«100 великих русских эмигрантов»

Посвящаем памяти прапрадеда одного из авторов – окончившего дни в болгарской эмиграции полковника Русской Императорской армии Анания Васильевича Максимовича (1855–1929)

Предисловие

Уважаемый читатель!

Приступая к созданию этой книги, авторы ставили перед собой две основные задачи. Первая – еще раз напомнить о том, какое колоссальное влияние оказали уроженцы России на судьбу мира. Эти слова только на первый взгляд звучат как преувеличение. Ведь достаточно познакомиться с биографиями, сведенными воедино под этой обложкой, чтобы понять – без этих людей жизнь и России, и всего мира действительно была бы иной. И если читатель откроет для себя чье-то незнакомое ранее имя и проникнется уважением к нашим землякам, оставившим след в мировой истории, авторы будут считать эту задачу выполненной.

Вторая задача – это внести посильный вклад в разрушение нескольких мифов о русской эмиграции, сложившихся в массовом сознании за последнее время. Миф первый: «Русская эмиграция началась в 1917 году, когда Россию покинуло огромное количество людей, не пожелавших жить при новой власти». Действительно, «первая волна» эмиграции была самой массовой в истории страны (тогда, по разным оценкам, ее покинуло от 1,5 до 2,5 миллиона человек) и стала одной из национальных трагедий России. Но эмигрировали – то есть покидали Родину по политическим, экономическим или религиозным соображениям, люди из России и задолго до октябрьских событий 1917-го, и многие годы спустя. Эта книга призвана представить читателю весь временной спектр русской эмиграции – от «невозвращенцев» XVI–XVII столетий до «третьей волны» 1980-х годов, не замыкаясь в рамках Великого Исхода 1917–1922 годов.

Миф второй: «Центром русской эмиграции был Париж». В 1930-х – действительно, но ведь на карте мира практически нет такой страны, в которой не оставили бы свой след выходцы из России. Поэтому география «100 великих русских эмигрантов» очень широка – здесь и Китай, и Парагвай, и Гавайские острова, и Индонезия, и ЮАР… Конечно, с Парижем читатель этой книги тоже встретится, и не раз, но хотелось бы, чтобы эмигрантские судьбы, связанные с другими городами и весями, не остались без нашего внимания.

Миф третий: «В основном из России эмигрировали писатели и философы». Этот миф сложился на рубеже 1980–90-х годов, когда в Россию массово хлынули ранее запрещенные произведения творцов Серебряного века, покинувших Родину. Конечно, им принадлежит ключевое место в истории русской эмиграции, они давно и безоговорочно вошли в пантеон великих людей России и мира. Но у этого есть и оборотная сторона – зачастую рассказ о русской эмиграции ХХ века (и русской эмиграции вообще) сводится к тиражированию одного и того же стандартного списка лиц, кочующего из книги в книгу, из статьи в статью… При всем к ним уважении «звезды» и «суперзвезды» Серебряного века не должны затмевать для нас других выдающихся представителей эмиграции – военных, ученых, путешественников, художников, актеров театра и кино. Именно поэтому биографии широко известных, «хрестоматийных» эмигрантов включены в книгу лишь выборочно. Предпочтение отдавалось судьбам, может, и «нераскрученным», внешне более скромным, зато демонстрирующим богатство талантов русской эмиграции. Авторы надеются, что те, о ком сейчас в России помнят только специалисты, после появления этой книги тоже обретут статус национальных героев, в их честь назовут улицы в их родных местах, задумаются о создании музея…

Необходимая часть предисловия – это пояснения на счет того, кого в этой книге нет. Безусловно, считать всех эмигрантов национальными героями и пламенными патриотами только на том основании, что они покинули Родину, неправомерно. Уезжали из России самые разные люди и при самых разных обстоятельствах. Поэтому ряд лиц не включен в перечень 100 великих русских эмигрантов по принципиальным соображениям. Прежде всего в нем нет изменников и предателей, лиц, в той или иной форме сотрудничавших с нацистами в годы Второй мировой войны. Нет также многих российских деятелей XVIII–XIX столетий, проводивших много времени вне России и активно использовавших в быту и творчестве иностранные языки, но эмигрантами себя не считавших. Например, знаменитые русские писатели В.А. Жуковский, князь П.А. Вяземский, И.С. Тургенев в старости провели за рубежом как минимум полтора десятка лет, скончались в Европе – и тем не менее эмигрантами они при этом не являлись.

Безусловно, биографии некоторых персоналий, вошедших в книгу, могут вызвать – и вызывают – полярные оценки. Это, к примеру, А.М. Курбский, Г.К. Котошихин, Н.И. Тургенев, В.С. Печерин, А.И. Герцен, М.А. Бакунин, Н.К. Судзиловский, А.И. Деникин, П.Н. Врангель. Для кого-то это крупные общественные, военные, политические деятели, для кого-то – отщепенцы, отрекшиеся от Родины и всю жизнь посвятившие работе против нее (или как минимум ее резкому осуждению). Но с тем, что они внесли огромный вклад в культурную и общественную жизнь, остались в истории как яркие колоритные фигуры, влияли на умы и судьбы своих современников, спорить сложно.

Главным образом в книге представлены именно русские по национальности эмигранты. При этом стоит учитывать, что до 1917 года национальность «русский» подразумевала великороссов, малороссов и белорусов и лишь потом была искусственно ограничена представителями только первой этнической группы. Уроженцы Российской империи и СССР – представители иных национальностей представлены немногими персоналиями, внесшими большой вклад в жизнь русской эмиграции или ставшими неотъемлемой частью русской и мировой культур.

Обычно эмигрантами не принято признавать тех, кто был вывезен из страны родителями в детском возрасте. Но, на взгляд авторов, такой подход правомерен далеко не всегда. Скажем, считать русскими эмигрантами Айзека Азимова или Юджина Глухарёффа, Юла Бриннера или Дэвида Сарноффа, Зино Давидоффа или Миллу Йовович действительно нет никаких оснований – они, хоть и родились в России или СССР, целиком принадлежат западной культуре и истории. А вот герои этой книги Марина Шафрова-Марутаева, Вера Оболенская, Татьяна Маслова и Владимир Третчиков хотя и покинули Родину еще в раннем детстве вместе с родителями, но за рубежом были воспитаны в русской культуре, создали русские семьи и осознавали себя именно русскими, поэтому сегодня мы имеем полное право считать их нашими земляками и гордиться ими.

Нет в этой книге также и очерков о людях, которых часто включают в число русских эмигрантов, но которые на самом деле не являются таковыми. Речь идет о потомках эмигрантов «первой» и «второй волн», рожденных уже за рубежами России. Зачастую такие люди играют весомую роль в современном мире. К примеру, это знаменитый голливудский композитор Уолтер Афанасьев (родился в Бразилии), губернатор австралийского штата Виктория Алекс Чернов (родился в Литве), крупный американский бизнесмен Игорь Олеников (родился в Иране), премьер-министр Полинезии Александр Леонтьев (родился в Полинезии) и другие. Но, при всем к ним уважении, к России эти люди имеют весьма отдаленное отношение и являются иностранцами русского происхождения.

Авторы сознательно не включали в книгу очерки о персоналиях, которые стали эмигрантами относительно недавно. Таких персон за 20 лет истории независимой России тоже было немало, и шум вокруг них поднимался зачастую громкий. Но вспомним, что серия издательства «Вече» называется «100 великих…», а слова «великий» и «знаменитый» (варианты: «скандально известный», «популярный», «пресловутый») имеют, согласитесь, все-таки разное значение. К тому же современная эмиграция – понятие крайне «размытое» и требующее отдельного исследования.

Тема русской эмиграции поистине необъятна. Вполне можно (и нужно) писать отдельные книги «100 великих русских эмигрантов-писателей», «100 великих русских эмигрантов-ученых», «100 великих русских эмигрантов-художников»… Так что выбор авторов при составлении словника персоналий неизбежно был субъективным. Но все-таки основной критерий, которым они руководствовались, один – герои этой книги так или иначе прославили себя, а значит, и Родину, причем далеко за ее пределами.

Вячеслав Бондаренко, Екатерина Честнова

Андрей Курбский

(1528–1583)

«Князь Курбский от царского гнева бежал…» Так начинается написанная в 1840-х гг. знаменитая баллада графа А.К.Толстого. С момента бегства Андрея Курбского в Ливонию прошло уже четыре с половиной столетия, но до сих пор его личность вызывает самые противоречивые отзывы у историков и исследователей его биографии. Они сходятся лишь в одном – Андрей Михайлович Курбский был фигурой необыкновенно колоритной. Одаренный разнообразными талантами – военачальник, придворный, писатель, – он покинул Родину навсегда в далеком апреле 1564 г…

Род Курбских был древним и знатным. Его название, по легенде, происходит от ярославского села Курба, которое было пожаловано им во владение. Князья Курбские были служилыми людьми, но особенных успехов при дворе русских великих князей и царей не добились. Андрей Михайлович родился в 1528 г. в семье Михаила Михайловича Курбского и его жены Марии Михайловны, урожденной Тучковой, получил хорошее образование и рано поступил на военную службу. В возрасте 21 года стольник Андрей сопровождал царя Ивана IV в первом Казанском походе, затем на короткое время был назначен воеводой в город Пронск, но вскоре вернулся в армию. В 1551-м его полк правой руки участвовал в сражении под Тулой с войсками крымского хана Девлет-Гирея. В бою на берегу реки Шивороны Курбский был ранен в голову, плечи и руки, но через неделю вернулся в строй.

Во время осады Казани 2 октября 1552 г. командир полка правой руки Курбский геройски проявил себя во время кровопролитного штурма Елбугиных ворот, а затем во главе группы из 200 всадников напал на отступавший татарский отряд численностью в 5 тысяч воинов и сражался до тех пор, пока не потерял сознание от ран. В «Царственной книге» этот эпизод изложен так: «А воевода кн. Андрей Мих. Курбский выеде из города, и вседе на конь, и гна по них, и приехав во всех в них; они же его с коня збив, и его секоша множество, и прейдоша по нем за мертваго многие; но Божиим милосердием последи оздравел; татарове же побежаша на рознь к лесу».

Герб князя Андрея Курбского

Смелость, решительность и военные таланты молодого князя обеспечили ему симпатии Ивана IV. Немалую роль здесь сыграла и преданность, которую выказал Курбский во время политического кризиса 1553 г., разразившегося во время тяжелой болезни царя. В знак милости он после выздоровления взял Курбского с собой на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь, а в 1554 и 1556 гг. доверил сложные военные операции по усмирению восставших вотяков и черемисов, после чего пожаловал боярское звание.

В январе 1558 г. началась война Московского государства с Ливонским орденом. Курбскому доверили командование передовым полком, но первая ливонская кампания оказалась для русских успешной и несложной, и вскоре князя направили на южное направление, которому угрожали крымцы. Но тут опять обострилась ситуация в Ливонии – в августе 1559 г. практически разгромленный орден заключил союз с Польшей, военные действия возобновились, и полководческий талант Курбского срочно понадобился на севере. Возглавляемый им передовой отряд действовал быстро и успешно – несколько боев, происходивших на территории нынешних Латвии и Эстонии, завершились победой русских. Но в августе 1562 г. военное счастье впервые изменило князю Андрею Михайловичу – его 15-тысячное войско потерпело поражение под Невелем от 4-тысячного отряда поляков. Иван IV попрекнул своего любимца этой неудачей, но никакой опалы для Курбского тем не менее не последовало – в марте 1563 г. он был назначен воеводой в только что захваченный у ливонцев Юрьев (ныне Тарту, Эстония).

Внешне придворное положение Курбского выглядело вполне прочно, и никакой «царский гнев», о котором речь идет в стихотворении А.К.Толстого, ему не грозил. Поэтому для всех стало полной неожиданностью известие о том, что князь Андрей Михайлович ночью 30 апреля 1564 г., оставив на произвол судьбы беременную жену и сына, в сопровождении 19 человек бежал из Юрьева в ливонский город Вольмар (ныне Валмиера, Латвия). Там его тепло встретили уже ждавшие его представители польской армии. Правда, еще по пути, в замке Гельмет, стоявшие там шведы, не знавшие о договоренности между Курбским и поляками, обобрали перебежчика как липку – отобрали все золото, которое князь вывез с собой, забрали лошадей и даже сняли лисью шапку.

Что именно побудило князя пойти на такой шаг, сказать сейчас крайне трудно: сам Курбский ни словом не обмолвился о причинах бегства. Возможно, его подтолкнуло к действию «малое слово гневно», о котором упоминает в своем письме Иван IV и которое Курбский счел предвестием неминуемой опалы и гибели. Но возможны и другие причины. Известно, что польский король Сигизмунд-Август и лично, и через витебского воеводу Ю.Н. Радзивилла приглашал Курбского перейти на свою сторону, обещая богатую награду – сначала в «закрытых листах», то есть в неофициальных секретных письмах, а затем в «открытых», с королевской подписью и печатью. Уже в январе 1563 г. князь состоял в тайной переписке с представителями противника. Было Курбскому известно и о том, что в Польше живет множество православных магнатов, которые стеснены в своем поведении гораздо меньше, чем московские бояре. Кроме того, в ту эпоху переход «княжат» из пограничных областей двух государств туда-сюда вообще не был чем-то из ряда вон выходящим. Многие из них присягали то польскому королю, то русскому царю – в зависимости от того, на чьей стороне была военная удача и чья власть обещала больше выгод. Правда, Иван IV прекратил эту практику, что, по всей видимости, вызывало недовольство Курбского – в одном из своих писем царю он упрекал его в том, что тот «закрыл царство русское, то есть свободное естество человеческое, как в адской твердыне».

Так или иначе, Курбский решился на побег. Гнев Ивана Грозного был страшен. Ведь к полякам перешел не кто-нибудь, а его ближайший соратник, с которым он был знаком с юных лет!.. Царь распорядился бросить мать, жену и девятилетнего сына перебежчика в застенок (все трое умерли там), смерть постигла также родных братьев Курбского, его имения были конфискованы в казну. Позднее в одном из своих сочинений князь писал: «Был я неправедно изгнан из Богоизбранной земли и теперь являюсь странником… И мне, несчастному, что царь воздал за все мои заслуги? Мою мать, жену и единственного сына моего, в тюрьме заточенных, уморил различными горестями, князей Ярославских, с которыми я одного рода, которые верно служили государю, погубил различными казнями, разграбил мои и их имения. И что всего горше: изгнал меня из любимого Отечества, разлучил с любимыми друзьями». Однако в этом отрывке, мягко говоря, многое неверно: никто Курбского из Отечества не изгонял, а репрессии его близких были спровоцированы именно его побегом.

Польский король сдержал слово и щедро одарил перебежчика. 4 июля 1564 г. ему было пожаловано местечко Крево и 10 сел в его окрестностях, а на Волыни – местечко Миляновичи с дворцом, местечко Вижва с замком, город Ковель с замком и 28 сел. Поселился бывший русский князь в Миляновичах, недалеко от Ковеля. Поскольку поместья ему дали только во временное пользование (так называемую «крулевщину»), окрестные паны тут же начали вторгаться во владения Курбского, захватывать земли, угонять к себе крестьян. Курбский не остался в долгу – между ним и соседями развернулась настоящая война с убитыми, ранеными и пленными. Но 25 февраля 1567 г. король «в награду за добрую, цнотливую (доблестную), верную, мужнюю службу во время воевания с польским рыцарством земли князя Московского» пожаловал Курбскому Ковель, Крево и окружавшие их села уже в вечную собственность. Тем не менее «ненавистные и лукавые соседи» по-прежнему оставались недовольны Курбским и на Люблинском сейме 1569 г. даже подали отдельную жалобу на него. Королю пришлось специально разъяснять, что поместья пожалованы князю за его исключительные заслуги и пересматривать это решение никто не будет. И все-таки тяжбы и склоки, время от времени переходящие в боевые действия, между Курбским и его соседями продолжались и позже.

Правда, при ближайшем рассмотрении ратные заслуги Курбского на польской службе исключительными назвать сложно. Он дважды участвовал в осаде Полоцка – в октябре 1564-го и августе 1579-го, а в июне 1581-го должен был воевать под Псковом, но заболел и поручил командование своим отрядом другому. Единственным крупным успехом Курбского-военачальника на польской службе стало сражение, которое он выиграл в январе 1565 г. под Великими Луками. Тогда 4-тысячный польский отряд под руководством князя разгромил 12-тысячную русскую армию. После этого Курбский настойчиво просил короля дать ему 30-тысячное войско, во главе которого он намеревался завоевать Москву. При этом князь предлагал приковать его цепями к телеге, окруженной стрельцами, и при малейшем подозрении в неверности тут же застрелить. Но руководство крупными соединениями поляки ему так и не доверили.

Любопытно, что в католичество Курбский не перешел, до конца своих дней оставаясь православным. Да и в его письмах проскальзывают упоминания о том, что происходившие в Московии события, «как моль», точили его сердце. До конца слиться с новой жизнью и растоптать в себе муки совести Курбский так и не смог. По-видимому, он одновременно считал себя и правым, и виноватым.

Наибольшую известность князю Андрею Михайловичу принесла его литературная деятельность. На фоне других знатных людей того времени князь выглядел настоящим энциклопедистом – он прекрасно знал древнюю и современную литературу и философию, рекомендовал молодым людям изучать не только Священное Писание, но и «шляхетные», то есть светские науки – риторику, грамматику, диалектику, астрономию. Уже в преклонные годы, сетуя на то, что «святорусская земля голодом духовным тает», Курбский изучил латинский язык и лично сел за переводы церковных сочинений Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста.

После бегства в Ливонию князю Андрею Михайловичу выпала возможность, которая не доставалась никому из эмигрантов после него, – высказать свои взгляды на политику в письме к своему главному оппоненту (в данном случае Ивану IV) и получить в ответ не молчание или высокомерную отписку, а такое же обстоятельное «открытое письмо». Переписка Курбского с царем началась сразу же после эмиграции князя, в апреле 1564 г. В первом письме, которое Курбский отправил царю из Вольмара, автор горестно восклицал: «Какого только зла и гонения я от тебя не претерпел! И сколько бед и напастей на меня ты навлек! И сколько ложных обвинений на меня ты возвел!» Главным образом князь упрекал царя в том, что он перестал прислушиваться к советам верных слуг. В ответных письмах царь не только обвинял перебежчика в измене и отвергал его упреки, но и объяснял свою позицию, излагал соображения по поводу дальнейшего развития Российского государства. «Переписка Грозного с Курбским» стала одним из ценнейших памятников русской литературы.

Семейная жизнь Курбского в Польше сложилась счастливо лишь со второй попытки. В 1571 г. он женился на знатной и богатой польке Марии Юрьевне, урожденной княжне Гольшанской. Но этот брак закончился тем, что Курбский потребовал развода с супругой и в апреле 1579 г. женился на девице из бедного дворянского рода – Александре Петровне Семашко, которая родила ему дочь Марину и сына Дмитрия. Скончался Курбский в мае (между 3 и 23-м числами) 1583 г. и был похоронен в трех верстах от Ковеля, в монастыре Святой Троицы в Вербке. Могила его не сохранилась. Шесть лет спустя решением суда Ковель был отобран у наследников Курбского и передан другому владельцу.

Род Курбских угас на внуке Андрея Михайловича – Яне, умершем без потомства в 1672 г. Но двадцать лет спустя в России объявились самозванцы – представители мелкого витебского рода Крупских, объявившие себя потомками знаменитого князя. Их приняли на русскую службу, но в дальнейшем самозванцы никак себя не проявили и закончили свои дни на каторге.

С годами облик подлинного, реального политика, полководца и писателя князя Курбского практически забылся. Он превратился в легенду, романтическую фигуру, стал героем стихотворений, исторических романов и драм, в которых его образ трактовался в зависимости от позиции автора. Например, М.М. Херасков в поэме «Россияда» упоминал Курбского как «некого ярого льва», вельможу, который искренне любит Отечество; К.Ф. Рылеев в своей балладе описывал его как «в Литве враждебной грустного странника», А.С. Пушкин в «Борисе Годунове» сочувственно назвал его «несчастным вождем», а первый биограф князя В.Ф. Тимковский писал о Курбском так: «Он имел ум твердый, проницательный и светлый, дух высокий, предприимчивый и решительный… Сердце его расположено было к глубоким чувствованиям любви к отечеству, братской нежности и искреннейшей благодарности; душа его открыта была для добра. Он был верный слуга самодержавия и враг мучительского самовластия. Презирал ласкателей и ненавидел лицемерие. Его просвещенная набожность и благочестие были, кажется, выше понятий того века, в котором он жил… Храбрость и вообще воинские доблести почитал он весьма высоко и, чувствуя в себе дар сей, позволил себе некоторую рыцарскую гордость, которая презирала души слабые и робкие. В самом деле, храбрость его была чрезвычайна, даже походила иногда на запальчивую опрометчивость и дерзость необузданную, и во всяком случае напоминает она мужество древних Русских Богатырей, или Витязей Гомеровых». Сейчас в Курбском видят то «первого русского диссидента» и борца за свободу, человека, значительно опередившего свое время, то обычного изменника, прельстившегося службой в иностранной армии. Как справедливо заметил современный биограф князя А.И. Филюшкин, «данный образ не имеет отношения к реальному Курбскому и в наши дни стал шаблонным символом правдолюбца, обличающего власть, причем даже не важно, с каких позиций». Но, по всей видимости, отсчет истории русской политической эмиграции все же можно вести именно с Курбского.

Григорий Котошихин

(1630-е – 1667)

Григорий Карпович Котошихин родился в семье казначея одного из московских монастырей в начале 1630-х гг. С юных лет он служил в приказе Большого дворца – сначала писцом, затем подьячим – и, видимо, сумел проявить себя, так как в марте 1658 г. принял участие в работе русского посольства в Вильне. После этого Котошихин в декабре 1658 г. был переведен в Посольский приказ с окладом 13 рублей в год. Дальнейшие известия о службе Котошихина отрывочны. Он участвовал в подготовке Кардисского мира со Швецией, для чего неоднократно посещал Ревель (ныне столица Эстонии Таллин) и Стокгольм. Деятельность русского дипломата высоко оценили как шведы – от них подьячий получил в подарок два серебряных бокала, – так и соотечественники: на русской службе годовой оклад Котошихина был увеличен на 6 рублей. О способностях подьячего как каллиграфа свидетельствует красноречивый факт: именно ему поручалось собственноручно писать письма от имени русского царя королю Швеции. Впрочем, случались и просчеты: в одной из грамот Котошихин по недосмотру пропустил слово «Государь», из-за чего был наказан батогами.

В 1661-м на Котошихина обрушилась беда. Думный дворянин Прокофий Елизаров обвинил отца подьячего в растрате, и в итоге у Григория Карповича отобрали московский дом со всем имуществом, вышвырнув его самого с женой и отцом на улицу. Все попытки вернуть имущество оказались тщетными – Елизаров был судьей Земского приказа и тягаться с ним оказалось очень сложно даже такому опытному чиновнику, как Котошихин. Вероятно, именно во время этой тяжбы в его душе зародилась обида, которая и толкнула его на дальнейшие действия. Когда в 1663 г. в Москву для ведения переговоров прибыл шведский дипломат Адольф Эберс, Котошихин за 40 рублей сообщил ему размеры уступок, на которые уполномочены пойти русские послы. Швед был чрезвычайно рад заполучить такого агента, но в апреле 1664 г. Котошихина неожиданно отправили в Смоленск – там начались переговоры с представителями польской армии, и дипломата решили задействовать в них.

Первая страница Записки о России в царствование Алексея Михайловича Григория Котошихина 1666 г.

Во время этих переговоров начальник Котошихина, князь Юрий Алексеевич Долгоруков, потребовал от подчиненного написать донос на своего предшественника – дескать, именно по его вине русская армия понесла огромные потери. За это Долгоруков обещал Котошихину помочь вернуть московский дом и продвинуть по службе. Клеветать Григорий Карпович не захотел, но и прямо отказать Долгорукову для него было равносильно самоубийству – за это известный своим крутым нравом боярин стер бы его в порошок. Оказавшись между двух огней, Котошихин принял отчаянное решение бежать в Речь Посполитую.

Когда именно совершился побег, неизвестно. Вероятно, это произошло на рубеже 1664 и 1665 гг. В Вильне беглый подьячий подал прошение на имя польского короля Яна-Казимира и был принят на службу канцлера Великого княжества Литовского. Годовой оклад Котошихина составил впятеро большую сумму, чем в России, – 100 рублей. Фамилию подьячий сменил и отныне звался Яном-Александром Селицким.

Впрочем, заурядная служба в польской провинции, по-видимому, не устраивала Котошихина. После того как несколько его писем королю остались без ответа, он летом 1665 г. бежал из Польши в Силезию, откуда пробрался в Пруссию и оттуда в Любек. В октябре 1665 г. Котошихин на корабле прибыл из Любека в Нарву. Скитания по Европе не пошли ему на пользу – до Нарвы он добрался с обмороженными ногами, голодный, оборванный, без копейки денег. К счастью, в Нарве Котошихин встретил старого знакомого, шведского подданного Кузьму Овчинникова, который отвел Григория к губернатору города Якобу Таубе. Тот, с трудом узнав в нищем оборванце бывшего московского дипломата, пять лет назад встреченного в Стокгольме, распорядился выдать русскому одежду и небольшую сумму денег.

По всей видимости, к этому времени Котошихин сильно раскаивался в своей эмиграции, так как, узнав о том, что в Нарве находится его старый сослуживец Михаил Прокофьев, поспешил к нему. Но тот не только не стал общаться со знакомцем, но и немедленно сообщил новгородскому воеводе князю В.Г. Ромодановскому о перебежчике. Воевода тут же потребовал у шведов выдать «вора» и отрядил для этого в Нарву стрелецкого капитана. Но шведы, как выяснилось, выдавать Котошихина вовсе не собирались. Для безопасности его посадили в тюрьму, где и держали до 9 декабря 1665 г., когда в Нарву прибыл старый знакомый подьячего – Адольф Эберс. Он привез бумагу, разрешавшую Котошихину переезд в Стокгольм и поступление на государственную службу.

5 февраля 1666 г. Котошихин прибыл в столицу Швеции. Его принял король Карл XI, который распорядился выдать эмигранту 150 далеров серебром. В том же году Григорий Карпович приступил к работе над обширной запиской о России, которая была заказана ему шведским государственным канцлером Магнусом Делагарди. Шведские власти были весьма заинтересованы в работе Котошихина и 29 ноября 1666 г. назначили ему немалое жалованье – 300 далеров серебром в год. Поселился Котошихин в Стокгольме в доме старого знакомого, переводчика Даниила Анастасиуса, с которым у него сложились теплые отношения.

Все испортил, как это часто бывает, обыкновенный алгоколь. 25 августа 1667 г. Анастасиус поссорился с женой, после чего Котошихин по ее просьбе помирил супругов. Домовладелец с постояльцем вместе отправились в город, чтобы купить в знак примирения кольцо. Вернулись оба вдрызг пьяные и начали выяснять отношения. Анастасиус обвинял Котошихина в ухаживаниях за женой, гнал из дома, выкрикивал оскорбления. В конце концов завязалась драка, в разгар которой Котошихин несколько раз ударил хозяина дома «испанским кинжалом». Раны оказались смертельными, и 9 сентября Анастасиус умер.

Котошихин переживал случившееся очень тяжело – будучи в тюрьме, он попытался покончить с собой. 26 сентября шведский суд приговорил его к смертной казни, но отсрочил ее исполнение специально для того, чтобы Григорий Карпович смог ознакомиться с основами лютеранской веры, которую он захотел принять перед смертью. В начале ноября 1667 г. Котошихин был обезглавлен в Стокгольме. Хоронить казненного не стали – его тело перевезли в Упсальский университет и предоставили медикам для препарировния. Скелет Котошихина хранился в Упсале еще долгие годы…

В истории имя Григория Котошихина осталось благодаря его главному сочинению – написанной в 1666 г. «Записке о России в царствование Алексея Михайловича». Ее перевод на шведский язык был обнаружен в 1837 г. профессором Гельсингфорсского университета С.В. Соловьевым, а в 1838-м в Упсале отыскался и собственноручно написанный и великолепно оформленный самим Котошихиным оригинал. Разделенное на 13 глав, сочинение эмигранта, в сущности, является обстоятельным путеводителем по жизни и быту россиян середины XVII столетия. Написанная ярким и энергичным языком «Записка…» – бесценный исторический и литературный памятник. Она четырежды издавалась в России, в последний раз – в 1906 г., после чего оказалась основательно задвинута «на задворки» истории русской литературы. Уж больно «неподходящей» считалась биография ее автора…

Алексей Петрович

(1690–1718)

Царевич Алексей Петрович родился 18 февраля 1690 г. в подмосковном селе Преображенском в семье царя Петра I и царицы Евдокии Федоровны, урожденной Лопухиной. Раннее детство Алексея прошло в обществе матери и бабушки, царицы Натальи Кирилловны, а после сентября 1698 г., когда Евдокия была заточена в Суздальский монастырь, Алексея взяла на воспитание тетка, царевна Наталья Алексеевна. Мальчик отличался любознательностью и способностью к изучению иностранных языков, по характеру был спокойным, склонным к созерцанию. Он рано начал бояться отца, чьи энергичность, вспыльчивость и склонность к преобразованиям скорее отталкивали, чем привлекали Алексея.

Образованием царевича занимались иностранцы – сначала немец Нейгебауэр, потом барон Гюйссен. Параллельно Петр старался приобщить сына к военному делу и периодически брал его с собой на фронт Северной войны. Но в 1705 г. Гюйссен перешел на дипломатическую службу, и 15-летний царевич, в сущности, оказался предоставлен самому себе. Большое влияние на него начал оказывать его духовник, отец Яков. По его совету в 1707 г. царевич навестил в Суздальском монастыре свою мать, чем вызвал гнев Петра. Отец начал нагружать сына разными поручениями, связанными с армией, – так, Алексей побывал с инспекциями в Смоленске, Москве, Вязьме, Киеве, Воронеже, Сумах. В конце 1709 г. царь отправил сына в Дрезден, под предлогом дальнейшего изучения наук, а на самом деле желая устроить его брак с немецкой принцессой. В качестве кандидатуры была выбрана София-Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская, и хотя Алексей не питал к ней особенных симпатий, но и перечить воле отца не стал. В октябре 1711 г. в Торгау в присутствии Петра I Алексей женился на Софии. Как и следовало ожидать, счастливым этот брак не стал. В 1714 г. у Алексея и Софии родилась дочь Наталия, а 12 октября 1715-го – сын Петр. Десять дней спустя София скончалась от последствий родов.

К этому времени царь был уже сильно недоволен сыном. Его раздражало как пристрастие Алексея к вину, так и его общение с людьми, которые составляли скрытую оппозицию Петру и его политике. Особую ярость царя вызвало поведение наследника перед экзаменом, который Алексей должен был сдать после возвращения из-за границы в 1713-м. Царевич так боялся этого испытания, что решил прострелить себе левую руку и таким образом избавить себя от необходимости делать чертежи. Выстрел оказался неудачным, руку только опалило порохом. Петр пришел в такой гнев, что жестоко избил сына и запретил ему появляться во дворце.

В конце концов царь пригрозил лишить Алексея наследственных прав, если он не изменит своего поведения. В ответ Алексей сам отказался от престола не только за себя, но и за новорожденного сына. «Понеже вижу себя, – писал он, – к сему делу неудобна и непотребна, также памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать) и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай Боже Вам многолетнее здравие!) Российского по вас (хотя бы и братца у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай Боже здоровья) не претендую и впредь претендовать не буду». Петр I остался недоволен таким ответом и еще раз призвал сына или изменить поведение, или постричься в монахи. Царевич посоветовался с ближайшими друзьями и, услышав от них многозначительную фразу о том, что «клобук к голове не прибит будет», согласился на постриг. Впрочем, царь, отбывавший за границу, дал Алексею на раздумья еще полгода.

Петр I и царевич Алексей. Гравюра с картины Н.Н. Ге. XIX в.

Именно тогда у царевича созрел план бежать за границу. Ближайшим помощником царевича стал бывший приближенный Петра I Алексей Васильевич Кикин. В сентябре 1716-го Петр прислал сыну письмо, где приказывал немедленно прибыть в Копенгаген для участия в военных действиях против Швеции, и Алексей решил воспользоваться этим предлогом, чтобы скрыться без помех. 26 сентября 1716 г. вместе с любовницей Ефросиньей Федоровой, ее братом и тремя слугами царевич отбыл из Петербурга в Либаву (ныне Лиепая, Латвия), откуда через Данциг направился в Вену. Такой выбор был неслучайным – император Священной Римской империи Карл VI, резиденция которого находилась в Вене, был женат на сестре покойной супруги Алексея. В Вене царевич явился к австрийскому вице-канцлеру графу Шенборну и попросил предоставить ему убежище. В знак благодарности за гостеприимство Алексей предлагал австрийцам следующий план: он, Алексей, дожидается в Австрии смерти Петра, а затем с помощью австрийцев занимает русский престол, после чего распускает армию, флот, переносит столицу из Петербурга в Москву и отказывается от ведения наступательной внешней политики.

В Вене этим планом заинтересовались, однако открыто предоставлять приют беглецу не рискнули – ссориться с Россией в планы Карла VI не входило. Поэтому Алексея под видом преступника Кохановского отправили в тирольский замок Эренберг. Оттуда он по тайным каналам отправил в Россию несколько адресованных влиятельным представителям духовенства писем, в которых осуждал политику отца и обещал вернуться страну на старый путь.

Между тем в России начались розыски беглеца. Петр I приказал русскому резиденту в Вене Веселовскому во что бы то ни стало разыскать царевича, и тот довольно скоро выяснил, что местопребыванием Алексея является Эренберг. Одновременно русский царь вступил в переписку с Карлом VI, требуя вернуть Алексея в Россию «для отеческого исправления». Император уклончиво ответил, что об Алексее ему ничего не известно, но, видимо, дальше решил не связываться с опасным беглецом, потому что Алексея решили отправить из пределов Австрии в крепость Святого Эльма возле Неаполя. Впрочем, русские агенты «вычислили» беглого царевича и там. В сентябре 1717 г. небольшая русская делегация во главе с графом П.А. Толстым явилась в Неаполь и начала уговаривать Алексея сдаться. Но тот был непреклонен и возвращаться в Россию не желал. Тогда пришлось пойти на военную хитрость – русские подкупили секретаря неаполитанского вице-короля, и тот «по секрету» сообщил Алексею, что австрийцы не собираются его защищать, планируют разлучить с любовницей и что в Неаполь уже едет сам Петр I. Услышав об этом, Алексей впал в панику и начал искать контактов со шведами. Но его успокоили – обещали, что ему будет разрешено жениться на любовнице и вести в России частную жизнь. Письмо Петра от 17 ноября, в котором царь обещал полное прощение, окончательно убедило Алексея в том, что все в порядке. 31 января 1718 г. царевич прибыл в Москву, а 3 февраля произошло его свидание с отцом. В присутствии сенаторов Алексей раскаялся в содеянном, а Петр подтвердил свое решение простить его, поставив лишь два условия: отказ от прав на престол и выдача всех сообщников, помогавших царевичу бежать. В тот же день Алексей в Успенском соборе Кремля отрекся от прав на трон в пользу своего трехлетнего сына Петра.

4 февраля начались допросы Алексея. В «допросных листах» он подробно рассказал все о своих сообщниках, фактически свалив всю вину на них, и, когда их казнили, решил, что все худшее позади. С легким сердцем Алексей начал готовиться к свадьбе с Ефросинией Федоровой. Но она, возвращавшаяся в Россию отдельно от царевича по причине родов, была немедленно арестована и на допросах рассказала о возлюбленном столько, что фактически подписала ему смертный приговор. Теперь Петру стало ясно, что его сын не просто попал под влияние своего окружения, но и сам играл активную роль в заговоре. На очной ставке с Федоровой Алексей сначала отпирался, но затем подтвердил ее показания. 13 июня 1718 г. Петр I устранился от следствия, попросив у духовенства дать ему совет, как поступить с сыном-изменником, а Сенату приказав вынести ему справедливый приговор. Верховный суд из 127 человек решил, что «царевич утаил бунтовый умысел свой против отца и государя своего, и намеренный из давних лет подыск, и произыскивание к престолу отеческому и при животе его, чрез разные коварные вымыслы и притворы, и надежду на чернь и желание отца и государя своего скорой кончины». 25 июня под охраной четырех гвардейских унтер-офицеров царевич был доставлен из Петропавловской крепости в Сенат, где выслушал смертный приговор.

Дальнейшие события покрыты завесой тайны до сих пор. Согласно официальной версии, 26 июня 1718 г. в 18 часов Алексей Петрович внезапно скончался в возрасте 28 лет от «удара» (кровоизлияния в мозг). Но современные исследователи предполагают, что истинной причиной смерти Алексея стали пытки. Также возможно, что он был убит по приказу Петра I. Похоронили царевича в Петропавловском соборе в присутствии отца. Сын Алексея Петровича вступил на престол Российской империи в 1727 г. под именем Петра II и правил три года. В его царствование произошла официальная реабилитация Алексея.

Подобно многим историческим личностям со сложной и необычной судьбой, фигура царевича Алексея Петровича издавна была «лакомым кусочком» для исторических романистов, драматургов, поклонников «теории заговоров», а с недавних пор и кинорежиссеров. Существует множество трактовок жизни Алексея – от безоговорочного осуждения «полного ничтожества и предателя» до столь же безоговорочного сочувствия тонкому и образованному юноше, безжалостно растоптанному собственным отцом. Но как бы ни относились к нему последующие поколения, нет сомнения, что царевич Алексей Петрович был одной из самых загадочных и драматических фигур русской истории.

Дмитрий Бутурлин

(1763–1829)

Граф Дмитрий Петрович Бутурлин родился 14 декабря 1763 г. в Петербурге в семье тайного советника графа Петра Александровича Бутурлина и его жены, графини Марии Романовны, урожденной Воронцовой. Семья была знатной, богатой и приближенной к императорскому двору – крестной матерью Дмитрия была сама Екатерина Великая, которая пожаловала ему при крещении чин сержанта гвардии. Когда мальчику было два года, скончалась его мать, и Дмитрия взял на воспитание дядя – влиятельный вельможа, в будущем канцлер Александр Романович Воронцов. Он определил племянника в престижное учебное заведение – Сухопутный шляхетский корпус, готовивший кадры преимущественно для российской лейб-гвардии. После его окончания Бутурлин был зачислен на должность адъютанта светлейшего князя Г.А. Потемкина-Таврического, но почти сразу же перевелся в службу в Коллегию иностранных дел.

Интеллектуальное образование, полученное Дмитрием, было типичным для молодых русских аристократов тех лет. Убежденный «западник», уверенный в том, что все зло на земле – от недостатка просвещения, знавший наизусть многие страницы Монтескье, Руссо и Вольтера, он с энтузиазмом воспринял весть о начале Великой французской революции. Но так же рано Бутурлин осознал, что на русской почве привить любезные его сердцу идеи вряд ли удастся и предпочел не участвовать в официальной жизни. В 22 года граф вышел в отставку (столь ранний отказ от службы был равнозначен публичному протесту), женился на своей троюродной сестре графине Анне Артемьевне Воронцовой и переехал из Петербурга в Москву, где ему принадлежала обширная городская усадьбе в Немецкой слободе.

Московский дом Дмитрия Петровича в конце XVIII – начале XIX столетия стал одним из символов культурной жизни второй столицы России. Он собрал одну из лучших в Европе частных библиотек (больше 40 тысяч томов), которой могли пользоваться гости дома. Книжное собрание графа включало преимущественно книги, изданные в ранний период книгопечатания. Кроме того, Бутурлин коллекционировал живопись, с увлечением занимался разведением фруктов в оранжерее и сельским хозяйством в своем имении Белкино, сочинял стихи на французском языке, пел, аккомпанируя себе на гитаре. Его образованность поражала даже бывалых путешественников – слушая вдохновенные рассказы Бутурлина о достопримечательностях европейских городов, они не могли поверить, что граф никогда в жизни не выезжал из России. Многие из знавших Бутурлина лично считали его самым образованным русским человеком вообще.

Д.П. Бутурлин. Художник Ф.С. Рокотов. Конец XVIII в.

После вступления на престол Александра I Дмитрий Петрович по настоянию жены решил вернуться на государственную службу и 31 мая 1803 г. получил должность посланника России в Папской области, столицей которой был Рим. Он как раз собирался отправиться к месту службы, когда дипломатические отношения между странами были разорваны. В 1809-м Бутурлину предложили пост посланника в Вюртемберге, однако он предпочел этому другое назначение – пост директора Императорского Эрмитажа. Впрочем, эта служба была для Бутурлина номинальной – он продолжал жить в Москве. Дослужившись до высокого чина тайного советника, равного генерал-лейтенанту, Дмитрий Петрович не был награжден ни одним (!) российским орденом – такая ситуация была и осталась поистине уникальной.

Отечественная война 1812 г. застала Бутурлиных в имении Белкино. Когда боевые действия приблизились к Москве, семейство перебралось в воронежское поместье Бутурлиновку. В огне московского пожара погибло бесценное сокровище – уникальная библиотека Бутурлина. Но граф перенес гибель своего собрания стоически, отозвавшись на новость фразой: «Бог дал, Бог и взял, да будет на то Его воля».

В середине 1810-х гг. здоровье Бутурлина начало ухудшаться. Его все чаще преследовали тяжелые приступы астмы. Врачи предписали сменить климат, и в качестве нового места жительства Дмитрий Петрович выбрал Италию, вернее, Великое герцогство Тосканское. В августе 1817 г. он перебрался со всей семьей во Флоренцию, став эмигрантом по медицинским показаниям. Поскольку в средствах русский аристократ стеснен не был, он поселился в центре города, в палаццо Гвиччардини-Строцци, а семь лет спустя приобрел для себя и семьи возведенный в середине XVI столетия четырехэтажный дворец Монтаути-Никколини, который с тех пор стал носить название «палаццо Бутурлин» (он принадлежал потомкам графа до 1918 г.). Главным украшением дворца стала новая бутурлинская библиотека – за пять лет он сумел собрать 33 тысячи редчайших книг. После его смерти библиотека была распродана на парижском аукционе, а часть ее до сих пор хранится во флорентийском книжном собрании «Лауренциана».

Первый русский эмигрант в Италии, Дмитрий Петрович стал первопроходцем еще в одной области. Именно в его флорентийском доме в 1818 г. был основан первый в Италии православный храм (Бутурлин до смерти оставался православным, несмотря на то что вся семья перешла в католичество). Служил в нем иеромонах отец Иринарх (Попов), долгое время остававшийся единственным православным священником Италии. «Палаццо Бутурлин» на виа деи Серви стал своеобразным «русским клубом» Италии – домой к Дмитрию Петровичу непременно заглядывали все русские путешественники и дипломаты, бывавшие на Апениннском полуострове или проезжавшие через него.

7 ноября 1829 г. граф Дмитрий Петрович Бутурлин скончался во Флоренции от отека легких в возрасте 65 лет. Он был похоронен в Ливорно недалеко от греческого храма Успения Божьей Матери. Из девяти его детей четверо так или иначе связали судьбу с Италией: дочери Мария, Елизавета и Елена вышли замуж за итальянских аристократов, а старший сын, граф Петр Дмитриевич, жил в Риме до самой смерти. Очень необычной была судьба у правнука Дмитрия Петровича – графа Петра Дмитриевича (1859–1895). Рожденный во Флоренции, он был уже настоящим итальянцем и не бывал в России до 1874 г., но, приехав на Родину предков, загорелся желанием стать русским литератором и в итоге вошел в историю отечественной поэзии как автор прекрасных сонетов.

Дмитрий Голицын

(1770–1840)

Князь Дмитрий Дмитриевич Голицын происходил из знаменитого и знатного рода. Его отцом был Дмитрий Алексеевич Голицын, посол России в Нидерландах, а матерью – графиня Адельгейда-Амалия фон Шметтау, дочь прославленного прусского генерал-фельдмаршала и президента Берлинской академии наук Самуэля фон Шметтау. Второй ребенок в семье, Дмитрий родился 22 декабря 1770 г. в Гааге (Нидерланды) был крещен в православную веру, а детство провел в Мюнстере, где учился в местной гимназии при католическом университете. Высокое положение отца могло обеспечить Дмитрию блестящее положение при русском дворе, тем более что он с рождения был записан в лейб-гвардию, но в 1787 г. под влиянием матери Голицын твердо заявил о своем намерении принять католичество. На этом русская карьера 17-летнего князя завершилась, не успев начаться.

Как было заведено у молодых русских аристократов, Дмитрий отправился в путешествие с образовательной целью. Но поскольку Европу трясло от последствий Великой французской революции, отец предложил сыну более безопасный и в то же время экзотический маршрут – в США. В то время молодая заокеанская страна была для европейцев белым пятном на карте. 28 октября 1794 г. в Балтиморе молодой князь впервые ступил на американскую землю.

Америка произвела на Голицына такое впечатление, что он высказал желание стать священником и остаться в Новом Свете навсегда. Окончив Балтиморскую католическую семинарию Святой Марии, 16 марта 1795 г. русский князь Дмитрий Голицын был рукоположен в сан с именем Августина Смита (он стал вторым священником, получившим сан на территории США). Сначала отец Августин служил в городе Порт-Тобакко, затем в Балтиморе. В 1799 г. им был основан небольшой городок Лоретто в Пенсильвании, названный им в честь итальянского города Лорето. Местность была глухой, прихожанами храма, освященного в честь архангела Михаила, сначала были только десять семейств, живших в округе.

Д.Д. Голицын (Августин Смит)

В 1800 г. из Петербурга Голицыну пришел категорический приказ – вернуться в Россию и поступить на военную службу в полк, в котором Дмитрий Дмитриевич продолжал формально числиться. Князь ответил не менее твердым отказом, после чего был лишен российского подданства. Несмотря на то что связи Голицына с Россией оборвались, он пристально следил за событиями на родине и искренне радовался победе русской армии над Наполеоном. «Да здравствует Александр! – писал Голицын в 1814 г. епископу Д.Кэрроллу. – Называть его просто великим значило бы не воздать ему должное».

Дальнейшая судьба священника Августина Смита (в 1809 г. он вернулся к своему русскому имени) не была богата внешними событиями. Он продолжал исполнять обязанности скромного сельского пастыря, трижды – в 1814, 1815 и 1827 гг. – отклонял предложение стать епископом. На нужды общины им было потрачено около 150 тысяч долларов – огромная сумма по тех временам. Современникам князь-священник запомнился как вдохновенный проповедник: «Когда он, после моления перед престолом, обращался к своей пастве, то имел наружный вид состарившегося, но вовсе не расслабленного летами и болезнью человека, хотя и не особенно крепкого, однако еще сильного и подвижного… Проповеди свои он начинал простым, разговорным, замечательно чистым английским языком и в простейших словах, какие только мог избрать для выражения своих мыслей. По мере того как он продолжал проповедь, увеличивался и интерес слушателей к говорившему и к его теме, хотя при этом нельзя было замечать никакой перемены ни в его голосе, ни в его речи. Замечания его проникали в сердце всех, казалось, что каждый из присутствовавших относил проповедь к самому себе и в ней шла речь о предметах, касавшихся его более, чем других. Раз или два в продолжение проповеди он бывал истинно красноречив. Тогда он слегка выпрямлялся, лицо его воспламенялось, и глаза горели необыкновенным блеском».

6 мая 1840 г. князь Дмитрий Голицын скончался в возрасте 69 лет в городе Лоретто и был похоронен рядом с основанным им когда-то храмом. Недалеко от могилы в 1901 г. был воздвигнут памятник князю-священнику, в его честь назвали город Галлицин, расположенный поблизости от Лоретто. А память о русском по происхождению католическом пастыре жива в Америке и по сей день – в 2005 г. в США начался процесс его беатификации, то есть приобщения к лику блаженных.

Александр Остерман-Толстой

(1772–1857)

19 января 1772 г. (указанный во многих источниках 1770-й – ошибочная дата) в Петербурге в семье дворянина Ивана Матвеевича Толстого родился сын Александр. С раннего возраста, по обычаю тех лет, он был записан на военную службу в лейб-гвардии Преображенский полк и к 14 годам уже имел чин прапорщика. Боевое крещение юного офицера пришлось на 1788 г., когда Остерман впервые отличился в русско-турецкой кампании. Храбрость при штурме Измаила в 1790-м принесла ему первый крест – почетнейший орден Святого Георгия 4-й степени.

27 октября 1796 г. полковник Толстой стал графом Остерманом-Толстым. Дело в том, что Александр доводился внучатым племянником последним представителям графского рода Остерманов, и, чтобы славная фамилия не угасла, ее вместе с титулом и гербом передали Толстому. В феврале 1798 г. 26-летний граф был произведен в генерал-майоры с назначением состоять шефом Шлиссельбургского мушкетерского полка. Но вскоре последовала опала со стороны Павла I, выразившаяся в том, что генерала переименовали в гражданский чин действительного статского советника. Вернуться в армию Остерман-Толстой смог только после воцарения Александра I, в 1801 г. – новый император питал к молодому генералу самые добрые чувства. Впрочем, их граф вызывал практически у всех знавших его людей. Его адъютант И.И. Лажечников так вспоминал об Остермане-Толстом: «Мелочным интриганом никогда не был, кривыми путями не ходил и не любил тех, кто по ним ходит; никогда не выставлял своих заслуг и ничего не домогался для себя, лести терпеть не мог. Для стрел, откуда бы ни шли, смело выставлял грудь свою. О пище и здоровье солдат заботился, как отец. Когда стояли войска в лагере, он почти каждый день обходил их во время трапезы, всегда пробовал солдатскую пищу, и горе начальнику, у которого в полку находил ее скудною или нездоровою!.. Против суровостей русских непогод граф, казалось, закалил себя; нередко в одном мундире, в сильные морозы, делал смотр полкам. Это была железная натура и телом, и душою».

Эпоха Наполеоновских войн раскрыла военный талант Александра Ивановича как нельзя более полно. В январе 1807 г., участвуя в сражении при Прейсиш-Эйлау, командир 2-й пехотной дивизии генерал-лейтенант граф Остерман-Толстой не дрогнул под напором атаковавшего его части французского корпуса Даву и дал тем самым возможность русской армии отразить натиск. За мужество, проявленное на поле боя при Пултуске, Остерман-Толстой был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени, став 137-м по счету кавалером этой награды. Всего же по итогам кампании он получил три высоких русских ордена – Святого Владимира 2-й и 1-й степеней и Святой Анны 1-й степени, Золотую шпагу с надписью «За храбрость» и прусский орден Черного Орла.

24 мая 1807 г. генерал был ранен пулей в ногу. Рана оказалась настолько серьезной, что граф вышел в отставку с правом ношения мундира, но с началом Отечественной войны 1812 г. сразу же вернулся в строй. Легендарной стала фраза Остермана-Толстого, произнесенная тогда и адресованная одному из немецких по происхождению генералов русской армии: «Для вас Россия – мундир, вы его надели и снимете, когда захотите. Для меня Россия – моя кожа».

Граф Остерман-Толстой Александр Иванович с детьми в Пизе. Гравюра К. Лазинио. 1827 г.

В 1812 г. 4-й корпус под командованием Остермана-Толстого отличился в тяжелейших сражениях при Островно (там граф отдал своим солдатам лаконичный приказ «Стоять и умирать») и Бородино. М.И. Кутузов так характеризовал действия своего подчиненного на Бородинском поле: «Примером своим ободрял подчиненные ему войска так, что ни жестокий перекрестный огонь неприятельской артиллерии, ни нападения неприятельской конницы не могли их поколебать, и удержали место свое до окончания сражения». За Бородино граф Александр Иванович был удостоен ордена Святого Александра Невского.

Не менее насыщенным для генерала выдался и 1813 г. 9 мая этого года он принял участие в сражение под Бауценом. Находясь в цепи, он был ранен в плечо, но продолжал руководить боем до тех пор, пока его не вынесли с поля боя полумертвого от потери крови. «Всегда впереди стрелков наших, сохранял он ничем непоколебимую храбрость, которую одушевлял командуемые им войска, водил оные многократно на штыки и всякий раз, стесняя и поражая неприятеля, приобретал совершеннейший успех», – писал генерал М.А. Милорадович о подвигах Остермана под Бауценом. За эту битву графу были пожалованы алмазные знаки ордена Святого Александра Невского.

Звездным часом воинской карьеры генерала и одновременно одним из самых драматических моментов его судьбы стали два дня 1813 г. – 17 и 18 августа. Тогда в битве при Кульме он разгромил войска наполеоновского генерала Вандама, а самого его взял в плен. Сам Остерман-Толстой был тяжело ранен, ядром ему оторвало левую руку по плечо. Ампутацию генералу делали прямо на поле боя, под громкую барабанную дробь и солдатские песни. Так приказал сам граф, не желавший, чтобы подчиненные слышали его стоны. Впоследствии знаменитый скульптор С.И.Гальберг выполнил скульптуру, изображавшую полководца во время ампутации руки. 19 августа 1813 г. за Кульмскую битву он был удостоен ордена Святого Георгия 2-й степени, став одним из 125 кавалеров этой награды за всю полуторавековую историю ордена. Высоко оценили заслуги графа и союзники русских – он был удостоен высшего прусского ордена Большого креста Железного креста, награды, которая за всю историю была вручена только 7 раз.

После завершения Заграничных походов русской армии граф Остерман-Толстой был назначен командиром Гренадерского корпуса и шефом лейб-гвардии Павловского полка. Это была очень высокая милость – обычно шефами гвардейских полков были члены императорской фамилии. В августе 1817 г. граф получил чин генерала от инфантерии. Но тяжелейшие раны сильно подорвали здоровье Александра Ивановича, и он был уволен в бессрочный отпуск, формально продолжая числиться на военной службе. С 1822 г. граф жил преимущественно за границей – в Мюнхене, Париже, Флоренции, Женеве. Именно он положил начало дипломатической карьере своего племянника Федора Тютчева, в будущем знаменитого поэта. Тютчев же оказал дяде ответную услугу, познакомив его с молодой итальянской вдовой, графиней Марией Лепри, которая стала генералу невенчанной женой и родила ему трех детей – Николая, Катрин и Агриппину, получивших фамилию Остерфельд.

Воцарение в России Николая I (декабрь 1825 г.) фактически разделило жизнь генерала на две части. После того как некоторые участники восстания на Сенатской площади нашли прибежище в петербургском доме Остермана-Толстого, а сам граф начал хлопоты за замешанных в заговоре родственников, новый император, что называется, взял героя 1812 г. «на заметку» и, когда Александр Иванович предложил свои услуги русской армии во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг., ответил отказом. Неудивительно, что заслуженный полководец почувствовал себя оскорбленным. Свою последнюю военную кампанию он провел… под псевдонимом – как «полковник Иванов» разрабатывал штабные планы египетских войск Ибрагима-паши во время войны Египта и Турции.

С тех пор знаменитый русский военачальник так никогда и не побывал на Родине. Обиду на императора он перебороть не смог. Когда Николай I пригласил графа принять участие в праздновании годовщины Кульмской битвы (она отмечалась в сентябре 1835 г.), Остерман-Толстой отклонил приглашение. Надо сказать, что ответ императора был поистине рыцарским – Николай I наградил заслуженного героя орденом Святого Андрея Первозванного. Но Остерман-Толстой до самой смерти так и не распечатал пакет, в котором ему прислали орденские знаки…

С 1837 г. Остерман-Толстой постоянно жил в женевском отеле «Берг», расположенном на одноименной набережной. Свою комнату он превратил в своеобразный музей Александра I. Посетивший генерала за два года до его смерти поэт князь П.А. Вяземский так описывал его жилище: «Кабинет его в Женеве был как бы усыпальницею покойного императора. Всевозможные портреты его, во всех видах и объемах, бюсты, статуэтки, медали – все, что только могло напоминать его, было развешано по стенам, расставлено на столах. Он был окружен этими воспоминаниями; он хранил их с нежным благоговением… На столе его постоянно лежало собрание стихотворений Державина. “Вот моя Библия”, – говорил он». Новости с Родины, по словам Вяземского, не занимали старого генерала: «Он о них и не говорил и не расспрашивал, что делается в России. Не слыхать было от него ни слова теплого участия, ни слова сожаления, ни слова укора… Он просто в отношении к России заживо замер и похоронил себя». Впрочем, в отношении русской кухни Остерман-Толстой был патриотом до такой степени, что специально заказывал из России гречневую крупу для варки каши.

30 января 1857 г. один из храбрейших русских военачальников скончался в Женеве вскоре после своего 85-го дня рождения. В описи имущества, оставшегося после его смерти, были указаны три табакерки, старые часы, русские книги, одежда, кресло, табурет и многочисленные ордена. Графа похоронили на кладбище Пти-Саконне, а в мае 1857 г. отправили гроб с останками в Россию, для перезахоронения в рязанском имении Остерманов-Толстых. Однако по сей день не удалось найти никаких свидетельств того, что траурный кортеж благополучно прибыл туда. Во всяком случае, могилы А.И. Остермана-Толстого в России не существует…

16 февраля 2006 г. на кладбище Пти-Саконне была открыта мемориальная доска в память о герое Отечественной войны 1812 г. Потомки графа до сих пор живут в Швейцарии, сохраняя память о своем легендарном русском предке.

Орест Кипренский

(1782–1836)

Один из величайших русских художников родился 13 марта 1782 г. на мызе Нежинской Ораниенбаумского уезда Петербургской губернии. Его отцом был отставной бригадир, помещик Алексей Степанович Дьяконов, матерью – крепостная крестьянка Анна Гаврилова. Незаконнорожденному ребенку отец дал красивое имя Орест, в честь одного из героев «Илиады», а мать выдал замуж за своего дворового, немца Адама Швальбе, который усыновил мальчика. Когда ему было шесть лет, Дьяконов оформил на него вольную и отправил учиться в Петербург, в Воспитательное училище при Академии художеств. Одновременно мальчик получил фамилию Кипрейский – в честь богини любви Киприды. В училище ее переделали в Кипренский.

В Академии юный художник прошел хорошую школу у маститого живописца Г.И. Угрюмова. Уже первый портрет кисти Кипренского, изображавший его отчима Адама Швальбе (1804), вызвал широкий резонанс у знатоков искусства – многие из них посчитали портрет копией неизвестной работы Рембрандта. В следующем году большая историческая картина Кипренского «Дмитрий Донской на Куликовом поле» получила Большую Золотую медаль Академии художеств, однако шедевром это полотно, выдержанное в строгой классической традиции, отнюдь не было. Славу Кипренскому принес все-таки «несерьезный» портретный жанр. К слову, сам художник относился к нему без особого энтузиазма, считая портреты лишь средством заработка.

В течение 1807–1816 гг. Кипренским был создан целый ряд классических портретов, открывших собой новую главу в истории русской живописи. Они изображают самых разных людей – это и задумчивый поэт-романтик В.А. Жуковский, и юный А.А. Челищев, и изнеженный денди С.С. Уваров, и лихой гусар Е.В. Давыдов, и сосредоточенная, углубленная в себя Е.П. Ростопчина… Успех был колоссальным, художника называли «русским Ван Дейком» и буквально заваливали заказами. Но сам Кипренский считал, что должен еще многому научиться в живописи, и при первой же возможности в 1816 г. отправился в Италию. Там он провел несколько лет, хорошо зарабатывая портретами и пользуясь заслуженной славой. Знаменитая флорентийская галерея Уффици даже заказала ему автопортрет, который был размещен рядом с изображениями великих европейских мастеров прошлых лет. Кипренский стал первым из четырех русских художников, удостоенных такой чести. Об одной из картин этого периода, «Молодом итальянце» (1817), пресса писала так: «Молодой садовник, склоня голову на зеленый дерн, в котором разбросаны полевые цветики, отдыхает. Миловидное лицо его загорело от работы, черные волосы упадают с чела, тихий ветерок обвевает их, наслаждение отдыха так прелестно в чертах его, что эта очаровательная картина кажется написанною по вдохновению грации Рафаэля».

О.А. Кипренский. Автопортрет. 1828 г.

Последние годы пребывания в Италии были омрачены скандалом вокруг имени художника – его обвинили в убийстве натурщицы. Летом 1823 г. Кипренский был вынужден вернуться из Италии в Петербург. Но горячего приема, который он ожидал на Родине, уже не было. Наоборот, грязные слухи продолжали преследовать Кипренского – якобы он сожительствовал в Италии с девочкой, которую перед отъездом в Россию сдал в приют. На самом же деле история выглядела совершенно иначе – девочка (ее звали Анна-Мария Фалькуччи, она изображена на картине «Девочка в маковом венке и с гвоздикой в руке») была выкуплена Кипренским у ее распутной матери и помещена в католический монастырь, причем художник оставил средства на ее воспитание.

Мастер болезненно воспринимал эти сплетни. Утраченное влияние на публику он попытался было вернуть большим жанровым полотном «Аполлон, поражающий Пифона», но его провал лишь подтвердил правило – зрители видели в Кипренском портретиста и не воспринимали его в другом качестве. Место в Академии художеств, на которое рассчитывал Кипренский, ему не досталось, это тоже больно ранило. «Академия художеств под спудом. Все там в малом виде», – писал Кипренский в это время.

В 1827 г. художник создал самый знаменитый свой портрет – ему позировал А.С.Пушкин. Об этом романтическом полотне сам поэт сказал так: «Себя как в зеркале я вижу, / Но это зеркало мне льстит». Пушкинский портрет стал последним большим успехом Кипренского на Родине. Разочарованный и опустошенный, художник решил вернуться в Италию, как оказалось – насовсем.

Но и там его ожидали трудности. Итальянская публика, еще незадолго до этого носившая его на руках, успела забыть Кипренского, над умами теперь царствовал Карл Брюллов. Кипренский был вынужден поселиться в бедном римском квартале, трудиться над недорогими заказами, много ездить по стране в поисках работы. Портреты теперь он писал редко и только для людей, которые были ему дороги. Последний известный портрет Кипренского был создан в марте 1835 г., он изображает русского поэта князя П.А.Вяземского, только что похоронившего в Риме дочь.

В июле 1836 г. перешедший в католичество Кипренский женился на римлянке Анне-Марии Фалькуччи – той самой девочке, которая когда-то позировала ему. Но семейное счастье русского римлянина оказалось недолгим. 17 октября 1836 г. Кипренский скончался от воспаления легких в возрасте 54 лет. Надгробную плиту над его могилой в храме Сант-Андреа-делле-Фратте вскладчину поставили русские художники, работавшие в Риме. Свою дочь Клотильду Кипренский увидеть не успел – она родилась уже после его смерти…

Вскоре после смерти мастера другой великий художник, Александр Иванов, написал о Кипренском: «Он первый вынес имя русское в известность в Европе, а русские его во всю жизнь считали за сумасшедшего, старались искать в его поступках только одну безнравственность, прибавляя к ней, кому что хотелось». Прошедшие годы все расставили по своим местам: сейчас имя Ореста Кипренского по праву входит в пантеон величайших творцов России.

Петр Козловский

(1783–1840)

Князь Петр Борисович Козловский, выходец из старинного знатного рода (он был потомком Рюрика в 28-м колене), родился на Смоленщине в декабре 1783 г. в большой семье отставного премьер-майора князя Бориса Петровича Козловского и его жены Анны Николаевны, урожденной княжны Болховской. Он получил основательное домашнее образование, рано начал писать стихи. В 1798 г. его первое стихотворение появилось в журнале «Приятное и полезное препровождение времени». Но литератором Петру Борисовичу не суждено было стать. По мнению крупного поэта начала XIX столетия И.И. Дмитриева, Козловский «подавал большую надежду, но вдруг умолк».

Семья Козловских не была богатой, и князю рано пришлось поступить на службу в Коллегию иностранных дел (так в то время именовался МИД). С 1802-го он состоял при русской миссии в Сардинском королевстве и с этого времени жил преимущественно в Европе. В 1804 г. в Риме Козловский под влиянием французского иезуита аббата Лами тайно перешел в католичество. Впрочем, на его дипломатической карьере это обстоятельство никак не отразилось – 22 сентября 1812 г. Козловский был назначен посланником России в Сардинии. В 1815 г. опытный дипломат принял участие в работе Венского конгресса, в частности, вел успешные переговоры по демаркации границ между Сардинией, Швейцарией и Францией. В 1816 г. Козловский отклонил предложенный ему пост посланника России в США, а два года спустя был назначен посланником в королевство Вюртемберг и Великое герцогство Баденское. Впрочем, его политику на этом посту сочли в Петербурге чересчур либеральной (читай: самостоятельной), и в 1821-м князь Петр Борисович вышел в отставку с годовой пенсией в 3500 рублей.

В течение 13 лет Козловский путешествовал по Европе. Он быстро сводил знакомства с самыми разными людьми. Этому способствовал как колоритный, невольно привлекавший внимание внешний облик русского дипломата – он был чрезвычайно тучен, румян, с приятным живым лицом, постоянно озаренным легкой любезной улыбкой, – так и его обширные познания в разных областях, от математики до поэзии Древнего Рима. Ум, остроумие, дар слова, редкое обаяние – по свидетельству знавших Козловского, его невозможно было не полюбить. От «русского европейца» были в восторге при французском и британском королевских дворах, с ним дружили столпы культурной Европы – Шатобриан, мадам де Сталь, Байрон (который упомянул Козловского в 7-й песне поэмы «Дон Жуан»), Гейне. В Оксфорде Козловский первым из русских был удостоен звания почетного доктора гражданского права. Время от времени он выступал в качестве публициста – напечатал за рубежом статьи «Некоторые статьи о греческом восстании и позиции России по отношению к нему» (1821), «Опыт истории России» (1820–1823), «Социальная диорама Парижа. Сочинение чужестранца, проведшего в этом городе зиму 1823 и часть 1824 года» (1825).

Князь П.Б. Козловский. Портрет XIX в.

В 1826 г. воцарившийся в России Николай I потребовал от Козловского вернуться на Родину, на что князь Петр Борисович, чувствовавший себя в Европе как рыба в воде, ответил вежливым, но непреклонным отказом. Случай был исключительным: как-никак «невозвращенцем» становился не кто-нибудь, а дипломат в ранге посланника!.. Но международный скандал все же решили не раздувать, уж больно заметной и известной фигурой был Козловский. К тому же его многочисленные знакомства в европейском свете играли на руку внешней политике России – ведь князь создал и успешно поддерживал положительный образ русского за рубежом. Козловскому всего лишь сократили на полторы тысячи рублей пенсию.

Только осенью 1835 г. нужда пригнала князя Петра Борисовича в Россию. Но приезд на Родину вовсе не был покаянным. Князь мгновенно завоевал злоязычный петербургский свет и стал всеобщим кумиром. В светские салоны начали приглашать «на Козловского».

Правда, быт самого «льва сезона» часто изумлял даже его близких приятелей. По воспоминаниям поэта князя П.А. Вяземского, «мы тогда с Жуковским часто навещали его и заставали то в ванной, то на кровати. Несмотря на участие в его недугах, нельзя было без смеха видеть барахтавшуюся в воде эту огромную человеческую глыбу. Здесь можно кстати употребить это прилагательное – “огромное”, которое так часто и неуместно ныне у нас употребляется. Пред нами копошился морской тюлень допотопного размера. До цинизма доходящее неряшество обстановки комнаты его было изумительно. Тут уж не было ни малейшего следа, ни тени англомании. Он лежал в затасканном и засаленном халате; из-за распахнувшихся халата и сорочки выглядывала его жирная и дебелая грудь.

Стол обставлен и завален был головными щетками, окурками сигар, объедками кушанья, газетами. Стояли склянки с разными лекарствами, графины и недопитые стаканы разного питья. В нелицемерной простоте виднелись здесь и там посуда, вовсе не столовая, и мебель, вовсе не салонная. В таком беспорядке принимал он и дам, и еще каких дам, Господи прости! Самых изящных и самых высокорожденных».

К 1836 г. относится знакомство Козловского с Пушкиным. Они быстро сдружились, и в пушкинском журнале «Современнике» вскоре появились статьи Козловского «Разбор Парижского математического ежегодника на 1830 год» и «О надежде». По просьбе Козловского Пушкин начал переводить с латинского подлинника Ювенала и почтил князя стихами, которые начинались так: «Ценитель умственных творений исполинских, / Друг бардов английских, любовник муз латинских…» «Козловский стал бы моим Провидением, если бы решительно захотел сделаться раз навсегда писателем», – писал Пушкин Чаадаеву.

Примирение Козловского с Николаем I прошло успешно, и просьба князя о повторном вступлении на службу в российский МИД была удовлетворена. Правда, ответственный пост ему больше не доверили, а направили в Варшаву, состоять при особе наместника в Царстве Польском. Но служить Козловскому оставалось недолго. 26 октября 1840 г. обаятельный «русский европеец» скоропостижно скончался в Баден-Бадене на 56-м году жизни.

После смерти Козловского П.А. Вяземский писал: «Ни в сфере государственной деятельности, ни в литературе, ни на каком другом гласном общественном поприще он не занимал высшего места, места, ему особенно присвоенного. Никакие обязанности, никакая ответственность, собственно, на нем не лежали… Но в одном отношении был он полным представителем одного ясного и высокого понятия: он был вполне человеком необыкновенно умным, необыкновенно просвещенным, необыкновенно добрым. Сего довольно, чтобы иметь верное, неотъемлемое место в частной современной, если не во всеобщей истории человечества и верное и неотъемлемое право на любовь и уважение ближних, на слезы и скорбь благодарной памяти».

Вяземский оказался прав – память о Козловском сохранили многие знавшие его люди. Уже в 1845 г. в Лейпциге вышла первая биография князя Петра Борисовича. В дальнейшем о нем увидели свет еще две книги – «Русский европеец» Г.П. Струве (Сан-Франциско, 1950) и «Петр Борисович Козловский» В.Я. Френкеля (Ленинград, 1978).

Зинаида Волконская

(1789–1862)

Княжна Зинаида Александровна Белосельская-Белозерская родилась 3 мая 1789 г. в Дрездене в семье посланника России в Саксонии, князя Александра Михайловича Белосельского-Белозерского и его жены Варвары Яковлевны, урожденной Татищевой. Рано лишившуюся матери девочку воспитывал отец – человек широко образованный и просвещенный, большой любитель искусств. Именно от него Зинаида переняла безупречный художественный вкус и способности, позволившие ей в будущем стать настоящей «русской европейкой».

В 1810 г. княжна Зинаида вышла замуж за князя Никиту Григорьевича Волконского. Жизнь семьи заключалась в многочисленных придворных обязанностях и мероприятиях. Но от других придворных дам Зинаиду Волконскую отличали многочисленные таланты, видимые, что называется, невооруженным глазом: она прекрасно знала литературу – русскую и европейскую, писала стихи и прозу, сочиняла оперы, в которых сама исполняла главные партии, могла поддержать разговор на любую тему, от политики до философии. Молодая княгиня стала звездой Венского конгресса 1815 г., одной из любимых собеседниц и корреспонденток императора Александра I.

В том же году Волконская впервые поселилась в Риме. Ее палаццо Поли стал одним из центров светской жизни Вечного города. По-видимому, именно тогда Волконская под влиянием иезуитов тайно перешла в католичество – тайно, поскольку для придворной русской дамы «измена вере» была совершенно недопустима. В 1817-м она возвращается в Россию, где с головой погружается в изучение русской истории и культуры. Впрочем, в чопорном и холодном петербургском свете такое рвение вызвало лишь насмешки, и в 1824 г. у княгиня Зинаида переезжает в Москву, где селится в доме своей мачехи на Тверской (он сохранился в перестроенном виде, сейчас там гастроном «Елисеевский»).

Как выяснилось, такой шаг был совершенно правильным. В Москве Волконскую ждал очень теплый прием, и в краткий срок ее салон стал одним из самых модных мест Первопрестольной – у нее регулярно собирались известные писатели, музыканты, журналисты, ученые. Князь П.А. Вяземский называл дом Волконской «волшебным замком музыкальной феи», Пушкин обессмертил его хозяйку как «царицу муз и красоты». Появился у Волконской и постоянный преданный поклонник – юный поэт Дмитрий Веневитинов, посвятивший княгине множество стихотворений.

Впрочем, «эпоха Волконской» в Москве закончилась уже в 1826 г. Она устроила проводы в Сибирь жен декабристов, после чего за ней был установлен тайный надзор полиции. А после того как император Николай I узнал о переходе Волконской в католичество, он впал в настоящее бешенство. Волконская почла за благо перевести все свои капиталы на имя сына и в 1829 г. навсегда переселилась в Рим – город, который играл в ее жизни не менее важную роль, чем Москва. На окраине Вечного города княгиня Зинаида приобрела участок земли, где архитектор Джованни Аззури выстроил по ее заказу прекрасную виллу (ныне – резиденция посла Великобритании в Италии). Здесь Волконская жила летом, на зиму переезжая в палаццо Поли в центре Рима.

Княгиня З.А. Волконская. Гравюра Э. Росси. 1830-е гг.

Римская вилла Волконской стала таким же средоточием международной культурной жизни, как и ее дом в Москве. В гостях у нее бывали все знаменитые писатели и художники, приезжавшие в Рим, – и русские, и иностранные. У себя в саду княгиня устроила нечто вроде мемориального парка, где были воздвигнуты небольшие памятники дорогим ей людям – бюст Александра I, стела в честь Карамзина, урна памяти Дмитрия Веневитинова… К сожалению, далеко не все они сохранились до наших дней.

Начиная с 1840-х гг. некогда блестящая «царица муз и красоты» вела весьма уединенный образ жизни, занимаясь преимущественно благотворительностью. Постоянно общалась она только со старшей сестрой Марией. 24 января 1862 г. княгиня скончалась в Риме на 73-м году жизни. Причиной ее смерти, согласно легенде, стала простуда, которую она подхватила, отдав на улице пальто замерзающей нищенке. Могила Волконской находится в соборе Сан-Виченцо и Анастазио. Римляне хранят память о русской княгине и по сей день, в ее честь названа одна из улиц итальянской столицы.

Николай Тургенев

(1789–1871)

Николай Иванович Тургенев родился 12 октября 1789 г. в Симбирске, в семье известного русского просветителя Ивана Петровича Тургенева и его жены Екатерины Семеновны, урожденной Качаловой. Юноша получил прекрасное образование – окончил Московский университетский благородный пансион, Московский университет, а затем, по примеру старшего брата Александра, отправился в Гёттингенский университет, где изучал политэкономию, юриспруденцию и философию. В 1813 г. 24-летний Николай был назначен секретарем знаменитого прусского политика Генриха Штейна, который в то время руководил освобожденными при помощи русских войск территориями Германии. Именно Штейн, по настоянию которого в 1807 г. были освобождены крепостные крестьяне Пруссии, оказал на Тургенева наибольшее влияние. Глубоко изучив германский опыт, молодой политик и экономист начал задумываться о его перенесении на русскую почву.

В ноябре 1818 г. Тургенев издал свою самую известную книгу – «Опыт теории налогов». Это серьезное исследование, предлагавшее провести в России ряд реформ, имело огромный успех у читающей публики и в мае 1819 г. вышло вторым изданием. Некоторые из положений, изложенных в своем труде, Тургенев реализовал на практике: так, в своем симбирском поместье он заменил для крепостных крестьян барщину оброком.

После «Опыта теории налогов» на Тургенева обратил внимание сам Александр I, и в 1819 г. молодому экономисту поручили составить аналитическую записку о крепостном праве. Основные ее положения император одобрил, но никакого практического воплощения проект Тургенева не нашел. Разочарованный в легальной политической деятельности, Николай Иванович решил примкнуть к тайному Союзу благоденствия, ставившему своей целью ограничение самодержавия в России. Тургенев предлагал декларировать в стране свободу печати, свободу богослужения, равенство всех граждан перед законом, ликвидировать крепостное право и рекрутскую повинность, сократить срок службы в армии, ввести суды присяжных.

Н.И. Тургенев. Художник Е.И. Эстеррейх. 1823 г.

Внешне Тургенев продолжал оставаться вполне благополучным чиновником – в чине действительного статского советника он служил в Комиссии составления законов и в канцелярии Государственного совета. Нет никакого сомнения, что он принял бы участие в восстании декабристов 14 декабря 1825 г., но всю дальнейшую судьбу Тургенева неожиданно изменила… болезнь. Врачи предписали ему лечение на водах, и Николай Иванович отправился в Европу. Находясь в Великобритании, он узнал о мятеже в Петербурге. Тургенев тут же направил в Россию объяснительное письмо, где рассказывал о своем участии в давно прекратившем существование Союзе благоденствия и заявлял, что никакого отношения к восстанию не имеет. Следствие, впрочем, решило иначе, и секретарь русского посольства в Лондоне потребовал у Тургенева немедленно вернуться в Россию. Но Тургенев заявил, что считает свое объяснительное письмо исчерпывающим, к тому же плохо себя чувствует для дальнего путешествия. Попытки требовать выдачи Тургенева у британских властей успехов не увенчались, и российскому МИДу осталось только отдать приказ русским посланникам во всех европейских странах немедленно арестовать Тургенева в случае, если он покинет Лондон. Верховный уголовный суд счел, что «действительный статский советник Тургенев, по показаниям 24 соучастников, был деятельным членом тайного общества, участвовал в учреждении, восстановлении, совещаниях и распространении оного привлечением других, равно участвовал в умысле ввести республиканское правление и, удалясь за границу, он, по призыву правительства, к оправданию не явился, чем и подтвердил сделанные на него показания». Заочно суд приговорил Тургенева к смертной казни, которая была заменена Николаем I на вечную каторгу, лишение дворянства и всех прав состояния.

Надо сказать, что Тургенев довольно легко перенес этот приговор. К тому же за него нашлось множество ходатаев. Старший брат Тургенева Александр продал за 412 тысяч рублей родовое симбирское поместье, обеспечив Николаю безбедную жизнь в эмиграции, а поэт В.А. Жуковский, служивший воспитателем сына Николая I, добился того, что уже в начале 1830-х санкции русских посольств против Тургенева были отменены и он смог беспрепятственно бывать в континентальной Европе. Долгие годы Тургенев работал над большой книгой «Россия и русские», которую опубликовал в трех томах в 1847 г. Из нее следовало, что автор так и не отказался от своих реформаторских прожектов конца 1810-х. Впрочем, никакого воздействия на общественную мысль сочинение Тургенева не оказало – ни европейцев, ни официальные российские власти его соображения не интересовали.

Император Александр II, вступивший на престол в 1855 г., амнистировал всех участников декабрьского восстания. Попал под эту амнистию и Тургенев – ему были возвращены чин и права дворянства. После этого Николай Иванович трижды побывал в России – в 1857, 1859 и 1864 гг. В это время реформаторский пыл вспыхнул в нем с новой силой, Тургенев буквально фонтанировал идеями по улучшению жизни соотечественников, выпустил книги «Взгляд на дела России» и «Чего желать для России». Но несмотря на то, что теперь на Родине ему ничто не угрожало, он не спешил перебираться назад.

В целом Николаю Тургеневу оказалась суждена странная жизнь – его огромный опыт экономиста так и не получил никакого практического воплощения, стать действующим политиком ему тоже не удалось. «Вечный теоретик», он так и умер в изгнании 29 октября 1871 г., в возрасте 82 лет, на вилле Вербуа в окрестностях Парижа.

Анна Павловна

(1795–1865)

Великая княжна Анна Павловна родилась 7 января 1795 г. в Петербурге, в семье наследника российского трона, великого князя Павла Петровича и его жены, великой княгини Марии Федоровны. Анна росла под присмотром cтатс-дамы Шарлотты Ливен, получила прекрасное домашнее образование – кроме русского, французского и немецкого языков, ей преподавали живопись, музыку, основы математики и физики. Посол Франции в России Коленкур так описывал 16-летнюю великую княжну Анну: «Она высока ростом для своих лет, у нее прекрасные глаза, нежное выражение лица, любезная и приятная наружность, и хотя она не красавица, но взор ее полон доброты. Нрав ее тих и, говорят, очень скромен. Доброте ее отдают предпочтение перед умом. В этом отношении она совершенно отличается от своей сестры Екатерины, слывшей несколько высокомерной и решительной… Она уже умеет держать себя, как подобает взрослой принцессе, и обладает тактом и уверенностью, столь необходимыми при большом дворе».

Такое пристальное внимание к русской принцессе именно французского посла объяснялось просто – одно время к Анне Павловне сватался сам Наполеон Бонапарт. Отказал ему лично старший брат Анны, воцарившийся в 1801 г. Александр I. Впрочем, в письме он дипломатично сослался на мнение cвоей матери: «Я не могу, Ваше Величество, возражать Матери, которая все еще неутешно оплакивает безвременную кончину двух Своих дочерей, умерших от слишком ранних браков. Я знаю, что Ваше Величество торопится, и это понятно: заявив Европе, что Вы желаете иметь детей, Вы не можете ждать более двух лет, хотя единственным препятствием к браку, усматриваемым Императрицей – матерью, является лишь возраст Великой княгини Анны».

Тем не менее жених Анне Павловне был уготован все-таки заграничный. Им стал принц Виллем-Фредерик-Георг-Лодевейк фон Оранс-Нассау, наследник правящего дома Королевства Нидерланды. Свадьба сладилась благодаря Александру I, который сам предложил младшую сестру в жены Виллему. В свои 23 года принц успел отличиться во время Наполеоновский войн, сражаясь в рядах английской армии, а с июня 1814-го командуя голландской армией; за храбрость он был удостоен и русских орденов, в том числе высших наград России – ордена Святого Андрея Первозванного и ордена Святого Георгия 2-й степени. 9 февраля 1816 г. в храме Зимнего дворца Анна Павловна и принц Виллем обвенчались. Свадебные торжества растянулись на целых полгода. 6 июня царственной паре вручил свои поздравительные стихи юный лицеист Александр Пушкин…

Принц Вильгельм Оранский с женой Анной Павловной. Гравюра П. Велина. Первая пол. XIX в.

В сентябре 1816 г. новоиспеченная нидерландская принцесса прибыла к новому месту жительства. Нидерланды Анне понравились. Летом чета жила под Утрехтом, зимой переезжала в Брюссель, тогда вторую столицу страны. Анна прилежно учила голландский язык, изучала историю и культуру своей новой родины. Новая семья приняла ее тепло. Свекор, король Нидерландов Виллем I, подарил невестке домик в Заандаме, где во время своего европейского путешествия останавливался Петр I. Этот подарок был сделан 2 августа 1818 г. в честь рождения второго ребенка четы. Анна велела построить над домиком каменный навес и тщательно следила за тем, чтобы реликвия находилась в хорошем состоянии.

Всего в семье принца Виллема и принцессы Анны родилось пятеро детей: принцы Виллем-Александр-Пауль (1817–1890, в будущем король Нидерландов Виллем III), Виллем-Александр (1818–1848), Виллем-Николай (1820–1879, в будущем Великий герцог Люксембургский), Виллем-Казимир (1822, умер в четырехмесячном возрасте) и принцесса Виллемина-Мария (1824–1897).

Впрочем, достаточно скоро выяснилась большая разница в характере супругов. Принц Виллем был простым и демократичным человеком, что удивительным образом сочеталось в нем с любовью к неограниченным денежным тратам. Анна же умела считать деньги и часто выговаривала мужу за его необдуманные расходы. Но она с детства привыкла к роскоши, блеску и чопорности петербургского двора и долго не могла свыкнуться с тем, что на новой родине дворцовые порядки гораздо проще. Характерным был такой случай. Однажды на параде разразился страшный ливень, все укрылись под навесами или зонтами, и только Анна осталась стоять под дождем – допустить, чтобы зонт над ней держал простой лакей, она не могла, а все придворные попрятались…

Бурным для семьи выдался 1830 г. – год раскола Нидерландов надвое. В результате усилий тайной дипломатии, «подкрепленных» народным восстанием, в Европе появилась новая страна – Бельгия. Муж Анны за неудачное руководство голландской армией, подавлявшей мятеж, был отстранен его отцом-королем от должности. Но все же кризис удалось миновать, Нидерланды с трудом, но избежали кровавой гражданской войны, которая грозила перерасти в европейскую. Официально страна признала отделение от нее Бельгии лишь в 1839 г.

C временем Анна все больше вживалась в местный быт и нравы. Но в чем-то она по-прежнему оставалась русской: стол принцессы был отделан уральским малахитом, за обедом она использовала только русский фарфор с видами Петергофа, а свое загородное имение Сустдейк сделала точной копией Павловска. Постоянными корреспондентами принцессы были ее младший брат – император России Николай I и русский поэт В.А. Жуковский, а любимым собеседником – русский духовник, священник Александровский.

8 октября 1840 г. после отречения отца муж Анны Павловны принц Виллем стал королем Нидерландов и Великим герцогом Люксембургским под именем Виллем II, а сама Анна – королевой и великой герцогиней. Она с трудом уговорила мужа сделать себе «достойную» коронационную корону и продала для этой цели свои драгоценности. Будучи правящей королевой, Анна пыталась оказывать влияние на политику страны. В частности, именно благодаря ей в 1847 г. было усовершенствовано налоговое законодательство Нидерландов и внесены изменения в конституцию 1814 г. Королева также много занималась благотворительностью: основала на свои деньги госпиталь, инвалидный дом, свыше пятидесяти приютов.

Правящей королевой Анне было суждено оставаться недолго. 5 марта 1849 г. Виллем II скончался в результате несчастного случая в возрасте 57 лет. На трон взошел сын Анны, 32-летний Виллем III, с которым у нее были прохладные отношения.

Финансовые дела королевской семьи к этому времени были почти полностью расстроены «благодаря» привычке Виллема II жить на широкую ногу. Чтобы спасти репутацию фамилии, Анна решила обратиться с письмом к брату – Николаю I. «Тебе известно о наследстве Виллема, – писала ему Анна 1 октября 1849 г. из Гааги. – В задачу комиссии, созданной для изучения и рассмотрения этого вопроса, входило собрать необходимые данные и оценить имущество и наличные активы, равно как и сосчитать долги. Последние, как оказалось, составляют 4,5 миллиона гульденов. Для их уплаты нам нужно будет продать всю свою землю и недвижимость в этой стране. Поэтому я обращаюсь к тебе, любимый брат и друг, с просьбою, чтобы ты в этот роковой час согласился купить собранные Виллемом картины, к которым ты так привязан… Если ты исполнишь эту просьбу, мои дети будут спасены. Ты спасешь также честь семьи!» Николай I ответил на просьбу сестры согласием и приобрел за 137 823 гульдена большую коллекцию голландской живописи, которая и по сей день является гордостью Эрмитажа.

В июле 1853 г. вдовствующая королева Анна впервые после 28-летнего перерыва побывала на Родине. Придворных она поразила своим архаичным и вычурным русским языком, а также чрезмерной приверженностью этикету. «Наши молодые великие князья и княгини покатываются от смеха и гримасничают за спиной у своей тетушки, – отмечала в своем дневнике фрейлина А.Ф.Тютчева. – Они лучше бы сделали, ежели бы последовали ее примеру!» Кроме Петербурга и Москвы, королева 20 июля 1853 г. побывала также в Троице-Сергиевой лавре, где посетила все храмы. Сопровождавший ее архиепископ Ярославский Леонид так вспоминал об этом визите: «Королева была очень любезна, старалась говорить с каждым. Она сказала, что всегда и на чужой стороне помнила и любила Россию; что, если она не приезжала сюда в течение двадцати восьми лет, то виною тому были ее несчастья: “Вы знаете мои обстоятельства: наша страна была разорвана надвое, и я не могла оставить в несчастии тех, с кем жила прежде в счастии; это было бы недостойно русской великой княжны. Потом я лишилась сына, мужа; при новом короле, моем старшем сыне, я и хотела бы уехать в Россию, но надо было руководить детьми, помогать им, долг матери меня удерживал. Когда я женила второго сына, то почувствовала себя как бы развязанной и поспешила в Россию, где мне был оказан братом самый любезный, самый родственный прием. Я познакомилась со всем большим семейством. Если бы не этот случай, я бы осталась незнакомой всему молодому поколению Романовых”». Следующий визит в Россию Анна нанесла уже своему племяннику Александру II, в 1857 г. Ответный визит императора в Нидерланды состоялся в 1864-м.

Через год, 2 марта 1865 г., вдовствующая королева Анна скончалась в Гааге на 71-м году жизни. Она была погребена в Амстердаме в храме Святой Екатерины. Ежегодно 2 марта в Нидерландах проходят мероприятия, посвященные памяти русской королевы, оставившей в истории страны самую добрую память. В них неизменно участвует нынешняя королева Нидерландов Беатрикс – праправнучка Анны Павловны. Во время торжественных выездов королева появляется на улицах Гааги в золоченой карете, которую в 1816 г. Александр I подарил Анне в день ее свадьбы. В честь русской королевы в Нидерландах назван город Анна Павловна.

Владимир Печерин

(1807–1885)

15 июня 1807 г. в селе Дымерка Киевской губернии в семье подпоручика Сергея Печерина родился сын Владимир. Его воспитанием занимался немец Вильгельм Кессман, «пламенный бонапартист и отчаянный революционер», полностью подчинивший мальчика своей воле. Мечтательный и романтичный, Владимир Печерин уже в ранней юности благодаря наставнику (а отчасти и обстоятельствам провинциальной жизни) был твердо убежден, что Россия – это «оплот деспотизма», а «настоящая жизнь» кипит где-то там, в Европе. «Тоска по загранице охватила мою душу с самого детства, – признавался он. – “На Запад! На Запад!” – кричал мне таинственный голос». После учебы в Киевской гимназии Печерин и профессию выбрал такую, чтобы как можно меньше соприкасаться с отвратительной для него русской реальностью, – классическую филологию: «Вот, думал я, единственное спасение от деспотизма: запереться в какой-нибудь келье и разбирать старые рукописи».

Внешне научная карьера Печерина развивалась вполне успешно: способностями молодой человек обделен не был. С блеском окончив в 1831 г. Петербургский университет, он отправился на двухлетнюю стажировку в Берлин, а по возвращении в июне 1835 г. был назначен экстраординарным профессором греческого языка и древностей Московского университета. И коллег-преподавателей, и студентов восхищали вдохновенные лекции Печерина, его эрудиция (ученый в совершенстве знал 18 языков). Но изнутри 27-летнего профессора буквально сжигало страстное желание навсегда оставить Россию – из Берлина он вернулся уже окончательным «западником». Печерин мечтал о великом поприще, мнил себя гениальным писателем, которому не дадут состояться на родине, а ночами сочинял стихи, которых не знала русская поэзия ни до, ни после него: «Как сладостно отчизну ненавидеть / И жадно ждать ее уничтожения! / И в разрушении отчизны видеть / Всемирную десницу возрождения!»

Нужные для бегства из страны деньги Печерин заработал частными уроками. В мае 1836 г. его заветная мечта наконец осуществилась – получив очередной отпуск и не сочтя нужным даже проститься с родителями, он оставил постылую родину навсегда. В Европу молодой ученый ехал с крайне сумбурными планами – ему хотелось как-то встряхнуть застоявшееся человечество, обновить его, привести к свободной и счастливой жизни. Как именно, Печерин и сам не знал. Единственное, в чем он был до конца уверен – это в своем нежелании иметь что-либо общее с родиной. Он твердо отказывался от финансовой помощи, которую ему предлагали в русских посольствах – и это когда у него в кармане было, по собственному признанию, полфранка.

В.С. Печерин. Середина XIX в.

После вялой попытки основать в США образцовую русскую колонию и четырех лет скитаний по Европе в качестве домашнего учителя Печерин наконец осел в Бельгии, где принял католичество. О том, что привело его к этому шагу, эмигрант вспоминал затем так: «Странные у людей понятия о так называемом обращении в католическую веру. Восприимчивость пылкой юности – проповедь – католический священник – все это вздор! Оно вовсе не так было. Никакой католический священник не сказал мне ни слова и не имел на меня ни малейшего влияния! Мое обращение началось очень рано: от первых лучей разума, на родной почве, на Руси, в глуши, в русской армии. Зрелище неправосудия и ужасной бессовестности во всех отраслях русского быта – вот первая проповедь, которая сильно на меня подействовала… Католическая вера явилась гораздо позже. Она была лишь необходимое заключение долгого логического процесса, или, лучше сказать, она была для меня последним убежищем».

15 июля 1840 г. в бельгийском городе Сен-Тронд новоиспеченный католик вступил в монашеский орден редемптористов. Орден был основан в 1732 г., занимался в основном проповеднической деятельностью и благотворительностью. Родителям Печерин послал такое письмо: «Дражайшие родители! Судьбы Всевышнего неисповедимы. Через тысячи заблуждений и тысячи бедствий десница Его привела меня к познанию единой, истинной католической веры, которую я ныне исповедую и буду исповедовать до конца моей жизни. Горняя благодать осенила меня и внушила мне твердое намерение отречься навсегда от мира и в иноческой келье загладить слезами покаяния все мои заблуждения»

Дальнейшая жизнь Печерина была подчинена строгой монашеской дисциплине. Сменявшие друг друга дни были похожи один на другой: в половине пятого утра – подъем и до вечера молитвы, работа в храме и изучение богословских текстов. В 1848 г. Печерина достигло известие о том, что он лишен российского гражданства. Наверняка эта весть только порадовала его…

После нескольких лет жизни в бельгийских, голландских и французских монастырях Печерин получил перевод в Великобританию, точнее, в ее глухую провинцию – Ирландию. Там священник вскоре приобрел славу одного из самых популярных проповедников. «Небольшого роста, очень пожилой священник в граненой шапке. Лицо его было старо, старше лет, видно было, что под этими морщинами много прошло, умерло, оставив только свои надгробные следы в чертах» – так описывал А.И. Герцен 46-летнего Печерина в апреле 1853 г.

Общего языка два русских эмигранта не нашли (Герцен предлагал Печерину опубликовать его юношескую поэму, от чего тот отказался), но начали переписку. В своих посланиях Герцену Печерин жаловался на то, что в современном мире некуда «бежать от тиранства современной материальной цивилизации, где найти убежище от тиранства материи, которая больше и больше овладевает всем?». В его представлении таким воплощением «материальной цивилизации» была Россия – мрачный «Некрополис», «Город мертвых», у которого нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.

В 1861 г. Печерин принял решение выйти из ордена редемптористов. Получив на это разрешение от папы римского, священник 8 декабря 1861 г. вступил в орден траппистов, однако его суровые законы (трапписты встают в два часа ночи, все время проводят в молитве и физическом труде, дают обет молчания) отразились на слабом здоровье Печерина не лучшим образом. Через месяц он покинул общину и получил назначение капелланом в одну из дублинских больниц. На этой должности Печерин провел 23 года.

В Дублине священник поселился в маленьком доме на Доминик-стрит. Ежедневно рано утром он шел в больницу, где служил мессу, беседовал с больными, причащал отходящих в мир иной. В свободное время изучал языки – арабский, санскрит и персидский, штудировал богословские труды, гулял по саду в сопровождении большой черной собаки. Знавшие Печерина в эти годы запомнили смиренного, кроткого, никому не отказывавшего в помощи пастыря, в котором уже ничто не напоминало экзальтированного юнца, сжигаемого честолюбивыми мечтами. Только на страницах воспоминаний, написанных чудесным, энергичным русским языком и адресованных неведомому «юноше ХХ века», оживал терзаемый грандиозными замыслами молодой Печерин…

Подводя итоги жизни, Печерин писал: «Я разыгрывал всевозможные роли – был республиканцем школы Ламеннэ, сен-симонистом, коммунистом, миссионером-проповедником, теперь, вероятно, я вступил в последнюю роль: она лучше из всех и наиболее близка к идеалу: я разделяю труды сестер милосердия и вместе с ними служу страждущему человечеству в больнице». В старости Печерин часто вспоминал Россию, завещал свой архив Московскому университету. «Как бы мне хотелось оставить по себе хоть какую-нибудь память на земле русской! – хоть одну печатную страницу, заявляющую о существовании некоего Владимира Сергеевича Печерина, – восклицал он. – Эта печатная страница была бы надгробным камнем, гласящим: здесь лежит ум и сердце В.С. Печерина».

Надгробный камень над могилой Владимира Сергеевича Печерина находится вдали от его родины – в ирландском Дублине. Он умер 17 апреля 1885 г. на 79-м году жизни. Провожать в последний путь капеллана местной больницы вышел весь город. Никто из оплакивавших доброго и честного священника прихожан не догадывался о том, что в ирландской земле только что обрел последний покой человек, которого чудовищная гордыня и честолюбие некогда лишили Родины.

Петр Чихачев

(1808–1890)

Петр Александрович Чихачев родился в Гатчине 28 августа 1808 г. в семье «первого лица» города – «директора» Гатчины и дворцового управления, отставного полковника Александра Петровича Чихачева и его жены Анны Федоровны, урожденной Бестужевой-Рюминой. С 1820 г., когда отец вышел в отставку, семья Чихачевых перебралась в Царское Село. Первым наставником Петра стал директор Царскосельского лицея Е.А.Энгельгардт. Будучи натуралистом-любителем, он привил своему воспитаннику интерес к географии и геологии, и уже в 12-летнем возрасте Петр собрал свои первые коллекции минералов и окаменелостей.

В июле 1823 г. Чихачев поступил в ведомство Коллегии иностранных дел (так тогда назывался МИД) в качестве студента и после пяти лет учебы получил чин коллежского регистратора. Преподаватели отметили его феноменальные способности в области языков – за годы занятий Чихачев в совершенстве овладел французским, немецким, английским, итальянским и греческим. Одновременно он слушал лекции в Петербургском университете. С апреля 1830 г. Чихачев служил в коллегии переводчиком, в мае получил назначение в Азиатский департамент, а в 1834 г. отправился в Турцию в качестве помощника секретаря русского посольства. Там он прослужил два года, совершенствуя свои знания греческого, изучая турецкий и испанский, много путешествуя по Ближнему и Среднему Востоку.

В 1838-м Чихачев впервые задумал совершить большое путешествие в глубь России. Составив вместе с младшим братом Платоном план такой экспедиции, он обратился в Петербургскую академию наук за поддержкой. В рецензии на этот план, подписанной пятью академиками, говорилось: «Научная экспедиция, задуманная господином П.А. Чихачевым, заслуживает внимания Академии и Родины, ибо он первый всесторонне образованный чисто русский человек, который не во исполнение правительственного поручения, а по собственному почину и личному побуждению, желая отдать свои силы и знания на благо науки и родины, стремится рискнуть и осуществить данную экспедицию, опасности которой всем известны». Но, вопреки ожиданиям, финансовой помощи от академии и российского МИДа Чихачев не получил. Решив заручиться поддержкой европейских ученых, Петр Александрович в 1839 г. отправился в Италию. На протяжении года с лишним он странствовал по южным Апеннинам, изучая геологические особенности полуострова и не забывая пополнять свой гербарий.

Результаты этой поездки оказались очень впечатляющими. В 1841-м Чихачев опубликовал первые научные труды – описание окрестностей Ниццы и горы Монте-Гаргано, а в 1842 г. подвел итоги своих итальянских изысканий отдельной книгой. В том же году молодой ученый-любитель наконец получил в штабе Корпуса горных инженеров разрешение отправиться в давно запланированное им странствие по Восточному Алтаю. В поездке участвовали также виднейшие европейские геологи – Эли де Бомон и Огюст Вернейль, что придало путешествию международный размах. Экспедицию сопровождал опытный художник Е.Е. Мейер. Странствие было нелегким – приходилось идти по склонам гор, под дождем, переходящим в снег, переправляться через горные реки… Некоторые регионы (например, Тува) были описаны Чихачевым впервые.

П.А. Чихачев. Художник К.П. Брюллов. 1835 г.

Впечатления от этой поездки отразились в большой книге «Путешествие в Восточный Алтай» (1845), изданной на французском языке в Париже и великолепно проиллюстрированной Мейером. Но главнейшим достижением Чихачева стало открытие Кузнецкого каменноугольного бассейна, первую карту которого он составил. «Залежи каменного угля, – писал он, – обнаруживаются уже на глубине нескольких метров, начиная с окрестностей Кузнецка и до местности, примыкающей к реке Инии, то есть на пространстве, охватывающем часть оси района, который я попробовал заключить под общим названием Кузнецкого угольного бассейна… Северный Алтай является одним из самых крупнейших в мире резервуаров каменного угля, занимая в среднем пространство в 250 км в длину, на 100 км в ширину… Эта ассоциация железной руды и каменного угля с практической точки зрения имеет чрезвычайно важное значение». В честь «отца Кузбасса» имя Чихачева было присвоено горному хребту на Алтае.

Шумный успех в европейских научных кругах «Путешествия в Восточный Алтай» имел тем не менее неприятный привкус. В России обратили внимание на факт встреч Чихачева с ссыльными декабристами Иваном Анненковым и Василием Давыдовым, а также несочувственное описание быта золотодобывающих рабочих на Алтае. Никакие прямые репрессии Чихачеву, конечно, не угрожали, но ученый почел за благо продолжать свою научную работу, находясь в Европе. После того как он опубликовал в 1856-м публицистический очерк «Прочен ли Парижский мир?», осуждавший политику Николая I, связи Чихачева с Россией практически прервались.

Следующие 20 лет своей жизни он посвятил изучению Малой Азии и в 1848–1863 гг. предпринял восемь больших экспедиций в этот регион. Чихачев дал описание множеству озер, заливов, рек, горных хребтов и массивов, впервые поднялся на вершины гор Эрджияс и Бингель, произвел промеры Босфора, Дарданелл, Мраморного и Эгейского морей, открыл 57 новых видов ископаемых. В собранном им гербарии оказалось 3500 видов растений.

Итогом этой деятельности Чихачева стал 8-томный труд «Малая Азия» – гигантская энциклопедия, подробно рассказывающая о географии, геологии, зоологии, ботанике, палеонтологии и климате региона. Ничего подобного европейская наука тех лет не знала, и этот колоссальный труд был предпринят русским ученым. В 1876 г. П.А.Чихачев был удостоен за него звания почетного члена Петербургской академии наук.

После 1860-х гг. немолодой уже Чихачев не предпринимал больше грандиозных экспедиций. Но на месте ему все равно не сиделось – в сентябре 1877 г. он отправился в небольшую (по его масштабам – она затянулась всего на год) поездку по Испании, Алжиру и Тунису, итогом которой стала одноименная книга (1880). Последним замыслом Петра Александровича стал труд «О пустынях земного шара», но он успел опубликовать только отрывки из него. Скончался великий географ и путешественник 13 октября 1890 г. во Флоренции на 82-м году жизни и был похоронен на кладбище Аллори. Парижской академии наук он завещал 100 тысяч франков на дальнейшие исследования Азии.

На Родине имя П.А.Чихачева долгое время не звучало громко. К примеру, энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона вообще отказывался считать его русским ученым на том основании, что большую часть жизни Чихачев провел за рубежом, а научные труды писал только на немецком и французском языках. Это действительно так, и все же стоит признать, что выдающийся географ, геолог и путешественник был именно русским ученым – просто русским ученым мирового масштаба, что случалось в XIX столетии не так уж и часто. Сейчас его заслуги перед Россией признаны неоценимыми, а на могиле Чихачева к 150-летию со дня его рождения появилась мраморная плита с надписью по-русски: «Родина чтит тебя, дорогой Петр Александрович».

Николай Иванов

(1810–1880)

Николай Кузьмич Иванов (настоящая фамилия – Карбаченский) родился в небольшом местечке Воронеж Черниговской губернии 10 октября 1810 г. в семье крепостных крестьян (по другим сведениям – бедных мещан). С раннего детства пел в церковном хоре, обучался в Глуховской певческой школе. Уже в десятилетнем возрасте проявивший незаурядные способности Николай был приглашен не куда-нибудь, а в Придворную певческую капеллу, возглавлявшуюся знаменитым композитором Д.П. Бортнянским. О большем церковному певчему в России нельзя было и мечтать.

В 1827 г. голос Иванова окончательно «определился». Теперь это был мягкий, приятный тенор, и Иванова начали часто приглашать на столичные музыкальные вечера, где он исполнял оперные арии и романсы. На одном из таких вечеров юного певца приметил композитор М.И. Глинка и взял Иванова под свою опеку. Когда в 1830 г. Глинка собрался уезжать за границу на лечение, он предложил Иванову составить ему компанию, обещая познакомить с лучшими европейскими мастерами бельканто. Певец долго сомневался, но в конце концов директор Придворной капеллы Ф.П. Львов разрешил его сомнения, лично предоставив Иванову двухлетний отпуск для усовершенствования техники пения. Глинка же дал расписку в том, что будет обеспечивать Иванову необходимую финансовую помощь.

Заграничное путешествие началось в Германии и Швейцарии. Но, конечно же, целью странствий Иванова была Италия, законодательница оперной моды. В Милане Иванов начал брать уроки у певца Элиодоро Бьянки, одновременно занимаясь изучением основ актерского мастерства, а в ноябре 1831-го в Неаполе был представлен композитору Гаэтано Доницетти и знаменитому тенору Джованни Рубини. При помощи Глинки и князя Г.П. Волконского певца ласково приняли в итальянских музыкальных кругах, и его дебют в театре Сан-Карло встретил общее одобрение. Впервые Иванов вышел на европейскую сцену 6 июля 1832 г. в опере Доницетти «Анна Болейн», с блеском исполнив партию лорда Ричарда Перси.

Между тем двухлетний отпуск певца подошел к концу, пора было возвращаться в Россию. Но успех в Италии только начал набирать силу, Иванов уже успел почувствовать вкус славы. Бросать все и ехать в Петербург ему не хотелось. Он несколько раз продлевал срок пребывания за границей, ссылаясь на болезнь, требовавшую лечения на юге. Но в конце концов терпение Николая I лопнуло – узнав, что Иванов будет в Турции, он приказал русскому посланнику арестовать певца и под конвоем отправить в Россию. Певца предупредили об этом, и визит в Константинополь был отменен. После этого Иванова исключили из состава придворной капеллы. Император велел передать певцу, что простит его, если он вернется на Родину. Но Иванов твердо отказался, после чего его имя было запрещено упоминать в русской печати.

Н.К. Иванов

Певец понимал, что в новых условиях карьеры в России ему никогда уже не сделать. Кроме того, в Петербурге мода на итальянскую манеру пения уже прошла (так, оперные певцы из Италии не выступали в России целых десять лет, с 1833 по 1843 г.). Иванов решил остаться в Европе и принять подданство Швейцарии. В 1833-м он переехал в Париж и поступил в труппу Итальянского театра, дебютировав в «Сороке-воровке» Россини. В том же году Иванов впервые выступил в Лондоне.

В Париже Иванов жил до 1838 г. Он работал на одной сцене с ведущими мастерами мировой оперы тех лет – Джованни Рубини, Джулией Гризи, Антонио Тамбурини, Луиджи Лаблашем. В конце 1830-х – начале 1840-х Иванов снова в Италии, выступает в Милане, Болонье, Генуе, Флоренции, Палермо. Среди его лучших партий были премьера в роли Рикардо («Мария, королева Англии» Пачини), Теобальда («Еврейка» Пачини), Артура («Пуритане» Беллини), Эрнани («Эрнани» Верди). По просьбе Россини Верди написал специально для Иванова арию «Odo il voto o grande iddio». В дальнейшем Верди сочинил для Иванова арию в опере «Аттила» (в такой редакции она исполнялась до 1849 г.). А Доницетти специально для него написал целую оперу – «Любовный напиток».

Расцвет европейской славы русского тенора пришелся на 1838–1845 гг. Его называли великим мастером бельканто, единственным соперником Джованни Рубини. Кроме оперных арий, Иванов с блеском исполнял на своих концертах русские и украинские народные песни. Европейская публика принимала певца на ура. А вот русские знатоки, слышавшие Иванова в Европе, нередко называли его исполнение приторным и вялым.

Как именно закончил карьеру Николай Иванов, в точности неясно. По некоторым данным, он выступал в Италии до октября 1852 г. Затем его голос начал ухудшаться, и от работы на большой сцене пришлось отказаться. До 1868 г. Иванов жил во Флоренции, затем переехал в Болонью. Там певец русского происхождения и скончался 7 июля 1880 г.

Сейчас имя выдающегося тенора XIX столетия известно только специалистам. А ведь, если вдуматься, именно он и был самым успешным и знаменитым русским певцом всех времен. Хорошо сказал о Николае Иванове музыковед Е.С. Цодоков: «Феномен уникального “итальянского певца” русского происхождения практически не имеет аналогов в отечественной истории. Разумеется, было много артистов, особенно в эмиграции после революции, которые успешно выступали за границей, но ни один из них не достигал славы своего предшественника (быть может, за исключением Шаляпина), который успешно соперничал с лучшими тенорами той эпохи… Более того, если тот же Шаляпин прославился уже в России, то Иванов сделал свою карьеру, что называется, “с нуля” непосредственно на Западе, что, при тогдашнем состоянии и известности в Европе русской музыкальной культуры, может считаться художественным подвигом».

Александр Герцен

(1812–1870)

Александр Иванович Герцен родился в Москве 25 марта 1812 г. Он был незаконнорожденным сыном знатного и богатого помещика Ивана Алексеевича Яковлева и 16-летней немки Генриетты-Луизы Гааг, и фамилия Герцен, придуманная отцом, происходила от немецкого слова «Herz» – «сердце». Мальчик получил хорошее домашнее образование с ярко выраженным европейским уклоном – французскую и немецкую литературу и историю он знал гораздо лучше, чем русскую. Это привело к тому, что уже в ранней молодости Герцен стал убежденным «западником», ненавидевшим отечественный «произвол». Глубокое впечатление на подростка произвело известие о казни пяти декабристов в июле 1826 г. Вместе со своим лучшим другом Николаем Огарёвым Герцен дал клятву на Воробьевых горах до смерти бороться с «деспотизмом», а на физико-математическом отделении Московского университета создал кружок, на собраниях которого романтически настроенные юноши мечтали о борьбе за «свободу». Тогда же Герцен впервые попробовал перо, написав статью об одном из героев Шиллера.

Все это было, конечно, обычным юным фрондерством, но власти сочли иначе, и в июле 1834 г. участников кружка, незадолго до того закончивших учебу, арестовали – за то, что на одной из вечеринок они пели антиправительственные песни и разбили бюст Николая I. В апреле 1835-го Герцен был сослан в Пермь, откуда отец выхлопотал ему перевод в Вятку, а затем во Владимир. В мае 1838-го Герцен обвенчался со своей двоюродной сестрой Натальей Захарьиной, которая родила ему впоследствии четверых детей.

Ровно два года спустя Александр вернулся в Москву, где в то время бурлила «философская» жизнь – зарождались на свет течения западников и славянофилов, обсуждались модные теории Гегеля и Прудона. В это время Герцен уже считался одним из столпов радикальной русской интеллигенции, к тому же «пострадавшим за свободу» (в июле 1841 – июле 1842 г. он прошел через вторую ссылку в Новгород). К концу 1840-х относятся наиболее известные литературные произведения Герцена – роман «Кто виноват?», повести «Доктор Крупов» и «Сорока-воровка», философские «Письма об изучении природы». Талантливо и ярко написанные, они уже тогда приобрели широкую известность, а век спустя и вовсе статус русской классики.

Н.П. Огарёв и А.И. Герцен. Лето 1861 г.

Эмигрантом Герцен стал… благодаря смерти отца. В 1846 г. И.А. Яковлев скончался, завещав большое состояние Генриетте Гааг и Герцену. Будучи материально независимым, он решил отправиться с семьей в «обетованную землю» всех русских вольнодумцев тех лет – Европу. Уезжал из Москвы 19 января 1847-го. Вряд ли эта поездка заранее замышлялась как пожизненная, но вышло именно так. Революционный 1848 г., связи Герцена с крайне левыми европейскими политиками закрыли ему дорогу в Россию. В июле 1849 г. на имущество эмигранта в стране был наложен арест. Но, видимо, Герцен уже тогда воспринимался в Европе как крайне важная фигура в деле антироссийской пропаганды, так как за него неожиданно вступился не кто иной, как самый влиятельный банкир мира – Джеймс Ротшильд. Он пригрозил правительству России тем, что оставит его без новых займов, и этот аргумент оказался для Николая I действенным: с имущества беглеца тут же сняли арест. С тех пор Герцен больше не испытывал финансовых затруднений, к тому же он весьма успешно занимался операциями с недвижимостью и ценными бумагами. Формально стал гражданином Швейцарии, но деятельность вел по всей Европе.

В начале 1850-х Герцен пережил целый ряд личных драм – уход жены к немецкому поэту Георгу Гервегу и ее последующая смерть, гибель в кораблекрушении матери и младшего сына. После этой трагедии Герцен перебрался в Великобританию. В конце 1852-го им были написаны первые главы воспоминаний (впоследствии они получили название «Былое и думы»), а в апреле 1856-го к нему присоединился старый друг Николай Огарёв. К этому времени в Лондоне уже три года как существовала Вольная русская типография, первый в истории эмигрантский информационный центр, работавший «на экспорт» – его продукция предназначалась для распространения в России. То, что в 1854–1856 гг. Великобритания находилась в состоянии войны с Россией, Герцена нисколько не смущало.

Альманах «Полярная звезда» (1855–1868) и газета «Колокол» (1857–1867) стали наиболее заметными среди «альтернативных» средств массовой информации XIX столетия. На их страницах поднимались наиболее острые и злободневные вопросы внешней и внутренней политики России, открыто критиковались и высмеивались «руководящие лица», оперативно комментировались все шаги правительства. Интересно, что и «Полярную звезду», и «Колокол» внимательно читали в Зимнем дворце, а в Лондоне к Герцену периодически являлись с почтительными визитами вполне верноподданные россияне. Мало-помалу у изданий появились тайные корреспонденты в России, которые снабжали Герцена свежими материалами. В 1861-м «Колокол» восхищенно отозвался на освобождение крестьян, и многим тогда казалось, что позиция Герцена и политика российского правительства наконец-то совпали. Но во время польского восстания 1863–1864 гг. «Колокол» стал рупором откровенно антирусской пропаганды, и это оттолкнуло от Герцена многих даже весьма либеральных читателей. Тиражи газеты упали в десять раз – с 5000 до 500 экземпляров.

В 1860-х Александр Герцен медленно, но неуклонно утрачивал статус русского эмигранта номер один. Для молодых революционеров он был уже не более чем обломком ушедшей эпохи, для либералов – отщепенцем, показавшим свое истинное лицо во время польского мятежа. По-видимому, и английское правительство перестало воспринимать его в качестве главного антирусского «тарана», потому что в марте 1865 г. неожиданно согласилось с требованием России выдворить Герцена с британской территории. Покинув Лондон, Герцен попытался наладить издание «Колокола» в Женеве, но это ему не удалось. Последний номер увидел свет 1 июля 1867 г.

21 января 1870 г. 57-летний Герцен скончался в Париже от плеврита. Его похоронили на кладбище Пер-Лашез, затем прах перевезли в Ниццу, где он и покоится по сей день.

Нет сомнений, что Герцен был в высшей степени интересной и противоречивой фигурой, крупным и своеобразным писателем и мыслителем, выдающимся общественным деятелем. Но нет сомнений и в том, что его значение в русской истории и литературе было безмерно преувеличено «общественной мыслью» и литературоведением еще в конце XIX столетия, хотя формально в России он был запрещен до 1905 г., а первое полное издание «Былого и дум» увидело свет только в 1920-м. Дошло до того, что он воспринимался на уровне таких классиков, как Тургенев и Достоевский. В высшей степени почтительным отношение к Герцену было и во времена СССР, слова Ленина «Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию…» стали классическими. Не пересматривалось восприятие Герцена и в XXI веке: в честь эмигранта по-прежнему называются улицы, площади, институты. Впрочем, все это – скорее по инерции: вряд ли кто-то всерьез продолжает считать Герцена «титаном мысли» и «борцом за свободу». Очередной всплеск интереса к личности Александра Ивановича в России возник в 2012 г. в связи с 200-летием со дня его рождения.

Михаил Бакунин

(1814–1876)

Михаил Александрович Бакунин родился 18 мая 1814 г. в селе Прямухино Новоторжокского уезда Тверской губернии в большой семье знатного помещика, отставного надворного советника Александра Михайловича Бакунина и его жены Варвары Александровны, урожденной Муравьевой. В 15 лет получивший отличное домашнее образование Михаил по желанию отца поступил в Петербургское артиллерийское училище, откуда в январе 1833 г. был выпущен в чине прапорщика. Однако армейская служба совсем не прельщала молодого офицера. В декабре 1835 г. он вышел в отставку и поселился в Москве, решив посвятить себя науке. На жизнь Бакунин рассчитывал зарабатывать уроками физики и математики.

Молодой человек с головой окунулся в изучение классической германской философии – Канта, Фихте, позже – Гегеля, завел многочисленные знакомства в научной и литературной московской среде, где скоро приобрел репутацию яркого полемиста. Портрет молодого Бакунина оставил А.И. Герцен: «Бакунин обладал великолепной способностью развивать самые абстрактные понятия с ясностью, делавшей их доступными каждому, причем они нисколько не теряли в своей идеалистической глубине… Бакунин мог говорить целыми часами, спорить без устали с вечера до утра, не теряя ни диалектической нити разговора, ни страстной силы убеждения. И он был всегда готов разъяснять, объяснять, повторять без малейшего догматизма. Этот человек рожден был миссионером, пропагандистом, священнослужителем. Независимость, автономия разума – вот что было тогда его знаменем, и для освобождения мысли он вел свою войну с религией, войну со всеми авторитетами. А так как в нем пыл пропаганды сочетался с огромным личным мужеством, то можно было уже тогда предвидеть, что в такую эпоху, как наша, он станет революционером, пылким, страстным, героическим. Вся жизнь его была посвящена одной лишь пропаганде».

Однако быть самоучкой в философии Бакунин не хотел и потому собрался в Берлин, чтобы продолжить обучение уже там. Незадолго до отъезда он умудрился испортить отношения практически со всеми своими недавними приятелями. Так, В.Г. Белинский писал о нем: «Чудесный человек, глубокая, самобытная, львиная природа! – этого у него нельзя отнять; но его претензии, мальчишество, офицерство, бессовестность и недобросовестность – все это делает невозможным дружбу с ним. Он любит идеи, а не людей, хочет властвовать своим авторитетом, а не любить». В зарубежный вояж Бакунина провожал только Герцен. 4 октября 1840 г. в Кронштадте Михаил сел на пароход и отправился в Германию…

Эта поездка в Европу оказалась решающей для всей дальнейшей жизни отставного поручика-артиллериста. Вникнув поглубже в творческое наследие Гегеля, он примкнул к так называемым «левым гегельянцам», начал выступать в русской и европейской печати с критикой Шеллинга и понемногу стал стопроцентным западником, не желавшим иметь ничего общего с Родиной. 9 октября 1842 г. Бакунин написал брату Николаю: «После долгого размышления… я решился никогда не возвращаться в Россию. Не думай, чтобы это было легкомысленное решение. Оно связано с внутренним смыслом всей моей прошедшей и настоящей жизни. Это моя судьба, жребий, которому я противиться не могу, не должен и не хочу. Не думай также, чтобы мне было легко решиться на это, – отказаться навсегда от отечества, от вас, от всего, что я только до сих пор любил. Никогда я так глубоко не чувствовал, какими нитями я связан с Россией и со всеми вами, как теперь, и никогда так живо не представлялась мне одинокая, грустная и трудная будущность, вероятно ожидающая меня впереди на чужбине, и, несмотря на это, я безвозвратно решился. Я не гожусь теперешней России, я испорчен для нее, а здесь я чувствую, что я хочу еще жить, я могу здесь действовать, во мне еще много юности и энергии для Европы».

М.А. Бакунин (сидит в центре) среди участников конгресса I Интернационала в Базеле. 1869 г.

В марте 1842 г., будучи в Саксонии, Бакунин свел знакомство с известным «левым» немецким поэтом Георгом Гервегом. Сдружились они быстро и настолько тесно, что начали даже снимать вместе квартиру. Но Гервег, сильно нервировавший власти своим творчеством, вскоре был приговорен к высылке за пределы страны и решил перебраться в Швейцарию. В знак солидарности с ним уехал и Бакунин. В Цюрихе он чрезвычайно быстро оброс знакомствами в среде не просто «левой», а крайне радикальной – его приятелями становятся коммунисты. В феврале 1844-го Бакунин отверг требование русского поверенного в делах в Швейцарии вернуться в Россию, после чего был лишен дворянства, всех прав состояния и заочно приговорен к каторжным работам. 12 декабря 1844 г. это решение одобрил Николай I. Впрочем, Бакунина это обстоятельство нисколько не расстроило.

Пиком политической активности русского радикала-эмигранта стал конец 1840-х гг. Он наладил связи с левыми кругами в Париже, Брюсселе, был участником Пражского восстания 1848 г. и Дрезденского – 1849 г. После ареста в Хемнице Бакунин был приговорен судом Саксонии к смертной казни, которую заменили пожизненным заключением. Через два года Саксония выдала Бакунина Австрии, где он получил за участие в Пражском восстании уже второй смертный приговор, тоже замененный пожизненной тюрьмой. Впрочем, тут о беглеце вспомнило русское правосудие, и Австрия 17 мая 1849 г. в Кракове передала Бакунина России. Так Михаил Александрович снова оказался на Родине – на этот раз в качестве арестованного, с кандалами на руках и ногах. По его признанию, когда он увидел русских офицеров и солдат, пришедших за ним, то помимо воли испытал радость и умиление – наконец-то снова доведется увидеть Россию!..

Впрочем, Россия для Бакунина свелась к стенам тюремной камеры. Последние годы правления Николая I и первые – Александра II он провел в заключении – сначала в Петропавловской крепости, затем в Шлиссельбургской. Только в 1857 г., уступив многочисленным просьбам родни арестанта, император распорядился перевести его в Сибирь на вечное поселение. Жил Бакунин сначала в Томске (где в октябре 1858-го женился на 18-летней дочери польского ссыльного Антонине Квятковской), а с марта 1859 г. – в Иркутске.

Но Бакунин не был бы собой, если бы не совершил побег оттуда, откуда, казалось бы, он был невозможен. Впрочем, назвать это предприятие «побегом» можно только с натяжкой – скорее, ссыльный умело воспользовался заведенными в Сибири нужными знакомствами. В итоге генерал-губернатор Корсаков, сестра которого выходила замуж за брата Бакунина, выдал ему бумагу, разрешавшую свободно путешествовать по рекам Шилка, Амур, Уссури и Сунгари, а иркутский губернатор Извольский – паспорт, в котором Бакунин именовался бывшим прапорщиком, получившим разрешение на вступление в государственную службу. 5 июня 1861 г. Бакунин покинул Иркутск и месяц спустя был уже в Николаевске. Там он сел на русский клипер «Стрелок», командир которого проявил беспечность и задерживать беглеца не стал. Вскоре Бакунин перебрался с русского корабля на американское судно «Викерс», которое «Стрелок» вел на буксире. 5 сентября в японской Йокогаме ему удалось пересесть с «Викерса» на другой американский корабль, шедший в Сан-Франциско. В декабре 1861 г. Бакунин добрался до Лондона, где встретил теплый прием в лице Герцена. Так Михаил Александрович вторично стал эмигрантом, на этот раз уже навсегда.

Бурлящие 1860-е стали для уже немолодого, но полного сил Бакунина новым пиком политической деятельности. Он вступил в основанный Марксом I Интернационал, что стало в итоге причиной раскола этой организации, возглавил собственный «Международный союз за демократический социализм», перевел на русский язык «Манифест коммунистической партии» Маркса (1869), вынашивал идею разрушения современных государств и замены их некими «свободными автономными обществами». В 1874 г. свет увидел самый крупный теоретический труд Бакунина «Государственность и анархия», в котором он призывал делать ставку в революционном движении на люмпен-пролетариат, который должен постоянными бунтами расшатывать существующее общество. Бакунин лично попытался доказать справедливость своих идей на практике и даже возглавил небольшое восстание в Болонье, однако оно полностью провалилось. В отчаянии Бакунин хотел было застрелиться, но соратники удержали его от этого шага.

В последние годы жизни Бакунин жил в Италии, а с 1872 г. – в швейцарском Лугано. Финансовое положение революционера было плачевным. В 1872 г. жена Бакунина писала Н.П. Огареву: «Нужда теснит нас. Хозяйка отказала б нам в квартире, если б мы не выплатили к 8 февраля 317 фр. Мы были вынуждены сделать заем в 300 фр., и в конце февраля мы должны выплатить эту сумму в здешний национальный банк, иначе у нас опишут все наши вещи. Николай Платонович, вы легко поймете мое отчаяние… Семья моя далеко. Мишель не имеет никаких средств, у меня двое маленьких детей. Николай Платонович, вы старый друг Мишеля, постарайтесь помочь нам, спасите нас от горького стыда описания нашего бедного имущества. Отвечайте, отвечайте скорее ради всего, что есть для вас святого». Несколько легче Бакунину стало после того, как его теорией увлекся богатый итальянец Карло Кафиеро. В августе 1873 г. он помог Бакунину приобрести небольшую двухэтажную виллу «Бароната». Впрочем, в буржуазном образе жизни обвинить его было трудно.

С годами Бакунин чувствовал себя все хуже, а политические события в Европе все сильнее убеждали его в том, что вся его кипучая деятельность ни к чему не привела. В 1873 г. он опубликовал в газете «Журналь де Женев» открытое письмо, в котором фактически прощался с карьерой политика: «С меня этого довольно, и я, проведший всю жизнь в борьбе, я от нее устал. Мне больше шестидесяти лет, и болезнь сердца, ухудшающаяся с годами, делает мне жизнь все труднее. Пусть возьмутся за работу другие, более молодые, я же не чувствую в себе уже нужных сил, а может, и нужной веры, чтобы продолжать катить Сизифов камень против повсюду торжествующей реакции. Поэтому я удаляюсь с арены борьбы и требую у моих милых современников только одного – забвения. Отныне я не нарушу ничьего покоя, пусть же и меня оставят в покое».

Незадолго до смерти Бакунин переехал из Лугано в Берн. Там теоретик анархизма и скончался в полдень 1 июля 1876 г. в возрасте 62 лет. 3 июля его похоронили на местном кладбище Бремгартен, за гробом Бакунина шло около двухсот человек. Ни одного русского среди них не было…

Бакунин и его теории в целом получали снисходительную оценку революционных теоретиков конца XIX – начала ХХ в. Маркс и Энгельс называли бакунизм «детством пролетарского движения», а ленинская «Искра» в 1903 г. отмечала: «Несмотря на глубокие различия, отличающие наши взгляды от взглядов М.А. Бакунина, мы умеем ценить в нем человека, в течение всей своей жизни твердо и самоотверженно боровшегося за свои убеждения».

При Советской власти фигура Бакунина была актуализирована – его портреты печатались в школьных учебниках, его именем назывались улицы и проспекты, он считался своего рода «предтечей» большевиков и входил в пантеон «борцов за свободу». Сейчас Михаил Бакунин и его кипучая деятельность интересуют разве что профессиональных историков.

Петр Долгоруков

(1816–1868)

«Подобно неутомимому тореадору, не переставая дразнил быка русского правительства и заставлял трепетать придворную камарилью Зимнего дворца» – так А.И.Герцен отзывался о герое этого очерка. Между тем в начале жизни будущего «неутомимого тореадора» ничто не намекало на то, что он станет одним из самых скандально известных русских эмигрантов. Князь Петр Владимирович Долгоруков, принадлежавший к одной из знатнейших фамилий России, родился в Москве 27 декабря 1816 г. в семье князя Владимира Петровича Долгорукова. Мать мальчика скончалась во время родов, отец умер год спустя. Стараниями влиятельных родственников круглый сирота был определен в самое престижное учебное заведение страны – Пажеский корпус. Его выпускников, как правило, ожидала блестящая придворная карьера, но рано проявившиеся гомосексуальные наклонности Долгорукова поставили на перспективах жирный крест – его исключили из корпуса с «волчьим билетом». Крах надежд во многом сформировал характер князя – злопамятный, мстительный, скрытный. Болезненно переживал он и свое физическое увечье – хромоту.

Несмотря на то что к государственной службе Долгорукова не допустили, его происхождение открыло ему дорогу в светские гостиные столицы, где у него было прозвище Bancal – «хромоножка». Постепенно беседы с представителями русской аристократии пробудили в Долгорукове интерес к генеалогии, и в 1840 г. по итогам работы в архивах Департамента герольдии он выпустил свой первый научный труд – «Сказание о роде князей Долгоруковых», за которым в 1841–1844 гг. последовал четырехтомный «Российский родословный сборник». Эти работы сразу же сделали Долгорукова одним из ведущих русских генеалогов тех лет.

В своих книгах князь Петр Владимирович предложил очень удобную систему описания каждого знатного рода. Каждый представитель фамилии получал в росписи порядковый номер. Скажем, основатель рода – № 1, его сыновья – № 2, 3, 4 и 5, внуки – № 6, 7, 8 и т. п., при этом собственный номер представителя рода размещался на левом поле страницы, а номер его отца – на правом. Это позволяло легко проследить историю той или иной ветви на протяжении нескольких веков. Изобретенная Долгоруковым схема используется генеалогами всего мира до сих пор, а его исследования знатнейших русских фамилий до сих пор не потеряли своего значения. В сущности, Долгоруков стал одним из «отцов» русской генеалогии как науки.

В процессе работы над «Российским родословным сборником» Долгоруков, помимо официальных данных о знатнейших фамилиях России, собрал множество неофициальных. Это были семейные сплетни, слухи, легенды, утаиваемые данные о внебрачных детях и т. п. И вот тут-то князь решил отомстить всем тем, кто высокомерно оттолкнул его в начале жизни, не допустив к высотам придворной карьеры. В 1842 г. под псевдонимом граф Альмагро он опубликовал в Париже книжечку «Заметки о главных фамилиях России», где обнародовал самые скандальные факты из своей коллекции.

П.В. Долгоруков. Портрет 1840-х гг.

Книга вызвала настоящую бурю при русском дворе. Николай I лично повелел разыскать автора брошюры и доставить его в Россию. Отдельный корпус жандармов оказался на высоте – графа Альмагро быстро нашли, привезли на Родину и сослали в Вятку. Впрочем, в ссылке князь вел себя в высшей степени примерно, в поступке раскаялся, к тому же за него заступились другие Долгоруковы. В 1844-м Петру Владимировичу разрешили вернуться в Москву. В день своего отъезда он угостил вятского губернатора и местных дворян котлетами из своей собаки, шкуру которой показал участникам прощального обеда в его финале…

В 1854–1857 гг. увидела свет четырехтомная «Российская родословная книга», очередной масштабный генеалогический труд Долгорукова. Но карьеры кабинетного ученого ему явно было мало – в 1855-м, после воцарения Александра II, князь начал буквально засыпать его всевозможными реформаторскими прожектами. Впрочем, делать одиозно известного князя одним из лидеров тогдашней «перестройки» император явно не спешил, и бывший крайне высокого мнения о своей персоне Долгоруков страшно оскорбился. 13 мая 1859 г. он тайно покинул Россию, как вскоре выяснилось – навсегда.

За рубежом Петр Владимирович пришелся ко двору – бойкие перья, готовые работать против России, там всегда ценились высоко, а Долгоруков был просто бездонным кладезем разных неаппетитных подробностей из жизни придворного мира. В сентябре 1860 г. он впервые проявил себя как журналист, выпустив во Франции первый номер газеты «Будущность», по направлению напоминавшей герценовский «Колокол». Однако деятельность Долгорукова-газетчика оказалась недолгой: русское посольство нажало на его французских компаньонов, и в декабре 1861-го на 25-м номере «Будущность» прекратила существование. В дальнейшем Долгоруков пробовал издавать газеты «Правдивый», «Правдолюбивый», «Листок». Их век тоже был недолог, но роль в истории русской зарубежной печати они сыграли достаточно яркую. Разоблачений Долгорукова в России боялись даже больше, чем памфлетов Герцена, – ведь Долгоруков был, что называется, «своим», хорошо знал подноготную придворных кругов и не стеснялся выставлять на всеобщее обозрение самые неудобоваримые мелочи, вплоть до особенностей утреннего туалета Александра II. Двухтомник «Правда о России» (1860) прогремел на всю Европу. В ответ на требование вернуться в Петербург Долгоруков отправил в Россию свою фотографию с припиской: «Можете фотографию эту сослать в Вятку или Нерчинск, по вашему выбору, а сам я – уж извините – в руки вашей полиции не попадусь и ей меня не поймать». Неудивительно, что 5 июля 1861 г. Сенат лишил Долгорукова княжеского титула, всех прав состояния и приговорил к вечному изгнанию из России…

Впрочем, эмигрантская судьба Долгорукова оказалась недолгой. 6 августа 1868 г. главный скандалист русской аристократии после тяжелой болезни скончался в швейцарском Берне. Ему не было и 52 лет, но шума за свою жизнь Хромоножка успел наделать все же немало.

Иван Турчанинов

(1822–1901)

Иван Васильевич Турчанинов родился 24 (по другим данным – 30) декабря 1822 г. в донской станице Константиновской в семье казачьего офицера и был назван в честь дяди – генерал-лейтенанта, погибшего во время Отечественной войны 1812 г. В 1832–1835 гг. Иван учился в 1-м кадетском корпусе в Петербурге, после чего окончил Новочеркасскую военную гимназию. Высшее военное образование юноша отправился получать в Михайловское артиллерийское училище, откуда в 1841-м был выпущен в чине хорунжего в 5-ю Донскую артиллерийскую батарею. Три года спустя молодого офицера перевели в Петербург, в лейб-гвардии 6-ю конно-артиллерийскую батарею. Боевым крещением гвардейского подпоручика стала венгерская кампания 1849 г. В 1852 г. Турчанинов закончил с малой серебряной медалью Академию Генерального штаба, после чего получил перевод в Генштаб с назначением квартирмейстером 2-й гвардейской пехотной дивизии. С началом Восточной (Крымской) войны 1853–1856 гг. Турчанинов был направлен в Севастополь командиром 3-й полевой батареи и по итогам боевых действий произведен в полковники. Для 33-летнего офицера это была поистине блестящая карьера.

С 1856 г. Турчанинов нес службу в русской Резервной армии, расквартированной в Польше. Именно оттуда он и отправился с женой Надеждой Дмитриевной за границу – на лечение в Мариенбад… На деле же годовой отпуск обернулся для русского полковника концом старой и началом новой жизни. В Россию он уже не вернулся, избрав для себя другую страну, другую службу и даже другое имя.

Из источника в источник кочуют описания Турчанинова как «революционного публициста», ярого противника самодержавия и чуть ли не лучшего друга Герцена. На самом же деле у нас слишком мало сведений для того, чтобы делать такие смелые выводы. Сохранилось одно-единственное письмо Турчанинова Герцену, и хотя известно, что они встречались в Лондоне, вряд ли эта встреча была судьбоносной. Полковник явно сделал свой выбор сам, при поддержке жены. Можно предположить, что в России его возмущало наличие крепостного права, а идеалом свободы и демократии казалась Америка – для европейца тех лет страна в высшей степени экзотическая. Так или иначе, после недолгого пребывания в Лондоне супруги Турчаниновы отправились в США, а в России 27 ноября 1857 г. был издан грозный приказ, предписывавший «за долговременное непребытие из отпуска исключить из службы полковника Турчанинова и предать его военному суду по отыскании».

Джон Бэзил Турчин (И.В. Турчанинов) – генерал американской армии

Поселившись в США, Турчанинов первым делом изменил имя на Джон Бэзил Турчин, а затем начал пытаться приспособиться к новой действительности. Она оказалась далеко не такой сладкой, как представлялось, – пытавшиеся заниматься фермерством Турчины быстро прогорели. Бывшему полковнику приходилось рисовать портреты богатых плантаторов-южан, а его жена поступила в медицинский колледж в Филадельфии. Американские реалии скоро разочаровали эмигрантов. Больше всего их возмущало рабство негров, и Турчины начали активно участвовать в «подземной дороге» – так назывались дома белых американцев, в которых укрывались беглые рабы по пути в северные штаты, где рабство уже было отменено.

«Разочарование мое полное; я не вижу действительной свободы здесь ни на волос, – писал Турчанинов Герцену в 1859 г. – Эта республика – рай для богатых; они здесь истинно независимы; самые страшные преступления и самые черные происки окупаются деньгами… Что касается до меня лично, то я за одно благодарю Америку: она помогла мне убить наповал барские предрассудки и низвела меня на степень обыкновенного смертного».

В 1861 г. противоречия между южными и северными штатами достигли предела и в феврале вызвали раскол страны на два государства – Конфедеративные Штаты Америки (11 рабовладельческих штатов во главе с президентом Джефферсоном Дэвисом) и собственно США. Между странами начались боевые действия. Турчин вступил в федеральную армию в чине полковника и получил под командование 19-й Иллинойский пехотный полк. Любопытно, что этот полк формировался из добровольцев, которые имели право сами выбирать себе командира. На должность претендовали два офицера – Джон Турчин и Улисс Грант, в будущем главнокомандующий армией северян и президент США. По настоянию солдат командиром полка стал именно Турчин.

Вскоре генерал получил под командование 8-ю пехотную бригаду, состоявшую из четырех полков. В боевых действиях она начала участвовать в 1862-м. 2 мая этого года бригада полковника Турчина взяла город Афины, штат Алабама, после чего солдаты бригады устроили в городе погром. Так они отомстили врагу за недавнюю расправу над пленными солдат 18-го Огайского полка. За это полковника предали военно-полевому суду. Его председатель Джеймс Гарфилд, в будущем президент США, писал, что судьи «ожидали увидеть дикого казака, заросшего бородой, но встретились с прекрасно образованным и глубоко порядочным человеком».

Тем не менее суд постановил уволить полковника из армии. За любимого командира вступились его офицеры и солдаты, жена Турчина обратилась с прошением к Аврааму Линкольну. Решение президента было неожиданным – 17 июня 1862 г. он присвоил Турчину чин бригадного генерала, тем самым косвенно одобрив его действия и восстановив его в рядах вооруженных сил.

В кампанию 1863 г. генералу Турчину довелось отличиться в двух крупных боях. В сражении при Чикамоге 19–20 сентября 1863 г. его бригада прославилась геройской контратакой южан, в ходе которой было взято в плен около трехсот солдат противника и несколько орудий. А в ходе тяжелейшего боя при Чаттануге 24–25 ноября 1863 г. бригада Турчина отличилась в атаке на позиции противника, причем русский генерал сам повел свое соединение в бой. Победа при Чаттануге в корне изменила ситуацию на фронте – армия генерала Шермана получила возможность начать знаменитый «марш к морю». В его ходе Джон Турчин перенес тяжелый сердечный приступ и был вынужден выйти в отставку.

Снова став штатским человеком, Турчин вернулся в Чикаго, служил там адвокатом и инженером, написал несколько книг по истории Гражданской войны и издавал газету «Милитэри рэмблз». Но постепенно здоровье отставного генерала ухудшалось, и он решил написать прошение на имя Александра II с просьбой разрешить ему вернуться на Родину. На этом прошении министр иностранных дел России князь А.М. Горчаков отметил, что «человек, имевший счастье служить Российскому Императору, не может служить другой стране». Александр II прибавил чуть ниже: «Нет, конечно». Таким образом путь в Россию для Турчина был закрыт.

Старость супругов Турчиных прошла в страшной бедности. Американское правительство назначило герою Гражданской войны пенсию размером всего лишь в 50 долларов. Зарабатывать на жизнь бывшему генералу пришлось уличной игрой на скрипке. 19 июня 1901 г. отставной бригадный генерал скончался в возрасте 79 лет в городе Энн, штат Иллинойс, и был похоронен с воинскими почестями на военном кладбище города Маунт-Сити. Газета «Чикаго геральд трибюн» в некрологе отметила, что Турчин «был борцом за человеческую свободу и принцип справедливости».

Прошли годы, но Иван Турчанинов, он же Джон Турчин, так и остался единственным русским, получившим генеральский чин в армии Соединенных Штатов Америки.

Петр Кропоткин

(1842–1921)

Князь Петр Алексеевич Кропоткин родился 27 ноября 1842 г. в Москве в семье генерал-майора князя Алексея Петровича Кропоткина и его жены Екатерины Николаевны, урожденной Сулимы. Отучившись два года в 1-й Московской классической гимназии, Петр в августе 1857 г. поступил в Пажеский корпус (этим он был обязан Николаю I, который лично пожелал видеть Петра среди пажей). Выпускники корпуса выбирали обычно придворную карьеру, но Кропоткина она не интересовала. Его тянуло в дальние края, и в 1862 г. он выбрал военную службу в Забайкалье. Такое решение с недоумением встретили не только соученики князя, но и лично знавший его Александр II. Но Кропоткин настоял на своем и отправился к месту службы.

Молодой князь служил в Амурском казачьем войске, предпринял несколько экспедиций по Восточной Сибири и Маньчжурии, изучал быт якутов, бурят и тунгусов. Некоторое время Кропоткин горел желанием улучшить тюремную систему России, но, столкнувшись с косностью провинциального чиновничества, разочаровался в своих идеях. В 1867 г. Петр вышел в отставку, перевелся на гражданскую службу, переехал в Петербург и поступил на физико-математический факультет столичного университета. Одновременно он продолжил научные занятия – описания горных хребтов Сибири, сделанные Кропоткиным, легли в основу всех современных карт. Именно Петр Алексеевич ввел в научный оборот термин «вечная мерзлота». За достижения в научной области Русское географическое общество в 1868 г. удостоило князя золотой медали.

Жизнь Кропоткина резко изменилась после поездки в Цюрих, где князь Петр Алексеевич свел знакомство с представителями русского революционного мира. Особенно впечатлили его сторонники Михаила Бакунина – анархисты. Их идеи показались Петру Алексеевичу интересными и отчасти «легли» на его собственные наблюдения о политическом устройстве России. Вернувшись на Родину, Кропоткин вышел в отставку в чине титулярного советника, вступил в тайное «Большое общество агитации» и начал «хождение в народ», объясняя столичным рабочим, «как мало ценится в России рабочий труд и как, напротив, быстро и легко наживаются фабриканты». Впрочем, Третье отделение не дремало, и на след агитаторов быстро вышли благодаря помощи тех самых фабрикантов, которых обличал Кропоткин и его товарищи. 21 марта 1874 г. 32-летний князь сделал в Русском географическом обществе блестящий доклад о ледниковом периоде, а через день был арестован и заключен в Петропавловскую крепость.

Содержался Кропоткин в полутемной сырой одиночке. В крепости он мог продолжать научную работу – Александр II лично распорядился выдавать ему ежедневно «до солнечного заката» перо, чернила и бумагу (правда, Кропоткин жаловался на то, что зимой солнце садилось уже в три часа дня, но делать было нечего). В хорошей физической форме помогала поддержать себя гимнастика – Кропоткин ежедневно проходил по своей камере семь верст и делал гимнастику с тяжелой табуреткой в руках. Впрочем, через два года его все-таки скрутил ревматизм, разыгралась цинга. После того как здоровье Кропоткина ухудшилось, его перевели из крепости в военный госпиталь. Охрана там была не чета крепостной, и вскоре заключенный понял, что при желании вполне может бежать из госпиталя. Договориться с соратниками, оставшимися на воле, было совсем несложно.

П.А. Кропоткин за рабочим столом. 1891 г.

План побега блестяще удался. 30 июля 1876 г. во время прогулки по двору Кропоткин неожиданно сбросил больничный халат и побежал к пролетке, в которой его ожидал военный врач О.Э. Веймар. Часовые бросились в погоню, не открывая огня – они были уверены, что догонят узника. Но в итоге Кропоткин оказался проворнее. Успех заговорщики поехали отмечать в модном ресторане «Донона». Расчет на то, что никому и в голову не придет искать беглеца именно там, оказался совершенно верным.

Через несколько дней Кропоткин с паспортом на имя Левашова выехал в Финляндию, откуда перебрался в Швецию. Через норвежский порт Христиания (ныне Осло) он добрался до Великобритании, а оттуда в январе 1877 г. – до Швейцарии, где поселился в городе Ла-Шо-де-Фон. Там князь с головой окунулся в то, что принято называть «революционной деятельностью», – переводил иностранные статьи, писал собственные, вел агитацию среди местного населения и участвовал в многочисленных собраниях анархистов. В 1879-м он основал газету «Бунтарь». Впрочем, после убийства Александра II правительство Швейцарии под давлением России выслало Кропоткина за пределы страны, и князь перебрался во Францию. В январе 1883 г. в Лионе он получил пять лет тюрьмы «за принадлежность к Интернационалу», но был освобожден в начале 1886-го под давлением общественности. После этого Кропоткин решил более не искушать судьбу и перебрался в Великобританию, всегда очень гостеприимно относившуюся к людям, работавшим на развал России. Там Кропоткину было суждено провести 31 год.

Сначала князь с женой поселились в коттедже в Харроу, недалеко от Лондона, а затем переехали в другой пригород столицы – Бромли, где приобрели небольшой двухэтажный дом. Кропоткин много работал, почти ежедневно принимал посетителей и в целом, как свидетельствовали его знакомые, был едва ли не самым известным русским эмигрантом в Англии. Впрочем, сам князь отзывался о своем местожительстве нелестно: «Такая тоска этот Лондон. Сердечно не люблю я это английское изгнание, а тут еще вся мразь и пакость империализма и реакции…» Жена Петра Алексеевича вспоминала: «Хотя масса его интересов была за границей, но он все время думал о России и все события примерял к ней и его главным образом интересовало, как эти события могут отразиться на судьбе России. Он мечтал вернуться туда… Он даже наивно нас спрашивал: “Ну как вы думаете, смогу я вернуться или нет?” И когда мы с уверенностью заявляли, что скоро в России будет революция и он вернется, то он по-детски радовался этому. Хотя что мы могли знать об этом? Во всяком случае, меньше, чем знал он сам». С началом Великой войны 1914–1918 гг. Кропоткин с глубоким сочувствием следил за действиями русской армии, искренне желал ей победы над врагом.

Судьбу старого эмигранта изменила Февральская революция. 30 мая 1917 г. 74-летнего Кропоткина торжественно встретил в Петрограде А.Ф. Керенский. Престарелому князю предлагали любой пост во Временном правительстве, но Кропоткин заявил, что считает работу чистильщика сапог более полезной, чем деятельность министра. Впрочем, на протяжении лета-осени 1917-го старого революционера часто приглашали в качестве «свадебного генерала» на всевозможные публичные мероприятия, и он никогда не отказывался.

К Октябрьскому перевороту Кропоткин тоже отнесся вполне благосклонно. У него были свои претензии к партии большевиков, но в целом охвативший Россию социальный эксперимент он считал своевременным и интересным. Впрочем, тесных отношений с Советской властью Петр Алексеевич не поддерживал – он твердо отказывался от пенсии, повышенного пайка, квартиры в Кремле, которые ему предлагались. Тем не менее его снабдили подписанной Лениным специальной «охранной грамотой», которая предписывала всем властям оказывать Кропоткину максимальное содействие.

В июле 1918 г. Кропоткин с женой переехал в подмосковный город Дмитров, где поселился в брошенном доме на Дворянской улице. В ночь на 8 февраля 1921 г. в возрасте 78 лет Петр Алексеевич скончался от воспаления легких. На его спасение по приказу Ленина были брошены лучшие врачи страны, но Кропоткин и здесь остался верен себе, отказавшись от всех привилегий и пожелав умереть «тихо».

Прощание с Кропоткиным проходило в Колонном зале Дома Союзов целых три дня – с 11 по 13 февраля. Отдать последний долг ветерану русской революции пришли десятки тысяч людей, в том числе советские анархисты, которых для прощания с их вождем под честное слово выпустили из тюрем. Похоронили Кропоткина на Новодевичьем кладбище.

Во времена СССР имя Кропоткина было окружено почетом и признанием. По сей день в его честь в странах СНГ называются города, поселки, улицы, площади, станции метро. Новый всплеск интереса к имени Кропоткина начался в конце 1980-х гг., когда были переизданы многие его политические труды. А вот о том, что князь Петр Алексеевич был еще и виднейшим русским географом, помнят, к сожалению, совсем немногие.

Илья Мечников

(1845–1916)

Илья Ильич Мечников родился 3 мая 1845 г. в деревне Ивановка Харьковской губернии в большой семье небогатого гвардейского офицера Ильи Ивановича Мечникова и его жены Эмилии Львовны, урожденной Невахович. Мальчик рано проявил склонность к естественным наукам и в 1862 г., окончив с золотой медалью гимназию, поступил в Харьковский университет. Но уже в сентябре 1863-го Илья подал прошение об отчислении с курса – он счел процесс слишком медленным для себя и за два года закончил учебу, экстерном сдав экзамены на «отлично». Первая научная публикация 16-летнего Ильи – критика школьного учебника – появилась в московском журнале, а в 18 лет он уже опубликовался в Германии. Там же юноша продолжил обучение, получив стипендию по рекомендации знаменитого хирурга Н.И. Пирогова. В начале научной деятельности Мечников был сосредоточен на изучении низших отрядов животного мира – червей, губок и других беспозвоночных. В 1867 г. молодой ученый защитил диссертацию на степень магистра и стал доцентом одесского Новороссийского университета, в следующем году стал доктором зоологии и доцентом Петербургского университета.

В 1870 г. Мечников начал читать курс зоологии в Новороссийском университете. Среди студентов молодой, прекрасно образованный преподаватель пользовался общей любовью. Однако условия работы в России, придирки со стороны чиновников из Министерства народного просвещения устраивали ученого все меньше. В 1882-м он уехал в Италию, где поселился в Мессине. Там, наблюдая за личинками морских звезд, Мечников буквально натолкнулся на свою будущую сферу научной деятельности – медицину. Фагоцитарная теория, выдвинутая им, вызвала в 1880-х резкие возражения многих его коллег, но со временем нашла блестящее подтверждение. Впрочем, сам Мечников умел выслушивать оппонентов, признавать ошибки и не без юмора называл себя заблудившимся в медицине зоологом.

И.И. Мечников в лаборатории Пастеровского института. Между 1910и 1915 г.

Работы по фагоцитарной теории требовали денежных вложений и новых лабораторных опытов. Поэтому в 1886 г. Мечников с удовольствием согласился возглавить созданную в Одессе частную бактериологическую станцию, с энтузиазмом взялся за дело – сам оснастил лабораторию автоклавами и микроскопами. Но у одесских чиновников его работа никакого понимания не встретила, палки в колеса начали ставить буквально на каждом шагу. А тут еще помощник Мечникова в его отсутствие допустил оплошность во время вакцинации овец, в результате чего погибла большая часть стада местного помещика. Под впечатлением от этого скандала МВД запретило вакцинацию от сибирской язвы во всей стране. После этого Мечников не захотел больше оставаться на Родине, несмотря на то что принц А.П. Ольденбургский умолял его продолжал работать в России, обещая в буквальном смысле слова подарить ученому целый бактериологический институт. В 1888 г. Мечников уехал в Париж, где возглавил лабораторию Луи Пастера.

В 1890-х гг. новым увлечением Мечникова стали процессы, происходящие в кишечнике. Чтобы нейтрализовать действие гнилостных бактерий, ученый предложил насыщать пищу противоположными им по действию бактериями кисломолочными. Это, по мысли Мечникова, привело бы к омоложению организма и в итоге к увеличению срока жизни. Ученый утверждал, что старость и смерть у человека наступают рано из-за отравления организма микробными ядами. Наиболее полезными для выведения этих ядов из организма Мечников считал простоквашу и йогурт. Второй продукт – болгарское национальное блюдо – в то время был еще мало кому известен. Мечников опубликовал статью о йогурте и всячески пропагандировал его.

В 1908 г. Илье Ильичу Мечникову была присуждена высшая награда в научном мире – Нобелевская премия в области физиологии и медицины. Он стал вторым после Ивана Павлова русским лауреатом этой премии. Это была далеко не первая награда Мечникова – он был почетным доктором Кембриджского университета, членом Французской академии медицины и Шведского медицинского общества, почетным членом Петербургской академии наук.

Несмотря на то что на Родине в начале ХХ в. Мечников считался уже общепризнанным авторитетом и живым классиком, возвращаться в Россию он не стал. В 1913-м ему предложили возглавить в Петербурге Институт экспериментальной медицины. Ученый ответил: «Прочитав ваше дружелюбное письмо, я расчувствовался, и у меня зашевелилось в душе чуть не желание вернуться в Россию. Но после зрелого размышления я решил, что было бы невозможно. Посудите сами: мне скоро минет 68 лет. Это такой возраст, когда стариков нужно гнать в шею. Где же мне переселяться на новое место и взяться за управление институтом, которое и ранее мне было не по силам».

Отвечая так, Мечников не лукавил – в том году он перенес тяжелый инфаркт. Наукой он почти перестал заниматься, работал над задуманной им книгой об «отцах медицины» – Кохе, Пастере, Листере. В 17 часов 30 минут 15 июля 1916 г. великий ученый скончался в Париже после тяжелого приступа сердечной астмы в возрасте 71 года. Урна с его прахом находится в Пастеровском институте.

Софья Ковалевская

(1850–1891)

Софья Васильевна Круковская родилась в Москве 3 января 1850 г. в семье артиллерийского полковника (впоследствии генерал-лейтенанта) Василия Васильевича Круковского и его жены Елизаветы Федоровны, в девичестве Шуберт. В 1858 г. отец Софьи смог доказать в Сенате свою принадлежность к древнему дворянскому роду Корвин-Круковских и получил право носить эту фамилию. Детство девочки прошло в приобретенном в 1841 г. поместье Полибино Невельского уезда Витебской губернии (сейчас Великолукский район Псковской области). Согласно легенде, Софья впервые заинтересовалась математикой в восьмилетнем возрасте благодаря затеянному в усадебном доме ремонту. Тогда стены ее детской оклеили страничками лекций профессора Остроградского по математическому анализу, и непонятные закорючки настолько заинтересовали девочку, что она дала себе слово непременно разобраться в них. Впрочем, точные науки были у нее, что называется, в крови – дед Софьи по материнской линии был военным геодезистом, а прадед – знаменитым астрономом.

Впрочем, не нужно думать, что Соня с детства была синим чулком. Она росла очень разносторонней и талантливой – много читала, рано начала писать стихи и прозу (впоследствии опубликовала несколько повестей), за восемь лет с домашним учителем прошла полный курс гимназии. После того как профессор физики Н.Н. Тыртов подарил отцу Сони свою новую книгу по тригонометрии, девочка внимательно прочла ее и при новой встрече поразила ученого тем, что без ошибок воспроизвела несколько сложных тригонометрических теорем. В восторге Тыртов назвал Соню «новым Паскалем» и горячо посоветовал отцу Сони развивать талант дочери.

С.В. Ковалевская.1887 г.

Но Василий Васильевич отнесся к этому совету скептически. Более того, он категорически воспротивился дочери, когда она объявила, что намерена ехать за рубеж продолжать образование. Дело в том, что женщинам поступать в высшие учебные заведения России было запрещено, а заграничный паспорт Софья могла получить лишь с разрешения отца или мужа. Отец помочь в этой ситуации отказался наотрез. И тогда девушка начала искать «прогрессивного» молодого человека, который согласился бы фиктивно жениться на ней. Вскоре нашлась подходящая кандидатура – начинающий ученый Владимир Онуфриевич Ковалевский. Более того, он по-настоящему влюбился в Софью, хотя она относилась к Владимиру как к брату. В сентябре 1868 г. они обвенчались, а в апреле следующего года вместе с сестрой Софьи Анной выехали в Германию, где поселились в университетском городе Гейдельберг.

Заграничная жизнь тоже началась с трудностей – к занятиям русскую студентку допустили далеко не сразу. К тому же Владимир, искренне любивший «фиктивную» жену, не терял надежды сделать свой брак полноценным. Но Софья, целиком сосредоточенная на науке, решительно пресекала все его попытки наладить отношения. В конце концов после тяжелой сцены Ковалевский оставил жену, чуть позже покинула Софью и сестра Анна, вышедшая замуж за француза. Девушка осталась в Германии в одиночестве.

3 октября 1870 г. она отправилась в Берлин. Женщин в Берлинский университет не принимали, но русской любительницей математики заинтересовался маститый немецкий ученый Карл-Теодор Вейерштрасс, читавший сразу несколько курсов. Их дружба завязалась не сразу. Ковалевская пришла к Вейерштрассу домой вечером, и тот, чтобы отделаться от посетительницы, задал ей несколько сложнейших задач. Но когда Ковалевская через неделю принесла ему правильные решения, Вейерштрасс взглянул на нее уже с неподдельной симпатией. Он взял Соню под опеку, выбрал для нее тему диссертации, всячески помогал. И в 1874-м представил в Гёттингенский университет три работы Ковалевской на немецком языке, подчеркивая, что для получения степени доктора философии достаточно любой из этих работ. В итоге комиссия выбрала диссертацию «К теории дифференциальных уравнений в частных производных». Впоследствии выяснилось, что подобную работу чуть раньше написал французский математик Огюстен Коши, и теорема, вошедшая во все курсы математического анализа, получила название Коши – Ковалевской. В июле 1874-го в Гёттингене Ковалевской были присуждены степени доктора философии и магистра изящных искусств. Научное признание на Родине последовало шесть лет спустя – Ковалевскую избрало своим членом Московское математическое общество.

Параллельно развивалась другая сторона жизни Софьи Васильевны. Как и полагалась «прогрессивной» женщине тех лет, она увлекалась социалистическими идеями, а потому в 1871 г. отправилась в охваченный восстанием Париж, где находилась тогда родная сестра Софьи – Анна Корвин-Круковская, бывшая замужем за коммунаром Виктором Жакларом. После поражения восстания Жаклара арестовали, но с помощью Софьи он смог бежать.

После научного триумфа в Гёттингене Ковалевская возвращалась на Родину окрыленная. Она надеялась, что ей тут же предложат работу ведущие университеты страны. Увы, реальность оказалась другой – максимум, на что могла рассчитывать в России обладательница заграничного диплома, так это место учительницы арифметики в младших классах гимназии.

Разочаровали Софью и отношения с мужем. Когда она приехала в Россию, Владимир Ковалевский встречал ее на вокзале, Софью охватил прилив нежности к нему, и на какое-то время она поверила в то, что у них настоящая, полноценная семья. Но разность характеров, отсутствие денег (Ковалевский тоже не мог найти работу), появление на свет в 1878-м ребенка, который воспринимался обоими супругами как лишняя обуза, – все это подкосило брак. Сразу после рождения дочери Софья уехала в Париж.

В отчаянии Владимир рванул в бизнес – он словно забыл о том, что несколько затеянных им раньше проектов уже обернулись ничем. Прогорел он и в этот раз: партнер обвинил его в растрате средств и угрожал судом. 16 апреля 1883 г. Ковалевский покончил с собой, надышавшись хлороформа. Весть о его самоубийстве глубоко потрясла Софью. Она четыре дня ничего не ела, на пятый потеряла сознание. До конца дней она скорбела о человеке, который сыграл такую важную роль в ее жизни, и приложила все усилия к тому, чтобы снять обвинения с него хотя бы посмертно.

Что делать после гибели мужа, Ковалевская совершенно не знала. В конце концов с пятилетней дочкой на руках она приехала в Берлин к единственному близкому ей человеку – Вейерштрассу. Старый профессор, всегда питавший к своей ученице теплые чувства, не оставил ее в беде. Подключив своих многочисленных знакомых в научном мире, Вейерштрасс выхлопотал для Софьи место профессора в Стокгольмском университете. Правда, ей поставили условие – первый год можно читать лекции по-немецки, затем необходимо перейти на шведский язык. Но Ковалевская прекрасно справилась с этой задачей: через два месяца она уже читала лекции по-шведски. 30 января 1884 г. она впервые поднялась в Стокгольме на кафедру и за восемь лет прочитала 12 курсов лекций. «Профессор Соня» (так ее звали в Стокгольме) стала любимицей шведских студентов.

Конец 1880-х гг. стал для Ковалевской временем международного признания. В 1888-м за работу «Задача о вращении твердого тела вокруг неподвижной точки» она получила престижную премию Бордена, присуждаемую Парижской академией наук, причем сумму премии специально увеличили ввиду высокого качества работы. Шведская академия также присудила ей премию короля Оскара II, одновременно из профессора-контрактника она стала пожизненным профессором Стокгольмского университета. 7 ноября 1889 г. по настоянию П.Л. Чебышева Ковалевскую избрали иностранным членом-корреспондентом физико-математического отделения Петербургской академии наук. Специально для этого было принято постановление о возможности присуждения такого звания женщинам. Но когда в апреле 1890 г. Софья Васильевна приехала в Петербург и пришла на заседание академии, ей высокомерно сообщили, что дамам на столь высоком собрании присутствовать запрещено. Большее оскорбление для Ковалевской изобрести было трудно…

К счастью, именно в это время в ее жизни появился новый главный человек – ее однофамилец и ровесник, профессор Максим Максимович Ковалевский. Знаменитый социолог и историк, он в 1887-м был уволен из Московского университета и с тех пор жил и работал в Европе. Беспечные дни, проведенные на его вилле «Батава» в Болье-сюр-Мер, недалеко от Ниццы, стали едва ли не самыми счастливыми в жизни Софьи Васильевны. На июнь 1891-го пара запланировала свадьбу.

Но планам не суждено было осуществиться. Возвращаясь с рождественских каникул, проведенных у Ковалевского во Франции, Софья Васильевна заболела воспалением легких. Она скончалась во сне 29 января 1891 г., через 26 дней после своего сорок первого дня рождения. Могила самой знаменитой женщины-математика находится на Северном кладбище столицы Швеции.

Николай Судзиловский

(1850–1930)

Николай Константинович Судзиловский родился 15 декабря 1850 г. в Могилёве в дворянской семье мелкого судейского чиновника Константина Владимировича Судзиловского. Семья была состоятельной, но затем разорилась и вынуждена была перебраться в поместье родственников, расположенное близ Новоузенска Саратовской губернии. Старший из восьми детей, Николай с детства помогал родителям по хозяйству. Окончив с отличием гимназию, в 1868 г. он поступил на юридический факультет Петербургского университета. Еще в гимназии став свидетелями расправы над участниками польского восстания 1863–1864 гг., а затем познакомившись с сочинениями модных тогда А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского, Судзиловский рано пришел к выводу, что Россия – «тюрьма народов», а российские высшие учебные заведения являются «орудиями полицейской муштровки», и решил посвятить себя борьбе за права студенчества. В октябре-ноябре 1868 г. он принял участие в нескольких студенческих демонстрациях, за что был отчислен с курса. Впрочем, это не особенно расстроило Судзиловского – к тому времени он разочаровался в юриспруденции, куда больше его интересовала медицина. Единственным университетом, в который ему разрешили перевестись, был Киевский.

В 1873 г. 23-летний Николай встал во главе так называемой Киевской коммуны – одного из первых в России студенческих объединений социалистического толка. От чтения эмигрантской литературы и мечтаний о борьбе с деспотизмом молодые люди решили перейти к делу: Николай участвовал в «хождении в народ» в городе Покровске (ныне Энгельс) Саратовской губернии, а затем устроился фельдшером в тюремную больницу города Николаевска (ныне Пугачёв Саратовской области) и участвовал в организации побега заключенных: подсыпал снотворное в чай караульным. Но один из них все-таки поднял тревогу, побег провалился, и на Судзиловского началась настоящая охота. В полицейской ориентировке, где фамилия разыскиваемого значилась под номером 10, говорилось: «Лет 25; роста немного ниже среднего; волосы русые; лицо чистое; нос довольно большой; борода небольшая редкая; одевается небрежно; по костюму похож на мастерового». Скрывшись под именем немца-колониста, через Нижний Новгород, Москву и Одессу Судзиловский в 1875 г. бежал за границу. Местом его пристанища стал Лондон, где новоявленный эмигрант устроился работать в госпиталь Святого Георгия.

Н.К. Судзиловский

В 1876 г. эмигрантские круги привлекли Николая к подготовке антитурецкого восстания в Болгарии. Тогда Судзиловский взял себе псевдоним Николас Руссель, который со временем стал его новым именем. Параллельно с революционной деятельностью он продолжал заниматься медициной, в 1877 г. защитил в Бухарестском университете диссертацию «Об антисептических методах, применяемых в хирургии», а затем возглавил больницу в Яссах. Но в апреле 1881 г. после сходки местных революционеров, отмечавших десятилетие Парижской коммуны и заодно гибель Александра II, Судзиловского выслали за пределы Румынии.

Начались странствия Николаса Русселя по Европе – Турция, Болгария, Греция, Франция, Бельгия… В 1887-м он по приглашению брата перебрался в Сан-Франциско, где открыл собственную клинику. Его верной помощницей была супруга, Леокадия Викентьевна Шебеко. К 1891-му Судзиловские получили американские паспорта. Тем не менее о своей новой родине врач-революционер отзывался крайне скептически. «Штаты представляют государство, основанное на крайнем индивидуализме, – писал он. – Они – центр мира, и мир и человечество существуют для них лишь настолько, насколько они необходимы для их личного удовольствия и удовлетворения… Опираясь на всемогущество своих капиталов, как грецкая губка, как раковая опухоль, всасывают они в себя все жизненные соки из окружающей жизни без пощады».

1890 год ознаменовался крупным конфликтом между Судзиловским и епископом Алеутским и Аляскинским Владимиром (Соколовским-Автономовым). Судзиловский начал настоящую кампанию его травли, обвиняя церковного иерарха в педофилии и растрате казенных средств. В ответ епископ предал эмигранта анафеме и запретил прихожанам лечиться у него, Судзиловский подал иск в суд… Разразился грандиозный скандал, в дело вмешался обер-прокурор Синода К.П.Победоносцев, и в итоге епископ Владимир 8 июня 1891 г. был переведен из Сан-Франциско в Воронеж. Впрочем, длительная тяжба поставила крест и на американском житье-бытье Судзиловского – окончательно разочаровавшись в США, он устроился судовым врачом на пароход, курсировавший между Сан-Франциско и Гавайскими островами. Эта отдаленная американская провинция настолько понравилась ему, что в скором времени семья переселилась на самый цивилизованный и густонаселенный из Гавайских островов – Оаху.

Возле потухшего вулкана Судзиловские арендовали участок земли размером 160 акров, построили дом, обзавелись небольшой кофейной плантацией. Параллельно Судзиловский продолжил врачебную практику, за что получил от местных жителей почетное имя «каука лукини» – «добрый доктор». Николай Константинович быстро завоевал доверие туземцев, начал пользоваться в их среде огромным авторитетом.

Устройство жизни на Гавайях во многом казалось Судзиловскому несправедливым, и вскоре он начал создавать из местных жителей некое подобие революционных кружков, на заседаниях которых своими словами пересказывал аборигенам главы из трудов Маркса. Со временем это вылилось в создание партии «независимых», выступавших за независимость островов от США, реформу налогообложения и здравоохранения.

В 1900 г. на Гавайских островах согласно решению президента США была проведена административная реформа – там появился двухпалатный парламент, состоявший из палаты представителей и сената. «Независимые» во главе с Судзиловским вступили в предвыборную борьбу и во многом неожиданно для себя добились крупного успеха – сначала Судзиловский стал сенатором, а в 1901-м – первым президентом сената, то есть главой парламента Гавайев. (Во многих источниках его называют «президентом Гавайев», что не соответствует действительности.)

Будучи спикером гавайского парламента, Судзиловский намеревался провести на островах поистине революционные преобразования. Им планировались отмена смертной казни, введение бесплатного среднего образования, коренная реформа налоговой системы. Такие масштабные изменения, естественно, затрагивали интересы местных землевладельцев и колонизаторов, и в парламенте завязалась серьезная подковерная борьба. Неискушенный в тонкостях легальной политики Судзиловский проиграл эту схватку и в 1902 г. вынужден был оставить пост. Его очередным пристанищем после Гавайев стал Китай.

Во время жизни в Шанхае Судзиловский опять «взялся за старое» – начал вынашивать планы вторжения в Россию вооруженного отряда революционеров-эмигрантов, которые должны были освободить политкаторжан в Сибири. С началом Русско-японской войны 1904–1905 гг. он запланировал еще более грандиозную акцию – вооружить на японские деньги 40 тысяч русских военнопленных и, высадив их десантом на Дальнем Востоке, овладеть ключевыми станциями Транссибирской магистрали, а дальше двинуться на Москву. Самое удивительное, что Судзиловскому практически удалось убедить правительство Японии освободить пленных и даже предоставить суда для их перевозки на континент!.. Неизвестно, чем закончилась бы эта авантюра, если бы о планах Судзиловского не стало известно Азефу, а через него и русскому правительству. Кроме того, война подошла к концу, и прожект Судзиловского стал попросту неактуальным. В итоге по настоянию российского МИДа эмигранта лишили гражданства США… за антиамериканскую деятельность.

Разочарованный провалом своей идеи, Судзиловский переехал на Филлипины, где основал частную лечебницу. После пяти лет, проведенных в Маниле, он перебрался в японский город Нагасаки, где тоже занимался врачебной практикой.

Весть о Февральском перевороте 1917 г. обрадовала старого эмигранта. Но еще больше восхитили его известия об октябрьских событиях в России. «Вы сделали величайшую революцию в октябре, – писал Судзиловский брату Сергею в Самару. – Если вас не раздавят противники революции, то вы создадите небывалое общество и будете строить коммунизм… Какие вы счастливые, как бы я хотел быть с вами и строить это новое общество».

Родственники и сами звали Николая Константиновича вернуться на Родину, тем более что благодаря ходатайству Общества бывших политкаторжан ему, как «ветерану русской революции», была назначена правительственная пенсия – 100 рублей золотом ежемесячно. Но, по всей видимости, у Судзиловского были серьезные сомнения по поводу того, стоит ли приезжать в Советскую Россию. Он ссылался на наличие у него двух приемных сыновей, которых он не мог бросить на произвол судьбы. Да и третья жена Судзиловского, японка Охара, не горела желанием ехать в далекую и не понятную для нее страну.

Только в 1930 г. престарелый эмигрант окончательно решил переехать в СССР. Самарских родственников он известил об этом письмом. Но здоровье 79-летнего человека не выдержало долгого переезда. 30 апреля 1930 г., заболев воспалением легких, Николай Константинович скончался на перроне вокзала китайского города Тяньцзинь. Урна с его прахом до 1946 г. хранилась в семье, а затем была захоронена в фамильной усыпальнице семьи Охара на японском острове Амакуза.

В некрологе по поводу смерти Н.К.Судзиловского, размещенном в советском журнале «Каторга и ссылка», говорилось: «Если подвести итоги его изумительно содержательной жизни и всему тому, что он сделал и что видел, конечно, этого содержания с избытком хватит не на одну столетнюю человеческую жизнь».

Владимир Голенищев

(1856–1947)

Владимир Семенович Голенищев родился 17 января 1856 г. в Петербурге в семье преуспевающего купца 1-й гильдии Семена Васильевича Голенищева и его жены Софьи Гавриловны. В 1875 г. он окончил 1-ю Петербургскую гимназию, четыре года спустя – факультет восточных языков столичного университета. Такой выбор был неслучаен – еще подростком Владимир страстно «заболел» историей Древнего Египта. Интерес к древностям привил ему гувернер, швейцарец по национальности. В 14 лет подросток приобрел свой первый египетский артефакт, легший в основу его огромной коллекции.

Еще в студенческие годы Голенищев буквально дневал и ночевал в Императорском Эрмитаже, а в 1880 г. официально устроился туда на службу сверх штата, без жалованья. Различных египетских древностей в запасниках гигантского музея хранилось немало, но никто не занимался их изучением и систематизацией. Эту работу возглавил Владимир Семенович. И буквально сразу же сделал несколько потрясающих открытий. Оказалось, что найденный им папирус с текстами содержит сразу два выдающихся литературных памятника древности – «Поучение царя сыну Мерикара» и «Пророчество Нефертити». Голенищев опубликовал в Германии статью о своем открытии и сделал блестящий доклад на Международном конгрессе востоковедов в Петербурге. В 1891-м им был завершен полный каталог египетского собрания Эрмитажа.

В 1884 г. Голенищев впервые попал в страну своей мечты – Египет. Первые раскопки он финансировал сам. Следующие четверть века ученый регулярно посещал Египет (всего он побывал там около 60 раз) и неустанно пополнял свою коллекцию рукописей и артефактов, которая насчитывала около 6 тысяч единиц. Она хранилась в петербургской квартире ученого на Моховой, 15. По свидетельству гостей Голенищева, квартира больше напоминала огромный музей Древнего Египта. Кстати, экспонаты для него ученый находил не только в Африке – так, однажды он приобрел подлинный египетский папирус с текстом у обыкновенного петербургского антиквара.

В начале ХХ в. финансовое положение исследователя сильно ухудшилось (разорилось Средне-Уральское золотопромышленное акционерное общество, пайщиком которого был Голенищев), и он начал раздумывать о продаже коллекции. Зарубежные музеи предлагали ему огромные деньги, но Голенищев был непреклонен: «Моим искренним желанием, конечно, было бы, чтоб это собрание, которое я всегда мечтал сохранить при себе до конца жизни и которое я хотел завещать в один из отечественных музеев, не ушло за границу, а сталось в России, будь то в Санкт-Петербурге или Москве». 10 апреля 1908 г. Государственная дума приняла решение о покупке коллекции Голенищева в рассрочку, а четыре года спустя она поступила в только что открывшийся в Москве Музей изящных искусств, где под нее специально был построен Египетский зал. Коллекция пользовалась колоссальным успехом – чтобы попасть в зал, нужно было отстоять огромную очередь.

В.С. Голенищев. Около 1900 г.

В 1910 г. из-за тяжелой болезни жены, француженки Сесиль Отела, Голенищев переехал во Францию и поселился в Ницце. Возвращаться в Россию после революции он не захотел, тем более что всех денег, полагавшихся ему за продажу коллекции, ему так и не выплатили. Впрочем, работы в Европе и США для Владимира Сергеевича тоже не нашлось. Только Египет предложил Голенищеву должность профессора в Университете Фуада I в Заафаране и одновременно – профессора археологической школы Мунира. В 1923-м Голенищев основал кафедру египтологии в Каирском университете, а в 1924–1929 гг. возглавлял ее. Уникальный случай – Голенищев стал основателем не только российской, но и египетской египтологии.

После 1929 г., выйдя в отставку, Владимир Семенович не покинул Египет, почти все время проводя в изучении своих любимых памятников. Его дом был одним из интеллектуальных центров Каира. Французский египтолог Ж. Сен-Фар Гарно (впоследствии первый директор парижского Центра Владимира Голенищева) так писал о нем: «Голенищев был не только одним из самых сильных, но и одним из наиболее индивидуальных умов своего времени. В этом отношении, подобно Виктору Лорэ во Франции, он оказал всем нам неоценимую услугу, предостерегая против готовых идей и предвзятых теорий. Он сам служил примером. Деликатный и искренний, он никогда при этом не задевал тех, кто придерживался иных взглядов… Оставаясь, несмотря на свой почтенный возраст, молодым и душой и телом, Голенищев в 1935 году был уже личностью легендарной. Ведь он знал великого Мариетта, одного из основоположников египтологии… В его длительной карьере ученого успех следовал за успехом. Какой другой египтолог открыл, опубликовал и перевел рукописи (уникальные!) столь большого числа литературных шедевров? Какие другие археологи, какие хранители музеев показали себя более компетентными и опытными собирателями, чем этот специалист по эпиграфике? Все эти качества, столь многообразные и блестящие, придавали ему в наших глазах неоспоримое превосходство».

9 августа 1947 г. великий ученый скончался в Ницце в возрасте 91 года. В 2006 г. в Каире был воздвигнут памятник Голенищеву, а его коллекция до сих пор является гордостью московского Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.

Мария Башкирцева

(1858–1884)

11 ноября 1858 г. в имении Гавронцы Полтавской губернии в семье полтавского предводителя дворянства Константина Павловича Башкирцева родилась дочь Мария. Ее детство прошло в деревне Черняховка. С детства девочка блистала разнообразными дарованиями – превосходно пела, играла на мандолине, гитаре и арфе, выучила шесть языков, отлично рисовала. Родители Маши скоро развелись, причем при весьма драматических обстоятельствах – отец даже пытался похитить дочь. Разрыв родителей стал для девочки тяжелейшей душевной травмой, от которой она так и не смогла до конца оправиться.

В мае 1870 г. мать, Мария Степановна, забрала 11-летнюю Машу с собой в Баден-Баден. В Европе Башкирцевой было суждено провести всю жизнь, за исключением трех кратких визитов в Россию. К своей исторической родине Мария всегда относилась с симпатией. «Здесь простой жандарм лучше офицера во Франции, – писала она. – Все так хорошо устроено, все так вежливы, и в самой манере держать себя у каждого русского столько сердечности, доброты, искренности, что сердце радуется». Впрочем, это не мешало ей считать своим родным городом Ниццу, и переезжать в Россию Мария совершенно не собиралась.

В 1877 г. рано проявившая художественные способности Башкирцева поступила в парижскую Академию Жюлиана – единственное в то время учебное заведение для художников, куда принимали девушек. Занималась она с упоением, жаловалась, что восьми часов на занятия для нее мало. Два года спустя первая картина Башкирцевой получила золотую медаль на конкурсе ученических работ. Обычно придирчивые к новичкам французские критики оценили дебют юной художницы очень тепло, и она начала регулярно выставляться в парижских салонах. Искусствовед Франсуа Коппе так писал о Башкирцевой: «В свои 23 года она казалась гораздо моложе, небольшого роста, при изящном сложении, лицо круглое, безупречной правильности: золотистые волосы, темные глаза, светящиеся мыслью, горящие желанием все видеть и все знать, губы, выражавшие одновременно твердость, доброту и мечтательность, вздрагивающие ноздри дикой лошади… Все обличало в этой очаровательной девушке высший ум. Под этой женской прелестью чувствовалась железная, чисто мужская сила».

В 1882 г. Мария познакомилась со знаменитым художником-реалистом Жюлем Бастьеном-Лепажем, стала его ученицей и близким другом. О лиричных, теплых полотнах Марии, выполненных в сдержанной манере, с восторгом отзывались Анатоль Франс, Эмиль Золя и Ги де Мопассан, с которым у Башкирцевой в 1884 г. завязался настоящий «роман по переписке». Мария стала первой русской художницей, чьи полотна приобрел Лувр. Сейчас картины Башкирцевой ценятся очень высоко, так как большая часть ее наследия погибла во время Первой и Второй мировых войн.

М.К. Башкирцева

Но подлинную славу Башкирцевой принесли не картины, а ее личный дневник, который девушка вела на французском языке с 12 лет. Сначала она описывает свое полудетское увлечение молодым английским денди герцогом Гамильтоном, но записи Башкирцевой быстро становятся далекими от банального девичьего дневника. Это дерзкие откровения художника, знающего цену своему таланту и мечтающего о всеобщем признании. «Слава, популярность, известность повсюду – вот мои грезы, мои мечты», – писала Башкирцева в 1873-м. Под стать этой и другая запись: «Придет день, когда по всей земле мое имя прогремит подобно удару грома». Мария то безапелляционно считает себя величайшей на свете («Мой дневник – самое полезное и поучительное из всего, что было, есть и будет написано!»), то бичует себя, планирует самоубийство, предрекает себе близкую смерть: «В двадцать два года я буду знаменитостью или умру».

Изданные в 1887 г. в Париже «Дневники» Марии Башкирцевой имели ошеломляющий успех в Европе. В откровениях полурусской-полуфранцузской художницы молодежь конца XIX столетия увидела себя. В том же году имя Башкирцевой впервые прозвучало и в России – Любовь Гуревич перевела отрывки из «Дневника» на русский. Сначала пресса отреагировала холодно, «Дневник» называли «ярмаркой женского тщеславия», «больным, гнилым произведением», а Марию – «жертвой самообожания». Резкими были и отзывы ведущих писателей. Например, И.А. Бунин писал о «Дневнике» так: «Очень неприятный осадок от этого дневника. Письма ее к Мопассану задирчивы, притязательны, неуверенны, несмотря на все ее самомнение… путаются и в конце концов пустяковы. Дневник просто скучен. Французская манера писать, книжно умствовать; и все – наряды, выезды, усиленное напоминание, что были такие-то и такие-то депутаты, графы и маркизы, самовосхваление и снова банальные мудрствования…»

Однако Гуревич не сдавалась и на протяжении 1892 г. опубликовала в журнале «Северный вестник» свой полный перевод «Дневника». На этот раз успех был оглушительным, «Дневник» выдержал несколько переизданий и стал одной из знаковых книг России рубежа веков. Марина Цветаева посвятила Башкирцевой свой первый поэтический сборник, а Валерий Брюсов признавался: «Ничто так не воскрешает меня, как дневник Башкирцевой. Она – это я сам со всеми своими убеждениями и мечтами». Да и Бунин, перечитывая «Дневник» уже в старости, переменил мнение о нем: «Кончил перечитывать “Дневник” Башкирцевой. Вторая половина книги очень примирила меня с ней. И какая действительно несчастная судьба!..»

Впрочем, самой Марии Башкирцевой об этом узнать уже не было суждено. Она рано начала страдать прогрессирующей болезнью легких, лечение на европейских курортах не помогало. Уже в 22 года Марию терзали жестокие боли, она начала терять слух и голос, настолько ослабела, что не могла передвигаться самостоятельно. В 4 часа утра 31 октября 1884 г. Башкирцева умерла на 24-м году жизни.

Художницу похоронили в пригороде Парижа Пасси. На ее могиле воздвигли часовню в византийском стиле, в которой хранилась одна из ее картин. Через месяц после Марии скончался от рака желудка и Жюль Бастьен-Лепаж, наблюдавший за похоронами своей любимой ученицы из окна квартиры. В конце 1880-х, когда ажиотаж вокруг «Дневника» Марии достиг в Европе своего пика, могила художницы стала местом паломничества.

До сих пор интерес к личности Марии Башкирцевой не угасает: и во Франции, и в России ей посвящены многочисленные исследования, романы и фильмы, «Дневник» по-прежнему перечитывают поклонники искусства из разных стран, а за право выставить у себя картины Башкирцевой борются крупнейшие художественные музеи мира.

Марианна Веревкина

(1860–1938)

По сей день имя Марианны Веревкиной, к сожалению, остается в России мало кому известным. Будущая художница родилась в Туле 29 августа 1860 г. в семье боевого офицера, полковника (в будущем генерал-лейтенанта) Владимира Николаевича Веревкина и его жены Елизаветы Петровны, урожденной Дараган. При рождении девочку назвали Мариамной, впоследствии она слегка изменила звучание имени. Детство ее прошло в разъездах, связанных со службой отца, – Витебск, Вильно, где она училась в Мариинском женском училище, имение Сергиевское в Смоленской губернии и имение Благодать – в Ковенской… В возрасте 23 лет Марианна поступила в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, а три года спустя, когда ее отца назначили комендантом Петропавловской крепости, переехала в Петербург и начала заниматься живописью под руководством И.Е. Репина. Мастер высоко ценил свою ученицу и даже сравнивал ее с Рембрандтом. Крест на карьере художницы чуть было не поставил несчастный случай – в 1888-м Марианна случайно прострелила себе на охоте правую руку. Ее удалось спасти, но два пальца перестали сгибаться. Чтобы рисовать, девушке пришлось придумать специальную конструкцию для поддержки кисти, много и упорно тренироваться.

В 1891-м в мастерской Репина 31-летняя Марианна познакомилась с 27-летним Алексеем Георгиевичем Явленским – гвардейским офицером, который решил целиком посвятить себя живописи. Явленский стал для Марианны всем – ближайшим другом, соратником, учеником, платоническим возлюбленным… Между ними не было только физической близости. Пять лет спустя пара решила переехать в Мюнхен, чтобы совершенствоваться в живописи. Сделать это удалось благодаря большой пенсии, которую после смерти отца стала получать Марианна.

В Мюнхене художники обосновались на Гизелаштрассе, 23. Там Марианна основала «Розовый салон», который стал центром художественной жизни города. Веревкина на десять лет отказалась от творчества, решив, что «мужской талант» должен реализовать себя в работе, а «женский талант» – в обучении. Всю свою творческую энергию она вложила в своего Лулу – так Марианна нежно называла Явленского: «Если Лулу с Божьей помощью достигнет своей цели, станет художником, какого я предчувствую в нем, я обрету смысл существования, моя жизнь будет прожита не зря».

Марианна Веревкина. Автопортрет. 1910-е гг.

«Марианна фон Веревкин» (так ее звали в Германии) становится музой мюнхенской богемы, ведет дневник, озаглавленный ею «Письма к Незнакомцу», всячески поддерживает работающих в городе русских и немецких художников. Легенда гласит, что самый первый свой абстрактный этюд Василий Кандинский сделал именно по настоянию Веревкиной. Так это или нет, судить трудно, но что Веревкина стояла у истоков абстрактной живописи – абсолютно точно.

Новый период творчества Веревкиной начался в 1905 г. Она возвращается в живопись, причем меняет творческую манеру – отказывается от работы маслом, использует темперу, пастель, гуашь, тушь, вместе с Кандинским основывает «Новое художественное объединение Мюнхена» – своеобразный конгломерат молодой русской и немецкой живописи тех лет, в 1912-м входит в группу «Синий всадник», а в следующем году участвует в Первом немецком осеннем салоне в Берлине.

Концом богатой и беззаботной жизни в Мюнхене стало начало Великой войны 1914–1918 гг. Чтобы избежать интернирования, Веревкина и Явленский были вынуждены бежать из Германии в Швейцарию. Пенсия из России приходить перестала, в деревушке Сен-Пре художникам приходилось расплачиваться за жилье своими картинами. В 1917-м пара перебралась в Цюрих, а два года спустя плохое здоровье Явленского вынудило их переехать на самый юг страны, в Аскону. На холме в центре города тогда существовала коммуна Монте-Верита, где обитали многочисленные «неформалы» 1910-х – анархисты, вегетарианцы, поэты-заумники со всего мира. Веревкина и Явленский поселились в поселке у подножия этого холма.

В марте 1922-го пара рассталась: Явленский, уже давно тяготившийся платоническими отношениями с Веревкиной и нашедший возлюбленную в лице собственной горничной, решил переехать в Висбаден. Веревкину он известил об этом письмом. Для художницы это был тяжелейший удар, тем более что в молодости Явленский обещал отцу Веревкиной, что никогда не покинет Марианну. «С сегодняшнего дня начинается новая жизнь, – писала она. – Я совершенно одна. Вокруг меня – природа, во мне – мое искусство, далеко от меня – мой брат, надо мной – Бог, а позади – полтора года ужасной борьбы».

Жила Марианна Владимировна очень бедно. Она снимала комнатку в семье рыбаков по фамилии Перукки с видом на озеро Лаго-Маджоре, зарабатывала на жизнь созданием открыток, получала небольшое пособие от Красного Креста, а чуть позже устроилась на службу в фармацевтическую фирму. Постепенно Веревкина начала участвовать в жизни маленького городка, и Аскона ответила ей взаимностью: «Жители Асконы любят меня, понимают, заботятся обо мне и никогда не дадут мне умереть с голоду», – писала Веревкина. В городке ее ласково звали за глаза «Бабушкой» или «Баронессой». Художница написала множество пейзажей Асконы, в 1922-м основала в городке Музей современного искусства, в котором по сей день хранится 100 картин и 170 эскизов Веревкиной. Появились и немногочисленные, но преданные друзья – немец Эрнст Айе, с которым она вместе путешествовала по Италии, и состоятельная чета из Цюриха, Диего и Кармен Хагман, которые регулярно покупали картины Веревкиной и навещали ее в Асконе.

Старость художницы прошла в инвалидном кресле. Умерла Марианна Владимировна 6 февраля 1938 г. в возрасте 77 лет от болезни сердца. Похороны прошли по православному обряду, отпевал покойную специально прибывший из Милана священник. Провожала в последний путь Веревкину вся Аскона.

Сейчас имя Марианны Веревкиной по праву принадлежит трем странам – России, где она родилась и училась живописи, Германии, где она стала легендой (в 2002 г. в Мюнхене ее именем назвали улицу), и Швейцарии, где художница провела последние 20 лет жизни. Осенью 2010 г. в Третьяковской галерее на Крымском Валу прошла первая большая выставка работ Веревкиной в России, приуроченная к 150-летию со дня рождения художницы.

Николай Краснов

(1864–1939)

Николай Петрович Краснов родился 28 ноября 1864 г. в селе Хонятино Коломенского уезда Московской губернии в семье крестьянина. В 12-летнем возрасте он поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где в течение десяти лет учился на отделении зодчества. В 1883 г. начинающий архитектор представил свой первый проект «Несгораемый театр», за который был удостоен Малой серебряной медали, а два года спустя проект «Гимназия» принес ему Большую серебряную медаль и звание классного художника 3-й степени. Окончив училище в октябре 1885 г. и отслужив положенный срок в армии, Краснов получил назначение на должность главного архитектора Ялты с окладом 900 рублей в год. Для 24-летнего архитектора пост был очень ответственным и почетным – ведь Ялта была местом летнего отдыха членов императорской фамилии.

На должности главного ялтинского архитектора Николай Петрович провел 12 лет. Фактически именно ему принадлежит заслуга формирования современного облика Ялты как города-курорта. В «эпоху Краснова» в Ялте была сооружена канализация, проложены новые улицы, расширены и благоустроены набережная и Пушкинский бульвар, построены гимназия, детская больница, мосты через реку Учан-Су, реконструирован порт. По проектам Краснова в Ялте были возведены костел и храм Святой Нины, многочисленные жилые дома, виллы и дачи. Частные заказы архитектор выполнял также в Симеизе, Мисхоре, Феодосии, Симферополе. К 1913 г. им было возведено в Крыму более 60 зданий.

Отдельной строкой следует отметить работу Краснова по постройке дворцов для членов династии Романовых. Первым стал великолепный дворец в мавританском стиле «Дюльбер» для великого князя Петра Николаевича в Мисхоре (1897–1899). Затем последовали небольшой дворец в неогреческом стиле в имении великой княжны Анастасии Николаевны «Чаир» (1902–1903) и вилла «Харакс» для великого князя Георгия Михайловича (1905–1907). А в апреле 1910-го по личному заказу Николая II Краснов приступил к постройке Ливадийского дворца в стиле итальянского Ренессанса. Несмотря на трудные условия постройки – внезапно вспыхнувшая в Ливадии эпидемия холеры, холодная и снежная зима 1910/11 г., – дворец и возведенные близ него служебные помещения были сданы заказчику уже 20 сентября 1911 г.

Н.П. Краснов

Николай II остался чрезвычайно доволен работой мастера. «Архитектор Краснов удивительный молодец, – писал император матери, – подумай, в 16 месяцев он построил дворец, Свитский дом и новую кухню. Кроме того, он прелестно устроил и украсил сад со всех сторон новых построек вместе с нашим отличным садовником, так что эта часть Ливадии очень выиграла. Виды отовсюду такие красивые, особенно на Ялту и на море… Что редко бывает – Краснов сумел угодить всем: дамы, свита и даже femmes de chambrе (горничные. – Авт .) и люди довольны своими помещениями. Все приезжающие, после осмотра дома, в один голос хвалят то, что видели, и, конечно, самого виновника – архитектора». За постройку дворца Краснов был удостоен ордена Святого Владимира 4-й степени и звания архитектора Высочайшего Двора.

Впрочем, пользоваться новым крымским жилищем императорской семье пришлось недолго. Она приезжала в Ливадийский дворец всего четыре раза – осенью 1911 и 1913 гг. и весной 1912 и 1914 гг. В советское время во дворце был открыт санаторий, а в феврале 1945 г. там состоялась Ялтинская конференция глав государств антигитлеровской коалиции.

В октябре 1913 г. последовало официальное признание заслуг Краснова на ниве архитектуры – он был избран членом Императорской академии художеств. Последний успех архитектора пришелся на последние дни существования в России монархии – за постройку санатория имени императрицы Александры Федоровны в Массандре он был пожалован 9 февраля 1917 г. чином действительного статского советника, став, таким образом, потомственным дворянином. В мае 1919 г. вместе с женой Анной Михайловной, двумя дочерьми, зятем и внуком Краснов покинул Родину. Как у большинства эмигрантов, первым его пристанищем стал Константинополь, в 1920–1922 гг. семья жила на Мальте. Но работы для архитектора там не было, и Краснов попросил Союз русских инженеров оказать содействие для переезда в Королевство сербов, хоратов и словенцев (так до 1929 г. называлась Югославия). Необходимая поддержка была оказана, и в апреле 1922 г. Красновы перебрались в Белград.

Неудивительно, что в Югославии талант мастера не остался невостребованным. Краснов быстро нашел работу в министерстве строительства, где стал инспектором архитектурного отделения. По проектам Краснова в столице Югославии было возведено множество монументальных построек. Это здания министерства финансов (ныне здание правительства Сербии), министерства лесных и природных ресурсов (ныне здание министерства иностранных дел Сербии), министерства сельского хозяйства и водных ресурсов, Государственного архива. В здании Народной скупщины (парламента) страны Красновым были спроектированы фасад, часть интерьеров, парк и ограда. По заказу королевской семьи Краснов оформлял интерьер ее резиденции.

8 декабря 1939 г. выдающийся русский и югославский архитектор Николай Петрович Краснов умер в Белграде, не дожив одного месяца до своего 75-летия. Его могила находится на русском участке белградского Нового кладбища.

Долгое время имя замечательного зодчего на его родине было забыто. Сейчас положение изменилось – 2009 г. был объявлен в Ялте Годом Краснова в честь 145-летия со дня рождения и 70-летия со дня смерти архитектора, его именем названа улица, о его наследии опубликованы многочисленные статьи и отдельные книги. Но самое главное – большинство творений Николая Петровича Краснова, возведенных в Крыму и Сербии, прекрасно сохранилось и радует глаз по сей день.

Николай Альбов

(1866–1897)

Николай Михайлович Альбов родился 3 октября 1866 г. в селе Павлово Нижегородской губернии в семье полкового священника, ветерана Крымской войны, кавалера многих орденов Михаила Степановича Альбова. Настоящая его фамилия – Михайлов, Альбовым (то есть «Беловым») его назвали в духовной семинарии за белокурые волосы. В 1884-м Николай окончил Владимирскую классическую гимназию и поступил на физико-математический факультет Московского университета. Преподавателей студент впечатлял своими языковыми способностями (Альбов в совершенстве знал английский, французский, немецкий, испанский, немного – итальянский, позже выучил татарский, несколько кавказских языков и индейских диалектов). Но учебу Альбова прервала тяжелая болезнь – чахотка. Врачи категорически предписали Николаю сменить климат, он вынужден был оставить университет и переселиться на берег Черного моря, в Сухум. В 1888-м он провел там первое лето.

В южном климате состояние Альбова улучшилось, но возвращаться в Москву он не рискнул и продолжил образование в одесском Новороссийском университете. Там он вступил в Новороссийское общество естествоиспытателей и в 1889-м по заданию заведующего кафедрой ботаники профессора Ришави отправился в экспедицию по побережью Абхазии. Этот регион Альбов исходил пешком вдоль и поперек в сопровождении единственного проводника – местного крестьянина Туги Мухбы.

Исследования растительного мира Кавказа сделало имя молодого ученого широко известным в научных кругах. За работу «Характеристика растительных поясов Абхазии» он получил степень кандидата естественных наук. После экспедиций 1889 и 1890 гг. Альбов работал в Киевском и Петербургском университетах, а затем отправился в Женеву, где хранился знаменитый гербарий Буассье. Швейцарские коллеги высоко оценили труды русского ученого и снабдили его деньгами для новых исследований. В 1895 г. в Тифлисе вышел обобщающий труд Альбова «Материалы для флоры Колхиды», который и сегодня не потерял своего научного значения.

Н.М. Альбов за работой

В том же году Николай принял нелегкое решение оставить Родину навсегда. Причина была банальной – Альбов мечтал жить и работать на Кавказе, но никакой службы для него там не находилось. А между тем ему предложили место директора отдела ботаники в музее… аргентинского города Ла-Плата. Близкий друг Альбова, швейцарский ученый Казимир де Кандоль, посоветовал ему соглашаться на предложение, и 28 сентября 1895 г. Николай сообщил родным из Франции, что решил ехать: «Надежды мои на устройство работать на Кавказе не осуществились, а ничего другого подходящего у меня в России не было, поэтому я обратил свою мысль на Новый Свет, а именно – на Южную Америку. Там учёных людей очень ценят… Вернусь я тогда, когда положение моё упрочится, когда я составлю себе более или менее известное имя в учёном мире». Прощаться с мечтой о Кавказе было трудно. Альбов писал: «С этого момента начинается для меня новая жизнь. Вернусь ли я когда-нибудь в горы счастливой Абхазии, где чистые и прозрачные, как хрусталь, горные потоки шумно катят в море свои воды по диким ущельям, где азалея и каприфоль так благоухают весной?… Услышу ли я снова мелодичные звуки чонгури тихим и тёплым вечером и весёлое щебетанье чернооких дочерей Абхазии? А встречи в чаще первобытного леса с угрюмыми и важными фигурами в черкесках, с широкими кинжалами за поясом, с папахой, надвинутой на самые брови? Можно ли забыть прошлое? – Нет». Но в итоге дух авантюризма и любопытства, свойственный настоящему исследователю, все-таки победил. Так влюбленный в Кавказ нижегородец отправился в Латинскую Америку…

Прибыв в Аргентину, Альбов сразу же включился в музейную работу. Отдела ботаники, директором которого он был назначен, еще не существовало, его приходилось создавать с нуля. Кроме того, Альбов начал исследования нового для него региона. За несколько лет он предпринял несколько поездок: в Парагвай, Патагонию, Южные Кордильеры, на Огненную Землю. Результатом стали три внушительные по объему книги, изданные в 1896 и 1899 гг.; две из них – «Природа Огненной Земли» и «Заметки о флоре Огненной Земли» – в 1899 г. были оперативно переведены с испанского и французского старшей сестрой Альбова Александрой и вышли в Москве. За свои заслуги ученый в 1896 г. был избран действительным членом Российского Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии.

Последнюю экспедицию в жизни Альбов совершил в 1897 г. – он посетил Уругвай. В этой поездке ученый и путешественник тяжело заболел и 24 ноября 1897 г. скончался в столице Уругвая Монтевидео. Ему был всего 31 год. Похоронили Николая Михайловича в Аргентине, в городе Ла-Плата, в музее которого он трудился.

О русском ученом-эмигранте в Аргентине помнят до сих пор – там он считается одним из первых исследователей Огненной Земли, ему установлены памятники. Имя русского ученого и путешественника носит 18 видов растений, в 1937 г. его имя получили озеро и горный пик на Западном Кавказе, а собранные им коллекции хранятся в России, Грузии, Швейцарии, Франции и Аргентине. Подтвердились его слова, написанные когда-то в письме: «Я скитаюсь, как настоящий цыган, но везде оставляю за собой настоящий след – “на песках времени”, как выражается американский поэт Лонгфелло. Этот след не пропадает даром. Им воспользуются другие, пойдут по проторённой мною дороге, и результатом этого будет, полагаю, некоторая положительная польза для науки и общества».

Василий Кандинский

(1866–1944)

Василий Васильевич Кандинский родился 4 декабря 1866 г. в Москве в семье сибирских купцов, потомков старого рода из города Кяхты. Отец будущего художника Василий Сильвестрович Кандинский много времени проводил в разъездах, пока в 1871 г. не осел в Одессе, где служил управляющим чайной фабрикой. В Одессе его сын окончил гимназию, научился играть на фортепиано и виолончели, а главное – взял первые уроки рисования. Но родители мечтали увидеть в Василии юриста, и в 1885-м он поступил на юридический факультет Московского университета. У 30-летнего Кандинского были блестящие перспективы – Дерптский университет сразу же предложил ему место профессора юриспруденции. Но к тому времени Василий уже твердо решил стать художником. Позднее он вспоминал, что в его жизни было два события, подтолкнувшие его к этому решению: посещение оперы Р. Вагнера «Лоэнгрин» и выставки французских импрессионистов в Москве.

В 1896 г. Кандинский отправился в один из крупнейших центров художественной жизни Европы – Мюнхен, где поступил в знаменитую частную студию А. Ашбе, а в 1900-м – в Мюнхенскую академию художеств. Год спустя он основал собственную студию «Фаланга». Начало века было для Кандинского счастливым временем – он много рисовал, путешествовал по Европе, встретил женщину своей судьбы – молодую немецкую художницу Габриэлу Мюнтер. Его живопись в те годы была эклектичной – художник жадно впитывал увиденное в Европе, по очереди очаровывался разными стилями и с неменьшим темпераментом передавал впечатления на своих полотнах. Удивительно, что, живя в Баварии, Кандинский создал такие проникновенные полотна, как «Русский всадник» (1902), «Русская деревня на реке с ладьями» (1902), «Русская красавица в пейзаже» (1904), навеянные воспоминаниями о Родине. Даже интерьер своего дома в городке Мурнау он оформил в русском духе. «Никакую живопись я не ценю так высоко, как русские иконы, – признавался художник. – Все лучшее, чему я научился, – от наших икон с их внутренней одухотворенностью».

В. Кандинский перед своей картиной. Мюнхен. 1913 г.

К началу 1910-х Кандинский, всегда обладавший организаторским талантом, уже был признанным лидером молодого германского искусства. В 1909-м вместе с Марианной Веревкиной он создал «Новое художественное объединение Мюнхена», а два года спустя – группу «Синий всадник», куда вошли такие крупные немецкие художники, как Пауль Клее и Франц Марк. Как живописец Кандинский развивался стремительно – в 1910-м он уже создает первые в истории живописи абстрактные полотна, целый ряд «Импровизаций», каждая из которых имела номер. Разбросанные по полотну в хаотичном порядке пятна и линии многих любителей искусства шокировали, но многих и завораживали. Параллельно художник занимался теорией живописи (книга «О духовном в искусстве», 1912), поэзией (сборник «Звуки», 1913), создал мемуары («Оглядываясь назад», 1913). Сама живопись Кандинского была словно воплощением нервного, рвущегося вперед, круто замешанного на мистике духа начала ХХ в.

Буйное цветение таланта художника нарушила Великая война 1914–1918 гг. В августе 1914-го Кандинский и Габриэла Мюнтер переехали в Швейцарию, где приняли трудное решение расстаться: Габриэла вернулась в Мюнхен, Кандинский – в Москву. Там в феврале 1917 г. он женился на дочери генерала Нине Андреевской.

После революции Кандинский активно включился в жизнь нового советского искусства – стоял у истоков Российской академии художественных наук, вице-президентом которой был избран, Музея живописной культуры, был профессором Вхутемаса. При непосредственном участии Кандинского было создано 22 музея в регионах. Впрочем, энтузиазм художника быстро натолкнулся на противодействие его же коллег, не желавших усиления позиций абстрактной живописи в Советской России. Разочарованный тем, что грандиозные планы реализовать невозможно, Кандинский в декабре 1921 г. уехал в Берлин для организации отделения Российской академии художественных наук. В Россию он больше не вернулся.

В Берлине Кандинский получил предложение от Вальтера Гропиуса возглавить мастерскую настенной живописи в Веймаре и быстро стал одним из виднейших деятелей «Баухауса» – самой передовой в то время германской художественной школы. С 1925 г. Кандинский жил и работал в городе Дессау, три года спустя получил гражданство Германии. Однако второй немецкий период его жизни, не менее плодотворный, чем первый, закончился в 1933 г., когда пришедшие к власти в стране нацисты развернули бешеную травлю «Баухауса». Кандинский, работы которого были признаны «дегенеративным искусством», почел за благо стать эмигрантом вторично и переехал во Францию, где поселился в парижском пригороде Нёйи-сюр-Сен. В 1939 г. он принял французское гражданство.

Французские художники приняли всемирно известного мастера холодно. Абстракционизма во Франции не признавали, среды для общения у Кандинского не было. Он пытался объяснить свою позицию: «Абстрактное искусство создает рядом с “реальным” новый мир, с виду ничего общего не имеющий с “действительностью”. Внутри он подчиняется общим законам “космического мира”. Так, рядом с “миром природы” появляется новый “мир искусства” – очень реальный, конкретный мир. Поэтому я предпочитаю так называемое “абстрактное искусство” называть конкретным искусством». Но изменить отношение к себе художнику так и не удалось, во Франции его творчество признавали лишь немногие ценители.

В 1939 г. Кандинский принял французское гражданство. А вскоре началась Вторая мировая война, и Францию оккупировали те самые нацисты, от которых Кандинский недавно бежал. Умер «отец абстракционизма» 13 декабря 1944 г., вскоре после своего 78-го дня рождения, в Нёйи-сюр-Сен и был там же похоронен. Самым большим собранием полотен Кандинского сейчас обладает музей Ленбаххаус, расположенный в городе, оказавшем на художника наибольшее влияние, – Мюнхене. Эти картины в день своего 80-летия подарила музею Габриэла Мюнтер.

Константин Бальмонт

(1867–1942)

Константин Дмитриевич Бальмонт родился 15 июня 1867 г. в деревне Гумнищи Владимирской губернии в большой семье председателя уездной земской управы Дмитрия Константиновича Бальмонта и его жены Веры Николаевны, урожденной Лебедевой. Происхождение экзотической фамилии поэта в точности неизвестно: по одной версии, она шотландская, по другой – это измененная украинская фамилия Баламут. Ударение в своей фамилии все Бальмонты делали на первом слоге, но герой этого очерка изменил семейную традицию и перенес ударение на второй.

Наибольшее влияние на будущего поэта оказала мать, натура творческая, страстная и порывистая, – от нее Бальмонт перенял весь «душевный строй». Первые десять лет Константин провел в маленькой усадьбе в Гумнищах, которое затем вспоминал как «красивое малое царство уюта и тишины». В пять лет мальчик научился читать и вскоре уже с упоением декламировал наизусть Пушкина, Кольцова, Никитина и Некрасова. В десятилетнем возрасте он сам рискнул написать два стихотворения и показал их матери, но та раскритиковала дебют, и Бальмонт не рисковал повторять опыт еще шесть лет.

Учебу Константин начал в Шуйской гимназии, но из седьмого класса его исключили за участие в нелегальном кружке, распространявшем прокламации «Народной воли». Пришлось переводиться во Владимирскую гимназию. В печати Бальмонт дебютировал в 1885 г. в петербургском журнале «Живописное обозрение». Окончив гимназию, он поступил на юридический факультет Московского университета, но в 1887-м за участие в протестах против введения нового университетского устава был исключен, отсидел трое суток в Бутырках и выслан в Шую. Два года спустя он поступил в ярославский Демидовский лицей, но, когда был отчислен и оттуда, поставил крест на попытках получить «официальное» образование. В 1889-м он женился на дочери шуйского фабриканта Ларисе Гарелиной, но этот брак оказался несчастливым.

К.Д. Бальмонт. Конец 1920-х гг.

В 1890-м в Ярославле вышла первая поэтическая книга Бальмонта – «Сборник стихотворений», изданный им на собственные средства. Он вызвал благожелательный отклик знаменитого писателя В.Г. Короленко, которого Бальмонт называл потом своим «крестным отцом». Но сам Бальмонт воспринял свой дебют критически и сжег весь тираж книги. Утром 13 марта 1890 г. он попытался покончить с собой, выбросившись из окна третьего этажа. Попытка самоубийства не удалась, и впоследствии Бальмонт признавался, что именно тогда он осознал «святую неприкосновенность жизни» (впрочем, в 1909-м, вконец запутавшись в семейных отношениях, поэт повторил попытку суицида). В эту нелегкую минуту на помощь начинающему литератору пришел профессор Московского университета Н.И. Стороженко – он обеспечил Константина переводческой работой, ввел его в редакцию журнала «Северный вестник», где Бальмонт свел знакомство с ведущими молодыми писателями, в том числе с Валерием Брюсовым, ставшим его ближайшим другом.

Конец 1890-х был для Бальмонта счастливым временем. Его поэтические книги «Под северным небом» (1894) и «В безбрежности» (1895) были встречены любителями поэзии с интересом. Поэт упоенно занимался самообразованием, изучал иностранные языки, историю и теорию искусства. В 1896–1897 гг. он впервые побывал за границей – со своей второй женой Екатериной Андреевой съездил во Францию, Великобританию, Италию, Испанию. За новую книгу «Тишина» (1899), во многом основанную на впечатлениях от этой поездки, Бальмонт был принят в Общество любителей российской словесности. «Мне “везет”. Мне пишется. Мне жить, жить, вечно жить хочется» – так описывал поэт свое тогдашнее состояние.

На рубеже столетий успех в жизни Бальмонта продолжал нарастать. Книги «Горящие здания» (1900) и «Будем как Солнце» (1902) сделали его самым известным и коммерчески успешным поэтом страны. Дополнительную популярность Бальмонту придал факт его участия в антиправительственной демонстрации (1901), после чего ему было запрещено жить в столице и университетских городах на три года. С 1902 по 1905 г. Константин Дмитриевич находился в основном за границей – Франция, Бельгия, Великобритания, Испания, Швейцария, а в январе 1905-го совершил путешествие в экзотические Мексику и Калифорнию. Параллельно с этим в России продолжал нарастать настоящий культ личности Бальмонта – его сборник «Только любовь» (1903) и выпущенное издательством «Скорпион» двухтомное собрание сочинений (1904–1905) пользовались ажиотажным спросом, у Бальмонта появилась целая армия поклонников и поклонниц, число его подражателей росло с каждым днем. Редкий молодой человек в те годы не зачитывался его стихами.

Поэзия Бальмонта стала одним из символов начала столетия. Необычайно эффектная, изобилующая яркими красками, образами и метафорами, она поражала воображение читателей и в особенности читательниц своей дерзостью, свежестью, новизной. В моду вошли «бальмонтизмы» – такие вычурные слова, как «пышноцветный», «поцелуйный», «солнцеликий».

В 1905 г., с началом революции в России, Бальмонт вернулся из странствий на Родину и с головой окунулся в стихию бунта: участвовал в строительстве баррикад в Москве, произносил зажигательные речи перед студентами, сотрудничал в социал-демократических изданиях «Новая жизнь» и «Красное знамя», писал стихи, направленные против императора («Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима…» и «Николаю Последнему»). Впрочем, под конец мятежного года Бальмонт все-таки осознал, что зашел слишком далеко и игра «в революционера» может плохо для него кончиться. В новогоднюю ночь 1906 г., опасаясь ареста, он покинул Россию. Так началась первая эмиграция поэта…

Бальмонт поселился в парижском пригороде Пасси. Средств у него хватало, поэтому он проводил время в многочисленных странствиях – в 1909 г. побывал в Египте, а в 1912-м предпринял большое путешествие по экзотическим южным странам: Канарские острова, Австралия, Новая Зеландия, Полинезия, Индия, Цейлон, Океания. Между тем в России популярность Бальмонта постепенно снижалась – некоторые его новые книги просто запрещались цензурой, а те, которые выходили, встречали в лучшем случае снисходительные отзывы критики. Все чаще Бальмонта упрекали в самоповторении, перепевах удачно найденных мотивов. То, что в 1900–1905 гг. казалось потрясающе свежим и новым, в начале 1910-х вызывало лишь недоумение и насмешки. Впрочем, сам поэт не обращал на это внимания.

5 мая 1913 г. Бальмонт по амнистии, объявленной в связи с 300-летием дома Романовых, вернулся в Москву. На вокзале его встречала толпа поклонников. 1914-й ознаменовался для поэта выходом его десятитомного собрания сочинений, поездкой в Грузию, где он начал переводить поэму Ш.Руставели «Витязь в тигровой шкуре», и началом Великой войны 1914–1918 гг., заставшим Бальмонта во Франции. Только в мае 1915-го через Великобританию, Норвегию и Швецию поэт смог вернуться на Родину. Он много времени проводил в поездках по стране с чтением лекций и стихов, которые все чаще воспринимались слушателями как вчерашний день русской поэзии.

Февральский переворот Бальмонт, как и абсолютное большинство россиян, восторженно приветствовал, а вот октябрьские события его ужаснули: он, десять лет назад предрекавший Николаю II эшафот, теперь называл большевиков «уздой на свободном слове». Когда у него спрашивали, почему он не переиздает своих произведений, он отвечал: «Не могу печатать у тех, у кого руки в крови». Но сотрудничать с новой властью все же пришлось: Бальмонту нужно было содержать сразу две семьи – Екатерину Андрееву и дочь Нину и третью жену, Елену Цветковскую, с дочерью Миррой. Жизнь в Москве была невероятно тяжелой, голодной, почти нищенской. С трудом добившись с помощью посланника Литвы в России Ю. Балтрушайтиса и А.В. Луначарского разрешения выехать за границу для лечения, Бальмонт с женой Еленой и дочерью Миррой 25 мая 1920 г. покинул Россию. Первая эмиграция поэта продолжалась семь лет, вторая растянулась на 22 с лишним года…

В парижской эмигрантской среде Бальмонта приняли настороженно – ведь он не бежал из Советской России, а официально выехал из нее. Да и сам поэт жаловался, что в Европе для него «пусто». «Никто здесь не читает ничего, – разочарованно писал он в 1927-м. – Здесь все интересуются спортом и автомобилями. Проклятое время, бессмысленное поколение!» Но и к Советской власти он относился резко отрицательно, называя ее «вооруженной бандой интернациональных проходимцев». Время от времени тоска по Родине одолевала Бальмонта, он мечтал о возвращении в Москву, но потом раздумывал ехать.

В творческом плане эмигрантские годы оказались для поэта плодотворными и успешными. Он опубликовал восемь книг стихотворений, автобиографический роман «Под новым серпом», две книги воспоминаний, посещал с лекциями Литву, Болгарию, Польшу, Чехословакию. Многие критики указывали на то, что поздняя поэзия Бальмонта стала гораздо интереснее его сочинений 1910-х, горечь и тоска по Родине придали его стихам подлинную глубину.

Но, несмотря на творческие успехи, материальное положение Бальмонта было совсем несладким. После 1936 г., когда Константину Дмитриевичу диагностировали психическое заболевание, он жил в городке Нуази-ле-Гран, в приюте «Русский дом». Ночью 23 декабря 1942 г. 75-летний поэт ушел из жизни. Его похоронили на местном католическом кладбище. На надгробном памятнике выбита лаконичная надпись: «Constantin Balmont, poete russe» – «Константин Бальмонт, русский поэт».

Владимир Ипатьев

(1867–1952)

Владимир Николаевич Ипатьев родился в Москве 9 ноября 1867 г. в семье преуспевающего архитектора. Окончив 3-й Московский кадетский корпус, в августе 1884 г. поступил в 3-е Александровское военное училище, а затем перевелся в Михайловское артиллерийское, откуда в августе 1885 г. был выпущен подпоручиком во 2-ю резервную артиллерийскую бригаду.

Однако подлинным призванием молодого офицера оказалась отнюдь не армейская служба, а… химия. Еще в шестом классе гимназии в учебнике физики попалась ему на глаза небольшая главка о химических явлениях. «Мне казалось, что я впервые посмотрел на мир открытыми глазами», – вспоминал Ипатьев позднее. В военном училище он с упоением штудировал «Основы химии» Менделеева и «Органическую химию» Меншуткина, и в 1890-м Ипатьева уже принимают в Русское физико-химическое общество. По окончании в 1892 г. курса Михайловской артиллерийской академии молодой офицер начал работать там преподавателем химии. В 1895 г. Ипатьев защитил первую в истории академии диссертацию по химии – «О действии брома на третичные спирты…», за которую получил Малую премию Русского физико-химического общества. Главной сферой научных интересов Ипатьева стало изучение явлений катализа при высоких давлениях и температурах. С 1899 г. Ипатьев – экстраординарный профессор Михайловской академии, с 1902-го – приват-доцент столичного университета. Одновременно с признанием научных заслуг шло и повышение офицера-ученого в чинах: с 1892 г. он был штабс-капитаном, с 1900-го – капитаном гвардии, с 1904-го – полковником. 6 декабря 1910 г. Владимир Николаевич был произведен в чин генерал-майора. Он стал первым русским генералом, имевшим степень доктора химических наук. Его заслуги перед Россией были отмечены орденами Святой Анны 3-й и 2-й степеней, Святого Владимира 4-й и 3-й степеней, Святого Станислава 3-й, 2-й и 1-й степеней.

В.Н. Ипатьев в лаборатории

В Великую войну 1914–1918 гг. Владимир Николаевич посвятил себя разработке методов защиты от химического оружия и добился в этом больших успехов – к осени 1916 г. русская армия была практически неуязвима для «газовых атак», на вооружение поступил противогаз системы Зелинского–Кумманта. Параллельно Ипатьев трудился в качестве главы Химического комитета при Главном Артиллерийском управлении. Благодаря стараниям генерала-ученого производство взрывчатых веществ в России возросло с 330 тысяч пудов до 2 миллионов 700 тысяч пудов в год. Именно Ипатьев стал «отцом» русской химической промышленности.

После 1917 г. Владимир Николаевич принял решение остаться в России. Этот выбор был вполне осознанным – Ипатьеву не раз предлагали примкнуть к Белому движению, но он отвечал категорическим отказом. Это поссорило его со старшим сыном Николаем, который воевал в Добровольческой армии и в 1921 г., встретив отца во время его командировки в Париж, не подал ему руки. Разрыв с сыном больно ранил ученого.

В 1918 г. возглавлявшийся Ипатьевым Химический комитет был расформирован, а его остатки вошли в Отдел химической промышленности Высшего Совета Народного Хозяйства. В 1921-м Ипатьев возглавил Главное химическое управление ВСНХ, то есть встал во главе советского химпрома. Под его руководством были основаны Радиевый институт и Государственный институт высоких давлений, начались работы по производству синтетического каучука, заработало Добровольное общество по содействию химической промышленности (Доброхим, из которого затем вырос Осоавиахим, а еще позже – ДОСААФ). В 1929 г. за достижения в области химии ученый был удостоен премии имени Ленина.

В 1920-1930-х гг. у Ипатьева было немало возможностей остаться на Западе – специфика его работы требовала частых зарубежных командировок. Так, в 1927 г. в Берлине у него поинтересовались, почему он не покинет СССР. Ипатьев ответил, что, как патриот, останется на Родине до конца жизни и посвятит ей все свои силы. Но судьба распорядилась иначе.

Постепенно Ипатьев перестал чувствовать себя в Советском Союзе комфортно. В 1928 г. был арестован его любимый ученик Г.Г. Годжелло, год спустя – близкий друг ученого Е.И. Шпитальский. Попытки хлопотать за них успехом не увенчались. Доброжелатели предупредили Ипатьева: на очереди он сам. В такой обстановке ученый принял очень непростое решение – при первой же возможности уехать за границу и переждать там тяжелые времена.

Вскоре случай представился – в июне 1930-го Ипатьев в сопровождении жены выехал в Берлин на международный энергетический конгресс, а вскоре получил разрешение Академии наук остаться за рубежом для лечения. Осенью 1930 г. в Чикаго Ипатьеву сделали операцию на горле, после чего ученый получил приглашение от местного университета прочесть курс лекций, а от фирмы «Юниверсал Ойл Продактс Кампани» – выгодный контракт.

До 1936 г. Ипатьев исправно высылал в СССР отчеты о своей деятельности, в этом же году в Москве вышла его монография «Каталитические реакции при высоких температурах и давлениях». Видимо, до поры до времени затянувшаяся «командировка» воспринималась в Союзе как должное. Однако понемногу научное начальство Ипатьева забеспокоилось, в Чикаго зачастили письма с упреками в том, что ученый «не принимает никакого участия в практической работе по социалистическому строительству» и недоуменными вопросами – намерен ли Ипатьев «целиком работать для своей родины – Советского Союза»? 1 декабря 1936 г. Ипатьев ответил единственным письмом, в котором сообщил: «Я прошу заявить Президиуму Академии наук, что я не оставляю надежды приехать в СССР, но обстоятельства ныне такие, что я не могу этого выполнить». Ученый ссылался на плохое состояние здоровья и заключенный им контракт, который не имел права нарушить.

По-видимому, ответ Ипатьева переполнил чашу терпения советских научных функционеров, так как уже через 28 дней общее собрание Академии наук СССР лишило его членства в академии. Неделю спустя Ипатьева лишили советского гражданства, а «Правда» разразилась о нем гневной статьей, где академика клеймили отщепенцем и изменником, купившимся на блага буржуазной цивилизации…

Для старого ученого, никогда не собиравшегося становиться эмигрантом, это был страшный удар. «У меня самого в душе до конца моей жизни останется горькое чувство: почему сложились так обстоятельства, что я все-таки принужден был остаться в чужой стране, сделаться ее гражданином и работать на ее пользу», – с горечью писал он.

Нечего и говорить, что без работы в США всемирно известный химик не остался. Он преподавал сразу в двух университетах – чикагском Северо-Западном и Нортуэстернском, в маленьком городке Эванстоун. Научная деятельность и услуги по консалтингу нефтяных компаний сделали Ипатьева богатым человеком. В 1937 г. он был признан в США «человеком года», обойдя тысячу претендентов на этот титул, в 1939-м стал академиком Национальной академии наук США. 25 мая 1939 г. в Париже ему была торжественно вручена медаль Лавуазье – высшая награда для химиков всего мира. В ноябре 1942 г., выступая на 75-летнем юбилее ученого, нобелевский лауреат Р.М. Вильштеттер заявил: «Никогда за всю историю химии в ней не появлялся более великий человек, чем Ипатьев».

Несмотря на внешний успех, счастливым Америка Ипатьева так и не сделала. Он очень тосковал по дому, трижды (в 1941, 1944 и 1951 гг.) пытался вернуться в СССР, но получал в посольстве отказ. Живя в Чикаго, Ипатьев не вписывался в местный быт. В отличие от других профессоров, он не обзавелся коттеджем и машиной, жил в гостиничном номере. Дочери, жившей в Ленинграде, он писал в декабре 1945 г.: «Работая здесь научно, я, однако, никогда не забывал, что всякое новое достижение приносит также пользу и моей Родине. Хотя мы и не испытывали здесь голода и холода во время войны, но должен тебе сказать, что мучительно переживал все начальные неудачи нашей Красной Армии, но, однако, верил, что потенциальная энергия русского народа возьмет свое и он выйдет победителем».

29 ноября 1952 г., вскоре после своего 85-го дня рождения, всемирно известный ученый, автор нескольких десятков книг, 400 статей и более 200 изобретений, умер в Чикаго. Его могила находится на русском кладбище в городе Джексон, штат Нью-Джерси. 22 марта 1990 г. Ипатьев был посмертно восстановлен в членстве Академии наук СССР, а четыре года спустя Российская Академия наук учредила премию имени В.Н. Ипатьева.

Максим Горький

(1868–1936)

Алексей Максимович Пешков (Максим Горький – псевдоним) родился 16 марта 1868 г. в Нижнем Новгороде в семье столяра Максима Савватьевича Пешкова и его жены Варвары Васильевны, урожденной Кашириной. Детство и юность будущего знаменитого писателя были тяжелейшими: он рано осиротел, в 11 лет отправился «в люди», то есть трудился за гроши в магазине, на пароходе, в пекарне, снося побои и издевательства хозяев, скитался по стране – от Кавказа до Бессарабии, жадно впитывая впечатления от увиденного. Во многом Горького «несло» по жизни – обладая впечатлительным, привязчивым и к обстоятельствам, и к людям характером, он быстро и надолго увлекался идеями, книгами и т. п. Самым большим увлечением Горького стала политика – впервые прочитав марксистскую брошюру в 18 лет, он так и не смог преодолеть эту юношескую влюбленность в «рабочую правду», что во многом определило судьбу писателя.

Первый рассказ – «Макар Чудра» – Горький опубликовал 12 сентября 1892 г. в тифлисской газете «Кавказ». Литературная известность к начинающему писателю «из низов» пришла стремительно – уже шесть лет спустя в Петербурге увидели свет его «Очерки и рассказы», изданные весьма солидным для тех лет тиражом 3000 экземпляров (через год их переиздали уже в трех томах). А в феврале 1902 г. Петербургская академия наук избрала Горького своим почетным членом по разряду изящной словесности!.. Это был феноменальный успех. Правда, приказом Николая II решение академии было аннулировано, но это только сыграло на руку репутации писателя. Россию охватила настоящая мода на Горького, многими он воспринимался как самый честный, порядочный и передовой русский писатель, настоящий «человек из народа», соединивший в своих творениях правду жизни и правду литературы. Классикой становятся и романы Горького («Фома Гордеев», 1899), и его пьесы («Мещане», 1901; «На дне», 1902; «Дачники», 1904), и лиричные стихотворения в прозе, среди которых выделяются «Песня о Соколе» и «Песня о Буревестнике».

Параллельно Горький не порывал и с политической деятельностью. Новый период его страстного увлечения политикой начался в 1905 г., когда он вступил в Российскую социал-демократическую партию и написал (по меткому замечанию Н.Н. Берберовой, «чтобы доставить удовольствие Ленину») откровенно агитационный роман «Мать», опубликованный в США. Впрочем, большевики, и Ленин в их числе, на этом этапе относились к Горькому достаточно прохладно – охотно используя его имя и финансовые возможности, они все же считали писателя слишком «идеалистом» в душе.

Подорванное в юности здоровье Горького в 1906 г. вынудило его надолго отправиться за границу. Хотя полноценной эмиграцией этот отъезд считать нельзя, но и временной поездкой с целью поправки здоровья заграничную жизнь Горького назвать сложно. После поездок во Францию и США он поселился на итальянском острове Капри, снимал виллу, на которой постоянно толпились гости из России, приживалы и приживалки, молодые писатели, жаждущие советов, проходимцы, надеявшиеся на материальную помощь, оппозиционные политики… И на все у Горького находилось время. Из его произведений этого периода наиболее значительными оказались цикл рассказов «По Руси» и начало автобиографической трилогии – «Детство» и «В людях».

М. Горький в Италии. 1929 г.

1917 год был воспринят Горьким неоднозначно: с одной стороны, он искренне радовался краху старого мира, с другой – воспринимал политику большевиков настороженно, считая, что революционные идеи нужно и можно воплощать в жизнь гуманными методами. Просветительская деятельность писателя в Петрограде 1918–1919 гг. заслуживает самых высоких оценок: Горький стал настоящим «отцом» для новорожденной советской культуры, спас от голодной смерти десятки людей искусства, хлопотал за безвинно арестованных, без устали трудился в издательском деле… В это время он искренне верил в то, что Россия стоит на пороге новой, светлой и справедливой жизни. Когда же вера пропала, Горький не стал искать компромиссов с не устраивавшей его действительностью и в 1921-м покинул Родину во второй раз, формально – для лечения в Германии.

До 1924 г. Горький жил в Германии и Чехословакии, ясно давая понять своими высказываниями и статьями, что не приемлет Советскую власть. Затем его пристанищем стал итальянский город Сорренто. Там писатель работал над романом «Жизнь Клима Самгина» – огромной панорамой русской жизни конца XIX – начала ХХ в., написал роман «Дело Артамоновых». В удалении от Советской России позиция Горького начала понемногу меняться, и к концу 1920-х от его былой непримиримости по отношению к большевикам не осталось и следа. В 1928 г. писатель приехал в СССР, где ему была устроена триумфальная встреча. Впечатления от поездки по стране отразились в книге очерков «По Стране Советов».

В мае 1933 г. Горький окончательно вернулся из эмиграции в Москву. Ему были оказаны такие почести, о которых не мечтали многие руководители СССР, – в его распоряжение предоставили бывший дом Рябушинского на Спиридоновке, главная улица советской столицы, Тверская, была переименована в улицу Горького, такое же имя получили родной город писателя Нижний Новгород и МХАТ, в небо взмыл гигантский 8-моторный самолет «Максим Горький»… Горький был официально назначен советским писателем номер один, своего рода патриархом отечественной литературы. В 1934 г. он возглавил Союз советских писателей. Горьким были основаны многие литературные серии, существующие и по сей день – например, «Библиотека поэта» и «Жизнь замечательных людей». Он по-прежнему много работал, но все больше и больше напоминал живой памятник самому себе.

18 июня 1936 г. Максим Горький скончался на 69-м году жизни в Горках. Прах писателя был похоронен в Москве, у Кремлевской стены. После смерти Горького культ его личности в СССР принял размеры, сопоставимые разве что с культом личности Сталина, – в честь Горького назывались (а многие называются и по сей день) институты, парки культуры и отдыха, улицы, площади, дворцы культуры, водохранилища, театры… После распада СССР началась обратная тенденция: Горького стремились во что бы то ни стало развенчать, лишить прежнего ореола «святости». Но и поклонники, и противники писателя не могут не признать, что Максим Горький – один из крупнейших феноменов русской культуры ХХ столетия.

Александр Куприн

(1870–1938)

Александр Иванович Куприн родился 26 августа 1870 г. в Наровчате Пензенской губернии в семье чиновника, умершего через год после рождения сына. Вдова, Любовь Алексеевна, перебралась с тремя детьми к богатым родственникам в Москву. Детство Куприна было нелегким – отношения с матерью складывались настолько непросто, что, уже будучи взрослым человеком, известным писателем, он так и не смог простить ей унижений, которые ему довелось испытать ребенком.

После окончания Московского Разумовского пансиона Саша был отдан матерью во 2-й Московский кадетский корпус, а затем поступил в Александровское военное училище. Впечатления от учебы затем легли в основу романов «На переломе (Кадеты)» и «Юнкера». В 1889-м, еще будучи юнкером, Куприн опубликовал свой первый рассказ «Последний дебют». В училище это аукнулось ему двумя сутками ареста за небрежное изучение устава внутренней службы – прежде чем что-то печатать, юнкер должен был испросить разрешение начальства.

С 1890 г. подпоручик Куприн служил в 46-м пехотном Днепровском полку, расквартированном в Подольской губернии. Несмотря на трудность армейской жизни в провинции, служить Куприну нравилось. Он упорно готовился к поступлению в Николаевскую академию Генерального штаба, но блестящих перспектив лишил себя сам – будучи в Киеве, во время гулянки с однокашниками по кадетскому корпусу выкинул с палубы плавучего ресторана в Днепр полицейского. К экзаменам в академию его после этого, конечно, не допустили. Куприн впал в полное отчаяние, ему казалось, что на армейской карьере можно поставить крест. В 1894-м он вышел в отставку и начал странническую жизнь, впечатления от которой затем легли в основу многих произведений. Перечень профессий, в которых попробовал себя Куприн, поражает воображение: журналист, суфлер, токарь, столяр, наборщик, землемер, стоматолог, грузчик, кочегар…

В конце 1890-х появились первые произведения Куприна, привлекшие к себе внимание, – рассказы из армейской жизни, повести «Молох» и «Олеся».

Более-менее оседлый период в судьбе писателя начался в 1901-м, с переездом в Петербург. Он входит в литературные круги, находит постоянную работу в журнале «Мир Божий» и, главное, публикует вещи, сделавшие его знаменитым, – повесть «Поединок» (1905), рассказы «Штабс-капитан Рыбников» (1906) и «Гамбринус» (1907). Правда, известность «Поединка» была скорее скандальной – многие читатели приняли повесть в штыки, усмотрев в ней клевету на русское офицерство. Так же, со скандалом, вошла в русскую литературу «Яма» (1911–1915) – горькая повесть о беспросветном быте публичных домов.

А.И. Куприн в пригороде Парижа. 1922 г.

1910-е гг. – время широкой известности Куприна. Воспоминания современников запечатлели образ разгульного, «душа нараспашку», человека, настоящего русского богатыря, любителя выпить и посорить деньгами, а то и в подпитии отправить письмо на имя Николая II. Широко популярной была эпиграмма: «Если истина в вине, сколько ж истин в Куприне?» И в то же время о творениях этого гуляки высоко отзывались Лев Толстой и Бунин.

На Великую войну 1914–1918 гг. Куприн был призван из запаса в чине поручика. Служил он в Финляндии, обучая ратников государственного ополчения, но в мае 1915-го по болезни был комиссован из армии. Февральский переворот Куприн, как большинство россиян, встретил с восторгом. Поначалу присматривался он и к большевикам, даже ходил на прием к Ленину с предложением издавать газету для крестьян, но быстро понял, что с новой властью ему не по пути. Когда в октябре 1919 г. в Гатчину, где жил Куприн, вошли части белой Северо-Западной армии, писатель добровольцем вступил в нее в чине поручика. Участием в Белом деле Куприн дорожил до конца своих дней, в 1928-м написал об этих трагических днях повесть «Купол Святого Исаакия Далматского». Впрочем, его «белая» эпопея оказалась совсем короткой – после провала наступления Юденича на Петроград Куприн вместе с женой и дочкой оказался в Финляндии, откуда 4 июля 1920 г. переехал в Париж.

Эмигрантский период оказался для Куприна не только плодотворным, но и более светлым по духу. Вдали от России любовь писателя к Родине, к ее прошлому стала крепче, осмысленней. Словно споря с собственным «Поединком», он пишет роман «Юнкера» (1928–1932) о времени своей юности – книгу о будущих русских Офицерах с большой буквы. «“Юнкера” – это мое завещание русской молодежи», – говорил сам писатель.

В 1937 г. к Куприну, жившему в эмиграции бедно и трудно и к тому же тяжело болевшему, обратились советские дипломаты с предложением… вернуться в СССР. Его обещали вылечить от рака, расписывали уровень популярности купринских книг в Советском Союзе… К этим уговорам подключилась жена писателя, и в конце концов Александр Иванович согласился вернуться на Родину. 29 мая 1937 г. он покинул Париж, став одним из очень немногих русских эмигрантов «первой волны», приехавшим в СССР. Советская пресса подняла вокруг этого возвращения большой шум, но обещанную операцию писателю сделали только через полтора года, и она ничем не помогла Куприну…

Александр Иванович Куприн скончался от рака в ночь на 25 августа 1938 г., не дожив одного дня до своего 68-го дня рождения. Его похоронили в Ленинграде, на Литераторских мостках Волкова кладбища.

Иван Бунин

(1870–1953)

Если составить даже самый краткий, сжатый список наиболее выдающихся русских эмигрантов всех времен, имя Ивана Алексеевича Бунина неизбежно будет в него включено. Один из величайших писателей ХХ столетия, нобелевский лауреат, Бунин провел в вынужденном изгнании 35 лет из отведенных ему судьбой восьмидесяти трех. Как и для многих других соотечественников, эмиграция для него началась в 1918 г.

В предреволюционную эпоху Бунин сумел достичь всего, о чем только мог мечтать русский писатель. Он родился 10 октября 1870 г. в Воронеже в семье родовитого, но бедного дворянина, окончил Елецкую уездную гимназию, рано начал писать стихи, в 17-летнем возрасте дебютировал в печати. Начиная с 1900-х гг. литературная репутация Бунина неуклонно укреплялась – его повести «Суходол» и «Антоновские яблоки», перевод «Песни о Гайавате» Г. Лонгфелло, сборник стихов «Листопад» единогласно были признаны классикой, развивавшей лучшие традиции литературы ХIХ в. Бунин трижды удостоивался Пушкинской премии, 1 ноября 1909 г. был избран почетным членом Петербургской академии наук по разряду изящной словесности. И хотя он никогда не считался «модным» писателем, как Леонид Андреев или Максим Горький, известность Бунина была куда более весомой, прочной – его имя упоминалось непосредственно вслед за Львом Толстым и Чеховым.

Привычный мир Бунина уничтожила революция. Мириться с новой реальностью он не собирался, подстраиваться под нее – тоже. Иван Алексеевич оказался одним из немногих крупных русских писателей, которые не только со всей определенностью выступили против «нового мира», но и прокляли его в творчестве. Пронзительная книга очерков «Окаянные дни» запечатлела Москву 1918 г., из которой Бунин с большим трудом, но принял все-таки решение бежать. Через Гомель, Минск и Киев он добрался до Одессы, где пережил несколько смен власти. В феврале 1920 г., перед очередным вступлением в Одессу Красной армии, Иван Алексеевич принял еще более тяжелое решение – покинуть Родину навсегда. Через Турцию и Болгарию он вместе с гражданской женой Верой Николаевной Муромцевой уехал во Францию…

И.А. Бунин. Париж, 1937 г.

Годы эмиграции стали для Бунина тяжелейшим испытанием. Несмотря на то что он воспринимался всеми как патриарх зарубежной русской литературы, материальное положение Ивана Алексеевича и его семьи было очень тяжелым, порой на грани нищеты. Бунина (вернее, его огромный авторитет и известность) то и дело пытались использовать самые разные политические силы эмиграции. А тоска по Родине буквально съедала писателя, который сам себя называл «самым русским человеком». И в то же время именно это чувство вызвало к жизни величайшие произведения Бунина – «Митина любовь» (1924), «Солнечный удар» (1925), «Дело корнета Елагина» (1925). Роман-воспоминание «Жизнь Арсеньева» (1927–1929, 1933) и цикл рассказов «Темные аллеи» (1938–1940) стали своеобразным подведением итогов русского периода жизни Бунина. В 1933 г. он стал первым русским по происхождению лауреатом Нобелевской премии в области литературы (до него в 1905 г. премию получил поляк Генрик Сенкевич, бывший на момент вручения премии подданным России). После этого международного триумфа материальное положение писателя поправилось, но, увы, ненадолго.

Годы Второй мировой войны Бунин с семейством провел во французском приморском городе Грас, в постоянной нужде. Ненависть к нацистам, поработившим Европу, отчасти примирила писателя с Советской властью, он искренне радовался успехам Красной армии. Однако до возвращения на Родину дело так и не дошло. Ночью 8 ноября 1953 г. 83-летний писатель скончался в Париже и был похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

В Советском Союзе имя Бунина было под запретом до 1955 г. Затем его широко издавали и переиздавали, хотя официальным классиком русской литературы он не считался. Только после 1991 г. Иван Алексеевич Бунин окончательно «вернулся» на Родину, которую он любил, пожалуй, острее и пронзительнее всех других русских эмигрантов.

Сергей Дягилев

(1872–1929)

Сергей Павлович Дягилев родился 19 марта 1872 г. в Селищах Новгородской губернии в семье офицера-кавалериста (впоследствии генерал-лейтенанта) Павла Петровича Дягилева. Мать Сергея умерла во время родов, но на мачеху ему повезло – она была человеком творческим, пасынка любила и баловала, считая его ребенком с искрой Божьей. Детство будущего импресарио прошло в непрерывных разъездах, связанных со службой отца. До 1890 г. Сергей жил и учился в Перми, где дом Дягилевых именовался «Пермскими Афинами» – там регулярно устраивались домашние спектакли, собиралась местная интеллигенция. Сергей рано привык относить себя к элите общества, изысканно одеваться и общаться только с подобными себе.

В 1890–1896 гг. Дягилев учился на юридическом факультете Петербургского университета. Учился блестяще, но юриспруденция не стала его призванием. Лучше всего Сергея Дягилева можно охарактеризовать словами «человек искусства» – именно в этом качестве он рано проявил себя, в этом качестве он и прославился на весь мир. Вскоре богатый, самоуверенный и обаятельный студент-юрист стал душой небольшого общества, состоявшего из молодых петербургских художников и искусствоведов – Александра Бенуа, Льва Бакста, Дмитрия Философова. Дягилев сам пробовал себя во многих видах искусства – сочинял музыку, пел, отлично разбирался в танце, – но его главным талантом было умение распознавать и ценить дарования в других.

После поездки в Европу в 1894-м Дягилев пришел к мысли о необходимости пропаганды современного европейского искусства в России и наоборот – русского искусства в Европе. Объединив вокруг себя богатых и влиятельных ценителей живописи, он в 1897 г. дебютировал в качестве организатора выставки. Критика разнесла предприятие в пух и прах, но Дягилева это не смутило. Его имя начало все чаще упоминаться в артистических кругах, его пригласили возглавить «Ежегодник Императорских театров», а основанный Дягилевым при помощи мецената Саввы Мамонтова журнал «Мир искусства» стал одним из крупнейших явлений художественной жизни России конца XIX столетия. Выставка французских импрессионистов, организованная Дягилевым в 1899 г., прошла уже с колоссальным успехом. «Пришла эра подведения итогов прошлого, – писал Сергей Павлович. – Я глубоко убежден – мы живем в великий исторический момент. Настало время для новой культуры, которую мы должны создать сами и которая в конечном итоге продвинет нас далеко вперед».

Жан Кокто и Сергей Дягилев. 1924 г.

1906 год ознаменовался знаковой выставкой современных русских художников в Париже. Организация этого вернисажа требовала массы усилий, вмешательства российского и французского МИДа, но рыцарь искусства Дягилев преодолел все трудности. Успех выставки был так велик, что одному из художников, Льву Баксту, была вручена высшая государственная награда Франции – орден Почетного легиона. Воодушевленный Дягилев в 1907 г. привез в Париж серию из пяти концертов русской музыки – от Глинки до Скрябина. Снова триумф, после которого Дягилев решил показать парижанам русскую оперу. Постановка «Бориса Годунова» с блистательным Шаляпиным в главной роли буквально нокаутировала столицу Франции. Дягилев стал непререкаемым европейским авторитетом в области искусства, причем всех его разновидностей.

Но все-таки мировую славу Дягилеву принесли его знаменитые Русские сезоны – своего рода смотр всего лучшего, что было в русском балете начала ХХ в. Формула, предложенная импресарио, была внешне простой: лучшие танцовщики и танцовщицы + лучшие художники-постановщики + лучшие балетмейстеры + лучшие композиторы. В этой антрепризе в разные годы работали величайшие артисты столетия – Анна Павлова, Тамара Карсавина, Вацлав Нижинский, Михаил Фокин, Сергей Лифарь, Джордж Баланчин. Декорации писали Лев Бакст, Александр Бенуа, Пабло Пикассо, Анри Матисс. Названия спектаклей, поставленных в Русских сезонах – «Жар-птица», «Петрушка», «Послеполуденный отдых фавна», «Весна священная» – вошли в легенду. Во многом благодаря Дягилеву в Европе началась настоящая мода на все русское. Так, английские танцовщики Элис Маркс и Хильда Мэннингс взяли псевдонимы Алисия Маркова и Лидия Соколова. Лучше всех о Дягилеве 1910-х, пожалуй, сказал Вацлав Нижинский: «Он был гением, великим организатором, открывателем и воспитателем талантов, с душой художника и gгаnd seigneur (большого барина. – Авт. ), единственным человеком с универсальным талантом, которого я могу сравнить с Леонардо да Винчи».

Как и положено гению, Дягилев обладал достаточно сложным характером. По мнению мужа Анны Павловой Виктора д’Андре, у Дягилева с годами «выработалась безапелляционная авторитетность, и я не раз слышал, как он говорил, что отдельные силы в деле – вопрос второстепенный, – были одни, будут другие, – что дело важно как целое, и совсем не вопрос – будет ли танцевать сегодня одна артистка, а завтра другая, или будет писать декорации один или другой художник».

Успех Русских сезонов был так велик, что в 1911-м Дягилев создал собственную антрепризу. Ее триумфальное шествие по миру прервала Великая война 1914–1918 гг. В Европе спрос на концерты резко упал, но американская публика принимала дягилевских звезд на ура. В связи с этим вопрос, возвращаться ли на Родину после революции, перед Дягилевым не стоял в принципе: он уже давно был гражданином мира, а у пролетарской публики его изысканное искусство вряд ли встретило бы горячий прием.

Впрочем, широко распространенное мнение о том, что Дягилев якобы не искал никаких контактов с Россией, неверно. Правда, с гастролями на Родине Русским сезонам катастрофически не везло. Первый концерт, запланированный еще в 1911-м, сорвался из-за чистой случайности (сгорел Народный дом, где должна была выступать труппа), а планы совместных выступлений с Мейерхольдом и Таировым не осуществились из-за противодействия советских театральных чиновников. В 1925 г. Дягилев пытался получить визу в СССР, но журнал «Жизнь искусства» сообщил, что «Комиссия заграничной помощи признала нежелательным въезд в СССР директора русского балета в Монте-Карло С.П. Дягилева». Тем не менее импресарио интересовался происходящим в СССР и в дальнейшем, в 1927-м он даже собирался ставить балет о советской жизни.

Послевоенный период антрепризы Дягилева оказался не менее удачным, чем довоенный. У него случались и провальные сезоны – например, 1921 и 1923 гг., но творческих побед было неизмеримо больше. Дягилев постоянно искал – и находил – новых звезд, многие из которых внесли огромный вклад в развитие европейского театрального искусства. Самыми большими открытиями Дягилева стали великие танцовщики и балетмейстеры Вацлав Нижинский и Сергей Лифарь, которым в этой книге посвящены отдельные главы.

Скончался великий «человек искусства» Сергей Дягилев 19 августа 1929 г. в Венеции от инсульта в возрасте 57 лет. Его могила находится на острове Сан-Микеле. По традиции танцовщики всех стран мира приносят на надгробие великого импресарио балетные туфельки. В 1971-м недалеко от Дягилева был похоронен Игорь Стравинский, а в 1996-м – Иосиф Бродский.

Антон Деникин

(1872–1947)

Антон Иванович Деникин родился 4 декабря 1872 г. в польской деревне Шпеталь-Дольны – пригороде небольшого города Влоцлавек, в бедной семье отставного майора, выслужившегося из солдат, Ивана Ефимовича Деникина и его жены Елизаветы Францисковны, урожденной Вжесинской. Семья жила очень бедно – сначала на 45-рублевую отцовскую пенсию, потом, после смерти отца, на 20-рублевую. Антон с детства мечтал о военной карьере и по окончании Ловичского реального училища поступил вольноопределяющимся в 1-й стрелковый полк, откуда был направлен в Киевское пехотное юнкерское училище. 4 августа 1892 г. Деникин получил первый офицерский чин подпоручика и направление во 2-ю полевую артиллерийскую бригаду, расквартированную в Польше. В 1895–1899 гг. Антон Иванович учился в Николаевской академии Генерального штаба, после окончания которой продолжил службу в строю, а с 1902 г. – в штабах. Впрочем, к Генштабу его причислили только через два года после выпуска – Деникин счел нужным пожаловаться на несправедливость распределения императору Николаю II и был наказан за строптивость.

Боевое крещение офицер получил во время Русско-японской войны. Отправившись на фронт добровольцем, он служил в должности начальника штаба Забайкальской казачьей дивизии и не раз отличался во время боя. 26 июля 1905 г. Антон Иванович получил чин полковника, был награжден орденами Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом и Святой Анны 2-й степени с мечами. До Первой мировой войны он успел покомандовать 17-м пехотным Архангелогородским полком, а 21 июня 1914 г. одновременно с производством в чин генерал-майора получил должность генерал-квартирмейстера 8-й армии. К 40 годам Деникин успел прославиться как яркий военный публицист, его острые статьи не раз становились предметом жаркого обсуждения в армейских кругах.

А.И. Деникин с женой и дочерью. 1947 г.

Во времена СССР с целью дискредитации Деникина о нем было принято писать как о бездарном генерале-штабисте, ровно ничем не проявившим себя во время Великой войны 1914–1918 гг. На самом же деле все обстояло с точностью до наоборот: именно война раскрыла блестящие полководческие таланты Деникина. Без преувеличения можно сказать, что он стал наиболее выдающимся русским военачальником дивизионного уровня. Возглавляемая Деникиным с сентября 1914 г. 4-я стрелковая бригада, в 1915-м развернутая в дивизию, получила почетное неофициальное наименование «Железной», принимала участие практически во всех ключевых кампаниях Юго-Западного фронта, а сам полководец был удостоен высших наград России – орденов Святого Георгия 4-й и 3-й степеней, Георгиевского оружия (за освобождение Луцка) и Георгиевского оружия с бриллиантами (за повторное освобождение Луцка). За блестящую боевую работу Антон Иванович 10 сентября 1915 г. был произведен в генерал-лейтенанты, а год спустя получил под командование 8-й армейский корпус.

Февральский переворот 1917 г. был принят Деникиным без осуждения. Напротив, он приветствовал революцию, и его лояльность новым властям была сразу же отмечена высокими должностями – сначала начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего (апрель-июнь), затем главнокомандующего армиями Западного (июнь-август) и Юго-Западного (август) фронтов. Однако нараставший с каждым днем в армии хаос вызвал у Деникина резкое неприятие, он понял, что примирить «революционную свободу» и дисциплину невозможно. После начала так называемого «корниловского мятежа» Деникин обратился к правительству с телеграммой: «16 июня на совещании с членами Временного правительства я заявил, что оно разрушило, растлило армию и втоптало в грязь наши боевые знамена… Сегодня получил известие, что генерал Корнилов, предъявивший известные требования, могущие спасти страну и армию, смещается с поста… Видя в этом возвращение власти на путь планомерного разрушения армии и, следовательно, гибели страны, считаю долгом довести до сведения Временного правительства, что по этому пути я с ним не пойду».

Так или иначе в поддержку Корнилова высказались все ведущие русские военачальники. Но главный удар Временное правительство решило нанести именно по руководству Юго-Западного фронта. 28 августа 1917 г. Антон Иванович и его начальник штаба генерал-майор С.Л. Марков были арестованы и заключены в тюрьму в белорусском городке Быхов. Оттуда 19 ноября Деникин, спасаясь от неизбежной расправы, бежал на Дон, где к тому времени уже начинала формироваться белая Добровольческая армия. С тех пор слово «быховец» было самым почетным среди белогвардейцев – оно означало, что человек стоял у самых истоков Белого дела…

Для Деникина оно началось с должности начальника 1-й Добровольческой дивизии. После гибели Корнилова во время штурма Екатеринодара в апреле 1918 г. Деникин возглавил остатки обессилевшей армии и сумел вывести ее на юг Кубанской области, сохранив для дальнейшей борьбы. Начиная с лета 1918-го белое сопротивление на юге начало нарастать, в августе был взят Екатеринодар, и 8 января 1919 г. Добровольческая армия, объединившись с Донской, образовала Вооруженные силы Юга России (ВСЮР), которые возглавил Деникин. 12 июня он признал Правителем России А.В. Колчака и был назначен его заместителем.

Своего апогея Гражданская война на Юге России достигла летом 1919 г. 20 июня Деникин подписал так называемую «Московскую директиву», предписывавшую наступление широким фронтом на Москву. И хотя барон П.Н.Врангель предостерегал главнокомандующего от этого шага, связанный по рукам и ногам обязательствами с западными союзникам Деникин не мог поступить иначе. Поначалу тактические успехи белых были ошеломляющими – малыми силами они освободили от красных почти всю Украину, Корниловская и Марковская дивизиистремительно рвались к Москве, в сентябре-октябре пали Курск, Орел и Воронеж… Но уже во второй половине октября феерические успехи ВСЮР закончились так же быстро, как и начались. Спешно переброшенные с польского фронта красные дивизии нанесли белым ряд мощных контрударов, после которых начался общий отход ВСЮР на юг. В марте 1920-го последовала близкая к катастрофе Новороссийская эвакуация белых в Крым.

Это означало конец карьеры Деникина как политика и полководца. Он приказал созвать Военный совет для выборов нового главнокомандующего и отдал свой последний приказ: «1. Генерал-лейтенант барон Врангель назначается Главнокомандующим Вооруженными силами Юга России. 2. Всем шедшим со мной в тяжкой борьбе – низкий поклон. Господи, дай победу армии и спаси Россию. Генерал Деникин». Вечером 4 марта 1920 г. Антон Иванович попрощался с сотрудниками штаба и охраной и направился на пристань, где его ожидал английский миноносец. После его отъезда «офицеры штаба бросились в опустевший номер, каждый торопился захватить себе на память что-либо из оставшихся на столе письменных принадлежностей».

Путь Деникина лежал через Константинополь в Великобританию. Туда он прибыл на линкоре «Мальборо». В кармане генерала лежал весь его наличный капитал – 13 фунтов стерлингов. Однако в стране, как раз вступившей в переговоры с Советской Россией, Антон Иванович задерживаться не пожелал и через четыре месяца переехал в Бельгию, где на два года обосновался в Брюсселе. Затем он жил в Венгрии (1922–1925), снова в Бельгии (1925–1926) и во Франции (1926–1945). Как и большинство изгнанников из России, Деникин сильно нуждался, на жизнь зарабатывал лекциями, изданием газеты «Доброволец» и литературной деятельностью. Впервые он попробовал перо еще в 1898-м, а сейчас получил возможность рассказать о своем жизненном пути в мемуарах. В результате получились интереснейшие книги «Очерки русской смуты», «Старая Армия» и «Путь русского офицера», написанные на стыке мемуаристики и художественной прозы.

Все годы эмиграции верной спутницей Антона Ивановича была его жена Ксения Васильевна Чиж. Она была моложе Деникина на 20 лет. Предложение ей генерал сделал в 1916-м, но свадьбу жених и невеста отложили до окончания Великой войны. Поженились они 7 января 1918-го в Новочеркасске.

С началом Великой Отечественной войны Деникин отверг предложение нацистов о переезде в Берлин, называл Гитлера «злейшим врагом России» и не раз высказывал убежденность в том, что война завершится победой СССР. Впрочем, о Советской власти он продолжал говорить без малейших симпатий и надеялся, что после победы Красная армия свергнет в России власть коммунистов. «Советы несут страшное бедствие народам, стремясь к мировому господству, – писал он. – Мы не смеем в какой бы то ни было форме солидаризироваться с советской политикой – политикой коммунистического империализма».

В ноябре 1945 г. Антон Иванович по приглашению одного из своего старых соратников переехал в США. Там он и скончался от сердечного приступа 7 августа 1947 г. в городе Энн-Эрбор, штат Мичиган, в возрасте 74 лет. Его похоронили в Детройте с воинскими почестями. В декабре 1952 г. прах генерала был перенесен на кладбище города Кесвилл, штат Нью-Джерси.

Долгие годы Антон Иванович Деникин на его Родине упоминался разве что в сочетании со словом «белогвардейщина». К счастью, в последнее время имя этого талантливейшего полководца, героя Первой мировой войны, пламенного патриота Отчизны, человека красивой и тяжкой судьбы снова звучит в России громко. 3 октября 2005 г. с согласия дочери генерала гроб с останками А.И. Деникина был перевезен в Москву и захоронен на кладбище Донского монастыря.

Федор Шаляпин

(1873–1938)

Федор Иванович Шаляпин родился 13 февраля 1873 г. в Казани в семье вятского крестьянина Ивана Яковлевича Шаляпина и его жены Евдокии Михайловны, в девичестве Прозоровой. Семья Шаляпиных жила очень бедно, так что Федора рано отдали учиться ремеслу. Сперва мальчик осваивал дело сапожника, позже токаря, работал помощником слесаря, переплетчика, переписчика… Получать образование отец пристроил его в городское четырехклассное училище.

Уже в детстве у Федора обнаружился прекрасный голос. Он часто подпевал матери при работах в поле, а с 9 лет начал петь в церковном хоре, попутно зарабатывая пением на свадьбах, похоронах и молебнах.

В 1883 г. Шаляпин в первый раз попадает в театр – ему удалось достать билет на галерку на «Русскую свадьбу» П.П. Сухонина. Этот день изменил всю жизнь юноши. Позднее Шаляпин вспоминал: «И вот, я на галерке театра… Вдруг занавес дрогнул, поднялся, и я сразу обомлел очарованный. Передо мной ожила какая-то смутно знакомая мне сказка…» После этого мальчик стремился попасть на любой спектакль, если предоставлялась такая возможность. Он решил, что непременно хочет стать артистом.

Правда, отец попытался вернуть сына с небес на землю и отправил его учиться на столяра в Арское училище. Учебу прервало известие о болезни матери; чтобы ухаживать за ней, Федор вернулся в Казань. Там состоялся профессиональный дебют Федора Ивановича Шаляпина как артиста и певца.

Но по-настоящему Шаляпин дебютировал в Уфе 18 декабря 1890 г. – он впервые спел на большой сцене сольную партию, заменив заболевшего солиста театра, в опере «Галька» С. Монюшко. Несмотря на инцидент (Шаляпин сел на сцене мимо стула), руководство театра оценило талант юного дарования, к жалованью Шаляпина добавили 5 рублей и стали поручать другие серьезные роли.

В 1891–1893 гг. молодой певец работал в составе оперных трупп Дергача и Лассаля, странствуя с ними по России. Год он провел в Тифлисе, именно там Шаляпин начал учиться певческой технике у профессионала – Д.А. Усатова, который нередко поколачивал ученика тростью за лень, зато взял его на полное содержание и фактически спас от голодной смерти. По его совету Шаляпин решил перебираться в Москву.

В Большой театр ему попасть не удалось, пришлось работать в театральных труппах Петросьяна и Панаевского театра. В феврале 1895-го Шаляпиным заинтересовалась дирекция петербургского Мариинского театра, после прослушивания предложившая ему контракт на три года. 5 апреля 1895-го он дебютировал на столичной оперной сцене. Но триумфа в «Мариинке» не получилось – необычный грим и костюм Мефистофеля, предложенные Шаляпиным, встретили насмешками, новаторства артиста никто не оценил. В следующем сезоне его практически «затерли», и Шаляпин снова начал оглядываться по сторонам в поисках театра, который устраивал бы его…

Ф.И. Шаляпин на концерте. 1934 г.

К счастью, летом 1896-го его пригласили выступить в сборной труппе певцов на Нижегородской ярмарке. После этого концерта Шаляпин получил приглашение от мецената Саввы Мамонтова, подбиравшего артистов в труппу своего театра – московской Русской частной оперы. Сам артист вспоминал работу в этом театре как важнейший этап в его карьере. Именно Мамонтов, относившийся к Шаляпину с восхищением и любовью, дал полностью раскрыться возможностям певца. «Одним великим художником стало больше», – написал о Шаляпине маститый критик В.В. Стасов. Ему вторил М.Горький: «В русском искусстве Шаляпин – эпоха, как Пушкин».

Московская публика валом повалила на спектакли Русской частной оперы. В городе родилась поговорка: «В Москве есть три царя: царь-пушка, царь-колокол и царь-бас – Шаляпин». После появления в репертуаре Шаляпина партии Бориса Годунова (одноименная опера М.П. Мусоргского) за певца повели борьбу государственные театры, «потерявшие» Шаляпина в 1896-м. Условия предложили поистине царские, и певец согласился на переход. С 24 сентября 1899 г. Федор Иванович состоял солистом одновременно двух императорских театров – московского Большого и петербургского Мариинского. С начала ХХ в. он единогласно считался величайшим оперным певцом мира: в 1901-м русскому басу рукоплескали в Милане, в 1904-м – в Риме, в 1907-м – в Берлине, в 1908-м – в Нью-Йорке и Буэнос-Айресе… Своего рода пиком зарубежных успехов Шаляпина стал триумф «Бориса Годунова» в дягилевских Русских сезонах 1908 г.

Помимо полнокровного, мощного, далеко «летящего» голоса (Шаляпина было прекрасно слышно в самых отдаленных местах оперных залов), певец потрясал публику прекрасной драматической игрой, особенно в ролях Бориса Годунова, Мефистофеля, Дон Кихота, Сусанина, Ивана Грозного, Мельника. Шаляпин прекрасно исполнял также народные песни и романсы. Да и вообще он был словно живым воплощением пословицы «Талантливый человек талантлив во всем»: прекрасно рисовал, создавал отличные скульптуры, писал стихи и прозу, обладал даром дружбы – теплые отношения связывали Шаляпина практически со всеми знаменитыми людьми искусства начала ХХ в.

Начало Великой войны 1914–1918 гг. застало Шаляпина в Париже. Через Великобританию и Швецию он вернулся в Россию, где создал на собственные средства два госпиталя для раненых, неоднократно давал благотворительные концерты, но свои благие дела не афишировал. В 1916-м он ушел из Большого и Мариинского театров, работал в антрепризе Аксарина и частной опере Зимина.

Как говорил сам Шаляпин, менее всего в своей жизни он был политиком. Поэтому перемена власти в России его практически не коснулась. Разве что работы прибавилось: его нагрузили добрым десятком должностей. В апреле 1918 г. он вернулся в Мариинский театр, а в ноябре того же года постановлением Совета Народных Комиссаров ему было присвоено уникальное звание Первого Народного артиста Республики. Тем не менее жить и работать Шаляпину приходилось в очень нелегкой обстановке – его особняк основательно «уплотнили» новыми соседями, а в театре хватало «новаторов», считавших оперу буржуазным искусством, и отбивать их нападки Шаляпину зачастую приходилось с помощью первых лиц государства. «Я все яснее видел, что никому не нужно то, что я могу делать, что никакого смысла в моей работе нет», – с горечью вспоминал он.

В 1920 г. возобновились зарубежные гастроли артиста. В последний раз на русской сцене он появился в апреле 1922 г. в Петрограде – пел партию Бориса Годунова. 29 июня 1922-го он уехал на гастроли и в РСФСР больше не вернулся. Причин было немало – и ощущение своей ненужности в России, и необходимость содержать большую семью (у Шаляпина было 9 детей, а советские гонорары были несопоставимы с европейскими).

Международный успех певца оставался стабильным – он гастролировал по всему миру, от Гавайских островов, Новой Зеландии и Китая до Кубы, Канады и США. С 1930 г. Шаляпин работал в составе парижской Русской оперы. Кроме того, он много записывался в студии (сохранилось около трехсот его записей). «Люблю граммофонные записи. Меня волнует и творчески возбуждает мысль, что микрофон символизирует собой не какую-то конкретную публику, а миллионы слушателей», – признавался мастер.

24 августа 1927 г. Совет Народных Комиссаров СССР лишил Шаляпина звания народного артиста. Причем «в вину» певцу поставили… благотворительность. В 1927-м Федор Иванович попросил своего доброго знакомого, настоятеля собора Святого Александра Невского отца Георгия, освятить недавно купленный в Париже дом. На улице у храма Шаляпина окружила целая толпа оборванных детей, и, узнав, что это дети русских эмигрантов, певец на следующий же день через священника передал им 5 тысяч франков. В апреле 1927 г. парижская газета «Возрождение» поместила отчет отца Георгия о трате этих средств, а через неделю советская пресса сделала «логичный» вывод: Шаляпин помогает белогвардейцам!.. В сентябре 1927-го, вскоре после лишения звания народного, его заочно лишили и подданства СССР.

Однако, как ни парадоксально, при этом в конце 1920-х предпринимались неоднократные попытки вернуть Шаляпина на Родину. Особенно пытались на него повлиять через М. Горького, с которым певец дружил. Но на уговоры Шаляпин не поддался, хотя и никакого иностранного гражданства не принимал из принципа.

С годами здоровье певца начало ухудшаться. Летом 1937 г. врачи поставили ему диагноз «эмфизема легких», а зимой 1938-го у Шаляпина появились признаки малокровия. 12 апреля 1938 г. на 66-м году жизни величайший оперный певец скончался в Париже от лейкемии. Его похоронили на кладбище Батиньоль.

29 октября 1984 г. по просьбе детей певца, Татьяны и Федора, прах Шаляпина был перезахоронен в Москве на Новодевичьем кладбище. Тем не менее полностью «реабилитирован» певец на Родине был только в начале 1990-х – 10 июня 1991 г. постановление советского правительства о лишении Шаляпина звания народного артиста было отменено как необоснованное.

Николай Рерих

(1874–1947)

Николай Константинович Рерих родился в Петербурге 27 сентября 1874 г. в семье известного юриста Константина Федоровича Рериха и его жены Марии Васильевны, урожденной Калашниковой. Окончив гимназию Карла Мая, Николай поступил на юридический факультет столичного университета, одновременно занимался в Императорской академии художеств у А.И. Куинджи. С юных лет Рерих интересовался искусством и историей, особенно его привлекала археология – уже в 1892 г. он начал проводить самостоятельные раскопки, в собранной им археологической коллекции было около 30 тысяч бесценных экспонатов. Картины, созданные молодым Рерихом, тоже были в основном на исторические темы – «Гонец», «Заморские гости», «Плач Ярославны», «Идолы», «Строят ладьи». Примерно в начале 1900-х гг. Рерих впервые познакомился с восточной философией, и с 1905 г. в его творчестве начинают встречаться индийские мотивы. Впрочем, талант Рериха-художника был очень многогранным – он расписывал храмы, прославился как оформитель театральных спектаклей. Авторитет живописца постоянно рос, в 1909 г. его избрали членом Императорской академии художеств, его творчеству начали посвящать отдельные книги. С 1906 г. Рерих возглавлял школу Императорского общества поощрения художеств, четыре года спустя встал во главе объединения «Мир искусства».

В 1916 г. из-за тяжелой болезни легких Николай Константинович выехал для лечения в Финляндию. Октябрьскую революцию он не принял, но эмигрантом стал помимо воли – после обретения Финляндией независимости. Впрочем, в 1920-х гг. Рерих пристально интересовался коммунизмом, несколько раз побывал в Москве, восхищенно отзывался о Ленине и написал посвященную ему картину.

В 1919 г. Рериха пригласили организовать выставку в Швеции, а в следующем году – в США. Там художник приобрел множество состоятельных почитателей, воспринимавших его как учителя. В 1925–1929 гг. в Нью-Йорке на средства крупного бизнесмена Льюиса Хорша был построен небоскреб «Мастер-Билдинг», в котором разместились Музей Рериха и Институт объединенных искусств, в котором хранились свыше тысячи полотен художника и собранные им восточные артефакты. Кроме США, мощные движения последователей Рериха возникли в Латвии, Эстонии, Болгарии, Германии, Франции.

Н.К. Рерих. Художник С.Н. Рерих. 1937 г.

В декабре 1923 г. Рерих с семьей отправился в большую экспедицию по Индии, Китаю, Монголии и Тибету. В его ходе художник создал около 500 картин, две книги, собрал бесценный этнографический материал. Вторая тибетская экспедиция была организована правительством США в 1934–1935 гг. 15 апреля 1935 г. в Белом доме состоялось подписание так называемого «Пакта Рериха» – международного договора о защите культурных ценностей, первого в своем роде (20 лет спустя его текст лег в основу Гаагской конвенции о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта).

Тем не менее именно в 1930-х влияние Рериха на американские политические круги сошло на нет. В нем разочаровались два его главных покровителя – Льюис Хорш и министр сельского хозяйства США Генри Уоллес. Большинство рериховских начинаний в Штатах были свернуты, и художник был вынужден переселиться в Индию.

С началом Великой Отечественной войны Николай Константинович горячо сочувствовал Красной армии. Все деньги, вырученные от продажи картин, он перечислял в фонд советского Красного Креста. Новые полотна – «Александр Невский», «Партизаны», «Победа», «Богатыри проснулись» – были посвящены борьбе советского народа. «Всякий, кто ополчится на народ русский, почувствует это на хребте своём. Не угроза, но сказала так тысячелетняя история народов… Так положено. История хранит доказательства высшей справедливости, которая много раз уже грозно сказала: “Не замай!”», – убежденно писал художник.

Сразу после завершения войны Николай Константинович пытался вернуться в СССР, обратился в посольство за советской визой. Но судьба решила иначе. 13 декабря 1947 г. 73-летний Мастер ушел из жизни в городе Кулу, расположенном в индийском штате Химачал-Прадеш. Его тело, согласно индийскому обычаю, было предано огню.

Николай Рерих, без сомнения, был одним из наиболее выдающихся и разносторонних деятелей русской культуры ХХ столетия. Завещанием Николая Рериха стали слова: «Любите Родину. Любите народ русский. Любите все народы на всех необъятностях нашей Родины. Пусть эта любовь научит полюбить и все человечество… Полюбите Родину всеми силами – и она вас возлюбит. Мы любовью Родины богаты. Шире дорогу! Идет строитель! Идет народ русский!»

Анна Тумаркина

(1875–1951)

Анна Павловна Тумаркина родилась 16 февраля 1875 г. в городе Дубровно Могилёвской губернии в большой семье купца Павла Тумаркина, к концу жизни выслужившего личное дворянство, и его жены Софии, урожденной Герценштейн. Когде девочке было несколько лет, семья перебралась в Кишинёв, где Анна окончила женскую гимназию и учительские курсы. Ее увлечением стало чтение серьезной философской литературы, и в 17-летнем возрасте Тумаркина решила продолжать образование в Европе – женщинам в России поступать в высшие учебные заведения запрещалось. Сначала она поступила в Берлинский университет, но в сентябре 1892 г. по совету старшего брата, учившегося в Швейцарии, переехала в Берн и была принята на факультет философии, германистики и истории местного университета. С Берном была связана вся дальнейшая жизнь Анны.

В 1895 г. девушка успешно закончила обучение со степенью доктора философии. Диссертация Тумаркиной «Гердер и Кант» была издана в первом сборнике «Бернского курса философии» научным руководителем студентки Людвигом Штайном. Но талантливая барышня хотела преподавать самостоятельно и в 1898 г. подала заявление в ученый совет университета с просьбой предоставить ей это право. Заседание совета по этому поводу затянулось надолго. Препятствий было более чем достаточно – ни одна женщина в то время не читала лекции в европейских вузах, кроме того, Анна была иностранкой, обладательницей российского паспорта… Но в итоге, приняв во внимание таланты Анны, ученый совет все же высказался за, и Тумаркина стала первой женщиной – преподавателем философии в мире. По-немецки ее должность обозначалась как Privatdozentin, то есть дама-приват-доцент.

Тумаркина преподавала в Берне эстетику и историю философии. Ее лекции были крайне популярными среди студенчества, и научная карьера женщины развивалась вполне успешно. Она опубликовала более 15 научных трудов, в 1906 г. ей было присвоено звание гонорарного профессора Бернского университета, в 1909-м – экстраординарного профессора. Год спустя наставник Тумаркиной Л. Штайн оставил кафед-ру философии. На его место претендовали 30 мужчин и единственная женщина – Анна Тумаркина. В конце концов кафедру она не возглавила по единственной причине – профессура решила, что здоровье женщины попросту не выдержит тех нагрузок, которые придется испытывать заведующему кафедрой…

А.П. Тумаркина

Вплоть до 1921 г. Анна Павловна Тумаркина имела российское гражданство. Только убедившись в том, что преобразования на ее исторической Родине начались всерьез и надолго, она согласилась получить швейцарский паспорт. Это произошло 28 ноября 1921 г. В 1925 и 1937 гг. Анна Павловна дважды побывала в родных местах (Бессарабия в то время была частью Румынии), навещала родных, большинство которых впоследствии погибло.

В отличие от большинства европейских стран, Швейцария благополучно избежала страшных катаклизмов ХХ столетия – мировых войн и революций. Поэтому в бытовом отношении жизнь Анны Тумаркиной сложилась благополучно. А вот здоровье первой женщины-профессора рано начало ухудшаться – Анна Павловна страдала «слоновой болезнью» и нуждалась в постоянном присмотре сиделки. Работать ей становилось все труднее, и в 1943 г. она прекратила преподавать в родном для нее Бернском университете. 7 августа 1951 г. Анна Павловна скончалась на 77-м году жизни в лютеранском доме сестер милосердия в швейцарском городке Гюмлиген, недалеко от Берна. Незадолго до смерти увидел свет капитальный труд, подытоживший 60-летний научный путь ученого, – «Сущность и становление швейцарской философии» (1948).

Память о первой женщине – профессоре философии в Европе до сих пор бережно сохраняется в ее альма-матер. 16 февраля 2000 г. в честь Анны Тумаркиной была названа улица Tumarkinweg в исторической части столицы Швейцарии. А ученик Тумаркиной, философ Густав-Эмиль Мюсслер, так писал о своей наставнице: «Анна Тумаркина – дорогой подарок, который большая Россия сделала маленькой Швейцарии».

Иван Беляев

(1875–1957)

19 апреля 1875 г. в Петербурге в семье генерал-майора Тимофея Михайловича Беляева, командира 1-й лейб-гвардии артиллерийской бригады, родился сын Иван. Мать его умерла через пять дней после рождения сына. Род Беляевых был прочно связан с армией, и маленькому Ване с детства было уготовано военное будущее. Окончив 2-й Санкт-Петербургский кадетский корпус, 8 сентября 1892 г. он поступил в Михайловское артиллерийское училище. 7 августа 1893 г. новоиспеченный подпоручик Беляев был выпущен из училища в лейб-гвардии Стрелковый артиллерийский дивизион.

Армейская служба Беляева протекала вполне успешно. Он быстро рос в чинах (с 1899 г. – поручик, с 1903-го – штабс-капитан, с 1907-го – подполковник), успел послужить и в строю, и в штабах. В 1913 г. Иван Тимофеевич составил Устав горной артиллерии, горных батарей и горно-артиллерийских групп – первый документ в истории русской армии, регулировавший деятельность горной артиллерии.

Великую войну 1914–1918 гг. И.Т. Беляев, произведенный 3 февраля 1915 г. в чин полковника, провел в должностях командира батареи и артиллерийского дивизиона. Воевал храбро, был тяжело ранен, а 30 декабря 1915 г. «за спасение батареи и личное руководство атакой» удостоен высшей военной награды России – ордена Святого Георгия 4-й степени. 5 октября 1917 г. полковник Беляев был произведен в чин генерал-майора и вступил в командование артиллерийской бригадой на Кавказском фронте.

Впрочем, фронта к тому времени уже почти не существовало. К «демократическим порядкам», захлестнувшим сначала армию, а затем и всю Россию, Беляев отнесся резко отрицательно, поэтому неудивительно, что уже в марте 1918 г. он вступил в ряды Добровольческой армии. Там он командовал артиллерией дивизии, корпуса, был инспектором артиллерии армии. Ивану Тимофеевичу было суждено с честью пройти весь крестный путь Белой армии. Барон П.Н. Врангель отзывался о нем как о «храбром и добросовестном офицере», «человеке прекрасной души». 25 марта 1920 г. Беляев был эвакуирован из Новороссийска в Константинополь.

И.Т. Беляев

После Галлиполийского лагеря Беляев вместе с остатками Русской армии П.Н. Врангеля оказался в Болгарии. Но провести остаток дней в этой славянской стране, как тысячам соотечественников, Беляеву не было суждено. В конце 1923 г. он выехал в Аргентину, а оттуда в марте 1924-го – в Парагвай. Тогда это была глухая латиноамериканская провинция: в столице страны Асунсьоне было всего пять автомобилей и одна мощеная улица.

Такой странный на первый взгляд выбор объяснялся просто. Еще в детстве Беляев нашел на чердаке старинную карту столицы Парагвая и буквально «заболел» историей далекой экзотической страны. Желая лучше изучить быт Парагвая, Иван еще в кадетском корпусе начал учить испанский язык, много читал о коренном населении страны – индейцах гуарани. А мысль навсегда уехать в Парагвай впервые посетила молодого офицера еще в 1906 г. в минуту тяжкой личной драмы – после внезапной смерти жены.

Теперь, после революции и краха прежней России, Парагвай, по мысли Беляева, вполне подходил для того, чтобы создать в этой стране русский «национальный очаг», не испорченный большевизмом. Впрочем, из этой затеи Беляева ничего не вышло – на его призыв, размещенный в югославской газете «Новое время», откликнулось лишь несколько десятков соотечественников.

С первых же дней Беляев почувствовал себя в Парагвае как дома. Опытный боевой генерал сразу же нашел себе применение в парагвайской Военной школе – он начал преподавать там фортификацию и французский язык. В октябре 1924 г. правительство командировало Беляева в глухой малоизученный регион страны Чако-Бореаль – холмистую пустыню вперемежку с заболоченными джунглями площадью 250 тысяч квадратных километров. Там требовалось найти удобные стоянки для войск, наметить места для постройки фортов и дотов, провести регистрацию всех индейских племен и стоянок. Изучение региона Чако стало делом нескольких лет жизни генерала. По итогам 13 экспедиций, каждая из которых длилась от двух недель до нескольких месяцев, Иван Тимофеевич составил подробное описание области, устранил с карты Парагвая множество «белых пятен», установил четкую границу страны с Боливией, изучил быт и культуру местных индейских племен, составил словари двух индейских языков – мокка и чамакоко, перевел на русский поэму индейцев «Великий потоп».

Тем временем в регионе Чако начались поиски нефти, и интерес к заброшенной провинции тут же обнаружила соседняя с Парагваем Боливия, обладавшая куда большими финансовыми ресурсами и мощной по меркам Латинской Америки армией. В июне 1932 г. Боливия при поддержке США начала боевые действия против Парагвая, который смог поставить под ружье 50 тысяч солдат. Впрочем, это «ружье» было весьма условным – одна винтовка в армии приходилась на семерых.

Беляеву немедленно предложили должность генерал-инспектора артиллерии парагвайской армии, в сентябре 1932-го президент Парагвая Эйсебио Айала присвоил ему чин дивизионного генерала. Иван Тимофеевич стал далеко не единственным русским офицером, вставшим под знамя Парагвая: в Чакской войне участвовали, кроме него, 1 русский по происхождению генерал, 8 полковников, 4 подполковника, 13 майоров и 23 капитана, а количество младших офицеров исчислялось сотнями. Именно эти люди, закаленные Первой мировой и Гражданской войнами, смогли воодушевить парагвайскую армию и помогли ей выстоять против боливийцев (которыми, кстати, командовали немецкие по происхождению генералы). В апреле 1933 г. И.Т. Беляев стал начальником Генерального штаба армии Парагвая и на этом посту привел ее к решительным победам. 11 июня 1935 г. Боливия капитулировала, ее 300-тысячная армия была разгромлена и взята в плен.

Военные эксперты оценили деятельность И.Т. Беляева во главе армии Парагвая самыми высокими баллами. Американский военный историк Дэвид Зук, к примеру, считал, что в Чакской войне 1932–1935 гг. парагвайцами был учтен опыт Первой мировой войны и предвосхищены многие черты тактики Второй мировой и главная заслуга в этом принадлежит Беляеву, которого Д.Зук удостоил эпитета «несравненный». И сейчас Иван Тимофеевич единогласно признается наиболее выдающимся полководцем Латинской Америки ХХ в.

Воодушевленный исходом Чакской войны, Беляев попытался еще раз осуществить свою давнюю мечту – создать в Парагвае «русский очаг» под девизом «Европа не оправдала наших надежд, Парагвай – страна будущего». Но сложная экономическая ситуация в стране и интриги внутри эмиграции помешали Беляеву основать мощную русскую колонию в Латинской Америке.

В 1937 г. уже немолодой Беляев оставил военную службу. Его все больше интересовали судьбы чакских индейцев, и он решил целиком посвятить себя им. Беляев возглавил Национальный патронат по делам индейцев, в 1938 г. организовал первую в истории Америки театральную индейскую труппу, которая три месяца с шумным успехом гастролировала по Парагваю и Аргентине. 25 января 1941 г. Беляев встал во главе первой индейской колонии «Бартоломео де лас Касас» и получил должность генерального администратора индейских колоний. Он жил вместе с индейцами, обучая их истории, географии и… молитвам. Посещавших колонию иностранцев поражала как бедность жилища генерала (в его хижине не было даже крыши), так и любовь, с которой индейцы относились к своему «белому отцу».

19 января 1957 г. 82-летний русский генерал, навсегда вписавший свое имя в историю далекой латиноамериканской страны, скончался. Весь Парагвай три дня оплакивал своего национального героя, «русского по рождению и парагвайца сердцем». Одна из главных улиц Асунсьона в его память получила наименование «Команданте Беляев». В почетном карауле у гроба генерала стоял президент страны Альфредо Стресснер, а катафалк провожали огромные толпы индейцев, хором певших «Отче наш».

По завещанию Беляев был похоронен на территории индейских поселений, на острове посреди реки Парагвай. Над его могилой индейцы сплели шалаш и высадили кусты роз, а на надгробии генерала сделали простую надпись, до сих пор понятную каждому парагвайцу без перевода: «Здесь лежит Беляев».

Мстислав Добужинский

(1875–1957).

Мстислав Валерианович Добужинский родился 2 августа 1875 г. в Новгороде в семье офицера (впоследствии генерал-майора) и оперной певицы. Вскоре после рождения сына его родители разошлись, и воспитанием Мстислава занялся отец. Именно он, сам одаренный талантом рисовальщика, впервые заметил художественные способности в сыне и начал приучать его к творчеству оригинальным способом: просил проиллюстрировать только что прочитанную книгу. Рисование скоро стало настоящей страстью Мстислава, и еще до гимназии он посещает рисовальные классы Императорского общества поощрения художеств. Необходимую будущему художнику наблюдательность развивали постоянные переезды по месту службы отца – Кишинёв, Вильно, Тамбов, Петербург…

После окончания Виленской классической гимназии и первого курса юридического факультета Петербургского университета Мстислав дважды пытался поступить в Императорскую академию художеств, но не был принят и в 1899-м решил продолжать обучение в Мюнхене, в знаменитой художественной школе словенского живописца А. Ашбе. Именно Ашбе, полагавший, что талант каждого художника должен раскрываться индивидуально, без «подсказок» со стороны, придал Добужинскому уверенности в своих силах.

Вернувшись в 1901-м из Мюнхена в Петербург, Добужинский заинтересовался художественным объединением «Мир искусства» и вскоре стал самым молодым, но и одним из самых видных мирискусников. По собственному признанию мастера, в начале пути на него оказали большое влияние К.А. Сомов и А.Н. Бенуа, а также ведущие мастера модного тогда югендштиля. Городские пейзажи Добужинского 1900-1910-х гг. ярко передают образ Петербурга начала ХХ в. – странного, причудливого города, где архитектурная классика пушкинских времен соседствует с доходными домами в стиле модерн, проходными дворами, окраинными фабриками, обшарпанными заборами. Этот Петербург зыбок, призрачен, иногда даже пугающ. Так, на гуаши «Старый домик» (1905) трогательный деревянный особнячок зажат в кольцо несколькими бездушными каменными громадами. Одновременно создается и образ «нового горожанина» начала века – замкнутого, отгороженного от окружающего его мира. Таков «Человек в очках» (1906) – портрет критика и поэта К.А. Сюннерберга. Хрупкий немолодой интеллигент изображен на фоне унылого петербургского предместья – хаоса фабричных труб, огородов, безликих жилых многоэтажек. Скованная поза, непроницаемое лицо, «слепые» глаза за стеклами очков подчеркивают одиночество и враждебность человека бездушному, уродливому городу.

М.В. Добужинский. Художник О.Э. Браз. 1922 г.

Полнее всего талант Добужинского раскрылся в театре и книжной графике. После удачных дебютов в Старинном театре и Театре В.Ф. Комиссаржевской в 1909 г. его приглашает в Московский Художественный театр К.С. Станиславский – оформить постановку «Месяца в деревне» И.С. Тургенева. Безусловной вершиной Добужинского – театрального художника считаются декорации к спектаклю «Николай Ставрогин» (1913) по «Бесам» Ф.М. Достоевского. «Лучшего живописца трудно пожелать», – отзывался Станиславский о Добужинском. Книги художник начал оформлять в 1906-м («Станционный смотритель» А.С. Пушкина). Впоследствии именно Пушкин стал его любимым «героем» – Добужинский создал иллюстрации к «Барышне-крестьянке», «Графу Нулину», «Скупому рыцарю». Успешно пробовал он себя и в карикатуре, и в оформлении почтовых открыток.

В 1906–1911 гг. Добужинский преподавал в частной художественной школе Е.Н. Званцевой, в 1911–14 гг. – в Новой художественной мастерской при Петербургском университете. Первая мировая война застала художника в Лондоне. Вернувшись на родину, он создал цикл фронтовых зарисовок, а с 1916-го служил в Главном управлении Красного Креста.

Февральскую революцию Добужинский, как и большинство его современников, принял восторженно, в марте 1917-го начал сотрудничать в Комиссии по делам искусств при Совете рабочих и солдатских депутатов. Благожелательно он встретил и октябрьские события: активно участвовал в оформлении революционных праздников, стоял у истоков Театра трагедии, где заведовал художественной частью. В ноябре 1918 г. по заданию отдела изобразительного искусства Северо-Западного округа художник выехал в Витебск, где жил и работал около года. За это время им были основаны Витебский художественный музей и Витебское художественное училище (20 декабря 1918 г. Добужинский стал его первым директором). В ноябре 1919 г. в Петрограде Добужинский создал собственную художественную студию, параллельно преподавал в Петроградском Доме искусств и Академии художеств, писал декорации для Большого драматического театра, создал великолепный цикл литографий «Петроград в 1921 году» – своего рода летопись голодного, скованного холодом города первых лет Советской власти. К этому времени относятся и многочисленные стихотворения Добужинского (первые стихи он написал еще в 1903-м). Большим поэтом ему не суждено было стать, и единственный сборник «Тайны» так и остался неизданным.

В 1923-м Добужинский отправился в зарубежную командировку – сначала в Германию, где в Дрезденской опере он ставит оперу «Евгений Онегин» П.И. Чайковского, затем в Литву. В 1924 г. при поддержке знаменитого поэта-символиста, посла Литвы в СССР Ю. Балтрушайтиса Добужинский получил литовское гражданство. Этот выбор был связан с тем, что род Добужинских имел литовские корни – сам художник связывал происхождение своей фамилии с деревней Дабужяй, что недалеко от Укмярге. В отличие от большинства других русских эмигрантов, воспринимавших свое изгнание как «нравственную и физическую каторгу», а страну, давшую им приют, – как «неродную мать», Добужинский глубоко и искренне любил Литву, посвятил ей немало картин и стихотворений, мечтал о том, чтобы город Вильно, в 1920–1930-х входивший в состав Польши, стал литовским Вильнюсом. Художник даже вошел в состав комиссии по созданию государственного герба молодой республики.

1926–1929 годы Добужинский проводит в Париже, сотрудничая с «Летучей мышью» Никиты Балиева и преподавая в Школе декоративного искусства, а с 1929 г. работает главным художником Литовского государственного театра в Каунасе – тогдашней столице Литвы. В это время им были оформлены спектакли «Пиковая дама» П.И. Чайковского, «Борис Годунов» М.П. Мусоргского, «Тангейзер» Р. Вагнера, «Раймонда» А.К. Глазунова, «Князь Игорь» А.П. Бородина, «Радзивилл Перкунас» Ю. Карнавичюса. Мастера часто приглашали и другие театры – брюссельские «Де ля Моннэ» и «Да Парк», амстердамский «Рикка Хоппер», Латвийская национальная опера, Чехословацкий национальный театр. В 1928-м состоялся дебют Добужинского в кино – им был оформлен французский фильм «Плодородие» по роману Э. Золя «Земля».

Именно к 1920-м гг. относятся высшие достижения Добужинского – книжного графика. Это иллюстрации к «Бедной Лизе» Н.М. Карамзина и «Тупейному художнику» Н.С. Лескова (1922) и «Белым ночам» Ф.М. Достоевского (1925). Замечательны также его рисунки к детским книгам – «Примусу» О.Э. Мандельштама и «Бармалею» К.И. Чуковского (1925). К художнику приходит международная слава: его работы выставляются в Амстердаме, Копенгагене, дважды – в Брюсселе и Париже, трижды – в Риге, а ставший ему родным Каунас устраивал выставки Добужинского целых шесть раз.

В 1939 г. Михаил Чехов пригласил художника в США для оформления спектакля «Одержимые» по роману Ф.М. Достоевского «Бесы». Вернуться в Европу не позволила начавшаяся Вторая мировая война. В январе 1940-го 64-летний мастер успешно сдал экзамены на театрального художника-декоратора и начал профессиональную карьеру в Америке. К наиболее значимым постановкам военных лет относятся посвященный «Храбрым русским солдатам Второй мировой войны» балет «Русский солдат» С.С. Прокофьева (1941) и «Бал-маскарад» Д. Верди (1942). В 1945-м Добужинский дебютировал в качестве либреттиста – им был создан балет на музыку Седьмой (Ленинградской) симфонии Д.Д. Шостаковича, выполнены эскизы декораций к этому балету, а также иллюстрации-фантазии к музыке Шостаковича. К сожалению, эта постановка не была осуществлена.

После войны старый художник жил попеременно в Нью-Йорке и Европе – Риме, Париже, Лондоне. Он успешно работал в миланском театре Ла Скала, неаполитанском Сан-Карло, лондонском «Рамбер Мари». В 1950-х его выставки не раз проходили в крупнейших залах Европы и Америки. А вот на родине о нем практически не вспоминали – первая выставка Добужинского в СССР состоялась только в 1963 г. в Вильнюсе. Московская публика увидела работы мастера еще позже, в 1975-м.

Но до этого момента художнику не суждено было дожить. В ноябре 1957 г. 82-летний Добужинский направился в США, чтобы обменять паспорт. Во время плавания он тяжело заболел и 20 ноября скончался в Нью-Йорке, в квартире своего младшего сына. Могила Добужинского находится на парижском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Юлий Жданов

(1877–1940)

Юлий Петрович Жданов родился 21 ноября 1877 г. в Екатеринодаре в семье городского инженера. После окончания Псковского реального училища Юлий поступил в Петербургский Николаевский институт гражданских инженеров и в 1903 г. окончил его. Местом службы молодого инженера-строителя стал МИД, точнее, технический отдел Службы пути управления Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), находившийся в Харбине. Когда 26-летний Жданов прибыл к месту службы, он и не подозревал, что в далеком городе пройдет вся его дальнейшая жизнь. В 1905 г. к нему в Харбин приехала жена Людмила Рудольфовна, быт из временного начал становиться постоянным. Таланты Жданова оказались востребованными. В 1906 г. инженер получил должность помощника руководителя строительством Харбина, а в 1914-м стал начальником городского Харбинского участка.

В то время основанный в 1898 г. Харбин фактически был наполовину русским городом. Из 100-тысячного населения 40 тысяч составляли русские, там действовали русская администрация и полиция. Харбин по праву считался одним из самых значительных и быстроразвивающихся городов Дальнего Востока. И основная заслуга в формировании облика Харбина принадлежала русскому зодчему Юлию Жданову. Именно под его надзором осуществлялось мощение городских улиц, прокладывался водопровод, здания обеспечивались современными системами пожарной безопасности. Кроме того, Жданов занимался проектированием домов, украсивших центральные улицы Харбина.

В 1912 г. по проекту Юлия Жданова был построен особняк богатого чаеторговца И.Ф. Чистякова. Расположенное на Вокзальном проспекте, это изящное двухэтажное здание в эклектическом стиле, украшенное эффектной угловой башней с куполом, приобрело славу самого красивого частного дома Харбина. Три года спустя Жданов построил на улице Участковой монументальное здание Японской гимназии в стиле модерн (за эту работу он получил премию от императора Японии), Одновременно архитектор продолжал работать и в России – так, в 1910 г. он победил в конкурсе на проект здания Управления Владикавказской железной дороги в Начихевани (совместно с техником Н.С. Нестеровым, 1-е место) и участвовал в строительстве железнодорожного вокзала во Владивостоке.

Большой вклад внес Юлий Петрович в увековечивание памяти героев Русско-японской войны 1904–1905 гг. В 1909–1913 гг. им было построено несколько мемориальных сооружений, памятных знаков и часовен в разных городах и поселках Маньчжурии. Среди них выделялся небольшой изящный храм-памятник Христа Спасителя на русском кладбище в Мукдене по эскизу великого князя Петра Николаевича (1912).

Свято-Покровский собор в Харбине. Архитектор Ю.П. Жданов. 1930 г.

Сохранившиеся постройки Ю.П. Жданова говорят о том, что его творческие пристрастия как архитектора были разнообразны. Некоторые его здания выдержаны в духе модного в конце 1890-х эклектизма, затем он испытал влияние стиля модерн и неоклассицизма. Эти традиции Жданов продолжал развивать и в 1920-х. Тогда его творчество для кого-то выглядело уже вчерашним днем архитектуры, но русским эмигрантам, безусловно, напоминало о золотом веке России – начале ХХ столетия и вызывало у них самые теплые эмоции.

После революции возвращаться на Родину Юлий Жданов не захотел. В Харбине был налаженный быт, множество знакомств, со временем этот город стал ему почти родным. В 1921 г. он уволился с КВЖД, однако опытному инженеру тут же предложили должность председателя строительной комиссии в городском управлении Харбина. В 1926–1931 гг. Жданов служил главным инженером поселкового управления в Харбине. Город в то время бурно развивался, напоминая одну большую стройку, и заказами Юлий Петрович был обеспечен почти постоянно. К наиболее заметным работам эмигрантского периода относятся доходный дом В.Д. Мееровича на Большом проспекте (1921), здание консульства Японии на Вокзальном проспекте (1924), Японо-Китайский клуб на Нагорном проспекте (1928), выполненный в византийском стиле храм Покрова Пресвятой Бородицы (1930).

Скончался Юлий Петрович Жданов 19 декабря 1940 г. в Харбине. Из 63 лет жизни, отведенных ему судьбой, в Китае он провел тридцать семь. В знак особого уважения к покойному городские власти разрешили похоронить заслуженного архитектора на закрытом Старом кладбище – недалеко от построенной по его проекту Свято-Покровской церкви. А прекрасные здания, возведенные Ждановым сто лет назад, по-прежнему украшают собой один из красивейших городов Китая.

Илья Миклашевский

(1877–1961)

Илья Михайлович Миклашевский родился в Одессе 15 декабря 1877 г. в семье екатеринославского предводителя дворянства. После окончания одного из самых престижных российских учебных заведений – Александ-ровского лицея 21-летний Илья 28 августа 1899 г. поступил юнкером в знаменитое Николаевское кавалерийское училище и год спустя, выдержав экзамен на офицерский чин, был произведен в гвардейские корнеты. Служить молодому офицеру выпало в одной из самых знаменитых кавалерийских частей – лейб-гвардии Кавалергардском полку. С началом Русско-японской войны Миклашевский добровольцем отправился на фронт и 26 марта 1904 г. был зачислен во 2-й Дагестанский конный полк с переименованием в казачий чин сотника. Сотник Миклашевский отличался отчаянной храбростью, граничащей с безрассудством, и привез с войны целых шесть боевых орденов – Святого Станислава 3-й и 2-й степеней с мечами, Святой Анны 4-й, 3-й и 2-й степеней с мечами, Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. С 5 февраля 1906 г. офицер снова служил в Кавалергардском полку. Дальнейшая воинская карьера Ильи Миклашевского развивалась успешно и быстро – в 1908 г. он получил чин штабс-ротмистра гвардии, в 1912 г. – ротмистра гвардии, 22 июля 1914 г. стал полковником.

На Великой войне 1914–1918 гг. полковник Миклашевский командовал эскадроном и дивизионом кавалергардов, воевал отменно, 5 мая 1915 г. получил за храбрость Георгиевское оружие. 16 февраля 1917 г. Миклашевский был назначен командиром лейб-гвардии Уланского полка. Но с «демократическими» порядками, воцарившимися в армии после Февральского переворота, мириться он не пожелал и при первой же возможности покинул столицу с тем, чтобы присоединиться к молодой Добровольческой армии.

С 13 мая 1919 г. Миклашевский возглавлял бригаду Сводно-гвардейской кавалерийской дивизии, в июле – октябре 1919-го в чине генерал-майора командовал кавалерийскими дивизиями. В боях был тяжело ранен, с 13 мая 1920 г. состоял в должности генерала для поручений при главнокомандующем Вооруженными силами Юга России. В ноябре 1920 г., как и тысячи его соотечественников, Миклашевский навсегда покинул родину на корабле «Великий князь Александр Михайлович».

И.М. Миклашевский

Новой родиной для боевого офицера стало Соединенное королевство сербов, хорватов и словенцев (так до 1929 г. называлась Югославия). Там Миклашевского без лишних вопросов приняли в армию в чине полковника. Как выяснилось, причиной была одна из наград Ильи Михайловича – высший сербский орден «Звезда Карагеоргия», обладатели которого пользовались в Югославии огромным почетом.

В июле 1924 г. произошло событие, которое в перспективе могло сильно повлиять на расстановку политических сил на Балканах и в Средиземноморье. До Белграда докатились тревожные вести из соседней Албании. В этой по преимуществу мусульманской стране к власти не без помощи московских военных советников пришел православный священник Теофан Ноли, занимавший отчетливо просоветскую позицию. Полпред СССР в Тиране Круковецкий во всеуслышание заявлял о своем намерении советизировать Албанию и сделать ее опорной базой коммунизма на Балканах.

Лишившийся поста албанский премьер-министр Ахмет Зогу бежал в Белград, где начал формировать отряд для восстановления в Албании порядка. Югославские власти сами не желали появления у себя под боком советского форпоста, а потому позволили Зогу объявить «крестовый поход» на Тирану, выставив единственное условие – отрядом должен командовать старший офицер югославской армии. На эту роль отлично подошел имевший репутацию отчаянного храбреца Илья Миклашевский. Услышав о предложении, он обрадовался. Мирная армейская служба не была его стихией, а тут – настоящее приключение, да еще действовать предстоит против «красных»!..

Вербовка желающих происходила просто – на улицах и в кафе Белграда. За день Миклашевскому без проблем удалось набрать больше сотни бывших русских офицеров и солдат, охотно согласившихся воевать с албанскими коммунистами. Не последнюю роль сыграло и то, что «работа» отряда оплачивалась наличными, точнее, старинными золотыми наполеондорами.

С 10 декабря 1924 г. будущие участники акции начали небольшими группами прибывать в Дебари – пограничный пункт между Сербией и Албанией. Перед началом похода Зогу присвоил всем его участникам офицерские чины албанской армии. Так белый генерал и югославский полковник Миклашевский стал албанским майором.

В ночь на 17 декабря 1924 г. югославско-албанскую границу пересек отряд из 108 русских бойцов, вооруженных четырьмя старыми горными пушками австро-венгерского производства и восемью итальянскими пулеметами. Регулярная албанская армия превышала отряд по численности в 64 (!) раза. Ночью 17 декабря произошел первый бой, из которого миклашевцы вышли победителями. В 8 часов утра этого дня отряд с боем завладел деревней Посети, а к 15 часам занял район Резан – Брата – Клобуциста, причем албанские пограничники перешли на сторону противника. Наступление развивалось быстро благодаря четкой и умелой работе русских артиллеристов: как только пехота занимала очередную позицию, на ней зажигали костры, и это служило пушкарям сигналом к тому, что огонь нужно переносить на следующий рубеж.

К ночи 18 декабря отряд после упорного боя занял город Пешкопея. В нем было захвачены орудие, четыре пулемета, три бомбомета, сотни винтовок, в плен сдались пятеро офицеров и 400 солдат албанской армии. На главной площади города миклашевцы обнаружили виселицы, на которых сторонники Теофана Ноли собирались казнить русских воинов. Утром 18 декабря в Пешкопее состоялся парад, на котором отряд Миклашевского громовым «ура» приветствовал Ахмета Зогу.

Сдача Пешкопеи деморализовала албанскую армию: ее офицеры и солдаты начали массово переходить на сторону Зогу или попросту покидать позиции. К столице страны Тиране отряд Миклашевского подошел, встречая лишь слабое сопротивление. Последний крупный бой произошел на перевале Гафа 23 декабря 1924 г. Русский отряд атаковал сильно укрепленный перевал в лоб, а албанские монархисты неожиданно ударили противнику во фланг. Эта победа оказалась решающей – Теофан Ноли и представители советского полпредства на четырех пароходах в панике покинули страну.

Тирана встретила отряд Миклашевского ликованием. На улицах гремели оркестры, отовсюду слышались крики «Рофт!» («Ура!»). Главнокомандующий албанской армией полковник Криузиу поблагодарил русских бойцов за их удаль. Отряд Миклашевского сыграл вескую роль и в избрании Ахмета Зогу первым президентом Албании – на здание парламанта страны были направлены дула русских орудий, которые «помогли» депутатам принять единственное верное решение…

Вот так история Албании пошла по другому пути. Планы по большевизации этой страны были сорваны отрядом из 100 русских воинов, возглавлял который Илья Миклашевский. После трех лет президентства Ахмет Зогу в 1928 г. принял королевский титул и имя Зог I. Правил он до 1939 г., когда Албания была оккупирована фашистской Италией.

Русский отряд в составе албанской армии существовал до 1926 г. Его офицеры и солдаты участвовали в рейдах по разоружению местного населения, держали под контролем мелких феодальных князьков – беев, далеко не все из которых были довольны правлением Зогу. После роспуска отряда президент предложил всем его участникам пожизненную пенсию при условии, что они останутся в Албании. Некоторые воспользовались этим предложением, и к 1939 г. в стране продолжали служить около 15 русских по происхождению офицеров. В дальнейшем почти все они перешли на службу в итальянскую армию и погибли во время Второй мировой или были казнены коммунистическими властями Албании. Удачнее всего сложилась судьба Льва Павловича Сукачева (1895–1975) – он возглавил полк албанской королевской гвардии, который в апреле 1939 г. оказал сопротивление вторгшимся в Албанию итальянцам и дал возможность эвакуироваться семье короля. В дальнейшем Сукачев служил в армии Италии, где достиг чина бригадного генерала, а с 1949 г. жил в США.

Что же касается Ильи Миклашевского, то он не захотел остаться в стране, ход истории которой изменился благодаря ему. Выполнив свою миссию, он предпочел вернуться в югославскую армию. Затем перебрался во Францию, где возглавлял объединение лейб-гвардии Уланского полка. 17 октября 1961 г. Илья Михайлович Миклашевский скончался на 83-м году жизни. Его могила находится в Ницце на кладбище Кокад.

Петр Врангель

(1878–1928)

Барон Петр Николаевич Врангель родился 15 августа 1878 г. в Новоалександровске Ковенской губернии (ныне город Зарасай, Литва) в семье директора Ростовского страхового общества, ученого и писателя Николая Егоровича Врангеля и его жены Марии Дмитриевны, урожденной Дементьевой. В 1896 г. будущий полководец окончил Ростовское реальное училище, а в 1901-м – Горный институт. В том же году поступил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Конный полк и в 1902-м, после сдачи экзаменов в Николаевском кавалерийском училище, был произведен в первый офицерский чин корнета гвардии с зачислением в запас. В 1902–1904 гг. Петр служил в Иркутске чиновником особых поручений при генерал-губернаторе, но с началом Русско-японской войны вновь зачислился на военную службу, которая стала его призванием.

За участие в Русско-японской сотник 2-го Верхнеудинского казачьего полка Врангель был удостоен боевых орденов Святой Анны 4-й степени и Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом. В 1906-м офицер получил перевод в 55-й драгунский Финляндский полк, а на следующий год – в лейб-гвардии Конный полк. В 1910 г. Петр Николаевич окончил Николаевскую академию Генерального штаба, но по собственному желанию остался служить в строю ставшего ему родным лейб-гвардии Конного полка. На Великую войну 1914–1918 гг. барон Врангель вышел в чине ротмистра и должности командира эскадрона.

Первая мировая раскрыла талант Врангеля-командира в полной мере. Он отличался блистательной храбростью. С 8 октября 1915 г. командовал 1-м Нерчинским казачьим полком, с 19 января 1917 г. в чине генерал-майора – 2-й бригадой Уссурийской конной дивизии, а в июле получил 7-ю кавалерийскую дивизию и Сводный кавалерийский корпус. За участие в войне Врангель был удостоен трех георгиевских наград – ордена Святого Георгия 4-й степени (его он получил одним из первых за всю войну, 13 октября 1914 г.), Георгиевского оружия и Георгиевского креста 4-й степени с лавровой ветвью, которым офицеры награждались по представлению солдат. Также он был награжден орденами Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом и Святого Владимира 3-й степени с мечами.

После революции генерал чудом не погиб в 1917 г. во время расправ над офицерами в Ялте. Одно время он делал ставку на украинское правительство гетмана П.П. Скоропадского, но вскоре разочаровался в нем и отправился в Екатеринодар, занятый белой Добровольческой армией. С августа 1918-го Врангель командовал в ней 1-й конной дивизией, а с ноября – 1-м конным корпусом. 28 ноября 1918 г. он был произведен в чин генерал-лейтенанта.

П.Н. Врангель и митрополит Антоний Храповицкий. Югославия. 1927 г.

В январе-августе 1919 г. Врангель командовал Кавказской Добровольческой армией, самой крупной его удачей на этом посту стало взятие Царицына 30 июня 1919 г. Однако Петр Николаевич все больше и больше расходился во взглядах с командованием Вооруженных сил Юга России (ВСЮР). В частности, он резко протестовал против так называемой «Московской директивы» Деникина, предписывавшей наступление на Москву, и сразу предрекал крах этой операции. В итоге Врангель оказался прав – успехи белых ограничились взятием Орла, Курска и Воронежа. Уже в разгаре тяжелейшего отступления, местами походившего на бегство, 26 ноября 1919-го, Врангель был назначен командующим Добровольческой армией и главноначальствующим Харьковской области, сменив на этом посту В.З. Май-Маевского, но даже огромный полководческий талант генерала в критической для белых ситуации оказался бесполезен. 21 декабря 1919 г. барон был отстранен от командования армией, 8 февраля 1920 г. уволен в отставку и, излив свои чувства в резком письме Деникину, отбыл в Константинополь.

Впрочем, опала генерала длилась недолго. После отставки Деникина с поста главкома ВСЮР спешно собравшийся в Севастополе военный совет постановил избрать главнокомандующим именно Врангеля. Петр Николаевич прибыл в Севастополь на британском линкоре «Император Индии» и принял должность.

Надо сказать, что Врангель вполне отдавал себе отчет в том, что ему предстоит: «По человеческим соображениям, почти нет никаких надежд на дальнейший успех Добровольческого движения. Армия разбита. Дух пал. Оружия почти нет. Конница погибла. Финансов никаких. Территория ничтожна. Союзники не надежны. Большевики неизмеримо сильнее нас и человеческими резервами, и вооруженным снаряжением». Тем не менее он отказался от предложенного англичанами посредничества в переговорах с большевиками и, решив воспользоваться предоставленным шансом, начал новый этап Белой борьбы.

Почти сразу же Врангелю пришлось возглавить отражение мощного красного наступления на Крым. В апреле первый штурм Перекопа был сорван белыми, в ряде мест красным нанесли чувствительные контр-удары, что заставило большевистское руководство временно отказаться от идеи вторжения в Крым. В апреле-ноябре 1920 г. там существовало государство, служившее для Врангеля своеобразным «полигоном», на котором отрабатывалась выношенная им государственная модель.

Сам Врангель так описывал свою идею: «Единственным средством приостановить непрерывную анархию в России является сохранение в ней здорового ядра, которое могло бы объединить вокруг себя все стихийные движения против тирании большевиков. Не новым наступлением на Москву, а объединением всех борющихся с коммунистами народных сил может быть спасена Россия от этой опасности, которая грозит переброситься на Европу».

«Руководящий период» Врангеля оказался весьма для него насыщенным. Возглавив вооруженные силы, он переименовал их из ВСЮР в Русскую армию. В июне ее численность составляла 32 тысячи штыков и 12 тысяч сабель, на вооружении армии состояли 1144 пулемета, 272 орудия, 14 бронепоездов, 16 автобронеотрядов, 1 танковый отряд и 11 авиационных отрядов. Барон Петр Николаевич возглавил также и гражданскую администрацию русского Юга, приняв титул «Правитель Юга России». Вопреки широко распространенному мнению, он был весьма либеральным государственным деятелем, старавшимся учитывать интересы всех слоев населения. Под его руководством было проведено несколько важных административных реформ, приняты законы «О земле», «О волостном земстве», «Об упорядочении судопроизводства в целях прекращения произвола». Прекрасно понимая, что в бедном ресурсами Крыму армию прокормить невозможно, Петр Николаевич санкционировал операцию по вторжению в Северную Таврию (началась 6 июня 1920 г.), которая оказалась последним тактическим успехом белых войск. Выстоять Белое дело могло только с помощью европейских союзников, а они в сохранении «здорового ядра России» в Крыму заинтересованы не были. Врангель мог только прилагать все силы к тому, чтобы финал наступил как можно позже…

В ноябре 1920 г. командование Красной армии сосредоточило у Перекопского перешейка, закрывавшего вход в Крым, огромное количество войск – три общевойсковые и две конные армии (13 стрелковых дивизий, 10 кавалерийских дивизий, 2 стрелковые бригады и 6 кавалерийских бригад). В ночь на 8 ноября началось наступление красных. Тем не менее многократно уступавшая противнику и в численности, и в ресурсах Русская армия (8 пехотных и 6 кавалерийских дивизий и кавалерийская бригада, всего 38 600 штыков и 19 300 сабель) смогла достойно выполнить поставленную перед ней задачу – не дать красным молниеносно ворваться в Крым и захватить полуостров одним ударом. 11 ноября М.В. Фрунзе предложил Врангелю прекратить сопротивление и обещал амнистию тем, кто сложит оружие. Но Врангель никак не отреагировал на это предложение. В тот же день в крымской печати появилось правительственное сообщение: «Ввиду объявления эвакуации для желающих офицеров и их семейств, других служащих, Правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают выезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем. Все это заставляет Правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственная опасность от насилия врага, – остаться в Крыму».

План эвакуации был разработан в Севастополе высшими чинами администрации Крыма – самим Врангелем, председателем правительства А.В. Кривошеиным, начальником штаба Русской армии П.Н. Шатиловым, командующим Черноморским флотом М.А. Кедровым и командующим армейским тыловым районом М.Н. Скалоном. Согласно распоряжениям Врангеля, войска заняли главные учреждения, почту и телеграф, выставили караулы на пристанях и вокзале. Был разработан план эвакуации тыловых учреждений, раненых, больных, продовольствия, ценного имущества. Приблизительное распределение мест на погрузку выглядело таким образом: Севастополь и Керчь – по 20 тысяч человек, Феодосия – 13 тысяч, Ялта – 10 тысяч, Евпатория – 4 тысячи. Сначала предполагалось вывезти из Крыма и 9 тысяч лошадей, но потом от этого плана отказались.

В течение трех дней из всех крымских портов отходили корабли, увозившие в изгнание всех, кто не желал оставаться в Крыму под властью красных. Из грузов в основном вывозили продовольствие, зерно, топливо и мануфактуру, остальное имущество, как достояние русского народа, не уничтожалось, а передавалось рабочей охране. Приводилось в негодность только вооружение – орудия, аэропланы, танки, бронеавтомобили и бронепоезда.

Всего из Севастополя, Ялты, Феодосии, Евпатории и Керчи по направлению к Константинополю, по данным штаба Русской армии, ушло 126 судов, на которых покинуло Родину 145 693 человека, не считая членов судовых команд (одно судно – буксир «Язон» – с полдороги вернулось в Крым). В числе эвакуированных было 50 тысяч армейских чинов, больше 6 тысяч раненых, прочие – служащие учреждений и гражданские лица, в их числе около 7 тысяч женщин и детей. В эвакуации участвовали, кроме русских, также американские, английские, французские, итальянские, греческие и польские суда. В отличие от предыдущих эвакуаций белых армий – Одесской и Новороссийской, – крымская прошла безукоризненно: все, кто хотел отступить с остатками армии Врангеля, сделали это.

Разумеется, далеко не все люди, покидавшие в эти ноябрьские дни 1920-го Родину навсегда, уходили из России с легким сердцем. Многие не выдерживали разлуки с Отечеством. Очевидец севастопольской эвакуации, капитан Стаценко, оставил такое свидетельство: «Находились все же такие, которые не выдерживали “игры нервов”: с проклятиями уходили от пристани. Были другие. Они окончательно расставались со всем – стрелялись. Был момент, когда отовсюду раздавались выстрелы, один за другим. Нашел психоз, только крики более стойких: “Господа! Что вы делаете? Не стреляйтесь! Пароходы еще будут. Все сможем погрузиться и уехать!” – смогли остановить малодушных. На моих глазах офицер нашего полка застрелил сперва своего коня, а затем пустил пулю себе в лоб». Другой пример: когда молодой подпоручик-артиллерист де Тиллот уже сел на пароход, на пристань прибежала его мать и начала умолять сына не покидать Родину. Сначала тот не соглашался, но затем вернулся на берег. Впрочем, пять лет спустя де Тиллот все же эмигрировал, причем весьма оригинальным способом: захватил шедший из Севастополя в Одессу пароход «Утриш» и ушел на нем в Болгарию.

В прощальной речи, обращенной к юнкерам Сергиевского военного училища, Петр Николаевич сказал: «Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы едем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга». В 15 часов 14 ноября Врангель на катере обошел суда, стоявшие на Севастопольском рейде, поблагодарил всех за службу и еще раз предупредил о трудностях, которые ожидают на чужбине. После этого все суда обошла самоходная баржа, которая собрала передумавших покидать Родину людей и вернула их на крымский берег.

Флаг главнокомандующего был поднят на крейсере «Генерал Корнилов». По иронии судьбы раньше этот корабль, носивший название «Очаков», был известен как один из символов русской революции – именно на нем поднял в 1905 г. восстание лейтенант П.П. Шмидт. 17 ноября 1920 г. крейсер покинул крымский берег, унося последнего белого вождя в эмиграцию…

В 1920–1922 гг. штаб Врангеля находился в Константинополе, в 1922–1927 гг. – в Сремских Карловцах, в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (до 1929 г. название Югославии). В это время Врангель отнюдь не был генералом без армии – напротив, ему беспрекословно подчинялось 40 тысяч закаленных Великой и Гражданской войнами офицеров и солдат, 1 сентября 1924 г. объединенных в Русский Общевоинский союз (РОВС) и в любой момент готовых встать под ружье. Положение этой рассеянной по всей Европе армии было сложным – средств на содержание не было, вчерашние союзники по Антанте никакой поддержки не оказывали, к тому же советские дипломаты постоянно «давили» на них, возмущенно требуя расформировать белогвардейские части в Европе. Тем не менее на протяжении 1920-х РОВС был весьма весомым политическим аргументом в европейской политике, многие историки считают, что именно благодаря его существованию не осуществились планы советской интервенции на Балканы.

Естественно, советские спецслужбы пристально следили за Врангелем, и осенью 1921 г. была предпринята попытка его ликвидации. 15 октября итальянский пароход «Адрия», шедший из Батума через Константинополь, неожиданно на полном ходу врезался в борт яхты «Лукулл», на которой жил Петр Николаевич. Яхта пошла ко дну практически мгновенно. По чистой случайности Врангеля с женой в тот момент не было на ее борту.

В сентябре 1927 г. Петр Николаевич Врангель с семьей переехал в столицу Бельгии Брюссель. Там же он и скончался в 9 часов утра 25 апреля 1928 г. на 50-м году жизни, внезапно заразившись туберкулезом. Быстрая смерть еще совсем нестарого белого вождя послужила поводом для многочисленных слухов о том, что он был отравлен советским агентом. Прах генерала был перенесен в Белград и 6 октября 1929 г. торжественно захоронен в храме Святой Троицы.

На протяжении долгого времени в литературе существовали два образа Врангеля: один – рыцарь без страха и упрека, образец офицера, бескомпромиссный борец с «красной нечистью», другой – «черный барон», тиран, мечтавший залить Советскую Россию кровью. Только в последнее время благодаря усилиям историков трагическая и величественная фигура Петра Николаевича Врангеля, полководца и государственного деятеля, обретает в истории России заслуженное место.

Владимир Андреев

(1878–1940)

Владимир Владимирович Андреев родился 6 октября 1878 г. в Петербургской губернии. После окончания Петровского Воронежского кадетского корпуса поступил в Павловское военное училище, из которого в августе 1898-го был выпущен подпоручиком в 124-й пехотный резервный Варшавский полк. В том же году Владимир Андреев был прикомандирован к лейб-гвардии Волынскому полку, расквартированному в Варшаве.

Обычный на первый взгляд молодой субалтерн (младший офицер роты), Андреев быстро обратил на себя внимание сначала сослуживцев, а затем и начальства одной особенностью – он чрезвычайно ловко владел в учебном бою холодным оружием. Со временем стало понятно, что это не просто грамотное обращение с шашкой, а настоящий дар. 30 апреля 1901 г. Владимир получил второй приз за бой на саблях на турнире в Варшаве, а два года спустя улучшил свое достижение и взял главный приз. 30 мая 1904 г. поручик Андреев был назначен офицером-распорядителем Варшавского военного фехтовально-гимнастического зала. В свободное от службы время он не уставал совершенствовать искусство боя, разрабатывал новые и новые приемы.

В марте 1907 г. Андреев был приглашен на международный военный фехтовальный турнир в Нидерланды. Из двенадцати возможных мест в Гааге он занял пятое. В мае того же года в Варшаве Владимир Владимирович был удостоен первого приза за бой на рапирах, а в июне 1908-го получил высшую награду для офицера-фехтовальщика – 1-й Императорский приз за бой на саблях. Стало понятно, что русская армия приобрела «золотой клинок», фехтовальщика номер один.

После трехмесячной стажировки в Римской Центральной фехтовальной школе Владимир Андреев подошел к пику своей спортивной карьеры – он был включен в состав российской делегации на Олимпийских играх 1912 г. в Стокгольме. По итогам игр Шведский Олимпийский комитет наградил капитана лейб-гвардии Волынского полка Андреева специальным дипломом за «яркие сабельные бои», особо отметив вдохновенную, с выдумкой, технику русского офицера. Фактически именно Андреев стал «отцом» спортивного фехтования в России.

В.В. Андреев

Успешным оказался для Владимира Андреева и 1913 г. В августе он участвовал в Первой Всероссийской олимпиаде, проходившей в Киеве. Отличился Андреев и в стрельбе из винтовки, выиграв состязательную стрельбу среди офицеров Варшавского гвардейского отряда. А 1-й Императорский приз за бой на рапирах был для него уже привычным. Соперников в искусстве фехтования для Андреева в России по-прежнему не было, а разработанные им приемы уже входили в курс обучения в военных училищах.

Блестящую спортивную карьеру Андреева оборвала Великая война 1914–1918 гг. На фронт капитан Андреев ушел в первый же день войны и не выходил из боев до осени 1917-го. За доблесть мужественный офицер был удостоен ордена Святого Станислава 2-й степени с мечами. А потом началась новая война – Гражданская. В ней «золотой клинок России» участвовал на стороне белых, перенес тяготы знаменитого 1-го Кубанского (Ледяного) похода, за что был удостоен одной из самых почетных наград Белого движения – учрежденного в сентябре 1918 г. знака «За Ледяной поход». Закончил войну в чине полковника. И как и множество соотечественников, отправился в изгнание, которое многим тогда казалось временным…

С 1920 г. Андреев обосновался в Болгарии. Хотя в Великой войне эта страна участвовала на стороне противников России, к русским здесь традиционно относились очень тепло, болгарское правительство многое делало для того, чтобы эмигранты не чувствовали себя ущемленными в правах. Дар «золотого клинка России» не остался невостребованным – он быстро получил место штатного фехтмейстера в Софийском военном училище.

Эмигрантские годы стали для офицера-спортсмена активными и плодотворными – он искренне стремился принести пользу Болгарии и ее армии. В 1925 г. в Софии вышло первое болгарское руководство по фехтованию, написанное Андреевым. В следующем году им был создан Болгарский фехтовальный клуб и Болгарский спортивный союз фехтовальщиков. Андреев неизменно был тренером болгарской национальной сборной по фехтованию, которая показывала высокие результаты на олимпиадах 1920-х, а ученик русского мастера Василев стал чемпионом мира по мужской шпаге.

Годы старости Владимир Владимирович провел в приюте для увечных и престарелых воинов Красного Креста при храме-памятнике на Шипке. Там он и умер 16 апреля 1940 г., еще совсем нестарым – шел ему 62-й год. Ныне кладбище при Шипкинском приюте совершенно заброшено, и могила «золотого клинка России», одного из первых русских олимпийцев, затерялась в болгарском горном лесу…

Роман Верховской

(1881–1968)

Роман Николаевич Верховской родился 29 января 1881 г. в Минской губернии (по другим данным – в Вильно, нынешней столице Литвы Вильнюсе) в семье действительного статского советника Николая Петровича Верховского, служившего начальником движения Привислянской железной дороги. В 1900-м Роман окончил Варшавское реальное училище и на следующий год поступил в Императорскую академию художеств по классу художественной архитектуры, где учился в мастерской А.Н. Померанцева. В 1911-м за проект «Дом Русского посольства» Роман получил звание художника-архитектора и был командирован в Испанию, Италию и Францию для дальнейшего совершенствования в мастерстве. По возвращении в Россию Верховской был назначен архитектором зданий Собственной Его Императорского Величества канцелярии, а чуть позже – архитектором правления Бухарской железной дороги. Первым его крупным проектом стал железнодорожный вокзал в Бухаре, выполненный в неовизантийском стиле (сейчас это православный храм Архангела Михаила).

В 1914 г. Роман Николаевич, как и тысячи его сверстников, отправился на фронт Великой войны вольноопределяющимся (так называли добровольцев со средним или высшим образованием). Год спустя за храбрость Верховской был произведен в прапорщики, получил боевые ордена Святого Станислава 3-й и 2-й степеней с мечами и Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом. Подробности о его участии в Гражданской войне неизвестны, но факт остается фактом – в 1920-м Верховской эмигрировал в Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. – Югославия). Поселившись в пригороде Белграда Земуне, он устроился на службу в министерство строительства и вскоре открыл свое архитектурное ателье.

Первый успех в эмиграции нашел художника в 1922 г. На Первой русской выставке в Белграде он продемонстрировал свою скульптурную композицию, привлекшую общее внимание: на гребне волны – огромная змея, символизировавшая большевизм, внизу – мертвый лев, символ погибшей Российской империи, наверху – белый всадник, поднявший глаза к небу, словно в ожидании Божьей поддержки. После успеха этой композиции Верховской начал в изобилии получать выгодные заказы. Он спроектировал фасад здания Л. Авакумович в центре Белграда, выполнил скульптуры для здания Народной скупщины (парламента), детали для интерьера королевского дворца, оформил фонтан «Лаокоон» в Топчидерском парке. Король Югославии Александр I приобрел несколько работ скульптора для своей коллекции.

Р.Н. Верховской

Больше всего прославил Верховского монументальный памятник на братской могиле воинов сербской армии – героев Великой войны 1914–1918 гг.: фигура сербского солдата со знаменем и винтовкой в руках, попирающего германского орла. Памятник «Защитникам Белграда» был открыт на Новом кладбище в 1931 г., на торжественной церемонии король наградил Верховского орденом Святого Саввы 3-й степени.

На этом Верховской не остановился – он считал своим долгом почтить память и русских воинов, нашедших вечный покой в югославской земле. И в 1935 г. на Новом кладбище появился памятник Русской славы в форме снаряда с пятиметровой фигурой Архангела Михаила на вершине. Памятник украшали надписи – «Вечная память императору Николаю II и 2 000 000 русских воинов Великой войны» на русском языке и «Храбро павшим братьям русским на Солунском фронте. 1914–1918» на сербском. Долгое время этот памятник являлся одним из немногих монументов, воздвигнутых в память погибших на Первой мировой войне русских солдат.

В 1937 г. Роман Николаевич приехал в США – навестить живших в Нью-Йорке сестру и племянников. Но временный визит оказался в результате полноценным переездом в Штаты. Американские коллеги приняли Верховского тепло, уже в 1938 г. Архитектурная лига Нью-Йорка провела персональную выставку русского мастера, причем в ее организации и открытии участвовала супруга президента США Элеонора Рузвельт. Американский период творчества Верховского, продолжавшийся без малого 20 лет, интересен тем, что Роман Николаевич полностью отошел от светской архитектуры, с головой окунувшись в проектирование и строительство православных храмов. В апреле 1941 г. он был назначен архитектором-художником Митрополии Русской Православной Церкви Заграницей в Северной Америке и на этом посту быстро проявил себя как наиболее выдающийся церковный архитектор США.

Нью-йоркская газета «Россия» посвятила Верховскому восторженную статью (автор – магистр Колумбийского университета И.Н. Житков), в которой говорилось: «Обычно говорят, что гениальные проявления бывают раз в 100 лет, но Россия ждала своего национального гения в зодчестве 200 лет. И кажется, сейчас на горизонте он появился. Зарубежной России суждено найти его; и ему после долгих исканий найти Россию, ее дух несравненной красоты, сочетания с Православием, которое стоит над бренностью и суетой жизни. Этот гениальный русский зодчий – Роман Верховской. Он всегда был большим человеком, создавшим много прекрасного… Из всех талантливых и гениальных людей Верховской сейчас нам, русским, ближе всего. Он, наконец, заполнил долго пустующее место… В нем мы видим предвозвестника нашего национального возрождения. Его появление говорит больше, чем что-либо другое, о том, что процесс русского паралича на исходе. Его мы должны беречь и его Зарубежная Россия должна использовать».

Всего с 1937 по 1960 г. Верховской выполнил в США 26 храмовых проектов, из которых 12 были реализованы, 6 приняты, а 8 утверждены к постройке. Шесть храмов художник расписан самостоятельно, в семи выполнил иконостасы – мраморные и дубовые. Кроме того, Роман Николаевич проектировал в США сербские, греческие и болгарские православные церкви, ему принадлежит проект первого в Америке буддистского храма. Самым знаменитым творением Верховского стал величественный собор Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, штат Нью-Йорк (1946) и храм-памятник Святого Владимира в Джексоне, штат Нью-Джерси (1938–1965). Одной из последних работ архитектора стал проект православного собора в Лос-Анджелесе (1956). Сегодня Роман Верховской единогласно признается наиболее выдающимся храмостроителем за всю историю США.

Последние годы жизни Р.Н. Верховского были омрачены тяжелой душевной болезнью. В августе 1964 г. престарелый художник был помещен в отделение для душевнобольных в Центральном госпитале штата Нью-Йорк Айслип. Там он и умер 30 января 1968 г., на следующий день после своего 87-го дня рождения. В Сербии и США имя Р.Н. Верховского по сей день окружено почетом, в то время как на Родине о нем, к сожалению, знают только специалисты.

Анна Павлова

(1881–1931)

Анна Павловна Павлова родилась 31 января 1881 г. в Петербурге в семье отставного солдата, выходца из Тверской губернии Матвея Федо-ровича Павлова и прачки. Впрочем, согласно легенде, настоящим отцом будущей балерины был знаменитый столичный банкир Лазарь Поляков. Так или иначе, всю жизнь Анна Павлова избегала своего «официального» отчества – Матвеевна.

Свое будущее Аня выбрала в 1889 г., в тот день, когда мать сводила ее в Мариинский театр на спектакль «Спящая красавица». Танцовщица, исполнявшая партию Авроры, потрясла воображение девочки. Первая попытка поступить на балетное отделение Петербургского театрального училища окончилась неудачей – экзаменаторы отказали болезнен-но-худенькой Ане, однако через два года знаменитый балетмейстер и педагог Павел Гердт лично сказал Павловой долгожданное «да». Правда, бал на балетной сцене тогда правили танцовщицы совершенно другого типа – с недлинными ногами и округлыми женственными формами. А Павлова была тоненькой, хрупкой, длинноногой, соученицы даже прозвали ее Шваброй. Сама Анна тоже считала свою худобу большим недостатком. Только Гердт убеждал ее в том, что особенности ее фигуры – залог хорошей карьеры в балете.

В апреле 1899 г. Павлова закончила училище, а в июне ее приняли в труппу того самого Мариинского театра, в котором она когда-то выбрала будущую судьбу. Дебют на сцене состоялся в сентябре в балете «Тщетная предосторожность». Главных партий она ждала три года, но зато роль Никии в «Баядерке» стала настоящим прорывом для Анны. Успехи следуют один за другим – Флора в «Пробуждении Флоры», Лиза в «Волшебной флейте», Жизель в «Жизели»… Станцевала она и Аврору в «Спящей красавице» – ту самую партию, с которой когда-то началась ее любовь к балету.

У Анны появилось множество поклонников, в том числе и высокопоставленных. Предпочтение она отдала Виктору Эмильевичу д’Андре – обер-прокурору Сената, сыну французского эмигранта. Виктор буквально заваливал любимую роскошными подарками, приобрел для нее дом на Английском проспекте, в котором был устроен большой зал для репетиций.

В 1906 г. Анна Павлова стала примой труппы Мариинского театра. Вершин в искусстве балерина достигла в союзе с великим балетмейстером Михаилом Фокиным – Мишенькой, как она ласково его называла. Во время прогулки в Венеции на свет появился самый легендарный номер русского балета за всю его историю – «Умирающий лебедь» на музыку Камиля Сен-Санса. Впервые Павлова исполнила его в 1907 г., а когда шесть лет спустя станцевала его в Лондоне для самого Сен-Санса, тот произнес: «Мне уже никогда не сочинить ничего достойного встать в один ряд с вашим “Лебедем”».

Балерина Анна Павлова с мужем Виктором д’Андре по прибытии в Сидней. 1926 г.

В 1907 г. Анна впервые отправилась на зарубежные гастроли – в Австро-Венгрию, Германию, Данию и Швецию. Успех был потрясающим – в Стокгольме несколько тысяч поклонников после спектакля проводили балерину до отеля и молча стояли под ее окнами, не желая мешать отдыху Павловой. Король Швеции Оскар II не пропускал ни одного ее спектакля, а после окончания гастролей наградил Анну орденом «За заслуги перед искусством». Шведский триумф стал началом большой зарубежной славы. В 1909 г. Павлова приняла участие в первых Русских сезонах Дягилева и покорила взыскательную парижскую публику. Впрочем, закрепиться в дягилевской труппе Анне не было суждено – ей не понравилось, что Дягилев делал главную ставку на Тамару Карсавину.

В 1910 г. гению Павловой покорилась Америка. Успех был настолько велик, что управление нью-йоркских железных дорог было вынуждено запустить несколько специальных поездов, чтобы все желающих из окрестностей Нью-Йорка смогли приехать на выступление русской звезды.

На следующий год Анна вышла замуж за Виктора д’Андре. Браку предшествовала драматическая история – Виктора обвинили в растрате казенных средств, и именно Павлова помогла ему выбраться из долговой ямы. Супруги поселились в пригороде Лондона в собственном особняке, который окружал прекрасный парк.

Жизнь Павловой начиная с 1910-х гг. состояла из непрерывной работы. Ее наперебой приглашали ведущие театры мира, она была непререкаемым авторитетом в балетном мире, в ее честь называли шляпки, пирожные и духи. Обычно Павлова выступала 8–9 раз в неделю, не делая исключений даже для своего дня рождения. Единственным выходным в году для нее был 31 декабря.

Живя вдали от России, балерина не забывала о Родине. Во время Великой войны 1914–1918 гг. она регулярно отправляла в Россию лекарства для фронта, а после революции снабжала продуктами и деньгами учеников родного для нее хореографического училища и Мариинского театра. Впрочем, возвращаться в Россию Павлова не собиралась, о власти большевиков она неизменно отзывалась резко отрицательно.

В напряженной работе для великой танцовщицы прошли все 1920-е гг. В 1929-м Павлова серьезно повредила колено, но это почти не отразилось на графике ее выступлений. Сезон 1931 г. должен быть начаться с гастролей в Нидерландах, после чего Павлову ждали в Аргентине, Китае и Японии. 17 января 1931-го голландские поклонники встречали Павлову в Гааге с букетами специально выведенных к ее приезду тюльпанов сорта «Анна Павлова». Но в поезде балерина сильно простудилась. Встревоженная ее состоянием королева Нидерландов Виллемина направила к Павловой личного врача, который поставил диагноз – пневмония. К сожалению, спасти Анну не удалось. В ночь с 22 на 23 января 1931 г., за неделю до своего пятидесятилетия, великая балерина скончалась в Гааге. Ее последними словами были «Приготовьте мне костюм Лебедя».

Урна с прахом Анны Павловой была захоронена в колумбарии лондонского крематория Голденс-Грин. На похоронах присутствовали представители многих королевских домов Европы, тысячи поклонников Павловой. Венка не было только от советского посольства в Великобритании…

Тем не менее именно Анна Павлова была одной из немногих русских эмигранток, чье имя достаточно часто упоминалось в СССР. В 1964 г. в Москве в серии «Корифеи русской сцены» увидела свет небольшая книга о ней, а в 1983-м на экраны вышел двухсерийный биографический фильм «Анна Павлова» (три года спустя появилась пятисерийная телеверсия).

Аркадий Аверченко

(1881–1925)

Аркадий Тимофеевич Аверченко родился в Севастополе 15 марта 1881 г. в семье небогатого купца Тимофея Петровича Аверченко и дочери отставного солдата Сусанны Павловны, в девичестве Софроновой. Отец будущего писателя был неудачливым коммерсантом, а в семье – девять детей (двое из которых умерли в младенческом возрасте), так что уже с 15 лет Аркадий самостоятельно начал зарабатывать себе на жизнь. Его трудовая карьера началась с должности младшего писца транспортной конторы Севастополя. «Нельзя сказать, что со мной обращались милосердно, – вспоминал он впоследствии, – всякий старался унизить и прижать меня как можно больше: главный агент, просто агент, помощник, конторщик и старший писарь». Продержавшись год, Аверченко уезжает работать счетоводом на Брянский рудник. Донбасские впечатления позднее будут отражены в рассказах «Вечером», «Молния» и других.

Всё меняет переезд Аверченко в Харьков. 31 декабря 1903 г. в газете «Южный край» появился его первый рассказ «Как мне застраховать жизнь», полный блистательного юмора. Это было огромным событием для полуграмотного юноши – начального образования будущий «король смеха» не получил из-за проблем со зрением. «И я так и остался бы неграмотным, – признавался Аверченко в “Автобиографии”, – если бы старшим сестрам не пришла в голову забавная мысль: заняться моим образованием». Сестры – а их у Аверченко было шесть – постарались на славу. Позднее он окончил два класса городского реального училища, и на этом образование Аверченко завершилось. Что не помешало, как мы знаем, стремительной литературной карьере.

Уже через три года писатель становится редактором «журнала сатирической литературы и юмористики с картинками» «Штык», следующей трибуной Аверченко становится журнал «Меч». Он рисовал карикатуры, редактировал, корректировал и, разумеется, писал под разными псевдонимами. Полиция штрафовала остряков, закрывала журналы, но это только подстегивало к новым произведениям.

А.Т. Аверченко. Около 1920 г.

Набравшись достаточного опыта, Аверченко отправляется покорять Петербург и в 1908 г. становится редактором журнала «Стрекоза», переименованном позднее в «Сатирикон». «Стрекозе» грозил полный упадок, но с появлением в редакции Аверченко ситуация резко изменилась. Гвоздём каждого номера были острые и едкие произведения писателя, скрывающегося за разнообразием тематических масок: он звался и Волком, и Медузой Горгоной, и Фомой Опискиным… Своей настоящей фамилией он подписывал только рассказы. Кстати, любимым персонажем этих рассказов была петербургская жизнь – на примере типичных ее представителей. Это судьи и городовые, горничные и писатели, коммерсанты и журналисты, фаты и интеллигенты, люди толпы, как правило, недалекие, но легко узнаваемые в своих характерах. Как ни удивительно, но юмор Аверченко выдержал испытание временем. Он всецело принадлежит началу ХХ века, но вместе с тем и вполне актуален.

Между тем компания в «Сатириконе» подобралась просто блестящая – в журнале печатались Тэффи, Саша Чёрный, В.В. Маяковский… «Сатирикон» становится необычайно популярным, вместе с ним растет и популярность Аверченко. По мотивам его рассказов ставятся пьесы во многих театрах страны. Сатириконовцы чрезвычайно гордились своей независимой позицией «журнала, промышляющего смехом» и отказывались потакать чужим вкусам. Это далеко не всем нравилось, но случавшиеся время от времени судебные иски и обвинения в излишней остроте пера ничуть не мешали, а, возможно, даже способствовали росту авторской популярности.

За это время Аверченко с коллегами дважды отправляется в путешествия в Европу, на основе впечатлений от увиденного пишет книгу «Экспедиция сатириконцев в Западную Европу», имевшую огромный успех.

В 1913 г. постоянные разногласия с издателем подтолкнули основных сотрудников журнала основать свой собственный, «Новый Сатирикон», где коллектив с успехом продолжает начатое дело. Некоторое время оба «Сатирикона» выходили параллельно, но «Сатирикон» был вынужден закрыться, потеряв с уходом авторского коллектива огромную часть своих подписчиков.

Блистательную карьеру «короля русского смеха» прервала Октябрьская революция. «Новый Сатирикон» был закрыт большевиками – авторы журнала не скрывали резко отрицательного отношения к Советской власти. Ощущение повсеместной разрухи очень давит на Аверченко. «Когда нет быта, с его знакомым уютом, с его традициями – скучно жить, холодно жить», – писал он в рассказе «Быт», с ужасом привыкая к новой питерской действительности. Писатель тяжело переживал даже закрытие любимого ресторана.

Из голодного Петрограда Аверченко вернулся в родной Севастополь, работал в газете «Юг России». Также писатель заведовал литературной частью театра-кабаре «Дом Артиста», созданного в сентябре 1919 г. Одной из первых постановок стала новая пьеса Аверченко «Лекарство от глупости», в которой автор выступал и в качестве актера. Другой севастопольский театр, «Ренессанс», в 1920 г. поставил спектакль по пьесе Аверченко «Игра со смертью». Впрочем, цензурных преследований Аверченко не избежал и при «белой» власти – «Юг России» был закрыт. В ноябре 1920 г. на одном из последних пароходов Аверченко навсегда покинул Родину. Его первым пристанищем за рубежом стал Константинополь.

Уже в 1921 г. в Париже был опубликован сборник рассказов «Дюжина ножей в спину революции», имевший огромный резонанс. Советские критики писали, что весёлый балагур Аверченко дошел до юмора висельника. Впрочем, Ленин в статье «Талантливая книжка» отметил, что в книге «с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов».

Через год Аверченко переехал в Софию, затем в Белград. Метания его прекратились в Праге в 1922 г. – именно этот город стал прибежищем для писателя. Чехословакия тепло приняла писателя. Аверченко много гастролировал по стране: побывал в Брно, Пльзене, Моравской Остраве, Братиславе, Ужгороде, Мукачеве и, вернувшись в Прагу, начал интенсивно работать для газеты «Prager Presse». В последние годы Аверченко много внимания уделял детской теме – появляются сборники «О маленьких для больших», «Дети», «Отдых на траве», где с удивительной тонкостью и внимательностью переданы детское ощущение мира.

Но, к сожалению, проблемы со здоровьем начали давать себя знать. В 1925 г. Аверченко потребовалось оперативное хирургическое вмешательство. После операции по удалению глаза писатель серьезно заболел – ослабленный организм потерял способность к сопротивлению. С диагнозом «ослабление сердечной мышцы, расширение аорты и склероз почек» Аверченко спасти не смогли. Он умер 19 марта 1925 г. на 45-м году жизни. Могила писателя находится на Ольшанском кладбище в Праге.

Незадолго до смерти Аверченко сетовал: «Какой я теперь русский писатель? Я печатаюсь главным образом по-чешски, по-немецки, по-румынски, по-болгарски, по-сербски, устраиваю вечера, выступаю в собственных пьесах, разъезжаю по Европе, как завзятый гастролер». В конце 1980-х гг. имя Аркадия Аверченко вернулось на Родину, и сейчас он по праву считается одним из самых блистательных русских писателей-юмористов.

Игорь Стравинский

(1882–1971)

Игорь Федорович Стравинский родился 5 июня 1882 г. в Ораниенбауме в семье выходца из Минской губернии – знаменитого оперного певца, «первого баса» Мариинского театра Федора Игнатьевича Стравинского и его жены Анны Кирилловны, урожденной Холодовской. С раннего детства Игорь был буквально погружен в культуру: постоянно слушал музыку, общался с гостями отца, 5–6 раз в неделю бывал за кулисами Мариинки, много читал, пробовал рисовать. Дата, когда мальчик начал учиться музыке, известна точно – это 25 сентября 1891 г., день, когда ему дали первый урок игры на фортепиано. Но особенного таланта в детстве Игорь не проявлял. Окончив частную гимназию Гуревича, в 18 лет он поступил на юридический факультет Петербургского университета – на этом настаивали родители, желавшие видеть сына «серьезным» человеком. Учебу он закончил в апреле 1906-го, но диплом не получил, отказавшись от защиты дипломной работы. К этому времени юношу уже властно захватила музыка – он продолжал заниматься самостоятельно, частные уроки ему давали сначала В.П. Калафати, а затем Н.А. Римский-Корсаков, который после смерти отца Стравинского стал для юноши не только наставником, но и старшим другом (свою первую симфонию Игорь посвятил «дорогому учителю»). В 1902-м Стравинский впервые «попробовал перо», и уже первые произведения молодого композитора были высоко оценены любителями музыки. На премьере оркестровой фантазии «Фейерверк» присутствовал знаменитый ценитель искусства Сергей Дягилев, который тут же взял Стравинского «на заметку» и вскоре предложил ему… спасти очередной Русский сезон. Дело было в том, что композитор А. Лядов из-за плохого самочувствия не смог завершить работу над заказанным ему балетом «Жар-птица» и премьера оказалась под угрозой. Стравинский согласился помочь Дягилеву, и в результате появились три классических сочинения Игоря Федоровича – балеты «Жар-птица» (1910), «Петрушка» (1911) и «Весна священная» (1913). Все они создавались на едином подъеме творческого вдохновения, все уходили корнями в русский фольклор, но ни одно произведение не было вариацией на темы другого. На Родине художника эти новаторские произведения были оценены далеко не всеми. Например, в «Петрушке» критику шокировал «площадной» характер балета.

Игорь Стравинский. 1930-е гг.

Что касается «Весны священной», то ее премьера, состоявшаяся 29 мая 1913-го, стала одним из самых громких театральных скандалов начала века. «Непонятная» музыка русского композитора теперь вызвала резкое неприятие и искушенной парижской публики. Сам Стравинский вспоминал этот день так:

«Слабые протесты по адресу музыки можно было уловить с самого начала спектакля. Затем, когда поднялся занавес и на сцене оказалась группа прыгающих Лолит с вывернутыми внутрь коленями и длинными косами (“Пляска щеголих”), разразилась буря. Позади меня раздавались крики: “Ta gueule” (“Заткни глотку”)… Суматоха продолжалась, и спустя несколько минут я в ярости покинул зал; я сидел справа от оркестра, и помню, как хлопнул дверью. Никогда более я не был так обозлён. Музыка казалась мне такой привычной и близкой, я любил её и не мог понять, почему люди, ещё не слышавшие её, наперёд протестуют. Разъярённый, я появился за кулисами, где увидел Дягилева, то тушившего, то зажигавшего свет в зале – последнее средство утихомирить публику».

Зато европейские интеллектуалы остались в полном восторге от балета Стравинского. Жан Кокто, присутствовавший на премьере «Весны священной», замечал: «Это совершенно в духе публики: ковылять от шедевра к шедевру, всегда отставая на один; признавая вчерашний день, хулить сегодняшний и, как говорится, всегда идти не в ногу со временем». Огромное влияние Стравинский оказал на таких классиков ХХ в., как Бела Барток, Эдгар Варез, Пауль Хиндемит, Артюр Онеггер. Да и широкая публика через год после премьеры «Весны священной» овацией встретила концертное исполнение партитуры балета.

Так называемый «русский период» Стравинского продолжался до начала 1920-х. В это время композитор успешно сочетал элементы русского фольклора с современными музыкальными средствами, создавая наряду с балетами песенные циклы – «Воспоминания о моем детстве», «Кошачьи колыбельные», «Подблюдные». Вместе с тем он активно интересовался джазом, что отразилось на партитуре «Истории солдата» (1918). Это опера, однако весьма условная – в ней есть элементы балета, пантомимы, вкраплены модные танцы, в их числе танго.

Начало Великой войны 1914–1918 гг. застало композитора в Швейцарии, где была вынуждена подолгу лечиться его жена. Нейтральная страна была окружена кольцом враждебных России государств, поэтому Стравинский остался в ней на все время боевых действий. Эта вынужденная четырехлетняя эмиграция оказалась весьма плодотворной – композитор завершил сочинявшийся с 1909-го балеты «Соловей» (1914), работал над «Историей солдата» и начал танцевальную кантату «Свадебка», основную роль в которой исполняли четыре фортепиано и ударные инструменты. Премьера «Свадебки» состоялась в Париже 13 июня 1923 г. и стала такой же сенсацией, как десять лет назад «Весна священная».

В это время Стравинский открыл для себя французского композитора Эрика Сати, оказавшего большое влияние на европейскую музыку ХХ столетия, и, в свою очередь, сам влиял на группу молодых авангардных композиторов «Шестерка» (ее участники почтительно называли Стравинского «Великий Игорь»). Взаимное влияние привело к тому, что Стравинский окончательно начал восприниматься в европейской музыкальной среде «своим» и принял решение не возвращаться на Родину, рухнувшую в хаос революций. В 1920 г. он переселился во Францию. В первый, самый сложный для Стравинского период его с семьей приютила на своей вилле Коко Шанель. В творчестве композитора начинается новый период – неоклассический.

Интерес Стравинского к классическим формам музыки был вызван потребностью композитора разобраться в происходящем, «оглянуться», находясь в центре социальных вихрей ХХ в., на прошлое музыки. 15 мая 1920 г. в Париже состоялась премьера первого неоклассического балета Стравинского «Пульчинелла», в который вошли заново аранжированные композитором фрагменты сочинений итальянских классиков XVIII столетия Перголези, Галло, Келлери и Паризотти. «Первый намеренный рейд в прошлое», по словам самого Стравинского, оказался успешным. Его неоклассицизм был очень разнообразен – здесь и опера-буфф «Мавра» (1922), и балеты «Аполлон Мусагет» (1927–1928) и «Поцелуй феи» (1928), и мощная опера-оратория «Царь Эдип» (1927), созданная вместе с Жаном Кокто.

В конце 1920-х Стравинский обратился ко многим новым для него жанрам. Он создал духовный хор «Отче наш» (1926), Симфонию псалмов для хора и оркестра без скрипок на тексты из Ветхого Завета (1929). Это были первые обращения композитора к религиозным темам, которые впоследствии выйдут в его творчестве на первый план.

В 1934 г. Стравинский принял французское гражданство, что позволяло ему свободно гастролировать по всему миру. Особенно горячо его творчество принимали в США – премьера оперы «Игра в карты» с огромным успехом прошла в «Метрополитен-опера», Игоря Федоровича пригласили прочесть курс лекций в Гарвардском университете. За океаном завязались многочисленные связи, и деловые, и дружеские. Поэтому, когда началась Вторая мировая война, Стравинский почел за благо стать эмигрантом вторично и перебраться в Штаты. Этому способствовал и чрезвычайно тяжелый для Игоря Федоровича 1939 г. – тогда в течение нескольких месяцев он потерял мать, жену и старшую дочь. Франция теперь ассоциировалась с этими потерями, а в Америке было проще начать все с чистого листа. Сначала Стравинский поселился в Сан-Франциско, затем в Голливуде, где приобрел собственную виллу. В 1945 г. он стал гражданином США.

В Америке творческая плодовитость композитора не уменьшилась: он пишет Симфонию в трех частях (1945), балет «Орфей» (1948), оперу «Похождения повесы» (1951), которая подвела итоги неоклассического периода, много записывался в студии. Своеобразным рубежом для Стравинского стала смерть в июле 1951 г. его давнего «друга-врага» – американского композитора Арнольда Шёнберга, изобретателя додекафонии. При жизни Шёнберга композиторы не раз обменивались колкостями в адрес друг друга (Стравинский даже составил список из 20 принципиальных различий между ним и Шёнбергом), но смерть оппонента заставила Стравинского взглянуть на его творческие методы заново. Этому способствовала и дружба с молодым американским дирижером Робертом Крафтом. В итоге уже в 1952-м Стравинский создал первое полностью выдержанное в додекафонных традициях произведение – Септет.

Впрочем, было бы неверным считать Стравинского подпавшим под влиянием покойного Шёнберга – тот отвергал тональность полностью, Стравинский же не отказывался от нее в своих модернистских произведениях, а иногда использовал наравне с додекафонией. Для этого периода характерны относительно небольшие, камерные произведения (последнее крупное творение – балет «Агон», написанный в 1957-м), среди них много посвящений ушедшим – Дилану Томасу, Джону Кеннеди, Олдосу Хаксли… В мир Стравинского властно вторгаются темы смерти, смирения, осмысления себя в мире и своих отношений с Богом. Это навеянный посещением Венеции «Canticum Sacrum», написанная на иврите баллада «Авраам и Исаак», «Плач пророка Иеремии», «Проповедь, притча и молитва».

В 1950-1960-х творчество композитора продолжало пользоваться стабильным успехом во всем мире, и много времени Стравинский проводил в гастрольных поездках. В 1962 г. по приглашению Министерства культуры СССР он впервые после многолетнего перерыва побывал на Родине, дирижировал концертами в Москве и Ленинграде. «Я такой же русский, как и вы, и никогда не был эмигрантом», – уверял он в интервью. Впрочем, нет сомнения в том, что судьба Стравинского, если бы он решил вернуться в Россию в 1920-х, сложилась бы совершенно иначе, чем на Западе.

В 1966-м Стравинский завершил последнюю крупную работу – «Requiem Сanticles» для солистов, хора и камерного оркестра. Сам Игорь Федорович, уже тяжело больной в то время, воспринимал «Реквием» как свое завещание и одновременно высшую точку в творчестве. И тем не менее судьба отпустила ему еще несколько лет. Последнее законченное произведение Стравинского появилось в 1968 г., это была обработка для камерного оркестра двух духовных песен Г. Вольфа.

Скончался Игорь Федорович Стравинский 6 апреля 1971 г. в Нью-Йорке, в возрасте 88 лет. Его похоронили в Венеции – городе, где он дирижировал премьерами «Похождений повесы» и «Canticum Sacrum». Могила композитора находится на кладбище Сан-Микеле, недалеко от могилы Сергея Дягилева (в 1996-м там же похоронили Иосифа Бродского).

В Советском Союзе Стравинский – эмигрант, последователь «сумбура вместо музыки» – никогда не был в официальном почете. И тем не менее его заслуги, хотя и с оговорками, признавались: в 1969-м, при жизни композитора, в Москве даже вышла посвященная ему книга Б.М. Ярустовского. В истории мировой музыки Игорь Стравинский остался человеком, никогда не угождавшим публике, смелым экспериментатором, носившим в себе при этом опыт всех предшествующих поколений композиторов. А на упреки в «западности» Мастер отвечал: «Я всю жизнь по-русски говорю, по-русски думаю, у меня слог русский. Может быть, в моей музыке это не сразу видно, но это заложено в ней, это в ее скрытой природе».

Лев Карсавин

(1882–1952)

Лев Платонович Карсавин родился 30 ноября 1882 г. в Петербурге в семье танцовщика и балетмейстера Мариинского театра (тремя годами позже на свет появилась сестра Льва Татьяна, впоследствии великая балерина). В 1901 г. Лев с золотой медалью окончил 5-ю Петербургскую мужскую гимназию, а пять лет спустя, также с золотой медалью, – историко-филологический факультет столичного университета. Карсавин был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию (в то время это равнялось аспирантуре) и командирован на два года за границу – в Италию и Францию. Вернувшись в Россию, он преподавал в Историко-филологическом институте и на Высших женских курсах, с 1912 г. был приват-доцентом в своей альма-матер, с марта 1916-го – профессором.

Известность молодому ученому принесла уже его магистерская диссертация – «Очерки религиозной жизни в Италии XII–XIII веков» (1912). Впоследствии эту тему Карсавин развил в докторской диссертации, защищенной в 1916-м. Затем последовали такие крупные работы, как «Монашество в средние века» (1912), «Культура средних веков» (1914). Его познания в этой области были так обширны, что он и сейчас признается крупнейшим за всю историю русской науки знатоком европейского Средневековья вообще и монашества – в частности. От истории религии Карсавин постепенно перешел к изучению истории культуры, а со временем – к некоему сплаву истории быта, культуры, религии, мировоззренческих теорий. Такой подход к изучению истории во многом предвосхитил работы европейских ученых 1960-1980-х гг., ныне считающих Карсавина своим учителем.

После Октябрьской революции Карсавин остался в России. Противником большевиков он не был, но и своих убеждений скрывать не собирался. В первые годы Советской власти Карсавин активно выступает с проповедями в храмах, становится одним из учредителей Богословского института и издательства «Петрополис». Весной 1918 г. митрополит Вениамин благословил Карсавина на создание Всероссийского братства мирян в защиту церкви. Его авторитет как общественного деятеля рос, и в 1921 г. Лев Платонович был избран студентами первым после революции ректором Петроградского университета.

Л.П. Карсавин

Именно на страшном переломе эпох и происходит окончательное созревание Карсавина-философа. Его главным учителем можно назвать В.С. Соловьева, отчасти близки Карсавину и такие русские философы Серебряного века, как отец Павел Флоренский, С.Н. Булгаков, князь Е.Н. Трубецкой. Первым классическим трудом Карсавина-философа стала книга «Nodes Petropolitanaе» – «Петербургские ночи» (1922), близкая по жанру к лирической прозе; она состояла из девяти «ночей» – монологов автора, посвященных Любви и любимой.

Естественно, что Советской России глубоко верующий, занимавший независимую общественную позицию ученый был непонятен и не нужен. 16 августа 1922 г. Карсавина арестовали, осудили по статье 57 Уголовного кодекса и приговорили к высылке за границу. Для ученого-патриота такой приговор стал тяжелым ударом. Утром 16 ноября германский корабль «Пройссен» – печально известный «философский пароход» – увез за границу 45 выдающихся мыслителей той поры, в том числе и Карсавина.

1922–1926 гг. Карсавин провел в Берлине, где работал в Русском научном институте и издательстве «Обелиск», а 20 июля 1926 г. переехал в Кламар, местечко недалеко от Парижа. Этот переезд был связан с новым увлечением Карсавина – евразийством и дружбой с теоретиком этого движения П.П. Сувчинским. В ноябре 1928 – мае 1929 г. Карсавин публикует в газете «Евразия» 21 статью на темы евразийства, выпускает брошюру «Церковь, личность и государство», которая многими воспринимается как манифест движения. Однако полностью «слиться» с левым крылом евразийства Карсавину мешала отчетливо пробольшевистская окраска этого движения.

В ноябре 1927 г. ученый получил приглашение возглавить кафедру всеобщей истории в Литовском университете в Каунасе – с условием в течение трех лет овладеть литовским языком. Одновременно Карсавина приглашали в Оксфорд, но стремление жить в «бывшей России» (Каунас – бывший российский Ковно) победило, и 26 января 1928 г. Карсавин уже читал в Литве первую лекцию. Его литовский период жизни (1928–1940) был очень плодотворным. Он читал в университете несколько теоретических курсов, редактировал исторический журнал «Старина», участвовал в работе Исторического общества Литвы, выпустил две книги на русском языке – «О личности» (1929) и «Поэма о смерти» (1931), а на литовском (под именем Леонас Карсавинас) опубликовал «Теорию истории» (1929) и монументальное исследование в пяти томах «История европейской культуры» (1931–1937). Кстати, литовский язык Карсавин изучил на таком высоком уровне, что, по свидетельству очевидцев, нередко поправлял делавших ошибки литовцев. Живя в Каунасе, Лев Платонович неизменно заботился о немногочисленных русских студентах-эмигрантах, за что был избран почетным членом русской студенческой корпорации «Рутения».

Летом 1940 г. Литва вошла в состав СССР. Всегда стремившийся быть ближе к России Карсавин отказался уезжать на Запад, хотя такая возможность у него была. Внешне его положение не изменилось – в 1940-м он стал профессором Вильнюсского университета. Но атмосфера в Вильнюсе была далека от каунасской: новые власти давали понять, что Карсавина только терпят до поры до времени, да и читать ему доверили далеко не самые главные курсы по истории Египта и Востока. Когда была создана Академия наук Литовской ССР, кандидатура Карсавина на пост академика «не прошла». А уже 6 июля 1940-го в НКВД поступил первый донос на ученого.

Во время гитлеровской оккупации Литвы (1941–1944) Карсавин не запятнал себя сотрудничеством с нацистской администрацией, активно способствовал спасению вильнюсских евреев из гетто. И тем не менее «жизни на оккупированной территории» ему не простили. В мае 1946 г. была создана специальная комиссия для оценки научной деятельности Карсавина, в итоге отказавшая ему в присвоении степени доктора наук. Ученому пришлось самому ехать в Москву, чтобы прояснить ситуацию. Вскоре из Москвы ему прислали дипломы профессора и доктора наук, и Вильнюсский университет поспешил вновь пригласить Карсавина на работу. Но ученый отказался, заявив, что не желает иметь ничего общего с людьми, которые все решают большинством голосов.

С 1944 г. Карсавин работал в Вильнюсском художественном музее, в 1947-м стал его директором. Лекции ученый читал теперь только в Государственном Художественном институте, где с января 1945-го заведовал кафедрой истории искусств. В июле 1948-го по обвинению в сотрудничестве с английской разведкой была арестована дочь Карсавина Ирина. Но сгущавшиеся над Карсавиным тучи не заставили его стать «тише воды, ниже травы» – он демонстративно отказывался участвовать в выборах, во время общения с журналистами позволял себе смелые антисталинские высказывания. 9 июля 1949 г. Лев Платонович, за два месяца до того уволенный с должности директора музея, был арестован. В обвинении говорилось, что он «преподавал реакционно-идеалистическое учение, чуждое марксизму-ленинизму, вел среди своих знакомых антисоветскую агитацию, хранил в своей квартире контрреволюционную литературу», а кроме того, был «одним из руководителей белогвардейской организации “Евразия”». В марте 1950 г. ученый был приговорен к десяти годам исправительно-трудовых лагерей.

Лагерный период творчества Карсавина стал достойным завершением его деятельности. Старый ученый создает небольшие философские заметки «О совершенстве», «Дух и тело», «Об искусстве», пишет стихи – «Венок сонетов» и «Терцины». Солагерников Карсавин поражал своей неизменной бодростью и был для них своего рода духовным отцом. В 7 часов 30 минут 12 июля 1952 г. 69-летний ученый умер от туберкулеза в спецлагере для инвалидов в поселке Абезь Коми АССР.

В 1990 г. общественность Литвы начала кампанию по переносу праха великого философа и историка в Вильнюс. Но дочь Карсавина Сусанна Львовна высказалась по этому поводу резко и определенно: «Он русский, всегда считал себя русским, хоть и любил Литву. Пусть же он лежит там, куда закинула его судьба».

Cергей Войцеховский

(1883–1951)

16 октября 1883 г. в Витебске в семье поручика русской армии Николая Карловича Войцеховского появился на свет сын Сергей. После окончания Великолуцкого реального училища он поступил в Константиновское артиллерийское училище, из которого был выпущен 9 августа 1904 г. в чине подпоручика в 20-ю артиллерийскую бригаду. В дальнейшем Войцеховский служил в 1-й гренадерской бригаде, преподавал тактику в Александровском военном училище, окончил Офицерскую авиационную школу, командовал ротой в 122-м пехотном Тамбовском полку. В 1912 г. успешно окончил Николаевскую академию Генерального штаба, за что удостоился ордена Святого Станислава 3-й степени.

На Великую войну капитан Войцеховский вышел в должности старшего адъютанта штаба 69-й пехотной дивизии. Воевал Сергей Николаевич успешно, был награжден орденами Святого Станислава 3-й и 2-й степеней с мечами, Святой Анны 4-й, 3-й и 2-й степеней с мечами, Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом, 15 августа 1916 г. получил чин подполковника.

7 августа 1917 г. Войцеховский был назначен начальником штаба 1-й Чехо-Словацкой дивизии русской армии, а 24 декабря – командиром 3-го Чехо-Словацкого стрелкового полка. Эти назначения фактически определили всю дальнейшую судьбу офицера. Сформированные из военнопленных австро-венгерской армии – чехов и словаков по национальности, чешские части формально считались частью русских вооруженных сил, однако себя воспринимали скорее как зародыш будущей национальной армии Чехословакии. Поэтому положение Войцеховского было двойственным: с одной стороны, русский офицер, с другой – как бы уже и чешский.

С.Н. Войцеховский в форме генерала армии Чехословацкой республики. 1938 г.

После революции была достигнута договоренность, согласно которой чешские части должны были проследовать через всю Россию и из Владивостока отплыть во Францию, продолжать войну с Германией на европейском фронте. Однако в реальности все пошло не так – большевики попытались разоружить чехов, те начали оказывать сопротивление… Так подполковник Сергей Войцеховский оказался втянут в события Гражданской войны. В ночь с 26 на 27 мая 1918 г. возглавляемые им 2-й и 3-й Чехо-Словацкие стрелковые полки без боя очистили от красных Челябинск, и это было началом блестящей карьеры одного из самых талантливых белых генералов.

Весь 1918 г. Войцеховский провоевал на Урале, среди его крупных успехов – освобождение Троицка, Златоуста и Екатеринбурга. 17 октября 1918 г. Чехословацкий национальный совет произвел его в чин генерал-майора. С января 1919-го Войцеховский подчиняется А.В. Колчаку, который утвердил его в генеральском чине, 8 марта перевел с чешской службы на русскую и доверил командование 2-м Уфимским корпусом. 1919 год был для Войцеховского еще более успешным, чем предыдущий, – от Колчака он получил почетнейшие боевые ордена Святого Георгия 4-й (за Троицк, Златоуст и Екатеринбург) и 3-й (за Тобольск) степеней, оборонял от красных Уфу, с августа командовал Уфимской группой войск, с октября – 2-й армией. После смерти В.О. Каппеля Войцеховский 25 января 1920 г. возглавил весь Восточный фронт. Впрочем, к этому времени «белая» сибирская эпопея уже подходила к концу, и тактические успехи талантливого военачальника на общую картину повлиять не могли. 20 февраля 1920 г. Войцеховский еще получил звучный пост командующего войсками Российской Восточной окраины, но на деле это означало, что ему теперь подчинялись немногие обмороженные, деморализованные, вымотанные бесконечным отступлением по зимней тайге люди…

Казалось бы, судьба зашла в тупик, но тут последовал очередной ее резкий поворот. 27 апреля 1920 г. Войцеховский был командирован в Крым для установления связи с Вооруженными силами Юга России. Добираться в Крым пришлось длинным кружным путем, через Италию. Но в Русской армии барона П.Н. Врангеля блеснуть талантами Войцеховскому не удалось – он сразу же был зачислен в резерв, где и оставался до самой эвакуации в ноябре 1920-го. Первым пунктом за границей, как и для многих эмигрантов, стал Константинополь, но, в отличие от многих других, Войцеховский твердо знал, какая именно страна станет его новой родиной. В 1921 г. он приехал в только что созданную Чехословацкую Республику, в которой его приняли с почетом, как одного из создателей чешской армии.

После бурных 1918–1920 гг. жизнь в Чехословакии была для Войцеховского, в сущности, заслуженным отдыхом. Но на лаврах он не почивал – командовал пешей бригадой и дивизией, занимал пост земского военного командующего в Брно и Праге. По словам чешского историка Иржи Фидлера, Войцеховский «работал для своей новой родины на пределе физических возможностей», несмотря на то что как раз в 1930-х у него началась тяжелая язвенная болезнь. 30 декабря 1929 г. ему был присвоен чин генерала армии. В служебной характеристике тех лет говорилось: «Обладает честным, энергичным, ответственным характером. Надежен. Высокообразованный командир с богатым военным опытом… Отличается высокой наблюдательностью. Работает инициативно, целеустремленно и планомерно. Отличный командующий округом».

В конце 1930-х международная обстановка в Европе обострилась до предела. Войцеховский последовательно и неуклонно стоял на одной позиции: если нацистская Германия нападет на Чехословакию, надо воевать!.. К сожалению, его голос не был услышан. На совещании у президента страны Эдварда Бенеша 30 октября 1938 г. только три человека высказались против принятия условий позорного Мюнхенского договора, в их числе был Войцеховский. 15 марта 1939 г. нацисты оккупировали Чехословакию, а уже через несколько дней русский генерал вступил в подпольную организацию «Обрана народа». В сентябре того же года оккупанты арестовали Войцеховского, но вскоре выпустили под постоянный надзор гестапо.

Во время войны Войцеховский продолжал жить в Праге. Активного участия в подполье он не принимал – во-первых, постоянно ухудшалось здоровье, а во-вторых, координировали деятельность подпольщиков те самые соглашатели во главе с Бенешем, которые, по мнению генерала, и погубили страну в 1939-м. По данным потомков Сергея Николаевича, в 1944-м немцы предлагали ему возглавить Русскую Освободительную армию вместо Власова, но Войцеховский твердо отказался. Так ли это, судить трудно, документальных подтверждений этому нет.

В очередной раз судьба генерала круто изменилась 12 мая 1945 г., когда в его дом вошли офицеры Смерша. Обвинили его в подготовке командных кадров для борьбы с СССР и 30 мая перевезли в Москву, где поместили в Бутырскую тюрьму. Попытки родных спасти чешского генерала армии успехом не увенчались – снова ставший президентом Бенеш дорожил хорошими отношениями с СССР и хлопотать за Войцеховского не собирался. 15 сентября 1945 г. Особое совещание при НКВД СССР приговорило Сергея Николаевича к 10 годам лагерей по статье 58 (пункты 4, 6 и 11). До марта 1946-го Войцеховский отбывал срок в Бутырках, потом был переведен в Унженский лагерь.

25 мая 1949 г. Войцеховского перевели в новое место заключения, которому суждено было стать для него последним, – Особый лагерь № 7, размещенный в Тайшете Иркутской области. По злой иронии судьбы заканчивал свою жизнь Войцеховский там же, где за 30 лет до этого воевал. Работал Сергей Николаевич санитаром в лагерной больнице. Там же он и умер от туберкулеза легких – на 68-м году жизни, 7 апреля 1951 г. Похоронили генерала вблизи села Шевченко Тайшетского района Иркутской области. Его могила была обозначена только лагерным номером 4-36…

5 июня 1996 г. Главная военная прокуратура России полностью реабилитировала Сергея Николаевича Войцеховского. А 28 октября 1997 г. указом президента Чехии Вацлава Гавела генерал был посмертно награжден высшим орденом Чехии – Белого Льва 3-й степени с формулировкой «За выдающиеся заслуги в области обороны и безопасности государства».

Зинаида Серебрякова

(1884–1967)

Зинаида Евгеньевна Серебрякова (в девичестве Лансере) родилась 12 декабря 1884 г. в имени Нескучное Белгородского уезда Курской губернии в семье с давними и прочными артистическими корнями – ее отец, Евгений Александрович Лансере, был скульптором, мать, Екатерина Николаевна Бенуа, – художницей, дед по матери Николай Бенуа – архитектором. В 1886-м после смерти мужа мать художницы с шестью детьми переехала в Петербург. Обстановка в семье была буквально напоена разнообразным творчеством, и неудивительно, что Зина рано начала пробовать силы в рисовании, а затем и в копировании полотен из Эрмитажа. В 1900 г., окончив женскую гимназию, она поступила в художественную школу, основанную княгиней Тенишевой, некоторое время занималась под руководством И.Е. Репина. 9 сентября 1905 г. Зинаида вышла замуж за своего двоюродного брата, студента Института путей сообщения Бориса Серебрякова. Брак оказался очень счастливым, у Серебряковых родилось четверо детей – Евгений, Александр, Татьяна и Екатерина.

После свадьбы Серебряковы некоторое время жили в Париже, где Зинаида занималась в парижской художественной академии Гран-Шомье. По возвращении в Россию она много времени проводили в Нескучном. Именно там художницу очаровала поэзия русской деревенской жизни, в ее альбоме в изобилии появляются портреты крестьянок, наброски, сделанные в поле. Уже первые картины Серебряковой привлекли всеобщее внимание, а автопортрет «За туалетом», выставленный в 1910 г., произвел фурор – столько в нем было очарования, молодости, задора. Эту картину сразу же, еще на выставке, приобрела Третьяковская галерея, где она и находится по сей день. «Жила молодая женщина в глубокой деревенской глуши… и не было ей другой радости, другого эстетического наслаждения в зимние дни, отрывавшие ее от всего мира, как видеть свое молодое веселое лицо в зеркале, как видеть игру своих обнаженных рук с гребнем… Как само лицо, так и все в этой картине юно и свежо… Здесь нет и следа какой-нибудь модернистической утонченности. Но простая жизненная обстановка в освещении молодости становится прелестной и радостной», – писал об этой картине дядя Серебряковой А.Н. Бенуа, и в этом отзыве нет ни капли «родственной» лести художнице.

Главные шедевры Серебряковой были созданы в 1912–1915 гг. Кажется удивительным, что в атмосфере декаданса, захлестывавшего тогда буквально все, художница сумела сохранить такую душевную чистоту, ясность, силу, любовь к родной земле. Многие называли ее единственной духовной наследницей А.Г. Венецианова, да и сама Зинаида Михайловна признавалась, что «не может налюбоваться этим чудесным художником». Картины Серебряковой «Баня», «Крестьяне», «Жатва», «Беление холста», «Спящая крестьянка» можно объединить в цикл, название которому – «Любовь к России».

В августе 1914-го семейная идиллия Серебряковых закончилась, служебные заботы отрывают мужа от жены – он трудится на железнодорожной линии Иркутск – Бодайбо, строит линию Уфа – Оренбург. Революция застала Зинаиду в Нескучном. После того как милое сердцу поместье было сожжено и разграблено, семье пришлось перебраться в Харьков, где Серебрякова устроилась работать в археологическом музее при университете. А март 1919-го принес в семью трагедию – Борис Серебряков заразился сыпным тифом и через несколько дней умер от паралича сердца. На руках художницы остались четверо детей и мать. Зинаида навсегда сберегла нежное чувство к мужу. В 1922-м она признавалась в письме: «Для меня всегда казалось, что быть любимой и быть влюблённой – это счастье, я была всегда, как в чаду, незамечая жизни вокруг, и была счастлива, хотя и тогда знала и печаль и слёзы… Так грустно сознавать, что жизнь уже позади, что время бежит, и ничего больше, кроме одиночества, старости и тоски впереди нет, а в душе ещё столько нежности, чувства». А еще 30 лет спустя писала дочери Татьяне из Парижа в Москву: «Не поверишь, что прошло уже больше четверти века без него!»

В октябре 1920 г. художнице предложили место в Петроградском отделе музеев. Переехать она согласилась, благо жить было где (Серебрякова поселилась в «уплотненной» квартире деда), но от службы в музее и Академии художеств отказалась, работала в мастерской – писала портреты, пейзажи Царского Села и Гатчины. Благодаря старшей дочери Татьяне, которая стала балериной, Серебрякова создала целую галерею набросков быта Мариинского театра первых революционных лет. Но в «большой» художественной жизни Советской России Серебрякова не участвовала – ей, застенчивой и не склонной к саморекламе, было трудно «пробиться» и получить крупный заказ. Только в 1924 г. 14 ее картин были выставлены в США, причем два полотна были тут же проданы. На вырученные деньги Зинаида Евгеньевна, содержавшая четырех детей и мать, решила поехать в Париж – надеялась найти там несколько заказов и заработать, после чего вернуться. Эта поездка началась в первых числах сентября 1924 г. Серебрякова ехала во Францию ненадолго, а оказалось – навсегда…

Нансеновский паспорт З.Е. Серебряковой. 1939 г.

Долгое время художница замкнуто жила в Париже, хватаясь за любую возможность работы и общаясь только с узким кругом соотечественников. Командировка на несколько месяцев затягивалась сама собой, постепенно налаживался какой-никакой заграничный быт… В 1925-м и 1928-м к матери приехали двое старших детей, Александр и Екатерина, младшие остались в СССР. Относительно яркими моментами в ее заграничном периоде были поездки в Марокко в 1928 и 1932 гг. – очарованная Магрибом Серебрякова привезла из Африки множество эскизов и зарисовок. В остальном же парижские годы были почти беспросветными – мизерные заработки, неуспех нескольких персональных выставок. К.А. Сомов так писал о Серебряковой: «Непрактична, делает много портретов даром за обещание рекламировать, но все, получая чудные вещи, её забывают, и палец о палец не ударят». Серебрякова подумывала о возвращении в СССР, но тут как раз подвернулся выгодный оформительский заказ в Бельгии. А потом началась Вторая мировая война…

После войны Серебрякову звали домой многие – и дети, и известные советские художники. Но после тяжелой болезни и двух операций Зинаида Евгеньевна уже не рисковала отправляться в дальнюю дорогу. Только в 1960 г. к матери приехала дочь Татьяна, работавшая художником во МХАТе. А весной 1965-го художница впервые после 40-летнего перерыва смогла побывать на Родине – в Москве, Ленинграде и Киеве с огромным успехом прошли ее выставки.

Зинаида Евгеньевна рано начала казнить себя за странный – иного слова не подберешь – поворот судьбы, сделавший ее, более чем русскую по духу художницу, эмигранткой. «Вообще я часто раскаиваюсь, что заехала так безнадежно далеко от своих», – писала она ещё в 1926 г. А в старости добавляла: «Ничего из моей жизни здесь не вышло, и я часто думаю, что сделала непоправимую вещь, оторвавшись от почвы…» К счастью, Серебрякова ошиблась – ее картины нисколько не «выпали» из контекста русской художественной жизни, по-прежнему восхищают любителей искусства всех возрастов и высоко ценятся коллекционерами. Так, пастель «Лежащая обнаженная», созданная в 1929-м в Париже, в июне 2008 г. ушла с аукциона «Сотбис» за 1 миллион 72 тысячи фунтов стерлингов.

19 сентября 1967 г. Зинаида Евгеньевна Серебрякова скончалась в Париже на 82-м году жизни. Могила великой русской художницы находится на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Владислав Ходасевич

(1886–1939)

Владислав Фелицианович Ходасевич родился 16 мая 1886 г. в Москве в семье обрусевшего поляка, несостоявшегося художника и владельца одного из первых в России магазина фотопринадлежностей Фелициана Ивановича Ходасевича и Софьи Яковлевны, урожденной Брафман. Владя, как его называли в семье, с детства увлекался балетом, и родители всерьез подумывали о его театральном будущем. Но подвело слабое здоровье, и постепенно мальчик переключился на литературу. В 3-й Московской мужской гимназии, где он учился, большое влияние на него оказал начинающий поэт-символист Виктор Гофман. В 1903-м гимназист Ходасевич впервые попал на заседание московского Литературно-художественного кружка, а год спустя сам начал писать стихи под влиянием модного тогда Константина Бальмонта. Внешняя биография определялась учебой в Московском университете (сначала на юридическом факультете, потом на историко-филологическом), женитьбой в апреле 1905 г. на красавице и богачке Марине Рындиной, а «настоящая», внутренняя – осознанием того, что главное – это «стихи навсегда».

В феврале 1908 г. вышел первый сборник Ходасевича «Молодость». Как потом вспоминал поэт, название книги звучало для него горькой иронией: только что рухнула семейная жизнь с Рындиной, отношениями с которой навеяно большинство стихотворений. Главные мотивы сборника – тоска, безнадежность, предчувствие трагедии. Дебют Ходасевича был сочувственно встречен русскими символистами. Так, Валерий Брюсов отметил, что «эти стихи порой ударяют больно по сердцу, как горькое признание, сказанное сквозь зубы и с сухими глазами». Сам поэт позднее писал о «Молодости», что «это очень слабая книга, и мила она мне не литературно, а биографически».

В.Ф. Ходасевич

В начале 1910-х Ходасевич начал жизнь профессионального литератора – писал многочисленные рецензии, фельетоны, рассказы, хронику, много переводил. Деньги это в то время приносило неплохие. В 1910–1911 гг. он пережил мучительный роман с Е.В. Муратовой (образ «царевны» еще долго встречался в его стихах), а год спустя познакомился с Анной Ивановной Чулковой, младшей сестрой писателя Г.И. Чулкова (шесть лет спустя они поженились). Ей он посвятил вторую книгу «Счастливый домик» (1914), в которой заметна ориентация на эстетику пушкинской поры, четче начала прослеживаться связь Ходасевича с поэтами XIX столетия – Вяземским, Баратынским, Тютчевым, Фетом, Случевским, Анненским. От типичных «символистских» штампов начала века поэт успешно избавился, теперь он говорил собственным, негромким, но отчетливо различимым голосом. «Счастливый домик» пользовался успехом – книга выдержала три переиздания.

В отличие от большинства русских поэтов на Великую войну 1914–1918 гг. Ходасевич почти не отреагировал. Сам он на фронт не попал из-за тяжелой формы туберкулеза, которая развилась весной 1916-го из-за падения с балкона второго этажа. Февральский переворот 1917 г. поэт принял восторженно, хотя раньше к политике был равнодушен. Теперь же, как большинство россиян, он поверил в то, что революция приведет к мгновенному волшебному обновлению людей и отношений между ними. С неменьшим энтузиазмом встретил и октябрьские события – ему казалось, что наконец-то закончилась власть «культурных хамов, военно-промышленных воров», что Россия станет «умной трудовой страной, ибо умен только тот, кто трудится». Несмотря на то что к партии большевиков Ходасевич не принадлежал, он признавался, что многое в большевизме ему «глубоко по сердцу». В 1917–1920 гг. поэт жил и работал в Москве – читал лекции в литературной студии московского Пролеткульта, служил в Театральном отделе Наркомата просвещения, заведовал московской Книжной палатой и московским отделением издательства «Всемирная литература». Несмотря на то что жизнь в разоренной Москве была невыносимо тяжелой, в это время в «домишке низком и плюгавом» в 7-м Ростовском переулке были созданы многие лучшие стихотворения Владислава Фелициановича.

В ноябре 1920 г. тяжелобольной Ходасевич расстался с родным городом – он перебрался в Петроград, где с помощью Горького получил две комнаты в общежитии «Дом искусств». Именно к концу 1910-х гг. относится окончательное становление репутации Ходасевича как одного из главных русских поэтов ХХ столетия. Почти каждое его новое стихотворение становится событием. «Ходасевич… для меня крайне крупная величина, поэт-классик и – большой, строгий талант» – так отзывался о нем М. Горький. Новые книги Ходасевича «Путем зерна» (1920) и «Тяжелая лира» (1922) многими ценителями считаются его высшими достижениями. Стилистика Ходасевича стала неизысканней и строже, главной темой поэта становятся взаимоотношения поэта с собственной душой и внешним миром, зачастую плоским и пошлым, но обладающим тем не менее своей «маленькой правдой». Суховатые, зачастую горькие по настроению и слегка циничные стихи Ходасевича принесли ему прозвище «любимого поэта тех, кто не любит поэзию».

Своеобразным рубежом для Ходасевича, да и для многих его современников, стал 1921 год – год разгрома Кронштадтского восстания, смерти Блока, расстрела Гумилёва, начала НЭПа. «Гайки» в советском искусстве закручивались все туже, перспективы были туманны, а больше всего Ходасевича страшил возврат к «диктатуре бельэтажа» – буржуа. «Я понимаю рабочего, я по какому-нибудь, может быть, пойму дворянина, бездельника милостию божиею, но рябушинскую сволочь, бездельника милостию собственного хамства, понять не смогу никогда, – писал он. – Пусть крепостное право, пусть Советы, но к черту Милюковых, Гучковых и прочую демократическую погань».

Ходасевич принял тяжелое для него решение – временно уехать за границу. Тем более что он встретил начинающую поэтессу Нину Берберову, с которой решил связать свою судьбу. При помощи посла Литвы в РСФСР Юргиса Балтрушайтиса и А.В. Луначарского ему удалось получить загранпаспорт (с формулировкой «для поправления здоровья»), и 22 июня 1922 г., даже не попрощавшись с женой Анной (этим поступком он мучился потом всю жизнь), Ходасевич вместе с Берберовой пересек советско-латвийскую границу. Из Риги они направились в Берлин, где провели около года. В столице Германии кипела культурная жизнь, работали десятки эмигрантских издательств, газет и журналов, Ходасевича все знали, так что возможности для относительно безбедной жизни и работы были.

На протяжении нескольких лет Ходасевич не воспринимал себя эмигрантом. «Могу ли я вернуться? Думаю, что могу, – писал он жене в Петроград в октябре 1923-го. – Никаких грехов за мной, кроме нескольких стихотворений, напечатанных в эмигрантской прессе, нет… В Кремле знают, что я не враг». Сам Ходасевич принимал участие в издававшемся Горьким журнале «Беседа», много публиковался в советских изданиях. Впрочем, все это было до поры до времени. В декабре 1923 г. Ходасевич и Берберова покинули Берлин, переставший к тому времени быть центром русской эмиграции, и начали тяжелую странническую жизнь – Прага, Венеция, Рим, Париж, Лондон, Белфаст, Сорренто… «Все это красиво звучит, – признавался поэт, – но – как трудно и сложно все это, а главное – как это далеко от былых поездок за границу!» В марте 1925 г. советское полпредство в Италии отказалось продлевать ему визу и потребовало немедленного возвращения в СССР. Ходасевич отказался. К этому времени он уже понял, что с Советской властью ему не по пути.

С 1925 г. поэт жил в Париже. В отличие от Берлина, здесь возможностей было гораздо меньше, и Ходасевич был вынужден хвататься за любую работу. Он сотрудничал в газетах «Дни», «Последние новости», журнале «Современные записки», а с февраля 1927 г. до смерти – в газете «Возрождение». В том же году вышел последний прижизненный поэтический сборник Ходасевича. Цикл «Европейская ночь» посвящен противостоянию Поэта и Обыденности – мира Европы 1920-х, полного «уродиков, уродищ, уродов», по-экспрессионистски рваного и пугающего. Своеобразным символом этого мира стал для Ходасевича Берлин, поэтическим путеводителем по которому могут служить многие стихи поэта.

После 1928 г. поэт полностью переключился на мемуарную прозу и критику – за десять лет им было написано чуть больше десятка стихотворений. Причинами были необходимость постоянно зарабатывать деньги на жизнь и общий упадок интереса к поэзии. Главными достижениями Ходасевича 1930-х гг. стали классическая биография Г.Р. Державина, книга воспоминаний «Некрополь» и сборник статей «О Пушкине». Пушкин был для Ходасевича главным авторитетом в жизни и творчестве, в одном из стихотворений он писал: «…А я с собой мою Россию в дорожном уношу мешке». Имелись в виду «восемь томиков» – собрание сочинений Пушкина, которое поэт вывез с собой за границу.

В апреле 1932 г. Ходасевича покинула Нина Берберова, ее уход стал для поэта тяжелейшим ударом, от которого он так и не смог до конца оправиться. Вскоре Ходасевич женился на Ольге Марголиной, впоследствии погибшей в Освенциме. Парижский быт оставался невыносимо тяжелым: убогая квартирка, журналистская работа ради куска хлеба, общая беспросветность и осознание ненужности своего творчества. Время от времени мелькали мысли о возвращении на Родину. Но, как сам поэт признавался в 1937-м, «никаких решительных шагов я не делал – не знаю даже, в чем они должны заключаться. Главное же – не знаю, как отнеслись бы к этим шагам в Москве (хотя уверен “в душе”, что если примут во внимание многие важные обстоятельства, то должны отнестись положительно)».

Но мечты о возвращении в Москву так и остались мечтами. В конце 1930-х здоровье поэта, бывшее подорванным с детства, окончательно расшаталось. Скончался Владислав Фелицианович Ходасевич в Париже в 6 часов утра 14 июня 1939 г. от рака печени, после мучительной операции, в возрасте 53 лет. Его похоронили на кладбище Булонь-Биянкур.

Творчество Владислава Ходасевича оказало огромное влияние на многих отечественных поэтов ХХ и ХХI столетий. «Возвращаться» на Родину его имя начало с «самиздатом» в начале 1960-х, в 1967-м впервые появилась подборка стихов Ходасевича в журнале «Москва», а «официальным» русским классиком поэт был признан в конце 1980-х.

Игорь Северянин

(1887–1941)

Игорь Васильевич Лотарёв (таково настоящее имя поэта) родился в Петербурге 4 мая 1887 г. в семье офицера инженерных войск, выходца из владимирских мещан Василия Петровича Лотарёва и его жены Натальи Степановны, урожденной Шеншиной. Раннее детство Игоря прошло в столице. Когда ему было 9 лет, родители расстались, и он жил в имении дяди Владимировка в Новгородской губернии. После окончания четырех классов Череповецкой гимназии отец увез сына с собой на Дальний Восток. В 1904 г., после смерти отца, Игорь вернулся к матери, жившей в Гатчине.

Первые стихи будущий поэт написал, когда ему было 8 лет, а впервые опубликовался в 1905 г. в журнале «Досуг и дело» – там за подписью «Игорь Лотарёв» появилось посвященное Русско-японской войне стихотворение «Гибель Рюрика». Тогда же поэт начал издавать за свой счет небольшие брошюрки со своими произведениями. Всего их вышло с 1904 по 1912 г. 35 штук. На одной из них, «Зарницы мысли», впервые появился псевдоним «Игорь-Северянин» (именно так, через дефис). Произошло это в апреле 1908 г.

Свои брошюры поэт рассылал по редакциям журналов и газет, надеясь на положительный отклик, но ответов обычно не получал. Правда, один из читателей, сам того не желая, сделал поэту отличную рекламу. Это был Лев Толстой, в 1909 г. возмущенно процитировавший стихи Северянина «Хабанера» («Вонзите штопор в упругость пробки, / И взоры женщин не будут робки…») в качестве примера современной пошлятины. Однако эффект получился обратным – на поэта, которого цитировал сам Толстой, тут же обратили внимание и читатели, и критика. Мало-помалу Северянина начали признавать коллеги-поэты – в 1911-м его стихи одобрил Валерий Брюсов, тогда же Игорем заинтересовался Федор Сологуб, пригласивший его в совместное турне по России и посвятивший ему триолет «Восходит новая звезда».

Игорь Северянин. Портрет 1940 г.

В начале ХХ в. в русской поэзии существовало множество течений, выпускавших собственные манифесты и зачастую боровшихся между собой. Каждое претендовало на то, чтобы быть законодателем мод в поэзии. Не избежал этого и Северянин – в 1912-м он основал эгофутуризм, последователями которого стали Константин Олимпов, Вадим Баян, Иван Игнатьев, Василиск Гнедов и Георгий Иванов. Совместно с кубофутуристами эгофутуристы даже провели в Крыму собственную «олимпиаду». Впрочем, ничем особенным движение себя не зарекомендовало и вскоре сошло на нет.

В 1913 г. к Северянину пришла настоящая слава – его сборник «Громокипящий кубок», восторженное предисловие к которому написал Сологуб, стал, говоря современным языком, всероссийским бестселлером: за год он выдержал 7 (!) переизданий. На какое-то время поэт стал настоящей суперзвездой эстрады – он выступал с «поэзоконцертами» по всей стране, у него были толпы восторженных поклонников. Сейчас стихи Северянина тех лет воспринимаются скорее с иронией – уж больно много в них «изысканного» в плохом смысле слова. Но некоторые его строки – «Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском, / Весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском…» или «Я, гений Игорь Северянин, своей победой упоен…» – стали одними из символов русской массовой культуры начала ХХ в.

На протяжении 1914–1917 гг., закрепляя успех, Северянин выпустил еще несколько сборников – «Victoria Regia», «Златолира», «Ананасы в шампанском». И хотя, по большому счету, это было топтание на месте и обыгрывание мотивов «Громокипящего кубка», популярность сопутствовала Северянину еще несколько лет. 27 февраля 1918 г. на вечере в московском Политехническом музее путем прямого тайного голосования он был избран королем поэтов, с небольшим отрывом победив Маяковского.

В том же году Игорь Северянин эмигрировал в Эстонию. Вначале это был просто отдых в приморской деревне Тойла, в которой поэт полюбил бывать еще с 1912-го. Но начавшаяся вскоре Гражданская война сделала возвращение в Россию невозможным, а в 1920-м Эстония провозгласила независимость. Волей-неволей Северянину пришлось стать жителем новой страны. В 1921 г. он женился на дочери плотника из Тойлы, поэтессе и переводчице Фелиссе Круут (14 лет спустя они расстались, в чем Северянин потом очень раскаивался).

Эмигрантские годы стали для Северянина довольно плодотворными. В 1919–1923 гг. у него вышло 9 новых сборников, с 1922 г. он осваивает новый жанр автобиографического романа в стихах («Падучая стремнина», «Роса оранжевого часа», «Колокола собора чувств»). Наиболее значительным стал изданный в Белграде сборник «Классические розы» (1931). Стилистика Северянина изменилась, стала сдержаннее и интереснее. Довольно регулярно проходили и выступления поэта, в том числе и зарубежные: в 1921-м его приглашали в Литву и Латвию, в 1922-м – в Германию, в 1923-м – в Финляндию, в 1924-м – в Латвию, Польшу и Чехословакию. Везде он встречал горячий прием эмигрантской публики, помнившей и любившей его довоенные «поэзы».

Начиная с 1930-х творческая активность Северянина снизилась. «Издателей на настоящие стихи теперь нет, – признавался он. – Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю». Поэт вел скромную, уединенную жизнь, довольствуясь только самым необходимым. Общаться ему было практически не с кем. По его признанию, часто он читал новые стихи только звездам в ночном небе.

Присоединение Эстонии к СССР поэт приветствовал. Но «вписаться» в советскую действительность он толком так и не успел – началась Великая Отечественная война. Умер Игорь Северянин 20 декабря 1941 г. в возрасте 54 лет в оккупированном нацистами Таллине и был похоронен на православном Александро-Невском кладбище. На его надгробном памятнике высечены стихотворные строки: «Как хороши, как свежи будут розы, / Моей страной мне брошенные в гроб!»

Владимир Зворыкин

(1888–1982)

Владимир Кузьмич Зворыкин родился 17 июля 1888 г. в Муроме в семье состоятельного купца 1-й гильдии – председателя Муромского общественного банка. В здании, где появился на свет будущий изобретатель, ныне находится Муромский историко-художественный музей. После окончания городского реального училища в 1906-м Зворыкин поступил в Петербургский университет, но вскоре по настоянию отца перевелся в Технологический институт и через шесть лет с отличием окончил его. Именно в стенах этого института Зворыкин определил свою будущую судьбу – знаменитый профессор Б.Л. Розинг заинтересовал его проблемой передачи изображения на расстоянии. Под его руководством студент участвовал в первых опытах «дальновидения», а в 1912–1914 гг. продолжал обучение в парижском Коллеж де Франс и Шарлоттенбургском институте в Германии. Там его застало известие о начале Великой войны 1914–1918 гг. Чтобы избежать интернирования, Зворыкин бежал в Данию, откуда через Финляндию добрался на Родину.

В Великую войну 1914–1918 гг. Зворыкин служил сначала на полевой радиостанции в крепости Гродно, а затем преподавал в Офицерской радиошколе в Петрограде. Февральский переворот и захлестнувшие сначала армию, а затем всю страну издевательства над офицерами заставили Зворыкина оставить военную службу в чине подпоручика. Тяжкий удар нанесла Владимиру Кузьмичу поездка в начале 1918-го в Муром – отчий дом был реквизирован местным Советом, из родных кто умер, кто покончил с собой. «Становилось очевидным, – писал Зворыкин, – что ожидать возвращения к нормальным условиям, в частности для исследовательской работы, в ближайшем будущем не приходилось. Новое правительство издало строгие декреты, согласно которым все бывшие офицеры обязывались явиться в комиссариат для призыва в Красную армию. Мне не хотелось участвовать в гражданской войне. Более того, я мечтал работать в лаборатории, чтобы реализовать идеи, которые я вынашивал. В конце концов я пришел к выводу, что для подобной работы нужно уезжать в другую страну, и такой страной мне представлялась Америка». Окончательным толчком к решению уехать послужила информация о том, что ордер на арест Зворыкина уже подписан. Не дожидаясь, когда за ним придут, Владимир Кузьмич отправился на вокзал.

Маршрут побега из Советской России оказался долгим и путаным. Поездом Зворыкин добрался до Нижнего Новгорода, оттуда – пароходом до Перми, затем поездами до Екатеринбурга и Омска, где Советской власти в то время не было. Сибирское правительство направило Зворыкина в командировку в США, куда он добирался тоже кружным путем – через Карское море, остров Вайгач и Архангельск. Первая поездка в Америку прошла успешно, и в январе 1919 г. Зворыкин через Японию, Владивосток и Харбин вернулся в Омск. В новую командировку в США его отправило уже правительство А.В. Колчака. Добравшись до Нью-Йорка, он узнал, что его уже месяц как уволили «за безделье». Пока Зворыкин пытался осмыслить эту формулировку, в Сибири была установлена Советская власть. Возвращаться было некуда…

В.К. Зворыкин демонстрирует свой кинескоп. 1929 г.

Пропасть в США не дал бывший русский посол Б.А. Бахметьев – он предложил Зворыкину работу бухгалтера в Закупочной комиссии. Но новоявленный эмигрант (американское гражданство он получил в 1924-м) хотел трудиться по специальности, упорно рассылал резюме по разным адресам и вскоре получил предложение от питтсбургского филиала фирмы «Вестингауз». Там Зворыкин продолжил свои исследования в области телевидения, хотя сначала руководство фирмы и не поощряло его занятий. Полное понимание Зворыкин нашел только в компании RCA, вице-президентом которой был выходец из России Дэвид Сарнофф. Впоследствии Сарнофф так вспоминал о встрече со Зворыкиным: «27 или 28 лет назад я в первый раз встретился с этим молодым человеком, который говорил с тем же самым ужасным акцентом, что и сегодня. Он с увлечением рассказывал мне об изобретенной им электронно-лучевой трубке, о больших перспективах и возможностях ее использования на практике – о создании электронного телевидения… Признаюсь, я почти ничего не понял из того первого рассказа о его изобретении, но я был очень впечатлен этим человеком… просто очарован его убедительностью. Я спросил:

– Принимая во внимание все, что вы говорите, скажите, сколько нужно выделить средств, чтобы воплотить ваши идеи на практике? Сколько нужно потратить денег, чтобы появилась реально работающая телевизионная система?

Он хитро посмотрел на меня, глубоко вздохнул и ответил очень уверенно:

– Я думаю, 100 тысяч долларов хватило бы.

Я уже тогда понимал, что работающая телевизионная система, конечно, стоит 100 тысяч. То, насколько он был прав, стало понятно только теперь. Мы потратили почти 50 миллионов долларов, прежде чем вернули хотя бы один пенс от продажи первых телевизоров. Но кто сегодня может сказать, что мы потратили эти деньги зря? Я могу с уверенностью заявить, что Зворыкин – самый лучший продавец идей из всех, кого я знал».

Перейдя в RCA, Зворыкин переехал в город Камдэн, штат Нью-Джерси. А в 1932 г. в Нью-Йорке уже прошла первая опытная телетрансляция.

В 1930-х идеи Зворыкина начали находить понимание не только в США, его наперебой приглашают для консультаций и налаживания телевещания ведущие страны. Не остался в стороне и СССР. В августе 1933 г. Зворыкин выступил перед московскими и ленинградскими инженерами с докладом «Телевидение при помощи катодных трубок». Доклад был воспринят с огромным интересом, а уже в 1938 г. в Москве состоялась первая телепередача и начался выпуск телевизоров «ТК-1», оснащенных кинескопом конструкции Зворыкина. В Советском Союзе Зворыкина принимали на высшем уровне. Достаточно сказать, что, когда Владимир Кузьмич сказал, что хотел бы увидеть Черное море, первый секретарь ЦК КП(б) Грузии Берия тут же предоставил ему военный самолет.

Под впечатлением от теплого приема в СССР и встреч с родными Владимир Кузьмич принял было решение вернуться на Родину. Но на семейном совете, собравшемся в доме его сестры Анны, выступил шурин Зворыкина, профессор Горного института Д.В. Наливкин. Он без обиняков предостерег Зворыкина: «Возвращаться неразумно, для многих в СССР ты навсегда останешься сыном купца, белым офицером, бывшим американским гражданином». Не без колебаний, но Зворыкин принял доводы родственника. До 1936 г. он регулярно бывал по служебным делам в СССР, потом наступил длительный перерыв, и в следующий раз ученый приехал на Родину только в 1959-м.

Во время Второй мировой войны Зворыкин переключился на военную промышленность, был занят разработкой приборов ночного видения. В 1951 г. произошло важное событие в личной жизни ученого – он женился на своей давней знакомой, русской эмигрантке Екатерине Андреевне Полевицкой. Брак оказался очень счастливым. Во многом под влиянием жены, врача по профессии, Зворыкин заинтересовался медицинской электроникой, возглавив специальный центр в Институте Рокфеллера в Нью-Йорке. В 1954 г., с достижением 65-летнего возраста, он ушел с поста директора лаборатории электроники фирмы RCA, причем в качестве награды был назначен почетным вице-президентом компании. «Понятие отставка не имеет отношения к Владимиру Зворыкину, – сказал, прощаясь со своим знаменитым сотрудником, Дэвид Сарнофф. – Такой ученый, как Зворыкин, никогда не уходит в отставку. Его талант не увядает. Воображение и созидательный инстинкт настоящего ученого ведут его за собой, к еще более обширному познанию».

Всего В.К. Зворыкину принадлежит больше 120 патентов на различные изобретения. Его имя было занесено в Американскую национальную галерею славы изобретателей, он был удостоен более тридцати наград, в том числе Национальной медали науки США, премии пионера Американской ассоциации промышленников, ордена Почетного легиона Франции, ордена Почета Италии. В составленном в США рейтинге «1000 лет – 1000 человек» имя Зворыкина вошло в первую сотню вместе с именами Толстого, Достоевского, Петра I. Один из коллег назвал Зворыкина «подарком Американскому континенту». Но поскольку главное изобретение Зворыкина – телевидение – не знает границ, правильнее было бы назвать его «подарком всему миру».

Впрочем, под конец жизни сам изобретатель довольно скептически оценивал собственное главное детище, признаваясь, что «создал монстра, способного промыть мозги всему человечеству». «Я никогда бы не позволил своим детям даже приближаться к телевизору, – признавался Зворыкин. – Это ужасно, что они там показывают… Хотя, конечно, есть в нем детали, которые мне удались особенно хорошо. Лучшая из них – выключатель».

В 1967 г. Владимир Кузьмич впервые после полувекового перерыва смог побывать в родном Муроме. А вот умереть ему выпало все-таки на чужой земле. 29 июля 1982 г. он скончался вскоре после своего 94-го дня рождения и был похоронен в Принстоне.

Александр Засс

(1888–1962)

В начале ХХ в. имя русского богатыря Александра Ивановича Засса было известно не только в России, но и во всем мире. Будущий знаменитый атлет родился 14 (по другим данным – 4) октября 1888 г. на хуторе недалеко от Вильно (нынешняя столица Литвы Вильнюс) в большой семье крестьянина Ивана Петровича Засса. Уже в возрасте четырех лет Саша начал работать в поле. Жизнь в Литве была бедной, и в поисках заработка Зассы перебрались в Саранск, где маленький Саша впервые попал с отцом в цирк. Увидев, как отец по предложению циркового силача поднял тяжелую штангу, мальчик буквально заболел тяжелой атлетикой и начал упорно тренироваться: подтягиваться на перекладине, поднимать гири. Большое влияние на него оказали книги знаменитых силачей Евгения Сандова и Петра Крылова. Поначалу бессистемные тренировки начали складываться в стройную схему, направленную на развитие тела.

В 1908 г. в Оренбурге Засс впервые вышел на арену цирка Андржиевского. Он был разнообразным артистом: работал в борьбе, джигитовке, воздушной гимнастике, ассистировал дрессировщику Анатолию Дурову. Но основной его «профессией» стал атлетизм. Со временем богатырь выработал набор трюков, которые пользовались огромным успехом у публики. Например, он держал в зубах платформу, на которой размещались два борца-тяжеловеса, голой рукой забивал в доску гвозди, а потом вытаскивал их двумя пальцами, рвал пальцами цепи, ловил руками 90-килограммовое ядро, которое выстреливалось из цирковой пушки с расстояния 8 метров, лёжа голой спиной на доске, утыканной гвоздями, держал на груди камень весом в 500 килограммов, по которому желающие из публики били кувалдами. Многие из этих трюков до сих пор не удалось повторить никому.

При этом Засс вовсе не был похож на других знаменитых русских атлетов – могучих «вырвидубов» двухметрового роста и необъятного обхвата. При росте 167,5 сантиметра он весил 80 килограммов, окружность его грудной клетки при вдохе составляла 119 сантиметров, бицепсы – 41 сантиметр. Засс не раз повторял в интервью, что большие бицепсы – не показатель силы, гораздо важнее сила воли, крепкие сухожилия и умение управлять своими мышцами.

С началом Великой войны 1914–1918 гг. Засс ушел на фронт, служил рядовым в 180-м пехотном Виндавском полку. Во время одной из разведок его конь был ранен пулей в ногу, но Александр не захотел оставить боевого «товарища» на поле боя и… взвалив его на плечи, пришел в расположение части. Так родился еще один его цирковой трюк.

А.И. Засс

В 1915 г. Александр Засс был тяжело ранен в бою. Очнулся он уже в плену – врачи австрийского госпиталя готовили ампутацию ног. Но Александр твердо стоял на своем – ампутация не нужна, он снова будет ходить благодаря своей лечебной гимнастике. И произошло чудо: тяжелораненый атлет встал. После выздоровления Засс трижды (!) пытался бежать из вражеского плена, дважды его ловили, жестоко наказывали за побег. Но в третий раз попытка оказалась удачной: оказавшись в венгерском городе Клаузенбурге (ныне Клуж-Напока в Румынии), где в то время выступал знаменитый цирк Шмидта, Засс явился к хозяину и попросился на работу. Тот дал ему два задания: согнуть железный прут и разорвать цепь. И хотя после плена русский атлет не был в блестящей форме, задания оказались для него пустяковыми. Через две недели он начал выступать на арене под псевдонимом Самсон.

Весть о чудо-богатыре быстро разнеслась по городу, народ валом повалил на его выступления. И однажды в цирк пришел… военный комендант Клаузенбурга. Естественно, русского пленного тут же вернули за решетку, на этот раз – в подвал местной крепости. Но Александр совершил четвертый побег – разорвал наручники, выломал решетку в окне и был таков. Добравшись до Будапешта, он устроился на работу портовым грузчиком, потом предложил свои услуги местному цирку.

И снова ему повезло. В цирке Засс встретил своего давнего знакомого еще по довоенным гастролям, венгерского атлета, чемпиона мира Яноша Чая. Тот отвез русского друга в деревню к своим родственникам и строго наказал заботиться о нем. Постепенно Александр пришел в хорошую форму. И тогда Чая представил его знаменитому итальянскому импресарио Пазолини. Работать предстояло борцом, а контракт предлагался очень невыгодный, но выбора у Засса не было, и он согласился на предложение итальянца.

Так русский атлет стал европейски знаменитым Железным Самсоном. Ему рукоплескали цирки Франции, Сербии, Италии, Швейцарии… Однообразные борцовские номера скоро надоели Зассу, и он успешно занялся… дрессурой, работал с собачками. В 1923-м ему предложил контракт парижский цирк Шарля Дебрея, там Александр выступал около года. А потом его разыскал известный британский импресарио Освальд Столл и предложил перебраться в Лондон. В Великобритании Засс окончательно закрепил за собой репутацию одного из сильнейших атлетов мира.

Именно там в 1925 г. силач встретил свою судьбу – цирковую пианистку Бетти Тильбери, которая ассистировала ему в сложнейшем номере: Самсон парил под куполом цирка, держа в зубах канат, на котором держалось пианино с игравшей на нем пианисткой. Среди других его коронных номеров, потрясавших англичан, было разрывание цепи разными группами мышц (атлет рвал цепь, которой был обмотан, без помощи рук, одним телом) и «дорожное происшествие» – Засс укладывался на землю, а его переезжал автомобиль с шестью пассажирами.

С началом Второй мировой войны Засс временно прекратил активные гастроли. Дело в том, что он так и не отказался от гражданства России, а паспорта британского подданного у него не было. Чтобы не оказаться интернированным, он переселился в городок Пэйнгтон и работал в местном зоопарке дрессировщиком.

В последний раз легендарный атлет вышел на арену в 1954 г. специально для съемок, организованных телеканалом Би-би-си. В начале 1950-х Засс приобрел небольшой участок земли с домом в городке Хокли, на улице Пламбероу-Роуд. Там русский богатырь и скончался 26 сентября 1962 г. в возрасте 73 лет. На его надгробии сделана надпись: «Сильнейший человек мира».

Александр Вертинский

(1889–1957)

Александр Николаевич Вертинский родился в Киеве 9 марта 1889 г. в семье присяжного поверенного Николая Петровича Вертинского и его жены Евгении Степановны, урожденной Сколацкой. Саша рано стал сиротой: когда ему было 3 года, умерла мать, а через два года и отец. На воспитание мальчика взяли родственники матери. Учиться Вертинский начал в 1-й Киевской мужской гимназии, но вскоре был исключен оттуда за плохое поведение и переведен в 4-ю гимназию, которая котировалась ниже. Еще гимназистом Александр начал пробовать себя в театре и литературе – он играл в любительских спектаклях, писал рецензии на концерты заезжих звезды и публиковал в киевских газетах небольшие рассказы.

Постепенно мир киевской богемы стал тесен Вертинскому, и в 1910 г. юноша приехал покорять Москву. Вдвоем с сестрой Надеждой он поселился в Козицком переулке, стал вольнослушателем Московского университета, на жизнь зарабатывал уроками сценического искусства. Довольно быстро Александру удалось обрасти связями в московских литературных и театральных кругах. С 1912 г. он выступал со своими небольшими номерами в Театре миниатюр (в качестве гонорара фигурировали… борщ и котлеты), снимался в кино, много публиковался в московской прессе, но до широкой известности Вертинскому было еще далеко. В 1913-м он пробовал поступить в МХТ, но на прослушивании К.С. Станиславскому не понравилось грассирующее произношение молодого артиста.

Александр Вертинский в образе Пьеро

С началом Великой войны 1914–1918 гг. Александр, не подлежавший призыву в армию по состоянию здоровья, добровольцем поступил на 68-й санитарный поезд Всероссийского союза городов и до января 1915 г. исполнял обязанности санитара. Именно 1915-й и стал годом рождения на свет знаменитого артиста Александра Вертинского. По его воспоминаниям, он развлекал раненых солдат тем, что изображал Пьеро – гримировал лицо, к белому халату санитара пришивал цирковые помпоны и в таком виде декламировал стихи. Такие представления очень нравились раненым, и Вертинский решил попробовать перенести опыт на большую сцену. Он предложил владелице Театра миниатюр М. Арцыбушевой подготовить программу под назвнием «Песенки Пьеро», сам разработал для нее декорации и грим (который, по признанию артиста, в первую очередь помогал скрыть страх перед публикой). Программа получилась очень эффектной: Вертинский появлялся на сцене в мертвенно-желтом освещении, в гриме и костюме Пьеро и под меланхолический аккомпанемент исполнял небольшие композиции («ариетки») собственного сочинения. Современники чаще воспринимали их как песни, хотя сам Вертинский настаивал на том, что это были именно стихи, исполненные в сопровождении музыки. Безусловными «хитами» Вертинского стали «Кокаинетка», «Безноженка», «Маленький креольчик», «Я сегодня смеюсь над собой», «Ваши пальцы пахнут ладаном», «Бал Господень», «Пес Дуглас». Каждая «ариетка» представляла собой маленький моноспектакль, зрителей завораживали и щемящий, надломленный грассирующий голос певца-декламатора, и точные движения его рук, и мимика.

Смелая новация Вертинского (а он, в сущности, стал родоначальником принципиально нового жанра на эстраде) имела колоссальный успех в России. На гастролях его приветствовали и столицы, и провинция, число подражателей и пародистов росло как на дрожжах. Конец популярности Вертинского положила Октябрьская революция. Можно сказать, что искусство артиста отступало вместе с Белой армией – на протяжении 1918–1919 гг. он гастролировал преимущественно на юге: Киев, Харьков, Одесса, Ростов, Екатеринослав, Севастополь… В ноябре 1920 г. пароход «Великий князь Александр Михайлович» увез «печального Пьеро» в добровольное изгнание. О своем шаге он почти сразу же начал жалеть, но делать было нечего. Купив в Константинополе греческий паспорт на имя Александроса Вертидиса, артист начал свою эмигрантскую эпопею.

Из Турции он перебрался в Румынию, затем в Польшу и Германию. Именно эмиграция, по признанию Вертинского, сделала из него настоящего профессионала, способного работать практически перед любой аудиторией. В 1925 г. Вертинский переехал в Париж, ставший ему домом на десять лет.

Годы, проведенные во Франции, стали временем творческого расцвета артиста. Он работал в лучших русских ресторанах города, дружил или тесно общался со многими представителями эмигрантских политических и культурных кругов, написал такие знаменитые песни, как «Пани Ирена», «Испано-Сюиза», «Мадам, уже падают листья», «В синем и далеком океане». Осенью 1934 г. с триумфом прошли гастроли Вертинского в США, где состоялась премьера одной из самых пронзительных его песен – «Чужие города». Но «прорыва» на американской сцене не состоялось – блестяще владевший французским и немецким Вертинский почему-то на дух не переносил английского языка, он казался ему отвратительным.

В 1935 г. ветер эмигрантских странствий занес Вертинского в Шанхай, где проживала тогда большая русская колония. Работы по-прежнему было много, но в Китае она оплачивалась гораздо хуже, чем во Франции. После того как артист в мае 1942 г. женился на грузинской эмигрантке Лидии Циргвава, он вынужден был выступать по два раза в день, причем каждый раз перед концертом выкупал из ломбарда фрак, а после выступления сдавал его обратно. В Китае у Вертинских родилась дочь Марианна. Вторая дочь, Анастасия, появилась на свет уже в Москве, обе впоследствии стали знаменитыми актрисами.

Все чаще и чаще посещали Вертинского мысли о возвращении на Родину. Попытки вернуться он предпринимал еще в начале 1920-х, в Польше и Германии, но тогда не был услышан. В 1937-м уже самого Вертинского пригласили в посольство СССР в Китае и предложили вернуться. Однако уехать сразу помешали долги, сначала нужно было расплатиться с кредиторами. А потом началась Вторая мировая война, и вопрос с возвращением повис в воздухе. Только в 1943-м, после личного обращения Вертинского к наркому иностранных дел В.М. Молотову, ему было разрешено приехать в СССР. В ноябре 1943 г. артист впервые после многолетнего перерыва снова ступил на родную землю. С этим моментом связана легендарная история: выйдя в Чите из вагона с чемоданом, Александр Николаевич огляделся и с горечью заметил: «Я не узнаю Россию!» Поставив чемодан на перрон, он опустился на колени, чтобы поцеловать землю, а когда поднялся – чемодана уже не было. «Узнаю тебя, Россия!» – якобы воскликнул Вертинский…

Началась жизнь на Родине – в сущности, в новой стране, где многое было чуждо и непонятно Вертинскому. Когда в Министерстве культуры секретарша заполняла на него анкету и поинтересовалась, народный он артист или заслуженный, Александр Николаевич ответил: «Деточка, у меня нет ничего, кроме мирового имени». Но он искренне старался «вписаться» в советский быт, участвовал в концертах для бойцов Красной армии, включал в репертуар песни на стихи советских поэтов, сам написал два стихотворения о Сталине. В 1950 г. Вертинский впервые после огромного перерыва снялся в кино – сыграл кардинала в фильме «Заговор обреченных», за что был удостоен Сталинской премии 2-й степени. Из киноработ Вертинского 1950-х наиболее яркой получилась роль Князя в «Анне на шее», его картавая реплика «Прэлэстно, прэлэстно!» вошла в фольклор.

Но, несмотря на внешнее благополучие (трехкомнатная квартира на улице Горького тогда была несбыточной мечтой и для многих куда более успешных людей), положение Вертинского в СССР было все же более чем странным. Его не преследовали, не запрещали, но, что называется, держали на задворках советской культуры, делая вид, что феномена по имени Вертинский попросту нет. Его творчество подвергалось пристальной цензуре (из 100 с лишних вещей, бывших в репертуаре мастера, к исполнению разрешили только тридцать), пресса писала о нем редко и сдержанно, его песни не звучали по радио. И все же он был кумиром миллионов – на каждый концерт мэтра билеты брались с боем, причем «на Вертинского» мечтали попасть и те, кто успел застать его дореволюционное творчество, и молодежь.

21 мая 1957 г. Вертинский дал свой последний концерт – выступил в ленинградском Доме ветеранов сцены. В тот же день Александр Николаевич скоропостижно скончался от острой сердечной недостаточности в номере гостиницы «Астория». Великого артиста похоронили на Новодевичьем кладбище в Москве. А созданный им незабываемый образ, песни, роли в кино продолжают жить в русской культуре.

Игорь Сикорский

(1889–1972)

Родиной будущего великого авиаконструктора был Киев, отцом – знаменитый в городе университетский профессор, доктор медицины Иван Алексеевич Сикорский. Его пятый ребенок Игорь родился 25 мая 1889 г. Мать, Мария Степановна, рано привила ему любовь к чтению, и именно от нее впервые маленький Игорь услышал поразившие его воображение рассказы о Леонардо да Винчи и его проектах летательных аппаратов. А потом на глаза попался роман Жюля Верна «Робур-завоеватель», главный герой которого построил огромное воздушное судно. С этой минуты Игорь Сикорский мечтал о том, чтобы самому подняться в воздух на аппарате собственной конструкции. В 12 лет он уже строит первую модель вертолета.

Попытка обмануть судьбу – учеба в Морском кадетском корпусе – не удалась: вскоре Сикорский уезжает в парижскую Техническую школу Дювиньо де Лано, а через год поступает в Киевский политехнический институт. Впрочем, диплом ему удалось получить только в 1914-м, когда он был уже знаменитым авиаконструктором.

В июле 1909 г. во дворе киевского дома Сикорских Игорь испытал первый в России вертолет, оснащенный 25-сильным двигателем, а уже 3 июня 1910-го в воздух взмыл аэроплан конструкции Сикорского – С-2. Энергии молодого конструктора можно было только позавидовать – к весне 1911 г. был готов уже пятый его самолет, на котором Сикорский сдал экзамен на пилота и установил четыре всероссийских рекорда. Модель С-6 могла поднимать в воздух уже трех пассажиров, а его улучшенная версия С-6А получила Большую Золотую медаль Московской воздухоплавательной выставки. О Сикорском начинают взахлеб писать газеты и журналы, его называют «русским Фарманом». Студента, у которого нет даже высшего образования, одновременно приглашают стать главным инженером только что созданной военно-морской авиации и конструктором воздухоплавательного отделения Русско-Балтийского вагонного завода. Сикорский принял оба предложения и переехал из Киева в Петербург.

И.И. Сикорский

Именно на РБВЗ (а с 1912 г. Сикорский был также его главным конструктором и управляющим) молодым конструктором были созданы его шедевры – первые в мире тяжелые многомоторные самолеты. Кстати, идею создания таких машин конструктору невольно подсказал… обыкновенный комар: осенью 1911-го Сикорский чудом не потерпел катастрофу на одном из своих самолетов, в карбюратор двигателя которого попало насекомое. После этого случая Сикорский решил, что силовую установку на аэроплане во избежание таких случаев нужно дублировать. И в марте 1913-го появился четырехмоторный С-9 «Гранд» (в мае его переименовали в «Большой Русско-Балтийский», а в июне – в «Русский витязь»). Машины такого класса, скорости и грузоподъемности появились за рубежом лишь через несколько лет. В сентябре того же года самолет-гигант погиб на земле из-за нелепой случайности (пролетавший над ним аэроплан… потерял двигатель, который упал именно на «Русского витязя»), но к производству уже был готов улучшенный вариант «Витязя» – «Илья Муромец». Эта машина, совершившая первый полет 10 декабря 1913-го, пошла в серию и стала основой русской бомбардировочной авиации времен Первой мировой. «Ильи Муромцы» были сведены в особое подразделение – Эскадру воздушных кораблей, напрямую подчиненную Ставке Верховного главнокомандующего. Прекрасно вооруженные «Муромцы» были практически неуязвимы для истребителей противника, и за всю войну русская авиация потеряла в боях только два самолета этого типа.

За неполных шесть лет деятельности Игорем Сикорским были разработаны 25 моделей самолетов и 2 вертолета. К 28 годам талант конструктора достиг полного расцвета, когда грянула Февральская революция.

Как и всю страну, РБВЗ залихорадило: забастовки, митинги, откровенный саботаж. Революция погубила сразу шесть новых самолетов Сикорского – они так и остались на конвейере. Начались угрозы и самому конструктору. Перед лицом опасности он принял предложение правительства Франции о переезде в Париж и в марте 1918-го через Мурманск покинул родину, как оказалось – навсегда.

Франции не было суждено стать Сикорскому вторым домом. Первая мировая завершилась, надобности в строительстве многомоторных бомбардировщиков больше не было. В 1919-м Игорь Иванович перебрался в США, где после нескольких лет учительства сумел создать маленькую компанию «Сикорски Аэро Инжиниринг Корпорейшн». Ее костяк составили русские эмигранты, имевшие отношение к авиации. Финансовую помощь фирме тоже оказывали русские, в том числе знаменитый композитор С.В. Рахманинов.

В 1924-м в воздух поднялся первый американский самолет Сикорского – построенный в курятнике двухмоторный биплан S-29, рассчитанный на 12 пассажиров. Затем последовали новые модели: разведчики, пассажирские, легкие авиетки… Большие надежды фирма возлагала на самолет S-35, предназначенный для трансатлантических линий, но он разбился на старте при загадочных обстоятельствах. Долгожданным прорывом для авиакомпании стала двухмоторная «летающая лодка», десятиместная S-38. Заказы потекли рекой, появился собственный завод в городе Стрэтфорд, штат Коннектикут. В июне 1929-го компания «Сикорски» вошла в состав корпорации «Юнайтед Эйкрафт энд Транспорт», что помогло ей избежать последствий Великой депрессии начала 1930-х.

В 1930-х фирма Сикорского продолжала оставаться прибежищем для русских эмигрантов. Заместителем Игоря Ивановича на ней трудился талантливый конструктор и ученый Михаил Евгеньевич Глухарев. Об инженерах Борисе Лабенском и Николае Гладкевиче Сикорский говорил, что «они готовы умереть за меня, так же как я за них». Шеф-пилотом фирмы трудился знаменитый пилот Борис Васильевич Сергиевский. Многие эмигранты работали на фирме чертежниками, уборщиками, охранниками. Некоторые из них затем открыли собственные предприятия, сделали яркие карьеры в вузах Америки. А небольшой Стрэтфорд благодаря фирме Сикорского стал одним из самых «русских» городов США – там появились православный храм, русская опера, а несколько городских районов до сих пор носят такие «американские» названия, как Чураевка, Дачи, Русский Пляж…

Вслед за небольшой «летающей лодкой» настала очередь настоящих «крылатых клиперов» – четырехмоторных S-42, составивших основу парка авиакомпании «Пан-Америкэн». Именно они в 1937 г. начали регулярные пассажирские перевозки через Атлантику. Однако руководство корпорации «Юнайтед Эйркрафт», убежденное в том, что время больших летающих амфибий прошло, приняло решение слить фирму Сикорского с компанией «Чанс-Воут». Игорю Ивановичу вновь пришлось начинать карьеру практически с нуля. По совету друзей он вспоминает свое первое детское увлечение – вертолеты и 14 сентября 1939 г. сам поднимается в воздух на первом экспериментальном вертолете своей конструкции. Его схема – одновинтовая, с автоматом перекоса и хвостовым рулевым винтом, – считалась конкурентами Сикорского тупиковой. Сейчас по ней построено 90 из 100 вертолетов в мире.

В 1942 г. в серию пошел R-4 – единственный боевой вертолет стран антигитлеровской коалиции Второй мировой войны. Успех послевоенных моделей был так велик, что фирма «Сикорски» вновь стала самостоятельной. Великобритания начинает собственное вертолетостроение с покупки лицензии на выпуск модели S-51, Франция – модели S-55. S-56 стал самым грузоподъемным и скоростным вертолетом с поршневыми двигателями в мире. А в 1954 г. в серию пошел легендарный S-58, ставший самым успешным в коммерческом плане вертолетом Сикорского.

Когда Игорь Иванович Сикорский ушел на покой (это произошло в 1958 г.), он был автором-разработчиком 17 американских самолетов и 18 вертолетов, а его компания полновластно господствовала на мировом вертолетостроительном рынке. Все президенты США, начиная с Дуайта Эйзенхауэра, пользовались вертолетами только этой фирмы. И сейчас абсолютное большинство американских боевых и транспортных вертолетов носит марку «Сикорски».

Гениальный конструктор вошел в историю не только русской и американской авиации. Он был еще и глубоко оригинальным философом-богословом, чьи труды «Невидимая встреча», «Эволюция души» и «В поисках Высших Реальностей» и сейчас высоко ценятся православными мыслителями. Сикорский неизменно поддерживал Русскую Православную Церковь в США финансами, неустанно пропагандировал в Америке русскую культуру и историю, покровительствовал многим эмигрантским фондам и общественным объединениям. Увлечениями Сикорского были автомобильные путешествия и альпинизм.

За свою деятельность Игорь Иванович был удостоен многих наград. Еще в 25-летнем возрасте он стал кавалером одного из почетнейших орденов России – Святого Владимира 4-й степени. В США его наградили медалями Давида Гугенхейма и Джеймса Уатта, дипломом Национальной галереи славы изобретателей, Мемориальным призом братьев Райт, Почетной медалью Джона Фрица за научно-технические достижения в области фундаментальных и прикладных наук (кроме него, ее был удостоен только один из «отцов авиации» Орвилл Райт). Сикорский был почетным доктором многих университетов.

Скончался Игорь Сикорский 26 октября 1972 г. в возрасте 83 лет и был похоронен в городе Истон, штат Коннектикут.

Иван Мозжухин

(1889–1939)

Легендарный русский киноактер появился на свет 26 сентября 1889 г. в селе Кондоль Петровского уезда Саратовской губернии, в зажиточной крестьянской семье, и рано начал пробовать силы на сцене. Первые аплодисменты он услышал на сцене 2-й Пензенской мужской гимназии, где блистал в роли Хлестакова. После окончания гимназии в 1906-м Мозжухин по желанию родителей год учился на юридическом факультете Московского университета, но тяга к театру оказалась сильнее. Сначала он выходил на сцену в различных провинциальных труппах, с 1908 г. работал в Московском Введенском народном доме. Семья отнеслась к такому шагу сына с неодобрением, отец буквально умолял Ивана вернуться к учебе, но все было напрасно.

Всероссийскую славу молодому актеру принесла модная новинка – кинематограф. Впервые зритель увидел его на экране в 1908 г., а известность пришла к нему в 1911-м. Выразительная внешность и творческая разносторонность актера быстро завоевали ему всенародную любовь. Он сотрудничает с ведущей российской кинофирмой – Торговым домом Ханжонковых, снимается у режиссера Евгения Бауэра. Блестящими удачами стали такие роли, как Трухачевский в «Крейцеровой сонате» (1911), адмирал Корнилов в «Обороне Севастополя» (1911), Маврушка и Офицер в «Домике в Коломне» (1913), Черт в «Ночи перед Рождеством» (1913), доктор Рено в «Жизни в смерти» (1914). Самыми плодотворными для актера стали 1914 и 1915 гг. – соответственно роли в 19 и 20 картинах. Параллельно он продолжал работать в театре – на сцене Московского драматического театра он выступал до 1917-го, сыграл свыше 40 ролей, среди которых театралы выделяли графа Клермона в «Короле, законе и свободе» Л. Андреева.

Особенностями Мозжухина-киноактера была очень точная, зачастую сдержанная игра, мастерское владение мимикой. Легендарными стали его глаза «со слезой», буквально приковывавшие к себе внимание зрителя. Огромный талант позволял Мозжухину «вытягивать на себе» даже мелодрамы не самого высокого уровня, которые благодаря его игре становились кассовыми. Сам актер так писал об эстетике немого кино: «Одно неоспоримое достоинство и сущность кинематографа – это его лицо, его глаза, говорящие не менее языка. Стало ясно, что достаточно актеру искренне, вдохновенно подумать о том, что он мог бы сказать, только подумать, играя перед аппаратом, и публика на сеансе поймет его; стоит актеру загореться во время съемки, забыть все, творя так же, как и на сцене, и он каждым своим мускулом, вопросом или жалобой одних глаз, каждой морщинкой, заметной из самого далекого угла электротеатра, откроет с полотна публике всю свою душу. И она, повторяю, поймет его без единого слова, без единой надписи».

Суперзвезда русского немого кино начала ХХ века – Иван Мозжухин

В 1916 г. Мозжухин, возмущенный тем, что в очередном фильме Бауэра главная роль досталась не ему, перешел в другую кинофирму – «Киноателье И. Ермольева», где исполнил две вершинные роли в своей карьере – Германна в «Пиковой даме» (1916) и князя Касатского в «Отце Сергие» (1918). Последняя роль, где Мозжухин с блеском сыграл своего героя на всех этапах его судьбы – мальчиком-кадетом, блестящим офицером, дряхлым стариком каторжником, – особенно потрясла зрителей.

19 февраля 1920 г. Иван Мозжухин с женой Натальей и всеми ведущими актерами Товарищества И. Ермольева навсегда покинул родину. Новая база кинокомпании разместилась в предместье Парижа Монтройе-сюр-Буа. Мозжухин быстро проявил себя не только как актер, но и как сценарист («Грустная авантюра», 1920), и как режиссер («Дитя карнавала», 1921; «Костер пылающий», 1923). На легкие комедии с участием Мозжухина французская публика ходила с удовольствием. После просмотра фильма «Кин» Александр Вертинский так написал о Мозжухине: «Я никогда не забуду того впечатления, которое оставила во мне его роль. Играл он ее превосходно. И подходила она ему, как ни одна из ролей. Он точно играл самого себя – свою жизнь. Да и в действительности он был Кином. Жизнь этого гениального и беспутного актера до мелочей напоминала его собственную».

Но условия работы во Франции не во всем устраивали актера, и в 1926–1928 гг. он пытался начать карьеру в Голливуде, подписав контракт с продюсером Карлом Лемке. По его настоянию Мозжухин взял псевдоним Москин, сделал пластическую операцию на носу. Но покорить Америку ему так и не удалось: после единственного провального фильма «Капитуляция» Мозжухин вернулся в Европу. Некоторые историки кино уверены в том, что «американский проект» Мозжухина был хорошо спланированной «спецоперацией» голливудских воротил, опасавшихся успешного и популярного в Европе актера и режиссера.

Провал в США нанес Мозжухину тяжелый удар. Работа в Германии, где он снимался у режиссера Александра Волкова, удовлетворения не приносила. Актер стал нервным и раздражительным, глушил стресс алкоголем, все чаще обращался мыслями к своему суперзвездному прошлому.

Успешной карьере не способствовали и внешние обстоятельства. На экраны уже вышли первые звуковые фильмы, а голос Мозжухина в записи звучал не слишком красиво. Единственной удачей актера в звуковом кино стал фильм Владимира Стрижевского «Сержант Икс» (1932).

Последние годы жизни бывший кумир миллионов кинозрителей провел в одиночестве. От некогда гигантского состояния ничего не осталось – сам Мозжухин относится к деньгам легко, а вокруг него всегда хватало «друзей», охотно развлекавшихся за его счет. Не ладилась и личная жизнь – браки с Татьяной Лисенко и Агнес Петерсон распались. Осенью 1938 г. у Мозжухина обострился туберкулез. Смерть великого актера наступила незадолго до его полувекового юбилея – 17 января 1939 г. в Париже, а его последним приютом стало кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Вацлав Нижинский

(1890–1950)

Вацлав Фомич Нижинский родился в Киеве 28 февраля 1890 г. в семье польского танцовщика Томаша (Фомы) Лаврентьевича Нижинского и его жены Элеоноры Николаевны, урожденной Береды, которые выступали с собственной балетной труппой в разных городах России. Практически во всех источниках приводится другой год рождения Вацлава – 1889-й, который мать будущего артиста намеренно указала в метрике. Будущее мальчика и его сестры Брониславы определилось еще в детстве – они тоже начали учиться танцам, а первые их номера поставил отец. После того как Томаш Нижинский ушел из семьи, мать отдала детей в Петербургское театральное училище. 20 августа 1900 г. комиссия отобрала Вацлава и еще пятерых мальчиков из 150 претендентов.

Уже в годы учебы Нижинский поражал всех своей способностью преображаться на сцене – в жизни замкнутый и даже вяловатый, в танце он превращался в великолепный сгусток энергии. Особенно запоминались его феерические прыжки – казалось, что Нижинский обладает способностью зависать в воздухе. Еще ребенком он часто появлялся на сцене Мариинского театра, в 15-летнем возрасте впечатлил всех партией Фавна в балете «Ацис и Галатея». В 1906-м один из преподавателей юноши Обухов сказал ему, что не может больше ничему научить Вацлава, так как он превзошел всех учителей. Присутствовавший на выпускном спектакле Нижинского Ф.И. Шаляпин расцеловал молодого танцовщика и сказал: «Славушка, прошу тебя, продолжай танцевать так, как сегодня».

В мае 1908 г., с отличием окончив училище, Нижинский был сразу же приглашен в труппу петербургского Мариинского театра. Там ему довелось танцевать с Анной Павловой, Тамарой Карсавиной, Матильдой Кшесинской, но балерины нередко жаловались на то, что Нижинский отвлекает внимание публики на себя.

По-настоящему открыл Нижинского великий импресарио Сергей Дягилев. 17 мая 1909 г. Нижинский впервые вышел на сцену парижского театра «Шатле» в дягилевских Русских сезонах и сразу же стал кумиром французской публики, одним из символов русского искусства начала ХХ в. Знатоки называли его «восьмым чудом света», величайшим танцовщиком за всю историю мирового балетного театра.

В 1911-м Нижинского уволили из Мариинского театра – причиной стал смелый костюм Альберта в «Жизели» А. Адана (вдовствующая императрица Мария Федоровна, присутствовавшая на спектакле, сочла, что Нижинский «недостаточно одет», а переодеваться он отказался). После этого Вацлав, несмотря на его глубокую любовь к России, покинул Родину навсегда. Русские зрители больше его не видели, зато в Европе спрос на Нижинского был колоссальным. В дягилевском сезоне 1911-го танцовщик исполнил две легендарные роли – в спектакле «Призрак розы» К.-М. фон Вебера (там он станцевал, по мнению знатоков, не розу, а аромат розы) и в «Петрушке» И. Стравинского.

Вацлав Нижинский в балете «Послеполуденный отдых фавна». 1912 г.

29 мая 1912 г. Нижинский дебютировал как балетмейстер – состоялась премьера поставленного им 12-минутного балета «Послеполуденный отдых фавна» на музыку К. Дебюсси. Балет вызвал разную реакцию публики – в зале раздавались и крики «Браво! Бис!», и возмущенный свист. После того как занавес опустился, балет по требованию публики тут же повторили. Театральный Париж разделился на два лагеря – одни требовали запрета спектакля за «эротизм» и ждали от артистов публичных извинений, другие, в их числе великий скульптор Огюст Роден, восхищались смелым новаторством русского артиста, открывшего новую страницу в истории балета.

Ровно год спустя, 29 мая 1913 г., Нижинский поставил балет «Весна священная» на музыку И.Стравинского (автором декораций был Н.Рерих). Премьера снова получилась скандальной – зрители так шумели, что заглушали оркестр, свистели, оскорбляли артистов и режиссера, выясняли отношения между собой… «Весна священная» выдержала всего шесть представлений, но навсегда осталась в истории мирового театра.

Вскоре у Нижинского завязался роман с его поклонницей, венгерской танцовщицей Ромолой де Пульски. Сблизились они на корабле, который вез танцовщика на южноамериканские гастроли, а обвенчалась пара в Буэнос-Айресе 10 сентября 1913 г. Ромола сразу же начала активно внушать мужу, что Дягилев – тиран и не дает ему спокойно работать. Под ее влиянием Нижинский отказался выйти на сцену в Рио-де-Жанейро и… временно потерял контракт с дягилевской антрепризой.

Великому танцовщику тут же предложили возглавить балетную труппу парижской Гранд-Опера, но Нижинский предпочел создать собственную труппу, в которой приняли участие 17 артистов, включая сестру Вацлава Брониславу, и добился контракта с лондонским театром «Палас». Несмотря на звездное имя Нижинского и богатый репертуар, гастроли антрепризы провалились. Эта неудача сильно впечатлила артиста и стала началом его разочарования в балете и самом себе.

С началом Великой войны 1914–1918 гг. Нижинский с женой и новорожденной дочкой оказался в Австро-Венгрии, в Будапеште, где, как подданный России, был интернирован. В 1916 г. он вернулся к работе по приглашению Венского театра, а затем вернулся в труппу Дягилева для гастролей в США. Впрочем, выступление Нижинского 23 октября 1916 г. в «Тиле Уленшпигеле» Р. Штрауса на сцене «Метрополитен-опера» получилось неудачным – спектакль создавался в большой спешке, и времени на репетиции почти не было.

Постепенно Нижинский стал сомневаться в себе и своем призвании. Он увлекся толстовством, начал воспринимать актерскую профессию как низкую и греховную. В сентябре 1917 г. он поставил свой последний балет «Призрак розы» К.-М. фон Вебера, а два года спустя в последний раз вышел на сцену в Швейцарии. После этого Нижинский с женой поселился в швейцарском городке Санкт-Мориц. Он много гулял в одиночестве, рисовал странные и пугающие эскизы костюмов к спектаклям, пауков с лицом Дягилева и бабочек с собственным лицом, говорил жене, что хочет оставить танцы и поехать в Россию заниматься сельским хозяйством… Мало-помалу стало понятно, что артист заболел психически. Местные врачи диагностировали шизофрению.

Жена отчаянно пыталась вытащить Нижинского из болезни, но он был безнадежен. Все, что осталось от его прежней балетной жизни, – это изумительная память: если перед больным Нижинским исполняли какую-либо из его бесчисленных партий и делали неверное па, он тут же поправлял танцовщика.

Вацлав Фомич Нижинский скончался в Лондоне 11 апреля 1950 г., в возрасте 60 лет. В 1953 г. его прах был перевезен во Францию и похоронен на парижском кладбище Монмартр. Творческая жизнь Нижинского продолжалась всего десять лет, но он навсегда остался в истории культуры как один из символов свободного и вдохновенного творчества, граничащего с безумием, великий «клоун Божий», чей незабываемый образ до сих пор вдохновляет артистов балета.

Анатолий Соколов

(1891–1971)

Судьба русского художника Анатолия Соколова необычна даже на фоне поражающих своей нестандартностью судеб других знаменитых эмигрантов ХХ столетия. Анатолий Александрович родился 16 июля 1891 г. в Петергофе в семье придворного чиновника Александра Николаевича Соколова. Уже в пятилетнем возрасте Толя начал пробовать себя в рисовании, но по семейной традиции выбрал военную карьеру – Николаевский кадетский корпус, затем Тверское кавалерийское юнкерское училище, откуда он был выпущен корнетом в 20-й драгунский Финляндский полк. Подобно многим кавалеристам начала ХХ в., Соколов увлекся новейшим родом войск – военной авиацией и успешно окончил Гатчинскую авиашколу, а с 1915 г. служил в ней инструктором. Параллельно он публиковал в русских газетах свои фронтовые зарисовки.

Революция разрушила благополучие семьи Соколовых – отец Анатолия был зверски убит в своем петергофском доме. Анатолий все силы отдавал матери и сестре. Единственной отдушиной для него стала живопись, а любимым наставником – художник и график Александр Савинов. В 1926-м Анатолий женился на Александре Ивановне Матюхиной.

Относительно спокойная жизнь закончилась в 1932 г. Как бывший офицер Соколов был арестован, провел почти год в одиночной камере и пять лет – в исправительно-трудовых лагерях. После освобождения вернуться в родной город ему запретили, и Соколов по совету одного из друзей решил перебраться в Симферополь. Здесь мастерство художника не осталось незамеченным – его масштабные полотна «Взятие Перекопа», «Ходоки на приеме у Ленина», «Праздник урожая в колхозе», написанные в традиционной манере социалистического реализма, получили хорошие отзывы у местных критиков. В 1938-м Соколов стал одним из руководителей Союза художников Крыма.

Но с таким трудом наладившийся быт мгновенно разрушила война. Во время одной из осенних бомбежек Симферополя 1941-го дом Соколовых, где хранились все работы художника, был превращен в груду развалин. Спасаясь от воцарившегося в Крыму нацистского террора и стремясь уберечь сына от угона в Германию, Анатолий Александрович принял решение бежать в нейтральную Швейцарию. На первый взгляд такое желание было нереальным, но Соколовы предпочли действовать, а не рассуждать.

А.А. Соколов (в центре) среди художников. 1937 г.

Побег из Симферополя спланировали тщательно. Сам Соколов загримировался под раненого румынского солдата, его жена – под медсестру, сына Игоря спрятали среди чемоданов и узлов. Так удалось пересечь границу СССР и Румынии. Через семь месяцев мытарств Соколовы наконец-то достигли желанной Швейцарии. Вскоре семья художника перебралась в Лихтенштейн. Там Соколов продолжил работать, его портреты и картины «Вильгельм Телль», «Последние шаги на Родине», «У креста», «Непобедимый Ленинград», «Взятие Суворовым крепости Измаил» пользовались у местной публики большим успехом. Персональные выставки художника состоялись в Тироле и Инсбруке. В 1945-м картины Соколова выставлялись в Париже на вернисаже, организованном Союзом советских патриотов.

Однако в послевоенной Европе Соколовы не чувствовали себя в безопасности, и в 1950-м семья решила перебраться в Аргентину. Начинать уже во второй раз пришлось с нуля – чужая далекая страна, незнакомый язык, никаких знакомых и связей… Но Соколов сумел найти ключ к сердцам местной публики. Вдохновившись биографией национального героя Латинской Америки Хосе де Сен-Мартина, он написал картину «Генерал-освободитель Хосе де Сен-Мартин пересекает Анды» и представил ее на выставке, посвященной 100-летию со дня смерти генерала. Несмотря на то что Соколов не являлся гражданином Аргентины, его работа получила золотую медаль и диплом министерства культуры. Знатоков особенно восхитило мастерство, с которым были написаны батальные сцены – художнику пригодилось полученное когда-то в Твери военное образование. В 1953-м картина была куплена Национальным конгрессом Аргентины и выставлена в его главном зале.

После этого успеха Соколов быстро превратился в востребованного художника, много работал по заказам музеев и министерств Аргентины. Знаменитой стала его картина «Армия генерала Бельграно переправляется через Парану», а в 1954-м по заказу мэрии Буэнос-Айреса Соколов выполнил четыре крупных панно – «Колумб открывает Америку», «Конкистадоры», «Порт Аргентины» и «Аргентина сегодня». Пресса отмечала, что картины русского художника «являются достоянием Аргентины и имя Анатолия Соколова никогда не будет там забыто». Полотна Соколова с успехом выставлялись и в других странах континента – Чили, Боливии, Парагвае…

В 1962 г. в Буэнос-Айрес неожиданно пришло письмо из США – Соколова разыскивал его пропавший еще во время Гражданской войны брат. Анатолий Александрович и его семья немедленно переехали к нему в Калифорнию. Там начался четвертый и последний период творчества художника – американский. Исторические полотна «Лексингтон», «Зимний марш генерала Джорджа Вашингтона», «Русские купцы торгуют с индейцами в крепости Форт-Росс» принесли Соколову славу одного из лучших живописцев США. В последние годы жизни художник работал над циклом из 12 полотен, которые должны были показать процесс образования Соединенных Штатов. В 1965 г. он возглавил Союз русских художников в Сан-Франциско.

Несколько особняком стоят полотна Соколова, посвященные далекой Родине. Живя в Аргентине, а затем в США, он создал целый цикл трогательных и лиричных полотен, пропитанных ностальгией по России. Это «Охота на медведя», «Три поколения», «Летний сад», «Старый Петербург», «Отдых на сенокосе», «Танцы в деревне».

В мае 1971 г. А.А. Соколов скончался на 80-м году жизни в Сан-Фран-циско. Сейчас его работы хранятся в музеях и частных коллекциях по всему миру, некоторые из них вернулись на Родину художника – так, в 2000 г. сын А.А. Соколова Игорь подарил полотно отца «Взятие Суворовым крепости Измаил» петербургскому музею Суворова. В истории живописи, пожалуй, не найдется второго художника, творчество которого стало достоянием четырех таких разных стран – России, Швейцарии, Аргентины и США.

Мать Мария (Скобцова)

(1891–1944)

Елизавета Юрьевна Пиленко родилась 8 декабря 1891 г. в Риге в семье юриста Юрия Дмитриевича Пиленко и его жены Софии Борисовны, урожденной Делоне. В самом начале жизни Лиза дважды избежала гибели – при рождении ей сделали опасную операцию, а во время крещения она чуть не захлебнулась в купели. В июне 1895-го семья переехала из Риги в Анапу, а в мае 1905-го – в Ялту, где отец девочки получил должность директора Императорского Никитского ботанического сада. Через год он скончался, и семья перебралась в Петербург.

Еще в отрочестве Елизавета начала интересоваться поэзией и пробовать перо. В 1909-м она с серебряной медалью окончила частную женскую гимназию Стоюновой, начала было учиться на Высших женских курсах, но не окончила их. 19 февраля 1910 г. девушка вышла замуж за юриста Д.В. Кузьмина-Караваева, но отношения с мужем с самого начала были сложными и тяжелыми. В марте 1912 г. у Елизаветы вышла первая поэтическая книга – «Скифские черепки». Главным учителем Кузьминой-Караваевой в поэзии и жизни стал А.А. Блок, с которым поэтессу связывали глубоко доверительные отношения и переписка. Если в начале творческого пути поэтесса была напоена «языческим» духом, то с годами она все больше и больше углублялась в поиски Бога в себе и вокруг себя. В марте 1913 г. Елизавета, здоровье которой было сильно подорвано, развелась с мужем и уехала в Анапу. Там она вела простую жизнь, много работала на виноградниках, родила внебрачную дочь Гаяну. В феврале 1916-го свет увидел второй поэтический сборник Елизаветы Дмитриевны – «Руфь».

Революционные годы Кузьмина-Караваева провела в Анапе. Она вступила в партию эсеров, в феврале 1918 г. была избрана заместителем городского головы, а когда тот в конце месяца подал в отставку, автоматически стала мэром города. Не изменилось ее положение и при Советской власти – она заняла должность народного комиссара Анапы по здравоохранению и образованию. После занятия Анапы Добровольческой армией Кузьмина-Караваева была арестована за сотрудничество с большевиками, но вскоре отпущена. В 1919 г. в Екатеринодаре Елизавета вышла замуж вторично за Д.Е.Скобцова – видного деятеля казачьего движения. Этот брак определил ее дальнейшую судьбу.

27 марта 1920 г. Елизавета Скобцова с матерью и дочерью эвакуировались из Новороссийска, к которому же подходила Красная армия, в грузинский порт Поти. Месяц спустя в Грузии у Елизаветы родился сын Юрий. В конце года Скобцовы были уже в Константинополе. В 1922–1924 гг. семья жила в Сербии, где у Скобцовых родилась дочь Анастасия, рано умершая, а в январе 1924-го они перебрались в Париж. Три года спустя брак распался. Церковный развод состоялся в 1932-м, но на гражданском разводе супруги не настаивали и до конца дней формально оставались мужем и женой. 16 марта 1932 г., через десять дней после развода, Елизавета Дмитриевна приняла постриг в храме Сергиевского подворья при парижском Православном Богословском институте с именем Мария.

Мать Мария

Призванием монахини Марии стала помощь ближнему – она делала все, чтобы облегчить жизнь в эмиграции отчаявшимся, опустившимся, лишившимся работы и цели в жизни соотечественникам. На протяжении 1930-х мать Мария трудилась не покладая рук: работала в Русском Студенческом Христианском движении, координировала деятельность православной молодежи во Франции, Латвии и Эстонии, участвовала в многочисленных съездах, выступала с докладами, встречалась с русскими рабочими. Современники запечатлели облик смиренной, всегда готовой прийти на помощь женщины, излучавшей доброту и сострадание. Например, в одной русской шахтерской семье, жившей в Пиренеях, мать Марию встретили раздраженными словами: «Вы бы лучше убрали у нас, чем доклады читать!» Мать Мария тут же взяла ведро, тряпку и принялась за уборку. После этого пристыженные шахтеры долго извинялись перед ней и усадили обедать. В другой раз, в Марселе, она силой вытащила из притона двух молодых наркоманов.

В сентябре 1935 г. мать Мария и отец Димитрий (Клепинин) создали объединение «Православное дело», штаб-квартира которого разместилась на парижской улице Лурмель, 77. Не миновала мать Марию и тяжелая личная драма – ее дочь Гаяна в 1935-м уехала в Москву, где через несколько месяцев скоропостижно скончалась.

После оккупации Парижа нацистами мать Мария организовала доставку продовольствия заключенным концлагеря Компьень. Когда в июне 1942 г. в Париже начались массовые аресты евреев, монахиня три дня провела на велодроме, куда сгоняли арестованных, и сумела спасти четырех детей, вынеся их с велодрома в мусорных баках.

8 февраля 1943 г. на улицу Лурмель, 77 нагрянуло гестапо. Был арестован сын матери Марии, 18-летний Юрий, на следующий день взяли и ее саму. Сначала арестованную заточили в форт Роменвиль, в конце февраля перевели в концлагерь Компьень. 27 апреля 1943 г. в числе 213 заключенных мать Мария была отправлена в женский концлагерь Равенсбрюк и 31 марта 1944 г., накануне Пасхи, казнена в газовой камере. По легенде, на смерть она отправилась добровольно вместо другой приговоренной женщины.

В Советском Союзе имя матери Марии никогда не звучало громко. Тем не менее в 1982 г. на экраны вышел посвященный ее судьбе художественный фильм «Мать Мария», где роль Е.Д. Кузьминой-Караваевой исполнила Людмила Касаткина. 16 января 2004 г. мать Мария была канонизирована как преподобномученица Константинопольским патриархатом.

Елена Антипова

(1892–1974)

Елена Владимировна Антипова родилась 25 марта 1892 г. в Гродно в семье командира роты 101-го пехотного Пермского полка, штабс-капитана (впоследствии генерал-лейтенанта) Владимира Васильевича Антипова и его жены Софьи Константиновны, урожденной Стояновой. В июле 1900 г. семья переехала в Петербург, к новому месту службы отца. После окончания гимназии Елена поступила на Высшие женские курсы, а в 1909 г. отправилась продолжать образование в Европу – сначала в Коллеж де Франс, затем в женевской Школу педагогических наук. Уже тогда Елена Антипова сделала выбор, определивший всю ее жизнь, – она решила стать детским психологом. В сущности, такой профессии еще не было, одной из ее основательниц и суждено было стать Елене Владимировне. Многое приходилось нащупывать на практике.

После начала Великой войны 1914–1918 гг. Елена долгое время не могла вырваться из Швейцарии на Родину. Только в 1916-м она кружным путем, через Италию, вернулась в Россию. Несмотря на то что Антипова была дочерью генерала русской армии (перед революцией В.В. Антипов командовал корпусом), репрессии первых лет Советской власти ее не затронули, и она получила место в Наркомате просвещения – была психологом-обследователем карантинно-распределительного детского пункта в Вятке и Петрограде, работала с беспризорниками, детьми, лишившимися родителей, подростками, не знающими, как найти себя в жизни. Работа была опасной (от детей улицы можно было подхватить какую угодно болезнь), скудно оплачивалась, но Антипова занималась своими обязанностями самоотверженно, порой сутками пропадая в детском пункте.

В 1918 г. Елена вышла замуж за писателя Виктора Ирецкого, через год в семье родился сын Даниил. Творчество Ирецкого в Советской России ко двору не пришлось, и его уже записали было в пассажиры знаменитого «философского парохода». Но когда в ГПУ об этом сообщили Елене и посоветовали помочь собрать мужу вещи в дальнюю дорогу, Антипова дерзко ответила, что у нее нет времени заниматься такими делами – нужно заботиться о старом больном отце и ребенке. В результате Ирецкого… оставили в покое почти на год. Но высылки на Запад он все же не избежал. Эмигранткой помимо своей воли стала и Елена Владимировна…

Е.В. Антипова и Э. Клапаред. Конец 1920-х гг.

С 1926 г. Антипова работала в Женеве, в Институте Жан-Жака Руссо (с 1975 г. – факультет психологии и педагогики Женевского университета) под руководством одного из крупнейших психологов ХХ столетия Эдуара Клапареда. Три года спустя русская эмигрантка получила неожиданное предложение – правительство Бразилии приглашало ее организовать в стране школы и приюты для детей из неблагополучных семей. Контракт с ней заключили на три месяца, и Елена Владимировна отправилась в длинное путешествие через океан. Вряд ли сама она тогда думала, что останется в Бразилии навсегда, но вышло именно так. Антипова искренне полюбила далекую латиноамериканскую страну, ее историю, ее людей. «Энергичные, знающие интеллигенты – для них Бразилия и создана», – писала она.

По приезду в Рио-де-Жанейро Елена была направлена в юго-восточный штат Минас-Жерайс, точнее, в его столицу – город Белу-Оризонте. Там она развернула активную деятельность. При поддержке местного священника отца Альваро Неграмонте создала Дом юного рабочего, скаутскую организацию, школу-приют для детей с особенностями развития «Колония Розарио». В 1932 г. ею было основано Общество Песталоцци для помощи детям, нуждающимся в социальной коррекции. Антипова настаивала на том, что в учебный процесс нужно вовлекать каждого ребенка, даже того, на ком стоит клеймо безнадежно неспособного. Одной из первых она начала работать с детьми, больными синдромом Дауна. В сущности, Елена Антипова стала основательницей бразильской психологии как науки.

В Латинской Америке Елена Антипова провела большую часть своей долгой жизни – 45 лет. За заслуги перед страной она была удостоена высшей государственной награды Бразилии – Национального ордена Южного Креста, получила медаль «За заслуги в области образования».

Скончалась Елена Владимировна 9 августа 1974 г. в возрасте 82 лет. Она завещала похоронить себя рядом с одним из своих подопечных, больным синдромом Дауна. Могила русской ученой, ставшей гордостью Бразилии, находится в городе Белу-Оризонте. Сейчас в Бразилии существуют фонд и институт имени Антиповой, регулярно проводятся научные конференции ее памяти. В Россию имя великого психолога и подвижницы Елены Антиповой начало возвращаться только недавно.

Александр Понятов

(1892–1980)

Александр Матвеевич Понятов родился 25 марта 1892 г. в селе Русская Айша Казанской губернии в семье крестьянина. После учебы во 2-м Казанском реальном училище юноша поступил на физико-математический факультет Казанского университета, а год спустя, в 1910-м, перевелся в Московское высшее техническое училище. Там под влиянием «отца русской авиации» профессора Н.Е. Жуковского Понятов увлекся авиаполетами, а в 1911-м по совету наставника отправился продолжать образование в политехнический институт Карлсруэ (Германия).

О дальнейших полутора десятилетиях жизни Александра Матвеевича известно немногое. Начало Великой войны 1914–1918 гг. застало его в Германии, откуда он через Бельгию с большим трудом добрался до России. Служил в береговой артиллерии Балтийского флота в Ревеле, затем перешел в морскую авиацию, но воевать ему тогда не пришлось. В 1919–1920 гг. Понятов участвовал в Белом движении в Сибири, служил в авиации Сибирской армии, познал тяготы Сибирского (Ледяного) похода. С 1922 г. обосновался в Шанхае, где трудился переводчиком в агентстве «Рейтер», пробовал заниматься торговлей лесом, а затем устроился инженером-электриком на Шанхайскую электростанцию.

В 1927 г. Понятов переехал в США. Визу в Америку ему пришлось дожидаться семь лет (!), а затем долго доказывать иммиграционным чиновникам законность своего въезда в страну. В США Понятов поначалу устроился в гражданскую авиацию, работал пилотом гидросамолетов на коммерческих рейсах. Однако затем Александр перешел в дочернюю фирму корпорации «Вестингауз», занимавшуюся разработкой бортового электрооборудования. В 1932-м он получил американское гражданство.

В 1944 г. талантливый инженер основал в калифорнийском городе Редвуд-Сити собственную компанию, название которой придумал сам: «Ampex» (сокращение от «Александр Матвеевич Понятов» плюс английское слово «excellent» – «превосходный»). Сначала фирма размещалась в старом гараже и производила сельсины – электромеханические устройства для точного следящего привода авиационных радиолокационных антенн. Однако после завершения Второй мировой войны фирма переориентировалась на изучение трофейной немецкой технологии магнитной записи электрических сигналов. Другие американские компании считали ее тогда слишком дорогой и бесперспективной, а новорожденной «Ампекс» терять было нечего. Успех не приходил вплоть до того момента, когда знаменитый американский певец Билл Кросби решил использовать магнитофон во время записи в студии. После такой рекламы спрос на продукцию «Ампекс» резко подскочил и оставался стабильным многие десятилетия.

Александр Понятов (справа) и инженер Гарольд Линдмей демонстрируют видеомагнитофон Ampex. 1963 г.

Но главным изобретеним Понятова и его компании стал видеомагнитофон. Презентация новинки состоялась 14 марта 1956 г. в Национальной ассоциации радиотелевизионных журналистов в Чикаго. Модель VRX-1000 произвела настоящую революцию в мире телевидения – в ноябре 1956 г. в эфире телекомпании CBS впервые вышел выпуск новостей в записи. В 1957-м «Ампекс» была награждена высшей телевизионной премией «Эмми», а еще год спустя видеомагнитофоны «Ампекс» начало использовать американское космическое агентство NASA. Другим важным изобретениям Понятова стала технология дистанционного управления телевизором.

Став необходимым телевизионному бизнесу, «Ампекс» не стояла на месте: в 1967 г. на рынке появился аппарат замедленного воспроизведения сигналов «Ampex HS-100», который оценили прежде всего спортивные комментаторы – ведь теперь самые острые моменты матчей можно было повторить в замедленном темпе. В 1975-м, с появлением первых видеоклипов, эта технология обрела второе рождение. За четыре года до того началось широкое производство бытовых видеомагнитофонов (первая модель стоила 1500 долларов), а в середине 1980-х они стали привычной принадлежностью практически любого дома.

В 1955–1970 гг. Понятов занимал пост председателя совета директоров «Ампекса». Выйдя в отставку, он активно участвовал в общественной и научной жизни США: основал кафедру физики при Стэнфордском университете, был председателем Общества русских летчиков США, Общества друзей Дома Святого Владимира, попечителем нескольких благотворительных фондов.

Уже будучи преуспевающим американским бизнесменом, Александр Понятов не оставлял надежд на открытие филиала своей компании в СССР. В 1974 г. он даже встречался по этому поводу с представителями советского Гостелерадио, но, увы, «Ампекс» в Советском Союзе так и не заработала. Это глубоко ранило Александра Матвеевича. О его любви к Родине свидетельствует красноречивый факт: перед входом в любой филиал своей компании он велел сажать две березки. Посадили их даже в Африке. В тамошнем климате они не прижились, и тогда Понятов приказал посадить деревца под стеклянными колпаками, где поддерживались постоянная температура и влажность.

Скончался русский изобретатель и бизнесмен Александр Понятов 24 октября 1980 г. в калифорнийском городе Пало-Альто, в возрасте 88 лет. А основанная им компания «Ампекс» до 1995 г. держала стопроцентное мировое лидерство в области разработки и совершенствования видеомагнитофонов.

Марина Цветаева

(1892–1941)

Марина Ивановна Цветаева родилась 26 сентября 1892 г. в Москве в семье известного филолога и искусствоведа Ивана Владимировича Цветаева и его жены Марии Александровны, урожденной Мейн. Мать Марины болела чахоткой, и из-за этого будущая великая поэтесса вместе с сестрой много времени проводила в Европе: они подолгу жили в Швейцарии, Германии, Италии… В европейских пансионах Цветаева продолжала свое образование, а в 16 лет прослушала курс истории старофранцузской литературы в Сорбонне.

Первые литературные опыты Цветаевой начались рано: писать стихи она начала в уже в шестилетнем возрасте, причем не только на русском языке, но и на французском и немецком. В своем дневнике мать Марины как-то записала: «Четырехлетняя моя Муся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы, – может быть, будет поэт?» Материнское сердце угадало судьбу дочери, но увидеть, как Марина выросла в великого поэта, Марии Александровне было не суждено: она умерла от чахотки в 1906 г., когда Марине было 14 лет.

В 18 лет Цветаева тайком от семьи выпускает свой первый сборник «Вечерний альбом», включавший в основном то, что писалось на ученической скамье. Тираж книги составил всего 500 экземпляров, но этого оказалось достаточно, чтобы яркий талант был замечен. Марина приобрела множество знакомств в литературных кругах – она общалась с Валерием Брюсовым, Максимилианом Волошиным, Николаем Гумилёвым… Молодая поэтесса начинает активно участвовать в литературной жизни Москвы, пишет критические статьи, посещает кружки и студии. Цветаева и Волошин, несмотря на значительную разницу в возрасте, становятся близкими друзьями.

В 19 лет Цветаева знакомится с Сергеем Эфроном. Это случилось на отдыхе в Коктебеле, куда Марина прибыла вместе с Волошиными. Волшебство древнего вулкана Карадаг, прекрасные виды и пропитанный романтикой коктебельский воздух сделали свое дело – молодые люди полюбили друг друга и поженились. В 1912 г. у них родилась дочь Ариадна. Тогда же выходит очередной сборник стихов «Волшебный фонарь», в 1914-м – поэма «Чародей». В творчестве поэтессы появилось описание домашнего быта – детской, «залы», зеркал, портретов…

В 1914 г. Цветаева познакомилась с поэтессой Софией Парнок. Между женщинами завязались серьезные романтические отношения. Цветаева уходит от мужа к Парнок. Эти отношения длятся около двух лет, Софии Цветаева посвящает цикл стихов «Подруга», содержащий произведения, которые станут культовыми (такие как «Под лаской плюшевого пледа», например). Расставшись с Парнок, Цветаева подытоживает этот период, назвав его «первой катастрофой в своей жизни», и возвращается к мужу. Но на пути поэтессу ожидает еще немало катастроф.

В 1917 г. Цветаева родила вторую дочь Ирину. Однако после революции муж Цветаевой присоединился к Белому движению и поэтесса осталась одна с двумя детьми на руках, в новых жизненных условиях, к которым была совсем не готова. Не чувствуя себя в силах справиться с обстоятельствами и прокормить девочек, Цветаева отдает их в приют. Ситуацию это не спасает – дети тяжело заболевают. Ариадну поэтесса забирает домой, через два месяца после этого трехлетняя Ира умирает в приюте.

Тем временем Сергей Эфрон в чине капитана продолжает сражаться в рядах Белой армии, и Цветаева не имела о нем никаких известий. Страдая от безвестности в разгромленной Москве, поэтесса пишет стихи, полные сочувствия к Белой армии. К концу 1921 г. эти стихотворения были объединены в сборник «Лебединый стан», который при жизни Цветаевой так и не был напечатан. Наконец 11 июля 1921 г. Цветаева получает письмо от мужа. Выясняется, что Эфрон находится в Константинополе, позже переезжает в Прагу.

Почти год потребовался Цветаевой, чтобы получить разрешение на выезд с дочерью к мужу. 15 мая 1922 г. Марина и Ариадна отправляются в Берлин, где встречаются с Эфроном. Там же Цветаева отдает в печать новый сборник «Ремесло» и поэму «Царь-девица». В августе того же года семья обосновалась в Чехословакии, где провела около четырех лет: Сергей Эфрон получал там высшее образование.

Жизнь в деревне Мокропсы оказалась очень тяжелой – супруги едва сводили концы с концами. Несмотря на то что в этот период творчество поэтессы было довольно востребованным, Цветаевой приходилось заниматься устройством быта, выискивать на рынке дешевые продукты. Друзьям она сообщала: «Живу домашней жизнью, той, что люблю и ненавижу, – нечто среднее между колыбелью и гробом, а я никогда не была ни младенцем, ни мертвецом». Но в 1925 г. рождается долгожданный сын – Георгий, которого в семье нежно прозвали Муром. Вскоре после его рождения семья переезжает в Париж в поисках лучшей доли – к тому времени столица Франции становился центром русской литературной эмиграции. Но и там нищета не оставила их. Эфрон и Цветаева перебивалась случайными заработками и пособием из Чехословакии. К тому же если во время жизни в Праге стихи Цветаевой активно публиковались, то во Франции терзаниям русской души чаще всего не находилось места. За всё время жизни в Париже Цветаева смогла издать только один сборник «После России…». Она все чаще отдавала предпочтение прозе – появились автобиографические произведения, эссе о Пушкине, воспоминания о Максимилиане Волошине.

М.И. Цветаева с сыном Георгием. 1928 г.

В 1930-х поэзия Цветаевой достигла подлинного совершенства. Нервная, интимная цветаевская стилистика осталась в русской литературе уникальной – ее можно было только слепо копировать. К сожалению, далеко не все современники Цветаевой ценили и понимали ее творчество. Многим оно казалось вычурным, «типично женским», слишком эмоциональным и даже истеричным.

«Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход – от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода», – горько вспоминала Цветаева эти дни. Сергей Эфрон мало-помалу начал склоняться к мысли о переезде в СССР и начал сотрудничать с советской разведкой.

В 1937 г. Ариадна, уже давно разделявшая взгляды отца, а затем и сам Сергей Эфрон покинули Францию и переехали в СССР. Через некоторое время за ними отправилась и Цветаева с сыном – даже маленький Мур просил маму вернуться в Россию.

Однако этот переезд не принес никакой радости семье. 27 августа 1939 г. была арестована Ариадна, 10 октября – Сергей Эфрон. Менее чем через год Эфрон был расстрелян. Ариадна прошла через лагеря и была реабилитирована только в 1955 г.

Цветаева оказалась в изоляции, как жена и мать «врагов народа». С трудом она получила временное жилье в Москве. Поэтессу с сыном преследовала нищета, приходилось зарабатывать на жизнь переводами.

После начала Великой Отечественной войны Цветаева уехала из Москвы и 8 августа 1941 г. поселилась в небольшом городке Елабуга. Но у великой поэтессы уже не осталось сил на борьбу с новыми потрясениями. 31 августа 1941 г. Марина Цветаева покончила с собой. Ее сын Георгий (Мур) погиб на фронте в июле 1944-го.

Поэтесса похоронена на Петропавловском кладбище Елабуги. По поводу точности места ее захоронения до сих пор спорят биографы: в 1960 г. сестра Цветаевой Анастасия установила на южной стороне кладбища, среди могил 1941 г., крест, оповещавший, что «в этой стороне похоронена Марина Цветаева». Позднее там же был установлен памятник.

Творчество Цветаевой возвращалось на Родину «дозированно». Но ее имя, невзирая на все препоны, уже через 20 лет после гибели вошло в пантеон величайших поэтов России.

Александр Алехин

(1892–1946)

Александр Александрович Алехин (его фамилия пишется через «е», распространенный вариант «Алёхин» – ошибка) родился 19 октября 1892 г. в Москве в семье чиновника, к концу жизни дослужившегося до чина действительного статского советника. Когда Саше было семь лет, мать научила его играть в шахматы. Эта игра захватила мальчика настолько, что он всерьез начал изучать шахматную технику и уже с 1902 г. активно участвовал в турнирах по переписке. Как шахматист Алехин развивался чрезвычайно быстро: в 1907-м он впервые сыграл в любительском турнире Московского шахматного кружка, а год спустя уже выиграл этот турнир и занял 5-е место на чемпионате Москвы и 1-е – на Всероссийском турнире любителей. В 1910 г. Алехин успешно дебютировал на международной шахматной арене, выступив на турнирах в Гамбурге и Карлсбаде.

Больше всего знатоков шахмат в Алехине впечатляла вдохновенная, творческая манера игры. «Для меня шахматы не игра, а искусство», – говорил он. Поражала и феноменальная шахматная память мастера, который даже через много лет мог в подробностях вспомнить любую сыгранную им партию. Между тем в жизни Алехин был не слишком собранным человеком, чем-то напоминая главного героя романа В.В. Набокова «Защита Лужина».

В декабре 1913 г. Алехин впервые сошелся за шахматной доской с гремевшим в то время по всему миру великим кубинским шахматистом Хосе Раулем Капабланкой. Тогда Алехин проиграл, но на Санкт-Петербургском международном турнире, проходившем весной 1914-го, занял третье место после чемпиона мира Ласкера и Капабланки. Параллельно Алехин умудрялся учиться в одном из самых престижных учебных заведений страны – Училище правоведения, которое блестяще окончил 16 мая 1914 г. с чином титулярного советника.

Начало Великой войны 1914–1918 гг. застало Алехина в германском Мангейме, где он участвовал в очередном турнире. Как представитель вражеской державы, он был интернирован и только в сентябре, отбыв тюремное заключение в Баден-Бадене, получил возможность вернуться на родину. Летом 1916 г. Алехин добровольцем отправился на фронт в должности помощника начальника летучего отряда Красного Креста. В тылу он не отсиживался, лично выносил раненых с поля боя, за что удостоился двух Георгиевских медалей и ордена Святого Станислава 3-й степени с мечами. В боях Алехин был дважды контужен.

Александр Алехин, арбитр Карлос Керенсио и Хосе Рауль Капабланка во время матча на первенство мира в Буэнос-Айресе, 1927 г.

После революции для Алехина наступило смутное время. По-видимому, четких политических убеждений он не имел, поэтому остался в Советской России. Приглашение поучаствовать в одном из турниров едва не стоило ему жизни: в Одессе шахматист был арестован местной чрезвычайкой и в апреле 1919-го приговорен к расстрелу. Спасло Алехина только вмешательство члена Всеукраинского ревкома Мануильского. Вернувшись в Москву, Александр Александрович устроился работать переводчиком в аппарат Коминтерна и… в Московский уголовный розыск. Конечно, не забывал и о шахматах: в 1920-м занял первое место на шахматном турнире Всероссийской олимпиады в Москве.

В марте 1921 г. Алехин женился на швейцарской журналистке Анне-Луизе Рюгг и вскоре получил разрешение на поездку в Латвию. Из Риги чета Алехиных направилась в Берлин. В СССР Алехин больше не вернулся, хотя первое время воспринимался всеми именно как советский шахматист. С 1923 г. он постоянно жил в Париже, два года спустя получил французское гражданство и защитил в Сорбонне докторскую диссертацию.

Жизнь Алехина состояла из постоянных разъездов по всему миру – он стал одним из немногих «гастролирующих» суперзвезд шахматного мира, которых были счастливы видеть в любой стране. В сентябре 1927 г. в Буэнос-Айресе наконец произошла встреча двух великих мастеров – Алехина и Капабланки, который с 1921-го был чемпионом мира по шахматам. По итогам 34 партий победил гениальный Алехин. На доигрывание Капабланка не явился, поздравив соперника с победой письменно. После возвращения нового чемпиона мира в Париж эмигранты устроили ему восторженный прием в Русском клубе, после которого некоторые газеты процитировали сделанное Алехиным высказывание: «Миф о непобедимости большевиков развеян, как развеялся миф о непобедимости Капабланки». Советский журнал «Шахматный вестник» отреагировал моментально: «После речи Алехина в Русском клубе с гражданином Алехиным у нас все покончено – он наш враг». Теперь ни о каком возвращении в СССР не могло быть и речи.

В конце 1920-х – начале 1930-х гг. Алехин провел множество игр, в которых с блеском подтвердил репутацию сильнейшего шахматиста мира. Так, на турнире в Сан-Ремо (1930) из 15 партий он выиграл 13, а две свел вничью. В 1932–1933 гг. Алехин провел грандиозное шахматное турне по миру, выступив в таких экзотических странах, как Филиппины, Сингапур и Новая Зеландия. Из сыгранных 1320 партий он выиграл 1165.

В середине 1930-х в карьере великого мастера наметился некоторый спад – сказывалась усталость от бесчисленных коммерческих турниров и выступлений. Алехин пристрастился к алкоголю, стал допускать грубые ошибки во время игры. В матче на звание чемпиона мира в октябре-ноябре 1935 г. он уступил голландскому шахматисту Максу Эйве. Однако ровно через два года в матче-реванше Алехин вернул себе чемпионское звание, которое сохранил до смерти.

Вскоре после начала Второй мировой войны Алехин, не подлежавший призыву по состоянию здоровья, добровольцем вступил во французскую армию в звании лейтенанта. После оккупации Франции он перебрался в «свободную зону». А затем начался самый темный период в жизни шахматного маэстро. Чтобы получить разрешение на выезд в Португалию, Алехин был вынужден написать несколько статей под общим названием «Еврейские и арийские шахматы», которые в марте 1941 г. опубликовала оккупационная газета «Паризер цайтунг». Сам Алехин впоследствии объяснял, что его статьи были изуродованы и фактически переписаны заново; некоторые его биографы оспаривают это утверждение. Но никто не может отрицать того, что в 1941–1943 гг. Алехин участвовал в семи шахматных турнирах в нацистской Германии и на оккупированных ею территориях, давал сеансы игры вслепую для офицеров вермахта. В октябре 1943-го чемпион мира был приглашен на турнир в Испанию. Оттуда он уже не вернулся, фактически второй раз за жизнь добровольно оказавшись в положении изгнанника.

После Второй мировой войны ряд видных шахматистов выступил с призывом объявить Алехину бойкот из-за его сотрудничества с нацистами. Алехин пытался объяснить, что вынужден был выступать на турнирах в Германии из-за отсутствия средств и необходимости спасти жену, еврейку по национальности, но репутация чемпиона мира была уже испорчена. В январе 1946 г. великий шахматист переехал в португальский город Эшторил, где общался только со своим другом, чемпионом Португалии по шахматам Франсиско Люпи. 24 марта 1946 г. Алехина нашли мертвым в номере отеля. Причиной смерти стала асфиксия, вызванная попаданием в дыхательные пути куска мяса. Через десять лет, 25 марта 1956-го, прах шахматиста был перенесен на парижское кладбище Монпарнас.

На смерть чемпиона мира советский журнал «Шахматы в СССР» отреагировал так: «Алехин родился и вырос в России. В нашей стране развились его шахматный талант и сила… Советские шахматисты высоко ценят Алехина, как выдающегося мастера, внёсшего богатый вклад в сокровищницу шахматного искусства. Но как к человеку, морально неустойчивому и беспринципному, наше отношение к нему может быть только отрицательным». В жизни Александра Александровича Алехина были и светлые, и темные моменты, но в русской памяти он все же остался величайшим шахматистом нашей страны, вдохновенным мастером, ушедшим из жизни непобежденным чемпионом мира.

Елена Дьяконова

(1894–1982)

Елена Ивановна Дьяконова родилась 26 августа 1894 г. в Казани в семье мелкого чиновника, умершего вскоре после рождения дочери. Детство Елена провела в Казани, а в 1911-м с новой семьей матери перебралась в Москву, где поступила в частную женскую гимназию. Ее одноклассница Анастасия Цветаева оставила такой портрет Елены гимназических времен: «Тоненькая длинноногая девочка в коротком платье. Это Елена Дьяконова. Узкое лицо, русая коса с завитком на конце. Необычные глаза: карие, узкие, чуть по-китайски поставленные. Темные густые ресницы такой длины, что на них, как утверждали потом подруги, можно рядом положить две спички. В лице упрямство и та степень застенчивости, которая делает движения резкими».

В 18-летнем возрасте Елена заболела туберкулезом и по предписанию врачей отправилась лечиться в швейцарский курорт Клавадель. Там произошла встреча, изменившая всю жизнь юной москвички.

Начинающему французскому поэту Эжену Гранделю в то время шел 17-й год. В Клавадель его отправил отец, крайне недовольный тем, что его сын занимается таким несерьезным делом – поэзией. Видимо, Грандель-старший полагал, что горный воздух Клаваделя приведет голову сына в порядок. А вышло наоборот – Эжен встретил свою Музу, русскую девушку Елену Дьяконову. Потрясенный ее красотой и эмоциональностью, Грандель дал ей имя Гала (по-французски «праздник, торжество»), именно под впечатлением от встречи с ней он решил окончательно посвятить себя поэзии. В историю мировой литературы он вошел как Поль Элюар – этот псевдоним придумала ему Елена.

Влюбленным пришлось пережить испытание разлукой (Эжен вернулся в Париж, Елена – в Москву), преодолеть сопротивление родителей Эжена и внешние обстоятельства – началась Великая война 1914–1918 гг. Грандель ушел на фронт санитаром, но в марте 1916 г. Елена приехала в Париж, решив дождаться любимого во Франции. В феврале 1917 г. молодые люди заключили официальный брак, у них родилась дочь Сесиль.

Свадебное фото Дали и Гала 1958 г.

Впрочем, «нормальной» семьи не получилось – бурные ссоры сменялись не менее страстными примирениями. Но духовное родство между супругами несомненно было: Гала принимала деятельное участие в жизни мужа, разделяла его увлечения новомодным течением в искусстве – дадаизмом. В 1921 г. Элюар и Гала впервые посетили кёльн-скую мастерскую художника-дадаиста Макса Эрнста. Сначала Гала позировала ему для картин, а затем стала его возлюбленной, при этом не порывая с Элюаром. В 1922 г. Элюар, Гала и Эрнст поселились вместе во Франции, не скрывая своих отношений. Для свободных от устаревшей «буржуазной морали» молодых интеллектуалов такое поведение в то время было в порядке вещей. Например, Элюар любил показывать снимки своей обнаженной жены друзьям.

В августе 1929 г. Элюар и Елена с дочерью приехали в испанскую деревню Кадакес, в гости к новому знакомому Элюара – каталонскому художнику-сюрреалисту Сальвадору Дали. Он был моложе жены Элюара на 10 лет, но влюбился в нее мгновенно и навсегда. По воспоминаниям Дали, новая знакомая так впечатлила его, что он мог только истерически хихикать и пританцовывать вокруг нее. Галу тоже впечатлил странный живописец, балансирующий на грани гениальности и безумия. И когда во время одной из прогулок Дали признался ей в своих чувствах, она произнесла одну-единственную фразу: «Мой маленький мальчик, мы не расстанемся никогда». Элюару пришлось смириться с потерей жены. В качестве извинения Дали написал портрет поэта. Как он сам объяснял, «я чувствовал, что на меня возложена обязанность запечатлеть лик поэта, с Олимпа которого я похитил одну из муз».

Несмотря на то что в жизни Поля Элюара затем были другие женщины, он до самой смерти продолжал писать Елене нежные письма. Гала и Дали поженились только тогда, когда Элюар скончался. Церковный брак они заключили 8 августа 1958 г., через 29 лет после своей первой встречи.

Для Дали Гала стала источником вдохновения, идеалом женщины, постоянной и любимой моделью. В посвящении к своим мемуарам художник назвал ее «моим гением, моей победоносной богиней, моей Еленой Троянской, моей Святой Еленой». Жену художника можно видеть на самых известных его полотнах – от «Сна, вызванного полетом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения» до «Атомной Леды», а многие картины художник подписывал двойным именем: Гала-Дали.

В бытовом плане Гала и Дали, что называется, нашли друг друга. Закомплексованный, непрактичный и застенчивый художник, одержимый множеством фобий, нуждался в опеке, и таким опекуном для него стала Гала. Она внимательно изучала заключенные мужем контракты и, если не была согласна с их условиями, расторгала их (об этом она как-то сказала: «Утром Сальвадор совершает ошибки, а во второй половине дня я их исправляю, разрывая легкомысленно подписанные им договоры»). Более того, Гала ощутимо влияла на творческую манеру художника, организовывала выставки его картин, находила спонсоров, заставила освоить множество смежных профессий – от оформления витрин бутиков до производства украшений. Именно благодаря ей творчество Дали начало пользоваться коммерческим спросом во всем мире.

Все это породило двойственное отношение к Гала. Одни называли ее алчной хищницей, подмявшей под себя безвольного гения, другие уверяли, что без Гала Дали просто пропал бы. Но нет сомнения в том, что Гала была для Дали практически всем – женой, любовницей, моделью, матерью, другом, менеджером, нянькой… Сестра жены художника Лидия так описывала их быт: «Гала возится с Дали как с ребенком, читает ему на ночь, заставляет пить какие-то необходимые таблетки, разбирает с ним его ночные кошмары и с бесконечным терпением рассеивает его мнительность».

В 1934 г. по настоянию Гала супруги предприняли поездку в США, и она ознаменовала собой новый этап известности художника – всемирный. В Америке семья провела годы Второй мировой войны, несколько послевоенных лет, и все это время творчество Дали пользовалось оглушительным успехом. В 1948-м супруги с триумфом вернулись в Европу, и с тех пор Сальвадор Дали никому не уступил титул самого знаменитого и коммерчески успешного художника мира.

Интимная жизнь пары неизменно возбуждала жадный интерес публики. В сексуальном плане брак Гала и Дали был свободным от взаимных обязательств. Когда жене исполнилось 74 года, Дали подарил ей небольшой замок Пуболь в Испании. Там он мог навещать жену, только получив от нее предварительное письменное разрешение.

Последние годы Гала были омрачены тяжелыми болезнями. Сама она признавалась, что день ее смерти станет лучшим днем ее жизни. Скончалась русская муза великих европейцев 10 июня 1982-го, ей шел 88-й год. Похоронена она была в замке Пуболь. Сальвадор Дали пережил жену на 7 лет. После ее смерти он впал в тяжелое душевное расстройство и почти полностью перестал работать.

Иван Смирнов

(1895–1956)

Иван Васильевич Смирнов родился 30 января 1895 г. в большой крестьянской семье, по одной версии – на хуторе недалеко от города Владимира, по другой – в самом Владимире. С началом Великой войны 1914–1918 гг. Иван вместе с двумя друзьями втайне от родителей записался в армию добровольцем и 1 октября 1914 г. был зачислен рядовым «охотником» в 96-й пехотный Омский полк. Вскоре инициативный и храбрый боец возглавил команду полковых разведчиков, не раз доставлял ценных «языков», за что 13 ноября 1914-го удостоился высшей солдатской награды России – Георгиевского креста 4-й степени.

8 декабря 1914 г. во время разведки Смирнов попал под пулеметный огонь и был тяжело ранен в правую ногу. В жестокий мороз раненый почти сутки пролежал на «ничейной» земле. На лечение его повезли в Петроград. Врачи предлагали юноше ампутировать ногу, но Смирнов твердо отказался от операции. Выздоравливал он почти полгода, но зато ногу удалось спасти.

Именно ранение невольно повлияло на дальнейшую судьбу Смирнова. Дело в том, что госпиталь, в котором лечился Иван, находился рядом с аэродромом. Из окна палаты Смирнову были видны взлетающие и садящиеся аэропланы, и их вид так запал ему в душу, что пехотинец загорелся желанием стать летчиком. Осуществить эту мечту помогла чистая случайность: сестрой милосердия в госпитале служила княжна императорской крови Татьяна Александровна, отец которой, великий князь Александр Михайлович, возглавлял русскую военную авиацию. Смирнов рассказал о своей задумке княжне Татьяне, а та обещала похлопотать за него перед отцом. И 7 августа 1915 г. Иван был зачислен в Севастопольскую авиационную школу. Через год, 27 августа 1916 г., ефрейтор Смирнов получил назначение в 19-й корпусной авиаотряд, которым командовал самый результативный русский летчик Великой войны Александр Казаков.

И.В. Смирнов возле своего самолета Фоккер Ф.III Королевских голландских авиалиний. 1920-е гг.

Боевой счет старший унтер-офицер Смирнов открыл 20 декабря 1916 г. – на «Ньюпоре-Х» он сбил своего первого «немца». Согласно официальным данным, всего летчик в течение года уничтожил 10 самолетов противника и вошел в пятерку самых результативных русских летчиков-истребителей Великой войны (асом в то время считался летчик, сбивший пять вражеских самолетов). Фактически же число сбитых им аэропланов было еще больше, так как несколько побед ему не засчитали. 30 апреля 1917 г. Смирнов был произведен в первый офицерский чин прапорщика. Мужественный офицер был удостоен Георгиевских крестов всех четырех степеней (3-я степень – 26 мая 1917 г., 2-я и 1-я степени – 24 декабря 1917 г.), а 31 октября 1917 г. его нашла высшая боевая награда России – орден Святого Георгия 4-й степени. В приказе по 7-й армии говорилось, что орден Смирнову вручается «за то, что 11 сентября 1917 г., поднявшись на самолете-истребителе для преследования неприятельского самолета, нагнал его в районе м. Балин и после лихого боя сбил его пулеметным огнем. Германский самолет спустился в нашем расположении и захвачен в целом виде. Неприятельский пилот и смертельно раненный наблюдатель взяты в плен». Кроме того, прапорщик Смирнов получил также два иностранных ордена – сербский Белого Орла и французский Военный крест.

Блестящая карьера молодого военлета закончилась вместе с развалом русского фронта Великой войны. 14 декабря 1917 г. дружески настроенный к Смирнову механик предупредил его, что солдаты готовят расправу над офицерами авиагруппы. Медлить было нельзя, и военлет покинул расположение части. Смирнов эмигрировал в Великобританию, где служил пилотом-инструктором в авиашколе. В 1919-м он в последний раз побывал на Родине, посетив с группой английских летчиков Новороссийск. Затем Смирнов перебрался во Францию, где служил шеф-пилотом при представительстве Вооруженных сил Юга России в Париже.

После окончания Гражданской войны Смирнов решил остаться в Европе. В 1922-м он устроился работать на британский авиационный завод «Хэндли-Пэйдж», а затем получил место пилота коммерческих авиалиний в бельгийской частной компании SNETА. В 1925-м Смирнов женился на известной киноактрисе Марго Линнет, известной как «датская Мэри Пикфорд», и перешел в голландскую авиакомпанию KLM, а два года спустя получил гражданство Нидерландов. В 1928 г. Смирнов первым из голландских пилотов освоил сверхдальнюю линию Амстердам – Батавия (ныне Джакарта, Индонезия) протяженностью 18 тысяч километров.

В 1933 г. Смирнов получил всемирную известность благодаря установленному им международному рекорду. Управляемый им трехмоторный 13-местный пассажирский самолет «Фоккер-XVIII», имевший имя собственное – «Пеликан», отправился из Амстердама в Батавию с грузом рождественской почты. Маршрут «Пеликана» пролегал через Францию, Италию, Грецию, Персию, Индию и Сиам. Перелет Нидерланды – Индонезия продолжался 73 часа 34 минуты – с 18 по 22 декабря 1933 г., а по обратному маршруту – с 26 по 30 декабря. Русский летчик стал национальным героем Нидерландов, был удостоен ордена Оранж-Нассау. В 1938 г. вышла в свет книга его мемуаров «Смирнов вспоминает».

К началу Второй мировой войны Иван Смирнов служил в Голландской Ост-Индии пилотом компании KNILM. В январе 1942 г. он был призван на службу в 8-й армейский воздушный корпус нидерландских ВВС в чине капитана. 2 марта 1942 г. перед лицом наступления японской армии Смирнову была поставлена задача эвакуировать из индонезийского Бандунга в Австралию группу беженцев. Уже на аэродроме, буквально за пять минут до вылета, пилоту с глазу на глаз передали секретный груз – упакованные в небольшой ящик бриллианты на сумму 300 тысяч австралийских фунтов стерлингов. Их нужно было доставить в Объединенный Австралийский банк. «Дуглас ДС-3», названный «Пеликаном» в честь первого самолета-рекордсмена Смирнова, взмыл в небо в 1 час 15 минут ночи 3 марта 1942 г. с аэродрома Андир. Его экипаж составляли Смирнов, второй пилот Йохан Хофманн и радист Джон Мюллер.

Многочасовой перелет уже подходил к концу, когда в 10 часов утра в 80 километрах от австралийского города Брум перегруженный «дуглас» попал в поле зрения трех возвращавшихся с задания японских истребителей «мицубиси». Обрадовавшись легкой добыче, японцы открыли шквальный пулеметный огонь по беззащитному пассажирскому самолету. Смирнов получил пять пулевых ранений в руку и бедро, но продолжал управлять машиной. Вражеские истребители зашли «дугласу» в хвост и принялись хладнокровно расстреливать его в упор. Четверо пассажиров, в том числе полуторагодовалый ребенок, были ранены, загорелся один из двух двигателей самолета, возникла угроза взрыва топлива. И тем не менее управляемый опытным асом «Пеликан», выписывая в воздухе рискованные фигуры, сумел удержаться в воздухе на одном моторе.

Впереди завиднелось австралийское побережье. До Брума было не дотянуть, и тяжелораненый Смирнов принял рискованное решение садиться под огнем противника на пляж, рассчитав посадку так, чтобы передняя часть «Пеликана» оказалась в воде. План блестяще удался: приземлившись на песок и пробежав по нему несколько сот метров, самолет с шумом зарылся носом в воду, и пожар двигателя прекратился.

Японцы продолжали обстреливать «дуглас» до тех пор, пока у них не кончился боекомплект. Люди укрылись от пулеметных очередей под крыльями самолета, при этом коробку с бриллиантами смыло волной за борт. Радист «дугласа» начал посылать сигналы SOS. Но только 6 марта над лагерем потерпевших бедствие появились два австралийских истребителя, а в три часа ночи 7 марта подоспела помощь. Летевший на «дугласе» в качестве пассажира голландский военный летчик лейтенант Питер Крэмерус позднее написал об этом полете: «Смирнов показал, наверное, наивысшее летное мастерство во всем мире, когда спиралью уходил от японских атак и совершал аварийную посадку на берегу». Сейчас место, где сел горящий «дуглас», носит название «залив Смирнова».

После крушения Смирнов прибыл в Мельбурн, где его долго допрашивали сотрудники Объединенного Австралийского банка. Но коробка с бриллиантами исчезла бесследно. Впоследствии ее содержимое начало «всплывать» у самых разных людей – у местных аборигенов, китайского торговца, бродяг, мирных жителей Брума… Большая часть бриллиантов с «алмазного самолета» не найдена до сих пор. Сейчас их стоимость оценивается в 10 миллионов австралийских долларов.

До конца Второй мировой Смирнов служил в 317-й транспортной авиагруппе, расквартированной в австралийском Брисбене, а затем вернулся на индонезийские линии KLM. В 1948 г. он получил предложение от компании «Америкэн Атлас Сэпплай Кампани» стать пилотом «Дугласа DC-4», на котором главы крупнейших фирм США совершили 100-дневное рекламное путешествие, облетев все континенты. Общая длина этого перелета составила 80 тысяч километров. Затем Смирнов получил назначение на рейс Амстердам – Москва, но советская сторона не согласилась с тем, что самолет будет пилотировать белоэмигрант, и побывать в СССР Смирнову так и не удалось.

В начале 1950-х гг. судьба выдающегося летчика заинтересовала голливудских сценаристов, и его жизнь «легла в основу» сценария остросюжетного боевика. Ознакомившись со сценарием, Смирнов согласия на съемки фильма не дал. Американцы предлагали ему большие деньги, но Иван Васильевич так и не согласился стать киногероем.

После выхода на пенсию Смирнов переселился на испанский остров Майорка. Скончался он в католической больнице города Пальма 28 октября 1956 г. 20 ноября 1959 г. его прах был перезахоронен в голландском городе Хеемстед рядом с могилой его первой жены. А еще через год увидела свет книга журналистки Энн Робертсон «История Смирнова», посвященная удивительной судьбе мужественного русского летчика. В начале ХХI в. он стал главным героем компьютерной игры «Война в небе. 1917».

Борис Скосырев

(1896–1989)

«Он был высок, голубоглаз, лицо всегда свежевыбрито. Нос прямой, как говорится, греческий, под которым геометрически правильно располагались светлые усики. Узкая дорожка пробора разделяла белокурые волосы на две неравные части. Правая рука всегда занята серебряной рукояткой излюбленной тросточки…» Так описывали Бориса Скосырева лично знавшие «короля русских авантюристов». Среди представителей «первой волны» русской эмиграции этот человек занимает своеобразное место – он единственный, кому удалось, пусть и на краткий срок, занять… королевский трон, к тому же учрежденный фактически им самим.

Борис Владимирович Скосырев родился 12 января (по другой версии – 12 июня) 1896 г. в Вильно (современная столица Литвы Вильнюс) в семье отставного корнета. О подлинной, настоящей жизни этого человека известно очень немного – главным образом потому, что сам Скосырев подробности своей биографии никогда не афишировал. По его собственному утверждению, в октябре 1917 г. он был арестован большевиками вместе с отцом и тремя его братьями и заключен в Петропавловскую крепость, откуда смог спастись буквально чудом. Затем Скосырев якобы участвовал в Гражданской войне (по одной версии, в чине мичмана, по другой – в чине штабс-капитана), был ранен и оказался в эмиграции – точнее, в Великобритании. Но есть и другая версия, согласно которой Скосырев бежал в Великобританию уже в конце 1917-го, свел знакомство с Оливером Локер-Лэмпсоном, создателем британской военно-морской авиации, и поступил на службу в его ведомство, после чего участвовал в Гражданской войне уже в составе английского экспедиционного корпуса. В 1919-м Скосырев перевелся в военный атташат Японии в Великобритании в качестве переводчика. Тогда же его арестовали за попытку обналичить фальшивые чеки, но дело закончилось для Скосырева благополучно.

Б.В. Скосырев

В 1925 г. Скосырев с так называемым «нансеновским паспортом» – документом, вручавшимся русским эмигрантам, – «всплыл» в Нидерландах, где, по собственным словам, получил от королевы титул графа Оранского. Конец 1920-х прошел для него в активных разъездах между Европой и Колумбией, где предприимчивый эмигрант создал собственную фирму. 21 марта 1931 г. он женился на богатой француженке, уроженке Марселя Марии-Луизе Пара-де-Гассье. В 1932-м ветер эмигрантских странствий занес «подполковника голландской армии» Скосырева в маленький испанский курорт Ситжес, где он вел активную светскую жизнь, рекламируя себя как «лучшего друга короля Испании». В только что ставшей республикой стране такие речи ко двору не пришлись, и «графа Оранского» объявили в Испании персоной нон грата. В поисках нового пристанища Скосырев обратил внимание на Андорру – крошечную страну, расположенную на стыке между Испанией и Францией. Эта глухая европейская провинция заинтересовала Скосырева своим любопытным политическим статусом – Андорра с давних пор считалась совместным владением президента Франции и испанского епископа Урхельского, а управлял «державой» Генеральный совет. Плюс ко всему Андорра была практически оторвана от остального мира – первая электростанция в стране появилась только в 1929-м, а телефона не было вовсе. Тем не менее в августе-сентябре 1933 г. и до этого глухого угла докатились социальные волнения – андоррцы повели борьбу за введение всеобщего избирательного права.

Быстро прикинув, какую выгоду можно извлечь из этой ситуации, Скосырев сначала предложил претенденту на французский трон герцогу Жану де Гизу возглавить переворот в Андорре и учредить там монархию. Однако герцог идею русского эмигранта всерьез не воспринял. И тогда Скосырев решил действовать самостоятельно. В ноябре 1933-го он переехал в Андорру и развернул там мощную рекламную кампанию под лозунгом «Хватит жить на задворках истории». 17 мая 1934 г. Скосырев предложил Генеральному совету страны превратить Андорру в офшорную зону европейского масштаба и провести масштабные либеральные реформы, но получил отказ и 22 мая был выслан за пределы страны.

Настойчивого уроженца Вильно это, однако, не остановило. Поселившись в Испании рядом с андоррской границей, он продолжал упорно рекламировать свои идеи, активно раздавал интервью ведущим европейским изданиям (в одном из них он заявил: «Я не имею никакого исторического права, которое бы обосновывало мои претензии на власть. Но всё, что я делаю, я делаю в качестве благородного жеста по защите испанцев, живущих там, права которых ущемляются французами»), написал конституцию Андорры, состоявшую всего из 17 пунктов. В итоге интерес к Скосыреву в самой Андорре резко возрос, и 7 июня 1934 г. «граф Оранский» снова вошел в Генеральный совет, на этот раз уже с куда более радикальным предложением, – провозгласить Андорру конституционной монархией, которая покончила бы с господством французского и испанского бизнеса в стране и предоставила бы гражданам все права и свободы. В качестве короля Скосырев без ложной скромности предложил свою особу. На этот раз его поддержали 23 из 24 членов Генерального совета. Единственный проголосовавший против депутат сообщил о происходящем епископу Урхельскому, французским и испанским властям. Но мгновенной реакции со стороны епископа и испанцев не последовало, а Франция заявила, что не намерена оспаривать выбор андоррцев. 8 июля 1934 г. Совет признал Бориса I королем Андорры, 9 июля им было создано Временное правительство, а 11 июля подписана конституция, которую опубликовали шесть дней спустя.

За время своего краткого «правления» Скосырев успел тем не менее многое – ввести всеобщее избирательное право, подписать указы о свободе слова и религии, запретить частную собственность на землю, отменить бизнес-льготы для иностранных граждан, объявить Генеральный совет парламентом, назначить выборы на 1 августа 1934 г. и… объявить войну епископу Урхельскому. Именно последний шаг стал роковым для короля Бориса. Уже 21 июля посланные епископом пятеро испанских жандармов, не встретив сопротивления со стороны всех шестнадцати андоррских полицейских, арестовали новоиспеченного монарха в саду его резиденции в городке Сольдеу и препроводили в Барселону, где Скосырев попал под суд. Правда, он состава преступления в действиях короля не нашел и после недолгого заключения выдворил его в Португалию. Так закончилась история Андоррского королевства…

Что касается самого «монарха», то после четырех лет, проведенных в Лиссабоне, Танжере и Гибралтаре, Скосырев получил разрешение вернуться во Францию. В 1938 г. он дал интервью газете французского городка Сен-Канн. Где находился Скосырев во время Второй мировой войны, в точности неизвестно. По одной версии, после попыток организовать партизанское движение на юге Франции сидел в немецком концлагере, где и умер в 1944-м, по другой – сотрудничал с нацистами, попал в плен на Восточном фронте и до 1956 г. находился в советском лагере, по третьей – был взят в плен американцами и получил тюремный срок за коллаборационизм, а затем обосновался в ФРГ, где получал небольшую правительственную пенсию. Согласно официальной версии, Скосырев скончался 27 февраля 1989 г.

Так или иначе, сейчас на кладбище германского города Боппард каждый может увидеть скромную надгробную плиту с лаконичной надписью «Boris von Skossyreff» и датами жизни «1900–1989». Кто именно под ней похоронен – неизвестно…

Отец Иоанн (Максимович)

(1896–1966)

Михаил Борисович Максимович родился 4 июня 1896 г. в селе Адамовка Изюмского уезда Харьковской губернии в семье предводителя дворянства Бориса Ивановича Максимовича и его жены Глафиры Михайловны. Окончив в 1914-м Петровский Полтавский кадетский корпус, юноша поступил на юридический факультет Харьковского университета, который окончил уже после революции, в 1918-м. Некоторое время он служил в Харьковском окружном суде, но призвание Михаила было в другом. Все свободное время он посвящал чтению церковной литературы, в особенности житий святых.

В 1920 г. Михаил вместе с родителями оказался в эмиграции в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. – Югославия). Жил он очень бедно, зарабатывал продажей газет, одновременно посещая занятия на богословском факультете Белградского университета Святого Саввы.

В 1926 г. Михаил принял монашеский постриг в Мильковском монастыре с именем Иоанн, три года спустя был рукоположен в иеромонашеский сан. Тогда же опубликовал первые богословские работы. В сербской семинарии Святого Иоанна Богослова в городе Битоле отец Иоанн запомнился всем как «ангел Божий в человеческом образе». «Этот маленький, слабый человек, почти ребенок с виду, является каким-то чудом аскетической стойкости и строгости в наше время всеобщего духовного расслабления», – писал о нем глава Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Антоний.

28 мая 1934 г. Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви Заграницей отец Иоанн был назначен епископом Шанхайским. Во время служения в Китае он прославился как филантроп и благотворитель, основал приют для бездомных детей во имя Святого Тихона Задонского и сам привел туда многих детей, подобрав их на улице (одну девочку он буквально выкупил у китайца за бутылку водки). Ежедневно он навещал больных прихожан, в любую погоду и на любое расстояние шел пешком, а если ему предлагали подвезти его на машине, говорил: «Да здесь недалеко…» При участии отца Иоанна в Шанхае были построены собор Пресвятой Богородицы и Свято-Николаевский храм. В 1943 г. шанхайские прихожане писали об отце Иоанне: «Со дня его приезда ни один больной не получил отказа в его молитвах, личном посещении, а по молитвам святителя многие получили облегчение и выздоровление. Он, как факел, освещает нашу греховность, как колокол будит нашу совесть, зовет нашу душу на подвиг христианский, зовет нас, как пастырь добрый, чтобы мы хотя на минуту отвлеклись от земли, житейской грязи, и возвели очи свои к небу, откуда только и приходит помощь. Он есть тот, который, по словам святого апостола Павла, образ есть верным словом и житием, любовию и духом, верою и чистотою».

Отец Иоанн (Максимович)

В 1945 г. все церковные иерархи Маньчжурии признали главенство Русской Православной Церкви. Только отец Иоанн решительно заявил о своем подчинении Зарубежному Синоду. В 1946 г. он был возведен в сан архиепископа, а три года спустя эвакуирован из Шанхая на филиппинский остров Тубабао, где скопилось около пяти тысяч русских беженцев. В одном из бараков отец Иоанн устроил временный храм, в котором служил. Не раз и не два на остров надвигались тайфуны, но всякий раз по молитвам архиепископа меняли направление. Стоило отцу Иоанну и беженцам покинуть остров, как тайфун разрушил его до основания.

В 1951 г. отец Иоанн был назначен архиепископом Западно-Евро-пейским, служил сначала в Париже, затем в Брюсселе. Несмотря на высокий сан, он по-прежнему держался очень скромно: постель ему заменяло кресло, носил отец Иоанн самую простую рясу, ел раз в день, обувь отдавал нищим и ходил или в сандалиях на босу ногу, или вообще босиком. Его имя было знаменито не только среди православных, но и среди верующих других конфессий. Один из католических священников во время проповеди, обращенной к молодежи, сказал: «Вы требуете доказательств, вы говорите, что сейчас нет ни чудес, ни святых. К чему вам теоретические доказательства, когда сейчас по улицам Парижа ходит живой святой – Saint Jean Pieds (Святой Иоанн Босой)».

В 1962 г. отец Иоанн получил назначение в США, а 17 марта 1963 г. стал архиепископом Западно-Американским и Сан-Францисским. При нем было закончено строительство самого большого православного храма в Америке – собора Пресвятой Богородицы «Всех Скорбящих Радость». При участии отца Иоанна в Сан-Франциско регулярно устраивались вечера для детей и внуков русских эмигрантов, на которых сам архиепископ с удовольствием пел русские песни. Запомнился он прихожанам и своим непримиримым отношением к развлечениям в канун церковных праздников. Так, узнав, что эмигранты участвуют в вечеринке по поводу Хэллоуина, он отправился на нее, молча обошел зал и так же молча вышел. Естественно, вечеринку тут же прекратили.

2 июля 1966 г. отец Иоанн скончался в Сиэтле в возрасте 70 лет во время посещения Свято-Николаевского прихода. Его смерть наступила во время молитвы. Тело усопшего пастыря лежало в гробу шесть дней, но, несмотря на летнюю жару, ни малейших признаков тления на нем не было. Отец Иоанн был похоронен в крипте сан-францисского собора Пресвятой Богородицы.

В июле 1994 г. Русская Православная Церковь Заграницей причислила отца Иоанна к лику святых, а 14 лет спустя святитель Иоанн был прославлен для общецерковного почитания на Архиерейском соборе Русской Православной Церкви.

Ольга Бакланова

(1896–1974)

Ольга Владимировна Бакланова родилась 19 августа 1896 г. в Москве в состоятельной семье. Из шестерых детей она была старшей (один из младших братьев Ольги, Глеб, впоследствии стал выдающимся советским военачальником, закончил Великую Отечественную войну в звании генерал-полковника). Когда Ольге было шестнадцать, она приняла участие в конкурсном наборе в Московский Художественный театр и, несмотря на жесточайшую конкуренцию – 400 претенденток на 3 места, – прошла отбор. Очень быстро красивая и талантливая актриса стала одной из молодых звезд МХТ. Параллельно она начала успешную кинокарьеру, снимаясь в многочисленных немых фильмах. Точное число ее лент, снятых в 1914–1918 гг., неизвестно, но счет шел на десятки.

События 1917 г. больно ударили по семье Баклановых – отец был убит. Но покидать страну успешная актриса не собиралась. В 1919 г. за нее развернулась борьба между К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко – первый желал видеть Ольгу на сцене МХТ, второй переманивал ее в только что созданную Музыкальную студию. В конце концов Бакланова решилась на переход, начала брать уроки танца и пения и в результате не прогадала – через четыре года она считалась известнейшей театральной актрисой Москвы, а постановка оперетты Ж.Оффенбаха «Перикола», в которой Бакланова пела заглавную партию, приобрела статус самого модного спектакля. Успех был так велик, что в 1925 г. Баклановой присвоили звание заслуженной артистки РСФСР, а труппа повезла «Периколу» в международное турне.

В США советские артисты также выступали триумфально. Вероятно, именно успех на Западе и натолкнул Бакланову на мысль: а почему бы не попробовать силы в одиночку?… И летом 1926 г., после гастролей, она осталась в Америке, став одной из первых советских «невозвращенок» (впрочем, официально этот термин появился только три года спустя). Разразился огромный скандал, Немирович-Данченко публично назвал Бакланову предательницей. Кстати, своим решением остаться в Америке Ольга косвенно повлияла на… звездную судьбу Любови Орловой. Дело в том, что после бегства Баклановой на Запад режиссер вынужден был срочно искать ей замену в «Периколе» и остановил выбор на Орловой. Именно на этом спектакле Орлову заметил кинорежиссер Григорий Александров, предложивший актрисе сняться в «Веселых ребятах».

О.В. Бакланова и Конрад Фейдт в фильме «Человек, который смеётся». 1928 г.

Между тем Бакланова решила осваивать американский кинорынок. Роль в мелодраме «Голубки» (1927) у нее была совсем маленькой, но зато Ольгу заметил знаменитый немецкий актер Конрад Фейдт и пригласил в картину «Человек, который смеется» на роль герцогини Джозианы. Появление этой экранизации романа В. Гюго в 1928 г. сделала Бакланову кинозвездой американского масштаба. Контракт ей тут же предложила студия «Парамаунт Пикчерз». В 1929-м Бакланова сыграла главную роль в звуковом фильме «Волк с Уолл-стрит», после которой критика дала ей прозвище Русская тигрица, и отметилась небольшими ролями в еще пяти картинах.

На рубеже десятилетий в карьере Баклановой наметился спад – она уходит с «Парамаунт» на «Фокс Филмз», а затем на «Метро-Голдуин-Майер», снимается в фильмах, которые встретили прохладные отзывы критики. В 1931 г. Ольга получила приглашение от режиссера Тода Браунинга. Сюжет задуманной им драмы «Уродцы» был незамысловат: Бакланова играла циркачку Клеопатру, которая, чтобы завладеть большим состоянием лилипута Ганса, женит его на себе, а затем пытается отравить. Но узнавшие о планах Клеопатры цирковые уродцы решают ей отомстить и настигают в лесу. Что происходит с Клеопатрой, неясно, но в дальнейшем мы видим ее полностью изуродованной. Со своей ролью Бакланова справилась отлично, но вокруг фильма, премьера которого состоялась в феврале 1932-го, разразился настоящий скандал. Картину называли извращенной, жестокой, бесчеловечной… Из оригинальной 90-минутной ленты цензура вырезала треть (!), но и в таком виде «Уродцы» были буквально растоптаны критикой, в ряде штатов, Великобритании и Австралии прокат ленты был запрещен, а режиссер и все снимавшиеся в фильме актеры оказались внесены в «черный список» – с ними попросту перестали сотрудничать. Так закончилась блестящая карьера русской по происхождению голливудской звезды…

Впрочем, Ольга проявила завидное упорство и жизнестойкость – она практически с нуля решила завоевать американский театр и снова добилась успеха. Переехав в Нью-Йорк, она покорила тамошнюю публику своим экзотическим русским акцентом, а главной удачей Баклановой стала роль Дарушки в пьесе Р. Франкен «Клаудиа». В 1941-м Ольга, уже десять лет как бывшая гражданкой США, вышла замуж за Ричарда Дэвиса, владельца театра «Файн Артс», в 1943-м снялась в экранизации «Клаудии» (это был ее последний фильм) и шесть лет спустя окончательно оставила сцену.

Однако история кино порой непредсказуема. В 1961 г. «Уродцы» были выпущены в повторный прокат, и забытую было ленту критики и зрители увидели, что называется, свежим взглядом. Фильм был единогласно признан классическим и этапным для истории мирового кино. Вспомнили журналисты и про Ольгу Бакланову, и это был последний всплеск известности некогда обожаемой миллионами звезды. Уже в глубокой старости Ольга Владимировна перебралась в Швейцарию и 6 сентября 1974 г. скончалась в курортном городе Веве, на 78-м году жизни.

Аля Рахманова

(1898–1991)

Галина Николаевна Дюрягина – таково настоящее имя этой писательницы – родилась 15 июня 1898 г. в семье врача в маленьком рабочем поселке Каслинский Завод Екатеринбургской губернии (ныне город Касли Челябинской области). Впоследствии она так вспоминала о своем детстве: «Мне посчастливилось провести детство и юность в скалистых горах и у волшебных озер Урала, в неповторимом мире, который особенным образом смог раскрыть мне таинственные силы природы и человеческой жизни, мир, который всегда давал мне пищу для моих страстных желаний найти ключ к загадкам этих сил, мир, который укреплял во мне мою любовь к Богу, к людям и к добру». В 14 лет Галина начала вести дневник, а в октябре 1916-го поступила на филологический факультет только что открывшегося Пермского отделения Петроградского университета (в июне 1917-го он был преобразован в Пермский университет).

Революция разрушила тихий устоявшийся быт семьи Дюрягиных. Галина прошла через ад Гражданской войны в Сибири, повидала и красных, и белых, и «прелести» безвластия. Все это время она продолжала вести дневник. В 1921 г. девушка познакомилась в Омске с молодым австрийским военнопленным Арнульфом фон Хойером и через пять месяцев знакомства вышла за него замуж. Жить супруги остались в России, в Перми, – уезжать из страны Галина не собиралась, а ее муж на этом не настаивал. Вскоре родился сын Юрий. Жизнь была трудной – Арнульфу только с большим трудом удалось устроиться преподавателем английского, Галина читала лекции по детской литературе и психологии. Но в 1925 г. семья фон Хойеров была в принудительном порядке выслана из СССР на родину Арнульфа. И хотя за годы Советской власти Галина успела натерпеться всякого, уезжала с Родины она скрепя сердце.

Сначала семейная пара осела в Вене, где Арнульф стал преподавать в университете, а Галина, с трудом освоившая разговорный немецкий, работала простой молочницей. В 1927-м фон Хойеры переехали в Зальц-бург, где Арнульфу удалось найти постоянную работу.

Аля Рахманова

В 1931 г. на основе своих дневников Галина написала на русском повесть «Студенты, любовь, ЧК и смерть», которую ее муж перевел на немецкий. Издатель Отто Мюллер, прочитавший рукопись, пришел в восторг – это был стопроцентный бестселлер. Под псевдонимом Аля Рахманова книга вышла на австрийский рынок и принесла дебютантке оглушительный успех – было продано 350 тысяч экземпляров. О таких тиражах большинство европейских писателей мечтает и сейчас.

Читатели требовали продолжения, и Галине пришлось засесть за работу. Так появились «Супруги в красном вихре» и «Молочница с Оттокринга». Трилогия под общим названием «Симфония жизней» пользовалась огромным спросом теперь уже не только в Австрии, но и в Германии, Швейцарии, Франции, Польше, других европейских странах.

За трилогией последовали «Фабрика новых людей» (1935), получившая в Париже премию как «Лучший антибольшевистский роман современности», «Трагедия одной жизни. Супружеский роман Льва Толстого» (1938), «Вера Федоровна. Роман русской актрисы» (1939). Очень личной и искренней получилась книга «Юрка. Дневник матери» (1938).

Творческий метод Али Рахмановой оставался прежним. Оригиналы ее книг сочинялись по-русски и переводились на немецкий мужем писательницы. В итоге ее книги были изданы на 22 языках общим тиражом 2 миллиона экземпляров. По горькой иронии судьбы на русский язык они не переводились никогда, не публиковались и русские рукописи книг Рахмановой.

После 16 лет жизни в Австрии писательница смогла сделать такое признание: «Зальцбург в самом деле совершил чудо, самое большое, которое может произойти с человеком, потерявшим Родину, – он подарил мне новую Родину». Но быт фон Хойеров оставался весьма скромным. Их знакомая Иоганна Шухтер вспоминала: «Комната… была меблирована просто, точнее, не меблирована вообще: кровать, стол, два стула и русская шкура на полу вместо второй постели. В примыкающем кабинете сидел пятилетний сын на скамеечке перед большой географической картой, висевшей на стене. “Он часы проводит за этим занятием”, – сказала его мать. Я огляделась в тесной комнате. Она была пуста. Не было видно даже самой крохотной игрушки. При взгляде на одинокого ребенка у географической карты я почувствовала всю горечь судьбы людей без родины».

После аншлюса Австрии в 1938 г. книги Рахмановой были запрещены к переизданию в Германии как «неарийские». В апреле 1945 г. единственный сын фон Хойеров Юрий, мобилизованный в вермахт, был убит в бою. Для родителей его гибель стала страшным ударом. «Двадцать три года мы холили и лелеяли… нашего ребенка, пытались оградить его от всего, что могло навредить ему, излили на него поток любви, которой не было границ, которая наполняла наши сердца, – писала Галина. – И теперь нашего ребенка нет, потому что ему пришлось быть в мире, в котором ненависть сильнее, чем любовь, и у нас, у родителей, отняли единственный истинный смысл существования». В 1949 г. пара переехала в крошечный городок Эттенхаузен на севере Швейцарии. После войны творческая активность писательницы не снизилась. Из-под ее пера выходят беллетризованные биографии Ф.М. Достоевского (1947), И.С. Тургенева (1950), С.П. Ковалевской (1950), А.С. Пушкина (1957), А.П. Чехова (1961). Последняя книга в этом ряду, биография П.И. Чайковского, увидела свет в 1972 г. За год до этого умер муж Галины. В 1976 г. в Цюрихе свет увидело полное собрание сочинений Рахмановой.

Галина фон Хойер, Аля Рахманова, умерла в Швейцарии 11 февраля 1991 г., на 92-м году жизни. Ее прах был перевезен в Австрию и похоронен в Зальцбурге, рядом с могилами мужа и сына. Сейчас эту австрийскую и швейцарскую немецкоязычную писательницу, автора бестселлеров 1930-х, помнят лишь немногие поклонники ее творчества. Одна из сотен драматических русских судеб, сломанных пополам жестоким ХХ веком…

Владимир Набоков

(1899–1977)

Владимир Владимирович Набоков родился 10 апреля 1899 г. в Петербурге в дворянской семье видного политического деятеля Владимира Дмитриевича Набокова и его жены Елены Николаевны, урожденной Рукавишниковой. С раннего детства Лоди, как звали его в семье, был баловнем фортуны. Он получил прекрасное образование (сначала дома, затем в престижном Тенишевском училище), в совершенстве владел английским и французским языками, а в 1916-м унаследовал от брата матери миллионное состояние и поместье Рождествено недалеко от столицы. Владимир рано увлекся литературой и в 1916 г. на собственные средства выпустил первый сборник стихов, о котором впоследствии отзывался с иронией.

Богатая и беззаботная жизнь юноши кончилась вместе с Октябрьской революцией 1917 г. Как и многие другие представители «буржуазии», Набоковы эвакуировались на юг, где отец будущего писателя возглавил министерство юстиции Крыма. Но и оттуда пришлось бежать – поздним вечером 2 апреля 1919-го на греческом судне «Надежда» семейство оставило Родину навсегда. Благо за границей жили родственники, готовые приютить Набоковых, да и сами они в душе были космополитами. Образование Владимир отправился получать в знаменитый кембриджский Тринити-колледж, откуда в 1922-м приехал в Берлин к родителям. В столице Германии Набоков провел 15 лет. Там он потерял отца (Владимир Дмитриевич был убит террористом), там приобрел подругу всей своей жизни – в 1925 г. женился на Вере Слоним.

Русско-американский писатель Владимир Набоков

Берлинский период творчества писателя ознаменовался большим количеством рассказов, стихотворений и романов, которые сделали Набокова (печатался он под псевдонимом В. Сирин) эмигрантской знаменитостью. После появления дебютной книги «Машенька» (1926) многие воспринимали писателя как молодого талантливого продолжателя традиций Бунина и Чехова, но уже следующие романы – «Король, дама, валет», «Защита Лужина», «Дар» – показали, что стиль Набокова эволюционирует в сторону усложнения. Захватывающий, порой почти детективный сюжет в произведениях романиста причудливо сочетался с изысканной, полной аллюзий и скрытых головоломок стилистикой. В результате Набоков потерял значительную часть «простой» аудитории, приобретя вместе с тем множество поклонников-эстетов. Впрочем, в любом случае это была «широкая известность в узких кругах» – в СССР книги Набокова не издавались, а эмигрантские издательства выпускали их крошечными тиражами и платили гроши. Чтобы прокормить семью, Набоков не чурался никакой работы, хватаясь за любое предложение: он давал частные уроки, переводил, писал статьи, составлял шахматные задачи и кроссворды. Кстати, мало кто знает, что первый кроссворд на русском языке составил именно Набоков (он же придумал русский эквивалент английского слова – крестословица).

В 1937 г. Набоковы переехали из нацистской Германии во Францию, где прожили три года. В мае 1940 г. Вторая мировая война погнала их еще дальше, за океан. Еще до переезда в США Владимир Владимирович создал первый роман на английском языке – «Подлинная жизнь Себастьяна Найта». С тех пор он не создал по-русски ни одного романа, хотя русскоязычные стихи и мемуары писать продолжал. Два своих англоязычных произведения – мемуары «Другие берега» и роман «Лолита» – Набоков сам перевел с английского на русский. Ему удалось почти невозможное – стать великим писателем двух стран, России и США.

В Америке Набоков работал в университетах, читая лекции по русской и мировой литературе. Впечатления об этой работе впоследствии отразились в сатирическом романе «Пнин». Но вполне возможно, что Набоков так и остался бы малоизвестным эмигрантским писателем для узкого круга ценителей, если бы не самый знаменитый его роман – «Лолита» (1955). Получившая скандальную славу «эротической», эта книга одновременно стала одной из вершин Набокова-прозаика. Она была переведена на множество языков, стала международным бестселлером и к началу 1960-х сделала имя Набокова широко известным во всем мире. Естественно, тут же были переизданы и его старые романы. Финансовое благополучие, неожиданно свалившееся на писателя, позволило ему переехать из США в Швейцарию и поселиться в курортном городке Монтрё на берегу Женевского озера. Недвижимостью Набоков обзаводиться не стал, он жил в номере роскошного отеля «Монтрё Палас», проводя дни в работе или за любимым занятием – коллекционированием бабочек.

Приезжать в СССР, несмотря на наступившую там «оттепель», писатель не собирался – о Советской власти он неизменно отзывался с презрением и насмешкой, называл ее «блатной музыкой». Идеалом для Набокова осталась Россия его юности, ее причудливо преломляющийся образ не раз встречался в его книгах. Впрочем, назвать его «певцом ностальгии» тоже было бы глубоко неверно. Сам себя Набоков называл американским писателем, рожденным в России и живущим в Европе, и такое положение дел его вполне устраивало.

На протяжении 1960-1970-х гг. международная известность Набокова постепенно снижалась. Это было связано как с нелицеприятными отзывами писателя о своих коллегах (авторитетов для Набокова вообще было крайне мало), так и качеством его новых романов. После «Лолиты» публика ждала от Набокова новых бестселлеров, но и «Бледное пламя», и «Ада, или Страсть», и «Смотри на арлекинов!» были очень далеки от коммерческого идеала. Последняя незавершенная книга Набокова «Лаура и ее оригинал» была издана только в 2009 г.

2 июля 1977 г. великий русско-американский писатель Владимир Набоков скончался в Монтрё на 79-м году жизни. Его могила находится в швейцарском местечке Кларан. На Родину творчество писателя вернулось в конце 1980-х гг. и сейчас единогласно признано не только русской, но и мировой классикой.

Николай Тимофеев-Ресовский

(1899–1981)

Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский родился в Москве 7 сентября 1899 г. в семье инженера-железнодорожника Владимира Викторовича Тимофеева-Ресовского и его жены Надежды Николаевны, урожденной Всеволожской. (Практически во всех источниках указан ошибочный год рождения ученого – 1900-й.) Жизнь семьи была связана с частыми разъездами в связи со спецификой службы отца. В 11-летнем возрасте Николай поступил в 1-ю Киевскую Александровскую гимназию, а три года спустя перевелся в частную московскую гимназию Флерова. Еще гимназистом он совершил несколько поездок в разные регионы России – в Карелию, Западную Сибирь, Приднепровье, во время которых собрал зоологические коллекции для гимназических музеев.

В 1918-м Николая призвали в Красную армию, поэтому полного высшего образования он так и не получил, хотя занимался в Московском университете Шанявского, а затем учился на естественном отделении физмата 1-го Московского государственного университета. Сам ученый вспоминал об этом времени так: «Я то воевал, то попадал в Москву и сразу в Зоологическом музее садился за моих формалиновых и спиртовых рыбок. А денежки зарабатывал преимущественно в качестве грузчика… Я все время прерывался, потому что опять попадал на фронт. Я мог бы избегать всего этого: фронтов и прочее, но у меня всю жизнь было чувство неловкости попадать в какие-то более или менее исключительные условия. Ежели все воюют – надо воевать. Ежели все голодают – нужно голодать».

В 1920 г. Николай начал преподавать биологию на Пречистенском рабфаке, а год спустя получил место научного сотрудника в Институте экспериментальной биологии, включенном в структуру Государственного научного института при Наркомземе. Молодой ученый очень быстро проявил себя в сфере изучения популяционной генетики.

В 1920-х существовали тесные взаимоотношения между учеными СССР и Германии. В Советский Союз не раз приезжал знаменитый немецкий невропатолог Оскар Фогт, принимавший участие в лечении Ленина, а после его смерти консультировавший создателей советского Института мозга. Во время очередного визита он попросил посоветовать ему молодого перспективного ученого для работы в берлинском Институте кайзера Вильгельма. Фогт открывал в этом институте отдельную лабораторию для изучения изменчивости шмелей, а в Германии нужных специалистов в этой области не было. Выбор пал на прекрасно владевшего немецким и французским языками Тимофеева-Ресовского. Вместе с женой Еленой Александровной и сыном Дмитрием в 1925 г. он уехал в Берлин, не догадываясь, что научная командировка со временем станет эмиграцией…

Н.В. Тимофеев-Ресовский

Место работы ученого размещалось в пригороде германской столице – Бухе. Германский период в научной деятельности стал очень плодотворным. Тимофеев-Ресовский открыл и обосновал фундаментальные принципы в современной генетике развития и популяционной генетике – принципы пенетрантности и экспрессивности, вместе с будущим лауреатом Нобелевской премии Максом Дельбрюком разработал модель структуры гена.

В январе 1933 г. к власти в Германии пришли нацисты. Но на работе института в Бухе это практически не сказалось: «Мы очень мало замечали все, что происходило в Германии. Вильгельм II – так Вильгельм II, Гитлер – так Гитлер, Гинденбург – так Гинденбург. Все немцы. Нам-то что? Мы иностранцы, нас все это не касалось так, как касалось немцев». Весной 1937 г. полпредство СССР в Германии неожиданно отказалось продлить ученому и его жене заграничные паспорта. Нужно было возвращаться в Москву. Но к тому времени Тимофеев-Ресовский уже знал о судьбе двух своих братьев – оба были арестованы. Да и коллеги, жившие в СССР, прямо предостерегали ученого от возвращения на Родину. Все же отказываться от такой возможности Тимофеев-Ресовский не стал – он просто оттягивал момент возвращения. «А потом началась война, уже нельзя было возвращаться, даже при полном желании, – вспоминал он. – Остался в качестве вражеского иностранца там. Меня особенно не тревожили. Я так долго уже прожил в Бухе, все меня знали, полиция меня тоже знала. Когда стало известно, что иностранцы, которые живут в Германии, должны каждую неделю появляться в своем полицейском участке, чтобы зарегистрироваться, что они существуют, никуда не делись, никуда не убежали, я через неделю появился в Бухе в полиции. Начальник полиции, какой-то майор или подполковник полицейский, услышав, что это я, вышел из своего кабинета, поздоровались, он меня к себе утащил в кабинет, предложил чашечку кофе и сказал: “Знаете, герр доктор, ведь вы нас давно знаете, давно здесь живете, мы вас тоже давно знаем. Ну, что вам таскаться к нам. Я вам птичку буду ставить каждую неделю – и все”. Так больше я и не появлялся в полиции. Ставили мне птичку рукою самого начальника полиции».

Тем не менее безучастным к борьбе с нацизмом ученый не остался. Он активно помогал людям, скрывавшимся от преследований режима, снабжал их документами, принимал на работу в свой институт. Старший сын Николая Владимировича Дмитрий был арестован гестапо в 1943 г. за участие в подпольной организации. Когда Тимофееву-Ресовскому предложили разработать и возглавить программу стерилизации славян радиацией в обмен на жизнь сына, он резко отверг это предложение. Дмитрия отправили в концлагерь Маутхаузен, где он основал новую подпольную группу и был расстрелян 1 мая 1945 г.

В апреле 1945 г., когда фронт вплотную приблизился к Берлину, ученому предложили перевести институт на запад Германии, в зону будущей американской оккупации, но Тимофеев-Ресовский решительно отказался. После освобождения Берлина советская военная администрация города назначила Николая Владимировича директором Института исследований мозга в Бухе. Но продолжалась его работа в этой должности очень недолго. Уже 13 сентября 1945 г. ученый был арестован опергруппой НКВД и этапирован в Москву.

Во время допросов у Тимофеева-Ресовского настойчиво выясняли, шпионом какой страны он является. В конце концов Николай Владимирович «сознался», что работал в пользу… Чили. Впрочем, абсурдность этого признания никого не смутила, и 4 июля 1946 г. Военная коллегия Верховного Суда РСФСР приговорила ученого к 10 годам лагерей за измену Родине. Срок он отбывал в тюрьмах Москвы, где быстро заставил себя уважать яркими лекциями по биофизике, которые он читал сокамерникам, и… отличным знанием восточных боевых искусств.

В 1947 г. о Тимофееве-Ресовском как о бесценном специалисте по радиационной генетике вспомнили в связи с разработкой советского атомного проекта. Его отвезли в больницу МВД, где «подлатали», а затем отправили в Челябинскую область. Там заключенного назначили главой «шарашки» – закрытой лаборатории, носившей кодовое наименование «Объект 0211». Условия для работы были отличными, к Николаю Владимировичу приехала жена, но заключенным он оставался тем не менее до 1951-го. Судимость с него сняли только через три года.

После освобождения Тимофеев-Ресовский возглавил лабораторию биофизики в Институте биологии Уральского филиала АН СССР. Его семинары по общим проблемам биологии и биофизики быстро стали популярными как среди научной молодежи, так и среди крупных специалистов. Биостанция Большое Миассово в Ильменском заповеднике, где проходили летние семинары, стала настоящим местом паломничества среди биологов, физиков, математиков, химиков. Но несмотря на высочайший авторитет ученого, докторскую диссертацию он смог защитить только в 1963 г., а диплом получил годом позже.

С 1964 г. Николай Владимирович работал в Институте медицинской радиологии Академии медицинских наук СССР в Обнинске, где возглавлял отдел общей радиобиологии и генетики. Через четыре года по ложному доносу его сняли с работы. Больнее всего Тимофеева-Ресовского ранило то, что донос был написан его учеником…

Последние 11 лет жизни Николай Владимирович работал в Москве, в Институте медико-биологических проблем Министерства здравоохранения СССР, участвовал в разработке программы биологических экспериментов на искусственных спутниках Земли, готовил молодых космобиологов.

28 марта 1981 г. в возрасте 81 года выдающийся ученый скончался в Обнинске и был похоронен на местном кладбище. За свою научную деятельность Тимофеев-Ресовский был удостоен множества престижных премий. Он был почетным членом Американской академии искусств и наук, Итальянского общества экспериментальной биологии, Всесоюзного общества генетиков и селекционеров. В 1987 г. всесоюзным бестселлером стал роман Даниила Гранина «Зубр», основанный на биографии Н.В. Тимофеева-Ресовского. Но официально реабилитирован ученый был только через 11 лет после смерти – в июне 1992 г.

Я Руская

(1902–1980)

Настоящее имя этой выдающейся итальянской танцовщицы и хореографа ХХ в. – Евгения Федоровна Борисенко. Она родилась в Керчи 6 января 1902 г. в семье офицера 211-го пехотного резервного Евпаторийского полка Федора Николаевича Борисенко и его жены Екатерины, урожденной Курагинской. В юности Евгения начала учиться танцам, однако Гражданская война прервала обучение. Родину девушка покинула навсегда в 18-летнем возрасте. В 1920-м в Константинополе она вышла замуж за англичанина Эванса Пола, но вскоре развелась с ним и год спустя переехала в Италию, с которой отныне была связана вся ее жизнь.

В Риме Евгения завела множество знакомств в итальянской артистической среде, и вскоре известный поэт-футурист и начинающий кинорежиссер Антон Брагалья предложил девушке поучаствовать в выступлении поэта Артуро Онофри. 4 июня 1921 г. состоялся дебют Евгении в качестве танцовщицы – она сопровождала чтение стихов Онофри и запомнилась аудитории своей необычной пластикой и мимикой. Вскоре Брагалья придумал для артистки эффектный псевдоним Я Руская. Такое имя не было случайным – благодаря дягилевским Русским сезонам мода на все русское тогда буквально захлестывала Европу.

Выступления эмигрантки в составе Театра Независимых, основанном Брагальей, пользовались успехом, и в 1928 г. ее пригласили в миланский Выставочный театр. Тогда же в Милане двумя изданиями вышла ее книга «Танец как способ бытия», вызвавшая большой интерес у публики. В 1929-м Я Руская дебютировала в кино – ее пригласил сняться в своем фильме «Юдифь и Олоферн» классик итальянского немого кино Б. Негрони.

На рубеже 1920-1930-х гг. Евгения окончательно выработала собст-венную методику восприятия и преподавания танцев. Она придумала для нее название «оркестика». В основу оркестики было заложено восприятие танца как основы для самопознания и самосовершенствования человека. Это была своеобразная философия раскрепощенного духа в соединении со здоровым и прекрасным телом. Подобные идеи в то время буквально пропитывали культурное пространство Европы – достаточно вспомнить теорию ритмики великого швейцарского педагога и хореографа Эмиля Жака-Далькроза или танцевальную технику Айсе-доры Дункан.

Я Руская в итальянском фильме «Юдифь и Олоферн». 1929 г.

В 1929 г. Я Руская открыла собственную танцевальную школу в Милане. В ней обучались и взрослые, и дети. Методика эмигрантки оказалась настолько интересной и эффективной, что в 1932 г. руководство знаменитого миланского театра Ла Скала предложило ей возглавить обучение своих артистов балета. А три года спустя городские власти пошли на беспрецедентный шаг – специально для Я Руской в городе был построен огромный открытый театр на две тысячи мест. Первые же постановки, сделанные в этом театре, – «Танец жертвоприношения» на музыку И. Пикетти и «Похищение Персефоны» на музыку Э. Поррино – пользовались огромным успехом. В том же году Я Руская вышла замуж за редактора крупной итальянской газеты «Коррьере делла Сера» Альдо Борелли и приняла гражданство Италии. В 1936-м в Милане вышла в свет книга о Я Руской – «Танцующая красавица».

Своего рода оборотной стороной деятельности русской эмигрантки стала поддержка, которую она получала со стороны правительства фашистской Италии. В 1936 г. балет Я Руской с огромным успехом выступил также на Олимпийских играх в Берлине. Но обвинять хореографа в «культурном сотрудничестве с фашизмом» никаких оснований нет – просто эстетика оркестики во многом совпадала с носившейся в 1930-х гг. в воздухе идеей создания «нового человека», которой в той или иной форме переболели тогда все европейские страны. То, что потом начало восприниматься как «фашистское искусство», было не более чем духом времени, общим для большинства деятелей культуры той поры.

В 1940 г. миланский период в творчестве хореографа завершился. Ее пригласили в Рим, где в структуре Национальной Королевской академии драматического искусства была основана Национальная Королевская школа танца. Возглавила ее Я Руская. Падение в Италии режима Муссонили (1943), а затем и монархии (1946) никак не сказалось на высоком положении преподавателя. Школа всего лишь лишилась титула «Королевской», а в 1948 году получила самостоятельность. Под наименованием «Национальная академия танца» она существует в Италии по сей день. Я Руская руководила работой школы (затем – академии) три десятилетия, воспитав десятки выдающихся артисток итальянского танцевального искусства. В 1962 г. за свои заслуги знаменитый хореограф была удостоена премии «Золотая Минерва», в 1965-м – Международной премии имени Изабеллы д’Эсте. В последние годы жизни Я Руская посвятила себя работе над итоговой книгой своей жизни – «Теория и запись танца» (она увидела свет в Риме в 1970 г.). К сожалению, в СССР о знаменитой соотечественнице не знал практически никто…

Скончалась великая итальянская танцовщица и педагог 14 апреля 1970 г. в Риме в возрасте 68 лет. Ее могила находится на римском кладбище Тестаччо, где похоронены десятки выходцев из России. Надпись на ее надгробном памятнике гласит: «Основательница Национальной академии танца. Посвятила хореографическому искусству с решительностью и самоотверженностью всю себя без остатка».

Борис Поплавский

(1903–1935)

Борис Юлианович Поплавский родился в Москве 24 мая 1903 г. в обеспеченной интеллигентной семье – его отец, успешный коммерсант, в молодости окончил консерваторию, мать была скрипачкой. В детстве Борис часто ездил за границу, в совершенстве владел французским языком. Большое влияние на него оказала старшая сестра Наталья, одаренная поэтесса, выпустившая в 1917 г. единственный сборник. Впечатленный ее примером, Поплавский сам начал пробовать силы в стихосложении.

После революции вместе с отцом Борис уехал на юг России – сначала в Харьков, затем в Ялту, где в январе 1919 г. Поплавский дебютировал с публичным чтением своих стихов. Эмигрировать Поплавские не собирались – летом 1919-го, на пике успехов Добровольческой армии, они переехали в Ростов-на-Дону. Именно там, в альманахе «Радио», увидели свет первые стихи Бориса. Однако наступление красных вынудило семью эвакуироваться в Константинополь, откуда Поплавские в конце мая 1921 г. перебрались в Париж. С этим городом (не считая проведенных в Берлине 1922–1924 гг.) отныне была связана вся жизнь Поплавского.

Во Франции Поплавские жили скромно – отец преподавал музыку, мать работала портнихой, сам Борис получал маленькую стипендию в художественной академии Гран-Шомье (одно время он надеялся стать художником). В 1924 г. Поплавский посещал лекции на историко-филологическом факультете Сорбонны, но учебу так и не закончил. В дальнейшем он неустанно занимался самообразованием, проводя целые дни в библиотеке Святой Женевьевы. По свидетельству его знакомых, любимым чтением Поплавского были жития святых, эту маленькую книжечку он постоянно носил с собой в кармане пиджака, а единственным украшением его убогой комнатки был иконостас, рядом с которым на стене висели боксерские перчатки.

Б.Ю. Поплавский

К середине 1920-х Борис окончательно понял, что поэзия – это его призвание. Он участвует в литературных группах «Гатарапак», «Через», «Кочевье», в 1925 г. вступает в Союз молодых писателей и поэтов. В 1931-м вышел первый (и единственный прижизненный) сборник поэта – «Флаги».

Стиль Поплавского ярко выделялся на общем фоне эмигрантской поэзии. В нем своеобразно преломлялись традиции как русской (Блок) и советской (Пастернак), так и французской (Рембо, Аполлинер) поэтических школ. Д.С.Мережковский заявлял: «Если эмигрантская литература дала Поплавского, то этого одного с лихвой достаточно для ее оправдания на всяких будущих судилищах». Самым талантливым поэтом эмиграции считал Поплавского и обычно строгий к литературной молодежи В.Ф. Ходасевич. Вместе с тем многие читатели отмечали техническое несовершенство поэзии Поплавского, некоторые вообще считали его безграмотным стихоплетом, умело разрекламировавшим свои вирши. Тематика Поплавского, любовавшегося Смертью в ее разных проявлениях, тоже вызывала противоречивые отзывы: одних она завораживала своей сюрреалистичностью, других отталкивала, казалась холодной, почти тошнотворной.

Так или иначе, в 1929–1935 гг. Борис Поплавский был признанной звездой молодого русского литературного Парижа. Его печатал самый престижный журнал русского зарубежья «Современные записки», критику и главы из романа «Аполлон Безобразов» помещал журнал «Числа». Поплавский был регулярным участником собраний в литературном салоне Мережковских. Вместе с тем успех во многом был только внешним: роман целиком напечатать так и не удалось, «Флаги» увидели свет только благодаря помощи меценатки. Тяжелым ударом для поэта стал отъезд в СССР в 1934 г. его любимой женщины Натальи Столяровой. В дневнике Поплавский так описывал свое состояние: «Киплю под страшным давлением, без темы, без аудитории, без жены, без страны, без друзей». Борис глушил стресс алкоголем, пристрастился к наркотикам, повторяя судьбу своих любимых «проклятых поэтов». Многие мемуаристы запечатлели облик завсегдатая монпарнасских кафе, никогда не снимавшего черных очков, одетого в странную смесь матросского и дорожного костюмов…

9 октября 1935 г. хорошо известный в Париже продавец наркотиков С. Ярхо предложил Поплавскому разделить с ним «дозу». Борис согласился… Инъекция героина оказалась смертельной. Как выяснилось, Ярхо давно собирался свести счеты с жизнью и решил прихватить с собой Поплавского «за компанию». Могила поэта, ушедшего из жизни в 32 года, находится на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

По сей день оценки творчества и личности Бориса Поплавского различны. Но трагическая и противоречивая фигура «проклятого поэта» русского Парижа по-прежнему привлекает все новых и новых читателей.

Георгий Гамов

(1904–1968)

Георгий Антонович Гамов родился 20 февраля 1904 г. в Одессе в дворянской семье учителя русского языка и литературы Антона Михайловича Гамова и его жены Александры Арсеньевны, урожденной Лебединцевой. Уже в раннем детстве Георгий увлекся точными науками – физикой, химией, биологией. В семье это увлечение поощряли, и в 1913-м мальчик поступил в Одесское реальное училище. Революция и Гражданская война на семье Гамовых не отразились, страну они решили не покидать и остались в Одессе, так что закончил учебу Георгий уже при Советской власти. В 1920 г. он поступил на математическое отделение физико-математического факультета Новороссийского университета и одновременно устроился на работу в вычислительное бюро Одесской астрономической обсерватории.

Два года спустя Георгий принял важное решение – перевестись на физико-математический факультет Петроградского университета. Центр молодой советской физики тогда размещался именно там, а Гамов не хотел оставаться в стороне от новейших тенденций. Вскоре стало ясно, что с выбором вуза он не ошибся. В 1926 г. одаренный студент был оставлен в аспирантуре, где его руководителем стал знаменитый физик Ю.А. Крутков. Тогда же кандидатура Гамова была рассмотрена на предмет научной стажировки за рубежом, правда, документы ему выдали только в мае 1928 г. В Гёттингенском университете Гамов занялся теорией атомного ядра, и уже в июле 1928-го опубликованная в немецком журнале статья 24-летнего советского физика об альфа-частицах прославила его на весь научный мир.

В сентябре 1928 г. по пути в Ленинград Гамов посетил в Копенгагене Нильса Бора. Это стало началом активной зарубежной деятельности молодого советского физика: Бор рекомендовал ему остаться в Дании на год, выхлопотал стипендию. Гамов мог свободно путешествовать по Европе, встречаться с ведущими физиками. В СССР он вернулся в начале 1929 г., но ненадолго – в сентябре уехал в Великобританию, так как получил годовой грант Рокфеллеровского центра для работы в Кавендишской лаборатии в Кембридже. Весной 1931 г. срок действия визы истек, и Гамов в очередной раз вернулся в СССР.

Надо сказать, что такое долговременное пребывание за границей сходило Гамову с рук – он считался одним из талантливейших советских физиков, и ему прощалось многое, в том числе и «буржуазные» привычки, например любовь к мотоциклам и кино. Свидетельством официального признания его заслуг стало избрание в марте 1932 г. членом-корреспондентом Академии наук СССР (Гамов так и остался самым молодым человеком в истории Академии, получившим это звание, – ему было всего двадцать восемь). Внешне в судьбе ученого все выглядело благополучно – он трудился в Радиевом институте, где шли работы над первым в Европе циклотроном, Физико-математическом и Физико-техническом институтах, Ленинградском университете, выпустил книгу «Атомное ядро и радиоактивность». Однако Гамов чувствовал, что ему начинают ставить палки в колеса. Так, его идею о создании Института теоретической физики положили под сукно, а осенью 1931 г. Гамова не выпустили в Рим на Международный конгресс по ядерной физике. Тогда ученый начал вынашивать план побега из СССР. Вместе с женой он даже попытался летом 1932 г., во время отдыха в Крыму, уплыть на байдарке в Турцию, но помешал разыгравшийся шторм.

Георгий Гамов (справа) и Энрико Ферми. 1939 г.

Только осенью 1933 г. Гамов, назначенный представителем СССР на очередном Сольвеевском конгрессе в Брюсселе, смог вырваться из страны, причем выхлопотал у В.М. Молотова визу и для жены. После завершения командировки на Родину Гамов уже не вернулся. Впрочем, в Советском Союзе еще довольно долго считали Гамова «своим»: только в октябре 1934 г. его уволили из Радиевого института, а в апреле 1938 г. лишили членства в Академии наук. Так молодой физик стал «невозвращенцем».

После бегства из СССР Гамов не сидел без работы – его наперебой звали то в Копенгаген, то в Кембридж, то в Париж. Наконец в октябре 1934 г. ученый окончательно перебрался в США, где получил должность профессора в Университете Джорджа Вашингтона. Там Гамов заинтересовался новой для него проблемой происхождения Вселенной и эволюции звезд. В 1941 г. ученого привлекли к проекту по созданию атомной бомбы, а семь лет спустя – водородной бомбы. По свидетельству П.А.Судоплатова, в это время Гамов и его жена поддерживали связи с советской разведкой, снабжая ее сведениями по продвижению атомных проектов.

Гамов внес огромный вклад в развитие двух далеко отстоящих друг от друга наук – космологии и молекулярной биологии. В первой он стал автором теории «горячей Вселенной», во второй – существенно уточнил формулу ДНК. «По следам» работ Гамова американские ученые Р. Холли, Х. Коран и М. Ниренберг получили в 1968 г. Нобелевскую премию.

Прославился Гамов и как блестящий популяризатор науки. Он придумал смешного персонажа – обычного американца мистера Томпкинса и «провел» его через множество приключений, от исследования собственного тела изнутри до постижения модели Вселенной. Книжки о Томпкинсе стали настольными для нескольких поколений американских школьников. Не меньшим успехом пользовались и его книги «Рождение и смерть Солнца» и «Биография Земли». За свои научные достижения ученый был удостоен премии Калинга (1956), присуждаемой ЮНЕСКО, избран членом Национальной академии наук США, Королевской академии наук и искусств Дании, Международного астрономического союза, Американского физического общества.

С 1956 г. Гамов жил в городе Боулдер, штат Колорадо, где работал профессором Колорадского университета. Там же, в Боулдере, он и скончался 19 августа 1968 г. в возрасте 64 лет. Могила знаменитого физика находится на кладбище «Грин-Маунтин».

Отец Димитрий (Клепинин)

(1904–1944)

14 апреля 1904 г. в Пятигорске в семье архитектора Андрея Николаевича Клепинина родился третий ребенок – сын Дмитрий. Через несколько лет после его рождения семья перебралась в Одессу. В детстве Дима перенес тяжелую болезнь, что сильно отразилось на его характере – он рос замкнутым, неуверенным в себе, с обостренным чувством милосердия и сострадания. Семья Клепининых была верующей, но не воцерковленной, и первое сознательное посещение храма будущий священник совершил только в 15 лет, под впечатлением от ареста матери большевиками. Однако опыт оказался неудачным: Дмитрий стоял в храме, от смущения спрятав руки за спиной, и монахиня сделала ему резкое замечание. Этого было достаточно, чтобы оттолкнуть впечатлительного молодого человека от церкви на несколько лет.

В 1919-м Клепинин поступил матросом на торговый корабль Добровольного флота. На нем семья Клепининых и покинула Родину навсегда. Эмигрантская судьба привела сначала в Константинополь, а в 1921-м – в Белград. В Югославии Клепинин под влиянием священника отца Алексея (Нелюбова) обратился к православной вере. Переехав в 1924-м в Париж, Дмитрий поступил в только что открывшийся Свято-Сергиевский православный богословский институт, где его главным наставником стал отец Сергий (Булгаков). После окончания института Дмитрий получил стипендию для обучения в Богословском институте в Нью-Йорке, после чего несколько лет провел в Чехословакии. В январе 1934-го он вернулся в Париж, трудился чернорабочим – полотером, мойщиком окон, параллельно участвуя в работе Русского студенческого христианского движения. На одном из его семинаров он встретил будущую жену – русскую рижанку Татьяну Баймакову. В 1937 г. они поженились. В том же году Клепинин был рукоположен митрополитом Евлогием в диаконы, а затем в священники.

Отец Димитрий с женой и дочерью. Париж, 1939 г.

С 1 октября 1938 г. отец Димитрий был настоятелем храма Святой Троицы в местечке Озуар-ля-Феррьер недалеко от Парижа. Вместе с матерью Марией он стоял у истоков благотворительной организации «Православное дело», помогавшей эмигрантам, создал русское общежитие на улице Лурмель, 77 и с октября 1939 г. был настоятелем домовой церкви Покрова Пресвятой Богородицы при нем.

Знавшие отца Димитрия отмечали его мягкость, неизменную готовность помочь другим, бодрость духа. «Отец Димитрий, болезненный и слабый, никогда не отказывался от каких-либо треб, – вспоминал современник. – Иногда бывало в день трое похорон, и все на разных кладбищах, и все больше бедняков, и он всех сопровождает, а на дворе – снег или дождь. Вернется домой, поест что-нибудь, а тут опять уже привезли покойника, и вновь едет».

После оккупации Парижа гитлеровцами многие русские эмигранты были арестованы и отправлены в концлагерь Компьень. В храме на улице Лурмель отцом Димитрием был создан Комитет помощи заключенным лагеря Компьень, который снабжал узников продовольствием. Тогда же храм стал прибежищем для многих евреев, стремившихся избежать ареста. «Эти несчастные – мои духовные дети», – говорил отец Димитрий.

8 февраля 1943 г. на улицу Лурмель нагрянуло гестапо. Допрос священника продолжался четыре часа. Нацисты обещали ему свободу при условии, что он не будет больше помогать евреям. Отец Димитрий показал гестаповцу свой наперсный крест с вопросом: «А этого еврея вы знаете?» В ответ его ударили по лицу. Через месяц около 400 русских эмигрантов, в том числе деятелей «Православного дела», отправили в тот самый концлагерь Компьень, узникам которого они помогали раньше…

В лагере отец Димитрий переоборудовал один из бараков в церковь. Всем, что у него было, он щедро делился с другими узниками, порой раздавая последнее. Когда окружающие недоумевали по этому поводу, он отвечал: «Если бы я не делал этого, я был бы самым несчастным человеком… Я только горюю и грущу, что так мало делаю».

В декабре 1943 г. отец Димитрий в числе других узников был переведен в Бухенвальд, а затем – в подземный концлагерь «Дора», размещенный недалеко от немецкого города Нордхаузен. Не желая пользоваться привилегиями как заключенный француз, он сменил нашивку F на своей робе на знак советского военнопленного. Священник выполнял одну из самых тяжелых работ – вручную перетаскивал бетонные плиты.

Смерть пришла к отцу Димитрию 9 февраля 1944 г. Во время долгой переклички на плацу он заболел воспалением легких. До крайности истощенный тяжелой работой организм не смог справиться с болезнью… Тело отца Димитрия было сожжено в крематории концлагеря Бухенвальд.

После Второй мировой войны имя мужественного русского пастыря стало одним из символов Сопротивления во Франции. Через 60 лет после мученической кончины священника, 16 января 2004 г., отец Димитрий был причислен к лику святых Константинопольским патриархатом.

Сергей Лифарь

(1905–1986)

Сергей Михайлович Лифарь родился в Киеве 2 апреля 1905 г. в семье состоятельного чиновника. Род Лифарей по происхождению был казацким. Увидев однажды занятия по классическому танцу, Сергей заинтересовался им и, хотя ему было уже 16 лет (в таком возрасте начинать заниматься танцами поздно), поступил в балетную студию Брониславы Нижинской – сестры знаменитого танцовщика Вацлава Нижинского. Учительница сначала считала гимназиста-восьмиклассника бесперспективным, но Лифарь занимался с таким фанатичным упорством, что вскоре стал одним из лучших учеников студии.

Вполне возможно, что Сергею не суждено было бы стать эмигрантом, если бы не решение Брониславы Нижинской в 1922 г. переместить свою студию в Париж. Во Францию она пригласила и пятерых лучших воспитанников, среди которых был Лифарь. Границу пришлось пересекать нелегально – по словам Лифаря, пограничники стреляли в него и ранили. В Париже Лифарь был представлен руководителю Русских сезонов Сергею Дягилеву, который как раз искал замену Вацлаву Нижинскому. Чутье педагога подсказало Дягилеву – из киевского новичка может получиться настоящая звезда. И по настоянию Дягилева Лифарь отправился в Италию, где совершенствовал мастерство под руководством итальянца Энрике Чекетти и русского мастера Николая Легата. В антрепризе Сергея Дягилева «Русский балет» Сергей прошел путь от артиста кордебалета до первого солиста.

А.Н. Бенуа так вспоминал молодого Лифаря: «Его искусство восхищало. Он был первым танцовщиком XX века, все остальные придерживались эстетики девятнадцатого. Меня ослепляла его красота, дивные мускулы и такой размах, порыв танца. Мне было всего лет 13, когда я впервые увидел его на сцене в роли Александра Великого, и я был потрясен. Позже в разных странах я видел некоторые балеты, которые ставил Лифарь. Но это уже жалкие подделки. В его же пластике были важны детали внутри пластического текста, благородная манера, акценты, движения музыки, на которые откликается тело. Особая точность деталей и создает стиль, не так ли? Балеты с участием Лифаря сейчас кажутся мне сном».

Сергей Лифарь – реформатор европейского балета

Смерть Дягилева в августе 1929 г. стала для Лифаря тяжким ударом. Дальнейшую судьбу нужно было решать уже самому. И тут Лифарю делают предложение, от которого не отказываются: руководство парижской Гранд-Опера зовет его возглавить балетную труппу. Работа предстояла тяжелейшая – балет в то время пребывал «на задворках» французской сцены, считаясь своеобразным «довеском» к опере. Но Сергей Михайлович энергично взялся за дело, объединив вокруг себя группу молодых энтузиастов, работая по 8-10 часов в сутки. В Гранд-Опера Лифарь задержался на 27 лет, совмещая там должности солиста, хореографа и балетмейстера.

За годы работы Лифарь поставил в Гранд-Опера свыше 200 балетов и дивертисментов. Наиболее знаменитые – «Федра», «Икар», «Миражи», «Сюита в белом», «Ромео и Джульетта». Среди его воспитанников и воспитанниц были 11 крупнейших звезд французского балета, самые яркие из которых – Иветт Шовире, Соланж Шварц и Лизетт Дарсонвилль. Он был не только выдающимся танцовщиком и педагогом, но и крупнейшим теоретиком современного балета – разработанный им принцип «трех хореографических планов» стал классическим. Изучал Лифарь и историю балета, в 1966 г. выпустил одноименную монографию, пользовавшуюся большим успехом.

Шумная слава не испортила Лифаря. Знаменитый танцовщик жил в скромном номере отеля, единственными украшениями которого были библиотека, унаследованная от Дягилева, и бесценные автографы Пушкина – их Лифарь коллекционировал всю жизнь. Его личная судьба наладилась далеко не сразу, только в конце 1950-х он женился на шведской графине Лилиан Алефельд, которая стала для своего мужа настоящим ангелом-хранителем.

В годы Второй мировой войны Лифарь продолжал возглавлять труппу Гранд-Опера, однако с нацистами не сотрудничал. Так, во время визита в оперу Гитлера он уклонился от встречи с ним, а Геббельсу отказался передать портрет Р. Вагнера работы О. Ренуара. Впрочем, определенные надежды на нацистов Лифарь, видимо, все же возлагал – так, он рассчитывал, что СССР потерпит поражение в войне и он сможет вернуться в Киев. Недоброжелатели активно распространяли слухи о коллаборационизме Лифаря, французское движение Сопротивления приговорило его к смерти, и в результате балетмейстер вынужден был покинуть Францию и уехать в Монако. Обвинения с него были сняты только после завершения войны.

В 1947 г. Лифарь открыл в Париже Институт хореографии, а с 1955-го вел в Сорбонне курс истории и теории танца. В том же 1955 г. ему торжественно вручили Золотую балетную туфельку – символ лучшего танцовщика мира. За заслуги перед Францией Лифарь был удостоен высшей награды страны – ордена Почетного легиона. Но блестящая карьера русского мастера была близка к завершению. В 1958 г. его уволили из Гранд-Опера под предлогом необходимости создания более современного по духу репертуара. Близкая знакомая Лифаря Нина Тихонова вспоминала: «Конец его случился внезапно. Вчерашнего кумира, воскресившего славу французского балета, творца хореографических спектаклей, многие из которых останутся в истории, автора двух десятков книг о балете, человека, для которого в Сорбонне была создана кафедра и благодаря которой университет принял балет в свое лоно, иностранного члена Французской академии, забыли буквально сразу». Лифарь не мог принять приглашения из других театров, поскольку его спектакли были собственностью Гранд-Опера. Театр даже не приглашал Сергея Михайловича на репетиции его же собственных постановок.

В 1961 г. Лифарь в качестве туриста впервые после почти 40-летнего перерыва побывал в СССР, съездил в родной Киев. Он не раз предлагал советским деятелям культуры поставить в Москве или Киеве один из своих балетов, предлагая в обмен на это право передать в СССР свою коллекцию автографов Пушкина. Но ответа так и не дождался.

Последние годы жизни великий танцовщик и балетмейстер провел в Швейцарии, в местечке Глион. Скончался он в Лозанне 16 декабря 1986 г., на 82-м году жизни. Могила Сергея Лифаря находится на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, недалеко от Парижа. На надгробии сделана лаконичная надпись «Serge Lifar de Kiev» – «Серж Лифарь из Киева».

Антон Керсновский

(1907–1944)

Антон Антонович Керсновский появился на свет 23 июня 1907 г. в деревне Цепилово (ныне территория Молдовы) – родовом поместье своего отца, следователя Одесской судебной палаты. С детства Антона привлекало военное дело, ведь его дед (тоже Антон Антонович) был выдающимся военным инженером, закончил службу в чине полковника. «Страсть к военному делу получил при рождении на свет Божий», – признавался сам Керсновский позднее.

Летом 1919-го, 13-летним гимназистом, Антон вступил в ряды Вооруженных сил Юга России. Таких малолетних солдат-школяров в Белой армии с добродушной иронией звали «баклажками». Ему довелось стать свидетелем выдающихся успехов Добровольческой армии, рвавшейся к Москве, и катастрофы Белого дела. В 1920-м Антон Керсновский эмигрировал в Сербию, откуда вернулся в родное Цепилово (к тому времени оно находилось на территории Румынии). Но заниматься фермерством, как родители, он не захотел. Дороги эмиграции привели его в Австрию, где Керсновский окончил Консульскую академию, а потом во Францию, где он учился в Дижонском университете и окончил курс знаменитой военной школы Сен-Сир.

К концу 1920-х Антон окончательно обосновался в Париже. Зарабатывать пришлось тем же, чем и тысячам других русских изгнанников, – частными уроками и работой курьера. По ночам Керсновский развозил по Парижу свежие газеты и журналы. Но ночной работе он только радовался – днем можно было заниматься в Национальной библиотеке и вынашивать замыслы собственных трудов.

Истинным призванием молодого эмигранта оказалась военная история. Первая статья 19-летнего Керсновского «Об американской артиллерии» увидела свет 20 марта 1927 г. в белградской газете «Русский военный вестник» благодаря поддержке ее редактора Н.П. Рклицкого. В дальнейшем эта газета, в 1928-м переименованная в «Царский вестник», опубликовала около 500 статей за подписью Керсновского. В них он проявил себя как блестящий военный аналитик, метко характеризовавший состояние вооруженных сил Франции, Германии, Японии, СССР. Еще в начале 1930-х, до прихода Гитлера к власти, Керсновский предсказывал: «Для нас, русских, важно не забывать, что с воскресением германской армии восстанет из небытия наш недавний заклятый враг»; «Война не только возможна, но и неизбежна».

Историк русской армии Антон Керсновский

Жить и писать приходилось поистине в спартанских условиях. Сам Керсновский описывал свой быт так: «Представьте себе чердак с покатой крышей и деревянными перегородками. Это комната. Посредине небольшой ящик – это стул. Перед ним ящик солидных размеров – это стол и в то же время книжный шкаф. Огромный ворох тетрадей, бумаг и бумажонок – это мой архив, выписки из книг, мемуаров и газет. День проходит в беготне по урокам, а вечером могу работать, если не очень устал и не отупел словом. Николай Михайлович Карамзин писал “Историю государства российского” с бóльшим комфортом. Впрочем, эти неудобства – ничего, хуже то, что у меня туберкулез легких в хронической форме (залечиваюсь, но не вылечиваюсь). Что называется, медленно, но верно. Грудь я испортил еще тринадцати лет в Добровольческой армии».

Первые же публикации Керсновского вызвали восторженные отклики в среде русской военной эмиграции. Выдающийся военный теоретик генерал-майор Б.В. Геруа, прочитав одну из его статей, заметил: «Он сейчас совершенно свободно мог быть профессором военной академии». Немецкие издания, публиковавшие переводы работ Керсновского, без тени сомнения именовали его russischer General Kersnovski. И русские, и иностранные читатели были уверены в том, что Керсновский – офицер в чине не ниже полковника, а скорее всего – генерал, умудренный годами, обладающий огромным боевым опытом. Эмигрантский поэт Н.Н. Туроверов писал: «Велико было мое удивление, когда редактор “Царского вестника” разъяснил мне, что А. Керсновский – совсем молодой человек, не прошедший военной школы и не имевший возможности усвоить военно-бытовой опыт. Если я не знал бы Н.П. Рклицкого, я мог бы подумать, что он мистифицирует меня. И действительно, трудно было поверить, чтобы столь юный автор (А.А. было тогда не более 22–23 лет) мог накопить так много основательных военных знаний. Еще более необычным представлялись основные свойства дарования А. Керсновского: самостоятельность суждений, убежденность, вразумительность анализа и чуткое понимание армейской психологии».

В 1932 г. Антон Керсновский закончил свой первый большой труд – «Философия войны», который был опубликован в «Царском вестнике» и семь лет спустя вышел отдельной книгой. Это, по меткому определению одного из исследователей наследия Керсновского, «Наука побеждать» ХХ в. Возражая последователям модного в 1930-х гг. пацифизма, Керсновский утверждал, что искоренение войн и всеобщее разоружение народов невозможны, так как для этого «надо прежде всего этим народам запретить источник конфликтов – политическую деятельность. А для того, чтобы запретить политику, надо запретить причину, ее порождающую, – непрерывное развитие человеческого общества, в первую очередь развитие духовное, затем интеллектуальное и, наконец, материальное и физическое. Практически это выразится в запрещении книгопечатания и вообще грамотности (явление совершенно того же логического порядка, что запрещение удушающих газов и введение принудительной трезвости), обязательном оскоплении всех рождающихся младенцев и тому подобных мероприятиях, по проведении которых “моральное разоружение” будет осуществлено в полном объеме, исчезнут конфликты, но исчезнет и причина, их порождающая, – жизнь. Есть одна категория людей, навсегда застрахованных от болезней, – это мертвые. Вымершее человечество будет избавлено от своей болезни – войны».

Одновременно Керсновский работал над трудом, который прославил его имя в эмигрантских кругах, – четырехтомной «Историей Русской армии». Она выходила в Белграде в 1933–1938 гг. В начале 1990-х гг. книга была переиздана в России. По сей день она является наиболее полным и доступным описанием истории вооруженных сил Российской империи и одновременно – глубоким, точным, удивительно современным философским трудом, квинтэссенцией русской военной мысли.

Керсновскому удалось практически невозможное – в одиночку, опираясь только на открытые, ранее опубликованные источники, создать масштабный труд, охватывающий историю русской армии от времен Петра I до 1918 г. Им были проанализированы все кампании этого времени, описаны основные тенденции развития вооруженных сил на разных исторических этапах, даны краткие, но яркие портреты выдающихся военачальников. При этом труд Керсновского вовсе не был сухим, «мертвым» перечислением цифр и фактов. Напротив, это вдохновенная поэма в прозе, настоящий гимн во славу русской армии. Написанная простым, увлекательным слогом «История…» и сейчас читается с захватывающим интересом и профессиональными военными, и людьми, далекими от армейского быта.

При этом Керсновский-историк вовсе не закрывал глаза на недостатки, свойственные русским вооруженным силам. Многое он подвергал едкой и остроумной критике. Благодаря тому что «История…» создавалась не официальным летописцем, а частным лицом, труд Керсновского вышел субъективным, острым, временами спорным. Но так всегда бывает с книгами, которые пишутся не «по должности», а по велению сердца.

Новаторство Керсновского как военного историка состояло не только в том, что он был любителем-самоучкой. Н.Н. Туроверов характеризовал его талант так: «Керсновский, смело отказавшись от академических традиций, рассматривает армию как составную, нераздельную часть национального организма, выявляя ее значение в жизни и истории русского народа». Сам Керсновский описывал основную идею своей книги так: «Это самобытность русского военного искусства, неизреченная его красота, вытекающая из духовных его основ, и мощь русского военного гения – мощь, до сей поры, к сожалению, недостаточно осознанная, вернее, неосознанная совсем». По его мнению, «история русской армии – это история жизни русского государства, история дел русского народа, великих в счастье и в несчастье, история великой армии великой страны… Мы должны все время помнить, что мы окружены врагами и завистниками, что друзей у нас, русских, нет. Да нам их и не надо при условии стоять друг за друга. Не надо и союзников: лучшие из них предадут нас… Побольше веры в гений нашей Родины, надежды на свои силы, любви к своим русским. Мы достаточно дорого заплатили за то, чтобы на вечные времена исцелиться от какого бы то ни было “фильства” и знать только одно русофильство». Главный тезис глубоко патриотичной книги Антона Керсновского таков: «Стоило только когда-либо какой-нибудь европейской армии претендовать на звание “первой в мире”, как всякий раз на своем победном пути она встречала неунывающие русские полки – и становилась “второй в мире”. Вот основной вывод нашей военной истории. Так было, и так будет».

При всей своей монументальности «История Русской армии» должна была стать лишь прологом, основой для еще более масштабного труда, включавшего бы в себя историю всех пехотных, кавалерийских и казачьих полков, артиллерии, инженерных войск и авиации, очерки военного быта XVIII–XIX столетий. Эта книга должна была заключать в себя 12 томов. К сожалению, этот замысел не был осуществлен. В течение нескольких лет Керсновским были написаны, но остались в рукописи книги «Военное дело» (в двух томах), «Русская стратегия в образцах», «Крушение германской военной доктрины в 1914 году», «Синтетический очерк современных компаний». Неизданным остался и сборник «1000 русских подвигов», который Керсновский предполагал издать в США.

В феврале 1940 г. всю жизнь мечтавший воевать за Россию Антон Керсновский был призван в армию Франции. Жене он писал: «Грустно и несправедливо умирать на чужой земле и за чужую землю, когда я хотел быть полезным своей Родине». В боях с нацистами он был тяжело ранен, а после демобилизации заболел. Обострение старого туберкулёза, заработанного еще во время Гражданской, свело Антона Антоновича Керсновского в могилу 24 июня 1944 г. Великий историк русской армии ушел из жизни на следующий день после своего 37-го дня рождения. Закрыв глаза покойному, его жена Галина Викторовна выбросилась из окна квартиры на парижскую мостовую…

Марина Шафрова-Марутаева

(1908–1942)

Марина Шафрова, дочь офицера русского флота, капитана 2-го ранга Александра Александровича Шафрова, родилась 30 марта 1908 г. во Владимире. После революции А.А. Шафров принял активное участие в Гражданской войне, сражаясь в рядах Северо-Западной армии, а после ее поражения вместе с женой и 11-летней дочкой перебрался сначала в Эстонию, а затем в Бельгию. В Брюсселе Марина работала на фабрике швеей, вышла замуж за русского эмигранта Юрия Марутаева. В семье родились двое сыновей, Никита и Вадим. В 1939-м семья подала прошение на выезд в СССР и получила в советском посольстве необходимые бумаги. Но разразившаяся в сентябре Вторая мировая нарушила эти планы.

После оккупации Бельгии германскими войсками Марина решила бороться с нацистами. Начала она с того, что собирала на поле боя брошенное бельгийскими солдатами оружие и прятала у себя. После нападения Германии на СССР Марина начала переводить на французский и распространять среди бельгийцев тексты московских радиопередач. В августе 1941-го вместе с другими бойцами бельгийского Сопротивления Шафрова-Марутаева участвовала в нескольких нападениях на немецких солдат.

Радиотрансляция парада на Красной площади 7 ноября 1941 г. подтолкнула Марину к более решительным действиям. Вечером 8 декабря 1941 г. на брюссельской площади Порт-де-Намюр она заколола кинжалом немецкого майора, помощника военного коменданта города. Она нарочно совершила убийство в центре Брюсселя, чтобы немцы не смогли скрыть его. Свидетелями нападения на оккупанта стали многие горожане, но задерживать Марину они не стали. Семье о своем поступке она не сказала.

В тот же день нацисты схватили в столице 60 заложников, в их числе женщин и детей. Жителям Брюсселя было объявлено, что, если убийца в течение недели не явится в комендатуру, заложников ждет смерть. Узнав об этом, Марина решила сдаться. Руководство бельгийского Сопротивления запретило ей жертвовать собой, но Шафрова заявила, что не желает сохранять жизнь столь высокой ценой. Простившись с мужем и детьми, она 16 декабря отправилась в комендатуру. Там она убила еще одного нацистского офицера и оказала сопротивление охране, задерживавшей ее.

Могила национальной героини Бельгии Марины Шафровой-Марутаевой на брюссельском кладбище

На допросах Марина заявила, что мстила за нападение Германии на ее Родину. Когда ей предложили публично признать ее поступок бытовым преступлением, она отказалась. К тюрьме, где содержали русскую героиню, бельгийцы каждый день приносили цветы. Охрана выбрасывала их, но утром цветы появлялись снова.

Об истории доложили Гитлеру. Мать правящего короля Бельгии Леопольда III Елизавета лично просила фюрера помиловать мать двоих детей, но Гитлер распорядился казнить Марину. Тем не менее в Бельгии расправиться над ней нацисты не рискнули, опасаясь массовых акций сопротивления. 31 января 1942 г. 33-летняя Марина Шафрова-Марутаева была гильотинирована в Кёльне. Перед смертью она заявила, что счастлива отдать жизнь за Россию и русский народ.

После завершения войны прах героини по приказу королевы Елизаветы был перевезен из Германии в Бельгию и 25 мая 1947 г. торжественно перезахоронен в Брюсселе на кладбище Иксель среди могил 27 национальных героев Бельгии. На надгробном памятнике выбита лаконичная надпись: «Marina Chafroff. + 31.1.1942. Decapitee» – «Мария Шафрофф. Обезглавлена». Посмертно Марина была награждена высшим военным орденом Бельгии – Военным крестом с пальмовой ветвью. 6 мая 1978 г. М.А. Шафрова-Марутаева посмертно удостоена также советского ордена Отечественной войны 1-й степени. А в 1982-м ее судьба легла в основу советского художественного фильма Э. Кеосаяна «Где-то плачет иволга…», где роль «бельгийской Жанны д’Арк» прекрасно исполнила Людмила Нильская.

Виктор Некрасов

(1911–1987)

Виктор Платонович Некрасов родился 4 июня 1911 г. в Киеве в семье врача Платона Федоровича Некрасова и его жены Зинаиды Николаевны, урожденной Ульяновой. Раннее детство будущего писателя прошло в Лозанне, где его мать училась в медицинском институте, и в Париже, так что первым языком мальчика был французский. Вскоре после начала Великой войны 1914–1918 гг. семья вернулась в Киев. Виктор рос обычным советским парнем – учился в школе, занимался в театральной студии. В 1936 г. окончил архитектурный факультет Киевского строительного института, но диплома так и не получил – руководство сочло его проект слишком «формалистичным». Так что трудовую жизнь Виктор начал в качестве актера и по совместительству театрального художника в Кривом Роге. Впрочем, архитектура осталась его вторым призванием на всю жизнь, и, уже будучи известным писателем, Некрасов посвятил немало страниц своим любимым архитектурным памятникам.

С началом Великой Отечественной, в августе 1941-го, 30-летний Некрасов добровольцем ушел на фронт. Строительное образование пригодилось и в армии – Виктор служил в должностях полкового инженера и заместителя командира саперного батальона. Воевал храбро, за мужество, проявленное во время Сталинградской битвы, был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». В 1945 г. после ранения, полученного недалеко от Варшавы, был демобилизован в звании капитана. Именно благодаря той самой ране и появился на свет писатель Виктор Некрасов. Врач посоветовал ему по нескольку часов в день рисовать или писать, чтобы разработать плохо сгибавшиеся пальцы. Так, из фронтовых впечатлений и воспоминаний родилась повесть «В окопах Сталинграда», по сей день входящая в золотой фонд русской военной прозы. После ее публикации в журнале «Знамя» (1946) Виктор Некрасов, что называется, проснулся знаменитым.

Виктор Некрасов в своей киевской квартире

В 1947–1961 гг. Некрасов внешне был вполне преуспевающим советским писателем. Он получил Сталинскую премию 2-й степени и орден «Знак Почета», его книги выходили миллионными тиражами и были переведены на 36 языков, по его сценариям было снято три фильма, он входил в «обойму» номенклатурных литераторов, которых выпускали за рубеж – в Италию, Францию и США, в его гараже стоял «опель»… Казалось бы, Некрасов обладал всем, о чем может мечтать советский труженик пера. Но все это было именно что внешне. Как оказалось, в глазах власть имущих он был все-таки не вполне советским. Путевые очерки Некрасова «По обе стороны океана» и «Месяц во Франции» были подвергнуты разгромной критике в «Известиях», автора обвинил в низкопоклонстве перед Западом сам Н.С. Хрущев – 21 июня 1963 г. он заявил, что знает только одного Некрасова, а всех остальных надо гнать из партии в шею… Когда читаешь эти очерки сегодня, диву даешься тогдашней реакции властей – такими безобидными выглядят рассказы Некрасова о поездках в европейские страны и Америку. Но в начале 1960-х они были для советской литературы настоящей «бомбой», ибо в них явно звучала магистральная тема некрасовской прозы – желание быть свободным, самому решать, что делать, а что нет.

А Некрасов продолжал «дразнить гусей» – в феврале 1966-го подписал «Письмо 25-ти», направленное против реабилитации Сталина, в сентябре 1966-го выступил в день 25-летия массового расстрела в Бабьем Яре, в августе 1967-го напечатал в «Новом мире» статью «Дом Турбиных» о киевском фамильном гнезде Булгакова… Этого было достаточно для того, чтобы Некрасов из «своего» превратился в «отщепенца». 21 мая 1973 г. его исключили из КПСС, а 17 января 1974-го на киевской квартире писателя прошел обыск, в ходе которого были изъяты все рукописи и множество литературы, подпадавшей в СССР под определение «нелегальная». На шестидневном допросе в КГБ Некрасову ясно дали понять: или «исправляйся», или уезжай, иначе посадим.

12 сентября 1974 г. Виктор Платонович навсегда расстался с родным городом. Его путь лежал в Цюрих, где жил его родной дядя по материнской линии. В дальнейшем Некрасов обосновался в Париже, где работал заместителем главного редактора журнала «Континент», вел программы на радио «Свобода». В 1979 г. он был лишен советского гражданства. Это случилось после того, как Некрасов иронически отозвался во время интервью о книгах Л.И. Брежнева.

В отличие от многих других эмигрантов, которые вдали от Родины опустили руки, Некрасов и за границей продолжал активно писать. Но его «антисоветчина» была отнюдь не злобствующей, а легкой, ироничной, даже элегантной. Да и как «антисоветчина» она воспринималась только в начале 1980-х. Скорее это был жанр, к которому Некрасов стремился всю свою жизнь, – свободная зарисовка, впечатления от жизни, где хватает места и изящному, и возвышенному, и низкому, и печальному.

Скончался Виктор Некрасов от рака легких на 77-м году жизни, 3 сентября 1987 г. в Париже. Его могила находится на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Имя Некрасова вернулось на Родину уже через пару лет после его смерти, в конце 1980-х, а в 2011-м столетие со дня рождения писателя было широко отмечено в России и на Украине.

Вера Оболенская

(1911–1944)

11 июня 1911 г. в Москве в семье бакинского вице-губернатора Аполлона Аполлоновича Макарова родилась дочь Вера. Ей было всего девять, когда семья покинула Россию и переехала во Францию. Жили Макаровы бедно, с трудом оплачивая комнатку в бедном пансионе мадам Дарзан. В конце концов А.А. Макаров не выдержал такой жизни и перебрался в США. В Париже Вера окончила школу, с помощью старшей подруги Софьи Носович начала работать манекенщицей и вскоре прославилась на весь «русский Париж» как любительница весело провести время в молодежных компаниях. Звучание имени Вера на французский манер, с ударением на последний слог, девушке не нравилось, она предпочитала, чтобы все называли ее Вики. Со временем это прозвище стало почти вторым именем.

На одном из модных показов с 20-летней Верой познакомилась Ивонн Артюис, жена состоятельного французского бизнесмена Жака Артюиса, и предложила русской девушке работу у своего мужа. Со временем это знакомство сыграло решающую роль в судьбе Вики. 9 мая 1937 г. она вышла замуж за одного из самых завидных женихов эмиграции – князя Николая Александровича Оболенского. После свадебного путешествия во Флоренцию Оболенские поселились в собственной парижской квартире – такую роскошь могли себе позволить очень немногие эмигранты.

С началом Второй мировой войны и оккупацией Парижа гитлеровцами жизнь Веры резко изменилась. Вернувшийся с фронта Жак Артюис создал в столице Франции подпольную группу, и Оболенская вскоре вступила в нее. В декабре 1940-го группа Артюиса объединилась с другой, в результате появилась так называемая «Организасьон Сивиль э Милитэр» – «Гражданская и военная организация» (ОСМ). Всего в ней состояло около 10 тысяч человек, а штаб разместился в квартире Артюиса на парижской улице Виктора Гюго. Организация занималась сбором сведений о деятельности оккупантов, спасением пленных офицеров стран антигитлеровской коалиции, антинацистской пропагандой среди населения. Генеральным секретарем ОСМ стала Вики, заочно получившая звание лейтенанта французской армии. Подчинялась ОСМ генералу Шарлю де Голлю, руководившему французским Сопротивлением из Лондона.

Героиня французского Сопротивления княгиня Вера Оболенская

Вики быстро зарекомендовала себя прирожденной разведчицей – она блестяще научилась менять внешность, наизусть знала все пароли и явки ОСМ. Вслед за женой в организацию вступил и Николай Оболенский, но Вики, оберегая мужа, не поручала ему важных заданий. Вместе с французом Роланом Фаржоном она стала завсегдатаем кабаре «Монте-Кристо», где любили отдыхать офицеры вермахта. Никто из них не подозревал о том, что обожающая веселье и танцы молодая русская княгиня – один из руководителей Сопротивления. Именно в «Монте-Кристо» Оболенская добывала у вражеских офицеров самые ценные сведения.

Провал ОСМ последовал из-за чистой случайности – в кармане пиджака одного из арестованных участников организации гестаповцы нашли адрес конспиративной квартиры. 17 января 1943-го Вики Оболенская была арестована дома у ее старой подруги и соратницы по Сопротивлению Софьи Носович. На допросах княгиня держалась с поразительным хладнокровием и спокойствием. Так, она заставила следователей поверить в то, что с мужем она давно в разводе и он не участвовал в деятельности ОСМ (это спасло Николаю Оболенскому жизнь). Саму же Веру за ее привычку кратко отвечать на вопросы немецкие следователи прозвали «Княгиня Ничего-Не-Знаю».

На одном из допросе гестаповец обратился к Вики: «Какой смысл вам оставаться с голлистами, в этом коммунистическом гнезде? Давайте лучше вместе бороться с нашим общим врагом на Востоке». Оболенская ответила: «Цель, которую вы преследуете на Востоке, – разрушение России и уничтожение славянской расы. Я русская, но выросла во Франции и здесь провела всю свою жизнь. Я не предам ни своей родины, ни страны, которая меня приютила».

4 августа 1944 г. в 13 часов 33-летняя княгиня Вера Оболенская была гильотинировала нацистами в тюрьме Плётцензее недалеко от Берлина. Обезглавивший ее палач получил шестьдесят рейхсмарок, а его подручные – по восемь папирос…

Муж Веры, князь Николай Александрович Оболенский, узнал об участи жены только после войны. Тогда он решил посвятить себя церкви, но принял сан только после смерти в 1963 г. престарелой матери. Князь стал настоятелем того самого парижского собора Святого Александра Невского, где когда-то венчался с Верой, и всю жизнь посвятил тому, чтобы память о его жене не была искажена. Так, он резко выступал против начавшихся в середине 1960-х попыток «советизировать» судьбу Веры, приписать ей желание вернуться в СССР. Умер Н.А. Оболенский 5 июля 1979 г. Его могила на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа является также и символической могилой Вики.

За борьбу с нацизмом княгиня Вера Аполлоновна Оболенская была посмертно удостоена высшей награды Франции – ордена Почетного легиона, а также Военного креста с пальмовой ветвью и медалью Сопротивления. 18 ноября 1965 г. Вики посмертно была награждена также советским орденом Отечественной войны 1-й степени.

Владимир Третчиков

(1913–2006)

Владимир Григорьевич Третчиков родился 13 декабря 1913 г. в Петропавловске-Камчатском, в большой крестьянской семье. Ему было пять лет, когда родители, спасаясь от революционных преобразований, увезли сына в Китай. Как и тысячи других эмигрантов, Третчиковы обосновались в Харбине, где существовала огромная русская колония. В 1925-м Владимир осиротел и начал зарабатывать себе на хлеб тем, чем умел, – рисованием, устроившись помощником художника в Харбинский оперный театр и иллюстрируя учебники. Его портреты привлекли внимание руководства Китайско-Восточной железной дороги, и Третчикова даже решили отправить в СССР на учебу. На дорогу его снабдили деньгами, вручив солидную сумму в 5 тысяч рублей золотом. Никакого предубеждения против Советской власти подросток не испытывал, поэтому на Родину возвращался с охотой. Но в Шанхае его планы изменил родной брат: решительно объяснил Володе, что в Совдепии делать нечего, лучше начать собственный бизнес здесь, в Китае, и выгодно вложить имеющиеся средства. Небольшой пансион, собственниками которого стали братья, Владимир оформил своими силами, но когда пришло время открываться, выяснилось, что брат уже продал заведение и исчез вместе с деньгами. От голодной смерти спас только конкурс на должность карикатуриста, объявленный газетой «Шанхай ивнин пост» – Третчиков выиграл его и получил работу. На рубеже десятилетий жизнь более-менее наладилась – в 1930 г. молодой художник основал рекламную студию «Меркьюри Пресс», три года спустя провел первую персональную выставку и занял 2-е место на конкурсе эскизов обложки альбома «Русский Шанхай».

В 1934-м Третчиков получил первую премию на конкурсе, объявленном сингапурской рекламной фирмой «Уоррен Студио», подписал с ней контракт и переехал в Сингапур. Помимо работы в рекламе он сотрудничал в местной газете «Стрэйт таймс», рисовал портреты английских офицеров, преподавал в художественной школе. Картина Владимира «Последний ныряльщик» в 1938 г. выставлялась в павильоне Британской Малайи на Всемирной выставке в Нью-Йорке и была отмечена медалью.

Владимир Третчиков. Автопортрет 1944–1950 гг.

Но, возможно, Третчиков так никогда и не состоялся бы как всемирно известный художник, если бы не… Вторая мировая война. В ее начале он, уже обзаведшийся к тому времени семьей, по-прежнему жил в Сингапуре. В декабре 1941-го, спасаясь от японской оккупации, супруги решили присоединиться к эвакуировавшимся британским войскам, но попали на разные корабли. Пароход, на котором оказался Владимир, попал под обстрел сразу семи японских эсминцев и пошел ко дну. Третчикова спасло лишь то, что он находился в шлюпке, в которую забрался от недостатка места на пароходе. До ближайшей земли – ею оказался остров Ява – грести пришлось ни много ни мало три недели. Мозоли, которые Владимир заработал на ладонях за время этого плавания, не сходили с его рук десять лет.

Ява, бывшая тогда голландской колонией, тоже оказалась под японской оккупацией. Владимира задержали и отправили в лагерь, но его выручила национальность – убедившись в том, что Третчиков русский, японцы выпустили его из заключения (до 1945 г. Япония и СССР не находились в состоянии войны). Деваться было некуда, пришлось как-то вписываться в местную жизнь. До конца войны Владимир жил в Батавии (ныне Джакарта, столица Индонезии). Чтобы заработать, Третчиков начал рисовать карикатуры для местных газет, оформлять театральные спектакли, а в свободное время писал портреты местных жителей, которые пользовались хорошим спросом. Любимой моделью художника стала местная девушка Леонора Молтема. Большую поддержку Третчикову оказал богатый коллекционер живописи Сукарно – в будущем президент Индонезии.

Одновременно художник не терял надежды отыскать семью. И в 1945-м мечта сбылась – через Международный Красный Крест он узнал, что жена и дочка благополучно достигли Южно-Африканского Союза. Вместе со всем своим скарбом – четырьмя десятками картин – Третчиков перебрался в Кейптаун, не предполагая, что Южная Африка станет его домом на всю оставшуюся жизнь. 13 августа 1946 г. в кейптаунском порту его встретили жена Наталья и 8-летняя дочь Мими. Ее портрет был первым, что Третчиков нарисовал в Африке.

Именно в Кейптауне к Владимиру пришла первая известность. В 1948 г. в городе прошла выставка его работ (в основном это были написанные на Яве пейзажи), вызвавшая неожиданно большой интерес. Следующую выставку – в городе Дурбан – за 11 дней посетили около 35 тысяч человек. Дальнейший успех нарастал подобно снежному кому, уже в 1953–1955 гг. Третчиков провел двухлетнее выставочное турне по США и Канаде. Всего художник провел 52 персональные выставки, в 1961 г. поставив своеобразный рекорд – на его вернисаж в лондонском супермаркете «Хэрродз» одновременно пришло 205 тысяч человек, выстроившихся в гигантскую очередь.

Успехом Третчиков был обязан прежде всего портретам, выполненным в стиле модного в 1950-х гиперреализма. Чрезвычайно четкие, подробные, напоминавшие увеличенные цветные фотографии, картины русского живописца расходились по миру в десятках тысяч репродукций, открыток, фотообоев. Они украшали собой стены кафе, отелей, парикмахерских, салонов красоты… Особенно популярны были его картины «Китайская девушка», «Зеленая леди», «Черное и белое». В профессиональной среде творчество Третчикова вызывало презрительные или в лучшем случае снисходительные отзывы, его именовали «королем китча», «Пикассо супермаркетов», «художником больших денег». Ни один (!) оригинал его полотен не был приобретен музеем или художественной галереей. Но самого художника это не смущало. Согласно данным английской газеты «Дейли миррор», по коммерческому успеху своего творчества он уступал только Пикассо. В 1973 г. была опубликована автобиография Третчикова «Счастье голубя», которая, согласно анонсу на обложке, «читалась как триллер».

Новое восприятие творчества Третчикова принесли с собой 1990-е. О художнике заговорили как о глубоко гуманистичном творце, влюбленном в жизнь во всех ее проявлениях. И это действительно так. Третчиков стал настоящим «певцом» ЮАР, редкий художник до него с такой теплотой воспроизводил на своих полотнах мир Африки и населяющих ее людей. Герои Третчикова могут быть самыми разнообразными – это негритянский мальчик с арбузом в руках, уличные музыканты, крестьяне. Это обычные люди, испытывающие самые разные эмоции – они смеются, грустят, погружены в размышления или воспоминания… Но прежде всего они красивы. Жизнь на полотнах Третчикова ярка, впечатляюща, напоена радостью.

Работать художник перестал только в начале 2000-х гг. из-за болезни рук. Он жил в роскошном особняке в богатом квартале Кейптауна Бишопскоорт. С 1950 г. был гражданином ЮАС (затем ЮАР). В Советском Союзе и России Третчиков никогда не был, но до конца жизни отлично говорил по-русски (на английском он изъяснялся с сильным акцентом, а второго официального языка ЮАР, африкаанс, не знал вообще). Несмотря на то что в Западной Европе и США имя Третчикова имело культовый статус еще с 1950-х, советские любители искусства с его творчеством не были знакомы. Первые публикации о нем на Родине появились только в 1990 г.

Маститый художник, навсегда вписавший свое имя в историю африканской и мировой живописи, скончался в Кейптауне 26 августа 2006 г. в возрасте 92 лет.

Татьяна Маслова

(1914-?)

Подробности жизни этой девушки, к сожалению, неизвестны до сих пор. Татьяна Александровна Маслова родилась в 1914 г. в семье старшего лейтенанта Черноморского флота, георгиевского кавалера Александра Евграфовича Маслова. Девочке было четыре года, когда ее отец был расстрелян большевиками. После Гражданской войны вдова Александра Маслова с дочерью оказалась в Польше, в городе Вильно (ныне столица Литвы Вильнюс), где поддержку им оказал состоятельный родственник. Там Таня Маслова окончила русскую Пушкинскую гимназию. По свидетельствам знавших ее, она была разносторонней личностью – отлично пела, играла на фортепиано, свободно владела пятью языками. Кроме того, Татьяна была очень красива, поклонники буквально осаждали ее, еще когда она была гимназисткой.

Судьба русской девушки из эмигрантской провинции изменилась в один день благодаря корреспонденту виленской газеты «Русское слово» А. Дугорину. Редактор поручил ему подготовить материал, посвященный конкурсу красоты «Мисс Россия», который проводился в Париже с 1927 г. К участию в конкурсе, согласно объявлению в журнале «Иллюстрированная Россия», приглашались «русские женщины в возрасте от 16 до 25 лет, незамужние, достойного поведения, проживающие в любых европейских странах, но имеющие возможность приехать в Париж на запись и финал конкурса в сопровождении старших членов семьи. Если русское жюри присудит звание самой красивой русской женщины одной из кандидаток, то комитет по организации конкурса возмещает избраннице расходы по приезду в Париж и обратно, вместе с матерью, и по полному содержанию в Париже в течение пяти дней». Познакомившись с условиями, Дугорин задумался: а почему бы не рискнуть Тане Масловой, общепризнанной виленской красавице?… Правда, предложить самой девушке выставить свою кандидатуру на конкурс журналист не рискнул, а решил действовать в обход, без ее ведома. На удачу Дугорин, честно говоря, не рассчитывал – что столице русской эмиграции Парижу до какого-то провинциального Вильно!..

Мисс Россия-1933 и Мисс Европа-1933 Татьяна Маслова

В письме Дугорина говорилось: «В связи с вашим объявлением относительно конкурса “Мисс Россия”, как русский человек, которому дорого все русское и все, чем могла бы гордиться Россия, прилагаю при сем фотографии Татьяны Александровны Масловой с описанием ее личности. Покорнейше прошу сообщить мне, какие нужны документы, удостоверяющие ее русское происхождение, а также необходимо ли разрешение матери… Татьяна Александровна – дочь офицера Черноморского флота, расстрелянного во время Гражданской войны на юге России. Лет 19; рост 168; владеет свободно пятью языками и представляет собой образец русской классической красоты».

Это письмо пришло в редакцию «Иллюстрированной России» за четыре дня до начала конкурса. И фотография Татьяны произвела на жюри такое впечатление, что ей немедленно позвонили и пригласили приехать. Таня сначала растерялась, но потом посоветовалась с матерью – и согласилась участвовать в конкурсе. К счастью, деньги на билеты до Парижа у Масловых были, и в субботу 22 апреля 1933 г. виленская барышня прибыла в столицу Франции. А уже на следующий день (!) приехавшая буквально «с корабля на бал» Татьяна Маслова одержала триумфальную победу на конкурсе «Мисс Россия». Таких «скоростных» побед этот конкурс не знал ни до, ни после.

По традиции «Мисс Россия» должна была участвовать в конкурсе «Мисс Европа», проводившемся с 1928 г. Русские девушки уже пять раз участвовали в нем, но не одна не смогла завоевать признание жюри – звание самой красивой европейки доставалось представительницам Швейцарии, Венгрии, Греции, Франции и Дании. Конкурс 1933 г. проходил в Испании. Уже его начало было для Татьяны многообещающим – на перроне вокзала испанская публика, знавшая Таню по фотографиям, приветствовала ее криками «Виват Россия!». После встречи с президентом страны девушки-участницы побывали на корриде, а 28 мая во Дворце изящных искусств Мадрида состоялось торжественное открытие конкурса. Он состоял из дефиле перед публикой, после чего девушек приглашали к столу жюри, участники которого в непринужденном тоне беседовали с претендентками. Никаких дефиле в бикини: максимум, что требовалось от барышень, – это принять изящную «пластическую позу» на глазах у зала. Оценки жюри ставило за красоту лица, за фигуру и за «общее впечатление».

Отбор на конкурсе был жестким – во втором туре оказались только четыре претендентки, представлявшие Испанию, Францию, Венгрию и Россию. Когда председатель жюри открыл конверт с именем победительницы, зал затаил дыхание… Услышав свою фамилию, Таня Маслова не поверила ушам. А зал уже неистовствовал от восторга, и больше всех радовались, конечно же, русские эмигранты. Ведь самой прекрасной европейкой признали не кого-нибудь, а свою!.. В тот день никто не предполагал, что Татьяна Маслова на 66 лет (!) останется единственной русской обладательницей этого титула. Только в 1999-м «Мисс Европой» в Бейруте объявят Елену Рогожину…

Согласно правилам конкурса, победительнице полагалась поездка в США, однако по каким-то причинам она не состоялась – Масловой предложили съездить в Португалию. Дальнейшая судьба Татьяны Масловой была связана с Вильно. Замуж она не стремилась, хотя поклонников у нее было немало. Одно время за ней ухаживал богатый молодой голландец, привлекавший всеобщее внимание своим роскошным белым автомобилем. Но… не сложилось. 7 июля 1936 г. парижская газета «Наша Заря» так писала о Татьяне Масловой: «Т.А. Маслова, которая недавно приезжала из своей Вильны в Париж, шутя говорила: “Я жду своего прекрасного принца…” Мы знаем, что эти прекрасные принцы появляются неожиданно и в самых разнообразных обликах. Будем надеяться, что он будет достоин избравшей его самой красивой девушки Европы 1933 года. Надо признаться, что Т.А. Маслова носила это звание по праву, как никто».

О дальнейшей жизни Татьяны известно лишь немногое. В 1937-м она сыграла роль Татьяны Лариной в гимназическом спектакле «Евгений Онегин». По одной из версий, еще до начала Второй мировой войны «Мисс Европа-1933» вышла замуж за адвоката из литовского города Тракай, караима по национальности, и переехала в Германию. По другой версии, мужем Татьяны стал офицер Войска Польского, но этот брак оказался недолгим.

Согласно обеим версиям, умерла Татьяна Маслова еще совсем молодой, к сожалению, когда и где именно – неизвестно. Мы надеемся, что этот рассказ пробудит интерес к личности и жизни первой русской «Мисс Европы», и подробности ее судьбы вскоре прояснятся.

Юрий Любимов

(1917)

Юрий Петрович Любимов родился 17 сентября 1917 г. в Ярославле в семье купца, выходца из зажиточной крестьянской семьи Петра Захаровича Любимова и его жены Анны Александровны, учительницы по профессии. Когда мальчику было пять лет, семья переехала в Москву и поселилась на Плющихе. Родители Юры были страстными библиофилами, с детства приобщали мальчика к театру, но не хотели, чтобы он становился актером, поэтому поначалу Любимов честно пытался обрести «нормальную» профессию – окончил электромеханический техникум и работал монтером. И все-таки сцена не отпустила его от себя: в 1934-м Любимова приняли в студию при МХАТ-2, а через год он впервые вышел на сцену этого театра в спектакле «Мольба о жизни». Впрочем, судьба МХАТ-2 оказалась недолгой – в 1936-м труппа театра была расформирована. Любимов поступил в Театральное училище имени Щукина и одновременно получил две роли в театре имени Вахтангова – Тарталья в «Принцессе Турандот» К. Гоцци и Клавдио в «Много шума из ничего» У. Шекспира. По воспоминаниям самого Любимова, всем своим дальнейшим успехам на сцене он был обязан именно легендарной вахтанговской «Турандот».

Закончив Театральное училище имени Щукина в 1939-м, Любимов был призван в армию. Служить ему выпало в оркестре песни и пляски НКВД. После демобилизации в 1947-м актер вернулся в Театр Вахтангова. За 17 лет он сыграл целую галерею выдающихся ролей: Сирано («Сирано де Бержерак» Э. Ростана), Олег Кошевой («Молодая гвардия» А. Фадеева), Крис («Все мои сыновья» А. Миллера), Шубин («Накануне» И. Тургенева), Извеков («Первые радости» К. Федина), Ромео («Ромео и Джульетта» У. Шекспира), Моцарт («Моцарт и Сальери» А. Пушкина). За роль Тятина в спектакле «Егор Булычов и другие» М. Горького в постановке Б. Захавы 36-летнему Любимову была присуждена Сталинская премия 2-й степени (1953), он стал заслуженным артистом РСФСР. Для молодого артиста это была поистине блестящая карьера.

Театральный режиссер Юрий Любимов

Одновременно актер активно снимался в кино. Молодого Любимова можно увидеть в таких давно ставших киноклассикой советских картинах, как «Дни и ночи» (1945), «Беспокойное хозяйство» (1946), «Мичурин» (1949), «Кубанские казаки» (1950). Именно кино и посеяло в душе Любимова первые сомнения в справедливости и нужности того, что он делает: когда на съемках «Кубанских казаков» одна из местных жительниц, увидев на съемочной площадке горы еды, простодушно поинтересовалась, «из какой это жизни снимают кино», Любимов испытал острое чувство стыда. Со временем его все меньше стала удовлетворять и работа в театре – на съезде Всероссийского театрального общества он публично заявил, что советский театр «скучен и похож на английский газон». Недовольство происходящим привело к тому, что Любимов понял: он должен сам ставить спектакли так, как считает нужным. Выдающийся актер превратился в режиссера.

Дебютом Любимова-режиссера стала пьеса одного из героев этой книги А. Галича «Много ли человеку надо» (1959). А успех – причем не временный, а прочный, на долгие годы – пришел с премьерой «Доброго человека из Сезуана» Б. Брехта (1963). Театральная Москва с изумлением и восторгом приняла и новаторскую сценографию, и работу молодых актеров, студентов Щуки – Валерия Золотухина, Николая Губенко, Зинаиды Славиной… 23 апреля 1964 г. этим же спектаклем начал свою работу новый театр с Любимовым во главе – Театр на Таганке. В короткий срок из захудалого, еле сводившего концы с концами он превратился в самый модный и передовой театр СССР.

По меткому замечанию одной из ведущих актрис Таганки Аллы Демидовой, 15 лет Любимов почти не выходил из своего театра. Каждая постановка Таганки становилась событием, билеты на спектакли добывались с боем. Любимов вывел на сцену целую плеяду выдающихся актеров – под его руководством работали И. Бортник, А. Демидова, В. Золотухин, И. Ульянова, М. Полицеймако, В. Смехов, Л. Филатов, Б. Хмельницкий… Названия «Десять дней, которые потрясли мир», «Антимиры», «Павшие и живые», «Жизнь Галилея», «Тартюф», «Пугачев», «Вишневый сад», «А зори здесь тихие…» звучали для советских театралов музыкой, билеты на эти спектакли брались с боем. А фантастический «Гамлет» (1971) с Владимиром Высоцким в главной роли стал, без сомнения, одним из наиболее выдающихся театральных спектаклей ХХ столетия.

Режиссура Любимова ошеломляла, потрясала, преображала не только актеров Таганки. Репетиции театра были не менее знаменитыми, чем его спектакли, – на них допускались зрители, которые могли высказывать свое мнение по поводу режиссуры и игры актеров. Но такими же традиционными, как аншлаги и восторги публики, стали для Таганки и придирки властей. Практически после каждого спектакля Любимова шпыняли за неверно расставленные акценты и крамольный смысл, вложенный в классические тексты, грозили прикрыть театр – на время или окончательно.

Тяжелейшим ударом и своеобразным рубежом для Таганки стала смерть в 1980 г. Владимира Высоцкого. Посвященный ему спектакль было разрешено показать один раз, на годовщину смерти актера. Запретили и спектакль «Борис Годунов» по Пушкину (1982) – в нем цензура усмотрела намек на современную политическую ситуацию и взаимоотношения СССР с Польшей. Булгаковский «Театральный роман» (1983) был запрещен уже на стадии репетеций. В марте 1984-го, когда Любимов уехал в Великобританию для постановки «Преступления и наказания», его лишили поста художественного руководителя театра. А весть о том, что он лишен гражданства СССР, стала для Юрия Петровича настоящим шоком. Указ Президиума Верховного Совета СССР об этом вышел 11 июля 1984 г., когда Любимов находился в Италии.

Впоследствии сам Любимов так рассказывал об этих днях, обращаясь к сыну: «1984 г., 16 июля. В этот день, Петя, стал я человеком без гражданства. Пришла итальянская полиция. Сообщила, что звонил советский консул Турина, настойчиво просил позвонить. Сухо, твердо довел до моего сведения указ о лишении гражданства СССР. Потребовал встречи и сдачи паспорта. Оставлю как сувенир, а потом посмотрим, что будет через год-два. Спросил, кем же вы меня сделали: грузином, таджиком, французом. Я как был русским, так и остался. Совсем распоясались после смерти Андропова… Вот и закончилась двадцатилетняя борьба с обалдевшим советским правительством».

Для советских театралов новость о вынужденной эмиграции Любимова была громом среди ясного неба. Зато интеллектуалы Западной Европе эту весть встретили с плохо скрываемым восторгом. 1984–1989 гг. стали для Любимова годами непрестанных разъездов по всему миру и плодотворной работы. Его «Преступление и наказание» получило высшие театральные премии в Великобритании, Италии, Австрии и США. По приглашению Ингмара Бергмана Любимов поставил в Стокгольмском Королевском драматическом театре спектакли «Пир во время чумы» и «Мастер и Маргарита». Ставил он и оперы, его спектали во второй половине 1980-х шли в Париже, Турине, Чикаго, Болонье, Штутгарте, Карлсруэ, Цюрихе, Бонне, Лондоне.

К счастью, быть эмигрантом Любимову довелось совсем недолго – в СССР началась перестройка. Уже в мае 1988 г. Любимов триумфально вернулся на Родину, год спустя ему вернули гражданство СССР. На Таганке с огромным успехом шли ранее запрещенные спектакли – «Борис Годунов», «Владимир Высоцкий», состоялась премьера давно поставленного, но запрещенного спектакля «Живой» по Б. Можаеву. В 1991-м мастеру было присвоено звание народного артиста Российской Федерации, шесть лет спустя он получил Государственную премию России.

Судьба Таганки в начале XXI столетия оказалась непростой. Часть труппы под руководством Николая Губенко покинула театр. И тем не менее легендарный театр выстоял. Новые постановки – «Самоубийца» Н. Эрдмана (1990), «Электра» Софокла (1992), «Медея» Еврипида (1995), «Подросток» Ф.М. Достоевского (1997), «Шарашка» А.И. Солженицына (1998), «Евгений Онегин» А.С. Пушкина (2000) – по-прежнему привлекают публику. В 1999-м, к 35-летию театра, был восстановлен дебютный спектакль – ставший легендой «Добрый человек из Сезуана». Одновременно продолжалось плотное сотрудничество мастера с зарубежными театрами. Его приглашают осуществить постановки драматические и оперные театры Хельсинки, Афин, Гамбурга, Бонна, Мюнхена.

7 декабря 2010 г. в связи с конфликтом в театре Любимов объявил о своем уходе с поста худрука театра. «Вторая эпоха Любимова», продолжавшаяся 22 года, завершилась 16 июля 2011 г. А публика и критики единодушно признают маститого режиссера одним из наиболее выдающихся театральных деятелей нашего времени.

Александр Галич

(1918–1977)

Александр Аркадьевич Гинзбург родился 1 октября 1918 г. в Екатеринославе в семье экономиста Арона Самойловича Гинзбурга и его жены Фейги Борисовны, урожденной Векслер. Раннее детство будущего писателя прошло в Севастополе и Москве, куда семья переехала в 1923-м – сначала в Кривоколенный переулок, потом на Малую Бронную. Уже в пять лет Саша начал учиться играть на рояле, писать стихи, позже пошел в литературный кружок, возглавлявшийся Э. Багрицким. Первая публикация появилась в 1932-м в «Пионерской правде» за подписью «Александр Гинзбург».

Окончив девять классов школы, Александр начал учиться в Литературном институте и Оперно-драматической студии К.С. Станиславского, но затем отчислился из обоих вузов и перешел в Театр-студию, которую возглавляли известные в то время драматурги А.Н. Арбузов и В.Н. Плучек. В конце 1939 г. Арбузов привлек Гинзбурга к работе над пьесой «Город на заре», которая с успехом прошла во многих театрах СССР. Александр исполнял там одну из главных ролей.

На фронт Великой Отечественной Александр Гинзбург не попал – в августе 1941 г. медицинская комиссия обнаружила у него порок сердца и забраковала. В 1941–1943 гг. он работал в театрах Грозного и Ташкента, не раз бывал со спектаклями на фронте. В 1944-м вернулся в Москву. Сразе же после войны Александр, к тому времени придумавший себе псевдоним Галич, начал активно работать в качестве драматурга, причем сразу очень успешно. Его пьесы «Улица мальчиков» (1946), «Походный марш» (1948), «Вас вызывает Таймыр» (1948, экранизирована в 1970 г.), «Пути, которые мы выбираем» (1954), «Пароход зовут “Орленок”» (1958) широко ставились как в столичных, так и в региональных театрах, и к середине 1950-х Галич считался одним из самых преуспевающих и модных советских драматургов. Затем он переключился на сценарии для художественных фильмов, которые тоже пользовались большим успехом, многие стали классикой советского кино. Причем Галич-сценарист одинаково удачно работал в очень разных жанрах: комедии («Верные друзья», «Дайте жалобную книгу»), военной драме («На семи ветрах»), детективе («Государственный преступник»), биографической драме («Третья молодость»).

Александр Галич выступает на «квартирнике»

Впрочем, «первый звонок» для Галича прозвенел еще в 1956 г., когда его пьеса «Матросская тишина» была запрещена к постановке за «искажение роли евреев в годы Великой Отечественной войны». Чиновницу из Министерства культуре, обозвавшей на просмотре пьесу фальшивой, Галич в лицо назвал дурой. Впервые «Матросская тишина» увидела сцену только в 1988-м, а в 2004-м по мотивам пьесы Владимир Машков поставил художественный фильм «Папа».

Но подлинную славу писателю принесли не пьесы и не сценарии, а песни, которые он сам исполнял, аккомпанируя себе на гитаре. Первую – «До свиданья, мама, не горюй» – Галич написал для собственной пьесы еще в 1948-м, а следующая, ироничная «Леночка», появилась в 1962-м, во время поездки из Ленинграда в Москву. По жанру песни Галича больше всего напоминали небольшие зарифмованные фельетоны, в которых то с лукавой, то с грустной иронией преломлялась советская действительность – коммуналки, хрущёвки, партсобрания с проработками за аморалку, говорок обывателей – прямых наследников зощенковских персонажей. Были среди этих песенок и вполне безобидные, но были и такие, которые быстро сделали Галичу репутацию нонконформиста, – «Промолчи», «Облака», «Памяти Пастернака», «Спрашивайте, мальчики», «Петербургский романс». Правда, некоторые обвиняли его в двуличии и неискренности – ведь внешне Галич продолжал оставаться вполне благополучным советским драматургом, в 1965-м даже получил премию КГБ СССР.

Благодаря распространению магнитофонной записи песни Галича стали популярны в середине 1960-х гг. Однако на официальном уровне песенное творчество Галича встретило резкое неприятие властей – его концерты были категорически запрещены (в отличие от других бардов тех лет, у Галича в СССР состоялся один-единственный концерт – 7 марта 1968 г. в Новосибирске), о выпуске пластинки нельзя было и мечтать. После появления песни «Петербургский романс», написанной после введения советских войск в Чехословакию, Галич получил первое предупреждение от Союза писателей о недопустимости его репертуара.

В 1969 г. в западногерманском издательстве «Посев» вышел сборник песен Галича. Но «кислород» писателю перекрыли, по легенде, из-за чистой случайности. На свадьбе дочери члена Политбюро ЦК КПСС Дмитрия Степановича Полянского звучали магнитофонные записи Галича. Отец невесты услышал их впервые, пришел в негодование и… чуть ли не на другой день поднял на Политбюро вопрос о галичской «антисоветчине». После этого Галичу припомнили все, что можно, единогласно исключили из Союза писателей и Союза кинематографистов. Его пьесы сняли с репертуара, остановили съемки фильмов по его сценариям. Оставшийся без средств писатель жил тем, что продавал книги из своей библиотеки, выступал с домашними концертами, писал сценарии на заказ, рецензировал рукописи. В апреле 1972-го, после третьего инфаркта, он вышел на пенсию в размере 54 рублей в месяц со второй группой инвалидности.

В 1974 г. у Галича вышла вторая зарубежная книга – «Поколение обреченных». После того как писателя пригласили в Норвегию на семинар по творчеству К.С. Станиславского, ОВИР отказал ему в визе. «Зачем вам виза? – заявили Галичу. – Уезжайте навсегда». В КГБ обещали оформить все документы быстро, и… Галич, никогда всерьез не собиравшийся быть эмигрантом, согласился. 20 июня 1974 г. ему вручили билеты на самолет, улетавший через пять дней.

Дочь А. Галича вспоминала: «Его провожало много народу. Был там Андрей Андреевич Сахаров. Когда отец выходил из дома, во дворе все окна были открыты, многие махали ему руками, прощались… Была заминка на таможне, когда ему устроили досмотр. Уже в самолете сидел экипаж и пассажиры, а его все не пускали и не пускали. Отцу велено было снять золотой нательный крест, который ему надели при крещении, дескать, золотой и не подлежит вывозу. На что папа ответил: “В таком случае я остаюсь, я не еду! Все!” Были длительные переговоры, и наконец велено было его выпустить. Отец шел к самолету совсем один по длинному стеклянному переходу с поднятой в руке гитарой».

Из Вены Галич направился во Франкфурт-на-Майне, а оттуда в Осло, где в университете начал читать курс лекций по истории русского театра. В интервью он говорил: «Я не хочу воспринимать географическое перемещение в пространстве как свое крушение и как невозможность продолжать деятельность, которой я занимался в России. Я намерен работать с тем же накалом, с той же самоотдачей, как и на русской земле». Планов у Галича было действительно много – он собирался написать мюзикл, устраивать вечера одного актера, где он и пел бы, и играл. Но судьба отпустила ему совсем немного лет жизни за рубежом. После года в Осло Галич переехал в ФРГ, где работал в Мюнхене на радио «Свобода». Затем перебрался в Париж, откуда регулярно выезжал на гастроли в другие страны – Норвегию, Швейцарию, Израиль, США. Написал пьесу «Блошиный рынок», вместе с Рафаилом Голдингом снял документальный фильм «Беженцы ХХ века». 3 декабря 1977 г. Галич дал последний в своей жизни концерт в Венеции.

15 декабря 1977 г. Александр Галич погиб в возрасте 59 лет от удара электрическим током в тот момент, когда пытался подключить антенну магнитофона к телевизору. Через неделю его отпевали в переполненном соборе Святого Александра Невского на улице Дарю. Могила писателя и поэта находится на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Александр Солженицын

(1918–2008)

Александр Исаевич Солженицын родился 11 декабря 1918 г. в Кисловодске в семье офицера, выходца из крестьян Исаакия Семеновича Солженицына и украинки Таисии Захаровны Щербак. К сожалению, отец не дождался рождения сына – мальчик появился на свет через 6 месяцев после смерти Исаакия Семеновича, который был ранен на охоте и умер от раны 15 июня 1918 г. Семья матери Солженицына была очень богата. Так, его родной дядя Роман открыто сорил деньгами и даже приобрел «роллс-ройс» (фотография которого в 1972 г. была опубликована в одной из газет в рамках кампании против Солженицына). Но во время революции и Гражданской войны семья потеряла практически всё, и юный Солженицын рос в бедности.

В 1924 г. (по другим источникам, в 1925-м) семья перебралась в Ростов-на-Дону. В школе мальчика дразнили за ношение нательного крестика и за то, что они с матерью посещают церковь. Но в старших классах противостояние с одноклассниками прекратилось – Солженицын вступил в комсомол и вел жизнь обычного подростка. Наряду с футболом он активно интересовался также историей, театром и литературой, сам начал писать небольшие эссе, приступил к работе над романом о Великой войне 1914–1918 гг. (позже эти фрагменты в переработанном виде вошли в «Август 14-го»). В 1936 г. Александр поступил на физико-математический факультет Ростовского университета, а три года спустя начал учиться заочно еще и в Московском институте философии, истории и литературы. Одновременно он безуспешно пытался поступить в театральную школу. Физмат Александр окончил в 1941-м, а завершить второе образование помешала война.

В октябре 1941 г. Солженицын был призван в Красную армию. В апреле 1942 г. его направили в Костромское артиллерийское училище, откуда он выпустился в ноябре в звании лейтенанта. Служил Солженицын в звуковой разведке, воевал на Центральном, Брянском и 2-м Белорусском фронтах, за храбрость был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны 2-й степени. 7 мая 1944 г. ему было присвоено звание капитана.

А.И. Солженицын среди американских сенаторов. Вашингтон. 1975 г.

Однако в феврале 1945 г. военная цензура обратила внимание на переписку офицера с другом Николаем Виткевичем. В письмах Солженицын остро критиковал советские порядки, сравнивая их с крепостным правом, а Сталина обвинял в искажении ленинизма. 9 февраля 1945 г. капитан Солженицын был арестован, лишен воинского звания и отправлен в Москву. 8 июля того же года его приговорили к восьми годам лагерей и вечной ссылке по окончании срока заключения.

Срок писатель отбывал в Новом Иерусалиме под Москвой, затем трудился в самой Москве на строительстве жилых домов. Потом были «шарашка» в Загорске и подмосковный поселок Марфино. Там Солженицын начал работу над повестью «Люби революцию», где вывел самого себя под именем Глеба Нержина. В августе 1950 – феврале 1953 г. Солженицын находился в казахском Степлаге. Он прошел через все виды заключения, в том числе и через убийственно тяжелые «общие работы». Пережитое в эти годы также нашло отражение в таких произведениях, как «Олень и шалашовка», «Дороженька», «В круге первом», «Архипелаг ГУЛАГ».

13 февраля 1953 г. Солженицын был освобожден из заключения. Ссылку он отбывал в селе Берлик Джамбульской области Казахстана. После того как в 1953–1954 гг. Солженицын прошел через лечение в ташкентской онкологии, он написал роман «Раковый корпус». Позднее писатель признавался друзьям, что в Ташкент он ехал умирать и писал очень много, полагая, что «пока он пишет – у него отсрочка». Вопреки прогнозам медиков, злокачественная опухоль исчезла. Другими крупными произведениями этих лет стали пьеса «Республика труда» и роман «В круге первом».

В июне 1956 г. Солженицын был освобожден без реабилитации, а в феврале 1957-го – реабилитирован. Жил он в Рязани, работал учителем физики и астрономии в школе. В 1959 году Солженицын за три недели написал повесть «Щ-854 (Один день одного зэка)». В 1962 г. эту повесть, предварительно отредактированную согласно требованиям цензоров и переименованную в «Один день Ивана Денисовича», опубликовал журнал «Новый мир». Ради публикации Солженицын согласился на все изменения, подлинный же текст был опубликован только в 1973 г. в парижском издательстве «ИМКА-Пресс».

Первое «лагерное» произведение советской литературы мгновенно прославило Солженицына. Повесть была выдвинута на Ленинскую премию, но, разумеется, не получила ее – даже после внесенных в угоду цензуре изменений проза писателя была слишком смелой и откровенной даже по относительно либеральной «оттепельной» мерке. Тем не менее на непродолжительное время (1962–1965 гг.) писатель получил официальное признание, в декабре 1962 г. его приняли в Союз писателей СССР. «Новый мир» продолжил публиковать новые произведения Солженицына – свет увидели «Матрёнин двор» и «Случай на станции Кречетовка». Одновременно началась активная работа над книгой «Архипелаг ГУЛАГ» – в ее основу легли письма заключенных, шедшие Солженицыну со всей страны.

«Архипелаг ГУЛАГ» (1958–1967) стал самым известным и значительным произведением писателя. Эта художественно-документальная эпопея повествует об истории репрессивного аппарата советской власти с 1918 по начало 1960-х гг. Книга стала настоящим подвигом, величественным памятником людям, раздавленным жестокими обстоятельствами ХХ столетия. Написанный необычайно мощным, ярким и энергичным языком, с использованием всех богатств русской речи, «Архипелаг…» стал одним из наиболее выдающихся произведений отечественной литературы. Впрочем, это сейчас он воспринимается как классика и включен в школьные программы – в конце 1960-х за чтение и тем более хранение у себя копии книги запросто можно было получить немалый тюремный срок.

Осенью 1965-го эпоха «мирного сосуществования» Солженицына и Советской власти закончилась – рассказы писателя начали отвергать все ведущие издания страны. Но писатель не сдавался – распространял свои произведения через самиздат, активно выступал перед читателями, в мае 1967 г. обратился к съезду Союза писателей СССР с открытым письмом, которое вызвало широкий резонанс. В письме Солженицын предалагал съезду «принять требование и добиться упразднения всякой – явной или скрытой – цензуры над художественными произведениями, освободить издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист». В 1968 г. без ведома автора в США и Европе были опубликованы романы «В круге первом» и «Раковый корпус», что дало повод для широкой травли Солженицына на Родине. Он был исключен из Союза писателей и жил, по собственному признанию, на рубль в день. В это время писателю очень помог знаменитый виолончелист Мстислав Ростропович, предложивший Солженицыну поселиться у него на подмосковной даче в Жуковке.

В 1970 г. Александру Исаевичу пятому из русских писателей (после Г. Сенкевича, 1905; И.А. Бунина, 1933; Б.Л. Пастернака, 1958 и М.А. Шолохова, 1965) была присуждена Нобелевская премия в области литературы «за нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы». От поездки в Стокгольм писатель отказался, опасаясь, что после этого его не впустят обратно в СССР. Но избежать новой волны гонений не удалось. В сентябре 1973-го КГБ обнаружило тайник с рукописью «Архипелага ГУЛАГ», после чего Солженицын дал разрешение на публикацию текста парижскому издательству «ИМКА-Пресс». В 1974 г. кампания против Солженицына достигла максимального накала. Чего стоит один только тот факт, что в начале 1970-х гг. в КГБ СССР было создано специальное подразделение, занимавшееся исключительно оперативной разработкой Солженицына (9-й отдел 5-го управления). Но писатель не изменил себе – он выступил с «Письмом вождям», в котором призывал положить конец идеологической монополии марксизма, в интервью агентству печати Си-би-эс подверг критике тех соотечественников, которые эмигрируют добровольно, объявил о создании «Русского общественного фонда помощи заключенным и их семьям» (туда поступали все доходы от продажи «Архипелага…»).

В начале 1974 г. выход «Архипелага ГУЛАГ» за рубежом был обсужден на заседании Политбюро ЦК КПСС. Большинство его членов (в том числе Брежнев, Подгорный и Косыгин) высказались за арест Солженицына, Андропов – за высылку автора за пределы СССР. Последняя точка зрения в итоге победила. 12 февраля 1974 г. Солженицын был арестован и заключен в Лефортовскую тюрьму. Его признали виновным в государственной измене, лишили гражданства и на следующий день специальным самолётом отправили в ФРГ. Семья Солженицына воссоединилась с ним только в марте. 10 декабря 1974 г. писатель смог получить свою Нобелевскую премию. В этом же году все советские библиотеки получили указание изъять книги Солженицына из фондов. Номера журнала «Новый мир» с опубликованными рассказами писателя уничтожались «путем разрезания на мелкие кусочки», о чем составлялись отчетные акты.

С 1976 г. Солженицын жил в США недалеко от города Кавендиш, штат Вермонт. Несмотря на то что в Америке Солженицын прожил около 20 лет, о предоставлении ему американского гражданства он не просил. За годы эмиграции в Германии, США и во Франции писатель опубликовал множество произведений. Высказываемые им убеждения вызывали разные оценки в среде русской эмиграции, но для значительной ее части Солженицын был духовным вождем и своего рода живой иконой.

В СССР произведения Солженицына стали публиковаться только с конца 1980-х гг. А в 1989 г. состоялась первая официальная публикация отрывков из «Архипелага ГУЛАГ» в журнале «Новый мир». 18 сентября того же года «Комсомольская правда» и «Литературная газета» одновременно опубликовали большую статью Солженицына «Как нам обустроить Россию?», вызвавшую массовый резонанс в стране. В 1990-м за «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын был удостоен Государственной премии РСФСР.

Вернуться в Россию писатель смог только после перестройки. 16 августа 1990 г. указом президента СССР писателю было возвращено советское гражданство, а 27 мая 1994 г. Солженицын вернулся в Россию. В 2007 г. он был удостоен Государственной премии России за выдающиеся достижении в области литературной деятельности, с этой наградой писателя лично поздравил Президент России В.В. Путин. Вскоре после возвращения писателя на родину была учреждена Литературная премия имени Солженицына. В 2001–2002 гг. увидело свет последнее произведение писателя, вызвавшее массовый интерес и широкую полемику – двухтомная история евреев в России «Двести лет вместе». В конце ХХ – начале ХХI в. многие воспринимали Александра Исаевича как «последнего великого писателя России», совесть нации, живого классика. В последние годы писатель, владевший после перенесенной операции только правой рукой, занимался подготовкой издания 30-томного собрания сочинений.

Скончался Александр Исаевич Солженицын 3 августа 2008 г. на 90-м году жизни на своей даче в Троице-Лыкове от острой сердечной недостаточности. 6 августа его прах был предан земле в некрополе Донского монастыря за алтарём храма Иоанна Лествичника.

Современный биограф Солженицына Л.И. Сараскина отметила одну особенность своего героя: «Он много раз подчёркивал: “Я не диссидент”. Он писатель – и никем иным никогда себя не чувствовал… Никакую партию он бы не возглавил, никакого поста не принял, хотя его ждали и звали. Но Солженицын, как это ни странно, силён, когда он один в поле воин. Он это доказал многократно».

Эрнст Неизвестный

(1925)

Эрнст Иосифович Неизвестный родился 9 апреля 1925 г. в Свердловске в семье детского врача, бывшего офицера Белой армии Иосифа Матвеевича Неизвестного и химика-технолога, в будущем детской поэтессы Беллы Абрамовны, урожденной Дижур. Его назвали Эриком и только в 1941-м записали в паспорте Эрнстом. Мальчик рано проявил художественные способности, посещал изостудию во Дворце пионеров. Одновременно он славился своими хулиганскими наклонностями.

В начале войны Эрнст год отучился в Ленинградской школе для особо одаренных детей, которую эвакуировали в Самарканд. В 1942 г., приписав себе один год, он добровольцем ушел в Красную армию. Окончив Туркестанское военное училище, служил в 45-м гвардейском десантном полку в звании лейтенанта, командовал взводом. 22 апреля 1945 г. Неизвестный был ранен в Австрии, причем настолько тяжело, что его сочли убитым и представили к званию Героя Советского Союза посмертно. Родители получили похоронку, но в смерть сына не поверили… и дождались его. Последствия ранения мучили Неизвестного еще несколько лет – он ходил на костылях, преодолевая страшные боли в перебитом позвоночнике.

После демобилизации Неизвестный начал преподавать рисование в Свердловском суворовском военном училище, затем переехал в Ригу, где учился в Академии художеств Латвийской ССР, а в 1947–1954 гг. – в Московском училище имени Сурикова. Одновременно он слушал лекции на философском факультете МГУ. Уже дипломная работа Неизвестного – «Строитель Кремля Федор Конь» – была выдвинута на Сталинскую премию и приобретена Русским музеем.

В 1954-м он получил диплом, а уже через год стал членом Союза художников СССР. На конкурсе Всемирного фестиваля молодежи и студентов работы Неизвестного заняли все три первых места. На рубеже 1950-1960-х Неизвестный создал множество своих классических работ – «Мертвый солдат» (1957), «Самоубийца» (1958), «Адам» (1962–1963), «Усилие» (1962), «Механический человек» (1961–1962), «Двухголовый гигант с яйцом» (1963). Все они абсолютно не вписывались в мейнстрим советской станковой скульптуры той эпохи, многих это раздражало, нервировало. Не раз результаты конкурсов, на которых побеждал Неизвестный, отменялись, а его идеи потом реализовывали другие. По собственному признанию скульптора, спасался он только постоянной работой.

Эрнст Неизвестный в мастерской

В 1962-м в московском Манеже произошло знаменитое столкновение Неизвестного с лидером СССР Н.С. Хрущёвым. Партийный вождь грубо заговорил со скульптором, но Неизвестный хамства не потерпел и ответил достойно. После этого его имя было вычеркнуто из «официального» советского искусства, хотя для «неофициального» он по-прежнему был звездой. Кстати, именно благодаря скандалу в Манеже Неизвестного нашла его награда из 1945-го: в наградном отделе отыскалось представление на звание Героя. Правда, «Золотую Звезду» после столкновения с первым лицом страны Неизвестному никто не дал, но орден Красной Звезды он все-таки получил.

Чтобы прокормить семью, Эрнсту пришлось работать грузчиком, истопником, месить глину в мастерской других скульпторов, а в творческих конкурсах участвовать под псевдонимами. И тем не менее в 1960-1970-х Неизвестный выполнил ряд очень значительных работ – 150-метровый рельеф «Монумент всем детям мира» для пионерского лагеря «Артек» (1966), памятник «Цветок лотоса» на Асуанской плотине в Египте (1968), монументальную восьмиметровую скульптуру «Сердце Христа» (1973–1975), самый большой (950 метров!) декоративный рельеф для Московского института электроники и технологии (1974), рельеф для фасада здания ЦК КПСС в Ашхабаде (1975). Последней крупной работой Неизвестного в СССР стал надгробный памятник на могиле Н.С. Хрущёва. Обрамлявшие бюст бывшего лидера страны мраморные блоки – черный и белый – подчеркивали контрастность жизни и деятельности Хрущёва. Когда у Неизвестного спросили, почему он согласился работать над памятником своему гонителю, Эрнст ответил: «Я его простил. Художник не может быть злее политика».

Но талант и работоспособность Неизвестного принесли ему не только славу и признание, но и черную зависть. Из 850 созданных им скульптур у него приобрели всего четыре, художника постоянно обвиняли в махинациях с валютой. Более того, Неизвестного периодически подкарауливали на улице неизвестные и жестоко избивали его. 10 марта 1976 г. Эрнст Неизвестный принял решение покинуть СССР – его буквально «выпихнули» с Родины. Жену Дину и дочь Ольгу с ним не выпустили.

После недолгой жизни в Австрии Неизвестный перебрался в Швейцарию, «под крыло» миллионера Пауля Захара. Его жена, обожавшая творчество Неизвестного, предоставила скульптору огромную мастерскую. Но жизни в доме мецената художник не вынес и уехал из Цюриха в США, где встретил теплый прием в лице Алекса Либермана и Энди Уорхола (ему принадлежит крылатая фраза: «Хрущёв – мелкий политик эпохи Эрнста Неизвестного»). «Замечательный друг Слава Ростропович, получивший за долгие годы огромный пакет социальных связей, щедрой рукой все их передал мне, – вспоминал Неизвестный. – Подключившись к этой светской жизни, я очень скоро понял: это не для меня. Ты приходишь на “пати”, тебе вручают двадцать визитных карточек, ты обязан откликнуться. Общение нарастает в геометрической прогрессии. Одинокая профессия скульптора не выдерживает таких нагрузок. Я сжег визитные карточки. Перестал общаться. В социальном плане это откинуло меня в самый низ».

Годы эмиграции принесли скульптору долгожданную свободу творчества и материальное благополучие. Он открыл для себя новые сферы деятельности, в частности, начал заниматься дизайном ювелирных украшений, много выставлялся, читал лекции в различных университетах мира.

С конца 1980-х Эрнст Неизвестный по-прежнему считается классиком у себя на Родине. Ему вернули российское гражданство, в 1995-м он удостоен Государственной премии России, является зарубежным почетным членом Российской академии художеств. В 1995-м скульптура «Золотое дитя» украсила пассажирский порт Одессы, а в 1996 г. 17-метровый памятник жертвам репрессий «Маска скорби» был установлен в Магадане, причем основную часть денежных затрат – 800 тысяч долларов – взял на себя сам художник. Появлялись новые работы скульптора в России и позднее – «Возрождение» (Москва, 2000), «Память шахтерам Кузбасса» (Кемерово, 2003), «Древо жизни» (Москва, 2004), памятник Сергею Дягилеву (Пермь, 2007). Одной из самых известных работ Неизвестного является статуэтка премии Всероссийского телевизионного конкурса ТЭФИ.

За свои заслуги Эрнст Неизвестный удостоен множества наград – он является профессором философии Колумбийского университета, Шведской Королевской академии наук, искусств и гуманистики; Европейской академии искусств (Париж) и Нью-Йоркской академии наук, награжден российскими орденами Почета и «За заслуги перед Отечеством» 3-й степени.

Мстислав Ростропович

(1927–2007)

Мстислав Леопольдович Ростропович родился 27 марта 1927 г. в Баку в семье известного виолончелиста, профессора Азербайджанской консерватории Леопольда Витольдовича Ростроповича и его жены Софьи Николаевны, урожденной Федотовой. Семья Ростроповичей была польской по происхождению, но давно обрусела – с 1870-х дед Мстислава, тоже музыкант, жил в Воронеже, а затем Ростроповичи стали оренбуржцами (в Баку они переехали временно, по приглашению консерватории). В 1932 г. семья перебралась в Москву. Первые уроки игры на виолончели Славе дал отец, начальное музыкальное образование мальчик получал тоже под его присмотром – в школе имени Гнесиных (1934–1937) и музыкальной школе Свердловского района (1937–1941). В 8 лет состоялось первое публичное выступление Мстислава, а в тринадцать он впервые вышел на сцену в сопровождении большого симфонического оркестра, исполнив Концерт для виолончели с оркестром Сен-Санса. Это произошло в украинском городе Славянске.

С началом войны Ростроповичи эвакуировались из Москвы в Чкалов (так тогда назывался Оренбург), а после возвращения в столицу 16-летний Мстислав поступил в консерваторию (сразу на два факультета – оркестровый и теоретико-композиторский), где стал заниматься по классу виолончели у выдающегося русского виолончелиста Семена Матвеевича Козолупова. Преподавателями студента по классу композиции стали С.С. Прокофьев и Д.Д. Шостакович; преклонение перед великими композиторами со временем переросло в глубокую и теплую дружбу, Ростропович не раз исполнял их произведения. А Шостакович специально для него летом 1959-го написал ныне знаменитый Первый концерт для виолончели с оркестром.

Уже во время учебы Ростропович поражал преподавателей своей блестящей техникой и темпераментной мощной манерой игры. В 1944-м комиссия единогласно оценила выступление студента на пять с плюсом и перевела его со второго сразу на пятый курс. В следующем году на III Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей Мстислав завоевал золотую медаль, а в 1947 и 1949 гг. – первые места на международных фестивалях молодежи и студентов в Праге и Будапеште. В возрасте 33 лет он уже был профессором Московской консерватории, в 34 года стал почетным членом Британской Королевской академии музыки…

Мстислав Ростропович и Галина Вишневская. 1965 г.

Вплоть до конца 1960-х гг. Ростропович входил в официальную элиту советской классической музыки. Он много и успешно гастролировал по всему миру, считаясь советским виолончелистом номер один. Только в 1962 г. Ростропович выступал в 26 странах мира, в 1963-м – в 40 странах. Творческие заслуги Мстислава Леопольдовича были оценены на высшем уровне: в 1951 г. он удостоился Сталинской премии 2-й степени, в 1955-м стал заслуженным артистом РСФСР, в 1964-м получил Ленинскую премию и стал народным артистом РСФСР, в 1966-м получил звание народного артиста СССР. Успешно складывалась и личная жизнь музыканта. В 1955 г. в ресторане «Метрополь» он познакомился с оперной певицей, солисткой Большого театра Галиной Павловной Вишневской и через четыре дня, проведенные вместе в Праге, предложил Галине… выйти за него замуж. Вишневская уже была замужем 10 лет, но устоять перед напором и обаянием музыканта не смогла и убежала к нему, по собственному признанию, с одним чемоданчиком. Этот брак оказался очень счастливым и прочным, у супругов родилось двое детей. Ростропович много выступал вместе с женой как аккомпаниатор-пианист, их дуэт стал одним из самых знаменитых в мире. А когда у него спрашивали, не жалеет ли он, что женился так скоропалительно, уже через четыре дня, маэстро неизменно отвечал: «Я очень жалею, что потерял эти четыре дня».

Творческий диапазон Ростроповича был поистине безграничным. Наряду с классикой в его репертуар входили более 140 современных произведений для виолончели, специально написанных для него и ему посвященных. Ростропович солировал в премьерах Симфонии-концерта С.С. Прокофьева (1954), двух виолончельных концертов Д.Д. Шостаковича (1959 и 1966), Симфонии для виолончели с оркестром Б. Бриттена (1964), а в сезоне 1963–1964 гг. в Москве и Ленинграде выступил с потрясающим «Циклом концертов для виолончели», куда вошли все знаковые вещи, написанные для этого инструмента – от эпохи барокко до ХХ в. Успех был колоссальным, и Ростропович повторил программу с Лондонским симфоническим оркестром в течение одного месяца (!), в Лондоне в 1966 г. и в Нью-Йорке в 1967 г. Восторженные журналисты так описывали его выступления: «Ростропович играл, как дьявол… Зал, доведенный до неистовства, устроил овации Ростроповичу… В настоящее время он несомненно величайший виолончелист в мире. Его виртуозность поразительна, его лиризм потрясающей человечности, его звук бархатистый и округленный во всех регистрах. При этом Ростропович совершил чудо: заставил забыть виртуозность в интересах музыки».

Прославился Ростропович и как блистательный дирижер. Его дебют в этом качестве состоялся в Горьком 12 ноября 1962 г. Там же Мстислав Леопольдович проявил себя как организатор музыкальных фестивалей (Первый фестиваль современной музыки, 1962). В дальнейшем он не раз выступал в роли организатора международных исполнительских встреч, в частности, провел пять фестивалей Шостаковича в Петербурге (1997), Лондоне (1998), Токио (1998), Чикаго (1999) и Нью-Йорке (2002), фестивали Прокофьева (1991), Бриттена (1993) и Шнитке (1994), а в 1987–2000 гг. бессменно возглавлял Эвианский фестиваль во Франции. Неоднократно дирижировал Ростропович и операми. На премьеру «Войны и мира» Прокофьева (1970) в его трактовке Д.Д. Шостакович откликнулся так: «Это было по-настоящему большое музыкальное событие. “Война и мир” впервые звучала так, как она должна звучать… За пульт встал настоящий дирижер, настоящий музыкант с огромным талантом, с огромной исполнительской культурой, и оркестр зазвучал мощно, тонко, ярко, нежно».

Но крупные успехи не мешали Ростроповичу оставаться чутким к происходящему вокруг человеком. Он всегда славился своим независимым нравом, о его поведении на зарубежных гастролях ходили легенды. Вот одна из них: после гастролей в США виолончелисту объявили, что большую часть гонорара он обязан сдать в посольство СССР. Тогда Ростропович попросил на весь гонорар купить красивую фарфоровую вазу и привезти ее вечером в посольство на прием. Когда вазу доставили, музыкант взял ее, полюбовался и… разжал руки. Упав на пол, ваза разлетелась на мелкие кусочки. Один из них Ростропович на глазах ошарашенного посла положил себе в карман: «Это – мой, а остальное – ваше». Другая история повествует о том, что, когда Министерство культуры отказало Ростроповичу в том, чтобы его на гастролях сопровождала жена, друзья посоветовали – напиши, мол, что супруга должна сопровождать тебя ввиду плохого здоровья. Ростропович согласился и тут же написал: «Ввиду моего безукоризненного здоровья прошу, чтобы меня в зарубежной поездке сопровождала жена»…

Ростропович одним из первых вступился за А.И. Солженицына, когда писатель начал подвергаться травле властей. Познакомились они за несколько лет до этого, в Рязани, – тогда Ростропович, на концерте которого Солженицын побывал, сам пришел к писателю домой. А теперь, когда узнал, в каких ужасных условиях живет Солженицын, снова приехал к нему и уговорил переехать на подмосковную дачу в Жуковку. Этот переезд обернулся для писателя четырьмя годами плодотворной работы. А Ростропович 30 октября 1970 г. обратился с открытым письмом в редакции «Правды», «Известий», «Литературной газеты» и «Советской культуры», требуя прекратить издевательства над писателем и произвол советской цензуры. Письмо завершалось так: «Каждый человек должен иметь право безбоязненно самостоятельно мыслить и высказываться о том, что ему известно, лично продумано, пережито, а не только слабо варьировать заложенное в него МНЕНИЕ. К свободному обсуждению без подсказок и одергиваний мы обязательно придем! Я знаю, что после моего письма непременно появится МНЕНИЕ и обо мне, но не боюсь его и откровенно высказываю то, что думаю. Таланты, которые составят нашу гордость, не должны подвергаться предварительному избиению. Я знаю многие произведения Солженицына, люблю их, считаю, что он выстрадал право писать правду, как ее видит, и не вижу причин скрывать свое отношение к нему, когда против него развернута кампания».

Многие восприняли это письмо Ростроповича как самоубийственный шаг, не понимая, зачем нужно лезть на рожон одному из самых благополучных представителей советской культурной элиты. Да и сам музыкант прекрасно понимал, что после этого письма для него и жены начнется совсем другая жизнь, но поступить иначе он просто не мог. Свой поступок он назвал «экзаменом на человеческую совесть».

«Кислород» Ростроповичу и Вишневской действительно перекрыли очень быстро. Для начала министр культуры Фурцева предупредила: «В течение года за границу вас выпускать не будут!» На что виолончелист, пожав плечами, отозвался: «Вот уж никогда не думал, что выступать перед своим народом – это наказание». Потом имя Ростроповича исчезло и с советских афиш, его перестали упоминать в прессе. Например, когда в 1971 г. в Москве выступал Лондонский симфонический оркестр, то в его выступлениях по просьбе Бенджамена Бриттена участвовали Святослав Рихтер и Ростропович, но советские газеты упоминали только об участии Рихтера.

Мстислава Леопольдовича продолжали травить даже после того, как Солженицын, за которого он заступался, был выдворен из СССР – теперь опасен был уже сам Ростропович как человек, посмевший иметь собственное мнение и высказать его публично. Его долго и унизительно обыскивали на таможне после возвращения с зарубежных гастролей, травили в Московской консерватории, отменяли концерты на периферии… Ростропович несколько раз обращался с письмами к Брежневу, требуя прекратить издевательства над ним и его семьей, но ответа так и не дождался. В очередном письме, написанном 29 марта 1974 г., музыкант потребовал отправить его на два года в зарубежную командировку вместе с семьей. На этот шаг Ростропович пошел по настоянию жены. Тогда он сомневался в верности принятого решения: «Если бы вы знали, как я плакал перед отъездом. Галя спала спокойно, а я каждую ночь вставал и шел на кухню. И плакал, как ребенок, потому что мне не хотелось уезжать!» Но позже Ростропович сделал другое признание: «Именно ей, Галине Вишневской, ее духовной силе я обязан тем, что мы уехали из СССР тогда, когда во мне уже не оставалось сил для борьбы и я начал медленно угасать… Вишневская своей решительностью спасла меня».

Выездные визы супругам оформили моментально – власти были только рады избавиться от Ростроповича. Ему было даже разрешено дать прощальный концерт в Большом зале консерватории, он состоялся 10 мая 1974 г. Зрители прощались с уезжавшим за рубеж музыкантом, как с национальным героем, многие плакали. Улетали супруги 26 мая 1974 г. На таможне у Ростроповича отобрали все советские медали и лауреатские знаки. Сам музыкант вспоминал об этом так: «Это же мои награды», – сказал я таможеннику, сгребавшему конкурсные медали, значок лауреата Сталинской премии. «Это, гражданин Ростропович, – отвечал таможенник, – награды не ваши, а государственные». «Но вот и международные награды, и они не из латуни, из золота». «А это – ценные металлы, которые вы хотите вывезти за границу!»

16 марта 1978 г. «Известия» сообщили о том, что за «действия, наносящие ущерб престижу СССР и несовместимые с принадлежностью к советскому гражданству», Президиум Верховного Совета СССР лишил Ростроповича и Вишневскую гражданства Советского Союза.

Естественно, всемирно известный музыкант без работы за рубежом не остался. Эмигрантский период деятельности Ростроповича оказался чрезвычайно плодотворным. Он возглавил Национальный симфонический оркестр США и до 1990 г. дирижировал 469 произведениями 154 авторов, причем 166 произведений в репертуаре появились впервые. Каждые четыре года оркестр под управлением Ростроповича играл во время инаугурации нового президента США, а ежегодно 4 июля давал концерт на открытой эстраде на Западной лужайке Капитолия, собирая до 400 тысяч слушателей. В марте 1987-го, поздравляя музыканта с 60-летием, президент Рональд Рейган произнес легендарную фразу: «Да, президент США – я, но слава Америки – это Ростропович». В эти дни на юбиляра буквально обрушился ливень из наград: он стал кавалером орденов Британской империи и Почетного легиона, удостоился титула «Первая суперзвезда виолончели в истории музыки». Всего же великий виолончелист был удостоен высших орденов 26 стран мира, стал почетным гражданином 28 городов, звания почетного доктора свыше 50 университетов, в их числе Гарварда, Йеля, Принстона, Оксфорда, Кембриджа, Сорбонны. Он трижды признавался «человеком года» во Франции, дважды – в США и Великобритании, пять раз был удостоен престижнейшей музыкальной премии «Грэмми».

Эмигрантом М.Л. Ростроповичу довелось быть относительно недолго. Уже в 1990 г. Мстиславу Леопольдовичу и его жене было возвращено советское гражданство, в августе 1991-го Ростропович стал одним из символов защиты московского Белого дома. В независимой России имя Ростроповича было окружено всеобщим почетом, оно стало одним из символов культурной элиты страны. Он был дважды удостоен Государственной премии России, награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» первых двух степеней. Международное признание Ростроповича также крепло с каждым годом. В день его 75-летия, в 2002-м, британская газета «Таймс» назвала его величайшим из ныне живущих музыкантов.

В последние годы великий музыкант тяжело болел и перенес две сложные операции. 27 марта 2007 г. было торжественно отмечено 80-летие со дня его рождения, а ровно через месяц, 27 апреля, Мстислав Леопольдович скончался в Москве от рака печени. Могила легендарного виолончелиста находится на Новодевичьем кладбище.

Олег Попов

(1930)

Олег Константинович Попов родился 31 июля 1930 г. в деревне Вырубово Кунцевского района Московской области в семье рабочего часового завода. Через месяц после его рождения отец будущего артиста получил комнату в столице, и семья переехала в Москву. Сам Попов впоследствии рассказывал, что в детстве ему очень нравились фильмы с Чарли Чаплином, но о том, чтобы сделать смех своей профессией, он не думал – в трудные военные годы было не до того. Кроме того, в 1941-м отец Олега был репрессирован, нужно было как-то зарабатывать на жизнь. И в 11-летнем возрасте мальчик начал работать учеником слесаря на полиграфическом комбинате «Правда». Он ремонтировал плоскопечатные машины, а в свободное время посещал занятия по акробатике в спортивном обществе «Крылья Советов». Туда же захаживали студенты из расположенного по соседству циркового училища. Завязалось знакомство, Олега начали приглашать на репетиции… Увиденное там ему очень понравилось. Плюс ко всему на комбинате по хлебной карточке давали 550 граммов хлеба, а в училище – 650. Как впоследствии с иронией вспоминал сам артист, эти 100 граммов и решили дело. В 1944-м Попов поступил в Государственное училище циркового искусства, причем дома об этом узнали только год спустя. Училище Попов окончил в 1950 г. Но первый же разработанный им номер комиссия «зарубила» за… космополитизм.

Выступать Попов начал в Тбилисском цирке как эксцентрик на проволоке. Никакого успеха он поначалу не имел, директор цирка был в ужасе. Тогда Попов на свой страх и риск предложил поставить запрещенный в Москве номер, и публика приняла его очень тепло. Уже много позже Олег узнал, в чем была причина запрета номера – оказывается, его режиссер С.Д. Морозов во время войны побывал в плену, и какой-то недоброжелатель написал на него донос.

Азы клоунского искусства Олег начал постигать под руководством великого Михаила Николаевича Румянцева – Карандаша, который взял его в свою программу ассистентом. В 1951-м 21-летний Попов впервые самостоятельно вышел на арену Саратовского цирка как коверный клоун. Произошло это благодаря чистой случайности: местный клоун как раз сломал ребро, и директор цирка попросил Попова подменить его на неделю. Замена оказалась очень удачной, буквально каждую репризу молодого клоуна публика встречала смехом и аплодисментами.

Солнечный клоун Олег Попов с 1991 года живет и работает в Германии

К 1953-му артист окончательно оформил свой сценический облик. Его визитными карточками стали полосатые брюки, копна рыжих волос и большая клетчатая кепка. Ее артист присмотрел на «Мосфильме», где тогда снимался цирковой фильм «Арена смелых». После окончания съемок Олег потихоньку умыкнул реквизит и с тех пор не расставался с кепкой.

В 1958 г. родилось легендарное прозвище Попова – Солнечный клоун. На первых же зарубежных гастролях советского цирка – в Бельгии, Франции и Великобритании – Попов произвел фурор. Рецензенты писали, что он одним своим появлением на арене, словно солнце, согревает зрителей. Бельгийская газета «Уикэнд» так описывала его выступление: «Сегодня пришел клоун, который принес нам нечто новое. Он, как все клоуны, вызывает смех, но пользуется другими методами. Это – Олег Попов, клоун Московского цирка, который сейчас показывает брюссельцам свой потрясающий спектакль. Попов появляется на манеже не в расшитом блестками костюме или остроконечном колпаке, с лицом, обсыпанным мукой, с фальшивым носом… Нет, Олег Попов появляется с огромной кепкой на голове… У него слишком короткие брюки, ботинки “номер сорок три для девочек”, но ничего не переходит границ. У него длинные волосы, прямые как палка, он совершенно не гримируется. Его большие наивные голубые глаза не окружены гримом, а его губы, улыбаясь, показывают блестящие, здоровые зубы. Его выход не вызывает сенсации. Нет, Попов выходит, если можно так выразиться, на цыпочках. Он начинает от нуля и постепенно доходит до того, что создает между ним и публикой тесный контакт».

Самыми знаменитыми номерами Попова стали «Сон на проволоке», «Повар», «Луч». В «Поваре», например, Попов мастерски жонглировал на арене вареной картошкой, время от времени отправляя одну-другую картофелину в рот, в финале ловил в кастрюлю вилки, ножи и удалялся под гром аплодисментов. Огромный успех имел и его сатирический спектакль «Лечение смехом», премьера которого прошла в Москве в 1964 г. В нем Попов высмеивал бездушных врачей-бюрократов.

Заслуги легендарного артиста были отмечены званиями заслуженного артиста России (1958), народного артиста России (1969), орденом Трудового Красного Знамени. В 1981 г. на Международном цирковом фестивале в Монте-Карло он был удостоен высшей награды для артиста его жанра – «Золотой клоун».

В 1990 г. во время гастролей в Австрии Попов познакомился с молодой немкой по имени Габриэлла, которая специально приехала из Германии посмотреть выступление знаменитого клоуна. Билетов не было, мест тоже, но девушка стояла в проходе. Сам артист вспоминал: «Я раз вышел, два, три. Стоит. Говорю: “Дайте же ей стул из моей гримерной”. В антракте она пришла с программкой за автографом. И я, уж сам не знаю почему, попросил у нее телефон…» Олег Константинович был старше Габи на 35 лет, они не понимали друг друга: Попов не знал немецкого, а Габи – русского. Но эта встреча оказалась для обоих судьбоносной.

Когда распался СССР, Попов находился за границей, выступал в Германии. Сам артист так описывал ситуацию: «Я был на гастролях в Германии, и когда началась эта вся заваруха, нас бросил импресарио, не заплатив за два месяца, – взял и “сорвался”, а мы остались без средств к существованию вместе с животными и реквизитом. За год до этого от рака умерла моя супруга, и в ФРГ я познакомился с девушкой Габи. Но очень быстро появился другой голландский импресарио, который согласился взять всю нашу программу, только он попросил месяц на подготовительный период. Я обрисовал Габи эту ситуацию: денег нет, работы – тоже пока не предвидится, куда ехать – не знаю. Что делать? А она отвечает: “Поехали ко мне”. Мы взяли весь реквизит и уехали в деревню, где жила Габи. Месяц перекантовались, затем начались успешные гастроли, она несколько раз приезжала и уезжала, пока не осталась насовсем. И с тех пор я постоянно живу в Германии».

Олег Попов живет в небольшой деревне Эглоффштайн недалеко от Нюрнберга. Свой дом он построил сам – навыки слесаря, полученные на первой работе, никуда не делись. У него не очень большой круг общения – в первую очередь это жена Габи, дочь Ольга и внучка Вера, а также цирковые артисты. Застать его дома практически невозможно – гастрольный график Счастливого Ганса (под таким псевдонимом Попов известен в Германии) расписан на многие месяцы вперед. Свой секрет творческого долголетия великий клоун описывает так: «Во-первых, спасибо бабушке за здоровье, которое тоже передается по наследству. А во-вторых, как мне кажется, это – любовь к цирку, поэтому, когда меня спрашивают: “Где ваша родина?”, я всегда отвечаю: “Где цирк, там и моя родина!”» О своих чувствах к России он говорит так: «Так случилось, что я оказался оторванным от России, но мысленно я всегда с ней, с родным для меня домом. Я любил и буду любить нашу Родину-Россию. Россия – великая страна, и я надеюсь, что у нее великое будущее».

Андрей Тарковский

(1932–1986)

Андрей Арсеньевич Тарковский родился 4 апреля 1932 г. в селе Завражье (ныне расположено в Кадыйском районе Костромской области) в семье известного советского поэта Арсения Александровича Тарковского и его жены Марии Ивановны, урожденной Вишняковой. Отец оставил семью, когда сыну было три года, и впоследствии Андрей говорил, что всем лучшим в своей жизни обязан матери. В 1939-м Мария Ивановна с двумя детьми перебралась в Москву, откуда с началом Великой Отечественной войны на два года выехала в эвакуацию в Юрьевец. Это время запомнилось Тарковскому на всю жизнь и неоднократно затем «всплывало» в его творчестве, ярче всего – в легендарном фильме «Зеркало».

Свое призвание будущий киноклассик обрел далеко не сразу. В 1951-м он поступил было на арабское отделение ближневосточного факультета Московского института востоковедения, но потом заскучал, на втором курсе перестал посещать занятия и… связался с уличной компанией. Мать решительно пресекла это увлечение сына, причем весьма оригинальным способом – устроила его на работу в геологоразведочную экспедицию, в Туруханский край. Вернувшись оттуда, в сентябре 1954-го Тарковский подал документы на режиссерское отделение ВГИКа и успешно поступил в мастерскую М.И. Ромма, несмотря на то что выбор этот был скорее случайным, чем осознанным.

Конец 1950-х был временем больших перемен в советском кино. На смену мэтрам, мыслившим штампами сталинской эпохи, шло новое, молодое поколение, жадно впитывавшее новейшие западные веяния. В это время Тарковский буквально «объедается» итальянским неореализмом и французской «новой волной» и работает в плотной связке с таким же «западником», как он сам, – Андреем Михалковым-Кончаловским. Их совместная работа, лиричная короткометражка «Каток и скрипка» (1960), стала дипломным проектом Тарковского и завоевала приз на фестивале студенческих фильмов в Нью-Йорке.

Андрей Тарковский и Тонино Гуэрра во время работы над «Ностальгией». 1983 г.

Летом 1961-го Тарковский начал работу над своей первой полнометражной картиной «Иваново детство» – экранизацией рассказа Владимира Богомолова «Иван». Вернее, эта была реанимация уже загубленного другим режиссером сюжета. С задачей 29-летний мастер справился настолько блестяще, что жюри Международного кинофестиваля в Венеции присудило ему за «Иваново детство» главный приз – «Золотого Льва» (следующие русские фильмы получат его только в 1991-м и 2003-м), а жюри Международного кинофестиваля в Сан-Франциско – приз «Золотые ворота».

В сентябре 1964 – ноябре 1965 г. режиссер работал над масштабной историко-философской картиной «Андрей Рублёв», сценарий которой был написан совместно с Андреем Михалковым-Кончаловским. Идея этого фильма принадлежала Василию Ливанову, который и мечтал сыграть Рублёва, но в итоге сюжет ушел к двум Андреям. Премьера состоялась в декабре 1966 г., а в ограниченный прокат фильм вышел лишь пять лет спустя. «Рублёв», состоявший из восьми масштабных новелл, вызвал у критики и зрителей смешанные чувства. Некоторые указывали на излишнюю натуралистичность, даже жестокость фильма, искажении исторической правды, упрощенном взгляде на прошлое. Официальные отзывы тоже не радовали: «Идейная концепция ошибочная, порочная, носит антинародный характер. Народ не страдал, не терпел и не молчал, как в фильме, а восстания следовали за восстаниями… Фильм унижает достоинство русского человека, превращает его в дикаря, чуть ли не в животное. Разрисованный зад скомороха выглядит как символ того уровня, на котором народу была доступна культура… Фильм работает против нас, против народа, истории и партийной политики в области искусства». Но хвалебных отзывов было неизмеримо больше. Несмотря на «малый экран», которым прошел «Рублёв», фильм почти мгновенно получил статус культового и этапного для советского кинематографа. Он же разрушил и первый брак Тарковского – на съемках «Рублёва» он познакомился с Ларисой Кизиловой и вскоре ушел от актрисы Ирмы Рауш, на которой был женат с 1957 г. (в «Рублёве» она играла юродивую девушку).

Очередной вершиной для Тарковского стал фильм «Солярис» (1972), завоевавший Специальный Гран-при жюри Каннского кинофестиваля. Философская притча, блестяще отыгранная Донатасом Банионисом, Натальей Бондарчук, Анатолием Солоницыным и Владиславом Дворжецким, по сей день считается одним из лучших фантастических фильмов мира. Правда, эта картина рассорила Тарковского с автором романа «Солярис», польским фантастом Станиславом Лемом, считавшим, что смысл экранизации противоречит сути его книги. «Солярис» имел большой кассовый успех, причем многие столичные жители специально ехали смотреть фильм в провинцию, так как там его показывали в более полной версии.

В 1974 г. на экраны вышел новый шедевр Тарковского – «Зеркало», в рабочем варианте имевший названия «Исповедь» и «Белый-белый день». В этом фильме, по признанию самого режиссера-сценариста, ему хотелось «рассказать не о себе, а о своих чувствах, связанных с близкими людьми, о моих взаимоотношениях с ними, о вечной жалости к ним и невосполнимом чувстве долга». Фильм получился очень личным, «семейным» – за кадром звучал голос отца Андрея, поэта Арсения Тарковского, роль старой матери играла мать режиссера, в картине снялись его жена и падчерица… Отвечая на критику тех, кому «Зеркало» казалось непонятным, чересчур символичным, эгоистичным или вычурным, Тарковский говорил, что его фильм – «антимещанское кино и поэтому у него не может не быть множества врагов. “Зеркало” религиозно. И конечно, непонятно массе, привыкшей к киношке и не умеющей читать книг, слушать музыку, глядеть живопись».

Производство следующего фильма режиссера оказалось настоящей драмой. Впервые идея экранизировать «Пикник на обочине» братьев Стругацких пришла Тарковскому в 1974-м, но чтобы осуществить это желание, режиссеру пришлось вести долгие переговоры с руководством Госкино СССР и даже обращаться с письмом в адрес XXV съезда КПСС. Сами съемки фильма (он получил название «Сталкер») шли тяжело – сценарий многократно правился прямо на площадке, группу выматывал перфекционизм режиссера, а сам он жаловался Стругацким, что «все не то и все не так». В довершение всех бед 9 августа 1977 г. при проявке пленки на «Мосфильме» первый вариант фильма, снятый на дорогом импортном «Кодаке», полностью погиб. Режиссер расплатился за это инфарктом. Осенью 1977 г. Тарковский с новыми оператором и художником-постановщиком снял второй вариант, но в итоге только третий «Сталкер», переписанный уже в девятый раз и снятый в июне – декабре 1978 г., стал тем самым фильмом, который увидели зрители. Как и у всех прочие картины Тарковского, «Сталкер» прошел в СССР «малым экраном», а рецензии на него в центральной прессе появились только после того, как фильм получил приз жюри на Каннском кинофестивале. Тем не менее именно этой картине было суждено стать самой знаменитой в наследии Тарковского, она оказала огромное воздействие не только на советский и российский, но и на мировой кинематограф.

В 1980-м Андрей Тарковский получил звание заслуженного артиста РСФСР. Но чем дольше он работал в советском кино, тем больше понимал, что в СССР достиг потолка. Все чаще и чаще Тарковский задумывался о возможности творчества на Западе. Летом 1979-го он впервые посетил Италию, где сдружился со знаменитым кинодраматургом Тонино Гуэррой – соавтором Ф. Феллини и М. Антониони. Вместе Тарковский и Гуэрра написали сценарий фильма «Ностальгия», а в 1983-м предприняли путешествие по Италии в поисках натуры для этой картины. Поездка легла в основу документальной ленты «Время путешествия».

«Ностальгия», главную роль в которой исполнил Олег Янковский, снималась в 1982–1983 гг. Эта притча, рассказывающая о русском писателе Андрее Горчакове и итальянском блаженном Доменико, мечтающем спасти человечество от зла, имела заметный успех в европейском прокате и получила в Каннах приз за лучшую режиссуру. Тарковского пригласили в Лондон – работать в Ковент-Гардене над постановкой оперы М.П. Мусоргского «Борис Годунов». Но Госкино настаивало на его возвращении в СССР для «обсуждения творческих планов». В ответ Тарковский потребовал, чтобы срок его пребывания в Европе продлили на три года. Получив отказ, 10 июля 1984 г. на пресс-конференции в Милане он заявил, что больше не вернется в Советский Союз. «Это был самый отвратительный день моей жизни», – говорил режиссер позднее.

Принято считать, что два с половиной года эмиграции стали для Тарковского временем угасания. На самом же деле он успел куда больше, чем за 20 лет работы в СССР. Судите сами: с 1962 по 1984 г. – пять фильмов и один спектакль, на Западе с 1984 по 1986-й – два фильма, спектакль, книга «Запечатленное время».

«Жертвоприношение», единственный полностью европейский фильм Тарковского (совместное производство Франции, Великобритании и Швеции), снимался летом 1985 г. на шведском острове Готланд. С Тарковским работал Свен Нюквист, оператор его любимого режиссера Ингмара Бергмана. Снова притча, на этот раз мрачная, почти апокалиптическая – профессор-атеист Александр решает для себя, какую жертву должен принести Богу, чтобы спасти свою семью и весь мир от ядерной катастрофы. К этому времени Тарковский уже знал, что болен раком легких.

На лечение требовались большие деньги – 40 тысяч франков. Эту сумму дала Тарковскому Марина Влади, муж которой, профессор Леон Шварценберг, стал лечащим врачом режиссера. В дальнейшем Тарковский лечился в Берлине и Париже. «На восстановление нет сил», – записал он в дневнике 15 декабря 1986 г. Но, преодолевая мучительные боли, до самого конца не прекращал работать – последняя глава книги «Запечатленное время» была закончена за девять дней до смерти.

Скончался Андрей Арсеньевич Тарковский 29 декабря 1986 г. в Париже, на 55-м году жизни. Во дворе собора Святого Александра Невского, где отпевали великого режиссера, собрались сотни русских парижан. Могила Тарковского находится на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Василий Аксёнов

(1932–2009)

Василий Павлович Аксёнов родился в Казани 20 августа 1932 г. в семье видных партийных работников – председателя Казанского горсовета Павла Васильевича Аксёнова и Евгении Семеновны Гинзбург. Казалось бы, отпрыску советской элиты обеспечено беспроблемное будущее, но 1937 г. мгновенно превратил семью из хозяев жизни в изгоев – сначала мать, а затем и отец 5-летнего Васи были арестованы и получили по 10 лет лагерей, а его самого отправили в костромской детдом для детей заключенных. Через год брат отца Васи разыскал его и взял в свою семью. О том, где находятся родители, мальчику долго не говорили. Только в 1948-м вышедшая из лагеря Евгения Гинзбург забрала сына к себе в Магадан. Впечатления от колымской юности впоследствии легли в основу романа Аксёнова «Ожог».

Окончив в 1956-м 1-й Ленинградский медицинский институт, Аксёнов несколько лет проработал по специальности в Карелии, Ленинграде и Москве. В 1959-м он написал свою первую повесть – «Коллеги», которая сразу принесла 27-летнему автору большой успех и в 1962 г. была экранизирована. Начало 1960-х сделало Аксёнова едва ли не самым модным молодежным прозаиком СССР – один за другим свет увидели небольшие романы «Звездный билет» (1961), «Апельсины из Марокко» (1962), «Пора, мой друг, пора…» (1963). Наряду со смелыми экспериментами со стилем, прямыми отсылками к Ремарку и Хемингуэю они содержали обязательный набор той поры – противостояние «физиков» и «лириков», поиски смысла жизни, осуждение «стиляг», романтика дальних строек…

Постепенное выпадение Аксёнова из обоймы «разрешенных» и официально признанных литераторов началось в середине 1960-х гг. и совпало с концом хрущёвской «оттепели». 5 марта 1966 г. он вышел на Красную площадь в составе демонстрации, протестующей против реабилитации Сталина, затем подписал несколько писем в защиту диссидентов. Меняется и стилистика писателя – наряду с «правоверным» произведением «Любовь к электричеству» он создал фантастическую повесть «Затоваренная бочкотара», пародийный боевик «Джин Грин – неприкасаемый». А романы «Ожог» (1975) и «Остров Крым» (1979) Аксёнов сразу писал в расчете на западную публикацию. В 1978-м, сжигая мосты, Василий Павлович принял участие в неподцензурном альманахе «Метрополь», абсолютно «несоветском» по духу. Все участники «Метрополя» подверглись репрессиям – их исключали с работы, запрещали их книги к печати. В декабре 1979 г., узнав, что двух авторов «Метрополя», Евгения Попова и Виктора Ерофеева, исключили из Союза писателей, Аксёнов сам вышел из Союза в знак протеста. Тогда же он всерьез задумался об эмиграции. Когда Аксёнов советовался об этом с Юрием Трифоновым, тот откровенно сказал: «Когда у тебя в столе лежит такой роман, как “Ожог”, стоит уехать, чтобы опубликовать его».

Василий Аксенов (в центре) среди участников альманаха «Метрополь». Слева – А. Битов, справа – М. Кармен. 1979 г.

22 июля 1980 г. Аксёнов эмигрировал в США. Сам он впоследствии называл свой шаг не политическим, а культурным сопротивлением. Советского гражданства он был лишен через год. Писатель сразу же был приглашен преподавать в Институте Кеннана, затем работал в Университете Джорджа Вашингтона и Университете Джорджа Мейсона в Фэрфаксе, штат Вирджиния, сотрудничал с радиостанциями «Голос Америки» и «Радио Свобода». В Америке Аксёнов начал широко публиковать свои произведения, в СССР лежавшие в столе – «Золотая наша железка», «Ожог», «Остров Крым». Во второй половине 1980-х появились новые романы – «Скажи изюм», «В поисках грустного бэби», «Московская сага». В 1989-м Аксёнов написал первый англоязычный роман «Желток яйца», который затем сам перевел на русский.

Запретным писателем у себя на Родине Аксёнов побыл недолго, всего десятилетие. Уже в конце 1980-х, с началом перестройки, его начали широко печатать в СССР, в 1990-м вернули советское гражданство. Тем не менее Аксёнов остался гражданином мира – он жил с семьей во Франции, США и России попеременно.

Романы Василия Аксёнова, написанные конце ХХ – начале ХХI в., неизменно привлекали к себе внимание читателей и критики. В 2000-х у писателя начался новый взлет, книги «Вольтерьянцы и вольтерьянки» (2004), «Москва Ква-Ква» (2006), мемуары «Зеница ока» (2005) стали бестселлерами. К сожалению, этот взлет оказался недолгим – 15 января 2008 г. Аксёнов перенес инсульт, после которого его состояние уже не улучшалось. 6 июля 2009 г. он скончался в Москве, немного не дожив до своего 77-летия. Аксёнова похоронили на Ваганьковском кладбище. Вскоре после смерти писателя свет увидели его неоконченные романы «Таинственная страсть» и «Ленд-лизовские».

Савелий Крамаров

(1934–1995)

Савелий Викторович Крамаров родился 13 октября 1934 г. в Москве в семье известного адвоката. Когда мальчику было 4 года, отца репрессировали. Детство Савы, как его звали в семье, прошло в бедности, успехами в школе он тоже не блистал. Единственными отдушинами для него были кино и театр. После окончания школы Савелий попытался поступить в театральный институт, но его не приняли туда как сына врага народа. В отчаянии он решил подать документы в первый попавшийся вуз – им оказался Московский лесотехнический институт. Но нет худа без добра – на военных сборах Крамаров свел знакомство со студентом ВГИКа Алексеем Салтыковым. Именно он и предложил знакомому небольшую роль хулигана Васьки Рыжего в фильме «Ребята с нашего двора». Оценив свою работу со стороны, Савелий решил посвятить свою жизнь кино.

Для начала он разослал свои фотографии на все студии страны и вскоре получил сразу несколько ответов. Правда, из-за характерной внешности Крамарову доверяли в основном поначалу лишь отрицательных персонажей – так, три года подряд, с 1959 по 1961-й, он играл хулиганов. Причем, по воспоминаниям самого актера, он «не только сам никогда не был хулиганом, но и не был знаком ни с одним из них. Если когда-нибудь подозрительный тип появлялся на одной стороне улицы, я тут же переходил на другую». Но и успех к Крамарову пришел быстро, создаваемые им образы недалеких, но невероятно обаятельных и жизнерадостных пройдох становились классическими, многие реплики его персонажей вошли в фольклор: «А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина…», «Кто ж его посадит? Он же памятник!», «Чуть что, сразу Косой!», «Ему переводить, а он лыка не вяжет. Мы его в кипятке и сварили»…

Савелий Крамаров

К началу 1970-х Крамаров был одним из самых востребованных и любимых комедийных актеров в СССР. Среди его классических работ – Косой («Джентльмены удачи», 1971), одноглазый шахматист («Двенадцать стульев», 1971), Тимохин («Большая перемена», 1972), Феофан («Иван Васильевич меняет профессию», 1973), Егоза («Афоня», 1975), Серега («Не может быть!», 1975). В 1972-м Крамаров поступил в ГИТИС на актерский факультет, два года спустя стал заслуженным артистом РСФСР. Однако блестящая карьера сошла на нет так же быстро, как и началась. После того как дядя Крамарова эмигрировал в Израиль, а сам актер начал регулярно посещать синагогу, количество предложений начало резко сокращаться – в 1978–1981 гг. у него было всего лишь 12 съемочных дней. Ранее боготворившая его критика начала дружно писать о том, что Крамаров «оглупляет» образ советского человека, его телефон поставили на прослушку. Было понятно, что добром это не кончится, и актер подал документы на выезд в Израиль. Ему отказали. Тогда Крамаров пошел на отчаянный шаг – написал письмо президенту США Рональду Рейгану «Как артист артисту» и перебросил его через забор американского посольства. Только после того, как письмо трижды прозвучало по «Голосу Америки», Крамарову удалось покинуть СССР. Эмигрантом он стал 31 октября 1981 г. Уезжал, как вспоминают друзья, с черным от горя лицом, но настроен был по-боевому: «Если я чего-нибудь стою, пробьюсь и там!» Пассажиры самолета, в котором Крамаров улетал в Вену, тут же узнали его и устроили овацию…

Актер поселился в США, в Лос-Анджелесе. Без работы в американском кино он действительно не остался: в 1984-м сыграл советского космонавта в фильме «2010: Год вступления в контакт», номинировавшемся на пять «Оскаров». Другими заметными работами стали роли в «Красной жаре» с Арнольдом Шварценеггером и «Танго и Кэш» Андрея Михалкова-Кончаловского. Впрочем, до звездного уровня в Америке Крамарову подняться так и не удалось.

В 1992-м актер впервые после девятилетнего перерыва побывал на Родине, где публика принимала своего любимца по-прежнему на ура. Но в «новом российском кино» карьера Крамарова не задалась – фильмы «Настя» и «Русский бизнес» сейчас воспринимаются не более чем иллюстрации к породившей их эпохе. Провальным был и последний американский фильм Крамарова «Любовная история», в котором снялась также Кэтрин Хёпборн, – при бюджете в 60 миллионов долларов картина собрала в прокате лишь 16 миллионов.

Незаметно подкралась и болезнь. В день 60-летия Крамаров внезапно почувствовал себя плохо. В марте 1995-го, после операции по удалению раковой опухоли прямой кишки, у него начался эндокардит, затем последовали два инсульта, потеря речи… 6 июня 1995 г. на 61-м году жизни Крамарова не стало. Его могила находится на кладбище «Холмы вечности» в Колма, недалеко от Сан-Франциско. А в восприятии зрителей Крамаров, несмотря на свою эмиграцию, так и остался «нашим» – одним из самых любимых актеров советского кино.

Андрей Михалков-Кончаловский

(1937)

Андрей Сергеевич Михалков родился 20 августа 1937 г. в Москве в обеспеченной и успешной писательской семье Сергея Васильевича Михалкова и его жены Натальи Петровны, урожденной Кончаловской. С раннего детства Андрей проявлял большие музыкальные способности, учился в Центральной музыкальной школе, училище при Московской консерватории, затем поступил и в саму консерваторию. Но чем дальше он учился, тем больше понимал, что музыка – не его призвание. А потом был фильм «Летят журавли», посмотрев который Андрей «понял, что должен делать кино». Дома по этому поводу был скандал (мать мечтала видеть старшего сына только музыкантом), но Андрей остался тверд и поступил во ВГИК.

Начало 1960-х сделало Кончаловского одним из самых перспективных советских кинорежиссеров – его короткометражка «Мальчик и голубь» получила приз на Венецианском кинофестивале для детей и юношества 1962 г. Вместе с Андреем Тарковским Кончаловский написал сценарии фильмов «Иваново детство» и «Андрей Рублев». В то время его вдохновляли работы ведущих мастеров мирового кино – Вайды, Бюнюэля, Годара, Бергмана, Брессона, Феллини.

Полнометражным дебютом режиссера стал фильм «Первый учитель» (1965). На протяжении 1960-1970-х авторитет Кончаловского рос практически с каждым фильмом – он снял такие картины, как «Дядя Ваня» (1970), «Дворянское гнездо» (1971), «Сибириада» (1979). Наиболее успешным получился «Романс о влюбленных» (1974), завоевавший Гран-при на Международном кинофестивале в Карловых Варах – в СССР его посмотрели около 40 миллионов человек, а рок-саундтрек, написанный Александром Градским, сделал картину культовой в молодежной среде.

Однако уже в 1966 г. режиссер столкнулся с преследованиями цензуры – его фильм «История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж» был положен «на полку» и вышел к зрителю только 22 года спустя. Плюс ко всему «начальников» советского искусства режиссер раздражал практически всем – своим происхождением, независимостью, творческими успехами, упорными отказами вступать в КПСС, тем, что женился на француженке и мог беспрепятственно ездить за рубеж.

Андрей Михалков-Кончаловский с братом Никитой и отцом Сергеем Владимировичем

К началу 1980-х Кончаловский, уже не раз работавший с западными звездами и общавшийся с режиссерами мировой величины, понял, что достиг в СССР потолка. Ему до смерти надоело согласовывать каждый шаг с чиновниками от кинематографии и бояться «прослушки». И Кончаловский принял решение эмигрировать. Больше всего его привлекала главная держава мирового кинематографа – США. Несмотря на то что в Европе режиссер был уже крупной величиной (в 1979-м он входил в жюри Каннского кинофестиваля, «Сибириада» претендовала на Гран-при этого фестиваля), в Америке пришлось все начинать с нуля – связей не было, денег тоже. Тем не менее постепенно Кончаловский приобрел необходимые в Голливуде знакомства. Знаменитую Настасью Кински заинтересовал сюжет нового сценария, и продюсер Менахем Голан предложил режиссеру контракт, поставив единственное условие: перенести место действия из Югославии в США. Так началась работа над «Любовниками Марии» (1985). В Америке картина практически провалилась в прокате, но в Европе получила отличные отзывы.

Американский период Кончаловского получился очень плодотворным. Один за другим появлялись фильмы «Поезд-беглец» (1985), «Дуэт для солиста» (1986), «Стыдливые люди» (1987), «Танго и Кэш» (1989) с Сильвестром Сталлоне и Куртом Расселом, «Гомер и Эдди» (1990). В коммерческом плане самым успешным стал боевик «Танго и Кэш», долгое время державший второе место в США по кассовым сборам.

С начала 1990-х Андрей Михалков-Кончаловский с равным успехом может считаться как российским, так и западным режиссером. После падения «железного занавеса» ничто не препятствует ему реализовывать себя и там и тут, и живет он там, где необходимо его присутствие. В 1990-х на экраны вышло два его нашумевших фильма – «Ближний круг», повествующий о сталинской эпохе, и сюрреалистическая сказка «Курочка Ряба», история героев «Аси Клячиной» в постсоветской России. Яркими работами начала XXI столетия стали фильмы «Дом дураков», «Лев зимой», «Глянец», «Щелкунчик».

В 1990-м режиссер начал много работать для телевидения. Телесериал «Одиссея» принес ему высшую телевизионную награду США – премию «Эмми». Существующий с 2003 г. «Продюсерский центр Андрея Кончаловского» снимает телевизионные фильмы по заказам ведущих российских каналов. Кроме того, Андрей Михалков-Кончаловский осуществил множество успешных театральных постановок: чеховская «Чайка» в парижском «Одеоне» (1987) и Театре имени Моссовета (2004), чеховский «Дядя Ваня» в Театре имени Моссовета (2009), «Король Лир» У. Шекспира в варшавском театре «На Воли» (2006), оперы П.И. Чайковского «Евгений Онегин» (1985) и «Пиковая дама» (1990) в Ла Скала и «Опера Бастиль», опера С.С. Прокофьева «Война и мир» (2000, 2002, 2009) на сцене Мариинского театра в Санкт-Петербурге и в «Метро-политен-опера», «Бал-маскарад» Д. Верди на фестивале в Парме и в Мариинском театре. Он был постановщиком музыкально-театральных праздников, приуроченных к 850-летию Москвы (1997) и 300-летию Петербурга (2003).

Известен Андрей Михалков-Кончаловский и как автор интереснейших мемуаров. Его автобиографическая дилогия «Низкие истины» (1998) и «Возвышающий обман» (1999) вызвала яростные споры и принесла автору большой коммерческий успех.

За свою деятельность Андрей Михалков-Кончаловский удостоен множества престижных наград и на Родине, и за рубежом. Но уровень успеха этого замечательного художника уже давно не измеряется наградами. Вклад Михалкова-Кончаловского в искусство ХХ в. огромен и признан во всем мире.

Рудольф Нуреев

(1938–1993)

Рудольф Нуреев (в мире он более известен как Нуриев) родился 17 марта 1938 г. на станции Раздольное в поезде, шедшем на Дальний Восток, в семье политрука Красной армии Хамета Нуреева и его жены Фариды. Он был четвертым ребенком в семье. В июле 1939-го семья переехала в Москву, а с началом Великой Отечественной войны эвакуировалось в Уфу, где и прошло детство будущего танцовщика. В 11 лет он начал брать уроки классического танца, а в 15-летнем возрасте был принят в кордебалет Уфимского оперного театра.

25 августа 1955 г. Рудольфа приняли в Ленинградское хореографическое училище – сначала в класс В.И. Шелкова, затем в класс А.И. Пушкина. Одна из старейших педагогов училища Вера Костровицкая сказала Нурееву: «Вы можете стать блестящим танцовщиком, а можете и никем не стать. Второе более вероятно». Этот прогноз не оправдался – Рудольф скоро стал признанной звездой училища. В июне 1958-го с блеском сдал выпускные экзамены, после чего получил предложения сразу от трех театров – Большого, имени Станиславского и Театра оперы и балета имени Кирова. Нуреев остановил выбор на последнем и в возрасте 19 лет стал партнером великой Натальи Дудинской, которой было сорок девять.

Но у его популярности была и оборотная сторона. Нуреев не скрывал своей гомосексуальной ориентации, а гомосексуализм в СССР считался уголовным преступлением. Поэтому когда в 1961-м труппа Кировского театра собиралась на гастроли в Париж, Рудольф был уверен, что в поездку его не пустят. В состав труппы его включили в последний момент: французской стороне хотелось увидеть именно молодых звезд ленинградского балета.

На гастролях Нуреев вел себя в высшей степени нехарактерно для советского туриста – исчезал в неизвестном направлении, мог явиться в отель далеко заполночь… «Профилактические беседы» с артистом не помогали. За строптивость его решили наказать и 16 июня, за несколько минут до вылета труппы на вторую часть гастролей в Лондон, со словами «Ты должен танцевать на приеме в Кремле» вручили билет в Москву. «Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица, – вспоминал Нуреев. – Танцевать в Кремле, как же… Красивая сказочка. Я знал, что это повлечет: я навсегда лишусь заграничных поездок и звания солиста. Меня предадут полному забвению. Мне просто хотелось покончить с собой».

Рудольф Нуреев

За два часа до вылета в СССР Рудольф позвонил своей доброй знакомой Кларе Сенн и рассказал о происходящем. Она примчалась в аэропорт, подошла к Нурееву попрощаться и, словно невзначай указывая на двух полицейских, шепнула на ухо: «Подойди к тем полицейским и скажи, что хочешь остаться во Франции. Они тебя ждут». Заподозривший неладное сотрудник КГБ начал оттеснять Нуреева, но он вырвался и… совершил свой легендарный «прыжок к свободе», в прямом смысле слова прыгнув к французским стражам порядка. Под охраной его отвели в отдельную комнату, где он сам, без давления, должен был решить – оставаться или уезжать. «Я принял решение потому, что у меня не было другого выбора, – писал Нуреев в автобиографии. – И какие отрицательные последствия этого шага ни были бы, я не жалею об этом». Между тем в СССР «последствия» не замедлили себя ждать – в 1962-м артисту заочно дали 7 лет тюрьмы с конфискацией имущества.

Уже через неделю после своего побега Нуреев, получивший полугодовой контракт с труппой «Интернациональный балет маркиза де Куэваса», вышел на парижскую сцену. Выступление оказалось тяжелым – просоветски настроенные зрители швыряли на сцену мелкие монеты и заглушали музыку криками «Предатель!». В августе 1961 г. Нуреев поехал в Копенгаген, чтобы познакомиться со знаменитым хореографом русского происхождения Верой Волковой. Эта поездка оказалась во многом судьбоносной – в Копенгагене Рудольф познакомился со знаменитым датским танцовщиком Эриком Бруном, с которым его на многие годы связали мучительные и страстные личные отношения. Там же состоялось и заочное, по телефону, знакомство Нуреева с самой знаменитой звездой британского балета – Марго Фонтэйн. В феврале 1962 г. Нуреев дебютировал с ней в паре на сцене лондонского Ковент-Гардена в балете «Жизель».

Когда они встретились, Марго было 43 года, Рудольфу – 24. По мнению многих историков балета, они стали идеальной парой на сцене. «Я никогда не делала в танце и половины вещей, которые делаю теперь», – признавалась Фонтэйн в интервью после знакомства с Нуреевым. А сам он говорил: «Если бы я не нашел Марго, я пропал бы». Вместе они дали около 700 спектаклей, и успех каждого из них был феерическим – например, в 1964 г. в Вене после «Лебединого озера» Нуреева и Фонтэйн вызывали на сцену 89 раз.

По свидетельству знавших его, Нуреев был настоящей звездой – капризной, деспотичной, порой невыносимой в общении. Только он мог позволить себе танцевать босиком в присутствии английской королевской семьи и в один день дать интервью двум конкурирующим журналам – «Тайм» и «Ньюсуик». Состояние танцовщика оценивалось в 80 миллионов долларов, он был собственником ранчо в штате Вирджиния, бунгало на берегу Карибского моря, семикомнатной квартиры в самом престижном доме Нью-Йорка «Дакота», в 1991-м купил остров Ли-Галли в Средиземном море… Но с тем, что все это Нуреев заслужил потом и кровью, спорить никто не собирался – танцовщик умел работать в бешеном темпе. Он давал 300 выступлений в год, летал с континента на континент, спал не больше четырех часов в сутки, репетировал как проклятый. Формально он был гражданином Австрии, но фактически – гражданином мира.

В 1960-х Нуреев начал реализовывать себя не только как солист, но и как режиссер балетных спектаклей. В своей редакции он поставил «Лебединое озеро» П.И. Чайковского, «Раймонду» А.К. Глазунова, «Ромео и Джульетту» С.С. Прокофьева, в 1966-м в Венском оперном театре осуществил первую постановку балета «Танкреди» Х. Хейнца. В 1977 г. Нуреев с большим успехом снялся в кино, сыграв у культового режиссера Кена Рассела звезду американского немого кино 1920-х Рудольфа Валентино. В 1983 г. Нуреева пригласили стать художественным руководителем балета парижской Гранд-Опера. На этой должности, которую некогда занимал другой великий русский эмигрант Сергей Лифарь, Рудольф работал до ноября 1989 г.

К этому времени Нуреев впервые после большого перерыва смог побывать на Родине. В ноябре 1987-го ему разрешили на двое суток съездить в Уфу, проститься с умирающей матерью. Но прощания не получилось: мать Нуреева уже никого не узнавала и только после ухода сына спросила: «Ведь это приходил Рудик?»

17 и 19 ноября 1989-го Нуреев выступил в Ленинграде на сцене театра, когда-то бывшего ему родным – Кировского. Но многие любители балета, мечтавшие увидеть мировую суперзвезду, остались разочарованы. Нуреев плохо себя чувствовал и в технически сложной роли выглядел не лучшим образом.

Конец 1980-х стал началом медленного угасания гениального танцовщика. Причиной была смертельная болезнь – СПИД, которой он заразился во время переливания крови. Тем не менее Рудольф мужественно боролся с недугом и не только не прекращал работать, но и пробовал себя в новых сферах творчества. Так, в 1991-м он дебютировал в качестве дирижера, начал выступать с симфоническими оркестрами, а в октябре 1992-го в Париже поставил свой последний спектакль – «Баядерку» Л.Ф. Минкуса. Дождался он и официального «прощения» на Родине – 18 октября 1991 г. Генеральная прокуратура России реабилитировала Нуреева…

20 ноября 1992 г. великий танцовщик лег в парижскую клинику Пер-пе-туэль-Секур. Смерть 54-летнего артиста наступила 6 января 1993-го от острой сердечной недостаточности. Рядом с ним находилась его старшая сестра Роза, которая когда-то присутствовала при рождении Рудольфа. Могила Нуреева находится на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Иосиф Бродский

(1940–1996)

Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 г. в Ленинграде в семье выпускника геофака ЛГУ, военного фотокорреспондента Александра Ивановича Бродского и его жены, бухгалтера Марии Моисеевны, урожденной Вольперт, и был назван в честь Сталина. В 1942-м мать увезла двухлетнего сына в эвакуацию, в Череповец, а после прорыва блокады семья вернулась в Ленинград. Иосиф учился в четырех школах, седьмой класс окончил в 1955-м. С тех пор перепробовал множество различных работ: был фрезеровщиком на заводе «Арсенал», истопником, помощником прозектора в морге, рабочим в геологических экспедициях. Долгое время мечтал попасть на флот (отец Иосифа демобилизовался в звании капитана 3-го ранга), но его «завернули» из-за «неподходящей» национальности.

Подлинным призванием Бродского стала поэзия. Первые его стихи датированы 1956–1957 гг., хотя сам поэт утверждал, что писать начал в 18-летнем возрасте под воздействием творчества популярного в то время Бориса Слуцкого. 14 февраля 1960 г. в ленинградском Дворце культуры имени Горького Бродский впервые прочел свои стихи публично. Он вошел в тесный кружок молодых ленинградских поэтов, среди которых были Евгений Рейн, Анатолий Нейман, Дмитрий Бобышев. Наставницей для них стала великая Анна Ахматова. Испытал Бродский и сильное влияние русских классиков XIX столетия – А.С. Пушкина, Е.А. Баратынского, П.А. Вяземского, – и воздействие со стороны современной ему американской поэзии. В итоге поэт выработал свой собственный, мгновенно узнаваемый стиль, который потрясал читателей полифоничностью, – Бродский одновременно монументален и обыденен, бесконечно образован и приземлен, политизирован и аполитичен.

Нобелевский лауреат 1987 г. Иосиф Бродский

Ранние стихи Бродского – «Рождественский романс», «Ни страны, ни погоста…», «Памятник Пушкину» – быстро приобрели культовый статус в среде интеллигентной ленинградской молодежи. Музой поэта в 1960-х была художница Марина Басманова, которая в 1967-м родила Бродскому сына Александра. Тем не менее независимая позиция Бродского, его общение с разными «подозрительными» персонажами привели к тому, что КГБ взял поэта на заметку. 29 ноября 1963 г. газета «Вечерний Ленинград» напечатала статью «Окололитературный трутень», направленную против Бродского, а 13 февраля 1964-го поэт был арестован за тунеядство. В тюремной камере он пережил первый сердечный приступ (и с тех пор всю жизнь страдал стенокардией). На суде Бродский держался мужественно и достойно, стенограмма судебного заседания, сделанная втайне от судьи Фридой Вигдоровой, стала знаменитой в «самиздате». Приговор был суровым – 5 лет принудительных работ в отдаленной местности; местом ссылки поэта стала деревня Норенская в Архангельской области. Но процесс и приговор вызвали протесты как среди советской интеллигенции (за Бродского вступились К.Г. Паустовский, С.Я. Маршак, Д.Д. Шостакович, К.И. Чуковский, А.Т. Твардовский), так и на Западе. После того как к правительству СССР обратился Жан-Поль Сартр, срок ссылки Бродского был сокращен. Но сам поэт отказывался считать себя диссидентом и драматизировать события 1964–1965 гг., утверждал, что «другим людям доставалось гораздо больше», и даже говорил: «Я вообще все это заслужил».

К началу 1970-х Бродский стал настоящим «бревном в глазу» официальной советской литературы. В 1965 г. его сборник «Стихотворения и поэмы» вышел в США, а это в глазах правоверной общественности было непростительным грехом. Поэта несколько раз направляли на принудительное лечение в психиатрические больницы, а 12 мая 1972 г. вызвали в ОВИР и предъявили ультиматум: «Или уезжаешь, или посадим». Расставаться с родным городом Бродский не собирался, но выбора у него не было. 4 июля Иосиф Александрович навсегда покинул СССР. За весь период жизни в Советском Союзе он сумел опубликовать только 11 стихотворений.

Через Вену Бродский отправился в США, в город Энн-Эрбор, где получил место преподавателя в Мичиганском университете (он читал курсы истории русской литературы и русской поэзии ХХ в.). В 1980 г. поэт получил гражданство США, год спустя переехал в Нью-Йорк.

Бродскому удалось то, чего раньше не получалось ни у одного из русских поэтов, – войти в историю двух великих литератур. Его стихи, написанные по-английски в США, по праву входят в золотой фонд американской поэзии. Продолжал он писать и по-русски. Наиболее сильными стали сборники «Часть речи» (1977), «Конец прекрасной эпохи» (1977), «Новые стансы к Августе» (1983). Прославился Бродский и как эссеист – его англоязычная книга «Меньше чем единица» (1986) была объявлена в США лучшим критическим сборником года. В 1987 г. Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе «за всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии». Тогда же он получил высшую награду Франции – орден Почетного легиона, в 1991-м был удостоен звания «Поэт-лауреат США».

Примерно в это время имя Бродского начало возвращаться и в советскую литературу. Еще в 1983 и 1984-м ему не позволили приехать на похороны родителей, а уже несколько лет спустя в СССР вовсю публиковались стихи поэта. В начале 1990-х в постсоветском обществе началась настоящая мода на Бродского, его книги переиздавались одна за другой.

Последние годы жизни поэта были счастливыми – в 1990-м он женился на переводчице Марии Соццани, которая была моложе его на 29 лет. Два года спустя родилась дочь Анна-Александра-Мария. Здоровье Бродского было плохим, он перенес уже третью операцию на сердце, но работе это не мешало – он по-прежнему преподавал, много писал, путешествовал.

Вечером 27 января 1996 г. великий русско-американский поэт скончался в Нью-Йорке от инфаркта в возрасте 55 лет. Российские поклонники предложили перевезти прах поэта на Родину и похоронить на Васильевском острове Петербурга (одно из самых знаменитых ранних стихотворений Бродского – «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, / На Васильевский остров я приду умирать…»), но этот проект не был осуществлен из-за противодействия вдовы. И все-таки Америке не было суждено стать последним пристанищем поэта. 21 июня 1997 г. гроб с его телом был перезахоронен в одном из его любимейших городов – Венеции, на кладбище Сан-Микеле, недалеко от могил Дягилева и Стравинского.

Cергей Довлатов

(1941–1990)

Сергей Донатович Довлатов родился в Уфе 3 сентября 1941 г. в семье театрального режиссера Доната Искааковича Мечика и его жены Норы Сергеевны, эвакуированных с началом войны из Ленинграда. После прорыва блокады семья вернулась в Северную столицу. Первые публикации будущего писателя появились в ленинградском журнале «Костер». В 1959-м он поступил на финское отделение филологического факультета Ленинградского университета, но со второго курса был отчислен за неуспеваемость. Армейскую службу проходил во внутренних войсках МВД, в 1962–1965 гг. служил в охране лагерей в Коми АССР. Именно там, под впечатлением лагерного быта, Довлатовым были написаны первые «взрослые» рассказы. И уже в них проявилось основное качество его таланта – во всем, даже в самом печальном, остро видеть смешное и абсурдное.

После возвращения из армии Довлатов вторично поступил в ЛГУ, на этот раз на журфак. В сентябре 1972 г. друзья пригласили его переехать в Таллин, где Довлатов вел двойную жизнь – с одной стороны, корреспондент газеты «Советская Эстония», преуспевающий журналист, с другой – вечно шпыняемый начальством за аморалку и аполитичность. Кончилась эстонская эпопея Довлатова тем, что верстка его книги «Пять углов» была рассыпана по приказу местного КГБ. Жизнь в Таллине была ярко описана Довлатовым в сборнике рассказов «Компромисс».

В 1976 г. писатель отработал летний сезон экскурсоводом в Пушкинском заповеднике в Михайловском. Об этом – ярчайшая, по мнению поклонников, повесть «Заповедник». Стилистика Довлатова, намеченная еще в его ранних произведениях, определилась окончательно: это занятный «анекдот из жизни», не имеющей ничего общего с официальной реальностью, грустный и смешной одновременно, написанный энергичным, почти журналистским слогом, изобилующий афоризмами и шутками.

К этому времени писатель уже понял, что состояться как творческий человек в Советском Союзе он не сможет. Его исключили из Союза журналистов, рассказы упорно не печатали. В отличие от советских изданий, эмигрантские «Континент» и «Время и мы» Довлатова охотно публиковали (о чем он даже не подозревал). Но об эмиграции писатель всерьез не думал. До сих пор ходит устойчивая легенда, что за границу его буквально «выпихнула» вторая жена Елена, принимавшая за мужа все важные решения. Да и КГБ невольно помог: как-то Довлатова пригласили «на собеседование» и предложили… подсобить с отъездом. Это произошло в 1978 г.

Сергей Довлатов (справа) с Петром Вайлем в Нью-Йорке. 1981 г.

Поселился Довлатов в Нью-Йорке, где возглавил газету «Новый американец». В отличие от многих других эмигрантов, талант Довлатова позволил ему состояться в иноязычной среде – за 12 лет он выпустил 12 книг прозы, уже через несколько лет после начала жизни в США его печатал престижнейший журнал «Нью-Йоркер». Именно в США впервые увидели свет все классические вещи Довлатова – «Соло на ундервуде» (1980), «Компромисс» (1981), «Зона» (1982), «Заповедник» (1983), «Наши» (1983).

В СССР имя Довлатова начало возвращаться во время перестройки, а подлинно культовый статус приобрело в начале 1990-х гг. К сожалению, сам писатель не дожил до этого часа. 24 августа 1990 г. Довлатов скончался в Нью-Йорке, в машине скорой помощи по дороге в больницу, совсем немного не дожив до своего 49-летия. Его могила находится на армянском участке еврейского кладбища «Маунт-Хеброн» в Квинсе.

В 2011 г. в России было широко отмечено 70-летие со дня рождения писателя. Памятные доски ему установлены в Петербурге, Таллине, Уфе, в Пушкинских Горах открыт дом-музей Довлатова, в серии «Жизнь замечательных людей» вышла его биография.

Олег Видов

(1943)

Олег Борисович Видов родился 11 июня 1943 г. в деревне Филимонки Московской области в семье экономиста и школьной учительницы. Детство будущего актера прошло в разъездах по Монголии, ГДР и Казахстану, а на работу он впервые устроился в 14 лет. Трудился в том числе и на строительстве Останкинской телебашни – сначала грузчиком, кладовщиком, потом электриком. Но в душе Олег мечтал стать артистом или музыкантом. Дебют будущего актера в кино состоялся в 1960-м, он снялся в маленьком эпизоде в фильме «Друг мой, Колька!», а в следующем году успешно поступил во ВГИК. Кинокарьера Олега начала развиваться быстро и успешно – его фактурную внешность одновременно приметили режиссеры Владимир Басов и Эраст Гарин. Еще будучи студентом, Видов снялся в роли Владимира в экранизации пушкинской «Метели», сыграл Медведя в «Обыкновенном чуде» и князя Гвидона в «Сказке о царе Салтане».

В 1966 г. 23-летнему Олегу выпал шанс, о котором только мечтали многие звезды советского кино, – его пригласили на главную роль в зарубежную картину, причем не в «соцлагерь», а в самую настоящую капстрану. Знаменитый датский режиссер, обладатель «Оскара» Габриэль Аксель искал светловолосого юношу на роль принца Хабгарда в своем историческом фильме «Сага о викинге». Искал долго, во всех странах Европы, но остановил свой выбор именно на Видове. Европейская зрительская аудитория недоумевала – зачем понадобилось брать на роль именно советского актера?… Но после премьеры «Саги…» (в советском прокате она шла под названием «Красная мантия») мнение западных зрителей изменилось: Видов отлично смотрелся в роли скандинавского принца.

После успеха «Саги…» Видов снялся в еще нескольких зарубежных картинах, самой масштабной из которых стала югославо-американо-итальянская военная драма «Битва на Неретве». Именно на этих съемках Видова потряс знаменитый американский актер Юл Бриннер: «Он прилетал в Югославию на своем самолете, затем улетал в Швейцарию на другие съемки, легко возвращался в Америку и прилетал обратно в Боснию, где мы снимали “Битву на Неретве”. Они, эти зарубежные актеры, летали, как птицы, для них не существовало границ. А я так не мог».

Главный красавец советского кино Олег Видов

В начале 1970-х Видов сыграл свою самую громкую роль в советском кино – Мориса Джеральда во «Всаднике без головы». Фильм получился слабым, а вот Видов исполнил свою роль безупречно, и в основном благодаря его актерской работе «Всадник…» пользовался кассовым успехом и занял первое место в прокате 1973 г. На следующий год актеру было присвоено звание заслуженного артиста РСФСР. Ходили упорные слухи, что такие успехи Видова связаны с его женитьбой на дочери генерала КГБ Наталье Федотовой, которая была близкой подругой Галины Брежневой.

Но в середине 70-х семейная жизнь актера начала разлаживаться и в конце концов закончилась в 1976-м тяжелым разводом. Стремительно сокращалось и число предложений в кино. Когда в 1978-м Видов окончил режиссерское отделение ВГИКа, диплома ему сначала не выдали, а когда наконец честно заслуженный документ удалось получить, ни одна студия не предложила Видову места в штате. Олег начал догадываться, что бывшая супруга, обладавшая широкими связями, задумала поломать ему актерскую карьеру. Мириться с таким положением дел главный красавец советского кино не стал – он задумал уехать на Запад. Но как это сделать?…

Невольно помогли Видову его давние знакомства в югославском киномире. Когда в 1983-м его пригласили сниматься в Югославию в фильме «Оркестр», он не раздумывая согласился, работал там сразу в нескольких картинах. А когда ему приказали в течение трех дней вернуться в СССР, счел это дурным знаком и… решил рискнуть. Тем более что и старый приятель, австрийский актер Мариан Шринк, вызвался помочь осуществить бегство из соцлагеря. Обставили все по-детективному: Мариан ждал Видова в Любляне, откуда повез актера к австрийской границе на своем «вольво». Предприятие было рискованным – ведь никто разрешения на выезд из Югославии Видову не давал. Но все прошло благополучно: югославские пограничники были увлечены телетрансляцией футбольного матча и пропустили машину с австрийскими номерами без досмотра. А наутро Видов с ужасом прочел в венской газете, что ночью на том же участке границы был застрелен человек, пытавшийся перебежать в Австрию…

Из Австрии Олег переехал в Италию. Там он встретил журналистку из «Лос-Анджелес таймс» Джоан Берстен, которая стала его женой. С ее помощью актер перебрался в США, где поначалу устроился работать на стройку – пригодились освоенные в юности профессии. Платили ему 3,5 доллара за час. Потом удалось перейти на фабрику, где оплата повысилась до 5 долларов за час.

Помог изменить положение Видову давний знакомый Савелий Крамаров, с которым Олег вместе снимался в «Джентльменах удачи», – он пригласил приятеля на озвучивание в Голливуд. Сначала Видов встретил предложение настороженно – он ведь даже не претендовал на то, чтобы работать в американском кинобизнесе. А в результате все получилось. Первой работой для Видова в Голливуде стала роль советского милиционера в «Красной жаре» (1988) с Арнольдом Шварценеггером. Затем он снялся в «Дикой орхидее» с Микки Рурком. Сумел обратить на себя внимание Видов и как режиссер – поставленная им короткометражка «Легенда изумрудной принцессы» завоевала приз Нью-Йоркского кинофестиваля.

С тех пор Олег Видов занимает достаточно почетное место в американском кинематографе. Он регулярно снимается, пишет сценарии для фильмов, основал организацию «Настоящие русские» – в нее входят русские актеры-эмигранты, которые выступают против однобокого и лживого изображения русских в американском кино. В 1992 г. он основал компанию «Филмз бай Джоув» и занялся зарубежным прокатом классических советских мультфильмов, переозвученных западными звездами. Сейчас Олег Видов живет в Лос-Анджелесе и на Родине появляется нечасто.

Михаил Барышников

(1948)

Михаил Николаевич Барышников родился 27 января 1948 г. в Риге в семье офицера Советской армии. Детство будущего знаменитого танцовщика сложно назвать беззаботным: друзей в школе у него не было, дома преобладала тягостная атмосфера, с отцом взаимопонимания не было. Единственным близким человеком для Барышникова была мать, но она в 1960 г. покончила жизнь самоубийством. Спасением и отрадой для Миши стал балет. «Классический танец был у меня в крови, – признавался он позже. – Все остальное просто на него легло».

Окончив Рижскую среднюю школу № 22, Михаил начал заниматься танцами в Рижском хореографическом училище у педагога Юриса Капралиса. Даже явные недоброжелатели не могли не признать, что Барышников был звездой училища. Работал он с фанатичным упорством, поражая однокашников своим трудолюбием. В 1964-м, во время гастролей Латвийского театра оперы и балета в Ленинграде, один из артистов отвел юношу в Ленинградское хореографическое училище, где преподавал знаменитый педагог и балетмейстер А.И. Пушкин. После короткого экзамена он предложил Михаилу перевестись из Риги в Ленинград.

Шаг оказался абсолютно верным. Будучи студентом, Барышников завоевал первую премию на Международном конкурсе артистов балета в Варне. А год спустя, в 1967 г., Михаил с блеском исполнил на выпускном экзамене па-де-де из «Дон Кихота» и сразу же получил место солиста в Ленинградском театре оперы и балета имени Кирова.

Высшими достижениями советского периода творчества Барышникова, по мнению знатоков, стали партии Гамлета в одноименном балете Н.Червинского и Адам в «Сотворении мира» А.Петрова. Но великому танцовщику скоро стало тесно в жестких рамках, предложенных главным балетмейстером Кировского театра Константином Сергеевым, – он видел стилистику спектаклей «Мариинки» строго классической, Михаил же жаждал осваивать новые горизонты, творчески расти.

Один из символов современного балета – Михаил Барышников

К 1974 г. 26-летний Барышников, по общему мнению, был одним из самых выдающихся советских танцовщиков. У него было все – звание заслуженного артиста РСФСР, квартира в центре Ленинграда, гражданская жена Татьяна Кольцова, прекрасные роли в знаменитых спектаклях, слава, деньги, друзья… И все это не помешало Михаилу принять решение остаться в Канаде во время гастролей. Барышников знал, что на Западе у него будет куда больше возможностей реализовать себя. И не прогадал, хотя, по словам помогавшего готовить его побег Александра Минца, решение покинуть Родину далось Барышникову нелегко.

Кстати, сама идея предложить танцовщику побег родилась в США, и принадлежит она театральному критику Клайву Барнсу и балерине Наталье Макаровой, оставшейся на Западе в 1970-м и работавшей в труппе «Американского театра балета». Переговорив с директором театра Лючией Чейс, Макарова заручилась ее согласием принять Михаила в труппу. На встречу с самим Барышниковым в Торонто полетел Минц. Решение остаться Михаил принял буквально за день до завершения гастролей. Перед заключительным концертом, 29 июня 1974 г., он встретился с адвокатом и подписал необходимые бумаги. Ему предлагали не возвращаться в театр, но Барышников заявил, что не может подводить труппу и зрителей и вышел на сцену.

После спектакля в нескольких кварталах от театра его ждала машина. Но все, как назло, шло не по плану: спектакль начался на 15 минут позже, овации задержали Барышникова еще на полчаса, потом его сразу «взяли в оборот» два сотрудника КГБ, которые должны были сопровождать его на банкет. «Помогли» танцовщику поклонники, которые окружили его в надежде получить автографы. Надписав несколько программок, Барышников двинулся по улице по направлению к ждавшей его машине, но поклонники направились за ним. Михаил побежал, поклонники тоже… Позже Барышников вспоминал эту ситуацию как комичную, но тогда ему было не до смеха. Он так разволновался, что миновал нужный автомобиль, и он подобрал Барышникова уже на ходу. Еще много лет Михаила преследовал страшный сон: он бежит, а за ним гонятся.

Позднее он так комментировал свое решение остаться в Канаде: «Мне было ясно, что мне легче прыгнуть, как говорят в России, очертя голову с моста в воду сейчас, чем вернуться… Я был просто нормальным человеком, который пожелал поменять условия своей жизни. Я выбрал новое место для существования – в моем случае это было таким же естественным шагом, как переезд из Риги в Петербург».

27 июля 1974 г. бывший советский артист Михаил Барышников впервые выступил перед американской публикой – вместе с Натальей Макаровой он танцевал в «Метрополитен-опера» в «Жизели». Успех был полный: занавес поднимали 24 раза, а зрители восторженно скандировали «Ми-ша! Ми-ша!». Первый же крупный проект танцовщика в США, «Барышников на Бродвее», в 1977-м получил премию «Оскар». Михаил создал свою хореографическую студию, стал работать в Нью-Йоркском городском балете, нашел постоянную партнершу – балерину Гелси Кирклэнд, начал сниматься в кино… Одновременно Барышников уверенно входил в американские светские круги – известности ему прибавили романы с Джессикой Ланж, которая родила ему дочь Александру, и Лайзой Миннелли. Она отзывалась о Михаиле как о «милом, обаятельном гении, человеке потрясающей красоты».

В 1980 г. Барышникову, все еще изучавшему тонкости английского и не имевшему опыта административной работы, предложили возглавить «Американский театр балета». Михаил предложил неожиданный ход – отказался от заключения контрактов с заезжими звездами балета и сделал ставку на молодых неизвестных танцовщиков. Спектакли «АТБ» встречали разные отзывы критиков, и такими же разными являются отзывы самого Барышникова о годах его руководства театром. Случалось и уходить оттуда (на полтора года Барышников покинул «АТБ» ради сотрудничества с Нью-Йоркским городским театром балета). В «АТБ» он встретил Лизу Райнхарт – главную женщину своей жизни, родившую ему троих детей, а в 1989-м окончательно расстался с труппой, чтобы создать собственный проект «Уайт Оук Дэнс Проджект». С 2005 г. он возглавляет Центр искусств Михаила Барышникова.

Барышников также успешно занимается бизнесом – в Нью-Йорке ему принадлежит знаменитый ресторан «Русский самовар», которым он владел вместе с Иосифом Бродским, под его маркой продаются популярные духи «Misha» и балетная одежда. Он также активно снимается в кино, в частности, в 2004 г. появился в культовом сериале «Секс в большом городе», где сыграл русского художника Александра Петровского, с которым у главной героини сериала Кэрри Брэдшоу был серьезный роман.

Судьба Михаила Барышникова скорее исключение, чем правило для русской эмиграции «третьей волны», – совсем немногим «невозвращенцам» удалось не только подтвердить свой советский суперзвездный статус, но и выйти на новые рубежи. Барышникову это удалось блестяще: сейчас Миша, как его ласково называют в Америке, – один из столпов современной мировой культуры.

Андрей Гейм

(1958)

Андрей Константинович Гейм родился 21 октября 1958 г. в Сочи в семье инженера Константина Алексеевича Гейма и его жены Нины Николаевны, урожденной Байер. В 1964 г. отец Андрея получил перевод в Нальчик на должность главного инженера электровакуумного завода. В 1973-м Андрей вступил в комсомол, был секретарем комсомольской организации школы № 3 Нальчика. Окончив школу с золотой медалью, юноша попробовал поступить в Московский инженерно-физический институт, но на экзаменах его «завалили». Только через несколько лет Гейму объяснили, что человеку, написавшему в автобиографии «Национальность – немец», дорога в МИФИ была закрыта. Вернувшись в Нальчик, Андрей два года отработал слесарем-электротехником, после чего снова попробовал штурмовать столицу. В МИФИ он снова провалился, а вот в более либеральном Московском физико-технического институте все получилось – Андрей стал студентом факультета общей и прикладной физики. Институт он окончил блестяще, с единственной «четверкой» в дипломе.

В 1982–1987 гг. Андрей учился в аспирантуре, после защитил кандидатскую диссертацию в Институте физики твердого тела Академии наук СССР. В 1990 г. молодой ученый получил полугодовую стипендию Британского королевского общества и решил покинуть Советский Союз. Двадцать лет спустя Гейм так объяснял свое решение: «Я уехал по простой причине: на 6 месяцев у меня была стипендия посетить Англию, я понял, что в течение шести месяцев можно сделать то же самое, что в России можно было в 90-х годах сделать только в течение 10 или 20 лет. Для экспериментатора, которому нужна аппаратура, которому нужны средства для исследований, просто условия работы здесь и там были настолько различные, что даже вопроса не стояло, оставаться или нет. Оставаться в России было для меня – жизнь потратить на борьбу с ветряными мельницами. Работа для меня – хобби, и тратить свою жизнь на мышиную возню абсолютно не хотелось».

Нобелевский лауреат 2010 г. Андрей Гейм за работой в лаборатории

Известность в научном мире Андрей Гейм приобрел благодаря работе над созданием графена – двумерного кристалла из одноатомного слоя углерода. В октябре 2004 г. в журнале «Сайенс» была опубликована статья, сообщавшая об успешной стабилизации графена. Этот материал был немедленно объявлен базовым для микроэлектроники, и уже в 2007-м в научном мире пошли разговоры о том, что Гейм вполне может претендовать на Нобелевскую премию в области физики. Однако прошло еще три года, прежде чем заслуженная награда нашла ученого. Андрей разделил ее со своим учеником Константином Новоселовым, который стал самым молодым нобелевским лауреатом – на момент вручения премии ему было всего 36 лет.

В интервью, данном Русской службе Би-би-си в октябре 2010 г., Андрей Гейм заявил: «Нобелевская премия ломает людям жизнь. У них голова идет кругом, они часто не знают, что теперь делать со своей жизнью. Надеюсь, что со мной такого не случится». А на вопрос, считает он себя российским или британским ученым, ответил почти притчей: «Когда я был маленьким мальчиком, я болел за свою дворовую футбольную команду. Потом я болел за команду своей улицы, далее – за команду своего города, а потом уже за сборную своей страны. Мы ввели это искусственное деление на дворы, города и страны. На самом деле мы все – просто люди. Наука у нас у всех общая. Я считаю себя европейским ученым. Но, конечно, я по-прежнему горжусь своим образованием, полученным в физтехе».

Сейчас уроженец Сочи, гражданин Нидерландов, нобелевский лауреат Андрей Гейм живет и работает в Манчестере. На заманчивые предложения из других стран он неизменно отвечает отказом, объясняя, что каждый переезд – это два-три вычеркнутых из работы года. С 2001 г. Гейм руководит центром по мезонауке и нанотехнологиям Манчестерского университета. Его обычный рабочий день начинается в 9 часов утра и заканчивается в 21–22 часа. Отдых ученый нередко проводит в горах, особенно Гейм любит Килиманджаро, называя ее «сказкой в саванне».

За свои заслуги в научном мире Андрей Гейм удостоен множества наград – он почетный доктор Делфтского технического университета, Швейцарской высшей технической школы, Антверпенского университета, удостоен ордена Нидерландского Льва. 31 декабря 2011 г. королева Великобритании возвела Андрея Гейма в достоинство рыцаря-бакалавра с правом прибавлять к своему имени титул «сэр».

Использованные источники

Архивные источники: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) – фонды 440, 1463, 5680, 5827, 6217; Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА) – фонды 400, 409; Российский государственный военный архив (РГВА) – фонды 100, 109, 39540, 40308; Российский Государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ) – фонды 44, 195, 240, 505, 537, 2579, 2623.

Материалы сайтов:

-marie.com

-russians-abroad.blogspot.com

Материалы периодических изданий: «Аргументы и факты», «Вестник Академии наук СССР», «Вестник Московского университета», « Военно-исторический журнал», «Вокруг света», «Вопросы истории», «Вопросы литературы», «Вопросы философии», «Известия», «Искры», «Искусство», «Искусствознание», «Истина и жизнь», « Исторический вестник», «Кабардино-Балкарская правда», «Кадетское братство», «Комсомольская правда», «Красная Звезда», «Летопись Великой войны 1914–1917», «Молодая гвардия», «Наука в России», «Наша газета», «Наше наследие», «Независимая газета», «Независимое военное обозрение», «Новая и новейшая история», «Новый исторический вестник», «Новый мир», «Огонек», «Отечественная история», «Простор», «Родина», «Российская газета», «Российский литературоведческий журнал», «Россия и современный мир», «Русская усадьба», «Русский архив», «Славяноведение», «Спецназ России», «Театральная жизнь».

Библиография:

Адамович Г.В. Вклад русской эмиграции в мировую культуру. Париж, 1961.

Александров А. Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой. М., 2003.

Аловерт Н. Михаил Барышников: Я выбрал свою судьбу. М., 2006.

Антошин А.В. Российская эмиграция: история и современность. Екатеринбург, 2006.

Аронов А. Александр Галич: полная биография. М., 2012.

Бабков В.В., Саканян Е.С. Николай Тимофеев-Ресовский. М., 2002.

Басинский П.В. Горький. М., 2005.

Басинский П.В. Современное русское зарубежье. М., 2003.

Блуменау И. Судьба русских эмигрантов в Белграде. М., 2000.

Бойд Б. Владимир Набоков. Русские годы. М., 2010.

Бойд Б. Владимир Набоков. Американские годы. М., 2010.

Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников. СПб.-Dusseldorf, 1993.

Борисов В.П. Владимир Козьмич Зворыкин. М., 2002.

Бортневский В.Г. Загадка смерти генерала Врангеля. СПб., 1996.

Бочаров И.Н., Глушакова Ю.П. Кипренский. М., 1990.

Бочаров И.Н., Глушакова Ю.П. Итальянская Пушкиниана. М., 1991.

Буслакова Т.П. Литература русского зарубежья. Курс лекций. М., 2003.

Вандалковская А.А. Историческая наука российской эмиграции: «евразийский соблазн». М., 1997.

Васильев А.А. Красота в изгнании. Творчество русских эмигрантов первой волны: искусство и мода. М., 1998.

Владыка Иоанн – святитель Русского Зарубежья. М., 2008.

Гамов Г.А. Моя мировая линия: Неформальная автобиография. М., 1994.

Гершензон М.О. Жизнь В.С. Печерина. М., 1910.

Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 1–3. М., 2001.

Дашин А.В. Деятельность правительства Вооруженных Сил Юга России в Крыму (апрель-ноябрь 1920 г.): Исторический аспект. СПб., 1998.

Дейч Л.Г. Русская революционная эмиграция 70-х годов. Пг., 1921.

Дети русской эмиграции. М., 1997.

Делассен С. Гала для Дали. Биография супружеской пары. М., 2008.

Доронченков А.И. Эмиграция «первой волны» о национальных проблемах и судьбе России. СПб., 2001.

Драпкин А., Шапошников Ю. Тайна «Железного Самсона». М., 1968.

Дубаев М.П. Рерих. М., 2003.

Еременко Л.И. Русская эмиграция как социально-культурный феномен. М., 1993.

Ершов В.Ф. Российское военно-политическое зарубежье в 1918–1945 гг. М., 2000.

Жизнь и житие священника Дмитрия Клепинина. Париж, 2004.

Зеньковский А.В. Р.Н. Верховской. Нью-Йорк, 1956.

Ионцев В.А., Лебедева Н.М., Назаров М.В., Окороков А.В. Эмиграция и репатриация в России. М., 2001.

Иосько М.И. Николай Судзиловский-Руссель. Минск, 1976.

Ипатьев В.Н. Жизнь одного химика. Воспоминания. Т. 1–2. Нью-Йорк, 1945.

Ипполитов Г.Н. Деникин. М., 2006.

Ипполитов С.С., Недбаевский В.М., Руденцова Ю.И. Три столицы изгнания: Константинополь, Берлин, Париж. Центры зарубежной России 1920-1930-х гг. М., 1999.

Историческая наука российской эмиграции 20-30-х гг. ХХ века. М., 1998.

История Российского зарубежья: Проблемы адаптации мигрантов в XIX–XX веках. М., 1996.

Казнина О.А. Русские в Англии. Русская эмиграция в контексте русско-английских литературных связей в первой половине ХХ века. М., 1997.

Калинин Н.Н., Земляниченко М.А., Кадиевич А. Архитектор Высочайшего Двора. Симферополь, 2004.

Карлик Л.Н. Мечников. М., 1946.

Карпов Н.Д. Трагедия Белого Юга. 1920 год. М., 2005.

Керсновский А.А. История Русской армии. Т. 1–2. Смоленск, 2004.

Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия. Париж, 1970.

Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье… Пути и судьбы русской эмиграции. М., 1990.

Крайванова И.Я. Генерал А.И. Остерман-Толстой. М., 1972.

Красовская В.М. Анна Павлова. Страницы жизни русской танцовщицы. Л.-М., 1964.

Крестный путь Русской армии генерала Врангеля. Рыбинск, 1996.

Кузнецов В.И., Максименко А.М. Владимир Николаевич Ипатьев: 1867–1952. М., 1992.

Культура русского зарубежья. М., 1995.

Культурное наследие российской эмиграции. 1917–1940. Кн. 1–2. М., 1994.

Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Поэт Константин Бальмонт. Биография. Творчество. Судьба. Иваново, 2001.

Лехович Д.В. Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина. М., 1992.

Литературная энциклопедия русского зарубежья. 1918–1940. Т. 1–2. М., 1998–2000.

Лосев Л.М. Иосиф Бродский. М., 2008.

Макаров А. Александр Вертинский. Портрет на фоне времени. М., 2009.

Маркевич А.И. Григорий Карпович Котошихин и его сочинение о московском государстве в половине XVII в. Одесса, 1895.

Мартынов Б.Ф. Русский Парагвай. Повесть о генерале Беляеве, людях и событиях прошлого века. М., 2006.

Масоликова Н.Ю. Елена Антипова (1892–1974) – русское имя в истории психологии и педагогики Бразилии // История отечественной и мировой психологической мысли: ценить прошлое, любить настоящее, верить в будущее. Материалы международной конференции по истории психологии «V московские встречи», 30 июня – 3 июля 2009 г.

Менегальдо Е. Русские в Париже. 1919–1939 гг. М., 2001.

Миленко В.Д. Аркадий Аверченко. М., 2010.

Михайлов О.Н. Куприн. М., 1981.

Михайлов О.Н. Литература русского зарубежья. М., 1995.

Михеев В.Г., Катышев Г.И. Сикорский. СПб., 2003.

Монархи Европы. Судьбы династий. М., 1997.

Мстислав Добужинский . Семейный альбом. М., 2012.

Надеждин Н.Я. Рудольф Нуриев. М., 2011.

Назаров М. Миссия русской эмиграции. М., 1994.

Нижинская Р. Вацлав Нижинский. М., 2004.

Обоймина Е.Н. Свет земной любви. Елизавета Кузьмина-Караваева – мать Мария. М., 2009.

Омельченко Н.А. Политическая мысль русского зарубежья. Очерки истории (1920 – начало 1930-х годов). М., 1997.

Павленко Н.И. Царевич Алексей. М., 2008.

Пашуто В.Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1991.

Петров В. Русские в истории Америки. М., 1991.

Петров Д.П. Аксенов. М., 2012.

Пирумова Н.М. Бакунин. М., 1970.

Пирумова Н.М. Петр Алексеевич Кропоткин. М., 1972.

Плужников К. Николай Иванов. СПб., 2006.

Политическая история русской эмиграции. 1920–1940 гг. Документы и материалы. М., 1999.

Полубаринова-Кочина П.Я. Софья Васильевна Ковалевская. 1850–1891. Ее жизнь и деятельность. М., 1955.

Попов В. Сергей Довлатов. М., 2010.

Прокофьев В. Герцен. М., 1987.

Пчелов А.Е. Романовы: Судьбы династии. М., 2003.

Раев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции. 1919–1939. М., 1994.

Ратушняк О.В. Донское и кубанское казачество в эмиграции (1920–1939 гг.). Краснодар, 1997.

Рейтман М. Знаменитые эмигранты из России: очерки о россиянах, добившихся успехов в США. Ростов-на-Дону, 1999.

Российская научная эмиграция. Двадцать портретов. М., 2001.

Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе 20-х годов (гражданские беженцы, армия, учебные заведения). М.-Goettingen, 1994.

Российские ученые и инженеры в эмиграции. М., 1993.

Российское зарубежье: история и современность. М., 1998.

Россия антибольшевистская. Из белогвардейских и эмигрантских архивов. М., 1995.

Россия в изгнании. М., 1999.

Рощин М.М. Иван Бунин. М., 2000.

Рудницкий А.М. Другая жизнь и берег дальний. Русские в австралийской истории. М., 1991.

Русакова А.А. Зинаида Серебрякова. М., 2011.

Русская военная эмиграция 20-40-х годов: документы и материалы. Т. 1–2. М., 1998–2001.

Русская литература в эмиграции. Питтсбург, 1972.

Русская эмиграция в Югославии. М., 1996.

Русские без Отечества. Очерки антибольшевистской эмиграции 20-40-х годов. М., 2000.

Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века. М., 1994.

Русское зарубежье: трагедии, надежды, жизнь. М., 1993.

Русское зарубежье в Латинской Америке. М., 1993.

Рутыч Н.Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России. М., 1997.

Самин Д.К. Самые знаменитые эмигранты России. М., 2000.

Сараскина Л.И. Солженицын. М., 2009.

Свириденко Ю.П., Ершов В.Ф. Белый террор? Политический экстремизм российской эмиграции в 1920-45 гг. М., 2000.

Соколов А.Г. Судьбы русской литературной эмиграции в 1920-х гг. М., 1991.

Соколов Б.М. Врангель. М., 2009.

Социально-экономическая адаптация российских эмигрантов (конец XIX–XX в.). М., 1999.

Струве Г.П. Русская литература в изгнании. Париж, 1996.

Струве Г.П. Русскией европеец. Сан-Франциско, 1950.

Толстой А.В. Русская художественная эмиграция в Европе. ХХ век. М., 2002.

Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. М., 1995.

Филимонов В.П. Андрей Тарковский. Сны и явь о доме. М., 2011.

Филющкин А.И. Андрей Курбский. М., 2008.

Флам Л. Вики. Княгиня Вера Оболенская. М., 1996.

Френкель В.Я. Петр Борисович Козловский. Л., 1978.

Чернышева-Мельник Н. Дягилев. М., 2011.

Шабуров Ю.Н. Александр Алехин. Непобежденный чемпион. М., 199.

Швейцер В.М. Марина Цветаева. М., 2009.

Шубинский В.И. Владислав Ходасевич. М., 2012.

Ястребицкая А.Л. Историк-медиевист Лев Платонович Карсавин (1882–1952). М., 1991.

Chicoine, S. John Basil Turchin and the Fight to Free the Slaves. Greenwood, 2003.

Jia Ruskaja . Teoria e scrittura della danza. Roma, 1970.

Fathke, B. Marianne von Werefkin. Leben und Werk. Munchen, 1988.

Grohmann, W. Wassily Kandinsky. Life and work. New York, 1958.

Rogger, F. Der Doktorhut im Besenschrank. Das abenteuerliche Leben der ersten Studentinnen – am Beispiel der Universitat Bern. Bern, 1999.

Оглавление