«Повесть о смуте годов Хэйдзи»

«Повесть о смуте годов Хэйдзи»

Предисловие

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ НАПИСАНИЯ «ПОВЕСТИ О СМУТЕ ГОДОВ ХЭЙДЗИ»

В истории каждой страны есть свои перепутья — времена больших перемен, когда страна стоит перед выбором дальнейшего пути. Для Японии одним из таких ключевых исторических моментов оказались 1156–1185 года, когда главные роли в драме японской истории впервые стали играть те, к кому в хэйанской аристократической среде принято было относиться с пренебрежением — самураи, и когда впервые за много лет страна оказалась перед дилеммой — идти по пути расширения внешнеторговых контактов или по-новому распределить собственность внутри страны. Несколько событий, произошедших в эти годы, определили дальнейший ход японской истории. Попробуем перечислить эти события.

Во-первых, это мятежи 1156 и 1159 годов, которые привели к концентрации власти в руках рода Тайра. Во-вторых, сохранение жизни нескольким прямым наследникам рода Минамото после мятежа годов Хэйдзи (1159). И, в-третьих, война между Минамото и Тайра 1180–1185 годов, которая закончилась победой Минамото и созданием сёгуната в Камакура.

В эпоху Хэйан на высшие государственные должности могли претендовать лишь представители некоторых влиятельнейших древних аристократических родов, наиболее значительным из которых была Северная ветвь рода Фудзивара. Выходцы же из сравнительно новых родов — Тайра и Минамото — находились в несколько двусмысленном положении. С одной стороны, их нельзя было упрекнуть в низком происхождении, поскольку они происходили от сыновей и внуков императоров. В эпоху Хэйан, если в императорской фамилии появлялся избыток потомков мужского пола — сыновей и внуков, которые могли бы претендовать на престол, — то «лишних» детей часто отдавали в монахи, чтобы они впоследствии становились буддийскими иерархами, и тем самым решали сразу две проблемы — избыток возможных претендентов на титул императора и неоднозначность отношений между властью и монашескими общинами влиятельных храмов. Существовал и другой способ упростить проблему наследования: начиная с императора Сага (786–842), сыновьям принцев, не ставших императорами, часто присваивали фамильное имя Минамото либо Тайра, и тем самым выводили их за пределы императорской семьи, низводя до уровня вассала. Так появились несколько родов Минамото и Тайра — Сага-Гэндзи, то есть Минамото, происходившие от императора Сага, Сэйва-Гэндзи — потомки императора Сэйва, Камму-Хэйси — Тайра, возводившие своё происхождение к императору Камму, и несколько других. Но, несмотря на столь высокое происхождение, возможности занимать должности при дворе у них были весьма и весьма небольшие, поскольку все действительно важные должности при дворе были уже заняты теми, чьи предки из поколения в поколение служили при дворе на этих должностях — то есть, в первую очередь, представителями рода Фудзивара. Поэтому не находившие себе места в бюрократической структуре государства Минамото и Тайра иногда шли в услужение к чиновникам и придворным, и часто занимали военные должности — глав охранных ведомств, начальников кэбииси — средневекового аналога современной полиции, возглавляли войска, посланные на усмирение смутьянов. Некоторые подавались в провинции, где ловили и наказывали разбойников и мятежников, либо сами грабили и поднимали мятежи. Иногда они исполняли должности правителей и наместников отдалённых провинций, в особенности — провинций неблагополучных. Так, из-за нежелания эмиси в земле Муцу на северо-востоке страны подчиняться распоряжениям центральной власти, для их усмирения в 1151 г. правителем этой земли был назначен Минамото-но Ёриёси, которому удалось разгромить войска эмиси и пленить нескольких их предводителей из рода Абэ. А несколько раньше, в 939–940 гг., Тайра-но Масакадо, наоборот, поднял мятеж в Восточных землях и объявил себя новым императором. Мятеж удалось подавить, но уже этот факт мятежа на востоке страны показал, что в стране появилась новая сила, которая со временем может выйти из-под контроля.

Всё же до середины XII века военные-буси и их предводители — Тайра и Минамото — ещё находились в подчинённом по отношению к старым аристократическим родам положении. Например, в «Повести о доме Тайра» монах Сайко, сам в прошлом военный, обличая Тайра-но Киёмори, говорит ему: «Это тебя, сына начальника сыска, до четырнадцати лет ко двору и близко не подпускали; это ты прислуживал покойному вельможе Касэю — не тебя ли дразнили уличные мальчишки Верзилой Тайра, когда в гэта на высоких подставках[1] ты пешком приходил и уходил с княжеского подворья?» (Св. 2 «3. Казнь Сайко», пер. И. Львовой). Но пришёл и их час, и начало процессу возвышения воинских родов положили сами аристократы и императоры.

Взошедший на трон в 1072 г. император Сиракава в 1086 г. уступил императорский титул императору Хорикава.

Однако же, сложив с себя ритуальные обязанности императора, Сиракава не отстранился от власти, а наоборот, лишь обрёл больше возможностей влиять на важнейшие политические дела страны, и определял государственную политику до самой своей смерти в 1129 г. Так появилась система «инсэй» — правление бывших императоров, при которой в столице было два центра власти — двор правящего императора, при котором по традиции главные должности распределялись между представителями Северной ветви рода Фудзивара, и двор старшего экс-императора, где назначения происходили по его желанию. Эти две власти не всегда были единодушны, и противоречия между ними привели к конфликтам 1156 и 1159 гг. — так называемым смутам годов Хогэн (Хогэн-но ран) и Хэйдзи (Хэйдзи-но ран). Что же случилось?

После смерти Сиракава в 1129 г. экс-император Тоба занял его место «правящего» экс-императора, и в этом качестве определял преемственность престолонаследования до 1156 г. Сместив своего первого сына Сутоку, носившего титул императора с 1123 г., в 1141 г. он передал титул своему девятому сыну от любимой наложницы Фудзивара-но Токуси (1117–1160, тж. императрица Бифукумонъин) — трёхлетнему императору Коноэ. Вот как описывает эти события «Повесть о смуте годов Хогэн»:

Когда в седьмой день седьмой луны четвёртого года Дайдзи (1129) упокоился государь-инок Сиракава, дела управления Поднебесной перешли к государю-иноку Тоба. Верных слуг он награждал, как делали праведные государи прежних времён. Когда же усмирял он преступников, делал он это с великим милосердием и состраданием, следуя заветам Будды. Наверное, поэтому, озарённая светом его милостей и облагодетельствованная его добродетелями страна изобиловала, и народ пребывал в спокойствии.

После этого, в восемнадцатый день пятой луны пятого года Хоэн (1139), у государыни Бифукумонъин, которая тогда ещё была государевой наложницей, родился будущий государь Коноэ, и прежний государь Тоба несказанно радовался этому. В семнадцатый день восьмой луны того же года младенец был наречён наследным принцем, а в седьмой день двенадцатой луны первого года Эйдзи (1141), в возрасте трёх лет он вступил на престол. С той поры прежнего государя, Сутоку, называли Новым государем- иноком, а государя Тоба — Первым государем-иноком. Никакой недуг[2] не одолевал прежнего государя, а потому такое насильное смещение с престола было ему неприятно. С его тогдашней обиды и начались неурядицы между двумя государями, отцом и сыном. Будучи так против своей воли отстранён от престола, задумал он то ли занять его вновь, то ли сделать государем своего первого сына, принца Сигэхито — трудно узнать, что именно он желал в сердце. («Повесть о смуте годов Хогэн», св. 1 «1. Воцарение государя Го-Сиракава»)[3].

В 1155 г. император Коноэ, которому исполнилось всего семнадцать лет, умер. Невольно задумаешься, случайна ли была смерть Коноэ в таком раннем возрасте. «Повесть о смуте годов Хогэн» говорит лишь: «Во втором году Кюдзю (1155) государь Коноэ внезапно скончался». Как бы там ни было, после смерти Коноэ, у которого не было собственных детей, экс-император Сутоку рассчитывал, что престол достанется ему или его сыну, принцу Сигэхито. Но Тоба решил по-другому, и следующим императором становится младший брат Сутоку, Четвёртый принц, известный нам как император Го-Сиракава — это стало неожиданностью для всех, и особенно огорчён был Сутоку. На следующий год, в 1156 г., умирает и экс-император Тоба — то ли от безутешной скорби по безвременно ушедшему любимому сыну, то ли от неправильной диеты. Экс-император Сутоку использует траур по отцу как отвлекающий фактор, сговаривается с главой рода Фудзивара, Фудзивара-но Ёринага, и собирает войска.

Предыдущая фраза звучит очень обыденно и привычно — бывший император недоволен положением вещей и собирает войска. Но что это значит — «собирает войска»? Что надо делать и к кому идти? На деле в этот момент никто не имеет в личном распоряжении значительных военных отрядов. Никто из старой аристократии, увлечённой карьерным продвижением в привилегированном бюрократическом классе — но Тайра и Минамото, на протяжении многих поколений служившие именно в воинской среде, имеют влияние среди воинов, у них есть потомственные вассалы (в случае неудачи склонные, впрочем, к измене) — и именно Тайра и Минамото оказываются единственными поставщиками того, что так было нужно и той, и другой стороне — военной силы. Различные представители обоих родов со своими отрядами собираются при экс- императоре и правящем императоре, и на разных сражающихся сторонах оказываются старшие и младшие братья, дядья и племянники, отцы и сыновья. Подробнее мы расскажем об этом после завершения работы над переводом «Повести о смуте годов Хогэн», а сейчас отметим лишь, что мятеж был подавлен, Го-Сиракава смог дожить до пятидесятитрёхлетнего возраста и увидеть, чем же обернулось это противостояние.

После мятежа годов Хогэн 1156 года в выигрыше остались Тайра. Как из рога изобилия на них сыпались награды — придворные ранги и должности, а Минамото же, многие из которых погибли во время мятежа, и в особенности — Минамото-но Ёситомо, глава рода Минамото, после мятежа Хогэн даже вынужденный отдать приказ о казни своего отца, но никак за это не награждённый — оказались не у дел. И потому затишье оказалось временным. Отсюда и начинается основная часть «Повести о смуте годов Хэйдзи» — Хэйдзи-моногатари.

Один из представителей рода Фудзивара, Фудзивара-но Нобуёри, извлёкший из мятежа 1156 г. урок, что в Японии может быть первым тот, на чьей стороне большая военная сила, склонил на свою сторону Ёситомо. Воспользовавшись отсутствием в столице Тайра-но Киёмори, уехавшего на богомолье в Кумано, вместе с Ёситомо они сожгли дворец на Третьем проспекте, захватили двух императоров — правящего и бывшего (Нидзё и Го-Сиракава; Го-Сиракава сложил с себя обязанности в 1158 г.), и заперлись в недавно отстроенном главном дворце. Там Нобуёри и Ёситомо провели церемонию назначения на должности своих сторонников, наградили их и собирались и далее через императоров- заложников диктовать свою волю. Тут-то Киёмори, через гонца узнавший о мятеже, вернулся в столицу.

У Тайра вблизи столицы имелось обширное поместье — Рокухара, названное так по усадьбе Рокухарадэн — усадьба Шести парамит[4] (Рокухарамицу). Туда Киёмори и вернулся. В то же время Фудзивара-но Мицуёри убедил своего брата, поначалу примкнувшего к мятежникам бэтто Корэката, помочь императорам бежать, и правящий император бежит в Рокухара. Судьба мятежа уже была предрешена — Тайра-но Киёмори предлагает императору Нидзё издать указ, в котором объявляет Нобуёри и Ёситомо врагами престола, всё больше отрядов стекаются к Киёмори, назначенному главнокомандующим императорских войск, и у мятежников не остаётся ничего, чем бы они могли шантажировать прочих — кроме дворца.

Недавно отстроенный дворец был сделан как хорошая крепость для спокойных времён — его было нелегко взять, если его не сжигать. На его постройку потребовалось немало времени и средств, а потому лучшим решением оказалось завязать сражение, отступить, выманить войска Нобуёри и Ёситомо из дворца, таким образом захватить дворец, а уже потом расправиться с войсками мятежников. Так и было сделано, план удался, мятежники вышли из дворца, были рассеяны и бежали. Часть из них схватили и приговорили к смертной казни либо к ссылке. Нобуёри был казнён, Ёситомо и его подчинённый Камада бежали к родичам — но те их убили, рассчитывая на награду, что вызвало неоднозначную реакцию среди победивших. Кое-кто говорил: «Да таких подлецов полагалось бы распнуть[5] у реки на Шестом проспекте, на потеху всему столичному народу. Умертвить своего потомственного господина, а с ним ещё и собственного зятя, и требовать награды — что за низость! Дайте-ка я их зарублю!» (см. св. 2 «10. О награждении Тадамунэ, а также о том, как его презирали»). Тайра-но Киёмори отвечал на это: «Тогда и вовсе переведутся охотники карать врагов государя!» — оставил их в живых, и даже дал небольшие награды. Основными результатами мятежа Хэйдзи оказалось дальнейшее возвышение рода Тайра и почти полное истребление рода Сэйва-Гэндзи — Минамото, что происходили от императора Сэйва. «Почти полное» потому, что нескольких детей главы рода Ёситомо Киёмори оставил в живых — за старшего, Ёритомо, заступилась мачеха Киёмори, и ещё троих младших детей Киёмори пощадил — неясно, из жалости, или же от большой любви к их матери, которая слыла первой красавицей Японии. Впоследствии этот старший станет основателем сёгуната Камакура, а самый младший поведёт войска против сыновей и внуков Киёмори и уничтожит большую часть из них в морской битве в заливе Данноура (1185).

Но пока что мятеж усмирён, немногие наследники Минамото либо сосланы, либо слишком малы, чтобы что-то решать. На первые должности в государстве теперь назначают Тайра — наступило время, когда некоторые из них говорили: «Тот не человек, кто не из нашего рода!» («Повесть о доме Тайра», св. 1 «4. Кабуро», пер. И. Львовой). Киёмори выдаёт свою дочь за императора Такакура, у неё рождается сын, которого объявляют наследником престола, а потом и императором. Пришёл час военных, и важнейшие политические дела вершит глава рода Тайра — Киёмори. Он, будучи главой рода, основным занятием которого было военное дело, был вместе с тем человеком, близким к придворной среде, но при этом имел свой взгляд на политические дела — так, например, он считал, что будущее — за страной, которая активно торгует с другими странами, и даже в 1180 г. настоял на переносе столицы поближе к морю, в Фукухара, которая находилась на территории нынешнего портового города Кобэ. Однако в том же году вспыхнул мятеж принца Мотихито, и с этих пор начался закат могущества Тайра. Столица была возвращена в Киото, а на восток страны, где набирал силу новый мятеж, были посланы войска, которым так и не удалось добиться существенных успехов. В следующем, 1181 году, умирает сам Киёмори, и благополучию Тайра приходит конец. Сначала они бегут из столицы, которую занял ещё один Минамото — Ёсинака из Кисо, и под натиском войск Минамото, которыми руководил самый младший сын Ёситомо, Ёсицунэ, уходят всё дальше на запад страны, пока не оказываются у залива Данноура, где и состоялось завершающее сражение Тайра и Минамото. Часть Тайра были убиты или утонули, другая часть взята в плен и впоследствии казнена, малолетнего императора Антоку взяла с собой на дно внутреннего моря — Сэтонайкай — престарелая вдова Киёмори.

Ёритомо, глава рода Минамото, после своей победы не повторил ошибки Киёмори, и казнил всех, кто мог бы рассчитывать на главенство в роде Тайра, детей и взрослых. Прямая линия наследования в роде Тайра пресеклась, а Ёритомо и тогда не стал переезжать в столицу, а основал новый центр власти — бакуфу, или «полевую ставку» в Камакура, на востоке страны, возле нынешнего Токио.

Так замыслы Киёмори, видевшего будущее Японии в активной внешней торговле, обратились в прах. Новое правительство во главе с Ёритомо создало свою систему управления и сбора налогов, старые государственные институты были сохранены, но не играли сколько-нибудь значительной роли в политической жизни страны. Япония надолго замкнулась в себе, занятая перераспределением ресурсов среди представителей новой власти. Брат Ёритомо, Ёсицунэ, в своё время руководивший разгромом Тайра, из-за чрезмерной популярности в войсках был объявлен вне закона. Скрываясь от войск Ёритомо, он бежал в самые восточные провинции, сохранявшие независимость от центральной власти, но тоже вскорости погиб, а эти провинции были присоединены к остальной части страны. Начался период Камакура.

Пожалуй, каждого историка, наблюдающего подобный ключевой период в жизни любой страны — время, когда множество факторов, соединяясь, сплетаются в ткань истории, и каждый из этих факторов подталкивает стрелки дальнейшего развития событий на тот или иной путь — занимал в своё время вопрос: «А что было бы, если…?» Например, в данной повести говорится, что вопрос о казни Ёритомо и его братьев долгое время оставался нерешённым, что если бы не заступничество мачехи Киёмори, неизвестно почему умолявшей сохранить жизнь Ёритомо, то, скорее всего, вместе с Ёритомо были бы казнены и его малолетние братья — Ёсицунэ и прочие. Что было бы, если бы Киёмори настоял на казни Ёритомо и других возможных наследников рода Сэйва-Гэндзи? Нашлись бы лидеры настолько авторитетные, чтобы стать знаменем оппозиции и возглавить мятеж против Тайра, или Киёмори удалось бы осуществить свои планы реорганизации экономики страны, невзирая на недовольство многих, но разрозненных воинских кланов? А если бы страна пошла по пути активизации внешней торговли, то и нынешняя Япония была бы, думается, совсем другой страной с другим населением и культурой. Какими могли бы быть исторические пути Японии в этом случае — мы никогда не узнаем. Однажды свершившись, история застывает, оставляя свой отпечаток в книгах, живописных свитках, пьесах, религиозных учениях, и нам, к сожалению, не дано познать все вероятности, которые могли бы в своё время осуществиться, но вместо того остались лишь блеклыми тенями на страницах старинных книг.

О ТОМ, КАК СОЗДАВАЛИСЬ ВОЕННЫЕ ПОВЕСТИ И «ПОВЕСТЬ О СМУТЕ ГОДОВ ХЭЙДЗИ»

Мы знаем авторов многих произведений эпохи Хэйан — Ки-но Цураюки, написавшего «Дневник путешествия из Тоса», Сэй Сёнагон, создавшую «Записки у изголовья», Мурасаки Сикибу, чья «Повесть о Гэндзи» признана величайшим шедевром японской литературы всех времён. Кто же писал военные повести?

В «Записях о Масакадо» (Сёмонки), созданной во второй половине X века, некто написал лишь: «Записал это и преподносит безвестный деревенский житель».

«Сказание о земле Муцу» (Муцу ваки) завершают слова: «Нынче, сделав выписки из докладов о положении дел в провинции и собрав то, что говорят в народе, сложил я этот свиток. Писано это в тысяче ри от тех мест, и потому я, пожалуй, допустил немало ошибок. Пусть исправят те, кому ведома истина»[6].

Авторы этих ранних военных повестей неизвестны, и так же обстоит дело с повестями, описывающими смуты годов Хогэн и Хэйдзи. Ясно, что значительная часть текста этих повестей записана со слов очевидцев тех событий, но авторство текстов, которые нам известны как «Повесть о смуте годов Хогэн» и «Повесть о смуте годов Хэйдзи», остаётся загадкой. Наиболее вероятным является предположение, что сбором информации о мятежах и оформлением её в сказания занимались слепые сказители — бива-хоси, рассказывавшие о делах необычных, и в особенности — о мятежах, затрагивающих судьбы государства. Социальное положение бива-хоси было крайне низким (едва ли не ниже, чем у хинин, «не-людей», низшего слоя населения, который даже не был сословием, то есть выходил за нижнюю границу сословного деления), но во времена, когда не существовало театра (в современном понимании), кино и телевидения — именно бива-хоси в средневековой Японии были подобны тем, о ком Гамлет сказал: «они — обзор и краткие летописи века; лучше вам после смерти получить плохую эпитафию, чем дурной отзыв от них». Известно, что они рассказывали о годах Хогэн и Хэйдзи ещё до появления самого популярного произведения жанра военной литературы, затмившего остальные — «Повести о доме Тайра», но невозможно указать дату, место написания или автора той или иной военной повести.

Помимо того, однажды появившись, военные повести многократно переписывались и редактировались, в результате чего появлялось несколько отличных друг от друга произведений, одинаково озаглавленных. Гак, известны десятки вариантов «Повести о доме Тайра». Переписчики и редакторы не обошли и повести о годах Хогэн и Хэйдзи, в результате чего появилось как минимум по четыре основных варианта обеих повестей. Если сравнивать эти варианты, то можно сказать, что наиболее заметные изменения, вносившиеся редакторами в текст — это, пожалуй, вписанные в более ранний текст пространные размышления о значении событий. Например, как мы уже говорили, о смерти императора Коноэ в «Повести о смуте годов Хогэн» говорится лишь «Во втором году Кюдзю государь Коноэ внезапно скончался» — но это в старейшем варианте текста, представленном в списке Накараибон. В одном из позднейших же, Котохирабон, размышления о наступлении эпохи упадка и бренности сущего, связанные со смертью Коноэ, занимают не одну страницу. Такие добавления тоже, само собой, являются памятниками мысли эпохи — но эпохи более поздней, XIV или XV века, что ставит исследователя перед проблемой — вполне возможно, что авторы конца XII или первой половины XIII века могли бы внести подобные изменения в текст, если у них были те же мировоззренческие установки — но оснований для уверенности в этом у нас нет. Поэтому при исследовании текстов средневековых повестей мы считаем необходимым использовать старейшие их варианты.

В случае с «Повестью о смуте годов Хэйдзи» дело обстоит ещё сложнее — старейший вариант текста дошёл до нас в двух списках — от одного (Ёмэйбон) сохранились первые два свитка из трёх; от другого же (Гакусюбон) остались последние два. Неизвестно, относятся ли они к одному и тому же времени, и решение этой проблемы мы оставляем японским исследователям. Нашу же задачу мы видим в том, чтобы представить читателю наиболее близкую к событиям XII века версию «Повести о смуте годов Хэйдзи».

О ДАННОМ ПЕРЕВОДЕ

Как мы указывали выше, для данного перевода мы использовали списки, представляющие старейший вариант повести, и данный перевод является первым полным переводом старейших списков данной повести на европейский язык.

Существует несколько переводов других, позднейших списков этой повести на западные языки. На английский эта повесть переведена М. Чалитпатанангуне в рамках диссертационного исследования в университете Беркли в США (см. Chalitpatanangune, 1987). Этот перевод был сделан по списку Накараибон, который сейчас не считается старейшим из дошедших до нас. Прочие же переводы неполные, и сделаны со списка Котохира, одного из наиболее новых. Э. Рэйшауэр и Дж. Ямагива (подробнее см. Reiscliauer& Yamagiwa, 1951) перевели на английский язык лишь два первых свитка этого списка. Также часть этой повести была переведена на итальянский язык (Stramigioli, 1975,1977).

О времени появления данного варианта (два первых свитка Ёмэйбон и два последних свитка Гакусюбон), который японские исследователи считают старейшим, мы можем судить лишь по косвенным данным. Так, «Повесть о смуте годов Хэйдзи» описывает события от 1159 г. до смерти Минамото-но Ёритомо в 1199 г. и содержит краткий пересказ войны Минамото и Тайра 1180–1185 гг., подробно описанную в «Повести о доме Тайра». Поскольку исторические и военные повести, как правило, не излагают события, которые уже были описаны в других повестях, то можно предположить, что данный вариант «Повести о смуте годов Хэйдзи» был написан или отредактирован между смертью Ёритомо и созданием «Повести о доме Тайра», то есть в 1200–1230 гг.

Из соображений связности и прозрачности смысла текста мы при переводе не всегда сохраняли грамматическую структуру исходных предложений, и иногда разбивали или объединяли предложения. Кроме того мы понимаем, что большое количество имён, упоминающихся в повести, может затруднить восприятие текста, а потому мы привели краткие данные о некоторых персонажах в Указателе имён. Поскольку в исходном тексте при назывании одного и того же персонажа часто использованы два-три способа — по фамильному и личному именам, по занимаемой должности, по месту жительства, что также не делает текст понятнее, то мы сочли возможным в ряде случаев унифицировать называние персонажей повести — например, Минамото-но Ёритомо, после начала мятежа назначенный младшим военачальником Правой дворцовой стражи (ухёэ-но сукэ), а после мятежа сосланный в Идзу, назван в тексте то как Ёритомо, то как младший военачальник дворцовой стражи Ёритомо, то как изгнанник в Идзу, и часто — просто по должности без указания имени. Чтобы не запутывать читателя и разгрузить текст, мы в ряде случаев использовали личное имя — Ёритомо, и так же поступили в некоторых других случаях.

Данный перевод сделан по изданиям «Сёмонки, Муцу ваки, Хогэн-моногатари, Хэйдзи-моногатари» серии «Вновь собранное полное собрание японской классической литературы» (Симпэн Нихон котэн бунгаку дзэнсю), т. 41, издательства «Сёгаккан» (1-е изд., 2-й тираж, 2003), и «Хогэн-моногатари, Хэйдзи-моногатари, Дзёкюки», входящему в «Новую большую серию японской классической литературы» (Син нихон котэн бунгаку тайкэй), т. 4–3, издательства «Иванами сётэн» (6-е изд., 2004).

В основу комментариев положен научный комментарий Ц. Кусака, профессора университета Васэда.

Переводчик считает своим долгом выразить глубокую благодарность профессору Университета иностранных языков г. Кобэ Людмиле Михайловне Ермаковой и профессору РГГУ Александру Николаевичу Мещерякову за поддержку в осуществлении данного издания, а также профессорам университета Тохоку Ёсиаки Сакура и Сэкико Сато за научное руководство и неоценимую помощь при работе над переводом.

ПОВЕСТЬ О СМУТЕ ГОДОВ ХЭЙДЗИ ХЭЙДЗИ-МОНОГАТАРИ

СВИТОК ПЕРВЫЙ

1 | О ТОМ, КАК УЧИНИЛАСЬ РАСПРЯ МЕЖДУ НОБУЁРИ И СИНДЗЭЕМ

С давних времён и до нынешних дней и в Японии и в Китае правители подбирали вассалов согласно их умениям на Пути кисти и Пути меча. Одни при помощи кисти вершили десять тысяч государственных дел, а другие посредством меча усмиряли варваров четырёх сторон света. Так они охраняли Поднебесную и хранили мир в государстве, кисть — справа, меч — слева, подобно двум рукам у человека — нельзя обойтись ни без одной[7].

Во времена недавние, когда приблизился век конца Закона[8], люди возгордились и стали потрясать основы государства, народ озлобился и ожесточился сердцем. Отличившихся слуг нужно награждать, хорошо это обдумав. Так, танский Тай-цзун сбрил бороду, чтобы её сжечь и приготовить лекарство для вассалов, собственным ртом высасывал кровь из ран, опекая своих воинов, а потому их сердца преисполнялись благодарности, они не щадили жизней своих во имя долга, и не боялись быть убитыми. Наоборот, из преданности сами искали они смерти. И даже если сам Тай-цзун не был на поле боя, все выполняли свой долг, памятуя о милостях господина.

Был в недавнее время человек, звали которого Фудзивара-но асон[9] Нобуёри. Происходил он из рода Амацу Коянэ, был потомком канцлера Мититака в восьмом колене, внуком Мототака, правителя земли Харима и сыном Иё-но самми Тадатака. Не был он сведущ ни в искусстве кисти, ни в искусстве меча, не было у него ни способностей, ни дарований. Вот только был обласкан он монаршими милостями несмотря ни на что. Дед его управлял разными землями, и лишь через долгие годы, к старости, дослужился он до младшей степени третьего ранга. Нобуёри же назначали начальником охраны государя, начальником курандо, управляющим покоями государыни, государственным советником-санги, начальником дворцовой стражи, главой Сыскного ведомства, и так за каких-то два-три года в возрасте двадцати семи лет стал он тюнагоном и начальником привратной охраны.

Такое продвижение в чинах возможно для отпрыска канцлера или регента, но чтобы простолюдин удостоился такого — совершенно неслыханное дело! Помимо чинов, осыпан был он и наградами. Добивался он должности министра, которую в его роду уже давно никто не исполнял, и вообще вёл себя не подобающим его происхождению образом. Видевшие это не верили своим глазам, слышавшие — не верили ушам. В непочтительности превзошёл он самого Ми Цзыся, Ань Лушань — и тот вряд ли был хуже[10]. Не боялся он наказания за разломленный персик и помышлял лишь о своём процветании.

В те времена жил человек, звали его сёнагон-инок Синдзэй. Был он потомком князя самми Нагаёри из усадьбы в Яманои в восьмом колене, внуком Суэцуна, правителя земли Этиго, и сыном курандо Санэканэ. Родившись в семье учёных-конфуцианцев, хоть и не занимался он толкованиями конфуцианского канона, но ревностно всему учился и во всём был сведущ. Превзошёл он науку Девяти школ, и постиг сто учений[11]. Не было другого такого, и известен он был многими талантами и учёностью. Поскольку был он мужем Ки-но Нии, кормилицы государя-инока Го-Сиракава, с первого года Хогэн[12] вершил он всеми делами в Поднебесной, и большими и малыми. Следуя примерам прошлого, возродил он праведное правление, и с учреждением Управления учёта в годы Энкю[13] разбирал жалобы и находил правых и виноватых. В решениях своих не искал он своей выгоды, а потому никто не был на него в обиде. Вернул он мир к простоте и наставлял государей, чтобы правили они подобно Яо и Шуню[14]. Служил он государям так, как служили в годы Энги и Тэнряку[15], на три года дольше, чем Гикай и Исэй[16]. Дворцовые постройки долго не чинили, палаты покосились, павильоны обветшали. И вот — дворец, до того больше похожий на хлев для коров и лошадей или обиталище фазанов и зайцев, всего за год-два Синдзэй отстроил вновь и устроил переезд государя. Обнесённый рядами стен Павильон Великого Предела — Дайгокудэн, Палата Изобилия и Радости — Буракуин, присутственные места, Восемь ведомств, здание Высшей школы, трапезная сановников — все с изукрашенными резными цветами балками, с колоннами, украшенными поверху резными облаками… Постройка павильонов, искусная отделка — всё это было закончено за какой-то год с небольшим. И, хоть и строили так поспешно, но не отягощали народ повинностями, не заставляли страдать страну. Наконец-то устроили Дворцовый пир[17] и состязания по сумо [18], давно не проводившиеся, снова могли развлекаться стихами и музыкой. Девять церемоний не уступали тем, что проводились в старину, и десять тысяч государственных дел вершились, как в прежние времена.

В нынешнем третьем году Хогэн[19], в одиннадцатый день восьмой луны, день тигра и старшего брата земли, государь Го-Сиракава сложил с себя обязанности и уступил престол августейшему наследнику. Вступив на престол, принял государь имя Нидзё. Однако и после того приумножалась сила и власть Синдзэя, по слову его птицы падали с неба, склонялись пред ним деревья и травы. Расположение государей к нему всё росло, и никто в целом свете не мог с ним равняться. Кто знает, какие бесы вселились в сердца Синдзэя и Нобуёри, но возненавидели они друг друга. Синдзэй, видя Нобуёри, думал: «Как ни посмотреть, а этот человек ввергает Поднебесную в опасность, непременно учинит смуту в мире. Как бы от него избавиться?» Однако же был Нобуёри в то время любимейшим слугой государя, и не было у Синдзэя, кому бы открыть сокровенные думы — ведь не угадать, что у другого на сердце. Так кручинился он, выжидая удобного случая. Нобуёри тоже, желая, чтобы всё вершилось по его воле, всё прикидывал: «Как бы избавиться от этого Синдзэя?»

Государь-инок Го-Сиракава изволил сказать Синдзэю:

— Нобуёри добивается должности дайсё, старшего военачальника государевой охраны. Что ты об этом думаешь? Происходит он не из такого уж высокого рода, но и в их роду, вроде бы, иногда эту должность исполняли.

Подумал Синдзэй: «Всё, приходит конец этому миру!», и сказал:

— Если станет Нобуёри дайсё, тогда кто угодно решит, будто может добиваться этой должности. Государю надобно заботиться о правильном назначении чиновников. Если ошибиться в присвоении рангов и назначениях, верхние не будут вас слушать, а нижние возропщут, и поднимется смута. Таких примеров было немало и в Китае, и у нас. Поэтому, когда государь-инок Сиракава задумал даровать должность дайсё дайнагону Акомару Мунэмити, светлый государь годов Кандзи[20] этого не позволил. И когда прежний государь Тоба[21] говорил, что назначит дайнагоном покойного Фудзивара-но Накамикадо Иэнари, что занимал тогда пост тюнагона, то вся знать увещевала его, говоря: «В его роду эту должность не исполняют уже давным-давно! Даже то, что он дослужился до тюнагона — и то нарушение!», — и ему пришлось оставить всё как было. Государь, желая утешить Иэнари, адресовал новогоднее поздравление «Господину вновь назначенному дайнагону Накамикадо», а тот, говорят, прочитав это, проливал старческие слёзы со словами: «Такое поздравление дороже, чем если бы меня и вправду назначили министром или дайсё! Как милостив ко мне государь!» В прежние времена знать увещевала государя, дабы не вносил он путаницу в назначения, даже когда речь шла о должности дайнагона. Что уж и говорить о должности дайсё — военачальника личной охраны государя! Даже среди высшей знати бывало, что дослуживались до министра, но не удостаивались должности дайсё. Потомки регентов и канцлеров, люди выдающихся талантов считают эту должность венцом карьеры! Если такой человек, как Нобуёри, осквернит собой должность дайсё, то безмерно возгордится, затеет смуту, и Небо его уничтожит — неужели вы не будете сожалеть, если так повернётся дело?

Так уговаривал государя Синдзэй, однако тот ничем не показал, что изменил решение. В конце концов Синдзэй нарисовал картину, на которой изобразил занёсшегося танского Ань Лушаня, и поверг к стопам государя, однако и после этого не было заметно, что тот с ним согласен.

Нобуёри прослышал, что Синдзэй так уговаривает государя-инока, перестал появляться на службе и отпра- вился за советом к жившему в Фусими тюнагону Минамото-но Моронака, остался у него и принялся учиться стрельбе из лука на скаку, упражнять тело и обучаться воинскому искусству. А делал он это всё для того, чтобы уничтожить Синдзэя.

2 | О ТОМ, КАК НОБУЁРИ ЗАДУМАЛ УНИЧТОЖИТЬ СИНДЗЭЯ

Нобуёри женил своего сына Нобутику на дочери Тайра-но Киёмори, дабы сблизиться с Киёмори и силами дома Тайра осуществить свои замыслы. Однако думалось ему: «Киёмори стал помощником правителя Дадзайфу[22], больших провинций у него в управлении много, вся семья осыпана государевыми милостями, и никакой обиды они не таят. Вряд ли они меня поддержат. Зато Левый конюший Минамото-но Ёситомо ещё с годов Хогэн в гораздо меньшем почёте, чем Тайра, и наверняка есть у него причины для недовольства!» — подумав так, сблизился он с Ёситомо и всячески улещал. Призывал он его, бывало, и говорил: «Я, Нобуёри, у государя в милости. Так что проси чего хочешь — земли в управление, или поместья, или продвижения по службе — государь ни в чём мне не откажет!», — и отвечал Ёситомо: «Раз вы так милостивы ко мне, сослужу я любую службу, что ни прикажете!» Сговорился Нобуёри и с новым дайнагоном Цунэмунэ. Стакнулся и с третьим сыном тюнагона Накамикадо Иэнари, тюдзё Этиго-но Наритикой, любимцем Го-Сиракавы, и с бывшим охранником малолетнего государя, главой Сыскного ведомства Корэкатой. Этот Корэката был дядей Нобуёри с материнской стороны, а кроме того, Нобуёри ещё и женил своего младшего брата на дочери Корэкаты. Выжидал Нобуёри удобного случая, и вот, в четвёртый день двенадцатой луны первого года Хэйдзи помощник правителя Дадзайфу Тайра-но Киёмори отправился по обету в паломничество в Кумано[23], взяв с собой своего старшего сына, младшего военачальника Левой стражи Сигэмори.

Пользуясь таким случаем, Нобуёри пригласил Ёситомо и сказал ему:

— Этот Синдзэй, только потому, что он муж государевой кормилицы Ки-но Нии, вершит большие и малые дела Поднебесной, как ему вздумается. Детей своих он устраивает на любые должности, и при этом, втираясь в доверие к государю, наговаривает на меня. Если позволить ему продолжать так и дальше, он развалит страну, поднимет смуту в мире и станет источником великих бедствий. Даже если государь в этом с нами согласится, без удобного случая никто ничего поделать не сможет. Так что нужно нам с вами, господин, всё хорошенько обдумать.

Так уговаривал он Ёситомо, и тот отвечал:

— Я, Ёситомо, потомок сына Шестого принца[24] в седьмом поколении. С помощью искусства лука и стрел усмиряли мы смутьянов, передавали воинские умения от отца к сыну и сокрушали войска государевых врагов. Однако же в смуту прошедших годов Хогэн весь род наш был объявлен врагами государя и истреблён. Я, Ёситомо, сберёг свою жизнь только для того, чтобы исполнить мой тайный умысел касательно Киёмори. Вам, наверное, это было и ранее известно, и ничего удивительного в том нет. Давнее моё желание — сделать как вы приказываете и возродить дом Минамото, если не случится непредвиденного и будет сопутствовать нам случай!

Так он сказал, и Нобуёри несказанно обрадовался, тут же извлёк грозного вида меч и преподнёс его Ёситомо со словами: «Примите это в знак успеха нашего дела!» Ёситомо принял меч и собирался отбыть, да заметил стоящих рядом белого и вороного коней под сёдлами с зеркальной отделкой. Было темно, но разглядев их в свете факелов, Ёситомо сказал:

— Для того чтоб выйти на битву, лучших коней не сыскать! Имея таких драконов-коней, легко разобьёшь любое войско, какое бы оно ни было! Извольте ещё поговорить об этом деле с судьёй земли Сува Суэдзанэ, правителем Идзумо Мицуясу, правителем Ига Мицумото и начальником Ведомства Церемоний из земли Садо Сигэнари!

Так сказав, отбыл Ёситомо. Вернулся он в свою усадьбу, и в тот же день к нему привезли пятьдесят доспехов — верно, загодя готовил их Нобуёри для такого дня.

3 | О ТОМ, КАК МЯТЕЖНИКИ НАПАЛИ НА ДВОРЕЦ НА ТРЕТЬЕМ ПРОСПЕКТЕ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК ОНИ СОЖГЛИ УСАДЬБУ СИНДЗЭЯ

Выждав удобного момента, вечером девятого дня той же луны, в час Быка[25], Нобуёри и Ёситомо с войском в пять сотен воинов подобрались ко дворцу на Третьем проспекте[26] и окружили его с четырёх сторон. Нобуёри верхом на коне вломился в южный двор и громко прокричал:

— В последние годы был я обласкан милостями государя более прочих, и вот слышал я, что грозит мне кара из-за наветов Синдзэя! Нижайше прошу проследовать с нами в Восточные земли, чтобы спасти мою ничтожную жизнь!

Тут государь-инок в немалом изумлении сказал: «В самом деле? Кто же это хочет твоей смерти, Нобуёри?» — но и того договорить не успел, как воины, подкатив повозку, принялись его непочтительно поторапливать: «Извольте поскорее садиться!», и стали раздаваться крики: «Скорее поджигайте дворец!»

Государь сел в повозку. В то время во дворце изволила пребывать его младшая сестра, принцесса Сёсаймонъин[27], и её усадили туда же. Нобуёри, Ёситомо, Мицуясу, Мицумото, Сигэнари и Суэдзанэ окружили эту повозку справа и слева, спереди и сзади, и так въехали в императорскую канцелярию. Бывший с ними Сигэнари во время смуты годов Хогэн точно так же препровождал государя Сануки в келью управляющего канцелярии храмовых дел в храме Ниннадзи и стоял там на страже, а в конце концов и сопровождал государя на пути в ссылку в землю Сануки до самой земли Тоба. «Какая же карма причиной тому, что вот стережёт он уже второго государя?» — говорили мудрые люди.

А что творилось во дворце на Третьем проспекте, и сказать страшно. Воины перекрыли все ворота и подожгли дворец со всех сторон. Огонь свирепо вздымался к небу, ветер неистово поднимал клубы дыма. С криками: «Все эти министры, придворные и барышни-прислужницы — все они одного рода с Синдзэем!» — воины убивали их стрелами и рубили мечами. Кто не сгорел в огне, того поражала стрела, а кого не достала стрела — тот горел в огне. Убегая от стрел, спасаясь от огня, люди бросались в колодец. Те, кто оказались внизу, нашли смерть в воде. Кто наверху — тех завалил пепел и горящие головни от рушащихся в пламени многоярусных павильонов. Выживших не было. Когда горел дворец Эфан[28], никто не погиб — ни императрица, ни придворные барышни. В этом же пожаре во дворце Сэнто страшным образом простились с жизнью и высшая знать, и придворные. Головы Оэ-но Иэнака, командира привратной стражи, и Тайра-но Ясутада, начальника Левой стражи, насадили на копья и выставили у ворот Тайкэммон.

Воины, подкатив повозку, принялись непочтительно поторапливать государя: «Извольте поскорее садиться!»

Огонь свирепо вздымался к небу, ветер неистово поднимал клубы дыма. С криками: «Все эти министры, придворные и барышни-прислужницы — все они одного рода с Синдзэем!» — воины убивали их стрелами и рубили менами.

Той же ночью, в час Тигра[29], захватили усадьбу Синдзэя, что была на пересечении улиц Анэ-но Кодзи и Ниси-но тоин, и предали огню. Говорят, правда, что это было дело рук челядинцев тех воинов, что были во дворце. Последние три-четыре года в Поднебесной установилось справедливое правление, и царили тишь и порядок. В столице и в деревнях не запирали дверей, услаждались пирами и развлечениями. Дома знатных и простолюдья стояли бок о бок — а теперь, когда повсюду вспыхивали пожары, не было человека, который бы не возмущался: «Что же это такое настало в мире?»

4 | О ТОМ, КАК СЫНОВЕЙ СИНДЗЭЯ ОТСТРАНИЛИ ОТ ДОЛЖНОСТЕЙ

Пятеро сыновей Вступившего на Путь сёнагона Синдзэя лишились должностей. Это были старший сын, назначенный в этом году государственным советником-сайсё Тосинори, второй сын, Харима-но тюдзё Сигэнори, исполняющий обязанности помощника главы Правой канцелярии при Государственном совете Саданори, младший военачальник Мино-но Наганори и правитель земли Синано Корэнори. Высшие должности поручили дайнагону Тадамасе, остальные — курандо Нариёри, младшему чиновнику Правой канцелярии.

А ещё в столице пошёл слух, будто бы, когда начальник стражи Нобуёри и левый конюший Ёситомо, сговорившись, под покровом ночи напали на дворец государя-инока на Третьем проспекте и сожгли его, то и государь-инок, и царствующий государь не смогли выбраться и погибли в пожаре. И будто бы нового государя уже ввели во дворец.

Таким образом, прежний канцлер, Фудзивара-но Та- дамити, и сын его, нынешний канцлер Мотодзанэ, поспешили во дворец. Прежнего канцлера называли Хоссёдзидоно, а нынешнего — Наканодоно. Главный министр Мороката, Левый министр князь Корэмити из усадьбы на проспекте Оомия, знать и придворные, воины охраны государя-инока — все спешили во дворец один вперёд другого. Грохот обгоняющих одна другую повозок и топот скачущих лошадей достигал неба и сотрясал землю. Все всполошились.

Харима-но тюдзё Сигэнори, будучи зятем Тайра-но Киёмори, бежал к нему в усадьбу в Рокухара, однако государь неоднократно призывал его во дворец, и волей- неволей пришлось ему Рокухара покинуть. «Ежели бы Киёмори был здесь, нипочём бы меня не выдали. На моё несчастье уехал он на богомолье в Кумано!» — думал он, когда передавали его в руки стражников.

Глава Судебного ведомства Саканоуэ Канэсигэ принял Сигэнори на берегу реки Камо у Шестого проспекта и препроводил во дворец, где Этиго-но тюдзё его расспросил обо всём подробно, после чего передал под надзор Наритике. Советник-сайсё Тосинори, по слухам, принял постриг. Мино-но Наганори сдался на милость судьи Корэмунэ-но Нобудзуми, тот известил Судебное ведомство, и Наганори оставили под надзором Нобудзуми. Правитель земли Синано Корэнори отрезал себе волосы и сдался чиновнику Сыскного ведомства Норимори, и тот также известил Судебное ведомство и оставил Корэнори под надзором у себя.

Той же ночью, в час Тигра, захватили усадьбу Синдзэя, что была на пересечении улиц Анэ-но Кодзи и Ниси-но тоин, и предали огню.

5 | ИСТОРИЯ ПОСТРИЖЕНИЯ СИНДЗЭЯ. НОВЫЕ НАЗНАЧЕНИЯ НА ДОЛЖНОСТЬ

Вступивший на Путь сёнагон Синдзэй когда-то был учителем в Южном доме Фудзивара, и его усыновил Такасина-но Цунэтоси. Хоть и вошёл он в высокородный дом, но не стал чиновником-конфуцианцем. Да и не так уж знатен был тот род, чтоб метить в чиновники Государственного совета — Дайдзёкан, так что бывший чиновник управы земли Хюга Митинори, как тогда звали Синдзэя, стал служить у государя-инока Тоба. Как-то раз Митинори нижайше просил: «Не изволите ли поручить мне должность младшего советника-сёнагона?». Государь-инок закручинился: «Ведь эта должность подчинена регенту. Что же тут можно поделать?», — однако Митинори уж очень просил, так что всё-таки была ему высочайше дарована должность, и как только это случилось, Митинори принял постриг, и стал прозываться Вступивший на Путь сёнагон. Вот с каким трудом досталось ему назначение! А ныне он совмещает три высших должности, превзошёл главу куродо, а сыновья его затесались среди семи высших чиновников Государственного совета, вознеслись до самых почётных должностей, позорят собой места средних и младших чиновников. Но вчерашняя радость сегодня сменилась печалью, подобно сну иль мимолётному виденью. Воочию тут проявился закон бренности всего обусловленного. Сейчас и они на себе ощутили, что счастье и несчастье подобны спутанной верёвке.

В четырнадцатый день той же луны правитель земли Идзумо, Мицуясу[30], прибыл во дворец и доложил Нобуёри: «Стало известно, куда скрылся сёнагон-инок!» — тогда ему было велено: «Зарубить!» — и он отправился исполнять приказ.

А ещё до того, вечером девятого дня награждали за заслуги. На самом-то деле особых заслуг ни за кем не водилось, кроме того, что схватили государя-инока и правящего государя да заточили их в Хранилище Одного Свитка[31]. Говорят, будто бы награждение провели для того, чтоб воодушевить своих сторонников. Правителем земли Синано назначен Минамото-но Сигэнари, начальник Ведомства Церемоний из земли Садо. Глава курандо Тада-но Минамото-но Ёринори стал правителем земли Сэтцу. Левый конюший Минамото-но Ёситомо назначен правителем земли Харима. Ёритомо стал младшим военачальником Правой дворцовой стражи. Фудзивара-но Масаиэ — командиром Левой стражи, награждены также были Камада-бёэ, Минамото-но Канэцунэ, ставший командиром Левой привратной стражи, Ясутада, назначенный помощником конюшего, Тамэнака, и прочие. После такого щедрого награждения участников заговора Левый министр Фудзивара-но Корэмити изволил заметить: «Что ж они не наградили колодец? Ведь колодец тоже погубил столько народу!» — и этим, говорят, изрядно рассмешил слышавших.

6 | СИНДЗЭЙ ПОКИДАЕТ ЮЖНУЮ СТОЛИЦУ И ГИБНЕТ

В час Зайца[32] шестнадцатого дня той же луны от проспекта Ооимикадо пошёл пожар, заголосили: «Враги подходят! Они пустили огонь!», но дело было не в этом, и все успокоились. Пожар случился у ворот Юхомон — не удивительно, что все переполошились[33].

В тот же день Минамото-но Мицуясу, правитель земли Идзумо, прибыл во дворец и доложил: «Сего дня сёнагон Вступивший на Путь зарублен и оставлен в усадьбе на Кагураока!» Нобуёри и Корэката сели в одну повозку и двинулись в Кагураока, чтобы убедиться на месте. Наконец рассеялся давний гнев Нобуёри.

Сёнагон-инок Синдзэй раньше других узнал о планах нападения девятого дня, и решив: «Надо поскорее доложить о таком деле!» — направился к государю-иноку, однако же как раз тогда государь изволил развлекаться. «Если заявиться сейчас, вряд ли меня выслушают!» — подумал Синдзэй, передал то, что узнал, одной придворной даме и уехал к себе. Взял он с собой трёх-четырёх самураев, и следуя по дороге Яматодзи через Удзи прибыл в своё поместье Дайдодзи. Синдзэй превзошёл искусство гадания по небесным знакам и читал их как на ладони, но закончилась предначертанная ему судьба, и перемены в небе, появившиеся ещё три дня назад, он заметил только сейчас. Юпитер указывал, что жизнь сменяется смертью, а преданный вассал пожертвует собой, чтобы спасти государя. Сильные слабеют, слабые становятся сильными. Верх — слабый, низ — сильный. Тогда и решил он: «Отдам свою жизнь в обмен на жизнь государя!»

Утром десятого дня позвал он служившего у него младшего военачальника Правой воротной стражи, которого звали Нарикагэ, и сказал: «Сходи посмотри, что там творится». Тот вскочил на коня и помчался в столицу, и на перевале Кохата столкнулся со спешащим навстречу конюхом-тонэри, служившим у Синдзэя. Нарикагэ расспросил его, что случилось, и тот, заливаясь слезами, рассказал:

— Страшные дела! Как стемнело, Начальник стражи Нобуёри и Левый конюший с большим войском напали на дворец на Третьем проспекте, подожгли его, и кое- кто говорит, что ни государь-инок, ни нынешний государь не спаслись из пожара! А ещё слышал, будто бы они сейчас в главном дворце. И тогда же ночью, в час Тигра[34], сожгли усадьбу на улице Анэкодзи. По всей столице говорят, что всё это для того, чтоб покончить с господином Вступившим на путь. Потому и спешу поскорее доложить об этом. А где сейчас господин Вступивший на путь?

Нарикагэ подумал: «Люди подлого звания слабы. Начнут их пытать, и они не задумаются о последствиях, только бы избежать нынешних страданий. Нельзя ему говорить!» — и сказал ему:

— Как хорошо, что пришёл! Господин сейчас за горой Касуга, там-то и там-то. Он будет тобой очень доволен! Поспеши же! — так его наставив, Нарикагэ, как только скрылся из виду спешащий тонэри, поскакал назад в Дайдодзи и передал услышанное.

— За себя я не беспокоюсь, удручает меня случившееся с государями — нынешним и государем-иноком. Если враги не получат мою жизнь — кто сможет спасти их? Поскорее похороните меня! — сказал Синдзэй. Ему выкопали яму, обложили её досками, и там закопали. А перед тем, как скрыться в этой могиле, он сказал:

Взял он с собой трёх-четырёх самураев, и следуя по дороге Яматодзи через Удзи прибыл в своё поместье Дайдодзи. Синдзэй превзошёл искусство гадания по небесным знакам и читал их как на ладони, но закончилась предначертанная ему судьба, и перемены в небе, появившиеся ещё три дня назад, он заметил только сейчас.

Холм тут же раскопали и увидели мёртвое тело Синдзэя, покончившего с собой. Голову отрезали и увезли с собой.

— Если враги доберутся до меня прежде, чем я умру, я покончу с собой. Дай-ка свой меч! — и Нарикагэ, заливаясь слезами, вынул и отдал ему свой короткий меч, что был за поясом. Четверо самураев, бывших здесь, отрезали свои волосы, связанные в пучки-мотодори, и закопали тут же.

— Окажите нам последнюю милость, дайте нам монашеские имена! — просили они, — Это нетрудно! — ответил Синдзэй, и нарёк младшего военачальника Правой воротной стражи Нарикагэ именем Сайкэй, другой военачальник Мородзанэ стал Сайдзицу, Моротика получил имя Сайсин, Морокиё стал зваться Сайсэй. Так, добавив к их мирским именам иероглиф «сай» — «Запад» — нарёк он каждого. А бывший тогда в столице Моромицу[35], услышав об этом, ушёл в монахи, приняв имя Сайко.

Закопали Вступившего на путь сёнагона в одиннадцатый день. А в четырнадцатый день один из воинов, служивших у Мицуясу, будучи послан по делу в те места, на перевале Кохата повстречал конюха-тонэри, ведущего холёного коня под хорошим седлом. Увидев заплаканное лицо тонэри, служилый подумал, что что-то тут не так, и стал выспрашивать, чей это конь, но тонэри не отвечал. Только когда он силой усадил его на землю и свирепо пригрозил: «А вот отрублю тебе голову!» — тогда тот ответствовал с тоской: «Это конь Вступившего на путь сёнагона, веду его в столицу». Пустив тонэри перед собой, пошёл этот воин в Тавара, и там был холм, насыпанный из свежей земли. Холм тут же раскопали и увидели мёртвое тело Синдзэя, покончившего с собой. Голову отрезали и увезли с собой.

7 | О ТОМ, КАК ГОЛОВУ СИНДЗЭЯ ПРОНЕСЛИ ПО ПРОСПЕКТУ И ВЫСТАВИЛИ У ТЕМНИЦЫ

В семнадцатый день стражники во главе с Судьёй Минамото-но Суэцунэ приняли голову Синдзэя на берегу реки у проспекта Ооимикадо, пронесли по столичным проспектам и повесили на сандаловом дереве, что росло у восточных ворот темницы. И знать, и чернь со всей столицы толпой валили поглядеть на это. Среди толпы был престарелый инок в чёрной крашеной тушью одежде, видимо, долго пребывавший в монашестве. Увидев эту голову, он залился слезами и промолвил:

— За какие же грехи этому человеку выпало такое несчастье? Разбито светлое зерцало Поднебесной! Кто же теперь осветит прошедшие и нынешние времена? Когда толковал он Конфуция и Лао-цзы, умолкали убеждённые конфуцианцы, а когда объяснял он сокрытые глубины явного и тайного учений[36], склоняли головы монахи, отринувшие мир. Проживи он дольше — и страна бы постепенно успокоилась. Какая жестокость — те, кто подхалимничал пред государем, убили его — так хоть бы оставили ему честное имя верного вассала! Было ли такое, чтоб носили и выставляли на обозрение голову человека, который не был врагом престола? В чём же он провинился? Да, трудно представить, за какие прегрешения в предыдущих рождениях ныне постигла его такая участь! — так, заливаясь слезами, говорил он, не страшась мира, не стыдясь перед людьми, и не было

В семнадцатый день стражники во главе с Судьёй Минамото-но Суэцунэ приняли голову Синдзэя на берегу реки у проспекта Ооимикадо, пронесли по столичным проспектам и повесили у восточных ворот темницы.

среди слышавших это таких, кто не выжимал бы рукава, мокрые от слёз.

Как же тяжело было на сердце у госпожи Ки-но Нии! Безмерно печалилась она, не имея вестей о своём муже, Вступившем на путь сёнагоне, — и каково же ей было ныне услышать, что его тело откопали, отрезали голову, носили по проспектам и повесили на дереве у ворот темницы! «Заточили государя, повелевающего горами и морями, и не может он видеть света солнца и луны. Схватили детей сёнагона, и неизвестно, сохранят ли им жизнь. И я, хоть и женщина, не знаю, что же мне предстоит!» — в таких мыслях тихо плакала она.

8 | О ТОМ, КАК ИЗ РОКУХАРА ОТПРАВИЛИ ГОНЦА В ЗЕМЛЮ КИИ

Тайра-но Киёмори направлялся к святым местам Кумано, когда в усадьбе Киримэ его догнал гонец из Рокухара. Гонец сказал:

— Говорят, что Начальник стражи Нобуёри и левый конюший Ёситомо ночью девятого дня ворвались во дворец государя-инока Сандзё, пустили огонь, и ни государь-инок, ни нынешний государь не спаслись из пожара. Ещё говорят, будто бы они сейчас в главном дворце. Семья Вступившего на путь сёнагона погибла в огне! — так говорил он, и среди прочего докладывал. — Не иначе, как это дело задумано давно. Воины Минамото собрались в столице. И бродят слухи, будто бы дело не только в семье сёнагона, а как бы чего не случилось и с вашим родом!

Собрались родные и приближённые Киёмори и стали решать, что же делать. Киёмори сказал:

— С благой целью пришли мы сюда, но раз уж такое стряслось с государевой семьёй, ничего иного не остаётся, как отправить сопровождающих в Кумано, а самим возвращаться. Только вот оружия у нас нет, что уж тут поделать!

Тогда правитель земли Тикуго Иэсада[37] сказал:

— Немного всё-таки есть!

С собой он вёз пятьдесят длинных сундуков, и никто не знал, что в них. Он приказал поставить один в сторонке, открыл его и стал доставать сложенные там доспехи, мечи и стрелы. А из бамбуковых ручек сундуков он достал пятьдесят луков. «Иэсада настоящий храбрец и предусмотрительный воин!» — подумал тогда Тайра-но Сигэмори. В земле Кии были ещё родичи Тайра, но когда они прискакали, услышав об этом деле, то полностью снаряжённых воинов набралось не более сотни.

А тем временем стало слышно, что из столицы по дороге в Кумано двинулось войско, которое вёл старший сын Левого конюшего Ёситомо — Акугэнда Ёсихира. У храма Небесных царей, Тэннодзи, и в Мацубара, что в Абэно в земле Сэтцу, он построил войска и ждёт, когда Киёмори будет идти из Кумано. Киёмори сказал:

— Акугэнда поджидает нас с большим войском, так что глупо нам было бы идти в столицу и лечь костьми между Тэннодзи и Мацубара. Нужно собрать корабли, что найдутся в гаванях этой земли, переправиться на Сикоку, созвать войска на Кюсю, ударить на столицу, истребить отступников и избавить государя от неудобств. А что вы скажете?

Тогда Тайра-но Сигэмори выступил вперёд и сказал:

— Истинно так, как вы изволили сказать, нам и нужно было бы поступить. Однако же, по моему глупому разумению, мятежники, что схватили нынешнего государя и государя-инока, разослали указы государей во все земли, и мы, будучи объявлены врагами престола, собрать войска на Сикоку и Кюсю не сможем. А поскольку дело затронуло государей, и случилось так из-за того, что нас не было в Рокухара, будет непростительно медлить с возвращением в столицу. А что думает правитель Тикуго? — Так молвил он, и Иэсада, проливая слёзы, сказал:

— Не в первый раз слышу от вас подобные речи, и всё-таки — какие решительные слова!

Намба-но Сабуро Цунэфуса тоже согласился: «Именно так и нужно поступить!» — и на этом они вышли от Киёмори, сели на коней и направились на север. Киёмори, видя такую решительность, поступил так же.

Сигэмори построил войска для смотра и сказал им:

— Говорят, нас поджидает Акугэнда. Настало время сложить головы на поле брани у Абэно. Не хочу видеть, как наши воины бегут с поля битвы, поэтому, если кто колеблется в душе, оставайтесь здесь.

На это все до единого воины сказали: «Лучшим ответом будет поскакать вперёд!» — и двинулись, обгоняя один другого, стараясь раньше других вступить в бой. Так достигли они горы Онояма на границе земель Идзу- ми и Кии. Здесь повстречался им ехавший на чалом коне всадник с луком, в лёгких доспехах-харамаки[38], на которые был навешен колчан со стрелами, — он спешился и с почтением ожидал у дороги. «Кто таков?» — спросили его, и ответ был: «Гонец из Рокухара!» Его расспросили о делах в столице, и он сказал:

— Выехал я из Рокухара вчерашней ночью. До той поры ничего особенного не происходило. Один за другим прибывали гонцы, требовавшие, чтобы все оставшиеся в Рокухара прибыли во дворец, пусть самого помощника правителя Дадзайфу[39] и нет сейчас, поскольку он совершает паломничество. Однако же из Рокухара отвечали: «Сейчас! Скоро прибудем!», и до сих пор они сидят, запершись в Рокухара. Господин Харима-но тюдзё бежал в Рокухара на рассвете десятого дня, но тут стали один за другим приезжать гонцы с приказом государя- инока выдать его, и тут уж поделать было нечего, его выдали.

Услышав это, Сигэмори сказал:

— Хоть он и приехал в Рокухара в надежде обрести помощь, всё-таки выдали его. Какие жалкие дела творят эти люди. А по дороге сюда что видел?

— Ничего особенного. У Тэннодзи и Абэно ожидают Воин Ито Кагэцуна, Татэ-но Таро Садаясу, Гохэй Сиро Санэкагэ и другие — они собрали немного войск вам в помощь и решили: «Куда Киёмори поехал дальше — непонятно, и что творится к югу отсюда, мы не знаем, а потому здесь покормим коней и дадим им отдохнуть перед битвой!» У них сотни три всадников. А ещё немного запаздывали к ним вассалы из Ига и Исэ, так что сейчас их, наверное, уже четыре-пять сотен.

Когда он это сказал, лица у всех прояснились: «Так это о них говорили, что будто бы это войска Акугэнда!»

9 | О ТОМ, КАК МИЦУЁРИ ПОШЁЛ НА СОВЕТ ВО ДВОРЦЕ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК КИЁМОРИ ПРИБЫЛ В РОКУХАРА

В девятнадцатый день на совет во дворец были призваны высшие сановники. Начальник Левой привратной стражи Мицуёри отправился ко двору принарядившись и с парадным мечом в лакированных ножнах с драгоценной отделкой. Взял он с собой лишь четверых-пятерых хорошо одетых разноцветных[40] и одного своего самурая, Ума-но дзё Нориёси, которого тоже нарядил разноцветным, дал ему малый меч, чтобы тот держал его за пазухой, и наказал: «Если дело пойдёт неладно, заруби меня своей рукой!» Ворота надёжно охранял большой отряд воинов, мимо которых приезжающие во дворец сановники и придворные старались проскользнуть украдкой, но Мицуёри вошёл, нисколько не смущённый великим множеством воинов. Воины положили луки, отложили в сторону стрелы и пропустили его. Обойдя с севера Дворец Пурпурных покоев, Сисиндэн, он увидел, что начальник Левой привратной стражи Нобуёри уселся на самом высоком месте, выше всех остальных. «Странное дело!» — подумал Мицуёри. Перепуганный государственный советник Акитоки сидел на низком месте, сжимая в руке дощечку для записи приказаний[41]. «Эге, да места тут вовсе перепутаны!» — сказал себе Мицуёри, тихо прошёл к тому месту, где на возвышении сидел Нобуёри, и уселся рядом с ним. Нобуёри с изменившимся лицом церемонно ему поклонился. Сидевшие тут сановники и вовсе вытаращились от удивления, как бы говоря: «Да что же это такое!» А Мицуёри, со словами: «Я смотрю, нынче начальники привратной стражи сидят на первых местах!» — подтянул под себя шлейф своего платья, поправил одежду, взял деревянную табличку, уселся поудобнее и спросил: «Итак, какие же дела мы сегодня решаем?» Никто из сидевших здесь сановников и придворных ему не ответил. Даже о порядке старшинства в собрании никто не заикнулся. Мицуёри, подождав немного, молча встал и вышел. Видевшие это воины, собравшиеся на площади перед залом, говорили: «Аварэ, великой силы человек! Нынче собралось народу немало, а сесть наверху рядом с Нобуёри никто не решился, только этот. Ещё как в ворота вошёл, нисколько не показал вида, что смущён или напуган, так и держал себя до конца! Аварэ, с таким бы военачальником да в битву! Как здорово бы было! Если бы этому Мицуёри поменять местами иероглифы в имени, получился бы точь-в-точь старинный полководец Ёримицу[42]!» А другие говорили: «Да, а Нобуёри, сколько иероглифы в имени местами ни меняй, а храбреца вроде Ёринобу[43] из него не выйдет — больно труслив!» Так они посмеивались втихую, приговаривая: «У стен есть уши, а у камней — рты! Мы ничего не говорили и не слышали!»

Мицуёри же вышел из зала совета, но дворец не покинул. Нарочно громко ступая, прошёл по возвышению для аудиенций у малых государевых покоев, и с северной стороны ширмы с изображением озера Куньмин увидел своего младшего брата, бэтто[44] Корэкату. Мицуёри подозвал его и сказал:

Мицуёри увидел, что начальник Левой привратной стражи Нобуёри уселся на самом высоком месте, выше всех остальных. «Странное дело!» — подумал он.

— Я прослышал, что собирают придворных держать совет во дворце, спешно приехал — а решать-то ничего и не решают! Не знаю, правда ли, да только слышно, что меня, Мицуёри, причисляют к тем, кого будут казнить за преступления. Послушать, так те, кого приговорят — все люди учёные и достойные. Оказаться в такой компании даже лестно. Ну да ладно. А ты-то зачем ездил на облучке повозки Нобуёри в Кагурагаока смотреть на голову Сёнагона-инока? Вот уж неподобающее поведение! Чтоб при твоей должности ехать на подножке чьей бы то ни было повозки — такого ещё не бывало! Срам-то какой! А уж ездить на опознание головы — это и вовсе никуда не годится!

— Но ведь на то была высочайшая воля! — отвечал бэтто, покраснев от стыда. Князь Мицуёри на это:

— Ну и что? Раз высочайшая воля, так ты и слова уже не можешь сказать поперёк? Среди наших предков — Средний министр Кандзюдзи[45], Правый министр с улицы Сандзё[46], с годов священного правления годов Энги сменилось девятнадцать государей и одиннадцать поколений нашего рода, и всё это время правление было добродетельным. Ни разу мы не были замешаны в чём-то дурном. И пусть в нашем роду не было Великих министров, но мы всегда были в числе добрых вассалов и никогда не сговаривались с клеветниками, что стремятся возвыситься. А потому с давних времён и поныне не было такого, чтоб люди показывали на нас пальцами. Достойно сожаления, что ты стал первым в нашем роду, кто вступил в сговор с бунтовщиками и тем уронил честь нашего имени. Прервав паломничество в Кумано, от постоялого двора Киримэ в столицу спешит Киёмори, а с ним — великая сила. А скажи-ка, сколько воинов сговорилось с князем Нобуёри? Подумай — что случится, когда силы дома Тайра войдут в столицу? Если вдруг кто пустит огонь, сможет ли спастись государь? Даже если только дворец обратится в пепел — и то это будет тяжёлой потерей для государева рода. А если вдруг что-то случится с государем и ближайшими подданными, то с ними вместе погибнет и Путь государей. Я слышал, что Нобуёри советуется с тобой в больших и малых делах. Устрой всё так, чтобы с государевым яшмовым телом не случилось беды, хорошо обдумай и ничего не упусти! А куда поместили государя?

— В Покоях Чёрной двери[47].

— А бывшего государя?

— В Хранилище Одного Свитка.

— Священное зеркало?

— В Покоях Теплого Света.

— Меч и яшма?

— В государевой опочивальне, — так ответствовал бэтто Корэката.

— А что за звуки из Малой государевой трапезной, и кто там ходит, за Окном-Гребнем[48]? — спросил Мицуёри.

— Там живёт Нобуёри, это его жена и прислуга.

Мицуёри был не в силах это слышать:

— Что же это случилось с этим миром? В государевой трапезной, где должен пребывать нынешний государь — живёт начальник привратной стражи. Государя он поселил в Покоях Чёрной двери! Хоть и наступил век Конца

Мицуёри говорил своему брату Корэмори: «Я слышал, что Нобуёри советуется с тобой в больших и малых делах. Устрой всё так, чтобы с государевым яшмовым телом не случилось беды, хорошо обдумай и ничего не упусти!»

Закона, но Солнце и Луна ещё не упали на землю! За какие же грехи в прошлых жизнях привелось мне родиться в таком мире, видеть и слышать такие печальные дела! В Ханьских землях бывало, что подданный занимал государев престол, но не слыхал, чтоб в нашем краю случалось такое. Как же сберегут Закон государей богиня Аматэрасу и святилище Хатимангу[49]? — так громко воскликнул он, не боясь посторонних ушей.

— Услышит кто-нибудь! — произнёс бэтто, остолбенев от ужаса.

— Я слышал, что в древности Сюй Ю, когда услышал то, что осквернило его уши, омыл их в водах реки Ин- чуань[50]. А в нынешние времена, когда слышишь и видишь то, что творят во дворце, хочется омыть не только уши, но и глаза! — сказал он, орошая слезами рукава, и покинул дворец. Как неколебим он был, когда осмелился в совете занять место рядом с Нобуёри! Но ныне, увидев, в каком положении пребывает государь, переменился в лице и ушёл, обессилевший от переживаний. А князь Нобуёри в это время ходил в нижнем косодэ и алых хакама, в шапке, какую носит государь, — ни дать ни взять — Сын Неба.

А тем временем, вечером того же дня Киёмори, направлявшийся обратно в столицу по дороге из Кумано, вознёс молитвы в храме Инари. Каждый из его воинов отломил по веточке криптомерии и украсил ею наплечники доспехов, и так они прибыли в Рокухара. Во дворце говорили: «Не иначе, нынче же ночью ударят из Рокухара!» — и завязывали тесёмки шлемов, готовясь к битве, но в тот день так ничего и не случилось.

10 | О ТОМ, КАК СЫНОВЕЙ СИНДЗЭЯ ПРИГОВОРИЛИ К ДАЛЬНЕЙ ССЫЛКЕ

В двадцатый день во дворец созвали сановников на совет, и туда поспешили господин Отоно[51], господин канцлер[52], Главный министр Мороката, Левый министр Корэмити и прочие сановники и придворные. Совет созывали для того, чтоб определить наказания для двенадцати сыновей Сёнагона-инока, монахов и мирян. По предложению Левого Министра князя Корэмити из Оомия смертную казнь им заменили дальней ссылкой. Говорят, это собирались обсуждать ещё вчера, но появление князя Мицуёри спутало планы, так что это сделали сегодня. Синсайсё Тосинори решили сослать в землю Идзумо, Харима-но тюдзё Сигэнори — в землю Симо- цукэ, Утюбэн Саданори — в Тоса, Мино-но сёсё Наганори — в Оки, правителя Синано Корэнори — на остров Садо, Хогэн Дзёкэн — в землю Ава, Кэнъё — в Муцу, Какукэн — в Иё, Мёхэн — в Этиго, Тёкэн — в Синано, — так их решили сослать в разные земли.

В двадцать третий день воины во дворце говорили: «Точно нападут из Рокухара!», завязывали тесёмки шлемов и ждали, но так ничего и не случалось. Начиная с десятого дня в Рокухара подымался шум: «Нападут из дворца!», а во дворце кричали: «Нападут из Рокухара!» И Тайра, и Минамото с белыми флажками и красными значками то и дело ездили друг мимо друга. Между тем год заканчивался, а о приготовлениях к новогодним праздникам никто и не думал, и покой в мире всё не наступал. Знать и простолюдье стенали: «Хоть победил бы кто-нибудь в конце концов, да и успокоились бы!»

11 | О ТОМ, КАК ГОСУДАРЬ-ИНОК ИЗВОЛИЛ ПЕРЕЕХАТЬ В НИННАДЗИ

Глубокой ночью двадцать шестого дня курандо Нариёри пришёл в Хранилище Одного Свитка:

— Как изволит полагать Ваше Величество? Нынче ещё до рассвета в мире начнутся беспорядки. Цунэмунэ и Корэката ещё не сообщали вам, но государь изволит переезжать в другое место. Вам, прежний государь, тоже лучше поскорее переехать куда-нибудь!

Так почтительно сообщил Нариёри, и прежний государь, удивившись, сказал: «Раз так, то поеду в Ниннадзи», — и под видом придворного тайно покинул дворец. У Верхних Западных ворот он совершил поклонение в сторону храма Китано и сел на коня. Так Правитель Поднебесной пустился в путь на коне и без единого человека свиты — сановников или придворных.

В середине ночи, когда до рассвета было ещё далеко и предрассветная луна ещё не взошла, с северных гор дул морозный ветер, а от валившего снега государю было не сыскать дорогу. Ветер свистел сквозь деревья и травы, и у государя сжималось сердце — уж не воины ли едут в погоне за ним? И потому вспоминал он, как в годы Хогэн государь-инок Сануки ехал у горы Нёисан. У того был рядом Иэхиро[53], и хоть бежали они, проиграв битву, всё же, пожалуй, легче было у того на душе. А тут — никого, ни единого человека, с кем можно словом перемолвиться. Так ехал он и давал в душе обеты на случай, если всё завершится благополучно. Говорили, что паломничество прежнего государя в храм Хиёси потом, когда в мире воцарился порядок, было во исполнение одного из тех обетов.

Долго ли коротко ли, но добрался он до храма Ниннадзи. Рассказал о том, что с ним было в дороге, и принц-инок[54] с великой радостью приготовил прежнему государю покои, предложил ему угощение и предоставил всё, чего бы государь ни пожелал. В прошлом, когда государь-инок Сануки искал прибежища в Ниннадзи, его поселили в келье инока Кампэн, и так не обхаживали. Хоть и был он родным братом прежнего государя, а обращались с ним по-другому.

12 | О ТОМ, КАК НЫНЕШНИЙ ГОСУДАРЬ ИЗВОЛИЛ ПЕРЕЕХАТЬ В РОКУХАРА

Нынешнему государю также подали повозку к Северным покоям. Он надел женские украшения, многослойные одежды и изволил распорядиться:

— Принесите китайскую цитру Гэндзё, кото Судзука, подставку для сидения, Печать и Ключ и часовую табличку! — но всё это собрать не удалось. Ему в покои доставили и китайский ларец со священным зерцалом, но

Прежний государь под видом придворного тайно покинул дворец. У Верхних Западных ворот он совершил поклонение в сторону храма Китано и сел на коня. Так Правитель Поднебесной пустился в путь на коне и без единого человека свиты — сановников или придворных.

Когда государева повозка подъехала к воротам, охранники засомневались, пропускать ли.

Бэтто Корэката сказал им: «Это выезд придворной дамы, не сомневайтесь!»

слуги Камада-бёэ, увидев это, не позволили его взять с собой. Когда государева повозка подъехала к воротам, охранники засомневались, пропускать ли. Бэтто Корэката сказал им:

— Это выезд придворной дамы, не сомневайтесь! — но воины охраны, всё ещё в неуверенности, подошли поближе, зажгли факел и концом лука приподняли плетёную занавеску-сударэ. Государь Нидзё только начинал править, было ему семнадцать лет и он ещё не начинал бриться, а кроме того, драконов лик от рождения блистал красотой, и в нарядных женских одеждах он и вправду выглядел как ослепительно прекрасная дева из придворных, так что пропустили его и госпожу императрицу, ехавшую в одной с ним повозке. А госпожа Ки-но Нии вздыхала, спрятав лицо в рукава своих одежд: «Сейчас удалось государю проехать под видом женщины, но что же нас ждёт дальше?»

Цунэмунэ и Корэката, надев накидки-наоси и закрепив шапки заколками из белого дерева, последовали за государевой повозкой. Сопровождал их вассал Киёмори, Воин из Ито, надевший одежды слуги-разноцветного поверх панциря-харамаки с плетением из чёрного шнура, а за поясом у него был заткнут малый меч длиной в два сяку с небольшим[55]. Вёл повозку Татэ-но Таро Садаясу в панцире с плетением из чёрного кожаного шнура, с мечом-утигатана за поясом и в одеждах погонщика волов. Выехав через Верхние Восточные ворота, по проспекту Цутимикадо направились они на восток. А на углу Цути- микадо и улицы Хигаси-но Тоин их поджидали высланные навстречу из Рокухара младший военачальник Левой стражи Сигэмори, правитель земли Микава Ёримори, правитель Хитати Норимори с тремя сотнями воинов. Тут уж покинуло государя беспокойство. Без происшествий добрались они до Рокухара. Киёмори обратился ко всем с ободряющим словом, и воины, бывшие там, приободрились и возрадовались. Через курандо Нариёри разослали весть: «Государь изволит пребывать в Рокухара. Поспешите сюда все, кто не враг государю!» — и вскоре все — и господин Оотоно, и господин канцлер, и Главный министр, и Левый министр, и прочие — поспешили приехать. Перед воротами Рокухара негде было поставить коня или повозку; все, вплоть до нижних чинов в пёстрых одеждах, в шлемах с завязанными тесёмками толпились и шумели от ограды поместья и до речного берега. Киёмори при виде этого радовался: «Вот она, слава нашего рода, честь тех, кто владеет луком и стрелами!»

13 | О ТОМ, КАК ВО ДВОРЦЕ ГОТОВИЛИСЬ К БИТВЕ

Князь Нобуёри в последнее время предавался увеселениям, и в этот вечер тоже, как обычно, он выпил, улёгся и приказывал своим женщинам: «Постучи здесь!», или «Потри там!», да так и уснул и спокойно спал, ни о чём не заботясь.

На рассвете двадцать седьмого дня к нему пришёл Этиго-но тюдзё Наритика.

— Как же вы спите! Государь-то уже изволил отбыть отсюда. К тому же из сановников и придворных, что здесь вчера ночевали, никого не осталось. Видно, приходит к концу ваша судьба!

От таких вестей Нобуёри вскочил:

— Не может такого быть! — побежал в Хранилище Одного Свитка, но прежнего государя там тоже не оказалось, и Нобуёри от удивления всплеснул руками,

Князь Нобуёри в последнее время предавался увеселениям. На рассвете к нему пришёл Этиго-но тюдзё Наритика: «Как же вы спите! Государь-то уже изволил отбыть отсюда!»

прибежал назад и зашептал в ухо тюдзё: «Ты только никому не говори!» Наритика оторопел:

— Да ведь все уже знают — и Ёситомо, и все его воины!

— Ах, упустили, упустили! — воскликнул Нобуёри и хоть был он мужчина большой и тучный, но начал подпрыгивать от досады так, что заскрипели доски на веранде — чуть через потолок не выпрыгнул.

Бэтто Корэката был с Нобуёри в родстве и крепко с ним связан обещаниями, но после увещеваний Мицуёри вовремя одумался. Хоть и печально было ему идти против родни, но всё-таки помог он похитить государя. После этого в столице его прозвали тюкобэтто — «маленький бэтто среднего роста», но Левый министр князь Корэмити из усадьбы на проспекте Оомия сказал:

— В прозвище тюкобэтто иероглиф тю нужно писать не как «средний» в слове тюбай — «посредник», а использовать знак тю — «верность», как в слове тюсин — «верный вассал». Ведь Корэката, послушавшись Мицуёри, исправился и поступил, как и подобает верному вассалу, в соответствии с заслугами его предков, и заслужил знак «верность» в своём прозвище! — и все были с ним согласны в душе.

14 | БИТВА У ВОРОТ ТАЙКЭММОН

В двадцать седьмой день пронёсся слух: «Войска из Рокухара подступают ко дворцу!» Воины во дворце облачились в доспехи и ожидали нападения. Среди них выделялся военачальник Нобуёри, что разоделся в кафтан-хитатарэ красной парчи, доспех пурпурного цвета, на котором книзу цвет сгущался, завязал тесёмки шлема с пластинами-кувагата и серебряным шишаком в форме звезды, препоясался большим мечом-тати, изукрашенным золотом, и сидел на порожном брусе Дворца пурпурных покоев, Сисиндэн. Было ему двадцать семь лет, мужчина он был дородный, видный собою; что было у него на сердце — о том не ведаю, но в своих прекрасных одеяниях и доспехах он выглядел совсем как великий полководец. Его конь — тот самый вороной жеребец больше четырёх сяку и восьми сунов в холке[56], которого Мотохира из Осю отобрал как лучшего в Шести уездах и преподнес государю-иноку, сейчас под изукрашенным золотом седлом стоял наготове мордой к востоку под померанцем справа от дворца.

Этиго-но тюдзё Наритика был в тёмно-синем парчовом хитатарэ, а доспехи у него были бледно-зелёного цвета, темневшего книзу, и пластины-украшения на доспехах были с узором из стилизованных изображений уточек- мандаринок. Светло-серый конь под седлом, изукрашенным серебром, стоял к югу от коня Нобуёри, и повёрнут головой в ту же сторону Наритика был двадцати четырёх лет, и выделялся среди прочих и поступками, и речами.

Левый конюший Ёситомо был в хитатарэ красной парчи, в доспехах с чёрной шнуровкой и в шлеме с пластинами-кувагата и пятью шейными пластинами. Лет ему было тридцать семь, видом своим он отличался от прочих и выглядел настоящим военачальником. Его вороной конь под чёрным седлом стоял у ворот Дзиккамон. Правитель Идзумо и правитель Ига выказывали нерешительность, и думал Ёситомо: «Эх, зарубить бы их!», да только начинать стычки между своими перед большим делом лишь было бы на руку врагу, потому с сожалением он отказался от мысли расправиться с изменниками.

А в Рокухара собрали на совет высших сановников и порешили: «Власть государя сильна, так решим же, когда покараем неверных вассалов! Если Хуэйлу[57] поглотит новый дворец[58], это будет большим несчастьем для государева дома. Так что во время битвы нужно государевым войскам отступить — и разбойники, увлёкшись преследованием, выйдут из дворца. А тогда вместо них войдут во дворец государевы войска, и будут оборонять его и препятствовать пожару. Так мы выманим их на открытое место и покараем!»

Получив приказ покарать мятежников, из Рокухара выступили три военачальника — младший военачальник Левой стражи Сигэмори, правитель Микава Ёримори, правитель Хитати Норимори. Сил у них было больше трёх тысяч, и все они выступили из Рокухара к берегу реки у Шестого проспекта. Сигэмори, окинув взглядом войско, сказал:

— Вижу, сегодня собралось войско, какого ещё не бывало! Ныне девиз годов правления — Хэйдзи. Столица называется Хэйанкё. Мы — из рода Тайра, что пишется иероглифом «Хэй»[59]. И ныне, когда совпали три «Хэй», разве не победим?! — и все воины возрадовались. Войско перешло русло реки и по двум проспектам — Коноэ и Наканомикадо — подошло к проспекту Оомия. Тут они увидели, что ворота Ёмэймон, Тайкэммон и Юхомон открыты. Зайдя через эти ворота, они увидели, что ворота Дзёмэймон и Кэнрэймон также открыты, а во дворе стоит сотня оседланных лошадей. Со стороны проспекта Оомия донёсся боевой клич, и они в ответ тоже громко крикнули. Нобуёри, что находился посреди покоев Сисиндэн, переменился в лице, и его стало не узнать. Лицо его стало схожим по цвету с травой, и не было похоже, чтоб он на что-нибудь сгодился в этой битве. Попытался вскочить на коня, как все остальные — да от дрожи в коленях и шагу ступить не мог. Кое-как спустился но ступеням южного выхода из покоев Сисиндэн, подошёл к коню и даже ступил одной ногой в стремя — а дрожал так, что слышно было, как звенят нагрудные пластины панциря. Сам он взобраться на коня так и не смог, и тогда один из самураев подсадил его на коня, да он не удержался, перевесился на левую сторону и грохнулся на землю вверх тормашками. Самурай тут же подскочил и помог подняться. По лицу Нобуёри, покрытом налипшим песком, струилась кровь из разбитого носа, и являл он собой поистине жуткое зрелище. Самураи глядели на него кто с удивлением, а кто и с насмешкой.

Господин Левый конюший бросил на него один взгляд: «Струсил!» — подумал он, и от великого отвращения ничего не хотел говорить, однако ж не сдержался и выдавил сквозь зубы:

— Такой трус — и задумал такое большое дело. Видать, неспроста это, а я не знал, что в него вселились демоны, помог ему, и теперь имя моё предадут поруганию! — вывел коня, сел на него и направился к воротам Дзиккамон.

С Ёситомо были: старший сын Акугэнда Ёсихира, девятнадцати лет, второй сын, Томонага — старший

Нобуёри взобраться на коня так и не смог, и тогда один из самураев подсадил его на коня, да Нобуёри не удержался, перевесился на левую сторону и грохнулся на землю вверх тормашками.

чиновник управления покоев государыни[60], шестнадцати лет, третий сын, военачальник Правой дворцовой стражи Ёритомо, двенадцати лет, младшие братья Ёситомо — Сабуро Сэндзё Ёсиакира и Дзюро Ёсимори, его дядья Муцу-но Рокуро Ёситака и Синано Гэндзи Хирага-но Сиро Ёсинобу, а из воинов — Камада-бёэ Масакиё, Миура-но скэ Дзиро Ёсидзуми, чиновник Судебного Ведомства Яманоути Судо Тосимити, сын его Такигути Тосицуна, Нагаи-но Сайто бэтто Санэмори[61], Катагириноко Хатиро тайфу Кагэсигэ из земли Синано, Кадзуса-но скэ Хатиро Хироцунэ, Сасаки-но Гэндзо Хидэёси из земли Оми, и с ними — сила в более чем две сотни воинов.

Нобуёри, хоть и оторопел сначала от боевых кличей, утёр кровь, что текла из носа, отряхнул песок с лица, а когда отошёл немного, был подсажен на коня и во главе своего войска в три сотни воинов встал на защиту ворот Тайкэммон. Однако очень уж сильным он не выглядел. А правитель Идзумо Мицуясу, правитель Ига Мицумото и правитель Бунго Токимицу во главе войска в три сотни воинов защищали ворота Ёмэймон.

Правитель земли Микава Ёримори встал перед воротами Юхомон, что оборонял Левый конюший, правитель земли Хитати Камицунэ — у ворот Ёмэймон, где оборонялись Мицуясу и Мицумото. Младший военачальник Сигэмори встал у ворот Тайкэммон, что защищал князь Нобуёри. В середине часа Змеи[62] начали обмен стрелами, но ни с одной стороны никто не отступал, и так продолжалось в течение часа[63]. Сигэмори разделил своё войско в тысячу воинов, пять сотен поставил на проспекте Оомия, а с другими пятью сотнями ударил на ворота Тайкэммон, с громкими криками ворвались они внутрь, а Нобуёри без боя отступил, так что добрались они до самого померанцевого дерева. Оборонявший ворота Юхомон Левый конюший, увидев это, обратил взор на старшего сына — Акугэнда, и приказал:

— Видел, что творится? Этот глупец Нобуёри пропустил врагов через ворота Тайкэммон. Выгони их наружу!

Акугэнда, выслушав это, взял семнадцать воинов и направился во внутренний двор. Приблизившись к врагам, он громко крикнул:

— Вы обо мне слышали, а ныне видите своими глазами! Я — старший сын Левого конюшего, Акугэнда Ёси- хира из Камакура, лет мне девятнадцать! С тех пор, как в пятнадцать лет я зарубил своего дядьку, Татэхаки-но сэндзё Ёсикату, ни разу я не выказал трусости в битве! А вон тот, в красно-жёлтых доспехах и на чалом жеребце — это наследник главы рода Тайра, военачальник Сигэмори! Дружно навалитесь на них, да перебейте, мои воины!

И его семнадцать всадников, выровняв коней голова к голове, ударили на врага. Особенно сильными воинами были Миура-но скэ Дзиро Ёсидзуми, Сибуя-но сёдзи Сигэкуни, Адати-но Сиро мума-но дзё Тоомицу, Хираяма-но мусядокоро Суэсигэ — услышав приказ Акугэнда, устремились они к Сигэмори.

Акугэнда со своими воинами, которые один на тысячу, выровняв лошадей, сильно ударили на врага, и под натиском этих немногих воинов Сигэмори пришлось увести свои пять сотен назад, на проспект Оомия. Ёситомо, видя это, порадовался, и прислал гонца, с которым передал: «Вот это славно, Акугэнда! Не давай им опомниться, догоняй!»

Акугэнда взял семнадцать воинов и направился во внутренний двор. Приблизившись к врагам, он громко крикнул: «Вы обо мне слышали, а ныне видите своими глазами! Я — старший сын Левого конюшего, Акугэнда Ёсихира из Камакура!»

Акугэнда со своими воинами ударили на врага, и под натиском этих немногих воинов Сигэмори пришлось увести свои пять сотен назад, на проспект Оомия.

Сигэмори же вывел воинов к проспекту Оомия и дал передохнуть людям и лошадям. Был он в кафтане-хитатарэ из красной парчи, и в красно-жёлтых доспехах, украшенных пластинами с изображениями бабочки. Восседал он на крепком чалом коне четырёх сяку и восьми сунов[64] в холке, под изукрашенным золотом седлом. Сигэмори было двадцать три года, и по тому, как он держался в седле, и по стати, и по воинским умениям было видно — вот он, полководец, настоящий наследник главы дома Тайра и храбрый воин! Привстав на стременах, он возгласил:

— Следуя высочайшему повелению, должны мы сделать вид, будто отступаем — однако же в битве всякое бывает. Если сейчас отступим перед этим малым войском, ляжет на нас потом позор и утратим мы славное имя. Ещё раз нападём, а потом уже отступим, как нам приказано! — с этими словами он взял с собой пять сотен свежих воинов, а тех, кто был с ним раньше, оставил на проспекте Оомия, и снова ворвался в ворота Тайкэммон, оглашая поле боя воинским кличем.

Акугэнда Ёсихира со своими семнадцатью воинами, у которых доспехи ещё не окрасились кровью, вернулся в свой отряд. Снова увидев наступающего Сигэмори, он объехал своих воинов, говоря им:

— Воины у него свежие, а полководцем у них всё тот же Сигэмори. Других оставьте! Вон тот, в красно-жёлтых доспехах на чалом коне — это Сигэмори! Нападайте на него все вместе и сбросьте с коня! Построиться — и в бой, рубите их, воины!

Воины Сигэмори — Тикуго-но Саэмон Садаёси, воин Ито Кагэцуна, Татэ-но Таро Садаясу, Ёсо Саэмон Кагэясу, Гохэй Сиро Санэкагэ, Гохэй Дзюро Кагэтоси, и с ними больше пяти десятков воинов, сплотились вокруг Сигэмори и сражались, не глядя по сторонам. Но Акугэнда кружил вокруг них, крича:

— Не давайте их коням шагу ступить! Подбирайтесь к тому, в красно-жёлтых доспехах! Окружайте того, что на чалом коне!

Враги сблизились так, что были слышны эти крики, и Сигэмори, подумав, наверное, что его могут отрезать от своих, снова увёл свой отряд на проспект Оомия. Левый конюший увидел, что Акугэнда и во второй раз выбил врагов, и решил: «Ну, теперь-то дело пойдёт на лад!» — и ударил по врагам через ворота Юхомон. Девять воинов — Камада бёэ, Гото бёэ, его сын Синбёэ-но дзё, чиновник Судебного Ведомства Яманоути-но Судо, сын его Такигути, Нагаи-но Сайто бэтто Санэмори, Катагириноко Хатиро тайфу, Кадзуса-но скэ, Сасаки-но Гэндзо — громко крича, с мечами-тати наголо понеслись на врагов и устремились в самую середину той тысячи воинов, что возглавлял правитель земли Микава. Ёситомо, видя несметную силу врагов, что собрались, как тучи, сам с криками повел две сотни, и силы правителя Микава бросились наутёк на три стороны, не сдерживая коней. Дворец изначально был хорошо укреплён, и иначе, как поджечь его, взять его было трудно. Потому-то государевы войска, хитростью выманив врагов из дворца, направились в сторону Рокухара. Правитель земли Идзумо Мицуясу, правитель земли Ига Мицумото, правитель земли Сануки Суэтоки, правитель земли Бунго Токимицу изменили и поскакали объединиться с силами Рокухара. А защищать дворец остались лишь один отряд Левого конюшего да перетрусивший князь Нобуёри.

Было видно, что бой не принёс успеха. У Ёситомо была дочь, которой в этом году сравнялось шесть лет, и он её очень любил. Дом её матери находился у пересечения

Левый конюший увидел, что Акугэнда и во второй раз выбил врагов, и решил: «Ну, теперь то дело пойдёт на лад!» — и ударил по врагам через ворота Юхомон.

улиц Рокудзё-Бомон и Карасумару, а потому звали её Бомон-но химэ — Барышня с улицы Бомон. Присматривал за ней Гото-бёэ Санэмото, и Ёситомо приказал ему:

— Сходи принеси её, погляжу на неё ещё раз! — и тот принёс её, прижимая к доспехам. Ёситомо бросил на неё единственный взгляд и залился слезами, однако же, стараясь не выказать своих чувств, распорядился:

— Бросьте её в колодец, что при конюшнях Правой стражи!

Но один из стражников по имени Тюдзи спрятал её за пазухой и позволил ей скрыться.

Струсивший при звуке боевых кличей князь Нобуёри, сейчас, когда Ёситомо направился к Рокухара, поплёлся следом за другими. «А куда выводит этот проспект? Куда бы лучше направиться?» — всё выспрашивал он по дороге, пытаясь разузнать пути бегства, но воины не удостаивали его ответом, лишь следовали за ним, щёлкая ногтями с досады: «Такой трус задумал такое большое дело! Куда же подевалось его воинское искусство, которому он учился ещё в эту луну в Фусими? Разве для того учатся военному делу, чтоб потом струсить? Мерзко, мерзко!» — но поделать уж было нечего.

Сигэмори, недолго побившись с врагами, отступил и обманом выманил их из дворца. Акугэнда пустился его преследовать, чтобы развить победу; его стрелы глубоко вошли в грудь и брюхо коня Сигэмори, так что конь за- гарцевал, да и остановился на дровяном складе у реки Хорикава. Камада-бёэ погнал своего коня через реку, а там спешился и схватился с Сигэмори. Один из воинов Сигэмори, Ёсо Саэмон-но дзё Кагэясу, поспешил на помощь и вступил с Камада в схватку. То один, то другой оказывался сверху, пока наконец Ёсо Саэмон, оказавшись сверху, не прижал к земле Камада — но тут подскакал Акугэнда, слетел с коня и пронзил мечом Ёсо Саэмона. Помог подняться лежавшему под ним Камада, и вдвоём напали они на Сигэмори. Один из воинов Сигэмори, Синдо Саэмон-но дзё, придержал своего коня неподалёку в ожидании господина. Увидел он, что происходит, и пустился к Сигэмори, плетью и ударами стремян погоняя коня. У края сложенных дров он слетел с коня, подсадил на него Сигэмори, повернул коня удилами к востоку и хлестнул плетью, напоследок крикнув: «Спасайтесь!» — а сам обернулся и напал на Акугэнду, не жалея сил. Акугэнда своим большим мечом-тати нанёс по шлему Синдо сильный удар, который свалил его с ног, но меч тот не выпустил и уже поднимался, когда Камада налетел на него, снова повалил и отрезал ему голову. Так двое воинов ценой своей жизни позволили Сигэмори отъехать на безопасное расстояние.

Правитель земли Микава Ёримори отступал на восток по проспекту Наканомикадо, когда один из воинов Камада-бёэ, в панцире-харамаки и с «медвежьей лапой» в руках, с мыслью: «Вот хороший противник!» — побежал к нему, зацепил его «медвежьей лапой» за шлем и с криком стал тянуть. Правитель Микава, не покачнувшись, привстал на стременах, держась левой рукой за переднюю луку седла, а правой извлёк свой меч-тати Нукэмару и перерубил древко «медвежьей лапы». Мужлан, у которого в руках осталось древко, повалился навзничь, а правитель Микава поскакал дальше. «Медвежья лапа» так и осталась висеть у него на шлеме. Видевшие это и знать, и простолюдины все, как один, восхищались: «Ох, как отрубил! Здорово отрубил!»

Так правитель Микава едва избег смерти, и проезжая дальше, попал в сражение. А сражались там Яхата, Микава-но Саэмон Скэцуна, Сёкэммоцу Нарисигэ, его сын Кэммоцу Таро Токисигэ, Хёдонай, его сын Тонай Таро и ещё более двух десятков воинов, что какое-то время держали оборону. Под Хёдонай убили коня, и он остался пешим. Кроме того, будучи воином немолодым, не в силах биться наравне с другими, забежал в какой-то небольшой дом, случившийся неподалёку, и оттуда наблюдал за схваткой, гадая:

— А кто же из них из такой-то земли? А вон тот — из какого он края? — а воины сходились в бою, алая кровь струилась по доспехам, и сломанные стрелы торчали в наплечниках-содэ и нижних пластинах доспеха — кусадзури. Мечи сверкали, как молнии, а конский топот был подобен раскатам грома. Кто отступал, получив тяжёлую рану, а кто падал замертво тут же на поле боя. У кого-то подстрелили коня, и он не мог сдвинуть того с места, а кто-то, несмотря на лёгкие раны, продолжал сражаться. Бились так, что искры сыпались от клинков. А лучше всех бился Тонай Таро Иэцугу тридцати семи лет. Уничтожив семь-восемь сильных вражеских воинов, схватился ещё с одним, но промахнулся по нему мечом и сам погиб. А его отец глядел на битву, прячась в доме, и думал: «Аварэ, был бы я помоложе, выбежал и сражался бы вместе с ним!» — но был он стар, и, не в силах ничего поделать, с плачем вернулся домой. А после гибели Тонай Таро войска правителя Микава разом отступили.

Гото-бёэ и Хираяма, разделившиеся было в бою, оба направились в погоню в южную сторону и заметили двух всадников с красными значками — по виду, из войск Рокухара, что отстали от своих и отходили, отбиваясь. Один был на рыжем коне и в доспехах с ярко-алой шнуровкой, а другой — в доспехах с чёрной шнуровкой и на чалом коне. Гото-бёэ и Хираяма тут же пустились в погоню. Догнали того, что был в алых доспехах, он развернул коня, сшибся с Гото-бёэ, лишь раз обменявшись с ним ударами мечом, и яростно схватились они, повалившись на землю. Гото-бёэ, оказавшись сверху, прижал противника к земле, и Хираяма пустился за тем, что в доспехах с чёрной шнуровкой, бросив напоследок:

— Хорошо сделано, Гото!

На своём резвом коне противник успел уже далеко отъехать, и Хираяма наложил стрелу с малым свистком- репой, с силой натянул тетиву и выстрелил. Стрела настигла коня и глубоко вошла ему в брюхо. Конь взвился на дыбы, противник соскочил с него и забежал в храм у дороги. Тогда Хираяма спешился, спокойно привязал своего коня к столбу, обнажил меч и вошёл в ворота. Враг — верно, потому, что сломался его меч — наложил стрелу, перебежал за брёвна, сложенные во дворе, слегка натянул лук и поджидал. Хираяма без промедления устремился к нему, и тот выпустил стрелу, что держал наготове. Хираяма увернулся, и стрела, нацеленная ему в лицо, прошла через бармицу насквозь. Враг отбросил лук, выхватил из-за пояса малый меч и не отступал, а когда Хираяма большим мечом отрубил ему левую кисть, бросился на него и сильно обхватил. Хираяма бросил меч, сжал врага и отрезал ему голову. Поставив голову на поленницу, перевёл дыхание, а тут подоспел и Гото-бёэ с привязанной к луке седла головой другого, что был в красных доспехах. Хираяма, увидев это, сказал:

— А, господин Гото! Бросьте эту голову. Нынче недостатка в головах не будет. Потащите с собой эту — кто будет за вами носить головы тех, что познатнее? Бросьте её сейчас же! — на что тот отвечал:

— Эти двое по виду — не простые воины. Оставим-ка эти головы здесь, пусть их местные посторожат, а потом заберём!

Головы они оставили на поленнице, наказав местным жителям:

— Потеряете эти головы — вся вина на вас! Стерегите их хорошенько! — с этими словами вскочили они на

Головы они оставили на поленнице, наказав местным жителям: «Потеряете эти головы — вся вина на вас! Стерегите их хорошенько/»

коней и под топот копыт умчались догонять войска из Рокухара. Воины Тайра с боями отходили, оставляя убитых тут и там, а тем временем младший военачальник Левой стражи Сигэмори и правитель Микава прибыли в Рокухара.

— Если б не двое воинов, Ёсо Саэмон и Синдо Саэмон, — нипочём не спасся бы Сигэмори! А не было б меча Нукэмару — Ёримори не ушёл бы живым. Видно, не зря и те два воина, и меч были потомственным достоянием рода Тайра! — так выражали свои чувства видевшие то люди.

Этот меч Нукэмару принадлежал покойному главе Сыскного ведомства Тадамори. Как-то раз он днём прилёг поспать в Икэ-доно — Павильоне у Пруда, и сквозь сон услышал, как меч, стоявший у изголовья, дважды вышел из ножен. Приоткрыв глаза, он увидел выползавшего из пруда змея длиной в три дзё[65], что собирался напасть на Тадамори. Тогда меч сам собой вышел из ножен, и змей уполз в пруд. Когда меч вернулся в ножны, змей опять выполз, и меч снова вышел из ножен. Змей скрылся в пруду и больше не появлялся. «В этом мече обитает дух!» — решил Тадамори, и назвал его Нукэмару — «Меч, выскакивающий из ножен». Киёмори, старший сын Тадамори, думал: «Не иначе, оставит мне этот меч!» — но Тадамори оставил меч Ёримори, любимому сыну от законной жены. Оттого и началась неприязнь между двумя братьями.

СВИТОК ВТОРОЙ

1 | О ТОМ, КАК ЁСИТОМО НАПАЛ НА РОКУХАРА, А ТАКЖЕ О БЕГСТВЕ НОБУЁРИ И О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ ЁРИМАСЫ

Левый конюший Ёситомо подступил к берегу реки Камо около Шестого проспекта и увидел, что люди из Рокухара в ожидании нападения разобрали мост, что был на Пятом проспекте и устроили из брёвен и досок ограду. И внутри ограды, и вне её — полным-полно воинов. Разослали людей по всем дорогам и заставам с такой вестью: «Рокухара ныне — место пребывания государя. Те, кто не явятся на помощь, будут объявлены государевыми врагами! Смотрите, не пожалейте потом!» Большие и малые отряды один за другим направлялись в Рокухара.

Нобуёри, дрожа от страха, дошёл до выхода к берегу на Шестом проспекте, увидел, что там происходит, и подумал: «Если те большие силы нас окружат, трудно будет снасти мою жизнь! Нужно бежать куда-нибудь!» Так что он двинулся по Ямамомо — улице Горного персика — на запад, потом на север по Кёкёку — Крайней столичной улице, и бежал. Конномару, оруженосец Левого конюшего, увидев это, сказал: «Извольте взглянуть — Нобуёри бежал!», на что Ёситомо отвечал: «Ничего, не бери в голову. Проку от него немного было, только путался под ногами!»

Правитель земли Хёго Минамото-но Ёримаса повёл с три согни воинов к западному берегу реки на Пятом проспекте. Акугэнда, увидев это, сказал: «Странно ведёт себя этот Ёримаса. Не иначе, сравнив наши силы и силу дома Тайра, хочет переметнуться к сильнейшему войску. Я, Ёсихира, это вижу, и свершиться этому не позволю!» — и двинулся на север по Крайней столичной улице и далее на восток по Пятому проспекту. Видевший это правитель земли Хёго подумал: «Если в Рокухара подались правители земель Идзумо и Ига, то и я к ним присоединюсь!» — а тут подскакал Акугэнда с отрядом в пятнадцать воинов под единственным флагом. «Что же это!» — испугался правитель Хёго, а Акугэнда вскричал:

— Что за подлое дело удумал правитель Хёго! Видано ли, чтоб знаменитый воин из рода Минамото проявил двоедушие? Уж теперь я тебя не упущу!

С этими словами Акугэнда взмахнул мечом и с боевым кличем бросился на врагов. Он носился на все четыре стороны света, взад и вперёд, разил врагов и здесь и там. Три сотни воинов правителя Хёго под этим натиском бежали кто куда.

Акугэнда, слегка подравшись, преследовать их не стал — не они были настоящими врагами, а направился к Левому конюшему, что укрепился на берегу Камо у Шестого проспекта, однако правитель Хёго с семью-восемью воинами увязались за ним, осыпая стрелами. Сын чиновника Судебного Ведомства Яманоути Судо, вассал Акугэнды по имени Такигути Тосицуна остановился, чтобы сразиться с ними. Тут стрела, пущенная Симокавабэ-но Сабуро-сёдзю Юкиясу из Симоса, поразила Такигути в шею и вонзилась в кость. Хоть в голове у него и помутилось, но был он воином, а потому вырвал стрелу и поник на конскую шею, из последних сил вцепившись в луку седла.

— Похоже, Такигути смертельно ранен. Не дайте врагам добить его! Пусть его голову возьмут друзья, а не враги! — приказал Акугэнда, и Камада, подозвав одного из своих воинов, распорядился:

— Не дай врагам взять голову Такигути. Иди и проверь, тяжело ли oн ранен! — и тот побежал к Такигути, прихватив алебарду-нагината. Такигути взглянул на него и спросил:

— Кто ты? Свой?

И тот отвечал:

— Точно так, я вассал господина Камада, и Господин из Камакура[66] приказал не отдавать вас в руки врага, а если рана ваша тяжёлая, то принести вашу голову. Вот я и пришёл узнать, насколько серьёзно вы ранены!

— Ранен я тяжело. Для самурая, владеющего луком и стрелами, довольно и чести служить хорошему господину. А уж заботиться о моём мёртвом теле и посылать кого-то забрать голову — это и вовсе было излишне, — сказал Такигути, проливая слёзы. — Руби скорее! — промолвил он и обессиленно свалился с коня. Отец его, младший чиновник Судебного Ведомства, сказал:

— Обычай владеющих луком и стрелами таков, чтобы проститься с жизнью, выходя на поле боя. И всё же думал я первым пасть в бою и передать воинское имя сыну. А теперь, когда он убит прежде меня, мне всё равно, что будет с моей никчемной стариковской жизнью! Вместе взойдём же на гору, ведущую к Смерти! — и поскакал на врага, не жалея жизни; но поскольку каждой жизни положен свой срок, не довелось ему в этот раз погибнуть от меча, и стрелы врагов его миновали.

А Левый конюший Ёситомо увидел, с какими малыми силами сражается Акугэнда, и поспешил ему на помощь к берегу на Пятом проспекте. Тогда правитель Хёго со своими тремястами воинами ушёл к войску в Рокухара.

Акугэнда вскричал: «Что за подлое дело удумал правитель Хёго! Видано ли, чтоб знаменитый воин из рода Минамото проявил двоедушие?

Уж теперь я тебя не упущу!»

2 | БИТВА ПРИ РОКУХАРА

Акугэнда перешёл реку и вместе с отцом ударил на Рокухара. Кто же были те воины, что пошли с ними в эту обречённую на поражение последнюю битву? Акугэнда Ёсихира, с ним Томонага — старший чиновник управления покоев государыни, младший военачальник Правой стражи Ёритомо, Сабуро сэндзё, курандо Ёсимори, Митиноку-но Сабуро, Хирага-но Сиро, Камада-бёэ, Гото-бёэ, сын его, Миура-но Арадзиро, Катагири-но Кохатиро-тайфу, Кадзуса-но скэ Хатиро, Сасаки-но Сабуро, Хираяма-но мусядокоро, Нагаи-но Сайто бэтто Санэмори и другие, а всего два десятка, напали на Рокухара, проломили оборонительные ограды одну за другой и с боевым кличем бросились в бой.

Помощник правителя Дадзайфу Киёмори командовал отрядом у западного входа северного флигеля, а когда в створки раздвижной двери дождём посыпались стрелы, он разгневался и закричал:

— Когда б у наших самураев был стыд, они б не подпустили врага так близко! Сражусь-ка сам с врагом! — и с этими словами выбежал на веранду, притянул за уздечку стоявшего во дворе коня и мигом взлетел на него. В тот день на Киёмори был тёмно-синий кафтан-хитатарэ из местности Сикама, доспех с чёрной шнуровкой; стрелы у него были с лакированными древками и чёрным оперением; за спиной висел колчан с восемнадцатью такими стрелами, а в руке он держал лук, оплетённый лозой и лакированный; в ножнах, отороченных медвежьим мехом — меч с чёрной рукоятью. Под чёрным седлом — крепкий вороной конь в четыре сяку и семь-восемь сунов[67] в холке. В чёрном с головы до ног и на вороном коне, лишь серебряные пластины-кувагата, украшающие шлем, сверкают белым, так что любому было ясно — вот это военачальник! Более тридцати пеших воинов в панцирях-харамаки, с мечами и алебардами в руках бежали впереди, позади и по обе стороны коня Киёмори. Так они вышли из западных ворот поместья. Сигэмори — старший сын, второй сын — Мотомори, третий сын — Мунэмори и другие Тайра, а всего более тридцати, рвались в бой один впереди другого, не позволяя стрелам врага остановить наступление сил Киёмори.

Младший военачальник Левой стражи Сигэмори, увидев правителя Хёго, приказал:

— Ты, правитель Хёго, совсем недавно с нами. Давай, напади на них, вперёд! — и тот с тремястами воинами пошёл на запад через реку Камо. А Левый конюший под этим натиском отвёл войско на западный берег. Пока давали передышку коням, он сказал:

— Это наш последний бой. Ни шагу не отступите, мои воины! — построил войско удила в удила и с криком устремился на врага. Правителю Хёго пришлось отступить на восточный берег, и войска Минамото и Тайра встали, разделённые рекой. Ёситомо крикнул:

— Что же ты, правитель Хёго? Носишь славное имя правителя Хёго из Минамото, так неужто из трусости примкнул к этим Тайра из Исэ? Из-за твоего двоедушия пострадает честь оружия нашего рода, вот что жалко! — на что правитель Хёго Ёримаса отвечал:

— Для того лишь, чтоб не уронить воинское искусство, что досталось от предков, встал я на сторону государя, а вовсе не из двоедушия! Позор на наш род падёт оттого, что ты пошёл за первым в Японии глупцом! — и тут Ёситомо не нашёлся, что ответить — уж не оттого ли, что понимал справедливость этих слов?

Тем временем Воин Ито Кагэцуна и правитель земли Тикуго Иэсада повели пять сотен воинов на север по восточному берегу реки. Заметив это, стражник Камада увещевал господина Левого конюшего:

— Извольте видеть! Враги двинули войска, чтобы нас окружить. Самое время отступить и посмотреть, как всё обернётся! — а Ёситомо отвечал:

— Отступим сейчас — и куда нам тогда бежать? Нет, лучше всего принять смерть в бою! — и уже собрался было наступать, как Камада спешился и ухватил его коня под уздцы:

— Позвольте высказать, что я придумал! Ваш род[68][1]своими луками и стрелами может убедить и богов. Хоть и говорят в один голос все люди Поднебесной: «Всё к тому и шло!», но было бы стыдно перед этими Тайра — оставить ваше тело под копытами вражеских коней. Говорю я это не для того, чтобы спасти наши жизни! Пусть врагов будут десятки тысяч — лучше сразиться там, где можно пустить коней вскачь, перебить врагов и уехать в Оохара, в горы Сидзухара, а там покончить с собой. А уж если удастся вырваться, поскачем в земли Северной береговой дороги — Хокурикудо, оттуда — в Восточные земли, а в Восьми землях востока нет никого, кто не был бы вашим вассалом! Грядущие поколения осудят вас как полководца, что мог завладеть этим миром, но безрассудно расстался с жизнью! — говорил Камада, но Ёситомо всё рвался вперёд. Тогда множество воинов ухватились за уздечку, шлеи, подпруги его коня и силой увели его на запад.

3 | ПОРАЖЕНИЕ ЁСИТОМО

Воины государева войска в Рокухара закричали:

— Теперь-то вы знаете, каково нам было отступать от дворца! Что ж вы не сражаетесь? — издевались они. Но воины Ёситомо не выпускали упряжь его коня, не позволяя поворотить на врага, и увели его по Ямамомо — улице Горного персика — на запад, потом на север по Кёкёку — Крайней столичной улице. Тогда воодушевлённые победой воины Тайра, крича: «Куда вы бежите?», преследовали их и осыпали стрелами. Воин в тёмно-синем парчовом кафтане-хитатарэ, в доспехах со светло-зелёной шнуровкой, с защитной накидкой-хоро[69], восседавший на чалом коне, выехал из рядов войска Ёситомо.

— Обо мне вы наверняка наслышаны! Зовут меня Хирага-но Сиро Минамото-но Ёсинобу из земли Синано, и мне семнадцать лет от роду! Подходите же, если кто хочет со мной сразиться! — назвал он себя и принялся нападать на врагов. Видевшие это другие воины вслед за ним кричали:

— Катагири-но Кохатиро-тайфу Кагэсигэ из той же земли!

— Чиновник Судебного Ведомства Яманоути-но Судо Тосимити[70] из земли Сагами!

— Нагаи-но Сайто бэтто Санэмори из земли Мусаси! — так они называли себя и приняли бой. Сражались они, не жалея жизни, и Ёситомо смог отступить далеко.

Чиновник Судебного Ведомства Яманоути-но Судо ещё не оправился от недавней потери своего сына Такигути и решил принять смерть в бою. Ворвавшись в гущу врагов, одного за другим зарубил он троих вражеских воинов, потом отыскал себе достойного противника, схватил его и отрезал голову, и тут, не успел он распрямиться, как один из врагов подбежал и сразил его. Тогда видевший это Катагири-но Кохатиро-тайфу Кагэсигэ врезался в толпу врагов, обступивших Судо, зарубил одного из них и сражался, не глядя по сторонам. Однако же большой меч-тати его переломился надвое — не оттого ли, что пришёл конец его судьбе? — тогда он обнажил малый меч и, слегка пригнувшись, чтоб стрелы не попали в промежутки между пластинами доспеха, подбежал к врагу, которого он счёл достойным себя, и оба погибли, пронзив друг друга. Сколь печальна их участь — эти два воина, Судо и Кагэсигэ, пали, чтобы прикрыть отход Ёситомо.

Когда сражение закончилось, дома Нобуёри, поместье Ёситомо в районе Рокудзё-Хорикава, усадьба Суэдзанэ в районе Ооимикадо-Хорикава — все пять построек были преданы огню. Как раз тогда дул сильный ветер, и вместе с жилищами врагов сгорели дотла тысячи домов безвинных людей. Дым заполнил всю столицу. Рассказывают, как облака дыма поднимались от горящего дворца в Сяньяне[71]. Хоть случилось то давно и в чуждых пределах, люди знающие и поныне сокрушаются о том. Стоит ли и говорить, что все, у кого остались чувства, печалились о гибели страны при виде того, как Хэйанкё — столица Мира и Покоя — обращается в пепел и обугленные головешки!

Воины Ёситомо разбежались кто куда во время отступления, и с небольшим отрядом он прошёл с запада у подножья горы Хиэй и направился в сторону Оохара. А в месте, именуемом Ясэ, сотня и четыре-пять десятков монахов из Западной пагоды устроили засеку и поджидали их. В этом месте с одной стороны над дорогой нависал обрыв, а с другой — бурлила река. Что же делать? Сзади наседают преследующие враги, а впереди засела монашеская братия — но тут, отстреливаясь от врагов, подоспел Нагаи-но Сайто бэтто Санэмори. «Я, Санэмори, проведу вас!» — с этими словами он выехал вперёд, снял шлем, пристроив его на сгибе локтя, и склонился, держа лук под мышкой:

— Мы — всего лишь ничтожные слуги и оруженосцы; презрев стыд, бежим по разным землям, чтобы спастись. Если и возьмёте наши головы, то только впустую грех совершите, а заслуги, за которую бы причиталась награда, в том всё равно не будет! Пусть, может, и по случайности стали вы монахами, но всё-таки — не поможете ли нам, хоть и достойны мы смерти? Ведь перебьёте вы такое отребье — и что с того? Доспехи и оружие мы вам отдадим, сохраните только наши жизни! — так говорил он, и монахи ответили:

— Давайте ваши доспехи! — тут Санэмори бросил им свой шлем, и монахи начали пререкаться:

— Я возьму! — Нет, я! — один из них подобрал шлем, и тогда Сайто стремглав подбежал к нему, отобрал шлем, вскочил на коня и выхватил меч:

— К слову сказать, любезные иноки, вы обо мне наверняка слышали! Первый богатырь в Японии, Нагаи-но Сайто бэтто Санэмори — это я! Если кому охота — подходите, сразимся! — подхлестнул коня и поехал, а вслед за ним проехали Ёситомо и все прочие. Обманутых монахов и священников опрокинули лошадьми — кто упал в реку, кто покатился по дороге — являли они жалкое зрелище!

Так благодаря уловке Санэмори они без потерь миновали долину реки Ясэ и направились дальше на север, когда сзади кто-то их окликнул: «Эй!» — Ёситомо обернулся и увидел Нобуёри, о котором как раз думал — куда же он подевался. Тот подъехал поближе:

— Что, изволите направляться в Восточные земли? Возьмите-ка и меня! — на что Ёситомо ожёг его взглядом, поскольку был на него уж очень зол:

— Такой трус — и задумал такое великое дело! — Ёситомо перехватил плеть и хлестнул его слева дважды- трижды по лицу. Родич кормилицы Ёситомо, Сикибу-но тайфу Сукэёси попробовал остудить его:

— Что же вы так, стыд ведь ему какой! — а Ёситомо закричал в гневе:

— Стащите этого мужика с коня, да разорвите ему рот! Живо! — на что стражник Камада посоветовал:

— Всему своё время. Вот-вот враги нагрянут — давайте-ка поедем поскорее!

Ёситомо, видимо, в душе согласился с ним, поскольку оставил всё как есть и поехал дальше. А Нобуёри, стыдясь того, что его ударили по лицу, скрылся в Северных горах, не ведая, где найдёт пристанище.

Сабуро Сэндзё[72] и курандо Дзюро[73] сказали Ёситомо:

— Получается, что вы теперь отправляетесь в Восточные земли, а воины Восьми земель — ваши потомственные вассалы, так что во главе их вы снова вернётесь в столицу, кто бы что ни говорил. Мы хотим помочь вам в этом великом деле, так что пока скроемся и подождём в горах вашего возвращения! Лишь разлука с вами нас печалит! — сказали они, расставаясь, и со слезами на глазах ушли в горы Оохара.

Господин Левый конюший, также опечаленный расставанием, направился к перевалу Рюгэгоэ, а там его поджидали две-три сотни монахов из Ёгава, вознамерившиеся не пропустить беглецов — они перекрыли дорогу, устроили засеку, а на высотах устроили камнемёты. Ёситомо думал: «Кое-как миновали Ясэ, а теперь что же делать?» — когда младший начальник дворцовой стражи Гото[74] сказал:

— Я, Санэмото, не пожалею жизни, но проведу вас! — и выехал вперёд:

— Пехотинцы, ко мне! — и по его приказу пешие воины разобрали засеку; с громким кличем бросился он вперёд, а за ним проехали Ёситомо и прочие воины — все до единого. Камни, пущенные из камнемётов, так ни в кого и не попали.

В это время был там дядя Ёситомо — Рокуро Ёситака из края Митиноку, управляющий поместьем Мори в земле Сагами, которого ещё прозывали Митиноку-но кандзя. На уставшем коне не поспевал он за прочими, и когда он отстал от своих, его окружили монахи и стали осыпать стрелами. Ёситака некоторое время отбивался большим мечом, как мог, однако же местность была гористая и не получалось пустить коня вскачь, а к тому же стрела пробила его шлем и в голове у него помутилось. Он спешился и присел под деревом перевести дух. Один из монашеской братии, инок ростом в семь сяку, в панцире-харамаки со шнуровкой чёрной кожи и такими же наплечниками, в наручах-котэ, подбирался к нему с алебардой в руках. Хатиро из земли Кадзуса[75], увидев это, тут же повернул к Ёситаке, спешился и схватился с этим монахом. Один из слуг Хатиро догнал Левого конюшего и сообщил:

Ёситомо ожёг Нобуёри взглядом, поскольку был на него уж очень зол: «Такой трус — и задумал такое великое дело!» — перехватил плеть и хлестнул его слева по лицу.

— Господин управляющий Мори получил рану, а господин Скэ Хатиро вернулся к нему, чтоб не позволить врагам взять его голову и он тоже, может быть, уже убит! — Левый конюший, даже недослушав до конца, повернул назад и с криком бросился на врагов. Воин стражи государя-инока Хираяма[76] и Нагаи-но Сайто бэтто тоже бросились за ним. Левый конюший, достав и наложив на тетиву стрелу, во весь голос принялся поносить монахов:

— Ах вы подлецы! Ни одного не упущу! — и братия горы Хиэй разбежалась кто куда. А тот монах, что подбирался к Мори-но кандзя, убегая, полез в гору, однако же стрела, с силой пущенная Левым конюшим, пробила верхнюю спинную пластину панциря и вышла рядом с нагрудной пластиной на пять-шесть сунов. Монах дёрнулся, рухнул и покатился, тут и пришёл ему конец.

Так стрелами обратив противника в бегство, Левый конюший спешился, подошёл к Мори-но кандзя и взял его за руку:

— Как вы, господин Мори? Ну что же, как вы? — повторял он, а Мори-но Рокуро открыл глаза, взглянул на Ёситомо, залился слезами и вскорости скончался. Ёситомо, сдерживая слёзы и не в силах смотреть, приказал Кадзуса-но скэ Хатиро забрать голову; принял её у него и, не передавая другим, держа её собственными руками, сел на коня и пустился в путь. Чтоб никто потом не мог опознать голову, вырезал он глаза, отрезал нос, снял кожу с лица, привязал к ней камень и бросил в омут реки, что протекала в долине. Когда в последний раз видел он любимую дочь, Бомон-но химэ, — и то ничем не выказал своих чувств, а тут заплакал, не страшась людских взоров.

— Из детей господина Хатимана он только один и оставался… — плакал он, и не было среди его воинов такого, что не оросил бы рукавов слезами.

— Если ехать по Северной береговой дороге — Хоку- рикудо — то наверняка навстречу будут идти войска, прослышав о беспорядках в столице. Было бы жаль умереть собачьей смертью от руки всякого сброда. Пойдём-ка лучше по восточному склону горы Хиэй, а если встретится кто — скажем, что спешим в столицу на помощь — вот и всё! — так решив, прошли по восточному склону, и никто их не остановил. Так прошли местности Сига, Карасаки, бухту Оцу, а поскольку моста через реку Сэта не было, переправились на лодках. Прослышали, что заставы в Судзука и Фува полны войск Тайра, и всё-таки пошли по Приморской дороге[77].

Младший начальник стражи Гото Санэмото был человеком высоким и очень грузным; конь под ним устал, а пешком угнаться за остальными было ему не под силу. Левый конюший, видя это, приказал: «Оставайся здесь!»; и хотелось бы ему идти со всеми, да не мог, и пришлось ему остаться.

Чтоб не вызвать подозрений у спешащих навстречу войск, что прослышали о сражении в столице, решили по главной дороге не идти, направились через гору Миками к подножью горы Кагамияма, и по глухим лесным дорогам, скрытые темнотой, добрались до подножья горы Ибуки.

4 | СКИТАНИЯ И СМЕРТЬ НОБУЁРИ

Начальник Правой дворцовой стражи князь Нобуёри подошёл к подножью Китаяма, Северной горы, и направился на восток. Напуганный боевыми криками воинов, ослабевший, являл он собой жалкое зрелище. Чиновник Ведомства Церемоний Сукэёси[78] ссадил его с коня и усадил у реки, размочил сушёный рис и попробовал его накормить, но у того так стеснило грудь, что он не смог проглотить ни кусочка. Тогда Сукэёси снова усадил Нобуёри на коня и поехал, придерживая его в седле. Наступил вечер двадцать седьмого дня двенадцатой луны, повалил снег; было не разобрать, где горы, а где долины, так что ехали, доверив коням находить дорогу, и выехали к Рэндайно — Равнине Упокоения в Лотосе[79]. Было там человек четырнадцать-нятнадцать монахов и мирян, возвращавшихся с церемонии предания тела огню; некоторые были с колчанами и луками, а были и такие, что несли обнажённые алебарды-нагината. Они зажгли факелы и приблизились к Нобуёри и его спутникам, а, разглядев их, закричали:

— Беглецы! Стащим их с коней, свяжем да отвезём в Рокухара! — на что Сукэёси им сказал:

— Военачальников среди нас нет, мы — всего лишь горстка простых воинов. Если и перебьёте нас, никакой пользы вам не будет. И к тому же видно, что вы идёте с похорон — так если вы нас убьёте, то будет это грехом по отношению к духу покойного. Возьмите вещи, только сохраните нам жизнь! — тогда монахи набрали у них дорогих вещей, сколько хотели, и отправились восвояси. Ещё этим утром князь Нобуёри был облачён в роскошные одеяния, а теперь с него сорвали и парчовый кафтан- хитатарэ красного шёлка, два нижних атласных косодэ, и даже нижние штаны-хакама из драгоценного шёлка, оставив его в белом исподнем.

— Закончилась, видимо, наша удача, приходится терпеть такое! — сетовал Сукэёси.

— Полно же, не горюй! Что поделать — в тяжёлые времена всякое бывает! — утешал его Нобуёри, но попусту.

Прослышав, что прежний государь[80] изволит пребывать в храме Добра и Мира, Ниннадзи-Омуро[81], Нобуёри подумал: «В прежние времена он мне благоволил. Может, и теперь смилуется?» — и направился к нему, как говорится, смиренно подставив шею. С ним пошёл и тюнагон из Фусими князь Минамото-но Моронака, а также тюдзё из Этиго Наритика. Эти двое оправдывались тем, что во время мятежа, дескать, просто прибыли к месту пребывания государя, чтобы поддержать его, а преступлений никаких не совершали. Служители прежнего государя спросили:

— А зачем тогда вы надели доспехи, взяли оружие и присоединились к войскам? — тут они не смогли рта раскрыть. Прежний государь изволил написать обо всём этом в Рокухара, а оттуда прибыло больше трёх сотен войска во главе с помощником начальника Левой стражи Сигэмори, правителем Микавы Ёримори и помощником правителя Хитати Цунэмори, которые и забрали пленников в Рокухара.

Кто же был в Рокухара в двадцать восьмой день двенадцатой луны? Министры, канцлер, Великий министр Мороскэ, Левый министр Корэмити, дайнагон Касан-но ин Тадамаса, тюнагон с улицы Цутимикадо Масамити, самми с Четвёртого проспекта Тикатака, самми из Оомия Такасуэ — все они явились в Рокухара.

Тюдзё из Этиго Наритику привезли в Рокухара и держали перед конюшней, как был — в хитатарэ с узором из островов и в шапке ориэбоси. Уже решено было предать их казни, но тут помощник начальника Левой стражи Сигэмори, почтительно склонив голову, молвил:

— В награду за нынешние заслуги хотел бы я получить тюдзё из Этиго в своё распоряжение! — и Наритику помиловали. Этот Наритика пользовался благоволением прежнего государя, и при его дворе ведал внешними и внутренними делами. Когда приходил ко двору Сигэмори, Наритика непременно его выслушивал и ходатайствовал в его делах, а теперь вот благодаря Сигэмори был помилован. Так что стали говорить об этом: «Воистину, человеку надобно иметь доброе сердце!»

Начальника дворцовой стражи князя Нобуёри привели на берег реки поблизости от Рокухара, и начальник Левой стражи Сигэмори его допросил.

— Я это учинил лишь по подстрекательству небесных демонов! — оправдывался Нобуёри; не сознавая всю тяжесть своей вины, умолял в слезах: — Сохраните мне только жизнь! — на что Сигэмори отвечал:

— Даже при самом благоприятном решении особой надежды для вас нет.

И Нобуёри оставалось только плакать. С прошедшего десятого дня занимал он государевы покои, творил, что ему вздумается. Сто чиновников опасались ядовитого змея-дракона, простой люд стенал от злодеяний тигров и волков.

— Поглядите-ка на него! Простые земледельцы и охотники — и те уважаемы больше! Хуже ему, чем даже попрошайкам и нелюдям! — насмехались видевшие его. Как писал Бо Цзюйи: «Левым советникам-наяням, правым вельможам-дафу с утра — государева милость, а вечером — смертная казнь»[82]. Плачет — а ничего изменить не в силах, стенает — а без толку, и, в конце концов, слетела с плеч его голова.

Был он крепким мужчиной, а когда срубили голову, тело бессильно повалилось на землю, и глядеть на это было невозможно.

Тут пробился через толпу бедно одетый старик-монах, лет за семьдесят, с мешком для рукописных свитков на шее и с загнутой клюкой. Все думали, что это один из слуг пришёл почтить господина — а он глянул исподлобья, перехватил клюку, что держал в руках, да как ударит труп раз, и другой и третий — видевшие это оторопели, а монах и говорит:

— Наши наследственные пожалования себе забрал! Из-за тебя я и внуки мои страдаем от голода! За этот-то грех[83] тебе и отрубили голову, и испытал ты стыд на глазах моих! Праведный господин начальник Левой стражи[84] посмотрит и подтвердит мои записи, и поглядишь на это из-под травы[85]! — сказал он и ушёл.

Сигэмори вернулся в Рокухара и поведал всем, как казнили Нобуёри. Его спрашивали:

— И как же он умер? — и отвечал Сигэмори: — Да вот, жалкое зрелище, но и забавного много. Во время сражения он свалился с лошади и разбил себе нос, а потом, когда убегал, ещё и получил плетью по щеке от Ёситомо так, что даже позеленел, — сказал он, а Левый Министр князь Корэмити из Оомия на это заметил:

— Есть такая поговорка: «Целый день веселились, так что и носа лишились». Вот и этот Нобуёри — за день сражения лишился носа! — так сказал, и все слышавшие разом захохотали. Услышал смех и государь, призвал младшего чиновника Нариёри и спросил, в чём дело, а когда Нариёри объяснил, государь тоже не мог сдержать смех. Князь Корэмити и на пиршествах во дворце, и во время выездов государя, и даже когда решались важные дела Поднебесной, всегда так шутил, что сановники и придворные смеялись, забыв о приличиях. Однако же учёности он был необычайной и превосходил всех в искусствах, подавая пример другим, так что и государь его прощал, и министры его не хулили.

5 | О ПЕРЕПИСИ ГОСУДАРЕВА ВОЙСКА, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК МЯТЕЖНИКОВ ЛИШИЛИ ДОЛЖНОСТЕЙ И НАГРАД

Допросили тюнагона из Фусими князя Минамото-но Моронака. Он говорил:

— Я, Моронака, заслужил награду! Когда Нобуёри собирался отправить в Восточные земли священное зеркало, я спрятал его в усадьбе жены, Бомон-но цубонэ[86], что на пересечении улицы Анэкодзи и проспекта Хигаси-но тоин. Что же ещё лучше докажет, что я не заодно с врагами государя? А присоединился к ним лишь из страха перед силами Нобуёри. Именно это и хотел бы довести до вашего сведения.

Отец и сын, правитель земли Кавати Суэдзанэ и помощник начальника Левой стражи Суэмори, оба были обезглавлены.

А Тайра приступили к раздаче наград отличившимся в недавнем сражении. Сигэмори — сын и наследник Киёмори, был пожалован должностью правителя земли Иё. Мотомори, второй сын Киёмори, стал правителем земли Ямато. Третий сын, Мунэмори, стал правителем Тотоми. Младший брат Киёмори[87] стал правителем Микавы. Воин Ито Кагэцуна назначен правителем Исэ. Собранием руководил Касан-но ин дайнагон Тадамаса, писарем — курандо Томоката.

Старший брат князя Нобуёри — старший чиновник Военного ведомства Мотоиэ, младший чиновник Ведомства Земель и Налогов Мотомити, новый секретарь государя Нобутика, младший командир стражи из Овари Нобутоси, правитель земли Харима Ёситомо, старший чиновник управления покоев государыни Томонага, младший военачальник дворцовой стражи Ёритомо, старший чиновник Ведомства Церемоний из Садо Сигэнари, правитель Тадзима Арифуса, Камада-бёэ Масаиэ, а также родичи мятежников, а всего семьдесят три человека были лишены должностей. Ещё вчера были они одарены государевыми милостями, а семьи — осыпаемы наградами, а ныне их казнят, и девять поколений их родичей горюют и плачут. Радость, что испытали во сне, наяву оборотилась печалью. Вечерняя луна вскорости скрылась в облаках грехов-заблуждений, а утренний смех ввечеру сменился слезами. Цветок распустился — но всего лишь на миг; мимолётность сущего, бренность живущих явились на наших глазах. Пределы жизни и смерти — кто из людей избегнет их горестей?

С той поры, как при государе Хорикава во втором году Касё[88] покарали правителя земли Цусима Ёситика[89], и до второго года Кюдзю[90] правления государя Коноэ, более трёх десятков лет в Поднебесной погода была спокойной, народ был осчастливлен добродетелями Яо и Шуня, волны в море стихли, страна наслаждалась добродетельным правлением, как в годы Энги и Тэнряку[91]. Однако не прошло и нескольких лет со времени битв годов Хогэн — и снова начался вооружённый мятеж. «Мир уже близок к упадку, и пришли времена, когда рухнет государство», — скорбели люди знающие.

В двадцать девятый день снова собрали государственный совет. Решили, что поскольку разбойники несколько дней занимали дворец и творили бесчинства, то без церемонии очищения дворца невозможно там пребывать государю, и временным местом пребывания его выбрали дворец государыни Бифукумонъин, что у пересечения Восьмого проспекта и улицы Карасу-мару. Младший военачальник Левой стражи Сигэмори в простой одежде-наоси и со стрелами сопровождал государя.

6 | О ТОМ, КАК ТОКИВА УЗНАЛА ОБ ОПАСНОСТИ, ЕЙ УГРОЖАВШЕЙ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК СЫНОВЕЙ СИНДЗЭЯ ПРИГОВОРИЛИ К ССЫЛКЕ

У Левого конюшего Ёситомо было ещё трое младших сыновей, которых родила ему Токива, придворная дама государыни Нидзё. Старший, Имавака, семи лет, средний, Отовака, пяти лет, и самый младший, Усивака, что родился в этом году. Ёситомо очень беспокоился об этих детях, и послал к ним молодого Конномару.

— Когда он проиграл битву, ему пришлось бежать куда глаза глядят, но при этом он так переживал за детей, что не замечал дороги. Как только найдёт землю или даже деревню, где можно пребывать в безопасности, непременно сразу же пришлёт за вами. А до тех пор нужно вам скрыться в горных селениях и ждать! — говорил Конномару, а Токива, услышав это, укрылась с головой и затихла в горе.

— А где отец? — кричали наперебой дети. — Что с господином конюшим? — и горько плакали. Токива же поднялась с ложа и спросила сквозь слёзы:

— А куда же он направился, не сказал?

— Собирался посетить своих потомственных вассалов, и сказал только: «В Восточные земли». Только это и могу сейчас сказать, — ответил Конномару и собирался уже уходить, когда Имавака вцепился в его рукав:

— Мне уже исполнилось семь лет. Я достаточно взрослый, чтобы убивать врагов отца. Посади меня на твоего коня позади себя и вези к нему! Здесь не спрячешься, а чем гибнуть от рук приспешников Тайра, лучше уж ты убьёшь меня своей рукой! Как хочешь, только увези меня отсюда! — плакал он, так что Конномару был не в силах спокойно смотреть, и жаль было силой отцепить его.

— Господин конюший скрывается на Восточной горе, Хигасияма, и как стемнеет, я тебя к нему отвезу. А теперь изволь отпустить рукав! — так обманул он ребёнка, а Имавака, сказав: — Ну ладно… — отпустил его, и невыносимо жалко было видеть его лицо, заплаканное, но улыбающееся. И когда Конномару, выждав, собрался в путь, Токива, обливаясь горькими слезами, сказала:

— Как грустно расставаться с тем, кто принёс весть от мужа! — и сколь это было печально…

Сыновья сёнагона Синдзэй, монахи и миряне числом двенадцать человек, все были приговорены к ссылке.

— Вассал сложил голову за государя, а его сыновья были сосланы мятежными Нобуёри и Ёситомо — после победы над государевыми врагами их бы вернуть из ссылки да щедро наградить — ан нет, снова сослали — что за дела! Это, верно, из-за наветов нового дайнагона Цунэмунэ и бэтто Корэката, — они боятся, как бы вести об их пособничестве князю Нобуёри не достигли высочайшего слуха с возвращением этих людей ко двору. А из-за неразберихи, что наступила в Поднебесной во время мятежа, государь и вассалы изволили ошибиться, — говорили в народе.

Сыновья сёнагона Синдзэй превзошли прочих в знаниях внутреннего и внешнего учений[92], изучили мудрость Японии и Китая, и до самого дня ссылки встречались то здесь, то там, писали китайские поэмы, слагали японские стихи, печалясь о скорой разлуке. А когда наступил час расставанья, писали друг другу послания, в которых изливали свои чувства, и приходили провожать друг друга. Тех, что направлялись к Западному морю, ждал путь через многорядные волны, а те, что уезжали в Восточные земли, преодолевали десять тысяч ри через горы и реки. Проходили одну заставу за другой, сменили много мест ночёвки, а всё не было им утешения. Дни проходили за днями, сменялись луны, а слёзы их не просыхали.

Был среди них Харима-но тюдзё Сигэнори. Отправили его в дальние пределы, и мысли его об оставленной престарелой матери и малолетних детях не передать словами. От великой печали по столице то и дело останавливался он передохнуть, и снова пускаться в путь не спешил. В Аватагути остановил коня и сложил:

На зелёной траве Митинобэ но При дороге Куса но аоба ни Дам передышку коню. Кома томэтэ Ещё б один раз Мао фурусато о Бросить взгляд на родные места. Каэримиру кана

Так всё дальше и дальше он шёл по приморской дороге, к побережью у Наруми, через горы Футамура, Миядзи, Такасино, перешёл мост через реку Хамана, горы Саёнонака и Уцуно, любовался высоким пиком Фудзи, о котором до тех пор лишь слышал в столице, миновал гору Асигара. Не ведая, когда же закончится путь, пошёл по равнине Мусасино, видел колодец Хориканэ[93], и, наконец, прибыл к земельной управе Симоцукэ и взглянул на Муро-но Ясима, где «сиротливо вьётся дымок»[94] и тогда уж не смог сдержать своих чувств и разрыдался.

Для меня одного Вага тамэ ни Приготовили место Арикэру моно о В Симоцукэ, Симоцукэ я В Муро-но Ясима, Муро-но Ясима ни Где не проходит печаль. Таэну омои ва

И вот это-то место, что не чаял увидеть во сне, пристанищем стало ему; хижина из травы в незнакомой глуши — не с чем даже сравнить. В думах о былом и нынешнем промокли от слёз рукава, и не понять, в какой же день и в каком году просохнут они. И всё не кончалась недолговечная, как росинка, жизнь, рассветы и сумерки проходили своим чередом, а печаль о столице не покидала его.

7 | КОННОМАРУ СПЕШИТ ИЗ ОВАРИ В СТОЛИЦУ

Наступил первый день первой луны второго года Хэйдзи, новый год сменил старый, но церемонии Первых трёх дней нового года не проводились как следует. Дворцовая церемония Утреннего приветствия государю[95] была отменена по примеру годов Тэнгё[96], и государя-инока также не поздравляли, поскольку он пребывал в Ниннадзи.

А в пятый день в столицу, туда, где жила Токива, тайно прибыл юный Конномару, что служил Левому конюшему Ёситомо. Обессиленный, он упал с коня и не мог говорить, пока не перевёл дух. Когда силы вернулись к нему, он встал и сообщил:

— Господин конюший третьего дня пал от руки своего потомственного вассала Осада-но Сиро Тадамунэ в Нома, что в краю Овари, — при этих его словах Токива, а за ней и все остальные в доме горестно зарыдали в голос. Как же им было не плакать, когда осталась Токива одна, без супруга, с которым стелила рукава на общее изголовье! К тому же было у неё трое малолетних детей, старшему — восемь, среднему — шесть и младший двух лет[97], и все мальчики[98].

— Тяжкая участь их ждёт, если нас схватят! — плача, сокрушалась Токива, и глубину её горя было не выразить.

Конномару рассказывал:

— Господин конюший, проиграв сражение, направился в Оохара. С боями прошли Ясэ, Рюгэгоэ, в конце концов, разбив противника, вышли в Нисиоми, и под видом войск, что направляются с севера в столицу, благополучно миновали Хигасисакамото, Тодзу, Карасаки, бухту Сига, так что и рассказывать не о чем. Через реку Сэта переправились на лодках, а от Нодзи пошли вдоль склонов горы Миками, потом шли, скрываясь, по лесным дорогам на горе Кагамияма и вышли к реке Этигава.

— Хёэ-но скэ[99]! — позвал он Ёритомо, но тот не отозвался.

— Какая жалость! Отстал! — досадовал Ёситомо, и тут Хирага-но Сиро из Синано поехал назад, отыскал Ёритомо и вместе с ним догнал остальных у поместья в Оно. Господин конюший радовался и спрашивал:

— Ёритомо, а с чего это ты отстал?

И тот отвечал:

— Всю ночь гнал коня, а на рассвете задремал, и у дамбы в Синохара меня окликнули. Открыл глаза — и увидел, что какие-то люди, числом больше пятидесяти, меня окружают; я выхватил меч и разрубил голову тому, кто приблизился спереди к моему коню. Ещё одному отсёк руку, а слуги мои повалили его пинками. Увидев смерть этих двоих, остальные отступили, и я прорвался сквозь их ряды.

Такой рассказ Ёритомо порадовал господина конюшего, и он похвалил его:

— Молодец! Прекрасно держал себя!

Прослышав, что на заставе Фува засели враги, мы

ушли глубоко в горы и блуждали по незнакомым тропам. Из-за глубокого снега нам пришлось бросить лошадей; хватаясь за деревья, цепляясь за травы, брели мы по бездорожью. Господин Ёритомо верхом на коне не уступал взрослым, однако пешком не мог за всеми угнаться. Остановившись посреди глубокого снега, господин конюший окликнул его, но тот не отозвался.

— Как нехорошо… Как бы не схватили его! — роняя бегущие слёзы, сказал Ёситомо, и все остальные тоже выжимали рукава, промокшие от слёз.

Ёситомо подозвал Господина из Камакура[100] и сказал ему:

— Ты ступай в земли Каи и Синано, а оттуда двинешь войска по Горной дороге[101]. Я, Ёситомо, пойду в Восточные земли, а оттуда нападу на столицу по Морской дороге[102]! — и господин Акугэнда в одиночестве пошёл в сторону земли Хида и скрылся среди горных вершин.

Ёситомо в прошлые годы останавливался на постоялом дворе в Аохака, что в краю Мино. Постоялым двором управляла дева веселья по имени Оои, и у неё была дочь от Ёситомо. К ней-то он и пришёл. Стражник Камада тоже остановился у певички по прозвищу Эндзю — Долголетие, которая пела песни имаё. И вот, в самый разгар веселья, когда эти куртизанки ублажали гостей, с улицы донеслись крики: «Вот здесь спрятались беглецы! Хватайте их!»

— Что же делать? — молвил господин конюший, и господин Садо-но сикибу-но тайфу[103] сказал:

— Я, Сигэнари, отдам свою жизнь взамен вашей! — надел парчовый кафтан-хитатарэ, в котором до этого был Ёситомо, вскочил на коня и поскакал на север в сторону гор, а когда преследователи пустились за ним, выхватил большой меч-тати и отогнал их.

— Вам меня не взять! — крикнул он. — Кто я, думаете? Великий полководец из рода Минамото, Левый конюший Ёситомо! — так назвал он себя и покончил с собой. Местные обрадовались: «Мы убили самого Левого конюшего Ёситомо!», и не знали, что господин конюший изволил скрываться в складе, что был в саду за домом Оои.

Когда стемнело, господин конюший ушёл из того посёлка. Бывший с ним господин старший чиновник управления покоев государыни Томонага был ранен в бедро в бою при Рюгэгоэ, и от долгой скачки и пешего перехода через снега рана воспалилась так, что он не мог сделать ни шагу.

— Я ранен и не могу последовать за вами. Позвольте мне остаться, — попросил он.

— Как хочешь, но иди с нами! — ответил на это Ёситомо, и сказал господин Томонага, роняя слёзы:

— Тогда уважьте мою просьбу — я хотел бы умереть от вашей руки! — и подставил шею. Поделать было нечего, и господин конюший его обезглавил, обрядил и двинулся дальше.

Кадзуса-но скэ Хироцунэ сказал Ёситомо:

— Людей сейчас с вами много, как бы по дороге не заподозрили в нас беглецов. Я лучше останусь здесь и подожду вас, когда вы снова пойдёте на столицу из Восточных земель, — и остался.

А когда вышли к реке Куидзэгава, тут как раз проплывала лодка.

— Подвези нас! — изволил попросить Ёситомо, и нас без лишних слов взяли на борт. Правил лодкой инок Гэнко из Васиносу, живший при храме Ёродзи. Он с удивлением окинул взглядом господина конюшего.

— Если вас ищут, то спрячьтесь-ка в тростнике, что я везу, — предложил он, и господин конюший, Камада и я зарылись в тростник, что был навален на лодке. А когда проплывали мимо заставы в Кофуцу, крикнул: «Лодка с тростником!» — и его пропустили.

В двадцать девятый день двенадцатой луны прошлого года мы прибыли в дом управляющего поместьем Осада Тадамунэ, что в Уцуми в земле Овари. Этот Тадамунэ был потомком многих поколений вассалов Минамото, а кроме того ещё и был тестем господина Камада — ничего удивительного, что в нужде пришли именно к нему. Он сказал:

— Дам вам лошадей и снаряжу вас, а ещё пошлю с вами своих сыновей и слуг! А пока отдохните у меня с дороги, — приказал прибраться в бане и проводил туда господина конюшего, а зятя позвал к себе, якобы для развлечений, и умертвил его, а потом послал семь-восемь человек в баню убить господина конюшего. Тот не знал, что господин Камада уже мёртв, и только успел крикнуть: «Камада! Ко мне!» — как его убили. Я в это время сидел и присматривал за мечами господина, и по юным годам моим на меня не обращали внимания. Я обнажил меч и зарубил двоих из тех, что убили господина конюшего. Хотел покончить и с Тадамунэ, но он убежал и скрылся в доме. Своими силами справиться я не мог, сел на осёдланного коня, что стоял во дворе, и третьего дня был уже в столице.

Так Конномару рассказал обо всём, и Токива в горьких слезах молвила:

— Когда он уехал искать помощи в Восточных землях, пусть и разделяли нас горы и реки — но пока он пребывал в этом мире, я жила ожиданием встречи с ним. А теперь — для чего теперь жить? Бросилась бы в омут, покинула б этот жестокий свет — да кто позаботится о детях? Эти несчастные дети — всё, что осталось от Ёситомо, так что придётся беречь мою постылую жизнь…

При этих её словах шестилетний Отовака, глядя снизу вверх на мать, сказал со слезами:

Осада Тадамунэ приказал прибраться в бане и проводил туда господина конюшего, зятя позвал к себе, якобы для развлечений, и умертвил его, а потом послал семь- восемь человек в баню убить господина конюшего.

— Мама, не топись! А то мы тоже утопимся! — и Конномару, видя это, тоже разрыдался.

Далее Конномару говорил:

— Господина и в дороге не оставляли мысли о сыновьях, он только о них и говорил. Потому-то я и приехал, сохранив свою никчемную жизнь, что думал — если вы узнаете обо всём позже, то бежать уже не успеете, и что же тогда случится с детьми? Теперь пусть господин Ёситомо приглядит за ними из-подо мха и травы. А моя служба теперь закончена, и я собираюсь принять постриг и молиться за господина, чтобы на том свете он обрёл просветление. На этом прощаюсь, — и вечером пятого дня первой луны, утирая слёзы, он отбыл.

— Он один и оставался из тех, что знали господина конюшего! — плакала Токива, а за ней — и все в доме, не стесняясь людских глаз, жалобно рыдали в голос.

8 | О ТОМ, КАК ОСАДА ПОСЛЕ УБИЙСТВА ЁСИТОМО ПРИСКАКАЛ В РОКУХАРА, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК ГОЛОВУ ЁСИТОМО ПРОНЕСЛИ ПО СТОЛИЦЕ И ПОВЕСИЛИ У ТЮРЕМНЫХ ВОРОТ

В шестой день нового года Первый государь-инок[104] изволил покинуть храм Ниннадзи и переехать в поместье князя Акинага, управляющего покоями государыни. Здесь он и решил обосноваться, поскольку дворец на Третьем проспекте сгорел дотла.

В седьмой день управляющий поместьем Осада Тадамунэ и его сын Кагэмунэ прибыли в столицу и доложили о том, что они привезли голову Левого конюшего Ёситомо. Этот Тадамунэ был потомком Хэй-тайфу Мунэёри, внуком Дзиро Мунэфуса из Камо и сыном Хэй-Сабуро Мунэфуса. Был он потомственным вассалом Ёситомо, и приходился тестем стражнику Камаде. Знать и простолюдины по всей столице, услышав о том, что он сделал, всячески поносили его: «Вот бы им отпилить пилой голову за это — и отцу, и сыну!» Хэй-тайфу-но хоган Канэюки, Со-хоган Нобуфуса, Тадаёри, Норимори, младший чиновник Томотада и с ним восемь стражников приняли обе головы, пронесли их по проспекту Ниси-но Тоин и потом — по Третьему проспекту до Коноэ-Ми- кадо, и повесили на дереве у Левых тюремных ворот. А какой-то бездушный мужлан сочинил стих о Ёситомо, что был правителем Симоцукэ, записал на деревянной табличке и воткнул её у дерева.

Правитель Симоцукэ Симоцукэ ва Поднялся Ки но ками ни косо В самую высь, Нариникэрэ Но выглядит нехорошо Ёситомо миэну Его повышение[105]. Агэцукаса кана

Когда в старину на дереве у тюремных ворот повесили голову Масакадо, поэт Тороку[106], видя это, сложил:

Масакадо Масакадо ва Получил мечом Комэками ёри дзо Пониже уха, Кирарэкэру Как и задумывал Тавара Тода га Тавара Тода[107]. Хакаригото нитэ

Только сказал он это вслух — «Хи-и!» — злорадно захихикала в этот самый миг голова. Страшное дело — во вторую луну его убили, в четвёртой голову привезли в столицу и вывесили на позор, и на третий день пятой луны голова смеялась! Люди говорили — «Голова Ёситомо тоже непременно засмеётся!»

Не прошло и нескольких лет с тех пор, как Ёситомо приказал Хадано-но Дзиро зарубить инока Тамэёси[108], а вот уже и сам пал от руки собственного потомственного вассала Тадамунэ. «За тот великий грех наступило возмездие ещё в этой жизни. А после смерти попадёт он в ад Безвозвратный[109] — это уж точно!» — говорили богатые и бедные, знать и простолюдины, что собрались у темничных врат, отчасти с порицанием, а отчасти — жалея Ёситомо.

А в десятый день из-за смуты, охватившей в прошедшем году этот мир, было решено: «Этот девиз правления неподобающ!» — и сменили название годов на Эйряку — «Вечное круговращение Неба». В четвёртую луну прошлого года, когда название годов с Хогэн поменяли на Хэйдзи, люди знающие говорили: «Хэйдзи пишется знаками Хэй — мир и Дзи — правление, но Хэй читается ещё и как Тайра. В эти годы, которые названы то ли «Мирное правление», то ли «Правление Тайра», беды ждут дом Минамото!» — и удивительное дело! — так и случилось, в наступившую смуту многие из Минамото погибли.

9 | О ТОМ, КАК БЫЛ КАЗНЁН АКУГЭНДА

Намба-но Сабуро Цунэфуса, прослышав о том, что Камакурский Акугэнда поражён тяжким недугом и находится близ храма Исиямадэра, что в краю Ооми, двинулся туда, пленил его и привёз в Рокухара.

Воин Ито Кагэцуна допросил пленного. Акугэнда отвечал:

— Покойный Ёситомо говорил: «Я направляюсь в Восточные земли, соберу вассалов в землях Мусаси и Сагами и пойду на столицу по Морской дороге, а тебе, Ёсихира, поручаю договориться с войсками в Каи и Синано и повести их по Горной дороге». Я пошёл через горы в землю Хида, набрал там с три тысячи воинов, ещё не служивших. Однако же, когда дошла до нас весть о гибели Ёситомо, все они разбежались. Проще всего было тут же покончить с собой, но хотелось мне выследить кого-нибудь из главарей Тайра, что вознамерились подчинить себе этот мир. Чтобы осуществить этот замысел, принял я обличье слуги, оставил лошадь и околачивался у ворот; снимал обувь и скрытно подползал ко входу в дом, но охранялся дом хорошо; ночи сменяли дни, и несмотря на

Намба-но Сабуро Цунэфуса, прослышав о том, что Камакурский Акугэнда поражён тяжким недугом и находится близ храма Исиямадэра, что в краю Ооми, двинулся туда, пленил его и привёз в Рокухара.

все ухищрения, не мог я до них добраться. А потом кто-то меня заметил, и закончилась моя судьба, предопределённая в прошлых рождениях — попал живым в плен.

Воин из Ито сказал:

— Прямому наследнику Минамото, такому прославленному воину — верно, досадно было так попасться?

— Точно так! — отвечал Акугэнда, — шёл через горы в глубоких снегах, мок под дождём, попадал в метели, и оттого ослаб. А потом и в столице в Рокухара пронизывал мою скудную одежду ветер с реки, и еды почти не было, сил никаких не осталось, и держался я лишь одной мыслью о мести врагам. За дни и месяцы такой жизни я занемог, потому Цунэфуса смог меня схватить. Если б не болезнь, истощившая мои силы, я бы уложил двух-трёх таких, как Цунэфуса, и принял бы смерть. Нет в том позора моей воинской доблести, просто пришёл конец моей судьбе! — так он говорил, а все, слышавшие это, согласились: «Да, так и есть!»

В двадцать первый день, в час Лошади[110] Намба-но Сабуро по приказу свыше зарубил его в Рокухара. Перед тем, как принять смерть, Акугэнда сказал:

— Начиная с Киёмори, нет среди Тайра из Исэ людей недалёких. В годы Хогэн сколько тысяч, десятков тысяч было казнено — и из Минамото, и из Тайра, но всегда для воинов, владеющих луком и стрелами, было важно не опозорить врага. Как можно — зарубить человека моего звания средь бела дня[111]? Судьба моя подошла к концу, в этой жизни довелось мне проиграть в войне и терпеть такой стыд. Но в будущей жизни я непременно стану де- моном, а если нет — то громовиком, и тогда сокрушу вас всех, начиная с Киёмори и заканчивая тобой! В годы Хогэн Тамэтомо убеждал остальных нападать на дворец Такамацу ночью — но его не послушали, и проиграли битву. Я, Ёсихира, когда Киёмори ушёл в Кумано, приказывал: «Догоните их, и не дайте им дойти до Юаса и Сисиносэ. Хватайте живыми тех, кто в белых паломнических одеждах и в шапках татээбоси!», но потом мне говорили: «Так уж обернулось дело!» — и поступили вопреки моим словам — и вот, расплачиваюсь за это до сих пор. Руби уж скорее! — с такими словами Акугэнда подставил шею и был зарублен.

10 | О НАГРАЖДЕНИИ ТАДАМУНЭ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК ЕГО ПРЕЗИРАЛИ

В двадцать третий день отца и сына Осада наградили — Тадамунэ пожаловали должность правителя земли Ики, а Кагэмунэ стал младшим начальником стражи.

— Награждать должностью, так пожаловали бы Левого конюшего, а землёй — так сделали б правителем Харима, что осталась от Ёситомо, или правителем нашего края Овари — это бы была достойная награда! Ведь если б Ёситомо добрался до земель Осю, то не уступил бы и самим Садатоо и Мунэтоо[112]! А сколько тысяч и десятков тысяч воинов бы он собрал? То, что мы его убили, пока он не натворил дел — наша великая заслуга! — жаловались они, на что Иэсада, правитель Тикуго, сказал:

— Ишь ты! Да таких подлецов полагалось бы распнуть у реки на Шестом проспекте, на потеху всему столичному народу. Умертвить своего потомственного господина, а с ним ещё и собственного зятя, и требовать награды — что за низость! Дайте-ка я их зарублю! — на что Киёмори изволил сказать:

— Только попробуй! Тогда и вовсе переведутся охотники карать врагов государя.

И не было никого, кто б не говорил с отвращением: «А что ж будет с этими Тадамунэ и Кагэмунэ, если Минамото снова воспрянут?»

11 | ПЛЕНЕНИЕ ЁРИТОМО

В девятый день второй луны Яхэй-бёэ-но Мунэкиё, служивший у правителя Овари Ёримори, схватил и препроводил в Рокухара третьего сына Ёситомо, прежнего младшего военачальника Правой дворцовой стражи Ёритомо.

Когда из Овари ехали в столицу и проезжали землю Мино, то остановились в доме Оой, что в Аохака, и наутро Мунэкиё увидел посреди бамбукового сада свежую могилу, на которой ещё даже не была установлена буддийская ступа[113]. Он сопоставил это с тем, что слышал раньше об этом деле, могилу раскопали — и увидели там обезглавленный труп, и голова[114] была там же. Расспросил Мунэкиё Оои, и та отвечала без утайки, как всё случилось. Обрадованный Мунэкиё забрал голову и поспешил в столицу.

Младший военачальник Ёритомо отстал от своих, когда в двадцать восьмой день двенадцатой луны вместе с отцом брели по горным снегам, вконец заблудился, пока наконец не вышел к горному храму, что назывался Дай- китидзи — Храм Великого Счастья. Тамошний монах, сочувствуя ему, предупредил: «В наш храм соберутся люди для починки построек и пагод — как бы с тобой ничего не случилось!», и Ёритомо пошёл дальше, а в уезде Адзаи его приютили и спрятали пожалевшие его старик со старухой. Наступила вторая луна, и он сказал:

— Не могу больше у вас оставаться, пойду в Восточные земли. Поговорю с потомственными вассалами нашего рода, выспрошу, не осталось ли ещё кого из Минамото, — с этими словами он отдал старикам свои косодэ и алый кафтан-хитатарэ, облачился в косодэ из грубой ткани, что носил сын хозяев, поверх него накинул тёмно- синий хитатарэ и обулся в соломенные сандалии. Фамильный меч «Брадобрей» в круглых ножнах[115] он обернул тростником и взял под мышку. Прошёл заставу Фува и оказался в месте, что называлось Сэкиноварая. Опасаясь толп, что направлялись в столицу, он скрывался при дороге, но вызвал подозрения у Мунэкиё, шедшего из Овари в Киото, и тот приказал своим слугам схватить Ёритомо. «Да это же сам младший военачальник Правой

Ёритомо отстал от своих, вконец заблудился, и в уезде Адзаи его приютили и спрятали пожалевшие его старик со старухой.

стражи!» — возликовал он, и поспешил в столицу, меняя лошадей. А теперь он вёз в столицу ещё и голову помощника управляющего покоями государыни[116]. Голову он передал чиновникам Судебного ведомства, те пронесли её по проспектам и повесили у темничных ворот, а охранять Ёритомо поручили Яхэй-бёэ, который, будучи человеком сострадательным, заботился о нём и всячески его опекал.

12 | ТОКИВА БЕЖИТ ИЗ СТОЛИЦЫ

У Левого конюшего Ёситомо было много сыновей. Камакурский Акугэнда Ёсихира был казнён; голову второго сына, Томонаги, тоже пронесли по улицам и повесили у темничных врат. Третий сын, младший военачальник Правой дворцовой стражи Ёритомо, был пойман, и жить ему или умереть, было ещё не решено. А ещё троих детей от Ёситомо родила Токива, придворная дама прежней государыни Кудзё. Были они мал мала меньше, но все трое — мальчики, и говорили люди: «Не может быть, чтоб их оставили как есть».

Токива, слыша это, думала: «И без того я исхожу тоской по ушедшему в мир иной господину конюшему, а если лишусь и детей, то не смогу и минуты прожить. Возьму их, скроюсь, и будь что будет!» — так, не сказавшись ни своей престарелой матери, ни слугам — не знала она, кому ныне можно довериться! — под покровом ночной темноты Токива бежала. Старший Имавака был восьми лет, средний Отовака — шести, а последний — Усивака — двух лет от роду. Старших Токива пустила вперёд, а сама пошла следом, прижимая к груди младшего, так и покинули они своё жилище. Что делать, куда идти — не знала она, а потому шла, куда глаза глядят, и как будто в знак воздаяния за многолетнюю веру, оказалась она с детьми в храме Киёмидзу.

В ту ночь шла всенощная служба перед изваянием Каннон. Двоих детей усадила она себе на колени и прикрыла полами своих одежд, а младшего устроила за пазухой, и проплакала всю ночь до рассвета. Не выразить словами, каково было у неё на сердце! Пришедшие отовсюду и знать и простолюдины сидели рядами, плечо к плечу, колени к коленям. Невозможно надеяться пребывать в этом мире вечно, но молились там и те, кто с трудом сводил концы с концами, и те, кто не смог получить ранг и должность по своему желанию. Токива же молилась: «Спаси этих троих детей!» — и иных мыслей у неё не было. С тех пор, как исполнилось ей девять лет, молилась она в храме каждую луну, а с пятнадцати лет каждые восемнадцать дней читала тридцать три свитка сутры Каннонкё[117], не пропустив ни разу. Настолько почитаемая бодхисаттва не могла не откликнуться на такое усердие! «Верю, что но обету Великого сострадания помогающая даже тем, чьи несчастья предопределены кармическим воздаянием, ты можешь помочь вновь расцвести увядшим травам, а засохшим деревьям — снова принести плоды! Славься, Тысячерукая и Тысячеглазая бодхисаттва Кандзэон! Спаси моих детей!» — так возносила она молитвы день и ночь, и потому, наверное, Каннон снизошла к её мольбам.

Старших детей Токива пустила вперёд, а сама пошла следом, прижимая к груди младшего, так и покинули они своё жилище.

Перед самым рассветом её пригласили в келью настоятеля и предложили риса, разведённого кипятком, но от волнения, теснящего грудь, не могла она сделать ни глотка. Раньше приезжала она сюда в роскошной повозке, даже младшие слуги и погонщики волов были в нарядных одеждах, и было видно — вот прекрасная госпожа, которую осчастливил своей любовью Левый конюший! А ныне — скрываясь от людей, в неподобающих ей лохмотьях, вся в слезах привела она своих малолетних детей, и не смела смотреть людям в глаза. Настоятель гоже проливал слёзы над её горем. «Этот храм слишком недалеко от Рокухара, и не смею я оставаться здесь даже ненадолго. Но кроме будд и богов, помощи искать мне не у кого, и я пришла попрощаться с Каннон», — сказав гак, покинула она храм Киёмидзу, вышла на улицу Яматодзи и поскольку ей было всё равно, куда идти, пошла она в южную сторону.

На рассвете десятого дня второй луны был сильный заморозок, река Отова начала покрываться льдом, с горных пиков повеяло холодом, а наледь на дорогах не таяла. Сгустились тучи, повалил снег, и не стало видно, куда идти. Мать подбадривала детей, но ноги у них распухли и кровоточили, они падали и плакали от бессилья. «Как же быть?» — кручинилась мать, и не передать, что было у неё на сердце. Когда дети плакали особенно громко, сердце её сжималось: «Вдруг кто услышит?»; когда встречные участливо расспрашивали её, душа уходила в пятки: «А что у них на уме?» Так кручинясь, шла она, ведя детей за руки, останавливались они у чьих-то домов, немного отдыхали и шли дальше, куда несут ноги. Когда поблизости не было любопытных глаз, Токива сказала восьмилетнему сыну:

— Что ж ты, совсем ничего не понимаешь? Мы поблизости от врагов, от места, что зовётся Рокухара. Будете плакать — вас заметят и схватят, потому что вы — дети господина Левого конюшего, и обезглавят. Если жизнь дорога — не плачьте. Говорят, хорошие дети слушают свою мать, даже ещё будучи в чреве. А вам-то по семь- восемь лет! Так что же вы таких простых вещей не понимаете! — так со слезами уговаривала она, и после таких уговоров восьмилетний сын, будучи старше других, примолк, хоть слёзы так же лились из глаз. Шестилетний ребёнок по-прежнему падал и плакал: «Холодно! Замёрз!» — а Токива, что уже несла двухлетнего сына, не могла взять его на руки. Могла она только взять его за руку и продолжать идти. С тех пор, как узнала она, что господин Левый конюший убит, не могла она даже выпить горячей воды, а потому слабела, как бабочка-однодневка. От волнения и лишений в дороге она, казалось, вот-вот испустит дух, но от жалости к детям она забыла о том, как длинны весенние дни, и со звоном колокола, возвещавшего закат, добрались они до Фусими.

Закончился день, надвигалась ночь, а пристанища у них не было. У подножья гор при дороге виднелись дома, но думала Токива: «Враги все ещё близко! Верно, это дома вассалов Рокухара!» — и не смела попросить ночлега. Ей ничего не оставалось, кроме как плакать: «Как же приходится страдать, будучи матерью детей того господина, что принёс мне столько печали!» И так, опасаясь недобрых людей в горах и полях, забились они все четверо в заросли при дороге, обнялись, взявшись за руки, и плакали.

Прошло время сумерек, дорога опустела, и казалось, что не переживут они эту ночь, если останутся здесь. Думала Токива: «Найти бы хоть травяную хижину в горной деревне, где нас никто не знает. Переждать бы хоть одну эту ночь, чтоб спасти детей!» — и повела детей на свет, видневшийся где-то недалеко. Вышли к дому, она постучала в бамбуковые ставни, и на стук из дверей появилась женщина постарше Токивы, вероятно, хозяйка этого дома. С удивлением взглянула она на Токиву:

— Куда же это вы направляетесь, по такому снегу, без охраны, да ещё и с малыми детьми? — спросила она.

— Видите ли, мой муж был со мной жесток, и я взяла детей и ушла из дома, не в силах вытерпеть такое его обращение. А в дороге нас застал снег, и мы заплутали, — отвечала с заплаканным лицом Токива, пытаясь убедить хозяйку, хоть догадывалась, что та вряд ли поверит, и рукава у неё промокли от слёз. Хозяйка сказала:

— Что-то не очень верится — непохоже, чтобы вы были из простых людей. Смута наступила в мире, и думается мне, что вы изволите быть супругой кого-то из знатных господ. За укрывательство беглецов меня, старуху безродную, свяжут и потащат в Рокухара, испытаю я унижение да и жизни, пожалуй, лишусь. А всё же — не выгонять же вас. Кто вас ещё приютит в этой деревне? А в полях и горах вам оставаться негоже, на такой стуже разве доживёте вы до завтра? Много в деревне домов, много семей, но именно ко мне вы постучались — верно, из-за обета, принятого ещё в прошлых жизнях. Извольте же зайти в мою убогую хижину! — так впустила она беглецов. Достала и постелила новую циновку, на очаге разогрела им еды. Токива обрадовалась, но из-за перенесённых тягот не могла проглотить ни кусочка, лишь как могла накормила детей. Хозяйка, у которой сердце сжималось от жалости при виде Токивы, старалась им всячески услужить. «Верно, в ней воплотилась Каннон из Киёмидзу!» — думала Токива, и вновь затеплилась исчезнувшая было надежда на то, что всё как-нибудь обойдётся.

Шестилетний сын, устав с дороги, уснул у колен Токивы, обо всём забыв. Восьмилетний ребёнок же, видя мать, без конца проливающую слёзы, тоже вспоминал своего отца, Ёситомо, и не мог успокоиться и задремать, а лишь плакал, отвернувшись к стене, не в силах сдерживаться. Наступила глубокая ночь, все в доме улеглись, и тогда мать сказала восьмилетнему сыну на ухо:

— Несчастные вы мои! Ведь есть люди благоденствующие, что растят по десять, двадцать детей! Хоть и говорят, что в нашем непостоянном мире одни умирают раньше, другие — позже, но ведь бывает же, что вместе доживают до седых волос, а потом дети провожают их в последний путь. А мы не знаем, кто нас завтра схватит и что нас ждёт впереди. Может, утопят в омуте, а может, зароют в землю. Годы, что ты меня поддерживал, годы, что я тебя растила — пролетели, как одна ночь, за которой следует расставание! — плача, сетовала она, и Има- вака спросил:

— А что ты, мама, будешь делать, если нас убьют?

— Разве смогу я прожить хоть день, хоть минуту после вашей смерти? Я тоже умру с вами! — отвечала она.

— Как хорошо, что ты, мама, тоже умрёшь с нами, и мы не расстанемся с тобой! Если мы будем с тобой, то и жизни не жалко, — сказал Имавака, и они, рука в руке, голова к голове, проплакали до рассвета. Долго для них тянулось время ожидания рассвета, хоть и коротки весенние ночи, но наконец-то начало светать, послышались крики петухов и звон колоколов в храмах.

Постепенно рассвело, и Токива потихоньку разбудила детей и собралась уходить. Хозяйка того дома вышла к ним и принялась уговаривать:

— Дайте отдохнуть детям хотя бы ещё один день! Снег перестанет — тогда и пойдёте, куда вам нужно! — всё настаивала она. Горько было покидать столицу, и хоть спешила Токива увести детей подальше от врагов, но уступила хозяйке, пожалевшей её, и так они остались в Фусими ещё на день.

В пути им встречались люди, что их жалели и помогали — кто подвозил их на лошади, а кто нёс детей на руках по пять-десять тё, и наконец-то пришли они в уезд Уда, что в земле Ямато.

Ещё одна ночь прошла, и Токива снова разбудила детей, попрощалась с хозяйкой и собралась в путь. Хозяйка проводила их до ворот, и сказала на прощанье:

— Глубоко скрыты причины нашей связи в прошлых рождениях. Боязно прятать вас и дальше так близко от столицы, и сегодня я не смогу вас оставить здесь. Не переживайте, что побеспокоили меня, хоть я вас вовсе и не знаю. Лучше просто навестите меня, если будете снова жить в столице, хоть я вам вовсе и не ровня!

— Наверное, были вы моей матерью в прошлой жизни, а иначе как появилась бы между нами такая связь! Век не забуду я вашей доброты, если только суждено мне остаться в живых! — говорила Токива, и так они расстались в слезах.

В пути им встречались люди, что их жалели и помогали — кто подвозил их на лошади, а кто нёс детей на руках по пять-десять тё[118], и наконец-то пришли они в уезд Уда, что в земле Ямато. Там жили родичи Токивы, которых она попросила:

— Чтобы спасти детей, надеялась на вашу помощь, потому и пришла к вам, хоть и не знала дороги.

Те опасались, как бы чего не вышло, и, посовещавшись о том, как поступить, решили: «Нехорошо будет отказать в помощи, раз она, женщина, пришла в надежде на нашу помощь, не побоявшись дальней дороги!» — и радушно приняли её. Насколько долго продлится их расположение, не ведала Токива, но хоть сейчас могла на некоторое время успокоиться.

СВИТОК ТРЕТИЙ

1 | О ПОМИЛОВАНИИ ЁРИТОМО, А ТАКЖЕ О СРАЖЕНИЯХ ЦАРСТВ У И ЮЭ

Когда младшего военачальника дворцовой стражи Ёритомо поселили под охраной у Яхэй-бёэ, то он во всём вёл себя не как ребёнок, а так, как подобает взрослому, и все видевшие его исполнялись желанием ему помочь. Один человек втайне сказал Ёритомо:

— Если похлопотать о вашем деле перед госпожой Икэ-доно, то вам могут сохранить жизнь. Икэ-доно — вдова главы Сыскного ведомства Тадамори, приёмная мать Киёмори, мать правителя земли Овари Ёримори — всегда заботится о людях!

Тогда Ёритомо тайно сообщил госпоже Икэ-доно о своём деле, а Икэ-доно, издавна будучи сострадательной к людским горестям, выслушав, пожалела его, позвала к себе старшего сына Киёмори — Сигэмори, которого за нынешние заслуги наградили должностью правителя земли Иё, а по случаю Нового года — и должностью Левого конюшего, и сказала ему:

— Очень уж жестоко рубить голову этому отроку Ёритомо, которому всего двенадцать или тринадцать лет! Уговори-ка Киёмори сохранить жизнь хотя бы одному Ёритомо! — и Сигэмори поговорил об этом с Киёмори, а тот, выслушав, сказал:

— Госпожа Икэ-доно для меня — живая память о покойном родителе, главе Сыскного ведомства, и не принять во внимание её слов по любому делу не могу, однако же это дело особенно сложное. Можно помиловать тюнагона Минамото из Фусими[119], или тюдзё из Этиго[120], хоть несколько десятков таких. Но этот Ёритомо — самый прямой наследник сына Шестого принца[121]. Беспримерна слава его отца — на что ни посмотреть — и как он быстро рос в чинах, не в пример другим многочисленным родичам, и в бою, мы слышали, вёл себя бесстрашно. Не думаю, что сына такого человека следует отправлять в дальнюю ссылку! — так сказал, а прямого ответа не дал.

Сигэмори рассказал госпоже Икэ-доно об этом разговоре, и она изволила сказать:

— Благодаря усилиям Киёмори раз за разом усмиряются мятежи, государь защищён, наш род процветает, а Минамото все истреблены. Если и сохранить жизнь Ёритомо, какой вред будет от этого? Жаль мне его так, как будто бы он спас меня в прошлой жизни. Ещё разок сходи к нему да уговори, ведь от умения того, кто просит, тоже многое зависит. Я для господина Киёмори всегда была как настоящая мать, разве что не я его родила. За его заботу обо всём нашем роде я его люблю намного больше, чем даже родного сына Ёримори. Однако же в последние годы он не замечает такого моего к нему отношения. Горестно мне, что он отстраняется от меня только потому, что я ему не родная мать! — и залилась слезами. Сигэмори снова направился к господину Киёмори и передал эти слова:

— Безмерна печаль госпожи Икэ-доно. Странные порой мысли рождаются в глупом женском сердце, и вряд ли можно что-то с этим поделать. И отказать ей будет совсем уж бессердечно, — так сказал, а Киёмори выслушал и ответил лишь:

— О большом деле она просит! — а более ничего.

Госпожа Икэ-доно не оставляла усилий, и раз за разом

посылала то приёмного внука Сигэмори, то родного сына — правителя земли Овари Ёримори со своими слёзными мольбами, а Киёмори думал: «Сегодня же казнить Ёритомо! Ну, не сегодня, так уж завтра — непременно!» — так всё и тянулось. А Ёритомо думал: «Это помощь бодхисаттвы Хатимана! Только бы сберёг он мне жизнь — и выполню своё заветное желание!» — так скоро он задумал возмездие, что поневоле делается страшно.

Ёритомо говорил охране:

— Пока у меня есть ещё хоть день жизни, хотел бы я сделать ступы[122] в поминание отца! — но не было у него дерева, и нож ему не давали. Один из слуг госпожи Икэ- доно, которого звали Тамба-но Тодзо Ёриканэ, пожалел Ёритомо и принялся делать для него небольшие ступы из древесины криптомерии-суги и кипариса-хиноки. Безмерно возрадовался Ёритомо, стал писать на них санскритские буквы, а под ними имя будды Амида. И когда набралось их несколько сотен, он попросил:

Ёритомо говорил охране: «Пока у меня есть ещё хоть день жизни, хотел бы я сделать ступы в поминание отца!» Один из слуг госпожи Икэ-доно пожалел Ёритомо и принялся делать для него небольшие ступы из криптомерии-суги и кипариса-хиноки.

— А как бы расставить эти ступы там, где их не растащат дети и не наступят лошадь или вол? — и Тодзо сказал.

— Я для вас расставлю!

С давних времён в Рокухара был старый храм Манкудокуин — Храм Десяти тысяч благих заслуг, а в храмовом саду был пруд. И вот, чтобы расставить ступы на островке в этом пруду, в студёную пору начала весны Тодзо разделся догола, привязал ступы к волосам, вплавь добрался до островка и там установил ступы. Ёритомо был тронут таким участием Тодзо, но думал, что на этом благоволение к нему госпожи Икэ-доно и закончится.

Знать и простолюдины тогда злословили:

— Маюва-но Оокими, сын принца Оокусака, быв семи лет от роду, умертвил государя Анко[123] — своего отчима, а Тиё Додзи, сын Дзиро Садато из Куриягава[124], в тринадцать лет надел доспехи и, выйдя из-за щитов, поражал врага своими стрелами. Путь лука и стрел не знает различий в возрасте, и в старину так и было. Ёритомо после гибели отца должен был пасть на поле боя или покончить с собой, а он хлопочет о сохранении ему жизни, уповая на помощь монахини Икэ-доно. Что тут ещё скажешь!

А один человек сказал:

— Кто же не жалеет своей жизни — будь он хоть даже прославленный военачальник и храбрец? А кроме того, можно вспомнить, как сражались Гоу Цзянь из царства Юэ и Фу Ча из царства У, когда юэский князь потерпел поражение и был схвачен усцами. Князь Юэ находился при особе уского князя, несколько лет служа ему, а уский князь, видя его усердие, не убивал его. В У был подданный по имени У Цзысюй, который увещевал уского князя, говоря: «Если не казнить князя Юэ, царство У погибнет!» — но тот не слушал. У Цзысюй настаивал, и тогда князь разгневался и приказал его казнить. А перед казнью У Цзысюй сказал: «Выньте мне глаза и положите на воротах уской столицы — хочу после смерти увидеть, как Юэ уничтожит У!»

Юэский князь через какое-то время возвращался в свой край, и лягушка прыгала перед ним, указывая дорогу, и тогда он спешился и поклонился ей. Видевшие это удивлялись: «Почему это он кланяется лягушке?» — а подданный князя, которого звали Фань Ли, объяснил: «Наш государь награждает тех, кто ему советует!» — и храбрецы во множестве собирались к юэскому князю. Прошло много лет, и Юэ завоевало У. А оттого, что войско У разбили у горы Хуэйцзишань[125], говорится: «Смыть позор у горы Хуэйцзишань». Как знать — может, Ёритомо тоже для этого и хочет сохранить свою жизнь! Госпоже Икэ-доно и Киёмори невозможно это знать наверняка. Страшно подумать, что может из этого выйти в будущем!

2 | О ТОМ, КАК ТОКИВА ПРИШЛА В РОКУХАРА

У Ёситомо от Токивы, дамы из свиты государыни Кудзё, было трое детей. Все трое были мальчики, и оставить их было нельзя, потому из Рокухара за ними прислали воинов. Однако ж ни Токивы, ни детей не обнаружилось, а оставалась там лишь престарелая монахиня — мать Токивы. «Не может быть, чтоб не знала она, где скрываются дочь и внуки!» — так порешив, увезли её в Рокухара. Мать Токивы говорила:

— Утром, как стало известно о гибели господина Левого конюшего, ушла она неведомо куда, взяв с собою малых детей.

— Да как может быть, чтоб она не знала! — не верили ей и взяли на пытки, а она в перерывах между пытками только и говорила:

— Старая я, мне уже перевалило за шестьдесят! Я и без того вот-вот помру. А троим внукам, которым ещё и десяти лет не сравнялось, если повезёт, то ещё жить и жить. Не стала бы я выдавать на смерть троих детей, которые ещё могут пожить, для спасения моей жизни, что подобна росе — не сегодня-завтра истает. Знала бы, куда они подались — всё равно б не сказала. А ведь я не знаю!

Токива, пребывавшая в земле Ямато, услышала об этом.

— Как я забочусь о своих детях, так и мать печалится обо мне. Услышав, что она страдает из-за меня, не могу я не пойти ей на помощь. То, что мои дети родились детьми Ёситомо, на них падёт вина отца и их жизнь будет недолгой, было предопределено их кармой в прошлой жизни. А теперь страдания моей безвинной матери будут моим грехом. Даже и сохранив детей, но потеряв мать — не утешиться мне. За бесчисленные кальпы встречаемся мы с родителями лишь однажды, и если её убьют — сколько ни убивайся, уже ничего не поможет. Пойду и помогу ей, пока она ещё не покинула этот мир! — решила Токива и вместе с детьми направилась домой, в столицу.

Прибыла она в свою усадьбу — а там заперто и ни души.

— Что с моей старой матерью? — спрашивала она у людей вокруг, и те отвечали:

— Днями забрали её в Рокухара, а потом слуги все поразбежались, и всё пришло в такое запустение.

— Так я и думала! — только и сказала она и залилась слезами.

Токива пошла к государыне Кудзё и говорила:

— Хоть и думала, что не смогу избежать горькой женской доли, но из жалости к детям, чтобы хоть ещё чуть подольше налюбоваться на них, с малыми детьми скрылась в глуши, а тем временем старую мать, что даже не знала, где мы, увели в Рокухара и всячески пытали. Прослышав о том, подумала я — будь что будет, но должна я помочь матери в беде, и вот пришла вместе с детьми.

Когда поведала она об этом, то и государыня, и дамы её — все залились слезами.

— Обычная женщина бы решила: «Старой матери и так недолго осталось. Довольно будет помолиться за упокой и спасти детей, которым ещё жить и жить!» — а спасать одну мать, хоть и грозит ей потерять всех детей — редкое дело! Непременно сжалятся над ней боги и будды! А дети-то какие послушные — ни за что не скажешь, что дети военного! Какие печальные у них лица! Все знают, что Токива в последние годы служила здесь, так принарядим же их получше! — наперебой заговорили дамы, и государыня тоже пожалела их, всем четверым, матери и детям, дали переодеться в нарядные одежды, дали быка, повозку и челядь соответственно их положению, и так отправили в Рокухара. Выехали из дома государыни и поехали на восток через реку. Хоть и не было той, что срывает одежды, но чувство было такое, как будто переправлялись они через реку Сандзу — реку Трёх Путей[126]. И вот уже подъехали к Рокухара, как овцы, идущие к месту заклания.

Когда прибыли они в Рокухара, взял их под охрану Ка- гэцуна, правитель земли Иё. Токива сказала ему:

— Тревожась за детей, думала, что смогу спасти их, и укрылась с ними в сельской глуши. Но услышав, что увели ни в чём не повинную мать, и она подвергается позору, терпит лишения, решилась я любой ценой спасти её, пусть даже и потеряю детей. Я привела детей, которых вы ищете, так отпустите же мать! — плача, говорила она, и все слышавшие то люди поражались этой дочерней любви и проливали слёзы. Правитель Иё Кагэцуна рассказал об этом Киёмори, и мать отпустили. Мать пришла в усадьбу Кагэцуна, увидела дочь и внуков и едва не умерла от горя. С упрёком смотрела на так давно не виденную дочь:

— Ну не бессердечная ли! Я — старуха, одной ногой на том свете, и долго не заживусь. Ты бросила меня и спасала детей. Зачем же теперь привела детей и доставляешь новые страдания? Отрадно видеть снова дочь и внуков, но как горько, что им теперь недолго осталось! — и они взялись за руки и поникли головами.

Токива и дети были призваны к Киёмори, и их привели в его усадьбу. Двое детей, шести и восьми лет, были справа и слева от неё, а двухлетний Усивака был у неё за пазухой. Плача, говорила Токива:

— Велика вина господина Левого конюшего, всех его детей ожидает смерть, и если бы я просила сохранить жизнь хотя бы одному, не могу предвидеть, что вы скажете. Но не можете же вы отказать мне, если я попрошу казнить меня до того, как будут убивать детей. Хоть у знатных, хоть у бедных — любовь к детям у всех одна и та же. Потеряв детей, не смогу я прожить и часа, так казните сначала меня — а потом делайте с ними, что вам угодно. Из-за того, что я к вам пришла с такой просьбой, стыдится Левый конюший на том свете, и не думавший, что я окажусь в таком жалком положении. Ваша жалость на этом свете обернётся заслугой в будущем рождении, что же может сравниться с этим? — так со слезами говорила Токива, а ребёнок шести лет просительно посмотрел на неё и сказал:

— Не плакай, хорошо говори! — тут Киёмори, что до сих пор держался отчуждённо, вымолвил:

— Какой храбрый мальчик! — и отвернулся, чтобы скрыть хлынувшие слёзы. Бывшие там во множестве воины тоже потупились, не в силах сдержать рыдания, и не было ни одного, кто бы поднял лицо.

Токива была двадцати трёх лет от роду. Привыкла она к изящному обхождению при дворе государыни, и когда чувства, что теснились в груди, превращались в слова и исходили из её уст, то даже свирепые воины проникались жалостью. От струившихся слёз расплылась тёмно-синяя тушь на бровях; дни, проведённые в рыданиях, изменили её так, что и узнать нельзя было — а всё равно блистала она красотой необыкновенной. Видевшие её не могли сдержать восхищения:

Токива и дети были призваны к Киёмори, и их привели в его усадьбу. Двое детей, шести и восьми лет, были справа и слева от неё, а двухлетний Усивака был у неё за пазухой.

— Такую красоту мы ни видом не видывали, ни слыхом не слыхивали! — а один человек сказал:

— Что ж тут удивительного! Когда для дочери господина Левого министра из Оомия, ставшей государыней, выбирали приятных видом барышень в свиту, то призвали тысячу дев, что слыли красавицами, а из них отобрали сотню, из сотни — десяток, и из десятка выбрали одну самую прекрасную — это и была Токива. Не может ведь она оказаться дурнушкой! Потому-то, сколько на неё ни смотри, не пресытится взгляд красотой. Танская Ян Гуйфэй или ханьская госпожа Ли, про которых говорится: «Кинет взгляд, улыбнётся, и сразу пленит обаяньем родившихся чар»[127] — и те вряд ли были прекраснее! — полушутя сказал один человек.

Токива вернулась в усадьбу правителя Исэ, и сердце её сжималось каждый раз, когда слышала грубую мужскую поступь: «Не идут ли вести на казнь детей?» Плача, вглядывалась она в детские лица, гадая: «Долго ли им осталось?» И дети, взяв её за руки, с надеждой смотрели на мать, а та была не в силах им помочь. Так они и сидели, обнявшись, и не могли унять слёзы, что орошали рукава их одежд.

Киёмори заявил:

— Не мне решать участь детей Ёситомо. В вопросах наград и наказаний надлежит следовать государевым указам. Потому выслушаем и поступим согласно государевой воле! — так изволил сказать, а люди в Рокухара увещевали его:

— Что же это вы так мягкосердечны! Ведь если оставить этих троих детей — что они учинят в будущем! Пожалейте же своих потомков! — но Киёмори говорил:

— Все так думают. Но если мы оставим в живых почти уже взрослого Ёритомо, за которого хлопочет госпожа Икэ-доно, — не глупо ли будет казнить троих младших? Что ни говорите, а исход дела зависит от того, будет жить или умрёт Ёритомо!

Токива надеялась: «Каждый день, каждый час жизни — чудо. Это всё благодаря заступничеству бодхисаттвы Каннон!» — и читала сутру Каннон, а детей научила возглашать имя бодхисаттвы. Госпожа Икэ-доно всячески хлопотала за жизнь Ёритомо, и смертную казнь ему отменили, заменив ссылкой. «Неспроста так вышло! Такова была воля бодхисаттвы Хатимана!» — истово верил Ёритомо. Местом ссылки Ёритомо определили край Идзу, что в Восточных землях. А тогда уж и детей Токивы, взирая на малость лет, было решено оставить в живых, и всякая вина с них была снята — так они и избежали смерти.

3 | О ТОМ, КАК БЫЛИ СОСЛАНЫ ЦУНЭМУНЭ И КОРЭКАТА, И О ТОМ, КАК ИХ ВЕРНУЛИ ИЗ ССЫЛКИ

В двадцатый день второй луны государь-инок Го-Сиракава изволил пребывать в усадьбе управляющего покоями государыни Акинага, что в квартале Хатидзё-Хорикава, на возведённом для торжеств помосте, где наслаждался видом объятых вечернею дымкой гор с четырёх сторон от столицы. Тут из дворца прибыл гонец и ворвался на возвышение. Государь-инок был весьма недоволен, призвал к себе Киёмори и распорядился:

— Нынешний государь слишком мал, чтобы с умыслом учинить такое. Это всё проделки Цунэмунэ и Корэкаты. Разберись с ними! — и Киёмори, почтительно выслушав государево распоряжение, ответил:

— Проявлял я верность в смуту годов Хогэн, и в сражениях минувшего года я не жалел жизни и преданно служил государю, усмиряя мятеж. Выполню любое ваше распоряжение! — вышел от государя и повёл воинов на усадьбы Цунэмунэ и Корэкаты. Из служивших у нового дайнагона Цунэмунэ двое были убиты — Митинобу, служащий Музыкального ведомства, и Нобуясу[128], бывший начальник охраны государя-инока.

Цунэмунэ и Корэката были схвачены и помещены под стражу во дворце. Смертная казнь для них была уже решена, но Министр из храма Хоссёдзи Тадамити[129] изволил сказать:

— Со времён государя Сага, когда был предан смерти Наканари[130], долгие годы не было смертной казни. В смуту годов Хогэн сёнагон Синдзэй, хоть был и мужем великой учёности, по ошибке начал казнить — и что же? — двух лет не прошло, и началась прошлогодняя смута! Правду говорят, что если за проступки казнить, то вооружённые мятежи не прекратятся — подтверждение тому мы видим воочию. Если рубить головы вельможам да сановникам без разбора — что же это будет? Слыхал я: «Из дальней ссылки не возвращаются, потому она приравнивается к смертной казни». Вот и надобно всем смертную казнь заменить дальней ссылкой! — и все восхищались его словами, говоря:

— Хорошо сказал господин министр! С тех пор, как его предок заслужил высший придворный ранг[131], на протяжении многих поколений их род охранял государей, осуществляя праведное правление. И нынешние его слова тоже мудры — несомненно, процветание ждёт и его потомков!

Сёнагон-инок Синдзэй имел двенадцать сыновей — монахов и мирян. Всем им, сосланным в разные земли, позволено было вернуться в столицу. И всё же как тяжело было на сердце у госпожи Ки-но Нии! Сражавшийся за власть Нобуёри повержен, но погиб и сёнагон-инок Синдзэй. Был бы он сослан — в какую бы землю ни сослали его — он был бы прощён, и вот, видя своих сыновей, возвращающихся из ссылки, грустила она о том, кто уже не вернётся. И государь-инок, лишившись того, с кем держал совет по делам государства, втайне скорбел о Синдзэе.

Дайнагона Цунэмунэ сослали в край Ава. Бэтто Корэката постригся в монахи, и сослали его в край Нагато. Тюнагон из Фусими Моронака сохранил и вернул государю священное зеркало, а потому вина в пособничестве Нобуёри была ему прощена. Однако же все сановники были единодушны: «Не должно его оставлять в столице!» — и отправили его туда же, откуда вернулся Харима-но тюдзё Сигэнори, в Муро-но Ясима, что в краю Симоцукэ. Когда переправлялся он через Яцухаси — Восемь мостов, что в земле Микава, он сложил:

Не мог бы во сне Юмэ ни дани Представить, что буду Какутэ Микава но Переходить  Яцухаси о Восемь мостов, что в Микава,  Ватару бэеи то па Следуя в ссылку.  Омой я ва сэси

Государь-инок, услышав эти строки, поспешил вернуть его из ссылки.

А новый дайнагон Цунэмунэ позже, вернувшись из земли Ава, куда был сослан, стал даже Правым министром, и прозвали его Министр Ава. Левый министр[132] Корэмити из усадьбы на проспекте Оомия сказал:

— Живя в этом мире, какие только нелепицы не услышишь! В нашей стране уже был Министр Киби[133] — Просо. Теперь появился и Министр Ава — Пшено. Вот увидите — будет ещё и Министр Овёс!

А когда министра Корэмити приглашали на пиршество по случаю назначения Цунэмунэ Правым министром, он, выслушав гонца, тут же ответил:

— Никак не могу пойти — Министр Пшено ведь по случаю своего возвращения в столицу будет угощать из «походной кормушки»[134]! — знавшие предыдущую шутку люди премного потешались этому.

А постригшийся в монахи ссыльный бэтто Корэката в который раз слышал, что ему ещё не даровано прощения, и очень страдал. Как-то в письме к знакомым дамам при дворе он написал, изливая свою печаль:

Услыхал, что придётся  Коно сэ ни мо Погибнуть в этом потоке —  Сидзуму то кикэба Слёз река  Намидагава Теченьем своим  Нагарэси ёри мо Омочила мои рукава.  Нуруру содэ кана

Придворные дамы принялись пересказывать этот стих друг другу. Дошло это и до государя, а он, проникшись жалостью, приказал вернуть ссыльного в столицу.

4 | О ССЫЛКЕ ЁРИТОМО, А ТАКЖЕ О СНЕ, КОТОРЫЙ ПРИСНИЛСЯ МОРИЯСУ

Госпожа Икэ-доно всячески хлопотала за Ёритомо, и смертный приговор ему был отменён, а вместо того отправили его в ссылку в землю Идзу. Икэ-доно призвала Ёритомо и изволила молвить:

— То, что до вчерашнего дня разбивало моё сердце, сегодня оборотилось великой радостью, и тебя отправляют в Идзу. Я, монахиня, с годов цветущей юности, если что-то вызывало жалость и сострадание, то не могла молча смотреть, заступалась за многих, и многим сберегла их головы. Сейчас-то я уже ни на что не гожусь, все уже привыкли к тому, что я говорю, и знала я, что Киёмори меня не послушает. Но я всё же надеялась — а вдруг что- то и выйдет? — и вот, может, вовсе и не из-за меня, но как бы то ни было, тебя помиловали. За всю свою жизнь не упомню, чтобы чувствовала я такую радость, и не думаю, что ещё когда-нибудь буду радоваться сильнее, чем нынче! — а Ёритомо отвечал:

Икэ-доно призвала Ёритомо и изволила молвить: «Го, что до вчерашнего дня разбивало моё сердце, сегодня оборотилось великой радостью, и тебя отправляют в Идзу!

— Только благодаря вашей милости остался я жив. В грядущих жизнях, в будущих мирах смогу ли когда отблагодарить вас? Хотя всякое ещё может случиться со мной в дороге, и в далёком краю испытаю печаль, но я ни о чём не сожалею. Только вот, в долгой дороге в глуши некому мне служить, и непосильны мне будут тяготы пути, — и говорила госпожа Икэ-доно:

— Я тоже думала об этом. Многие ведь служили у вас, пока твой отец был жив, но разбежались в испуге. Если объявить о твоём помиловании — разве не объявятся те, кто служил вам долгие годы? — тогда Ёритомо договорился с Яхэй-бёэ, объявил, что помилован, и собралось семь-восемь десятков самураев и челяди.

Среди пришедших к нему было более тридцати самураев. Все они в один голос твердили:

— Уйдите от мира, и тем успокойте сердце госпожи Икэ-доно — а тогда и поедем в край Идзу! — и лишь Минамото-но Мориясу тайно нашёптывал:

— Что бы вам ни говорили, делайте вид, что не слышите! Пожалейте свои волосы!

Как-то раз Мориясу говорил:

— То, что вы спаслись один из тысячи — не случайно! — настаивал он. — Это случилось по воле бодхисаттвы Хатимана!

Ёритомо ничего не отвечал, когда ему говорили: «Постригись в монахи!», и молчал, когда уговаривали: «Не стригись!» Страшно подумать, что было у него на сердце!

В двадцатый день третьей луны первого года Эйряку Ёритомо, получив приказ отправляться в край Идзу, заехал попрощаться к госпоже Икэ-доно. Она приподняла край занавеси и взглянула на него:

— Подойди-ка поближе! — подозвала его, пристально посмотрела на него. — Мне удалось спасти твою драгоценную жизнь, так слушай, и не отступай от моих слов! Лук и стрелы, большие и малые мечи — в руки не брать и в глаза не видеть! Не занимайся охотой и ловлей рыбы, и даже думать о них не смей! Люди злословят, и кто знает, какую клевету могут возвести — так сделай, чтоб я в своей жизни, которой немного уж и осталось, не слышала о тебе плохого. Горько будет, если тебя снова постигнет несчастье. Из-за какой же кармы в прошлых жизнях можно так жалеть чужого ребёнка! Мучительно мне, если люди страдают! — говорила она, не в силах сдержать слёзы. А Ёритомо, хоть и шла ему всего четырнадцатая весна и можно было бы посчитать его ребёнком, тонко чувствовал доброту к нему, и, залившись слезами, не поднимал лица. Спустя какое-то время, когда ему удалось сдержать слёзы, он вымолвил:

— Я, Ёритомо, в первый день третьей луны прошлого года потерял мать, а в третий день этого года утратил отца. Судилось мне стать круглым сиротой, которому не от кого ждать сострадания или жалости, но вы меня спасли. Хоть вы и беспокоитесь за меня — прошу вас быть мне поддержкой вместо почивших отца с матерью! — так сказал и тихо заплакал.

— Получает помощь свыше тот, кто заботится о просветлении родителей в будущей жизни, и продлевается жизнь его! Читай сутры, возглашай имя Будды Амида и молись о посмертной судьбе отца с матерью! У меня когда-то был сын, Правый конюший Иэмори. С печалью вспоминаю его детский облик. Потом он служил государю-иноку Тоба и обладал немалой властью, да вот Киёмори, тогда ещё в ранге младшего чиновника Дворцового ведомства, учинил беспорядки в храме Гион. По жалобе монахов осудили его на дальнюю ссылку, но государь всё затруднялся его отправить, и тогда монахи решили: «Киёмори не ссылают оттого, что за него заступается Иэмори!» — стали проводить обряды проклятия, и из-за гнева Горного царя[135] Иэмори умер в возрасте двадцати трёх лет. Потеряв его, думала, что ни дня, ни часа не смогу прожить на этом свете — да вот уже минуло одиннадцать лет. До вчерашнего дня к этой моей печали добавлялась и забота о тебе, зато теперь наступает время просохнуть слезам. Сейчас ты уходишь в дальний путь, но через месяцы и годы тебя непременно вернут в столицу, простив вину. Я стара, жизнь моя оборвётся не сегодня, так завтра, и не надеюсь я дожить до того дня, так что накрепко запомни то, что я говорила, как мои последние слова! — сказала она и разрыдалась, и Ёритомо отжимал мокрые от слёз рукава.

Перед рассветом двадцатого дня третьей луны первого года Эйряку[136] Ёритомо со спутниками покинул Усадьбу у Пруда и пустился в путь по Восточной дороге. Народу с ним было немало, но тут один остановился починить обувь, там другой отпросился попрощаться, и осталось всего трое-четверо тех, кто взаправду решил идти с ним. Лишь Минамото-но Мориясу, что пустился с ним, одетый в дорожную одежду, дошёл с ним до Оцу. Ёритомо сказал:

— Сколько их было — а теперь никого! — а Мориясу отвечал:

— Пускаясь в дальний путь, жалеют, что не попрощались, кто с родителями, кто с женой и детьми. Потом догонят! — но никто так и не появился.

Едущие в ссылку обычно стенают, но Ёритомо ликовал в душе. Не случайно, — думал он, — я, осуждённый на казнь, отделался лишь ссылкой. Но всё же печалила его разлука со столицей. То здесь, то там он придерживал коня и оборачивался взглянуть на места, что они покидали. В своё время был он курандо, а потому вспоминалась ему жизнь во дворце. Вспоминал он и службу во внутренних дворцовых покоях. «Как помогла госпожа Икэ-доно, заменившая мне мать и отца! Хорошо бы встретить таких, как она — отзывчивых и открытых душой!» — думал он, но даже встречавшиеся отряды врагов из Рокухара напоминали о родной столице. Ржут кони из Ху, когда подует северный ветер, а птицы из Юэ вьют гнёзда на южных ветвях деревьев[137]. Даже бессловесных тварей гложет тоска по родным местам. Дунпинский ван[138] умер во время странствий, и деревья с травой, растущие на его могильном холме, клонятся в сторону его родины. Ю-цзы[139] стал божеством, охраняющим покинувших родные пределы, а Ду Юй превратился в кукушку, которая поёт о возвращении тем, кто вдали от дома[140].Умершие вдали от дома, похороненные на чужбине, они олицетворяют тех, кто грустит по родной стороне. Вот так же чувствовал себя и Ёритомо.

До выезда из столицы конвоировал его Суэмити, из безродных самураев. У Аватагути он отнимал вещи у ссыльных, но Ёритомо сказал:

— Не делайте этого, потому что не останется втайне то, что Ёритомо был ограблен по дороге в ссылку! — и так усовестил его.

Мориясу сказал:

— Хотел бы пойти с вами до конца вашего пути, но есть у меня мать, которой уже за восемьдесят. Не сегодня-завтра умрёт она, и разлука с сыном перед самой смертью будет для неё чересчур тяжела. Проведу с ней её последние дни, а потом сразу же поспешу к вам на службу! — и отправился проводить Ёритомо до Сэта.

В Сэта переправились на лодке.

— А что это за храм вон там, перед той рощей криптомерии, где виднеются ворота-тории? — спросил Ёритомо, и отвечал Мориясу:

— Это храм, где почитается главное божество этой земли, ведь в Сэта находится земельная управа Ооми.

— А как называется храм?

— Храм Такэбэ, — отвечал Мориясу.

— Нынче заночуем в храме! — распорядился тогда Ёритомо, а Мориясу сказал:

— Давайте остановимся на постоялом дворе!

— Хочу я провести эту ночь перед божеством, в молитвах о своём будущем! — и они остановились в храме. Спустилась ночь, слуги уснули, и тогда Мориясу признался:

— Когда я в столице говорил вам, чтоб вы не принимали постриг, то были не мои слова, это изволил говорить великий бодхисаттва Хатиман. Перед тем видел я вещий сон. Вы пришли поклониться в храм Ивасимидзу[141], в белых одеждах и в шапке-татээбоси. Я был с вами, но вы стояли на помосте перед храмом, а я ожидал вас за оградой. Тут вышел на помост небесный отрок, лет двенадцати-тринадцати на вид, с луком и стрелами в руках, и сказал: «Я принёс лук и колчан Ёритомо!», а из внутреннего святилища послышался властный голос: «Спрячь это до поры хорошенько! Потом я отдам эти лук и колчан Ёритомо! А сейчас предложи ему вот это!» — отрок подошёл к святилищу, принял то, что ему подали из-под края занавески, и положил перед вами. Смотрю — а это длинные полоски сушёных моллюсков-аваби[142], числом шестьдесят шесть! Тот голос молвил: «Ёритомо! Съешь это!» — тогда вы взяли в руки угощение, съели в три приёма те их части, что потолще, а что потоньше — бросили мне. Я спрятал их за пазуху и обрадовался, а потом проснулся. Стал думать, о чём этот сон. Преподнёсший в храм великого бодхисаттвы Хатимана лук и стрелы Левый конюший Ёситомо стал государевым врагом и погиб, но этот сон сулит вам надежду на лучшее будущее. Шестьдесят шесть аваби предвещают, что вы будете сжимать в своей деснице шестьдесят шесть земель нашей страны. А то, что вы остатки отдали мне и я спрятал их за пазуху, говорит о том, что и нас, тех немногих, что следуют за вами, ждёт удача, — сказал так, но Ёритомо ничего не ответил на это, а лишь пребывал в задумчивости, потом распорядился:

— Идём, Мориясу, проводишь меня хоть до постоялого двора Кагами! — и Мориясу стало его так жаль, что он подумал: «Будь что будет с матерью, пойду с ним до конца!», и когда прибыли на постоялый двор, что у Зеркальной горы, Кагамияма, сказал об этом Ёритомо, но тот запретил:

— Не делай этого! Понимаю твои чувства, но стенания твоей матери лягут виной на меня, Ёритомо. Легкомысленно пренебрегающие сыновним долгом идут против священной воли будд и богов. Мне, Ёритомо, уповающему лишь на помощь свыше, страшно идти против их священной воли! — и так удержал Мориясу от поступка, который мог бы огорчить мать.

Ёритомо миновал заставу в Фува, а когда проезжал мимо постоялого двора в Аохака, что в земле Мино, то опечалился, представив, каково было здесь Ёситомо своей рукой убивать собственного сына, брата Ёритомо — Томонагу[143]. Когда переправлялся через реку Куйдзэ, по которой когда-то плыл на лодке Минамото-но Хикару[144], то всё отзывалось в его душе — и вид плывущих куда-то лодочников, и то, как струится не ведающая человеческих чувств вода. Прибыл он в храм Ацута[145], что в краю Овари и спросил у местных жителей:

— Нома, что в краю Овари, где убили покойного Левого конюшего, — это где? — и ему отвечали:

— Это вон там, где за отмелью Наруми в дымке виднеются горы! — и, обливаясь слезами, принёс Ёритомо

Небесный отрок подошёл к святилищу, принял то, что ему подали из-под края занавески, и положил перед Ёритомо длинные полоски сушёных моллюсков-аваби, числом шестьдесят шесть.

в душе такую клятву: «Славься, великий бодхисаттва Ха- тиман! Позволь мне, Ёритомо, обрести силу! Тогда покажу я покойному батюшке, как расправлюсь с этими Тадамунэ и Кагэмунэ!»

Командир Правой стражи Ёритомо был сыном Ёситомо от дочери управляющего этого храма, Суэнори. Всего она родила Ёситомо троих детей. Девочка, которую прозвали Барышня с улицы Бомон[146], жила в столице, а присматривал за ней Гото-бёэ Санэмото. Сына Ёситомо, жившего в местности Кацура в земле Суруга, связал и выдал Тайра брат его матери, правитель Такуми Томонага. Поскольку взрослого имени у него ещё не было, а отправить в ссылку без имени невозможно, то нарекли его Марэёси и сослали в землю Тоса, в местность Кира, а потому прозывали Кира-но кандзя. Печально, что у братьев оказалась такая карма, идущая из прежних рождений — быть сосланными на восток и на запад, Марэёси — в край Тоса, что у Южного моря, а Ёритомо — в край Идзу, что в Восточных землях.

5 | О ПОСТРИЖЕНИИ КИЁМОРИ, О ПАЛОМНИЧЕСТВЕ К ВОДОПАДУ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК АКУГЭНДА ОБОРОТИЛСЯ ГРОМОВИКОМ

И вот, с тех пор, как в смуту Хогэн был убит Тамэёси, а в смуту Хэйдзи — Ёситомо, весь род Тайра процветал[147]. Сам Киёмори возвысился до сана Главного министра, сыновья его стали начальниками дворцовой стражи, а родичи получали ранги и должности по своим желаниям, и среди высших сановников и вельмож выходцев из Тайра уже было более шестидесяти. В одиннадцатую луну второго года Нинъан[148] Киёмори занемог, и пятидесяти одного года от роду принял духовный сан. В монашестве взял он имя Дзёкай — Океан Чистоты. Воздвиг в краю Хёго Остров сутры, что облегчает путь кораблям из всех стран[149], устроил себе поместье в Фукухара, где большей частью и пребывал.

Как-то раз Киёмори решил развлечься, и отправился к водопаду Нунобики — Растянутое полотно, взяв с собой несколько десятков родичей и самураев. Намба-но Сабуро сказал, что видел сон, суливший несчастье, и остался было дома, но домашние потешались: «Стыдно обладающему луком и стрелами верить в сны и приметы!» Он решил, что они правы, и пустился вдогонку за ушедшими. Полюбовавшись водопадом, спустились к подножию горы, и тут внезапно с гор подул ветер, собрались тучи, в них ярко заполыхало и загремел гром. Намба побледнел и сказал своим спутникам:

— Вот об этом-то и был тот сон, о котором я говорил. Напугал меня явившийся этой ночью во сне Акугэнда — точь-в-точь такой, какой он был перед казнью — с ненавистью в лице, говоривший: «Стану громовиком — и сокрушу вас всех!» А только что на юго-восток пролетело что-то сияющее, размером с мяч — никто из вас не видел? Сдаётся мне, то был дух Акугэнды! А уж если он вернулся, то знаю — меня он точно убьёт. Но пока я жив — пусть он и в облике грома — ударю его мечом хоть раз! Расскажете потом другим, как всё было! — так он сказал и обнажил меч. И точно — из чёрных облаков спустился к нему смерч, и ударила молния! Опасность явно грозила и Киёмори, но, на его счастье, на шее у него в парчовом мешочке была сутра «Рисюкё», переписанная в пять кистей самим Кобо-дайси[150]. Дождь ещё лил, гремел гром, но Киёмори удалось спастись. Когда тучи рассеялись, все подошли взглянуть на убитого молнией Намба. Тело его было разорвано на тысячу частей, так что и не разобрать, где что, а меч расплавился до самой гарды. Если не берегла бы Киёмори сутра, переписанная святым учителем, то и он не избежал бы гибели!

В старину бог Тэндзин[151], в обиде на несправедливую ссылку, учинил грозу и поразил тогдашнего министра. Он тогда явился в мир в облике человека показать, что надобно устранять клеветников и награждать верных. А ныне и Акугэнда, которого отстранили от должности, да ещё и казнили средь белого дня, от обиды оборотился громом и сразил Намба-но Сабуро. Много было тогда людей, что в страхе говорили: «Что ж это за сила духа такая, что его обида не развеивается и после смерти!»

6 | О ТОМ, КАК УСИВАКА ОТПРАВИЛСЯ В КРАЙ ОСЮ

Киёмори распорядился подготовить в своей усадьбе комнату покрасивее и стал навещать Токиву с просьбами поселиться у него. С древности и до наших дней, и мудрые государи, и свирепые воины порой лишались сострадания, забрасывали дела правления и забывали о запретах — об этом писал муж с горы Сяншань: «Красавицы сводят мужчин с ума»[152].

Проходили годы и месяцы, трое детей Токивы подросли. Старший, Имавака, учился при храме Дайгодэра, потом постригся в монахи и стал прозываться преподобный Дзэнсай[153]. Известен он и как Свирепое Преподобие, ибо нрав он имел на редкость буйный. Средний, Отовака, служил у принца с Восьмого проспекта, а потом стал храмовым служителем, приняв буддийское имя Энсай[154]. Младший, Усивака, учился у мудреца по имени Рэннин из кельи Токобо в храме Курама. Делил он келью с мудрецом Какудзицу из кельи Дзэнринбо, и звался Сяна-о. А как сравнялось ему одиннадцать, он изучил родословные разных домов и мог читать записи о различных

Из черных облаков спустился к Намба смерч, и ударила молния! Когда тучи рассеялись, все подошли взглянуть на убитого молнией Намба. Тело его было разорвано на тысячу частей, так что и не разобрать, где что, а меч расплавился до самой гарды.

делах, он подумал: «До меня от государя Сэйва — десять поколений, от Шестого принца — девять, от отпрыска Шестого принца — восемь[155]. Я — наследник Уда-но Мандзю[156], потомок Вступившего на путь Ёриёси из Иё, в четвёртом колене — потомок Хатимана Таро Ёсииэ, внук Судьи Тамэёси с Шестого проспекта, последний сын Левого конюшего Ёситомо! Когда правитель Иё Ёриёси[157] был ещё правителем Сагами[158], за девять лет сражений в краю Осю он усмирил Садатоо и Мунэтоо! А когда эти заслуги не признали по достоинству, то Хатиман Таро Ёсииэ пошёл в Осю и за три года снова усмирил тот край, и за то был назначен правителем Дэва. Я стану таким, как они, и осуществлю заветное желание моего отца, Ёситомо! — так твёрдо решил он в сердце своём.

Как-то Сяна-о стал упрашивать наставника Дзэнринбо:

— Отдайте мне тот меч, которым опоясано изваяние Бисямона[159], а я достану точно такой же для него! — но Дзэнринбо был непреклонен.

— Это невозможно! С давних времён этот меч — сокровище, принадлежащее священному изваянию, и никто из братии, кроме монастырского казначея, такое дело решать не может! — так отказал он Сяна-о, и тот с тех пор потерял всякий страх. Подговорив таких, как и он сам, сорванцов, живших в кельях, стал он при каждом выходе из храма задирать подростков, что жили в городе, нападал и преследовал их с коротким мечом или кинжалом-утигатана, и в этой беготне и преследованиях, в перепрыгивании через глинобитные стены и заборы — не было ему равного. А ещё по ночам ходил он молиться в храм Кибунэ, путь в который лежит через Долину Епископа[160], где полным-полно тэнгу[161] и привидений. «Неспроста это, не может простой человек такого!» — удивлялись монахи.

От любви Киёмори у Токивы родилась дочь. А уже после того, как страсть Киёмори остыла, служила Токива князю Наганари с Первого проспекта, главе государевых кладовых, и было у них множество детей.

Тем временем и учитель Рэннин, и глава кельи Дзэнрин говорили Сяна-о:

— Поскорее становись монахом!

А он отвечал:

— Не раньше, чем посоветуюсь с моим братом, Ёритомо, изгнанником в Идзу! Скажет — «Стригись!» — я и постригусь, а скажет — «Не стригись!» — то и не буду стричься! До меня двое моих братьев уже стали монахами — и поступили малодушно, как по мне — а я стричься не хочу! А если кто меня насильно пострижёт — подстерегу и проткну мечом! — говорил он, и монахи испугались:

— Страх-то какой! Этот малый смотрит так, как будто и точно сейчас порешит кого-нибудь!

Ёсицунэ по ночам ходил молиться в храм Кибунэ, путь в который лежит через Долину Епископа, где полным-полно тэнгу и привидений.

И учитель Рэннин, и наставник Дзэнрин на словах его порицали, но, видя такую его решимость, втайне жалели его.

Как раз об эту пору в храм Курама прибыл торговец золотом[162], каждый год направлявшийся в край Муцу[163]. Наставлять его в учении он попросил учителя, который был наставником Сяна-о. Сяна-о как-то подошёл к торговцу и стал уговаривать:

— Возьмите меня с собой в край Осю! Я знаю одного непростого человека, он продаст вам двадцать, тридцать рё[164] золота!

— Я согласен! — пообещал торговец.

А ещё был такой воин из земель Бандо[165], которого звали Мисасаги-но скэ Сигэёри. Он тоже приходил в храм Курама на богомолье. Сяна-о принялся разузнавать:

— Откуда ты родом?

— Из земли Симоса.

— А чей ты сын? Из какого рода? Как тебя звать? — всё выспрашивал Сяна-о, и тот отвечал:

— Я — сын Фукасу-но Сабуро Мицусигэ, зовусь Мисасаги-но скэ Сигэёри, и хоть недостоин носить это имя, но происхожу из рода Минамото.

— Надо же, как мне с тобой повезло! А кому служишь?

— Правителю Хёго, его зовут Минамото-но Ёримаса.

— Я не просто так тебя выспрашиваю, а есть у меня к тебе дело. Этот мальчик, которого ты видишь перед собой — на самом деле последний сын Левого конюшего Ёситомо, что в годы Хэйдзи поднял мятеж и был убит. У Токивы, придворной дамы государыни Кудзё, было три сына. Двое старших братьев стали монахами, но я, Сяна-о, не собираюсь стричься, а хочу стать настоящим мужчиной. Если я стану мужчиной — это не понравится Тайра, и они против меня что-нибудь умыслят. Забери меня с собой — заодно в дороге научишь стрелять, и мы славно развлечёмся! — на что Мисасаги-но скэ отвечал:

— Сделал бы так, как ты говоришь, да совестно перед монахами — ещё обвинят в похищении ребёнка!

— А если меня убьют — тебе совестно не будет? Все только о себе и думают — а обо мне никто и не позаботится, — заплакал Сяна-о.

— Ладно, я согласен! — пообещал тогда Сигэёри.

Перед рассветом третьего дня третьей луны четвёртого года Сёан[166] Сяна-о, которому тогда исполнилось шестнадцать лет, покинул храм Курама. Люди его боялись, и на словах его все ругали, однако наставники в храме и послушники, с которыми он жил, хорошо знали, насколько он превосходит прочих, и втайне скучали по нему.

В тот день он остановился на станции Кагами и ночью сделал себе мужскую причёску. Чтобы выглядеть повнушительнее, засунул за пояс свой короткий меч, что до этого прятал под одеждой, и надел шапку эбоси, что до того, бывало, надевал, чтобы подурачиться. Когда он вышел в таком виде на следующее утро, Мисасаги-но скэ удивился:

— Над тобой совершили обряд первой мужской причёски? А кто же тебе возложил на голову шапку?

— Я сам!

— И какое же выбрал имя?

— Минамото-но Куро Ёсицунэ! Как-то неловко мне без лука и стрел.

— Слушаюсь! — ответил Мисасаги и преподнёс ему лук и колчан со стрелами. По дороге выбрали ему коня, и они развлекались охотой, а когда находилось ровное место, чтоб разогнаться коню, упражнялся Ёсицунэ в стрельбе на скаку.

Когда доехали они до реки Кисэ, что в краю Суруга, Ёсицунэ предложил:

— Давай заедем в Ходзё[167], повидаем моего брата! — на что Мисасаги отвечал:

— Мой отец, Фукасу, уже ему представлен, а я, Сигэёри, ещё нет. Давайте сначала прибудем в мой край и оттуда ему напишем.

— Ладно! — ответил Ёсицунэ. Так что потом Фукасу отправил господину Ёритомо послание, где описал, что да как, а в ответе было: «Да, есть такой родич. Отнеситесь к нему с состраданием!»

Так прошёл год, и как-то раз, когда Ёсицунэ выехал поохотиться, то приметил людей, что пытались схватить одного конокрада, а тот, ростом в шесть сяку, прислонился спиной к большому дереву, вытащил меч и собирался биться до последнего. Никто не отваживался к нему подступиться. Ёсицунэ быстро подбежал к нему, обхватил его под руками, сильно ударил ногой по запястью так, что он выронил меч. Потом ухватил его за верх штанов-хакама, поднял в воздух, швырнул на землю и связал. А ещё как-то раз грабители забрались в крестьянский дом неподалёку от усадьбы Фукасу. Ёсицунэ взял меч, вбежал посреди них, четверых зарубил и ранил двоих, сам же вышел из схватки без царапины. Слава о нём широко разнеслась по стране, и Фукасу забеспокоился: «Вряд ли это понравится Тайра, когда они услышат о нём!» — и отказался дальше привечать Ёсицунэ.

Так что Ёсицунэ направился в Идзу, а там встретился с Ёритомо.

— Я, Ёсицунэ, уже вырос! И в этой земле, и за её пределами поговаривают, что это может не понравиться Тайра. Я — ваш младший брат, и хотел бы сослужить вам службу. Думаю поехать туда, где меня ещё не знают, да выведать, что там и как! — так тайно говорил он Ёритомо. Ёритомо отвечал:

— В краю Муцу есть один человек, который о тебе позаботится, так что поезжай к нему. Как-то тринадцатилетняя дочь Окубо Таро из земли Кодзукэ во время паломничества в Кумано пришла повидать покойного господина Левого конюшего, и сказала: «Сколько бы у вас после этого сыновей ни было, а наследником должно назначить Ёритомо — да вы, несомненно, и сами так решите!» — а потом, после смерти отца, она решила: «Если уж выходить замуж, то женой простого самурая я не стану! Выйду за Хидэхиру из края Осю!» — и когда она тайком направлялась к Хидэхире, воин Хидэхиры по имени Синобу-но Рокуро Котайфу похитил её, увёз к себе и сделал своей женой, и у них было двое детей. После его смерти она растила этих детей, было у неё вдовье наследство[168] и поместье, так что они не нуждались. Поезжай к ним, я напишу ей письмо!

Ёритомо дал Ёсицунэ письмо, с которым он направился в край Муцу, передал письмо, а вечером пришёл поговорить с вдовой. Она вспоминала Ёритомо в детстве, и говорила:

— Хоть и мало лет мне было — помню, господин конюший показался очень видным мужчиной. Пусть вы на него и не очень похожи[169], но думаю — уж не сын ли вы ему? Скажите, вы брат господина Ёритомо?

— Точно так! — отвечал Ёсицунэ и назвал себя, тогда она ему сказала:

— У меня, монахини, есть двое сыновей — Саго Сабуро и Сато Сиро. Сабуро любит выпить, а как напьется, то буянит, позабыв о приличиях. А браг его Сиро — малопьющий и поведения самого примерного, — так сказала она, позвала Сиро и представила Ёсицунэ, сказав:

— Вот это — младший брат господина Ёритомо, что пребывает в Идзу. Служи ему хорошенько, смотри, чтобы он ни в чём не нуждался!

— Слушаюсь! — ответствовал Сиро.

Когда миновали земельную управу в Тага[170], то встретили торговца, с которым Ёсицунэ договаривался о бегстве ещё когда был в храме Курама.

— Мне всё равно, куда ты направлялся, сейчас поведёшь нас в поместье Хидэхиры! — приказал Ёсицунэ, и они поехали в Хираидзуми. Хидэхира с заботливыми барышнями в белых банных одеждах направил столичным гостям благовония для бани, а потом принял их.

— Что вы за люди? — спросил он.

— Последний сын Левого конюшего Ёситомо, погибшего в смуту Хэйдзи! — отвечал Ёсицунэ.

— Значит, ты — тот самый, что сам над собой совершил обряд первой мужской причёски, и назвался Минамото-но Куро Ёсицунэ. Пожалуй, если я тебя оставлю у себя, поползут слухи. Да и для тебя может нехорошо обернуться. Вот что — в землях Дэва и Муцу все назначения, кроме правителей земель и наместников, зависят от меня. Обращайся к кому хочешь — если ты хорош собой, то возьмут тебя в зятья. А то и усыновить могут, кто бездетный. Говори всё, что лежит на сердце, проси, чего желаешь. Если есть что, чего тебе не хватает — вассалы Хидэхиры тебе ни в чём не откажут! — так милостиво сказал он Ёсицунэ.

— Тогда позвольте сразу попросить вас дать что- нибудь вот этому торговцу золотом, что сопровождал меня! — попросил Ёсицунэ.

— В награду торговцу золотом — лучше этого не найти! — с такими словами Хидэхира подарил торговцу тридцать рё золотого песка[171].

Потом Ёсицунэ подался в Синобу[172] и стал наведываться в земли Бандо, где встречался с воинами кланов Титибу, Асикага, Миура, Камакура, Ояма, Наганума, Такэ, Ёсида, гостил у одних десять дней, у других — пять. Видя доброе поместье, думал он: «Напасть бы, завладеть поместьем — так и обрету силу, чтобы выполнить задуманное!», а если встречал храброго воина, замышлял: «Вот такого храбреца склонить бы на свою сторону да учинить мятеж!»

Ёсицунэ стал наведываться в земли Бандо. Видя доброе поместье, думал он: «Напасть бы, завладеть поместьем — так и обрету силу, чтобы выполнить задуманное!»

Как-то в Мацуида, что в земле Кодзукэ, довелось ему провести ночь в доме одного простолюдина. Увидев хозяина дома, подумал Ёсицунэ: «Какое зверское у него лицо! Наверное, великой храбрости человек. Такого бы мне в знаменосцы, когда пойду войной на Тайра!» — и попросился остаться ещё на одну ночь. А этот человек отвечал:

— Что ты ещё за юнец? На простого босоногого бродягу непохож. Ты — или игрок в кости, или вор, а то, может, нарочно подослан меня убить? — и прогнал Ёсицунэ.

7 | О ТОМ, КАК ЁРИТОМО ВЫСТУПИЛ В ПОХОД, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК БЫЛИ ПОВЕРЖЕНЫ ТАЙРА

А на седьмой год после того, как Куро Ёсицунэ покинул столицу, осенью, в семнадцатый день восьмой луны четвёртого года Дзисю[173], под покровом ночи расправился с наместником в Идзу, Судьёй из Идзуми Канэтака[174], проиграл битвы у горы Исибаси, при Коцубо и Кинугаса, переправился в земли Ава и Кадзуса, а там уж не было таких, кто бы не подчинился ему, начиная с Кадзуса-но скэ Хироцунэ. А в Кадзуса он взял в сопровождение Тиба-но скэ, с ним пошёл в землю Мусаси, и там тоже не было воинов, кто бы ему не подчинился.

Когда об этом стало известно в столице, сыновья Ёситомо — Свирепое Преподобие из храма Дайго и тот, что служил у принца с Восьмого проспекта — собрали пожитки и ушли из столицы до того, как будут укреплены заставы. Тайра, услышав об этом, распорядились: «Убить сосланного в Тоса Марэёси!». Поручили это наместнику в Тоса Хасуикэ Дзиро Иэмицу. Тот сообщил Марэёси:

— Ёситомо в Идзу затеял смуту, и Тайра прислали меня, чтобы тебя убить.

— Какая радостная весть! — отвечал Марэёси. — Только я каждый день читаю сутру Лотоса за упокой души нашего отца, а сегодня ещё не читал. Дайте мне немного времени! — вошёл в домашний храм, спокойно прочитал вслух сутру Лотоса, после чего взрезал себе живот и умер.

Куро Ёсицунэ прибыл в поместье Хидэхиры в Хира- идзуми и передал ему, что так, дескать, и так, Ёритомо поднял мятеж, а потому он распрощается и подастся в земли Бандо. Хидэхира тотчас же его принял и со словами: «Тогда вам это понадобится!» — преподнёс ему парчовый кафтан-хитатарэ с синим подбоем, красный доспех и меч с золотой отделкой — «А коней и сёдел здесь множество, выбирайте!» — и Ёсицунэ выбрал из двенадцати стоявших там коней вороного, в четыре сяку восемь сунов в холке[175], оседлал его изукрашенным золотом седлом и выступил. Сато Сабуро сказал: «Я поеду попозже, как улажу дела, связанные с моей должностью!» — и остался, а его младший брат Сиро поехал с Ёсицунэ. Застава в Сиракава была перекрыта, но они сказали: «Едем на горячие источники в Насу!», и их пропустили.

Этот торговец золотом происходил из рода младших служилых в доме кого-то из сановников, но бедность вынудила его заняться торговлей. Ныне он примкнул к Ёсицунэ, и снова стал самураем, и стал прозываться Кубоя Таро.

Исэ-но Сабуро родом был из края Исэ. Жил он в местности Мацуида, что в Кодзукэ, и дом его процветал. Он как-то прогнал Ёсицунэ из опасения за свою жизнь, когда тот скрывался и пришёл к нему. Ёсицунэ в этот раз пришёл к нему снова и сказал:

— Когда в прошлом году это случилось, ты этого не знал, а я — младший брат Ёритомо, Минамото-но Куро Ёсицунэ! — назвался он, а тот отвечал:

— Видно было, что вы не из простых людей! Еду с вами!

И Ёсицунэ взял его с собой.

Когда Ёритомо был в Ообоно в земле Сагами с войском в десять тысяч воинов, к ним приблизился отряд в восемь сотен, с белыми флагами.

— Кто вы такие? Вот тебя, в парчовом хитатарэ, что- то не признаю, хоть ты и с белым флагом.

— Минамото-но Куро Ёсицунэ! — назвался тот. Ёритомо воскликнул:

— Не видались с тобой, как ты вошёл в возраст[176]! — и, будто вспомнив о былом, оба залились слезами.

— Когда господин Хатиман[177] сражался в землях Осю в Трёхлетней войне, его младший брат Ёсимицу бросил свою службу в Судебном ведомстве, оставил мешочек для тетивы в покоях стражи и поскакал в крепость Канадзава, что в Муцу. Тогда господин Хатиман сказал: «Такое чувство, как будто покойный Вступивший на путь Правитель земли Иё снова вернулся к жизни!» — и оросил слезами рукава своих доспехов. Я сейчас чувствую то же, что, говорят, чувствовали наши предки! — изволил сказать Ёритомо.

Итидзё, Такэда и Огасавара вышли из края Каи и направились в землю Суруга с мыслью напасть на наместника той земли, Хиромасу. Войска у него было немного, и ещё спешно прискакали к нему на помощь больше тысячи воинов из тех, кто был верен Тайра. Минамото из Каи разделили своё трёхтысячное войско на три отряда, окружили их и убили наместника Хиромасу. Тайра, прослышав об этом, снарядили государевы войска. Военачальник Корэмори[178] повёл войско в пятьдесят тысяч воинов и остановился с ними в Камбара[179], на берегу реки Фудзи. Ёритомо с войском в двести тысяч воинов, перейдя горы Асигара и Хаконэ, остановился у реки Кисэ в земле Суруга. В ночь перед сражением водяные птицы, обитавшие у реки Фудзи, внезапно снялись, а войска Тайра приняли этот звук за боевые кличи врага и бежали, не выпустив ни единой стрелы.

В третью луну первого года Ёва[180] Тайра поспешили в Суномата, что в земле Мино. Курандо Дзюро Юкииэ[181][2]повелением принца Такакура был назначен главой рода Минамото, но его племянники, Ёсинака из Кисо и Ёритомо, отняли его власть над Минамото, и он, всего с пятьюстами с небольшим воинов, отошёл на восточный берег реки Суномата. Служивший у принца с Восьмого проспекта Энсай[182] сказал другим:

— Враги отца, Тайра, сейчас на том берегу. Если не нападём на них этой ночью — никто ведь не знает, как обернётся жизнь, могу и просто так умереть в эту ночь — тогда то, что не напал на них сейчас, будет мне помехой в будущих жизнях. Так что я с вами прощаюсь! — так сказал, и за ним ещё более пяти десятков воинов переправились через реку и ворвались в стан Тайра, военачальниками у которых были тюдзё Сигэхира и правитель Ното Норицунэ. И вот, ворвавшись в самую гущу врагов, Энсай погиб в сражении.

В двадцать пятый день седьмой луны второго года Дзюэй[183] Ёсинака из Кисо захватил столицу, а Тайра пришлось из столицы бежать. Князю Тайра-но Ёримори же до того тайно передавали клятвенные письма[184], в которых говорилось: «Отпрыск госпожи Икэ-доно должен остаться в столице. Для нас он — живое воплощение его покойной матушки»[185], и потому он остался, как его просили. Его владения остались такими же, как прежде, и даже более того — ему пожаловали множество других.

Убившие Левого конюшего управляющий поместьем Осада Тадамунэ и его сын Кагэмунэ не последовали за Тайра. Видно, Небо их наказало за убийство потомственного своего господина, и они с пятью десятками своих воинов пришли сдаваться в Камакура, как говорится, смиренно подставив шею. «Хорошо, что сами пришли!» — сказал Ёритомо, и поручил их охрану Тои-но Дзиро. После того отрядил он их с войсками Киба-но Нориёри и Куро Ёсицунэ, что посланы были на усмирение Ёсинаки из Кисо. Когда покарали Ёсинаку, а потом одержали победу при Итинотани[186], то каждого гонца, что прибывал с известиями о ходе войны, Ёритомо спрашивал: «А как ведут себя эти Осада?» — и ему неизменно отвечали: «Великой силы воины. Во всех сражениях держались превосходно!», и Ёритомо распорядился: «С этих пор отца и сына Осада от сражений отстранить!» А когда Тайра погибли в заливе Данноура, что в краю Нагато, Осада прибыли в Камакура, и им было сказано: «Нужно кое-что передать Нарицуне[187], так что поспешите в свою землю, да молитесь за упокой покойного господина Левого конюшего!», и Осада, обрадовавшись, пустились в путь. Были они уверены, что всё обошлось, когда Номи-но Нарицуна с войском напал на них, Тадамунэ и Кагэмунэ схватили и распяли. И распяли-то не как обычно. Перед могилой Ёситомо уложили доски, а к ним большими гвоздями прибили их за руки и ноги. Вырвали ногти на руках и ногах, содрали кожу с лица, и так замучили их до смерти за четыре-пягь дней. Убив потомственного господина своего, хотели они обрести процветание для

Номи-но Нарицуна с войском напал на Тадамунэ и Кагэмунэ, их схватили и распяли. Перед могилой Ёситомо уложили доски, а к ним большими гвоздями прибили их за руки и ноги.

своих потомков, но кармическое воздаяние постигло их уже в этой жизни, разнеслась весть об их поступках, и испытали они прилюдно позор.

Намба-но Тодзо, слуга госпожи Икэ-доно, прибыл в Камакура, пришёл во дворец Ёритомо и доложил:

— Смиренно прибыл Ёриканэ, некогда служивший у госпожи Икэ-доно! — и Ёритомо переспросил:

— Уж не Намба-но Тодзо ли?

— Точно так! — отвечал тот.

— Как хорошо, что ты пришёл! Я сам собирался о тебе разузнать! — сказал Ёритомо, назначил его одним из своих ближних самураев и сказал остальным:

— Забуду ли прошлые благодеяния этого человека? Наделён он воистину сострадательным сердцем, а помимо того — служил он госпоже Икэ-доно! Вы все обходитесь с ним, как с дорогим гостем, да одарите как следует! — и приближённые Ёритомо стали наперебой осыпать Ёриканэ подарками, извлечёнными из сокровищниц — шкурами леопардов и тигров, перьями орлов и ястребов, шёлковыми косодэ. Складывали всё это перед и позади Ёриканэ, так что за подарками и его самого уже не видно было.

— А назначений каких желаешь? — спросил Ёритомо, и тот сказал:

— Пожалуйте мне должность управляющего деревней Хосононо, что в земле Намба, где всегда жили мои предки!

— Хорошо, я напишу государю-иноку — не может быть, чтобы он отказал! — и написал ему просьбу о назначении. Все подарки Ёритомо распорядился отправить через почтовые станции, и отослал Ёриканэ в столицу.

Судья Куро Ёсицунэ из-за наветов Кадзивары[188] вызвал недовольство Ёритомо, уехал в край Муцу, где его приветил Хидэхира. Там он проводил дни и месяцы, но когда Хидэхира умер, сын его Ясухира, поддавшись на обман, уничтожил Ёсицунэ, а после того и сам был убит, и во всей Японии не было места, неподвластного Ёритомо, а в Тага, что в землях Осю, устроил он управу, что занималась делами тех земель.

Ёритомо как-то сказал помощнику управляющего делами храма Камо Тикаёси:

— Есть в Японии два человека, думы о которых не покидают меня ни днём, ни ночью. Сына госпожи Икэ-доно я уберёг от обезглавливания и продвинул в чинах, сделав старшим государственным советником-дайнагоном. А вот Минамото-но Мориясу, что так пёкся о моей причёске-мотодори и не позволил постричься в монахи, я ещё не отплатил, — на что Тикаёси отвечал:

— Мориясу нынче стал известным игроком в сугороку[189], и его то и дело призывают играть во дворец государя-инока.

— А пригласи-ка его ко мне! — распорядился Ёритомо. Тикаёси при случае говорил Мориясу: «Господин Ёритомо хочет тебя видеть!» — но тот дни и ночи проводил за игрой, и в Камакура так и не выбрался.

В седьмой день одиннадцатой луны первого года Кэнкю[190] Ёритомо, впервые направлявшийся в столицу, прибыл в Сэнномацубара, что в краю Оми. Там к нему пришёл тощий и немощный старик, а с ним такая же старуха. Стали они проталкиваться к нему, «Что это ещё за оборванцы!» — ругали их, но они говорили: «Мы должны его увидеть!» — и так пробились к самому Ёритомо. Он спросил их:

— Кто вы такие?

— Когда-то вы изволили у нас гостить, мы — те самые старик и старуха из уезда Адзаи. Дожив до этих лет, услышали, что вы изволите направляться в столицу, вот и пришли к вам с поклоном[191]! — отвечали они.

— За многими делами запамятовал я о вас, хорошо, что пришли! А что это такое вы принесли? — спросил он.

— Это — то самое неочищенное сакэ, что вы изволили пить когда-то! — и с этими словами преподнесли ему два глиняных кувшина. Ёритомо заулыбался, и хоть и было у него без счёта сакэ, закусок и чашек с рисом, он на это и не смотрел, а выпил три чашечки сакэ, принесённого стариками, и сказал:

— А пришлите ко мне своего сына! Чувствую я себя в долгу перед вами!

— Сейчас же пришлём к вам! — отвечали старики, и прислали сына. Звали его Оми-но кандзя, и Ёритомо определил его на службу. Адати-но Синсабуро Киёцунэ — это он самый и есть. Подарил ему Ёритомо двух коней под белыми сёдлами, и два сундука добра — шелков и косодэ.

В столице Ёритомо посетил дворец государя-инока, а поскольку в давние годы он служил у государя, вспоминали они былое, грустили и печалились о прошедшем. Государь изволил положить перед Ёритомо меч «Брадобрей», завёрнутый в парчовый мешок, со словами:

— Слышал я, что это — наследственная драгоценность Минамото. Киёмори дал мне его как охранный амулет, и все эти годы не покидал этот меч дворца. Однако он — драгоценность вашего дома, а потому отдаю его тебе! — и отдал меч Ёритомо, а тот, трижды поклонившись, принял меч. После этого Ёритомо призвал Мориясу и одарил его конями, доспехами и оружием, шелками и косодэ без счёта. А что не приезжал Мориясу в Камакура, то и пожалований ему не было.

В тринадцатый день третьей луны третьего года Кэнкю[192] упокоился государь-инок Го-Сиракава. Тогда Мориясу прибыл в Камакура, и там ему было сказано: «Приехал бы раньше — дал бы тебе земель в управление, да поместий, а что до сих пор тебя не было, то поделать нечего. Незанятых поместий сейчас мало, дам тебе хоть небольшое, будешь разводить лошадей!» — и пожаловали ему половину поместья Таки в земле Мино. А жена Мориясу раньше была женой Гэнко из Васиносу, убитого в Нома в земле Овари вместе с господином Левым конюшим[193], а через год-другой после его смерти вышла замуж за Мориясу. Поскольку оба супруга имели заслуги перед Ёритомо, им пожаловали и деревню Накамура в земле Мино. В двенадцатой луне девятого года Кэнкю Мориясу направился в Камакура. Ёритомо призвал его, и сказал:

— Приходи после пятнадцатого дня нового года, и всё поместье Таки будет твоим! — но в пятнадцатый день первого года Сёдзи[194] Минамото-но Ёритомо умер в возрасте пятидесяти трёх лет, и Мориясу эту награду не получил. Мориясу жаловался помощнику управляющего делами храма Камо Тикаёси:

— Это ведь я, Мориясу, видел во сне, что покойный сёгун подчинит себе все японские земли! — на что тот отвечал:

— Вот если бы ты во сне съел те остатки моллюсков- аваби, что тебе дал Ёритомо, то и получил бы большую награду, а так ты их только за пазуху спрятал, потому и награды тебе не вышло! — и Мориясу от стыда не мог слова молвить.

Когда Судья Куро Ёсицунэ был ещё младенцем[195] за пазухой у матери, Вступивший на путь Великий министр Киёмори его пожалел, не зная, что именно он уничтожит потомков Киёмори. А ныне из-за Ёсицунэ сгинул весь род Тайра. Чжао У, спрятанный в материнских шароварах[196], не плакал, а потомок Цинь, вскормленный в кувшине[197], достиг процветания. Казалось бы, не могли они пережить этого — и всё же не суждено им было погибнуть!

ПРИЛОЖЕНИЕ

УКАЗАТЕЛЬ ИМЁН

Акомару Мунэмити — см. Фудзивара-но Мунэмити.

Амацу-коянэ-но микото (), или Ама-но коянэ-но микото — как указывает А. М. Ермакова в комментариях к 1 свитку «Анналов Японии» (Нихон сёки), его имя переводится как Повелитель Маленькой Крыши Неба. Этот бог слушал в малом помещении [дворца?] мифы и передавал их; является мифическим прародителем рода Накатоми — рода жрецов, возглашавших молитвы норито и тексты экзорцизмов и занимавших ключевое положение в государстве. Из рода Накатоми происходил Накатоми-но Камако, получивший фамильное имя Фудзивара (см. Фудзивара-но Каматари).

Го-Сиракава () (1127–1192) — 77-й император Японии, правивший после императора Коноэ, в 1155–1158 гг., и до 1192 г. оказывавший серьёзное влияние на политическую жизнь страны в качестве монашествующего экс- императора. Четвёртый сын императора Тоба. На втором году его правления, после смерти Тоба, произошёл мятеж годов Хогэн, описанный в «Повести о смуте годов Хогэн».

Гото Санэмото () — сын Фудзивара-но Санэтоо (), потомственный вассал рода Минамото. Появляется он и в «Повести о доме Тайра», см. Св. 11 «Смерть Цугинобу»: «Только Санэмото Готоо, старый, бывалый воин, не участвуя в перестрелке, прямиком поскакал ко дворцу, поджёг его сразу в десятке мест…» (С. 506); также в эпизоде битвы при Ясиме он рекомендует Ёсицунэ избрать Насу-но Ёити () как лучшего стрелка для стрельбы по вееру, см. Св. 11 «Ёити Насу»: «Ёсицунэ призвал Мото- цунэ Готоо…» (С. 510); в действительности речь идёт о Санэмото (в тексте — ." — Судья (Ёсицунэ) призвал Гото-бёэ Санэмото и изволил спросить: «Что это?»…).

Кадзивара Кагэтоки () (1140–1200) — один из приближённых воинов Минамото-но Ёритомо. В данной повести, как и в «Сказании о Ёсицунэ», из-за его наветов гибнет Ёсицунэ. Был одним из самых влиятельных лиц в камакурском сёгунате, а после смерти Ёритомо в 1199 г. был выслан из Камакура. Со всей семьёй он попытался уехать в столицу, но на тракте Токайдо (Восточная Морская дорога) в земле Суруга на них напали воины из рода Киккава. В сражении погиб весь род Кадзивара.

Какусё нюдосинно () (1129–1169). Пятый принц крови, сын императора Тоба. Принял монашество под именем Какусё и с 1153 года жил в храме Ниннадзи.

Камада Дзиро Масакиё (), или Масаиэ () (1123–1160) — ближайший соратник Ёситомо, сын его кормилицы, т. е. молочный брат Ёситомо. Погиб вместе с Ёситомо.

Касан-но ин (Кадзанъин) Тадамаса () (1124–1193) — сановник из рода Фудзивара; дослужился до должности Главного министра (1168–1170).

Ки-но Нии (), также Фудзивара-но Тёси () (?-1166), дочь правителя земли Кии Фудзивара-но Канэнага (), жена Фудзивара-но Митинори (Синдзэй) и кормилица принца Масахито (), который впоследствии стал императором под именем Го-Сиракава (см. Го- Сиракава).

Коноэ () (1139–1155) — 76-й император Японии, правивший в 1141–1155 гг. после императора Сутоку.

Минамото-но Ёриёси () (988-1075) — предок Ёситомо, Ёритомо и Ёсицунэ, известен как выдающийся военачальник, который был правителем земли Муцу и смог подчинить эмиси, живших на северо-востоке о-ва Хонсю в Первой Девятилетней войне, длившейся с 1051 по 1062 гг. Эту войну описывает одна из первых военных повестей — «Сказание о земле Муцу» (Муцу ваки).

Минамото-но Ёримииу () (948-1021) — военачальник, прославившийся своей храбростью. Герой многих рассказов жанра сэцува, где изображён как храбрец и силач, побеждающий оборотней.

Минамото-но Ёринобу () (968-1048) — младший брат Минамото-но Ёримицу, также прославившийся своей храбростью.

Минамото-но Ёритомо () (1147–1199) — сын Ёситомо; во время действия повести ему одиннадцать- двенадцать лет. После мятежа был сослан в землю Идзу, где в 1180 г. поднял мятеж против Тайра (т. н. «смута годов Дзисё-Дзюэй»), продолжавшийся до 1185 г. В 1184 г. послал войска под руководством Ёсицунэ и Нориёри, которые уничтожили войско Ёсинака из Кисо, заняли столицу и разгромили Тайра в битве в Данноура (1185 г.). Один из главных персонажей «Повести о доме Тайра».

Минамото-но Ёсимори () (?— 1186) — младший брат Ёситомо, десятый сын Тамэёси.

Минамото-но Ёсинака () (1154–1184) — племянник Ёситомо, двоюродный брат Ёритомо и Ёсицунэ. Также известен как Ёсинака из Кисо, поскольку вырос в местности Кисо земли Синано. Упоминается в «Повести о доме Тайра» от св. 4 «3. Воины Минамото» до конца повести. См., например, о его происхождении св. 6 «5. Круговая грамота»: «…разнёсся слух, что в краю Синано, в местности Кисо, объявился отпрыск рода Минамото по имени Ёсинака. Отец его, Ёсиката, пал от руки Гэнды-лиходея из Камакуры в шестнадцатый день восьмой луны 2-го года Кюдзю. В то время Ёсинаке было всего два года. Мать, обливаясь слезами, с ребенком на руках бежала в Синано, пришла к Гюдзо Канэтоо, владетелю Кисо, и взмолилась: — Прошу вас, воспитайте его, сделайте его человеком!» В 1180 г. по призыву принца Мотихито собрал войска для уничтожения Тайра, занял столицу, но был побеждён войском Минамото-но Ёсицунэ и погиб в бою.

Минамото-но Ёсинори () (?-1184), позже известен как Минамото-но Ёсихиро () — младший брат Ёситомо, третий сын Тамэёси.

Минамото-но Ёситика () (?-1108) — сын Минамото-но Ёсииэ, отец Минамото-но Тамэёси, т. е. приходится прадедом Ёритомо и Ёсицунэ. За бесчинства на должности правителя земли Цусима в 1102 г. сослан в землю Оки; позднее убит карательными войсками за убийство наместника земли Идзумо. В тексте данной повести его смерть относят ко 2 г. Касё (1107), но на самом деле это — время отправки войск; Ёситика был убит в шестой день первой луны первого года Тэннин (1108).

Минамото-но Ёситомо () (1123–1160) — один из главных героев «Повести о смуте годов Хэйдзи», также — отец будущего основателя сёгуната Камакура — Ёритомо, и будущего полководца войск Минамото — Ёсицунэ. В мятеже годов Хогэн принял сторону императора Го-Сиракава, и после усмирения мятежа отдал приказ о казни отца, Тамэёси. В данной повести гибель Ёситомо от рук собственных вассалов объясняется как кармическое воздаяние за грех убийства доверившегося ему отца.

Минамото-но Ёсихира (Акугэнда) () (1141–1160) — старший сын Ёситомо. В 1155 г. убил Минамото-но Ёсиката () (сводного брата отца Ёситомо), после чего получил прозвище Акугэнда — «Свирепый старший сын из Минамото».

Минамото-но Ёсицунэ () (1159–1189) — самый младший из сыновей Ёситомо. Как и описано в данной повести, воспитывался в храме Курама в Киото, потом бежал в край Осю — земли на северо-востоке страны, управлявшиеся Северными Фудзивара, главой которых в тот момент был Фудзивара-но Хидэхира. Узнав о мятеже Ёритомо в 1180 г., Ёсицунэ присоединился к войскам Ёритомо. В 1184 г. в качестве одного из военачальников отправлен на усмирение Ёсинака из Кисо (см. Минамото-но Ёсинака), после чего преследовал Тайра, бежавших на запад Хонсю. Выиграв ряд битв, уничтожил военные силы Тайра в заливе Дан- ноура (1185 г.). Растущая популярность Ёсицунэ в воинской среде вызвала неудовольствие Ёритомо, который отдал приказ уничтожить Ёсицунэ. Ёсицунэ снова бежит в Осю к Фудзивара-но Хидэхира, однако после его смерти гибнет при нападении карательных войск, посланных Ёритомо. Образ Ёсицунэ является чрезвычайно значимым в японской культуре и крайне идеализирован. В пьесах и повестях, описывающих Ёсицунэ (см., напр., «Сказание о Ёсицунэ»), он представлен не только как чуткий к заботам воинов полководец, обладающий стратегическим талантом, но и как человек тонкой души, красавец и дамский любимец, и, наконец, несправедливо гонимый из-за наветов завистников скиталец, спасающийся от гнева старшего брата. См. также Кадзивара Кагэтоки.

Минамото-но Мицумото () (?—1163) — из рода Сэйва-Гэндзи, старший сын Минамото-но Мицунобу, старшего брата Мицуясу. Исполнял должность правителя земли Ига.

Минамото-но Мицуясу () (?—1160) — из рода Сэйва-Гэндзи, исполнял должность правителя Идзумо. В смуту годов Хэйдзи вместе с сыном Мицумунэ и племянником Мицумото сражался на стороне мятежников. Во время обороны дворца защищал ворота Ёмэймон, но переметнулся к побеждавшим Тайра; избежал наказания за участие в мятеже, однако в 1160 г. за невыполнение приказа экс-императора Го-Сиракава отстранён от должностей и сослан в землю Харима, где был убит.

Минамото-но Моронака () (1116–1172) — придворный из рода Мураками Гэндзи, также называемый Тюнагон из Фусими. В мятеже годов Хэйдзи принял сторону Нобуёри, но когда бывшему и правящему императорам удалось бежать от Нобуёри, покинул войска мятежников и спрятал священное зеркало — одну из регалий императорского дома. В 1160 г., после поражения мятежа, несмотря на то, что он сохранил зеркало, был сослан, но в 1166 ему разрешили вернуться в столицу и даже пожаловали вторым рангом, но должности он не получил. Стихотворение, которое Моронака сложил по дороге в ссылку, вошло в сборник «Собрание тысячи японских песен» («Сэндзай вакасю»), составленного Фудзивара-но Тосинари по указу экс-императора Го-Сиракава в 1183–1188 гг. Сборник упоминается в «Повести о доме Тайра»; очень известен эпизод, в котором Тайра-но Таданори, перед тем, как покинуть столицу, отдал Тосинари свиток со своими стихами, а тот «поместил в сборник, подписав: «Автор неизвестен», ибо опасался неудовольствия государя». См. «Повесть о доме Тайра», св. 7 «13. Таданори покидает столицу».

Минамото-но Сигэнари () (?—1159), сын Минамото-то Сигэдзанэ; после смуты годов Хогэн получил должность в Ведомстве Церемоний. В мятеж годов Хэйдзи примкнул к Ёситомо. Во время бегства из столицы в столкновении с войсками преследователей в земле Мино выдал себя за Ёситомо и ценой своей жизни дал Ёситомо возможность скрыться. См. св. 2 «7. Конномару спешит из Овари в столицу».

Минамото-но Суэдзанэ () (?-1160) — второй сын Минамото-но Суэнори из рода Монтоку-Гэндзи. В смуте годов Хэйдзи примкнул к Нобуёри и Ёситомо, после захвата дворца назначен правителем земли Кавати. После поражения мятежа казнён вместе со своим сыном, Суэмори. См. св. 2 «5. О переписи государева войска, а также о том, как мятежников лишили должностей и наград».

Минамото-но Тамэёси () (1096–1156) — отец Ёситомо; в смуту Хогэн принял сторону экс-императора Сутоку; после усмирения мятежа пришёл к Ёситомо и принял постриг. Ёситомо, сражавшийся на стороне победившего императора Го-Сиракава, обращался к властям с просьбой помиловать отца и других родичей, оказавшихся среди пленных, но ему было отказано, и Ёситомо пришлось отдать приказ о казни отца.

Минамото-но Томонага () (1144–1160) — второй сын Ёситомо.

Минамото-но Хикару () (845–913) — сын императора Ниммё (810–850, пр. 833–850).

Начальник Ведомства Церемоний из земли Садо Сигэнари — см. Минамото-но Сигэнари.

Нидзё () (1143–1165) — 78-й император Японии, правивший после Го-Сиракава, в 1158–1165 гг.

Оэ-но Иэнака () (?-1159) — один из командиров стражи во дворце Сэнто, погиб во время нападения Нобуёри на дворец.

Оэ Моромицу () (?-1177), также инок Сайко () — сын кормилицы Фудзивара-но Митинори (Синдзэй). Приближённый вассал сёнагона Синдзэй; после его смерти принял постриг и стал одним из влиятельных вассалов экс-императора Го-Сиракава. Неоднократно упоминается в первых свитках «Повести о доме Тайра» — см., например, св. 2 «3. Казнь Сайко».

Правитель Ига Мицумото — см. Минамото-но Мицумото.

Правитель Идзумо Мицуясу — см. Минамото-но Мицуясу.

Сайто Санэмори () (1111–1183) — воин, служивший Ёситомо, а после его поражения — роду Тайра. Его смерть в битве при Синохара описана в «Повести о доме Тайра» — см. св. 7 «8. Санэмори» — в возрасте 72 лет он выкрасил волосы и бороду чёрным, чтобы противники не пренебрегали им в бою. Санэмори принадлежит описание воинов Восточных земель в «Повести доме Тайра»: «Таких стрелков, как я, полным-полно на востоке! Хорошими стрелками здесь называют тех, у кого стрела не короче чем в пятнадцать ладоней. Оттого и луки у здешних стрелков такие тугие, что согнуть их под силу лишь пятерым или шестерым сильным мужчинам, а их стрелы пробивают насквозь даже двойной или тройной панцирь!.. Кто бы ни пал в бою — отец ли, сын ли, — скачут все вперед и вперед, прямо по трупам, и продолжают сражаться!» (см. «Повесть о доме Тайра», св. 5 «11. Река Фудзи»). Как отмечает И. Львова, монолог Санэмори, в котором подчёркнута разница между военными нравами и обычаями самураев восточных и западных областей Японии, относится к самым известным страницам «Повести о доме Тайра».

Саканоуэ Канэсигэ () (1114–1162) — младший чиновник Высшей школы — Дайгакурё. Исполнял должность мёбохакасэ — «Толкователя Светлого закона», в его обязанности входило правовое толкование событий текущей политики.

Сануки, император — см. Сутоку.

Синдзэй () — см. Фудзивара-но Митинори.

Сиракава () (1053–1129) — 72-й император Японии, правивший в 1072–1086 гг. После отречения сохранил за собой реальную политическую власть в течение правлений императоров Хорикава, Тоба и Сутоку на протяжении 43 лет, тем самым положив начало системе инсэй — правления императоров после отречения. Принял постриг в 1096 г.

Судья земли Сува Суэдзанэ — см. Минамото-но Суэдзанэ.

Сутоку () (1119–1164) — 75-й император Японии, правивший в 1123–1141 гг. после императора Тоба. Первый сын императора Тоба. После отречения Сутоку в 1141 г. экс-император Тоба посадил на престол малолетнего девятого сына (см. Коноэ), а после его ранней смерти в 1155 г. — четвёртого сына, Го-Сиракава. Сутоку, рассчитывавший на передачу трона его сыну, был недоволен воцарением Го-Сиракава, и в 1156 г., воспользовавшись смертью отца, экс-императора Тоба, поднял мятеж (смута годов Хогэн — Хогэн-но ран), однако потерпел поражение, был сослан в землю Сануки, и его называли с тех пор императором Сануки.

Тайра-но Ёримори ()(1131–1186) — сводный брат Киёмори. См. также «Повесть о доме Тайра», св. 10 «13. Князь Ёримори в Камакуре».

Тайра-но Иэсада () (1084–1167) — воин из рода Камму Хэйси. Служил отцу Киёмори, Тадамори; упоминается в «Повести о доме Тайра» — см. св. 1 «2. Тайные козни»: «вассал его Иэсада, внук Садамицу и сын Иэфусы, тоже родом из Тайра, усевшись во дворе, перед покоем, где справляли праздник, тоже держал меч наготове… Слуги стали гнать Иэсаду, но тот ответил: — Дошло до меня, что нынче вечером хотят напасть на моего господина, которому ещё предки мои служили верой и правдой, вот я и пришёл, чтобы доглядеть, что тут затевают».

Тайра-но Киёмори () (1118–1181) — один из центральных персонажей «Повести о смуте годов Хогэн», «Повести о смуте годов Хэйдзи» и «Повести о доме Тайра». Глава дома Тайра. В смуты Хогэн и Хэйдзи поддерживал императора Го-Сиракава, за эти заслуги он и другие Тайра награждены должностями и рангами. Впоследствии стал Главным министром, выдал свою дочь Токуко за императора Такакура, в 1180 г. возвёл на престол их сына, императора Антоку (1178–1185). Стремился развивать внешнюю торговлю, но эти его усилия были перечёркнуты последующими событиями — мятежом 1180–1185 гг. и победой Минамото, установивших сёгунат в Камакура и реорганизовавших внутреннее политическое устройство страны.

Тайра-но Корэмори () (1158–1184) — первый сын и наследник Сигэмори, старшего сына Киёмори. Один из героев «Повести о доме Тайра». См. о нём «Повесть о доме Тайра», св. 10 «12. Смерть Корэмори».

Тайра-но Сигэмори () (1138–1179) — старший сын и наследник Киёмори. В «Повести о доме Тайра» описан как идеальный вассал, ревностный буддист, вместе с тем почитающий японских богов. В 1176 г. стал Средним министром. В военных повестях часто назван как Министр из усадьбы Комацу (Комацу-но найфу).

Тайра-но Хироцунэ () (?-1184), также известен как Кадзуса-но скэ Хатиро Хироцунэ () (?-1184), из рода Камму Хэйси (). Служил Минамото-но Ёситомо, а в смуту годов Хэйдзи — его сыну (см. Минамото-но Ёсихира). Отличался буйным нравом. В 1183 г. Ёритомо заподозрил его в заговоре, подослал к нему Кадзивара Кагэтоки (см. Кадзивара Кагэтоки), который убил Хироцунэ во время игры в сугороку.

Тайра-но Ясутада () (?—1159) — один из командиров стражи во дворце Сэнто, погиб во время нападения Нобуёри на дворец.

Тай-цзун () — буквально «Великий предок» — посмертное имя, которое, как правило, присваивали основателям династии. «Танский Тай-цзун» — Ли Шиминь (599–649), сын Ли Юаня, основателя династии Тан. Заложил основы процветания империи Тан, вёл завоевательные войны. В военных повестях часто упоминается как образец военачальника, опекающего своих воинов.

Тоба () (1103–1156) — 74-й император Японии, правивший в 1107–1123 гг. Первый сын императора Хорикава. После отречения в пользу своего первого сына Сутоку и смерти бывшего императора Сиракава в 1129 г. стал править в качестве экс-императора (см. Сиракава). После отречения Сутоку передал трон своему девятому сыну, императору Коноэ, а после его смерти — четвёртому сыну, императору Го-Сиракава. Это вызвало неудовольствие Сутоку, который планировал воцарение своего сына, и стало одной из причин мятежа Хогэн в 1156 г.

Фудзивара-но Ёринага () (1120–1156) — один из главных героев «Повести о смуте годов Хогэн». Сын регента, канцлера и Главного министра Фудзивара-но Тададзанэ. В 1131 г. получил низший третий ранг, стал государственным советником-санги. В 1149 г. стал Левым министром и главой рода Фудзивара, но занимавший должность главы рода до него Фудзивара-но Тадамити не пожелал отдавать фамильную драгоценность рода, всегда хранящуюся у главы рода Фудзивара. Эта реликвия, Сюки-но дайбан () — набор посуды, покрытой красным лаком, на пяти подносах, всего состоявший из 27 предметов — передавалась в роду Фудзивара со времён Фудзивара-но Фуюцугу (775–826) и была обязательной принадлежностью церемонии передачи власти новому главе рода. Это послужило причиной военного конфликта, в результате которого Тадамити отдал реликвию и усадьбу Хигаси-Сандзё, где церемония должна была проводиться. Таким образом, противостояние Ёринага и Тадамити началось ещё за несколько лет до смуты годов Хогэн (1156), в которой Ёринага и экс-император Сутоку потерпели поражение.

Фудзивара-но Ёситика () (957-1008) — наряду с Фудзивара-но Корэсигэ был одним из приближённых чиновников при императоре Кадзан. См. «Великое зерцало» (Окагами, 2000), Св. 3: «…его называли средним советником тюнагон Ёситика, и родился он от той же матушки, что и младшие военачальники сёсё [Агэката и Ёситака]…» (пер. Е. М. Дьяконовой). Император Кадзан постригся в монахи в двадцать третий день шестой луны (986 г), Ёситика постригся на день позже, вместе с Корэсигэ. Образы Ёситика и Корэсигэ использовались в качестве примера верного служения господину.

Фудзивара-но Иэнари () (1107–1154) — придворный высшего второго ранга, исполнял должность среднего советника — тюнагон. По расположению усадьбы на улице Наканомикадо его называли также Фудзивара-но Наканомикадо Иэнари.

Фудзивара-но Каматари () (614–669) — Накатоми-но Камако, прародитель дома Фудзивара. При императоре Тэнти был пожалован должностью Среднего министра и фамильным именем Фудзивара.

Фудзивара-но Кинъёси ()(1115–1161) — влиятельный придворный в правления императоров Го-Сиракава, Коноэ, Нидзё. Тж. известен как Токудайдзи Кинъёси ( ). Отец двух императриц — Кинси () (1134–1209), императрицы-тюгу императора Го-Сиракава, и Масаруко () (1140–1202), бывшей замужем за императором Коноэ, а после его смерти — за императором Нидзё (см. «Повесть о доме Тайра», св. I «7. Дважды императрица»).

Фудзивара-но Корэката () (1125-?) — придворный из Северной ветви дома Фудзивара. С 1141 г. служил императрице Бифукумонъин, в том же году назначен правителем земли Этидзэн. С 1156 г. начинает служить императору Го-Сиракава, а с воцарением императора Нидзё в 1159 г. становится государственным советником-санги. В смуту Хэйдзи сначала был на стороне Нобуёри, но потом помог бежать императору Нидзё. После мятежа, в 1160 г. был арестован, допрошен и сослан в землю Нагато. В ссылке принял постриг. В 1166 г. возвращён из ссылки, но заметной роли в политической жизни не играл. В тексте повести назван «бэтто Корэката», поскольку исполнял должность бэтто — главы Императорского архива (Курододокоро).

Фудзивара-но Корэмити () (1093–1165), с 1157 и в описываемое время (1159) — Левый министр при дворе императора Нидзё, с 1160 — Главный министр. Описан также в «Нынешнем зерцале» ().

Фудзивара-но Корэнори (, в тексте —) (?-?) — один из сыновей Фудзивара-но Митинори (Синд- зэй). В 1158 г. назначен правителем земли Синано.

Фудзивара-но Корэсигэ () (953–989) — сын кормилицы императора Кадзан; вместе с Фудзивара-но Ёситика служил этому императору. Имел старшую степень высшего пятого ранга. Из-за особой политической роли, какую он играл при дворе императора Кадзан, его называли «регентом пятого ранга» (регентами обычно становились чиновники не менее чем третьего придворного ранга). Вместе с Фудзивара-но Ёситика принял постриг вслед за императором Кадзан.

Фудзивара-но Митинори () (1106–1159) — сын курандо шестого ранга Фудзивара-но Санэканэ. Служил экс-императору Тоба, в 1143 г. получил должность младшего советника — сёнагон. В 1144 г. принял постриг и взял монашеское имя Энку, которое вскоре сменил на Синдзэй. В 1135 г. женился на Фудзивара-но Тёси (см. Ки-но Нии), ставшей кормилицей будущего императора Го-Сиракава, что способствовало дальнейшему возвышению Митинори. Как и говорится в данной повести, погиб во время смуты Хэйдзи.

Фудзивара-но Мотодзанэ () (1143–1166) — придворный, сын Фудзивара-но Тадамити; с 1157 г. — Пpa- вый министр, а в 1158 г. заменил своего отца при дворе императора Нидзё, в 16 лет стал канцлером-кампаку и главой рода Фудзивара. В 1164 г. Тайра-но Киёмори выдал за него свою дочь, чтобы породниться с домом регентов и канцлеров (см. «Повесть о доме Тайра», св. 1 «5. Расцвет и слава»). В 1166 умер от дизентерии.

Фудзивара-но Мототака () (1075–1132) — дед Нобуёри. Сын Фудзивара-но Иэнори. Служил экс-императорам Тоба, Сиракава.

Фудзивара-но Мунэмити () (1071–1120) — хэйанский придворный. Детское имя — Акомару (), также называли Старший советник с улицы Ббмон — Бомон дай- нагон (). В 1101 г. получил высший второй ранг.

Фудзивара-но Нагаёри () (932-1010) — предок Фудзивара-но Митинори (Синдзэй), в 1004 г. пожалован третьим рангом (самми). Усадьба его находилась в районе Киото Яманои, потому его называли Яманои-но самми — чиновник третьего ранга из Яманои.

Фудзивара-но Наканари () (774–810) — был государственным советником-санги. Благодаря тому, что император Хэйдзэй (774–824), правивший в 806–809 гг., был влюблён в Кусуко, старшую сестру Наканари, имел большое влияние при дворе. Планировал заговор с целью вернуть экс-императора Хэйдзэй на трон, за что был казнён. Этот эпизод известен как Кусуко-но хэн — мятеж Кусуко (). Казнь Наканари приводится в данной повести как последний пример применения смертной казни в столице. Упоминается и в «Повести о смуте годов Хогэн»: «В нашей стране, с тех пор, как во времена государя Сага предали смерти Наканари, то рассудили: "Плохо, что мёртвого к жизни вернуть невозможно», и много лет смертная казнь не применялась"…» (Св. 3 «4.0 том, как были казнены Тадамаса, Иэхиро и прочие»), и в «Повести о доме Тайра»: «…с тех пор, как в древние времена, еще при императоре Сага, казнили Наканари Фудзивару, и вплоть до недавних годов Хогэн смертная казнь в нашей стране ни разу не совершалась. Двадцать пять государей сменилось на троне за эти века, но ни разу никого не карали смертью! Но в последнее время, когда покойный сёнагон Синдзэй получил столь большую власть при дворе, он первый стал карать смертью» (Св. 2 «4. Малое увещание», пер. И. Львовой).

Фудзивара-но Нариёри () (1136–1202) — придворный, долгое время служивший императору Го-Сиракава. Во время смуты Хэйдзи — младший чиновник канцелярии — курандо-но усёбэн; впоследствии — государственный советник-санги. Под именем Сэйрай упоминается в «Повести о доме Тайра»: «Главный министр Корэмити, министр Киннори, дайнагон Мицуёри, тюнагон Акитоки — никого из них уже давно нет на свете… Из прежних умудренных опытом царедворцев в живых остались только Сэйрай и Синхан. Но они тоже решили, что в нынешние печальные времена бессмысленно служить при дворе, добиваться успеха, стремиться к высоким званиям тюнагона и дайнагона, и, несмотря на цветущий возраст, постриглись в монахи и удалились от мира. Синхан поселился среди полей, на убеленной инеем равнине Оохара, Сэйрай скрылся в туманах на священной вершине Коя. Оба, по слухам, всецело предались ревностным молитвам о спасении души в грядущих рождениях, не помышляя ни о чем прочем» (Св. 3 «19. Опальный дворец»).

Фудзивара-но Нарикагэ () (?-?) — один из приближенных вассалов Фудзивара-но Митинори (Синдзэй); после смерти Митинори принял постриг под именем Сайкё, и служил у экс-императора Го-Сиракава. См. В «Повести о доме Тайра»: «Были среди них двое, Моромицу и 11а- рикагэ, в прошлом вассалы покойного сёнагона Синдзэя. Моромицу был когда-то низшим чиновником у правителя земли Ава, а Нарикагэ, хоть и вырос в столице, происходил из подлого звания. В свое время оба служили рядовыми стражниками в знатных домах, далеко от столицы, но, будучи от природы смышлеными, даром что простолюдины, в конце концов, попали на службу во дворец государя Го-Сиракавы: Моромицу — в Правую, а Нарикагэ — в Левую стражу, одновременно удостоившись звания лучников» (Св. 1 «13. Битва в Угаве»)

Фудзивара-но Наритика () (1138–1177) — придворный, сын Иэнари. В 1144 г. получил должность правителя земли Этиго, в 1158 г., перед мятежом Хэйдзи, стал вторым военачальником Правой императорской охраны — уконоэ-но тюдзё, потому его прозывали «тюдзё из Этиго». Одна из его сестёр была замужем за Нобуёри, и в смуту Хэйдзи он действовал с ним заодно, однако же после поражения не был наказан, поскольку другой его зять — Тайра-но Сигэмори — испросил для него прощение (См. св. 2 «4. Скитания и смерть Нобуёри»). Также появляется в «Повести о доме Тайра», начиная со Св. 1 «12. Оленья долина»: «…страстно мечтал именоваться военачальником Левой стражи дайнагон Наритика…» до Св. 2 «10. Смерть дайнагона».

Фудзивара-но Нобуёри () (1133–1159) — один из главных героев «Повести о смуте годов Хэйдзи». Сын Фудзивара-но Тадатака. Нобуёри занимал должность бэтто, высшую должность при дворе экс-императора Го-Сиракава.

Фудзивара-но Нобутика () (1155-?) — сын Нобуёри, перед мятежом Хэйдзи Нобуёри договорился о браке Нобутика и дочери Тайра-но Киёмори. После поражения мятежа Нобутика не наказывали за малостью лет, а впоследствии ему даже был пожалован пятый придворный ранг, однако в 1170 г. за преступления отца он был сослан в землю Идзу.

Фудзивара-но Садаката () (873–932) — второй сын Фудзивара-но Такафудзи. Занимал должность Правого министра, жил на проспекте Сандзё. Его танка вошла в сборник «Сто стихотворений ста поэтов» (Хякунин иссю): «Не зря прозвали её / Люди вершиной Свиданий / Там плющ "Вместе уснём" / Держись его, он укажет / Путь ко мне потаённый» (пер. В. Сановича).

Фудзивара-но Саданори (, в тексте —) (1123-?) — один из сыновей Фудзивара-но Митинори (Синдзэй).

Фудзивара-но Санэканэ () (1085–1112) — отец Фудзивара-но Митинори (Синдзэй).

Фудзивара-но Сигэнори (, в тексте —) (1135–1187) — второй сын Фудзивара-но Митинори (Синдзэй). Исполнял должности в управах земель Тотоми, Харима, стал вторым военачальником охраны императора — тюдзё. В мятеж Хэйдзи сослан мятежниками в землю Симоцукэ, в 1160 г. возвращён из ссылки. С 1174 г. — государственный советник-санги, с 1183 г. — средний советник-тюнагон. До смуты Хэйдзи был помолвлен с дочерью Тайра-но Киёмори (См. «Повесть о доме Тайра», Св. 1 «5. Расцвет и слава»), но после мятежа помолвка была расторгнута. Сигэнори называли Тюнагоном с улицы Сакуры: «…он, больше других любя все прекрасное, насадил в городе большой сад и поселился в красивом доме, построенном среди этого сада. Каждую весну люди приходили сюда любоваться цветами и назвали это место улицей Сакуры. Известно, что цветы сакуры осыпаются на седьмой день, но молва гласит, будто Сигэнори так горевал об их недолгом цветении, что вознес молитвы великой богине Аматэрасу, и с тех пор сакура у него цвела три полных недели. Да, в старину не то что ныне — государи правили мудро, оттого и боги являли свою благодать людям, а деревья сакуры обладали душой чувствительной, оттого и цвели в три раза дольше обычного!» (Там же). Его дочь также появляется в «Повести о доме Тайра»: «слыла первой красавицей при дворе и славилась замечательным искусством игры на цитре» (Св. 6 «4. Кого», пер. И. Львовой).

Фудзивара-но Сукэёси () — вероятно, сын кормилицы Нобуёри.

Фудзивара-но Тадамити () (1097–1164) — придворный, с 1120 — канцлер-кампаку. В 1158 г. передал должность регента, которую он тогда занимал, своему сыну (см. Фудзивара-но Мотодзанэ), и принял постриг в храме Хоссёдзи (в пер. И. Львовой — «храм Торжества Веры») В данной повести назван Министром из храма Хоссёдзи, описан как мудрый государственный деятель, возражавший против применения смертной казни. См. также примеч. 15 к св. 5 «Повести о доме Тайра»: «…среди лиловых орхидей и желтых хризантем… — цитата из стихотворения на кит. языке поэта Хоссёдзи-Нюдо ("Хонтё-мудай-си" сб. стихов на кит. языке; составлен в XII в. Тадамити Фудзиварой…)». Фудзивара-но Тадамити и Инок из храма Хоссёдзи (Хоссёдзи Нюдо) — одно и то же лицо.

Фудзивара-но Тадатака () (1102–1150) — отец Нобуёри. Служил при дворе экс-императора Тоба. Исполнял должности правителя земель Иё, Харима. В 1148 г. Был пожалован третьим рангом и должностью Главы Ведомства по делам казны — Оокурасё ().

Фудзивара-но Такафудзи () (838–900) — сановник при дворе императора Уда. Его дочь была одной из младших супруг императора, её сын впоследствии стал императором Дайго. Такафудзи поднялся до должности Среднего министра, основал храм Кандзюдзи, отчего и прозван «Средний министр Кандзюдзи».

Фудзивара-но Тосинори () (1122–1167) — первый сын Фудзивара-но Митинори (Синдзэй). Благодаря политическому влиянию отца в первом году Хэйдзи получил должность государственного советника-санги, но в этом же году был сослан мятежниками сначала в Этиго, а потом — в Ава. В ссылке принял постриг под монашеским именем Синдзяку. В 1160 г. возвращён из ссылки, но в политической жизни заметного участия не принимал.

Харима-но тюдзё Сигэнори — см. Фудзивара-но Сигэнори.

Хата-но Кавакацу () (VI в.) — чиновник времён правления императора Киммэй (?-571). Его предки иммигрировали в Японию из Китая при императоре Одзин (перв. пол. V в.) О возвышении рода Хата при Киммэе см. «Анналы Японии» (Нихон сёки), св. 19: «Когда государь [Киммэй] был еще ребенком, во сне ему явился некто и сказал: "Если ты будешь благосклонным по отношению к человеку по имени Пада-но Опотути, непременно овладеешь Поднебесной, когда вырастешь"..» Согласно одной из легенд, ребёнок, впоследствии известный как Хата-но Кавакацу, был найден плывущим в кувшине в реке Хацусэ.

Хираяма Суэсигэ () (возможно, 1140–1212) тж. многократно упоминается в «Повести о доме Тайра» — см. св. 9 «9. Старый конь»: «Тут выступил вперёд Суэсигэ Хираяма…» (С. 410); там же, «10. Спор о первенстве» (С. 412), и пр.

Шунь () (XXIII–XXII вв. до н. э.) — легендарный китайский император, правивший после Яо. Наряду с Яо (см. Яо) считается образцовым правителем, обретшим престол в силу необыкновенных добродетелей.

Яманоути-но Тосимити () — приближённый воин Ёситомо; его жена стала кормилицей будущего сёгуна Ёритомо.

Яо () (2324–2206 до н. э.) — легендарный китайский император, культурный герой. Ему приписывается подвиг усмирения потопа, наступившего вследствие разлива Хуанхэ. Кроме того, в китайской мифологии он — изобретатель календаря сельскохозяйственных работ. Описывается как человеколюбивый государь, своими добродетелями облагодетельствовавший Поднебесную. См. также Шунь.

Ямаки Канэтака () (?—1180) — воин из рода Камму Тайра, был сослан в Идзу, в местность Ямаки. Исполнял должность наместника Идзу, погиб во время нападения Ёритомо на его усадьбу, как это описывает «Повесть о смуте годов Хэйдзи».

ЯПОНСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОВЕСТИ И ИХ КОМПОЗИЦИЯ: ВЗГЛЯД ИСТОРИКА

РАННИЕ ВОЕННЫЕ ПОВЕСТИ И «ПОВЕСТЬ О ДОМЕ ТАЙРА»

В «Осени Средневековья» Й. Хёйзинга писал о поздних Средних Веках в Европе: «Когда мир был на пять веков моложе, все жизненные происшествия облекались в формы, очерченные куда более резко, чем в наше время. Страдание и радость, злосчастье и удача различались гораздо более ощутимо; человеческие переживания сохраняли ту степень полноты и непосредственности, с которыми и поныне воспринимает горе и радость душа ребенка».

Как нам кажется, эти характеристики не универсальны. Когда мир был на десять веков моложе, в японской художественной литературе Х-ХI веков — в «Дневнике путешествия из Тоса» Ки-но Цураюки, в «Записках у изголовья» Сэй-Сёнагон, в «Повести о принце Гэндзи» Мурасаки Сикибу — можно было увидеть мир, предстающий не столько в ярких красках и резких контрастах, сколько в тонких эстетических переживаниях, пробужденных красотой весеннего рассвета или писком птенца воробья, осознанием мимолётности всего прекрасного и пониманием красоты преходящего.

Такое сходство произведений периода расцвета хэйанской литературы с европейской литературой XIX–XX веков обычно объясняют тем, что на протяжении столетий никакие по-настоящему большие смуты не нарушали плавное течение жизни при хэйанском дворе. Стихосложение и чтение романов стали едва ли не основными придворными развлечениями, и привычный ход жизни, определённый годовым циклом обрядов и праздников, нарушали разве что паломничества и выезды на природу, рождения принцев и принцесс, что, в свою очередь, становилось темой стиха или предметом описания в романе или дневнике.

В середине же XII века политическая ситуация меняется, члены императорского дома начинают борьбу за власть, вовлекая в неё род Фудзивара. Это противостояние заканчивается победой третьей стороны — предводителей военных кланов, сначала — дома Тайра, представители которого заняли ключевые должности при дворе в 1159–1185 гг., а потом, после мятежа Минамото и их победы при Данноура в 1185 г., — дома Минамото. И если несколько предыдущих веков мира послужили почвой, на которой взросла хэйанская литература, то десятилетия войн XII века, затронувших самые основы властной структуры страны, питали литературу периода Камакура и определили необычайную популярность жанра гунки — «военных повестей»[198] средневековой Японии.

Ранние произведения жанра гунки очень мало переводились, и их изучение таит множество открытий для исследователя. Военные повести интересны не только тем, что красочно описывают некоторые исторические события далёкого прошлого. Как и любой средневековый текст, они несут в себе также и информацию о том, как современники воспринимали эти события. Историк находит эту информацию. Эта информация распылена по текстам повестей и заключена в характеристиках персонажей и распределении функций между ними, в авторских высказываниях, выражающих некоторую точку зрения на происходящее, в самой композиции текстов. Для изучения всего этого многообразия мировоззренческой информации нужно проделать большую работу по её классификации, выявлению таких элементов, которые присутствуют только в одном произведении, и таких, которые наблюдаются в нескольких либо во всех повестях, а для этого необходимо вводить в научный оборот и сравнивать как можно больше текстов, что и является целью данного перевода «Повести о смуте годов Хэйдзи», этой работы и планируемых автором дальнейших переводов и исследований.

До сих пор наиболее изучаемым и переводимым произведением являлась «Повесть о доме Тайра», считающаяся вершиной развития жанра. Значение её для японской культуры неоценимо, и её популярность в Японии способствовала тому, что «Повесть о доме Тайра» из всех произведений этого жанра чаще всего становилась предметом изучения и переводилась на разные языки мира — только на английский язык она переводилась трижды. По известности и количеству переводов её можно сравнить разве что с «Повестью о принце Гэндзи». Неудивительно, что исследованию «Повести о доме Тайра», как в Японии, так и на Западе, посвящены сотни работ.

«Повесть о доме Тайра» подробно рассказывает о событиях 1160–1214 годов, произошедших после смуты годов Хэйдзи. В ней подробно описано, насколько возвысился род Тайра и как он пал при восстании Минамото; отчасти мы говорили об этом в предисловии, и немного подробнее мы будем говорить об этом ниже, а ознакомиться с этой повестью можно в замечательном русскоязычном переводе И. Львовой (Повесть о доме Тайра, 1982).

Эта повесть настолько затмила все прочие произведения жанра гунки, что подчас можно подумать, будто бы эта повесть явилась сверхновой звездой на литературном небосклоне, и будто бы она изобилует нововведениями, разительно отличающими её от предшествующей ей литературы. И. Львова неоднократно отмечает такие новшества, но как раз в отношении таких новшеств с ней невозможно согласиться. Например, в «Повести о доме Тайра» встречается такая сцена:

Дзиромару, паж Кадзусы, молодой, сильный воин, ударив хлыстом коня, подскакал к Канэцуне. Поравнявшись, они схватились и оба рухнули наземь. Канэцуна был тяжко ранен, но недаром славился силой — он сдавил юного Дзиромару, прижал к земле, снял ему голову и уже хотел было снова вскочить на ноги, но тут на него обрушилось больше десятка вражеских воинов, и Канэцуна пал мертвый (Св. 4 «12. Гибель принца»).

В комментарии к этому эпизоду указано: «Здесь впервые в японской литературе даётся описание типичного поединка средневековых японских воинов, как он происходил в те времена» (см. примеч. 34 к св. 4). Однако же, если обратиться к текстам, предшествующим «Повести о доме Тайра», то окажется, что это описание — далеко не первое в японской литературе. В повестях о годах Хогэн и Хэйдзи можно найти множество описаний схваток, подробностью и реалистичностью не уступающих вышеприведенному отрывку. Например, в «Повести о смуте годов Хэйдзи»:

На своём резвом коне противник успел уже далеко отъехать, и Хираяма наложил стрелу с малым свистком-репой… когда Хираяма большим мечом отрубил ему левую кисть, бросился на него и сильно обхватил. Хираяма бросил меч, сжал врага и отрезал ему голову (Св. 1 «14. Битва у ворот Тайкэммон»).

В предисловии к тому же переводу (правда, без указания на первенство «Повести о доме Тайра»), говорится, что она «не просто иллюстрирует отдельные положения самурайской морали, но и отчётливо демонстрирует авторское отношение к этим нормам, и, что особенно примечательно, далеко не всегда оценивает их положительно» (С. 10). Действительно, в «Повести о доме Тайра» подобный конфликт описан, например, в сцене «Увещания» второго свитка, где Тайра-но Сигэмори возмущён поведением своего отца, Киёмори, и грозит ему, что готов пойти против отца, если тот не помирится с экс-императором Го-Сиракава. Но подобные сцены можно видеть и в более ранних повестях. Конфликт, заложенный в самой конфуцианской этике, послужившей одной из основ этики самурайства, проявляется уже в «Повести о смуте годов Хогэн», где покорный государю Ёситомо идёт против собственного отца, Тамэёси, и даже отдаёт приказ о казни отца после поражения мятежа.

Представление об исключительности «Повести о доме Тайра» возникло из-за того, что её рассматривали в отрыве от более ранних военных повестей, которые вообще изучены западной наукой очень плохо, а некоторые даже и не переводились на западные языки. Если же обратиться к текстам этих повестей, то множество примеров структурных, стилистических, мировоззренческих соответствий между ранними военными повестями и «Повестью о доме Тайра» позволят увидеть в ней не единичный взлёт неизвестного таланта, но часть литературного процесса, началом которого можно считать «Записи о Масакадо», написанные ещё в X веке.

В качестве первого шага к пониманию этого процесса мы попробуем здесь в самых общих чертах рассказать о композиции ранних военных повестей, показать, как они связаны друг с другом, и какие общие черты наблюдаются между этими повестями и «Повестью о доме Тайра». Перед этим нам кажется полезным сделать некоторые замечания о проблеме жанрового определения военных повестей.

ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ ЖАНРА ВОЕННЫХ ПОВЕСТЕЙ

Гунки, то есть «военные повести» — название скорее исторически сложившееся, чем научно обоснованное. Ещё со средневековья так называли повести о реальных исторических событиях, включающие сцены сражений и описания воинской доблести, а потому в понятии гунки объединяли произведения, описывающие самые разнообразные события — мятежи, как в повестях о смутах Хогэн и Хэйдзи, военные кампании по усмирению эмиси на северо-востоке страны, как в «Сказании о земле Муцу» (Муцу ваки) и «Записях о Второй, трёхлетней войне в Осю» (Осю госаннэнки), история кровной мести, как в «Повести о братьях Сога» (Сога-моногатари). К жанру гунки относят и биографическое «Сказание о Ёсицунэ», так как в нём имеется немало сцен сражений.

Подобное понимание жанра нам кажется не вполне удачным, поскольку очень разные по характеру описываемых событий и по композиции произведения оказываются отнесёнными к одному жанру лишь потому, что содержат описания сражений. Думается, что необходимо если не пересмотреть рамки жанра военных повестей, то, по крайней мере, выделить в нём субжанры, более соответствующие принципам научной классификации.

В пяти наиболее ранних дошедших до нас военных повестях можно выделить две тематически объединённые группы — повести о войнах по подчинению эмиси на северо- востоке страны (Муцу ваки, Осю госаннэнки), и три повести, основной темой которых являются мятежи против императорской власти. Здесь мы рассмотрим эти последние, поскольку именно в них, как мы увидим, заложен тот фундамент, на котором появилась «Повесть о доме Тайра».

КОМПОЗИЦИЯ РАННИХ ВОЕННЫХ ПОВЕСТКИ

Проблема сходства композиции повествования о мятеже в трёх повестях — «Записях о Масакадо», «Повести о смуте годов Хогэн» и «Повести о смуте годов Хэйдзи», как мы упоминали, была недостаточно освещена в предыдущих исследованиях. Большая часть работ, посвященных композиции этих повестей, пытается объяснить скорее различия повестей, чем их сходство.

Дело в том, что изучение военных повестей началось сравнительно недавно, с конца XIX века, и долгое время внимание исследователей было занято источниковедческими вопросами. Вполне естественно, что при наличии сотен списков повестей, в которых представлены десятки их вариантов, необходимо было определить относительную хронологию вариантов и их генеалогические связи друг с другом, и лишь в 70-е годы XX века было достигнуто некоторое согласие в отношении относительной хронологизации, а абсолютная датировка всё ещё является проблемой и, вероятнее всего, невозможна.

Вероятно, те методы исследования, которые применялись при изучении вариантов одной и той же повести и основывались на определении отличий одного варианта от другого, оказались перенесёнными на сравнение разных повестей. Во всяком случае, при сравнении различных повестей друг с другом исследователи стараются увидеть именно отличия, а не сходства повестей, то есть поступают с ними так же, как и с вариантами одной и той же повести (см. Нагацуми, 1960; Янагита, 1981; Кусака, 1988).

Нельзя, впрочем, сказать, что вопросы композиционного сходства повестей либо отдельных их эпизодов вовсе не исследовались. Ещё в 1938 г. Т. Гото (Гото, 1938. С. 40–41) писал о тесной связи сцен увещания в «Повести о доме Тайра» и «Сказании о Великом Мире», а в конце 1950-х гг. Я. Нагацуми (Нагацуми, 1956. С. 201) уже говорит о влиянии «Повести о доме Тайра» на весь текст «Сказания о Великом Мире».

В 1979 г. Д. Браун и И. Исида (Brown&Ishida, 1979, pp. 386–392) при анализе повестей о смутах Хогэн и Хэйдзи усматривают в развитии повествования трёхчастную структуру, состоящую из описаний событий до, во время и после мятежа. Помимо того, в структуре описания политического противостояния в обеих повестях они указывают на наличие трёх уровней политических противников. В «Повести о смуте годов Хогэн» это: 1) император и экс-император — Го-Сиракава и Сутоку; 2) канцлер и Левый министр — Тадамити и Ёринага из рода Фудзивара; 3) Ёситомо и Тамэтомо из рода Минамото. В «Повести о смуте годов Хэйдзи» это: 1) экс-император и император — Го-Сиракава и Нидзё; 2) Митинори (Синдзэем) и Нобуёри из рода Фудзивара; 3) Тайра-но Киёмори и Минамото-но Ёситомо. Исследование Д. Браун и И. Исида — пожалуй, единственная попытка показать композиционное сходство этих повестей, недостаточно, впрочем, научно обоснованная. Во-первых, они не использовали первую из дошедших до нас повестей такого рода — «Записи о Масакадо», ограничившись лишь повестями о смутах Хогэн и Хэйдзи. Во-вторых, их замечание о трехчастной композиции по сути верно, но наличие её ничего не говорит об особенностях именно военных повестей — такая композиция может быть усмотрена во многих литературных произведениях и памятниках фольклора и, на наш взгляд, является одним из наиболее распространённых и естественных способов описания какого бы то ни было события. Что же касается трёхуровневого политического противостояния, то это утверждение справедливо для «Повести о смуте годов Хогэн», и только. В «Повести о смуте Хэйдзи», как мы видели, в качестве главной причины мятежа указано соперничество между Нобуёри и Митинори (Синдзэй), а после гибели Митинори в самом начале повести противостоящими друг другу силами оказываются Нобуёри и Ёситомо — с одной стороны, и императоры с войсками, возглавляемыми Тайра-но Киёмори — с другой, соперничество же между императорами — правящим и бывшим — не описано вовсе.

В 2000-е годы К). Ооцу (Ооцу, 2005. С. 31) говорит об «архетипе» военных повестей и отмечает их сходство таким образом:

В сообществе, которое разделяет принцип превосходства императорской власти, появляется отступник («мятежник», или «враг престола»), который вносит раздор в существующий общественный порядок, но верные императору вассалы при покровительстве сверхъестественных сил, охраняющих императорскую власть (синтоистских богов, будд, божеств буддийского пантеона, неба), устраняют отступника, и социальный порядок восстанавливается. Несмотря на некоторые отличия текстов, все военные повести структурированы как «повести» именно таким образом. Достаточно подставить соответствующие имена собственные — отступника и верных императору вассалов — и эта схема будет общим описанием той или иной повести.

Ю. Ооцу в своём исследовании не развивает эту мысль, уделяя основное внимание проявлениям идеологии императорской власти, и не делает дальнейших выводов о морфологии и типологии текстов данного жанра. Этот пробел мы постараемся здесь восполнить и показать, каким именно образом «архетип», описанный Ю. Ооцу, реализуется в текстах «Записей о Масакадо», «Повести о смуте годов Хогэн» и «Повести о смуте годов Хэйдзи».

Начнём с краткого описания этих повестей и попытаемся наметить ту основную канву, по которой разворачивается повествование о мятеже, являющемся центральным событием каждой из повестей.

«Записи о Масакадо» описывают мятеж 935–940 гг., известный также как Дзёхэй-Тэнгё-но ран — Смута годов Дзёхэй-Тэнгё.

В начале этой повести описан ряд сражений, которые произошли между Масакадо и его родственниками на почве личной вражды. В ходе этого конфликта Масакадо как бы нечаянно совершает нападение на земельную управу земли Хитати и захватывает её, что являлось очень серьёзным преступлением против государства.

Масакадо втайне советуется с наместником земли Мусаси, Окиё-но Оокими, они договариваются подчинить восемь земель на северо-востоке страны, и Масакадо провозглашает себя императором.

Младший брат Масакадо уговаривает его не идти против императора.

Масакадо продолжает мятеж, в результате которого гибнет в сражении.

Заканчивается повесть описанием горестной судьбы родственников Масакадо и сетованием о страданиях Масакадо в загробном мире.

В начале XIII века была создана «Повесть о смуте годов Хогэн», посвящённая смуте 1156 года.

Император Тоба в 1123 году передал престол своему старшему сыну, который стал императором под именем Сутоку. Однако же через некоторое время Тоба решил сделать императором своего сына от любимой жены, императрицы Бифукумонъин, и следующим императором становится Коноэ. В семнадцатилетнем возрасте Коноэ умер, и Тоба настоял на воцарении четвёртого сына, Го-Сиракава. Но вскоре Тоба умирает, а Сутоку замышляет мятеж.

Отстранённый от власти Сутоку втайне советуется с Левым министром Фудзивара-но Ёринага, и тот поощряет планы бывшего императора добиться власти силой.

Средний министр Фудзивара-но Санэёси, узнав об этом, уговаривает бывшего императора отказаться от своих планов, но Сутоку не слушает советов Санэёси.

Сутоку поднимает мятеж, который заканчивается поражением; Сутоку ссылают в землю Сануки, а Ёринага смертельно ранен в битве и умирает.

В конце повести описаны страдания родственников участников мятежа.

«Повесть о смуте годов Хэйдзи» также была впервые записана, вероятно, в начале XIII века, и освещает события следующего мятежа, случившегося всего через три года после смуты Хогэн.

Фудзивара-но Нобуёри, фаворит экс-императора Го-Сиракава, был недоволен тем, что другой фаворит — муж кормилицы Го-Сиракава, Фудзивара-но Митинори (Синдзэй) мешал дальнейшему росту в чинах. Нобуёри задумал расправиться с Митинори.

Нобуёри встречается с Минамото-но Ёситомо, договаривается с ним, и они вместе нападают на дворец Го-Сиракава на Третьем проспекте, захватывают бывшего и правящего императоров.

Фудзивара-но Мицуёри уговаривает своего брата порвать с мятежниками, и тот помогает бежать пленённым императорам.

Войска Тайра выманивают мятежников из дворца, рассеивают и обращают в бегство. Нобуёри сдался и был казнён, а Ёситомо убили его собственные вассалы в надежде на награду. И почти вся вторая половина повести посвящена страданиям родственников мятежников.

Таким образом, повествование о мятеже в этих трёх повестях имеет общую сюжетную основу. Все три повести начинаются с описания некоторых событий, послуживших причиной мятежа. Далее двое зачинщиков встречаются, сговариваются и затевают смуту. Некто уговаривает одного из мятежников остановиться, но мятеж продолжается; правительственные войска усмиряют восставших, виновных наказывают, отличившихся в сражениях за императора — награждают, родственники мятежников обречены страдать.

Само собой, поскольку повести описывают различные исторические события, то в каждой из повестей присутствуют эпизоды, обусловленные историческим ходом событий и присущие только этой повести, но взаимосвязь отдельных частей повествования в композиции повестей, как мы видим, остаются в основном одними и теми же.

Вслед за предшественниками мы выделяем в повестях три больших тематических раздела — описание событий, предшествующих мятежу, военные действия, и описание последствий мятежа, но вначале обоснуем рациональность такого деления.

Обилие персонажей военных повестей может запутать читателя, однако по своим ролям в повествовании все они могут быть распределены в очень ограниченное количество классов персонажей. Подробный анализ текста с целью создания детальной карты распределения персонажей по действиям — дело будущего, здесь же мы лишь выделим основные типы действующих лиц — мятежник, император, военачальник императорских войск, родственники мятежников. По отношению к описываемым в повести действиям классы персонажей можно разделить по способности быть либо субъектом действия (напр., участвовать в мятеже, противодействовать ему и т. п.), либо объектом (страдать от действий других персонажей, напр., испытывать на себе последствия мятежа). В случае мятежников их отношение к действию по ходу повести меняется, императоры и родственники мятежников всегда пассивны, военачальники императорских войск — активны.

В военных повестях именно события мятежа находятся в центре повествования. В центре же рассказа о мятеже находятся персонажи-мятежники (Масакадо и Окиё-но Ооки- ми; Сутоку и Ёринага; Нобуёри и Ёситомо). В начале повести, т. е. до мятежа, они являются объектами чьих-то действий. Так, со стороны государства Масакадо неизбежно грозит наказание за нечаянно совершённое преступление («Записи о Масакадо»); отец лишает Сутоку трона («Повесть о смуте годов Хогэн»); Митинори (Синдзэй) препятствует карьере Нобуёри («Повесть о смуте годов Хэйдзи»). Чтобы изменить ситуацию, в которой он оказался, мятежник сговаривается с кем-то ещё и они вместе переходят к военным действиям, то есть становятся субъектами действия. Границы описания событий мятежа, где мятежники играют активную роль, легко определимы и формально — начало мятежа в повестях маркирует эпизод сговора мятежников, а конец мятежа определяется нейтрализацией (гибель либо пленение) мятежников. После этого выжившие мятежники вновь становятся объектом действий других персонажей (например, чиновников Государственного совета, определяющих наказания участникам мятежа).

Помимо общего сходства трёхчастной композиции, в этих повестях мы видим ряд таких фрагментов и эпизодов, которые по содержанию и функциям в тексте оказываются очень похожи и всегда сохраняют одну и ту же последовательность. Здесь мы попробуем перечислить такие фрагменты и дать их общие характеристики.

— 1. АВТОРСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Предисловия, содержащие в кратком виде мораль всего произведения или его части — в военных повестях явление весьма позднее. В японской литературе такие предисловия встречаются не впервые — можно вспомнить и предисловие Оно-но Ясумаро к «Кодзики», и предисловие Ки-но Цу- раюки к «Кокин вакасю». Но предисловие в «Повести о смуте годов Хэйдзи», начинающееся со слов «С давних времён и до нынешних дней, и в Японии, и в Китае, правители подбирали вассалов в соответствии с их умениями на Пути кисти и Пути меча…» — едва ли не первое из предисловий именно в произведениях этого жанра, то есть в военных повестях. Впрочем, возможно, что оно появилось в процессе редакции текста вслед за знаменитым вступлением к «Повести о доме Тайра»: «В отзвуке колоколов, оглашавших пределы Гиона, Бренность деяний земных обрела непреложность закона…» (см. «Повесть о доме Тайра», св. 1, «1. Вступление», пер. И. Львовой, пер. стихов А. Долина), то есть его можно отнести скорее к началу XIII века.

Особенностью этих предисловий является очень общая постановка некоторой темы, конкретное развитие которой происходит в дальнейшем тексте. В предисловии к «Повести о смуте годов Хэйдзи», например, говорится, что правитель должен уметь подбирать вассалов по их умениям и правильно их поощрять. В последующем же изложении причиной смуты показано то, что Го-Сиракава позволил Нобуёри, не имевшему «ни способностей, ни дарований», вознестись к самым вершинам власти.

Поскольку данная часть произведения не имеет аналогов в более ранних повестях — «Записях о Масакадо» и «Повести о смуте годов Хогэн», мы помещаем его под номером (-1).

1. СОБЫТИЯ, ПРЕДШЕСТВУЮЩИЕ МЯТЕЖУ

1.1. Представление персонажей. Представление персонажей не всегда выделено в отдельную часть текста. «Записи о Масакадо» начинаются с такого представления:

Говорят, что этот Масакадо был потомком в пятом колене государя Амэкуни Осихаруки Амэноситасиросимэсу, правившего из дворца Касивабара[199], и внуком принца Такамоти, потомка государя в третьем колене.

«Повесть о смуте годов Хогэн» представляет мятежников — экс-императора Сутоку и Фудзивара-но Ёринага — в общем описании событий, предшествующих мятежу. В «Повести о смуте годов Хэйдзи» два персонажа, вражда между которыми привела к смуте, представлены сразу после авторского предисловия:

Был в недавнее время человек, звали которого Фудзивара-но асон Нобуёри… не было у него ни способностей, ни дарований… В те времена жил человек, звали его сёнагон- инок Синдзэй… и никто в целом свете не мог с ним равняться.

1.2. События, послужившие причиной мятежа. Дальнейшее описание может быть посвящено разнообразным событиям придворной и частной жизни, но, само собой, включает в себя и те события, которые, с точки зрения авторов, послужили причиной смуты. В «Записях о Масакадо» это военный конфликт Масакадо с роднёй, в результате которого он нечаянно захватывает управу земли Хитати, и Масакадо грозит наказание.

В «Повести о смуте годов Хогэн» описан порядок наследования, при котором экс-император Сутоку не получил престол для себя или своего сына.

«Повесть о смуте годов Хэйдзи» показывает, как верный государю вассал Митинори (Синдзэй) пытается помешать новому назначению Нобуёри на высокую должность, и Нобуёри испытывает к нему ненависть:

Кто знает, какие бесы вселились в сердца Синдзэя и Нобуёри, но возненавидели они друг друга. Синдзэй, видя Нобуёри, думал: «Как ни посмотреть, а этот человек ввергает Поднебесную в опасность, непременно учинит смуту в мире. Как бы от него избавиться?..» Нобуёри тоже, желая, чтобы всё вершилось по его воле, всё прикидывал: «Как бы избавиться от этого Синдзэя?..» (Св. 1 «1. О том, как учинилась распря между Нобуёри и Синдзэем»).

2. МЯТЕЖ И ЕГО ПОРАЖЕНИЕ

2.1. Сговор мятежников. За описанием причин мятежа во всех трёх повестях следует эпизод сговора мятежников. В «Записях о Масакадо» наместник земли Мусаси Окиё-но Оокими «втайне встретился с Масакадо» и обсудил дальнейшие планы:

— Если посмотреть на то, как всё повернулось, то даже за то, что захватили одну землю, наказание последует немалое. Теперь уж всё равно — захватим же все земли Бандо, и посмотрим, что выйдет! — Масакадо отвечал на это:

— Я сам нынче только об этом и думаю… Раз уж я, Масакадо, происхожу из рода кшатриев, в третьем колене потомок государя[200], то желаю я начать с Восьми земель, а там захватить и государеву столицу!» («14. Масакадо нападает на управу земли Хитати»).

В «Повести о смуте годов Хогэн» экс-император Сутоку «втайне с приязнью говорил Левому министру» Фудзивара-но Ёринага:

— …в силу благой кармы Десяти добродетелей в прошлой жизни возродился я первенцем государя, и… удостоился я титула повелителя десяти тысяч колесниц. И хотя Сигэхито был среди тех, кому прежний государь-инок Тоба должен был передать священный титул, его обошел посторонний, ничего не сведущий ни в искусстве кисти, ни в пути меча Четвёртый принц!.. А сейчас, когда прежний государь-инок сокрылся в облаках, чего мне страшиться? Если и я начну сражаться за власть над миром — это вряд ли будет нарушением воли богов и людских ожиданий!» А Левый министр с самого начала думал: «Если этот государь овладеет миром, то, без сомнений, назначит меня регентом!» — и отвечал:

— Так и следует поступить! У вас всё получится! (Св. 1 «4. О том, как Новый государь-инок замыслил мятеж»).

В «Повести о смуте годов Хэйдзи» также есть аналогичный эпизод. Нобуёри выжидает удобного случая, а когда Тайра-но Киёмори отправился по обету в паломничество в Кумано, Нобуёри приглашает Ёситомо:

Выжидал Нобуёри удобного случая, и вот, в четвёртый день двенадцатой луны первого года Хэйдзи помощник правителя Дадзайфу Тайра-но Киёмори отправился по обету в паломничество в Кумано, взяв с собой своего старшего сына, младшего военачальника Левой стражи Сигэмори.

Пользуясь таким случаем, Нобуёри пригласил Ёситомо и сказал ему:

— Этот Синдзэй… вершит большие и малые дела Поднебесной, как ему вздумается. Детей своих он устраивает на любые должности… Если позволить ему продолжать так и дальше, он развалит страну, поднимет смуту в мире и станет источником великих бедствий. Даже если государь в этом с нами согласится, без удобного случая никто ничего поделать не сможет. Так что нужно нам с вами, господин, всё хорошенько обдумать.

Так уговаривал он Ёситомо, и тот отвечал:

— Я, Ёситомо, потомок сына Шестого принца в седьмом поколении… в смуту прошедших годов Хогэн весь род наш был объявлен врагами государя и истреблён. Я, Ёситомо, сберёг свою жизнь только для того, чтобы исполнить мой тайный умысел касательно Киёмори… Давнее моё желание — сделать как вы приказываете и возродить дом Минамото, если не случится непредвиденного и будет сопутствовать нам случай! (Св. 1 «2. О том, как Нобуёри замыслил уничтожить Синдзэя»).

Нетрудно заметить, что эпизоды сговора мятежников во всех трёх повестях обладают общими характеристиками и включают в себя однородные элементы.

Во-первых, вне зависимости от общего числа персонажей-мятежников в повести, сцена сговора — это всегда диалог двух персонажей.

Во-вторых, в каждой из таких сцен присутствует краткое изложение причин мятежа и повода к нему. В «Записях о Масакадо» и причиной, и поводом является нечаянный захват управы земли Хитати; в «Повести о смуте годов Хогэн» причина — это недовольство Сутоку несправедливым порядком наследования, а повод — смерть экс-императора Тоба, позволяющая Сутоку захватить власть тогда, когда этого никто не ожидает. В «Повести о смуте годов Хэйдзи» в качестве причины мятежа указана неприязнь Нобуёри к Синдзэй, а поводом является отсутствие в столице большинства Тайра, сопровождающих Киёмори в паломничество.

В-третьих, в данной сцене один из мятежников упоминает о своём происхождении от императорского дома. Масакадо говорит, что он «в третьем колене потомок государя»; экс- император Сутоку упоминает, что он удостоился «титула повелителя десяти тысяч колесниц», а Ёситомо указывает, что он является потомком Минамото-но Цунэмото, внука императора Сэйва. Указание на родство одного из мятежников с правящим домом призвано, вероятно, показать, как он пытается легитимировать свои притязания на власть.

Таким образом, данный эпизод, с одной стороны, подводит итог предыдущему повествованию, объясняющему причины мятежа, и маркирует переход к началу военных действий.

2.2. Начало военных действий. Мятежники, сговорившись, переходят к военным действиям. Масакадо захватывает земли Бандо на северо-востоке страны («Записи о Масакадо»), экс-император Сутоку и Левый министр Ёринага собирают войска («Повесть о смуте годов Хогэн»), Нобуёри и Ёситомо нападают на дворец на Третьем проспекте, сжигают его, и с пленёнными экс-императором Го-Сиракава и императором Нидзё затворяются в новоотстроенном императорском дворце («Повесть о смуте годов Хэйдзи»).

2.3. Увещание. Во всех трёх повестях за описанием начала военных действий следует небольшой, но крайне важный в композиции этих повестей эпизод, который мы, следуя переводу «Повести о доме Тайра» И. Львовой, назвали «Увещание» (см. «Повесть о доме Тайра», св. 2 «6. Увещание»).

В «Записях о Масакадо» Тайра-но Масахира и Ива-но Кадзуцунэ говорят Масакадо:

— Престол достаётся государю не в состязании умом, и не через применение силы. С давних времён и до наших дней государи, для которых основа — Небо, а уток — Земля, правители, что унаследовали дело государя, — всем им власть дана Небом… Если вассалы поправляют государя, он не впадёт в несправедливость. Если вы их не послушаете, стране может грозить опасность. Говорят, что тех, кто идет против воли Неба, непременно ожидает несчастье, а те, кто предает государя, непременно понесут наказание! («18. Масахира увещевает Масакадо»).

Таким образом, Масахира и Кадзуцунэ не признают легитимности притязаний Масакадо на императорскую власть; в их словах явно выражена мысль о законности именно наследственной передачи императорской власти, при этом они обращаются к китайской концепции «мандата Неба».

В «Повести о смуте годов Хогэн» Фудзивара-но Санэёси говорит экс-императору Сутоку, замыслившему мятеж:

— Да разве бывают люди, что втайне задумывают такое! Какой безрассудный замысел! Пусть свет и приблизился к своему концу, но всё же судьба императоров не подвластна воле людей, а вершится лишь по воле Великого святилища Исэ и храма Хатимангу! Пусть мала страна наша, подобная рассыпанным зернам проса, но божества хранят однажды установленное священное наследование!.. А потому следует предоставить судьбу воле Неба, а если тяжко на сердце — то почему бы, к примеру, не принять постриг, затвориться где- нибудь и молить будд, богов и Три сокровища о принце Сигэхито?.. Потом непременно пожалеете об этом! (Св. 1 «6. О том, как стал явным мятеж нового экс-императора… и о мнении Среднего министра»).

В самом факте появления у бывшего императора замысла мятежа Санэёси видит влияние наступления эпохи «конца Закона», ассоциировавшейся не только с упадком буддийской веры, но и с разрушением всего установившегося миропорядка. При этом он утверждает, что даже несмотря на наступление века упадка, наследование императоров определяется божественной волей Аматэрасу и божествами святилища Хатимангу.

Примерно те же доводы приводит в «Повести о смуте годов Хэйдзи» Фудзивара-но Мицуёри, уговаривающий своего брата Корэката спасти императора:

— Что же это случилось с этим миром? В государевой трапезной, где должен пребывать нынешний государь — живёт начальник привратной стражи. Государя он поселил в Покоях Чёрной двери! Хоть и наступил век Конца Закона, но Солнце и Луна ещё не упали на землю! За какие же грехи в прошлых жизнях привелось мне родиться в таком мире, видеть и слышать такие печальные дела! В Ханьских землях бывало, что подданный занимал государев престол, но не слыхал, чтоб в нашем краю случалось такое. Как же сберегут Закон государей богиня Аматэрасу и святилище Хатимангу? (Св. 1 «9. О том, как Мицуёри пошёл на совет во дворце…»).

Мицуёри — так же, как ранее и Санэёси — видит в мятежах проявление эпохи «конца Закона». В то же время для него сакральный статус императорской власти, охраняемой Аматэрасу и божествами Хатимангу, так же нерушим и вечен, как движение светил.

Какие же функции выполняют увещания в военных повестях?

Во-первых, увещания — это квинтэссенция «здравого смысла» повести, мораль, появляющаяся в начале повествования для того, чтобы быть подтверждённой самим ходом последующих событий. Увещания выражают «правильную» позицию по отношению к действиям мятежников. Идеологической основой этой позиции в «Записях о Масакадо» служит конфуцианская идея «мандата Неба», приспособленная к реалиям японской государственно-идеологической системы: власть японским императорам дана Небом, и единственный путь её получить — это унаследовать. Однако же в более поздних повестях эта идея не прижилась, и увещания в «Повести о смуте годов Хогэн» и «Повести о смуте годов Хэйдзи» уже полностью основаны на представлениях о божественном происхождении императорского дома. Использована в этих двух повестях и буддийская идея маппо, «конца Закона», но служит она не столько для выражения «правильного» отношения к действиям мятежников, сколько для объяснения причины смут — мятежники появляются именно из-за того, что в мире наступила эра «Конца Закона».

Во-вторых, увещания важны в общей структуре повестей как поворотный момент повествования, усиливающий трагическое настроение повести. Увещание является для событий мятежа своего рода «точкой невозвращения» и создаёт иллюзию того, что если бы в этот момент мятежник прислушался к словам увещания, то последующих жертв и разрушений удалось бы избежать.

2.4. Поражение мятежа. После сцепы увещания следует изложение хода военных действий, которые неизменно заканчиваются поражением и нейтрализацией мятежников. В «Записях о Масакадо» Масакадо в одной из битв сражён стрелой. В «Повести о смуте годов Хогэн» экс-император Сутоку и Левый министр Ёринага бегут из дворца; во время бегства Ёринага смертельно ранен случайной стрелой. В «Повести о смуте годов Хэйдзи» Нобуёри трусливо бежит ещё в ходе боя, а проигравший сражение Ёситомо сначала хочет совершить самоубийство, а потом, поддавшись уговорам своего молочного брата, Камада Дзиро, пытается пробраться в Восточные земли, чтобы собрать новое войско, но его же потомственные вассалы убивают его, рассчитывая на награду.

3. ПОСЛЕДСТВИЯ МЯТЕЖА

3.1. Награждения и наказания. Эпизод награждений и наказаний после усмирения мятежа — стандартная и естественная часть описания последствий мятежа. В «Повести о смуте годов Хэйдзи», например, говорится: «…Отец и сын, правитель земли Кавати Суэдзанэ и помощник начальника Левой стражи Суэмори, оба были обезглавлены. А Тайра приступили к раздаче наград отличившимся в недавнем сражении. Сигэмори — сын и наследник Киёмори, был пожалован должностью правителя земли Иё. Мотомори, второй сын Киёмори, стал правителем земли Ямато. Третий сын, Мунэмори, стал правителем Тотоми» и т. д. (Св. 3 «5. О переписи государева войска, а также о том, как мятежников лишили должностей и наград»). Эта часть повести всегда состоит из перечисления отличившихся в битвах, их наград, места казни или ссылки осуждённых и т. п.

3.2. Осуждение смертной казни. Наряду с «увещанием», есть ещё один примечательный эпизод, который мы видим в повестях о смутах Хогэн и Хэйдзи, а позже — и в «Повести о доме Тайра». Когда речь заходит о наказаниях мятежников, то непременно находится некто, осуждающий смертную казнь. К его мнению обычно не прислушиваются, и в каждой последующей повести именно убийство сдавшихся или пленённых мятежников предстаёт причиной будущих смут.

В «Повести о смуте годов Хогэн» государственный суд впервые применил смертную казнь после 350-летнего перерыва:

Чтобы узнать, бывали ли во времена минувшие и недавние дела, подобные нынешнему, государь изволил собрать Вступившего на Путь Правого министра Наканоин, Среднего министра Санэёси, дайнагона Корэмити из усадьбы на проспекте Оомия, управляющего покоями наследного принца Мунэёси, и спросил у них, как тут быть.

— В нашей стране, с тех пор, как во времена государя Сага предали смерти Наканари[201], то рассудили: «Плохо, что мёртвого к жизни вернуть невозможно», и много лет смертная казнь не применялась. В годы Тётоку[202] Средний министр князь Фудзивара-но Корэтика поразил стрелой прежнего государя — Кадзан-но ин. Государь тогда изображал привидение — шёл гулять по дорожке, обувал деревянную обувь-асида на высоких подставках, садился на верх глиняной ограды, надевал к этим ходулям алые хакама, сшитые длинными, чтоб доставали до самой земли, на голову набрасывал кусок ткани такого же цвета — и князь Корэтика, приняв его за настоящего призрака, выстрелил. Чиновник, толкующий законы, вынес решение: «Такая вина карается обезглавливанием. Казнить его!» — но наказание смягчили на одну ступень, заменив казнь дальней ссылкой. И после того снова смертных казней не было. Нельзя снова начинать карать смертью! К тому же сейчас длится время Пребывания во тьме прежнего государя. Нужно всех помирить, и на этом закончить!

Так в один голос говорили государю все собравшиеся, и лишь сёнагон-инок Синдзэй решительно произнёс:

— Думаю, это плохое решение! Написано ведь: «В трудные времена превыше всего — государь»[203]! Значит это, что в трудные времена надлежит следовать приказам государя. А если сейчас мы разошлём всех этих мятежников по разным землям, то будет от этого только вред, и непременно поднимется смута. Казнить их — и делу конец!

Тут государь изволил молвить:

— Он знает, что говорит! — и всех мятежников решено было зарубить (Св. 3 «4. О том, как были казнены Тадамаса, Иэхиро и прочие»).

В «Повести о смуте годов Хэйдзи» такое же рассуждение уже послужило в пользу замены казни ссылкой, а действия сёнагона Синдзэя были признаны ошибкой:

Цунэмунэ и Корэката были схвачены и помещены под стражу во дворце. Смертная казнь для них была уже решена, но Министр из храма Хоссёдзи Тадамити изволил сказать:

— Со времён государя Сага, когда был предан смерти Наканари… надобно всем смертную казнь заменить дальней ссылкой! (подробнее см. свиток 3 «3. О том, как были сосланы Цунэмунэ и Корэката, и о том, как их вернули из ссылки»).

Подобная сцена присутствует и в «Повести о доме Тайра», о чём мы будем говорить ниже.

Таким образом, в повестях о годах Хогэн, Хэйдзи и в «Повести о доме Тайра» присутствуют эпизоды осуждения смертной казни. Здесь мы не можем позволить себе подробный анализ этих эпизодов, а потому пока ограничимся констатацией их очевидного сходства.

3.3. Страдания родственников мятежников. В завершающей части «Записей о Масакадо» мы находим весьма эклектичную смесь мыслей, в которых соединены и сетования о погибших войсках, и удивление произошедшим, и многое другое. Часть этих размышлений описывает судьбу родственников тех, кто потерпел поражение:

…Из-за этого жёны и дети мятежников скитаются по дорогам, кусая пупок от стыда, а лишившиеся дома братья их не имеют места, куда скрыться… Одни остались в живых и блуждают в поисках родителей и детей, ищут их в горах, разыскивают у рек. Другие — в тоске разлуки с супругами спрашивают о них в своих землях и разузнают за их пределами. Хоть и не птицы, а разлетелись неведомо куда. Хоть и не горы, а познали горечь разлуки с теми, с кем произросли из одного корня. Виновные и безвинные равно страдают, подобно травам благовонным и смердящим, что растут вперемешку… Громы и молнии слышны за сотню ри, а зло, учинённое Масакадо, разнеслось на тысячу ри. Превыше всего возлюбил он дела Тай-кана, и утратил путь Сюань-вана[204][3](«26. Награждение Тайра-но Садамори и других»).

Здесь мотив безвинных страданий родственников тех, кто поднял мятеж и потерпел поражение, лишь намечен. О жёнах, детях и братьях мятежников говорится очень обобщённо и не указаны конкретные подробности, то есть имена этих людей, места их скитаний и их дальнейшая судьба. Зато в «Повести о смуте годов Хогэн» уже значительная часть третьего свитка повествует о казнях детей одного из мятежников, Тамэёси, и о самоубийстве его жены.

В «Повести о смуте годов Хэйдзи» изложение судьбы потомков Минамото-но Ёситомо, как мы могли видеть, и вовсе занимает едва ли не половину повести. Несчастная Токива, жена Ёситомо, некогда — первая красавица Японии, привыкшая к придворному обхождению, бежит из столицы пешком с тремя малолетними детьми, не имея даже тёплой одежды, и вынуждена вначале ночевать в Храме Чистой Воды (Киёмидзу-дэра):

Раньше приезжала она сюда в роскошной повозке, даже младшие слуги и погонщики волов были в нарядных одеждах, и было видно — вот прекрасная госпожа, которую осчастливил своей любовью Левый конюший! А ныне — скрываясь от людей, в неподобающих ей лохмотьях, вся в слезах привела она своих малолетних детей, и не смела смотреть людям в глаза (Св. 2 «12. Токива бежит из столицы»).

На следующий день она находит пристанище в сельском доме благодаря милости тамошней хозяйки. Как тут не вспомнить Маргариту Анжуйскую, и то, «как во время мессы ей пришлось попросить для пожертвования пенни у шотландского лучник… который с неохотой и через силу извлек из кошеля своего шотландский грошик и подал ей» (подробнее см. Ё. Хёйзинга «Осень Средневековья»). Впрочем, дальнейшая судьба Токивы была несколько спокойнее, чем у Маргариты, которая «была брошена в Тауэр, где томилась пять лет, до того как Эдуард IV продал ее Людовику XI, в пользу которого, в обмен на предоставление свободы, ее вынудили отказаться от права наследования своему отцу, королю Рене» (Там же). Токива ради спасения детей склонилась к ухаживаниям Тайра-но Киёмори, и от «любви Киёмори у Токивы родилась дочь. А уже после того, как страсть Киёмори остыла, служила Токива князю Наганари с Первого проспекта, главе государевых кладовых, и было у них множество детей».

Таким образом, рассказ о мятеже в трёх ранних повестях — «Записях о Масакадо», «Повести о смуте годов Хогэн», «Повести о смуте годов Хэйдзи» — следует единой композиционной схеме, и разнятся лишь описываемые исторические события. Вначале в этих повестях объясняются причины мятежа, за этим следует эпизод сговора мятежников, маркирующий начало мятежа, и после этого эпизода начинается описание военных действий. Потом следует эпизод, в котором некто убеждает одного из мятежников отказаться от своих замыслов, и все три повести заканчиваются описанием поражения мятежа и его последствий; при этом большое внимание уделяется страданиям, которые мятежники навлекли на своих родичей.

4. КОМПОЗИЦИЯ «ПОВЕСТИ О ДОME ТАЙРА»

Каким же образом всё сказанное выше относится к «Повести о доме Тайра»?

«Повесть» описывает события, происходившие после усмирения мятежа Хэйдзи. Род Минамото почти угас, и не существует пока политической силы, способной противостоять роду Тайра. Глава рода, Тайра-но Киёмори, стремительно растёт в чинах, становится Дайдзё-дайдзин — Главным министром; так же быстро делают карьеру при дворе его сыновья и прочие выходцы из этого рода. Впоследствии Киёмори выдаёт свою дочь за императора Такакура, и их сын, то есть внук Киёмори, становится императором под именем Антоку (1180). В то же время растёт и недовольство таким возвышением Тайра, и в том же 1180 г. принц Мотихито поднимает восстание, которое, впрочем, было быстро подавлено, но подтолкнуло последующие события. Убийство принца и сожжение храмов Нара, община которых приняла сторону Мотихито, стали поводом для дальнейшего обострения ситуации. Сразу же после этого одновременно восстали Минамото-но Ёсинака из Кисо и Минамото-но Ёритомо, находившийся в ссылке в Идзу. Войска Ёсинака заняли столицу, а Тайра бежали, захватив с собой малолетнего императора и священные символы императорской власти — меч, зеркало и яшму. Войска соперничающего с Ёсинака Ёритомо выбивают Ёсинака из Киото, а сам Ёсинака погибает в битве. Ёсицунэ, младший брат Ёритомо, командовавший его войсками, теснит Тайра всё дальше на запад, и в ходе решающего боя при Данноура, у пролива Симоносэки, часть Тайра погибла, многие были взяты в плен и впоследствии казнены, немногие бежавшие либо покончили с собой, либо были схвачены и зарублены. Семилетнего императора Антоку взяла с собой на дно моря Нии-доно, вдова Киёмори, умершего незадолго до нападения Минамото на столицу. Ёритомо, ставший главой рода Минамото, добился казни всех возможных будущих противников из Тайра и в 1192 г. получил звание Сэйи тайсёгун — Великий полководец, усмиряющий варваров.

Таковы основные события, описанные в «Повести о доме Тайра». В этих событиях легко усмотреть «мятеж», наподобие тех, что описаны в более ранних повестях. Восставшие Минамото идут против легитимной центральной власти — императора Антоку, легально занявшего престол, и Главного министра Тайра-но Киёмори, которого на эту должность назначил император. Разница только в том, что Минамото, поднявшие мятеж, смогли добиться успеха. Как же описывает эти события «Повесть»?

Критика Тайра-но Киёмори появляется уже в авторском вступлении:

Если обратиться к примерам из нашей страны, то и Масакадо в годы Сёхэй, и Сумитомо в годы Тэнгё, и Ёситика в годы Кова, и Нобуёри в годы Хэйдзи, каждый на свой лад гордыней отличался и жестокостью, и всё же недавние деянья Вступившего на путь бывшего Великого министра князя Киёмори Тайра из усадьбы Рокухара поистине не описать словами и даже представить себе трудно (Св. 1 «1. Храм Гион»).

Далее «Повесть» описывает возвышение Киёмори, и каждый его карьерный успех представлен как проявление наглости выскочки, своевольно занимающего должности, не предназначенные для человека с таким происхождением, как у него:

Киёмори опять повысили в ранге. Он… минуя должности Правого и Левого министров, возвысился до самого почетного сана, стал Главным министром…

«Главный министр — наставник императора, пример всему государству, — гласит закон. — Он правит страной, наставляет на путь, гармонически сочетает Инь и Ян и властвует над ними — такова эта высокая и важная должность. А посему, если нет достойного человека, пусть эта должность остается свободной». Оттого эта должность и называется «местом достойного» или «местом свободным», ибо закон запрещает назначать на нее человека, добродетелью не украшенного. Но князь Киёмори сжимал в деснице всю Поднебесную средь четырех морей, стало быть, рассуждать было не о чем (Св. 1 «3. Морской судак»).

И далее при упоминании Киёмори, будь то описание роскоши его усадьбы в Рокухара или рассказ о романе с танцовщицей, «Повесть» показывает Киёмори как занёсшегося мужлана, купающегося в роскоши и позволяющего себе и своим родичам то, что настоящему аристократу из древнего рода просто не пришло бы в голову:

Всю Поднебесную средь четырех морей сжимал Правитель-инок в своей деснице; люди бранили его, порицали его поступки, но Правитель-инок, не внимая людской хуле, знай творил дела одно чуднее другого (Св. 1 «6. Гио»).

Такое поведение Киёмори и всего рода Тайра, как говорит «Повесть», спровоцировало нескольких представителей аристократии во главе с самим экс-императором Го-Сиракава сговориться против Тайра. Заговор вскоре был раскрыт, некоторых его участников приговорили к смерти, других отправили в дальнюю ссылку, а самого Го-Сиракава Киёмори задумал отправить под охраной в усадьбу Тоба. Сигэмори, старший сын и наследник Киёмори, увещевает его не идти против экс-императора, и именно здесь становится ясным распределение ролей в «Повести о доме Тайра».

В трёх ранних военных повестях мы могли видеть эпизод «2.3. Увещание», в котором некто уговаривает одного из мятежников отказаться от своих замыслов, поясняя, что императорская власть священна и всякий, кто идёт против неё, обречён на поражение. В «Повести о доме Тайра» Сигэмори говорит:

— Слушая вас, я явственно понял, что приходит конец счастливой вашей судьбе!.. Вы не только совершаете тяжкий грех, без стыда нарушая Пять основных заветов Будды, но и предаете забвению Пять Постоянств, которым учит Конфуций, — человеколюбие, долг, ритуалы, мудрость и верность… И если, забыв о великой монаршей милости, вы отправите государя в изгнание, вы поступите противно закону и оскорбите волю богини Солнца и бога Хатимана!

Боги охраняют Японию. Боги не потерпят нарушения гармонии и порядка… Накажите всех заговорщиков, как они того заслужили, и предайте забвению все это дело. Доложите обо всем государю, служите ему с еще большим усердием, проявляйте к народу еще большее милосердие, и боги защитят вас, и воля Будды пребудет с вами! Если же боги и будды прольют на вас свою благодать, я уверен, государь-инок тоже сменит свой гнев на милость (Св. 2 «6. Увещание»),

Выше мы говорили о функциях увещаний в повестях. Они, во-первых, выражают «правильное» отношение к природе императорской власти и действиям мятежников, а во-вторых, усиливают внутреннюю напряжённость повествования, как бы показывая, что последующих трагических событий могло бы и не быть, если бы мятежник вовремя прислушался к мудрым словам увещевающего. Соответственно, тот, к кому увещание обращено — это всегда мятежник, а в данном случае в качестве такого мятежника выступает Тайра-но Киёмори.

Киёмори не следует советам Сигэмори, что приводит к восстанию принца Мотихито (Св. 4 «3. Воины Минамото»), вслед за которым вспыхивают мятежи Минамото-но Ёсинака и Ёритомо, результатом которых стало полное уничтожение дома Тайра. В конце этой повести, как и в других повестях, немало сказано о страданиях родственников тех, кто представлены как «мятежники», то есть Тайра. В самом конце повести, перед сценой успения принявшей постриг императрицы Кэнрэймонъин, «Повесть» подводит итог описанным в ней событиям, возлагая всю ответственность за произошедшее на Киёмори:

А случились все эти беды только из-за того, что Правитель-инок всю Поднебесную средь четырех морей самовластно сжимал в своей деснице, выше себя — не боялся даже самого государя, ниже себя — не заботился о народе, казнил, ссылал, поступал своевольно, не стыдился ни людей, ни всего белого света. И воочию явилась тут истина: «За грехи отцов — возмездие детям!» (Св. «Окропление главы», гл. «Кончина прежней императрицы»).

Мы уже отмечали, что «Повесть о доме Тайра» описывает успешный мятеж Минамото, в результате которого Минамото-но Ёритомо смог отомстить Тайра за гибель почти всех родичей в годы Хогэн и Хэйдзи и сконцентрировать всю реальную власть в своих руках. Таким образом, в качестве мятежников, действия которых привели к гибели правящего императора, логично было бы описать именно Минамото.

Сложившаяся же схема восприятия событий мятежа такова, что, как мы видели, мятежники всегда терпят поражение и гибнут. Такое убеждение во многом основывается на представлении, что императоров, потомков Аматэрасу, охраняет сама солнечная богиня Аматэрасу и божества храма Хатиман — это очень хорошо видно в тексте «увещаний». И именно с солнцем в «Записях о Масакадо», самом раннем из дошедших до нас произведений этого жанра, сравнивают императорские войска, представляющие саму особу императора:

Подобно луне, соперничающей с солнцем, появляются мятежники, однако же государевы войска преумножаются, а мятежные силы убывают («Запись от шестого месяца третьего года Тэнгё»),

Таким образом, божества, действующие на благо истинных правителей Японии, не могут ошибаться, а потому те, кого они наказали, то есть проигравшие битву за власть, и являются истинными мятежниками. Поэтому сам факт победы Минамото, начавших военные действия против легитимной на тот момент власти, подтверждает законность новой власти Минамото, и убеждённость современников в таком положении дел нашла своё выражение в пословице: «Хэйкэ о хоробосу ва Хэйкэ», то есть «Дом Тайра уничтожил дом Тайра»; эта пословица используется в тех случаях, когда кто-то испытывает разрушительные последствия собственной заносчивости.

Так само обоснование легитимности власти становится подобным китайской концепции «мандата Неба» — победивший прав, поскольку его победа подтверждает, что он выступает в качестве божественного орудия защиты императорской власти, что впоследствии будет выражено в пословице: «Катэба кангун, макэрэба дзокугун» — «Победим — будем императорской армией, проиграем — будем бандой мятежников». Эта пословица сейчас часто используется в сокращённой версии — «Катэба кангун» — «Пан или пропал».

Не следует, конечно, исключать возможность предвзятого взгляда авторов на эти события — историю, как известно, пишут победители, и изображение дома Тайра как виновной стороны было кому-то, вероятно, нужно. Но в любом случае, повторяемость схемы восприятия событий в последовательности «причины мятежа» — «сговор» — «начало мятежа» — «увещание» — «продолжение мятежа» — «нейтрализация мятежников» — «награждения и наказания» — «судьба родственников мятежников», говорит о её чрезвычайной значимости для структурирования исторического знания в повседневном сознании жителей средневековой Японии, поскольку она наблюдается как в ранних военных повестях, так и в композиции «Повести о доме Тайра».

Вместе с тем, в композиции «Повести о доме Тайра» наблюдаются и некоторые нововведения.

Во-первых, в ней не нашлось места эпизоду сговора «мятежников», то есть Тайра. Это легко объясняется тем, что действия Тайра как раз не были «мятежом», результатом заговора. Киёмори не нужно было тайно с кем-то встречаться и о чём-то сговариваться, вся полнота государственной власти была в его руках, поскольку он был Главным министром, и все значимые должности при дворе занимали либо контролировали Тайра. Конфликт начинает именно Го-Сиракава, организующий заговор против Тайра, о чём хотелось бы сказать несколько подробнее.

Мы видели, что в повестях о смутах годов Хогэн и Хэйдзи присутствуют эпизоды рассуждений об этической неприемлемости смертной казни (см. 3.2. Осуждение смертной казни в структуре этих повестей). Основные характеристики этих эпизодов таковы: 1) в них упоминается последний случай применения смертной казни, а именно казнь дайнагона Наритика в 810 г.; 2) поводом для этих рассуждений является поражение мятежа и попытка решить проблему наказания мятежников, поэтому эти рассуждения мы встречаем уже после описания основных событий мятежа. В «Повести о доме Тайра» также есть подобная сцена, но находится она в начале «Повести», во втором свитке. Тайра-но Сигэмори уговаривает отца не казнить дайнагона Наритика, уличенного в заговоре против Тайра:

…С тех пор, как в древние времена, еще при императоре Сага, казнили Наканари Фуддивару, и вплоть до недавних годов Хогэн смертная казнь в нашей стране ни разу не совершалась. Двадцать пять государей сменилось на троне за эти века, но ни разу никого не карали смертью! Но в последнее время, когда покойный сёнагон Синдзэй получил столь большую власть при дворе, он первый стал карать смертью. И еще приказал Синдзэй выкопать из могилы тело Ёринаги Фудзивары, дабы самолично убедиться, он ли там похоронен. Я и тогда уже считал неправедными такие поступки! Недаром мудрецы древности учат: «Если карать людей смертью, заговорщики в стране не переведутся!» И что же? Пословица подтвердилась: миновали всего два года, наступили годы Хэйдзи, и снова в мире возникла смута! И раскопали тогда могилу, в которой укрылся Синдзэй, отрубили ему голову и носили ее по улицам на всеобщее поругание[205]! То, что совершил Синдзэй в годы Хогэн, вскоре против него же и обернулось!.. Недаром говорится: «В дом, где творят добро, снизойдет благодать; в дом, где творится зло, обязательно войдёт горе!» С какой стороны ни взглянуть, рубить голову дайнагону никак невозможно! (Св. 2 «4. Малое увещание», пер. И. Львовой).

Упоминание казни Наканари в контексте осуждения смертной казни ставит исследователя перед двумя вопросами. Во-первых, почему рассуждение, место которого в конце повести, появляется ещё до основных событий повести? И во-вторых, зачем во втором свитке «Повести о доме Тайра» сразу два увещания — «4. Малое увещание» и «6. Увещание»?

При более подробном рассмотрении композиции той части «Повести о доме Тайра», которая предшествует приведенному отрывку, оказывается, что эта часть, то есть начало «Повести», от гл. «3. Морской судак» первого свитка до начала второго свитка — это как бы повесть в повести, имеющая стандартную структуру военных повестей, включающую почти все те элементы, которые мы выделяли в структуре ранних повестей:

Начало «Повести» представляет персонажей и описывает «бесчинства» дома Тайра и его главы, Киёмори (1. События, предшествующие мятежу).

Недовольный засильем Тайра Го-Сиракава организует заговор против них (2.1. Сговор мятежников):

У подножья Восточной горы, Хигасияма, было место, именуемое Оленья долина… Часто собирались здесь единомышленники и на все лады обсуждали, оттачивали все подробности заговора против семейства Тайра. Однажды сюда пожаловал даже сам государь-инок Го-Сиракава. Вместе с ним преподобный Дзёкэн, сын покойного сёнагона Синдзэя. В этот вечер, под шум пирушки, государь посвятил его в заговор (Св. 1 «12. Оленья долина», пер. И. Львовой).

Дзёкэн предостерегает Го-Сиракава от необдуманных действий, последствия которых могут быть весьма трагичны для заговорщиков (2.3. Увещание):

— Государь, я поражён, — в смятении воскликнул Дзёкэн. — Здесь не я один — многие слышали ваши речи. А раз так, тайна очень скоро выйдет за пределы этого дома, и великая смута начнётся в государстве! (Там же.)

Го-Сиракава и прочие не вняли предостережению; из-за их интриг возникают волнения в столице. Один из них, опасаясь за свою жизнь, идёт к Киёмори и рассказывает о заговоре; Киёмори собирает войска и отдаёт приказ об аресте заговорщиков (2.4. Поражение мятежа, см. свиток 2 «3. Казнь Сайко»). И уже при определении наказаний схваченным участникам заговора (3.1. Награждения и наказания) Сигэмори уговаривает Киёмори сохранить жизнь дайнагону Наритика: «…с тех пор, как в древние времена, еще при императоре Сага, казнили Наканари Фудзивару…» (3.2. Осуждение смертной казни). В этой части «Повести», посвящённой заговору против Тайра, описаны и переживания родственников заговорщиков — жён и детей (3.3. Страдания родственников мятежников), а рассказ о дальнейшей судьбе ссыльных на втором плане повести продолжается до середины третьего свитка, то есть до главы «9. Смерть Сюнкана».

Таким образом, эта «повесть о заговоре против Тайра» имеет стандартную структуру «повести о мятеже», такую же, как в повестях о смутах годов Хогэн и Хэйдзи. «Малое увещание» оказывается на своём месте — оно относится к заключительной части этого малого повествования, соответствует эпизоду 3.2. Осуждение смертной казни, и описывает судьбу участников заговора; общую же структуру «Повести о доме Тайра» можно представить следующим образом:

Таблица 1

Общая структура «Повести о доме Тайра»

«Мятеж» Киёмори против Го-Сиракава Повествование о заговоре против Тайра 1. Авторское предисловие 1. События, предшествующие мятежу 1.1. Представление персонажей 1.2. Причины мятежа (причины конфликта Киёмори и Го-Сиракава) 1.2. События, послужившие причиной мятежа (причины заговора Го Сиракава против Тайра) 2. Мятеж и его поражение 2.1 Сговор мятежников (2.2. Начало военных действий отсутствует) 2.3. Увещание 2.4. Поражение мятежа 2. Мятеж и его поражение 3.1. Награждения и наказания (2.1. Сговор мятежников отсутствует) 3.2. Осуждение смертной казни 2.2. Начало военных действий 2.3. Увещание 3.3. Страдания родствен ников мятежников (конец этой части повествования) 2.4. Поражение мятежа 3. Последствия мятежа 3.1. Награждения и наказания (3.2. Осуждение смертной казни отсутствует) 3.3. Страдания родственников мятежников

ВЫВОДЫ

Композиция трёх ранних военных повестей построена по одной схеме и состоит из трёх больших частей, первая из которых описывает события, предшествующие мятежу, вторая — военные действия, которые и являются собственно мятежом, и в третьей описываются последствия этого мятежа. При этом в составе композиции этих повестей мы можем выделить следующие эпизоды, повторяющиеся в каждой из них и обладающие несомненным сходством. Это эпизоды сговора двоих зачинщиков смуты, увещания одного из мятежников, осуждения виновных и награды отличившимся в битвах за императора, описание страданий родственников тех, кто принял участие в мятеже.

«Повесть о доме Тайра», рассказывающая о смутном времени 1180–1185 годов, которое закончилось победой «мятежников» (а на самом деле тех, кто воевал против легитимной на тот момент власти), следует той же схеме, и эта схема в ней повторяется дважды. Вначале оппозиция во главе с экс-императором Го-Сиракава создаёт заговор против Тайра, и рассказ об этом содержит те же эпизоды. Дальнейшее повествование заключает этот рассказ о заговоре против Тайра в рамки повествования о «мятеже» Тайра.

Ввиду отсутствия сведений об авторах и недостаточности знаний о способе функционирования произведений данного типа, — ведь речь идёт о произведениях, созданных восемьсот лет назад, — мы можем лишь высказать наши предположения. Думается, что авторы последующих повестей сознательно использовали структуру предыдущих произведений. Первоначальными авторами этих повестей вполне могли быть бива-хоси, так называемые «бродячие монахи с лютней-бива», в среде которых в то время, то есть в X–XIII веках, с большой вероятностью могло существовать корпоративное знание, каковое мы можем видеть сейчас в традиционных японских искусствах, передающихся через много поколений — в японской музыке, чайной церемонии, традиционном театре. Это знание могло передаваться по наследству, либо, как в случае корпораций слепых, какие мы знаем в эпоху Эдо, наследоваться наиболее умелыми из исполнителей повестей.

Можно было бы допустить, что эти произведения созданы кем-то из придворной среды, как описывает, например, Ямада Кэнко в «Записках на досуге» — якобы некий придворный по имени Юкинага постригся в монахи, и совместно со слепцом Сёбуцу (или Дзёбуцу) они составили «Повесть о доме Тайра». Но в данном случае настораживает соавторство слепого сказителя, поскольку уже известно, что слепые певцы в сопровождении бива исполняли повести о годах Хогэн и Хэйдзи ещё в конце XII века, то есть до появления «Повести о доме Тайра», и представляется вполне вероятным, что Юкинага лишь добавил в повесть, созданную Сёбуцу, некоторые сведения об этих событиях, сохранившиеся в придворной среде, и внёс некоторые стилистические изменения. В целом же «Повесть о доме Тайра» имеет все черты преемственности по отношению к более ранним повестям; она, так сказать, лишь улучшенное и дополненное но сравнению с ними произведение.

Можем ли мы говорить о прямом влиянии более ранних текстов на более поздние? Скорее всего, можем, ведь сложно представить, чтобы именно эти тексты, дошедшие до нас, живущих через восемь сотен лет после их создания и сохранившиеся в сотнях списков, были неизвестны современникам, а тем более — сказителям, создававшим каждую последующую повесть. И вне зависимости от наличия или отсутствия такого влияния, повторяемость такой композиции в текстах, описывающих один тип исторических событий, говорит о существовании некой устоявшейся схемы восприятия событий данного типа. Даже если допустить, что прямой связи между текстами нет, и данная схема воспроизводилась независимо в каждом из текстов, то такая её воспроизводимость говорит о длительном функционировании в японском обществе такой схемы интерпретации событий этого типа. Признание прямого влияния одних текстов на другие лишь конкретизировало бы тот медиум, посредством которого происходила передача этой схемы восприятия, но не объясняло, почему для создания по меньшей мере пяти произведений[206], написанных с X по XIV века, различные авторы выбирали именно такую композицию и ту схему восприятия исторической действительности, которая в этой композиции выражена. Вероятнее всего, подобная схема была основана на общности системы ценностей, сохраняющейся на протяжении столетий.

Проблему самой картины мира в средневековой Японии и те мировоззренческие концепты, которые сё определяют, мы рассмотрим в дальнейших исследованиях; здесь мы лишь показали, из каких частей состоит композиция нескольких повестей и почему рассмотрение их композиции может стать одним из ключей к пониманию восприятия истории того времени. Основная работа ещё впереди, и описать картину мира жителей средневековой Японии на материале военных повестей мы планируем в дальнейших работах, сопровождающих переводы этих повестей.

Литература

Анналы Японии, 1997 — Анналы Японии / Пер., ком мент, и предисл. А. М. Ермаковой и А. Н. Мещерякова. — СПб.: Гиперион, 1997.

Бо Цзюйи, 1978 — Бо Цзюйи. Стихотворения / Пер., вступ. ст. и примеч. Л. 3. Эйдлина. — М.: Худож. лит., 1978.

Brown&Ishida, 1979 — Brown D., Ishida I. The Future and the Past: A translation and study of the Gukansho, an interpretative history of Japan written in 1219. — Berkeley; Los Angeles-London: University of California Press, 1979.

Chalitpatanangune, 1987 — Chalitpatanangune, M. 'Heiji Monogatari': a Study and Annotated Translation of the Oldest Text. Ph.D. dissertation. — Berkeley, 1987.

Гото, 1938 — Гото Т. Тайхэйки но кэнкю (Исследования «Сказания о Великом Мире»). — Токио: Изд-во «Кавадэ сёбб», 1938.

Китайская классическая поэзия, 1956 — Китайская классическая поэзия. Эпоха Тан / Сост., вступ. ст., общ. ред. Н. Т. Фсдоренко. — М.: Худож. лит., 1956.

Кусака, 1988 — Кусака Ц. Хэйдзи-моногатари но найбу кодзо (Внутренняя структура «Повести о смуте годов Хэйдзи») // Кокубунгаку: кайсяку то кансё (Японская литература: восприятие и оценки). — 53–13, 1988. С. 61–65.

Мещеряков, 1988 — Мещеряков А. Н. Герои, творцы и хранители японской старины. — М.: Наука, 1988.

Нагацуми, 1956 — Нагацуми Я. Тюсэй бунгаку но тэнбб (Обзор средневековой литературы). — Токио: Изд-во «Тбкё дайгаку сюппанкай», 1956.

Нагацуми, 1960 — Нагацуми Я. Гункимоно но кодзо: то соно тэнкай (Военные повести: структура и её развитие) // Кокуго то кокубунгаку (Японский язык и японская литература). — 37-4, 1960. С. 1–15.

Норито… 1991 — Норито. Сэммё / Пер. со старояп. Л. М. Ермаковой. — М.: Наука, 1991.

Окагами, 2000 — Окагами — Великое Зерцало / Пер. с ян. Е. М. Дьяконовой. — СПб.: Гипсрион, 2000.

Ооцу, 2005 — Ооцу Ю. Гунки то бкэн но идэороги: (Военные повести и идеология императорской власти). — Токио: Изд-во «Канрин сёбб», 2005.

Повесть о доме Тайра, 1982 — Повесть о доме Тайра: Эпос. (XIII в.) / Пер. со старояп. И. Львовой; Предисл. и ком мент. И. Львовой; Стихи в пер. А. Долина. — М.: Худож. лит., 1982.

Reischauer&Yamagiwa, 1951 — Rcischaucr, Е., Yamagiwa,). Translations from early Japanese literature. — Cambridge: Harward University Press, 1951.

Сказание о Ёсицунэ, 1984 — Сказание о Ёсицунэ / Пер. со старояп. А. Стругацкого. — М.: Худож. лит., 1984.

Stramigioli, 1975 — Stramigioli, G. Hciji Monogatari, Parte 1 // Rivista degli Stucli Orientali XLIX, 3–4. — Roma, 1975, pp. 287–338.

Stramigioli, 1977 — Stramigioli, G. Heiji Monogatari, Parte И // Rivista degli Studi Orientali LI, 1–4. — Roma, 1977, pp. 205–279.

Сыма Цянь, 2001–2002 — Сыма Цянь. Исторические записки. Т. 1–8 / Пер. с кит. Р. В. Вяткина, В. С. Таскина, А. М. Карапстьянца. — М.: Восточная литература, 2001–2002.

Хогэн моногатари… 1961 — Хогэн-моногатари, Хэйдзи- моногатари (Повесть о смуте годов Хогэн, Повесть о смуте годов Хэйдзи) / Коммент. Я. Нагацуми, И. Симада. — Токио: Изд-во «Иванами сётэн», 1961.

Хогэн моногатари… 2004- Хогэн-моногатари, Хэйдзи- моногатари, Дзёкюки (Повесть о смуте годов Хогэн, Повесть о смуте годов Хэйдзи, Записи о годах Дзёкю) / Коммент. Ё. Тораги, Ц. Кусака, Т. Масуда, Д. Кубота. — Токио: Изд-во «Иванами сётэн», 2004.

Янагита, 1981 — Янагита Ё. Сёмонки но хомбун дзёдзюцу но кбдзб (Структура основной части повествования «Записей о Масакадо») // Досися кокубунгаку. — 17,1981. С. 90–101.

Противостояние воинских родов Минамото и Тайра в XII веке привело к ряду ожесточённых битв между ними, завершившихся победой Минамото и установлением сёгуната в Камакура в 1192 году. «Повесть о смуте годов Хэйдзи» описывает один из эпизодов этого противостояния — мятеж годов Хэйдзи (1159 г.), и является одним из значительнейших литературных памятников XIII века, наряду с «Повестью о смуте годов Хогэн» и «Повестью о доме Тайра».

Примечания

1

Ношение гэта — деревянных сандалий на подставках — было косвенным показателем статуса человека, поскольку их носили только те, кому приходилось ходить пешком и стараться не испачкаться дорожной грязью.

(обратно)

2

Болезнь императора делала его ритуально «нечистым», и потому препятствовала выполнению им функций синтоистского первосвященника. В данном же случае смещение с должности «Первого человека» не было обусловлено болезнью.

(обратно)

3

Здесь и далее — перевод наш, если не указано другое. Для перевода использованы старейшие варианты Хогэн-моногатари и Хэйдзи-моногатари.

(обратно)

4

Парамита — действие, способствующее «переправе на другой берег», то есть способствующее просветлению.

(обратно)

5

Распятие было известно и японцам. Как правило, казнь заключалась в распятии на поверхности земли — между кольями, вбитыми в землю.

(обратно)

6

Интересно, что подобная формулировка встречается и в «Анналах Японии». См., например, конец предисловия А. М. Ермаковой: «Один… переписчик, не в состоянии разобраться в несоответствиях между японскими и корейскими датировками, завершая свои рассуждения, выразил надежду на то, что пытливые потомки, верно, разберутся, в чем истина» (Анналы Японии, 1997).

(обратно)

7

1 В начальных строках «Повести» использовано разделение государственных дел на военные и гражданские, описанное Тайцзуном в «Ди фапь» («Правила императоров») — наставлении, дарованном наследнику престола в 648 г.

(обратно)

8

2 С XI века в Японии распространяется идея о наступлении эры конца Закона — маппо. С наступлением этой эры буддийская вера угасает, что в сознании средневекового человека ассоциировалось с общественной деградацией и нарушением привычного хода вещей.

(обратно)

9

3 Асон — элемент имени, указывающий на придворный ранг. С первого по третий ранги присоединяется к фамильному имени, и личное имя не указывается. У придворных четвёртого ранга — после фамильного и личного имён, у придворных пятого ранга ставится между фамильным и личным именами.

(обратно)

10

4 Согласно легенде эпохи Вёсен и Осеней (722–481 гг. до н. э.), правитель царства Вэй Лин-гун из любви к своему фавориту Ми Цзыся многое ему позволял, но потом любовь прошла, и он изгнал Ми Цзыся, якобы за непочтительное поведение, когда тот предложил ему половину персика. Ань Лушань, военный губернатор Шаньдуна, в 755 г. поднял мятеж против танского императора Сюаньцзуна, но вскоре, в 757 г., был убит своим сыном.

(обратно)

11

5 Девять школ — девять философских течений, существовавших в ханьском Китае — конфуцианство, даосизм, инь-ян цзя, легизм, мин цзя, моизм, цзун-хэн цзя, цза цзя, нун цзя. Сто учений — все учения, включая и поименованные девять.

(обратно)

12

6 1156 г.

(обратно)

13

7 В 1069 г.

(обратно)

14

8 Яо и Шунь — легендарные совершенномудрые государи древности. Подробнее см. Указатель имён.

(обратно)

15

9 Годы Энги (901–923) правления императора Дайго и годы Тэнряку (947–957) правления императора Мураками считались эталоном спокойствия и благоденствия в стране.

(обратно)

16

10 Cм. Фудзивара-но Ёситика и Фудзивара-но Корэсигэ.

(обратно)

17

11 Проводился ежегодно в 20-й день десятой луны.

(обратно)

18

12 Церемония, проводившаяся во дворце в седьмую луну.

(обратно)

19

13 1158 г.

(обратно)

20

14 Император Хорикава, правивший в 1087–1094 гг.

(обратно)

21

15 Годы правления 1107–1123.

(обратно)

22

16 Дадзайфу — ведомство, занимавшееся делами управления островами Кюсю, Ики и Цусима, а также делами внешней политики.

(обратно)

23

17 Кумано — комплекс синтоистских храмов в земле Кии (современная префектура Вакаяма), где изначально почитались три японских божества — Кэцуми-мико (согласно одной из версий, под этим именем почитался Сусаноо), Мусуби и Хаятама. В эпоху Хэйан, с распространением учения хонги-суйдзяку, согласно которому японские божества — это будды, явившие себя в Японии в виде божеств, три божества храмов Кумано стали отождествлять соответственно с буддой Амида, бодхисаттвой Каннон и буддой Якуси. Культ божеств Кумано стал чрезвычайно популярен в конце Хэйан; так, экс-император Го-Сиракава совершал паломничества в Кумано тридцать четыре раза.

(обратно)

24

18 Т. е. внука императора Сэйва (годы правления 858–876) Минамото-но Цунэмото, которому было пожаловано фамильное имя Минамото.

(обратно)

25

19 Примерно с часа до трёх пополуночи девятого дня двенадцатой луны первого года Хэйдзи (1159).

(обратно)

26

20 Дворец государя-инока Го-Сиракавы.

(обратно)

27

21 Вторая дочь императора Тоба; в тексте ошибочно названа «младшей сестрой», в действительности была на год старше императора Го-Сиракава.

(обратно)

28

22 Дворец Эфан — огромный дворец, строившийся при первом циньском императоре Ши-хуане в столице Циньской империи г. Сяньяне (современная провинция Шэньси) и сожжённый повстанческими войсками после смерти императора. Упоминается в «Исторических записках» Сыма Няня (см. Сыма Цянь, 2001 — 2002), стихотворении Ду My (803–853) «Песня о дворце Эфан» (см. Китайская классическая поэзия, 1956). Также упоминается в «Повести о доме Тайра», например св. 5 «1. Перенос столицы».

(обратно)

29

23 Ок. 4-х часов утра.

(обратно)

30

24 См. Минамото-но Мицуясу.

(обратно)

31

25 Хранилище Одного Свитка (Иппон-но госёдокоро) — хранилище, в котором находилось по одной копии всех бумаг, требующих внимания императора. «Заслуги» — имеются в виду заслуги на поле боя, хотя до настоящего боя пока дело не дошло.

(обратно)

32

26 5–7 часов утра.

(обратно)

33

27 Одни из двенадцати ворот внешней дворцовой ограды. Пожар начался у дворца, потому и могли решить, что подошли войска противников Нобуёри и подожгли дворец.

(обратно)

34

28 3–5 часов утра.

(обратно)

35

29 См. Оэ Моромицу.

(обратно)

36

30 Явное и тайное учение — к «явным» учениям относили учения Шести школ Южной столицы (Нара), а к «тайным» — школы эзотерического буддизма — Сингон и Тэндай.

(обратно)

37

31 См. Тайра-но Иэсада.

(обратно)

38

32 Род доспеха, напоминающий кирасу. Изготавливался из нескольких рядов гнутых пластин, скреплённых шёлковым шнуром, со свисающей пластинчатой юбкой, защищающей верхнюю часть ног.

(обратно)

39

33 Тайра-но Киёмори.

(обратно)

40

34 Т. е. слуг низшего разряда, не имеющих ранга.

(обратно)

41

35 Атрибут придворного — дощечка из дерева или слоновой кости, использовавшаяся для записи распоряжений вышестоящих и т. п.

(обратно)

42

36 См. Минамото-но Ёримицу.

(обратно)

43

37 См. Минамото-но Ёринобу.

(обратно)

44

38 Бэтто — должность начальника Императорского архива (Курододокоро).

(обратно)

45

39 См. Фудзивара-но Такафудзи.

(обратно)

46

40 См. Фудзивара-но Садаката.

(обратно)

47

41 Комната в северной части Дворца чистой прохлады (Сэйрёдэн), перед закопченной от дыма Чёрной дверью.

(обратно)

48

42 Окно-Гребень (Кусигата-но ана) — решётчатое окно в южной стене основных покоев Дворца чистой прохлады. Через него император и придворные дамы могли видеть происходящее в общем зале для придворных (тэндзё).

(обратно)

49

43 Солнечная богиня Аматэрасу, считавшаяся прародительницей императорского рода, и божества храмов Хатимангу (Уса-Хатимангу, Ивасимидзу Хатимангу) традиционно воспринимались как божества-хранители наследования императорской власти, оберегающие императорский род.

(обратно)

50

44 Сюй Ю (III тыс. до н. э.) — легендарный праведник; согласно легенде, жил в правление императора Яо, и когда император пожелал уступить ему престол, Сюй Ю, презиравший мирскую суетность, посчитал свои уши осквернёнными таким предложением и поспешил их омыть в водах реки Инчуань, или Иншуй (см. Повесть о доме Тайра, 1982. С. 98 и примеч. 52 к свитку 2).

(обратно)

51

45 Фудзивара-но Тадамити.

(обратно)

52

46 Фудзивара-но Мотодзанэ.

(обратно)

53

47 Упоминается сцена бегства мятежного экс-императора Су- току, потерпевшего поражение в смуту годов Хогэн. См. Сутоку в Указателе имен.

(обратно)

54

48 См. Какусё нюдосинно.

(обратно)

55

49 1 сяку — ок. 30 см.

(обратно)

56

50 Примерно 145 см.

(обратно)

57

51 Китайское божество огня; в переносном смысле — пожар.

(обратно)

58

52 Дворец, построенный сёнагоном Синдзэй во втором году Хогэн. См. св. 1 «1. О том, как учинилась распря между Нобуёри и Синдзэем».

(обратно)

59

53 Девиз годов правления, Хэйдзи, переводится как Мирное (хэй) правление (дзи); название столицы в то время — Хэйанкё — Столица Мира (хэй) и Спокойствия (ан). Род Тайра в соответствии с китайским чтением иероглифов, составляющих это имя, читается как Хэйкэ (хэй — мирный, ровный, спокойный, и кэ — семья, род).

(обратно)

60

54 См. Минамото-но Томонага.

(обратно)

61

55 См. Сайто Санэмори.

(обратно)

62

56 Ок. 10 часов утра.

(обратно)

63

57 Т. е. на протяжении двух часов.

(обратно)

64

58 Примерно 145 см.

(обратно)

65

59 Т. е. около 9 метров.

(обратно)

66

1 Минамото-но Ёсихира (Акугэнда).

(обратно)

67

2 Примерно 155 см.

(обратно)

68

3 Минамото.

(обратно)

69

4 Накидка-хоро — деталь воинского снаряжения, представляет собой широкое полотнище ткани с тесёмками, прикрепляется к доспехам сзади, и при быстрой езде заполняется воздухом, набегающим спереди. Предназначена для защиты всадника от стрел, летящих сзади.

(обратно)

70

5 См. Яманоути-но Тосимити.

(обратно)

71

6 См. примеч. 22 о дворце Эфан.

(обратно)

72

7 См. Минамото-но Ёсинори.

(обратно)

73

8 См. Минамото-но Ёсимори.

(обратно)

74

9 См. Гото Санэмото.

(обратно)

75

10 См. Тайра-но Хироцунэ.

(обратно)

76

11 См. Хираяма Суэсигэ.

(обратно)

77

12 Судзука — застава на Восточной горной дороге Тосандо, Фува — застава на Восточной приморской дороге Токайдо.

(обратно)

78

13 См. Фудзивара-но Сукэёси.

(обратно)

79

14 Рэндайно — общее название для мест трупосожжения; часто закреплялось в качестве имени собственного. Одно из таких мест находилось на севере столицы Хэйанкё, в районе Мурасакино современного Киото.

(обратно)

80

15 Го-Сиракава.

(обратно)

81

16 Ниннадзи (следуя переводу «Повести о доме Тайра», переводим как Храм Добра и Мира), именовавшийся также Омуро, находился недалеко от столицы Хэйан. Основан в 888 г. императором Уда, а в 889 г. он здесь принял постриг и поселился после отречения от трона. Отсюда название Омуро, буквально означающее «Великие (или "благородные") покои».

(обратно)

82

17 Стихотворение Бо Цзюйи «Дорога на Тайхан».

(обратно)

83

18 В тексте — инга, т. е. кармическая причинно-следственная связь.

(обратно)

84

19 Тайра-но Сигэмори.

(обратно)

85

20 Т. е. из могилы.

(обратно)

86

21 Возможно, речь идёт о дочери Левого министра Фудзивара-но Кинъёси.

(обратно)

87

22 См. Тайра-но Ёримори.

(обратно)

88

23 1107 г.

(обратно)

89

24 См. Минамото-но Ёситика.

(обратно)

90

25 1155 г., предшествовавший мятежу годов Хогэн

(обратно)

91

26 Яо, Шунь, годы Энги и Тэнряку — см. примеч. 8 и 9.

(обратно)

92

27 Т. е. буддийского и конфуцианского учений.

(обратно)

93

28 Колодец Хориканэ, буквально «Колодец Устали копать» — древняя достопримечательность равнины Мусасино. Согласно преданию, Яматотакэру приказал своим воинам выкопать колодец, но, сколько ни копали, вода так и не появлялась, а появилась лишь после моления богу-дракону.

(обратно)

94

29 Местность Муро-но Ясима — ныне район Тамура г. Тоти- ги префектуры Готиги. «Ясима» в древнем значении «котёл»; местность получила название из-за того, что над родниками или горячими источниками поднимался пар. Часто упоминается в японской поэзии, например — в сборнике «По тропинкам Севера» (Оку-но хосомити) Мацуо Басё.

(обратно)

95

30 Новогодняя церемония поздравления императора — изначально в ней принимали участие все чиновники, но с правления императора Игидзё (980-1011) — только придворные шестого ранга и выше.

(обратно)

96

31 В третьем году Тэнгё (940), во время восстания Масакадо, новогодние церемонии были отменены.

(обратно)

97

32 См. в гл. 6 «самый младший, Усивака, что родился в этом году». При традиционном подсчёте возраста учитываются десять лунных месяцев, проведённые в утробе, и новорожденный считается годовалым, а с наступлением нового года прибавляется один год, так что младенец, родившийся даже незадолго до нового года, с первых дней года считается двухлетним.

(обратно)

98

33 Победители, как правило, опасаясь будущей мести, уничтожали тех детей мужского пола, которые могли бы претендовать на наследование социального статуса побеждённого.

(обратно)

99

34 После нападения на дворец на Третьем проспекте Ёритомо получил должность хёэ-но скэ — младшего военачальника дворцовой стражи (См. свиток 1 «5. История пострижения Синдзэя…»).

(обратно)

100

35 Минамото-но Ёсихира (Акугэнда).

(обратно)

101

36 Горная дорога — Восточная горная дорога Тосандо.

(обратно)

102

37 Морская дорога — Восточная морская дорога Токайдо.

(обратно)

103

38 Минамото-но Сигэнари.

(обратно)

104

39 Го-Сиракава.

(обратно)

105

40 Здесь использованы три слова с двойным значением — какэ- котоба. Ки но ками «на верхушке дерева» — вариант произношения названия должности Кии но ками «Правитель земли Кии». Ёситомо (с отрицанием) «(не)хорошо» совпадает с именем Ёситомо, а агэ в агэцукаса может обозначать как повышение в должности, так и в пространстве. В результате возникает несколько вариантов понимания стиха — например, «(правитель земли) Симоцукэ / правителем Кии / стал, но / не видать Ёситомо / (а лишь) повешенный чиновник».

(обратно)

106

41 Фудзивара-но Сукэми, составивший сборник «Торокусю».

(обратно)

107

42 Тавара Тода — так называли Фудзивара-но Хидэсато, одного из усмирителей мятежа Масакадо.

(обратно)

108

43 После смуты Хогэн Ёситомо, сражавшийся на стороне Го-Сиракава, был вынужден отдать приказ о казни своего отца, Тамэёси, бывшего среди пленённых мятежников.

(обратно)

109

44 «Мугэн-аби», следуя переводу И. Львовой «Повести о доме Тайра», переводим как «Безвозвратный». В средневековой буддийской классификации адов — один из наиболее мучительных. Туда ввергали виновных в т. н. Пяти прегрешениях, каковыми считались убийство отца, убийство матери, убийство святого праведника, пролитие крови будды, внесение раздоров в общину верующих.

(обратно)

110

45 Т. е. в полдень.

(обратно)

111

46 Казнь днём, прилюдно, воспринималась как позор для казнимого, поэтому Акугэнда оскорблён и обещает после смерти стать мстительным духом.

(обратно)

112

47 Эмиси Садатоо и Мунэтоо из рода Абэ воевали против императорских войск в земле Муцу на северо-востоке Хонсю (в нынешних префектурах Мияги, Акита и Ивагэ) в 1051–1062 гг. Эти события, получившие название Первой Девятилетней войны (Дзэн кунэн но эки), описывает «Сказание о земле Муцу» (Муцу ваки). Садатоо и Мунэтоо показаны сильными воинами и умелыми военачальниками, на протяжении двенадцати лет сопротивлявшими ся присланному из столицы войску.

(обратно)

113

48 Ступа — изначально в Индии — буддийское культовое сооружение, в котором хранились реликвии; в Японии устанавливаются на могилах в качестве надгробия.

(обратно)

114

49 Речь идёт о теле Минамото-но Томонага, см. главу 7 «Конномару спешит из Овари в столицу».

(обратно)

115

50 «Брадобрей» (Хигэкири) — меч, принадлежавший Минамото- но Мицунака (912–997). Якобы был настолько остр, что при казни вместе с шеей рассекал и бороду казнимого.

(обратно)

116

51 Минамото-но Томонага.

(обратно)

117

52 Так называли главу «[Открытые] для всех врата бодхисаттвы Постигающей Звуки Мира» из Сутры Лотоса Благого Закона (санскр. Саддхармапупдарика-сутра). Эта глава повествует о чудесных способностях бодхисаттвы Каннон, или Кандзэон (кит. Гуанъинь, санскр. Авалокитешвара).

(обратно)

118

53 1 тё — ок. 109 метров.

(обратно)

119

1 См. Минамото-но Моронака.

(обратно)

120

2 См. Фудзивара-но Наритика.

(обратно)

121

3 Имеется в виду Минамото-но Цунэмото (?- 961), основатель рода Сэйва Минамото, бывший сыном Шестого принца, сына императора Сэйва (850–881). Император Сэйва пожаловал ему фамильное имя Минамото.

(обратно)

122

4 Ступа — в данном случае речь идет о продолговатых деревянных дощечках, узкий конец которой был вырезан в традиционной форме верхушки ступы. Изготовление ступ считалось благим деянием, которое может улучшить судьбу человека, который их изготавливает, либо же того, за которого молятся. См., например, в «Повести о доме Тайра»: «Чтобы хоть как-нибудь заглушить безмерную тоску по родным краям, Ясуёри решил вырезать из дерева тысячу ступ. На каждой ступе он начертал священную санскритскую букву "А" год, месяц, день, свое мирское и духовное имя» (Св. 2 «15. Ступа в волнах»).

(обратно)

123

5 В «Кодзики» и «Нихон сёки» описано, как император Анко из-за навета придворного Нэ-но оми приказал убить принца Оокусака, а его жену, Накаси-химэ, взял в жёны. У Накаси-химэ был сын от принца по имени Маюва-но Оокими, который и отомстил за отца — когда Анко выпил сакэ и уснул, Маюва-но Оокими, воспользовавшись случаем, зарезал его. Подробнее см. «Нихон сёки» (Анналы Японии, 1997), свитки 13–14.

(обратно)

124

6 См. «Сказание о земле Муцу», гл. 30, «Казнь Тиё Додзи, сына Садатоо»: «Старшему сыну Садатоо было тринадцать лет. Звали его Тиё Додзи. Лицом он был необычайно хорош. Надев доспехи, храбро сражался он вне стен крепости».

(обратно)

125

7 В эпоху Вёсен и Осеней Гоу Цзянь (Ба-ван), правитель царства Юэ, сражался с царством У; победил Хэ Лу, правителя У, но сам потерпел поражение при Хуэйцзишань от войска Фу Ча, сына Хэ Лу. Скитался более двадцати лет, пока в 477 г. до н. э. с помощью своего вассала Фань Ли разбил Фу Ча.

(обратно)

126

8 В народных представлениях о потустороннем мире путь умершего лежит через реку Сандзу — Трёх Путей, на том берегу которой его поджидают Дацуэба — Старуха, отнимающая одежды, и Старик, подвешивающий одежды — Кэнъэо. Она срывает одежду с мертвеца, а он вешает одежду на ветвь дерева, по сгибанию ветви определяя тяжесть грехов покойного.

(обратно)

127

9 Ли-фучжэнь, «Госпожа Ли» — героиня стихотворения Бо Цзюйи «Госпожа Ли» (из цикла «Новые народные песни»), в котором говорится о любви ханьского императора У-ди (годы правления — 141-87 до н. э.) к красавице Ли. «Кинет взгляд, улыбнётся…» — цитата из поэмы Бо Цзюйи «Вечная печаль», посвященной любви императора Сюань-цзана к Ян Гуйфэй (пер. Л. Эйдлина).

(обратно)

128

10 Оба персонажа не поддаются идентификации.

(обратно)

129

11 См. Фудзивара-но Тадамити.

(обратно)

130

12 См. Фудзивара-но Наканари.

(обратно)

131

13 «Предок» — Накатоми-но Камако, основатель рода Фудзивара; см. Фудзивара-но Камагари.

(обратно)

132

14 В данное время Фудзивара-но Корэмити, называемый в тексте как «Левый министр из усадьбы на проспекте Оомия», уже занимал должность Главного министра.

(обратно)

133

15 Киби — древнее название земли на западе о-ва Хонсю. После реформ Тайка разделена на земли Бидзэн, Биттю, Бинго и Мимасака. Министр из Киби — чиновник эпохи Нара, Киби-но Макиби (695–775), происходил из рода Симоцумити — одной из ветви рода Киби.

(обратно)

134

16 В оригинале — шутка, построенная на игре слов: Ава (название земли) — «ава» (пшено), «хатаго» — пир по случаю окончания путешествия, а также походная кормушка (корзина) для лошадей.

(обратно)

135

17 Горный царь — божество, почитающееся в храме Хиэ в г. Оцу, находящемся к востоку от Киото. Считалось богом-покровителем г. Хиэй, на которой находится буддийский храм Энрякудзи — главный храм направления Тэндай.

(обратно)

136

18 1160 г.

(обратно)

137

19 Ссылка на стихотворение из цикла «Девятнадцать древних стихотворений» из «Вэньсюань»: «Конь хуских степей // за северным ветром бежит, // И птицы Юэ // гнездятся на южных ветвях», (пер. А. Эйдлина).

(обратно)

138

20 Дунпинский ван — Лю Юй (?-20 до н. э.), четвёртый сын императора Сюань-ди (91–49 до н. э.) династии Ранняя Хань, был пожалован владением Дунпин в нынешнем Шапьдуне, где и был через тридцать лет после принятия титула похоронен. Согласно преданию, из-за того, что он хотел вернуться на родину, трава на его могиле клонится в сторону столицы.

(обратно)

139

21 Сын мифического императора и культурного героя китайских мифов — Хуанди, Жёлтого императора. Упоминается в «Литературном изборнике» (Вэньсюань). По преданию, любил путешествовать и поклялся после смерти стать божеством, охраняющим путников.

(обратно)

140

22 Ду Юй, герой мифов юго-западного Китая, умер в западных горах, и душа Ду Юя превратилась в кукушку, которая поёт «Вернись!»

(обратно)

141

23 Храм Хатимана в Ивасимидзу — ныне в г. Хатиман округа Киото, посвящен Хатиману— божеству, охраняющему императорский род, которое одновременно почиталось и Мииамото как их родовое божество-покровитель.

(обратно)

142

24 Сушёные моллюски аваби часто использовались в ритуальных целях — как приношение божествам. Кроме того, из-за их продолговатой формы они имели благопожелательное значение — пожелание долгой, т. е. длинной, как полоски сушёных аваби, жизни.

(обратно)

143

25 См. свиток 2 «7. Конномару спешит из Овари в столицу».

(обратно)

144

26 Минамото-но Хикару — сын императора Ниммё (810–850, годы правления 833–850). Эпизод с рекой Куйдзэ неизвестен.

(обратно)

145

27 После храмов Исэ — второе по значимости синтоистское святилище, в котором, кроме Великого бога Ацута почитаются также Великая богиня Аматэрасу, божества Сусаноо-но микото, Яматотакэру-но микото и др. Расположено в южной части современного города Нагоя.

(обратно)

146

28 Упоминается выше, в свитке 1 «14. Битва у ворот Тайкэммон»: «У Ёситомо была дочь… звали её Бомон-но химэ — Барышня с улицы Бомон».

(обратно)

147

29 Текст этого отрывка, возможно, создан под влиянием «Повести о доме Тайра». Ниже «…более шестидесяти» — явное преувеличение, превышающее общее число допущенных ко двору. В «Повести о доме Тайра» сказано «…в роду Тайра высших сановников насчитывалось шестнадцать человек, удостоенных права являться ко двору — свыше тридцати, а если добавить к ним правителей различных земель, чиновников и других высоких должностных лиц — набралось бы, пожалуй, больше шестидесяти». (Повесть о доме Тайра, 1982, свиток 1 «5. Расцвет и слава»),

(обратно)

148

30 В действительности — 3-й год Нинъан (1168), как и сказано в «Повести о доме Тайра».

(обратно)

149

31 Об острове Сутры см. Повесть о доме Тайра, 1982, свиток 6, «8. Рукотворный остров».

(обратно)

150

32 Кобо-дайси — монах Кукай (774–815), религиозный деятель, просветитель, знаток санскрита; ему приписывают создание японской азбуки (подробнее о нём см. Мещеряков, 1988). Известен и как выдающийся каллиграф; о нём есть несколько пословиц, напр. «Кукай кисть не выбирает» (т. е. «Знаток своего дела хорошо его делает даже в неудобных условиях»), и «Даже Кукай выбирает кисть» («Даже знаток может не справиться, если не позволяют обстоятельства»). Согласно одной из легенд о Кукае, он мог писать, держа сразу пять кистей — две в руках, две — ногами, и одну — во рту.

(обратно)

151

33 Бог Тэндзин — Сугавара-но Митидзанэ (845–903), несправедливо сосланный в Дадзайфу в 901 г. и умерший в ссылке, позднее стал почитаться как воплощение бога Тэндзин.

(обратно)

152

34 Цитата из стихотворения Бо Цзюйи «Госпожа Ли» (из цикла «Новые народные песни»), в котором говорится о любви ханьско- го императора У-ди к красавице Ли: «При жизни красавицы // сво дят мужчин с ума. // Иным и посмертно // присущ обольщения дар. // В такую влюбился — //и будто объяла тьма: // Не в силах забыть, // не в силах уйти от чар…» (пер. Л. Эйдлина).

(обратно)

153

35 В действительности — Дзэндзё.

(обратно)

154

36 В действительности — Эндзё.

(обратно)

155

37 От Минамото-но Цунэмото. См. свиток 1 «2. О том, как Нобуёри замыслил уничтожить Синдзэя»: «Я, Ёситомо, потомок сына Шестого принца…»

(обратно)

156

38 Сын Минамото-но Цунэмото.

(обратно)

157

39 См. Минамото-но Ёриёси.

(обратно)

158

40 Ошибка в тексте. Правильно — правителем земли Муцу.

(обратно)

159

41 Бисямон (санскр. Вайшравана) — в буддийской традиции, один из четырёх Небесных царей — охранителей учения и хранителей сторон света. Охраняет северную сторону со своим войском, состоящим из якшей и ракшасов. Желание Сяна-о (Г. сицунэ) завладеть мечом изваяния связано, вероятно, с верой в охранные качества вещей, принадлежавших божеству.

(обратно)

160

42 Называя эту долину Долиной Епископа, мы следуем переводу А. Н. Стругацкого (см. Сказание о Ёсицунэ, 1984. С. 9). По преданию, в этой долине было место медитаций и самоусовершенствования монахов.

(обратно)

161

43 Тэнгу — аналог лешего в японской демонологии. Необычайно сильное антропоморфное существо с красным лицом и длинным носом. Тэнгу также приписывалось умение обращаться с холодным оружием; согласно одной из легенд, тэнгу обучали Ёсицунэ владению мечом.

(обратно)

162

44 В «Повести о смуте годов Хэйдзи» имя торговца не упоминается; в «Сказании о Ёсицунэ» он назван именем Китидзи.

(обратно)

163

45 «…в край Муцу» — на северо-восток о ва Хонсю, где были золотые прииски. Золото в земле Муцу было обнаружено в середине VII в.; подробнее см. Указы 12 и 13 (см. Норито… 1991. С. 150 156).

(обратно)

164

46 1 рё — ок. 37,5 граммов.

(обратно)

165

47 Земли Бандо, или Восемь (восточных) земель — земли Сагами, Мусаси, Ава, Кадзуса, Симоса, Хитати, Кодзукэ, Симоцукэ, находившиеся к востоку от Асигара (префектура Канагава) и Усуи (перевал на границе префектур Нагано и Гумма), современный район Канто.

(обратно)

166

48 1174 г.

(обратно)

167

49 Ходзё — местность в нынешней префектуре Сидзуока, где находился в то время Минамото-но Ёритомо.

(обратно)

168

50 Наделы, предоставлявшиеся вдовам воинов.

(обратно)

169

51 См. в «Повести о доме Тайра»: «Куро лицом бел, ростом мал, зубы торчат вперед — по этим признакам можно его узнать». (Св. 11 «7. Петушиный бой. Битва в заливе Данноура»).

(обратно)

170

52 Земельная управа (кокуфу) земли Муцу, остатки которой можно видеть в г. Тагадзё префектуры Мияги, недалеко от г. Сэндай.

(обратно)

171

53 См. эту сцену в «Сказании о Ёсицунэ»: «…крышку китайского ларца, отделанного перламутром, наполнил он до краёв золотым песком и дал Китидзи. И Китидзи уверился, что единой лишь милостью бога Тамона, покровителя храма Курама, привалила ему удача не только уцелеть в пути, сопровождая благородного господина, но ещё и стяжать прибыль. Безо всякой торговли обрёл он богатство. Ему было довольно. С тем он и поспешил обратно в столицу. А Ёсицунэ остался в краю Осю» (Ч. 1-я «О первой встрече Ёсицунэ с Хидэхирой»).

(обратно)

172

54 Т. е. в поместье братьев Сато.

(обратно)

173

55 1180 г.

(обратно)

174

56 См. Ямаки Канэтака.

(обратно)

175

57 Примерно 145 см.

(обратно)

176

58 В данном случае текст содержит противоречие — ранее говорилось: «Ёсицунэ направился в Идзу, а там встретился с Ёритомо» (см. «6. О том, как Усивака отправился в край Осю»), здесь же Ёритомо говорит, что не видел Ёсицунэ с тех пор, когда тот был ребенком.

(обратно)

177

59 Минамото-но Хатиман Таро Ёсииэ, усмирявший в 1083–1087 гг. Киёхара-но Иэхиру в краю Осю. Эти события получили название Второй Трёхлетней войны (Госаннэн но эки).

(обратно)

178

60 Cм. Тайра-но Корэмори.

(обратно)

179

61 Камбара — одна из пятидесяти трёх станций дороги Токайдо. Ныне — г. Камбара в уезде Ивара префектуры Сидзуока, расположен на берегу реки Фудзигава.

(обратно)

180

62 1181 г.

(обратно)

181

63 Минамото-но Дзюро Ёсимори, переменивший имя на Юкииэ.

(обратно)

182

64 Старший брат Ёсицунэ, детское имя Отовака.

(обратно)

183

65 1183 г.

(обратно)

184

66 Письма, написанные на бумаге из известных храмов для убеждения адресата в искренности написанного. См., например, в «Сказании о Ёсицунэ»: «…я брад бумажные талисманы из Кумано и других разных храмов и, призвав в свидетели больших и малых богов Японии, а также будд преисподней, писал на обороте "клятвенные письма" в которых заверял в чистоте своих помыслов» (Ч. 4-я «Послание из Косигоэ»).

(обратно)

185

67 См. этот эпизод в «Повести о доме Тайра»: «А князь Ёримори решил остаться, потому что властитель Камакуры Ёритомо питал к нему добрые чувства и постоянно ласково заверял его в письмах: "Поистине я глубоко вас почитаю! Для меня вы живое воплощение вашей покойной матушки…" Такие клятвенные послания он то и дело присылал Ёримори…» (Св. 7 «16. Тайра покидают столицу»).

(обратно)

186

68 Сражение в Итинотани — одно из последних сражений между Минамото и Тайра. См. о нём в «Повести о доме Тайра»: «Здесь, и местности, именуемой Ити-но-тани, они построили крепость: на западе воздвигли укрепления, защищавшие тыл, а с востока поставили главную оборону у рощи Икута…» (Св. 9 «5. Казнь Канэмицу»).

(обратно)

187

69 Номи Нарицуна — происходил из рода Ёкояма, одного из семи воинских родов Мусаси.

(обратно)

188

70 Cм. Кадзивара Кагэтоки.

(обратно)

189

71 Сугороку — игра китайского происхождения с использованием игральных костей; появилась в Японии предположительно в период Нара (710–794).

(обратно)

190

72 1190 г.

(обратно)

191

73 См. св. 2 «11. Пленение Ёритомо»: «…в уезде Адзаи приютили и спрятали старик со старухой, пожалевшие его… он отдал старикам свои косодэ и алый кафтан-хитатарэ, облачился в косодэ из грубой ткани, что носил сын хозяев…»

(обратно)

192

74 1192 г.

(обратно)

193

75 См. также св. 2 «7. Конномару спешит из Овари в столицу» — инок Гэнко правит лодкой с тростником, на которой скрывается Ёритомо. Судя по данной записи, он был убит вместе с Ёситомо.

(обратно)

194

76 1199 г. В действительности — ещё не первый год Сёдзи, а десятый год Кэнкю. Смена девиза правления произошла в четвёртой луне года.

(обратно)

195

77 В тексте сказано: «когда ему было два года», но мы уже указывали, что он родился незадолго до нового 1160 года, и ему было всего несколько месяцев (см. примеч. 91 к Св. 2).

(обратно)

196

78 В гл. 43 «Исторических записок» Сыма Цяня описана история Чжао У. В 597 г. до н. э. Ту Ань-г у «намеревался истребить клан Чжао… Жена Чжао Шо, старшая сестра Чэн-гуна, была в это время беременна. Она пробралась во дворец гуна и спряталась там… Ту Ань-гу, узнав об этом, устроил поиск во дворце. Мать завернула ребенка в брючину и, обратившись к духам, взмолилась: "Если роду Чжао предстоит исчезнуть, пусть дитя подаст голос; если нашему роду не суждено исчезнуть, пусть дитя промолчит" Когда искавшие приблизились к мальчику, он не издал ни звука, и тем спасся» (Т. 6, с. 47). Позже Чжао У восстановил род Чжао.

(обратно)

197

79 Скорее всего, речь идёт о Хата-но Кавакацу (см. Указатель имён), который, согласно легенде, был найден в кувшине, плывущем по реке, а незадолго до этого правивший тогда император Киммэй видел сон о чудесном ребёнке, сказавшем, что он — перерождение китайского императора Цинь Ши-хуанди.

(обратно)

198

1 В дальнейшем выражение «военные повести», обозначающее те повести, которые включают в жанр гунки, ввиду его частого употребления, мы будем использовать без кавычек.

(обратно)

199

2 Т. е. императора Камму (737–806).

(обратно)

200

3 Масакадо был потомком императора Камму в пятом колене. Желание сократить дистанцию между собой и императорами вполне понятно — ведь впоследствии он претендует на престол. Впрочем, возможно, речь идёт о том, что Масакадо является внуком принца, а именно принца Такамоти, внука Камму, который получил фамильное имя Тайра и стал основателем этого рода. См. также «Повесть о доме Тайра». С. 28.

(обратно)

201

4 810 г.; подробнее см. Фудзивара-но Наканари в Указателе имён.

(обратно)

202

5 Данное событие произошло во 2-м г. Тётоку (996) и описано в летописи «Нихонги ряку».

(обратно)

203

6 Синдзэй цитирует дневник Правого министра Фудзивара-но Мунэтада, «Тююки».

(обратно)

204

7 Тай-кан (годы правления — 1994–1982 гг. до н. э.) — правитель из династии Ся. Чрезмерно возлюбив развлечения, забросил государственные дела и был изгнан. Сюань-ван (годы правления — 827–782 гг. до н. э.) — сын Ли-вана, императора династии Чжоу. Из-за дурного правления отца был изгнан, но смог возродить династию.

(обратно)

205

8 В комментарии к данному отрывку И. Львова пишет: «Синдзэй… во время смуты годов Хэйдзи пытался скрыться от своих врагов, спрятавшись в глубокой яме, вырытой его вассалами; полый бамбуковый ствол, опущенный в засыпанную землей яму, давал ему возможность дышать. Однако один из слуг выдал под пыткой, где спрятан Синдзэй; могилу раскопали, Синдзэя вытащили и казнили. Об этом подробно см. "Повесть. о годах Хэйдзи" ("Хэйдзи-моногагари", XIII в.)». В действительности, как мы могли видеть в тексте повести о смуте Хэйдзи, Синдзэй не был казнён, а зарезался в могиле позаимствованным для этой цели у одного из своих слуг-самураев мечом; голову же ему отрезали post mortem.

(обратно)

206

9 Т. е. «Записей о Масакадо» (Сёмонки), «Повести о смуте годов Хогэн» (Хогэн-моногатари), «Повести о смуте годов Хэйдзи» (Хэйдзи-моногатари), «Повести о доме Тайра» (Хэйкэ-моногатари), «Сказания о Великом Мире» (Тайхэйки).

(обратно)

Оглавление

  Предисловие

    ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ НАПИСАНИЯ «ПОВЕСТИ О СМУТЕ ГОДОВ ХЭЙДЗИ»

    О ТОМ, КАК СОЗДАВАЛИСЬ ВОЕННЫЕ ПОВЕСТИ И «ПОВЕСТЬ О СМУТЕ ГОДОВ ХЭЙДЗИ»

    О ДАННОМ ПЕРЕВОДЕ

  ПОВЕСТЬ О СМУТЕ ГОДОВ ХЭЙДЗИ ХЭЙДЗИ-МОНОГАТАРИ

    СВИТОК ПЕРВЫЙ

      1 | О ТОМ, КАК УЧИНИЛАСЬ РАСПРЯ МЕЖДУ НОБУЁРИ И СИНДЗЭЕМ

      2 | О ТОМ, КАК НОБУЁРИ ЗАДУМАЛ УНИЧТОЖИТЬ СИНДЗЭЯ

      3 | О ТОМ, КАК МЯТЕЖНИКИ НАПАЛИ НА ДВОРЕЦ НА ТРЕТЬЕМ ПРОСПЕКТЕ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК ОНИ СОЖГЛИ УСАДЬБУ СИНДЗЭЯ

      4 | О ТОМ, КАК СЫНОВЕЙ СИНДЗЭЯ ОТСТРАНИЛИ ОТ ДОЛЖНОСТЕЙ

      5 | ИСТОРИЯ ПОСТРИЖЕНИЯ СИНДЗЭЯ. НОВЫЕ НАЗНАЧЕНИЯ НА ДОЛЖНОСТЬ

      6 | СИНДЗЭЙ ПОКИДАЕТ ЮЖНУЮ СТОЛИЦУ И ГИБНЕТ

      7 | О ТОМ, КАК ГОЛОВУ СИНДЗЭЯ ПРОНЕСЛИ ПО ПРОСПЕКТУ И ВЫСТАВИЛИ У ТЕМНИЦЫ

      8 | О ТОМ, КАК ИЗ РОКУХАРА ОТПРАВИЛИ ГОНЦА В ЗЕМЛЮ КИИ

      9 | О ТОМ, КАК МИЦУЁРИ ПОШЁЛ НА СОВЕТ ВО ДВОРЦЕ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК КИЁМОРИ ПРИБЫЛ В РОКУХАРА

      10 | О ТОМ, КАК СЫНОВЕЙ СИНДЗЭЯ ПРИГОВОРИЛИ К ДАЛЬНЕЙ ССЫЛКЕ

      11 | О ТОМ, КАК ГОСУДАРЬ-ИНОК ИЗВОЛИЛ ПЕРЕЕХАТЬ В НИННАДЗИ

      12 | О ТОМ, КАК НЫНЕШНИЙ ГОСУДАРЬ ИЗВОЛИЛ ПЕРЕЕХАТЬ В РОКУХАРА

      13 | О ТОМ, КАК ВО ДВОРЦЕ ГОТОВИЛИСЬ К БИТВЕ

      14 | БИТВА У ВОРОТ ТАЙКЭММОН

    СВИТОК ВТОРОЙ

      1 | О ТОМ, КАК ЁСИТОМО НАПАЛ НА РОКУХАРА, А ТАКЖЕ О БЕГСТВЕ НОБУЁРИ И О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ ЁРИМАСЫ

      2 | БИТВА ПРИ РОКУХАРА

      3 | ПОРАЖЕНИЕ ЁСИТОМО

      4 | СКИТАНИЯ И СМЕРТЬ НОБУЁРИ

      5 | О ПЕРЕПИСИ ГОСУДАРЕВА ВОЙСКА, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК МЯТЕЖНИКОВ ЛИШИЛИ ДОЛЖНОСТЕЙ И НАГРАД

      6 | О ТОМ, КАК ТОКИВА УЗНАЛА ОБ ОПАСНОСТИ, ЕЙ УГРОЖАВШЕЙ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК СЫНОВЕЙ СИНДЗЭЯ ПРИГОВОРИЛИ К ССЫЛКЕ

      7 | КОННОМАРУ СПЕШИТ ИЗ ОВАРИ В СТОЛИЦУ

      8 | О ТОМ, КАК ОСАДА ПОСЛЕ УБИЙСТВА ЁСИТОМО ПРИСКАКАЛ В РОКУХАРА, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК ГОЛОВУ ЁСИТОМО ПРОНЕСЛИ ПО СТОЛИЦЕ И ПОВЕСИЛИ У ТЮРЕМНЫХ ВОРОТ

      9 | О ТОМ, КАК БЫЛ КАЗНЁН АКУГЭНДА

      10 | О НАГРАЖДЕНИИ ТАДАМУНЭ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК ЕГО ПРЕЗИРАЛИ

      11 | ПЛЕНЕНИЕ ЁРИТОМО

      12 | ТОКИВА БЕЖИТ ИЗ СТОЛИЦЫ

    СВИТОК ТРЕТИЙ

      1 | О ПОМИЛОВАНИИ ЁРИТОМО, А ТАКЖЕ О СРАЖЕНИЯХ ЦАРСТВ У И ЮЭ

      2 | О ТОМ, КАК ТОКИВА ПРИШЛА В РОКУХАРА

      3 | О ТОМ, КАК БЫЛИ СОСЛАНЫ ЦУНЭМУНЭ И КОРЭКАТА, И О ТОМ, КАК ИХ ВЕРНУЛИ ИЗ ССЫЛКИ

      4 | О ССЫЛКЕ ЁРИТОМО, А ТАКЖЕ О СНЕ, КОТОРЫЙ ПРИСНИЛСЯ МОРИЯСУ

      5 | О ПОСТРИЖЕНИИ КИЁМОРИ, О ПАЛОМНИЧЕСТВЕ К ВОДОПАДУ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК АКУГЭНДА ОБОРОТИЛСЯ ГРОМОВИКОМ

      6 | О ТОМ, КАК УСИВАКА ОТПРАВИЛСЯ В КРАЙ ОСЮ

      7 | О ТОМ, КАК ЁРИТОМО ВЫСТУПИЛ В ПОХОД, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК БЫЛИ ПОВЕРЖЕНЫ ТАЙРА

  ПРИЛОЖЕНИЕ

    УКАЗАТЕЛЬ ИМЁН

    ЯПОНСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОВЕСТИ И ИХ КОМПОЗИЦИЯ: ВЗГЛЯД ИСТОРИКА

    Литература X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?