Григорий Саввич Сковорода БЛАГОДАРНЫЙ ЕРОДИЙ (аист)
ГРИГОРИЙ ВАРСАВА (вар-сын, сава-покой) СКОВОРОДА
ЛЮБЕЗНОМУ ДРУГУ СЕМЕНУ НИКИФОРОВИЧУ ДЯТЛОВУ ЖЕЛАЕТ МИРА БОЖЬЕГО
Проживая дни жизни по такому Сираховскому статуту; "Блажен муж, который в премудрости умрет и который в разуме своем поучается святыне, размышляя о путях ее в сердце своем, и в сокровенном ее уразумится", сплел я в это 1787-е лето маленькую плетеницу, или корзинку, нареченную "Благодарный Еродий". Се тебе дар, друг! Прими его, Еродия, по-еродиевому, прими парящего и сам сущий парящий. Прими сердцем Еродиево сердце, птица птицу. "Душа наша, как птица". Да будет плетенка эта зеркалом тебе сердца моего и памяткой нашей дружбы в последние годы. Ты ведь отец и сам птенцов твоих воспитываешь. Я же друг твой, принесший плетенку эту. В ней для молодого ума твоих птенцов обретешь хлеб пресный от таких хлебов: "Хлеб сердце человеку укрепит". Все в них зерно это так: живет среди вас нечто дивное, чудное, странное и преславное, должное явиться в свое ему время. Вы же с благословением ждите, как рабы, ожидающие господина своего… Ничто же есть Бог, только сердце вселенной; наше же сердце нам же есть Господь и дух. Это домашнее они свое благо со временем узнав и пленившись прекрасною его добротой, не станут безобразно и бесновато гоняться за мирскими суетами и во всех злоудачах смогут утешиться такой Давидовой песенкой; "Возвратись, душа моя, в покой твой и пути свои посреди себя упокой с Исайей". Ибо ничем бездна сия - сердце наше - не удовлетворяется, только сам собой, и тогда-то в нем сияет вечная весна радости. Таковые сердца родив птенцам твоим, будешь им сугубый, то есть истинный, отец; дети же твои будут истинные, благодарные, благочестивые и самодовольные еродии. Прочее же подобает нечто сказать о еродийской природе. Они подобны журавлям, но светлейшее оперение и коралловый или светло-красный нос. Имя это еродий есть эллинское, значит боголюбный, иначе зовется пеларгос и ерогас, по-римски - кикония, по-польски - боцян, по-малороссийски - гайстер. Сия птица освятилась в богословские гадания ради своей благодарности, прозорливости и, человеколюбия. Поминают ее Давид и Иеремия. Они кормят и носят родителей, особенно же престарелых. Гнездятся на домах, на церквах, на их шпилях и на башнях, то есть горницах, пирамидах, теремах, вольно, вольно. В Венгрии видел я на камнях. Гадание - по-эллински символен. Первый символ составляет она сей: сидит в гнезде, на храме святом утвержденном. Под образом подпись такова: "Господь утверждение мое". Второй СИМВОЛ: СТОИТ ОДИН ЕРОДИЙ. ПОДПИСЬ СИЯ:
"Ничего нет сильней благочестия". Третий символ - Еродий терзает змея. Подпись: "Не возвращусь, пока не скончаются". Сии три символа да будут знамением, гербом и печатью книжицы сей. Она совершилась в первую квадру первой луны осени.
"Там птицы возгнездятся". "Еродиево жилище предводительствует ими". (Псалом). "Еродий познал время свое" (Иеремия).
ГЛАВНОЕ И ТВЕРДЬ КНИЖИЦЫ
"Придите, дети, послушайте меня, страху господнему научу вас" (Давид).
"Если сердце наше не осуждает нас, дерзновение имеем" (Иоанн).
"Сын! Храни сердце твое, люби душу твою" (Сирах).
"Человек в чести сущий не разумеет…" (Давид).
"Всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, во плоти пришедшего, не от Бога" (Иоанн).
"Еродий познал время свое, Израиль же меня не познал" (Иеремия).
"Неблагодарное упование, как иней зимой, растает и разольется, как вода ненужная" (Соломон).
ПРИТЧА, НАРЯЖЕННАЯ ЕРОДИЙ
В ней разглагольствует обезьяна с птенцом еродиевым о воспитании.
Обезьяна, по древней своей фамилии именуемая Пишек. Она в африканских горах на рясном и превознесенном дереве с двумя своими детьми неделями сидела. В то же время пролетал мимо молодой Еродий. Госпожа Пишек, увидев его: "Еродий, Еродий! - воззвала к нему, - друг мой Еродий, сын Пеларга! Радуйся! Мир тебе! Хшре! Сапам алейкум!.,"
Еродий. А-а! Всемилостивая государыня! Бон-жур! Кали имера! День добрый! Покорный слуга! Дай Бог радоваться! Salve!" Спасайся в Господе!…
Пишек. Ли, друг ты мой! Радуюсь, что начал говорить многими языками. Видно, что ученый обучал попугай. Куда Бог несет?
Еродий. Лечу за пищей для родителей.
Пишек. Вот беда! Ты ли родителей, а не они тебя кормят?
Еродий. Это не беда, но веселье и блаженство мое. Они кормили меня в молодости моей от молодых ногтей моих, а мне подобает кормить их при их старости. Это у нас нарицается возблагодаривать, или взаимно пеларгствовать, и эллины весь наших птиц род называют пеларгос. Но мы их не только кормим, но и носим за немощь и старость их.
Пишек. Чудо преестественное! Новость, редкость, раритет, необыкновенность, каприз, странная и дикая дичь… Сколько вас у отца и матери детей?
Еродий. Я и меньший брат мой Ерогас и сестра Кикония.
Пишек. Где вы обучались в отроческие лета?
Еродий. Нигде. Меня и брата обучал отец, а мать - сестру.
Пишек. О мой Бог! Везде цветут славные училища, в которых всеязычные обучают попугаи. Для чего он вас не отдавал? Он не убог. Как быть без воспитания?
Еродий, Для того же самого нас воспитывали родители.
Пишек. Да его ли дело учить и воспитывать? Разве мало у нас учителей?
Еродий. Он сам великий к сему охотник, а мать ему во всем последует. Он славословит, что две суть главные родительские должности сии: "Благо родить и благо научить". Если кто ни единой из сих двоих заповедей не соблюдал, ни благо родил, ни благо научил, сей не отец дитю, но виновник вечной погибели. Если же родил, одно благо, но не научил, таков, говорит, есть полуотец, как достойно есть полумать, чревородившая, но не млекопитавшая, даровавшая половину материнства своего кормилице и погубившая половину детолюбия. Если-де место владыки сидением рабским бесчестится, как не безобразится отеческая должность, исправляемая рабом или наемником? Пусть же отец извиняется скудостью времени, прощается тогда, когда обретет лучшее дело. Но ничего нет лучше благого воспитания: ни чин, ни богатство, ни фамилия, ни милость вельмож, разве только благое рождение. Оно единое есть лучше всего и сего, как семя счастью и зерно воспитанию.
Пишек. Благо родить разумеешь ли что?
Еродий. Не знаю. Знаю же, что он это поставляет известным для единых избранных Божьих. Иногда-де в убогом домике, исполненном страха Божьего, друг роду человеческому благо родится человек, не всегда же и в царских чертогах. Да разумеем, что не красота мира сего, не тварь какая-либо, но единая благодать Божья благому рождению виновата бывает, и что благородство не годами к нам прицепляется, но рождается зерно его с нами. Знаю же и то, что мой отец, разъярен и: "за какого-либо негодяя стреляет в него сими
0 quarta lima scmmate!
0 mala utero gestatel
0 mala mens et mgenium!
Иными же словами язвить не привык никого.
Пишек. Протолкуй же мне сии уязвления.
Еродий. Я силы их не знаю, а скажу только
ИХ ЗВОН:
О четвертую луну посеян!
О зло чревоношен матерью!
О злой ум и злая порода!
Пишек. Конечно, отец твой знает римский и эллинский языки?
Еродий. Столько знает, сколько попугай по-французски.
Пишек. Что это? Не ругаешь ли отца своего?
Еродий. Сохрани меня, Господи… не так я рожден и воспитан. Я саму истину благочестиво сказал.
Пишек. Как же он, не научен по-римски, говорит по-римски?
Еродий. Есть у него друг, не худо знающий по-римски и маленькую часть по-эллински. С ним он, часто беседуя, научился говорить несколько слов и несколько сентенций.
Пишек. Ах, мой Боже! Как же он мог вас воспитать, невежда сущий?
Еродий. О премудрая моя госпожа! Носится славная притча сия: "Не ходи в чужой монастырь со своим уставом, а в чужую церковь со своим статутом". У нас не как у вас, но совсем иной род воспитания в моде. У вас воспитание очень дорогое. У нас же очень дешевое. Мы воспитываем даром. Вы же великой ценой.
Пишек. Безделица! Сотню рубликов с хвостиком в год на мальчика а через 5 лет вдруг он тебе и умница.
Еродий. Госпожа! Деньги достают и за морем, Но где их взять? А воспитание и убогим нужно. И кошка блудливая (Блудливый, блудный есть то же, что невоздержанн! и роскошный или сластолюбивый. Сей по-римски красиво зовется discinctus, то есть распоясанный. Блуд - славянское слово - то же, что расточение, разливание, мотовство, по-эл-ски - acomia? "О Блуд! Разоритель царства, домов людей. Мать же его неблагодарность".) не находит себе пристанища. Избавляют же от блуда нас не деньги, но молитва даром.
Пишек. Я говорю не о подлом, но о благородном воспитании.
Еродий. А я размышляю не о богатом, но о спасительном воспитании.
Пишек. Полно же! Ты, вижу, старинных и странных дум придерживаешься. Однако скажи, как он вас учил? Чему научил? Арифметике ли и геометрии? Ученому ли какому или шляхетскому языку?..
Еродий. Да мне и это не ведомо: кто есть ученый, а кто-то шляхетский язык.
Пишек. Да ты же со мной поздоровался разными языками.
Еродий. Да сколько же сказалось, столько и знаю, не больше.
Пишек, По крайней мере танцевать или играть на лютне…
Еродий. А Бог с вами! Я и на балалайке, не только на цимбалах, не умею.
Пишек. Ха-ха-ха! Ему лютня и цимбалы все одно. И сего-то не знает. Но, друг мой! Музыка - великое врачевание в скорби, утешение же в печали и забава в счастье. Да чего же он тебя научил? Скажи, пожалуй!
Еродий. Ничего.
Пишек. Умора, ей-ей! Уморил ты меня смехом… так, так-то у вас воспитывают?
Еродий. Так!.
Пишек. Может быть, достался тебе чинок?
Еродий. Нет!
Пишек. Может быть, деньги вам великие собрал или имение?
Еродий. Нет!
Пишек, Так что же? Рога вам золотые на голове вырастил, что ли?
Еродий. Разве и вырастил нам посеребряные крылья, ноги, попирающие головы змеев, нос, терзающий оных, Се наша и пища, и слава, и забава!
Пишек. Да у вас же крылья черные, по крайней мере смуглые.
Еродий. Черные ведь, но летают путем серебряным.
Пишек. Чего же либо научил вас, однако нельзя же так. Конечно, есть что-то, на сердце вам напечатанное. Родители суть Божий, дети же суть родительский список, изображение, копия. Как от яблони соки в ветви свои, так родительский дух и нрав переходит в детей, пока случатся и новокоренится.
Еродий. Рожденного на добро нетрудно научить на добро, хоть научить, хоть выучить, хоть извычить. Хоть ученый, хоть обычный, хоть привычный есть то же, От природы, как матери, легонько успевает наука собой. Сия есть всеродная и истинная учительница и единая. Сокола вскоре научишь летать, но не черепаху. Орла во мгновение научишь взирать на солнце и забавляться, но не сову. Оленя легко направишь в Кавказские горы, привлечешь пить без труда из чистейших нагорных водотечей, но не верблюда и не вепря. Если всяческое строит премудрая и блаженная натура, тогда как не единственная она исцеляет и научает? Всякое дело преуспевает, если она путеводствует. Не мешай только ей, а если можешь, отвращай препятствия и будто дорогу ей очищай; воистину сама она чисто и удачно совершит. Клубок сам собой покатится с горы: отними только ему препятствующий претыкания камень. Не учи его катиться, а только помоги. Яблоню не учи родить яблоки: уже сама натура ее научила. Огради ее только от свиней, отрежь сорняки, очисти гусениц, отврати устремляющуюся на корень ее мочу и прочее. Учитель и врач - не врач и учитель, а только служитель природы, единственной и истинной и врачебницы, и учительницы. Если кто чему хочет научиться, к сему подобает ему родиться. Ничто от людей, от Бога же все возможно. Если же кто дерзает без Бога научить или научиться, да помнит пословицу; "Волка в плуг, а он в луг". Доколь кольцо висит из ноздрей свиньи, дотоль не роет. Вынь же, опять безобразит землю.
Это не воспитание и не учение, но обуздание, от человеческой помощи проводящее, всех беззаконников управляющее. Боепитание же истекает от природы, вливающей в сердце семя благой воли, да мало-помалу, без препятствий возросши, самовольно и доброхотно делаем все то, что свято и угодно есть перед Богом и людьми. Какое идолопоклонство воспитывать человеческим наукам и человеческим языкам, восприносить и воспричитать воспитание? Какая польза ангельский язык без доброй мысли? Какой плод тонкая наука без благого сердца? Разве что орудие злобы, бешенству меч и, притчей сказать, "крылья и рога свинье". Воззрим, госпожа моя, на весь род человеческий! У них науки, как на торжищах купля, кипят и метаются. Однако они хищней птиц, невоздержанней скотов, злобней зверей, лукавей гадов, беспокойней рыб, неверней моря, опасней африканских песков… Чего ради? Того ради, что зло родятся. Природа благая есть всему начало, и без нее ничто не было, что было благое. Благодаря же неизреченным образом Богу в образе его святом в отце моем, что благо от него родиться мне удостоил. Вторая же икона Божья нам есть мать наша. Ради этого главным Божьим дарованием одарен через родителей моих; все прочее человеческое: чин, богатство, науки и все ветроносные их блонды и букли с кудрями - вменяю во хвост, без которого и голова и живет, и чтится, и веселится, но не хвост без головы.
Лишек, Что же есть благо родиться, и благая природа что есть?
Еродий. Благая природа и порода есть благое сердце.
Пишек. Что есть сердце благое?
Еродий. Сердце благое есть то же, что всегда текущий источник, источающий чистые вечно струи, знай, мысли,
Пишек. Что суть мысли?
Еродий. Семя благих дел.
Пишек. Дела же благие есть, что ли?
Еродий. Добрые плоды, приносимые Богу, родителям, благодетелям в честь, славу и жертву.
Пишек. Зачем же мне сердце твое не видно?
Еродий. Затем, что древесного корня не видишь.
Пишек. А ведь вся влага от корня?
Еродий. От сердца же все советы.
Пишек. Какая твоя природа или порода? К чему ты рожден или врожденное тебе, что ли? Скажи, молю!
Еродий. Благодарность - вот вам начало и конец моего рождения!
Пишек. Ах, мой Боже! И ты на сем одном храмину счастья основал? Так ли?
Еродий. Ей-ей! Трехтысячелетняя печь неопально соблюла сию: "Много лис знает хитростей, а еж - одну великую".
Пишек. Но может ли от дождевых безгодий спасти сия, так сказать, короткая и куцая картинка?
Еродий. Достаточна, как ковчег.
Пишек. Мне кажется, эта надежда есть паучья одежда.
Еродий. И мне видится малый червончик, но тайно там много гривен.
Пишек. Сему же единому учит тебя твой отец?
Еродий. Единому только сему. Он родил.мне крылья, а я сам научился летать. Он родил мне благое сердце, я же самовольно привыкаю и глумлюсь, то есть забавляюсь благодарностью. Он только часто отсекает мне сорняки, понимай: поступки мои, не достойные благодарения, орошает беседой, оживляющей к благодарности. Все же беседы его, как магнитная стрелка в северную точку, праволучно поражают в сей кон: неблагодарная ноля - ключ адских мучений, благодарная же воля есть всех сладостей рай. Сын (часто вопиет мне), сын мой! Ей, учись одной только благодарности. Учись, сидя в доме, летая путем, и засыпая, и просыпаясь. Ты рожден во благо, и сия наука есть дочь природы твоей. Да будет она тебе сладчайшим и вечерним, и ранним, и обеденным куском! Знай, что все прочие науки суть рабыни сей царицы. Не будь буйным! Не хватайся за хвост, минув голову. Приемли и обращай все во благо. Да будет душа твоя желудком птиц, которые песок, черепашины и камушки обращают себе вареньем крепкого своего внутреннего жара в питательные соки свои. Неблагодарная и ропотливая душа есть то же, что больной желудок, гнушающийся всякой пищи. Благодарность же есть твердость и здоровье сердца, приемлющего все во благо и укрепляющегося. Плоды блаженной жизни суть радость, веселье есть тишина сердечная, а корню зерном есть благодарность. Она есть дух чистый, тихий, благодушный, благовонный, весна и вёдро светлого смысла. Не трещит там молния и гром. Вопреки же, все терния и сорняки рождаются от несытой пиявками зависти, зависть же - от ропота, ропот же - от неблагодарной воли, наполнившей сердечные недра неусыпаемым червем, беспрерывно денно и нощно кущ грызущим. Ах! Дети мои, дети! Вот вам надежда и гавань! Евхаристия, Пишек. А что это слово значит евхаристия? Еродий. Эллины сим словом называют благодарение.
Пшиек, И так этим-то образом вас научил ваш отец? Кому же вы то благодарение воздавать будете?
Еродий. Богу, родителям и благодетелям. Оно Богу жертва, родителям честь, а благодетелям - воздаяние. Обладатели суть первые благодетели. Пишек. Чудная форма воспитания. У нас бы обсмеяли с ног до головы. Где сия мода? Разве на луне или в дикой Америке?
Еродий. Отец наш очень странного сердца. Из тысячи сердец едва можно найти одно, согласное ему.
Пишек. Так что же прочее? Еродий, Так не удивляйтесь чудной форме. Пишек. Как же так? Ведь не должно отставать от людей, а люди и мода - одно то.
Еродий, О! О! Он от сей думы дальше, нежели китайская столица от португальской. Он нам часто-пречасто такую притчу поет:
По мосту, мосточку с народом ходи, По разуму ж его себя не веди, За жуком ползая, влезешь сам в глину. Он всегда благовестит нам, что мода то же есть, что мир, мир же море потопляющихся, страна моровой язвой пораженных, ограда лютых львов, острог плененных, торжище блудников, удочка сластолюбная, печь, распаляющая похоти, пир беснующихся, лик и хоровод пьяно-сумасбродных. И не отрезвятся, пока не устанут, кратко сказать, слепцы за слепцом в бездну идущие. Блажен муж, который не идет на путь его. Вначале ведь ворота его красивы и путь пространный, в конце же его - непроходимая пропасть, неторенные дебри, бездна глубокая. Ах, каковых он приемлет к себе? Каковыми же опять отпускает от себя юношей? Если бы ваше, дети мои, око презирало такт как мое, показались бы и в ваших глазах слезы. Но око ваше есть слепо, и злодей ваш хитер, это источает слезы мне. О юноши! Когда помышлял о вас, в мир устремляющихся, нельзя, чтоб не пала мне в ум притча о волке, который, сожрав мать незлобных козлят и напялив кожу ее на себя, приблизился к стаду. Сын же, увидев мнимую мать свою, со всех сил устремился к ней, а за ним бесчисленные. Также мне приходят на память наши братья - птицы тетерева, гоняющиеся за изобилием пищи и уловляемые. Но чайки, соседки, и дятлы бережливей их настолько, насколько олени и сайгаки - овец и волов. Послушайте, дети, отца вашего песенку сию:
Будь доволен малым. За многим не гонись.
Сетей, простертых, па лов, очень берегись.
Я вам предсказываю - роскошно не жить!
На таковых-то всегда запинают сети.
Триста пали в неволю по горячей страсти,
Шестьсот плачут, в болезни из-за временной сласти.
Кто благодарен Богу, тот малым доволен,
А ропотник всем миром не сыт и не полон.
Благодарная душа бежит от сети;
Вместо же ее в сети попадает несытый. Не правду ль я сказал, госпожа моя, что отец наш нравоучение всегда печатлеет благодарностью? В благодарности, говорит, так скрылось всякое благо, как огонь и свет утаились в кремне. Верую и исповедую. Кто бо может возложить руки на чужое, если не прежде погуби благодарность, довольствующуюся своим собственным, посылаемым ей от Бога? Из неблагодарности - уныние, тоска и жажда, из жажды - зависть, из зависти - лесть, хищение, воровство, кровопролитие и вся беззаконий бездна. В бездне же сей царствует вечная печаль, смущение, отчаяние и с неусыпным червем удочка, увязшая в сердце, Сим образом живет весь мир.
Пишек. Но, друг мой, поколь мир впадет в ров отчаяния, вы с вашей богиней, благодарностью, прежде погибнете от голода, не научившись сыскать место для пропитания.
Еродий. Так ли? Б этом-то ли блаженство живет? Иметь пропитание? Вижу же ныне, желудковатой и череватой философией блаженнейшая есть засаженная в тюрьму, нежели вольная свинья.
Пишек. Вот он! Черт знает что поет! Разве же голод не мука?
Еродий. Сию муку исцелит мука.
Пишек. Да где же ее взять?
Еродий. Когда свинья имеет, как нам не достать пищи? Да и где вы видите, что свинья или наш брат тетерев, от голоду умирает? Но от обжорства или умирают, или страдают. Может ли быть безумнее безумнейшая и мерзостнейшая неблагодарность Богу, помышляющему о нас, как бояться голода? Нужного ведь никто не лишается. Зачем клевещете на владыку вселенной, как бы он голодом погублял своих домочадцев? Пища насущная от небесного отца всем подается тварям. Будь только малым доволен. Не жажди ненужного и лишнего. Не за нужным, но за лишним в море плывут. От ненужного и лишнего - всякая трудность, всякая погибель. Всякая нужность ведь есть дешева и всякая лишность есть дорога. Для чего дорога и трудна? Для того, что не нужна, и напротив того. Мы аисты. Едим зелье, кушаем зерно, поедаем змеев, редко съедаем жаб и пищи никогда не лишаемся; только боимся прожорливости. О Боже! Какая чародейка ослепила очи не видеть, что природная нужда малой малостью и мальски малым удовлетворяется и что необузданная похоть есть то же, что пытливая пиявка, рождающая в один день тысячу дочерей, никогда не сказавших: "Довольно!"
Пишек. Отрыгну слово эллинское (мала эй) или турецкое пек эй. - "Очень хорошо". "Благо же"! Но пытливая пиявка разнообразно из окружающего может ведь мало-помалу насосать себе много добреца, но уже сухая ваша, немазаная, по пословице, и немая благодарность, скажи, молю, какие вам принесет плоды? Чинок ли, или грунтик, или монетку, что ли? Скажи, умилосердись!
Еродий. Она нам не приносит многих плодов, но один великий.
Пишек. В одном не много ведь добра найдешь.
Еродий. Отец наш говорит, что все всяческое, всякая величина и всякая сплетка, сплетающая множество, не есть блаженна; только блаженное есть одно то, что едино только есть. На сем едином, сего же ради и святом, птица обретет себе дом и горлица гнездо себе; еродиево же жилище предводительствует ими. "Окаянен (говорит) всякий человек есть и всуе метается, не обретший единой".
Пишек. Да подай же мне в руки оное твое единое!
Еродий. Премудрая и целомудренная госпожа! Наше добро в огне не горит, в воде не тонет, тля не тлит, вор не крадет. Как же вам показать? Я единосердечен отцу и в том, что счастья и несчастья видеть нельзя. Обои они дух есть, проще сказать, мысль. Мысль в сердце, а сердце с нами, будто со своими крыльями. Но сердце невидимое. Погода ли в нем и весна, и брак или войны, молния и гром, не видно. Однако-то и прельщение, когда несчастных счастливыми, вопреки же, блаженных творим бедными.
. Пишек. Однако я ничему не верю, пока не ощупаю и не увижу. Такова у меня с молодецких лет мода.
Еродий. Сия мода есть слепецкая. Он ничему не верит, пока не ощупает лбом стены и падает в ров.
Пишек. По крайней мере назови именем духовное твое то единое. Что оно?
Еродий. Не хочется говорить. Конечно, оно вам постылой кажется пустошью.
Пишек. Сделай милость, открой! Не мучай.
Еродий. Оно по-эллински называется "эвфросина".
Пишек. Но протолкуй же, Христа ради, что значит это твое выражение?
Еродий. Будете ведь смеяться.
Пишек. Что же тебе нужды? Смех сей есть приятельский.
Еродий. Оно есть веселье и радость.
Пишек. Ха! ха! ха! ха! Христа ради, дай мне отдохнуть,.. Уморишь смехом… Здравствуй же и радуйся, гол да весел! Ты мне сим смехом на три дня здоровья призапас.
Еродий. Для меня ведь лучше веселье без богатства, чем богатство без веселья.
Пишек. О мать божья, помилуй нас!.. Да откуда же тебе радость сия и веселье? Оттуда, что ты гол? Вот! В какую пустошь ваша вас приводит благодарность. Хорошо веселиться тогда, когда есть чем. Веселье так, как благовонное яблочко. Оно не бывает без яблони. Надежда есть сего яблока яблоня. Но не тверда радость, ветрено веселье есть что? Пустая меча - мечтанная пустыня, сон встающего.
Еродий. Воистину так и есть. Всяк тем веселится, что обожает, обожает же то, на что надеется. Павлин надеется на красоту, сокол на быстроту, орел на величие, еродий же веселится тем, что гнездо его твердо на едине. Порицаете во мне то, что я гол да весел. Но это же то самое веселит меня, что моя надежная надежда не в богатстве. Надеющийся на богатство в кипящих морских волнах ищет гавань. Радуюсь и веселюсь, что гнездо наше не на сахарном ледке, не на золотом песке, не на буйном возке, но на облачном столбе возлюбленного храма, красящего скалу, скалу алмазную, святого Петра скалу, которую адовы ворота вовек не одолеют. Впрочем, в какую суету наша вводит нас благодарность? Не клевещите на нее. Она никогда не низводит в ворота адовы. Она избавляет от врат смертных. Благодарность вводит в ворота господни, неблагодарность - в адские, возлюбив суету мира сего больше бисера, который суть заповеди господни, и путь нечестивых, как свинья болото, лредызбравшая вместо пути, которым ходят блаженные непорочные. Что есть оный бог: "В них же бог мира сего ослепил разум"? Бог сей есть неблагодарность. Все духом сим водимые, как стадо гергесейское, потопляются в озере сует и увязают в болоте своих тленностей, едящие дни жизни своей и, не насыщаясь, жаждущие, ропотливые и день ото дня неблагодарные; пока не искусили Божьи заповеди иметь в разуме и презрели вкусить ангельского сего хлеба, услаждающего и насыщающего сердце; сего ради предаст их высший во свиные мудрствования искать сытости и сладости там, где ее не бывало, и бояться страха, где же не было страха, дабы из единой несытости 300 и из единой неблагодарности 600 родилось дочерей в истомление и мучение сердцам и телесам их и в исполнение Исайиный слов: "Сами себе разожгли огонь вожделений ваших, ходите же в пламени огня вашего и опаляетесь". Не гордость ли низвергла сатану в преисподнюю бездну? Она изгнала из рая Адама. Что же есть рай? Что есть благовидная светлость высоты небесной, если не заповеди господни, просвещающие очи? Что же опять есть гордость, если не бесовская мудрость, предпочитающая драгоценные одежды, сластные трапезы, светлые чертоги, позолоченные колесницы и как бы престол свой прославляющая выше скипетра и царства Божьего, выше воли и заповедей его? Не только же, но и все служебные духи (читай, науки мирские) возносятся и восседают выше царицы своей, выше Божьей премудрости. Кто есть мать сих блудливых и прозорливых бесиков? Гордость. Гордости же кто мать? Зависть. Зависти кто? Похоть. Похоти же кто? Неблагодарность. Неблагодарности же кто? Никто! Тут корень и адское дно. Сия адская душонка, жадная утроба, алчная бездна, рай заповедей господних презревшая, никогда и ничем не удовлетворяется, пока живет, пламенем и хворостом похотей опаляется, по смерти же, горя, жжет углем и пеплом своих вожделений. Ибо что есть сердце, если не печь, горящая и дымящая вечно? Что же опять есть смерть, если не из снов главный сон? Ибо беззаконную душу, не спящую ведь во внутреннем судилище, зерцалом, тайно образующим живо беззакония, тайно уязвляет свежая память, во сне же горя ужасными мечтами, страшными привидений театрами и дико-образующими страшилищами смущает и мучит та же вечности памятная книга, грозя достойной местью. Из неблагодарного сердца, как из горнила вавилонского, похотливый огонь, пламенными крыльями развеваясь, насилием сердце восхищает, да, что ненавидит, то же и творит, и тем же мучается. Ибо ничто ни есть вечная мука, только самому себя осуждать, быть достойным мести. Грех же достоинством, как жалом уязвляет душу покрывающей тьме и находящему страху. Налетает же страх оттуда, как помыслы, не обретая помощи, как гавани, и не видя ни малого света надежды; помышляя, ужасаясь, рассуждая, недоумевая, как бы получить исход злоключению… Отсюда раскаиваются без пользы, болят без отрады, желают без надежды. Вот сей есть исход сердцу неблагодарному!
Пишек. Ба! Как балалайку, наладил тебя твой отец. Бряцаешь вовсе не глупо. Для тебя мило, что сердце то же, что печь.
Еродий. Всякое сердце есть жертвенник, огнище или камин…
Пишек. Что же ты умолк?
Еродий. Желание есть неугасимый огонь, день и ночь горящий. Дрова суть то все, желаемое нами. Эти горнила и эта бездна - угли огненные, курение дыма, восходящее до небес и нисходящее в бездну, пламенные волны вечно изблевывает сама сущность морской бездны и ширина небес всех. Тут-то прилично сказать Исидора слово: "О человек! Почему удивляешься высотам звездным и морским глубинам? Войди в бездну сердца твоего! Тут-то удивись… если имеешь очи". О глубокое сердце человека, и кто познает его? О сердце и воля, беспредельный и бесконечный ад!
Пишек. Ведь же и твое сердце горит, и курит, и дымится, кипит, клокочет, пенится. Так ли?
Еродий. Содома ведь горит, курит и прочее, иначе неблагодарное сердце. Обо всех неблагодарных пишется: "Горе им, ибо по пути Каина пошли…" Но не все же суть сердца Каиновы. Суть и Авелевы жертвенники благовонные, как кадило дым, возвевающие в обоняние Господа вседержителя. Не знаете ли, госпожа моя, что пеларгиянский род мы, рождаемый к благодарности? Сего ради и благочестивые из людей нашим именем знаменуются (еродиос), ибо мы есть Божье благоухание. Не воздаем безумия Богу, тщательностью не ленивы, духом горя, Господу работая, упованием радуясь, скорбь терпя, в молитвах пребывая и всех благодаря, всегда радуясь.
Лишек. Разве же у вас благочестие и благодарность есть то же?
Еродий. Разве ж то не то же есть: благое чувствовать и благой дар за благо почитать? Благочестие чествует тогда, когда благодарность почтет за благое. Благочестие есть дочь благодарности. Благодарность же есть дочь духа веры. Тут верх… Вот вам Араратская гора!
Пишек. Признаюсь, друг, что сердце мое вынуждено дивиться сердцу, неописанной (по твоему слову) бездне. Оно мне час от часу удивительнее. Слово твое действует во мне, будто жало, выпущенное в сердце пчелой.
Еродий. Сего ради ублажаю вас.
Пишек. О чем?
Еродий. О том, что ваше желание, или аппетит, начал остриться к единой сладчайшей и спасительнейшей из всех пищ пище. Как день солнце, так и это знамение ведет за собой здравие. Больной утробе мерзка есть еда самая лучшая и яд для нее. Здоровое же и обновленное, как орлиная юность, Господом сердце преображает и яд и сладкополезную трапезу. Какая спасительнее пища, как беседа о Боге? И все гнушаются. Что горестней есть, как пароксизмами мирских сует волноваться? И все услаждаются. Откуда эта •превратность? Оттуда, что голова у всех болит. Больны, последы же мертвы, и нет Елисея, чтоб сих умом заболевших и сердцем больных отроков воскресить. Ибо что есть в человеке голова, если не сердце? Корень дереву, солнце миру, царь народу, сердце же человеку есть корень, солнце, царь и голова. Мать же что есть болящего сего отрока, если не перламутр, плоть тела нашего, соблюдающая в утробе бисер оный: "Сын, храни сердце твое!" "Сын, дай мне сердце твое!" "Сердце чистое создай во мне, Бог!" О блажен, сохранивший целой цену сего ценного камня! О благодарность, дочь Саваофа, здоровье, жизнь и воскрешение сердцу!
Пишек. Пожалуйста, еще что-либо поговори сердце. Очень люблю.
Еродий. О Бесполезная госпожа моя! Поверьте, что совершенно будете спокойны тогда, когда думать и беседовать о сердце не будет вам ни омерзения, ни сытости. Сей есть самый благородный глум. Любители же его наречены - "царские-священники".
Пишек. Для чего?
Еродий. Для того, что все прочие дела суть хвост, это же есть глава и царь.
Пишек. Ба! А что значит глум? Я вовсе не разумею. Мню, что иностранное слово это.
Еродий. Никак. Оно есть старославянское, значит то же, что забава, по-эллински проведение времени. Сей глум настолько велик, что,нарочито Бог возбуждает к нему: "Упразднитесь и уразумейте"; столько же славен, что Давид им, как царским, хвалится: "Поглумлюсь в заповедях твоих". Древле один только Израиль этой забавой утешался и назван языком святым, прочие же языки, гонящие и хранящие суетное и ложное, - псами и свиньями. Сей царский театр и дивное зрелище всегда был постоянный и неразлучный всем любомудрым и блаженным людям. Всякое зрелище ведет за собой скуку и омерзение, кроме этого; больше же сказать: чем больше видится, тем живее рвется ревность и желание. Как только внутреннее открывается, так и множайшие и сладчайшие чудеса открываются. Не это ли есть сладчайший и несытый сон вечности? Мир несытый есть, ибо не удовлетворяет. Вечность несыта, ибо не огорчает. Сего ради говорит: "Сын, храни сердце твое". Разжевав, скажите так: "Сын, отведи глаза твои от сует мирских, перестань примечать враки его, обрати сердечное око твое в твое же сердце. Туг делай наблюдение, тут встань на страже с Авваку мом, тут тебе обсерваториум, тут-то узришь, чего никогда не видел, тут-то надивишься и успокоишься".
Пишек. Но для чего, скажи мне, все сердце презирают?
Еродий. Для того, что все цены его не видя Сердце подобно царю, в убогой хижине и в ризе живущему. Всяк его презирает, А кому явилось величие его, тот, упав ниц, раболепно ему поклоняется и сколь можно, все презрев, наслаждается его лицом и беседой. Слово: "Сын, храни сердце твое" - сей толк и сок утаивает. Сын! Не взирай на то, что твое телишко убогая хижинка есть, и что плоть твоя есть плетенка и тканка простонародная, рубище подлое, слабое и нечистое. В хижине той и под убогой той одеждой найдешь там царя твоего, отца твоего, дом твой, ковчег его, гору, гавань, скалу и спасение твое. Быстро только храни, блюди и примечай. А когда опять Давид говорит: "Поглумлюсь в заповедях твоих", - не то же ли есть, что сказать так: "Наслажусь твоим лицом, словами твоими, советами и повелениями"? Самое ведь величие его несказанно удивляет прозорливца. Не пустой ведь вопль: "Исповедуюсь тебе, ибо страшно удивил ты меня". В древние времена между любомудрыми восстал вопрос сей: "Что ли есть наибольшее?.." О сем размышляли через долгое время, летом и зимой, ночью и днем. Породились об этом книги. Отдавалось от ученых гор по всей вселенной многое многих ответов и разноголосое эхо. Тогда-то смешались и слились языки. Встал язык на язык, голова на голову, разум на разум, сердце на сердце… В этом столпотворении нашелся муж некий, не ученый, но себя прозревший. Сей обезглавил Голиафа. Смутилась и вскипела вся музыка, поющая песни бездушному истукану, тленному миру сему, со златой головой его - солнцем. Злоба правде противилась, но о скалу вся разбивалась. Восстали борющиеся волны, но победила славная сия слава: "Посреди (говорит) вас живет то, что превыше всего". О Боже, сколь не красива Музыка без святого духа твоего.' И сколь смехотворна есть премудрость, не познавшая тебя! Сего ради молю вас, любезная госпожа моя, не смейтесь и не хулите отца моего за то, что ничему не научил нас, кроме благодарности. Я стану плакать, убегу и полечу от вас.
Лишек. Постой, постой, любезный мой Еродий! Ныне не только не хулю отца твоего, но и благословляю и хвалю его. Ныне начало мне, как утру - зареть, так открываться, сколь великое дело есть благодарность! Сотвори милость, еще хоть мало побеседуй.
Еродий. О добродетельница моя! Пора мне за моим делом лететь.
Пишек. Друг мой сердечный! Я знаю, что отец твой, милосердная и благочестивая душа, не разгневается на это. '.Еродий, Чего же вы желаете?
Пишек. Еще об этом же хоть мало побеседуем.
Еродий. Станем же и мы ловить птицу тысячу лет.
Пишек. Что ты сказал?
Еродий. Вот что! Некий монах 1000 лет ловил прекраснейшую из всех птиц птицу.
Пишек,. Знал ли он, что уловит?
Еродий. Он знал, что ее вовек не уловит.
Пишек. Для чего ж себя пусто трудил?
Еродий. Как пусто, когда забавлялся? Люди забаву покупают. Забава есть лечение и оживотворение сердца.
Пишек. Вот разве чудная твоя потеха и дивная забава!
Еродий, Воистину чудная, дивная и прекраснейшая есть птица вечность.
Пишек. О! Когда вечность ловил, тогда не напрасно трудился. Верю, что она слаще меда. Поэтому великое дело есть сердце, если оно есть вечность.
Еродий. О любезная мать! Истину ты сказала. Сего только дара и единого блага слепая неблагодарность, не чувствуя за 1000 безделиц, всякий день ропщет на промысел вечного и тем опаляется. Обратись, окаянное сердце, и взгляни само на себя - и вдруг оживотворишься. Почему ты забыло себя? Кто откроет око твое? Кто воскресит память твою, блаженная бездна? Как воля твоя низвергла тебя в мрачную эту бездну, преобразив свет твой во тьму? Любезная мать, понимаете ли, откуда родится радуга?
Пишек. А скажи, пожалуйста, откуда? Я не знаю,
Еродий. Когда смотрит на себя в зеркало пречистых облачных вод солнце, тогда его лицо, являемое в облаках, есть радуга. Сердце человеческое, взирая на свою самую ипостась, воистину рождает предел обуреваний, который есть радостная оная дуга Ноева:
Прошли облака,
Радостна дуга сияет.
Прошла вся тоска,
Свет наш блистает.
Веселье сердечное есть чистый образ утра, когда миновал мрак и шум мирского ветра.
Дуга, прекрасная сиянием своим, как ты нынче потемнела? Утренняя заря пресветлая, как нынче с небес упала ты? Ау1 Низвергла тебя гордость, дочь бесчувственной неблагодарности, предпочевшая хобот больше головы, тень преходящую больше мамрийского дуба. Ибо что кто обожает, в то себя преображает. Удивительно, как сердце из вечного и светлого преображается н темное и сокрушенное, утвердившись из сокрушения плоти тела своего. Таков, если себе зол, кому добр будет? "Разума же праведник себе друг и стези свои посреди себя успокоит". Это есть истинное, блаженное самолюбие - иметь дома, внутри себя, все свое неукраденное добро, не надеяться же на пустые одежды и на наружные околицы плоти своей, от самого сердца, как тень от своего дуба, и как ветви от корня, и как одежда от носящего ее, зависящие. Бот тогда-то уже рождаегося нам из благодарности матери подобная дочь, по-эллински именуемая аитаркею (автаркия), то есть похваляемая и превозносимая, как сладчайший истинного блаженства плод, в первом Павловой письме к Тимофею, в стихе 6-м так: "Великое приобретение - быть благочестивым и довольным". Вот вам два голубиных крыла! Бот вам две зари! Две дочери благодарности - благочестие и довольство собой. "И полечу, и почию". Да запечатлеется же сия беседа славой отца моего сей: главное в воспитании есть: 1) благородить; 2) сохранить птенцу молодое здоровье 3) научить благодарности.
Пишек. Ба! На что же ты поднял крылья?
Еродий. Прощай, мать. Полечу от вас. Сердце мое меня осуждает, что не лечу за делом.
Пишек. По крайней мере поздоровайся с дочерями моими.
Еродий. Сделайте милость, избавьте меня от,
вашего закона.
Пишек. Мартушка моя поиграет тебе на лютне. Вертушка запоет или потанцует. Они чрезвычайно благородно воспитаны и в моде у господ. А Кузя и Кузурка любимы за красоту. Знаешь ли, что они песенки слагают? И веришь ли, что они в моде при дворе у мароккского владельца? Там сынок мой пажом. Недавно к своей родне прилетел оттуда попугай и сказал, что государь жаловал золотую табакерку…
Еродий. На что ему табакерка?
Пишек. Ха-ха-ха! На что? Наша ведь честь зависит, что никто удачней не подражает людям, как наш род. Носи и имей, хоть не нюхай. Знаешь, ли, как ему имя?
Еродий. Не знаю.
Пишек. Имя ему Пешок. Очень любезное дитя.
Еродий. Бога ради, отпустите меня!
Пишек. Куда забавен скакун! Как живое серебро, всеми суставами двигает. Принц любит его, целые часы с ним проводит, забавляясь.
Еродий. О сем его не ублажаю, не завидую. Прощайте!
Пишек. Постой, друг мой, постой! А о благом рождении не сказал ты мне ни слова? Так ли? О-о, полетел! Слушай, Вертушка! Что-то он, поднимаясь, кажется, сказал…
Вертушка. Он сказал, матушка сударыня, вот что: о благом рождении принести вам карту.
Пишек. А когда же то будет?
Еродий не лгут. Он в следующем месяце мае опять посетил сию госпожу. Принес о благом рождении свиток, но не мог ничем ее утешить: столь лютая терзала ее печаль. Никогда более жестоко не свирепеет печаль, как в то время, когда сердце наше, основав надежду свою на лживом море мира сего и на лжекамнях его, узрит наконец опроверженное гнездо свое и разоряющийся город ложного блаженства. Господин Пешок, перескакивая из окна на окно, упал на двор из горных чертогов, сокрушил ноги и отставлен от двора. Сверх того, старшие дочери начали бесчинствовать и хамским досаждением досаждать матери. Вскоре она умерла, дом же стал пуст. Тогда, как железо на воде, всплыла наверх правда, что сильней всего есть страх Божий и что благочестивая и самодовольная благодарность превосходит небо и землю.
Еродий, оплетая, повесил на цветущем финике лист сей:
СВИТОК О БЛАГОМ РОЖДЕНИИ ЧАД РАДИ БЛАГОЧЕСТИВЫХ СОСТРАСТНЫХ И ЗДРАВЫХ РОДИТЕЛЕЙ
Сей в первую и вторую луну, то естъ 6 квадру, Сей, изыдя из пиров и бесед священных. Узрев мертвеца или страшное зрелище, не сей. Зачавшей сверх не сей. Не в меру пьян не сей. Зачавшая да носит в мыслях и образах святых, И в беседах святых, чуждая страстных бурей, в тихом бесстрастии в зрении святых. Тогда сбудется: "И пройдет дух холода тонкого, и там Бог" (Книга Царств).
Потом аист вознесся вверх, воспевая малороссийскую песенку:
Соловеек, сваток, сваток!
Летал ли ты в садок, в садок?
Видел ли ты, как сеют мак:
Вот так, так! Сеют мак.
А ты, скворец, дурак…
Эту песенку мальчики, составив лик, или хор, или хоровод, домашние его певчие в увеселение пели святому блаженному епископу Иоасафу Горленко.
Аминь.
Комментарии к книге «Благодарный Еродий (аист)», Григорий Саввич Сковорода
Всего 0 комментариев