«Книга о скудости и богатстве»

Иван Посошков

КНИГА О СКУДОСТИ И БОГАТСТВЕ

ОТ ЧЕГО ПРИКЛЮЧАЕТСЯ НАПРАСНАЯ СКУДОСТЬ, И ОТ ЧЕГО ГОБЗОВИТОЕ БОГАТСТВО УМНОЖАЕТСЯ

Аз, мизирный Его Императорского Величества рабичищ, мнение свое сицево предлагаю о собрании Царских сокровищ, сице, еже верным Его Величества рабом такс подобает пещися, ежебы елико о собрании казны старатися толико, но ежебы и собранное туне не погибало, и нетокмо собранного, но и несобранного прилежно смотреть, дабы даром ничто нигде не лежало и не погибало.

Подобие и о всенародном обогащении подобает пещися без уятия усердия, дабы и они даром и напрасно ничего не тратили, но жили бы от пьянственного питья повоздержнее, а во одеждах не весьма тщеславно, но посредственно; чтобы от излишняго украшения своего, наипаче же жен своих и детей своих, в скудость не приходили, но вси бы по мерности своей в приличном богатстве расширялись.

Понеже не то царственное богатство, еже в царской казне лежащие казны много, ниже то царственное богатство, еже синклит Царского Величества в златотканных одеждах ходит; но то самое царственное богатство, ежели бы весь народ по мерностям своим богат был самыми домовыми внутренними своими богатствы, а не внешними одеждами или позументным украшением: ибо украшением одежд не мы богатимся, но те государства богатятся, из коих те украшения привозят к нам, а нас во имении теми украшениями истончевают. Паче же вещественного богатства надлежит всем нам обще пещися о невещественном богатстве, то есть, о истинной правде; правде - отец Бог, и правда вельми богатство и славу умножает, и от смерти избавляет; а неправде отец диявол, и неправда не токмо вновь богатит, но и древнее богатство оттончевает, и в нищету приводит, и смерть наводит.

Сам бо Господь Бог рек: Ищите прежде царства Божия и правды Его; и прирече глаголя: яко вся приложатся вам, то есть, богатство и слава. (Матф. гл. 6, ст. 33). И по такому словеси Господню подобает нам паче всего пещися о снискании правды; а егда правда в нас утвердится, и твердо вкоренится, то не можно царству нашему Российскому не богатитися и славою не возвыситися. То бо есть самое царства украшение и прославление и честное богатство, аще правда, яко в великих лицах, тако и в мизирных; она насадится и твердо вкоренится - и вси, яко богата, тако и убозии, между собою любовию имут жить, то всяких чинов люди по своему бытию в богатстве довольни будут.

ГЛАВА 1

О ДУХОВНОСТИ

В духовном чине, аще будут люди неученые и в писании неискусные и веры христианские всесовершенного основания неведующии и воли божией неразумеющии, к тому же аще будут пьяницы и иного всякаго безъумия и безъчинства наполнены, то благочестивая наша христианская вера вся исказится и весьма испразднится и вместо древняго единогласнаго благочестия вси рать идутся в разногласныя расколы и во иные еретические веры.

От презвитерского небрежения уже много нашего российского народа в погибельные ереси уклонились. Большая бо часть склонилась в погибельный путь, в древнем же благочестии уже малая часть остается, ибо в Великом Новеграде едва и сотая часть обрящется ли древняго благочестия держащихъся. А презвитеров же и много во граде, обаче не пекутся о том, еже бы от таковыя погибели их отвратити и на правый путь направити, но есть еще и такие презвитери, что и потакают им, и того ради церквы все уже запустели. И так было до нынешпяго 723 года в церквах пусто, что и в недельный день человек, дву-трех настоящих прихожан не обреталося. А ныне архиерейским указом, слава богу, мало-мало починают ходить ко святей церкви. Где бывало человека по два-три в церкви, а ныне и десятка по два-три бывает по воскресным дням, а в большия праздники бывает и больше, и то страха рада, а не ради истиннаго обращения. И въпредь, аще подкрепления не будет, то вси по прежнему ходить к церквам не будут, велъми бо в них вкоренилась раскольницкая ересь.

А вся сия гибель чинится от презвитеров, ибо не токмо от люторские или от римския ереси, по и от самаго дурацкаго раскола не знают чем оправити себя, а их бы обличить и научить, как им жить и от пропасти адъския како ям изъбыть. Но и закрепить крепенько не разумеют, или не смеют, или на пенязи склоняются и небрегут о сем.

Не достави, господи боже мои, сего моего словесе но во-осуждение, еже дерзнут поносительно на пастырей своих писати. Сам весь ни пред богом, ни пред царем, ни пред-простым народом чем исправен, по токмо едино от м[н]епия моего припало желание, да нет ли из сего моего изъявления бог возрастит некое исправление.

Видел я в Москве презвитера из знатнаго дому боярина Лва Кириловича Нарышкина, что и татарке против ея задания ответу здраваго дать не умел. Что же может рещи сельской поп, иже веры христианския, на чем основана, не ведает?

И ради таковыя священнической неисправности надлежит о священницех великое попечение прюгожити, дабы презвитеры были всему благочестию опора и от ересей забрало, и от адских волков оборона и людей божиих о[т]влачимти бы от погибельных врат. Презвитеру подобает быть подобну апостолом христовым, чтоб они ни о здравии своем, ни о богатстве, ни о пище своей тако не пеклися, како о спасении душ человеческих, понеже бог всех погибших взыщет на них.

И ради таковаго исправления, мне ся мнят, его и. в-у надлежит постаратися о граматике, чтоб принудить ее выправить добрым расположением с самым добрым истолкованием, и тако дробно ее разобрать, чтоб всякие скрытности ясно отъкровенпыя были, и чтоб и без учителя можно познать всикия падежи и склонения и, тако исправя , напечатать бы их тысяч пять-шесть или десяток.

Ныне есть напечатано в Москве тысяч пять-шесть грамматик, да бог весть, какие на печатном дворе камандиры, напечатали се толь просто, что без учителя и орфографии не можно без учителя растолковати и научитися, чтоб по ней правописание разуметь. К тому ж еще и бумагу положили в них самую плохую, коя никуды кроме черных писем, по нужде что разве на такой бумаге календари печатать, потому что они на один только год печатаются. А грамъматика дело высокое и прочное, и того ради и печатать ее надлежит на самой доброй бумаги, чтобы она прочна была.

И во всех епархиях построить бы школы пространные и в те школы собрать всех поповых и дьяконовых и дьячковых и понамарских детей, от градских церквей и от уездных, от десятилетных. И буде которые отцы добром их в школы отпустить не похотят, то брать бы их и неволею и учить грамматике и всякаго книжнаго разума.

И положить о сем недвижимый предел: буде кой человек школьнаго учения не принял и грамматическаго разумения не научился, таковых бы отнюд во презвитеры и в дияконы не посвящати. Такии причетники цсрьковные пожелают презвитерства, то будет и тритцатилетные, в школы и без понуждения приходя, учитися и учением своим будут поспешати. И таковые люди годы и в два-три научится могут, понеже себя ради будут поспешати и с охотою учится имут.

И которой из них учение грамматическое твердо приимет, а летами своими гон, то таковых надлежит и риторики поучить или и философии. И тии не токмо во през-витерской сан, но во архииерейство будут годны и учителями могут застати.

И таковым способом вся Россиа может умудриться не весьма многими леты. И сие преславное дело трудно токмо начати, да основати, а тамо будет оно уже само правитися, понеже и учение грамъматическое и прочиих наук умным и острым людям вельми охотно и любезно бывает.

А аще сие утвердится, еже во презвитерство неучившихъся в школах не посвящати, то не мочно будет того миновата, еже бы желающему презвитерства не поучится в школе, то я чаю, что друг друга будут учением своим и дредваряти.

А аще и в манастырях во аргимандриты и во игумны, не бывших в школьном учении не посвящити - же, то многия и иноки будут граматическаго учения касатся и всякому книжному разумению внимати, а в возрасте сущим паче грамматическаго учения потребно книжное разумение. И того ради вельми потребно инокам до школы ходити и тамо от духовного учителя учитися и вразумлятися всякому благочестию и страху божию и священная писания толковати и всякому доброму нраву навыкати и в доспытаныях подтверждатися.

А егда грамотники и всякаго благоразумия научатся и книг божественнаго писания начтутся, то не то что раскольнику, но и лютору и римлянину, могут отъпор дать и уста их заградить, понеже вен они от истинаго христианства совратились, и бродят вси, яко козлята, по непроходимым дебрям и по неудобным возшествия стреминам, я тако в далекия пути зашли, что и возвратитися к прежнему благочестию не могут.

И егда священничестяи дети и прочие церковники научатся грамматическаго учения, и книжного разумения навыкнут всесовершенно, то и о пастве своей прилежнее будут нещяся, дабы адъския волки не рассудили их.

А ныне истинно таковых презвитеров много, [ч]то не то, чтобы кого от неверия в веру привести, но и того не знают, что то есть речение вера, и не до сего ста, но есть и таковые, что и церьковные службы, како прямо отправити, не знают, да и знать не по чему: печатнаго двора справщики от питья и от роскошного житья утыли и не хощут яснаго изъявления о всяком церковном служении напечатать, чтобы всякой мог разумети, как что отьправляти. Но токмо той презвитер мало-мало и может прямо отъправляти, кой довольное время побудет в городе при соборе или при разумном презвитере в подначальстве, но тот кто лише может по надлежащему службу церьковнуго отправити, А буде кой под началом не много побыл, тот ничего по книгам отправить не может.

А по прямому делу надлежало о всяком служении напечатать в тех же служебных книгах ясно, дабы и простолюдин мог разумети, как что отправит А ныне многия наугад отправляют, как кому примыслитца. И сие стало не [ве]сьма добро, что так деетца и того ради и во градех и церквах многое несогласие бывает, а о сильных и дивить нечего.

И ради совершеннаго в церьковных служениях исправления о всякой службе надлежит в тех же служебных книгах напечатать мелкою печатью тонкостное расположение, как коя служба или действо какое начать и как отправить и совершить. И аще обо всем будет ясно напечатано, то во всех церьквах не токмо во градских одних, но и в засельских всякое служение отправлятися имать согласно.

И ради всесовершенного исправления не можно пробыть, еже б не напечатать тонкастнаго расположения о всяком священнодействии, а в совершенные школы послать учителей иноческаго чина и мирскаго, кии грамъматическаго учения искусны, и других учителей к ним, кии книжнаго разумения искусил и церьковнаго круга павычни и кии в божественном писании силу знающий, еже непонемая речения могли разсуждати.

И грамматические бы учители учили своего учения грамъматическаго до обеда, или до полудни. А по полудни бы те другие учители, иже божественнаго писания искусни, учили б их страху божию и книжному чтению и церьковному обхождению, паче того, как бога знать и как его почитать и как к нему молитвы своя приносити, и божественна литоргия с каковым страхом служити, и в действиях тоя святыя литургии, как к богу ум свой возводити и детей своих духовных пасти, чтобы от паствы им адъския волки не разхитили, и сверъх того учения давали бы им книги читать духовные и гражданские и бытейские. И того ради надлежит библии напечатать не малое число, и во все школы книг по пяти-шти разослать, такожде маргаритов соборников учительных, евангелиев толковых и апостольских бесед и четьих миней, а радя церковнаго служения месячные минея я прочих, кии в церьковном служении употребляются, дабы в школе будучи, научялися прежде приятия священства всего церъковнаго служения и управления здраваго.

И ради утверждения в вере и ради охранения от люторския и калвянския я от протчих иконоборцов напечатать книг, колико надлежит, «Камень Веры», иже блаженныя памяти преосвященный рсзанский митрополит Стефан Еворский сочинял, и книг по пяти-шти в школу отослать, и чтобы тот многоценный Камень желающий презвитерства затвердили его на память, чтобы о всяком ответе помнил изусть сказать, такожде и иноки, желающий во благочестии жити. А негля случится коему во архиереях быти и, в том сане будучи, весьма паче презвитерскаго той святой Камень во устех яметя, чтобы тыим каменей могли изоустно еритическяя челюсти сокрушати. Ради же обличения раскольнича книгу «Розыске и «Зеркало Очевидное», иже-раскольниче блядословие обличают я всю их неправость ясно показуют, паче же книгу, названную «Пращею», дабы ис тоя пращи камением духовным, испущеным далече их прогнати и без вести ях сотворити, дабы они во двор овец стада, христова не влезли и христовых овец не вреждали бы. И тыих книг Розыска и Пращя и Зеркало, буде будет принято к печати, книг по пяти-шти в школу разослать же.

А не худо бы и на иные еретические веры, па римляцскую, на унеятскую, на армянскую и на древние ереси, яко на арианскую, на несториеву, на аполлинариеву, на евтихееву, на севирову и на прочие, кии уже и истребишася, напечатать изъявления, дабы наши пастыри вся та лукаваго диавола стрелы разумели и возразить их чем знали. И аще презвитеры будут всех вер еретических силу знатя, и будут разуметь, чем их обличить и чем себя от них оградить, то свое стадо могут от тыих волков адъских охранити.

А буде кой презвитер еретических вер в конец знать не будет, то и уличять ему их ересей невозможно. Того бо ради и святый апостол Павел написал, еже подобает в нас ересем быти. Яве есть, яко того ради написал, дабы мы, ведая их ереси, могли их уличить и их же орудием самих их побеждати и, зная их ереси, могли бы мы от них остеречи себя.

И все школьники читали бы книги неспешно, но с самым вниманием, дабы чтомое мог разумети и памятствовати. И кой ученик невнятно будет читати, то той учитель, кой ко чтению и вразумлению книжному приставлен, непрестанно их понуждал и вразумлял, как их вразумительно читать и чего не дознают, толковал бы им. И кои книги кто читает, от тех бы книг спрашивал их по одинкам и внимал бы, каково кто памятно сказывает, и той учитель в памятную б книгу записывал, кто каков есть.

И буде кой ничего сказать не помнит, и тому чинил бы наказание и велено бы ему в другой ряд прочести. И буде и в другой ряд прочтет, а что читал, не помнит, то яве есть, еже тот во презвитерство не будет годен.

А кии впятно и памятно будут читать, тем надлежит давать читать книги церковнаго круга, месячные минеи и триоди и осмогласники, и прочно, иже во святей церковной службе употребляются. А чаю не худо бы и летописных книг дать им почитать, чтобы обо всем знали, что досюль бывало.

И тыи школьники по чтении книжном под вечер по часу место учились бы писать, чтобы все школьники читать и писать добре умели скорописью и уставом.

А в день недельный велели бы им чинить между собою доспытации от священных писаний. А учители оба бы слушали и внимали, кто каков в разуме и в разумении святаго писания, и каково кто разсуждает, все бы то впредь для памяти записывали, а и того смотрили бы, кто к какому делу склонен, к духовному ли или к светскому.

И буде кой ученик склонен к духовностии и писания святыя разсуждает здраво, то тех бы отличали в особливость и давать им книги читать о чине священства и учить их уже прилежнее, как им стадо христовых овец пасти, и как им духовных детей в пастве своей блюсти.

И аще книга «Отеческаго Завещания» принята к печати будет, еже аз сыну своему, Николаю, сочиних, то надлежит готовящемуся во презвитерство и се дать читать, понеже тамо положено отчасти, как презвитеру духовенство свое вести, и не токмо единому презвитеру, но тако и простому монаху жить, и како во архимандритах будучи, как братия пасти и как себя вести и что подобает и архиерею творити, и каковым способом раскольников изтребляти, и как и мирянам душеполезно жиги, и как и детей своих малых учити, дабы отцу не на пагубу они были, и как между собою любовь хранитн, и как правда творити, и как бога любити, и как молитвы своя к нему приносити, и как ему угождати. Вся суть тамо изъявлена, поелику бог даровал ми проразумети.

И егда куды потребуют презвитсра, то из тыих бы учеников отсылать во презвитерство не по отечеству, ни по богатству, ниже по прошению прихожан, но по разуму и по истинному священства достоинству. И достинство бы того школьника и одъписы вались оба тыл учителя, еже он годен во презвитерской сан.

И послать ко всем архииереам, чтоб ни единаго ставленика без свидетельства учительскаго во презвитерство не посвящали. Прежнее архииерейское слушание ставлениче вельмими не понравилось, понеже архииерейские служителие у новоста в ленников приемлют дары и, приняв дары, дадут ему затвердить во псалтыри некоторые псальмы и, заложа, дадут перед архииереем тому ставлинику прочести. И архииерей, видя его твердо и разумно читающа псалтырь, возмнит, яко бы и во всяком чтении таков, благословит eво презвитерство. И тако те служителие архииереев своих и порок приводят. И я сына своего в сем поостерег, написал ему в таком же своем Завещании, аще случится ему быть во архииерействе, чтобы он в слушании ставлеников на служителей своих не докладывался, по сам бы всякого своего ставленика свидетельствовал, и книгу не псалтырь, но давал бы незнаемая книги читать, а потом бы и на словах его спросил. И на разглаголных речах всячески познать мочно, каков кто смыслен или несмыслен.

В Новегороде видел я прошлого 720 года - новоставленика такова в диаконстве, что на литургии не мог единыя страницы во евангелии прочести, еже бы разов пяти-шти не помешатися. А был он в подъначальстве в соборе Николая чюдотворца, иже па Дворищи, и гак он и отпущон во свояси.

А иноков, кии возжелают архимандричества, то тыих архииерею наипаче надлежит а словах дробно распрашивать, како он божественный писания разъсуждает и како он общую свою братию намерился пасти, дабы ему, перед богом став, рещи: «се аз и дети, х же ми дал еси», или токмо единаго себя хощет богу предъставити. И аще хощет токмо единаго себя спасти, то таковаго не подобает воархимандриты ноставляти, понеже архимандриту не токмо о иноках, но и мирских жителех попечение имети и на спасение наставляти надлежит. И того за хотящим архимандричества смотрити, не лаком ли ко имению и не падок ли к питью и ни склонен ли к блуду, чтоб, будучи во архимандритстве, не нанес бы на тот свой чин пороку. И того ради надлежит первес освидетельствовать братиею, в косм манастыре он жил, а потом и мирских людей надлежит спросить, кие при том манастырю живут. И а.ще от всех будет похвален, то, буде в писании доволен, надлежит возъвести в таковый чин.

Да в Завещании ж своем написал я сыну своему, чтобы новоставленнаго презвитера, несовершенно научившися всякого священнодействия, ис подъначала отнют бы не отпускать, дабы па архииерея поречения какова за неисправность его не понести.

И в том же Завещании написах всякое презвитерское дело, как что ему управляти и как. детей своих духовных исповедывати и как богатых и убогих пасти, елико мя бог въразумил, вся написах. И того ради, мнитца мне, вольми ко исправлению священническаго бытия то Завещание потребно будет.

И аще коея церкви попов сын возъжелает отцу своему наследником быть, а по свидетельству учителей своих явится к тому чину негоден, то, аще и заручная о нем челобитная будет, отказать ему, но таковых ко гражданству отсылать. А кии ко учению и непоемны, а во нраве добры и страх болшй в себе имут, то тех поставлять в церьковнои причет в дьячки и понамари.

А кой из них будет понарочитее, тово мочно в дьяконство вчинить. А в презвитерство отсылать самых достаточных, и в писании рассудительных к во нраве кротких, чтобы он был свет миру, а не тма. И таковых достойных священства, аще и понамярские дети или крестьянские, отсылать во презвитерство к церьквам, а не по отечеству, ни но заступе.

А буде кой и разумен на всякое разсуждение, а нравом неключим, и таковых не токмо в презвитеры, но и в причет церьковной отнюд не отсылать, но таковых разве отсылать к приказным делам или како ни есть, кроме священства и причету церьковнаго.

А которой и весьма добр, да пить будет любить, то и таковых во священный чин отнюд до отсылать же, понеже пьянство велик порок презвитеру наносит и причетникам не весьма оно добро.

И не токмо но поставленных презвитеров, но и старых, кои уже и состарелись во презвитерех, вреждает оно. И того ради надлежит предел учинить сицевы: аще кой презвитор, напившись до пьяна, по улице ходя или где и сидя, будет кричать неленостно или бранитца и сквернословите или дратися с кем или песни петь, то таковых имать и по архиисрейской приказ отъводить, а за такое нелепство их наказывать утружденном во архииерсйских и монастырских работах, и сверьх утруждения обложением штрафа или отнятием свещеннодействия или како том уложено будет от архииереев, дабы презвитеры и диаконы чрезъмерно до пьяна не напивались. А буде каковым случаем и напьетца, то шол бы во утишное место и выспался, а народу бы себя отнюд не открывал, что он пьян.

А суде кой поп или диакон, паче же атце инок, пойдет нить на кабак или в корчму, то таковых надлежит наказать сугубо, дабы на духовной чин пороку не наносили.

И аще священный чин от таковых неключимств исправится, то яко новый свет в России возсияет. И тако их надлежит изучити, чтобы во время исповедавания детей своих духовных паче всего научали о благочестии и о благоверии, како в нем твердо стояти, дабы никаковы блазыга люторские и римлянския не склонялися и с раскольниками бы, никакова разглагольства не знаточи, не разговаривали. И на той же исповеди учили бы, как молитвы своя к богу возсылати с богомыслием и како святыя иконы почитати и каковая честь им отъдавати и како духовный чин почитата и как за царя и за вся христианы бога молити и како обходитася в мире со клевреты своими и с соседми и в каковом наказании детей своих родных ростити и как их страху божию учити, чтоб, родив детей плотню, от бога вложенную душу вечно не погубити и каковым им к сродникам и чужеродным любительим быти, и чтоб никому зла никакова не делали, понеже вси мы по Христе братия есмы.

И о сем всех бы своих детей духовных увещевали, чтобы они детей своих юных, не токмо градский, но и поселанския учили бы грамоте и всякому благонравию научили их, а по улицам играть и без дела шататися не попускали с великим и твердым запрещением, чтобы то их наказание в детях духовных незабвенно, было, но вси бы отцы и матеря детей своих в страхе божиим возвращали, и о сем на всякой исповеди подътверждли бы, чтобы им незабвенно было.

А аще како в духовности будет строитися, то и во всем народе свет возъсияет благоразумия, понеже вси людие от такова отцов своих духовных твердаго и прилежнаго попечения я ко от сна возбудятся, ибо вси стали бы прямо разумети, как бога знати, и как его молити, и как угодников божиих, почитати, и како их в помощ себе призывати, и как все свое житие христиански вести.

Тако бо пастырем духовным надобно о пастве своей пещися, дабы вси праведно жили, и не токмо чтобы им чужое похищати, но и не желали б чужого ничего, и аще и па пути кто что обрящет лежащее, искал бы оброщявшаго или во устроенное место относили; и чего себе не хощут, того бы отнюд никому иному не токмо творили, но и не желали бы. И тако живущие вси, и в мирском жития будучи, не далече бы от царствия божия были.

И аще уложено будет, еже попам сельским и причетникам их пашни по прежнему не пахать и сена не косить, но дещися им токмо о церьковной службе, да о пастве духовной, а вместо пашни давать им дворянам и крестьянам, кои у них в приходе, от своего приплоду десятая доля, то презвитерам в той же исповеди детей своих духовных твердо подтверждать чтоб неизменно от всякого приплоду, колико отложить себе на пищу, то без утайки и без желания отделяли бы десятую долю как из хлеба, так и из мяса и из яиц и из прочего харчу, и отсылали бы к церкви на пищу презвитерам с причетники и нищим, кои при церкви живут.

А колико отделят хлеба или скота или иного чего на продажу, то ис того бы отделяли великому государю на пошлину такую ж десятину. И отцам духовным твердо детям своим духовным заказывать, чтоб отнюд ничего не таили, и буде правдою будут яко богу, тако и царю отделять десятину, то бог их благословит всяким изобилием, понеже уравнятся они древним законникам, иже от всего своего притяжания давали десятину.

О сем я неизвестен как деется в протчих христианских землях, чем питаются сельские попы, а о сем весьма известен, что у нас в Руси сельские полы питаются своею работою и ни чем они от пахатных мужиков неотменны. Мужик за соху и поп за соху, мужик, за косу и пои за косу, а церковь святая и духовная паства остаетца в стороне. И от та кона их земледелия многий христиане помирают, не токмо сподобившися приятия тела христова, но и покаяния лишаются и умирают яко скот. И сие како бы поисправити, не вем, жалования государева им кет, от миру подаяния никакова им пет же и чем им питатися, бог весть. И я мнение свое предлагаю сицевое: аще возможно учинить тако, чтобы прихожан всех у всякня церкви одесятствовать, чтоб от всякия своей пищи отделяли церьковникам десятину или дватцатину, как о сем царское и архииерейское пр-изыдет изволение, то бы таковым порядком были сыти без пашни. А и правильно им без пашни быть, понеже они слуги суть божий и подобает им по господню словеси питатися от церкви, а не от земледелия.

А аще презвитеру земля пахать, то церкви святей будет солгать и паства своя потерять.

Презвитеру не токмо земля пахать, но и торгом ему никаким не торговать, а и мастерства ему художественного делать не надлежит, дабы и того помешательства церьковной службе и пастве духовной не чинилось, понеже они от мирскаго жития отделены суть на службу божию, и того ради но о чесом ином кроме службы церьковные и паствы духовныя нещися им не подобает. А и питатися им ко повелению божию надлежит от церьквы, а не от работы и не от рукоделия своего. И егда службы церковныя, ни потребы не случится, то бы забавлялися чтением книг божественнаго писания или бы что полезное и писали ко спасению человеческому или ко украшению церьковному.

Сам бо господь бог в самом начале священства, егда изведе израиля из земли египетский и въвед во обетованну землю, всем израильтянам землю по жеребьям их повелел давать, а иереем и служителем церьковным не повеле земли давати, яве есть, дабы прилежны были к церьковному служению, и повелел им питаться от церьквы, а на от земледельства.

Кольми же паче в повой благодати подобает о служении церьковнем пещися презвитерам, понеже и души человеческий им быта вручены. А у нас сельския попы обременены земледсльством и того ради не та ко пекутся о служении церьковном, яко о пашне своей, а паства душевная уже в стороне стала быть, и того ради многое множество христиан православных умирает без покаяния и без причащения тела христова. Сельские бо презвитеры самые люди простые, взростет он в деревне, деревенский дела и смышляет.

А что бог сыщет всякия погибшия души на них, ничего того не смышляют, и коль у бога душа человеческа велика, ничего того не знают.

И аще сия моя изречения вознепщует кто, яко бы аз написал сие во осуждение и на поругание презвитерам, и о сем бог есть свидетель, что не ругания ради написах сия, но ради исправления. И сам я не без страха, что в такое дело великое вступих, обаче буди божия воля, он вся весть, чего ради дерзнух.

И аще великий наш монарх благоволит по господню повелению презвитеров от земледельныя роботы освободить, то надлежит указом его и. в. определити, чтобы как помещики, так и крестьяня их и дворцовых волостей и архииерейские и монастырские, где от приплоду своего хлебнаго, которой ему надлежит на пищу себе употребити, и от того хлеба отделяли бы десятую часть и отдавали презвитерам с причетники во время молочения з гумна своего. И во вся дни живота своего тако бы творили неизменно, дабы благословил их бог и всего бы у лих усугубил. И аще сие дело сперва повидится и тяжеловато, а егда обикнут, и божие благословение на них почнет к нивы у них будут габзовиты, то всю тягость забудут.

А что того десятиннаго хлеба отделено презвитерам с причетники и что того хлеба за росходом останотца, и тот хлеб употреблять нищим и странным на пропитание.

А ради нищих больных яко в городах, тако в селех и на погосте настроить больницы и богадельни, но приходу смотря, и питать их тем осталым хлебом или как о том изволение царское состоится.

А которыми землями владели я пахали попы с причетники, и те земли, мнитца мне, еже бы их отдати в наймы и теми деньгами строить церьковное строение и нищим больницы.

А кой хлеб надлежит продать помещику или крестьянину, из того хлеба отделяли бы такожде десятую часть великому государю на пошлину. Такожде и от скота, которой определен будет продать, то из тоя цены такожде отделить десятая часть в пошлину. А кою скотину употребит кто себе на пищу, то и с тое скотины отделить десятая ж доля в церьковь на пищу служителем церьковным и в богадельни. Такожде и в меду и в масло и в рыбе и в яйцах и во всяких прибытках, от всего, неизменно про себя употребляемом, отделять к церьквы десятая дол»:, а от продажного отделять великому государю в пошлину десятая ж часть.

И тако творя, уподобимся мы древним благочестивым законникам, ибо будем яко богу, тако и царю, от всякого приплоду давать десятину и тем подаянием презвитеры и с причетники без земледельства довольни всякою нищею будут. А от подаяния молебеннаго и иных потреб будут презвитеры с причетники своими домы своя ж одежды строить.

И ащс тако устроитца, то могут презвитеры и повседневно утренние и литургии служить и на всякую потребу всегда будут готовы. И тако творя, презвитери будут всесоверщендые слуги божий и за царя и за вся люди богомольцы.

А ныне вси сельскии попы, аще у кося церкви попа н два-три, то мало церковныя службы у них бывает.

В Новгородском уезде, в Устрицком погосте, случилось мне быть, и у тоя церьквы три попа да дьякон, а на святую пасху только до два дни литургия была. А тутошные жители сказывали, что болыши де одной обедни да святой неделе прежде сего не бывало, то де тебя поопаслись, что две обедни были. И жил я ту неделю, дичим же отмешту от простых недель, ни обеден, ни вечерен, ни утренних не было.

А у коих церьквей по одному попу, то, чаю, и во весь год обеден десятка другова де отъслужит, понеже агце пашня ему не пахать, то голодну быть.

И ради земледельства поповскаго стоят божия церьквы яко пустые храмины без словословия божия, а православные христианы за их земледельством умирают дичим же отменно от скота.

И сельские презвитери нячим не отменены от простых мужиков, мужик за соху, и поп за соху, мужик за косу и поп за косу. И в празднуемый день, где было иття в церьковь да словословие божие, а дол с мужиками пойдет овина сушить, и где было обедия служить, а поп с причетники хлеб молотить. И в таковых суетах живуще, не токмо стадо христово пасти, но и себя не упасти.

А аще по вышеназначенному о них устроит бог, то во святых церьквах всегда служба будет и пещися будут о пастве словесных овец, а уже не о пашне. А отъслужа церьковную службу, книги бы читали и по домам детей своих духовных ходили и смотрили, как они живут, исправно ли в его приказании и не погрешил ли в чем. И тако на всякой месяц всякого своего сына посещал бы я подкрепля их, чтоб памятовали то, чему его на исповеди учил и что ему приказал, незабытно бы исправлял. И в тех посещениях отнюд бы ничему не касался и вина бы не пили, потому что он ради надзирания духовныя паствы ходит, а не ради потребы, и чтобы те презвитеры уподобились святым апостолом, туне бы их посещали я на спасение наставляли.

А кому даст бог смысл: в книжном писании, то между дел книги бы певчие писали, охочим людям продавали. А егда с потребою куда назовут, то, всякое новое дело бросив, шол бы с поспешением, дабы исправить та нужда, понюже требуют его. И тако творя, вси бы и сельские попы были пастырьми совершенными и в крестьянском жития свет бы возсиял.

А нынешная паства вельми неисправна и сего вельми опасна есть, чтобы бог не взыскал на главных пастырех, понеже кия презвитери и во градех живут, и тии не весьма знают, в чем грех или в чем спасение. И того ради прихожан своих к покаянию не принуждают и, как кому жить спасительно, не наставляют и от того многия людети в неведении своем погибают.

Я, истинно, таковых стариков много и при Москве видел, что лет по штидесят и болъши жития своего имеют, а у отцов духовных на исповеди не бывали, не ради раскольничества, но рада непонуждения презвитерскаго. Тако у них обычай был, что, не состаревся, деревенские мужики на исповедь не хаживали, и тако инии, не дожив до старости, и умирали. А сие чинилось ни от чего иного, токмо от нерадения презвитерскаго, и о таковом нашем неисправном житии и помыслить ужасно. А вся сия царским изволением и синодским радением исправится могут.

А не радить о таком великом и страшном деле вельми яко царю, тако и архииереем опасно есть, ибо чрез уста святаго пророка Иезекииля (Иезекииля, глава 17, стих) тако дух святи возгреме, еже хощет бог всех погибших душ человеческих взыскати от руки господствующих ими.

И сего ради ужасно такова грома, от бога изошедшаго, и яко духовным властям, такс и мирским надлежит великое попечение приложит, дабы та неисправность исправит, и от того бы избыти, еже бы не взыскал бог погибающих душ на правителях господствующих ими.

И мое мнение тако мысли моея касается, яко вся наша погибель и спасение залежит во презвитерех. Аще они будут несмыслени, то и люди паствы сто несмыслени будут, а аще презвитери будут благоразумны и свята, то и люди паствы его вси будут вразумительны и к святости блиски. Их бо наставлением всякаго благоразумия могут наполнитися и в христианстве прямо и твердо стояти и души свои от вечныя погябели соблюдати, и за твердым их наставлением вси благодатною божиею приближатся к царству небесному.

И егда презвитери во учении своем исправятся и всякаго благонравия навыкнут, и тогда и одежда им прежняя своя гнюсная и многошвишая годствует изменити. И не токмо градские, но и сельские попы и дьяконы не токмо гнюсные в раздражение носили, но и серьмяжных бы серых и белых сукон некрашеных отнюд бы не носили, но носили бы рясы широкорукавые и длинные. Буде кому сукна немецкаго купить не в мочь, то делали бы из яренку, а буде и того не в мочь, то бы и серьмяжные сукна белые красили в вишневую или в лазориную краску.

А и непотребном одеянии презвитерам и диаконам отнюд ходить не подобает, понеже они слуги суть бозкии и предстоят у престола божия, жертвы приносите за царя и за вся Христианы.

И за их близость к богу сам господъ, бог еще и в ветхо-законной церькви не токмо священникам, но и служителем церьковным повелел в чистых одеждах служити.

Колъми же паче подобает в новой благодати священному чину чистоту во всем имети яко в теле, тако и в души, подобие и во одежде и во всяком своем и житейском исправлении, чтобы они яко житием своим, тако и одеждою быти от простолюдинов отменным не одною верхнею одеждою, но и нижнею и всем своим убором: шапка бы была з бобром или с лисицею круглая, сапоги бы были ниские, переды круглые, а лаптей бы отнюд ни в каковых местех не носили. И з запрещением отсещи сие, еже бы отнюд к престолу божию в лаптях не приступали, сии бо не токмо чин свой, но и божией чести уятие творят. Ради бо чести божия повелено презвитерам у престола божия служить в украшенных ризах и по тому уставу оной - презвитер во время служения своего возложит на ся одежду златотканную, а на ногах лапти растоптанные и во всяком кале обваленные, а и кафтан нижней весь гнусен. И такое презвитерское убрание зря, кто не удивится, что злато мешают з блатом. И царево дело подлежит вести честно, а божие и наипаче.

И презвитеру подобает быть всегда трезву и слово ко всякому человеку иметь умилительное, взор кроткой, етупание ног тихое. И к людей, кии им словеса не полезны, отнюд бы тыих не говорили, но что на пользу, то б токмо и говорили. И тако творя, подобии будут апостолом христовым, и за такое их житие вси люди будут их почитать и, что уложено будет им па пропитание давать, то с радостию будут им давать.

И о сем како его и. в. соизволит, тако ли, яко я мнениеевое изъявих, или кто ин иначе примыслить, тако и да будет. Аминь.

ГЛАВА 2

О ВОИНСКИХ ДЕЛАХ

В Военном деле аще люд будут в военном артикуле не весьма навыклый и в ружье силы неразумеющии, к тому же аще и стрелять цельно неумеющии, то весьма таковые люди в военном дело будут не споры и неприятелю не страшны. И аще же к тому и пищею будут не изобильны, то и наипаче плоха будет у таковых служба. Есть слух, что иным солдатам и по десяти алтын на месяц денежнаго жалованья не приходит и о таковой их скудости, чаю, что никто великому государю не донесет, но, чаю, доносят, бутто вей сыти и всем довольны. Годов тому с шесть или с семь назад на Вышнем Волочке новобранному солдату за вычетом досталось на месяц две гривны и он, приняв деньги, вынял нож, да брюхо у себя и перерезал. И сие яве есть, еже не от радости так он учинил, что и живот свой ему не смилился. И о такой причине командиры их, чаю, что никогда его ц. в-ву прямо о том не донесут, что он от великий своея скудости в жалованье так над собою учинил.

И от такова порядка и от бескормицы служба вельми не спора, потому что, голодной идучи, за соломину зацепляется, а не то что ему неприятеля гнать и чрез колоды и чрез ручьи скакать. Голодной человек подобен осиновому листу и от малаго ветра шатаетца, у голоднаго и работа худа, а не то что служба. Истинно, слыхал я от солдат и такую речь, что ради смерти своей. И от таковых какая спорынья в службе, что не желает неприятеля убить, но желает сам убиен быть, дабы ему вместо здешния нужды тамо каковое либо упокоение за приятие смерти своея прияти.

А аще же и всем довольны и военному делу научены будут добре, а дана им будет воля и потачка яко рядовым, тако и афицерам их, то паки дело военное неспоро у них будет, ибо аще что и во армии не но нраву ям будет, то пакости от них опасно: самовольство никогда добра не делает, кроме пакости.

И при квартерах солдаты и драгуны так несмирно стоят к обиды штраданыя чинят, что и исчислити их не можно, а где афицеры их стоят, то и того горши чинят, дрова жгут нагло, а буде дров не достанет, то и надобной лес рубят. А буде кто станет говорить, что де вам по указу великаго государя велено вам дрова свои жечь, то жесточао будут чинить, и того ради многие и домам своим не ради.

А во обидах их суда на них сыскать негде, военной суд аще и жесток учинен, да жестоко и доступить его, понеже далек он от простых людей. Не токмо простолюдину доступить по нему, по и военной человек не на равного себе не скоро суд сыщет.

В прошлом 721 году прислан был в Новъгород Преображенского полку капитан Иван Моисеев сын Невельской для розыску во взятых луданах, которые присланы были из Москвы в Новъгород на продажу. И к тому камочному делу приличился новгородец, посадской человек Петр Терентьев, токмо в одном свидетельстве, а я и ни к чему не приличен, а тот Невельской, взяв ево, Петра, на постоялой свой двор, и держал под караулом больши дву недель. И аще и до него, Петра, дела нет, а он прислал писаря своего с солдаты и животы ево петровы запечатали, а меня из задние горницы выбили. И жена моя стала говорить: «Покажи де указ, почему нас из хором вон выбиваешь и животы наши печатаешь». И ее солдаты сильно выволокли из горницы и стали и из двора вон выбивать и мы поупрямились, не пошли вон. И он, Невельской, прислал с такими грозами: «Буде вы из двора вон не выдите, то де приеду сам и совсем де вымечу на улицу, а жену де твою за косы выволоку вон». И жена моя, убояся увечья и такова великаго бесчестья, по чужим дворам больши дву недель скиталась, а я на том петрове дворе по приказу воеводы князя Юрья Яковливича Хилкова жил. И того (капитана Невельского называют добрым и разумным человеком, а такия обиды чинил. И Петр побывал у него з гостинцом, то он ево животы отъпечатал, а моих не распечатал, знатное дело, что и с меня хотелось ему нечто сорвать, и едва упросил ево воевода князь Юрей Яковлич, что приказал роспечатать и караул свесть.

И того же 121 года полковник Дмитрей Ларионов сын Порецкой, будучи в Новегороде в концелярии провинциальнаго суда, бранил меня всякою скверною бранью и называл вором и похвалялся посадить меня на шпагу, а за что посадить хотел, вины своея ни малыя не знаю. И то ругание мне от него было и шпагою похвальныя слова при судейском столе, а судей в то время уже не было, только был тут натариус Роман Семиков. И то мне ругание и похвальные его слова он, натариус, и приказные подьячие и дворяне многия слышали. А я наутро принес судьям челобитную, чтоб в брани и в похвальных словах ево, полковника, допросить, и он, Порецкой, в допрос не пошел: «Я де судим в военной коллегии, а у вас до в Новегороде отвечать не буду».

И я, аще и не весьма последней человек, а суда не сыскал. Как же сыщет суд, кто мизирнее меня? Только что о обидах своих жалуйся на служивой чин богу.

А аще учинен будет суд равный, каков простолюдину, таков без поноровки и афицеру, то и нехотя все прыткость свою отложат и будут ко всякову чину склонны и не токмо на квартерах, но и на пути, по прежнему никого обидить не будут.

И аще служивые вси ако рядовые солдаты и драгуны его и. в. указу ослушны не будут и обижать престанут и начнут со всеми чины в любви быть, такожде, аще и афицеры их в такое ж послушание впадут и со всеми чинми в любви будут, и к тому аще у всех полков пехотных военной артикул гораздо будет тверд, еже ни от какова заметания неприятельскаго им не смешатися, то на бою будут яко каменная стена.

А буде же в ружье будут силу знать и у фузей огнивы будут иметь огнистые и кремни приправные, чтоб осечки никогда не было, и фузеи каковы чисты свону, паче же того внутри, и к струне нутрь притравлений, то таковое ружье вельми будет надежно и к стрелянию цельно и в ратоборстве споро. А к тому, аще и стрелять будут не по прежнему на ветер, но в самое дело, чтоб ни пуля, ни порох даром не пропадал, и аще толь твердо научатся с руки стрелять, чтоб никакого бегуна, скачущаго на коне не упустили, то таковые солдаты на бою неприятелю будут вельми страшны, не токмо на сухопутном бою, но и на водяном будут страшны.

И ради морскаго бою вельми учить молодых солдат, чтоб они навыкли с руки в цель бить без погрешения, чтоб, и на малых шлюпках едучи, могли и во время волнения в цель без погрешения убивать. И аще тако затвердят, то самая честная морская битва будет и чаю, что и на весь свет славна и ужасна была.

К тому ж, аще и рукобитное ружье будут иметь самое острое, то и в таковом ружье спорынья будет немалая, понеже острое ружье, хотя чуть коснетца кишкам и прочины внутренным, то тон человек жив быти уже не может и никто излечить ево не может. А тупым ружьем, аще и сквозь утробу человечью проколет, то та рана залечить можно, потому что оной кишок не повредил, а самое острое ружье — смертная язва.

И таковым солдатам, мнитца мне, не худо бы перед рядовыми солдаты и жалования прибавить. Рядовому солдату в год жалованья 16 рублев, а тем, которые будут из ружеи с руки в 20 саженях по шапке бить без погрешения, то таковым, видится, мочно дать и по 20 рублев па год, дабы, на то смотря, и иные острились на такое умение. А буде же в таковой же мере будут по подвижной цели убивать без погрешения же, и таковым, видитца, мочно и по 25 рублев на год дать, понеже таковы солдат заслужит за два или и за три человека неумеющих.

И на сухопутном бою на сходе с неприятелем, аще таковых солдат тысяца человек выстрелят, то на худой конец повалили бы неприятельских людей сот пять-шесть, то каков бы ни был неприятель жесток, умякнул бы, и, нехотя, рожу свою отворотил бы назад. Я чаю, что другова запалу не стали бы дожидатися, стали смекать, как бы на побег пойтить.

Есть слово похвальное про фины, что де так крепко на бою стоят, что убьют де человека, а другой на то место и станет. И то не дивно, буде убьют у ста человек человека одного или двух, то плохо заступать, а буде же у ста человек, да убьют пятьдесят или шестьдесят человек, то я не знаю, как бы и те славные фины могли заступить. А буде же па побег не пойдут, но станут на месте том укреплятися и дождутца другово запалу, то ж бежать будет некому, но вси тут уснут.

Я сего не могу знать, что то за повычай древней солдатской, что только одно ладят, чтобы всем вдруг выстрелить бутто из одной пищали. И такая стрельба угодна при потехе или при банкете веселостном, а при банкете кровавом тот артикул не годитца, там не игрушки надобно делать, но самое дело, чтоб даром пороху не жечь 2 и свинцу бы на ветер не метать, но весь тот припас шол бы в делю, почто сошлися. Я много слыхал от инозсыцов военной похвалы такой: «Так де жестоко билися, что во огне де стояли часов с шесть, и никто де никово с места збигь не мог». И сия похвала немецкая у них бы она и была, а нам дай более ту похвалу нажить: «О русскими де людми битца нельзя, естьли де одиножды выпалят, то де большую половину поварят». И такая битва не в шесть часов, но в одну минуту. И естьли бог изволит тако нашим руским солдатом научитися, что ни один бы пули даром не терял, и таковых солдат естьли тысячь десяток набрать, то я знаю, что и з дватцатью тысячами не пошел бы никто на битву с ними, от русских солдат, бутто от лютаго зверя, всякой бы неприятель бежал без оглядки.

Под Азовом на Швартов полк набежали татары, и солдаты но приказу своего полковника по немецки все однем разом выпалили и всем полком не убили я десяти человек. И те татарове увидели, что почали ружьеа заправлять, скочили вдруг, ружья им заправить не дали и всех, что овец, погнали в свою землю и с полковником.

А естьли бы не на ветер стреляли, да половина бы выстрелила, а другая б в запасе была, то бы не догнали, что овец. А аще бы все умели цельно стрелять, то и на худой конец ста два-три убили бы, то и татарове не смели бы толь смело на целой полк навалится, а естьли бы сот пять-шесть у них убили, то бы они к чорту забежали, что и сыскать бы их негде было. Татарове смелы как большого урону нет, а егда человек сотницу другую потеряют, то и они щоку свою отворачивают, любят они даром ваять.

Был я еще в молодых летех на Пензе и тамошние жители, служивые люди, усмотрили во мне, что я гораздо цельно стреляю, то истинно не лгу, что говорили мне: «Останься де ты здесь в лето, то де мы татар не будем боятися». И я стал говорить, еже одному мне нечево с ними делать, и они мне сказали: «Видем де мы, что ты скор стрелять и пулей даром не теряешь, а татары де напорчиво напярают, что мы не умеем никого из них убить, а тебя де видим, что ты и птицу убиваешь; а от них де выезжают нартики и сажей в десятке разъезжают, а мы де, уставя пищали, да стоим пред ними, а ты де хотя одного б из них убил, то бы они уже не стали так наезжать, а естьли де человек двух-трех убил, то бы де я все изчезли».

И по такому примеру, аще бы бог изволил таковых бойцов тысячъ десяток другой набрать, то ведаю я, что стали бы все неприятели трусить, а естьли же к таковым бойкам да состроить рогатки огнестрельный з затинными пищальми, то из таковых пищалей въстретили б неприятели сажен во сте и пока к сражению сходятся, а у них бы начальных людей, кои перед полком выступают, поубавил бы. А егда саженях в 30 будут, то бы встретил их рогаточною стрельбою, а кои от рогаточныя стрельбы останутся, то тех бы те солдаты из своих фузей подхватили. И от тоя стрельбы кои остальци будут, то бы их ручным боем прикололи, а буде устемятца на побег, то конные, такие же огнестрельные драгуны, проводили бы их до упокоения вечнаго.

И к таковой огнестрельной пехоты да устроить конных бойцов, хотя одну тысячу человек таковых, чтоб, на копе скачучи или и рысью бегучи, стрелять могли по цели въпред себя и на обе стороны и назад себя, то таковая ж одна тысяча заменит у дела паче десяти тысячь. А дело бы у них споряе и дватцати тысячь было, потому что противу таковых бойцов, я невем, кто бы мог устояти и чтобы по прежнему во огне целой день стояти, но и в четверть-часа скучат. Я то могу разуметь, что и дву запалов не вытерпят, но все остальцы будут смякать, как бы голова своя унести.

И аще бы бог помог таковых воинов набрать тысяч пять-шесть, то не почто бы пятьдесят тысячь войска коннаго держать и кормить напрасно. И аще как пехота, так и конница, не будет с пулей даром терять, то от таковых бойцов неприятелю трудно будет и на убег бежать, а и догонять таковых бойцов неприятель не посмеет. И таковым воинам подобает и руятье самое доброе и цельное иметь и имел бы конной воин ружья при себе, фузею, да пару пистолетов длинных, да коротышков карманных: пару ж, да копейдо при седле самое острое иметь под ногою, ратовшце аршина в три или в полчетверга. И таковым воинам подобает носить одежда красная, понеже они огнистые люди, яко огнь малой многие древеса пожигает, тако и сии; а аще на пространном и свободном месте, то и малыми людми, а ще бог помощь свою им послет, могут многих поразите.

И таковые бойцы при свободных местех десятию тысящами заслужили бы за пятьдесят тысящь. И ащеа не таковы будут уметельны стрелять, еже бы ни единые пули даром не потерять, обаче надобно служивой люд беречи, чтобы им нужда ни хлебная, ни одеждная не касалася. Зело бо о них слышно, еже иным на месяц и по десяти алтын не приходит, то чем ему прониматися, где ему взять шуба и иные потребности, и харчу на что ему купить? И в таковой скудности будучи, как ему не своровать и как ему из службы не бежать? Нужда пригонит к побегу, а иной и изменить будет готов.

О салдатех и о драгунех надлежит великое попечение имети и пильно того смотрити и при квартирах, чтобы они ни пищею, ни одеждою не скудны были, а при армии и наипаче подобает их довольствовати, чтоб они радующсся служили. И есле всем будут доволны, то и служба их будет исправнее яко в главных полках, тако и в последних и в новобранных. Аще будут вси пищею и одеждою довольны, то вси, радуюся, будут служити.

А и сие, мнится мне, не весьма прямо учинено, аще и с немецкого переводу взято, еже мундир солдату или драгуны дать, а последи за весь тот мундир из жалованья месячнаго и вычесть. И от таковых вычетов как солдатам нужде не быть? Жалованья ему на месяц учинено только тритцать алтын, а за вычетом дасца ему только десять алтын или меньше. И ис таково малого жалованья чем ему шуба и шапка и рукавицы и чулки или онучи купить? И мне мнитца, и вычеты оставить6 и по гривне денег на месяц надлежит им и прибавить, чтобы им было чем лепра нужды. Мне мнитца, аще вычеты оставлены будут, то гораздо радостнее и радетелнее будут служить.

Я истинно видел, в Санкт-Петербурге солдат купил мяса на грош на последней недели рожественскаго мясоеда и говорит; «Хотя бы де для заговенья оскоромится». И сие не самая ли нужда, что весь мясоед ел сухой хлеб? И буде и в службе будучи, при армии такую ж нужду принимают, то трудна их служба. Я мню, аще бы пищею и одеждою довольни были, то чаю, что и служба у них въдвое споряе была. А егда голоден и холоден и ходит скорчася, то он какой воин, что служа воет?

А буде кой солдат или драгун и от довольной сытости да станет плутать и из службы збежит, то, поймав ево, распросить, отъчего он побежал. И буде не хотя служить, то учинить ему смертная казнь или вместо смертныя казни наложить ему па лоб хер или иной какой знак, чтобы он всякому знатен был, что он беглец, то уже тот въпредь не побежит, потому что за таким знаком никто его на двор не пустит и ни к какой работе нигде ево не примут, и где кто ево не усидит, аще не при полку, то поймать ево может и, съвязав, отослать к суду, а суд ему уже смертен.

А буде же пойманной солдат скажет, что бежал он от обиды афицера своего, то надлежит розыскать. И буде обида будет явна, то надлежит дать кара афицеру, а солдата от хера свободить.

Многая бы солдаты и драгуны на афицеров своих жалуютца, что великия им обиды чинят, а управы на них не сыщут.

И ради общежительства любовнаго, аще великий наш монарх повелит суд устроити един, каков земледельцу, таков и купецкому человеку, убогому и богатому, таков и солдату, таков и афицеру, ничим отменен, и полковнику и генералу, и чтоб ж суд учинить близостной, чтобы всякому и нискочинному человеку легко был ево доступить, како на простолюдина, таке и на служиваго, то по таковому уставу не то что афицерам солдат изобижать, но и земледельцев не будут обидить. Аще увидят прямой правой суд, то вси прежную свою гордость к озорничество и обиды все отложат и будут со всеми чинами любовно обходитися и на квартерах стоять будут смирно, и чего им: не указано, не станут того делать л указы его и. в. не станут ничтожить, ибо те же люди, да вси изменятся. И зато всякому чину будут милы и в квартерном стоянии вси будут им ради яко свойственникам.

Сей же суд, мне мнится, не весьма прав, еже простолюдину о обиде своей на солдата у солдата ж милости просить, а на афицера у афицера ж. Старая пословица есть, еже Борон ворону глаза не выкълюнет. Сие бо есть явное дело, что салдат на салдата никогда не посягнет, а офицеры и давно пе променяют своего брата и на салдата, а не то что на простолюдина. Всегда бо свой своему поневоле друг, а нельзя им друг другу и не наровить, потому ныне тот винен, а на иной день будет и он винен, и того ради не можно им правого суда на своего брата изнести.

А аще суд будет по нынешнему и разной, служивым особливой, а прочиим чинам особливые ж, да будут единой главной канторе подсудны и во всем послушны, то может правда уставитися. Абаче ради нелицеприятного суда надлежит судьям быть особливым, кроме солдат и афицеров, чтоб уже был суд всем людям без поноровки, и судьям страшно жестокой указ предложить, дабы никаковому лицу ни поноровки, ни посяжки не чинили, а неправедно ни самого земледельца безвинно осудить или и челобитной у него не принять не смели.

Прежней суд у салдат таков был: буде солдаты кого убьют или ограбят, то они ж будут и правы, а кого били иль грабили, то того ж и виноватым делали. И хотя кто салдата и поймает, то и сам не рад будет, ибо аще и с полишным приведет к ним, то поимщик же бит будет. Мой человек поиыался за лошадь мою, то лошадь у него отняли да его ж капитан Маврин высек батоги: «Для чего ты обоз останавливает, ты б де за лошадью шол в Санкт-Петербург, там бы де и суд на него дали». И тот суд далек стал быть и труден, лошадь дана 4 рубли, а послать туды бит челом, то больши того еще приложи. И та лошадь была у подвотчика, а не у салдата, только под обиходом афицерским, а и тут суда не сыскал.

А и сие изложение, мню я, что не весьма здраво положено, еже и служивому на служиваго бит челом служивым же афицерам. И буде на равнаго себе бьет челом, то всячески дадут суд, а буде на афицера, то и мыслить нечего, что суда не сыщет, как ни есть, а изволочат. Буде кто не вельми докушлив, то сво мапами проволочат, а будет кто докушливо станет бит челом, того посылками удручат, что не рад будет и челобитью своему.

И то стало быть худой суд, и того ради надлежит всячески потщатися о правом суде, дабы никто к богу не воздыхал и на суд поречения бы никакова не наносил и чтоб богу никто не жаловался, но всякому б человеку суд был правой и всякой вине решение б чинить на земле, а до небесного судьи не допустить бы.

И аще суд у нас в Руси устроитца праведной и приступ к нему будет близостной и нетрудной, то никто никого суду божию предавать не будет, но кийждо по вине своей и суд и награждение приимет на земли.

ГЛАВА 3

О ПРАВОСУДИИ

Бог правда, правду он и любит. И аще кто возхощет богу угодити, то подобает ему во всяком деле правда творити. Наипаче всех чинов надлежит судьям правда хранити но токмо в одних делах, но и в словах лживо ничего не говорити, по что прилично к правде, то и говорить, а лживых слов судья никогда б не говорил.

Понеже судья судит имянем царским, а суд имянуется божий, того ради всячески судье подобает ни о чом так не старатися, яко о правде, дабы ни бога, не царя не прогневити.

Буде судья суд поведет неправой, то от царя приимет времянную казнь, а от бога вечную не токмо на теле, но, и на души казнь вечную понесет.

А буде же судья поведет суд самой правдивой и нелицеприятный по самой истинно яко на богатаго и славнаго, тако и на самаго убогаго и безславного, то от царя будет ему честь и слава, а от бога милость и царство небесное.

Судья бо аще будет делать неправду, то ни пост, ни молитва его не поможет ему, понеже уподобится лживому диаволу.

А буде же будет делать прямую правду, то подобен будет богу, понеже бог самая правда. И аще судья не погрешит в суде, то паче поста и молитвы поможет ему правосудие его, писало бо есть, яко правда избавляет от смерти.

Судье ни о чем не подобает у бога просити, токмо о том, дабы бог ему открыл, како между людми божиими суд правдив судити, дабы от незнания своего правого не обвинити, а винного не оправити.

Мой ум не постизает сего, како бы прямое правосудие устроити, но, елико ми бог дарует, готов, написав, предложите. Токмо не без страха есть о сем, еже аз весьма мизирен и учению школьному неискусен, и како по надлежащему достоит дисати, ни следа несть во мне, ибо самый простец есм, но токмо возложився на его божто волю, дерзнух мнения свое изъявити простотным письмом.

Первое же мнение свое предлагаю о судействе сицевое: егда кто его и. в. определен будет ко управлению судному, то подобает ему умолить презвитера, дабы господу богу всенощное бдение отправил и литургию ж молебнов пение богу отцу нашему небесному б возъпел. И в том молении просил бы о откровении в делах у господа бога со слезами, еже бы бог подал ему познавати правость и винность во всяком деле. И во всем том правлении надлежит всего себя вручить богу и ежели бы он не допустил до какова либо искушения и чтоб от неправости какой не впасти бы в каковые напасти.

А не худо бы и на всякой день, востав от ложа своего, тот новосочиненной богу отцу нашему небесному канон прочжовати с богомыслием, дабы дела его судные строились по воли его божией и не допустил бы бог до какова либо искушения и избавил бы от всякаго лукаваго дела.

И положить себе надлежит устав недвижимый такой, еже, вшед в канцелярию и седши на место, первее велел бы колодников, что их есть, поставить перед себя налицо и спросил бы всех порознь, кто в чем сидит, и у коего подьячего дело его, то справитца з делом. И буде дело до кого невеликое, то того ж часа и решить ево, а буде коего дела решить того часа невозможно, то велел бы того свободить на поруки или на росписку или за пристава и положил бы срок, когда коему явитца. А что ежедневно являтца, то самое безделье и излишня волокита, стал бы он на положенной срок. А в приказе бы кроме розыскных дел, отшод бы никого не было. И до коего сроку кто будет свобожон, то судья бы написал в памятную свою книжку, чтобы того числа решить ево, и тот срок судье вельми надлежит памятовати, чтобы на себя пороку не навести.

И тако на всякой день судье годствует колодников пересматривать, чтобы не был кто напрасно посажен. Изъдревле много того было, что иного подъячей посадит без судейскаго ведома, а иного и пристав посадит, и без вины просидит много время. И аще кой судья сего смотрить не будет, то взыщется на нем вина в главной канторе, коя на управу неправым судьям учинена будет.

А древняго у судей обыкновения такова не было, еже бы колодников самому судье пересматривати и дела их без докуки разсматривати, только одни подьячие перекликают и то того ради, что все ли целы, а не ради решения, и того ради много и безвинно сидят и помирают голодом.

В прошлом 707 году при моем виденье привел в Преображенское слуга боярской деловаго человека за то, что он сказал за собою слово государево. И князь Федор Юрьевич спросил у него о слове и он сказал: «Я де желая великому государю служить в салдатех, а помещик де затовелел меня сковать, я де того ради и сказал за собою слово государево». И князь Федор Юрьевич и отослал ево в салдатство, а каторой человек ево привел, посажон был в острог и сидел тот приводец недель с пятнадцать с Великова поста до петрова дни, и то пришол их стряпчей, да вынулна росписку. А по правому разсужденного не довелось былои единаго дня ево держать, а и росписка, было брать недля чего. Все сие затейки приказных людей, а людям божиим таким задержанием и напрасными роспусками чинят великой убыток, до кого дела нет, не по что того роспискую вязать.

Тако и по всем приказам чинят. В прошлом 719 году сыщик Истленьев в Устрике у таможенного целовальника взял с работы дву человек плотников за то, что у них пошпортов не было, и отослал их в Новъгород. И в Новъгороде судья Иван Мякиниг кинул их в тюрьму и один товарищь, год пересидя, умер, а другой, два года сидел, да едва-едва на росииску свободил. И такс многое множество без разсмотрения судейскаго людей божих погибает.

На что добрее и разумнее господина князь Дмитрея Михайловича Голицына, а в прошлом 719 году подал я ему челобитную, чтоб мне завод построить винокурной и водку взять на подряд, и, не ведомо чево ради, велел меня за караул посадить. И я сидел целую неделю и стало мне скушно быть, что сижу долго и за что сижу не знаю. В самое заговенье велел я уряднику доложить о себе и он, князь Дмитрей Михайлович, сказал: «Давно ль о де он под караулом сидит?». И урядник ему сказал: «Уже де он целую неделю сидит». И тот час и велел меня выпустить. И я, кажетца, и не последней человек и он, князь Дмитрей Михайлович, меня знает, а просидел целую неделю ни за что, кольми же паче коего мизирнаго посадят, да и забудут. И тако многое множество безвинно сидят и помирают безвременно. А по мелким городам многие и дворяне приводят людей своих и крестьян и отдают под караул. И того ради как но приказам, так и по городам надобно иметь росписи, что есть колодников, и чтобы без записки в роспись никакова бы колодника ни в приказе, ни в тюрме не держали. А буде в пересмотре явится кто в роспись не въписан, то кто его посадил без записки, надлежит жестоко наказать, дабы впредь так не делали. А и старых колодников, буде во вся дни пересматривать судья за многоделием не управится, то хотя чрез два дни или чрез три, а буде же и тако не управится, то неотложно пересматривать понедельно, а наипаче по понедельникам. И приказных сидельцов в приказе и пересматривать, а тюремных сидельцов, в тюрму приехав, и пересмотреть накрепко, нет ли какова пезаписцова колодника яли нет ли уходил из записных. (Я истинно удивляюсь, что то у судей за нрав, что в тюрьму посадя, держат лет по пяти-шти и болыни).

А есть ли бы судьи и воеводы водных колодников ежедневно пересматривали, то бы сего уже не было и никому бы безвинно досадить и под караулом держать было некак.

А и делам всем, по моему мнению, надлежит всякому судье учинить росписи же и ту роспись по вся дни прочитать и подьячих понуждать, чтоб от челобитчиков докуки не ждали, но то бы и помнили, чтоб дело не лежало без делания и готовили бы к слушанию.

И егда кое дело к слушанию готово, то судье, с товарищи слушать, не дожидаясь от исца иль от ответчика докуки о вершенье. Судье надобно помнить то, чтобы даром и единаго дня не пропустить, чтоб дела какова ис той росписи не вершить и, слушав, чинить решение немедленно, дабы людие божий ко изълиших волокитах напрасно не пучились.

А и дела к слушанию готовить, по мнению моему, надлежит сице. Которой подьячей из коего дела делал выписку, тот бы и подъписал под тою выпиской: «Я, имрак, выписку сию делал я истец по сему и по сему прав». И буде истец винен, а ответчик прав, то такожде имянно подписать, почему он прав и почему другой виноват.

И судьям, то дело выслушав, высмотрить хорошенько правды и неправды, и ради лутшаго разумения зделать из дела выметка коротенькая и росписать имянно правости и внешности и, высмотря тое выметку, посмотрить подьяческого оговору, кого он правит. И буде подъяческой оговор с судейским сходен, то и ладно так, а буде у подьячего оговор зделан разумнее и правильнее, то такова подьячего надобно поберегать, а буде дел пять-шесть иль десяток зделает и оговоры его правильны, то надлежит ево и честью повысить.

А будо же подьячей зделал вопреки правде, то учинить ему наказание неоскудное, а буде же делал токой приговор по пристрастию, то люте наказать и жалованья убавить. А буде же в другой ряд такожде пелр_аво подпишет, то уже и казни подпадет.

И егда кто богатой или и самой убогой челобитную о обиде своей или и в каковом ни есть случае подаст, то, по моему мнению пристойному, надлежит ее судье принять и заметить число подачи, а к записке ее в протокол не отдавать, и самому судье вычести ее со вниманием, чтоб чтеное памятовать. И, высмотря челобитную в тонкость, взять того челобитчика в особое место и спросил его сице: «Друже! Подал ты челобитную о обиде своей, право ль ты на пего бьет челом?» И аще он речет: «самою правдою», то надлежит ему молвить: «Господа ради, сам ся осмотри, чтобы тебе не впа-сти в напасть и в великой убыток, паче же убытку в грех не впади, чтобы тебе во второе христово пришествие праведным его судом осуждену не быть», и сказать: «Мы судим овогда право, овогда же и неправо, понеже мы не сердцевидны, а тамо не наш гнилой суд будет, но самый чистый и здравы и всякая лож и правда будет явна, и не токмо большие дела, но и самая малая крупина будет обнажена, понеже сам сердцевиден бог имать судяти».

Святый апостол Павел глаголет, яко страшно есть впасти в руцё бога жива. И сего ради ты, друже мой, сам в себе помысли, дабы тебе не впасти в божей суд. Вельми надобно божия суда страшитися, понеже бог ни на каковыя лица не смотрит, но на самое дело. И аще ты сего человека изубытчиш напрасно и на нашем суде аще к прав будеш, а тамо оправдание наше буде тебе не в большее осуждение, буде напрасно его изубытчиш, а и нас на грех приведет».

«А аще же ты сам пред ним чем винен, а надеясь на свою мочь потолочишь ево, то уже самое горшее осуждение приимеши. И аще тогда и каятися будетш, да ничего себе не доможеши, и того ради пыле осмотрись, дабы тебе в вечную погибель не врынутися. Кто пред богом не грешен и кто пред царем не винен? Тавожде и между собою како бы в чом не посъсоритися; господа ради не входи в большую съсору, ни приложи болезни к болсзни и суперника своего не вводи Б большей убыток. Есть ли ты и прав будеш, то не без убытку тебе будет, а есть ли же да неправ будешь, то ево изубытчиш, а себя и наипаче в великую напасть въвалищь, шонеже все убытки ево, что он ни скажет, без-сротао доправлено на тебе будет, да в казну заплатит пошлину, а приказным людям даш заработные деньги. Пойди себе и з добрыми людми подумай, и как ни есть, хотя на себя наступя, а лутши помирись, а челобитную ево у себя поблюди, дондеше о миру договор учинят».

И дотом ответчика велеть сыскать, и егда ответчик приведен будет, то такожде на словах ево переспросить, чем он ему виновен, и спросить ево за верою, чтобы он сказал всю правду, как что было и за что у них стало. И буде он тебе повинитца, то ты для памяти вину ево у себя запиши и на повиновение надлежит над ним милость показать, како бы их смиржть, а до больших бы убытков не допустить. А аще повинится в малой вине и о прочем скажет с клятвою, что написал на него излишнее, то уже судье надлежит более пороздробить исца на словах и поискать правды всякими примерами. И буде ответчик прямо сказал, то в исце мочно поклепной иск познать.

А буде ответчик, за таким великим притужанием, вины своей ничего не скажет и клятвою закрепит, что он ни знает, ни ведает, напал де на нега челобитчик напрасно, и то, что он ни скажет, записать и всячески на словах ево пороздробить, как кого на тот час вразумит.

И аще кто умно будет разговаривать, то на тонкостных словах вочно познать, правду ль сперва сказал или неправду. И буде признаетца в нем вина, то надлежит ево и наипаче принудить с великим притужанием, чтоб он помиловал себя и помирился бы.

А буди же признана будет исцова неправда, что ищет он нападком, то надлежит ево понудить к миру, чтобы он ни ответчика, ни себя в убыток, бы ни вводил и вражду свою порвали б без допросов, чтобы им обоим убытку напраснаго не было.

А буде же истец или и ответчик будет гордо говорить на мир итти не похощет, и таковому сказать: «Добро то, буде ты прав будеш, а буде же винен, то тогда ни малыя милости от нас не получит. Однако же, аще ты и весьма драв, а лучши без больших убытков помиритца, потому что и худой мир лучши добрыя брани, и живите себе в любви. Ведаеш ли ты о сем, что иде же любовь, тут и бог, а иде же вражда, тамо диавол?» И дать им сроку дни на три или на четыре и аще во век помиритца, то пришли бы они оба перед судью и объявили бы о миру своем. И тот их мир записать в книгу, на то устроенную, и записать имяно, о чом у них было дело подлинником, а не перечнем, и к той записке приложили бы руки, а челобитная подрать и отдать челобитчику. И мировые пошлины взять о них по указу и в мировой книге под запискою их и под взятьем пошлин закрепил бы сам судья иль воевода. А аще кои суперники в мир не пойдут, то чинить им допрос по указу перед судьего, и кто кого чем будет уличать, надлежит судье слушать и внимать и на словах обоих их надобно судьо поводить и искать в них правды. И на многих и тонкостных словах означится правда и неправда.

И буде из них один силен и честен и словесен, а другой беден или не беден, да безсловесен, к тому же аще и малосмыслящь, то судье надобно на сильное лицо, не стыдяся, востати, ante во убогом или и неубогом, да безсловесном исце или ответчике призначится правость. А которой много словесием своим не даст ему в словах выправиться, то всячески, ради любве божия, помощи подобает безсловеному, и сильному не давать ево, безсловесного, изобидити, понеже суд имянуется божий, то тако надлежит и чинить, чтобы суд был подобен божию суду, нелицеприятен. И чтобы на суде и в допросах были исцы и ответчики, а не наемные ябедники, понеже ябедники ябедничеством своим и многословесием и самую правду заминают и праваго виноватым поставляют, а виноватого правым, и так правду заминают, что и судьи слов своих разобрать не могут. А кой не ябедник, а ябедник буде мешать ему не будет, то он больши правду будет говорить и буде молвит какое слово неправое, то он и сомнетца, и того ради не у ябедника скорея правость познать мочно. И того ради супернику не надобно давать слов era заминать, а и подьячему, кой записывает, торопить ево, ни спорить, ничего не надобно, как он знает, так пусть и выправляется, только бы лиш посторонних и к тому делу неприличных слов не говорил бы.

И егда будут в допросах и станут на очной ставке друг друга уличать, то судье при себе надобно держать та записка, которая записана в канторе в первых их разговорах и смотрить прилежно, не будет ли шпик или ответчик с первыми своими словами разбиватца. Буде станет говорить не так, как на одине сказал, то во въизмепиых словах паче перваго надлежит в словах раздробить, чтобы дощупатца самые правды. И аще безъсловеснаго явятся слова с первымн сходны, а у многословесника явятся разны, то всячески надобно безъсловесному помогати и сильному не дать ему теснить и обиду чинить.

А буде во время допросу подойдет кто с стороны и станет в каких-либо словах учить, то того учителя надлежит взять под караул. И буде безхитростно поучил, то штрафом ево обложить, а буде нарочно, на то уготовавшись, пришол, то и розыску подлежит.

И того ради во всякой канцелярии надлежит зделать особые чуланцы, чтоб во время допроса никто посторонней туг не был, а и судье бы никто не мешал.

А за обидимаго и самому судье надлежит быть стряпчим, обидъникому же быть жестоким судьею и немилостивым. Так надобно здраво судить, чтоб аще и самый свойственник ближне под суд прилучится, а по делу винен будет, то отнюд не надлежит ево щадить, чтобы во второе свое пришествие господь бог не стал пересуживати, а за неправой суд не быть бы осуждену самому судье на вечное мучение.

И у коих суперников учинится какая съсылка общая или и необщая, то паче судные записки прилежно и расмотрительно надлежить в них поискать прямые правды, потому что ни в чом таковые лжи не обретается колико в свидетельстве.

А что в проклятых повалных обысках, то сам сатана сидит, а бояшя правды ни следа нет: всех свидетелей пишут заочно, а и ноны и дьячки, не видя тех людей, на коих кто послаться и на словах не слыша, да руки к обыскам прикладывают.

И ради истребления таковые ябедническая неправды надлежит первое по обыкновению приказному взять у них скаски за руками, и чтоб подьячие их в словах не разбивали и не научали бы, как лутчи сказать, но дали бы им в словах волю, и что ни скажут, добро или худо и сходно или и несходно, так бы и писали и чтобы к тем скаскам приложили они руки, а дьяк или секретарь закрепил бы того ж часа, дабы последи нельзя им переменить тех сказак. А буде кой скажет: «за мною до те ж речи», то так и записать, что сказал те ж речи и за мною, кои первой третей сказал.

А кто послался на повальной обыск, то но прежнему взять у них свидетельство за тамошними руками. И егда те обыски приняты будут в приказ, то надлежит велеть им привести ис тех свидетелей человек двух или трех из разных деревень, а буде большой сыск, со всякаго десятка по человеку ради достовернаго свидетельства.

И егда свидетели явятца в канцелярии, и судье, те обыски приняв и высмотря их, взять из тех свидетелей одного в кантору, и поставя ево пред образ божий и реши: «Ты, друг мой, написан свидетелем, скажи ты мне так, как тебе на втором христовом пришествии стать, и не моги ты ни единова ложнова слова сказать. Аще неправду скажет, то себя погубит, и ты сам себя побереги и ни моги ты ни прибавить, ни убавить, как что ты видел, так и сказывай. Я тебе сказываю, что есть ли ты мне солжеш и скажет по дружбе или изо мзды неправду, то кто тебя принудил солгать, виновен будет платежу, а тебе за неправое твое свидетельство по новоизложенному его и. в. указу отсекут голову. И ради незабытныя памяти и иным лжесвидетелем на показание голову твою возложат на кол и поставят ее при входе в канцелярию, дабы всем всегда зрима была (и колико лжесвидетелей ни явитца, всех рядом головы на колье тыкать). А пожитки все их взяты будут на великаго государя, а жены и дети будут отданы в вечную работу. И того ради сам ты себя и детей своих побереги, буде ты подьячему сказал и ложно, то ты теперь исправен и скажи мне самую правду, как ты что видел или слышел от кого, или только от того слышел, кто на тебя послаться. И буде ныне прямую правду мне скажет, то себя избавиш ты от смерти, а что. подьячему ложно сказал, в том прощон будет».

И аще кто скажет пред судьею прямо, что он по научению того суперника, кой на него слался, сказал ложно, то та вина разделить на двое, половина тому лжесвидетелю, а другая учителю, и учинить им наказание равное и по жестоком наказании запятнать их на лице и на руке лжесвидетельиым пятном. И буде впредь в таком же ложном свидетельстве явятся, то бозъотложная чинить смертная казнь.

И кто в таковом деле не принесет повинную, то таковых от наказания жестокого чинить облегчение. И на такия дела и книга иметь особливая, чтоб, кроме лонищных, иных никаких дел не писать, чтобы мочно было без замедления сыскать, хотя в десять лет. Буде кто в таковой же вине явитца впредь, то мнить ему указ уложенный.

А буде же пред судьею в канторе не повинитца, а в слонах своих станет мятца, то таковаго надобно с великим притужанием напорно всякими образы раяными допрашивать: давно ль то было и товарищи ево, кои в росписи написаны, все ли тут были, и прежде ево они пришли или после, или все вместе пришли, и отъкуду пришли и где они сошлися, и отъчего у них сталось и как кончилось, и о коем часе дня или ночи и в какой хоромине или на дворе или в ином каком месте; и буде в хоромах, то в коем месте в переднем ли углу или у дверей или у печи за столом, и сидя ли или стоя, и рано ль или поздо, на дворе ведрено ли в то время или ненасливо было и после того случая, каг, разошлися и кто из них прежде попал от него или кто остался или все вместе пошли и колько их было и всех ли он знает иль и никого не знает?

И как кого бог вразумит, надлежит в самую тонкость свидетелей допрашивать и все те дробные речи записывать имянно, как кто о чом ни скажет, потому что в свидетельстве без меры много ложных свидетелей бывает, а на тонкостных роспросах мудрено ему ложь свою укрыть будет. И, допрося, отвести ево в особное место, чтобы он ни с кем никакова слова не промолвил.

И потом, другога свидетеля взяв, такожде в тонкость допросить и у того допросу никто бы посторонней не был, но токмо подьячей один, кой будет записывать. И буде грамоте кто умеет, то руку бы приложил, а буде кой не умеет, то печать бы свою приложил, чтобы последи спорить не стал.

А буде каким случаем тот допрашеваной свидетель промолвит с товарищи слово какое, ко яьже подтвердительное, то надлежит распросить ево уже и в застенке, чево ради такую речь им промолвил.

И колико их свидетелей не будет, всех допрашивать таковым же образом, а буде не нее свидетели придут, то никово из них не допрашивать, пока все на лицо не будут.

И по таковому тонкостному допросу вся будет правда и неправда явна. И буде кои свидетели были б ложные, то как бы они не ухищряли, а в таковых допросах ни коими дели ложнаго свидетельства утаить будет не можно. При Данииле пророке и два свидетеля не могли своея лжи сокрыти, и зато оба смерти преданы. А естьли где случится свидетелей человек пять-шесть, то хотя бы они все целый год твердили как им сказать, то не могут неправаго свидетельства сочинить, но всех их ков явен будет.

А буде же в свидетельстве случится токмо один человек, то такожде надлежит ево сперва по приказному обыкновению подьячему допросить, потом по вышеписанному ж изъявлению ваять ево в кантору и роспросить ево таким же тонкостным допросом или и вящши того, как на тот час бог, вразумит судью, понеже в одном свидетеле многотрудно прямая правда сыскать. Обаче, допроса ево, отдать под караул и въвести в кантору того, каго оправит и роспросить ево имянно противо свидетельскаго порядка без уятия дробных вопрошений, но еще и приложить тонкостнейших допрошений, дабы и в одном свидетеле мочно было правду л неправду сыскать, и спросить «во о том свидетеле, прежде ли суперника ево пришол к нему или после и, пришед, в коем он месте сел или стоял, и от што имеете ли с тем судербиком пошол вон или прежде или после?

И буде тот истец или ответчик в роспросе своем размолвитца, то паки взять того свидетеля и объявить ему размолвка и пристрастить ево гораздо, чтобы он сказал самую, правду без пытки. И буде повинится, что был он научен на такое ложное свидетельство, то по вышеписанному ж вина разложить на обоих, кто ево научил и на него, послушника лжи.

А буде теми допросами рознять не мочно, то привести в кантору, кого свидетель винит. И буде тот суперник, видя себе обличение прямое, повинится, то и конец делу. А буде же не повинится и скажет с клятвою, что свидетель на него свидетельствует ложно, и ради изыскания правды и его спросить тем же порядком в дробь, как они в то время случались с суперником опым, и свидетель тот, как тут прилучился быть, при нем ли пришол, или до него тут был, и чтобы сказал всему тому делу начало и конец, и всему тому делу весь порядок, как что было.

И буде с третьим будет у него различие в порятке того случая, то паки внять в кантору свидетеля и, применяясь к различным словам, спросить ево обо всем снова иным уже порядком. И буде сомнетца в словах своих и явитца в порядке том разность, то, немедля, и в застенок и спросить уже и с пристрастием и с розыску. Естьли явитца, что он лжесвидетельствовал по дружбе иль по свойству, а не из найму, то мнитца мне, очно ему от смерти быть и свободну, а наказание весьма жестокое учинить, как о том уложено будет. А знак не токмо на руке, но и на лице положить такое, чтобы он всем людям знатен был, что о» лжесвидетель, и никто б ему не верил.

И ради таковых допросов изыскательных надлежит судьи приезжать по обеде, чтобы допрашивать всякими разными порядками, не торопясь, не так допрашивать как семо написано, но смотря по делу и по случаю и на самое дело зря, а не наизуст, ибо, дела не видев, не можно о всем въполности написать, семо токмо означено для примеру, каким порядком что чинить. И к тому применялся, надлежит у бога милости просить всякому судье, чтобы вразумил ево, как ому правда сыскать и как неправда познать. И во время допроса не надлежит в судейскую полату излишних людей пускать, чтобы в допросах помешательства какова не чинили.

И егда исцовы и ответчиковы и свидетельские допросы кончатся и правда вся означится, то немедленно надлежит и вершить ево, чтобы, за тем делом волочась, люди божий не разорялись и напрасно не убытчились.

Буде же кон люди повинны будут смерти, то и их держать долго не надлежит, токмо для покаяния неделя мести или дней десять, дабы в тыя дни постился и молитъся и о грехах своих каялся.

А буде кои люди явятся богохульны, иже тело христово и животворящую ево кровь в скверну вменяют и ругающеся мерзостью запустения нарицают, то таковому не лежит живу быть ни суток, по, из застенка вышед, и вершить ево, потому что таковых сам бог еще при Моисее повелел предавать смерти.

Осмотрись, старичок, и эту речь возми, несть грех, побеждагощий божие человеколюбие.

А буде кто из таловых хульников проситца будут на покаяние, верить тому не подобает, понеже несть таковым покаяния. Сам бо господ бог усты своими рекл. «Ащэ кто духа святого возхулит, не отпустигца ему той хрех ни в сей век, ни в будущий» (Матфея, глава 12, стих 31). А тыи богохулъцы явно духа, свягаго возхуливши , иже действо духа святого хулят и силу его божественную снижают и отъемлют, яко бы ныне дух; свягыи ни какая церьковная действа не сходит и де действует.

Вси бо богохульны последуют диаволу, како диавол, что ни речет, то все ложь, ничим же разни и богохульцы, что не скажут, то все ложь, как законы их ложны, гак и слова их все лживы.

И буде вступится за них духовнаго чина или мирскаго и будут просить, чтоб и таковых богохульцов от смерти свободить, и буде поручатся в том, что он совершенно каетца и хощет к православдой древне вере приступить неложно, то в поручной записи написать имянно, что въпредь ему богохульником не быть и людей божиих яз древней веры в новыя своя разноверия не привлачить, но и старых своих товарищей, отпадших от благочестия, обращать на истинную христианскую древнюю веру. И аще кого увещает иa покаяние, приводил бы в приказ к записке, а буде обращать от своего заблуждения не будет, то он лестно покаелся и зато порутчиков ево оштрафовать надлежит, а ево в вечное заточение отослать или уже и вершить ево.

А буде же кто по покаянии своем будет учить своему зловерию, то уже отнюд сроку ему не давать ево жестокой смерти, а порутчиков ево оштрафовать с наказанием.

А разбойников, мнитца мне, больши трех пыток не для чего пытать, дабы во многих пытках не продолжилось их сиденье. Вора и разбойника держать долго отнюд не надобно, что доле он сидит, то боле от него пакости. И каково вор в первом и в последнем застенке говорит согласно, то и, привед его к плахе, паки спросить, правду ли на них сказал? И буде и при самой смерти то же скажет, то ево вершять, а по оговорных людей послать и, как прилично будет, так и розыскивать и последи его.

И аще такой краткостной суд будет ворам и разбойникам, то им страшнее жестоких смертей будет, понеже кой разбойник ни попадетца, то уже взвороту ему не будет и по прежнему долго жить не станет, что попал, то и пропал. А долгое сидение великая была им потачка, а и каторга им не великая угроза, потому что и с каторги уходят. А аще в неделю конец будет, то всякой вор и разбойник страшен будет.

И егда приведут какова вора, а тут есть какой вор давши сиделец, то новоприводнаго отънюд к нему сажать не надобно, не распрося, но посадить его особливо, чтоб ни с кем он не виделся, а после и роспросу не весьма спускать надобно; потому что многия с приводу всю правду сказывают и в убойстве винятся. А егда старые колодники подъкрепят, то уже и станет с себя аговаривать и с огня уже не будет винитца, и таке иные и на свободу выходят.

Буде воры оговорят в товарыщстве своем жителей до-новых, то в домех их во всех клетях переискать накрепко, нет ли какова платья или и иной какой рухляди, коя ему не свойственна. И буде у кого явитца приличие к воровству, то и без свидетельства будет он явен, а буде никакой прилики не сыщется, то соседей всех допросить накрепъко, ведают ли за ним какое воровство, и чтобы сказали без утаики. И сказать тем соседям имянно, буде о воровстве ведаете и не скажете, а последи явитца, что ведали, то какова смерть вору, такова и вам будет.

И аще и ничего ближние соседи но скажут, обаче спросить и дальних, и буде и далъные соседи скажут, что он доброй человек, то подожа на руде его такой знак, что был он В оговоре и отпущен на свободу. А буде впредь иные воры оговаривать ево будут, то надлежит уже ево пытать.

А буде посланной но воров учинит ворам какую поноровку и поноровка ево буде явна будет, то, чаю, достоин будет смерти.

Мне мнится, естьли бы новоприводных воров после приказиаго раопросу, не медля ни часа и в застенок бы, чтобы он но надумался, то он оторопеет и скажет правдивее, а огда надумается, то уже прямой правды не скажет. И аще кой вор в приказном распросе винился, а с пытки станет запиратца, то надлежит ево жестокими муками мучить, чтобы он сказал, кто ево научил с себя зговаривать. И егда скажет научившего его, то, взяв того учителя, жесточайшими пытками пытать, чтобы он сказал то, чего ради он учил зговаривать с себя и учинять ему наказание жесточайшее.

А которым ворам надлежит живот дать, то тех просто отдюд не отпускать, но учидя наказание уставленное, на, обеих руках и на лице положить клейма, чтобы он был всем людям явен, в какой вине был. И буде впредь хотя мало приключится к такому ж делу, то уже конец ему известной.

И о сем судьям вельми надлежит пещися, чтобы в тюрьмах колодников не много было, то бы добро, ежели бы и единаго узника не было. Худая судьям похвала, что колодников много держат, но то самая честная похвала, чтобы ни одного колодника не было.

То судье прямая честь, еже бы не токмо колодников, но и челобитчиков в канцеляриях немного шаталось. Я не знаю, что в сием за краса, еже так. в концелярию челобитчиков натиснетца, что до судьи и дойти не моги.

То бы добро, еже бы пред судьею человека, два-три иль пять, шесть стояло и то, коим дело есть, а кому дела нет, то бы, поклон отдав, да и шол бы вон, а челобитчикам бы не мешал, такожде и судье в разсуждении препоны бы не делал.

По моему мнению, надлежит судьям так учинить, чтобы не то что перед ними, но и в подьяческих столах никто бы без дела не шатался.

И подьячим всем надлежит приказать с крепким подтверждением, чтобы челобитчиков отнюд долго не волочили. И о сем всякой судья за подьячими смотрил бы прилежно, чтобы они без подлиннаго поведения ничего бы не делали. И буде кому надлежит выписка или и иное какое дело делать, то всякой бы подьячей своему делу срок положил и челобитчику велел бы на положенной срок приходить к себе, а до сроку отнюд бы в приказе не шатался. И дли верности давали бы подьячие челобитчикам рукописные ер-лыки и в тех ярлыках писали бы имянно, к коему числу то ево дело он изготовит. И буде на тот срок он не зделает и челобитчик, придет пред судью с срочным ерлыком, и по тому ерлыку судье надлежит призвать подьячего и спросить, чего ради он того дела по слову своему не зделал? И буде такое принесет о себе оправдание явное и прилучное а не самоизвольное медление, и тому надлежит дать сроку. И буде и к тому сроку не зделает, то уже надлежит ему дать наказание и со штрафом.

И аще в коей канцелярии тако устроено будет, то в том приказе никогда людей много шататца не будет. А челобитчики вместо излишие волокиты будут управлятися — купецкия люди за купечеством, а мастеровые за рукоделием своим, и от того в народе пополнение будет.

А гостинцев у исцов и у ответчиков отнюд принимать не надлежит, понеже мзда заслепляет и мудрому, очи. Уже бо кто у кого примет подарки, то всячески ему будет способствовать, а на другова посягать, и то дело уже никогда право и здраво разсуждено не будет, но всячески будет на одну сторону криво. И того ради отнюд почести ни малые судье принимать не годствует, дабы в неправом разсуждении пред богом и царем не согрешити.

А кто пред судью придет и будет стоять молча, и такова человека надлежит судье самому спросить тихим гласом, какова ради дела стоит. И егда скажет он о деле своем, то надлежит дело ево паче докушливаго управить, потому что многие люди бывают самые смирные и застинчивые и, аще и самая кровная нужда, помощника ему нет, а сам подокучить не смеет. И того ради всячески ему помогатй, и буде ево есть правость, то и наипаче подать ему руку помощи, понеже, таковых безсловесных многословные ябедники вельми изобижают и многоречием своим и правду их заминают. А буде кто бедной человек и на пути на кого либо побьет челом о обиде своей, а дело ево невеликое, вагою ниже рубля, то буде мое то, то тут бы ево и решил, а в приказ бы не волочить ево.

В канцелярии ж егда случится дел каковых слушать, то надлежит слушать ни одними ушми, по и самым умом, такожде и товарищи бы все слушали с прилежным вниманием. И во время слушания ни с каковым делом побочным не надлежит припускать к себе и ни с кем ни о чем неразговаривать, дабы от прилежнаго внимания ума судейскаго не отводили. Так надобно разсмотрительно судить, чтобы никакой судья последи того вершенья не мог перерешить. Наипаче ж того годствует стратаитися, дабы бог того суда пересуживать не стал, а за неправое суждение не отослал быв вечное мучение.

И егда все то дело прочту, то главному судье ни на кою сторону оговаривать не надобно, но токмо еже и уразумел, то держать в мысли своей. И егда товарищи мнения своя подпишут, то, высмотря их мнения, и свое объявить.И аще мнения их с его мнением согласны, то прочесть подьяческие оговоры, и буде и подьяческие оговоры сходны ж, то нечего много и разсуждать, но так ево и вершить.

А буде же во оговорех чьих разнь явится, то надлежит наипаче потолковать и хотя и в другой ряд прочесть и разнегласно разобрать, не торопясь, и кои приговоры правее явятся, то, высмотри гораздо, вершить.

И в вершенни первее бы подьячие приговор закрепили, а потом товарищи судейския, а последи всех главной бы судья закрепил, чтобы уже ни прибавить, ни убавить было невозможно.

А буде же кое дело спорно и к разсуждеиию не поемно, то надлежит подлинное дело отдать в другой стол, который на то устроенной — и подьячие б в нем сидели самые свидетельствованные и ко всяким делам разумительные. И велеть ему зделать из подлиннаго дела выметку и, по выметке разобрав, зделать выписки полная, а другая перечневая, и под выпискою подписать ему свое мнение. И аще и по той выписке разобрать будет не мочно, то аще и отъречено в древних указах, еже по окончании суда в пополнение ни челобитен, ни доношеней принимать не велено, а мне ся мнит, не то что челобитен не принимать, но и неволею брать у них изъяснительные скаски, дабы незаметно мочно решить их дело, или пополнительные челобитные или и снова суд дать, дабы мочно без погрешения ево вершить.

А буде кой подьячеи подпишет мнение свое неправо, станет праваго винить, а виноватого править или какую фальш сочинить, правому иль к вине или виноватому к правости, то надлежит тонкостнее у него выспросить и с товарищи своими прилежно разсмотреть и выразуметь. И буде означитца ево неправость и коварство, то таковаго надлежит и в застенке разпросить, чево ради так он делал.

А буде же объявил он самую правду, то надлежит ему жалованья прибавить и честиго ево при иных повысить, понеже, чего судьи разобрать не могли, а он разобрал и ясно показал самую правду.

А буде кой истец или ответчик станет судейское вершенье спорить, а оправдания себе не сыщет, то на нем за неправой спор пошлины и проести въдвое доправить.

А буде и после втораго вершенья станет спорить, то взять уже на нем пошлины и проести въчетверо, а судьям доправить на нем безчестье.

Я по своему мнению судное дело и управление судейское вельми поставляю высоко, паче всех художеств, на свете сущих. И того ради никакому человеку, не окмо малосмысленному, но и самому разумному не подобает судейства или начальства искать, но всячески от него отрицатися, понеже весьма тяжелоносно оно.

Не великое дело, кажется, что из городов в уезды посылают солдат по дворян и по иных всяких чипов людей и дела прямого аще и на алтын нет, а по кого пошлют, то самые легкое дело, что рубля два-три убытку зделают, а иному рублев и десять учинат убытку и тем людей божиих вельми убытчат.

Хотя малая какая справка приказная, то не хотят подождать до иного времени, по как здумаит, то и посылают безъсрочно. А того отнюд не чинят, чтоб послать о том, еже взять писменное ведение, или о чем ни надлежит взять на письме отповедь, но только то у приказных людей вытвержено, что поволоки со всякою отповедью в город. И аще кто живет от города верстах во другом, то и тут рубля два-три убытку будет, а в роспутную пору, то будет рублев пять-шесть исътраты, а кто сот в пяти-шти случится, то и десятью рублями вряд изънятца. А приказные люди людских убытков не исчисляют, они только свою тягость исчисляют, а людская нивочто, а естьли в деловую пору пришлют, то и без хлеба зделают.

И от таковых посылак вельми много пакости людям чинитца, а судьи о сем попечения ни малого не имеют, чтобы им людей государевых в чем поберечь и до убытка какова не допустить.

А кто хощет прямо его и. в. парадетъ, то людей ево паче себя надлежит беречи, чтоб во убожество не приходили и того ради ни малого бы убытку им не чинили. Всякому судье надобно недреманно смотрить за всеми и непрестанно; то и смекать, како бы правда прямая учинить и чтоб никого не озлобить и не разорить. Истинно не имеют не малого попечения, чтобы в чем людей от убытку поберечь.

Ли сие здраво ли господа судьи разсуждают, еже из Санкт-Петербурга из губернской канцелярии годы по три, по четыре, присылки были жестокие по новгородских служителей, кои были в бурмистрах и в целовальниках у денежных зборов, чтобы ехали к отчоту. И ездили годы по три и по четыре и больши, да приехав, да там поживут недель десяток и денег десятка но два-три всякой изсорит, да и назад. Иной лег пять-шесть ездил, то л ведаю, что рублев по сотнице проездили кроме гостинцев, а а гостинцами будет и по другому сту. И отътого людям чинитца великое разоренье и народное оскудение. Буде щитать, то не откладывать из году в год, а буде не щитать, то волочить не почто.

А на что бы того лучши, что в коем городе кто служил, то там бы их и щитать. И щитать бы но десять лет спустя; но приняв казну да приходные и росходные книги, да и щитали бы тутошние судьи бсзъотложно, то бы всякому служителю легко было служить и отчитатца не трудно, потому что всякое дело ис памяти еще не вышло. А десять лет спустя, я не знаю, какой щот правой будет, только приказным людям покормка. А в скором отчете и разорений бы ни малого служителем не было и, отъслужа, всякой бы за свой промысл принялся, и от такова управления никогда бы во всеконечное убожество купецкие люди не приходили б.

В немецких землях ведши людей берегут, а наипаче купецких, и того ради у них купецкие люди и богати зело. A наши судьи нимало людей не берегут я тем небрежением все царство в скудость приводят, ибо в коем царстве люди богаты, то и царство то богато, а в коем царстве будут люди убоги, то и царству тому не можно слить богатому, Я сего не могу знать, что то у наших судей за разум, что ничего в прок государству не прочат, только прочат имение себе, и то на час, а царству так они прочат, что ни за что многие тысящи рублев теряют. Буде по какой причине возмут пожитки чьи на государя, то взяв власие, что в огонь бросят, ибо, взяв, положа их в полату, да держав възаперти год или больши, да станут ценить, то кая шуба соболья была рублев сот в пять, ажио вымут гной один, что и пяти рублев не стоит. И естьля бы о сем предел положить сицевый, аще у кого под судом тако учинят, то згноеные пожитки доправить на тех начальниках, кои то учинят, то стали бы беречь и нехотя. И такова ради их управления те пожитки с сего света губят напрасно в невозврату погибель.

А надобно судьям вельми сего смотрить, чтобы ничто ничье нигде даром не пропадало, понеже все, что есть в народе богатства - богатство царственное, подобие и оскудение народное - оскудение царственное.

Я и сего не могу разуметь, чево ради бурмистров и иных зборщиков весьма гурбуют н недочеты безъвременно правят. Буде кой человек каким недоразумением неколько казны утратят или и на свою потребу взял и у отчету в платеже не достанет, то, мне мнитца, надлежит у него взять скаска, как он те деньги заплатит. И буде скажет, что вскоре заплатят, то и добро так, а буде скажет в год или в два иди в три, то безъвремянно разорять ево не надобно, но веять на нем на те деньги по указу процент.

И отътого великому государю пополнение интереса, а люди будут целы и промыслов своих не отбудут. А безъвременные правежи яко на крестьян, тако и купечеству явное разорение и царству истощение, а не собрание.

Царския собрания не истощатся аще и не круто будут собиратися, всячески свое место наполняет, а крутое собрание не собрание, но разорение. И буде на ком и подочот какой явитца, то только для известия надлежит писать в коллегию, чтоб там явно было, на ком что останетца недочотные казны.

И от такова порядка казне великаго государя будет великое пополнение и царственное украшение, понеже никто разорен не будет и в нищету пригнан не будет же и дом ево цел будет. А по прежнему уставу за доимку двор и пожитки оберут, да оценив впол или в треть или и в десятую долю, да и продадут и тако совсем его и разорят.

А по новосостоявшемуся его и. в. указу на те доимочные деньги на всякой год на сто рублев придет прибыли по десяти рублев. И тако казна великаго государя будет цела и с приплодом, а люди вес будут целы и НИЧЕМ невредимы, И кои люди держат на откупу кабаки или что иное и ащо и срок пройдет платежу, то ни по лево, ни по порутчиков посылать отнюд не надобно, потому что в том излишнем задержании умножатися будет царской интерес. А посылками судьи промышленникам чинят великия убытки, а и царскому величеству не прибыль чинят, но токмо его величества интересу.

Сего судьям вельми прилежно надлежит смотрить, буде дело важное и вельми нужное, а буде и неважное, да к скорости не нужное, то мочно ему и посрочитъ. Во всяком деле надобно смекать, чтобы ему, великому государю, прибыток был, а напрасно б ничто не пропало.

А буде кто захочет коликаго числа на промысл денег, то по требованию надлежит и из казны дать, только того смотрить, чтоб мочно ему верить, и на такую дачу учинить особливая книга.

А у крепостных дел на иманцов из царския казны денег или каких товаров или и в подрядных делах, по моему мнению, отнюд иматъ не надлежит, но во устроенной на то книге надлежит иманцу росписатца, а под его рукою подписались бы порутчити и свидетели по обычаю.

А ежели царю брать на своих природных рабов записи, вельми неслично и чести царской неприлично. Записи писать надлежит народу между собою, того ради, буде против записи кто не устоит, то по записям друг на друга бьют челом и ищут судом.

А дарю неслично на людях своих судом искать, но аще кто винен будет, то вся может имения его взять, и не токмо имения, но и смерть и живот в руце ево есть. И того ради отягод не надлежит царю людей своих запысьми крепостными крепить, только бы руки он приложил, то и крепость на него.

И аще у кого иканье будет из казны рублей тысячь на десять или и на сто тысячь, то надлежит во устроенной на то книге росписатца. И буде он человек не весьма полной, то и порутчики тут же бы подписались, а свидетелем подписыватца не надобно, для того что судья закрепит.

А и в купеческом деле не весьма потребно во иманье товаров писать у крепостных дел крепости, понеже в писании крепостей великое чинитца замедление. На что того лутче, что не токмо у иноземцев христианский веры, но и у бесурманов, в турецкой земле, не то что во сте рублях, но и в десяти тысячах и не пишут записей но нашему на целых листах, но токмо роспишется иманец, да тому и верят и вместо нашего листа напишет строки две или три. А у нас, пока неправда не искоренитца, то для верности надлежит под иманцовою рукою порутчикам подписыватца и со свидетельми, то и купечеством единодневная бы зделка была и купечеству великая бы способность стала быть. А у крепостных дел чинитца великая волокида и торгу остановка излишняя трата.

Мне ся мнит, паче всякого дела надлежит старатися о правом суде, ж, аще правосудие у нас уставится, тo все люди будут боятися неправды. Всему добру основание праведный и нелицеприятный суд, тогда и собрание царския казны будет сугубо. И того ради надлежит сочинить правосудную книгу с подлинным рассуждением на воя-кия дела.

А буде не сочинить на решенье всяких дел новаго изложения, то и правому суду быть невозможно, поне же у всякого судьи свой ум и како кому понравитца, так и судить, а надобно так его усидеть, чтобы и невесьма смысленной судья мог право судити.

И правосуднаго ради уставу надлежит древняго суда уложение и новоуставные гражданский и военные, печатные и писменные, новосостоящияся и древние указные статьи собрать ж по приказам из прежних вершеных дел выписать такие приговоры, на которые дела ни в Уложенье, ни в новоуказных статьях решения не положено. И к таковым вершениям применялся, надлежит учинить пункты новыя, дабы впредь такия дела не наизусть вершить и в сенат бы не, взносить, но на всякия б дела были указные статьи ясные с совершенным расположением. И к тем русским разсуждснием, прежним н нынешним, приложить и из немецких судебников, и кои статьи и из иноземских уставов будут к нашему правлению пригодны, то статьи и взять и присовокупить к нашему судебнику.

И лутшаго ради исправления надлежит и турецкой судебник перевести на славенской язык и прочия их судебныя и гражданскаго устава порятки управительныя преписать, я кои сличны нам то бы тыя и от них принять. Слышно бо о них яко всякому правлению расположено у них ясно и праведно, паче немецкаго правления, и того ради и дела у них скоро и право решат и бумаги по нашему много не тратят: а и хлеба напрасно не теряют, а наипаче купечество праведно хранят. И к сочинению тоя судебный книги избратьчеловека два или три из духовнаго чина самых разумных и ученых людей и в божественном писании искусных, такоже и от гражданства, кои в судебных и во иных правительных делах искусных, от высокого чина, кои не горды, и от низких чинов, кои не высокоумны, и от привазных людей, кои в делах разумны, и от дворянства, кои разумны и правдолюбивы, ж от купечества, кои во всяких делах перебивались, и от солдат, кои смыслены и в службах и в нуждах натерлися и правдолюбивые, и из людей боярских, кии за деды хотят, и из фискалов. А мнитца мне, не худо бы было выбрать и из, крестьян, кои в старостах бывали и во всяких нуждах перебивались и в разуме смысленые. Я видал, что и в мордве разумные люди есть, то како во крестьянах не быть людей разумным?

И написав тыя новосочиненныя пункты, всем народом осиждетельствовати самым вольным голосом, а не под принуждением, дабы в том изложении как высокородным, так ж нискородный и как богатым, так и убогим и как высоко-чинцам, так и нискочинцам и самым земледельцам обиды бы и утеснения от недознания коегождо их бытия в том новоисправном изложении не было.

И, написав с совершенным общесоветием, предложить его и. в., да рассмотрит его умная острота. И кои статьи его в-ву угодны, то тын тако и да будут, а кии непотребны, тыи да извергнутца или исправить по пристоинству надлежащему. И сие мое речение многии вознепщуют, якобы аз его и. в. самодержавную власть народосоветием снижаю. Аз же не снижая его в-ва самодержавия, но ради самыя истинные правды, дабы всякой человек, осмотрел в бытности, нет ли кому в тыих новоиаложенных статьях каковыя непотребныя противности, иже правости противна. И аще кто узрит какую неправостную статью, то бы без всякаго сумнения написал бы, что в ней неправости и, ничего не опасался, подал бы ко исправлению тоя книги, понеже всяк рану свою в себе лучши чует, нежели во ином ком. И того ради надобно всяким людям свои бытности выстеречи, дондеже книга не совершитца, и егда она совершится, то уже никто не может помогай. Того во ради и дана свободность, дабы последи не жаловались на сочинителей тоя новосочиненныя книги, то того ради надлежит ю вольным голосом освидетельствовав, дабы всякая статья ни от кого порочна не была, но всяк бы себя выстерег и чтобы впредь никому спорить было не можно, но во веки веков было бы оно нерушимо.

Правосудная установление самое есть дело высокое и надлежит его так состроити, чтобы оно ни от какова чина незыблимо было. И того ради без многосоветия и без вольного голоса никоими делы невозможно, понеже бог никому во всяком деле одному совершенного разумения не дал, но разделил в малые дробинки, комуждо по силе его, овому дал много, овому ж меньше. Обаче несть такова человека, ему ж бы не дал бог ничего, и что дал бог знать малосмысленому, того не дал янать многосмысленному. И того ради и самому премудрому человеку не надлежит гордитися и умом своим возноситися и малосмысленных ничтожить не надлежит, но и их в совет призывать надобно, понеже маломысленными человеки многащи бог вещати, того ради и наипаче ничтожить их душевредно есть.

И того ради во установлении правосудия вельми пристойно изъследовати многонародным советом. И аще и с самым многотрудным многосоветием учинена она будет, обаче въскоре печатать их [не] надлежит, но первое попробовать на делах и, буде никакой вредности в правлении том не будет, то быть ему так, а будь в какой статье явитда некакая неисправность, то о ней надлежит поразсудить и поправить се. И того ради худо бы годы два-три посудить по писменным или и по печатным маленьким тетраткам, а донележе тая новосочененая книга строитца, многия бы статьи и опробавались.

И аще и иное какое дело с таковым смирением нисходительным будет строитися, то сам бог при таковом деле имать быти и помощь свою ко исправлению подаст, понеже всегда бог со смиренным пребывает, а от гордых и высокоумных отвращается.

А правосудное дело самое святое и богоугодное, и того рада всячески надлежит потщитися, дабы суд царев был яко божий. Бог бо всем нам судья есть праведный и на суде его несть лицеприятия, тако и на Цареве суде не требе быть лицеприятию. Бог есть правосуден, того ради и человецех требует правого суда. И ай о правосудии тако мню, еже царю не тако полезен пост и молитва, яко правосудие.

И аще его и. в. укажет правосудное изложение, избрав из старого Уложения и из иных многих примеров, сочинить новое н пространное по своему природному глубокоумию и по данной ему от бога благодати, благоволит и моего малосмыслия объявленный дела разсмотрити, и аще, кии угодны явятца, прияты будут, то по пробе, аще оной за многие дикие дела не вредно будет, то напечатать их великое множество, дабы не токмо в городех, но и в селех без того бы судебника не было, чтобы всяк его читал и волю его я ведал и ничего бы противно его в-ва воле не делал и от всяких неправых дел отъдалялся бы.

И впреди той книги надлежит зделать всем делам изъявление и разобрав их по азбуке и по чину дел разноличных, чтобы всякой человек без труда на всякое дело указ и совершенное решение мог во едину минуту обрести. А аще суду к всякому правлению, како его правити, совершенного основания писменного не учинить и в том правлении самые неподвижные твердости не устроить, то колик о правом суде не старатися, а правосудия прямаго уставити будет невозможно.

А и основание доложа, мнитца мне, надлежит утвердить его жестоким указом и недвижимьш. Аще кто великородной или и худородной выщъшаго суда или и нижняго в коем городе или и в уезде главной камисар или подчиненой или и иной какой правитель или и посылыцик, наипаче же аще сыщик или фискал, не против того нового изложения станет что чинить своим вымыслом и хотя малую статью нарушит, то казнить ево неотложно, как о том уложено будет.

И ради самыя твердости надлежит судьям и прозьбы ни от каковых лип не принимать, дабы правосудию ни малого нарушения не было. И аще кто и вельми заслужил и возънадеяся на заслуги, да по прежнему обыкновению учинит какую кому обиду, аще и самому мязирному человеку, то и тому суд был бы неотменен и за вину чинить указ неизменный по изложению, чему он подпадет, а заслуг ево в зачисление вини его не зачислять, чтоб тот правосудный устав ненарушим был.

А аще кой человек нехитростно вине какой подпадет и от надлежащего наказания или и казни аще надлежит послабить ему, то таковому на руке наложить знак, да аще паки в таковой же вине явится, то уже без всякого милосердия учинить ему указ надлежащий неизменно.

И аще в таковой твердости неподвижно правосудие годов дять-шесть постоит неизменно без нарушения, то вси яко малочинцы и худородные, тако и великочинцы и великородные и заслуженные люди будут страшны и не токмо по прежнему обиды чинить, но и от неправд будут остерегатца и со всяким тщанием будут делать правду.

И ради самые твердости в судах и во всяком правлении, чтобы от правосудия ни много, ни мало судьи не колебатись, надлежит учинить особливая канцелярия, в которой бы правитель был самой ближней и верной дарю. Еже бы он был око царево, верное око, иже бы над всеми судьями и правительми был вышний и за всякими бы правительми смотрил властительно я никого бы он кроме бога да его и. в. не боялся.

И к той канцелярии приход бы был самой свободной, а я сам бы тот правитель был низок и ко всяким бы людям был нисходителен и не тяжол бы он был. А улуча время, по коллегиям ходил бы и смотрил, каково кто дело свое управляет и нет ли каковыя в делах неисправности и нет ли каких на них жалобщиков.

Такожде, обходя судебный места, и челобитчиков бы спрашивал, не чинят ли кому какова нападка и излишней волокиты и не осудили ль кого не против данного им изложения и не взял ли какой судья или подьячей изълишняго взятка?

И у всех коллег и у канцелярий прибить печатные листы со изъявлением таким: буде судья или подьячей какую учинит в деле неправду, то приходили бы в тое канцелярию, то всякому лицу будет там управа.

Такожде, буде кто из сильных лиц изобидит кого убогово иль судья гражданства иль военной офицер чем солдата иль драгуна изобидит, а он суда не сыщет, то тут бы изобижанной искал обороны.

А буде кой судья или камисар или фискал неправду какую зделает, какую гибель царской казне похищением или небрежением, и аще кто о том подлинно уведомитца, то доносили бы в той канцелярии, не обинуяся и никого не опасался, потому аще и на господина своего или на камандира аще и сильнаго, уже выдачи ис той надзиратель-ной канцелярии не будет. Только бы верно доношение было и доносили бы не догатками своими или мнением своим, но усмотря самое дело, и за такое доношение доносители великим жалованием пожалованы будут.

А судьям и всем приказным людям государево жалованье денежное и хлебное надлежит оставить, чтобы в том жалованье казна великаго государя напрасно не тратилась. Я чаю, что судьям и приказным людям на воякой год тысячь десятка по два-три исходит, а пропадает она даром, низа одну деньгу гинет, потому что они не много делают даром а аще бы и даром делали, то что в том великому государю прибыли. Мне мнитца, лучши учинить, пропитания ради, главным судьям и приказным людям учинить оклад здел, по чему с какова дела брать за работу, и уложить имянно, «о чему брать с рубля на виноватом и по чему с рубля с праваго и по чему брать с рубли при приеме денег в казну и по чему с роздачи жалованной и ни чему с купецких я подрядныхдел и по чему с каковые выписки иль с указу какова иль с грамоты, иль с памяти. И так надобно усидеть, чтоб ни самаго малого дела не обойтить, чтобы никакова дела даром не делали и брали б самое праведное по располощению.

Я по таковому новоизложенному уставу давать вен будут охотно, а и приказные люди будут дела делать охотнее и волочить уже не будут, потому что буде зделает во уреченное время, то примет себе мзду против указу полную, а буде ко уреченному числу не вделает, то возмет половину, а буде же гораздо заволочит, то и всея своея лишится мзды. И того ради всякой подьячей будет с поспешением делать, а и челобитчикам будет весьма полезно.

И тако надобно расположить, чтобы от рублеваго дела даже и до многотысящнаго всяким разным делам учинить указ определенной и чтобы всякой человек по своей работе оплату брать, а сверх указнаго числа отнюд бы ни единые деньги не брали.

А буде кто сверх указнаго числа лишку, хотя малое что возмет, то взять на нем штрафу, за всякую излишную копейку по рублю. А кто и даст сверх указнаго числа излишнее, то и на нем по рублю як за излишную копейку имать штрафу.

И аще такс устроитца, и в приказной работе никому обиды не будет яко исцу, тако и ответчику и всякому челобитчику вестно будет, что от чего кому дать. И такова ради уставу и волокиты никакому делу чинить не будут, но всякой для себя поспешать будет. Обаче ради лутшаго исправления надлежит расположение учинить и делам всяким, буде кто однодеиное дело проволочит три дни, то дать ему противо указыне дачи половина, а буде же однодеиное дели проволочит неделю, то лишен будет всего своего взятия за труды, а буде проволочит две недели, то чинить ищу наказание неотложное. А о больших делах, которого не меньши недели делать, а он проволочит две недели, то такожде дать ему половина, а буде проволочит недели, четыре, то лишен будет всего своего труда, а буде проволочит недель шесть, то нещадно бить его батоги. И всяким делам чинить расчисление по величеству дела и по количеству дней.

И ради достовернаго свидетельства брать челобитчикам у подьячих ерлыки, записав в коем числе взял от протоколу челобитную или и иное что и к коему числу обещался зделать. И буде к тому сроку не зделает, то по тому и указ чинить, буде к сроку зделал, то взять ему за работу по указу сполна, а буде за срок проволочил толикое ж число, то взять половина, а буде за сроком вдвое того проволочил, то ничего ему за работу не давать, а за вящую волокиту наказание чинить неотложное.

А о сем всем судьям и приказным людям задать стьх великой и жестокой, чтоб никто сверх указного числа ни от какова дела сверх работных указных денег никаких гостинцов не принимали.

А аще запрещения о излишнем имании и даянии не учинить, то указного числа взятие ни во что им буде и будут брать паче прежняго, такожде как ныне у крепостных дел за гривенное дело берут по полтине и больши.

И того ради и у крепостных дел надлежит учинить такое ж расположение, по чему с каковыя крепости брать за работу, а в казну о крепостей брать токмо пошлины, а. писменные деньги отставить, а брать по указу писцу и насмотрщику за свои труды самим, но чему кому надлежит. И буде того ж дни напишет, коего взял, то взять ему полная плата, а буде в двои сутки напишет, то взять доловила, а буде в трои сутки напишет, то уже не брать за работу ничего, отдавать те крепости без заплаты. А буде кто, в трои сутки написав, да возмет за работу, аще и не сполна, взять на нем штраф сторичной.

И писать бы не токмо крепостные, но и приказные ж всякия письма писали бы строк по пятидесяте и больши на странице. Сие вельми дивно, что во всем свете пишут мелким писмом, а да нас все окрестные государства бумаги напасти не могут. A аще зритца дело сие и невелико, что бумаги беречь, а, по моему мнению, оно не весьма мало, потому что от крупнаго писма и от небрежения рублев тысячь по десятку ни за одну деньгу из царства пропадает. У немец аще и домо она делаетца, а и жители тамошние богатее нас, обаче бумагу вельми берегут. Они не токмо бумаги, но и всякой вещи берегут и для того они и богати, что умеют бережно жить.

А и мы пока самися не осмотрим и всякий вещи по токмо из инова царства принесенный, но аще и домашняя вещи беречь де станем, то никогда богати не будем.

И ради подкрепления от излишних дачь приказным людям и о излишних тратах пищие бумаги, напечатать листы и у всех коллег и у концелярий те листы прибить, дабы все люди прочитали и никаких бы излишних трат ни себе, ни людям не делали. Пчела муха веема не велика и собирает она мед не карчагами, но самыми малыми крупицами, обаче множеством их собирают многия тысячи пуд. Такс и собирание богатства царственпаго: аще вси люди будут жить бережно и ничего напрасно тратить не будут, по всякие вещи будут от погибели хранить, то тое царство может весьма обогатится.

А буде кто покусится взять излишнее в другой ряд, то и штраф на нем взять сугубой: за рубль по двести рублев, наказание на козле, а за третью вину либо смерть, либо в вечную работу к рудокопным делам.

А аще кой судья и не по взятку, но по дружбе или по чьей прозьбе учинить не по новоизложенному уставу, то без всякаго милосердия учинить ему определенной указ, как о том уложено будет.

А аще кто изо взятку нарушит тот новоизданной устав, то, мнятца мне, надлежит и дом его совсем разорить и на несколико лет сотворить его пуст и прибить на том дому писмо со изъявлением вины, еже за нарушение правосуднаго изложения господину того дому учинен указ, а дом его оставлен пуст и живущаго в нем несть, но токмо мышеве и нетопыри да вогнеждаются в нем. И таковое штрафование будет памятно.

А аще судей малых и великих не казнить и великими штрафы их не штрафовать, то, и правое изложение учиня, правды и праваго суда уставит будет невозможно.

А аще ради установления правды правителей судебных и много надет, быть уже так. А без урону, я не чаю, установитися в правде а прямо реши, и невозможно правому суду уставитися, аще сто другое судей не падет, понеже у нас в Руси неправда велми застарела.

А не таким страхом не чаю я того злаго корения истребить. Аще бо коя и земля велми задернеет и того терния огнем не выжгут, то не можно на ней пшеницы сеяти, тако и в народе злую застарелость злом надлежит и истребляти. А ащо не тако, то, по моему мнению, не токмо в судех, но во всяком правлении правды не будет.

И аще великородных судей поберечи от жестоких казней, то лутши изъначала ради уставления правды в суды носадить из ниских чипов, а паче из приказных людей, кои в делах искусны и страх божий в себе имут. И с ними посадить, где пристойно, и из военнаго чина, кии от службы отставлены, и ис купечества, в которых острота умная есть. И за таковых нискородных, аще кто и погрешит, стоять за них никто не будет, да и сами они паче высокородных боятися будут. А высокородные на уложенный уставы мало смотрят, но как кто восхощет, так и делать будет по своей природной пыхе.

И тем низкородным судьям надлежит дать такое величество, чтобы они никаковых лиц не боялись, кроме бога да царя, я делали б все свои дела но новосочиненному его и. в. указу неизменно, а от своего ума не мудрствовали бы и ни на едину черту сверх указу не прибавливали бы, ни убавливали. И аще что потребное усмотрит кто, то доносили бы до царскаго величества, донележе то новое изложение еще же напечатано.

А буде из приказных людей в судьи выбрать некого, то бы из дворян мелких, кои остроумны и в делах искусны и боящияся бога. А за нарушение новоизложеннаго указа известная и неотложная им смерти объявить, дабы они судили, а о смерти своей помнили.

И таковым порядком, аще бог на не призрит и помощь свою низпослет, то метано правосудию устроится и у нас в Руси. Нам сие велми зарочно, что не то что у иноземцев, свойственных христианъству, но и у бесурман, суд чинят праведен, а у нас вера святая, благочестивая и на весь свет славная, а судная росправа никуды не годная и какие указы п. в. ни состоятся, вси ни во что обращаются, но всяк по своему обычаю делает.

И докележе прямое правосудие у нас в Руси не устроится и все совершено не укоренитца оно, то никоими мерами от обит богатым нам быть, яко и в прочиих землях, невозможно быть. Такожде и славы добрыя нам не нажить, понеже все пакости и непостоянство в нас чинитца от неправаго суда и от нездраваго разсуждения и от неразсмотрителпаго правление.

И разбоев и иного воровъства множество чинитца и всякие обиды содеваются в людях не от чего иного, токмо от неправнаго суда. И крестьяне, оставя свои домы, бегут от неправды и росъсийская земля во многих местех запустела, а все от неправды и от нездраваго разсуждения, и какие гибели ни чинятся, а все от неправды.

И самыя правды и праваго разсуждения ни милостию, ни жесточию, ни изменниками судиями, ни иными: каковыми вымыслы, мне мнится, учинить невозможно, аще прежде не сочинить всяким великим и малым делам росположения недвижимаго сочинением особливым, понеже древние уставы все обветшали и от неправых судей вси показались.

И аще бог на дело сие милостивно призрит и помощь свою святую ниспослет и что ни случается в мире дел, на вся тая аще изложатся решения подлинная, новоисправная, и коемуждо делу собственное решение, то и немудрой судья может здраво судить. А без основательного изложения ничему (полезному и к правде склонному быть невозможно.

Яко бо здания высокаго без твердаго основания не утвердити, тако и с правды совершенный без основательнаго изложения никоими мерами уставити невозможно, понеже в нас неправда велми. твердо въкоренилась. Кто с кого сможет, тот того и давит, а кои люди ядовитые, то маломочных и в конец разоряют, а судьи силняков и ябедников аще и видят, что напрасно нападают, а воспретить не смеют. И того трудно правду установи и не токмо всем правда творити, но чаю, что и изложение правое трудно сочинять, понеже сильные люди, кии обыкли обижати, не возложат на себя сила, по всячески будут препинати, дабы не веема им от праваго суда потиснутым быть. И того ради всячески будут тщатися, дабы им, по прежнему, мочно было убогих и маломочных обижать и разорять.

И аще препинатели правосудию явится прежде начинания правосуднаго, то всячески надлежит их отсекати, дабы начинанию правде препинания ни малого не чинили.

А ради совершенныя правды ни коими делы, древних уставов не измени, а самого правосудия насадити и утвердите невозможно. В правителех бо велми трудна вещь, еже бы их от неправды отправите и правда в них [насадити, понеже неправда в них] вельми въкоренилась и застарела. И от мала даже и до велика все стали быть поползновении, оныя ко взяткам, овыя же, боящеся сильных лиц, инии же боящеся ябидников, а инии того бояся, да аще въпредь приимет той власть таковую ж, какову он имеет, и чтоб тогда такожде б ему послабил. И того ради всякие дела государевы и неспоры и сыски неправы и указы его и. в. недействительны, ибо вси правителие дворянскаго чина, своей брать[е] знатным наровят, а власти амут и дерзновение токмо над самыми маломочными людми, а нарочитым дворянам не смеют и слова воспретителнаго изрещи, но как кому что угодна, так то и чинят и за тем всякие дела и неисправны суть.

Се бо колико послано указов во все города о недорослях и о молодых дворянских детях и, аще коего дворянина и на имя указано выслать, то и того нескоро выщлят, но по старому Уложению дождався третьего указа и буде ничем отбыть не могут, то уже вышлют. И в таковом ослушании и указов ц. в-ва презрении иные дворяне уже состарелись, в деревнях живучи, а на службе одною ногою не бывали. И, мне мнитца, сие велми странно, что царскому указу ослушну быть, и в Уложелньие напечатали, что третьяго указа дожидаться, сие учинено самая потачка плутам и ц. н-ва презирателем. Но ныне надлежит так учинить: буде по первому указу зазывному не поедет кто, то другая позывка чинить со штрафом, колико иску, токмо и штрафу взять на нем, а челобитчику в другой позывки числить проести по указу.

А буде по кого послан будет с указом его ж. в. салдат или и иной какой посыльщик, а, он укроетца или отобьетца или з дороги уйдет, то и пo первой посылке винить и штрафовать, и исцу проести числить с того времяни и иск весь без суда и без очные ставки донравить, то от такова указа и от перваго ноги задрожат н опрометью побежит к ответу и попрежнему не станут трется присылки ждать.

Тем прежним указом так дворяня избалованы: в Устриц-ком стану есть дворянин Федор Мокеев сын Пустошкин, уже состарелся, а на службе ни на какой и одною ногою, не бывал и какие посылки жестокие по него ни бывали, никто взять ево не мог, овых дарами угобзит, а кого дарами угобзить не может, то притворит себе тяжкую болезнь или возложит на ея юродство и возгри по бород[е] попустит. И за таким ево пронырством инии и з дороги отпущали, а егда из глаз у посылщиков выедет, то и юродство свое отложит и, домой приехав, яко лев рыкает. И аще и никаковые службы великому государю кроме огурствае не показал, а соседи все ево боятца.

Детей у него четыре сына выращены и меньшому есть лет семнадцать, а по 719 год никто их в службу выслать не мог, а в том 719-м году, не вем по какому случаю, дву ево сынов записали в службу, обаче все записаные и незаписаные большую половину домо живут, а каким способом живут, того я не могу сказать.

И не сей токмо Пустошкин но многое множество дворян веки свои проживают. В Алексинском уезде видел я такова дворянина, иминем Иван Васильев сын Золотарев, домо соседям своим страшен яко чел, а на службе хуже козы. В Крымской поход не мог он отбыть, чтоб нейтить на службу, то он послал въместо себя убогово дворянина, прозванием Темирязева, и дал ему лошадь да человека своего, то он ево имянем и был на службе, а сам он дома был и по деревням шестерлом розъежжал и соседей своих разорял. И сему я вел-ми удивляюсь, как они так делают, знатное дело, что и в полкех воеводы и полковники скупы, с них берут, да мирволят им.

И не токмо городовые дворяне, но кои и по Москве слу-жаг и называются царедворцами, а и те множайшия великому государю лгут. Егда наряд им бывает па службу, то инии напишутся в сыск за беглыми салдаты и, взяв указ, заедет в свои вотчины, да там и пробудет военную пору. А иные напишутся в выимщики, по дворам вино корчемное вынимать, и ко иным всяким делам бездельным добившись, да тако и проживали военную пору.

А и ныне, остыти, посмотрит, многое множество у дел таких брызгал, что мог бы один пятерых неприятелей гнать, а он, добившись к какому делу наживочному, да живет себе да наживает пожитки, ибо овыя, добившись в камисары и в четверщики и в подкамисарья и в судьи и во иныя управления, и живут в покое да богатятся. А убогие дворяня служат и с службы мало съезжжают, инии лет по дватцати и по тритцати служат. А богатые, лет пять-шесть послужа, да и промышляет, как бы от службы отбыть да добитися б к делам и, добившись к делам, век свой и проживают.

Яко же видеть, Сергей Степанов сын Унковской лет всего с пят[ь] служил, да добился к делам, и лет с пятнадцать живет у дел, а ныне живет он в Устрике камисаром, да наживает. А и ныне ему вряд быть лет сороку и такой волот, еще бы в лучшую служил и в великанех бы мог служить, токо бы он не выше ль указные меры, и знатное дело, что отставлен он не з болшим двадцати лет от службы. И посему откуду ни посмотрит, нет у великаго государя прямых радетелей, но все судьи криво едут, кому было служить, тех отставливают, а кто не может служить, тех заставливают. В Новегороде у седелнаго дела приставлен камандиром Иван Иванов сын Ушаков, и я ево застал в 710 году у того дела лет не з болшим дватцати был и ныне не з болшим ему тритцать лет, а службу едва и знает ли, что то она. А и дядя ево, Иван Наумов сын Ушаков, у дел больши десяти лет, а такой человек и отныне лет десяток и болши мог бы служить. И тако вси, кои богатые, от служеб линяют, а бедные и стары, а служат, а сытые, хотя и молоди, да служить не хотят. Ивана Артемьева сына Мусина-Пушкина дети, Марко да Григорий, написаны во Преображенской полк в салдаты и едва на службе едва и бывали ль, а отпущены уж к делам, а молодиож, не з болшим по дватцати лет, и тако год за год, да и весь свой век проживут. И я о сем мню, что ему, великому государю, о сем не веема известно, но делают все правители, что здороных молодиков отпускают и, аще и з докладу опускают, да докладывают непрямо, но прилпом доложат, толко слово у него, великаго государя, изо уст вытянут, да и делают, что хотят, и, чаю, запишут в указе, якобы по имянному его и. в. указу отпущен он или послан к такому то делу. И где было от таких молодиков службе быть, а они, заехав в город, живут себе да прохлаждаются, и не то что службы, но, чаю, и караулу мало знают, и, живучи у дел, вместо военнаго дела учатся, как наживать, да век свой без службы провожать. А о том ни они, ниже те правители, кои их отпустили, ни мало не пекутца, чтоб они навыкали воинскому делу, как неприятеля побеждать, но учат тому, как бы им наживать и от службы отлинять.

А и прежде сих времен многия дворяия, на службе не быв, да добились к делам и живут у наживочных дел. Яко же видеть, в Устрицком стану есть дворяня два брата, Роман да Сергей Ивановы дети Чогдоковы, сказывают про них, что нигде на службе не бывали, а каким-то случаем добились в судьи. И один сидел на Устюжне Железной судьею годы с три и болши, а другой брат сидел на Вышнем Волочке ж сказывали о себе высоко, бутто они по имянному его и. в. указу в судьи пожалованы. И того ради всяк их боятъся и, на кого ни нападут, всяк им уступая и перед ними не смели никто и слова молвить. А с нынешнаго московскаго смотру нивесь зачем судейство их тюзамялосъ, писали они с Москвы о себе, бутто по прежнему судьями им быть, обаче то их намерение не состоялось, знатное дело, что не могли перелесть.

И я сему не могу веры нять, чтоб таких здоровяков, и в службе не бывавших, великий государь в судьи пожаловал. Видим мы все, что его в-во, что даром никого не жалует, а жалует за службу да за выслугу. А они такие здоровяки, что на службе заслужили бы человек за десять, потому что они люди богатыя и могли б около себя держать неимущих дворян.

От сего бо служба не веема спора, что здоровые и богатые и в самых совершенных мужества летах долю живут, а убогие и хворые на службе служат, а от маломочного и голоднаго и служба плоха.

Сему я велми удивляюсь, что как монарх нашь стараетца и страсть даст без пощады великую, а не уймутся, ибо многое множество здоровых молодиков под прикрытие правители хранят, овых защищением своим, овых же при себе держанием, якобы споможения ради дел царственных, а самою вещию, како бы, кое время прошло без службы; а иные и в службе записаны, а каким-то промыслом, приехав, в домы свои живут.

И сего ради, мнитца мне, не худо бы всем людям указ ве-лзшзго государя сказать, чтоб у приежжаго в службы или от какова дела соседям всем требовать у него отпускного пош-порта, а буде пошпорта отпускново тех чисел нет, то надлежит ево отослать в город под караулом. А буде в пошпорте написан срок, колико ему времяни быть в доме, то всем соседям смотрить, чтоб за срок и единаго дня не жил. А буде видя кого без пошпорта или и с пошпортом, да за срок будет жить, а они, соседи, умолчат, то за молчание сосед всех ближних штрафовать.

А кои дворяня в службу написаны и ни на какой службе не бывали, и буде каким пролазом добьютца начальства, а буде кто, какова чина ни буди, хотя дворянин, хотя холоп ево или чужой чей или церковник, хотя и крестьянин, подлинно уведает, что пожалован в судьи иль в камиссары или и во иное какое правление, или кто и без начальства в доме своем живет и крестьянами владеет, а великому государю никаковые службы не показал, то у таковых бы людей отнимать и отдавать тем, кои его ц. в-ву служат. А доводчику дать четвертая доля изо всего владения его или и половина, чтоб лучши радели и о таковых лежебоках доносили.

И аще таковых указов напечатать множество и разослать не то, что по городам токмо, но и по селам и по всем погостам и велеть дьячкам в иеделные дни по отпении литургии дня по три иль по четыре прочитать всем въслух, чтобы все тот его и. в. указ ведали и лежебоков бы не таили, то одним годом всех кроющихся дворян и детей их явных сотворят.

И естьли бы господь бог помощь свою низпослал к нам, еже бы из судей и из фискалов и ис прочиих правителей древнюю страсть неправды искоренить, то всякое бы_дело не токмо царское, но и мирское споро бы было

И о сем аз мню, аще и самыя жесточайший казни выпилим и нижшим судьям чинить, а древняго уложения не изменить и всем делам новаго регула не учинить, то не можно и правде в приказных делах состоятись.

Видим мы вси, как великий наш монарх о сем трудит себя, да ничего не успеет, потому что пособников по его желанию не много, он на гору аще и сам-десят тянет, а под гору миллионы тянут, то како дело ого споро будет? И аще кого он и жестоко накажет, ажио на то место сто готово, и того ради, не измени древних порядков, колко ни бившись, покинуть будет.

Не токмо суда весма застарелаго, ие разсыпав его и по-дробну не разсмотря, не исправить, по и хоромины ветхий, не разсыпав всея и не разсмотря всякаго бревна, всея гнилости из нея не очистити. А судебное дело не токмо одному человеку, но и множество умных голов надобно созвать, дабы всякая древняя гнилость и малейшая кривость исправити, тяжка бо есть судебная статья.

Се бо и сам господь бог, ветхаго завета не отставя, новаго не насадил, но егда ветхий отставил, тогда новой водрузил и тако он укоренился, еже и адова врата одолети не могут. Тако и правосудия никто разрушить уже не может, аще древние неправды все отсечены будут въконец.

Се бо ныне колико новых статей издано, а немного в них действа, ибо всех их древносная неправда одолевает. И того ради по старому, кто с кого сможет, тот того и изобижать, а суда по старому на, силнаго сыскать не можно.

На что нынешняго жесточае указу, иже сочинен о беглых крестьянех, а немного и в нем исправления будет, понеже тот указ токмо на одних маломочных людей, а сильным людям он ничтожен есть, старых не отдадут, а вновь кто к ним придет, принимать будут. Се бо и у меня человек пять-шесть вбежало, однако и за тем указом место себе сыскали. И се уже другой год, збежали прошлаго 72-го года июля 9-го числа, а и поныне живут, а аще бы. указу боялись, то бы никто их не принял. О беглых людех так надлежит учинить, чтоб как маломочные, так и силные блиско к себе не припускали и, мочи ль, не мочи ль, тако укрепить, яко же ниже явитца. А в вышеспомянутои статье господа удумали смеху достойно, въмесное ль то дело, что подлым людям уложили, еже беглых крестьян отвозить к помещикам их на подводах и денег за все годы, колко у него крестьянин жил, по дватцати рублев на год с ними же отвозить и отдавать прежним их помещикам. А о своих уложили легохонко, буде жили за кем беглыя люди по приему прикащиков их или старост, а буде принял без нисменнаго их господскаго повеления, то высечь того прикащика или старосту кнутом, а пожилых на тех владелцах не имать ничего. И то стал наружной провод, из них, господ, есть населено беглых крестьян, в понизовых местах и в украиных всецелые села великия, иже есть в них дворов ста по два и по три и болши. И сне не самой ли их разказ, чтоб толикое множество населить без ведома господина своего. И, мне ся мнит, с таковых силняков надлежит пред убогими въдвое взять. И в тех их телах живут никого не бояся, хотя кой помещик, и уведает, то разве из под руки на них посмотрит, а взять и помыслить нелзя. И воеводы в такие вотчины и посылщиков дослать не смеют, а прикащик и староста, кои принимали, давно умерли и кнутом бить некого. И сего ради сей указ велми зделан прямой правде противен.

То бы указ прав был, естли бы написан был как богатому, так и убогому единоравен и написан бы он был с подлинным расположением и с явным изявлением, за какую вину брать зажилых денег по сту рублев и за какую вину Орать по дватцати рублев и за какую вину и не довелось брать зажилых денег. И по нашему простолюдинскому мнению, аще не изменитца той указ, то великия пакости людям сочинятца.

Многии во дворяня маломочные и купецкие; весма разорятца, понеже, аще кто и не на вековое житье кого примет, но наймет поработать па неделю или на месяц за денги или в деревне в пастухи, не ведая, что он беглой, наймут токмо на лето, а не в вечное усвоение, то помещик его возмет сто Рублев зажилых, да на нем же будет сносных животов искать, елико хощет. И от такова расположения многие и без вины разорягца.

Мне же ся мнят, сия статья надлежит расположить сии: а где кто беглаго человека примет на житье к себе в проки во крестьянство или в дворовые люди или и в бобыли, и принял хотя сам помещик, хотя прикащик ево, хотя староста, единаче зажилые денги брать на помещике том, в чьей деревне жил, потому, чья земля, того и беда. А прикащик иль староста невинен, потому что он не себе ево принял, но господину своему, того ради и беда господину, а не прикащику ево. Нестаточное дело, чтоб прикащику иль старосте без воли помещика своего принять кого на житье.

Подобие и купецкой человек аще примет кого в вековое житье, а по на время, то всячески надлежит на таковых править но сту рублев, аще и недели у него не жил.

А буде кто станет насилие владеть чьим человеком, дворовым, или крестьянином, то, мне ся мнит, таковых и тяжчайши беглых людей штрафавати.

А естьли же кто наймет работать па год, а записи у крепостных дел: не возьмет, то доволно и дватцать Рублев с него взять, потому что он не в вечное владение его принял, но на время из заплата денежной.

А буде же кто наймет на день или на неделю в дому или где и инамо поработать, то на таковых наемщиков поручных записей брать некак. И таковые ни малому платежу неприличны, потому что они наняты на мало время.

А аще за наемщиков поденных и неделных и месячных брать зажилые денги, то всенародное разорение будет. Токмо то надлежит учинить, чтоб крестьяне всякаго звания, по прежнему просто, не токмо на год, по и на неделю, никуды бы ни в подводы от жилищь своих просто не ходили, но все бы государевых воластей и властелинских и монастырских у соцких своих брали бы отпуски за их печатьми. Такожде и помещичьи крестьяня без писменных отпусков никуды бы не исходили, а с писмом таковым кто у кого ни найметца из денежные заплаты, то нанявый от всякого платежа свободен.

Мне же ся мнит, ради самые правды надлежит о беглых крестьянах так учинить, чтобы как богатым и силным, так и убогим и маломочным безъобидно было. И я правее сего не могу предложите, еже написать сице.

Всякаго звания силные и безсилные послали бы но все слои вотчины, кои в близости и кон и в понизовые новые и старые свои вотчины, и во украинные займища к прикащикам своим и старостам указы, чтобы без отлагательства новых и старых пришлых людей выслал за проводниками, кои лет и по пятидесять или и больши жили за ними, и отдали б руками з женами и з детми и со внучаты их старым помещикам, чьи они были. И не то что по сту рублев на год, но и по сту копеек не надобно, толко б со всеми их животы движимыми отпустили бы, то и тому старые помещики велми будут ради.

И во исправлении тоя отдачи дать хотя на год сроку или и болии, чтобы все силные и безсилные совсем исправились в отдаче. И аще сии состоитца его пресветлаго и. в. указ, то все помещики ради будут и без зажилых денег будут благодарны, и так бы все господа вотчины свои очистили, чтоб ни жадные души не оставили у себя пришлых людей ни мужеска, ни женска пола.

А буде кто за тою отдачею оставить у себя, хотя малых робят, не то что многое число, но хотя одного, а после отдачи обличится, то на господине взять за женскую голову.сто рублев, а за мужескую двесте рублев, а прикащику, да старосте но пятидесять ударов кнутом, а крестьяном всем по десяти ударов за тое утайку, чтоб и въпредь государев указ помнили, и чево спросят, не таили бы.

И за сицевым указом, чаю я, что и высокие персоны не станут старых беглецов держать, а вновь, чаю, поопасутся, не то что сами господа, и прикащики и крестьяня все будут исправны.

А буде кто, не похотя отвозить пришлых людей, да в воде дотопит или и инако каким случаем умертвит, то за всякую голову по десяти человек повешено будет. А кто пожиткам их коснетца, то на нем доправлено будет десятерицею и отдано будет тому, чьи те крестьяне были.

И сицевым образом, чаю, что все беглые крестьяня возвращены будут и во всей России пустоту всю населят, а во иных местех и со обилием наполнилось бы теми пришлецами.

И сылным персонам и то будет забедно, что аще и без за-жилых денег, но токмо з женами и з детми и со внучаты их и с пожитками их крестьянскими отдать их, то ведаю, что и о том будут охать. А тут им было легко приговорить, еже в прежнем указе написано, чтоб мелким помещикам отвозить з женами и з детми и з зажилами денгами, а самим, ведаю, что и подвод будет жаль дать. И того ради, чаю, что будут всячески сию статью спорить, чтобы сидевому указу не быть, любят они на чужой спине ехать.

А буде не сице вделать о возвращении беглых крестьян, то не чаю я концу быть, еже бы беглых всех возвратить на старые места и пустота б наполнить. Аще ныне высоким персонам послабить в отдаче беглых крестьян, то они старых всех у себя зажмут, а и вновь принимать будут, и правосудие прямое за такою их силою в России у нас не состоится. Сия статья видитца и не велми тяжка, что чужое отдать без наддачи, а высоким персонам покажетца за великую беду.

И аще сицевый его и. в. указ состоится, что всем, как нис-ким, так и высоким персонам всех пришлых людей вывести з женами и з детми и со внучаты, то я чаю, что одним годом вся пустота но всех деревнях наполница, и чаю, что иные и порожжия пустоши будут населять. И егда пустота вся напоянитца людми, то и интерес царскаго величества умножитца и жилее будет земля, то и купеческие промыслы разширятца.

Толко разве останутца те беглецы, кои бежали за рубежи, я и тех естьли его и. в. указ состоитца, то послать и за рубежи к тамошним жителем, то и они, чаю, что ослушны его в-ву не будут, вышлют все, у кого колко их есть. А Суде кои на королевское имя записались, то и наипаче порола и курфисты тамошние с царским величеством в тех беглых пришлецах соритися не будут и колико у кого есть, чаю, что поскоряе наших велможь, а ис черкаских местностей мочно, чаю, и посылкою взять.

В старом Уложенье напечатано: буде кто, нехотя кого изубытчить, побьет челом напрасно, и егда сыщется, что бил челом он напрасно, то взять на том проести и волокиты по гривне денегь. И кто и в прямом деле побьет челом, проести та ж гривна на день, хотя в рубле, хотя во сте рублех, хотя в тысяче иль в десяти тысячах рублев, то числитца та же гривна на день. И в том древнем расположении какая правда. А естьли прямо рассудить, то надобно всему розмер положить, по колику проести числить на день в рублевом деле и по колику в десятирублевом, такожде и во сте рублях и в тысяче надлежит расположить имянно, по колику проестей брать на день с какова иску, и то чинить по записям и по иным случаям в прямых искех.

А буде кто нападет нагло, похотя кого изубытчить, и егда допряма сыщется, еже напал он напрасно, то чего он искал, без всякаго милосердия доправить на нем то ж число, чего он искал, и отдать тому, на кого он бил челом. А и проесть, по величеству иску расположа, доправить на нем же и отдать ему же, ответчику, да на нем же допрасить пошлина въдвое дабы въпредь было ему и иным так делать неповадно.

И таки, егда кого обвинят в десяти тысячах, то указано стоять на правеже сто месяцев, н того времянн будет девять годов и два месяца. А егда выстоит то лета на правеже, то тогда виноватой принесет челобитную, чтоб ему те денги собирать в перевод и в том переводе повелено дать сроку на толико я; лет, и истец, волочась да и иску своему не рад будет. И то стала самая явная ворам и ябедникам потачька.

Мне же ся мнит, статьи стараго Уложенья обе надлежит отставить я вделать так, чтоб каков иск ни был мал или велик, и егда кого обвинят в иску, то допросить ево, чтобы он дал сказку, когда он денги принесет. И буде на колко времени поволит ему истец дать во исправе сроку, то истец волен, хотя на год даст сроку. А приказным порядком болши недели на сто рублев дать не мочно, а в тысяче рублех на десять недель, а болши того иль менши, то давать срок по росчислелию платежа.

А буде скажет, что платить нечем, то послать все ево пожитки движимые и недвижимый описать и, оценя, велеть продавать с наддачею. А ценовщикам велеть ценить прямою настоящею ценою, а буде ценовщики половинною ценою оценят, то за такую неправую оценку бить их кнутом. А буде выше настоящий цены оценят, то отдать им, ценовщикам, а у них денги принять и колико тех денег соберетца, отдавать исцу.

А и нынешней указ о нищих учинен не веема здраво, потому ведено штрафовать тех, кои милостыню подают. И тем никогда не унять, да и невозможно унять, и то. положение и богу не без противности, бог положил предел, что давать милостыня, а судьи паши за то штрафуют. [А им штрафовать] давалцов не надлежало, [но надлежало] по тому указу его ц. в. нищих всех перехватать и допросить, чьи они крестьяня иль посадские иль какие иные люди. И чьи они скажутся, то надлежало их розсылать на те места, откуды они пришли, а они, то отставя, давалцов штрафуют.

И сия статья правилнее б так учинить: кои хворы и увечны и престарелые, тем бы учинить покой, а кои ходят здоровые крестьяня и крестьянки и доти их, и тех, естли повелино будет, всеяго чина людям хватать, хотя в городе, хотя в деревне. Какой человек ни увидит нищаго здороваго, то, ухвати бы его, привел в приказную плату, и записать, где его взял, и, записав, отдавали бы их из приказу тому, кто ево привел, а буде он не возмог, то кто ево востребует, отдават бы новее, чей бы он ни был. А буде никто не возмет, то отсылат бы их к каковым делам государевым. То дворяня лище заслышат, часу не будут мешкать, всех заберут к себе и по миру ходить уже не будут пускать. И таким способом одним годом или менши нищие бродить не будут и по улицам ходить не станут.

Есть бо много таких помещиков, летом крестьян своих и людей держат у себя на работе, а зимою посылают в мир и велят по улицам бродить и милостыни просить. И скитаючись по миру, аще у кого буде найметца поработать и за роботу свою денги возмут, а те помещики, уведав то, что нанявшись, пожил месяц место иль другой, то они скажут, что он бутто збежал и, записав поимку, будет бит челом на того, у кого он из найму работал, о зажилых по указу. И тем не токмо купецким людям, но и дворянам чинят убытки великая.

А иные посадские такия люди есть лежебоки, что живут своими домами, а не хотя ни торговать, ни работать, ходя по миру, милостыню собирают. А иные, сковавшись, ходят бутто тюремныя сиделцы и, набрав милостыни, да домо лежа, едят. А иные сами и промышляют, а детей своих посылают милостыни просить. И таковым нищим, освидетельствовав, надлежит и наказание дать неоскудное, чтобы даром хлеба не ели; будо кто промыслом своим прокормить себя не может, то шол бы на поденную работу или бы пошол в люди жить, а детей бы своих роздал мастеровым людям в научение, и, научась мастерства, могли и отца своего кормить. А скитаючись по миру, иного ничего не научится, только что воровать и тунеядцами быть, И таковые люди уподобились червию, что ничего не делают, а хлеб с свету губят даром.

Такожде и по тюрмам насажено у судей множество людей и те люди, тюремные сиделцы, ничего же не делают, толко лежат, да хлеб ядят, яко червие ж. И сия дела яко нищих, тако и тюремщиков, не надобно судьям в презрение полагать, но велми надобно пелцисн и не токмо одним судьям, но и лодъячим, чтоб дней обоих никакия люди даром не теряли и хлеба бы даром не ели. Бог не па то хлеб нам дал, чтоб нам ево яко червиго съев, да в тлю претворить.

Но надобно, хлеб ядши, делать прибытак богу и царя своему и своей братье и себе, дабы не уподобитися непотребному червию, иже токмо в тлю вся претворяют, а ползы ни малыя людям кроме пакости не содевают.

В России во всех городах и в селех и деревнях нищих и тюремных сидельцев, чаю, что наберетца тысячь десятка два-три или болши и на кийждо год хлеба они съедят на худой конец, что тысячь пятдесять четвертей или и шестьдесят. И естьли положить на человека с хлебом и с хорчом и со одеждою их на самой малой оклад по шти рублев на год коемуждо человеку, то такими тунеядцами казны на кииждо год в тлю претворитца близ дву сот тысичь рублев. И такая великая гибель чинитца вся от нерадения судейскаго, в побо-рех за гривну хотят из человека душу вытянуть, а где многия тысячи погибают напрасно, того ни мало не смотрят и не внимают тому, как бы в чом прок зделать к пополнению царственнаго богатства, но толко то считают, что налицо принимают, то и в прибыль почитают. А что тем собиранием своим бед наделает людям, паче же самому великому государю наделает убытков множество, то ничего того не смотрят и не радят о том.

Самое основание собранию то радетелное, еже его и. в-ву кто потщится казну собирати, а людей не разорит. А сего всем правителем паче собрания смотрить, чтобы ничто нигде даром не пропадало и никакие б люди хлеба даром не ели, но вси бы трудились и плод приносили.

Вси бо судьи и правители нарицатся ц. в-ву радетели и слугами верными наричут себя. А естьли здравым оком посмотрить на них, то все их радения вопреки явятся прямому радетелю, не то, что чего собраннаго беречи, но и не собраннаго смотрить пилно, чтобы ничто нигде не тратилось и дней бы обоих никто даром не терял.

И всякия собранный вещи не токмо и царских сокровищах, но и во всем мире за богатыми и за убогими прилежно смотрить, чтобы нигде ничто и их даром не пропадало и излишняго ничего б нигде не тратили, то то такой человек прямой будет дарственному богатству собират[ел]ь.

И всякому правителю во своей провинцыи пли и канцелярии, аще кто восхощет государю своему порадети, то не надобно ему много пить и прохладно жить и по лесам зайцов ловить, но о том все свое .попечение иметь, како .бы скоряе дела вершить и чтоб в приказе и в тюрме лишних дней не сндоли и хлеба бы напрасно без работы не ели, но все бы были у дел своих. Кои по вине своей достойны смерти, то тех не для чего долго и томить и даром хлеб в них тратить, но надлежит их вершить.

А и по кабакам надобно смотрить, чтобы ярышки голью без работы не жили тут. А буде кои для работы годны, то брать на них крепости, чтобы им никаким дурном не промышлять и зерьнью не играть и пристани никаким лишним людям не держать, чтобы без работы никакой человек не был.

А кои люди надлежат какова наказания, то таковых не надлежит и дня единаго в тюрме иль в приказе держать., чтоб он дней своих даром не терял, А коих надлежит дослать па рудокопные дела и на иные черные работы, то и тех долго держать не для чего ж, по, запятнав вечным или времлнным пятном, отсылать их, кои куды надлежат, чтобы они даром хлеба не ели.

А и кроме приказа всякому командиру во своей каманде смотрить накрепко, чтобы никто нигде даром не шатался и робята молодые кроме праздничных дней отпюд бы по улицам ни кознами, ни кубарями, ни иными какими играми ни играли, а и В мужестве сущия никаковые вещи напрасно не тратили и яйцами б не билися. И никакова чина люди и дво-ряня без писменнаго указа хлеба бы в вино не переводили и за крестьянами своими сами бы смотрили и прикащикам и старостам накрепко бы заказали, чтобы никакой крестьянин гулякой не был ни летом ни зимою. Не токмо болшие но и малыя ребята даром не шатались бы, но овыя учились бы грамоте, а иные рукоделью, каковые водитца во крестьянах, учились бы. Буде кой топором еще и не сможет владеть, то бы прясть учились и, научась, шли бы па полотняные дворы и там бы зимою из найму или и из хлеба работали, а летом полевую б работу работали. И аще в юности навыкнет работать, то и под старость гуляком не будет.

А сие и не без греха есть, что за самыя [малые] вины да в тюрму сажают, а иных и безвинно сажают, иного посадят и на час, да забудут, то он в забвении просидит и год место. И ради памятований надобно всякому судье безотложно на всякой день колодников своих всех пересматривать, и всех их ставить перед себя налицо, то нелзя будет подьячему иль приставу посадить за хоженое свое. И смотря колодников, всех бы новоприводных сам допрашивал, кто в каком деле приведен. И буде дело до кото малое, то того бы часа и решение ему учинил, то бы он промышлял, а, в приказе б сидя, дней своих не терял.

И аще все судьи тако будут управлять, колодников повседневно пересматривати и решение им чинить немедленное, то и тюрмные дворы не надобны будут. От неуправления судейского велми много в мире пакостей и разорения чинитца и погибают многие напрасно, ибо многая, в заключении сидя, з голоду и от всякия нужды умирают безвременною смерьтию.

И о колодничем сиденье, мнитца, надлежит предел учинить сицевый: буде кто взят в розыскном деле, то решить ево в неделю и болшое что в две, а в исцовых делах держать больши суток отнюд не надобно. А буде за сутки будет кой судья в исцове деле держать, то кормяг[ь] того колодника судье своим хлебом, и естьли учинено будет тако, то по нынешнему держать долго не будут. А сие веема надлежит отставить, чтобы по улицам перекованным колодникам, ходя, милостыни не собирать. Ныне, истинно, стыдное дело, что в нищих да в колодниках пройти невозможно.

В старом управлении судебных дел было уставлено, буде в каком займе или иманье из казны дене поручатца порутчики в тысяче рублех человек десять или дватцать, а писали в записях, взять те денги а заимщике и на порутчинах, кто из них в лицах будет. И по такому обыкновению, аще заимщик не исправитца, то, высмотря ис порутчиков, которой посытнее, да буде не умеет за себя стать, то на одном на нем и доправят и совсем ево разорят. А иной заимодавец немилостивой, как срок придет платежу, а заимщик не исправитда, то не даст сроку ни на неделю, всех порутчиков захватит в приказ, и егда обвинят их, то всех их разорит до основания. Буде денег не принесут въскоре, то пожитки у всех заберут безсрочно и оцекять дешевле половины и все распродадут за бесценок. И тако всех порутчиков и разорят и межь двор пустят и от такова порядка многое множество народа в нищие пошло и то стало быть самое царственное разорение.

А аще вделать, так, чтобы во всякие поруки ручались по-рутчики по своей мочи, аще и в великом займе тысящном или и многотысящном станут ручатца, то всякой пoрутчик ручался б по своей силе. Дуде кой может тысячу рублев заплатить, то бы в том и ручялся и в руке своей имянно бы и описал, что он ручаетпа в тысяче рублех, а кто с тысячу рублев не сможет, то всякой бы по своей могуте, кто во сте рублех, кто болши иль менши. И буде кто больши десяти рублев заплатить повытку своего не сможет, то в десяти рублех и подписался бы, и егда заимщик платежем не исправится, то болши десяти рублев с него бы не было взятья. И тако всякой порутчик, что в руке своей написал, то и заплатит и по такому регулу никогда бы порутчики от поручения своего не разорялись и ручатца бы стали охотнее.

В старом Уложенье напечатано, еже сажать в некоторых делах за вику сажать в норму годы на три и на четыре и болши, и та статья мне возмнилася веема непристойна. Но чем посадить в норму да морить лет пять иль шесть, то лучит приложить ему наказания или иного какова штрафования, а дней жития человеческаго терять не надобно. Человек, на воле будучи, иной подле себя и посторонних человек пять-шесть или и болши может прокормит, а в тюрме сидячи, и себя прокормить не можно, но въместо червя будет хлеб есть и в тлю претворять без прибытку.

В Новигороде в прошлом 718-м году пойман Ямъбурсних стеклянных заводов того стеклянаго дела ученик Иван Семенов в том, что он сам себе пошпорт написал своею рукою. И дважды он розыскиван в том, что не писывал лы кому иному попшортов или иных каких писем. И кроме того своего пошпорта не явилось, и видя, что иной вины никакой нет, то бросили ево в тюрму. И сидел в тюрме при Иване Мякинине три годы, а решить ево не мог, знатное дело, что дать тому ученику было нечево, а он, Мякинин, любил денги, а даром он никому ничего не делал. И буде, кто болши принесет, тот и прав будет его судейским разсуждением; он, будучи в судействе, не смотрил на правду, но смотрил на денги.

И таким судейским гнилосуждснисм пять лет без одного месяца просидел в тюрме и вся та пят[ь] лет погибла. А естьли бы он, Мякинин, не алтынничал, да, по указу учиня б ему наказание, свободил, то бы он ста два-три прибыли в царстве зделал бы, а, сидя в тюрме, хлеб ел лежа, и тот хлеб пропал даром.

И ради совершеннаго таковых дел исправления, надобно у бога всещедраго милости попросить, чтобы он, человеколюбивыи бог, на дело сие милостивмо призрил. И возложась на его божию волю, надлежить для установления самые правды первее состроить судебная книга с тонкостным расположением на великия и малыя дела, как кои дела решить. И так надобно етю устроить, чтоб никакова дела наизусть не вершить, но всяким бы делам решение наказания и милости ясно означено было, за что какая жесточь и за что какая милость, чтобы по тому расположению и маломысленной судья мог прямо всякия дела разсуждати.

ГЛАВА 4

О КУПЕЧЕСТВЕ

И купечество в ничтожность повергать не надобно, понеже без купечества никакое не только великое, но и малое царство стоять не может. Купечество и воинству товарищ: воинство воюет, а купечество помогает, и всякие потребности им уготовляет.

И того ради и о них попечение нескудное надлежит иметь: яко бо душа без тела не может быть, так и воинство без купечества пробыть не может; не можно бо ни воинству без купечества быть, ни купечеству без воинства жить. И царство воинством расширяется, а купечеством украшается. И того ради и от обидников вельми надлежит их охранити, дабы не малые обиды им от служивых людей не чинилось. Есть многие несмысленные люди - купечество ни во что ставят, и гнушаются ими, и обидят их напрасно. Нет на свете такого чина, коему бы купецкий человек не потребен был бы.

И так купечество годствует блюсти, чтобы не токмо от обидников посторонних, но и они между собою друг бы друга не обидели, и в купечество их иночинные люди отнюдь бы не вступали, и помешательства ни малого им не чинили, но дать им торг свободный, дабы от торгов своих сами полнились, и Его Императорского Величества интерес умножали.

Егда ибо торг дан будет Русскому купечеству свободный, чтоб не токмо ино-чинцы, но и иноземцы в торгу Русским людем помешательства нималого б не чинили, то и пошлинный сбор будет не в том сочислении. Я так мню, что при нынешнем сборе пошлины будут собираться вдвое или втрое; а ныне от разночинных промышленников пропадает ея большая половина.

Буде кто коего чина нибудь аще от синклита, или от офицеров, или от дворянства, или из приказных людей, или церковные причетники, или и крестьяне похо-тят торговать, то надлежит им прежний свой чин отставить, и записаться в купечество, и промышлять уже прямым лицем, а не пролазом, и всякие торги вести купечески с платежом пошлин, и иных каких поборов с купечества, равно со всем главным купечеством, и без согласия купеческого командира утайкою, по-прежнему, воровски ничего не делать, апошлиннаго платежа ни мало не таить.

Надобно всякому чину прямо себя вести, чтобы перед Богом не грешить и пред Царем в вине не быть; и как жить, так надлежит и слыть: аще воин, то воин и да будет, и аще инаго звания человек, то всяк бы свое звание и да хранил бы цело.

Сам Господь Бог рек, глаголя: (Матф. гл. 6, ст. 24): Един раб не может дву господинам служити. Тако и воину и инаго чина человеку всякому свой чин прямо вести, а в другой предел не вступати: аще бо тому к купечеству прилипнутися, то в военном деле солгат будет. Сам же Спаситель наш рек, глаголя: яко идеже сокровище ваше, ту и сердце ваше будет. А Святый Павел Апостол глаголет: (гл. 2, ст. 41), яко никто воин обязуйся куплями угоден будет воеводе. А по простонародному речению есть глагол приличен сему, еже глаголется: одно взять - либо воевать, либо торговать.

И посему воину и всякому иночинцу отнюдь купечеством не подобает; но буде у кого желание к купечеству припадет, то уже в тот чин и вписатися надлежит.

И сего ради аще не учинить о сем предела, еже посторонних торговцев из господ и из прочих приказных и вотчиных людей и из крестьян не унять, то весьма обогатитись купечеству не возможно, и собранию пошлинной казны умножиться не от чего будет.

А аще Господь Бог у нас в Российском Царстве устроит сице: еже судьи и вси правители будут кийждо управлять свое дело с прилежанием, а в купечество не вступати, не токмо их от обидников защищать, также и военным людям, ни офицерам, ни солдатом, в купечество не вступати же, и ничем их ни обижати, токмо пещися о своем деле военном, такожде и приказные люди пеклись бы о своих приказных делех, а в купечество отнюдь бы не вступали ж, а и мастеровые люди питались бы своим рукодельем, а в купечество и та не вступались бы, такожде и крестьяне знали бы свою крестьянскую работу, а в купеческое дело ни мало не прикасались бы. А буде кой крестьянин может рублев на сто торговать, тот бы чей ни был крестьянин, Государев ли, или Царицын, или митрополий, или монастырский, или сенатский, или дворянский, или какого звания ни был, а торгу на сто рублев имеет, тобы записался в купечество. И аще и там поведено будет им жить на стороне, а уже пахоть ему не пахать и крестьянином не слыть, но слыть купеческим человеком, и надлежит уже быть под ведением магистратским, и с торгу своего пошлина платить, в мелочные сборы, или по окладу своего торгу уколом, то так тому и платить неизменно.

А дворяне ради себя пасли бы своих крестьян неотложно, и прикащикам своим и старостам наказали б накрепко, чтоб крестьяне его ни мало к торгу не прикасались бы, и никогда бы даром ни летом, ни зимою не гуляли, но всегда б были в работе, а к купечеству ни малым торгом отнюдь не касались бы, такожде и сами дворяне никаковому торгу не касались бы. А буде кой крестьянин и богат, то бы он пустоши нанимал, да хлебом насевал, и тот излишний хлеб продавал бы, а сам у иных крестьян ни малого числа для прибыту своего не покупал бы; а буде купит хотя одну осьмину, а кто свой брат-крестьянин или и тот, кто продал, пришед в таможню, известить, то у того торгаша взято будет штрафу сто осьмин, а кто о том донесет, дать десять мин. А буде кто купит для продажи десять четвертей, то взято будет на нем штрафу тысяча четвертей, а кто доведет, тому сто четвертей. А буде коему крестьянину припадет охота к купечеству чем бы он ни был, явился б в магистрате, и сказал, что могу я торговать на сто рублев или на двести или и вящше, то указом Его Императорского Величества взят будет в купечество.

Аще сие Бог устроит, еже всякого звания человек будет пещися о своем деле, то всякие дела будут споры, а купечество так обогатится, что не в пример нынешнему богатству. А пошлины будут с них собираться не то что вдвое, но, чаю, что ны-нешняго сбора и втрое больше будет или вящше.

Потому что ныне торгуют бояра, дворяне и люди их и офицеры и солдаты и крестьяне, то все те торгуют беспошлинно, а и купецкие люди за их имены множество провозят беспошлинно же. И я не чаю, чтобы ныне и половина прямо пошлин собиралося, да и собрать ее не мочно, аще не отставить во всем торгу от господ и от служивых людей, потому что прикоснулись торгу лица сильныя, а кои и несильны, то магистрату неподсудны.

Я о сем всесовершенно знаю, что в одном Новгородском уезде крестьян, кои торгуют, будет что-другое, а пошлин ни по деньге не дают. И аще кой сборщик, увидя их похочет пошлину взять, то дворяне за них вступятся, и чуть живых оставят, и на то смотря, никакие целовальники и прикоснуться к ним не смеют. И есть такие богачи, что сот по пяти-шти имеют у себя торгу, а Великому Государю не платят не по деньге.

И если вся сия устроится, то яко от сна купечество возбудится.

А сей древний купецких людей обычай вельми есть неправ, еже и между собою друг другу неправду чинят, ибо друг друга обманывают.

Товары яко иноземцы, тако и Русские, на лице являют добрые, а внутрь положены или соделаны плохи, а иные товары и самые плохие, да закрасив добрыми, продают за добрые, и цену берут неправедную, и неискусных людей тем обманом вельми изъянят, и в весах обвешивают, и в мерах обмеривают, а в цене облыгают, и тое неправду и в грех не поставляют, и от такого неправаго порядка незнающим людем великия пакости чинятся.

А кои обманывают, последи за неправду свою и сами все пропадают, и в убожество вящшее приходят; и тако вси отончевают.

А аще бы в купечестве самая христианская правда уставилася, еже добрые товары за добрые бы и продавали, а средние за средние, а плохие за плохие, и цену брали по пристоинству товару прямую настоящую, почему коему товару цена положена, а излишния бы цены ни у какого товара не то что взять, но и не припрашивали б, и ни стара, ни мала, ни несмысляннаго не обманывали б, и во всем поступали б самою правдою, то благодать бы Божия возсияла на купечестве, и Божие благословение почило бы на них, и торг бы их святой был.

И ради неподвижный в купечестве правды надлежит во всех рядах устроить сотских и пятидесятских и десятников, и в коей лавке сидит сотской, то над дверьми лавочными прибить дощечка окруженная, покрытая белилами, дабы всем она знатна была, и на такой дщице написать сице: сотской; такожде над лавкою пяти-десятскаго и десятскаго, чтобы купующие, куля какой товар, знали где тот товар показать, прямо ль отвесил или обмерял, и товар доброй или плохой и настоящую ль цену взял.

А буде взял цену не противо настоящия цены излишнюю, то за всякую излишнюю копейку взять на нем штрафу по гривне или по две, и высечь батоги или плетьми, чтоб вперед так не делал; а буде в другой раз так же учинит, то допра-вить штрафу сугубо, и наказание учинить сугубое ж.

А буде кто неправо отвесит или неправо отмеряет, или не такой товар даст, какого купец требовал, и вместо добраго худой продаст, то таковому жесточае чи-нять наказание, и штраф противо товарныя цены взять десятерично.

А буде в такой неправое помирволить продавцу сотской или пятидсятской или десятской, то взять штраф на десятском в десять мер, а на пятидесятском в 50 мер, а на сотском во 100 мер, и наказание чинить кнутом, по колику ударов уложено будет; и дать тем сотским и пятидесятникам инструкции с великим подкреплением, чтоб они за своими десятскими смотрели неоплошно, дабы они никаковому десятнику понаровки ни малыя не чинили, и плохо бы сего не клали, но боялись бы яко огня, дабы не дошло до великих лиц, и чтобы десятские и по лавкам досматривали, чтобы никакова товару худаго добрым не закрашивали, но каков кой есть, таков бы продавали, добрый за добрый, средний за средний, а плохой бы за плохой, и весили бы и меряли самою правдою, а излишния цены ни у какого товару не прибавляли бы и не прикрашивали бы. Но что чего стоит, того бы и просили, а и заморские товары, сукна и камки и прочия парчи, меряли бы и продавали с перваго конца, а не с задняго. И какой купец не пришел, богат или убог, аще разумен или ничего не смышлящ, всем бы единаче правдою продавали, и ни у рубля, ни у десяти рублев единыя копейки не имали и не припрашивали бы. (Спорить нельзя - одной цены уставить вес товару: имя одно, да доброта не одна; ину пору да и поплоше) и самыя ради беспорочныя правды не худо бы всяким товарам весовым и локотным положить цена уставленная, чтоб она какова была в первой лавке, такова бы и в последней.

А что с кого надлежит за какую вину взять штрафу, и тот бы штраф собирали сотские не отлагая до инаго дня, когда кто провинится, тогда бы и платили, и приняв штрафу, записывали б в закрепленную книгу, и помесячно относили бы их в контору надлежащую, а со иноземцы приезжими на ярмарках без воли главнаго купеческаго правления командира, ни великаго, ни малого торгу не чинили бы. А буде кто хотя на один рубль дерзнет приезжим иноземцам продать какого-нибудь товару без воли вышняго своего командира, то взять с него штраф сторично; за всякой взятой рубль по сту рублев, и наказание учинить кнутом, колико уложено будет ударов дать, дабы помнил и впредь так не делал.

И с воли командира своего и по согласию купечества поставя цену товару своему, отпускали бы за моря и за прочие рубежи Русские товары, как богатые, так и убогие с воли командира своего по общему согласию компанства, чтобы никому обиды не было.

И егда иноземец сторгует какова товара Русскаго многое число или малое, то всем Русским людям, как богатым, так и убогим, комуждо из своих товаров поверстався по количеству товаров своих, чтоб ни богатому, ни убогому обиды не было.

А буде кто не похочет товару своего для малые продажи расчинать, и то как кто похочет, в том воля мочно дать.

И тако творя, между всеми купецкими людьми будет мирно и согласно, а цены никому уронить будет нельзя, и почему какому товару цену с общаго согласия наложат, то уже иноземцы по той цене и нехотя возьмут.

А буде иноземцы похотя нашим товарам цену снизить, и товаров по наложенной цене брать не станут, то надлежит у маломочных товары все богатым за себя снять.

А буде купецкие люди за недостатком денежным не соймут, то выдать бы им деньги из ратуши и отпустить их восвояси, и впредь до указа таковых товаров не возили бы хотя годы два-три или больше, донележе со иноземцы торгу не будет, промышляли бы иным каковым промыслом. И пока иноземцы по наложенной цене товаров наших принимать не будет, до тех времени отнюдь нималаго числа таких товаров на иноземческие торги не возили бы.

И буде иноземцы восхотят наших купцов принудить к своему умыслу, ежебы наших Русских товаров ценой не взвысить, а своих не снизить, оставя торг, поедут за море без наших товаров, то и свои они товары с коими приехали повезли б все с собою назад; а в амбары с кораблей не сторговавшись отнюдь класть им не попускать бы, хотя за амбары вдвое или втрое наемныя деньги давать станут, или где в доме похотят сложить, отнюдь того им не попускать; то когда наших товаров не брать, то и своих товаров оставлять им не для чего: как привозили, так пусть и назад повезут.

А в другое лето буде приедут, то надлежит нам на свои Русские товары к уставленной прошлогодней цене положить на рубль по гривне или по четыре алтына, или как о том указ Великаго Государя состоится, како бы купечеству слично было, и деньги бы в том товаре даром не прогуляли.

А буде два года иноземцы с торгом не будут, то на прежнюю цену наложить еще толико же, колико на первый год наложено. И так колико годов ни проволочат они упрямством своим, то на каждой год по толико и те накладки на всякой

рубль налагать, не уступая ни малым чем, чтоб в купечестве деньги в тех залежалых товарех не даром лежали, но проценты бы на всякой год умножалися.

И аще в тех процентах товарам нашим возвысится, что коему прежняя цена была рубль, а в упорстве иноземском возвысится в два рубли, то таковую цену уже впредь за упрямство их держать, не уступая ни малым чем.

И аще иноземцы упрямство свое и отложат, и станут товары свои возить к нам по-прежнему, и наших товаров к себе востребуют, а уже цены на Русские товары прибавленныя отнюдь не убавлять, и в предбудущие годы по такой же наложенной цене продавать, почему в упорстве их иноземской наложилась.

И буде двойныя цены за наши товары не похотят нам дать, то и их товары перед ними: мы благословением Божиим можем без их товаров пробыть.

Обще же я мню: хотя они и хитры в купечестве и в иных гражданских расправах, а аще уведают нашего купечества твердое положение о возвышении цены, то не допустят до двойныя цены: будут торг иметь повсягодно, видя бо наше твердое постоянство всячески упрямство свое прежнее и гордость свою всю и нехотя отложат: нужда пригоняет и к поганой луже. Для нас хотя они вовсе товаров своих к нам привозить не будут, мню, можем прожить без товаров их; а они без наших товаров и десяти лет прожить не могут. И того ради подобает нам над ними господствовать, а им рабствовата пред нами, и во всем упадок пред нами держать, а не гордость. Сие странное дело, что к нам приехав со своими безделками, да нашим материяльным товарам цену уставляют низкую, а своим цену ставят двойную, а иным товарам и выше двойныя цены.

И не до сего ста, но и деньги нашего Великого Государя ценят, до чего было им нималаго дела не надлежало: им надлежит деньги ценить своих государей, потому что они власть имут над своими владельцы. А наш Великий Император сам собою владеет, и в своем государстве аще и копейку повелит за гривну имать, то так и может правится. Мы в своем царстве с воли Монарха своего вольны на привезенные их товары цену налагать. А буде им нелюбо, то на ту цену Не отдавай, волен он и отдать и не отдать; нам силой у него не отнять, а в том мы можем стоять, не-сторгованнаму и негодному на сухом берегу места не дать; либо назад вези, либо в корабле держи.

Время было уже им прежняя своя гордость и отложить; плохо им было над нами ломаться, тогда, когда сами наши Монархи в купеческия дела не вступали, но управляли бояре. И приехав они иноземцы засунут сильным персонам подарок рублев во сто-другое, то за сто рублев сделают они иноземцы прибыли себе пол-миллиону, потому что бояре не ставили купечества ни в яичную скорлупку; бывало на грош все купечество променяют!

А ныне, слава Богу, Монарх наш вся сия разсмотрил; и подлезть им уже никак, еже бы им по прежнему своему хотению уставить и на своем поставить.

И если они иноземцы от упрямства своего года два-три и пять-шесть торговаться с нами не будут, то купечеству нашему великая и неисчислимая прибыль будет, потому которые товары покупались у нас в Руси по рублю, то будет уже в покупке по полтине или и меньше, а иноземцам меньше уставленныя цены за иноземческое упрямство сбавить отнюдь неможно. Потому что такая цена уставилась за их непокорство; они на свои товары без причины наложили цену высокую и тем нас вельми изневожили, а им изневога не от нас, но от своего им упрямства. Они в причину поставили Русския наши деньги, до чего им ни малаго дела нет. Деньги наши когда в их землю придут, то хотя они нашу копейку и за деньгу не возьмут,

то в том они вольны; их земля, их воля. А в нашей земле нет им ни малыя власти, но волен наш Монарх; а по его Монаршеской воле и мы имеем некую часть воли. А они, пришед в нашу землю, ценя наши деньги, да всяким своим товарам цену возвысили: червонные были без гривны по сроку алтын, а ныне по два рубля, ефимки были по осьмнадцати алтын, а ныне по осьми гривен; меди пуд был по три, а ныне - по семи и по восьми рублев, олово было не с большим по три рубля, а ныне выше шести рублвв; горючая сера была по полтине пуд, а ныне втрое выше продают. Бумага писчая, коя была стопа по восьми гривен, ту ныне продают по два рубля; оконечных стекол ящик покупали по три рубля, а ныне продают по десяти рублев. Колико ни есть заморских товаров, на все наложили они цену двойную, да и тройную, и тем они хощут Российское Царство пригнать к оскудению, и издеваясь над нами, вместо матерьяльных товаров возят к нам разные питья, да похваляют их, то питье честное и весьма похвальное, дабы слыша их такую похвалу, больше у них покупали, и денег бы им больше давали, а нам бы то их питье выпить, да ............. а иное и выблевать; да привозят к нам стеклянную посуду, чтоб там купив, разбить, да бросить. И нам если заводов пять шесть построить, то мы все их государства стеклянною посудою наполнить можем.

И того ради весьма надлежит нам себя осмотрить: их Немецких разсказов нам не переслушать; они какую безделицу не привезут, то надседаясь хвалят, чтобы мы больше у них купили, и уже чего не затеют: и пива наваря, да налив в бутылки привозят, да продают бутылку по десяти алтын; а нам мочао ту бутылка наложить на алтын или на две копейки.

И аще нашим товарам высокая цена уставится или не уставится, то в воли Монарха нашего; как он поводит, так то и будет неизменно.

А их заморские товары весьма надлежит принимать купечеству нашему по раз-смотрению, и по согласию общему, и с воли командира своего, а не по-прежнему, самовольно, и выбирали б, кои товары были прочны и самые были добрые, а плохих отнюдь не принимали, и те принятые товары такожде делили между собой по количеству своих товаров с общаго совета, чтобы никому и малой обиды не было.

А буде же иноземцы на тот отборной товар еще сверх настоящия цены наложат цену излишнюю, то и того отборнаго товара с наложением прибавочной их цены не брать бы у них ничего, но брать по настоящей цене, какова до того от отбирания установилась.

А буде заупрямятся, и давать тех товаров по настоящей цене не похотят, то отказать им: пусть весь свой товар повезут назад, а плохих и непотребных товаров и на полцены отнюдь бы не принимать ни малого числа для того, чтобы они дураками нас не называли, и в товарах наших над нами не издевались бы.

А наипаче таких товаров не принимать, которые куля выпить, да .......... или

приняв разбить и бросить. Стеклянную посуду мочно нам к ним возить, а не им к нам; и всякие товары, кои непрочны и портятся, якоже обшивныя их иноземческия пуговицы принимать и на полцены не надобно; понеже пока человек кафтан носит, то обшивныя пуговицы двое или трое переменит. И того ради годствует принимать пуговицы медныя плотныя, кои паяны не оловом, или кои и без пайки, да насажаны на деревянные болвашки, или оловянныя серебром посеребряны на жестяных чашках. Такожде кои вместо стальных привозят визмутовыя пуговицы, то и таких принимать не надобно ж для того, что они непрочны. А принимать самыя прочныя, с коими бы мочно было кафтана два-три износить; буде и стеклянныя черныя, да сделаны на железных самых плотных ушках, то таковые мочно брать; потому что оне весьма потребны, платья не дерут, а к носке прочны, цена им не высокая; буде станут ушки делать у них гораздо плотны, то они партищ пять-шесть переносят.

А и во всяких товарех смотрить того накрепко, чтобы был прочен, и парчи всякие, кои бывают к носке прочны, те и брать, а кои на клею камчицы и атласцы и штофцы, хотя кои и цветны, таковых и на полцены принимать не надобно, и никому бы из таких парчей и платья делать надлежит призапретить; потому что в

них деньгам перевод.

И не токмо шелковых, но и гарусных, кои неплотны и к носке непрочны, чулки и парчевые вещи, кои скоро пропадают, таковых никогда ж принимать не надобно; такожде и линтов, кои весьма тонки и плохи, хотя самою малою ценою не доведется ж брать; но брать те линты, кои весьма плотны, хотя и ценою выше, только б к носке были прочны; и с мишурою битью никаких линтов не принимать; потому что в них никакого проку нет, токмо денежная напрасная трата.

Такожде и платков шелковых Немецких и Персидских не надлежит же покупать нам; потому что и в них токмо одна денежная трата, а самыя потребы ни полу нужныя нет: дать за него рубль или полтора рубля и годом платка два-три истеря-ет, и на другой год толико ж надобно, и лет в десяток иной щеголь платков с пятьдесят; и хотя по рублю положить платок, то пятьдесят рублев истратит, и на всякий год, и в той безделице из царства тысяч десятка по два-три пропадут, а на утирание носа и на утирание на лице пота гораздо потребнее платки льняные, нежели шелковые; и шелковые только одни хвасты, да иноземцам обогащение.

И если заказ о шелковых платках будет, то никто их не востребует, и будут по-прежнему полотняными платками утиратися.

Немцы никогда нас не поучат на то, чтобы мы бережно жили, и ничего б напрасно не теряли; только то выхваляют, от чего б пожиток какой им припал, а не нам. Они не токмо себя, но и прочих свою братию всякими вымыслами богатят, а нас больше в скудость пригоняют; и того ради надобно нам разумея разуметь о всяких их делах яко о купецких, такс и о военных и о художных делах: не тут то у них правда, что на словах ладогозят; надобно смотрить их на делах, а не на словах, и смотрить презрительным оком.

А кои у нас в России обретаются вещи, яко же соль, железо, иглы, стеклянная посуда, зеркалы, очки, оконечныя стеклы, шляпы, скипидар, робячьи игрушки, во-хра, черлень, прозелень, пульмент, то всем тем надобно управляться над своим, а у иноземцев отнюдь бы никаковых тех вещей ни на полцены не покупать.

А и сукон солдатских, мнится мне, у иноземцев покупать не надобно ж, потому что наши Русские сукна аще и дороже заморских станут, обаче тыи деньги из царства вон не выйдут. Того ради и сукнами нам потребно прониматися своими же,

чтобы те деньги у нас в России были.

И правителем не токмо одних купецких дел, но и градских, надлежит смотрить того накрепко, чтобы нетребнаго и непрочнаго ничего из-за моря и из-за рубежей в Русь не покупали, но покупали б такия вещи, кои прочны, и коих в России у нас не обретается, или без кои пробыть немочно.

Нам надобно не парчами себя украшать, но надлежит добрым нравом, и школьным учением, и христианской правдой, и между себя истинной любовию и непоколебимым постоянством, яко к благочестивой христианской вере, так во всех делах, и за таковое украшение не токмо на земли, но и на небеси будем славны.

А и сие в купецких людях деется весьма неправильно, еже аще который человек

проча себе и детям своим построить палаты, и аще он построил их и одолжась, а соседы и клевреты его вси, вместо ежебы его за то паче перваго любити и благо-дарити, что сделал от бочнаго огня преграду и царственную учинил украсу, вознегодуют на него, и налягут на него тяжелыми податьми и службами, и то стало быть диявольская ненависть: за что было надлежало ему польготить, потому, что он строя палаты изубыточился, а они вместо льготы нападут на него с разорением.

А мнится: не худо бы и Царским указом сие подтверди, чтобы лет на пять-шесть или и больше построившим палаты в Царских поборах давать льготы, и в те льготные годы службы никаковы не выбирать бы; дабы он поправился, и на то смотря, стали б иначе тщатися палаты строить.

Паки и сие мнится: не весьма право посадские люди многие украшают себя паче меры своей, а жен своих и детей и наипаче того со излишеством украшений, и в том украшении излишнем себя истощевают.

Паки мне мнится - не худо бы расположить, чтобы всякий чин свое бы определение имел: посадские люди все купечество собственное свое платье носили; чтобы оно ничем ни военному, ни приказному согласно не было. А ныне ни коими делы по платью неможно познать, кто какого чина есть, посадский или приказный или дворянин или холоп чей; и не токмо с военными людьми, но и с царедворцами распознать неможно.

А мнится быть то самое прямое дело, чтобы не то что от царедворцев или от солдат, но и между собою надлежит им различие иметь.

Первая статья купецкаго чина, кии высше тысячи рублев, даже до десяти тысяч пожитки у себя имеют, таи бо носили на верхних кафтанах от сукна кармазиннаго, кой купуется выше дву рублев, а камзолы луданые и стофные и прочие шелковые парчи, кои без золота, без атласа и без испещрения разных цветов, а разноцветных парчей купечество и на малых своих детей не надевали бы; пуговицы носили бы серебряныя позолоченыя, а позументов бы и снуров золотых и серебряных, ни пуговиц обшивных, отнюдь бы не было и на малых их детях; а покроем надлежит, мнится, всему купечеству иметь: верхние кафтаны были б ниже подвязки, чтоб оно было служивого платья длиннее, а церковного чина покороче, а штаны бы имели суконныя и триповыя, а камчатых и парчевых отнюдь бы не было у них, а на ногах имели бы сапоги, а башмаков тот чин отнюдь не носили же бы, а на головах бы носили летом шляпы, и носили бы их аще и пуховыя, а пол по служивому маниру не заворачивали бы, а зимою носили бы шапки с околыши лисьми и рассомашными, а собольих бы отнюдь не носили. Собольи шапки носили бы гости, да гостинные сотни, кии выше десяти тысяч имут у себя пожитку. А средния статьи, кии имут у себя пожитки ото ста рублев даже до тысячи, то таи бы носили сукна Английския, кии около рубля покупается аршин, а камзолы китайчатые и суконные носит, а пуговицы серебряныя белыя и медныя, паяныя медью и серебром посеребреныя; а на головах летом носили бы шляпы без заломов, а зимою шапки лисьи и бобровыя, а покроем особым от первостатейного купечества, а на ногах - сапоги. А нижняя статья, кии от десяти рублей имеют пожитка только до ста рублев, таи бы носили сукна Русские крашеныя лазоревыя и иными цветами, хотя ва-леныя, хотя неваленыя, только бы были крашеныя, а некрашеныя носили бы работные люди и крестьяна.

И по одежном расположении аще инем повидится дело невеликое, мне же мнится - велико оно: первее, что чин от чина явен будет, и всяк свою мерность будет знать; другое, что у всякого чина денежныя истраты излишния не будет; третьи, что царству наполнение будет немалое.

И платенное расположение, я чаю, что иноземцы вельми будут спорить того ради, что разходу парчам их будет гораздо меньше. И о всем, как воля Его Императорского Величества произыдет, тако и будет; и расположить бы все статьи особливостно, не токмо материяльными статьями, но и покроями, и утвердить бы накрепко, чтобы впредь неподвижну быти. И того ради штрафом подтвердить и страх предложить, дабы никто не держал на изменение предела сего.

У кого пожитку на тысячу рублей есть, тот бы себя не ругал, но благодаря Бога, носил бы достойное платье по пристоинству своему.

А ныне много есть, что тысячи две-три имеют, а ходит в сером кафтане; а у инаго и ста рублев нет, а он носит платье против тысячника; а по прямому, у кого пожитка болыпаго нет, тот бы не тщеславился, но всяк бы свою мерность знал.

И аще у кого пожитку выше тысячи рублев, и он платье по своему достоинству протаву своего клевретства носить не будет, и кто, ведая его пожиток, донесет о нем, то все его пожитки переписать, и аще явятся тысячи на две или на три, то оставить ему ста на два или на три; потому что он сам себе того возжелал, а излишнее все, аще и выше того будет, взять на Великого Государя, а доносителю из взятого пожитку выдать десятая доля.

А буде у кого по смете явится ни с большим на тысячу рублев, тому в пеню не ставить; аще сто-другое или третие явится излишняя, и кто доносил, нет ему ничего. А буде сот пять излишняя будет, то излишняя пять сот или и больше взять на Государя, а ему оставить тысячу рублев или сот пять-шесть.

А кто выше своей меры платье себе сделает, и по доношению тое платье снять, и дать тому, кто на него о том непристойном платье обличит его, и учинить ему наказание, чтобы впредь так он и иные не делали, и себя бы не убытчили.

И аще сие дело не великое, а царственному обогащению будет великая помощь: никто излишняго тратить не будет.

И аще воля Великого нашего Монарха на сие дело произыдет, то надлежит закрепить штрафом великим и страхом немалым, дабы не токмоо в городех, но и в путях ездили бы в определенном своем платье.

А буде кто оденется не своего чина одежою, то наказание чинить ему жестокое, а по людям смотря, надлежит и разыскать, а наипаче, аще крестьяне да уберутся людьми боярскими или самыми дворянами или солдатами, то уже явно, что хощет идти на легкую работу - на разбой.

В одеждах так бы хорошо устроить, что не то, чтоб по верхнему платью или по исподнему, но и по рубашкам все бы были знатны, кто какого звания есть.

И по такому расположению все чины будут явны, и никто волгатись во иной чин не может; а мне видится, от такого порядка и азарничества поубудет; ныне бо многие поубравшись по-солдатски, ходя по улицам, чинят, что хотят, а никто пристать к ним не смеет: мнят быть их прямых солдатов, наипаче кии убираются подобием Преображенских или Семеновских солдат, и тако творя, наносят слово на прямых солдат недоброе. А если бы все чины были расположены, то аще бы кто и поазарничал, то положил бы порок на свой чин, а и сыскивать бы скоро мочно было, кто азарничает.

И не худо бы расположить какими знаками и полки все как солдатские, так и драгунские, чтобы всякий солдат и драгун знатен был, коего он полку.

И аще все чины повидится расположить трудно, то хотя б то учинить, чтобы мочно было знать, кто идет или едет, господин ли или раб; обаче о всем сем како воля Божия и Его Императорского Величества произыдет, так и может быть.

И сие вельми потребно, еже бы то учинить, чтобы никто выше меры своея одежд и всяких украшений не строили.

А наипаче монахом шелковыя одежды носить неприлично; а сие весьма непристойно, еже носят они рясы луданыя, атласныя и штофныя; они бо уже мира сего отреклися, и яже суть в мире, и миру подобает от них отреченну быть: они живые мертвецы, они токмо Богу живы, а миру мертвы суть: и того ради ни малаго убра-ния не подобает им не токмо в одеждах иметь, но и во всяких вещех украшати себя светскими украшеньми не надлежит, но подобает им украшати себя святым житием и всякими добродетельми, паче же смирением и из монастыря неисхождением. Им по чину своему подобает носить самое простотное одеяние, от волны сотканное, а и покрой рясам их надлежит быть мешковатой, чтобы и в том украшения ни малого какого не было.

А исподы носили б самые смиренные овечьи, а собольих, и куньих, ни лисьих, ни бельих, отнюдь бы не носили; ибо на худой конец, что они по всей России на всякой год тысяч десятка по два-три в том украшении истратят, и тая трата самая непотребная: ни она царству украшение, ни она миру увеселение, то токмо тщеславие и к б....цам присвоение, и иного ничего в том украшении несть, кроме греха.

И аз не вем, како у них на сие рассуждение будет, а мое мнение тако лежит, что отнюдь им не то что одежд, но и опушки шелковыя не подобает им иметь. Чернец - мертвец. И от пьянственнаго питья подобает им весьма удаляться, и между мирскими людьми не шататься, и в деревнях монастырских управителями не подобает им быть, но токмо знать им монастырь, да святую церковь, и келлий своих никаковым украшением не украшати, а не худо, чтоб и стен не тесати, и в келлиях своих не токмо хлопцев молодых при себе держати, но и родных своих детей отнюдь при себе не надлежит имети.

У инока инако всякому делу подобает быть: у инока ни отца, ни матери, ни детей, ни сродников нет, кроме единого Бога. Им пища сладимая и приправная и маслом гораздо усмаженная не весьма подобает ясти. А егда случится торжественный день, то и тогда ради разрешения маслица положить самую малую часть, дабы не весьма уж усладило; такожде и на питие разрешить от самые ж малые части, чтоб пиянства в себе не почуяти.

Чернецу непрестанно подобает быть в молитве, да в труде и в непрестанном бо-гомыслии. Им так надобно жить, что он весь был в Бозе и Бог бы в нем неизходно, и не токмо ему сладостныя яствы ясти или по люторску мясу коснутися, но и рыбы, кроме разрешенных дней, не подобает вкушати. Вся бо та в мире суть, а не монастыре, и егда на рыбу разрешено, то и рыбу не весьма усмаживать маслом и иными приправами, но варить ее просто и, кроме соли никакой потравы в нее класть не весьма потребно; в монастыре токмо труд и алкание, а не роскошь какая. И того ради называется равноангельское житие их, потому что непрестанно в церковном пении и в келейном правиле и в постех и молитве пребывают и в богомыслии.

И в монастырех каков труд и воздержание всей братии, таков и архимандриту, и пища какова все соборным и работным инокам, такова и самому архимандриту. И в таком бытии самое будет братство, такожде и одежда у всех бы была безукрасная и ничем одежда от одежды не отмеченная; и тако бы они в монастыре трудились, чтоб никто посторонний человек познать не мог, кто какого чина есть.

Христос, дая нам образ, будучи на земле, платья украшенного и изменного не имел, и яко Сам едину ризу имел, тако и прочим ученикам своим повелел единоризным быти.

А и пищу Христос требовал простую без приправ (Лук. гл. I, зач. 54): егда бо пришед в весь посетити Лазаревых сестер, и Мария села при ногу Иисусову слы-шаше словес Его, нача про Христа припасать ядь со учреждением. Господь же похвалил Марию, коя о пище не пеклася, но седше, слушаше словес его Господних, а Марфе рек: Марфо, Марфо, печешися о мнозе, едино же есть на потребу. Яве есть, яко повелел ей припасти то, чем мочно человеку сыту быть. Тако и инокам токмо припасать, чем мочно человеку сыту быть, и есть надобно не чрез сытость, чтобы не отяготить себя, и имения иноку никакого не подобает имети.

И в таковом житии могут они слыть Евангеликами, понеже они никаковыя утехи себе, кроме Бога, не имеют; всегда пребывают в посте и в молитве, и мяса не вкушают, и никакими сладкостями не услаждают себя, и яко Христос жил, тако и они живут, и живут житие безженное, а мнози в них обретаются и девственники;

итого ради весьма им надлежит слыть Евангеликами.

И ради всенародного охранения надлежит не одних иноков, но и купечество от лишнего пиянства и от роскошного жития повоздержать; наипаче надлежит запретить от заморских питей, чтобы сами не пили и в гостинцы никому бы не носили; а чаю, не худо бы и приказным людям и служивым и прочим всякого чина людям призакрепить, чтоб и они в заморских питьях не касались, и денег бы напрасно не теряли. Буде кто похочет прохладиться, то может и Русскими питьи забавиться, а не то что покупаючи пить, но и приноснаго никакого заморскаго питья не поваживались бы пить. И буде кто учинить и пиршество, аще и про высокие персоны, а заморских питей и духу бы не было, кроме табаку, (а табак не худо бы в Руси ж завести сеяти и строить его по-заморски, как у них водится, чтобы и на табак деньги из Руси напрасно не тратились), но чем Бог нашу страну наполнил, тем надлежит и честноватись.

И иноземцам то прилично питье свое заморское во домех своих держать и кого не похотят поить им хотя Рейнским или алканом, но хотя Венгерским безденежно;

а на деньги буде продаст много или мало, брать штраф сторичный - за копейку по рублю, а за рубль по сту рублев, а достальное питье, колико у него не сыщется, взять на Великаго Государя.

А буде кто и иноземцев позовет к себе в гости, то потчивали б своими питии, а на заморские питья отнюдь никакого числа денег не тратили бы, но токмо заморские питья покупали бы одни сенаторы, да из Царского Синклита, кои самые богатые люди, обаче с рассуждением же бы, чтобы деньгам не весьма истратно было.

Разве к кому случится пришествие Царскаго Величества, то уже тут нет предела: идеже Царское пришествие, тут и закон изменяется.

Нам от заморских питей кроме тщеты и богатству нашему Российскому препя-тия и здравию повреждения иного несть ничего, и дадим мы из Российского царства за него червонные, да ефимки и иные потребности, без коих им пробыть не можно, и от чего они богатство себе приобретают, а от них иноземцев примем мы

то, что выпита да... и на землю вылить, а иное выблевать, и здравие свое повредить, а и веку своему пресечение учинить.

А нас Россиян благословляя, благословил Бог хлебом и медом и всяких питей довольством: водок у нас такое довольство, что и числа им нет; пива у нас предо-рогие и меды у нас преславные вареные, самые чистые, что ничем не хуже Рейнского, а плохого Рейнского и гораздо лучше. Есть же у нас и красные питья, каразин и меды красные ж вишневые, малиновые, смородинные, костяничные и яблочные.

И аще заморские питья оставить, а повелеть строить меды разными виды, различными искусы, и продавать их из-австерии; то так их настроят, что больше заморских питей их будет.

А аще и табачные заводы завести в России, и ради доброго в нем управления, чтоб он был ничем не хуже заморского, добыта мастера доброго, чтобы научился строить по-заморски, то так нам мочно его напасти, что и кораблями за море моч-но нам его отпускать, и если в Руси его строить, то выше копейки фунт его не станет, а заморского выше десяти алтын фунт покупают, а сеять его места у нас много. Нам так мочно его размножить, что миллионная от него прибыль будет; а на каких землях он родится, таких земель у нас премножество, мочно нам или его сеять во всех понизовых городах, а наипаче в Симбирску, на Самаре, на Пензе, на Инсаре, на Ломове, во Мченске, на Саратове, на Царицыне, и в Астрахане, и на Воронеже и во всей Киевской стране и в тех городах мочно его на каждый год по тысяче тысяч пуд наплодить его.

И аще он в Руси заведется и размножится, то те все деньги, кои за него за море идут, все останутся у нас в Руси. А если за море будут отпускать, то будут деньги и к нам от них возвращаться.

И аще и табак в Руси заведется, то кто сколько каких питей Русских и табаку ни выпьет, все те деньги из царства вон не выйдут, а заморские питья покупать ничем же лучше то, что деньги в воду метать.

Обаче, по моему мнению, лучше в воду деньги метать, нежели за море за питье их отдавать; из воды колико ни есть либо кто и добудет, а из-за моря данные деньги за питье никогда к нам не возвратятся, но те деньги из царства уже погибли.

А самого ради лучшего царственного пополнения надлежит и прочие заморские товары с рассмотрением покупать, ибо те токмо надлежит товары покупать, без которых нам пробыть не мочно, а иные их Немецкие затейки и прихоти их мочно и приостановить, дабы, напрасно из Руси богатства не тащили; на их мягкие лестные басни и на всякие их хвасти нам смотреть не для чего. Нам надлежит свой ум держать, и что нам к пополнению царственному потребно и прибыльно, то надлежит у них покупать, а кои вещи нам не к прибыли, или кои и непрочны, то тех отнюдь у них не покупали б.

И аще мочно так учинить, еже бы в Санкт-Петербурге и в Риге и в Нарве и у Архангельского города, приезжие иноземцы товаров своих продавали с кораблей, аще большими статьями, аще и малыми, обаче с кораблей бы продавали, а в амбары и на дворы не сторговав и пошлин не заплатя не выгружали бы, а кои товары их за непотребность или за высокость цены не проданы будут, то те товары, не вынимая из кораблей, назад к себе за море повезли бы, а у нас бы отнюдь не оставляли их.

И аще такс состоится, то иноземцы будут к нам ласковее, а прежнюю свою гордость всю отложат. Нам о том вельми крепко надобно стоять, чтобы прежнюю их пыху в конец сломить, и привести бы их во смирение, и чтобы они за нами гонялись.

И аще в сем мы можем устояти, еже бы товаров незапроданных в амбары наши им не складывать, то станут они гораздо охотнее те свои товары продавать, а пошлина уже будет со всего товара взята сполна, а на перевод по-прежнему уже переводить не станут.

И хорошо бы в купечестве и то учинить, чтобы все друг другу помогали, и до нищеты никого не допускали. Аще своими деньгами не могут его оправить, то из Царские бы сборные казны из ратуши давали им из процента на промысл, смотря по промыслу его, дабы никто промышленной человек во убожество великое от какого своего упадка не входил.

И аще в купечестве тако будет строиться, то никогда они не оскудеют, но год от года в промыслах своих будут расширяться, и Бог их за такое братолюбие, благословляя благословит, и во всем им подаст угобжение и душевное спасение.

ГЛАВА 5

О ХУДОЖЕСТВЕ

В художниках аще не будет добраго надзирателя и надлежащего им управления, то им никоими деды обогатитися невозможно, ниже славы себе добрые получити, но до скончания века будут жить в скудости и в безславии.

А естьли бы учинен был о них гражданской указ, еже бы им из самаго начала учитися постоянно жить, давшись к мастеру в научение, жить до уреченнаго срока, а не дожив не то, что года, но и недели не дожив, прочно отходит, и не взяв отпускного писма и после сроку з двора не сходить, то бы все мастеры не в том безделном порядке были, но совершенными добрыми мастерами бы были.

А прежней такой порядок в них был, что отдавшись в научение лет на пять или на шесть и год место иль другой пожив, да мало понаучась, и прочь отойдет, да и станет делать собою, да и цену спустить (и мастера своего оголодит. а себя не накормит, да так и век свой изъволочит, ни он мастер, ни он работник.

А сказывают про иноземцов, что у них учинен о сем гражданской указ такой твердой, что буде кто не дожив до сроку хотя единаго дня, да прочь отойдет, то уже тот человек не будет добрым человеком никогда. А буде и доживет до сроку, а писма от мастера своего не воэмет отпускного, то никто де его не примет ни в наймиты, ни и ученики никто де ево не возмет и того ради у них и мастеры добры и похвальны.

А у нас таковаго гражданскаго запрещения нет, чтобы, не дожив до сроку и совершенно не научась, от мастеров ученики не отходили и того ради и быть мастером добрым у нас невозможно.

Такожде, аще кто что вымыслит въновь от своего разума или и научась от кого, да начнет делать, а прежде того ни от кого такова мастерства не бывало, то таковому по иноземческнм уставам надлежит и владеть тем мастерством до смерти своея, кто ево вымыслил, а иным не попускают того мастерства делать до смерти ево.

И аще тако устроено будет у нас в Руси, то такожде, что и у иноземцов много будет вымышлеников. Многие бы острые люди и нарочно стали тщатися, како бы что новое вымыслить, отчего бы ему поживитися.

А ныне у нас за непорядочное гражданство гниет добра много. Истинно, надлежит сему гражданской устав учинить, чтобы за вымысл новаго какова мастерства или промысла отнюд иным не попускать вступать, дондеже жив тот вымышленик.

То, па такой устав зря, много охотников будет, а ныне мнози не смеют вымыслов своих объявить, понеже вымышляя и делаючи пробу, изубытчится, а егда достигнет и лише начнет делать, а другая, увидя у него, да и почнут делать тоя ж дела и цену спустят ниже и тако сами не найдут, а у вымышлен [ник] а корм отнимут.

Кто мь я, а и у меня вымыслов пять-шесть было пожиточных, а покормитца мне не дали и все мои вымыслы пропали ни за что. Велми бо годствует о вымышлениках определение учинить гражданское твердое, то многая вымышленики явится.

Такожде я о художественных делех гражданской же устав надлежит учинить, и еже бы над всякими мастерствы устроить надзирателей, а наипаче над иконописцами. И над всеми ими главнаго правителя приставить и за всеми мастерами и надзирателми прилежно ему смотрить и место ему дать, где те дела ему управлять, дабы все мастеры дела свои делали самым тщателным художеством безпорочно.

И во учении их устав положить недвижимый, аще кто пойдет к мастеру мастерства какова учитися, и аще и добре научится, а без отпуску от мастера своего отойдет, то, учшш ему наказанье отдать в салдаты. А буде кто из афицеров или и из иных лиц мочью своею и писмо отпускное у мастера возмет, а мастер шед камандиру своему объявит, и то писмо по обличению будет отставлено, а заступщика по указу оштрафовать, каков о таких людех указ состоитца.

А буде кой ученик и совершенно мастерства надлежащего научитца, а без о [т] пуску отойдет, то никому ево не принимать ни к каковым делам, но отослать ево в салдатство.

И за таковым укреплением, не дожив до сроку и не взяв у мастера отпускного писма, отходить не будут и мастерству уже учитися будут прилежнее, а и мастеры будут учинить их охотнее. И за таковым уставом и поневоле будут учитца добре и, совершенно выучась и взяв у мастера отпуск, вышному художественных дел камандиру покажет свое мастерство и отпуск, то как ему той камандир определит, еще ль ему доучиватца, или умных мастеровых из найма работать, или уже и самому ему мочно быть мастером, то так тому и быть.

И аще той ученик уже совершенно научился и в разуме уже совершенном, то освидетельствовав камандиру с товары-щи и с мастерами, и аще мастерство его чисто и честно и порока никакова не имутцо, то дать ему указ полной, чтобы ему делать было свободно и дом мастерской иметь и учеников учить.

И кии мастери будут именитые и домами мастерскими владеть будут, то всем им, коемуждо иметь у себя клеймо свое особливое, а и надзиратели такожде имели бы свои особливые же клейма.

И егда кой мастер зделает своего мастерства какую вещь, то мастер положил бы на той вещи свое мастерское клеймо. И буде кое мастерство будет в свидетельстве пред надзирателем и буде оно добро то бы на той вещи приклеймил и он своим надзирательским клеимом.

И те бы именитые мастеры за учениками своими и за наймитами смотрют накрепко, чтобы на мастерство ево похулки какой не навели, потому что те дела будут за ево клеймом, и аще какая вина в той веще в материи или в мастерстве явится, то оштрафован будет тот мастер, чье клеймо на нем будет.

А штраф брать кроме оружейных дел десятеричный, в десять цен проданные вещи. А буде кой мастер оружейной зделает какую любо пищаль из ломкаго железа или и из мяхкаго, да худо проварит, и в стреле ее розорвет, то на том мастере, чье клеймо, взять штрафу во сто цен тое пищали, да ему же учинить наказание. А аще пищаль тверда и мастерством добра, а к стреле не целна, то взять штраф десятеричной, за рубль десять рублев. А аще кто зделает замок пищальной плох; и не огнист или шпагу или палашь или копье или какое ни есть ружье рукобитное без укладу, или железо положит ломкое, то взять на нем штраф двудесятной, за гривну два рубли.

А за прочие всякие железные мастерства, кои делаготца в домовое строение, буде что зделано будет из ломкаго железа, то за те дела брать штраф десятиричной, за гривлу ио рублю.

А буде лавочник, купит на продажу, не разсмотря пороку, и будет продавать за доброе, то он заплатит штраф, надлежащий купеческаго регула, каков положен будет за продажу худых товаров.

И аще мастеровым людям без свидетельства и без гражданскаго управления не повелело будет своеволно делать, то все художники добрые обогатятся и прославятся, яко же иноземцы. Иноземцы такие же люди, что и мы, да они гражданским уставом тверды и в мастерстве добры, а егда и у нас гражданской устав будет тверд, то могут наши художники и превышнити их.

И тако годствует учинить, чтобы без ведома художественных правителей и пришлой никакой мастер руской или иноземец никакова рукоделия не делал бы, но егда его ос-витедельствуют камапдиры с товарищи и как ему определят, так и быть.

А буде кто иноземец приедет в Русь художник доброй мастерства имянитаго и у пас в Руси небывалаго, и таковому надлежит дать дом и отдать ему в научение человек десяток место или и болши и учинить с ним договор крепкой, чтобы он тех учеников учил прилежно и нескрытно.

И буде станет учить с прилежанием, и буде выучит против себя, то надлежит ему плата договорная дать н с награждением за то, что он нескрытно учил и скоро выучил, и отпустить ево за море с честью, чтобы на то воздаяние зря и иные мастеровые люди выежжали и всякий бы мастерства в Руси размножали.

А буде кой иноземец, по древнему своему обыкновению иноземческому, будет шмонить, а о ученье учеников не радеть, но чтобы, деньги выманив, за море уехать, и то ево лукавство и проводы мочно и в полугоде познать, то с чем он приехав, с тем и назад выслать его нечестно и чтобы он в Руси у нас не шатался, дабы, на то зря, впред для обману в Русь к нам не приежжали.

И кои ученики будут переимчивы и мастерства каковаго совершенно научатся, еже противо заморскаго делать, то учинить таковых мастерами, и корм им учинить довольной, чтобы мог он обогатимся.

В российских наших правигелех есть разсуждение на сие дело самое незтравое, ибо рускаго человека ни во что ставят, и накормить ево не хощут, чтобы он доволен был без нужды. И тем стиснением принуждают их х краже и ко всякой неправде и о мастерстве к нерадению, но токмо учинят ему корму, чтобы он токмо душу свою пропитал, дадут ему на день по пяти копеек. И таковым кормом и себя одного не прокормить, а жена и дети чем ему кормить, только что по миру ходить, заневолю научат воровать и в мастерстве своем неправду делать.

И таким своим разсуждением великому государю делают они великой убыток, а не прибыток. Они мнят тем учинить великому государю прибыль, что мастеровых людей не кормят, а они тем великой убыток делают. А и во всяких делех правители наши за кроху умирают, а где тысячи рублев пропадают, то ни во что поставляют, и неданием полнаго кормления у руских людей охоту и к мастерству прилежание тем пресекают и размножитися доброму художеству не допускают.

А кои ученики не веема научились, тех бы отдавать тому, кой всесовершенно научился, доучиватися, дабы и тии навыкли добрым мастерством дела свои делать.

А наипаче всех художеств научитнся надобно иконописцам иконнаго мастерства, чтобы им всесовершепиая мера знать всякаго возраста человеческаго и чин надлежащи.

И надзирателем над ними надлежит быть самым умным и искусным людям, и смотрить накрепко, чтобы не был в них ни един человек неумеющей. И кии иконописатели не веема искусны, то работали бы они на мастеров и что им повелят писать, то бы и писали, а егда навыкнут, тогда и они могут мастерами быть.

И мнитца мне, что надлежит и с великим запрещением запретить, чтобы несвидетельствованные иконники и неимеющия повелителнаго у себя указа, еже писать ему святыя иконы, отпюд бы не писали.

Святое писание глаголет, яко проклят всяк, творяй дело божие с небрежением. А иконописное дело тому присутьственно, понеже сгроятца они ради божия честн и тая честь восходит на самаго бога.

А так небрежително их пишут, что иные иконы странно и видетн, ибо иные образы от недознания своего пишут такс, что аще бы таковым размеренней был кто живой человек, то бы он был страшилищем. В начертании бо образа богоматеря пишут нос долгой и веема тонкой, и шию тонкую и долгую, у рук персты долгая и весма тонкия, а концы у перстов острые, каких ни у какова человека не видано и ни в коем члене не обрящеши, чтобы было прямо протяво сущаго человечества. И таковое начертание стало быть образу святому ругание.

Обаче, кто издревле и писал от неведения своего, [не]разумея меры человеческий, той не погрешил и бог на нем того не взыщет. И аще бо кой образ написал по розмеру или не по розмеру, не тем он свят, еже добре написан или и недобре, но всякой образ святится именем господним: Обаче нам надлежит с великим опатством святыя иконы писати, дабы в чем не погрешити. И аще и святаго коего либо образ написать, то надлежит на нем и спасителен образ написать, дабы от именс Иисус христова той образ свят был.

И аще у нас и многие люди знают размеренне человеческое, обаче надлежит вделать азбука руская и написать ее руским манером, а не немецким, чтобы она всякому человеку поемна была. И написать ее надлежит сицевым манером; на первом листу написать человека в совершенном возрасте, стояща прямо и руки распростерты прямо же и длани и персты прямо, нага суща. И от пяты положить линея до темени, другая линея или, рещи, черта положить поперег правыя руки от средняго перста до средняго же перста. И на тех чертах розмер положить вершками иль по мере головы человеческий или как надлежит. А на прочиих листах начать азбука, на первом листу написать младенца новорожденнаго, на втором однолетнаго, на третьем двулетнаго. И тако негодно написать до дватцати лет, а от дватцати до тритцатаго года прибавлять по два года, а от тритцати до девятидесят лет прибавлять по пяти лет, и всю тое азбуку написать напши телесы. А йотом другая азбука написать в платье, стоящих и седящих, и всякими разными виды. И состроя ее, вырезать на медных дошах и напечатать их тысячу место и ее все городы (розослать и повелеть всем иконникам писать противо тое азбуки, а заделать ее ад всю десть.

А деревенским мужикам и безграмотным с великим запрещением надлежит запретить, дабы от нынешняго времяни не токмо деревенские, но и градские, не взяв о себе повелителнаго писма, отнюд бы же писали икон. У нас в Руси в деревнях такие мастеры есть, что в алтын и в грошь и в копейку иконы продают н так плохо пишут, что ни рук, ни ног, толко стан да голова, а где надлежало глаза, да уста написать, то тут одни точечки наткнуты, да то образ стал. И сего ради паче иных художеств надлежит над ними твердое смотрение учинить.

О сем же всячески надлежит потщатися, чтобы завести в Руси делать те дела, кои делаются изо лну н ис пенки, то есть трипы, бумазеи, рубки, миткали, камордки и порусныя полотна и прочие дела, кой из русских материалов делаютца. Сие бо велми нужно, еже кои материалы, где родятся, тамо бы они и в дело происходили.

Аще бо лен и пенку, за море не возя, делать тут, где Что родилось, то тыя полотна заморскаго въдвое или вътрое Дешевле ставитца станут, а люди бы российский богатилисъ.

И ради размножения таковых дел учинить бы указ, чтоб нищих, по улицам скитающихся, молодых и средовеких хватать и. записан в приказе, иматъ к тем долам. И молодых робят мужска пола и женска научить прясть, а огодрослых ткать, а иных белить и лощить, то бы они, научась, были бы мастерами. Я чаю, что мочно тех гуляков набрать тьтсячь десяток, другой и, построя домы мастерские, науча тех гуляков тунеядцев, мочно ими много дел управитъ. И чем к нам возить полотна из наших метериалов уделанных, то лучит нам к ним возить готовые полотна.

И аще первые годы повидитца оно и неприбылно и заморских аще и дороже ставитца будут, и того страшытися не для чего, но поступать в дело далее. И аще лет в пять-шесть совершенно не навыкнут делать, то и о том сумпятися не надобно, потому что, егда всех тех дел совершенно научатца, то годом другим окупятся.

За морем хлеб нашего дороже, а харчь и наипаче дороже, а лен и пенку от нас покупают ценою высокую, да страх морской платят, да двое пошли [ны] и провозы многая дают, обаче не ленятся, делают ис того лну и пенки, аще и высокою ценою тот лен и ненку покупают. И цену себе от того своего рукоделия приобретают, ибо, зделав полотна, паки к нам их привозят и продают ценою высокою: за трипы берут по дватцати алтын и болши за аршин, рубки продают алтын по сороку и по полтора рубли, а камордка по 20 алтын и до рублю аршин.

А у нас в Руси, я чаю, что рубок и в дватцать алтыиов не станет, а и камортка аршин, чаю, что выше десяти алтын не станет. И всякие дела, кои делаются изо лну и ис пенки, ниже половой цены ставитца будут, потому что хлеб и харчь у нас тамошнего гораздо дешевле, а лен и пенка гораздо ниже половины тамоншой их цены укупить мочно.

И егда тыя дела у нас в Руси уставятца, то чем им лен да пенку продавать, лутче нам продавать им готовые полотна, парусные, и канаты и камордки и рубки и миткали и брать у них за те полотна яфимки и иные потребные нам вещи.

Я чаю, что мочно нам на всю Еуропу полотен наготовить и пред их нынешнею ценою гораздо уступнее продавать им мочно. И чем им от наших материалов богатитися, то лучши нам, россианом. от своих вещей питатися и богатитнся.

Токмо трудно нам заводи завести да установити те дела, а егда руские люди паучатца и дела сия установятца, то не вполы им ставитца.

И ради царственнаго обогащения надлежит на такие дела въначале состроить домы из царские казны на пространных местех в тех городех, где хлеб п харчь дешевле, в заоцких местех или где что пристойно делать, и наложить на них оброк, чтобы люди богатились, а и царская казна множилась.

Такожде и в прочиих мастерствах, которые царству пожиточны, а мастеры маломочны и собою им великих заводов завести нечем, то и таковым надлежит на созидание мастерских домов давать денги из ратуш или откуду его и. в. повелит, дабы всякий дела разширялпсъ, и не токмо на строение, но п на всякие к тем делам на надлежащие инструменты и на всякие припасы, чтобы во удобное время всяких припасов припасали без оскудения. И земским бурмистрам за ними орнсматривати, чтоб напрасные траты денгам не чинили и не бражничали бы, но употребляли бы их в сущее дело, и те даныя денги и прибыльные по изложению или по разсмотрению исправления их погодно ж брать.

Такожде надлежит достать и таких мастеров, кои могут делать волоченое железо ыелницами, и жесть и кровелные доски железные. И аще и с трудом, а велми надобно их добыть и отослать их на сибирские заводы и чтобы тому мастерству и наших руских людей научили.

Такожде надлежит добыть мастеров, кон умеют гладкие и трафчатые трипы делать, такоже и бумазейных мастеров, л завести бы н такие дворы и учеников им дать, чтобы и тому мастерству научить человек десяток, другой.

А буде кто из своея охоты заведет какие дела, царству потребныя из своего иждивения, и тем людям такожде указ бы дать, чтобы поволно было гулящих робят мужска пола и женска имать и учить и, науча, владети ими вечно, чьи бы они до поимки ни были, крестьяня пли дворовые люди, быть им тут вечно.

И сицевым порядком нищие, бродяги и тунеядцы, все изведутъца, и вместо уличнаго скитания все будут промышленики. И егда совершенно научатся и обогатятся, и будут сами мастерами, а царство от их промыслу будет богатится и славою разширятися.

Да хороню бы добыть и красочных мастеров, кои умеют делать крутик и лавру, киноварь и голубец и бакан всницейской и простой, ярь всниценскую и простую, шиж-гиль и прочие краски, иже делаютца от составления материй ис поташу, из смалчуги, из меди, из олова, из свинцу, из серы, из мелу и из прочих вещем, в Руси обретающихся.

А кои краски натуралные, и тех надлежит с великим прилежанием искать руским охотникам и иноземцам, кои в тамошних своих краях видали, в каковых местах какие краски и потребныя материи, кии пригодны к лекарственных делам и х красочным и ко иным вещам, и обещать им плату хорошую за всякое обретение.

И надлежит его и. в-ву призвать к себе иноземцев, кои ему, великому государю, радетелные являются, от военных и от мастеровых, наипаче ж от дохтуро ви аптекарей, кои выеж-жие, то они о многих вещах знают, а не худо и купецких спросить, кои за морем бывали. Мне сие велми дивно, земля наша российская, чаю, что будет пространством не менши немецких и места всякия в ней есть, теплые и холодные и гористые и моря разные и морскаго берега колико под нами и сметить невозможно, от Рсольского острогу, естьли берегом ехать, то и годом всего его но изъехать, а никакие вещи у нас потребныя не сыскано. Я и не болшое место поездил, и хотя я и незпаючи ездил, обаче не туне моя езда, сыскал бы самородную серу, самую чистую, что подобна камешо ентарю; и во всей вселенной толико ее нет, колико у нас; лекарственную материю сыскал я, нарицаемую гум съфалтум и не вем, колико ее за морем, а у нас хотя пуд сто мочно добыть. И нефти сыскал я мно[го]е ж число, вохры и черлени, хотя по тысяче луд мочно добывать и пулмент есть же у пеня в прииске. И я не знаю, чего бы у нас В Руси не сыскать, да мы не знаем, потому что за порем не бывали и в каковых местех что обретаетца пе видали и не слыхали, а иноземцы, кои и знают, да не хотят нам объявить.

Я, истинно, от всего усердия своего радел, да нечего мне стало додать. За серной прииск, истинно не лгу, обещал мне князь Борис Алексеевичъ такое великое учинить награждение, что ни детям твоим, ни внучатам не прожить будет, а сошлось мне жалованья толко пятьдесят рублев.

А я, истинно, его и. в-у тем объявлением серы зделал прибыль мпоготысящную и в военном деле учинил помощь не малую. Естьли бы я год место удержал ее за собою, то бы я рублев тысячу и другую ухватил, ведаю я, что дал бы мне князь Борис Алексеевичь по десяти рублев за пуд, еже бы подрядом мне ставить, и естьли бы годы два-три по-удержал ее за собою, то бы я великий пожитки от нея нажил. А я, отставя свою наживу, объявил ее, того ради, что увидел я такую в ней нужду, что уже по домам собирали не то что фунтами, но где золотников и пять-шесть сыщетца, брали на тюровое дело. А егда я привез ее к Москве три бочки и князь Борису Алексеевичу отдал, и иноземцы, приехав к нему, взяли но куску и послали в свои земли, и те иноземцы, видя, что удержанием серы военнаго дела не оставить повезли серу по прежнему к нам. И за помощяю божиею, атце я за такое дело великое и ничем и невзыскан, обаче, славу богу, что военное дело управилось.

ГЛАВА 6

О РАЗБОЙНИКАХ

О истреблении разбойников многое възыскание чинитца из давных лет и многое сыщики жестокие посылаеми бывали, якоже Артемей Угибалов, Евстигней Неелов и прочил подобны тем. Обаче тем ничтоже успеша, но всегда их множество и, кроме поморских и заонежских стран, во всех сторонах многие разбои чинят, многие деревни и села великия розбивают и людей до смерти запытывают. И никогда тыим разбойникам конца не будет, аще нынешняго судейскаго правления не изменить, я отчего они родятца, естли не пресечь.

Во всех государствах христианских и босурманских разбоев нет таких, каковы у нас в Руси, а все оттого, что там потачки им ни малыя нет, в тюрмах долго не держат, когда кого поймают, тогда ему и указ учинят и того ради там не смеют и воровать много.

А у нас, поймав вора или разбойника, не могут с ним ростатца, посадят в тюрму, да кормят ево бутто добраво человека и держат в тюрме лет десять дватцать. И в таком долгом сиденье много их и уходит, а ушед, уже пуще старово воровать станут, и такова ради порядка надежно и воруют.

И сыщикам, колико бы их не было, не истребит, их, аще не изменит о них регула. Мое же мнение о истреблении все-конечном воров и разбойников лежит сице.

Буде великий наш государь повелит во всю свою державу послать указы, написав сицевым подобием.

Еже бы во всех городех и во всех слободах дворянских и у приказных людей и в салдатских и посадских и в ямских и во иноземских слободах и в селех и в деревнях великих и малых, государевых и архиерейских и монастырских и помещичьих и прочиих, всякаго звания людей яко у самих их, тако н у людей их и у крестьян учинить сотских и пятидесятских и десятских, и чтобы тын десятские за своими десятками смотрили накрепко, чтобы никто и из высоких персон без ведома своих соцких или пятидесятских никуды не отъежжапи. И куды кому случитца ехать, то бы у сотских или у пяти десятских своих брали за их печатьми отпускные ппсма и в тех нисмах описывали бы имянно, куды кто поехал и за ким делом и на колико время доехал и людей с собою колико взял и кого имяны.

Такожде и у бояр во всех домех учинить десятских и пятидесятских и сотских над людми из людей боярских, а над господами из господ же. И не то, что десятские, но и сами бы все господа и люди между собою друг за другом смотрили бы накрепко, чтобы отнюд без ведома своих пятидесятских никуды никто не ездил и ночною порою из домов своих но исходили бы. И аще и с ведома куды пойдут, или и с отпуском куды поедут, то тыи сотские, пятидесятские и рядовые крепко бы за ними смотрили, туды ли они поехали, куды пропились. И буде поехали не туды, то надлежит их вернуть назад и отослать к суду, потому что, аще кто явитца на каком воровстве иль на разбое и какая казнь будет вору, такая ж казнь будет и соседям, кои ведали, да молчали. А буде из болшаго дому боярскаго кто сворует что, то того дому всем дворовым людям будет ведомцам, кои ведали, да молчали, такая ж казнь, а иой и не ведали, а того ж дому, и тех кнутом бить, колико указано будет.

А буде кой сотской или пятидесятою, уведав за кем воровство, да умолчит, то горши вора принмет муку и казнь лютейшую. А буде десятчаня, какова звания ни буди, сотским и пятидесятсгаш и десятским будут непослушны, и на таковых подавать им вышшим судьям известие, что чинятся им силны, ходят и ездят по прежнему самоволие без их ведома. И судьям по таковых ослушников посылать салдат и, нривед, допрашивать накрепко, чево ради они силны чинятца. И буде по свидетельству ослушание их явитца н не ради какова воровства, обаче за ослушание государева указа чинить им наказание, как о том уложено будет, чтобы впредь так не делали.

А буде в другой ряд такожде учинятся ослушны, то уже разыскивать и в застенке. И с розыску аще явитца, что они то учинили не ради какова воровства, по от застарелаго свого своеволства или от гордости своея, ничтожа тех своих смотрителей, а за ту вину прежняго наказания чинить сугубо и для явнаго их свидетельства по персту отсечь на руке пли вместо отсеченья перстнаго наложить на руке знак, чтоб значил сугубою. их вину.

А буде же кто явитца в таковой же вине в третие, то уже по тре[гу]бом наказании казнить его рукосечением или и вящиш, как о том уложено будет.

А буде же ослушание чье явитца радя какова воровства, то и в первой вине казнить ево смертью или какое жесточайшее наказание чинить с запятнанном па лице и на руках, дабы на то смотря все въпред были великаго государя указу страшны.

А буде сотскаго пли пятидесятскаго идя и десятскаго своего чем объругает рукодерзием или и словесным руганием непри[сто]йным, то в десять мор безчестие им да заплатят увечье в дватцать мер.

И таковые указы с нарочными посыльщики разослать во все городы, указов ста но два-три или мешни, смотря по количеству сел и деревень, чтобы всякому сотскому и пятидеоятскому указ был дан печатной и чтобы те посылные люди в городах воеводам или кому надлежит отдать те указы имянно с росписками.

А городовым правителем те присланые указы розослать немедленно, во весь того города уезд, чтобы те посылные люди все дела н деревня объехали подлинно. И, прпехав в село или л деревню, исчислили бы мужеск пол по головам и изо всятсаго бы десятка мужеска пола выбрали б по десятскому, а ис пяти десятков по пятидесятскому, а з десяти десятков по сотско[му].

И выбирали бы тех сотских и пятидесятских и десятских не но дворовому числу, но по исчислению голов мужеска пола. Аще и в одном дворе будет мужеска пола десять человек, то выбрать из них одного десятскаго, а буде в коем дворе будет мужеска пола дватцать человек, то выбрать в том дворе десятских два человека, а. в коем дворе останетца за дееятками человек иль два иль и болши, то причислять их к другим десяткам. И, набрав десять - десятских, выбрать из них, кон по просужее, дву человек в пятидесятские, а одного из них же записать в сотские. И, выбрав тех сотских и пятидесятских и десятских и записав их имяна в книгу, наказать им накрепко, чтобы по тем великаго [государя] указам чинили неизменно и неоплошно, не опасаясь никого. И тот великаго государя указ, созвав всю сотню, и всей им прочесть въслух дважды или и трижды, дабы всем он был ведом и памятен и никто бы неведением не отъимался. И при всех людях те печатные указы отдать сотскаго сотскому, а пятидесятские пятидесатским обеим по указу.

И, отдав указы, у старост тех жителей взять сказка с великим подкреплением, что нет ли в их старощенье каких ворон или разбойников или коневодов иль татей или беглых каких людей. А буде и небеглые, да пришлецы зарубежские или волные какие люди, а нестаринные тутошные жители, и аще и из давных лет живут, то всех бы тех объявляли и ни единаго бы не таили, потому за ложную скаску великое и жестокое наказание со штрафом учинено будет. Такожде и во иных старощеньях, не ведают ли таковых людей или не держит ли кто у себя на дворе разбойнича стана, о всем бы имян-но объявляли без утайки. А буде кто, ведая о разбойниках, да утаит, тому будет смертная казнь.

И того ради сказывали бы, не опасаясь их, воров или помещиков их, а буде кто кого прикроет, а последа уведомитпа чрез выбраных сотских и дятидесятских л десятских, что они ведали про их воровство, а не сказали, то те их люди сами постражут и казнь будет такая жь, какова ворам. А буде сотские с това[ры]щл своими, тех прежних воров ведая, не объявят, а объявит кто посторонней человек, и нововыбордым сотским и пятядесятским я десятским тож будет, что и старостам за утайку.

И о дат с великим притужалием спрашивать лх, чтобы паче отля боялись таковых прикрывать, каковых указ требует. Буде и за помещиком своим или за прикащиком ведают какое воровство или кто потаено держит у себя пришлых каких людей, то и о таковых отнюд бы не таили и их бы не опасались, потому что им уже конец будет, свободы по прежнему уже не будет им, но что подал, то и пропал. И буде кто и потаит, и тому конец невозвратной же будет, и аще и свой брат скажет будет пожалован, а кто потаил, тому неотложная смерть.

А буде кой староста или и из рядовых крестьян скажет про себя, что был с помещиком своим или с прикащиком на разбое или на ином каком воровстве, то он в вине той прощон будет, токмо на лице его пятно положить, чтобы он въпредь был знатен, а помещика иль прикащика казнить смертию.

А буде на кого в дву или в трех деревнях скажут согласно, что разбой он держал, и, выехав ис тех деревень, приехав во иные деревни, такожде сперва спросить у старосты, нет ли каких причинных людей. И, окончав его допрос о его недамстве, такожде спросить, не ведает ли кого и во иных старощеньях. и буде скажет про кого или и ни про кого не скажет, обаче спросить про того имянно, котораго прежде его облиховали, и хотя чуть призначнт, что слух де есть про такова человека, а подлинно не знает, и то так и записать.

И приехав в город, те сказки объявить воеводе и воеводам по облихованых людей посылать посылка болшая. И, приехав, посылъщику у облихованых людей в домсх обыскать накрепко, нет ли какова излишняго ружья или платья, кое им неприлично. Такожде и иной всякой борошенъ пересмотреть и нет ли какова потаеннаго места и пет ли там какой похоронки. И буде у кого сыщетца какое приличие, то и без розыску будет од явен. что он таковской. Обаче в канцелярию привед, распросить ево с великим истезанием и, буде не запретца, то по вине смотря, и решение учинить немедленно .

А буде станет запиратца, то пытать ево жестоко и спрашивать про товарищей ево и, воруя, где он приставал и где стан имели и кто про воровство его ведает, сказал бы имянно. Такожде и о иных артелях спрашивать их и, буде ведают, то сказали бы, где их сыскать. И распрося, хотя кой во убийстве себя и не оговорит и разбойные вины на себя не скажет, а околние соседы с подкреплением скажут, что он винен, то казнить их по изложению, чего будут достойны.

А буде кто и самой ведомой и знатной разбойник, да видя жестокой и твердый указ, своею волею явит себя и принесет повинную, то аще и человекоубийца был и разбой-ничи станы у себя держал или и атаманом был, а обещается въпредь того не делать и товарищей своих всех скажет и укажет, то такова человека не пытать и от наказания учинить свободна. А товарищей ево всех казнить по изложению, а у него толко на щеке и на руке положить знаки, чтобы всяк мог ево знать, еже был он самой явной вор и покаялся, и пустит ево свободна.

А буде станет он и въпредь великому государю радеть и воров проведывать и ево радением ante будут сысканы какие разбойники и иных артелей, то надлежит ему дать и жалованье.

А буде же тот вор по покаянии своем да паки на тот же свой воровской промысл обратится, то уже ему жесточайшая казнь учинить колесовальная или реброповешание.

И приказать всем сотским и пятидесятским и десятским и соседям, чтобы все смотрили, аще к кому приедут начевать или и обедать, а возов с ними торговых нет, то, сошедшися, спрашивали бы у них, кто они таковы и откуду и куды их путь. И буде скажут, откуды их путь и куды, то спросить у них отпуску от их сотских и пятидееятских, и буде отпуск безспорно покажут и с словами их отпуск будет сходен, то по та и дело их.

А буде отпуск их с словами их будет не сходен или признают, что он не правой, а наипаче, аще станут в словах мятца или будут гордо говорить, то, взяв их и связав, отвозили к суду. А буде не станут даватца, то и за боем их имать, и аще на той поимке и до смерти кого убьют, и за то поимщикам никаковы беды не будет.

А буде гораздо их людно и призначатся, что они люди причинные, то повестить околним деревням, чтобы пришли и помогли их перехватать. А буде коя деревня по повестке на поимку не пойдут, и старосту того или сотскаго, кой на поимку не пошол, казнить по указу, а рядовых всех бить кнутом.

А буде староста и сотские и десятские наряжали, а рядовые не послушали их и на поимку не пошли, то староста с товарищи свободны, а рядовых за ослушание их всех казнить неотложно, как о том уложено будет.

А буде кои люди и добрые и отпуск у них есть правой за печатью сотскаго или пятидесятскаго. а ради своея гордости отпуску своего не покажут и сошедшимся крестьянам будут противитися. и таковых людей имать их к суду. И перед •судьею будо во упорстве своем повинятца и скажут, что, ничтожа крестьян, отпуску своего не явили, и за то, скинув рубахи, высечь их батоги да на них же доправить штрафу, по чему уложено будет.

И ради таковых упорных людей указ сказать сотским, чтобы из околных мест сотские понеделно присылали из своих сотен человека, по три иль по четыре в те деревни, кои стоят на болших проежжих дорогах. И ради озорников ж в малых деревнях, кои на болших дорогах, держать из разных сотен человек по десятку, а в болших человек и по дватцати иль и болши, смотря но проезда, чтобы свидетелми были на силных озорников п на упорных люден, а на разбойников ради поимки.

И протцво вышеявленнаго предложения, аще тако состроица, то, я маю, разбои одним годом потухнут, а другим, чаю, что и слуху про них не будут. Токмо надобно судьям положение то хранить, чтоб ничего из него не изрошит, а аще не нарушитца тот указ, то, чаю, что во веки разбоев у нас в Руси не будет.

Воров и разбойников и ныне не велми бы много было, аще бы им от судей потачки не было. Тли бо егда уведают, что пойман вор или разбойник, то и спросят, чей он крестьянин? И егда услышат, что оп сидняго лица или и несилняго, да ябетоватого или свойственна себе или хлебосолца, то, догожая помещикам тем, отпускают и безо мзды на волю. И тии крестьяня или дворовые люды, надеючись на тех своих помещиков, смело воруют.

А у коих разбойников денег доводно, то те денги откупаютца.

В прошлом 719-м году, был я в приказе прав инцыалнаго суда ври сиденье Ивана Мяки[нин]а, (приведен был некто дворянин Скрыдлев и собою он человечен, а на шее у него цепь, а на пагах железа. И л, видя ево, спросил: «В каком деле сидит?» И сказали про него: «Дело де до него великое, и живу де ему не чаем быть». Ажио и ничего ему не доспелось, молитва денежная помогла ему, господин судья зделал ево правда и здрава. И, едучи я к себе на завод, на Держкове волоку спросил про того Скрьшлева, и тамошние жители сказали про него, что великой де озорник и губитель, человек де пять-шесть пошло от его рук, однако, судьи милостивые помиловали ево.

И лицевые ради причины, мнитца, быть таке, еже бы паче воров и разбойников дать страх судьям и подьячим. Егда бо и подьячие не станут ворам потакать и беречь их не будут, то и судье трудно.) будет содеет[ь] без подьяческого писма, достойнаго смерти на волю свободить. Мне мнитца, лучши ради всеконечнаго разбойнича истреблении древние указы мютоштодные вое отставить и учинить указ новой краткостной.

Прошлаго 719 года в юстиц-каллегея указ о истреблении разбойников, аще и с новою поправок) сочинен и печатные листы напечатаны с великим подкреплением и по городам розосланы, обаче несть в нем ни малыя ползы, ибо но старому везде разбои чинятца, деревни разбивают и сожигают и крестьян жгут, понеже в том указе все древние указы собраны, а не весь он новой сочинен. А [к] древних указех уставлено было, что, поймав разбойника, пытать трижды, а на очных ставках с товарищи паки пытать. И бывает иным ворам застенков по десяти и но дватцати и в таковых многих пытках держали их многие годы; ж, сидя в тюрме, тюрме пакости одни от них чипятца.

А аще бы, поймав вора или разбойника, привед в приказ, роспросить его дробпенко и умненко, то он и в роспросе означится, прямой ли он вор или непрямой. И аще будет мятца и чисто правды не скажет, то мочно и страх ему задать, чтобы он допрос свой очистил прямо. И егда повинитца, то, не торопясь, надлежит ево спросить, давно ли он ворует, и где воровал и где приставал и куды краденой живот девал, или на збереж к кому положил и до воровства чем кормился и чево ради настоящей свой промысл покинул и помещик ево иль прикащик или соседи ведались про то ево воровство, и староста и сотской с товарыщи своими ведал ли кто из них? II буде в дробных допросех будет запиратца, а прямо очищать не будет, то аще и поздо, а то до утра отнюд бы не откладывать, но того жь часу и пытать ево, чтобы он ни с кем с прежними ворами не виделся. И аще старых сиделцов в тюрме и не будет, единаче пытки до утра не отлагать, чтобы он не надумался. И аще и с пытки ясно не скажет, то на иное утро паки пытать и огнем жечь. И буде и с огня ясно про воровство свое не скажет, а довод на него будет явной, то, не отлагая въдаль, вершить ево, как о том изложение будет поволевати.

А буде кои вор в первом роспросе без пытки повинитца во всем своем воровстве ясно и о всем своем бытии противо вышеписаннаго скажет, то, мне мнитца, таковаго не для чего и пытать, но готовить ево к вершеныо.

А буде про воровство ево помещик ево или прикащик или и иной какой камандир ведал, то по розыску чинить и им то же что и вору или еще и жесточайшую казнь чинить, дабы, на то смотря, иние наказались и никто бы въпредь воров, ведая, не прикрывал; такожде и соседи ево будет ведали за ним такое воровство, а не объявляли, то и им указ чинить по изложению.

А буде у кого в дому воры приставали и, из его дому ездя, розбивали и с ним делились, то тот становщнк с ними же да осужден будет, без всякаго отлагательства казнен по указу. А дом ево весь до основания разорить, и неколико лет тому [месту] лежать пусту, дабы всем людям было явно и памятно, что в том дому был ворам стан и по такой признаке и малыя робята будут памятовать.

Аще кой вор с розыску или и без розыску скажет про своих товарыщей, кои с ним воровали, и домы их объявит, то, аще в близости домы их, послать по них, не медля, дон-неже тот вор не свершен. А буде верстах во сте шги далее,то ево вершить, а по них послать после, дабы в далных откладах дело не медлилосъ.

Слух есть про иноземцев, что они воров долго не держат, что лише сыщут вину ево, то тотчас и казнят. И не токмо за разбой великой и душегубной, но и за кражу вешают и того ради и воровать по смеют.

А у пас древние указы на воров велми учинены милостивы ворам, а кого ограбят, тем уже веема не милостивы, не то что за малую кражу повесить, но и за тысячу рублев не повесят, ж того ради и доимки по веема боягца.

А естьли бы и у нас на Руси воров и разбойников въскоре вершили и по иноземски ж за малые вины смерти предавали бе[з] спуску и без отлагательства, то велми бы страшно было воровать.

Ныне так дьявол их умножил, ante кой крестьянин хотя десятков пять-шесть наживет, а воры ближние, то уведав, пряятел на двор да и совсем его разорят и, допытывался денег. многих и до смерти замучивают. А соседи все слышат и видят, и к соседу своему пойдут и ворам дают волю.

И ради охранения от таковые гибели всем крестьянам надлежит великаго государя указ сказать новастный. Буде с ныняншяго времяни на двор х кому какяе воровские люди придут, то не токмо тое деревня жители, но и из околиях сел и деревень, и дворян из своих усадьб, аще услышат шум ми повестку, а да поимку воров не пойдут, то всех соседей бить кнутом, далних полехче, а ближних по более, да на них же всех додравит того грабленаго крестьянина убыток, колико те воры взяли, сугубо, и отдать грабленному.

И сие новое о всеконечном воров и разбойников и беглых людей изложение трудно токмо сдерва будет, что без писменнаго отпуску из дому своего далее десяти верст отнюд не ездить, а в ночи и в другую слободу отнюд не исходить же. И аще сяе установление год место и помнетя, а егда обыкнут, тогда и легко будет. А лиогешшми отпусками веема разбои остановятца, потому что разбойники не из воды выходят, но из тех же сел и деревень и соседу про соседа ни коими деды не ведать не мочно, чем кто промышляет и куды кто ездит.

А и скопляютца они не па воздухе, но в тех же деревнях и ни коими делы невозможно им от соседей своих веема утаитися, того то ради и соседям тая ж казнь чинить, что и вору, понеже они все ведают, кто ворует иль кто торгует, а не извещают.

А аще соседи, видя за соседом своим худой промысл, но молчали, то не так бы деревенским мужикам на разбой ходить, а и дворянам трудно у крестьян своих утаитца и за сицевым уставом никоими делы разбойниками плодитися будет нельзя. Иегда лет десяток место в таковой крепости побудут, то уже и без писем ходить и ездить будет мочно, толко судьи в делах своих были бы крепки, и его и. в. новаго изложения не нарушили, понеже всякое дело крепко постоянством.

Нам нечего дивитца иноземъцам, что у них воровства мало, се бо у нас в Руси и само безхлебные места поморские и Заонежье, и у тамошних жителей ни разбоев, ни татей пет. Буде кто в лес дойдет и буде станет ему тепло, то он шубу иль кафтан верхней, сняв с себя, повесит на дерево, а назад идучи и возмет, паки лошадей молодых спустят в лес весною, а сыскивают уж после Покрова по заморозью. Чево ж ради так там деетца? Яве есть, что потачки ворам нет, буде кто в воровстве явитца, то въместо тюрмы посадят ево в воду, и того ради и крепко у них никто чужово и на лесу лежащего взять не смеет.

О ОТПУСКНЫХ ПИСМАХ

Сотским и пятидесятским надлежит отпуски давать сицо.

Буде кому ехать на иной город на долгое время, то давать им отпуски на целых листах или на полулистах и в тех отпусках писать имянно, куды он поехал и за каким делом, И к тем отпускам, буде сотскоя отпуск дал один, то и печать ево бы была, а буде. пятидесятыми отпустил то и печать бы была пятидесятскаго, а буде оба въместе отпустили, то и дечати б обоих были, которые будут присланы им от воеводы. А прикладывать те печати въместо руки у венкаго отпуску при конце писма въместо закрепы.

И всякому сотскому зделать книга записная и пятидесятскому такожде своя ж и те отпуски записывать им в те книги имянно, куды он отпущон. И егда с тем отпуском приедет во уреченпое место, то того ж часа явитца ему гутошному сотскому или пятидесятскому и тот бы сотской приезд ево записал в книгу я на отпуске подписать коего числа он явился .

А егда тот проежжей человек дело свое управит, то на той же ево отпуске подписать тутоппшму сотскому имянно, колико дней или недель прожил и откуды, куды он поехал, и к той подписке приложил бы свою печать, а колико вр[ем]яни он тут был имянно, записал бы бытие ево у себя в книгу. И куды он с тем пошпортом ни приедет и колико дней где пробудет, все бы те сотские иль пятидесятские бытие ево подписывали, хотя где и один день пробудет, все бы по вышепясанному чинили, а без записки отнюд бы не отпускали.

А которые люди поедут или пойдут на малое время, толко побывать зачем в другую волость, то отпуски писать на четвертинке листа или и на осмушке и, написав, такожде по конец писма печать прикладывать. И те малые отпуски, кто пойдет или поедет дни на три или на четыре, записывать в записную книгу не для чего, А буде кто поедет на неделю или на две то таких отпусков нелзя в книгу не записать, потому что в долгое время не явился б в какой причине. А буде где кто явитца без такова отпуску, то тех людей ловить * и отсылать к суду. Такожде, аще кто и отпуск явит, да печать не того сотскаго, огкуды он отпущон, или иная какая посторонняя печать, то такожде и тех имать и к суду отсылать. А приехав домой, те пошпорты отдавать сотским назад, а домо их не держать.

И аще сперва новидится сие дело и трудновато, а егда обыкнут, то и тягости никакой не будет.

А за таким укреплением, я не нем, как бы разбойникам собиратися и станы иметь по деревням и на разбой по прежнему ездить.

И аще и в лесу соберутда, да в деревне нигде явитца им без таковых отпускных писем не можно.

А беглых салдатам и крестьянам велми будет трудно приходить к одною голового, а з женами и з детми, и с места своего тропутца будет некак, все шути их будут заперты.

Токмо надлежит указ жестокой сотским и пятидесятским и десятским предложить, чтоб они ни рядовые крестьяпя ни по коему образу никакова человека, ни белца, ни черица без такова отпуску на двор не токмо начевать, но и погретца бы отнюд не пускали, а кто понахалитца, то тех бы хватали и к суду отсылали. Такожде буде какия люди будут около деревни: обходить или по проселочным дорогам прониматца, то такожде хватать и к суду отсылать, не нотчав.

И ради печатанья тех отпускных писем всякой воевода исчислил бы, колико в уезде ево сотских и пятидесятских и колико в коем урочище их будет, велел бы добрым мастерам на всякаго сотскаго и пятидесятскаго по печати, чтобы всякая печать значила, коего уезду и коего урочища и чтоб печать с печатью сходна не была. И те печати разослать ко всем сотским и пятидесятским.

И егда кой сотской напишет отпуск, то и печать бы свою, коя ому дана, в конце того писма припечатал, а буде пятидесятской отпуск напишет, то оп бы свою и печать приложил. И егда признаютца, то все будут знать те печати и обманом никто пройти не может, потому что хотя сотские негодно будут и переменятся, а печати всегда одни будут.

ГЛАВА 7

О КРЕСТЬЯНСТВЕ

Крестьянское житие скудостно ни от чего иного, токмо от своея их лености, а потом от неразсыотрения правителей и от помещичья насилия и от небрежения их.

А аще бы царскаго величества поборы расположены были по владению земли их, колнко кой крестьянин на себя пашет, и поборы бы собирали бы с них во удобное время, а помещики их изълишняго ничего с них не ималн и работы бы излишние не накладывали, но токмо и подать свою и работу налагали по владению земли их и смотрели бы за крестьяны своими, чтоб они кроме неделных и праздничных дней не гуляли, но всегда б были в работе, то никогда крестьянин весьма не оскудеет.

А буде кой крестьянин станет лежебочить, то бы таковых жестоко наказывали, понеже кой крестьянин изгуляется, в том уже пути не будет, но токмо уклонится в разбой и во иныя воровства.

Крестьянину надлежит летом землю управлять неотложно, а зимою в лесу работать, что надлежит продомашней обиход или на люди, отъчего бы какой себе прибыток получить.

А буде при дворе своем никакой работы пожиточные нет, то шол бы в такие места, где из найму люди работают, дабы даром времения своего не теряли, и тако творя, никакой крестьянин не оскудеет.

И к таковому крестьянскаго жития охранению надлежит приложить и сие, еже бы и дворы их перестроите, дабы им свободнее, и покойнее было жить, понеже от тесноты селидебные крестьянство вельми разоряетца, потому в тесноте, аще у кого о[д]ного загоритца двор, то вся деревня выгорит и иногда и одного двора не останптца. И так погарают, что у иного ни хлеба, ни скота не останетца , и от того в конечную

скудость приходят, а аще бы селидбою их не тешили, то бы гибели такой им не было.

И от такова их разорения надлежит им учинить охранение, дворы им велеть строить пространнее и не сплош двор подле двор , но с переступкою, гнездами, и улицы вделать широкий на пространных местах сажень но тритцати шириною, а где и тесно место, то тут бы менши дватцати сажен улиц не делать, того ради, аще у кого загоритца, то все бы соседи бежали отънимать. И егда меж дворов будут промешки свободные, то со всех сторон отънимать будет свободно и тем двум дворам вовсе згореть не дадут, потому что соседи по прежнему не киыутца за убором домов своих, но все будут отънимать у того, у кого загорелось.

А в нынешнем селени[и] никоими долы во время запаления соседям помощи подать не можно, поноже все мечутца за своими уборы, обаче не вси убратися могут, но у всех не без погибели бывает, И тако вен погибают, и отьтого в самую нищету приходят.

И аще великий наш государь, сожалея о крестьянстве, повелит дворы крестьянские в селех и в деревнях построить гнездами, то надлежит всем помещикам указ сказать, чтобы они как мочно, хотя не вдруг, но помаленку, а все бы дворы перестроили по два двора вместе, да два промешка мень дворами порожьжие сицевым манером.

И аще тако построено будет, то отънимать во время пожара то все стороны свободно будет и никакому двору вовсе згореть не дадут.

А егда отьправлены будут воловью писцы или межевщики, и тогда одним разом все дворы перестроить и землю им разверстать надлежит крестьянину на целой двор к колико на пол двора и на четверть двора. И по той зоиле распологать им и подаги, надлежащие в казну царскаго величества, и протше поборы по расположению, дабы всякому крестьянину сносно было, и обид убогому перед богатым не было, но всем бы уравнение было определенное по владению их.

Паки крестьянству чинитца великое разорение от разбойников, ибо, аще в коей деревне десятка два-три или и гораздо болите, а разбойников аще и не великое число придет к кому на двор и станут ево мучить и огнем жечи и пожитки ево явно на возы класть, а соседи все слышат и видят, а из дворов своих вон не выдут и соседа своего от разбойников не выручают. И такова ради порядка разбойники по своей воле чинят и многих крестьян и до смерти замучиваюти того ради не можно никакому крестьянину богату быть.

И ради охранения от такова их разорения надлежит во всех селех и деревнях указ сказать крепкой, что естьли к кому приедут разбойники, а соседи того села иль деревни на выручку соседа своего и на поимку разбойников не пойдут, то всех тех соседей бить кнутом, а что пограбят разбойники за их невыручкою, то доправить на них, соседях, сугубо.

А буде разбойников приедет много и им своею деревнею не удержать их, то тем соседям добежать в околние деревни и повестить, чтобы шли все поголовно мужики сърослые с ружьем и с крючьем и з дубьем на поимку тех разбойников.

А буде из коей деревни крестьяне не пойдут, то и тех бить кнутом и пограбленной пожиток в платеяге, то деревне, в коей разбой был, помогать.

А буде за их невыручкою до смерти кого замучат, то за голову пятьдесят рублев или и больше, колико уложено будет, доправить на всех тех, кои на выручку не пошли.

А, аще бы крестьяне жили все в одну душу, друг друга берегли бы и друг за друга стояли бы, то бы разбойникам на них и помыслить некак было, неже бы их, нагло приехав, разбить и огнем жечь. И аще бы и между собою крестьяне жили союзно и друг другу обид не чинили, то бы все крестьяне были сыти и было б житие их святое.

Паки немалая пакость крестьянам чинитца и от того, что грамотных людей у них нет. Аще в коей деревне дворов дватцать или ж тритцать, а грамотнаго человека ни единаго у ник нет и какой человек к ним ни приедет с каким указом или без указу, да скажет, что указ у него есть, то тому и верят и отьтого приемдют себе изълишние убытки, потому что все они яко слепые ничего не видят, ни разумеют. И того ради многия, и без указу приехав, пакости им чинят великия, а они оспорить не могут, а и в поборех много с них изълишних денег емлют, и отътого даровой приеылют себе убыток.

И ради охранения от таковых напрасных убытков, видитца, не худо б крестьян и поневолить, чтоб они детей своих, кои десяти лет и ниже, отъдавали дьячкам в ниученье грамоты и, науча грамоте, научили бы их и писать. И чаю, не худо бы так учинить, чтобы не было и в малой деревне безъграмотнаго человека. И положить им крепкое определение, чтобы безъотложно детей своих отъдавали учить грамоте, и положить им срок годы на три или на четыре, а буде в четыре года детей своих не научат, такожде, кои рабята и въпредь подрастут, а учить их не будут, то какое ни есть положить на них и страхование.

А егда грамоте и писать научатца, то они удобнее будут не токмо помещикам своим дела править, но и к государственным делам угодны будут. Наипаче же в сотские и в пятидесятские велми будут пригодны и никто уже их не изобидит и ничего с них напрасно не возмет.

А чаю, не худо указ послать и в низовые городы, чтобы и у мортвы детей брать и грамоте учить отъдавать. А егда научатся, то и самим им слюбитца потому, что к ним, паче руских деревень, прияжжая солдаты и; приставы и подъячия, оиогда с указом, овогда ж и без указу и чинят, что хотят, потому что они люди безграмотные и безъзаступные. И того ради всяк их изобижает. и чего никогда в указе пе бывало, того на них спрашивают и правежем правят.

А егда дети их научатся грамоте, то грамотные будут у них владетелми и по прежнему к обиду их уже не дадут, но будут свою братью от всяких напрасных нападок оберегать.

А иные выучат грамоте, познают святую христианскую веру, возъжелают и креститися, то ти грамотники мало по малу и иных свою братью к христианской вере приводить будут.

И кой мордва иль чюваша или черемиса крестятца, то тех уже воеводам и всяким правителем и приказным людем надлежит почитать и всячески их утешать и беречь их паче некрещениых и во всем от некрещенных чинить им милостивую отъмену, чтобы некрещеные крещеным завидывали.

Да крестьянам же и мордве указ великаго государя сказать, что [бы] между собою жили любовно, друг друга ничем бы не обижали и лесу бы, кой годитца в строение, на дрова отънюд бы не рубили.

А при степных местех молодаго леса па дрова и в своих лесах отънюд бы не рубили, а рубили бы то дерево, кое уросло, а в строение хоромное неприходиое. И кое дерево повали[ло]сь, то бы обирали, а молодой лес, когда нодроетет и будет толстиною в забориву, то тогда бы рубили на всякие домашные потребы.

А где в степных местех засядет лес молодой, то осеные выжечь тамошние жители травы б сажень на пять и шесть въкруг того лесу по вся б годы окашивали, чтоб вешнею парою степной пожар к нему не дотпол и не выжег бы.

Видел я по степям много таких паросников, иные в человека вышиною, а иныя сажени и в две были, да все погорели и пропали. Аще б не пожары, то и при степных местех леса б великия были.

Паки был я на Черни и во Мценску и видел там, что рубят на дрова самой молодой лес толщиною в гороховую тычипу и на один воз срубят дерев сто и болше, а в том же лесу видел я лежит валежнику. И стоячие деревья есть тако, что из одного дерева будет возов десять и больше, и пока старой лес были б подбирать, а тот бы молодежник подрос и им же бы пригодился всем.

А коя степь гораздо гола и леса удадели, то тамошние жители всякой бы к своей деревне занял десятин десяток другой и въйшхал бы осеные наметал бы семян леснова, березоваго и лшюваго и клеповаго и осиноваго и дубоваго и вязоваго и орехов спелых сырых четверик другой тут же б разметал. И как тот сеяной лес взойдет, от пожару б берегли, и первой год надобно его и пополоть, чтоб степная трава не заглушила ево и сеяныя орехи лет в шесть иль в сем с плодом придут и в десять лет орехами обогатеют, на добрых землях вел ми они плодовиты будут.

И тако бы всяк у своей деревни так устроил, то бы и лесом и орехами все доволны были, хотя сперва и скуплю покажется завести, а последи и самим сълюбитца.

И о орехах не худо бы учинить и заповсть, чтоб никто прежде Семеня дни их не щипал, но дали бы им созреть, чтобы ядро наполнилось. И аще где на угревине и прежде Семеня дни наполнятся ядром, обаче прежде Семеня дни никто б не дерзал их щипать, но щипали бы последи Семеня дни, в то время, егда они будут сыпатца. И щипали бы, согласись и с совету своего сотскаго, чтоб как семейным, так и безссмейным безобидно было.

И таковых спелых орехов один четверик лутче четверти недоспелых; ныне многие щиплют их възахват зеленые, а соспеть отъшот не дадут и тем они лротчих своих соседей оголожают, а себе хлеба от них не наживают, потому что было взять спелых орехов за четверик, а он и за четверть едва то возмет. И тем царскаго величества интересу чинят урон, понеже спелых орехов четверик грязны по четыре и выше продают, а в зеленых и за четверть того не дадут. И где было за спелые орехи пошлины взять рубль, а з зеленых и гривны не дадут, а кто и купит, не брящет в них ползы, потопу что ни в них еды, ни у них масла. Толко, купя, ореховники мешают их з добрыми и людей объманывают, закрасят с лица спелыми и в том себе хрех приемлют. В спелых же орехах есть и царственная прибылда, понеже идут они во яные земли, в Перейду и в Шведы и во иныя места, а неспелый ни за что гинут.

И того ради велми надлежит от ранняго щипания орехи блюсти, дабы никто прежде Семеня дни щипать их не дерзал, а и после Семеня дни без воли сотъскаго ж без общаго совету бы не начинали их щипать.

А буде кто учинится тому изъложению противен и прежде Семеня дни нащиплет хотя малое число, то взять на нем штрафу пять рублев, да его же высечь потогами.

А буде кто привезет орехов на продажу сырых иль сухих, а щипаны будут но доспелы и ядром орехи будут не полны, то взять те орехи на государя. А кто их привез, взять штрафу за всякой четверик по рублю или как о том уложено будет.

А буде гораздо зелены, что и в половину ядра нету, то взять на нем штрафу сугубо, а орехи высыпать летом в грязь, а зимнею порою в пролуб.

А буде кто поймает кого прежде Семеня дни в лесу или К на дороге или и в деревне с свежими щипаными орехи, то те орехи отъдать тому, кто поймал, а кто пойман, на том доправнть штрафу за всякой четверик по рублю, а буде менше четверика, то по количеству орехов, да его ж высечь натогами, дабы въпредь так не делали.

А буде прикащик или староста или сотской поноровит тому, кто пойман, и штрафу с пего не возмет или и возъмет, а наказания по указу не учинит, или того поимщика станет чем теспить, хотя и после того времени, то на том прикащике иль старосте или и на сотском взято будет за нарушение его и. в. указу штраф определенной по новому изъложению и наказание чинить великое, каково и прочим нарушителем учинено будет.

Подобие и о рыбной ловле надлежит учинить, чтоб крестьяне от неразумения своего царскому интересу тщеты не чинили, ибо в коих озерах и реках снятоваго рода нет, то в тех водах отънют мелкие рыбы не годъствует ловити. А крестьяне, не разумея снятоваго рода, въместо снятого ловят молодую рыбу, щучонкя, язикя, плотички, а наипаче ловят недорослых окунков. И не токмо дать ей год место яерегодовать, но и самыя зародышки рыбные ловят, еже менше овсяного зерна и тем ловом в реках и в озерах рыбу переводят. Будучи я на Уотрике, зачерпнул на лошку тех рыбеночков и шол, и был их числом 88, а есть-ли бы зачерпнуть погуще, то бы ста два-три зачерпнул.

А аще бы та маленкая рыбка перегодовала, то из одной той лошки было бы целая варя, а в два года из той лошки было бы 20 варь, что ж бы от тех двулетних рыбок в два года приплоду было? И тех рыбных зародышков, наловя и высуша, за четверик возмет гривни две, а естьли бы выросла в два года, то было бы возов десять или болши из того четверика, и въместо дву гривен взял бы рублев дват[ать или болше и пошлины бы с иес сошло болши рубля.

И в таком немыслии крестьянском токмо царской интерес пропадает, но и у ловцов тех прямая покормка пропадает.

Ныне многие жалуются на рыбу, глаголя: «плох де лов стал быть рыбе». А отъчего плох стал, того невыразумеют; ни от чего иного плох стал бить лов, токмо отътого, что молодую рыбу выловят, то не и с чего и болшой быть. Есть-ли и в скоте телят приесть молодых, то ни быков, ни коров не будет, такожде и у курицы, аще цыплят всех поесть годы два-три, то и курицы все переведутся. И рыба ничем же от того разпьствует, всегда болшая рыба выростает из малые и, аще малую выловят, то болшой не отькуды взятца будет.

И по моему мнению, где и снятовой род есть, то и там надлежит запредить, чтоб самых мелких рыбных и снятовых зародыглев не ловили, а ловили б перегодные, чтобы от той несмысленной ловли великаго государя интерес не пропадал напрасно, а и ловцы бы безъпутною ловлею ни себя, пи людей не голодили.

И аще его и. в-ву порадеть, и закрепить накрепко со штрафом и з наказанием, чтобы отънюдь никто кроме самородных снятов недорослой рыбы не ловили, то велми рыба во озерах и в реках умножится.

И, мнитца мне, надлежит запретить сие: буде кто мелких щученков или лещиков или плотичек и окунков недорослых, кроме самородных СНЯТОЕ, привезет на торг, аще сырых или и сушеных, то та рыба взять на государя и отъдать солдатам или нищим по багаделням, а кто привез, на том взять штраф за всякой четверик, по чему уложено будет, то годом спя статья утвердитца и никто недорослей рыбы ловить не будет. А паче надлежит прежде во все городы послать указы, чтоб отъшот недорос-лой рыбы не ловили и неводов частых кроме сыятовых не делали, а на дру[го]е лето всех штрафовать за презрение того указа.

А буде кто наловит недорослой рыбы про себя аще и малое число, и аще кто с тою рыбою поймает н приведет к суду, то доправить на том, кто ее ловил, штраф надлежащий по изъложению и с того штрафа четвертая доля, выняв, отъдать тому, кто ево привел к суду, а рыба ему ж отъдать. И таким штрафом и про себя ловить не будут.

И в таком установлении годы в три иль в четыре так рыбы умножитца, что весь народ рыбою насытитца. И аще тот устав и въпред не нарушится, то по веки веков не оскудеет.

И аще она при нынешней цене въдвое или и вътрое дешевле будет, обаче в пошлинном зборе будет десятерицею болши, потому что в продаже рыбы будет великое множество.

А и сие не велми право зритца, еже помещики на крестьян своих налагают бремена леудобноносимая, ибо есть такие безъчеловечные дворяня, что в работную пору не дают крестьянам своим единого дня, еже бы ему на себя что съработать, и тако пахатную и сенокосную пору всу и потеряют у них, иль что наложено на коих крестьян оброку или столовых запасов и, то положение забрав, и еще требуют с них изълишняго побору п тем излишеством крестьянство в нищету пригоняют, и которой крестьянин станет мало посытее быть, то на него и подати прибавит И за токим их порядъком никогда крестьянин у такова помещика обогатитися не может, и многие дворяне говорят: «Крестьянину де не давай обърости, но стриги ево яко овцу до гола». И тако творя, царство пустогаат, понеже так их обирают, что у иного и козы не оставляют, и от таковые нуж-

ды домы свои оставляют и бегут иные в понизсшые моста, иные ж во украенные, а иные и в зарубежный, и тако чужня страны населяют, а свою пусту оставляют. А что бы до того помещикам дела, что крестьяне богаты, лише бы оп пашни не запустил, хотя бы у него и не одна тысяча рублев была, толко бы не воровал и безъявочно не торговал, что крестьяне богата, то бы и честь помещику.

Крестьянам помещики не вековые владелцы, того ради они не весьма их и берегут, а прямой им владетель всероссийский самодержиц, они владеют временно.

И того ради не надлежит их помещикам разорять, но надлежит их царским указом охранять, чтобы крестьяне крестьянами были прямыми, а не нищими, понеже крестьянинъское богатство —богатство царственное.

И того ради, мнитца мне, лутче и помещикам учинить расположение указное, по чему им с крестьян оброку и иного чего имать и по колику дней в неделе на помещика своего работать и иного какого изъделья делать, чтобы им сносно было государеву подать и помещику заплатить и себя прокормить без нужды. Того судьям вельми надлежит смотреть, чтоб помещики на крестьян изълишняго сверх указу ничего не накладывали и в нищету бы их не приводили.

И о сем я ко высоким господам, тако и мелким дворянам надлежит между собою посоветовать о всяких крестьянских поборет помещичьих и о изъделье, как бы их обложит с общаго совета и з докладу его и. в., чтобы крестьянству было не тягостно; и расположить емянно, по чему с целого двора и по чему с полудвора или с четверти или с осмые доли двора имать денег и столовых запасов и по колику с целаго и не целаго двора пашни на помещика своего всъпахать и хлебом засеять и, зъжав, обмолотить. Такожде и подводы расположить по расположению дворовому, чтобы всем по владению земли было никому ни перед кем необидно, и чтоб и государевы поборы сносно им было платить сполна без доимки.

И како о сем с общаго совета изъложитца и указом его и. в. утвердится, и тако аще нерушимо будет стоять, то крестьянство все будут сыти, а иныя из них и обогатятся.

Я, истинно, много о сем размышлял, како бы право крестьянские поборы с них собирать, чтобы его н. в-ву было прибылно, а им бы было не тягостно, и сего здравие не обретох, что прежде расположить крестьянские - дворы по владению земли им данные, чем кой владеет и колико он на той своей земле хлеба высеет про себя .

Я не вен, чево господа дворяня смотрят, крестьянами владеют, а что то имяновать крестьяна не знают и по чему числить двор крестьянской ничего того не разумеют, но токмо ворота, да городбу числят, а иные дым изъбиной щитают. И яко дым на воздухе исчезает, тако и исчисление их ни во чтожность обращается. А и во исчислении душевном не чаю ж проку быть, понеже душа вещь неосязаемая и умом непостижимая и цены неимущая, надлежит ценить вещи грунтовалные. В душевном следовании труда много подъято, а и казны, чаю, тысячу десятка два истощилось на него, обаче, чаи я, что она вся туне пропала я труд весь ни во что, ибо побор сей несостоятелен будет. А в чесом надлежит прямо неподвижной прибыли искать и о том во главе 9 речется.

А о крестьянех, мнитца мне, лутче тат; учинить: егда кон крестьянин пожиток свой сполна помещику своему заплатит, то уже бы никакой помещик сверх уроненного числа ни малого чего не требовал с него и нечем бы таковых не теснил, токмо смотреть за ним, чтоб он даром не гулял, но какую мочно к прокормлению своему работы бы работал. И от такова порятка, кои разумные крестьяне могут себе и хорошие пожитки нажить.

А буде кой крестьянин, хлеба напахав да станет гулять и въпред не станет ничего запасать, и таковых, не токмо помещикам иль прикащикам, но н сотским надлежит за ними смотреть и жестоко наказывать, чтобы от лености своея в скудость не приходили и в воровство бы, ни в пьянство не уклонялись.

Крестьянам и радетелным разорения чинитца не малое и оттого, что двороваго расположения прямаго у них нет. Кои силные помещики, те пишут дворов по пяти и по штн и по десяти в один двор, то тем лехко и жить. А кои средние могуты, те двора по два и по три въместо сваливают и одними воротами ходят, а прочие ворота забором забирают, то и тем крестьянам не весьма тягостно. А кои бедные и безпомочные помещики, то у тех крестьян все дворы целыми дворами писаны, ж от такова порятка тии крестьяня от несносных поборов во всеконечную нищету приходят. А богатые и силные бояры своих токмо крестьян оберегают от поборов, а о прочих не пекутца.

И ради основания правды надлежит первее уставить в крестьянстве, что то имяновать двор ы что пол двора или четверть или осмая доля двора.

Я сему велми удивляюсь, что в российском царстве премногое множество помещиков богатых и судейством владеющих, а того не могут зделать, чтоб, собравшись, посоветовать и уложить, что то крестьянской двор имяновать или пол двора или четверть двора и по чему бы разуметь целой двор или без четверти или с четвертью двор.

В Москве в посадских слободах, аще и мужики живут, обаче у них разумно учинено: кто на целом дворе живет, тот и с целого двора и платит, а кто на полудворе иль на четверти, то с того и тягло платит.

А у крестьян писцы и перепищики ворота числят двором, хотя одна изба на дворе, хотя изб пять-шесть или десять, а пишут двором же. И то стал быть не разум, но самое безумство и всесовершенная неправда и убогим и маломочным обида и разорение.

По здравому разсуждению надлежит крестьянскому двору положить рассмотрение не по воротам, ни по дымам изъбным, но по владению земли и по засеву хлеба на том ево владенье.

По моему мнению, аще у коего крестьянина написать целым двором, то надобно ему земли дать мерою только, чтобы ему мочно было на всякой год высеять ржи четыре четверти, а яроваго осмь четвертей, а сепа накосить ему про себя дватцать копен.

А буде коему крестьянину отъведено земли, что и четверти ржи на ней не высеет, то того двора и четвертью двора не надлежит написать, но разве шестою долею двора. И тако всякому крестьянину числить двора по количеству земли надлежит.

А буде ж кой крестьянин могутен, а земли ему от помещика отъведено малое число и он мочью своею наймет земли у иного помещика и на той наемной земле высеет хотя четвертей десять или болши, и тое земли к дворовому числу не причитать и государевой подати никакой с той наемной земли не платить, потому что с тое земли будет платить помещик, который тою землею владеет. Такожде и помещику своему ничего ж с тое пашни не платить же, а платить тому помещику по договору денгами или снопами, у коего ту землю нанял.

А буде кой помещик, видя коего крестьянина семьяниста ж лошадеиста даст ему земли со удоволством, что высеват он будет четвертей по десяти на лето ржи, а яроваго по дватцати, а сенокосу отъведет ему на 50 копен, то с такова крестьянина можно брать как его и. в., так и помещику с полутр[ет]ья двора. И тако все дворы расположить не по воротам, ни по дымам, но по владению земли и по засеву их на отъведеыной им земле.

И аще таке во всей России устроено будет, то ни богатому, ни убогому обиды ни малые не будет, но всякой по своей мочи, как великому государю, так и помещику своему будет платить.

И ради охранения крестьянъскаго от помещиков их, надлежит и в помещичьих поборех учинить по земле ж и чтоб болши положенного окладу отънют на крестьян своих не накладывали. И тако яко в государевых поборех, таке и в помещичьих будет им сносно. И по таковому расположению и помещикам дворов крестьян своих таить по прежнему будет не для чего, потому, буде кто дворы свои целые полудворами или четвертьми или осьмушками напишет, то и сам помещик не может уже с них болши взять, ибо всякой крестьянин на чем будет жить и чем будет владеть, с того будет и платить как царю, так и помещикам своим.

И буде кой помещик напишет дворы целые полудворами или и менши полудворов и царския поборы будет платить против писма, а себе станет с них имать с целых дворов, и кто про то уведомится постороней человек и донесет о такой ево неправде судьям, то те дворы и со крестьяны отъдатъ тому, кто изъвестил. А буде и крестьяня, не похотя лишняго помещикам своим платить и донесут судьям, то того крестья[ни]на, кой доведет, дать воля, да за довот пятьдесят рублев денег. А которые крестьяня ведали, что помещик их берет с них изълишние поборы, а умолчат, то тех крестьян бить кнутом, колико ударов уложено будет.

И аще кой помещик на целой двор или на пол двора или и на четверть двора посадит двороваго своего человека или деловаго или бобыля ли полоненника, то кто бы он ни был, а плата дворовая имать с него по владению земли неизъменно. И тако как крестьянин, так и дворовые люди, будут великому государю данники и платеж им тягостей не будет, потому что платеж их будет по владению земли, определенной при дворе.

И таким порятком интерес его и. в. велми будет множитца и аще во всей России тако устроитца и поборы з двороваго числа лехкостнее будут. А по древнему порятку от поборов иные в конец разоряются, а иные даром живут.

По моему мнению, царю паче помещиков надлежит крестьянство беретчи, понеже помещики владеют ими времянно, а царю они всегда вековые и крестьянское богатство — богатство царственное, а нищета крестьянская оскудение царственное. И того ради царю яко великородных и военных, тако и купечество и крестьянство блюсти, дабы никто во убожество не въходил, но вси бы по своей мерности изобилны были.

И аще по вышеписанному крестьянские дворы управятца, то каково за силными лицы будет крестьянам жить, таково и за самыми убогими быть, и но прежнему бегати крестьянам будет уже не для чего, потому что везде равно будет жить.

И у коего крестьянина двор целой или менши или болши двора, обаче в селидбс строили бы по два двора гнездами и меж ними по два огорода, яко же о том в осмой главе изъявитца. И аще тако устроены будут деревни, то во время огненнаго запаления никакая деревня вся не выгорит.

А буде кой помещик будет на крестьян своих налагать, и наложит сверх указного числа или изълишную работу наложит, и аще те крестьяне дойдут до суда, и у такова помещика тех крестьян отънять па государя и з землею, то на то смотря, и самой ядовитой помещик сокротит себя, и крестьян разорять не станет.

А буде кой судья но доношению крестьянскому о винности помещиковой сыскивать не станет и отошлет их к старому их помещику или и сыскивать не станет, да будет во всем помещику наровитъ, а на. крестьян вину валить, и аще те крестьяне дойдут до вышняго суда и вину на помещика своего изъявят и судейскую вину предложат, то тот судья не токмо своих пожитков, но и живота своего лишится. И тако алый зле погибнет, а праведной судья за праведной свой суд настоящих благ насладится и грядущих не лишится во веки веков. Аминь.

ГЛАВА 8

О ЗЕМЛЕНЫХ ДЕЛЕХ

Сие, мнитца, не токмо неправильно, но не и безхрешно еже дворяня после умерших своих сродников земли жилы и пустые делят на дробные части, ибо одну пустошь разделяют на многия разные владения, и по такому разделу бывает у одной пустоши владелцов по десяти и гораздо болши. И такая безделица бывает, что иному владелцу достанетца десять четвертей, иным же четверти по две, по три, а иному и по четверти и по осмине и по четверику, и всякую пахатную полосу худую и добрую, все пашут. И кто из них сам у себя, то тот всем своим жеребьем владеет, а кто безъмочен, тот ничем владеть не может, и в тых дробных делах кроме съсоры да беды иного нет ничего, и за съсорами общия земли многия и пустеют и дерпеют и лесом перестают. И в том запустении царской интерес малитца, потому что с пуста никакова доходу не бывает.

А у кого земля собственная, то он ее росчищает и распахивает и навозом наваживает и год от году и худая земля добреет, такожде и сенные покосы раскашивают и от того царского величества интерес умножается.

И тии дворяня не токмо пустыя земли тако делят, но и жилыя села и деревни на многия доли делят. Есть в Новгородском уезде погост, имянуемый Устрика, и в том селе диоров с дватцать, а помещиков владеют семеро разных фамилий, а во иных деревнях и болши того есть владелцов. И в таковых разъновладелцах нелзя быть без вражды и другу от друга без обиды.

И, мне мнитца, радя охранения от обид и, после умерших лутчи дробные отъставить и делить земля пустая и жилая целыми пустошами и деревнями по урочищам.

А буде ради многих помещиков разделить целыми не можно, то те земли и деревни положить в цену, и буде кто из тех родственников денги в дел положат, а землю жилую или и пустую возмет всю за себя, то и добро так. А буде все сродники скудны, то продать ее и постороннему человеку и денги по надлежащий жеребьям разделить, то не то что уголовщине быть, но и браынитца будет не о чем, потому что на денгах и малые дробинки разделят чисто.

А и сие веема неправо деется, что писцы и перепищики и дозорщики пустоши и жилые деревни, как коя слывет имянно, пишут и колико в коем урочище четверные пашни и сенные покосы пишут же и, пишучи, не то, чтоб ее смерятъ, но и глазами не видав, пишут по крестьянским сказкам. И в иной пустоши напишут четвертей 50 в поле, а в дву потому ж, а егда кто станет сеять, ажио и во всех трех полях толико не высеет.

А в иной пустоши, видел я, написано шесть четвертей, а высевается ржи в о[д]ном поле по 20 четвертей, а лесу будет болши трех верст. И в таком расположении токмо одна смута и всякой деревне и пустотам толко мера, да прозвание, а при какой признаке та земля или с какою землею смежна, ничего того не пишут и разделения межам совершенного не чинят. И оттого многое множество съсор и убвъства чинитца и инии, забыв страх божий, взяв в руки святую икону, а на голову свою положа дернину, да отъводят землю я в таковом отьводе смертне хрешат. И много и того случаетца, еже отъводя землю и неправедную межу полагая, и умирали на меже.

А по прямому разсуждению надлежит всем жилым землям и пустошам учинить межи недвижимый, буде с кем не разделила ни река ни ручей, ни иная какая недвижимая признака, то присмотреть какую ни есть недвижимую признаку, кося б нарушить нелзя было. А буде нет таковые признаки, то и на чистом месте мочно вделать недвижимая признака, ибо выкопать яма глубокая, аршина в три или в четыре и шириною такожде, и навозить ее полну каменья болшаго и накласть бугром, чтобы матерые земли выше было, и на то каменье насыпать земли аршина на дъва или болши и тот бугор вековым утином и будет.

И от того утину протянуть вервь по меже прямо до поворотки и под ту вервь подставить мореходной компас и куда укажет компасовая стрелка северная, так имяп-но и записать и смерять по верви, колко от того утину до поворотки сажень будет, то так и записать.

И буде у поворотки признаки никакой недвижимой нет, то выкопать яма глубокая, аршипа в полтара или и в два и шириною такожде аршина в два, и накласть в нее каменья или уголья, и назыщать над него холм аршина в три и, утоптав, окласть дерном и на том холму посадить молодых деревец пять-шесть, кои б были годков трех или четырех. И коли-ко около тоя земли не будет холмов, на всех садить одного рода деревцы, каково на первом холму, таково и па последнем.

А егда станут другую землю мерять, то по холмам другова рода и деревья садить, около коея земли сажени березки, то березы б тут и были, а около коея земли сосенки или елки иль дубы иль вязы или и осины, то около тое земли отъни бы они и были.

А с коею землею та будет смежна и приткяетца ода к объмежованной земле, а на той меже по холмам сажено не того рода деревья, то те готовые холмы имянно и записать, [колко] их к той земле пришло, и деревье кое на них сажено, так и записать, а другова рода к тем деревьям не присаживать.

И егда тое сумежные земли межа отъворотитца, то, буде згодитца от холма, то так и записать, а буде отьворотит она меж холмов, то после старые межи учинять холм не на самой меже, но сажень место уступя от межи, чтоб старой межи повреждение не было и деревьцы посадить на нем такое, какое около всея тоя земли начали садить.

И буде коя деревья посаженое посохнет, то паки посадить такое ж, а егда деревны дримутца, и годы два-три или и пять-шесть перемешкав, паки всякому межевщику меж своих всех осматреть, нет ли межам какова повреждения.

И буде где и мало осмотрит межу попорчену, то сыскать того, кто попортил и учинить ему наказание жестокое, как о том уложено будет. И деревья но холмам осмотреть и кое из них принялось и бежко почело рости, то деревье ж оставить, а протчие подсечь. А буде на коем холму дерева два иль три бежко почали рости, то ио расмотрению оставить и два иль три деревца, толко бы были одного роду, а изълишние все подсечь и приказать накрепко, чтобы тех деревец оставленных берегли накрепко и ничем бы их не вредили. А буде на том же холму какое дерево инова роду собою изъростет, и таковое подсекать, и рости им не давать, чтоб они признаки не повредили.

А во время межевания в кою сторону от утину вервь натянетца, то под ту вервь ставить вышепомянутой компас. И по компасу смотря, писать имянно, на кою сторону протянулась вервь, на восток или на полдень или на запад или на север, и коея четверти на которой градус и колико градусов поступило от востока к полудни или от полудни к востоку и прочая.

И межа от признаки до признаки или от поворотка до поворотка и колико коея прямызны будет мерою сажен, писать имянно, и в кою сторону она поворотила, направо или налево, и на колико градусов она поворотилась, так имянно и писать.

А буде где придет межа изълучиною и буде сосед соседу не уступит, то протянуть вервь от холма на холм прямо и смерять по верви, колико меры меж теми холмами будет, и от тое верви смерять поперег, что тос изълучины будет, и записать имянно ж. И где старая межа, по реке иль па ручью, и та старая межею и да будет. Обаче вервь надлежит натянуть прямо и записать имянно, колико тое прямызны от холма до холма и где старыя межи изълучииами, так им и быть. А куды вервь была ради сметку земли, сохою тут не приезжать, но толко то писать, па кой градус та вервь была протянута.

А кроме изълучин, куда вервь ни протянетца, с обе стороны проехать сохою раз по два-три и свалить к верви въместо и та межа с коими землями делит межу, писать имянно, чья она есть и как она нарицаетца. И буде чрез межу случится какая река иль ручей или вражек или суходол или болото, все то писать имянно, па коей верви случилось и в коликих саженях от коего холма. И буде и дорога чрез нее лежит, то отъкуду и куда лежит и при какой признаке та земля, при реке ли великой или при малой или при озере великом или малом или при болоте каком.

И всякая межа писать с подлинною очискою, чтоб она во веки неподвижна была и пороку бы в ней ни малого не было. Аще и с трудностию потрудитца о сем, обаче в роды родов безъсорно б было житие. И егда бог сие благо дело совершит, то, мнитца мне, не худо бы и напечатать их книг сотницу другую и по городам разослать. И аще где и пожар учинитца, то в другом месте она будет и межевальной труд не погибнет и сметения о земле нигде ни у кого не будет, но будет она бутто в зеркале всем зрима.

И объмежовыватъ каяждо земля сице: от утину того то пошла межа прямо па самой восток, иль на полдень иль своротило направо иль налево, от коея четверти и много ль градусов въправо иль вълево поступило, и от утину до перваго холму земля того то села иль деревни, или пустоши какой с правые стороны, а с левые стороны такожде такая та имянуемая земля. И з коликими землями тапустош, кою межуют, ни сошлася, писать имянно, то уже той меже изъменитися не можно будет, ни в какая лета она не смешается, ибо по недвижимым признакам и по компасу и по мере от поворотки до поворотки и от холму до холму всякая межа разобрать будет мочно.

И когда кое урочище все въкруг объмежует и последняя вервь егда придет к утину, с коего утину начал межу вести, написать имянно по компасу, на которую четверть и на которой градус тоя четверти к утану пришла,

А буде о коей меже спор будет, то те земли вымерять, первее по писцовым книгам четвертную меру и сенокосные угодья, да такожде и около тое земли межа повести вышеписанным же порядком и межа положить около ея недвижимая ж.

И егда кою всю землю объмежует, то посреди тоя земли въдоль протянуть вервь от писменны и недвижимый признаки на недвижимую ж признаку и смерять по ней, что тое земли длинку будет. Такожде протянуть и поперек, взяв начало от коего холма, и тянуть вервь на призначной же холм или на недвижимую какую признаку через длинную вервь и на перекрестье подложить кватрат и куды по перекрестье покосилось, так имянно и написать и как длинник, так и поперешник смерять, что его будет. И на том же перекрестье поставить компас и куда того компаса северная стрела укажет, так и записать и на чердеже стрелка озъначить.

И на целом листу зделать той объмеженой земли чертежь по разъмеру, как межа ведена, так имянно и написать. И по колику от холма до холма и от поворотки меры, такожде и от иных признак до признак, цыфирными словами всякую меру особливо подписать и около ее какие земли прилегли, все имяна подписать и коликою мерою коя земля приткнулась. И на средине того чертежа означить длинник и поперешник точками на те же признаки, на которые вервь была протянута, и подле точек написать мера длиннику и поперешнику, колико сажень. И егда чертеж правильно написан будет, то по чертежу мочно будет всякому человеку, кто в розмере силу знает, и, не быв на земле, скажет, колико в ней десятин и колико четвертные пашни.

И того ради всякой межевщик, колико каких земель не объмежует, писал бы имянно, всякой земле особливыя чертежи и всякая пустот обмежеванная написа[па] б была на особливом листу. И на тех же чертежах надобно написать колко по писцовым книгам написано в ней четвертей в поле и колко сена копен. И егда кой межевщик свою долю всю изъмежует, то те чертежи переплести в книгу и положить ее в поместном приказе в сохранное место въпред для утвердения правды.

И аще тако вся российская земля размежуется, то упокоятся все земляные съсоры, нелзя будет ни сажени чужой земли кому присвоить, но всякой будет, аще убог, и аще кто и ябедовать и нахаловать, а буде своим владеть. И силным безмочным теснить по прежнему будет не мочно, разве отънять вся, н то будет явно всем, что чужим завладел.

И буде кто и покусится межу заравнять, или холм на чужую землю перенесть, то всякой человек будет ведать, потому что одним днем того не зделать, а и делать не одному человеку, и того ради будет славно и явно. А буде бы кто и зделал, то и последи сыскать мочно, разве чертежи и книги все пропадут, то тогда мочно обида чинить. И того ради книги надлежит зделать печатные, а и чертежей по два-три мочно зделать и положить их одну книгу чертежную в Москве, а другу в Санкт-Петербурхе, а третию в том городе, коему та земля присудна.

И так надобно твердо заказать под великим штрафом, чтобы той межи хотя у кого в оном владеть будет, а тех меж отънюдь бы не пе[ре]пахивали и ни межи, ни холма с места на место не переносили бы, но всякая межа была бы в роды родов на своем месте нерушима.

А и в степных местах такожде надлежит учинить недвижимые ж межи, отъмеряв по даче, вымерять десятинами, и, намеряв всю чью дачу вышеписанным же образом, зделать утин и от утину протянуть вервь прямо, аще и верста место будет до поворотка или и болши. И пока прямизна идет, по та щчитать лише сажени, а на поворотке зделать холм по вышеписанному ж и от того холма такожде до другой поворотки протянуть вервь пряму ж. И тако всю землю до утину объмерять и по верви отъехать сохою по вышеписанному ж и поворотки писать по кампасу ж и чертежи делать по вышеписанному ж. И буде близко лес есть, то по вышеписанному ж садить на холмах деревцы, а буде лесу молодого добыть где немочно, то набрать дубовых желудей и по десятку место на холму посадить, а на ином урочище наметать семян вязовых, а на ином березовых иль кленовых или и иных каких. Токмо такие семена на коих холмах пометаны будут, так и в книги записать и, всю межу устроя по вышенаписанному ж, протянуть вервь с угла на угол, потому что в степных местах будут многие земли межеватись четвероуголно и, кроме угловых, холмов не будет. И на чертеже на средине написать стрелка северная, и на том чертеже и мера как меже, так и средине личба написать.

И тако всех господ великих и мелких дворян дачи отъмерять подлинною правдивою мерою, а не по прежнему глазомером, чтобы ни лишку, ни недомеру против дачь не было. Вельми надлежит во всех межеваньях мера четвертной пашне полагать самая правдивая, да еще его и. в. повелит въместо душевредства душевных поборов брать з земли, по чему с четверти положено будет, то чтобы ни убогому, ни богатому обиды не было.

А в прежных глазомерных мерах у иного написано пять четвертей, а владеет на пятдесят четвертей, а у иного написано четвертей 20, а четвертей и пяти не высеет. А егда мера приямая будет во всех землях положена, то никому обиды не будет.

И межи учиня, так, надлежит твердо блюсти, чтобы никаковой обмежеванной земли, ни жилой, ни пустой пустоши и де токмо по прежнему на многия части, но и па двое не делит бы, но кому случитца продать или заложить или кому и отъдать, то отъдавать бы и продать всю, какова коя земля есть по обмежеванию без розделу.

И сицевое межеванье аще и не скоро окопчитца, да уже прочно оно будет, и помещикам всем покой великой учинит. И того межеванья межи так надлежит хранить, чтоб не то что межа подвердить, но и прозвания старого отънюд бы но изменить, но как кое урочище изстори названо, так бы оно и слыло до скончания века. И буде чье владение случится по смерти или по иному какому в розделе или в раздачу по указу, то делит бы целыми пустошами и урочищами по межевым книгам, а сверх бы тех меж ни придавливали, ни убавливали.

А буде кто не токмо межу испортит, но аще и имя коей пустоши или урочищу каковому изменит, то объложить ево штрафом.

А буде черес кою землю лежит дорога, то отъехать дорогу с обе стороны сохою, такожде как и пограничную межу. И учинить ее шириною, буде проселочная тележная, то пустить ее трех сажен, а буде проезжая дорога городовая, то пустить ее шти сажен, а буде дорога московская, то надлежит ее пустить двенатцать сажен или и болши.

И те дороги в десятины и в четвертное число не числить, но из ностоящия меры и изо владения вычислить вон, понеже на чьей земле дорога ни бывает, слывет она государева, а не помещичья. Того ради тое земли и в оклад ни Кому не класть и хлеба на них никакова не сеять.

И аще великий наш император в сие дело въсовершенно вступит, а бог свыше призрит и помощь свою святую ниспослет на не, то мочно всему сему делу состоятися и совершитися не весъма многими леты.

Изьмеряв поместдыя и вотчинные земля, обложить их платежей с веяли, по чему он, великий наш государь, укажет имать с четверти или с десятины па год со всех владетелей земли российский, которая останется за роздачею к крестьянским дворам под пашню их и под сенокос, в помещичьих полях и в пустотах и в лесах и о болотах, потому что с тон земли, коя отъделена будет к крестьянским дворам, с тое земли будет платить крестьяня по дворовому своему окладу, яко же в седмой гласе речеся, и того ради та земля за помещиками и числить не надлежит.

И буде положить мера десятяне длиннику 80 сажен, а поперешнику 40 сажен, и с такой десятины, мнитца мне, что мочно с пахотные земля по осми копеек взять на год, а с сенокосные по гати копеек, а с лесные по четыре копейки, а з болотные по две копейки.

И я чаю, что на кийждой год денежнаго збору тысячь ста по два-три рублев будет приходить или и гораздо болши. И тот земляной збор будет прочей и никогда он не умалится, но токмо год от году прибывать будет.

Буде кто леса росчистит и пахотными нолями устроит, то у того дачи прибудет. А буде кто, лес вырубя да хлеб сняв, паки запустит, и на ту землю прибавливать дачи не для чего, потому что она паки под лесным угодьем будет.

А аше кто и болото обсушит и устроят сенокос, то и тамо прибудет же збору. И того ради земским камисарам на всякой год надлежит осматривать, буде кто прибавит пашни или сенокосу, то и окладу на него надлежит прибавить.

И по такому расположению никто даром землею владеть не будет, но все будут платежшики.

А ныне есть много таковых, что за иным помещиком земли пустошей десятка два-три есть и по окладу в них четвертей тысяча место будет, и те пустоши отьдают под пажату и под сенокос из найму, и на каждой год десятка по пяти-шти берут, а великому государю не даст он ни денги. Кто есть я, а л за мною с полтараста четвертей есть, а платежу моего нет с них великому государю ни малого.

И буде в Руси вся земля изъмерять прямо и исчислить десятинами, то я чаю, что десятин милионов десятка два-три и болши будет. И аще обложить кругом алтына но два, з десятины, то тысячь сот пять-шесть будет того збору, и того платежа никому потаить или в платеже похитрить будет невозможно, потому что ни единые десятины утаить будет невозможно.

Землю сотворил бог недвижиму к владение земли, аще и переходит от рук в руки, обаче она стоит недвижимо. Того ради и побор аще с нея учинить, может он недвижим быть и состоятелен он будет.

И аще бог на не призрит и помощь свою нисполет, то может оно не весьма долгим времянем состроитися. Трудно толко первой год потрудитца, а егда навыкнут, как межевать по кампасу и как мера полагать, и чертежи скоро навыкнут по розмеру рисовать,

Я первой год, аще и по одному человеку смыоленному послать, то дело управлять в какуюжде [губернию], а на другой год мочно и по десяти человек послать, я. на третей год, хотя по сту человек, то дочно послать, потому что лихо сперва установить, как то межеванье отыправлять, то и одним месяцем многим мочно научится. Ибо поспешность сего дела в руде суть царстей. аще он возхощет, то немногими деты может тое дело управить.

И того земляного збору, чаю. что будет со всякия губернии тысячь но сту. Только, чаю, силные лица будут всячески сие дело препинать, понеже они обыкли по своей воле жить и не так они любят дать, как любят себе взять.

Я чаю, что и дворовому расположению как ни есть, а будут препятие чинить, а естьли великий государь переломит их древнее упрямство, то, я чаю, въполы будут дворовые поборы. Ныне з двора съходит рублев по осми иль малым чем менши, а тогда, чаю, что и по четыре рубли не сойдет.

И аще по земляному владению все крестьянские платежи, такожде и з дворян по владению ж земляному уставятца, то тверждее он подушного збору будет и вельми он постоянен и прибылен будет.

Земля трудно токмо управити, еже ее всю по вышеписанному размежевати и, измеряв в десятины, положить право, то последи всем оно любезно и покойно будет.

И тако надлежит в земляном деле потрудится, еже б не токмо едина земля пахатная и сенокосная и лесныя угодья измерить, но и болоты бы все великия и малые измеряти и описать их имянно, в [ко] их они урочищах ж к чьим землям прилегли, и болшим болотам чертежи нарисовать особливые и спросить сумежных помещиков, кому кое болото во владение угодно, на нем ево и записать.

А буде сумежные помещики от болот отмажут, то описать их за государем и отъдавать их из приказу на оброк охочим людем. А кои болота малые земли чье случатца, и те болота писать за ними, в чьей земле прилучились.

И от коего болота помещики откажут, то те болота подобием пустотным въкруг всего межею обвести и на поворотах ставить холмы и такожде, как и круг пустошей, и въкруг всего болота отъехать сохою и зделать вал, а где придут иных земель межи помещичьи, то так и записать имянно. И кои люди от тех болот отъкажутца, то уже ни покакую потребу в них не ходили б и скота бы своего не пускали, но владели б так, кому оно отъдана или продано будет.

Такожде и дворы бы все яко крестьянские, тако и дворянские и всяких чинов у людей, и в городех у купецких людей, у протчих гражданских жителей и у приказных канцеляристов и у протчих служителей приказных и у самих судей дворы измерять и платежей обложить, дабы на земле ево ц. в. никто даром не жил.

Я чаю, под державою его и. в. под всеми жителми, кроме диких поль и глухих лесов, которые ни к кому во владение не отъданы, будет дробных верст милиона два-три и более и такое величество земли, что исчислить в копец невозможно, а платежу с нее государю ея нейдет ни ма[ла]го числа. Помещики, кои владеют учасками своими, отьдают в наймы и берут за нее денги многие, а великому государю не платят ни малого числа.

А во всякой круглой версте пятисотой будет сороковых десятин 78 с смою долею десятины.

И аще кругом с пахотные и с сенокосные и з болотные земли положить по грошу s десятины имать на год, то того поземелного недвижимаго збору будет милион место другой во всякой год. И тот збор никогда не оскудеет, но токмо мало по малу от расчистки лесов будет приполнятися.

И естьли сие бог состроят, еже великий нага монарх обложит со владения земли имать платеж, то никто до нынешнему туне жителем не будет, но ней будут платежникя по количеству владения своего.

И дворам крестьянским надлежит положить мера подлинная я неизменная, а не глазомерная, аще нарещи на коем крестьянине двор тяглой, то прямой бы уже и был двор.

И, мнитца мне, надлежит крестьянскому двору быть мерою в долготу и с гуменником пятидесят сажен или штидесят, а шириною целому двору быть 12 сажен, а полудвору 8 сажен, а четверте двору б сажен, а осмушечному 4-х сажен. А дълина всем единаравная, чтобы овины у всех в далекости от двороваго строения были.

И платеж, мнитца мне, мочно положить с целого крестьянскаго двора во все поборы в год рубля по три иль по четыре, иль как удобнее будет но прямому правому рассмотрению, а с полудвора въиолы, а с четверте двора четвертая доля и платежа, и протчие платежи по мере дворов распологать, то никому будет не обидно и всем будет легко.

И на целой двор надлежит, по моему мнению, дать пахотной земли четыре четверти в ноле, а в дву потому ж, а на полдвора две четверти, а кто на четверти двора будет жить, тому одна четверть земли в поле, а и в других полях по толику ж числу, чтоб ему по вся годы по целой четверте ржи высевать, а яроваго по две четверти. И аще кто будет жить на шестой доле двора или на осмой, то по тому и земли им отъводить неизменно. А буде кто похочет на себя тягла прибавить и толико двороваго тягла на себя прибавит, толико и земли ему под пашню и сенокосу прибавить и по таковому расположению все чинить неизменно.

Такожде и помещикам брать с них всякия свои поборы по тому же расчисленно, такожде и в работе по земле ж расчисление чинить, то всякая и работа будет им сносна. И зъверх бы того расположения никакой помещик изълишняго ничего б не накладывали, чтобы от излишних их поборов крестьянство во оскудение не приходило.

И аще тако расположено и устроено будет, то помещики душевредить не станут, еже бы по два иль по три двора въместо смаливати. И ради лутчаго от неправды помещичьей удаления и ради от огненного запаления охранения надлежит во всех селех и деревнях дворы строить гнездами, а несплоши по прежнему, но токмо по две селидбы крестьянские, яко же в седьмой главе назначено, семо же пространнее изъявитца с размеренней длинника и поперепшика.

И аще тако устроено будет, то никоими делы по прежнему сполить трех иль четырех дворов в один двор невозможно будет, да и не для чего тако чинить.

И крестьянские дворы управя, надлежит и градские дворы изъмерлтй и такожде обложить платежей з земли дворовые, колико под кем есть.

Мнитца мне, в дворовые земли яко с купецких, тако и с приказных людей и с беломесцов всякого звания, с силных. и безсильных лиц, у коих в городех и на посадех дворы есть, кроме духовного чина и причетников церковных, с дробные сажени, кажетца, мочно по полушке па год имать или по полуполушке.

А с огородные земли и с подгородные, на которых землях овощи садят осенью и сады загородные розъведены, такожде измерять в дробные сажени и, мнитца, о тех загородных огородов с десяти сажен дробных но копейке мочно имать.

И с тех огородных овощей па одногородном торгу пошлн[на] имать, кажется, не надлежит. Токмо разве куды на иной город повезут, то отъвозная пошлина надлежит взять, а егда состоится новая пошлина, то тогда будет и управлятися.

И ради таковаго великаго землянаго дела надлежит, таю, особная канцелярия учинить, понеже во управления сем дела много будет и събор в ней будет милионой и самой основательный. И сей земляной збор трудно токмо его основати, а егда оснуется и утвердится, то он яко река, имать тещи неизменно. Земля сотворена от бога недвижима, тако и збор земляной, аще бог ево совершит, то будет он неподвижен во веки. Аминь.

ГЛАВА 9

О ЦАРСКОМ ИНТЕРЕСЕ

В собрании царскаго сокровища надлежит прямо и зъдраво собирати, чтоб никаковые обиды ни на кого не навести, казна бы царская собирати, а царства бы его не розоряти. Худой тот збор, аще кто царю казну собирает, а людей разоряет, ибо аще кто прямо государю своему тщитца служити, то паче собрания надлежит ему людей от разорения соблюдати, то опое собрание и споро и прочно будет; к сему же и собранного надобно блюсти, дабы даром ничто нигде не гинуло. Охранения доброй товарищь собранию, аще бо охранения где не будет, трудно тут собирателю собирати.

Яко бы утлаго сосуда не можно наполнити, тако и собрание казны, аще собранного не будут блюсти, неспор тот збор будет.

Аз бо в 710-м году, будучи в Новегороде, видел: на гостине дворе две полаты накладепы были конской збруи и иных полковых припасов и, что там ни было, все то згнило и прапало и весь тот припас вырыли из полат лопатами, и на колико сот рублен того было, бог весть. И по такому небрежению чаять, что и во всех городех и во армиах от такова ж камисарскаго подозрения в припасех и в хлебных запасех казны много с сего света погибает.

На что сего ближе и страшнее, еже в Саикт-Петербурх па карабелныя дела готовят леса дубовые, а и тут пакости великия чинятца.

В прошлом 717 году ехал я Ладоским озером и видел, по берегам и по островам лежит дубовых лесов множество и в том числе есть такое брусье великое, что, чаю, иной брус Рублев по сту стал и иное брусье уже и замыло песком, иное чуть и видеть из песка.

И чаять, то и по иным берегам и островам не без тово то, и аще оно до днесь лежит, то много, чаять, и погнило. И по такому небрежению, бог весть, колико от такова небрежения казны погибает напрасно.

И тое небрежение аще зритца и велико, обаче не токово, яко от лесных припасателей шкоды содевается, ибо лесные припасатели великую и исчислимую гибель чинят короблям, понеже леса готовят трапорехия. И аще и один брус в коем карабле в притчипном месте изъгоднтся трано-реховатой, то корабль вес[ь] погубит, а естьли в коем карабле брусов десяток другой трапорехих брусов случится, то такова карабли и почитать кораблем нелзя.

Корабль доброй и здоровой подобен городу, а ис тропореховатаго лесу состроеной хворостинного плетни. Плетень, аще собою и некрепок, обаче егда военные люди будут в нем сидеть, то неприятель ево даром не возмет, а карабль, из дряблого дуба зделанной, и без бою от трясения воднаго пропадет н людей в себе и без неприятеля всех погубит.

На такое великое и нужное карабельное дело надобны бы выбирать лес самой доброй и зъдоровой зеленец. А кое дерево видится аще и здорово, а от древности оно покраснело, и такова дерева отънюд в карабелное строение не надлежит класть, того ради, что и оно непрочно. А которое дерево почало уже трапорешить, то такое, кроме дров, никуды негодно.

А видел я в Санкт-Петербурхе такия леса, привезенные к карабелному делу, что и расколоть прямо не уметь, но ломитца кусьем, а и десать станет, то и щепы не огьнщ-пишь, что ей не росломитца на двое или трое. И такова деревья ни блиско к корабелному делу не потребно привозить.

И, по моему мнению, в карабелном деле паче огня трапореховатого дерева подобает боятися, потому что корабль со всем убором станет, чаю, тысячь в сотницу, а и от небольших трапереховых дерев весь пропадет и коя казна в нем будет, вся погибнет, к тому ж еще и людей в себе множество погубит. В карабелное дело дуб надлежит выбирать самой доброй зеленец за добрым свидетелством и видом бы он просинь, а не красен был. И аще не такова дуба корабль будет зделан, то он уподобится железному, ибо и пуля фузейная не весьма его возмет. Егда бо такой дуб засохнет, то пуля и полувершка не пробьет, а в красной дуб пуля далече уйдет, а трапорехой и того глубочее пробьет.

И того ради которой корабль из такова здороваго дуба зделан будет, то он трапорехотоватых лутче дватцати караблей, понеже он, первое, что он пулей не весьма боится, второе, что от трясения волн не трутитца, третье, что он не гниет, но паче от волы жесточеет и может он жить лет пятдесят или и болши. И не тропореховатого дерева зделанный карабль, не переживет и пяти лет и работа и казна вся, в нем посореная, даром пропадет.

И мне ся мнит, лутче корабли делать из [з]дороваго сосноваго леса, нежели из дряблого дуба. Дряблой дуб в сыром месте и пяти лет не переживет, но весь изотлеет и пропадет.

Я, на денежном дворе будучи, ставил станы денежные, в кои денги и манеты печатаются в болшах стулах дубовых. И были они толко по половине стула въкопаны в землю а те стулы в три года все пропали. И я по две дубины здоровые сплотил и станы в них поставил, то и доныне стоят не вредны.

И необъявленная в дубовых припасех деется пакость от недознания лесных управителей. А иноземцы, аще и видят, что лес худ, да они о том не пекутся, но токмо о том пекутца, чтобы им зделать мастерски, да денги взять за работу со удовольствии, а доброй человек не стал бы из худова леса и делать.

Они как художники, так и служивые, ничем же разньствуют и торговые, паче пекутца о своеземцах, нежели о нас. Я чаю, что и все европские жители не ради нашим короблям, им то надобно, чтоб они одни славились и богатились, а мы б от ник из рук глядели.

И о сем моем изъявлении, чаю, что будут на меня гневатися и, естьли уведают о мне, что не на похвалу им написал, всячески будут тщатся, како бы меня опроврещи.

Я их множицею видел, что они самолюбы, а нам во всяком деле лестят да денги манят, а нас всякими вымыслы пригоняют к скудости и безъславно.

Егда ц. в-ва состоялся указ, еже делать круглые денги медные, то никто ни из руских людей, ни из иноземцов, не сыскался такой человек, чтобы те струменты к таковому делу состроить, толко иноземец Юрья Фробус имался, что добыть таковых мастеров из-за моря.

И я, видя в том деле протяжность великую, въступил в то дикое дело и все то денежное дело установил. И я им, иноземцам, в том аще и учинил пакость, обаче мне шкоды никакой не было, а ныне нелзя их не опасатца, понеже их множество, и за поносное па них слово не учинили бы мне какой пакости.

И о непотребном лесу, к карабелным делам привозимым, исправить невозможно, аще нынешняго порятка в припасании лесном не изъменити и штрафа на припасателей и на отправителей не наложите.

И, по моему мнению, видитца, надлежит учинить сице. Которые люди готовят тот припас в лесу, то повелеть бы секачам, вошод в лес, первое осмотреть дерево, на корепю стоящее, здорово ли оно есть. И буде стоит оно весело и признаки в нем к хворости никакой нет, то от земли саженях в двух или и выше вырубить иверень, и тот иверень, высуша, освидетелствовать. И буде дерево здорово и зелено, и к рубленью сторово и жестоко и к тясанью вяско, то свалить ево с кореня и тесать по образцу. И, вытесав, осмотреть ево, все ли оно здорово, и буде нет в нем ни зяблины, ни иной никакой признаки хворобной, то заклеймить его тому секачу. А кто у него примет, тому такожде осмотреть ево накрепко, нет ли в нем какова пороку, и буде во всем оно здорово, то и тому приемщику положить на нем свое клеймо, а без клейма никакова дерева, ни доски, к караблям без клейма ие отъпускать.

А буде кое дерево с кореня свалят и сътаиут тесать и тогда, аще означится в нем зяблина или дряблина или к тесанию будет крепко, и такие дерева отъдавать на бочки и на илыя потребы, кроме карабелного дела или те леса жечь на смалчугу. А буде па какую потребу такой выменой лес и к карабелному украшению, кроме основателных дел, годен будет, то тот лес отъпускать без клейма.

Подкрепление же о отъправлении карабелных лесов учинить бы сице: буде кое дерево карабелное великое или малое явитца у корабелнаго дела в привозе нездоровое, и то дерево бросить не в чотку, а чье на нем клеймо, тому такое ж дерево одно или два за одно у карабелного дела на своих проторях поставить. А секачей, кои тесали и, заклеймя, отъдали приемщику негодное, высечь патоги или кнутом, дабы впредь таких негодных дерев не рубили и не тесали.

И за токим штрафом въпредъ уже таких негодных дерев ни рубить, ни тесать де будут и к карабелным делам отъпускать не станут.

А буде зеленого дуба на карабелное дело набрать будет невозможно, то, мне мнитца, не по что и тратить казни в дубовые леса, потому что плохой дуб ни малым чем не лутчи сосны, а казны в них преизлише идет много. Я чаю, что тою казною, колико изъойдет на карабль дубу, сосновых мочно три иль и четыре зделать, а служить он лише бы не лутчи дубового стал. Дуб трапорехой егда няпьети воды, то он подобен будет глине, и на ходу вельми будет он тягостен, а сосновой и еловой гораздо будет легче, а я от трясения волн еловой лутчи дряблого дуба устоит.

Я таю, что многия люди будут о сем спорить глаголя: «Никогда де сосне не быть крепостию против дуба». То и я того не пререкую, что доброй и зъдоровой дуб зеленец пятья или десятья лупи сосны, а красная ель будет лутче, а которой истрапорешел ли, то тот хуже и ели.

Страшен ми сей глагол, что дерзнул о таком деле великом писати, но прозелная моя горячесть понудила мя на сие дело. Бог бо ми свидетель, что не ради такова поиска-ния или прибытка желая себе, но токмо самые ради любви, юже имею к его и. в. самодержавию, ибо я от юности своей был таков и лутче ми каковую пакость на себе понести, нежели, видя что не полезно, умолчати. И что во изъявлении моем явитца неимоверно, то может свидетельством или пробою разърешитися во всех девяти главах, паче же всех свидетелств правдолюбивое сердце да рассудит вся.

Еще же будучи в Новегороде, в 710-м году видил я, к тем же короблям вьют канаты, и вьют их ис такой скаредной пенки, что коя уже никуды не годитца, и, свив, съмолою васмоля, возят в Санкт-Петербурх и отъдагот на карабли, и в таковых канатах вящыная погибель, а не надежда.

И ради таковые пакости, мнитда мне, лутче в адмира[л]тийство принимать канаты несмолепыс, то несмоленого осмотреть, какова в нем пенка и колико в ней кострики и зъдоровая ль она или гнилая, развив все, то мочно познать, а в смоленом ничего того не знать. И смолит бы их, уже освидетельствовав, то такие канаты будут надежны.

Конаты корабелные становые — дело великое и страшное, и делать их надлежит из самые добрые и зъдоровые пенки потому, аще канат надежен, то кораблю спасение, а аще конат худ, то кораблю и людем, в нем сущим, явная погибель.

И буде и ныне конаты из такой же плохой пенки делают, то не по что якорей и метать в воду, но лутчя дускатися по ветру.

Еще же надлежит ми донести и о посоптной работе. Которые присылаютца з городов в Санкт-Петербурх на тримесячную работу, такожде и во иные места пришед, работают по три месяца, а работы их видеть печево и смотреть на ту их работу моркотно, потому что гонят день к вечеру, а не работу к отъделке.

Л аще бы и то исправить сицевым порядком. Выбрать к ти делам правителей добрых, кои бы не алтыяники были, и приказать им осмотривать разумно и сметить, колико на коей работе тримисячные работники в бытность свою зделали. И новопришедшим работникам ту работу объявить и неколикую часть к тому и приложить, по делу смотря, и сказать им так: «Аще толикое число зделаете, хотя в один месяц, то и отпущены с троемесячные работы будете». А зделав урок, хотя на государеву ж работу наймутъся, хотя по мирским работам будут паниматца, а буде не похотят наниматца, то шли бы в домы своя.

И тем управителем сказать указ за жестоким штрафом и с наказанием, чтобы аще в один месяц ту тримесячную работу отъработают, то ничего бы с них не брали, и не волоча их ни дня, и отъпуск бы им чинили. И аще так уставитца, то крепко мочно надеятца, что многая будет тремесяшую работу в один месяц отъработаватъ.

И кои работники урок свой отъработают, хотя скоряе месяца, а отъпуски давать им тремесячные, потому что они тремесячную работу сроботали. А естьли во отъпуске тремесячные работы не написать, то отъкуду они посланы, станут на них данных им денег спрашивать назад.

И буде и не все коего города работники, но отъберутца артелью тремесячную уреченную им работу отъдсляют, то тое артель и отъпустили бы без задержания, и, на то смотря, будут и другие работники поспешать. А кои не похотят уроками делать, и те пусть все три месяцы работают. И аще тако устроитца, то всякия дела поспешнее будут отъправлятися.

И буде въпроки тако устроит, то всем работникам охотнее будет на работу ходить и дела будут отьправлятися доспошнее, потому что, отьдславской урок, будут хотя на той же работе из найму работать.

И не токмо во одних черных работах надлежит учинить, но и в художных делах, как в руских, так и во иноземцах, надобно такожде учинить, чтобы всякая работа давать им уроками ж.

А месячное им жалованье надлежит отъставнть и давать по заделию коегождо их, то всякия дола скоряе будут додатися.

Видел я в Оружейной полате, при сиденье Алексея Александровича Курбатова иноземец принес фузею, к которой делал он деревянное ложе гладкое, ни резей, ни костей в него не сажено, а дел[ал] он то ложе четыре месяца, а на всякой месяц шло тому иноземцу едва не выше ли десяти рублев.

А естьли бы отъдать то ложе з договором:, то веяли бы от него рубля полтара или бы и сорок алтын и зъделали бы дня в два или R три, а не четыре месяца. И Алексей Александровичь вельми на него кричал и говорил: «Ложе де болши дву рублев не стоит, а пришло де оно ттидесят рублев».

Иноземцы все не пекутца, чтоб ему поскоряе зделать, по паче о том пекутца, како бы им подоле протянуть; иноземцы все ни о чем так не пекутца, как о месячных денгах.

А и в зборе царскаго интереса не весьма право деятся, ибо покушаются с одного вола по две и по три кожи здирать, а по истинной правде не могут ни единые кожи целые содрати и елико ни нудятся, токмо лоскутье содирают. И в том ц. в-ва интересу повреждение чинитца великое, понеже хощут изълишную пошлину взять, да в том и истинну всю истеряли.

Ибо по Торговому уставу, в котором городе товар какой собирается, то повелено с крестьян пошлины брать по пяти копеек с рубля, а кто собирает, то с тех велено явочных з денег по дяти денег с рубля да отъвозных по пяти ж денег с рубля, итого станет по гривне с рубля. И куда тот товар отъвезут и продадут, то паки с продажи берут по пяти копеек с рубля, итого станет по пяти алтын с рубля.

И ныне въместо тех пяти алтын с иных товаров не по денги с рубля не сойдетца, потому что многие покупают у себя на дому, а иные покупают, отъехав, в деревнях. И тако первая пять копеек, коя бы надлежало взять с крестьянина, и пропадает, а тот купец продаст кому тайно ж, и то и другая пять копеек пропадет и тот второй купец, привезши в свой город тайно, в свою лавку или и по иным раскладет. И тако в мелкую продажу он изойдет, то и третия пять копеек пропадет,

А буде кто какова тавара не может тако тайно учинить, то он возмет выпись на свое имя, и кто у него купит, и тот по той чужей выписи и повезет. И буде удасен продать беспошлинно, то тое выпись назад отъвозут и как ни есть с тем бурмистром сладятца, да и выпись о земь. И того ради многие отъпускных выписей и в книги не записывают.

А буде кто тайно товару своего продать не может, то токмо одну пошлину заплотит по пяти копеек с продажи, а та вся пропала.

А буде кто и тайно изъбудет, а откуды тот товар поднят, нелзя платежной выписи не явить, то возмет он платежную выпись где в малом городе или в селе, где тот товар никогда ни бывал, в цену напишет малую. И с той малой цепы вожмут у него по договору с рубля и по две копейки, и с правдивьтя продажи егда н по копейки с рубля сойдетца ли.

И тако въместо многих разных пошлин пятикопеечных ни полу одной пятикопеечной пошлины не сойдетца, по въместо пяти алтын едва сойдетца ли и по копейки с рубля.

И того ради нелзя и быть зборам пошлинным великим, потому что вся пошлина на перевод идет.

И ныне многие вымышлинники, хотя зборы пополнить, вымысли[ли] поземелные, подушные, хомутные, [приколныя] с судов (водяных], посаженные, мостовые, пчелные, банные, кожные, поносовщинные и с подвотчиков десятые, и называют то собрание мелочным събором; обаче ни теми поторжними зборы наполнитися казна может, токмо людям турбациа великая, мелочной збор, мелок он есть.

Еще же к тем мелочным зборам приложили и иной збор, иже ц. в-ву весьма неприличный. Такому великому монарху и на весь свет славному и великому императору собирают ему на нужныя расходы со всякого збору по деньги на рубль. И сей збор паче всех зборов моему мнению противен, понеже царь наш всесовершенный самодержец и не токмо от своих рабов, но и от иных своих соседей зазрен быть не может. Он, наш государь, подобен богу, еже возхощет, может сотворити и казну свою может со излишеством наполнити и никая нужда денежная коснутися его не может.

По моему мнению, вси вышепомянутые древняго уставу пошлинные многоплодны зборы и нововымышленные зборы мелочные отъстаиить, да уставит един самый царственны праведной збор, иже до христова воплощения уставленный, то есть десятинный, еже имать пошлины по гривне с рубля, а не по пяти алтын. И учинить бы тот збор постоянный и недвижимы, когда ненарушимый, чтоб со всякого товара взять пошлина единажды по гривне с рубля и уже бы с того товара в другой ряд или в третей отышд бы ничего нигде никогда не имать.

Аще кой товар того года и не продасся, но продасся в другой год или в третей, то бы уже с того товара другои платежа с тоя цены, с коей прежде заплачено, никогда бы ничего не имати.

И аще та ко бог устроит, то людям будет покойно, а ц. в-ву собрания пошлинного, но могу надежно рещи вътрое, а въдвое гораздо настоящаго збору будет болши.

Ныне от тех многих зборов люди приходят ко оскудение, потому что колико разных зборов есть, толико и бурмистров, и у всякого бурмистра целовалники и ходоки особливые в кои люди в службы выбраны, те уже от промыслов своих отъбыли и кормятца теми ж государевыми зборными денгами. И того ради никакие зборы и не споры, а люди все тонеют, оно от множества службы, обожь за преступление крестьянского целования и чрез присягу делают неправду, денги зборные крадут, тем себя и питают и ради клятвопреступления не споритца им.

А егда службу свою отъслужат, то приказные люди станут их щитать да щипать и в том отъчоте год иль два проволочит и тою волокитою и до конца разоряют их.

И, мне мнитца, лутче всяким служителем учинить указное определение, чем им питатися, дабы им в клятву не впадати, и питатися бы благословенным кусом. Такодже я приказным людям надлежит указ же учинить, по чему с какова служителя имать, дабы всякой человек своим благословенным кусом питался.

Сне моему мнению велми прикро, что бурмистров и целовалников выбрав в службу, да ко кресту принуждают и клятвами великоми заклинают, чтоб ни малому чему государеву не коснулся, а выбирают в целовалники самых бедняков, то как ему правда делать, что естьли ему не украсть, то и хлеба добыть ему негде. И таке все в грех въпадают, те служители от нужды касаются краже, а другия ведают, что и первого дня без кражи не пробудут, а ко кресту принуждают.

А егда увидят чье похищение, то пытают и кнутом бьют в домы их разоряют, а за преступление клятвы и на том свете будут мучитися. По моему мнению, буде за всеми служителми смотреть и наказание чинить им, то лучшя клятва отъставить, а буде клятвы отьставить не мочно, та наказание отьстагшть и отдать ево на божей суд.

И буде крестного целования не отъставить, то надлежит у крестного целования спросить ево с запискою, чем он у того дела будучи, будет питатися, может ли своим кормом прокормитца. И буде скажет, что прокормитца ему нечем, то определить ево кормом, чтоб ему было чем питатися. И буде кто за определенным питанием зборным денгам коснетца, то уже жестоко надлежит ево наказать. И того ради весьма потребнее крестное целование и всю клятву уставленную отъставить и учинить яко бурмистрам, тако и целовалникам указное хлебо питание.

И по всему сему лутчи, мнитца, крестное целование и клятву всю отъетавить и учинить одно наказание, ибо полно ему и тово, что за вину свою па сем свете огьму-чится, а на оном свете будет уже от тамочного мучения свободен.

В пошлинах видитца велми пристойнее с прода[вае]мого товара имать единожды, ибо и с вола едина кожа содираетца, подобие и наказание человеку за вину надлежит учинить едино ж, либо человече либо божие.

А и о соляной продажи, мнитца, быти не вельми ж делно учинено, еже быти ей в продаже ц. в-ва, но велми пристойнее быть ей в свободном торгу, а въместо продажные прибыли положить па всякой пуд, коя пойдет в продажу, пошлины по гривне на пуд, а не з денег. И где в какову цену ни купитца, хотя где в алтын или и в грош пуд, обаче имать с нее по гривне с пуда или болши или менши, по колику его и. в. повелит имать с пуда.

И брать бы та пошлина на корешо, отъкуда она в розвоску пойдет, то со всякия ладьи сойдет пошлины по десяти тысячь рублев или и болпш, такодже и з бузуну и с поморки. И где бы был ее пуд по копейке, а пошлина единаче имать с пуда но определению уставленному. И всякому купцу давать из тамошни ярлики свободные, чтоб ему не токмо в городех, по и в деревнях, в руских и иноземских и зарубежных, продавать свободно и пошлины с нее нигде никакой не имати. То тот сбор будет всегда цел, ни вода ево не потопит, ни огонь пакость тому збору не учинит, и буде где соль потонет иль сгорит, а царской казне ни малого помешателства не учинит.

И аще соли звободной торг будет, то многий тысячи людей будут от нее кормитися благословенным кусом, а не проклятым, понеже без кражи будут прямым своим трудом питатися. И аще соль нынешняго и дешевле будет, обаче многие люди и розбагатеют от нее и люди от безсолицы цышкать и безвремянно умирать не будут.

А ныне в деревнях такую нужду подемлют, что многия и без соли ядят и, оцышкав, умирают. И от задержания соли во иных местех выше рубля пуд покупают, да и то не въсегда, и от такой безсолицы напрасно люди помирают.

А аще бы незаперта она была и был бы торг ей свободной, то нигде бы без соли не было, а в казну бы его и. в. денги бы шли чистые с тысячи пуд по сту рублев, а ни бурмистров, ни целовалников, ни надзирателей к той соли не надобны б били. Ни водяные суды, ни кладовые анбары, ни работники, ни проводники, ни канаты, ни якори, ни иные какия припасы и подводы под нее ненадобны б были, но одна бы таможня управила, и то, токмо в тех городех, где тое соль купцы розшшать будут.

А где ее купцы с розповсску продавать будут, то там юшалого збору не надлежит с нее имать и записки уже никакой ей ненадобно, кроме тое, отъкуда она поднята и в розвоз повезена.

А наипаче там ее надлежит записывать на кореню, где она сварена, тамо надлежит две записки иметь, едина выварная, а другая розвозная, и о самосатке то ж чинить.

И торговые промышленики, кудя ее, куды похотят, туды ж повезут, и хотя где какая и икота ей будет, то все их, а государев збор всегда будет цел. А люди по нынешнему от безъсолицы цьшжать и бсзвремшшо умирать не будут, потому что торговые люди по деревням сами возят и но токмо на денги продают, но и на хлеб и на скотину и на всякую всячину меняют и в долг отьдают.

А государевы купчины и бурмистры без де[не]г ни на одну копейку не дадут, а се и не везде ее продают и кому купить ее, ехать верст сто и другое иль и болши. И того ради крестьяня, кои маломочны, все пропадают и аще и многие от безсолицы помирают, да никто о том великому государю не донесется, а суды хотя и ведают, да о том они не пекутца, чтоб люди все целы ж здоровы были.

И в тех соленых зборех в бурмистрах, и в целовалниках, и во управителех, и в работниках, и в надзирателех тысячь пять-шесть или и болши есть, а веж они, бутто черви точат тое же соль ж пищу себе приобретают от тоя ж соли. А естьли бы та соль в свободном торгу была, то бы веете люди были промышлениками ж питались бы от своих трудов.

И о сем мочно и сличитца, колико от соляной продажи приходит прибыли и колико па всякия расходы расходитца и за всеми росходы колико чистых денег останетца и колико пуд весом в год ее в продажу исъходит. И естьли со всей продажи объложить по гривне с пуда иматъ пошлины, то по исчислению пудов явно будет, колико тех гривенных денег будет. Я чаю, что не менши продажные прибыли будет, а въстани гораздо менши будет, а люди сытее будут.

И выгдеявленной с соли пошлиной збор и с протчих товаров по вышепредложенному регулу надлежит уставить уже неподвижным. Еже бы брать пошлина всякая по вышеписанному на корени, то все те зборы управит одна таможня. И отъкуду какой товар кто ни станет поднимать и по чему он будет тут на торгу куплен, или на дому у себя, или и в деревню отъехав, обаче по прежнему уже пошли [ны] утаить нелзя будет, почему он ни купит, а пошлину дает полную, по гривне с рубля. И уже ни коими делы отъбыть от платежа невозможно будет, потому что без платежные выписи нелзя ему никуды того товару повести, того ради, что аще без платежные выписи куды он ни поедет, то взят будет тот тавар на великого государя безповоротно. А буде кто и кроме таможних бурмистров и целовалников, какой ни есть человек уведает, что везет кто товар какой без платежные выписи и поймает ево, то ему ис того товару за поимку надлежит дать десятая доля.

И такова ряди страхования никто, не объявя, своего товара никуды не повезет.

И егда кто товар будет ладить к отъпуску, то где б он ни был куплен, то объявит ево таможному бурмистру. И бурмистру того товар осмотреть имянно и весь тот товар весом и щетом и с ценою написать подлинно, такожде и у себя в закрепленную тетрадь записать подлинно ж, колко коего товара и насколько ценою и колико числом денег пошлинных с него взято. Такожде и в выписи писать имянно яг, колико пошлинных денег взято, а по прежнему отънют не писать, что взято по указу, но не токмо рубли и денга взятая писать имянно, чтоб всякому к взятью прямое изъвестие было.

А буде у коего купца в то время пошлины записать нечем, то в платеже взять порука добрая и знатная и въместо записи руки порутчикам прикладывать к закрепленной книге. И кто выпись возмет под запискою в той книге росписывались бы иманцы имянно, а без записки и без росписки отышд бы не давали выписей.

И Суде кой купец у подъему своего товара пошлинных денег и не заплатит, обаче в выписях того долгу ни доимок не писать, но писать, что пошлина взята толико то числом, а долги и доимки и порутчика в платеже писать у себя им в таможенных книгах или и заклад брать для того, чтоб по прежнему пошлинных денег на перевод не переводить.

И отъпуская товар, кой мочно пятнать, то весь тот товар перепятнать таможенным пятном. И буде кто соберет енота, быков иль коров, то на всякой скотине на правой бедре выжигать цыфирными словами число рублям, колико за кою скотину дано рублев, а колико за рублями копеек лишку, то теми ж цыфирными словами выжигать на правой лапатке. А коя скотина куплена ниже рубля, то личить копейками и выжигать такожде на правой лопатке.

И у лошадей такожде цену выжигать — рубли на правой бедре, а копейки на правой лапатке.

И за таким порядком нелзя будет ни едикыя скотины, ни лошади, не заплатя пошлины и не запятнонай, ни продать, ни купить. И отъпуская ту скотиу, бурмистрам писать в книгу имянно, колико какой скотины и коей что цена, а лошадям и годы писать и приметы.

А буде кто, накупя скота, погонит, не запятнав, то, аще и сь выписью погонит, взять вся та скотина на государя. И где тое скотину запятнанную па горо[д]е или и в деревне продаст и что возмет сверх покупной цены, и с того перекупу взять пошлины с рубля по гривне, а с покупной цена отышд не имать ничего. И буде кто и купит и, купя, продаст иному, хотя въскоре или годы два-три и съпустя, та брать пошлина с перекупу ж, а с первые плаченые цены отнюд никогда не орать ничего.

И с тем товаром или с скотом в какой город приедут и платежную винись объявят, и тем бурмистрам ту выпись а въписать в закрепленную книгу подлинником и товар против выписи осмотреть н, буде съходеи, велеть продавать и, что возмет сверх; покупной цены лишку, и с того перекупу брать пошлины по гривне с рубля. А буде по той же цене продаст, то не имать с него ничего, токмо подьячему от записки дать копейка, да от списка две денги дать.

А буде явитца у вещаго товара у ста пуд лишку луда два-три, то с того излишняго товара взять пошлина по указу гривенная. Такожде и в мере, буде у ста мер явитца примеру меры две иль три иль меньше и с того товара излишнего взять по гривне ж с рубля.

А буде ни купец, ни продавец не объявят, что у них торг ни трех мер. то взять на государя. А буде кто купит что тайным обычаем безъпошлинно, то у купца товар, а у продавца денги, кои он взял за неявленной товар, взять на государя да, скипя рубаху, бить их обоих батоги нещадно и вину их, за что биты, записать в книгу. И буде кто из них в другой ряд явитца в такой же вине, то взять у купца товар, да штрафу толикое ж число, колико за товар дано, а у продавца денги сугубо взять, да обоих кнутом бить по колику ударов уложено будет.

А буде же продавец, продав беспошлинно, да принесет свою вину и объявит, что купец купил у него беспошлинной, ведая, то продавец свободен будет от вины, а у купца взять тот товар на великого государи со штрафом.

А буде же купец о том деле на продавца известит, то у продавца взять взятые денги со штрафом, а купец свободен.

А буде ни купец, ни продавец не объявят, что у них торг сошелся тайно, а со стороны доведет на них, то потому ж взять денги и товар со штрафом, а доводчику дать ис того товара десятая доля, а продавцу и купцу наказание чинить вышеявленное, да на них же доправить те денги, что доводчику даны будут.

А буде кто, купя товар, или и свой домашней повезет на продажу, не записав в таможне и выписи не взяв и пошлины не заплатя, или пошлину и заплатил и выпись взята, а товар не запятнан или и запятнан, да не весь, то запятнанной [продавать], а незапятнанной взять весь на государя.

И где на дороге или и в селе таможенные целовалники спросят выписи, а у него выписи пат, или и есть, да товар или скот не запятнан, то тот товар, кой не записан или не запятнан, взять на великого государя безповоротно и колико ево будет, записав, продавать охочим людей, а денги записать в таможней збор.

А буде кои бурмистры или целовалники, видя товар какой или и хлеб какой везет без выписи или незапятнанной, а он не возмет того товара на государя, то на бурмистрах или на целовалниках взять штраф сугубой и наказание чинить сугубое ж.

А которые товары собираютца к отъпуску за море и в Китай и в иные зарубежные страны, то и с тех товаров такожде пошлина брать по гривне ж с рубля на кореню ж, отъкуду тому товару отъпуск будет. И та пошлина брать вся же сполна и выписи давать им платежные ж, чтоб и на порубежных торгах с той цены, с каковые платил на кореню, не брать бы ничего ж.

А егда кой товар сторгуют иноземцы во отъвоз за море, да за рубеж, то въместо всяких поборов взять пошлина отъпускная с коробелных машт по прежнему городскому окладу: по десяти рублев з дерева, с пенки трепаной и со дну з берковца по три рубли, с смолы и с сала по четыре рубля, с тофоти з берковца по пяти рублев или по чему мочно положить, а с хлеба по рублю или по полтине з берковна ж. Такожде и на протчие товары, что ни будет разных материалов, по расмотрению наложить на всякия мелочные доборы особливая отпускная пошлина, кроме той, что при подъеме того товара на кореню платили о покупные цены. А с железа связного, кроме настоящия пошлины, накладные не накладывать.

И по челу с какова товара объложено будет накладные пошлины имать, то надлежит всем купецким людям объявить, чтобы они про ту накладную пошлину ведали, торгуясь со иноземцами, прикладывали б ту накладную пошлину к истинной своей цене, чтобьт им в том пошлинном платеже изъяну не было. А буде кто продаст товар свой без приставки тое накладные пошлины, то та пошлина доправлена будет на продавце сполна.

Такожде кои товары прежде сего иноземцы покупали в городех или токмо о цене с тамошними жителми смолвились и с тех товаров по уставу брать настоящая пошлина с рубля по гривне при отъпуске на кореню ж сполна.

А с отъпуску за море и за протчие рубежи накладная пошлина имать со всех товаров сполна ж по окладу без уятия неизменно. А буде кто руской человек или и иноземец каким вымыслом привезет из руских городов какой-нибудь товар без платежные выписи, то тот товар без всякия отговорки взять на него, великаго государя, безповоротно я продать охочим людям. А на нем за вину взять протоможье, толикое ж число, чего тот товар стоит или как о том_уложено будет.

А буде у кого от зарубежския продажи останетца какова товара и похочет он тот товар продать руским людям, то взять с того тавару токмо с перекупу, а накладные пошлины уже не брать. А буде, купив кто про себя, продаст иноземцам в отпуск за рубеж; то неотложно взять наклад, пошлина по указу сполна сверх настоящия гривенные пошлины с продавца того, кой купя про себя, продал за рубеж.

А буде кои и руские люди похотят какой-либо товар вести за рубеж сами, то и с тех товаров такожде брать пошлина накладная неизменно сполна.

А и питейной збор, по моему мнению, весьма неисправно деятца я оттого царскаго интереса [много] тратитца: первое, что бурмистры живут в тех службах непрочные, но на киждой год переменные, другое, что убор питейных покоев плох и питья ержут самые плохие, третие, что цепа питью одному обретается разная. Вину имя одно, а ценою продают разного, в том городе тако, а в другом инако и кийждо город особливую цену имеет. Обаче и та цена непостоянна, но на кииждо год изменяют, а иное и дважды в году изменят и то стало быть непостоянство.

Царь наш не купец, но самодержавны повелитель, как чему повелит быть, тако и подобает тому быть неизменно и нимало ни направо, ни палево неподвижно. Яко бог всем светом владеет, тако и царь в своем владении имеет власть и по его царской власти (надлежит всякой вещи быть постоянной и похвал ной и чтоб [яко] меры везде равные, и цене подобает быть равной и никогда неизменной, како в хлебородном году, тако и в недородном. И какова иена вину в безхлебном месте, тако подобает продавать и в самом хлебном месте, ни питья: не изменять, ни меры, ни цены не нарушивать, но иметь все невредно.

А и бурмистры, переменные весьма неправо, потому, аще коему бурмистру прилучитца и пе впервые на кабаке быть, то он буде и ведает, что ему надобно, обаче исправиться прямо не может.

А кой бурмистр въпервые сядет, то он везде потеряет, не знает, колико чего ему надобно припасти, и купит все в передачу и где было найтить, а он тут потеряет.

А аще бы бурмистры были вековые, то бы нигде он не потерял и лишку бы ни у какой покупки не передал, но всякие припасы покупая во время дешевости. А мед кой год случится дешев, то мог бы он и на другой год или и на третей запасти. Такожде и посуду, какая к тому делу потребна, припас бы ее во удобное время и ни у каких бы припасов лишку не передал бы, знал бы он, что куды ему надобно.

И для того исправления надлежит в бурмистры выбирать людей не весьма богатых, но средние статьи, токмо разумных и правдолюбивых и в делах проворных и кои бы были не пьяницы, и чтобы всем городом положили на них свидетельство, что они люди добрые и радетелные и правдивые и со управления такова дела их будет.

И, выбрав таковых людей, учинить им жалованье городовое и, буде сверх настоящего збору неусыпным своим радением приберут изълишнее, то за пас прибор дать ему сверх ево окладу со всякого приборного рубля по гривне. И те денги за налипшей прибор [по гривне с рубля вычитать им из своих зборов, и тот свой прибор] именно записывали бы в книгу и что кому выдет гривенных денег, записывали бы прямо. Такожде буде и целовалник кой у отмерянного ему на год дачу питья сверх продажные цены принесет излишнее, и ис того лишняго числа давать им за их раденье половина. И те излишние примерные денги в настоящей книге записывать подлинно, и что из них дано целовалникам, тут же под статью записывать неотъложно.

И бурмистрам настоящее свое жалованье, кому каково обложено будет, имать бы им по вся годы самим из своих зборов и записывать в росходпую книгу имянпо.

Л буде им за жалованьем своим ходить за судьями и за росходчиками по нынешнему, то уже правде быть нелзя, для излишных росходов будут лгать.

И в таковом управлении велми питейные зборы будут споры, потому что ни у чего передачи не будет и истери излишнее никакой не будет же и ничего он непрочно делать не будет и что им в жалованье достатца, возвратитца с лихвою. Я чаю, что из одного припену выберут свое жалованье, а настоящий питейныя денги все будут целы и всякое дело будет у них скоро и прочно.

Паки и от сего интереса ц. в. гинет много, что помещики збору казны его и. в. не помогают, но еще и препятие чинят.

И в коих пристойных местех по его и. в. указу поведено кабаки построить и собирать бурмистрам и целовалникам питейную прибыль и где уже построены были, помещики раззорили и зборы остановили. Василей Дмитривичь Корчъни аще и добрый человек и великому государю верной слуга, обаче и он в сем велмп похрешил, ибо в Волонецком погосте до его владения была питейная стойка построена и рублев по сту и болши на кийждой год на ней собиралась, а ныне приказной ево человек с питьем в ту стойку не пускает и в государево погребе ставит свое пнтье п от того у великаго государя рублев по сту и болши пропадает. А иные помещики и такия есть, что и целовалников бьют и питье отънимают и посуду разбивают п по такому их озорничеству стали они быть государю своему противники, а не слуги. Чем было им государю своему радеть и в собрании казны чинить споможение, а не остановку, то они бедные забыли, что самую истинную земля, коя и под ним самим, не ево, но великаго государя, а и сам оп не свой, но его ж величества, а страха на себе ни малого не имеют. И такое препятие чинитца в мелких помещиках, а [о] силных лицах и спрашивать нечего. Те и ногою ступить на ту землю, коя под его времянным владением, с питьем государевым не пускают. И в болших своих вотчинах построены у них свои кабаки и называют их кваснями и под именем квасни продают явно пиво, и вино продают потаенно.

А питейная прибыль самый древний интерез п. в-ва, а не помещичей. И аще всесовершенно у всех помещиков самовластво их отънять и во всех вотчинах по пристойным местам построить кабаки, то прибыли питейные тысячь по сотнице или и болши в год прибудет.

А буде же по прежнему его и. в. указу вино дворянам курить запретить и клейменые кубы и котлы отъставить, то, чаю, что по двести или по триста тысячь рублев на киждой год прибудет у питейной продажи.

А буде кто самой сильной человек будет просить, чтобы их Еваени не розорять и торговать бы пивом им на себя, то повелеть годы на два-три посадить за питьем верных целовалников или бурмистров, и что они соберут, то впредь мочно из наддачи и им на отъкуп отдать и брать с них отъкупные денгн по договору с торгу, а чтобы по прежнему самоволством им своим владеть отнюдь не давать, понеже под всеми ими земля вековая царева, а помещикам дается ради пропитания на время. Того ради царю и воля в ней болшая и вековая, а им меншая и временная и не токмо питейною продажею им самоволие владеть, но и землею без платы не можно им владеть. А буде кто похочет питьем владеть, тот да даст с питейные продажи откуп с водного торгу, понеже промыслы суть царскаго интереса, и того ради никому въступатись в не надлежит.

А дворяня и мелкия статьи многия, накуоя вина, в деревнях своих продают, а иные, и в городы привозя, продают и тем питейной збор велми повреждают. А естьли клейменье отъставлено будет, то и продажи у дворян винной не будет.

А чаю, что не худо бы и таможенным бурмистрам жаловалных же учинить, то чаю, что и у них прибылнее зборы будут. И всякое попечение положить уже на них, да на магистратов и на земских бурмистров, и чтоб земские бурмистры над всякими зборы надзирали: и по окончании года они бы таможенных и питейных бурмистров и целовальшков щитали и росходы бы их все сличали, чтобы тем вековым бурмистрам по нынешнему от приказных людей излишые турбащие не было.

А целовалщиков земские бурмистры ко всяким зборам выбирали б погодно. И буде кой целовалник радетелен явится и в деле своем проворен будет, то и целовалника того мочно жалованьем определить.

И аще годы три-четыре в целовалниках радетельно послужит, то уже может он и бурмистерскую службу служить.

И как что тем бурмистрам управлять надлежит, дать им пункты с полным расположением и о ведомостях определение учинить им прямое, без чего быть не мочно, писать в ведомостях надобно, колико в коем месяце собрано казны какой и колико в расходе и колико налицо.

А колико от месяца в месяц осталого питья и что тому оставшему питью истинная или продажная цена, то самая излищная турбация бурмистрам и прямому делу помеша-телство. И ныне и от недели в неделю пишут остатки и от того иного ничего нет, токмо в перемерах истрата и писцам лишняя плата, а все идет из государевы ж казны.

По моему мнению, в ведомостях надлежит писать месячные одни перечни камисарам чтоб им известно было, колико в коем определении казны собрано и колико в росходе и колико налицо. И таковыми ведомостями мочно управитися на трех строках, а не на трех листах.

А камерирам надлежит те перемеры, собрав, отсылать ведение в камер-коллегию и въместо ста ведомостей послать токмо одна ведомость на одном листу. И в таковых ведомостях яснее будет зретися. колико где собрано и колико в рое-холе и колико налицо, толко три статьи нужно в ведомостях писать.

И в нынешных ведомостях бурмистры паче збору пекутца о ведомостях, да и нелзя им не так делать, потому что приказные люди с притужанием на них того спрашивают, чтобы в ведомостях писали имянно, колико в неделе какова питья продано и колико какова в дру[гу]то питья неделю осталось и на сколко ценою. А егда месяц пройдет, то паки все водки сличают и в таковых ведомостях бурмистры же, оставя дело, да за ведомостями трудятца.

Такие ведомости надлежит писать годовые, ради подлинного известия и ради щоту после года, а не по неделно. Надобно то писать, в чем ему, великому государю, прибыль бы была умножала[сь] же и собранная казна даром бы не тратилась.

А буде кой бурмистр не против данныя ему инструкции что учинит, то учинить ему штрафование великое и з наказанием и з запятнанием, как о том уложено будет.

А буде ж учинит похищение государевы казны, то аще и не смерть, а но наказании доложить ему на лице клеймо, еже быть ему при армии вечно в черной работе.

А и земским бурмистрам нелзя быть без штрафа, дабы въпред таковых не выбирали.

А кои люди в купечестве, тех бы богатыя к зборам в бурмистры отънюд не выбирали, но надлежит им торговать и с торгов своих пошлина платить.

А буде у коих людей есть промыслы болшия, а денгами недоволны, и ради разширения того своего промысла востребуют денег взять ис прибыли, то, смотря по промыслу, давать сот по пяти, шти и по тысячи и болши, чтобы промыслы купецких людей расширялись и промышлиники б богателись.

И о таких дачах послать во все городы указы, чтобы торговым людям, у коих заводы промышленные есть, земские бурмистры из ратуши своегородным людям на промысл давали бы денги, по промыслу их смотря, ста по два-три.

А буде у коих людей заведены заводы болшие суконные или полотняные или бумажные или стеклянные или зележные или и иные, подобный сим, то таковым, буде они люди добрые, а не замоты и промышленники прямьтя усердные, то для расширения промыслов давать и по тысячи рублев и болши.

И в тех дачах крепостей у крепостных дел не писали б, но записывали бы в закрепленную книгу, чтоб никакого излишняго расходу емлющим денгам не было, потому что он на денги даст на всякой год процент по определению уставленному. И в тех денгах иманец бы росписался и под его рукою подписался бы порутчик .

А буде дадут без расмотрения того иманьца и взятые денги он изгубит, то гибель тех денег взыщется не токмо на порутчиках, но и на всем городе.

И, мнитца, з болших промыслов болши шти рублев на год не надлежит имать, потому что у болшаго промыслу множество людей пнтатися будут и то станет быть пополнение царственное.

А буде кто похочет взять на перехватку для покупки товара на месяц иль па два или и на три, то надлежит имать со ста рублев и но рублю па месец.

И тех прибылных денег никуды б не отсылать, что отсылать в то место, в коем году в котором городе колико тех денег собрано будет. И тех прибылных денег без подлиннаго указу, из камор-коллегий присланного, никуды не отпускать, но токмо отдавать их на перехватку на малыя месяцы.

И аще изволение ц. в-ва произыдет, что бурмистрам быть жалованным, то надлежит выбирать их из средние статьи; богатому ante дать на год и пятьсот рублев, то он так не услужит, как мелотчей и изо ста рублев.

Богатой аще и у збору какова будет, то он болше попечение будет имать о своих собственных промыслах. А у коего болших промыслов нет, то он: весь тут будет и о ином не будет много мыслить, но такмо то и на уме будет, како бы ему управить врученное ему дело.

О снискания питейные прибыли мое мнение тако лежит, еже бы во всех порядках новоетной учинить.

Подрядчикам велеть вино ставить во все городы неизменно самое доброе, чтобы из трех золотников выгорал целой золотник, а просто молвить, чтоб в отъвесе третья доля выгорала, а две доли б в песке оставалось. А жечь одним запалом, из весовой чашки не выливая, и чтобы то вино было самое чистое, чтоб в хрусталном стакане сосуде светлости не замутило и запаху б пригарного в нем не было.

А и винное ведро лутчи поправить и зделать ево пространнее, чтоб вина доброго входило в него тритцать фунтов. И егда подрядчики к отъдаче вино привезут и коя бочка по пробе будет годна, то прикинуть ее на вое и послу порожжая бочка вывесить, и за вывескою явно будет, колико в коей бочке вина была и в таковом порядке у отдачи не будет вину никакой росточки и принимать будет поспешно и неработно. Одним днем мочно бочек сто принять и отъдадчику будет спорее, потому что ни чанов, ни ушатов, ни ковщей мазать вином не станет и никакой росточки не будет.

А и продажная вину цена положить бы не по подрядной цене смотря, но по самому изволению ц. в-ва. Древней обычай был вельми неправилен, что буде подрядчики дорогу цену вину поставят, то дороже и продавали, а буде подрядчики возмут дешевле, то дешевле и продавали. И но такому уставу стали быть уставщики цене мужики, а не судьи, а по здравому разсуждению надлежит вину цену уставливать царским указом, а не мужичьим уставом.

И ради такова порядка во всех городех цена несогласная и тот устав, по моему млению, был вельми противен ц. в-ва самовластию.

Блну надлежит в продаже быть цено единоравной и неизменной, чтоб она была во всех городех ровная. И аще во всех городех цена вину будет едина и вино везде будет равное, то и збор питейной вельми будет прибылен, потому что из города в город вина но прежнему возить не станут, но куды приедет, тут и купить будет.

А по самодержавной власти его и. в. надлежит во всех российских городех и в селех и в деревнях, кроме Сибири, цена иметь продаже неизменная, какова в Санкт-Петер-бурхе, так и в Москве, так и во всех городех и урочищах. А буде у черкас цены поднять немочно, то надлежит укрепить накрепко, чтобы там никто не токмо купецких людей, но и дворянов и афицеры отъшод, купя у них вина табаку, без указу в великороссийские города, ни в села, ни в деревни не провозили. И будо кто повезет вина болши ведра с собою, то тех штрафовать великим штрафом и с наказанием.

А буде кой бурмистр или целовалник испортит продажное вино и учинит ево ниже уставленные пробы или и у подрядчика ниже пробв: примет, то оштрафовать ево великим штрафом и жестоким наказанием.

И аще тако уставитца и нерушимо будет стоять, то никто никуды вина возить с собою не будет, потому что везде будет ровно - и цена одна. И того ради и зборы питейные во всех городех велми угобзатца, а людям провозного росходу будет менше.

А о продажной цене вину как воля его и. в. произыдет, тому никто неизвестен, а, мнитца, простого вина ведру цена мочно положить, еже бы в продаже быть ему по три рубли, а в розницу но четыре алтына фунт, и аще где подряд будет и по полтине ведро, а в продаже отнюд цены не збавливать.

А для совершенные верности в вине, чтобы воды не примешивать, у самих бурмистров и у целовалников во всех городех и в селех и деревнях во всех стойках учинять маленкие весочки на железных цепочках, чтоб мочно было в них вина или водку один золотник отвеся, выжечь. Да у них же бы были янбурскаго дела грустадные фунтовые или полуфунтовые скляночки самые чистые, одна с пробою за камерирскую печатью, а другая такая же простая. И буде ко[е]му купцу повидитца вино или вотка плоха, то взять то спорное вино в порожную склянку и поставить их с тою запечатанную склянкую и к свету посмотреть, и буде с тою пробною склянкою будет съходна, то нет в ней примесу, а будет свет с пробною склянкою не сходен, то примесь есть.

И буде тою пробою не верно купцу иль целовалнику явитца, то для совершенного вероятия в вышепомянутыя ведался влить того спорного питья весом против трех проб. И буде у вина выгорит одна проба, то нет дримесу, а у водки буде выгорят две пробы, а от выхору останетда одна проба, то в водке той принесу нет же, а буде вес так не придет, то есть в нем порча,

Я то освидетелствованное вино иль водку, запечатав, отьнести к камериру и за тот примес вшить наказание жестокое, как о том уложено будет, И за таким порядком никоими делом ни в вяно, ни в водку воды иль чего иного будет невозможно примесить.

И аще тако устроено будет, то, я чаю, что тысячь ста по два-три и болши в год лри нынешных сборах излишние прябыли будет. И тая прибыль и в первом году означитца, а въпред, чаю я, что и гораздо болшя будет, а люди трезвее будут.

Я не знаю, что многие суды стараются о том, что питье [было] дешевле и чтоб пили болше, а того не разсудят, что у трезвых людей во всех чинех и во всяких делах всякаго исправления болши, а у промышленных промысл гораздо будет: болше. А [у] людей и у приказных все неспоро, а у мастеровых людей и спрашивать нечего, токмо от питья люди, а наяпаче от заморскаго, в великое оскуднение приходят и царскому интересу препятие немалое от излишняго питья чинитца.

А что зделали дворяня, еже бы им котлы клеймить л пошлины с них брать с четыреведернаго котла до рублю на год, и донесли его ц. в-ву, бутто от того приходу будет збору пополнение казне и том она государя своего оболгаля. Сие мочно и всякому разуметь, что тут будет прибыли болшя, естьли им вина не курить ж судов винокурных не было бы у них и следу.

И тем клейменьем оныя дворяня вместо прибыли зделали ему, великому государю, убытку тысячь по десятку в год и болши. а себе к свободному винному курению ворота отворили. Ибо кто из них заклеймит котел, даст с него в год рубль, а годом выкурит вина ведр ста три или четыре, и буде продаст, то возмет за него четыреста рублев и тою продажею великому государю учинит за тот данной сполна1 рубль убытку в питейной продаже рублев сто иль болши в год.

И за тем клеймением свободно стало быть и не заклеймеными котлами курить вино. В Устрицком стану дворян сотня место, чаю, есть, а слышел я от устрицкаго камисара, что в ведомстве его клейменых толко три котла, а вино все рядом курит по лесам да по долам, а иные и по домам за именем клейменых котлов курят, ничего не опасаяся. И от тоя свободности питейные сборы весьма стали быть плохи.

А естьли клейменье отъставить и всякому воеводе послать из города, подьячего с солдаты и росходчика з денгами и велеть у всех дворян котлы и трубы обрать на государя и по настоящей цене за медь денги запла[ти]ть, а олово и свинец и всякую грязь на огне выжечь, чтоб великому государю в том изъяну напрасного не было.

И веять у все[х] дворян сказки с подкреплением, чтобы им въпред посуды винокурной у себя отнюдь не иметь и, созвав людей и крестьян, сказать им явно, что люди их и крестьяне все ведали. Еже аще после обору у кого явитца винокурной куб или труба, то та посуда взята будет па государя, да на нем же доправлено будет штрафу дватцать пять рублев или что уложено будет, а на дворовых ево людях, колико в доме его взято будет по 5 рублев на человеке, а на крестьянине 5 по два рубли с полтиною на каждом человеке.

А буде коего дворянина дворовой человек или крестьянин, увидя у помещика своего винокурную посуду или трубу винокурную, да, шед, уведомит, то дано ему будет — дворовому человеку пять рублев, а крестьянину полтретья рубля да от помещика свобода.

А для нужду их дворянских надлежит им учинить указ, еже бы брать им вина ведра по два иль по три на год, смотря до пожиткам или по чипам по подрядной цене, а для утечки и усушки приложить на ведро к подрядной цене по гривне или по две или как о том уложено будет.

Аще бо у дворян вина своего не будет, то и пить будут менше, и по городам и по корчмам разводить не станут и приказным людям или мастеровым за работу [вином] давать не станут.

Я не знаю, что в том благодати или что добра, что много пить или и до пьяна и людей поить. По моему мнению, ради здравия телеснаго полно человеку чарки по три иль по-четыре на день пить, то он будет бодр и здоров, а буде ради веселия, то мочно и еще толикое ж число приложить.

А безмерное питье ничего добраго не приносит, но токмо приносит ума поруптение, здравия повреждение, пожитков лишение и безвременную смерть.

А аще кто пепремолчно будет пить безвоздержно, то и всего себя погубит. И того ради всячески надобно подщатися, како бы пиянства из народа поубавити.

И аще великаго государя изволение будет, что дворянам городовым брать вино с кабаков по подрядной цене, то надлежит вделать им оклад, по колико ведер коим чинам в год вина брать по подрядной цене и тот оклад, написав, разослать по городам, описав имянно. коего города в уезде кои дворяня живут. И в тех городех по тем окладным книгам вило бы им по вся годы отпускали по подрядной цене, и буде кто похочет сверх того указного числа, то уже брать ему по продажной цене.

И ради раздачи дворянам вина учинить во всех городех на болших кабаках бурмистрам особые записные книги и тое дачу записывать имянно с роспискою и со свидетелством других дворян. И те свидетели к той записке во свидетелстве руки б прикладывали того ради, чтобы один человек дважды не взял.

И по окончании года в конце тоя книги написать всех и прозвания по тану азбучному, чтоб всякого дворянина сыскать мочно было без замедления, колико кой дворянин вина взял, и кто у него были свидетели.

И те подлинные книги отъсылать в камер-коллегию. И буде явитца кой дворянин сверх указного числа вино излишнее, то взять на нем штрафу за всякое ведро излишнее по 25 рублев, а на свидетелях по 5 рублев на человеке или как о том уложено будет.

А буде кой дворянин или и афицер, взяв указное вино и нелишнее, да кому продаст, то взять с него штраф надлежащей, а, кто купил, и на том таков же штраф имать неот-менно.

А буде же кто, купя вино, да даст вышшему того дела камисару, то взять штраф на продавце, а кугливый от штрафа свобожден и вино за доношение отдать ему.

А буде подрядчик винной и дворянин или купецкой человек продаст кому вина, или и в почесть даст, хотя приказным людям, и [ли] и в займы съсудит кого или примет у кого хлеб, да высидит ему вина, то за всякое ведро взять штрафу на нем по 5 рублев, да ему ж учинить наказание, как о том определено будет.

А водки продавать самые нижные цены по шти рублев ведро, а фунт по две гривны, а средние по полуполтине фунт, а крепкие аптекарские водки, цефаликовая и апопле-тиковая, коя строится в 20 проб, по полтине фунт, а с [са]харною приправою россолие спирд миллин алексир всдериги и крепителна мастихийная по 20 алтын фунт, которые строятца ис проб.

А малиновые меды и смороденные и прочие, кои строятца. из ягод без вина, продавать ведро по 40 алтын, а фунт по 4 копейки .

А меды вареные, чистые, кои подобны ренскому, продавать ведро по 30 алтын, а фунт по алтыну.

А кои с вином строены такие жь ягодные меды, продавать ведро по 60 алтын, а фунт по два алтына.

А ставленных белых медов продавать ведро по 20 алтын, а фунт по 2 копейки.

А пива самого добраго и густова продавать ведро 20 алтын, а фунт по грошу.

А росхожего пива ведро по 15 алтын, а фунт по 3 де[нги].

А явку пивную и медовую и бражную, мню я, что мочно се всю отъставить для того, что брать ее потошливо, а варилщикам не без хреха, потому что сварит осмину, кто четверть, а объявит тол ко одну осмину, а кто сварит осмину, а явит пол осьмины, и то, стала быть, неправда и грех. И всякой человек колико не явит, а сварит въдвое или вътрое, а явитца разве половина, а иные и не знаю, чтоб ему когда явитца .

А в явочной записке толко одним подрядчикам покормка, а великому государю велми не велик доход.

А естьли явка отстанить, то все чины пива варить и меды ставить будут безпемно, потому что вынимать у них того питья никто не станет и, спарив, не станут торопитца, чтоб скоряя выпить, но будут прочнее держать. И ряди своего здравия станут по малому числу пить и грех тот менитца, что лгать будет уже не для чего и клятвы в неправде не будут чинить.

И вместо тех поторжных явок и питейных пошлин наложить пошлина на хмель, на пуд хмеля по 4 рубли, а на фунт по гривне, то уже ни богатой, ни убогой, ни самой солдат, не избудет того платежа: захочет пива, купит и хмеля.

И за таким повелением всякаго звания человецы будут великому государю платежшики и домашняго своего варения даром не будут пить.

И аще таке уставлено будет, то вторичной прибыток при явочных пошлинах будет, потому что хотя кто четлерш сварит, а платеж по варению своему положит.

И во все городы послать его ц. В. указы, чтобы в городах и в селех и в деревнях бурмистры таможенные и целовалшики указ его в. ведали, буде кто везет хмель, хотя и боярской, без выписи, то тот взять на государя безповоротно.

А буде кто привезет хмель к записке, то записать ево в книгу, а имянно, чей он есть, и буде продажной, то осмотреть ево накрепко, пет ли в нем песку и инова какова принесу, потаенного или худаго хмеля нет ли внутри и не сыр ли он. И буде есть (какая вшшостъ, то взять ево на великаго государя безденежно.

А буде пороку никакого в нем нет, то взять с него пошлина торговая с цены яо гривне с рубля да накладных по 4 рубли с пуда. А буде не продажной, по везут его про обиход боярский, и с того хмеля взять токмо одна пошлина накладная по 4 рубли с пуда, а хмеля, добры он или плох, не досматривать, но каков он есть, таков и отьпустить. Токмо на вес привесить, колко ОБО будет, и, записав в книгу, дать ему для проезду выпись и в выписи написать имянио, что тот хмель непродажной, а накладная пошлина взята сполна. И буде кой хмель у них за обиходом будет и похотят ево продать, то тогда взять с него одна торговая пошлина с настоящия цены по гривне с рубля, кроме накладных пошлин.

И колико у коего бурмистра тех накладных пошлин соберетца, записьшать особь статьею.

А которой порочной хмель взят будет на государя, и то взятье записывать в закрепленную книгу имяно я отьдавать те хмели на кабаки по настоящей цене без накладных пошлин.

Такожде и с меда продажного брать пошлина торговая с настоящия цены по гривне с рубля, да накладных пошлин по сороку алтын с пуда, а кто везет про себя или про боярской обиход, а не на продажу, и с того меда брать пошлина по 40 алтын с пуда и записывать такожде в закрепленныя книги, и та книга иметь от купецких особливая. И колико с хмеля и с меда непродажного накладных пошлин у коего бурмистра ни соберетца, писать особливо статьею, а что соберетца тех же накладных пошлин с купечества, и те писать особливою жь статьею, чтоб было известно, колико в год тех накладных пошлин с хмеля и с меда собираетца. И весь тот збор десятинной и накладной управлять будут одни таможенные бурмистры.

А буде кой господин не похочет накладных пошлин с хмеля или с меда пла[ти]ть, то тот хмель и мед имать на государя, а им из [з] борных денег тем же бурмистрам выдавать им денги по настоящей цепе, по чему в записке у купечества, токмо вычитать из тех денег за торговую пошлину гривенную.

А буде кто подрядитца под хмель или под мед, еже поставить ему про царской обиход на дворец или и на кабаки, то тем подрядчикам дворцовым брать указы из дворца, а кабацким от камериров.

И где что они купят и таможням бурмистрам осмотреть тот хмель, не сорил ли он и нет ли в нем подмеси какой или стебелья и листу. И буде нет никакова пороку, то привесить ево и с покупной цены взять торговая пошлина гривенная, а накладной пошлины не брать и дать ему выпись. Такожде и мед осматривать, пет ли в нем худова подмесу или мерлины, и буде добр, то потому же взять с цены по гривне с рубля, а накладной пошлины не имать же и, принеся, отьпустить с выписью. А в выписях писать имянно, что оное куплено не на продажу, но на обиход дворцовой или кабацкой.

А буде кой хмель или мед явитца с подмесом, и тот хмель или мед жматъ на государя безповоротно, да на нем же доправить штрафу толикое ж число, чего тот товар стоит.

А буде кой хмель или мед в таможне был и бурмистр выпись дал, а после де осмотрят лавошники или кто ни есть, что есть подмесь, то взять штраф на том, кто выпись давал, за то, что он продавцу тому помирволил.

В России изначала при великих князех и при первом российском царе Иоанне Васильевиче были деланы денги из самого чистаго серебра, на кости плавленого, чему явное свидетельство тыи старые денги и ныне в мире обретающияся.

А при царе Михаиле Феодоровиче начали делать из яфимочного серебра, на кости не переплавливая.

А ныне иноземцы приглашают, чтобы и в ефимочное серебро на дробные денги прилагать меди болшую часть.

А я, аще и самый мизирны человек, усмотря то начинание, не мог утерпеть, еже б не объявить о них, что в них пороку будет, в 718-м году написал доношение его и. в-ву о тех повоначинающихся денгах и изъявил, что такия денги вельми к воровству способны и самое денежным ворам предводительство будет. И для подания приходил я к господину Алексею Васильевичу Макарову и за жестокими караулщики де мог получить, еже бы то доношение его милости вручить. И поехал он к лекарственным водам и тако то доношение мое и осталоси у меня и я последи того времени отъдал курхеру Егору Серхесову , которой в доме его.

Алексия Васильевича, пребывает, и просил его, дабы по времени вручил ему. И вручил ли он то мое доношение ему, Алексею Васильевичу, или пот, про то не вем. И того ради в сей главе царскаго интереса умыслил изьявите и предъявих о той самой царской прибыли, которая ни не чего родитца, токмо от изволения царского.

И о сем мнение мое тако лежит, еже бы о денежном деле тщание велие приложити, отъчего царская сокровища могут наполнимся и народ ползу не малу возприимет.

И управлять его годствует твердым разумом, дабы пороку в них во веки не било и чтобы никто воровски зделать их не мог, и во установлении том ни малые б измены не чинить, но яко столпу быть неподвижну, И о сем не единым умом, но острыми и твердыми умы, а не ветрешшми. помыслити о них, како бы их устроим, дабы они прочны и непорочны и похвалны были.

И по моему мнению, зритца, лутчи, еже бы серебряные денги привести серебром в древную чистоту или и паче, чтоб денежного серебра ни в каковых вещах лупе не было.

Яко у нас в России вера содержнтца христианская самая чистая, никакова примеса еретическаго неимущая, тако требе и денгам российским быть самым чистым без веякаго примеса и еже бы им от всех иностранных отъменным и от всех похвалыым быть, яко в мастерстве, тако и в чистоте серебра.

И аще великий нашъ монарх, всероссийский император, изволит противо древних наших российских денег чистотою или чище - делать, то лаки в вечные роды будут они похвалны.

Иноземцы в своих юмзсмских денгах сличают цену по положению в них материалу, а не по власти королевской, они паче почитают серебро и медь.

Мы же монарха своего почитаем яко бога и честь его опасно храним и волю его всеусердно исполняем. И того ради, иде же узрим имя его ц. в. назначено, то мы честно и опасно храним. И под именем его я. в. аще медь, то и медь подобает пологати самую чистую без веякаго примеса, буде же серебро, то и серебро самое ж чистое и безпорочное было б. Буде и золото, то золото бы уже оно и было самое чистое и честное, чтоб оно всех земель превозвымело. Мое желание к сему тако лежит, чтоб так в червонцы золото учредить, что выше салтанеи ево поставить, дабы на весь свет, не токмо при животе его, но и по смерти б монарха нашего имя славилося, то бы добро во всех землях паче салтанеи за лих хватались, понеже червонцы не ради торгу или приобретения богатства, но ради самые силные и прочные славы его в-ва.

Видел я, российские червонцы состроены манером и мастерством самые чистые, а существом уронены, ибо во иных, золото плохо и в запарку нейдет, а надобно, чтоб и в сусалное золото годны были без выжиганья.

А и серебряные денги аще и не надлежит их воиные земли отъпускать, обаче лутче их делать из самого ж чистаго серебра, чтоб они противо царе-ивановских денежек чистотою были или бы и лутче, дабы в роды родов имя его и меж поселяны чистотою серебро в денгах.

И таковые денги надлежит в торгах руских иметь, за рубежи отнюд их не отъпускать, за рубежи одни токмо червонцы отъпускать.

Подобие и медные денги надлежит делать из чистые ж меди без примеру серебра и без закрасы времяшюй еже бы ей снова являтся яко серебряной, последи ш, яко медной, но надобно их устроить, яко какая из дела выдет, такова б и во веки веков была неизменна.

И делать бы их не по цене меди, но по изволению его и. в. Мне мнитца, что медные денги мочно делать гривенники весом по золотнику, а алтынники ко полузолотнику, а копейки по чедверти золотника.

И аще кто речет ми для чего в дробных копейках золотник меди пойдет по четыре копейки, а в алтынниках по шти копеек, а в гривенниках по десяти копеек?

Отъветствую: мы не иноземцы, не меди цену исчисляем, но имя царя своего величаем, того ради, нам не медь дорога, но дорого его царское имянование, того ради мы не вес в них числим, но исчисляем начертание на ней. Есть перваго выхода денежки весом по полтара золотника, то она еще весом и тяжела, обаче и за копейку никогда не пойдет, а на коей цате золотниковой начертание будет гривенное, то она за гривну и ходить будет. И но сему разумей, еже у нас не вес имеет сялу, но царская воля.

У иноземцов короли власти таковыя не имеют, яко народ, и того ради короли их не могут но своей воле что отворити, но самовластны у них подданыя их, а паче купецкие люди. И тии купцы по купечеству своему товар в денгах числят, а королевскую персону полагают на них въместо свидетеля, что та цата имеет в себе толико товару, за что она идет.

И но нашему простому разумению, то стало быть королю безчестье, а не честь, что не по имении его денги в себе силу имеют, но по купеческой цене.

И тыл иноземцы хощут то учинить, чтоб и у нас в Руси денги были но цене в них положенно[го] товара, и того ради приглашают в медные денги часть серебра, дабы стоила материалом своим тосо, за колико ей ходить.

И мне ся мнит, тот их совет вельми нам непристоен, понеже у нас самый властителный и вцелый монарх, а не аристократ, ниже димократ. И того ради мы не серебро почитаем, ниже медь ценим, но нам честно и силно имянование его и. в.

У нас толь силно его пресветлаго в-ва слово, агце б повелел на медной золотниковой цате положить рублевое начертание, то бы она за рубль и ходить в торгах стала во веки веков неизменно.

А в тех сумесных денгах первой главной и несносной нам, верным его и. в. рабом, порок, еже по цене в денгах тошру снизить его ц. в. имянование.

Другой в них будет, еже вложенное в них серебро ни за что погибает.

Третей порок, что воровским денгам будет великое предводительство, еже уже и явилось.

В денгах так надобно ухитрять, чтобы они не токмо ц. в-ву, но и всему б народу полезны были и чтоб никто воровски зделать их не мог.

Нам всем надобно вымышлять и старатися о том, како бы воровство и всякий неправды из народу истребити и правда насадили и всякое поречение от российскаго народа отълучити.

И те вышепомянутыя донги с примесом серебра не успели начатися, яжно и воровские появилися. И я, присмотря их, в том же году две копейки да алтынник воровской увидел и, взяв их к себе, доношение о них написал и по два дни ходил я к господину Алексею Васильевичу Макарову и получить не мог, еже бы то доношение вручить ему, понеже в то время поход был ц. в-ва в Заонежъе к лекарственным водам. И я, видя то, съехал в Новъгород и за тем то доношение и замотчалось.

И аще те с примесом серебра денги не изменятца, то весьма воровства много в народе будет, а естьли от воровства убежать ж прибыли в денгах поискать, то мочно делать из самые чистые меди лехкие.

И аще его и. в. изволение сицевое будет, еже б ради пополнения казны и ради всенародные ползы делать из золотника меди по 4 копейки, то из фунта будет их три рубли дватцать осмь алтын, а из пуда 153 рубли дватцать алтын, а алтынников по два из золотника делать, то кз фунта будет их пять рублев дватцать пять алтын с копейкою, а ис пуда вылет их 230 рублев четыре гривны; а гривенников по одному из золотпика, то из фунта будет их девять рублев дватцать алтын, а ис пуда будет их 384 рубля.

И по тому розвесу, аще пуд меди переделать в копейки, то прибыли у пуда будет сто сорок рублев, а алтынников у пуда прибыли будет 220 рублев, а у пуда же гривенников прибыли будет 370 рублев. И в год естьли меди переделать 10.000] пуд и в той числе пять тысячь пуд переделать в копейки, то прибыли у них в год будет 700.00 рублев.

А в алтынники естьли переделать три тысячи пуд, то прибыли у них будет 660.000 пуд.

А в гривенники естьли переделать две тысячи пуд, то будет у них прибыли 370.000 рублев.

И всего у десяти тысячь пуд меди за всеми росходы будет прибыли 1.840.000 рублев.

И ради истребления воровства прежние медные денги надлежит все переделать в такие же денги, то сверх прежние прибыли будет и от них приплоду милиона три-четыре или болши. А естьли старых не переделать, то воровства из них не искоренить, понеже много в них явилося отъливных, и буде их не окончить, то и въпред отливать их будут, а с них новых денег ни отлить, ни запечатать воровски будет невозможно.

К сему же аще и серебреные все старые дробные копейки переплавить на костях насухо и переделать их в полтннные и рублевые монеты, то и у них прибыли будет не малое число.

И мое мнение лежит не о одних токмо денгах, но и всякая вещь, коя носит па себе царя нашего имя, то надлежит ей быть самой чистой и честной.

Того бо ради и о вине предъявих, еже бы держать и продавать на кружалных дворех самое чистое и честное вино, чтобы в домех мало такова обреталось.

Такожде и прочил питья, кон под имянем царским, были б самые добрые, несравненно з домовыми питьями въкусом и чистотою. И светлицы бы питейные были светлые и уборные и ни малые гнусности в них бы не было, потому что все питейные продажи носят на себе имя царское. И по такому имянованию надлежит быть [ему] ~ честну, а не без-честну и людям упившимся было бы в них охранение, а грабления при них ни малого б не было, a ,v нас все сие противно доятся. И при кабаках и зернышков отнюд не надобно, кроме караульщиков и охранителей. И посуда бы была добрая и чистая, а буде кой афицер или солдат, выпив питье, да сосуд бросит о землю и розобьет, то таковых надлежит штрафовать с нескудным наказанием, чтоб такова дому питейному ругания и обиды не чинили.

Так надобно кабаки устроить, буде кто, путем идучи днем, или ночью, что до кабака дошел, то уже бы бездечен был.

И аще и товар случится какой царской, то и товару тому надлежит быть лутче прочих товаров. А аще кой товар, лутче простолюдимскаго не будет, то не надобно и парицать ево царским, но такия товары купецким людям держать им, а не царю.

Царь судия и подобен он богу. Того бо ради и всякой вещи за имя царское от мирских нелзя быть неотменной, ибо и в суде у царя, яко у бога, нет лица ни богату, ни убогу, ни силну, ни маломочну, всем суд един, и то стал быть суд божий. И аще денежное дело серебряных и медных денег обновитца, к тому ж и таможенные зборы и питейная продажа изменитца, то, я чаю, на самую малую цену миллиона по три и ого четыре на год сверх нынешних настоящих зборов приходить будет.

А аще вся вышепоказанная дела исправятца и утвердятца, то я крепко на божиею милость надежен, что его и. в-у на; кийждой год милионов по пяти-шти и болша сверх нынешних зборов приходить будет. И аще его ц. в. изволение будет, еже вся сия предложенная моя мнения в дело произвести, елико предрежох о духовных делах и о воинских и о судейских и о купецких и о художных и о истреблении разбойников и удержании беглых людей и о земляных делех, о крестьянстве и о нетрудном умножении и собрании его ц. в. казны, то я, за божиею помощию, без сумнения могу рещи, еже вся наша великая Россиа обновитца как в духовности, тако и во гражданстве и не токмо одна царская сокровища наполнятца, но и все обоготятца и прославятца. А аще и военное дело возновитца, то не токмо единою славою прославится, но и страшны всей окрестным государствам будут. Аминь.

И сия мнения моего изъявительная пясания о истреблении всякяя великля и малыя неправды и неисправностей и о насаждении дрямыя правды я правостея, елико ми бог домощя своей ниспослал, вся написах, не обяиуяся. И предлагаю на разсуждение токмо единаго высокопарного белаго орла, явного правдалюбца, императора всероссийскаго, Петра Великаго, истинаго самодержца и столпа незыблимаго. О сем же свидетель ми есть бог, еже аз не себя ради сия писах, но токмо ревность моя понудила мя на сие дело.

И тако пламень любве к его ц. в. восяалися во мне, еже никая нужда пресещи нe могла, ибо аще ж не велика сия книжица, обаче едва от многосуетий своих в три лета ю совершил. Аще и многократно преписовах, обаче ни от кого невидела бысть, всячески бо сокрывахся, дабы в народ не произнеслося сие мое предложение.

И ныне всеусердно твоего милосердия прошу, дабы имя мое сокровенно от силных лиц было, паче же от нелюбящих правду, понеже пясах, не слагая им. Пате же да будет воля божяя и твоя превысокая царская воля во мне. Аминь.

Яко аще кто восъхощет богу угодити, той не может не услужити.

Кичим же разньствует, аще кто и царю верно потщится услужить, той всему миру имать ненавистен быти.

Всенижайший и мизирянный рабичжщь, правды же всеусердный желатель, Иван Посошков, утаеляо от зрения людскаго трелетным трудом восписав. твоему царскому величеству предлагаю. Аминь.

1724-го году, февраля 24.

Оглавление

Иван Посошков

КНИГА О СКУДОСТИ И БОГАТСТВЕ

  ГЛАВА 1

  О ДУХОВНОСТИ

  ГЛАВА 2

  О ВОИНСКИХ ДЕЛАХ

  ГЛАВА 3

  О ПРАВОСУДИИ

  ГЛАВА 4

  О КУПЕЧЕСТВЕ

  ГЛАВА 5

  О ХУДОЖЕСТВЕ

  ГЛАВА 6

  О РАЗБОЙНИКАХ

  ГЛАВА 7

  О КРЕСТЬЯНСТВЕ

  ГЛАВА 8

  О ЗЕМЛЕНЫХ ДЕЛЕХ

  ГЛАВА 9

  О ЦАРСКОМ ИНТЕРЕСЕ

Реклама на сайте