«Маленькая книга жизни и смерти»

Маленькая книга жизни и смерти (fb2) - Маленькая книга жизни и смерти [ёфицировано] (пер. Е. Хилинская) 1006K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дуглас Хардинг

Дуглас Хардинг Маленькая книга жизни и смерти

Предисловие

«Маленькая книга жизни и смерти» дарит наслаждение. В ней мне слышатся отзвуки смеха Вселенной. Она написана с юмором и простотой, достойными поставленной перед ней задачи — противодействовать концептуальным страхам смерти и разоблачить ошибочные представления о том, что человек смертен. Поразительно, что такая маленькая книга может полностью уничтожить воспитанные в нас убеждения относительно вопросов рождения, старения и, наконец, загробной жизни, причём делая это совершенно безболезненно и даже радостно. В этом состоит проявление истинного сострадания, проистекающего из пустоты.

Следуя традиции Будды, который предостерегал от принятия на веру слов других об истинном смысле бытия и предлагал испытать всё на собственном опыте, Д. Хардинг ставит ряд смелых экспериментов над собой и нами, которые один за другим опрокидывают наши предвзятые представления о себе. Занимая столь же бескомпромиссную позицию, как и Рамана Махарши, он ведёт нас в глубь необитаемых земель, именуемых Neti, Neti! («Не то, не то!») до тех пор, пока мы не достигнем той ступени, где мы — всё и вся. В этом путешествии мы пройдём сквозь западную науку (нелинейные дифференциальные уравнения и кварки) и мистические традиции Востока и Запада. Снова и снова Хардинг отвергает пути спокойного восхождения, отражённые в таких доктринах, как учение о реинкарнации и карме, в пользу крутого подъёма по тропе дзэн, не имеющей перил.

Хардинг, как и мой гуру, Ним Кароли Баба, принадлежит традиции «святых негодников». Он полагает, что тот факт, что его телу 79 лет, навязывает ему чувство срочности, которое в наше непостоянное время трудно игнорировать. Ибо он понимает, что, если он не освободится от пут «я» до того, как умрёт, он, говоря словами Руми, «окажется владельцем дома в городе смерти». Но я не обманываюсь. Он всего лишь играет с нами. И он заслуживает восхищения, с которым мы относимся к великим мастерам, когда называем их «живые мёртвые». То, что он предлагает нам, — изящный подарок. Я уверен, что после этого подарка книги о смерти уже никогда не будут такими, как раньше.

Рам Дасс

Пролог

Умереть — это не то,

Что все думают.

Это скорее везение.

Уолт Уитмэн

У мастеров дзэн была традиция сочинять на смертном одре гатху, представляющую в сжатой поэтической форме все прозрения долгой жизни, отданной служению духу, — последний комментарий о самой жизни и о неминуемой смерти. Это сочинение и есть моя заключительная гатха. Точнее, было бы ею, если бы я был дзэнским мастером (или, по крайней мере, дзэнщиком), который несомненно подошёл к самому концу своей жизни, и если бы я писал в стихах.

Тем не менее написание «приземлённой» прозаической гатхи на данном этапе представляется мне не только полезным упражнением — это разбор пережитого, подведение итогов и достижение окончательной ясности, — но также и проектом, осуществить который мне нужно если не для других, то для себя самого, и как можно скорее — в общем-то уже давно пора было это сделать. Ведь сейчас, в возрасте семидесяти девяти лет, я уже прожил жизнь, в два или даже три раза превышающую среднюю продолжительность жизни не так уж много столетий назад. И, несомненно, каждый новый день, проведённый в «камере смертников» в ожидании исполнения приговора, всё неумолимее приближает тот момент, когда я буду «изъят» из жизни — возможно, без какого бы то ни было предупреждения. «Изъят» куда? Есть ли более острый, более насущный вопрос? Мне кажется, было бы глупым, недостойным и совершенно безответственным самообманом не подготовиться к этому моменту истины посредством постановки перед собой вопросов — сейчас… и сейчас… и сейчас (пока я могу это сделать спокойно, пока меня не настигла болезнь, я не испытываю боли, не накачан лекарствами и у меня ещё есть время), — таких вопросов, как: «Что именно значит „жить“, и что тогда значит „умереть“? Должен ли я на самом деле умереть полностью, и если должен, то будет ли это действительно тупик, огромное разочарование, горький, досадный финал приключения, начало которого — в далёком 1909 году — было столь многообещающим? И, самое главное, можно ли сделать что-то прямо сейчас для того, чтобы, во-первых, обеспечить себе выживание и, во-вторых, воздействовать на качество этого выживания, дабы оно стоило того и заслуживало предпочтения в сравнении с полным уничтожением?»

Исследование этих вопросов с максимальной искренностью и тщательностью можно считать самым практическим начинанием всей моей жизни. Даже если мою псевдо-гатху не прочтёт никто другой, её обязательно нужно написать, чётко и честно. (Я должен сделать всё, что в моих силах, чтобы быть предельно честным с самим собой: при обсуждении этой темы как никакой другой любое сокрытие нежелательных «улик», любой обман сделали бы весь проект нелепой потерей времени.) Я мог бы назвать её собственной, в высшей степени личной и переставшей быть мифом «Книгой мёртвых» — конечно, далеко не египетской или тибетской, и даже не религиозной в обычном понимании этого слова, а искренне современной, западной и основанной на фактах. Ибо моя цель — провести это исследование в том духе, чтобы придать самому банальному обрывку имеющегося в настоящее время доказательства, самому слабому проблеску непосредственного опыта и малейшему порыву к смирению перед лицом данного бо́льшую ценность, чем целым библиотекам священных книг и учёных трудов. Здесь ничему — каким бы оно ни было возвышенным и священным — нельзя верить; всё — каким бы оно ни было приземлённым — нужно подвергать проверке и испытанию. В этом вопросе жизни и смерти я не могу позволить себе принять на веру ни одно учение, не могу положиться ни на чьи слова — и не могу пренебречь ни одной подсказкой. Именно здесь, на пороге смерти, я понимаю, что вынужден последовать совету умирающего Будды и стать светилом для самого себя, не ища никакого внешнего прибежища.

Такое осторожно-непочтительное отношение к институту религии, ко всем почитаемым авторитетам становится всё более необходимым сейчас, когда в нашем распоряжении (как я подробно опишу ниже) имеются недавно полученные важные опытные данные, касающиеся нашего предмета изучения. Эти данные можно разделить на три группы. Первая группа проистекает из опыта и скептического, открытого в перспективу подхода современной науки, а также из некоторых актуальных научных открытий, особенно в области физики элементарных частиц. Вторая группа основана на недавних исследованиях рассказов пациентов, которых удалось вернуть «с того света». Третья группа основывается на ряде простых экспериментов, которые я использовал на протяжении последних тридцати лет для исследования нашей подлинной природы, или восприятия от Первого Лица, и включает техники для непосредственного распознавания того, кто проводит эти эксперименты, того, кто живёт и умирает, того, кто не делает ничего подобного. (Подборка этих экспериментов составляет основу этой книги, и если их осуществить, а не просто прочесть, это несомненно внесёт ясность в вопросы человеческой природы и судьбы.) Эти три направления — особенно последнее — требуют качественно нового подхода к предмету нашего изучения, и нам следует начать с полного нуля, в духе предельной беспристрастности.

Едва ли можно преувеличить существующее в настоящее время сопротивление такому исследованию, сопротивление любой искренности и реалистичному взгляду на неминуемость смерти. Посмотрите на популярный в мире рекламы и моды культ «молодость любой ценой». Посмотрите на общества пожилых людей, приверженных идее «будь того возраста, на который ты себя чувствуешь» и избегающих всего, что напоминает о старости, болезнях и смерти. Посмотрите на «неоязык» и эвфемизмы типа «он молодой — ему всего семьдесят» вместо «он стар — ему уже семьдесят» и «пожилые люди», «люди старшего поколения» вместо «старики», «старухи». Посмотрите на похоронный абсурд, так эффектно описанный в «Незабвенной» Ивлина Во[1]. Посмотрите на криоконсервацию — замораживание только что умерших для их возвращения к жизни, когда будет разработана соответствующая технология, — демонстрирующую в действии мнение о том, что «смерть — это обман рода человеческого, который больше нельзя терпеть»[2]. Посмотрите на сектантов, всерьёз уверяющих, что смерть есть нечто излишнее и неестественное и что мы можем жить столько, сколько захотим. Как это не похоже на почитание старости и поглощённость смертью и загробной жизнью, так явно присущие определённым великим культурам! И опять же, какой контраст с memento mori (помни о смерти) прошлых столетий нашей собственной цивилизации — все эти человеческие черепа, вырезанные на надгробных камнях и выставленные на каминных полках, все эти бесчисленные гравюры и картины, обращающие живых к зловещему зрелищу Старухи с косой и воображаемым последствиям её прихода!

Были ли наши предки просто психически ненормальны? Скорее это мы, закрывающие глаза на самый неотвратимый факт нашей жизни — её конец, — психически ненормальны. Лишь отчасти, и на менее популярном уровне, наша упрямая слепота компенсируется современной глубинной психологией: например, положением о том, что существует всего один, но тщательно скрываемый страх — страх смерти, из которого вытекают все наши многочисленные сознательные страхи. Урок мне очевиден: смотри в корень страха. Проверь смелое утверждение суфийского мастера Аттара: «Единственная защита от смерти (и страха, ею порождаемого) — в том, чтобы постоянно смотреть ей в лицо».

И, безусловно, у нас есть наше собственное, уникальное по своей силе memento mori, a именно наше более чем оправданное беспокойство по поводу возможности — или вероятности — ядерной войны, за которой последует ядерная зима, массовое самоубийство видов. Нас всех вынуждают признать, что мы живём жизнью, полной опасности, — образно выражаясь, в долине смерти.

Однако смерть, которая приходит к вам и ко мне в любом случае — рано или поздно, — никогда не переживается в массовом порядке, но всегда конкретным отдельным одним: я имею в виду, Первым Лицом Единственного Числа настоящего времени, но никогда, по сути, не вторым и не третьим лицом. Короче говоря, собой наедине с собой. Моя смерть и её предварительное исследование неминуемо станут самым личным и сокровенным приключением, которое можно себе представить. И несомненно, что уже по причине глубоко личного характера этого уникального и неизбежного опыта, это общее приключение каждого из нас, — поэтому я приглашаю вас, мой читатель, присоединиться ко мне в этом исследовании.

Прежде чем мы приступим, давайте завершим эти вводные замечания предостережением и обещанием из известного буддийского текста Дхаммапады: «Бдительность — путь бессмертия, беспечность — путь смерти. Бдительные не умирают, а беспечные уже подобны мёртвым». Это утверждение (хотя оно совсем ничего не доказывает) должно воодушевить нас на то, чтобы отдаться этому делу со всей тщательностью, правдивостью, непредвзятостью и вниманием, на которые мы способны.

Часть 1. Что умирает?

Вы втиснули себя в кратчайший промежуток человеческой жизни и объём тела и создали таким образом бесчисленные конфликты жизни и смерти. Пребывайте за пределами этого тела рождения и смерти, и все ваши проблемы будут решены. Они существуют, потому что вы верите, что рождены, чтобы умереть. Откройте глаза и будьте свободны. Вы — не личность.

Нисаргадатта Махарадж Я живу, не населяя себя, Таким образом, что я умираю Так, чтобы быть бессмертным. Св. Хуан де ла Крус

Тот, кто не умирает до того, как умрёт, погибает, когда умирает.

Якоб Бёме

Настоящая проблема: «Что я?»

«Я — человек» — это неестественно. Вы ни то, ни другое.

Рамана Махарши

Какой бы неотложной и острой ни была проблема моей смерти, конца этой жизни, — она действительно такова, но это не та проблема. Решающий вопрос в следующем: кто смертен? Чья это жизнь, в любом случае? Разгадайте эту загадку, и остальное приложится. Другого пути нет. Когда я хочу определить, сколько прослужит какое-нибудь домашнее приспособление, я обращаю внимание на то, сделано ли оно из папье-маше, дерева, пластмассы, керамики или нержавеющей стали. Так же и с его. Являюсь ли я тем, что исчезает бесследно, или тем, что не гибнет? «Я сделана из Бога, — говорит Беатриче Данте, — и, следовательно, неразрушима», — добавляет она — по существу. Вопрос «Смертен ли я?» относится к категории «Кто или что я прямо сейчас?». Как утверждал индусский просветлённый Рамана Махарши, настоящий ответ на любой серьёзный вопрос — посмотри, кто задаёт его. Из этого следует, что моей главной задачей в этом исследовании должно быть приближение к себе с множества разных точек зрения, постоянно возвращаясь к вопросу о моей настоящей природе в данной момент, дабы, отбросив всяческое притворство и заигрывание, быть с полным осознанием именно того, чем я уже являюсь. И это должно показать — почти как побочный результат — насколько я долговечен.

Преимущества такою широкого подхода к данной проблеме, который при этом сводит все мои проблемы к одной, сразу очевидны. Ведь тогда я должен перейти от эскапистской погружённости в другие периоды к сегодняшним реалиям, от «там» к «прямо здесь», от догадок к уверенности, от смутных мыслей и гипотез к острому восприятию, от мечтательной пассивности к работе (если пробуждение и бодрствование можно назвать работой), от неестественной жизни, основанной на ложном «кем я не являюсь», к естественной жизни, основанной на истинном «кто я есть». И, в качестве дополнительного вознаграждения, я нахожу, что это не что иное, как подготовка к смерти, лучшая из всех возможных и единственно эффективная. Если я сделаю свою домашнюю работу крайне внимательно сейчас, я сдам экзамен в конце семестра. Если же я буду бездельничать и надеяться на лучшее, я, скорее всего, провалюсь. (И буду низведён в низший разряд? Будет ли мне дан ещё один шанс в очередном воплощении, во множестве перевоплощений? Буду ли я отослан в какое-нибудь чистилище или ад? Это всё вопросы, которые мы будем ставить в своё время.)

Что же тогда такое эта предполагаемая Истинная Природа человека, это чудесное открытие мудрецов, обещающее разрешить все вопросы? Мне лучше сразу составить представление об этом Я, которое я ищу, иначе я не смогу найти ни его присутствие, ни его отсутствие. В кратчайшем изложении, мне советуют искать то, что отнюдь не является вещью, а является безграничным, необусловленным, недвижимым, вневременным (повторяю — вневременным), простым, безмолвным, и — что прежде и после всего — самоочевидным и чрезвычайно остро воспринимающим себя как всё вышеперечисленное. Это то непознаваемое, о котором Аристотель сказал, что нет ничего так легко познаваемого. Это беспредельная бездна одной тайны под другой, одновременно являющаяся моим спасением и моим Я. Для обозначения этого существует множество синонимов и метафор, таких как Ничто, Ясность, Прозрачность, Чистый Свет, Пустое Пространство, Пустота, не оставляющая следов, безукоризненная и безупречная, чистая Способность, Нерождённая и Неумирающая… и все они могут не более чем помочь мне узнать это, когда я на него наткнусь. (Правильное понимание этих слов, знание всего об этих понятиях, размышление над ними и даже их ощущение — я убеждён, всё это бесконечно далеко от реальности, от того, чтобы по-настоящему видеть это яснее, чем что бы то ни было, и, следовательно, сознательно быть этим.)

Такова моя совершенно не выразимая словами внутренняя история, моя сущность, моя бессмертная реальность, — согласно слухам, уходящим в глубь веков. Так утверждают все Видящие, независимо от их религиозной и культурной принадлежности. И такова поистине ошеломляющая гипотеза, которую я проверяю здесь и сейчас, не дожидаясь, пока окажусь без сил на смертном одре. Руми, великий суфий, формулирует мою задачу без компромиссов: «Умри прежде, чем ты умрёшь». К чему я бы добавил: «И посмотри, что произойдёт». А Платон идёт дальше и определяет саму философию как «практику смерти». Да здравствует философия!

«Что я?» нужно решить сейчас

Зачем вы хотите узнать, чем вы станете, когда умрёте, прежде чем вы узнаете, что вы сейчас?

Рамана Махарши

Согласно буддизму махаяны, моя Истинная Природа — это Чистый Свет Пустоты. И, согласно той книге махаяны, которая имеет непосредственное отношение к данной стадии нашего исследования, — Тибетской книге мёртвых, — мне нужно как следует освоиться с Чистым Светом, пока я ещё не подошёл к завершению своей жизни: тогда я узнаю его и сольюсь с ним, когда он появится передо мной в момент смерти, и буду полностью отпущен в Реальность или Нирвану, перестав быть подвластным жизни и смерти. Ибо в этот момент (утверждает замечательный текст) Свет видят все воспринимающие существа, но подавляющее большинство вскоре теряет его из виду, потому что они не привыкли к нему. Взамен они оказываются окружёнными и поглощёнными множеством богов, титанов и демонов, которые являются проекциями их собственного цепляющегося ума, продуктами пугливого мышления, принимающего желаемое за действительное, что ведёт к ещё одному кругу в мире заблуждений и страданий.

Позвольте мне здесь привести несколько относящихся к делу отрывков из нашего текста (вариант Эванса-Уэнца):

Ваше собственное сознание, сияющее, пустое, неотделимое от Великого Тела Сияния, не имеет рождения и смерти и является Неизменным Светом… Осознав таким образом своё собственное Я, человек навсегда соединяется с Дхармакаей (Вселенским Сознанием), и его освобождение бесспорно… Тех, кто много медитировал, абсолютная истина осеняет сразу, как только тело отделяется от сознания-основы. Приобретение опыта в течение жизни имеет большую значимость. Те, кто осознал истинную природу своего существования… получают огромную силу во время Бардо мгновений смерти, когда нисходит Чистый Свет… Таким образом, поскольку практика в этом Бардо имеет особое значение даже в течение жизни, держитесь за него… так, чтобы в момент смерти оно не было забыто, хотя бы вас преследовало сто палачей… Дорожите этой доктриной: она — квинтэссенция всех доктрин.

Я бы подытожил основную идею Книги мёртвых так: «В конце жизни вам предстоит насладиться Светом — этим самым глубоким переживанием, которое есть основа всякого переживания и которое вы не утратите, — при условии, что сейчас вы будете „лезть из кожи вон“ для достижения этого (или, скорее, всё наоборот, внутрь) и будете получать удовольствие, практикуя это».

Пока я не умру, у меня не будет никакой возможности напрямую проверить истинность этого учения, насчитывающего тысячелетия. По общему признанию, многое в Книге мёртвых фантастично. (На самом деле в ней прилагаются все усилия, чтобы подчеркнуть, что всё, кроме Чистого Света Пустоты, есть воображение, заблуждение умирающих.) Тем не менее в основных моментах её, по-видимому, могли бы чудесным образом подтвердить современные исследования предсмертных переживаний (ПСП)[3].

Новейшая реанимационная аппаратура и средства искусственного поддержания жизнедеятельности возвращают с края могилы всё возрастающее число пациентов, которые остаются в живых и подробно описывают свои впечатления. Фактически, некоторые из них, очевидно, соскальзывают за край и переживают клиническую смерть — их дыхание, пульс и даже энцефалические волны прекращаются на какое-то время, прежде чем их удаётся вернуть к жизни, — что придаёт их свидетельствам особую значимость. Таким образом, мы обладаем сейчас большой информацией по этой жизненно важной теме — что испытывает умирающий во время смерти, — информацией, в которой в той или иной степени было отказано нашим предкам. И выдающееся открытие здесь таково: оказывается, предсмертные переживания совершенно одинаковы для большинства людей независимо от их культурной и религиозной принадлежности, причины смерти и того, как это происходило. Как правило, все рассказывают о покое и свободе от боли, о бесформенности и отделении от тела (которое обычно видят сверху), о сияющем свете (который сначала появляется как светящаяся точка в конце тоннеля и в конце концов поглощает субъект), о яркой цветовой гамме и красивых сценах и звуках. В целом создаётся впечатление о необыкновенном свечении и сиянии, очень напоминающем свет, который составляет тему Тибетской книги мёртвых.

Нам говорят, что этот свет, являющийся общим элементом всех предсмертных переживаний, — хотя и неописуемо сияющий, но не ослепляющий и не мешает чётко видеть окружающие предметы. С ним чувствуешь себя непринуждённо, он притягивает, в некоторых случаях поглощает вас. И вы возвращаетесь на людскую сцену, совершенно не сомневаясь в реальности того, что вы пережили. Однако вы быстро понимаете, что мало кто жаждет воспринять ваш рассказ серьёзно. В любом случае, у вас нет особого желания вербовать последователей. Очевидно, достаточно и того, что жизнь теперь становится более ценной, что вы больше живёте в настоящем, становитесь менее эгоистичны, и у вас сильно ослабевает или полностью исчезает страх смерти. Таковы (как мы знаем от тех, кто вернулся с «порога смерти») возможные в большей или меньшей степени преимущества этих переживаний.

Учёные подтверждают, что у таких людей, как правило, действительно меняется жизнь. Переживание света, испытанное ими, в ретроспективе кажется — по крайней мере некоторым из них — таким ценным, что они прилагают усилия в попытке вновь испытать это.

Можно ли сказать, что эти предсмертные переживания — нечто вроде нашей собственной подлинно западной и современной версии переживаний тибетских посвящённых? Можно ли сравнить описанный ими яркий, но приятный свет с тибетским Чистым Светом Пустоты, который, повторю, освещает каждого мужчину и каждую женщину, покидающих этот мир? И, что ещё более важно, можно ли считать, что эти предсмертные переживания — по крайней мере, самые завершённые, наилучшие из них — это незаслуженный и неожиданный образец той совершенной самореализации, которую описывают мудрецы? Как утешительно, как трогательно было бы узнать, что какой бы недуховной и недостойной ни была ваша жизнь, по её окончании у вас будет хороший шанс получить подлинный мистический опыт! Как будто сострадательный Отец или заботливая Вселенная даёт нам эту заключительную милость и утешительный приз, этот вкус радости, скрытый у самых истоков всего.

И всё же в конце концов не так уж удивительно было бы обнаружить, что (как заметил Плутарх) «в момент смерти душа переживает то же самое, что испытывают посвящённые в великие таинства». Ибо именно тогда (если этого не произошло раньше) ваши привязанности отсекаются волей-неволей; вы видите, что ваши оставшиеся амбиции недостижимы; вас больше не волнует, что думают другие, и вас толкает по направлению к той степени свободы — если не в свободу — от традиционных ценностей и социальной обусловленности, которая является предварительным условием всех настоящих духовных прозрений. Именно тогда Очевидное — которое всё время казалось неочевидным — наконец должно снизойти. Умирание — это непременно момент истины. Поэтому искусство жить — в том, чтобы предвосхитить этот момент, умереть прежде, чем наступит смерть, перестать отсрочивать свою смерть. Поэтому лекарство от смерти — гомеопатическое.

Короче, хотя исторически Тибетскую книгу мёртвых можно было бы свести к missa solemnis, заупокойной мессе, она на самом деле путеводитель по жизни, в котором речь идёт о «повороте кругом на кресле сознания» прямо сейчас. И, аналогичным образом, хотя популярный интерес к предсмертным переживаниям возникает из озабоченности вопросами о жизни после смерти, эти переживания, по-видимому, приобрели бы большую ценность в отношении жизни до смерти, в отношении самого этого момента, в отношении того, что такое, в любом случае, реальность, сейчас и всегда.

Насколько же значимы для нашего исследования эти захватывающие истории — древние и современные — о пограничной полосе между жизнью и смертью? Намного ли, в конце концов, их статус как свидетельств выше по сравнению со статусом некоторых снов, которые могут быть даже более живыми, убедительными и содержательными, чем обычная жизнь в состоянии бодрствования? Что предсмертные переживания в действительности доказывают? И учёные, которые без особых колебаний отмахиваются от них как от «галлюцинаций, вызванных выбросом эндорфинов организмом в критическом состоянии», или как от «околопсиходелических побочных эффектов некоторых широко применяемых медикаментов» или чего-нибудь в этом роде, — наверняка ли эти учёные не правы?

Со своей стороны, большее, в чём я могу быть уверен, — это, во-первых, в том, что умирающие, как правило, сталкиваются — помимо других явлений — с особого рода ярким светом, который ощущается как очень милосердный и (по крайней мере вначале) исходящий полностью «извне», и, во-вторых, в том, что было бы странно, если бы это чудесное свечение не имело никакой особенной связи с чудесным (и при этом совершенно обыкновенным) Внутренним Светом Осознания, о котором говорят Видящие и Мудрецы. Из этого не следует, что описанное выше — две версии одной и той же реальности, и тем более не следует, что они идентичные. Из этого также не следует, что свет, который видят при предсмертных переживаниях, существует в «объективной реальности» (в том смысле, как объективен солнечный свет), а не только в «психологической реальности» (в том смысле, что это нормальное, а не патологическое переживание). Открытие о том, что многие люди, находясь на грани смерти, — даже большинство — испытывают этот, вначале внешний, свет, несомненно говорит нечто важное о человеческом уме, но не говорит ничего определённого о внутренней Природе человека или о Вселенной в целом. (Если бы это было не так и подобные широко распространённые сильные переживания были бы объективно действенными, мы бы очутились в ужасном мире, населённом множеством богов, титанов и демонов, — не говоря уже о мифологически-психологических сущностях, начиная с ман[4] и кончая архетипами Юнга, — энергию которых чувствовало большое количество людей и/или которых — по утверждению этих людей — они реально воспринимали.)

В данном исследовании я не могу позволить себе самообман и подмену действительного желаемым, если этого можно избежать. Не что иное, как моё истинное Я — ибо только оно решит вопрос, смертен я или бессмертен — поставлено на карту; и оно заслуживает — оно требует — скрупулёзного научного рассмотрения[5]. Ведь основание, на которое опирается наука, — это сомнение, основополагающая неуверенность, которая открывает нам глаза на факты. Настоящая наука не строится на ярких снах, или воображении, или интуиции, или чувстве, или рассказах, или рассуждениях, или гипотезах. (Хотя всё вышеперечисленное занимает в науке определённое место и вносит в неё свой вклад, всё это в разной степени — предвзятые мнения, упрямые и догматичные.) Она также не основывается на вере, или непроверенных утверждениях других, или их обоснованных мнениях, или их честных описаниях того, что они однажды испытали в особых условиях. Критерии научного факта следующие: он должен поддаваться проверке сейчас, кем угодно, по желанию и многократно — при условии применения соответствующих приборов и лабораторного оборудования; и он должен восприниматься органами чувств — чтобы, в конечном счёте, можно было посмотреть и увидеть. Научный факт зависит от скромного и терпеливого снятия показаний измерительных реек, термометров, хронометров, весов, лакмусовых бумажек и т. п. Взлёт средневековой науки начался только тогда, когда люди осмелились подвергнуть сомнению освящённые временем стереотипы мышления и искусную аргументацию о том, как всё должно происходить, осмелились начать с начала и проследить, как всё в действительности происходит, посмотреть, какие экспонаты открыто представлены на этой выставке, и поэкспериментировать с ними. Знание об объекте не может быть глубже, чем сенсорное основание, на которое оно опирается.

И абсолютно то же самое верно в отношении знания о субъекте, об этом Первом Лице. Изменение направления научного поиска на 180°, от наблюдаемого к наблюдателю, не уменьшает необходимости постоянно возвращаться от того, что мы постигаем, к тому, что мы воспринимаем. (Это немалое достижение. «Будды и чувствующие существа совершенно ничем не отличаются», — говорит дзэнский мастер Хуанбо. Как осознать это? «Просто в один миг отбросьте концептуальное мышление, и вы достигнете всего».) Скорее, это увеличивает необходимость наблюдать, наблюдать и ещё раз наблюдать.

Конечно, маловероятно, что мне удастся полностью соответствовать идеалу «смирения перед фактами» на протяжении всего этого исследования — наверняка не более, чем учёным, исследующим объект или третье лицо, удаётся преуспеть в своей области. Но я намерен сделать всё от меня зависящее, непрерывно возвращаясь к моим чувствам и уходя от любой бесчувственности.

И если в конце концов — уже создаётся впечатление, что такое вполне вероятно, — окажется, что в общем и целом рассказы о предсмертных переживаниях других людей, восточных и западных, не противоречат нашим переживаниям и находят подтверждение в наших собственных экспериментах, данные которых получены из первых рук и воспринимаемы органами чувств по эту сторону смерти, — что ж, тем лучше. Пока достаточно отметить, что любые сведения, которые предсмертные переживания могут предоставить касательно нашей природы и судьбы, вторичны по отношению к результатам экспериментов, которые вы и я сейчас будем проводить. Экспериментов, которые — поскольку они воспринимаемы чувствами и могут быть повторены — способны увести нас от многословных споров о смерти и привести к согласию, увести от пугающих сомнений по поводу смерти и привести к спокойной уверенности сейчас.

Я — то, чем я кажусь

Дзэнский мастер Дуншань: Я показываю истину живым существам.

Монах: И кто они после этого?

Дуншань: Больше не живые существа.

И вот я возвращаюсь к тому, что для меня является настоящим вопросом, по отношению к которому все другие вопросы второстепенны: что я сейчас?

Чем бы ещё я ни был, я несомненно проявлен как что-то. Я воплощён, я произвожу впечатление на других и (через них) на себя. Что такое это «что-то», наблюдаемое просто и беспристрастно, без предубеждений, как будто в первый раз?

Проблема в том, что я далеко не безразличен к этому объекту исследования (который одновременно его субъект): мне едва ли удастся избежать предвзятости, некоторой склонности подтасовывать счета ради своей (воображаемой) выгоды. Поэтому позвольте мне обойти это препятствие, отметив, как я бы стал заниматься другим предметом — не собой, не чем-то свойственным человеку или даже живым, а просто вещью, любым обычным неодушевлённым объектом. Назовём его X. Я наверняка смогу спокойно и честно рассмотреть нечто столь нейтральное — получить чёткую, конкретную картину X, и затем применить знания об объективности, которые я усвою, в моём самоисследовании.

И даже здесь сразу же появляются осложнения (возникающие на этот раз не из предвзятости наблюдателя, а из природы наблюдаемого). Оказывается, ни один объект не может быть только собой. Посмотрите на X вблизи, и он предстанет чем-то одним; если посмотреть на него с некоторого расстояния, он будет уже другим; а издалека он покажется чем-то третьим. Продолжайте отходить от X, и все его следы исчезнут — не останется ничего, что можно было бы увидеть. Подойдите к нему достаточно близко, и они снова исчезнут. Всё, к чему бы я ни приблизился и от чего бы ни удалился, я теряю. Разворачиваясь, дистанция создаёт не только очарование, но и всё остальное: сворачиваясь, она забирает всё это назад. Мне не встречается ничего, что бы было абсолютно и буквально тем, что оно есть, ничего, что бы не было двусмысленным, относительным, призрачным, неопределённым.

Например, возьмём эту страницу в рукописном или напечатанном виде. Я могу прочесть её только потому, что мне удаётся держать её на правильном расстоянии — почти ровно тридцать сантиметров. Сократите это расстояние до трёх сантиметров, и слова — полные смысла — превращаются в бессмысленные чёрные знаки на белой бумаге. Ещё ближе — при условии, что я вооружу своё зрение соответствующими оптическими и электронными устройствами, — и плоская бумага преображается в скопления вытянутых волокон, за которыми следует набор бесцветных структур, называемых молекулами; за молекулами (уверяют меня физики) скрываются всё труднее различимые, нематериальные, невесомые псевдоштучки, называемые атомами, бесконечно малыми частицами или волнами, кварками; и, наконец, само пространство, заполненное энергией. Ни эта страница, которую я читаю, ни что бы то ни было другое не выдержит ближайшего рассмотрения.

Не во всех деталях, конечно, но в общих чертах и в принципе таково непостоянное, неоднозначное, в высшей степени двусмысленное — и по-настоящему магическое — строение любого X, любой вещи. X никогда не бывает чем-то чётким и определённым: сама его природа зависит от того, как на него смотреть: в частности, от того, откуда на него смотреть, от расстояния.

Не в бровь, а в глаз! Я — не исключение. Как Д. Е. Хардинг, я точно такой же — потому что я тоже вещь, X. На самом деле именно эта магия дистанции делает меня особенной, единичной, очень определённой, измеримой, фотографируемой, поддающейся взвешиванию, локализованной сущностью со своей собственной историей. Благодаря ей у меня есть имя и адрес, я нахожусь в ОДНОМ месте и столетии, а не в другом, и т. д. Ограниченность, специфичность, сложная обусловленность, относительность — в каком-то смысле нереальность — это не случайности, а сам материал, из которого я состою. (Прошу прощения за пустую болтовню, но я не то, что я есть без того, чем я не являюсь: я существую как я, потому что я не существую как вы: моя разновидность существования — это также и несуществование.) А если это всё вызовет у меня сомнения, мне просто нужно будет попросить друга сфотографировать меня. (Скольким мы обязаны этому разрушающему иллюзии изобретению — фотоаппарату, этому сравнительно беспристрастному, почти неподкупному свидетелю обвинения!) Я замечаю, как старательно мой друг держит этот инструмент на нужном расстоянии. Ближе, и у него получится неузнаваемый нос, рот или глаз, потом — нечеловеческая клякса; дальше, и будет неузнаваемый карлик, и затем нечеловеческое пятнышко, не имеющая размера точка, полное ничто. Что он и его фотоаппарат сделают (точное словцо!) из этого X — если вообще что-нибудь сделают, — зависит только от него.

Объяснение, которое современная физика даёт многоуровневой и неуловимой вещи, называемой мной, наполняет это краткое описание моего строения выразительными подробностями — большинство из которых подтверждается такими многочисленными и проверенными доказательствами, что я должен принять их. Что я и делаю — с благодарностью и, по сути, с энтузиазмом и восхищённым изумлением. И я отнюдь не одинок в этом. Множество красиво иллюстрированных книг и искусно сделанных фильмов, доступных сегодня, изображающих чудесные метаморфозы человеческого существа с позиции то приближающегося, то удаляющегося наблюдателя, хорошо известны, даже популярны. Позвольте мне воспользоваться этим примером. Начиная наблюдение со «среднего» или «нормального» расстояния, наблюдатель получает чёткую картину человека, известного под моим именем. Он подвигается ближе, и эта картина сменяется частями и фрагментами человека, теми или иными органами — которые сами, несомненно, не являются человеческими. На смену органам приходят ткани, которые в свою очередь превращаются в клетки, затем только в одну клетку. Это существо — отдельный организм, не особенно зависящий от клеток-спутников, т. к. в надлежащих лабораторных условиях его жизнь можно поддерживать бесконечно долго. Таков этот X, которым я являюсь на определённом расстоянии в пространстве, — гораздо более приземлённое существо, чем та муха, жужжащая на оконном стекле! (И, между прочим, то же самое я представляю собой на определённом промежутке времени: около восьмидесяти лет — могу сказать с точностью до месяца или даже недели — я был исключительно таким примитивным животным, одной клеткой. Убедительный довод!) И, при ближайшем рассмотрении, это животное оказывается вовсе не животным, а органеллами (хромосомами, генами и т. д.), которые, при ещё более близком рассмотрении, оказываются сложными органическими молекулами (ДНК, например), а затем и гораздо более простыми молекулами, в которых не остаётся и последнего намёка на жизнь и цвет. Оставив позади даже их, мой наблюдатель (всё ещё наблюдающий, не забудьте, X, меня) переходит к атомам — каждый из которых подобен солнечной системе: так же заполнен пустотой, так же заполнен пространством, как огромная солнечная система, — и к субатомным частицам, которые ни в каком смысле вообще не являются вещами и точно не являются твёрдыми или материальными объектами; даже их местонахождение никогда не ясно. Что касается кварков, которые на данный момент определяют предел научного проникновения в X, в меня, кто может сказать, что они такое, — если вообще можно утверждать, что они существуют? Знак снова предупреждает: «Назад!» Подойдите ко мне, и вы увидите, насколько поверхностны мои человеческие качества; приблизьтесь ко мне вплотную, и вы обнаружите, что ничего не видно. И всё это (как будет всё более очевидно в ходе нашего исследования) по одной простой причине: меня здесь нет, меня нет дома. Д. Е. Хардинг никогда не был реальностью «здесь и сейчас». Он — феномен «там и тогда»[6].

И это только первая половина рассказа моего путешествующего наблюдателя — часть, направленная внутрь. Вторая половина, ещё более захватывающая, — это то, что он обнаружит, когда (продолжая внимательно следить натренированным взглядом, чтобы X был в центре всего) начнёт увеличивать среднюю дистанцию, на которой ненадолго появляется человек, и станет всё больше удаляться. Человека поочерёдно сменят дом, город, страна, континент; затем планета (Земля), за которой последует солнечная система (Солнце), потом галактика (Млечный Путь) и, наконец, скопления галактик, быстро сжимающиеся до точек света в огромной необозримости, готовых вот-вот совсем исчезнуть.

Итак, история путешествия, направленного вовне, и история путешествия, направленного внутрь, заканчиваются практически одинаково, и каждая из них дополняет и подтверждает другую. Так или иначе, это человеческое существо оказывается всякого рода нечеловеческими существами, которые в конце концов оказываются вообще никаким не существом, а фактически пустым местом. Подобно миражу, или радуге, или блуждающему огоньку, я — особый вид галлюцинации. Поистине, я — то, чем назвал меня Шекспир, сказав, что «мы созданы из вещества того же, что наши сны»[7]. И «завершится сном» это вещество или нет — вот вопрос, к которому мы подходим.

Я — то, что нужно для того, чтобы быть мной

Мастера дзэн полностью отождествлены с Природой.

Д. Т. Судзуки

Конечно, какая-то часть меня протестует — и всё равно считает, что я — человек посередине, не сердцевина и не наружная кожура луковицы, а её средний слой. Я жалуюсь, что нельзя смотреть на меня слишком близко, потому что вне поля зрения остаётся так много всего, что является мной, и нельзя смотреть издали, потому что в поле зрения попадает так много всего, что не является мной. Но этот довод не достигает цели: это просто уклонение от сути дела. Я всё ещё не знаю, кто я (или что я). В этом ещё предстоит разобраться, это предстоит решить на основании фактов, а не на основании сложившихся убеждений или с чужих слов. В любом случае, сразу очевиден ряд веских и вполне понятных причин для признания того, что я не могу быть одноуровневой вещью, «просто человеком» — что бы это ни значило.

Начнём с того, что я нахожусь в полной зависимости от всех уровней, от изумительного набора всех космических воплощений, обнаруженных моим путешествующим наблюдателем. Как это надутое человеческое существо с огромным самомнением могло бы обходиться без низших космических слоёв? Что представлял бы собой этот болтун, если бы он не был воплощён в теле и его бы не поддерживало наполнение всех уровней, которое мы относим к разряду ниже человеческого? Другими словами, что я без моих тканей, клеток, молекул, и так далее вниз по шкале? Всё, что происходит с ними, происходит со мной, всё, что они вытворяют, я вытворяю; я вижу, слышу и ощущаю что бы то ни было благодаря любезности этих покорных вассалов. Чтобы я мог существовать, сюда придётся включить и многих других — представителей макрокосма ничуть не в меньшей мере, чем представителей микрокосма. Ибо опять же, насколько живым будет это человеческое тело, если его отлучить от политического пространства, от общества, от животного и растительного мира, от биосферы, от стихий воздуха, воды и земли? Я мог бы прожить долгие годы с одним лёгким, Одной почкой, неполным пищеварительным каналом и вообще без рук и ног, но сколько минут я продержусь без моего Солнца, моей звезды? Я вынужден быть всем, что обеспечивает моё существование в качестве того, кто я есть. Я не буду собой, не буду весь здесь, не буду отдельным индивидом без всех моих воплощений, от минимально инклюзивных до максимально инклюзивных, начиная с субэлементарных частиц и кончая сверхгалактиками.

И даже это — не вся история, не окончательная истина о том, Кто я. Ибо только наивысшие и наинизшие члены космической иерархии (которые на самом деле являются двумя аспектами одного и того же Абсолюта) вполне реальны. А остальное — некий обман, волшебное представление, устроенное космическим иллюзионистом, мимолётные проблески Чего-то Ещё, настоящего X, или, если хотите, Бога. (Джон Шотландец в раннем Средневековье описывал все вещи как богоявление, или проявления Бога; и, может быть, для Бога мы здесь и пытаемся проникнуть в то Ничто-Всё, которое одно существует само по себе и не является фасадом чего-то ещё.)

И в общем-то в этом всём нет ничего мистического, трудного или неясного. Всякий согласится, что любой орган (к примеру) не однороден от начала до конца, а состоит из чего-то совершенно другого. Мы говорим, что он действительно является клетками, которые в свою очередь состоят из молекул и действительно ими являются; и так далее вниз вплоть до Непознаваемого Ничто, Источника, основного Таинства, которое является только собой на всём своём протяжении, не составным, но простым. И наоборот, тот же самый орган непостижим без всего организма, который в свою очередь нельзя без потери смысла изолировать от жизненных связей или экологического целого, к которому этот организм принадлежит. И так далее вверх вплоть до Непознаваемого Сущего, венчающего все Таинства, которое одно Самодостаточно, вездесуще и правильно, единственный истинный Индивид, строго неделимое, не что иное, как Оно. Только в этом Едином и в качестве этого Единого все кусочки и частички могут существовать, а тем более объединяться и играть свои роли.

Из этого следует, что, утверждая, что я живое, в полной мере функционирующее существо (как я обыкновенно делаю), я косвенно утверждаю, что являюсь Тотальностью Бытия в его двух контрастных аспектах, Пи́ке и Основании великой Иерархии. Если я вообще жив или существую, то в качестве этого Целого Тела и Никакого тела. Как нелепо было бы притворяться, что это псевдотело, расположенное на полпути и называемое Д. Е. Хардинг, имеет какую-то собственную жизнь или независимое существование!

Я — то, чем я себя ощущаю

У человека знания нет ни чести, ни достоинства, ни семьи, ни родины.

Дон Хуан (Карлос Кастанеда)

Эта двусторонняя Тотальность, я вынужден признать, есть моя истинная Природа. Это открытие не относится к разряду тех, которые мне безусловно нравятся. В сущности, я пытаюсь как могу увильнуть от этого слишком уж радикального вывода. (Насколько тяжелее выносить величие, чем несчастье!) Я пытаюсь использовать любой дающий мне надежду путь отступления, протестуя, что все мои рассуждения чрезмерно основаны на физическом, материальном и недостаточно — на нравственном, духовном; или слишком научны и недостаточно гуманны; или что я слишком озабочен тем, как другие воспринимают меня, и слишком небрежен к тому, как я воспринимаю себя; или, самое главное, что я слишком поглощён тем, как я выгляжу, и слишком мало уделяю внимания тому, как я себя ощущаю — а я безусловно ощущаю себя вполне человеком, зачастую слишком человеком. И общая цель всех таких возражений — есть и ещё — в том, чтобы доказать, что здравый смысл в конечном счёте прав, что я есть тот чётко поддающийся определению человек, которым я являюсь по словам других и в существовании которого я сам никогда не сомневался.

Хорошо (отвечаю я себе), возражение принимается. Позвольте мне тогда попытаться отринуть свой интеллект и свои чувства — проигнорировать кажущиеся нелепыми заключения, к которым они меня привели, и начать полагаться на свои инстинктивные реакции, на своё глубинное внутреннее чутьё в отношении себя и своей природы. За кого я автоматически себя принимаю, с кем инстинктивно отождествляюсь, судя по моему поведению? Что приходит естественно?

Краткий ответ будет такой: я не чувствую — повторяю, не чувствую — себя «просто этим человеком», я на самом деле не попадаюсь на удочку этой длинной истории, рассказываемой всеми, о том, кто я. Мои действия явно демонстрируют, что я в действительности не верю ни одному их слову — что бы я ни воображал, что бы ни говорил, как бы ни притворялся, что верю. Раз за разом мои действия выдают секрет и разоблачают мои чувства. Принимая их сейчас во внимание, я делаю неизменно удивительное открытие, что я не какая-то фиксированная величина, не комплект готовой одежды фабричного производства, а костюм, шьющийся портным для каждого отдельного случая. Я столь же изменчив, настолько же гибок, сколь в этом есть необходимость, насколько этого требует ситуация.

Перейдём к конкретике: мне свойственно чувствовать больше свою семью — или клан, или племя, — чем этого конкретного её члена. Настолько больше, что я могу без колебаний пожертвовать моим узким личным благополучием ради более широкого благополучия, могу даже как «индивид» отдать свою жизнь за жизнь общественную. Так же дело обстоит и с моим народом, городом, страной, и с политическим блоком, моей церковью и моим богом: мне свойственно отождествляться с любым из этих компонентов, или с каждым по очереди, так беззаветно, что их выживание равнозначно моему выживанию, и судьба данного человека становится несущественной. Далее, множество факторов объединяются для того, чтобы усилить моё чувство единства с Землёй: я всё более и более ощущаю себя сходным с планетой. И шкала моего «я» не заканчивается на этом или любом другом уровне. Солнце, солнечная система — это для меня «своя площадка» во Вселенной, своя звезда, и не остаётся никаких сомнений, на чьей стороне я буду в случае настоящих звёздных войн. Более того, моя гибкость простирается так же далеко ниже человеческого уровня, как и выше. Я «недочеловек» не в меньшей мере, чем «сверхчеловек». Но это, конечно, не означает, что «выше и больше» — это хорошо, а «ниже и меньше» — плохо. Итак, более чем вероятно, что в один момент я настолько проникнусь сочувствием к своей стране («так справедливо, эдак несправедливо»), или политической партии (вспомните нацистов), или церкви (с её аутодафе) и настолько сольюсь с ними, что буду готов в их интересах отдать на поругание свои человеческие чувства и испепелить или стереть в пыль любое количество людей. А в следующий момент могу принести в жертву своё собственное тело ради одной из его частей (скажем, желудка), в силу пристрастия или аппетита, предпочтя потакание части здоровью и счастью целого или даже его жизни.

В сущности, единственное достаточно безопасное и полностью благотворное истинное отождествление не останавливается ни перед чем, тем самым выходя за пределы и хорошего, и плохого. Когда я в наилучшей форме, когда я даю волю своим самым неотступным и искренним чувствам, я совершаю двойное открытие: с одной стороны, я обнаруживаю, что избавляюсь от всякой ответственности, от всех привязанностей и каких бы то ни было отождествлений, отказываясь от всего, ни на что не претендуя и ничем не являясь, и таким образом наконец обретая свободу; a с другой стороны — что в высшей степени противоречиво — я замечаю, что беру на борт всех и вся, притязая на всё, не находя покоя, пока не возьму к себе под заботливое крыло самое низкое существо во Вселенной. Это окончательная истина, парадоксальная и двусторонняя истина о том, что я в действительности чувствую. Если уже сейчас (до наших экспериментов) у нас есть прямые указания на то, что я на самом деле не субъект Д. Е. Хардинг, а Ничто-и-Всё, то как чудесно узнать, что я именно так себя и ощущаю, — получается, сейчас дела обстоят так, как глубоко внутри я этого и хочу!

Итоги этой и двух предыдущих глав моего исследования таковы: исхожу ли я из того, как я выгляжу, или из того, что нужно для того, чтобы быть мной, или из того, как я себя ощущаю, в конце концов я получаю практически один и тот же ответ. Я обнаруживаю, что далёк от того, чтобы быть фиксированной величиной, просто человеком, определённым индивидом, которым я якобы являюсь. Напротив, я превосхожу Клеопатру в бесконечном разнообразии, являясь неизмеримо большим и неизмеримо меньшим, чем Д. Е. Хардинг. Вопрос о том, насколько оно смертно — или бессмертно, — мы здесь и рассматриваем. Изучать судьбу чего бы то ни было и кого бы то ни было, не учитывая это Неизмеримое, было бы бессмысленно.

Часть 2. Проверка на бессмертие

I

Нет Видящего, кроме Него… Единого Бессмертного.

«Брихадараньяка упанишада»

II

Нет такого места, куда можно было бы поместить своё Истинное (Изначальное) Лицо. Оно не исчезнет, даже когда разрушится вселенная.

Мумон

III

Осознав, что это тело подобно пене, миражу… он (ученик) отправится туда, где Король Смерти не сможет найти его.

«Дхаммапада»

IV

Внешний человек — это вращающаяся дверь. Внутренний человек — это неподвижная дверная петля.

Экхарт

V

Внутренний человек находится отнюдь не во времени и пространстве, а полностью и буквально — в вечности.

Экхарт

VI

Я ничего не знаю о том, когда я вошёл.

Св. Хуан де ла Крус

VII

Сеется в тленности, восстаёт в нетленности.

Св. Павел

VIII

Когда же тленное сие облечётся в нетленность и смертное сие облечётся в бессмертие, поглощена смерть победою. Смерть! где жало твоё? ад! где твоя победа?

Св. Павел

IX

Всё, что обладает формой, звучанием, цветом, может быть классифицировано как «вещь»… Но человек может достичь бесформенности и преодолеть смерть. Как могут обычные вещи сразиться с тем, что пребывает во власти вечного?

Чжуан-цзы

Эти девять цитат из Учителей относятся к девяти тестам, описываемым ниже. Они дают предварительное представление о том, что мы будем проверять.

Вступление

Бог создал чувства обращёнными вовне, поэтому человек смотрит наружу, а не в себя. Но иногда отважная душа, стремящаяся к бессмертию, обращается внутрь и находит себя. Кто знает беззвучную, не имеющую запаха и вкуса, неосязаемую, бесформенную, бессмертную, сверхъестественную, не подверженную распаду, безначальную, бесконечную, неизменную Реальность, тот выпрыгивает из пасти Смерти.

«Катха упанишада»

Остаётся ещё один основной подход к вопросу моей истинной Природы и, следовательно, к второстепенному вопросу моей истинной судьбы. Это (по крайней мере, по форме, хотя, конечно, не по духу, замыслу и результату) совершенно новый подход и (по крайней мере, для меня, и я нахожу, что для многих других тоже) несравненно самый практически осуществимый и быстрый, самый надёжный и прямой из всех путей Домой. Он не отрицает и не отвергает, а на какое-то время оставляет в стороне все вопросы о том, чем я кажусь другим, или как я себя ощущаю, или чем я считаю себя или кто-то другой считает меня; и, конечно, он не принимает во внимание, что́ утверждают даже самые святые из учителей и священных книг о том, что я есть. Взамен здесь речь идёт о том, каким я себя вижу — именно вижу, с совершенно особенной очевидностью, ясностью и убедительностью, — когда я наконец разворачиваю своё внимание на 180° и (воодушевлённый несколькими простыми указателями и вопросами, на которые легко ответить) осмеливаюсь всмотреться прямо в самые глубокие глубины своей Природы. Это метод прямого самонаблюдения без использования слов. Он срабатывает всегда, когда я отворачиваюсь от жонглирования концепциями, от своих предрассудков и предпочтений, от своих воспринимаемых как должное убеждений и грёз, от всей духовно-религиозной неопределённости, пустой болтовни, абстракций, бессмыслицы — на достаточно долгое время, чтобы ПОСМОТРЕТЬ. Тогда, в сущности, я не только смотрю, но и вижу, что я есть то, что так блестяще представлено здесь, в центре моего мира. Это метод предельной точности, без риска неудачи, который не может не сработать. Здесь нет уровней успеха. Никто и никогда не СМОТРИТ СЮДА напрасно.

Таков прорыв, который нас ожидает, когда, продвигаясь вперёд, мы перейдём к сенсорным тестам, являющимся центром, или ключевой частью всего исследования. Всё зависит от них, всё крутится вокруг их результатов. Если для кого-то из моих читателей предыдущий материал оказался трудным или малоубедительным, их смогут убедить только эти тесты: всё остальное можно пока просто проигнорировать или рассматривать всего лишь как фон или обрамление для них.

Но здесь я хочу сделать два кратких предостережения.

Первое, обращённое ко всем моим читателям и в равной степени к себе самому, следующее: было бы бесполезно (или хуже того) мне — просто записать, а вам — просто прочесть изложенные ниже инструкции по проведению наших экспериментов и отложить их выполнение до более удобного случая — когда у нас будет больше времени, или мы почувствуем, что готовы к этому, или станем гораздо старше и ближе к смерти, или по какой-то другой несостоятельной причине. Не стоит! Что значат несколько минут нашего драгоценного времени, когда на кону — наша вечная судьба? Заслуживаем ли мы того, чтобы наша апелляция смертного приговора была удовлетворена, если мы недостаточно живы, чтобы предложить эту цену на аукционе жизни, если мы слишком непредприимчивы, ленивы или робки, чтобы попытать счастья в чём-то таком простом, таком лёгком, таком решающем, как эти тесты (обещаю, что такими они и окажутся)? Конечно, если нам всё равно, так всё произойдёт или иначе — куда и когда упадёт топор палача, потому что это будет наш конец, — что ж, тогда с таким же успехом можно «есть, пить и веселиться, ибо завтра умрём». Загвоздка в том, что мы можем умереть сегодня и что даже сегодня мы можем рассчитывать на веселье только в том смысле, в каком его понимают алкоголики.

Также ни вам, ни мне не пройдут отговорки о том, что мы уже раньше проводили такие эксперименты — возможно, многократно — и нам вполне известен результат, спасибо! Нет, не известен. Каждый раз — первый. Отличительная черта, уникальная сила и убедительность сенсорного переживания в том, что оно полностью присутствует здесь, нет ничего, если этого нет сейчас. Непосредственность этого переживания — великолепие его воздействия — не подчиняется памяти, иначе оно ненастоящее. Всё остальное становится не новым, поблёкшим и второсортным. Для меня, после десятков лет «повторений» и «накопления знания», То, что я вижу как себя здесь, более свежо, чем бодрящее майское утро, горит ярче, чем пламя первого цветка шафрана, пробивающегося сквозь снег. И всё же это совершенно естественно и обычно, не более таинственно, чем стакан воды, даже «скучнее» стакана воды. Я вас предупредил!

Что приводит меня ко второму предостережению. Крайне важно помнить, для чего предназначены следующие ниже эксперименты. Мы не ищем чего-то захватывающего или радостного, религиозного или духовного откровения и даже не предвкушаем испытать подобие смерти и воскресения. Если что-то такое и произойдёт, мы не должны позволять этому отвлекать нас от нашей единственной цели, которая состоит в спокойном и беспристрастном внимании к явно данному. Мы должны быть готовы открыть себя для ранее непонятных и неприемлемых, но (когда их увидишь) ослепительно ясных фактов относительно себя — возможно, фактов настолько самоочевидных, что мы просто не сможем понять, как их можно было не замечать все эти годы. В частности, у нас должно быть желание вновь начать сначала и посмотреть незамутнённым взглядом в своё истинное Я так, чтобы по окончании наших экспериментов у нас появилась полная уверенность в нём. Наконец мы устремляемся за чистым светом, освещающим Что мы есть, за точной и неоспоримой информацией о нашей подлинной Природе, за трезвой уверенностью, а не за блеском остроумия. Мы хотим знать.

Наше трёхступенчатое исследование в первой части книги, безусловно, не оставило мне никаких сомнений в отношении того, Что я есть на самом деле. Однако девять тестов, следующих ниже, — иного порядка. Их цель не только в том, чтобы подтвердить эти более ранние выводы, но и поднять их на уровень прямого восприятия — с тем чтобы не столько глубоко проникнуть и всем сердцем поверить в Природу человека, сколько увидеть её как блистательно самоочевидную, всегда присутствующую и гораздо более ясную, чем всё остальное.

В чём ещё я могу быть уверен, как не в том, что такое быть мной, здесь и сейчас? Вообще-то я вполне уверен, что такое некоторые другие вещи — такие как столы, стулья, дома и (да!) люди, — предназначенные для всяческих практических целей. Например, мне известно, что дом должен иметь крышу, стены, пол и вход: если чего-то из этого не хватает, это не дом. (Есть ли у него дверь, внутренние перегородки, осветительная и отопительная системы, здесь не важно: хотя это желательно, но не обязательно. Всё это не входит в определение понятия «дом».) Сходным образом я знаю, что человек, чтобы быть человеком, должен иметь голову, содержащую органы чувств и входные отверстия для воздуха и пиши, присоединённую при помощи шеи к туловищу, содержащему выходные отверстия для отходов; а руки и ноги не обязательны. Их можно описать как в высшей степени желательные дополнения, но не как необходимые компоненты, входящие в определение человека. Итак, вопрос в том, каково определение меня? Никто, кроме меня, не может определить, каковы мои неотъемлемые признаки, те минимальные черты или свойства, без которых я буду не я. Не мои необязательные дополнения, а мои основные компоненты.

На практике, без сомнения, человек воображает, что знает себя весьма хорошо и что он является чем-то уникальным, обладающим многими легко узнаваемыми чертами. Например, я определяю себя как человека мужского пола, англичанина, среднего или ниже среднего класса, или не принадлежащего ни к какому классу, среднего роста и телосложения, достаточно здорового психически и физически, достаточно умного, такого-то возраста и такого-то семейного положения, с определённой профессией, адресом, номером телефона и так далее до бесконечности. Но очевидно, что эти признаки или могут подвергнуться изменениям, или действительно всё время меняются, тогда как (предположительно) «я» остаюсь нетронутым и продолжаю быть «собой»: что может означать только то, что они случайны и не составляют сущность моей природы — следовательно, они не так уж важны.

Мне нужно сейчас решить, опираясь на имеющиеся доказательства, вопрос о том, что для меня совершенно необходимо, и поэтому в высшей степени важно для меня. Это обещает стать целым приключением. Это самое лёгкое и самое естественное — и при этом самое дерзкое, потому что его больше всего боятся, — из всех путешествий в неизвестное, для совершения которого я вас приглашаю присоединиться ко мне сейчас.

Проверка на бессмертие

Когда вы видите Того, кто навеки, — это великое видение.

Диалог Спасителя (около III века)

Вы видите, что такое люди, и у вас есть множество доказательств, что они умирают. Если вы хоть сколько-нибудь подобны им, то вы тоже смертны, и точка.

Но действительно ли вы созданы по тому же образцу или нет? Цель следующего исследования в том, чтобы вы решили для себя этот ключевой вопрос на основании имеющихся доказательств, не обращая внимания на то, что говорят эти смертные о том, что вы — один из них.

Занимайтесь этими вопросами очень медленно, дайте себе время прийти к окончательным ответам — «да» или «нет».

I. Открываем свой истинный (третий) глаз

Вы видите, что человек имеет два «окошка» в голове. И в самом деле, он скажет, что смотрит на вас глазами во множественном числе, двумя глазами или парой глаз, а не глазом.

Вопрос в следующем: откуда вы смотрите прямо сейчас, в своём собственном непосредственном опыте? Воспринимаете ли вы эти буквы и слова — эти ряды чёрных значков на белой бумаге — через два крохотных смотровых отверстия?

Или через одно очень большое и очень чистое «венецианское окно»[8] — настолько большое, что у него вообще нет рамы и чётких границ, и настолько чистое, что в нём как будто нет стекла, как будто оно всегда распахнуто настежь?

Фактически, есть ли сейчас хоть что-нибудь с вашей стороны — ближайшей стороны — сцены? Или вы полностью исчезли ради неё, стали чистой Способностью, свободной для этих страниц, для держащих их пальцев и усечённых рук, для размытого заднего плана?

Человеческое существо имеет пару глаз, которые открываются при рождении и в конце концов закрываются при смерти. Разве это не то, что происходит с двумя глазами в вашем зеркале — с вами, которого видно? Разве это не то, что никогда не может произойти с тем, кто находится перед зеркалом, — с настоящим вами, с тем, который видит вообще без всяких глаз?

Теперь тест: снимите ваши очки и держите их на расстоянии вытянутой руки. Если у Вас нет очков, «сделайте» их себе, как показано на рисунке.

Если эти очки, которые носят смертные, никак не нужно переделывать для того, чтобы они подошли вам, то вы — один из их числа.

Медленно примерьте очки и посмотрите…

Посмотрите, будут ли они полностью трансформироваться на своём пути, чтобы подойти Бессмертному…

ІІ. Видим своё истинное («изначальное») лицо

Человеческие существа сталкиваются с миром, противостоят ему, оказываются лицом к лицу с другими такими же, как они. Так они говорят, так смотрят, такие они есть.

Таковы ли ваши отношения с другими? Вы сталкиваетесь с ними лицом к лицу, противостоите им?

Повернитесь к кому-нибудь в комнате, или к вашему собственному лицу в зеркале, или просто исследуйте лицо здесь на рисунке. И посмотрите, есть ли у вас что-то такое, где вы могли бы противостоять этим очертаниям и этим цветовым оттенкам, этой непроницаемости и этим тканям, — есть ли у вас хоть какие-нибудь черты — не говоря уже о тех, что могли бы вмешаться в сцену, изменить своё выражение, состариться.

Разве ваше собственное настоящее «Лицо» не подобно абсолютно пустому экрану, или холсту, на котором ничего не написано, или зеркалу без стекла, всегда готовому принять и тотчас отбросить без следа бесконечную последовательность лиц людей и животных? Всегда готовому стать каждым лицом и каждой сценой по очереди, с поразительным великолепием и в мельчайших деталях?

Был ли когда-нибудь у вашего «Лица» какой-нибудь цвет, были ли у него собственные черты, которые появились бы при рождении как лицо ребёнка, a затем выросли бы и стали лицом взрослого — не говоря уже о том, чтобы покрыться морщинами, и умереть, и сгнить?

ІІІ. Испытываем переживания «вне тела»

Люди совпадают со своими телами. Они размещаются внутри них, а не снаружи. Как будто для того, чтобы уверить вас в этом, они говорят о своём «временном пребывании в этом доме из глины», или о «нынешнем воплощении», или даже о «заточении в плоть». И многие добавляют, что, когда они умрут, их выпустят из тела на свободу и они смогут поселиться где угодно — например, в новой разновидности «духовного тела» на Небесах, в Чистилище, в Аду или в другом физическом теле на Земле.

Применимо ли хоть что-то из этого к вам — к настоящему вам в данном моменте? Другими словами, заперты ли вы в чём бы то ни было? Являетесь ли вы чем-то маленьким, ограниченным, облечённым в плоть?

Посмотрите на эту руку. Находитесь ли вы внутри этого объекта? Если да, расскажите мне, каково это — находиться там! Мало места, теснота, темно, сыро? Можете ли вы начать описывать — но не понаслышке, не по памяти и догадкам — её кость и мышечную структуру, её вены, артерии и нервные волокна?

Может быть, это не вы в ней, а она в вас? Я имею в виду то, как она выглядит, как вы её ощущаете, как вы её используете.

Люди говорят о редких и чудесных переживаниях вне тела. А вы когда-нибудь испытывали что-то другое, какие-нибудь переживания в теле — кроме как в воображении?

Сообщается, что для так называемых «предсмертных переживаний» характерно смотреть сверху вниз на своё тело. Зачем ждать предсмертного часа для этого момента истины? Почему бы не сделать этот момент моментом истины? Отложите эту книгу в сторону и посмотрите сейчас вниз на это туловище, на эти руки и ноги. Смотрите вниз с высокой позиции наверху, не из двух глаз в голове, но из пустого и беспредельного Пространства: смотрите с некого расстояния, которое вы теперь видите как неопределённое, над этой безголовой фигурой — расстояния, которое уходит далеко за пределы этой фигуры — и всё же охватывает её.

Разве вы уже не на свободе, на просторе, на воле, разве вы прикованы к этому телу больше, чем к этой странице, этим туфлям, этому ковру? Разве вы когда-нибудь не были такими?

Может быть, это и есть истинное, повсеместное восстание из могил, воскресение к жизни вечной — прямо сейчас?

IV. Узнаём, что мы навеки недвижимы

Люди передвигаются C места на место И счастливы этим. Они скажут вам, как их возмущает и страшит застой. В сущности, все тела подвижны: в особенности живые тела, плетущие постоянно меняющиеся, очень сложные узоры.

Но если вы не тело-вещь, а безграничная Не-вещь или Пространство, содержащее его — как и все другие вещи, — разве вы не должны быть абсолютно недвижимы? Ведь безграничная Не-вещь в движении — это бессмысленно, невозможно?

Что ж, давайте посмотрим. Я прошу вас проверить себя на подвижность — неподвижность прямо сейчас. Пожалуйста, встаньте и, указывая пальцем на то, из чего вы смотрите — на ваше «лицо», — обратите внимание на то, что ваш палец не указывает ни на что вообще. Затем, продолжая смотреть одновременно вовне на палец-вещь там и внутрь на Не-вещь здесь, начинайте кружиться на месте. И обратите внимание на то, как на самом деле кружитесь не вы, а комната. Пятнадцати секунд будет достаточно, затем замедлите движение комнаты, остановите её вращение и снова сядьте. Это такое лёгкое задание, занимающее так мало времени, что я должен при всём уважении к вам настаивать, чтобы вы не просто прочли об этом, но и сделали то, о чём я вас прошу, сейчас…

Разве на самом деле кружилась не комната — потолок, стены, окна, картины, — разве вы не были недвижимым Пространством, в котором это всё вращалось?

В следующий раз, когда вы решите пройти по коридору, проследите, как вам — настоящему вам, Первому Лицу — это невозможно сделать и как взамен коридор пройдёт по вам и будет поглощён вашей огромностью-недвижимостью.

Когда вы в следующий раз будете вести машину, проследите, как вся панорама придёт в движение — вещи на далёком расстоянии, такие как холмы, медленнее; вещи на среднем расстоянии, такие как дома, быстрее; ближайшие вещи, такие как телеграфные и фонарные столбы, действительно очень быстро — и грандиозной процессией пройдёт сквозь вашу недвижимость. Вы можете заметить, что вы никак не можете и вам совершенно не надо ехать куда-то, раз вы видите, что все вещи и места впереди — здания у дороги, деревни, города, страны — услужливо приближаются к вам и вливаются в вас; так же вы не можете, и вам не надо никуда уезжать, раз вы видите, что те же самые вещи и места (это просматривается в зеркале заднего вида) выливаются из вас и услужливо отступают вдаль. И за всё это время вы не раздулись ни на сантиметр! Как великолепно вас обслуживают!

С медицинской точки зрения, полное прекращение движения есть смерть. В случае со смертными, продолжительная неподвижность есть признак смерти. Но в вашем случае (теперь вы провели этот маленький эксперимент), безусловно, вы не видите ничего подобного. Скажем так: если вы живы сейчас, то вы живёте жизнью, которая ничуть не похожа на вечно меняющуюся жизнь существ. Я полагаю, что как абсолютная и нетленная Недвижи́мость, постоянно бурлящая рождениями и смертями других и самыми разнообразными происшествиями, вы сами свободны от всего этого. Что вы выше жизни, и движения, и всех изменений. Наш следующий тест наверняка подкрепит этот вывод.

V. Узнаём, что мы вне времени, часть 1

Живые они или нет, вещам неизменно требуется время, чтобы быть тем, что они есть. Таким образом, атом — не атом, если его электронам не дать достаточно времени, чтобы унестись со своих орбит. Таким же образом, человеческое существо — не человеческое существо, если у него не было времени пройти через многие радикальные трансформации и воплотить их в ходе своей истории как эмбриона и плода, а затем как младенца и ребёнка. Ничто из этого поразительного прошлого не стирается настоящим. Выдающийся переплётчик времени, человек включает в себя всю свою историю, и действует сейчас со всей этой историей за плечами.

Но если, в полную противоположность вашей периферийной человеческой природе, ваша истинная основополагающая Природа — что вы есть в центре, внутри себя и для себя, — это на самом деле Пустое Пространство, или Чистая Способность, или Абсолютная Недвижимость, тогда вам совершенно не нужно время, чтобы быть собой, вы не переплетаете и не воплощаете вообще никакого времени. Не имея здесь ничего, чему можно бы было придавать форму, что можно бы было создавать или поддерживать, вы, по-видимому, не нуждаетесь здесь во времени; соответственно, вы находитесь вне времени. Как всегда, давайте посмотрим.

Вещи там, снаружи — предположительно, в отличие от вас, — не только состоят из времени, они ещё и расположены в разных часовых поясах в зависимости от расстояния, на котором они расположены от вас. Ваши наручные часы показывают, что там, на расстоянии полуметра или около того, такой-то час. И у вас есть все снования полагать, что в Нью-Йорке, Токио и других местах местные хронометры регистрируют другое время.

Тогда вопрос в следующем: который точно час там, где вы находитесь, в центре всех этих часовых поясов?

Вы узнаёте это обычным способом, сверившись с местным хронометром; за отсутствием такового вполне сгодятся ваши часы.

Посмотрев, который час они показывают на расстоянии полуметра, очень медленно и внимательно приближайте их к себе, продолжая смотреть, который на них час, пока ближе будет некуда. Разве дело не в том, что отпечатанные цифры вскоре начнут расплываться, затем станут неразборчивыми и в конце концов полностью исчезнут? Что, в сущности, ваш центральный часовой пояс оказывается вне времени? Что время, бесконечно эксцентричное, никогда не может попасть Домой к вам? Что, несмотря на то что вы содержите в себе время вместе с миром, им созданным, оно никогда не сможет содержать в себе вас? Что закон асимметрии применим здесь так же, как везде, и (точно так же, как лицо там соответствует не-лицу здесь, цвет там соответствует не-цвету здесь и так далее) время там соответствует не-времени здесь. Естественно, видя это в качестве Первого Лица, вы — не-вещь, а где нет вещи, там нет изменений; где нет изменений, там нет способа регистрировать время; где нет способа регистрировать время, там нет времени.

Опять же, поскольку этот вопрос — определённо вопрос жизни и смерти, я должен попросить вас преодолеть своё нежелание проводить такой «ненужный», такой «глупый» и «детский» эксперимент. Разве не может быть так — ведь наверняка это так, — что до тех пор, пока вы не станете подобны маленькому ребёнку (таким же непринуждённым, простодушным, лишённым самоуверенности и столь же склонным играть всерьёз), вы никогда не войдёте в Королевство, никогда не покинете царство смерти, где господствует время, и не попадёте в Царство бессмертия?

VI. Узнаём, что мы вне времени, часть 2

Следующий тест предназначен в особенности для тех из нас, кто уже исследует нашу Не-вещность какое-то время. Тем не менее и новым Видящим рекомендуется попытаться. На самом деле, это различие между нами, «видавшими виды», и вами, «новичками», условно: мы как раз и узнаем, есть ли в нём смысл.

Ещё раз указывая внутрь, внимательно изучите это очень странное место, на которое вы указываете… Вы всматриваетесь вне времени в бесконечные глубины вашего вневременного Источника и Судьбы, в бездны вашей неизменной и бессмертной Природы? Возможно, это не что иное, как Вечное созерцание Вечности?..

Чтобы проверить, войдёте ли вы сразу же, просто развернув ваше внимание на 180°, в мир, где временные ограничения больше не действуют, пожалуйста, ответьте на те из нижеследующих вопросов, которые не представляют для вас затруднения:

Можете ли вы назвать дату и время, которое показывали часы, когда вы впервые заглянули в свою Не-вещность? Вы уверены, что был первый раз?

Может быть, вы помните обстоятельства многих случаев видения себя — встречи и мысли, приведшие к ним, обстановку, чувства и поведение, ими вызванные, — но помните ли вы само видение, и что именно вы видели? Имеет ли память доступ сюда?

Означает ли это, что можно говорить о длинных или коротких интервалах, и вообще о каких бы то ни было промежутках времени, между одним случаем ви́дения и другим? Имеет ли смысл говорить о долгом и продолжительном видении (длящемся, скажем, три дня, или час с четвертью, или шесть минут) в противоположность краткому (длящемуся, скажем, 3,85 секунды)? И вообще упоминать ви́дения во множественном числе?

Ловите ли вы себя на том, что вы различаете хороший день, когда ваше видение хорошо удерживается, средний день, когда оно часто прерывается, и плохой день, когда оно случается лишь время от времени? Можно ли измерить видение себя в этих терминах — в любых терминах?

Вы когда-нибудь чувствуете себя — вы, «опытный видящий со стажем» — в более выигрышном положении, или выше, чем «начинающие видящие»?

Коль скоро вы отвечаете на эти вопросы НЕТ!, у вас есть новые доказательства того, что ваше видение — не что иное, как Вечное видение Вечности. А в этом случае, конечно же, у него нет времени для часов, календарей и ежедневников; и конечно же, оно имеет безнадёжно смутное представление о том, что и когда произошло; и конечно же, в нём, как в телескопе, сжато время; и конечно же, оно не может отличить новичков от непревзойдённых мастеров этого дела! Одним из таких мастеров был Джон Таулер, который писал: «Человек, который действительно поистине ступает на свою Землю, чувствует себя так, как будто находился там на протяжении Вечности». Разве это всё — не то, что вы могли бы ожидать, повернувшись на 180° от времени к Безвременности?

А практический результат этого теста?

Какой быстродействующий ресурс, столь же приводящий в трепет, сколь он сокровенный, и столь же таинственный, сколь он доступный, есть у нас здесь! Какое лекарство против смерти, какое постоянное прибежище у самого нашего сердца, заметно расширяющееся, что-бы вобрать в себя всё и позаботиться обо всём! И данное СЕЙЧАС во всей своей полноте и глубине — какими бы несведущими и недостойными мы ни были, какое бы ни было у нас настроение, и именно тогда, когда оно нам больше всего нужно!

VII. Прощаемся co смертностью

Сделайте трубу, размером примерно 24 x 35 см из достаточно плотной, но пропускающей свет бумаги.

Приложите один конец к зеркалу и прислоните лицо к другому.

Попросите кого-нибудь прочесть вам вслух — медленно, с паузами, чтобы у вас было время тщательно исследовать каждый пункт, — следующее:

Посмотрите, насколько сложно то, что находится у дальнего конца трубы… и насколько просто то, что находится у её ближнего конца…

Посмотрите, насколько мала и ограничена та вещь… и насколько беспредельна эта не-вещь — бесконечна в высоту… ширину… глубину…

Убедитесь, что то, что находится там, движется… В то время как то, что находится здесь, абсолютно недвижимо…

Обратите внимание на непрозрачность и разнообразные оттенки того… по контрасту с бесцветной прозрачностью этого…

Обратите внимание на характерное расположение глаз, ноздрей, губ там… и на полное отсутствие черт здесь…

После всего сказанного, разве то не относится к тем вещам, что рождаются, стареют и умирают… в то время как это совсем не относится к данному разряду, и вообще ни к какому разряду?..

Выйдите из трубы для короткой передышки…

Войдите в неё снова.

Обратите внимание на то, что для того, чтобы рассмотреть все те детали от причёски до подбородка, нужно время… И на то, что когда вы наконец доходите до подбородка, волосы становятся совершенно размытыми и неясными… Тогда как для того, чтобы увидеть всё, что находится прямо здесь, у ближнего конца трубы, не нужно вообще никакого времени…

Разве не является это чистое видение всего сразу — вашей центральной Реальности — совершенным видением… а то рассредоточенное, фрагментированное во времени видение — вашей периферийной внешности — просто мимолётным взглядом?..

Попытайтесь представить эту трубу маслобойкой или центрифугой, в которой вся материя направляется к дальнему концу… а всё сознание к ближнему концу… Пусть та вещь перестанет быть призраком, а этот призрак перестанет быть вещью — двойное заклинание… Или попытайтесь увидеть себя здесь как этот бессмертный трамплин для каждой смертной вещи, в особенности для той вещи там, в зеркале…

Хорошо. Выходите из трубы.

Почему бы не приобрести привычку прощаться со своей смертностью — с помощью и без помощи зеркала?..

VIII. Облачаемся в бессмертие

Когда же тленное сие облечётся в нетленность и смертное сие облечётся в бессмертие, поглощена смерть победою.

Св. Павел

Проделайте в картонке два отверстия разного размера и прикрепите зеркало за тем из них, которое меньше. (Идеально подойдёт ручное зеркальце.)

Поднимите картонку, держа её на расстоянии вытянутой руки, и сравните эти два альтернативных изображения вас — лицо и не-лицо.

Посмотрите, насколько наполнено собой и своей собственной жизнью маленькое изображение — следовательно, оно стареет и умирает.

Посмотрите, насколько лишено себя и своей собственной жизни Большое Изображение, насколько наполнено другими — следовательно, оно не стареет и не умирает.

Какое из них — истинное изображение вас, такого, какой вы есть, где вы есть?

Примерьте их и посмотрите. Примерьте то отверстие в картонке очень, очень медленно, как маску, наблюдая, что происходит с его содержимым и его краями…

Посмотрите, как Большое Изображение становится больше и больше, пока не станет бескрайним и всемирным, тогда как маленькое становится всё туманнее и туманнее, пока не исчезнет в точке соприкосновения.

Держите картонку в этом положении, пока вы наслаждаетесь прощанием со смертностью и облачением в бессмертие, которое всегда было вашим.

Продолжайте держать картонку в том же положении…

У того маленького изображения там, в зеркале, было имя, адрес и телефонный номер, профессия, пол и семейное положение, возраст, национальность… У него были всевозможные физические и умственные функции общего характера, по которым можно было судить о его принадлежности к определённой этнической группе, виду и роду, а также всевозможные индивидуальные функции, по которым можно было судить о его уникальном «я» внутри группы. И, по мере его продвижения вперёд со всем этим, у него были начало и конец, день рождения и — на подходе — день смерти.

И из этого громадного множества характерных черт и функций ни одна не выдержала ближайшего рассмотрения. Всё это исчезло по пути внутрь, оставив вас совершенно свободными от чего бы то ни было в этом духе, от чего бы то ни было такого, что принадлежит вам, и, безусловно, от чего бы то ни было такого, что принадлежит вам и является тленным.

Вы действительно облачились в бессмертие.

IX. Проверка с закрытыми глазами

Вы можете резонно возразить, что предшествующие тесты чрезмерно полагались на одно-единственное чувство — на зрение — и что «переживание своей Бессмертной Природы», недоступное слепым, вряд ли можно считать бесспорным.

Однако на самом деле я обнаружил, что это переживание так же можно разделить со слепыми друзьями, как и со зрячими. Следующий тест, состоящий из двух частей, покажет, почему:

1. Возьмите любую, какую захотите, подборку ваших человеческих и личных характерных свойств — тех привычных черт, которые определяют вас как «я» и отличают от других, — таких как ваш особенный цвет кожи, волос и глаз, фигура, возраст, пол, раса и биологический вид; ваше имя, профессия, семейное положение, адрес, национальность; и так далее. Закройте глаза по крайней мере на минуту и, прорабатывая свой список, убедитесь, что ни одна из этих отличительных черт не представлена сейчас… Что в этот момент вы вполне естественно ощущаете, что у вас нет вообще никаких характерных свойств.

Пожалуйста, закройте глаза сейчас и проведите эту первую часть теста…

Теперь прочтите вторую часть.

2. Убедитесь, что, судя по имеющимся доказательствам, важно не то, чем вы являетесь, а сам факт того, что вы есть…

И это весьма неплохо, поскольку каждая из ваших личных черт, за которые мы так цепляемся, имеет свою историю, начало и конец, а вместе они угрожали стать смертью вас. Но теперь, когда они на мгновение отпали, не оставив и следа, чувствуете ли вы себя лишёнными своей природы, испорченными, обиженными, не собой? Или наоборот, вы чувствуете облегчение, как будто сбросили тяжёлую ношу? Разве «Я есть то или иное» не гораздо менее истинно для вас, чем самое захватывающее и потрясающее из утверждений: «Я ЕСМЬ»?.. Или (говоря конкретнее) Я ЕСМЬ это вневременное, неизменное, лишённое свойств Осознание, из которого Жизнь и Смерть, вместе со своими приспешниками — ограничивающими чертами — беспрестанно проистекают?..

Теперь, пожалуйста, закройте глаза и выполните часть 2.

Хорошо, это конец теста — о котором бесполезно просто читать, который необходимо выполнить.

Закрыв глаза и отказавшись от направленного вовне зрения, разве вы не с лёгкостью развернули своё внимание на 180°, и разве вы не сбросили ещё раз смертность и не облачились в бессмертие?

Разве не факт, что это противоположно направленное зрение работает настолько идеально, что дзэнский мастер Шеньхуй мог безоговорочно утверждать: «Ви́дение Не-вещности — вот истинное видение, вечное видение»?

Не удивительно, что Пробуждённых называют Видящими, а не нюхающими, дегустаторами или слушающими, и уж конечно, не думающими и не верящими! Их видение, направленное внутрь, неизменно открывает изумительно прозрачные и бесконечные перспективы Вечности — светлые глубины над светлыми глубинами. Как и вы можете посмотреть внутрь и увидеть сами, прямо сейчас. Даже если случилось так, что вы, как говорят, слепы как крот или совсем без глаз, и вам читают это вслух.

Проверка на бессмертие: заключение

Если бы Земля и человек исчезли, И солнца и вселенные перестали существовать, И Ты был бы оставлен один, Каждое существование существовало бы в Тебе. Нет места Смерти, Нет ни единого атома, Который был бы признан никчёмным Его могуществом. Ты — Бытие и Дыхание И то, что Ты есть, Неразрушимо. Эмили Бронте

Теперь — подведение итогов, анализ результатов. Далее следуют мои собственные открытия. Вы сами должны посмотреть, насколько они соответствуют вашим.

Проведя тесты с тщательностью и искренностью, я могу теперь ответить на свой исходный вопрос: «Отринув предубеждения и полагаясь на имеющиеся доказательства, каковы мои неотъемлемые свойства, те минимальные черты, без которых я — не я? То есть: что остаётся от тех многочисленных отличительных особенностей, тех привычных качеств, ярлыков и средств установления личности, которые я с уверенностью считал своими и которые резко отличали меня от других?»

Позвольте мне быстро всё суммировать. Я искал здесь доказательств, «допрашивая» два глаза (и вообще любые глаза), лицо и голову, моё воплощение в теле или моё проживание в теле, даже малейший намёк на моё движение, на моё прохождение сквозь время или существование во времени. Я исследовал каталог таких личных черт, как возраст, пол, имя, адрес, семейное положение, профессия, раса, национальность и так далее.

Я искал их все здесь по очереди — и что нашёл? Ничего! Ни следа этих всех привычных ярлыков, печатей, средств установления личности. Это напоминает мне те чувства, которые я испытывал, когда у меня в Лос-Анджелесе украли паспорт, и мне пришлось проехать полмира без него. То была относительная анонимность, слабая атака. Это — анонимность абсолютная, окончательное состояние.

Мне — этому Первому Лицу Единственного Числа настоящего времени — остаются шесть больших вопросов, ответить на которые нужно без всякой посторонней помощи:

1. Проистекает ли моя неудача найти здесь хоть что-то, что принадлежало бы мне, из невежества и слепоты, из того, что я нахожусь «сверху над собой, слишком близко, в неправильном положении, чтобы увидеть себя таким, какой я есть»? Или, совсем наоборот, из того, что я нахожусь в идеальном месте — уникальном Центре, где я есть настоящий, а не периферийная внешность, где наблюдатель и наблюдаемый наконец встречаются, где я есть я, бдительный до себя? Может быть, она проистекает из самого совершенства моего ви́дения себя, из моего глубокого самопознания и особой способности проникать в свою природу и видеть её такой, какая она есть — как Не-вещность? Может быть, она проистекает не из моих человеческих ограничений где-то там, а из их нечеловеческого Источника прямо здесь, из приводящего в трепет факта, что моё видение себя — это Видение себя Единым, Который Есть, Единым, Который Я ЕСМЬ? Разве это проникновение в бездонную пропасть Не-вещности — не есть «истинное видение, вечное видение», как назвал его дзэнский мастер Шеньхуй; тогда как видение вещи — мимолётный взгляд, до некоторой степени неверное видение? Ведь это неизбежно так, раз вещи (как мы обнаружили) никогда не находятся полностью там, а по сути своей непостоянны и непостижимы и всегда меняются в соответствии с различными меняющимися точками зрения наблюдателя?

2. Могу ли я тогда с уверенностью сказать, что я на самом деле не то, не другое и не третье, вообще никакая не вещь? Что, если у меня и есть какие-то отличительные неотъемлемые свойства, то они заключаются в том, что у меня нет вообще никаких свойств? Что Я ЕСМЬ, без чего бы то ни было такого, что отличало бы меня от других я есмь? Что я Татхагата, или природа Будды, которая, согласно Алмазной Сутре, узнаётся по тому, что у Неё совсем нет черт?

3. Как я ощущаю радикальный переход отождествления от некой вещи к этой невероятной Не-вещи? Чувствую ли я себя действительно по-другому? Чувствую ли я себя ограбленным, оскорблённым, обиженным, шокированным, поруганным, лишённым своей природы, несчастным? Или я чувствую себя вполне хорошо, я весел, как обычно? А может быть, мне даже легче и свободнее, чем обычно, как будто с меня сняли мучительную и изнуряющую ношу? Это Самоотдаление или это Самореализация? Отчуждение или Возвращение домой? Болезнь или отсутствие боли? (Я повторяю эти вопросы из предыдущей главы, потому что они очень важны.)

И если я действительно испытываю сейчас такое отсутствие боли и облегчение, то разве это не убедительное доказательство моего истинного Я — неотвратимое и неоспоримое? Могу ли я ещё сомневаться, что это Я ЕСМЬ — уникальное и неделимое — как раз то, что я есть?

4. Что значит просто быть и не быть чем-то конкретным? Могу ли я с радостью и уверенностью отзываться на это новое имя Я ЕСМЬ? Может ли быть любое переживание, за исключением этого — совершенно неописуемого, и при этом совершенно естественного чувства, что я не что иное, как Один, Единый и Единственный, — одновременно приносящим удовлетворение, убедительным, основанным на фактах, окончательным?

5. Есть ли какой-то другой способ полностью убедиться в победе над смертью, кроме как быть этим единичным Неумирающим Единым? Быть Единственным, который вне времени, без начала и конца, но в котором всё же происходят все начала, и концы, и рождения, и смерти? Быть Единственным, который неизменен, но всё же охватывает все изменения и является ими? Быть Единственным, который независим?

6. В качестве этого абсолютно вневременного, не имеющего черт и нейтрального Пространства — абсолютно не испытывающего влияния со стороны любой из его составляющих, находящихся во власти времени, — лишён ли я любви? Ощущаю ли я этих смертных существ как ничего не стоящих и нелюбимых? Коль скоро я бдителен до Себя, разве я не нахожу всех и каждого незаменимыми, ведь каждый вносит свой уникальный вклад — положительный или отрицательный (если эти различия здесь что-то значат) — в мою Тотальность, и каждый ценен и достоин любви постольку, поскольку каждый — навеки Я? Конечно, достоин любви и любим не в некоем эгоистичном, требовательном, сентиментальном или пристрастном понимании, но той единственно истинной и необусловленной Любовью, которая обращена к объекту, а не субъекту, и принадлежит ему? Любим той Неумирающей Любовью, которая не может себе позволить списать со счетов ни одно существо, которая не может заставить себя оставить любого из них Времени-Убийце, но выхватывает всех и тащит в Бессмертное?

Тем более что универсальный ключ к загадке Жизни и Смерти оказывается Любовью — той нетленной Любовью, которая не исключает никого из своего Прорыва в Вечность?

Правда ли, что, как говорит Св. Франсуа де Саль: «Мы должны выбрать вечную Любовь или вечную Смерть, а среднего не дано»? Если да, каков мой выбор?

У меня есть все данные. Прямо здесь, в моём Центре, есть все факты, которые мне нужны для того, чтобы разрешить эти шесть вопросов. Да, даже последний! Благодаря тому, КТО Я В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ЕСТЬ, я прекрасно вооружён, чтобы ответить на них окончательно, без увёрток и промедления.

То же самое относится и к вам, дорогой читатель! Разве нет?

Путь длиною метр

Ни один человек никогда не терял пути, кроме как по той причине, что, покинув однажды свою Землю, он слишком надолго обосновывался вовне… Многие искали свет и истину, но только вовне, где их нет. В конце концов они уходят так далеко наружу, что никогда не возвращаются и не находят обратный путь внутрь. Бог внутри, мы вовне, Бог дома, мы — чужаки.

Экхарт

Примерно в метре ОТСЮДА проходит одна из самых трудно пересекаемых и хорошо скрытых из всех границ. Это граница, которая разделяет Страну Разума и Страну Абсурда, железный занавес, отделяющий более удалённую землю, в который вещи видятся такими, какие они есть, от более близкой земли, в которой вещи видятся противоположными тому, какие они есть, — с того рода последствиями (начиная с нелепых и кончая непрактичными, и начиная с тех и других и кончая фатальными), которых можно ожидать. Её можно назвать гранью между Землёй Бодрствования и Землёй Снов и Кошмаров, или между Страной Зрячих и Страной Слепых. Названия этих резко контрастирующих регионов не важны, но их реальность, местоположение и протяжённость — дело жизни и смерти.

В Стране Разума, в метре или около того оттуда, где вы находитесь, для того чтобы просто выжить, нужно быть в достаточной мере реалистом: так, чтобы — к примеру — по привычке не увидеть отсутствующие вещи как присутствующие, прозрачные вещи как матовые и единичные вещи как пары. Ещё вы здесь увёртываетесь от идущей навстречу машины, избегаете прогулок по краю скалы и воздерживаетесь от касания раскалённых углей. Всё по понятной причине: ложь самому себе в таких вещах наверняка окажется пагубной. В ближней или Абсурдистской Стране, однако, человек как-то выживает и проживает целую жизнь практически безо всякого реализма, в режиме чистого самообмана. Выживает, но не более того. Постоянно галлюцинировать вредно для здоровья. Что спасает существование такого рода от полного краха, так это тот факт, что оно есть фикция и действительно мнимо, невозможно в любом случае. Заблуждения и обманы, которые выполняют обязанности здравого смысла в Стране Абсурда, к счастью, бессильны сотрясти существующий порядок вещей, не говоря уже о том, чтобы изменить его. Истинные факты этого места так же прочно обоснованы, так же могут быть подвергнуты проверке, так же ясно очерчены и разумны, как и те, что относятся к само́й Разумной Стране. Вообще-то это более чем верно, как следует из тестов, которые мы только что провели. И как, вне всякого сомнения, покажет оставшаяся часть этой главы.

Вот образец ложных убеждений, которые, вырастая в Стране Абсурда, я должен выучить, в которые должен всё в большей степени верить, беспрекословно ими жить и в конце концов ими умереть:

1) В моём собственном непосредственном переживании себя, я — нечто очень сложное,

2) которое выглядывает из себя через две маленькие дырки в верхней части,

3) и я вижу многих, таких же, как я, вокруг.

4) Я такой же маленький, такой же непрозрачный и такой же подвижный, как они.

5) Вместо того чтобы быть Пространством для них всех, я — один из них,

6) симметрично противостою каждому, вещь-к-вещи, лицо-к-лицу, подобное-к-подобному;

7) и, соответственно, как они, я родился и умру.

Дело не в том, что в этой Земле Абсурда я испытываю трудности, когда хочу увидеть, что́ я есть, а в том, что я был воспитан так, чтобы видеть себя как полную противоположность того, что́ я есть. Подавляя то, чем я вижу себя прямо здесь на расстоянии ноля метров, я подменяю это тем, чем я выгляжу вон оттуда, с расстояния около метра. Я обмениваю, как по бартеру, эту центральную реальность, принадлежащую мне, на ту региональную внешность, и поскольку разница между этими двумя версиями меня тотальна, мой самообман тотален. Таким образом, я прощаюсь с моими чувствами и становлюсь чудилой — сдвинутым от центра на метр или около того. Это подобно тому, как если бы (в виде уплаты вступительного взноса в человеческий клуб) я запер дверь Дома, находясь снаружи, и выбросил ключ, а теперь жил в этом огромном лагере для перемещённых лиц, на границе, мучимый тоской по Дому.

Впрочем, к счастью, всегда есть путь Домой, к моим чувствам. Нет: я не просто пользуюсь фигурой речи, чтобы описать человеческие трудности Самоотчуждения и лекарство от них. Это был не метафорический уход от себя, и возвращение тоже не метафорическое. Внутреннее путешествие, которое мне нужно совершить, — реальное путешествие через пространство, принимающее реальное направление, охватывающее реальное расстояние при помощи реального средства передвижения, со скоростью на мой выбор[9].

На самом деле, наши тесты были не чем иным, как последовательностью таких внутренних путешествий от эксцентричности к концентричности, с использованием различных видов транспорта. Говоря конкретно, направление каждого путешествия было ровно 180° от того направления, к которому я находился лицом; его расстояние было приблизительно один метр; а транспортные средства включали мои очки (посредством которых мои два глаза там слились в мой Единственный Глаз здесь), мои часы (которые, показав время там, показали Не-время здесь), отверстие в картонке (18-сантиметровое отверстие там, которое взорвалось и стало бесконечным Отверстием здесь), зеркало в картонке (которое по пути сюда упразднило лицо, содержащееся в нём) и бумажная труба (которая, многократно переводя моё внимание с дальнего конца на ближний, позволила мне заменить цвет там не-цветом здесь, сложность там — простотой здесь, непрозрачность там — прозрачностью здесь, движение там — неподвижностью здесь, и жизнь и смерть там — Тем, что здесь свободно от жизни и смерти).

На самом деле, чтобы привести меня домой, выстроилась многочисленная флотилия транспортных средств, и все они отлично годятся для езды. Я нахожу их бесценными для того, чтобы разделить это внутреннее видение с новыми друзьями и будущими путешественниками. Ho для обычного ежечасного хода жизни, в том месте, где я работаю или играю, мне нужно универсальное и незаметное средство передвижения, которое будет всегда наготове, в которое я смогу тайком запрыгнуть, что бы я ни делал.

Внимание — просто посмотреть-и-увидеть — вот как раз такое средство. Или назовите это медитацией — круглосуточной медитацией или медитацией для рынка — которая не столько состояние, сколько действие, постоянно возобновляемое движение процесса направления, соединяющего всё, что происходит, чтобы заполнить моё Пространство, с самим Пространством.

Вот несколько примеров того, как это работает в моём случае, когда у меня хватает здравого смысла положиться на то, что дано:

1. Вместо того чтобы перестать замечать кусочек еды на моей вилке, как только я его этой вилкой проткнул, я следую вместе с ним его (примерно) однометровым путём от моей тарелки до этого бесконечно широкого Рта здесь. В процессе принятия пищи у меня есть множество возможностей совершить бесплатную поездку Домой, и каждый раз, когда я чищу зубы или причёсываюсь, у меня снова возникают такие возможности.

2. Вместо того чтобы притворяться, что эти руки, занятые мытьём посуды, приводятся в действие человеческой посудомоечной машиной прямо здесь, я следую за ними до того самого места, где обе руки исчезают и уступают место отсутствию здесь того, кто моет посуду, отсутствию кого бы то ни было, делающего что бы то ни было. Между прочим, поскольку эта процедура основана на реальности, я нахожу, что в результате бьётся меньше посуды.

3. В сущности, что бы эти руки ни задумали, на их автостраде с двумя полосами движения я ловлю попутку до Беспредельности, которая явно удлиняет их, и чьи превосходные «ноу-хау» и ловкость всегда поддаются проверке.

4. В своей машине, вместо того чтобы, галлюцинируя, видеть здесь человека-водителя, на большой скорости въезжающего на эту в полном смысле слова сцену жизни и смерти — на дорогу впереди, — я расслабляюсь и расширяю своё суженное поле зрения, чтобы вобрать те придорожные телеграфные столбы, деревья и здания, по мере того как они приближаются на всё возрастающей скорости, чтобы затеряться в Вечной Недвижимости здесь. Таким образом, движение, которое я испытываю, разворачивается на 180°, от воображаемого вперёд-на-полной-скорости до реального задний-ход-на-полной-скорости, назад ко Мне, сюда.

5. Вместо того чтобы представлять себе некоего любящего здесь, обнимающего при помощи рук некоего любимого там, я замечаю, что тот, кто протягивает руки, есть Тот, кто создан для любви, кто сама Любовь.

6. И если окажется, что слова любви тоже исходят отсюда, у меня есть возможность проследить их путь, и не до какого-то человека, владеющего словом, а до Молчания, которое говорит.

7. В общем, мне просто нужно заметить, как каждая смертная вещь соединяет себя со своим Бессмертным Источником, без всякого вмешательства или намерения с моей стороны. Оставив её, чтобы она пришла и погрузилась в чистые воды своего Происхождения, я вижу, что чего мне не надо делать, так это тащить её сюда и заталкивать внутрь. Удовольствия от её обновлённого сияния и свежести достаточно.

Давайте завершим Часть 2 нашего исследования заключительным экспериментом. И, пожалуйста, помните, что вы находитесь в Верховном апелляционном суде по этому громкому делу, по этому делу дел — вопросу о том, что вы есть для себя, из какого вещества — тленного или нетленного, — по вашему мнению, вы сделаны, какова ваша природа. В этих существенно важных вопросах ни у кого нет над вами власти.

Возьмите зеркало и, не отрываясь, смотрите прямо вперёд на то, что в нём будет появляться на протяжении этого теста.

Заставьте тот объект показать, что он жив, подняв его брови. Ho при этом обратите внимание, что контуры той живой головы — это контуры головы смерти, в которую она вскоре превратится.

Обратите внимание на то, как отчётливы, красочны и сложны его различные черты и как ясно обрисованы его очертания.

Теперь ослабьте своё внимание и позвольте ему расшириться одновременно в обе стороны. И посмотрите, как, по мере увеличения вашего поля зрения, то, что оно принимает в себя, постепенно теряет всю чёткость, всю форму и цвет, а затем и все признаки движения; пока полностью не растворится — как виньетка — в Том, откуда вы смотрите.

Свободной рукой укажите внутрь на это «To».

И убедитесь, что оно не содержит ничего, что может родиться или умереть, и абсолютно ничего, что могло бы ему принадлежать.

И что вы снова отважились стать на путь длиною метр и дойти до самою сердца внутренней Страны Абсурда. И снова обнаружили, что она не только непрерывно продолжает внешнюю Страну Разума, но и неизмеримо более разумна, более чётко различима.

И что вы пришли Домой, из вихря жизни и смерти — в его Вечное Око.

И что вы больше не чудила.

Часть 3. Приближение смерти

Я никогда бы не подумал, что умирать так сладко.

Отец Франциск Суарес, на смертном одре

Если у вас будет подлинное понимание, рождение и смерть не затронут вас, и вы будете свободны приходить и уходить.

Риндзай

Пока вы живы, будьте мёртвым.

Дзэнская поговорка

Всё, кроме Бога, тленно.

Руми

Благодаря представлению о том, что «я есть тело», смерти боятся как потери Себя. Рождение и смерть присущи только телу, но их налагают на Я.

Рамана Махарши

Ясна и чиста Природа всех воспринимающих существ. Поскольку она никогда не создавалась, она не может быть уничтожена.

Гатха, приписываемая Будде Кашьяпе

Слова Св. Павла «Я умираю каждодневно» — самое обнадёживающее, самое оптимистичное мировоззрение, которое когда-либо проповедовалось.

Дин Индж

Предисловие

Как врач я убеждён, что для здоровья полезно… открыть в смерти цель, к которой можно стремиться; и что уклоняться от неё — это что-то нездоровое и ненормальное, отнимающее у второй части жизни её цель.

Юнг

Один из практических выводов, вытекающих из этих исследований на данный момент, таков: намеренная подготовка в преддверии (или перед распахнутой дверью?) смерти не менее важна для качества моей жизни, чем для качества той самой смерти. Я нахожу много подтверждений того мнения, что мой средний и престарелый возраст лишены глубокого беспокойства до такой степени, что проживаются в свете их конца. Конечная станция — это маяк, чьи лучи, льющие свет далеко назад в тёмный океан жизни, задают направление моему плаванию. Игнорируй я этот добрый маяк, и я окажусь брошенным на произвол судьбы в предательских водах.

Когда вы знаете, что утром вас повесят, это, согласно Доктору Джонсону, прекрасно сосредоточивает ум — а разве мы все не в одном переплёте, не считая некоторых незначительных деталей? По крайней мере, на это знание можно рассчитывать, чтобы воссоздать вкус сегодняшнего обеда или цвета сегодняшнего заката. Для меня прошедший год или около того поглощённости смертью — своей и других — был на самом деле очень полон жизнью. И за этот период я столкнулся с удивительным количеством рассказов людей, которые, пока были в добром здравии, бесцельно плыли по течению, но, когда их объявляли смертельно больными, спокойно направлялись к гавани. Особенно мне вспоминается случай, рассказанный Стивеном Левином:

Аарон, певец, танцор и гитарист-виртуоз, в тридцать шесть лет оказывается неспособным поддерживать вес собственного тела без посторонней помощи и шевелить руками и ногами, будучи едва в состоянии дышать и говорить. Его плоть гниёт на его костях. И он говорит: «Я никогда не чувствовал себя таким живым за всю свою жизнь… Каждого, кто входит в это пространство, я люблю — не как одно существо другое, не из отделённости». Левин замечает, что Аарон не так уж исключителен: многие умирающие говорили ему, что наконец чувствуют себя по-настоящему живыми[10].

В Части 3 я буду исследовать три подхода к той смерти, которая ожидает меня, — нисходящую дорогу всё убывающей жизни, угасания жизни; восходящую дорогу всё более изобильной жизни, возрастающей реализации; и вертикальный подъём или взлёт и мгновенное прибытие (независимо от возраста) к цели, которая есть не что иное, как смерть самой Смерти.

Спуск

Второй ребёнок — старость, проклятый природой, С ужасными пороками, что первый и не ведал, Он слаб и хил; страдая, еле дышит; И жизни сторонится, и боится смерти. Чарльз Черчилль

На днях один мой друг ездил навестить женщину, живущую в доме престарелых. Старушка сохранила разум, но почти полностью утратила зрение и слух. Она не могла читать и смотреть телевизор, и люди мало с ней разговаривали — общение было слишком затруднено. Очевидно, раньше она вела нормальную активную жизнь и преследовала с переменным успехом цели дома и семьи. Как бы то ни было, теперь это закончилось. Нет действия, нет задач, нет целей, нет удовольствий, нет интересов. Сомнительно, чтобы всё дело было в её дефектах. Для чего ей оставалось жить, в любом случае?

Какое-то время назад в этом году я останавливался в гостинице с занимающим высокое положение администратором, который работает в фирме, производящей американские самолёты. Он рассказал мне, что произошло со многими его старшими коллегами — добросовестными и успешными, как и он, — когда они ушли на пенсию. Поразительное число этих людей умерло через несколько месяцев, год или два. Физически они были в хорошей форме, экономически — благополучны, психологически им пришёл конец. Как у женщины в доме престарелых, у них не было причины продолжать. Жизнь была бессмысленна.

Особенно на Западе приводящая в ужас проблема старения начинает заявлять о себе слишком рано в жизни — задолго до пенсионного возраста. «Если не преуспел к тридцати пяти, никогда не преуспеешь», — говорят вокруг. А если всё-таки преуспел, оставшаяся жизнь, как предполагается, будет чем-то вроде спада. И в том, и в другом случае вы проигрываете. Индустрия рекламы, точно чувствуя и искусно направляя массовые настроения, делает акцент на молодости, преувеличенной и приукрашенной, чуть ли не обожествляемой. Очарованные этими блистающими богами и богинями экрана, мамы стремятся быть сёстрами своим дочерям, папы — братьями своим сыновьям. Дедушки выряжаются в шорты и молодёжные головные уборы и отправляются на природу жить в палатках, в то время как бабушки делают пластические операции. Владельцы похоронных бюро заботятся о том, чтобы даже трупы не выглядели на свой возраст. Все знают, что кривая жизни достигает пика в возрасте примерно тридцати лет, и впоследствии каждый должен пытаться выглядеть, вести себя и мыслить так, как будто он застрял на этом пике, и откладывать спуск до горького конца. А горьким он и должен быть. В современном мире у старости мало достоинства и нет собственной ценности, нет светлой добродетели, чтобы компенсировать её унижения и увечья. Любая дорога — это дорога ВНИЗ. И даже если она не рассматривается как болезнь, приходится признать, что прогноз не мог быть хуже. И что, хоть это на самом деле не преступление, наказание никогда не бывает мягче, чем смертная казнь.

Учитывая эти современные настроения, нет ничего удивительного, что стариков поздравляют (если их вообще с чем-то поздравляют) с тем, что они не старики! Наоборот, их хвалят за то, что они ходят, говорят, водят машину или играют в игры с мячом, как кто-то в два раза моложе! Как если бы было нужно превозносить ребёнка за то, что он достиг средних лет! Как печальна, если не сказать оскорбительна, подоплёка, что старость — бедствие! Она действительно бедствие, когда она смотрит назад, не имея собственных перспектив, смысла и задач.

Эта мрачность — не исключительно современная и западная. Убеждённость Будды в том, что жизнь полностью неудовлетворительна, возникла отчасти из его видения старости. По преданию, когда он был молодым принцем, его оберегали от трагической стороны вещей. И однажды, выезжая из дворца, он увидел старого человека, больного человека и мёртвого человека. Он был так шокирован, что стал странствующим аскетом, решив во что бы то ни стало найти причину такого страдания и лекарство от него.

В то время как существующее сейчас плохое мнение о заключительной стадии жизни имеет что-то общее с мнением Гаутамы Будды, наш метод решения проблемы в корне другой. Его доставшийся тяжёлым трудом путь полного осознания и приятия сработал; наш лёгкий путь уклонения совсем не работает. Эти жалкие попытки продлить молодость, утаить неизбежные факты идущей на убыль жизни лишены всякого достоинства, практичности и здравого смысла и не делают ничего, чтобы облегчить боль вынужденного бездействия. Чем остаётся быть тому, что было? Когда очаровательные цели, преследовавшиеся в детстве и молодости, достигнуты — или же оказались недостижимыми — и поэтому неизбежно лишены того очарования, которое им придавало расстояние, какие сравнимые с ними новые цели вырисовываются вдали для стареющего человека? Ну, он или она всегда может попытаться собирать коллекцию — морских ракушек, почтовых марок, серебряных изделий, предметов антиквариата, акций и облигаций, директорских постов, газетных объявлений, почётных степеней, учеников, хороших поступков — всё это сводится в конце концов к одному и тому же: всё большему разочарованию. Ничто не подводит человека так, как успешная коллекция. Ничто не собирает более толстых слоёв пыли времени. И если человеку в конечном счёте удаётся выползти из-под своей коллекции и ускользнуть в Приют для Пожилых Граждан, он всё равно рискует оказаться в коллекционном бизнесе — накапливая шахматные победы, или номера в бинго, или, возможно, очки в малом гольфе. Всё, что угодно, чтобы заполнить время и вытеснить поджидающий нас призрак смерти. «Вечная проблема человеческого существа в том, как структурировать время своего бодрствования», — говорит Эрик Берн. Это проблема, которая усугубляется по мере того, как человек стареет, вплоть до самого конца.

Я недавно смотрел телевизионную программу о христианском хосписе в Лондоне для пациентов, страдающих от неизлечимых заболеваний, — проще говоря, о действительно очень хорошем месте для того, чтобы там умереть. В первом кадре социальный работник (она производила впечатление увлечённой и сострадательной молодой женщины) убеждала с десяток милых старичков спеть песенку. Песенка была «Прощай, птичка!». Не «Прощай, жизнь!» (кто вообще слышал о такой песне или таком псалме?), а «Прощай, птичка!». Что за способ структурировать последние часы этого потрясающего приключения, каковым является человеческое существование! Что за способ завершить эту «невозможную» тайну того, что несмотря ни на что, я случился! В конце этой телевизионной программы благоразумный и смиренный священник-санитар объяснил, что он не видит смысла в последний момент навязывать религию людям, которым всю жизнь удавалось обходиться без неё. Конечно, он прав[11].

Одна из великих насмешек и одно из великих противоречий современного мира состоят в том, что в то время как так много усилий идёт на маскировку и предотвращение старости и осознания того, к чему она ведёт, ещё больше усилий идёт на то, чтобы преждевременно её навлечь. Когда машина берёт на себя работу человека, а также сопутствующие ей смысл и удовлетворение, что остаётся ей или ему делать? В высокоиндустриализованном обществе не только те, кому много лет, оказываются в ситуации, когда в их распоряжении слишком много досуга: всё стареет быстро до такой степени, что жизнь становится пустой и бессмысленной. Бесполезно пытаться навредить машинам или наложить на них ограничения: они прочно вошли в нашу жизнь, а вместе с ними и пустыри свободного времени, которые открывают автоматизация и технология кремниевого чипа. Как облегчить ту бесцельность, ту скуку, что проистекают из постоянно сокращающихся рабочего дня, рабочей недели и рабочей жизни, не говоря уже о массовой безработице как таковой? Пропал тот мужчина и пропала та женщина, которым нечем заняться.

Такова, для стольких из нас, трагедия иссякающей жизни, таков спуск к смерти.

Подъём

Следуйте путём от человека, не к человеку.

Эмерсон

1. Вступление

«Те, кто не ищут цель жизни, просто тратят свою жизнь впустую», — бескомпромиссно заявляет индусский просветлённый Рамана Махарши в одном предложении, которое ставит диагноз болезни — и предписывает лекарство. Это должно быть (и, как мы увидим, оно и есть) мощное средство, если ему предстоит вылечить болезнь, которая так глубоко засела.

Что напоминает мне об одном друге, которому, когда он получил в Оксфорде диплом с отличием, дали работу в университете, о которой он страстно мечтал. Перед ним простиралась отличная карьера. Но спустя год или два он увлёкся буддизмом, уволился с работы, разорвал все связи с семьёй и друзьями и отправился жить отшельником в отдельно стоящий домик. Мне говорили, что там он каждый день проводит долгие часы, сидя в медитации, безмолвный, неподвижный, одинокий.

Заметьте любопытную вещь: этот молодой человек во многом в точно таком же состоянии, что и старушка, которую я описал выше, — с той только огромной разницей, что он выбрал те физические недостатки, жертвой которых она стала. Он намеренно, будучи ещё в расцвете сил, наложил на себя ограничения, которые принадлежат годам, близким к концу жизни. Она полуслепа; он держит глаза полузакрытыми. Она глуха; он удаляется в место, где мало что можно услышать. Она страдает от одиночества; он хочет быть один. Она потеряла интерес к жизни, к её удовольствиям и целям; он искренне практикует именно такую отрешённость. Сумма одна и та же, но только с обратным знаком: в одном случае минус, в другом плюс.

Почему мой друг ведёт себя так «неестественно»? Его цель — найти смысл жизни и узнать, как можно выйти за пределы рождения, страдания, старости и самой смерти. И его метод — это метод вакцинации и гомеопатии: лечи подобное подобным — устрой себе лёгкий приступ болезни сейчас и посредством этого построй антитела, которые отразят настоящую болезнь, когда она подступит. Это в принципе, хотя, конечно, не в частностях (сидеть в медитации по правилам — это не для меня), — мой собственный метод. Я напоминаю себе, что это также метод Иисуса («Тот, кто теряет свою жизнь, обретёт её»), Павла («Я умираю каждодневно»), Руми («Если хотите увидеть Реальность без маски, выбирайте смерть») и Кабира («Кто живёт уже мёртвым, тот никогда не умрёт снова»).

Когда нужно начинать это радикальное гомеопатическое лечение? Мой друг начал, когда ему было между двадцатью и тридцатью, Рамана — когда был подростком, я сам, когда мне было тридцать с небольшим. Кто-то скажет — чем раньше, тем лучше, но здесь нет правил. Всё зависит от потребностей человека. Обычно проблема смысла жизни достигает критической стадии в среднем возрасте, когда обычные цели, поставленные обществом, достигнуты, а новых и значительных не предвидится. Юнг обнаружил, что большинство его пациентов среднего возраста страдали не от клинически выраженных неврозов, а от бессмысленности и пустоты своей жизни; они держались за обманчивое представление о том, что второй частью их жизни должны управлять принципы её первой части, и не могли осознать, что для стареющего человека долг и необходимость состоят в том, чтобы уделять серьёзное внимание себе.

2. Подъём: восточная традиция

Восток знал это с давних времён. Возьмём, к примеру, идеальную программу жизни или норму развития, заложенную индуизмом. Четыре ашрамы, или основных стадии жизни, следующие: первая, брахмачарья, ребёнок и юноша, усваивающий навыки, знания и дисциплину, подобающие человеческому состоянию. Вторая, грахастха, жизнь работающего домовладельца и родителя, способствующего поддержанию и развитию общества. Пока всё хорошо: благоприятный старт, полезная разминка перед тем, как приступить к делу. Ибо теперь начинается настоящее приключение, серьёзный вызов, который отделяет мужчин от мальчиков, работа с целью воспитать и проверить человека. Выполнив свои социальные обязательства и достигнув средних лет или приблизившись к окончанию этого периода, он входит в стадию ванапрастха, время ослабления связей и прорыва к свободе. С учётом этого, он заканчивает выполнение своих оставшихся обязанностей перед семьёй и уходит искать смысл всего этого, ключ к которому — его собственный смысл, его собственное «я». Но сначала он должен найти своего духовного учителя и затем внимательно прислушаться к его указаниям и пройти у него обучение — дисциплине, по сравнению с которой суровые испытания двух предыдущих стадий могут показаться сущими пустяками. Очень может быть, что вопрос о том, Кто он в действительности есть, присутствовал на заднем плане его сознания всё это время, но теперь этот вопрос становится его единственной страстью, и никакая цена ответа не будет слишком высокой. И когда, рано или поздно, подстадии ванапрастхи будут проработаны и эта цена заплачена, и он увидит, что на самом деле он всегда был очевидным и совершенно свободным (а именно, что его истинная Природа — это Единый и Единственный, Один, Реальный, Вневременный), он вступает в четвёртую и последнюю стадию — санньяса.

Эта последняя стадия, согласно древней индийской традиции, является венцом жизни. Именно для этого были остальные три стадии; без неё они бессмысленны. Не прибыть сюда значит остаться незрелым, это случай задержки развития. Джняни, или истинный санньясин (для которых в других традициях есть другие имена), — это единственный настоящий взрослый, что значит выросший до размеров больше космических. Внешне полуголый и жалкий нищий, незначительный, стареющий и умирающий человек, он внутри и поистине не имеет возраста и границ, как космос, свободен как ветер, Король Мира, бессмертное Величие, Всё. Внешне он никчёмный и безработный (и действительно, внутри ему совершенно нечем заняться), но его тайная работа на благо мира более безостановочна, изнурительна и плодотворна, чем любая обычная человеческая работа. Парадокс в том, что он нигде не работает, и при этом у него нет ни одной свободной минуты. Для него совсем не существует проблемы, как проводить время.

Я сравниваю эту парадигму человеческой жизни как спокойного, состоящего из четырёх стадий подъёма, как смелого начинания, которое требует всё большего напряжения сил и становится всё более неистово энергичным по мере продвижения вперёд, как игры, в которой постоянно растут ставки и в конце которой обязательно сорвёшь банк, — я сравниваю это с печальной и слишком нормальной картиной человеческой жизни, спотыкающейся и оканчивающейся неудачей едва ли не на полпути (её естественный спуск не уравновешивается никаким сверхъестественным подъёмом), и я делаю свой выбор. Как только жёсткие альтернативы становятся ясно различимы, какой здесь может быть выбор? Разве не очевидно, какая жизнь — жизнь наполовину, а какая — полная; что есть болезнь и что есть лекарство? Болезнь — это жизнь, развитие которой задержано на полпути. Лекарство — это жизнь завершённая.

Но лекарство для скольких из нас? — спрашиваю я себя. Впечатление, сложившееся у меня во время восьмилетнего пребывания в Индии, таково: хотя идеал просветления хорошо известен и повсеместно уважаем здесь, его рассматривают как цель жизни и пытаются достичь так же редко, как и идеал святости в христианском мире. Если так мало индусов на протяжении столетий прошли весь путь полностью до четвёртой стадии жизни, захотели или осмелились принять самое сильнодействующее лекарство от мук жизни (несмотря на всё это традиционное поощрение), сколько неиндусов смогут проглотить его? Есть ли вероятность того, что средний западный человек, у которого в распоряжении появляется всё больше и больше времени, воспользуется посланным Богом случаем посвятить это время поиску Единого, обладающего всем временем в мире, посвятить его тому, чтобы найти Вневременного, который есть всё время и который Бессмертен, и быть им?

Что касается меня: да, главное предписание абсолютно правильно. Но я не могу принять его в виде, подобном этой восточной формулировке. Вероятно, мой читатель тоже не может.

3. Подъём: западная традиция

Хотя все серьёзные духовные ищущие идут по одной большой широкой дороге, у них есть безграничный выбор путей и перевалочных пунктов. Следовательно, то, что в итоге оказывается одним и тем же путешествием, может быть совершено бесчисленным количеством способов. Внутри буддизма, например, есть много расходящихся маршрутов. Ни даосизм, ни суфизм не назовёшь учениями одного пути. А что касается отдельных путешественников, каждый идёт путём, который уникален по меньшей мере в каких-то местах. Не существует неверных дорог наверх.

Христианская духовность тоже больше похожа на беспорядочную прогулку, чем на походный марш. Тем не менее следующие шесть стадий можно рассматривать как вполне типичные:

а) Пробуждение или обращение в веру: предварительное, обычно внезапное и чрезвычайно радостное видение Света, Единого, Реального, Абсолютного Иного, и его спасительного присутствия.

б) Очищение или чистилище: очень длительные и болезненные усилия по преодолению многочисленных несовершенств, которые явно не дают человеку хоть немного приблизиться к цели.

в) Озарение: возвращение, в менее волнующей и более длительной форме, счастья и ясности первой стадии; наслаждение миром, воспринимаемым как очень красивый; чувство пребывания рядом с целью или даже у цели и слияния с Бессмертным Бытием.

г) Интроверсия или сосредоточенность: осознание, что реальный прогресс в этом подъёме — результат разворота внимания и сосредоточения на внутренней жизни. Отвлекающие мысли подавляются, и культивируется покой. Старательно практикуются различные виды размышления и медитации.

д) Мистическая смерть или Тёмная Ночь Души: ужасающий отход назад к началу; полная потеря всех достижений, имеющихся на тот момент: хуже того, сильнейшее отвращение к себе, никогда не испытываемое ранее, и полное отчаяние, без надежды когда-нибудь достичь цели. Выйти за его пределы можно только посредством необусловленного подчинения, посредством постоянно возобновляемого умирания личной воли — что ведёт к:

е) Единению, состоянию, в котором фразу Данте «Его воля — наш покой» можно глубоко прочувствовать и найти ей подтверждение, а не просто искренне в неё поверить. Состоянию, в котором, следовательно, можно самоотверженно объявить вместе со Святой Катериной Генуэзской: «Моё Я есть Бог, и я не признаю никакого другого».

Хотя существуют бесчисленные вариации этого генерального плана — включая пропуск некоторых стадий и добавление различных других, — неотъемлемым и, следовательно, общим элементом их всех является совершаемое рано или поздно открытие того, что мистическая жизнь ведёт к мистической смерти. Не к символическому умиранию и не к лёгкой смерти, а к очень даже реальной и страшной. Такова бездна, отделяющая нашу жизнь от её завершения, и обойти её нельзя.

Погрузившись в эту мистическую смерть и пройдя сквозь неё, мы, по словам Джона Николаса Гроу (который знал и пережил то, о чём говорил), «найдём покой — в высшей степени беспредельный и совершенный покой — в полном забвении себя. Нет ничего на небе, на земле или в аду, что может потревожить покой души, которая действительно уничтожена».

Гроу добавляет, что среди многих плодов духа, которыми наслаждаются эти живые-но-мёртвые «внутренние души», есть и тот факт, что

Бог не позволит им бездельничать ни минуты; Он устроит всё; Он направит всё; пусть Он не даёт им никакого внешнего занятия, Он позаботится о том, чтобы они были внутренне заняты Им. Даже если бы в духовной жизни не было никаких других преимуществ, кроме этого — что она даёт нам полный покой относительно того, чем занять наше время, и придаёт нам спокойную уверенность в том, что во все наши мгновения мы заняты в соответствии с волей Бога, — это одно было бы неоценимым преимуществом, которому никакая цена не может быть слишком высокой[12].

4. Подъём: в современном мире

Давайте перейдём к рассмотрению того, что этот Подъём — этот выигрыш смерти, а не проигрыш жизни — может значить для нас в наше время в практическом плане, независимо от того, верующие мы или нет. И давайте начнём с того, что спросим себя, к чему мы теряем способности дольше всего, что мы делаем даже лучше и лучше по мере того, как становимся старше и старше, ближе к смерти.

Задолго до достижения подросткового возраста наши способности к усвоению языков сильно ухудшаются. В двадцать лет или около нам трудно даётся настольный теннис, в двадцать пять — фигурное катание и гимнастика, в тридцать — футбол и теннис. Однако наши способности играть в шахматы, заниматься бизнесом, произносить речи, писать, рисовать и сочинять вполне могут увеличиваться всё это время, и, возможно, мы только сейчас начали заниматься философией, подойдя к ней наконец дисциплинированно и творчески. И так далее, приобретая навыки и теряя навыки на протяжении всего пути до — да, до какого возраста? Пока есть жизнь, есть и вопрос: «Что делать сейчас, какое правильное занятие для меня, что приносит мне самое большое удовольствие в это время моей жизни?» Что ведёт к следующему: «Что — если что-то такое существует — я могу делать так же хорошо сейчас, как в пятьдесят и шестьдесят? Или даже — возможно ли это? — лучше, чем тогда, при условии, что я постоянно должным образом практикуюсь? Короче говоря, что мне подобает сейчас?»

Неспроста традиционно считается, что мудрость приходит с возрастом; Мудрец, как правило, рисуется как Древний Мудрец, и Мудрый Старик — один из наиболее убедительных архетипов Юнга. Я, безусловно, не утверждаю, что исследование нашей основной Природы и судьбы — этих великих вопросов жизни и смерти — лучше всего отложить до глубокой старости, у которой есть более чем очевидные причины специализироваться в таких важных (чтобы не сказать тяжёлых) вопросах. Наоборот, это исследование нельзя начать слишком рано в жизни. Я же хочу сказать следующее — даже если вы оставили его на достаточно поздний период — это именно то дело, которым вам нужно заниматься сейчас, на протяжении вашей старости и до наступления очень глубокой старости. Это как раз то, в чём у вас есть действительно отличный шанс преуспеть. И тому множество причин:

1. По всей вероятности, вы или уже реализовали свои честолюбивые замыслы и чувствуете себя таким же неудовлетворённым, как всегда, или же отказались от них как от нереалистичных и недостижимых. В любом случае вам помогают достичь той меры отрешённости, которая как раз то, что сейчас нужно.

2. У вас есть всё свободное время, не ограниченное срочными обязательствами и ответственностью, которое вам может понадобиться для этого самого захватывающего из всех начинаний вашей жизни.

3. По мнению Карла Юнга (все данные, которыми я располагаю, подтверждают, что он прав), вы сейчас психологически созрели для этого великого приключения — состоящего в том, чтобы прийти к соглашению с вашей собственной смертью и (гораздо более того) сделать саму смерть вашей целью. С другой стороны, если вы отрицаете заложенную природой потребность посвятить этой цели многие усилия завершающих десятилетий своей жизни или активно сопротивляетесь этой потребности, то вполне вероятно, что вы будете несчастны безо всякой внешне различимой причины, будете до ужаса бояться того, что должно произойти, возможно, будете клинически больны.

4. Сейчас в вашем багаже есть всё сырьё, все неупорядоченные кусочки информации, весь жизненный опыт, — всё необходимое для того, чтобы постичь суть. Следовательно, какая более подходящая задача — какая более неотложная обязанность — ожидает вас сейчас, кроме этой: собирать из кусочков картину вашей жизни, пока внезапно не покажется её главный замысел: позволив вам оглянуться на те когда-то такие мучительные и всепоглощающие заботы и увидеть, что, сами по себе незначительные, они оказываются необходимыми сейчас, когда они подчинены великим заботам: для чего всё это нужно? Каково, прежде всего, моё истинное я и, следовательно, моя истинная роль и судьба? Сделан ли я из Бога и, соответственно, нерушим; или я сделан из менее прочного материала, и, соответственно, для того, чтобы вскоре оказаться на космической свалке, где всё, что не Бог, прекращает своё существование?

И это отнюдь не эгоистичная задача. У меня есть обязательство перед миром помочь ему пробудиться от лжи, на которой он себя строит, — помочь тем, что начать дома, работая над собой. Начав с него, можно запросто принести больше вреда, чем пользы, тогда как моя подлинная духовная реализация не может не перелиться за свои пределы и не продолжать литься во всех направлениях и бесконечно.

Это не получение выходного пособия и не уход от жизни в окружённый жимолостью домик на Западе (хотя это может выглядеть именно так), это ныряние с головой в гущу жизни. Как красиво, какой случай для веселья — обнаружить, что особым занятием и сильной стороной человека в старости является не безобидный уход от общества и не хобби, не дилетантский, занимающий немного времени и случайный интерес, чтобы хоть как-нибудь провести время, вовсе не крах, а занятие самое высокое и лучшее, неизмеримо выходящее за пределы самых благородных и ответственных из списка всех профессий!

Да: но мне лучше посмотреть в лицо ещё и тому факту, что с каждой новой свечкой, зажигаемой на моём именинном пироге, в моей жизни гаснет какой-нибудь старый огонёк. Я сильно теряю в быстроте реакции, хуже запоминаю имена, лица, даты и недавние происшествия, гораздо меньше стремлюсь (менее способен?) следить за текущими событиями и последними новостями в мире искусства, науки и развлечений, гораздо меньше жажду попробовать новый образ жизни и новое мировоззрение, и в целом только счастлив всё больше и больше отставать от времени. Всё это, и не только это, правда. Но так ли уж это плохо для подобающего мне в это время моей жизни дела? Эти способности, которые у меня «иссякают» по мере приближения старости, — я отказываюсь от них как от чего-то недоступного или они действительно недоступны и не нужны мне сейчас? Просто ли я посвистываю в темноте, чтобы отогнать страх смерти и не дать упасть настроению? НЕТ! Эти явные потеря за потерей — как раз то, что нужно. Учитывая эту заключительную цель моей жизни — которая состоит в том, чтобы открыть Единого, бессмертной жизнью которого и есть в действительности моя жизнь, насладиться Им и быть Им, — каждое кажущееся препятствие оказывается посланным Богом благословением, подарком от Меня самому себе.

Это в целом суммирует мой опыт на данный момент. Что касается моей оставшейся жизни, о ней, конечно, не мне судить. Никто не может быть уверен, что ему удастся ускользнуть от старческого слабоумия. Но я убеждён, что нетронутой остаётся одна существенная вещь, которую возрастающая немощь тела и ума бессильна забрать у меня, — и это не-вещь, не-тело и не-ум, это сознательная пустота, которая моя прямо сейчас и которая была самой сутью меня всё это время[13]. Даже если безостановочная программа, показываемая на этом пустом Экране, совсем «сойдёт с ума» (не более чем в наших ночных снах, в конце концов), Экран всё равно останется точно тем же, незапятнанным, совершенным. Мир, который начал историю Д. Е. Хардинга где-то восемь десятков лет назад как безграничный хаос и постепенно так искусно привёл себя в порядок, постепенно (или не столь постепенно) приводит себя в беспорядок и снова становится хаосом. Называйте это безумием или старческим маразмом, не меня. У миров есть привычка вести себя так, и их нужно за это прощать. Временная симметрия такого рода принадлежит их естественной истории. Они приходят, окружённые хаосом. Но не Я. Моя истинное Я не является ни упорядоченным, ни неупорядоченным, не приходит и не уходит, не имеет истории — естественной или сверхъестественной. Я есть вне времени.

5. Подъём: заключение

В этой главе мы рассматривали некоторые пути, ведущие к той Смерти, что открывается в Вечную Жизнь.

Они начинаются как ряд (на вид) более или менее несовместимых дорог, но идут дальше и сходятся в одной точке, когда приближаются к вершине, их общей цели. Но, увы, они также становятся круче. Вследствие чего ищущие замечают, что движутся медленнее или останавливаются на различных этапах этого пути; и очень, очень немногим (как оказывается) удаётся взобраться или вскарабкаться на самую вершину. Какие бы традиционные названия эти ищущие ни давали Концу, к которому они стремятся, этому Пику всех высших переживаний — будь то Единение с Единым, полная Богореализация, совершенное Просветление, Нирвана, окончательное Освобождение и Пробуждение от времени и смерти к Вневременному и Бессмертному, — он остаётся невообразимым, непредставимым даже примерно. На этих высоких, но всё же недостаточно высоких уровнях манящая Вершина столь же вне поля зрения, сколь вне пределов досягаемости. Её можно только принять на веру. Тревожный вопрос остаётся без ответа: сколько времени занимает эта попытка подъёма? Каковы шансы человека добраться до вершины в этой жизни? Или в следующих нескольких жизнях — если таковые будут? Или хоть когда-нибудь добраться?

У меня, конечно, нет возможности говорить в отношении вас или кого-то ещё, но в отношении себя я должен признать, что по меньшей мере поздние этапы этого восхождения слишком круты. Я плохо переношу такую высоту; и я нахожу, что уклон, поначалу такой лёгкий и приятный, становится в конце концов невозможным.

А как же все остальные, огромная масса людей? Опять нам нужно спросить, сколько из них — как на Западе, так и на Востоке, молодых и старых, материалистов и идеалистов, верующих и неверующих — сколько знают или хотят узнать о существовании такой дороги и готовы действительно ступить на неё, не говоря уже о том, чтобы напрячь все силы и попытаться взобраться на верхние склоны в этом требующем всё больших усилий подъёме, со всеми его мучительными задержками и отступлениями назад? Это не тот подъём — не забывайте, — что ведёт с триумфом прямо к опускной решётке крепостных ворот Неба, а (Боже сохрани!) тот, что ведёт к глубоким и тёмным водам Крепостного Рва под названием «Смерть», который лежит по эту сторону Небес. Есть ли хоть малейший шанс, что таким путём, как бы хорошо он ни был в некоторых местах вымощен и снабжён указателями, пойдут безработные — безработные в силу возраста, экономической ситуации или физических дефектов — в большом количестве? Или что этот путь станет популярен в каких-то влиятельных кругах? Или что им последует достаточное количество нас, чтобы существенно изменить наш мир, не говоря уже о том, чтобы увидеть его сквозь его нынешнюю критическую болезнь? Какая надежда! Я, вы — не будем говорить об остальном мире — готовы ли, или способны ли мы совершить этот невероятно трудный подъём до самого конца?

Но не стоит отчаиваться! Эта устрашающая масса препятствий не обязательно непреодолима.

Случилось так, что есть «тайный» путь напрямик, поистине магический путь наверх. Да, прямо на самую вершину! И да, путь для вас и для меня — и для любого другого, кто захочет встать на него!

Вертикальный взлёт

Внезапно пробудиться, осознав, что ваш собственный Ум — Будда, что достигать нечего и что нельзя совершить ни одного действия, — вот Высший Путь.

Хуанбо

Что может быть более восхитительным, чем парадигма, которую мы обсуждали, — взбежать наверх (пробиться наверх, вскарабкаться наверх) через смерть к Бессмертному? Какое смелое начинание может быть более стоящим, чем это приключение, по сравнению с которым все другие приключения выглядят трусливыми и вялыми?

Но наш настойчивый вопрос всё ещё требует ответа: при условии, что по существу это верное лекарство от человеческого состояния (а бессмысленность и страдания наших преклонных лет являются лишь его побочными эффектами), есть ли хоть какой-то способ применить его? Или сделать это средство общедоступным и убедить пациента принять его?

По-видимому, НЕТ. Наша ситуация выглядит безнадёжной. Ho прежде чем сдаваться, давайте попробуем тот другой рецепт, о котором я говорил в конце предыдущей главы. Что мы теряем, если сделаем это?

Сначала давайте определим, чего мы так отчаянно хотим. Нам нужно не новое средство, а новая перегонка старого лекарства, из которого всевозможные добавки — скопления культурно-религиозных ароматизаторов, консервантов, красителей и загустителей — будут изъяты. Настоящий простой препарат, в смысле лекарственное растение из одного ингредиента, продукт, наконец запасённый в изобилии, который не будет марочным патентованным товаром конкретной страны, возраста или традиции, который просто упакован, легко и повсеместно усваивается, мгновенно и глубоко проникает в организм, и абсолютно бесплатный. Совершенно безболезненное и не содержащее медикаментов природное средство, полезное и совсем не оказывающее насильственного воздействия на организм лекарство, которое, привлекая безупречное здоровье, в своей основе уже являющееся нашим, всегда эффективно действует.

И только-то? — вы можете спросить. Ваша ирония вполне оправданна. Могут ли быть непомернее непомерные требования?

Что ж, пусть тот читатель, который внимательно провёл наши тесты, скажет, становится ли сейчас доступной такая рецептура. Видите ли вы доказательства того, что ещё раз в человеческой истории потребность и способ её удовлетворения милостиво приходят вместе и прекрасно гармонируют? Разделяете ли вы моё убеждение, что наш Глубинный Источник и Истинная Природа — это бесконечно таинственное Милосердие, эта Милость, которая, вопреки моему и вашему сопротивлению, провела нас так далеко, — снова делает это? Может ли Новость, скрытая за этой новостью, — когда разве это не плохая новость? — быть настолько хорошей? Может ли это — то, чего никогда не замечают, потому что это так безнадёжно скучно и банально — быть светлой надеждой мира? Разве этот простой препарат не слишком уж прост, не панацея для простофиль? Или, может быть, великий Экхарт прав: «Чем мудрее и могущественнее мастер, тем моментальнее выполняется его работа и тем она проще»? «Мастер» в данном случае — это Единый, который предотвращает все мои попытки убежать от простого, до смущения очевидного, ДАННОГО.

Ваш ответ на эти большие вопросы будет во многом зависеть от вашей личной реакции на лекарство, предлагаемое здесь, — как кончик вашего языка продегустирует образчик, предоставляемый нашими тестами, — оставив в стороне все соображения о его возможном использовании в крупном масштабе. Но прежде чем вы примете решение, пожалуйста, разверните стрелу вашего внимания на 180° ещё раз, заглянув в то, откуда вы смотрите, и посмотрите, на что указывает эта указующая рука. Не думайте об этом, просто посмотрите!

Посмотрите, что вбирает в себя эти чёрные знаки на белой поверхности, те расплывчатые руки и смутные, подобные виньеткам рукава, и судите по тому, что вы обнаружите. Доверьтесь — прошу вас довериться — тому, что так щедро дано. Разве вы, прямо здесь и прямо сейчас, не прочно обосновались в этой четвёртой и высшей Ашраме, на этой шестой стадии Единения, где человек осознаёт себя не-вещью и каждой вещью, и уже находится на одном уровне с самым выдающимся Видящим Этого — или, скорее, тождествен ему, — и един с Единым? Разве вы не всегда были здесь, но настойчиво не замечали То, что, однажды увиденное, более очевидно, чем всё, что вы когда-либо видели? Разве эта страна вечной ясности — не ваша дорогая родина?

И, фактически, вопреки историям, рассказываемым многочисленными учениками и интерпретаторами, все истинные Видящие или прямо говорили, или явно подразумевали, что это совершенное Видение — не для достижения, а для осознания, для подчинения, для прекращения сопротивления. Как бы чужды друг другу ни были воспитавшие их традиции и какими бы аскетическими ни были их практики, они заявляли, что оно здесь для того, чтобы взять его сейчас, что оно доступно нам таким, какие мы есть, потому что оно есть то, что есть мы. Наша отговорка, что это не для таких, как мы, — что это почти невозможное достижение редких гениев духа, которое следует за десятилетиями или целой жизнью неустанной дисциплины, — неискренна. Это рационалистическое обоснование нашего отказа от него, нашего ужаса смерти, который является обратной стороной этого отказа, лицемерный приём (мы не можем проникнуть в нашу Истинную Природу, мы не просветлённые; в отличие от некоторых известных нам других, мы смиренны!), используемый для того, чтобы скрыть постыдную тайну самокалечения, скрыть преступление, состоящее в том, что мы намеренно закрываем себе глаза на тот восхитительный факт, что мы все живём благодаря Этому в любом случае, и все волей-неволей делаем это правильно. (И это действительно преступление, и здесь есть чего стыдиться. Самострел в руку или ногу, с целью демобилизоваться по состоянию здоровья, карался в военное время смертной казнью. По сравнению с нашим самоослеплением по той лишь причине, что мы не можем воспринимать жизнь такой, какая она есть, а себя такими, какие мы есть, это была сама невинность. Но наказание совершенно одно и то же.)

Как отличается от того постепенного подъёма к цели этот вертикальный взлёт! Тот был самым трудным в мире, этот самый лёгкий; тот был болезненно медленным, этот стремителен; тот был для немногих избранных, этот для многих, для каждого; тот пролегал, в основном, в будущем, этот весь сейчас; тот требовал огромной силы воли и неустанной энергии, этот для более слабой братии, как я и, возможно, вы; тот позволял надеяться на прибытие в конце долгой и трудной дороги, этот прибывает сейчас, в тот самый момент, когда мы хотим оказаться там; тот может никогда не привести нас туда, этот всегда приводит — потому что это «там» здесь, где мы всегда были.

Этот Вертикальный Взлёт не является одним из необязательных бонусов духовной жизни. Странная и счастливая истина в том, что то, что так трудно — а именно умереть для себя, — полностью осуществимо только посредством того, что так легко, — а именно увидев, что здесь некому умирать. Я полностью покорён, когда не могу найти ни крупицы, оставшейся здесь, которая могла бы покориться. Не стоит суетиться. После всех моих стараний — моего действительно отчаянного желания отказаться от моего желания! — вмешивается Удивительная Милость:

Я был потерян — теперь я нашёлся, Был слеп — теперь ВИЖУ.

Но, обращаясь к приземлённой прозе жизни и обычного мира, насколько трудно распространить эту простейшую из техник проникновения в нашу не имеющую рождения и смерти Природу, показать людям по одному и в массе, как сделать это, и убедить их сделать это? Нет ничего проще! Будь это встреча двух человек, двухсот или двух тысяч, каждый поймёт её, при условии, что согласится провести лишь несколько из десятков наших тестов. (Почти всегда они соглашаются, хотя бы в порядке эксперимента.) И при условии, что тот, кто демонстрирует тесты, тоже её видит — что означает, что он или она сознательно отсутствует на сцене как человек и присутствует как Пространство для всех тех других людей. По моему личному опыту на протяжении последних двадцати пяти лет и опыту ряда моих ясно видящих друзей в различные периоды, человеку невозможно избежать проникновения в свою Природу, когда он поймёт, куда нужно смотреть и как смотреть. Указывающего внутрь пальца или единственного глаза достаточно. Что касается чтения об этом, я заметил с некоторым удивлением и большой благодарностью, что, тогда как десять — пятнадцать лет назад немногие проникали в свою Не-вещность вследствие чтения книг об этом основном видении, в наши дни это удаётся многим: на самом деле, всем, кто искренне проводит эксперименты и принимает то, что они приносят. Когда люди говорят, что не видят её, они обычно имеют в виду, что не чувствуют её: внутренний пейзаж оставляет их безучастными. Конечно же, оставляет! Слава Богу, что так. Здесь дело в факте, а не в чувстве, в нашей вечной и не имеющей природы Природе, а не в постоянно меняющемся калейдоскопе мыслей и эмоций, которому она даёт начало. Это истина, которая отпускает нас на свободу, — Истина, которая не может быть более простой и ясной, — простой в значении безучастной и неприкрашенной и ясной в значении не скрытой.

Наконец, пытливый и жизненно важный вопрос: Проникнув однажды в нашу не имеющую рождения и смерти Природу — спонтанно ли, через контакт с хорошим другом, на семинаре или прочтя о ней (например, в этой книге), — что нам с ней делать? Сколькие из нас примутся строить на этом понимании образ жизни? На первый взгляд, действительно очень небольшой процент. Всё равно никто из нас, увидев это лишь однажды, никогда не сможет остаться прежним. Хорошее зерно попадает в землю, как правило, так глубоко, что ему может понадобиться очень долгое время, чтобы пустить ростки в яркий свет сознания. Точно так же, как семена груши вырастают в грушевые деревья, говорит Экхарт, семена Бога вырастают в Бога. Всё из них. Нет пустых семян Бога. Более того, они засеваются на этом самом плодородном из полей — нашей Земле Бытия, — поэтому как может хоть одно из них не прорасти в конце концов и именно тогда, когда это должно быть?

Да, это более чем светлая надежда нашего мира. Это дело верное, безусловный и единственный победитель, заведомо беспроигрышный шанс Вселенной.

Синтез

Пока вы не знаете, как умереть и вновь вернуться к жизни, вы всего лишь жалкий путешественник на этой мрачной земле.

Гёте

Не устарел ли сейчас тот долгий и трудный подъём, со всеми его многочисленными дорогами и маршрутами на Востоке и Западе, примерно так же, как устарели долгие путешествия пешком и верхом на лошади с появлением быстрых машин и реактивных самолётов? Были ли все эти терпеливые старания духа и преданность делу, этот тяжёлый труд, эти слёзы, эти порывы и возвращения надежды — было ли это всё заблуждением и пустой тратой сил, недомоганием, от которого мы почти выздоровели?

Конечно, нет. Как раз наоборот!

Тогда как остаётся верным, что этот путь реактивного самолёта с вертикальным взлётом и вертикальной посадкой, это мгновенное проникновение в мою Безвременную Природу не требует усилий и даёт свободу, также верно и то, что он работает в моей жизни лишь в той степени, в какой я работаю над ним. Открытие того, что всё в полном порядке со мной таким, какой я есть — таким, какой Я ЕСТЬ, — нужно проводить в жизнь путём его терпеливого переоткрытия, переоткрытия и ещё раз переоткрытия, до тех пор, пока не исчезнут все следы уловок и усилий, пока полностью не уйдёт чувство, что вы чего-то достигли. Пока оно не станет в обычной каждодневной жизни тем, чем оно всегда по сути было, — естественным состоянием человека. Другими словами, невзирая на мгновенные вертикальные взлёты, нужно идти той медленной, трудной и постепенной дорогой. Хотя прогресс на этой дороге достигается путём многократного её покидания, нельзя всегда оставаться в полёте. (Человек взлетает и улетает ввысь, и при этом летит к земле, и в этом нет противоречия. Так и дзэнский мастер Мумон: «Для действительно просветлённого человека подчинение закону причины и следствия и свобода от него — одна истина».) Беспроблемного и безболезненного пути не существует. Качество духовной жизни человека зависит от усилий, которые он готов в неё вложить.

С другой стороны, никого, кто увидел свою Бессмертную Природу, не должна пугать эта перспектива «тяжёлой работы», которая, возможно, займёт много лет. Самое первое, краткое и пробное видение Этого (постольку, поскольку можно говорить о первом разе) — это уже совершенное видение. Никто и никогда не видит более ясно по прошествии времени. Это единственное, что просто нельзя сделать плохо или не до конца. Целая жизнь, сто жизней практики ни на сантиметр не приблизят меня к тому, ЧТО Я ЕСТЬ; они лишь могут снова и снова направлять на это моё внимание.

И (спрашиваю я себя) действительно ли эта жизнь, основанная на видении, — такая уж трудная жизнь? Да, и, разумеется, Нет! По моим собственным долгим наблюдениям, жизнь, основанная на не-видении, оказывается гораздо, гораздо труднее. В конце концов, что такое это внутреннее видение, если не жизнь в соответствии с истиной моей Природы: и что такое эта упрямая слепота в отношении моей Природы, если не жизнь в соответствии с ложью (которая — в той мере, в какой её можно осуществить, а не только вообразить, — непременно чертовски неэффективна)? Когда я использую какой-то инструмент, надо обратить внимание, молоток это или пила, если я не задумал поранить себя или испортить дело: а я — мой собственный инструмент жизни, поэтому я внимательно смотрю на него и забочусь о том, чтобы я продолжал за ним смотреть. В этом случае жизнь приносит неизмеримо больше удовлетворения и, в конечном счёте, становится неизмеримо менее трудной.

Часть 3 этого исследования посвящалась трём подходам к Смерти: Спуск, Подъём и Вертикальный Взлёт.

Чтобы подвести итог полученным данным и придать им запоминающуюся форму, вот график нисходящей, восходящей и вертикальной дорог.

Мой тройной маршрут включает в себя:

(і) Неизбежное снижение моей жизни до старости, немощи и смерти — процесс, который не столько дело подчинения, сколько выбора.

(іі) Моё духовное взросление «трудным» путём, моя победа над смертью и постепенное восхождение в Вечность посредством постоянного умирания.

(ііі) Моя полная свобода уже от жизни и смерти и моё пребывание в Вечности — что можно без усилий увидеть сейчас, каким бы ни оказались мой хронологический возраст и возраст развития.

Я путешествую всеми тремя дорогами: (і) автоматически, и (іі) посредством практики (ііі).

Часть 4. Жизнь после смерти

Видя его одного, человек выходит за пределы смерти. Другого пути нет.

«Светасватара упанишада»

Жизнь и смерть принадлежат в равной мере миру чувственного восприятия, тогда как существование лежит за пределами и жизни, и смерти. Больше нет необходимости переходить в другой мир; хотя человек продолжает жить в этом мире, он уже там.

Рихард Вильгельм, Лекции no «И Цзин»

У нас есть непосредственное знание вечной жизни.

Экхарт

Оставьте жизнь и мир, чтобы вы могли узнать жизнь мира.

Руми

Кто живёт уже мёртвым, тот никогда не умрёт снова.

Кабир

Джняни (тот, кто знает) не умирает, потому что он никогда не рождался.

Нисаргадатта Махарадж

Страх смерти, который находится в центре естественной человеческой психологии, связан с тем нелепым презрением, с которым он относится к своему существованию. Моё существование не затрагивает смерть моего организма.

Юбер Бенуа

Смерть абсолютно безопасна.

Комментарий пациента, возвращённого из предсмертного состояния

Выживание после смерти

Цель жизни — быть вечным каждое мгновение. Единственное настоящее бессмертие — то, которым мы можем со временем в полной мере обладать в этой жизни.

Личное выживание нереально или не представляет ценности. Нам нужна именно глубина, а не продолжительность жизни.

Шлейермахер

1. Загробная жизнь как продолжение этой жизни?

Кого по-настоящему интересует вечная жизнь? Для большинства из нас, по крайней мере бо́льшую часть времени, вечность — это либо лицемерный синоним «бесконечного будущего», либо слово, неправильно употреблённое вместо этого словосочетания. Так и хочется тут же инстинктивно сказать: «Меня интересует не какое-то невообразимое состояние вне времени, a продолжение моего собственного существования после смерти».

Но первым вопросом должно быть: оставив в стороне свои предпочтения, каковы факты? Выживают ли люди после смерти и «проходят» ли «сквозь завесу», чтобы продолжить свою жизнь «по другую сторону»? Есть ли у мёртвых хоть какое-то будущее или нет?

Свидетельства того, что по крайней мере у некоторых из них оно есть, впечатляют. Они включают множество привидений — явления призраков, описанные заслуживающими доверия свидетелями с массой подробностей, — а также послания, якобы исходящие от мёртвых особ, часто сохраняющие характерный стиль и отражающие увлечения покойных, даже их манеры. И, конечно, на протяжении столетий существует всеобщее интуитивное знание, инстинктивное чувство человечества, что смерть — не конец.

В общем, против моего желания меня убедили. Только в чём убедили? Ну, не то чтобы во многом или в чём-то стоящем. И тому несколько причин:

Во-первых, сомнительно, чтобы все взрослые люди (не говоря о тех, кто умер в младенчестве) или какие-то из высших животных (не говоря о более скромных видах) продолжали существование после смерти. По всем признакам, его продолжают только те (например, жертвы насилия), чьи жизни, преждевременно оборвавшись, остались незавершёнными; и, возможно, ещё те (например, учёные, занимающиеся исследованиями в области психики), кто сильно заинтересован в том, чтобы остаться поблизости. Мало кто горит желанием присоединиться к одной из этих групп!

Во-вторых, сомнительно, что даже эти измученные или находящиеся в поиске «выжившие» продержатся долго — много веков или тысячелетий, — не говоря уже о вечности. Тот факт, что призраков видят редко, наводит на мысль, что привидения в конце концов умирают второй смертью. Как будто одной недостаточно!

В-третьих, более чем сомнительно, что выживает весь человек, даже ненадолго: жизнь привидения не может не быть смутной и туманной, мерцающим послесвечением яркого пламени настоящей жизни.

Четвёртая причина моего скепсиса в отношении будущей жизни для «меня» (я имею в виду того парня, которого я вижу в зеркале и о котором читаю в своих свидетельстве о рождении и паспорте) в том, что эта идея имеет так мало смысла. Непостижимо, чтобы жизнь «по другую сторону» — не просто жалкие посещения какого-нибудь мрачного кладбища или полуразрушенного особняка, а наслаждение всеми удобствами хорошо обустроенного неба или энного измерения — могла быть настоящим продолжением жизни «по эту сторону». Значит, умерший ребёнок продолжает там своё образование, вырастает, оканчивает школу для призраков и получает работу для призрака? И стареет и умирает снова? Может ли восьмидесятилетний старик по желанию вернуться в свою юность и повзрослеть как-нибудь получше? Или все воскресшие из мёртвых остаются такими же, какими они были до того, как умерли? Боже упаси! Сама постановка таких вопросов, несомненно, разоблачает весь синдром загробной жизни как мечту и добавляет веса моей уверенной надежде, что смерть всё расставит по местам и завершит моё приключение как Д. Е. Хардинга. Достаточно этого чудесного, но болезненного и беспорядочного эксперимента, хватит! Даже эта жизнь в качестве отдельного человека или индивида есть фантазия — что делает её продолжение в загробном мире фантазией о фантазии, вдвойне нереальной.

К сему добавьте тот факт, что она обещает стать скорее угрозой, чем надеждой. Отсюда миф о Титане, которому Зевс преподнёс истинно греческий дар нескончаемой жизни: она оказалась ужасным проклятием. Быть неспособным умереть — не иметь границ, установленных для этого конкретного я, — было бы всё равно что лишить его всей ценности. Без ограничения во времени и пространстве любой человек или произведение искусства — вообще что бы то ни было — были бы бессмысленны. Конец этой жизни, очевидно, столь же естествен, сколь и её начало. Одно не существует без другого, как север без юга и да без нет.

2. Реинкарнация?

Как насчёт освящённой временем доктрины кармы и перерождения — так называемой «реинкарнации» в качестве высшего человека или полубога, если вести себя безупречно в течение жизни, в качестве низшего человека или высшего животного, если вести себя плохо, в качестве низшего животного или демона, если вести себя отвратительно? Что ж, хотя есть большое количество подтверждений того, что определённые люди вспоминают свои «прошлые жизни» в качестве человеческих существ в мельчайших подробностях, здесь нет ничего такого, что нельзя приписать ясновидению или телепатии — чему есть огромное количество подтверждений. (Так что когда я воображаю, что вспоминаю свой опыт в качестве римского центуриона, я делаю не что иное, как подхватываю большие отрезки его опыта. И свидетельствую в пользу того факта, что глубоко внизу мы все сливаемся. На самом деле, проблема с реинкарнацией в том, что эта идея заходит отнюдь не так далеко, как надо бы. Если бы она утверждала, что в конечном счёте всё сознание — моё сознание или что сознание в конечном счёте неделимо, я бы ничего не имел против.)

Что касается заявлений о том, что человек может вспомнить свои жизни ниже человеческого уровня, что́ доказывает, что они не то, чем кажутся, — не пустое мечтание? По сути, эта догма реинкарнации (хотя в своё время это была смелая и остроумная попытка объяснить несправедливость жизни) совсем не имеет для меня смысла. Если я был таким эгоистичным и жадным в этой жизни, что в следующей стану поросёнком, — значит ли это, что я удержу некое смутное поросячье воспоминание о том, что я был дурным Дугласом Хардингом; и что если только я буду теперь очень бескорыстной — и очень тощей — свиньёй у корыта, у меня появится шанс вновь возвыситься до человеческого статуса? Или, если воспоминаниям необязательно восполнять пробелы между реинкарнациями что же делает это? И в каком смысле они мои реинкарнации? Миллионы умных людей продолжают поддерживать этот свято чтимый миф, но лишь на словах; очевидно, что мало кто воспринимает его настолько всерьёз, чтобы его исследовать.

Настоящее решение всех таких проблем, касающихся прошлого и будущего, лежит в настоящем. Как указывал Рамана Махарши, и как наши тесты безусловно подтвердили, человек в любом случае не инкарнирован, т. е. не воплощён — Первое Лицо Единственного Числа не находится сейчас в каком-то теле, — так к чему вся эта шумиха вокруг реинкарнации?

3. Великие бессмертные?

Ещё меньше пространства и времени стоит посвящать тому роду бессмертия, которое заключается в славе. Платон, Шекспир и Моцарт (наряду с Иваном Грозным и Гитлером) не умрут полностью, пока живо человечество. (Что не будет продолжаться вечно; наш биологический вид, не говоря уже о нашей планете, звезде и галактике, несомненно, смертен.) Но какой загробной жизнью живут эти исторические фигуры? Они бессмертны отнюдь не в буквальном смысле. А как же миллиарды совершенно забытых смертных? Они — великие посредственности — списаны со счетов?

Впрочем, в определённом смысле настоящее бессмертие действительно приходит со славой; более того, в этом смысле и то, и другое доступно во всей их полноте вам и мне. Будда обнаружил, что он «чтимый во всём мире Единый», и наши тесты дали нам всё необходимое, чтобы сделать то же самое открытие самим и в отношении себя. Тот, кто я на самом деле есть, действительно знаменит во всей Вселенной из бесчисленных галактик, везде и всегда, где и когда есть воспринимающие существа, которые могут заглянуть внутрь. Наши тесты, с очень незначительными изменениями, могли бы привести всё внеземное, вместе с нами, к единственному Названию и единственной Славе, которыми стоит обладать, — продемонстрировав, что мы уже вознеслись до положения ярчайших звёзд, до вершины вневременного престижа и величия, — не путём присоединения к псевдобессмертным, а путём того, чтобы быть самим Бессмертным. Что, конечно, должно положить конец всем остаткам страстного желания личного выживания во времени какой бы то ни было разновидности.

4. Загробная жизнь для исправления этой жизни?

Итак, по всем этим причинам я нахожу перспективу продолжающейся после смерти жизни Д. Е. Хардинга абсурдной и нереалистичной, и в любом случае крайне нежелательной.

Но остаётся один аргумент в пользу личного выживания, к которому нужно отнестись серьёзнее.

Я имею в виду интуитивное предчувствие — фактически настойчивое требование — того, что (поскольку невозможно поверить, что Вселенная в своей основе порочна) ужасное зло этой жизни будет как-то исправлено в следующей. Кто не испытывает иногда чувства, что только соответствующие благодеяния и полное признание, на тех или иных небесах, незамеченных и невознаграждённых добрых дел — вместе с уравновешивающей их карой, в каком-нибудь подходящем мучительном аду, за оставшиеся безнаказанными злые дела, — что только эти компенсации примирят нас с несправедливостью условий человеческого существования? Ведь с точки зрения нравственности, эта жизнь, конечно, лишена смысла — и совершенно возмутительна, — если у неё нет продолжения, если нет ничего похожего на Страшный Суд, если злу позволено сходить с рук, если за ним остаётся последнее слово?

Что ж, наше нравственное возмущение — хотя и более чем оправданное — не лучший инструмент установления фактов. Хуже того, оно лоснится от толстого слоя шаблонных проблем, которые оно ставит, скрывая их под эмоциональными и поверхностно условными тезисами об ответственности, которые изобилуют противоречиями. Решили ли дурные люди по своей воле стать таковыми — будучи яйцеклетками, когда выбирали свои гены и хромосомы, или будучи младенцами, когда выбирали своих родителей и окружающую среду, или их изначальное порочное решение было принято позднее? А хорошие люди сходным образом замыслили стать хорошими? Что станет с нашей постоянной готовностью расточать похвалы и возводить обвинения, когда мы посмотрим чуть более внимательно на предмет нашего суждения? Какая у нас причина отрицать, что «знать всё значило бы простить всё»?

От этого, конечно, человеческая порочность не становится менее порочной, а человеческая доброта менее доброй. Скорее это значит, что разрешение всегда мучительной и часто душераздирающей загадки проявления в нас добра и зла следует искать на нашем самом глубоком из всех уровней, в месте их происхождения, где они ещё не разграничены, в их ещё не человеческом Источнике. Ещё раз повторю, если есть ответ на наш вопрос, он в том, чтобы увидеть, у Кого он есть, сейчас. Нужно только разобраться в своём Я, и всё остальное станет ясно.

Нашей совершенно необходимой, но условной исходной посылкой является то, что мы, люди, представляем собой очень много индивидуумов, действительно отдельных существ, или «я». Что вы и я являемся только собой, но никак не друг другом. Что, следовательно, моя радость и моё страдание, моя заслуга и моя вина — просто мои, частная собственность, никак вас не касающаяся, и наоборот. Но, как мы снова и снова отмечали в ходе предшествующего исследования, это в высшей степени удобное допущение совершенно не работает. На самом деле, это наша самая главная ошибка, или «первородный грех», искупление которого есть истинная задача нашей жизни. И именно здесь — если головоломки о добре против зла и о прошении против морального осуждения должны быть решены — важно наконец сказать правду. То есть правду о том, кто мы в действительности есть, о том, что есть только Единый — Одно Бытие, Осознание, Реальность, Источник, наше Истинное Я, Вневременный и Вечный Союз, — называйте это Он или Она, Оно или Я, или как вам ещё угодно. И о том, что есть все основания рекомендовать его традиционные описания как Вечного Искупителя и Спасителя Мира, а также Любви, что движет Солнце и светила, Всеобщего Сострадания, которое, отождествляя себя с худшими проявлениями детей времени ничуть не меньше, чем с лучшими, делает эти различия бессмысленными. Нравится вам это или нет — общая вина и страдания во искупление чужих грехов оказываются реальными фактами, как только мы начинаем смотреть сквозь время и его разделённость и видеть Вневременное. В конце концов, чтобы прибыть к Бессмертному, я должен в душе знать, что вся порочность и боль мира, в той же мере, как его доброта и радость, — навеки принадлежат мне. Сойдясь таким образом вместе во Мне (не в Д. Е. Хардинге, конечно), они уже больше не являются хорошими и плохими в традиционном смысле, приемлемыми и неприемлемыми. В реальности, которая есть Вечность, всё хорошо, и ничто на самом деле не идёт не так.

Ничему из этого не следует верить, просто пассивно принимать на слово. Это будет пустым фразёрством до тех пор, пока не будет проверено в настоящем моменте, пока я активно не докажу это себе, уделив внимание данным фактам и перестав откладывать это на будущее.

5. Перспектив на будущее нет: назад во вневременное

Вот я и вернулся во Вневременное. Неизбежные муки и неотъемлемая бессмыслица мира времени вернули меня к моим чувствам, и я ответил на вопрос, который задавал себе на протяжении этой главы: действительно ли я заинтересован в осознании Вневременного, а не в продолжении моего существования после смерти? Ответ — Да. Отвечаю так по всем тем причинам, которые я привёл, но прежде всего по этой последней причине: что только в этой Вневременной Реальности, которую я так явно воспринимаю в моём центре, и только будучи ею, можно устранить всё зло и мучения моих часовых поясов. И под Вневременным я не имею в виду некий смутный, мистический, труднодостижимый стержень временного мира, а просто СЕЙЧАС, неотвратимый обыкновенный момент, когда Бессмертный Единый — кто есть не кто иной, как Первое Лицо Единственного Числа Настоящего Времени, — так ясно показан. Как говорит Кабир:

Если ваши оковы не разорваны, пока вы живы, какая может быть надежда на освобождение в смерти? Это просто пустая мечта — что душа соединится с Ним, потому что она отошла от тела. Если вы нашли Его сейчас, вы найдёте Его и потом: если нет, вы просто станете жить в Городе Мёртвых.

Практически не вызывающее возражений предположение, лежащее в основе всех вопросов о моей смертной природе, состоит в том, что я — тленен, дитя Времени не в ладах с родителями, погрязшее во Времени, если вообще не обречённое утонуть во Времени. Автоматически я принимаю как должное, что мой лучший и, возможно, единственный шанс на выживание в том, чтобы, пока я жив, как-нибудь выбраться из Времени на твёрдую почву Вечности — при помощи аскетических практик, слепой веры, медитации, альтруизма, или (помоги Господи!) философских изысканий — не знаю чего. И вот я брошен в море Времени, одна голова над водой, я сейчас пойду ко дну, и я цепляюсь за набор спасательных тросов, ведущих в Вечность, таких слабых, скользких и истрёпанных, что мои шансы быть вытащенным на берег ничтожны. Такое создаётся впечатление.

Какой страшный сон, какая мрачная шутка! Трезвая истина наяву в том, что я открыто стою, твёрдый и непоколебимый, на Скале Вечности, где даже пена того океана не может меня достать. Нет, гораздо лучше этого: Я есть та Скала, Я ЕСТЬ САМА ВЕЧНОСТЬ.

Но по крайней мере признайте (слышу я чей-то голос), что это ужасно трудное и возвышенное осознание, недоступное никому, кроме нескольких одарённых душ.

Опять же, что за шутка! Как можно попасться на столь явное, ничем не прикрытое злоупотребление доверием! Это возмутительно, невыразимо ОЧЕВИДНО. Я не могу придумать факта, который бы был яснее этого: что я здесь — эта Скала, сама непоколебимость, Недвижимый Движитель мира, неразрушимый, вне времени, не имеющий совсем никакой истории, на веки вечные один и тот же — и прекрасно сознающий всё это.

Чтобы доказать это себе ещё раз с потрясающей живостью, всё, что мне нужно сделать, — это (как я привык выражаться) сесть в мою машину и поехать покататься. И вновь открыть тот ошеломляющий факт, что во всём мире нет такой машины — не произведено такого аккумулятора со стартером, — которая в состоянии привести МЕНЯ в движение! И во всём мире нет такого пейзажа, который в состоянии оставаться неподвижным, — вместо того чтобы соскальзывать, смешиваться и биться в корчах — в моём августейшем присутствии! Мне только нужно пробудиться и увидеть, что тот «прочный мир» — не что иное, как беспокойный океан Времени, а этот «путешествующий по нему» — не кто иной, как Материк Вечности, о который океан напрасно бьётся. В какой безумной неразберихе, как убийственно не прав я был!

«Время, которое обозревает весь мир, должно иметь конец». Да, действительно! Оно кончается ЗДЕСЬ, вместе с обозревателем. Нет вообще никакого смысла в этой фразе «настоящее время». Этот момент вне времени, и пути из этого момента нет.

Как часто бывает, то, что нам больше всего нужно, больше всего доступно — и вызывает наибольшее сопротивление. Неизбежно — и избегается любой ценой. Хорошо — и слишком хорошо, чтобы быть правдой. Реальность никогда не устаёт тыкать нас носом в великолепный факт нашей Вневременной Природы — с минимальным результатом или безрезультатно. Чтобы быть правдоподобной, чтобы вообще быть воспринимаемой, эта Природа должна быть лишена природы, сделана жалкой, незначительной. Это не смирение, а гордость, отказывающаяся склониться перед доказательствами, которые даже наши камеры — не говоря уже о нашем хвалёном принципе относительности — настойчиво нам предоставляют. Чтобы быть камерой, снимающей фильм с движущимся изображением, я должен быть неподвижен.

Как насчёт вас? Вы тоже навеки НЕДВИЖИМЫ? Почему бы просто не проехаться на машине и не выяснить это? Пункт назначения: Вечность!

(Не волнуйтесь: уверяю вас, что предающийся мечтам водитель, который приводит в движение себя, а не окружающую местность, вряд ли будет вести машину лучше, чем — или так же хорошо, как — тот, кто остаётся с данными фактами.)

Подумать только, что я хотел назвать эту книгу «Прорыв в Вечность»! Да попробуйте вырваться из неё!

6. Перспектив на будущее нет: наука подтверждает

Суммируя все выводы, к которым я пришёл в этой главе на данный момент, могу сказать, что у меня практически нет шансов выжить после смерти, которой я скоро должен умереть: но у меня нет нужды или заинтересованности в этом, если я вижу, что в любом случае вечен.

В таком виде, впрочем, это на первый взгляд недвусмысленное утверждение может сильно ввести в заблуждение. Оно начинается с одного я — я, Дуглас (или я, Клавдий; или я, кто угодно другой), а заканчивается Одним Я — просто Я, Безымянным и Единственным: и совершенно не отражает этот переход. Дело каждого — жить с первым, исходя из второго, и никогда их не путать.

Здесь возникает невероятный союзник.

Вывод о том, что ни у кого нет шансов выжить после смерти тела, долгое время был общим местом в науке, и особенно в той науке, которая, говоря словами Т. Г. Хаксли, утверждала: «Есть все причины полагать, что сознание есть функция нервного вещества, когда это вещество достигает определённого уровня организации».

Здесь, однако, кроется ошибка. Заблуждение в том, что материя каким-то образом производит сознание. Ни один настоящий учёный не выразится так в наше время. Устарела предпосылка о том, что мы знаем, что такое материя — а именно: реальные, твёрдые крупинки вещества, составляющие его основу, которые однородны на всём своём протяжении по модели бильярдного шара, — и не знаем, что такое сознание, кроме того, что это относительно нереальный и вторичный пар (так сказать), испускаемый материей, когда она организована особым образом, миазмы, весьма похожие на свечение, играющее вокруг несвежей рыбы. В действительности, эти наивные предпосылки — несуразная бессмыслица. Я знаю напрямую и точно, что такое сознание (хотя и не могу выразить это знание словами), потому что это то, что я есть. И я понятия не имею, что такое материя, если она действительно существует. (Модель бильярдного шара молекулы или атома, — которая в любом случае никогда не была более чем суеверием, — была, конечно, успешно опровергнута столетие назад Резерфордом и другими.) Правда в том, что попытки объяснить сознание — или отделаться от него таким образом — как побочный продукт материи ещё менее разумны, чем попытки объяснить симфонию как побочный продукт волновых движений дирижёрской палочки: ведь палочка, по крайней мере, — в отличие от материи, главного вещества, лежащего в основе вещей, — не воображаема, её могут видеть все!

Однако, точно так же, как поведение палочки внутренне связано с музыкальным исполнением, так же и изменения в моём мозгу сопровождают изменения в моём сознании. Хотя процессы в мозгу не являются первопричиной моих ментальных процессов, они, безусловно, идут рука об руку. И у меня есть все причины предполагать, что, когда мой мозг распадётся, моё сознание последует его примеру. Всё указывает на то, что ментальный Дуглас Хардинг не имеет шансов пережить физического, что мне не стоит предвкушать никакого будущего существования в качестве него. Не удивительно, что ранее в этой главе я не мог понять смысл — и обнаружил, что для меня несколько опасно получить — настоящее посмертное продление этой жизни, вторую порцию. Опять же урок: необходимо с аппетитом съесть эту, в полной мере смакуя её.

7. Экран вне времени, программы во времени

Тем не менее это далеко не вся истина и не заключение по этому делу. Здесь есть что добавить — что-то, что для данного исследования чрезвычайно важно, — и это касается фундаментального различия между «моим сознанием» в смысле его содержимого и «моим Сознанием» в смысле его Вместилища. Иначе говоря, между самим Осознанием и тем, что оно сейчас осознаёт; между неменяющимся и не имеющим характерных черт Экраном, который один для постоянно меняющихся программ, показываемых на нём, и самими этими программами — драмами, которым, какими бы бурными они ни были, никогда не удаётся ни в малейшей степени обесцветить Экран, не говоря уже о том, чтобы его разорвать, прострелить в нём дыры или прожечь его.

Вновь всё возвращается к вопросу: Кто задаёт его? На протяжении практически всего этого исследования я был озабочен установлением моего истинного и постоянного Я и нахождением его резких отличий от всех тех ложных, пристрастных и временных отождествлений, которые совершенно сбили меня с толку и, на удочку которых я попался. Тесты показали, что моё истинное Я — не что иное, как это Единое Сознание, или Осознание, имя которого Я ЕСМЬ (в отличие от «Я есть одно, другое или третье»), эта Простота и Ясность, которая идеально бесхитростна, единообразна и ничем не прикрыта (и всё же по этим самым причинам бесспорна), эта Не-вещь, которая тем не менее (просто потому, что во всех отношениях она составляет контраст вещам, так пуста от них, что она пуста для них) есть все вещи и непостижимо драгоценна. Теперь проблема в следующем: как те громадные предыдущие открытия соответствуют уничижительным теперешним находкам о связи между мозгом и сознанием?

Отлично соответствуют. Но конечно, ни одно из тех конкретных переживаний во времени — ни частичка того долгого парада восприятия, ощущений, мыслей и чувств, которые так сокровенно согласуются с процессами в мозгу Д. Е. Хардинга и так присущи ему, что делают его тем, что он есть, — конечно, ни частичка этого не переживёт тот мозг. Он смертный человек, и все претензии на обратное столь же нереалистичны, сколь тщеславны. Не в качестве него, не в качестве человека я вечен. Я есть неизменное Вместилище или Экран, и имею всё, что входит в Него или происходит на Нём — включая все эти человеческие действия. Или ещё лучше: на своём поверхностном уровне я играю роль Дугласа Хардинга, тогда как на своём самом глубоком уровне я есть Актёр, и ни поведение, ни финал этого временного персонажа не оказывают ни малейшего влияния на Меня.

8. Вневременный центр всех часовых поясов

Это уверенное утверждение становится более значимым и точным, как только я напоминаю себе о местоположении мозга по отношению к этому Центральному Сознанию — этому Вместилищу или Экрану, — которое абсолютно от него независимо. Где у меня содержится этот мозг? В какой точке своего путешествия сюда мой приближающийся наблюдатель (гл. «Я — то, чем я кажусь») — или, скажем, нейрохирург, делающий операцию на моём мозге, — в какой точке он сталкивается с мозгом?

Где конкретно он должен разместиться, чтобы путём трепанации открыть и ясно рассмотреть эту неровную местность, которая есть его поле деятельности? Ответ едва ли может быть более определённым и более решающим для успеха операции: а именно, на расстоянии ровно стольких-то сантиметров и миллиметров отсюда (a), от точки реального соприкосновения, от Меня. Чуть дальше, и этой мозговой ткани ещё нет; чуть ближе, и она остаётся позади. Ему нужно расположиться там, где мозг ясно виден, в точке (e) — гораздо ближе, чем те точки, где находится весь человек (g) или только его голова (f); но не так близко, как точка (d), где может появиться отдельный нейрон, или точки (c) и (b), где находятся молекулы; и, безусловно, не в точке (a), не в этой центральной Реальности или Ноумене, из которого проистекают все эти явления и проявлениями которого они являются. Прямо здесь, где Я ЕСМЬ, У него нет времени и места для работы, да и не остаётся ничего, над чем бы он мог работать. В то время как его операция во времени воздействует на все мои региональные проявления, она никогда не сможет достать Меня, сейчас.

Таково, в общих чертах, моё истинное строение, так я в действительности сложён и так в действительности функционирую. Набор расположенных один в другом концентрических кругов — эта луковичная модель или мандала — есть мой замысел, каким он представляется не ленивому наблюдателю, довольствующемуся поверхностным взглядом, а подвижному, вникающему во всё. Не удовлетворённый одноуровневым и периферическим впечатлением, которое лишь тонкая пластинка или слой луковичной шелухи моей структуры и моего функционирования в глубине, он следует сквозь их многоуровневую и радиальную реальность и одновременно вбирает её в себя как иерархическое целое[14].

И таково, как у меня есть все причины заключить, базовое строение, концентрическая модель и радиальное «хождение» всех воспринимающих существ. Для начала вас, мой дорогой читатель, и всех остальных представителей нашего вида тоже. И, как я в равной степени убеждён, всех существ от самых низших частиц до самого космоса. В Центре каждого расположено это Совершенство, эта Единая Пустота, Прозрачность, Простота, Свет (безымянное, оно имеет сотни имён), у которого нет ничего своего, что можно бы было раздробить на множество. И это та самая Единая Пустота, в которой я в этот самый момент вижу Себя, находящегося прямо здесь; которая едина с той же самой Пустотой, что находится в центре каждого из существ, составляющих Д. Е. Хардинга; которая включает её в себя и является ею; и частью которой является Д. Е. Хардинг. Другими словами, эта Ясность, которую я вижу здесь и сейчас (при помощи указующего внутрь пальца или без оной), — это Ясность каждой из составляющих меня клеток, молекул, атомов, частиц, а также Ясность моей планеты, моей звезды, галактики и Вселенной, — ничуть не меньше, чем Ясность Д. Е. Хардинга. В качестве этой Ясности или Пустоты я полностью охватываю всю иерархию во времени, и Я ЕСМЬ вневременный и неизменный Источник и Центр всех тех заполненных временем изменчивых вещей. Не только его мозг, но каждая его часть рождается и умирает. Я же не делаю ни того, ни другого.

9. Взгляд назад

Довольно о настоящем и будущем этого моего сознания. Остаётся добавить что-нибудь о его прошлом. Они неразлучны. Вопрос моей смерти нельзя отделить от вопроса моего рождения, вопрос моей судьбы — от вопроса моего происхождения.

Соответствующий здравому смыслу, псевдонаучный взгляд — едва ли когда-то оспариваемый — таков: моё сознание, наряду с моим мозгом, является конечным продуктом очень долгого эволюционного развития. Знакомая история — обобщаемая в утробе — повествует об одной клетке, затем об имеющей форму малиновой ягоды чашеобразной структуре из клеток, за которой поочерёдно следуют существа червеобразные, рыбообразные, рептилии, млекопитающие, обезьяноподобные, человекоподобные, и только затем — в полной мере обладающие сознанием, свойственным человеку. Чем примитивнее предшествующая форма, тем менее развито её сознание; вообще (так говорят) сомнительно, чтобы сознание в любом виде появлялось на ранних этапах — филогении или эволюции видов, онтогенеза или развития эмбриона и плода. Такова принятая доктрина, настолько воспринимаемая как должное, что мало кто считает, что её нужно разъяснять, а тем более разрабатывать. Подразумеваемая предпосылка такова, что в какой-то точно не установленный (и, конечно, не поддающийся обнаружению) момент в космической истории сознание возникло — нечаянно, случайно, магически, — как некая слабая радиация или самый тонкий из газов, из не наделённой сознанием материи: примерно так же, как предполагается, что моё конкретное сознание возникает сейчас из материи моего мозга, подобно пузырям со словами персонажей, возникающим из их головы в мультфильмах. Эти предположения-близнецы — половинки целого, половинки того неисследованного фундамента, на котором мы, современные люди, стоим, того основания, на котором мы возводим наши высоченные проекты, свою жизнь, себя.

Какой у нас здесь шатающийся фундамент, зиждущийся на трясине, как ненаучна, «мистична» и даже тщеславна эта псевдотеория происхождения сознания! И как надёжен и разумен более скромный взгляд, что мы, люди, отнюдь не так уж исключительны, что наша собственная Природа — истинный образец всеобщей Природы, что мы — наш ключ к остальному, что Пустота или Чистый Свет, который есть наше глубочайшее и вневременное (и всё же охватывающее время) Осознание, — это Единая Неделимая Пустота, которая есть реальность или внутренняя история всех существ во времени и пространстве — независимо от того, насколько незначителен их космический статус и насколько ограничен их кругозор. В Центре каждое из них — навеки бессмертно.

С самого начала внутренняя история — субстанция и реальность — всех вещей, от самых «инертных» и примитивных до самых «живых» и развитых, всегда была одной и той же Не-вещью, одной и той же Не-историей, этой Осознающей Пустотой, которая есть Вместилище и Источник вещей. (Если что-то действительно не появилось на раннем этапе эволюционной истории, так это представление о том, что сознание не возникает на ранних этапах!) Всё, что произошло, — века выявили, и будут продолжать выявлять, её неистощимый потенциал. Отсюда изумительно красивая драма органической эволюции, открытая Дарвином и его последователями.

И снова всё становится ясно, когда мы чётко разделяем два совершенно различных значения, скрытых в термине ум или сознание, — спутанная масса постоянно меняющихся переживаний во времени, с одной стороны, и вневременный, простой, никогда не меняющийся, единый Испытывающий их — с другой. Я имею первые, Я ЕСМЬ последний. И так же, как Я ЕСМЬ ЗДЕСЬ взрывается, чтобы вобрать в себя всё, что есть там, — и Север и Юг, и верх и низ, — так же Я ЕСМЬ СЕЙЧАС взрывается, чтобы вобрать всё, что есть тогда, — и прошлое и будущее, и первые страницы истории мира и последние.

10. Нетленный субъект

Всё равно, этот взрыв осознания, исходящий из моего Центра, бессилен потревожить, того менее опровергнуть, хоть одно из бесчисленных доказательств моей смертной природы, обступивших меня. Наоборот, он освещает тот факт, что всё, что я заключаю в себе, всё, что относится ко мне, недолговечно — или обречено, или умирает, или мертво.

Позвольте мне напомнить себе, о ком я говорю. Что это за «я», которое живёт и умирает? Ранее в этом исследовании я обнаружил, что я на удивление гибок, приспособляем к каждому случаю, когда он возникает. Я представлен во множестве упаковок различного размера и в разной обёртке. В частности:

1. Существует будничная, привычная версия меня: тот, чьё описание и фотография фигурируют в моём паспорте, тот, кто немигающе уставился на меня из зеркал, тот, кого другие люди и их камеры находят в метре или двух отсюда. Максимум я бы дал этому человеческому воплощению меня ещё несколько лет.

2. За пределами него расположены всё более далёкие и более всеохватные аспекты меня — такие как мой дом, моя страна, мой биологический вид, моя планета. Хотя эти надчеловеческие воплощения продлевают мою жизнь за пределы могилы, это только на время. Даже моя звезда и галактика не могут сделать ничего больше, чем отсрочить чёрный день. Даже тело моей вселенной тленно. Что началось, то закончится.

3. Далее существуют гораздо более близкие, менее всеохватные подчеловеческие воплощения, которые являются формой, принимаемой мной при всё более и более близком рассмотрении, и которые так же жизненно необходимы для меня, как и все остальные. Они тоже поразительно смертны. Я не знаю, сколькими клеточными смертями я умер с тех пор, как начал писать это предложение. Что касается моего атома, одно круговое путешествие его движущихся по орбите электронов знаменует его невообразимо краткий срок жизни.

4. Наконец, существует Центральный Регистратор всех этих рождений и смертей; также известный как Безвременный Инспектор или Картограф мира времени, со всей его градацией масштаба, расстояния и долговечности; также известный как Первое Лицо Единственного Числа, которое, будучи избавленным от каждой принадлежащей ему смертной вещи, способно принять на себя все те микрокосмы третьего лица; также известный как неподвижная Ступица Колеса Жизни и Смерти, включая все его колёсики внутри колёсиков.

Итак, подведём итог: с одной стороны, как (4), как это метафизическое Обнажённое Бытие или Не-вещь-но-Осознание здесь, в моём Центре, я неизменен, безвременен, бессмертен. С другой стороны, как (1), (2), (3), как столь богато одетый, как столь впечатляюще воплощённый и наполненный до краёв всеми теми последовательностями «физических» вещей снаружи на моей периферии, я полон времени, постоянно гибну и возрождаюсь, постоянно меняюсь — беспрестанно, необычайно. Нельзя не прийти в восхищение от этой колоссальной, неистощимой напористости. (Тест VII «Прощаемся со смертностью», ясно даёт мне всё это понять.)

Я нахожу, что бессмысленно рассматривать одну из этих ипостасей, или Центр, или Периферию — как реальную, а другую как нереальную: или же как нечто менее реальное и фундаментальное, менее истинное Я, чем другое. Я не знаю, на каких основаниях можно вынести такое суждение, или как его можно проверить, или что оно может значить.

И я нахожу, что мало смысла говорить, что одно из них зависит от другого. Что моё нефизическое сознание здесь имеет в качестве основания тот физический мир. Или, наоборот, что тот мир — случайность, нечаянная и ненужная забава или проекция этого Сознания, которое расположено здесь, в его сердце. Они образуют единое целое, они представлены вместе и не подаются отдельно. Я не столько понимаю это или верю этому, сколько вижу это. Например, я ВИЖУ, прямо сейчас, что эта Пустота здесь есть эти очертания и эти цвета, эта страница и эти руки, — а не содержит их.

Другими словами, как настаивает дзэн, форма есть пустота и пустота есть форма, Нирвана — не что иное, как Сансара, Лотос Просветления един с Болотом Заблуждений, которое есть его среда обитания. Каждый раз, когда я превозношу одного из этой пары за счёт другого, я попадаю в беду, и мой враг Смерть приобретает надо мной власть — Бог не существует без своего мира так же, как мир не существует без Него. Но когда я воспринимаю — когда я сознательно переживаю — их абсолютное единство, я обнимаю Смерть как своего друга. Даже для Бога — особенно для Бога, — как говорится в пословице, всегда что-нибудь найдётся. Святая, но и радостная истина в том, что Он не может обойтись без каждой вещи. Но это слишком мягко выражаясь. Уолту Уитмену удалось лучше:

Странный и трудный, но истинный знаю я парадокс: Предметы громадные и не видная глазу душа есть одно.

Мир после смерти

Не воображайте, что воскресение — иллюзия. Это не иллюзия, это истина.

Воскресение — это откровение о том, что есть, трансформация вещей, переход в новизну.

Почему бы не увидеть себя уже воскресшими?

«Трактат о Воскресении» (III век)

Какая же тогда жизнь «по ту сторону»?

Я не знаю, какая она. Я точно знаю, что она собой представляет!

Заглядывая внутрь сейчас и не находя здесь ни малейшего следа жизни, а находя лишь Пустоту, в которой нет даже пылинки, я не могу быть более мёртвым. И всё же, заглядывая снова, я вижу, что не могу быть более полным жизни. Это Пространство какое угодно, только не пустое. Не заполненный никакой собственной жизнью, я сразу наполняюсь жизнью других, мира. Что это может быть, если не истинная жизнь в воскресении? Всё это — эта бесконечно богатая, цветная, шумная, полная событий, постоянно меняющаяся, всегда новая и непредсказуемая сцена передо мной, просто такая, какая она есть, — ЭТО жизнь после смерти! Что виделось таким загадочным и смутным, что казалось спрятанным «за завесой», было на самом деле скрыто лишь благодаря своей чрезмерной очевидности! Это как раз то, что нужно! Именно так и можно быть посмертным.

Я говорю не о своём выживании, не о своём безопасном прохождении сквозь смерть с целью возобновить жизнь с того места, где она была прервана.

Отнюдь нет. Нет «переходящих остатков», нет переправ для пересечения реки Смерти, и её нельзя переплыть. Я утонул. Эта жизнь на дальнем берегу есть совершенно новая жизнь, божественная жизнь.

Здесь настойчиво возникают два вопроса:

1. Действительно ли это будет посмертной, истинной жизнью после смерти и пребыванием на самих Небесах? Или это то, что думает большинство людей, — просто способ прожить свою жизнь в свете её конца, и никак не полное погружение в смерть и не переход на ту сторону? Разве на самом деле такие «смерть» и «воскресение» не слишком легки, чтобы быть правдой? Скорее фигура речи, чем нечто реальное?

2. Второй вопрос: если это действительно нечто реальное, истинная жизнь после смерти, то что в ней так непохоже на жизнь до смерти, что в ней такою особенного, такого божественного? Пока я не увижу каких-то поразительных отличий — каких-то радикальных улучшений старой жизни перед смертью, — я не смогу полностью отделаться от чувства, что речь идёт о двух способах говорить и вести себя, а не о двух царствах бытия, разделяемых смертью. Иными словами, мне бы надо убедиться, что простой разворот стрелы моего внимания на 180°, из положения «прямо наружу» в положение «прямо внутрь», достаточен, чтобы мгновенно меня доставить из одной жизни в другую. Оружие не выглядит таким уж смертельным.

В данной главе рассматриваются эти два вопроса. Местами, по причинам краткости и ясности, это будет выглядеть так, как будто я говорю вам о вас. На самом деле, я говорю вам о себе, в случае, если мы окажемся похожими. Я не могу повторять это слишком часто: вы — единственный авторитет в том, что значит быть вами. Никто другой не компетентен судить об этом.

Итак, первый вопрос такой: то, что я называю переживанием смерти в настоящем (ПСН), — а именно моё видение прямо сейчас, что ни частичка меня не выживает прямо здесь, — можно ли это переживание вообще сравнивать с моей смертью в обычном смысле? Так ли оно радикально, так глубоко, так реально, как та другая, очевидная внешне, публичная смерть, которая ожидает меня в ближайшем будущем?

Поживём — увидим, напрашивается ответ. Но тем временем у меня появляется достаточно широкий ассортимент ключей к ответу, когда я сравниваю это моё переживание смерти в настоящем (ПСН) с богатством известных нам предсмертных переживаний (ПСП) людей, побывавших на грани смерти (или настолько за гранью, что их объявляли клинически мёртвыми), но, тем не менее, вернувшихся назад, чтобы рассказать свою историю. Их история настолько последовательна, что от неё нельзя отмахнуться как от сновидения или фальшивки, как от не проливающей никакого света на природу смерти. И если эта история, в общем и целом, согласуется с моей собственной — если ПСП согласуются с ПСН, — тогда это подтверждает моё заключение, что та смерть, которой я намеренно умираю сейчас, по крайней мере так же радикальна, глубока и реальна, как и та смерть, которой я скоро должен буду умереть.

Вот пять областей согласования ПСН с ПСП: не лишённых отличий, это правда, но тем не менее крайне значимых[15]. На самом деле, мы обнаружим, что различия тоже показательны.

1. ПСН, или переживание смерти в настоящем, как и ПСП, или предсмертные переживания, является в сущности переживанием вне тела. Оба варианта включают в себя видение тела с некоторого расстояния. Верно, при ПСП обычно видят тело с головой, а при ПСН видят тело без головы. (Я подтверждаю последнее прямо сейчас, когда смотрю на этот торс и эти руки и ноги.) Но даже это различие перестаёт иметь силу, когда, вместо того чтобы смотреть вниз, я смотрю вовне, на Дугласа Хардинга в зеркале в полный рост, вон там: там у него есть голова так же, как у всех других вокруг, и, безусловно, я не более нахожусь внутри него, чем внутри них.

Стоит отметить, что Видящие вообще — в особенности те, кто следует великой традиции Адвайты-Веданты, — учат, что самореализация — это по сути открытие того, что, во-первых, я не есть тело и, во-вторых, я не нахожусь в теле. Наоборот, это оно во мне.

2. ПСН есть по сути переживание вневременного; и ПСП тоже — иногда, в некотором смысле, до некоторой степени. Для ПСП характерно, что время течёт очень медленно, или кажется, что оно почти остановилось; или же бежит так быстро, что вся жизнь человека просматривается за несколько мгновений. ПСП приближаются к Безвременному, ПСН бросается прямо в Него. Это прямое созерцание той области, где не происходит ничего, чему нужно время или что его регистрирует, созерцание глубин этого Безвременного Осознания, из которого безостановочно проистекают временные миры.

3. ПСН всеведуще. И ПСП тоже — в том отношении, что включает в себя ощущение, что вы добрались до сути вещей, что вас как-то допустили к тайнам Вселенной: это не столько получение информации обо всём (которую можно собрать), сколько чувство, что всё, несомненно, как и должно быть. ПСН, с другой стороны, гораздо менее чувство, это ви́дение — видение с предельной ясностью, уверенностью и точностью своей Пустой Природы, которая также Природа всех существ: так что нет ничего в мире, прошлом, настоящем или будущем, знакомом или незнакомом, что не было бы известно от и до, таким, какое оно есть в реальности. Что каждая вещь представляет собой на вид, обнаруживается по мере надобности. Всё, что больше этого, будет не знанием, а суетой человека, всюду сующего свой нос, — в сущности, невозможным и бесполезным бременем, которое гораздо ближе к разновидности невежества, чем знания. (Например, мне нет необходимости знать, как вы, мой читатель, выглядите, но мне необходимо знать, что вы такое. И я узнаю это, смотря прямо сюда, где я — вы.)

4. И ПСН, и ПСП обычно начинаются с путешествия по направлению к Свету. При ПСП может возникнуть ощущение движения по туннелю («туннелю из концентрических кругов», по одному из рассказов[16]) — быстрого движения наружу, как кажется, куда-то в далёкое место. При ПСН, с другой стороны, путешествие есть быстрое движение внутрь, сквозь концентрические круги, из далёкого места в самый Центр своего бытия, возвращение домой, конец своего Caмоотчуждения и эксцентричности. (См., например, гл. «Путь длиною метр» и Тесты (І) и (VII))

(Что касается самого света, я сомневаюсь, что тот свет, который воспринимают во многих ПСП, имеет много общего со Светом, воспринимаемым при ПСН Видящими. Надо признать, что из всех метафор, применимых к Осознанию, которое есть наша Истинная Природа, свет — самая любимая и лучшая; она же и худшая. Худшая, потому что ведёт к смешению этой Природы с восприятием света — физического света, который претендует на статус метафизического: чем ярче псевдофотоэстезия, тем она более духовно возвышенна. Осознание, которое нам всем известно, потому что мы являемся им, не нуждается в преобразовании в какую-либо часть того, что оно осознаёт, и не способно на такое преобразование; оно, безусловно, не измеримо в ваттах или силе света. У него нет никаких аналогов. Сказать, что оно относится к своему собственному классу, значит многого недосказать.)

5. Можно также найти много параллелей между отдельными ПСП и ПСН. Я сейчас имею в виду не переживания, о которых сообщают (как кажется) практически все вернувшиеся с грани смерти, а те, о которых рассказывают лишь некоторые. Сюда входят чувство «невесомости», «безграничное ощущение расширения», «громадный простор, где просто нет ничего», «удивительный покой и единение», «ощущение пребывания в центре вещей» и «способность незаинтересованно взглянуть на любимых людей, не испытывая чувства вины». Марго Грей пишет:

Многие опрошенные чувствовали, что свет был… предвестником хороших новостей, «посланцем радости», провозглашающим конец времени тьмы и предлагающим обещание начала новой жизни. С этого момента свет больше не служил проводником и не окутывал человека тёплым и светящимся сиянием. Он теперь озарял «мир внутри», воспринимаемый через ворота смерти, и понимался как источник, из которого проистекает вся жизнь и любовь.

Большинство Видящих, я думаю, подтвердили бы, что всё это — в определённой степени и в то или иное время — могло бы быть описанием их собственного опыта.

Этот включающий пять частей, но отнюдь не исчерпывающий список сходных черт ПСН и ПСП достаточен для моей цели, состоящей в том, чтобы указать, в какой мере переживание того, что вы внезапно оказались, случайно или из-за болезни, на самой грани смерти, напоминает переживания, испытываемые, когда вы выбираете отправиться туда не во время кризиса и не в чрезвычайной ситуации и позволяете себе броситься за край в саму Бездну.

Таким образом, подводя итог, мы можем описать ПСП, или предсмертные переживания, и ПСН, или переживание смерти в настоящем, как различные, но взаимосвязанные действия той Удивительной Милости, о которой мы говорили ранее. К чести первых нужно сказать, что они по своей сути эйфористичны, тогда как последнее по сути нейтрально, прозаично и лишь изредка сопровождается мистическим восторгом. С другой стороны, наряду с этим несомненным плюсом есть по крайней мере пять минусов: (1) ПСП — это «милость», которая даруется только раз, в конце жизни, тогда как ПСН даруется столь часто в жизни, сколь это нужно и желаемо; (2) ПСП — это обычно видение внешнего Света или Реальности, тогда как ПСН неизменно делает внутренним То, что оно видит (или, скорее, является им); (3) ПСП охватывает последовательность событий во времени, тогда как ПСН охватывает Вневременное, Вечное; (4) ПСП, как правило, так или иначе оставляет вопрос о нашем конечном Я нерешённым, тогда как ПСН не оставляет в нём сомнений; (5) ПСП, как правило, так или иначе оставляют связанный с этим вопрос нашей конечной судьбы нерешённым, тогда как ПСН решает его навсегда и для всех: оно наконец называет Смерть блефом.

Удивительная Милость? Что ж, сразу после написания предыдущего отрывка у меня случайно состоялся разговор с моим другом Сарой Нейгл. Она рассказала мне то, о чём я понятия не имел: что в 1968 году, после четырёхчасовой операции на лёгких, она обнаружила, что парит под потолком послеоперационной палаты и смотрит вниз на своё тело и на медсестёр, заботящихся о нём. Это было, сказала Сара, приятное переживание, совершенно безболезненное. Но оно было бледным по сравнению с переживаниями вне тела, которыми она наслаждается сейчас, когда разворачивает стрелу своего внимания на 180° и смотрит в самые глубокие глубины своей бессмертной Природы.

Итак, достаточно о моём первом вопросе: является ли это ПСН, эти «смерть и воскресение» сейчас посредством простого смотрения внутрь, чем-то реальным — реальной смертью, реальным воскресением, реальным восхождением на Небеса? Ответ — ДА. ПСП стучат в дверь Небес и украдкой заглядывают внутрь. ПСН входит туда.

Теперь ко второму из двух рассматриваемых в этой главе вопросов: если ПСН ведёт меня сразу к истинной жизни после смерти, то что в ней так непохоже на жизнь до смерти, что в ней такого особенного, такого божественного? На первый взгляд, ничего; на самом деле, всё. Раскрывая этот ответ, оставшаяся часть этой главы будет посвящена исследованию реальной уникальности и уникальной реальности Небес.

Царствие Небесное — это реальная страна с точным местоположением: ровно 180° (не 175° или 185°) от того направления, куда сейчас обращено ваше лицо. В действительности оно гораздо более реально, чем Земля. Хотя и очень похожее на Землю во всех отношениях, оно — сама противоположность ей. Всё, что касается этого места, странное. (Или это Земля странная, а Небеса нормальные?) В довершение ко всему, вас встречают там с распростёртыми объятиями, но условие постоянного проживания (а именно непрерывное смотрение внутрь) таково, что немногие выполняют его.

Отметив правила входа на Небеса, мы разберём девять пунктов контрольного перечня аспектов, в которых жизнь там действительно очень особенная. Цель в том, чтобы напомнить себе, как попасть туда, что искать там, когда мы там окажемся, и как приспособиться к этому, обосноваться там и получать удовольствие от всего этого. Именно напомнить, а не открыть и не вновь открыть для себя. Вы и я уже были там раньше, очень давно.

Чтобы вам разрешили вернуться, вы должны умереть: умереть самой глубокой из смертей, пройти весь путь до полного уничтожения. (Этим, повторяю, я хочу сказать, что вы должны не поверить, понять или почувствовать, что от вас не осталось ничего там, где вы находитесь, но увидеть это ярко и по собственной воле, и таким образом развеять все сомнения.) Это несгибаемое правило. Запрещается проносить с собой хоть малейшую часть того, что принадлежало вам на Земле. Начав всё заново, став как маленький ребёнок, на Небесах вы видите то, что вы видите, вместо того чтобы видеть то, что вас научили видеть, вы смиряетесь перед фактами, вы действительно смотрите. На Земле вы учились презирать и ненавидеть очевидное: здесь вы дорожите им. Потому что явная очевидность есть сам свет Небес, их отличительный знак, их лейтмотив, их радость[17]. Всё, что вам нужно сделать, чтобы попасть в это место, — стать простым, как Бог. Блестяще, мудро, нелепо, прямолинейно наивным. Нелёгкая задача! Но вашим вознаграждением будет то, что вы найдёте здесь желание своего сердца.

Нижеследующая подборка привлекательных сторон и особых черт Царствия Небесного (его можно назвать рогом изобилия плодов подчинения очевидному) далеко не полная. На самом деле, эти плоды бесконечно разнообразны, их огромное количество и для них всегда сезон. Вы можете собрать их гораздо больше для себя.

1. В царствии небесном вы перевёрнуты с ног на голову

С этого самого по себе тривиального факта стоит начать по трём достаточно разным причинам. Он сулит такие Небеса, которые — совершенно не напоминая напыщенную, предсказуемую и мучительно скучную церковную службу — полны открытий и развлечений, которые есть продвижение в точность вместо расслабления в священной неопределённости: шутка в том, что Небеса более приземлены, чем Земля. Он наглядно указывает на тот принцип, что во всех отношениях Небеса совсем в другой стороне, противоположной Земле, и они ставят Землю на голову. И он служит для того, чтобы показать, как невероятно трудно увидеть то, что ясно показано, как слеп к очевидному обычно бывает будущий иммигрант в это место.

Здесь требуется тест. Если вы делаете набросок кого-то в комнате, вы, конечно, обнаруживаете его или её ноги внизу наблюдаемой сцены. А если вы решите затем нарисовать себя, вы обнаружите?.. Помните, на Небесах вы можете не быть художником, но стараетесь как можно лучше зафиксировать то, что вы видите, а не то, что вы предполагаете.

2. В царствии небесном вы никогда никому не противостоите

Для вас всё здесь асимметрично. Нет неожиданных встреч лицом к лицу, нет выяснения отношений с глазу на глаз (даже собраний нет), нет лобовых столкновений. Здесь вы никогда не отвергаете лицо, которое взывает к вам, говоря «Нет, спасибо, у меня уже есть одно», и не захлопываете перед ним дверь. У вас уже нет одного, по причине чего вы раскрываете объятия и впускаете его — не потому, что вы любящий человек (вы вовсе не такой, вы — Пространство для людей), а потому, что вы сотворены для любви, вы так созданы. Не то чтобы вы взяли клин и сорвали свою входную дверь или сняли её с петель, она просто никогда не была там подвешена: взгляните и убедитесь в этом сейчас — вы распахнуты всем ветрам и всем посетителям, захвачены, оккупированы.

Практическое значение этого открытия для ваших отношений с другими огромно и интегрально: в действительности оно сводится к тому, что вы не находитесь ни в каких отношениях ни с одним человеком: вы есть один. В противоположность эгоистичной, сентиментальной и очень разборчивой любви (так называемой), так культивируемой на Земле, это истинная любовь к Небесам, и это любовь ко всем. Здесь неразличающая любовь — сама Природа человека.

3. В царствии небесном вы недвижимый движитель всего

Здесь, например, можно мгновенно сдвинуть в одну или другую сторону ту гору или платан, или поднять их до небес и вновь опустить, по вашему желанию и без усилий. На Земле, всё, что вы делаете, — это сдвигаете свою голову и киваете ею: здесь вы не найдёте головы, которой можно бы было повертеть по сторонам. Выгляните из окна прямо сейчас, и позвольте себе одно или два небесных чуда! Посмотрите внутрь и убедитесь: что находится в Центре, прямо там, где вы сейчас, если не неподвижная точка и ступица вращающегося мира? И посмотрите вновь и убедитесь, как эта точка взрывается и на глазах становится беспредельным Пространством, которое вмещает всё движение в мире, но само неподвижно.

Практическое предложение: наблюдайте, становитесь ли вы, — настолько, чтобы увидеть непоколебимую недвижимость и пребывать в ней, — всё менее и менее усталыми, всё менее и менее обеспокоенными.

4. В царствии небесном вы никого не боитесь

На Земле люди разглядывают вас, и это страшно. За теми «окнами души» таятся василиски, или духи, и ничто так не разъединяет и не отчуждает. Любая попытка изгнать их — сделать глаза нормальными и увидеть их как населённые призраками не более, чем носы или брови, — запрещена: вам говорят, что в этом случае вы будете видеть людей как только объекты, а не субъекты, сведёте их к вырезанным из картона фигуркам. Так что вы продолжаете быть преследуемыми духами, и вам не по себе, или хуже того.

На Небесах всё совсем не так. Никакие гоблины не обозревают вас угрожающе через те крохотные окошки. Они вовсе не превращаются в добрых фей или безличную любовь-свет. Глаза здесь не более чем то, что они очевидно и есть, — сгустки желеобразной ткани. И в действительности их обладатели — посмотрим правде в глаза — очень похожи на интересные фигурки, вырезанные из картона. Это не значит, что они лишены индивидуальности, сознания или духа. Как раз наоборот. Это на самом деле значит, что весь этот дух находится с вашей стороны тех глаз, тех лиц. И здесь он неизмеримо более обширен, реален и легко находим, чем раньше. (Посмотрев на то, что является вашей стороной этой страницы сейчас, на Осознанное Пространство или Вместилище, которое есть вы, вы можете увидеть, что на нём нет этикетки или прикрепляемого ярлыка с вашим именем, нет личной метки, как в прачечной, которая бы указывала на то, что оно ваше, а не моё; и вы можете увидеть, что оно достаточно большое, достаточно ясное, достаточно безличное и достаточно пробуждённое, чтобы подойти всем.) Соответственно, на Небесах вы можете сказать каждому, кого встретите: «Здесь я наслаждаюсь вашим лицом как своим. Здесь у меня есть вы как объект и я есть вы как субъект, и поэтому я принимаю на себя и вашу внешность, и вашу реальность. Что может быть более сокровенным, чем эта двойная сокровенность? Как я могу бояться вас, который есть я сам?»

5. В царствии небесном вы вдохновлены

Откуда на Небесах приходят вспышки озарения, яркие идеи и предчувствия? Что приводит в действие ваши красный, зелёный и жёлтый цвета? Что принимает решения, которые люди называют «вашими», будь они важными или пустяковыми? Здесь, ища изо всех сил, я не могу найти ни принятия решений, ни того, кто их принимает, ни моих собственных идей, чувств и впечатлений — ярких или смутных, — ни вообще ума: но только это обнажённое Сознание или Пробуждённость, которое оказывается абсолютно невежественным, бесполезным, некомпетентным, идиотским. (Нет, я не скромничаю, ей-богу!) Тем не менее то, что нужно, поднимается из глубин как раз тогда, когда должно. На Небесах вы открываете для себя этот тихий подъём из Бездны. Испытайте его, научитесь доверять ему и продолжайте полагаться на него всё больше и больше. Вот вдохновение для не-индивидов, которое никогда не подведёт!

На Земле, напротив, вы черпаете силы — или думаете, что черпаете, или пытаетесь черпать, — из своих собственных личных ресурсов, ресурсов одного человека, и получаете результат, которого можно ожидать. На Небесах у вас нет ключа к разгадке или ресурсов, на которые вы могли бы притязать, и вы получаете все ключи, которые можете использовать. Это всё равно что стоять в свете рампы мира, когда вы поражены амнезией, но вас чудесно суфлируют тёмные глубины оркестровой ямы.

6. В царствии небесном вы всё делаете гораздо более эффективно

Здесь вы узнаёте практическое чутьё, потрясающее ноу-хау самого Источника вещей, и всё более предаётесь ему. Всё больше и больше тому, Кто вы есть, разрешается ухаживать за тем, что вы есть, беспрепятственно. Техника очень простая и очень точная — и отнюдь не автоматическая. Она в следующем: на что бы вы ни обращали внимание там, вы также обращаете внимание здесь на того, Кто обращает внимание, так, чтобы ваш взгляд был по меньшей мере столь же направлен внутрь, сколь наружу. Вы видите себя как Пространство для этого — для тех занятых рук или ног, делающих своё дело, для того странно быстрого скальпеля, или кисти, или смычка, или резца, или пера, оживлённого настоящим Виртуозом. Всё в меньшем количестве случаев вы не замечаете Смотрящего, пока наконец вам становится невозможно не обращать на него внимания. И постепенно до вас доходит, что это тот самый Единый, который обладает конечным ноу-хау, «невозможным» трюком — быть собственным Происхождением и Изобретателем, заботиться о собственном непрерывном появлении, без всякой причины и без чьей-либо помощи, из полного небытия и абсолютного хаоса. На Небесах, сознательно передать власть этому Эксперту значит (что не удивительно) гарантировать, что что бы ни делалось, от самой скромной работы по дому до самых возвышенных произведений искусства, делается лучше — более гладко, быстро и с большим удовольствием, — чем делалось бы на Земле, где всего лишь у одного человека есть чувство, что он это делает.

Проверьте это и увидьте. Также следует проверить, действительно ли здесь, на Небесах, нет скучной работы, нет рутины, которая ниже человеческого достоинства и впустую тратит наше ценное время и внимание. Нахожу я свою работу интересной или нет, гораздо больше зависит от природы работника, чем от природы данной работы.

7. В царствии небесном вы богаты

На Земле даже самый богатый магнат ужасно беден. Там обладать вещами значит быть одной вещью, окружённой набором других вещей, предназначенных для того, чтобы ими помыкать и привязывать к себе. Вы всегда только одна эта вещь, противостоящая всем другим, внешняя по отношению к ним и отделённая от них, и чаще являющаяся их собственностью, нежели собственником. Какой бизнес не держит своего босса в плену? Даже ваша рука не более обладает монетой, которую держит, чем наоборот: это никакое не обладание, а простая близость. Бедные вещи, бедные маленькие вещи.

На Небесах всё это прямо противоположно. Каждый богат по своей природе, создан по этому щедрому проекту и естественно приветствует с распростёртыми объятиями всё, что появляется перед ним, предоставляя этому огромное жильё. На Земле вы что-то, что есть только та вещь, на Небесах вы не-вещь, которая есть всё.

Выразим это по-другому: на Земле каждый человек доведён до нищеты, потому что его ограбили, по-тихому взяли и обчистили. Его богатство было тайком похищено, украдено у него и спрятано в отдалённых местах, где к нему нельзя подобраться, дистанцированно от него. Его звёзды, Солнце и Луна, его горы, деревья, животные и люди, даже его руки, туловище и ноги у него стащили, незаметно унесли отсюда туда. Что на Земле более реально, чем это измерение под названием «расстояние», — и более разрушительно? Полезное соглашение — тяжело усваиваемое в младенчестве, но вскоре (бросая вызов ясным фактам) возвышаемое до статуса непререкаемой истины, — подло разоряет каждого. Великое Ограбление остаётся незамеченным. И всё же астроном не пребывает в неведении относительно того факта, что звезда, которую он изучает и фотографирует, представлена как раз там, где он сам находится, присутствует в его обсерватории, тогда как небесное тело, якобы находящееся где-то там, на расстоянии световых лет, вполне возможно, давно взорвалось. Звёзды, горы, деревья или руки — всё, что я вижу, я вижу здесь: даже физиология зрительного восприятия уверяет меня в этом[18]. Если бы учёные Земли воспринимали свою собственную работу как на самом деле производимую именно здесь, они бы, даже в нерабочее время, обнаружили себя внезапно и неизмеримо обогащёнными[19].

Вот тест для проверки того, находитесь ли вы на Небесах или нет. Как всегда, два условия: вы должны его выполнить, и должны доверять тому, что обнаружите.

Отметьте вдоль верхнего края обложки этой книги пять делений и на корешке поставьте ноль. (Это необязательно делать: можно просто представить себе отметки.)

Держите книгу на уровне глаз и «измерьте» расстояние — пользуясь этими делениями — между двумя людьми или двумя предметами.

Теперь медленно поверните книгу на 45° и ещё раз на 45°, наблюдая, как деления сужаются, пока не совместятся. Затем «измерьте» расстояние между вами и тем предметом.

Таким же образом выясните, как далеко от вас находится любая другая вещь. Это может быть звезда, гора, ваша собственная рука…

Можете ли вы теперь с восторгом подтвердить опыт Трэгерна (перейдя с его прошедшего времени на своё настоящее время)?

Улицы были мои, храм был мой, люди были мои, их одежда, золото и серебро были мои, так же как их сверкающие глаза, светлая кожа и румяные лица. Небеса были мои, и мои были солнце, луна и звёзды, и весь мир был мой; и я, единственный, кто был его зрителем и наслаждался им.

8. В царствии небесном вас обслуживают, и практически бесплатно

Возьмём стоимость авиаперелёта. На Земле вы платите 100 фунтов стерлингов за поездку из пункта А в пункт Б. Дороговато, считаете вы, прикинув, сколько перелёт стоит авиакомпании, и сравнив это с вашими 100 фунтами стерлингов, помноженными на 100, — по вашей оценке, число пассажиров, летящих с вами. Разве эта операция стоит целых 10 000 фунтов стерлингов, лениво спрашиваете вы себя? Теперь возьмём ту же операцию на Небесах. Здесь вы подсчитываете, не переплачиваете ли вы, несколько по-другому — считая полную стоимость полёта затраченной на вас одного и не распределяя её между летящими с вами пассажирами. У вас их нет. Осматривая самолёт, вы видите всех тех маленьких человечков (очень маленьких в хвостовой части), каждый с головой на плечах и заполняющий только одно место. Даже пассажиры первого класса стиснуты, набиты битком. Как они не похожи на вас — вас, который занимает и заполняет всё пространство самолёта! По сторонам у вас места более чем достаточно, за спиной бесконечно много места. Тайно и без соблюдения формальностей, вы взяли этот самолёт напрокат. Кроме того, выглядывая в окно, вы видите, что вас совсем не везут из пункта А в пункт Б, но вы совершенно неподвижны, а вся местность внизу движется. Да, реально и поистине движется; что готова подтвердить ваша видеокамера, которая не лжёт и не фантазирует.

Итак, сложите то, что вы получаете за свои грошовые 100 фунтов стерлингов. Если вы испытываете хоть одно чувство на Небесах, это благодарность. Тонко наблюдая и ценя то, что вам на самом деле дали, вы сознаёте, что короли и королевы не удостаиваются такого привилегированного обращения, их гораздо менее щедро размещают, о них заботятся менее тщательно. Чем больше вы смотрите и видите, что в действительности происходит, и чем более вы реалистичны, тем более вы обнаруживаете, что все Небеса посвятили себя служению вам. Всё в большей мере вас осеняет, что вы — тот, для которого светит солнце, дует ветер, текут реки, поют птицы, цветут цветы, летают самолёты, и те милые человечки в самолёте разыгрывают такое очаровательное представление — где каждый играет свою роль абсолютно безупречно.

9. В царствии небесном вы всемогущи

Вы также подобны ребёнку, который беспомощен сопротивляться тому, что дано, и не имеет другого выбора, кроме как довериться этому. Здесь, воспринимая себя таким, каким вы себя обнаруживаете, вы не стесняетесь признать все те способности, которые вам случится проявить. Например, вы замечаете, что, когда люди открывают и закрывают глаза, всё, что происходит, — пара маленьких ставней движется вверх и вниз: тогда как когда вы делаете это… Да, что именно тогда происходит, и с чем, и насколько основательно, и какова протяжённость этого события? Вместо того чтобы быть уверенным, что вы знаете это, пожалуйста, уделите минуту тому, чтобы посмотреть и исследовать эти вопросы…

Этот маленький (или огромный?) эксперимент предназначался для того, чтобы создать настроение, познакомить вас с вашим могуществом. Нет: чтобы напомнить вам о нём. Было время, прежде чем вас осмеяли и уговорили уйти с Небес, когда вы свободно им пользовались.

На протяжении вышеизложенного описания жизни на Небесах, состоящего из девяти частей, предполагалось, что вы там в определённой компании. И так оно и есть, выражаясь приблизительно и на известном уровне. Но в самом истинном смысле и на самом высоком уровне вы — неделимое Осознание, или Я ЕСМЬ, или Первое Лицо Единственного Числа, которое абсолютно Одно, — вывод, к которому это исследование постоянно возвращается. (И, в конце концов, это самый трезвый реализм, смирение перед фактами, описание этой жизни такой, какая она есть, а не ложь о ней. Ищите сто лет, обшарьте всю Вселенную, исследуйте всё всевозможными инструментами, — нигде и никогда вы не найдёте проблеска сознания или воли, которая не будет вашей волей, намёка на намёк о другом Я ЕСМЬ. Никогда вы не найдёте ничего и никого, слабо напоминающего это ваше Самобытие: оно совершенно уникально, предназначено для единственного случая, неописуемо. В истине Бога весь Бог именно там, где вы сейчас, и больше нигде. Я ЕСМЬ одно. Нет второго Я ЕСМЬ, чтобы загораживать вам свет, чтобы создавать малейшее противостояние. Всё такое, как вам бы хотелось, потому что вы тот, Кто вы есть.)

Вот, в таком случае, самый решающий, самый проверочный из всех наших тестов:

Если в этот момент есть что-то, с чем, по вашему ощущению, вы не можете продвигаться вперёд, если с вами происходит что-то, что вы не можете принять, если для вас существует посторонний, второй участник, противодействие, что-то или кто-то, чем или кем вы не желаете быть, от чего умываете руки, чему противостоите или на что вам просто наплевать, — что ж, тогда вы в земной компании, среди тех, кто привязан к Земле и кто умирает.

С другой стороны, если это всё не о вас; если вы обнаружили, что вы — будучи небезразличным к каждой слезе и стону — принимаете близко к сердцу всю ужасную историю страданий Земли, и всё же не приобретаете иллюзии, которые умножают эти слёзы и стенания; если в этот момент вы можете почувствовать себя всеохватным, ответственным за всё, всепрощающим и прощённым за всё; если в конце концов это вы, и ваш стиль, и ваша абсолютная радость — упиваться вашей Абсолютной Уникальностью (Уникальностью путём включения, а не исключения), — что ж, тогда вы есть тот Одинокий Единый, то Бессмертное Блаженство. Естественно.

И, естественно, вы всемогущи. Вы всемогущи не в том смысле, что можете — если действительно соберётесь с духом и займётесь этим — основать образцовую Вселенную, в которой существует любовь без ненависти и безразличия, смелость без опасности и страха, добро без зла, красота без тусклости и уродства, жизнь без смерти. Нет: вы не более можете произвести эти улучшения, чем сделать чёрную побелку или беззвучный взрыв. Список того, что даже вы не можете сделать, бесконечен. Всё равно, вы всемогущи в том смысле, что, принимая сосуществование и столкновение противоположностей как цену (ужасно высокую цену, но не недоступную) космоса, вы произносите ДА! всему этому — ДА на протяжении всего этого и несмотря на всё это, ДА, потому что это (во всех удивительных, ужасных и прекрасных подробностях) то, что вы есть, и потому что вы желаете то, что вы есть.

Короче говоря, вы сдали свой собственный тест. Вы — единственная Власть. В Царствии Небесном вы — Царь.

Практичность в царствии небесном

Что меня изумило, когда я составлял вышеизложенный образец девяти характеристик Небес в противовес характеристикам Земли, так это их последовательная и многосторонняя практичность. По интересу и приключениям, по развлекательной ценности, по энтузиазму Небесам нет равных; но в конце концов вас поражает и восхищает, как там всё разумно устроено и как прекрасно это работает, в вещах малых и больших. Только здесь противостояние, это проклятие Человечества, разоблачается как именно ложь, и таким образом разрушается; здесь закладывается прочная основа несентиментальной и необусловленной любви; гарантируется безмятежность, устойчивость, подобная скале, и конец страха; становится известен секрет неисчерпаемого вдохновения, а также секрет обычной эффективности и удовольствия от работы; внезапно открывается неистощимое богатство и щедрость реального мира; власть и слава, которые, что человек в глубине души знал, всегда были его, оказываются действительно принадлежащими единственно ему: точнее, Единому ему. Решение любой проблемы, которая возникает или может когда-либо возникнуть на Земле, находится на Небесах — Небесах истинной Природы Единого, — даже вплоть до таких пустяковых вещей, как делающая человека ни на что не способным застенчивость и робость. (Не такие уж пустяковые это были вещи в жизни молодого Д. Е. Хардинга.)

Мягко говоря, Небеса реальны, и они работают: Там хорошо находиться. Если вы хотите хорошо развернуться в жизни, развернитесь на 180°. Тогда вы обнаружите, что уже мертвы для старой жизни и воскресли для новой, в Очевидном Царствии Небесном, и что никогда и не были где-то ещё.

Язык после смерти

Слово sum, Я ЕСМЬ, не может быть произнесено ни одним существом, кроме одного Бога.

Я должен стать Богом, и Бог должен стать мной настолько всецело, чтобы мы разделили одно Я навеки.

Наше истиннейшее Я — Бог.

Экхарт

Земля только болтает, Небеса смотрят и видят. Когда Земля смотрит, она делает это с целью манипуляции. Язык Небес, уделяя время тому, чтобы поклониться фактам и оценить их, не спешит их отчаянно искажать и придавать им пригодную для использования форму[20].

В предыдущей главе мы рассмотрели несколько примеров того, как Земля говорит чепуху, конфиденциально секрету выманивая нас из сияния и пригодности того, что мы видим, в разрушающий мрак того, что мы думаем, что видим; и примеры того, как разумно говорят Небеса, вновь возвращая нас к нашим чувствам и предлагая нам разумные удовольствия и безопасность Дома. В этой главе мы разоблачим ещё несколько достойных внимания примеров Земной болтовни, ведущих к тому, что имеет самое большое значение, — предмету самой Смерти.

В качестве руководящих принципов ниже приводятся четыре основных положения об общих отличиях небесного языка от земного, и об употреблении в них первого лица в частности:

1. Язык Небес, хотя и используя лексику Земного, радикально отличается от последнего в том отношении, что в нём нет первого лица множественного числа, а есть только Первое Лицо Единственного Числа, нет «мы», есть только Я.

2. Небесное Я очень отличается от его земной разновидности. В последнем случае оно одно из многих, употребляется всеми людьми, и в определённом смысле совершенно ошибочно: тогда как истинное и вечное Я уникально, употребляется не любым первым лицом, а конкретным Первым Лицом, единственным Единым, который действительно есть Я ЕСМЬ и имеет право говорить так, этим Одним. Фактически, моё земное «я» — не более чем временное лингвистическое удобство, присуждённый самому себе титул учтивости, который нужно принимать не серьёзнее, чем формулы Г-ну Д. Е. Хардингу или Уважаемый м-р Хардинг в письме с угрозой о возбуждении судебного дела.

3. Именно привычная подмена этим ошибочным «я» истинного Я — и низведение таким образом Первого Лица до третьего лица — вводит меня в гипноз, в котором я вижу и населяю этот «приземлённый» мир социального притворства.

4. Я могу перейти от моего земного «я» к моему небесному Я, от моего ошибочного и временного первою лица к моему истинному и вечному Первому Лицу только через смерть. Не через ту будущую смерть, которая представляет собой видимый внешне процесс снижения жизнеспособности и растворения в каком-то более примитивном, неживом веществе, но через это внезапное, видимое внутри, полное умирание сейчас: то есть посредством заглядывания внутрь и выяснения, что уже ни частица материи и ни шепоток ума не выжил прямо здесь. Моя жизнь после воскресения в качестве Первого Лица Единственного Числа — не жизнь человека, оживлённого после смерти: она должна быть абсолютно новой жизнью, которая есть жизнь Бога. Быть спасённым значит быть Им. «Каждый, кто входит в город Любви, — говорит Джами, — находит там место только для Одного». Чтобы быть допущенным на Небеса, я должен осмелиться стать их Единственным Обитателем, разделить их Я и говорить на их языке.

Оставшаяся часть этой главы посвящена приданию этим широким утверждениям определённой формы и содержания — на основании того принципа, что (вопреки общепринятому мнению) Небеса имеют дело с точными и конкретными фактами, которые требуют проверки, а вовсе не с абстрактной духовностью, которая по большей части есть безответственная болтовня и игра в слова.

Это истинное Первое Лицо Единственного Числа, которым я являюсь, уникально. Я исключителен всегда и во всех отношениях. Вот пять примеров:

1. Я говорю «он идёт» и «я иду» и воображаю, что, поскольку сказуемые этих двух предложений одинаковы, факты тоже должны быть одинаковыми: тогда как изменение подлежащего с «он» на «я» меняет факты — действительный опыт, о котором идёт речь, — полностью. Я вижу, что когда он идёт по загородной местности, ничто другое не шевелится: никакие кусты, дорожные указатели, деревья, дома и так далее не вовлекаются в его ходьбу: всё, что происходит, — начиная свой путь маленьким, — он становится всё меньше и меньше, когда идёт дальше, пока не уменьшается до точки. Теперь предположим, что я решаю пойти на прогулку, — что происходит? Когда я говорю, что я иду, я на самом деле совсем не перемещаюсь: это делает окружающая местность, со многими разными скоростями одновременно. Весь вид, от двух занятых ног там, внизу, до гор вон там, вдалеке, приходит в движение через мою неподвижность. Если я в привычном человеческом трансе, если я, как обычно, лгу себе, — игнорируя громадную разницу между ним и мной, между всеми другими и Мной, сжимая себя от Первого Лица до третьего лица, овеществляя себя, — тогда вся моя ходьба, бег, танцы и вождение замутнены и притуплены заблуждением, и я упускаю увлекательность и чудесность происходящего. Я сужаю великолепное и реальное событие мирового масштаба до воображаемого и тривиального локального происшествия и беспокою его реальный центральный покой воображаемым волнением. И, естественно, я быстрее устаю.

2. И вновь беспечно и на одном дыхании я говорю «он ест», «я ем» и — смешивая несмешиваемое — «мы едим». Если я не ребёнок, который ещё не подвергся пагубному влиянию языка, и не подобный ребёнку Видящий, я притворяюсь, что за обеденным столом имеет место один вид принятия пищи — тот вид, что извлекает из еды большую часть вкуса и аромата. Какой беспричинный аскетизм, какой лживый пуританизм практикуют люди! Мне нужно лишь пробудиться и прийти в чувство, чтобы сразу увидеть колоссальную — бесподобную и уморительно колоссальную — разницу между тем видом принятия пищи, который состоит в забрасывании инородных веществ в обладающие зубами щели в тех маленьких и твёрдых сферах (где они остаются совершенно безвкусными), и другим видом, который состоит в забрасывании похожих веществ в эту огромную Впадину или Пасть (где их цвет и форма магически преобразуются в бесконечное разнообразие тонких восхитительных вкусов). Клянусь, моя еда вся в два раза вкуснее, когда я не отвлекаю своё внимание от её внутреннего путешествия (потому что я уже нацелился на следующую порцию на моей вилке), а следую за ней на протяжении всего пути до пункта её назначения. Внимательность во время еды — самый пикантный и вкусный из соусов, который гарантирует, что возвысит самую простую лёгкую закуску или стряпню из того, что есть под рукой, до пира гурмана.

3. Позвольте мне теперь взглянуть на сон, который представляет собой следующий пример этого самого фундаментального — и вызывающего наибольшее сопротивление — из законов Природы, а именно: Первое Лицо — противоположность третьего во всех отношениях.

Путаница (менее вежливо: игры, трюки), спрессованная в «невинном» маленьком предложении мы спим, особенно беспорядочна и сбивает с толку — и имеет особенное отношение к данному исследованию Смерти.

Но как только я вижу то, что я вижу, вместо того чтобы видеть то, что мне сказали видеть, неразбериха рассеивается, и громадный контраст между «он спит» и «я сплю» становится совершенно очевидным. С одной стороны, «он спит» означает «его веки смыкаются, немедленно закрываются и остаются закрытыми, его движения успокаиваются, его дыхание замедляется и становится ровным, он изредка храпит, он не отвечает, когда я говорю с ним». С другой стороны, «я сплю» не значит для меня ничего, это бессмысленно. «Я спал», однако, вполне имеет смысл — при условии, что означает не более, чем нечто вроде: «в комнате было темно, и я чувствовал себя усталым, и мои часы показывали 11:30, и я пошёл босиком и в пижаме в супермаркет, где не смог найти ничего, что мне было нужно, и мои часы показывали 7:15, и в комнате было светло, и я чувствовал себя прекрасно». Просто одно за другим, а в промежутках никаких «провалов в сознании».

Конечно, удобно всего лишь сказать: «Я спал хорошо, и мне снился сон о том, как я ходил в супермаркет», вместо того чтобы надоедать людям таким нудным и личностным описанием. Но когда удобство покупается ценой истины, это плохая сделка. Почти всегда «я спал» воспринимается как означающее «я потерял сознание». Или — подробнее — «Я есть моё сознание, а также тело и мозг, которые дают ему начало; но, в отличие от них, оно всё время приходит и уходит. Оно не только начинается с рождения и заканчивается со смертью, оно ещё и выходит из строя на несколько часов каждую ночь; а временами и днём — когда я дремлю, или падаю в обморок, или когда мне дают обезболивающее. Одним словом, я прерывистый». Пока я не посмотрю на факты, это подоплёка, воспринимаемая как должное, ложь, которую я говорю себе каждый раз, когда произношу «я спал». Та же самая ложь, которую говорят себе «эпилептики», когда воображают, что теряют сознание или что они страдают эпилепсией. Стоит увидеть обман этих разнообразных «маленьких смертей», и я оказываюсь на пути видения обмана Большой Смерти.

В предыдущих главах я обнаружил явные указания на то, что по сути я безвременен. Теперь у меня есть дополнительные свидетельства совсем иного рода, подтверждающие это. То, что было для меня религиозной нелепостью, — древняя доктрина, что во сне без сновидений (если такой когда-то был, это было не-переживание) я испытываю Абсолютное и достигаю Того, что я есть, — вдруг приобретает смысл: я достигаю Безвременности, Вечное Мгновение без продолжительности и потому без провалов. Ещё раз повторю, здесь нужно доверять тому, что явно дано, так же сильно, как я не доверяю доктринам об этом: тогда всё становится ясно.

4. Эти три случая бесчисленных грязных трюков, что я проделываю сам с собой, — веря тому, что мне сказали видеть, и не веря тому, что я вижу[21], — создают достаточно много препятствий и весьма ослабляют нас, но едва ли они катастрофические. Я могу обойтись иллюзией, что Я — Я, Первое Лицо Единственного Числа — передвигаюсь в устойчивом мире, что я кормлю своё лицо, и даже что я прерывистый, как огонь маяка, — огонь, который регулярно гасят. Но когда дело доходит до приятия того, что происходит, когда он умирает, — а это мой ключ к тому, что происходит, когда я умираю, — я оказываюсь в большой беде. В очень реальном смысле я склонен к самоубийству.

На самом деле, стоит мне один раз осмелиться довериться фактам, контраст между этими двумя будет в высшей степени поразительным. Когда он умирает, что происходит? Его глаза закрываются, его дыхание останавливается, его тело остывает и коченеет и вскоре начинает издавать характерный запах. Когда я умру, что произойдёт? Мне не обязательно ждать, чтобы увидеть. Я могу, если захочу, сделать это сейчас, заглянув внутрь и ещё раз не найдя здесь ни единой знакомой черты и ни одного качества Д. Е. Хардинга — то есть: вновь посетив это место, где он уже умер и его нет. А Кто остаётся прямо здесь, чтобы сделать это открытие из открытий? Кто тот, что находится внутри, рядом со смертью? Кто же ещё, если не одинокий неумирающий Единый? Я ЕСМЬ остаётся, совершенно нетронутое, неуязвимое, бесконечно за пределами длинных рук жизни и смерти, и всё же объемлющее всё, что живёт и умирает. Я не верю ни слову из этого: я вижу это, вижу самым истинным видением, которому не нужно Ничего принимать на веру.

5. Нет необходимости много говорить о нашем последнем примере несовместимости Первого Лица и третьего лица, а именно о потрясающей разнице между «я родился» и «он родился». Только последнее из этих утверждений имеет смысл. Это Осознание, которым я являюсь, без конца и без перерывов, ощущает Себя как также не имеющее начала. Это то, что я нахожу, и никто не вправе противоречить мне — или, возможно, я должен сказать, противоречить Ему.

И, фактически, механика рождения не оставляет мне оправданий за смешивание себя как третьего лица с Собой как Первым Лицом: совсем никаких оправданий за то, что первого из них, — который много лет тому назад прибыл, весь запятнанный кровью и кричащий, «между фекалиями и мочой», — я путаю со вторым, который прибывает вне времени, весь сияющий и безмятежный, из Непорочной Бездны, потомок самого́ девственного Космического Чрева. (Ещё более грязна, конечно, — чтобы не сказать, противна — механика зачатия, в которой сперматозоиды, не имея своего собственного канала, вынуждены разделять один с мочой.) Только Провидение во власти чёрной комедии и готовое пойти на всё, чтобы отделить Первое Лицо, которое я есть, от третьего лица, которым я кажусь, могло придумать контраст такой шокирующий — и такой неизбежный.

Но какие мы эскаписты! Есть ли хоть какие-то факты, на которые нам не нашлось бы, что сказать?

Итак, позвольте мне попытаться сформулировать эту фундаментальную дихотомию, этот раскол между моей одиночной и центральной Реальностью и её многочисленными региональными видимостями, на менее лживом и менее многословном языке и в менее ограниченном обрамлении — обрамлении мандалы или луковичной модели. Другими словами, позвольте мне отметить его на карте моего путешествия приближающегося наблюдателя. Возвращаясь домой из открытого космоса, сквозь просторы моих «надчеловеческих» астрономических и географических регионов, он приходит к (g) — моему «человеческому» региону, всего лишь в метре или около того от МЕНЯ, который расположен в центре всех моих регионов. Здесь, в (g), он видит «существующее, делимое, плотное, живое и человеческое» существо по имени Дуглас Хардинг, наряду со многими подобными существами. Отсюда он движется внутрь по направлению к (f), что в нескольких миллиметрах от меня, к тому месту, где Дугласа Хардинга явно замещает клетка (скажем, клетка кожи), которая является «существующей, делимой, твёрдой и живой», но (точное словцо) далеко не человеческой. И далее к (e), где клетка кожи замещается молекулой (скажем, молекулой аминокислоты), которая является «существующей, делимой и плотной», но далеко не живой. Затем к (d), где молекула замещается атомом (скажем, атомом углерода), который является «существующим и делимым», но далеко не плотным — фактически, главным образом пространственным. Затем к (c), где атом замещается частицей (скажем, протоном), «отдельное существование и делимость» которого сомнительны[22]. Затем к (b), где частица замещается кварками — гипотетическими сущностями, существование которых на самом деле очень сомнительно. Более того, в этом регионе само время под вопросом[23].

Лишь настолько близко может этот посторонний, мой вооружённый всей аппаратурой путешествующий наблюдатель, подобраться ко мне. Настолько близко, и одновременно настолько далеко, поскольку нет пути, ведущего от меня как объекта ко Мне как Субъекту. Я один нахожусь в (a), Я, который есть Цель — недостижимая для посторонних — этого длинного путешествия внутрь. Я, который есть уникальная Центральная Реальность, Безвременный Ноумен, и все явления, встречаемые на пути, есть его постоянно меняющиеся региональные видимости. Шаг за шагом наблюдатель отобрал у меня свойства и достижения, пока я не был сведён почти к полному ничто. Прямо здесь я мгновенно подтверждаю и завершаю это медленное отбирание. Здесь я есть единообразный Источник всех тех «временных, существующих, делимых, плотных, живых, человеческих и надчеловеческих» эффектов, Потенциал, который Сам не является ни одним из них, не является совершенно ничем подобным им и подобным вообще чему бы то ни было. Прямо здесь и сейчас у меня нет свойств, я по сути свободен даже от времени и существования (существование, существовать означает выделяться) — не говоря уже о жизни и смерти и обо всём остальном. Теряя жизнь, я нахожу бытие; теряя бытие, я нахожу Бездну. Точнее, я теряюсь в Бездне[24].

Ошеломляющая истина, которую эта схематическая карта — этот язык мандалы — даёт мне понять, такова, что, когда я говорю «я умру», я себе льщу! Я никогда не жил! А то, что никогда не жило, очевидно, никогда не может умереть. В качестве этого не живущего и не умирающего Источника жизни я за пределами того и другого.

Итак, моя задача не столько в том, чтобы (с Руми) «умереть прежде, чем я умру», сколько в том, чтобы «быть прежде, чем я буду жить». И не столько в том, чтобы (с Платоном) «практиковать смерть», сколько в том, чтобы «практиковать то, что я никогда не жил». Ибо жизнь есть смертельная болезнь, которой я никогда не страдал.

Показательно, что некоторые друзья-буддисты, хотя и счастливы, когда им напоминают, что они абсолютно пусты, менее счастливы, когда им напоминают, что они пусты в том смысле, что в них нет жизни и они абсолютно инертны. Также показательно, что наш эксперимент с Недвижимостью (вспомните вращение на месте, когда вы замечаете, что на самом деле вращаетесь не вы, а комната) склонен вызывать наибольшее сопротивление, иногда порождая большой гнев и страх. Как заметил Юбер Бенуа, недвижимость пугает человека даже больше, чем темнота, — вполне естественно, поскольку движение есть критерий жизни. (Отсюда различие между «быстрыми и мёртвыми»[25].) Направленные вовне на те движущиеся вещи, стрелы внимания человека оставляют его невредимым: направленные внутрь на эту неподвижную Не-вещь, они неизменно смертельны. Тогда не удивительно, что поворот на 180° к Недвижимости приводит в ужас. И не удивительно, что в Дантовом Аду самая суровая пытка не в том, что человека швыряют туда-сюда в ревущем пламени, а в том, что его вечно держат неподвижным в твёрдом льду. Люцифер, гордый и сверхактивный отец лжи, упрямо считающий абсолютную Неподвижность абсолютной Смертью — а не также и самим Источником Жизни, — сам навлекает на себя наказание.

Всё, что нужно, чтобы освободить меня от этих мучений, — это простая правдивость, смирение перед данным, вопиюще очевидным. (Как только я принял себя как Кутуб, или Неподвижный Центр вращающегося мира, и совсем привык к себе такому, я нахожу удивительным, что мне удавалось закрывать глаза на свою абсолютную неподвижность хотя бы на мгновение.) Стоит только посмотреть, только осмелиться вернуться к своим чувствам, и я вынужден признать с Уоллесом Стивенсом (в его стихотворении «Скала»), что «иллюзия думать, что мы были живы». Затем я могу продолжить и обнаружить со Стивеном Левином (в его трогательной и ценной книге «Кто умирает?»), что «когда мы осознаём, что мы уже мертвы, наши приоритеты меняются, наши сердца раскрываются». Недвижимость, приветствуемая здесь, есть Смерть, которая приводит мир к жизни и любви.

«Представление о том, что я мёртв и не подаю никаких признаков жизни, заходит слишком далеко, это больше, чем я могу принять, — можете вы возразить. — Это оскорбляет меня, и здравый смысл тоже!»

Вполне может оказаться, что здравый Смысл не так уж обидится, отвечаю я. Если здесь есть проблема, она скорее в том; что человеку не хватает здравого смысла и что он при этом слишком изобретателен и слишком изощрён.

В начале всего этот исследования я указывал на самый неизбежный из несомненных фактов — факт здравого смысла, что вы и я стоим в ряд в камере смертников в ожидании исполнения смертного приговора. Только три незначительные детали — первое, каким способом этот coup de grace[26] будет нанесён; второе, точная дата и время; третье, как и в каком настроении человек будет умирать, — только эти детали пока остаются неизвестными.

И теперь, гораздо позднее в этом исследовании, я обнаруживаю, что настойчиво задаю вопрос: неизвестны ли они? И ещё более настойчиво отвечаю: если да, это мой выбор. Это зависит от меня. Я понимаю, что могу ответить на все три вопроса прямо сейчас.

Возьмём для начала всевозможные многочисленные способы смертной казни. Ни один из них не является таким внезапным и надёжным, таким драматически окончательным, как топор палача, или гильотина. Что может быть более безжалостно и удручающе самоочевидным, чем тот факт, что потерять свою голову значит потерять свою жизнь. Более того, ведь это здравый смысл.

Ещё эксперимент. Я вытягиваю ноги, смотрю вниз — и принимаю то, что получаю:

И я размышляю о том, что Обезглавленные находятся в полной безопасности. Никому нельзя отрубить голову дважды. Обезглавленные никогда не умирают. Это так просто, так разумно, так важно.

Что касается даты и времени моей казни, разве я только что не определил их как именно сейчас? А как я буду умирать — что такое чувствовать смерть, в каком душевном состоянии находится человек в это время? Что ж, это должны сказать вы и я, сейчас.

И разве не будет чудесным завершением этого упражнения, в согласии со здравым смыслом, обнаружение того, что потерять свою голову значит найти своё сердце? На самом деле, слишком долго я был упрям, во всём руководствовался головой, был так холодно и расчётливо хитроумен, что не давал шансов своему от природы тёплому сердцу. Ну и что же происходит, когда я «живу жизнью без головы»? Необходимо отметить (очень нужное) увеличение количества нежности.

«Всё это делает недействительным один основополагающий факт, — почти слышу, как вы говорите, — тот факт, что у меня всё ещё есть голова здесь, на этих плечах. Я могу пощупать её. Да, я касаюсь этой штуки пальцами прямо сейчас!»

Другими словами (отвечаю я), вы говорите, как человеческое существо, и, соответственно, вы являетесь человеческим существом. А человеческие существа уверены, что у них, всех без исключения, есть головы, — настолько уверены, что им никогда не приходит в голову сомневаться в этом. У МЕНЯ ЕСТЬ ГОЛОВА — действительно, это положение такое фундаментальное для человеческого существования, такое «очевидное», так воспринимается как должное, что (почти) никто не помышляет о том, чтобы его упоминать, не говоря уже о том, чтобы ставить его под вопрос, — в результате чего эта идея остаётся далеко на заднем плане сознания. Люди убеждены, что у них есть головы всё время, и бессмысленно об этом говорить: в то время как, поскольку они не ходят, не едят, не спят и не умирают всё время, им действительно нужно говорить «я иду, я ем» и так далее, как того требует ситуация, — в результате чего эти действия выходят на передний план сознания. Всё равно, это предположение — «я не исключителен, у меня есть голова здесь, так же как у них там» — относится к той же самой разновидности бессмыслицы, что и предположение, что мои приёмы пищи, ходьба, сон и умирание точно такие же, как я вижу у вас. Фактически, оно лежит в основе бесчисленных примеров подавления своего Первого Лица, приравнивания своего опыта этого Первого Лица к своему опыту тех вторых и третьих лиц. Это и есть «первородный грех», «изгнание из Рая», типичная человеческая ошибка, фатальное притворство (или, если хотите, великий квантовый скачок, проявление гениального воображения, блистательное изобретение), на котором всё это основано. У МЕНЯ ЕСТЬ ГОЛОВА — отнюдь не пустяковое утверждение. Прямо выраженное или подразумеваемое, оно меняет всё дело. Оно равносильно словам Я — ЧЕЛОВЕК. Что равносильно признанию того, что Я УМРУ, И ЭТО БУДЕТ КОНЕЦ МЕНЯ. У всех, кто выстроен в ряд в камере смертников в ожидании исполнения смертного приговора, есть головы на плечах.

Вопрос в следующем: такой ли я? Это моё переживание или только воображение? Являюсь ли я одним из приговорённых? Давайте посмотрим. Приглашаю вас — с уважением, но настойчиво — присоединиться ко мне в следующем эксперименте:

Осторожно обращаясь со словами, я начинаю с того, чтобы решить, что такое голова. Мой словарь определяет её как «верхнюю или переднюю часть тела, содержащую череп, мозг, лицо, рот, уши и т. д.» (Могу я считать, что вы принимаете это определение?) И теперь, начав с нуля и подойдя к вопросу без предубеждения, я должен определить, есть ли у меня такая штука — или нечто ей подобное — в верхней части этого тела.

Я хватаюсь за свои уши… Уже неправильно! Это безответственная болтовня, достойная сожаления. Какие уши? Позвольте мне начать ещё раз:

У меня появляется тактильное ощущение, которое я связываю с представлением о правом ухе, и ещё одно, которое я связываю с представлением о левом ухе. Основываясь на фактах в данный момент, как далеко они друг от друга? Я с удивлением обнаруживаю, что могу определить расстояние между ними как огромное, подобно расстоянию между востоком и западом; или как отсутствие всякого расстояния, и тогда они сливаются в одно ощущение; или как некую ограниченную величину между этими крайностями. И что, опять же основываясь на фактах в данный момент, наполняет этот странно растяжимый промежуток? Я обнаруживаю, что могу определить его содержимое как достаточно пустое пространство, или ещё как эту весьма сложную сцену, этот широкий-широкий мир, который обращён ко мне, то есть к моему «лицу», сейчас. И я в этом вполне уверен: когда бы я ни обратил внимание, то, что я нахожу прямо здесь, между моими «ушами» и на моих плечах, в высшей степени отличается от того, что мой словарь называет головой. И для проверки я провожу другие сходные эксперименты — такие как исследование промежутка между этим «ощущением касания пальцами верхней части моей головы» и этим «ощущением касания пальцами моего подбородка» — co сходными результатами. Я искренне пытаюсь, пытаюсь и ещё раз пытаюсь вернуть свою «голову до отсечения» назад на эти плечи (это, конечно, тоже бессмысленная болтовня) — и каждый раз безуспешно. Фактически, я вынужден придумать слово: я не обезглавлен, я никогда не был оглавлён!

Достаточно о моих открытиях. Каковы ваши? Пожалуйста, попробуйте провести эти же самые эксперименты ещё раз и, заботясь о том, чтобы ваши слова соответствовали вашим переживаниям, точно сформулируйте для себя, что вы обнаружили. И, оглядываясь вокруг на тех людей (включая того в вашем зеркале), решите, удалось ли вам найти или создать на своих плечах предмет, нечто, ящик, котелок, фрикадельку, черенок, хоть какую-нибудь собственную базу, которая начнёт соответствовать тем непрозрачным, твёрдым, разноцветным, трёхмерным, волосатым сферам, в которых «всё сразу в одном флаконе» и которые венчают каждое из тех тел. И, наконец, проделав работу по созданию головы наилучшим образом, скажите, поселились ли вы на новом месте и готовы ли вы рассказать миру, как там живётся.

Ну а со своей стороны я с восторгом сообщаю, что все эти строительные работы полностью воображаемы, всё это воздушные замки, грёзы наяву. Меня уговорили — я уговорил себя — сделать это. Если бы это было реальным, это было бы моей смертью.

В райском саду до грехопадения Адам был Пространством для Евы, Ева была Пространством для Адама. Они менялись лицами в идеальной дочеловеческой асимметрии. Затем вмешалась третья сторона — порочно мудрый Змий, с чьей точки зрения Адам и Ева противостояли друг другу лицом к лицу, встречались в столкновении «голова к голове», — и он уговорил их разделить его мнение. Он посвятил их в исключительно человеческое и фатальное искусство воображаемой симметрии первого и третьего лиц, в искусство удаления себя от себя и смотрения назад на себя «глазами другого», в искусство самоовеществления, обмена того, что человек есть на расстоянии нуля метров, на то, чем он кажется на расстоянии метра, в искусство самоотчуждения.

Другими словами, запретный плод, который Ева дала Адаму, был тем довольно большим яблоком — его головой. Не будучи больше пустым для неё, он теперь противостоял ей. Или так она считала. Результатом этого рокового «знания», как и было предсказано, стала смерть. Имеющие голову умирают.

Такова в кратком изложении история нашего биологического вида, начавшаяся давным-давно в доисторические времена, когда какой-то обладавший огромным воображением его представитель придумал новый и мощный волшебный трюк, исключительно сложный фокус. Нужно протянуть руку и взять ту голову из глубины гладкой и неподвижной воды, отжать и высушить её, пронести её вперёд на некоторое расстояние, растягивая её en route[27], повернуть её вокруг, приставить её сверху на это туловище, слить ощущение её здесь с видом её там под водой и по крайней мере начать производить подходящие движения и звуки — говорить — соответственно. Это совершенно «невозможный» подвиг магии, получаемый по наследству от предков и повторяемый в жизни каждого конкретного человека, когда безголовый ребёнок, осваивая тот же самый набор трюков с зеркалами, а не с неподвижной водой, и с гораздо большим количеством разговоров, становится человеком с головой и изгоняется из рая. Или назовите это не просто трюками, а потрясающим соглашением-изобретением, которое, без сомнения, оправдывало в прошлом всю свою изворотливость и самообманчивость бесчисленно много раз, магически (повторяю — магически) превращая не обладающее самосознанием животное в обладающего самосознанием человека. Но магия как бумеранг; она рискованна и обходится дорого. И какой ценой, в данном случае? Миф об Эдеме предсказал её в общих чертах, наши газеты ежедневно добавляют к этому страшные подробности, а их колонки некрологов напоминают нам об окончательной расплате.

Далеко не весёлая ветхозаветная история, несомненно, очень глубока. Как и её более счастливое новозаветное продолжение. Здесь обещается, что «как в Адаме все умирают, так в Христе все возродятся» — возродятся во Всеобщем и Вечном Христе, который есть Одна Голова Тела с многочисленными входящими в него участниками, Единый Истинный Свет, который освещает каждого мужчину и каждую женщину, которые входят в мир.

Что такое эта библейская история, если не поэтическая и живописная версия — и для многих привлекательная и легко усваиваемая — того заключения, к которому мы пришли здесь, выразив его более сухим языком?

В этой главе я показал образец того, что происходит, когда, умерев для своей земной природы, я возрождаюсь в своей небесной Природе: я переключаю своё я на Первое Лицо Единственного Числа, которое есть не что иное, как сам Бог, и говорю на его языке. Живя теперь на Небесах скорее в качестве Него, чем с Ним, я говорю разумно и провозглашаю божественную истину вместо человеческих фантазий и явной лжи. И затем я обнаруживаю, что, поскольку эта жизнь в воскресении есть не что иное, как жизнь человека и мира, то это та жизнь, перевёрнутая вверх ногами, совершенно преобразованная, какой она наконец по-настоящему стала.

Позволю ли я неправильному употреблению языка, небрежному и нелепому, ослепить и одурманить меня, сыграть со мной сотню трюков, уговорить меня спуститься с Небес на Землю, из Божественности в человечность, в жизнь в настоящем и смерть в будущем, полную мрачной неопределённости? Или я буду использовать язык разумно и честно, чтобы он провёл меня через смерть прямо сейчас в Чистый Свет Пустоты — этот Истинный Свет Осознания, который Я ЕСМЬ, который прямо здесь и который можно увидеть? Буду ли я употреблять язык настолько неправильно, что лучшее, на что я смогу надеяться, — это яркие и красивые Предсмертные Переживания в будущем, за которыми последует — что последует? Или я буду употреблять его так, чтобы наслаждаться Переживанием Смерти в Настоящем, которое сразу прорывается в Вечность? ПСП или ПСН — что это будет?

Принимая решение в пользу Переживания Смерти в Настоящем, я не должен забывать о цене. Это ПСН — выбор недешёвый; и, безусловно, это не безобидная пустая болтовня и не просто манера выражаться, это смертельно серьёзно. Руми не преувеличивает, когда говорит: «Te, кто безголов из-за духовной нищеты, — в сто раз большее ничто, чем те, кто мёртв».

С другой стороны, это Окончательная Смерть, которая мгновенно открывается в Окончательную Жизнь, Вечную Жизнь, Сейчас.

Наука после смерти

Явления реальны, когда их переживают как Себя, и иллюзорны, когда их видят отдельно от Себя.

Рамана Махарши

«Это уже слишком! — слышу я чьи-то возражения. — Небесная наука, наука в Загробном Мире: что это может быть, кроме религиозной или мистической ерунды, представляющей собой полярную противоположность науке? Это значит перевернуть всё с ног на голову».

Действительно, очень вероятный комментарий!

Шутка, однако, в том, что это у нашего возражающего всё перевёрнуто вверх ногами. В этой главе я намерен показать, что небесная наука, или наука после смерти (я имею в виду полную смерть, которой человек умирает сейчас), во всех отношениях гораздо более научна, чем земная наука, или наука до смерти, может когда-либо быть, а также гораздо более практична. И, естественно, гораздо более актуальна в плане великого вопроса о нашей вечной судьбе.

И, так же, как мы обнаружили, что небесный язык использует ту же лексику и грамматику, что и земной язык (со всеми его ограничениями), но предлагает свои собственные, совершенно иные значения, мы обнаружим, что небесная наука охватывает достижения земной науки (опять же со всеми её ограничениями), но предлагает своё, совершенно иное видение реальности.

Вот в качестве примера десять пунктов, по которым небесная наука (сокращённо НН) имеет преимущество перед своим земным двойником (сокращённо ЗН). Она является:

1. Не односторонней. Не односторонней и не однонаправленной на манер ЗН, поскольку принимает во внимание, что находится по обе стороны её инструмента, — Наблюдателя у ближайшего конца микроскопа или, например, телескопа ничуть не меньше, чем наблюдаемое у дальнего конца. Я имею в виду учёного не как тело-ум, или третье лицо, а как Первое Лицо, или Осознающее Пространство, для той клетки, той звезды, чего угодно. Эта Пустота есть та форма: та форма есть эта Пустота. Их никогда не подают отдельно. Они строго неразрывные аспекты Целого, которое, когда разделено, лишается своей природы и становится артефактом. (Посмотрите сейчас и убедитесь, что Пространство, которое вы предоставляете пейзажу, — не что иное, как сам пейзаж.)

2. Ясной и неискажённой. Как мы отметили в гл. «Мир после смерти», на Небесах никакое расстояние не вклинивается между Наблюдателем и наблюдаемым. Эти руки, которые я вижу, эта звезда, которую я вижу, я вижу здесь и фотографирую здесь. Субъект и объект совпадают, не оставляя между собой места для внешнего вмешательства. ЗН, напротив, всегда отдалена от своего объекта. Атмосфера или посредник — которые никогда не бывают совершенно ясными и часто всё запутывают и искажают — всегда вмешиваются.

3. Не насильственной. ЗН может изучить материал, только внеся в него беспорядок или даже испортив его. Облучая атомы частицами, убивая и окрашивая клетки, вводя антропологов в родовые общества и т. д., она так или иначе обесценивает свои открытия. Не такова НН. Пустая для своих объектов, она не имеет ничего, чем нападать на них и что на них накладывать. Она принимает их такими, какими их находит, как они даны, где они даны.

4. Идеально оснащённой. В то время как инструменты, которые вынуждена использовать ЗН, никогда не бывают полностью эффективными — они всегда недостаточно «прозрачны», — у НН их нет вообще, и они ей не нужны. Она — сама прозрачность.

5. Точной. ЗН приблизительна, никогда до конца не уверена, в конечном счёте, это вопрос статистических вероятностей. НН, с другой стороны, точна, это сама уверенность.

6. Практичной. ЗН движима всяческими вредными и пагубными целями, прельщаема возможностью отдаться им. Они возникают из не вызывающего сомнений предположения, что люди, организации, религии, народы и политические блоки противостоят друг другу как отдельные сущности. НН, которая есть отрицание противостояния, работает тайно и безустанно над своим улучшением. Она видит и действует из целебного Источника.

7. Не вызывающей споров. Не предлагая ничего, насчёт чего могли бы возникнуть разногласия, НН добивается согласия. (В чём, кроме этого Предмета, можно найти стопроцентное согласие между молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, образованными и необразованными, левыми и правыми — между Мудрецом, Святым и грешником, между современными, средневековыми и древними авторами, между мусульманами, христианами, буддистами и индуистами, — кроме как в Этом, в Предмете нашего Общего Я?) ЗН, с другой стороны, — в той степени, что она опирается на идеи и является умозрительной, — придирчива, раздираема разногласиями, малосостоятельна.

8. Основанной на здравом смысле. В основе всех семи характерных особенностей НН, рассмотренных на данный момент, лежит ключевое свойство, что, предлагая посмотреть и видеть, она твёрдо опирается на здравый смысл. Это означает, что она не подвержена влиянию верований, мнений, догадок и концептуальной чепухи и может быть многократно проверена кем угодно и где угодно; следовательно, она строго научна. Наши тесты демонстрируют маленький образец этой процедуры и её неумолимость. ЗН, с другой стороны, не может не быть отчасти гипотетической и неподтверждённой и в этой мере ненаучной.

9. Реалистичной. Вещи, с которыми имеет дело ЗН, чтобы ими вообще можно было заниматься и изучать их, необходимо искусственно изолировать от остальных. Они никогда не присутствуют полностью, они — фрагменты себя, артефакты наблюдателя-экспериментатора, неизбежно изымающего их из контекста, который делает их тем, что они есть, — и в этом плане они нереальны. НН берёт эти частично нереальные вещи и дополняет их единственным способом, которым их можно дополнить, — а именно всегда рассматривая их из их Бесконечного Происхождения, из уникального Первого Лица Единственного Числа и истинного Я. Отсюда слова Раманы Махарши: «Явления реальны, когда их переживают как Себя, и иллюзорны, когда их видят отдельно от Себя».

10. Проливает свет на смерть. ЗН оставляет меня в неведении здесь; тогда как НН ведёт прямо к Себе, Бессмертному Сиянию.

Но всё это пока слишком абстрактно, слишком многословно. Наука после смерти, наука о Первом Лице Единственного Числа, — не что иное, как просто программа, безобидный предмет обсуждения. Приведённая в действие, она всё опрокидывает, полностью всё изменяет. На практике происходит то, что мы, пока не поздно, предпринимаем попытку внезапного — но совершенно безопасного — разворота на шоссе жизни, которое в противном случае смертельно. Или инициируем внутреннюю и ненасильственную революцию, на фоне которой Троцкий выглядит буржуа. Или взрываем инфраядерную бомбу, которая подорвёт все бомбы. Здесь — сменим метафору ещё раз — нас ожидает прорыв, многосторонний потенциал которого безграничен. И если мы находим, что этот прорыв необходим в области танатологии — науки, как чистой, так и прикладной, о смерти, — то это потому, что её реальная область гораздо шире. Проблема, в сущности, в том, чтобы найти сферу нашей жизни, которую он не угрожает — или не обещает — опрокинуть и в конечном счёте радикально преобразовать.

Вот лишь несколько примеров. В эволюционной биологии этот прорыв проявляется как мутация нашего биологического вида, а не простое изменение: ведь внутренняя история Видящих диаметрально противоположна истории невидящих — что оказывает заметное влияние на поведение. В социологии и политике он становится единственным средством против конфронтации — ложной симметрии первого/третьего лица, моего противостояния вам лицом к лицу, — которая портит нашу жизнь на всех уровнях и угрожает вообще положить ей конец[28]. В психотерапии он оказывается нашим единственным реальным лекарством — а именно сознательным двунаправленным рассматриванием наших беспокойных умов из небеспокойного Не-ума здесь, который есть их Источник. В духовной религии (также известной как мистицизм via-negativa[29], или Неувядаемая Философия) это то переоткрытие очевидного[30], то смирение перед фактами, то возвращение к своим чувствам, которое наконец подтверждает, уточняет, завершает, приземляет и ярко претворяет в жизнь интуитивные знания тех высоких видящих, которые склонны смотреть на мир сверху вниз — обыкновенный и нечистый мир видов и звуков, вкусов и запахов, — как на не достойный их внимания. В образовании…

Но нет нужды продолжать. Этого достаточно, чтобы напомнить моему читателю, что всё это тоже подлежит сомнению, взвешиванию, проверке. Поверьте мне, стоит начать руководствоваться тем, что я говорю, и вы тут же собьётесь с пути. Но следуйте своими собственными указателями, доверяйте тому, Что вы есть, сделайте этот поворот назад к Себе и посмотрите, не совершили ли вы уже великий прорыв, не стали ли вы уже экспертом в науке о вашем собственном Бессмертном Происхождении, в Науке о Первом Лице Единственного Числа.

И давайте не забывать, что мы не подвергаем сомнению ни одно из признанных открытий земной науки, никак не вредим её области. В частности, наша наука о Первом Лице, или Субъекте, не утверждает о смерти ничего такою, что наука о втором/третьем лице и объектах могла бы оспорить, а тем более опровергнуть. Наша наука вполне согласна с тем, что вы (второе лицо) умрёте, что он и она (третье лицо) умрут; и ограничивается тем, что утверждает, что я (Первое Лицо Единственного Числа, о котором обычной науке нечего сказать) никогда не умру.

Как наука об объекте верно отражает временную природу третьего лица, так наука о Субъекте верно отражает безвременную природу Первого Лица — последствия чего абсурдны, или же неизбежны, уместны и очень значимы, — в соответствии с вашей точкой зрения. Чтобы проиллюстрировать это, — показав, как радикально моё глубокое убеждение в том, что я бессмертен, определяет мою позицию, — мне нужно вернуться к любопытному набору фактов, затронутых ранее в этом исследовании: я замечаю, что просматриваю колонки некрологов, самодовольно отмечая смерти тех, кто моложе меня, а также моих ровесников, и при этом никогда не представляю, что там вскоре появится и моё собственное имя; я замечаю, что с состраданием смотрю вокруг на старых людей — некоторые из них гораздо моложе, чем тот, кого я вижу в своём зеркале, — и думаю, возможно, о том, как мало времени (в отличие от меня, хотите верьте, хотите нет!) у них осталось; я замечаю, что считаю скопления свечек на именинном пироге моего друга и игнорирую Целый лес на моём собственном; я замечаю, что не чувствую себя ни на день ближе к смерти, чем в двадцать лет, вопреки усиливающейся немощи. И так далее и тому подобное — как если бы жизнь была предсмертным состоянием каждого, кроме меня самого! Во всех отношениях моё чувство вечности — моя уверенность в том, что я, я один, не умру, — имеет место.

Не просто ли это иронически оказавшийся под рукой пример общераспространённого отказа прямо смотреть на смерть, которая (как мы видели ранее) отличает нашу культуру? Не является ли эта странная самоуспокоенность — это кажущееся самодовольство перед лицом смерти — просто началом старческого слабоумия? Или милосердным условием договора с Природой, утешительным обманом, подходящим Д. Е. Хардингу на поздних стадиях его жизни, так же как побуждающий к действию обман будущих успехов — достижимых успехов, не смешанных с неудачами, — подходил ему на ранних стадиях? Только это, и больше ничего? Не самообман ли это? Или это Самооткровение?

Первое Лицо Единственного Числа отвечает громко и чётко: Очевидно, это самообман, когда речь идёт о нём, о том третьем лице; Самооткровение, когда речь идёт обо МНЕ.

Это приглашение поступает вам и мне от МЕНЯ: «Возвращайтесь домой, из своего периферийного состояния третьего лица в ваше центральное состояние Первого Лица. Проделайте путь от того смертного „него“ или „неё“ там, в вашем зеркале, до этого бессмертного „я“ здесь, перед ним. И будьте вечным Я, которым вы уже являетесь.

Ибо Я есть воскресение и жизнь, и тот, кто видит и верит в МЕНЯ, никогда не умрёт».

Жизнь после смерти

Страшный Суд придёт и найдёт меня неуничтожимым, и я буду схвачен и отдан в руки моего собственного «я».

Блейк

Я начал эту «Маленькую книгу» с вопроса о моём Я, моей сущностной Природе, что я такое в моей несократимой форме и насколько она долговременна. И я продолжал задавать тот же самый вопрос на протяжении книги, прилагая все усилия, чтобы не верить на слово другим в том, о чём они не в состоянии сказать мне — а именно, что такое быть мной в этот момент, прямо здесь, где я нахожусь. Некоторые мои открытия до сих пор поражают меня, от них дух захватывает, они часто ошеломляют — ошеломляют до потери дара речи. Я только могу, по выражению Руми, укусить себя за тыльную сторону руки.

И теперь, в конце этой долгой погони, я действительно догнал себя. Я заканчиваю тем, что мне кажется самым захватывающим, окончательным, неопровержимым и, главное, личным ответом на мой изначальный вопрос: тем самым нанеся (почти случайно) смертельный удар самой Смерти.

Конечно, я не предлагаю вам, мой читатель, поверить этому заключительному ответу (так же как не предлагал верить промежуточным ответам), но предлагаю его взвесить, проверить и испытать, отвергая всё, что вы находите ложным, оставляя для будущего исследования всё, в чём вы не уверены, и разделяя со мной и с другими то, что истинно в вашем самом сокровенном и личном опыте.

Заметьте, я употребил прилагательное «личный» уже дважды. Не без причины. Оно задаёт тон этой главе о глубочайшей тайне жизни после смерти и даёт мне основания сделать следующее признание: безличное и анонимное бессмертие, возможно, могло бы удовлетворить святого — но не меня.

Я здесь выражаю очень настойчивое и сильное сомнение, или замечание, которое всегда так или иначе присутствовало во всём этом исследовании: его нельзя больше откладывать, его нужно высказать до конца и разрешить. Для меня верно, что ви́дение — это видение сути, которое имеет решающее значение и является единственно необходимым, — простое видение безвременной, бескачественной, пустой Природы прямо здесь. И всё же если это видение — просто безличное заглядывание в безличные глубины, его отнюдь не достаточно. У него нет зубов, оно не трогает моё сердце, оно не прочувствовано. Хотя оно подробно демонстрирует и убеждает меня вне всякого сомнения, что Это — то, что я есть, ему не удаётся полностью перетянуть меня на свою сторону. Глубоко во мне есть что-то, что не расположено к всеобщности, обобщениям и любому намёку на абстрактное, и настаивает на конкретном, особенном и бесстыдно личном бессмертии. Оно должно быть моим!

Да, знаю: я эгоцентричный, самодовольный, жадный! Я эгоистичен, и я ничего не могу поделать — или предположить, что можно было бы сделать — с этим! Ибо совершенно бесполезно заметать эту неуклюжую вещь под ковёр, или пытаться подавить неподавляемое эго (эта попытка только усилит его нездоровым образом), или стараться свести его на нет при помощи самоотрицающих практик — что будет только заменой приличного, откровенного мирского эго на неприличное святое («Я святой, вы грешник. Я просветлён, вы во тьме»). Более того, что, в конце концов, такое это постоянно предаваемое эго, это личное побуждение, этот ненасытный аппетит, эта эгоистичная напористость? Что, если не грубое название живучести, энергии, жажды жизни, её пыла и жара? И что такое его отсутствие, если не усталость от мира и совершенно ошибочная разновидность «умирания до того, как вы умрёте»? Да, несомненно! Но всё равно, это моё эго, какое оно есть, совсем не годится: оно неработоспособно, оно причиняет мне беспокойство, это нечто, с чем я не могу жить и без чего не могу обойтись. В нём плохо не то, что оно порочно, а то, что оно незрело и ещё не стало собой. Чего-то не хватает, что-то неправильно понято. Безусловно, эго нуждается в исправлении — посредством его наполнения, а не сдувания: путём его расширения до предела и заполнения. (Это совсем другое, чем его раздувание. Как мы отмечали ранее, подчинение своей индивидуальной личности вплоть до её отождествления со своим родом, церковью, расой, полом, партией, нацией или богом является не самоуничижением, а стремлением к величию и раздуванием эго; и весьма часто ведёт к безысходным бедам для увеличившегося я, не говоря уже о мире.) Нет сомнений, что Прашна Упанишада права в том, что «личное я и абсолютное, нетленное, безличное Я — одно». Тем не менее обычное и упорствующее в своих заблуждениях «я», или эго, — недостаточно личное и недостаточно «я»-центричное. Ещё не полностью находясь здесь, оно бессмысленно, оно — претенциозное неправильное название, то ложное я есть, которое устанавливает конкуренцию с другими ложными я есть — пока наконец не нисходит истина, и оно не начинает осознавать себя как Единое Эго, единственное Я ЕСТЬ, или (выражаясь ярким и бескомпромиссным языком Экхарта) как Божественность, которая одна истинно Личная, которая одна может сказать Я ЕСТЬ. Более того — по той божественной и точной логике, которую манипуляторы логикой сбрасывают со счётов как парадокс, — это абсолютное Эго также является абсолютным Отсутствием Эго, эта Сверхличность также является совершенно безличной, высочайший Пик Собственной Важности также является самой глубокой Долиной Уничижения, это совершенство Любви к Себе обязательно изливается даже на наименее внушающих любовь, эта уникальная Одинокость не является Собой без даже самых жалких представителей населения Земли на протяжении всех времён. Опять же, Экхарт говорит: «Высоты Божественности есть не что иное, как глубины смирения». И то же говорит и Учитель Экхарта, который мог описывать себя как «в сердце кроткого и смиренного» и всё же бесстрашно объявить: «Прежде чем был Авраам, Я ЕСМЬ».

Всё это я прекрасно знаю, по крайней мере, когда бодрствую. И я это также и чувствую, по крайней мере, когда я в наилучшем состоянии. Это доходит до самого сердца. Но мои заключительные вопросы к себе следующие: чувствую ли я свой путь в это истинное и завершённое Эго так сильно, отождествляю ли я себя с этим одиноким Я ЕСМЬ настолько, что в глубине души я гораздо, гораздо больше уверен в том, что я есть этот Единый, чем в том, что я — Дуглас Хардинг? На какое имя я инстинктивно откликнусь, если их оба назвать? Воспринимаю ли я это бесконечно величественное Я ЕСМЬ более лично, чем я воспринимаю то ничтожное «я есть», — в результате чего возношусь отнюдь не над личным (из уважения к какой-то прописной морали или какой-то абстрактной и бескровной духовности), а наконец возношусь в личное? Является ли эта в высшей степени личная реализация моей собственной, той, что заставила Будду, который учил несуществованию эго (анатте), воскликнуть: «Над Небесами и под ними, я один почитаем!»? И автора Аштавакры Гиты, который описывает себя «свободным от эгоизма», объявить: «Прекрасен я! Хвала Мне, который не знает увядания и переживёт разрушение мира!»?

Эти вопросы в самом деле настолько личные, что не подобает распространяться о них здесь — кроме того, чтобы упомянуть, что́ же буквально толкает меня с края скалы, именуемой «Я есть Д. Е. Хардинг среди других смертных», в пропасть, именуемую «Я НАВЕКИ ЕСТЬ». Это изумление. Изумление не тем, что́ я собой представляю, а фактом того, что я существую, без всяких «зачем». Изумление Самопорождением Единого, без внешней помощи и без всякой причины, из тёмной ночи сущего хаоса, небытия и пустоты. Изумление этим Осознанием, которое «невозможным образом» продвигает себя из НИЧЕГО НЕТ и МЕНЯ НЕТ в Я ОДИН ЕСМЬ, и делает это не просто вдали, не давным-давно и не раз и навсегда, а постоянно, прямо здесь и прямо сейчас. Изумление тем, что здесь нет того, что «должно быть», того, что «естественно» и «разумно» — а именно полного отсутствия всего, в котором бы не было ни пылинки, ни трепета сознания. Изумление, благодарность и, наконец, счастье, что существует только Единый, который может так думать, чувствовать и говорить, может наслаждаться этим изумлением, — при этом представление о том, что Д. Е. Хардинг в качестве Д. Е. Хардинга может начать это делать, становится совершенно смехотворным, а также совершенно эгоистичным в плохом старом смысле слова.

Сказано достаточно, особенно с учётом того, что я в других книгах детально останавливался на этом окончательном Самоудовлетворении, этом по сути личном изумлении — которое также является обожанием, поклонением полностью «другому» (Жизнь без головы. Дзэн или переоткрытие очевидного, стр. 112–119).

Этот постскриптум адресован читателю-христианину, которого возмущает любой намёк на сужение — а тем более преодоление — огромной пропасти между Создателем и созданием. И читателю-нехристианину, который признаёт, что его сознание во всех отношениях формируется многовековой монолитной христианской культурой, с её воспринимаемыми как должное императивами и запретами.

Большое количество «еретиков» было сожжено заживо за гораздо менее дерзкие утверждения, чем те, что я привожу в этой главе. Но некоторые почитаемые «ортодоксальные» христиане были столь же радикальны — или даже больше — и с триумфом выходили сухими из воды! Одним из них был Блаженный Ян ван Рейсбрек (1293–1381), который, не преминув осыпать проклятиями всех, кто претендует на то, что видел Бога и был Им легко, без усилий и на своих собственных условиях, далее пишет:

Постичь и понять Бога вне всякого подобия, таким, каков он в себе, значит быть Богом с Богом, без посредника… [Но] каждый, кто желает понять это, должен быть мёртвым для себя, и должен жить в Боге, и должен обратить свой взгляд на вечный Свет в земле его духа, где скрытая истина открывается без всяких средств… Эта яркость столь сильна, что любящий и созерцающий, в той земле, где он пребывает, не видит и не ощущает ничего, кроме непостижимого Света; и через эту простую Наготу, окутывающую все вещи, он находит себя и ощущает себя тем самым Светом, которым он видит, и больше ничем.

И ещё много всего в том же духе.

И Церковь превознесла Рейсбрека — объявила его благословенным на Небесах и достойным всеобщего почитания!

У меня есть три совета. Отринув все сомнения, проверьте, насколько этот опыт соответствует вашему. Применяйте его, как бальзам, для снятия всякого остаточною чувства вины, от которого вы можете страдать. И утешайтесь его настойчивым утверждением, что за обожествление нужно заплатить самую высокую Цену (если хотите, назовите её последним наказанием). Она не может оказаться более высокой — в обоих смыслах слова. Так или иначе, она сто́ит вам вашей жизни: так говорил он, так говорю я, и своим отвратительным способом так говорила Святая Инквизиция. Выразим это так: увидев, что всё, кроме Бога, тленно, вас спасёт только одно — быть им. Для пугливых и вялых: нет никакого «переключения» в «я»! Вам нужно умереть за это. Сейчас.

В заключение более личная нота: признаю, что через регулярные промежутки на протяжении моей взрослой жизни я обнаруживал, что вновь обращаюсь к евангелической лексике моего детства:

SOS… SOS… Это мой сигнал бедствия… Я потерялся, тону в этом бурном море!..

Мощный сигнал приходит в ответ: Покиньте корабль! Бросайтесь в бурное море!.. Он есть море. Быть спасённым значит быть Им.

Ну да: БЫТЬ СПАСЁННЫМ ЗНАЧИТ БЫТЬ ИМ!

Как об этом сказал Джордж Макдональд: «Всё, что не Бог, — смерть».

Эпилог

Ты, тот, кто запутался в мелочах, — теперь постиг тайну умирания.

Руми

Как мне подвести это исследование к надлежащему заключению?

Как правило, в конце статьи или книги, которая хоть сколько-нибудь сложно построена, её различные и, возможно, несопоставимые элементы приводят в систему и подвергают проверке, придавая им логически последовательную и запоминающуюся форму. Такой упорядочивающий парад, по-видимому, особенно необходим здесь, ввиду того факта, что казавшаяся простой тема смерти оказалась отнюдь не простой. Обсуждаемые идеи были разнородны, и некоторые доводы были весьма сложными и, возможно, совершенно чуждыми — особенно ближе к концу, — и, следовательно, читателю (или автору, раз уж на то пошло) было непросто в них разобраться, связать их в одно и найти в них поддержку. Как же привести эту смесь в порядок?

Очень даже легко. Двух простых утверждений будет достаточно.

Первое ещё раз гласит: всё это сводится к одному вопросу: каково моё истинное Я, сделан ли я из тленного? Правильно ответить на этот вопрос — вот что необходимо сделать.

Второе гласит, что на этот ключевой вопрос, поскольку он является идеей, построенной из слов, отрезком сбивчивого мышления, вообще нельзя дать ответ — на его уровне или в его терминах, — ни посредством мышления, каким бы оно ни было острым, ни посредством чувства или интуиции, пусть даже самых глубоко прочувствованных. Этот Ответ приходит тогда, когда ответы уходят. Проблема того, Что я есть, ведущая к вопросу, смертно ли это, разрешается только путём прекращения постановки даже этого вопроса, имеющего целью положить конец всем вопросам. Здесь нужна революция. Мне нужно отвернуться от всех концепций, повернуться ровно на 180°, от центробежного к центростремительному. Мне нужно посмотреть внутрь на это, и перестать (пусть даже «периодически») высматривать это снаружи — перестать пытаться это разработать, обдумать, раскусить, обговорить, объяснить или найти какой бы то ни было ответ.

Смотря ВНУТРЬ прямо сейчас, я вижу мою вечную Природу с неописуемой ясностью и уверенностью. Я не понимаю её, не верю ей, не чувствую её, не воспринимаю её всерьёз, не думаю о ней. Я вижу. Даже это предложение из двух слов слишком длинное. Видение! Стоп.

Не воображайте, что повернуться внутрь к этой нетленной Не-вещи значит отвернуться прочь от мира тленных вещей, перестать быть с ним, вовлечённым и заботливым. Как раз наоборот! Когда я игнорирую Пространство, которое я им предоставляю здесь, я упускаю их из виду. Но когда я смотрю «только» на это Пространство, они включены в него в качестве вознаграждения, потому что Пространство всегда и полностью едино со своим содержимым. Смотря вовне, я едва ли вижу половину картины, смотря внутрь, я вижу её всю. Смотря внутрь, я вижу, воспринимаю, думаю, чувствую, делаю всё из её Источника; я переживаю её поддерживаемой её Источником, исходящей из её Источника. Таким образом, все вещи имеют запах своего Источника, омываются и освежаются своим Источником, совершенствуются своим Источником.

Дело не просто в том, что, чтобы извлечь максимальную выгоду из этого сущностного смотрения внутрь прямо сейчас, мне нет необходимости напоминать себе о более трудно уловимых и странных открытиях, сделанных в этом исследовании, или вызывать в памяти любую его часть, или даже вытаскивать на поверхность мою глубокую убеждённость, что я Один и Только Один, Единственный. Нет. Дело в том, что мне действительно необходимо попрощаться со всем этим на мгновение, чтобы позволить этому быть, и просто ПОСМОТРЕТЬ, КТО ЗДЕСЬ.

Это единственное, что вам и мне нужно сделать, единственное,что вы и я можем сделать всегда, единственное, что вы и я не можем сделать неправильно.

И таким образом получается, что моя конечная задача — лёгкая задача. Систематическое и многословное завершение этого исследования моей смерти было бы абсурдным, ибо оно только вступило бы в противоречие с истинным и бессловесным заключением по всему этому делу.

ЭТО моя гатха, моя эпитафия, мой надгробный камень:

Приложение. Проект похорон

Следующие предложения относительно проведения похорон — нечто вроде последних ритуалов, подсказанных нашими открытиями в этой книге, — вероятно, в особенности заинтересуют друзей, придерживающихся христианской традиции. Впрочем, их можно без труда скорректировать в соответствии с подходом буддизма, веданты или откровенно нерелигиозным мировоззрением. Их дух, их общее намерение — вот что имеет значение; форма не важна.

1. Перед похоронами

Присутствующие на похоронах — нет, назовём их друзьями — встречаются, чтобы провести несколько наших экспериментов, в качестве подготовки. Сюда хорошо включить эксперименты (VII) «Прощаемся со смертностью» и (VIII) «Облачаемся в бессмертие».

2. На похоронах

Став вокруг гроба, друзья просят, чтобы им прочли следующий текст Св. Павла (1 Кор. 15, в сокращении), во время чего каждый отмечает (или лучше) указывает на то, о чём идёт речь. (Например, если предположить, что это мои похороны и вы на них присутствуете, то при словах «Сеется в тлении» вы указываете на гроб вон там; и при словах «Восстаёт в нетленности» вы указываете на себя — Себя, Не-вещь здесь, которой, как вы видите, вы являетесь, это Осознающее Вместилище или Дух, каждая частичка которого столь же моя, сколь и ваша, который есть Настоящее Я, Первое Лицо Единственного Числа Настоящего Времени, которое мы все разделяем):

Сеется в тленности, восстаёт в нетленности. Сеется в уничижении, восстаёт в славе. Сеется в немощи, восстаёт в силе. Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба. Плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия. Тленность не наследует нетленности. Когда же тленное сие облечётся в нетленность, И смертное сие облечётся в бессмертие, Поглощена смерть победою.

Смерть! где жало твоё?! Ад! где твоя победа?!

3. Трапеза причастия

Иисус говорил: «Если ваш глаз един, всё ваше тело полно Света, и нет там тёмных мест». Впоследствии он преломил хлеб и сказал: «Возьмите и вкусите его. Это тело моё».

За похоронами следует трапеза торжества и причастия, во время которой едят пищу и пьют вино в память об усопшем. Гораздо более того: чудом пресуществления она становится усопшим.

Ибо тот имел два тела — видимое тело из плоти и крови, с которым только что было покончено, и истинное тело, полное Света.

Сидя за столом, друзья внимательно следят за тем, что они едят и пьют, наслаждаясь обедом и отмечая, куда идёт каждый кусочек, и чем он становится. Они наблюдают, как он превращается в светящуюся, прозрачную, интенсивно осознающую Беспредельность… которая есть не что иное, как усопший. Воистину усопший! Он или она есть внутренняя история, Реальность всех присутствующих.

4. Небеса и земля

Наконец, друзья собираются в круг, лицом друг к другу. Если их более шестнадцати человек, они становятся в два круга. Один друг даёт указания такого рода:

Обнимите друг друга и сомкните круг, сделав его как можно меньше.

Не отрываясь, смотрите вниз на тот клочок ковра… окружённый кольцом безголовых тел…

Загляните вниз, в то царство рождения, старения и смерти, из этого царства отсутствия рождения, старения и смерти…

Смотрите вниз из этого Неба, которое, хоть и бесконечно высокое, чистое, самосветящееся и неизменное, не только объемлет земную сцену, но и является ею, такой мелкой, ограниченной и постоянно меняющейся…

Смотрите вниз оттуда, где вы Один, и всё же Всё…

Оттуда, где вы за пределами Жизни и Смерти, и всё же являетесь Источником обеих…

Библиография

Книги Дугласа Хардинга, опубликованные в издательстве The Shollond Trust:

Религии мира: справочник для непредубеждённых, 1995.

Посмотрите сами: наука и искусство самореализации, 1996.

Иерархия неба и земли: новое положение человека во Вселенной, 1998.

Head off stress: выше практического результата, 1999.

Жизнь без головы — дзэн или переоткрытие очевидного, 2000.

Маленькая книга о жизни и смерти, 2001.

Наука первою лица: её принципы, практика и потенциал, 2001.

Испытание человека, сказавшего, что он Бог, 2003.

Другие публикации:

Дуглас Хардинг. Лицом к Не-лицу: заново открывая нашу изначальную природу (Под редакцией Дэвида Ланга). Inner Directions, 2000.

Дуглас Хардинг. Быть и не быть, таков ответ: уникальные опыты по открытию наших бесконечных возможностей. Watkins, 2002.

Дуглас Р. Хофштадлер, Дэниэл Деннетт. «Я» ума: фантазии и размышления над Сущностью и душой. Penguin, 1982.

Примечания

1

Evelyn Waugh (1903–1966), английский писатель, автор произведений философско-сатирического характера. — Прим. перев.

(обратно)

2

Alan Harrington, The Immoralist: An Approach to the Engineering of Man's Destiny, New York, Random House, 1969. — Прим. автора

(обратно)

3

См., напр.: G. Gallup, Jr., Adventures in Immortality, London, Souvenir Press, 1983; M. Grey, Return from Death, An Exploration of the Near-Death Experience, Arkana (Routledge & Kegan Paul), I985; E. Kubler — Ross, Death: the Final Stages of Growth, Englewood Cliffs, NJ, Prentice-Hall, 1978; К. А. Moody, Jr., Life After Life, New York, Bantam Books, 1975; К. Ring, Life at Death, A Scientific Investigation of the Near-Death Experience, New York, Coward McCann & Gcohegan, 1980; M. Sabom, The Near Death Experience: A Medical Perspective, Philadelphia, Lippincott, 1982. — Прим. автора

(обратно)

4

Маны — у древних римлян души умерших, почитавшиеся божествами. — Прим. перев.

(обратно)

5

Д. Т. Судзуки, который принёс дзэн на Запад, согласился бы. Он описал сатори — т. е. реализацию своего истинного Я — как безличное, прозаичное, непривлекательное, как переживание, «на удивление лишённое человеческих эмоций». Далее он говорит: «В нём, напротив, есть нечто, что можно назвать сухим научным доказательством или фактом» (Essays in Zen Buddhism, 2nd series, London, Rider, 1950, pp. 35, 36, 52).

(обратно)

6

Говорили, что каждая строчка (мифических) будд до Шакьямуни завещалась преемнику как передаточная гатха, которой предшествовали такие слова: «Сейчас я передаю тебе Сокровище-око Великого Закона, которое ты всегда будешь хранить и оберегать». Эта традиция была исторически увековечена дзэнскими мастерами и сохранилась до наших дней. Их типичная передаточная гатха — о нереальности, иллюзорной природе вещей вообще и тела-ума человека в частности. Сю Юнь (на смертном одре в 1959 году, в возрасте предположительно ста двадцати лет) написал гатху следующего содержания: «дайте обет достичь совершенного понимания, что иллюзорное тело подобно росе и молнии» (цитируется в The Middle Way, февр. 1960). — Прим. автора

(обратно)

7

Цитируется в переводе М. Донского. — Прим. перев.

(обратно)

8

Широкое арочное окно. — Прим. перев.

(обратно)

9

Я имею в виду относительно, a не абсолютно реальное: то, что я сбился с пути и потерял Дом, было, конечно, воображаемым. — Прим. автора

(обратно)

10

Stephen Levine, Who Dies? New York, Anchor Books, 1982, p. 57 и далее. — Прим. автора

(обратно)

11

Он прав в том смысле, что обращение в конкретную веру на смертном одре значит очень мало. Однако, как мы видели, есть свидетельства того, что эти старые женщины, вместе со всеми нами, должны испытать чудесные предсмертные переживания в любом случае, что бы ни следовало за этими переживаниями и независимо от отсутствия у них веры или религии на тот момент. Единый Свет скоро будет светить для них, на них, возможно, внутри них, несмотря на все внешние признаки обратного. Стоя отдельно от нас, на пороге Храма, они стали святыми. Они заслуживают почитания и всей той помощи, что может быть им оказана при подготовке к огромному шагу, который они скоро совершат. Есть возможность — тибетская традиция утверждает, что это несомненный факт, — что, если их уже не познакомили со Светом, и он не был предварительно показан им, предпочтительно многократно, то их восприятие Света в момент смерти будет излишне сокращено и поверхностно. Но только те люди рядом с ними, кто умирает для себя каждодневно, видя Свет внутри и подчиняясь ему, компетентны помочь здесь — ибо они достаточно несведущи, чтобы он мог указать им, как и когда обсуждать вопрос этого Света и оказывать эту помощь, и нужно ли это делать. С огромной признательностью я читаю о том, что цель Проекта Смерти Фонда Ханумана Рам Дасса и Стивена Левина — «создать контекст для процесса умирания, в котором работа над собой будет центральным средоточием всей приближающейся смерти» (Рам Дасс, в предисловии к книге Левина «Кто умирает?»). — Прим. автора

(обратно)

12

John Nicholas Grou, Manual for Interior Souls, London, Burnes & Oates, 1955. — Прим. автора

(обратно)

13

См. тест «Проверка с закрытыми глазами». — Прим. автора

(обратно)

14

В моей книге «Иерархия Неба и Земли — новое положение человека во вселенной» (Hierarchy of Heaven & Earth, a New Diagram of Man in the Universe, Gainesville, University of Florida Press, 1979) разрабатывается эта подобная мандале картина нашей феноменальной природы, в центре которой — наша Ноуменальная Природа. — Прим. автора

(обратно)

15

Я особенно здесь признателен книгам R. A. Moody Life After Life (1975) и Reflections on Life After Life (1977), New York, Bantam Books. — Прим. автора

(обратно)

16

Moody, Life After Life, p. 36. — Прим. автора

(обратно)

17

И наоборот, английское слово hell «ад» происходит от одного корня со старогерманским словом, означающим «накрывать, скрывать». — Прим. автора

(обратно)

18

Это подробно исследуется в моей книге «Наука о Первом Лице» (Science of the 1st Person, Nacton, Ipswich, Shollond Publications, 1974), pp. 24, 25. — Прим. автора

(обратно)

19

Строго говоря, единственное, что не так с Великим Ограблением, — это то, что оно недостаточно великое. Ему, увы, не удаётся обчистить меня полностью. Смилостивившись, оно оставляет меня с чем-то фатальным здесь — тюрьмой моей головы, в которой я приговорён умереть. Вот если я позволю ему завершить свою работу и освободить меня от этого, разрешу ему забрать это у меня и поместить его туда, за два метра от меня, в ту другую ванную комнату, и припрятать его там за зеркалом, то тогда всё очень хорошо. Выпущенный наконец из строгого заключения в этой тюрьме тела-головы-лица, я теперь на свободе, став внезапно очень большим и таким растянутым, что простираюсь прямо до всего своего имущества и вокруг него, от своих рук до островов вселенной. Всё мне снова принадлежит. Ни миллиметр не отделяет меня от моих сокровищ. Как часто бывает, меня привязывают к Земле полумеры: стоит пойти до конца, и я взойду на Небеса. — Прим. автора

(обратно)

20

Выражаясь иначе, то, что мы называем Земной болтовнёй, есть употребление витиеватых оборотов речи, паутина лингвистических трюков, отговорки и путаница, которую распутывают Небеса. Намёки на такое радикальное распутывание — или, по крайней мере, на его возможность и необходимость — содержатся в работах ведущих лингвистов. Вот два примера:

Бенджамин Ли Уорф: «Естественный человек, будь он простаком или учёным, знает не больше о лингвистических силах, тяготеющих над ним, чем дикарь знает о силах притяжения… Один из важных шагов, которые предстоит сделать западной науке, — это пересмотр лингвистических основ её мышления и, собственно говоря, всего мышления». (Курсив мой.)

И Джон Б. Кэрролл: «Интересно бы знать, в самом деле, что делает понятие лингвистической относительности таким притягательным даже для неспециалиста. Возможно, именно предположение, что вся жизнь человека была обманом, совершенно неосознанным, с помощью которого структура языка навязана ему определённый способ восприятия реальности, причём подразумевается, что осознание этого обмана позволит человеку увидеть мир свежим взглядом и проникнуть в его суть». Что — в весьма-таки точной формулировке — и является тезисом и программой этой главы.

(John В. Carroll (ed.), Language, Thought and Reality: Selected Writings of Benjamin Lee Wharf, Cambridge, Mass., MIT Press, 1956, pp. 27, 247, 251.) — Прим. автора

(обратно)

21

На удивление мало Видящих ясно видели это многостороннее подавление данного, этот радикальный и всепроникающий самообман — вплоть до истерической слепоты и галлюцинаций, — который требует общество в качестве платы за членство. И почти никто, о ком я знаю, не рассказывал об этом подробно. Я подозреваю, что Христос рассказывал. (Несмотря на непонимание его учеников, указания на это сохранились в евангелиях. Например, он, по-видимому, учил, что мы не войдём в царствие, пока, развернув стрелу своего внимания, не смиримся настолько, чтобы опять стать как маленькие дети — как невинные младенцы, у которых один глаз и тело которых растворено в Свете. Ср. (I) «Открываем свой истинный третий глаз» и (III) «Испытываем переживание „вне тела“» выше и Евангелие от Матфея, 6:22; 18:3–4.) Хуанбо (ок.? 800) суммирует это всё: «Глупые сомневаются в том, что видят, а не в том, что думают; мудрые сомневаются в том, что думают, а не в том, что видят». Он убеждает нас: «Наблюдайте за вещами такими, какие они есть, и не обращайте внимания на других людей». И у Уильяма Блейка, истинного Видящего, есть такие отрывки: «Кто сомневается в том, что он видит, тот не поверит; выбор за вами». «Нет предела свечению в душе Человека навеки, из вечности в вечность». «Иисус полагает, что всё очевидно для ребёнка, для бедного и неучёного. Таково Евангелие». (Geoffrey Keynes, Blake, Oxford University Press, 1979, pp. 433, 670, 774.) — Прим. автора

(обратно)

22

На более высоких уровнях «с приблизительной точностью можно сказать, что вещи состоят из частей, но субатомный мир не может быть разложен на составляющие части… Вся Вселенная оказывается динамичной сетью неделимых сгустков энергии» (Capra, The Tao of Physics, London, Fontana, 1983, pp. 90, 92).

«В квантовой физике наблюдатель настолько взаимодействует с системой, что взаимодействующие частицы нельзя рассматривать как имеющие отдельное существование» (Нильс Бор, 1927). — Прим. автора

(обратно)

23

«При скорости света время стоит на месте; для фотона „большой взрыв“ (происхождение Вселенной) и настоящее — одно и то же время. Следовательно, Вселенная связана сетью электромагнитного излучения, которое „видит“ всё сразу» (John Gribbin, In Search of Schmdinger's Cat, London, Transworld Publications, 1985, pp. 160–189). — Прим. автора

(обратно)

24

Восточная духовность очень хорошо понимает сущностную пустоту вещей, но оставляет западной науке проверку и конкретную, подробную демонстрацию этого. Посмотрите, например, как хорошо наша схема, приведённая здесь, соответствует словам Нисаргадатты Махараджа: «Когда вы поймёте, что имена и формы — пустая скорлупа без какого бы то ни было содержания, что реальное безымянно и бесформенно, чистая энергия жизни и свет сознания, тогда вы найдёте покой — погрузитесь в глубину безмолвия реальности». — Прим. автора

(обратно)

25

Английское идиоматическое выражение «the quick and the dead» («живые и мёртвые») в буквальном переводе значит «быстрые и мёртвые». — Прим. перев.

(обратно)

26

Завершающий смертельный удар (фр.). — Прим. перев.

(обратно)

27

По пути, по дороге (фр.). — Прим. перев.

(обратно)

28

Я развиваю эту тему в публикациях «Игра в лицо» и «Противостояние: игра, в которую играют люди» (Transactional Analysis Bulletin, April, 1967, и Transactional Analysis Journal, April, 1986). — Прим. автора

(обратно)

29

Негативный путь, путь отрицания (ит.) — Прим. перев.

(обратно)

30

См. мою «Жизнь без головы. Дзэн или переоткрытие очевидного» (London, Arkana (Routledge & Kegan Paul), 1986). — Прим. автора

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Пролог

Часть 1. Что умирает?

  Настоящая проблема: «Что я?»

  «Что я?» нужно решить сейчасЯ — то, чем я кажусь

  Я — то, что нужно для того, чтобы быть мной

  Я — то, чем я себя ощущаю

Часть 2. Проверка на бессмертие

  Вступление

  Проверка на бессмертиеI. Открываем свой истинный (третий) глаз

    ІІ. Видим своё истинное («изначальное») лицоІІІ. Испытываем переживания «вне тела»

    IV. Узнаём, что мы навеки недвижимы

    V. Узнаём, что мы вне времени, часть 1

    VI. Узнаём, что мы вне времени, часть 2VII. Прощаемся co смертностьюVIII. Облачаемся в бессмертиеIX. Проверка с закрытыми глазами

  Проверка на бессмертие: заключениеПуть длиною метр

Часть 3. Приближение смерти

  Предисловие

  Спуск

  Подъём

  Вертикальный взлёт

  Синтез

Часть 4. Жизнь после смерти

  Выживание после смерти

  Мир после смерти

  Язык после смерти

  Наука после смерти

  Жизнь после смерти

Эпилог

Приложение. Проект похорон

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg