«Заложник»

Дон СТЭНФОРД

ЗАЛОЖНИК

По просьбе м-ра Кочрейна я исправил большую часть грамматических ошибок и сделал, что мог, для устранения некоторых проявлений его ораторских дарований, о которых те, что видели его самого по телевидению во время недавних уголовных расследований в Конгрессе, имели возможность составить себе ясное представление. Но это попутное замечание; нижеследующее является самым существенным в истории, рассказанной им там и предназначенной для внимания общественности.

Подписано: Дон Стэнфорд

Прежде всего мне хотелось сказать, что сейчас я неукоснительно придерживаюсь законности, и придерживаюсь ее довольно давно. Именно так я и заявил этим сенаторам перед телекамерами, и это правда. Все, которые говорят, что я совершил клятвопреступление,— лгуны. Вполне возможно, что я многого не знаю относительно моих капиталовложений, возможно также, что у меня и нет нужды знать о них больше, пока они дают хороший доход. Да, я владею Клубом в окрестностях Нового Орлеана, и он приносит мне приличные деньжата, как и большинство моих вложений (у меня хорошие советчики). Я никогда не видал этого клуба, и вовсе не знаю, играют ли там на деньги. Более того, я не хочу, чтобы мне об этом говорили.

У меня чистые руки, и уже немало лет подряд. Я не делаю ничего кроме регулярных вкладов, и я уважающий законы гражданин. Я плачу налоги и даю на общества милосердия. У меня хорошие и хорошо устроенные друзья, и они вам скажут то же самое.

Долгое время мэр Нью-Йорка был превосходным моим другом, и верьте не верьте, но я бы стал послом Соединенных Штатов, если бы у меня появилось такое желание. В несколько лет я бы мог многого достичь и при нынешней Администрации, не случись то, о чем я собираюсь вам рассказать. Но теперь все кончено. Я нахожу несправедливым допускать, чтобы подобные вещи случались с гражданином Соединенных Штатов, который неукоснительно придерживается законности.

Я опускаю подробности моего прошлого, поскольку все о них слышали по телевидению в прошлом году. Вы уже знаете, что родился я в Сицилии, в 1901 году, и что мое настоящее имя Паскуале Кочиани, но сейчас я называюсь, в законном порядке, Пат Кочрейн, и я, в законном порядке, получил права гражданина в Соединенных Штатах. Я немного сидел, но каждый раз по пустякам, таким, которые могут произойти с любым вспыльчивым пареньком (угон автомобиля, например). Я уже много говорил об этой пивной в Джерси, которой я владел во времена сухого закона, но я всегда платил налоги, стало быть, и это дело абсолютно законное. Хотя и не настолько законное, как те дела, которыми я занимаюсь сейчас. Это очень несправедливо говорить обо мне, как о главе Преступного Синдиката Штатов, тем более, что никто не может этого доказать, и я бы хотел познакомиться с одним из этих типов, которого мог бы преследовать, в судебном порядке, разумеется, чтобы защитить мою репутацию.

Ладно, теперь я хочу вернуться к фактам и рассказать о том, что со мной случилось, поскольку это очень несправедливо, и я думаю, что все должны быть в курсе.

Я предпочитаю завтракать в баре настоящих мужчин Вальдорф Астория, потому что это очень избранное место и посещают его только очень избранные люди. Среди них есть такие, с которыми я познакомился именно в этом баре, когда они просили дать денег на то или иное общество. Конечно же, я никогда не отказывался участвовать ни в одном благотворительном мероприятии (держу пари, что я обедал по цене в тысячу долларов за блюдо чаще, чем кто бы то ни было в Нью-Йорке), и конечно, те, которые сидели возле меня на таком банкете, гордились, что могут потом упомянуть о встрече со мной. Эти связи очень полезны для гражданина, уважающего законность так же, как я. Я не вел никаких дел с людьми, которых я встречаю в баре настоящих мужчин Вальдорф Астория, но от этого я не начинаю ценить меньше их светскую дружбу.

Нo, конечно, по телевидению уже рассказывали, что ем я почти всегда в баре настоящих мужчин Вальдорф Астория. Я забыл это и очень сожалею об этом, потому что, если бы об этом не говорили по телевидению, эти ребята никогда бы не узнали, где искать меня, и возможно, ничего бы не случилось.

Это было в воскресенье, я пил свой аперитив перед завтраком, когда вошли эти ребята. Волосы стрижены под машинку, одеты в темно-серые костюмы от Братьев Брук, розовые рубашки, черные вязаные галстуки и грязные мокасины. С первого взгляда было видно, что это дети богатых людей, и что они посещают чертовски изысканные колледжи. Они вошли в бар, осмотрели зал и направились прямо ко мне.

— Мистер Кочрейн? — спросил один из них, выглядевший немного не в себе.— Извините нас, мистер, но... мой отец подумал, что, возможно, я смогу найти вас здесь. Извините, меня зовут Питер Миноут, а это Барт Ивелл. Мой отец — Гаррингтон Миноут, мистер Кочрейн. Он подумал, что вы, возможно, вспомните, что встречали его на обеде месяца два-три назад.

— Но конечно, — сказал я, — Счастлив с вами познакомиться, молодые люди. Примете по стаканчику?

Я не мог прийти в себя, сами понимаете. Я очень хорошо помню, что встречал Гаррингтона Миноута, но готов был держать пари, что он-то обо мне не вспомнит или не захочет вспомнить. Он принадлежит к самому высшему обществу и, сверх того, чертовски богат. Можно придерживаться законности, но все равно не каждый день встречать Гаррингтона Миноута, а если и встретить, то не он первым станет беспокоить себя, чтобы поздороваться. Следовательно, я был очень горд тем, что могу, на виду у всех, предложить стаканчик сыну Гаррингтона Миноута и одному из его друзей, столь же избранному, как и он сам.

— Нет, благодарю вас, мистер Кочрейн,— вежливо ответил молодой Питер Миноут, все с тем же немного неуверенным и нервничающим видом.— В сущности, отец хотел узнать, не могли бы вы зайти к нему сейчас. Он сказал, если вы еще не начали завтракать, если вы можете освободиться... Речь идет о деле наипервейшей важности. Отец сказал, что был бы вам крайне признателен.

Ладно, вы знаете что это такое. Эта признательность позволяет вам найти местечко под солнцем, признательность людей, хорошо устроенных, разумеется. Гаррингтон Миноут был человеком, устроенным лучше всех тех, кому мне, до сегодняшнего дня, удавалось оказывать услуги. Оставляю, значит, недопитый стакан, бросаю бармену на стойку пятидолларовую бумажку и говорю тоном очень делового человека, что я полностью готов к оказанию услуги.

— Конечно,— сказал я в конце.— Идемте, молодые люди.

Прямо перед Вальдорфом стоял мой кадиллак, как и всегда, с моим шофером за рулем. Он не покидает машины в мое отсутствие. Это не потому, как то говорит Уиншелл, что я боюсь, как бы туда не подложили бомбу. Это ложь, потому что кому в голову может прийти мысль подложить бомбу в машину гражданина, живущего в законности так же неукоснительно, как я? И неправда, что Аль Фиоре, мой шофер, еще и мой телохранитель, поскольку я всегда лишь деловой человек.

Молодой Миноут открыл дверцу одной из этих иностранных спортивных машин с очень низкой посадкой, и я сделал знак Аль Фиоре отправляться на кадиллаке. Само собой, не могло быть никакого сомнения в подлинности ребят. Даже если бы портье не бросил дверцу моего кадиллака, чтобы успеть к машине молодого Миноута раньше его самого... Портье Вальдорфа знает этот мир, можете мне поверить.

Городская резиденция Гаррингтона Миноута расположена в верхней части Пятой Авеню. Как деловой человек я кое-что знаю о затратах на частный дом в Нью-Йорке и могу вам сказать, что это стоит Гаррингтону Миноуту более ста пятидесяти тысяч долларов в год только на содержание дома. А это всего лишь его городская резиденция.

Припаркованные на той же улице, и недалеко от Миноутов, стояли два автомобиля без номерных знаков, битком набитые полицейскими агентами. Не думаю, чтобы молодежь их заметила, но я да, и это меня сильно встревожило. Гаррингтон, должно быть, имеет сильную нужду в том, чтобы ему оказали поддержку. Естественно, заиметь неприятности с полицией может случиться с кем угодно, по крайней мере, один раз в жизни. А человеку из высокосветского общества, каков Гаррингтон Миноут, возможно, выпутаться из неприятностей такого рода представляет некоторые трудности.

Это все, что я подумал в то время, абсолютно все. Сам-то я уже остепенился. И я сказал себе: вот что! У меня еще осталось несколько связей в городском муниципалитете. И если Гаррингтону действительно нужна поддержка, я, пожалуй, извернусь, чтобы доставить ему удовольствие.

Не успел я спросить себя, что за неприятности у Гаррингтона Миноута, как Питер Миноут пробормотал нечто вроде: «Проклятые шпики!» и проскочил мимо дома на полном ходу. Машина свернула в соседнюю улицу, въехала в аллею и остановилась. Другой паренек, Барт Ивелл, вежливо сказал:

— Мистер Миноут хотел с вами говорить в частном порядке, мистер Кочрейн, таким образом, я думаю, было бы лучше пробраться через боковую дверь и пройти прямо в его рабочий кабинет. Если вас это не затруднит, мистер.

Это мне изрядно трепало нервы, все эти «мистеры». Я хотел бы, конечно, чтобы мои ребята были хорошо воспитаны, однако, не до такой степени, как эти двое.

На чем я остановился? Да, молодой Миноут открыл своим ключом боковую дверь, ведущую в дом, и вошел первым. Затем молодой Ивелл посторонился, чтобы, как говорится, дать мне пройти. И в тот момент, когда я переступал порог, молодой Ивелл

оглушил меня.

Думаю, он воспользовался обычной дубинкой, так как кожа на голове не лопнула. Молодой Миноут, наверное, повернулся и принял меня на руки, когда я упал, а в доме никто, должно быть, ничего не слышал.

Когда я очнулся, первым делом в нос мне ударил больничный запах. Вероятно, я все еще не мог полностью прийти в себя, так как боль ощущалась не в голове, а в каком-то другом месте, но еще долго я не мог понять, где именно. Это не было жгучей болью, скорее дергающей, она не казалась очень серьезной, но все же мешала мне. И потом, этот проклятый больничный запах, от которого я чувствовал себя совсем плохо. Я открыл глаза, так и не успев спросить себя, что происходит, потому что я все равно не поверил бы.

Я находился в доме Гаррингтона Миноута, в этом не было никакого сомнения. Короткого взгляда было достаточно, чтобы осознать это. Я располагался в кожаном кресле, очень глубоком, которое, должно быть, наклонили, и оно было почти опрокинуто назад: я видел перед собой лишь потолок. Я хотел было поднять голову, но, почувствовав головокружение, вынужден был улечься обратно. Но этого хватило, чтобы увидеть комнату, белую чашу на столе, откуда исходил больничный запах и ребят.

Теперь их стало четверо. Двое других были из того же сорта шикарных колледжей, имели те же коротко стриженные волосы и все остальное. Но один из двух выглядел ниже ростом: у него были огромные очки в черепаховой оправе, и он с ними походил на сову. На последнем был белый больничный халат, белый колпак и резиновые перчатки; на белом халате выделялось пятно крови. Все четверо были совсем бледными, будто вот-вот начнут блевать. Надо сказать, что из-за этого запаха, из-за этого странного ощущения полуобморочного состояния и этой несильной боли, о которой я до сих пор не знал, откуда она идет, я тоже чувствовал себя готовым облеваться.

— Он очнулся,— сказал Барт Ивелл.

И другой голос, должно быть, того типа в халате, который выглядел доктором, подтвердил:

— Да, он приходит в себя. Ты можешь продолжать, Питер.

— Мистер Кочрейн, — сказал Питер Миноут, приблизившись, чтобы я мог его видеть, не двигая головой.

Его лицо было очень бледным и губы дрожали; голос не казался уверенным, однако, было в нем нечто такое, что меня напугало, если предположить, что можно испугаться ребенка.

— Мистер Кочрейн,— продолжил он,— не отец послал нас за вами. Он не знает, что вы здесь. Никто этого не знает, кроме нас и вас, естественно. Мистер Кочрейн, вчера вечером мы с Бартом вернулись из Нью-Хэвена. Мы собирались пойти на вечеринку.

Барт должен был зайти за моей сестрой Лорри... Он выезжает с ней с прошлого лета.

Молодой Ивелл прервал Питера. Услышав его голос, я был рад, что не вижу лица. Я так и не знал, что происходит, но все это нравилось мне меньше и меньше.

— Лорри семнадцать лет,— произнес Ивелл очень мягко. Она еще ходит в колледж. Она должна закончить в будущем апреле. Вы не можете себе представить, какая она прелестная и милая.

— Лорри еще не было, когда мы прибыли,— снова продолжил Питер Миноут, и рот его скривился в гримасу, которая разом его состарила.— Она не возвращалась из колледжа. Она до сих пор не вернулась, мистер Кочрейн. Она была похищена.

Я попытался встать, чтобы протестовать, чтобы сказать им, что я гражданин, уважающий законы, и что не имею ничего общего с Преступным Синдикатом. Но лишь только я поднял голову, снова почувствовал головокружение, и мне опять пришлось лечь.

— В семь тридцать позвонили. Обычный метод, я полагаю. Не вызывайте полицейских, и ей не сделают ничего плохого. Достаньте сто тысяч долларов в мелких использованных купюрах и ждите дальнейших указаний...

Его голос дрогнул, но быстро окреп, и он последовал дальше:

— Мистер Кочрейн, мой отец человек уважаемый и достойный. А также... упрямый. Он был потрясен. Некоторое время не хотел верить. Затем, когда поверил, сделал то, чего такой человек как он, не может не сделать. Он вызвал полицию. Со вчерашнего вечера у нас полон дом полицейских, и, естественно, эти мистеры ничего не обнаружили. Они делают, что могут, но могут они немногое. Они, в конце концов, может, и найдут, кто похитил Лорри, но будет чересчур поздно, учитывая что... что...

Его юное красивое лицо исказилось и стало совсем красным. Внезапно оно исчезло, и на его месте появилось лицо Барта Ивелла.

— Сегодня утром, — тихо начал Барт Ивелл, — сюда явился посланник. Он принес коробку и письмо. Полиция, разумеется, арестовала посланника, но он ничего не знает. Письмо гласило, что если м-р Миноут будет продолжать не слушаться указаний, то получит свою дочь отдельными частями, но если он избавится от полиции и станет делать то, что ему говорят, сможет обрести, все, что от нее останется, целиком. И в коробке находился один из пальцев Лорри.

У Питера Миноута вырвалось рыдание, а по моей спине пробежала дрожь, прогнавшая всякий туман из мозгов. Я резко сел. Потому что, еще не веря (я не мог в это поверить), уже знал, откуда исходит стреляющая боль, и было абсолютно необходимо, чтобы я посмотрел.

— Это был мизинец с левой руки Лорри, — говорил в это время Барт Ивелл.

Все верно: моя левая ладонь была перебинтована, хирургическая повязка наложена умело.

— Он там, мистер Кочрейн, — сказал Барт Ивелл и схватил белую эмалированную чашу, дернув ее так, что жидкость, пахнущая больницей, плеснула через край и несколько капель пролилось на мой костюм. Он сунул руку в чашу и вытащил оттуда что-то, что упало мне на колени: это был мой палец.

— Если сегодня вечером нам пришлют другой палец,— сказал Барт Ивелл (и теперь его голос стал ясным и решительным),— или глаз, или ухо... Мистер Кочрейн, позвольте вам представить Гарри Финистера. Гарри студент медицинского факультета. Мы

попросили его прийти сегодня утром, после того, как мы посовещались с Дином Легеттом. Позвольте представить вам Дина Легетта. Это наш великий мыслитель, Дин, он-то все и придумал.

— Вы наш заложник,— сказал маленький человечек с глазами совы, которого они звали Дином Легеттом, щурясь и моргая за стеклами своих массивных очков.— Мы вас будем держать здесь, и, честно предупреждаем, вам сделают все то, что и Лорри.

Абсолютно все. Видите ли, мистер Миноут не может теперь избавиться от полиции. Чересчур поздно. Он вызвал инспекторов и не может отослать их обратно. Итак, если они не способны найти Лорри, и не будут мучить дальше, придется вам, мистер Кочрейн, брать это дело под свою ответственность, вам. Потому что это настолько же в ваших интересах, насколько в интересах Лорри.

Теперь моя голова была совершенно ясной. Где-то в самой глубине сумасшедший смешок сотрясал меня и в то же время говорил, что все это нелепо, не держится на ногах, что цивилизованные люди не действуют таким образом. И в любом случае, им не имеет никакого смысла действовать таким образом против меня. Я никогда никого не похищал, это так же верно, как то, что меня зовут Пат Кочрейн. И уже более двадцати лет я не был замешан, даже издалека, в такой грязной истории, как эта. Но я смотрел на четырех ребят, и было в их хороших лицах посетителей изысканных колледжей нечто такое, что заставило меня содрогнуться, слово настоящего мужчины.

Я ничего не сказал по поводу пальца, который они мне отрезали. Я думал о пальцах, глазах, ушах, которые у меня еще оставались, и сильно надеялся сохранить их. И я был серьезен, можете мне поверить! Я говорил себе, что подлецы, выкравшие малышку Лорри Миноут, должно быть, здорово трусят сейчас, когда фараоны бросились по их следам. Поэтому они способны убрать ее. А что до меня, так молодой Легетт, можно не сомневаться, сдержит свое слово, то, когда он сказал, что все, сделанное Лорри, сделают и мне тоже.

Я заявил без особой надежды:

— Клянусь вам головой моей матери, молодые люди, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь вам. Но я ничего не смыслю в киднэппинге. Я деловой человек, работающий в законности, молодые люди. Сейчас у меня уже нет связей.

— Мы верим вам, мистер Кочрейн,— быстро ответил паренек с совиными глазами, все более вежливый.— Мы знаем, что вы не являетесь непосредственно ответственным за это похищение. Но косвенно вы ответственны, поэтому мы вас держим здесь. Видите, мистер Кочрейн, вы богаты, живете в свое удовольствие, находитесь в полной безопасности. Закон ничего больше не может против вас. И чтобы достичь того, чего достигли вы, молодым негодяям пришла в голову идея организовать этот киднэппинг. Это порочный круг.

— Все это не имеет значения,— перебил Ивелл, оттесняя плечом маленького Легетта.— Что необходимо, так это то, мистер Кочрейн, чтобы вы начали действовать немедленно. Вы останетесь в этой комнате до тех пор, пока она не вернется. Потом вы можете уйти, но уйдете вы точно в том виде, в каком вернется Лорри. Вы понимаете?

— Рядом с вами телефон,— вежливо сообщил молодой Легетт.— Звоните, кому сочтете нужным.

Я прямо бросился на телефон, но тут же увидел, что совиные глаза маленького Легетта читают в моих мыслях. Презрительная улыбка появилась на его губах, и я полностью осознал, в какой грязной ситуации нахожусь. Вы понимаете, первым моим намерением было вызвать полицию. Черт возьми, у меня чистые руки, и комиссар полиции знает это лучше, чем кто-либо другой, тем более, что я много раз оказывал ему услуги. Итак, я собирался позвонить комиссару, чтобы он приехал за мной.

Но я пораскинул мозгами и понял, что этот паренек Легетт читает у меня в мыслях. Что бы я сказал комиссару? Теперь мне уже было ясно, что я ничего не мог бы ему сказать, и паренек давно это знал. Каким образом я, Пат Кочрейн, смог бы объяснить комиссару — или кому другому, — что я арестант в доме Гаррингтона Миноута, охраняюсь сыном Гаррингтона Миноута и бандою ребят, посещающих самые изысканные из колледжей, и что они собираются отрезать мне пальцы, один за другим? Моя собственная мать не поверила бы этой истории о разбойниках. Я сам в это верил с трудом!

Я остался сидеть, держа аппарат в правой руке и разглядывая левую с четырьмя нетронутыми пальцами и повязку, начинавшую краснеть в том месте, где должен был быть еще один. И в этот момент я понял, что нахожусь совсем в гнусной ситуации, хотя и ничего не произошло по моей вине. Я был невинным, как только что родившаяся птичка, и тем не менее, мне бы крупно повезло, если бы я смог оттуда выбраться и продолжить жить с чистыми руками, посещать людей из света и работать как честный деловой человек.

Для начала я позвонил моему адвокату, но еще до того, как он поднял трубку, я вспомнил, что это не тот прежний мой адвокат. Этот — сенатор, и является прекрасным адвокатом для делового человека, но он не способен вытащить меня из того тупика, в котором я очутился.

Тогда молодые люди передали мне справочник, и через некоторое время я смог найти адвоката, бывшего у меня во времена моего владения пивной в Джерси. Я надеялся, что он сохранил несколько связей с людьми, с которыми я имел дела в тот период, поскольку сейчас я не имею ничего общего с этого рода проходимцами.

— Лепке,— сказал я адвокату,— речь идет о наиважнейшем деле. Никакие затраты не в счет. Эта малышка была похищена, и я хотел бы, чтобы ее вернули семье. И я не хотел бы, чтобы ей причинили что-либо плохое.

— Кто ее похитил? — спросил Лепке.

— Откуда мне знать? Я знаю только, что если впутаются фараоны, и малышке причинят что-нибудь плохое, я... Но это не твоя забота. Единственное, чего я хочу, чтобы не трогали Лорри. По всему Нью-Йорку шныряют продавцы подпольной лотереи. Они, конечно, что-нибудь слышали. Найди типа, который занимается этой лотереей сейчас, и встреться с ним.

— Монополией на это дело владеешь ты, Патси,— сказал Лепке. (Вы понимаете, что я имел в виду, когда объяснял, что неукоснительно придерживаюсь законности. Я не знал, что это я, и не хотел, чтобы Лепке говорил мне об этом. Но он мог этого и не знать).— Какова твоя цена? — продолжил мой экс-адвокат.

— Пятьсот тысяч долларов, миллион, если понадобится. Это должно быть улажено быстро, только это и важно. И хорошо исполнено, естественно. Запомни, Лепке, ей не должны причинять ничего плохого.

Я услышал, как на том конце провода Лепке щелкает языком и вспомнил, что уже давненько ему не доводилось заниматься каким-нибудь делом на миллион. Но в конце концов, у меня больше миллионов, чем пальцев на руке, и мои пальцы имеют большее значение.

— А что случится с похитителями, Патси? — спросил Лепке.

Минуту я размышлял, потом ответил с большим достоинством:

— Я не думаю, чтобы проходимцы такого рода могли когда-либо влиться в ваше цивилизованное общество, а, Лепке? Думаю, необходимо принять меры, чтобы они не могли нам мешать в будущем.

— Понято,— сказал Лепке.— Я полагал, что ты стал смирным, сделавшись честным гражданином. Я тебя не знал. Миллион, а? Согласен, сделаем.

Вот как все происходило. Не знаю, каким образом отыскали малышку, и не хочу этого знать. Не знаю также, что стало с похитителями, хотя Лепке и сказал мне, что они больше не потревожат честных людей. Я отдал Лепке миллион долларов и нахожу это выгодной сделкой. Кому и сколько заплатил Лепке из этих денег — мне плевать. Малышка Миноут вернулась в воскресенье утром, гордясь повязкой на руке, на которой ей отняли мизинец. Ей было совсем не больно: работу исполнял врач. Сначала, увидев меня, она испугалась, потом заявила, что после Рока Гудзона я именно тот тип, который ей нравится больше всего. Она была немного глуповата, но очень мила.

Теперь эта история обойдет Соединенные Штаты, и в этом случае мою жизнь можно считать полностью испорченной. Я не сильно сожалею о потерянном пальце. Также не плачу о деньгах, потраченных на эту очаровательную девушку. Но я боюсь, что из-за этого проклятого дела, у меня не много останется возможностей посещать свет. И это еще не все.

Потому что эти ребята положили начало мерзкому методу, и я не думаю, что можно остановить его последствия. Этак меня сделают ответственным за все преступления и правонарушения, даже если я совершенно буду не в курсе...

Что скажете вы, если, после того, как в Нью-Йорке, или в любом другом месте Соединенных Штатов, ограбят квартиру или сплутуют в карты, пред вами предстанет какой-нибудь тип и даст вам за это в морду? Нет. У меня нет ощущения, что для меня было бы возможно вести спокойную и благопристойную жизнь, и вообще какую-либо, по крайней мере, если я не спрячусь где-нибудь. Что я и собираюсь сделать. Я ликвидирую все мои капиталовложения и покидаю страну.

Но я нахожу все это несправедливым.

© Альманах Бобок, 1991.

© Ив. Логинов, перевод с английского, 1991.

Создано программой AVS Document Converter