильмаринен; ступай-ка в Пойолу да выкуй ей Сампо с пестрой крышкой, так она охотно за тебя выйдет.

– Нет, брат, спасибо, не пойду, – отвечал смышленый Ильмаринен, – ты, я вижу, заранее поручился за меня и пообещал меня прислать туда, чтобы свою голову из беды избавить; ни за что не пойду я в Пойолу; там, говорят, людей-то едят да в море топят.

Вейнемейнен прикинулся равнодушным и продолжал говорить спокойно:

– А вот тоже видел я диковинку! Уж подлинно чудо! Представь себе: ель, вся – золотая, наверху у нее луна, а в ветвях запуталась Большая Медведица. И ведь очень близко отсюда!

– Быть не может! – отозвался Ильмаринен, у которого глаза разбежались, когда он услышал, что недалеко от его кузницы есть такая диковинка, а он о ней и знать не знает. – Не поверю я, пока сам не увижу!

Как был с молотом в руках, так и выскочил из кузницы. Вейнемейнен за ним, привел его к ели, стал показывать. Дивуется кузнец, ходит кругом дерева, заложивши руки за спину, и только головой покачивает.

– А месяц-то, а звезды-то, а? Каковы? – подсказывает ему Вейнемейнен. – Ты просто, я думаю, можешь влезть на дерево да и поснимать их оттуда.

Ильмаринену это предложение понравилось; послушался он хитрых советов брата, полез на дерево под самые облака; а Вейнемейнен вдруг закричал громким голосом:

– Подымайтеся, ветры буйные, несите Ильмаринена в Пойолу!

И быстро со всех концов света налетели бурные вихри, с корнем выворотили могучее дерево и, крутясь и громко завывая, помчали Ильмаринена к туманным странам Севера.

IV

Долго мчало вихрем легковерного Ильмаринена, долго несло его к Северу по той дороге, которой разгуливают одни ветры да шумные бури; несло его пониже солнца, повыше месяца…

Наконец бережно опустил его вихрь на землю около самых дверей Лоухи, да так тихо, что и собаки не услыхали, не залаяли.

Беззубая ведьма тем временем сама стояла на дворе у порога и очень удивилась такому неожиданному появлению Ильмаринена.

– Ты кто такой? Как это ты сюда попал? Вихрем принесло тебя так незаметно, что и чуткие собаки не услыхали?

– Да не затем я и пришел сюда, чтобы на меня собаки лаяли, – с досадой отвечал кузнец.

– Уж не из той ли ты страны, где живет знаменитый кузнец Ильмаринен? Не знавал ли ты его там? Не слыхал ли, отчего так долго не жалует к нам, когда мы уже давно его ждем, чтобы он выковал нам Сампо.

– Еще бы мне не знать Ильмаринена, когда я сам Ильмаринен! – отвечал ей кузнец, которому польстил отзыв ведьмы о нем.

Тут беззубая Лоухи опрометью бросилась в избу и давай наряжать свою младшую красавицу дочку в самое лучшее платье, надевать ей жемчуг на шею и нанизывать его на головной убор.

– Одевайся, дочка, поскорей да покрасивей; приехал к нам дорогой гость, искусный кузнец Ильмаринен, тот самый, что должен выковать нам Сампо с пестрой крышкой, – сказала она дочке и пошла угощать Ильмаринена. Напоила его, накормила, потом ласково обратилась к нему с вкрадчивой улыбкой:

– Ты славишься своим искусством, знаменитый кузнец, и, верно, сумеешь мне выковать Сампо из лебяжьего пера, из капли молока, из зернышка да из руна молодого барашка. А если выкуешь, так и бери себе в жены мою младшую дочку-красавицу.

И вывела тут она свою дочку из другой комнаты напоказ Ильмаринену, и очень приглянулась ему стройная красотка, одетая в наряд, блиставший золотом и серебром и цветными каменьями.

– Я тебе выкую Сампо, – сказал он, – и не трудна мне будет эта работа, потому что ведь и небо уже выковано мной.

И тотчас взялся он за работу; построил кузницу, сложил в ней горн из дикого камня, приладил к нему мехи, установил посредине тяжелую наковальню, развел жаркий огонь и, бросив в него материалы, из которых должно было выйти Сампо, велел подмастерьям что есть силы раздувать огонь мехами. Три долгих летних дня и три ночки без устали работали подмастерья, раздувая мехи и сгребая уголья в кучу. В первый день заглянул Ильмаринен внутрь горна и вытащил из огня огромный лук. Хорош был он – и туг, и красиво выложен по краям серебром и золотом, да одно только жаль: он был так зол, что хотел каждый день убивать по одному человеку, а в праздники по два. Изломал его Ильмаринен в мелкие дребезги и опять бросил в огонь. На другой день, заглянувши в горн, он вытащил из него челнок; красив он был и прочно обит он медью и искусно выложен по краям золотом, да один был у него недостаток: ему хотелось плыть только на войну и служить людям только для разбоев. И его разбил Ильмаринен в мелкие щепочки и снова бросил в огонь. На третий день заглянул он опять в горн и вытащил оттуда корову с золотыми рогами, со звездами во лбу. Хороша была эта корова, да уж очень дика: все только рвалась она в лес да бодала всех своими рогами. Ильмаринен изрубил и ее в маленькие кусочки, бросил в огонь и прогнал своих подмастерьев из кузницы. И созвал он ветры со всех четырех сторон света и призвал бури раздувать огонь в своем горне. Завыли ветры: засвистал западный, загудел восточный, задул теплый южный ветер и потянул с севера резкий, ледяной вихрь. И вот – под конец третьего дня – пышет огонь из двери кузницы, искры летят из окон, дым столбом валит вверх и мешается с облаками. Заглядывает Ильмаринен внутрь горна и видит, что в нем уже начинает показываться среди пламени пестрая крышка Сампо, быстро вытащил он его из пламени, положил на наковальню, стал ковать своим тяжелым молотом, и вскоре было готово это чудное сокровище! Оно походило на мельницу, у которой с одной стороны сыпалась мука, с другой мелкая соль, а с третьей светлые деньги. И устроена была эта мельница неспроста, а искусно: на заре молола она одну меру муки для дневного пропитания, другую для продажи, а третью про запас.

Обрадовалась беззубая Лоухи, увидев, что Сампо готово; долго не знала она, куда его спрятать, потому что нельзя было установить его ни в одном из ее обширных погребов. И снесла она его бережно в медную гору и заперла в ней девятью крепкими замками.

– Ну, теперь Сампо готово, – сказал кузнец беззубой ведьме самым вкрадчивым и ласковым голосом, – теперь можно мне взять твою дочку за себя замуж.

Лоухи не смела ему отказать, но дочь ее заупрямилась и не хотела выходить за Ильмаринена.

– Не любо мне ехать в чужую, дальнюю сторону, уходить из-под родимого крова, – отвечала она. – Кто здесь без меня заставит петь птичек и кукушку куковать; уйду я – и они далеко отлетят от наших холмов и лесов.

Нахмурился Ильмаринен, надвинул шапку на самые брови, а сам глубоко призадумался.

– Хоть бы на родину-то мне вернуться удалось, хоть бы кто-нибудь указал мне туда дорогу, – шептал он про себя тихо.

Лоухи спросила его о причине его задумчивости; он откровенно высказал перед ней свою тоску по родине. И наделила его Лоухи на дорогу всякими съестными припасами, снарядила ему легкий челнок, распустила на нем белый парус и послала попутные ветры сопровождать его до самых берегов отчизны.

V

Пасмурным осенним утром приехал Ильмаринен домой и очень неохотно отвечал на вопросы Вейнемейнена, который любопытствовал узнать об устройстве Сампо, его новейшего изделия, одаренного чудными свойствами.

Вейнемейнен очень хорошо понял из немногих и коротких ответов своего брата, что ему не посчастливилось в сватовстве, и премудрому пришло в голову еще раз попытать счастья, еще раз искать руки гордой северной красавицы, дочери Лоухи. Но как попасть туда, где живет она со своей матерью и со всем своим родом? Дороги туда не знал никто, даже сам Вейнемейнен. И вздумал премудрый певец построить такую лодку, которая бы сама довозила его всюду, куда бы он ни пожелал ехать. Никому другому, кроме могущественного Вейнемейнена, не пришла бы в голову такая смелая мысль, ни у кого бы и сил не хватило ее выполнить, а ему все нипочем! Надобно было ему только выбрать дерево, которое по свойствам своим годилось бы для такого чудного судна. И послал Вейнемейнен своего приятеля Самзу Пеллервойнена (того самого великана, который помогал ему засевать землю травами и деревьями) выбрать и срубить годное дерево. Пошел Самза с топором на плече на восток, за три горы и пришел сначала к осине сажен трех в вышину, которая и спросила его поспешно:

– Чего тебе от меня надобно?

– Мне нужен лес на постройку судна для Вейнемейнена, – отвечал великан.

А ему в ответ зашелестела густолиственная осина:

Промокать бы стало судно, Кабы строить из осины: Ствол мой полон всяких скважин, Да к тому же нынче летом Трижды червь мне сердце выел И подгрыз меня у корня.

Пошел Самза на север; видит, растет там высокая ель, сажен шесть в вышину; ударил он по ней топором и спросил:

– Ты-то уж верно пригодишься на постройку корабля для Вейнемейнена?

С досадой зашумела ему в ответ высокая ель:

Не гожусь я на лодку, Ни на челн о шести ребрах; Много есть во мне пороков: Трижды гнезда нынче летом Вил в моей вершине ворон, А в ветвях моих ворона.

Самза поверил и направился в южные страны. Там увидел он громадный дуб, девяти сажен в обхвате. К нему обратился он с вопросом:

– Не пригодишься ли хоть ты на постройку чудного судна для премудрого?

Умно и гордо отвечал ему дуб:

Лесу есть во мне довольно, На постройку того судна, Нет во мне, высоком, скважин, Ни других каких пороков. Трижды в нынешнее лето Во мне солнце укрывалось И сиял в вершине месяц, На ветвях кукушка пела, Птички маленькие в листьях.

И срубил великан великана, обрубил его могучие ветви, наготовил из него для мудрого Вейнемейнена столько досок, брусьев и бревен, что всех и не пересчитаешь сразу…

А мудрый певец неспроста строил свое чудное судно. Он строил его при помощи своих могучих чар. Спел он одну песню, и глубокий киль лодки был готов; затянул другую – словно сами выросли из киля круглые бока, спел третью песню – и бока сами собой сошлись на носу, а по краям их явились выемки для весел. Недоставало у премудрого трех заветных словечек, чтобы достроить свою чудную лодку, срубить на ней корму и вставить посередине мачту. Стал ломать себе голову премудрый, вспоминая те три могучие слова, которые были ему так нужны; стал гадать по внутренностям птиц и зверей, надеясь отыскать их, – все напрасно.

– Я знаю, где найти мне эти слова, – сказал наконец Вейнемейнен, – я найду их в царстве мертвых, там, где правит могущественный Туони.

И отправился он в путь, пошел в царство мертвых добывать себе три словечка, и как скоро он ни шел, а все прошел до него недели с три. Одну неделю шел все по лугам, поросшим травой, другую – по боярышнику, а третью по можжевеловому перелеску, и вот наконец показался вдали холмистый остров, на котором правит могущественный Туони над покинувшими землю мертвецами. Глубокая река отделяла его от остальной земли. Увидев на другом берегу безобразную маленькую дочку Туони, мудрый Вейнемейнен стал просить ее, чтобы она перевезла его через реку; долго не соглашалась она перевезти живого человека в таинственное царство своего отца; долго старался обманывать ее Вейнемейнен, придумывая разные предлоги в оправдание своего желания переехать на противоположную сторону. Наконец он должен был сказать ей всю правду, и она перевезла его на другую сторону реки.

– Глупый ты человек, – сказала она ему с досадой, – тебе бы дома сидеть, а не сюда приходить! Разве не знаешь ты, что приходят сюда многие, а не уходит никто.

– Старым бабам прилично бояться всяких пустяков, а я ничего не испугаюсь! – отвечал Вейнемейнен и смело направился к дому Туони. Хитрая жена Туони, злая старуха, стала угощать Вейнемейнена пивом и встретила его ласково. Но мудрый певец был осторожен. Искоса взглянул он в поданные ему кружки пива и увидел, что в них плавали ядовитые жабы и большие черви свивались в широкие кольца. Он отказался от угощения и объяснил жене Туони, что он пришел к ней не бражничать, а спросить у ее мужа те три слова, которые были ему необходимы для окончания волшебного судна. С хитрой улыбкой отвечала ему жена Туони:

– Не делится мой муж ни с кем своей мудростью, не поделится и с тобой, а в наказание за твою смелость объявляю тебе, что ты уже никогда более не увидишь своей родины.

И в ту же минуту усыпила она премудрого и велела снести его на жесткую постель. Между тем поручено было одному старику и одной старухе, у которых на руках было всего по три пальца, ссучить много железных ниток и вытянуть столько же медной проволоки, и сын Туони, у которого вместо пальцев на руках были железные крючки, сплел из этих ниток и проволоки сети, окружил ими весь дом своего отца и перегородил реку, чтобы мудрому Вейнемейнену нельзя было ускользнуть из царства мертвых. Долго проспавши, проснулся премудрый и увидел себя в страшной опасности. Но не легко было его преодолеть силой чар, превзойти его в хитрости! Он обернулся сухой осокой, а потом пошел к берегу черным червяком, а там скользнул в воду гибким змеем, прополз сквозь частые сети, переплыл глубокую реку, отделявшую остров Туони от остального мира, и, выйдя на берег, долго и жарко благодарил Укко за его помощь в опасном предприятии и в легком избавлении из когтей Туони.

На другой день сын Туони, не видя нигде Вейнемейнена, стал вытягивать на берег сети, закинутые в реку, и нашел в них красноперых окуней, да широких лещей, да серебристых сигов – нигде и следов премудрого не осталось.

VI

Вернулся домой премудрый Вейнемейнен, исходив без пользы многие тысячи верст, не добыв из царства Туони тех могучих слов, которые нужны были ему для окончания его чудного судна.

– А ты еще попытайся, – сказал ему один старый пастух, – ты сходи-ка на край света к Випунену, может быть, он знает то, что тебе нужно? А уж, кажется, кому быть мудрее этого старика-великана? Все-то он знает и славится своей давней мудростью.

– А как пройти-то к нему? – спросил Вейнемейнен.

– Дорога к нему идет не то чтобы самая лучшая, ну да и не самая худая; один день бежать нужно по иголкам, а другой пробираться по лезвиям мечей, а третий-то весь идти по острым краям топоров.

Выслушав его, Вейнемейнен пошел к брату Ильмаринену и говорит:

– Скуй мне, братец, сапоги из железа, да рубашку из железа, да такие же перчатки, да сделай еще тяжелую стальную булаву, я собираюсь идти к Випунену добывать себе мудрости.

– Охота тебе идти в такую даль! Ведь Випунен-то уже давным-давно умер, уже не ставит больше своих силков да сетей по лесам для ловли птиц и зверей.

Но Вейнемейнен не обратил внимание на его слова, пустился в путь-дороженьку, преодолел все препятствия и под вечер третьего дня прибыл к тому месту, где жил некогда мудрый великан Випунен. И увидел он, что лежит этот Випунен, словно большая гора, лежит и спит мертвым сном. Видно, давно уж спал он так, потому что на плечах у него успели вырасти трепетные осины, на висках тенистые березы, на щеках корявые ветлы, на бороде частые ивы, на лбу вековая сосна, а во рту старая смолистая ель. Посмотрел на все этой Вейнемейнен, вынул свой острый меч, порубил и осину, и ель, и частые ивы, потом глубоко вонзил меч в широкие губы Випунена:

– Вставай, старина, – сказал он, – подымайся от долгого смертного сна.

Просыпается Випунен, начинает ворочаться; земля кругом стонет, пыль столбом вверх летит; чувствует великан страшную боль в пронзенных мечом губах, начинает от досады грызть клинок меча зубами, широко разевает свой громадный рот, и Вейнемейнен, стоявший на краю его, не успел остеречься, поскользнулся и провалился в эту страшную пропасть.

Випунен очень спокойно закрыл рот, потом проглотил премудрого певца, как муху, и самодовольно улыбнулся.

– Славный кусочек, – сказал он, – случалось мне много есть на своем веку, случалось и козу, и корову, и целого вепря зараз проглатывать, а такого еще никогда не приходилось.

И располагал он опять спокойно заснуть, но, видно, не суждено было…

Вейнемейнен совершенно неожиданно попал в желудок Випунена и стал придумывать, как бы ему повеселее провести время в этой темной и просторной тюрьме.

– Давай-ка займусь я кованием, – подумал он и тотчас же развел огонь, из рукавов своей одежды сделал мехи, приладил их кое-как к огню, и на своем колене, закованном в железо, стал, как на наковальне, ковать своей булавой. Ковал он день и ночь, без устали; стучит, гремит, огонь раздувает, уголья в него ногами подгребает, только дым столбом вверх валит да искры с пеплом летят во все стороны. Нет никакого покоя Випунену ни днем, ни ночью!

– Что это за человека я проглотил? Вот уже прошло сколько дней, а все во рту у меня какая-то копоть да уголья, а в желудке горячо и точно кто-нибудь молоточком постукивает.

День ото дня становилось ему все хуже и хуже, и он наконец не знает, куда и деваться от чудовища, которое проглотил спросонья. Сколько ни старался он, какие ни употреблял средства, чтобы изгнать Вейнемейнена из своего желудка, – все понапрасну. Он стал грозить ему своей силой и гневом богов, тот только посмеивается да булавой постукивает. Наконец Випунену пришлось уж так плохо, что он решился вступить в переговоры со своим жильцом.

– Да выйдешь ли ты из меня когда-нибудь? – взмолился к нему Випунен.

– Нет, мне и здесь хорошо, – отвечал премудрый, – я отсюда не уйду, а все только ближе и ближе буду пододвигаться к твоему сердцу со своей наковальней, проберусь к тебе в самый мозг и уж там устрою себе настоящую кузницу. Не пойду я из тебя, пока не услышу от тебя всего, что ты знаешь, пока не научусь всей твоей мудрости.

Делать нечего! Пришлось старику Випунену распоясаться; подумал он, подумал, припоминая и собирая в голове своей все, что знал, и запел песню, в которой складно передавал все свои знания. Много дней и много ночей пел он, и слушал его внимательно Вейнемейнен, опершись головой на руки и стараясь не проронить ни одного слова. И не один он слушал: в небе солнце с месяцем приостановились, а на море – волны, даже струи реки не текли: все слушали, всем хотелось получить от старого Випунена хоть частицу его дивной мудрости.

Когда кончилась песня Випунена, Вейнемейнен опрометью бросился вон из желудка, обернулся золотистой белочкой, скользнул из его широкого зева на землю и пустился бежать домой… Только что прибежал к кузнице Ильмаринена, как тот и работу бросил, выскочил из нее, давай его расспрашивать о новом опасном странствовании.

– Много я узнал нового, – отвечал ему премудрый, – большой мудрости набрался, узнал то, чего никто, кроме меня, теперь не знает.

И пошел он на берег достраивать свою лодку. Мигом достроил он ее, и много дней потом занимался тем, что ее разукрашивал: всю ее вымазал красной краской, облепил на носу серебром, а на корме золотом, врубил в середину крепкую мачту; потом, не откладывая надолго, собрался в путь, и в одно прекрасное утро, когда Ильмаринен еще храпел на постели, Вейнемейнен спустил свою лодку на воду, поднял белый парус и поплыл к далеким берегам Пойолы. Но не мог он уплыть незаметно: женщины полоскали на берегу белье и видели, как он отплыл, расспросили его, куда и зачем он идет. А когда он рассказал им о цели своего путешествия, то не прошло и часу, Ильмаринен уже знал и об его отъезде, и об его намерении… Скоро седлал он коня, еще скорей того садился в седло и гнал во всю прыть в Пойолу…

Видно, уж очень не хотелось Ильмаринену уступить свою невесту другому, видно, скоро и ехал он, потому что поспел в Пойолу в одно время с братом своим; тот морем плыл, а этот берегом за ним следил. В одно время они и в дом Лоухи вступили: но гордая дочка беззубой ведьмы на старика Вейнемейнена и взглянуть не захотела (хоть мать и советовала ей выбрать именно его в мужья), а Ильмаринену объявила, что охотно пойдет за него замуж. Поднялась на всем Севере страшная суматоха – все стали готовиться к свадьбе. Все хлопотали, все шумели, всюду пиво варили, вино курили, во всех кухнях готовили кушанья, всюду шили наряды один другого красивее – всем хотелось побывать на свадьбе дочери Лоухи с Ильмариненом. Всех и пригласили на эту свадьбу; забыли только пригласить Леминкайнена.

VII

Леминкайнен жил далеко от всех других людей, далеко от Ильмаринена и Вейнемейнена, на морском берегу, вместе с матерью и своим сильным родом. Долго жил он спокойный и довольный, пока ему не вздумалось свататься за дочку Лоухи. Напрасно отговаривала его мать, утверждая, что там он погибнет. Леминкайнен смеялся ее словам и поехал на Север. Лоухи приняла его ласково, но сказала, что если он хочет получить ее дочку себе в жены, то должен исполнить несколько трудных задач. Смелый Леминкайнен, не бледневший ни перед какой опасностью, взялся исполнить все трудные задачи, которые придумала для него Лоухи. Хитрая ведьма взвалила на его плечи такие труды, что несчастный Леминкайнен должен был погибнуть. Гоняясь за адскими лебедями на реке, отделяющей царство Туони от остального мира, он нечаянно упал в воду, а злой сын Туони тотчас подхватил его и изрубил в куски. Только материнская любовь помогла тогда Леминкайнену. Прослышав о смерти его, мать поспешила на Север, а разузнав подробно о месте, в котором погиб ее сын, своими руками повытаскала все куски его тела из воды, сложила их плотно, помазала бальзамом и силою своих чар заставила жизнь вновь возвратиться в омертвевшее тело. Тут рассказал Леминкайнен матери о своих похождениях и гибели, потом вместе с ней отправился домой. Страшная опасность, которой подвергся он при этом последнем странствовании, надолго отбила у него всякую охоту куда бы то ни было удаляться из дома. Но когда до него дошли слухи (а слух у него был тонкий) о том, что на Севере готовится свадебный пир, что все приглашены на пир, один только он забыт, – тогда загорелся Леминкайнен страшной злобой на Лоухи, на ее мужа и на весь ее род. Одна только мысль о мести завладела всем его сердцем, и он решился тотчас же привести ее в исполнение.

– Матушка, – сказал он, подойдя к своей матери, – накорми меня, напои меня, вели вытопить для меня баньку, дай мне мои лучшие одежды и отпусти меня в дальний путь-дороженьку.

– Куда это ты, сыночек, собрался? Уж не за хищной ли рысью гоняться, не легких ли белок стрелять?

– Нет, матушка, не на охоту стремлюсь я, не на забаву себе, а иду на свадебный пир в Пойолу, иду мстить Лоухи и мужу ее, и всему роду ее за то, что они одного меня не позвали к себе на праздник, надо мной одним посмеялись!

– Не ходи ты туда, куда тебя не звали; не будет в том проку, коли пойдешь! Смотри, смотри, не нажить бы тебе худа, не накликать бы тебе беды на свою голову, да и на мою-то также! – говорила ему мать. – Не ходи, сыночек, не пришлось бы мне на старости лет проливать горькие слезы по тебе, моем милом сыночке!

– Нет, не прощу я им этой обиды! – отвечал ей бесстрашный сын. – Они меня не звали, так мечом разведаюсь с ними.

– Знаю я, сын мой, что тебя ничто не устрашает, да ведь прежде чем доедешь до Пойолы, много встретишь ты на своем пути преград и опасностей.

– Какие же это преграды, матушка? Есть ли там такие, которых бы стоило пугаться: ведь женщины часто и по-пустому боятся.

– Не по-пустому боюсь я, сынок, и сам ты вспомнишь мои слова! Первая тебе преграда встретится: огненная река, а на той реке огненная скала, а на той скале огненный орел, сидит и днем клюв, а ночью когти точит на гибель всякого прохожего чужого человека. Вторая преграда на пути твоем будет огненная пропасть, которая тянется от востока до запада, полна она раскаленных камней и влечет к себе всякого прохожего чужого человека. Многие тысячи людей сложили уже в ней свои головы! А третья преграда: у самых ворот Пойолы, в самом узком месте пути попадется тебе навстречу огромный волк; такого нигде в другом месте не слыхано: многие тысячи людей растерзал уж он, растерзает и тебя, горемычного!

– Не испугаешь ты меня этими преградами, матушка, а лишь больше возбудишь во мне желание преодолеть их, – отвечал матери бесстрашный Леминкайнен.

– Да что в том проку, если ты и все эти препятствия преодолеешь. Самое-то страшное на конце пути предстоит тебе: вокруг всей Пойолы тын железный от земли и до неба, а за железным тыном стальные стены; стены оплетены шипящими змеями, а в узких воротах лежит огромный и толстый змей, покрытый железной чешуей: гордо поднимает он голову и страшно разевает пасть навстречу каждому входящему в ворота, всегда готовый проглотить всякого прохожего чужого человека. А за стальной стеной частокол стоит и на каждом-то колушке по головушке; на одном только колу головы еще нет – видно, твоей-то голове и быть на нем, сыночек, коли вздумаешь идти непрошеный на свадебный пир в Пойолу.

– Не ребенок уж я, матушка, не побоюсь всех этих страхов! Сумею я проложить себе торную дорогу! – отвечал Леминкайнен, надел тяжелую кольчугу, опоясался отцовским мечом, простился с матерью, сел на коня и поехал путем-дорогой на Север, обдумывая, как бы ему получше отомстить Лоухи. А старушка-мать еще долго смотрела ему вслед и гадала: вернется ли он еще домой или оставит свою буйную голову на чужой стороне?

VIII

Немного проехал Леминкайнен и наехал на стаю глухарей, спугнул их с дороги его борзый конь, взвились они тучей вверх и оставили после себя на земле только несколько перышков. Леминкайнен сошел с коня, думает: «Дорожному человеку все пригодится», – и сунул те перья в сумку. Немного проехал он далее, и стали сбываться слова его старушки-матери: видит он прямо перед собой широкую огненную реку, а на ней ни мостика, ни лодочки, только клокочет в ней огненная влага, словно вода в котле, и огненные волны бешено бьются об раскаленную скалу; а на вершине скалы сидит огромный орел, все только крыльями хлопает да точит о камни свой страшный клюв. Остановился бесстрашный Леминкайнен, видит: не проехать ему так, и обратился к орлу с речью:

– Пропусти меня, птица орел, еду я на пир в Пойолу, отвернись на миг в сторону, чтобы я тем временем мог через реку перебраться.

С насмешкой отвечал ему орел:

– Никого еще не пропускал я доселе мимо себя, не пропущу и Леминкайнена, одна ему дорога и лежит прямоезжая – в мою глотку.

Не испугался его угроз Леминкайнен, быстро сунул руку в сумку, вынул оттуда несколько перьев, потер их между своими ладонями, и вот взвилась у него с рук огромная стая глухарей, взвилась и полетела прямо в отверстую пасть чудовищного огненного орла, и покамест он с жадностью глотал их, Леминкайнен ударил своего коня плетью, и живо перескочил добрый конь через речку и понесся стрелой от реки.

Недолго он ехал спокойно; конь его вдруг заартачился, задрожал всем телом и остановился как вкопанный. Привстал Леминкайнен на стременах, смотрит вперед и видит, что добрый конь остановился на самом краю глубокой и широкой огненной пропасти. Широко и далеко тянулась она в обе стороны, от востока до запада, и была полным-полнехонька раскаленными камнями. Взмолился Леминкайнен всемогущему Укко о помощи, и недолго заставил Укко ждать своей помощи. Со всех четырех сторон света собрал он над пропастью темные тучи, и вдруг густой снег большими хлопьями повалил на раскаленные груды камней. Меньше чем в минуту выпало снегу на сажень, и снег этот растаял, так что на месте пропасти образовалось большое озеро с тонкой ледяной поверхностью. Тут Леминкайнен не задумываясь перебрался через озеро по тонкому ледку и, достигнув другого берега, понесся стрелой по своему трудному пути.

Так ехал он два дня. На третий подъезжает к Пойоле и в самом узком месте дороги видит – выходит к нему навстречу громадный волк; еще издали страшно разевает он свою пасть и с диким воем выжидает приближения неосторожного путника. Но Леминкайнен ничуть не испугался этого чудовища. Быстро вынул он из своей дорожной сумки клок овечьей шерсти и стал тереть ее между своими сильными пальцами. И вот из-под рук его выбежало целое стадо курчавых жирных овечек и прямо бросилось в пасть чудовищного волка. Пока тот справлялся с целым стадом, Леминкайнен преспокойно проехал мимо и прижался к громадному железному тыну, которым окружена была вся Пойола. Тын этот на сто сажень уходил в глубь земли да на тысячу сажень возвышался над землей. Подивился ему Леминкайнен и сказал сам себе:

– Вот диво, так диво! Уж, кажется, как ведь низко ползают змеи, а тын ниже их уходит в землю, кажется, как ведь высокого носятся в воздухе птицы, а тын выше их теряется в облаках.

И вынул он отцовский меч, который и камни, и железо рубил, как сухие щепки, и стал он тем мечом разрубать железный тын и скоро вырубил в нем такое место, через которое мог с конем своим свободно проехать. Но что же он встретил за тыном? Высокую стену, сверху донизу обвитую стоглазыми змеями, облепленную огромными ящерицами, оплетенную ядовитыми ехиднами. И все они злобно шипели и поводили своими зелеными глазами и яростно разевали широкие пасти, выставляя наружу свое раздвоенное ядовитое жало; не было ни проходу, ни проезду, и не решился храбрый Леминкайнен прямо пробираться на добром коне своем через этих чудовищ. Подумал, подумал он и стал уговаривать змей и ехидн, чтобы они его пропустили к Пойоле, но те только злобно шипели в ответ на его речи. Тогда припомнил Леминкайнен страшные заговоры против змей и ехидн, заговоры старинные, которые еще в детстве случалось ему слышать от старой матери.

– Слушайте, змеи, – сказал он, – уступите мне дорогу, а не то расскажу я всему свету о вашем происхождении, и тогда вы от стыда попрячетесь в самые дальние углы ваших нор; знаю я, откуда вы произошли: вас породило чудовище Сиетер. Оно плюнуло в море, и долго слюна его носилась по белогривым волнам, долго убаюкивали ее свежие морские ветры. И вот взглянул на него всемогущий Укко, создавший весь мир, и сказал сам себе: «Если бы мне вздумалось оживить эту слюну и дать ей глаза, то из дурного могло бы выйти лишь дурное, от чудовища могло бы произойти лишь чудовищное». Услышал эти слова злой дух Хиизи, всегда готовый на дурное дело, и решился сам создать чудовище из этой слюны: вдунул он в нее жизнь, вложил ей внутрь вместо сердца уголь из адского пламени, и явилась на свет ты, лютая змея!

И словно пристыженные тем, что Леминкайнен перед лицом всего света рассказал об их происхождении, змеи, шипя и свиваясь в широкие кольца, блистая на солнце своей чешуей, поползли в разные стороны, стараясь укрыться в рытвинах и расселинах; вслед за ними рассыпались и исчезли в траве пестрые ящерицы, и бесстрашному Леминкайнену открылась широкая дорога в Пойолу.

IX

Смело вступил Леминкайнен в обширный покой дома Лоухи, где за огромным столом сидело множество гостей, созванных ею и мужем ее на свадебный пир. Вошел Леминкайнен – и липовые доски в полу заскрипели, и толстые сосновые стены зашатались, а все гости между собой переглянулись.

– Здравствуй, – сказал он, обращаясь к хозяину дома, мужу беззубой ведьмы, и бросая шапку на стол. – Давай мне место за столом, давай корм моему коню, а мне – пива и меда.

Не поклонился ему хозяин и мрачно отвечал, не вставая со своего места:

– Не звал я тебя, и нет тебе здесь места за столом; твое место за дверьми; еще и не сеян тот овес, которым я накормлю коня твоего, еще и не сажен хмель, с которым стану варить для тебя пиво.

Грозно засверкали глаза у Леминкайнена, одной рукой откинул он свои черные волосы, другой растолкал гостей, сидевших за столом, и сам уселся на их место так, что толстая скамья под ним застонала.

– Ты меня не пригласила к себе на пир, – сказал он, обращаясь к Лоухи, – а созвала со всех концов света всякую сволочь, так я вот сам к тебе явился – угощай же меня поскорей.

– Угости его пивом, – сказала с злобной усмешкой Лоухи одной из служанок, и та тотчас же поднесла Леминкайнену в каком-то черепке не пива, а прокисшего сусла. Заглянул внутрь черепка Леминкайнен и видит, что плавают в нем ядовитые ехидны, а по краям ползают черные черви и бегают зеленые ящерицы. Не задумался бесстрашный, порылся в дорожной суме своей, вытащил оттуда рыболовный крючок и им повытаскал из черепка жаб, змей, червей и ящериц. С улыбкой изрубил он их ножом и перетоптал ногами, а пиво выпил безвредно.

– Так-то ты меня угощаешь, хозяин, – сказал наконец Леминкайнен.

– Не жди от меня другого угощения, а убирайся вон: я тебя не звал.

– Ты, значит, и напоить не можешь гостя, который нечаянно забредет в твой дом?

– На, пей, – сказал Леминкайнену муж Лоухи и ударил в пол ногой; в ту же минуту у ног Леминкайнена появился прудок, наполненный грязной водой.

– Нет, я не теленок, что стану пить воду из лужи, – возразил он и махнул рукой; и тотчас же явился бычок с золотыми рогами и разом выпил всю воду в прудке.

Озлился хозяин, послал на того бычка огромного серого волка. А Леминкайнен опять махнул рукой и перед самым носом у хищного волка стал прыгать веселый беленький зайчик, который обратил на себя все внимание волка.

Видит муж Лоухи, что не одолеть ему будет Леминкайнена силой чар; он бросился к стене, сорвал с нее свой длинный меч и быстро подошел к Леминкайнену.

– Слушай, Леминкайнен, ты померялся со мной в знании страшных чар и заклинаний, померимся же теперь мечами: посмотрим, чей меч лучше.

– Где моему мечу равняться с твоим, – сказал Леминкайнен с насмешкой, – ведь мой уж весь поломался, ударяясь о кости врагов, весь зазубрился, разрубая черепа. А впрочем, я готов померяться в тобой и мечами. Только выйдем отсюда: не место здесь драться и тревожить честных гостей.

Вышли они на середину двора (а двор тот был обнесен частоколом и на каждом-то колушке было воткнуто по головушке, только на одном колу головы не было). И вот зазвенели мечи, посыпались искры от тяжелых ударов клинка об клинок, горячо нападал на Леминкайнена злой муж Лоухи и спокойно отражал его удары бесстрашный Леминкайнен; наконец, улучив минуту, он вдруг сам напал на своего противника и так сильно ударил его в грудь, что тот упал на землю. Быстро подскочил тогда к нему Леминкайнен, снес мечом с его широких плеч голову и с торжеством воткнул ее на пустой кол. Потом вошел он в покой, где все еще пировала Лоухи с гостями, и сказал ей:

– Не хотела ты мне дать пива напиться, так дай же теперь воды вымыть руки, запачканные кровью твоего негостеприимного мужа.

Кто может изобразить ярость беззубой Лоухи! Она стала бросаться во все стороны, кричать, махать руками, и вот со всех сторон, словно из-под земли выросли, являются сотни и тысячи людей, вооруженных с головы до ног, с длинными копьями, со сверкающими мечами в руках. Все они стремятся на зов старой ведьмы, все мрачно глядят на Леминкайнена. Видит он, что грозит ему беда неминучая и что в Пойоле ему нельзя более оставаться; выскочил на широкий двор, видит, что коня его нигде на дворе нет, и обернулся он сизым орлом, как молния взвился под облака и понесся быстрее мысли на родину, к своей старушке-матери.

Долго ли, коротко ли летел он, а только прилетел домой бледный, усталый и сильно расстроенный.

– Матушка, – сказал он, – ты права была, когда останавливала меня и уговаривала не ездить в Пойолу. Я навлек страшные беды и на твою, и на свою голову; сюда идут вооруженные толпы, их посылает старая беззубая Лоухи, чтобы отомстить мне и всей семье моей за смерть ее мужа, убитого мной. Что мне делать, куда мне с тобой укрыться?

– Обо мне не беспокойся, сын мой, я сумею укрыться от безжалостных врагов; что же касается тебя, то если ты дашь мне слово после этого шестнадцать лет сряду не вынимать меча из ножен, я укажу тебе убежище, в котором никому не удастся отыскать тебя.

– Матушка, даю тебе слово; только скажи мне, где же это безопасное убежище? Далеко ли от тебя и от родины?

– Далеко, сыночек, очень далеко; возьми отцовский челнок, садись в него и плыви в нем через девять морей в десятое. Там, посередине десятого моря, высится под водами скалистый остров. Весело живут на нем люди, ни в чем не нуждаясь; укройся там от преследований и живи беззаботно два года, на третий возвращайся под родимый кров.

На другое утро солнце застало уже Леминкайнена на море. Подняв белый парусок, быстро мчался он на своем легком челноке вдаль от родины и родимой матушки. Заботливая рука матери обложила его разными съестными припасами и всем, что могло ему понадобиться и в пути, и на чужбине. Немало времени плыл он – три месяца убаюкивали его беспокойные волны под вечер и будили своим плеском на заре. Наконец засинелся вдали желанный остров.

В то время на берегу острова сидело много женщин, и старых и молодых; одни ожидали сыновей, другие отцов и братьев, третьи дорогих женихов и мужей. Завидели они вдали на море черную точку и стали говорить:

– Что это на море? Уж не наши ли корабли идут издалека с дорогим товаром? Не несут ли они нам вестей о далеких странах? Не везут ли нам праздничных нарядов?

Но черная точка очень скоро приближалась к острову, и наконец все сидевшие на берегу женщины увидели, что то был челнок, мирно колыхавшийся на волнах, что в том челноке сидел юноша, прекрасный собой, одетый в богатое платье, черные глаза его блистали как молнии, а чудные черные волосы рассыпались по плечам его мягкими кудрями. Смелой рукой направил он свой челнок к берегу и, подъезжая, сказал сидевшим на берегу женщинам:

– Не найдется ли здесь на берегу местечка, где бы я мог вытащить свой челнок и посушить его на солнце после долгого переезда?

– Есть здесь место целой сотне челноков, не только твоему одному, – отвечали ему с берега женщины.

Вышел Леминкайнен на берег, вытащил свой челнок на сушу, потом поклонился женщинам и сказал:

– Не найдется ли здесь на острове местечка укрыть меня, сиротинушку, от боевого шума и звонкого стука мечей?

– Есть у нас и высокие крепкие замки, и богатые дома; можем мы тебя укрыть, сиротинушку, да и не тебя одного, а тысячу таких же, как ты, молодцев.

– Не найдется ли здесь местечка, где бы я мог петь свои протяжные, заунывные песни – слова так и тают у меня на устах, так и просят, чтобы я сложил их в сладкозвучную песню.

– Есть здесь место и для твоих песен, – отвечали ему женщины, – есть и рощи для веселых игр, есть и лужайки для шумной пляски.

И запел Леминкайнен могучие, заветные песни своей родины, и выросли около него из земли кусты ароматного боярышника, а перед ним поднялся высокий дуб с золотыми желудями на ветвях, а на том дубе сидела кукушечка, и каждый раз, как она открывала рот, из него выливалось яркое золото, а из-под крыльев сыпалось светлое серебро на землю. Он пел, и от песен его обращался песок в крупные жемчужины, простой булыжник становился блестящим драгоценным камнем, и золотые цветы вырастали на земле. Все слушали его с восторгом и с изумлением глядели на то, что происходило у них на глазах.

– Спел бы я вам и получше песенку, кабы сидел теперь за столом не под открытым небом, а под кровлей дома.

И вот все принялись наперерыв звать его к себе, стараясь расхвалить свой дом и семью. Наконец Леминкайнен пришел в один дом, и когда стали его угощать, он только рукой махнул, и на стол явилось множество золотых блюд с вкусными кушаньями, а по краям чинно расставились кружки с пенистым медом и с крепким пивом. И долго пил он в том доме, и веселился, и других веселил своими чудными песнями.

На другой день пошел Леминкайнен по острову и стал заходить в каждую деревню, стал заглядывать в каждый дом – и все удивлялись его песням и их могучей таинственной силе. И всюду ласкали его; все звали разделять с собою пиры и забавы, участвовать вместе в веселых празднествах. Незаметно мчалось время для беззаботного Леминкайнена, по-видимому, ему все улыбалось – он нравился женщинам, мужчины его уважали и боялись, – но не замечал он, как тихо, словно змея, закрадывалась зависть в сердца всех окружавших его и грозила ему гибелью.

Вот идет он однажды ночью через какую-то деревню и видит, что во всех окнах горят огоньки, а около каждого огонька сидят по трое мужчин и точат мечи, приговаривая:

– Мы точим мечи на Леминкайнена, на чужеземца, который стал выше всех нас своими могучими песнями.

Заглянул Леминкайнен во все окна и везде видел то же самое. Невольный страх закрался и в его душу, он увидел ясно, что ему нельзя более оставаться на острове: надо было спешить на родину. Пошел он на берег, к тому месту, где лежал его челнок, но увидел одни лишь полусгнившие остатки его. И принялся он быстро за работу и стал искусной рукой вырубать себе новое судно. Под утро судно уже было готово, и первые лучи солнца опять застали его на море – он мчался на родину, и попутные ветры широко раздували его парус, а пенистые волны тихо и мерно, словно лаская, колыхали его челнок. А сам Леминкайнен горько оплакивал разлуку с друзьями и милыми, которых покидал навсегда, плакал, пока еще виден был остров, пока высокие горы не погрузились в волны.

Долго ехал Леминкайнен, нескоро увидел он берега своей родины! Невесело вышел он на берег.

«Что-то ждет меня там? Кто-то встретит меня?» – думал он, ступив ногой на родной песок. Приходит на место, где прежде стоял дом его отца, где жили его близкие и родственники, приходит и не узнает места. Все как будто переменилось: вместо прежнего селения видит он обширную площадку, заваленную грудами угольев, вместо прежних друзей и родных находит среди развалин давно побелевшие от дождей и снегов кости – видно было, что огонь и меч опустошали здесь все, а бурный осенний ветер мало-помалу стирал и разносил самые следы прежнего жилья на этом месте. Видит Леминкайнен, что там, где прежде был дом отца его, теперь растет осиновая роща, высокие ели стоят в огороде, а прозрачный студеный ключ порос частым вереском.

– Я играл на этом дворе, я прыгал по этим камням, я катался бывало по тем лужайкам, я жил здесь с доброй матушкой моей – и где же это все теперь?

И горько зарыдал сирота; не домов было жаль ему, не широких дворов, не мягких лужаек – жаль ему было доброй матушки. Плакал он день, плакал другой, на третий день встал мрачнее ночи, глаза его пылали, как огонь, и лицо его было страшно, – видно было, что в нем проснулся прежний мужественный дух и заговорило прежнее желание мстить обидой за обиду.

– Пойду я туда, в Пойолу, где живут без жалостные враги мои; пойду ли туда один или с толпой смелых товарищей, все равно не вернусь на родину, прежде чем не расплачусь с ними дочиста.

И пошел он быстрыми шагами по берегу моря, позабыв и слово, данное матери перед разлукой, и опасности, ожидавшие его на пути в Пойолу.

Долго ли, коротко ли шел он по берегу, а только сильно проголодался. Стал он глядеть кругом себя, полагая, что найдет, чем утолить свой голод, взглянул на море и видит, вдали чернеется на нем какое-то большое судно; всматривается Леминкайнен и видит, что много сидит на том судне народу, что на руле стоит высокий старик с густой седой бородой, а впереди всех гребцов сидит широкоплечий красивый мужчина средних лет, с головы до ног запачканный сажей. И стал кричать с берега Леминкайнен, стал спрашивать, чье идет судно и куда направляется. В один голос отвечал ему народ с судна:

– Откуда ты сам и что ты за человек, когда не слыхал о знаменитом судне Калевалы, когда не узнаешь в нашем рулевом Вейнемейнена, а между гребцами Ильмаринена.

– Не случалось мне их видеть, – отвечал, почтительно кланяясь, Леминкайнен, – а по слухам давно уж о них я знаю. Куда же вы, друзья, путь держите?

– Мы плывем на Север, в дальнюю Пойолу, плывем для того, чтобы похитить из Пойолы Сампо, которое там спрятано в медной горе. На Севере – Сампо, и все там живут припеваючи, а мы без него в Калевале с голоду умираем.

– Не возьмете ли вы меня к себе в товарищи, – сказал обрадованный Леминкайнен, – я ведь тоже иду в Пойолу.

– Садись, поедем вместе, – сказал Вейнемейнен, – мы хорошему товарищу рады.

Подъехало судно к берегу, быстро вскочил в него бесстрашный Леминкайнен, и опять мудрый певец Калевалы направил бег его к далеким берегам негостеприимного Севера.

X

Шумно рассекая волны бурного моря, мчалась на север, в мрачную Пойолу, ладья мудрого Вейнемейнена, весело пели на ней его спутники: Леминкайнен заливался во все горло, Ильмаринен подтягивал только вполголоса, а все остальные стройно вторили им дружным хором.

– Экое пенье на море, экое веселье! – говорили прибрежные жители, мимо которых птицей проносилось по морю чудное судно Вейнемейнена. Целый день плыли они морем да еще день болотом, на третий выбрались в широкую быструю реку; проплыв недолго рекой, они стали приближаться к водопаду, и Леминкайнен, боясь, чтобы судно их не разбилось о камни, обратился к реке с униженной просьбой:

Не шуми, река, не пенься И не бейся о пороги! Ты, русалочка, на камень Сядь, не дай дороги волнам, Удержи их плеск рукою, Чтобы рев их нам не слышать, Чтобы брызг их нам не видеть, Пусть они все гложут камни, Пусть не губят нас, невинных!

И точно, река услышала мольбы его, и судно их преспокойно спустилось по водопаду, не зацепив ни за один из порогов. Но вот уж и водопад, и пороги давно остались позади, а судно вдруг обо что-то стукнулось и остановилось, словно глубоко врезавшись в мель своим острым носом. Напрасно Ильмаринен, и Леминкайнен, и все их спутники напрягали свои силы, упираясь крепкими веслами в песчаное дно реки, напрасно сам Вейнемейнен пытался своротить свое судно рулем в сторону, оно оставалось совершенно неподвижным.

– Что за чудо такое? – заговорил наконец Вейнемейнен. – Да взгляни ты под судно, Леминкайнен, на что мы там наткнулись? На пень ли, на камень, что ли? Ведь уж сколько времени сдвинуться с места не можем!

Леминкайнен недолго думал: как был, так и махнул было в воду, только меч выхватил из ножен на всякий случай; но Ильмаринен обеими руками ухватился за него и принудил остаться на судне, сказав:

– Куда ты суешься, безрассудный! Разве знакома тебе здешняя пучина? Или жизнь уж тебе очень дешева показалась? Ты и отсюда, не бросаясь в воду, можешь видеть, на что именно натолкнулось наше судно носом!

И оба, перевесившись через край лодки, стали внимательно всматриваться в темные волны. Что же они увидели? Под лодкой лежала громадная щука и очень спокойно дремала: в ее-то жирную спину врезалось носом судно Вейнемейнена, а щука этого и не почувствовала, как будто вовсе не о ее спине и дело шло! Рассказали они Вейнемейнену про это великое чудо, а тот только посмеивается:

– Рубите, – говорит, – ее на куски, не то долго не удастся нам сдвинуться с места.

Стали они оба рубить щуку своими мечами, да только напрасно тратили силы, напрасно тупили оружие свое о стальную чешую водяного чудовища.

– Видно, до меня, старого, доходит очередь, – сказал Вейнемейнен, вынул свой меч (а он вынимал его редко), вонзил глубоко в широкую спину громадной щуки, вытащил ее разом из-под киля и швырнул вверх с такой силой, что она, падая и ударившись о край судна, распалась сама собой на несколько кусков, из которых одна только голова попала в судно, а все остальные, как ключ, пошли ко дну.

Ну уж, что же и за голова была у этой щуки! Когда ее распластали, присолили и положили в котел с водой, так вышла из нее одной чудесная уха для Вейнемейнена, Ильмаринена, Леминкайнена и для всех их бесстрашных товарищей, да еще на дне судна осталась целая куча костей. Посмотрел на эти кости Вейнемейнен, вытащил из кучи их огромные челюсти чудовищной щуки да и говорит:

– А что, други, ведь из этих челюстей, я думаю, можно что-нибудь и путное сделать?

– Что из них сделаешь?! – отвечал простодушно Ильмаринен. – Я вот и на все руки мастер, а из этого не возьмусь ничего сделать. Только на то и годятся челюсти щуки, чтобы бросить их в воду и ломать себе понапрасну голову над тем, что бы из них можно было выделать.

– Да и в самом деле куда они годятся? Бросить их! – повторили вслед за кузнецом все, кроме мудрого Вейнемейнена.

– Нет, не следует бросать то, из чего можно смастерить хорошую вещь; коли вы не беретесь, так я и сам сумею из этих челюстей сработать изрядные гусли.

И стал он точно мастерить гусли из челюстей щуки; недолго работал, а прочно сделал: вышли гусли хоть куда, даже и на вид красивые. Всем показывал их Вейнемейнен, всех просил показать на них свое искусство, сыграть хоть что-нибудь, хоть самую малость. Все брались, да никому не удавалось извлечь ни одного звука из безмолвных струн, потому что никто не умел обращаться с ними как следует. И решили все опять в один голос, что никуда не годятся новые гусли, что стоит их только в воду бросить.

Вдруг на это прозвучали им гусли:

Не хотим идти мы ко дну, Не хотим тонуть в волнах мы, Лучше песни запоем вам Под рукой Вейнемейнена.

Все подивились тому, что гусли сами так неожиданно заговорили, и тотчас же передали их в руки мудрого певца финнов.

Он принял от них гусли, потом могучей рукой повернул судно к берегу, вышел на мягкий лужок и приготовился играть. Вот уставил он один край гуслей в колено, быстро перебрал струны их сперва одной, а потом другой рукой, потом остановился на минуту в раздумье и вдруг ударил по струнам! В одно мгновенье гусли словно ожили, словно сами от себя заговорили, запели, затянули песню, лучше которой никто еще не слыхивал ни одной песни в целом свете! Звучащие струны и пальцы, быстрее молнии бегавшие по ним, как будто понимали друг друга, будто заранее давно уж согласились, какую именно песню будут выполнять, – так звучно, так стройно лилась она, слетая с дивных гуслей и разносясь далеко по всей окрестности… И что же за радость, что за веселье вселилось во всю природу, окружавшую дивного певца! Вот бегут со всех сторон люди, и старый с клюкой, и малый, на палочке верхом, и холостые, и женатые, и молодые, и бородатые. Все спешат, все теснятся, все внимательно преклоняют ухо к неслыханным доселе звукам.

Вон и из лесу бегут белки и горностаи, лоси и зайцы, вон с болота примчалась стая голодных волков, вот из самой чащи соснового бора привалил сам медведь и лезет на толстую ель, чтобы ему было удобнее слушать и видеть того, кто извлекал из гуслей такую чудную музыку. А вон вышел из лесу на опушку сам леший со всей своей семьей, и он, и жена, и дети, такие смешные на вид, косматые, в синих чулках, в шапках сосновой коры, в шубах из белой бересты, подбитых зелеными мхами; по веткам расселись, качаются… Вон над головой Вейнемейнена целой тучей вьются и носятся всевозможные птицы: воробьи и ласточки, голуби и коршуны, даже орел бросил своих деток в гнезде, даже ворон слетел с падали, чтобы прислушаться к чему-то новому, незнакомому! А из воды-то! Батюшки, сколько всякой божьей твари спешит выйти на берег! И гуси, и лебеди, и утки, и длинноногие цапли, и длинноносые кулики, и тысячи других мелких болотных птиц, которых никогда никто и не знавал и не видывал, которые весь свой век кричат да посвистывают на болоте, не выходя ни на шаг дальше родных камышей. Пришли – и тотчас же расположились у ног Вейнемейнена. А там и вода у берега, как в котле, закипела от множества рыбы, спешившей принять участие в общем веселье: затискались красноперые окуни, зубастые щуки, серебристая плотва, черные налимы и пестрые форели… А за ними вон притащился и дедушка водяной с густой травяной бородой, сел на листок белых водяных лилий, во все стороны раскачивается, к веселой музыке прислушивается и только шепчет себе под нос:

– Не случалось мне еще ничего подобного слышать: и волны плещут хуже, и ветер шумит в камышах не так приятно, как Вейнемейнен поет свои песни!

Вынырнули вслед за ним из-под воды и его веселые дочки-русалочки, присели на берег, стали было гребнем расчесывать свои чудные волосы, но скоро заслушались, и руки их опустились, и золотые гребни скользнули из рук в воду: они стали внимательно слушать, вытянув вперед тонкие, белые шеи…

Все стихло, все смолкло в природе! Самое солнце, очарованное чудными звуками гуслей Вейнемейнена, приостановилось, а луна подкралась поближе к земле, чтобы дальняя песня могла хоть сколько-нибудь до нее доноситься.

Так два дня играл Вейнемейнен на своих волшебных гуслях, и не было кругом его ни одного из его спутников, ни одного из могучих соотечественников, который бы не плакал от умиления, не было вокруг него ни старых, ни молодых, ни женатых, ни холостых, ни юношей безбородых, ни мужей зрелых с бородами, ни женщин давно замужних, ни молодых девушек, ни девочек самого малого возраста, ни старух, давно отживших свой век, которые бы не плакали, не заливались горючими слезами радости, бежавшими прямо из сердца, переполненного звуками, лучше которых никогда еще ничего не приходилось слышать людям. На третий день и сам Вейнемейнен не мог выдержать, сам стал плакать вместе с другими – руки бегали по струнам, слезы катились из глаз; но слезы не простые, а крупный-прекрупный жемчуг упадал с его ресниц на его густую бороду, с бороды на высокую грудь, с груди на могучие колени, а с колен, сбежав по ступне, катился бережком прямо в воду…

Но вот, досыта наигравшись, встал под вечер третьего дня Вейнемейнен и снова, вступив с товарищами в судно, пустился по пенистым волнам в Пойолу. Им было тогда недалеко от этой мрачной отчизны колдунов, где людям жить не приходится, потому что там на них смотрят, как на врагов. Вскоре завидели наши путники берег, еще скорей причалили к нему свое быстрокрылое судно и, подкинув под днище вальки, мощной рукой вытащили его на берег. Потом вошли они в дом старой Лоухи, вошли, ей не кланялись, ни с кем из бывших с ней не здоровались.

– Что хорошего скажете, добрые молодцы? Зачем пожаловали, – начала было ласково Лоухи, думая задобрить их одними словами.

– Мы пришли к тебе не по-пустому слова тратить, пришли требовать, чтобы ты поделила с нами твое сокровище Сампо, чтобы для нас разбила пополам его пеструю крышку, – смело отвечал Вейнемейнен старой ведьме.

– Не делят на троих одной курицы и беличью шкуру не рвут на три части! – злобно сказала на это Лоухи. – Моему Сампо хорошо и у меня в той медной горе, в которую я его посадила, да ему же и не дурно живется пока у меня!

– Ну, коли ты не хочешь делить по доброй воле, так силой его от тебя возьмем.

На эти слова озлилась страшная ведьма, мечется во все стороны, словно угорелая, кличет верных своих подданных, собирает без числа войска всякого, и с мечами, и с копьями, и с простыми кольями.

Не смутился старый Вейнемейнен при виде ее войска, не испугались и товарищи его, подошел мудрый певец к своим гуселечкам, взял их в руки не спеша, заиграл в них так же, как и накануне, когда все плакали от умиления.

И что же? Едва послышались чудные звуки гуслей, едва успели они разнестись по окрестности, как и руки у всех врагов Вейнемейнена опустились, и оружие из них выпало на землю, все жадно слушали: кто смеялся, а кто плакал, и заслушались, наконец, волшебной игры. День-другой проходит, они оторваться не могут от звуков, все тянет их еще и еще послушать, но уже нет в них прежнего внимания, уже утомление берет свое, и тяжело слипаются веки их глаз, часто мигают ресницы, все лицо невольно искривляется зевотой. Не долго еще нужно было поиграть Вейнемейнену, чтобы все они заснули. И действительно, один за другим, кучами повалились воины Лоухи друг на дружку, и кто где упал, тот там и захрапел, даже она, несмотря на все свое знание в чарах, не могла противиться дивной силе Вейнемейнена и заснула вместе с другими. Вскоре вся Пойола обратилась в одно спящее царство, от одного конца ее и до другого разносилось ветром только тяжкое храпение множества людей, погруженных в непробудный сон – все было тихо; ничто не двигалось…

И вот направились наши герои к той медной горе, в которой, за девятью дверями, за девятью замками, хранилось бесценное Сампо. Первая дверь была заперта не замком, а крепким словом могучей волшебницы Лоухи: ее-то и было труднее всего отпереть. Но мудрый певец финнов подошел к ней, тихо пропел какую-то песенку, и двери обрушились сами собой. Все другие отворил кузнец, смазав сальцем их края и петли, чтобы двери не запели, чтобы петли не скрипели. Войти внутрь горы первый вызвался Леминкайнен.

– Уж я вам все справлю как следует, – говорил он, – я вам вынесу Сампо как есть, и с пестрой его крышкой!

– Ступай, – сказал ему, посмеиваясь, Вейнемейнен.

И вошел в гору Леминкайнен; однако же, сколько ни бился, сколько ни напрягал своих сильных рук, сколько ни упирался в землю своими крепкими ногами самонадеянный удалец, Сампо нисколько не двигалось с места, даже пестрая крышка его не шевелилась. И не диво! Ведь оно в горе пустило корни в глубь земли на девять сажен. Пришлось Леминкайнену пуститься на хитрости. В большой плуг впряг он громадного вола, которого Лоухи откармливала для свадьбы своей второй дочери. Славный был вол, жирный и гладкий, рога у него в сажень длиной, а морда и втрое длиннее, само собой, что и сила была в нем большая. Его-то заставил Леминкайнен выпахать из земли глубокие корни Сампо; и действительно, вскоре Сампо в горе заколебалось, и свалилась с него пестрая крышка…

Тут, уж не раздумывая долго, и Вейнемейнен, и Ильмаринен подскочили к Леминкайнену, втроем взвалили они на спины бесценное Сампо и бегом пустились с ним к берегу. Вот они его бережно уложили на дно своего судна, вот прикрыли крышкой, как было прикрыто оно прежде, в горе, вот, наконец, отвалили от берега – и снова пошли плескаться пенистые волны о крутые бока их быстрокрылой ладьи.

– Куда же мы теперь повезем наше Сампо? – спросил кузнец Ильмаринен.

– Я знаю куда! – отвечал ему мудрый Вейнемейнен. – Туда свезем его, на тот гористый, покрытый вечными туманами остров, на котором растут дремучие, еще девственные леса, на котором ни разу еще не бывала нога человеческая и не стучали мечи! Там будет ему спокойно, там может оно навеки остаться!

Сказавши это, Вейнемейнен встал со скамейки и, весело взглянув в тот край, где лежали родные, дорогие ему берега, обратился и к морю, и к ветрам, и к ладье своей:

Быстрокрылый мой челночек, Повернись лицом к отчизне, А спиною к злой чужбине! Надувай мой парус, ветер! Погоняй скорей нас, море! Помогай и нашим веслам, И в корму толкай сильнее; Сокращай нам путь далекий, По твоей равнине гладкой!

Так плыли они по шумящему морю, и все, казалось, благоприятствовало им: и погода, и ветер попутный, и быстрый бег легкого судна. Но вот вздумалось Леминкайнену послушать Вейнемейновых песен, и стал он просить его:

– Спой нам что-нибудь веселое, мудрый Вейнемейнен!

– Не годится петь веселые песни на волнах неверного моря, – отвечал тот, – ведь берег родимый еще далеко, ведь мы еще не знаем, что с нами будет?

– Как? Неужели тебе не хочется петь? – возразил мудрому певцу ветреный Леминкайнен. – Теперь, когда исполнилось наше общее желание, когда мы овладели наконец дивным сокровищем, которое никто уж от нас не отнимет, – теперь тебе не хочется петь? Я тебя не понимаю: видно, ты уж очень состарился!

– Да можем ли мы сказать, что никто у нас не отнимет Сампо? Я еще не радуюсь, потому что петь от радости можно тогда, когда дело окончено, когда уж знаешь наверное, что тебя ожидает. Я запою, когда увижу перед собой двери родного дома, а теперь и тебе петь не советую.

Не послушался Леминкайнен умного совета, затянул нескладную песню, заголосил во все горло, да так еще нестройно, бестолково, что со стороны и слушать было противно после дивных песен старого Вейнемейнена. И вот заслышала его дикую песню на море цапля, заслышала и полетела в стороны да на лету еще и сама от испуга стала испускать дикие, неистовые вопли, которые далеко разносились ветром во все стороны. На беду, цапля эта полетела прямо в Пойолу, и от ее-то жалобных воплей проснулась там сначала сама Лоухи, а потом и все ее подданные. Прежде всего Лоухи бросилась к себе в дом, видит – все на своем месте, ничто не тронуто могучими врагами. Потом побежала она к той медной горе, в которой было спрятано бесценное Сампо. Приходит к горе и видит, что все замки посбиты, все двери поразломаны, а от Сампо и следа не осталось.

Тут-то пришла она в страшную, неописуемую ярость; долго не могла она ни слова вымолвить, потому что на сердце ее кипела самая жгучая злоба; наконец обратилась она с мольбой к богам, стала просить, чтобы они ниспослали на похитителей Сампо всевозможные бедствия, чтобы непроницаемый туман окружил их отовсюду, чтобы острые подводные камни рассекли днище их судна, чтобы бурные противные ветры сбили их с настоящего пути и заставили много дней сряду носиться без помощи и надежды по неприветному морю. После того она поспешно стала собираться в погоню за Вейнемейненом, велела изготовить для этого особое судно, велела вооружиться всем, кто только был в состоянии носить оружие.

И вот всемогущий бог Укко, исполняя просьбу злой ведьмы Лоухи, сначала послал на наших путников такой туман, какого никогда еще никому и видеть не случалось. Все скрылось от глаз их, все покрылось сплошной белой пеленой: не было возможности двинуться ни взад, ни вперед. Но Вейнемейнен не потерялся, вынул свой острый меч да и стал им просекать себе путь в тумане; насколько просечет, настолько и судно подвинется… И все бы это ничего, да та беда, что они в тумане еще и на подводный камень наткнулись. Одним ударом вышибло в судне несколько досок, открылась течь, стала заливаться в судно вода. Перепугались все спутники Вейнемейнена; завопил, заплакал Ильмаринен, стал пенять на себя, что решился вверить участь свою зыбкой ладье и пуститься в дальние странствования по коварному морю. Один Вейнемейнен не потерялся; быстро починил он свое судно, забил новыми досками все скважины и мужественно ожидал новых бедствий.

Вот наконец нагрянула на них буря; все небо затянуло черными, свинцовыми тучами, ветры со всех концов вселенной стали дуть с ужасающей силой, поднялись высоко пенистые гребни гордых волн, всюду свист, всюду шум… Молнии разрывали небо на части, на минуту все обливали ослепительно ярким светом, от которого наступавшая после того темнота совершенно преграждала всякий путь нашим странникам. И все бы это ничего. Да на беду, одна из волн, плеснувши через край ладьи, увлекла за собой, в воду, волшебные гусли Вейнемейнена, и чуть только они коснулись поверхности моря, как водяные целой толпой выскочили со дна морского, бросились взапуски на гусли, стали их вырывать друг у друга и, наконец, утащили в бездонную глубину… Тут уж и Вейнемейнен не выдержал, заплакал.

– Прощайте, – молвил он, – мои гусельки, прощайте, мои сладкоголосые! Не нажить мне больше таких, не играть мне больше таких песен, какие мне на вас случалось игрывать!

XI

Ехали, ехали наши путники по морю, и вот, наконец, вдали завиднелись берега Калевалы. Вейнемейнен уж собирался порадоваться, но, всегда осторожный, обратился сперва к Леминкайнену и сказал:

– Дорогой мой приятель и спутник, ты ведь молод, так мою просьбу тебе нетрудно будет исполнить: полезай на мачту, осмотрись кругом во все стороны да и скажи мне, не увидишь ли чего-нибудь в туманной дали?

Полез Леминкайнен на мачту, осмотрел кругом весь горизонт, видит – всюду по краям его светло и чисто, только в одном месте, далеко позади их судна как будто белое облачко из воды поднимается.

– Ничего я не вижу нигде; вон разве на севере только виднеется белое облачко и быстро поднимается из воды.

– Верно, ты не всмотрелся, – сказал ему на это обеспокоенный Вейнемейнен, – верно, это не облачко, а скорее корабль на всех парусах. Посмотри еще раз, да повнимательнее!

Посмотрел и еще раз Леминкайнен, говорит опять:

– Нет, я ошибся. Издали мне оно казалось облачком, а теперь вижу я остров, который как будто бежит за нами вслед. А на острове том все белые березы, все серебристые осины, а на тех осинах и березах все сидят черные глухари да ястребы!

– Нет, быть не может! Это не ястребы, а все подданные Лоухи, и расселись они не по деревам, а по снастям ее корабля! – закричал Вейнемейнен Леминкайнену.

– И точно, – отозвался тот, – за нами гонится на всех парусах корабль, рассекая волны сотней крепких весел.

– Ну, теперь нам надо уходить от Лоухи поскорее! Гребите сильнее, Ильмаринен, Леминкайнен и все вы, остальные! – закричал Вейнемейнен своим спутникам. Все тотчас же навалились на весла с таким усердием, что волны под носом судна заклубились и запенились, как бешеные, а под кормой заструились водопадом и все море от быстрого хода ладьи их взволновалось, как в непогоду.

Однако же вскоре увидел Вейнемейнен, что им никак не уйти от старой ведьмы Лоухи, что она их нагонит и раздавит своими превосходными силами… И вот вынул он из своей дорожной сумы кремень и небольшой кусочек трута и бросил их через левое плечо в море, приговаривая:

Будь скалой в глубоком море, Поднимись грядой подводной, Чтоб корабль злой ведьмы Лоухи О тебя разбился в щепки И пошел ко дну средь звука Стонов, криков, жалоб, воплей.

В море кремень Вейнемейнена тотчас обратился в громадный подводный камень, который стеной растянулся в нем поперек дна. На эту-то каменную стену со всего разбега налетел корабль Лоухи и ударился о нее с необычайной силой… Все затрещало в нем, заколебалось: посыпались снасти, полетели в сторону крепкие балки и гибкие доски, свалилась в воду тяжелая мачта, и, печально повиснув, заполоскались в воде широкие паруса. Как пасть, разинулся на самой середине судна широкий пролом, в который, пенясь и шумя, стали вливаться бурные волны. Видит Лоухи – дело плохо, починить судно нет возможности.

Вот что придумала она: обернулась громадным орлом, посадила к себе своих людей на каждое крыло по сотне, на хвост целых две, да на спину тысячу и взвилась, полетела по поднебесью. Летит она, одним крылом облака зацепляет, другим волны бороздит, наконец завидела и хитрых похитителей Сампо. Вот еще раз взмахнула она широкими крылами и стала опускаться на их маленькое суденышко. А они уж давно ее видели, давно страшились того чудовищного образа, который приняла на себя злая ведьма. И каждый из них приготовился к битве, каждый решился защищать Сампо до последней капли крови, потому что вместе с ними вез в отчизну свою счастье и довольство, урожай и вёдро.

– Ты и теперь еще не хочешь поделиться с нами своим сокровищем, старая Лоухи? – закричал Вейнемейнен.

– Зачем мне делиться с вами, когда оно мне и без того целиком достанется. Ты потому заговорил со мной о разделе, что опасаешься теперь, несчастный, за свою участь, – отвечал с насмешкой орел мудрому певцу финнов и вдруг, ухватившись за мачту одной из своих лап, другой вцепился в бесценное Сампо. От страшной тяжести, давившей на мачту, судно Вейнемейнена наклонилось набок, черпнуло воды – все на нем переполошились, заметались в разные стороны, Ильмаринен взобрался на самую высокую часть ладьи и стал горячо молиться всемогущему Укко, чтобы он спас его жизнь и среди битвы, и среди пучины…

Видит мудрый певец Вейнемейнен, что грозит им всем опасность неминучая, видит, что ему самому следует больше всех биться с ведьмой за Сампо, потому что в нем одном больше силы и мужества, чем во всех остальных его спутниках. В ту минуту, когда чудовищный орел хватался уже хищной лапой за Сампо и, приподняв его со дна ладьи, собирался унести, Вейнемейнен вдруг сорвал с петель руль, вырубленный из целой столетней сосны, и что есть мочи ударил им орла по лапе… Переломилась пополам от удара сильная лапа, закричал зычным голосом орел, замахал крыльями, и посыпались с крыльев и со спины в воду воины злой Лоухи. Да только та беда, что как лапа-то переломилась у орла, то с ней вместе упало в воду и Сампо; разбилось оно, рассыпалось на множество больших и малых кусочков – сама крышка его распалась надвое! Те куски Сампо, что были покрупнее, тотчас пошли ко дну на поживу веселым водяным и русалкам, а те, что помельче, понесло ветром к берегам Калевалы. Всплакалась злая ведьма Лоухи, увидав, что взять ей нечего, что сама понапрасну сгубила свое прежнее довольство и счастье, что приходится с пустыми руками возвращаться в холодную Пойолу! И полетела она обратно на Север… А ладья с удалыми похитителями Сампо, счастливо избегнув опасности, как птичка, понеслась к родным берегам.

Вейнемейнен, высадившись на берег, долго собирал прибитые к нему ветром остатки Сампо и бережно сложил их в одном уютном и теплом местечке. С той поры разбогатели финны и хлебом всякого рода, и пивом, и всеми благами жизни, а лапландцы, напротив, только с той поры стали такими бедняками, какими мы их застаем в настоящую минуту. С той же самой поры и на дне моря завелось то неистощимое богатство, которое всегда неотъемлемо останется его собственностью, пока будет на земле волноваться море, а над землей – светить яркое солнце.

Кончил Вейнемейнен свое трудное дело, исполнил все, что мог исполнить для блага своей отчизны. И снарядил он себе вскоре медное судно, разукрасил его чистым золотом, оснастил дорогими снастями, потом, научив людей делать гусли из березового дерева, сел в свое новое судно и, простившись со всеми, навсегда уехал из Калевалы…

Куда же отправился он? Говорят, будто на самый край света – туда, где земля с небом сходится, так что до неба и рукой достать не трудно. Говорят, будто он там еще и теперь живет припеваючи…

Ну, вот и конец моей песне! Пора помолчать и мне! Недаром часто слыхал я, как говаривали старые люди: «Водопад не разом выливается, и певец хороший не разом выпевается!»

Пора мне опять смотать мои песни в клубок, пора их спрятать в тесный амбар, под крепкий костяной замок, чтоб им было не выйти оттуда, пока сердцу не захочется вновь услышать песни, пока зубы не пропустят их, пока губы не откроются. Не люба пришлась вам моя песня, не прогневайтесь на меня, певца простого, неученого: я ведь только дорогу указал другим, только тропиночку проложил. А кто меня поученее да в песнях-то поискуснее, тот и ступай по этой тропиночке! Дойдет и сам до хорошего…

в пересказе П. Полевого

Примечания

1

Берсерк – свирепый воин, который в битве приходил в исступление и делался нечувствительным к боли.

(обратно)

2

9-й час, т. е. три часа пополудни.

(обратно)

Оглавление

Предания скандинавских народов

  Сказания Старшей и Младшей Эдды

    Волшебный ясень Иггдрасиль

    Юноша Ясень и девушка Ива

    Один – бог скандинавов

    Путешествие Тора в Утгард

    Тор на рыбной ловле с великаном Хюмиром

    Смерть Бальдра и казнь Локи

    Гибель богов и расцвет мира людей

  Сигурд

    Спящая дева

    Битва с драконом

Предания германских народов

  «Песнь о Нибелунгах»

    Нибелунги

    Вещий сон

    Золото нибелунгов

    Тревожная весть

    Битва

    Плащ-невидимка

    Паутина мести

    Роковая охота

  Беовульф

Легенды бриттов

  Легенда о возникновении Британии

    О дивных озерах Британии

    Страна Великанов

  Эльфы и гномы

    Эльфы дневные и ночные

    Голоса камней

    Предание о распрях между эльфами и гномами

    Волшебный круг

    Камень Овэйна

  Мерлин

    Повелитель зверей и прорицатель

    Кольцо Великанов

    Волшебные родники

    Два дракона

    Остров Яблок

  Король Артур и рыцари Круглого стола

    Волшебный меч Эскалибур

    Камелот

    Рыцарский замок

    Замок Ремня

    Круглый стол

    Вещий сон

    Смерть короля Артура

Мифы и предания кельтов Ирландии и Шотландии

  Великая битва света и тьмы

    Племена богини Дану

    Сила богов

    Котел каши

    Кони богов

    Бронзовые «кельты»

    Кривой Балор

    Великая битва

    Родник Здоровья

    Страна Сновидений

    Золотая чаша короля Кормака

    Волшебная арфа

  Друиды

    Жители Стеклянных холмов

    Птичье письмо

    Сверкающий Камень Делений

    Священные деревья

    Война деревьев

    Плавание Майль-Дуйна

Финские легенды и предания

  О героях Калевалы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg