«Учебник по выживанию в новой стране»

Лара Габриель Учебник по выживанию в новой стране

В лихие девяностые мне пришлось срочно уезжать из России Реально существовала угроза жизни мне и моей семье. Я задыхалась внутренне, меня терзали всевозможные страхи, не удивительно, время такое, но и поиск себя привел меня в такие дебри, мне казалось за мной гонятся каждую секунду, каждую ночь и день. Ощущение тупика в который я сама же себя и завела вступив в новые времена без всякого колебания. Я старалась, достигнув многого для предпринимателя буквально начавшего бизнес с нуля и добившись достаточного материального благосостояния. Но с капиталами не приходит счастье, много попробовав я поняла, что существует нечто совсем другое, что реальное счастье, ощущение его реальным состоит совершенно в другом.

В чем именно я тогда еще не знала, но следуя своему Пути я искала в разных странах. Эмиграция в Голландию, обустройство там, уже осознанное строительство своей жизни, в результате чего я поняла простые истины, поняла как выстраивается реальность, как возможно управлять процессом собственными силами. Чтобы понять что происходит со мной, как меняются мои представления обо мне самой я пришла к способности внутреннего наблюдения, понимании процессов в моем теле физическом и сферическом я стала за собой наблюдать. Результаты наблюдений сложились в книгу, которую я и хочу предложить вашему вниманию.

Кроме того мне удалось побывать в разных странах. Пронаблюдать жизнь и изменения в самой гуще тамошней жизни, связь поколений. Что называется изнутри. Свои наблюдения за моим окружением, близкими и родными, как отразились во мне, изменив навсегда мое отношение к жизни, душе, духу, трансформации сознания после осознания кто я, что я делаю на Земле в этот период времени. Я не приглашаю читателя следовать моим рекомендациям, я заявляю что жить возможно совсем по другому. Не мучаясь, возможно не страдать. Как я пришла к такому выводу я и описываю в книге. Приглашаю к исследованию своей жизни самим узнать все секреты проходящей на Земле трансформации. Предлагаю лишь принять к сведению мой путь, один из миллионов. Это возможно. Давайте дерзать.

То о чем я пишу теоретически все знали. Ничего нового. У человека есть Душа. Свой Опыт признания ее в себе, практические ощущения. Жизнь в Духе. Как я пришла к пониманию и осознанию, что то что говорили религии, не особенно разъясняя, где она, что за этим кроется, жить сердцем, ощущать и следовать велениям Души происходило поэтапно. Каждый этап я описываю в ощущениях, как происходил контакт с ней, что дальше.

Об этом книга. Делюсь своим опытом.

Глава 1. Предыстория. Перестройка Сознания. Ускорение

В ковбойско-техасские двери моего ресторана входили, врывались бритые мужчины в черных куртках. Двери вперед. Бритый затылок. Двери назад. Еще один. Мужчин было много. Из тех, кто назойливо навещал раньше, по одному. Теперь шутки, похоже, закончились. Входы-выходы перекрыты. Нужно что-то решать.

Одного видела. Встречались раньше. Много чего натворил. Сережа — ласково назвали. Построил в торговом зале всех сотрудников.

Две заведующие — божьи одуванчики социалистической системы, Алевтина, Тамара Ефимовна, преданные ей, поменявшие враз ориентацию на перестроечную [1], стояли впереди. Бритый человек обращался к ним. Коротко сообщил, если хозяйка, то есть я, не отзовется на следующий его звонок, он сожжет их. Всех. Вместе с рестораном.

Сейчас не будет. В следующий раз. Точно.

Алевтина следила за каждым его словом, согласно кивая в унисон. Такого в своей не очень счастливой до этого момента жизни она не ведала. Не слышала до сих пор, что можно человеку сказать «Я тебя сожгу». Не было. Всякое было. Такого нет. Предприятие — первое частное в городе. В душе она гордилась, работая здесь.

Несмотря на. Вопреки. Получила большое хозяйство, значительно больше, чем было.

Вторая сверху. Первой — меня — сейчас не было. Приходилось отвечать ей.

Очки слегка запотели. Человек не шутил. Обратная сторона ее решения поддержать новую хозяйку была такова. В страшном кошмаре не могла предвидеть.

Булочная Райпищеторга, которой Алевтина заведовала до этого, была директором, шла на убыль. Хлеба не хватало. Заводы, фабрики встали. Хлебозавод по какой-то причине мало стал выпекать. Утром выстраивалась очередь, длинным растущим хвостом располагаясь вдоль дома, в котором на первом этаже продавали хлеб. Алевтина понимала: так не вытянуть. Булочную закроют, пенсии не видать. Накрывалась белым покрывалом. Когда пришла женщина, вроде из ниоткуда, она с радостью согласилась отдать свои владения ей. Пришло время отвечать за свое решение. Необычным, диким способом. Крайней оказалась на данный момент она. Вспомнила войну. Тогда было все понятно. Пришли захватчики. Враги. Сейчас страшно от того, что непонятно в принципе, кто есть кто. Свои же люди. Не враги вовсе. До сих пор. Они их сами вырастили. В советских школах.

Равенство.

Братство.

Счастье.

Где оно? Откуда появилось столько людей, желающих отнять? Много. Сразу.

Приходили в их новую, отремонтированную сообща территорию, ставшую рестораном, магазином, булочной. Просили у их хозяйки деньги. Было и раньше. Непонятно, почему-то сейчас особенно страшно. Происходящее пугало Алевтину реалиями теперешней жизни.

Перестройка. Дикий Запад. Кто стал кем — непонятно. Свои. Враги. Не разделить. Свои вдруг стали врагами. Пришли, разрушить ее надежду на обеспеченную старость. Нужно сейчас защищать.

— Не позволю.

Смотрела на мужчину, пытаясь определить, насколько опасен.

Опасен. Не шутит. Может. Видела.

Со лба скатилась потная капля. Алевтина сглотнула.

— Хорошо. Мы будем ее искать.

Мужчина ушел. Алевтина бросилась к телефону.

— Приходил мужчина. Обещал сжечь. Всех. Приезжайте. Нам страшно.

Кинулась к машине. Спасать. Успокоить переполошенных сотрудников, по моей вине испытавших потрясение, которое они наверняка будут помнить всю оставшуюся жизнь. Их могли сжечь. Моих замечательных помощников, сотрудников, поверивших в меня. Вступивших в новую жизнь, которую я предложила. Оказалась — не совсем безопасную. Из огня да в полымя. Свободу дали условно. Защищать предложили самим.

Защищала как могла. Днями, ночами работая на новое будущее. Строя его собой.

Патентный отдел наскучил, навис в зубах. Вырастила здесь детей. Все размеренно. Известно. Сохранно. Еды становилось все меньше. Приходилось ездить в дальние питерские совхозы. Можно купить свежее. Смысла в такой жизни не оставалось совсем.

Куда брели мы в те социалистические последние годы? Партия сбилась с ног, ища новые мотивации вечной, как думалось им, системы. На бумаге все выглядело достаточно складно.

Братство.

Товарищество.

Счастье.

В жизни эти пункты отсутствовали. Не вырисовались за столькие годы правления. Рисовальщики-каменщики не понимали — почему.

«Народ — дурак, — думали правители. — Мы им светлое будущее. Стройте».

Народ строил, непонятно что. Хлеб исчез. Пустые прилавки дырявым укором Системе зияли в каждом магазине. Невозможно пройти. Пусто. Система пробуксовывала. Наглядно видно почти каждому управляющему. Куда бечь дальше. Непонятно практически всем.

Встали. Пытались реанимировать алкоголем. Пьяный народ меньше спрашивает. Пили практически все. Много. Шанс еще вроде существовал, но мог и закончиться. Народ протрезвеет. Спросит: — Куда мы бредем в потемках социалистических?

Что отвечать? Не знали. Никто не знал.

Сахар исчез. Показатель, который народ-дурак не мог не заметить.

Съезды.

Беснующийся энтузиазм…

Варенье варить не с чем: как вам вот этот вот факт?

Яростно хлопающая толпа в ящике, стоящем теперь в каждом доме. Благодаря их усилиям. Не помогало. Дружные завывания, радостные крики не работали, не имели больше смысловой нагрузки. Страна встала. Нужно что-то делать. Имитировать другую реальность, иначе придется менять Систему. Или она сменит их сама. Понимали.

Объявили Перестройку, по ходу пьесы сочиняя законы новой парадигмы. Жизни. Наспех. Потому что действительно никто в Политбюро не знал, что делать, что предпринять, чтобы снова заработало то, что намертво встало.

Думали сообща.

Начали Перестройку. Лозунгом. Как воплотить в реальность, в быт рядовых граждан. Строителей. Винтиков. Чтобы поверили и закрутилось опять Колесо.

Было мнение: чтобы лучше жить, нужно менять сознание. Что конкретно имелось в виду? Что такое сознание? Как менять? Никто не знал. Будды для советского человека не существовало. Блаватскую выгнали в самом начале. Рерихи сами уехали.

Йоги знали. В Советском Союзе жили, быть может, в то время реальных два. Остальных посадили греха подальше.

Может, выпустить? Нет, не стоит. Им, наверное, и там хорошо.

Ускорение.

Риск, что все пойдет в тартарары под их чутким руководством, существовал. Другого выхода нет. Решили медленно передвигать скрипучую, разваливающуюся на их глазах Страну. Назвали, выбрали главного актера, суфлером оставив прежнюю, работающую до сих пор, проверенную коммунистическую партию. Их партию. Партию прежних хозяев Страны. Территории.

Объясняли.

— Временные трудности. — Развал ситуации по-прежнему называли так.

— Скоро пройдут. Устаканится.

Народ не поверил. Не верил. Молчал. Затаился. Пил.

Съезд по всему последний. Нужно было застолбить себя в новой реальности, не упустить вожжи. Поднимать страну опять. Кому же еще, как не им? Они и раньше буксовали, но потом поднажимали, сверхурочно. Павки Корчагины, похоже, перевелись. Новые правила решили вводить постепенно. Разрешить сначала кооперацию. Насытить Страну под их же контролем можно.

Не прошло. Какая то часть, проснувшаяся, протрезвевшая, начавшая думать, захотела иначе.

Ветер перемен.

— Мы хотим перемен! — будильником из окон многоэтажек, по всей огромной ее территории. Кричал.

— Все возможно, нужно всем подналечь, — отвечала Партия.

— Ну же. Мы же в войну, в голод жили. Выстояли.

Голод почти наступил. Стоять в очередях народ больше не мог. Не хотел. Не верил. Смысла не видел. Стоять.

Горбачева захлопывали стоя. Передавая энтузиазм через ящики всей стране. Так было всегда, с трибуны вещалось, как надо. Потом волнами расходились директивы по огромной Советской стране. Родине миллионов служителей Системы. Работало раньше, семьдесят лет. Безотказно. Страх помогал всю страну держать в рамках. Неважно, какие механизмы были. Держалось долго.

Найти другую, новую мотивацию. Страх перестал действовать. Народ прозревал. Понимал. Можно без страха. Бутафорные декорации прошлого падали прямо у всех на глазах. Если бы раньше подумали, заметили, что буксует, предприняли попытки.

Нет. Не случилось. Люди голосовали апатией, воровством, пьянством, не веря больше, что они смогут. Нужно было менять. Главных лиц менять, менять декорации. Время пришло. Они не поняли, пропустили момент. Должно произойти совсем другое в их театре абсурда. Но что? Никто не знал. Пробовали на ходу найти, придумать новый сценарий, прокрутить его заново. Судорожно кинулись искать. Каждый на свой манер. Не нашли. Страна встала. Народ спал, пил, много вкусно ел, несмотря на перебои с продуктами.

Вдруг.

Проспался.

Проснулся.

Протрезвился. Некоторые.

Встал. Задал вопрос.

Куда вы нас ведете?

Куда?

Ответа не было.

Ускорение. Новый лозунг Системы. Коммунистической. Лучшей партии в мире, яростно желающей себя сохранить у власти. На верхушке многомиллионной пирамиды. Страны. Советского Союза. Они себя так по-прежнему называли.

Союз. Рушился. Страны, члены Союза выходили стихийно. Кто как. Кто с боями на площадях, протестуя, гоня оккупантов. Так их стали теперь называть народы Балтии, выходя на молчаливые забастовки, на площади. До сих пор такого не говорили оккупировавшим. Смело. Открыто. Прямо в лицо. Они, руководители, думали: делают правое дело. Счастливят навязанным здесь Союзом.

Равенство.

Братство.

Счастье.

Под неусыпным надзором. Не хотели. Отказывались, выходя на площади Таллина, Риги, Вильнюса. Потом Баку, Тбилиси, Алма-Аты.

— Самим нужны наши страны.

Веками преданный Киев, и тот восстал. Вспучился желто-блакитной свободой Майдан.

Надо было реально что-то предпринимать. Ускорять. Что? Ускорять нечего. Они понимали. Другого не было, не шло на ум тогдашним руководителям Системы. Не отдавать же свободу даром. Решили — ускорением. Может, опять пройдут, проходили уже столько лет. Не прошло. Разваливалось на глазах. Границы трещали по швам. Отваливались части когда-то нерушимого целого.

Алевтина звонила не часто. В основном справлялась сама. Опыта предостаточно. Не зря же она работала столько лет в торговле. Стойкий боец. Раньше не запугивали открыто. Убирали по-тихому. Они привыкли. Смирились.

— Лишь бы войны не было. Так они долго думали, идя за Системой. Тащили ее собой.

Если б не угроза отсутствия пенсии, она бы не пошла. Не поверила новой хозяйке. Все сносно налажено. Несколько лет мучений, отдых заслужила, — думала Алевтина. Мечтательно представляя себя с детишками, внуками. Реальность распорядилась совсем по-другому. Нужно учиться в ней выживать. Когда в Райпищеторге на общем собрании объявили — желающие могут брать себе все, чем заведуют, в свои руки, — она даже не поняла, что имела в виду их руководящая. «Зачем брать? Почему брать? К чему ей это? Она уже заведующая. Зачем менять?»

Алевтина. Стойкий боец. Конечно, в торговле многое существовало, решалось против ее принципов. Надо кормить детей.

В институт ее не приняли. Не хватило одного балла. Лично она считала: была бы отличной учительницей начальных классов. Строгой, но справедливой. Ее не спросили.

Балом рулила система. Матрица. С ней тогда даже никто не думал спорить. Не помыслить даже. Никто не открывал рта высказаться. Кто дерзал, вылавливался. Убирался. Высылались. Регулярно. Ночью воронком черным забирались тайно. Враги народа.

Такого она позволить себе не могла. У нее мама больная, отец-инвалид, дети, собаки. Всех нужно кормить. Молча, не высовываясь, можно прожить. Безбедно. Пошла в торговлю.

— Раз иначе нельзя, так тому и быть. Будет воровать, что делать. Иначе не получилось. Она пробовала. Нужно выживать.

Булочная стала не рентабельна, продавать, кроме хлеба, совсем нечего. Раньше хоть сахаром, кофе растворимым добавляли, сейчас ничего, кроме хлеба, да и того мало. Пряники слипшиеся разбирали в течение часа. Какое там!

Произошло совсем неожиданно. Само.

К ней приходила директор Райпищеторга. Ее все боялись. Алевтина не исключение. Боялась. Директор могла наслать для проверки ОБХСС, реально посадить надолго. В торговле всегда найдут за что. Платили мало, специально сделали, чтобы люди воровали. Можно контролировать. Держать в страхе. В нужных случаях посадить.

Кормчий знал, как держать народ в страхе. Огромная Страна не могла выжить без подавления. Контроля. Считал он.

Кавказский посланник. Твердой, уверенной рукой держа винтовку на перевес, палец на спусковом крючке. Целясь в народ. Хитро улыбаясь прищуренным грузинским усом. Заботливо. Ласково.

Не знал другого метода. Дисциплину освоил в юности. В семинарии. Хитрость. Страх. Подавление. Использовал долго. С участием. Его самого. Люд простой видел его нечасто. Внимал. Трепетал.

В кино ходили редко — какое там кино! В основном тарелки железные, в которые Он говорил. В документальном кино, снимаемом, показываемом при большом скоплении, Вождь Всех Времен и Народов проявлялся широкомасштабно. Громом обрушиваемых на него аплодисментов. Стоя.

Длительных, переходящих в овации, — писали газеты.

Отец Нации.

Защитник.

Господь.

Народ любил его до зубовного скрежета. Плакали. Выли. Друг перед другом. На площадях заламывая руки.

Умер.

Бог.

Кто притворялся, никак иначе. Кто искренне сожалел о нем. Не представляли жизни. Массово завывая всей Страной о любви. Ужас. Мистический страх. Магия масс. Черная. Любить тиранов.

Не любовь, — думала Алевтина, собирая учебники в Торговый техникум. Туда ее взяли сразу.

Училась она хорошо. Учеба впоследствии мало пригодилась. В реальной жизни торговли усушки, утруски продуктов в период времени научилась по ходу. Висела на Доске почета Райпищеторга. Лучшая из пятидесяти.

Да. Было. Прошло.

Директор Райпищеторга предлагала сдать пост с делегированием полномочий новой хозяйке. Ей предлагалось второе место.

Второй так второй, — подумала Алевтина. Не выгоняют, ладно. В нынешних новых для ее страны условиях увольняли сотнями, закрывали, не платили месяцами зарплату.

Повезло, подфартило, — так она себе думала. Подписала бумагу о перераспределении ролей. Продолжая в принципе руководить. Новая молодая хозяйка, то есть я, не из торговли даже примерно. Она без нее, Алевтины, не протянет долго. Это был шанс на респектабельную, обеспеченную старость. Она не могла рисковать. Стала верно служить хозяйке, как раньше Райпищеторгу. Компартии. Сталину. Брежневу. Кому она только не служила!

Верой, правдой. Хозяйка ездила по базам. Искала продукты питания, которыми можно заполнить полки выросшего торгового хозяйства. Искала, находила, заполняла. Алевтина продавала. Умела. Жизнь потихоньку налаживалась.

И вот. Сожгут.

Такого даже Сталин себе не позволял. Открыто угрожать гражданам. Они, граждане, находились в некотором недоумении. «Где Государство, почему позволило?» Позволило.

Государство молчало. Что оно могло ответить. Государство трещало. По швам. Советский Союз разваливался на части. Никому не было дела.

ГКЧП. Попытка остановить. Не удалась. Опомнились товарищи поздно.

ГКЧП. Благими намерениями. Дорога в ад. Ими предложен был именно он.

Без законов, еды, названия Страна вступала в Новую эпоху. Страх не действовал. Перестали бояться. Пошли по другой стороне. Навстречу движению.

Я попала в самое жерло истории. Почетно, конечно.

Счастлив тот, кто в дни роковые…

В жизни все совсем по-другому. Счастье, конечно, было. Началась свобода.

— Только дайте мне. Я смогу.

Дали, деваться некуда. Распадалось. На куски.

Сами. Даже не ожидая положительного решения, пошла в Райпищеторг просить. Помещение. Аренда сорок девять лет. Дали.

Не осознавали мы тогда в основном, не знали, что можно жить по-другому. Находясь долго в клетке, разучаешься искать пропитание, себя кормить. Принесут. Приносили исправно, мало-мальски съедобно. Мне всегда хотелось выпрыгнуть из несвободы. Клетки. Я все время подспудно ждала. Только забрезжило, сразу схватилась за эту возможность. Не поняв, куда я встреваю. Ветер свободы дул в лицо. «Много» мне не дали. «Многое» нужно самим. Компартия, комсомольцы стали в момент владельцами фабрик, заводов, кораблей, нефтяных скважин, самого лакомого. Дорогостоящего. Однажды сунувшись, поняла: туда не пропустят. Не дадут. Успокоилась. Не надо нефтяные платформы. Дайте в аренду пространство. Неожиданно ответили.

— Да берите.

Пригласили участвовать в собрании Райпищеторговских. Зашла робко в помещение. Пятьдесят заведующих магазинов как по команде повернулись ко мне. На лицах недоумение, неприязнь. Меня как первого предпринимателя выставили им в пример.

Выскочка, откуда взялась? Гримаса непочтения, непочитания таких, как я, у них всегда была.

Я всегда боялась директоров.

Магазинов. Участков. Судеб.

Кто на посту. Охрану. Систему. Не знаю, в чем причина. Почему они себя вели так со мной, что я заведомо виновата. С рождения виновата. Что родилась здесь. Что радуюсь иногда. Живу.

Как им удавалось, я не знаю. Нет, знаю.

Библия. Быт. 3. 16. «Жене сказал: умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою».

Родился на свет в Советском Союзе. Виноват. Априори. Нечего было эту страну выбирать.

«Почему-то выбрала.» Потом, значительно позже, поняла причину.

На меня смотрели сто глаз из-под мохеровых шапок, с выбившимися, сожженными желтыми химическими локонами кудрей. Сильно накрашенные, всегда злые, сейчас особенно. Кто посмел, нарушил их негласное правило «Не лезь поперед батьки в пекло?»

Лезла. Мне надо. Могу.

Заместителем моим оставалась Алевтина. Их коллега, сотрудник, такая же, как они, заведующая. Глаза перевелись на нее. Теперь с некоторой даже завистью.

— Она скинула с себя ответственность. Им придется разбираться самим. Что с ней делать, с ответственностью, в новых условиях? Куда податься? В хозяева не хотелось. Они и так были хозяева своих подсобок. Там они цари, боги. Что еще желать? Подсобки становились все тише. Пустели. Райпищеторг буксовал, как вся многочисленная страна.

Советский Союз рухнул в одночасье. Карточный домик на тонких ножках. Развалился. Не было Страны с многонациональной общностью. Отпали, кто хотел. Мог. Успел принять новую конституцию. Идти порознь. Куда? Кто куда.

Конституцию утвердили. Положили конец Стране Советов. «Совок распался, будто и не существовал». Не любовно. Неласково называлась страна своими гражданами.

Человек нашелся для этого из Сибири. Рядом с древним городом Аркаим. Странное совпаденье.

Он на всю страну заявил:

— Советский Союз не существует.

Мы стояли. Слушали радио.

Кто решил? Почему? А что существует? Где мы живем теперь? В какой стране?

ГКЧП. Отступники. Против своего народа. Танки.

Мы стояли на площади. Перед Правительством. Опальным. Защищая собой.

Больше трех не собираться. Законы военного положения. Не забылись. Понадобились. Всю социалистическую собственность сдать обратно. В Советский Союз. В несуществующую страну.

Народу нас, предпринимателей, собралось много. Никто никого не звал. Сами приехали. Узнали от бабушек в очереди за хлебом, который мы им добыли.

— Будут отбирать нажитое.

Сели в машину. Поехали к площади. К новому правительству Питера. Защищать.

Мы их знали всех персонально. Знакомы по бизнесу. Стало возможно напрямую дела решать. Не знали, что с ними будет. Не знали, что будет с нами. Все равно ехали. Плыли. Пешком. Шли. Гребли.

Площадь. Народ волнуется. Изменение ситуации передавали через правительственный факс. Телефоны молчали. СМИ давали балет «Лебединое Озеро». Круглосуточно. Время тянулось жилами. Печатали листовки с положением на момент. Мы вызвались развозить листовки по адресам новоявленных защитников Родины.

Больше трех не собираться.

Нас позвали. Мы пришли. По велению сердца, поддержать звучащую Лебединой песней Страну. Что будет? Кто победит? Мы не знали.

Лебединое Озеро. Бабушки у магазина: — Ну вот теперь вы увидите, что с вами сделают. Вытащат наконец икру из ваших подсобок, которую вы тайно, ночью едите ложками. Возвращается наше время. Коммунисты. Советский Союз.

Спросила, кто будет им хлеб возить из дальних совхозов. Они отвечали: — Не важно, найдутся люди без вас. Вас в расход.

На Площади пахло жареным. Ситуация отсвечивала революцией. Каждый час из окна второго этажа выскакивал мужчина в кепочке. Говорил «Товарищи. Значит так…» Рассказывал, где находятся танки. Под Питером. Рядом.

Мы слышали скрежет гусениц. Ближе. Ближе.

Часть военных перешла на сторону Ельцина.

Что будет, если танки выедут на площадь. Что они будут с нами делать.

Давить.

Не верилось. Нонсенс какой-то. Человек под танком. Ушел.

В Москве давили. В Питере по-другому?

Голос в окне заорал: — Не расходиться! Стоять до последнего!

ГКЧП. Не пройдет.

Не прошел.

Скрежет затих. Мы стали прислушиваться. Тихо. Похоже, мы выстояли свое будущее. Защитили каким-то немыслимым образом. Несколько тысяч людей по всей огромной стране. Кто поверил. Пошел за мечтой. По-другому. Жить.

Захотели.

Случилось.

Путч отступил.

Мы поняли, что победили, каким-то седьмым чувством. Стали улыбаться, потом кричать.

Ура! Мы победили.

1991.

Начало моего предпринимательства. Свободное плаванье. Присказка. Самое интересное оказалось впереди.

Мы с моим компаньоном вошли во Дворец. Пахло революцией, наверное, как в семнадцатом, когда смыло все старое новой волной. Мы были той волной, которая смывала. Сейчас пыталась смыть с себя. Ненависть, нелюбовь, вековое покорство. Мы не рабы. Нам тогда казалось. Опьяненные победой, от пережитого стресса ликовали. Не каждый день тебя могут давить танками. Не подавили. Наша взяла.

Поднялись по легендарным ступенькам Таврического. Решили попутно наши торгашеские делишки обустроить. Нашли Начальника отдела торговли Правительства, которое поддержали. Теперь верх взял торговый инстинкт. Марина Салье, чудесная, умная женщина, добрейшей души человек. Мы нашли ее без труда. Она была здесь же в кабинете. Приняла нас как своих. Стали просить продукты для магазина нашего. Она ответила: — Не волнуйтесь, ребята, деньги мы уже перечислили. Собчак и Путин подписали контракт на продовольствие. Месяц терпите, придут продукты с Запада. Будем распределять по списку. Деньги большие. Миллионы долларов. Хватит всем. Мы вас в список включили. Ждите звонка.

Звонок не прозвучал никогда. Продукты не пришли.

— Что делать с теми, кто нас душит по-старому? Проверяет, контролирует, выпрашивает. Что делать-то?

Она ответила:

— Уезжать.

Слова оказались пророческими. Тогда я даже помыслить не думала. Слова оказались пророчеством. Для меня.

1993 год.

Лихие девяностые. Сколько случилось того, что мы не могли представить в страшном, кошмарном сне.

Звонок заливался тревожно. Алевтина. Она редко звонила сама.

Я почувствовала сразу. Что-то случилось.

— Срочно приезжайте. Нас угрожают спалить.

Я вскочила в машину, на бегу напяливая ставшую вдруг неудобной, нелепой шубу.

Примчалась. Что случилось? Рассказывайте. Кто?

Волосы Алевтины выбились из-под белого, по-прежнему накрахмаленного чепчика. Нахлобученной короной на голове, съехавшей набок. Очки вспотели.

— Нас хотели поджечь. Всех. Сказал, свяжет всех в один пучок, обольет бензином. Сожжет вместе с магазином. Звучало жутко. Мы на первом этаже. Пятиэтажка. При чем здесь люди.

— Люди-то тут при чем? — только и сказала я. Что еще я могла ответить перепуганным до смерти женщинам? Моим любимым сотрудникам, которые поверили мне. Пошли со мной в неизвестное. Работали честно на меня, их хозяйку.

Какую к шутам хозяйку? Какая я им хозяйка? Не смогла защитить, — думала я. Соображала, как решить ситуацию по-другому, без поджогов и стрессов.

Придется платить.

Другого выхода я не видела. Не сидеть же все время в офисе. Если сидеть, то что?

Прошлая встреча с охранителями-просителями обошлась. Два настойчивых вымогателя просили, наставив на меня пистолет.

Скорее всего, игрушечный. Настоящий? Не может быть. Нет. Так я себе решила. Было все равно страшно. А вдруг настоящий?

Нахально требовали деньги. Небольшие. Каждый месяц. Крыша. Отказалась. Достали пистолет.

Что взыграло во мне? Вечное мое нежелание подчиняться насилию. Большая эбонитовая пепельница стояла как раз под рукой. На столе. Схватила. Круглый шар поместился ровно. Я ее очень любила. Вулканическая прорезиненная порода приятно касалась, когда задевала случайно, принимая кого-нибудь важного. Помогало расслабиться. Очередная бесчисленная проверка. Картинно стряхивая пепел, передыхала. Брала паузу. Успокаивалась.

Эбонит холодом отдавал в дрожащей руке. Заорала. Эбонит полетел в стену. Звякнул. Разбилась любимая пепельница. Вдребезги. Адреналин. В тот момент я, наверное, пулю бы остановила. Такая сила во мне взыграла. Я этой силы раньше не знала.

— Пойдем, Колян, она сумасшедшая.

Просители испугались меня. Я же себя такой и не знала.

О чудо! Ушли. Я не могла поверить. Единственный осадок в душе остался. Мои сотрудники стояли за дверью, прислушиваясь, как я громко кричу. Никто не пришел. Не спросил, чего я как ошалелая. Может, помощь нужна.

Ни один.

Случай представился испытать им обратное.

Меня не было. Пришли к ним.

Удивительно. Откуда в стране, которая товарищество, братство вскармливала с молоком матери, появилось столько насильников? Внешне весьма положительной, миролюбивой. Откуда все эти ребята, в основном молодые, с бритыми затылками чисто, в одинакового покроя, по моде, кожаных куртках. Черных. С шатающимися по лицу желваками. В реальной жизни. Раньше на диком Западе в кино видели. Капитализм. Им положено.

Мы всей страной, Советским Союзом строили счастливое будущее. Вот оно. Что построили. Ко мне пришло. Стало ходить регулярно, предлагая защиту, прося определенные суммы помесячно.

— С какой стати Вы. Мужики. Просите у меня. У бабы, как тогда называли женщину. Просите деньги. Не заработать самим?

Лишняя песня.

— Такая жизнь пошла. Не мы такие. Поняла?

Взяла трубку старого, доставшегося в наследство Райпищеторговского аппарата. Неудобная черная трубка с большими дырочками посередине круглых наушников.

— Я на месте. Идите.

Пришли.

Сколько их. Столько не приглашала.

Никто не спрашивал. Ковбойские двери вертелись туда сюда. Вперед. Лысый затылок. Назад. Еще один.

Мой компаньон на сей раз решил дело по-своему. Первый раз меня захотел защитить мужчина. Согласилась. Сказал, сам разберется. Не бабское дела. С бандюками. Языка их не знала. Мой звучал для них не совсем убедительно. Компаньон знал язык. Как оказалось, манеры тоже. Мог разговаривать на соответствующем уровне. Доходчиво.

Мы с сотрудниками затаились на кухне. Подглядывая в окно раздачи. Тихо подглядывая в него. Что не слышно было. Договорились. Двери разблокировали. На улице слышался рев стартовавших машин. Поношенные. Ревели жутко. Черные мерседесы тонированными стеклами отразились в витрине. Один перед другим. Красовались мифической силой. Друг перед другом, взрывая моторы черным облаком солярного дыма. Бампер в впереди стоящего.

Они победили. Пришлось платить. Сказали:

— Они отморозки. Могут поджечь. Победили. Платить.

Позже произошло все значительно хуже. Серьезнее. Я попала своей настойчивостью и упорством в сферу интересов большого авторитета. С ним спорить страшно совсем. Он не понял моих шуток. Пообещал расправиться. Пришлось уносить ноги. Свои. Семьи. В другую страну. Здесь он нас все равно нашел бы.

Мне еще года три в новой стране снилась моя ковбойско-техасская дверь. Стриженые, ровные с шеей затылки, обрамленные черным кожаным воротником.

Позже поняла. Извлекла соответствующий положительный урок моих страшных опытов. Я прошла экстерном тогда почти все, что полагалось мне в этой жизни. Истины, которые я открывала себе собой, оказались бесценны.

Не плачь.

Не бойся.

Не проси.

Боишься? Не делай.

Сделал? Не сожалей.

О прошлом.

Покайся.

Поблагодари за опыт.

Прости.

Положение все равно случится. Придет так. Иначе. Шарик круглый. Будь верен себе во всем.

Не ведись ни на чьи, даже, казалось бы, верные предложенья. Внутри не согласен. Не кликает. Не ведись. Любой авторитет мира не знает лучше меня самой, что нужно, полезно во всех смыслах узнать именно мне.

Прожить.

Верь себе, своим урокам, выбранным для проживания. Много полезных Истин, понятых тогда, ощущаются верными до сих пор.

Страха нет. Будущего тоже. Все Сейчас.

Не боюсь директоров, мохеровых шапок, всех, кого раньше боялась.

Верю себе.

Доверяю Создателю.

Коробочка страхов рассыпалась.

Избылась.

Нет больше.

Здесь. Сейчас. В Моменте. Живу.

Глава 2. Ты ел? Амстердам

Ты ел? Это, собственно, единственный вопрос, который я могла задавать сыну. Еще: как дела?

На первый сын отвечал всегда. На второй мог не отвечать. Когда особенно доставало.

Сын делился, совершенно не интересуясь моими советами. Просто пересказывал, как тяжела его жизнь. Возмущался.

Он не всегда был такой. В Голландию мы приехали, когда ему было восемь. В России мы ходили в элитную школу. Я спохватилась поздно. Школы были все распределены, пришлось идти и просить. Назначилась сумма, я кивнула. Договорились. Сын мог приходить. Бабушка заботливо провожала его утром. Встречала, кормила самым вкусным, что хотел. Сын много читал, участвовал, как все, в праздниках. Шили костюмы. Кота в сапогах, потом волшебника. Мага. Читал стихи Пушкина на пушкинских чтениях в Царском Селе. Замечательный, добрый мальчик.

Все рухнуло в одночасье. Пришлось уезжать. Уносить ноги. Машина, в которой ехали дети утром в школу, на обратном пути врезалась в столб. Навстречу шел большой грузовик. В лоб. Пришлось уступить дорогу. Врезались в столб. Шофер чудом остался жив. Машина вдребезги. Мне позвонили и сообщили, следующий раз будет по дороге в школу.

Захлебнулась страхом. Жутким, когда ничего не соображаешь. Адреса наши, школы, фирмы. Они все знали. По тону было похоже, что не шутят. Пришлось срочно собираться в путь. Здесь места мне больше не было. Любимая Родина выдавливала меня опять. Теперь уже насовсем.

Стала узнавать, как и что. По знакомым. Нашелся добрый человек. Оказывается, по городу искали менеджера для русского ресторана в центре Амстердама. Обратилась. Выслушали. Сразу сказали

— Да.

Стали собираться. Сначала съездила на разведку. Понравилось. Нашла жилье, дорогущее. Нас шестеро, не сразу так найдешь. Нашла. Потом можно поменять. Сейчас нужно было что-то срочно.

Стали укладывать чемоданы, шубы, пожитки на первое время. Зима. Рождество. Праздник.

Граница Родины. Рубежи. С чемоданами стоим, ждем очереди. До конца боялась, поминутно озиралась, как загнанный волк. Вдруг вычислят. Сердце бухало так, что соседи на меня слегка косили глазом. Наверное, я и правда выглядела странно. Возбужденно. Возбужденнее, краснее других улетающих. Картина, корзина, картонка. Маленькую собачонку везла значительно позже. Тоже волновалась.

Беспокоилась за картины. Они официальные, но могли привязаться. Оставлять не хотелось. Нажитое добро, тогда мне так казалось. Мой капитал, с трудом нажитый в странной, страшной, такой увлекательной, недолгой коммерческой жизни. Новые русские.

Я была новой русской. Ошалевшей от выданного кусочка свободы. Больше не нужно было вставать в полседьмого, спешить, тащить ребенка волоком с ранья в садик и в школу. Теперь, правда, вставала еще раньше, работала значительно больше. Но какая огромная разница в ощущениях. Огромная.

Картины не бог весть. На черный день. Хотя я и примерно не представляла, если наступит этот черный, что делать с картинами. Не пойдешь же их на улице продавать. Все равно взяла. Копии, изготавливал художник эрмитажный. Копиист. Копии Дали. Звучит нелепо. Тогда я так не думала. Везла.

Таможенник лукаво улыбнулся. Протянула бумажку. Пропустил.

Сели. Успокоились. Пристегнули ремни. Ух. Обошлось.

Глава 3. Схипхол

Особенно подозрительно, почти недоуменно, смотрел голландский таможенник на сервиз «Мадонну». Он не понимал, зачем такое старье везти с собой. Я согласна, зачем. Маму уговорить не брать оказалось невозможным. Я даже представить себе не могла ей такое сказать.

— Антиквариат?

— No. No, — сильно замахала я головой в разные стороны. За антиквариат нужно дополнительно много платить.

— Тогда что? — спросил он, разглядывая аляписто раскрашенные мадонновые блюдечки с отбитыми местами краями.

— Фамильное.

Он понимающе кивнул хоть какой-то вменяемой версии происходящего. Пропустил.

В конце девятнадцатого века Голландия жила частично в руинах. Часть населения, малая часть праздновала жизнь, осваивала новинку — автомобили. Одевалась стильно, по тогдашней европейской моде. Даже чарльстон начала танцевать на балах. Остальные жили в трущобах, похожих на Петербург Достоевского. В 1912 году начался рост. Ежегодным Постановлением, зачитываемым в Рыцарском зале внутреннего двора Гааги, где до сих пор продолжается это действо, Королева Вильгельмина [2] объявила, что Государство имеет право и обязано заботиться о гражданах, находящихся за чертой бедности. Бедняках. Именно поэтому не случилось здесь революции. Хотя уличные беспорядки были. Королева Голландии оказалась прозорливее Николая Второго.

Легче и дешевле поднять немножко бедноту, вложиться малым, чтоб не потерять все. Вильгельмина не потеряла. Страна пошла в гору. Родились биржи. Табачная, нефтяная, цветочная, на которой я, собственно, провела десять лет своей жизни. Позже.

1934. Расцвет. И вдруг опять все рухнуло. Безработица — полмиллиона, но голландцы восстановили страну и на сей раз.

1940. Бомбардировка Роттердама [3]. Опять справились. Упорный народ голландцы.

Приехали мы в Лелистад. Город, как я потом узнала, полностью намытый искусственно архитектором Лелли. Молодцы голландцы. Первые в мире освоили море. Места мало, воды много. Болота. Дренажом осушили местности. Основали города. Амстердам полностью построен на островах осушенной территории болот. В устье реки Амстел. Давно это было. Дома до сих пор стоят. Не рушатся.

Глава 4. Рождество в Европе

Чтобы дети не волновались на новом месте, мы решили ставить пьесу «Три поросенка», всем вместе.

У нас в семье Рождество не праздновали. Здесь большой праздник. Феерические дни. Разукрашенные неоном улицы, елки продают с начала ноября. Рановато. Перед Новым годом елки выбрасывают на улицу. Новый год в основном с хлопушками, петардами. Рождество — семейный праздник. Решили следовать. Нарезали всем пятачков, прикрепили резинки, чтобы можно было на нос одевать. Я была мать поросят, свиноматка. Поэтому по всему переду моего красного диоровского платья нашила розовые кружки. Получилось — ну понимаете, для чего. Правильно. Кормежки поросят.

Нарядили елку, сделали «наполеон», оливье. Праздник получился на славу.

Закончился. Нужно было обживаться.

Квартиру за приемлемые деньги нашли в Дельте. Амстердам кусался. В ресторане наверху места достаточно, но мы не знали, сколько протянет ресторан. Я, конечно, сделаю все возможное. В таком, как он сейчас, – недолго. Нужно было вкладываться. Хозяин сначала пообещал. Платил аренду. Потом стал тянуть. Нашли школу детям в Дельте же. Не бог весть что, были значительно лучше. Но дом пока не продали, денег было не много. Зарплату мне не платили. Полностью предоставив финансы моим рукам. Что выручишь, то и поешь.

Глава 5. Жизнь началась. Новая

Мы крутились как белки в колесе, стараясь наладить регулярную работу ресторана. Многое приходилось по новой узнавать. Бухгалтерия покруче прежней, русской, что бы о ней ни говорили русские бизнесмены. Значительно круче. Голландское общество русских в Амстердаме подтягивалось постепенно. О нас узнали по всей Голландии. Появились постоянные клиенты. Живая музыка по пятницам и субботам. Приглашала русских музыкантов. Приезжали из России. Особенно удался вечер Дольского. Много народу. Александр проникновенно пел, пока просили, до глубокой ночи. Ностальгия захлестывала народ. Потом дружно ели пельмени, пили водку. Чисто русское веселье. Голландцев тоже заходило много. Их, таких голландцев, называли подвинутыми на России. Есть что-то в русских праздниках, да и в самих русских, что-то дикое, первозданное. Первородный восторг. Стихия. Прикасались к ней и заболевали русским. Ездили в Россию, заводили русских красавиц жен. Переходили на русскую сторону. Тогда таких было много. Россию не то что боялись, интересовались. Не хватало буйности в местных вечеринках. Приходили к нам.

Интересное время. Ездили в Делфт каждую ночь. На выходные брали детей в Амстердам. Конечно, центр Амстердама не лучшее место для выращивания детей. Дам со всеми прелестями западной жизни. Красный квартал со всеми атрибутами, подходящими, подпадающими под тему. Витрины с подсвеченными телами, сидящими на высоких стульях, как курочки на жердочках, девочками, одетыми в неглиже. Сильно раскрашенными. Уверенно зазывающими. Я представляю, что было у них внутри при этом. Думала, что могла представить. Тогда казалось по-другому. Сплошной праздник. Что сделали с девочками! Плоть на продажу. Женская неприкрытая, тронутая пороком плоть. О, нравы! Падение Империи. Вавилон.

Нет, конечно, я не думала так и тогда. Доведенные до отчаяния женщины решались на это не от хорошей жизни. Кто сам, а кто и обманом привозились в страну, отправлялись торговать собой. Часто без паспортов и права выезда из страны. Сколько трагичных судеб, сколько рассказов я выслушала.

Девочки после работы приходили к нам. В модных раскрашенных шубах, уставшие. Обозленные. Робко липли к стойке. Не выгоню ли. Они знали, что я знаю. Потом, когда я не выгоняла, осмелевали, оттаивали, начинали делиться.

Как, что. Рассказывали, что у них дома дети, больные бабушки. Подзаработают денег и обратно. Домой, каждая мечтала открыть свое дело там, на родине. Стать уважаемым человеком. А здесь их покупали, они продавались.

Такое время. Что с этим можно поделать! Нравы. Дикий Запад. Европа. Нравы упали везде. Здесь. Там.

Катились. Катилось. Предложили заняться экспортом девочек. Отказалась. Это же работорговля. Ну, как я буду продавать людей! Бизнес крутой в Европе. Опасный. Без стыда. Без совести. Все на продажу.

Нет. Не все. Рядом с этим существовала нормальная жизнь. Голландцы только по выходным становятся буйными.

В будни никто себе ничего лишнего не позволяет. Ровно в шесть ужин. Мыть руки. В койку. Завтра утром рано вставать. Страна Голландия начинает жить рано. В семь уже полно народу на вокзалах, автобусных площадях. Стоят аккуратно в очереди. Ждут транспорт. Общественный транспорт. Лучший в мире. Впереди заходишь. Водитель с каждым здоровается. Добрый день или добрый вечер, в зависимости от времени суток. Пробивает сам талончик. Выход — дверь посередине. Наоборот нельзя. Я, по незнанию, как-то попробовала. Всю дорогу народ смотрел на меня. Водитель обратился ко мне в микрофон. Голландского языка я тогда не знала. Ничего не поняла. Так и сидела, нахохлившись, красная. Пока не вышла. Больше так не делала. Порядок есть порядок. Потому так здесь хорошо жить.

Все расписано, подтверждено правилами, размеренно. Без суеты. Одно дело за один раз. Правильно, я бы сказала. Как должно быть.

Ресторан находился на не совсем прохожей улице. Были еще рестораны, но мало. Посетителей на всех не хватало.

Нам и нашим голландским соседям-кофешопникам, в принципе, по моим понятиям, было что делить. Они же относились к нам более чем дружелюбно. Когда к нам по русской традиции зашли ребята в черных кожаных куртках, почуяв что-то ненормальное, они сами пришли с большими бейсбольными битами меня защищать. Ребята в коже ретировались. Больше попытка не повторилась. Везло мне с такими ребятами, но всегда обходилось, что само по себе хорошо.

Кухню обслуживали сами. Особенно шли блины. Здесь они тоже есть, пользуются лакомой репутацией. Продаются поштучно. Солнечным кругом на большой тарелке. Мы продавали три. По той же цене. Почему не продать? Борщ, уха, солянка, бефстроганов. Пельмени. Оливье. Все что мы едим в обычной жизни.

На блинах получилась особенная популярность. Нас даже пригласили на Фестиваль документального кино в Амстердаме. Пригласили в фойе несколько кухонь. Итальянскую, мексиканскую, медитиранийскую, индонезийскую и нашу — русскую.

Я придумала сама спецначинки к блинам. Грибная. Зажаривала грибы с луком и добавляла яйца вареные. Капустная. Тушеная капуста с яйцом. Много зелени разной. Свекольная с тем же яйцом. Рыбная нравилась особенно. С лососем.

Здесь знают блины сладкие. Трудно было сначала уговорить попробовать. Голландцы довольно консервативны в еде. В жизни тоже. Во всяком случае, те, которых я знаю. На все имеют свое сложившееся мнение. Говорят его открыто, не задерживаются. Этим, собственно, они известны в мире. Трезвостью в устоях. Базисе. Слово весит много. Отвечают сами. Сами же строя свою жизнь. Знают, как.

Я согласилась. Признание вроде. Накрутила восемьсот блинов с разными начинками. Разложила по расписным подносам, украшенными салфетками. Купила салфеток с примерной русской тематикой. Погрузились в машину. Поехали.

На входе уже стояли разукрашенные прилавки конкурентов. Индонезийская кухня привезла пальму. Заворачивали еду в пальмовые листы. Мексиканцы в сомбреро. Как они будут в них продавать, подумала я. Не спадут ли.

Нет, прикреплены за ушами к голове резинкой.

Итальянцы, как всегда, шикарно-бутафорские, блистательные. С флагом, салфетками в цвет флага, почти в человеческий рост огромным перцем и солемолками. Роскошные колпаки на голове. Роскошные, живые, зазывные глаза на лице. Природа наделила их способностью наслаждаться жизнью. Из всего можно сделать театр. Они делают его из жизни. Итальянцы, одним словом. Современные дон жуаны, казановы Европы.

Я не имела, кроме подносов разукрашенных, на которые сложила блины, почти ничего.

Нужно было их пустыми взять. Сзади поставить. Было бы видно, что мы — Россия. Ладно. Поставила ряд матрешек впереди. Удобная, компактная декорация. В одной сразу столько. По матрешкам нас и узнавали.

Разложила блины. Одела на голову косынку, как трындычиха. Подпоясалась разноцветной цыганской шалью. Отлично. Поняли. Народу много. Фестиваль европейский. За дверью громыхали огромные африканские барабаны. Ходила слушала. Экстаз.

Двери открылись. Повалил народ. Надо сказать, что мои матрешки вызывали наибольший интерес. Я ревниво следила за очередями. С удовольствием отмечала про себя, моя — длиннее.

По ходу очереди люди брали матрешек в руки, больших, маленьких. Рассматривали. Ставили на место. Ни одна матрешка не пропала. Удивительно. Я брала блин, заворачивала в салфетку. Вначале блин стоял, не падал. Такая немножко эротическая картина. Мужчины завороженно смотрели за моими летающими перед их носом руками. Подавала. Брала деньги. Большие, по русским понятиям. Один блин в переводе на рубли, я еще тогда переводила по привычке, стоил довольно прилично. Очередь не убавлялась. В конце блины стоять уже не могли, жарко. Я брала не стоящий блин, перекидывала через салфетку. Немножко смешно, но тоже эротично. Раскупили все, до последнего блина. Позже я заметила тех самых итальянцев у меня в очереди. Не устояли. Ура. Наша взяла.

Глава 6. Тройка. Русский клуб. Сын

Голландия. Центр Амстердама. Главная Площадь Дам. Работали все. Вся семья. Мой старший ребенок стал сразу взрослым. Помогал в ресторане, рулила иногда сама. Младший — сын — оказался беспризорным. Не совсем конечно. По выходным, когда мы его брали с собой. Я решила, что ему нужно внедряться. Предоставила свободу. Они с сыном соседского кофейщика, таким же свободным подростком, еще свободнее, рыскали по округе. Никто бы ему такого по-хорошему не позволил. Деваться было некуда. Надо было выживать. Мать бросила крутого голландца, любящего отца-одиночку, вместе с ребенком в раннем детстве. Дети бегали на Кермис на площади Дам. До тошноты кружились в диковинных, разноцветных, похожих на космические корабли каруселях. Приходили уставшие, но довольные. Круто. Праздник. Веселая жизнь. В школе было трудно. Ребенок не знал языка. Я работала как ошалелая. Выживали. Он проживал это время сам. Без меня. Не видела я его глаза. Заботилась. Все покупала, что хотел. Рядом не была. Рутина, та, что дает ребенку базис в дальнейшем, казалась мне тогда отмершей. Свобода, так я ее понимала. Мне самой так ее не хватало в детстве. Сын получил. Не в коня корм. Начались проблемы. Сначала малые. Потом совсем… Я не замечала. Радостным было то, что моего ребенка пригласили сниматься в голландском кино. Сериале. Черный снег. Довольно умном. Про русскую мафию. Удивительно. Да. К водке, матрешкам, медведям на улицах добавилась мафия. Поменялся русский штамп. Не в лучшую сторону. Сына выбрали из пятидесяти подходящих по возрасту русских подростков. Роль незаконнорожденного сына русской женщины от состоятельного голландца. Беспризорника. В фильме играла вся здешняя русская тусовка. Кто кого. Мы отпрашивались в школе на съемки. Обычно детей среди года не отпускают. Школа гордилась новоявленным русским. Девчонки заглядывали ему прямо в глаза. Сын гордился. Я гордилась. Нас отпускали. Лучше б нет. Все было просто фантастически. Франция. Съемки. Презентации. Интересные люди. Голландская интеллигенция снималась и ставила кино. Ребенок мой снимался подворотником. Раннее утро. Костюм для ныряний, потом основная одежда. Съемки на дороге под проливным дождем. Мне приходилось ездить с ним вместе. До десяти лет ребенку без родителей, одному находиться далеко от дома запрещено законом. Мне оплачивали все. Дорогу, гостиницу, всю мою новую Францию. С живым просмотром Монмартра, Нотр Дам дю Пари, Шанз-Элизе, Эйфелевой башни. Не на картинке. Много поездили. Посмотрели. Школа шла мимо. Я гордилась. Ребенок в Европе. Актер. Не учился читать, считать. Хорошо хоть в России успел чему-то научиться. Дальше, не прочитав ни одной путной, с моей точки зрения, книжки, совсем одичал. Стал голландцем. Виделись мы мало. Я приезжала с работы поздно, он уже спал. Вставал без меня, провожала бабушка. Упустила я в то время контакт. Не построила. Не нашла. Сына выбрал Скорсезе [4], на роль русского мальчика. Денег на фильм не собралось. Не стал. Снимался еще в нескольких фильмах. Я так хотела, чтобы он стал актером. Наверное, поэтому он не захотел. Сильно хотела, настаивала. Ему же надоело ходить на кастинги. Не любил, когда его выбирали. Любил сам по себе быть первым. Без выбора. По велению сердца. На очередной просмотр-кастинг отказался идти наотрез. Поезд встал. Позже стал рисовать граффити. Сначала на стене большого автомобильного сарая. Картина живописная. Владельцу не понравилось. Пришлось мне платить за уборку. Большие деньги. Чуть не посадили за такое искусство моего сына. Правила в Голландии. Чужая собственность. Не подходи. Ресторан давал какие-никакие доходы. Жить можно, но не разбогатеть. Муж мой, тогдашний, мечтал о больших оборотах.

— Вот если эмиратский шейх подумает разместить деньги в Европе. Нужен будет управляющий – распорядитель. Конечно, обратится к нам. К нему. Он ждал. Как бы он разговаривал с шейхом, я не знаю. Муж не знал английского. Шейх, скорей всего, тоже. Хотя современные шейхи знают. В совершенстве. Муж не знал. Голландского тоже. Он много языков не знал. Кроме картин, я привезла бриллианты. Целую кучку, наверное, килограмм. В первые богатые годы моего бизнесменства все мало-мальски приличные люди кинулись покупать бриллианты. На заказ. Чем я хуже других, – подумала. Я тоже. Заказала целую кучку. Русских бриллиантов. Изумрудов. На развес. Кольца, сережки, цепочки, подвески. Чтоб менять, чтоб богато. А как же иначе, все так. Не хуже других. Поехала в Москву. Заказала. Модный подпольный ювелир. В пятиэтажке на Проспекте Мира. Привезла с собой. Здесь такое мало носили. В престижные места, там, где видно. На приемы, презентации, везде, где видно, можно выпендриться. Людей в бриллиантах, тем более ручной работы, на улицах не замечала. Русские в собольих шубах. Да. Наши посетители. Рядовых голландцев в бриллиантах мало. Что делать? Не выбрасывать же. Решила носить на работу. В ресторан. Неудобно правда было столы вытирать, цеплялась тряпка. Я все равно одевала. Признак долгожданного богатства не давал мне покоя. Никому здесь не нужен. Голландцы в одежде скромны, даже нарочито. Совсем не вычурны. Одеваются просто. Держатся просто. Без вензелей и богатых выкрутасов. Никогда не узнаешь, кто перед тобой, пока не увидишь машину. Скромно. Тактично. Не загружая собой. В то же время открыты в общении. Кальвин научил соучастию. Скромности. Помощи друг другу. Поддержке. Не чуди. Жизнь сама по себе каверзна. Этого достаточно. Не добавляй. Смысл поговорки понятный, по достоинству оцененный годами. Впоследствии часто слышала. Смысл. Есть.

Глава 7. Клофелин

Приезжали домой мы поздно. Ждали последнего посетителя, допивающего чай с лимоном. Обязательно с лимоном. Или воду Спа. Обязательно с множеством пузыриков газа. Муж как-то пошутил, ответив на вопрос регулярного посетителя, заказывающего всегда только воду с пузырьками.

— Почему пузырьков мало?

— В газовой камере вам добавят.

Шутка сама по себе некорректна. Половина наших посетителей скорей всего ее не приняли бы, по своей национальности. Мне было также не до шуток. Я валилась с ног, привлекая посетителей. Муж, получалось, их отвлекал. Он, посетитель, часто приходил. Брал русскую газету. Заказывал воду с пузырьками, чай с лимоном. Вообще был из состоятельных. Я никогда не возмущалась. Приветливо, как полагалось, подносила горячий стакан с лимоном или холодный. С пузырьками. В надежде на лучшие времена.

Трудились с утра до вечера. Муж ждал шейха.

Дождался. Они сидели за отдельным столом. Муж в такой заинтересованной важной позе, рядом с ним человек, похожий на грузина, но не он. Говорили по-русски. Мужчина объяснял задание. Муж кивал. В унисон.

Оказалось, что у мужчины большие деньги. Сейчас в каждом спаме миллион предлагают. Мошенники. Развелось. Тогда было в диковинку. Всему верили. Миллион.

— Миллион сначала.

Муж сглотнул, кивнул: — Смогу.

Потом добавят. Нужно удачно разместить. С прибылью. Десять процентов прибыли мужу. Заживем. Обещали миллионы слать часто. Муж согласился. А кто нет?

В наш ресторан ходила очень интересная женщина. Ксавьера Холландер. Всемирная величина эскорта. Это она написала первые эротические книги. Переведенные и изданные в России. Про секс. Рассказы читала в России. Откровение.

Секс есть.

Президенты, шейхи брунеевские были ее клиентами. Даже Кеннеди. У кого не был. Много знал. Хотел открыть нам инопланетян. Говорят, за это и убили. Очень интересная, умная женщина. Ставит спектакли, пишет книги. Интересный собеседник. Ходила к нам есть борщи. Блины. Потом пригласила к себе. На пати. Она устраивала у себя большие вечеринки. Пати. С едой, музыкой, разношерстным интересным народом. Голландский бомонд. Люди в бриллиантах. Реальной ценности.

Мы пришли. Захватили грузинского шейха с собой. Оказалось, он может лечить. У него какое-то дефицитное брунеевское лекарство, самое лучшее в мире. Муж поверил. У него диабет. Принарядились. Я одела бриллианты, одежду дорогую. По случаю. Блеснуть. Тогда было важно. Зачем. Почему. Не думали. Блистали, кто чем. У кого чего было. А как иначе может быть?

Прием оказался отменным. Ходили с бокалами от группы к группе, как положено. Люди тут все так делали. Со знанием этикета. Привычно. Я ощущала себя нелепо. Не знала, куда деть. Русские были с большими понтами. Пришлось понтить и мне. Пыль в глаза. Разливали крюшон из большой хрустальной вазы специальной серебряной поварешкой. Пила. Смотрела. Театрально. Сам себе режиссер. Актер. Крутизна. У кого какая машина. Кто купил дом в Амстелфейне, престижном районе города Амстердама. Да хоть квартиру в Амстелфейне. Вассенаре. Совсем круто. Были другие разговоры. Не понимала.

Решила учить местный язык. Английского достаточно для неглубокого погружения. Чтобы понять страну, нужно говорить на ее языке. Сначала обходилась кивками. Слушала. Ничего не понимала. Кивала. Может потому, что я не много говорила. Ja. Nee. Да и нет. Для начала достаточно. Даже комплименты получала. Как хорошо говорю. Наверное, нужно больше молчать, чтоб выглядеть умно. Долго молчала. Захотелось говорить.

Крюшон закончился, пора ехать домой. Мы собрались. Муж сказал, грузин поедет вместе с нами. Хорошо. Я покорилась, как грузинская жена. Сели в машину. Доехали домой. Грузин попросил вскипятить чайник. Муж пошел кипятить. Очень ему хотелось вылечиться. Я ему доверяла, иначе не могло быть. Не могла я подумать, что муж может ошибаться, а мужчина — дурить. Кипяток разлила по чашкам. Мужчина сказал, лечить будет порознь. Сначала мужа, потом меня. Наивности с избытком. Ничего не заподозрив, загипнотизированно ждала. Когда он придет, вылечит. Как, от чего, к чему. Найдется. У меня легкие.

Мужчина сказал: — Могу. Займусь вашим мужем, потом приду к Вам.

Мужу светил миллион. Прямо в глаз. Все застилая. Он мужчина неглупый, даже интуитивный, с глубоким знанием человеческой сути. Так говорил. Я верила.

Мужчина протянул чашку с зельем мне. Жидкость слегка горьковата, пахла чем-то. Странно. Выпила залпом. Больше ничего не помню. Проснулись вечером следующего дня. Просветили. Клофелин.

Спали долго. Проснулись. Грузина не было. Одновременно, я думаю, исчезла машина, бриллианты. Маленький сейф пустой. Мы его купили по случаю. Сначала закрывали, потом, замучившись открывать, перестали. Так он и стоял, жалобно попискивая дверцей. Железная игрушка. Пустой.

Голова болела жутко. Шесть часов вечера. В 12 должны открываться. Детей не застали. В школе.

Клофелин.

На мужа было жалко смотреть. Вместо обещанного здоровья, миллионов, доходов, пароходов. Дым.

Дым в голове. Дым в нашем общем пространстве.

Пришли в себя. Поняли, что за шейх почел, осчастливил нас своим драгоценным присутствием.

Клофелин. Тот же, что и в России применяли в подобных случаях.

Клофелин.

Почесали затылки. Поехали в Амстердам. Муж пытался во что бы то ни стало сохранить лицо при плохой игре. Так начался наш развод. Разочарование в его уме, прозорливости, сути. Спала пелена. Ушло.

Искали по скупкам, в полицию обращаться не стали. По-прежнему чего-то боялись. Да и что мы могли предъявить? Грузинского шейха с его миллионами? Как можно поверить. Не раскусить. Повестись.

Глава 8. Доктор Лебедев

Один из необычных, я бы сказала, замечательных людей, которых я знала в своей жизни. Военно-медицинская академия других не берет. Высокий, приятный в общении, слегка заикающийся, наверное, потому, что спешил жить. Не успевала за ним реальность. Добрый, отзывчивый. Талантлив от Бога. Одним словом молоде́ц. Красаве́ц.

Мы, как все приличные, порядочные буржуины, обзавелись домашним доктором. Доктором Лебедевым. Муж познакомился с ним где-то на очередном фуршете. Тогда он не был мужем. На встрече по-русски. Сходке влиятельных, в меру влиятельных лиц. Многие люди из разных областей социума вдруг спонтанно стали знакомиться друг с другом. На коммерческой основе. Социалистическая Иерархия рухнула, упали барьеры, долго выстраиваемые предыдущим ответственным. Кормчим. Рабочий мог попасть только в местную, специально построенную ему больницу. Не так уж плохи они были, бесплатные больницы социализма. Все, конечно, и тогда зависело от человека, доктора, который вел историю болезни, знал все твои болячки, даже помнил их каким-то чудным способом. Когда приходили старые, обветшалые в процессе строители с новыми, только что народившимися строителями коммунизма, доктор знал все. Возможные напасти, болезни, которые и при социализме передавались наследственным путем. Несмотря на то, что Генетика как наука не стала авторитетной в те, социалистического рая, годы, не указ она была руководителям Страны. Коммунистическая Партия не признавала ничьей воли, кроме собственной коммунистической Воли народа. Так тогда говорили. Замолчали. Ушли.

Гены не переставали мутировать в малосъедобной, полной стрессов среде. Болели много, часто. Мои дети не исключение. Ходили по врачам, как все. Лечились, как могли, как доступно было. Выросли.

Теперь, когда все становилось платным, я решила: раз уж платить, так миллион. Лучшему то есть.

Доктор Лебедев.

Специалист по мозгам, как его называли в Военно-медицинской академии. Хирург от Бога. Мы обращались к нему со всеми напастями, дружили домами. Узнали ближе. Не подвел.

Одной из напастей оказался алкоголизм. Я и раньше не могла справиться до конца. Периодически давала себе слово, завязывала. Потом снова развязывала. Надеясь держать процесс под контролем. Ничего, естественно, не получалось. Сидело во всех моих предках, передаваясь по наследству из поколения в поколение. Я была наследственной пьяницей. Единственное, что меня отличало от всех моих предков, что я уже поняла, что это такое, сознательно подходила, как мне казалось, к проблеме. Пила тайком.

Никто не видел. Одна из степеней алкоголизма, особенно женского. Могу различить в других. Часто беспокоюсь, сказать не могу. Не спрашивают.

Скрытое пьянство.

Частный ресторан, то есть, собственно, мой, снабжали мы разными, появившимися тогда экзотическими, западного производства напитками. Ликеры разноцветные. Что в них давало такой ядовитый цвет, сейчас уже не вызывает сомнения. Эту экзотику пили сами, подавали в ресторане. Люди охотно заказывали, пробовали, хвалили. Спивались уже на западный, цивилизованный, думалось тогда, манер. Всем вдруг стало интересно, как там, за бугром. Как люди живут. Попробовать вкус западной жизни. Шампанское «Мадам Помпадур». Сейчас понимаю, здесь такого слыхом не слыхивали. Не пробовали. Не стали бы пить.

Тогда же Главе Православной Церкви выдали официальную, что ни на есть лицензию. Лицензию на алкоголь. Церковь везла напитки, мы спаивали. Такая образовалась цепочка. Лицензии никому больше не выдавали. Я сотрудничала с Православной Церковью. Не в лучшем виде. Таким путем.

Завозили мы и из своих союзных, бывших республик, производителей вина, водку. Вин хороших местных становилось все меньше. Рушились все постсоветские пространства. Не только в России Индустрии рушились.

Грузии отказали совсем. Крымские, мускатных качеств, вина отправляли на Запад. Там другого не брали. Всем хотелось заработать твердую копейку. Доллар. Нам доставалось то, что, по-хорошему, здесь, в Европе никто не пил.

Мы радовались совсем в ту пору бездумно. Витрины ресторана наполнились новыми названиями, звучащими интригующе зазывно. Джонни Уокер. Белая лошадь. Виски. Скотчи. Абсолют. Амаретто. Особенно полюбилось. Пахнущее миндалем, сладко-тягучее, янтарное зелье. Оставалось ореховое послевкусие на языке.

К нам стали захаживать всякие гости. Знакомая, вдохновившись моим женским примером, открыла мебельный магазин у меня за углом. Я не интересовалась подробностями, она часто заходила с молодым человеком. Старый компаньон, муж, учредитель, на чьи капиталы она открыла новое предприятие. Мне не было дела. Она бронировала отдельный зал для ВИПов, гостей, которым надо было обсудить что-нибудь важное. Мы накрывали, она платила. Какое мне дело до «С кем она?»

Да хоть с кем.

Дела наши двигались в гору. Ресторан набирал обороты. Посетитель пошел.

Мне, как хозяйке, приходилось часто выходить в зал. Приветствовать. Беседы беседовать. Выпивать с особенно важными, настырными. Отказать гостям было неловко, да и криво косились тогда, кто не пил. Я выпивала рюмку, другую. Гости нужные, как не уважить. Не пить.

Доктор приходил иногда тоже. Я видела нашу схожесть в стадии, при протяженности времени. Мы приглашали, он приходил. Иногда с женой. Жена работала в интересном учреждении. Военно-медицинская академия занялась изучением феноменов. Многие вдруг феноменальные способности появились у обычных людей. Стали изучать влияние мысли на расстоянии. Женщина могла взглядом двигать предметы. Телекинез. Гипноз. Ясновиденье. Яснослышание. Тогда называлось по-другому. Медицинские термины. Не помню. Искали по всей стране необычных. Сажали в лабораторию. Изучать. Доктор интересовался этим тоже. Кому же, как не ему, специалисту по мозгам, понимать, что происходит с людьми, по-новому расшифровывать. Познавать. Интересная лаборатория. Я узнала позже возможности этой лаборатории. Когда подперло. Время пришло.

Подруга просила аудиенции. К ней приходили почетные гости. Она хотела их привести к нам. Мы закрыли ВИП-помещение. Выполнили заказ. Я бегала по делам, не обращая особо внимания, кто заходил, выходил.

Этих людей я заметила сразу. С подругой. Гости. Раньше они ходили по улицам в серых, сидящих особенно правильно пальто. Теперь костюмы по новой моде, двубортные. Не красные, что особенно в то время оказалось популярно, черные. Люди в черном. Ни с кем не спутать. КГБ.

Мне приходилось с ними сталкиваться. Не с главными — низшими. Предлагали услуги по моему охранению. Я отказала. Зачем мне такие хранители. Пришли опять, теперь уже вроде с рекомендацией. С подругой.

Ах, как хороша, — подумала я. Отвернулась.

Подруга, несмотря на мои отговорки по занятости, все-таки затащила меня в ВИП. На столе стояли налитые кем-то заранее рюмки. Амаретто. Я улыбнулась, для проформы, из вежливости. Дежурной улыбкой Хозяйки Ресторана. Костюмы протянули ко мне свои руки здороваться, рюмки. За дружбу.

Кто откажется пить? Я выпила.

— «Амаретто» какой-то странный, нужно проверить производителя…

Это последнее, что я вменяемо помню. Пространство передо мной потекло. Я видела себя, как в кино, размыто. Костюмы пытались узнать, кто меня финансирует, ненавязчиво, мило беседуя со мной в моем кино. Подруга слегка нарочито хихикала. Скорей ухмылялась. Мне виделся ее, ставший странным, образ. Лик. Слегка перекосившийся. Хохотал. Я отвертелась с вопросами. Отговорилась, должна уйти.

Вышла, качаясь. Пошла к кабинету. На половине дороги упала. Больше ничего. Не помню. Ничего.

Проснулась я через несколько суток. Проспала в коме, встала. Пришла в себя.

Голова раскалывалась напополам, болела наплывами. Соображала плохо. Единственное умное пришло в голову. Нужно бросать пить.

— Точно. Бросить. Бросать. Искать.

— Не пить.

Кто мне поможет в таком состоянии? Конечно Доктор Лебедев. Позвонила. Назначил.

Договор был как раз с лабораторией. Там служил Доктор, друг Доктора. Гипнотизер. Договорились в ближайшее время. Тянуть больше некуда. Я пошла.

Лаборатория похожа была на все остальные, советского времени. Полутемное помещение с осциллографами, мигающими зеленым глазом в пространство, освещая его дополнительно зеленым светом. От этого лица там работающих людей отливали зеленым отливом. Мой естественный цвет лица, в тот момент, был неестественно сине-зеленым, синюшным, я бы сказала. Не важно. Пришла.

Доктор меня уложил на кушетку. Привел гипнотизера. Сеанс начался. Проходило действо часа четыре.

Я все время спала. Находилась в беспамятстве. Хорошо, Доктор рекомендовал. Могло ведь всякое произойти. Я тогда о последствиях косвенных не думала. Мне помогали. Я доверяла. Спала.

После пришествия в себя на твердой, деревянной кушетке, с зеленым от осциллографов, нависшим на меня лицом Доктора, мне показалось опять странным пространство. Он меня будил. Оно продолжало плыть.

Мы попрощались. Меня встретили. Посадили в машину, поддерживая, как немощную.

Немножко странную. Я все время встряхивала головой, пытаясь зафиксировать пространство, напрягая глаза, морща зеленого цвета лоб. Домой приехали к вечеру. Поднялись в квартиру. Я тогда жила в старой квартире, на восьмом этаже.

Дети угомонились рано. Мы жили отдельно с бывшим, опостылевшим мужем. В квартире, кроме меня, мамы, детей никого не было. Город спал.

Я по причине предыдущего двухдневного забытья спать не могла. Что-то мешало. Смотрела в потолок. Считала слонов.

Засветилось окно, необычным светом. Я встала, подошла посмотреть. Часы показывали три ночи, ничего такого не могло быть. За окном, где-то на окраине города, светился сигарообразный объект. От него исходил конусный луч, расширяясь книзу, захватывая большой городской участок, как бы в себя. Луч однородного видимого свечения.

Голос в голове сказал: — Не бойся, это мы, твои близкие. Мы слышали все. Готовы помочь.

Я потрясла головой, пытаясь наладить нормальный контакт с реальностью. Поплыла. Как плыла, я не помню. Увидела себя. Не знаю, каким образом, не могу сказать. В колбе. Огромной колбе, похожей на шприц. Свернутая калачиком, голая. К шприцу был подключен шланг. Через колбу я с кем-то говорила, скорее, кто-то говорил со мной. Объяснял, что, выкачав жидкость, они заменят ее на другую, без вируса. Вируса алкоголизма. По прозрачному шлангу текла жидкость. Моя жидкость. Шланг каким-то образом был подключен ко мне. Жидкость собиралась в шприце поменьше. Потом его унесли. Помню совершенно одинаковые формы резервуаров, в которых я находилась с жидкостью, которую унесли. Через какое-то время принесли тот же шприц с совершенно прозрачным, живым наполнением. Когда уносили, оно было мутным, с темными хлопьями грязных облачков. Я видела. Новая жидкость, совсем светлая, как в бассейне, с немножко хлорированной водой.

Жидкость вкачали обратно.

Я проснулась. Затрясла головой, уже по дурной привычке. Что это было? Сон или явь.

Самое интересное, что пропали все симптомы алкоголизма. Совсем ушли. В мое квадратное зеркало в ванной на меня смотрела молодая, пышущая здоровьем особа с озорными глазами. Это была я.

С той поры мне ни разу не захотелось. Даже тяги не было. Бесследно прошла.

Мы всей семьей обрадовались моему выздоровленью. Я, конечно, не рассказала всего, что было. Не хотела пугать детей, маму. Да и не поверили бы они мне.

Поехали к Доктору с благодареньем. Рассказать ему мое приключенье после Гипнотизера не представлялось возможным. Доктор тогда не верил ни в какие чуди’. Позже изменился. Понял, к чему эти чуди’ могут проследовать. К чему привести. Стал интересоваться процессами, происходящими в лаборатории. Подглядывал результаты. Стал понимать, что к чему. Загорелся сам освоить эту науку. Магию. Попал к колдуну.

Колдун научил Доктора некоторым премудростям. Доктор стал применять на особо отчаянных, отчаявшихся пациентах. Много было пациентов с пробитыми пулями головами, размозженными, развороченными мозгами. Доктор хотел всем помочь. Восстановить функции мозга было особенно интересно, почетно. Никто не может. Он мог. Самые невероятные случаи стали происходить с Доктором. С пациентами. Колдун не рассказал, откуда черпает силы.

Колдун.

Силы давались Доктору в его искусстве. Медицине. Лечении. Отбирались у него. Личные силы Доктор передавал пациентам. Амбициозно соперничая с Творцом. Восстанавливал непутевое, многострадальное население. Шальной народ. Сам при этом чах, на глазах превращаясь в старца.

Когда я звонила из Амстердама, просила за Антона, он обрадовался, стал расспрашивать, как мы, что мы. Обещал помочь.

— Конечно, поможем, пусть приходит.

Голос, по-прежнему немножко заикаясь, дрожал.

Мы договорились.

Доктор был еще жив.

После этого он продержался недолго.

Свалился совсем.

Перестал лечить. Бороться. Он никогда бы не победил. Не выиграл.

Понял, с кем имеет дело.

Напившись досыта.

Всем, что хотел.

Ушел.

Из отзыва в Интернете.

Испытала потрясение, Лара. Написано очень хорошо, но шок от другого: я знала доктора Лебедева в тот самый период, когда он, еще ведя прием в красном кирпичном здании Военно-медицинской академии, уже окончил курсы колдунов.

Ходила я к нему по поводу похудения, платила за сеансы. Уже не помню сколько. Пользовался он, как он сам говорил, народными методами, которые достались ему по наследству от деда, а тому от самого Распутина, которого доктор Лебедев считал своим родственником.

Методы не помогли. Но я тогда не знала, что проблема веса связана с надпочечниками. Через год-полтора он сам позвонил мне, пригласил на встречу. В то время он уже не работал в академии. Приехала в офис. Хирург Лебедев со товарищи хотели дать через наше агентство рекламу «жезлов фараона». Они, эти жезлы, и сейчас рекламируются как средство от всех болезней. Встречала недавно в интернете.

Меня поразил его вид, его глаза. Черные зрачки подпирали радужную оболочку, ее просто не было. Единственная мысль пришла: Лебедев принимает наркотики. Неточные движения, возбужденное поведение, речь тоже быстрая, неровная. Он практически не заикался. Единственная мысль пришла: не жилец.

Если ты уехала в 93-м, то я была у него, наверное, в 95-м. Тот разговор о жезлах, та встреча были последними. Мне не захотелось ни сеансов, ни рекламы. До сих пор помню эти страшные черные глаза.

Лебедев посоветовал мне одну колдунью, с которой он вместе занимался обучением магией. Странная женщина. Ей больше подошло бы стоять за прилавком и орать на покупателей. Но некоторое время мы общались. Однажды у меня в офисе, на очередном сеансе с очисткой свечой, она ткнула мне пальцем в живот и сказала: «Камни пойдут из почек!»

Через два месяца я попала в больницу: камни, самые крупные были величиной с две спичечные головки, шли каждый день и причиняли боль. Одно время не ходила на работу — невыносимые боли снимала по совету моего друга-врача таким вот способом: пила пиво вместе с 7-10 таблетками но-шпы за раз. Помогало здорово.

Помню одно такое утро: еле подняла себя с постели после бессонной ночи, вышла на улицу, в ближайшем ларьке купила несколько бутылок пива и снова домой. Нош-па и пиво. Всех, кто звонил с работы, — посылала, не матом, но конкретно. Сотрудники решили, что директор стала запойной. Объяснить кому-то правду было невозможно.

Через пару-тройку лет зачем-то я позвонила этой женщине и спросила: «Как успехи в деле исцеления?» Ответ меня шокировал: «Я больше этой х…й не занимаюсь…» Я робко спросила: а чем? Ответила: «Работаю на депутатов, политикой занимаюсь».

Вот такая странная история. Думаю, что к этому времени хирурга Лебедева уже не было на этом свете.

А вот наркотики, Лара, в его жизни были точно. Я почти в глаза сказала ему об этом. Доктор не отрицал, он вообще ничего не ответил. Возможно, он был болен и принимал наркотики в качестве обезболивающего. Не знаю. Может быть, и так.

Глава 9. Принcенхоф. Страх. Освобождение

Нас все равно должны были выселить. Денег на еду хватало, на оплату жилья — нет. Свет отключили, отопление тоже. Купаться мне приходилось в холодной воде, детей пускали соседи. Мне помогали. Вспоминаю те времена с благодарностью. Такой трансформации Духа я б никогда не прошла. Так быстро. Экстерном. Никогда.

Страх нагнетался по экспоненте, заполнял все пространство. Я видела, как нас выгоняют. Выводят из дома. Полиция. Почему-то собаки. Странно работает наш мозг. Если страшно, добавляет жару. Не успокоить. Отнюдь.

Я, бывший мой тогдашний муж, дети, мама, собака Мики, которую я привезла из России. Гарантировав хорошую жизнь.

Контракт на пребывание в центре Амстердама. Нес 35. Русский клуб «Тройка» закончил свое существование так же неожиданно, как и начал. Владелец решил продавать здание, сообщил заранее. Ремонтировать. Продавать. Нам выезжать. Немножко грустно. Так, видимо, нужно было моей судьбе, опять разворачиваться на 180 градусов. Вставать. Собираться. Начинать. Все по новой.

Строить.

Воссоздавать.

Мы разобрались с хозяином «Тройки», с многочисленной его разнонациональной, надоедавшей мне сильно семьей. Отдали весь скарб русского клуба. Он не настаивал. Сами отдали, чтоб не тянулось. Закрыть страницу. Орел остался висеть на стенке. Его единственного бросать было жалко. Ушли.

В принципе, мне не впервой начинать все сначала. Теперь совсем с другими правилами. В новой стране.

Направление пришло спонтанно. Решила пробиваться сама. Создавать собственное предприятие, уже здесь, в Голландии.

Оказалось, значительно проще, чем я ожидала, опираясь на предыдущий опыт российского, дикого предпринимательства. Здесь давно, более тысячи лет, люди предоставлены сами себе в свободном волеизъявлении. Голландцы осваивали мировые просторы первыми на своих суденышках, кораблях. Пол-Земли стащили к себе. В Голландию.

Завоевали.

Рассортировали с голландской тщательностью.

Золото.

Специи.

Людей.

Континенты.

Недра.

Нефть.

Цветы.

Владеют всем. В настоящем времени. Не растеряв. В Пространстве. Сохранив. Умножив. Молодцы.

Соперничая с испанцами, англичанами за мировое господство, мирным путем смогли перестроить, перекроить Мир. Устроить по-своему.

Африка. Буры [5]. Голландцы.

Индонезия [6]. Голландцы.

Америка. Нью-Йорк [7]. Голландцы.

Где только не были. С Австралией [8] промахнулись. Высадились не на том берегу. В пустыне, красные камни. 50 градусов летом, столько же зимой, а то и больше. Решили, не надо им. Поплыли дальше бороздить карту Мира. Кроить. Англичане нашли, приплыли в другую часть. Тропики. Океан. Рай на Земле. Материалистический Рай. До сих пор Австралия — часть королевских владений Англии. Автономная. Номинальная. Часть.

Опыт громадный предпринимательства. Решила учиться у них. Лучших учителей мне не найти.

Пошла регистрироваться в Торговую Палату Делфта. Нас там, на удивление, ждали. Без всяких проволочек заполнили формуляр.

Сфера деятельности. Туризм. Экспорт. Россия. Весь Мир.

Где платить налоги. В Делфте.

Сколько. Зависит от сферы деятельности, скользяще. Первые два года не брали совсем.

Владельцы — Мы. Мой следующий муж. Я — вторая по счету.

Стали владельцами фирмы «Инлор». «Inlor» по-голландски. Просто, быстро, ясно. Вышли на улицу слегка ошарашенные, со стапелем документов. Зарегистрированы в Торговой Палате Голландии. Что дальше. Предстояло наполнить это название. Идей много. Но именно чем?

Приступили. Пошли.

Появились компы. Допотопные, по нынешним временам. По ночам осваивала новшество. Муж, дети, собака мирно посапывали в соседней спальне. Я строила сайт под тихое музыкальное сопровождение. По ночам. Сама осваивала программы, необходимые для загрузки, искала картинки, писала тексты о деятельности фирмы. Интересное время. Полное открытий, неожиданностей. Составление текста, картинки. Загрузка. Чудо. Никаких разрешений, условий, контрактов. Сумел загрузить. Интернет. Пространство. Твое пространство. Твой сайт. Свобода перемещения в Вирте меня всегда удивляла. Значит, можно без стен, препон, границ.

Партнеры нашлись. В России. В Питере. Замечательные ребята. До сих пор с ними дружу. Дорожу.

Начали. Дела пошли. Возили туристов. Учились взаимодействию. По-новому, уже отсюда, в довольно дружественном, к моему удивлению, пространстве. Такое даже в голову прийти не могло. Помощь, взаимовыручка. Не пустые слова для меня. Здесь. Честный. Открытый. Прямой народ голландцы. Везло мне на хороших людей. Взлеты. Падения. Все по-прежнему. Как аукнется. Простые человеческие принципы взаимодействия с пространством. Были, конечно, промахи. Сейчас вижу, такое супериорное мое отношение. Бизнес. Свои правила. Гнать обороты.

В России правил четких не было. Дикое предпринимательство. Передел. Живая нажива. Деньга. Звенит в кармане — значит, все правильно. Не звенит. Нет.

Мы новички в Мировой Системе. В России новички. Там правил не было. Кто кого. Я наивно думала тогда. Главное, больше денег.

Богатство.

Буржуинство.

Система координат.

Материальная.

Было.

Стало другим.

Прошло.

Денег образовалось, на наше восприятие, нашего нового заграничного мира, вполне достаточно. Республики бывшие взялись подниматься, расти. Ничто не предвещало.

1998 год.

Отправили огромные красавцы-трейлеры. Глоб троттеры, бороздящие Глобус, Земной Шарик, грузовики. Как всегда, не дожидаясь оплаты.

Постановление Правительства [9]. Спасибо. Оплату нам отправили именно в этот момент.

Мой лот. Я не роптала. Никогда не роптала. Сейчас не ропщу. Все отправленные нам деньги Банк заморозил. Красивое слово. Эволюция. Экспроприация экспроприаторов. Коммунистический лозунг догнал нас и тут. Наверное, мои партнеры во Внешэкономбанке платили только неденоминированными купюрами. Кто проверит. Забрали все.

Грузовики, конечно, не вернули. Оплату партнеры перетрансферили. Перевели. Есть документ об оплате. С них тоже взятки гладки.

Упали в глубокий экстаз. Денег не стало. Вниз оказалось труднее спускаться с материальной горы. Ролексов. Мерседесов. Всего такого. Побрякушки, игрушки системы. Как они были дороги тогда!

Продержались год на старых запасах.

Наступил момент: нечем стало жить совсем. На хлеб денег не было. Мама хранила дрожжи. Пекла булочки. На них выживали.

Законы здесь строгие, но простые, справедливые. Причинно-следственные. Века.

Если не уплатил за жилье, съезжай. Муж бывший так и не смог подняться. Сидел на диване, смотрел в потолок. Я пыталась выжить, без денег. Пособие для меня было оскорбительным. Несостоятельным, что ли. Денег на еду не осталось. В какой-то момент я поняла, что нужно сбираться. Искать любую копейку, что подвернется. Богатства утеряны навсегда. Начинать опять новую жизнь.

Принсенхоф [10].

В центре Делфта находится прекрасное здание 16 века. Принсенхоф. Голландцы умудрились сохранить все свои исторические ценности, здания, культуру почти в первозданном виде. Передавая из поколения в поколение неизменными. Здание с большим красивым внутренним двориком и верандой купил немецкий гражданин Мюрс. Если ты обязуешься культурную ценность хранить, поддерживать в первозданном виде, отдают почти за бесплатно. Так купил его, это здание, Мюрс. Маленький шустрый немец. Каким-то образом сохранив, перестроив под ресторан под названием «Принсенхоф». Он по сей день функционирует. Шикарный, с богатым убранством, вышколенными, чопорными на старый манер мажордомами. Там искали работников на кухню, шинковать овощи. Не бог весть. Хоть что.

Платил он по-царски. Пять гульденов в час. На том спасибо. Согласился, позволил мне шинковать на его королевской кухне. Я не предполагала, как это будет. Радовалась. Учила язык вечерами на курсах. С шести до двенадцати. Днем шинковать. В шесть. Пошла.

Первый день показал: шутки плохи. Работала до шести, без перерыва, перекура. Есть пришлось на ногах.

Так работали все. Весь состав ресторана, включая Мюрса. Он наладил питание туристических групп. Автобусы приходили, уходили. Шинковали. Кто что. Вышла я заплетающимися ногами, голова гудела. Я поняла разницу в интенсивности труда. Сравнила. Там. Здесь. Не в свою пользу. Но тянула я нормально, шинковальную даже работу. Ко второму месяцу я похудела на тридцать килограмм. Щеки осунулись, скулы модно заострились. Ноги волочились по полу. Долго я так не протяну. Пришлось думать. Соображать.

Нас все равно должны были выселить. Денег на еду хватало, на оплату жилья — нет. Свет отключили, отопление тоже. Купаться мне приходилось в холодной воде, детей пускали соседи. Мне помогали. Вспоминаю те времена с благодарностью. Такой трансформации Духа я б никогда не прошла. Так быстро. Экстерном. Никогда.

«Они мне этого не простят», — думала я, с торчащими от ужаса волосами. Глаза навыкат. Вынос мозга. Сцена всплывала в пространстве. Страх. Паралич. Как же быть?

Смирилась. Что делать, не выходить же на улицу.

Событие интересное произошло во внутренней моей жизни. Я читала. Так бывает. Доходишь до крайней точки страха, дна, сознание как бы отталкивается и прорывается вверх. Я дошла. Ночь была совершенно ужасная. Картины, одна страшнее другой, возникали у меня в полудремном состоянии. Мы выходим все дружно на улицу. Мои домочадцы глядят на меня.

— Мама, за что. Почему. Фиаско. Крушение. Имидж Силы. Потеря себя.

Следующий раунд. Страшнее. Нечего есть. Под мостом. Подворотня. Мозг воспаленно подбрасывал самые жуткие состояния. Еле дотянула до утра. Совсем разбитая.

После короткого забытья встала. Посмотрела в зеркало.

Во весь рост.

А ведь это не вся Я. Есть что-то, значительно больше в подлунном мире. Дома. Пароходы. Биржи. Заводы.

А и это не Я.

Не вся Я.

Меня значительно больше.

Много.

С того момента началась моя осознанная духовная жизнь.

Оттолкнулась от дна. Вышла из штопора. Взлетела. Сама не понимая куда. Страх ушел. Пространство очистилось. Барьеры, сужающие реальность до невозможности проживания, исчезли. Мозг заработал в нормальном режиме. Можно им дальше оперировать. Решенья решать. Выбирать сознательно направления. В новых координатах пространства. Другого пространства. Без страха. Просто жить.

Собрала себя в кучу. Пошла по инстанциям. Муж отделился. Но не совсем. Он не понимал, что мы расстаемся. Долго сопротивлялся, ходил, прибеднялся. Мама его продолжала тайком от меня кормить. Мне же казалось тогда предательством. Он не захотел выходить из ситуации вместе с нами. Не сделал усилия. Не поддержал плечом. Не подпер.

Сейчас смотрю на все другими глазами. Благодарна всем участникам. Мужу тоже. Уехал в Россию обратно. Рада за него. Продолжаем нормально жить.

Удивительная система голландского законодательства. Я даже не могла представить. Когда ты падаешь, тебя поднимают. Дают оклематься. Прощают долги. Не все, конечно.

В весьма щадящем режиме.

Выжили.

Платила пять лет.

Глава 10. Хуго Гроций. Милошевич. Европейская Юриспруденция

Во первых, мне было стыдно. За то, что не справилась, довела до такого положения дел.

Очередной поворот судьбы. Осознание. Что я имею на данный конкретный момент в моей жизни? Банкротство.

Стыд.

Кредиторы.

Невозможность подняться.

Прокормить семью.

Оправдать себя стечением обстоятельств?

Не мой метод.

Позже узнала: такие трюки с банкротствами люди делают сами, специально. Объявляют банкротство. Долги прощаются. Системно. Открывается новое предприятие. Скупаются активы. Дешево. Владелец чист. С листа со скупленными за бесценок собственными же активами. Я даже проработала позднее целый год у такого предпринимателя, голландца. Продавал русский металл, руду здесь Европе. Покупал в России дешево. Продавал дорого. Интересная личность, сто сорока килограмм живого веса. Металлический вампир. Высасывал он конкретно все, к чему ни прикасался. Сотрудников, близких, недра чужой страны. Все высасывал без остатка. Мне же выбирать тогда не приходилось. Первой ступенькой врезания в голландскую жизнь, настоящей голландской работой, после тысячи разосланных по всему свету CV. Он окрутил меня по-вампирски профессионально, я даже глазом не успела моргнуть Потом поняла, что к чему. Тогда просто радовалась, что принял. Работа есть работа, благодарна ему.

Новая история. Поворот. Совершенно другая, голландская жизнь.

Поняв, что мне не вытянуть ситуацию, сколько бы я ни худела, сдалась на милость голландским властям. Мне указали нужные двери. Проплакав всю ночь, терзаемая гордостью, эго, встала с утра. Разлепила глаза. Оделась. Пошла. На Голгофу. Ощущения сходные. Безнадежность прорыва. Вековая скорбь по мне сильной, всемогущей. Света по-прежнему не было. Смирение.

Я вошла в помещение, в котором помогали таким, как я. Здесь была очередь. Меня записали на определенный день. Встретил меня молодой мужчина. Вид у меня был неважный. Он стал меня утешать. Сказал, что поможет. Познакомились. Он протянул свою руку, крепко сжав в мою. Слабую. Рефлекторную. Не такую, как всегда. Смотрел в глаза. Посмотрела в его. Рациональные, проникающие, как мне тогда показалось, внутрь. Представился. Я — юрист.

Дальше пошло все по накатанному пути. Уже пройденному до меня тысячами. С одним знаменателем, разными составляющими. Банкротство. Подготовка бумаг. Доводы. Мои. Юриста. Суд. Гражданский. Юриспруденция в Голландии обширна, со многими направлениями. Гражданский кодекс. Деловой. Семейный. Криминальный. Созданный несколько веков назад Гуго Гроциусом здесь, в тогдашней Голландской Республике, превратившейся потом в Королевство [11]. Распространившийся на всем протяжении следования местных смельчаков морепокорителей, конкистадоров, по всему миру. Голландцы первые дерзнули отправиться в путь. Освоение пространства Земли. Преуспели. Они же установили законы обращения с частной собственностью. У них стало много. Надо уметь грамотно защищать. Фактически мир до сих пор пользуется его базисными положениями. Добавив. Расширив. Распространив цивилизованный закон распределения. На тот момент передовой. Интересны наши времена. Именно сейчас правовая система Гуго Гроция [12] разваливается. Трещит по швам. Греция запросила еще кредиты на 32 млрд. с продлением времени возвращения. Кто будет отдавать? Европейский союз согласился. Основными кредиторами выступают голландцы. Им нужны гарантии и закладные. Финны втихую дали свое согласие на продление. Под греческий остров, один из, если что. Голландцы возмущались, говорили о взаимовыручке на бескорыстной основе. Когда узнали про остров, сильно были возмущены. Их фактически обскакала Финляндия. Она останется с островом. Если что. С чем останется Европейское Сообщество, останется ли вообще? Большой вопрос.

Гениальный Гуго Гроциус, живший тоже в Делфте стоит постаментом на главной площади Делфта. Перед входом в Новую Церковь Ньивекерк [13], где хоронят всех царственных особ Королевства Нидерланды, и старым Стадсхаусом. Торжественное событие. Похороны царствующих особ. Последнее, в котором участвовала, похороны мужа королевы Беатрикс Клауса [14]. Съехались все главы существующих ныне Королевских домов. Площадь перед Ньивекерк оцеплена. Заранее занявшие место на площади могли видеть особ, заходящих в Ньивекерк, выходящими траурно по алому ковру, специально раскатанному на всем протяжении шествования. Гроб везли на конной упряжке от Гааги до Делфта. Дорога оцеплена. Заграждения по всей протяженности, как и в его жизни. Последняя дорога Принца Клауса на Земле. На всем пути следования стояли люди, отдавая дань. Мы прыгали, стараясь увидеть через головы процессию. Столько людей.

Чудесный был человек. Интересный. Настоящий. К концу жизни его импульсивность удивляла даже самих голландцев. Я запомнила сцену, где он сдирает с себя надоевший видимо за всю жизнь галстук. Удавку. Машет над головой. Бросает толпе. Неожиданный ход. Поступок неординарного человека, который выполнил полностью свои функции в данной жизни. Был опорой, помощником правящей королевы Беатрикс. Отцом наследников престола. Разносторонним философом. Просто хорошим человеком. По мне, так это самая почетная должность на Земле.

Энни вей. Я стояла и плакала. Что-то внушало мне, что этот человек поможет, выведет. Он вывел.

С банкротством справилась юридически. Долго восстанавливалась ментально. Эмоционально.

Юрист мне во всем помогал. Был суд. Признали банкротом. Официально. Установили лимит доходов, остальное забиралось в счет долга. Муж очередной уехал в Россию. Отправила сама. Там его ждала любящая, преданная, настоящая жена. Она его встретила с распростертыми. Прости меня, Лена, за то, что сыграла такую неблаговидную роль в вашей судьбе. Сослагательного не существует. Все было как было. Муж уехал, увезенный любящим сыном. К лучшему. Ему в России хорошо.

Прошло полгода. Вдруг позвонил юрист. Я, честно сказать, была благодарна, но никаких мыслей по поводу продолжения у меня совершенно не было. Все это время перемолачивала случившееся, винила себя. Мы смогли выйти из конкретного ступора. Решила учиться на системного администратора компьютерных сетей. Создавая свой сайт, увлеклась, разобралась с программами, гордилась, что освоила на английском языке. Пошла на специальные курсы. Знаний хватало. На тот момент. Училась. Приходила в себя.

Позвонил. Я поперхнулась, засуетилась, решив, что что-то опять настигает. Нет.

Он спросил: «Как дела? Не могли бы мы встретиться?»

Я зарделась.

— Конечно, можем.

Зачем, даже не спросила. По ходу узнаю. Сердце почему-то заколотилось, приятно постанывая, замирая в груди. Договорились на пятницу.

Схевенинген [15]. Прекрасный протяженный участок Северного моря. Облагороженная, местами чрезмерно, рыбацкая деревня. Цивилизованная. Романтичная. Дорога вдоль моря. Променад. Часто ездила туда сама, на трамвае.

Место магическое. Я встречалась там с Морем. Поднималась по ступенькам. Горизонт. Момент встречи. Трепетно для меня всегда. Море. Океан. Водное пространство Планеты. Первый взгляд. Прикосновенье. Я. Море. Небо. Соединение всех Стихий. Со мной.

Вода меня завораживает. Никогда не знаешь, откуда эта капля прибыла на Землю. Осознала. В воде заложены все знания Вселенной. Они ею во мне. Распространитель жизни. Посланник Творца. На Земле. Водное пространство. Вечность.

Собиралась тщательно. Жерар — так звали юриста — не обозначил цели. Свидание. Именно это. Догадалась по многим признакам. Он встретил меня на трамвайной остановке. Протянул руку. Молчал. Мы пошли длинными темными переулками к Променаду. Он поддерживал меня под руку. Я была на высоченных оранжевых каблуках. Идти по каменной мостовой Гааги на них неудобно. Смертельный риск. На таких каблуках вообще невозможно жить. Сейчас. Тогда сапоги были самые что ни на есть модные. Можно сильно слететь, размазаться. Этого мне сейчас особенно не хотелось. Мы говорили почти ни о чем. Он молчал, трепетно держа меня под локоток. Ведя, сопровождая, как королеву. Так мне тогда казалось. Не зря.

Не встреча, свидание — пронеслось у меня в голове. Все на то походило. Жерар продолжал внимательно слушать. Я возбужденно болтала на уже окрепшем голландском. Шли к морю. Он трепетно подвел меня к очередной встрече. С Морем. С собой. Так началась наша дружба, перешедшая в затяжную любовь.

Я тем временем ходила на курсы. Грызла компьютерную науку. Постигала Вирт. Кроме этого, подыскивала место для стажа по окончании курсов. ООН. Югославский Трибунал [16]. Верхушка Мировой Юриспруденции. Искали специалистов. Я заинтересовалась. Захотелось узнать, как там, на верхушке. Заявила желание. Мне неожиданно ответили. Прислали формуляры для заполнения. Я, естественно, заполнила. Отослала по адресу. По правилам все работники ООН проверяются на благонадежность. Мне прислали ответ, что меня проверяют. Как они это делали, я не знаю. Может, через Европол [17], который находится здесь же, в Гааге. Проверку прошла. Пригласили на собеседование. Я прошла через электрические ворота, как в аэропортах. На предмет не знаю чего. Такое правило. Все железное вытащить. Проходите. Прошла.

С Жераром же сначала было совсем непонятно. Он пригласил меня на футбол. В футболе я, как женщина, смотрю на красивые мужские тела. Разбираюсь, как свинья в апельсинах. Совсем неинтересно вникать в суть. Огромные массы народу. Стадион «Арена» [18] в Амстердаме. Напоминает Древний Рим. Гладиаторы. Хлеб. Зрелища. Ничто не ново в подлунном мире. Возбужденно скандировали. Орали. Феерическое буйство. Магия. Сбор огромной, выделяемой толпой энергии. Эгрегор. Так я себе представляла. Сказать о своей нелюбви неудобно. Нецивилизованно. Пошла.

Толпа возбужденных болельщиков после матча вываливала в Амстердам. Принося местной полиции достаточно неприятностей. Город по средам замирал. Ждали конца очередного матча. Проблемы такого порядка в Голландии решаются на уровне правительства. Большие проблемы. Толпа разгоряченных, разъяренных проигравших болельщиков. Страшное дело. Везде. Толпа.

Делала вид, что мне интересно. Жерар был вне себя от восторга. Его команда Аякс победила. Мне было на самом деле все равно. Судьба Аякса меня совсем не интересовала. Интересовала больше моя. Будет ли продолжение, если будет, то где. К себе я его пригласить не могла. Дети. Мама. Что подумают. Только из огня в полымя. Он по какой-то причине не хотел приглашать к себе. Позже я поняла, почему.

Тем временем учеба моя закончилась. Можно было идти на Майкрософтовские курсы, высший пилотаж.

Пошла работать, курсы не освоила бы. Наличествовали ограничения в жестком диске. Моем. Дальше шли сплошные термины. Биллом Гейтсом я становиться не захотела. Не компьютерный фрик я. В другом. Пошла в Трибунал.

Прошла через арку охранительную. Встретили, провели в помещение офиса. Темное, полуосвещенное пространство, напиханное компами и мужиками. Умными. Со всего света. Целая комната нердов [19]. Я ощущала себя немножко туземцем. На их фоне уровень явно я не тяну. Они строили сателлиты на моих глазах своими руками, запускали в космос. Перегружали пространство компьютера где-то в Африке, в миссиях ООН. По всему свету.

Я переформатировала жесткие диски. Мужики достаточно благодушные, пока не сделаешь ошибку. Превращались в злодеев. Умных компьютерных злодеев, превращавших тебя на твоих же глазах в такое маленькое глупое животное, посмевшее сделать по своей непроходимой тупости ошибку, которую им теперь придется исправлять. Я в отделе единственная женщина. Это сильно усугубляло дело. Они хоть и нерды, проблемы у них, не у женщин.

Но. Женскому населению Планеты пощады не было. В моем лице.

Поразила встреча с Милошевичем. Его привели ранним утром на конференцию. Собралось много народа. За стеклянной загородкой сидел он. Я не сторонник геноцидов, нигде, в бывшей Югославии тоже. Что особенно поразило в нем. Сила. Держался изо всех сил. Такая слегка буйволиная, наклоненная вперед голова. Немногословность. Отказался от адвоката, защищая себя, свои идеи сам. Явно убежден в своей правоте. Что можно так, ради высокой цели, сохранения целостности пространства взять и 8000 человек уничтожить, убрать по своему решению. Мановению. Отдать приказ. Потому что. Другой веры. Сколько жертв принесла на нашей Земле такая вера. Десперадизм. Неправильно истолкованная, преподнесенная лукаво. Вот и он. Разрешил себе принять решение. Уничтожить неверных, с его точки зрения, ненужных на этом отдельно взятом, им приватизированном в прошлом участке Земли. Югославии.

Нисколько не колебался в правильности своего решения. Он был против почти целого мира. Суд в Гааге над ним смотрели по всему миру. Каждое заседание транслировалось СNN, протоколировалось, записывалось на пленку. Сотню кассет за раз. Мне показалось, что он не сдастся, не отступит от совершенного, несмотря на массу плачущих, дающих показания тут же в суде свидетелей. С ужасом вспоминающих. Сребреница [20]. Посланцы ООН, в то время голландцы, должны были предотвратить. Его там не было. Он давал указания. Приказ убивать. Ни тени смущения, сожаления. Гвозди делать из этих людей. По всей видимости, ему надоело международное препирание. Он решил уйти. В одночасье ушел. Сам.

Глаза мои от постоянного пяленья в компы, которые рядком, не убавляясь, стояли сбоку на перезагрузку, стали смещаться. Зрение явно падало. Полутемные помещения каждый день не способствуют расцвету женских прелестей. Совсем наоборот. Единственное, что скрашивало мое пребывание, — начальник секьюрити стал меня часто вызывать исправлять соединение. Я приходила, лезла под стол, как полагалось сотрудникам нашего компьютерного отдела при поиске неисправностей, искала проводки, отвалившиеся каким-то мне не известным образом. Догадалась. Красавец афроамериканец запал на меня. Мы встречались. Я ушла из Трибунала. Лучшего мужчины у меня не было во всей моей разноплановой, разноуровневой жизни. Было много. Всяких. Такого как он — нет. Никогда.

Долго так продолжаться не могло. Решила, что с теперешней моей квалификацией легко найду себе “джоб”, работу по-русски. Дважды часто не есть два. Ушла стремительно. Связь с американцем продолжалась почти двенадцать лет. Его послали на Миссию. Мыс Слоновой кости. Разорвалась.

Слоновой кости. Разорвалась.

   Ошибалась. Искала девять месяцев. Постоянную. Временно подрабатывала на раздаче в столовой Дельфтского Технического Университета. Накрывала большие банкеты для университетских. Разливала кофе в огромной шикарной кофе-машине. Отличный кофе. Эспрессо. Латте Макиятто. Капучино. Колдовство. Разносила подносы с типично голландскими закусочными яствами перед носами маститых профессоров. Такие же люди, как мы. Со своими привычками, заморочками. В общем, была на раздаче. Говорила всем, что работаю в университете. Другого не подворачивалось. Как сейчас, в Европе был кризис. Я разослала 130 °CV.

Глава 11. Про Свободу. Жерар

Люди себя заточили в клетки. Фигурально. Буквально. Красивые кубические разноформенные пространства, снаружи украшенные узорной лепниной. Декорациями, чтобы приятно смотреть. Суть не меняется. Внутри кубы разделены между собой перегородками на клетки, в которых сидит по несколько человек. Иногда на одну клетку один человек. Ну очень большой. Таковым он сам себя считает.

Строгая закономерность статуса и занимаемого пространства. Жерар из таких.

Ну кто бы еще ждал полгода, чтобы познакомиться с понравившейся девушкой? Он выждал. В его клетке запрещено знакомиться близко с клиентами, даже звонить им можно спустя полгода, как выпустят из этой клетки. Он выждал. Позвонил. Начались отношения. Первое свидание наедине произошло случайно благополучно.

Я поняла, почему он не приглашал меня к себе домой. Студент юридического факультета. Он меня спасал на практике. От больших неприятностей, значительно больших, чем я испытала до него. В моих глазах он стал героем. Моим личным героем. Я бы не отказалась познакомиться сразу. Было нельзя.

Здесь много нельзя. Когда я приехала, люди совсем спрессовались в «нельзя». Все имели агенды. Знакомство. Продолжение рода. Проживания строго прописаны. И ни-ни.

Дни по минутам. Клетка к клетке в агенды жизни. Определено. Размерено. Правила. Согласно вписанному ранее. Без звонка не зайти к приятелю. Устроиться на работу без соответствующей, строго установленной процедуры просто никак. Положительное в этом тоже просматривалось. Опаздываешь, отзвонишься, сообщишь, когда будешь. Иначе тебя не принимают серьезно. Два раза опоздал, на третий не зовут. Оценила удобства. Никто неожиданно не поднимет тебя среди ночи с початой бутылкой дорогого коньяка. Никто не нарушит твое пространство. Сам хозяин. Сам себе голова. Удобные правила, распространившиеся в Европе, да, в общем-то, на весь мир. Сокращают время. Ожидания. Предупрежден. Последствия. Ушла спонтанность. Ну зачем ждать полгода, чтоб позвонить?

Познакомились, даже сблизились, загулявшись. Романтическое путешествие в одну голландскую деревню. Все пятьсот лет назад. Сели в автобус. Жерар исподтишка нежно гладил мои ноги в автобусе. Взявшись за руки, ходили по старинным улочкам. Обратно ехать в Делфт поздно. Автобус из Гааги. Общественный транспорт закончился. До полпервого. Приехали в час. Пригласил. Идти до его дома оказалось недолго. Открыл дверь, пропустил вперед. Лестницы здесь крутые. Места мало. Территориально страна крошечная. Можно проехать в общей сложности за три часа. На лестницах экономят, задирая их на всю возможную высоту ступенек. Поднялась на второй этаж. Называется первым. Первый называется буквально «земля», на земле, значит. Остановилась.

Еще выше. Поднялась, вошла. Маленькая комнатушка — клетушка. Посмотрела ему в глаза вопросом.

— Я студент.

— Сколько лет тебе, старче? На шестнадцать лет моложе. Никогда б не подумала. Вполне вменяемый, взрослый мужчина. Влюбилась. Момент отката пропущен. Если б я знала. Да никогда!

Присел на диванчик, почти придвинутый к телевизору. Я тоже. Чинно беседовали. Не знала, что делать. Решили ложиться спать. Стечение обстоятельств. Смирилась перед Фортуной. Тем более что против не были ни он ни я.

Так началось наше близкое знакомство. Жерар оказался настоящим мужчиной. В свои годы. Для своих лет. Рассудительный, заботливый, спокойный на удивление. Трудно поссориться в принципе.

В конце концов переехал ко мне. Домочадцы приняли. У меня еще не было мужчины, чтоб так обстоятельно жил.

Они здесь намного самостоятельнее, живучее. Умеющие себя содержать. Без женщин. Все сами. Эмансипация в начале прошлого века, а в 57 году победила окончательно. Бесповоротно. Права приравнялись. Зарплаты слегка отличаются, возможности действительно равные. Женщин давно выбирают в Парламент. Рулят. Равноправие быта. Кто что может, делает. Не разделяя. За детьми лучше смотрят мужчины. Разрешено уходить в последекретный отпуск наравне с матерью малыша. Рожают часто вместе, одновременно. Держат за руку корчащуюся в муках жену. Наблюдают процесс, поддерживают как могут. От этого, наверное, к женщине больше почтения. Насмотрится такой муж на то, что проделывает жена при родах. Сразу ближе малыш. В первый момент, вздох, крик. Папа нового человечка на нашей Земле рядом.

Их значительно больше. Спроса меньше. Женщины свободолюбивее, строже в выборе. Так на взгляд. Чтобы не зависеть, сами все делают. Я по началу, как привыкла, впряглась. Оказалось, Жерар предпочитает голландскую кухню. В общем-то самой кухни как таковой и нет. Я все выпытывала, какое национальное блюдо, ну как у нас борщ. Из бураков. Пюре со шпинатом, толченое вместе. В тех кругах, из которых был Жерар. Деликатес — патат, нарезанный тонко, прожаренный в масляной бане. Вкусно. Ест вся страна на пляжах, концертах, в кино, в обычных лавках. Ларечная торговля держится на патате. Дешево и сердито, целый кулек или тазик пластмассовый с отделением для майонеза стоит евро, от силы два. Пользы ноль. Живот набит. Это самое любил мой Жерар. Возражала, потом смирилась. Первым нашим совместным приобретением стала огромная пластмассовая машина, в которую заливают масло для жарки. Готовил сам.

Дальше больше. Я неправильно пылесосю, недостаточно тщательно. Лучше я сам.

— Кто б возражал!

Не говорю о письменных, официальных вопросах. Целое дело. Наука. Стандарт. Как правильно, согласно требованиям, составить письмо. Не абы как. Дату внизу. Кому — слева. Перепутать нельзя. Не примут, и все тут. Он все эти каверзы знал до мельчайших подробностей. С почтением выполнял. Служил.

Его взяли работать в почетную клетку. Министерство. Гордился. Жил этим. Его повысили. По наивности первопроходца, новичка правил клеточных, с кем-то по-человечески проговорился. Обо мне. Что я русская, пострадала от мафии. В трепе паузы. Перерыве служения. Коллега, с которым он делился своею радостью, мной, доложил о беседе куда следует. Проверяли на соответствие.

Правила. Предписания. Дресскоды.

Прошел. Рубашки мы покупали самые лучшие. Цены нереальные на мужскую одежду. Костюмы в самую жару. Хорошо, что не часто лето. Бедные итальянцы, испанцы. В сорокоградусную жару. На все пуговицы.

Несмотря на все вроде бы странности для мужчины на русский лад, жили мирно. Заботился. Прививал навыки. Приучил собаку правильно через улицу переходить.

Углубилась в быт. Познавала внутри. Семья приняла. Беспокоилась. Если б мне такое.

Вежливо рады. Размеренны. Как вся голландская внешняя жизнь. Блаженство.

Меня особенно никуда не тянуло. Я соскучилась по такому. Никогда не было.

Купили дом в Вармонте [21]. Здесь жил раньше известный художник. Стали совместно ремонтировать. Изменять. Собственные руки у Жерара две левые. Я же люблю строительство. Особенно планировать. Руководить. Смотреть, как преображается пространство.

Отец Жерара настоящий строитель, помогал. Диктовал. Стали жить, как папа сказал.

Я сделала большую ошибку. Мы купили дом в папиной деревне. За внешним фасадом чинности, благопристойства лежит непоколебимая, известная во всем мире голландская разумность. Выверенное веками превосходство. В деревнях особенно. Люди уверенны. Знают истину в последней инстанции. Монолит убеждений. Не так просто рядом с этими убежденьями.

Пару раз сказала: «Мне не нравится руководство».

— Кто строить будет?

Жерар недоумевал, когда я шкурила, пилила, строгала. Что могу в этом соображать? Все неправильно. Не по Госту. Безопасности. Расстояньям. Размерам.

Особенно люблю местный инструмент. Бошеский. Реставрировать. Возобновлять из старого новое. Дерево после ошкуриванья приобретает красивую пахнущую структуру. Такого качества без них не добыть.

Я столько домов, предприятий настроила, ремонтов наделала за всю жизнь. Знаю точно, что за чем, какого цвета, где что должно находиться. Жерар не мог такого даже представить. Первый раз, когда я начала, пришел домой, а я с электропилой. Покосился дурным глазом, как на прокаженную. Отпрянул, сбежал от такой картины в другую комнату. Ножовка визжала как сумасшедшая. Потом поняла, надо легче давить. Жерар сказал, что мое искусство построения не соответствует здешним стандартам.

— Папа знает. Так тому и быть. Дальше больше. Не поддавался никакому давлению. Трудно угодить.

Я хотела сама. Мне интересно, как получается из горы кафеля, эмалированной посудины красивая ванная. Цвет слегка претенциозный. Парс. Не совсем фиолетовый, светло-малиновый. Экстроваганза. Ванную парс Жерар выдержал. Предложила такого же цвета двери. Вспылил. Первый раз за наше семилетнее проживание. По-серьезному. Я тоже.

— Мой дом. Я в нем буду жить. Я, ты, дети, мама. Папа пусть командует дома.

Такого рода сцены всем знакомы. Папу невозможно было выпроводить, изменить. Если честно, я сама подумывала, куда бы свалить. Блаженство. Клетка. Не знаю, чего мне не хватало. Свободы, наверное. Да, ее.

Мы поговорили, поставили ультиматумы. Сделала обиженный вид. Собрала чемоданчик. Пошла. В другую сторону. Так перестали вместе жить.

Предстояло разбираться с собакой. Мики, Мультиком. Назвала мама. Она лежала в больнице восемь месяцев. Рак почти съел ее изнутри. Поздно кинулись. Врачи сказали, еще немного, было бы поздно. Жила пока у нее. Ездила на работу, вставала в пять.

Аукцион, тот самый Цветочный, на котором я в то время с упоеньем, остервененьем работала. Начало в шесть. Потом к маме в больницу, спать. Мики лаял, соседи кривились. Пришлось временно оставить в семье Жерара. Его любили. Кормили по расписанию. Три раза в день. Выгуливали в парке, все такое. Гладили, чесали. Укладываясь на полу, параллельно собачьему телу, папа млел.

Мики умер. Не перенес предательства. Бросила. Долго ждал. Обиделся. Помер. Беспричинно ушел сам. Не смог перенести реальные вибрации ухажера. Темные, липкие энергии неприятия, испускаемые этим человеком в мир. Несмотря на питание, трехразовый выгул в парк. Суть не меняется.

Грошик цена всем теориям, построениям. Если рядом живущим с тобой не хорошо. Не комфортно. Животные чувствуют. Люди, знакомые с практиками энергетическими, тоже.

Закончился мой голландско-деревенский этап жизни.

Пыталась возбудить в Жераре настоящее, человеческое. Поговорить. Ввалилась совсем непрошенно в папин дом. Он там временно жил. Меня убеждали словами. Настойчиво. Безапелляционно.

— Должна убираться. Сама ушла из наполовину выстроенного совместно дома.

Начались наезды адвокатов. Реальные наезды. Ничуть не лучше тех, что были у меня в России. Пыталась призвать Жерара. Восстановить. Вспомнить реальные проявления любви. Вроде испытывал. В моем понимании. Порядочность. Справедливость раздела нажитого совместно имущества. Жизни. Слушать не захотел.

Из дома меня вынесли за ворота вперед ногами трое мужчин. Два брата. Папа. Жерар.

Глава 12. Одержание морковкой. Аукцион

Глубинное осознание процессов мироздания в мои планы, в сознание тогда не входило, для осмысления этого уровня не хватало мощи. Набиралась опыта. Брела почти впотьмах. На ощупь. Виделся свет в конце туннеля, по которому проходила моя Душа. Сама достаточного не имела. Поэтому с остервенением доказывала себе, меня окружающим, что могу, в той системе, которую выбрала. Действовала. Система функционирует до сих пор. Удачно придуманная. Основанная на лжи. Пока. Сильно качается. Меняется под воздействием.

Впряглась в процесс. Очарование западом, Европой в самом разгаре. Я доказала себе все что нужно в России, ощутив потолок. Пыталась прошибить. Не случилось. Он такой, который моей башке не осилить. Маловато будет.

Решила доказывать здесь. В Голландии.

Мне нужна была крутость Европейской Системы. С атрибутами, которые казались объективными, необходимыми для того, чтобы ощущать себя, состоятельность в координатах системы. Матрицы. Не хватало разума. Умения распознавать. Времени.

Прыгать.

За морковкой.

Себе.

Домочадцам.

Стране.

Системе.

Аукцион вовлек в непрерывное колесо. Крученье. Белкой. Ежиком. Выживать. Кормить.

Не было возможности, желания, способностей остановиться, посмотреть. Куда прыгаю. Зачем. Уловить суть. Почему мне так важна морковка. Похвала начальства, признание мужиков-коллег. Дом как у всех, лучше. Прыгала. Не щадя живота.

Мама лежала в больнице. Красавец хирург сделал ошибку в операции. Неправильно сшил кишки. Они стали вываливаться в маму. Живот вспучился. Она позвала пару раз санитарку от невозможной боли. Ей сказали, вежливо, потом не очень: «У вас все в порядке. Тише, больная. Спите».

Она разозлилась. Решила умереть медицинскому персоналу назло. Когда я пришла, меня встретил в реанимации почти мамин труп. Хорошо дышал. Такой у меня экземпляр мама. Умру, но не сдамся. Я навела шороху, вызвала врача. Оказалось, катетер, который должен был откачивать все, что нужно, наружу, просто забыли открыть. Повернуть краник. Людская забывчивость. Бывает смертельна. Испытала на маме. Ее здоровье. Легкий неповорот руки. Смерть.

В общем, обстановка достаточно благожелательная. За мамой хорошо ухаживал медперсонал. Врачи. По-человечески. Она, правда, сама к этому располагала. Благодарила всех за все. Без денег. Денег в больницах не берут. Совсем. Никто. Никогда. Ни в жисть.

Примчалась утром, вызвали по телефону. Мама в реанимации. Трубки, со всех сторон подключенные к телу. Пиканье осциллографов в угрожающей прозрачности воздуха. Муха летит — слышно. Тишина. Прищепка на пальце. Кардиограммы. Ежесекундное тестирование. Выживет. Нет ли. Челюсть отвалена. Зрелище жуткое. Мы собрались вместе ее спасать. Семья, подруги ее закадычные. Своеобразные, проявленные в нужный момент. Пятьдесят на пятьдесят. Или мы вытянем маму своим присутствием, доброй волей, поддержкой. Или Астрал. Тот свет.

Ощущала буквально. Она уходила. Тащили. Обратно. Собой.

Реальные подвижки энергий. Победили. Выжила.

Молодого хирурга убедила послать ее к другому доктору. Профессор Баронский. Светило-поляк все в конце концов связал воедино. Кишки, нас всех вместе. Мамину жизнь.

Вечная слава славянам медикам. Без сложной, навороченной аппаратуры делающим чудеса своими руками. Скальпелем. Знают. Помнят. Умеют.

Я бегала как ужаленно-заведенная. Подъем затемно. Кофе. Аукцион, полюбила сразу. Больница. Дом. Сон.

Совсем не было времени задуматься. Именно на это расчет. Пока загружен по самые помидоры, в системе морковок, нет времени остановиться. Спросить.

Бежим. В колесе. Вперед.

В порядке?

Система исправно расплачивается. Грамотами в Союзе, например. Чем почетнее, тем выше строитель. Почетный шахтер. Почетный Учитель. Что ни возьми, все почетней, почетней. Люди работали не покладая рук, головы. За грамоту. Бумажку по сути. Отдавая жизни. Свою. Детей. Близких. Забывали о них. Собственных.

Дети?

Думай о Родине

В первую очередь.

А потом о себе.

Будто дети не Родины.

Фикции заменяются одна другой.

Мне казалось, здесь по-другому. Свобода. Так я себе представляла. Отнюдь.

Поняла. Индивиду дается небольшая поблажка. Передышка. Так спокойнее жить параллельно. Система та же. Морковь. Висит впереди. Болтается. Заманивает. Как ни стараешься. Не откусить.

Все забирается. На кредит. Хорошо работаешь, получишь. Морковку.

Дом не твой, но ты за него можешь платить. 25 лет. Возможность. Сколько выработал. Есть резерв, который можно отнять, выкачать. Дается. Кредит. Скачи. Перебирай ножками шустрее, зарабатывай. Не дом. Возможность его получить. Всю жизнь платится. Все равно только наполовину будет твой. Хозяин — банк.

С собственностью значительно легче жить, сдавая ее в аренду за хорошие деньги. Возможность свободы, независимости от системы.

Брезжила впереди.

Я упиралась. Хотелось взять, вырвать согласие на приобретение. Бегала хорошо, получила морковку. Бумажку на собственность, которая по-прежнему не моя.

Любые изменения в Системе приводят к краху. Дающие кредит, власти предержащие, банки, политики, Бернанки строго держали поводки управления в своих руках. Частных. Морковно-содержащих. Кредит. Сливали бонусы, подсовывая возможности. Люди обрадованно хватались. Смогут, не смогут платить — не важно. Бонус. Получение при раздаче процентов розданного. Кого волнует, что будет дальше с человеками. Главное, в данный момент срубить. Так работает здесь система. На выживание. Выжимание наибольше возможного из индивида. Оказалось, не важно где.

Мне казалось: почетно, что меня взяли. Разрешили бегать в столетнем работающем колесе. Аукцион [22]. Интересная штука. Создан здесь больше ста лет назад. Как система обмена-доверия. При одном условии. Несешь денежки, миллионы в кассу владельца, разрешается прыгать. Ногами крутить Систему Аукциона буквально.

Только должен нести. Желающих собралось много. Здоровые, умные мужики. Сильные, амбициозные. Тысячелетний мировой торг, коммерческий опыт на службе народа. Можешь, плюсуй, даже часть получи. Зарплаты повыше. Свобода действий. Дневная торговля. Ответственность бешеная. Большие суммы. По-другому работает мозг. Несколько раз в неделю отправки. Красота, товар хрупкий. Не залети. Зарабатывай миллионы буквально не покладая заду. Фирма столетней историей известна в наших цветочных кругах. Я гордилась, взяли, заметили. Не обошли вниманием.

Утро, шесть часов. До этого времени все заказы на цветочную продукцию должны быть загружены в общую систему. Когда я это делала, как выжила, не знаю.

До работы ехать два часа, два обратно, если в пробках — больше. Паши не ропща. Разрешили. Взяли.

Пахала. Не роптала, мне было приятно, почетно. Дали кусочек свободы. Тащи.

Отщипнули от общего западного каравая. Начало в шесть. Завелись. Пшли.

А там хоть гори. Бегала к маме, ездила в электричках, ночи не спала.

Чеши.

Чеши.

Аукционы, два в Голландии основных цветочных. Один рядом с Амстердамом. Аалсмеер. Четыре года ездила по четыре часа жизни. Каждый день. Стало получаться.

Мужской мир. Жесткий, не прощающий ошибок. Денежный эквивалент не совсем однозначный затратам. Затратам Души. Женщин мало. Берут неохотно на основные должности. Но берут. Я прорвалась, потому что говорила по-русски. Россия стала подниматься экономически. Заметили. Не обошли. Новая копейка. Рынок сбыта. Все способы хороши.

Мне выделили стол в огромном зале фирмы. Мой собственный стол, телефон, наушники.

Все что нужно. Входила — играла музыка. Брамс. Праздник.

На самом деле непростое дело. Снимаю шляпу. Система здорово организована. Молодцы голландцы. Молодцы. Если сверху смотреть, Аукцион работает, как улей. Муравьи. Все движется, образуется согласно законам муравейника. Целесообразно, подвижно. Не мельтешит. Цветы к раннему утру срезаны, свезены, установлены на тележки в пластмассовых квадратных специальных ведрах, проверено качество. К шести. Открываются часы, так называются залы, где все покупается. Огромным циферблатом на стене, ареной с ревущими мужиками, закупщиками, нами, распределителями дальнейшей материальной копейки. Теплично-выращенной Красоты.

Ощутимой. Ожидаемой. Желанной.

До чего свежи розы.

До чего хороши.

Все в Системе имеет цену.

Можно продать-купить.

Кроме Души.

Моя тогда ликовала. Могу. Набиралась опыта. Западного. На новый манер.

Почетно. В ряд с почти свободными мужиками. Доказывала, тянула, продавала на миллионы. Для удовольствия, для одизайнивания жизни. Цветы — украшение. Тешило фибры. Я поставщик красоты. Ублажения.

Первую тележку цветов продала самостоятельно. На энтузиазме. Используя все, что имела в арсенале коммуникации. Выдавая себя за знающую. Поймали на некомпетентности. Пришлось опускаться вниз, на упаковку. Своими ручками ощущать разницу. Живое качество. Не на бумаге перетаскивая тонны цветочной продукции. Так стала ее по-правильному называть. Узнала разницу. Ощутила качество. Стала полноценным специалистом. Продавцом цветов. Порывов.

Поставили в общий ряд. Тащила русский рынок. Не оттащить.

Нравилось мне вставать утром рано, когда еще город спит. Одеваться впотьмах, пить ароматный кофе в потемках. Стала видеть, как кошка. В темноте. До сих пор могу в ней довольно комфортно находиться. Экономия электричества, новые качества. Оклемалась от предыдущего этапа. Полноценно стала по-новой жить.

Фирма старинная, с традициями, которые сохранялись негласно. Все вместе работали перед женским праздником. Четыреста человек упаковывали миллионы тюльпанов, роз, хризантем разом. Удовлетворяя потребности Русской Женской Души в празднике. Празднике Женщин, желающих роз, мимоз, хризантем, тюльпанов. Возможности один раз в год законно их получить.

Дальше больше. Гордилась достижениями. Хотелось еще. Больше морковок. Материальных благ, которые я действительно здесь могла себе позволить купить.

Быт налаживался. Меня переманили в другую фирму, поближе к дому. Я могла теперь велосипедовать. 12 км туда, 12 обратно. Примерно сорок минут для моего велосипедного моторчика. Дождь ли, ветер. С утра в путь.

В другой фирме вообще стала рекордисткой на русском рынке. Меня уважал сам директор. Стал хвалить. Ездили вместе с ним к клиентам. Русским. Посещали самых выгодных.

Получила прибавку к зарплате. Внимание. Правда, не совсем, я думаю, то. Директор, заходя в наш большой торговый зал, подходил сначала ко мне. Не только потому, что мой стол ближе к двери. Было в нем человеческое. Просто хотел теплоты.

Потом буржуины итальянские, капиталисты, Бюрса Италии, ее представители получили от Европейского союза при предводительстве Берлускони большие субсидии на развитие сельского хозяйства в Европе. Субсидии слили частным лицам. Своим каморрным. Они купили несколько фирм для разорения, вложения денег субсидийных. Получения своих. Система накатана во всем мире. Покупаешь фирмы на гос. деньги, субсидии. Высасываешь все что можно из фирм. Бежишь. Уже с денежками собственного назначения. Работает здесь тоже. Сельское хозяйство, экономика, собственно человек в системе таких ценностей получает шиш.

Директор наш предпенсионный решил продать нас итальянцам. Те имели деньги на его безбедную, заслуженную, как он думал, старость. До пенсии оставался год. Заплатили третью часть сделки, остальное по окончании службы, перед уходом на пенсию. Если фирма будет процветать в момент передачи ценностей владельцам от Бюрсы Италии. Что-то не заладилось. Директор загрустил. На другой фирме, купленной ими же раньше, собственно той, на которой я раньше работала, начались убытки, увольнения. Трюк при высасывании активов. Прибыль сразу снимается, не пускается в оборот по новой, на реконструкцию, развитие, фирма начинает загибаться, гнить. Так и случилось. Итальянцы из столетней фирмы все, что смогли, выкачали. Принялись за нашу. Убеждая нас, что они хотят сделать значительно лучше. Мы не соглашались, бунтовали. Нас, продавцов цветочных, закупщиков в конце концов «ушли». Директора уволили перед закрытием. С формулировкой «Не годен по состоянию». Конечно, не годен. Кому хочется платить по долгам. Никому. Не предполагалось. Валяло ваньку наше руководство итальянское. Все по науке. Собирали, строили графики, пытаясь вдохновить торговать без Души. Склоняли обманом поднимать прибыли от продаж. Мы понимали, что происходит. Не малыши. Все.

Они делали умные лица. Театр многих актеров на празднике западной жизни. Можешь не верить, плясать обязан. Кто платит, заказывает. Заказали. Высосав, отпустили. На покой. Увольняли пачками. Сегодня ты, завтра тебя. Мой любимый директор ушел обиженный. В коммерции голландцы считают себя без лишней скромности самыми-самыми. Доказали за многие годы торгашества себе и другим. Он подключил адвокатов промышленных против итальянско-биржевой мафии. Международного синдиката под руководством Берлускони. Редкостно пакостный человек. Кто не знает.

Невозможно стало жить.

Детище его на глазах чахло, распадаясь на части, растаскиваемое капиталом, к которому он сам принадлежал. Унося в преисподнюю принципы, соображения, целесообразность. Денежки он, конечно, не получил.

Здоровье его, амбиции, обиды на жизнь, итальянцев, что обошли, стало давать сбои. Я несколько раз звонила, поддержать. Вроде еще жив. Черные эмоции каждый раз заполоняли наш разговор, его пенсионную жизнь. Не находя себе места, покоя, он боролся уже в подполье. Писал письма, злился, надеялся победить. Упал. С велосипеда. Сломал ногу. Не встал.

На похоронах присутствовали итальянцы. Голландские исполнители. Скорбные рептилоидные лица. Маски. Не они, он бы еще жил.

   20. 02. 2013 Сообщение СМИ. Cамая большая цветочная фирма Чичолелло обанкротилась. 200 млн евро Европейских субсидий, полученных итальянцами в период правления Берлускони, в Европейском Сообществе перетекли в частные карманы. Деньги налогоплательщиков всей Европы присвоились итальянской мафией. 

Глава 13. Зов бездны. Любкин чемоданчик

Австралия. Сидней. Здание суда в самом центре каменного мешка. Жара невозможная. Страх отобрал последние силы. Ответчик — отец нашего мальчика, который по-хорошему ребенка просто хотел отобрать. Наши страхи погнали нас в суд защищаться. Иначе как паранойей, страхом потерять нашего украинско-русского новоиспеченного австралийца, который родился на радость в семье по сути уже распавшейся, не объяснить наши действия. Мы не по этой части в нормальной жизни. Привязанность каждой стороны к ребенку и к своим представлениям о способе жизни не уменьшалась со временем. Каждая сторона хотела научить его жить по-своему. Утвердить свое. У каждой стороны было священное право и обязанность это сделать. Каждая сторона совершенно не принимала способ жизни другой стороны. При любом удобном случае доказывая свою правильность и неправильность другого. Страдал ребенок. Все это понимали, но тупо следовали своим привычкам и способам коммуникации.

Вал — так сейчас по заграничному звали Валюшу, Валентину с Луганщины, — вторая бабушка, беззаветно любящая внука, ненавидящая меня, одновременно руководила процессом. Она осуществляла генеральное планирование наступления на наши права. Черный кардинал в юбке — называла ее я с достаточной степенью раздражения, даже злости.

Вал, уехавшая искать лучшей доли за моря-океаны давно, сразу после войны, оказалась довольно стойким бойцом. Не отступала.

Отец-полицейский загубил много народу, надо было как-то эту жизнь продолжать. Его забрали сразу после оккупации немцев, как предателя, увезли ночью в воронке. Больше он не вернулся. Мать Валентины, рано состарившаяся страхом женщина, оставшись одна в районном центре с детьми, знала, что ей не прожить спокойно. Люди, родственники погибших, сданных ее мужем полицаем, впоследствии замученные в немецком плену, косились, показывали пальцами, издалека грозили убить ее саму, теперь одинокую вдову, подстрекавшую мужа идти на службу к немцам. Детей много, чем-то их надо кормить. Обещали хорошее пропитание, заработки выше среднего. Ей, старшей дочери раскулаченного большевиками, приходилось особенно трудно. Поэтому, как только в Луганск пришла новая власть, она обрадовалась им, как своим близким, приехавшим ее из неволи освобождать. Дочь Валентина страдала тоже. Ей пятнадцать. Не тронули. Не забрали в неметчину, как многих в то время, только потому, что отец служил полицаем. Новый порядок, как думалось ей тогда, наступил надолго. Она не верила, что немецкую вымуштрованную, лязгающую веками железом правильности армию, можно победить русским, необученным, полуголодным солдатам. Никто в их семье не верил. Поэтому мужа она подтолкнула прислуживать. Кормились неплохо с того, что отбиралось у провокаторов, не пособников новой власти — так называли людей, дерзнувших противиться немцам. Расстреливали на месте или бросали в шахты. Имущество разрешалось забирать полицаям — русским, украинским, из местных. Кто согласился служить Вермахту. Таких было немного, но были. Ее муж один из них. Имущества прибавлялось, спокойствие уходило. Похоже, ушло совсем.

После сопротивления молодых ребят — они себя называли молодогвардейцами — стало совсем тяжело. Они по глупости, как ей думалось, собрались в кучку, организацию сопротивления, взрывали туалеты с немцами, сидящими, ничего не подозревая, на теплой сидушке. Несколько раз такое случалось.

Варварство. Туалеты на улице, оборудовать их внутри помещения не хватало ни времени, ни средств. Они выходили по малой и большой нужде зимой в холода, на улицу, корчась от холода, явно страдая. В наскоро оборудованные, оббитые ватином внутри туалеты усаживались, кряхтя, чертыхая русскую зиму. Ребята подслеживали момент, бросали бомбу. Туалет вместе с немцем маленькими кусочками вперемешку взлетал на воздух. Не собрать.

После акций сопротивления, в которых взорвалось несколько уличных туалетов с немцами, они поручили полицаям найти злоумышленников и расстрелять.

Всех.

Нашли.

Не тратясь, покидали в ближайшую, затопленную подземными водами штольню. Валентина смотрела в окошко, когда их, связанных и замученных, отец вел к смерти мимо их дома. Первым шел парень, которого она хорошо знала, он по возрасту чуть постарше, учился в последнем классе. Олег. Заводила, балагур, стойкий, правильный, все понимающий. До войны ей нравился этот чудо парень с голубыми глазами. На него всегда можно положиться. Сейчас отец вел его и еще небольшую группу бывших одноклассников на казнь. Валя с ужасом наблюдала.

Их покидали прикладами в штольню. Она долго слышала потом во снах протяжный девичий крик из преисподней, доносившийся прямо в ее сон.

Продолжался из ночи в ночь. Мать сказала: уезжать не будут. Немцы надолго. Вот сломят сопротивление местных разбойников, установят новый порядок, который поручат местному населению, примкнувшим, охранять на благо ариев. Вот тогда заживем.

Вале такая перспектива совсем не нравилась. Примкнувших, как ее отец, не много. Ей хотелось выйти замуж, нарожать детишек, просто жить. Даже, как раньше, тоже неплохо.

Кто этих немцев, захватчиков звал? Кто звал отца примыкать, идти в полицаи? Ее не спрашивали, она, по представлениям матери, не имела права диктовать отцу семейства, что делать.

— Вот наделал. Не выйти на улицу.

Немцы сломлены, паковали свои заморские чемоданы, сворачивались, бежали. Новый порядок не случился. Что-то надо делать самой. Жизнь порушилась, не спросившись. Отцу обещали взять их с собой. Жизни по-прежнему не было. Оставался последний состав, уходящий на Запад, обратно в Европу.

Русские победили. Ей, молоденькой девушке, дочери полицая, здесь точно ничего не светило. Она часто встречалась с матерью той, которую отец столкнул в штольню, можно сказать, на ее глазах. Материнские глаза горели ненавистью, как и глаза остальных сельчан. Скрыться невозможно, куда бы она ни шла.

Их хата горела ненавистью, зажигаясь, как только она закрывала глаза, касаясь волосами подушки. Каждую ночь. Валентина просыпалась в страхе, в липком поту. Кошмар продолжался. Немцы паковали снаряжение, все свои заграничные аксессуары, писсуары фаянсовые поснимали из уличных туалетов. Упаковав бережно, увозили с собой.

Отец метался среди них, не находя себе места. Мама плакала, понимая, что у ее потомства отняли будущее. Валя решила действовать. Она неплохо говорила по-немецки. У отца в конторе служил пожилой немчик, давно положивший на нее глаз. Можно сказать, заигрывал, по-своему, по-немецки. Валя решила пойти к нему договариваться. Чтоб он взял ее с собой как невесту. Немец обрадовался такому трофею. Согласился. Состав отправлялся на рассвете. Договорились, что он будет ждать ее у околицы с пожитками. Какие пожитки — узелок с нательным бельем Валя упаковала особенно тщательно. Завязав на узел, подпоясав платком выбивающиеся русые кудри. В доме все спали, младшие вповалку на полу рядом с печкой, посапывая, вскрикивая во сне. Иконка в углу мерцала, кадила. Валя посмотрела последний раз на них всех. Знала: больше их не увидит совсем. Перекрестилась в угол Николаю Угоднику, села на минутку на колченогий стул. Полагалось перед дальней дорогой. На удачу.

Осторожно, чтобы не разбудить, тронула скрипучую дверь, вышмыгнула из избы на улицу. Побежала, что было сил, за околицу. Там ее ждал, как обещал, немецкий жених.

Не подвел, удивилась Валя. Побежали к вагону, поезд трогался. Запрыгнули на ходу. Дверь лязгнула вслед. Возражая, закрылась, отрезая пути отступления. Немец стиснул ее в объятьях в тамбуре. Облапил. Не потому, что от чувств. Сам боялся. Он никому не сказал про дополнительного путешественника. Его запросто могли выкинуть вместе с трофеем. Начальство самовольства не позволяло. Он, рядовой офицер чуть выше среднего, должен заранее все согласовывать. Не согласовал. Рисковал. Не зря.

Где он дома найдет такую красавицу? А здесь уже вот готовая фрау. По его представлениям он староват создавать семейство. Но чем черт не шутит! Их немецкий мог так шутить. Валентина ему подвернулась сама. Молодая, резво напросившаяся. Согласился. Сейчас ей нужно, пока не пересекут границу, сидеть отдельно в нижнем дровяном ящике под полом вагона. Валентина согласилась. Все лучше, чем быть повешенной или растерзанной своими же станичниками. Они собирались ее растерзать. Знала точно. Особенно мать той, которую для устрашения отец сбросил в шахту. Голос шахты продолжал звучать в ее голове по ночам.

Немец укутал ее шинелью, открыл крышку люка, спустил, можно сказать, запихал. Поместилась. В таком состоянии, скрюченная и замерзшая, она должна была ехать целые сутки, может, больше. Поезд шел почти без остановок, по захваченным немцами и освобожденным частично территориям. Немцы кучками выходили на остановках за пропитанием и водой.

Валентина, наконец, успокоилась. Убаюкалась.

— Места мало, зато жива. Не замерзну, — думала Валентина. Свернувшись калачиком, заснула.

Видела тот же самый навязчивый сон.

Мимо полицейского участка, связанная одной веревкой, сопровождаемая отчаянным лаем собак, через станицу тащилась группка людей. Молодой парень впереди гордо, несмотря на состояние, держал голову. За ним в связке красивая девушка из старшего класса. Любка. Отчаянная красавица, сотрудничающая якобы с немцами. Они ей верили. Напрасно. Она всех их дурила сверкающими очами, танцами вечером под губную гармошку в местном клубе. Напрасно верили. Любка всех их долго держала в напряжении: вроде вот рядом, а не достать.

Валентина видела во сне повторяющуюся сцену. Группка молодых людей в сопровождении немцев. Отец впереди, держа за веревку связанных, тащил их в ад. Проходит мимо их дома. Подходит к штольне. По одному ребята исчезают в шахте. Вой, лай, отчаянье набатом звучали в ее голове.

— Уезжаю. От этого всего. Должно закончиться.

Она проснулась, сразу не поняв, где находится. Ноги и шею свело, не повернуться. Некуда. Прислушавшись к мерному стуку колес, поняла. Она в немецком поезде, мчавшем ее на Запад из страшной, морозной, бестолковой, непокоренной России.

Должно закончиться. Валентина затихла, успокоилась мыслью, что удалось вырваться. Могло быть значительно хуже. Станичники при первой же возможности начали бы мстить.

Любкин чемоданчик.

Снаружи тихо. Она прислушалась, шевеля затекшими конечностями. Никого. Попробовала открыть дверь ящика, в котором просидела целую вечность. Дверь поддалась. Потихоньку начала просовывать руку, разминая затекшие от неподвижности пальцы. За руку никто не схватил. Можно вылезать дальше. Просунула голову. Осмотрелась. Вагон пуст. Никого.

Где ее немец? Где вообще люди? Где она? Вылезла. Посмотрела осторожно, все еще прячась, в окно. Состав стоял на запасном пути. Светило солнце. От яркого непривычного света Валентина зажмурилась. Потерла лоб и виски ладошкой. Тело пришло в чувство. Ноги отошли, почувствовала, как по затекшим от долгого сидения в ящике жилкам весело побежала кровь. Молодость допускает такие нагрузки. Жива, похоже, здорова. Издалека доносились звуки, скрежет металла о рельсы. Вдалеке переговаривались рабочие. По-немецки. Прорвалась. По разговору поняла, она в Германии. Что делать дальше, пока не знала. Сам факт чудного освобождения радовал, набатом стучал в голове.

Прорвалась.

Прорвалась.

Прорвалась.

Оглядевшись, прикидывая, куда можно податься, задумалась. Вариантов не так много. Одна, молодая, с акцентом говорящая девушка в стране оккупантов. Выбор есть. Не за тем же вывел ее Бог из ненавистной родины. России.

Ненавидели эту страну в ее семье все — было за что. До революции их клан — один из ведущих, зажиточные середняки, в одночасье превратились в нищих. Отобрали все, раскулачили. Деда сослали в Сибирь. Отец, обозленный на коммунистов, сразу воспринял немцев освободителями. Пошел в полицаи. Все развалилось с победой Красной армии. Весь клан.

Что делать?

Что делать?

Что делать?

Выглядела она довольно прилично. Батюшка их хорошо одевал. Отбирая добро у станичников, приносил после сбросов в шахту. Сообразил по ходу. Перед казнью стал раздевать жертвы, бросать голыми. Чего пропадать добру-то? Валентина щеголяла в красивых сатиновых отобранных платьях. Радовал чемоданчик с помадой и всякими артистическими штучками, конфискованный отцом при задержании. Она знала, чей это чемоданчик.

Любку знали буквально все. Немцам она устраивала концерты. На безрыбье и рак рыба, говорили немцы, собираясь вечерами в местном клубе, слегка переделанном из прибежища, когда-то коммунистов, в почти сносный немецкий кнайп. Любка наряжалась по-европейски. Откуда она брала материю, кто ей шил такие фасоны — для всех оставалось загадкой. На сцену она выходила царицей. Глаз не отвесть. Томно закатывая глаза, Любка затягивала про бубенцы. Потом плавно переходила к «Ой, да не вечер», потом «Очи черные». Под конец немцы уже не могли встать с места. В один из вечеров Любка принесла и подмешала, каким-то образом, всем без исключения, клофелин. Пока немцы, громко храпя и посапывая со свистом, находились в забытьи, они с Олегом в офицерском планшете нашли план наступления немцев. Много полезного они нашли в тот вечер. Немцы ничего не заметили. Просто особенно много полегло их в следующем сражении.

Любку наградили за заслуги перед Родиной медалью. Взять награду с собой из штаба не удалось. Опасно. Там повесила, покрутилась перед командиром и ребятами. Порадовала их и себя. Потом сняла, отдала обратно на сохранение, до лучших времен Она твердо верила, что они скоро наступят. Ничего не боялась просто до отчаяния. Приближала буквально Победу собой. Мир вывалился в войну. Самую страшную из до сих пор бывших. Мистическую. Непонятную. Особенная загадка заключалась в том, что невысокий тщедушный человек с челкой наперекосяк и смешными усиками решил покорить весь мир и почти покорил, если бы русский Дух, таких, как Любка и Олег, не восстал, воспротивившись такому повороту истории, буквально отстояв мир собой.

Всем назло, почти исчезающие в пространстве, такие люди смогли каким-то невероятным образом остановить до зубов вооруженную армию своей верой, руками, головами, телами закрывая собой амбразуры, ложась под танки, взрывая захватчиков по-партизански. Идея простая. Отстоять мир.

Валя в их число не входила. Наблюдала. Ей нравилось все, что делала Любка. Она бегала на ее концерты, подглядывая за действом в щель в стене клуба. Внутрь ее никто никогда не пустил. О концертах она узнавала заранее от отца. Тот в пьяном угаре делился с матерью. Та с осуждением слушала. Чертыхалась наглости. Шипела. Валя радовалась каждой встрече с Любкой через стенную щель. Сама не понимая, что с ней делается. От возбуждения щеки горели, сердце замирало при каждом аккорде. Голос Любки имел почти запредельный диапазон звучания, странно действующий на нее. Валя не могла оторваться, сама не понимая почему. Наверное, это была первая и последняя в ее жизни настоящая любовь.

Платья отобранные, концертные сидели особенно ладно, немножко обвисая на груди. Их еще не было, не наросли. В остальном, в одежде с чужого плеча Валя была чудо как хороша. Ночами, когда все спали, дом затихал, она доставала чемоданчик, зажигала свечи. Ее фигура в отсвете на стене плавала, извиваясь в пространстве согласно огоньку пламени задуваемой сквозняком свечи.

Фильдеперсовые чулки — их отец получил от немцев в подарок, держались резинками. Таких еще не водилось в станице. Валя дернула за резинки, перетянувшие до боли тонкие, почти детские Валины ноги. Чулки чесались синяками. Жива.

«Кости целы, мясо нарастет», — говорила бабушка. Голова тоже. Может двигаться, соображать. Что-то придумает. Она всегда выходила из положения, раньше в России. Выйдет и здесь. Находился добрый кто-то рядом. Спасал.

Одернула смятое платье. Сорвав колосок, пососала в основании. Надергала еще. Благо почти лето. Трава не выгорела. Пережевав, наслаждаясь соком молодых побегов, почистила остатками колосков зубы. Приосанилась.

Спаслась — подумала с удовольствием Валя.

Новая жизнь за бугром началась.

Германия

Поезд дошел до границы Германии с Польшей, где их остановили русские, как она потом поняла. Красная Армия, наступлением катясь по Европе, стремительно набирала обороты, увеличивая свою силу с каждым освобожденным городом. Их встречали слезами радости. Свобода, принесенная русскими войсками, осознавалась с трудом. Города как будто оттаивали, жители, замороченные оккупацией, сначала даже не верили, что им разрешалось свободно выходить на улицу, громко кричать, причитая со слезами на глазах. Бросались с цветами к танкам освободителей. Обнимали русских солдат.

Торжество.

Свобода.

Отстояли.

Ура.

Валентина стояла посреди разрушенного поля с покосившейся избушкой смотрителя. Хотелось есть. Заглянув для верности в окна избушки, вошла. Все, что там было до освобождения, уже разобрали на мелкие части. Миски алюминиевые, горшки коричневыми пятнами осколков валялись по полу. Кадушка с водой, рассохшись, развалилась на части замысловатым деревянным цветком, подпоясанным покореженным железным обручем, рядом с избушкой. На дне оставалось немного талой воды. Валя зачерпнула вчерашнего снега миской, обтерла лицо, фыркая от удовольствия, почти как отец.

«Что с ним?», — подумалось ей на секунду, возвращая в страшное прошлое.

Нет, сейчас не время об этом. Нужно приводить себя мало-мальски в порядок, пробираться дальше.

Куда, Валентина не представляла. В какую сторону безопасней бежать.

Где наши, кто теперь наши, она не знала. Стояла посреди разрушенной осколками поляны с избушкой. Ощущая себя примерно так же. Растерзанной, униженной, обездоленной посреди разрухи войны.

Разве так мечталась ей юность в длинных ночах ее снов! Разве так хотелось ей продолжить свое существование — молодой, красивой украинской девахе! Нет, не так. Как, она совсем не знала.

Где я? Кто я теперь? Осталось одно только имя. Все остальные ее представления о нормальном образе жизни ушли. Вместе с матерью, семейством, отцом, всегда делавшим как лучше для них, в его понимании, никого не спросясь, ни с кем не считаясь. Подчиняясь авторитету, она в основном делала, как ей говорили. Сейчас приходилось принимать решение самой. Позвать некого. Сестра Полина могла помочь, но она далеко. Все далеко. Одна посреди раскореженного немцами, а может, и русскими поля, наедине с разбитой кадушкой с остатками талой воды. Вчерашнего зыбкого, относительного благополучия не осталось и следа.

Валя протерла еще раз лицо, уложила волосы, подтянула чулки. Одежда почти приличная, она жива — это главное. Подобрала подол разорвавшегося местами платья, посмотрела в стекло одинокого окошка избушки в свое отражение. Поклялась, что будет на ее улице праздник. Обязательно. Будет семья, дети. Она сделает все, как хочет, как мечталось. Счастливая в ее представлении семья, сокровенной мечтою во снах да и наяву была ее предназначением. Высшей целью ее существования. Больше на самом деле ничего не хотелось. Она к этой цели двигалась, пока безуспешно. Не останавливаясь. Шла.

Улицы приграничного городка, аккуратные и весьма тихие до войны, сейчас представляли собою страшное месиво. Немцы, отходя назад через завоеванные территории, зверски рушили все, что могли. Авиацией, прикрывающей составы с ценными немецкими генералами, притрамбовывали сверху, бомбили пути отступления.

Людей на улицах совсем не видно. Это и хорошо. Границы как таковой тоже не существовало. Раньше, до войны здесь стояли немецкие офицеры в касках с собаками с одной стороны и с другой красавцы польские пограничники, охраняли кусочек ничейной земли. Польша входила в состав советских республик условно заочно.

Граница показного коммунистического рая крепко охранялась именно здесь. Гитлер, зная значение Польши, договорился со Сталиным. Сталин сдал на растерзание Польшу. В Катыни, замучив руками русских солдат сотни польских офицеров, сломив польский Дух сопротивления. Надеясь, что Гитлер оценит его маневр, остановится здесь, поглотив Польшу. Гитлер оценил, пошел дальше. Не посчитавшись со Сталиным. Коварство и любовь. Пьеса, разыгранная правителями двух сильнейших в мире на тот момент истории воинствующих держав.

Валя шла не останавливаясь, почти бежала, дальше, дальше от русских.

Польша закончилась. Началась Германия.

Кое-где в домах оставалась пища. Валя лазила в сохранившиеся от бомбежки подвалы, под полы, ела, что оставалось. Огурцы в банках, засоленное на зиму мясо, огромные окорока, запыленные, забитые грязью войны, очищала, с жадностью откусывая от целого куска.

Попадались люди на улицах, почти привидения. С разбитыми лицами, в грязных одеждах, совсем не улыбающиеся, эти люди тоже куда-то шли. Гнались за уходящим счастьем, выживая, как все в то время. Жертвы человеческой агрессии, яростно проявившейся в миллионах судеб. Где это место расположения счастья, Валя не знала. Просто шла. День и ночь.

Наконец-то добралась до немецкого районного центра. К большому красивому дому стояла очередь, разношерстно колыхаясь, переговариваясь разными языками. Поняла, что попала как раз куда надо. Центр регистрации перемещенных лиц. Паспорт, хранившийся в нательном мешочке, оказался цел. Достала, порывшись в своих одеяниях. По паспорту она украинка. Украинцев отправляли обратно, чего она не могла даже представить.

Паспорт пришлось выбросить, в данной ситуации он совершенно не был кстати. Когда подошла ее очередь, она прикинулась контуженной, совсем не помнящей свое происхождение, объясняясь на ломаном немецком. Пожилая женщина за стеклом окошка все поняла. Ее отправили в наскоро оборудованный из концентрационного лагерь для перемещенных лиц. Спали неделю на нарах. Их с немецкой педантичностью кормили два раза горячей водой с куском черствого хлеба, один раз наливали похлебку в оставшиеся после заключенных миски. Рядом с миской клали накрахмаленную салфетку. Где они их брали, непонятно. Замызганная алюминиевая посудина с мутной жидкостью под названием немецкий суп, и белая льняная салфетка.

В один из рассветов их разбудили, построили рядами, погнали в Центр.

Страны договорились принимать беженцев, не желающих возвращаться обратно в страну-победитель — Советский Союз. На выбор можно отправляться в Аргентину — там тепло, море, можно познакомиться с приличным парнем. Немцы бежали из Германии, те немцы, которые отличились особой кровожадностью во время военных сражений с мирными. Они бежали, меняя фамилии, адреса, остатки идентификации самих себя.

Вале хотелось дальше, так, чтобы прошлое ее не догнало. На следующий день беженцев принимала Австралия. Тамошнее правительство решило осваивать самые засушливые свои территории, где особенно жарко, с помощью беженцев со всего света.

Валя встала в очередь, когда подошел ее черед, она назвалась Вал Чарнецки. Ее записали, выдали бумажку, в которой по-английски что-то написано. Единственное, что она смогла прочитать, — слово Перт. Поняла, что это пункт назначения.

— Ну и хорошо, Перт так Перт.

Следующий день — их строем довели до корабля, предоставленного австралийским правительством для перемещения беженцев из Европы в пустыню.

Плыли долго, с остановками. В трюме их селедками напихали, сколько могли. Спали вповалку, как придется. Засыпала под всплески волн. Иногда корабль попадал в сильную тряску. В одной из бурь ее буквально кинуло в объятья молодого парня. Он схватил ее, прижал крепко к сердцу. Валя затихла у него в руках. Так состоялась ее встреча с суженым. С ним она прожила до старости, звали Петр Лабетс. Фамилия подходящая, да и сам молодой человек, ладный хлопец, оказался на всю жизнь ей мужем.

Валентина обрадованно затихла в его теплых огромных руках.

Плыли долго. Заходили в порты для заправки едой и соляркой.

В Аргентине часть переселенцев, разношерстная толпа, в основном из немецких офицеров и их домочадцев, слезла. Когда-то красавцы бравые бойцы-арийцы, новая раса понуро спускалась заплетающимися ногами с трапа корабля. Волочили измученными натужными руками чемоданы, связанные на веревке один за другой. Вал смотрела в иллюминатор. С нисходящего трапа мелькали лица вчерашних предполагаемых победителей, страстно желавшие поставить мир на колени перед собой. Проиграли. Не получилось. Мир воспротивился. Восстали русские. А они, как говорилось, медленно запрягают. Запрягали аж до Москвы. Питер блокадой не сдался.

Русские не сдаются. Откатом послали все планы Гитлера в тартарары, куда Макар телят не гонял. В Аргентину.

Толпа схлынула. Места на корабле стало больше. Они могли выходить на палубу. Взявшись за руки. Она и Петр.

Плыли долго. Успели привыкнуть друг к другу. Вдвоем значительно легче. Ночью они прижимались как можно ближе. Петр обнимал ее, ласково что-то нашептывая на украинском языке в затылок. Валентина засыпала.

Никто не знает, как обернется случай. Теперешнее ее состояние можно оценить почти как счастье. В тесной каюте корабля ниже уровня моря. Кто мог подумать? Своего суженого, о котором тайно мечталось, она встретила в середине океана, под его водами в тесной каюте корабля, перемещающего из одной части мира в другую беженцев.

«Все будет хорошо», — думала Валентина, засыпая в объятьях Петра. Он еле дышал, чтоб не разбудить ее.

Все уже хорошо. Состоялось. Похоже, он возьмет ее с собой туда, куда он направляется. Их стало двое.

Перт

Встретил большим деревянным бараком под названием речной вокзал.

«Доски, наскоро сколоченные, похоже, от сильной жары потрескались, крыша перекосилась», — отметил про себя Петр, на этот раз сам спускаясь по трапу на новую землю. Австралия встретила их состоянием внутренней разрухи. Сражения сюда не докатились, тем не менее, войной изрядно потрепался и этот кусок земного шара.

«Крышу можно, по-хорошему, отремонтировать», — подумал Петр. Вал, прижавшись к нему всем телом, затаив дыханье, ждала, когда их позовут. Верным ли окажется ее предположение об их совместном дальнейшем прохождении пути. Все к тому располагало, но для верности ей страстно хотелось услышать подтверждение от него самого.

«Всякое может случиться, он мог передумать, я совсем его не знаю», — размышляла она. Разговаривали совсем мало, впрочем, как всю остальную часть проживания с ним.

Жизнь пришла к относительной безопасности, а вот судьба решалась именно сейчас. В пропахшем рыбой и сыростью трюме корабля переселенцев. Беженцев.

Что будет дальше, может, самое хорошее, а может, и нет?

Волны плеском отдавались в груди. Хоп. Хоп. Хоп.

Наконец-то позвали. По-английски прокричали: «На выход!»

Толпа тронулась. Валентина внутренне подтянулась, собрала пожитки, ухватилась за верхнюю часть руки ее предполагаемого суженого, крепко сжала, словно спрашивая его поддержки. Петр с уверенностью посмотрел на нее, рука еле заметно дернулась ей в ответ.

— Прорвемся.

Валентина догадалась, заулыбалась внутренне. По телу пробежала радостная волна. Щеки зарделись.

Да, дальше пойдут вместе, когда спускалась по ступенькам высоченной палубы корабля, что-то радостно екнуло внизу живота. Сначала вверх, на палубу из каюты, потом на землю вниз. С чемоданами. Волосы растрепались на ветру. Здесь они постоянно. Глаза горели счастьем. Мечта сбылась. Из опостылевшей родины выбралась, убежала как можно дальше.

От себя не убежать.

Валентина не знала.

Бежала.

Не убежала.

Их заставили оставить пожитки за дверью.

— Пройти всем пассажирам, рассчитывающим на гражданство на определенных условиях, в здание вокзала.

Прошли. Перешли черту, отделяющую старый мир от нового. Желанный так страстно ею Мир.

Оставили все. Взявшись за руки, как в омут прыгнули. С этого момента началась их новая совместная жизнь.

В бараке всех переписали. Кто с паспортами и кто без. Валентина паспорта не имела, бумажицу, выданную в Германии, не хотела иметь совсем. Назвались семьей Лабетс. На их наречии значит «счастливчик». Так и стали они сразу семьей счастливчиков, не узнавших суть этого состояния.

Свадьбу не успели до старости доиграть. Ей так хотелось. Его привычка ничего не менять помешала сбыться и этому ее пожеланию. Роптать не стала, не привыкла, она молчала. Молчала выразительно, изнуряюще. Всю жизнь.

Первенец

Их, как ни странно для понимания Вал — так теперь ее здесь звали — наделили, не обманув, огромным, по ее меркам, куском земли.

Ну и что, что почти посреди пустыни. Красный, высохший до основания растрескавшийся кусок.

Зато свой. Дали деньги на строительство, как коренным австралийцам, с тем чтобы с процентами потом отдавать. Правительство убило двух зайцев, может, больше. Во-первых, заселилась пустыня. Беженцы, дорвавшись до земли, работали как ошалелые, в три пота. Подняли за один сезон дома, да какие. Дети украинских переселенцев пошли в новую, ими же выстроенную школу. Учителей выбрали из приехавших. Занятия начались. Сыну Вал стукнуло пять. По здешним законам он обязан идти в школу. Вал с ним продолжала говорить на суржике, украинском диалекте. Иван язык не учил. Не мог. Не с кем. На улицу его не пускали.

Чему научишься у этих деревенщин! В школу водить некогда, да и некому. В общем, он сидел дома. Когда пошел, дети, его ровесники, уже слагали куплеты возлюбленным. Иван, Джон по-новому, говорить на английском не мог. Тяжелое время. Мать, Вал, старалась изо всех сил накормить, напоить, обстирать. Для пытливого детского ума недостаточно. Ум в зачаточном состоянии был, спал.

Родилась дочь Мария. Потом еще сын. Петр устроился на работу клерком. Он откуда-то знал английский язык. Вал о прошлом его не расспрашивала. День, похожий на день, проживали они вроде вместе, а вроде и врозь. Любовь продолжалась недолго. Петр от перенесенных войной потрясений, от тоски запил. Каждый вечер. Во всем винил Вал. Что она ему под руку попалась, привязалась. Если бы не она, он бы женился на богатейке австралийской. А так: «Вот что это?» — с досадой кивал он в сторону Валентины.

— Ну, ты на себя посмотри, — вещал он, вернувшись со службы почитаемого чиновника навеселе домой. Налогового местного ведомства города Перт.

Третий мальчик родился по ошибке. Незапланированно. Петр сильно пил. Было в мальчике что-то неместное, неземное. То ли гений, то ли дебил.

Всю жизнь, до самой смерти, отец Ивана вставал в один и тот же час, засыпал минута в минуту. Вал кормила его по часам. Ездил одним и тем же автобусом на работу. Он бы вообще в своей жизни ничего не менял. Вал всех самозабвенно воспитывала молчанием. Кормила, обстирывала как могла. Когда Петр умер, она подумала: «Жизнь закончилась».

Она до сих пор так и не жила.

Сейчас, похоже, на последнем рубеже своей жизни Валентина, защищая свои идеалы, через сына, так яростно меня не любила. Нереализованное самолюбие, амбиции быть собой, те, которым она никогда не давала хода по причине своих убеждений. Жена обязана быть при муже, обслуживать всю жизнь семью и детей, забыть про себя, про свои желания. Не смея дерзать, подчиняясь мифической установке: надо. Все, что надо, на что имела право женская доля в ее представлении — создать семью. Это верно. Но семья должна быть счастливой. Это она забыла. Не удалось вспомнить, сделать это. Не знала, как.

Я же развелась с отцом невесты ее сына, подорвала авторитет института семьи, для Вал священной. Женщина-придаток. Женщина-личность. Две большие разницы. Кто победит, решал австралийский суд.

Глава 14. Будущий Лимонад

Дети бежали впереди по дорожке. Мама шла немножко отступив, сзади, пристально следя за каждым их движением. Дети бегали наперегонки, шустро разбегаясь друг от друга, опасно пропадая за поворотом. Машины здесь тоже ездили, медленно, правда, но все равно.

Жара просто размалывала на кусочки, проникая в самые неожиданные части тела, делая прогулку менее приятной, чем могло бы быть. Прошлись до пляжа. Там солнце палило прямо через раскидистые реликтовые деревья, заботливо посаженные здесь смотрителями пляжей. Не задержались. На качелях жарко. Горячий воздух хлестал не в меру раскрасневшиеся, несмотря на толстый слой защитного крема, личики. Разметавшиеся русые кудельки слиплись, падая на лицо. Джулиан нервно отбрасывал их рукой, но они все равно возвращались, коля своей от пота и морского воздуха слипшейся остротой.

Марк немножко спокойнее. Только немножко. За двоими нужно смотреть и смотреть. Мама, не отвлекаясь, следила, как общались два малыша. Грань детства. Уже не малыши, еще не взрослые.

Самый чудный возраст, который наблюдала за всю свою жизнь. Появляется дерзость, желание противоречить, настаивать на своем, чего бы это ни стоило. Не важно, чего. Нужно было выкладывать и подавать. Такой детский напор, которому иногда трудно противостоять. Уговоры, объяснения, еще раз объяснения. Сто, тысячу раз одно и то же. Нет, нельзя бросаться в одежде в воду. Нельзя смотреть в сотый раз Вил. Выбегать на улицу.

Нельзя.

При этом попытка объяснить, почему нельзя, самое важное сопровождение, каждый раз короче, желание объяснять вообще пропадает. Хочется, чтобы понял. Закончилось это.

Нет.

Каждый раз опять.

Опять.

Что делать, такой возраст. В этом времени мы все были такими. Не знаю других. Есть, конечно, тихони, что из них потом получается, никто не может предсказать. Иногда — да, настоящие золотые люди, иногда в тихом омуте…

Ну, не важно. Шли обратно той же тропинкой, разморенно волоча по горячему, мягкому асфальту ноги. Посередине пути располагался причал. Частный. Закрытый. Мы все-таки решились. Попросились зайти внутрь у старого, древнего, изборожденного всеми ветрами мира моряка. Выглядел он довольно экзотично, в настоящей морской полосатой майке и капитанской фуражке. Потные седые пряди обрамляли лицо. Ему было жарко, но вида он не подавал, особенно перед малышами. Видимо, ему важно оставаться даже в такую жару на посту, в форме.

«Можно мы войдем?» — спросили мы его. Он радостно закивал. Ему было скучно целый день сидеть одному на причале, высматривая владельцев яхт и лодок. Никого не было, те, кто был, уже ушли на своих роскошных судах в океан. Для них, владельцев, их суда самые-самые. Каждый, с кем ни поговори, гордился, мог часами рассказывать о своих морских походах на их до блеска вылощенных яхтах, лодках, катамаранах. Фотографии сразу находились, начинались многочисленные морские рассказы. Как прекрасен Океан, как здорово возвращаться в бухту после похода. Кто когда упал, кого как вытаскивали и, конечно, многочисленные страны, фотографии, воспоминания.

Прекрасные люди.

Прекрасные путешествия.

Других Океан не допускал, не впускал в свои воды.

Старый моряк, на вид ему было лет сто, улыбнулся, открыл калитку. Провел по причалу, отвечая на все возникшие неожиданно для него вопросы. Радостный детский щебет и скрипучий бас Капитана музыкой переплетались во времени.

Моменты детской жизни.

Кирпичики.

Строительный материал будущей жизни.

Что посеешь…

Пить хотелось нестерпимо. В карманчике Джулиановых штанов все путешествие радостно позванивали две монетки, сообщая всем прохожим, насколько их хозяин богат. Целое состояние. Иногда да, именно так.

Жара, палящее солнце, пересохший язык. Нет питья — хоть миллионы имей в обычной жизни. Не спасут они, не спасут.

Две монетки. За окном причала стояла бутылочка лимонада. Просто так попросить попить было неудобно. Старик и так уделил столько времени. Посмотрев друг на друга, вспомнили о монетках.

Джулиан задумался на минуту, монеток было жалко, но пить хотелось больше. Поискал в карманчике, позвенел ими в последний раз в нерешительности, помешал их прямо в кармане рукой. Большое богатство в данный момент. Он мог сделать хорошо, мог, конечно, их зажилить. Дилемма. Решилась положительно. Достал монетки, протянул капитану. Капитан взял, оценив щедрость маленького посетителя. Он внимательно наблюдал, с интересом ожидая разрешения создавшейся ситуации. Как поступит маленький посетитель. Будущий покоритель морей. Океанов.

Будущее, стоящее перед ним, щедро делилось своими сокровищами на протянутой ладошке.

— Правильный выбор, — отметил про себя Капитан. Зашел на причал, достал баночку лимонада. Вынес детям. Действие возымело какую-то магическую силу. Ни один из ребят лимонад еще в своей жизни не пробовал. Мамы следили тщательно за детским питанием и питьем. Чтобы не вредно. Чтобы без сахара, добавок. Этого добра в лимонаде более чем достаточно. Поэтому.

Да и тут досталось благодаря таким фантастическим обстоятельствам. Ничего другого просто не было. Щелкнула открывашка. Лимонад запенился, слегка выливаясь из баночки. Липкие вкусные капли с шипением потекли по ручке Джулиана. Дети как завороженные смотрели на пузырьки. Как по команде, оба кинулись слизывать их с разукрашенных боков алюминиевой банки. Вкус фантастический. Ничего подобного в их недолгой жизни на всей Земле не было. Было так вкусно, что глаза просто вылазили из орбит, а голова сама закатывалась назад от удовольствия. Глоток, баночка передавалась другому, не задерживая. Пузырьки застревали в носу, скапливались шипучкой в горле, приятно щекотали язык. Что за чудо.

Лимонад.

Единственное, что не было понятно, вызывало некоторое раздражение — почему так быстро закончился. Ребята вместе ухватились за заветную баночку. Перевернув, трясли ее обеими руками, поставляя язычки подлиннее. Нет. Ничего. Ни капли. Лимонад закончился так же неожиданно, как начался. Даже маме не досталось. Они поняли это уже в конце, когда пить было уже нечего, капли закончились. Ошалелые, они стояли молча, уставившись на маму, которой не досталось и капли.

— Это был самый лучший день в моей жизни, — сказал Джулиан, по-прежнему с вожделением сжимая в кулачке пустую банку, закатывая глаза от полученного недавно удовольствия.

Самый лучший день в моей жизни.

Лимонад.

Глава 15. Дом для всех. Ночные полеты

В кафе с утра никого не было. Лил сильный дождь. Два воробья клянчили крошки. Хватали прямо с руки. Один.

Второй уселся прямо за столик. Храбро прохаживаясь, поглядывая по сторонам. Влетела ворона, покосилась на меня, тоже подбираясь к крошкам. За ней вторая.

Какое интересное событие. Завтрак. Две вороны. Воробей. Северное море. Серое небо. Проливной дождь.

Я укрылась пледом. Холодно. Кофейщики накрывают террасы парусиновой крышей после лета. Дождя нет, можно жить. Дождь — тоже можно. Можно курить. За крышей нужно следить. Протекает. Каплями.

Я всю жизнь строила. Наяву. Во сне. Начала в детстве. Решила построить. Белый дом. Именно белый. Другого не хотелось. Не знаю. Белый, и все тут. Семейное гнездо для всех последующих поколений. Наше предыдущее прадедово разрушили коммунисты. Раскулачили. Порубали его тело на куски. Разбросали по крымской станице. Родовое гнездо. Разбросали членов семьи по свету. Где нас только нет!

Россия. Италия. Голландия. Австралия. Земля. Планета. Галактика. Млечный Путь. Так я теперь ощущаю.

Родина.

Там, где Я.

Взялась восстанавливать.

Гнездо.

Идея.

Дом для всех.

Каким-то чудесным образом стала строить его во сне. Всю жизнь. Строю. Сон длиною в жизнь.

Начала с места. Долго выбирала, летая буквально по разным местностям, много где побыла. Хотелось у Моря. Все равно какого. Океан подойдет тоже. Из сна в сон меняла дислокации. Бродила по неизвестно чьим берегам, обрывам прямо у воды. Воды были спокойными, либо мятущимися, в зависимости от состояния днем. День спокойный — море ласковое, небо лазоревое, вода в море тоже. День дурацкий. Вода мутная. Почти ничего не видно, кроме мутной воды.

Мутная — разбирайся, что с подсознанием. Что не так.

Я завтракала с двумя воронами и воробьем. Дождь сильнее. Море. Небо. Серым пятном. Горизонт.

За огромным окном террасы. Никого. Дождь. Две вороны. Море. Воробей. Я. Державу. Было уже. Во сне.

Выбрала место годам к тридцати трем. Красивое место над обрывом Моря. Океана. Начала строить стены. Каждый раз в следующем сне добавляя по комнате. Без крыши. Дождь стучал все сильней…

Комнаты разные. Цветы. Много цветов.

Капли стучали по крыше барабанной дробью…

Строила.

Следующая серия с пашней. Поле рядом с домом. Огромное Поле. Пашня. Погружаю руки в теплый, нагретый солнцем из сна чернозем. Вожделенный трепет. Предвкушение. Представляю, как засеваю поле. Я могу это поле засеять чем захочу. Во сне ощущения особенно сильны. Целое поле земли. Мое. Ни сорняка, ни травинки. Чистое. Теплое.

От соединенья с землей по всему телу разливалась истома. Мы были едины. Во сне. Потом я построила крышу. С промежутком в пять лет.

Дом получился отменный. Такой, как хотела. Во сне. Камышовая крыша. Как у деда. С ласточкиным гнездом. Белый. Большой.

Крылечко слегка возвышалось. Видно горизонт, если выйти утром из дома. Большой палисадник с цветами. Забор из прутьев лозы. Зеленая лужайка перед крыльцом.

Дом во сне был готов. Я наслаждалась тишиной, покоем. Ждала следующую серию. Каждую ночь.

В следующую произошло что-то странное. Через лозу забора стали пролезать мужчины. Я их обратно запихивала, не пускала. Пыталась убрать из моих владений. Не нужны они мне здесь. Теперь. Все построено мною самой. Это мои владения.

Они не выталкивались, не убирались даже во сне. Пришлось смириться.

Их оказалось много. Стала рассматривать по-хозяйски расположившуюся в моем дворе компанию. Они оживленно болтали, пили пиво, неожиданно взявшееся откуда-то у меня во сне. Я прислушалась. Разговор шел обо мне. Присмотрелась к лицам. Я всех их знала. Это были мои мужчины, которых я узнала за всю мою жизнь. Красавцы как в реальной жизни. На подбор. Один в одного.

В разговоре я узнала много хорошего о себе. Ходила от группы к группе, прислушивалась. Столько хорошего. Все обо мне. Если бы часть того, что я слышала от них, в настоящую жизнь. Не говорили, когда были вместе. В жизни. Может, было бы все по-другому.

«Бы» не бывает. Знаю. Не срослось. Редко. Мало. А тут.

Они словно меня не видели. Не замечали. Продолжали рассказывать друг другу обо мне. Как со мной были знакомы. Какая я умница, молодец. Надо же. Кто мог подумать! Даже так.

— Убирайтесь.

Все.

Я ушла в дом, надеясь, что в следующую ночь они уберутся сами.

Сон закончился. Пошла в день.

Следующая ночь. Выхожу на крылечко. Они все еще здесь. Оживленно беседуя, слегка пьяные, продолжали разбор полетов со мной. Не видя меня и здесь.

Я стою на крыльце. Вдруг, как по команде, подняли головы. Заметили меня наконец.

— Ты пришла — что ж тебя так долго не было? Мы все ждали, что ты придешь.

Я раздраженно пробубнила себе под нос: «С какой стати?» Я вас не ждала и не звала. Ничего не обещала, вы сами приперлись в мой дом. Убирайтесь отсюда. Все.

Меня, как обычно, не слышали. Пиво. Раки.

Откуда раки. Сухая рыба, чехонка. Во сне им тоже было не до меня. Постояла. Послушала. Решила лететь. От них. Убираться из этого дома. Раз так.

Поймала поток. Ощутила силу. Слегка наклонив тело вперед, вступила. Взметнула вверх.

Лечу, кружа над ними. Мой выстроенный Дом. Подворье. Родовое гнездо.

Мужчины продолжали оживленно беседовать

— А я…

— А он…

Почему они не видят, что я летаю над ними? Реально летаю.

— Алло.

— Алло.

— Я летаю. Смотрите же.

Никакой реакции. Посмотрела в последний раз вниз.

Мужчины стояли кучками. Пили пиво, заедая раками, слизывая янтарный раковый сок по рукам. Продолжали беседовать.

Головы у всех опущены.

Никто не смотрел вверх.

В небо.

Никто.

Никогда.

Не смотрел вверх.

Последний вираж.

Над моим построенным жизнью Домом.

— Бог с вами.

Успокоилась.

Смирилась.

Взметнула ввысь.

13. 10. 2012 

Глава 16. Салют, Мария. Начало начал

Моя любимая итальянская тетушка. 1977 год. Мы встретились в первый раз, когда она решилась посетить родину. В семье из-за того что она осталась после окончания войны в Италии, считалась изменницей, мой отец пострадал. Он скрыл факт ее существования за границей. КГБ, или как тогда называлась служба, следившая за моральной чистотой граждан, вычислили Марию. Отца посадили. Ненадолго. Но он не простил ей это событие. Из-за нее фактически он сидел.

Я, совсем молоденькая, перепуганная жизнью, сразу после поступления в институт, и она, пожившая, много испытавшая женщина, фантастически красивая — так мне тогда казалось — улыбчивая, кокетливая, смышленая не по-русски. Мы сразу признали друг друга. Сблизились.

В России в то время одевались плохо. Италия после войны быстро восстановилась. Как получилось, что страна-победитель ходила в скудном одеянии, а Италия, по идее, страна побежденных, расцвела пуще прежнего? Между нами была война.

Она приехала с сыном, моим братом Грегори. Первый раз отважилась пересечь границу когда-то проклявшей ее родины без угрозы быть посаженной в каталажку советскую только за то что она временно жила в другой части земного шара. В Италии. Сейчас — «Ну и что!» А сколько судеб порушено после войны фактом невозвращения на родину. Братьям, сестрам, матерям невозвращенцев светил срок тогда. Бабушка моя, мама Марии, писала ей грозное письмо с приказом возвращаться, зная, что она, если вернется, может попасть аккурат в ад. ГУЛАГ — название не из добрых. Сидели там разные люди, да и бабушка ей добра хотела. Вот и пойми, где добро, а где зло.

Марию отвело.

Я сразу к ней привязалась. Она совсем другая, чем женщины, которых я знала, встречала в России. Все время привлекала мое внимание свободой, раскрепощенностью в лучшем смысле этого слова. Иностранка. Красиво одетая, испытавшая все трудности войны и оставшаяся светлым, радостным человеком. Силу Духа я постигала с ней. На ее примере училась радоваться жизни, говорить и получать комплименты. В моем окружении такими глупостями не занимались. Не улучшали пространство. А она могла. Улучшала неустанно, где бы ни находилась. Так жила.

Первенец в семье Ольги и Захара. Желанная, близкая, любимая дочь.

Осужденная ими же за измену родине, когда сообщила им в письме, что собирается остаться в Германии. Нашла работу. Чувствует себя хорошо.

Письмо обратное вернулось с угрозами отречения от нее семьи. Несмотря на это, Мария осталась в Италии. Не вернулась, несмотря ни на что. Выбор сделан.

Хозяева, у которых она работала убиральщицей, домашней прислугой, живя в концентрационном лагере, забрали ее из него к себе домой — порядочная немецкая чета бюргеров, обращались с ней с особенной добротой. Одевали, обували как дочь.

Своих детей у них не было. К ней привязались. Разрешали открыто носить еду в лагерь заключенным. Вместе собирали хлеб в специально приготовленную чистую тряпочку. Мария продолжала работать. В конце войны разрешили переехать к ним.

Альмериго

Руку узнала сразу, как его увидела. Когда просовывала принесенный украдкой хлеб между прутьев, где находились заключенные, видела только протянутые руки, просунутые через прутья. Да, это был он. Красивый немощный итальянец, отбивший себе все, что можно отбить. Не сам. Немцы. Постарались, лишили его всякой надежды на продолжение древнего итальянского рода. Он жив. Главное. Встретились. Посмотрели в глаза друг другу. Узнали.

— Какое возвращение! Родина ее не ждала такую. Мария осталась. После войны, освобождения лагеря американцами, Альмериго забрал ее к себе.

Италия

Она не сопротивлялась, логично для нее. Следовала своей, неожиданно вспыхнувшей яркой, согревающей, поглощающей все любви. Она не знала, не испытывала никогда раньше такого чувства, такой теплоты. Он учил ее любить. Научил.

Родня его не особенно обрадовалась русскому пополнению в их в большой итальянской семье. Поговаривали, русские едят своих детей. Они опасались Марии. Хмуро поглядывая исподлобья ей навстречу. Альмериго оставался неумолим. Пришлось смириться. Раздоров хватало. Мария потихоньку заняла свое место в ее новом достаточно необычном шумном обществе, где много говорили, причем одновременно.

Жили все вместе, в одном большом доме, с отгороженным тут же местом для скотины.

Две свиньи, птицы рано начинали жить. В их с Альмериго углу было слышно посапывание, похрюкивание, крики гусей, гоготанье уток. Она молчала, зная, что со временем все переделает по-своему. Главное закрепиться, потом она им докажет, сейчас рано. Альмериго почти восстановился, но требовал заботы. Она кормила всю семью, ухаживала за неизвестно почему свалившейся, скорей всего, по старости, матерью Альмериго. Женщина почтенного возраста, в общем-то крепкая, войну перенесла, а вот радости возвращению сына не постигла. Занемогла. Марии пришлось взять все заботы на себя. Она не возражала, изучала язык, становясь потихоньку настоящей хозяйкой большого итальянского дома. Альмериго окреп, вовсю помогал ей, поддерживал.

Их стало трое. Родился первенец, мальчик. Красивенький такой, со смешанными чертами — русскими и итальянскими. Получилось. Черненькие выразительные глазки, итальянский овал. Назвали Иван, по-русски. Не то чтобы Мария сильно скучала по России, просто хотелось утвердиться, проявить маленький ее кусочек через сына. Утвердить себя через него.

Синьора, мать Альмериго, ушла скоропостижно, оставив невестке не буквально в собственность, а фигурально большой дом и хозяйство. Мария со рвением взялась перестраивать, сначала отделив стеной от их проживания животных, а потом совсем выселила их в большой пустой сарай. Значительно увеличилось пространство дома. Она не понимала, зачем держать в доме животных. Италия теплая, может, раньше были холода, но сейчас животным просторнее и хорошо в сарае. Там же хранили амфоры с вином. Появился второй мальчик, назвали уже по-итальянски Эмилио. Мария уступила. С голубыми русскими глазами, белыми кучеряшками. Дом стал большим уютным гнездом от ее стараний. Выделила несколько комнат, устроила их в итальянском стиле, красиво обставив мебелью. Она старалась, получилось много места, с верандой и столом, за которым по выходным собирались все есть пиццу. Заказывали в местной пиццерии. Ее шеф, друг Альмериго, лучший пиццерийщик во всей Италии, делал их сам в печке. Или ели то, что она готовила с особым чувственным удовольствием. Ее наконец признали. Зазывно улыбались, когда она, принаряженная, как положено итальянским женам, шла по улице, широко улыбаясь своими русскими глазами, крича «Салютте»». Ей отвечали из дворов «Салют, Мария». От этого становилось хорошо, радостно на душе.

Признали.

Жили трудно, едва поспевала. Альмериго вошел в силу, что выразилось в появлении еще одного мальчика, видимо, мальчиков не хватало.

Он старался. Назвали Лучано, по-итальянски, это уже и не волновало Марию, ее признали. Мальчик получился необыкновенной красоты. С огромными, голубыми глазами, ободком кудряшек, овевающем его микеланжеловский лик. Мария особенно, как-то с удивлением смотрела на него как на лучшее свое творение, совершенство. К ним зачастил один из многочисленных родственников Альмериго. Он жил неподалеку в огромном старинном замке со статуями и фонтаном. Правда, замок к тому времени совсем обветшал, статуи облупились под натиском жаркого, временами палящего итальянского солнца. Полы провалились, трудно переходить из зала в зал. Главный центр замка-палаццо, с уходящим в небо куполом, соединяющий сверху пространство ровно посередине стрелой, сохранился. Он собирал семью по воскресеньям. Садились, как раньше, играли старинную музыку итальянских композиторов струнными инструментами, поднимая смычками одновременно звуки ввысь, к Творцу. Музыка расходилась волнами по всей округе, будоража сердца недоуменных соседей.

— До музыки ли сейчас? Нет, странный все-таки этот сеньор Альбионе. Все в заботах, а он поет.

Зачастил он к Марии неслучайно, приглядываясь к ней и к мальчикам. Выбрал последнего, особенно похожего на ангела — Лучано. Дело оставалось за малым, поговорить с Альмериго, объяснить, что мальчику будет лучше с ним.

— Что они ему могут предложить? Ничего. Он же воспитает его в духе семьи Альбионе, сделает наследником всего, что осталось ему, последнему из рода Альбионе, — ну это ли не жизнь? Им и так хватит забот, они могут приходить, когда захотят, навещать мальчика, единственное условие — молчать, не говорить с ним.

Перспектива, конечно, открывалась необычная для Гуэрра — так называлась новая фамилия Марии. Она никогда не была владельцем чего бы то ни было. Сеньора оставила ее владелицей только забот, забот о хозяйстве и ее любимом, вернувшемся-таки с войны сыне. А тут целый замок, палаццо — кто ж устоит? Они на минуту задумались, но потом, представив себя смотрящими через огромные, железные, резные кованные ворота замка, представили, что они никогда не смогут поговорить с ним, потрогать его кучеряшки, обнять. Нет, такого же и невозможно представить ни одной матери, даже ради тех несметных альбионских сокровищ.

— Нет. Нет. Нет — звучало в висках Марии рваными струнами скрипки.

Макияджжо

Нужно внедряться, обживаться согласно здешним законам. Частично менять их собой, частично подстраиваться. Она и подстраивалась и меняла. Ей нравилось наряжаться и приукрашивать себя. В России этого ничего не было, не было этой культуры, зато была другая, тоже многовековая. Италия много веков сумела обойтись без войны на своей территории, много воюя за своими пределами, давно и отчаянно. Теперь, навоевавшись, испытав на себе через Гитлера, Муссолини все прелести военного положения, успокоилась. Хотелось мира и радости. Мария вписалась именно созвучной итальянцам радостью жизни. Золотая земля. Деревня, куда привез ее Альмериго, называлась Компадоро. Она и правда стала для Марии золотой.

Они подумали и родили еще одного, последнего, самого жданного. Назвали Грегори. Компромисс. Нашла Мария, в честь американского актера Грегори Пега, но звучало и по-русски.

Мальчики росли. Все попытки Марии говорить с ними по-русски старательно обходили, отвечая молчанием. Она объяснялась на местном с сильным акцентом — не мешало ей совсем. Ее, главное, понимали все, кто хотел понять.

Годы шли в трудах и заботах. Нужно все успеть не хуже соседок. Под их зорким оком невозможно было что-либо утаить. Мария старалась. Тщательно выбирала одежду для себя, для мальчиков на местном воскресном базаре. Качество и количество ее, не привыкшую к такому изобилию, удивляло. Италия сохранила во время войны свое мастерство. Как только закончилась война, итальянцы сразу кинулись восстанавливать прежний уровень проживания. Кто чем, кто что знал, сохранил. Сказалась привычка из хорошего делать лучшее. Рынки полны еды, рыбы и одежды. Все выращено, сделано с любовью.

Она выбирала одежду для мальчиков, гордо торгуясь за каждый цент. Потом приходила домой, раскладывала отдельно еду и одежду. Еду готовила сразу, одежду оставляла до лучших времен, пряча в комод. Когда приходило время, доставала, наряжала мальчиков, тщательно причесывала их разметавшиеся кудри, строила парами, отправляла в школу. Самым ее заветным желанием было выучить их и уже ими доказать свое, русское. То, что передали ей ее предки, то, что было в ее генах. К сожалению, без языка не совсем удавалось. Привить интерес к России она смогла только у Эмилио. Все же остальные не принимали, но это уже и не важно. Главное, что они здоровы, умны, как ей казалось. Она радовалась.

По выходным ездили и приходили к ней русские ее подруги. Надя, самая близкая, по расположению близкая. Украинская Надя тоже из лагеря, там познакомились. Она сумела найти себе нужного ей мужа, это изначально было ее, Надиной, целью. Нашла и переехала с ним в Падую, рядом с Марией. Это их сблизило. Приезжала к Марии по выходным, ела от пуза, Мария классно готовила, по-итальянски изящно в русских количествах. Они приезжали, садились за большой стол вместе со всеми. Ели, запивая разбавленным водой вином из графина, болтали кто о чем. Так проходили годы.

Еще одна подруга, тоже из немецкого лагеря, тоже рядом. Муж Людмилы имел ресторан в самом роскошном месте — Венеции. Людмила любила Марию. Звала к себе в Венецию. Мария иногда срывалась, оставляя мальчиков на соседей, принаряженная ехала с Альмериго к Людмиле. У той новая итальянская жизнь не заладилась. Муж пил, сильно пил. Поколачивал. Все это, правда, за красивыми, закрытыми во время битья дверьми ресторана. Суть от этого не менялась. Людмила терпела. Когда приезжала Мария, они вместе плакали, одна от радости, другая от местного горя подруги. Им было хорошо вдвоем, сближала Родина. Далекая, суровая Родина, которую они оставили в самый ее сложный момент, сбежав с немцами. Надеялись-таки на прощение и примирение — не сейчас, когда-нибудь позже. Обнявшись, плакали. Каждая о своем.

Возвращались, благодарили соседей привезенными из Венеции конфетами «Баччо». Поцелуй — назывались конфеты. Знаменитые. Итальянского шоколада с орехом внутри. Со звездами на упаковке. Дивной синей коробке с целующимися. Необыкновенная вкусность. Для себя покупали редко. Но стоило того. Мария возвращалась умиротворенная, приятно говорить на родном языке, да и подругу ей хотелось поддержать. Уж больно ей сложно там, в мужнином ресторане. Мария поддерживала. На этом расходились до следующих времен.

Меня первый раз в Италию не пустили. Собралась я ехать при железном занавесе, в двадцать лет, очень хотелось. Мария прислала приглашение. Я жила в Ростове, училась в институте. Для получения визы нужно получить разрешение от всех нисходящих инстанций тогдашних, только потом посылать запрос на визу в Москву. А именно, получить одобрение поездки от всей группы, в которой я училась. Потом профсоюз и коммунистическая партия института. Я дошла до компартии местной, где меня спрашивали, как проехать в Занзибар, есть ли там коммунистическая партия.

Как будто, если нет, я могла бы ее основать. Занзибар меня в ту пору совсем не интересовал. Разрешения не дали, послали в профсоюз. Потом замотали меня, перебрасывая решение друг на друга. Так и не выпустили. Пришлось шестнадцать лет ждать.

Вторая попытка. Удача. 1986 год.

С рождения ощущение нецелостности не покидало меня. Что бы я ни делала, к чему бы ни прикасалась. Ощущение недостаточности.

Это заставляло искать. Как мысль о потерянном рае, где все мы цельны. Потеряв это ощущение, в какое-то мгновение поверив в то, что мы отделены, нехватка чего-то важного в нашей жизни толкает в неизведанное. С самого рождения. Долгая дорога в дюнах.

Искать себя.

Путь.

Согласно общественному мнению, по подсказке родивших тебя. Идея преодоления недостаточности жизни, которую они проживали, знали, проверили на практике жизни. Заякорена в кармопространстве рода. Секрет — как стать целостным.

Нужно искать вторую половину. Если отыщешь, будешь целостным, таков постулат.

Женские особи не принимались в расчет в нашей семье, да и в социуме как полноценная единица. Чтобы быть целостным, надо кому-то принадлежать. Обществу как минимум, сообществу по интересам, школьному товариществу. Но самый главный шанс для женской половины человечества стать целостным — выйти замуж, найти свою вторую половину. Если нашел, прикрепился, соответствуешь. Если нет — так и останешься половинкой в глазах окружающих, половинкой, не целостным. Такой был порядок и в нашей семье.

Ощущение счастья связывалось с тем, являешься ли ты кому-то принадлежащей. Есть ли у тебя муж. И от этого, как от печки, строились все суждения. Если замужем — ты человек хороший, если нет — никчемный. Что бы ты ни делала, останешься никчемной. Тогдашняя правда жизни. Так было.

Целостность зависит от многих факторов. Недостаточность уже была. Постулатом, средством манипулирования, тонким механизмом подавления воли. Как приговор.

Библия изначально определила человека греховным. Родился — грешен. Человек априори фактом своего рождения на свет вгонялся в вину. Зачем и кому это по сути нужно, не буду разбираться здесь. Но механизм подавления, успешно используемый в главной книге человечества, мои родители-атеисты использовали мастерски в нашей семье.

Внутреннее ощущение недостаточности висело, как дамоклов меч, над всеми моими предыдущими поколениями. Я, испытав эту доктрину буквально с самого раннего детства на себе, впоследствии посвятила целую жизнь вычищению этой занозы из кармы нашего рода. Доказать обратное. Она, недостаточность, была рычагом моего становления. Я все время доказывала собой, своею жизнью, что я достаточна. Что Я ЕСТЬ то, что есть Я.

Почему-то мне было очень важно. Теперь уже знаю почему. Теперь понимаю, что сложение двух нецельных половинок не приводит к целостности. Теперь знаю почему.

В роду нашем как по заклятию не было ни одной счастливой пары, ни одной счастливой семьи.

Тем не менее мифологическая истина, может, потому, что так и осталась недостижимой, беспрекословно повторялась в жизни каждого нашего нового члена рода. Если не спарился, ты не в счет. Ошибочность постулата доказывалась реальной жизнью, к сожалению, никто не обращал внимание на реальность, продолжая долбить. Замуж! Замуж!!! Женщина должна быть замужем, за мужем.

Если ты не за …, то ты в этой жизни не в счет. Жизнь не удастся, если не выйдешь замуж, и вся преджизнь перед выходом за него была как бы нацелена на то, чтобы найти. Того, кто возьмет, того, кто захочет, без этого того ты неполноценная единица, тебя не берут в расчет.

Нечего и говорить, я тоже искала, наконец нашла. Красавец мужчина по всем параметрам. Обалдевшая мама, ополоумевшая от счастья, не могла поверить, что ее никчемную, не достойную внимания наконец-то ведут под венец. Нет, венца как такового не было. Простая свадьба, в местной столовой завода холодильников. Счастье било ключом.

Дочь заметил и полюбил, как тогда хотелось думать, такой красавец мужчина. Мои чувства и я сама были не в счет. Глаза мамы сияли от счастья от такого удачного выбора — нет, не меня, а того мужчины, который заметил, захотел взять в жены ее дочь. Осчастливил. Я позже долгие годы называла его мужем. Ожидая по традиции, что он уж меня осчастливит, сделает мои ощущения цельными. Отнюдь. Ничего из этого не вышло.

Цель, мною поставленная, лишь отдалялась. После семейных интерпретаций меня самой как недостаточной прибавились новые условия, которые я должна была выполнить, и вот только тогда …

Теперь я должна была быть хорошей женой, что включало в себя дополнительные условия осложнения существования. Варения борщей, принесения тапочек и несопения, если муж пришел слегка навеселе и в довольно позднее время. Я все время была кому-то и что-то должна.

Муж не по зловредности — просто не мог иначе, продолжал традицию неполноценности, укоренившуюся и в его семье. Почему-то условия проживания в тогдашнем обществе ставил мужчина. От женщины требовалось. У женщины есть задачи по выполнению. Обязательства. Долженствование. Мужчина мог жить как хочется, потому что он человек, а женщина — жинка, и это все. Так чувствовалось.

Нечего и говорить, условия почти недостижимые. Идеальной женой я, как и предполагалось, не смогла быть. Варила, но сопела. Если правильно сидела, то автоматически неправильно стояла. Пойди туда, не знаю куда — назывался мой брак. Сплошные недовольства. Муж тренировал меня. Растяжение пространства на выдержку. Сколько вытерпит. Сколько унесет.

Кондиция целостности совсем перестала зависеть от меня, отдалилась в недосягаемое пространство. Далекое будущее. Сколько бы я ни старалась, квалификация моя не повышалась. Никак не повышалась, хотя я и делала все что могла.

Долгие годы ушли на распознавание истины, перемещение вектора с внешнего на внутренний. Пока я, наконец, поняла, что целостность — категория внутренняя, никакими внешними факторами, тщательным выполнением внешнего ее не достичь.

Мысль найти место, где я могу оставаться собой и одновременно достаточной, не покидала меня. Сейчас понимаю, что и она иллюзорна, но тогда я с неутомимостью и почти отчаянностью продолжала искать.

Италия.

Тепло, яблоки и солнце. Мне туда нужно. Там сбудется.

Определилась с мыслью. Начала оформлять.

Ждать разрешение на перемещение в другое пространство пришлось достаточно долго, но шанс был, и я, давно задумав, еще в юности, решила его испытать.

Моя любимая тетушка, итальянка, наконец-то выслала мне очередное приглашение. С первой неудавшейся попытки я не успокоилась и ждала. Ребенок мой подрос, можно оставить на целый месяц в Ростове, мама моя — замечательная бабушка, никогда не отказывала, надо отдать ей должное.

Я, с трепетом раскрывая конверт с красивыми итальянскими пейзажами на прилепленных казеином марках, дрожащей рукой вытащила приглашение.

— Да, услышали. Решила ехать.

Вот только с чего начать? Денег, как водится, ни копейки. Но желание было железное.

Знаю сейчас, что желания исполняются, только нужно их выполнять. В распоряжении моем имелись кое-какие колечки — можно сдать их в ломбард. Никогда таким не пользовалась, но можно попробовать. Денег должно хватить на билет. Итальянское проживание тетушка гарантировала.

— Все равно хоть какую-то копейку надо иметь за душой. Сто долларов — рассуждала — на месяц хватит. Приплюсовала к затратам, большего у меня просто не было. Взять негде. Сказано — сделано.

Побежала в ломбард. Мне было немножко не по себе, немножко стыдно, наверное, по привычке. Иначе тогда я чувствовать просто и не могла.

В ломбарде очередь длинная, стоя на лестнице, подошла к окошку, протянула на ладошке мое богатство, получила двести рублей, обрадовалась. Это больше, чем я ожидала. Кольца, браслетик незамысловатый тогда казались огромным богатством. Оценено в двести рублей. Целое состояние. Я обрадовалась. Что еще я тогда могла?

Муж мой в деле не участвовал по причине незаинтересованности, он не верил в такую возможность, да просто и не хотел.

День настал. Нужно идти в итальянскую амбассаду за визой. Торжественно одевшись в лучшие одежды, расчесавшись по моде, заплоив волосы буклями, накрасившись, приосанившись, вышла из подъезда. Полетела, не видя ног, к автобусной остановке в город. Подъехала в центр. Вышла. Театральная, 10. Здание с флагами Италии. Очень красивое. Да и сама площадь знаменита. Стала в очередь.

— Входите, — пригласил меня милицейский, охраняющий здание, открыв широким махом дверь другого государства. Обливаясь липким потом, я тем не менее прошествовала за железную дверь решетки. Улыбнулась лучезарно охраннику, послав самую качественную мою улыбку. За железной решеткой амбассады, как мне тогда казалось, располагался свободный мир. Заграница брезжила как освобожденье, тянула, грезила. Ощущенье чуда при смене пространства не покидало меня. Я так хотела. От желания вставал комок в горле. Сама не веря, что это возможно, я подала приглашение в стеклянное окошко. Получила дежурную анкету на заполнение. Заполнила. Отдала в окошко. Вышла. Дверь в свободный мир за мной захлопнулась. Теперь нужно ждать разрешения консула, чтобы вернуться. Придется ждать.

«Все получится, — успокаивала я себя, — все получится». Успокоилась наконец. Как могла.

Консульство итальянское находилось рядом с Мариинским театром и с собором.

Я, не верующая по сути, направилась сначала в церковь. Нашла там икону Николая Угодника и, встав рядом, образовав замкнутое пространство, стала просить помощи в исполнении моего заветного тогда желания. Просила с чувством, с расстановкой, перечисляя, что мне нужно в данный момент от Бога, чтобы пересечь границу моей Родины, выйти на свободу.

— Целостность.

— Счастье.

— Паспорт заграничный, визовое разрешение, немножко денег, — перечисляла я. — С остальным справлюсь.

Темнота в церкви не мешала мне. Ощущение что Николай Угодник услышал, не покидало меня впоследствии. Тогда же просила его как могла.

Вышла из церкви. Домой не хотелось. Ожидание чуда, приподнятость настроения повели меня дальше. Театральная площадь. Мариинский театр — никогда не ходила. Хотелось, но все время некогда.

«Ах, — подумала я себе, — была не была!» Подошла к красивым воротам с видом завсегдатая. Что я там искала, не знаю. Значительно позже поняла. В вестибюле никого не было. Окошко кассы открыто. Подошла. Потопталась. Огляделась. Одна. Одна?

Билеты стоили по тем временам дорого. Я ходила в театры попроще, подешевле. А тут стояла, рассматривала афиши, мысленно перебирая, куда могла бы попасть по идее.

Могла бы, но не могла. Скрипнувшие ворота пропустили какого-то странного мужчину. Я оглянулась. Он подошел ко мне в одежде, не совсем подходящей для театра, встал за мной и, наконец, обратившись, предложил мне, — совсем уж чудо — сделал мне совершенно невероятное предложение: лишний бесплатный билет.

— Я проездом. С приисков. Только приехал. Захотелось пойти в Мариинский. Вот пришел. Купил два билета. Моя знакомая отказалась, вы не хотели бы пойти со мной? У меня дома билет. Приходите, я отдам вам. Вот адрес, тут недалеко.

Он ушел, дверь скрипнула, тяжело закрылась за необычным посетителем, не завсегдатаем театра. Я подумала.

Предложение было настолько необычным. Я призадумалась.

А, была не была!

И пошла.

Дом не пришлось искать долго. Нашелся быстро, оказался обычный питерский дом. Я поднималась все выше и выше. Наконец дошла до чердака. Там действительно был он. На колченогом стуле стоял чайник. Валялась одежда, а на столе, тоже колченогом, стояла огромная сумка. Удивительная, огромная, новая, красивая сумка. Нелепым пятном здесь смотрящаяся. Я удивилась ее величине. Мужчина при ближайшем рассмотрении оказался каким-то жалким. Он почему-то меня стал что-то просить. Я от изумления сначала не поняла, прислушалась. Он продолжал тихо уговаривать что-то сделать. От изумления и необычности обстановки я сначала не поняла даже, что.

Оказалось, что он с приисков, только рассчитался. Ищет женского тепла.

Ну и что. Причем тут я — промелькнуло мгновенно. Где билет, за которым я собственно и пришла?

— Ты подожди, не торопись же. Мне нужно женское тепло.

— Не поняла…

Мужчина подошел к столу, взял сумку, открыл ее. В сумке лежали пачками сторублевки, перепоясанные крест-накрест банковским бантом. Сумка, полностью наполненная кирпичиками денег, сторублевок, приковала мой взгляд гвоздем. Я такого никогда не видала. Обстановка была нереальная. Свет из грязного окна пробивался, освещая сокровища.

— Ну что, пойдем. Ты сможешь взять, сколько захочешь, сколько унесешь с собой. Пойдем же, пойдем.

— Подождите, — только и смогла я вымолвить, сглотнув в горле образовавшийся ком.

Я застыла.

— Дайте подумать. Вы меня покупаете?

— Не морочь голову. Хочешь, бери предложение и деньги, не хочешь, разворачивайся и уходи. Уматывай.

Мужчина рассерженно ждал.

Мыслей у меня в голове отродясь столько не было.

«Мне так нужны деньги, а тут вот что. Я себя должна продавать теперь, что ли?», — дискутировала я с кем-то невидимым в своей голове.

Диалог затянулся. Мужчина поглядывал, наблюдая как будто за ходом моих мыслей.

— Нет, извините, я не по этой части, — смогла я из себя выдавить. Развернулась, рванулась по лестнице, как будто кто-то за мной гнался. Выскочила из подъезда. Долго бежала. Продолжая беседовать. Кто-то в моей голове меня укорять даже стал.

«Какая эгоистка, могла обеспечить себе и детям безбедную старость. За пять минут позора, — так мне думалось, — могла приобрести денежный эквивалент счастья. Хватило б надолго. Что, убудет у тебя что ли, — какой-то мерзкий голос вещал мне. — Ты о ребенке подумала? Сколько нужного можно было бы…»

«Нет. Я не пойду на это», — ответила я голосу резко. Довольно убедительно. Голос замолчал.

Домой я пришла ошеломленная, слишком много оказалось за один день. Амбассада, Николай Угодник, странный мужчина и мерзкий голос в моей голове.

Искушение. Выстояла. Знала внутренне: деньгами делу не поможешь, не решить задачу, которую я тогда интуитивно решала. Недостаточность погасить деньгами не удастся. Это уловка.

Значительно позже поняла, связала все воедино. Будьте внимательны, когда просите.

Желание может исполниться мгновенно, довольно каверзным способом.

Тогда не понимала. В Италию благополучно съездила. Целостность не настала. Правда, ощущение себя значительно улучшилось.

Голос противный, искушающий исчез совсем, как будто и не было.

Картина совершенно сюрреалистичная до сих пор стоит в моей голове.

Глава 17. Таблица Менделеева

Осень. Делфт засыпало золотой стружкой, багряными копейками, лимонно-персиковыми дольками листвы. Так, наверное, выглядит мистический Золотой город инков. В магазинах появляются тыковки. Разной формы, желтые с зелеными прожилками. Их используют для композиций, выкладывая на улице, на скамейках около домов, создают причудливые композиции внутри в вазах. Голландцы — прекрасные флористы пространства жизни. Отмечаем приход осени. Уютно, тепло. Насыщение красками. Медь, золото, бордо, розово-лимонное, нежное. Чудное переплетенье. Соединение земли, неба, домов, деревьев между. Игра воображения и сил природы.

Я совсем недавно полюбила это время. Вспомнила Пушкина, шелестя ногами, зачерпывая верхний образовавшийся листвой осени слой. Раньше совсем непонятно было, как можно это любить. Дожди, полностью поглощающие время. Солнце. Особенно желанное осенью, как ни странно, яркое, последним теплом, вдогонку, с явным опозданием, извиняясь, дозревает землю Голландии. Лето бывает жарким, тропическим примерно три раза. Сначала в мае становится неожиданно жарко. Закаленные погодой жители сразу же оголяются до кто что может. После зимы особенно бросаются в глаза дети без шапок, голыми ножками торчат из корзинок велосипедов. Детские сиденья родители прикрепляют сначала впереди. Дети привычно обживаются в таком передвижении. Спят на велосипедах, смешно наклонив головки. Едят. Многое чего делается голландцами прямо на велосипедах. Выращиваются дети, взрослеют сами. Первым делом получив традиционно в подарок свой первый, трехколесный. Учатся, женятся. Снова в путь голыми ножками уже своих детей. Традиция. Велосипед как способ жизни, передвижения. Полезно, не загрязняет, вообще здорово. Велосипедная жизнь. Велосипеды попадаются самые разнообразные. Простые, обыкновенные, которые крадутся не раз, не два. Дорогие, всякой всячиной обвешанные, гордо сверкающие отполированным алюминием, с огромными цепями, амбарными замками дорогой породы. Тележка на двоих, закрепленная намертво впереди. Складывающийся так, что можно взять в общественный транспорт, потом раскрыть, ехать дальше по своим делам на многие километры бесплатно, тренируя здоровье. Бережливость, разумность, целесообразность — главная черта нации, специальные дорожки опоясали всю страну. Дорожки обновляются, модифицируются своевременно для удобства граждан. Граждане-велосипедисты настолько привычно шныряют без дорожек прямо перед носами автомобилистов. Те же тихо чертыхаются, но открытого противостояния нет. Сегодня ты велосипедист, завтра автомобилист. Все-все понимают. Разработан особый этикет общения, поддерживающий вежливую коммуникацию — не подрезая пространство друг друга. Поворачиваешь — покажи рукой, куда. Целые вереницы летом свободно разруливают, кто куда, не топча и не калеча. Хотя по началу страшновато попадать в кучу-малу из разноцвета металла, людей. Велосипеды любовно украшаются венками цветочными, гирляндами, снабжены специальными ночными фонариками. Без них ночью ехать нельзя. Оштрафуют. Осваиваешься с явными преимуществами такого передвижения быстро. Привыкаешь, сам становясь частью этой кучи, видишь логику взаимодействия, доброжелательное отношение помогает разобраться. Спасибо. Пожалуйста. Как дела. Нормальные человеческие слова, ставшие здесь нормой. Помощь окажут многие, рядом проходящие. Особенно сначала удивляет, что люди здороваются на улицах, просто прохожие. Дах, хер морган, хер даг, хер авонд. Привет, доброе утро, день, вечер. В зависимости от времени суток. До 12. 00 — утро, потом до шести — день, с шести — вечер, приветствуют соответственно, не путая. Так звучат приветствия по-голландски. Сначала русское ухо режет, понятно, по какой причине. Потом осваиваешься, привыкаешь, сам начинаешь говорить. Смысл не в самих словах, звучаниях, а где как произносишь. На какой территории. Здесь звучит русское самое ругательное музыкой, улыбкой, благостным передаванием хорошего настроения по цепочке. Так приятнее жить.

Пришла мама. Ей много лет, бегает, как спринтер. Приготовила обед. Привезли из России грибов. Сушеные, пахнущие настоящим. Лесом. Домом. Вкусным теплом. Готовили, подавали как большой деликатес. С овсянкой, сметаной ложкой. Вспомнился запах детства. Здешние, самые лучшие, похожие на русские белые, но не они, с маленькой коричневой шляпкой, толстой кремовой ножкой, не пахнут никак, совсем. Смешала вместе, получился запах русский, навар голландский. Вкусно, конечно. Мама сильно хвалила. Хоть я ее балую, она всегда благодарна. Не капризничает — уже можно в этом возрасте. Не ворчит. Я обсуждаю с ней мои темы. Она химик-биолог с отличным теоретическим знанием предмета. Могу говорить. Может выдать любую информацию про атомно-молекулярный мир.

Все мое детство прошло в химии. Я с ней родилась, выросла, умру. Все было подчинено урокам, преподаванию маминому, ученикам. Знала всех поименно. Кто умный, кто нерадивый — такое слово мама употребляла для троечников, — кто гениален. Были такие у нее. Помнит до сих пор. Правда, один перешел в другую школу после ее прихода. Признала ошибки. Повинилась мне в этом.

Школа была хорошая, но обыкновенная. Не английская, не спец, просто хорошая школа, с хорошим директором. Маму взяли. Она подняла преподавание химии в ранг святости. Каждый человек должен знать, как и в какой последовательности вращаются атомы вокруг ядра, сколько их, в какую сторону. Оказывается, самого атома нет, есть только поле его волнового движения. Как это выглядит в жизни, как на самом деле происходит, мама объяснить не могла. Я же, стараясь реально представить, что как происходит, просто вставала в ступор. И материя и волна. Поди в десять лет разберись. Химию в школе преподавали с восьмого, я же после своей учебы приходила к ней в школу, садилась на заднюю парту со старшеклассниками. Слушала, представляла. Что могла. Многие умы вставали в тупик в представлениях. Хороша теория та, что работает. Работало на бумаге. Пока не сделали поздние опыты, пропустив электрон через щель, по-моему, Резерфорд. Позднее еще. Тогда наконец-то смогла представить реально.

Вся моя жизнь состояла из химии. Мама наскоро готовила еду, снова раз за разом обсуждая свою любимую химическо-преподавательскую тему. К восьми моим годам объявила грандиозный проект. Будем создавать таблицу Менделеева. Не саму таблицу — она от Менделеева досталась, продолжалась в моей жизни новыми найденными элементами, которые с полураспадом полным, но очень краткосрочным. Смогли засечь 109, 111.

— Сейчас уже 118, — мирно беседовали мы с мамой, поедая грибной суп на веранде. Обмениваясь новостями под теплым осенним коротким голландским солнцем.

Моя реальность встала на дыбы. Решено было построить таблицу на стене, со всеми движущимися макетами электронов, облаков. Из дерева, металла, целой кучи проводков, из которых я плела изумительные косички тройные и шестерные. Куча распиленной на элементарные участки-домики по размеру фанерки распласталась посреди класса. Маленькие лампочки выполняли функции бегающих по своим орбитам электронов. В каждом домике закономерность. Металлы к металлам, газы к газам. Все, как в природе, стройно. Неохватно. Мама взялась охватить. К ней присоединились родители. Им хотелось донести своим чадам чудеса природы в наглядном виде. Чтобы не только читали, но и видели. Вопрос понимания связи теории с практикой в химии совсем не стоял. Такого было мало. Да разве только в химии? Многие совхозы засыпали кучами азотных удобрений поля. Поскорее свалить, уехать. Тракторных водителей учили химии. Должны были по идее понимать, что дают яд еде, фактически травят население. Не думали. Не соединяли. Не научили. Строили.

Коммунизм.

Маму я стала видеть еще реже. Ездила к ней в школу, стояла за дверью, подглядывала, как идет менделеевская стройка века — так я это про себя назвала. Видела, как растут электронные домики. Мой был пуст. Мама строила. Памятник Менделееву. Заполняла его ячейки. Понятно, как он обрадовался, увидев свое детище на стене школы. Захотел посетить мою маму, увидеть.

Каждый раз, в надежде залучить ее внимание, с ней можно было разговаривать только химически, я волей-неволей выучила этот странный китайский язык формул, кристаллических решеток. Из интереса сливала разные жидкости, делая опыты в ее подсобке, соединяя порой несоединимые ингредиенты. Щелочи. Кислоты. Небезопасное занятие для ребенка. Мне нравилось, когда жидкость с шипением вырывалась из пробирки. Их привозили в деревянных ящиках. Много. Можно смело играть, разбивать.

Детство и отрочество прошло в пробирках. Я ими пила, мыла кисточки, рисуя красками ими же, ожидая окончания химической службы достойного соратника Менделеева. Обычно мама задерживались допоздна. Мне было четырнадцать на торжественном открытии Таблицы. Как водится, завесили белой простыней, потом сдернули. На открытии присутствовали все учителя химии области. Сама пылала гордостью.

Ни у кого в районе. Может, даже во всей стране! Действительно, такого не было. Это правда. Химия не стала моей основной наукой, хотя разбиралась я даже очень. Закончила по собственной инициативе школу юных химиков в питерской Техноложке. Могла поступать на факультет химии без экзаменов. Может, была бы Эйнштейном или Горяевым. Мама не пустила. Одну. В Питер. Побоялась. То, что я учила в школе тогда в пятнадцать лет по собственной прихоти, учат здесь в Голландии по окончании университета. Образование хорошее, глубокое, даже отличное в тех лет России. Вот почему теперешняя русская наука не блещет. Не звучит. Многие имена ученых во всех областях, особенно в прикладных в Европе, в Америке звучат на русский манер с окончанием — фф: Иванофф, Петрофф, Горяефф.

По всему миру.

Извилистый путь.

Известны всем.

Русские.

Ученые.

Глава 18. Брат уходит. Небытие

Его сморщенное, измученное тело, похоже, сдавалось, не выдерживая такого бездумного, варварского обращения. Тонкие, в жилах, руки, ноги, подмышки и пах в синюшных пятнах от бесконечных доз больше не выдерживали нагрузки и отказались совсем.

Жалости не было, было разочарование, бессилие что-то изменить. Бесцельно прожитые братом годы.

Виделись мы редко. Ходили на майские, принаряженные, к дедушке Ленину, сидели у его постамента на каменных плитах внизу у подножья. Бегали вокруг его каменной фигуры с протянутой, указывающе-благословляющей рукой, выброшенной им далеко вперед, как бы определяющей путь многим поколениям. Жест этот рассматривался потом по-разному. По одной удивительной версии — жест усмирения, магическая сила в действии. Усмирение толпы.

Путь был указан ошибочно. Кабы это знать тогда, когда мы бегали в детстве, можно было бы изменить маршрут, но мы все прошли этой дорогой, кто как, но прошли.

Брат не прошел, застрял на полдороге, свернув потом совсем в никуда.

После ритуального движения по кругу, отдачи дани деревянному истукану прошлого шли в парк-Ботанику, взрослые отдельно, мы, дети, — отдельно. Там, придя, расстилали простынку, сначала большую, на которую вываливалась из сумок снедь — слегка придавленные местами яйца вкрутую, заранее сваренные в большом количестве каждым из участников пиршества — семьей, первые огурчики, ярко-зеленые, с черными пупырышками и еще свежим налетом утренней росы, пахнущие этой росой и настоящими огурцами. Как хороши, как свежи они были, эти огурцы, запах преследовал потом всю жизнь, запах молодых огурчиков единил наше детство… Редиска с бабушкиных огородов, выращенная у себя под окнами, на маленьком куске земли, оставленном нашим бабушкам как бы в насмешку — а так выживете. Выжили. Сухая рыба, под смешным, но весьма почитаемым названием «рыбец». В хорошие годы — докторская, которую тут же кромсали маленьким тупым перочинным ножом, взятым из дома по случаю праздника дядей, перья свежего темно-зеленого лука.

Горка росла. Мы, дети, с жадностью смотрели на эту скатерть-самобранку, заранее голодные, пока еще чистенькие, причесанные по тогдашней моде с заплетенными двумя косичками с большими нелепыми капроновыми бантами на обе стороны и стриженными наискосок мамиными тупыми ножницами одинаковыми челками.

Поодаль стелилась простынка поменьше — детям. Мы, дети, не допускались к общему столу. Дети должны были вести себя благостно, называлось — вести себя хорошо. Кто не помнит эту фразу-заклинание? Сказанную тысячу раз за день и так и не нашедшую воплощения в жизнь. Мы по определению, заведомо показывая чудеса дрессировки, должны были не мешать, не нарушать границы взрослого залихватского гулянья, не кричать, не бегать, не шалить.

Идеальный образ строителя коммунизма.

Вымысел.

Мираж.

Морок.

Липовый стандарт прошлого, так глубоко засевший в наши умы и сердца.

Мы, тем не менее, бегали, кричали, шалили. Постоянно драли друг друга за косы и чубы, отрывая взрослых взбалмошными криками, громко крича имена обидчиков вслух, напрягая пространство.

С продолжением праздника дела до нас уже никому не было, бутылки были опорожнены.

Затягивалась дремучая своим тоном песня.

«У церкви стояла карета, невеста всех краше была…»

Песнь эта пришла издалека, из прошлого нашей семьи. Тон песни был такой жалобный, тянущий откуда то изнутри, из самого живота.

Печаль.

Сожаление.

Безнадега.

Закладывался стандарт проживания, тон дальнейшего существования в детские, неокрепшие сердца.

Эта песня от сердца старших фамилии передавалась поколениями, утверждая безрадостное страдание как доблесть, как смысл, как правильность, как «так надо».

Надо быть сострадательным в песне, но не видеть своих надоевших рядом детей, не понимая значимость данного мгновения. Такая вот сострадательность на потом.

Насытившись и напившись, кто-то таки вспоминал про нас, будущее поколение страдателей.

Собирались в кучку, и мы шли гуськом к ручью.

Потом ручей назвали святым, и просто так, без понимания святости момента, туда уже было не залезть, а тогда еще можно было. Мы с радостным гиканьем прыгали в холодную, обжигающую тельце воду, вереща от радости общения с природой, смеясь несанкционированно и гогоча.

На этом воспоминания о нем прерываются.

Память причудливо не запомнила больше ничего.

Белая, чистая еще рубашечка, черные сатиновые шорты.

Самое начало конца.

Существующая возможность.

Обнять,

приласкать,

направить — была навсегда упущена именно тогда.

Упущена возможность другого общения.

Другой передачи данных.

Другого способа существования.

Реальность была такова.

Безрадостная, пьяная. Не осознаваемая вообще. Веками передавалась от отца к сыну и дочери, так по кругу века и века.

Что могло произрасти из этого?

Ничего и не произросло.

Потом, уже в зрелом возрасте, случайно пересекшись на семейном празднике, он с поломанной рукой вещал, что не хочет работать на дядю, ему западло. Работать на себя брату просто не приходило в голову, хотя он попробовал поиграть в местном оркестре на трубе, что тоже само по себе необычно. Попытка таки была. Но то ли играл он без вдохновения, то ли не пришел на ответственный сбор — игра не пошла. Брат пустился во все тяжкие и больше не вылезал из тюрьмы. Она стала для него и матерью, и домом отчим, заботливо обеспечив казенным пропитанием, койкой под названием нары в восьмиместной камере. Он привык жить там, и его привычный обитаемый мир стал небом в клеточку, но там кормили и было тепло. В промежутках он все-таки умудрился жениться, и мы родили мальчиков-погодок. Он, по-моему, даже не понял, что произошло в его жизни, что этот мальчик — его сын. Фантасмагория жизни продолжалась, неукоснительно, фатально ведя линию его жизни именно к такому концу.

Выход, пробел, вход обратно, только причины посадок менялись. Сначала за применение, была такая статья, бедных людей сажали пачками, не разобравшись в причинах.

Борьба со следствием. Известный, проверенный веками способ, еще дальше заталкивающий пороки вглубь.

Народ сидел, привыкал, осваивался и тюремно-нарная действительность становилась нормой на многие годы для приспособившихся обитателей новых, но по сути тех же гулагов, перемалывая огромные массы людей, прорастая в их душах. Давила и грела вечерними попойками крепкого коричневого чифиря и тюремными песнями под гитару. Тюремный эпос России. Он оттуда пророс.

Ах, мама, мама, зачем ты меня такого на свет родила….

И вот результат. Нелюбимо, нелепо прожитая жизнь, которая дается, как известно, один раз, и прожить ее надо так…

К сожалению, ему никто не рассказывал как. Сам он так и не удосужился разобраться и прожил ее абы как, без смысла, впотьмах подсознания, фактически так и не выйдя на свет. Страшный сон разума рождает чудовищ. Никто не удосужился этих чудовищ убрать, ну или хотя бы разбудить.

Брат проспал, пропустил, не доехал, не дал себе труда, никто из семьи не дал.

Не встал рядом, не подпер, упустили момент. За работами непосильной тяжести, временными собственными пробуждениями и пьяными мужьями-отцами таких вот Сашек, Витек и Ларочек.

Безотцовщина, безматеринство, безысход.

Мы прошли через это не посильное многим испытание. Кто-то стал сильнее. Проснулся. Кто-то просто завяз, повис в этой реальности, так и не найдя в себе силы выйти, прорваться, уйти из нее.

Это ли их вина, отсутствие желания, так раздражающее меня. Может быть, начни мы, хотя бы кто-то из нас просыпаться пораньше, останавливаться, задумываться, что происходит, может, и можно было сформировать другой сценарий для большинства из нас.

Семьи.

Страны.

Государства.

Планеты.

Нет, не случилось, не вспомнилось, не пришлось.

Жизнь случалась. Катилась. Угасала. Кому-то повезет быть с близкими при уходе-окончании, а если нет, то как есть — одному. На грязной больничной койке без участия, сострадания сжатой в кулак поддерживающей руки. Так он и уйдет, ничего не поняв, не успев понять, не захотев.

Это выбор его и мой. Почему так и щемит под ложечкой.

Брат, прости, я не была с тобой. Пыталась, но этого мало. Жизнь прошла. Бестолково, натужно, никчемно. Кое-как. Может быть, потом, в следующей жизни. Эту ты упустил.

Мне горько от этого.

Но жизнь твоя. И выбор твой.

Я смирилась.

Любим тебя.

Глава 19. Вековая злость

Я вижу в людях злость. Такая темная, игольчатая энергия. Разноцветное. Холодное. Неоновое. Грязно-красный — агрессия, темно-синий — раздражение, человек себя сдерживает. Черный — злость. Искорки-свечения. Сначала видны маленькие струйки холодных уколов, безжалостно-прицельных. Если есть за что зацепиться в другом человеке. Злость цепляется, дуплицируется, иногда взрывом сливаясь в свару — огромное грязное облако, клочьями витающее в пространстве. Тогда уже не понять, кто прав. Не важно. Логики в злости нет. Она просто взрывает реальность, надолго оставаясь в человеческом поле. Люди в основном не задумываются об этом, откуда она.

Неприятие мира, который есть. Там, в голове, согласно своим убеждениям, привычкам, пристрастиям строится мир. Глубоко внутри компьютерной графикой создается картинка, как оно должно быть. Данные передаются в центр решений, мгновенно сверяясь с тем, что реально есть в материальном мире. Участок решений выдает вердикт: ситуация не в нашу пользу.

Возможно, уже было такое. Человек пострадал. Запомнил. Шаблон внедрился, остался нейронной дорожкой, в мозгу засел навсегда. Как только возникает хотя бы чуть похожая ситуация, человека взрывает несоответствие.

Злость.

Она сидит поколениями ДНК, передавая ситуации, реакции, шаблон поведения из поколения в поколение. Неосознанного внутреннего кошмара. Человек бы сам рад избавиться от привычки. Ему надоело уже воевать. Что-то внутри проводит именно эту линию в мозговой дорожке. Он бы смолчал. Невозможно. Вековая злость. Требуется подкормка. Она все еще там. До бесконечности. Пока кто-то из поколения ни проснется, не задумается.

— Что это я так? Возможно же по-другому.

Осознанно начиная злость искоренять из своего поля. Тела. Момент за моментом выводя из подсознания все ненужные уже шаблоны, привычки, реакции.

Это уже возможно.

Оно происходит.

Прадедушка был из кулаков. Валял валенки, бондарил бочки. В Заинске домов, как у них, было мало. Цинковая крыша была видна издалека. Особенно в полдень. Горела металлическим солнцем местного масштаба. Да и только. Внешний фасад был виден. Внутреннего просто не было. Дети бондаря не ходили в школу. Семь человек абсолютно безграмотного населения. Да разве только семь? Нужны были в хозяйстве. Как только подрастал старшенький, учился ходить, рождался новый, за которым уже с раннего детства приглядывал предыдущий. Спали вповалку на полу, укрываясь ватными стегаными, давно уже истлевшими одеялами. Подушек не было, так что по утру можно было наблюдать перемешанную горку детских головок и тел. Все в куче. Куда потом куча делась — разбросалась по миру, поди разберись.

Прабабушка, осатаневшая от такого кагала, была просто зла на жизнь. Столько детей она не планировала. Кто ее спрашивал? Рожала, как все. Тяжелая женская доля, которую признали таковой только в прошлом столетии, веками давила на женщин, не давая реализовать способности. Был только один беспробудный, неблагодарный домашний труд. Ни слова сказать, ни обнять тогда еще не умели. Во многих семьях просто не могли улыбаться друг другу. Не учили, не могли, повода не было. Дети вырастали с материнской неосознанной злостью внутри. Передавая ее поколениям дальше.

Бабушка моя, вместо запланированного жениха, приготовленного ей родителями, для тогдашнего их семейного предприятия, как было раньше века и века, решила вопрос по-другому. Она полюбила местного красавца. Красавец дедушка был голодранец. Ни тебе крыши цинковой. Вообще никакой. Бабушка же хоть из кулацкого роду, была безграмотная. Запудрил ей мозги шустрый сосед. Да и время уже подходило другое. Дедушкино. Наверстал. Пролетариат набирал силу. Потом он стал комдивом, вообще ушел. Но сначала прабабушке сильно не понравилось такое своеволие бабушки. Она ее прокляла. Что против воли, не спросив, выбрала себе вот этого… Дальше следовали, я думаю, эпитеты не самого благопристойного стиля.

Злость разрасталась в нашей семье размерами. Прабабушка больше с дочерью не говорила. Просто ее игнорировала. Даже когда в войну пришлось бабушкиной семье эвакуироваться обратно в Заинск, прабабушка детей отступницы не приняла. Жить пустила, но вровень не ставила никогда. Кормила сначала своих, потом только тем, что останется, мою маму, ее сестер. Если оставалось немного или совсем ничего, ложились голодными мои дальние родственники. Чуть больше века назад.

Никто в семье не был друг другу рад. Раздражение от того, что они должны быть вместе, что-то друг другу делать, преобладало в отношениях. Так пошло. Жилось. Без радости, без улыбок. Любви. Поцелуев. Лишнее оно это. Слюнтяйство. Нет.

Нет объятьям.

Слову «люблю».

В семье это было табу. Нельзя было обниматься, говорить слова, что трогали за душу, о поцелуях я вовсе молчу.

Злость. Раздражение. Неприятие. Слегка замаскированное правилами приличия. Растить — растили, радости от ращения не было никакой. Так продолжалось до этого столетия. Нет, даже раньше, дочь моя этот кордон собой прорвала. Пришло. Изменилось. Время совпало.

Энергия любви перекрыла злость.

Я уже стала готова. Да, готова. Мне так этого не хватало. Дочь появилась, стала расти, я, еще внутренне сдерживаемая устоями, уже обнимала, целовала ее, как все нормальные люди. Хотя на людях волю своим чувствам не давала, старалась оставаться сдержанной, как было положено. Рамки приличия соблюдались мною сначала по-прежнему строго. Потом уже я подумала: какого черта! Кто сказал, что обниматься на людях нельзя? Следуя правилу. Зачем?

Так говорили раньше — «на людях». На них нужно было вести себя особенно прилично. В носу не ковыряться, не на них — можно. Где логика? А тогда ведь была. В доме одевались друг перед другом в чем попадя. В люди особо принаряжались. Своим сойдет. Почему сойдет? Какая разница, что увидит в тебе мелькнувший прохожий, зачем нужно стараться именно для него? Непонятно. Близкие люди, по моей идее, должны быть дороже. Ан нет же. Для близких можно в семейных трусах. Увидишь такие «семейные трусы» на улице — напомажен, в бабочке, в сен-лоране. Дома бы никогда не узнал. Вроде бы дома не надо. Почему, я не знаю.

Просто размышления о шаблоне. Констатация факта. Без осуждений. Зачастую это так. Не сильно важно, в чем фигурировать перед родней. Лишь бы комфортно.

Домашний раздрай копился, продолжал разрушение. Дурная энергия, зависнувшая в веках, может быть убрана из Поля Сознания.

Улыбкой. Лаской. Теплотой в сердцах.

Наведя порядок в доме, в мыслях, в судьбе, можно убрать все эоловые наложения злости, поменять шаблон в голове. Пустить по новой нейроны улыбки, раз за разом улыбаясь даже врагам. Сначала, с непривычки, может быть кривовато, не совсем искренне, не то.

Зато потом. Дорожки прокладываются. Закрепляются. Новые дорожки радости, любви. Жизнь начинает менять окраску, выворачиваясь совсем другой, радужной стороной.

С черно-белой, будничной ближе к цветной.

Идеи находят пути воплощения.

Мечты сбываются.

Можно дышать. Совсем иначе. Дышать в пространстве, созданном твоей улыбкой, размноженной множеством лиц.

Родными. Близкими. Просто прохожими. Злость уходит.

Испаряется грязным облаком. Реальность меняется.

Я это вижу.

Преодолеваются собственной силой препятствия, что встретятся на ее пути.

Мне хотелось, чтоб она сама, чтоб вообще в нее не впадала, много еще чего «б» проносилось в моей голове. Я молча смотрела на эту истерику. Не утешала. Вспоминала свою.

Партия так учила — не щадя живота своего взращивать строителя коммунизма, который будет: не голосить. Не плакать. Вообще не вещать.

Проявление чувств считалось слабостью, которая им была не нужна. Не нужно было, чтобы возражали, чтобы хотели свое. Нужно было, чтоб хотели общее. Сценарий всей жизни прописан жестко, заранее определен.

Смена восьми реальностей четко выводила на орбиту жизни.

Родился. Детсад. Школа. Учеба. Замужество. Дети. Работа. Смерть.

Это было все. Поэтому так строго судили тех, кто не хочет, просто не может жить по этому сценарию, хочет жить совсем по другому. Может, по более широкому, а может, по своему.

Многие, очень многие соглашались, боясь ослушаться. Тюрьмы за неповиновение. Страх. Тоска. Одиночество. Вот что ждало отступников новой веры. В Ленина, Сталина. Коммунизм. В лагеря.

Они несли эту веру в жизни, в свои, своих близких. Стойко держались.

Не улыбаться. Не сострадать.

Так родилось поколение не обласканных, не обнятых вовремя, совсем непонятых людей. Эти люди свернулись в трубочку, закрыли Душу. Так жили, неся свою Необласканность в жизнь. Не обнимая, не соучаствуя. Не живя.

Достоевский. Слеза ребенка. Он тоже решал. Решил для себя, оставив этот вопрос открытым. Что же важнее.

Истина или Слеза?

Слеза. Твоя истина. Ветряная мельница. Соучастие или Истина? Не другого. Должна ли она побеждать? Можно ли, глядя в глаза ребенку, твоему плачущему ребенку, другу, соседу не сопереживать? Хранить свои прописные истины, которые так важны для тебя.

Вещать. В этот конкретный момент Истины.

Не утешить, не обнять.

Мираж. Иллюзия правильности убеждений. Чувства едва пробивали дорогу в те далекие времена.

Гонения сердца.

Чувства горели.

Костром Инквизиции.

Каждая генерация готовит последующую, передавая свои установки. Дошло. Сначала блуждая во тьме. Без сочувствия. Войны. Костры. Темная Ночь Сознания. Чудовища внешние и внутри. Внутренние иллюзии, ионы времени не давали жить полноценно. Просто любить. Просто ценить. То, что есть. Обнимать. Признавать. Держась за идеи, мы забывали главное.

Человечность. В чем она. Что мы такое — Люди. Человеки. К чему мы стремимся. Чем в жизни живем. Ради идеи — не обнимаем, не утираем слезы близких, далеких. Что оставить нам главным? К чему стремиться? Чем жить? Истина одна.

Любовь. Любовь как клей в Сознательном творении всего, что есть.

Любовь может все решить.

Из сердца.

Ее попирали, не признавали, веками летели за своими иллюзиями. Вперед и вперед.

Забыли. Убрали. Унизили. Растоптали. Велись на уловки Религии. Веры. Чужой. Навязанной. Не в себя веры. Если б возможно было жизнь прокрутить обратно. Чтоб я была рядом и чтоб она. Больше не плакала. Я б утешала. Сейчас я знаю Слова. Сейчас я не жду ни минутки, кидаюсь те драгоценные слезы ребенка сразу утешить, унять.

Не выбирать!

Сколько бы тяжких, незрелых моментов можно было убрать из жизни! Ее и моей. Я же мать. Мать должна утешать, не раздумывать. Мать должна соучаствовать.

Не рассуждать!

Сколько бы войн удалось избежать! Если бы кто-то когда-то кого-то мог просто обнять. Протянуть руку помощи в это мгновенье.

Утешить. Утереть слезу. Обласкать.

Нам нужна Истина. Мы познаем ее через рядом стоящих. Ментально выстраивая наслоенья — нужно, не нужно.

Не рассуждать!

Поддаться сердечному!

Просто и ясно.

Слезы осушатся.

Войны затихнут.

Исчезнут как способ решенья.

Если из сердца.

Порывом.

Обнять.

Глава 20. Гайя. Майя. Мой Путь

В ожидании урагана Сэнди, самого страшного за всю историю. 6. 5 млн человек без электричества, полмиллиона разрушенных жилищ.

29. 10. 2012

Обсуждала с мамой, она самый преданный мой почитатель. Иногда ее глаз плыл, возвращала обратно. Разбирали понятие Создатель, Творец. Дошло до меня. Уместилось во мне. Ощущается правильным на данный момент.

Сознание. Высшая форма, более совершенная. Как мы. Более объемная. Невместимая в наш мозг высотой деменции. Способное творить, вмещать в более совершенные формы разных носителей 3,4,5,7Д Выше.

Мы созданы по подобию.

Мы есть Сознание в малых формах — телах.

Часть его. Способная творить. Со-творить.

Мама задумалась ненадолго и сказала:

— Ну да, человек же тоже создает, творит, подглядывая за Творцом. Перенимая работающие, созданные для нас технологии в природе.

— Правда, в ущербном виде, потому что мы пошли по технократическому пути. Машины, пароходы, мыльницы и заводы, — это уже вступаю я.

Технос. Система взаимосвязей, ограничивающая свободу, связывающая все в Матрицу существования. Строгая подчиненность, взаимосвязь. Самореализация как фетиш. Материальные игрушки. У кого чего на сколько больше. Дома, бриллианты, золото. Морковка для ослика.

Ослепление.

Будь.

Ешь.

Имей.

Обретешь счастье.

Заимели.

Счастья по-прежнему нет.

Тупик, в который зашла наша Цивилизация.

Ловушка.

Система завлекала своими почестями, манила, обнадеживала понятностью приоритетов. Еще один дом, денежный мешок или камень побольше. Будешь счастлив. Какая ложь, грубый обман для людей, вовлекшихся в эту систему ценностей. Ослики, много осликов бежали, подстегивая сами себя, за морковкой. Съесть нельзя. Невозможно. Все время впереди. Маячит вкуснотой достижения. Счастья. Морковка ненастоящая. Кто много, упорно бежал за ней, могут подтвердить. Насобирав целую кучу, так и не получили внутреннего, обещанного кем-то мира, спокойствия. Остановились немым вопросом в пустоту. В основном у ярых представителей материальных ценностей, технократической системы, Матрицы понятие Создателя отсутствует.

Его просто нет в их поле существования. Отрезали когда-то отрицанием Бога как такового. Не заметили в себе. Частица Создателя, отвергнувшая самое себя. Атеистически. Не искали. Увлеклись.

— И это все? Где обещанный рай? У меня есть все. Где обещанный мир? Счастье. Что еще я должен сделать? Что? Я достиг всего в этом мире, что наметил. Что было возможно достичь. Должно было сделать меня счастливым. И что…

Говорил мне знакомый. Представитель верхушки голландского общества. Он имеет, по здешним меркам, все, даже больше. Глубоко несчастный человек.

Утомленный бегом, разочарованный жизнью. Остановился. Начал рассматривать морковку, маячившую у него впереди. С другого конца. Стал задумываться, задавать вопросы. Человек он умный. Поворачивать свое лицо к тому, кого он так долго отвергал в своей жизни. К Создателю. Лорду, как они его здесь называют.

Накопилось целое сонмище переполненных чем-то домов, бассейнов, газонов, а так же мусорных гор, куч, зловонных. Заполняющих прекрасное тело Гайи своими смертоносными, губящими ее отходами человеческой, людской жизни на ее прекрасном, страдающем от их неразумностей теле. Стала напоминать своим неразумным детям, что все не вечно. Машины, испускающие нещадно наружный смрад, не вечны. Дома, построенные, возведенные в таких объемах на ее поверхности, не вечны. Столько человеку не нужно пространства для реальной жизни. Использование накопленных малой кучкой человечества богатств не рентабельно для Земли. Непродуктивно. Она, эта кучка, плотно устроившись на ее натужном, истерзанном теле, не хотела, да и не собирались делиться богатствами со всем остальным миром. Параллельное существование. Остальные 90 %. Мир бедности. Нищеты. Кучка росла в объемах, занимая все больше, больше пространства. Маня всех остальных осликов невозможностью счастья

Изначально ими же, кучкой, намеченного.

Кто эта кучка? — задавалась я вопросом. — Почему они, именно они забирают все себе? Почти все, производимое людьми тяжелым, почти беспросветным трудом. Работа, дом, работа. Много всего.

Куда это «все» уходит?

Почему именно им? Почему остальная половина, даже не половина, почти три четвертых части человечества никак не может подняться? Зажить по-человечески?

Почему.

Почему не хватает еды, воды, одежды, образования, школ в самых прекрасных районах мира? Почему дети, наши человеческие дети, родившиеся не у тех родителей, не могут вдоволь наесться, наиграться игрушками, а тут же с таким остервенением придумываются новые. Из пластмассы. Загружая больное нашими переполнениями тело Гайи. Зачем столько всего?

И еще немножко.

И вот еще.

Горы игрушек, не использованных по назначению, заполняли детские комнаты бегущих. Позже, взрослея, уже виллы. Новые и новые технологии. Игрушки уже умеют говорить, двигаться, если нажать встроенную хитро кнопку. Закрывают горизонт. Не дают отдышаться от бега по кругу. Отдаляют от природы. Крушат сознание. Наигравшиеся, поняв, если смогли, успели, стали останавливаться. Буксовать. Что-то не то. Кто не понял, продолжает бежать. Драма существования. Иллюзорные построения. Отвечают миру своими проблемами. Вываливанием их вовне. Суициды, убийства ближнего, беспощадные расстрелы в школах своих же товарищей. Пресыщенность поражает своей жестокостью. К другим таким же человекам. Мир встал на дыбы землетрясениями, обвалами, селями, ураганами, циклонами. Гайя, проснувшись наконец от вековой, цикличной, как говорили древние майя, спячки, начала подъем вверх, к новому пику. Вознесению. Майя заранее высчитали все подъемы, погружения, точную цикличность. Они могли. Обладали знаниями. Оставили людям с надеждой, что мы когда-то проснемся, прочтем, поймем их послания. Высчитав новый цикл Пятого солнца, время пробуждения планеты, зашифровали сведения во всех возможных артефактах, видимых проявлениях. Удалились. Ушли в другую реальность. Соплеменники Человека. Мастера Времени. Пространства.

Люди долго гадали, как это было. Куда исчезла эта, необычная своей продвинутостью цивилизация. Прибыв на незначительный период истории, майя, вселенские счетоводы, побыли здесь, на Земле, построили свои величественные каменные сооружения, передали, как они считали, знания, опыт в камне, календарях, удалились, поднялись дальше, наверх, откуда они, собственно, пришли. Пошли обустраивать другие миры. Где необходима их помощь. Знания. Их знания, которые они так бережно, долго хранили для новых, развивающихся миров этой Вселенной. Хранили, преумножали, передавали, как могли. В камне. Кругами на пшеничных полях. Музыкой случайно проявляющихся знаний в головах проснувшихся. Кому надлежало услышать, услышал эти знания.

Поняли. Расшифровали. Использовали в своем развитии. Развитии Человечества. На Земле. В других Галактиках. Помогли. Ушли.

Люди, даже самые спящие, утомились бегом по кругу. Пресыщенные морковкой начали останавливаться. Задумываться. Верхний поток, обращенный к Земле, все шире. Вселенское фотонное излучение, полоса, слой, в который мы вместе с Гайей вошли. Подтвержденный учеными. Стал ощутимее проявляться. Окутывать Гайю. Влиять. Изменять пространство. Ощущениями. Отзываясь призывом в головах идущих. Проснувшихся.

Что-то происходит, как-то не так все начинает двигаться, работать внутреннее пространство. Состояние изменилось. Сознание расширилось. Пространство проявляется другими закономерностями. Синхроничностью.

Происходит то, чего не может быть. Вопросы. Ответы все слышнее. Мир другой, чем мы его знали. В представлениях. Ощущают все, кто согласился воплотиться в миг перемен на планете. Такие миги были у многих планет, идущих этой дорогой. Сочленение Материи, Духа в одном пространстве. 3Д.

Забрезжил рассвет, преодоление разногласий. Прыжок вверх. В другое, нам же предназначенное эволюцией пространство. Плотность. Кратность. Лептоность. Тороидальность.

Сигналя нам беспричинной радостью. Взаимопониманием проживания.

Другие, так и не найдя мирного способа изменений, мутации, разрушают себя, свои пространства, оставляя остовы огромных, им самим не нужных построек. Руины разрушенных отношений. Основы старой эпохи. Базис, переросший незаметно в другой, им не видимый. Неведомый. Интуитивно ощущаемый отважившимися узнать. Дерзнуть. Проникнуть. Изменить. Состояния. Свой собственный быт. Реальности проживания. Без драм. Уважая каждое проявление. Путь. Жизнь.

На других планетах Вселенной, Галактики наши предки везде оставили споры. Мачу-Пикчу, остров Пасхи, Наска. Ольмекские головы в шлемах. Торчащие в пространстве заброшенные пирамиды, дороги. Лица Луны. Марса. Теперешним состоянием говорят людям: «Просыпайтесь! Мы сделали все, что могли. Вы можете».

Гайя знала, что сможет. Надеялась всеми фибрами. Просыпаемся. Замаячил рассвет. Она сильно заколебалась своими боками, намекая людям:

Довольно.

Пощадите.

Успокойтесь.

Сколько вам еще надо?

Я задыхаюсь.

Кричит она любимым, неразумным детям.

Нам.

Не слышали долгие эоны времени. Увлеченные бегом по кругу. Разоряли прекрасные океаны разливами из ее же разоренных недр нефтяных пятен. Бездумно. Страшной степенью жестокости убивали ее водных, морских стражей. Дельфинов. Китов. Морских котиков и слонов. Сгоняя их на мелководье, убивая палками по голове.

— Что вы будете делать без них, водных смотрителей?

Нет. Не слышали. Были заняты. Убивали. Для пропитания. Жестко. Бездушно. Невозможно смотреть. Жуть.

Много намеков Гайя посылала нам в виде землетрясений, цунами. Разрушая хлипкие, недолговечные наши человеческие построения, грозящие разрушить ее прекрасное, предоставленное людям в аренду тело. Не понимали связей. Не чувствовали их. Иначе зачем бы мы все это делали? Наверное, с надеждой понять, ощутить нашу связь. Что мы единый механизм. Функциональная Система. Гайя. Мы, ее неразумные дети, которых она так великодушно согласилась принять. Поселить у себя. Пожить на ее поверхности.

Надежда уходила, ускользала от нее. Она стонала, просила остановиться. Знала, если не удастся разбудить, придется принимать более действенные меры. Этого она сама не хотела. Ей нравится быть заботливой, любящей Матерью всему Человечеству.

Процесс становится неуправляем. Глухотой людей, зарвавшихся, заселившихся. Бездумно распоряжающихся ею.

Идти на крайние меры Земля не хочет.

Я знаю.

Возможен другой Путь.

Другие рельсы.

Гомос. Развитие Цивилизации.

Духовный путь.

Развитие способностей Духа, которые мы игнорировали долгие эоны времени, принимая за магию, сказки, игрушки. Мы просто не исследовали этот Путь. Интересный вопрос — почему. Как только кто-то подходил к этой теме как реальной, осмеивали, разоблачали как шарлатана, сжигали на кострах как еретика.

Все-таки она вертится. Галилео [23].

Эфир [24]. Ломоносов.

Физика, не понявшая теорию эфира, была отброшена на много лет назад.

Сновиденья. Подсказка. В них мы живем, творим без носителя.

Астральные путешествия. Чарлз Ледбитер [25].

Эммануил Сведенборг [26] создал даже целое направление. Новую церковь. Его забили в пространстве того времени, закидали, дискредитировали, в то время как столы двигались. Дух вещал из какого-то другого пространства.

Мама тому свидетель. В середине прошлого века. Они, учителя, светочи своего времени, собирались в доме у своей же подруги, медиума. Там выходил на связь Есенин, реально матерился по-есенински. Пушкин читал новые неизвестные произведения. Тарелка скакала по буквам. Не успевали читать. Особенное впечатление произвел Менделеев. Мама — химик, он близок. Спросила: «Кто из известных ученых, по мнению Менделеева, является самым-самым?»

Менделеев ответил: «Все вы, славные сыновья и дочери России».

Сама она такого придумать не могла, не ее стиль.

Помню, она пришла домой притихшая, рассказала, не понимая, в недоумении, куда открытие поместить в своем сознании. Оно не вмещалось. Но произошло. Тарелка крутилась, духи, вышедшие на связь посредством медиума Валентины, разговаривали в своей, им присущей манере, как в жизни, которой они перестали жить в нашем понимании, как-то существовали. Где, в каком пространстве, в каком виде? Медиум умела контактировать с этим другим пространством. Я же именно в это время читала Алексея Толстого, Эдгара По. Об этом. Так причудливо наполнялось знаниями мое пространство, раскрывая новые грани существования реальности, те, что я уже способна переварить, усвоить. Усваивала, переваривала, становилась реальностью для меня загробная, как ее называют, жизнь. Возможность Существования без носителя. Каким мы его представляем.

Я сама выходила в это пространство. Первый раз совсем неожиданно для меня.

Астрал

Получилось спонтанно, произвольно. Лежала на диване, прикрыв глаза, наблюдала за домашними. Тогдашний, опять не состоявшийся голландский попутчик сидел на другом. Мама возилась на кухне, гремела кастрюлями. Мы только что поели вместе, отпустив детей кого куда, тихо примостились у телевизора. Показывали фильм об инопланетянах, такой реальный, совершенно новый, необычный по содержанию сериал. Смотрела каждый раз по воскресеньям. Интересный, наконец вменяемый, об освоении людьми Вселенной. Другой Галактики. Не Млечного Пути.

Собралась, предвкушая, смотреть. Муж сел за компанию рядом. Ему было непонятно, о чем это, но интересно подглядывать за моими реакциями исподтишка.

Сериал начался. Что-то изменилось в ощущениях. Щелчок. Ни с того ни с сего увидела себя висящей в воздухе, прямо сверху дивана, немножко поодаль. Тела не было. Серое пятно, похожее на тело, висящее наверху, рядом с телом, но не в нем.

— Ух ты! — сказала я, ощущая себя плывущей в воздухе над диваном по направлению к двери. Видела дверной проем, пытаясь вместиться в него зачем-то, даже не дверь, сами границы проема ощущались сумеречными, туманными линиями, маячившими впереди. Я почувствовала, это ограничители. Дальше нельзя. Темнота. Бездна. Назад.

Тело, не разворачиваясь, поплыло обратно. Это была я. Ощущение себя не исчезло, просто превратилось в другую, не известную мне до сих пор форму-носитель Сознания. Возникали мысли, команды.

«Где? Где я нахожусь? Почему плыву?»

Кто-то, по ощущениям я же, дал команду возвращаться. Медленно поплыла назад, видя внизу свое не дышащее, обмякшее без меня тело.

Обогнув старательно кем-то выверенный угол, вернулась в тело. Вошла в него. Захлебнулась слюной. Тело не дышало в моменты полета. Выхода. Поперхнулась, закашлялась, продохнула всей грудью, с усилием зачерпнув пересохшей гортанью воздух. Вернулась. Успокоилась. Все хорошо.<

> Несколько раз пыталась повторить это неизвестное, новое для меня состояние, самовольно выйти, выплыть из тела. Я-в-теле испугалась, что потеряется. С непривычки. Возвращала меня же обратно. В тело.

Кто-то сказал в голове: «На первый раз достаточно».

Придя в себя, в нормальное состояние плотного тела, попробовала дать определение тому, что так неожиданно, по-новому определило еще одну составляющую «Я Есть». Легкое, прозрачное, совершенно новое по ощущениям тело, немного плотнее, чем окружающее пространство, непонятно где находящееся, похожее на облачный серый туман, плыло. При этом сохранилась возможность думать, наблюдать, видеть, что происходит, даже давать команды, разговаривая с необычной собой.

Тело было пустое. Захлебывалось давящим вздохом при возвращении.

Что тогда Я Есть? Какая Я Есть реальная, согласно новым ощущениям? Кто Я? Опять встал ребром вопрос, на который я так до конца и не ответила. В мою жизнь пришли Андреев, Карлос, Лобсанг. Роберт Монро [27], Артур Форд [28].

Следующий выход был еще интереснее. Увидела, ощутила значительно больше.

Яснослышание. Телекинез. Телепатия. Телепортация. Перенесение сознания самого, без носителя, в другие тела. Реинкарнация. Технологии есть. Нам не нужны материальные носители, топливо, огромные усилия, затраты физических сил. Громоздкие, затратные технологии. Птицы летают без ракетоносителя. Просто взмахивают крылом. Летят. Мы не совсем поняли, как.

Свободная энергия. Уже открыли. В воздухе, которым дышим.

Прана. Ее йоги давно извлекают. Едят. Можем научиться. Спросить у них. Буддисты полторы тысячи лет хранили. Тибетцы. Ламы. Знают. Нас увели из этой ветви развития. Мы только прикасаемся к знаниям. Начинаем интересоваться. Пробуем подключаться. Некоторые из нас.

— Согласна, понятно, — обрадованно закивала мама своему наконец-то открытию, доступному ей определению. Так я и маму приблизила к Творцу.

Вторым шла реинкарнация. Мы уже разбирали. Она в принципе знала, что души перерождаются в разные жизни.

Рассказываю: «В прошлой жизни была Любкой, меня сбросили в шахту».

Мама резко закивала головой.

— Такого не может быть!

— Ну почему же? — удивилась я.

Концепция усвоилась наполовину. Теоретически она верила в реинкарнацию, практически не хотела допустить. Я стала объяснять еще раз.

— Поняла?

— Да. Но все равно такого не может быть, чтобы ты была Любкой.

— Почему?

— Потому что я не хочу, чтобы тебя сбросили в шахту! – мамины глаза были полны слез.

Глава 21. Бодхисаттва [29]. Загадка Удачи

Я считала сколько себя помню. В раннем детстве, быстро научившись считать, бойко объясняла теоремы одноклассникам, внутренне гордясь, что могу. Мозг был занят подсчетами без остановки, постоянно сравнивал и считал. Сколько хлеба на нашем столе, сколько мама вымыла рам, сколько я сама их вымыла, что мне за это следует получить. Я так же считала, увлекшись и не заметив, когда начала материальные предметы на нематериальные переводить. Достигла и здесь совершенства. Сколько сделали мне, сколько я. Суть в том, что я не люблю быть должной. Никогда не была. Гордилась этим своим достоянием. Сколько мне, сколько я. Посидела с ребенком друга, накрыла столов, помогла с ремонтом — да, собственно, все помножалось на все. Мой мозг был постоянно в работе, весело сообщая мне результаты. Всегда при делах. Когда я это заметила, он считал кусочки хлеба, которые я отрезала детям к обеду. Раз, два, три. В таком счете смысла совсем уже не было. Вот тогда я задумалась. Кто это там считает? А самое главное — зачем. Зачем я считаю эти кусочки детям? Совсем абсурд. То есть в тот момент я была калькулятором, режущим хлеб. Я и тогда была вполне бескорыстна. Вполне порядочный человек. На самом же деле оказалась просто счетной машиной с ножом.

Так я потеряла подругу. Она тоже считала. Мы разошлись в подсчетах, сколько, когда и почем. Подруга ушла, оскорбившись, что меньше, я же хотела, чтобы она сама. Мы приучаем людей к своему участию, начинаются ожидания. Машина сбоит.

Что почем?

Когда же приходит момент осознанья, момент крушения в бесшабашно, веселым паровозом, мчащейся жизни, вдруг начинаешь думать. Будто тебе заслонку убрали, видится все о совсем другом.

Опускаешься внутрь.

Проводишь ревизию.

Мыслей.

Чувств.

Поступков.

Звонков.

Обратный отсчет.

Разбивая на категории мысли осознанные — неосознанные и зачем. Зачем я считаю, сколько кусочков, зачем я вообще все время считаю, то есть мой мозг.

Я мыслю, значит я живу. Декарт повернул одним махом историю, привязав наше Я к машине-мозгу-уму. Стало ясно. Нечего было больше искать. Все последующие поколения сапиенсов-человеков ощущали себя своим мозгом. Только им. Никакого Святого Духа, Бога-Создателя — только в церквях.

Кто не знает Декарта с раннего детства с его рациональным ответом на жизнь-почему!

В тот момент я поняла. Это ошибка.

Я не мозг.

Даже не мысли в нем.

Я не он — мысль пришла и уходит.

Я остаюсь.

Кто же Я?

Кто Я на самом деле?

Так начался путь искания.

Я ЕСМЬ.

Семья.

Город.

Страна.

Планета.

Галактика.

Вселенная.

Где мое место во всем этом?

Смысл.

Всего, что есть, как оно функционирует. Как я функционирую в этом во всем. То, что реальность многомерна и есть законы подсчета, все верно. Но совсем другие законы. КОНЫ. Они же совсем не о том, сколько ты раз и кому поклонился, сколько раз улыбнулись тебе. Чем больше я изучала пространство, тем больше я убеждалась в обратном. Скупость наших подсчетов оказалась фатальной. Мы, кем-то усиленно убежденные, научились так сильно считать, что исчезла спонтанность. Жизнь. Строго поделили пространство. Имущие — не имущие. Свою принадлежность к одним — другим. Рациональность захлестнула настолько, что мы остановились жить. Считаем и не поем.

Какой же выход из этой «сансары»: ты мне, я тебе?

Выход находится. Не сразу.

Жизнь — веселая штука.

Задаешься вопросом.

Ждешь.

Ответы приходят постепенно. Если готов к восприятию — покороче, если нет — подлинней. Событиями убеждая, показывая. Пока не поймешь. Раз за разом уча, повторяя пройденное, пока не придет наконец пониманье.

Подсказки.

Вот это о чем.

Дошло.

Ответ.

Бодхисаттва

У меня есть друг, который делает добро. Всем и каждому, со спокойностью в сердце. Он всегда меня балует. Привозит мне прекрасные цветы, возит туда, куда я бы сама никогда не поехала. Слушает меня, слушая, и делает ДОБРО.

Он приехал ко мне в субботу, и я только собиралась подумать — может, елку купить. Поскольку я еще не знаю, что буду и где буду на Новый год, елку я покупать не спешила, и вот подумалось: а может, все-таки купить.

Поскольку мы можем уже общаться частично телепатически, а может, вселенная подготовила мне заранее синхрон, короче, он сказал — поедем покупать елку — и мы поехали. Проехали один магазин, довольно большой, и не нашли. Я поняла, что там нет моей елки, и мы поехали дальше.

На следующей остановке мы вышли из машины, и я подошла и увидела… Да, это она — моя елка. Знаете, когда что-то хочешь и встречается именно это (в последнее время все чаще и чаще), то я удивляюсь и радуюсь, и говорю «Спасибо, Вселенная» уже почти механически.

Рядом с нами стояла пара, и они уже тоже выбрали свою елку. Но стояли в замешательстве и рассуждали, как они ее будут транспортировать, свою чудо елку. Мой друг, стоящий рядом, сказал им: «Давайте я вас подвезу вместе с елкой». Потом я поняла ход его мыслей, но в ту минуту я немножко была не согласна, тем более что реакция этих людей была несколько неадекватной, потом я поняла, почему. Но Виктор без всякого смущения втиснул их елку в свою машину, посадил туда жену (муж пошел сам, места в машине не хватило, но это и логично.) Мы быстро доехали, и девушка стала протягивать мне деньги. Я поняла причину их реакции: это и правда неожиданно, даже для Голландии — делать что-то и не брать оплату. Виктор же невозмутимо вытащил елку, дотащил до подъезда, попрощался, пожелал счастливого Нового года, и мы поехали домой. Как только мы выехали на дорогу, там стоял аист. Прямо на дороге. И смотрел на нас не мигая. Мы застыли в удивлении, четко прослеживая связь, которая на первый взгляд была не видна (но мы же читаем Вселенную и видим ее знаки нам). Аист дал себя сфотографировать, поворачиваясь разными боками. Он как будто говорил нам: «Да, так и надо, просто делать добро, не задумываясь и не откладывая на потом. Делать всегда, когда можешь, и все вернется сторицей».

Делай все, что уместно Здесь и Сейчас. Что можешь, посильно, всегда и везде. Словно в подарок приходит другое. Бонус. Помощь. Улыбки в самый трудный момент. Жизнь стала сама вести мои счеты, поворачиваясь лучшей версией реальности. Всего.

Перемножая сама улыбки.

Превращая их в Новый Мир.

Мир, радостно стекающийся к тебе обстоятельствами, о которых раньше не мог и мечтать.

Синхроничность. Люди называли это удачей. Сплошное везенье.

Все стало на место. Автобус стал приходить. Вовремя. Ты даже на расписание не смотрел. Стоянка всегда находится, когда едет твоя машина. Солнце светит. Дождь прекращается или как раз начинаются, когда ты мысленно общаешься с ним. Люди встречаются только хорошие. Мечты сбываются. Вот так дошло.

Делай что можешь, и будь что будет.

Вот и ответ.

Загадка удачи разгадана.

Не забывай думать, что отправляешь в пространство.

Зеркалит. Искрит.

Так бы я и считала, перемножая борщи, проваренные мной на котлеты, друга, плюс на минус, опять на плюс. Ощущая себя тем подсчетом.

Мозгом.

Биомашиной.

Пока не звонит звонок.

Я не он.

Я не мозг, даже не тело.

Я есть Дух.

Все остальное в нем.

Дух заключает, соединяя все вместе.

Звезды.

Планеты.

Галактики.

Вселенные.

Все в нем.

До времени Мы растем. Сначала включая в себя свое тело. Семью. Соседа. Город. Страну. Планету. Расширяя вместимость, включая все новые территории бессознательного. Осознанье себя перестанет делить.

Просто быть.

Любить.

Заботиться.

Делать что можешь. Будь что будет.

Так начинаешь просто жить.

Глава 22. Настоящий счастливый человек

Волендам. Старая, ставшая cо временем суетливой деревня настоящих голландских моряков. Туристическая маленькая Мекка Северного моря с рыбой в кляре, креветками, палингом — угрем — и многочисленными бестолковыми сувенирами, которые по возвращении домой скорее всего выбросят; разве что купив немного подороже, можно использовать, но дело не в том.

Голландские домики с изломленными крышами и крючками наверху для стапелевания груза, девушки в кружевных кокошниках-коронах, нелепо возвышающихся уже много лет на их головах.

Здесь они живут, отсюда их мужья выходили, как когда-то, в море. Непокоренные еще просторы океанов и морей. Сюда свозили они богатства мира. Специи, луковицы тюльпанов стоимостью в полпоместья. Здесь подсчитывали барыши после удачной торговли, педантично записывая расход и приход в больших амбарных гроссбухах. Столько голов, столько зубов, аккуратно, каждый прожитый, ограбленный день.

Ост-Индийская и Вест-Индийская компании, впервые осознанное и оформленное официальное паломничество за чужими богатствами — Африка, Америка, Австралия. По кругу и снова назад. Все континенты были просмотрены, аккуратно собраны, проштампелеваны, пронумерованы, проданы. Собрано бесплатно, просто присвоено. Брать никто не запрещал, не было запрещающих, присваивали не скупясь. Страна Голландия не терялась ни в какое время, богатела, осваивая новые территории. Сначала на хрупких суденышках, потом окрепших больших и красивых кораблях, в надежных, умелых руках капитанов, обещавших приплыть к несметным богатствам королям и королевам тогдашних времен. Ходили по морю, открывая новые земли старательно. Набираясь опыта, страна богатела.

Золотой век.

Ренессанс.

Семейные портреты от Рембрандта в массивных позолоченных рамах и от его же многочисленных учеников.

Затейливые фигурные клумбы и парки, которым они научили весь мир.

Ночной дозор обеспечил себя и все последующие потом поколения.

Свои поколения.

Не для всех.

Многая лета.

Безбедная старость в самом верху старушки Европы.

Поколенья прошли. Остался след.

Видимый, различимый, узнаваемый во всем.

В степенности и уверенности в себе голландцев, твердом стоянии на ногах, всегдашнем своем только правильном мнении, правильном для всех без сомнения, но соразмерном с другим. Другими участниками их жизни.

Кальвин сформировал голландский дух. Море же выпестовало их такими, как они есть.

Умение договариваться в свою сторону. Потом это назвали бизнесом. Не было равных им в том и нет.

Порядок.

Почет.

Уважение к мнению.

Но не в ущерб.

Внешняя благостность.

Уверенность в завтрашнем дне.

В себе.

Мы подъехали к пирсу, принаряженные для свадьбы, немного стягивая внимание посетителей окрестных кафе на себя. Невеста в нежно-красном, жених в белом, я в коралловом, довольно вызывающе облегающем мою слегка расплывшуюся фигуру, но по-прежнему ощущая себя красавицей, чувствуя себя от такого наряда слегка на подиуме, неловко одергивая слишком короткое по случаю платье. Потом прошло.

Припарковавшись, мы вышли через узкую улочку к морю, сразу захваченные туристическим шумом. Казалось, население всей планеты послало сюда своих представителей. Аккуратные японцы в бессменных панамках на головах и аппаратами на груди. Как они умудряются и землетрясения пережить, и поехать посмотреть, как люди живут, — не знаю, загадка. Подтянуты и застегнуты на все пуговицы, доброжелательны, скромны, готовы к открытиям, как будто именно это было для них сейчас самым важным и нужным в их жизни. Больше ничего. Ведомые местным гидом, цепочкой, степенно семенили друг за другом, держа друг друга за руки.

Никогда не теряясь, всегда в Сейчас.

Китайцы, стильно одетые, квакающе-поющие на своем языке, будто заявляя миру — мы тоже, мы Здесь, мы с вами, может, даже впереди вас.

Русские — нарочито богато одетые, как на прием, хотя всем это до лампочки.

Черные, белые, красивые и не очень…

Все смешалось в доме голландском.

Все в одном.

Мы купили креветок у разбитного громкого рыбного торговца и поспешили на кораблик. Нет, не кораблик. Это была самая настоящая яхта с большими белыми парусами.

Ассоль.

SPECIAL_IMAGE-OEBPS/image/??????????????????????%20853_fmt.jpeg-REPLACE_ME.

Друг придумал такое путешествие себе на свадьбу и не промахнулся. Погода нас просто радовала, обещали дождь и пасмурность, а оказалось солнце, да еще какое — настоящий летний день жаркого, уходящего, недолгого голландского разлива. Может, это погода подсуетилась специально к нашему празднику. Может, это специально для нас Творец увидел, проникся и поменял. Мои благодарности.

Хозяин яхты встретил нас на причале спокойным участием. Ждал нас, уже был там. Натянуты канаты, мачта подвластна рулю. Спокойно налил кофе в большие кружки, голландцы пьют в основном из больших. Приняв нас на борт как старых друзей, стал подробно рассказывать, как он счастлив нас каждого видеть.

Прислушавшись к разговору, я услышала Будду. Голландского, правда, но это не меняло сути. Он с таким вдохновением рассказывал — делился своими истинами. Я обомлела и поняла, что я знаю, о чем. Что красота и счастье внутри нас. Что он долго плавал, накопил на яхту, старенькую, но надежную. На сумму, которой было достаточно для вполне приличной виллы здесь же, на роскошном берегу Северного моря. Стабильный дом со стабильными стенами. Но нет же, купил яхту, предпочтя стабильность морю.

Мы весело впорхнули в ее пространство. В спокойном состоянии по ней можно было ходить. Мы гордо прошествовали друг за другом, как будто делаем это каждый день. Потом, отчалив, отдав швартовые, медленно вышли в море, попрощавшись со снующими туристами, крикливыми продавцами, автобусами, забитыми теми же туристами. Примостившись на палубе кто как мог, затихли. Говорил только он, смягчая наше знакомство с морем, сопровождая момент собой. Мало ли что там у русских на уме — испугаются и спрыгнут.

Оказалось, его мать — русская, хотя по-русски ни слова, кроме общеизвестных. Только возникшее сразу взаимопонимание говорило об общих когда-то славянских корнях. Он продолжал.

Что несчастливы только те, кто не ищет, просто не задаются таким вопросом, попросту говоря, просто спят и сновидят. А он задался и вот… Живет как хочет. Ни к чему не привязан, только море, яхта и он. Иногда причаливая к берегу, заправиться и вспомнить земные печали. Заполнив баки и взяв туристов, снова в море, к своим невестам — коротким голландским волнам.

Чистым, на срез хрустальным… Так нам капитан рассказал.

Что вся красота у нас внутри и тот, кто не нашел ее там, просто не искал. Не рассмотрел только потому, что не захотел рассмотреть. Он же весьма доволен, живет как хочет. Он счастлив. Вот так.

Ветер поднялся сильнее, барашки забегали выше. Не готовые к такому развороту событий, мы затихли, схватившись намертво кто за что мог. Вода достигала краешка яхты, 45 градусов крена. Сидя на другой ее стороне, мы завороженно гадали: черпнем — не черпнем, и если черпнем, то что будем делать. За бортом плыла прикрепленная к судну маленькая шлюпка, и хозяин спокойно объяснил, что если кто выскользнет в море, не надо бояться. Он сразу выловит, если что, только нужно будет сначала обсохнуть.

Он шутил. Нам было не до смеха. Он, умудряясь не соскользнуть, будто вросши ногами в палубу, проверял паруса, уверенной рукой настраивая их согласно ветру, все время меняющему свое направление. Он каким-то совершенно непонятным способом чувствовал перемены, переставлял паруса, подкручивая рукоятку. Натягивал или ослаблял канаты на наших слегка округленных волнами глазах. Казалось, ему совсем не страшно, да так, собственно, оно и было. Мы прониклись веющим от него спокойствием и угомонились. Доверяя ему и Творцу наши жизни.

Солнце.

Море.

Мы.

Замкнутый круг.

Неразделимо.

Едино.

Одно.

Несмотря на то, что мы отплыли весьма далеко, пространство было заполнено. Птицами, летящими высоко в небе, почти рядом с солнцем, разгулявшимся не на шутку ветром, суденышками, повернутыми, как и мы, под 45 градусов к морю, — вот-вот зачерпнем. Ходить нам уже не удавалось, мы ползли, перемещаясь из одного места в другое при каждом повороте не в меру уже веселившегося ветра.

Солнце.

Море.

Мы.

Медитация.

Мы замолчали, почувствовав себя в надежных руках. Что нам еще оставалось делать — не кричать же от страха, нелепо зависая на поручнях. Яхта неслась.

Впереди образовалось большое движение, как будто мы выехали с проселочной на трассу. Прямо перед носом вдруг вывернула длинная баржа, нагруженная, как прежде, товарами мира. Ухватившись сильнее за поручни, мы уставились на нее, стали следить за ней неотрывно, вдруг осознав сразу все.

Море не шутит, всякое может случиться. Как-то в мгновенье все это дошло.

Я, стараясь сначала, потом непроизвольно кося глазом, наблюдала. За собой, за моим окружением. Баржа приближалась, и мы шли прямо на нее. Тут я поняла буквально, как сталкиваются в море корабли. Наступает момент, когда уже курс не поменять, море просто не даст, не останется времени. Мы шли прямо на баржу.

Не уйти, не спрятаться, не убежать.

Глаза замерли, считая секунды…

Мы проскочили буквально в метре.

Вот это мастерство!

Капитан же, уверенной рукой выверяя курс, даже не дрогнул, не растерялся. Я смотрела на лица: боялись. Я же, то ли не поняв, то ли не дав себе времени понять, сидела спокойно, не шевелясь, не страдая.

Я не боялась.

Вот так.

Я сама себе удивилась, ведь раньше я громко кричала, когда было страшно, реально кричала.

Страха не было, спокойно рассматривая себя изнутри, — констатировала я, удивленная и обрадованная новым своим качеством, довольная собой. Позже разложу все по полочкам, пойму, что к чему.

Сейчас же было просто радостно.

Радостно и хорошо.

Хорошо от того, что не испугалась, доверившись морю и ситуации.

Это было ново.

Я мысленно поздравила себя.

Когда приходят такие моменты, неожиданно ставя нас перед фактом, перед самим собой, мы узнаем себя лучше и понимаем, что изменилось, что есть, что ушло.

Долго-долго тренируя выдержку, оступаясь и снова вставая, я шла.

Цепляясь сначала за поручни, неловко передвигаясь в новых пространствах, мы преобразуемся в совсем других существ.

Бесстрашных, доверчивых капитанов.

Освоителей Новых морей.

Потихоньку выпрямляясь, отпуская поручни и канаты, мы встаем во весь рост.

Мы движемся.

Мы идем.

Новые земли внутри и снаружи. Поводырями и страхом.

Не отступившись, идем. Прислушиваясь к каждому мгновенью жизни, вглядываясь пристальней открывшемуся Новому миру.

Себе.

Проникаясь доверием, благодарностью за красоту декораций, созданных специально для нас в этом мире.

Море.

Ветер.

Мы.

Создатель.

Больше и нет никого.

Крепко держась за мачту, направляя канаты.

За тех, кто в море.

Чтоб нам повезло.

Глава 23. Три слона. Конец света

Упорядочение структур хаоса жизни при ближайшем рассмотрении.

Мозг. Совершенная биологическая машина. Создает для нас действительность. Картинку нашей Реальности. Что видим, неосознанно проживаем. Имидж строится сначала полностью им. Согласно генетическому составу ДНК, прошлому опыту проживания, среде обитания. Сам. Как решил.

Рождаясь, мы полностью открыты миру, доверчивы, слабы. Зависимость от всего, что происходит, фиксируется нашей машиной. Нейронными окончаниями. Щелочка спектра внимания раскрывает, рисует нам мир. Каждому свой. Мозг концентрируется, выбирает из событийности маленькую полоску реальности. Сначала мы проживаем в ней. Что видим, какие реакции увиденное в нас вызывает. Не имея над этим контроля, спешим. Происходит как происходит. Жизнь случается в основном абы как. Стереотип поведения неустойчив. Мозг выбирает то, что считает в данный момент важным. Сосредотачивается на этом. Потом замечаю, есть еще кто-то, кто руководит этим процессом.

С интересом рассматриваю себя внутри, спрашиваю: «Кто там есть? У меня внутри? Где?»

Резерв мозга неограничен. Используем максимум 10 %, такие люди называются гениями. Они редки, но уже есть. Это не значит, что они знают, умеют. Резерв используемых нейронов, протоптанных эонами времени стабильных дорожек, определяющих наш стереотип поведения, реакции на акции внешнего мира можно, нужно повернуть. Изменить. Стереотип изменится. Жизнь изменится, если вести себя по-другому. Каждому думать о каждом. В таком мире легче жить. Живу. Знаю. Проделала.

Три слона существования, на которых держится мой мир.

Знаешь зачем.

Знаешь что.

Знаешь как.

Изменение картинки. Спектр восприятия. Происходит, когда начинаешь процессом управлять. Осознанно выбирать. Руководить. Входишь в чужое пространство. Думаешь о пространстве. Что там. Как. Что нужно пространству. Зачем пришел сам. С чем заходишь. Поинтересовался. Сделал усилие над собой.

Прошел.

Руководство мозга недолговечно.

Стереотипы, заложенные изначально, можно менять.

Главное открытие за последний период жизни. Осталось узнать — как. Перетащить вектор внимания. Перенаправить. Заставить себя жить со смыслом. Так легче. Знаю.

Открываются двери. Жизнь приобретает другую окраску. Понимаешь. Видишь других.

Потребности, мотивации, поступки, значения открываются внутренним видением.

Я Есть — становится Другим.

Сначала определить. Кто ты есть. Приоритеты расставить. Изменить пространство на позитив.

Поменять.

Для этого мы пришли на Землю. Закрутить маховик. Сознание нового Человечества. Появится. Можно уходить.

В нас заложен механизм. Кто смог его закрутить. Закрутил.

Буддистская притча простым примером растолковывает, как это может быть.

Мы в Едином пространстве. Изначально. Нам же нужно не только увидеть. Нам нужно это пространство выровнять. Осветлить. Привести в норму. К высоким вибрациям. Преобразовать собой. Прожить.

Как сделать, увидеть? Решить задачу? Если не видишь другого себя. Никак.

Что ему нужно. Что Я есть — Другой ощущает. Испытывает. Чувства. Боль. Намерения. Забравшись на вершину другой горы. Другого Я Есть. Своя гора более-менее понятна, исследована, поднимаешься выше. Начинаешь думать уже о других. Всегда есть возможность увидеть. Ставя приоритет проживания. Усмотреть. Акции. Реакции. Мотивации.

Что действительностью руководит? Можно определить. В центре заякорился. Становится легче жить.

Собираем себя по кусочкам. Определяем смысл. Границы картинки. Переставляем пазлы. Меняем. Эмбрион механического создания в немеханическое Сознание. Сначала это. Думаем. Всеми резервами мозга. Подмечаем. Анализируем. Приспосабливаемся к жизни. Одним словом, прыгаем. Корпим.

Хорошо-плохо. Для себя самого. Причины, по которым мы в жизнь приходим. По жизни летим. Мечемся. До времени. До определенного момента.

Встал. Сложил. Примерился с собою. Признал. Я есть. Полдела. Ступенька. Рост.

Не устал. Идем дальше с найденным. Переставляя приоритеты, себя, согласно новым знаниям. Остановился. Отжался от бега. Критерий разумности изменился. Центр внимания. Становится ощутимо другим. Что-то внутри. Стержень.

Чем мы свою жизнь руководим. Составляем новый имидж реальности.

В моей среде хорошо должно быть всем, кто рядом. Другим. Ищем. Следим. Составляем по новой кирпичики. Сострадаем. Пазлы. Видимый спектр расширяется. Проявляется. Новый стереотип проживания. Мыслей. Чувств. Поступков. Императив.

Ключик от двери. Которым все открывается.

Видеть другого. Таким, как есть.

Его чувства, желания. Забираемся на его горы. Оттуда глядим.

Не делай другим… Нагорная проповедь. Иисус.

Если я сделаю так — что он почувствует? Я бы чувствовала вот так. При достаточном развитии чувствительности эмоциональное тело способно сразу считывать, выдать информацию. Направление предстоящего общения с пространством можно предположить. Нужно желание.

Труд Души. Порыв. Из сердца. Узнать заранее, что же нужно другим.

Соседней горе твоего же пространства в размерах планеты. Высоты, на которые нужно взобраться, чтобы было лучше видно. Одолеть. Пройти.

Мы заякориваем своими построенными горами жизни новые отношения. Новый мир.

Любовь.

Императив отношений меняется. Становится прозрачным. Реальным. В жизни. В словах. В поступках. Реальности совмещаются. На другой основе.

Честности. Взаимопонимания. Сострадания. Ответственности. Мы в пути. Знаю, освоим. Победим.

Мой второй ребенок Индиго. Другая гора

Разрушитель по сути. Приходится ладить. Трудно. Не стыкуемся по целому ряду причин. Упустила важный момент. Не открыла каналы коммуникативные в нем. С ним. Признала. Отказалась от руководства. Поздно. Живет, как слышится. Проходит уроки. Усваивает. Доверие позволило его от себя отцепить. Скорее, себя от него. Он вполне самостоятельный. Выбирает путь. Прыгает. Что еще надо? Зачем, как — пока не знает. Просто прыгает. Долбит. Реальность в своем направлении.

Приходит. Целуемся.

— Как дела?

— Хорошо. Достаточно.

Трудно ему в жизни. Скрипит.

Зашел вчера взять еду приготовленную. Чмокнул в щеку.

— Проходи.

Жизнь у него пока случается. Не понимает он — что, как. Знаю. Вижу с его горы. Сколько шишек набилось. Мечется. В пространстве своей реальности. Больно. Понимаю. Иначе никак.

Вложить, что не вложено. Не дается. Брыкается. Отрезает малейшие поползновения. Еще как.

Не то чтобы боюсь последствий. Глубоко внутри сидит вера, что все будет как нужно. Тем не менее решила всех 21 декабря собрать. Купила дрова, свечи, спички, сапоги резиновые. Получила официальное извещение. Как действовать в экстренных ситуациях. Приготовиться. Слушать радио. Номер волны трансляции. Каламитета [30]. Мало не покажется. Действовать. Согреваться. Жить.

Отдала ему мешочек с едой. Думаю, как же мне его 21-го заполучить. Потихоньку начинаю.

— Собираемся вместе. 21-го.

— Мам, 21 — конец света.

— Ну дык. Приходи, отпразднуем вместе.

— Нет. У меня другие планы.

Решение принято. Известил. Отрезал. Ничего не поделаешь. Время упущено. Смиряюсь.

Не повлиять. Изменить.

Отпустить.

Любить.

Глава 24. Мастерство. Мой австралийский Учитель

«Шит» случился. Внук все-таки порезал палец. Мы готовили жареную картошку для мамы. Его мамы, моей дочери. Процесс длиною в жизнь.

Сначала чистили картошку. Даже нет. Сначала точили ножи.

Остались вдвоем после шумных застольных праздников, множества народу, фейерверков сумасшедших. В последнее время они особенно яркие. Наконец нас оставили в покое. Меня — Лару-бабу и моего австралийского внука Джулиана-Серафима. Я долго хотела этого, внук не очень. Деваться некуда. Мама оставила нас вдвоем. Перепробовав массу способов, рецептов хорошей бабушки, я остановилась на том, что буду сама собой. Не заигрывая и не игнорируя. Баланс здесь особенно помог бы.

«Нужно войти в баланс», — говорила я себе, вся почему-то напрягаясь. Просто сказав, сразу туда мне еще не попасть. Состояние вырабатывается. Пока так. Не настаиваю. Может, кто может одним словом сбалансироваться. Я пока нет.

Как тут войти, если вижу я его два раза в год? Внук живет в Австралии, привязан к тамошним домочадцам. Я немножко ревную. Мне хочется расширить его географию, дотянуть до нас. Мы ждем его с вожделением десперадичных бабушек, я и моя мама, которым так не хватает тех, кому излить свои чувства, опыт, много чего еще. Он приезжает. Все наши ожидания выполняются с точностью до наоборот. Ему почти пять, рассуждения прорываются не из простеньких. Дети говорят сейчас совсем не о том, что мы в былые годы. Интересные детские вопросы

«Почему утка плавает, а птица летит?» сменились на «Почему кошки дерутся с собаками?»

На что я ответила: «Они из разных планет», показав на небо.

Пояснила: «Одни с Венеры, другие с Марса».

Внук сказал: «Ну и что?»

Для меня происхождение из разных планет предполагает, что их жители будут драться, сражаясь за территории. Для внука это не значит ничего. Не повод — быть из разных планет и мутузить друг друга. А мы вот на Земле все что-то делим, не можем разделить неделимое. Отнимаем, снова делим. Тысячелетия. Планета отнимателей, делителей, счетоводов.

Дальше еще интереснее. Как только я предлагала чем-то заняться, внук отвечал неизбежно — нет. Когда я начинала, несмотря ни на что, он подтягивался, присоединялся. Вот с такой последовательностью почему-то работает человеческий мозг.

Наша нервная система интересно устроена. Одним из источников наших реакций в теле являются две подсистемы, включенные в нервную. «Симпатичная» симпатическая и «Супер-симпатичная» Парасимпатическая. Первая ответственна за выживание, включается мгновенно, как только возникает угроза нашему выживанию. Ее интенсивность соответствует самым крайним случаям, адекватно пожару, нападению мамонта, тигра. Триггером будируя наш мозг.

Опасность.

Опасность.

Опасность.

Мы все знаем эти состояния. Когда очень хочется оставаться спокойным, выдержанным Мастером. Эта система ушами краснеющими, глазами, наливающими прожилки кровью, дрожанием рук, комом в горле выдает нам, что нет. Не Мастер. Система сама по себе не начнет работать так, как нужно в данный момент. Без предварительной тренировки краснеют глаза все равно, подергивается недовольный рот.

Мозг после обработки сигнала этой системы идентифицирует происходящее согласно нашим шаблонам поведения, привычкам, ранее приобретенному опыту. И вот при сравнении с тем, что случалось раньше, оказывается, что мамонт не топчет, а просто не согласны с твоим мнением. Уровень раздражения уменьшается, понижая интенсивность наших реакций, кровяное давление.

Поменяв шаблоны поведения, можно уменьшить интенсивность работы системы и не планировать вбрасывание адреналина навстречу тигру, когда его нет.

Мы понимаем, что это всего лишь несовпадение нашего представления о самих себе с нашим авторитетом, покушение на нашего любимого тигра — эго. Если захотим, то можем реакцию на раздражитель, на того, кто нас, как нам кажется, недостаточно уважает, свести к минимуму. После исследования процесса работы моего сознания, длительной тренировки могу управлять процессом. Убеждаю себя буквально несколькими словами, что покушения тигра не происходит. Реакция на стресс уменьшается, не мешая нормально функционировать организму, не добавляя неприятностей в жизнь, украшая приятностью проживания.

Парасимпатическая система управляет ростом, расслаблением, пищеварением, сбором энергии, медитацией, покоем. Обе они автоматические. Оказывается, мы можем ими управлять. Пересматривая шаблоны поведения, укоренившиеся привычки в течение многих жизней, страхи. Например, если меня сожгли на костре в прошлой жизни церковники, то в этой я ни за что не буду доверять им. Я и не доверяю. Или в прошлой жизни кого-то сбросили в шахту заживо — появляется боязнь замкнутого пространства. Если мой внук был причастен к уборке территории Земли каким-то образом, либо привязан гипертрофированно к чистоте, любимой игрушкой в этой стала метла и пылесос. С самого детства хватал пылесос и швабру, держа их наперевес, умело.

Обе системы связаны друг с другом на манер весов с центром посередине. Сердцем. Когда одна начинает превалировать, заставляя человека потеть, краснеть, дышать прерывисто, находиться все время в стрессе, вторая понижает нормальное функционирование тела, ухудшает иммунную систему, уменьшает срок его существования. В то же время, если мы при стрессе и автоматическом включении симпатической системы, разговаривая с собой, можем контролировать спонтанные телесные реакции, то степень возбуждения, длительность автоматической реакции при ежедневной практике уменьшаются. Как следствие, перестаешь махать шашкой перед тигром там, где его нет. Реже и реже используя этот инструмент для разрешения споров. Кровожадность уходит.

Спокойствие

Понимание.

Сострадание.

Любовь.

Вместо агрессии. Особенно помогает в детском воспитании.

Внук помогал мне вытаскивать белье из стиральной машины, смешно ныряя в нее с головой. Повторял русские названия того, что вылавливал, произнося слова «трусы», «майка» на совершенно нерусский лад. Потом мы стали готовить обед вместе. Сначала наточили ножи на специальной машинке. Трогали пальцами, достаточно ли они острые. Точили еще, если нет. Потом мы работали острыми ножами, все время повторяя, что нужно смотреть, что делаешь. Я чистила, он резал на части. Когда не смотришь за процессом, может случиться непредвиденное. Сначала внук смотал, действительно ничего не случилось.

Потом стал хвастаться: «Смотри, как я могу. Я всю картошку порежу на кусочки. Я мастер резания».

Нож соскользнул на пальчик, порезал неглубоко. Кровь выступила, брызнув фонтанчиком. Внук увидев кровь, залился слезами.

Откуда он знает, что если кровь, то нужно орать, закатывая глаза от ужаса, я не знаю. Внук основательно голосил, краем глаза наблюдая мою реакцию. Я — кремень, решила не реагировать. Затих, не получив ожидаемой реакции. Так меняется наш поведенческий шаблон. Когда не вызываются ожидаемые реакции, необходимость голосить отпадает. Можно не плакать. Смысла нет.

Я судорожно искала пластырь, замотав пальчик кусочком ваты. Внук просил поторапливаться, но уже не голосил. Спокойно наблюдая за тем, как я скотчем заматываю кусочек ваты на его пальце.

Надеюсь, что цикл совпал. Дошел до адресата. Его сознания. Ножи всегда опасны, если они острые. Резать надо, концентрируясь на процессе. Если отвлекаешься, начиная мастерить, хвастаться, напрягаться, случаются порезы. По-английски «шит». Надеюсь, теперь будет понятна цепочка, приводящая к всяким неприятностям.

— Если не хочешь их в своей жизни, следи за тем, что делаешь.

Я повторила эту мысль несколько раз по-английски и по-русски. Понял ли внук, запомнил ли, будет ли применять в дальнейшей своей жизни? Мне бы этого очень хотелось. «Будем посмотреть».

Я предлагала ему раньше пойти полежать в спальне. Тогда он сразу отказался. Теперь с завязанным пальчиком пошел восстанавливаться. Затих в кроватке. В другое время его не заставишь подремать днем. Сейчас пошел сам.

Процесс замены реакций с произвольных на непроизвольные происходит медленно. Мы только подступаемся к этой территории осознанно. Переводим реакции подсознания под контроль переднего мозга путем проработки их в нашей повседневной жизни. Включение автоматических реакций, заложенное в нервной системе человека, можно отсрочить или вообще прекратить, разговаривая с собой, убеждая, что тигр не нападает, пожар не случился. Просто порезан палец или кто-то недостаточно отвесил почтения. Ничего страшного. Такое бывает, не нужно набрасываться на человека самому тигром. Достаточно сказать: «Я понимаю, что вы так считаете, я думаю по-другому». Не возбуждаясь особенно.

Долгая тренировка подтверждается физиологией человека, теориями просветления, буддистскими монахами, веками проверенная. Работает в исполнении.

Жить в мире во всем мире.

Терпимо.

Не съедая друг друга.

Можно.

Существует путь.

Научиться жить мирно.

Не страдать.

Важно желание и тренировка.

Будда смог.

Почему нам не смочь.

Вечером его мама, моя дочь составляла из стеклянных панелей, которые она заранее сама вылила из стекла, домики. Внук крутился вокруг, помогая ей. Елочный шар и тихое воркование моих домочадцев дополняли картину. Млея от нахлынувшей нежности, подумала: «Надо бы почистить ковер. Специальной щеткой. Может, полетит пыль на домики. Завтра, сегодня не буду. Хотя… — продолжала я дискуссию в голове, — можно пылесосом».

Внук подошел, взял пылесос, начал пылесосить. Он любит.

Следя за действиями пылесосящего ребенка, продолжала думать: «Готова книга, можно попробовать ее напечатать». С некоторым сомненьем в успехе операции по моему внедрению в писательский клан. Не люблю от чего бы то ни было зависеть, а придется. От многого. Слышала, редакторы не отличаются радостным нравом.

Как мне правильно найти своего?

Мой внук оторвался от пылесоса и, глядя мне в глаза, проникновенно сказал: «Баба, ты должна следовать своим мечтам, которые с открытыми глазами».

По-английски слово «дримс» означает и сны, и мечты. Так что он имел в виду мечты реальности, а не снов. Почему он это сказал — неизвестно, никто с ним на эти темы еще не говорил. Такими словами, что именно я это поняла. Удивительное совпаденье наших мыслей.

Телепатическое. Не первый раз замечаю. Он читает не только мысли, состояния тоже. Совершенно точно зная, как взаимодействовать правильно, уместно в моменте. Как он это делает — не знаю.

Врожденное.

Начало Нового года я встретила в состоянии счастья.

Голландия. Делфт. Январь. 2013.

Глава 25. Безупречность. Замыкание круга

Прошли праздники, все разъехались, оставив за собой мороз, снег и пустоту.

Знаю, что они, то есть я всегда рядом с ними.

Переход 2012, обещанный чудом разрешения всех проблем, оказался невозможен, то есть возможен для каких-то мифических процентов, которые как будто, как-то идут в высшие сферы. Оставаясь в физическом теле непроявленным изменением.

Хоть бы черкнули оттуда, как там, где они. Молчат перешедшие. Некоторое разочарование. Как хорошо бы было всем и сразу. Не случилось. На физическом плане никто не перешел. Что случилось — появление новых энергий, которые ощущаются в теле как новые. Остались качели. Энергия поступает — блаженство и радость. Энергия вычищает — боль, опустошение внутри. Вычитала подтверждение механизма в каком-то чине. Совпадает.

Так и есть у меня в ощущениях. Поступает. Летаю. Усваиваю немножко с болью. Очищаюсь уроками, происходящими мгновенно. Напортачил — получи. Распишись. Мгновенность кармы. За один день можно разрешить долго длящиеся кармические уроки.

В скайпе с ликом Туринской плащаницы появился экс. Отец моего сына. Муж неудачный. Один из.

Рассталась без сожаления. Уехав, разом решив порвать с прошлым, тогда думалось, так можно, я оборвала все связи с Россией.

«Мой бедный сын! По какой нелепой причине, своему тогдашнему убеждению, я не связала тебя с отцом!»

Тот попал в катастрофу, когда я уехала. Больше не виделись. Отец. Сын.

Наверное, я злилась. Наверное, я радовалась, что сумела порвать.

Отношения, тягостно довлеющие своей привязанностью.

В один день просто ушла. Ушло желание гнаться за ним всю жизнь. Просить любить меня, когда он не любил. Просить принять меня такой, как есть. Не переделывать ежеминутно. Он просьб не принимал. Не понимал. Жил как жил. Пил. Гулял. На просьбы не реагировал. Такой, как есть.

Зачем приходил?

В катастрофу попал, когда вторая жена лежала на сохранении с его ребенком. Он ехал к третьей, тогда предполагаемой.

Иногда мне кажется, что нам выдан, когда мы рождаемся, лимит каверзности. Исчерпал. Раньше срока нормального ухода. Верхними устраивается катастрофа. Вот в такую и попал мой бывший муж.

Он уходил. Лежал в коме десять дней, не возвращаясь. Близкие упросили врачей вывести. Вывели. Мозг не реагировал. Восстановились некоторые функции. Не все.

Не лучше ли оставить человека в покое, когда он хочет проститься с жизнью? Он или его Дух решил отчаливать. Имеем ли мы право его возвращать? Вопрос эвтаназии так и не решился повсеместно. Голландия опять впереди планеты всей. Разрешено.

Имеет ли право человек распоряжаться своей жизнью?

По-моему, такое же право, как и все остальные права, данные Творцом нам при жизни.

Мы выбираем. Мы ответственны. За свою жизнь. За свои выборы. За все, что с нами происходит. Ответственность. Никто не отменял.

Я решила тогда за сына. Не сводить его с отцом — было у меня такое право. Сама присвоила.

Сын-то мой, — думалось мне тогда. — Я и решаю.

Сейчас понимаю, что ребенку нужен отец. Кривой, косой. Любой отец.

Глаза сына улыбались слезами компьютеру.

— Папа.

Сын первый раз в сознательном возрасте сказал это слово. Отец молчал.

Великое чудо — Интернет. Они бы, возможно, и не увиделись. А вот поди ж ты! Сидели напротив друг друга, рассматривая. Отец слегка расплывшийся, плохая связь.

Сын помягчевший. Расплывшейся улыбкой счастья.

Круг завершен.

Делая каждый раз выбор, исхожу из самого лучшего на данный момент. Безупречно, следя за собой. Объективно. Как на данный момент кажется. Ощущается при принятии решения правильность. Потом жизнь подсказывает, правильно ли. Если нет, урок будет обязательно повторен. Штрафбат или подъем на другие высоты.

Другие выборы.

Карма.

Сансара.

Круг познания.

Спираль существования.

Знаю точно. Пока урок не решен, опыт повторения ситуации показывает чувственным индикатором.

— Да. Не повторяется.

— Нет. Урок будет повторен.

Вот и сейчас, смотря на сына, чувствовала: закончился очередной круг спирали восхождения моей жизни. Правильно закончился. Привел к соединению.

Иду дальше.

Урок следующий.

Хлопушка.

Кадр 55.

Жизнь прокручивается рулеткой.

Нашел.

Не нашел.

Нашел.

Взошел.

Глава 26. Салон Tattoo. Зимние розы

Ноябрь. Почти зима. Cкоро Кристмас. Санта Клаус — Святой Николай Угодник, воплотитель желаний. Наполнитель башмачков сладостями, выставленными специально для подарков, приходит в ноябре. Зимнее гулянье. Елки. Украшенная мишурой жизнь.

Настоящие розы перед моими глазами. Белые маленькие головки, готовые расцвести. Распускались. Маленькие бутоны, несмотря на уже наступавшие холода, не сгинули, не запропали в лета. Настойчиво тянулись к солнцу. Свету. Выполнили задуманное.

Расцвели, отражая мое внутреннее состояние. Наконец-то. Настоящие отношения с сыном.

Мы шли с мамой на открытие. Открытие нашего сына. Тату-салон. Специально пригласил.

Сын нам достался не из простеньких. Сначала был послушным, ласковым мальчиком, потом внутри у него что-то перевернулось. Индиго. Разрушитель стереотипов. Взломщик мозгов. Все реакции поменялись с ласково-спокойных на террор. Все, что мы внушали, пытались внушить, то, что знали до него, он отметал. Жестко. Решительно. Стереотипы. Хорошо — плохо. Учить — не учить. Делал с точностью до наоборот. Такая вот задачка нам выпала в жизни. Нужно было решать. Не отвертеться.

Сын же — не скажешь: «Ты мне завтра не сын».

Начало было уже тревожным. В нашей, высокообразованной до сих пор семье, появился гадкий утенок, который сам себя гадким не считал. Просто его шаблон поведения сильно отличался от привычного, знакомого предыдущему поколению до мелочей. Шаблон рабства. Зависимость от привычки к стабильности. Выжимания. Выживания. Известным методом. Школа, университет, работа с восьми до пяти с получасовым перерывом. Европейский стандарт. Уловка Системы. Крючок. Почти все так. Солдатики, не желающие ничего менять. Тепло, не дует. Дорос по служебной лестнице — получи прибавку к зарплате. Уважение, почет в координатах Системы.

Когда его посвятили в актеры в девять, я радовалась. Кто еще из моей семьи вышел на этот, мною тогда почитаемый, уровень стабильности! Да никто. Я ликовала. Теперь гарантированно обеспечена сыну безбедная жизнь. Модные, элитарные тусовки здешнего кинематографа. Актеры, режиссеры. Богемный мир. Съемки закончились, нужно возвращаться. Сын понял во время съемок — так получилось, — что можно не вникать в учебу. Он перестал вникать. Мы таскали его по разным школам, католическим, общим, Монтессори. Результатов — ноль. Зато большая популярность в кругу сверстников, особенно у девочек. Он их завораживал. Просто не было отбоя. До сих пор нет.

Все мои потуги вывести на круг, соответствующий уровень — в моем представлении — приличного человека, не увенчивались в очередной раз ничем. Пять раз записывала на большой теннис, рядом с домом. Пять раз посылала с ракеткой на тренинг, он где-то шатался, приходил, объяснял.

Не было тренера. Сломалась ракетка. Я покупала новую. Эффект тот же. Угомонилась. Сын стал брейкдансовать. Собирал толпы на улицах. Брал коврик для танца, магнитофон, коробочку для оплаты, шел на площади танцевать. Коробочка сама собирала денежки почитателей. Домой никогда с пустой коробочкой не приходил.

Дальше — больше. Стал рисовать. Граффити, на стенах, заборах чужих фирм. Потом город выделил им специальное место. Огромный длинный туннель. Там собиралось много мальчишек с баллончиками, большими банками краски для фона. Расчищалось место, покрывалось старое творчество новым. Баллончиками распылялся рисунок. Получалась стена. Эмоциональный выплеск отверженного поколения. Стенограмма развития. Я наблюдала результат.

Общество выбрало себе позицию. Сроки, стандарты. Границы проживания. Белых к белым, а меня — к вам. Все так шло. Потом по какой-то причине границы открыли. Европейская элита доросла. Люди стали ехать со всех частей света добровольно. Те, кого раньше свозили сюда закованными в цепи, для собственных нужд.

Разноцветие красок, улыбок, лиц. Азия, Африка, Медитерания, всевозможные колониальные острова. Ранее владеющими этим пространством с вывозом рабства отовсюду в Европу заменилось на самостоятельный, добровольный приезд. Хотите нас, не хотите. Мы здесь, мы тоже ваши. Вы сами начали процесс. Назвали нас совместно проживающими. Мы пришли. Только уже на свободной основе. Хотели? Получите. Наоборот.

Все национальности, цвета кожи, разрезы глаз представлены в Голландии. Запустился небесный миксер. Все со всеми. Не остановить.

Мир потихоньку смешивается.

Новая раса.

Будущее человечество.

Я смотрела в его глаза. Другие. Неповиновение. Не вписывающиеся в систему.

Дерзкие разрушители. Индиго. Шивы, танцующие на обломках устоев общества. Разрушающие, строящие одновременно. Четко реагирующие на любую фальшь.

Не потребители. Делатели. Утверждающие вопреки. Свое.

Сын никогда не шел по проторенной дороге. Я вещала: белое, белое. Он творил, не обращая внимания. Не интересуясь, в какого цвета пространство вступал. Делал свое. С точностью до наоборот.

Сильно задумалась. Не интересовал его нами предложенный стандартный путь. Искал. Без учебников и наставлений. Я наблюдала, боролась, звала. Он просто меня игнорировал. Брал, что ему надо из выше предложенного, делал свою реальность, остальное отвергал. Бабушка, моя мама, приходила в отчаяние, но тем не менее делала все, чтобы ему было хорошо. Так мы и выросли, в отрицании.

Независимая единица сознания. Молодой, сильный Дух. Пришедший меня разучить.

— Вашего не надо. У меня есть свое.

Мы шли на открытие его салона. Тату-салона. Он сделал и открыл его сам. Всем назло. Инстанциям, которых здесь не меньше, еще изощреннее. Бизнес-планам. Приготовлениям. Согласованиям. Задумывал, брал, делал. Обходя специально заведенные, известные стандарты подчинения. Доказывая, что если захочешь, можешь сделать. Делал. Прошибая стены. Путь не из легких. Я им тоже шла. Понимаю.

Три раза приходили проверки. Не поддавалась. Продолжал. Системе назло.

Добился. Мы ехали на трамвае. Мама заметно нервничала. Не по ее. Не университет, не скрипка и не … много не… Понимаю. Трудно с нами. Очень необычный, нестандартный внук. Дочь.

Встретил нас мужчина в больших клипсах, шляпе, довольно экстравагантного вида. Вышел сын. Пригласил нас в его пространство. Легко, изящно выступая в нем.

Я никогда не понимала смысл тату, интуитивно убирала из сферы моих интересов. Я убирала, а сын рисовал. Сначала на больших поверхностях города, потом перешел на человеческие тела.

Рисунки его на самом деле прекрасны. Творчество. Я доросла.

Сыну все равно, где, что приукрашивать. Стены, поверхности. Человеческие тела.

Я видела, что делает с человеком вдохновение. Сын менялся. Стал более ответственным. Вовремя приходил к клиентам. Не ко мне. Гордился своими рисунками, кусками человеческого тела, разукрашенного символами. Дело пошло.

Сказала ему, что мне нравится. Горжусь им. Это правда. Не важно, какое пространство занимает творчество. Если оно есть. Выражение себя. Отражение энергий. Новые нужды Нового Человечества. Слепок.

Бабушка напекла традиционную стопку блинов.

Я увидела. Другое поколение в его маленькой комнатке тату-салона. Не рабов. Свободных людей. Отвергаемые обществом, они пробились. Столбили собой.

Творчество. Один пишет чудесные эссе, пропадая в телефоне. Мы коллеги. Ему повезло.

Открываем каналы, мучаемся эзотерикой. Африканскому мальчишке это все уже дано. Он открывает телефонную запись, на ходу отражая реальность. Записывает свое видение ситуации, как залихватский психоаналитик. Понимая смыслы, задачи происходящего. Видит матричные построения. Разрез пространства. Скол. Момент. Смысл. Без всяких понятий, терминов. Связи с кем-то кого-то.

Идея. Механизм различения. Сразу встроенный в ДНК. На меня из-под шапки курчавых волос смотрели глаза Создателя. Пришедшего в нужное время. Спасать наш мир.

Менять реальность.

Эссе отличаются глубоким смыслом. Не во всяком взрослом эзотерике найдешь.

Второй — певец. Рэп. Речитатив реальных чувств в музыкальном сопровождении. Увлекает. Трогает искренностью. Отвергнутое поколение, долго находясь в подполье, кричало: Нам плохо!

Мир жесток к нам.

Делайте что-то.

Услышьте.

Услышьте.

Выиграл бесплатную запись своего творчества на носитель. Добивался. Кричал. Рэповал.

Наконец услышали. Поздравила. Наложила блинов.

Все перемешано в тату-салоне. Белые, черные, цветные. Этому поколению, где ты вырос, кем воспитывался, глубоко все равно. Они не смотрят в карман. Не подсчитывают яхты, дома, накопления. Материальность. Им по барабану статусность. Оно само. Само строит свое пространство. Устанавливает новые правила.

Свои.

Все равно.

Цвет глаз, кожи, религия, моногамия или полисексуальность, секс-пристрастия. Все отметающее поколение. Строящее свою реальность вопреки уже созданной. Сметая предлагаемые устои, шаблоны, привычки. Ему нашего не надо. Устанавливает свое. Весьма, надо сказать, успешно.

Вопреки ожиданиям. Росток пробился, через железобетонные цепи, нами установленные. Крушит. Разрушает. Строит. Новое, радужное пространство. Где всем есть место. Где все Одно.

Отмахиваясь от наших назойливых причитаний довольно жестко. Границы поставлены.

Без диплома, без статуса, нам привычного. Неинтересно. Есть свое.

Пасторы. Певцы. Музыканты. Паттерны. Поколение Со-творителей пространства. Четвертое измерение. Вот оно. Есть. Утверждается. Растет. Видно. Ощутимо. Наблюдаемо.

Новое Человечество. Хомо Чувствующий. Созидающий. Сотворяющий.

Не такой, как мы ожидали. Выросло. Вопреки. Создалось Творцом. В лице каждого, кто захотел, продвинул пространство. Подстроил под себя. Им уже хорошо.

Догмы наши. Шаблоны существования. Стандарты. Устои. По барабану.

Есть. Здесь. В тату-салоне. Чуть не проглядела. Оно мое. Из нас выросшее, из-под асфальта Системы. Пробилось. Сильное. Страстное. Никому не подотчетное. Сделавшее себя. Из старого новое. Смешавшееся незаметно. Не по правилам существующее. Нашим правилам. У него свои.

Правила. Привычки взаимодействия. Строгие, но справедливые.

Объединяющее новыми принципами.

Сын вырос незаметно. Стал красавцем мужчиной. Радостно. Мы стали наконец— то видеть друг друга.

Я долго боролась, настаивала. Сын упирался, скандалил, отвергал, увиливал. Крушил. Одно время у нас дома все двери были во вмятинах.

Смирилась. Признала его право на существование таким, как есть. Перестала зудеть, воспитывать, настраивать, поучать. Ну, самую малость. Тактично, ожидая подходящий момент. У него своя настройка. Я признала. Поняла. Сказала.

Все не важно.

Кроме того, чтобы ты был счастлив. Только это. Одно.

Сын посветлел. Обрадовался. Приходит чаще. Что и требовалось доказать.

Мы нормально общаемся. Мне хорошо. Ему хорошо.

Идет своей дорогой, извилистой, своеобразной. Доходит, решает, исполняет намеченное. Учится жизнью. Ему достаточно. Он и есть Жизнь.

Наши образования, дипломы, морковки его не интересуют. Ему все равно. Создает. Человечеству необходимое пространство. Участвует в процессе на свой манер. Чувствует фальшь интуитивно. Рушит беспощадно.

Эволюция. Реальный. Глубинный смысл происходящего.

Поняла.

Поблагодарила.

Любовь в таком необычном проявлении.

Почитание всеми всех.

Взаимно творчество. Коррежирования.

Росток.

Пробился.

Должны разглядеть.

Рядом с нами.

Параллельно.

Новая раса. Разрушителей. Созидателей. Со-творителей.

Новое поколение.

Смотрите.

Пришло.

Глава 27. Свобода. Осознание

Мир наполнен звуками. Как я раньше не замечала? В суете будней мозг все время занимает нас собой, бесконечно болтая, прокручивая по кругу, кто что сказал, какая будет завтра погода, какие надеть колготки к завтрашнему наряду, что по этому поводу скажет доктор Малахов или даже сама Малахова, было бы круто.

Как будто разница что-то изменит… Будь они бежевые или черные, налезет ли любимое секси-платье и, если нет, что нужно срочно предпринимать.

Мозг так и крутил нам эту пластинку веками, навязывая, высвечивая маленький сегмент бытия, в котором мы так долго жили-пребывали, даже не догадываясь, что есть мир снаружи этого сегмента и он бурлит, кипит, поет на разные голоса. Имеет совершенно другую структуру, чем наш узенький, примитивный мирок. В котором важны колготки, но не важно, что мы делаем с Землей. Важно, что сказали ближние по поводу колготок, но не важно, что гибнут реликтовые леса и убивают китов для еды, а дельфинов учат быть живыми бомбами и шпионами.

И вот приходит момент просыпания. Однажды, остановившись на минутку от этого бега по кругу, мы просыпаемся.<

> Просыпаемся в этом искусственном мире, наигравшись в его игрушки до смерти. И как чудо, пробуждаются осененные внутри. Растет убежденность, такая пока едва уловимая, на уровне чувств.

Это не все, не весь это мир. Есть другой, который нам не видим, но мы его уже каким-то совершенно чудным образом начинаем осознавать.

Определенно есть еще. Есть другой. В котором мы плаваем, как в мыльном пузыре.

Что совсем не может быть это все. Что это твое физическое отражение в зеркале — тоже не все. Не вся ты здесь.

Это тело, которое названо Ларой, глаза, и брови, и даже живот… По имени Лара. Не вся. Есть ведь еще… Другая…

Значительно больше, умнее, продвинутее, счастливее, что ли. И вот, прислушавшись к этой неожиданной мысли, неведомо откуда пришедшей, новой, будоражащей и не твоей вовсе, как будто вложенной в твою голову целым пакетом, потому что неоткуда этой мысли самой прийти к той самой, в зеркале.

Замолкаешь, начинаешь искать. Ту, другую, долго искомую снаружи, счастливую версию, и обращаешь вектор в себя. Даже, похоже, инструкция к поиску прилагается. Инструкции действительно есть. Они приходят отовсюду, как только задашься вопросом — как это? — приходит ответ.

Сначала — шептанием ветра. Услышанным вдруг так отчетливо пением птиц. Ярким фиолетом облаков на все небо. Улыбкой прохожего, которого ты раньше просто не замечал.

И вот, понимая нелепость, навязчивость мозга, его безумолчное болтание, его мирок, навязанный тебе, понимаешь, что ты — не он, и даже не тело. А кто же ты, кто??? Кто ты на самом деле? Каков этот мир — реальный, единый? Не отраженный, отгороженный нам забором.

Замкнутый маленький мир себя. Шаг за шагом идешь, познавая. Все больше и глубже начинаешь копать. Что там за забором? И бесконечное Вау, как только раскрылся этот мир для тебя. В своем реальном величье, без дверей и запоров.

Необыкновенный. Невероятный. Непостижимый нашим маленьким двуполушарьем, как ты ни старался его постичь. Но такой реальный. Он есть. И дух замирает перед этим созиданьем — сознательное поле Творения. Единое поле Творца.

Видя его, понимаешь, что никогда этот мир не способен явиться случайно, даже за миллиарды лет. В каждой травинке и маленькой твари Божьей заложено столько мудрости, что, кажется, никогда ее не постичь. Но и от этого непознания радостно кружится голова, от того, что есть что познавать.

И начинаешь движение вверх, оттолкнувшись от дна ногами. Двигаться. Познавать. Расти. Скорее вопреки, сначала против теченья, сильно гребя руками, потом благодаря, потому что по теченью легче двигаться.

И когда берешься, нету сначала просвета, кажется, нету конца. А его и правда нету. Мы вечны. Никогда не прекращаемся и не перестаем. Дух вечен. Сознание вечно и бесконечно, и мы не бессильны, мы тоже оно.

Понимаешь бесконечность пространства, по кусочкам, по новой собирая себя новую в нем. Новые ощущения, чувства, запахи проникают в твое пространство, в тебя. Новый мир, другая Земля, ошарашивая своим напором, постепенно открывает себя.

Новые правила существования, где ты можешь устанавливать свои правила, следовать им и счастливо жить, где у тебя масса друзей и знакомых и никто не намерен тебя укусить, даже если ты не так и не то, потому что ты всегда — то, что бы ты ни сделал или сказал. Мир любит тебя и принимает любым, потому что в основе всего в этом новом мире, только что построенном тобой, лежит любовь и радость просто так, такая спонтанная радость.

От того, что ты просто есть, именно такой, не другой, свой, уникальный, созданный именно так Творцом, а может, другими расами по образу и подобию себя. Кто-то же был реальным Творцом, раз мир Сотворялся… Слава им и вечная благодарность за это.

А может, мы сами этим Творцом и были. На время спустившись с небес и спровадив нас в путь. Обрекая себя же на скитания и искания, но зная, что выйдем. Путь мы найдем. Подходит к концу путешествие. Мы скоро будем свободны, а впрочем уже и сейчас.

Тем, кто старался, искал и понял, что такое свобода. Никто ее не отбирал. Мы всегда были свободны, мы просто не знали, что это такое, пока один из нас не задумался и не стал искать. Нашедши, передал другому — вот так мы искали и вроде нашли. Теперь эти находки мы пытаемся объединить в Единое. Это уже грядет.

Потому что искание свободы — это новый виток эволюции. Сознание, созревшее к свободе. Осознавшее себя. Барану в стаде нет нужды не идти на скотобойню, он этого просто не осознает, нет в его поле таких мыслей, просто нет, не надо ему. А сознанию созревшему свобода нужна как воздух, без нее невозможно дышать, да и жить.

Я думаю, я чувствую, что мы подошли к моменту, к которому шли так долго, осталось сложить наши все свободы, пригнать их друг к другу, как пазлы. Научиться свободе другого — такого же, равного, твоего же Я. Тогда откроется реальная картина. Реальный мир вокруг нас.

Понять и принять этот мир, эту истину всем сердцем. И тогда не будет нам равных в космической Поднебесной. Мы вернем себе бывшую силу и славу. Станем опять Творцами. Новых Миров. Вселенных.

Нет и не будет конца.

Примечания

1

Википедия. Перестройка — общее название нового курса советского партийного руководства, совокупности политических и экономических перемен, происходивших в СССР с 1985 по 1991 годы. Этот период напрямую связан с именем Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева, инициировавшего большие, глубокие, неоднозначные перемены во всех сферах жизни советского общества. Началом перестройки считают 1987 год, когда на январском пленуме ЦК КПСС перестройка была впервые объявлена новым направлением развития государства.

(обратно)

2

Вильгельмина Хелена Паулина Мария (нидерл. Wilhelmina Helena Pauline Marie, 31 августа 1880, Гаага — 28 ноября 1962, Хет Лоо) — царствующая королева Нидерландов с 1890 по 1948 год, а затем, после отречения, носила титул принцессы.

(обратно)

3

Бомбардировщики сбросили около 97 тонн бомб, в основном на центр города, уничтожая все на площади приблизительно в 2,5 км2, что привело к многочисленным пожарам и вызвало гибель около тысячи жителей. Эта бомбардировка стала последним этапом голландской операции вермахта: Голландия не имела возможности защититься от атак с воздуха и после оценки ситуации и получения немецкого ультиматума о возможной бомбардировке других городов капитулировала в тот же день.

(обратно)

4

Мартин Чарльз Скорсезе (англ. Martin Charles Scorsese, более точное произношение фамилии — Скорсези; род. 17 ноября 1942, Куинс, Нью-Йорк, США) — американский кинорежиссер, продюсер и сценарист, лауреат премии «Оскар». Мартин Скорсезе неоднократно признавался одним из величайших и наиболее влиятельных из ныне живущих кинорежиссеров: так, опрос, проведенный в 2010 году популярным американским журналом Paste (англ.) русск., показал, что жители США считают Скорсезе лучшим современным режиссером, оставив позади Жана-Люка Годара и Стивена Спилберга (1. Wikipedia.)

(обратно)

5

Буры (нидерл. boeren — «крестьяне») — субэтническая группа в составе африканеров в ЮАР и Намибии. Бурами называют фермеров-африканеров, белых сельских жителей, а также бедных белых (аналогичное понятие реднеки в США). Сами себя африканеры бурами никогда не называли.

(обратно)

6

В XVI веке началось проникновение голландских колонизаторов, которые к концу XIX века объединили под своей властью бо́льшую часть территории современной Индонезии в составе владения Нидерландская Ост-Индия.

(обратно)

7

Подлинная история города начинается с голландских поисков быстрого пути в Азию. Генри Гудзон, англичанин на службе Голландской Ост-Индской компании, который искал выход в Тихий океан, в 1609 году вновь достиг залива Нью-Йорка и проплыл на север по реке Гудзон до будущего города Олбани и вдоль Манхэттена. С возвращением в Нидерланды Ост-Индийской компанией были сделаны выводы, что место идеально подходит для строительства первой голландской колонии в Америке.

(обратно)

8

Первое достоверное сообщение о наблюдении европейцами австралийской территории относится к 1606 году, когда экспедиция голландца Виллема Янсона на корабле «Дейфкен» исследовала залив Карпентария и высадилась на берег на полуострове Кейп-Йорк. В 1616 году другой голландец, Дерк Хартог, высадился на берег в Шарк-Бей в Западной Австралии.

(обратно)

9

4 августа 1997 года вышел указ Президента России Б. Н. Ельцина «Об изменении нарицательной стоимости денежных знаков и масштаба цен». Обмен начался с 1 января 1998 года с коэффициентом 1000:1, то есть одному новому рублю соответствовали 1000 старых (образца 1993 и 1995 годов). Учитывая негативный опыт по трехдневному обмену 50 и 100-рублевых купюр в СССР в 1991 году обмен неденоминированных денег проходил постепенно вплоть до 2002 года. Все неденоминированные монеты Центрального банка России (1, 5, 10, 20, 50, 100 рублей и коллекционные), вопреки традиции двух предыдущих деноминаций, прекратили быть законным платежным средством. Внешний вид новых банкнот после деноминации почти не изменился, только из номинала убирались нули. Монеты исчезли из обращения, а вместе с ними и старая банкнота в 1000 рублей (то есть бумажный рубль по номиналу 1998 года).

(обратно)

10

3 мая 1536 года произошел катастрофический пожар, разрушивший большую часть города. В 1584 году Вильгельм I Оранский, в течение недолгого времени находившийся в своей резиденции в монастыре святой Агаты (ныне Принсенхоф), был убит и похоронен в Новой церкви Делфта. Принсенхоф (нидерл. Prinsenhof — «двор принца») — музей в городе Делфт (Нидерланды). Музейное собрание включает в себя картины делфтских мастеров XVI и XVII веков, делфтский фарфор, серебро и современное искусство. Расположен в здании монастыря святой Агаты, построенном около 1400 года. Здание было построено в позднеготическом стиле, спустя некоторое время к нему были сделаны пристройки, изменившие первоначальный облик. Во второй половине XVI века монастырь стал резиденцией Вильгельма I Оранского в период его борьбы против Испании. 10 июля 1584 года в Принсенхофе Вильгельм был убит испанским агентом Бальтазаром Жераром. На стене лестницы, ведущей в покои, именуемые Залом смерти, сохранились следы от пуль, которыми был убит принц.

(обратно)

11

Республика Соединенных Провинций Нидерландов (официальное полное название Республика Семи Объединенных Нижних Земель, нидерл. Republiek der Zeven Verenigde Nederlanden) — европейское государство, образовавшееся в результате победы Нидерландской буржуазной революции XVI века. Существовала с 1581 по 1795 годы. Территория Республики была чуть меньше современного Королевства Нидерландов. Нидерла́нды (нидерл. Nederland, нидерландское произношение (инф.)) — государство, состоящее из западноевропейской части и островов Бонайре, Синт-Эстатиус и Саба в Карибском море (называемых также Карибскими Нидерландами). В Западной Европе территория омывается Северным морем (длина береговой линии — 451 км) и граничит с Германией (577 км) и Бельгией (450 км). Вместе с островами Аруба, Кюрасао и Синт-Мартен, имеющими особый статус (самоуправляемое государственное образование), Нидерланды составляют государство Королевство Нидерландов (нидерл. Koninkrijk der Nederlanden). Отношения между членами королевства регулируются Хартией Королевства Нидерландов, принятой в 1954 году. Нидерланды часто называют «Голландией», что официально неверно. Южная и Северная Голландия — это лишь 2 из 12 провинций Нидерландов. Исторически это были две самые развитые провинции и самые известные за пределами Нидерландов, поэтому на многих языках Голландией часто называли всю страну. В русском языке широкое распространение это название получило после визита Петра I и его свиты в Нидерланды. Интересы высоких гостей по понятным причинам касались только самой технически развитой части страны — Голландии, только ее они и посетили; рассказывая дома о визите, сплошь и рядом его цель называли именно так, не упоминая названия государства в целом.

(обратно)

12

Гуго Гроций (лат. Hugo Grotius) или Гуго де Гроот (нидерл. Hugo de Groot или Huig de Groot; 10 апреля 1583, Дельфт — 28 августа 1645, Росток) — голландский юрист и государственный деятель, философ, христианский апологет, драматург и поэт. Заложил основы международного права, основываясь на естественном праве.

(обратно)

13

Ньивекерк (нидерл. Nieuwe Kerk, МФА: — «Новая церковь») — церковь в городе Делфт (Нидерланды). Расположена на главной городской площади напротив здания муниципалитета.

(обратно)

14

Клаус фон Амсберг, нем. Claus von Amsberg (6 сентября 1926, Хитцаккер, Германия — 6 октября 2002, Амстердам, Нидерланды) — немецкий аристократ, муж королевы Нидерландов Беатрикс, с 1980 — принц-консорт Нидерландов, после свадьбы титуловался его королевское высочество принц Нидерландов Клаус.

(обратно)

15

Схевенинген (нидерл. Scheveningen) — морской курорт в Нидерландах, на побережье Северного моря, является одним из районов Гааги. Привлекает туристов длинным и широким песчаным пляжем. Популярное место для занятий морскими видами спорта, такими как виндсерфинг и кайтсерфинг.

(обратно)

16

Международный трибунал по бывшей Югославии (МТБЮ) — структура ООН, созданная для восстановления справедливости в отношении жертв военных преступлений, преступлений против человечности и геноцида, совершенных во время войн в Югославии в 1991–2001 годах, и наказания виновных в этих преступлениях. Находится в Гааге. Полное название — «Международный трибунал для судебного преследования лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права, совершенных на территории бывшей Югославии с 1991 года».

(обратно)

17

Европол (англ. Europol) — полицейская служба Европейского союза, расположенная в Гааге. Основными задачами службы являются координация работы национальных служб в борьбе с международной организованной преступностью и улучшение информационного обмена между национальными полицейскими службами. Среди основных направлений работы Европола можно выделить борьбу с терроризмом, нелегальной торговлей оружием, наркоторговлей, детской порнографией и отмыванием денег. На данный момент Европол координирует работу полицейских служб всех 27 стран-членов Европейского союза. В Европоле на данный момент числятся порядка 630 сотрудников, из них около 120 офицеров связи Европола (англ. Europol Liaison Officer, ELO), откомандированных в Европол государствами-членами ЕС в качестве представителей их национальных правоохранительных органов.

(обратно)

18

Амстердам АренА (нидерл. Amsterdam ArenA) — стадион в городе Амстердам, Нидерланды. Строительство стадиона велось с 1993 по 1996 год, стоимость возведения стадиона составила € 140 млн. Официальное открытие стадиона состоялось 14 августа 1996 года. Стадион используется для проведения футбольных матчей, игр американского футбола, концертов и других мероприятий. Стадион имеет выдвижную крышу, благодаря которой в случае дождя матч или концерт может проходить под закрытой крышей. «Амстердам АренА» вмещает 51 628 человек во время спортивных матчей и 68 000 во время концертов.

(обратно)

19

Нерд (англ. Nerd — зануда; «ботаник») — стереотип человека, глубоко погруженного в умственную деятельность, исследования, вместо того, чтобы участвовать в более популярных общественных или культурных явлениях. Данный стереотип принадлежит сугубо к английскому языку, но он постепенно входит в русский язык вместе с популяризацией американской жизни и менталитета

(обратно)

20

Резня в Сребренице. Армия боснийских сербов под командованием генерала Ратко Младича напала на Сребреницу 6 июля 1995 и за пять дней полностью заняла город. Около 30 тысяч женщин и детей были депортированы из города. Международным трибуналом по бывшей Югославии и Международным Судом ООН признано, что в июле 1995 свыше 8 000 боснийцев-мусульман было убито сербскими подразделениями под руководством генерала Ратко Младича. Сербская сторона оспаривает количество погибших.

(обратно)

21

Вермонт. Тейлинген (нид. Teylingen) — община в Нидерландах. Община Тейлинген расположена в провинции Южные Нидерланды, севернее Лейдена, в районе-производителе тюльпановых луковиц. Была образована 1 января 2006 года в результате слияния общин Сассенхейм, Форхаут и Вармонд. Свое название община — Тейлинген — получила по замку с таким именем, руины которого находятся на ее территории. Часть ее территории приходится на сеть озер, образовавшихся в результате длившейся на протяжении столетий здесь добычи торфа. В местечке Сассенхейм находится крупное предприятие фирмы Akzo Nobel. Севернее местечка Вармонд расположен замок Дом Вармонд (Huis te Warmond), перестроенный и получивший свой нынешний вид в XVIII столетии. В Вармонде длительное время жил знаменитый голландский художник Ян Стен.

(обратно)

22

Голландский аукцион (англ. Dutch auction) — аукцион, в ходе которого вначале объявляется самая высокая цена на продаваемый товар, а затем ставки снижаются до той, на которую согласится первый покупатель, которому и продается товар. Получил свое название в силу широкого распространения в этой стране. Характерная особенность в том, что это оптовый аукцион, на котором продавец может выставлять много единиц товара одновременно.

(обратно)

23

Галилео Галилей (итал. Galileo Galilei; 15 февраля 1564, Пиза — 8 января 1642, Арчетри) — итальянский физик, механик, астроном, философ и математик, оказавший значительное влияние на науку своего времени. Он первым использовал телескоп для наблюдения небесных тел и сделал ряд выдающихся астрономических открытий. Галилей — основатель экспериментальной физики. Своими экспериментами он убедительно опроверг умозрительную метафизику Аристотеля и заложил фундамент классической механики. При жизни был известен как активный сторонник гелиоцентрической системы мира, что привело Галилея к серьезному конфликту с католической церковью.

(обратно)

24

«Согласно общей теории относительности, пространство немыслимо без эфира». Эйнштейн А. Эфир и теория относительности» // Собрание научных трудов. М.: Наука. 1965. Т. 1. С. 689. «Мы не можем в теоретической физике обойтись без эфира, т. е. континуума, наделенного физическими свойствами». Эйнштейн А. «Об эфире» (1924 г.) // Собрание научных трудов. М.: Наука. 1966. Т. 2. С. 160.Краткая история эфира1. 1. Краткий обзор теорий и моделей эфираНеобходимость критического рассмотрения многочисленных существовавших ранее гипотез, моделей и теорий эфира вытекает из того обстоятельства, что, несмотря на правильную исходную предпосылку: взаимодействие между телами должно обусловливаться какой-то промежуточной средой — эфиром, ни одна из теорий эфира не сумела удовлетворительно объяснить совокупность всех известных явлений, с одной стороны, и не позволила предсказать каких-либо новых направлений исследований, с другой. В результате этого в ходе развития физики были отброшены не только эти теории, модели и гипотезы, но также и собственно понятие эфира, как «окончательно себя дискредитировавшее». После появления специальной теории относительности сам вопрос о существовании эфира был поставлен под сомнение в связи с отсутствием более или менее удовлетворительной теории эфира. Это обстоятельство привело к тому, что дальнейшие углубление и развитие теорий эфира были прекращены.

(обратно)

25

Чарлз Уэбстер Ледбитер (англ. Charles Webster Leadbeater; 16 февраля 1854 — 1 марта 1934) — член Теософского Общества, масон, один из основателей Либеральной католической церкви (англ.) русск., епископ, писатель.

(обратно)

26

Эммануил Сведенборг (Emanuel Swedenborg, урожденный Emanuel Swedberg (29 января 1688, Стокгольм — 29 марта 1772, Лондон) — шведский ученый-естествоиспытатель, теософ, изобретатель.

(обратно)

27

В 1956 компания занялась исследованием эффектов звуковых волн на человеческое сознание, включая возможность обучения во время сна. Бо́льшую часть тестирований Монро проводил на самом себе. В 1958 году, совершенно неожиданно, он испытал состояние, в котором его сознание было отделено от физического тела. Монро применил к этому состоянию, в некоторых источниках называемому «астральной проекцией», термин ВТП (внетелесное переживание).

(обратно)

28

Артур Форд (8 января 1896 года — 4 января 1971 года) — американский экстрасенс, медиум и ясновидящий. Биограф Аллена Спраггетт приравняла его к известному экстрасенсу Дэниэлу Дангласу Хьюму. После сеанса, Уильям Макдугал, психолог из Гарвардского университета и президент Американского общества психических исследований, сказал, что Форд обладает сверхъестественными способностями.

(обратно)

29

Бодхисаттва, бодхисатва, бодисатва (санскр. bodhisattva IAST; пали bodhisatta IAST; буквально: «существо с пробужденным сознанием», термин состоит из двух слов — «бодхи» и «саттва») — в буддизме существо (или человек), обладающее бодхичиттой, которое приняло решение стать буддой для блага всех существ. Побуждением к такому решению считают стремление спасти все живые существа от страданий и выйти из бесконечности перерождений — сансарыМатериал из Википедии — свободной энциклопедии

(обратно)

30

Форс-мажорные обстоятельства.

(обратно)

Оглавление

Глава 1. Предыстория. Перестройка Сознания. Ускорение

Глава 2. Ты ел? Амстердам

Глава 3. Схипхол

Глава 4. Рождество в Европе

Глава 5. Жизнь началась. Новая

Глава 6. Тройка. Русский клуб. Сын

Глава 7. Клофелин

Глава 8. Доктор Лебедев

Глава 9. Принcенхоф. Страх. Освобождение

Глава 10. Хуго Гроций. Милошевич. Европейская Юриспруденция

Глава 11. Про Свободу. Жерар

Глава 12. Одержание морковкой. Аукцион

Глава 13. Зов бездны. Любкин чемоданчик

Глава 14. Будущий Лимонад

Глава 15. Дом для всех. Ночные полеты

Глава 16. Салют, Мария. Начало начал

Глава 17. Таблица Менделеева

Глава 18. Брат уходит. Небытие

Глава 19. Вековая злость

Глава 20. Гайя. Майя. Мой Путь

Глава 21. Бодхисаттва [29]. Загадка Удачи

Глава 22. Настоящий счастливый человек

Глава 23. Три слона. Конец света

Глава 24. Мастерство. Мой австралийский Учитель

Глава 25. Безупречность. Замыкание круга

Глава 26. Салон Tattoo. Зимние розы

Глава 27. Свобода. Осознание Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg