«Художественный музей Адати Япония»

Художественный музей Адати Япония (fb2) - Художественный музей Адати Япония 5118K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Михайловна Хромченко

С. Хромченко Художественный музей Адати Япония

Сайт музея: -museum.or.jp

Адрес музея: 320, Furukawa-cho, Yasugi-City, Shimane, 692-0064.

Телефон: +81-854287111.

Проезд: До Художественного музея Адати можно добраться из городов: Токио, Осака, Киото, Хиросима, Окаяма, Фукуока. Выбрать удобный вид транспорта и маршрут поможет информация, представленная на официальном сайте музея.

Часы работы: Музей работает без выходных.

Апрель — сентябрь — 9:00–17:30, октябрь — март — 9:00–17:00.

Цены на билеты: Билеты для взрослых — 2200 ¥, для студентов университета — 1700 ¥, для учащихся средней школы — 900 ¥, для школьников — 400 ¥.

Информация для посетителей: Музей находится в уникальном и одном из самых живописных уголков Японии. Чтобы наиболее полно оценить красоту этого места, перед поездкой необходимо ознакомиться с информацией, размещенной на сайте относительно расположенных рядом с музеем достопримечательностей, среди которых песчаные дюны, горячие источники и много другое.

Художественный музей Адати

Музей Адати уникален даже для Японии. Он основан в 1970 и назван именем своего создателя Адати Дзэнко, человека весьма примечательного. О таких в Японии говорят: «Карп, плывущий против течения, может стать драконом».

Интерьер музея

Родившийся в 1899 в деревне Ииначи в бедной семье, Адати Дзэнко сначала работал на ферме, в 14 лет устроился торговать углем — развозил его в тележке. Постепенно благодаря смекалке и трудолюбию он составил и приумножил свой капитал, занимаясь оптовой торговлей текстилем и недвижимостью. После Второй мировой войны Адати Дзэнко начал собирать произведения японских живописцев.

Творческое мышление и отрицание стереотипов позволили ему создать оригинальную концепцию музея, который ежегодно привлекает около полумиллиона посетителей несмотря на то, что удален от проторенных туристических маршрутов.

Купив холмистый участок земли, Адати Дзэнко с помощью известных мастеров садового искусства преобразил это место, создав сад, уже не первый год считающийся одним из лучших в Японии. Правильнее сказать, что на территории 165 000 м2 располагается несколько типов национальных садов, плавно и гармонично перетекающих один в другой, согласующихся друг с другом и окружающим ландшафтом. Растения для них подбирал и сам Адати, объездив, наверное, всю страну.

Сад камней, или сухой пейзажный сад, проектировал Наканэ Кинсаку, за 78 лет жизни создавший около 300 садов. Центром композиции стали три больших темных камня, почти скалы, символизирующие водопад, устремляющийся вниз, чтобы соединиться с водами большой реки, которая по традиции обозначена белым гравием.

Основной проектировщик сада мхов Кодзима Саити продолжал киотские традиции. Кустарники, мхи и несколько красных сосен, растущих наклонно, — особенность этого сада. Взрослые деревья были привезены сюда с горного склона, где они росли, нависая над обрывом. Саити полагал, что будет правильно сохранить их особенность.

Впечатляют сад со спокойной гладью озера и каменным мостиком и сад с искусственным водопадом, построенным к 8-летию музея. Падающие с высоты 15 м потоки придают ему динамику. Звук воды объединяет различные части сада в целое и создает благоприятную атмосферу для размышлений и медитации.

Адати Дзэнко любил повторять, что «сад… это свиток с нарисованным на нем живым пейзажем». Уже более 40 лет посетители могут любоваться живыми картинами, сидя в специальных павильонах или с террасы музея.

Музейный сад прекрасен в любое время года и суток. Морозным утром, когда иней серебрит травы, зимой, когда снег белыми шапками лежит на ветвях. В дождь изумрудно-зеленые мхи поражают богатством оттенков, а цвет камней и стволов деревьев словно сгущается. Летним днем особенно красив причудливый узор искривленных сосен на фоне светлого гравия. Ближе к осени багрянец кленовых листьев оттеняет потемневшую зелень хвои и азалий.

Фрагмент сада

«Когда любуешься красотой снега или красотой луны, когда бываешь очарован красотой четырех времен года, когда пробуждается сознание и испытываешь благодать от встречи с прекрасным, тогда особенно тоскуешь о друге: хочется разделить с ним радость. Словом, созерцание красоты пробуждает сильнейшее чувство сострадания и любви, и тогда слово „человек“ звучит как слово „друг“», — сказал в своей нобелевской речи «Красотой Японии рожденный» знаменитый писатель Кавабата Ясунари. И далее, стремясь сделать понятными представления японцев о красоте, вспоминал стихотворение «Изначальный образ» жившего в XIII веке дзэнского мастера Догэна:

«Цветы — весной, Кукушка — летом. Осенью — луна. Чистый и холодный снег — Зимой».

Слова о красоте сменяющих друг друга времен года по национальной традиции олицетворяют красоту вообще: гор, рек, трав, деревьев, бесконечных явлений природы и красоту человеческих чувств. Впрочем, о понимании красоты в Японии написаны и сотни многостраничных трактатов, и несметное количество коротких стихов хайку.

Современные живописцы, литераторы и те, кто создает предметы быта, бережно и творчески сохраняют в своем искусстве удивительную связь человека и мироздания, добавляют новые оттенки к этому понятию, в чем можно убедиться, например, внимательно рассмотрев лучшие произведения из коллекции Адати Дзэнко, в составе которой более 1500 произведений. Экспозиция меняется каждый сезон, что тоже является свидетельством следования традиции: украшать жилище в соответствии со сменой времен года, соотносить свою жизнь с жизнью природы.

Каваи Кандзиро. Ваза с травой и цветами. 1939

Фрагмент сада

Адати Дзэнко собирал творения современников, мастеров школы нихонга: уже известных и тех молодых, кто привлек его внимание, а впоследствии стал заметной фигурой в художественной жизни. Великолепный вкус, азарт коллекционера, целеустремленность, а иногда и удача способствовали созданию блестящей коллекции.

Начиная с эпохи Мэйдзи (1865–1912), названной по имени, взятому тогдашним императором и означавшему «просвещенное правление», страна отказалась от самоизоляции. Новая история ознаменовалась колоссальными переменами в жизни всего общества, связанными с освоением достижений западного мира.

Термин «нихонга» (японская живопись) появился в конце 1870-х. Им стали обозначать живопись мастеров, продолжавших разрабатывать традиционные темы и применявших прежние техники и материалы: шелк, бумагу, тушь, клеевые водорастворимые краски с растительными и минеральными пигментами. Привычная европейцам живопись масляными краскам на холсте, которая тоже начала развиваться в Японии, получила название «ёга» («западная живопись»). Мастера нихонга не отказывались от заимствования ее приемов, а некоторые из них даже побывали в Европе.

С этого времени живопись использовали не только в качестве украшения домашних интерьеров. Стали регулярно проводиться художественные выставки, конкурсы, для них специально создавались произведения: большие свитки, ширмы, экраны, панно. Наряду с ними экспонировались и традиционные работы — свитки, типичные для вывешивания в токонома — специальной нише, являвшейся своеобразным эстетическим центром в японском доме.

Уэмура Сёэн. Женщина, ждущая восхода луны. 1944

Живопись XX века

Ноями Гойшу. Новые листья. 1915

Имао Кейнэн (1845–1924) Пара павлинов весной 1901. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 168x85

Величавую царственную птицу, изумляющую и поражающую воображение декоративностью сверкающего и переливающегося оперения, особенно часто стали изображать в Китае в позднее Средневековье. В Японии в XIX столетии панно с нарядными павлинами украшали приемные залы императорского дворца, придавая особую пышность атмосфере торжественных церемоний.

Мода на Восток, захватившая Европу, не обошла вниманием и эту птицу. Так, Джеймс Уистлер оформил роскошную зелено-золотую «Павлинью комнату», источником вдохновения для которой могли стать японские образцы.

Автором данного свитка является Имао Кейнэн, один из известнейших мастеров своего времени, член Императорской академии искусств. Альбомы с его реалистическими изображениями птиц издавались в Европе. С Адати Дзэнко его объединяло увлечение искусством садов.

Написанный в жанре «Цветы и птицы» свиток не только предназначен быть украшением парадных покоев, вызывая восхищение искусностью исполнения, но и традиционно является благопожеланием — кроме пары птиц, символизирующих счастье в супружестве, художник включил в композицию пионы — знак расцвета и богатства.

Хисида Сюнсё (1874–1911) Гортензии 1902. Шелк, краски. Панно. 54,5x11 2,2

В Стране восходящего солнца время пика цветения гортензии, по-японски адзисаи, — середина июня, сезон дождей «цую». Яркие соцветия встречаются повсюду: в храмах, вдоль дорог. Специально приготовленный из гортензии чай Амача является ритуальным напитком у буддистов. Его пьют во время праздника, посвященного рождению Будды.

Художник, без сомнения, зачарован мощным цветением, но он использует не яркие краски, а тончайшие оттенки и переходы серого, зеленого, голубого, светлой охры. Массивные зеленоватые шапки еще только распускающихся соцветий, наполнены голубизной. Любовно написанные листья с прожилками по-разному освещены мягким рассеянным светом, словно пробивающимся сквозь туман. Четкие на первом плане, они словно тают в глубине, давая ощущение пространства. Разработанный мастером новый метод живописи, основанный на передаче градаций цвета, как нельзя более подходил для передачи тумана, рассеянного света, однако художественные оппоненты пренебрежительно назвали этот стиль «моро-тай» — неопределенный, расплывчатый.

Изображение растений срезано краями произведения, оно фрагментировано. К такому композиционному приему часто прибегают японские творцы, словно напоминая зрителю, что показывают лишь небольшую часть бесконечной и прекрасной природы. Еще одна характерная черта — смещение изображения от центра к углу. Оставляя много свободного места — «пустоты», которая имеет глубокий смысл в буддийской философии, художник активизирует фантазию зрителя, в данном случае заставляя гадать, что может скрываться за пеленой — сад, монастырь, толпа паломников? Царственный покой цветов и пустоты нарушает полет эфемерной, легкокрылой бабочки.

Хисида Сюнсё (1874–1911) Кошка и цветущая слива 1906. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 118x49

Кошки — один из любимых сюжетов Хисиды Сюнсё. Это милое грациозное домашнее животное на японских гравюрах и свитках часто изображали «компаньоном» гейш или знатных дам.

Дремлющую или настороженную кошку Сюнсё помещал не в интерьер, а в природное окружение, иногда изображая ее, как хищника, сидящей на дереве. Такая композиция воспроизведена на известной японской марке.

На этом свитке зритель снова видит теплый охристый фон, на котором «материализуется» кошка. Ее упитанное тельце моделировано тонкими мазками, передающими волоски шерстки, сквозь них просвечивает фон. Ствол дерева и ветви переданы условно. Экспериментируя, художник достиг поразительного соединения реалистичности и декоративности.

Хотя Сюнсё прожил всего 37 лет, он много путешествовал и много успел сделать. По заданию правительства мастер копировал наиболее значимые росписи в буддийских храмах, его произведения экспонировались за пределами Японии. К сожалению, огромный творческий потенциал автора не успел реализоваться в полной мере.

Кобаяси Кокей (1883–1957) Кумавакамару 1907. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 124,3x50,7

Тринадцатилетний герой Кумавака, отважный, хитрый, наблюдательный, впервые упоминается в записях XIV века, хранившихся в одном из японских монастырей. Во время междоусобицы отца Кумаваки казнили, не разрешив перед смертью увидеться с сыном. Юноша решил отомстить. Дождавшись непогоды и момента, когда слуги ушли спать, мальчик пробрался в дом убийцы отца, но у него не было оружия и пришлось завладеть мечом спящего. Однако слишком яркий светильник мешал подкрасться незамеченным. Кумавака обратил внимание на мотыльков, летящих на свет, и, неслышно раздвинув двери, стал ждать, когда мотыльки загасят светильник. Пошарив рукой у изголовья и обнаружив мечи, герой подумал: «Убивать спящего — все равно, что мертвого». Пнув ногой подушку, он разбудил врага и пронзил его большим мечом. Тот успел вскрикнуть, стражники всполошились и бросились в погоню. Чтобы преодолеть ров, окружавший усадьбу, Кумавака взобрался на ствол бамбука, что рос рядом, наклонил его верхушку и с легкостью осилил препятствие.

Этот момент и изобразил художник на своем произведении. Любопытно, что поведение Кумаваки соответствует тому, что зритель знает о ниндзя.

Кобаяси Кокей (1883–1957) Магнолия 1919. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 140x50

Этот лаконичный свиток построен на противопоставлении угловатых черных ветвей и красных цветов. Магнолия, распускающаяся весной, символизирует женственность, красоту и любовь. В Японии она связывается с именем бедняжки Кейко, которая трудилась день и ночь, делая бумажные цветы, но они стоили дешево, и ей едва хватало на еду. Однажды в комнату девушки залетел старый мудрый попугай. Он подружился с ней и открыл тайну: чтобы оживить бумажные цветы, их достаточно окропить каплей своей крови, но ни в коем случае не тратить последнюю.

Кейко начала создавать чудные живые цветы и разбогатела. Однако юноша, которого она полюбила, оказался жадным. Он заставлял несчастную работать все больше и больше. Наконец, пришло время, когда ради денег Кейко была вынуждена отдать свою последнюю каплю крови и умереть. Этот алый цветок, оживленный ею, и есть магнолия.

Свиток был написан художником, когда от изящных исторических картин он обратился к непосредственному наблюдению природы.

Кобаяси Кокей (1883–1957) Ян Гуйфэй 1951. Бумага, краски. Панно. 164x83

Согласно китайским преданиям, четыре великие красавицы обладали внешностью, «способной затмить луну, посрамить цветы, заставить рыбу утонуть, а летящего гуся упасть». Именно красота Ян Гуйфэй заставляла меркнуть цветы. Родившаяся в 719 девушка рано осиротела, воспитываясь в богатом доме дяди, получила прекрасное образование, научилась писать стихи, петь и играть на музыкальных инструментах, ездить верхом. Став наложницей императора, она добилась придворных должностей и для других членов своего рода. Во время дворцового переворота властитель пожертвовал ее жизнью, чтобы спасти себя и свой трон, но это не избавило империю от гибели.

Однако логика бытования легенд не мирится с безвинной кончиной героя. Родилась версия о том, что красавица не погибла, а бежала в Японию. Трудно сказать, разделял ли ее художник, однако на свитке лицо Ян Гуйфэй скрыто белой маской. Такую маску, обозначающую идеальную красавицу, надевали актеры японского театра Но.

Хашимото Кансэцу (1883–1945) Весенний день 1913. Бумага, сусальное золото, краски. Парные шестистворчатые ширмы. 222,1x175,4

Хашимото Кансэцу — один из признанных мэтров своего времени и человек глубоких знаний. Благодаря отцу, большому поклоннику конфуцианства — китайского учения о социальной гармонии, гуманности и чувстве долга правителей и подданных, он еще в детстве познакомился с классической китайской литературой и изобразительным искусством. Китайская культура стала для художника своего рода эталоном высокой духовности, он неустанно изучал ее, посетив за свою жизнь Китай более шестидесяти раз.

Представленный здесь сюжет навеян образами китайского поэта Ду Фу, но собственный стиль Кансэцу опирается также на японские традиции школы Кано, на протяжении четырех столетий воплощавшей идеалы правящей власти, стремившейся доказать свою силу и могущество роскошным убранством замков. Их украшали торжественными, монументальными, крупными и яркими росписями. Сюжетами произведений чаще всего были пейзажи, цветы и птицы, животные. Отличительной чертой росписи Кано являлся золотой фон стен и ширм, красиво мерцавший в полутемных помещениях замков с небольшими окнами.

В названии данной работы художник использует поэтическое определение весны — «Тидзицу». «Ти» означает «медленно», «дзицу» — «день», то есть «длинный день, темнеет медленно». В японской литературе весна и конь часто отождествляются — «идут» медленно, спокойно, словно в дреме. За спиной главного героя ширмы — бледные цветы глицинии, которые ассоциируются с женской красотой, мимолетной, располагающей к печали и меланхолии.

Хашимото Кансэцу (1883–1945) Обезьяна 1940. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 51,2x57,1

Хашимото Кансэцу — непревзойденный мастер в изображении животных. Их повадки, телодвижения, выражения морды, переливы шерстки — все это художник великолепно знал и передавал в своей манере, поразительно убедительно, тончайшими оттенками цвета, контуром или, как здесь, тщательно, штрихами, сухой кистью. Однако он никогда не переходил грань натурализма. Нельзя не восхититься жизнеподобием шустрой обезьянки, тянущейся к лакомству. Сообразительное, ловкое, с выразительной мордочкой животное стало героем многих японских сказок. Оно отбирало хурму у краба и, обманув медузу, не отдало свою печень дракону.

Такие свитки особенно популярны у коллекционеров и, поскольку хурма — осенний плод, используются для украшения квартир и офисов осенью.

Хашимото Кансэцу (1883–1945) Собаки из Европы 1941. Бумага, сусальное золото, краски. Парные двустворчатые ширмы. 164x183

Нельзя не залюбоваться этими редкими по красоте, элегантными, грациозными собаками, являвшимися, вероятно, подарком знатному господину. Во всяком случае, ширмы, написанные на золотом фоне, — достойное украшение любого дворца. Борзые и грейхаунды нечасто встречаются в Европе, а тем более в Японии, где к собакам издавна отношение особое.

Сёгун (военачальник) Токугава Цунаёси, который был человеком эксцентричным, строгим поборником конфуцианства и одновременно буддистом — противником всяческого кровопролития, даже получил прозвище Собачий сёгун. В 1687 он издал указ «О запрете лишения жизни живых существ», возможно, потому, что поверил: причина многих несчастий, постигших его, родившегося в год Собаки по восточному календарю, объясняется тем, что в одной из прошлых жизней он обижал собак. Закон под страхом смерти запрещал убивать бродячих псов, кошек, загнанных лошадей и наделял собак большими правами, чем людей, даже если они портили посевы. К этим животным надлежало обращаться вежливо и почтительно: «госпожа Собака».

В настоящее время ритм жизни и плотность населения привели к тому, что обладание домашним животным в Японии — часто непозволительная роскошь, а содержание больших собак — просто подвиг. Пес, попавший в японскую семью, становится ее полноправным членом, о котором все заботятся, строго соблюдая правила ухода.

Хашимото Кансэцу (1883–1945) Летний вечер 1941. Шелк, тушь, белила. Вертикальный свиток. 108,1x127,5

Поэтичность и непосредственность в сочетании с точностью и расчетом — важные черты стиля Хашимото Кансэцу. Красивы гармоничные переливы теплых и холодных оттенков белых цветов и шкурки животного, тонущие в серых сумерках. Темные выразительные листья и тонкие росчерки кисти, прорисовывающие контуры, демонстрируют, насколько свободно и элегантно художник владеет техникой живописи тушью. Хотя изображение монохромно, ощущение богатства цвета не покидает зрителя.

Томиока Тессай (1837–1924) Даосские бессмертные, празднующие свое бессмертие 1923. Бумага, тушь, краски. Вертикальный свиток. 133x54,5

За свои почти девяносто лет Томиока Тессай был путешественником, историком, каллиграфом, священнослужителем, реставратором исторических памятников, поэтом и художником. Многогранность его деятельности подтверждает идею, что живопись — лишь одно из проявлений активной и насыщенной духовной жизни художника-интеллектуала. К этому направлению китайской живописи, построенному на синтезе живописи, литературы и каллиграфии, стремящемуся к содержательности, эмоциональному комментарию философских понятий, он тяготел.

Кто эти персонажи с выразительными некрасивыми лицами и экспрессивными жестами — подгулявшие простолюдины, забывшие о церемониях и приличии? В клубке тел, линий, пятен зритель обнаруживает сосуд в виде двойной тыквы, меч, посох, нефритовую пластину и другие атрибуты восьми бессмертных и, наконец, журавля, с помощью которого они отправлялись на небеса. Высокий стиль мифа художник снижает до уровня бытовой сценки, но какой жизненной силы исполнены герои! Как они свободны и раскованы! По сути, таким приемом он выражает свое отношение к догматизму и обесцениванию личности, характерным для Японии его времени.

Томиока Тессай (1837–1924) Пенглай (Гора бессмертных) 1924. Шелк, краски. Панно. 50,8x58

Томиока Тессай был знатоком различных этико-философских систем: не только традиционного японского синтоизма и пришедшего на острова из Китая и прочно укрепившегося в японской культурной традиции буддизма, но и конфуцианства, а также даосизма — учения о своего рода законе бытия, космоса, универсальном единстве мира.

Нравственный идеал даосизма — это отшельник, который с помощью религиозной медитации, дыхательных и гимнастических упражнений добивается высокого духовного состояния, позволяющего ему преодолеть все страсти и желания, погрузиться в общение с божественным Дао.

Мифическая гора Пенглай, где, по одной из легенд, обитали даосские бессмертные (ее, разумеется, не стоит отождествлять с одноименным китайским городом), в представлении Тессая становится местом спокойного, уединенного размышления, своего рода заброшенным и забытым уголком, лишенным связи с суетным миром.

Если предыдущий свиток выполнен в характерном для художника широком, свободном, сильном, раскованном «угловато-мужественном» стиле, то данное произведение говорит о внимательном изучении и творческом осмыслении стиля старых китайских живописцев — мастеров «сине-зеленого пейзажа».

Работы Тессая широко известны за границами Японии, есть они и в России, в частности в коллекции Государственного музея Востока.

Сакакибара Сихо (1887–1971) Натюрморт 1924. Шелк, краски. Панно. 69,7x85,1

Наверное, трудно сегодня найти человека, не слышавшего об икебане — традиционном японском искусстве создания композиций из срезанных цветов, его символике и эстетике. Именно в Японии икебана, выйдя за рамки ритуального обряда подношения символически значимых цветов Будде, а также почитаемым предкам, стала особым видом искусства, широко внедрившимся в самые различные сферы общественной жизни.

Европейцы в составлении букетов по большей части стремятся к пышности, нарядности, богатству колорита, тогда как японские мастера икебаны — к предельной строгости, даже лаконизму в форме, ограничиваясь порой двумя-тремя веточками и уделяя особое внимание самым простым и скромным растениям. «В икебане мы аранжируем одну маленькую ветку и один цветок в безграничном космическом пространстве и бесконечном времени, и эта работа вмещает всю душу человека. В этот момент единственный цветок в нашем сознании символизирует вечную жизнь», — писал один из мастеров этого искусства.

Но японцы внимательны к тому, что происходит и происходило в мире вокруг них. Натюрморт Сакакибары Сихо с плотной массой листьев и обилием разных цветов — красных и белых камелий, календулы, нарциссов, сливы — свидетельствует о его интересе к голландской живописи XVII века. Использование голубых и синих теней в изображении листьев и цветов показывает, что мастер стремится быть в курсе современного ему западного искусства и использовать опыт импрессионистов. Знаток же заметит в стиле японца еще и отголоски китайской живописи «цветов и птиц» периода Юань.

Сакакибара Сихо (1887–1971) Пион 1938. Шелк, краски. Панно. 49x57

В этой композиции художник следует принципам традиционного жанра дальневосточной живописи «цветы и птицы», словно выделяя часть пейзажа, в данном случае — сада, и пристально рассматривая его. Но, как известно, в таком изображении помимо чарующего мастерства и убедительности, воссоздающих не только облик, но, кажется, и аромат роскошных нежных пионов, венчающих зеленое кружево куста, заключено и пожелание богатства, процветания. Самозабвенно поющая птичка усиливает ощущение счастья и полноты бытия. В Японии предметы, украшенные такой благопожелательной символикой, принято дарить молодоженам.

Сакакибара Сихо (1887–1971) Птицы-белоглазки и цветущая слива 1939. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 45,2x50,3

Если в начале творческого пути Сакакибара Сихо интересовался европейской западной живописью и много экспериментировал, то позже он искал источники вдохновения в своей душе и природе.

Простой мотив отдыхающих и, кажется, щебечущих на ветках старой сливы крохотных птичек-белоглазок, напоминающих более знакомых нашему зрителю пеночек, — непосредственно увиденная, веселая и отрадная картина скорого прихода весны. И хотя ветки местами еще припорошены снегом, а некоторые представляются и вовсе сухими, белые цветы сливы и яркое оперение птиц показывают, что тепло не за горами. Эта картина будто иллюстрирует мысли Сакакибары Сихо, изложенные в его книге «О живописи цветов и птиц», изданной в 1926, о том, что цветами и птицами можно любоваться всегда. Это радость, данная нам изначально, непосредственно самой природой. Цветы и птицы — один из самых доступных и близких источников красоты в окружающей жизни, и он неизменно дарует человеку нескончаемые импульсы жизненных сил, ощущение счастья и любви.

Сакакибара Сихо (1887–1971) Цветущая слива 1966. Бумага, тушь. Вертикальный свиток. 52,2x32,8

Наверное, без преувеличения можно сказать, что тема цветущей сливы прошла через всю жизнь художника. Эти крепкие, узловатые ветви, покрытые цветами, Сихо изображал и в юности, и позже, когда отдавал все силы педагогической деятельности, и в последние годы жизни. Его глубокое проникновение в красоту природы ощутимо и в данном монохромном свитке.

Цветы сливы написаны против света, так называемым приемом контражур и кажутся темными. Мастер изобразил сорт сливы, цветущей красным. Не менее важным, чем ветви и цветы на первом плане, для художника становится светоносное пространство. Кажется, реальный солнечный свет играет на ветках, заставляя сверкать их контуры и погружая отдельные участки в глубокую тень. Однако Сихо избегает полной иллюзии и натурализма, делая композицию монохромной, и эффект света, возникающего на влажных ветвях, — результат искусной работы традиционными материалами — тушью и кистью.

Цутида Бакусэн (1887–1936) Натюрморт. Кусочки лосося и сардины 1924. Бумага, краски. Панно. 46,5x52

Цутида Бакусэн родился в богатой и влиятельной семье. Отец мечтал, что он будет буддийским священником, но юноша сбежал из храма, чтобы заниматься живописью. Художник учился в Токио и Киото. В 1921 он отправился в Европу и за три года объездил множество музеев. Особенно сильное впечатление на него произвели работы мастеров Возрождения, а также импрессионистов и постимпрессионистов: Ван Гога, Гогена, Сезанна. Он даже приобрел несколько их произведений.

Вернувшись в Японию, Бакусэн начал искать собственный стиль, обращаясь к традиционной японской живописи и гравюре. Известность ему принесли изображения женщин — мифологических героинь, гейш и их юных учениц. Работы художника написаны ярко, декоративно, с большим вниманием к костюму, который является одной из составляющих женской красоты в понимании японцев. Мастер запечатлевал сцены повседневной жизни и натюрморты, однако впечатления европейского искусства не прошли бесследно.

Данный натюрморт во многом следует его правилам. Обычно зритель любуется цветом, формой, фактурой, «диалогом» предметов, расположенных чаще всего на столе. Так и у японского художника чайник, серебристо-голубые сардины и яркие кусочки лосося красиво лежат в тарелке и как бы небрежно разбросаны… но по чему? Стола нет — есть неопределенное пространство, пустота, которая кажется чем-то твердым. Все предметы написаны объемно, со свойственной японцам тщательностью и вниманием к мелочам. Однако это действительно «мертвая натура», а не изображение рыбок в их родной стихии, как принято в дальневосточном искусстве.

Бакусэн работал очень активно: семь его персональных выставок состоялись в 1918–1928. Он торопился успеть сделать как можно больше, словно чувствуя, что судьба отпустит ему всего 49 лет жизни.

Такэути Сейхо (1864–1942) Осенью жиреет рыба и созревают дикие фрукты 1925. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 48x55,6

Композиции еще одного художника, члена Императорской академии искусств Такэути Сейхо, можно назвать японским вариантом голландских «натюрмортов-завтраков». Начиная с 1925 он часто гостил у друзей в доме, расположенном на побережье. В этот период мастер увлеченно писал натюрморты с рыбой, овощами и фруктами, наслаждаясь и контрастами цвета, и его тонкими оттенками, тонами и полутонами, сочетанием фактур. Он был особенно искусен в реалистической передаче даров моря и земли, их непринужденной компоновке. Иногда натюрморты Сейхо включали поднос, становясь похожими на красиво разложенный набор продуктов, необходимых для приготовления какого-нибудь блюда. Это не покажется случайным, если знать, что отец автора управлял рыбным рестораном, а национальное отношение к еде предполагает два этапа наслаждения ею: сначала блюдо «поедают» глазами.

Такэути Сейхо (1864–1942) После ливня 1928. Шелк, краски. Парные шестистворчатые ширмы. 171,2x369

Наряду с «тихой жизнью» предметов Такэути Сейхо любил и умел изображать сюжеты, полные бурного движения, страсти, например петушиные бои. Свои пейзажные композиции он зачастую насыщал динамикой и драматизмом.

Эта работа, развернутая на 12 панелях, объединенных в ширмы, кажется, вся наполнена неистовыми порывами ураганного ветра, треплющего листву и сгибающего деревья, которые зритель ощущает почти физически. «Если ветку нарисуешь искусно, то услышишь, как свистит ветер», — отмечали живописцы Средневековья. Но при единстве общей композиции и панорамы, у каждой створки — своя тема: сломанные старые ветви и тонкие побеги; коршун, совсем не грозный, с взъерошенными ветром перьями, отчаянно цепляющийся за сухой сук; густая масса тонких, перепутанных ветром ивовых листочков; причудливо изогнутый, корявый, наклонившийся ствол древней ивы; бамбуковая перекладина и кем-то забытая корзина, болтающаяся на столбе; тонкие ветки, гнущиеся под ветром… Наконец, на самой правой створке, совсем «пустой», автор поместил маленькую беспомощную пичугу — трясогузку, которую подхватил и кружит мощный воздушный поток.

Сейхо мастерски и оригинально изобразил сцены природы, предметы, он виртуозно передал оперение птиц… Точности, выразительности он, как и другие японские художники, добивался внимательным изучением натуры, наблюдательностью, терпением. Мастер умел находить и неожиданные решения традиционных тем.

Такэути Сейхо (1864–1942) Ясный день в сезон дождей 1934. Бумага, тушь, белила. Вертикальный свиток. 78,8x97,4

Если предыдущая ширма наполнена драматичным ощущением борьбы со стихией, то в этом свитке художник находит новый и неожиданный поворот темы сезона дождей. Теперь он выбирает кратковременный просвет между ливнями и не вглядывается в то, что происходит в долинах и над горными вершинами, а с юмором подмечает происходящее под ногами. Для Сейхо, кажется, нет незначительных сюжетов: во всем он видит приметы погожего дня — вот уже взмыла вверх, просушив свои прозрачные крылышки, стрекоза, оживились и лягушки. Большие и маленькие, они скачут куда-то по своим важным делам. Их позы разнообразны и выразительны, почти карикатурны. Автор этого произведения отчасти продолжает традицию японских живописных свитков, известных с XII века под названием «Веселые картинки из жизни животных», на которых различные животные, в том числе и лягушки, занимаются человеческими делами. Но Сейхо не «очеловечивает» их, как средневековые мастера, он наблюдает естественную жизнь.

Чтобы изобразить лягушек, мастер, как говорят, тщательно изучал их жизнь, ползая по земле в течение десяти дней. В результате сделал несколько свитков, показанных на выставках и попавших в разные музеи Японии. К поведению стрекоз в Японии очень внимательны. Это насекомое — самый чуткий индикатор окончания сезона дождей. Кроме того, стрекозы считаются символом воинской отваги. Шлемы самураев, шапки солдат и другие предметы одежды украшались их изображением, приносящим удачу. Остров Хонсю, согласно легенде, был назван императором Дзимму Островом стрекоз.

Кабураки Киёката (1878–1972) За туалетом (Бени — косметика в период Мэйдзи) 1928. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 85x50,5

Продолжая изображения сцен повседневной жизни, получивших широкое распространение в гравюре, Кабураки Киёката наполнил ее приметами современной ему действительности. Лампы, флаконы с косметическими лосьонами и предметы, появившиеся в быту горожан периода Мэйдзи, переданы художником очень точно. Неслучайно и упоминание популярной в то время губной помады Бени. Ее разработала и стала производить одна из старейших косметических компаний в мире — «Исехан». «Помада гейш», как ее еще называют, создана по старинным рецептам. В специальной чаше содержалась вытяжка из лепестков особого цветка, которая разбавлялась водой, приобретая насыщенный, яркий красный цвет, и наносилась кисточкой. Как раз в эпоху Мэйдзи фирма достигла расцвета и стала поставщиком косметики для императорской семьи.

Омода Сэйджи (1891–1933) Цикада 1930. Шелк, краски. Панно. 39,8x65,8

Омода Сэйджи писал насекомых, птиц, рыб, животных с пронзительной лиричностью или с легким оттенком юмора. Смелый и простой сюжет с изображением цикады на стволе каштана впечатляет точностью и выразительностью. Автор сообщал о своей композиции в одном из художественных журналов: «Такие чувства, как ощущение холода, или атмосферу морозного утра трудно выразить в картинах. Мы можем только выбирать и компоновать предметы, рисовать формы и таким образом передавать чувства, ощущения, атмосферу». Необычность, новаторство этого произведения в его лаконичности, в том, что нет ничего лишнего. Взгляд зрителя сосредоточен на цикаде, замершей на шершавом дереве. Его поникшие, с желтым ободком листья говорят о наступлении осени. Восхищает тщательность, отточенность живописной манеры, ее декоративное изящество, не мертвящее изображение, а передающее природу в идеальной, очищенной от случайностей форме.

Треск цикад в Японии всегда ассоциируется с летом, покоем, родным домом, поэтому, как символ лета — быстротечного, но прекрасного образ цикады часто носит оттенок грусти. По лаконизму свиток Сэйджи хочется сравнить с коротким японским трехстишием — хайку, в котором смысл заключен не столько в тщательно выбранных словах, сколько между строк. Великий японский поэт Мацуо Басё писал:

Желтый лист плывет. У какого берега, цикада, Вдруг проснешься ты?

Юки Сомей (1875–1957) Горный пейзаж 1930. Шелк, краски. Парные вертикальные свитки. 172,5x83,9

Токиец Юки Сомей в начале своей карьеры непродолжительное время работал в западном стиле — создавал картины в технике масляной живописи. В 1923 он приехал в Европу, во Францию, где прожил два года, затем, вернувшись в Японию, начал преподавательскую деятельность. В пейзажах художника меньше романтизма и больше спокойного и вдумчивого наблюдения природы, его обобщения. Они выполнены в традиционной для национального искусства манере, хотя творец использовал прямую перспективу. Его искусство, как и другие произведения мастеров токийской школы, более консервативно, чем авторов, учившихся в Киото. Сомей удостаивался многих наград и неоднократно присутствовал в жюри престижных выставок.

Ямамото Сюнкё (1871–1933) Доброе предзнаменование 1931. Шелк, краски. Парные двустворчатые ширмы. 213,7x224,8

Духовный аспект искусства особенно интересовал Ямамото Сюнкё в последние годы жизни. Лучезарный пейзаж с островами, тающими в золотистой дымке, без сомнения, производит впечатление чудесного видения, миража. Перед зрителем — фантазия художника на известный сюжет дальневосточного искусства — «Острова бессмертных».

Согласно китайским легендам, эти плавающие по морю острова располагались где-то на востоке, позже их искали на западе. Иногда они являясь в виде облаков, но исчезали при приближении к ним.

Проблемой долголетия и поисками эликсиров бессмертия занимались китайские даосские ученые и монахи. Первый китайский император Цинь Шихуанди снарядил большую экспедицию на поиски островов, оказавшуюся, как и следовало ожидать, безуспешной. Но, если верить преданиям, течения и штормы время от времени прибивали лодки рыбаков к их берегам, и, вернувшись с попутным ветром домой, люди рассказывали о том, что бессмертные, облаченные в белые одежды, с маленькими крыльями за спиной летают по воздуху, подобно птицам, и посещают друг друга, наслаждаясь всеми радостями бессмертной жизни. Вокруг возвышаются восхитительные строения из золота и нефрита, а птицы и звери только белого цвета. На деревьях зреют прекрасные нефритовые и жемчужные плоды, которые дают бессмертие вкусившему их.

На представленном свитке присутствуют все характерные детали жанра дальневосточного пейзажа, называемого «Горы — воды», традиционно создающего некую условную, символическую картину мира. Однако скалистые берега, горы, сосны, пагоды и беседки в композиции художника вполне материальны и объемны.

Ямамото Сюнкё (1871–1933) Гора весной 1933. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 162,5x71, 5

Ямамото Сюнкё считается одним из основателей современной живописной школы Киото. Его талант проявился в 1890-х. Он был среди первых художников нихонга, которые использовали достижения не только западного искусства, но и фотографии, обогатив собственное искусство такими способами передачи окружающего мира, как перспектива, светотень. Уникальный стиль Сюнкё характеризуется своего рода реализмом, возникшим в результате слияния традиций западного искусства и набросков непосредственно с натуры, сясейга, известной в Японии с XVIII века.

Низвергающийся поток, густой, окрашенный солнечными лучами туман, насыщенные краски — на этом свитке зритель видит захватывающую своей энергией картину обновления природы.

С этой, и с той стороны Шум водопада слышится Сквозь молодую листву.

Словно повторяя приведенные строчки средневекового поэта Буссона, художник «слышит» и щебет птицы, и даже шорох сухих падающих хвоинок.

Иокояма Тайкан (1868–1958) Перепел 1925. Шелк, краски, вертикальный свиток. 60,3x85,2

Произведения Иокоямы Тайкана составляют ядро коллекции Музея Адати. Тайкан — один из крупнейших мастеров школы нихонга, известный не только как живописец, но и как активный, деятельный человек. Происходивший из некогда влиятельной самурайской семьи, он учился в токийской Академии изящных искусств, а позже, начав преподавать, фактически возродил ее. В 1937 одним из первых в Японии он был награжден орденом Культуры. С Адати Дзэнко его объединяла энергия и креативность. Неслучайно, разыскивая и собирая работы своего любимого художника, Адати Дзэнко проявлял феноменальную настойчивость и упорство.

Иокояма Тайкан работал в разных техниках и манерах. Изображая перепела среди трав, под веткой с листьями, слегка тронутыми осенней желтизной, он приглашает зрителя сосредоточиться и увидеть мельчайшие детали, отличающие один лист от другого, стебель сухой травы от ветки сухого куста, и, наконец, с наслаждением осознать, что в природе все красиво по-своему.

Иокояма Тайкан (1868–1958) Осенние листья 1931. Бумага, краски. Парные шестистворчатые ширмы. 163,3x361

Пожалуй, с наибольшей силой дарование художника Иокоямы Тайкана раскрылось именно в пейзажных композициях. И если в ранних традиционных работах его взгляд чаще сосредоточенно-скрупулезен, то уже в 1930-е он стремится создавать масштабные композиции, в которых внимание уделяется не столько четкости линий, сколько выразительности цвета, краски. Произведения этого периода выделяются индивидуальным стилем. Они величавы, торжественны, с экспрессией выражают духовную жизнь японской нации.

Для парных шестистворчатых ширм, соединяющихся в единую масштабную композицию, художник выбрал осенний сюжет, когда клены становятся багряными. Этот период года японцы выделяют особо, называя его «Осенняя прозрачность» или «Японская ясность». Мощные, полные силы узловатые столы деревьев, красиво вторящие друг другу, вздымаются над пронзительно синей водой, островами, облаками…

Впечатляющее масштабами пространство раскрывается с высоты горы или птичьего полета. Диагональная композиция кажется наполненной движением, упругими порывами ветра. Многие поэты, писавшие о сезоне красных кленов момидзи, воссоздают в своих строфах именно такую бодрую, оптимистичную картину.

Иокояма Тайкан (1868–1958) Лето. Четыре сезона священной Фудзи-сан 1940. Бумага, краски. Панно. 75,2x11 0,7

Если и не великий Хокусай начал тему изображения горы Фудзи в японском искусстве, то, несомненно, своими замечательными сериями гравюр он прославил эту прекрасную вершину на весь мир. Во всяком случае, священную для каждого жителя Японии гору при разной погоде и в разное время года рисуют и пишут многие художники, выражая свои эмоции и настроения, философствуя и просто любуясь. Чаще всего они изображают ее не натуралистически, а такой, «какая она должна быть», иными словами, создают некий идеальный облик.

Иокояма Тайкан тоже неоднократно обращался к этой теме, но в отличие от Хокусая «говорил» о Фудзи только «высоким слогом». Его панно «Бог в душе» с изображением торжественно спокойной, заснеженной вершины на фоне облаков экспонировалась на известной выставке школы нихонга в Москве в 1976.

В представленной лаконичной композиции ярко-синяя Фудзи-сан, пронзая густые, напитанные влагой клубящиеся облака, похожие на изогнутые и переплетенные тела драконов, кажется не только сулящим надежду просветом, предвещающим хорошую погоду, но и проблеском чего-то ясного, устойчивого, истинного, неким озарением в хаосе и смуте. И здесь, и в других произведениях художника очевидно его умение «писать энергичными мазками самую душу природы». Приемы мастера очень изобретательны, эту работу он выполнял на сухой и на увлажненной бумаге, получая таким образом и четкие контуры горного склона, и расплывающиеся — облаков.

Иокояма Тайкан (1868–1958) Гора после ливня 1940. Бумага, тушь. Вертикальный свиток. 88,2x114,3

Монохромная живопись тушью, как и многое другое, была перенята японцами у Китая. Иокояма Тайкан развил принципы этой техники и философию пейзажной живописи, при условности примененных приемов стремясь к передаче реальности. Виртуозно используя все богатство тонов туши — от глубокой бархатной черноты до прозрачных оттенков — и оставляя белыми, нетронутыми кистью отдельные участки бумаги, художник написал картину успокаивающейся после мощного ливня природы. Такую картину мастер мог неоднократно наблюдать в действительности. Густой клочковатый туман поднимается из глубины долин, горные гряды тонут в его белесом безбрежном «море» и кажутся островами. Их склоны, поросшие соснами, четкими и темными вблизи, едва намечены и растворяются вдали. Бамбук слева еще гнется под порывами ветра… Природа находится в смятении, только оправляется от ливня, но сквозь разрывы облаков сверкающим совершенством уже воссияла снежная вершина Фудзи-сан. Ее контуры чисты, а формы ясны.

Язык намеков и символов позволяет японскому художнику о многом поведать зрителю, предполагая одновременно, что тот станет сотворцом, вдумываясь и вчитываясь в изображение, проникаясь чувствами и мыслями мастера о мимолетном и вечном, о бурях и покое, о превратностях мира и нравственных ориентирах.

Нисимура Гоун (1877–1938) Тишина 1932. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 44,5x51,1

Ученик Такэути Сейхо, Нисимура Гоун — художник широкого диапазона, замечательный гравер. Он тоже прекрасно умел изображать животных и птиц, еще одним любимым предметом его живописи были разнообразные по форме и материалам плетеные корзины, которые в Японии повсеместно используются в быту для самых разных целей. Передавая их фактуру и ритм переплетений, мастер помещал в них кроликов или выловленную рыбу.

На этом свитке Гоун изобразил старую, забытую кем-то корзину и слетевшего на нее осторожного зимородока. Эта пугливая птица селится далеко в горах и редко показывается людям на глаза. Дело в том, что зимородок — рыболов, и его способ охоты требует тишины и терпения. Птица усаживается на веточку над самой водой и ожидает, когда подплывет рыбка. Затем следует молниеносный бросок, зимородок голубой молнией рассекает воду и через секунду уже летит к птенцам с добычей.

В прошлом красивые перья этих птиц ценились так же высоко, как драгоценные камни. Ими декорировали ювелирные изделия, веера и ширмы, а в конце XX века клюв зимородка, по своим аэродинамическим свойствам идеально приспособленный для плавного и мягкого перехода из воздуха в воду, стал образцом для создания носового конуса сверхскоростного поезда из серии Shinkansen 500. Эксперименты в аэродинамической трубе подтверждают, что, ныряя, названная птица испытывает изменения давления, похожие на те, которым подвергается сверхскоростной поезд, выезжая из туннеля на открытый воздух. Уподобленная клюву зимородка конфигурация позволяет уменьшить шум, возникающий при этом.

Нисимура Гоун (1877–1938) Раннее цветение сливы 1936. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 64,5x71,8

Родившийся в Киото, Нисимура Гоун являлся членом Императорской академии художеств, профессором различных художественных школ Киото. К концу жизни, когда здоровье ухудшилось, он исполнял только небольшие работы.

Основным источником для творчества мастера были наброски с натуры, поэтому его композиции так убедительны. Однако смыслы, ассоциации, намеки, иносказания, присущие восточному и, в частности, японскому искусству, в его работах традиционно сохранены.

Слива расцветает раньше всех других деревьев, даже раньше сакуры. Местами еще лежит снег, а на голых, кажется, мертвых ветвях раскрываются нежные цветки. Неслучайно слива умэ стала символом весны, животворящих сил природы, стойкой красоты, войдя, наряду с бамбуком и сосной, в почитаемый на Дальнем Востоке благопожелательный символ «Три друга холодной зимы» (то есть друзья, которые поддержат в трудную пору). Стилизованные цветы сливы используются в Японии очень часто — в отделке одежды, дизайне помещений и предметов, в сувенирах и даже эмблеме самурайского клана. Сова же ассоциируется с длинными ночами, зимой, холодом. В этом произведении художник метафорически представил встречу времен года, но смысл может быть и шире, поскольку один из иероглифов, которым пишется эта птица, означает удачу, а другой трактуется как защита от трудностей и страданий.

Кацуда Тэцу (1896–1980) Вечер 1934. Шелк, краски. Панно. 154,3x177,7

Великие мастера японской гравюры жанра бидзинга (изображения красавиц) неоднократно представляли героинь в приватной обстановке, за повседневными занятиями: пишущими письма, играющими с детьми, даже иногда стирающими и, конечно, занимающимися своим туалетом. При этом неизменно подчеркивались их утонченность и особое изящество.

Кацуда Тэцу продолжил эту традицию. Его гейша, пока еще не в нарядном кимоно, сидя на циновке, сосредоточенно и вместе с тем очень грациозно украшает свою сложную традиционную прическу «симада» шпильками. Для живописца важна и достоверно воссозданная среда — чайный домик и сад, рождающие атмосферу тишины и покоя. Художник выбрал особый ракурс, глядя на интерьер и сад как бы несколько сверху и сбоку, отчасти повторяя тем самым приемы средневековых мастеров. Однако в остальном он отходит от канонов искусства, стремясь к реалистичности изображения.

Кикучи Кэйгэцу (1879–1955) Женщина с ирисами 1935. Бумага, краски. Вертикальный свиток. 52x67,3

Если Кабураки Киёката, известный мастер жанра бидзинга, привносил элементы современности в свои произведения, то Кикучи Кэйгэцу, кажется, намеренно избегал ее примет, изображая красавиц в традициях живописи фигур позднего Средневековья, в чем достиг больших высот. Нельзя не залюбоваться изяществом и уверенностью точно проведенных линий его рисунка, кое-где дополненного цветом, хрупкой грацией нежных и печальных героинь, чей внутренний мир передается так тонко и выразительно.

В начале творческого пути Кэйгэцу изучал историю искусства, анатомию, увлекался изображениями сцен современной жизни, сказочными сюжетами и жанром «Цветы и птицы». В 1922 и 1923 он путешествовал по Европе, где его привлекли не столько процессы, происходившие в современном искусстве, сколько прекрасные музейные коллекции картин эпохи Возрождения и древняя египетская скульптура. Поездка вдохновила мастера на дальнейшие исследования художественных традиций Японии.

Каваи Гёкудо (1873–1957) Весенний мелкий дождь 1942. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 44,5x56,8

Как полагают, художник Каваи Гёкудо нашел золотую середину не только между западной и восточной живописью, но и между стилями школ Киото и Токио, новаторством и традицией. Он был поздним ребенком в семье зажиточного землевладельца, жившей в маленькой деревне. Отец Каваи занимался разведением орхидей, сочинением хайку и являлся мастером чайной церемонии. Когда мальчику исполнилось 8 лет, семья оказалась вынуждена продать собственность и уехать в город Гифу, там Гёкудо открыли художественный магазин. Мать будущего творца, дочь самурая, управляла магазином, пока его отец предавался своим интеллектуальным занятиям. Довольно рано выразительные рисунки мальчика привлекли внимание его близких. Благодаря прогулкам в горах с отцом Каваи не просто полюбил природу, но и ощутил глубокую силу ее эмоционального воздействия.

Поэтично и вместе с тем с достоверностью Гёкудо воспроизводил неспешный, размеренный крестьянский быт, находя красоту и глубокий смысл в сценах повседневной жизни людей из отдаленных горных деревушек. Он соотносил свои непосредственные впечатления с традиционными образами японской культуры, вошедшими в сознание этого народа с глубочайшей древности, например весенним дождем и зацветающими горными вишнями. Слабо видные за потоками воды деревья с еще только проклевывающимися листиками, поле с зеленеющим луком, водяное колесо, фигурки крестьян под зонтиками с потрясающей убедительностью выражают ощущения художника: «Я чувствую пространство в звуке водяных струй».

Уэмура Сёэн (1875–1949) Большие снежинки 1944. Шелк, краски. Панно. 59x71,2

Уэмура Сёэн — первая женщина-художник в истории современной Японии. Она обратилась к жанру бидзинга — изображению красавиц.

Традиционное представление о женской красоте в Японии, как известно, включало светлую кожу, густые волосы, изысканную одежду, состоящую из нескольких надетых друг на друга кимоно, цвет и рисунок которых подбирался в соответствии с сезоном, обстоятельствами, настроением и мог заключать зашифрованное в символике изображений послание. Все это — в знаменитых на весь мир гравюрах Китагавы Утамаро, Тории Киёнаги и многих других мастеров, изображавших, как правило, знаменитых куртизанок. Художница была также внимательна к составляющим красоты, порой не только тщательно прописывая рисунок кимоно своих героинь, но и включая натуральные ткани с тем же рисунком в оформление свитка.

К чему или к кому относится название данной композиции? К медленно падающим хлопьям снега или к таким хрупким красавицам с набеленными лицами, приучившим себя к плавным изысканным движениям, тщетно защищающимся большими бумажными зонтами? Это решать зрителю. Сёэн же еще раз подчеркивает совершенство этой своеобразной, искусственно культивируемой, утонченно женственной красоты, написав свою работу в самый разгар Второй мировой войны.

Ясида Юкихико (1884–1978) Ван Чжаоцзюнь 1947. Бумага, краски. Панно. 88x55,3

Другая великая красавица Китая изображена Ясида Юкихико царственной, но словно чем-то обиженной. Согласно легенде, именно ее грустное музицирование заставило стаю гусей забыться и перестать махать крыльями.

Судьба девушки не была безоблачной. Император выбирал наложниц по всей стране по их портретам, а Чжаоцзюнь отказалась давать взятку придворному художнику, поэтому оказалась нарисована весьма заурядной. Правитель не обратил на нее внимания. Когда предводитель кочевых племен, часто воевавших с Китаем, в знак заключения мира попросил разрешения породниться с императором, последний не хотел отдавать варвару в жены принцессу и приказал подобрать самую неказистую девушку — Ван Чжаоцзюнь. По другой версии, она сама согласилась уехать на север. Лишь увидев красавицу, правитель пожалел о своем решении, но было поздно. История на этом не завершилась. Она убедила своего супруга сохранить мир с Китаем (он продлился более полувека) и распространяла китайскую культуру на территории Сюнну.

Уда Тэкисон (1896–1980) Зима в Тоганоо 1951. Бумага, краски. Вертикальный свиток. 78,7x83,3

Даже ничего не зная о Тоганоо, зритель погружается в глубокую тишину и гармонию этих «заколдованных мест». Морозный воздух сковал леса и холмы, иней придал хвое сосен голубоватый оттенок, замерли звуки, исчезли запахи, остыли чувства, природа пребывает в покое.

Это место в Японии славится красотой осенней листвы и считается идеальным для аскезы и уединения. Неслучайно здесь на протяжении двенадцати веков существуют буддийские храмы. Один из них — Кодзандзи (храм Высокой Горы), построенный в VIII столетии, знаменит первыми в Японии плантациями чая, который в XIII веке стал выращивать здесь, у подножия горы Такао, монах Мёэ, немало сделавший для распространения напитка в стране. До сих пор в этом месте существует маленькая плантация с табличкой «Самый первый чай». Портрет Мёэ работы Энитибо Дзёнина, как считается, подтолкнул Ван Гога к написанию автопортрета в образе дзенского монаха.

Нисияма Суйсё (1879–1958) Гранат 1951. Шелк, краски. Вертикальный свиток. 91,7x115

Черные вороны, агрессивные, настороженные, с торчащими в разные стороны перьями и раздавленный плод граната, истекающий кроваво-красными каплями сока, — сюжет тревожный и драматичный. Однако, глядя на густой черный цвет, которым отличаются изображенные на свитке птицы, можно вспомнить и забавную народную японскую сказку о вороне и сове-красильщице, красившей всех птиц в разные цвета по их желанию: желтые, бирюзовые, красные. Щеголь-ворон, чьи перья в старину были белыми, попросил расцветки, которой нет у других птиц. Сова думала-думала и окунула его в горшок с отличной черной тушью, но ворон, став черным, смертельно обиделся, и с тех пор совы летают только тогда, когда вороны спят — ночью.

Если в поэзии, например в творчестве Мацуо Басё, эта птица связана с зимой или осенью, одиночеством или старостью, то XX век сообщил образу ворона новые оттенки смысла.

Токуока Синсэн (1896–1972) Ирисы 1954. Бумага, краски. Панно. 83x65,2

Композиции Токуоки Синсэна незамысловаты. Он изображал в своих работах один-два цветка, избегая ярких красок, четких контуров, прописанных деталей. Следуя принципам ваби-саби, красоты неброской, ускользающей, быстротечной, а потому неизбежно несущей оттенок грусти, художник акцентировал внимание на неповторимости каждого цветка, добавляя, словно для контраста, другой. Он мог бы повторить вслед за мастером чайной церемонии: «Один цветок лучше, чем сто, дает почувствовать цветочность цветка».

Сложное понятие «ваби-саби» трудно перевести на язык другой культуры. «Ваби» акцентирует простой, строгий тип красоты и созерцательное, безмятежное, отвлеченное восприятие действительности. «Саби» ассоциировалось с красотой безмолвия и старости, и сегодня слова, связанные с «саби», используются больше, чтобы передать чувство одиночества и красоты древности, в то же время это слово имеет подтекст: «покорность, скромность, нечто, сделанное со вкусом». Постепенно эти понятия перешли в категорию эстетическую. Средневековые мастера чайной церемонии учили, что чувство прекрасного не должно поддаваться четким определениям; они делали акцент на пустоте, отсутствии украшений и строгой простоте чайной церемонии, в которой особое значение придавалось наличию ваби-саби как идеальной формы красоты, рождающейся в душе.

Терасима Симэй (1892–1975) Красавица 1955. Бумага, краски. Панно. 72,5x60,3

Очарование молодой девушки переданы художником лаконично и продуманно, но в соответствии с традициями изображения красавиц, хотя и в значительной мере переосмысленными мастером. Травянисто-зеленый цвет кимоно с белыми цветами хорошо подчеркивает обаяние героини. Белый платок в руке придает ей еще больше свежести. Мягкий серовато-зеленый фон без лишних деталей углубляет состояние покоя, позволяя сосредоточиться на внутреннем состоянии модели.

Перед зрителем — образец зрелого стиля Симэя, когда он начал рисовать портреты современных красавиц — женщин, живших по соседству, в его районе.

Терасима Симэй (1892–1975) Танцовщица (Майко) 1961. Бумага, краски. Панно. 72x44,5

Терасима Симэй изучал рисунок, каллиграфию, поэзию и литературу с детства. Изображения красавиц стали одной из его любимых тем, особенно в середине 1960-х. Мастер нарисовал десятки портретов майко — учениц гейш. Данная работа — прекрасный пример его стиля. Майко представлена во всей прелести юной, еще естественной красоты, но уже постигающей искусство быть истинной красавицей, «человеком искусства». Именно так переводится это японское понятие, характеризующее женщину, в высокой степени владеющую музыкой, танцами, грацией, искусством беседы, чайной церемонии и умением радовать взор своим обликом, регламентированным давними традициями.

Ямагути Каё (1899–1984) Глубокая осень 1972. Бумага, краски. Панно. 127,7x188,3

Согласно представлениям традиционной японской религии Синто, все явления и объекты природы одушевлены и обожествлены. В каждом живет свой дух, божество — ками. Это относится и к горам, и к источникам, и к камням, к животным, и к птицам. Природные образы по сей день играют большую роль в японских литературе и мировосприятии, но используются в качестве символов для передачи определенных чувств, мыслей, настроений.

Олени в синтоизме считаются посланниками богов и являются священными животными. Они были связаны с культом плодородия, о чем свидетельствует миф о богине Тамацухимэ, которая распорола брюхо оленю и на его крови посеяла рис, давший ростки на следующее же утро. В поэзии это животное устойчиво ассоциируется с осенью, когда мягкие, бархатные рога самцов — панты — костенеют. Олени вступают в поединки за право стать вожаком стада, громким криком вызывая достойных соперников на турнир. С приходом сумерек, когда природа затихает, эти трубные крики слышны то тут, то там, равно как и скрежет рогов дерущихся в жестокой схватке животных. Зная это, понимаешь смысл хайку поэта Бусона:

Вот уж не время — Что там за гость стучится? В горах крики оленей.

или стихов другого автора, Сарумару Даю:

В теснинах гор Сквозь ворох кленовых листьев Проходит олень. Я слышу стонущий голос. До чего тогда осень грустна!

Гото Сумио (род. в 1930) Весна в ущелье 1975. Бумага, сусальное золото, краски. Панно. 168,8x350

Удостоенный многих наград за свои произведения, Гото Сумио — сын главного священника буддийского храма в Чиба — начал рисовать с самого раннего возраста. Его выразительные, масштабные композиции, посвященные временам года, находящиеся в персональном музее художника на острове Хоккайдо, пронизаны не просто любовью к природе, а особой религиозной торжественностью.

Эта пышная, эффектная весенняя композиция восхищает своей необычностью, почти сказочностью, возникающей от сочетания золотого фона с ночным синим и бархатистым черным. Пространство словно построено из отдельных планов, наслаивающихся друг на друга, подобно театральным кулисам, но каждая деталь, каждый элемент пейзажа — горы, вода ручья, камни, деревья — при всей цветовой условности поразительно достоверны. Хотя художник создает композицию из четырех частей, он мыслит ее как европейскую картину, имеющую постоянное место на стене, а не как ширму, которую можно перемещать в интерьере, создавая торжественные акценты или выделяя камерные пространства.

Некоторые свои произведения, выполненные в более традиционной форме раздвижных дверей — фусума, он пожертвовал японским храмам.

Маэхара Мицуо (род. в 1944) Дерево сливы 1996. Бумага, краски. Панно. 172x217

Кажется, к образу цветущей сливы, к которому художники обращались не одно столетие и чье воплощение зритель уже неоднократно видел даже на страницах этого альбома, трудно что-нибудь добавить и найти какие-то новые варианты данной темы. Однако Маэхара Мицуо нашел, не придумал, а именно увидел в горах, в префектуре Сидзуоки, маленькое отважное деревце, раздвинувшее сухую спутанную траву. Мастер, по его словам, остро ощутил живучесть белых цветков сливы, пережившей суровую зиму в горах, цветущей несмотря ни на что, и в своей работе честно и любовно запечатлел этот увиденный в действительности, неизменно волнующий момент — ослепительное чудо пробуждающейся природы.

Одано Науюки (род. в 1960) Момент во времени 1999. Бумага, краски. Панно. 170x215

В изображенной на этой картине бытовой сценке художник стремится увидеть философский смысл, выразить категорию времени. Работа кажется скрупулезно прописанной декорацией фильма, в котором могут случаться чудеса и превращения.

Погруженное в сумрак пространство старинного дома «заряжено» таинственностью. Оно похоже на волшебный ящик фокусника: зеркальные стекла дверей множат какие-то неведомые архитектурные пространства. Зелень леса осколками отражается в мраморных плитах пола. При всей реальности и, казалось бы, жизненности сцены, изображающей играющих детей, произведение наполнено аллегориями, метафорами, символами, смыслами и знаками. Через секунду тяжелые двери закроются, впуская или выпуская ребят, чтобы еще раз предложить зрителю подумать о неуловимости настоящего, которое есть миг встречи будущего с прошлым.

Иде Ясито (род. 1962) Жертвоприношение 1998. Бумага, краски. Панно. 218x178

Любознательность, внимание и интерес к другим культурам отличают японцев. Это произведение суммирует впечатления от Индонезии, где Иде Ясито удалось побывать и поработать.

Буддизм на Бали — живая традиция. В стране сохранились уникальные памятники, а красочные религиозные ритуалы не могут не восхищать.

Изящно скомпонованные и условно, но с виртуозной убедительностью прописанные рельефы помещены за спиной юной жительницы острова. Сонм буддийских божеств возникает, как облако, как золотисто-янтарный мираж. Их коснулась неумолимая рука времени. Юная красавица, будто парящая над землей, одета в нарядный, яркий костюм для ритуального танца и головной убор, украшенный белыми цветами. В ее руках — коробочка для подношений, а у ног — не лотосовый трон, как у буддийского божества, а белые цветы лотоса.

Живопись XXI века

Ямада Син. Иллюзия. 2007

Кисино Каори (род. в 1966) Закрытость 2000. Бумага, краски. Панно. 219x174

Способность японцев видеть красоту, поэтический смысл повсюду, а не только в образах, прочно вошедших в репертуар дальневосточного искусства, но и в мотивах, на первый взгляд, не способных вызвать художественных или эмоциональных ассоциаций, поражает.

Унылый урбанистический сюжет — старые троллейбусы в автопарке, на голой, неуютной площадке… И только кружевные тени деревьев, наброшенные на них, и асфальт напоминают о связи с природой, которой так не хватает человеку в современном мире. А может быть, это тени исчезнувших деревьев? Во всяком случае, щемящая нота одиночества, потерянности здесь выражена необычайно остро, с присущей японским художникам тщательностью деталей, не исключающей цельности видения и поэтичности мировосприятия.

Хокари Харуо Семья в Тибете 2001. Бумага, краски. Панно. 219,5x174,5

Не только в Китае, Корее или позже в Европе японцы находили интересные темы, образы, художественные идеи для своих произведений. Путешествуя по всему миру, современные мастера по-своему видят историю и реальность разных стран, стараясь не ограничиваться сюжетами туристических открыток.

Сознание японцев в любом мотиве, явлении природы ищет некую закономерность, логику или художественную «сверхзадачу». В выборе мотива, в том, к каким средствам прибегает автор — использует ли панорамную точку зрения или крупный план, многокрасочное или монохромное решение, — сказываются внимательный анализ впечатлений и наблюдательность.

Крепкая, коренастая фигура женщины, ведущей стадо яков, на одном из которых сидит ребенок, сразу дает представление о специфических и трудных условиях жизни людей в этом суровом, но прекрасном краю, о чем свидетельствуют и золотистые краски заката, и мерцающее марево воздуха, и белесая земля под ногами, и благородные обликом животные с побелевшими от инея мордами.

Художник выбрал сложную живописную задачу, изображая фигуры против света, но он виртуозно справился с тонкими тональными отношениями.

Миякита Сиори (род. 1967) Дремлющая 2002. Бумага, краски. Панно. 215x170

Тонкий эстетизм и великолепное мастерство Миякита Сиори, его интерес к импрессионистической живописи, избегающей черного, очевидны в представленной работе. Разноцветные подушки, ткани с внимательно нарисованными орнаментами, белое кружево на спинке дивана — все перечисленное, пронизанное солнечным светом, создает переливающееся цветами радуги «облако» вокруг женской фигурки. Ее художник окутывает этими слоями, по сути, скрывая реальные очертания, но не так, как было принято в средневековой японской живописи, изображающей знатных дам в многослойной одежде, сидящих в дворцовых покоях, а уже на современный лад.

Курасима Сигетомо (род. в 1960) Сбор урожая 2003. Бумага, краски. Панно. 215x170

Китай и в древности, и сейчас — кладезь сюжетов для японских художников. Путешествие по «китайской глубинке» — Синьцзян-Уйгурскому автономному району, по сути, по центру Азии, где сложились особые традиции и культура, где в древности проходил Великий шелковый путь, побудило Курасиму Сигетомо к созданию этой картины, посвященной сбору урожая. Ясная композиция напоминает крестьянские сюжеты европейских живописцев XIX века, в частности Жана Франсуа Милле. Она пронизана ощущением здоровья, бодрости, удовольствия земледельцев от своей работы и ее результата — щедрого урожая.

Мираока Кимио (род. в 1966) Ботанический сад 2005. Бумага, краски. Панно. 170x217

Необычный цвет, асимметричная композиция и декоративность превращают эту обычную сценку в ботаническом саду, где гуляет практически наша современница, в фантастическую. По сложности и богатству фактуры панно напоминает драгоценную ткань или кимоно с причудливым узором переплетающихся диковинных растений: пальм, кактусов, папоротников, написанных оттенками серого, красного, белого. Погружаясь в игру форм и линий, в нежнейшие переливы белого, изысканные оттенки серого, контрастирующие с мощным аккордом красного, нельзя не восторгаться наблюдательностью художника, его умением передать многообразие и совершенство природы.

Мираока Кимио (род. в 1966) Белая рука в окне 2009. Бумага, краски. Панно. 98x98

В окне, почти полностью совпадающем с форматом картины, смутно угадывается фигура девушки. Ее силуэт, тающий в сумерках, еще сложнее увидеть за четким отражением деревьев на стекле, чертящих своими голыми ветками причудливый узор на вечернем небе. Сумерки — колдовское время… Оттого возникает странный эффект освещенной руки, и можно только гадать: тени ли веток на лице героини или следы слез.

Кажется, подробно перечисляя все, что видит на подоконнике, в глубине лавки и «по эту строну» окна, художник слагает некую новеллу об ожидании, мечтах и печали. А белая рука… В Японии есть обычай ставить в окне лавки один из амулетов, приносящих удачу, — «манящую кошку» Манэки Нэко с поднятой лапкой, которая зазывает гостей. Считается, что она помогает изменить судьбу в лучшую сторону.

Иосимура Сэйдзи (род. в 1960) Осенние поля 2005. Бумага, краски. Панно. 95x85

Собственно, полей на этой картине зритель не видит. Только их край, границу, обочину, буквально на расстоянии вытянутой руки. Странно соседствуют белесые побеги растений и брошенные кем-то проволочные вешалки для одежды. Все остальное «дорисовывает» фантазия, а художник, кажется, вторит строфам великого Мацуо Басё:

Холод пробрал в пути. У птичьего пугала что ли В долг попросить рукава?

Миясако Масааки (род. в 1952) Послеполуденное сияние 2006. Бумага, краски. Панно.194x259

Миясако Масааки — широко известный в Японии художник среднего поколения, обладатель множества национальных наград и премий.

Как и другие мастера японской школы нихонга, он использует традиционную бумагу васи, минеральные и растительные пигменты, растертые в порошок, органический клей как связующее. Краски в отличие от фабричных «западных» не смешиваются, и лишь добавление воды меняет оттенок и тон одного и того же пигмента. Мазки, наносимые в процессе высыхания, привносят элемент импровизации. Любопытно, что Масааки работает в технике, известной в Японии еще с IX века. Ее особенностью является то, что краски наносятся с оборотной стороны листа, с изнанки, это дает очень интересный эффект.

Обычно мастер выбирает статичный сюжет, например лодки, сгруппированные у причала. При всей свободе их расположения, в композиции ощущается абсолютная, почти математическая точность баланса массы и пространства. Рассматривая это произведение, вызывающее в памяти сцены скачек в исполнении Эдгара Дега, хочется назвать Масааки художником, остановившим мгновение.

Нисида Сюней (род. в 1953) Журавли в Киби 2006. Бумага, краски. Панно из двенадцати экранов. 172x38,4

Журавли с давних времен и по сегодняшний день как образ и тема встречаются практически во всех видах традиционных японских искусств, символизируя долголетие. Их изображения очень часто используются как украшение на предметах быта, например, в узоре свадебных кимоно, памятных знаках и эмблемах.

В легендах и сказках эти птицы превращаются в людей: искусных и преданных жен или монахов, путешествующих в поисках тех, кто нуждается в помощи. Они являются символом чистоты, счастья, честности, готовности к бескорыстной помощи. По одному из поверий, желание человека сбывается, если сложить из бумаги тысячу журавликов сэмбадзуру.

Возможно, самый красивый из журавлей — снежно-белый с бархатно-черными головой и шеей и черными маховыми перьями. Особенно знаменит японский журавль своей любовью к танцам. Другие виды тоже были замечены танцующими, но японский журавль делает это часто и упоенно. Для него танцы не связаны с брачным периодом, а похоже, просто выражают радость или, возможно, являются способом общения в стае.

Художник Нисида Сюней имел возможность любоваться журавлями в одном из известнейших японских пейзажных садов Коракуэн, расположенном в городе Окаяма, который в старину назывался Киби. В своей композиции он изобразил и летние растения, например пион, и осенние травы и, использовав тему четырех времен года, связал образы птиц с идеей времени.

Мацумура Кодзи (род. в 1948) Гуйлинь 2007. Бумага, краски. Панно. 114x139,8

Китайский город Гуйлинь, основанный, как полагают, более 2000 лет назад, считался одним из самых красивых мест. В переводе с китайского языка его название означает «коричный лес», что неудивительно: коричные деревья растут там повсюду. Сладкий аромат их цветков можно ощущать почти круглый год, а коричное вино получило широкую известность. В VII веке здесь был важный центр буддизма, где располагались многие знаменитые монастыри.

«Край вечного покоя и познания истины через красоту» — так называли его поэты, принимая во внимание уникальный природный ландшафт — карстовые горы самых причудливых форм, с острыми или округлыми вершинами, чистейшие реки и зеркальные озера.

Если над водой поднимается туман, то путешественник чувствует себя словно попавшим в иную реальность — внутрь старинного, прекрасного, пейзажного монохромного свитка.

Свою задачу художник Мацумура Кодзи видел в как можно более достоверной передаче «Гор и вод» Гуйлиня, заслуживших славу самых красивых в Поднебесной.

О том, что это удалось ему в полной мере, можно судить, сравнивая многочисленные фотоизображения и представленную картину. Однако автору важно было еще не потерять ощущения величественности и сказочно-фантастической красоты пейзажа, а также гармонии человека и природы.

Мори Мидори (род. в 1968) Цвета вечерних сумерек 2008. Бумага, краски. Панно. 96,7x96,7

Перед зрителем отнюдь не реальность, а будто материализация миража, мечты, воплощение сна, безмятежной и счастливой юности. Изображения и образы наслаиваются друг на друга, как в кинематографе, просвечивают, мерцают, остаются недоговоренными, недопроявленными. Бирюзовые, зеленоватые, киноварно-красные, сиреневые вкрапления цвета сплавляются с общим золотистым тоном в драгоценную амальгаму. Вся композиция кажется излучающей безмятежный покой и счастье.

Одано Науюки (род. в 1960) Окна паровозного депо 2009. Бумага, краски. Панно. 168,7x213,7

Мотив, выбранный Одано Науюки, намеренно прозаичен, но в нем он видит выражение идеи времени. Почти в натуральную величину художник рисует старую растрескавшуюся стену заброшенного инженерного сооружения с облупившейся штукатуркой, потеками побелки, ржавчины… Над ней поработали дожди, ветры, время. Но, используя прием «картины в картине», творец через отражение в стекле возвращает зрителя в сегодняшний день. Словно сквозь прошлое начинает просвечивать будущее с нарядным, ярким вагончиком, ровными линиями парапетов, крыш, и на контрасте с современностью здание, этот живой гигант, кажется одушевленным и несчастным. Из него ушла энергия действия, осталась красота увядания, которую бережно воспроизводит художник.

В технически оснащенной, урбанизированной Японии старое, соотносимое с категорией саби, все еще является предметом эстетического переживания.

Миякита Сиори (род. в 1967) Млечный путь 2009. Бумага, краски. Панно. 170x215

Эту героиню, прячущуюся среди листвы, художник связал с древними сказаниями о Ткачихе (звезде Веге), содзававшей небесное покрывало, и Пастухе (Альтаире), пасшем небесные стада. Поженившись, они забросили свои обязанности, и на земле нарушился привычный порядок: ночи стояли темные и страшные, рыбаки теряли дорогу домой, горы стонали, пугая лесорубов. Богиня Аматэрасу, сжалившись над людьми, разлучила влюбленных, а чтобы они не могли встретиться, разделила их рекой, которую люди назвали Млечный Путь. Ткачиха плакала, и на земле воцарилась пора дождей, а звук флейты пастуха смешивался с воем ветра. Аматэрасу, видя такую любовь и горе, смягчилась и велела сороке раз в семь дней возводить мост через Небесную реку, чтобы супруги могли встречаться, но сорока все перепутала. И только раз в году, в седьмой день седьмого месяца, их свидание стало возможным. Для этого сороки возводят мост из своих тел. Тогда в Японии наступает праздник влюбленных Танабата. Однако, если в этот день пасмурно и Млечного Пути не видно, Ткачиха и Пастух не могут встретиться, и тогда ночью идет дождь.

Курасима Сигетомо (род. в 1944) Глинобитные дома 2010. Бумага, краски. Панно. 162,1x162,1

Жители Синьцзян-Уйгурского автономного района в Китае традиционно строили дома из глины и сырцового кирпича, используя деревянные балки и позже обожженный кирпич. Крыши таких домов — плоские, стены, со временем разрушаемые ветрами и солнцем, становятся шершавыми, необычайно живописными, разнообразными и богатыми по фактуре, с различными вкраплениями, тонкой игрой света и тона природной глины.

Курасима Сигетомо, конечно, не мог обойти вниманием такое жилище. С одной стороны, оно совершенно необычно для японской архитектурной традиции, предполагающей постройки с каркасной системой, загнутыми крышами и раздвижными легкими бамбуковыми или бумажными стенами. С другой стороны, такой дом, «стареющий» на глазах, подернутый патиной времени, созвучен эстетике природного, ставшей, в частности, ведущим принципом при создании керамики для чайной церемонии.

Оно Ицуо (род. в 1941) Путь к Ягю 2010. Бумага, краски. Панно. 162x159

Путь из Нары, древней столицы Японии, в бывшую деревню Ягю недалек — всего 23 километра. По дороге сохранилось немало буддийских памятников, но художник мыслит этот путь еще и метафорой пути жизненного, который невозможно предугадать, следование по нему требует сосредоточенности и вместе с тем наполнено острым ощущением красоты природы. Это еще и метафора пути к совершенствованию в любой сфере деятельности благородного человека, в частности во владении оружием.

Именно здесь возникла одна из школ военного искусства, ставшая очень популярной в средневековой Японии. Ее лучшие представители обучали своему искусству самураев рода Токугава. В классическом трактате о пути самурая «Хагакурэ» («Сокрытое в листве») приведен эпизод, когда один из подданных сёгуна пришел к господину Ягю, мастеру меча, и попросил принять его в ученики. Понимая, что перед ним не простой человек, а некто, добившийся успехов в воинском искусстве, Ягю пожелал узнать, какую школу он прошел, прежде чем принять решение об ученичестве, но тот ответил: «Я никогда не занимался ни одним из воинских искусств. Но когда я был ребенком, я вдруг неожиданно осознал, что воин — это человек, которому не жалко расстаться с жизнью. Поскольку это ощущение хранилось в моем сердце много лет, оно превратилось в глубокую убежденность, и сейчас я никогда не думаю о смерти». Пораженный господин Ягю ответил: «Самый главный принцип моей военной тактики заключается именно в этом. До настоящего времени среди многих сотен учеников, которые у меня были, нет ни одного, кто бы постиг этот глубочайший принцип всем своим сердцем. Тебе нет необходимости брать в руки деревянный меч. Я посвящу тебя в мастера прямо сейчас».

Тэзука Юдзи (род. в 1953) Водопад Нати в лунном свете 2010. Бумага, краски. Панно. 204,7x168,7

Особое отношение японцев к природе, ее обожествление и поклонение ей, оформившееся в религиозную систему Синто, предполагает уважение, почитание, наделение духовной сущностью — ками каждого ее объекта. Издавна в Японии с религиозным благоговением относились не только к горам, но и рекам, озерам, даже причудливой, необычной формы камням и, конечно, водопадам.

Водопад Нати считается одним из красивейших в стране. Со скального уступа высотой 133 метра низвергается мощный поток воды. Густые хвойные леса, скрывающие холмы, подчеркивают красоту святыни, создавая удивительный по своей силе ансамбль. Рядом находятся синтоистское святилище и буддийский храм. Это место привлекает множество паломников. Не оставило оно равнодушным и художника, испытавшего чувство восхищения природой и растворившегося в ней.

Маэда Сикара (род. 1971) Дождь миновал 2011. Бумага, краски. Панно. 100x100

Японцы, живущие в мегаполисах среди высоких домов, оснащенных кондиционерами, и неоновой рекламы, затмевающей ночами звездный свет, как, впрочем, и жители больших городов по всей планете, ощущают острый дефицит контакта с природой. Ее восприятие у горожанина совсем иное, чем у человека, близкого к земле. Дождь для него — не столько благодать растениям и всему живому, сколько неудобство, возникающее по дороге на работу или обратно. И все же после дождя город, множа отражения, становится чуточку романтичнее. Радостное предощущение хорошей погоды после утомительных проливных дождей японские мастера выражают то через пейзаж, то изображением цветов, насекомых, лягушек…

Каждая эпоха находит свои знаки и через них говорит о вечном: прозрачный зонтик с нарисованными звездами в руках у девушки, обратившей лицо к небу, — одна из таких примет сегодняшнего технократического мира. Но радость и надежда всегда пребудут в душе человека, прячется ли он под соломенной крышей или под пластиковым козырьком супермаркета. В этом тоже заключена связь времен.

Декоративно-прикладное искусство XX века

Шесть тарелок, украшенных изображениями крабов. 1959

Хиракуси Дэнсю (1872–1979) Бодхисаттва воплощенный 1911. Дерево, резьба, роспись, позолота. Высота — 50,3

Хиракуси Дэнсю считают скульптором, который придал новый импульс многовековой традиции резьбы по дереву в Японии. Это особенно очевидно в выполненном им изображении бодхисаттвы.

Бодхисаттвой, «существом с пробужденным сознанием», называют просветленного, отказавшегося уходить в нирвану и стремящего спасти все живые существа. В пантеон буддизма махаяны в качестве бодхисаттв включены реально жившие люди, которых впоследствии (а отчасти даже при жизни) наделили мифологическими чертами. Среди них — индийские учителя и теоретики буддизма. Традиционно их изображали в идеально-прекрасном облике божества, выполненном по строгим, почти неизменным в веках канонам. Наиболее характерными чертами бодхисаттв стали роскошные одеяния и украшения, поскольку они выступали как символ богатства и изобилия на контрасте с просто одетым Буддой.

Однако здесь мастер пошел иным путем, изобразив волевого и, несмотря на возраст, полного сил человека. Его одежда богато орнаментирована золотом, на ней можно распознать мотивы подводного мира, клубящегося облака, геральдическую композицию с парными птицами и древом между ними. Внимательный, испытующий взгляд из-под нависших бровей поражает своей жизненной силой и энергией. В основе тщательно, до мелочей проработанных форм — не идеальная схема, а конкретные жизненные наблюдения. Жезл жуй — пожелание удачи, исполнения желаний — в руке бодхисаттвы и золоченый трон с прекрасно выполненными львами, символизирующими Будду, говорят о религиозном характере произведения.

Китаодзи Росандзин (1883–1959) Чаша с рисунком «Цветущие вишни и осенние кленовые листья» 1941. Керамика, роспись. 21,4x43

Человек многих талантов и неукротимой энергии жизнестроительства, побывавший в середине 1950-х в Европе, встречавшийся с Пикассо и Шагалом, Китаодзи Росандзин был известен каллиграфией, живописью, в том числе лаковой, изготовлением печатей, керамики, созданием садов. Свои эстетические идеи он совмещал с опытами в кулинарии, реализовывая их в собственном ресторане.

С 1915 в Киото, где мастер впервые начал экспериментировать с декором керамических изделий, он развивал собственные эстетические теории о взаимосвязи между приготовленными блюдами и дизайном посуды, на которой они подаются. В 1919 в Токио он открыл художественную галерею, а годом позже на ее втором этаже основал Клуб гурманов, где еда подавалась на традиционной коллекционной керамике. Землетрясение в 1923 уничтожило большую часть его керамической коллекции. Тогда Росандзин установил печи в окрестностях Ямасаки и начал изготовление изделий, подражающих классическим формам керамики. Они отвечали эстетике предметов для чайной церемонии: с грубоватым черепком, неровным краем, асимметричным и как бы небрежным декором, имели и другие «погрешности», которые, по мнению эстетов чайной церемонии, являются, признаками истинной красоты.

Расцветающие весенние вишни, встречающиеся на этой чаше с красными осенними кленовыми листьями, — еще одно напоминание о смене времен года, круговороте жизни, вечности.

Китаодзи Росандзин (1883–1959) Фарфоровая ваза с росписью золотом 1945. Фарфор, золото. Диаметр — 34,6

Некоторые называли Китаодзи Росандзина единственным гением современности, поскольку он оставил след во многих видах искусства и ремесел. Все, что он делал, отмечено печатью индивидуальности и высоким качеством исполнения. Каждая его работа уникальна. Помимо керамики, следовавшей эстетике чайной церемонии, он создал также классические сине-белые и цветные изделия из фарфора в китайских традициях позднего Средневековья.

Эта фарфоровая ваза отсылает зрителя к японским образцам, она создана в стиле парчового семейства, который получил свое название по причине сходства с парчой, плотно заполненной золототкаными узорами, и рассчитан, скорее, на европейский вкус. Пышный торжественный декор из побегов виноградной лозы с листьями и гроздьями на вазе выполнен сусальным золотом. Он оплетает тулово и изменяется в масштабах в соответствии с формой емкости. Гармония пропорций и совершенство исполнения позволяют считать это произведение одной из самых великолепных работ мастера.

Каваи Кандзиро (1890–1966) Коробка для продуктов 1952. Керамика, ручная лепка и роспись. Диаметр — 17,4

Еще один замечательный мастер керамики, чьи произведения представлены в коллекции Музея Адати, — Каваи Кандзиро. Как гончар, он стремился сочетать современные методы производства с традиционными японскими эстетическими представлениями и идеями английских дизайнеров начала XX века. Художник, каллиграф, скульптор, писатель и философ, Кандзиро был одной из ключевых фигур в искусстве периода Мэйдзи. Еще в раннем детстве он с огромным интересом наблюдал за работой соседа-крестьянина, изготовлявшего в свободное время керамику. Окончив Высшую политехническую школу в Токио, молодой человек служил в Киотском научно-исследовательском институте керамики, но разочаровавшись в характере и методах деятельности, построил печь, чтобы реализовать собственные замыслы.

Как человек, который уважает достоинство простоты, он собирал произведения ремесленников со всей Азии, восхищаясь их «бедностью», лаконичностью и целесообразностью. Простоте и естественности мастер следовал и в жизни, отказываясь от наград и не подписывая свои работы. Если в начале творческого пути он пользовался европейской рецептурой глазурей, то позже обратился к глазурям, имеющим «оттенки природы»: теплой красной, коричневой разных оттенков, зеленой, напоминающей цвет листьев. Кандзиро много экспериментировал и в способах наложения глазурей.

Ныне дом мастера в Киото превращен в музей.

Каваи Кандзиро (1890–1966) Трехцветная ваза 1963. Керамика. Высота — 17,2

Необычна форма сосуда, напоминающего плод граната и одновременно вызывающего в памяти древнюю причудливую керамику эпохи Дзёмон с вздымающимися вверх, подобно языкам пламени, краями. Он свободно и непринужденно расписан разноцветными глазурями: на золотисто-охристом фоне с легкими вкраплениями Каваи Кандзиро ритмично и экспрессивно поместил брызги красного, черного и зеленого. Но эта случайность, кажущаяся импровизацией, на самом деле — результат многолетних экспериментов, освоения опыта поколений предшественников.

«Если вы бесконечно поглощены работой, то красота становится ее естественным продолжением, и ваша работа действительно становится произведением искусства», — писал мастер в эссе под названием «Мы не работаем в одиночку». Его произведения еще раз доказывают, что в японском искусстве предмет повседневного быта, предназначенный для потребностей практических, также способен отвечать духовным потребностям человека, как произведение изобразительного искусства.

Каваи Кандзиро (1890–1966) Ваза глазурованная, с лепным декором 1952. Керамика. Высота — 28,3

Глина для Каваи Кандзиро становилась порой не просто материалом, из которого делают предметы быта, а некой праматерией, способной метафорически передать другие стихии — огня или воды…

Японец сочтет эту вазу нетрадиционной, что же говорить о других произведениях Каваи Кандзиро, цветом и формой воплощающих стремительность водоворота или асимметричных, с экспрессивным декором — налепами и рельефом. «Чудаковатый Каваи был необыкновенным существом, как эльф, работающий в одиночку до поздней ночи. Многие его произведения полны красоты и тайны», — отмечали его современники.

Иокояма Тайкан. Путь к Атаго. 1921

Следующий том

Джан Джакомо Польди-Пеццоли, основатель музея Польди-Пеццоли, отдавая дань моде, сначала приобретал образцы старинного оружия, доспехи, латы, собрав одну из лучших в Европе коллекций. Со временем область его интересов расширилась, и он стал покупать произведения искусства. В настоящее время в экспозиции музея представлена не только военная амуниция, но и живопись XIV–XIX веков, фламандские гобелены, мебель эпохи Возрождения, венецианское стекло, античная керамика и много другое.

Оглавление

Живопись XX века

Живопись XXI века

Декоративно-прикладное искусство XX века Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg