Крик души Сборник православных рассказов Надежда Голубенкова
© Надежда Голубенкова, 2017
ISBN 978-5-4474-4914-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Я призываю вас, поверьте:
В любовь и дружбу,
В совесть, в честь, —
Всего мне здесь не перечесть.
Не верьте злату и камням,
Не верьте деньгам, жемчугам.
Поверьте только, что есть Бог, —
И это души сбережёт.
Детский летний лагерь. Карманное издание «Евангелия» издательства «Gideon», раздаваемое всем желающим. Именно с него всё началось, с этой синенькой, неприметной книжечки. То были светлые деньки беззаботного, по мнению всех взрослых, детства. Или, вернее сказать, отрочества, ведь мне тогда было лет одиннадцать-двенадцать. И всё же я не сказала бы, что моё детство было беззаботным. И вообще, было ли оно? Сколько себя помню, я училась-училась-училась. И в те дни пребывания в детско-оздоровительном лагере «Олимп» я много времени проводила не за игрою с ребятами, а за чтением. А читала я именно эту Книгу, попавшую мне в руки совершенно случайно, но, как я понимаю теперь, весьма своевременно.
С христианской любовью всем читателям посвящается.
Два Николая
В одной совершенно обычной деревенской семье было два сына, и обоих звали Николаями. Но не потому, что у их родителей отсутствовала фантазия. А просто так вышло, что старший родился 19 декабря — в зимний день памяти святителя Николая Чудотворца, — а младший — 22 мая, аккурат в летний праздник святого. Их так в семье и величали: Никола-летний и Никола-зимний.
К печали матери, не было между братьями мира. Каждый из них при случае старался доказать, что особо почитаемый всем русским народом Николай Угодник — только его святой. Со временем родители махнули рукой на постоянные ссоры мальчиков.
И вот когда младшему исполнилось 11 лет, а старшему — 13, отец устроился на новую работу, и семья переехала в город. Совсем недалеко от их новой квартиры, через две улицы, располагался огромный и величественный Храм Всех Святых. Когда мама привела их сюда впервые, братья поразились золочённому убранству и высоким сводам храма: их деревенская церквушка была куда как скромнее. А сколько здесь могло поместиться народу!
Однако прихожан у храма было немного. Вскоре мальчики и их мама знали в лицо уже всех, с некоторыми даже сдружились.
Наступил май. Нарядно одетые в честь именин и дня рождения младшего Николая братья пришли на Божественную Литургию. И, что они видят? Народу в храме полным-полно! Вот все желающие Причастились, батюшка вынес для целования крест. Обведя своих прихожан лучезарным взглядом, отец Михаил поздравил всех именинников и велел им первыми подходить. Каждому Николаю матушки вручали иконки святого и краткие молитвочки. Пошёл за подарком и наш летний Никола.
— А ты чего не идёшь? — подтолкнула мама старшего сына.
— Гляди, сколько народу, — кивнул поражённый подросток на длинную очередь, в конце которой пристроился брат. — Так всем и иконок не хватит. Я лучше подойду в свой день рождения. Как думаешь, тогда тоже батюшка будет иконки дарить?
— Не сомневаюсь, — ласково потрепав его по волосам, улыбнулась женщина.
Больше месяца Никола-зимний подкалывал младшего брата, напоминая, как много Николаев пришло в его день рождения.
— Тебя-то, небось, святой в такой толпе и не заметил, — чуть не доведя брата до слёз, бросил он как-то в пылу.
Сам семиклассник был уверен, что в его-то праздник будет мало людей. Возможно, даже он один подойдёт к батюшке за иконкой.
Незаметно наступили его именины. За окном трещали настоящие декабрьские морозы. Отец, как обычно, отправился на работу, а мальчики с мамой поспешили на службу. Старший сын замер у входа, когда увидел, сколько людей не испугались холода и пришли. Несмотря на то, что сегодня было не воскресенье, да и вообще обычный рабочий день, в храме было не продохнуть: в пояс поклониться и то было сложно.
Служба закончилась, а братья с их матерью так и остались стоять позади подходящей к кресту толпы.
— О, а ты почему не идёшь за своею иконкой? — подошёл к ним добродушный дьякон, отец Андрей.
Старший мальчик в растерянности взглянул на нескончаемую очередь, на матушек, принесших из свечного ларька дополнительные иконы, и покачал головой:
— И так не хватает, а у меня дома есть иконка — крёстные подарили.
— Иди-иди, у батюшки для тебя совершенно особый подарок, — подмигнул имениннику дьякон.
Робея и сожалея, что когда-то дразнил брата, Никола-зимний протиснулся сквозь толпу к редеющей очереди мужчин. Вот он подошёл к батюшке, приложился к кресту.
— С праздником, Николай! А я уж тебя потерял.
И, сделав знак одной из матушек, отец Михаил лично вручил ему небольшую икону. Глянув на неё, мальчик непонимающе поднял взгляд на священника: на иконе был не его покровитель, а двое неизвестных подростку святых.
— Неужели не признал? — искренне удивился батюшка. — Это же святые равноапостольные братья Кирилл и Мефодий.
Николай чуть покраснел, но кивнул.
— Я желаю вам с братом такого же духовного единства, какое было между святыми, — продолжил отец Михаил. — Ты — старший, поэтому отныне никогда не обижай младшего брата, защищай его, заботься о нём и, я уверен, он отплатит тебе ещё большей любовью.
С тех самых пор между братьями больше никогда не было ссор.
Мальчик, который пожелал увидеть чужие грехи
В одном большом городе жила семья: мать да её сынок Сашка. Отец мальчика их бросил, и Саша его даже не помнил. Мама всегда говорила, что папа был хорошим, но испугался ответственности, когда она сообщила ему о своей беременности. Саша был уверен, что никогда так не поступит. Но что может загадывать на будущее мальчик, которому всего восемь лет?
Недалеко от их дома стояла прекрасная небольшая церквушка. Колокольни у неё не было, но зато из окон Сашиной спальни можно было увидеть её купола. Почти каждое воскресенье они с мамой ходили в эту церковь: ставили свечки за папу, исповедовались и причащались. Постоянных прихожан мало, и Саша знал их всех не только в лицо, но и по именам.
Вот как-то раз, когда они с мамой выходили из храма, с ними поравнялась баба Нюра — старушка с соседнего двора. И поведала она им такую историю:
— Ты бы, Аннушка, помолилась у новой иконы Спасителя, что недавно привёз наш батюшка. Знаешь, какое чудо давеча случилось? Светлана, что никак понести не могла, ребёночка ждёт. Говорит, помолилась у иконочки новой, и чудо свершилось. Вот и ты помолись: дитятке-то твоему, небось, плохо без папки.
— Спасибо, баба Нюра, но мы как-нибудь сами. Да и привыкли уже вдвоём.
— Помолись-помолись. Икона чудотворная, точно тебе говорю.
Мама лишь покачала головой, а Саше слова старушки запали в душу. И вот в следующее воскресенье после службы он подошёл к батюшке и неловко остановился, не зная, с чего начать. Священник заметил мальчика и тепло улыбнулся:
— О чём призадумался, Саша? Или маму ждёшь?
Мальчик невольно оглянулся, кинув взгляд на мать, которая покупала в церковной лавке свечи. Сегодня было больше народу, чем обычно, и они не успели поставить свечки до службы.
— Я спросить хотел, — набравшись смелости, тихо сказал мальчик.
— Я тебя внимательно слушаю.
— А правда, что баба Нюра маме рассказала: будто новая икона чудеса творить может?
— Ты сам это можешь проверить, — чуть задумавшись, ответил священник. — Помолись. Попроси Спасителя о том, чего хочешь больше всего на свете. И если твои слова будут от сердца, Он даст тебе то, что ты просишь.
Саша поблагодарил батюшку за ответ и подошёл к иконе Спасителя. Чего же он хочет больше всего на свете? Новою машинку? Футбольный мяч, как у Ромки из соседнего подъезда? А, может быть, сразу попросить компьютер?
— Грешна я, батюшка…
Саша оторвался от своих мыслей и посмотрел на женщину в белом платке, которую раньше в храме не видел. «А как же он выглядит, этот грех?» — промелькнуло в голове. Нет, он знал, что драться, не слушаться маму, спустя рукава делать уроки — это плохо, грешно. Ему говорили, что грех — это болезнь, как невидимые раны на душе. Но ему никогда не хватало воображения это представить.
— Хочу видеть грехи. Хочу видеть грехи, — прошептал он, смотря на Спасителя. Сейчас он этого желал больше всего на свете.
Но, увы, когда мальчик обернулся, он не увидел в беседовавшей с батюшкой женщине ничего необычного. «Может, это здесь, в храме, после исповеди, ни у кого не осталось грехов. А вот сейчас мы выйдем на улицу…». Но и в прохожих не было ничего странного. «Знать баба Нюра не права, и никакого чуда не было» — раздосадовано подумал Саша.
***
Время шло. Саша всё чаще пропускал службы: то утром куда-то с друзьями уйдёт, то отсыпается после ночного клуба, то просто не хочет. Мама ходила одна, ставила свечи и за него, и за отца, молясь, чтобы сын одумался, и как можно скорее закончился его «переходный возраст».
А юноша, позабыв о Боге, окунулся в пучину веселья и разврата. Ему хотелось попробовать всего и сразу. Танцы, боулинг, спиртное… Он не думал о вечном, важно было только то, что происходит здесь и сейчас. И как-то раз он познакомился в клубе с яркой и весёлой девушкой. Согретый выпивкой, он не помнил матушкиных наставлений. Они поцеловались в жарком танце, и вдруг он почувствовал, что на что-то наступил. Недоумённо наклонившись, он поднял чёрную розу.
На следующую ночь история повторилась, но уже с другой девушкой. Кого бы Саша не поцеловал, у его ног появлялись то алые, то чёрные розы. Его стали считать чародеем. Друзья даже специально просили поцеловать их девушек, чтобы узнать, насколько те развратны. Сбылось желание, загаданное восемь лет назад, и принесло Саше небывалую славу. Он экспериментировал, знакомился везде, где только мог. Ему нужен был только поцелуй, после которого он дарил девушке розу. А если роза была чёрной, то после поцелуя следовало и продолжение… Правда иногда на его пути попадались и розовые розы. Над такими девушками они с друзьями смеялись.
Но однажды Саша повстречал совершенно особенную девушку. Он познакомился с нею по Интернету и был уверен, что проведёт потрясающую ночь. Он сводил её в кино, они посидели в кафе, но она возмущённо отстранилась, когда он сделал попытку её поцеловать.
— Катя, постой!
— Чего тебе? Ты писал, что у тебя серьёзные намерения. Прости, то нам не стоило встречаться.
— Но как же кино, кафе… Я думал…
— Ты ошибся.
Разгневанный, Саша схватил вырывающуюся девушку и насильно поцеловал её. Катя, ударив его сумочкой, вывернулась и убежала. Саша в ступоре смотрел ей вслед, первый раз столкнувшись с таким отпором. Это же был простой поцелуй, всего лишь лёгкое касание губ. Взглянув вниз, он, к своему изумлению, увидел абсолютно белый цветок.
В этот день Саша пришёл домой раньше обычного и, ничего не сказав матери, ушёл в свою комнату. Почти всю ночь он просидел на кровати, бездумно вращая в руках белую розу. Да и разве бывают на свете столь чистые девушки? Да ещё в Интернете?
На следующий день он попробовал зайти к Кате на страничку, но она была удалена, телефон тоже не отвечал. Он просто хотел извиниться. Но, видимо, было уже слишком поздно. Да и где её теперь искать, когда в городе почти 600 тысяч жителей?
Пытаясь забыть этот глупый случай, он вновь гулял с друзьями, знакомился с девушками. Но неосознанно искал глазами именно её. Его больше не радовали выпивка и громкая музыка, он больше не целовался… Друзья пытались его «вылечить», подбодрить, говорили, что в мире полно таких, как его таинственная Катя, но он им не верил. Он знал, что она лишь одна, и он её никогда больше не увидит.
Эта встреча заставила его повзрослеть. Он вернулся к учёбе, у него появились другие друзья. Окончив школу, он без труда поступил в престижный вуз. Мама не могла нарадоваться сыном, каждый день благодарила Бога за чудо. А в комнате Саши так и стоял в вазе высохший белый цветок.
***
Прошли годы. Саша окончил институт, устроился на работу. Но так ни с кем и не встречался. Он помнил ту девушку, и всё время учёбы в вузе пытался её отыскать. Сначала по клубам, затем в кинотеатрах, потом в библиотеках… Но безуспешно. Отчаявшись, он вспомнил про чудотворную икону Спасителя.
И вот он подошёл к иконе после вечерней службы. Как когда-то давно, в детстве, всем сердцем надеясь на чудо.
«Спасибо, Господи, за Твой дар. Но мне он больше не нужен. Прошу, помоги мне найти Катю. Это всё, о чём я прошу. А если вдруг… если она уже замужем, — сердце ёкнуло при этой мысли, но Саша отважно продолжил, — то пусть она будет счастлива».
— Благословите, батюшка.
Перекрестившись, Саша грустно обернулся и замер. Перед священником в белом платочке, точь-в-точь таком, как женщина много лет назад, стояла та, которую он так долго искал.
Еле дождавшись её у ворот храма, Саша просто преградил ей проход. Язык не слушался, ноги словно окаменели.
Девушка подняла свои бездонные ярко-голубые глаза. В них промелькнули смутные узнавание и испуг. Инстинктивно она отступила к крыльцу.
— Прости, — прохрипел молодой человек, умоляюще глядя ей в глаза. — Я никогда больше не трону тебя без твоего согласия. Только не уходи. Будь моей женой.
На этом наша история заканчивается. Катя, к удивлению и огромной радости Саши, согласилась на его предложение. Саша в буквальном смысле носил её на руках. Они жили долго и счастливо, родили целых пять ребятишек, и каждое воскресенье водили их в храм. А белая роза так и лежит у них в доме, рядом со списком той самой иконы Спасителя.
Печальная участь самоубийц
Алиса еле открыла трясущимися руками входную дверь. Она не знала, как жить дальше. Сердце раскалывалось на миллион мелких кусочков. Он бросил её! Более того, банально ушёл к её лучшей подруге. Двойное предательство нанесло глубокую рану её нежной душе и разбило хрупкое сердце.
Кинув школьную сумку под стол, девятиклассница, плохо отдавая себе отчёт в происходящем, решила покончить с собой. «Остановись», — прозвучал в голове слабый голос помрачённого разума. Но Алиса не обратила на это никакого внимания…
***
Ничего не произошло. На какое-то мгновение девочку охватило невероятное желание уснуть, но она так и осталась в сознании. Непонимающе оглянувшись, Алиса хотела пнуть ножку стола, чтобы хоть на чём-то выместить свои злость и обиду, но неожиданно осознала, что чувств больше нет. Никаких. Абсолютно.
Комната будто погрузилась в сумерки, хотя девушка точно знала, что сейчас время обеда. Внезапно она поняла, что находится уже не на кухне. Точнее, очертания стола, плиты, холодильника, стульев всё ещё были различимы, но ни стен, ни потолка и в помине не было. Было просто пространство, окружённое всё надвигающейся тьмой. На этом фоне чуть в отдалении Алиса различила фигуру рыдающего человека. Нет, ангела: за спиною то ли юноши, то ли девушки виднелись настоящие крылья.
«Неужели это и есть смерть?» — не в состоянии удивляться, подумала Алиса.
Тут её накрыла волна страха, и девушка с надеждой взглянула наверх, туда, где, по идее, должно было быть Небо.
— Господи! — позвала она, но из губ вырвался только еле различимый шёпот.
На миг тьма разверзлась, и Алиса увидела слабый луч света.
— Ты отвергла Меня, — раздался пробравший насквозь всё её естество голос. В нём не было осуждения, а лишь невозможные скорбь и печаль.
Алиса сглотнула. Она почувствовала себя так, будто не оправдала чьи-то надежды. Надежды бесконечно любящего и дорогого ей человека. Нет, не совсем человека, она, как две тысячи лет до её рождения священники и фарисеи, предала самого Христа. «Но я же всегда верила в Тебя. Молилась. Даже ходила в храм», — словно стараясь оправдать себя, мысленно произнесла девушка.
Свет померк. И в следующее мгновение, будто из-под земли появилось с десяток бесят. Именно таких, как их рисуют в книжках: с копытами, рыльцами, рогами и хвостами. Алиса отступила, пытаясь закрыться от бесов руками. Искажённые ликованием мордочки, да и весь их вид, внушали отвращение и ужас.
— Наша! Наша! — радостно, даже восторженно, кричали тёмные существа, прыгая вокруг своей жертвы и хватая её то за руки, то за ноги.
— У меня есть три дня! — вспомнив прочитанную когда-то статью о смерти и мытарствах, вскричала Алиса. — Три дня я могу ходить по земле, — уже спокойнее прошептала умершая.
Бесы заверещали, заспорили, а затем залились зловещим ледяным хохотом.
— Ну ладно, — сквозь адский гомон и визг прокричал один из бесят, на вид самый мелкий. — Но через три дня мы вернёмся.
— Вернёмся-вернёмся, — эхом отозвались его соплеменники.
И бесята бросились врассыпную. Через мгновение в комнате (или где она находилась?) никого из них не осталось.
Наслаждаясь отсутствием шума, Алиса в нерешительности взглянула в ту сторону, где до этого плакал ангел. Тот всё ещё был неподалёку. Тихо стоял и сочувственно смотрел на неё.
— Перекрестись, — припомнив «главное правило общения с духами», без особой настойчивости попросила Алиса.
Ангел, чуть улыбнувшись и промолвив: «Во имя Отца, и Сына, и Святого духа», — неторопливо осенил себя Крестным Знамением и, воззрившись на Небо (которое он явно видел), сделал поклон. В этот момент он будто даже стал слабо светиться.
Убедившись, что перед ней действительно Ангел Хранитель, а не демон-искуситель, ради забавы обернувшийся светлым духом, девочка подошла ближе.
— Почему? Что я сделала не так? Я ведь православная, — чуть не плача, спросила она ангела.
Тот лишь горько вздохнул:
— Разве не слышала ты, что время смерти в руках Господа? Разве не знала, что твой добровольный уход из жизни — попрание Его закона? Неужели тот юноша стоил твоей бессмертной души?
Алиса хотела возразить, но промолчала. У неё просто не было против слов ангела никаких аргументов. Да она в данный момент и не чувствовала ни особой любви, ни ненависти ни к подруге, ни к бывшему парню. Хотя, нет. При мысли о подруге в душе разлилось тепло. «Как странно» — подумала девочка.
— Вы были дружны с Елизаветой с первого класса, — будто умея читать мысли (хотя, возможно, так оно и было), тихо напомнил ей ангел. — Здесь, — неопределённо взмахнул он крылом, — ощущаются лишь те духовные связи, что человек успел приобрести на земле. Если ты вспомнишь о маме, ты, возможно, даже почувствуешь отголоски того горя, что испытала она от твоего поступка. Чем дороже был для тебя на земле человек, тем крепче связь.
Помимо своей воли девочка подумала о маме. Жгучее сожаление пронзило её душу, настолько болезненным оказался отзвук маминых переживаний.
— Вот видишь, — скорбно улыбнулся ангел. — Ты о её чувствах тогда даже не задумалась…
— А как же прощение? Покаяние? Я, правда, раскаиваюсь, — цеплялась Алиса за призрачную надежду.
— Я пытался тебя остановить, — кротко напомнил ангел.
— Пытался, — согласилась девочка, уныло опустив голову. — И что теперь? Я навсегда отправлюсь в ад?
Светлый дух коснулся её плеча и слабо улыбнулся:
— Даже мы, ангелы, не знаем, что будет в День Страшного Суда. Но до того времени — да. Все самоубийцы попадают в ад — это непреложный закон. Вы нарушаете порядок мироздания, тем самым отрекаясь от Господа. Но не отчаивайся. Советую в эти три дня посетить святые места. Помни: расстояния в твоём состоянии весьма условны.
И он исчез. А в следующую секунду Алиса поняла, что находится уже не в комнате, а на берегу реки. Здесь у её бабушки была дача, и здесь девочка проводила когда-то каждое лето…
***
В последующие два дня душа Алисы, забыв наставление ангела, металась между дорогими сердцу местами: школа, лыжная секция, биологический клуб, — где она отстранённо наблюдала за своими бывшими товарищами. Их проблемы, занятия, разговоры казались теперь настолько суетными и неважными, что Алиса лишь тяготилась своей вырванной у бесов свободой. Стоило вспомнить о доме, как она моментально оказывалась в своей комнате. Но в квартире было на удивление пусто, и находиться там долго душа девушки не могла.
На третий день Алиса среди перешёптываний на перемене услышала разговор, который за бесконечно тянущиеся дни привлёк её внимание.
— И как она? — полушёпотом спрашивала её подруга Лиза одноклассниц.
— Говорят, так и лежит в коме. Врачи прогнозов никаких не дают. Мой брат работает там санитаром, он по секрету сказал мне, что дела совсем плохи: шансов почти нет, — еле слышно произнесла одна из девушек.
Раздался звонок, и все поспешили на урок истории. Елизавета села с Данилом.
— Зинка говорит, она умрёт, — когда учительница начала объяснение новой темы, поделилась подруга с соседом. — Это всё я виновата.
— В чём? — удивился Данил. — Мы поступили честно. Или ты считаешь, что лучше было бы обманывать её?
— Нет, это было бы подло…
Всё перед глазами расплылось. Алису окружил плотный голубоватый туман. А потом она увидела горького пьяницу, сидящего у ларька с протянутой рукой, в котором почти невозможно было узнать красавца Данила. Однако девушка была уверена, что это именно он.
— Таково было бы его будущее рядом с тобою, — раздался голос будто ниоткуда. — Я никогда не препятствую свободе выбора. У Даниила был выбор: послушать свою совесть и признаться тебе в выборе своего сердца, тем самым не повредив чистоте отношений с Елизаветой, или смалодушничать и встречаться с вами обоими, но тогда то, что ты сейчас видела, действительно могло стать наиболее вероятной его судьбой. Человеку не свойственно разрываться между двумя. Один мужчина и одна женщина. Если закон нарушать, можно нанести непоправимый вред своей душе.
— Но почему я не могла быть с ним, вместо неё?
— Ей он нужнее, — просто ответил Христос.
— Нечестно, — с обидой выдала девушка, на секунду забыв, с Кем говорит.
— Что именно? — удивился Господь. — Я также позволил тебе выбирать. Неужели ты считаешь, что Я не позаботился бы о тебе? Тебе лишь следовало смириться и довериться Мне. Но ты решила иначе.
Алиса закусила губу, мысленно не соглашаясь.
— У тебя осталось совсем мало времени, — услышала она прежде, чем туман рассеялся.
Мало времени? Алиса почувствовала панику. Она так и не отважилась за всё это время найти маму. А ещё…
Она очутилась у дверей храма, в который когда-то ходила. Почему-то это сейчас её душе казалось важнее. Вот и Распятие.
— Господи, прости, — перекрестившись, упала она пред Крестом.
***
С той минуты, как нашла на полу кухни бессознательную дочь, Клавдия неустанно молилась. Сейчас её девочка, окутанная десятками проводов, лежала в реанимации. Врачи диагностировали кому. Если бы она пришла с работы хотя бы на час раньше…
Но не было смысла гадать, на всё воля Божия. Клавдия, взяв дни в счёт отпуска, целыми днями сидела в больничном коридоре, наотрез отказываясь покидать дочь. Ночью, когда не было посетителей, женщина вставала на колени и, поставив перед собой иконку Богоматери, что всегда носила с собою, шептала молитвы. Днём, стараясь никому не мешать и быть как можно незаметнее, молила Господа про себя.
С каждым днём девочка угасала, но Клавдия не переставала молиться. Краткие перекусы и почти полное отсутствие сна подрывали силы и здоровье женщины, но она не сдавалась.
Утомлённая, на третий день женщина всё-таки провалилась в сон. Тревожный, поверхностный.
— Клавдия Петровна, — кто-то коснулся её плеча.
Женщина открыла глаза и увидела врача.
— Вставайте, Клавдия Петровна, — улыбнулся ей доктор. — Ваша дочь очнулась.
Да, Господь принял последний порыв души Алисы и подвиг её матери, и дал девочке шанс покаяться и вымолить свой грех. А воспользуется ли она им — решать только ей. Бог никого не заставляет Себя любить, но Он всегда ждёт нашего раскаяния, нашей дружбы, нашей любви.
Дар или проклятие?
У Виталия никогда не было друзей. Над ним смеялись, на него показывали пальцем, его избегали. И причиной этому не было его какой-нибудь врождённое уродство или скверный характер. Причиной были глаза, точнее их цвет: правый глаз у него был карим, а левый — голубым. Вот такая злая насмешка природы.
В детстве он не понимал, отчего ребята во дворе с ним не общаются, почему так странно на него реагирует: будто он какой больной или прокажённый. В школе ситуация прояснилась: из шепотков за спиной он понял, что людей отталкивают от него его разного цвета глаза. «Ведьмак» — это было самое безобидное прозвище из тех, которые ему давали ребята.
Родители Виталия были верующие, и мальчик регулярно посещал храм. Когда он понял, почему никто не хочет с ним дружить, он стал молиться. Многие дни перед сном он просил Господа, чтобы тот сделал его обычным. От всего детского сердца, искренне, нисколько не сомневаясь, что Бог его слышит. Но, просыпаясь утром и подбегая к зеркалу, Виталя по-прежнему видел своё лицо с всё также разными глазами.
В подростковом возрасте, потеряв надежду на чудо, он разбил зеркало в ванной. Семь лет несчастья? Ха! Обычное суеверие. Подросток-то знал, что вся его жизнь — одно сплошное несчастье. С тех пор он наотрез отказался посещать храм и перестал молиться. Он чуть ли не обвинял во всех своих бедах Господа.
Отец пытался с ним поговорить, да и мама в слезах просила одуматься.
— Дорогой, но ведь это же твой дар, — ласково попытавшись его обнять, промолвила женщина.
— Дар? — в бешенстве тогда пнул стул, отлетевший к самой стене, Виталий. — Вам бы такой дар! Это проклятие! Знаете, о чём я мечтаю? Быть, как все!!!
В тот вечер он даже убежал из дома, но, так как ему абсолютно некуда было идти, к ночи подросток вернулся. С того дня родители его больше не доставали «своей верой».
В десятый-одиннадцатый класс Виталя пошёл только потому, что хотел в институт. К тому времени он уже смирился со своей судьбой и даже получал удовольствие от своего одиночества.
Теперь он учился на первом курсе.
Виталий вырос расчётливым, жёстким и замкнутым. В нём сочетались совершенно на первый взгляд несовместимые черты: холодность и ранимость; целеустремлённость и нерешительность. Качества, которые были заложены в него природой и любящими родителями, претерпели серьёзные испытания, но сохранились, «мешая» юноше жить.
Всё изменило появление в группе новенькой. Или, может, она была на их курсе с самого начала? В любом случае, заметил Виталий девушку в библиотеке. Сначала он решил, что она его родственная душа: такая же неприкаянная и одинокая. Даша действительно много времени уделяла учёбе, но, как выяснилось, ещё и состояла в активе группы. Вокруг неё вечно крутилась стайка подружек, она выступала на праздниках (пела и играла на гитаре), парни так и ходили за ней, однако, насколько знал Виталий, Даша ни с кем (по крайней мере из института) не встречалась.
Она стала его идеалом. Да, в школе были девочки, которые Виталию нравились, однако так сильно он ещё не влюблялся. Курс за курсом нелюдимый молодой человек, сидя за задней партой, украдкой наблюдал за своей тайной избранницей. Даша никогда не пропускала пар, и юноша бежал в институт счастливый от одной мысли, что сможет увидеть её.
Но вот учёба подошла к концу. Впереди только экзамены, защита диплома и выпускной бал. Их группа в большинстве своём была дружной, и староста предложила с шиком отметить выпуск и снять на ночь кафе. Предполагалось, что все придут с парами: многие встречались, у некоторых уже были семьи.
Виталий тоже сдал деньги. «Была-не-была» — решил он и после успешной сдачи экзаменов отважился подойти к предмету своих воздыханий.
— Привет, — привлекая к себе внимание, почему-то осипшим голосом произнёс парень.
— Да вроде уже виделись, — отвлекаясь от беседы с подругами, улыбнулась ему Даша.
Стоящие поблизости однокурсники притихли, с любопытством прислушиваясь. Здесь Виталия никогда особо не гнобили, в отличие от школы. Просто не замечали, что вполне молодого человека устраивало.
И вот теперь он был смущён и скован от столь яркого проявления интереса к своей персоне. Щёки залил румянец, мышцы лица окаменели, да и весь он был напряжён, словно струна. И лишь спасительная мысль о том, что его позор будет недолгим: ведь их пути всё равно через пару недель разойдутся, — позволила ему продолжить.
— Даша, ты окажешь мне честь, пойдёшь со мною на бал? — произнёс с трудом Виталий приготовленные заранее слова.
Раздались шепотки, кто-то не выдержал и рассмеялся вслух, но Виталию было уже всё равно. Он лишь смотрел в чёрные глаза однокурсницы, ожидая своего приговора.
— Да, — тихо ответила девушка, еле заметно кивнув.
Все были в шоке. Сам Виталий, что-то невнятно пробормотав в знак благодарности, в ступоре отошёл, с запозданием осознавая случившееся. Не может быть! Она его не отвергла!
***
Прошла защита, их курс собрался на вручение дипломов в актовом зале на третьем этаже института. Все пришли нарядные, готовые после торжественной части отправляться в кафе. Виталий тоже был в пиджаке и даже поддался уговорам матери и нацепил на шею бабочку. Он ожидал в коридоре свою спутницу, там же столпились и другие его однокурсники. Многие считали, что Даша придёт не одна.
И всё же другого кавалера с девушкой не оказалось. Единственное, на ней были солнцезащитные очки, которые она почему-то не стала снимать. «Наверно, всё-таки стесняется меня» — с грустью и навалившей вдруг обречённостью подумал Виталий, предлагая Даше свою руку.
И вот они вместе в кафе. Звучит спокойная музыка, за столом все уже с некой ностальгией обсуждают годы учёбы.
— Ты так и будешь весь вечер молчать? — с некоторым упрёком спрашивает сидящая рядом Даша.
— Так он говорить не умеет, — тут же вклинивается один из однокурсников.
Многие стали поддакивать, и вот уже все обсуждают его. Виталию стало настолько неловко, что он встал и собрался уйти. Даша, поняв это, тоже поднялась.
— Ты прав, нам надо прогуляться, здесь слишком душно, — к изумлению собравшихся, выдала Дарья.
— Почему? Почему ты пошла со мной? — сам не ожидая, во всеуслышание спросил Виталий.
Девушка не отстранилась, а лишь понимающе улыбнулась, оглядела всех и сняла, наконец, свои очки.
Тишина накрыла присутствующих, и лишь музыканты на своей сцене продолжали играть старинный вальс. Вот, наконец, Даша повернулась к нему. Виталий непроизвольно открыл рот, глядя в её глаза. Они были не чёрными, как все привыкли их видеть. Нет, вовсе нет. Один глаз у девушки был тёмно-серый, а второй — ярко-зелёный.
— Я носила тёмные линзы, — немного виновато призналась она. — Ну что, идём?
И они ушли из кафе, оставив однокурсников в «лёгком оцепенении».
***
Долго ещё Виталий корил себя за свою чёрную неблагодарность к Богу. Стоя в храме в очереди на исповедь, он всё повторял: «Прости, Господи, меня, дурака. Я был слеп». Это была его первая исповедь после долгих лет. Даша тоже оказалась верующей, они встречались уже больше полугода. Устраиваясь на свою первую в жизни работу, Виталий воспользовался маленькой хитростью, так облегчавшей жизнь его подруге: купил и надел тёмные линзы.
«Я дал тебе глаза разного цвета, — то ли во сне, то ли наяву, услышал Виталий следующей ночью тихий голос, — чтобы тебе легче было найти свою суженную и настоящих друзей».
К слову, многие из девчонок, кто общался с Дашей в институте, действительно так и остались её подругами, несмотря на открывшуюся им «особенность» гитаристки. Да Виталий никогда больше и не сомневался, что его разный цвет глаз — великий дар Господа, а не какое-то проклятие. Они с Дашей поженились и прожили долгую и счастливую жизнь, родив в браке троих сыновей и дочку. Но лишь один из их четырёх детей унаследовал «семейную черту».
Крик души нерождённого ребёнка
Я мог бы жить… но я не родился.
Это было тем летом. Похоже на вспышку, на бесконечную радость. Бог создал меня, я почувствовал маму, отголоски её мыслей и желаний. По этим то сильным, то слабым порывам её души я познакомился с моим папой, с братиком и сестрой, с бабушкой и дедушкой. Я так хотел всех их увидеть!..
Я мечтал поскорее подрасти, чтобы мама узнала, что вот он я, уже здесь! Ведь это принесёт ей столько радости, она обязательно почувствует, как сильно я её люблю!
Я вырасту и смогу играть с моим старшим братишкой. Он наверняка научит меня ездить на велосипеде, мы будем вместе гонять во дворе мяч и соревноваться в компьютерных играх. Я скоро смогу слышать, и узнаю, как его зовут. И сестра — это здорово! Она будет гулять со мной, читать мне на ночь сказки, помогать делать уроки, когда я пойду в школу. Я буду слушаться маму, чтобы никогда-никогда не огорчать её, ведь я сейчас так остро чувствую, как ей больно, когда она расстроена! Я буду самым лучшим сыном на свете, я обещаю, тебе, мамочка…
Тревога. Я почувствовал её так неожиданно и явно, что даже испугался. Не за себя, за маму. Что могло произойти? Мама, всё хорошо, я здесь. Все ведь живы, правда?
Конечно, я не мог тогда и предположить, что дело было во мне. Мама стала догадываться о моём существовании, но это её почему-то не радовало. Мне казалось тогда бесконечным ожидание чего-то неминуемого. И это произошло. Тревога всё нарастала. День-два-три, но мне казалось это всё вечностью. И вот меня накрыла волна огорчения. Я с ужасом понял, что она вызвана мной. В первый момент я растерялся и даже обиделся, но потом стал нещадно корить себя, ведь мама не могла разозлиться на меня просто так. Мне было не ново это её чувство, но никогда раньше оно не было направлено на меня: мама грустила, когда папа задерживался на работе; огорчалась, когда мой старший братик приносил из школы двойки; нервничала и даже злилась по разным поводам. Но я так и не смог понять, в чём провинился.
Мне было больно. Очень больно, но я не держу зла на маму. Наверно, она думала, что я слишком маленький и ничего не почувствую. Но я чувствовал. Осознание, что никому не нужен, было самым ужасным. Я не понимал, почему меня так не любят. Всей душой молил Бога, просил помочь, чтобы Он дал знать тебе, мамочка, как сильно ты мне нужна. А потом я отчаялся и смирился… Но я даже и предположить не мог, что будет! Когда меня убивали врачи, ты, наверно, не услышала моего немого крика… Но знай, моя милая мамочка, что я всё равно тебя люблю. Перед тем, как Господь забрал меня обратно к себе, я пожелал вам всем счастья…
Теперь я наблюдаю за вами. Я уже не такой маленький, каким был на земле. Здесь время не играет большой роли, но я всё равно навеки останусь ребёнком. Нерождённым ребёнком…
Иногда я представляю, как у окна в спальне стояла бы сейчас моя кроватка, и ты, мамочка, пела бы мне колыбельную, чтобы я уснул. Конечно, я не смог бы так быстро научиться ходить, но я бы жил. А сейчас я лишь тенью брожу между Небом и землёй, лишённый того благодатного общения с Богом, которое было бы возможным, если бы я родился и вы меня покрестили. Мама, почему нельзя было меня родить, покрестить и только потом убить?
Да, я не страдаю, но я не могу чувствовать здесь во всей полноте ту радость и торжество, которыми светятся души крещённых детей. Я знаю, что Господь меня любит и оберегает, но я не способен этого ощутить, ведь ты мне этого не дала… я не родился…
Знаешь, мамочка, когда я умер и попал сюда, меня обняла Божья Матерь. Она так безутешно плакала. Но не обо мне, а о тебе… Помни, мамочка, что я всегда буду тебя любить…
Бессонница
Пенсионерку Зою Ивановну давно мучала бессонница. Не помогал ни травяной чай, ни даже таблетки. Стоило ей начать засыпать, как она представляла, что умрёт: планета будет по-прежнему вращаться вокруг своей оси, время — стремиться вперёд, — а о ней, бедной старушке, не останется никакого следа, даже воспоминаний.
Надо сказать, что Зоя Ивановна давно и планомерно готовилась к своей смерти: купила роскошный платок на голову, выбрала платье, в котором её положат в гроб; скопила немалую сумму, чтобы похороны не были в тяжесть её уже взрослым детям; даже завещание составила, хотя кроме квартиры у старушки ничего особо ценного и не было.
И всё же каждую ночь её мучали одни и те же вопросы: Что будет с её душой? На что она потратила свою жизнь? Что сделала для того, чтобы память о ней не стёрлась раньше, чем истлеют в земле её кости?
Конечно, она всю жизнь проработала на производстве, получила «Ветерана труда», но с тех пор руководство на заводе почти полностью поменялось, и о пенсионерке редко кто из бывших сослуживцев вспоминал. Друзья почти все на том свете, муж, с которым она по молодости развелась, — тоже. Да, у неё были сын с дочерью. В семье сына невестка ожидала третьего, да у дочери подрастали двое внуков. Они навещали старушку, но Зоя Ивановна сомневалась, что дождётся правнучков, так что следующее поколение о ней и знать уже мало что будет.
На тумбочке и столе в комнате старушки было множество икон, хотя сама она в церковь ходила только подать записочки за родных да поставить свечи. И всё же, страшась посмертной участи, она в последние годы усердно молилась, полностью вычитывая утреннее и вечернее правила, читала духовные книги, которых за это время скопилось в квартире немало.
Прошёл ещё год, второй, третий… Зоя Ивановна совсем сдала: еле ходила, часто болела, по полгода лежала в больнице…
И вот, в обычное весеннее утро накануне Вербного воскресенья, старушка, взяв молитвослов, стала читать уже практически выученные наизусть молитвы. «Отче наш…» — она так и не поняла, что заставило её остановиться. Припомнилось всё, что читала про важность и необходимость церковных Таинств, и… Зоя Ивановна зарыдала.
«Как же я дерзаю Его называть Отцом, когда ни разу в жизни не соединялась с Ним в Причастии! Да могу ли я считать себя хотя бы рабой Его, когда не выполняю того, что Христос заповедовал?!»
***
На следующее утро Зоя Ивановна была в освящённой недавно совсем рядом от дома церкви. Перекрестившись, она в нерешительности замерла у дверей, глядя на толпу собравшихся в храме прихожан.
— Вы, матушка, на исповедь? — поинтересовалась заметившая старушку одна из тружениц храма.
Зоя Ивановна кивнула, нервно теребя матерчатую сумку.
Женщина тепло улыбнулась, будто они были давно с ней знакомы, и провела бабушку внутрь.
— Вот видите, очередь, — полушёпотом проговорила провожатая. — Сейчас я попрошу, и вас пропустят вперёд.
Старушка не успела возразить и даже опомниться, а женщина уже к ней вернулась и, заботливо приобняв, проводила сквозь расступившуюся перед ними толпу.
Исповедавшаяся в данный момент молодая девушка уже брала у батюшки благословение, и Зое Ивановне ничего не оставалось, как занять её место, как только девушка отошла.
— Не волнуйтесь вы, матушка, так, я лишь свидетель, — видимо поняв, что она пришла впервые, добродушно подбодрил священник.
Да, из книг Зоя Ивановна знала, что исповедоваться надо Богу, а не батюшке, и всё же присутствие священнослужителя её сильно смущало.
Трясущимися руками достала старушка из кармана сумки очки и развернула сложенную во много раз бумажку с длиннющим списком грехов, что она совершила за всю свою долгую жизнь и которые смогла вчера вспомнить.
— Ох, каюсь, Господи, согрешила… — и она, сбиваясь, принялась зачитывать список.
Её трясло, сердце то и дело сбивалось с ритма, хотя таблетки с утра она выпила. Не слыша со стороны батюшки ни вздоха укора, старушка продолжала читать. Наконец мука закончилась, и священник забрал у неё измятый листок.
— Вы сможете выстоять службу? — разрывая бумажку и возвращая ей, поинтересовался батюшка.
— Я завтракала, — призналась Зоя Ивановна, прекрасно зная, что к Чаше подходят натощак. Старушка не удержалась и, словно в оправдание, добавила, — Мне, чтобы принять лекарства, обязательно надо поесть.
— Ничего страшного. Я вас, матушка, благословлю и так Причаститься.
Он накинул ей на голову епитрахиль и прочитал разрешительную молитву. Зоя Ивановна, следуя указаниям священника, перекрестилась и поцеловала лежащие перед нею Крест и Евангелие, после чего батюшка не забыл её благословить.
Старушка не успела отойти, как около неё опять оказалась уже знакомая женщина. Она виртуозно провела Зою Ивановну между людей к иконе праздника. Пенсионерка без подсказки трижды перекрестилась и приложилась к иконе. После этого труженица храма довела её до скамейки, на которой уже сидели пожилая дама и молодая мамаша с ребёнком лет пяти.
— Присаживайтесь, и не волнуйтесь, молиться можно и сидя, — дружелюбно улыбнулась её провожатая.
Зоя Ивановна, поглощённая той бурей чувств, что всколыхнулись в душе, лишь молча кивнула. В зажатой руке всё ещё были обрывки её позорного списка, из-за которого она чуть не сгорела со стыда на своей первой в жизни исповеди. Но тяжелее всего было признать, что весь этот список и был её прожитой жизнью.
И всё же в её душе появилась необъяснимая радость. Радость прощения, осознание, что хоть раз в жизни у неё нашлись силы поступить правильно и прийти в церковь. Так она и просидела, пока вновь не появилась негласно взявшая её под опеку женщина и, приобняв за плечи, не поставила её в очередь к Чаше, попутно показав, как правильно скрестить руки.
Выходила из церкви Зоя Ивановна совсем иной, нежели пришла сюда пару часов назад. Её старческое лицо озаряла улыбка, и хоть морщины от этого проступили чётче, на вид пенсионерка будто помолодела. Опираясь на клюку, и дивясь тому миру, тому ликованию, что поселились в душе, почти не ощущая своей немощи, Зоя Ивановна засеменила домой.
В эту ночь она уснула, как только голова её коснулась подушки. И, впервые за многие годы, видела сны…
Фонарик
У Никиты было настоящее сокровище — фонарик, который подарил ему папа. Но это был не обычный фонарик, работающий от батареек или даже заряжающийся от сети, это был светодиодный электродинамический фонарик, «Жучок» — как называл его папа. Чтобы его зарядить, необходимо было несколько раз нажать на ручку. Светил он очень ярко! Но особенно дорог мальчику был фонарь потому, что, однажды уронив его, он сам, без помощи отца, смог его починить: вставил отошедшую шестерёнку на место, и динамо-машина вновь заработала.
И конечно же, когда родители повезли его в деревню к бабушке с дедушкой, где как раз гостил его двоюродный брат Петя, мальчик взял фонарик с собою.
Пётр был на три года младше него, но так как каждое лето они гостили у бабушки вместе, то, несмотря на разницу в возрасте, братья были дружны. Спали они на втором этаже, на переоборудованном под комнату дедом и отцом чердаке.
Естественно, в ту же ночь Никита похвастался необычной вещицей перед братом. Пётр был в восторге! Всю неделю по вечерам они только и делали, что по очереди игрались с фонариком, представляя себя то исследователями, то заблудившимися путешественниками, то шахтёрами.
Но вот наступили выходные, и за Никитой должен был в воскресенье приехать отец.
— Слышь, Никит, оставь мне свой фонарик, а, — попросил брат, когда они уже лежали в кроватях. — Обещаю, я его не сломаю. Ну, ты ведь всё равно через неделю вернёшься, а я боюсь темноты. С ним мне будет нестрашно.
Подросток, не ожидавший подобной просьбы и не желающий расставаться со своим сокровищем, отрицательно покачал головой:
— Чего тебе бояться-то? Вон как ярко в окно уличный фонарь светит. Просто не закрывай шторы и всё.
— Ну, пожалуйста, — заканючил Петя.
— Не могу. Понимаешь, это подарок. Что я скажу отцу, если он спросит меня, куда я его дел?
— Правду, — подсказал очевидный ответ Петя, явно не замечая «тонких намёков» брата.
— Нет, мне самому он нужен, — отрезал Никита, не зная, какие ещё отговорки придумать.
Петя собирался что-то возразить, но, шмыгнув носом, отвернулся. Вскоре младший братец заснул, а Никита всё лежал, смотря в потолок. Желание спать куда-то пропало, и он всё никак не мог отогнать от себя навязчивые мысли, мешающие спать.
«А если бы я был на его месте? — думал мальчик, впервые представляя себя на месте кого-то другого. — Вот мне девять. Я очень-очень хочу какую-то вещь, я больше всего на свете мечтаю о ней, а мне её не дают…»
Уснул Никита часа в три ночи. А на следующий день, перед отъездом, вручил брату фонарик.
— Я тут решил… — он замялся, глубоко вздохнул и быстро, чтобы не передумать, закончил, — в общем, бери его. Навсегда. У тебя ведь скоро всё равно день рождения.
Прошептав «Спасибо», осчастливленный Пётр с благоговением взял из рук брата подарок.
— Смотри, не возгордись, — усмехнулся папа, когда они на машине возвращались домой.
Улыбающийся, будто это не он, а ему сделали такой неожиданный подарок, Никита смутился. Осознав, что отец прав, он достал из кармана маленький блокнотик, который посоветовал ему всегда носить с собою его духовник. Вздохнув, мальчик честно записал: «согрешил тщеславием», — чтобы не забыть. К сожалению, избавляться от распирающей его гордости он пока не умел.
— И что теперь? — убирая карандаш и блокнот, в смятении чувств спросил Никита. — Мой поступок не засчитают на Небе?
Мужчина пожал плечами, не отрывая взгляда от дороги.
— А ты точно уверен, что он твой? Или всё-таки тебе подсказал Бог?
Подросток вспомнил, как накануне старался отогнать назойливую мысль, что обидел брата. Не было сомнений, что сам Господь привёл его к покаянию и подсказал способ исправить плохой поступок. Почему плохой? Так сам Христос призывал к нестяжанию, заповедуя делиться с ближним последней рубахой. А тут какой-то фонарик.
— Ну вот видишь, — кинув на него быстрый оценивающий взгляд, промолвил отец. — Мы не можем делать добрые дела, если нет на то помощи Божьей.
— И награды за добро искать не должны, — добавил Никита, вспомнив давнюю проповедь батюшки. — Но это ведь так трудно. Я имею в виду, жить так.
— А разве я утверждал, что это легко? — ухмыльнулся мужчина. — Да, мы не святые. Но разве мы не должны стремиться к совершенству?
«Должны» — подумал Никита, но вслух ничего не сказал. Взглянув на закреплённые над зеркалом заднего вида иконки, он мысленно перекрестился. «Спасибо, Господи, что вразумил. И… спасибо за всё!».
Сердечные раны
Второклассница Таня сидела в дальнем углу комнаты, в промежутке между стеною и креслом, притянув колени к груди и обхватив их руками. Она знала, что в пустой квартире ей абсолютно ничего не угрожает, но всё равно боялась оставаться дома одна. Ей то казалось, что в отсутствие родителей в квартиру вломятся бандиты, то чудилось, будто кто-то прячется под диваном, то мерещилось, что начнётся за окном ураган, или, чего доброго, будет землетрясение. В их регионе бывали землетрясения, и мысли о них девочку страшили.
Откуда взялись её страхи? Таня часто во сне видела, как убегает от каких-то бандитов, или что в дом вломились воры, и она в панике прячется от них в шкафу лоджии, где мама хранит банки с вареньем. Но ужасней всего был сон, где девочка падает в бездонный колодец. В такие ночи она просыпалась в холодном поту.
Почему она не рассказывала об этом родителям? Ну, она искренне считала себя взрослой и самостоятельно пыталась победить свои страхи и опасения. Она храбрилась, и иногда Тане казалось, что вот чуть-чуть, и она победит себя.
Но две недели назад умерла её бабушка. Любимая бабушка Сара. Таня была на прощании, но на погребение родители её не взяли. Пожалели детскую психику. Таня смирилась с волей родителей, но в душе тяжело переносила утрату. И то, что она не была на кладбище, нисколько не смягчило, а, наоборот, усугубило переживания.
Она плакала. Каждую ночь, оставаясь наедине с собой, девочка боялась уснуть. Кошмары мучили её теперь регулярно, она стала нервной, её раненая душа буквально металась в агонии. Но взрослые, поглощённые собственным горем, этого не замечали.
Сейчас, забившись в угол, она молча рыдала. Её опять одолели причиняющие боль воспоминания. Словно это было вчера, Таня видела перед своими глазами, как бабушка не даёт приблизиться к ней людям в переполненном автобусе. Старушка, держась за поручень у окна, спиной отодвигала близстоящих людей, а Таня, которую часто укачивало в поездках, неловко стоит на образовавшемся пяточке. Её тогда от смущения даже тошнить перестало.
А в ту ночь, когда она ночевала у бабушки. Баба Сара уложила её к стенке на свою кровать и, как выяснила девочка, проснувшись сутра, всю ночь сама не спала, опасаясь во сне нечаянно потревожить любимую внучку.
Как же много всего Таня ей не успела сказать! Как мало спрашивала старушку о её жизни. За несколько дней до своей смерти, бабушка позвонила ей по стационарному телефону (мобильный она не признавала) и попросила спеть какую-нибудь песенку. Таня, конечно, выполнила её просьбу, но предполагала ли она, что это будет их последний с бабушкой разговор?
Вот уже должны вернуться с работы родители. Переборов себя, Таня встала, умылась в ванной холодной водой и отправилась в свою комнату. Пришедшие минут через десять мама и папа застали дочь делающей уроки.
— Как школа? — задал свой дежурный вопрос дочери мужчина.
— Музыка — 5, русский — 4, — не оборачиваясь, ответила Таня.
— Умница, — негромко похвалила услышавшая её ответ мама и, переодевшись в домашний халат, отправилась готовить ужин.
***
Таня убегала от вооружённого ножом маньяка, отчаянно маневрируя между деревьями. Она оглянулась, сердце бешено стучало. Не заметив преследователя, девочка оступилась и угодила в скрытую опавшей листвой яму. Кубарем она устремилась вниз, но удара всё не было. Жуткий липкий страх охватил всё её естество. Девочка понимала, что упав с такой невероятной высоты, выжить невозможно.
Резко сев на постели, Таня только через пару минут осознала, что это был всего лишь очередной плохой сон. Обняв и прижав к себе подушку, девочка уткнулась в неё лицом, надрывно рыдая. В такие моменты она особо остро ощущала своё одиночество в этом огромном-преогромном мире. Ей казалось, что все её бросили, она так жаждала, чтобы хоть кто-то обнял её, пожалел…
Неожиданно девочка, будто наяву, услышала голос своей умершей бабушки. Она в тот раз спросила, что за картинка в рамочке стоит у старушки в шкафу.
— Это, Танюша, наш Бог, Иисус Христос, — ласково улыбнулась на вопрос внучки баба Сара. — Ему молятся, когда нуждаются в помощи.
И бабушка поведала ей несколько историй: об Адаме и Еве, о Ное, о пришествии в мир Спасителя. Таня, впервые узнавшая о Боге, сочла рассказ сказкой. Но теперь, отчаянно нуждаясь в поддержке и защите, девочка постаралась воскресить в памяти образ Христа.
И вот, живое воображение ребёнка, нарисовало Господа, протягивающего через окно к ней руку и ласково улыбающегося. «Спи, дитя моё» — прошептал в измученной детской душе чей-то успокаивающий и бесконечно любящий голос. Христос погладил её по голове, и прекрасное видение растаяло. Но это уже было неважно: Таня, закутавшись в одеяло и свернувшись калачиком, уснула, представляя себя лежащей на чудесной неземной кровати, сотканной из огромных лепестков, у Его трона.
С тех пор Таня так и засыпала, и кошмары её больше не мучали. А если ей опять случалось во сне угодить в бездонный колодец или столкнуться с бандитами, тут же появлялся ангел и, беря девочку за руку, улетал вместе с нею в дивную страну, где с гор текли водопады, а на полях цвели прекрасные цветы.
Став взрослой, и уже осознанно придя к вере, Таня продолжала хранить в своём исцелённом временем сердце исполненные неизреченной благодарностью к Господу воспоминания о тех великолепных снах и чудесном ощущении полёта с ангелом…
Сосед
Началось всё с того, что в наш посёлок приехал совершенно странный тип. Это был худощавый мужчина с посеребрёнными сединой тёмными волосами и ну совершенно отсутствующим взглядом. Он снял дом на отшибе и днём с задумчивым видом любил прогуливаться по улочкам нашего городка. Несмотря на глубокую осень, одет мужчина был вместо тёплой куртки в потёртый драповый пиджак, носил неизменно с иголочки выглаженные брюки со стрелками, коричневые туфли давно устаревшей модели и чёрную шляпу-котелок. А ещё у него были усы почему-то рыжего цвета.
Посёлок наш небольшой, и вскоре все жители только и говорили, что о приезжем. Прошло несколько недель, а сплетни всё не умолкали. И как только мужчину за глаза не называли, какие только версии о его прошлой жизни не выдвигали! Но в одном абсолютно все были едины: мужчина был явно не от мира всего. Чудак, одним словом.
Гуляя со своим чемоданчиком, он никого не замечал, ни с кем не здоровался, что считается у нас не просто дурным тоном, но даже оскорблением. Но если на его пути встречался нищий с протянутой рукой, приезжий, не задумываясь, лез к себе в карман и подавал, не глядя: будь то десять копеек или купюра в пятьдесят рублей. Однажды он даже положил деньги в стоящую на тротуаре кружку, когда известный всем своим пристрастием к выпивке калека дядя Вася куда-то отлучился. Видели бы вы, как резво на костылях скакал он к своей кружке, опасаюсь, чтобы резвящаяся у киоска шпана не «приватизировала его денежку»! Кажется, тогда наш чудак положил рублей сто.
Мы с матерью жили, можно сказать, по соседству с этим блаженным. Моя мама — директор единственной в посёлке средней школы. Отец с нами не живёт, у него давно другая семья, да и не шибко он с нами жаждет общаться. Я честно пытался понять его логику, но потерпел полное фиаско. Когда я как-то, лет пять назад, спрашивал, почему они с мамой развелись, он лишь пожал плечами и ответил: «Не сошлись характерами». Как так можно? Семья для того и создаётся, чтобы через уступки друг другу и поиски компромиссов стать одним целым с супругой. Это мне ещё дед говорил.
Ах, да, забыл представиться. Вениамин, пятнадцать лет, учусь в восьмом «А» классе. Занимаюсь шахматами и увлекаюсь видеоиграми. Но не в том смысле, в каком вы подумали: я пытаюсь разобраться в коде игры, мне нравится вносить в них изменения. Думаю, когда окончу школу, пойду на программиста. Создание игр сейчас весьма востребовано.
Не скажу, что являюсь душою компании. Вообще-то я одиночка, да и известные всем мои близкородственные связи с директором не прибавляют мне популярности. Зато я без опаски могу идти против толпы: никто из одноклассников меня и пальцем тронуть не посмеет.
Но вернёмся к нашему дорогому соседу. Вон он, уронил шляпу и теперь наклонился, чтобы её подобрать. Он так занят размышлениями об устройстве вселенной, что не замечает подстерегающей его впереди опасности.
Толик, Жора и Вадик — наши местные хулиганы. Я слышал сегодня на перемене, как они договаривались «подшутить» над мужчиной:
— Да ты не дрейфь, — убеждал Жора какого-то пятиклассника. — Просто выхватываешь чемодан — и бежишь к нам.
— Почему я должен это делать? — упирался белобрысый пацан, с вызовом глядя на своего старшего товарища.
— Тебе же самому интересно, что в том чемодане, — свистящим шёпотом убеждал его Вадик.
— Неужели ты не хочешь узнать, кто он такой? — помогал приятелю Толя. — Держу пари, там у него приборы для слежки.
— Слежки? — крайне удивился пятиклассник. — Да за кем в нашей дыре следить?
— Да кто их, этих шпионов, разберёт, — поняв, что парень заглотил их наживку, зловеще улыбнулся Вадик.
Я, откровенно говоря, давно «подсел» на героическую фантастику. И вот, представляя себя эдаким Робин Гудом, я проследил после уроков за ребятами. Я не верил, что сосед наш — шпион. Он больше походил на учёного. Поначалу я вообще думал, что это приглашённый мамой на работу новый учитель географии. Однако, как выяснилось, тот в последний момент отказался к нам ехать, так что географию по-прежнему вела древняя пенсионерка Галина Михайловна, который год уже собирающаяся на заслуженный отдых.
На горизонте, точнее из-за кустов, выскочил втянутый в афёру старших пятиклассник и схватил чемодан, который мужчина, отряхивающий свою шляпу, временно положил на скамейку. Я хотел было броситься наперерез, но реакция соседа ввела меня в ступор. Тот, выронив на землю несчастный котелок, судорожно хватал ртом воздух, будто желая позвать на помощь, при этом забыв все слова. На его лице проступила такое несчастное выражение, словно он стал свидетелем кончины мира, при этом оставшись не у дел.
Очнувшись, я всё же кинулся догонять малолетнего воришку.
— А ну, отдайте мне чемодан, — не терпящим возражения тоном велел Вениамин, буквально слетев с лестницы и нос к носу столкнувшись с довольными собою ребятами.
— Иди куда шёл, — грубо ответил сыночку директрисы Толя.
— Мы к тебе не лезем, и ты в наши дела не суйся, — пытаясь расстегнуть заевшую защёлку, прорычал Вадик.
— Если вы мне его немедленно не отдадите… — начал было Веня, но раздражённый своей неудачей Вадик его перебил:
— И что ты сделаешь? Сдашь нас своей мамочке?
— Заявлю в полицию, — холодно оповестил их юноша.
Пятиклассник, испуганно пискнув, тут же куда-то умчался. Одноклассники же недоверчиво и оценивающе на него посмотрели.
— Слабо, — пытаясь взять на понт, заявил Жора.
— А давай-те проверим, — нисколько не испугавшись, наклонил он голову и иронически поднял брови.
С минуту парни переводили взгляд с него друг на друга. А потом, процедив: «Да пошёл ты», Вадик раскрутил над головой чемодан и бросил его на дорогу. Не ожидавший подобного Вениамин понял, что провалил свою миссию. Подобрав чемодан, в котором при ударе об асфальт что-то жалобно хрустнуло, он вернулся к сидящему на скамейке и в отчаянии рвущему на голове волосы мужчине.
— Извините, — протягивая соседу его пропажу, промолвил Веня. — Они его кинули и, кажется, что-то разбили.
По-прежнему пребывая в молчании, мужчина ловкими пальцами без каких-то проблем открыл свой чемодан и горестно уставился на лежащий там ноутбук, по корпусу которого прошла явно фатальная для такого нежного устройства трещина.
— Всё пропало, — его глубокий голос прозвучал как-то жалобно.
«По крайней мере, не немой» — с облегчением подумал юноша.
— Можно?
Дождавшись разрешающего кивка мужчины, Вениамин перевернул ноутбук и взглядом профессионала оглядел заднюю панель, которая тоже была испещрена трещинами.
— Если диск не повреждён, я могу вставить его в свой ноут, и скопировать на флэшку всю нужную вам информацию, — предложил потерпевшему юноша. — Кстати, я Веня, наш дом через один от вашего.
— Да, я тебя видел, — кивнул успокоенный его словами сосед. — А ты точно сможешь его подключить? — с надеждой, смешанной с неким недоверием, спросил он.
— Если система запаролена, мне понадобятся ваш логин и пароль, — не видя сложностей, уверенно кивнул Веня.
Порывшись в карманах, мужчина достал какой-то чек, распрямил его и на обратной стороне записал свои данные.
— И.. э… — замялся восьмиклассник, забирая листок. — Не подскажите, как я могу к вам обращаться?
Сосед недоумённо на него посмотрел и в следующую минуту стукнул себя по лбу:
— Прости, я в последнее время немного рассеянный, — признал мужчина. — Можешь звать меня Тимофеичем. И не стесняйся — меня так все называют.
— А чем вы занимаетесь?
Когда увидел компьютер, я подумал, что этот необычный человек, скорее всего, писатель. Но вряд ли в таком случае он назвался бы «Тимофеичем»: уместней было бы представиться именем-отчеством.
— Да ничем, — пожал плечами мужчина. — Собственно говоря, я обычный бомж.
— Не может быть!
Да, Тимофеич явно был не из богатых, но по сравнению с «обычными» бомжами, которых встречал юноша в больших городах: чистый, опрятный, интеллигентный.
Узнав, что сосед носил ноутбук только ради хранящихся там фотографий, Веня долго ничего не мог ответить.
— А не проще было бы их напечатать? — обретя дар речи, осторожно спросил он соседа. — И вообще, вы ведь на что-то живёте. Вон, даже милостыню подаёте.
— Милостыню? — крайне изумился мужчина. — Не помню за собою такого.
— Ну как же так…
— А живу я на пенсию, — перебивая его возражения, промолвил Тимофеич.
— Вы пенсионер? — по виду соседу было не многим больше сорока.
— Я работал и жил многие годы на Крайнем Севере, а там льготный стаж идёт, вот по выслуге лет и получаю.
— А кем вы работали?
— Учителем, — просто ответил мужчина.
Отойдя от ступора, юноша быстро просчитал в голове возможности.
— Если хотите, я поговорю со своей мамой, — медленно проговорил Веня. — Она директор школы. Думаю, она сможет для вас что-нибудь сделать.
— Что ты! — испугался Тимофеич, замахав на него руками. — Не стоит никого утруждать. Это был мой осознанный выбор.
Удивляясь соседу, Вениамин забрал чемодан, и они молча дошли до своей улицы.
— Завтра занесу вам флэшку, — пообещал на прощание юноша, но поспешивший к своему дому мужчина его, кажется, не услышал.
***
Подключив, слава Богу, уцелевший при падении диск и зайдя в систему, я не удержался и открыл папку с такими важными для соседа фотографиями. Я не поверил своим глазам! Во-первых, на фотографиях у мужчины была семья: жена и дочка, судя по последним датам, лет семи. Во-вторых, убранство квартиры как-то не ассоциировалось с жильём рядового учителя. В-третьих, на одной из фотографий была запечатлена неплохая иномарка, которую даже его мама вряд ли смогла бы когда-то себе позволить.
Конечно, придя на следующий день в гости к Тимофеичу, я стал его расспрашивать. Он долго отнекивался, а потом вздохнул и поведал мне свою историю.
Оказалось, он был сыном депутата. По молодости вопреки отцу выбрал профессию педагога. Довольно быстро поднялся до директора, женился, благодаря родственным связям стал первым заместителем главы департамента образования в Якутии (так что про Север он не обманул). Родилась дочь, купил машину, о которой мечтал.
— Жить бы да радоваться, — наливая гостю чаю, продолжал свой рассказ Тимофеич. — А я ненасытный был — всё мне мало казалось. Вот Господь всё и отнял.
— Как? — жадно слушая, не сдержал возгласа Веня.
— Отправил я Лену с дочкой на горнолыжный курорт, а у самого дел на работе невпроворот. Я ведь, ради выслуги, ещё и в гимназии преподавал, у меня ровно ставка была. И тут местные новости: в горах сошла лавина.
Мужчина замолк, судорожно сжав в руках свою кружку, будто заново переживая трагедию.
— Не помню, как жил те две недели, что их искали, потом был морг, опознание, похороны. Супруга моя была верующей, в церковь регулярно ходила и меня всё звала, да только я не слушал её тогда. А теперь, потеряв, зашёл в храм. Сорокоуст хотел заказать, да так и остался сидеть там, полностью опустошённый.
— И, что дальше? — через какое-то время напомнил Вениамин о себе.
— Дальше? — очнувшись, взглянул на него Тимофеич. — Батюшка ко мне подошёл. Отец Максим. Мы с ним поговорили, он дал мне Евангелие. И вот, читая дома его, я стал анализировать свою жизнь. И, Веня, до меня наконец-то дошло, что деньги счастья не приносят. Я уволился, оформил пенсию, которую заработал ещё несколько лет назад, да всё недосуг было с бумагами разбираться; продал всё и теперь вот бродяжничаю: на зиму снимаю жильё, как вот это; летом брожу по городам да весям.
— Но зачем вам всё это?
— Я отказался от того, что мешало мне разглядеть главное в жизни, — пояснил мужчина. — Я просто не знаю, как ещё могу доказать своё покаяние Богу.
— Ушли бы тогда в монастырь, — не понял его логики я.
— Какой из меня монах выйдет, коли и мирянина путного не получилось? — горько усмехнулся Тимофеич.
Я так и оставил ему свою флэшку. Мы продолжали общаться, он часто рассказывал мне о Боге, о святых, интересовался моей жизнью. Именно жизнью: желаниями, планами, увлечениями, — а не учёбой, как большинство так называемых «взрослых». Когда как-то я упомянул ему об отце, Тимофеич долго расспрашивал меня, а потом заявил:
— Не суди, Веня, папку своего строго: ошибки все в жизни делают. Возможно он так редко звонит вам, потому что чувствует за собою вину, вот и не желает лишний раз бередить вам с мамой старую рану.
— Но он же мужик, — яро возразил тогда я.
— Тебе достоверно их причина развода неизвестна, — мягко напомнил сосед. — Просто найди силы и набери его номер. Уверен, он будет рад тебя слышать.
Разговоры по душам, на равных — у меня нет слов, чтобы выразить, как для меня тогда это было необычно и ценно. А потом наступила весна. Зная, что Тимофеич скоро уйдёт из посёлка, я купил небольшой фотоальбом и заказал два десятка специально отобранных мной фотографий (диск у меня так и остался). Я подарил ему альбом на Пасху, которая в этом году была рано, в самом начале апреля.
Снег стаял, и как-то после школы я обнаружил дверь его дома закрытой на навесной замок. Он ушёл, даже не предупредив и ничего не сказав напоследок. Пнув от обиды дверь, я собрался было уйти, но неожиданно заметил на полу веранды, прямо под окном, адресованный мне конверт и мою старую флэшку.
Я развернул и прочитал письмо. Не буду приводить здесь его текст — это личное. Но в двух словах скажу: в письме Тимофеич выражал сожаление столь быстрым отбытием и ещё раз благодарил за подарок:
«…Я ведь намеренно не тратился на печать фотографий, — писал он в прощальном письме. — Я дал себе слово расходовать деньги только на необходимое, раздавая излишки…»
Он писал, что отправился в Троице-Сергиеву Лавру, до которой надеялся добраться до Пятидесятницы, потом его путь пролегал на Соловки…
Он продолжил свой великий паломнический путь длиною в жизнь. И я от всего сердца рад, что удостоился быть его другом.
Раба живота своего
Больше всего на свете Светлана любила хорошенько поесть. Особо женщина ни дня не могла прожить без сладкого и мяса: воздушные зефирки, запечённая в духовке курочка с аппетитно-хрустящей корочкой; шоколадные трюфели, разнообразные пирожные, жаренные котлетки…
Света жила небогато, не могла позволить себе чёрной икры или сёмги. Но в остальном она себя не стесняла: на последние деньги могла купить вместо хлеба и молока мешочек конфет. И всё же в глубине души она понимала, что это неправильно. На исповеди первым, а иногда и единственным, грехом стояло «чревоугодие». Естественно, ни о каких постах и речи быть не могло: максимум, продержится день, а потом опять объедается вкусностей.
От природы Света не была худышкой, а бесконечные лакомства и почти полное отсутствие физической нагрузки (работала она в офисе секретарём, и большую часть времени проводила за компьютером) привели к соответствующим результатам: сначала стрелка весов превысила 70 кг, затем 80, а теперь её вес приближался к 90! Подобная ситуация очень расстраивала Светлану, но она ничего не могла с собою поделать: стоило ненадолго отказаться от сладостей или чуть уменьшить свой рацион, и Света чувствовала слабость, становилась раздражительной и нервной.
И всё же она не сдавалась. Сколько бы раз за пост она не срывалась, упорно начинала сначала. Она много читала и знала, что стоит начать, и Господь обязательно даст силы справиться, преодолеть искушения. Но особых сил не появлялось. «Ничего, — говорила себе в минуты отчаяния Света. — С какой это радости Бог обязан мне помогать? Раз я не могу элементарно сказать „Нет“ своему желудку, то разве есть во мне хоть капелька веры?». И она неустанно продолжала борьбу.
Среда, постный день. «Иуда сегодня предал Христа, — помолившись и накладывая себе завтрак, размышляла Света. — Разве хоть в этот день я не могу потерпеть?». Но вечером, изголодавшись за день, она вновь набрасывается на тушёные рёбрышки и с наслаждением пьёт чай с рулетом, только потом вспоминая свои правильные утрешние мысли. «Хоть на лбу себе пиши» — в огорчении отодвигает она от себя уже пустую тарелку.
Пятница. «В этот день Иисус умирал, — с благоговением смотря на икону Спасителя, думает Света. — Будь я там, с Его Матерью, с Его учениками, разве мне вообще захотелось бы есть?». И опять, несмотря на самовнушение, ничего не выходит: уже в обед в кафешке она заказывает, по примеру коллег, блинчики с вареньем.
— Господи, дай мне веру! Я ведь правильно мыслю, но, видать, мысли мои так далеки от сердца, что ничего путного не выходит, — стоя вечером на коленях перед иконами, шепчет Светлана, вытирая рукою выступившие на глаза слёзы горечи.
Да, это были именно слёзы от осознания собственного бессилия. Света слышала о покаянных слезах, но душа её была черства, а сердце за годы безбожия окаменело и было неспособно на такой подвиг. Но Света продолжала считать себя излишне чувствительной и ранимой натурой: ведь она так сопереживала героям романов, что с упоением проглатывала не хуже пирожков; она плакала при особо лирических сценах любимых телесериалов и фильмов; рыдала в подушку ночами, упиваясь саможалением.
Но всё же, видя её искреннее желание измениться, Господь не оставил её просьбу о вере без ответа.
Заснув в эту ночь, Света увидела сон:
Она ехала в электричке. Долго ехала, наблюдая в окно за дорогой. Вот и её остановка. Взяв сумочку, женщина вышла на пустынную платформу. Она шла и шла, приближаясь к каким-то развалинам. Устав и присев отдохнуть, Света оглянулась и вдруг заметила богатый угощениями стол. Забыв обо всём, женщина поспешила к столу. Но стоило подойти ближе, как её чуть не стошнило: прекрасные на вид кушанья в мгновение ока истлели и превратились в кишащее личинками и червями гнильё.
— Дочь моя, почему ты не ешь? — спросил кроткий голос у неё за спиной.
Обернувшись, Света увидела старца в рясе.
— Так это же несъедобно, — стараясь не кривиться от отвращения, заметила женщина.
— Разве? — удивился старик и, подойдя к столу, взял кусок заплесневелого пирога.
Света не поверила своим глазам: пирог в его руках опять стал свежим и аппетитным на вид.
— Всё просто, — улыбнулся её непониманию старец. — Сама по себе еда не может быть скверной. Всё зависит от твоего отношения к ней.
Светлана резко проснулась, до мельчайших подробностей помня свой сон. Во рту был привкус тлена, будто она отведала что-то с того жуткого стола. Три дня женщина не могла смотреть на мясо и сладости, питаясь в основном кашами и овощами. У неё ещё не было духовника, поэтому посоветоваться было не с кем. Однако она и так всё поняла. Это был урок. Урок от самого Господа.
Постепенно впечатление от сна притупилось. После Причастия она опять смогла есть ту еду, которую раньше любила. Но с тех пор Света старалась излишне не услаждать свои вкусовые рецепторы. Как говорится, «Бережённого Бог бережёт».
Ну вот и всё, мои дорогие читатели. Да хранит вас Господь.
Комментарии к книге «Крик души», Надежда Голубенкова
Всего 0 комментариев