«Разочарование в Боге»

Разочарование в Боге

Моему брату, который все еще разочарован

Предисловие

Когда я приступил к этой книге, некоторые прихожане нашей церкви звонили мне и спрашивали: «Вы действительно пишете книгу о разочаровании в Боге? Мне хотелось бы с Вами поговорить. Я никому раньше об этом не рассказывал, но в моей жизни тоже случались периоды величайшего разочарования в Боге». Я много беседовал с обращавшимися ко мне людьми. Благодаря этим разговорам и сложился план книги.

Я обнаружил, что очень многие люди болезненно переживают разрыв между своими ожиданиями и реальностью: они ждали от христианской веры больше, чем получили от нее. Книги, проповеди, полные радости и торжества личные свидетельства говорили о том, что в их жизни будет реально присутствовать Бог. Не получив же такого рода подтверждений веры, они ощутили разочарование. Им кажется, что их обманули. И в этом они винят окружающих. Или же корят самих себя в отсутствии духовной чуткости. Одна женщина сказала: «Я повсюду слышу о необходимости личных отношений с Иисусом Христом, но к моему огорчению выяснилось: отношения с Богом совсем не похожи на отношения с людьми. Я никогда не видела Бога, не слышала Его голоса. В отношениях с Ним не было того ощущения близости, которое возникает при общении с человеком. Либо учившие меня люди в чем–то неправы, либо я сама виновата».

Разочарование возникает, когда реальный опыт не совпадает с предвкушением. Вот почему в первой половине книги мы обратимся к Библии и постараемся понять, чего можно ожидать от Бога. Я боялся начинать с Писания, поскольку многие люди, особенно те, кто разочарован, не слишком–то любят Библию. И все же мне кажется, что для начала правильней всего будет предоставить слово самому Богу. Я постарался отринуть всякую предвзятость и прочесть Библию как некую историю, как некий «сюжет». Результат поразил меня — получилась совсем не та история, к которой я привык с детства.

Вообще–то я собирался написать две книги. Так и сделал. Но потом я объединил их под одной обложкой. Вторая книга посвящена практическим, экзистенциональным проблемам. В ней изложенные мной идеи применены к реальным ситуациям, к тем, которые и порождают разочарование в Боге. Я счел, что оба подхода — практический и теоретический — вполне уместны в рамках одной книги. Они взаимодополняют друг друга.

Когда я рассказывал о своей задумке другу, он, нахмурившись, покачал головой: «Мне бы никогда не пришло в голову подвергать Бога сеансу психоанализа», — заметил он. Надеюсь все же, что и я так не поступаю. Но мне бы хотелось лучше понять Бога, узнать, почему Он подчас ведет нас столь невероятными путями. И почему Он не вмешивается в ситуацию, когда и как мы этого от Него ждем.

Я должен предупредить читателя: эта книга — не носит апологетического характера. Я не собираюсь приводить доводы в защиту Бога. Есть люди, которые способны сделать это более профессионально. К тому же в моей книге речь пойдет о сомнениях скорее эмоционального, нежели интеллектуального свойства. Разочарование подразумевает несбывшуюся надежду на близкие отношения.

Также я не стану обсуждать вопрос, творит ли Бог чудеса. Я считаю очевидным, что Бог располагает сверхъестественной силой и пользуется ею. Итак, Бог может вмешаться в земные дела, почему же Он делает это так редко? Зачем не открывает Себя искренним скептикам, готовым поверить первому же знамению? Зачем Он допускает на земле страдание и несправедливость? Почему вмешательство Бога не носит «регулярного» характера, а остается на уровне «чуда»?

И еще одно предостережение: я не буду излагать в книге стройное христианское учение. Я пишу для людей, которые в ту или иную пору своей жизни натолкнулись на молчание Бога. Изучать веру по Книге Иова — все равно что изучать историю цивилизации по учебнику военной истории. С другой стороны, многие христианские книги вообще не упоминают о борьбе, а сулят лишь легкие победы. Эта книга — тоже книга о вере, но о вере с точки зрения усомнившегося.

И, наконец, я должен объяснить, как оформлены в книге ссылки на Библию. Мне не хотелось выделять их в подстрочные примечания или вставлять указания прямо в текст — от этого страница становится похожей на речь заики. Поэтому я указываю источники цитат в конце каждой главы и предоставляю любопытным самим отыскивать нужное место.

Книга I БОГ В ТЕНИ

Восстань, что спишь, Господи!

пробудись, не отринь навсегда.

Для чего скрываешь лице Твое?

Псалом 43:24–25

Вовсе не обязательно сидеть в темноте под ночным небом. Но если ты хочешь увидеть звезды, то без тьмы не обойтись. А вот для звезд тьма не является обязательным или необходимым условием существования.

Анни Диллард

Часть первая Вслушиваясь в тишину

1. Роковая ошибка

С тех пор как была опубликована моя книга «Где Бог, когда я страдаю?», я начал получать письма от людей, разочаровавшихся в Боге.

Молодая мать писала мне о том, как радость, с которой она ожидала рождения ребенка, вдруг обернулась горечью и скорбью. Девочка родилась с тяжелой формой spina bifida — врожденного порока развития позвоночника, при котором нередко поражается спинной и головной мозг. Беды, постигшие эту женщину, были перечислены на нескольких страницах, покрытых бисерным почерком: медицинские счета поглотили все семейные сбережения, разрушился брак, поскольку мужу не хватало внимания — все свое время мать уделяла больному ребенку. Жизнь трещала по швам. Женщина усомнилась в существовании любящего Бога. Она просила у меня совета.

В другом письме гомосексуалист излагал мне свою историю. Более десяти лет он искал средство изменить свою сексуальную ориентацию, искал исцеления в церкви, ходил в группы поддержки, пробовал принимать лекарства. Даже подвергался шоковой терапии: если во время сеанса он возбуждался при виде мужских эротических фотографий, он получал удар током по гениталиям. Но в конце концов он вернулся в голубое сообщество. Этот человек по–прежнему пишет мне. Он твердит, что хотел бы следовать за Богом, но не способен на это из–за своего «проклятия».

Молодая женщина с некоторым смущением поведала мне о развивающейся депрессии. Она утверждала, что причин для угнетенности у нее нет: она здорова, неплохо зарабатывает, выросла в хорошей семье, и все же, просыпаясь по утрам, она не испытывает ни малейшего желания жить. Она равнодушна и к Богу, и к собственной жизни. Она молится по привычке, но не уверена, что ее молитвы хоть кто–то слышит.

Во всех этих письмах, полученных мной на протяжении многих лет, повторяется на разные лады один и тот же вопрос: «Вы писали о физическом страдании. Но как быть с моей болью? Где Бог, когда я испытываю душевные муки? Что об этом говорит Библия?» Я, как мог, отвечал на письма, прекрасно сознавая неадекватность любых слов. Разве слово способно исцелить рану? Должен признаться, что, читая чужие письма, я и сам задался тем же вопросом. Где же Бог, когда мы испытываем душевные муки? Почему Он так часто подводит нас?

Поводом к разочарованию в Боге не всегда становится некое драматическое обстоятельство. У меня оно может возникнуть внезапно в самой обыденной житейской ситуации. Помню, прошлой зимой, в сырую, промозглую чикагскую ночь с неба сыпался град, покрывая улицу темным мерцающим жемчугом. Моя машина заглохла в довольно неблагополучном квартале. Я поднял капот, склонился над мотором. Мелкие градины колотили меня по спине, точно камешки. А я твердил про себя: «Пожалуйста, помоги мне завести мотор!»

Но сколько я ни возился с проводами и трубками, машина не тронулась с места. Весь следующий час я провел в ветхой забегаловке, дожидаясь эвакуатора. Сидя на пластмассовом стуле в луже воды, стекавшей с насквозь промокшей одежды, я гадал, что думает насчет моих неприятностей Бог. В тот вечер я пропустил намеченное мероприятие. В следующие несколько дней мне пришлось потратить немало времени, чтобы добиться нормальной и честной работы от работников автосервиса, кормящихся за счет попавших в беду автовладельцев. Выходит, Богу и дела нет до моих нервов, бессмысленной траты денег и времени?

Мне так же неловко упоминать о своей оставшейся без ответа молитве, как и той женщине, которая писала о беспричинной депрессии. Ведь молиться о том, чтобы машина завелась, — это мелко, эгоистично и попросту глупо. Разве нет? Но я заметил, что со временем мелкие разочарования накапливаются, сливаясь в сплошной поток сомнения, размывающий мою веру. Я начинаю задумываться, помнит ли Бог о повседневных мелочах? И вообще — помнит ли Он обо мне? Я начинаю реже Молиться, заранее решив, что молитвы не помогут. Или Помогут? Эмоции и вера колеблются от одной крайности к другой. Стоит допустить в душу мелкое сомнение, как становишься не готовым к любым серьезным проблемам. Моя соседка умирает от рака. Я прилежно молюсь за нее, но в глубине души сомневаюсь: стоит ли уповать на Бога? Он не ответил на пустяковые молитвы, откликнется ли Он на столь важную?

Как–то утром в гостинице я включил телевизор. Выплыло крупное, с крепкими челюстями лицо известного проповедника. «Я сержусь на Бога!» — яростно заявил он. Интересное признание, если учесть, что оно исходит от человека, всегда утверждавшего: достаточно веры с горчичное зерно, главное — полностью довериться личностному попечению Бога. Оказывается, Бог подвел его: повелел построить большое церковное здание, но проект разорил проповедника и теперь ему придется продать часть недвижимости и свернуть намеченные программы. Он–то выполнил свои обязательства, а Бог нет!

Спустя несколько недель я вновь увидел его по телевизору. На этот раз он излучал веру и оптимизм. Наклонившись к камере, расплывшись в широченной улыбке, он тыкал пальцем в миллионы зрителей: «Вас на этой неделе ждет блааааго», — ворковал он, до невозможности растягивая слово «благо». Как похож он был на хорошего, весьма убедительного коммивояжера! Через несколько дней я услышал в новостях, что его сын покончил с собой. Хотел бы я знать, о чем этот проповедник говорил Богу в своих молитвах в ту роковую неделю.

Подобные происшествия мешают верить бодрым лозунгам о любви и попечении Бога, все время раздающимся в христианских церквях. Ни у кого из нас нет гарантий, что его не затянет воронка разочарования. Это может произойти с человеком, подобным тому теле проповеднику, и с людьми, писавшими мне письма.

С любым христианином. Сперва — разочарование, затем — крохотное сомнение, потом реакция — гнев или чувство покинутости. Мы начинаем задаваться вопросом: можно ли доверять Богу, можно ли препоручить Ему свою жизнь?

Я давно обдумывал тему этой книги, но по двум причинам не решался писать о разочаровании в Боге. Во–первых, мне предстояло столкнуться с вопросами, на которые совсем не легко, а то и вовсе невозможно ответить. А во–вторых, я боялся, как бы книга о неудачах в вере не подорвала отношения читателей с Богом.

Я понимаю, что некоторые христиане с порога отметают саму мысль о разочаровании в Боге. Для них это немыслимо. Иисус обещал, что вера размером с горчичное зерно сдвинет горы, что любое чудо возможно, когда двое или трое сойдутся в молитве. Христианская жизнь полна побед и триумфов. Бог хочет, чтобы мы были счастливы, здоровы, удачливы. Если же мы не достигли этого состояния — значит, нам не хватило веры.

Именно пообщавшись с людьми, придерживающимися подобных убеждений, я понял, что должен написать эту книгу. Я готовил статью о взглядах христиан на медицину. Журналистское расследование привело меня в пользовавшуюся дурной славой церковь, расположенную в сельской местности Индианы. О ней уже писали в «Чикаго Трибьюн» и рассказывали в программах Эй–Би–Си.

Члены церкви считали, что вера сама по себе способна излечить любую болезнь, а искать помощи у врачей — значит не доверять Богу. Статьи в «Трибьюн» рассказывали, как родители бездействовали, наблюдая за безнадежной борьбой малышей с менингитом, пневмонией и даже с обыкновенным гриппом. Но ведь любую из этих инфекций можно с легкостью вылечить! Художник из «Трибьюн» изобразил на карте США 52 надгробья. Ими были отмечены те места, где умерли люди, отказавшиеся, в соответствии с учением этой церкви, от квалифицированной медицинской помощи.

Согласно статистике, среди членов этой церкви роженицы умирали в восемь раз чаще, чем в среднем по стране, а дети — втрое чаще. Тем не менее, церковь уже обзавелась филиалами в девятнадцати штатах и в пяти зарубежных странах.

Жарким августовским днем я отправился в церковь в Индиане. Над шоссе поднималось раскаленное марево. На полях склонялись к земле потемневшие початки кукурузы. Посреди полей стояло ничем не примечательное здание — огромное, одинокое, смахивающее на амбар. Чтобы попасть на парковку, мне пришлось договориться с двумя сторожами, Имевшими при себе переговорные устройства: похоже, после того как несколько бывших прихожан обратились в суд, представители церкви избегали общения с журналистами.

Наверное, я ожидал увидеть в церкви фанатиков, проповедника–гипнотизера… Но ничего подобного. Мы сидели большим полукругом и в течение полутора часов пели псалмы и читали Библию.

Меня окружали простые люди. Женщины в платьях и юбках, никаких брюк, без косметики. Мужчины в рубашках, при галстуках, сидели вместе с семьей, помогая женам утихомиривать детей.

Детей набилось куда больше, чем в обычных церквях. Они были повсюду. Малыши не могли тихо высидеть полтора часа, но родители как–то справлялись с этой проблемой: в ход шли книжки–раскраски, матери играли с детишками в «сороку–воровку», вытаскивали принесенные из дому игрушки.

Никаких сенсаций. Обычная, старомодная Америка, все еще верная традиционным семейным ценностям. Эти родители, безусловно, горячо любили своих детей.

И все же — тут в памяти всплывает карта с маленькими надгробьями — эти родители сидели возле постелей умирающих сына или дочери и ничего не предпринимали. Один отец рассказал «Трибьюн», как он две недели неустанно молился, пока его пятнадцатимесячный сын боролся с лихорадкой. Эта болезнь вызвала сперва глухоту, затем слепоту. Но священник требовал от отца проявить еще больше веры и не обращаться к врачу. На следующий день ребенок умер. Вскрытие показало, что его убила легко поддающаяся излечению форма менингита.

В целом прихожане индианской церкви не винят Бога в своих несчастьях — по крайней мере, вслух. Они лишь упрекают самих себя за недостаток веры. А надгробий становится все больше.

Я покинул ту воскресную службу с глубочайшим убеждением, что наши представления о Боге важны, чрезвычайно важны: они определяют то, как мы живем. Эти люди отнюдь не были чудовищами или людоедами, но в силу роковой богословской ошибки они допустили, чтобы умерло несколько десятков детей. В целом учение индианской церкви мало чем отличается от того, что мне доводилось слышать от других евангельских проповедников. То же самое говорят в богословских радио–и телепередачах. Только в Индиане посулы религии были доведены до логического абсурда.

Ради тех простых прихожан в Индиане и ради тех, кто писал мне исполненные сомнений письма, я решился взяться за проблему, которую мне так хотелось обойти. Итак, данная книга — богословская, но никак не академическая, поскольку в ней рассматривается природа Бога и предпринимается попытка понять, почему Он в одних случаях ведет нас непонятными нам путями, а в других случаях — бездействует.

Нельзя запереть богословские разговоры в стенах семинарии, где учителя и студенты играют в интеллектуальный пинг–понг. Есть богословские проблемы, которые касаются каждого из нас. Очень многие люди теряют веру из–за острого чувства разочарования в Боге. Они ожидали от Бога совершенно определенных поступков, а Он «подвел» их… Другие же, хотя и сохраняют веру, тоже испытывают разочарование. Они надеялись на вмешательство Бога, они молились о чуде, а молитва осталась без ответа. В той церкви в Индиане так произошло по меньшей мере пятьдесят два раза.

2. Крах веры

Однажды мне позвонил студент–теолог из Уиттон–колледжа.

— Меня зовут Ричард, — представился он. — Мы с вами не знакомы, но благодаря вашим книгам мне кажется, что мы близки. Не могли бы вы уделить мне немного времени?

Ричард рассказал о себе. Он обратился в христианство во время учебы в университете — представитель христианской молодежной организации, подружившись с Ним, познакомил молодого человека с основами веры. Однако Ричард вовсе не казался новичком в богословии. Он попросил меня порекомендовать ему что–нибудь из хорошей литературы, но выяснилось, что все книги из моего списка он уже читал. Мы приятно и не слишком связно побеседовали, и только в конце разговора Ричард обратился ко мне с просьбой:

— Мне неловко вас этим нагружать, — извинился он, — я понимаю, как вы заняты, но если б вы были так любезны… Видите ли, я написал реферат по Книге Иова, а мой преподаватель советует сделать из него книгу Не могли бы вы пролистать мою рукопись и высказать свое мнение?

Я согласился и через несколько дней получил по почте рукопись. По правде говоря, я не рассчитывал получить особое удовольствие: дипломники редко умеют увлекательно писать. Я не думал, что человек, лишь недавно принявший христианство, сможет найти нечто новое в сложнейшей из книг Библии, но я ошибся. Текст показался мне интересным. В течение нескольких месяцев мы с Ричардом по телефону и в письмах обсуждали, как придать рукописи законченную форму.

Спустя год Ричард закончил книгу и заключил контракт с издательством. Он позвонил мне снова и попросил написать предисловие. Я не знал Ричарда в лицо, но мне нравился его энтузиазм, мне хотелось поддержать его.

Миновало еще полгода. Книга была сверстана и откорректирована. Незадолго до ее выхода в свет Ричард позвонил мне. Теперь его голос звучал иначе — напряженный, срывающийся. Как ни странно, он уклонялся от моих расспросов насчет готовящегося издания.

— Мне необходимо повидаться в вами, Филип, — сказал он. — Я чувствую, что обязан кое–чем поделиться с вами, а это возможно только при личной встрече. Можно мне приехать сегодня во второй половине дня?

Жаркие, слепящие лучи солнца струились в окно моей квартиры, расположенной на третьем этаже. Я не занавешивал большие распахнутые окна. Мухи то влетали в комнату, то вылетали прочь. Напротив меня на кушетке сидел Ричард в белых теннисных шортах и в футболке. Его лицо блестело от пота. Чтобы встретиться со мной, он целый час ехал по запруженному машинами Чикаго. Первым делом он осушил стакан чая со льдом, чтобы хоть немного остыть.

Худощавый парень в хорошей физической форме понравился бы любому тренеру. Худое лицо и коротко подстриженные волосы придавали ему суровый, аскетический, даже монашеский вид. Движения Ричарда были красноречивы: кулаки сжимались и разжимались, загорелые ноги то и дело меняли положение, мышцы на лице судорожно вздувались.

Он отмахнулся от светской беседы и приступил к разговору:

— Вы рассердитесь на меня, Филип, и будете совершенно правы. Наверное, вы даже назовете меня мошенником.

Я не понимал, к чему он клонит.

— Дело вот в чем. Книга, с которой вы так мне помогли, выйдет в следующем месяце с вашим предисловием. Но я больше не верю в то, о чем писал. Я чувствую, что должен с вами объясниться.

Он на миг замолчал. Я видел, как ходят его желваки.

— Ненавижу Бога! — выпалил он вдруг. — Нет, не так. Я просто не верю в Него.

Я ничего не сказал. Следующие три часа я почти все время молчал, а Ричард рассказывал мне свою историю, начиная с развода родителей.

— Я сделал все возможное, чтобы предотвратить их Разрыв, — сказал он. — В ту пору я как раз принял христианство. Я был так наивен, что верил, будто Бог и в самом деле заботится о нас. Я молился днем и ночью, чтобы они помирились. Я даже взял академический отпуск и поехал домой, чтобы спасти нашу семью. Мне казалось, я исполняю Божью волю. Но я только все испортил. Так впервые я не получил ответа на молитву.

Я перешел в Уиттон–колледж, чтобы больше узнать о вере. Я думал: наверное, я в чем–то ошибся. В Уиттоне мне встречались люди, которые говорили: «Я общался с Богом», или: «Бог велел мне». Я тоже порой повторял эти слова, но меня от них коробило. Разве Бог хоть что–то говорил мне? Я не слышал Его голоса, не получал никаких наглядных, осязаемых доказательств Его присутствия. Но как я стремился к близости с Ним!

Всякий раз, перед тем как принять серьезное решение, я читал Библию и молился о водительстве, как нас и учили. Когда я находил верный путь, я шел по нему — и, клянусь, каждый раз попадал не туда, куда следовало. Иногда мне казалось, что я понял Божью волю, но потом все переворачивалось с ног на голову.

Снаружи доносился уличный шум. Я слышал, как проходят по лестнице соседи, но Ричарда ничто не отвлекало. Он продолжал говорить, а я лишь кивал, по–прежнему не догадываясь, почему он так яростно нападает на Бога. Многие семьи рушатся, многие молитвы остаются без ответа. Какова же истинная причина его ярости?

Потом Ричард рассказал, как ускользнуло от него хорошее место. Работодатель вопреки договоренности нанял менее достойного кандидата, а Ричард остался без надежного заработка и потерял возможности выплатить кредит, взятый на учебу в университете. Примерно в то же время его бросила невеста. Без предупреждения оборвала отношения и даже отказалась объяснять, почему изменила свое решение. Шарон, невеста Ричарда, сильно повлияла на его духовное развитие. Теперь вместе с ней ушла и часть его веры. Они часто молились о своем совместном будущем. И вот эти молитвы оказались лишь горькой насмешкой.

Проблемы со здоровьем усугубляли ощущение беспомощности и депрессию Ричарда. Открылась старая рана. Ричард снова почувствовал одиночество, ощущение, что его предали. Так же было, когда расстались родители. Что если Бог обманывает его, как обманула Шарон? Ричард отправился к священнику. Он, словно утопающий, хватался за любую возможность спасения. Он хотел сохранить веру в Бога, но руки хватали пустоту. Как верить Богу, Который ничуть не заботится о нем?

Священник не проявил особого сочувствия и дал Ричарду понять, что его переживания несопоставимы с проблемами разводящихся супругов, раковых больных, родителей, чьи дети сбились с пути. Провожая его, священник снисходительно усмехнулся:

— Наладятся ваши отношения с подружкой, да и с Богом тоже наладятся.

Но Ричарду его проблемы не казались столь незначительными. Он не понимал, как любящий Отец допускает, чтобы его постигло столь глубокое разочарование. Ни один человек не стал бы так обращаться со своим ребенком. Ричард продолжал посещать церковь, но в его душе уже зародилось сомнение, переросшее в опухоль цинизма. Богословие, которое Ричард изучил в колледже и прекрасно изложил в своей книге, стало вдруг чужим для него самого.

— Как ни странно, чем больше я злился на Бога, тем больше энергии во мне высвобождалось, — продолжал Ричард. — Я заметил, что в последние несколько лет я все больше уходил в себя. Теперь, когда меня одолели сомнения, когда я отошел от университетских друзей–богословов и прочих христиан, я словно ожил.

Однажды вечером этот процесс достиг кульминации. Ричард пошел на воскресную службу, прослушал проповедь и молитвы, но одно сообщение потряслл его. На той неделе над Аляской разбился самолет с девятью миссионерами на борту. Все они погибли. Священник изложил детали катастрофы, а затем представил собравшимся прихожанина, который на той же неделе счастливо выжил в другой авиакатастрофе. Когда этот человек изложил подробности своего приключения, паства откликнулась: «Хвала Богу».

— Боже, благодарим тебя за избавление нашего бра та, за то, что Твой ангел–хранитель бдил над ним, — подхватил священник, — и просим Тебя не оставить се мьи погибших на Аляске.

Эта молитва вызвала у Ричарда отвращение, чуть ли не приступ тошноты. «Нельзя же и нашим, и вашим, — подумал он. — Если уж мы благодарим Бога за спасение, то Его же надо винить и за катастрофу. Почему в церковь в качестве свидетелей не позвали родственников погибших? Что сказали бы вдовы погибших миссионеров? Тоже станут твердить насчет любящего Отца?»

Ричард вернулся домой в большом волнении. Все его сомнения сосредоточились теперь в одном вопросе: а существует ли Бог? И Ричард не увидел никаких доказательств существования Бога.

Тут Ричард ненадолго прервался. На западе солнце закатилось за большое здание, тени и яркие полоски света в комнате смягчились, надвигались сумерки. Прикрыв глаза, Ричард покусывал нижнюю губу. По том он с силой надавил пальцами себе на веки. Похоже, он пытался мысленно воспроизвести события той ночи, как можно точнее передать их.

— Что же было дальше? — спросил я несколько минут спустя. — Что произошло в ночь, когда вы утратили веру?

Ричард кивнул и продолжил свой рассказ, но уже не так возбужденно.

— В ту ночь я допоздна не мог заснуть. Все соседи давно улеглись. Я живу на тихой улочке в пригороде, так что казалось, будто я остался один во всем мире. Я чувствовал — надвигается нечто серьезное. Мне было плохо. Бог уже столько раз подводил меня! Я ненавидел Его и в то же время боялся: я же все–таки изучал богословие. Что если Бог все–таки существует, просто я чего–то не понимаю? Как проверить? Я стал перебирать весь свой опыт веры с самого начала.

Я вспомнил первую вспышку веры в университете. Тогда я был молод и доверчив. Быть может, я просто услышал пару избитых фраз и тоже захотел вкусить «жизнь с избытком»? Быть может, я подражал другим людям, подпитывался их опытом? Быть может, я обманул самого себя, поверив в Бога?

И все же — как отбросить все, во что я верил? Я решил дать Богу последний шанс.

В ту ночь я молился так искренне и так усердно, как только мог. Я молился на коленях, я простирался ниц на полу.

— Боже! Вспомни обо мне! — взывал я. — Я же не пытаюсь учить Тебя, как следует править миром! Об одном прошу: дай мне знак, что Ты существуешь.

Четыре года я мечтал о «личных отношениях с Богом» — все только и говорят об этом, — а Бог поступил со мной хуже, чем враг. И вот все сошлось в одном последнем вопросе: как говорить о личных отношениях с Богом, если ты не уверен, что Он существует? Я никак не мог убедить себя в том, что Бог есть.

Я молился по крайней мере четыре часа. Порой мое собственное поведение казалось мне глупым, но потом вновь наступала полная искренность. Мне казалось, будто я иду по узкому карнизу в полной темноте и не знаю, смогу ли оказаться на земле целым и невредимым — пусть Бог решает.

Наконец, около четырех часов утра я пришел в себя. Ничего не произошло. Бог не откликнулся. Так зачем себя мучить? Не лучше ли забыть о Боге и жить своей жизнью, как все нормальные люди?

Внезапно на меня нахлынуло ощущение свободы, несказанное облегчение, словно я только что сдал экзамен или получил водительские права. Борьба завершена. Моя жизнь принадлежит только мне.

То, что я сделал после этого, может показаться нелепым: я взял Библию и еще пару христианских книг и спустился во двор. Я тихонько прикрыл за собой дверь, чтобы никого не разбудить. Во дворе у нас стоит кирпичный очаг, туда я свалил все книги, полил их жидкостью для розжига и чиркнул спичкой. Ночь была безлунная, пламя поднялось высоко. Страницы Библии и богословских книг свернулись в трубочки, почернели, рассыпались золой и поднялись вместе с дымом к небу. С ними рассеялись и остатки веры.

Я еще раз сходил наверх и принес еще одну охапку книг. За час я сделал восемь ходок к книжному шкафу: комментарии, семинарские учебники, моя собственная рукопись — все обратилось в дым. Я бы сжег все свои книги, но мне помешал сердитый пожарник в оранжевом плаще. Он подбежал ко мне и принялся орать: «Что это вы тут делаете?!» Кто–то, видимо, увидел огонь и дал сигнал тревоги. Я не знал, как объяснить пожарнику происходящее, и забормотал, что просто сжигаю мусор.

Пожарник залил мой огонь какими–то химикатами, забросал его землей и позволил мне уйти. Я поднялся по лестнице и рухнул на кровать. От меня пахло дымом. Уже светало, а я обрел покой, словно огромная тяжесть свалилась с души. Я больше не лукавил. Я мог честно говорить с самим собой. Ничто больше не вынуждало меня поддерживать в себе веру в то, в чем я не был убежден. Я как бы заново пережил обращение, но обращение не к Богу, а от Бога.

Как хорошо, что я не стал профессиональным душепопечителем. Я всегда теряюсь, когда человек обнажает передо мной душу, как это сделал Ричард. В тот вечер я почти ничего не говорил. Наверное, так даже было правильнее. Если б я и нашел какие–то неправильности в том испытании, которому Ричард подверг Бога, пользы нам обоим от этого бы не было.

Ричарда больше всего угнетало то, что его книга об Иове должна была выйти в свет уже через несколько недель. Он известил издателя о том, как изменились его богословские взгляды, но печатные станки было не остановить. Я сказал, что по–прежнему готов поддержать его книгу, ведь меня интересует в первую очередь ее содержание, а не личная позиция автора.

— К тому же я и сам пересмотрел многие из своих взглядов и не совсем согласен с тем, о чем писал десять лет тому назад, — сказал я ему.

Длинный монолог изнурил Ричарда. Но к концу нашей встречи он казался спокойнее.

— Может быть, вся беда в том, что я взялся именно за Иова, — предположил он. — Я так любил его: Иов не боялся быть честным с Богом и добился ответа. В этом вся разница между нами: Бог пришел на помощь Иову после пережитых им страданий, а мне Он так и не ответил.

Сгущались сумерки, на улице уже зажглись фонари. Ричард тряхнул мою руку и быстро сбежал вниз по лестнице. Мне было грустно. Молодой, загорелый, здоровый парень. Многие сочли бы, что у него нет ни малейших причин предаваться отчаянию, но я слушал его, видел как сжимаются и разжимаются его пальцы, как напряжено лицо, и понял наконец, в чем причина его гнева.

Ричард испытывал сильнейшую боль, какую только может причинить человеку предательство. Это была боль влюбленного, обнаружившего внезапно, что он брошен. Вся его жизнь сосредоточилась на Боге, а Бог оставил его.

3. Вопросы, которые не принято задавать вслух

Важнейшие вопросы, которые на протяжении всей нашей жизни как бы плавают в смутном тумане, способны в одночасье принять четкие формы. Визит Ричарда послужил для меня такого рода катализатором. Его беды — развал семьи, проблемы со здоровьем, неудавшийся роман, ускользнувшая работа — едва ли можно отнести к подлинным несчастьям, но в ту ночь у полыхавшего костра он облек в драматическую форму сомнения, которые преследуют каждого из нас. Думает ли о Нас Бог? А если да, то почему Он не спустится на землю и Не приведет в порядок все, что вышло из–под контроля? Почему хотя бы отчасти не поправит наши дела?

Ричард, охваченный болью и гневом, не систематизировал свои сомнения, он чувствовал себя преданным и не облекал свои ощущения в богословский вопрос. Однако обдумывая наш разговор, я все время возвращался мыслью к тем трем насущным вопросам о Боге, которые проступали сквозь его смятение чувств. Чем дольше я размышлял над проблемой, тем яснее понимал: эти вопросы таятся в душе каждого из нас. Большинство людей не осмеливается задать их вслух, считая их как минимум невежливыми, а как максимум кощунственными.

Справедлив ли Бог? Ричард хотел следовать Богу, но его жизнь разваливалась на части. Как осмыслить свои несчастья в свете библейских посулов счастья и благополучия? А сколько людей преспокойно отрицают существование Бога — и процветают? Эта жалоба знакома нам еще из Книги Иова и Псалтиря, но для многих она по–прежнему остается препятствием на пути к вере.

Почему Бог молчит? Трижды в наиболее критические моменты учебы, выбора карьеры, романа Ричард просил Бога дать ему четкие указания. Каждый раз ему казалось, что он угадал волю Бога, но всякий раз выбор приводил его к поражению. «Разве отец поступает так с детьми? — повторял Ричард. — Неужели Ему нравится смотреть, как я разбиваю себе нос? Меня учили, что Бог любит меня, что следуя Его замыслу, я обрету счастье. Так что же Он не откроет мне Свой замысел?»

Почему Бог прячется от нас? Этот вопрос терзал Ричарда острее, чем остальные. Бог обязан как–то проявлять Себя. Это казалось Ричарду необходимым бoroсловским минимумом, уровнем, ниже которого вера невозможна. «Как я могу поддерживать отношения с Тем, в Чьем существовании не уверен?» Однако складывается впечатление, что Бог намеренно прячется даже от тех, кто Его взыскует. После того как Бог не откликнулся на всенощное бдение Ричарда, молодой человек, так сказать, «махнул рукой» на Бога.

Вскоре я отправился в деловую поездку в Южную Америку, и там мне вновь пришлось столкнуться с теми же тремя вопросами. В Перу пилот помог мне добраться до маленькой деревушки индейцев племени шипибо. Гидроплан опустился на воду, подплыл к берегу реки, пилот вывел меня по тропинке через джунгли на «главную улицу» деревни — грязную дорогу, по краям которой стояла дюжина свайных хижин, покрытых пальмовыми листьями. Мой проводник показал мне церковь, построенную сорок лет тому назад и привлекавшую множество прихожан. Он же показал мне гранитный памятник чуть в стороне от «главной дороги» и поведал историю о молодом миссионере, участвовавшем в создании этой церкви.

Когда полугодовалый сын миссионера умер от острого амебиаза, молодой проповедник, по–видимому, впал в отчаяние[1]. Он собственноручно вытесал памятник из камня и посадил у могилы сына дерево. Ежедневно, в самую жару, когда все укрывались в тени, миссионер спускался к реке и приносил воду, чтобы полить саженец. Он стоял над могилой, заслоняя ее своей тенью, словно пытаясь защитить от раскаленного тропического солнца. Порой он плакал, порой молился или просто стоял, глядя в пустоту. Жена, прихожане–индейцы, коллеги — все пытались как–то утешить его, но это никому не удалось.

Наконец миссионер и сам заболел. Он бредил, у него тоже начался понос. Его отправили на самолете в Лиму, доктора осмотрели его, но не нашли ни амеб, ни других возбудителей болезни. Испробовали различные лекарственные средства, но помочь ему не смогли. Миссионеру поставили диагноз «психогенная дизентерия» и отправили вместе с женой обратно в Штаты.

Стоя возле крошащегося гранитного памятника, на который местные женщины ставили теперь кувшины, возвращаясь с реки, я попытался представить себя на месте молодого миссионера. О чем он молился под полуденным солнцем? И вновь всплыли три вопроса Ричарда. Проводник сказал мне, что миссионер терзался от несправедливости произошедшего. Малыш ничем не провинился. Отец привез с собой семью, чтобы служить Богу в диких джунглях — и вот награда? Он молился, чтобы Бог знамением подтвердил Свое присутствие, молился хотя бы о слове утешения, но не получил его. Усомнившись в сочувствии Бога, миссионер дошел в своем страдании и сострадании к ребенку до полнейшего истощения.

Полагаю, атеисты не испытывают разочарования в Боге. Они ничего не ждут и ничего не получают. Но человек, доверивший свою жизнь Богу, подсознательно ждет чего–то в ответ. Неужели его ожидания напрасны?

Долгое время я не встречался с Ричардом. Я постоянно молился о нем, но мне не удавалось с ним связаться. Он отключил телефон. Ходили слухи, что он куда–то уехал. Издатель прислал мне экземпляр его книги, и я поставил ее на полку в качестве грозного предупреждения о том, как опасно писать на богословские темы.

Три года спустя я случайно столкнулся с Ричардом в отдаленном районе Чикаго. Он хорошо выглядел, немного прибавил в весе, отрастил волосы и не имел уже такого сурового и загнанного вида. Он обрадовался встрече, и мы решили вместе пообедать.

— В тот раз, когда я пришел к вам, мне было совсем плохо, — с улыбкой признался он за столиком мексиканского ресторанчика. — Теперь у меня все в порядке.

Он получил хорошую работу и давно забыл о неудавшемся романе. Вскоре мы заговорили о Боге, и тут стало ясно, что Ричард еще не вполне оправился. Его рана зарубцевалась, но уродливый шрам цинизма остался. Он по–прежнему сердился на Бога.

Официантка принесла нам кофе. Ричард обхватил чашку обеими руками и уставился на темную, исходившую паром поверхность.

— Теперь, когда я оглядываюсь на то безумное время, я начинаю понимать, что произошло, — заговорил он. — Я мог бы точно указать день и час, когда усомнился в существовании Бога. Это было вовсе не в ту ночь в Уитгоне, когда я молился до рассвета, — и Ричард пересказал мне эпизод, произошедшей вскоре после его обращения в христианство.

— С самого начала мне не нравилось, что от меня требуют слепой веры. Слепая вера — словно черная дыра, в ней исчезает любое искреннее недоумение. Я спрашивал своего наставника о проблеме боли, а он тут же начинал распространяться насчет веры. «Надо верить в Бога, даже если сейчас вера противоречит вашим чувствам. Чувства последуют за верой». Я делал вид, что так оно и есть, но чувства никак не хотели согласиться с верой. Я же послушно воспроизводил все внешние выражения веры.

Уже тогда я искал надежные свидетельства существования Бога. Именно они мне были нужны, а не вера. Однажды я нашел доказательство — где бы вы думали? — в телевизионной передаче. Я тупо перебирал кнопки телевизионного пульта и наткнулся на богослужение целительницы Кэтрин Кульман. Она выводила на сцену одного человека за другим. И каждый рассказывал потрясающую историю о чудесном исцелении. Рак, больное сердце, паралич — чуть ли не вся медицинская энциклопедия прошла перед нами.

Я смотрел передачу Кэтрин Кульман и сомнения таяли во мне. Наконец–то я обрел нечто надежное, осязаемое! Кэтрин попросила спеть ее любимый гимн: «Он прикоснулся ко мне». Именно это мне и требовалось: прикосновение, личное прикосновение Бога. Кэтрин обещала мне это, и я жадно потянулся к ней.

Через три недели Кэтрин Кульман выступала в соседнем штате. Я прогулял занятия, ехал полдня, чтобы попасть на одно из ее собраний. Она создавала прямо–таки чарующую атмосферу в зале: тихо играла органная музыка, слышались бормотания молившихся прихожан, некоторые молились на языках, то и дело кто–нибудь вскакивал с возгласом: «Я исцелился!»

На меня произвел особое впечатление один мужчина из Милуоки. На собрание его принесли на носилках. Когда он поднялся на сцену — сам, без посторонней помощи — мы буквально взвыли от восторга. Он сказал, что он врач — это тоже произвело на меня сильное впечатление. У него неоперабельный рак легких. Специалисты полагали, что ему осталось жить не более полугода, но сегодня Бог исцелил его. Он встал на ноги впервые за много месяцев. Он прекрасно себя чувствует. Хвала Богу!

Я записал его имя. С собрания я летел как на крыльях. Никогда раньше моя вера не была столь крепкой, непоколебимой. Моя жажда была удовлетворена. Люди, поднимавшиеся на сцену, стали для меня доказательством присутствия живого Бога. Бог совершал зримые чудеса для них, и, конечно же, сделает что–нибудь замечательное и для меня.

Мне хотелось пообщаться с врачом, который исцелился от рака. Ровно неделю спустя я позвонил в справочную Милуоки и раздобыл его телефон. Я набрал номер, подошла какая–то женщина.

— Можно мне поговорить с доктором С.? — начал я.

Молчание. Потом она спросила:

— Кто вы?

«Почему она спрашивает? Наверное, отсеивает звонки пациентов», — подумал я, назвался, рассказал, как я восхищаюсь доктором С. и как стремлюсь после того собрания встретиться с ним. Я сказал, что чудо произвело на меня огромное впечатление.

Снова долгая пауза, а потом тусклым голосом женщина ответила:

— Мой… муж… умер, — она еле выговаривала слова. Сказала так и тут же повесила трубку.

Не могу вам передать, как на меня это подействовало! Я был опустошен. Спотыкаясь, я вышел в другую комнату. Там сидела моя сестра.

— Ричард, что случилось? — воскликнула она. — Ты заболел?

Нет, я не заболел, но я не мог объяснить ей, что произошло. Я заплакал. Мама и сестра расспрашивали меня, но что я мог им сказать? Мне было почудилось, что моя жизнь приобрела ясную цель, что я достиг полной уверенности — и вот, один телефонный звонок, и все рухнуло. Пламя веры ярко пылало всего лишь одну ослепительную неделю, а потом, словно звезда рухнула на землю — наступила тьма.

Ричард уставился в чашку с остывшим кофе. В ресторане играла жестяная, слишком громкая музыка.

— Я не понимаю, — признался я. — Это произошло задолго до того, как вы отправились в Уиттон, получили степень магистра богословия, написали книгу.

— Да, но тогда–то все и началось, — перебил он. — Все прочее — Уиттон, книге об Иове, кружок изучения Библии — все это были лишь попытки опровергнуть истину, которую я понял после того телефонного звонка. Там наверху никого нет, Филип. А если Бог и существует, Он просто играет с нами. Почему бы Ему не перестать играть и не открыться нам?

Вскоре Ричард сменил тему, и мы завершили обед, поделившись событиями последних трех лет. Ричард твердил, что он счастлив. Может быть, он повторял это слишком часто, но он и впрямь казался более довольным жизнью.

За десертом Ричард вернулся к той нашей беседе, состоявшейся три года назад.

— Наверное, вы приняли меня за сумасшедшего — ворвался к вам и вывалил на вас историю всей своей жизни, а мы ведь впервые тогда увиделись лицом к лицу.

— Вовсе нет, — возразил я. — Как ни странно, я никак не могу отделаться от того нашего разговора. Ваши претензии к Богу помогли мне лучше осознать мои собственные сомнения.

Я рассказал Ричарду о трех главных вопросах. Изложив их, я уточнил, соответствуют ли они требованиям Ричарда к Богу.

— Мое сомнение более эмоционального свойства. Мне казалось, что меня обманули, бросили, словно Бог вел меня за Собой лишь для того, чтобы столкнуть потом с обрыва. Но вообще–то вы правы: именно этими тремя проблемами и вызвано мое негодование. Бог был несправедлив, Он прятался от меня, и Он всегда молчал. Да–да, точно, в этом все дело! — подтвердил он.

— Но почему же Бог не хочет ответить на эти вопросы? — возвысив голос, Ричард жестикулировал словно политик или проповедник. Хорошо хоть, люди уже расходились из ресторана. — Если бы только Бог ответил на них — ответил хотя бы на один вопрос, — если б Он хоть раз заговорил с нами так внятно, чтобы каждый услышал, я бы уверовал в Него. Весь мир принял бы Его. Почему Он не хочет говорить с нами?

4. Если б только[2]

«Ели б только», — так сказал Ричард. Если бы Бог разрешил эти три проблемы, вера расцвела бы на земле, точно весенние ландыши. Так ли это в самом деле?

В тот год, когда мы с Ричардом обедали в мексиканском ресторане, я штудировал Исход и Числа. Вопросы Ричарда все еще тревожили меня, но я не сразу заметил удивительное совпадение: Исход описывал тот самый мир, о каком мечтал Ричард, мир, где Бог ежедневно участвовал в человеческой истории. Он поступал со всеми справедливо, каждый мог слышать Его голос, Он зримо открывался людям.

Контраст между жизнью израильтян и нашим временем заставил меня вновь задуматься над тем, как Бог правит миром, и я вернулся к трем своим вопросам: если Бог может действовать справедливо, говорить внятно и зримо являться людям, почему Он не хочет вмешаться в нашу жизнь? Быть может, мы найдем ответ, если вглядимся в историю блуждания израильтян по пустыне?

Вопрос: Справедлив ли Бог? Почему Он не всегда наказывает дурных и не всегда вознаграждает добрых людей? Почему и с хорошими, и с плохими людьми, без всякого видимого смысла, может случиться беда?

Попробуем вообразить себе, что мир устроен так: каждому греху сопутствует легкий укол боли, каждому доброму делу — удовольствие. Представьте себе мир, где ересь навлекает на себя удар молнии, а каждый раз, когда мы повторяем символ веры, в гипофизе — железе внутренней секреции, расположенной в промежуточном мозге — вырабатываются эндорфины, «гормоны удовольствия».

Ветхий Завет описывает подобный эксперимент, целью которого было изменить поведение людей: Бог заключил договор с Израилем. В Синайской пустыне Бог награждал и наказывал Свой народ, следуя строгим, письменно зафиксированным правилам. Он Собственной рукой расписался в ряде гарантий, сопроводив их одним лишь требованием: израильтяне должны соблюдать Его заповеди. Бог поручает Моисею сообщить людям основные пункты договора:

Результаты послушания Результаты непослушания

Моисей обещал, что послушание вознесет израильтян «выше всех народов земли», они «будут на высоте, а не внизу». Израильтянам предлагалась защита от всех несчастий и разочарований, грозящих человеку. С другой стороны, израильтянам сказано: если нарушишь эти заповеди, «будешь ужасом, притчею и посмешищем у всех народов, к которым отведет тебя Господь… За то, что ты не служил Господу Богу твоему с веселием и радостью сердца, при изобилии всего, будешь служить врагу твоему, которого пошлет на тебя Господь Бог твой, в голоде и жажде, и наготе и во всяком недостатке».

Продолжая читать, я перешел к книгам Иисуса Навина и Судей, чтобы посмотреть, какие плоды принес завет, основанный на «справедливой» системе наград и наказаний. Через пятьдесят лет израильское общество погрузилось в анархию. Ветхий Завет излагает страшную историю о том, что сбылись только проклятия, а не благословения. Несмотря на все блага, какие сулил завет, израильтяне ослушались Бога и не соблюли Его условий.

Когда новозаветные авторы оглядывались на прошлое, они уже не воспринимали тот завет как образец последовательных и честных отношений Бога с народом. Они утверждали, что Ветхий Завет послужил уроком, продемонстрировав неспособность людей выполнить условия договоренности с Богом. Первые христиане считали, что необходим новый договор («завет») с Богом, основанный на благодати и прощении. Именно по этой причине и появился новый завет.

Вопрос: Почему Бог молчит? Если Он хочет, чтобы мы исполняли Его волю, почему Он ее нам не открывает?

Ныне многие люди уверяют, что слышали Божье слово. Среди них есть и безумцы, как тот сумасшедший, кто «по приказу Бога» набросился с молотком на статую Микеланджело, или убийца, уверявший, что Бог приказал ему стрелять в президента. Есть искренне заблуждающиеся люди, как те шестеро неизвестных, заявившие писательнице–инвалиду Джони Эриксон, что Бог повелел им жениться на ней. Есть и люди, продолжающие традицию пророков и апостолов, несущие народу Божье слово. Как же нам понять, действительно ли мы слышали слово Божье?

Я обнаружил, что Бог существенно упростил жизнь израильтян, стоявших лагерем в Синайской пустыне. Остаться сегодня на месте или сложить шатры и двинуться дальше? Израильтянам достаточно было взглянуть на облако, стоявшее над скинией. Если оно начинало перемещаться, значит, Бог звал народ в путь. Если оставалось на месте, значит, израильтяне могли отдыхать. (В любое время суток можно было свериться с волей Бога — по ночам это облако превращалось в огненный столп.)

Бог предложил и другие способы для того, чтобы непосредственно узнать Его волю — жребий, урим и туммим. Однако в большинстве случаев Божью волю можно было предугадать. Израильтяне получили набор из 613 правил, охватывавших все сферы человеческой деятельности и предусматривавшие все ситуации от убийства до приготовления козленка в молоке матери. В те времена людям не приходилось жаловаться на отсутствие четкого руководства.

Но становились ли они послушнее, получая прямые указания от Бога? Выходит, что нет. Бог предупреждает. «Не всходите и не сражайтесь, потому что нет Меня среди вас, чтобы не поразили вас враги ваши». Но нет, израильтяне выходят на битву с врагами и терпят поражение. Они выступают в поход, когда им велено оставаться на месте, они бегут в ужасе, когда им велено держаться, они ввязываются в бой, когда приказано сохранить мир. Как нарушить все 613 правил или как выдумывать способы эти правила обойти — вот что стало чем–то вроде национального вида спорта для израильтян. По–видимому, то поколение не менее рьяно возмущалось неусыпным контролем со стороны Бога, чем мы сегодня — его отсутствием.

Есть и еще один важный момент в ветхозаветной истории: чем яснее выражена воля Бога, тем мертвеннее и равнодушнее вера. Не требуется никаких усилий, никакого подвига — ведь Бог уже гарантировал нам результат! Не нужно бороться с проблемой, делать трудный выбор — Бог уже разрешил все за нас. Израильтяне перестали вести себя как взрослые ответственные люди, поскольку им казалось, что за них все решено. Они вели себя словно дети, ворчали на своих вождей, мошеннически нарушали строгие правила распределения манны, ныли, когда не хватало пищи или воды.

Изучая историю Израиля, я призадумался: можно ли назвать благом постоянное, ясно выраженное Божье водительство? В определенных случаях оно необходимо. Например, когда нужно провести через пустыню толпу только что освободившихся рабов. Но духовному росту подобное руководство отнюдь не способствует. Именно оно подорвало веру израильтян, поскольку столь ясное и жесткое управление лишало их свободы, превращало выбор в проблему послушания, а не веры. После сорока лет блуждания по пустыне израильтяне оказались столь мало пригодными к испытанию веры, что Богу пришлось начинать все заново уже в следующем поколении.

Вопрос: Почему Бог прячется от нас? Почему Он не явится открыто, раз и навсегда рассеяв сомнения скептиков?

Наше поколение томится одним желанием (те, во всяком случае, кто еще не перестал алкать). И Ричард, молившийся в своей комнате до трех часов утра, и советский космонавт, выглядывавший в иллюминатор своего корабля в надежде увидеть Бога в черном вакууме — все мы ищем подтверждения, доказательства, явления. Мы хотим не только слышать о Боге, но и увидеть Его лицом к лицу.

Но то, о чем мы просим, уже произошло однажды. Бог явился человеку, и тот говорил с Ним с глазу на глаз, словно с близким другом. В шатре на краю израильского стана Бог встречался с Моисеем. Когда Моисей удалялся в шатер говорить с Богом, весь народ смотрел ему вслед. Облачный столп, наглядное подтверждение Божьего присутствия, преграждал вход в шатер. Никто, за исключением Моисея, не знал, что творится внутри. Никто и не желал этого знать. Израильтяне старались держаться на расстоянии. «Говори ты с нами, и мы будем слушать, — просили они Моисея, — но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть». После каждой такой встречи Моисей выходил к народу в сиянии, словно пришелец из иных миров, и люди отворачивались, так что ему приходилось скрывать свое лицо под платком.

В те времена атеистов было мало. Израильтянин никак не смог бы написать драму об ожидании Бога, Который так и не явился. Люди всюду наталкивались на явные свидетельства присутствия Бога — то у входа в скинию собрания, то в грозовых тучах, собравшихся над горой Синай. Скептику было достаточно подняться на содрогающуюся гору и протянуть руку, и все его сомнения рассеялись бы — за миг до того, как он падет мертвым.

И вопреки всему этому произошло нечто невероятное: Моисей поднялся на священную гору, отмеченную присутствием Бога, а люди, ставшие свидетелями десяти казней египетских, люди, посуху перешедшие Чермное море, пившие воду, хлынувшую из скалы, люди, в чьих желудках переваривалась посланная с неба манна, — эти самые люди то ли заскучали, то ли утратили терпение, то ли позавидовали Моисею и забыли все, что знали о Боге. Когда Моисей спустился с горы, они уже плясали, точно язычники, вокруг золотого тельца.

Бог не играл в прятки с израильтянами, Он предоставил им сколько угодно доказательств Своего существования, но, как ни странно, — я едва верил своим глазам, читая об этом, — столь простые и четкие отношения отнюдь не привели к желаемому результату. Израильтяне реагировали на очевидное присутствие Бога не любовью и почитанием, а страхом. Кроме того, они так и норовили поднять мятеж. Итак, близость Бога не способствовала укреплению веры.

Я сформулировал жалобу Ричарда на Бога в в виде трех вопросов, однако Числа и Исход показали, что решение этих вопросов не избавит нас от еще более глубоких проблем, порождающих разочарование в Боге. Израильтяне имели возможность наслаждаться светом Божьего присутствия, но они показали себя самыми легкомысленными и неустойчивыми в вере людьми, какие когда–либо жили на земле. Десять раз на мрачных, бездорожных просторах Синайской пустыни они восставали против Бога. Даже на границе Земли Обетованной, увидев уже перед собой ожидавшие их плодородные места, израильтяне продолжали вздыхать о «славных денечках» египетского рабства.

Вглядевшись в печальные последствия этого эксперимента, мы сможем лучше понять, почему ныне Бог воздерживается от непосредственного вмешательства в наши дела. Некоторые христиане мечтают вновь увидеть мир, полный чудес и наглядных знамений Божьего присутствия. В церкви часто раздаются молитвы о чудесах, подобных разделению вод Чермного моря, десяти казням египетским, манне в пустыне, словно кто–то и впрямь хотел бы вновь ощутить такие проявления всемогущества Бога. Однако нам вряд ли захотелось бы повторить путешествие израильтян по пустыне. Способствует ли изобилие чудес вере? Во всяком случае, не такой вере, какая угодна Богу. На примере израильтян мы можем убедиться: человеку свойственно любить знамения ради них самих и тянуться к ним, а не к Богу.

Да, израильтяне представляли собой примитивное племя, только что освободившееся из рабства. И все же в библейском повествовании мы обнаруживаем удивительно знакомые нотки. Как говорил Фридрих Бюхнер, израильтяне ведут себя, «как все люди, только гораздо более по–людски».

Чтение этих книг Библии повергло меня в растерянность. Во–первых, я был изумлен, обнаружив, как мало меняется жизнь людей, даже если устранены три основные причины разочарования в Боге — несправедливость, молчание, сокрытость. Во–вторых, я вновь задавался вопросом о том, как действует Бог на земле. Изменился ли Он? Отступил, ушел ли от нас?

Во время того разговора у меня в гостиной, когда Ричард рассказывал свою историю, он вдруг вскинул голову и яростно произнес: «Бог просто не понимает, в какой ад Он превратил наш мир!» Что же делает с нами Бог? Каков смысл всего человеческого опыта? Чего Бог хочет от нас, и чего нам ждать от Него?

Как Богу открыться мне так, чтобы не осталось места сомнению, и Он бы при этом не уничтожил меня? Но если не останется места для сомнений, то не останется места и для меня.

Фридрих Бюхнер

5. Первоисточник[3]

На две недели я укрылся в уединенной хижине в Скалистых горах, чтобы обдумать вопросы Ричарда в свете идей, почерпнутых из Ветхого Завета. Я привез с собой множество книг, но раскрыл только Библию.

В первый же день, ближе к вечеру, я начал читать Книгу Бытия. Густыми хлопьями шел снег. Прекрасный Фон для чтения рассказа о сотворении мира. Тучи ненадолго разошлись, показав мне потрясающий горный закат. Снежные вершины превратились в сладкую розовую вату на палочке. К ночи тучи собрались вновь и возобновился сильный, яростный снегопад.

Я читал Библию страницу за страницей. Когда я добрался до Второзакония, снег уже завалил первую ступеньку моего домика. Когда я читал пророков, снег подполз к почтовому ящику. Когда же я заканчивал Откровение, пришлось вызвать снегоуборочную машину, иначе бы мне не выйти из хижины. Так я провел две недели, читая Библию и глядя в окно на присыпанные, словно сахаром, ели. За это время выпало под два метра снега.

Я задумался о том, насколько отличаются расхожие представления о Боге от того, каким Он предстает в Библии. Каков Он на самом деле? В церкви и в христианском колледже меня учили, что Бог — незримый и неизменный Дух, всемогущий, всеведущий и бесстрастный, то есть неспособный на человеческие эмоции. Предполагается, что эти установки помогают нам понять точку зрения Бога и что их можно отыскать в Библии, хотя они скрыты под различными наслоениями.

Но перечитывая Библию, я видел в ней не туманный призрак Бога, а Личность, не менее уникальную, живую, особую, чем любой известный мне человек. Бог способен на сильные эмоции. Он радуется, гневается, горюет. Устами пророков Он плачет и стонет от боли и сравнивает Себя с роженицей: «Буду кричать, как рождающая, буду разрушать и поглощать все». Вновь и вновь Бога шокирует поведение людей. Израильтяне приносят в жертву младенцев, и всеведущий Бог так потрясен этим, что говорит: «Я не повелевал и не говорил,.. и на мысль не приходило Мне». Необходимость наказать народ Он оправдывает жалобным возгласом: «Что Мне делать с вами?» Знаю, знаю: все эти человеческие свойства Бога объясняются нашей склонностью к антропоморфизму. Так обычно говорят. И все же, когда Бог «заимствует» образы из человеческого опыта, это указывает на какую–то мощную реальность.

Читая в зимнем уединении Библию, я дивился: до какой же степени поведение людей небезразлично Богу! Я не был готов к тому, что Бог с такой радостью и с такой горечью, с такой страстностью принимает наш мир. Я изучал богословие, я приручал Бога, сводил Его к словам и концепциям — если понадобится, их можно было бы выстроить в алфавитном порядке — и совершенно забыл, что более всего Господь взыскует близких, личностных отношений. Люди, лучше всего знавшие Бога, — Авраам, Моисей, Давид, Исайя, Иеремия — обращаются с Ним с поразительной фамильярностью, так, словно Он сидит рядом в кресле, словно Он — душепопечитель, начальник, отец или возлюбленный. Они видят в Нем личность.

После двух недель в хижине три проблемы, порождающие разочарование в Боге, приобрели для меня новое измерение. Их никак не отнесешь к разряду загадок, ожидающих правильного решения, и этим они отличаются от математических задач, компьютерных программ и даже от философии. Они напрямую касаются проблемы отношений между человеком и Богом, Который страстно желает любить нас и быть любимым.

Я почти не встречался с людьми в те две недели. Я сидел дома, за стеной снега, и читал. Возможно, одиночество, изолированность помогли мне найти ответ: дело в том, что я всегда смотрел на проблему лишь с человеческой точки зрения. Я заставил полки книгами, описывающими трудности и муки человеческого существования. Среди этих книг есть и забавные, и печальные, и ироничные, и философские, но все они отражают одну и только одну точку зрения — они говорят о том, каково быть человеком. Люди, разочаровавшиеся в Боге, выступают с той же позиции. Мы спрашиваем: «Почему Бог несправедлив? Почему Он молчит? Почему Он таится?» Но на самом деле мы подразумеваем: «Почему Он несправедлив ко мне? Почему Он не говорит со мной? Почему скрывается от меня?»

Я попытался забыть о своих насущных проблемах, о личных разочарованиях и понять точку зрения Бога. Почему Он вообще вступает в какие–то отношения с людьми? Чего Он ищет в нас и что мешает Ему это найти? Я вернулся к Библии и попытался, будто впервые, вслушаться в слова Бога. Он говорит в ней о Себе, а я раньше не обращал на это внимания! Я был так занят собственными переживаниями, что не думал о Его чувствах.

Из Колорадо я возвратился с совершенно иными представлениями о Боге. После двухнедельного чтения Библии я пришел к выводу, что Богу совершенно не нужны наши рассуждения — Ему нужна наша любовь. Почти каждая страница Библии повторяла мне эту весть. Я вернулся домой, твердо решив исследовать отношения между Богом, страстно взыскующим любви своего народа, и людьми. Наше разочарование в Боге вызвано разрывом этих отношений. Я решил заняться проблемой, о которой никогда прежде не думал: каково быть Богом?

Многие люди боятся Бога и в глубине души не любят Его, потому что не доверяют Ему и представляют Его в виде сплошного мозга или часового механизма.

Герман Мелвилл

Часть вторая Установление отношений: Отец

6. Рискованное предприятие[4]

Чтобы понять, каково быть Богом, надо начать с момента творения. Мы часто читаем первую главу Бытия как прелюдию, спеша к великому разрыву, произошедшему в главе 3, или размышляя о том, как выглядит процесс творения с точки зрения современной науки. Однако глава 1 Бытия ничего не говорит ни об этом процессе, ни о последовавшей трагедии. Здесь мы видим лишь самый примитивный набросок нашего мира — солнце и звезды, океаны и растения, рыбы и животные, мужчина и женщина, и Бог о каждом этапе творения говорит Свое слово.

«И увидел Бог, что это хорошо», — пять раз, словно барабанная дробь, повторяется этот рефрен. Закончив, «увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма». В других разделах Библии о том же событии говорится в более восторженных выражениях: «При общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости», с гордостью напоминает Бог Иову. «Я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими», — подхватывает Премудрость.

Таким видит Бог Свое творение — и каждый художник с тех пор ощущает отголосок той же дрожи в своей душе: Он прищуривается, оглядывая завершенную работу и говорит: «Очень хорошо». С трудом удерживается от улыбки фокусник, когда публика стоя аплодирует ему — все аплодируют, даже та девочка с липкими от сладостей руками.

Антрополог и писатель Лорен Эйсли описал день, когда он ощутил первозданную радость бытия. Он был тогда уже немолод. Добравшись до пустынного берега, он укрылся от промозглого тумана под кормой разбитой лодки и тут же уснул. Открыв глаза, он увидел перед собой два остреньких ушка и любопытную мордочку лисенка — совсем маленького, еще не научившегося бояться. Там, в сумраке своего укрытия, известный ученый и юный лис смотрели прямо друг на друга. Потом лисенок с веселой широкой ухмылкой вытянул из кучи костей куриную косточку и зажал в зубах ее кончик. Повинуясь инстинкту, Эйсли наклонился вперед и ухватился задругой конец. Началась игра.

Лорен Эйсли пишет: «Много сказано о том, что человеку невозможно, как бы он ни старался, увидеть истинное лицо вселенной: мы обречены всегда смотреть на нее как бы со спины, видеть лишь изнанку природы. Но здесь посреди кучи костей обнаружился лисенок, приглашавший меня поиграть. Вселенная чудом повернулась так, что я увидел ее лицо — такое маленькое личико, что это насмешило саму вселенную и она расхохоталась. Тут неуместно было бы вспоминать о достоинстве человека.

Целое мгновение я общался лицом к лицу со вселенной! Для этого оказалось достаточно опуститься на корточки перед лисьей норой и подергать за кончик куриной косточки. И то был самый глубокий, самый осмысленный акт моей жизни… Я увидел детскую вселенную, крошечный, хохочущий мирок»[5], — так Лорен Эйсли завершил свой рассказ о том, как вселенная открылась ему в изначальном своем обличии.

Наша вселенная пугает нас пустотой и болью, и все же в ней сохраняется, словно аромат давно улетучившихся духов, ощущение момента творения, того самого из первой главы Бытия. И на мою долю выпали подобные впечатления. Это было, когда я, миновав поворот тропы, впервые увидел перед собой Иосемитскую долину: струи воды над снежно–белым гранитом водопада, показались мне волосами ангелов. Это было, когда я попал на маленький полуостров на озере Онтарио, где отдыхают во время перелета пять миллионов бабочек–монархов. Их бумажные трепещущие крылышки одевают каждое дерево прозрачным, переливающимся оранжевым сиянием. Это было на площадке молодняка в чикагском зоопарке — каждое животное, будь то горилла, муравьед или гиппопотам, начинает жизнь с игры и озорства.

Эйсли прав: в центре вселенной мы найдем улыбку, струю радости, хранящуюся там от начала творения.

Это знает каждый родитель, впервые прижимающий к себе дитя, свое дитя. Это чувство испытывал Бог, когда, оглядев Свое творение, признал, что оно весьма хорошо. В начале, в самом начале, разочарования не было. Была радость.

Адам и Ева

Но первой главой Бытия история творения не исчерпывается. Чтобы понять дальнейшее, надо самому что–то создать.

Каждый творец, начиная с ребенка, строящего что–то из кубиков, и вплоть до Микеланджело, знает: творчество требует самоограничения. Создавая нечто, чего прежде не было, вы вынуждены при этом отказываться от всех других возможностей. Вы прилепили изогнутый хобот к голове слона — теперь уже нельзя поместить его сбоку или сзади. Вы решили рисовать простым карандашом — значит, набросок выйдет черно–белым, а не цветным.

От этих ограничений не свободен ни один сколь угодно великий художник. Микеланджело понимал, что никакая оптическая иллюзия не придаст потолку Сикстинской капеллы объем, каким обладали его скульптуры. Он выбрал материал и способ — роспись по штукатурке — и тем самым ограничил самого себя.

В акте творения Бог изобретал материал по мере необходимости, наделяя бытием то, что прежде существовало лишь в Его воображении. Но каждый свободный выбор влек за собой ограничения. Бог избрал пространственно–временной мир, среду с определенными ограничениями, в которой события могут происходить только последовательно. Бог, видящий разом прошлое, настоящее и будущее, выбрал временную последовательность, как художник выбирает холст и краски. И этот выбор определил границы, внутри которых мы живем до сих пор. (Хасиды подобрали специальный термин для добровольного самоограничения Бога — цимцум.)

«И сказал Бог: да произведет вода… душу живую». За этой фразой — множество конкретных решений: рыба с жабрами, а не с легкими, чешуя вместо шерсти, кровь, а не древесный сок. На каждом этапе Творец делает выбор, отвергая альтернативы.

В первых главах Бытие рассказывает, как Бог осуществляет конкретные шаги, делает выбор и вводит ограничения, а затем текст возвращается к уже описанным событиям и повторяет ту же историю, но уже более подробно. На шестой день Бог создал мужчину и женщину, существа, принципиально отличающиеся от всех остальных. Бог сотворил их по Своему образу. Он хотел увидеть в них нечто от самого Себя. Люди задуманы Им как зеркало, отражающее Его облик.

Однако Адам и Ева отличались от прочих тварей не только этим. Из всех созданий Божьих только они имели потенциальную возможность восстать против Своего Создателя. Эти статуи могли плюнуть в ваятеля, эти персонажи могли заново переписать пьесу. Они полностью свободны.

«Человек — великий риск Бога», — сказал один богослов. Другой, Серен Кьеркегор, сформулировал эту мысль так: «Бог, так сказать, связал Себя Своим решением». Почти все, что богословы говорят о свободе человека, представляется верным и в то же время неверным. Как может всемогущий Бог рискнуть? Как может связать самого Себя? И все же творение человека оборачивается поразительным самоограничением Бога.

Перечтем фантазию Уильяма Ирвина Томпсона:

«Вообразите Бога на небесах, окруженного ангельским хором, неустанно воспевающим хвалу… «Я заранее знаю, каким должен быть идеальный мир. Благодаря своему совершенству он будет функционировать четко, словно отлаженный механизм, он никогда не отклонится от Моей воли». Поскольку Божий разум сам по себе совершенен, Ему нет надобности творить совершенный мир — достаточно вообразить его, и сразу же проступают мельчайшие подробности. Но такой мир не представляет особого интереса ни для человека, ни для Бога, и потому Господь продолжает рассуждать: «Но что, если сотворить совершенно свободный мир, свободный даже от Меня? Что если б Я скрыл от этого мира Свое всемогущество? Творение смогло бы жить своей собственной жизнью, его не подавляло бы Мое грозное присутствие? Будут ли эти существа любить Меня? Полюбят ли Меня создания, которым Я не стану предписывать любовь к Себе непреложным законом? Может ли любовь родиться из свободы? Мои ангелы любят Меня, но они все время видят Меня перед собой. А что если сотворить существа, подобные Мне, Создателю? Свободные существа. Однако если наделить мир свободой, возникает опасность: если допустить в этот мир зло, свободное существо может уклониться от Моей воли. Хмм. А что если Я сохраню отношения с этой динамически развивающейся вселенной, если Я и эти существа станем соавторами великой космической драмы? Что если Я разрушу все попытки зла пересилить добро? Ведь даже из зла можно извлечь неведомое, невообразимое благо! Полюбят ли тогда Меня эти новые, свободные создания? Присоединятся ли ко Мне, извлекая благо из зла, новизну из свободы? Что будет, если Я войду в их мир форм и ограничений, мир страдания и зла? Ах, Я и сам не знаю, что может произойти в подлинно свободной вселенной. Решусь ли Я, даже Я, на этот риск во имя любви?»[6]

Почему Адам и Ева восстали? Они жили в райском саду, и если у них и были хоть какие–то причины для недовольства, они могли по–дружески обсудить свои дела с Богом. Но в саду росло запретное дерево с заманчивым названием: «Древо добра и зла». Очевидно, Бог что–то скрывает от них. Какой секрет таится за этим названием? Как узнать, если сам не отведал? Адам и Ева сделали собственный «творческий» выбор: они съели плод, и земля перестала быть такой, как прежде.

Глава 3 Бытия точно передает чувства Бога, вызванные актом непослушания: Он горюет — отношения разрушены, Он разгневан ложью, Он испытывает нечто, весьма напоминающее тревогу: «Вот, человек стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно».

Тварный мир при всей его свободе нес в себе некие ограничения, и мятеж, который Адам и Ева изначально считали освободительным, тоже принес с собой определенные ограничения. Их выбор означал разрыв с Богом. Раньше они гуляли с Богом в саду, общались с Ним лицом к лицу. Теперь же, заслышав Его шаги, они поспешили укрыться в кустах. Близость исчезла, ее сменили неловкость и смущение. Нынешнее разочарование человека его личными отношениями с Богом — лишь отголосок того мятежа.

Мы, видимо, не вполне понимаем что за проблема возникает в мире, в котором ограниченная свободная воля сосуществует с волей абсолютной — каждый момент происходит нечто вроде «отречения Бога от власти».

Клайв Льюис

7. Родитель[7]

Вернувшись из Колорадо, я продолжал перечитывать Книгу Бытия в надежде найти в библейском рассказе о начале нашего мира какой–то ключ к Божьему замыслу. Даже после того как человек взбунтовался против Создателя, Творец не оставил Свое творение. Книга Бытия приводит поразительные примеры того, как Бог продолжает общаться с людьми.

Если бы понадобилось изложить сюжет Бытия в одной фразе, я сказал бы так: Бог учится быть родителем[8].

Ослушание, совершившееся в Эдеме, навсегда изменило мир, уничтожив близость Адама и Евы с Богом. В первозданном же мире — в этой некоей прелюдии к мировой истории — Бог и люди должны были еще приспособиться друг к другу. Человек сделал первый ход, нарушив установленные правила, Бог в ответ подверг человека оговоренному заранее наказанию. Каково было тогда Богу? Не похоже ли Его состояние на то, в котором находятся родители двухлетнего ребенка?

Вряд ли можно обвинить Бога в том, что Он в ту пору мало вмешивался в земные события. Он был нежным и не скорым на расправу родителем. Когда Адам провинился, Бог говорил с ним, объясняя, как изменится все творение из–за того выбора, который сделал сам Адам. В следующем поколении произошло очередное ужасное преступление — убийство. «Что ты сделал?! — обращается Бог к Каину. — Слышишь? Кровь брата твоего вопиет ко мне от земли». И опять же Бог лично говорит с грешником, сам подбирает ему наказание.

Земля и род человеческий катились по наклонной плоскости. И вот нижняя точка падения. Ни одна строка из Библии не сравнится по горечи и безнадежности с этой: «И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем». Мы слышим в этих словах боль и потрясение Бога — отчаявшегося в своем детище родителя.

Разве не доводилось испытывать подобных сожалений каждому из нас? Сын–подросток восстает против своих родителей. «Ненавижу вас!» — орет он, подыскивая самые оскорбительные слова, будто вонзая нож им в грудь. Бога отвергло не одно какое–то Его дитя, а все человеческое племя. И Бог уничтожил то, что создал. Вся радость первой главы Бытия погребена под бурлящими водами Потопа.

Но оставался Ной, муж веры, «ходивший с Господом». После всей горечи, которая изливается на читателя с третьей главы Бытия по седьмую, мы прямо–таки чувствуем, как Бог вздыхает с облегчением: выбравшись на сушу, Ной, первым делом приносит жертву спасшему его Господу. Наконец–то появился человек, на которого можно положиться. Спустя столетия Бог, беседуя с Иезекиилем, назовет Ноя в числе троих наиболее верных своих последователей. Планета очищена и порождает новую жизнь. Бог заключает с Ноем договор, Он берет на себя обязательства не только по отношению к Ною, но и по отношению ко всему живому. Бог обещает одно: никогда более не истреблять все творение.

Договор между Богом и Ноем — это минимально необходимый фундамент любых отношений: одна сторона обязуется не уничтожать другую. Но даже этим обещанием Бог ограничивает Себя: Он — враг любого зла во вселенной — клянется какое–то время терпеть грех на этой планете, или, во всяком случае, разрешать проблему зла иными средствами, не прибегая к массовому истреблению. Словно отец взбунтовавшегося и покинувшего дом подростка, Он превращается в Отца, терпеливо ждущего возвращения сына. (Как красноречиво рассказывается об этом в притче о блудном сыне!) Прошло немного времени — и новый мятеж, на этот раз в Вавилоне, подверг испытанию принятое Богом решение. Однако Бог остался верен своей клятве не губить человечество.

Итак, в начале нашей истории Бог действовал настолько явно для людей, что никому и в голову не приходило жаловаться на Его молчание или отсутствие, но в этих ранних эпизодах прослеживается одна общая черта: все они — акты наказания, совершенные в ответ на ослушание. Стараясь установить взрослые отношения со свободными личностями, Бог наталкивался на грубый отпор с их стороны. Могли Он считать Свои создания взрослыми, если они продолжали вести себя, словно дети?

Замысел

Глава 12 Бытия отмечает совершенно новое событие: впервые со времен Адама Бог вмешивается в земные дела не с целью наказать, а для того, чтобы привести в действие новый замысел в истории человечества.

Бог не делал тайны из своих намерений, Он без утайки объявил Аврааму: «Я произведу от тебя великий народ, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение». Эта формула в разных вариантах повторяется в Бытие 13, 15, 16, 17, а также в десятке других мест Ветхого Завета. Бог не пытается сразу же восстановить нормальный порядок жизни на земле, Он предпочитает начать с «первопоселенцев», с нового народа, отделенного от всех других. Поверив посулам Господа, Авраам оставляет родной дом и переселяется за несколько сотен миль в Ханаан.

Аврааму оказана небывалая честь: он станет отцом нового народа. Однако именно Авраам оказывается первым в Библии персонажем, жестоко разочаровавшимся в Боге. Он видел чудеса, он принимал ангелов У себя в доме, он имел пророческие видения, но его точило сомнение: после всех обещаний, после ослепительного откровения настали годы молчания, долгие годы одиночества и растерянности.

«Пойди в землю, которую Я укажу тебе», — позвал Господь, но в Ханаане разразилась засуха, коренные обитатели страны голодали и умирали, так что Аврааму пришлось бежать в Египет.

«Умножу потомство твое, как звезды небесные», — сулил Господь, но вряд ли эти обещания могли успокоить Авраама: ему миновало семьдесят пять лет, а его шатер так и не наполнился шумом детской возни. В восемьдесят пять лет он прибег к крайнему средству — матерью его первенца сделалась рабыня. В девяносто девять лет Божье обещание превратилось для него в пустой звук, и тут Бог явился, чтобы подтвердить свои слова. Авраам рассмеялся Ему в лицо. Он станет отцом в девяносто девять лет? Девяностолетняя Сара выносит дитя? Старики только посмеивались.

Горький то был смех. Бог подарил бездетным супругам надежду на многочисленное потомство, а потом отошел в сторону и следил, как они приближаются к одинокой старости, словно не желал им помочь. Что за игру Он вел? Чего Он добивался?

Библия говорит: Бог хочет от человека веры, и этот урок Авраам в итоге усвоил. Он научился верить даже тогда, когда по земным меркам не оставалось никаких оснований для веры. Он не дожил до того дня, когда евреи и впрямь заполнили землю, точно звезды — полуночное небо. Он дождался лишь рождения их с Саррой единственного сына, мальчика, чье имя напоминало о нелепой, противоречащей здравому смыслу вере — ибо «Исаак» означает «смех».

Эта схема сохранялась и в следующих поколениях: Исаак тоже взял в жены бесплодную женщину, а вслед за ним — его сын Иаков. Досточтимые праматери избранного народа, Сарра, Ревекка, Рахиль, провели лучшие женские годы в отчаянии и безнадежности. Им тоже было знакомо ослепительное откровение, а за ним — пустое, темное время ожидания, не заполненное ничем, кроме веры.

Игрок мог бы сказать, что Бог делал ставку против Себя самого. Циник возразил бы, сказав, что Бог издевался над созданием, которое якобы любил. Однако Библия прибегает к простому и таинственному выражению, описывая отношения, складывавшиеся между Богом и людьми: «в вере». Бог ценил в людях веру превыше всего, и вскоре людям стало ясно: только верой можно выразить свою любовь к Богу.

Иосиф

Если прочесть Книгу Бытия от начала до конца, непременно заметишь определенную перемену в отношении Бога к своему народу. Сначала Он пребывает рядом с первыми людьми, Он гуляет с ними в саду, наказывает каждого из них соразмерно провинности, напрямую общается с ними, участвует в каждом моменте их жизни. Даже в дни Авраама посланцы свыше заглядывали в шатер и делили с людьми трапезу. Однако со времен Иакова Бог подает уже не столь очевидные знаки своего присутствия: таинственный сон о лестнице, борьба во сне. В конце Книги Бытия человек по имени Иосиф получает указания от Бога совсем уж неожиданными способами.

Когда речь заходит об Иосифе, повествование как бы замедляется. Бог теперь действует преимущественно «за кулисами». Бог говорит с Иосифом не через ангелов, а с помощью снов, привидевшихся египетскому деспоту.

Если уж кто имел право разочароваться в Боге, так это Иосиф. Он упорно стремился к благу, и это приносило ему одни только беды. Он раскрыл своим братьям значение сна — и они бросили его в колодец. Он противостоял сексуальному искушению — его бросили в египетскую тюрьму. Там он вновь толкует сновидение, спасая жизнь товарищу по камере, а этот человек, едва выйдя на свободу, тут же забывает об Иосифе. Хотел бы я знать, приходили ли на ум добродетельному Иосифу, томившемуся в египетской темнице, те же вопросы, что и Ричарду: «Справедлив ли Бог? Почему Он молчит? Почему Он скрывается?»

Но взглянем на ситуацию с точки зрения Бога–родителя. Возможно ли, что Он намерено «отошел в сторону», чтобы вера Иосифа развилась и сделалась более зрелой? Не потому ли Бытие уделяет Иосифу больше внимания, чем любому другому персонажу? Пройдя через все испытания, Иосиф научился доверять Богу — не в том смысле, что Бог избавит его от трудностей, а в том смысле, что из любой беды Бог в конце концов извлечет благо. Глотая слезы, Иосиф пытается объяснить свою веру братьям, пытавшимся его убить: «Вы хотели повредить мне, а Бог обратил это на благо».

Главная весть основной части Ветхого Завета — весть об одиночестве Бога.

Г. К. Честертон

8. Открытый свет[9]

Книга Бытия заканчивается тем, что одна семья, еще достаточно немногочисленная — все ее сыновья перечислены поименно — находит убежище в Египте. Следующая книга, Исход, на первых же страницах показывает нам разросшееся племя израильтян, превратившихся в рабов злого фараона. Нигде в Библии нет подробного рассказа о том, что произошло за четыреста лет, отделяющих эти две сцены друг от друга.

Я слышал много проповедей о жизни Иосифа, еще больше — о Моисее и чуде исхода, но никогда никто не Рассуждал при мне о четырехсотлетнем разрыве между Книгой Бытия и Исходом. (Не коренится ли наше разочарование в привычке пролистывать страницы, повествующие о периодах молчания, спеша к библейским повестям о победах и триумфах?) Нам хочется поскорее услышать радостный рассказ об освобождении из рабства. Но вдумайтесь: небеса молчали четыреста лет — это вдвое дольше, чем вся история США! Конечно же, еврейские рабы полностью разочаровались в Боге.

Представьте себя на месте еврея, потомка Авраама, с детства слышавшего о чудесах, обещанных Богом этому великому человеку. «Когда–нибудь твои отпрыски станут великим народом и будут жить в мире на собственной земле!» Бог лично дал такое обещание сперва Аврааму, затем Исааку и Иакову. Вы с младенчества затвердили эти обетования, но разве за ними что–то стоит? Разве они — не волшебная сказка? Свободный народ? Вам и вашим близким приходится гнуть спину на царя самой сильной из мировых держав. Вы каждый день подвергаетесь оскорблениям, бичи египетских надсмотрщиков гуляют по вашим спинам. Маленького брата убили солдаты фараона.

А Земля обетованная — она где–то далеко на востоке. Ее поделили между собой двенадцать царей.

Четыреста лет протекло в молчании. Но вот родился Моисей — и тут начались знамения, которые могли убедить любого скептика. Сперва Бог является в горящем кусте и называет Моисею Свое имя. Бог говорит с Моисеем начистоту: «Мой народ достаточно страдал. Пришло время тебе увидеть, что Я сотворю для него». И Бог устраивает настоящее представление, неслыханную демонстрацию Своей власти. Десять раз подряд Он вмешивался в события мира людей столь явно, что в Египте не осталось ни одного человека, способного усомниться в Его существовании. Нашествие лягушек и гнуса, град и саранча — Господь Вселенной не скупился на доказательства Своего бытия.

Следующие сорок лет — в годы скитания в пустыне — Бог нес Свой народ, «как человек носит своего сына». Он кормил израильтян, давал им одежду, планировал их дневные переходы, сражался за них в битвах.

Справедлив ли Бог? Почему Он молчит? Зачем скрывается? Эти вопросы могли тревожить евреев, но лишь до того момента, когда, призвав Моисея, Бог сорвал завесу. Бог карал зло и вознаграждал добро. Бог говорил вслух, говорил громко. Бог открывался Моисею и всем израильтянам в образе облачного и огненного столпа.

Вглядимся в реакцию израильтян на столь очевидное участие Бога в их судьбе, и станет понятно, какими ограничениями всегда сопровождается сила и власть: Бог всесилен во всем, кроме одного, самого важного — власть не способна заставить любить. Десять казней Исхода обнаружили власть Бога над фараоном. Но вот Книга Чисел описывает десять народных мятежей против Бога и свидетельствует, что Его власть была неспособна дать то, чего Бог жаждал превыше всего — любовь и верность Израиля. Весь фейерверк чудес не мог принудить Израиль довериться Богу и последовать за Ним.

Ни к чему обращаться за примером к древнему Израилю. Что происходит в тоталитарном обществе? Уцелевшие жертвы свидетельствуют о произволе охранников в концлагере. Те могли силой вынудить заключенных отречься от Бога, проклясть родных, гнуть спину на бесплатных работах, есть отбросы и кал, убивать, а затем хоронить ближайших друзей, даже своих родителей. Все было в их власти, кроме одного: они не могли внушить любовь своим жертвам.

Любовь неподвластна силе — может быть, именно поэтому Бог нечасто являет Свое всемогущество. Он создал нас для того, чтобы мы Его любили. Но никакие самые поразительные чудеса — даже совершенные по нашей просьбе — отнюдь не способствуют пробуждению любви. Как говорит Дуглас Джон Холл: «Проблема Бога не в том, что Он не может чего–то. Проблема в том, что Бог любит нас, и эта любовь осложняет Ему жизнь, как осложняет жизнь любому человеку»[10].

Даже Творец вселенной чувствует себя отчасти беспомощным, когда Его любовь отвергают. Так горюет каждый отец, утратив любовь дорогого дитя. Ветхий Завет напоминает дневник нежно влюбленного в Израиль Бога:

«При рождении твоем, когда ты родилась, пупа твоего не отрезали, и водою ты не была омыта для очищения, и солью не была осолена, и пеленами не повита. Ничей взгляд не сжалился над тобою, чтобы из милости к тебе сделать тебе что–нибудь из этого; но ты выброшена была на поле, по презрению к жизни твоей, в день рождения твоего.

И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, брошенную на попрание в кровях твоих, и сказал тебе: «Живи!». Умножил тебя как полевые растения; ты выросла и стала большая, и достигла превосходной красоты: поднялись груди, и волоса у тебя выросли; но ты была нага и непокрыта.

И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви; и простер Я воскрылия риз Моих на тебя, и покрыл наготу твою; и поклялся тебе и вступил в союз с тобою, говорит Господь Бог, — и ты стала Моею.

Омыл Я тебя водою и смыл с тебя кровь твою и помазал тебя елеем. И надел на тебя узорчатое платье, и обул тебя в сафьянные сандалии, и опоясал тебя виссоном, и покрыл тебя шелковым покрывалом. И нарядил тебя в наряды, и положил на руки твои запястья и на шею твою ожерелье. И дал Я тебе кольцо на твой нос и серьги к ушам твоим и на голову твою прекрасный венец».

Но всеведущий Бог предвидит трагическую участь Израиля: «Я знал мысли их, которые они имеют ныне, прежде нежели Я ввел их в добрую землю, о которой Я клялся отцам их», — говорит Он. Когда Его народ собирался на берегу Иордана, готовый к великим переменам, Бог позволил нам на мгновение увидеть, что значит быть Богом. Он не разделяет радостного ожидания, царящего в лагере. Бог делится Своей тревогой с Моисеем в скинии. Более всего Бог желает, чтобы Его завет с народом не был нарушен. «О, если б сердце их было у них таково, чтобы бояться Меня и соблюдать все заповеди Мои во все дня, дабы хорошо было им и сынам их вовек». Но постоянные бунты в пустыне уже показали, к чему идет дело.

Бог предсказывает: наступит день страшного отпадения народа. «И сокрою лице Мое от него в тот день». Бог говорит печально и безнадежно, словно отец наркомана, бессильный спасти свое дитя от самоуничтожения, словно муж алкоголички, слышащий ее бормотание — дескать, завтра, послезавтра исправлюсь — и вспоминающий, сколько раз уже его жена нарушала данный зарок.

Бог дает Моисею удивительное поручение: написать песню, чтобы все израильтяне выучили ее наизусть как историческое свидетельство. Эта песня передает точку зрения самого Бога. Это жалоба влюбленного, обиженного и уязвленного настолько, что Он готов оставить свою любовь. Так в час рождения нации, когда израильтяне радостно готовились перейти Иордан, зазвучал национальный гимн — самый необычный гимн, какой только доводилось петь людям. В нем не было ни слова надежды, только печаль и обреченность.

Израильтяне вспоминали в этой песне благословенные времена, когда Бог подобрал их в страшной пустыне и берег, словно зеницу ока. Они пели о грядущей измене — о времени, когда они позабудут Бога, давшего им жизнь. Они пели о проклятии, которое поразит их, о губительном голоде, смертоносной чуме, о стрелах, окрашенных кровью. Эта горестная музыка еще звучала в их ушах, когда израильтяне входили в Землю обетованную.

Я повернул назад, точно гончая, вынюхивающая след, — теперь я уже искал нужные мне намеки в рассказе о странствии по пустыне. Скиния, сияющая присутствием Бога, чудесная пища, ниспосланная с неба, несчастные странники, сорок лет потратившие в песках пустыни, — где–то между ослепительным обещанием и бессмысленным сорокалетним блужданием наступило разочарование в Боге. Что же произошло?

Как часто я мечтал, чтобы Бог явил Себя открыто и явно, чтобы Он «сделал что–нибудь». Однако перечитывая печальную историю падения Израиля, я убедился, что и у прямого вмешательстве Бога есть оборотная сторона. Прежде всего израильтянам стало недоставать личной свободы. Они жили чересчур близко к святому Господу и все мелочи их жизни — половые сношения и менструация, дневной рацион питания и ткани, из которых шились их одежды, — все подлежало строжайшей регламентации. Нелегко быть народом избранным. Богу непереносимо находиться среди грешников, но также и израильтянам нестерпимо было жить рядом со святым Господом.

Больше всего израильтян раздражали пустяки. То и дело они жаловались на пищу. Сорок лет им приходилось изо дня в день есть одно и то же: по утрам они собирали выпадавшую, будто росу, манну («манна» буквально переводится «что это такое?»). Казалось бы, однообразие в еде — невелика цена за избавление от рабства, но народ ворчит: «Какой рыбой питались мы в Египте, причем бесплатно! Были огурцы, дыни, лук и чеснок, а теперь даже есть не хочется — все манна да манна!»

Но помимо этих внешних проблем возникла еще одна, духовная: как ни парадоксально, когда Бог вплотную подходил к Своему народу, люди отдалялись от Него. Моисей тщательно разработал ритуал, обязательный для каждого, кто попытался приблизиться к Богу. Не допускалось ни малейших отклонений от инструкции. Израильтяне получили явное свидетельство присутствия Бога в Святая Святых, но никто не смел туда войти. Чтобы представить себе, как складывались «личные отношения» израильтян с Богом, достаточно прислушаться к их воплю: «Вот, мы умираем, погибаем все, все погибаем! всякий, приближающийся к скинии Господней умирает…» «Да не услышу впредь гласа Господа Бога моего и огня сего великого да не увижу больше, дабы мне не умереть».

Однажды великий физик Исаак Ньютон поставил эксперимент: он долго и пристально смотрел на отражение солнца в зеркале. В результате он получил ожог сетчатки и на некоторое время ослеп. Даже после того как он провел три дня в помещении с задернутыми шторами, яркое пятно все еще продолжало гореть перед его глазами. «Я всячески пытался отвлечь свое воображение от солнца, — пишет он, — но стоило мне подумать о нем, как я тут же видел перед собой его образ, хоть и находился в темноте». Если бы Ньютон отвел взгляд от солнце минутой позже, он мог вовсе лишиться зрения. Рецепторы человеческого глаза не способны выдержать прямой солнечный свет.

Опыт Ньютона можно трактовать как притчу. И такой же урок извлекли израильтяне из долгого странствия по пустыне. Они пытались сосуществовать с Создателем Вселенной, жившим посреди их лагеря, но в итоге из многих тысяч радостно покинувших Египет рабов лишь двое остались в живых. Разве глаза, едва способные взирать на огонь свечи, могут смотреть на солнце?

«Кто из нас может жить при огне пожирающем? кто из нас может жить при вечном пламени?» — вопрошает Исайя. Наверное, нам следует не горевать о скрытости Бога, а благодарить Его за предусмотрительность.

9. Один сияющий миг[11]

В возрасте девяти лет Лев Толстой бросился головой вниз из окна третьего этажа в полной уверенности, что Бог поможет ему полететь. Этот опыт стал для него первым большим разочарованием в Боге. К счастью, Толстой пережил падение и спустя годы сам смеялся над тем детским испытанием веры.

Все дети мечтают о сверхъестественном. «Боже, помоги мне пройти по озеру аки посуху. Помоги мне побить того задиру. Сделай меня таким умным, чтобы не пришлось делать уроки». Если бы Бог счел уместным ответить на какую–либо из этих молитв, если бы, точно джинн из бутылки, Он исполнил заветное наше желание, постарались бы мы из благодарности угодить Ему? В черные часы отчаяния я почти бессознательно твердил: «Если Бог спасет меня, выручит, если все обойдется, если все будет хорошо… я последую за Ним».

Ричард был твердо убежден, что каждый из нас превратился бы в преданного пса, если бы Хозяин всегда поступал по справедливости, отдавал четкие приказы и был доступен нашим чувствам. На примере израильтян, блуждавших в пустыне, мы уже убедились, что Ричард не совсем прав. Однако вы можете возразить: вера народа поколебалась, когда он оказался, по описанию Моисея, в «пустыне великой и страшной, где змеи, василиски, скорпионы и места сухие, на которых нет воды». Кто бы не сдался при подобных обстоятельствах? Но было ли в истории Израиля другое такое время, когда Бог не только находился рядом, но и исполнял желания Своего народа?

Интонация Ветхого Завета оживляется, когда речь заходит о царе Давиде. «Как бы от сна воспрянул Господь, как бы исполин, побежденный вином», — говорит об этой эпохе Псалом 77. Наконец Господь нашел человека Себе по сердцу, человека, способного объединить народ. Похотливый Давид нарушал все писаные законы, за исключением одного: он любил Господа всем сердцем своим, всем разумом и всей душой. Когда Давид сделался царем, вернулась мечта о завете с Богом.

Когда же престол занял сын Давида, Соломон, Господь исполнил все упования. Сбылись те сказки, в какие ныне верят лишь дети: Бог предложил осуществить любое желание Соломона, дать ему долгий век, богатство, все, что угодно. Когда же Соломон выбрал мудрость, Бог сам добавил к этому дару богатство, славу и мир. Эпоха Соломона превратилась в золотой век, в прекрасный период мира и спокойствия в долгой, мучительной истории евреев.

Соломон

Соломон унаследовал израильский престол в ранней юности и вскоре сделался богатейшим человеком на земле. Библия утверждает, что серебро в Израиле ценилось не выше обычного камня. Торговый флот разыскивал повсюду редкости для частной коллекции царя — вез мартышек и бабуинов из Африки, тонны золота и слоновой кости. Соломон обладал и поэтическим даром: он сочинил 1005 песен и 3000 притч.

Правители приезжали издалека, чтобы испытать мудрость Соломона и своими глазами увидеть построенную им столицу. Царица Савская сказала ему:

«Верно то, что я слышала в земле своей о делах твоих и о мудрости твоей; но я не верила словам, доколе не пришла и не увидели глаза мои: и вот, мне и вполовину не сказано; мудрости и богатства у тебя больше, нежели как я слышала. Блаженны люди твои и блаженны сии слуги твои, которые всегда предстоят пред тобою и слышат мудрость твою! Да будет благословен Господь Бог твой, Который благоволил посадить тебя на престол Израилев!»

Эти слова впечатляют — тем более, что вышли они из уст царицы, оставившей царю в подарок четыре с половиной тонны чистого золота.

Что чувствовал Бог в те славные дни? Библия дает ясно понять: Он чувствовал облегчение, радость, даже восторг. Израильтяне избавились от своей привычки ворчать по всякому поводу, Соломон всеми способами доказывал Богу, как любит Его. Он щедро пускал богатства своей страны на строительство огромного Храма — 200 000 строителей понадобилось, чтобы возвести это чудо света. Храм сиял издали, точно покрытая снегом гора.

Ветхозаветное повествование достигло апогея в день, когда Соломон освятил Храм. Вообразим сцену из кинофильма — эпизод торжественной встречи землян с представителями других миров. А теперь вспомним, что подобное произошло в тот день в Иерусалиме, только безо всяких спецэффектов. Тысячи людей собрались посмотреть на величественную церемонию, и когда Слава Божья наполнила Храм, даже священники отступили в смятении.

Бог превратил Храм Соломона в центр Своего пребывания на земле. Толпа тут же, на месте, решила остаться в Иерусалиме еще на две недели, продлить торжества. Соломон преклонил колени на бронзовом помосте и громко молился: «Я построил храм в жилище Тебе, место, чтобы пребывать Тебе во веки». Но тут он остановился, задумавшись: «Поистине Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил имени Твоему».

Потом Бог ответил царю: «Ныне очи Мои будут отверсты и уши Мои внимательны к молитве на месте сем. И ныне Я избрал и освятил дом сей, чтобы имя Мое было там во веки». Бог сделал это! Сбылись наконец Его обещания Аврааму и Моисею. Израильтяне получили землю, они стали народом и страной с определенными границами, и посреди них сиял величественный символ присутствия Бога. Никто из участников той церемонии освящения Храма не мог бы усомниться в Боге, все видели огонь и облако, в которых Он явился. И все это произошло не в пустыне, населенной лишь змеями и скорпионами, а в стране, изобилующей золотом и серебром.

Когда все, мыслимое и немыслимое, складывалось в его пользу, Соломон вроде бы с благодарностью повиновался Богу. Молитва при освящении Храма (3 Царств 8) — одна из наиболее величественных и прекрасных молитв Израиля. И все же к концу своего царствования Соломон успел растерять почти все свои преимущества. Поэт, воспевавший любовь, перестал быть разборчивым в интимной жизни — семьсот жен и триста наложниц! Мудрец, сочинивший полные здравого смысла притчи, своей жизнью перечеркнул собственную мудрость: он предавался роскоши и неслыханным излишествам. Чтобы угодить своим иноземным женам, благочестивый человек, построивший Храм Господу, сделал последний, роковой шаг: он допустил в священную столицу идолопоклонство.

На глазах одного поколения Соломон превратил Израиль из провинциальной страны, чье выживание полностью зависело от Господа, в самодостаточную и грозную политическую силу. Но на этом пути он забыл о цели, к которой призывал его Господь. Ко времени смерти Соломона Израиль весьма напоминал Египет, из которого бежали еврейские рабы: империя с раздутым аппаратом чиновничества, рабским трудом и государственной религией, менявшейся по прихоти правителя. Мирской успех затмил прежнее рвение о Царстве Божьем. Краткое, сияющее видение народа, живущего согласно завету, потускнело, и Бог отнял от Израиля Свою руку. После смерти Соломона Израиль распался на два государства, и оба они устремились к своей гибели.

Лучшей эпитафией для Соломона может стать цитата из Оскара Уайльда: «В этом мире существует лишь две трагедии. Одна заключается в том, что человек не получает желаемого, вторая — в том, что он это получает». Соломон получил все, чего хотел, включая все возможные знаки власти и высокого положения. Но при этом он забыл о своей зависимости от Бога, он стал полагаться на нечто внешнее — ему понадобился самый большой в мире гарем, дворец, вдвое превышающий своими размерами Храм, войско на колесницах и развитая экономика. Успех вроде бы гарантировал Соломона от любого разочарования в Боге, но в то же время он избавил его и от потребности в Боге. Чем больше Соломон наслаждался благами этого мира, тем меньше думал о Даятеле благ.

В пустыне Бог обитал в огненном и облачном столпе так близко к людям, что Его сила порой «вырывалась наружу» с разрушительными для Израиля последствиями. Во времена Соломона Бог ограничивал Свою силу, сделав царя своим представителем перед людьми. Когда Божье присутствие сосредоточилось в Храме, израильтяне, в ужасе отшатывавшиеся от Бога в пустыне, стали воспринимать Его как должное. Бог стал достопримечательностью царской столицы.

В ответ на это Бог незаметно покинул царский дом. Эта мысль четко просматривается в Ветхом Завете — подробно рассказывается лишь о первых трех царях — Сауле, Давиде и Соломоне. Их потомкам уделено по несколько строк, они сливаются в тумане забвения. Вместо них Бог обращается к пророкам.

10. Огонь и слово[12]

Несчастное совпадение можно было бы истолковать как акт божественного возмездия: под протестующие крики толпы священник Дэвид Дженкинс (59 лет), публично заявлявший, что нет необходимости буквально понимать непорочное зачатие или Воскресение, был рукоположен в епископы Дурхэма в Йоркском соборе. Спустя три дня ранним утром в деревянную крышу южного придела собора (XIII век) ударила молния. К 2.30 утра пламя охватило этот шедевр средневековой архитектуры, признанный величайшим готическим собором Северной Европы… Противники Дженкинса тут же объявили, что Бог поддержал их точку зрения… Некий викарий, выдворенный из собора во время церемонии рукоположения за громогласный протест, предположил, что огонь вызван Божьим вмешательством. Другие… напоминали о пророке Илии, сведшем с небес огонь, уничтоживший на глазах пророков Ваала языческий алтарь.

Таймс. 23 июля 1984

Проблема с поразившей Йоркский собор молнией заключается в том, что этот случай — исключение. Небесный огонь покарал знаменитый храм — а как насчет унитариев, отрицающих большинство доктрин ортодоксального христианства? Что сказать о мечетях и святилищах индуистов? Почему Дэвид Дженкинс навлек на себя Божий гнев, а кощунник Бертран Рассел дожил безнаказанным до преклонных лет? Если б Господь расплачивался с нами молниями за каждое неверное суждение, наша планета сверкала бы по ночам не хуже рождественской елки.

И все же однажды, почти тридцать веков назад, с неба сошел огонь, и с тех пор все священники вспоминают события на горе Кармил. Этой истории присущ сказочный оттенок на манер Толкиена: Илия, словно Фродо, отважившийся на путешествие в Мордор, пересек весь Израиль и добрался до горы, возвышавшейся посреди пустыни, чтобы там в одиночку бросить вызов восьмистам пятидесяти лжепророкам.

Илия, самый необузданный из израильских пророков, зачаровывал толпу словно фокусник. Он облил очаг водой из двенадцати больших кувшинов — вода же была драгоценностью после трехлетней засухи. Казалось, ничего не произошло. Неужели Илия посмеялся над народом? И вдруг — вот оно: огненный шар — раскаленный, плавящий камни и почву, — будто метеор, летит с ясного неба. Огонь пожирает разлившуюся по канавкам воду, словно это не вода, а нефть. Толпа в ужасе падает наземь. «Господь есть Бог! Господь есть Бог!» — кричат все.

Бог устроил публичное представление и на глазах у всех рассеял силы зла. Естественно, этот эпизод вошел в предания веры. Даже Иисуса верующие принимали за воплощение Илии. Даже сегодня, когда молния ударяет в собор, находятся люди, вспоминающие о горе Кармил.

Но сидя в уединенной хижине в Скалистых горах и перечитывая Библию, я увидел судьбу Илии совсем в ином свете| Он и его сподвижник Елисей показались мне не прототипами всех библейских пророков, а удивительным исключением. Почти никто из их преемников даже в слабой степени не обладает способностью творить чудеса. Значит, если мы вздыхаем о силе этих пророков, мы не о том томимся, о чем следовало бы. Знамения и чудеса Илии были лишь мгновенной вспышкой в истории Израиля, они не оказали продолжительного воздействия даже на его современников. Илия добился не возрождения веры, а лишь краткого приступа религиозного рвения, а затем вновь возобновилось затяжное, неумолимое соскальзывание прочь от Бога. Царь Ахав, собственными глазами видевший чудо на горе Кармил, остался в историческом предании худшим из царей Израиля. |

По–видимому, даже на Илию огненный поток, излившийся на гору Кармил, не произвел столь уж неизгладимого впечатления. В страхе за свою жизнь пророк бежал как можно дальше от царицы Иезавель, мстительной супруги Ахава. И когда Бог в следующий раз явился Илии, Он предстал не в обличии огня или мощного урагана, или землетрясения — пророк услышал шепот, тихий, едва различимый голос, знамение поразительных перемен.

Пророки

Нелегко было следовать примеру пророка Илии. Вскоре после столь зрелищного события на горе Кармил другой пророк, Михей, примерно при таких же обстоятельствах свидетельствовал перед царем Ахавом. Подобно Илии, он разоблачил четыреста лжепророков и объявил суровый приговор Господа. Но огня с неба он не дождался и, получив пощечину, был брошен гнить в темницу.

Со времен Илии и Елисея Бог словно обуздал Свою запредельную мощь и знамениям предпочел слово. Большинство пророков — Исайя, Осия, Аввакум, Иеремия, Иезекииль — не могли продемонстрировать публике чудеса Божьего всемогущества. В их распоряжении осталась лишь власть слова. Бог уходил все дальше и дальше, и пророки начали сами задавать вопросы — выразительные, неотступные, мучительные вопросы. Пророки выражали вслух страдание народа, оставленного Богом.

Я раньше не понимал пророков, да и читал невнимательно. Мне казалось, что они — вечно ворчащие и грозящие старики, накликающие, как Иеремия, проклятие на язычников. К своему изумлению я обнаружил, что произведения древних пророков кажутся наиболее «современным» разделом Библии. Пророков волновали те самые вопросы, которые словно густым туманом окутали наш век — молчание Бога, видимое торжество зла, не находящие облегчения страдания. Пророки задавали те же самые вопросы, какие и я пытаюсь поставить в этой книге: они сокрушались о несправедливости, молчании, скрытости Бога.

Так страстно, как никто другой во всей истории человечества, пророки Израиля изливали свое разочарование в Боге. Почему процветают народы безбожников? — недоумевали они. Почему в мире столько бедности, столько насилия? Почему чудеса почти прекратились? Где же ты, Господи? Почему Ты так надолго оставил нас? Покажись нам, прерви молчание. Ради Бога — буквально, ради Бога! — СДЕЛАЙ ЧТО–НИБУДЬ!

Об этом говорит Исайя, горожанин, аристократ, царский советник, чей стиль и образ жизни отличался от образа жизни Илии не менее, чем Уинстона Черчилля — от Ганди: «Истинно, Ты Бог Сокровенный… О, если бы Ты расторг небеса и сошел! горы растаяли бы от лица Твоего».

Иеремия во всеуслышание объявил о несостоятельности «богословия процветания». На его глазах пророков бросали в темницы, в колодези, даже распиливали пополам. Иеремия кричит о слабости Бога: Он, «как человек изумленный, как сильный, не имеющий силы спасти». Даже Вольтер не сумел бы лучше сформулировать свой знаменитый парадокс: может ли всемогущий и любящий Бог допустить, чтобы мир погрузился в хаос?

Аввакум требовал от Бога объяснить, куда подевалась справедливость:

Доколе, Господи, я буду взывать, и Ты не слышишь, буду вопиять к Тебе о насилии, и Ты не спасаешь? Для чего даешь мне видеть злодейство и смотреть на бедствия?

Пророки, как и все израильтяне, воспитывались на преданиях о торжестве веры. В детстве они слушали истории о том, как Бог вывел Свой народ из земли рабства, спустился с небес, чтобы жить посреди него и привел Израиль в Землю Обетованную. Однако прозревая будущее, они во всех подробностях, словно в замедленной съемке, видели, как обращаются в прах все эти по беды. Золотой век Соломона, увенчанный торжеством веры, теперь уходит: пророк Иезекииль видит как оставляет Храм слава Божья, останавливается на миг над Храмом — и исчезает.

Для Иезекииля это было видение, для Иеремии — мрачная реальность. Вавилонские воины вторглись в Храм, язычники вошли в Святилище. Храм разграбили и сожгли дотла. (Историки сообщают, что, входя в Храм, солдаты рассекали воздух копьями в поисках невидимого Бога Израиля.) Иеремия блуждал по опустевшим улицам Иерусалима в состоянии шока, словно человек, переживший атомную бомбардировку Хиросимы и бредущий по развалинам. Израильского царя ослепили и заковали в кандалы, изнеженные иерусалимские дамы убивали собственных детей и ели их мясо.

Каково приходилось в ту пору пророку? Вот что говорит нам Иеремия:

О сокрушении дочери народа моего я сокрушаюсь, хожу мрачен, ужас объял меня… О, кто даст голове моей воду и глазам моим — источник слез! Я плакал бы день и ночь о пораженных дщери народа моего… Сердце мое во мне раздирается, все кости мои сотрясаются; я — как пьяный, как человек, которого одолело вино.

Но более всего меня поражает в пророках не современность звучания их слов, не разочарование, изливающееся в страстных воплях — семнадцать книг пророков требуют самого пристального прочтения, потому что в них Бог дал ответы на самые дерзновенные вопросы.

11. Отвергнутая любовь[13]

Бог отвечал пророкам, Он отстаивал Свой способ управлять миром. Он гневался, бушевал, плакал. Он повторял: «Я не молчу, Я говорю через Моих пророков».

Мы склонны оценивать откровение по его драматическому эффекту: превыше всего ставим личное явление Бога, затем — сверхъестественные события, чудеса, а ниже всего — слова пророков. Так, огненный дождь, пролившийся на гору Кармил, кажется нам убедительнее печальной проповеди Иеремии. Однако у Бога совсем иная шкала ценностей. Вот парадокс: когда пророки возмущались молчанием Бога, Он напоминал им, что именно они — доказательство Его попечения о людях. Как может жаловаться на молчание Бога народ, имеющий Иезекииля, Иеремию, Даниила, Исайю?!

Бог никогда не рассматривал слово как низшую форму откровения. Чудеса так и не повлияли на веру Израиля, но текст пророков сохранится навеки. Он передается из поколения в поколение, оставаясь свидетельством отношений Бога с народом. Иногда Бог напоминает о прежних чудесах как о знаках Своей любви, но чаще Он говорит примерно так (и эта интонация удивительно напоминает голос уставшего родителя): «С того дня, как отцы ваши вышли из земли Египетской, до сего дня Я посылал к вам всех рабов Моих — пророков посылал всякий день с раннего утра, но они не слушали Меня». Бог пришел к выводу, что людям не требуется Божье слово, и люди с готовностью подтвердили это, потребовав от Исаии: «Не пророчествуйте нам правды, говорите нам лестное, предсказывайте приятное… устраните от глаз наших Святаго Израилева». И Бог устранился.

Пророки громко вопияли о скрытости Бога, а Бог не возражал им. Он соглашался с ними и объяснял, почему предпочитает держаться на расстоянии.

Иеремии Господь поведал о Своем отвращении ко всему, что видел в Израиле: неправедное обогащение, пролитие невинной крови, угнетение, вымогательство. Он закрывает глаза — так сказал Господь, — чтобы не видеть рук, протянутых к Нему с мольбой, ибо руки эти обагрены кровью.

Иезекиилю Бог говорит: когда израильтяне в мятежности своей перешли некую черту, Он оставил их наедине с их грехами. Бог отошел в сторону, предоставив людям самим выбирать свой путь и расплачиваться за последствия выбора.

Захарии Бог говорит: «Как Я взывал, а они не слушали, так и они взывали, а Я не слушал».

Я медлю с ответом не из слабости, а из милосердия, — говорит Бог.

Если Бог не карал преступника сразу же, израильтяне считали, что Он утратил силу: «Нет Его, и беда не придет на нас, и мы не увидим ни меча, ни голода», — но они ошибались. Бог воздерживался от наказания, Бог давал из милосердия отсрочку, назначал Израилю время для испытания. И лишь нехотя, словно отец, исчерпавший все другие способы воспитания, Бог прибегает к наказанию.

Кара Израиля как правило принимала форму иноземного вторжения. Кроме того, пророки предупреждали о «Дне Господнем», наступящем в конце времен. Помимо сияющих видений неба и земли пророчества об этом дне включали и самые чудовищные предвестия, какие когда–либо облекались в слова. «Прежде чем мы услышим последнее слово, нам предстоит еще выслушать предпоследнее», — предупреждает Дитрих Бонхоффер. Чем внимательнее я вчитывался в рассказ пророков о последних днях, тем больше меня радовало, что Бог «воздерживается» пока от вмешательства в дела человеческие.

Когда меня постигло разочарование в Боге, я просил, даже требовал, чтобы Он как–то проявил Свою власть. В молитвах я восставал против тирании, несправедливости, беззакония и настаивал на чуде, на зримом доказательстве присутствия Бога. Однако когда я прочел у пророков описание того Дня, когда Бог снимет последний покров, все прежние молитвы растворились в одной: «Господи, хоть бы мне не дожить до этого дня». Бог сам говорит, что Он ограничивает Свое всемогущество ради нашего блага. Всем недовольным, то ропившим прямое вмешательство небес, пророки грозно отвечали: «Погодите!»

Суд Мой суров, но Я страдаю вместе с вами.

Бог открывал пророкам глубочайшие Свои чувства. Вот что переживал Он при гибели Моава, противника Израиля:

Поэтому буду рыдать о Моаве и вопить о всем Моаве… Сердце мое стонет о Моаве, как свирель.

Когда Его собственный народ, Израиль, терпел унижение и посрамление, Бог страдал вместе с ним. Израильтяне в ужасе смотрели, как вавилоняне рубят секирами храмовые колонны из ливанского кедра. Враги уничтожили дом Бога: вражеское вторжение стало для Бога также и личным унижением. Храм был разрушен, разрушено обиталище Бога. Евреев увели в рабство, и Бога — вместе с ними. Завоеватели делили добычу и смеялись не над Израилем, а над его бессильным Богом. «И пришли они к народам, куда пошли, и обесславили святое имя Мое, потому что о них говорят: «они — народ Господа, и вышли из земли Его».

Есть одна простая и изящная фраза из Исаии, которая передает точку зрения Бога: «Во всякой скорби их Он не оставлял их». Бог способен скрыть Свое лицо, но лицо Его было залито слезами.

Вопреки всему, Я всегда готов простить вас.

Часто Бог прерывает самый суровый упрек, прерывает на полуслове — и вновь заклинает Израиль одуматься. Ахаву, худшему из царей Израиля, после чуда на горе Кармил представился еще один шанс, потом еще и еще. «Не хочу смерти грешника, — говорит Господь Иезекиилю. — Обратитесь, обратитесь от злых путей ваших; для чего умирать вам, дом Израилев?» Бог обещал Иеремии, что и ради одного праведника пощадит Иерусалим.

Нигде желание Бога простить не выражено столь явно, как в Книге Ионы. Эта книга содержит всего лишь одно пророчество: «Еще сорок дней и Ниневия будет разрушена». К негодованию Ионы, достаточно было объявить о надвигающемся суде, как в ненавистной Ниневии началось духовное возрождение и Бог отменил уже назначенное наказание. Ссутулившись под съежившейся от жары лозой. Иона мрачно говорит, что с самого начала подозревал Бога в мягкосердечии: «Я знал, что Ты Бог благий и многомилостивый и сожалеешь о бедствии». Итак, весь этот поразительный сюжет с бегущим от Бога пророком, штормом, заточением в чреве кита основан на недоверии Ионы к Богу — Иона не верит, что Бог будет суров и неумолим к Ниневии. Роберт Фрост выразил это так: «После Ионы на Бога нельзя положиться — вдруг Он снова проявит милосердие?»

Страдание

Бог не уклонялся от вопросов пророков, но Его ответы не удовлетворяли Израиль. Оттого, что ты узнал причину катастрофы, боль и чувство одиночества не ослабнут. Рациональные доводы в защиту Бога — отнюдь не главная составляющая Его ответа. Пророков по–настоящему интересовала не логика происходящего, а чувства Бога. Что испытывает Бог? Чтобы понять Его переживания, надо вновь вспомнить антропоморфный образ, к которому постоянно прибегают пророки: Бог–отец и Он же — возлюбленный.

Присмотритесь к поведению людей, впервые ставших родителями. Они способны говорить только о своем дитятке. Они умиляются и воркуют над ним. Этот сморщенный лысый младенец для них — самый прекрасный ребенок на земле. Они тратят сотни долларов на покупку видеокамеры, чтобы запечатлеть первый лепет, первые неуклюжие шажки, хотя этими навыками до их малыша успешно овладели пять миллиардов живущих ныне на земле людей. Странное, нелепое поведение — так выражается родительская гордость, счастье уникальных человеческих отношений.

Бог избрал Израиль, взыскуя именно таких отношений. Он мечтал о том, чего желает каждый родитель: о счастливом доме, полном детей, с любовью принимающих родительскую любовь. Голос Бога звенит гордостью, когда Он вспоминает о былых днях: «Не дорогой ли у Меня сын Ефрем? не любимое ли дитя?» Но радость угасает, когда Бог внезапно с позиции отца переходит на точку зрения влюбленного, отвергнутого, оскорбленного, но не утратившего своих чувств. «Что Я им сделал?» — горестно, гневно, грозно вопрошает Он.

Я насыщал их, а они прелюбодействовали и толпами ходили в домы блудниц. Это откормленные кони: каждый из них ржет на жену другого. Неужели Я не накажу за это?

Перечитывая пророков, я иной раз представлял себе Бога на кушетке у психоаналитика. Врач говорит: «Расскажите мне о своих чувствах», и Бога словно прорывает:

— Я скажу вам, что я испытываю! Я чувствую себя преданным родителем. Я нашел в канаве девочку–младенца, едва живую, Я принес ее домой и удочерил ее, Я умыл ее, Я кормил ее, Я платил за ее обучение. Я баловал ее, наряжал, украшал драгоценностями, но однажды она убежала из дому. До Меня доходят слухи о ее беспутстве. Она проклинает Мое имя всякий раз, когда упоминает обо мне.

Я скажу вам, что Я испытываю! Я чувствую себя преданным мужем. Когда Я повстречал Свою возлюбленную, она была тощей, усталой, измученной. Когда Я привел ее домой, ее красота расцвела вновь. Она была Мне так дорога. Она казалась Мне самой прекрасной женщиной на свете, Я осыпал ее дарами и знаками любви — но она оставила Меня. Она изменяла Мне и с друзьями, и с врагами — ей все равно было, с кем. Она выходит на дорогу, она становится под деревом, она хуже блудницы — она сама платит мужчинам, чтобы они сошлись с ней. Я предан, покинут, обесславлен!

Бог не скрывает горечи. Он прибегает к шокирующим нас выражениям, сравнивая Израиль с «верблюдицей, рыщущей по путям своим», с «привыкшей к пустыне дикой ослицей, в страсти души своей глотающей воздух — кто может удержать?»

Но слов мало, чтобы передать чувства Бога, и Он поручает славному пророку Осии превратить свою жизнь в притчу. Осия женится на Гомери, женщине, чья репутация была безнадежно погублена. Его брак весьма напоминал мыльную оперу: Гомерь то и дело уходила из дома, находила себе другого мужчину, а потом, не ужившись с любовником, возвращалась к мужу. Бог каждый раз, вопреки всем правилам и здравому смыслу, приказывал Осии простить и принять жену.

Бог использовал злосчастье Осии, чтобы показать Израилю, как болит Его сердце. Первый порыв любви к Израилю Бог сравнивал с виноградной лозой, обретенной в пустыне. Но Израиль вновь и вновь обманывал Доверие Бога, и на долю Господа выпал непереносимый позор преданного любовника. Бог готов предаться жалости к самому Себе: Я «как моль для Ефрема и как червь для дома Иудина».

Образ «отвергнутого влюбленного» объясняет нам, почему в речах, обращенных к пророкам, у Бога в любую минуту может «измениться настроение». Только что Он грозил стереть Израиль с лица земли — и вот Он уже плачет и простирает объятия… Нет, Он снова изрекает суровый приговор. Эти перемены кажутся внезапными и иррациональными, но они знакомы любому человеку, пережившему крах любви.

Слова, похожие на речи пророков, доносятся к нам из–за тонкой стены, где ссорятся давние любовники. Моя соседка два года прожила в таком конфликте. В ноябре она собиралась убить неверного мужа, в январе простила его и позвала обратно, в апреле подала на развод, в августе отказалась от прошения о разводе и вновь просила мужа вернуться. Ей понадобилось два года, чтобы осознать ужасную истину: ее любовь погибла навсегда, безвозвратно.

Именно этот цикл гнева, скорби, прощения, ревности, любви и боли вновь и вновь проходит наш Господь. Пророки показывают, как Он ищет слова, любые слова, способные достичь слуха Его народа. Моя соседка бросала трубку, когда ей звонил оскорбивший ее муж, — так и Господь заявляет вдруг пророкам, что больше не станет прислушиваться к молитвам Израиля. Моя соседка затем смягчалась. И Бог смягчается и просит Свой народ начать все сначала. Иной раз Его любовь и гнев сталкиваются, сражаются друг с другом, но потом, исчерпав все альтернативы, Бог как бы сдается: что же еще Ему делать с грехами народа?

Ричард описывал мне то жестокое разочарование, которое испытал, когда Бог «подвел его». Он чувствовал то же самое, когда невеста внезапно его бросила. Но пророки, в особенности Осия, пытаются сообщить нам иную весть: это не Бог предал нас, а мы — Бога. Блудодействовал Израиль, а не Господь Израиля. Пророки Израиля громко выражали разочарование в Боге, обвиняли Его в бездействии, недостатке интереса к земным делам, в молчании, но когда Бог заговорил, Он излил чувства, копившиеся веками: это Он, а не Израиль был пострадавшей стороной.

— Что же мне делать? — спрашивает Бог Иеремию. Всемогущий Бог предоставил человеку свободу. «И аист под небом знает свои определенные времена, — и горлица, и ласточка, и журавль наблюдают время, когда им прилететь, а народ Мой не знает определения Господня». Люди не похожи на все остальные создания, Бог не может управлять ими — но не может и бросить их. Он не может попросту забыть о человечестве.

12. Это было бы слишком хорошо[14]

Как в мае снег,

Свой век отжил,

Так тают беды предо мной!

Джордж Герберт, «Цветок»

Как–то раз, когда великий шотландский проповедник и писатель Джордж Макдональд беседовал со своим сыном, речь зашла об устройстве небес и пророчествах о новой земле и новом небе. Мальчик вдруг сказал: «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой». Улыбка рассекла лицо Макдональда от бакенбарды до бакенбарды: «Нет, — возразил он. — Это слишком хорошо, чтобы правдой не быть»[15].

Присуще ли человеку другое чувство, столь же глубокое, как надежда? Люди из поколения в поколение рассказывают своим детям волшебные сказки со счастливым концом. И маленькие слушатели всегда уверены, что в итоге злая ведьма погибнет, а храбрые невинные детки как–нибудь все же спасутся. Субботним утром ребятишки усаживаются перед телевизором и смотрят один мультик за другим. Во всех — противоречащий здравому смыслу благополучный конец. Но дети еще так малы, что воспринимают его без малейшего скептицизма. В реальной жизни мать, попавшая в зону военных действий, прижимает к груди младенца сына, гладит его по головке и шепчет вопреки всякой логике: «Все будет хорошо», несмотря на то, что грохот боя подкатывается все ближе.

Откуда мы черпаем надежду? Подыскивая слова для объяснения извечной притягательности волшебных сказок, Толкиен говорит:

«Они не отрицают существования печали и несчастий, которые даже необходимы, чтобы мы могли порадоваться избавлению. Но они отрицают (вопреки фактам, если угодно) тотальное, окончательное и неизбежное поражение, они дают нам на краткий ускользающий миг ощутить радость, Радость за пределами этого мира, пронзительную, как скорбь»[16].

Весть пророков осталась бы незавершенной без одной постоянно повторяющейся идеи: они настаивают, что история завершится не «тотальным и неизбежным поражением», а Радостью. Пророки обращались в тяжкие времена к полному страха народу, и только усиливали страх, предсказывая засуху, нашествие саранчи, эпидемии и нападение врагов. Но всюду, в любой из семнадцати пророческих книг Ветхого Завета, найдется и слово надежды. Оскорбленный супруг оправится от нанесенной Ему раны. «На малое время Я оставил тебя, но с великою милостью восприму тебя», — сулит Бог устами Исаии.

Голоса пророков взмывают ввысь, словно звонкое пение жаворонка, когда те описывают Радость, ожидающую за пределами этого мира. В последний день Бог скатает землю, словно старый ковер, и примется ткать ее заново. Волк и ягненок мирно улягутся вместе в поле, и лев будет кротко пастись рядом с волом.

Наступит день, обещает Малахия, и мы заскачем, точно телята, выпущенные из стойла. Не будет ни страха, ни боли, не будут больше умирать младенцы, не упадет ни одна слеза, мир заструится, словно река, промеж народов, войска перекуют мечи на орала. Никто больше не будет жаловаться на скрытость Бога — Его слава наполнит землю, и солнце покажется тусклым перед ней.

Пророки рассматривали человеческую историю не как нечто цельное и завершенное, а как промежуточный период, зазор между Эдемом и новыми небесами, новой землей, которые создаст Господь. Кажется, что наша жизнь вышла из–под контроля — но нет, Бог управляет ею, и однажды Он вновь явит Свою силу[17].

Евреи, оторванные от родины, вновь уведенные в рабство, цеплялись за обещания пророков: явится Избавитель и дарует им мирное будущее. Но проходили десятилетия и даже века, возвышались и рушились империи — Вавилон, Персия, Египет, Греция, Сирия, Рим. Полчища то одной, то другой державы сражались на равнинах Палестины. И вновь очередной господин с легкостью покорял евреев, и они ложились ему под ноги, точно ковер. Порой весь народ оказывался на грани уничтожения.

Но не приходил новый Моисей, чтобы вывести евреев из рабства. Не сводил огненный шар с неба новый Илия, не поднималось нестерпимое сияние над Иерусалимским Храмом. Пока царь Ирод не начал претворять в жизнь свой амбициозный архитектурный проект, здание Храма оставалось недостроенным. Оно стояло напоминанием не о славе, а о позоре.

В конце Ветхого Завета Бог отворачивается от людей. Он давно грозил скрыть от них Свое лицо и наконец так и сделал. Черная тень легла на нашу планету. Наше разочарование в Боге — лишь слабый отголосок того отчаяния, которое испытали двадцать пять веков тому назад евреи, когда Бог повернулся к ним спиной. Сегодня нас могли бы отчасти утешить уроки прошлого. Мы видим определенные «недостатки» слишком большой близости к Богу: Его присутствие, слишком яркое для нашего восприятия, опаляет, создает новую дистанцию и, что хуже всего, даже не подкрепляет нашу веру. Мы способны найти утешение в видении вечной жизни — жизни без слез и боли, жизни где–то в ином измерении, когда мы преобразимся в существа, способные вынести общение с Богом. Но что же сейчас — неужто безвременье? Для нас, как и для евреев, сокрытость Бога — разочарование, неутихающая сердечная боль, неотступно терзающее сомнение.

Четыреста лет отделяют слова Малахии, завершающие Ветхий Завет, от первых строк Матфея, которыми открывается Новый. «Четыреста лет молчания» — так называются эти годы. Всего несколько слов — а за ними огромная эпоха разочарования в Боге. Есть ли Богу дело до нас? Да жив ли Он вообще? Он глух к воплям иудеев. И все же, всему вопреки, они ждут Мессию. У них нет иной надежды.

«Что Мне делать с вами?» — спрашивал Господь, но оказывается, у Него осталось еще одно, последнее средство. Он не добился любви всемогуществом, Он достигнет ее страданием.

Бог плачет с нами, чтобы мы однажды возвеселились вместе с Ним.

Юрген Мольтман

Часть третья Приближение: Сын

13. Самоуничижение[18]

Жил некогда король, полюбивший бедную девушку — так начинается притча Кьеркегора.

Этот король превосходил всех других правителей. Придворные трепетали перед ним. Никто и слова не смел молвить поперек — король обладал достаточной мощью, чтобы сокрушить любого противника. И вот этот могущественный владыка таял от любви к скромной девушке.

Как мог он выразить свою любовь? Парадоксально, но королю мешала его же царская власть. Если он приведет ее во дворец, увенчает ее голову драгоценной короной, облечет ее тело в царскую мантию, она, конечно же, не станет противится ему — противиться ему не посмеет никто. Но будет ли она его любить?

Она скажет, что любит его, несомненно, — но будет ли любить искренне или будет жить в страхе, тайно печалясь о прошлом? Будет ли она счастлива с ним? Как королю узнать об этом?

Если он подъедет к ее лесной хижине на царской карете с вооруженной свитой, под яркими знаменами — это подавит, сокрушит его возлюбленную. Но королю не нужна еще одна трепещущая подданная. Ему нужна жена, то есть равная. Он хотел, чтобы она позабыла, что она лишь бедная девушка, а он — король. Ему хотелось, чтобы взаимная любовь заполнила бездну, раскинувшуюся между ними.

«Ибо только в любви неравный обретает равенство», — говорит Кьеркегор. Король понимал, что не сможет возвысить девушку до себя. Тогда он сам решил сойти с высот своего величия. Он оделся нищим бродягой и пришел в ее домик в старом балахоне. И это не было притворством — король и на самом деле стал другим человеком. Он отказался от трона ради ее руки[19].

В этой притче Кьеркегор выражает ту же идею, которую Павел, говоря об Иисусе Христе, передал так:

Он, будучи образом Божиим,

не почитал хищением

быть равным Богу;

но уничижил Себя Самого,

приняв образ раба,

сделавшись подобным человекам,

и по виду став как человек;

смирил Себя,

быв послушен даже до смерти,

и смерти крестной.

В отношениях с людьми Богу часто приходится смирять Себя. Для меня Ветхий Завет — длинная летопись о Его «снисхождении» (нисхождении, чтобы быть «вместе с нами»). Бог по–разному проявлял «снисхождение», обращаясь к Аврааму, к Моисею, к народу Израиля и к пророкам. Но ни одно из обращений Бога к людям не достигло той глубины самоуничижения, которое произошло после четырехсот лет молчания. Как и король в притче Кьеркегора, Бог добровольно принял новый облик — Он стал человеком. Более поразительного самоумаления Бога невозможно и вообразить себе.

Не бойся

Каждый раз на рождественской литургии мы слышим эти слова. Зачастую детишки, наряженные в халаты и простыни, разыгрывают перед прихожанами сцену рождения Иисуса. «Не бойся», — лепечет шестилетний ангелок, чей наскоро сметанный из простыни наряд подметает пол, а крылья (их удерживает изнутри вешалка для пальто) слегка трепещут в лад его нервной дрожи. Мальчик исподтишка бросает взгляд на шпаргалку, спрятанную в рукаве. «Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога». Он уже обращался с теми же словами к Захарии (своему старшему брату, наклеившему ватную бороду), а теперь они обращены к Марии (веснушчатой девчонке, из второго класса). Всем им он повторяет: «Не бойся!»

Этими словами начинается разговор Бога с Авраамом, с Агарью, с Исааком. «Не бойся!» — говорит ангел, приветствующий Гедеона и пророка Даниила. Похоже, этот оборот речи столь же привычен сверхъестественным существам, как «Здравствуйте!». И это неудивительно: когда высшее существо начинает свою речь, человек тут же падает ниц в состоянии, близком к трансу. Когда Бог является на планету Земля, люди слышат раскаты грома. Его пришествие сотрясает воздух, подобно урагану, или воспламеняет куст, словно вспышка фосфора — в любом случае богоявление вызывает ужас. Но ангел возвещает Захарии, Марии и Иосифу, что на этот раз Бог примет облик, не внушающий страха.

Можно представить себе что–либо, более «не страшное», чем младенец, не способный управлять своими членами, не способный остановить свой взгляд на одном предмете? Иисус родился в хлеву или в пещере. Бога спеленали и положили в кормушку для скота. Наконец–то Он подобрал Себе облик, которого люди не пугались! Наконец–то король отказался от своей мантии.

Подумайте, как далеко зашло снисхождение! Свидетелями Воплощения, расколовшего историю надвое (этот факт не отрицают даже наши светские календари), стали не только люди, но и животные — они даже оказались ближе. Подумайте, на какой риск шел Господь: Он перешагнул через зияющую бездну страха, отделявшую Его от творения. Но устранив эту преграду, Иисус сделался уязвимым — уязвимым для нашего страха.

«Дитя рождается в ночи посреди животных. Сладостное дыхание младенца смешивается с паром, поднимающимся от навоза. Отныне все изменится, ничто не останется прежним.

Верующие в Бога не смогут веровать в Него по–прежнему — Он лишил их уверенности. Они увидели Его в хлеву и не знают, где явится Он в следующий раз, как далеко Он зайдет, в какие бездны самоуничижения опустится, в отчаянных поисках человека… Для верующих Рождество — это день, когда Бог перестал быть неуязвимым. Это темная сторона Рождества, это ужас наступившего молчания. Он пришел к нам в таком образе, что нам ничего не стоило отвергнуть Его: можно раскроить череп младенцу или, когда Он вырастет, — прибить Его к кресту»[20].

Что чувствовал Бог в Свой день рождения? Попробуйте вообразить, что вы снова превращаетесь в младенца, лишаетесь языка и способности управлять своим телом, не можете принимать твердую пищу и контролировать мочеиспускания. Бог был не только младенцем — Он побывал зародышем! Нет, чтобы аналогия стала точной, вообразите себя не младенцем, а морским моллюском! В ту ночь в Вифлееме Творец Вселенной принял образ беспомощного, зависимого от людей новорожденного.

Богословы придумали специальный термин «кеносис» — «опустошение», — чтобы дать определение этому поступку Бога, «опустошившему» Себя от всех преимуществ божества. И хотя этот акт был актом умаления Бога, он давал Ему и некоторую свободу. Я уже говорил о «недостатках» существования вне времени и пространства. Земное тело позволило Христу действовать в рамках человеческой истории, избавившись от этих «недостатков». Теперь Бог мог говорить все, что хотел сказать, и Его голос не пригибал к земле столетние кедры. Теперь Он мог выразить Свой гнев, назвав царя Ирода лисицей, или пустить в ход бич, чтобы изгнать торгующих из Храма, — Его вмешательство не сотрясало землю. Он мог говорить с каждым — с блудницей, со слепцом, вдовой и прокаженным, — не предуведомляя свою речь призывом «Не бойся».

Это чудо, что слеплены мы по подобию Божию.

Но что Бог стал как мы —

это в тысячу раз невозможнее[21].

Джон Донн, Священный Сонет 15

14. Большие надежды[22]

Каждый год перед Рождеством воздух трепещет от песен, обещающих нам приход Мессии. Мальчики из хора и достопочтенные оркестранты — все спешат, словно паломники, на репетицию, все хватаются за измятые от многолетнего использования ноты. Что там! В наши дни даже не нужно состоять членом хора, чтобы петь положенное Генделем на музыку пророчество: Генделя можно петь дома под караоке.

Что же мы празднуем столь торжественно? Вот слова библейских пророков, которые повторил Гендель:

«Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими.

Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет.

Ибо младенец родился нам — Сын дан нам; владычество на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира».

Эти же слова повторяли евреи в течение долгих веков Божьего молчания. Разочарование, отчаяние въедались в Израиль, пожирали его тело, как метастазы. Каждый новый виток истории уничтожал очередную надежду — лишь одна оставалась сиять: упование на обещанного пророками Царя Царей. Придет Мессия и справедливость прольется мощной рекой. Евреи цеплялись за эту надежду, как моряк, оказавший за бортом — за спасательный круг.

Прошло четыре столетия с тех пор, как умолк последний библейский пророк, и тут поползли странные слухи: сперва о проповедующем в пустыне Иоанне, затем об Иисусе, сыне плотника из Назарета. Просочились известия о чудесах Иисуса, люди рассуждали и спорили о них. Он ли — Тот, Кто должен придти? Одни утверждали, что Мессия доподлинно явился — они собственными глазами видели, как Иисус возвращал зрение слепым, парализованным — умение ходить. «Бог пришел спасти свой народ!» — восклицали они радостно, когда Иисус воскресил умершего. Другие были настроены более скептично. Да, Иисус осуществил мессианские ожидания — но не так, как они ожидали, и это «но» сыграло чрезвычайно важную роль.

Я читал Библию с первой до последней страницы в поисках примет и причин разочарования в Боге. Я полагал, что, добравшись до Евангелий, замечу существенную перемену в настроениях народа. Мессия, обещанный пророками, — либретто Генделя точно передает суть и смысл их вести, — должен был рассеять всяческие сомнения. Но нет! Ни в дни земного служения Иисуса, ни теперь, две тысячи лет спустя, с разочарованием в Боге так и не было покончено. Что же случилось? Сформулируем этот вопрос иначе: как жизнь Иисуса ответила на три вопроса, заданные в начале этой книги?

Бог молчит? — «Следуй за Мною!»; «Молитесь так…»; «Вот мы восходим в Иерусалим…». Иисус помогает ученикам яснее понять Божью волю, никто доселе не давал им такой ясности. Он готов был «лечь под микроскоп» к фарисеям, саддукеям, сомневающимся. Каждый мог напрямую говорить с Сыном Божьим, задавать Ему вопросы, спорить с Ним. Евангелие рассказывает о том, как в пору земной жизни Иисуса молчание Бога было нарушено. Молчание сменилось внятной, убедительной речью — Слово стало плотью.

Бог скрывается? Бог обрел собственный земной облик, лицо, имя, биографию. К этому Богу можно было притронуться, ощутить Его запах, увидеть и услышать Его. «Видевший Меня, видел Отца», — говорит Иисус.

И тем не менее, присутствие Иисуса в мире, Его «человечность» обратилась новой проблемой для евреев, выросших на преданиях о горе Синай и горе Кармил. Где огонь, дым и ослепительный свет? Иисус не был таким Богом, каким они Его себе представляли. Он был человеком, уроженцем провинциального городишки Назарета, сыном Марии, заурядным плотником. Соседи, видевшие, как Иисус играл в детстве с их детьми, так и не смогли признать Его Мессией. Мы находим у Марка поразительное свидетельство, что родные Иисуса как–то раз сочли, что Он не в своем уме. Так говорили Его мать и братья. Так говорила Мария, ответившая благодарственной молитвой на весть архангела Гавриила. Так говорили Его братья, общавшиеся с Ним больше, чем все остальные люди, — они не могли примириться с чудовищным сочетанием обыденного и божественного. Плоть Иисуса мешала им.

Бог несправедлив? Этот вопрос, по–видимому, вызывал больше всего сомнений относительно личности Иисуса, поскольку евреи надеялись, что Мессия исправит зло, накопившееся в мире. Разве пророки не обещали, что Господь восторжествует над смертью и утрет каждую слезу? Да, Иисус исцелял людей, но сколько больных продолжало страдать? Он воскресил Лазаря, но остальные продолжали умирать и после Его пришествия. Иисус отнюдь не утер каждую слезу.

Проблема несправедливости продолжала терзать даже тех людей, кто готов был склониться перед Иисусом. Великий богослов Августин не мог понять, почему исцеления в евангельском повествовании происходят столь произвольно и случайно. Если Иисус мог исцелять, почему Он не спас всех? В особенности Августина беспокоил рассказ Иоанна.

Все инвалиды Иерусалима — слепые, хромые, парализованные — собирались у городской купальни, бывшей в то время чем–то вроде Лурда нашего времени. Вода в купальне начинала иногда бурлить, и тогда больные бежали, хромали, ползли, чтобы попасть в воду, пока волнение не улеглось. Однажды Иисус заговорил с расслабленным, лежавшим в этой купальне. Человек мучился уже тридцать восемь лет, но ему ни разу не удалось вовремя войти в воду. Всякий раз, когда вода обретала целебную силу, его опережали другие люди. Иисус, не медля ни минуты, приказал бедняге встать и идти. Тот тут же поднялся, взял свою подстилку и пошел. Пролежавший в параличе тридцать восемь лет начал ходить! В тот день не было в Иерусалиме человека счастливее.

Но рассказчик добавляет одну существенную подробность: после исцеления Иисус уходит, растворяется в толпе. Он не пришел на помощь всему множеству больных. Он исцелил только одного. Почему? — недоумевает Августин. «Сколько еще несчастных лежало там, и лишь одного Он исцелил, а ведь мог Своим словом поставить на ноги всех»[23].

Проблема несправедливости тревожила даже двоюродного брата Иисуса. Иоанн Креститель, самый твердый, самый пламенный в вере, сосредоточил упования своих соотечественников на Иисусе. В начале его служения, когда приверженцы спрашивали, не он ли — Иоанн — Мессия, он решительно отрекался: «Идет за мною Сильнейший меня, у Которого я не достоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его». И вот Обещанный, Иисус из Назарета, пришел к Иоанну креститься. Иоанн в изумлении увидел, как с неба на плечо Иисуса опустился в образе голубя Святой Дух. Глас, подобный грому, заговорил с неба, устранив все сомнения о личности Иисуса.

И все же два года спустя Иоанн Креститель усомнился. Он тоже пережил кризис разочарования. Иоанн преданно служил Богу, но жизнь его завершалась в темнице Ирода. Ожидая смерти, он исхитрился передать весточку Иисусу: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?» Этот вопрос — из уст Иоанна! — передает все порожденное Иисусом напряжение, невыносимое сочетание упования с неуверенностью.

Царство внутри нас

Если бы Иисус отказался лишь от одного, слишком эмоционально насыщенного слова «царство», все могло бы пойти по–другому. Но едва Он произнес его, перед глазами зрителей замелькали привычные образы: сверкающее оружие, развевающиеся знамена, золото и слоновая кость, слава дней Соломона, возрожденное величие нации. И тут же все эти надежды были разрушены. Нахлынула новая волна разочарования: оказалось, что толпа подразумевает под «царством» одно, а Иисус — совсем иное.

Народу требовалось нечто большее, чем отдельные чудеса там и сям. Люди жаждали земного царства, власти и славы, а Иисус говорил о «Царстве Небесном», невидимом. Да, Он разрешил кое–какие проблемы здесь, на земле, но все силы Он направлял на борьбу с невидимым врагом. Однажды к Нему принесли расслабленного, столь яростно стремившегося к избавлению, что больной уговорил друзей пробить крышу и через эту дыру опустить его к находившемуся в доме Иисусу. Иисус спросил: «Что легче? сказать ли расслабленному: прощаются тебе грехи? или сказать: встань, возьми свою постель и ходи?» Он ясно показал, что легче — телесные болезни исчезали при одном Его прикосновении. Но подлинная битва шла против невидимого духовного врага.

Вера, прощение грехов, борьба с силой зла — вот о чем Иисус ежедневно говорил с Отцом в молитве. И это смущало толпу, искавшую прежде всего решения земных проблем — бедности, болезней, политического угнетения. Иисус не оправдал их ожидания, не стал тем царем, в каком они нуждались. (Многое ли изменилось с тех пор? Миссионеры практикуют медицинскую помощь и пытаются принести облегчение голодающим, но мало кто сосредотачивается на вечных проблемах человечества — гордыни, лицемерии, фарисействе, проблемах, столь трудных даже для Иисуса.)

События, произошедшие в Иерусалиме, окончательно разрушили все надежды на появление нового, могущественного Соломона, который возвратит себе власть над Израилем. После торжественного входа в Иерусалим — жалкой пародии на триумфальные шествия римлян — Иисуса арестовали и подвергли суду. Он признался перед римским прокуратором, что Он и в самом деле Царь, но тут же добавил: «Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда».

Так Иисус — царь? Царь шутов, чья пурпурная мантия окрашена Его собственной кровью, а вместо короны в лоб впивается терновый венец. Перед лицом смертельной угрозы ученики бежали, забыв о верности. Иисус не сумел защитить самого Себя, как же Он спасет их? Земной и зримый мир римской империи столкнулся с незримым Царством Божьим, и в первый момент могло показаться, что Рим восторжествовал.

Писатель Курт Воннегут в романе «Колыбель для кошки» рассказывает о визите физика, участвовавшего в создании атомной бомбы, в свою лабораторию накануне Рождества. Все служащие столпились у яслей, распевая рождественские гимны. «Надежды и страхи всех веков сошлись в Тебе ныне», — пели они.

Эта сцена окрашена горькой иронией. Таков современный отзвук давнего разочарования евреев. Неужели певшие гимн люди и впрямь верили, что надежды и страхи всех веков — включая будущее, которое мгновенно исчезнет, если кто–нибудь нажмет на кнопку, — заключаются в нашей вере в младенца, явившегося на свет в Вифлееме, чтобы прожить всего–навсего тридцать три года?

15. Скромность Бога[24]

Мой проект представляет собой первый в истории научный эксперимент, могущий раз и навсегда разрешить вопрос о бытие Бога. В данный момент мы способны указать на определенные признаки Его существования, но их можно интерпретировать и в противоположном смысле. То есть они неоднозначны и ничего не доказывают. Например, чудеса природы не убеждают тех, кто наиболее привык к ним, то есть ученых. О чем это говорит — о слепоте ученых или об умении Бога скрывать Свой лик?

Уолтер Перси, «Второе пришествие»

Самым подходящим моментом для разрешения вопроса о бытие Бога был период, когда Иисус жил на земле. Иисус располагал всеми возможностями для того, чтобы навеки заткнуть рот скептикам.

Если бы, скажем, мой друг Ричард был современником Иисуса, он мог бы потребовать доказательств от самого Иисуса. «Говоришь, ты — Сын Божий? Прекрасно, так докажи это!» Мы можем догадаться, какой ответ получил бы Ричард, поскольку Иисусу не раз приходилось принимать подобный вызов. Когда фарисеи требовали от Него чудес, Он с гневом называл их «род лукавый и прелюбодейный». Когда царь из любопытства попросил у Него чуда, Иисус отказался удовлетворить его желание, хотя тем самым мог бы спасти Свою жизнь.

Почему Бог ограничивает Себя? Быть может, ключ к этой проблеме мы найдем в первом эпизоде служения Иисуса, в искушении — экзамене, подготовившем Его к служению.

То было наиболее драматичное столкновение: Иисус против вождя всех скептиков, против самого сатаны, на фоне морщинистых, растрескавшихся холмов палестинской пустыни. Сатана тоже требовал доказательств: «Если Ты — Сын Божий…» Он предлагал Иисусу превратить камни в хлеб, испытать, спасет ли Его Бог, искушал Его властью над всеми земными царствами.

Я думаю, что для Иисуса вызов, брошенный сатаной, был настоящим искушением, а не театральным поединком с заранее известным исходом. Всякому, кто постился сорок дней, ломоть хлеба покажется соблазнительным. Того, кого ждут пытка и смерть, не может не привлечь обещание физической безопасности. Что же касается блеска и слава всех царств земных — разве пророки не обещали Мессии неограниченной власти?

Предмет любого из трех искушений был доступен Иисусу, на все это Он имел изначальное право. Сатана, по сути дела, указывает Ему более короткий и легкий путь для достижения Его же целей.

Русский писатель Федор Достоевский построил вокруг темы искушения свой шедевр «Братья Карамазовы». Иван Карамазов называет искушение Христа самым потрясающим из чудес — это чудо самоограничения. Если бы Иисус уступил искушению, Он бы утвердил свой авторитет не только в глазах сатаны, но и в глазах всего Израиля. По мнению Достоевского, сатана предлагал три простейших способа возбудить веру — чудо, тайну и власть — но Христос отверг их все. «Нельзя порабощать людей чудом и добиваться от них любви, которая должна быть свободной», — говорит Иван Карамазов.

Когда я перечитывал краткое, точное описание искушения у Матфея, а затем подробную философскую реконструкцию Достоевского, меня все больше беспокоил один вопрос: отличается ли искушение в пустыне от того, что происходило в ту ночь в комнате Ричарда? Ведь он точно так же требовал какого–нибудь сверхъестественного явления, луча света, гласа с небес, чего угодно, лишь бы получить безусловное доказательство всемогущества Бога. Или -— лучше уж я всмотрюсь в самого себя — чем отличается искушение от моей молитвы, почти требования, чтобы Бог вмешался и разрешил для меня ту или иную проблему?

Конечно, кое–какие отличия есть. И я тут же вспоминаю их хотя бы ради самооправдания. Ричард был Искренен, я действительно нуждался в помощи, мы оба взывали к Богу, а не пытались уличить Его или настоять На своем. И все же я не могу отделаться от сходства Между вызовом сатаны: «Бросься вниз», и призывом Ричарда: «Явись мне!» И в том и в другом случае мотив все тот же: Бог «должен» снять покровы и показать Себя. В обоих случаях Бог отказывается это сделать.

Тут же приходит на ум и другой пример самоограничения Бога. Это произошло в Иерусалиме, вблизи от того места, где сатана в третий раз искушал Иисуса. Иисус поглядел вниз с высокой горы и воскликнул: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» Иисус мог бы уничтожить Иерусалим одним словом, мог наслать на него легионы ангелов и силой добиться послушания — вместо этого Он лишь смотрит на город и плачет. Его скорбь и беспомощность — еще одно проявление самоограничения Бога.

Бог сдерживается, Бог прячется от нас, Бог плачет. Почему? Потому что Он не хочет полагаться на силу. Этот царь желает от нас не покорности, а любви, и потому не стирает с лица земли Иерусалим, Рим и другие столицы мира, а идет к нам медленным, тяжким путем Воплощения, любви и смерти. Он должен завоевать Свое царство изнутри.

Джордж Макдональд так объясняет путь Христа: «Он не сокрушает силу зла божественным всемогуществом, Он не осуществляет справедливость и не истребляет дурных, Он не воцаряется на земле и устанавливает на ней мир; Он не собирает детей Иерусалима под крылья — хотят они того или нет — и не спасает их от бед, которые пророчит Его душа. Нет, Он дает злу совершиться, Он довольствуется обескураживающими нас, не имеющими мгновенного эффекта действиями — помогает людям стать лучше, изгоняет сатану, а не только сдерживает его… Божья любовь к праведности выражается в том, что Бог помогает ей вырасти, а не насаждает ее силой… В своей земной жизни Иисус подавлял в Себе малейшее побуждение поторопиться, создать малое добро здесь и сейчас. Ему нелегко было преодолеть это искушение, когда Он видел, как попирают ногами старость и младость, невинность и праведность»[25].

Чудеса

Однако в земной истории Иисуса есть и другая сторона. Несмотря на то, что Его человеческая плоть была своего рода «маской» Бога — по сравнению с нестерпимым сиянием Славы в Ветхом Завете — и Иисус выказывал явное нежелание подавлять людей демонстрацией своего могущества, Он все же совершал чудеса. В Евангелии упомянуто по крайней мере три дюжины таких событий. Человек, участвовавший в трапезе пяти тысяч, присутствовавший при воскресении Лазаря или видевший, как Иисус словом успокоил бурю, не согласится с предложенным нами понятием «скромности Бога».

Тем не менее: Иисус мог бы совершать чудеса каждый день, но Он чуть ли не стеснялся чудес. Он предъявлял их ученикам, как свидетельство о Себе (верьте Мне, когда Я говорю, что Я в Отце и Отец во Мне, или, по крайней мере, верьте чудесам), но, даже совершая чудо, Иисус часто старается замолчать его. Воскресив дочь еврейского царедворца, Иисус настрого запрещает разглашать это событие. Марк приводит семь случаев, когда Иисус, исцелив больного, приказывает: «Никому об этом не говори!»

Иисус прекрасно знал, сколь мало чудеса содействуют вере. Во времена Моисея и Илии чудеса привлекали толпу, но долговременных отношений с Богом на их основе построить не удавалось. Иисус нес людям суровую весть о послушании и самопожертвовании, Он не собирался устраивать зрелище для зевак и любителей сенсаций. Заметим в скобках, что в те времена, как и сегодня, скептики умели «объяснять» чудеса. Когда с небес раздавался Божий голос, его принимали за гром; когда Иисус совершал чудеса, их приписывали сатане, а самые упорные противники Иисуса отказывались уверовать в Него даже перед лицом очевидных свидетельств. Как–то раз они устроили официальное разбирательство, чтобы опровергнуть слух об исцелении. Главного свидетеля — «Одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу!» — они осыпали оскорблениями и выбросили вон из зала заседания. Точно так же, после воскресения Лазаря, пробывшего четыре дня в могиле, злоумышленники намеревались вновь умертвить его.

С поразительным постоянством библейское повествование показывает нам, что чудеса — поразительные, драматические явления, о которых многие из нас мечтают — нисколько не способствуют укреплению веры. Вспомним хотя бы Преображение — лик Иисуса сиял как солнце, одежды Его сделались яркими, «как на земле белильщик не может выбелить». К изумлению учеников, в облаке явились два великих вождя Израиля, Моисей и Илия. Ученики слышали голос Божий, они не смогли вместить происходящего и пали в ужасе наземь.

И какой же эффект произвела эта поразительна* сцена на трех ближайших учеников Иисуса — Петра, Иакова и Иоанна? Они навсегда избавились от сомнений и преисполнились веры? Как бы не так — прошло лишь несколько недель, и они оставили Иисуса как раз в тот момент, когда Он более всего в них нуждался.

Мне доводилось читать книги, объявлявшие чудеса и знамения достаточным доказательством существования Бога. Вроде бы чудеса Иисуса доказывают, что в Нем — ответ на все наши проблемы. Должен признаться, эти рассуждения не кажутся мне убедительными. Во всяком случае, когда они предназначаются для людей, разочаровавшихся в Боге. Таковых куда больше волнуют чудеса, которых Иисус не совершил. Почему Бог, имеющий возможность исправить зло, предпочитает подчас этого не делать? К чему вообще чудеса? Почему Иисус исцелили одного расслабленного в купальне — и никого более?

Намек на ответ можно найти в фантастическом описании жизни Иисуса. По вполне разумным причинам «Евангелие детства» не включено в каноническую Библию. Эта повесть по идее автора описывает тайную историю детства Иисуса. Здесь Иисус предстает таким, каким мы, вероятно, хотели бы Его видеть. Согласно этому преданию, Иисус, по просьбе друзей или чтобы произвести на них впечатление, то и дело прибегает к «спецэффектам», то есть делает то, чего исторический Иисус никогда не делал. Апокрифический Иисус ведет себя как чародей местного значения или как фея–крестная. Всякий раз, когда Его отец Иосиф не справляется со сложной плотницкой работой, Иисус берется задело и силой магии исправляет все огрехи.

Этот мифический Иисус пускал свою власть в ход и ради мести. Соседка, обидевшая одного из приятелей маленького Иисуса, свалилась в колодец и разбилась насмерть. Когда Иисус приближается к городу, истуканы сами собой рассыпаются в прах.

Эти поступки совершенно несвойственны Иисусу из Писания, Чье могущество предназначалось для милосердной помощи нуждающимся, а не для красочного представления. Всякому, взывавшему о помощи, Иисус помогал. Он кормил голодных и превращал воду в вино, чтобы напоить гостей на свадьбе. Евангельский Иисус порицал учеников, когда те предложили Ему наказать непокорный город. Солдаты пришли арестовать Иисуса — но и тут Он использовал сверхъестественную силу только для того, чтобы приставить на место отсеченное ухо одного из солдат. Словом, в подлинных Евангелиях чудеса знаменуют любовь, а не власть.

Да, Иисус совершал чудеса недостаточно часто для того, чтобы люди смогли избавиться от разочарования. Его чудеса — часть Его служения, предвестие того, что Бог замыслил для всего творения. Говоря словами Гельмута Тилике, чудеса — это «сигнальные огни, возвещающие грядущее Царство Божье». Для тех, кто испытал их на себе, для паралитика, скрюченного, точно канделябр, исцеление становится убедительным свидетельством того, что Бог и впрямь посетил землю. Во всех остальных рассказ о чуде будит мечту и тоску, которая так и не найдет утоления вплоть до окончательного воссоединения с Богом и уничтожения всякой боли и смерти.

Как Иисус и предсказывал, для верующих чудеса стали средством подкреплением веры, а для тех, кто решился пойти против Иисуса, чудеса ничего не изменили: чтобы увидеть чудо, нужно сперва поверить.

16. Отложенное чудо[26]

Когда король Франции Карл Великий впервые услышал рассказ об аресте и казни Иисуса, он пришел в ярость. Схватившись за меч и наполовину извлекши его из ножен, он воскликнул: «О, будь я тогда там, я бы с моими воинами перебил их всех!» Мы посмеиваемся над простодушной воинской преданностью Карла или Симона Петра, действительно обнажившего меч в защиту Иисуса, но тем не менее этот всплеск эмоций заставляет нас задать очень трудный вопрос: Карл не присутствовал в Гефсиманском саду и ничем не мог помочь, Но Бог–Отец, Который мог вмешаться, и пальцем не пошевелил, чтобы спасти осужденного Сына.

Почему Бог ничего не сделал? Каждому, кто испытывает разочарование в Боге, следует задуматься над событиями, произошедшими в Гефсиманском саду, во дворце Пилата и на Голгофе. Иисус был арестован, осужден и казнен. В эти последние часы Он и сам испытывал нечто, весьма похожее на разочарование в Боге.

Испытание началось, когда Иисус молился в прохладной, приятной тени оливковых дерев. Трое Его учеников ждали, подремывая, у стены сада. Сад казался спокойным и мирным уголком, но за стеной уже вырвались на волю все силы ада. Ученик стал предателем, сатана с рыканьем искал добычи, большая толпа, вооружившись мечами и дубинами, поспешала к Гефсиманскому саду.

«Душа Моя скорбит смертельно», — поведал Иисус трем ученикам. Он обладал достаточной властью, чтобы вызвать на подмогу целое войско ангелов, но не сделал этого. Иисус жил в мире плоти, кожи и крови и собирался умереть по его законам. Он простирался на земле, молил о спасении, о любом выходе из смертельной ловушки. Его пот крупными каплями падал на землю, словно кровь. А Отец молчал.

Во дворце Пилата молчание Бога продолжается. У Бога связаны руки. Буквально — у Иисуса связаны руки. Солдаты насмешливо требуют чуда: «Прореки, кто ударил Тебя?» Завязав Ему глаза, они бьют Его кулаками по лицу, чужая слюна стекает по Его бороде. Сын Божий не противится.

Последняя сцена. Голгофа. Она хороша знакома нам по проповедям и картинам. Слишком хорошо знакома, чтобы мыслить о ней самостоятельно, самостоятельно реконструировать события. И все же — постарайтесь. Чтобы было легче, вспомните самое мучительное свое разочарование. Вся ваша жизнь зависела от того, что, казалось бы, Богу нетрудно сделать, — вы молились об исцелении ракового больного, о рождении здорового ребенка, о сохранении своего брака, но ничего не вышло. Несмотря на все молитвы рак унес свою жертву, ребенок родился с травмой головного мозга, с утренней почтой вы получили документы о разводе. А теперь подумайте о Голгофе. Вспомните о Дне Без Чудес.

Все тогда ждали чуда: Пилат и Ирод, наслышанные о чудесах Иисуса; женщины, следовавшие за Иисусом из Галилеи; ученики, прятавшиеся в толпе. Один из умиравших на кресте разбойников тоже молил о чуде. Второй издевался, и зеваки следовали его примеру: «Пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него… Пусть [Бог] избавит Его, если угоден Ему».

Но чуда не было, спасения не было. Глухое молчание. Вспоминая об этом, Чарльз Уильяме писал: «В момент наибольшего бессилия Христа Его попрекали: «Других спасал, а Себя Самого не может спасти». Это совершенно точное определение — его можно включить в средневековые богословские трактаты»[27].

«Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» — восклицает Иисус на кресте. Это стих из псалма, это последний вопль отчаяния. Отец повернулся спиной, предоставил истории идти своим ходом. Пусть все зло земли восторжествует над добром. Природа содрогалась в конвульсиях, землетрясение сотрясало окрестности Иерусалима, мертвецы выброшены из гробов. Вся солнечная система застыла, солнце скрылось и потемнели небеса.

Воскресное утро

Спустя два дня, с громом, подобным землетрясению, и блеском, подобным молнии, приходит Воскресение. Разве это последнее чудо — не утверждение правоты Бога? Разве оно не разрешает раз и навсегда проблему разочарования?

Но Он вновь упустил возможность! Вот если бы воскресший Иисус явился во дворец Пилата и уничтожил своих врагов — тогда бы они узнали! Однако все десять или двенадцать раз, что Христос является людям после смерти, обнаруживают четкую закономерность: Он приходит только к тем, кто уже верит в Него. Насколько нам известно, никто из неверующих не встречался с Иисусом после Его смерти.

Еще два человека имели возможность увидеть воскресшего Христа, но им не хватило мужества остаться на своем месте. Два римских стража стояли возле склепа, когда совершилось Чудо Чудес. Они задрожали, на миг утратили сознание, а затем, по извечной человеческой слабости, помчались к властям. События того дня оба солдата — единственные свидетели мига Воскресения — согласились хранить в тайне. Пригоршня серебряных монет значила для них гораздо больше, нежели Воскресение Сына Божьего. Итак, эти два забытых участника Пасхи, два очевидца величайшего события, остались неверующими.

Сегодня главные даты земной жизни Иисуса отмечены на нашем календаре — Рождество, Страстная пятница, Пасха. Однако лишь одно событие из трех Распятие — произошло у всех на глазах. В тот миг, когда Бог казался особенно беспомощным, хватало свидетелей, чтобы запечатлеть происходящее для истории.

Огромная толпа наблюдала, смаковала каждую кровавую деталь. Четыре автора, создавших жизнеописания Иисуса, отвели треть от общего объема текста тому дню, когда Бог, казалось, потерпел окончательное поражение.

Распятие, самое публичное событие в жизни Иисуса, обнажает принципиальное отличие божества, действующего силой, от Бога, взыскующего любви. Римские боги и боги иных народов вменяли свой культ, во времена Иисуса несколько евреев было убито за отказ склониться перед изображением Цезаря. Иисус Христос никогда никого не заставлял верить в Себя. Он обращался к людям, Он звал их, извлекал их из глубин собственного «я» и приводил к Себе.

Парадоксальным образом слабость Бога вселяет в нас надежду. «Если Бог за нас, кто против нас? — Эти слова апостола Павел несут в себе надежду на безграничную любовь Бога. — Тот, Который Своего Сына не пощадил, но предал Его за всех нас, как не дарует нам и всего?» Доказательством любви служит жертва. Евангелия не скрывают, что Иисус пришел пострадать. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». В том часе молчания и глубочайшего отчаяния затаилась возможность вечного блаженства.

17. Прогресс[28]

«Мадам, — сказал я, — если б наш Господь был языческим божеством или богом интеллектуалов — по–моему, это одно и то же, — Он скрывался бы на небесах, пока наша скорбь не вынудила бы Его вновь сойти на землю. Но вы знаете, что наш Бог уже побывал среди нас. Можете грозить Ему кулаком, плевать Ему в лицо, бичевать и распять Его — что изменится? Дочь моя, все это с Ним уже проделали».

Жорж Бернанос, «Дневник сельского священника»

Давайте спросим прямо: уменьшилось ли наше разочарование в Боге благодаря Иисусу? Помогает ли нам весть о том, что и Он перенес разочарование?

Следуя апостолу Павлу, богословы обычно подбирают юридические термины для описания совершенного Иисусом труда — оправдание, возмещение, умилостивление. Однако эти слова — лишь намек на то, что в действительности произошло. С пришествием Иисуса суть проблемы разочарования в Боге кардинально изменилась. Но мы осознаем это, лишь обратившись от общепринятых терминов к истории о том, как Бог страстно искал любви человека.

Вспомним один из центральных образов у пророков: отец тревожится и горюет о бежавшем из дому сыне. Иисус завершает притчу о Блудном сыне счастливым концом — отец дождался сына, он распахивает дверь и спешит навстречу бунтарю, ведет его в дом, не задавая неприятных вопросов.

Разорванная завеса

Что изменилось с пришествием Иисуса? Появилась возможность такой близости между нами и Богом, какой не существовало прежде. Израильтяне в ветхозаветные времена падали замертво, случайно прикоснувшись к ковчегу, а люди, притрагивавшиеся к Иисусу, Сыну Божьему во плоти, получали исцеление. Евреи не смели ни произнести, ни написать имя Бога, а Иисус учил их обращаться к Богу «авва», «папа». Бог подошел к нам вплотную.

Августин рассказывает в «Исповеди», как подействовала на него эта близость. Греческая философия внушала ему образ совершенного, вечного, непогрешимого Бога, но он не понимал, как может вступить в общение с Ним подобный ему необузданный, чувственный человек. Августин познакомился с различными современными ему ересями, но удовлетворения они ему не принесли. Наконец он обрел евангельского Иисуса, соединившего самых обычных людей с Господом.

Послание к Евреям рассказывает об этом новом невероятном этапе сближения с Богом. Сперва автор этого послания описывает обряды, которые израильтяне соблюдали при приближении к Богу. В Святое Святых имел право войти лишь один человек — первосвященник — и только раз в году, в день искупления, Йом Кипур. Предварительно он подвергался омовению, менял одежду, приносил пять особых жертвоприношений. Тем не менее в скинию он все равно вступал со страхом. На одежду первосвященника были нашиты колокольчики, к его ноге привязывали веревку, на случай если он упадет замертво. В этом случае помощники, услышав, что колокольчики перестали звенеть, не входя в Святое Святых, могли вытащить его тело за веревку.

Послание к Евреям подчеркивает поразительный контраст: отныне мы можем «приступать с дерзновением к престолу благодати», без страха. Дерзко вторгнуться в Святое Святых — кощунство в глазах евреев. Но именно они стали свидетелями того, как в момент смерти Иисуса храмовая завеса разодралась надвое и Святое Святых отворилось. «Да приступаем… во святилище» — призывает послание.

Вот что сделал Иисус, чтобы разрешить проблему человеческого разочарования: благодаря Ему мы имеем возможность напрямую обращаться к Богу. Больше мы не нуждаемся в земном посреднике, ибо посредником для нас стал Сам Господь.

Лицо

Ни один персонаж Ветхого Завета не знал Бога в лицо. Никто из них не выжил бы, взглянув на Него в упор. Те, кому довелось увидать хоть отблеск Божьей славы, сами начинали сиять словно неземные существа, и люди бежали от них в страхе. Зато Иисус позволил нам долго, пристально всматриваться в Божий лик. «Видевший Меня, видел Отца», — говорит Он. Бог — это Иисус. По словам Майкла Рэмси, «в Боге нет ничего, чуждого Христу».

У разных людей складываются неодинаковые представления о Боге. Для кого–то Бог — враг, для кого–то — полицейский или злоупотребляющий своей властью родитель, кто–то и вовсе не видит Бога, а лишь слышит Его молчание. И все же благодаря Иисусу нам уже не приходится гадать, как выглядит Бог, что Он чувствует. В минуту сомнения Иисус поможет нам исправить нечеткие, расплывчатые представления.

Если меня охватывает недоумение, и я хочу знать, как Бог относится к калекам и инвалидам, мне достаточно прочесть, как Иисус исцелял расслабленных и прокаженных. Если я хочу знать, не Бог ли обрек бедняков на нищету, мне следует припомнить слова Нагорной Проповеди. Когда я ищу духовное объяснение проблеме боли и страданий, лучше всего всмотреться в реакцию Иисуса — Он принимал боль и смерть со страхом и трепетом, со слезами и рыданиями.

Еще не видим

В Новом Завете происходит явная перемена интонации — где–то в Деяниях Апостолов. Больше мы не слышим ни жалоб Иова, ни отчаяния Екклесиаста, ни муки Плача. Авторы Нового Завета писали в уверенности, что Иисус навеки преобразил мир. Павел прибегает к превосходным степеням сравнения, когда пишет о власти Бога: «Он есть прежде всего, и все Им стоит…. Чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, Кровию креста Его, и земное и небесное… Христос восседает на небесах, превыше всякого Начальства, и Власти, и Силы, и Господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем».

Но Павел писал эти слова в те годы, когда Римскую империю сотрясали войны и терзали тираны, когда люди продолжали лгать, воровать, убивать друг друга, когда свирепствовали эпидемии, а христиан бичевали и бросали в темницу. Но эти весьма здравые поводы для сомнения и даже для разочарования не поколебали уверенности апостола в том, что Иисус придет вновь, как и обещал, в славе и силе. Это лишь вопрос времени. Однажды ученики усомнились во Христе, но после Воскресения они уже не отступятся.

Правда, положительный, убежденный тон новозаветных авторов оборачивается новой проблемой: как получилось, что сегодня, двадцать веков спустя, я вынужден посвятить книгу проблеме разочарования в Боге? Почему людям, которые поведали мне свой печальный опыт, недостает уверенности апостолов? Почему с разочарованием так и не было покончено?

Размышляя над этим вопросом, я вновь вернулся к проблеме несправедливости. Справедлив ли Бог? Иисус дал прямой ответ на вопрос о сокрытости и молчании Бога, но проблема несправедливости, кажется, только усугубилась. Жизнь самого Иисуса завершилась величайшей несправедливостью: лучший из людей претерпел жесточайшее наказание, пал очередной жертвой Нашей жестокой планеты. После Его смерти тоже мало что изменилось. «Наградой» Его ученикам стали тюрьмы, пытки и смерть. Несправедливость по–прежнему царит на земле.

Но автор Послания к Евреям, похоже, предусмотрел и эту ситуацию, предвидя новое разочарование в Боге. Вторая глава послания открывается величественной цитатой из Псалмов и утверждением, что Бог покорил вселенную Иисусу, но затем следует оговорка: «Ныне же еще не видим, чтобы все было Ему покорено».

Я тоже писатель и мне знакомо это ощущение: написав фразу, призадуматься, верно ли написанное. Автор Послания к Евреям, повторив обещания псалмов, останавливается в сомнении. Да, Иисус правит вселенной, но проверить этого на своем опыте мы пока что не можем, «ныне же еще не видим, чтобы все было Ему покорено». В этой фразе сосредоточена вся несправедливость мира, войны и насилие, ненависть и похоть, глумливое торжество зла, болезни и смерть, стенания и слезы, разочарования и отчаяние пришедшего в хаос мира. Это едва ли не самая «близкая к истине» фраза Библии.

А дальше апостол говорит: «Но видим, что за претерпение смерти увенчан славою и честью Иисус, дабы Ему по благодати Божьей, вкусить смерть за всех». Послание обращается не к Преображению Иисуса, не к торжеству Воскресения, а к Распятию. А потом мы слышим едва ли не самые загадочные слова Нового Завета: Христос «страданиями навык послушанию» и «сделался совершенным». Комментаторы предпочитают замалчивать эти строки, поскольку они плохо согласуются с представлением о неизменном, неподвластном страстям и страданию Боге. Но я не могу пройти мимо них, ибо они говорят о непосредственном вкладе Иисуса в разрешение нашей проблемы разочарования.

Послание к Евреям показывает, что Воплощение сыграло определенную роль не только в нашей истории, но и в жизни Бога — Он нашел способ полностью отождествиться с нами. Дух, никогда ранее не ограничивавший Себя материальным миром, никогда не ощущавший мягкости, податливости, ранимости плоти, никогда не получавший болезненных импульсов от Своих нервных клеток — Иисус, — изменил все раз и навсегда. Он прожил весь человеческий опыт, от боли и крови появления на свет до боли и крови смертного часа.

Ветхий Завет позволяет нам отчасти понять, «что чувствует» Бог, а Новый Завет рассказывает о том, как Бог узнает, что чувствует человек. Бог испытывал то же самое, что и мы. Нам нужен Бог, не только знающий, что такое боль, но и разделяющий ее. Нам нужен Бог, сострадающий нашей боли. Богослов Дитрих Бонхоффер, погибший в нацистском концлагере, записал в тюрьме: «Помочь нам может лишь Страдающий Бог». Иисус стал таким Богом. Послание к Евреям подтверждает, что теперь Бюг может снизойти к нашей слабости. Слово «сострадание» как раз и подразумевает совместное, разделенное страдание.

Так вправе ли мы предположить, что через посредство Иисуса Бог способен понять даже наше разочарование в Нем? Да — иначе как истолковать слезы Иисуса и Его вопль на кресте? Все три вопроса этой книги слились в Его ужасном крике: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Сын Божий «страданиями навык послушанию», говорит Послание к Евреям. Научиться послушанию можно лишь тогда, когда есть выбор, есть искушение ослушаться. Так же и мужеству Можно научиться лишь перед лицом опасности, испытывая искушение удрать.

Почему Иисус отказался обнажить меч или призвать на помощь ангельские легионы? Почему Он отверг предложение сатаны получить власть над миром? Потому что таким образом Он бы предал Свою миссию, Он не стал бы одним из нас, жившим и умершим, как все мы. Только так Бог мог «работать по правилам», установленным Им для творения.

На всем протяжении Библии и особенно у пророков мы видим, с каким парадоксом яростно сражается Господь. Он страстно любит созданных Им людей, но Он испытывает почти необоримое желание уничтожить поработившее людей Зло. Иисус разрешил этот конфликт на кресте — Сын Божий поглотил силы разрушения и обратил их в любовь.

Единственный способ одолеть зло — переплавить его в живом, исполненном доброй воли человеке. Человек поглощает зло, как губка впитывает кровь, как сердце принимает пронзающее его копье — и зло теряет свою силу.

Гейл Уэбб, «Ночь и пустота»

Часть четвертая Великий переворот: Дух

18. Миссия[29]

Представьте себе, как неприятно сжимается желудок — сегодня вы приступаете к новой работе. Получится ли у меня? Что если я допущу какой–нибудь промах? Одобрит ли меня начальник? Вы поглядываете на других — те также щурятся от яркого солнца, переминаются с ноги на ногу, нервно чертят носком сандалии узоры на песке. Он вызвал для особого разговора семьдесят человек.

Иисус произносит перед ними речь. Он встревожен, и в словах Его слышится беспокойство: «Идите! Я посылаю вас, как агнцев среди волков. Не берите ни мешка, ни сумы, ни обуви, и никого на дороге не приветствуйте». Но вот Его речь подходит к завершению, и голос взмывает вверх, наполняется звучностью, уверенностью: «Слушающий вас Меня слушает, и отвергающийся вас Меня отвергается; а отвергающийся Меня отвергается Пославшего Меня». Что же это значит? Группы учеников расходятся, и вы среди них. Подавив неуверенность, вдвоем с назначенным вам напарником вы отправляетесь исполнять свою миссию.

Через несколько дней вы возвращаетесь к Иисусу — за это время все изменилось. Исчезла суровость, улеглась тревога. Он с улыбкой выслушивает ваш отчет, просит рассказывать подробнее, Он не может насытиться рассказами об исцелениях и изгнании бесов, о спасении и преображении человеческих жизней. Он послал вас с опасным поручением в горную страну, и все получилось. Иисус празднует победу — вашу победу. Пока вы сидите рядом с Ним, вам кажется, что вы и впрямь способны на все, вы можете наступить на змею и скорпиона — да что там!

Он перебивает вас на полуслове и поднимает руку, требуя внимания. Он не может больше сдерживаться. Впервые вы видите Его столь взволнованным. «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию», — провозглашает Он. Что Он хочет этим сказать? Непонятно, но вам передается Его энтузиазм. Да, произошло нечто замечательное, небывалое. Наклонившись к вам, Он говорит негромко, доверительно: «Многие пророки и цари желали видеть то, что вы видите, и не увидели, и слышать то, что вы слышали».

Последнее испытание

Прошло примерно полгода. Вы ужинаете в числе Двенадцати в маленькой комнатке в Иерусалиме.

Странная, напряженная атмосфера, голова немного кружится от обилия еды и вина. Слишком быстро все происходит, трудно поспеть, охватить. Только на этой неделе Иисус допустил, наконец, публичное торжество, въехал в город почти в триумфальной процессии. Казалось, вот–вот сбудутся все мечты. Но сегодня в воздухе висит какая–то угроза.

Сначала омовение ног, так смутившее Петра. А теперь, когда Иисус говорит с учениками, Его настроение то и дело меняется. То Он вспоминает прошлое, подбадривает Своих друзей, а в следующую минуту их же упрекает за леность и недостаток веры. Он все время намекает на грядущее предательство. Некоторые из присутствующих вообще не понимают, о чем идет речь. Несмотря на все ваши протесты, Он повторяет вновь и вновь: скоро Он уйдет. На Его место придет другой, Он называет его Утешителем.

Какое–то движение прошло по горнице, точно ветер пронесся, шелестя травой. Все это время вы ждали, когда же Иисус станет во главе Своего царства, но сегодня Он сказал то, что полностью изменило ситуацию для всех Двенадцати. Оглядев сидящих за столом, Он объявляет: «Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство».

Уход

Да, вы все подвели Его. Все, даже Петр, клявшийся Ему в верности за несколько часов до своего отречения. «Я победил мир!» — сказал Иисус в ту ночь в горнице, но вам никак не удавалось связать Его слова с тем, что произошло дальше. Не прошло и двадцати четырех часов, как вы увидели Его нагое тело пригвожденным ко кресту. Изможденное тело, блестевшее от пота при свете факелов. Так это — Спаситель народа, Царь Царей? Возможно ли поверить в такое? Была пятница…

В субботу маленькую общину скорбевших о Нем потрясли нелепые, дикие слухи. А еще через день–два вы своими глазами увидели Его. Да, это истина! Вы касались Его своими руками. Иисус совершил небывалое: Он добровольно пошел на смерть — и вернулся. Больше вы никогда, никогда не усомнитесь в Нем!

В течение сорока дней Иисус являлся, кому хотел, и исчезал. Когда Он приходил, вы жадно слушали Его рассказ обо всем, что с Ним произошло. Когда Он уходил, вы начинали снова мечтать о царстве, об Иерусалиме, свободном от римлян.

Друзья давно смеялись над вашей одержимостью пророком из крестьян. Теперь–то они увидят, кто был прав! Больше никто не посмеет презирать вас, больше никто не посмеет презирать Израиль. Конечно, верховная власть достанется Петру, Иакову и Иоанну, но государству понадобится много руководителей, а вы, как–никак, три года состояли в числе Его последователей. Мессия, истинный Мессия Израиля, принял вас в число ближайших учеников!

Сорок дней не угасал этот восторг. Каждое появление Иисуса было очередным чудом. Но вот, наконец, кто–то отважился задать Ему вопрос, интересовавший всех вас: «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» Затаив дыхание, вы ждали ответа — призыва к оружию, плана сражения. Римляне ведь не уйдут без борьбы.

Что Он ответил? Он словно бы не разобрал вопроса, отмел его, заговорил не об Израиле, а о соседних странах, о дальних местах. Он сказал, что пошлет вас туда свидетельствовать о Нем. А пока что вам следует вернуться в Иерусалим и ждать Святого Духа.

И тут произошло нечто поразительное. Вы стояли и слушали Его, как вдруг Его тело оторвалось от земли. На миг Он повис в воздухе, а потом туча скрыла Его от ваших глаз. Больше вы никогда не видели Иисуса.

Три эпизода

Три эпизода — миссия Семидесяти, Тайная Вечеря и Вознесение — вновь и вновь открывают нам, зачем Иисус пришел на землю и почему Он ее покинул. Он пришел установить Божью справедливость и явить нам лик Отца, но также и затем, чтобы создать Церковь, место обитания Духа Божьего.

Вот почему Иисус так ликовал, слушая отчет семидесяти учеников. «Слушающий вас Меня слушает», — сказал Он им, и Его план оказался успешным. Семьдесят учеников, семьдесят самых обыкновенных людей продолжили Его миссию, Его жизнь.

Вкушая последнюю трапезу вместе с апостолами, Иисус возлагает на них ту же миссию, но в большем объеме. Они — ближайшие Его друзья. Теперь они должны стать Его преемниками. Как они спешат заверить Его в своей преданности! Как быстро они отрекутся от Него! И все же: «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас», — говорит Он, зная, что они пока еще не в состоянии понять Его. Эта горстка людей понесет Его весть в Иерусалим, в Иудею и Самарию, до края земли, туда, где Он не успел побывать.

В момент Вознесения тело Иисуса отрывается от земли на глазах изумленных учеников. Скоро, очень скоро — в Пятидесятницу — Дух Божий войдет в другие тела, в их тела.

19. Изменение отношений[30]

Документальный сериал по истории религии. Еще один грандиозный проект. «Исследуем образ Бога на протяжении веков», — что–нибудь в этом роде. Замечательно. Кто только пишет подобные сценарии? Главный герой фильма остается невидимкой.

Что ж, пока мы не изобрели способа интервьюировать Бога, придется рассуждать о Боге, ходить вокруг да около.

XIV век до н.э. Панорамные съемки горы Синай. Необитаемая территория. Нигде не увидишь ни одной телевизионнои антенны. Толпа статистов–бедуинов изображает древних евреев. Комментатор рассказывает, как они одеваются и нем питаются. Наплыв — лицо двенадцатилетнего мальчика. Оторвем его от игры и подзовем сюда.

— Расскажи мне о Боге. Какой Он? — спрашивает ведущий.

Мальчик таращится на него.

— То есть… то есть… — запинается он.

— Ну да, о Яхве, о Боге, которому вы поклоняетесь.

— Какой Он? Он? Видите ту гору? — камера на вулкан. Клубы дыма и пара. Скопления магмы. — Он живет там. Не ходите туда, не то умрете. Он.. Он… Он очень страшный. Грозный, вот Он какой.

I век н.э. Плоская бескрайняя равнина Палестины. Те же бедуины тянутся по пустыне. Вдали оазис. Камера на группу людей, стоящих в стороне. Затем мы видим женщину, сидящую возле этой группы, прислонившись спиной к чахлому деревцу. Спросим ее.

— Бог? Я и сама пытаюсь понять. Я думала, что знаю, но, когда я пошла за Учителем, все спуталось. Он называет себя Мессией. Мои друзья смеются надо мной, но я видела, как Он однажды накормил пять тысяч человек — кто еще мог бы сделать такое? Я сама ела ту рыбу. Я своими глазами видела, как Он исцелил слепого. Бог похож на того человека, на Иисуса. Я не умею это объяснить.

XX век н.э. Действие фильма переносится в провинциальную церквушку. Камера скользит по лицам прихожан.

Голос ведущего: «Как же выглядит Бог сегодня?»

Новый Завет учит нас, что ответом на этот вопрос должна оказаться провинциальная церквушка, заурядные лица прихожан. Можно еще как–то принять присутствие Бога во Христе, но в нас?! Чтобы вполне ощутить шок, вызванный этой мыслью, хорошо бы предварительно прочитать Писание от Бытия до Откровения, как сделал я в зимние дни в Колорадо.

Сперва на девятистах страницах мы видим могущественного, внушающего страх Господа вселенной — святого, гневного, испепеляющего Господа. Затем следуют четыре Евангелия — около ста страниц, — посвященных земной жизни Иисуса. После Деяний Библия превращается в сборник частных писем. Греки, римляне, евреи, рабы и рабовладельцы, мужчины, женщины и дети — письма обращены ко всем этим группам людей, и в них утверждается, что все их адресаты принадлежат к новой, покрывающей все различия расе — все они «во Христе».

«Церковь — это та часть человечества, в которой обретает свой облик Христос», — сказал Дитрих Бонхоффер. Ту же мысль Павел передал выражением «тело Христово». Он полагал, что на земле складывается новое человечество, в среде которого обитает сам Бог — Святой Дух. Люди становились руками, ногами, глазами Бога на земле. Более того: Павел полагает, что в этом и заключался изначальный замысел Бога.

«Разве вы не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас?» — писал Павел необразумившимся коринфянам. У евреев прежде был Храм — здание, центр мира, где ощущалось присутствие Бога. Так что же выходит — попросту говоря, Бог «переехал»?

Библия говорит о трех храмах, и в совокупности они отражают этот ход развития: Бог открывает себя сперва как Отец, затем как Сын и, наконец, как Святой Дух[31].

Первый Храм был величественным зданием, возведенным Соломоном и восстановленным Иродом. Вторым Храмом Иисус назвал собственное тело («Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его»). Теперь возникает новый Храм, складывающийся из отдельных человеческих личностей.

Делегирование полномочий

«Он старается Сам не делать того, что может перепоручить Своему творению. Он велит нам медленно и на ощупь исполнять то, что мог бы сделать идеально и во мгновение ока.

Творению с самого начала были переданы широкие полномочия — и чем дальше, тем в большем объеме. Полагаю, в этом находит выражение щедрость Бога»[32].

От Отца к Сыну, от Сына к Святому Духу — Бог становится все ближе к человеку. У подножья горы Синай люди страшились предстать перед Богом и просили Моисея предстоять за них. Во времена Иисуса каждый человек мог общаться с Сыном Божьим, мог прикоснуться к Нему — даже нанести Ему рану. После Пятидесятницы те самые слабодушные ученики, покинувшие Иисуса в час ареста и суда, превратились во вместилище Бога Живого. В непостижимом акте передачи полномочий Иисус вверил Царство Божье людям, подобным этим ученикам, в том числе и нам с вами.

Однако довольно — все эти туманные рассуждения о Духе Святом должны как–то согласовываться с реалиями нынешней Церкви. Вглядимся еще раз в лица прихожан. Это ли имел в виду Бог?

Любой босс знает, как опасно передоверять свои полномочия другому. Даешь человеку работу — и никаких гарантий, как дело пойдет. Бог «увещевает через нас», как говорит апостол Павел, и при этом идет на риск: мы способны извратить Его слова. Рабство, крестовые походы, еврейские погромы, ку–клукс–клан — все эти движения действовали именем Христа. Быть может, мир, который Бог хочет любить, мир, к которому Он обращается, так и не увидит Его, ибо лик Божий скрывают наши лица?

Но Бог идет на риск, и в результате мир видит Его главным образом в христианах. Учение о Святом Духе — это учение о Церкви: Бог обитает в нас. Этот замысел Павел назвал «юродством», а Фридрих Бюхнер дивится глупости, побудившей Бога «выбрать для своего труда в мире… слабоумных, непригодных, ничтожества, святош и ханжей, эксцентриков, маньяков, трусов и тайных сластолюбцев»[33].

«Немудрое Божие премудрее человеков», — продолжает свою мысль Павел.

Мы живем среди обычных грешных людей, составляющих Церковь. Это мы — слабоумные, ничтожества, ханжи, нам хотелось бы вычеркнуть из Библии поразительные утверждения о теле Христовом, поскольку мы чувствуем, что не годимся быть Его телом. Однако Библия не оставляет сомнений на этот счет. Рассмотрим два примера.

1. Мы являем святость Бога. Святость, помимо прочего, предполагает огромную дистанцию между Богом и человеком. Святое Святых — недоступное, запретное место. Однако Новый Завет описывает тектонический сдвиг: совершенный Господь вошел в несовершенные человеческие существа. Уважая нашу свободу, Дух добровольно ставит Себя в зависимость от нас: Новый Завет говорит, что мы можем лгать Духу, огорчать Его и терзать. Совершая неверный выбор, мы буквально вовлекаем в этот выбор Бога.

С особой силой эта удивительная мысль звучит в 1 Коринфянам 6. Павел порицает каких–то членов коринфской церкви, пользовавшихся услугами проституток. Он опровергает все их доводы и, наконец, отрезвляет последним аргументом: «Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы?» Павел, по–видимому, предполагает буквальное истолкование этой фразы и, не колеблясь, доводит его до логического следствия: «Итак отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы. Да не будет!»

Не требуется глубокого знания Библии, чтобы разглядеть контраст. Ветхий Завет предписывал побивать камнями распутников, нарушающих закон Божий, но в эпоху Духа Бог вверяет Свою репутацию и самого Себя нам. Мы — воплощение Бога в этом мире. Что происходит с нами, происходит и с Ним.

2. Люди осуществляют работу Бога на земле. Точнее, Бог творит Свое дело через нас. Чтобы ощутить парадоксальность происходящего, достаточно сформулировать эту мысль. «Мы без Бога не можем. А Бог без нас — не хочет», — говорит Августин. Также и Павел в одной фразе пишет: «Со страхом и трепетом совершайте свое спасение», а в следующей: «Бог происходит в вас и хотение и действие». Эти загадки, что бы они ни означали, безусловно опровергают ханжеское «предоставим дело Богу».

Когда израильтяне странствовали по пустыне, Бог не только снабжал их пищей, но и заботился, чтобы у них не рвалась обувь на ногах. Иисус также кормил голодных и пекся о нуждах людей. Многие христиане, читая об этих потрясающих событиях, испытывают тоску и разочарование: «Почему Бог не делает этого и сегодня? — твердят они. — Почему не разрешит чудом все мои проблемы?»

Новозаветные послания предлагают нам увидеть иной смысл событий. Павел, заключенный в холодной темнице, просит о помощи своего старого друга Тимофея. «Принеси филонь… и книги, — пишет он. — Марка приведи с собою, ибо он мне нужен для служения». В другой ситуации Павла утешило прибытие Тита. Когда в Иерусалиме разразился голод, Павел возглавил кампанию по сбору средств во всех организованных им церквях. Бог заботился о нуждах только что созданной церкви не менее, чем прежде о нуждах израильтян, но теперь Он делал это опосредованно, руками христиан, членами Своего тела. Павел не проводит разграничения между тем, что делает Церковь и что — Бог. Подобное разделение вступило бы в противоречие с его основной мыслью: Церковь есть тело Христово. Что сделано Церковью, сделано Богом.

Павел знает об этом по своей первой, исполненной драматизма встрече с Богом. В ту пору он был ревностным гонителем христиан, охотником за головами, но на пути в Дамаск Павел увидел яркий свет, на время лишивший его зрения, и услышал голос с небес: «Савл, Савл! что ты гонишь Меня?»

Тебя ? Кого — Тебя ? Я преследую христианских еретиков и никого более.

— Кто Ты, Господи? — в растерянности спрашивает Савл, простираясь на земле.

— Я Иисус, Которого ты гонишь, — слышит он в ответ.

Эти слова подводят итоги переменам, наступившим с приходом в мир Святого Духа. Прошло несколько месяцев со дня казни Иисуса. Савл преследовал христиан, а не самого Иисуса, но Иисус, воскресший Иисус, говорит Павлу, что эти люди — Его тело. Кто мучает их, причиняет боль Ему Самому. Этот урок апостол Павел усвоил навсегда.

Я должен добавить к этому глубоко личное примечание. Учение о Святом Духе решает многие проблемы, поставленные в этой книге. Ричард спрашивал меня: «Где же Бог? Покажите мне Его. Я хочу Его видеть». По крайней мере отчасти на его вопрос можно ответить так: «Если хочешь увидеть Бога, посмотри на Его народ — это Его члены, это — Тело Христово».

«Я бы поверил в Него, если бы Его ученики не столь нуждались в спасении», — насмешничал Ницше, однако Ричард мог бы повстречать и святого человека, подобного Матери Терезе, воплощение любви и милосердия, и тогда он бы уверовал. Вот она. Таков и Господь. Она исполняет дело Божье.

Ричард не знаком с Матерью Терезой, но со мной он знаком. И эта часть учения о Святом Духе внушает мне смирение и трепет. Ричард, быть может, никогда не услышит гласа из бури, отметающего все вопросы. Он, вероятно, так и не встретится с Богом лицом к лицу при этой жизни. Он знает только меня.

20. Кульминация[34]

Если б мы могли хотя бы ненадолго забыть все, что мы «знаем» о Библии, и прочесть эту огромную книгу просто как единое повествование, мы бы обнаружили в ней примерно такой сюжет:

В начале Бог, то есть Дух, создал весь материальный мир. Из всех дивных творений Бога только люди получили такое сходство с Ним, что их можно называть «образом Божьим». Это был и великий дар, и великая ответственность. Мужчина и женщина могли общаться Богом напрямую, как духовные существа. Но в то же время, из всех тварей только они обладали достаточной свободой, чтобы восстать против Него.

И они восстали против Него. В тот роковой день Адам и Ева утратили нечто очень важное. Телесная их жизнь продолжалась еще много лет, но дух лишился возможности напрямую, свободно общаться с Богом.

Библия повествует, как Бог старался возродить падший дух человека. Он работал с отдельными людьми и их семьями: сперва с детьми Адама, затем с Ноем и его потомством и, наконец, с Авраамом — ему и его роду посвящена большая часть Ветхого Завета. Библия изображает Бога то родителем, пестующим свое чадо, то влюбленным, страстно преследующим объект своей любви, и все мы видим, как Он пытается «прорваться» к людям, возместить утраченное.

Ветхий Завет — за немногими прекрасными исключениями — это повесть о поражении. Однако в Новом Завете Бог прибегает к совершенно новой стратегии, к «вторжению на Землю» — как иначе определить рождение Иисуса? Иисус — это новое начало, второй Адам, родоначальник обновленного человечества. Он смел все преграды, и теперь возможен подлинный союз Бога и человечества.

Иисус покинул землю, но в Пятидесятницу Дух Божий сошел с небес и наполнил собой людей. Падший дух человеков был исцелен. Бог больше не гулял по саду с людьми — Он обитал внутри них.

Мы начинаем ощущать это чудо, едва соприкоснувшись с Посланиями. «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих», — утверждает апостол Павел. По его словам, вселенная замерла, созерцая происходящей на земле. «Дабы ныне соделалась известною через Церковь начальствам и властям на небесах многоразличная премудрость Божия». Петр утверждает, что даже Ангелы «желают проникнуть» в это.

А тем временем отрядики христиан разошлись в разных направлениях: в Самарию, Грецию, Эфиопию, Рим, Испанию. Согласно Новому Завету, их руками готовился великий исторический переворот, возвращение всего творения к Богу.

Чем это лучше?

С самого начала этой книги я решился на предельную искренность, ведь я пишу о людях, ставших жертвами чрезмерных ожиданий и разрушенных надежд. Должен откровенно признать: разочарованным людям трудно разделить энтузиазм новозаветных авторов. Так, Ричард жаловался, что утратил веру именно из–за излишней «скромности» Бога. Ему требовалось нечто поубедительнее, вроде горящего куста или разделения Чермного моря. Как эта «многоразличная премудрость Божия» проявляется в Церкви? Давно ли вы сами посещали церковь? Да, Иисус мог произвести впечатление на толпу, а уж сияющее облако славы и вовсе заставляло человека пасть ниц, но церковь?!

Как примирить возвышенные слова Посланий с окружающей нас действительностью? Некоторые люди находят выход: «Павел говорил о новозаветной Церкви, а мы далеки от этого идеала». Должен возразить: послания адресовались, в сущности, общинам, состоявшим из случайных людей, только что обращенных идолопоклонников, воров, бездельников и проституток — именно в этих людей вошел Господь. Перечитайте у Павла описание «идеальной общины» в каком–нибудь городе вроде Коринфа: непокорное, обмирщенное собрание, удивляющее как раз отсутствием святости. Тем не менее, именно в этом послании Павел с величайшей убежденностью именует Церковь телом Христовым.

Я должен сформулировать свой вопрос со всей прямотой, тут уж не до любезности: чего достиг Бог Своим планом, рассчитанным на много столетий? Если б мы могли составить некий отчет о прибылях и убытках, как это делает любая уважающая себя фирма, то какими окажутся убытки, и какой — выгода, для нас и для Бога?

Величайшим убытком с точки зрения Бога следовало бы считать очевидные изъяны Церкви: когда–то Он дал Свое имя народу Израиля, и Его имя втоптали в грязь. Теперь Он дарует свой Дух падшему человечеству, и что мы видим? Коринфская церковь, расизм в Южной Африке, кровопролитие в Северной Ирландии, позорящие свое имя проповедники США — безусловно, Церковь не соответствует Божьему идеалу. Мир наблюдает за нами и судит Бога, глядя на тех, кто носит Его имя. Разочарование в Боге в значительной мере вызвано недовольством нашими же братьями–христианами.

Дороти Сейерс говорит, что Бог, стремясь спасти род человеческий, подверг Себя трем великим унижениям: первым стало Воплощение, когда Он ограничил Себя рамками человеческого тела, затем последовало Распятие — Он перенес позор публичной казни, а третьим унижением Дороти Сейерс называет Церковь. Внушающим страх и трепет актом самоотречения Бог вверил Свою репутацию обычным людям.

И все же каким–то неведомым для нас способом эти заурядные люди, исполненные Духом, помогают Богу вернуть вселенную под руку Его. Ангелы ликуют при покаянии каждого очередного грешника, горы сдвигаются нашей молитвой. Стих из Луки 10 сообщает нам о «прибыли», полученной Богом: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию», — так радостно воскликнул Иисус, когда семьдесят учеников вернулись поведать Ему о своих победах. Он принял их успех как гордый Отец, убедившийся, что Его дети способны на большее, чем Он надеялся.

Не стоит обольщаться, будто Бог «нуждается» в нашем сотрудничестве. Он избрал нас как орудие для восстановления Своего творения на земле, Он использует нас, как мой мозг использует пальцы, рука — запястье, чтобы написать эту фразу. Описывая роль Христа в современном мире, Павел часто прибегает к одной и той же метафоре: Он — голова, направляющая тело, подчиняющая члены Своей воле.

Чтобы понять, чего добился Бог, вспомним вновь образы пророков: Бог — Отец и Он же — Влюбленный. Эти отношения содержат как раз то, чего Бог всегда требовал от людей. Мы можем выразить это словом «зависимость». Именно им можно передать общую основу этих отношений и подчеркнуть их различие.

Младенец абсолютно зависим: кто–то должен удовлетворять его потребности, не то дитя умрет. Родители не спят ночами, стирают грязные пеленки, приучают малыша к горшку, исполняют множество других неприятных обязанностей — из любви, поскольку они ощущают зависимость ребенка. Однако такое состояние не может длиться вечно. Орел принимается раскачивать свое гнездо, чтобы вынудить птенцов к полету, мать прикрывает грудь и отучает ребенка от грудного молока.

Нормальные родители никогда не пожелают, чтобы ребенок всю жизнь зависел от них. Отец не станет возить подрастающую дочурку в коляске, он научит ее ходить, прекрасно понимая, что однажды она уйдет от него. Хорошие родители сами подталкивают ребенка от зависимости к свободе.

Отношения между супругами строятся иначе. Влюбленный обладает всей полнотой свободы, но по собственной воле отказывается от нее, предпочитая ей зависимость. «Служите друг другу», — призывает Библия. Любая супружеская пара подтвердит, что это — единственный способ ежедневного приспособления друг к другу. В хорошем браке люди добровольно, по любви, уступают желаниям друг друга. В неудачном браке подчинение возникает из борьбы и соперничества, из напряженного противостояния двух эгоизмов.

Я думаю, сравнив эти два типа отношений, мы поймем, чего искал Господь на всем протяжении нашей истории — Ему нужна не беспомощная, цепляющаяся за старшего любовь младенца, не имеющего выбора, но зрелая, свободно даруемая любовь невесты. Бог «романтизирует» нас.

От Израиля Бог не получил такой зрелой любви. Летопись свидетельствует о том, как Бог подталкивал юный народ к зрелости. Манна перестала падать с неба, как только израильтяне вошли в Землю обетованную. С этого момента израильтяне должны были сами позаботиться о пропитании, а они — так по–детски — тут же обратились к почитанию богов плодородия. Бог мечтал найти невесту, а вместо нее Ему приходилось иметь дело с чахлым младенцем.

Что же теперь, когда наступил век Духа? Обрел Господь наконец возлюбленную вместо младенца? Как ни странно, Новый Завет, по–видимому, отвечает на этот вопрос утвердительно. Вот фразы и выражения Нового Завета, показывающие, какими видимся мы Господу: «Христос возлюбил Церковь… славную Церковь, не имеющую пятна, или порока, или чего–либо подобного, но дабы она была свята и непорочна», «чтобы вам быть… непорочными среди строптивого и развратного рода, в котором вы сияете, как светила в мире», «бывшие некогда далеко, стали близки», «вы уже не чужие и не пришельцы, но… сограждане святым и свои Богу».

Библия рисует союз обычных людей с Богом как высшее достижение всего замысла творения. Бог с самого начала стремился возрастить нас, чтобы мы смогли исполнять Его волю в мире. Этот трудный, медленный процесс однажды приведет к полному возрождению Земли.

Наша выгода

Однако все эти прекрасные звания — «свои Богу», венец творения — отражают точку зрения Бога, встать на которую мы не можем. Каковы убытки и прибыли от Божьего плана для нас, живущих на Земле? Мы по–прежнему обитаем в мире, несущем проклятье боли, трагедий, разочарования. Тот процесс, который я описал как сближение — от облака над горой Синай к физическому облику Иисуса и к обитающему внутри нас Духу — может, как это ни парадоксально, восприниматься совершенно иначе: как уход Бога от прямого участия в нашей жизни.

Многие люди вздыхают о «старом добром времени», когда Господь более наглядно и очевидно общался с людьми. Ветхий Завет рассказывает о договоре между Богом и людьми — на определенных условиях Он гарантировал им физическую безопасность и процветание. Новый Завет не дает подобных обещаний. При переходе от зримого присутствия Бога в пустыне к незримому пребыванию Святого Духа кое–что утрачивается — мы лишаемся ясного, неопровержимого доказательства Божьего бытия. Ныне Бог уже не висит у нас над головой в виде облака, и это зрелище не способно внушить нам уверенность. Для некоторых людей — например, для Ричарда — это и впрямь большая утрата.

Бог полагается на свою Церковь, и это значит, что разочарование в Боге станет всеобщим и постоянным. В прежние времена, когда евреям требовалось выяснить волю Бога — узнать, какой боевой маневр выполнить, какую древесину использовать при строительстве святилища, первосвященник умел угадывать правильный ответ. Ныне только в США имеется 1275 деноминаций, а это значит, что в церкви не существует согласия даже относительно наиболее фундаментальных свойств Бога. Смешанные, рассеянные голоса современного христианства — часть цены, которую мы платим за то, что живем сейчас, а не скитаемся вместе с евреями по пустыне, не бредем вместе с учениками вслед за Христом.

Так в чем же наше преимущество? Новый Завет всеми силами старается указать нам на огромный наш выигрыш. Особенно выделяют эту тему Послания к Евреям, Римлянам и Галатам. Так и видишь, как апостол Павел возмущенно отвечает на вопрос: «В чем наш выигрыш».

«Вы что, с ума сошли? Что мы приобрели? Перечитайте Левит, Числа, Второзаконие — тогда и поговорим. Это, по–вашему, «добрые старые денечки»? Кто захочет жить так? Вы готовы каждый день терзаться сомнениями о своей посмертной участи? Вы хотите целый день ходить и оглядываться, как бы не нарушить какие–нибудь правила? Вы готовы совершать сложные обряды, приносить в жертву животных, чтобы лишь один из вас — разодетый в какие–то странные наряды первосвященник — осмелился приблизиться к Богу? Я полжизни посвятил соблюдению этих требований, можете поверить мне на слово. Разница между Законом и Жизнью столь же велика, как между смертью и жизнью, между рабством и свободой, между младенчеством и зрелостью. Разве кто–нибудь пожелает вновь впасть в детство?»

Сам Павел говорит, что путь Ветхого Завета — это «служение смертоносным буквам, начертанное на камнях», это «детоводитель ко Христу». Разве мы хотим всю жизнь провести в детском саду? «Не так, как Моисей, который полагал покрывало на лице свое, чтобы сыны Израилевы не взирали на него, пока не пройдет сияние… Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода».

Божий замысел подвергает риску обе стороны. Мы должны поставить на карту свою независимость, последовав за невидимым Господом, требующим от нас веры и послушания. Бог рискует тем, что мы, подобно израильтянам, так и не станем взрослыми, то есть не научимся любить Его. Видимо, Он считает, что игра стоит свеч.

Три голоса

Представим себе Божий замысел в виде звучания трех голосов: первый Голос, звучавший громко и грозно, имел свои преимущества — когда этот Глас слышался с вершины содрогавшейся горы Синай, когда пламя лизало жертвенник на горе Кармил, никто не мог отрицать Его всемогущество. И все же, даже слышавшие этот Голос и убоявшиеся Его — израильтяне, присутствовавшие возле горы Синай, и те, кто был на горе Кармил, — быстро привыкли пренебрегать им. Сама громкость этого голоса мешала восприятию. Мало кто специально настраивался на Голос, еще меньше было людей, хранивших Ему верность, даже когда Он умолкал.

И вот Голос меняется с рождением Иисуса. Слово становится плотью. В течение нескольких десятилетий Божий Голос звучал с интонациями и акцентом еврея из палестинской глубинки. То был обычный человеческий голос, не громче прочих — хотя Он и говорил как власть имеющий. Этот Голос не обращал людей в бегство. С Иисусом можно было спорить, Его можно было даже убить.

После вознесения Иисуса, Голос вновь изменился. В Пятидесятницу языки пламени сошли на верных и возникла Церковь, тело Христово. Этот Голос близок к нам, как собственное дыхание. Он едва различим, словно шепот. Этот Голос слабее прочих, Им легче пренебречь. Библия говорит, что Дух можно ранить, можно подавить — попробовал бы кто подавить огненный куст Моисея или плавящийся камень горы Синай! Но, в то же время, Дух говорит с нами более задушевным голосом. В моменты слабости, когда мы не ведаем, о чем молиться, Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными — это первые стоны родов, предвещающие появление на свет новой твари.

Дух не устранит наше разочарование в Боге. Сами имена Духа — Заступник, Помощник, Советник, Утешитель — напоминают, что проблема еще не решена, однако Дух — «залог», гарантирующий нам будущее. Именно так говорит Павел, опираясь на самую что ни на есть земную метафору, заимствованную из сферы коммерции. Дух напоминает нам, что всякое разочарование временно. Оно — лишь приуготовление к вечной жизни в Господе. Бог восстановил духовную связь как начало возрождения неба и земли.

Дважды Новый Завет сравнивает состояние человека, исполнившегося Духом, с опьянением. И то, и другое состояние меняет наш взгляд на земные испытания, но есть между ними и существенное различие: многие люди начинают пить, топя в вине огорчения, неустроенность, болезнь, личные трагедии. Но рано или поздно пьяница очнется от фантазий, подаренных ему спиртным, и вернется к нисколько не изменившейся реальности, а Дух шепчет нам о новой реальности, о самой истинной из фантазий, в которой мы очнемся для жизни вечной.

Книга II ВИДЕТЬ ВО ТЬМЕ

Душе я сказал — смирись! И тьма пусть падет на тебя —

Тьма Господня будет.

Душе я сказал — смирись! И жди без надежды,

Ибо ждала бы не то; жди без любви,

Ибо любила б не то; есть еще вчера —

Но вера, любовь и надежда — все в ожиданье.

Томас Стернз Элиот, «Четыре квартета. Ист Коукер»[35]

21. Разрыв

Однажды вечером, сидя в кабинете, я принялся набрасывать план следующего раздела этой книги. Предполагалось, что в ней я подведу итоги всему написанному. За годы работы у меня скопилось несколько Папок с различными материалами, имеющими отношение к разочарованию в Боге. Я принялся просматривать свои бумаги, переоценивая их в свете того, что понял при прочтении Библии.

Я вновь обдумывал тот первый разговор с Ричардом у меня в гостиной, когда впервые были заданы три вопроса. Эти три вопроса — о несправедливости, молчании и скрытости Бога — захватили меня, и с этого началось мое исследование Библии. Приступая к чтению, я надеялся найти более активный образ Бога, Бога, готового порой закатать рукава и решительно вмешаться в мою жизнь, или Бога, Который не будет всегда молчалив и скрытен, не будет действовать столь таинственно. Разве многого я от Него требовал?

Однако при чтении Библии меня ожидал сюрприз: я обнаружил, что никакие чудеса не способны поддержать в человеке веру. Напротив, чудеса становятся свидетельством недостатка веры. И чем дольше я читал Библию, тем меньше тосковал по «старым добрым дням», когда с неба то и дело обрушивались молнии или падала манна.

И самое важное: я начал различать в библейском повествовании голос самого Бога. «Целью» Бога — если здесь уместен этот термин — оказалось не обращение всех скептиков с помощью яркой демонстрации чудес. Это Бог мог бы сделать в любое мгновение, если б пожелал, но Он ищет примирения и союза. Он хочет любить и быть любимым. Библия рассказывает о последовательных усилиях Бога сблизиться с людьми, не подавив их: от Бога–Отца, ведшего за руку евреев, к Богу–Сыну, учившемуся исполнять волю Отца снизу, а не свыше, повелительным «да будет», и, наконец, к Святому Духу, давшему нам ощутить присутствие Бога внутри нас. Мы, живущие ныне, должны не жаловаться на недоданность, а благодарить за дивную привилегию: Бог нам доверил исполнение Своей воли на земле.

Я все с большим энтузиазмом перебирал эти мысли, набрасывая план последней главы. И тут, перелистывая старые листки в папке, я наткнулся на письмо от Мэг Вудсон.

Мы были знакомы с ней на протяжении более чем десяти лет. Мэг Вудсон — набожная христианка, жена священника, талантливая писательница. Но я всегда вспоминаю о ней с глубокой скорбью.

Оба ребенка Мэг, Пегги и Джой, родились с кистозным фиброзом. Они оставались тощими, чем бы их ни кормили. Они все время кашляли, и дважды вдень Мэг колотила их по груди, чтобы помочь им отхаркнуть скопившуюся слизь. Каждый год дети отправлялись на несколько недель в больницу, и оба они знали, что им не суждено вырасти[36].

Джой, веселый, живой, настоящий американский мальчишка, умер в двенадцать лет. Пегги, вопреки всем прогнозам, протянула гораздо дольше. Я вместе с Мэг постоянно молился за нее. Мы знали, что не было еще ни одного случая чудесного исцеления от этого недуга, но мы продолжали молиться о ее выздоровлении. Пегги выкарабкалась из нескольких кризисов, закончила школу и поступила в колледж. Она вроде бы окрепла, и мы начали надеяться, что она окончательно оправится.

Но чуда так и не произошло. В двадцать три года Пегги умерла. В тот вечер у себя в кабинете я наткнулся на письмо, посланное мне Мэг после смерти Пегги.

«Я хочу рассказать вам о том, как умирала Пегги. Не знаю, зачем я это делаю. Может быть, потому, что я испытываю неотступную потребность говорить об этом, а поскольку я не решаюсь дважды подвергать своих друзей подобному испытанию, мне уже не с кем больше этим поделиться.

В воскресение, перед тем как она в последний раз легла в больницу, Пегги с восторгом рассказывала нам о словах Уильяма Беркли, которые процитировал на проповеди священник в ее церкви. Ее так взволновала эта фраза, что она переписала ее на карточку специально для меня: «Терпение заключается не в том, чтобы сносить трудности, а в том, чтобы обратить их во славу». Пегги сказала, что проповеднику, видно, тоже нелегко пришлось: он прочитал эту цитату, потом с размаху ударил кулаком по кафедре, отвернулся и заплакал.

Пегги какое–то время пролежала в больнице, и ей не становилось лучше. Как–то раз она внимательно осмотрела все окружавшие ее приметы смерти и сказала мне: «Помнишь эту цитату, мама?» — она взглядом указала мне на трубочки и проводки, к которым была прикована, закивала головой, возвела взгляд к потолку и даже высунула кончик языка, показывая мне, с каким восторгом она принимает свое испытание.

Ее терпение иссякло лишь тогда, когда она утратила связь с реальным миром. Как–то раз староста ее курса явился навестить ее и спросил, есть ли у нее особые пожелания, о которых он должен упомянуть в молитве. Пегги едва могла говорить. Она подала мне знак, чтобы я растолковала ему слова Беркли и просила молиться о том, чтобы это тяжкое испытание обратилось ей к славе.

Я сидела у ее постели. За несколько дней до смерти Пегги стала кричать. Никогда не забуду этот пронзительный, хриплый, примитивный вопль. Медсестры сбежались со всех сторон, обступили ее, окружили любовью. «Все в порядке, Пегги, — сказала одна из них. — Я с тобой».

Они гладили ее, утешали. Им удалось успокоить ее словами и ласковыми прикосновениями (потом, когда крики возобновились, у них это больше не получилось). Мне редко доводилось видеть подобное сострадание. Венди, из всех сестер наиболее расположенная к Пегги, говорила мне, что во всем отделении не найдется медсестры, у которой не было бы по крайней мере одного любимого пациента, кому она готова собственное легкое отдать, только б его спасти — будь это возможно.

И вот, на фоне этого ужаса, когда человеческие существа буквально разваливаются на куски, а медсестры готовы сделать все, что в их силах, — что сказать о Боге? Ведь Он–то способен помочь, но Он смотрел, как умирает молодая девушка, всей душой преданная Ему, готовая отдать жизнь ради Его славы. И Он не вмешивался, Он допустил, чтобы список жертв кистозного фиброза увеличился еще на одну единицу.

И пожалуйста, Филип, не говорите мне о благе, рождающемся из страдания, о том, что Бог почти всегда допускает естественное течение болезни. Если хотя бы однажды Он мог вмешаться, значит, в каждый момент нашего страдания Он решает, вмешаться Ему или нет. И в случае с Пегги Он воздержался от действия, и предоставил действовать фиброзу. Порой я испытываю лишь скорбь и нестерпимый гнев и не нахожу облегчения, даже когда изливаю его в словах.

Пегги не роптала на Бога. Не из благочестия, а просто потому, что ей и в голову не пришло роптать. И мы, пережившие вместе с ней последние предсмертные дни, тоже не жаловались. Бог хранил нас, Его любовь была столь осязаемой, что мы не могли ни усомниться в ней, ни протестовать против избранного Им пути. Я рассказываю вам все это в поисках хоть какого–то ответа на проблему страдания Пегги и моей боли, потому что я вновь и вновь убеждаюсь: для меня существует лишь одно свидетельство Его любви — когда Он касается меня и шепчет: «Я с тобой, Мэг!» И все равно я не могу понять, как Он мог ничего не сделать в подобной ситуации?

По правде говоря, я ни разу еще не высказывалась с такой откровенностью. Я боялась поколебать чью–нибудь веру. Не надо подбирать для меня слова утешения. Спасибо, что выслушали. Многие люди даже не понимают, как мне важно выговориться».

Прочитав это письмо, я в тот вечер больше не смог вернуться к работе.

С нашей точки зрения

Во мне вновь поднялись те же вопросы — проблема социальной несправедливости, безответных молитв, неизлечимых болезней и множество других проявлений несправедливости. Вопросы, поставленные Ричардом, вновь обрели эмоциональную наполненность. Он тоже — пусть и не в такой мере — испытал отчаяние, пережитое Мэг у постели умиравшей дочери.

Я искал в Библии намеки на замысел Бога и пытался представить себе, «что чувствует Бог», хотя, разумеется, мы никогда не сможем перенестись на Его точку зрения. Письмо Мэг подтолкнуло меня в ином направлении, полностью изменив план второй части книги.

Пусть мы кое–что поняли насчет «точки зрения Бога», но какова наша точка зрения? Я хотел понять, что чувствует Бог, а письмо Мэг напомнило мне со всей остротой о том, что чувствует человек. Ее вопросы изливались из сердца, не из разума. Мать видела, как медленной, страшной смертью умирали оба ее ребенка.

И все же она оставалась христианкой, верующей в любящего Отца. Как она могла примирить одно с другим?

В ту ночь я понял, что моя книга не завершена. Богословские концепции недорого стоят, если они не обращены к человеку, находящему в ситуации Мэг Вудсон, к человеку, ищущему Божьей любви и ослепленному скорбью. Я припомнил священника из романа Джона Апдайка. Тот говорил: «Что–то не так. Я утратил веру. То есть — вера у меня есть, но она здесь неприменима». К чему же применима вера? Чего мы вправе ожидать от Бога?

22. Единственная проблема[37]

И сказал Господь сатане:

обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова?

ибо нет такого, как он, на земле:

человек непорочный, богобоязненный и удаляющийся от зла.

Иов 1:8

Здесь только одна церковь, в нее я и хожу. Воскресным утром выхожу из дому, спускаюсь с холма к белой церквушке, таящейся среди елей. На праздничную литургию собирается едва ли двадцать человек, всем, кроме меня, уже перевалило за шестьдесят. Можно подумать, я нахожусь в Советском Союзе. Прихожане принадлежат к разным вероисповеданиям, священник–конгрегационист в белом одеянии, человек, близко знающий Бога. Однажды, посреди долгой пастырской молитвы за весь мир — о мудрости для политиков, о надежде и спасении для страждущих и угнетенных, о помощи преследуемым, о милости ко всем — он вдруг прервался и выкрикнул: «Господи, да мы же каждую неделю твердим Тебе об этом!» После краткой паузы и общего замешательства он продолжил молитву.

Он произвел на меня сильное впечатление.

Анни Диллард, «Святые основания»

И вот настал момент заглянуть в ту книгу Библии, которая посвящена проблеме, затронутой этим священником, проблеме Ричарда и Мэг, проблеме каждого, кто всерьез думает о Боге. После письма Мэг я, естественно, обратился к Книге Иова.

Существует мнение, что Книга Иова — одна из древнейших в Библии, но читается она, как самая что ни на есть современная. Экстремальная ситуация — одинокий человек перед лицом бессмысленной трагедии — отражает состояние всего современного человечества. Даже люди, отвергающие большую часть Библии, ищут утешения в Книге Иова. Современная английская писательница Мюриэл Спарк в книге «Единственная проблема» утверждает, что только проблема Иова — почему благой Господь допускает страдание — достойна обсуждения. Боль — от нее никуда не деться в наши дни. Она — богословский криптонит, лишающий сил супермена. Но никто не выразил эту проблему столь глубоко и ясно, как живший тысячелетия назад Иов.

Ричард лишился невесты, работы, уютного родительского дома. Мэг потеряла сына и дочь. Иову пришлось еще хуже: семеро его сыновей и три дочери погибли в катастрофе, прахом пошло все богатство — 7000 овец, 3000 верблюдов, 5000 волов, 500 ослов, не говоря уж о многочисленных рабах. И здоровье Иова, последний Божий дар, изменило ему: струпья покрыли все тело от пяток до макушки. За одну ночь самый богатый человек Востока превратился в жалкого нищего.

Иов — библейский пример разочарования в Боге, он познал все глубины отчаяния, какие только ведомы Ричарду или Мэг, или любому из нас. Один американский раввин написал книгу «Когда с хорошим человеком случается плохое», но Книга Иова до предела заостряет вопрос: не просто плохое, а все самое худшее произошло с лучшим из людей.

Неверное истолкование

Если б до того как я начал внимательно изучать Книгу Иова, меня спросили, о чем она, я бы сразу же ответил: «Книга Иова? Все знают, о чем она — о страдании, о невыносимой скорби и ужасных муках». Что ж, верно, большинство глав этой книги посвящены страданию. В главах с 3 по 37 действия почти не происходит, пять человек — Иов, трое его старых друзей и неизвестно откуда взявшийся Елиуй — обсуждают проблему страдания. Все они ищут объяснений: почему «пращи и стрелы яростного рока» обрушились именно на несчастного Иова?

Но теперь я думаю, что неправильно понимал эту книгу — вернее, я воспринимал ее не полностью. Почти вся она посвящена разговору о боли, но я все же пришел к выводу, что страдание не является центральной темой книги. Тема страдания — лишь связующая нить сюжета. Чтобы испечь пирог, нужны яйца, мука, дрожжи. Но эти ингредиенты пирога не сливаются автоматически в пирог, так и Книга Иова не сводится к страданию. Тема страдания включена в некий сложный сюжет, затрагивающий более важные, космические вопросы. Если рассматривать Книгу Иова как целое, то станет ясно: главный вопрос книги — вера.

На эту мысль меня навело вступление, замысел, изложенный в первой и второй главах: оказывается, личная, земная драма Иова послужила лишь продолжением драмы космической. Прежде я воспринимал Книгу Иова как глубочайшее выражение человеческого разочарования, как еще одно письмо от Мэг Вудсон, разве что более подробное и притом освященное авторитетом Библии. Но при ближайшем рассмотрении я обнаружил, что книга передает точку зрения Бога, а не человека. Главным героем Библии всегда остается Бог, и в Книге Иова это можно ощутить еще отчетливее, чем в других. Оказывается, раньше я как бы отсекал первые две главы и читал историю с точки зрения Иова.

Позвольте объяснить обстоятельнее.

Представим себе Книгу Иова в виде детективной истории. Перед началом представления публика получает краткое предуведомление — скажем, проходит пресс–конференция и режиссер объясняет свой замысел (главы 1–2). Он излагает сюжет, представляет нам главных героев, заранее рассказывает, кому какая роль отводится в пьесе и почему. Словом, режиссер заранее раскрывает все загадки за исключением одной: как поступите этой ситуации главный герой? Сохранит ли Иов веру в Бога или же отречется от Него?

И вот занавес поднимается. Теперь мы видим актеров. Они ограничены рамками пьесы, они понятия не имеют, о чем поведал нам режиссер. Мы уже знакомы с пружинами действия, но детектив (его играет Иов) не знает ничего. Все время, пока он находится на сцене, Иов ломает себе голову, пытаясь выяснить то, что уже известно нам. Он скребет измученное тело черепками и повторяет вопрос: «Почему это случилось со мной? В чем я провинился? Что хочет Бог этим мне сказать?»

Для публики вопросы Иова сводятся к легкому интеллектуальному упражнению — нам–то уже сообщили ответы в прологе. Чем провинился Иов? Ничем. Он — лучший из людей. Сам Бог назвал его «непорочным, справедливым, богобоязненным и удаляющимся от зла». Почему же Иов обречен на страдание? Не в качестве наказания, отнюдь нет — он, словно боец на ринге, защищает честь Небес.

Пари

Задним числом я и сам недоумеваю, как мог я столь неверно интерпретировать Книгу Иова. Отчасти ошибку спровоцировали красноречивые монологи из глав 3–37: вечная проблема человечества выражена в них с такой силой, что мы остаемся в плену их притяжения и забываем, что на все вопросы уже был дан ответ в главах 1–2. Но есть и еще одна причина: истолковать главы 1–2 не так–то просто. Исследователи Библии тоже испытывают затруднения и даже приписывают эти главы позднейшему редактору. Пролог рассказывает, как Бог и сатана — и тут бумага краснеет — заключили пари. Все беды Иова начались, стыдно сказать, со ставки, поставленной на него двумя вселенскими силами.

Сатана бросил вызов: Иов — балованное дитя Бога и сохраняет Ему верность лишь потому, что Бог «оградил его» от бед. Выходит, Бог, сам по себе недостойный любви, вымогает преданность людей, подобных Иову, подкупая их? Как только таких людей постигают беды, — так утверждает сатана, — они сразу же отворачиваются от Бога. Бог принимает вызов, Он готов проверить на прочность гипотезу сатаны. Как разрешится этот спор, зависит от Иова. И вот на несчастного, ни о чем не подозревавшего Иова, несчастья посыпались одно за другим.

Да, этот разговор, состоявшийся на небесах, выглядит действительно странно. Но не следует вычеркивать из Библии повесть о небесном пари — редкий для нас шанс заглянуть сквозь замочную скважину в вечность. Каждый страдалец повторяет вопрос Иова: Почему это произошло со мной? Что случилось? Почему Бог не заботится обо мне? Существует ли Он вообще? Один только раз, в рассказе о судьбе Иова, нам, зрителям — только нам, а не Иову — дано заглянуть за кулисы. Пролог этой книги дает нам именно то, чего мы хотели: некоторое представление об устройстве мира. Книга Иова, как никакая другая в Библии, демонстрирует нам точку зрения Бога и даже обнажает те сверхъестественные события, которые обычно скрыты от нас.

Иов вызывает Господа на суд, он обвиняет Его в несправедливости по отношению к ни в чем не повинному человеку. Иов полон гнева, сарказма, горечи. Его слова почти кощунственны — он останавливается на самой грани. То, что говорит Иов, знакомо всем нам, его переживания удивительно современны. Иов хорошо выражает наше недовольство Богом. Но главы 1 и 2 показывают, что не Бог подвергается здесь суду и испытанию, а сам Иов. Проблема книги — не страдание. Вопрос не в том, почему бездействует Бог, когда страдает Иов — об этом нам уже рассказано в прологе. Вопрос в вере. Вопрос в том, что происходит с Иовом, когда он страдает. Вопрос в том, как он принимает страдание. С этого и нужно начинать, чтобы правильно понять эту книгу.

Вера в сверхъестественное не ограничивается представлением о том, что после успешной в материальном смысле и более–менее добродетельной жизни на земле мы продолжим свое существование в некоем приемлемом эрзаце этого же мира, или что после голода и бедности будем вознаграждены теми благами, которые здесь упустили. Нет! Вера признает сверхъестественное наиболее полной и совершенной реальностью, которая уже существует здесь и теперь.

Томас Стернз Элиот

23. Космическая драма[38]

Что такое человек, что Ты столько ценишь его

и обращаешь на него внимание Твое,

посещаешь его каждое утро,

каждое мгновение испытываешь его?

Доколе же Ты не оставишь,

доколе не дашь мне проглотить слюну мою?

Иов 7:17–18

Одни говорят, для богов мы все равно что мухи, которых мальчишки забавы ради бьют летним днем. Другие говорят, что и перо не упадет у воробья, если не будет на то воли Отца Небесного.

Торнтон Уайлдер, «Мост короля Людовика Святого»

Ричард, написавший книгу об Иове, представлял себе этого мужа древности величайшим героем — он осмелился вступить в поединок с самим Господом. Как–то раз, послушав, как Ричард восславляет доблесть Иова, я заговорил о пари. Ричард вспыхнул от гнева.

«Одно вам скажу, — фыркнул он, — Иов дорого заплатил за то, чтобы Бог мог гордиться Своей правотой».

Мне и самому приходила на ум та же мысль. Нельзя обойти этот факт: заключенное на небесах пари разрушило жизнь Иова вражескими набегами, пожарами и бурями, страшной болезнью. Как посмел Бог выиграть пари — пусть сколь угодно важное — такой ценой? Или, как вопрошает Юнг в своей остроумной книге об Иове: «Неужели лев станет запугивать мышь?»

Но по мере того как я вчитывался в Книгу Иова, я понимал: мое первоначальное впечатление было неправильным. Да, поединок действительно происходит, и им все объясняется, но то было столкновение не между Иовом и Богом. Нет, Бог боролся с сатаной! Однако — и это очень важно — Бог выбрал человека, выбрал Иова в качестве Своего представителя. Первые и последние главы книги открывают нам, что Иов, сам того не зная, принял участие в космической драме, главные участники которой принадлежат к незримому миру.

Сотрясение вселенной

Необычное пари напомнило мне о некоторых других местах Библии, также позволяющих нам на миг заглянуть за кулисы. Например, Откровение 12 описывает еще более удивительный поединок: беременная женщина, одетая вместо платья в солнце и украсившая голову короной из двенадцати звезд, сражается с красным драконом, столь огромным, что одним взмахом хвоста тот стирает с неба треть звезд. Дракон поджидает в засаде, намереваясь сожрать младенца — ребенка женщины» как только тот появится на свет. Здесь же описываются и другие события: бегство в пустыню, змея, пытающаяся погубить женщину, и яростная битва на небесах.

Каждый исследователь Библии предлагает собственный комментарий, разбирая подробности Откровения 12, но практически все они согласны в одном: туманные образы намекают на великое потрясение вселенной, произошедшее после рождения Иисуса в Вифлееме. Откровение показывает нам как бы обратную сторону Рождества, добавляет еще один изобразительный ряд к знакомым сценам — ребенок в яслях, поклонение пастухов, избиение невинных младенцев. Какая история Рождества является «истинной» — идиллический рассказ Луки или звездные войны, изображенные в Откровении? Разумеется, это одна и та же и вполне истинная история. Отличен лишь уровень восприятия. Лука смотрит на происходящее с земли, а автор Откровения добавляет подробности о невидимом мире.

В трех наиболее знаменитых притчах Иисуса два мира сходятся воедино: это притчи о потерянной овце, о потерянной монете и о блудном сыне. Все они повторяют одну и ту же мысль: раскаяние грешника отзывается великой радостью на небесах. Сегодня все мы можем наблюдать за покаянием грешника: крестовый телепоход Билли Грэма транслирует эту сцену на весь мир, камера следует за молодой женщиной, пробирающейся между рядами к месту, выделенному для кающихся и обращенных. Однако притчи Иисуса показывают, что происходит и нечто более важное, происходит вдали от заполненного людьми стадиона, в области, недоступной для самых совершенных камер — там, в незримом мире, уже накрывают пиршественный стол, готовится пышное празднество.

В современном мире принято, что достаточно признавать существование невидимого мира, чтобы считаться верующим. Ведь сколько людей поднимается Утром, ест и пьет, садится за руль автомобиля, работает, звонит по телефону, возится с детьми и вновь ложится спать, так ни разу не вспомнив о существовании невидимого мира. Однако Библия придает дополнительное измерение человеческой истории — торжеству и падению наций и народов: земля — то поле боя, на котором происходит космическая битва. Вот почему самое «обычное» событие нашего мира может оказать огромное влияние на мир невидимый: непродолжительное миссионерское служение учеников заставило сатану пасть с небес подобно молнии (Лука 10); покаяние одного грешника вызывает ликование на небесах (Лука 15), рождение младенца преображает всю вселенную (Откровение 12). Мы, как правило, и понятия не имеем о небесных отголосках земных событий. Лишь изредка — в Книге Иова, в Откровении — нам позволяют заглянуть в мир иной.

Иов, обычный человек из нашего мира, подвергся испытанию, исход которого был важен дня всего космоса. Ни единый проблеск света не указывал ему путь. Он не слышал и намека на то, что невидимому миру есть дело до его страданий — что этот мир вообще существует. Иов был выбран в качестве подопытного для разрешения одной из наиболее животрепещущих проблем человеческой природы. Исход этого испытания определил на какой–то отрезок времени ход всемирной истории.

Но разве не абсурдна сама мысль, будто один человек, крохотное пятнышко на маленькой планете, способен что–то изменить в судьбах вселенной? Друзья Иова, конечно, не могли принять подобную мысль. Вот что говорит Елиуй, последний из утешителей Иова:

Если ты грешишь, что делаешь ты Ему? и если преступления твои умножаются, что причиняешь ты Ему? Если ты праведен, что даешь Ему? или что получает Он от руки твоей? Нечестие твое относится к человеку, как ты, и праведность твоя к сыну человеческому.

Но Елиуй заблуждался. Начальные и завершающие главы Книги Иова показывают, что Бога глубоко волнует душевный настрой одного — вот этого человека: от него зависит исход космического спора. Позднее Бог, обращаясь к пророку Иезекиилю, с гордостью упомянет Иова, одного из трех ближайших своих друзей, наряду с Даниилом и Ноем.

На примере Иова мы можем со всей остротой ощутить, как отзывается во вселенной наша земная жизнь. Приступая к исследованию, я старался обойти смущавшую меня сцену первой главы, но со временем я убедился, что пари — считать ли его художественным вымыслом или реальной историей — дает нам величайшую надежду и именно его нужно считать самым важным, самым долговечным уроком Книги Иова. В конце концов, пари убеждает нас, какое значение имеет вера одного–единственного человека. Книга Иова показывает: наша реакция на испытания крайней важна. История человечества, даже моя личная судьба, включена в великую драму вселенной.

Бог даровал нам «достоинство стать причиной», как выразился Паскаль. Пусть мы вместе с Елиуем и склонны усомниться в роли отдельного человека, но Библия постоянно — если не впрямую, то намеками, — указывает нам, что и другие верующие играют свою роль в чем–то, подобном тому пари. Апостол Павел использует образ гладиаторского сражения, происходившего в Колизее: «Мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков». В том же послании он обронил удивительную фразу: «Разве не знаете, что мы будем судить ангелов?»

Люди живут на маленьком клочке земли где–то на окраине закрученной в спираль галактики — таких миллионы только в пределах видимой вселенной, — и все же Новый Завет настойчиво повторяет: все, что происходит здесь, среди нас, по крайней мере отчасти определяет будущее мироздания. «Тварь с надеждой ожидает откровения сынов Божиих», — говорит Павел. Вся природа «совокупно стенает» в муках, и освободит ее лишь преображение людей.

Великая перемена

Христианская история человечества умещается между первой главой Бытия и последней главой Откровения, возвращающей нас к исходной сцене — к давно утраченным краскам: Рай, река, сияющая слава Божия, Древо Жизни. История завершается в том самом месте, где началась. И вся она сводится к борьбе за восстановление утраченного[39].

После изгнания из рая история вошла в новую фазу. Первым актом стало Творение — из ничего, без помощников, Бог создал вселенную во всей ее красе. Текущий труд Бога — это труд воссоздания, и к участию в нем привлечен человек, то самое существо, которое погубило первоначальный замысел. Мы знаем этапы творения: звезды, небо и море, растения и животные, и, в самом конце, — мужчина и женщина. Возрождение пройдет те же этапы только в обратном порядке. Оно начнется с мужчины и женщины, а завершится восстановлением всего мира в том виде, в каком он задуман.

Возрождение — более сложный процесс, нежели оригинальное творение, ибо в нем участвуют слабые человеческие существа. И Богом уплачена за него немалая цена: Он отдал жизнь Своего Сына. Тем не менее, Бог предпочитает исправлять мир не сверху донизу, а снизу доверху.

При чтении Книги Иова мне показалось, что пари, по сути дела, возобновляет первоначальный вопрос Бога, обращенный к творению: встанет ли человек за Меня или против Меня? С точки зрения Бога это — основной вопрос истории. Он обращен ко всем — от Адама до Иова и вплоть до каждого живущего ныне человека. Пари из Книги Иова было порождено тем, что сатана усомнился в возможности удачного исхода «эксперимента» Бога, создавшего людей.

Сатана засомневался, обладают ли люди подлинной свободой? Разумеется, им хватает свободы, чтобы избрать путь вниз — в этом мы уже убедились на примере Адама и всех его потомков, но вот подняться, сохранить веру в Бога, не имея для этого никаких причин, кроме… да вообще никаких причин… Сможет ли человек сохранить веру, даже когда Бог обратится против него, словно враг? Или вера лишь продукт обстоятельств, окружающей среды? Сатана выступает в качестве первого ученого–бихевиориста: он утверждает, что любовь Иова к Богу обусловлена. Отними у него награду, и его вера рухнет. Пари — это эксперимент, которым сатана надеется подтвердить свою теорию.

Я вижу в испытании Иова решающий тест для всего Человечества — тест на свободу. А свобода и поныне остается для нас важной проблемой. В нашем столетии требуется крепкая вера, чтобы считать человека чем–то большим, нежели сочетанием заданных ДНК–программ, наследственных склонностей, факторов культурной среды и безликих сил истории. Но даже в этот бихевиористский век мы хотели бы верить во что–то иное. Нам хотелось бы видеть ценность в десятках, сотнях и тысячах простых и трудных решений, которые нам приходится принимать ежедневно. И Книга Иова подтверждает: каждый наш выбор имеет значение, вера или неверие одного человека могут многое изменить. На людей возлагается особая роль. Иов свою роль сыграл до конца и может послужить примером для каждого, кто еще столкнется с трудностями и сомнениями.

Часто обстоятельства, подобные бедам Иова, порождают разочарование в Боге. Смерть ребенка, несчастный случай, утрата привычной радости заставляют нас задавать те же вопросы, что задавал Иов: «Почему это случилось со мной? За что Бог наказывает меня? Почему Он так отдалился?» Мы, читатели, способны проникнуть за кулисы. Мы знаем о сражении, происходящем в невидимом мире, но когда мы сами подвергаемся испытанию, этого зрения нам не дано. Трагедия настигает нас, и мы оказываемся в ее черной тени, не ведая о событиях незримого мира. И тогда в нашей личной судьбе воспроизводится драма, пережитая Иовом. Бог вновь ставит на карту Свою репутацию — все зависит от реакции этого непредсказуемого существа, человека.

В битве за веру Иов утратил имущество, лишился детей и здоровья. Возможно, нас ожидают те же или иные катастрофы: профессиональный провал, неудачный брак, нетрадиционная сексуальная ориентация, физический облик, отпугивающий, а не привлекающий людей. Нам начинает казаться, будто вся битва сводится к борьбе с внешними обстоятельствами — болезнью, банкротством, неудачами, — и мы молим Бога изменить эти обстоятельства. Все будет хорошо, если я стану красивее. Я поверил бы в Бога, будь у меня деньги или хотя бы постоянная работа.

Но Книга Иова учит: гораздо важнее борьба, происходящая внутри нас. Доверимся ли мы Богу? Пример Иова убеждает, что вера особенно нужна в те моменты, когда она кажется нелепой, немыслимой. В других разделах Библии подробнее обсуждается поразительная истина, о которой свидетельствуют страдания Иова: наш выбор важен не только для нас, для нашей судьбы, но и для самого Господа Бога и для созданной Им Вселенной.

Бог наделил самых обычных мужчин и женщин возможностью быть вместе с Ним творцами Великого Возрождения, восстановления изначального миропорядка. Когда мир возродится, тогда исчезнут все несовершенства, все поводы для разочарования в Боге, упомянутые в этой книге — и болезни, и смерть, и несостоявшиеся отношения, и все несчастья нашей варварской планеты. Порой мы сомневаемся в мудрости Бога, порой нас раздражает Его медлительность. (Как огорчились ученики, узнав, что не сбудется мечта о земном царстве, а вместо него будет какое–то духовное, невидимое Царство!) Все щедрые посулы пророков однажды сбудутся, и мы — и вы, и я — избраны для участия в этом труде.

Иов, как никто другой, излил всю боль, все негодование на несправедливость нашего мира. Никто ни раньше, ни потом не выражал столь страстно разочарование в Боге. Мы и поныне прислушиваемся к жалобам Иова и к грозному ответу Господа. И все же Книга Иова открывается не жалобами. Пролог показывает нам точку зрения не человека, а Бога. В первой сцене, в сцене пари, мы сталкиваемся с мерцающей во тьме истиной: Иов, и вы, и я — мы все можем присоединиться к борьбе за исправление этого мира. Мы принимаем решения, нам предстоит изменить мир.

Книга Иова не отвечает на вопрос «почему». Вместо этого она задает нам новый вопрос: «С какой целью?» Иов пронес свою веру в Бога через испытания. Иов, полный сомнений, требовательный старик уничтожает своей верой несправедливость и боль, против которых он столь яростно протестует. Мэг Вудсон, упорно цепляющаяся за любовь Бога, когда оба ребенка умирают у нее на глазах, — Мэг Вудсон тоже помогает стереть из нашего мира зло.

Так зачем же эта отсрочка? Почему Бог попускает злу и боли существовать — процветать — на нашей земле? Почему Он ведет нас к добру так медленно, на ощупь, вместо того чтобы разом пройти весь путь?

Бог медлит ради нас. Возрождение включает и нас. Мы — средоточие Его замысла. Великое противостояние, отразившееся в истории человечества, предназначено для нашего усовершенствования, не для Бога. Сам факт существования человечества напоминает космическим силам, что возрождение уже происходит. Каждый акт веры каждого отдельного из людей Божьих гремит, словно колокол — а вера, подобная вере Иова, отзывается эхом во всей вселенной.

Наша земная жизнь — сражение. Во вселенной произошло нечто ужасное, и мы со своими идеалами и верой, должны это исправить.

Уильям Джеймс, «Воля веровать»

Я бы предпочел жить, как живу сейчас — в постоянном ужасе перед вечностью, — нежели воображать себе жизнь детской игрой, все участники которой получают в итоге ничего не стоящие призы.

Томас Стернз Элиот

24. Справедлив ли Бог?[40]

Когда я чаял добра, пришло зло;

когда ожидал света, пришла тьма.

Мои внутренности кипят и не перестают.

Иов 30:26-27

Книга Скотта Пека «Нехоженые дороги» открывается короткой, решительной фразой: «Жизнь нелегка». Наверное, к этой же фразе можно свести и суть Книги Иова. Почти с каждой ее страницы (кроме последней) звучит вопль: «Жизнь несправедлива».

Ныне нам так же трудно смириться с несправедливостью, как Иову — тысячи лет назад. Вспомним самое обычное выражение: «Все не слава Богу». Этими словами мы фактически пеняем Богу за бездействие. Мы покоряем эти слова и перед лицом трагедии, и тогда, когда не заводится машина, проигрывает любимая футбольная команда, во время пикника начинается дождь.

Эта божба выражает подспудное убеждение, что жизнь должна быть лучше и Бог обязан лучше править созданным Им миром.

Мир, каков он есть, и мир, каким он должен быть, — между этими двумя мирами существует постоянное напряжение, которое открыто прорывается в Книге Иова. Иов и его друзья проводят три долгих утомительных раунда словесного поединка. Они все признают единые правила: Бог должен вознаграждать добрых и наказывать дурных.

Так почему же Иов, которого все считали праведником, несет столь суровую кару? Его собеседники, убежденные в справедливости Бога, отстаивают существующее устройство мира. «Поразмысли хорошенько, — наставляют они Иова. — Бог не стал бы причинять тебе боль без причины. Наверное, ты втайне совершил какой–то грех». Иов, твердо знающий, что ничем не заслужил подобного несчастья, не соглашается с ними. Он отстаивает свою невиновность.

Но страдание разъедает самые основы его веры. «Где же Бог?» — недоумевает Иов. Он сидит во прахе, оплакивая свою разбитую жизнь. Он сломлен, он близок К отчаянию. Бог «предал» его. «Посмотрите на меня К ужаснитесь, и положите перст на уста!» — восклицает Иов.

Он претерпевает кризис веры. Бог несправедлив? Задать такой вопрос значит поставить под сомнение все, во что Иов верил. Но как иначе объяснить происходящее? Иов оглядывается вокруг в поисках других случаев несправедливости и убеждается, что подчас дурные люди процветают и их отнюдь не настигает кара, как хотелось бы думать. А вот иные богобоязненные праведники страдают… И сколько людей живет привольно и счастливо, даже не вспоминая о Боге!

Иов не в состоянии охватить это разумом. «Лишь только я вспомню, — содрогаюсь, и трепет объемлет тело мое».

Книга Иова кажется нам столь современной, потому что мы тоже не в состоянии постичь все это. Вопль Иова о несправедливом устройстве мира подхвачен нашим многострадальным веком. И иллюстраций в современном мире предостаточно: невинные голодающие дети третьего мира; брошенные в тюрьму священники Южной Африки; христианские правители, погибающие во цвете лет; фантастические, непристойные барыши мафиози и ведущих омерзительных шоу, нарушивших все Божьи законы; миллионы европейцев, живущих в достатке и благополучии и вовсе не думающих о Боге. Вопль Иова не смолкает. Он становится все громче, все пронзительней. Этот мир несправедлив! И мы требуем, чтобы всемогущий любящий Господь соблюдал хоть какие–то правила. Почему Он этого не делает?

Как примириться с несправедливостью?

Каждому человеку рано или поздно приходится столкнуться с загадкой, перед которой трепетал Иов. Неужели Бог несправедлив?

Жена Иова предложила ему простой выход: «Похули Бога и умри». К чему цепляться за сентиментальную мечту о любящем Боге, когда вся жизнь противоречит твоей вере? А в нашем веке, веке Иова, скольким людям пришлось последовать совету жены Иова! Некоторые еврейские писатели, такие как Йеди Козински и Эли Визель, вступали в жизнь, пламенно веря в Бога, Но их вера испарилась в газовой камере холокоста. Они Видели лицом к лицу одно из величайших злодеяний Истории и пришли к выводу, что Бога нет и быть не может. (И все же прорывается инстинктивное чувство: Козински и Визель говорят о Боге с возмущением, словно и им кажется, что Он их предал. Они забывают о первоисточнике самой нашей потребности в справедливости. С чего вообще мы взяли, что мир должен быть устроен лучше?)

Но другие люди, столь же остро осознающие изъяны этого мира, не решаются отрицать существование Бога. Они предлагают другую версию: Бог знает, что земная жизнь несправедлива, но не может ее исправить. Раввин Гарольд Кушнер выдвигает эту теорию в своей книге «Когда с хорошим человеком случается беда». Наблюдая, как сын умирает от мучительной болезни, Кушнер пришел к выводу, что «даже Богу нелегко сдерживать хаос». По его мнению, «Господь — Бог справедливости, но не всемогущества».

Рабби Кушнер полагает, что Бог столь же разочарован и разъярен недостатками нашей планеты, как и все мы, но Он ничего не может изменить. Этот образ Бога — сострадательного, хотя и бессильного — утешил миллионы читателей. Не знаю, право, как эти люди понимают заключительные главы Иова — «самооправдание» Бога. Мало где в Библии столь выразительно говорится о всемогуществе Бога. Если Бог слаб, почему Он выбрал столь неудачный момент — как раз когда Его могущество поставлено под сомнение, — чтобы утвердить Свое всевластие? (В ответ Кушнеру Эли Визель заявил: «Если Бог так слаб, пусть уйдет в отставку, чтобы делом занялись профессионалы».)

Третья группа людей старается вообще не размышлять о несправедливости — они предпочитают думать о будущем, когда справедливость сама собой распространится на весь мир. Несправедливость не вечна, твердят они. В индуизме есть понятие кармы. С математической точностью рассчитано, что душе потребуется 6 800 000 перевоплощений, чтобы достичь совершенной справедливости. Пройдя этот цикл, человек получит ровно столько страданий и радостей, сколько он заслуживает.

Есть и четвертый вариант — наглухо отрицать существование проблемы и утверждать, что мир вполне хорош. Такие люди, подобно собеседникам Иова, утверждают, что мир функционирует согласно разумным и строго определенным правилам: хорошие люди преуспевают, а беды выпадают на долю дурных. С этим убеждением мне пришлось столкнуться в церкви, исповедующей «исцеление верой». О нем часто говорят в религиозных телепередачах — то один, то другой проповедник сулит здоровье и процветание каждому, кто попросит о них с верой.

Нам приятно слушать столь щедрые посулы, но они расходятся с фактами. Как примирить мучения младенцев, заразившихся СПИДом в утробе матери, с верой в справедливость жизни? И откуда взялось тогда столько христианских мучеников? Как бы я хотел сказать Мэг Вудсон: «Мир устроен справедливо. Если ты будешь усердно молиться, твоя дочь не умрет». Но я не мог этого сказать, как не могу и теперь заявить: «Бог забрал у тебя Пегги, потому что ты что–то сделала не так». Книга Иова представляет нам обе точки зрения — и обе Бог в конце концов отвергает.

Нужен невероятный скачок веры, чтобы утверждать, будто жизнь вполне справедлива. Обычно христиане воздерживаются от безусловного отрицания несправедливости жизни, они затушевывают ее. Они, как и собеседники Иова, ищут причины, чтобы объяснить зло и страдание.

«Бог преподал тебе урок. Тебе бы радоваться, а не горевать — теперь ты можешь с верой опереться на Него».

«Подумай, сколько благ у тебя еще осталось. Во всяком случае, ты жив. Или ты из тех, кто силен в вере, пока все хорошо?»

«Это испытание сродни спортивной тренировке, оно поможет тебе нарастить крепкие мускулы, научит веровать сильнее. Не бойся, Бог не посылает испытаний, которые выше твоих сил».

«Нечего так громко жаловаться! Используй эту возможность, чтобы продемонстрировать свою веру неверующим!»

«Всегда найдется кто–то, кому еще хуже. Надо благодарить Бога при любых обстоятельствах».

Все эти мудрые поучения прозвучали из уст друзей Иова, и в каждом из них содержится некий элемент истины. Однако Книга Иова со всей очевидностью демонстрирует: «полезные советы» не решают проблему страдающего человека, они — негодное лекарство или, во всяком случае, лекарство не ко времени.

Наконец, есть еще один способ сказать о несправедливости мироустройства. Выслушав все варианты, Иов приходит к выводу (я уже предлагал свести к нему все содержание Книги Иова): «Жизнь несправедлива!» Для Иова это скорее инстинктивная реакция, нежели жизненная философия. То же самое испытывает каждый человек, пораженный нежданным ударом судьбы. «Почему это случилось со мной? — твердим мы. — За что?»

Современный Иов

Работая над этой книгой, я старался познакомиться и побеседовать с людьми, которые чувствовали, что Бог их предал. Я хотел видеть подлинные выражения чувств, подлинную гримасу сомнения и разочарования. Добравшись до главы о Книге Иова, я решил встретиться с человеком, чья судьба отчасти напоминает историю Иова. Я назову этого человека «Дуглас».

Я считаю Дугласа праведником в том же смысле, что и Иова, — не святой, конечно, но образец веры. Дуглас много лет занимался психотерапией, но потом отказался от весьма прибыльной профессии и стал проповедником. Несколько лет назад в его семье стряслась беда: у жены Дугласа обнаружилась опухоль груди. Ей удалили грудь, но спустя два года рак распространился на легкие. Дуглас взял на себя почти все обязанности по дому и воспитанию детей, пока его жена приходила в себя после курса химиотерапии. В иные дни ей не удавалось проглотить ни кусочка пищи. У нее выпали волосы. Она постоянно испытывала глубокую усталость, депрессию, страх.

Однажды, в разгар этой тяжкой борьбы, Дуглас вез домой жену и двенадцатилетнюю дочь. Пьяный водитель свернул на встречную полосу и лоб в лоб врезался в их машину. Жена Дугласа перенесла сильный шок, но физически не пострадала. У дочери была сломана рука, лицо изрезано осколками лобового стекла. Наиболее тяжелое увечье получил сам Дуглас — удар пришелся ему в голову.

С этого дня Дугласа в любой момент может настичь головная боль. Он не способен выдержать полный рабочий день, иногда он теряет ориентацию в пространстве, утрачивает нить разговора. Более того, авария отразилась на его зрении: в результате травмы глазодвигательных мышц произошла расфокусировка зрения. Предметы перед глазами расплываются, Дугласу трудно без посторонней помощи сойти с лестницы. Дуглас научился преодолевать все эти трудности, за исключением одной: он не способен прочесть более одной–двух страниц кряду. Он всю жизнь очень любил книги, а теперь вынужден довольствоваться ограниченным ассортиментом и замедленным темпом аудиокниг.

Я позвонил Дугласу, и тот согласился встретиться со мной за завтраком. Я готовился к нелегкому испытанию. К тому времени я проинтервьюировал уже с десяток людей и повидал самые разные проявления разочарования в Боге. Дуглас имел полное право сердиться на Бога. Недавно он получил дурные вести из больницы, где наблюдалась его жена, — снова метастазы в легких.

За завтраком мы поделились последними новостями. Дуглас ел медленно и сосредоточенно. Очки с толстыми линзами помогали видеть, и все же ему было непросто поднести вилку точно ко рту. Я заставлял себя смотреть в лицо своему собеседнику и при этом не обращать внимания на косящий глаз. Наконец, завершив трапезу и заказав еще кофе, я сообщил Дугласу, что пишу книгу о разочаровании в Боге. «Не расскажешь ли мне о своем разочаровании? — попросил я. — Может быть, ты понял что–то такое, что пригодится и другим людям, переживающим тяжелые времена?»

Дуглас надолго умолк. Поглаживая седую бороду, он уставился куда–то вдаль поверх моего правого плеча. Я гадал, не наступило ли у него очередное «затмением но тут он, наконец, заговорил: «По правде говоря, Филип, я не испытывал разочарования в Боге».

Я был изумлен. Я знал, что Дуглас — человек глубокий и искренний. Он не из тех, кто привык цепляться за рекламные формулы из телепроповедей типа «Боль укажет нам путь на небеса!». Я ждал объяснений.

— Вот в чем дело: когда жена заболела, и потом, когда произошел несчастный случай, я научился не путать Бога с жизнью. Я отнюдь не стоик. Я очень расстроен тем, что произошло с нами. Я готов проклинать несправедливость жизни, мне хочется излить весь мой гнев и все мое горе. Но я уверен: Бог воспринимает происходящее точно так же, как я — Он тоже горюет и сердится. Я не могу винить Его за то, что произошло.

Я научился проводить различие между духовной реальностью и материальной, — продолжал Дуглас. — Мы говорим: раз Бог справедлив, то и жизнь должна быть справедлива. Однако Бог и жизнь — совсем не одно и то же. Страшное разочарование ждет того, кто отождествляет Бога с жизнью и потому ожидает от Него, скажем, несокрушимого здоровья.

Бытие Бога и даже Его любовь ко мне никак не связаны с моим здоровьем. На самом деле теперь у меня даже появилось больше времени и возможностей для того, чтобы развивать мои отношения с Богом[41].

Какая поразительная, парадоксальная встреча! Сколько месяцев я изучал вопрос о кризисе веры, собирал истории о людях, разочаровавшихся в Боге! Я считал Дугласа современным Иовом и ожидал от него горького и гневного протеста. Меньше всего я рассчитывал, что своей верой он преподаст мне урок.

— Надо научиться строить отношения с Богом независимо от житейских обстоятельств, — настаивал Дуглас, — тогда мы сумеем сохранить эти отношения, даже если материальный мир нас подведет. Надо научиться верить Богу вопреки несправедливостям жизни. Разве не этому учит нас Книга Иова?

Меня несколько беспокоило предложенное Дугласом разделение «физической» и «духовной» реальности, но в целом его соображения показались мне интересными. Мы провели еще час, перебирая библейские тексты и ища подтверждения его идеям. В Синайской пустыне Бог обещал израильтянам материальное преуспеяние — здоровье, богатство, победу, — и это ничуть не укрепило их дух. С другой стороны, большинство героев Ветхого Завета — Авраам, Иосиф, Давид, Илия, Иеремия, Даниил — переносили испытания, сходные с испытаниями Иова. Для каждого из них наступал момент, когда «физическая реальность» заставляла их видеть в Боге противника, но вопреки всем трудностям они сохраняли веру. Таким образом их вера из договорной («Я буду послушен Богу, пока Он хорошо со мной обращается») переросла в личные отношения с Творцом, преодолевшие любые препятствия.

Глянув на часы, Дуглас обнаружил, что опаздывает на другую встречу. Он поспешно натянул плащ и уже встал, чтобы попрощаться, как вдруг, вспомнив самое важное, вновь наклонился ко мне:

— Советую тебе, вернувшись домой, перечитать Евангелие. Разве жизнь «справедливо» обошлась с Иисусом? По–моему, распятие раз и навсегда покончило с предрассудком, будто жизнь должна быть справедливой.

Мы с Дугласом начали с Книги Иова, а закончили Евангелием. Я понял его мысль: в Ветхом Завете больше всего страданий выпадало на долю любимцев Бога, а в Новом Завете тяжелее всех страдает Сын Божий.

По совету Дугласа, вернувшись домой, я и впрямь взялся за Евангелия. Интересно, как бы сам Иисус ответил на вопрос, справедлива ли жизнь? Он никогда отрицал несправедливости жизни, Он не советовал страждущим «принять свою участь», Он исцелял каждого, кто просил об исцелении. Гневные слова о богатых и сильных показывают, что думал Иисус о социальном неравенстве. Сын Божий реагировал на несправедливое устройство жизни точно так же, как и все мы. Он сочувствовал больному, Он плакал о смерти своего друга Лазаря, а когда Его Самого ждало страдание, Иисус трижды с ужасом вопрошал, нет ли иного пути.

На вопль о несправедливости жизни Бог отвечает не словами, а делом — Воплощением. Иисус — живое, из плоти и крови, свидетельство о том, как Сам Господь относится к несправедливости: Он принял «жизнь», «физическую реальность» вместе с самой подлой из ее несправедливостей. Иисус дал ответ тем, кого терзают сомнения, кто усомнился в Божьей доброте. (Помимо прочего, читая Евангелия я подумал: если бы все мы, члены Его тела, строили жизнь по Его примеру — помогали больным, кормили голодных, противостояли силам зла, утешали скорбящих и несли всем Благую Весть о любви и прощении, — то, быть может, вопрос о справедливости Бога не звучал бы сейчас так настойчиво.)

Величайшая несправедливость

Справедлив ли Бог? Ответ на этот вопрос зависит от того, отождествляем ли мы Бога с жизнью. Земная жизнь, безусловно, далека от совершенства. И Дуглас прав: сам факт распятия Христа способен кого угодно убедить в несправедливости жизни.

Писатель Генри Нувен рассказывает об одной парагвайской семье. Глава семьи, врач, открыто высказывался против военного режима и нарушения прав человека. Местные полицейские отомстили ему — схватили сына–подростка и замучили его насмерть. Жители деревни, возмутившись, предложили превратить похороны в демонстрацию протеста, но отец поступил иначе: он выставил на похоронах тело своего сына в том виде, в каком его выдали тюремщики — на пропитанном кровью матрасе вместо гроба, обнаженное, покрытое ожогами от сигарет и электрошока, все в синяках. Соседи прощались с этими окровавленными останками. Трудно было бы сильнее выразить свой протест, ибо тем самым совершенно очевидной и нестерпимой становилась совершившаяся несправедливость.

Разве не то же самое произошло на Голгофе. «Пусть Бог страдает, а мы–то тут причем?» — ворчат люди, возлагающие на Него ответственность за несправедливое устройство жизни. Расхожая фраза догнала нас: все стало «не слава Богу». Тело Иисуса, нагое, покрытое рубцами, висящее на кресте, раскрывает нам всю несправедливость, всю жестокость нашего мира. Крест показал нам, как устроен наш мир, и каков наш Бог — мир чудовищно несправедлив, Бог идет в Своей любви на самопожертвование.

Никому из нас не укрыться от трагедий и разочарований, как не избежал их и сам Господь. Иисус не сулил нам безопасности, не учил, как обойти несправедливость — мы должны пройти ее как бы насквозь, с начала до конца, пока не выйдем по другую сторону. Страстная пятница раз и навсегда избавила людей от слепой веры в справедливость жизни, Пасха дала нам ключ к загадке вселенной. Из тьмы воссиял яркий свет.

Конечно, страсть к справедливости не умирает. Так И должно быть. Кто из нас не мечтает, не вопиет о справедливости здесь и сейчас? Как бы я хотел, чтобы В этом мире существовала гарантия против разочарования, чтобы все мои статьи неизменно находили читателя, чтобы тело мое не старело и не дряхлело, чтобы У всех рождались здоровые дети… Но если я буду слепо верить в совершенство мира, моя вера подведет меня. Даже величайшее чудо не разрешит проблемы нашего мира, ведь те, кого исцелил Иисус, со временем умерли.

Нам нужно нечто большее, нежели чудо — нам нужны новое небо и новая земля! Пока мы не обрели их, несправедливость не прекратится.

Один мой знакомый, пытавшийся посреди боли и горя сохранить веру в любящего Бога, как–то раз воскликнул: «Единственное оправдание Бога — Пасха!» Разумеется, это высказывание нельзя причислить к богословским положениям, да и сформулировано оно чересчур резко, но истина в нем есть: распятие Христа одолело силы зла, но не уничтожило несправедливость — для этого потребовалась Пасха. Однажды Бог и физическую реальность преобразит в соответствии с законами Своего Царства, но до тех пор нам следует почаще вспоминать, что все дни нашей жизни — это Великая Суббота.

Заповедь возлюбить Бога — где бы она ни прозвучала, а тем более посреди пустыни, — звучит как требование: пусть ты тяжко болен — поднимись! пусть ты томишься жаждой — пой от радости! иди вперед на сломанных ногах! И все же это — первая и величайшая из заповедей. Мы должны любить Его даже посреди пустыни. В особенности посреди пустыни.

Фридрих Бюхнер

25. Почему Бог ничего не объясняет[42]

Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал.

Иов 42:3

Ближе к концу Книги Иова самоуверенный юноша Елиуй произносит длинную речь, высмеивая желание Иова получить объяснения от Бога: неужто Богу есть дело до столь незначительного существа, как ты? Неужто Всемогущий Господь, творец Вселенной, удостоит Своим посещением землю, чтобы лично побеседовать с тобой? Разве Он обязан отчитываться перед нами? Брось эти глупости, Иов.

Едва Елиуй произнес последние слова, как на горизонте за его спиной сгустилось облако, надвинулось, превратившись в грозовую тучу, и из бури зазвучал Голос, заглушающий все голоса. Превосходная речь Елиуя так и оборвалась на полуслове. Иов содрогнулся: Бог и впрямь посетил его. Бог пришел, чтобы лицом к лицу ответить на жалобы Иова.

Если считать Иова главным библейским примером разочарования в Боге, то речь, прогремевшая из грозы и бури, должна помочь и нам преодолеть сомнение и смятение. Что же сказал Бог в Свое оправдание?

Я бы мог предложить Ему два–три разумных аргумента. Бог мог бы сказать: «Иов, Мне очень жаль, что все так сложилось. Ты претерпел ради Меня много тяжких испытаний. Я горжусь тобой. Ты сам не знаешь, как много сделал для Меня и для всего мира». Два–три комплимента, небольшая доза утешения или, по крайней мере, краткое описание того, что имело место за кулисами, в недоступном для нас мире — и Иов, скорее всего, успокоился бы.

Но Бог не говорит ничего подобного. Его ответ состоит из одних вопросов. Он словно отметает в сторону разговор о страдании, занявший тридцать пять глав, и вместо этого дает нам величественное описание чудес природы. Бог словно вводит Иова в галерею, где выставлены самые любимые Его шедевры. Бог с гордостью указывает страдальцу на горных козлов, диких ослов, страусов и орлов. Он говорит так, словно Сам дивится Своему творению. Прекрасные стихи, завершающие Книгу Иова, выдержат соперничество с любым произведением мировой поэзии. Но, восхищаясь поразительной картиной природы, нарисованной самим Творцом, я не мог избавиться от некоторого удивления. Почему Бог выбрал именно этот момент, чтобы напомнить Иову о многообразии животного мира? Имеют ли вообще Его слова какое–то отношение к делу?

В книге «Досужие домыслы» Фридрих Бюхнер так суммирует речь Бога: «Бог ничего не объясняет, Он «взрывается». Он спрашивает Иова, за кого тот себя принимает. Он показывает: пытаться объяснить Иову проблему страдания и несправедливости — все равно что объяснять улитке теорию относительности… Бог так и не явил Иову Свой великий замысел — Он явил ему только Самого Себя»[43]. Вся поэтическая речь Бога сводится к следующему: Иов, ты не знаешь, как управлять миром видимым, так неучи Меня управлять миром невидимым.

— Почему Ты так несправедлив ко мне? — плачет Иов на протяжении всей книги. — Поставь Себя на мое место!

— Нет! — грохочет в ответ Голос из бури. — Это ты поставь себя на Мое место! Покуда ты сам не научился каждое утро поднимать солнце на небеса, пока не знаешь, куда направить молнию или как сотворить гиппопотама, не берись судить, как Я правлю миром — молчи и слушай!

Действие этой речи на Иова столь же неожиданно, как и сама речь. Бог не отвечает Иову на самый насущный его вопрос, но все же эта гроза успокаивает страдальца. Он склоняется в прахе и пыли, полностью избавившись от разочарования в Боге.

Чего нам не дано знать

Те из нас, кто ни разу не слышал Голоса из бури, Должны попытаться осознать, что же именно Бог сказал Иову. Честно говоря, уклончивый ответ Бога, как мне кажется, порождает не меньше проблем, чем разрешает. Я не могу по собственному желанию избавиться от вопроса: «За что?» Он возникает всякий раз, когда я говорю с человеком, судьба которого напоминает судьбу Мэг Вудсон, всякий раз, когда рассыпается на куски моя жизнь.

Бог отказался ответить на вопрос Иова — и современному человеку трудно примириться с этим. Нам не нравится — лично мне не нравится — когда нам говорят что–то, выходящее за пределы нашего разумения. У меня есть книга «Область неведения», в ней обозначены различные области знания, в которых люди пока плохо ориентируются. Тем не менее, ученые всего мира прилагают усилия к тому, чтобы исследовать эти закрытые области, заполнить существующие пробелы. Может ли случиться, что Бог выделил некую область, «область богословского неведения», куда людям вход запрещен?

Как бы я не противился этому выводу, Книга Иова подталкивает меня к нему. Почему жизнь столь несправедлива? В каких случаях Бог причиняет нам боль, а в каких только попускает? И есть ли между ними принципиальная разница? Почему Бог порой молчит, а порой так близок к нам? Бог имел полную возможность раз и навсегда дать нам ответ, но Он лишь нахмурился и головой покачал. Он не удосужился объяснить — видимо, ни Иов, ни другие люди не способны это понять.

Я не могу ответить на вопрос Иова — этого не стал делать даже Господь. Я могу лишь спросить, почему Бог не дает ответа, почему появилась «область богословского неведения». Я вступаю на территорию, о которой Библия молчит, то есть далее последуют лишь мои голословные рассуждения. Я предлагаю их людям, неудовлетворенным отсутствием Божьего ответа, не перестающим задавать вопросы даже после того, как Бог отказался отвечать.

1. Возможно, Бог оставляет нас в неведении, потому что знание не пошло бы нам на пользу.

Каждого страдальца преследует один и тот же вопрос: Почему это случилось со мной? Что тем самым говорит мне Бог? В Книге Иова Бог отметает вопрос о причине, сосредоточившись вместо этого на реакции человека, на его вере. Попробуйте, однако, вообразить, что произошло бы, если бы Бог отвечал на каждое «почему». Нам кажется, что было бы легче перенести боль, знай мы ее причину. Так ли это на самом деле?

Мне кажется, на Книгу Иова очень похож другой библейский текст — Плач Иеремии. Иов потрясен гибелью своего дома, утратой богатства. Автор Плача столь же потрясен гибелью своего города, Иерусалима. Обе книги полны гнева и горечи, глубочайшего разочарования в Боге. Многие стихи Плача кажутся парафразой гораздо более древней Книги Иова. Однако пророк, создавший Плач (считается, что это Иеремия), отнюдь не пребывал в недоумении, подобно Иову, он прекрасно знал, за что подвергся разрушению Иерусалим — за то, что евреи нарушили завет с Богом. Тем не менее, знание причины нисколько не облегчает его страданий, не освобождает от отчаяния и растерянности. «Господь сделался как неприятель! — стонет Иеремия. — Для чего совсем забываешь нас, оставляешь нас на долгое время?» — вопрошает он Бога, хотя прекрасно знает ответ — его же собственный текст исчерпывающе отвечает на этот вопрос.

Какие объяснения могли бы утолить тоску Иова, Иеремии, Мэг Вудсон? Знание пассивно, оно ограниченно сферой разума, а страдание — активно и личностно. Никакой рациональный ответ не разрешит проблему страдания. Возможно, именно поэтому Господь посылает Своего Сына, Который стал единственным ответом на человеческое страдание. Иисус Христос испытал страдание на Себе, вобрал страдание в Себя. Вочеловечение не разрешило проблемы страдания, но оно стало личным, действенным ответом. Поистине, никакие слова не говорят нам столь внятно, как Слово.

Поиски ответа на вопрос о причине страдания в Книге Иова не дадут результата. Бог отказался отвечать. Иов позабыл о своих вопросах. Трое собеседников Иова раскаялись в своих словах. Иисус тоже отказался обсуждать непосредственный источник страдания. Когда Его ученики начали строить догадки относительно вины слепорожденного (Иоанн 9) и о причинах двух местных катастроф (Лука 13), Иисус одернул их. Библейские свидетельства убеждают меня, что готовых ответов на вопрос «почему» попросту нет.

Взявшись говорить за Бога, мы ступаем на опасный путь. Даже утешение, из самых благих побуждений предложенное ребенку, — «Боженька забрал твоего папу, потому что Он его очень любит», — предполагает вторжение в ту область, которую Библия оставляет недоступной для человека. Несчастья, будь то авиакатастрофа, эпидемия, выстрелы снайпера–маньяка, бракованные лекарства, голод в Африке — настоятельно требуют разумного объяснения, но Книга Иова напоминает: сам Господь уклоняется от объяснений.

2. Возможно, Бог оставляет нас в неведении, потому что мы не в состоянии понять ответ.

Быть может, величественный не–ответ Бога Иову вовсе не ухищрение, не попытка уйти от ответа? Может быть, иначе нельзя: крохотное создание на маленькой планете в дальнем уголке вселенной не в состоянии охватить грандиозный замысел Творца? С тем же успехом можно расписывать цвета слепорожденному, играть симфонию Моцарта глухому или развивать теорию относительности перед аудиторией, не слыхавшей о существовании атомов.

Представьте себе, что вы пытаетесь вступить в контакт с существом, размещающемся на предметном стекле под микроскопом. Его вселенная двухмерна, ограничена стеклами. Его чувствам недоступно ничего из происходящего за этими рамками. Как вы внушите ему понятие о пространстве, о высоте и глубине? Вам «сверху» отчетливо виден двухмерный мир этого существа и окружающее его трехмерное пространство, но «снизу» это существо способно ощутить только мир двухмерный[44]. Незримый мир существует за пределами нашего восприятия, он лишь изредка вторгается в наш уровень бытия, и это мы называем чудом. Ни Иову, ни нам с вами в рамках нынешних наших возможностей не постичь вселенную целиком.

Режиссер Вуди Аллен исследует столкновение двух миров в «Алой розе Каира». Сперва мы видим героя глазами Мии Фарроу: он исполняет свою роль в фильме. Затем, как это ни невероятно, герой выходит из двухмерного экрана и попадает в зал кинотеатра в Нью–Джерси, в «реальный» мир изумленной героини мисс Фарроу.

Во внешнем мире киногероя подстерегает множество неожиданностей. Ему дают кулаком в челюсть, и он падает, как его учили делать на экране, а затем с удивлением потирает ушибленное место — нисколько не больно! Целуясь с Мией, он замирает в ожидании затемнения. Когда киногерою говорят о Боге: «Он правит всем, Ему принадлежит весь мир», — тот кивает: «А! Вы о мистере Мейере, владельце кинокомпании!» Его представления ограничены миром кино.

Потом киногерой возвращается в свое заэкранье и пытается поведать коллегам о «реальном мире». Они решают, что он спятил, он мелет чушь. Нет никакого «другого мира»! Единственная реальность — это мир кино.

Вуди Аллен предлагает нам еще один вариант аллегории о двухмерном существе. Если один мир (двухмерное пространство или мир кино) существует внутри другого, объяснить его можно лишь с точки зрения «большего» мира. Если мы продолжим эту аналогию применительно к Книге Иова, мы убедимся: большинство вопросов Иова затрагивают проблемы «высшего уровня», выходящего за пределы его понимания.

Бог живет на более высоком уровне, в ином измерении. Вселенная не заключает Его в себе — Он создал вселенную. Он не ограничен пространством и временем, хотя мы не в состоянии постичь такую свободу. Он способен войти в наш материальный мир — иначе Он не был бы доступен нашим ощущениям, — но для Него это то же самое, как для автора ввести себя в собственную книгу в качестве персонажа, а для живого человека — появиться на экране кинозала.

Парадокс времени

Жила была леди Нинетта, Она мчалась со скоростью света, Спешила сверх сил, Как Эйнштейн учил: Вышла днем, а вернулась вчера до рассвета.

Концепция времени в особенности подчеркивает принципиальное различие между точкой зрения Бога (вид сверху) и нашей. Я полагаю, это различие лежит в основе наших не находящих ответа и порождающих разочарование вопросов к Богу. Следовательно, имеет смысл уделить этой проблеме особое внимание.

Блаженный Августин посвятил книгу 11 «Исповеди» проблеме времени. «Что же такое время? — задумывается он. — Пока никто меня не спрашивает, я знаю, но когда пытаюсь кому–нибудь объяснить — не знаю». Августина как–то спросили: «Что делал Бог до начала творения?» — и Августин ответил, что Бог создал время вместе с миром, поэтому подобный вопрос неправомерен — он лишь показывает, что вопрошающий не в состоянии отрешиться от времени[45]. «До» времени есть только вечность. Для Бога вечность — постоянное настоящее, для Бога один день равен тысяче лет и тысяча лет равна одному дню[46].

Что бы сказал Августин о теории Эйнштейна, объединившей пространство и время? Теперь время перестало быть для нас абсолютным, сделалось относительным. Восприятие времени зависит от позиции наблюдателя. Вот пример: 23 февраля 1987 года чилийский астроном наблюдал вспышку сверхновой — мощнейший взрыв, выделяющий в секунду больше энергии, чем Солнце за десять миллионов лет. Но разве это событие произошло 23 февраля 1987? Да. Но только с точки зрения нашей планеты. На самом деле вспышка произошла за 170 000 лет до нашего 1987 года, однако луч, порожденный этим далеким событием, путешествуя со скоростью около 6 триллионов миль в год, достиг нашей вселенной 170 000 лет спустя.

Более высокий уровень —- уровень вечности — выходит за пределы наших представлений о времени. Попробуйте представить себе огромное Существо, гораздо большее, чем наша Вселенная — настолько большое, что оно может одновременно присутствовать и на земле, и в точке, где находится увиденная в 1987 году на земле сверхновая. Это Существо наблюдает земную историю 1987 года, включая открытие этой сверхновой, и одновременно видит то, что на земле станет известно лишь 170 000 лет спустя. Итак, это Существо созерцает разом и прошлое (на земле оно видит вспышку сверхновой, произошедшую 170 000 лет назад), настоящее (события 1987 года на земле) и будущее (оно видит то, что происходит на сверхновой «сейчас», а землянам откроется лишь 170 000 лет спустя).

Подобное Существо могло бы с некоего наблюдательного пункта видеть все, что происходит в любой точке вселенной в любой момент времени. Например, если оно захочет узнать, что происходит на Солнце «сейчас», оно выберет в качестве наблюдательного пункта Солнце, а если захочет перенестись на восемь минут назад, будет смотреть со стороны Земли — именно столько времени свет движется от Солнца к Земле.

Разумеется, эта аналогия неточна: она привязывает Существо к пространству, хотя и освобождает его от времени. Однако она, по крайней мере, выявляет, что наша концепция времени с хронологической последовательностью «А после Б» и т.д. ограничена рамками нашей планеты. Бог за пределами времени и пространства видит события на Земле таким образом, какой абсолютно недоступен нашему восприятию и практически закрыт даже для наших догадок.

Все, сказанное выше, — не просто полет воображения. Студенты–физики рассматривают гипотетический случай с астронавтами будущего, обгоняющими время и возвращающимися в свою молодость. Еще десять дет назад подобные теории граничили с бредом, но современные исследователи посылают лазерные лучи с луны и запускают в космосе атомные часы. Сказка сбывается. «Неужели ты можешь вспоминать только назад?» — жалела Алису Белая Королева.

Бог и время

И еще одна аналогия: я тоже, будучи писателем, нахожусь одновременно в двух «временных зонах». С одной стороны, есть реальное время, в котором я ежедневно встаю, одеваюсь, завтракаю и устраиваюсь в кабинете, обдумывая главы, абзацы, слова. Но параллельно сама книга создает иной, искусственный мир с собственной временной зоной.

Если бы я сочинял роман, я мог бы написать, например, так: «Зазвонил телефон. Она вскочила с дивана и схватила трубку». В книге временная последовательность определена: звонит телефон и тут же происходит реакция. Однако за пределами книги, в мире ее автора, одна фраза может быть отделена от другой минутами, часами и даже днями. Я могу закончить сегодняшнюю работу на словах «зазвонил телефон» и уехать на пару недель в отпуск. Когда бы я ни вернулся к книге, ее собственные временные законы принудят меня написать вторую фразу, логично вытекающую из первой. Ведь не могу же я написать: «Зазвонил телефон. Через две недели она вскочила и схватила трубку». Если я смешаю две временные зоны, выйдет нелепость.

Я заканчиваю книгу и, будучи автором, могу охватить ее всю целиком: «сверху» мне виден весь замысел, начало, середина и конец. Больше никто не способен на это — кроме того, кто решится пережить тот же эксперимент во времени, пробираясь последовательно от предложения к предложению.

Я все ищу аналогии, потому что лишь через аллегорию мы способны хоть как–то вообразить себе нашу историю с точки зрения Бога. Для нас история — это последовательность застывших кадров — один следует за другим, как на кинопленке, — но Бог разом воспринимает весь фильм, словно единую вспышку. Он видит его и с точки зрения далекой звезды, и с точки зрения комнаты, где я сейчас молюсь. Бог видит мир в его цельности, Он видит всю книгу, не распадающуюся на страницы и фразы.

Напрягаясь, мы способны смутно, как в тумане, вообразить себе подобную перспективу, но, осознав свою ограниченность во времени, мы лучше поймем, почему Бог не отвечает на вопрос Иова. Он предпочитает напомнить Иову о других фундаментальных явлениях мира, которые Иов столь же мало способен охватить своим разумом. Бог предупреждает Иова: «Предоставь все это Мне!» Возможно, Бог оставляет нас в неведении просто потому что ни Иов, ни Эйнштейн, ни мы с вами попросту не способны постичь «точку зрения сверху».

Мы не поймем, какими «правилами» руководствуется Бог, живущий за пределами мира и вместе с тем — мы сами тому свидетели — вторгающийся в этот мир. Сколько споров связано с концепцией всеведения Бога! Знал ли Бог заранее, что Иов сохранит веру и тем самым выиграет Ему пари? Если знал, честно ли такое пари? А как насчет природных катастроф? Если Бог заранее знает о них, как Его не винить? Если человек знает заранее, что где–то припаркован автомобиль с бомбой, и не известит об этом власти, он подлежит уголовной ответственности. Значит, Бога надо призвать к ответу за все, в том числе и за наши трагедии, раз уж Он знает о них заранее!

Но нет, наши примитивные представления не применимы к Богу — и в этом суть грозной речи Бога, обращенной к Иову. Сама идея «заведомого знания» выдает наше представление о последовательности («А после Б»), то есть о точке зрения наблюдателя, запертого в пространстве и времени. Бог, строго говоря, не «предвидит», как мы поступим. Он видит это в своем вечном настоящем. Когда мы гадаем, какую роль сыграл Господь в том или ином событии, мы рассматриваем Его «снизу», мы судим о Нем по стандартам нашей привязанной ко времени этики. Когда–нибудь вопрос, Бог ли заставил упасть этот самолет, предстанет перед нами совсем в ином свете.

Многовековые богословские споры о знании и предопределении отражают неуклюжие попытки человека осознать то, что он способен воспринять лишь изнутри времени. В другом измерении мы бы воспринимали эти вещи совершенно иначе. Один из наиболее загадочных отрывков Библии намекает на этот «вид сверху», говоря, что Христос «был избран прежде всего творения», то есть до появления Адама, до его греха и прежде, чем вообще возникла необходимость в искуплении. Благодать и вечная жизнь были «даны нам в Христе Иисусе до начала времен». Как могло что бы то ни было произойти «до начала времен»? Эти слова отражают точку зрения Бога, существующего вне времени. Прежде чем Он создал время, Он уже предусмотрел меры для спасения падшей планеты — планеты, которая еще не возникла! Но «войдя во время» (как писатель может вписать себя в собственную книгу) Бог вынужден был жить и умереть по законам нашего скованного узами времени мира[47].

Вечное настоящее

В определенном смысле и люди воспринимают время как бесконечное настоящее. Мы дробим временную последовательность на отдельные эпизоды — утро, день, вечер, но все наши мысли протекают в настоящем. Когда я думаю о съеденном ранее завтраке, я думаю сейчас о том, что было утром. Когда я планирую ужин, я думаю сейчас о том, что произойдет через какое–то время. Я живу только в настоящем, и только с позиций настоящего способен рассматривать прошлое и будущее.

Эта посылка дает нам некий ключ к пониманию того, каким Бог «видит» мир, и объясняет, почему тем, кто испытывает сомнения в Боге, Библия рекомендует два средства — припомнить прошлое и уповать на будущее. Псалмы и Пророки, Евангелия и послания настойчиво призывают нас оглянуться и вспомнить великие деяния Бога — Бога Авраама, Исаака и Иакова, выведшего евреев из Египта, из любви к нам пославшего на смерть Своего Сына и воскресившего Его из мертвых. По близорукости мы сосредотачиваемся лишь на том, чего хотим от Бога сейчас, и упускаем из виду то, что Он уже сделал для нас.

Библия указывает также и в будущее. Пророки говорят всем, потерпевшим крушение — евреям в Вавилонском пленении, христианам, преследуемым властями Рима, Ирана, Южной Африки или Албании и всем остальным — о грядущем царстве мира, справедливости, счастья. Они призывают нас жить в свете будущего. Способны ли мы жить сейчас «как будто» верим в любящего, милосердного, всемогущего Бога — несмотря на то, что узкие рамки земного времени лишают нас трехмерного зрения? Пророки утверждают, что история формируется не настоящим и прошлым, а будущим.

Я столь много внимания уделил тайне времени, поскольку именно в ней я надеюсь найти разгадку несправедливости. Невзирая на любые наши аргументы, Бог в тот или иной момент кажется человеку, запертому в рамки времени, несправедливым. Только в конце времен, когда мы достигнем «высшего» уровня восприятия, свойственного Богу, когда всякое зло будет либо прощено, либо наказано, когда исцелится всякая болезнь и будет восстановлена в своей цельности Вселенная — только тогда воцарится справедливость, и мы узнаем, какую роль сыграло зло, какую — грехопадение, а Какую — законы природы в столь «несправедливом» событии, как, например, смерть ребенка. Пока же мы Этого не знаем и можем лишь полагаться на Бога, Который знает.

Многие подробности неизвестны нам не потому, что Бог намерено оставляет нас в неведении, а потому, что существует свет, недостижимый для нас. Бог единым взглядом охватывает вселенную и знает, чем завершится история, а мы — создания, существующие внутри времени, — располагаем лишь одной, наиболее примитивной возможностью понять — мы должны ждать, пока наступит полнота времени. Только когда завершится ход истории, мы осознаем, каким образом «все содействует ко благу» нам. Вера требует от нас верить наперед в то, что обретет для нас смысл лишь задним числом.

Один мой друг резко возражал против такого определения веры: «Получается, Бог не несет ответственности за зло, а все хорошее вы готовы приписать Ему». Как ни странно, этот человек прав: я думаю, вера требует от нас в том числе и этого — верить в Бога даже тогда, когда Он не подает признаков Своего существования, как верил Иов. Надо верить в Его милость, в благо, существующее вне времени, благо, еще не вошедшее в наше время.

Мы способны встретиться с вечностью в том отрезке времени, который по нашим меркам равен дню, минуте, секунде. В нем мы соприкоснемся с тем, что никаким отрезком времени не измерить. Поэтому в нас живет надежда, что в итоге мы освободимся пусть не от времени (это не под силу человеческой природе), но, по крайней мере, от его тирании, от линейности, скудости времени. Мы сможем оседлать поток времени, не позволяя ему нести себя, исцелить ту вечно ноющую рану, что нанесли нам развернувшиеся во времени события. Эта рана ноет, даже когда мы счастливы, ведь мы так и не смогли привыкнут ко времени — мы не устаем изумляться: «Как он вырос», «Как летит время»! Создается ощущение, будто этот повседневный опыт все еще остается новым для нас. Странно, не правда ли? Так же странно, как если бы рыба дивилась тому, что вода в реке — мокрая. Да, это было бы странно. Если только не предположить, что рыба задумана наземным животным и когда–нибудь станет им.

Клайв Льюис, «Размышления о псалмах»

26. Молчание Бога[48]

На что дан свет человеку,

которого путь закрыт,

и которого Бог окружил мраком?

Вздохи мои предупреждают хлеб мой,

и стоны мои льются, как вода.

Иов 3:23–24

Один мой знакомый отправился в сумерках поплавать в большом озере. Он неторопливо отплыл примерно на сотню ярдов от берега, и тут на воду опустился плотный вечерний туман. Внезапно все исчезло из виду — и горизонт, и все ориентиры. Он не различал больше огней берега. Туман поглотил свет, и пловец не видел даже, в какой стороне заходит солнце.

С полчаса он в панике барахтался на воде, выбирал то или иное направление, в отчаянии менял его, поворачивал резко направо или налево — все равно. Он чувствовал, как сильно стучит сердце, как тело выходит из–под контроля. Остановившись, он заставил себя расслабиться, собраться с силами, сделать несколько глубоких вздохов, — а потом снова поплыл наугад. Наконец он услышал слабый голос, окликавший его с берега. Он поплыл на голос и благополучно добрался до суши.

Наверно, столь же безнадежно заблудившимся чувствует себя Иов, сидя на гноище и пытаясь осознать все произошедшее. Он тоже лишился всех ориентиров. Куда ему обратиться? Бог вел его прежде сквозь туман, а теперь Он молчит.

Пари, заключенное Богом с сатаной, предусматривало полное неведение Иова. Если бы Бог подсказал ему: «Сделай это ради Меня, как рыцарь веры, как мученик», — Иов страдал бы радостно и благородно. Но сатана хотел проверить, устоит ли вера Иова без всякой внешней поддержки, без объяснений. Бог принял условия — и тьма поглотила Иова.

Разумеется, Бог в итоге выиграл пари. Иов изливал горькие жалобы, Иов отчаивался и просил себе смерти, но, тем не менее, он не отрекся от Бога. «Он убивает меня, но буду надеяться», — повторяет он. Он верил, несмотря на мрак и туман.

Можно прочесть историю Иова и так: во главу угла поставить пари, а затем, дочитав до конца, вздохнуть с облегчением: «Все, Бог уладил эту проблему, доказал раз и навсегда сатане, что такое вера, и теперь Он, как прежде, будет напрямую общаться со своим народом!» К сожалению, эта надежда рассеивается, как только переходишь к следующему тексту Библии. Мне неприятно высказывать эту горькую истину, я бы и сам предпочел не думать о ней, но случай с Иовом — лишь кульминация общего закона веры. По–видимому, Бог превыше всего ценит веру, укрепляющуюся в тумане, когда Бог молчит, когда тьма сгущается.

Пережившие туман

Вспышка света от дальнего маяка — и вновь ужасный непроглядный мрак, глухое молчание. Я вижу эту схему не только в Книге Иова, но и повсюду в Библии. Вспомним старца Авраама, приближающегося к столетнему юбилею и все еще цепляющегося за обещание сделать его прародителем великого народа. Четверть века прошло с тех пор, как эта прекрасная мечта превратилась в мираж — и вдруг сын все–таки появляется на свет, один–единственный сын. Когда же Бог вновь заговорил с Авраамом, Он призвал его к испытанию веры, не менее суровому, чем то, которому подвергся Иов. «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, — потребовал Господь, и каждое Его слово, словно кинжал, пронзало грудь Авраама, — и принеси его во всесожжение».

А потом Иосиф: Бог говорил с ним во сне и привел его сперва на дно колодца, а потом в египетскую тюрьму. За что? За то, что он послушно следовал указаниям Бога. Моисей, избранный Богом освободитель еврейского народа, сорок лет скитался по пустыне, укрываясь от солдат фараона. Давид, помазанный в цари по приказу Господа, сделался жалким изгнанником — десять лет он жил в пещере, постоянно опасаясь смерти от руки противника.

Странное послание направляет нам Господь: своеобразная азбука Морзе — то ясное сообщение, то долгое молчание. Прекрасный пример можно найти во второй книге Паралипоменона: один из немногих хороших царей, Езекия, столь угодил Богу, что получил пятнадцатилетний довесок к определенному ему ранее сроку Жизни. А что потом? «Оставил его Бог, чтобы испытать его и открыть все, что у него на сердце».

Большинство этих ветхозаветных персонажей вошли в почетный список героев веры из Послания к Евреям 11. Некоторые называют эту главу «Залом славы верных», а я бы назвал их «Пережившими туман», ибо почти всем этим героям знаком тягостный и страшный период испытания, время, когда сгущается туман и все ориентиры исчезают из виду. Послание к Евреям с мрачными подробностями перечисляет беды, выпадающие на долю верных: пытки и издевательства, бичи и цепи, побиение камнями и распиливание надвое.

Святые доказывают свою святость, упорно цепляясь за убеждение, что «на самом деле» все обстоит не так, как нам видится, что мир незримый столь же надежен и реален, как окружающая нас действительность. Они продолжают полагаться на Бога, хотя бы мир рухнул. «Мир не был достоин их», — подводит итог своему поразительному перечню Послание к Евреям и добавляет загадочный комментарий: «посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом». На мой взгляд, эта фраза уравновешивает высказывание Дороти Сейерс о трех величайших унижениях Бога. Больше всего Богу приходится стыдиться Церкви, но она же приносит Ему мгновения заслуженной гордости, о чем и свидетельствуют праведники, о которых говорит Послание к Евреям.

Любимцы Бога отнюдь не застрахованы от тягостного Божьего молчания. Напротив, их это испытание постигает в первую очередь. Как говорит Поль Турнье: «Где нет места сомнению, там нет места и вере». Вере нужна неуверенность, подчас смятение. Библия дает нам множество примеров того, как Бог заботится о людях, — иные из них весьма выразительны, — но гарантий она не дает. Гарантия стала бы препятствием к вере.

Два вида веры

Для Ричарда камнем преткновения сделалось само слово «вера». В ответ на его сомнения христиане твердили: «Нужно просто иметь веру». Что, собственно говоря, они имели в виду? «Вера» превращалась в способ уйти от вопроса, отнюдь не становясь ответом.

Полагаю, что некоторые проблемы связаны с неточным употреблением слова. С одной стороны, «верой» мы называем великое и наивное доверие, позволяющее принять невероятное. Этот вид детской, чудаческой веры продемонстрировал Давид, выйдя на поединок с Голиафом, и тот римский центурион, чью веру отметил Иисус (даже Иисуса «удивила» непоколебимая убежденность этого человека). В наши дни «проповедники веры» публикуют удивительные истории о чудесах, порожденных детской верой. «Семя веры» может, оказывается, прокормить детский приют, а тем более сдвинуть с места гору. Библия тоже не раз намекает на подобные возможности.

Однако Иов и святые, упомянутые в Евреям 11, служат примером веры иного типа, той самой веры, о которой я пытаюсь говорить в книге, посвященной разочарованию в Боге. Детски–наивное доверие едва ли сохранится, если чуда не произойдет, если на неотступную мольбу не последует ответа, если плотная тьма скроет от наших глаз Божий лик. В такие времена нам требуется нечто иное. Я назову это «верностью» и этим словом обозначу упорную, не сдающуюся ни при каких обстоятельствах веру.

Я беседовал с молодой медсестрой — ее разочарование в Боге было вызвано именно путаницей между двумя видами веры. Девушка, воспитанная в христианской Семье, никогда, даже в университетские годы, не со мневалась в Боге. Она повесила на стене в своей комнате изображение Иисуса с ребенком на руках — символ того, что Бог проносит нас на руках через все трудности жизни. Такова была ее младенческая вера: положись на Бога, и ноша твоя будет легка. Оглядываясь на пережитые трудности, ты увидишь лишь одну цепочку следов на песке — следы Бога, Который несет тебя на руках.

В двадцать четыре года эта девушка начала работать в раковом отделении. Она пересказывала мне истории болезней — одну за другой. Кто–то из ее пациентов молился с детской верой, вопиял к Богу об исцелении и утешении — просил хотя бы об облегчении боли, — но все они умерли жестокой, безобразной смертью. Каждый вечер медсестра возвращалась домой, сгибаясь под тяжестью обрушившегося на нее за день страдания. И дома снова и снова видела перед собой плакатик, на котором был изображен несущий ребенка Иисус. Постепенно этот плакат стал для нее всего–навсего соблазнительным, но тщетным обещанием.

Представьте себе состояние этой девушки, когда она перечитывала подряд два псалма. Сначала Псалом 22: «Господь — Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться… Он ведет меня… не убоюсь зла». А потом предыдущий: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего… Я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне… Можно было бы перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище…»

Псалом 22 — излияние детской веры; Псалом 21 — образец верности, более глубокой и удивительной веры. Жизнь с Богом требует от нас и того, и другого. На нашу долю выпадают периоды удивительной близости к Богу, когда на каждую молитву мы тут же получаем ответ и знаем, что Бог рядом, что Он заботится о нас.

А потом наступают «времена тумана», когда Бог молчит, когда все рушится, когда даже библейские посулы кажутся наглой ложью. И только верность напоминает нам, что там, за краем тумана, по–прежнему правит Господь, что Он не оставил нас, что туман — лишь видимость.

Как это ни парадоксально, самые трудные времена, испытания, подобные бедствиям Иова, могут способствовать созреванию веры и приближать нас к Богу[49]. Глубокая вера, которую я здесь называю «верностью», пробивается через все препятствия, словно трава сквозь асфальт. Человек возрастает трудом, усилием, напряжением. Человеческой природе трудности идут на пользу больше, чем готовые решения. Почему на все молитвы Господь не отвечает тотчас, не совершает чудо по заказу? Почему каждому новообращенному предстоит пройти один и тот же нелегкий путь духовной дисциплины? Потому что это нам, а не Богу, нужны упорная молитва, пост, чтение Святого Писания и размышления о Боге.

Серен Кьеркегор сравнивал христиан со школьниками, норовящими вычитать ответ в конце учебника вместо того, чтобы решить задачку самим. Я готов сознаться в таких же школярских ухищрениях. Полагаю, я в этом не одинок. Все мы ищем коротких путей, но короткий путь уводит нас от конечной цели, лишает возможности развития. Возьмем опять в качестве примера Иова: каков был итог его испытания? Равви Авраам Гешель говорит: «Вера Иова не поколеблется, ибо она вырастает из потрясения».

В очерке «Сила молитвы» Клайв Льюис высказал предположение, что Бог относится к новообращенным с особой снисходительностью, словно земной отец — к новорожденному[50]. Он ссылается на слова одного опытного и доброго христианина: «Я видел много поразительных ответов на молитвы, иные из них я мог бы назвать чудом, но все они обычно приходят в самом начале христианского пути — непосредственно перед обращением или вскоре после него. По мере углубления вашей веры, чудесные ответы приходят все реже и реже, а отказы становятся не только чаще, но все решительнее, безоговорочнее».

На первый взгляд подобное предположение кажется нелепым. Разве жизнь в вере не должна становиться со временем легче, отнюдь не труднее? Однако Льюис приводит два мощных примера молитвы, оставшейся без ответа — два примера из Нового Завета: Иисус трижды взывал к Отцу: «Пронеси эту чашу мимо Меня», а Павел просил Бога избавить его от «жала в плоти».

«Значит, Господь оставляет без ответа молитвы самых лучших Своих друзей? — спрашивает Льюис. — Что ж, Лучший из лучших вскричал: «Для чего Ты Меня оставил?» Когда Бог стал Человеком, Человек этот был утешен меньше нас, меньше всех. Здесь — великая тайна, и если бы я смог, я бы все равно не посмел разгадывать ее. Сделаем другое: когда, вопреки вероятности и надежде, исполняются молитвы таких, как вы и я, не будем гордиться. Стань мы сильнее и взрослее, с нами обращались бы не столь бережно и нежно. Самых храбрых ставят на самые ответственные участки великой битвы».

Неизбежный вопрос

Слова Клайва Льюиса звучат вполне убедительно, но я не хотел бы сводить верность к некоему готовому рецепту — нужна–де лишь окрепшая в страданиях вера. В начале этой книги я привел историю Ричарда, человека, чувствовавшего себя вполне уверенно и благополучно, пока его вера не подверглась испытанию. Когда это случилось, он решил, что Бог его предал. Но почему Бог подверг его такому испытанию? Почему Он подвергает человека, которого любит, подобной проверке? Ричард не смог более доверять Богу. Я говорил со многими людьми, чья радостная, детская вера была точно так же раздавлена суровым испытанием.

При чтении Книги Иова возникает неизбежный вопрос: если б муж подверг свою жену тем травмам, какие Бог нанес Иову для «испытания» любви, мы бы назвали этого человека садистом и заперли его в психиатрической клинике. Если мать начнет прятаться от детей и не подаст голоса, когда они будут искать дорогу в тумане, мы сочтем, что она недостойна называться матерью. Как же нам примириться с подобным поведением Бога, с Его пари?

Я не предлагаю здесь никаких популярных формул, я готов высказать лишь два соображения.

1. Мы недостаточно понимаем, что означает наша вера для Бога. Каким–то таинственным образом страдания Иова «нужны» Богу, ибо они являются частью «эксперимента по сотворению человека». На карту была поставлена не только верность Иова, но и целесообразность всего творения. С того момента, как Бог пошел на риск и дал жизнь человеку, обладающему свободной волей, Он придает вере — истинной, не купленной, добровольной вере — гораздо большее значение, чем мы можем вообразить. Выразить свою любовь к Богу мы способны лишь своей верностью.

Было бы неправильно утверждать, что Бог «нуждается» в любви твари. Но как тогда понять слова Господа, исполненные тоски по любви человека? Он, будто отец мятежного подростка, ждет отклика, любого отклика. Он, будто брошенный любовник, готов вопреки разуму дать неверной еще один шанс. Бог вновь и вновь вкладывает эти образы в уста пророков. Наши глубочайшие чувства — родительская, супружеская любовь — это лишь отблеск постоянной, неутолимой потребности Господа в человеке. Во имя этой великой любви Он решился на Воплощение и на Распятие.

В человеческом языке нет слов, способных передать Его любовь — слова слишком бедны и бледны. Иисус сказал нам, что в конце времен, когда туман рассеется навеки, останется один лишь вопрос: «Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» Апостол Павел, кратко изложив историю мира от творения до пришествия Иисуса, поясняет, что мир устроен так, «дабы они [люди] искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас». Бог уплатил «цену», отдав своего Сына, и «наградой» Ему будет преданная вера Иова, ваша вера или моя.

Зрение человека ограничено. Нам трудно постичь, какая «награда» увенчала страдания Иова. Наверное, Клайв Льюис близок к истине, когда говорит, что лучших из нас Бог посылает на самые ответственные участки великой битвы. Библия показывает нам, что люди становятся пехотой и кавалерией в поединке между незримыми силами добра и зла. И самое мощное оружие в этой борьбе — вера. Бог посылает нас на опасный участок. При этом Он испытывает те же чувства — гордость, любовь, печаль и сожаление, — которые испытывают и родители, отправляющие сына или дочь на войну.

Чего стоили страдания Иова в глазах Бога? На этот вопрос способен ответить только сам Господь. «Блаженны невидевшие и уверовавшие», — сказал Иисус, кротко упрекая скептически настроенного Фому. Иов столкнулся с темной стороной жизни, погрузился в непроницаемое молчание Бога — и все же сохранил веру.

2. Бог и Себя подчиняет тем же законам, которым подчинены мы. Не следует отделять испытания Иова от еще более мучительных страданий Иисуса. Иисус подвергся немалым испытаниям. Он тоже утратил все, чем дорожил, — друзей, здоровье. Послание к Евреям напоминает, что Иисус «с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти». В конце концов Он утратил и жизнь.

Нам не дано до конца постичь таинство креста, но, по крайней мере, мы можем утешать себя мыслью, что Бог подвергает Свое творение лишь тем испытаниям, через какие прошел Сам. За последние годы мне довелось беседовать со многими людьми, перенесшими и переносящими жесточайшие страдания. Я знаю, сколь бесконечно важна для них вера — вера в то, что Бог восставит их. И знаменитости, как Джони Эриксон Тада, и безвестные пациенты сельских больниц, и заключенные чудовищных тюрем и лагерей из стран третьего мира повторяли: «Бог знает, как я мучаюсь, ибо Сам Иисус пострадал за нас».

Ричард возмущался тем, что Иову пришлось заплатить невероятную цену за то, чтобы Бог выиграл Свое пари. Он представлял себе, как Иов сидит во прахе, чешет покрытое струпьями тело. Однако, слушая Ричарда, я думал об Иисусе, висящем на кресте с пробитыми Руками и ногами, не могущем даже ощупать Свои раны.

Да, цена велика, страшно велика. Поставив на Иова, Бог связал Себя по рукам и ногам, дал слово не вмешиваться. И вот Он вновь, уже буквально, дал связать Себя по рукам и ногам, когда Его повели на крест. Что говорит сам Иисус о предстоящем Ему испытании? «Душа Моя скорбит смертельно… Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет».

Изучая Библию, я обнаружил, что тема страдания получает совершенно иной поворот после Голгофы. Новозаветные авторы пишут о тяжелых временах без негодования, столь присущего Иову, пророкам и псалмопевцам. Они не дают готовых ответов на вопросы о страдании, но постоянно напоминают нам о смерти и воскресении Иисуса, словно именно здесь таится разгадка.

Апостолы открыто признают: вся их вера покоится на пасхальных событиях. На Пасху Бог превратил величайшую в истории трагедию — смерть своего Сына — в праздник (ведь называем же мы Страстную Пятницу еще и Святой). Ученики, из укромного уголка глядевшие на крест, наконец осознали то, что не усвоили за три года общения с Учителем: Господь бывает ближе всего к нам именно в те часы, когда кажется, что Он нас оставил. Когда кажется, что Бог умер, наступает Воскресение.

Последовательность трех событий — трагедия, тьма, триумф — в Новом Завете применима к любому испытанию. Даже если мы не можем найти ответа на вопрос «Почему?», следует вспомнить об Иисусе — безусловном свидетельстве Божьей любви. Страстная Пятница показала нам, что Бог не оставляет нас в страданиях. Бог настолько не равнодушен к злу и боли, терзающим и уродующим нашу жизнь, что Он разделил их с нами. Он принял зло и боль на Себя. Он тоже «познал скорбь». На Голгофе Иисус столкнулся с молчанием Бога: на кресте Он повторяет стих из Псалма 21, а не из Псалма 22.

Пасха убеждает нас: в конце концов страдание будет побеждено. А потому «с великою радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения», — пишет Иаков. «О сем радуйтесь, поскорбев теперь немного, если нужно, от различных искушений», — подхватывает Петр. «Радуюсь в страданиях моих», — пишет Павел. Апостолы говорят о благе «искупительного страдания», о дарах зрелости, мудрости, глубокой веры, стойкости, о грядущей награде.

Почему мы должны радоваться страданиям? Речь идет, конечно, не о мазохистском удовольствии от самого процесса. Но то, что Бог совершил в пасхальное воскресение в масштабах вселенной, Он способен в меньших масштабах сделать для каждого из нас. Испытания, о которых упоминают Иаков, Петр и Павел, в ветхозаветную эпоху спровоцировали бы кризис веры, а вот авторы Нового Завета приходят к убеждению, что — говоря словами апостола Павла — «все содействует ко благу».

Эту фразу часто понимают неверно. Ее толкуют примерно так: с любящими Бога не может случиться ничего дурного. Однако Павел имел в виду нечто прямо противоположное: уже в следующем абзаце он говорит, что любящим Бога следует ожидать скорбь, притеснения, гонения, голод, наготу, опасности, меч. Павел испытал все это на себе. «Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас», ибо никакое испытание «не может отлучить нас от любви Божией».

Это лишь вопрос времени, — будто бы говорит Павел. — Ждите терпеливо, и чудо Господне, преобразившее глухую тьму Страстной пятницы в светлое Христово Воскресенье однажды накроет всю вселенную.

Пусть туча гнева Твой скрывает лик, Я различать за ней Твой взгляд привык, Порой Твой взгляд меня обходит стороной, Но и тогда я знаю: Ты — со мной. Джон Донн, Гимн Христу, написанный во время последнего путешествия автора в Германию[51].

Все трудности указывают на то, что существует нечто, недоступное нашим представлениям о жизни.

Джордж Макдональд

27. Почему Бог не вмешивается[52]

Но вот, я иду вперед — и нет Его,

назад — и не нахожу Его;

делает ли Он что на левой стороне, я не вижу;

скрывается ли на правой, не усматриваю.

Иов 23:8–9

Я догадываюсь, как отнесется Ричард к идеям, изложенным в предыдущих главах. Я достоверно знаю его мысли, поскольку мы с ним подробно обсуждали все эти вопросы. Как вы знаете, Ричард написал собственное исследование по Книге Иова, так что он прекрасно владеет материалом. В наших беседах я постоянно возвращался к концу Книги Иова, я размышлял вслух о том, почему Бог так и не ответил страдальцу, высказывал различные предположения относительно существования Бога вне времени, неспособности Иова Постичь точку зрения Бога, а также о том, как высоко Бог ценит веру.

Ричард слушал внимательно. Когда же я закончил блуждания в лабиринте еще неоформившихся идей, он одобрительно кивнул: «Неплохо. Вероятно, вы во многом правы. Мне нечего вам возразить, однако между судьбой Иова и моим опытом есть одно существенное различие: сколько бы Иов ни страдал, он, в конце концов, все же услышал Божий голос, а со мной Бог так и не заговорил. Думаю, именно поэтому Иов сохранил веру, а я — нет».

При дальнейшем обсуждении выяснилось, что Ричард совершенно не приемлет концепцию двух миров. Он живет здесь — среди деревьев и зданий, людей и машин, и не способен поверить в существование параллельного, невидимого мира. «Мне нужны доказательства, — повторял он. — Как я могу убедиться в существовании Бога, Который не хочет войти в мой мир?»

Этот разговор напомнил мне о тех временах, когда я сам был скептиком. Как ни странно, Ричард утратил веру во время обучения в христианском колледже, где был окружен людьми, утверждавшими, что они постоянно общаются с Богом. Мне в подобной обстановке — в библейском колледже — тоже казалось невозможным сохранить веру.

Позиция скептика

Я наткнулся на тот же камень преткновения, что и Ричард: товарищи по учебе воспринимали как «чудо» и «проявления духовности» самые, на мой взгляд, обыденные события. Если незримый мир и впрямь вторгается в земной, разве этот контакт не оставляет ожогов, очевидных следов Сверхъестественного?

Возьмем хотя бы молитвы. Студенты готовы были все что угодно истолковать как ответ на молитву. Если дядюшка присылал пятьдесят долларов на оплату счетов в колледже, они расплывались в улыбке, они плясали от радости и созывали друзей помолиться и воздать благодарность Богу. Это и был ответ на молитву, несомненное доказательство того, сколь внимательно Бог прислушивается к каждой их просьбе. Я же полагал, что можно подобрать и другое объяснение. Дядюшка просто решил побаловать в этом месяце племянника. А может быть, и всех своих племянников, так что пятьдесят долларов — это просто совпадение. Мой дядя тоже присылал мне порой подарки, хотя я о них в молитве никогда не просил. И неужели эти ребята не замечали, как часто их молитвы остаются без ответа? Мне казалось, что молитва — это пустое сотрясение воздуха. Зачем же задним числом превращать ее в пророчество?

Тогда, в колледже, я решил провести эксперимент и принялся симулировать «духовность»: истово молился на собраниях, сочинял какие–то доказательства снизошедшей на меня благодати, непрестанно повторял «Слава Богу» и «аминь». Это сработало, и оттого мои сомнения только усилились. Меня, безбожника, сочли настоящим святым. Для этого потребовалось лишь следовать общим правилам. Так можно ли поверить в существование истинного христианского опыта, если его столь легко способен просимулировать любой скептик?

К этому эксперименту меня подтолкнули книги по психологии религии. «Разнообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса убедила меня, что религия представляет собой сложную психологическую реакцию на трудности жизни. Джеймс рассматривал богословскую посылку о том, будто настоящий христианин — это новая тварь, возрожденная личность, и пришел к следующему выводу: «По сути своей обращенные ничем не отличаются от обычных людей. Некоторые неверующие приносят лучший плод, нежели обращенные: несведущий в богословии человек, который взялся бы ежедневно наблюдать за жизнью этих двух групп людей, никогда не смог бы догадаться, что «вещество» одних отличается от «вещества» других в той же степени, в какой божественное отличается от человеческого»[53]. Я тоже не видел в окружавших меня верующих ни особого сияния, ни иных специальных примет.

Но я не остался скептиком. Почему не остался — об этом я расскажу далее. И все же, даже теперь, после двух десятилетий полноценной и счастливой жизни в вере, я чувствую, что я не защищен от доводов Ричарда. Духовный опыт не любит пристального исследования — помести его под микроскоп, и он улетучится. Когда я начинаю разбирать отдельные примеры общения человека с Богом, я, как правило, нахожу для них совершенно «естественные» объяснения. Да, между естественным и сверхъестественным миром нет зияющей бездны, нет очевидного и непреодолимого различия.

Молясь, я не утрачиваю своей плотской сути: я могу задремать, утратить внимание. В общении с Богом меня подстерегают те же самые разочарования и недопонимания, что и в беседах с людьми. Когда я пишу «о возвышенном», муза отнюдь не возносит меня к небесам: время от времени приходится затачивать карандаш, вычеркивать неудачное слово, заглядывать в словарь, мучиться, что никак не могу подобрать удачную фразу для начала очередной главы. В моей жизни «воля Божья» никогда не проявлялась с такой очевидностью и безусловностью, как в жизни Моисея или Гедеона.

Я не внимал гласу, рокочущему из бури. В принципе я и сейчас мог бы последовать примеру Ричарда и интерпретировать духовный опыт в свете тех или иных психологических теорий.

Так почему же я все–таки верю в невидимый мир? В моих борениях мне очень помогли книги Клайва Льюиса. Тема двух миров красной нитью проходит через большинство его сочинений, от самых ранних (ее можно обнаружить даже в частных письмах) до его художественных произведений и, наконец, до полноценной теории, развитой в эссе «Транспозиция»[54]. Льюис объясняет, какая проблема возникает из «очевидного совпадения «естественных» вещей и тех, которые претендуют на «духовность», из воспроизведения в сверхъестественном опыте схем, знакомых нам из повседневной жизни». В данной главе я не скажу почти ничего нового — я просто развиваю эту идею Льюиса.

Следуя за лучом

Эссе Льюиса начинается рассуждением о так называемом явлении «глоссолалии» — спонтанном говорении на иных языках. «Как странно, — замечает он, — самое что ни на есть «духовное» событие, сошествие Святого Духа в Пятидесятницу, нашло выражение в страннейшем феномене — люди заговорили на иных языках. Сторонние наблюдатели решили, что апостолы и ученики пьяны. Сегодня иные ученые приравнивают глоссолалию к истерии или нервному расстройству. Как это вообще возможно, чтобы вполне естественное движение голосовых связок, языка и губ обнаруживало сверхъестественное присутствие Святого Духа?»

И тут Льюис рассказывает, как наблюдал в темноте сарая яркий луч солнца. Войдя в сарай, он увидел яркую полосу света, в которой плясали пылинки. Потом он подошел к лучу поближе и взглянул вдоль него. Тут его точка зрения резко изменилась: в обрамлении окна Льюис увидел зелень листвы, а за ней — Солнце, находящееся на расстоянии 150 миллионов километров от зеленевшего дерева. Итак, все зависит от того, смотрим ли мы на луч или вдоль него.

Наш век изощрился в умении смотреть на луч. И тут помогает излюбленный современный принцип редукции — умения объяснять сложные явления с помощью законов, которым подчинены явления простые. Так, человеческое поведение можно свести к реакциям нервных клеток; бабочку разложить на молекулы, закат — на световые волны. Как философский подход, редукционизм видит в религии лишь проявление «коллективного бессознательного», в истории — эволюционную борьбу, в человеческой мысли — продукт мозга, почти что продукт компьютерной системы.

Современный мир научился смотреть на луч то под одним, то под другим углом, но «веру» он не приемлет. На протяжении большей части истории люди не подвергали сомнению наличие невидимого, сверхъестественного мира. Ведь как иначе могли они объяснить такие чудеса, как восход, солнечное затмение, грозу? Сегодня мы способны дать объяснение каждому из этих явлений. Мы научились сводить почти все естественные явления — и даже некоторые духовные — к набору простейших элементов, из которых они якобы или в действительности состоят. В конце концов, не только глоссолалия, но и прочие сверхъестественные явления принимают в нашем мире вполне «естественные» формы.

Теория перехода сверхъестественного в естественное подводит меня к следующим выводам об устройстве нашего мира:

1. Во–первых, следует признать силу редукционизма. Этот подход одновременно несет в себе и благословение, и проклятье. Он позволяет нам анализировать такие природные явления, как землетрясения, грозы, ураганы, и защищать от них людей. Глядя на солнечный луч с пылинками, мы научились летать до луны и обратно, путешествовать по миру — и это все, не выходя из своей комнаты, уставившись в странный ящик. Мы научились слушать музыку из наушников, совершая утреннюю пробежку. Глядя на «луч», который отбрасывает человек, — на его поведение, мы научились с помощью химических веществ лечить шизофрению и тяжелые депрессии.

Однако редукционизм несет в себе и проклятие. Глядя на луч, а не вдоль него, мы научились сводить жизнь лишь к сумме отдельных ее элементов. Мы разучились с восторгом и трепетом наблюдать восход солнца или луны, как делали это не только наши далекие предки, но и поэты XVI века. Если свести поведение человека к действию гормонов и прочим биохимическим реакциям, то исчезнут понятия таинства, свободы воли, романтики. Любовь, вдохновлявшая поэтов и художников, мужчин и женщин на протяжении стольких веков, — неужто и она — лишь игра гормонов?

И чтобы не попасться на удочку редукционизма, нужно всегда помнить, что он такое. Редукционизм — это всего–навсего одна из возможных точек зрения. Его даже нельзя назвать учением — истинным или ложным. Это просто точка зрения, позволяющая нам различать отдельные части, но не целое.

Например, духовные явления можно рассматривать как бы «сверху» или «снизу». Но один способ истолкования не подменяет другой, это будут две разные интерпретации одного и того же явления (так и на луч света можно смотреть сбоку, а можно — вдоль него). Если глядеть «снизу», кажется, что — это монолог, обращенный к самому себе (и то же самое глоссолалия, только она еще и невнятна). А вот если глядеть «сверху», то есть, если предположить существование духовного измерения, то молитва превратится в точку соприкосновения видимого и невидимого миров.

Я могу явиться на евангелизацию Билли Грэма в качестве любопытствующего зрителя, выбрать наугад одного из присутствующих, проанализировать все социальные и психологические факторы, сделавшие этого человека восприимчивым к проповеди Грэма. Предположим, это — женщина. Возможно, ее брак на грани развала, она ищет стабильности. И тут она вспомнила силу своей глубоко веровавшей бабушки, музыка перенесла ее в детство, в церковь, на воскресное богослужение. Однако наличие «естественных» факторов не исключает действия «сверхъестественных». Напротив, Бог вполне мог использовать именно «естественное», чтобы привлечь к Себе эту женщину. Логическое единство естественного и сверхъестественного указывает на единство замысла Единого Создателя. Одна точка зрения не исключает другую — просто существуют два способа восприятия одного и того же события — «сверху» и «снизу».

2. Парадоксальным образом, восприятие «снизу» иногда оказывается предпочтительнее. Клайв Льюис вспоминает, как полюбил в детстве симфоническую музыку в примитивной версии тогдашнего граммофона. Это был единый плотный звук. Льюис слышал мелодию, но не различал ее деталей. Когда же он отправился на концерт, его постигло разочарование — столько разных инструментов, каждый играющий свое, какой–то хаос звуков! Для непривычного уха Льюиса «правильным» звуком был скудный напев граммофона, то есть подмена казалась ему лучше реальности[55].

Так и человек, привыкший воспринимать жизнь через экран телевизора, вполне может предпочесть эрзац, предложенный телепередачей, реальной прогулке на велосипеде в горах, вкупе с комарами, одышкой и непредсказуемыми изменениями погоды.

В вопросах нравственности восприятие «снизу» тоже иногда оказывается предпочтительнее. Романтическая любовь воодушевляла людей на создание величайших сонетов, романов и опер. Но вот появились редукционисты типа Хью Хефнера, и они убеждают нас: секс, освобожденный от бремени любви и личных отношений, гораздо приятнее. В отличие от романтической поэзии Элизабет Браунинг журнал «Плейбой» воздействует исключительно на физиологию[56]. Секуляристы, объявившие религию ненужным человеку костылем, превозносят отвагу человека, живущего в этом мире без помощи высшего Существа.

3. Реалии горнего мира передаются нам через посредство реалий нашего мира. Термин «транспозиция» позаимствован из музыкального словаря. Он означает перенос целого произведения или его фрагмента в другую тональность. При этом можно, конечно, и симфонию, написанную для 110 инструментов переложить для исполнения на рояле. Разумеется, что–то в процессе переноса будет утрачено: десять пальцев пианиста не смогут передать всех оттенков звучания оркестра. Однако аранжировщик, пусть и ограниченный возможностями одного клавишного инструмента, сумеет все же передать суть симфонии.

Клайв Льюис приводит запись из дневника Самуэля Пеписа, побывавшего однажды на восхитительном концерте[57]. Пепис пишет, как сильно подействовали на него звуки духовых: «Одним словом, они так захватили мою душу, что мне едва не сделалось дурно, как в пору первой влюбленности в мою супругу». Попробуйте проанализировать психологию любой эмоциональной реакции, предлагает Льюис. Что происходит в организме человека, который сталкивается с прекрасным, испытывает порыв гордости, предается любви? Пепис пережил восторг, близкий к обмороку. Какой–то странный трепет, неприятное ощущение в желудке, мускульный спазм — судя по симптомам, он заболел![58]

Восприятие «снизу» показывает, что отклики тела на радость и на страх почти идентичны. И в том и в другом случае надпочечники начинают вырабатывать адреналин, нейроны пищеварительной системы запускают одни и те же биохимические процессы, но мозг воспринимает одно сообщение как радость, а другое как страх. Восприятие «снизу» подсказывает: набор реакций человеческого тела ограничен, как и аранжировщик ограничен восьмьюдесятью восемью фортепьянными клавишами, которыми вынужден передавать звучание оркестра.

Тут–то и обнаруживается слабость редукционизма. Пока мы глядим «на луч» и пытаемся объяснить происхождение человеческих эмоций действием нейронов и гормонов, то столь противоположные эмоции, как страх и радость, будут казаться нам практически тождественными. В человеческом теле нет специальных нервных клеток, отведенных для передачи исключительно чувства удовольствия — природа экономна. Сигнал удовольствия передают мозгу те же нервные клетки, которые отвечают за осязание, холод и тепло и боль.

Транспозиция как образ жизни

Человеческий мозг показывает нам идеальный пример действия транспозиции. В рамках тела мозг является символом восприятия «сверху», но сам по себе — в отрыве от других органов и частей тела — мозг совершенно беспомощен. Он заключен внутри ларца из плотной костной ткани, всю информацию о мире он получает от органов, воспринимающих ее «снизу». Сам по себе мозг не способен видеть, чувствовать, ощущать вкус. Все сообщения доходят до него в виде кода, то есть, все ощущения органов чувств сводятся в последовательность электрических импульсов, точек–тире (— . — — .. — … — —). Мозг полностью полагается на морзянку, которую ему посылают другие члены тела. Все свои выводы он делает на ее основании.

Работая над этими строками, я вслушиваюсь в звуки величественной Девятой Симфонии Бетховена. Но что такое музыка, как не набор кодов, транспонируемых во времени с применением определенных инструментов или приборов? Симфония зародилась в голове у Бетховена в виде музыкальной идеи. Это само по себе необычно, ведь композитор к тому времени полностью оглох и мог «слышать» музыку лишь по памяти. Затем Бетховен перенес симфонию на бумагу, использовав ряд символов — нотные знаки.

Спустя сто лет члены оркестра прочли эти записи, поняли их смысл и вновь превратили в великолепную музыку, близкую к той, что Бетховен «слышал» в своей голове. Инженеры звукозаписи перевели игру оркестра в магнитные импульсы, которые нанесли на специальную ленту. С помощью этой ленты потом была создана не одна пластинка с едва заметными глазу бороздками.

И вот, мой проигрыватель «считывает» звук с этих бороздок, а колонки звук усиливают. Вибрации на молекулярном уровне достигают моего уха, и с этого начинается еще один ряд колебательных движений: крохотная косточка бьет по барабанной перепонке, вибрация через посредство вязкой жидкости передается на кортиев орган, в котором расположены 25 000 клеток–рецепторов[59]. Каждая из клеток после стимуляции передает электрический импульс дальше. И вот эти импульсы, эти точки и тире, попадают в мой мозг и образуют тот звук, который я называю Девятой Симфонией Бетховена. Я с радостью, с наслаждением внимаю прекрасной музыке, но радость приходит ко мне «снизу» — через клетки и органы моего тела.

Все в жизни основано на транспозиции. Мы получаем любое знание путем разложения информации на элементарные частицы, из которых мы затем лепим смысловые значения. Только что я написал три абзаца о Девятой Симфонии Бетховена. В моем мозгу зародились мысли, которые я затем преобразовал в слова и набрал на компьютере. Компьютер в виде кодов записал текст на жесткий диск. Магнитные коды мой компьютер преобразует в двоичные коды, с помощью устройства под названием «модем» оцифрует двоичные коды, пошлет по телефону моему издателю. Если бы я попытался подслушать, как мой модем передает три абзаца о Бетховене, я услышал бы только шуршание и потрескивание. Но в этом шуршании и потрескивании зашифрованы каким–то образом мои мысли и слова.

Компьютер в издательстве, получив цифровой сигнал, вновь переведет его в магнитный код, который будет сохранен на жестком диске. Издатель преобразует магнитный код в слова на экране монитора и отредактирует текст. Затем текст станет знаками на бумаге — теми самыми знаками, которые вы читаете сейчас. Ваш привычный глаз разглядит в крючочках типографской краски буквы, буквы сложатся в слова. Специальные клетки глаза преобразуют увиденное в электрические импульсы и пошлют мозгу. А мозг синтезирует из них некие понятия.

Всякая коммуникация, всякое знание, всякий чувственный опыт, вся жизнь на этой планете строится на принципе транспонирования: смысл разлагается на некие коды, которые могут быть снова считаны. Мы инстинктивно полагаемся на этот процесс в уверенности, что коды нижнего уровня несут в себе часть изначального сообщения. Я верю, что выбранные мною слова и даже сухой треск модема донесут до адресата мою мысль о Девятой Симфонии Бетховена. В точности так же я смотрю на крошечную глянцевую фотографию с видом Скалистых гор и мысленно переживаю поездку в те места. Я вижу в журнале рекламу с образцом духов, вдыхаю их запах и тут же вспоминаю о своей жене, которая этими духами пользуется. Низший уровень хранит в себе нечто от высшего.

Транспонирование Духа

Так что же удивительного в том, что этот же универсальный принцип действует в сфере духа?

Вернемся к вопросу Ричарда. Почему Бог не вмешивается, почему не открывается людям со всей очевидностью? Почему Он не говорит с нами громко, чтобы мы могли ясно разобрать каждое слово? Мы тоскуем о чудесах, о чистых, беспримесных проявлениях сверхъестественного…

Я намеренно использую слово «беспримесный», поскольку именно в нем я вижу ключ к проблеме. Мы очень хотим отделить сверхъестественное от естественного. Естественный мир, мир прикосновений и запахов, объектов, доступных глазу или уху, кажется нам самоочевидным. А вот сверхъестественный мир — это другое дело. В нем нет никакой определенности, нет «кожи», и это нас тревожит. Нам требуются доказательства. Пусть сверхъестественное войдет в наш естественный мир, но при этом сохранит свое сияние! Пусть оно оставляет ожоги на нашем теле! Пусть его рокот разрывает барабанные перепонки.

Но, судя по Библии, Бог отнюдь не разделяет нашего желания. Мы отрываем естественное от сверхъестественного, видимое от невидимого. Бог же стремится вновь сочетать их воедино. Кажется, Его цель — спасти то, что «снизу», вернуть падшее творение к его первоначальному состоянию, воссоздать царство, в котором дух и плоть гармонично слиты.

Становясь христианами, обретая контакт с невидимым миром, мы тем самым отнюдь не переносимся мистически на высший план бытия. Никто не распахнет перед нами дверей космического корабля, чтобы унести нас прочь из реального мира. (Со времен гностиков и манихеев Церковь осуждала порывы такого рода как ересь.) Напротив, наши физические тела восстанавливают связь с духовной реальностью, и мы начинаем понимать коды, с помощью которых невидимый мир транспонируется в видимый. Перед нами стоит задача, противоположная редукционизму. Мы ищем способ «возвысить» мир, наполнить его прежними чарами, увидеть в природе оркестр, воздающий хвалу Господу, в хлебе и вине — таинство благодати, в человеческой любви — отблеск Любви небесной.

Конечно, для этого Царства наш язык слишком беден. Мы говорим с Богом так, как могли бы говорить с человеком — так обыденно, «естественно». Мы чувствуем, что молитва, проповедь, пост, святые дары, посещение узников и даже чашка холодной воды, поднесенная жаждущему, — все это знаки невидимого мира.

С низшей, редукционистской перспективы всякому духовному акту найдется естественное объяснение. Молитва — это монолог, покаяние грешника — всплеск эмоций, Пятидесятница — результат возлияний. Скептик скажет, что естественное дает нам слишком мало возможностей для того, чтобы выразить сверхъестественное, запредельное.

Но вера смотрит «вдоль» луча и воспринимает естественное как код сверхъестественного. С этой точки зрения естественный мир не беден, а изобильно богат чудесами, и все чудеса достигают кульминации в Чуде чудес, когда Бог входит в «природное» тело, в человеческое тело, подобное нашему, когда Слово становится плотью.

Христос соединил в своем теле два мира, сочетал дух и материю и явил нам наконец единое, гармоничное создание, неведомое миру со времен Эдема. Богослов Юрген Мольтман произнес формулу, о которой стоит поразмыслить: «Воплощение подводит итог всему Божьему труду»[60]. Об том же говорит и апостол Павел: «Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела… ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, Кровию креста Его, и земное и небесное».

Когда Слово–плоть вознеслось от нас, Его Присутствие осталось с нами в Его теле — в Церкви. Наша доброта превратилась в милость Божью («Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»). «Вы участвуете в Христовых страданиях», — говорит Петр. Наши дела стали Его делом («Кто принимает вас, принимает Меня»). С Ним происходит все, что происходит с нами («Савл, Савл! что ты гонишь Меня?»). Во Христе сплавились два мира, видимый и невидимый. Павел настаивает, что все мы — опять же буквально — «во Христе». Труд Божий завершается Воплощением, в нем — цель и итог творения.

Нам, «снизу», чудеса кажутся вторжением, прорывом сверхъестественного, потрясающего в обыденный мир. Мы жаждем подобных знамений, но «свыше», с точки зрения Бога, настоящее чудо — это явление транспозиции: человеческое тело становится вместилищем Духа, обычные дела справедливости и милосердия становятся деянием Бога на земле.

Завершить эту аналогию я хочу словами Павла, образом, которым он описал участие Христа в современном мире. К этому образу я уже прибегал, объясняя явление транспозиции. Павел называет Христа Главой тела. Мы знаем, как голова человека осуществляет руководство телом: мозг передает глазам, рукам, устам команды в виде кода, понятного этим органам. Здоровое тело подчиняется своей голове. Так и воскресший Христос осуществляет Свою волю с помощью членов Своего тела — с нашей помощью.

Молчит ли Бог? На этот вопрос я отвечу другим вопросом: молчит ли Церковь? Мы — уста Божьи, мы — Его голосовые связки. Естественное следствие столь невероятного, немыслимого транспонирования заключается в том, что мы время от времени искажаем Божью весть, либо провозглашаем ее невнятно. Порой людям кажется, будто Господь и вовсе умолк. Однако цель Его замысла — Воплощение, и в этом смысле мы можем счесть Пятидесятницу кульминацией свершившегося: голос Бога зазвучал на Земле из уст людей, которые сами не понимали произносимых ими слов.

Надежда

У меня есть в Сиэтле близкая знакомая — яркая, талантливая, живая Кэролин Мартин. Кэролин родилась с церебральным параличом. Трагический парадокс заключается в том, что внешние проявления недуга — неуклюжие движения рук, невнятная речь, дрожание головы — вызывают при первой встрече ощущение, будто Кэролин отстает в умственном развитии. На самом деле мозг ее совершенно не затронут болезнью — пострадало только тело.

Пятнадцать лет Кэролин провела в сумасшедшем доме — государство не нашло для нее иного места. Ближайшими друзьями Кэролин были люди, подобные Лари, который ходит голым и питается декоративными растениями. Если медсестры не успевают убрать горшки с растениями подальше от него — и от Арлин, способной произнести только три фразы (Арлин всех называет «мамой»), то растениям приходит конец. Кэролин твердо решила покинуть это заведение и обрести свое место в большом мире.

Ей удалось наконец выбраться и завести собственный дом. Но в самостоятельной жизни простейшие дела превратились для нее в пытку. Три месяца понадобилось на то, чтобы научиться кипятить чайник и разливать чай по стаканам, не обварившись кипятком. Однако Кэролин справилась с этой проблемой и со многими другими. Она окончила школу, поступила в муниципальный колледж.

На кампусе все считали Кэролин инвалидом. Они видели, как она проезжает в своем инвалидном кресле, как сидит, сгорбившись, над специальным устройством и медленно, по букве, набирает текст в компьютере. Мало кто мог общаться с ней — почти никто не понимал ее неразборчивую речь. Тем не менее Кэролин добилась своего — пусть при этом на освоение двухлетней учебной программы у нее ушло семь лет. Затем она поступила в Лютеранский колледж, чтобы изучать библеистику. После двух лет учебы в колледже Кэролин предложили выступить перед студентами на кампусе, в местной церкви.

Кэролин много дней готовила свое выступление. Она напечатала полный текст своей речи — на каждую страницу у нее уходило примерно сорок пять минут — и попросила свою подругу Джози прочесть выступление. У Джози голос ясный, отчетливый.

И вот перед началом службы Кэролин подъехала в инвалидном кресле к кафедре. Она сидела согнувшись.

Руки ее неуправляемо подергивались, голова висела набок, почти касаясь плеча, струйка слюны стекала на блузку. А рядом стояла Джози и читала вслух изящную и глубокую проповедь на тему библейского стиха: «Но сокровище сие мы носим в глиняных сосудах, чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам».

Именно тогда некоторые студенты впервые разглядели в Кэролин полноценное существо, совершенно равное им. До тех пор ее разум — глубокий и сильный разум — был пленником нескладного тела, затрудненная речь скрывала ее ум от людей. Однако, слушая проповедь и глядя на девушку в инвалидном кресле, студенты переставали видеть беспомощную плоть, они начали воспринимали Кэролин как личность.

Когда Кэролин рассказывала мне об этом событии, я мог разобрать лишь половину ее слов, однако описанная ею сцена стала для меня притчей о транспонировке: совершенный разум заперт в неподвластном ему, сотрясаемом судорогами теле. Новозаветный образ Христа, Главы тела, приобрел для меня новый смысл. Я понял, какому унижению подвергает Себя Христос, оставаясь нашей Головой, и ощутил, на какую высоту Он возносит нас — члены Своего тела.

Мы, Церковь — доведенный до абсурда пример транспозиции. Увы, мы не способны дать миру неопровержимых свидетельств о Божьей любви и славе. Порой мы уподобляемся телу Кэролин и создаем у мира ложное впечатление о Божьей вести. Но именно Церковь — цель всего замысла, лежащего в основе творения. Цель, ради которой создан человек, — позволить существу, отличному от Бога, носить в себе образ Божий. Ради этого Он пошел на риск, на смерть, на унижение.

Нисшедший, Он же есть и восшедший превыше всех небес, дабы наполнить все. И Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, надело служения, для созидания Тела Христова, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова.

Дабы мы не были более младенцами… но истинною любовью все возвращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена.

28. Таится ли Бог?[61]

Для чего скрываешь лице Твое

и считаешь меня врагом Тебе?

Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь

и не сухую ли соломинку преследуешь?

Иов 13:24–24

Я хотел вполне ощутить эмоции, переполнявшие Иова. Потому я просеивал и процеживал книгу Иова в поисках его подлинных слов. Я думал, Иов станет жаловаться на свой недуг, сокрушаться об утрате детей и богатства, но к моему удивлению Иов об этом почти не говорил. Его тревожило только одно: отсутствие Бога. Более всего Иова терзало то, что он плачет в одиночестве и не слышит ответа. Я знаю, что подобные чувства испытывали многие страдальцы. Лучше всего их выразил Клайв Льюис, написавший после смерти своей погибшей от рака жены такие слова:

«Тем не менее, возникает вопрос: Где же Бог? Это самый тревожный симптом. Бывает, ты счастлив, так счастлив, что не нуждаешься в Нем, и если в такой момент ты обратишься к Нему с хвалой, то будешь принят с распростертыми объятиями. Но попробуй обратиться к Нему, когда ты в отчаянии, когда неоткуда ждать помощи, и что? Перед твоим носом захлопывается дверь, ты слышишь, как дважды поворачивается ключ в замке, гремит засов — и потом тишина. Поворачивайся и ступай восвояси»[62].

Иов настойчиво требовал права изложить свое дело перед Господом. Он отмахивался от ханжеских рассуждений своих друзей, как пес стряхивает с себя блох. Иову нужно было нечто подлинное — личная встреча с Господом Всемогущим. Вопреки всему, что с ним приключилось, Иов отказывался поверить в жестокость и несправедливость Бога. Если встать с Богом лицом к лицу, у него будет хотя бы шанс узнать точку зрения Бога! Но Бога нигде не было. Иов слышал лишь нытье своих друзей и жуткий гул пустоты. Дверь захлопнулась перед его носом.

Факт веры

О, сладостный Господь, хочу узреть Тебя, хочу быть с Тобой…

Песня Джорджа Харрисона

Я знаю, Господь жив: я говорил с Ним сегодня утром.

Наклейка на бампере

Бог любит тебя, у Него есть для тебя прекрасные планы.

Евангелизационная брошюра

Он идет со мной, говорит со мной, я Ему принадлежу.

Христианский гимн

Жажда Божьего присутствия сильна в человеке. Но мы не вправе обещать людям, что они почувствуют Его присутствие, не предупредив их, что будут и периоды кажущегося отсутствия Бога. Такой период был в жизни Льюиса, Иова, Ричарда — почти каждый из нас в какой–то момент сталкивается с фактом «сокрытости» Бога.

Это «облако неведения» способно окутать нас внезапно, без предупреждения, в тот самый момент, когда мы острее всего нуждаемся в Божьем присутствии[63]. Преподобного Аллана Боэсаля, священника, проповедовавшего в Южной Африке, бросили в тюрьму за антиправительственную пропаганду. Три недели он провел в одиночном заключении. И все три недели он неустанно молил на коленях Бога вызволить его. Позднее он рассказывал своей пастве: «Должен признаться, что это была самая тяжкая пора в моей жизни. Я стоял на коленях. Слова больше не шли у меня с языка. Слезы иссякли»[64]. Этот опыт знаком многим чернокожим гражданам Южной Африки: они молились, плакали, ждали избавления, но так и не получали ответа от Бога.

Кто–то возразит: Бог вовсе не прячется от нас. Как гласит другая наклейка на бампере: «Если ты далек от Бога — кто в этом виноват?» Однако это обвинение вполне может оказаться ложным. Книга Иова достаточно убедительно показывает, как Бог отдалился от человека. Иов не сделал ничего дурного. Он отчаянно взывал о спасении, но Бог упорно скрывался от него. (Кстати, если у вас остались сомнения в том, что эта разлука с Богом почти непременно входит в опыт каждого искателя веры, поройтесь в богословской литературе. Загляните в труды христианских мистиков — людей, посвятивших свою жизнь общению с Богом. Отыщите среди них хотя бы одного — одного! — кто не описал бы поры мучительных испытаний, «мрачной ночи души».)

И страдальцам, и тем, кто их окружает, Книга Иова преподает хороший урок. Сомнения и жалобы Мэг Вудсон и Аллана Боэсака — вполне естественная человеческая реакция, а отнюдь не признак ослабевания веры. Их реакция настолько естественна, что Бог самолично позаботился включить их мысли и чувства в Библию. Странно было бы, если бы в Библию вошли аргументы противников Бога — скажем, «Письма с Земли» Марка Твена или «Почему я не христианин?» Бертрана Рассела[65]. Однако сходные мнения мы находим, если не в Книге Иова, то обязательно в Псалмах или у пророков. Библия как бы заранее предвидит наше разочарование, Бог предусмотрительно дает нам в руки оружие против Самого Себя. Бог знает, какова цена поддержания веры.

Да, Он знает это — благодаря Иисусу. В Гефсиманском саду и на Голгофе Бог каким–то немыслимым образом сам столкнулся с молчанием Бога. «Бог сражается с Богом», — такой видится Мартину Лютеру космическая борьба, разыгравшаяся на двух поперечинах креста. В ту черную ночь Бог сам во всей полноте ощутил, каково это — почувствовать себя оставленным Богом.

Друзья Иова полагали, что Бог вовсе не таится. Они напоминали о былых благословениях, о снах и видениях, о чудесах природы, о том, каким Бог являл Себя Иову прежде. Они увещевали не забывать во тьме о том, о чем Иов узнал, когда над ним сиял свет Божий. На нашу долю — на долю, живущих после Иова, пришлось еще больше Божьего света. Мы знаем, как исполнились пророчества, мы знаем жизнь Иисуса. Но порой и эти «доказательства» теряют для нас свою ценность. Воспоминания, пусть сколь угодно приятные, не приглушают боли, не спасают от одиночества. Бывают в жизни периоды, когда любые стихи из Писания, любые слова поддержки оказываются бесполезными.

Три ответа

Увы, я слишком хорошо знаю свою собственную реакцию на скрытость Бога: я отворачиваюсь от Него. Как ребенок прячется от родителей, закрывая ручонкой глаза, так и я пытаюсь вычеркнуть Бога из своей жизни. Он не желает открыться мне — с какой же стати я буду искать Его?

Книга Иова предлагает два других ответа на разочарование в Боге. Первый тип реакции продемонстрировали друзья Иова. То, что Иов разочаровался в Боге, — никак не вязалось с их богословскими понятиями. Им казалось, что в такой ситуации неизбежно следует сделать выбор между человеком, считающим себя правым, и Богом — заведомо правым. Подумать только, Иов готов судиться с Богом!

«Подави свои чувства! — требовали они от страдальца. — Мы же знаем, Бог не совершает несправедливостей. Даже не думай об этом. Как тебе не стыдно произносить такие речи!»

Вторая реакция — реакция Иова. Она сумбурна и бессмысленна по сравнению с выверенной логикой его друзей. «Для чего не умер я, выходя из утробы? — вопрошает он Бога. — Или, как выкидыш сокрытый, я не существовал бы, как младенцы, не увидевшие света». Иов протестует яростно и нелепо, словно птица, слепо бьющаяся в оконное стекло. У него почти нет разумных аргументов. Он сам признает безупречную логику своих собеседников. Иов колеблется, противоречит самому себе, отступает, порой поддается отчаянию. Человек, прославляемый за свою праведность, вопиет против Бога: «Оставь, отступи от меня, чтобы я немного ободрился, прежде нежели отойду, — и уже не возвращусь, — в страну тьмы и сени смертной».

Какую же из двух реакций оправдывает эта книга? Обе стороны нуждаются в некоторой корректировке. Однако, когда все речи были произнесены, Бог приказал набожным друзьям Иова смиренно и покаянно склониться перед страдальцем и просить его о заступничестве перед Богом.

Книга Иова фактически сообщает нам: Богу можно говорить все что угодно. Обрушьте на Него свою скорбь, свой гнев, сомнения, негодование, обиду, разочарование — Он примет все. Мы достаточно часто видим, как духовные гиганты Библии сражаются с Богом. Они предпочтут охрометь на всю жизнь, как Иаков, лишь бы удержать Бога. В этом отношении Библия предвосхищает современную психологию: нельзя отрицать свои чувства, нельзя избавиться от них при помощи силы воли, их обязательно следует выразить. Бог готов принять любую нашу реакцию, за исключением одной: Он не признает той реакции, к которой инстинктивно прибегаю я, — попытку игнорировать Его, жить так, словно Он не существует. Подобная мысль Иову и в голову не приходила.

Общая картина

Однако свобода выражения чувств — это не единственный урок Книги Иова. Нам открылись «закулисные тайны» невидимого мира, и мы узнали, что зачастую неправильно понимаем сокрытость Бога. Когда Его «нет» рядом, Он кажется нам врагом, в отсутствии Бога мы чувствуем недостаток попечения о себе.

Иов пришел именно к такому выводу: «Гнев Его терзает и враждует против меня». Мы, читатели, знаем, что Иов ошибается. Пролог проводит тонкое, но чрезвычайно важное разграничение: Бог самолично не причастен к бедам Иова. Он попустил злу быть, но рассказ о пари представляет источником всех несчастий не Бога, а сатану. В любом случае, Бог отнюдь не является врагом Иова. Иов не оставлен Богом. Напротив, Бог пристально, чуть ли не под микроскопом, наблюдает за ним. В тот самый миг, когда Иов просит суда, чтобы изложить свое дело, он сам участвует в космическом суде. Только на этом суде он не истец, указующий обвинительным перстом на Бога, а главный свидетель защиты.

У нас нет ни малейшей причины полагать, будто и наши испытания, подобно испытаниям Иова, подстроены Богом для решения космических проблем. Однако мы вправе допустить, что наше плоскостное зрение искажает восприятие реальности. Боль сужает поле зрения. Боль — наиболее интимное переживание, оно вынуждает нас думать только о самих себе и не о ком более.

Книга Иова показывает: не все из свершающегося в мире нам открыто. Иов тяготился отсутствием Бога. Но мы заглянули за завесу и поняли, что Бог присутствует в страданиях Иова — более, чем Он когда–либо присутствовал в его жизни. Люди способны различать около 30% лучей светового спектра (пчелы и почтовые голуби, например, видят недоступные нашему зрению ультрафиолетовые лучи). Еще менее восприимчивы мы к сверхъестественному миру. Наш взгляд проникает в него лишь на короткое мгновение.

Событие из жизни другого известного персонажа Библии позволит нам еще раз заглянуть за кулисы. И на этот раз мы увидим совершенно иную сцену. Пророк Даниил тоже страдал от отсутствия Бога, хотя и не столь драматично, как Иов. Даниил пытался ответить на вопрос: почему Бог не слышит его постоянную мольбу? Даниил на три недели погрузился в молитву. На двадцать один день он почти отказался от еды. Он не прикасался ни к вину, ни к мясу, не умащал свое тело. Он непрестанно взывал к Богу, но не получал от Него ответа.

И вдруг на двадцать второй день Даниил обрел гораздо больше, нежели смел надеяться. На берегу реки ему предстало сверхъестественное существо, с очами, как горящие светильники, с лицом, подобным молнии. Товарищи Даниила в ужасе обратились в бегство, в самом же Данииле «не осталось крепости», и вид лица его «чрезвычайно изменился», не стало в нем бодрости. Пророк попытался заговорить с ослепительным видением, но ему не хватало дыхания.

Ангел же объяснил Даниилу причину своей задержки: он был отряжен в ответ на первую же молитву Даниила, однако против Ангела выступил «князь царства Персидского». Лишь после трехнедельного противостояния подоспело подкрепление — архангел Михаил помог сломить сопротивление врага.

Я даже не буду пытаться хоть как–то комментировать этот поразительный рассказ о космической битве. Мне важна лишь его параллель с Книгой Иова. Даниил, как и Иов, оказался замешанным в сражении между вселенскими силами добра и зла. Но вся борьба происходила за пределами его поля зрения. С земли ему казалось, что молитва тщетна и Бог безразличен. Но «взгляд за кулисы» убеждает нас, что Даниил заблуждался: он не видел всей реальности.

Что значит это явление Ангела, которому потребовалось военное подкрепление? Как понять космическое пари из Книги Иова? Ясно одно: в большой пьесе, для которой вся вселенная служит лишь декорациями, происходит многое, недоступное нашему восприятию. Если мы упорно цепляемся за свою веру, несмотря на все испытания, если даже просто молимся, это имеет какое–то — мы даже не подозреваем, какое — значение в масштабах всего космоса. Чтобы поверить в подобное, как раз и нужна вера. Вера убедит нас, что Бог не оставляет нас даже в ту пору, когда мы перестаем ощущать Его присутствие.

Иов услышал голос из бури, и его вера окрепла. Бог говорил Иову о необъяснимых природных явлениях, о существовании солнечной системы, созвездий, о грозах, о диких животных. Обо всем подряд. Если ты не в состоянии понять зримый мир, в котором ты живешь, как же тебе постичь мир невидимый ?! Иов осознал наконец наличие более широкой перспективы, и покаялся в пыли и прахе.

Бог подобен человеку, который хотел спрятаться, но закашлялся и тем самым выдал себя.

Мейстер Экхарт

29. Почему Иов умер счастливым[66]

А я знаю, Искупитель мой жив,

и Он в последний день восставит из праха

распадающуюся кожу мою сию,

и я во плоти моей узрю Бога.

Я узрю Его сам;

мои глаза, не глаза другого, увидят Его.

Истаевает сердце мое в груди моей!

Иов 19:25–37

Потрясающая повесть о человеческой трагедии и отчаянии, о герое, бившем себя в грудь в пылу жестокого спора, о космическом пари — вся эта потрясающая повесть заканчивается уютным хэппи–эндом: Иов в блаженной старости нянчит своих прапраправнуков. Скрупулезно приводятся цифры, говорящие о богатствах Иова: 14 000 овец, 6000 верблюдов, 1000 ослов и 10 вновь рожденных детей.

Столь благополучный конец раздражает некоторых читателей. Не понравился он в том числе и Эли Визелю, писателю, лауреату Нобелевской премии мира[67].

Он считал Иова диссидентом, восставшим против Божьей несправедливости. Но Иов, по словам Визеля, сдался. Ему не следовало прощать Бога. Никакое благополучие не может искупить перенесенных им страданий. И как же быть с десятью умершими детьми? Кто из родителей поверит, будто новый выводок малышей утолил тоску Иова по тем детям, которых он потерял?

Но пусть Иов сам говорит за себя. И вот, что он сказал, выслушав величественную речь Господа, доносившуюся из средоточия урагана:

Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал… Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле.

По–видимому, «не–ответ» Бога вполне удовлетворил Иова.

С другой стороны, некоторые читатели именно хэппи–энд считают наилучшим рецептом против разочарования в Боге. Вот видите, говорят они, Бог спасает Своих верных, Он восстановил дом Иова, вернул ему богатства и то же самое сделает для всех нас, когда мы научимся доверять Ему, как доверял Иов. Однако эти читатели упускают из виду одну весьма важную деталь: Иов принес покаяние прежде, чем получил обратно утраченное. Обнаженный, покрытый струпьями, Он все еще сидел на куче мусора — и в этих обстоятельствах он научился воздавать хвалу Богу. Чтобы восславить Бога, Иову достаточно было увидеть цельную картину мироздания.

Мне кажется, Бог мог тогда заговорить с Иовом о чем угодно — хоть зачитать ему вслух телефонную книгу, — эффект был бы тем же. Важно не то, что Бог сказал, важен был сам факт Его появления. Бог ответил на главный вопрос Иова: «Есть там — на небесах — кто–нибудь?» Стоило Иову заглянуть в невидимый мир, все терзавшие его сомнения отступили.

С точки зрения Бога — как бы жестоко это ни звучало — счастье или несчастье Иова были несущественны по сравнению с результатом космического пари. И битва завершилась в тот момент, когда Иов отказался отречься от Бога, определив тем самым поражение сатаны. После этой дорогой ценой доставшейся победы Бог спешит вознаградить Иова. Боль? Я с легкостью исцелю ее. Дети? Верблюды, волы? Пожалуйста. Разумеется. Я хочу, чтобы ты был счастлив, богат, радовался жизни. Но ты должен понять, Иов, речь шла о том, что неизмеримо важнее счастья.

Два мира

Ричард по–прежнему считает Книгу Иова самым «настоящим», самым искренним текстом Библии. Но к концовке этой истории он относится иначе. Для него она почти не имеет значения: «Иов получил от Бога личное откровение — что ж, ему повезло. Все эти годы я просил о том же, но Бог отказался явиться мне. Так что Книга Иова ничем не поможет мне в моем смятении».

Полагаю, речь идет о весьма существенном заблуждении. Наше состояние весьма напоминает состояние Иова до того, как Бог явился перед ним в буре. Мы тоже живем намеками и слухами, многие из которых свидетельствуют против существования всемогущего и любящего Бога. Нам тоже приходится верить, не имея при этом никакой уверенности.

Ричард всю ночь простирался на деревянном полу в своей комнате, моля Бога «открыться» ему. Он поставил свою веру на карту — сохранит он веру или нет зависело от готовности Бога войти в материальный мир к нему — к Ричарду, как Он вошел к Иову. Ричард проиграл. Честно говоря, я сомневаюсь, чтобы Бог чувствовал Себя «обязанным» подтверждать такими способами собственное существование. Он много раз делал это на протяжении ветхозаветной истории. Окончательное подтверждение пришло нам во времена служения Иисуса. Какого еще воплощения нам надобно?

Разумеется, тут надо рассуждать с большой осторожностью, и все же мне кажется, что настойчивое, неистовое требование чуда — даже если речь идет об исцелении — свидетельствует подчас о недостатке, а не о преизбытке веры. Молящийся ставит условия Богу, как это делал Ричард. Но когда мы жаждем чудесного разрешения своих трудностей и ставим Богу условия — не делается ли наша верность Богу условной, зависящей от Его согласия или несогласия явить Себя в материальном мире?[68]

Требуя от Бога наглядных подтверждений, мы сами вводим себя в состояние постоянной неудовлетворенности. Истинная вера заключается не в том, чтобы манипулировать Богом по собственной воле, а в том, чтобы сообразовываться с Его волей. Я искал в Библии образцы веры и был поражен тем, как редко на долю праведников и подвижников выпадало нечто, хотя бы отдаленно напоминающее встречу Иова с Богом. Но они реагировали на сокрытость Бога не требованием немедленно открыться, а упорством, настойчивостью в вере — вопреки Его сокрытости. К Евреям 11 подчеркивает, что величайшие мужи веры «умерли в вере, не получив обетований, а только издали видели оные, и радовались».

Мы, люди, подсознательно воспринимаем зримый мир как единственно «реальный». Невидимый же для нас нереален, но Библия учит иному: верою незримый мир постепенно обретает очертания реального и указывает нам путь, сверяясь с которым и следует жить в видимом мире. Жить во имя невидимого Бога, а не примеряясь к другим людям — так наставляет Иисус, говоря о невидимом мире, о «Царстве Небесном».

Апостол Павел по крайней мере однажды напрямую приступил к проблеме разочарования в Боге. Он пишет коринфянам, что не терял мужества, несмотря на неслыханные трудности: «Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется. Ибо кратковременное легкое (!) страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно».

Предвкушение грядущего

Павел перенес многие превратности судьбы и принял мученическую смерть. Он предвкушал награду, но не получил ее при жизни. Иов претерпел испытания, но щедрое воздаяние получил все же при жизни. А чего нам следует ждать от Бога? Вероятно, концовку Иова нужно воспринимать не как указание на возможности этой жизни, а скорее как предвестие того, что произойдет с нами в будущем. Это утешительный символ, разрешающий сомнения, манящий нас предвкушением будущего.

В одном отношении нельзя не согласиться с Эли Визелем: благополучная старость Иова не окупила все его прежние потери. И потом Иов, счастливый и пресыщенный днями, умер, а его наследникам достался все тот же неразрывный круг скорбей и печалей, не так ли? Будет грубой ошибкой полагать, что Бог удовольствуется внесением незначительных изменений в наш несправедливый земной мир.

Некоторые люди ставят свою веру в зависимость от чуда, словно чудо способно разом стереть все их недовольство Богом. На самом деле этого не произойдет. Если бы я написал книгу не о Ричарде, Мэг Вудсон, Дугласе и Иове, а о людях, получивших исцеление, это отнюдь не помогло бы разрешить проблему разочарования в Боге. Что–то с нашей планетой не в порядке! И главное — в конце концов все мы умрем, причем уровень смертности среди верующих и неверующих — одинаковый.

Чудеса — это вехи, указывающие путь в будущее, это приправа к нашему бытию, лишь усиливающая голод, тоску по чему–то большему, чему–то постоянному. Счастливая старость Иова — прообраз того блаженства, которое ему предстояло вкусить после смерти. Благая весть, завершающая Книгу Иова, как и Пасхальная Благая весть — это предвестие той Благой Вести, которую мы услышим в конце Откровения. Никогда не следует забывать о том мире, какой желает выстроить Господь!

Итак, Иов 42 обещает нам, что Бог в конце исправит зло, омрачившее наши дни. Есть печали — смерть детей Иова, смерть детей Мэг Вудсон, — которые никто и никогда в этой жизни не утолит. Никакое утешение не успокоит сердце Мэг Вудсон, ибо ее скорбь имеет отчетливый облик — это облик ее дочери Пегги и ее сына Джоя. Но в конце времен и такая сильнейшая скорбь растворится: Мэг вновь обретет и сына, и дочь. Если б я не верил в это, если бы не верил, что Пегги и Джой Вудсон сейчас, в сию минуту, дышат полной грудью, радостно танцуют и вбирают в себя новые миры, я бы не верил и во все остальное. А тогда я бы давно отрекся от христианской веры. «Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков».

Библия ставит репутацию Бога в зависимость от Его способности одолеть зло и восстановить небо и землю в их изначальном совершенстве. Если б не это упование, можно было бы и усомниться в любви Бога и Его всемогуществе[69]. Пророческие видения о мире и справедливости до сих пор не сбылись. Мечи не перекованы на орала. Смерть, с новыми уродливыми масками — СПИД, рак — по–прежнему пожирает людей. Ее же не одолеет никто. Кажется, будто торжествует зло, а отнюдь не добро. Но Библия призывает нас смотреть вперед, отрывая взгляд от мрачной реальности, в сияющую вечность, где Царство Божье пронизывает истиной и светом небо и землю.

Небеса — последний, заключительный и самый важный аргумент в разговоре о разочаровании в Боге. Только на небесах окончательно разрешится загадка о сокрытости Бога. Там впервые человек сможет предстать перед Богом лицом к лицу. Терзаясь в мучениях, Иов каким–то образом сохранил веру: «и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его». Это пророчество сбылось не только для Иова, но и для всех нас.

Ностальгия

Многим людям трудно даже вообразить себе такое грядущее. По словам Чарльза Уильямса, «наш земной опыт заставляет нас всегда ожидать от блага какого–то подвоха»[70]. Но, может быть, вместо того чтобы проецировать самих себя в непостижимое для нас будущее, нам следовало бы вглядеться в неосуществившиеся мечты, в свои нынешние разочарования?

Для беженца, как и для крестьянина, небо — это мечта о новой стране, о безопасном доме, о воссоединении семьи, о простых и насущных вещах — пище, чистой воде. Многие пророки обращались к народу–изгнаннику, а потому прибегали к столь понятным земным образам.

В какой–то мере каждый из нас хочет того же, чего хочет и изгнанник. Мир полон грязи и насилия. Его раздирают войны и алчность. Но внутри нас — внутри каждого из нас — сохраняется память о том мире, каким он мог бы быть. И мы никогда не забываем о том, какими могли бы быть мы в том мире. Отзвук этой мечты можно услышать и в лозунгах «зеленых», отстаивающих сохранение мира в его изначальном, нетронутом виде, и в речах борцов за мир, пытающихся избавить землю от войн, и на собраниях групп поддержки, которые помогают людям вернуть любовь в свои отношения с близкими. Вся красота и слава земная — это «запах неведомого цветка, отзвук неведомой песни, весть из неведомой страны»[71].

Пророки утверждали, что подобные ощущения — не галлюцинация и не сон, а отзвук грядущего. У нас нет подробного описания грядущего мира. Нам никто не дает железных обещаний, что Бог исполнит Свои обетования, не подведет. Но проснувшись на новой земле, под новым небом, мы обретем наконец все, о чем томились. Неведомым, невероятным образом из дурной вести рождается Весть Благая — весть о добре «без подвоха». Небо и земля вновь станут такими, какими хотел их видеть Бог. Хеппи–энд все–таки наступит!

Отец фэнтези Джон Толкиен придумал новое слово для определения этой Благой Вести — «эукатастрофа», «благая катастрофа». И один из эпизодов трилогии «Властелин колец» хорошо передает эту его идею:

— Всех ужасов, что ли, будто и не было? Да что вообще случилось? — спросил Сэм.

— Рассеялась Тень, нависавшая над миром, — сказал Гэндальф и засмеялся, и смех его был как музыка, точно ручей зазвенел по иссохшей земле, и Сэм долго–долго слышал этот живительный смех. Он услышал в нем радость, нескончаемую и звонкую, звонче знакомых радостей. И расплакался. Слезы его пролились, словно весенний дождь, после которого ярче сияет солнце; он засмеялся и, смеясь, вскочил с постели.

— Как мои дела? — воскликнул он. — Да я уж и не знаю, как мои, а вообще–то, вообще… — он раскинул руки, — ну, как бывает весна после зимы, как теплое солнце зовет листья из почек, как вдруг затрубили все трубы и заиграли все арфы![72]

Всем людям, измученным болью, утратившим семью, впавшим в бедность, преследуемым страхом, — всем им, всем нам небеса сулят иные времена, более длительные, более реальные, чем наш земной срок. Это будут времена здравия, цельности, радости и мира. Если мы не верим в рай, то, как решительно говорит апостол Павел, считайте, причин для веры у вас нет. Если нет надежды оказаться на небесах, надежды нет вообще.

Библия отнюдь не пытается преуменьшить наше разочарование (сорок одна глава Книги Иова посвящена его страданиям, и лишь одна — примирению с Богом), но она поясняет, что все страдания — временные. То, что мы сейчас испытываем, мы не будем испытывать вечно. Само по себе разочарование — знак чего–то лучшего, признак томления по грядущему. Вера — это своего рода ностальгия, тоска по дому, в котором еще мы не побывали, но о котором неутолимо мечтаем.

Мы не оставим исканий, И поиски кончатся там, где начали их; Оглянемся, как будто здесь мы впервые. Томас Стернз Элиот, «Четыре квартета. Литтл Гиддинг»[73]

«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».

30. Две ставки, две притчи[74]

Существует ли где–нибудь рай земной, где под шепот масличных листьев люди могут жить с кем пожелают, и иметь все, что им надо, и наслаждаться покоем в тени и прохладе? Или же жизнь всех людей… переломана, полна смятения и муки и лишена романтики? Неужто жизнь — это лишь отрезок времени с одного конца которого — младенческая слабость и плач, а с другого — агония и смерть?

Форд Мэдокс Форд, «Хороший солдат».

Итальянский писатель Умберто Эко рассказывает, как в возрасте 13 лет он отправился вместе с отцом на футбольный матч. Умберто не интересовался спортом. Сидя на стадионе, он рассеянно наблюдая за игрой, но отвлекся. «Я как бы издали следил за бессмысленными перемещениями людей по полю, я чувствовал, как стоявшее высоко в небе полуденное солнце окутывает все пронзительным светом. На моих глазах происходило космическое, лишенное значения действо… Тогда я впервые усомнился в существовании Бога и решил, что мир — вымысел, не имеющий цели»[75].

Сидящему высоко на трибунах подростку почудился этакий «вид сверху». Ему показалось, что нечто подобное видит и Бог. С Божьих высот нелепая людская возня кажется столь же бессмысленной, как нелепая суета взрослых мужчин, пинающих кожаный мяч. Эко пришел к выводу, что «наверху» нет никого, кто бы наблюдал за событиями на этой планете, а если «наверху» кто–нибудь и есть, то земная жизнь интересует его так же мало, как Умберто — футбол.

Образ, приведенный Умберто Эко, возвращает нас к принципиальному вопросу веры, к вопросу, от которого зависит все остальное: Есть ли там кто–нибудь? Мы мечемся в бессмысленном хаосе, объятые «благодушным безразличием вселенной»? Или мы играем некий спектакль для заинтересованного Зрителя? Иов получил ослепительное откровение. Но как быть нам? Для нас нет более важного вопроса. Спустя пять лет после беседы, которая послужила толчком к написанию этой книги, я вновь встретился с моим разочаровавшимся другом Ричардом. Мы подробно обсудили с ним эту проблему.

Когда Ричард впервые пришел ко мне, он походил на брошенного любовника в первую пору разлуки и отчаяния. Бог обманул его. Глаза молодого человека полыхали гневом. Когда мы встретили через пять лет, я убедился, что годы смягчили его. Страсть еще прорывалась в некоторых его репликах, но теперь гнев смешивался с тоской, с ностальгией. Он так и не сумел полностью забыть Бога. Он все еще болезненно ощущал Его отсутствие — нечто похожее на боль в ампутированной конечности. Даже если бы я не заговорил о вере, к этому вопросу вернулся бы сам Ричард — все еще оскорбленный, все еще чувствующий, что его предали.

И вот, что он сказал мне с удивлением:

— Не могу понять, Филип, мы с тобой читали одни и те же книги, у нас много общего, ты понимаешь мои сомнения, мое разочарование… Но все же ты сохранил веру, а я ее утратил. В чем между нами разница? Откуда ты черпаешь веру?

Я поспешно перебирал в уме разные варианты ответов. Я мог бы привести аргументы «в защиту Бога» — рассказать о Божьем замысле, который обнаруживается в творении, о пришествие Иисуса, о свидетельствах в пользу Воскресения. Но Ричард знал все это не хуже меня, однако знания не привели его к вере. К тому же и моя вера родилась не из этих доказательств. Она возникла сама по себе темной февральской ночью в общежитии Библейского колледжа. Я попытался рассказать Ричарду про ту ночь.

Ночь веры

Я уже упоминал, что учеба в Библейском колледже стала для меня поначалу периодом сомнений и скептицизма. Я научился изображать «духовность» — семинаристу приходится прибегать к такого рода симуляции, чтобы заработать хорошую оценку. Каждому студенту предписывалось взять на себя некое послушание — проповедовать на улице, навещать заключенных или больных. Я записался на «работу в университете».

По субботам я отправлялся в студенческий клуб Университета Южной Каролины и проводил вечер перед телевизором. От меня требовалось сидеть там и «свидетельствовать». На следующей день я составлял подробные отчеты о людях, с которыми я якобы обсуждал вопросы веры. По–видимому, вымысел мне вполне удавался — никто меня не перепроверял.

Кроме того необходимо было еженедельно встречаться для молитвы с четырьмя другими семинаристами, также участвовавшими в работе со студентами. Эти встречи всегда проходили по одной и той же схеме: сперва молился Джой, затем Крэг, затем Крис, затем второй Джой, а потом все они вежливо выжидали секунд десять. Но я никогда не произносил вслух молитву, так что после короткой паузы мы все расходились по своим комнатам.

Но однажды вечером в феврале ко всеобщему изумлению — и своему тоже — я произнес молитву. Не знаю, как это получилось. Я не собирался молиться. Но когда оба Джоя, Крэг и Крис произнесли привычные слова, я вдруг услышал собственный голос. «Господи!» — начал я и почувствовал, как сгущается напряжение.

Насколько помню, я сказал примерно так: «Господи, вот мы перед Тобой, и нам поручено заботиться о десяти тысячах студентов университета Южной Каролины, которых ждет ад. Ты знаешь, что мне все равно, попадут они в ад — если он, конечно, существует — или нет. И мне наплевать, попаду ли я туда сам».

Тот, кто никогда не учился в Библейском колледже, не поймет, как подействовали мои слова на соучеников. Я мог бы с тем же успехом раскинуть карты Таро или принести в жертву младенца. Однако никто из студентов не попытался прервать меня, и я продолжал молитву.

Почему–то я заговорил о добром самарянине. Мы, семинаристы из Библейского колледжа, должны были печься об университетских студентах, словно самарянин о еврее, лежавшем на обочине в луже крови. Но я не испытывал к ним подобной любви. Я вообще к ним ничего не испытывал. Так я и сказал.

И тут ЭТО случилось. Во время молитвы, как раз когда я расписывал, как мало меня волнуют люди, которым я должен сочувствовать, я увидел происходящее в ином свете. В тот самый миг, когда я говорил, мои слова обратились в видение. Я увидел самарянина в старинном костюме — в платье и тюрбане. Он склоняется над грязной, окровавленной, скорченной фигурой на земле. И внезапно оба персонажа представшей мне сцены преобразились: у доброго самарянина оказалось лицо Иисуса, а в еврее — несчастной жертве разбойников — я с ужасом узнал самого себя.

Словно при яркой вспышке я видел, как Иисус наклоняется и влажной тряпкой обтирает мои раны, смывает с них кровь. И вот, когда Он склонился надо мной, я увидел, как я — несчастный, израненный разбойниками — поднимаю веки, раскрываю губы и словно в замедленной съемке плюю Ему в лицо. Я видел это совершенно отчетливо, хотя не верил ни в какие видения, ни в достоверность Библии, ни даже в Иисуса Христа. Это потрясло меня. Я оборвал молитву, встал и вышел из комнаты.

В тот вечер я попытался обдумать произошедшее. То было не совсем видение — скорее галлюцинация, оживившая притчу и придавшая ей неожиданный этический поворот. И все же я не мог просто отмахнуться от случившегося. Что значило это видение? Было ли оно подлинным? Я не знал. Но самоуверенность моя поколебалась. Прежде я искал убежища в агностицизме, но теперь я его лишился. Я увидел самого себя в новом свете. Быть может, при всей своей заносчивости и насмешливом скептицизме я более других нуждался в помощи?

В ту ночь я написал своей невесте короткую записку. Со всей осторожностью я сообщал: «Мне кажется, сегодня я впервые получил подлинный религиозный опыт. Мне нужно подождать несколько дней, прежде чем я буду готов это обсудить».

И снова о пари

Я рассказал эту историю Ричарду. Он слушал с искренним интересом. Тот миг полностью изменил мою жизнь. До того я бы счел безумцем всякого, кто предсказал бы мне, что я посвящу свою жизнь написанию книг о христианской вере. Но с той февральской ночи начался медленный и упорный возврат назад, к тем ценностям, которые я прежде отвергал как религиозную чушь. Я обрел зрение, которое позволило мне уверовать в невидимый мир.

Ричард принял мои объяснения вежливо, но они его не убедили. Он напомнил, что можно подобрать и другие объяснения произошедшему. В течение нескольких лет я противился всем тем верованиям, которые в меня с детства вложили в крайне консервативной церкви. Это привело к внутреннему разладу. Я долго не молился, а потому первая моя молитва — пусть совершенно неожиданная, «вслепую» — превратилась в излияние эмоций и даже повлекла за собой «откровение» в виде визуализированной притчи о добром самарянине.

Слушая Ричарда, я невольно улыбался, узнавая в нем самого себя. Этими же словами и я отметал все свидетельства своих соучеников, но с той февральской ночи я стал смотреть на них по–другому.

Мы с Ричардом объясняли одно и то же явление по–разному: он смотрел на луч сбоку, а я поднимался взглядом по лучу вверх. У Ричарда имелись разумные аргументы, у меня — тоже. Главным доказательством мне казалась неожиданная, глубокая перемена в моей жизни. Однако обращение кажется убедительным лишь изнутри или когда рассказываешь о нем другому обращенному. Мы же с Ричардом вернулись, проделав круг, к началу нашей беседы пятилетней давности: мы снова заговорили о таинстве веры, как бы ни возмущало Ричарда это слово.

Мне хотелось как можно яснее объяснить Ричарду, что такое вера, но это было не в моих силах. Я распознавал в Ричарде беспокойство, отчуждение, в каком я сам жил когда–то, пока Бог постепенно не исцелил меня. Но я не мог вживить свою веру в Ричарда. Веру каждый обретает сам для себя.

В ходе этой беседы я понял, насколько значимо было для мира пари, заключенное Богом в Книге Иова. Я пытался сосредоточиться на точке зрения Бога: Бог рисковал будущим человечества, поставив на любовь к Себе одного–единственного человека. Не думаю, чтобы кто–нибудь мог вполне постичь суть этой ставки, но не говорил ли нам Иисус, что в конце истории все сведется к одному вопросу: «Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?»

А вот и позиция человека в этом пари: Иов должен был поставить на Бога или против Него. Иов перебирает все свидетельства — по ним Бог не заслуживает большого доверия, и все же, плача, возмущаясь, сопротивляясь, Иов решается поставить на Бога.

Каждому из нас приходится выбирать: жить так, словно Бог существует, или так, словно Его нет. Когда Умберто Эко сидел высоко на трибуне стадиона и безучастно смотрел футбольный матч, он нащупал под полуденным солнцем главный вопрос своей жизни — главный вопрос жизни вообще: Есть ли кто–нибудь там, на небесах? Ответ на этот вопрос упирается в вопрос о вере — ибо верой и только верой праведный жив будет.

Две притчи

Я хочу завершить эту книгу двумя историями из жизни — я расцениваю их как притчи о двух альтернативах: жизни в вере и жизни без веры.

Первую притчу я нашел в проповеди Фредерика Бюхнера:

«Эта история возможна только в XX веке. Она так ужасна, что ее трудно повторять. Мальчик двенадцати–тринадцати лет в приступе безумного гнева и отчаяния схватил ружье и разрядил его в своего отца. Отец умер — не сразу, но умер. Когда полицейские спросили мальчика, зачем он это сделал, подросток ответил, что не мог больше выносить своего отца. Он ненавидел отца. Отец слишком многого от него требовал, все время к нему придирался. Мальчика отправили в исправительное заведение. Дежуривший ночью охранник услышал какие–то звуки в помещении, где содержался юный преступник. Прислушавшись, он понял, что мальчик всхлипывает в темноте, повторяя: «Где мой папа?! Где мой папа?!»[76]

Бюхнер называет эту историю «притчей о жизни каждого из нас». Современное общество похоже на этого мальчика, угодившего в тюрьму: все мы убиваем своего Отца. Мало кто из мыслителей, писателей, кинематографистов или авторов телепрограмм воспринимает Бога всерьез. Бог — анахронизм, мы переросли Его. Современный мир поставил против Бога: слишком уж много вопросов Он оставил без ответа, слишком часто Он разочаровывал нас»[77].

Трудно жить, лишившись всякой уверенности. Мы все еще слышим всхлипы, подавленные жалобы, плач об утрате — ими заполнены книги, фильмы, почти все современное искусство. Альтернативой разочарованию в Боге представляется лишь разочарование без Бога. («Внутри меня всегда, вечно царит ужасная боль, странная, яростная пытка — тоска по чему–то за пределами этого мира», — говорил Бертран Рассел.)

Я видел боль утраты в глазах Ричарда, вижу ее и сейчас. Он говорит, что не верит в Бога, и все же постоянно возвращается к этой теме. Слишком много он говорит о Нем. Откуда обида на предательство, если Предателя не существует?

Притча Фридриха Бюхнера рассказывает об утрате отца; есть и другая притча — об обретении отца. Это тоже подлинная история — я сам ее пережил.

Как–то раз на выходные я приехал к матери, живущей в семистах милях от меня. Мы стали вспоминать прошлое, как обычно бывает в разговоре родителей со взрослыми детьми, достали из шкафа большую коробку со старыми фотографиями, перебирали тонкие прямоугольные картоночки, отразившие весь мой путь из младенчества в юность: вот я в костюме ковбоя или индейца, вот в театральном наряде на первой школьной постановке, вот мои игрушки, занятия музыкой, а вот выпускной вечер в средней школе, в старшей школе и, наконец, в колледже.

Среди фотографий я наткнулся на изображение младенца, помеченное на обороте моим именем. Ничего особенного в этом портрете не было — ребенок как ребенок, толстощекий, лысый, с пустым, несфокусированным взглядом. Однако фотография была смята, поломана, словно ее жевал какой–то зверек. Я спросил маму, зачем она хранит испорченное фото — разве у нее мало хороших снимков?

Тут надо кое–что пояснить о нашей семье: когда мне исполнилось десять месяцев, мой отец заразился полиомиелитом. Болезнь распространилась на спинной мозг и через три месяца, вскоре после моего дня рождения, он умер. В двадцать четыре года мой отец оказался полностью парализован, мышцы отказали, ему пришлось доживать последние дни внутри большого металлического цилиндра, заменившему ему легкие. Мало кто навещал его — в 1950–х люди боялись полиомиелита столь же истерически, как сейчас СПИДа. Единственному постоянному посетителю — моей матери — приходилось садиться так, чтобы отец мог смотреть на нее в зеркало, привинченное к его железному панцирю.

Мама рассказала мне, что фотографию она сохранила на память. Во время болезни отца эту фотографию по его просьбе прикрепили на его металлическом легком. Он хотел видеть лицо своей жены и лица своих сыновей. Матери пришлось кое–как воткнуть фотографии между железными болтами. Вот почему мой младенческий снимок был так сильно смят.

Я почти не видел отца с тех пор, как его положили в больницу. Детей в инфекционное отделение не пускали. К тому же я был слишком мал — я все равно бы ничего не запомнил. Когда мама рассказала историю этой измятой фотографии, меня охватило странное, сильное чувство. Как необычно! Меня любил человек, которого я, можно сказать, и не знал. В последние месяцы своей жизни отец неотрывно глядел на три образа, составлявшие его семью — мою семью. Больше ничего в его поле зрения не попадало. Что делал он, лежа там целыми днями? Молился за нас? Да, конечно. Любил нас? Безусловно. Но как парализованному человеку выразить свою любовь к маленьким детям, которых даже не допускают в его комнату?

С тех пор я часто вспоминал об этом снимке, об одном из немногих звеньев, соединяющих меня с неведомым мне отцом. Когда отец умер, ему было на десять лет меньше, чем мне сейчас. Человек, которого я не помню и даже не могу себе представить, проводил целые дни, думая обо мне. Он посвящал мне свое время, остаток своей жизни. Он любил меня так, как это было в его силах. Быть может, он и сейчас продолжает меня любить — в ином месте, в ином измерении. Быть может, мне будет дано время, много времени, чтобы восстановить отношения, столь жестоко оборванные в самом начале.

Я рассказываю здесь свою историю, ибо чувства, которые я испытал при виде смятой фотографии, в точности совпадают с опытом, пережитым мною февральской ночью в общежитии колледжа, когда я впервые ощутил Бога. Я понял: Там Кто–то есть. Кто–то наблюдает за жизнью, проходящей на планете Земля. Более того — Он любит меня. То было поразительное ощущение нежданной, немыслимой надежды, нового, всепоглощающего упования. Вот на что я сделаю в своей жизни ставку.

Примечания

1

Амебиаз — дизентерия, возбудителем которой является патогенная разновидность амебы. — Прим. ред.

(обратно)

2

Библейские цитаты: Второзаконие 9, 7, 28; Римлянам 3; Галатам 3; Исход 28, 40; Второзаконие 1–2; Исход 19–20, 32–33; Второзаконие 1.

(обратно)

3

Библейские цитаты: Исайя 42; Иеремия 19, 9.

(обратно)

4

Библейские цитаты: Иов 38; Притчи 8; Бытие 1–3.

(обратно)

5

Лоне Эйсли, Швыряющий звезды, 64–65.

(обратно)

6

Уильям Томпсон, Когда падающие тела выходят на свет, 24–25.

(обратно)

7

Библейские цитаты: Бытие 1–11; Евреям 5; Иезекииль 14; Бытие 12–21, 25, 30; Евреям 11; Бытие 37, 39–41,45.

(обратно)

8

Применительно к Богу выражение «Он учится» может показаться странным, ведь для нас обучение — это интеллектуальный процесс, заключающийся в постепенном движении от незнания к знанию. Разумеется, к Богу неприменим разворачивающийся во времени процесс, а также и само состояние неведения, но Он принимает новый опыт, каким стало, например, создание свободных человеческих существ. В этом же смысле Послание к Евреям говорит, что Иисус «страданиями навык послушанию».

(обратно)

9

Библейские цитаты: Исход 1–12; Второзаконие 1; Иезекииль 16; Второзаконие 31, 5, 31–32; Числа 11, 17; Второзаконие 18; Исайя 33.

(обратно)

10

Дуглас Джон Холл, Бог и человеческие страдания, 156.

(обратно)

11

Библейские цитаты: Второзаконие 8; 2 Царств 7; 3 Царств 8–10.

(обратно)

12

Библейские цитаты: 3 Царств 17–19, 22; Плач Иеремии 5; Исайя 45, Аввакум 1; Иеремия 8–9, 23.

(обратно)

13

Библейские цитаты: Иеремия 7; Исайя 30; Иеремия 5; Иезекииль 20; Захария 7; Иеремия 5, 48; Иезекииль 36; Исайя 63; Иезекииль 33; Иона 3–4; Иеремия 31, 5, 2; Осия 9, 5; Иеремия 9.

(обратно)

14

Библейские цитаты: Исайя 54; Малахия 4; Псалом 73

(обратно)

15

Гревилл Макдональд, «Джордж Макдональд и его жена», 172

(обратно)

16

Дж. P.P. Толкиен, «Избранное», 68–69.

(обратно)

17

Многих людей пророческое видение грядущего века отнюдь не утешает. «Журавль в небе, — ворчат они. — Церковники твердили эти обещания веками, чтобы оправдать рабство, насилие и всяческую несправедливость. Они навязывали беднякам надежду на загробное воздаяние, чтобы те поменьше требовали на земле». Эта критика справедлива, поскольку церковьв самом деле злоупотребляла видениями пророков, однако ничего подобного этим пустым посулам вы не найдете у самих пророков. Амос, Осия, Исайя и Иеремия постоянно требуют, чтобы люди здесь и сейчас заботились о вдовах, сиротах, иноземцах, очищали коррумпированные суды и извращенные религиозные институты. Народ Божий не должен сидеть сложа руки, ожидая, пока Бог вмешается и все исправит. Нет, он должен представить себе новое небо и новую землю и всей душой устремиться к тому, что Бог совершит в свой срок.

(обратно)

18

Библейские цитаты: Филиппийцам 2.

(обратно)

19

Пересказ «Философских фрагментов» Серена Кьеркегора (31–43).

(обратно)

20

Фридерих Бюхнер, Голодная тьма, 13–14.

(обратно)

21

Перевод Якова Фельдмана.

(обратно)

22

Библейские цитаты: Лука 7; Иоанн 14; Марк 3; Иоанн 5; Иоанн 1; Mат фей 11; Иоанн 18.

(обратно)

23

Колин Браун, Чудеса и пытливый ум, 10.

(обратно)

24

Библейские цитаты: Матфей 12, 16; Лука 4; Матфей 23 и Лука 13; Иоанн 14, 9; Марк 9.16

(обратно)

25

Джордж Макдоналд, Главное в жизни: надежда Евангелия, 24.

(обратно)

26

Библейские цитаты: Матфей 26–27; Римлянам 8; Иоанн 15.

(обратно)

27

Чарльз Уильяме, Он спустился с небес, 115.

(обратно)

28

Библейские цитаты: Евреям 4, 10; Иоанн 14; Колоссянам 1; Ефесянам V, Евреям 2–5.

(обратно)

29

Библейские цитаты: Лука 10; Иоанн 13–17; Деяния 1.

(обратно)

30

Библейские цитаты: 1 Коринфянам 3; Иоанн 2; 2 Коринфянам 5; Филиппийцам 2; 2 Тимофею 4; 2 Коринфянам 7; Римлянам 15; Деяния 9.

(обратно)

31

Я понимаю, сколь сложно учение о Троице. Разумеется, и в Ветхом Завете ощущается деятельность Отца и Сына, и все же мы, видимо, не можем постичь полноту Троицы до Воплощения и Пятидесятницы. Каждое из этих событий открывало некую новую, прежде неведомую истину о Боге, каждое — меняло наши представления о Нем.

(обратно)

32

Клайв Льюис, «Последняя ночь мира», 9.

(обратно)

33

Фридерих Бюхнер, Комната памяти, 142.

(обратно)

34

Библейские цитаты: Римлянам 8; Ефесянам 3; Петр 1; 1 Коринфянам 12; Ефесянам 5; Филиппийцам 2; Ефесянам 2; 2 Коринфянам 3; Галатам 3; 2 Коринфянам 3, 5.

(обратно)

35

Пер. с. Степанова.

(обратно)

36

Мэг написала сильные и трогательные книги о своих детях: «Домой — за Джой», «Я буду на небе раньше тебя», «Главный день жизни».

(обратно)

37

Библейские цитаты: Иов 1–2.

(обратно)

38

Библейские цитаты: Иов 35; 1 Коринфянам 4, 6; Римлянам 8.

(обратно)

39

Джон Маккварри, обсуждая участь человечества в книге «Смирение Бога», говорит: «Чтобы учение о первородном грехе не сделалось всеподавляющим, следует противопоставить ему учение о первородной праведности. Ветхозаветное повествование вполне убедительно показывает, что прваведность первичнее греха».

(обратно)

40

Библейские цитаты: Иов 21,2.

(обратно)

41

Ответ Дугласа напомнил мне слова доктора Пола Бренда. На вопрос: «Где же Бог, когда я страдаю?» — Бренд возразил: «Бог в вас, в том, кто страдает, а не в том, что причиняет страдания».

(обратно)

42

Библейские цитаты: Иов 36–38; Плач Иеремии 2, 5; 1 Петра 1; 1 Тимофею 1; Исайя 7:14; Римлянам 8.

(обратно)

43

Фридсрих Бюхнер, «Досужие домыслы», 46.

(обратно)

44

Антропологи обнаруживают такие же проблемы восприятия среди первобытных народов. Когда туземцу Новой Гвинеи предъявляют фотографию леса, он различает только цветовые пятна на плоской бумаге — требуется опыт, чтобы «увидеть» трехмерный образ, переданный двухмерной фотографией, — птиц, деревья, ручьи.

(обратно)

45

Мартин Лютер был отнюдь не столь любезен. «Человеку, спросившему, что делал Бог до создания мира, блаженный Августин отвечал: «Он находился в Самом Себе». Когда же мне задали подобный вопрос, я ответил: «Он создавал ад для таких вот праздных, настойчивых, суетных и любопытных душ, как твоя».

(обратно)

46

Блаженный Августин, Исповедь, Глава 11.

(обратно)

47

Различием в восприятии можно, вероятно, объяснить и одну из странностей пророков: они зачастую не сообщают, произойдет ли описываемое ими событие, вторжение, землетрясение, пришествие Мессии или воссоздание земли на следующий день или через тысячу лет, или через несколько тысяч лет; предсказания о ближайших и весьма отдаленных событиях порой соединяются в пределах одной–двух фраз. Так звучит знаменитое пророчество Исаии: «Итак Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил», — к этому стиху примыкают еще два, указывающие, что пророчество сбылось в дни Исаии (многие ученые полагают, что то был ребенок самого Исаии), и тем не менее окончательным осуществление пророчества Матфей связываете рождеством Иисуса. Исследователи Библии определяют это свойство пророчеств особыми терминами: двойное или тройное осуществление, часть вместо целого, творческая бисоциация.

Бог охватывает все время, и последовательность Ему не так важна. Ничего удивительного, что вторжение Вечного во время порождает эхо, звучащее не только в эпоху Исаии, но и в дни Марии, и в наши дни.

(обратно)

48

Библейские цитаты: Иов 13; Бытие 22; 2 Паралипоменон 32; Матфей 8; Марк 14; 2 Коринфянам 12; Лука 18; Деяния 17; Иоанн 20; Евреям 5; Иоанн 12; Исайя 53; Иаков 1; 1 Петр 1; Филиппийцам 3; Римлянам 8.

(обратно)

49

Тому порукой американские христиане, побывавшие в церквях таких стран, как Эфиопия и Китай.

(обратно)

50

Клайв Льюис, «Сила молитвы».

(обратно)

51

Пер. А. Широченской.

(обратно)

52

Библейские цитаты: Колоссянам 1; Матфей 25; Филиппийцам 3; Матфей 10; Деяния 9; 2 Коринфянам 4; Ефесянам 4.

(обратно)

53

Уильям Джеймс, «Разнообразие религиозного опыта», 233.

(обратно)

54

Клайв Льюис, «Бремя славы».

(обратно)

55

Клайв Льюис, Бог под судом, 212.

(обратно)

56

Элизабет Баррет Браунинг (1806–1861) - английская поэтесса, жена поэта Роберта Браунинга. — Прим. ред.

(обратно)

57

Самуэль Пепис (1633–1703) - член английского парламента, крупный чиновник Адмиралтейства при короле Иакове II. Наиболее знаменит своими дневниками, которые были опубликованы в XIX веке и являются подробнейшим и интереснейшим документом Эпохи Реставрации. — Прим. ред.

(обратно)

58

Клайв Льюис, «Размышления христианина», 37.

(обратно)

59

Кортиев орган — назван по имени итальянского гистолога Альфонсо Корти, микроскопический концевой аппарат слухового нерва. Помещается в улитке уха и заключает в себе окончание слухового нерва. Кортиев орган служит для восприятия высоты и характера звуковых колебаний. — Прим. ред.

(обратно)

60

Юрген Мольтман, «Бог — в творении», 244.

(обратно)

61

Библейские цитаты: Иов 10, 16; Даниил 10.

(обратно)

62

Клайв Льюис, «Боль утраты».

(обратно)

63

«Облако неведения» — средневековый английский духовный трактат, написанный в XIV веке неизвестным монахом. Трактат обращен к ученику, который хочет постичь Бога не разумом, а с помощью «обнаженного намерения» или «слепой любви». — Прим. ред.

(обратно)

64

Аллан Боэсаль, «Если веришь», Реформатский журнал (Ноябрь 1985),

(обратно)

65

Бертран Артур Уильям Рассел (1872—1970) — английский математик, философ и общественный деятель, лауреат Нобелевской премии по литературе. Считал себя агностиком.

(обратно)

66

Библейские цитаты: Иов 42; Евреям 10; 2 Коринфянам 4; 1 Коринфянам 15; Иов 19; Откровение 21.

(обратно)

67

Эли Визель, «Божьи посланцы», 233.

(обратно)

68

Бог по милости Своей может ответить на молитву, вызванную смешанными побуждениями. Он способен помочь взывающему «Господи, избавив. Но это в Его воле, а не в нашей.

(обратно)

69

Испанский мистик Мигель де Унамуно в беседе с крестьянином высказал предположение, что Бог существует, но рая нет. Подумав, крестьянин возразил: «Тогда на что нужен Бог?»

(обратно)

70

Чарльз Вильяме, «Образ города», 136.

(обратно)

71

К.С. Льюис, «Бремя славы», 5.

(обратно)

72

Пер. Муравьева B.C.

(обратно)

73

Пер. С. Степанова.

(обратно)

74

Библейские цитаты: Лука 18.

(обратно)

75

Умберто Эко, «Путешествия в гиперреальность», 167–68.

(обратно)

76

Фридерих Бюхнер, «Величественное поражение», 65.

(обратно)

77

«Доводилось ли вам слышать о человеке, зажегшем посреди белого дня фонарь и вышедшем на площадь с криком: «Я ищу Бога, я ищу Бога»? Люди смеялись, но человек, ворвавшись в середину толпы, пронзил всех яростным взглядом: «Где Бог?» — воскликнул он. — «Я скажу вам: мы убили Его, вы и я». Все мы убийцы Бога, но как же мы это сделали? Разве возможно выпить море? Откуда мы взяли губку, чтобы стереть горизонт? Что мы станем делать, если земля убежит от Солнца?» — Фридрих Ницше, «Веселая наука».

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Книга I . БОГ В ТЕНИ

  Часть первая . Вслушиваясь в тишину

    1. Роковая ошибка

    2. Крах веры

    3. Вопросы, которые не принято задавать вслух

    4. Если б только[2]

    5. Первоисточник[3]

  Часть вторая . Установление отношений: Отец

    6. Рискованное предприятие[4]

      Адам и Ева

    7. Родитель[7]

      Замысел

      Иосиф

    8. Открытый свет[9]

    9. Один сияющий миг[11]

      Соломон

    10. Огонь и слово[12]

      Пророки

    11. Отвергнутая любовь[13]

      Страдание

    12. Это было бы слишком хорошо[14]

  Часть третья . Приближение: Сын

    13. Самоуничижение[18]

      Не бойся

    14. Большие надежды[22]

      Царство внутри нас

    15. Скромность Бога[24]

      Чудеса

    16. Отложенное чудо[26]

      Воскресное утро

    17. Прогресс[28]

      Разорванная завеса

      Лицо

      Еще не видим

  Часть четвертая . Великий переворот: Дух

    18. Миссия[29]

      Последнее испытание

      Уход

      Три эпизода

    19. Изменение отношений[30]

      Делегирование полномочий

    20. Кульминация[34]

      Чем это лучше?

      Наша выгода

      Три голоса

Книга II . ВИДЕТЬ ВО ТЬМЕ

  21. Разрыв

    С нашей точки зрения

  22. Единственная проблема[37]

    Неверное истолкование

    Пари

  23. Космическая драма[38]

    Сотрясение вселенной

    Великая перемена

  24. Справедлив ли Бог?[40]

    Как примириться с несправедливостью?

    Современный Иов

    Величайшая несправедливость

  25. Почему Бог ничего не объясняет[42]

    Чего нам не дано знать

    Парадокс времени

    Бог и время

    Вечное настоящее

  26. Молчание Бога[48]

    Пережившие туман

    Два вида веры

    Неизбежный вопрос

  27. Почему Бог не вмешивается[52]

    Позиция скептика

    Следуя за лучом

    Транспозиция как образ жизни

    Транспонирование Духа

    Надежда

  28. Таится ли Бог?[61]

    Факт веры

    Три ответа

    Общая картина

  29. Почему Иов умер счастливым[66]

    Два мира

    Предвкушение грядущего

    Ностальгия

  30. Две ставки, две притчи[74]

    Ночь веры

    И снова о пари

    Две притчи . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте