«Много шума из–за церкви…»

Много шума из–за церкви…

Глава 1 Много шума из–за церкви

Это большой старый корабль, Билл. Он скрипит, качается, переваливается с борта на борт. Порой так и хочется сойти на берег. Но корабль всегда плывет именно туда, куда надо. Плыл всегда, продолжает плыть, будет плыть до конца времен. Независимо от того, поплывешь ты на нем или сойдешь на берег.

Дж. Пауэрс. «Зеленая пшеница».

Я вырос в штате Джорджия. Церковь определяла течение всей моей жизни. Я регулярно посещал воскресные богослужения — утром и вечером. Ходил в церковь по средам, бегал в библейскую школу, на собрания молодежных групп, евангелизационные собрания, миссионерские конференции. Не забывал и о любых других мероприятиях, для которых церковь распахивала свои двери. На мир я смотрел через витражи церковных окон. Церковь говорила мне, во что нужно верить, на что полагаться, как себя вести.

Учась в старших классах, я ходил в церковь, размещавшуюся в блочном доме на территории бывшей конефермы. Неподалеку от нашего «здания» еще оставалось несколько пустовавших заваленных сеном конюшен. Однажды в воскресенье загорелась самая большая конюшня. С воем ворвались пожарные машины, дьяконы бросились разбирать завалы, отвязывать лошадей, а прихожане стояли и смотрели, как оранжевые языки пламени взмывают в небо. Жар ударял в лица. Когда огонь погас, мы чинно вошли в святилище, наполненное теперь запахами гари и угольев, и слушали, как пастор читал импровизированную проповедь об адском пламени, которое, как он нас уверял, раз в семь горячее того, которое мы только что видели.

Этот образ надолго отпечатался у меня в памяти, потому что в тот момент наша церковь действительно пахла «адским огнем и серой». Мы казались себе малым стадом, кочующим в мире, полном опасностей. Один неверный шаг — и мы, оступившись, собьемся с безопасной тропки и угодим в языки адского пламени. Церковь была для нас крепостью, защищавшей от страшного внешнего мира.

Мои походы в ужасный мир, в том числе и посещение государственной школы, были наполнены неловкими моментами. Я краснел от стыда, объясняя классу, почему не могу пойти вместе со всеми в кино и посмотреть голливудскую версию «Отелло». И сегодня я помню саркастические слова учителя биологии, разъяснявшего классу, почему в своем двадцати–страничном докладе мне так и не удалось стереть в порошок 592–страничный труд Чарльза Дарвина «Происхождение видов».

Однако мне и моим товарищам было приятно ощущать себя гонимым меньшинством. Мы радовались тому, что ухитряемся «жить в миру», будучи «не от мира сего». Я чувствовал себя отважным разведчиком, который знает страшный секрет, известный лишь единицам. «Этот мир — не родной мне. Я в нем лишь странник». Так мы пели. В детстве и юности я не испытывал неприязни к церкви. Она была кораблем, который нес меня по волнам бурного мира.

Моя церковь не одобряла катания на роликах (слишком похоже на танец), игры в боулинг (там пьют!), походов в кино, чтения воскресных газет. Церковь воздвигла глухую стену внешних правил, призванных защитить нас от греховного мира. На свой лад ей это удалось. Сегодня я могу предаваться любому из перечисленных «пороков» и не чувствовать себя грешником. Тем не менее я понимаю, что строгость фундаменталистов удерживала нас от бед: вокруг нас была очерчена граница.

Например, мы могли проскользнуть в зал для боулинга, но нам и в голову не пришло бы притронуться к спиртному или наркотикам.

Постепенно я стал понимать, что многие правила безосновательны, а некоторые и совершенно неверны. В южных штатах расизм был одной из составляющих церковной субкультуры. В церкви я регулярно слышал, что черные — мы использовали более грубое слово — это «недочеловеки», необразованные, проклятые Богом рабы. Почти все в моей церкви верили, что Мартин Лютер Кинг был «подпевалой коммунистов». Мы безумно радовались каждый раз, когда узнавали, что шериф избил его или запер в кутузку.

От религии, которая крепится на внешних подпорках, очень легко оторваться. Так со мной и случилось. Когда я вкусил жизнь в «большом мире», я уже не смог больше мириться с законничеством, окружавшим меня в детские годы. Слова церковников тут же показались мне лживыми, похожими на «новояз» из книги Джорджа Оруэлла. В церкви говорили о благодати, а жили по закону. Говорили о любви — и ненавидели. К сожалению, когда я оставил южную фундаменталистскую церковь, я отверг не только ее лицемерную личину, но и весь свод ее верований.

Сегодня я вижу, что церковь, окружавшая меня в детские годы, представляла собой нечто большее, чем место для поклонения или духовную общину. Она была управляемой средой, своего рода субкультурой. Сегодня я понимаю, что «жесткая» церковь, в которой брызжут слюной, проклиная грешников, в которой нет места смирению и таинству, «заморозила» мою веру на многие годы. Скажу короче: христианство помешало мне найти Христа. Я провел остаток своей жизни, стараясь вернуться обратно к вере, в церковь. Мой путь к вере — предмет долгого рассказа. Здесь вы его не найдете. В этой книге затрагивается лишь один вопрос: «Зачем нужна церковь?»

Обязан ли глубоко верующий христианин ходить в церковь? Уинстон Черчилль как–то сказал, что его отношение к церкви сродни отношению контрфорса к зданию — он поддерживает его снаружи. Некоторое время я тоже пытался так жить… пока искренне не поверил в церковное учение и не склонил дух свой перед Богом. Я не одинок в этом. Многие называют себя христианами, но немногие ходят в церковь. Многие прошли тот же путь, что и я: они почувствовали, что церковь отвергла и предала их. Есть и другие — те, которым «церковь просто ничего не дает». Следовать за Иисусом — это одно. Совсем иное — идти за вереницей верующих в церковь воскресным утром. Почему же мы поднимаем столько шума из–за церкви? Поэтесса Анна Секстон написала так:

Гвозьдями пробили руки Его. Потом же… потом все надели шляпы.

Когда я размышляю о своем пути, то вижу несколько препятствий, вставших между мной и церковью. Первое — лицемерие. Философа–атеиста Фридриха Ницше как–то спросили, почему он так не любит христиан. Он ответил: «Я бы поверил, что все они спасены, если бы они вели себя иначе… как спасенные».

Я был запуган церковью в детстве, а потому подходил к церковным вратам с неохотой. В воскресное утро христиане надевают лучшие одежды, улыбаются друг другу. Но по собственному опыту я знал, что за этими улыбками порой скрывается взаимная неприязнь. У меня возникала аллергия на любые проявления лицемерия, пока однажды я не задал себе вопрос: «Во что бы превратилась церковь, если бы каждый человек в ней был похож на меня?». И тут я глубоко задумался о собственной духовности, перестав помышлять об остальных.

Я осознал, что судья церковного лицемерия — Бог. Я понял, что вершить суд может только Господь. «У него лучше получится», — подумал я. Я стал спокойнее, мягче, научился прощать. Да и что говорить: разве бывают совершенные мужья и жены? Родители и дети? Но ведь на этом основании мы не отменяем институт брака и семьи! Так зачем же «отменять» церковь?

Второе препятствие имеет чисто культурный характер. «Церкви искателей» тогда еще не были изобретены. Я же уяснил для себя, что воскресное утро в одиннадцать часов сильно отличалось от всего остального времени. Ни в какой другой день недели мне не приходилось сидеть прямо по тридцать–сорок минут в жестком кресле и выслушивать нравоучения. Ни в какое другое я не пел песни, написанные век, а то и два назад. Я чувствовал себя, как один из родственников Флэннери О'Коннор, который начал посещать церковь лишь по одной причине: «Богослужение было настолько кошмарным, что я понял: видимо, есть высшие причины, заставляющие людей высиживать его».

У О'Коннор было правило: садиться за письменный стол каждое утро, чтобы, если придет в голову мысль, записать ее. Бывшая католичка Нэнси Мэйрс пишет в мемуарах «Простые времена», что вернулась в церковь подобным же образом. Она колебалась в вере, но решила посещать мессу для того, чтобы подготовить в душе место, «куда вера смогла бы влиться». Она узнала, что не всех ведет в церковь вера. Некоторые идут туда «с пустыми руками». Порой церковь восполняет их пустоту.

Моей пустоте мешала заполниться сама церковная структура. Мне нравились небольшие собрания, где люди рассказывали о своей жизни, обсуждали вопросы веры, вместе молились. А вот формальное церковное богослужение с его рутиной, повторениями, толпами народа, объявлениями, с командами «встать — сесть» раздражало меня. Чем дольше не ходишь в церковь, тем более странным все в ней кажется. Я понял, что потерял привычку к церковной жизни.

Мне стало легче, когда я прочел, что Клайву Льюису и другим видным христианам, которые хотели поклоняться Богу, церковь часто не помогала, а мешала исполнить это желание. Например, лауреат Пулицеровской премии Анни Диллард так однажды описала свою церковь:

Неделю за неделей я умилялась от созерцания плачевного состояния линолеума на полу; никакие цветы не могли украсить помещение. Звуки ужасающего пения, которое я так любила, заунывное чтение Библии, пустота и отстраненность богослужения, ужасная напыщенность проповедей, ощущение бессмысленности всего происходящего — все это лишь подчеркивало: какое чудо, что мы пришли сюда. Мы возвращаемся. Мы приходим. Неделя за неделей мы выдерживаем все это.

Даже сейчас, когда я пишу эти слова, я качаю головой в удивлении. Вспоминаю, каким был более двадцати лет назад, и удивляюсь, как страстно я тогда относился ко всему церковному. Теперь моя старая привычка вернулась ко мне. Уже многие годы эта рутина, которая раньше так раздражала меня, кажется мне чем–то вроде пары старых удобных тапочек. Теперь я люблю петь гимны, знаю, когда вставать и когда садиться, выслушиваю объявления, потому что мне небезразлично, что происходит в церкви. Тем не менее я заставляю себя вспоминать о своих прежних ощущениях, ибо они созвучны чувствам тех, кому трудно преодолеть культурный барьер между миром и церковью.

Почему изменилось мое отношение к церкви? Скептик скажет, что я просто перестал высоко поднимать планку или же «попривык» к церкви, как привык после долгих мучений слушать оперу. Но я чувствую, что здесь все не так просто. Церковь дала мне то, что я не мог получить ни в каком другом месте. Святой Иоанн Креститель писал: «Добродетельная, но одинокая душа… подобна горящему угольку. Она не разгорается, а лишь остывает». Я думаю, он прав.

Христианство — это не интеллектуальная личная вера. Христианин может жить только в общине. Видимо, именно по этой причине я так и не смог разочароваться в церкви. В глубине души я чувствовал, что у церкви есть что–то очень–очень нужное мне. Стоит на время оставить церковь, как я замечаю, что мне становится хуже. Вера моя увядает, и я покрываюсь коркой «безлюбия». Я охладеваю, а не разгораюсь. А потому, несмотря на все мои уходы из церкви, я неизменно возвращаюсь обратно.

В прошлом мои отношения с церковью складывались не очень гладко, но я с трудом могу представить свою жизнь без нее. Когда мы с женой переехали в другой штат, то первым делом стали искать церковь. Если воскресенье проходило без похода в церковь — мы ощущали пустоту.

Как я мог из скептика превратиться в горячего поборника церкви, из зрителя сделаться участником? Знаю ли я сам, отчего изменилось мое отношение к церкви? Отвечу так: за годы я узнал, чего нужно искать в ней. В детстве у меня не было права выбора: я не мог выбрать себе приход, как не мог выбирать школу. В зрелые годы я менял церкви одну за другой. За это время я узнал: чтобы найти подходящую, нужно заглянуть внутрь себя. Как только я научился этому, у меня тут же пропали вопросы, к какой деноминации эта церковь относится и пр.

Когда я иду в церковь, то смотрю вверх, вокруг себя, выглядываю за церковные стены и всматриваюсь внутрь себя. Это помогло: мне уже не приходилось терпеть церковь. Я научился любить ее.

Я обо всем этом рассказываю, зная, что немало людей — к примеру, в крохотных городках — не имеют большого выбора. Но я верю, что многие изменяют свое отношение к церкви благодаря этому новому взгляду. Если мы поймем предназначение церкви, то, став ее членами, сумеем помочь ей стать такой, какой хочет ее видеть Бог.

Взгляд вверх

Раньше я подходил к церкви с чисто потребительскими мерками. Богослужение было для меня своеобразным представлением: хочу увидеть то, что мне понравится, развлеките меня.

Именно о подобных мне людях Серен Кьеркегор сказал: «Церковь представляется нам театром, мы сидим, внимательно наблюдаем за актером на сцене, к которому приковано внимание всех. Если нам понравится, мы выразим благодарность аплодисментами и одобрительными возгласами. Но церковь — полная противоположность театру. В церкви Бог — зритель, наблюдающий за нашим поклонением. Проповедник — вовсе не ведущий актер, он больше похож на суфлера, незаметного помощника, который сидит возле сцены и шепотом бросает подсказки».

Самое главное происходит в сердцах прихожан, а не на сцене. После богослужения мы должны уходить с одним–единственным вопросом: «Доволен ли Бог происходящим?» (хотя иногда мы спрашиваем: «Что я получил от церкви?»). Во время богослужения я стараюсь не отводить глаз от небес, смотреть поверх голов, на Бога.

Такая перемена во взгляде на церковь помогает мне спокойно относиться к бесталанности, которую я встречаю во многих храмах. Чтобы не получилось, что пастор находится в центре богослужения, многие церкви стараются задействовать как можно больше прихожан, которые сочиняют стихи и песни, разыгрывают сценки, поют дуэтами и квартетами, украшают церковь, выражают свои чувства в танце. Сознаюсь: все эти упражнения мало помогают мне входить в молитвенное состояние или прославлять Бога. Но постепенно до меня дошло: не прихожане, а Сам Бог главный зритель в храме.

Я стараюсь учиться у Клайва Льюиса, который как–то написал о своей церкви:

Мне очень не нравились их гимны, которые я считал третьесортными стихами, положенными на четырех–сортную музыку. Но со временем я увидел их главное достоинство… Я понял, что гимны (просто четырехсортную музыку) с самоотречением и пользой для своей души поет сидящий по соседству со мной престарелый святой в калошах. А потом я понял еще одно: я не достоин мыть ему калоши. Подобные открытия выводят человека из состояния горделивого одиночества.

Церковь существует не для того, чтобы развлекать, делать людей нерешительными и ранимыми, раздувать их самомнение или способствовать поиску друзей. Она нужна для того, чтобы поклоняться Богу. Если она этого не делает, ей не устоять. Я понял, что служители, музыка, церковные таинства и прочие «ловушки» богослужения — это лишь помощники, которые ведут богопоклонников к конечной цели — единению с Богом. Стоит мне почувствовать, что я забываю об этом факте, — и я тут же открываю Ветхий Завет, который в мельчайших деталях описывает богослужение в скинии, не менее подробно, чем Новый Завет — жизнь Христа. Библия рассказывает нам главным образом о том, что угодно Богу, — о поклонении. Вальтер Винк отмечает, что, поклоняясь Богу, мы вспоминаем о том, «кто в доме хозяин».

Сидя в церкви, я сам решаю — смотреть мне на кафедру или же возводить взгляд к небесам. Тот же Бог, Который подробно рассказывал израильтянам, как приносить в жертву животных, потом провозгласил: «Мне не нужны ни быки из стоил твоих, ни козы из загонов твоих, ибо всякое животное лесное Мое, и скот на тысяче гор — Мой» (см. Псалом 49:9–10). Израильтяне так старательно выполняли внешние предписания, что забыли о главном: в жертву Богу нужно приносить сердце, смиренную и благодарную душу. Посещая церковь, я стараюсь теперь смотреть внутрь себя, а не сидеть, развалясь, будто театральный критик.

Я бывал в католических и православных церквях. Богослужения в них никак не соответствуют потребительскому американскому мировосприятию. Католическая служба не уделяет привычного внимания проповеди, да и мало кто из проповедников смог бы заинтриговать современного прихожанина. Когда я спрашивал, почему католическая церковь так пренебрегает проповедью, в ответ служители лишь пожимали плечами. Для католиков таинство Святого причастия или месса — это и есть центр богослужения. Именно они ведут к общению с Богом.

В православных церквях службы проводятся на церковнославянском языке, который прихожане понимают очень плохо. Литургия сосредоточена вокруг Евангелия. Многие священники здесь тоже обходятся без проповеди. Главное в православной литургии — поклонение, а священники, иконы, убранство церквей, благовонные курения, хор — это лишь проводники к Богу.

По многим причинам я продолжаю ходить в протестантскую церковь, в которой огромное внимание уделяют Слову, провозглашаемому с кафедры. Но я перестал беспокоиться о музыке, порядке богослужения и прочих деталях, которые так раздражали меня в период исканий. Я слишком много внимания обращал на внешние атрибуты, забывая о глубинном смысле поклонения. А ведь поклонение ведет к встрече с Богом.

Взгляд вокруг себя

В самом начале своего возвращения в церковь я совершил ошибку. Я старался найти общину, в которой прихожане были бы подобны мне. Хотелось, чтобы их уровень образования соответствовал моему, чтобы их богословские познания были не хуже моих, чтобы их понятия о церковной музыке и литургии походили на мои. Странным образом я повторял ошибки той церкви, в которую ходил в детстве: в ней стремились к полному единообразию. Вход чернокожим в нее был заказан. В ней смеялись над эмоциональным богослужением «черных» церквей, в ней выступали против пятидесятников и прочих деноминаций, которые придерживались чуждых нам взглядов на духовные дары. В результате наша литургия была обеднена. Это была литургия накрахмаленных воротничков.

В 60–х годах Мартин Лютер Кинг (кстати, цитируя Билли Грэма) любил повторять, что 11 часов утра — самый сегрегированный час в Америке. Сегодня Джесси Джексон без зазрения совести может повторить эти же слова. В церквях мало что изменилось. Богослужения так и не стали разнообразнее. Более того, сейчас все осторожнее относятся к новшествам. В правительстве и промышленности принимают социальные программы, устанавливают квоты набора работников по социальным группам, всячески стараясь компенсировать допущенную в прошлом несправедливость. Но я ни разу не слышал, чтобы хоть одна церковь выработала подобную программу, постаралась привлечь на свои богослужения национальные меньшинства.

За последние несколько десятилетий я посетил немало церквей, но понять, какой должна быть церковь, мне помог приход на улице ЛаСаль,.что в центре Чикаго. В нем разгораются те же самые бои из–за стилей духовной музыки. В нем так же спорят о том, на что следует использовать церковные деньги. И в нем есть христиане, живущие по своей вере, а есть и христиане номинальные. Все как в остальных церквях. Этой церкви далеко до совершенства. Но, оглядываясь назад на те тринадцать лет, что я провел в ней, я вижу: она показала мне, какой церковь быть может и какой быть должна.

Когда я только начал ходить в церковь на улице ЛаСаль, я как бы «приписал» себя к ней, считая посещение богослужений занятием обязательным и благочестивым. К своему удивлению, я вскоре стал с нетерпением ожидать воскресений. Я перестал их бояться. Почему? Думаю, благодарить нужно чудное смешение людей, приходящих туда вместе со мной. Именно там я научился оглядываться по сторонам… и смотреть вверх. Мне приходилось пробираться через толпу людей, которые были совершенно непохожи на меня.

Эта церковь расположена между богатейшим и беднейшим кварталами Чикаго. Через два здания на восток Золотое Побережье, где среднегодовой доход жителей превышает 50 000 долларов. Два здания на запад — и там домишки для малоимущих. ЛаСаль взялась стать «мостом» между двумя мирами. Пастором там был человек по имени Билл Лесли — как и я, выходец из церкви с расистско–фундаменталистским уклоном. Он был старостой курса в самом сегрегированном университете — Университете Боба Джонса. Его тесть активно участвовал в предвыборной губернаторской кампании сегрегационалиста Лестера Мэддокса в Джорджии. Возможно, именно такое прошлое заставило Билла бороться за расовое примирение, что и стало целью его церкви.

Церковь на ЛаСаль привила мне вкус к разнообразию. По воскресеньям добровольцы готовили бесплатные завтраки для престарелых, многие из этих людей потом оставались и на богослужение. Среди них были и негры, и белые. Запах свежего хлеба и жареного бекона сильно изменяет обстановку в церкви. Холодные утренники загоняли в церковь бездомных. Некоторые из таких «гостей» потом растягивались на стульях и громко храпели на протяжении всего богослужения.

Состав прихожан был очень пестрым: аспиранты престижных местных университетов, доктора, юристы, служащие богатых компаний. Люди были такие разные, что мне приходилось рассказывать Евангельскую весть на очень простом и доступном языке. Я говорю о тех случаях, когда мне доводилось вести занятия в воскресных классах или проповедовать. Одинаково ли воспринимали мои слова нищенка с улицы и студент–богослов? Мне это было очень важно.

Меня поражало, что Евангелие затрагивает души как богатых и благополучных людей, так и малограмотных уличных попрошаек. Я привык к тому, что церковь — это место, где меня окружают не похожие на меня люди. Казалось бы, что между нами общего? Наша вера в Иисуса Христа — вот что было общим!

Однажды я посетил семинар Скотта Пека, который собрал вместе десять иудеев, десять христиан и десять мусульман, чтобы проверить свою теорию человеческого сообщества. Пек считает, что большая часть человечества неправильно понимает суть «общинной жизни», полагая, что люди становятся едиными лишь после того, как перестанут конфликтовать друг с другом. Например, на Ближнем Востоке лидеры враждующих государств собираются вместе, чтобы в ходе трудных переговоров выковать мирное соглашение, после чего граждане их стран, возможно, смогут жить в мире. По теории Пека, мирное сосуществование станет естественным лишь тогда, когда руководители стран научатся жить в мире и только после этого приступят к урегулированию конфликтов.

Я всегда буду благодарен Скотту Пеку за этот семинар, потому что именно там я понял: церковная община никогда не должна останавливаться на достигнутом. Фундамент христианской общины — всепримиряющая любовь Бога, которая ломает расовые, классовые, возрастные и половые барьеры. На первое место выходит то, что есть в нас общего. Все, что нас разделяет, — вторично.

В церкви ЛаСаль и в ряде других мест я видел проблески грядущего и осознал, что может произойти, когда именно то общее, что есть у людей, объединяет их: появляется Божья семья. Но единство этой семьи не строится на единообразии, а различия в ней не вызывают противоречий.

Как легко мы забываем, что христианская церковь была первым в мире институтом, который уравнял в правах евреев и язычников, мужчин и женщин, рабов и свободных.

Первые христиане преодолевали все преграды. В отличие от большинства других религий христианство радостно принимало в свои ряды как мужчин, так и женщин. Греки не считали рабов полноправными членами общества — христиане принимали их в общины. В еврейском храме богопоклонники были разделены по расовому и половому признакам — христиане всех собирали на вечерю Господню. В римском обществе правили мужчины аристократических родов — христианскими церквями могли руководить даже бедняки и женщины.

Апостол Павел — еврей из евреев — дивился этой «тайне, сокрывавшейся от вечности в Боге». Павел говорил: намерение Бога таково, чтобы «многоразличная премудрость Божия» «соделалась известною через церковь начальствам и властям на небесах» (Ефесянам 3:9–10). Община складывалась из не похожих друг на друга членов. И уже это привлекало к ней внимание мира этого и мира запредельного.

Я прекрасно понимаю, что многообразие имеет разные формы. Даже в совсем «белых» и совсем «черных» церквях прихожане отличаются друг от друга возрастом, уровнем образования и финансовым положением. Церковь — это единственное место, в котором встречаются представители разных поколений: младенцы тянут ручонки к груди матери, ребятишки пищат и хихикают в самые неподходящие моменты, серьезные взрослые люди всегда ведут себя подобающим образом, старики так и норовят заснуть — если проповедь чуть длиннее, чем они могут вынести.

И вот смотрю я на церковь, оглядываюсь вокруг себя, гляжу на людей, сидящих на стульях. Что я вижу? Мне еще многому нужно научиться у чернокожих и пятидесятников: лишь они умеют так самозабвенно славить Бога. У стариков я должен перенять твердость в вере. У мамаш с целым выводком малышей — умение преодолевать ежедневные трудности. Теперь я намеренно ищу такие церкви, в которых прихожане на меня не похожи.

Взгляд по сторонам

«Церковь, — сказал как–то архиепископ Уильям Темпл, — это всего лишь социальная структура, которая существует для блага тех, кто не является ее членами». Именно этот урок я и усвоил, глядя на церковь на улице ЛаСаль. Я с самого детства много слышал о миссионерской работе за рубежом. Я с нетерпением ждал ежегодной миссионерской конференции, на которой нам показывали духовые ружья, стрелы и шаманские маски. Но в Чикаго я понял, что миссия церкви — помогать нуждам соседних кварталов. И столь разношерстная конгрегация успешно выполняла свою миссию лишь потому, что всех нас объединяла единая цель — помочь окружающему миру. Когда ты занят служением другим, то меньше думаешь о самом себе.

Социальные программы церкви ЛаСаль начались с того, что учителя воскресной школы заметили: многие из их учеников не умеют толком читать. После воскресного богослужения они стали проводить занятия с ними. Нуждающихся в этом было много, ведь семьдесят пять процентов учеников окрестных школ не попадали в старшие классы. Вскоре в церковь уже приезжали автобусы со студентами богословского Уитон колледжа — они проводили индивидуальные занятия с неграмотными. IBM и другие компании пожертвовали нам компьютерное оборудование, и мы начали обучать желающих работе с графическими программами.

Чтобы прихожане могли противостоять произволу полиции и домовладельцев, один из них — юрист — уволился с работы и стал проводить консультации. Консультационный центр предлагал помощь, причем плату за услуги установили по скользящей шкале. В Чикаго, как и во многих других американских городах, большая часть детей рождается у матерей–одиночек. В помощь им в церкви основали специальное служение.

Возникали все новые нужды. Исследования показали, что одна треть всех дешевых собачьих и кошачьих консервов раскупается престарелыми людьми — они слишком бедны, чтобы позволить себе еду «человеческую». Тогда в церкви организовали игру в лото, так любимую стариками. Победителей награждали не денежными, а съедобными призами. Выходило, что старые люди получали удовольствие от игры и уходили домой с пакетами, полными еды. Они не чувствовали себя униженными — еда не была подачкой.

В течение одиннадцати лет моя жена Джэнет руководила церковной программой помощи престарелым. В помощниках у нее было семьдесят добровольцев. Именно от нее я узнал, как много может сделать община, состоящая из обычных людей и объединенная одной общей целью — помогать нуждающимся. Ведущий музыкальной радиопрограммы каждый день подкатывает на своей машине к какому–нибудь дому–развалюхе. Он привозит пищу старикам, которые уже не в состоянии выходить из дома. Молодой юрист со своими детьми раз в неделю навещает слепого в доме престарелых. Медсестра — прихожанка церкви — обходит нуждающихся в медицинской помощи. Два раза в неделю добровольцы готовят еду для стариков, для многих из которых это единственный шанс поесть горячей пищи. Почему люди становятся добровольцами? Сначала они делают это из чувства вины или считают такую помощь своей обязанностью. Но со временем начинают понимать: доброе дело полезно прежде всего душе делающего добро. Жажда отдавать ничем не слабее, чем отчаяние нужды.

Евангелист Луис Палау определил сущность церкви таким приземленным сравнением: «Церковь, — сказал он, — это как куча навоза. Навали навоза побольше, и вонь его наполнит окрестности, но удобри им почву — и он обогатит ее, обогатит мир». Когда я ищу церковь, то выбираю такую, в которой понимают: нужно почаще выглядывать за церковные стены. Более того, я осознал, что служение миру может стать одним из важнейшим факторов достижения успеха в церковном труде.

Церквям, расположенным в богатых пригородах, приходится труднее. Но они могут стать партнерами церквей из бедных кварталов, помогать братским церквям в других странах. Подобная благотворительность покажется кому–то разбазариванием энергии и ресурсов, но, по–моему, все наоборот. Парадокс веры в том и заключается, что отдающий любовь становится богаче, а не беднее.

Взгляд внутрь себя

Билл Лесли — пастор церкви с улицы ЛаСаль — неустанно проповедует о благодати. Возможно, такова его реакция на законнические церкви его детства: он понял свою великую нужду в благодати и проповедует о благодати почти каждое воскресение. Окружающим он предлагает испытать на себе благодать в действии. Каждое воскресенье я хожу на его проповеди и постепенно пропитываюсь благодатью. Я твердо верю, верю искренне: Бог любит меня не потому, что я заслуживаю Его любовь. Он любит, потому что Он — Бог благодати. Божью любовь нельзя купить, Бог не манипулирует теми, кого любит. Что бы я ни сделал, Бог не будет любить меня меньше или больше.

Благодать. Именно этого не хватало церкви моего детства. Если бы только церкви смогли донести мысль о благодати до мира, в котором правит конкуренция, осуждение, табель о рангах, — мира неблагодати! Вот тогда–то церковь и стала бы местом, куда люди стекаются с желанием, с радостью, как путники к оазису в пустыне. Когда я иду в церковь, я заглядываю внутрь себя и прошу Бога очистить меня от неприязни к людям, от жажды первенства, прошу наполнить меня благодатью. И я ищу церковь, исполненную благодати.

Что такое благодать в действии, я узнал, увидев реакцию своей церкви на поведение Адольфа. Адольф — молодой чернокожий человек с диким злобным взглядом. Он воевал во Вьетнаме. Видимо, с этого и начались его беды. Ему не удается удержаться ни на одной работе. Из–за приступов ярости и безумия его порой помещают в психиатрическую лечебницу.

Если в воскресенье Адольф принял свое лекарство, он вполне сносен. Если нет — то в церкви будет шумнее, чем обычно. Он может войти через задние двери и с грохотом проложить себе путь к алтарю. Во время пения он способен поднять руки над головой и делать неприличные жесты или надеть наушники и слушать свой любимый рэп вместо проповеди.

Часть богослужения в церкви ЛаСаль — молитва о нуждах людей. Мы все встаем и совершенно спонтанно возносим молитвы Богу: о мире на земле, об исцелении больных, о социальной справедливости. «Господи, услышь наши молитвы!» — отвечаем мы хором после каждого ходатайства. Адольф очень быстро сообразил, что молитвенное время — идеальная возможность рассказать о том, что его волнует.

«Господи, спасибо Тебе за то, что Ты создал Уитни Хьюстон, спасибо за ее великолепное тело!» — закричал он как–то утром. После минуты мертвой тишины раздались слабые голоса: «Господи, услышь наши молитвы!»

«Господи, спасибо за огромный контракт, который я подписал на этой неделе со звукозаписывающей фирмой! Спасибо Тебе за мою рок–группу!» — молился Адольф. Те, кто его знал, поняли: он просто фантазирует, остальные же грянули радостным хором: «Господи, услышь наши молитвы!»

Постоянные прихожане привыкли ожидать от Адольфа самых неожиданных молитв. Пришедшие впервые не знали, что и думать. Они выворачивали шеи и раскрывали пошире глаза, чтобы увидеть, кто выкрикивает такие странные благодарения.

Адольф призывал Божий гнев на головы белых прихожан, которые довели чернокожего мэра Гарольда Вашингтона до сердечного приступа. Он нападал на президента Джорджа Буша, пославшего войска в Ирак, в то время как на улицах Чикаго нет никакого порядка. Он регулярно сообщал об успехах своей музыкальной группы. Некоторые его молитвы встречала мертвая тишина. Однажды Адольф помолился так: «Пусть у всего этого белого сброда — пасторов этой церкви — сгорят дома на этой неделе». Никто не поддержал его молитву.

Адольфа уже выгнали из трех церквей. Он же любил ходить в церкви, которые посещали и белые, и черные прихожане: так интереснее было насмехаться над белыми. Однажды он встал во время занятий воскресной школы и громко произнес: «Если бы у меня был автомат, я бы всех вас перестрелял».

Среди прихожан нашей церкви есть врач–терапевт и врач–психиатр. Они считают Адольфа своим специальным пациентом. Каждый раз после его очередного срыва они отводят его в сторонку и ведут с ним беседы, в которых чаще всего звучит слово «неуместно». «Адольф, возможно, у тебя есть повод для гнева. Но есть приемлемые и неприемлемые способы выражать свой гнев. Совершенно неуместно молиться о том, чтобы сгорел дом пастора».

Мы узнали, что порой Адольфу приходится идти пешком пять миль до церкви — нет денег на билет. Тогда прихожане стали подвозить его. Некоторые приглашали его к себе в гости. Рождество он обычно отмечает с семьей помощника пастора.

Адольф любит хвастать своими музыкальными талантами. Попросился он и в музыкальную церковную группу. Оказалось, что у него нет ни голоса, ни слуха. После прослушивания решено было пойти на компромисс. Адольфу разрешили петь вместе со всеми, ему даже дали электрогитару — при условии, что она не будет включена в сеть. Каждый раз во время выступления группы Адольф пел, играл на гитаре, которая — слава Богу — не издавала ни единого звука. Этот компромисс пришелся Адольфу по душе. Неприятности начинались лишь тогда, когда он забывал принять лекарство. Тогда он мог изображать из себя Джо Кокера, в то время как остальные чинно шли к причастию.

Наступил день, когда Адольф попросил принять его в члены церкви. Старейшины расспрашивали о его верованиях. Расспросы их не удовлетворили. Решено было дать ему испытательный срок. Он сможет стать членом церкви, если покажет, что понимает, что такое быть христианином, и научится вести себя в церкви.

Как ни странно, история с Адольфом имеет счастливый конец. Адольф успокоился. Чувствуя приближение приступов безумия, он звонит кому–нибудь из прихожан. Он даже женился. После третьей попытки его приняли в члены церкви.

Благодать приходит к людям, которые ее абсолютно недостойны. Адольф стал для меня символом благодати. Никто и никогда не заботился и не беспокоился о нем. У него не было ни семьи, ни работы, ни стабильности в жизни. Единственным островком мира стала для него церковь. В церкви приняли его, хотя он делал все, чтобы люди от него отвернулись.

Церковь не поставила крест на Адольфе. Ему дали один шанс, другой, третий… Христиане, на себе испытавшие действие Божьей благодати, явили благодать Адольфу. Эта упрямая, неистребимая благодать показала мне, с чем приходится сталкиваться Богу, Который добровольно решился любить мне подобных. Теперь я ищу церкви, которые излучают подобную благодать.

Пляж

«Есть две вещи, которые нельзя делать в одиночку, — сказал Поль Турнье. — Нельзя в одиночку жениться и нельзя в одиночку быть христианином». Мое хождение в церковь показало: церковь жизненно важна, необходима, ибо она новое общество, основанное Богом на земле.

Я с болью понимаю, что описанная мной церковь, та идеальная церковь, которую я ищу, — это исключение, а не правило. Очень многие церкви развлекают прихожан, вместо того чтобы вести их к поклонению Богу; в них больше единообразия, чем разнообразия; они похожи не на протянутую руку помощи, а на закрытый клуб; в них господствует закон, а не благодать. Ничто так не провоцирует неверия, как разочарование в существующей церкви.

Но я постоянно напоминаю себе о словах, сказанных Иисусом ученикам: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал». Бог пошел на риск — и создал церковь. Греховное человеческое начало, которое просвечивает и в церквях, служит для меня — как это ни парадоксально — лучиком надежды. Бог сделал человечеству комплимент — Он согласился жить в глиняных сосудах, т. е. в нас.

Я несколько раз прочитывал Библию от корки до корки — от Бытия до Откровения. И каждый раз меня поражало: ведь церковь — это кульминация Божьего плана! Именно ее Он и задумал создать от начала времен! Тело Христово — это мост, новое естество, которое ломает все разграничения по расовому, государственному, половому признакам. Появляется новое общество, у которого нет географических рамок. Прочтите первые стихи из каждого послания апостола Павла. Он обращался к общинам, разбросанным по всей Римской империи. Обо всех верующих он говорил: «во Христе». Принадлежность ко Христу важнее', чем принадлежность к какой–то расе, или социальной группе, или к любой изобретенной людьми категории.

Я во Христе, и это важнее, чем моя принадлежность к американской нации, чем цвет моей кожи, чем мое протестантское вероисповедание. Именно в церкви я могу невозбранно радоваться своему новому естеству, проявлять его среди чрезвычайно разных людей. Но всех этих людей объединяет одна задача. Мы призваны создать альтернативное общество на глазах у мира, который неуклонно движется по пути размежевания и вражды.

Каждое лето наша церковь проводила крещение в вечно холодном озере Мичиган. Я вспоминаю один чудесный солнечный день. Жители Чикаго выбрались на пляж: ребятишки на роликовых коньках, закованные в пластиковые шлемы и наколенники, велосипедисты сигналят прохожим, намазанные маслом люди лежат на песке.

И вот на фоне этой пляжной сцены выстроились в линеечку тринадцать человек, принимающих крещение. Они заявили, что всем готовы показать свое единение со Христом. Кубинка, одетая в белое, говорила на испанском. Высокий, загорелый мужчина, сказал, что был агностиком, но шесть месяцев назад уверовал. Начинающая оперная певица призналась, что решила креститься лишь сегодня утром, и просила молиться за нее — уж очень она не любит холодной воды. Восьмидесятипятилетняя негритянка умоляла окрестить ее в озере, несмотря на запрет лечащего врача. Продавец недвижимости, беременная женщина, студент–медик — все они по очереди объясняли, почему решили креститься на пляже, расположенном почти на самой Пятой авеню.

Они быстро окунулись в воду. Каждый из крещеных — дрожащий, покрытый гусиной кожей, с блестящими, расширенными от холода глазами — вылезал из воды. Мы на берегу обнимали их. Скоро и наша одежда промокла. «Добро пожаловать в Тело Христово», — говорили мы.

Во время крещения я наблюдал за чикагскими зеваками. Несколько недовольных «солнцепоклонников», ворча, переместились подальше. Остальные были более снисходительны — смотрели на нас и удивленно улыбались. «Небось, секта какая», — думали они.

Через час мы ушли. То место, которое занимала наша маленькая группа на чикагском пляже, тут же заполнили отдыхающие. Наши следы смыли волны. На песок положили большие махровые полотенца и лежаки.

Эта маленькая группа на пляже, представшая перед глазами любопытной толпы, стала для меня символом альтернативного общества, давным–давно утвержденного Иисусом на земле. На чикагских пляжах есть свои неписаные правила: испаноязычное население располагается в северной части, избалованные клерки — ближе к вышке спасателей, геи — на каменистой части. А вот в нашем небольшом сообществе были и биржевые клерки, и оперная певица, и кубинцы, и восьмидесятипятилетняя правнучка рабов.

Мы собрались не просто так, а чтобы заявить о своей принадлежности к иному царству. И царство это для нас важнее беззаботных пляжных прелестей. За каждого принимавшего крещение человека молился кто–то из прихожан. Молился громко, вслух. Молился, благословляя новую жизнь этого человека — жизнь в Боге. В одной из молитв прозвучали слова Иисуса Христа, Его обетование: небеса радуются, когда кается даже один грешник.

С точки зрения спасателей, наблюдавших за всем с вышки, в воскресный день на пляже не произошло ничего особенного. Но взгляду с высоты небес открылась бы иная картина, достойная вечной радости.

Мне очень нравится определение, которое дал церкви известный немецкий богослов Карл Барт: «Церковь существует, чтобы указать миру новый путь, который радикально отличается от пути мирского и противоречит ему, но в противоречии этом заключена надежда». Церемония, проходившая на берегах Мичиганского озера, ничем не напоминала мирское действо. В Чикаго не принято так себя вести. И время, проведенное мною в церкви ЛаСаль, показало мне: церковь на самом деле умеет противоречить миру, и в этом противоречии содержится надежда.

Тем же утром наши добровольцы готовили завтрак: варили яйца, жарили бекон, пекли хлеб, чтобы накормить всех голодных, которые придут в церковь. Таков уж XX век — век пособий и государственных дотаций, которых, увы, не хватает. Политики голосуют за финансирование новых тюрем — так они борются с преступностью. А адвокаты из церкви ЛаСаль дают бесплатные консультации малолетним преступникам, учителя бесплатно учат их читать. Психологи думают, как бы пристыдить матерей, рожающих детей вне брака. Церковь помогает этим женщинам справляться с ежедневными трудностями — последствиями их решения не делать аборт. Строительные фирмы разрушают дешевые дома, строят вместо них особняки для зажиточных людей. Церковные старейшины думают, как помочь старикам с жильем. Все это мы делали из–за того, что произошло воскресным утром на озере Мичиган: крещение соединило нас во Христе Иисусе. Христос сломал все преграды между нами.

Мы на себе испытали Божью благодать. Мы хотим нести ее другим, нести даром, ничего не требуя взамен. Именно такова она — благодать. Я теперь знаю: церковь может быть новым путем, радикально отличающимся от мирского, противоречащим мирскому, но несущим надежду. Именно поэтому церковь стоит любых наших усилий.

Глава 2. Каков же был Божий замысел?

Со святыми всех времен на небесах

Не славно ль пребывать?

С собратьями–святыми на земле

Куда труднее жить…

Неизвестный автор

Очень скоро я заметил, что церковь ЛаСаль — церковь непростая. Придя в самый первый раз, я нашел свободное местечко рядом с чернокожей женщиной средних лет. Она была с тринадцатилетней дочкой. Когда мы встали, чтобы петь гимны, девочка оглянулась вокруг, широко улыбаясь. Мы вежливо улыбнулись в ответ. Она не сводила с нас взгляда — улыбка протянулась от уха до уха. Это была странная девочка. Возможно, не совсем здоровая. На четвертом куплете гимна она нагнулась, ухватилась за подол своего платья и подняла его высоко над головой, показав всем, что под ним было. Добро пожаловать в церковь!

В течение следующих нескольких лет мы привыкли к неожиданностям. Однажды во время богослужения какой–то мужчина профессиональным крученым ударом послал мяч прямо в пастора, который молился над хлебом и вином причастия. Хорошо, что пастор вовремя открыл глаза и успел увернуться от удара. В другое воскресенье какой–то пьяница осушил всю чашу для причастия, видимо, не подозревая, что в ней виноградный сок, а не вино. На причастии мы используем сок вместо вина. А как–то уличная нищенка — на ней, как на капусте, было надето множество юбок — забрела во время проповеди на сцену и начала громко рассказывать священнослужителю о том, что в магазинах обнаружили партию отравленного молока.

Как–то в церкви рядом со мной уселась женщина лет пятидесяти, одетая в красивую шелковую блузу и юбку из жатого вельвета. В ушах у нее были бриллиантовые сережки, волосы гладко зачесаны назад. Мне и в голову не пришло, что с ней что–то не в порядке. И вдруг она разразилась смехом. Был адвент — шли четыре предрождественские недели. Каждую неделю мы зажигаем в церкви по свече. Оказалось, что старичок случайно зажег не ту свечу! Он, должно быть, услышал смех и обернулся.

— Простите сердечно, — пробормотала дама. — Я тут увидела хорошенькую розовенькую свечечку и глаз от нее не могла оторвать — я сущее дитя!

Дама нагнулась ко мне и попросила объяснить смысл полусгоревшей фиолетовой свечи. Я тщетно попытался рассказать ей о традиции предрождественских свечей.

— Нет, так нельзя, — уверяла она меня. — Обгоревшие свечи нужно сразу выбрасывать!

Во время богослужения женщина не переставая делилась со мной своими впечатлениями. Она расхохоталась, когда пастор преломил хлеб причастия:

— Неужто он не знает, что вафли вкуснее!

Она отпускала шуточки о людях, шедших к причастию:

— Идут вереницей, как зомби. Почему они так напряжены?

Когда врач–прихожанин объявил об организации группы помощи больным СПИДом, дама возмутилась:

— Отвратительно — говорить о СПИДе в церковных стенах!

А когда пастор во время проповеди упомянул одно из имен Бога — Яхве, моя соседка совсем разволновалась:

— До чего старомодно звучит! Неужели он сам этого не понимает!

После богослужения, запахивая норковую шубу, дама представилась:

— Вики. — И добавила: — Ни разу в жизни не была в такой смешной церкви. Здесь у вас так весело! Только почему никто не смеется?

Я постарался рассказать ей о нашей церкви. Но лишь позже я понял, что вопрос Вики был очень уместен.

Когда Павлу не хватило слов

Церковь ЛаСаль стоит в центре города. Из нее не прогоняют бедняков, бездомных, психически больных. В ней не боятся людей, которые могут помешать богослужению. За годы ее посещения я понял: Божье присутствие в этом хаосе чувствуется ничуть не слабее, чем в церквях богатых кварталов, где все расписано и просчитано. Юджин Петерсон как–то заметил: чтобы создать церковь, нужно смешать таинство и сумятицу в равных частях.

Читая послания апостола Павла коринфской церкви, я думаю о городских церквях, подобных лаСальской. В Коринфе тоже царил хаос. Из писем становится ясно, кто ходил в ту церковь: еврейские купцы, цыгане, греки, проститутки, идолопоклонники. Ни одна другая книга Библии не отражает столь резких перепадов в настроении автора. Павел выступает против раскола в церкви, клеймит инцест, требует, чтобы вечеря Господня не превращалась в пирушку. Читаю о Коринфе — и моя церковь кажется мне скучной.

Многие ученые сходятся во мнении, что 1 Послание к Коринфянам — самая ранняя по времени написания книга Нового Завета. Первые несколько глав показывают: апостол старается понять, что такое церковь. Павел никогда не задавал себе подобного вопроса об иудаизме: культура, религиозная традиция, национальность верующих, даже порядок богослужения — все это придавало религии четкие формы. Но что такое христианская церковь?

Какой представляет ее Бог? Ответ на такой вопрос нелегко найти, особенно если перед глазами — неуправляемая коринфская церковь. Прошло двадцать веков. Ответ на этот вопрос до сих пор неясен.

1 Послание Павла к Коринфянам отражает неуверенность апостола. Чувствуется, что ему не хватает слов. «Вас возрастил Бог», — говорит апостол в главе 3 и поясняет свою мысль: «Я, Павел, всего лишь сеятель. Поливать будет другой. Но вы все же — Божье строение. Точно, Божье строение. Я положил основание, кто–то другой возведет стены. Нет, лучше будет сказать, что вы — храм. Вы — здание, вмещающее Бога. Да–да! Только подумайте: Бог живет в вас, Своем священном храме!»

«Поле, строение, храм… Павел, реши же наконец, что ты хочешь сказать!». Именно такая мысль приходит мне в голову, когда я читаю вереницу сравнений, приведенных апостолом. В этом же ключе он пишет вплоть до главы 12. И наконец–то в ней он находит то сравнение, которое так напряженно искал. Церковь — Тело Христово! Тут тон автора меняется. Это уже не личное письмо. Глава 13 — это шедевр художественной прозы.

Мне кажется, что 1 Послание к Коринфянам показывает ход мыслей Павла. Он думал вслух, стараясь рассказать всем, что это за вещь такая странная — церковь. Каждое новое сравнение помогает увидеть церковь в ином ракурсе. Последнее сравнение — Тело Христово — оказывается самым точным. В течение целой главы Павел размышляет о параллелях между телом физическим и духовным строением. В своих посланиях он более двух десятков раз возвращается к этому сравнению.

Я писатель. Мне близок и понятен стиль, в котором Павел писал эти главы. Мне самому часто приходится искать нужное слово, сравнение. Я экспериментирую, отсеиваю ненужное, ищу и вдруг нахожу слово, которое подходит идеально. Какое чувство облегчения я при этом испытываю!

Прошли годы. Не все придуманные Павлом образы церкви понятны современному человеку. Истины, которые за ними скрываются, ничуть не изменились — изменилось мировосприятие читателя. Возьмите, к примеру, сельскохозяйственные образы. Каждый коринфянин знал, что за ними стоит. Поля, виноградники окружали город, урожай свозили на местный базар. Сегодня нужно проехать много километров, прежде чем доберешься до вспаханного поля. Продукты люди покупают в магазинах. Все упаковано, готово к употреблению. Для городского жителя сельскохозяйственные образы потеряли свою истинность.

То же произошло в строительстве. В Коринфе I века можно было купить обтесанные камни и заложить из них основание дома. Этот процесс требовал не больше сноровки, чем рытье канавы. Сегодня нам нужно получать разрешение на строительство. Прокладывать водопровод и канализацию, тянуть электрическую линию, вызывать экскаватор для рытья фундамента, нанимать бригаду строителей… До образов ли тут? А возведение храмов? Кто из нас когда–нибудь возводил храмы?

Как бы написал Павел — мастер сравнений, если бы писал свои послания сегодня? Если бы писал их не коринфской церкви, а, скажем, пресвитерианской, епископальной церкви или церкви с улицы ЛаСаль? Какие словесные картинки будут понятны нам, современным людям? Какой же замыслил церковь Бог?

Не могу представить, что написал бы Павел. Но я стал думать, что в сегодняшнем мире могло бы послужить образом церкви. Я спросил себя: «Что такое церковь? Какой она должна быть?»

Мне довелось побывать во многих церквях. Ни одна не показалась мне идеальной. У спортсменов–олимпийцев есть такое упражнение: перед соревнованием они стараются мысленно представить себе все этапы гонки. Когда я учился кататься на горных лыжах, друг одолжил мне «кибер–видео» о горнолыжном спуске. Существует теория, что можно приготовить свой мозг к спуску, просматривая такие фильмы. Сначала ты смотришь, как лыжники отрабатывают повороты, изменяя при этом положение тела. Я старательно пытался овладеть теорией горнолыжного спуска еще до первого своего лыжного похода. Но, оказавшись на склоне горы, я ничуть не походил на ловких атлетов из фильма. Я падал, смешно дергался, не вписывался в поворот, не вовремя переносил вес тела с одной ноги на другую. Но фильм помог мне: в мозгу отпечатался идеальный образ, к которому я стремился, спотыкаясь и падая на склоне. По крайней мере я знал, какие именно ошибки совершаю.

Образы, использованные Павлом, могли сослужить подобную же службу коринфянам. Компании «лыжников–неумех» Павел рассказывал, как «катаются мастера». То, что вы прочтете дальше, — мои попытки обрисовать современную церковь. Я использовал примеры тех церквей, которые посещал. Каждая из них стремилась к совершенству, но ни одна не была такой. Однако если представляешь себе идеал, то знаешь, к чему надо стремиться.

Группы поддержки, созданные Богом

Как–то я побывал в «церкви», у которой не было ни собственного помещения, ни платных работников. Каждую неделю ее посещают миллионы преданных прихожан. Она называется «Анонимные Алкоголики» и во всем мире известна под аббревиатурой АА. Я пошел туда по приглашению друга, который признался, что пытается бросить пить. «Пошли со мной, — сказал он мне. — По крайней мере ты поймешь, как выглядели первые христианские церкви».

В двенадцать часов ночи в понедельник я вошел в обшарпанный дом, в котором до этого уже прошли шесть подобных собраний. Клубы едкого сигаретного дыма висели в комнате, словно облака слезоточивого газа. От них ело глаза. Но очень скоро я понял, почему мой друг сравнил это собрание с раннехристианской церковью.

Известный политик, несколько миллионеров болтали с безработными и парнями с исколотыми руками. Представлялись друг другу очень просто: «Привет. Меня зовут Том. Я алкоголик и наркоман». И в ответ раздавалось дружелюбное: «Привет, Том!»

Время общения проходило, как на собраниях домашних церковных групп. Одни рассказывали о себе, другие с состраданием слушали, давали советы, подбадривали, обнимали друг друга. Каждый рассказывал о своих успехах — о том, как борется со своим порочным пристрастием. Мы много смеялись, много плакали. Большинству нравилось быть среди людей, которые хорошо понимали их эмоции и внутреннюю борьбу. Здесь можно было оставаться абсолютно честным. Все плыли в одной лодке.

У АА нет ни собственности, ни руководящих органов, ни своего печатного издания, ни платных консультантов. Отцы–основатели АА построили работу так, что в организации не может быть никакой бюрократической прослойки. Они верили, что программа станет эффективной, если будет простейшей по сути своей: один алкоголик исправляет свою жизнь, помогая другим алкоголикам. Но результаты АА настолько велики, что со временем возникли 250 других разновидностей групп поддержки, пользующихся той же самой программой из двенадцати шагов, начиная от Анонимных Шоколадоголиков и заканчивая группами раковых пациентов. Все они строятся на одних принципах.

Многочисленные параллели с ранней церковью — это не простое совпадение. Основатели АА были христианами. По их настоянию обязательной частью программы является зависимость от Бога. В тот вечер, когда я был с ними, все хором повторяли «Двенадцать шагов». Звучали слова о том, что они полностью полагаются на Бога, дарующего прощение и силу. (Агностики могут вместо слова «Бог» говорить «Высшая Сила», но через некоторое время даже им эти слова начинают казаться безликими и неуместными. Обычно и они начинают произносить слово «Бог».)

Мой друг заявляет, что АА заменили ему церковь. И это его несколько волнует.

— Группы АА переняли социологию церкви, некоторые термины и концепции, но у АА нет никакой духовной доктрины, — говорит он. — Мне не хватает учения, я просто пытаюсь выжить, и АА помогают мне в этом лучше, чем церковь.

Другие анонимные алкоголики рассказывают, что не хотят ходить в церковь, потому что церкви осудили их, отвернулись от них. В поместной церкви они не могут позволить себе роскошь встать и во всеуслышанье заявить: «Привет. Меня зовут Том. Я алкоголик и наркоман».

Для моего друга знакомство с «Анонимными Алкоголиками» означало спасение в самом буквальном смысле. Он знает: стоит ему хоть раз оступиться — он окажется в могиле. Его партнер по АА не раз отвечал на телефонные звонки моего друга в четыре часа утра. А тот в это время сидел в ночном ресторане и, как школьник, снова и снова писал на листке бумаги: «Боже, помоги мне продержаться еще пять минут».

Это «полуночная церковь» произвела на меня большое впечатление. Но я был и обеспокоен: АА помогают нуждам людей так, как не может помочь поместная церковь. По крайней мере она не смогла помочь моему другу. Я попросил его сказать, что такого есть в АА, чего не хватает церкви. Он долго молчал. Я думал, он скажет что–нибудь о любви, сострадании. Скажет, что в церкви им не интересуются, что церковь — слишком жесткая структура. Но он произнес лишь одно слово: «зависимость».

— Никто из нас не может выжить в одиночку. Не за этим ли пришел Иисус? — начал объяснять мой друг. — Но посмотришь на людей церковных — они самодовольны, набожны, считают себя выше всех. У меня нет ощущения, что они не могут прожить без Бога или друг без друга. Кажется, все в их жизни хорошо. Посещающий церковь алкоголик чувствует себя низшим существом, недоделанным каким–то.

Он немного посидел молча. Потом улыбка начала расплываться по его лицу.

— Смешно, — промолвил он наконец. — Больше всего я ненавижу алкоголика в себе. Но именно мой алкоголизм Бог использовал для того, чтобы привести меня к Себе. Я — алкоголик, и поэтому знаю, что не могу выжить без Бога. Каждый день я живу только благодаря Ему. Возможно, именно в этом искупительный смысл алкоголизма. Может, Бог призывает нас, алкоголиков, показать святым, что значит зависеть от Бога, от общины Божьей.

Посетив «полуночную церковь» своего друга, я понял, как нам не хватает смирения, кристальной честности, полной зависимости от Бога, от общины сострадательных друзей. Я много размышлял об этом. Именно о таких людях и думал Иисус, когда основал Свою Церковь.

Историк Эрнст Куртц рассказывает, что «Анонимные Алкоголики» родились благодаря встрече Билла Уилсона с доктором Бобом Смитом. Билл только усилием воли воздерживался от выпивки шесть месяцев. Потом ему пришлось поехать в командировку. Сделка сорвалась. Унылый, он шатался по холлу гостиницы и вдруг услышал знакомые звуки — смех и позвякивание льда в стаканах. Он тут же направился в бар с мыслью: «Надо выпить».

И вдруг совершенно иная мысль вытеснила первую: «Нет, не надо мне пить, мне нужно найти другого алкоголика!». Он бросился к телефону, сделал несколько звонков и наконец соединился с доктором Смитом, который и стал впоследствии сооснователем АА.

Церковь — это место, где я могу без стеснения заявить: «Не надо мне грешить, мне нужно найти другого грешника. Вот тогда–то вместе, помогая друг другу, мы сможем удержаться на узкой тропке».

Водительские права

Честно говоря, большую часть времени я провожу с подобными мне людьми. Мои друзья одного со мной возраста, уровня образования. Мы придерживаемся общей системы ценностей, ездим на одинаковых машинах. Нам нравятся одни сорта кофе, один тип книг, музыки. В моей стране живет множество этнических групп — поляки, испаноязычные… Но я мало с ними общаюсь. Я попытался делать покупки в магазинчике для испаноязычных — и тут же потерялся среди полок, уставленных одной лишь фасолью разных сортов.

Каждые три года мне приходится переоформлять водительские права. Иногда при этом нужно держать письменный экзамен, иногда бывает достаточно заполнить бланк и сдать фотографии. Но каждый раз приходится как минимум по часу проводить в очереди в окружении совершенно разных людей. Этот час служит для меня школой жизни.

«Как много тучных людей вокруг! Интересно, почему мои друзья такие тощие? — спрашиваю я себя. — Где живут все эти толстяки? Кто дружит с ними?»

Сколько стариков вокруг! Я читал в журналах о «седеющей Америке», но общаюсь в основном с людьми своего возраста.

Как многие носят джинсы и ковбойские сапоги! Как мало людей знают, что такое дезодорант! Почему люди так редко ходят к зубному врачу?!

В очереди за водительскими правами — реальный мир.

Мои удивленные вопросы лишь показывают, насколько я далек от этого реального мира. И все потому, что я инстинктивно тянусь к себе подобным. Я редко выхожу из своего мирка — если только что–то вынуждает меня это сделать. Например, нужно получить водительские права или пойти в церковь.

Я уже рассказал, какими разными людьми окружен в церкви на улице ЛаСаль. Я с удовольствием вспоминаю двух наших прихожан. Они по очереди присматривали за мной на богослужениях, когда мама вела занятия в воскресной школе. Я очень любил сидеть с миссис Пэйтон, потому что вокруг ее шеи всегда болтались «животные». У нее было меховое боа — две норки, сшитые так, что они как бы кусали друг друга за хвост. Во время богослужения я играл с блестящими глазками зверьков, трогал их острые мелкие зубки, гладил мягкую шерсть, пушистые хвостики. Норки миссис Пэйтон помогли мне пережить не одну скучную проповедь.

С мистера Понса не свисало никаких «животных». Но он был добрейшим человеком. У него было шесть собственных детей, и он чувствовал себя счастливым лишь тогда, когда на коленях у него сидел ребенок. Это был огромный мужчина. А потому я мог сидеть на его коленях всю службу, и ноги у него не затекали. Ему очень нравилось, как я разукрашивал церковные программки, как рисовал смешные мордочки на своих ладошках: я двигал ладонью — и мордочки улыбались и подмигивали.

Мистер Понс запомнился мне своей добротой и целым пуком волос, торчавшим у него из носа. Волосы лучше всего было видно, когда я сидел у него на коленях. Спроси меня тогда, кто мне больше нравится — миссис Пэйтон или мистер Понс, — я б затруднился ответить. Но, наверное, победил бы мистер Понс. Мой отец умер, когда мне был всего год. Мистер Понс стал для меня образцом большого и сильного мужчины, с которым я чувствовал себя уверенно и спокойно.

Я подрос, больше узнал о мире и больше понял о миссис Пэйтон и мистере Понсе. Миссис Пэйтон была богата, поэтому и могла позволить себе носить «животных» вокруг шеи. Ее семья владела компанией по продаже кадиллаков. А мистер Понс был водителем мусороуборочной машины, ему еле–еле хватало денег, чтобы прокормить большую семью. Зная все эти факты, со стыдом могу сказать: будучи взрослым человеком, я бы вряд ли подружился с мистером Понсом. Мне было бы неловко говорить с ним — неловко, да и не о чем. У нас, видимо, не нашлось бы общих интересов.

Я рад, очень рад, что в церковь Иисуса Христа, которую я посещал в детстве, ходили и эти двое моих друзей. Теперь–то я понимаю: церковь должна быть тем местом, где одинаково рады миссис Пэйтон с волосатыми зверьками на шее и мистеру Понсу с волосатым носом. Чтобы почувствовать, что такое реальный мир, мне ни к чему ждать по три года — достаточно сходить в церковь.

Джон Говард Йодер сказал:

Церковь — не просто носитель вести о примирении. Даже газета, даже телефон могут донести до людей любую мысль! Но церковь не является и плодом существования некоей вести, как, например, толпа в кинотеатре является плодом рекламы фильма. В церкви мужнины и женщины сливаются в новую социальную структуру. Это дело рук Бога, и в этом суть всей истории человечества…

Божий травмопункт

Травмопунктов становится все больше. Их можно найти в «спальных» районах, в больших магазинах — где их только ни открывают. Это такой же травмопункт, как и в больнице, только находится он вне ее стен. Это очень удобно: если что–то произошло, не нужно разыскивать больницу, заполнять какие–то бумажки, ждать в очереди — вперед все равно пропустят тех, чье состояние тяжелее твоего. Проще обратиться в местный травмопункт: там зашьют рану на пальце, вправят вывихнутый коленный сустав, выяснят причину желудочных колик.

Мне нравится думать о церкви, как о таком травмопункте: она всегда открыта, ее легко найти, она служит людям, которые испытывают неотложную нужду.

Раньше я ощетинивался, стоило кому–нибудь назвать христианство религией увечных, верой, которая привлекательна только для бедных и немощных, для тех, кто не может прожить в одиночку. Но чем больше я читаю Евангелия и пророческие книги, тем больше убеждаюсь: христианство — действительно религия слабых. Те, кто говорит об этом с презрением, — самоуверенные, удачливые люди, добившиеся всего в жизни самостоятельно, всегда стремившиеся к первенству, не ждавшие чужой помощи.

Честно говоря, Евангелию нечего сказать людям, которые не признаются в своих нуждах. «Блаженны нищие духом, —говорил Иисус, — блаженны плачущие, блаженны гонимые». Покаяние в том и состоит, что я падаю ниц перед Богом и признаю: только Бог может сказать мне, как следует жить. Сам я этого не знаю. Наверное, именно поэтому Иисус говорил, что богатым труднее всех попасть в Царствие Божие.

Но на самом деле людей, много добившихся всего в жизни своими силами, не так уж и много в этом грустном мире, полном боли и страданий. Даже думая о своих соседях, я могу составить огромный список нужд: в одной семье — умственно отсталый ребенок; в другой молодая женщина завела любовника, в итоге — скандальный развод с мужем; где–то страдает гомосексуалист из–за собственной развратности; кто–то заболел раком; кто–то потерял работу. Нужды людей нарастают, словно снежный ком. Каждый из нас знает, что такое одиночество, гордыня, депрессия, страх, испорченные отношения с близкими. Где нам залечить свои «царапины» и «порезы»? Кто наложит гипс на наши переломы, зашьет глубокие «раны»?

Можно пойти в церковь. Я снова перечитываю письма, адресованные коринфской церкви. Помимо упреков, увещеваний в них звучат и слова любви, нежности. Я подозреваю, что о коринфской церкви Павел молился и беспокоился гораздо больше, чем о церквях стабильных и успешных, немало которых он основал в Средиземноморье. Коринфская церковь была своеобразным травмопунктом. Павел страстно хотел, чтобы все в ней наладилось именно потому, что прихожанами ее были самые что ни на есть «трудные» люди.

Я думаю об истории христианской церкви. Со стыдом и грустью я вижу страшные вещи, которые проделывали во имя Христово: инквизиция, погромы, купающееся в роскоши священство. Но в области помощи нуждающимся людям церковь сделала много хорошего. В названиях крупнейших больниц Америки часто фигурируют слова «баптистская», «методистская» или имена святых — Луки, Иоанна. Многие больницы уже больше не находятся под покровительством церкви, но названия их свидетельствуют о том, что они были основаны в результате миссионерской работы церквей, которые хотели помочь страдающему миру.

В других частях света эта тенденция прослеживается еще четче. В Индии только три процента населения называют себя христианами. Но почти треть всех медицинских учреждений страны создана христианами. Спросите женщину Индии, как она представляет себе христианина. Возможно, она ответит, что это такой же человек, как и тот, кто спас ее ребенка или вылечил членов ее семьи. Приведу лишь один пример: прорыв в исследованиях причин возникновения и лечения проказы совершили именно христианские врачи–миссионеры. Почему? Потому что только они захотели посвятить свои жизни работе с отвергнутыми, неприкасаемыми людьми.

Мы все не можем стать врачами и медсестрами. В развитых странах нужды здравоохранения совершенно иные. Например, нужно побольше вот таких районных травмопунктов. Но человеку в боли и нужде требуется любящее окружение, которым может стать церковь. Неудивительно, что система «хосписов» — медицинских учреждений, заботящихся о смертельно больных, — была основана врачом–христианином по имени Дэйм Сисли Саундерс. Вполне естественно, что большинство хосписов опекают те или иные религиозные группы.

Я видел, как таким травмопунктом стала одна маленькая церквушка. В ней не было ничего необычного. На богослужении все очень обыденно, пастор читает посредственные проповеди. Но для Деборы Бейтс церковь стала настоящим спасательным кругом, травмопунктом.

Муж Деборы ушел к другой женщине, оставив ее с четырьмя детьми в доме–развалюхе и минимальными средствами на содержание детей. Долгие месяцы члены церкви утешали Дебору как могли. Ее мучила обида и чувство вины. Было у нее и немало чисто материальных проблем: протекала крыша, засорился унитаз, сломалась машина. О Деборе нужно было позаботиться.

Почти двадцать человек из этой небольшой церквушки помогали Деборе: сидели с детьми, красили дом, помогали чинить машину. Один человек дал ей работу, послал на курсы переподготовки, чтобы она могла эту работу выполнять. Богатая прихожанка предложила платить за обучение ее детей. Почти пять лет Дебора с трудом шла по жизни. Единственной поддержкой в эти годы ей была церковь.

Коринфская церковь была таким же травмопунктом. Павел даже рассказывает о человеке, который обрел исцеление в церкви. В 1 Послании к Коринфянам апостол с возмущением и негодованием пишет о романе одного из прихожан с собственной мачехой: «О таком блудодеянии не слышно даже у язычников» (см. 5:1). Павел готов был проклясть этого человека. Но многие исследователи Писания считают, что во 2–й главе 2 Послания к Коринфянам речь идет об этом же самом блуднике. Церковь наказала его и теперь готова простить и принять обратно. Лечение дало свои результаты.

Несколько раз мне довелось помогать в подготовке Господней вечери. Прихожане группами подходили к алтарю и преклоняли колени в молитве. Я отламывал кусочек хлеба и подавал его подошедшему со словами: «Сие есть тело Христово, за вас ломимое». Я не знал лично всех прихожан. Но в глазах каждого собрата по церкви я видел нужду в утешении и исцелении. Подходили женщины, которых, подобно Деборе, бросил муж. Джуди почти всю зарплату отправляет на родину в Индию, чтобы содержать большую родню. Джош до сих пор не может найти работу; он уволился из типографии, потому что не хотел печатать порнографию. Сара — еще молодая женщина, но она серьезна больна: она не может ходить, ее выносят к алтарю. Подошла мать с младенцем, который звучно сосал ее грудь. Для меня это послужило образом передачи духовной пищи во время причастия. Пища попадает в организм матери, перерабатывается и поступает новорожденному, который без матери не сможет выжить. «Тело Христово, за вас ломимое» — эти слова обретали для меня все новый и новый смысл, когда я отламывал кусочки хлеба и вкладывал в руку каждого прихожанина. Церковь — это то место, куда можно прийти со своей болью, ибо основано оно Тем, Чье тело было ломимо за нас. Его тело было изувечено, чтобы мы обрели жизнь.

Божья электричка

Несколько лет я посещал курс для писателей в Чикагском университете. Университет находится в южной части города. Добирался я туда электричкой и автобусом.

В электричке можно познакомиться с представителями всех социальных групп в городе. На моей остановке английскую речь заглушали испанские, польские и греческие слова. В толпе я ехал в центр города. Там к нам подсаживались хорошо одетые клерки. Но и клерки, и остальные «народы мира» покидали вагон еще до того, как я доезжал до своей остановки. В вагоне начинали появляться черные лица. Вместе с чернокожими я пересекал сначала зажиточные районы, потом районы бедные и, наконец, «пояс нищеты».

Я смотрел на церкви, мелькавшие за окном электрички. В районах, где жили иностранцы, преобладали католические церкви. Это были мини–соборы, построенные в европейском стиле с островерхими куполами и колокольнями. В афро–американских районах церкви носили экзотические названия —

Современная миссионерская церковь земли Беула, Церковь Божия Святого Духа и братства во Христе, Баптистская церковь «Имени Воды из камня». Недалеко от Чикагского университета я видел величественный готический собор, построенный семьей Рокфеллера.

В университете я изучал творчество Элиота, Одена, Серена Кьеркегора, Джона Донна, японского новеллиста–христианина Шусако Эндо. После занятий я выходил из–под внушительных серых сводов и пускался в обратный путь. Сначала через трущобы… и дальше.

Снова и снова меня поражала широта христианской веры. В ней достаточно величия и глубины, чтобы вдохновить такие умы, как Джон Мильтон и Джон Донн, Лев Толстой и Томас Элиот, чтобы заинтересовать студентов–агностиков, которые и по сей день изучают творчество этих великих писателей. Но первоначально Евангелие было дано простым крестьянам. Похоже, что некоторые из основателей нашей религии не умели читать и писать. Сам Иисус не оставил нам ни единой строчки, написанной Собственной рукой.

Путь в университет и обратно открыл мне две грани церкви. И они обе нужны мне. Баптистская церковь «Имени Воды из камня» показывает мне простую красоту Евангелия, которое доступно пониманию каждого мужчины, каждой женщины. Я учусь искать Духа Святого, Который до сих пор пребывает на земле. В то же время я вижу великую тайну, которую пытались разгадать Кьеркегор и Эндо, но смиренно признали, что ни один из нас не может до конца постичь весть о кресте и Божьей благодати.

Эту истину признавал и Блез Паскаль:

Прочие религии, религии языческие, более популярны, ибо они состоят из внешних проявлений. Они хороши для необразованных людей. Чисто интеллектуальные религии подходят для образованных, но бесполезны людям простым. Только христианская религия годна для всех, ибо состоит из проявлений как внешних, так и внутренних. Она возвышает простых людей до внутренних истин и смиряет гордых через внешние свои проявления. Она не будет совершенна без этих двух своих сторон, ибо простые люди должны понимать дух буквы, а образованные — подчинять свой дух букве.

Можно сказать словами апостола Павла: «Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное» (1 Коринфянам 1:27). Несомненно: Бог избрал несколько редчайших людей, таких, как сам апостол Павел. Но даже этот величайший интеллектуал смирился, встретившись лицом к лицу с Богом. Церковь, Божья церковь, достаточно велика и достаточно мала для того, чтобы вознести смиренных и смирить возгордившихся.

Божья семья

Об этом образе церкви мне говорить легко, потому что он не раз упоминается в Библии. Я думаю, что представление о церкви как о семье имеет в наши дни даже более глубокий смысл, чем во времена библейские. И все потому, что наше общество сильно изменилось.

Прочтите книгу Бытия. Это история семьи. Она начинается с Адама и Евы. У них один сын хороший, а другой — плохой. Читая дальше, вы узнаете о семье Авраама. На обзаведение семьей этому человеку понадобилось немало лет. Далее следует история семьи Исаака и Иакова. Затем говорится только о семье Иакова, ибо Ветхий Завет рассказывает историю «народа Израилева», а Израиль — новое имя Иакова.

Сравните это повествование с подходом современных учебников по истории, в которых написано о расцвете и падении цивилизаций. В газетах вы читаете о странах и городах, об университетах и правительственных органах, о промышленных компаниях. В фокусе нынче не семья, а учреждения. Тем не менее Новый Завет упрямо представляет нам церковь больше похожей на семью, чем на предприятие.

Организация строится на том, что в ней есть «табель о рангах». Каждый солдат в армии знает свое место в строю, нашивки показывают звания. Школьные отметки говорят об успехах учащегося. В мире бизнеса существуют должности, зарплаты и прочие показатели «значимости» того или иного индивидуума. В Центре международной торговли в Нью–Йорке, просто переходя с этажа на этаж, по меблировке офисов можно сразу понять: чем выше этаж — тем крупнее начальство.

В организации статус человека зависит от качества исполнения им своих обязанностей. В мире бизнеса известно, что люди стараются подняться по должностной лестнице, чтобы получить большее вознаграждение. В семье же статус каждого члена определяется несколько иначе. Как? Ребенок «завоевывает» право было членом семьи в момент рождения. Ребенка–неудачника никто не выгоняет из семьи. Наоборот, больной ребенок часто получает больше внимания со стороны остальных членов семьи, чем его здоровые братья и сестры. Джон Апдайк писал: «Семьи учат нас тому, что любовь выше слов «нравится» и «не нравится». Она может сосуществовать с равнодушием, ревностью, даже антипатией».

Так обстоит дело и в Божьей семье. В ней нет «ни иудея, ни грека, ни мужчины, ни женщины, ни раба, ни свободного». Все эти искусственные разграничения тают в лучах солнца Божьей благодати. Мы усыновлены Богом. Мы обретаем те же самые права — причем совершенно незаслуженно, —- которые есть у Самого Иисуса Христа. Послание к Ефесянам снова и снова подчеркивает эту удивительную истину.

И поэтому мне грустно видеть, что церкви становятся больше похожи на общества с ограниченной ответственностью и перестают быть похожими на семью. Рассуждая о духовных дарах, апостол Павел предостерегает: нельзя одного члена церкви ставить выше другого:

Не может глаз сказать руке: «ты мне не надобна»; или также голова ногам: «вы мне не нужны». Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, а благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном бульшее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены

(1 Коринфянам 12:21–26).

В этом отрывке Павел развивает свою любимую идею — о сходстве между церковью и человеческим телом. Эта истина воплощается в группе людей, например, в семье, собравшейся за праздничным столом.

В каждой семье есть и преуспевающие члены, и жалкие неудачники. На рождественском обеде тетушка Мария — вице–президент крупной фирмы — сидит рядом с дядюшкой Чарльзом, который, как всегда, много пьет и в очередной раз уволен с работы. За столом собрались люди умные и глупые, уродливые и привлекательные, здоровые и инвалиды. Но в семье все эти различия стираются. Кузен Джонни старается держаться ото всех в стороне, но это ему плохо удается. Он, как и мы все, — часть семьи. У нас общие предки, в наших клетках — общие гены. Неудачника не выбрасывают из семьи. «Семья, — сказал Роберт Фрост, — это такое место, в которое тебя обязаны впустить, если ты пришел».

Иногда я думаю, что Бог изобрел семью в качестве учебного полигона. Именно там мы учимся общаться с людьми в рамках других общественных институтов. Семья становится крепче, когда ее члены не спорят из–за того, что они не похожи друг на друга, а просто радуются этому. В здоровой семье поддерживают слабых членов, не унижая при этом сильных.

Мать Джона Уэсли говорила так: «Кого из детей я больше всех люблю? Я люблю больного сильнее других. И так, пока он не поправится. Я люблю путешественника крепче других. И так, пока он не вернется».

Семья — это единственный социальный институт, в отношении которого у нас нет права выбора. Мы попадаем в него просто по праву рождения. В результате, сами того не желая, мы оказываемся в одном сообществе со странными и не похожими друг на друга людьми. Церковь же призывает нас сделать следующий шаг: добровольно стать членом еще более странного окружения лишь потому, что составляющие его индивидуумы веруют в Иисуса Христа. Я обнаружил, что подобные общества напоминают семью больше, чем все остальные общественные институты. Анри Ноуэн как–то сказал, что общество — это «то место, где ты всегда оказываешься рядом с человеком, с которым тебе меньше всего хочется быть рядом». Его определение можно отнести как к группе людей, которая собирается на Рождество за одним столом, так и к группе людей, которая встречается по воскресеньям в стенах церкви.

Божья раздевалка

В течение всего года я довольно успешно борюсь со своей страстью к телепередачам. Но каюсь: ближе к весне меня охватывает таинственная сила, известная в Америке под названием «мартовское безумие». Она заставляет меня уткнуться носом в телеэкран. Речь идет о баскетбольном турнире студенческих команд. Этому искушению я противиться не в силах.

Ни одному человеку не приходится так трудно, как этим молодым спортсменам. Им по 19 — 20 лет, и они уже сражаются перед тридцатью миллионами телезрителей за честь своего университета, своего штата. На карту поставлена их профессиональная карьера. Каждый прыжок, каждый бросок имеют значение. В финале последние минуты игры бывают самыми напряженными. И кажется, что все сезоны заканчиваются одной и той же картиной: восемнадцатилетний паренек стоит на линии штрафного броска, в руках у него — мяч, до конца игры — одна секунда.

Он стоит на линии, нервно играя мячом, — нужно, чтобы рука не подвела… И тут тренер противника берет тайм–аут, потому что понимает: это помешает нападающему сосредоточиться.

Следующие две минуты игрок проведет рядом с наставником, будет слушать его советы, стараясь не думать о том, о чем кричат двадцать тысяч болельщиков, — о броске. Товарищи по команде треплют его по плечу, но не говорят ничего. За сезон на тренировках он сделал несколько тысяч штрафных, добрые три четверти из них попали в цель. Но это бросок отличается от других.

Если штрафной будет удачным, паренек станет героем всего университета. Его фотография появится на первых страницах газет — хоть в губернаторы баллотируйся! Если же он промажет, то станет козлом отпущения. Как после этого смотреть в глаза товарищам по команде? Как жить после этого? Через двадцать лет он окажется в кабинете психотерапевта и все свои жизненные неудачи будет объяснять вот этим неудавшимся броском… И вот он возвращается на площадку. От этого мгновения зависит все его будущее.

Как–то во время одного такого матча я напряженно наблюдал за игрой. Лоб мальчишки был сосредоточенно наморщен, он кусал нижнюю губу, левая нога дрожала. Двадцать тысяч болельщиков орали, размахивали флагами, носовыми платками, мешали ему сосредоточиться.

Вдруг у меня раздался телефонный звонок — мне пришлось выйти в другую комнату. Когда я вернулся, картина была совершенно иной. Тот же самый парень, но уже успевший забить мяч в корзину, вылил бутылку минеральной воды себе на голову, чтобы остыть, и восседал на плечах своих друзей: они держали его, а он срезал баскетбольную сетку — таково право победителя. Он был счастлив и беззаботен. Улыбка его заполнила экран — он попал в кольцо!

Эти две картинки — паренек, сжавшийся у линии штрафного броска, и он же, празднующий победу на плечах товарищей, — стали для меня символами закона и благодати. Если я под законом, я получаю только то, что заслужил. Чтобы угодить толпе, тренеру, партнерам, чтобы угодить Богу — мне нужно попасть в кольцо. От этого зависит моя судьба, моя вечность. Если я промажу, я погиб навсегда. Мне нужно попасть в цель. Я не имею права на ошибку.

Царствие Иисуса Христа открывает нам другой путь. На этом пути все зависит не от нашей удачливости, а от свершенного Им труда. Нам не нужно ничего зарабатывать, достаточно следовать за Иисусом. Он уже заработал для нас победу, дорогой ценой купил Божье расположение. Следовательно, церковь — это не место для конкурентной борьбы, здесь никто никого не будет оценивать. Когда победитель возвращается в раздевалку, там разворачивается торжество. Церковь — это «раздевалка победителя». Там мы воздаем благодарение, празднуем великую весть о прощении грехов, о Божьей любви, об одержанной победе. Церковь — это маяк благодати, освещающий путь миру, а не цитадель законничества.

По крайней мере, именно такой описывает ее Библия.

Последнее сравнение

Разум мой ищет сравнения, чтобы описать современную церковь. И сравнений может быть много.

Церковь — это Божья социальная служба, это учреждение, призванное исцелять слепых, освобождать пленников, кормить голодных, нести Благую весть бедным. Именно так описывал Свою миссию Иисус Христос.

Церковь — это как кухня в квартире друзей, которые все о тебе знают. Знают о твоем самодуре–начальнике, о больной матери, о взубнтовавшемся ребенке–подростке. Здесь ты можешь излить душу, рассказать о наболевшем, встретить сочувственный взгляд друга. Здесь тебя не осудят.

Я перебираю сравнения, но постоянно возвращаюсь к тому, которое Павел счел наиболее точным и подходящим: церковь — Тело Христово. В 12 — 14 главах 1 Послания к Коринфянам апостол начинает размышлять над темой, которая чуть позднее всплывет в Послании к Ефесянам. «Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, — так и Христос», — говорит Павел (12:12). Глаз, рука, почки, нога, нос — тело работает согласованно, когда достигается полное единство противоположностей, когда пребывают в согласии люди всех цветов кожи и всех размеров одежды, становясь единым телом во Христе. Я не буду говорить здесь обо всех удивительных параллелях, вытекающих из этого великого образа. В сотрудничестве с доктором Полом Брендом мы написали на эту тему целых две книги: «Ты дивно устроил внутренности мои» и «По образу Его». Но из этой аналогии я делаю для себя один самый главный вывод: мы — я и ты — представляем собой суть Божьего присутствия в миру.

Каков Бог? Где Он живет? Как может мир познать Бога? Господь больше не пребывает в скинии, на Синае или в Иерусалимском храме. Бог сделал Свой выбор: Он пребывает в простых, даже неказистых людях, таких, как ты и я. Когда кто–нибудь, стараясь сделать приятное нашему пастору, говорит: «Какая у вас красивая церковь», тот неизменно отвечает: «Спасибо за комплимент. Я последнее время сидел на диете–хорошо, что вы это заметили». Своими словами он хочет сказать, что Божья церковь — это люди, а не здания.

Воскресным утром я обвожу взглядом прихожан церкви и вижу, как рисковал Бог. По какой–то причине сегодня Бог являет Себя миру не столпом дыма и огня и даже не в теле Сына Своего, а в толпе чудных людей, наполняющих церковь, в любой толпе, собирающейся во имя Его.

Мир свернул с истинного пути, мирские дороги вводят в заблуждение, и мы призваны показать миру, каков Бог, сделать Бога видимым для мира. Мартин Лютер Кинг называл нас «масками Бога». Он сказал, что мир не вынес бы прямого воздействия — вида славы Божьей, а потому Бог показывает Себя через людей.

Похоже, апостолу Павлу так и не удалось до конца оправиться от шока, вызванного этой истиной. Он так серьезно относился к бытовым проблемам коринфян, потому что верил: все происходящее сказывается не только на репутации самих коринфян, но и на репутации Бога в мире. Мир наблюдает за нами. Только мы можем показать ему, что Бог жив. Мы телесно показываем, каков Бог.

Когда я смотрю на тела окружающих меня верующих, я редко радуюсь: чаще всего мы вводим мир в заблуждение, показывая Бога не Таким, Какой Он в действительности. Но стоит мне открыть 1 Послание к Коринфянам, как я вижу проблеск надежды. Кому адресовал Павел возвышенные слова из глав 12 — 14? Сборищу коринфян — идолопоклонников, прелюбодеев, скандалистов…

Ни одна из известных мне церквей не походит полностью на все приведенные мной образы. Но каждая из церквей хотя бы частично напоминает один из этих образов. Это внушает надежду. Даже в несовершенстве своем мы показываем миру определенные черты Божьего естества. Что думает Бог о церкви, которая так неточно отражает Его образ? На этот вопрос можно ответить словами Малькольма Маггериджа: «Когда Бог глядел на творение Свое, то в сердце Его бесконечное разочарование боролось с безграничной любовью».

Мы причиняем Богу великую боль, тем не менее Бог страстно любит нас. Не следует ли нам хотя бы частично испытывать те же самые чувства по отношению к церкви?

Глава 3. За стенами церкви

Милостивым взглядом Своим Бог видит тебя не таким, каким ты был в прошлом, не таким, какой ты сейчас, а таким, каким ты хочешь быть.

«Облако неизведанного»

В одной из своих притч Серен Кьеркегор рассказывает, как стая домашних гусей посещала церковь. Каждую неделю они приходили в церковь и слушали речь пастора о том, как чудесно летать. «Зачем просто ходить по земле? Вы можете улететь отсюда!» — увещевал он их. «Мы можем подняться в воздух, мы можем парить, можем улететь в теплые страны. Мы способны летать!». Прослушав проповедь, гуси дружно крякали «аминь», бросались толпой к двери и ковыляли по домам, чтобы заняться своими делами. А ведь им стоило только взмахнуть крыльями и…

Честно говоря, многие церкви даже близко не подходят к выполнению тех обетовании, которые даны нам в образах церкви. Они похожи на закрытые клубы, организованные только для своих членов. Но новозаветная модель церкви иная: она существует большей частью для блага людей посторонних. Что мешает нам стать такой церковью, какую задумал Бог?

Я не раз видел одну и ту же схему: церковь создается, чтобы служить высоким идеалам, разворачивает бурную деятельность, потом постепенно теряет свое видение, успокаивается, забывает о своих идеалах. Когда я смотрел на церковь со стороны, у меня возникало много претензий к ней. Но стоило мне стать ее членом, как я понимал: поддерживать церковь в том виде, который описан в Новом Завете, очень трудно. Когда я стал одной из причин церковных неудач, то и относиться к этим неудачам начал более сочувственно. Церковь «доводит нас до святости», как сказал Ричард Pop, который сначала показал нам сияющий идеал, а потом предложил стать частью более серой реальности.

Я испытал на себе, как сильно снижается планка, когда сам начинаешь заниматься служением. Сначала испытываешь прилив энергии, потом накатывает волна усталости и разочарования, и возникает искушение сдаться. Служение невозможно без стрессовых ситуаций и самопожертвования, а это выматывает даже самых преданных делу служителей. Конечно, отдавать блаженнее, чем брать, но как же при этом устаешь!

Каждый из нас призван к служению. Если же мы не понимаем всех связанных с этим трудностей — священники ведь тоже находятся в «группе риска», — то церковь неизменно начнет отступать: постепенно главной ее целью станет служение самой себе, а не миру. Если такое произойдет, то мы перестанем отличаться от всяких мирских организаций. Уникальное призвание церкви канет в небытие.

Я наблюдал за христианскими служителями, размышлял о собственной жизни и понял, как важно найти золотую середину между сверхчувствительностью и черствостью. Некоторые христианские служители так близко к сердцу принимают проблемы других людей, что чужая боль ломает их. Иные же развивают в себе определенную духовную черствость, и при этом служение становится всего лишь работой, рядом трудных поручений, за выполнение которых они получают награды. Ни тот ни другой служитель не смогут долго трудиться в церкви. Я очень хорошо осознал это, когда наблюдал за Телом Христовым и за своим собственным телом — особенно своей левой ногой.

Разросшаяся косточка

У меня есть дефект — разросшаяся косточка на большом пальце ноги. В основном у людей большие пальцы ног расположены параллельно остальным или наклонены к остальным пальцам под углом в пятнадцать градусов. У меня на левой ноге (на правой уже сделали операцию) большой палец располагается под совершенно неприличным сорокапятиградусным углом, сдавливая остальные пальцы. По мере деформации сустава этот палец просто–напросто ляжет поверх следующего за ним и мне снова придется соглашаться на операцию.

Чем сильнее искривлялся палец, тем больше становилась шишка на правой стороне ступни. Шишка болезненна, из–за нее трудно покупать обувь: производители обуви не делают ботинки со специальными выступами для шишек. В результате мне приходится покупать обувь на размер больше, чтобы шишка могла сама придать нужную форму левому ботинку. Мороки с этим очень много.

Я бегаю трусцой уже более двадцати лет и очень хорошо изучил, как проходит процесс адаптации моих ног к новой паре ботинок. Я надеваю новые ботинки и бегу. Левая ступня ощущает, что ей не хватает опоры для большого пальца — он расположен под углом к подошве ботинка, — и вот этот палец сам создает себе необходимую точку опоры. При этом я неизменно натираю ногу, возникает наполненный жидкостью волдырь, из–за боли трудно бегать. Но я не сдаюсь. Постепенно на ноге образуется более твердое уплотнение, состоящее из нескольких слоев затвердевшего креатина, — твердая мозоль, которая продавливает себе выпуклость в ботинке. Некоторое время я бегаю с относительным комфортом.

Но в итоге мозоль так разрастается, что из–за нее создается дополнительное трение между ногой и ботинком, и под ней образуются болезненные кровоподтеки. Тогда я беру маникюрный набор и срезаю твердые слои мозоли, пока не дохожу до слоя розовой кожи. Затем весь процесс начинается снова.

Я ненавидел свою шишку, и ненависть возрастала по мере образования твердых слоев: я уже предчувствовал, что скоро придется их срезать и снова стать беззащитным перед болью. И вот однажды доктор Пол Брэнд, с которым мы написали три книги о человеческом теле, помог мне изменить отношение к собственному увечью. Он сказал мне:

— Как–то я и сам столкнулся с подобной проблемой. Будучи еще студентом–медиком, я лето проплавал на шхуне в Северном море. В первую неделю мне приходилось таскать тяжелые канаты, подушечки пальцев так стерлись, что начали кровоточить. Ночами я не мог заснуть от боли. К концу второй недели стали образовываться мозоли. Вскоре кончики пальцев затвердели. Больше этим летом боль меня не беспокоила — твердые мозоли защищали меня. Но когда два месяца спустя я вернулся в медицинскую школу, то, к своему ужасу, обнаружил, что потерял способность делать сложные операции. Из–за мозолей мои пальцы стали менее чувствительными — я с трудом ощущал инструмент в руке. Несколько недель меня преследовал страх, что я своими руками разрушил собственную карьеру хирурга. Но постепенно мозоли исчезли — такова была реакция на мой оседлый образ жизни. Прежняя чувствительность вернулась. Каждый раз тело находит способ приспособиться к меняющимся внешним условиям.

И я увидел: мое собственное тело тоже постоянно борется, стараясь найти золотую середину между сверхчувствительностью и бесчувственностью. Подобно пальцам Пола Бренда, моя нога теряет чувствительность к боли, когда на ней вырастает твердая мозоль. Некоторое время такая ситуация сохраняется — значит, нога приспособилась к моим пробежкам. Но через некоторое время мудрость организма берет верх. Нельзя допустить, чтобы нога вообще потеряла чувствительность. Чтобы помешать мне мучить собственную ногу, организм создает кровяные мозоли, из–за них я становлюсь сверхчувствительным к боли и вынужден менять свое поведение.

С тех самых пор я испытываю не ненависть, а благодарность при любых попытках моего тела заявить о себе. Я понимаю: иногда мои поступки требуют, чтобы тело реагировало как сверхчувствительное, иногда — как бесчувственное. Не скажу, что мне нравится эта цепочка: волдырь, твердая мозоль, кровоподтек, срезание твердых слоев. Но теперь я по крайней мере понимаю, что за ней стоит, и ценю все усилия собственного организма, направленные на то, чтобы приспособиться к моему поведению.

И еще одна вещь произошла во время моего разговора с доктором Брендом: я понял, как происходит служение в Теле Христовом. Подобно «коже» Тела, служители беззащитны перед стрессами. Порой служителю нужна чувствительность хирурга: чтобы залатать человеческую душу, нужна бульшая чувствительность, чем для ремонта человеческих тел. В другой раз служитель, уставший от нехватки сил и средств, множества неразрешимых проблем, просто–напросто не может выжить без твердой мозоли. Без преувеличения скажу — жизнь священнослужителя чаще всего напоминает жизнь моряка, который хватается натертыми руками за канаты, натягивая паруса при бушующем шторме.

Христианское служение — как моя нога, как пальцы доктора Бренда — это постоянные перепады от сверхчувствительности к бесчувственности.

Глотая слезы

Вначале моя мысль была предельно простой. Я стал добровольно работать в палатах, где лежали смертельно больные дети, ожоговые больные. Просто хотелось их немного подбодрить, вызвать улыбку на их лицах. Потом я решил, что буду приходить в клоунском наряде.

Кто–то подарил мне красный резиновый нос, который я тут же пустил в дело. Я стал накладывать простейший грим, у меня появились желтый, красный и зеленый клоунские костюмы и, наконец, пухлые, громадные туфли с зелеными конниками, каблуками и белой серединой. Они достались мне от вышедшего на пенсию клоуна — он считал, что его ботинки еще могут поработать.

Сначала было трудно. Очень трудно. В этих палатах на такое насмотришься… Никого не оставит равнодушным вид умирающего или изувеченного ребенка. В обществе нас ж учат, как помогать страдающим. Мы никогда не говорим о страдании, пока оно не коснется нас.

Мы решили показать «Годзиллу» в палате для больных лейкемией. Я разрисовывал лица ребятишек, чтобы они походили на клоунов. Один паренек был совершенно лысым после химиотерапии. Я раскрасил его лицо, а другой мальчишка предложил: «Нарисуй ему что–нибудь и на голове». Лысому пареньку мысль понравилась. Когда я закончил работу, медсестра сказала: «На голове Билли можно фильм показать». Мы запустили кинопроектор — Билли выставил голову. Он был счастлив, а мы все радовались за Билли. Ребята притихли, смотрели фильм. Потом пришли доктора…

Детишки с обожженной кожей, выпавшими волосами — чем им помочь?Здесь нужно не прятаться от действительности — детям больно, им страшно, они скорее всего умрут. Сердце разрывается при виде такого. Смотрите в лицо действительности, смотрите, что будет дальше, ищите, чем можно помочь.

Я стал ходить по палатам с попкорном. Если какой–нибудь ребенок плачет, я промакиваю его соленые слезы попкорном и отправляю попкорн в рот — себе или ребенку. Так мы сидим вместе и глотаем слезы

(из книги «Чем помочь?» РэмаДасса и Пола Гормана).

В служении сверхчувствительность — это когда чувствуешь чужую боль, когда глотаешь чужие слезы.

Я помню, как сидел и глотал слезы за столом в нашей чикагской квартире. Жена рассказывала мне о Джордже, с которым познакомилась в больнице, куда он попал с гангреной. У Джорджа не было дома, он спал, где придется, часто на улице. Однажды зимой он отморозил ноги. В Чикаго бывает холодно. Он перестал приходить в церковь на завтраки. Кто–то из стариков заметил его отсутствие, жена сделала несколько телефонных звонков и отыскала его.

Моя жена Джэнет — социальный работник. Она чувствует, что совершенно беспомощна перед наплывом бед: бездомные, преступность, отвратительная система бесплатного здравоохранения. Днем она старается сделать все, что от нее зависит, а вечером плачет. Несколько раз я слышал от нее слова: «Нужно уходить с этой работы. У меня ничего не получается. Смотри — сижу здесь и реву, а старик умер… Так же нельзя. Я не умею справляться с болью».

Я в таких случаях отвечаю: «Джэнет, ты единственный человек в мире, который плачет из–за смерти Пола. Ты думаешь, тот, кто не умеет плакать, будет лучше тебя служить старикам?»

Мы переехали в Колорадо, и жена стала работать капелланом в хосписе при православном приходе, там каждый месяц умирало человек по сорок пять. Почти каждый день Джэнет видела смерть. Мы глотали все больше слез.

Кому это нужно — глотать горькие слезы? Стоит ли сверхчувствительным людям намеренно обнажать себя для чужой боли? Я думаю, что стоит. Я считаю, что человек, который надевает красный резиновый нос, огромные клоунские туфли, чтобы принести радость больным лейкемией детям, который заедает попкорном слезы вместе с этими ребятишками, действительно помогает им. И мне кажется, что для бродяги с обмороженными ногами очень важно знать, что один человек — пусть один–единственный во всем мире — чувствует его боль, носит ее в своем сердце.

Генри Ноуэн написал небольшую книжечку с удивительным названием — «Раненый целитель». Он пишет об одиноких, брошенных людях, которых никто не любит. Он рассказывает о молодом священнике, которому нечего предложить ложащемуся на операционный стол старику, кроме своей доброты и заботы. «Ни один человек не выживет, если его никто не ждет, — пишет Ноуэн. — Каждый, кто возвращается из длительного, трудного путешествия, ищет взглядом того, кто бы ждал его на вокзале или в аэропорту. Каждый хочет рассказать о себе, о своей боли, о своей радости тому, кто оставался ждать его дома».

Порой мы, служители, можем сделать лишь одно для страдальцев — показать им, что их страдание, причин которого они не понимают, нам небезразлично.

Выросший на слезах

Но порой, несмотря на все наши усилия облегчить страдания, мы видим человеческую боль, которая полностью лишена видимого смысла. В такие моменты бесполезно глотать слезы. Я вспоминаю об одном больном. У него болезнь Альцгеймера. Его дочь ухаживает за ним, но каждый день сердце ее разрывается — перед ней лишь жалкая телесная оболочка того, кто раньше был ее отцом.

Мне на память приходят несколько умственно отсталых детишек. Такой ребенок может жить очень долго, но всю жизнь он проведет в кровати. Он никогда не научится говорить, не будет понимать происходящего, на всю жизнь останется предметом забот врачей и медсестер.

В чем смысл страданий таких взрослых и детей? Какой смысл глотать за них слезы? На этот вопрос мне помог ответить один врач из Восточной Германии. В те годы работа церкви там была строго ограничена. Ей разрешали заботиться лишь о самых «малоценных» и «бесполезных» членах общества.

«Какой смысл в их жизни? Да и есть ли он вообще?» — спрашивал себя доктор Юрген Трогиш, педиатр, посвятивший жизнь работе с умственно отсталыми детьми.

Долгое время Трогиш не находил ответа на эти вопросы. Он каждый день ходил на работу, выполнял свои обязанности, но ответа не было. Как–то он читал вводный курс для новых сотрудников медицинского центра. По истечении года занятий он попросил новых помощников заполнить вопросник, где был и такой вопрос: «Какие перемены произошли в вашей жизни с тех пор, как вы начали работать с калеками?». Он получил следующие ответы:

Впервые в жизни я почувствовал, что делаю важное дело.

Я чувствую, что теперь могу делать то, на что никогда не считал себя способным.

За этот год я заслужил расположение Сабины. Я впервые работал с умственно отсталым человеком, но теперь я больше не думаю о ней, как об умственно отсталой. Она — человек.

Я стал более чувствительным к человеческому страданию, у меня появилось желание помогать.

Я задумался над тем, что же самое главное в действительной жизни.

Работа обрела для меня новый смысл. Я чувствую, что нужен другим.

Я научился терпению, научился радоваться даже незначительным улучшениям.

Наблюдая за умственно отсталыми, я лучше понял себя.

Я стал более терпимым. Мои мелкие проблемы не кажутся мне больше такими серьезными, я научился принимать себя со всеми своими недостатками. Но главное — я научился ценить маленькие жизненные удовольствия. Больше всего я благодарен Богу за то, что Он показал мне: любовью можно добиться большего, чем ненавистью и силой.

Доктор Трогиш прочел их ответы и понял ответ на собственный вопрос. Смысл страдания этих детишек -— перемены в жизни тех, кто с ними работает, кто познает истины, которым не может научить ни одно учебное заведение мира. Где еще подростки и студенты могут получить такие неоценимые уроки жизни?

Доктор Трогиш занимался тем, что зачастую является побочным продуктом деятельности церкви, которому не придают особого значения. Мы сосредоточиваем свое внимание на целях служения. Нам важно приводить души ко Христу, латать браки, кормить бедных, посещать стариков, работать с подростками. Но я читаю Новый Завет и понимаю: Иисусу очень важно видеть, как служение влияет на жизнь самих служителей.

Когда вернулись с радостными рассказами о своих успехах семьдесят два ученика, Иисус порадовался с ними, но тут же сказал: «Но не радуйтесь, что духи покоряются вам, а радуйтесь тому, что имена ваши записаны в книгу жизни». Совершенно очевидно: то, что происходило в душах учеников, было Иисусу не менее дорого, чем их явные успехи в служении.

Глотать слезы полезно прежде всего тому, кто добровольно соглашается их глотать. Не менее полезно, чем тому, кто эти слезы проливает. Я интроверт, а потому мне всегда очень трудно предлагать себя в добровольные помощники в каком–либо деле. Мне приходится долго набираться храбрости, прежде чем отправиться готовить рождественский обед в ночлежке или пойти в больницу. Но каждый раз, когда я отваживаюсь на нечто подобное, я чувствую, что сам получаю от этого огромную пользу. Меня обогащает общение с людьми, трогают их истории, поражает их мужество. Я возвращаюсь к своему писательскому труду с новым чувством благодарности и решимости служить людям той малостью, какой я могу послужить им. Я на себе испытал пользу от глотания чужих слез.

Сила в слабости

Вот парадокс: когда церковь избегает служения, приносящего боль и трудности, она сама начинает страдать. Она останавливается в своем развитии, перестает возрастать в зрелости.

Во время Последней вечери Иисус показал нам модель служения церкви. Ученики говорили об организации, о необходимости избрать главных, создать церковную иерархию, работать профессионально. А Иисус тихо взял полотенце, таз с водой и стал мыть им ноги. «Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам», — сказал Он (Иоанна 13:15). Со временем я понял: этот дух служения — единственный признак церкви, исполняющей Божью волю.

Здания, имущество, солидные бизнесмены в церковном совете — все это облегчает работу церкви. Но главное — понять, что это за работа. Я буду искать такую церковь, в которой не боятся быть сверхчувствительными к боли. Мы будем отводить взгляд от бездомных, качать головой и идти дальше своей дорогой, а слуга скажет, что нельзя отворачиваться от боли, что бездомные несут на себе отпечаток Божьего образа. Мы обязаны служить им, как служил бы Иисус, как если бы они были Иисусом.

Размышляя о стиле служения Иисуса, Павел сказал: «Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба…» (Филиппийцам 2:5–7). Библейская схема служения предполагает, что путь к силе лежит через слабость.

Павел и сам трижды молил, чтобы Бог освободил его от жала в плоть. Мы можем лишь догадываться, что это было за жало и как он молился. Возможно, так: «Господи, подумай только, насколько больше я принес бы пользы без жала! Оно мешает мне служить Тебе. Я бы многое мог совершить, если бы Ты избавил меня от жала, вернул бы мне силу». Ответ на молитву Павла был отрицательным.

Почему Бог позволил Павлу страдать? Апостол сам отвечает на этот вопрос: «И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений…». Так ответил Бог. «Сила моя совершается в немощи», — вторит ему апостол. Павел выстрадал правильный ответ: «И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа: ибо, когда я немощен, тогда силен» (2 Коринфянам 12:7–10).

На собраниях «Анонимных Алкоголиков» я слышал душераздирающие истории о том, как люди учились жить со своими слабостями, «дойти до крайней границы собственного «я», как часто они говорят. Алкоголики рассказывают о мучительном процессе, который приходится проходить, прежде чем человек сознается в собственной слабости. Он видит, что лишен сил и может жить, только будучи зависимым от Высшей Силы — внешнего источника сил. Есть и более легкий путь постичь те же самые уроки — можно добровольцем участвовать в одном из церковных служений.

На примере собственной жены я увидел, как многое дает такое служение. Каждый день она отправляется на работу. Целые дни проводит среди людей, которые очень редко говорят ей «спасибо». Ей самой приходилось просить о повышении зарплаты, и ей было стыдно. Но я смело могу сказать: готовность открыться для чужой боли дала ей не меньше, чем ее подопечным. Со всей объективностью, которая очень трудно дается мужу, сообщаю, что она стала гораздо сильнее, обрела внутреннюю красоту. Она не получает особой награды за свой труд — награды в мирском понимании. Награда рождается в ее душе.

Служители получают возможность научиться состраданию, смирению, терпимости и другим качествам, которые никогда не ценились и не будут цениться в бизнесе. Нельзя забывать о тех наградах, которые дает нам Бог. Они дороги Господу, они дороже денег, которые можно заработать, занимаясь любой другой работой. Чаще всего Иисус в евангелиях повторяет, что мы обретаем свою жизнь, теряя ее. Что ж, лучше потерять жизнь, служа другим.

Сверхчувствительность к боли может быть даром, даром неожиданным. Слезы, от которых разрывается сердце, могут оказаться живой водой, помогающей душе стать угодной Богу.

Жесткая мозоль

Однажды я решил бежать в чикагском марафоне. К тому времени я уже пробегбл от двадцати до двадцати пяти миль в неделю, но из спортивных журналов я узнал: чтобы подготовиться к марафону, эту дистанцию нужно увеличить вдвое. Я воспринял этот совет буквально — стал пробегать в два раза больше. Меня порадовало, что тело мое спокойно адаптировалось к увеличению нагрузки. Легкие выдерживали, сердце справлялось, мышцы сначала болели, но потом тоже приспособились. Все бы хорошо — если бы не моя косточка!

После нескольких недель нового режима кожа вокруг большого пальца левой ноги стала сверхчувствительной. Я с трудом ходил — куда уж там пробегать по десять миль! Мне пришлось на время прекратить тренировки, пока на ноге не образовалась — слой за слоем — твердая мозоль.

Нечто подобное происходит и со служителями. Сострадательные люди, призванные служить другим, могут неожиданно испытать на себе совершенно новый уровень стрессовой нагрузки: друг заболел СПИДом, супруга подала на развод, в церкви поползли слухи… И вот они вдруг чувствуют себя совершенно незащищенными. Раньше сверхчувствительность была их силой — теперь она превратилась в их врага. Кожа на моей ноге воспалилась в ответ на нагрузки, я стал почти калекой, пока не выросли новые слои кожи, не образовалась жесткая мозоль. То же происходит со служителями. Боль, которая раньше была источником духовного роста, вдруг обернулась угрозой. Если проглотить очень много слез, можно отравиться солью.

В 1970–х годах на экраны вышел фильм под названием «Воскресение», в котором рассказывалось, как после автомобильной катастрофы главная героиня чудесным образом обрела дар исцеления. Она в Бога не верит и не может объяснить, что с ней случилось. «Позвольте рассказать вам, что произошло, — говорит она собравшейся толпе страждущих. — Я вижу перед собой больного израненного человека. Не спрашивайте меня, как я это вижу, я как будто сама заболеваю, как бы становлюсь тем человеком… Я не знаю, откуда берется эта сила, но откудато она приходит».

Героиня отправляется в Калифорнийский институт психологии, где ее хотят обследовать ученые. Выкатывают больничную каталку, на которой лежит молодая женщина, больная церебральным параличом. Героиня подходит к искореженному телу женщины, останавливается, а потом забирается на кровать и ложится рядом с ней.

Проходят минуты — и вдруг целительницу начинает трясти. Лицо ее превращается в гримасу, ноги корежит внутрь, руки становятся жесткими клещами. Она буквально берет чужую болезнь на себя, вытаскивая ее из тела больной. Пациентка встает и вдет. Ее конечности распрямились. Целительницу на кресле везут для обследования.

В фильме карьера целительницы оборвалась довольно быстро. Ей тяжело принимать на себя чужую боль. Это непосильная ноша. Она переезжает в маленький городок в пустыне Невада и работает там на автозаправке. Посетителей мало. Никто не знает о ее чудодейственной силе.

Как сделать, чтобы раненые целители не стали смертельно раненными целителями? Можем ли мы в жизни посвятить себя чужой боли, не повредив себе? Что делать, когда служителям нужны дополнительные защитные слои кожи?

Признаюсь: я не компетентен в подобных вопросах. Мне самому очень трудно заметить признаки усталости в себе. Я не могу с ней справиться без помощи жены и нескольких доверенных друзей. Но я женат на женщине, находящейся на переднем крае служения, а потому узнал несколько принципов, которые помогают увидеть симптомы разрыва мозоли на ранних этапах. Я представлю их в виде нескольких вопросов, ответив на которые, вы сможете определить, не подвергаетесь ли вы опасности.

1) Что меня больше волнует — боль человека или сам человек? Кто–то дал такое определение медсестрам: «Тифозная Мэри, переодетая Белоснежкой. У нее комплекс — помогать другим. Она одержима борьбой с болью, потому что сама не любит боли. В результате от нее больше шуму, чем помощи».

Я научился различать один из ранних признаков душевной усталости: ощущение огромной личной ответственности, как если бы судьба церкви, общества, всей страны, да и всего мира лежала на плечах самоотверженного служителя.

Юджин Петерсон противопоставляет Августина и Пелагия — двух богословов IV века. Пелагий — человек городской, воспитанный, умеющий убеждать, всеобщий любимец. Августин в молодости гулял направо и налево, у него были очень странные отношения с матерью, много врагов. Тем не менее Августин начал с Божьей благодати и был абсолютно прав. Пелагий начал с человеческих заслуг и оказался неправ. Августин страстно стремился к познанию Бога, Пелагий, не торопясь, старался угодить Богу. Августину отчаянно нужен был Бог, и он это знал. И вот Петерсон говорит, что христиане часто оказываются последователями учения блаженного Августина в теории и пелагианами на практике. Они слишком полагаются на свои жалкие усилия — церковные советы, благие труды. Они одержимы чужими проблемами.

Но, когда служищь нуждающимся людям, порой необходимо почувствовать некую отрешенность. Нужна твердая мозоль, которая послужила бы защитой от чужой боли. Фридерик Бухнер в книге «Раскрывая секреты» описывает, как он выучил этот урок:

Любите ближнего, как самого себя. Это часть великой заповеди. Можно сказать иначе: любите себя, как своего ближнего. Любите себя не как эгоисты, не как любители доставить себе удовольствие. Любите себя, как любили бы друга. Заботьтесь о себе, питайте себя, старайтесь понять себя, утешайте себя, укрепляйте себя. Служители — люди, по долгу службы заботящиеся о других, — очень часто пренебрегают собой. В результате они сами становятся в некотором смысле беспомощными калеками, такими же, как те, о ком они призваны заботиться. И вот они уже стали бесполезными для окружающих. Если ваша дочь борется за жизнь, стараясь выплыть из водоворота, вы не сможете ее спасти, кинувшись в этот водоворот. Так вы погибнете вместе. Вам нужно остаться на твердой земле — вы обязаны сохранить присутствие духа, остаться самим собой, остаться сильным — и оттуда, с берега, протянуть руку помощи. «Не лезь в чужие дела» — это значит «Не лезь в чужую жизнь», ведь каждый человек отвечает за себя сам. Но это значит и другое: «Смотри, как сам живешь, следи за здоровьем». Это нужно тебе самому и в конечном итоге тем, кого ты любишь. Заботься о себе, чтобы ты мог позаботиться о них. Кровоточащее сердце никому не поможет, если умрет от потери крови.

А потом Бухнер, который здесь рассказывает о своей дочери, добавляет одну фразу: «Как легко писать такие слова. Как же невозможно жить по–написанному!»

Спокойствие Бухнера состояло в согласии дочери на лечение от анорексии. А жила она в трех тысячах миль от него. Он не мог оказаться рядом с ней, прожить жизнь за нее. Рядом с ней были другие люди — врачи, сестры, социальные работники, даже судья, который выписал ордер на принудительную госпитализацию. «Эти люди не разрывались на части, не переживали, не мучались от любви, как я. Они были реалистами, людьми решительными, четко знающими свое дело. Сами они никогда бы так не сказали, но они любили мою дочь такой любовью, которая походила на Иисусову гораздо больше моей».

Синдром «болезненного самопожертвования», когда больше печешься о боли, чем о самом человеке, порой называют «комплексом спасителя». Ирония же заключается в том, что Сам Спаситель был совершенно лишен подобного комплекса. Он уплывал на лодке от толп людей. Ему нужно было побыть в одиночестве. Он принял дар, который остальным казался «выброшенными на ветер деньгами». Ведь, как резонно заметил Иуда, сосуд с благовониями можно было продать, а деньги пустить на борьбу с нищетой.

Иисус исцелял каждого, кто просил его об исцелении, но не каждого встречного. Он обладал удивительной, редкой способностью — позволял людям самим выбрать себе боль. Он разоблачил Иуду, но не попытался предотвратить его предательства. Он осудил фарисеев, но не постарался убедить их в Своей правоте. Он однозначно ответил на вопрос богатого вельможи и позволил ему уйти. Марк намеренно добавляет очень важную деталь того случая: «Иисус, взглянув на него, полюбил его» (Марка 10:21).

Короче говоря, Иисус выказывает удивительное уважение по отношению к свободе совести каждого человека. Он не пытался обратить весь мир за Свою земную жизнь или исцелить людей, еще не готовых к исцелению. Нам, служителям, нужен именно такой «комплекс спасителя», которым обладал Иисус.

Генри Ноуэн жил среди миссионеров в Перу. Он пришел к выводу: два самых губительных движущих мотива — это чувство вины и желание спасать. «Чувство вины, — отмечал он, — плохо тем, что оно не покидает тебя, даже когда ты делаешь добрые дела. Корни вины очень глубоки, до них не докопаться, совершая добрые дела. С другой стороны, желание спасать людей от греха, нищеты, эксплуатации не менее разрушительно: чем сильнее стараешься, тем четче понимаешь собственную слабость. Очень многие трудолюбивые люди сталкивались с тем, что их миссионерская деятельность шла по убывающей. Если они полагались только на осязаемые результаты своего служения, то быстро теряли ощущение собственной значимости».

Ноуэн приходит к выводу: «Когда мы начинаем понимать, что вину нашу Бог простил, что только Бог спасает, мы обретаем свободу в служении и можем смиренно жить». Бог же больше всего может сделать через тех, кто смирен и благодарен.

Да, сверхчувствительность к боли может являться даром. Но если позволить ей, как и любому другому дару, взять над вами верх, контролировать вас, то она вас уничтожит. Меня сильно беспокоит, когда помощники выглядят более болезненными и нуждающимися, чем те, кому они стараются помочь. Поэт Джон Донн сказал: «Чужие кресты — это не мой крест».

2) Есть ли вокруг меня люди, которые ценят мой труд? Как–то я провел некоторое время в Центре подготовки переводчиков имени Уиклифа. Он расположен в Таксоне в аризонской пустыне. Я и там совершал пробежки, правда, делать это приходилось с утра пораньше, пока не палило солнце. Чтобы не наступить на змею или скорпиона, приходилось пристально следить за дорогой. Однажды утром, отбежав уже две мили от базы, я увидел шикарные здания одной из знаменитейших клиник страны — специальной клиники для людей, страдающих расстройствами пищеварения и избыточным весом. Сначала мне показалось, что я наткнулся на пятизвездочную гостиницу. Завсегдатаями здесь были кинозвезды и спортсмены. На территории клиники находился плавательный бассейн, беговой трек, баскетбольная площадка и теннисные корты, конная тропа, тенистые поляны для пикников. Современные стеклянные помещения сияли на солнце.

Я не мог удержаться и начал сравнивать Центр переводчиков с роскошной клиникой. Здания Центра функциональны, лишены каких–либо архитектурных украшений, построены из бетонных блоков. Многие его работники живут в передвижных домиках–трейлерах, разбросанных среди холмов. Меня поразило то, что контраст между двумя комплексами ярко иллюстрирует одну из особенностей служения: мир всегда больше радуется материальным ценностям, а не духовным. Чтобы избавиться от лишних жировых клеток, люди платят тысячи долларов и настаивают на том, чтобы лечение проходило в максимально комфортных условиях. А вот те, кого Иисус призвал вести борьбу с гордыней, алчностью, похотью, насилием, завистью и несправедливостью, должны к тому же еще и бороться за выживание.

В следующие несколько дней я понял, насколько высока нравственность среди переводчиков. И причиной тому была взаимная поддержка. Миру важнее вылечить тело, а не душу. У миссионеров своя система ценностей. Они вместе молятся, поклоняются Богу, они с уважением относятся друг к другу, ибо понимают, насколько благородно их призвание.

Многим пасторам недостает такого дружеского участия. Один из них рассказывал мне:

— У меня такое чувство, что мой труд никто не ценит. Церковный совет постоянно стремится урезать расходы, любая просьба о финансах оборачивается неприятным разговором. Разве кто–то уважает мой труд? Любимое занятие прихожан — критиковать все, что я делаю.

Побороть подобные чувства служители смогут только вместе. Дружеская поддержка значит много. Это становится понятно, если сравнить две повести о вьетнамской войне — «Кэч–22» и «Госпиталь». Первая из них написана Джозефом Хеллером. В ней летчик — шизофреник и параноик — приходит к выводу, что весь мир обратился против него, и испытывает отчаяние от абсурдности жизни. Герои повести «Госпиталь» сталкиваются со сходными проблемами, но где–то в горах Кореи формируется группа чудаков, которые поддерживают друг друга. Когда вертолеты привозят в госпиталь раненых, врачи и медсестры пожимают плечами, отпускают несколько шуток и берутся за инструменты.

Создать общину — группу людей, поддерживающих друг друга, — иногда достаточно для того, чтобы служение выжило в трудных условиях. «Как бы мне хотелось знать, сколько вшей тревожат моих братьев по ночам», — говорил Игнатий Лойола, стараясь показать, насколько тесно связаны между собой члены ордена иезуитов.

Время от времени кто–то из прихожан берет на себя инициативу и старается финансами помочь служителям церкви. В церкви ЛаСаль была состоятельная пара, которая оказывала материальную поддержку служителям. Как–то они пожертвовали деньги, чтобы служители церкви использовали эту сумму, устроив себе настоящий новогодний праздник. Было решено заказать обед в дорогом ресторане, а потом пойти в театр. Meня как мужа одной из служительниц церкви тоже пригласили принять участие в торжествах. По лицам этих людей было видно, как много значил для них этот вечер. Им редко выпадала возможность так отдохнуть. По всему городу большие компании устраивали роскошные обеды для своих сотрудников. Но когда церковь могла себе позволить устроить нечто подобное для своих верных служителей?

Моя жена работала с беднейшими жителями Чикаго. Страдания и несправедливость, с которыми ей приходилось сталкиваться каждый день, было тяжело выносить. Вскоре я понял: я должен решать сам, когда нужно устроить Джэнет передышку — отвести в театр или на концерт. Ей было неловко оттого, что я тратил на нее такие деньги, потому что никто из ее подопечных стариков не мог позволить себе подобного. Но я знал: если она будет только глотать слезы, то вскоре потеряет способность помогать людям. Я был для нее поддержкой, мне нужно было заботиться о ее духовном состоянии, чтобы она не потеряла силы и могла трудиться на передовой.

3) Не путаю ли я Бога с жизнью? Эту фразу я услышал от человека по имени Дуглас. Я брал у него интервью, когда писал книгу «Разочарование в Боге». Жизнь Дугласа была очень похожа на жизнь Иова. Он принял трудное решение: служить в беднейших районах города. И в это миг его мир стал распадаться на части: его служение потеряло источник финансирования, жена заболела раком, пьяный водитель врезался в его машину — сам Дуглас и его двенадцатилетняя дочь получили тяжелые увечья. Вскоре жена умерла. Во время разговора я попросил Дугласа описать свое разочарование в Боге, но, к моему удивлению, он ответил, что ничего подобного не испытывал.

«Очень давно я понял — понял, пережив все эти трагедии, — что нельзя путать Бога с жизнью. Я не стоик. Я не меньше других печалюсь из–за того, что произошло. Я могу проклинать несправедливость жизни, изливать свой гнев и горечь. Но я твердо верю: Бог испытывает то же самое, что и я: гнев и горечь. Я не виню Его за то, что произошло. Я научился заглядывать за рамки физической действительности — видеть реалии духовные. Мы часто думаем: Бог справедлив, а значит, и в жизни все должно быть справедливо. Но Бог — это не жизнь. Если наши отношения с Богом не будут зависеть от того, как складываются жизненные обстоятельства, то мы сможем выстоять даже тогда, когда жизнь станет рушиться на глазах. Мы способны научиться доверять Богу даже тогда, когда все в жизни несправедливо».

Многие библейские персонажи — Авраам, Иосиф, Давид, Илия, Иеремия, Даниил — прошли через многие испытания, подобно Иову (и Дугласу). Для каждого из них на определенном этапе жизнь складывалась так, что Бог казался им чуть ли не врагом. Но каждый из них продолжал доверять Богу, несмотря на все трудности. При этом вера их из «веры по контракту» (я следую за Богом, когда Он ко мне хорошо относится) превратилась в связь с Богом, способную пережить любые испытания.

Я заметил, что находящиеся в служении люди — чаще, чем все остальные, — живут с «верой по контракту». Помимо всего прочего они тратят свои силы и время, работая на Бога. Неужели они не заслуживают особого отношения с Его стороны?

Моя жена сердится, если, забирая машину со стоянки, она находит на лобовом стекле штрафной талон. Как можно? Ведь она покупала продукты для стариков или навещала их в больнице. Оплаченное время истекло лишь потому, что она почувствовала: нужно потратить больше времени на Божий труд. И какова же награда? Штраф в 25 долларов и потерянные полдня, ведь еще придется ехать в суд!

Бад, один из «святых» нашего городского служения, чуть не отрезал себе руку, показывая добровольцам, как нужно обращаться с электрической пилой. Он учил их строить дома для бездомных. Какая богословская схема может объяснить такой поворот событий?

Но я снова и снова вспоминаю слов Дугласа: «Не путайте Бога с жизнью». Когда меня начинают одолевать сомнения, я открываю главу 8 Послания Павла к Римлянам. Многие из нас знают стих 28: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу». Но взгляд перескакивает на другой стих той же главы, где апостол спрашивает: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?» (8:35). Этим предложением апостол Павел подводит итог собственному служению. Он все это уже вынес ради Благой вести. Но у него хватило силы верить, что Бог может использовать все эти прискорбные вещи, чтобы делать добро.

Апостол Павел научился смотреть поверх трудностей и видеть любящего Бога, Который в один прекрасный день окажется победителем. «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Римлянам 8:38–39) — на такой торжествующей ноте заканчивается глава. Подобная уверенность помогает служителю не терять ориентиры, даже когда все получается вовсе не так, как мы хотим.

4) На кого я работаю? Если вы на этот вопрос инстинктивно говорите: «На пастора, на церковь, на миссию», то вы в опасности. Служение — это призвание, а потому настоящий служитель — это человек, отчитывающийся перед Тем, Кто призвал его.

Я уже писал, что наш Спаситель был начисто лишен «комплекса спасителя». Вот как Гельмут Тилике описывает служение Иисуса:

Какие испытания выпадали на Его долю, когда Он занимался Своей трудной, нервной, безостановочной работой! Он видит — видит так, как никто иной не мог видеть, — ужасную приближающуюся агонию умирающего, страдания пленника, мучения нечистой совести, несправедливость, страх, ужас, ожесточение. Он видит, слышит и чувствует все это Своим сердцем — сердцем Спасителя… Не должны ли ощущения эти заполниться всякую минуту Его жизни, лишить Его сна? Не должен ли Он тут же бросаться на помощь, проповедовать, планировать, как завоевать весь мир для Бога, и трудиться, трудиться, трудиться страстно, непрерывно, без устали, пока еще не поздно творить Божий труд? Именно такой мы и представляем себе земную жизнь Сына Божьего, если рассуждаем, как простые люди.

Но как же отличалась от этих представлений жизнь Иисуса! Бремя всего мира лежало на Его плечах. Коринф и Эфес, Афины, целые континенты с их огромными нуждами были близки Его сердцу. Страдания и грех заполняли каждый дом, каждую улицу, каждый особняк, каждую лачугу. Видел все это только Сын Божий. В вопиющей нищете и нужде требовалась помощь врача, но у Иисуса хватало времени и на то, чтобы остановиться и поговорить с конкретным человеком, с конкретной личностью.

Он был послушен Отцу в Своем маленьком уголке мира — провинциальном Назарете и Вифлееме, а потому вписался в великую мозаичную картину, которую создавал Бог. Именно поэтому у Него находилось время для каждого конкретного человека, ибо властитель всего времени — Бог. По этой же причине от Него исходит не беспокойство, а мир. Божья верность уже объяла мир, словно радуга: Ему не нужно было этой радуги строить, Ему было достаточно пройти под ней

(отрывок из книги «Отец в ожидании»).

Я побывал в Калькутте — беднейшем городе Индии, где нищета и смерть соседствуют с неразрешимыми человеческими проблемами. Именно там монахини из Ордена Матери Терезы служат беднейшим и несчастнейшим людям планеты, чьи полумертвые тела они подбирают на грязных улицах. Мир благоговеет перед преданностью сестер и результатами их служения, но коечто в их служении поражает меня еще больше: это их спокойствие. Если бы я занимался таким громадным и безнадежным делом, я бы неустанно слал письма жертвователям, просил бы у них денег, глотал бы транквилизаторы и искал пути борьбы с нарастающей депрессией. Но эти монахини не таковы.

Их спокойствие коренится в том самом действе, которое происходит каждое утро перед началом их работы. В четыре утра, задолго до восхода солнца, сестры просыпаются, одеваются в безукоризненно чистые белые платья и идут в часовню. Там они вместе молятся и поют. Еще до встречи со своим первым «пациентом» они уже погружаются в поклонение Богу, в Божью любовь.

Когда к ним приезжают гости, они просят начать их с молитвы в часовне. Сама Мать Тереза встречала каждого посетителя такими словами: «Давайте прежде поприветствуем хозяина дома. Здесь Иисус».

Я не чувствую ни малейшей паники в монахинях, которые трудятся в Доме умирающих и обездоленных в Калькутте. В них я вижу сочувствие и сострадание, но никак не отчаяние. Они не расстраиваются из–за того, что не было сделано. Они не спешат слать просьбы социальным службам. Они трудятся для Бога. С Него начинается их день, с Ним он и заканчивается. Все, что происходит днем, — это приношение Богу. Бог, один только Бог придает значение каждому их поступку и является мерой их успеха.

Билл Лесли, пастор из церкви ЛаСаль, любил рассказывать о старом ручном насосе. Он говорил, что иногда ощущает себя таким насосом. Каждый приходящий считает своим долгом несколько раз энергично качнуть этот насос, от чего вода убывает. И вот Билл уже чувствует, что выдыхается, — ему больше нечего дать людям. Он чувствует пустоту и сушь.

Именно в такой период Билл на неделю отправился в отпуск, во время которого и побеседовал с мудрейшей монахиней, бывшей у него духовным наставником. Он думал, что она скажет ему слова утешения, сообщит, какой он замечательный, жертвенный человек. Но она отрезала: «Если вода в твоем колодце кончилась, то есть только одно средство — нужно копать глубже». Тогда–то он и понял: чтобы мы могли и дальше странствовать по миру, необходимо серьезнее относиться к своим духовным странствиям.

Читая о земном служении Иисуса, я вижу лишь один эпизод, из которого можно заметить нечто вроде духовной усталости Христа. Я говорю о сцене в Гефсиманском саду, когда Он лежал на земле и молился. Пот стекал с Его чела, словно капли крови. Его молитва произносилась нетипичным для Него тоном мольбы. Он «с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти», — говорится в Послании к Евреям (5:7). Но Сам–то Иисус знал, что Ему не избежать смерти! Эта уверенность росла в Нем, Он почувствовал отчаяние. Не было тех, кто мог бы поддержать Его, — они спали. «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?» — упрекал Он их (Матфея 26:40).

Тем не менее разительные перемены произошли в Нем после молитвы в Гефсиманском саду. Евангелие показывает нам отчаявшегося человека. Он молится. После Гефсимании мы видим человека, который способен контролировать Себя гораздо лучше, чем Пилат или Ирод. Прочтите описания суда. Иисус — не жертва. Он спокоен, Он — хозяин собственной судьбы.

Что же произошло в саду? Мы мало знаем о содержании молитв Иисуса, ибо свидетели спали в тот момент. Может быть, Он припомнил все Свое земное служение. Груз незаконченных дел тяжко лег на Его плечи — ученики были своевольными и безответственными, под угрозой была судьба благовестия, на земле по–прежнему оставалось много зла и страданий, Сам Иисус был измотан до предела. Перспектива смерти и страданий была Ему не более приятна, чем мне или вам.

Тем не менее в Гефсимании Иисусу каким–то образом удалось выйти из этого кризиса, переложив бремя на плечи Отца. Он пришел, чтобы исполнять Божью волю, а потому Его молитва завершается словами: «Впрочем не как Я хочу, но как Ты» (26:39). Пройдет несколько часов, и Он выкрикнет слово, в котором заключена глубочайшая истина: «Совершилось!» (Иоанна 19:30).

Я молю Бога о таком же отрешении от собственных проблем, которое можно назвать безграничным доверием. Молю Его, чтобы Он позволил мне рассматривать мой труд, мою жизнь как приношение Господу. И пусть так будет каждый день. Я уже знаю, что Бог — Бог милосердия, сострадания, благодати. Он — Начальник, Которому можно доверять. Сомнений нет. Бог, один лишь Бог способен помочь мне нащупать скользкую тропку, пролегающую на равном расстоянии между любовью к ближнему и любовью к себе, между сверхчувствительностью и жестокостью.

Зачем стараться?

Клайв Льюис писал: «Создается впечатление, что Бог никогда не делает Сам того, что может перепоручить Своим творениям. Он заповедовал нам, не торопясь и не спотыкаясь, делать то, что Сам мог бы сделать мгновенно и безошибочно». Ярчайший пример тому — Церковь Иисуса Христа, которой Бог поручил быть воплощением Божьего присутствия в мире. Все наши усилия — это наши попытки выполнить Божье поручение.

Каждый родитель знает, как рискованно давать поручения детям; при этом испытываешь и радость, и тревогу. Ребенок делает первые шаги. Сначала он держится за руку родителя, потом отпускает ее, потом падает и с трудом снова встает на ноги, чтобы предпринять следующую попытку. Другого способа научиться ходить, увы, нет.

Несомненно, церковь не всегда выполняет свою миссию, делает серьезные ошибки, потому что ее составляют люди, как всегда, «лишенные славы Божией». Но Бог пошел на такой риск. Каждый, кто, вступив в церковь, ожидает найти в ней совершенство, не понимает, что такое риск или что такое человек. Так и романтик в итоге узнает, что брак — это только начало, а вовсе не конец борьбы за любовь. Пусть же и каждый христианин поймет, что церковь — это только начало.

Игорь Стравинский как–то написал произведение, в котором была очень сложная партия скрипки. После нескольких недель репетиций солист подошел к Стравинскому и сказал, что не может это сыграть. Он старался изо всех сил, но партия была слишком замысловатой, можно даже сказать, невозможной для исполнения. Стравинский ответил: «Я понимаю. Мне от вас нужен лишь звук скрипки, пытающейся исполнить эту партию». Нечто подобное, вероятно, представлял Себе и Бог, думая о церкви.

Эрл Палмер, пастор, защищавший церковь от нападок критиков, рассказывал, что они говорили, что в церкви полно лицемеров, церковь преследуют неудачи, церковь не похожа на новозаветную модель. Палмер ответил очень живо:

— Когда школьный оркестр пытается сыграть Девятую симфонию Бетховена, результат всегда отвратительный. Я не удивлюсь, если во время каждого такого исполнения старый Людвиг переворачивается в гробу, несмотря на свою глухоту. Вы спросите: «Зачем же стараться? Зачем взваливать на бедных ребятишек непосильное бремя исполнения бессмертной Бетховенской симфонии?». Даже Чикагский симфонический оркестр не может исполнить ее идеально!

Отвечу так: благодаря игре школьного оркестра некоторые слушатели в первый и единственный раз в жизни узнают, что Бетховен написал великую Девятую симфонию. Их игра далека от совершенства, тем не менее для них это единственный шанс услышать бетховенский шедевр.

Всякий раз, когда я начинаю испытывать какое–либо недовольство на богослужении, мне вспоминается сравнение Эрла Палмера. Возможно, нам никогда не удастся сыграть свою партию так, как написал ее Великий Композитор, но только благодаря нашему исполнению эти звуки может услышать хоть кто–нибудь на земле.

Послесловие: Похвала честности

В. Ковалюк

Похвальное ли чувство — благоговение? Пожалуй, да. Похвальное… если только оно не превращает живое в мертвое. Оно похвально, если животворит, а не убивает.

Давайте будем до конца честны и подумаем, не превращаем ли мы порой своим благоговением Библию в «долину сухих костей». Не забываем ли мы о том, что она населена людьми, сделанными из плоти и крови? Такими же, какими населены наши церкви…

Долгое время я видел в апостолах небожителей. Я искал в них небесное и отказывался видеть земное. Но вдруг что–то произошло. Читая в очередной раз Евангелия, я увидел и услышал людей.

Раньше мне казалось, что апостолы даже разговаривали не как обычные люди, а очень по–духовному, по «синодальному»:

— О, возлюбленный брат Петр, закончил ли ты свое второе послание?

— Нет, драгоценный брат Павел. Вот когда ты допишешь свою первую эпистолу коринфянам, тогда и я завершу свою…

Почти как пелось в знаменитой рок–опере «Иисус Христос — суперзвезда»: «Вот, пойдем, засядем за Евангелия…»

Апостолы казались мне недосягаемым идеалом христианской святости, пока… пока я не натолкнулся на строки Павла:

«… а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое».

Как он — святой — мог такое написать? Вдруг в голосе его зазвучала обида — простая, чисто человеческая:

«Не Апостол ли я? Не свободен ли я? Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего ? Не мое ли дело вы в Господе? Если для других я не Апостол, то для вас Апостол; ибо печать моего апостольства — вы в Господе. Вот мое защищение против осуждающих меня».

Я увидел, как негладко складывались отношения между апостолами:

«Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие Иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием. Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи Иудеем, живешь по–язычески, а не по–иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по–иудейски?»

Петр тоже не оставался в долгу:

«…как и возлюбленный брат наш Павел, по данной ему премудрости, написал вам, как он говорит об этом и во всех посланиях, в которых есть нечто неудобовразуми–тельное, что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели, превращают, как и прочие Писания».

И меня поразила — сразила — мысль: Господи, они же люди! Они живые! Они познали Тебя, как никто другой, но так и остались людьми!

Чем больше человеческого ввделось мне в характерах апостолов, тем больше восхищала сила Бога. Какие великие дела удавалось Ему творить через немощную плоть верующих — живых людей, обычных членов церкви. В чем секрет? — думал я. В поисках великой тайны я перечитывал Деяния, и мне открылись совершенно необычные стороны жизни первой церкви. Секрет оказался прост ее члены просто жили. Они не боялись принимать решения, совершать поступки, ошибаться. Мы страшимся ответственности и полностью лишаем себя права на ошибку, а потому начинаем усиленно искать «лица Бога», ожидая, что Он ответит нам не иначе, как из неопалимой купины, и не иначе, как громовым голосом. На меньшее мы не согласны. Час за часом, год за годом мы стоим в молитвенной задумчивости. Стоим и бездействуем. Мы хотим, чтобы Богвзял нас за руку и тянул за Собой по жизни. Тогда, что бы ни случилось, разве я ответственен за то, что произошло? Мол, Господь во мне…

Отчего мы забываем, что Господь Иисус Христос всегда с нами? Что Он Духом Святым ежесекундно пребывает в наших сердцах, даже коща мы не чувствуем вожделенного тычка в спину. Не христианским ли инфантилизмом порождено бездействие верующих, выливающееся в бездействие церкви?

А как поступал тот же Павел?

Однажды

«…Павел положил в духе, пройдя Македонию и Ахаию, идти в Иерусалим, сказав: побывав там, я должен видеть и Рим».

Где пост перед принятием важного решения? 1де многодневная молитва? Ведь еще в Коринфе Павел узнал, что «…Клавдий повелел всем Иудеям удалиться из Рима…» Да и пророки предупреждали Павла об опасностях такого путешествия:

«…некто пророк, именем Агав… войдя к нам, взял пояс Павлов и, связав себе руки и ноги, сказал: так говорит Дух Святый: мужа, ней этот пояс, так свяжут в Иерусалиме Иудеи и предадут в руки язычников».

Павел сам принял решение. Реакция Господа? Негодование? Возмущение? Наказание? Нет.

«…Господь, явившись ему, сказал: дерзай, Павел; ибо, как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме».

Совершенно недуховный поступок с точки зрения современного верующего. Но Павел не стеснялся быть живым, принимать решения и отвечать за свои поступки. И у него было качество, которого так не хватает многим христианам и многим церквам, — спокойная уверенность и доверие Богу.

*

Почему первая церковь была именно живой? Прежде всего потому, что она, как и составляющие ее люди, отталкивалась в своих делах от реальности. В наших современных церквях мы заменили жизнь на программы. Прибегает кто–нибудь издалека, хорошо упитанный и при галстуке: «Все сюда! Что я принес вам! Вы этого еще не видели! Все проблемы исчезнут! Мгновенный переход количественных изменений в качественные! (Или качественных в количественные — в зависимости от ситуации в церкви.) Это новая «помазанная» программа. Бог дал ее в силе Духа. Она является откровением для всех без исключения!»

Так было, например, с домашними группами. Их объявили своеобразным «христианским антибиотиком». Естественно, что панацея не состоялась. А вот церковь эпохи Деяний не была заложником программ. Она спокойно жила. Нет возможности часто собираться в храме? Ну и ладно, встретимся по домам. Никто не объявлял это естественное решение «новой программой домашних групп»… Возникли сложности с помощью вдовам? Ничего страшного, и это исправим. Первая церковь обладала самым главным качеством, которое и должно было быть у Тела Христова, — жизнью.

Книга Ф. Янси как раз и рассказывает о такой церкви, которая живет. Она живо реагирует на реалии окружающего мира, на нужды окрестных жителей. Она состоит из людей, в которых, как и в апостолах, слилось небесное и земное. Автору хватило смелости войти в церковь, которая поначалу показалась ему скопищем чудаков, и посмотреть вверх — на Бога, и по сторонам — на людей. Он увидел людей несовершенных, разных по имущественному признаку (ведь церковь ЛаСаль, о которой рассказано в книге, находится на границе бедного и богатого кварталов), отличающихся цветом кожи. Он увидел аспирантов, докторов, бомжей. Увидев их, он не испугался, хотя люди обычно ищут такую церковь, где они будут «среди своих», т.е. подобных себе по возрасту, образованию и т.п. Он понял, что единство семьи определяется ее многообразием. И непохожесть церквей друг на друга — результат того же самого многообразия ее членов.

После прочтения книги Ф. Янси я успокоился, ибо понял: проблемы останутся с церковью навсегда, до той поры, пока все мы не окажемся на небесах. Автор пишет: «…Я перестал беспокоиться о музыке, порядке богослужения и прочих деталях, которые так раздражали меня в период моих исканий. Я слишком много внимания обращал на внешнее, забывая о глубинном смысле поклонения, о том, что поклонение ведет к встрече с Богом».

Проблемы останутся, как всегда остаются проблемы у любого живого организма. Их нет только у мертвых тел. Но живое Тело Христово, которое действует, дышит, «живет, движется и существует» Богом, неизбежно будет сталкиваться с трудностями, бороться с ними.

Как различны тела людей, так отличаются между собой и поместные церкви. У кого–то нос длиннее, у кого–то уши больше… Так и в церквях. А потому стоит ли осуждать те церкви, которые строят свою жизнь иначе, чем ваша?

* *

Книгу я прочел и как пастор, и как прихожанин, и как душа, ищущая Господа, а потому свои практические выводы из нее мне придется разбить на три части.

Что могу сказать себе, как пастырю, и другим пастырям?

• Пастыри, когда будете читать эту книгу, обратите внимание, что послужило отправной точкой для социальных программ церкви. Это были конкретные нужды конкретных людей, приходящих в церковь. Не стремитесь немедленно бежать из России и начинать проповедовать аборигенам в Австралии. Посмотрите по сторонам в радиусе 2 — 3 кварталов от вашей церкви и спросите себя: «Что мы можем сделать здесь?»

• Сейчас есть ряд общих дел для всех церквей, как–то: кормление бездомных, помощь наркоманам, раздача еды. Я не говорю, что это плохо. Конечно нет. Только, может быть, есть некая особенная нужда там, где находится ваша церковь? Если что–то делают все, совсем необязательно, что и вы должны делать то же самое. И наоборот. А потому вполне возможно, что вы станете первопроходцами в каком–то служении. Бог укажет на него. Главное — не бойтесь новизны.

Многообразие церковной жизни огромно. В этом я абсолютно согласен с Филипом Янси.

* * *

Что мне сказать себе как прихожанину и другим прихожанам церквей? Вы — Тело Христово. Вы — члены церкви, то есть члены единого организма. Но церковь — это не институт, принимающий на себя «коллективную ответственность» за своих членов. Как свободная душа, вы несете ответственность за свои поступки. За то, что сделали и — главное — чего не сделали. И тут автор заставляет нас задуматься:

• Любим ли мы тех, кто не похож на нас? Хоть пытаемся научиться любить ?

• Имеем ли мы право игнорировать боль? Свою собственную и чужую? Мы предпочитаем пить анальгин, лишь бы не испытывать внутреннего дискомфорта. Когда в двери стучится чужая боль, мы задвигаем засов: сегодня меня нет дома для больных и бедных. Своя и чужая боль должна становиться для нас стимулом к действию.

• Достаточно ли мы честны с собой, чтобы признаться: Бог часто бывает источником того, что нам не нравится. Он не фокусник, который достает из шляпы только белых и пушистых кроликов. Взглянуть в лицо реальности и возблагодарить за нее Бога — способны ли мы на это? Увидеть те блага, которые поступают от Бога в неугодной нам форме, — вот наша задача. Можете себе представить: эти стихи написал верующий человек в сталинских лагерях.

Запоры крепкие, спасибо, Спасибо, старая тюрьма. Такую волю дать могли бы Мне только посох и сума. Решетка ржавая, спасибо! Спасибо, лезвие штыка. Такую мудрость дать могли бы Мне только долгие века….

• И самый главный вывод, который можем сделать из книги мы, прихожане церквей: «Мы без церкви нищие». Видите, этот вывод я даже не решился написать своими словами. Так сказал перед смертью Лютер — человек ученый, умный, независимый в своих суждениях (как вы могли заметить из истории), великий знаток Библии. Он зря не скажет.

* * * *

А какие выводы я могу сделать просто как «душа, ищущая Господа»?

Я был крещен в младенчестве, сознательно уверовал в 32 года, Библию считаю Словом Божьим и пророчеством № 1. Если вы классифицируете меня как «христианина» — меня это вполне устроит. Чего я хочу?

Эйден Тозер писал: «Есть много вопросов, ответы на которые сокрыты в тайных глубинах Божьего естества. Если посвятить всю свою жизнь разгадке этих тайн, можно стать великим богословом, но великим святым — никогда». Мы — Божьи создания, а потому главным нашим стремлением должно оставаться стремление к святости.

И вот из книги я вынес для себя удивительно разнородные мысли, которыми и поделюсь с вами.

• При всей своей глубокой любви к Библии я предпочел бы быть святым, нежели богословом. Но святость не достижима наедине с самим собой, в отсутствие «внешних раздражителей». Великий институт человечества, в рамках которого святость может существовать, — это Тело Христово, Церковь, скопище чудаков. Их чудачества — залог моей святости. Мои чудачества — залог их святости…

• Поместная церковь — живой организм со своим характером, присущей только ей атмосферой. А в живом организме никогда не должна застаиваться кровь. Разгонять ее по кровеносным сосудам — задана сердечной мышцы. И тех, кто в Теле Христовом роль сердечной мышцы выполняет…

• Боль в Теле Христовом никогда нельзя гасить. Если это боль членов Тела — ее нужно лечить. Если же это боль от ожогов, полученных в миру, то ожог лишь показывает, где в миру пылает пожар, куда и какую спасательную команду нужно высылать…

* * * **

Книга Филипа Янси заставила меня думать. Много думать. Гораздо больше, чем некоторые пухлые фолианты. И все потому, что она задела меня за живое. Мне захотелось вскочить и сказать, как сказал пророк:.«Господи, вот я! Пошли меня!». Дело в том, что честность и искренность Филипа Янси не оставили меня равнодушным. А вас?

Владимир Ковалюк, пастор Московского Христианского центра

Оглавление

Глава 1 Много шума из–за церкви

  Взгляд вверх

  Взгляд вокруг себя

  Взгляд по сторонам

  Взгляд внутрь себя

  Пляж

Глава 2. Каков же был Божий замысел?

  Когда Павлу не хватило слов

  Группы поддержки, созданные Богом

  Водительские права

  Божий травмопункт

  Божья электричка

  Божья семья

  Божья раздевалка

  Последнее сравнение

Глава 3. За стенами церкви

  Разросшаяся косточка

  Глотая слезы

  Выросший на слезах

  Сила в слабости

  Жесткая мозоль

  Зачем стараться?

Послесловие: Похвала честности

Реклама на сайте