«Дневник путешествия из Тоса (Тоса никки)»

Цураюки Ки-но Дневник путешествия из Тоса (Тоса никки)

Дата написания: X век (935 г.)

Переводчик с японского В. Н. Горегляд

Предисловие

Ки-но Цураюки (ок. 878 — ок. 945 гг.) — один из основателей японской литературы. Замечательный поэт, он возглавил комитет по составлению поэтической антологии "Кокин вакасю", сокращенно, «Кокинсю», ("Собрание древних и новых песен Ямато"; далее — в примечаниях: "Кокинсю"), в предисловии к которой впервые изложил принципы японской поэтики. В «Собрание» вошли стихотворения лучших поэтов VIII–IX вв.; оно надолго определило пути развития поэзии, да и всей японской классической литературы. Основная форма японской поэзии тех времен — танка-пятистишие, стихотворение в тридцать один слог. Пятистишие было истинным воплощением понятия «прекрасного» в японской средневековой культуре. Предметом поэзии была жизнь человеческого сердца в тесной связи с миром природы. Поэтика пятистишия испытала сильное влияние буддизма с его идеей бренности, с его интересом ко всему сущему, будь то высокое или низкое; отсюда и тонкое чувство смешного, любовь к гротеску. Мир пятистишия включал в себя всю гамму человеческих чувств, причем в особенности зыбкие, прихотливые переходы от серьезного к забавному, от величественно-прекрасного к живой прелести, открывшейся на миг. Все это в полной мере относится и к стихам самого Цураюки и к его «Дневнику», где отражены два месяца жизни поэта, возвращающегося в столицу после пребывания правителем в далекой земле Тоса на юго-западе Нанкайдо (ныне остров Сикоку). Он был послан туда правителем, видимо, в знак опалы. Разумеется, это не дневник в полном смысле этого слова, это повесть со скрытым лирическим сюжетом в форме дневника. Начинается она с литературной мистификации. Автор объявляет себя женщиной и пишет свой дневник не "мужскими знаками", то есть иероглифами, а японским слоговым письмом, которое было тогда в ходу именно у дам. Видимо, большинство, — если не все, стихи написаны самим Цураюки.

В. Санович

Ки-но Цураюки Дневник путешествия из Тоса

Вот и я, женщина, решила попытаться написать то, что называется дневником — их, говорят, мужчины тоже ведут.

В час Собаки, в день 1-й после 20-го луны 12-й, завершающей, года некоего отправляемся мы в путешествие[1], — а как что было, я и записываю мало-помалу.

Один человек, отбыв четыре или пять лет в провинции, покончил с установленными обычаем делами, получил свидетельство об исправном несении службы[2], выехал из казенных палат, где обитал до сих пор, и направился к тому месту, где должен будет садиться на корабль. Провожали его разные люди — известные ему и неизвестные. А уж те, с кем все эти годы он был в тесном общении, о разлуке думали с тоской и хлопотали то об одном, то о другом целый день напролет, пока спустилась ночь.

В день 22-й возносили молитвы, чтобы спокойно нам было до самой провинции Идзуми. Фудзивара Токидзанэ "направил храп нашего коня"[3], хотя путь нам и предстоял на корабле. И высокопоставленные, и среднего, и низкого положения люди — все перепились до удивления: даже вблизи соленого моря шутки пошли "с душком".

День 23-й. Есть здесь человек по имени Яги-но Ясунори. Этот человек не принадлежит к тем, кто служил у губернатора постоянно, но как раз он-то с торжественным видом и "направил храп нашего коня". Может быть, дело в личности губернатора, однако если обычный житель здешней провинции, попрощавшись, больше не показывается нам на глаза, то люди понимающие приходят без стеснения. И хвалю я их вовсе не из-за подарков.

День 24-й. Приехал "направить храп нашего коня" монастырский наставник[4]. Все, кто здесь есть, высокопоставленные и низкие, вплоть до детей, напились до одурения: от веселья у тех даже, кто не знает знака «I», ноги при ходьбе выписывают "крестики"[5].

День 25-й. Из губернаторской резиденции доставили письмо с приглашением. Отправившись по этому приглашению, мы предавались всевозможным развлечениям весь день и всю ночь, пока стало светать.

День 26-й. Все еще шумно пировали в резиденции губернатора. Всех нас, вплоть до слуг, одарили. Кто-то громким голосом произносил по-китайски стихи. И хозяин, и гость, и другие люди читали друг другу японские песни[6]. Песни на китайском языке я не смогу здесь написать, а японскую губернатор-хозяин продекламировал такую:

Я оставил столицу, Мечтая о встрече с тобою. Я приехал… Напрасно я ехал сюда: Ожидает нас снова разлука.

И когда прозвучала эта песня, прежний губернатор, что возвращается домой, продекламировал:

Далеко отправляюсь По дороге из волн удивительно белых Но в этом Никто на меня не похож Так, как ты…

Другие люди тоже слагали стихи, но примечательных среди них по-моему, не было. Разговаривая о том и о сем, прежний губернатор вместе с нынешним сошел с крыльца вниз. И нынешние хозяева, и прежние, обнявшись, пьяными голосами проговорили сердечные напутствия, после чего одни вышли из ворот, другие вошли в дом.

День 27-й. Из Оцу вышли на веслах в Урадо. Пока это происходило, здесь, в провинции, внезапно умерла девочка, рожденная еще в столице, и отец ее, хотя и глядел на предотъездные хлопоты, не проронил ни слова и лишь о том скорбел, что вот возвращаемся мы в столицу, а девочки уже нет. Те, кто был рядом, не выдерживали. Вот песня, которую написал человек, бывший тут в это время:

Скорбим при мысли мы О возвращении В столицу: Была б здесь та, Которой не вернуть!

А однажды он произнес еще такую:

Забывшись, Словно о живой, Спрошу подчас: "Где та, которой нет?" Как тяжко на душе!

Пока он декламировал это, возле мыса под названием Како нас догнали братья губернатора и разные другие люди, доставив нам вина и всего прочего. Сойдя на берег, они говорили о горечи расставания. Среди прибывших с ними были также люди из губернаторской резиденции. Они заглянули к нам, выказав тем самым свою чувствительность. И так, говоря о горечи разлуки, эти люди решили, как говорится, всем сообща управиться с сетью ртов и вытянули к нам на берег моря песню:

А вдруг останешься здесь ты, В нас пробудивший горечь расставанья?! Пришли с надеждой мы Толпою неразлучной, Как неразлучна стая камышовых уток.

Когда они ее произнесли, тот, кто уезжает, очень похвалил их и продекламировал:

Шестом Нельзя измерить глубину Морской лучины. Я вижу: Ваши чувства так же глубоки!

В это время кормчий, которому незнакомо чувство очарования вещей, уже нагрузившись вином, захотел поскорее выйти в море.

— Прилив в разгаре. Вот-вот подует ветер! — шумел он. И мы приготовились садиться на корабль. При этом некоторые из присутствующих стали декламировать по-китайски стихи, сообразные случаю. Другие же, хотя здесь и западный край, распевали песни восточных провинций[7]. Поют они так, что пыль, как говорится, облетает с корабельного навеса и облака по небу не плывут[8]. Сегодня вечером останавливаемся в Урадо. Следом за нами туда прибудут Фудзивара-но Токидзанэ, Татибана-но Суэхира и другие.

День 28-й. Выйдя на веслах из Урадо, держим путь в Оминато. Пока мы были здесь, сын того губернатора, который был еще прежде, Ямагути-но Тиминэ, доставил вина с доброй закуской и погрузил его на корабль. Едем-едем, пьем и объедаемся.

День 29-й. Останавливаемся в Оминато. Специально приехал казенный лекарь[9] и привез тосо и бякусан вместе с вином[10]. Похоже, что он человек заботливый.

День начальный [1-й луны]. Все еще та же стоянка. Кто-то заткнул бякусан якобы на ночь под корабельный навес; оттуда его потихоньку выдувало ветром и сыпало в море, так что нам нечего стало пить. Не было ни сушеных стеблей батата с водорослями арамэ, ни снеди, укрепляющей зубы[11]. В этих краях ничего такого не бывает, а заранее закупок мы не сделали. Только и пришлось, что обсасывать головы маринованной форели[12]. А что, если маринованная форель может что-нибудь подумать о сосущих ее губах?!

Переговариваемся между собою: — Сегодня думается об одной только столице.

— А какие там головы кефали и ветки падуба свешиваются с соломенных веревок на воротах у хижин[13]!

День 2-й. Все еще стоим в Оминато. Местный настоятель прислал в дар яства и сакэ.

День 3-й. Место то же. А что, если ветер и волны не хотят отпускать нас: "Еще, — мол, — чуть-чуть!" От этого беспокойно.

День 4-й. Дует ветер, и выйти не можем. Масацура[14] преподносит сакэ и вкусную еду. Человеку, который доставил все это, мы не смогли сделать даже самого маленького ответного подарка: у нас ничего не было. Все, хотя и казались оживленными, испытывали, однако, чувство неловкости.

День 5-й. Ветер и волны не перестают, поэтому и находимся все на том же месте. Разные люди без конца приходят навестить нас.

День 6-й. Так же, как вчера.

День 7-й наступил. Находимся в том же порту. Вспомнили, что сегодня процессия белых коней[15], да все напрасно. Видны одни только белые волны. Между тем из дома одного человека, из такого места, которое называется Икэ (Пруды), в длинных коробах прислали всякой снеди. Карпов там, правда, не было[16], но были и речные, и морские продукты, начиная с золотых карасей. Коробы внесли на плечах, один за другим. Первая зелень была предназначена уведомить нас, какой сегодня день[17]. Была здесь и песня. Это была превосходная песня:

Вот молодые травы, Собранные на Прудах, Где и воды-то нет. Ведь те Пруды — равнина В редких зарослях кустов асадзи[18]

Пруды — это название места. Там жила знатная дама, что вместе с мужем приехала из столицы. Яства из ее коробов раздали всем, вплоть до детей, и все наелись досыта. Корабельщики так барабанили по переполненным животам, что сумели даже всполошить море и поднять волны.

Итак, за это время происшествий было много. Сегодня тот человек, который пришел, распорядившись принести коробочки с завтраками, — как же его имя-то? Сейчас вспомню. Так этот человек, оказывается, мечтал прочесть нам свои стихи. Он говорил обо всякой всячине, выражал сожаление по поводу того, "что волны все встают", и прочел все-таки эти стихи. Вот они:

Громче рева Белых волн, Вставших на пути, Буду плакать я, Здесь оставленный.

Очень это, должно быть, громкий голос. Но каковы стихи в сравнении с принесенными яствами! Казалось, каждый расчувствовался от этих стихов, но ответных не сложил никто. Был среди нас человек, который мог бы сочинить ответ, но он лишь эти стихи похваливал да яства поедал, а ночь становилась все глубже. Автор стихов встал, сказав: "Я еще не ухожу". И одна девочка, дочь одного из путников, говорит тихонько: "Я сложу ответ на эти стихи". Мы поразились:

— Это же великолепно! Ты его прочтешь? Если можешь прочесть, говори скорее!

— Дождусь человека, который вышел, сказав: "Я еще не ухожу", и прочту.

Стали того искать, и оказалось, что он вроде бы сказал: "Уже поздно" и сразу ушел.

— Все-таки как бы ты ответила-то? — спрашиваем мы с интересом.

Ребенок, само собой разумеется, смущается и ничего не говорит. Стали просить настойчивее, и вот девочка продекламировала такие стихи:

У путников И тех, кто остается. Такие ж реки слез на рукавах. Но только берега их Чересчур намокли…

Каково сказано! Может, стихи понравились оттого, что ребенок такой милый? Да нет, это вышло совершенно непроизвольно. Их переписали, рассудив так: "Конечно, стихи не без изъяна, — ведь они детские. Но, пожалуй, не хуже, чем у старухи или старика! Да будь они даже плохие, будь какие угодно, при случае мы передадим их по назначению".

День 8-й. Случились помеха, и мы стоим все на том же месте. Сегодня вечером луна погружалась в море. При виде этого вспомнились стихи высокочтимого Нарихира[19]:

Раздвиньтесь, гребни гор, Чтобы луна не заходила[20].

Если бы он слагал их на берегу моря, то сложил бы, наверное, так:

Восстаньте, волны, помешайте ей, Хочу, чтобы луна не заходила.

Сейчас, вспомнив эти стихи, один человек продекламировал:

Когда смотрю я, как струится По волнам от луны сияющий поток, Я представляю В этом море Реки Небесной кроется исток[21].

В день 9-й рано утром вышли на веслах из Омимато, сказав: "Встретимся на стоянке в Наха". Среди множества людей, что пришли проводить нас и по очереди говорили друг другу: "Пока они в пределах нашей провинции…" повсюду за нами следовали с того самого дня, когда губернатор выехал из своей резиденции, Фудзивара-но Токидзанэ, Татибана-но Суэхира и Хасэбэ-но Юкимаса. Все это были люди с чистыми помыслами. Глубиною их помыслы не уступят и здешнему морю.

Теперь мы гребем прочь от берега. Все они один за другим пришли проводить нас. И вот, по мере того как мы отплываем на веслах, те, кто остался у кромки моря, все отдаляются. Да и от них становятся не видны отплывшие на судне. Должно быть, и на берегу есть что сказать нам; и на судне думается о них, однако делать нечего. Обо всем этом декламирую про себя стихи:

Летят к вам через море Наши думы. Но никогда о них Вам не узнать Без наших писем.

Вот мы проходим мимо соснового бора в Ута. Сколько же в нем сосен, сколько тысяч лет они стоят? Никто не знает[22]. На корневища их накатывают волны, около ветвей, кружа, летают журавли. Глядя на такое великолепие, один из спутников не удержался и сложил такие стихи:

Взглядом окинь их, увидишь Журавли, что живут На каждой из веток сосны, Как будто считают себя их друзьями На тысячу лет.

Но и они не могли превзойти красоты, открывшейся нам на берегу.

Пока, оглядывая все это, мы плывем на веслах, и горы и море покрываются полным мраком, спускается ночь, становится невозможно различить, где запад и где восток, так что кормчему велели следить за погодой. Даже мужчины, если они не привыкли, поистине беспомощны, а женщины тем более — они лишь бьются головами о днище судна и плачут в голос. Только моряков и кормчего ничто не тревожит: они распевают себе корабельные песенки. Вот они, их песни:

На весенних на полях Плачу в голос я Полевыми травами Руки все изрезаны. Я нарвал той зелени Угощу ль родителей, Или теща слопает? Ка-хэ-ра-я! Девочка вчерашняя Неужто не придет? Я достану денежек, Наболтаю льстивых слов, Накуплю подарочков. Нет, я денег не принес, Да и сам-то не пришел.

Было много и других, не только эти, да их я не записываю. Слушая, как люди смеются над этими песенками, сердце понемногу успокаивается, хотя море и бушует.

Коротая так время в пути, достигаем стоянки. Старец и преклонных лет дама, которые находятся среди нас, чувствуют себя плохо. Они уходят спать, не приняв никакой пищи.

День 10-й. Сегодня стоим на этой стоянке — Наха.

День 11-й. На рассвете выводим судно и направляемся к Муроцу. Люди еще все спят и не видят, как выглядит море. Где запад и где восток, я узнала, только глядя на луну. Тем временем совсем рассвело, и, пока мы умываемся и делаем все, что полагается, наступает полдень. Тут мы подошли к месту по названию Ханэ (Крылья). Маленькие дети, услышав название этого места, спрашивают:

— Место, которое называется «Крылья», — это что, вроде птичьих крыльев?

Пока все смеются тому, что говорят малыши, все та же девочка опять сложила стихи. Вот они:

Если б и вправду Были здесь крылья, Что в этом названье звучат, На них полететь бы мне Прямо в столицу!

Поскольку и у мужчин, и у женщин одна мысль: "Как бы это поскорее в столицу!" — и вовсе не потому, что стихи эти так уж хороши, — люди не могут их забыть. "Вот уж действительно", — думают они. А из-за детишек, что спрашивают о месте по названию «Крылья», опять вспомнилась та, что ушла в прошлое. Да и забудется ли она когда-нибудь?! Сегодня же особенно велика материнская скорбь. Нас стало меньше, чем было, когда мы ехали из столицы, и один человек, вспомнив слова старинной песни "На обратном пути среди них не хватает кого-то, должно быть"[23], сложил:

Ах, разные бывают чудеса В этом мире, Но среди них Нет ничего сильней Родительской любви.

И под эти слова…

День 12-й Дождя нет. Судно с Фумутоки и Корэмоти опоздало и прибыло из Нарасидзу в Муроцу.

На рассвете 13-го дня пошел мелкий дождик. Немного прошел и перестал. Женщины все, как одна, решили выкупаться, нашли поблизости подходящее место и спускаются к воде. Поглядев на море, читают стихи;

Облака Так похожи на волны! Рыбака бы увидеть И узнать: где же море, Об этом спросив у него.

Теперь уже позади десятое число, поэтому луна красива[24]. С того дня, когда началось плавание, мы на корабле не надевали ярко-алые красивые платья. "Это из опасения перед морским божеством"- с такими словами все кое-как укрываются в редких тростниках и, не долго думая, задирают полы одежд на голени и показывают суси[25] из мидий и морского ушка в сочетании с асцидиями.

День 14-й. С самого рассвета идет дождь, поэтому стоим на одном месте. Старший на корабле соблюдает пост. Поскольку постной пищи нет, после часа Лошади[26] он за неимением денег выменивает на рис морского карася, которого вчера выудил кормчий, и прекращает пост[27]. Такое бывало не раз. Кормчий приносил морского карася и нередко получал рис, сакэ. Настроение у кормчего улучшалось.

День 15-й. Сегодня не варили кашу из красных бобов[28]. К сожалению, из-за плохой погоды мы еле тащимся: сегодня прошло уже двадцать с лишним дней, как мы в дороге. День прошел попусту, и люди только всматриваются в морскую даль. Девочка произносит:

Ты поднимаешься — они встают; Утихнешь — сразу лягут. Знать, ветер дующий и волны Друзья такие Неразлучные!

Это высказывание как раз подходит для существа, не привлекающего к себе внимания.

День 16-й. Ветер и волны не прекращаются, и мы стоим все на том же месте. Думаем только об одном: "Не было бы на море волн, поскорее бы миновать место под названием Мисаки! Один человек, глядя на то, как встают волны, сложил стихи:

Хоть говорят, Что здесь — края, Где даже иней не ложится. Но видишь: среди волн И снегу навалило…[29]

Итак, со дня посадки на корабль минуло уже двадцать пять дней.

День 17-й. Тучи, закрывавшие небо, исчезли, лунная ночь перед рассветом изумительна, и корабль выводят на веслах в море. В это время заоблачная высь и дно морское стали как бы чем-то одним. В самом деле, муж древности оказал как будто так: "Толкает шест луну на гребнях волн, корабль собою давит небо под водою"[30]. Мне приходилось слышать об этом только вскользь. А один человек прочел стихи:

Плывем на веслах По луне, Что под водой видна. Неужто судовым багром Коснемся лавра[31]?!

Услышав их, другой человек прочел:

Когда смотрю на отраженье, Мне бывает грустно Переплывать на веслах Через небо. Что далеко под волнами морскими.

Пока они так переговариваются, мало-помалу светает, и корабельщики говорят: "Как внезапно нашли черные тучи. Должно быть, подует ветер. Повернем-ка корабль". Судно поворачивает назад. Тем временем начинается дождь. Совсем грустно.

День 18-й. Все на том же месте. Море бушует, поэтому корабль не отправляют. Эта стоянка — смотри с нее хоть вдаль, хоть на близкое расстояние — очень живописна. Однако мы так переживаем, что не можем ни о чем думать[32]. Мужчины, должно быть, произносят стихи на китайском языке — для поддержания духа, что ли! Корабль не отправляют, всем скучно, и вот один человек читает стихи:

На берег моря, О который разбивается волна, Не зная срока, Круглый год валит Все снег да снег — из белой пены.

Эти стихи сложены человеком, не привыкшим к стихосложению. А другой человек читает:

На берегу морском, Где ветер гонит волны, Белеют лишь одни цветы. Но в них и соловей Весны не распознает.

Услышав, что стихотворения эти недурны, старец, почитавшийся на корабле за главного, чтобы развеять многодневную тоску, прочел:

Когда встающих волн Коснется ветер, Их разбивая, словно снег или цветы, Он одного лишь хочет Обмануть людей…

Один человек, внимательно послушав, что другие говорят обо всех этих стихах, тоже сложил стихотворение. Слогов в его стихах оказалось семь сверх тридцати. Никто не мог удержаться, все расхохотались. Вид у стихотворца очень неважный: но он знай твердит свое. Захочешь повторить — и не сможешь. Хоть и запишешь, да правильно никак нельзя будет прочесть. Их даже сразу произнести трудно, тем более, как это сделаешь потом?

День 19-й. День плохой, поэтому корабль не отправляют.

День 20-й. То же, что и вчера, и корабль не отправляют. Люди все сокрушаются и сетуют. Всем трудно, беспокойно на сердце, и все только и делают, что считают, сколько прошло дней: "Сегодня сколько дней?" "Двадцать!", "Тридцать!", — наверное, даже пальцам больно. Очень уныло. Ночью никак не уснуть. Взошла луна 20-й ночи. Краев гор там нет, и она вышла прямо из моря. Не такой ли была луна, на которую смотрели в старину, когда человек по имени Абэ-но Накамаро[33] собрался возвращаться домой после поездки в Китай? Говорят, что в том месте, где он должен был садиться на корабль, жители той страны "направляли храп его коня" и, печалясь о разлуке, сочиняли тамошние китайские стихи. И, как видно, никак это не могло им наскучить, потому что оставались они там, пока взошла луна 20-й ночи. Луна та взошла прямо из моря. Глядя на нее, господин Накамаро произнес: "В моей стране подобные песни со времен богов слагали боги, ныне же и высокородный, и средний, и низкий люд слагает их — и печалясь о разлуке, подобно нам, и тогда, когда радуется и когда горюет". И, оказав так, сложил песню:

Смотрю недвижно вдаль, В голубизну равнины моря, Не эта ли луна Взошла из-за горы Микаса, Что в Касуга?!

Но тут он подумал, что вряд ли люди той страны понимают смысл стихов[34] на слух, и записал их знаками мужского письма[35], а человеку, обученному нашему языку, разъяснили их на словах. Тот, видимо поняв смысл этих стихов на слух, поражен был сверх всякого ожидания. Хотя в Китае и в нашей стране языки и различны, но свет луны всегда одинаков, поэтому, наверное, и сердца у людей одинаковы. И вот теперь один из нас, вспомнив о своем предшественнике, сложил такую песню:

Луна в столице Смотрела из-за гребней гор. А здесь она, Поднявшись из волны, За волны и заходит.

День 21-й. Корабль отправляют около часа Зайца[36]. Выходят и все прочие корабли. Посмотришь на них — кажется, будто в весеннее море нападали осенние листья. Быть может, это из-за необычайно усердных наших молитв, но даже и ветер не дует. Взошло красивое солнце, и тогда мы пошли на веслах. Все это время с нами живет один мальчик, который пристал к нам. Думаем использовать его в услужении. Он спел корабельную песню и всех нас растрогал ею:

Я пока еще Свою сторону Рассмотреть могу. Лишь подумаю, что есть У меня отец и мать, Повернуть хочу назад.

Пока мы, слушая его пение, продвигаемся на веслах, на вершине скалы скапливаются птицы, называемые "черными птицами"[37]. А о подножие той скалы бьются белые волны. Как выразился кормчий, "под ноги черных птиц накатывает белая волна". В этих словах особенного ничего не было, однако звучали они словно какой-то намек[38]. Слова кормчего вызвали неприятное чувство, потому что они никак не соответствуют его человеческим качествам.

Пока мы с этими разговорами продвигаемся вперед, тот, кто является главным на корабле[39], глядя на волны, произносит: "Начиная от самой провинции [Тоса], я все думаю о разговорах, будто пираты собираются отомстить нам, да еще и море таит опасности, — оттого моя голова и стала вся белая. Вот что значит побывать в море 70-80-летнему старику.

О страж морского острова, Скажи мне — что белее: Снег моих волос Иль гребни волн На берегу морском? Ответь мне, кормчий!".

День 22-й. От вчерашней стоянки двигаемся в направлений другой стоянки. Вдали виднеются горы. Есть на корабле один мальчик лет девяти. Для своих лет он выглядит маленьким. Этот мальчик, глядя на то, как по мере продвижения корабля горы тоже кажутся уходящими от нас, продекламировал удивительные стихи. Вот эти стихи:

Если смотреть С корабля, что на веслах идет, Распростертые горы и те Вдаль уходят… Знают ли сосны об этом?

Для маленького мальчика стихи вполне хороши.

Сегодня море разбушевалось: на берег падает снегом, на волнах цветы расцветают. Один из нас сложил:

Для слуха Это только плеск волны, Но посмотри на цвет ее И не поймешь, Где снег, а где цветы.

День 23-й. Светило солнце, потом стало пасмурно. Говорят, что в этих местах есть опасность нападения пиратов, поэтому мы молимся богам и буддам.

День 24-й. Там же, где и вчера.

День 25-й. Корабельщики говорят: "Северный ветер нехорош" — и не отправляют корабль. Непрестанно слышатся разговоры о том, что пираты преследуют нас.

День 26-й. Не знаю, правда ли это, но говорят, что нас преследуют пираты, поэтому после полуночи гребцы налегли на весла и вывели корабль в море. По дороге нам встретилось место, где совершают прощальные подношения богам. Кормчему велели сделать подношения в виде нуса[40], и, когда нуса посыпались в сторону восхода, кормчий почтительно обратился к богам с такими молитвословиями: "Помогите сему кораблю побыстрее идти на веслах в ту сторону, куда сыплются эти нуса". Услышав это, одна девочка сочинила стихи:

Ветер, уносящий нуса, Что подносим богам, Опекающим море, Охраняющим путь по нему, Дуй не переставая!

Между тем ветер был попутный, поэтому кормчий, сильно загордившись, радостно скомандовал:

— Поднять на корабле парус!

Заслышав шум парусов, и дети, и женщины очень обрадовались, видимо подумав, что возвратятся домой на денек быстрее. Была среди нас женщина, которую называют "Почтенных лет дамой из Авадзи", Она сложила стихи:

Когда подул Попутный ветер, В ладони парусов Захлопал убегающий корабль И радуется вместе с нами.

Молимся только о погоде.

День 27-й. Корабль в море не выводим, потому что дует ветер и бушуют волны. Все до одного очень печальны. Услышав, как мужчины в расстройстве произносят китайские стихи со словами о том, что "далека столица, ибо солнце можно видеть"[41], одна женщина сложила такие стихи:

Я вижу близко Небо, облака и даже солнце. Но как далек Желанный Путь в столицу!

А еще один человек сложил:

Ветер дуть Никак не перестанет, И встают валы. Оттого и путь морской Очень длинным стал.

Ветер не прекращался весь день. Уснули раздосадованные.

День 28-й. Всю ночь не переставал дождь. Утром тоже.

День 29-й. Корабль отправляют в путь. Ярко светит солнце, идем на веслах. Заметив, что ногти у нас стали очень длинными, мы принялись считать дни, но обнаружили, что сегодня — день Крысы, и обрезать ногти не стали[42]. Теперь ведь месяц добрых отношений[43], поэтому у нас возник разговор о том, каков день Крысы в столице. "Ах, были бы сосенки!" — говорили мы, но напрасно, потому что было это посреди моря. Одна женщина написала и прочла нам такие стихи:

Неужто день сегодняшний, неверный, И есть день Крысы? Будь я ныряльщицей, Сосну, хоть и морскую[44], Наверняка б достала.

Ну как! На море, да стихи о дне Крысы! А еще один человек прочел такие стихи:

Хоть этот день настал, но мы Не собираем молодые травы, Ведь нет равнины Касуга В заливе, Который мы теперь переплываем[45].

Так и плывем, переговариваясь.

Корабль пристает к живописному месту, и мы спрашиваем: "Что это за место?" — "Стоянка Тоса", — говорят нам. На нашем корабле оказалась женщина, которая жила когда-то в местности под названием Тоса. Вот что она сказала: "Когда-то я жила некоторое время в местности с таким названием. Это чудесно!" И, сказав так, прочла стихи:

Из-за того Что это место носит имя Тех мест, где прожила я годы, Я зачарованно смотрю На набегающие волны.

День 30-й. Нет ни дождя, ни ветра. Услышав, что "пираты по ночам не бродят", мы среди ночи вывели свой корабль и пересекаем пролив Ава[46]. Поскольку дело происходит ночью, не разобрать, где запад, где восток. И мужчины, и женщины в отчаяньи молятся богам и буддам — так и пересекли этот пролив. Около часа Тигра[47] или Зайца минуем место под названием Нусима[48] и пересекаем так называемую Танагава[49]. Отчаянно спеша, достигаем местности Нада в Идзуми[50]. Сегодня на море нет ничего похожего на волны. Кажется, мы пользуемся благоволением богов и будд. Сегодня, если считать с того дня, как мы погрузились на корабль, исполнилось тридцать и девять дней пути. Теперь мы прибыли в страну Идзуми, а здесь пиратов нет.

День 1-й 2-й луны. Все утро шел дождь. Перестал он около часа Лошади, и тогда мы, выйдя из местности Нада в Идзумо, пошли на веслах. На море, как и вчера, не видно ветра и волн. Миновали сосновый бор на Черном мысе. Название места черное, цвет сосен — зеленый, волны на берегу подобны снегу, раковины — цвета Иудина дерева[51], так что до пяти цветов тут не хватает лишь одного[52]. Между тем сегодня, начиная с местности Хаконоура (Бухта-шкатулка), идем бечевой. Пока передвигаемся так, один человек слагает стихи:

В дни, когда в Бухте-шкатулке Для яшмовых гребней Не вздымаются волны Кто ж не видит, Что зеркалу море подобно?!

Потом и старший на корабле[53] молвил с печалью: "Вот и этот месяц наступил" — и, не в силах сдержать страданий, добавил: "Другие тоже говорят об этом". А чтобы рассеяться, прочел:

Мы провели здесь Сорок или пятьдесят Весенних дней, Таких же длинных, Как бечева, влекущая корабль.

Те, кто слышал его, думали и, должно быть, украдкой говорили: "Что это? Такие незатейливые стихи!" Но когда было сказано: "Не ропщите на стихи, кои старший насилу из себя выдавил и считает хорошими", шепот прекратился.

Внезапно поднялись ветер и высокие волны; мы остановились.

День 2-й. Дождь и ветер не прекращаются. Весь день и ночь напролет молимся богам и буддам.

День 3-й. На море так же, как и вчера, поэтому корабль не выводим. Ветер дует не переставая, и прибрежные волны то встают, то откатываются назад, В связи с этим были сложены стихи:

Нет проку никакого Нить сучить Ведь бисеринки слез, Что льются в изобилье, Не нанизать на нить.

Так сегодня и смерклось.

День 4-й. "Сегодня, — сказал кормчий, — ветер и облака кажутся мне очень плохими". И не стал отправлять корабль. Однако же ни волны, ни ветер не поднимаются весь день. Этот кормчий такой болван, что даже погоду предсказать не мог.

На этой стоянке на берегу множество разных красивых раковин и камней. Поэтому один из находящихся на корабле, тот, кто только и думал с любовью что об ушедшей в прошлое[54], сложил так:

Пусть вновь нахлынут Набегающие волны, Быть может, ракушек забвенья Той, кого люблю, Я наберу, сойдя на берег.

А один из присутствующих не выдержал и, чтобы отвлечься от мыслей о морском путешествии, сложил и прочел:

Забвенья ракушку Я вряд ли здесь найду. Прощальным даром Для меня пусть будет Любовь к жемчужине[55].

Похоже, что из-за девочки и родители впали в детство. Может быть, иной сказал бы, что она вряд ли была похожа на драгоценный камень. Однако же есть и такая поговорка: "Как мило нам лицо умершего ребенка!"

Вот еще стихи, которые сложила одна женщина, сетуя на то, что день проходит на одном и том же месте:

О Идзуми — Источник, Чьей прохлады не познаешь, Даже руки погрузив в него. В таком Источнике, не черпая воды, Проводим дни за днями[56].

День 5-й. Сегодня наконец из Нада, что в Идзуми, направляемся к стоянке Одзу[57]. И сосняк на берегу, и взгляд стремятся вдаль. Каждый из нас томится, и вот сложены стихи:

Идем, идем, А все уйти не можем От сосняка на берегу, Что в бухте Одзу, Словно все прядет его любезная моя.

Так и продвигаемся, переговариваясь друг с другом, а тем временем раздается команда: "Гоните судно быстрее, пока погода хорошая!" И тогда кормщик, обратясь к корабельщикам, говорит: "Поступил приказ с самого корабля: прежде чем задует утром ветер северный, бечеву тяни быстрей!" Слова эти, напоминающие стихи, — непроизвольные слова кормчего. Кормчий ведь специально не думал: вот, мол, теперь я произнесу что-нибудь вроде стихов. А те, кто слышал, заметили: "Удивительно! Вот ведь высказался, прямо как стихи прочитал!" А когда попробовали записать, действительно: тридцать и один слог[58].

Сегодня не поднимаются ветер и волны: подействовало, что люди целый день молятся: "Не вставайте, о волны!" Только что было место, где собираются и резвятся чайки. В избытке радости от приближения к столице один ребенок читает стихи:

Знаю я: это из-за молений Наступило затишье от ветра. Только странно одно Даже чайки Мне кажутся пеною волн!

Корабль все продвигается, и вот видна прекрасная сосновая роща в местности Исидзу; и далеко тянется песчаный морской берег.

Потом проходим окрестностями Сумиеси[59]. Один человек слагает

Едва взглянув, Я сразу понял, Что, прежде чем сосна Из бухты Суминоэ, Я старости достиг[60].

И тут мать той, что ушла в прошлое, прочла, ибо не забывала ее ни на день, ни на час:

Подведите корабль К Суминоэ. Я не знаю, бывает ли прок От забвенья травы… Мне ее бы пойти и нарвать[61]!

Это никак не значит, что она стремится позабыть дочь; это должно означать, что, отдохнув немного от чувства тоски, она станет тосковать с новой силой.

Пока, переговариваясь так или погрузившись в задумчивость, мы продвигались вперед, внезапно подул ветер, и, сколько ни старались гребцы, корабль все отступал, отступал назад и едва не затонул.

— Эти пресветлые боги из Сумиеси, — промолвил кормчий, — известны, наверное, вам.[62] Чего-то, видимо, им захотелось.

Какие-то они новомодные[63]. Вот кормчий говорит:

— Извольте поднести нуса.

Как он и сказал, подносят нуса. И хотя исполнили все это, ветер ничуть не перестал. Все больше дует ветер, все больше встают волны, ветер и волны становятся опасными, и тогда кормчий опять говорит:

— Ваш корабль не двигается потому, что нуса не удовлетворяют богов. Теперь поднесите им такого, что должно их обрадовать!

Опять сделали, как он сказал.

— Как нам поступить! — говорили мы. — Даже глаза у человека два, а зеркало у нас одно-единственное[64]. Но поднесем и его! — И когда с этими словами бросили его в море, стало жаль. Но как только это сделали, море стало гладким, как зеркало, и тогда кто-то сложил стихи:

Неистовых богов сердца Тотчас стали видны, Лишь только зеркало В бушующее море Мы погрузили.

Это совсем не те боги, которых называют богами Суминоэ, травы забвения и прибрежных молодых сосенок[65]. В зеркале мы явственно увидели сердца богов. А сердце кормчего было таким же, как священные сердца богов[66].

День 6-й. Отправившись от того места, где бакен, причаливаем к Нанива и входим в дельту реки. Все путники, даже старухи и старики, сложив ладони у лба[67], так радуются — больше некуда. Преклонных лет дама с острова Авадзи, что страдала морской болезнью, радуется, говоря: "Близко уже столица!" Подняв голову от корабельного днища, она произносит:

Унынием объятые, Хотели мы скорей В лагуну Нанива! И вот, раздвинув веслами тростник, Пришел в нее корабль.

Все изумились, потому что произнесла это дама, от которой никак не ожидали. Среди других и старший корабля, сам чувствовавший себя плохо, в крайнем восхищении сказал:

— Как непохоже, что вы были измучены морской болезнью!

День 7-й. Сегодня корабль углубился в дельту реки, и, пока поднимался на веслах по течению, река все мелела, и мы совсем замучились. Подниматься кораблю очень трудно. Между тем старший корабля, будучи от природы человеком неотесанным, с такими вещами, как стихи, не был знаком совершенно. Однако же, восхищенный стихами почтенной дамы с Авадзи или же ободренный приближением к столице, с трудом сочинил неуклюжие стихи. Вот эти стихи:

Вот пришли, Поднимаемся вверх по реке, Но мелеет вода на пути. И корабль, и я сам Мы измучены оба сегодня!

Это он, должно быть, из-за болезни так сочинил. Одним стихотворением он не довольствуется, и вот еще одно:

Он оттого расстроился Корабль, который так был рад опешить, Что обмельчала Душа воды, Когда меня узрела.

А это стихотворение наш старший произнес, не в силах, должно быть, сдержать радость приближения к столице. "И все-таки, — сетует он, — получилось хуже, чем стихотворение почтенной дамы с Авадзи. Жаль. Лучше бы мне молчать". Между тем наступила ночь, все уснули.

День 8-й. По реке подниматься по-прежнему трудно; остановились поблизости от места по названию Придворный выпас Торикаи[68]. Сегодня вечером у старшего на корабле поднялась обычная его боль, и он очень страдал. Один человек принес рыбы свежего улова. Ответное дарение сделали рисом. Мужчины украдкой переговариваются: "Никак, "выуживают по луфарю на рисинку""[69]. Такие обмены уже случались в разных местах. А сегодня рыбы не употребляем: начинаем поститься.

День 9-й. В нетерпении еще до рассвета принялись тянуть корабль вверх по реке бечевой, но только воды в реке нет, и мы еле-еле тащимся. Между тем достигаем места под названием Развилок, что у пристани Вада[70]. Нищие просят рису, рыбы и других припасов. Подаем. Пока тянем так вверх по течению свой корабль, проходим мимо монастыря Нагиса. Этот монастырь, если вспомнить старину, был интересным местом. Сзади, на холме, сосновые деревья, а во внутреннем дворике распустились цветы слив. Люди здесь рассказывают: "Это — место, которое в старину слыло знаменитым": "Это как раз то место, где покойный ныне тюдзе[71] Аривара-но Нарихира, сопровождая ныне уже тоже покойного принца Корэтака[72], сложил такие стихи:

Если б вишни Совсем не цвели В этом мире, Было б сердцу спокойно С приходом весны".

Теперь же один из тех, кто побывал здесь сегодня, сложил такие стихи, подобающие этому месту:

Хоть сосны здешние Стоят тысячелетья, В них издревле Шум ветра Остается неизменным.

А еще один сложил так:

У этого приюта Слив цветы Любил владелец, здесь окончивший свой век. Они благоухают и теперь Все тем же, прежним ароматом…

Обмениваясь стихами, мы поднимаемся по течению и радуемся приближению к столице.

Ни у кого из тех, кто едет теперь в столицу, в пору нашего отъезда из нее не было детей. Там, в провинции, у некоторых родились дети. Когда корабль останавливается, все они с детьми на руках сходят на берег. Видя это, мать того, прежнего ребенка, не в силах сдержать свою скорбь, произносит сквозь слезы:

Кто детей не имел, Тот домой возвратится с ребенком. У меня же не стало Той, что прежде со мною была… Без нее приезжаю — о горе!

Каково же отцу это слышать! Только ведь и слова такие, и стихи произносят отнюдь не потому, что так нравится. Говорят, что и в китайской земле, и у нас это делают тогда, когда нет сил сдержать свои переживания.

Сегодня вечером останавливаемся в месте по названию Удоно.

День 10-й. Случилась помеха, и мы не поднимаемся.

День 11-й. Дождь немного пошел и перестал. Все так же поднимаясь по течению, мы увидели, что на восток от нас лежат горы. Спрашиваем у людей, и нам говорят: "То храм Яхата"[73]. Услышав это, все радуются и возносят молитвы.

Виден мост Ямадзаки[74]. Радости нашей нет пределов. Здесь, в окрестностях храма Соодзи[75], ненадолго останавливаем корабль и держим совет о разных вещах. По берегу, возле этого храма, много ив. Один человек, глядя, как эти ивы отражаются на дне реки, сложил стихи:

Видно мне Будто ткется узор Набегающей рябью По зеленой основе В воде отразившихся ив!

День 12-й. Стоим в Ямадзаки.

День 13-й. Все еще в Ямадзаки.

День 14-й. Идет дождь. Сегодня посылаем в столицу за повозками.

День 15-й. Сегодня притащили повозки. От корабельной неустроенности переезжаем с корабля в дом к одному человеку. В доме у этого человека нам как будто рады, постоянно угощают. При взгляде на этого хозяина и на то, как хороши угощения, приходят дурные мысли[76]. Всячески отдариваемся. Манеры владельцев дома приятны и учтивы.

День 16-й. Сегодня вечером едем в столицу. Взглянув мимоходом, мы видим, что и изображения шкатулок на лавочках Ямадзаки, и форма огромных крючков перед лавками на излучине реки нисколько не изменилась. Но ведь говорят же: "Не понять привязанностей торгаша"[77].

И вот, когда мы ехали в столицу, то в Симасака один человек устроил нам угощение. Вряд ли это непременно нужно было делать. Однако теперь, когда мы приезжаем домой, люди и стали такими, в отличие от того времени, когда мы отправлялись в путь[78]. Отдарили и этого.

Мы решили, что в столицу въедем, когда наступит ночь, поэтому и не спешим. Тем временем всходит луна. Через реку Кацура (Багряник) переправляемся при лунном свете. Люди говорят: "Эта река — не то что Асука (А Завтра?): у нее ведь не изменились совсем пучины и стремнины"[79]. А один человек слагает стихи:

На дне реки Багряника, Растущего На той луне извечно-дальней, Не изменилось Отражение луны[80].

Другой человек произнес:

Реку Багряника, Которая была далекой, Как облака на небе, Переплываем, Увлажняя рукава.

А еще один человек произнес:

Хоть не впадает В сердце мне Река Багряника, В нем для реки Достало б глубины.

С избытком радуемся столице, вот и стихов получается избыток.

Наступила глубокая ночь, поэтому вокруг ничего не видно. Радуемся, что вступили в столицу. Когда мы, добравшись до дома, въехали в ворота, от луны сделалось светло и стало очень хорошо видно. Все разрушено и поломано невозможно сказать как, — даже больше того, что мы слышали. Сердце человека, которому было поручено присматривать за домом, тоже находилось в запустении. Он сам просил поручить ему присмотр, потому что у нас с ним как бы один особняк, только разделенный изгородью. И все же после каждого известия ему постоянно посылали подарки. Правда, нынешним вечером "о таких вещах громко говорить не полагается. И хотя хозяин выгладит очень огорченным, он намерен выказать благодарность.

Есть здесь углубление наподобие пруда — место, заполненное водой. Рядом даже была сосна. За эти пять или шесть лет половины ее не стало, будто прошла целая тысяча лет. Сюда же примешались и совсем новые побеги. По большей части все запущено, поэтому люди говорят: "Да, печально!" Не обходится без воспоминаний, а среди самых милых воспоминаний — девочка, родившаяся в этом доме. Ах, как это горько, что она не вернулась вместе со всеми! Спутники все шумят, созывая детей. От всего этого горечь становится еще нестерпимее, и вот для человека, который понимает это состояние, потихоньку звучат стихи:

Она здесь родилась, Но не вернулась с нами. Как горько Видеть сосенки У дома[81]!

Но и этого, видимо, было мало, и следом за ними послышалось:

Когда бы можно было Ненаглядной Тысячелетье любоваться, как сосной, Вдали от дома Не было бы горечи разлуки.

Конечно, много есть незабываемого, вызывающего сожаления, да всего не передать. Так или иначе, порвать бы все это поскорее!

Примечания

1

Час Собаки — время от 7 до 9 часов вечера. Поздний отъезд объясняется тем, что назначенный для отправления в дорогу день по гаданию оказался неблагоприятным. В таких случаях церемонию отъезда совершали в последний благоприятный день, предшествующий назначенному, а отправившись в путь, останавливались в любом соседнем доме, который покидали в назначенное время, считаясь уже находящимися в дороге. День 1-й после 20-го — 21-е число 12-й луны — соответствует 28 января (935 г.).

(обратно)

2

Преемник губернатора выдавал предшественнику официальный документ со свидетельством о благополучном состоянии принятых у него дел, о его радении на посту.

(обратно)

3

По старинному обычаю, провожая человека в дальний путь, его близкие брали коня под уздцы и поворачивали его храпом в ту сторону где находилась цель путешествия, творя при этом молитву о благополучии в пути. Этот обряд называли "направить храп коня". Позднее так стали называть подарки отъезжающим, которые вручали вместе с пожеланиями доброго пути.

(обратно)

4

Буддийский монах, настоятель провинциального монастыря.

(обратно)

5

Форму креста имеет знак, обозначающий цифру 10.

(обратно)

6

Японские песни (яматоута, или вака) — общее название для поэзии на японском языке, но в X в. это преимущественно танка (31 слог с чередованием 5-7-5-7-7).

(обратно)

7

Песни восточных провинций — в тексте: каиута — народные песни провинции Каи, расположенной в восточной части страны. Среди народных песен Каи многие посвящены теме разлуки.

(обратно)

8

Автор использует образы, взятые из китайской литературы. Обозначают они красивые и сильные голоса певцов.

(обратно)

9

Центральным правительством назначались официальные лекари по одному на каждую провинцию.

(обратно)

10

Тосо и бякусан — лекарственные порошки, приготовленные из разных трав, корешков листьев и бобов. Из разводили в вине и пили первые три дня нового года. Считалось, что они прогоняют зло и продлевают жизнь.

(обратно)

11

Снедь, укрепляющая зубы, — кушанье, приготовленное из редьки, дыни, маринованной и вяленой форели, мяса дикого кабана или фазана и оленины или дичи. Употреблялась на 3-й день нового года "для продления жизни".

(обратно)

12

Маленькая восточная форель, приготовленная в маринаде с солью, — местное угощение в провинции Тоса.

(обратно)

13

Соломенные веревки сирикубэнава (совр, симэнава) со свешивающимися с них полосками белой бумаги, склеенными зигзагообразно, обычно натягиваются при входе в синтоистское святилище или другое место, которое считают находящимся под покровительством богов (ками). В разных святилищах такие веревки имеют разную форму. В дни новогодних праздников их натягивают при входе и в обычные дома, причем вместо белой бумаги к сирикубэнава прикрепляют полоски бумаги с разного рода рисунками, а также веточки деревьев или кустарников. Старинное название кефали — «наеси» омонимично словам "на еси" ("доброе имя"), поэтому голова кефали на сирикубэнава служила новогодним охранительным амулетом. Вечнозеленый кустарник падуб из семейства маслиновых считается способным приносить на Новый год счастье.

(обратно)

14

Масацура — имя собственное. Очевидно, кто-то из прежних подчиненных Цураюки.

(обратно)

15

Процессия белых коней — одна из новогодних церемоний китайского происхождения. Совершалась при дворе в 7-й день нового года.

(обратно)

16

Каламбур, основанный на том, что в прудах было принято разводить карпов.

(обратно)

17

В 7-й день нового года варили похлебку из свежей зелени ("семи видов трав"): сочетание числа «7» и зеленого цвета, согласно положениям системы онъедо — инь-ян (светлого и темного начал) приносило благополучие в наступающем году.

(обратно)

18

Асадзи — низкорослый кустарник аланг-аланг.

(обратно)

19

Имеется в виду крупнейший поэт IX в. Аривара Нарихира.

(обратно)

20

Концовка стихотворения Аривара Нарихира из антологии "Старинные и новые японские песни" (раздел "Смесь").

(обратно)

21

Небесная река — Млечный Путь.

(обратно)

22

Согласно поверью, сосна живет несколько сотен лет. Как и журавль, черепаха и бамбук, сосна — символ долголетия в странах Дальнего Востока.

(обратно)

23

Заключительные строки из стихотворения неизвестного автора (антология "Собрание старинных и новых японских песен"):

На север летят, Растянувшись цепочкой, И плачут дикие гуси. На обратном пути среди них Не хватает кого-то, должно быть. (обратно)

24

Имеется в виду закат полной луны во вторую декаду лунного месяца.

(обратно)

25

Суси — колобки из отварного риса, покрытые ломтиками сырой рыбы, моллюсков, овощей и т. д. Здесь — эвфемизм.

(обратно)

26

Час Лошади — время суток от 11 до 13 часов.

(обратно)

27

Во время буддийского поста полагается питаться овощами и съедобными водорослями. Употребление в пищу рыбы означает прекращение поста.

(обратно)

28

Кашу из красных бобов с рисом едят в 15-й день 1-й луны. Считается, что это отвращает от человека зло в течение всего года.

(обратно)

29

Первые строфы — намек на стихотворение Бо Цзюй-и (сборник "Бо-ши вэньсюань", цз. 16): "Кто-то сказал, что в южных краях ни инея, ни снега не бывает…" Цураюки обыгрывает здесь зрительный образ белых гребней на волнах.

(обратно)

30

Несколько искаженные стихи танского поэта Цзя Дао (788843):

Багор протыкает Луну на дне волны, А лодка давит На небо в воде. (обратно)

31

По старинному китайскому преданию, на луне растет лавровое дерево (кассия, багряник японский).

(обратно)

32

Живописный пейзаж должен был располагать к сложению стихов, которые не приводятся здесь. Цураюки объясняет, почему путники не выразили в стихах восхищения пейзажем.

(обратно)

33

Абэ-но Накамаро (698–770) — японский поэт, направленный в 716 г. в Китай на учебу. Получив образование, он натурализовался в Китае и много лет служил при дворе под именем Чжо Хэн (Теко). В 753 г. изъявил желание вернуться на родину с посольством Фудзивара Сэйка, но судно с посольством попало в тайфун и было унесено в Аннам. Абэ-но Накамаро вернулся из Аннама в китайскую столицу, г. Чанъань, где и жил до конца своей жизни.

(обратно)

34

В тексте кото-но кокоро — «сердце», "душу".

(обратно)

35

"Знаки мужского письма" — иероглифы. Слоговое письмо называли женским.

(обратно)

36

Час Зайца — от 5 до 7 часов утра.

(обратно)

37

"Черные птицы" — очевидно, разновидность чаек.

(обратно)

38

Противопоставление белой пены и черных птиц после сравнения весеннего моря с осенними листьями воспринимается как развитие темы времен года, характерной для традиционной японской поэзии.

(обратно)

39

Имеется в виду Ки-но Цураюки.

(обратно)

40

Нуса — подношения синтоистским богам в виде узких ленточек из бумаги или материи.

(обратно)

41

В 6-й книге «Цзиньшу» записано предание о том, как однажды император Минди из Восточной Цзинь, увидев прибывающего из Чанъани посла, спросил своего отца, что дальше — солнце или Чанъань? Солнце, последовал ответ, потому что от солнца никогда еще никто не приезжал, а из Чанъани приезжали. Наутро, когда ярко светило солнце, император услышал: "Чанъань, конечно, дальше, потому что ее не видно, а солнце можно увидеть, едва откроешь глаза".

(обратно)

42

По старинной примете, самый благоприятный день для обрезания ногтей — день Быка. Путники решили дождаться его, потому что он наступал завтра.

(обратно)

43

"Месяц добрых отношений" (муцуки) — старинное название 1-го месяца лунного календаря.

(обратно)

44

Морская сосна (миру) — название зеленой морской водоросли кодиум.

(обратно)

45

Касуга — равнина в черте г. Нара, воспетая в поэзии как место сбора свежей зелени в 1-ю луну Нового года.

(обратно)

46

Пролив Ава находится между о-вом Сикоку и о-вом Авадзи.

(обратно)

47

Час Тигра от 3 до 5 часов утра.

(обратно)

48

Нусима — островок в 4 км к югу от о-ва Авадзи.

(обратно)

49

Танагава — по-видимому, название местного течения в районе о-ва Авадзи. В настоящее время не идентифицируется. Возможно, в тексте должно быть «Надагава» — участок открытого моря с сильным течением и волнением к югу от о-ва Авадзи.

(обратно)

50

Местности с таким названием в провинции Идзуми нет. Предполагают, что Ки-но Цураюки спутал два последних названия, и здесь должно значиться Танагава — селение Танагава было расположено при входе в Осакский залив, на территории провинции Идзуми.

(обратно)

51

Цвет Иудина дерева — темно-красный.

(обратно)

52

Пять основных цветов по старояпонским представлениям зеленый, черный, белый, красный и желтый.

(обратно)

53

Т. е. Ки-но Цураюки.

(обратно)

54

Имеется в виду Ки-но Цураюки, непрестанно думавший о своей умершей в Тоса дочери.

(обратно)

55

Жемчужина — поэтический образ любимого ребенка.

(обратно)

56

В стихотворении обыгрывается название провинции Идзуми (букв. "Источник") на юге о-ва Хонсю, в пределах которой остановился корабль.

(обратно)

57

Название Нада указано, видимо, ошибочно, поскольку в статье за 1-й день 2-й луны уже описывалось отплытие из Нада.

(обратно)

58

31 знак слогового письма — стандартный размер танка.

(обратно)

59

Сумиеси — название синтоистского храма в черте современного Осака.

(обратно)

60

Cосна — символ долголетия. Автор стихотворения — сам Цураюки, намекающий, что годы службы в Тоса не прошли для него даром. Суминоэ здесь — другое название Сумиеси.

(обратно)

61

Травой забвения горестей в японской поэзии именуют лилейник. Местность вокруг Сумиеси славилась зарослями этой травы.

(обратно)

62

Пресветлые боги из Сумиеси — синтоистские божества Увацу-цуо-но-микото, Сокоцуцуо-но-микото и Накацуцуо-но-микото, охранители морской стихии (соответственно поверхности моря, морского дна и глубин моря), а также покровители дипломатии и поэзии. Считалось, что эти божества начинали внимать обращенным к ним молитвам только после получения угодных им жертвоприношений.

(обратно)

63

«Новомодные» боги — корыстные, вымогающие у путников дары.

(обратно)

64

Синтоисты считают, что подношение зеркала ценится их божествами выше всего.

(обратно)

65

В традиционной поэзии боги храма Сумиеси упоминались как добрые боги Суминоэ, травы забвения и вечно молодых сосен.

(обратно)

66

Т. е. отличалось жадностью.

(обратно)

67

Склонить лоб к сложенным ладоням — знак благодарственной молитвы буддам.

(обратно)

68

В эпоху Хэйан в Японии существовало 32 выпаса, принадлежавшие двум (Левому и Правому) придворным управлениям, содержавшим лошадей (Мэре). Выпас Торикаи находился в окрестностях Осака. Впоследствии на его месте возникло селение Торикаи.

(обратно)

69

Несколько переиначенная старинная поговорка, примерно соответствующая русской "Сменял индюка, да на быка".

(обратно)

70

Место слияния рек Ёдогава и Кандзаки. Было широко известно как место скопления нищих. Расположено по течению ниже Торикаи; здесь ошибка.

(обратно)

71

Тюдзе — высокий придворный чин.

(обратно)

72

Принц Корэтака (844–897) — старший сын императора Монтоку. Его мать происходила из рода Ки, соперником которого в борьбе за власть в IX в. стал род Фудзивара, посадивший на престол своего ставленника. Корэтака постригся в буддийские монахи и поселился в Оно. Аривара Нарихира, навестивший принца в монастыре, посвятил ему одно из знаменитых своих стихотворений — "Мне кажется, что это сон".

(обратно)

73

Храм Яхата — синтоистский храмовой комплекс Исикиемидзу Хатиман-гу, расположенный на горе Отокояма близ Киото.

(обратно)

74

Ямадзаки — мост у подножия горы Отокояма.

(обратно)

75

Соодзи — буддийский храм к западу от моста Ямадзаки.

(обратно)

76

По-видимому, имеются в виду подозрения в корыстных целях хозяина дома, рассчитывающего на щедрую плату богатого экс-губернатора дальней провинции.

(обратно)

77

Неизменность вкусов лавочников, по мысли автора, не согласуется с представлением об изменчивости человеческих привязанностей.

(обратно)

78

Намек на корыстный расчет людей, оказывающих гостеприимство.

(обратно)

79

Асука (букв. "А Завтра?") — река, отличающаяся капризным течением. В поэзии — символ непостоянства. В "Собрании старинных и новых японских песен" есть стихотворение неизвестного автора, где говорится, что в реке Асука "вчерашняя пучина стала сегодня стремниной".

(обратно)

80

Cогласно поверью, на луне можно увидеть с земли человека, сидящего под деревом багряника.

(обратно)

81

Сосенки как символ долголетия своим видом вызывают горькие мысли об умершем ребенке.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Ки-но Цураюки . Дневник путешествия из Тоса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте