«Понемногу о многом (сборник)»

Понемногу о многом (сборник) (fb2) - Понемногу о многом (сборник) 899K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марина Черницына

Марина Рудольфовна Черницына Понемногу о многом

© Марина Черницына, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

* * *

Черницына Марина Рудольфовна

Родилась 27 мая 1964 года в г. Борисоглебске в рабочей семье.

Окончила школу № 5, давшую городу огромное количество великих земляков. Затем закончила Борисоглебское медицинское училище, Борисоглебский педагогический институт. (хороший набор для воспитания детей). В 1990 году вышла замуж. Муж – священник. Шестеро детей. Первые стихи начала писать в школе. В 2009 году написала первый рассказ «Спутник на орбите».

Сказание о Святых Князьях – Страстотерпцах Борисе и Глебе

Тиха ясна ноченька, звезды в небесах Смотрят в море синее, плещутся в волнах, Сквозь века былинные, через дрему лет, Льют они на землю свой прозрачный свет. Ох, Россия-матушка, святая сторона, Звездами на небушке твои сыновья. Как у князя в Киеве с тех пор прошли года, Были у Владимира любимых два дитя. Воином искусным сын Борис прослыл, Веру православную он горячо любил, Писание святое часто вслух читал, А молодой брат Глебушка тогда ему внимал. Два брата, две березоньки росли к плечу плечо, Любили землю русскую, друг друга горячо. Борису князь Владимир в удел Ростов отдал, Глебу дал он Муром, хоть тот годами мал. А Святополк хоть старшим средь братьев своих был, От отца на княженье удел не получил. Коварного и властного не любил народ, Если б стал он править, то не счесть невзгод. Льет свет, покоем полный, полночная звезда, Лишь ты покой не ведала, Россия, никогда. Роса слезой хрустальною с листа спадает вниз, В поход на печенегов ушел святой Борис. Но, как стрела каленая, что в сердце больно бьет, У реки, у Альты, настигла весть его. Окончил в стольном граде свой век Владимир-князь. Ох, до чего ж не радостен был гонца рассказ. Задумал беззаконие брат Каин-Святополк, Один хотел он властвовать над русскою землей. «С тобой дружина добрая, мы все пойдем с тобой, Тебя поставим княжить на Киевский престол», — Борису-князю воины твердили дружно в лад. Но чистых светлых глаз его был спокоен взгляд. «Не подниму руки своей на брата моего, Как старший, пусть он будет для меня отцом. Нет, не хочу венчать главы кровавым я венцом, И совесть пусть спокойно спит пред Божеским лицом. Довольно русской крови жаждущим степям. Ступайте, други добрые, по своим домам». Летела белой горлицей молитва в небеса, Упала окровавленной к ногам она Творца. Один молился пламенно в своем шатре Борис, Когда лихие вороги-убийцы ворвались. В палаты окаянного брата принесли Бориса-князя бедного. Он чуть живой, в крови. Нет в черном сердца брата ни чести, ни любви, И Святополк приспешникам велел князя добить. По темным по дубравушкам рыдают соловьи, С отцом проститься в Киеве Глебушка спешит. В пути чернее ночи настигла весть его, Давно почил Владимир-князь, и брат Борис убит. Вдогонку горькой вести, как стая воронья, Коварным братом посланы убийцы уж спешат. Не расправить лебедю белых два крыла, У Смядыни-реченьки смерть его пришла. Лежит не захоронено тело меж колод. Земля росой туманною тихо слезы льет, Но ангел светлоокий хранил не день, не два Святое тело Глеба, и пошла молва О том, как в тихом месте, безлюдном и пустом, Горит ночами чудный, немеркнущий огонь. И плоть нетленну Глеба люди там нашли И в Выжгород с любовью его отнесли. И как при жизни были Борис и Глеб дружны, В Выжгородском храме встретились они. Лежат березки срублены, невинные ни в чем, Два чистых, светлых агнеца лежат к плечу плечо. Безумьем был же поражен коварный Святополк, И окаянным на века прозвал его народ. Помолимся, братья, мы с верой князьям-страстотерпцам святым, Братьям Борису и Глебу — защитникам русской земли. Помолимся с братской любовью, обиды друг другу простим, Ведь только, когда мы едины, мы землю свою сохраним.

Сказание о Петре и Февронии Муромских

Обольщённый злом мир забыл любовь, В мужах силы нет, в женах – кротости. Вспомним добрый нрав мы былых времен, О Петре святом со Февронией. Как во Муроме было дело то, Княже Петр спасал брата от беды. А беда-то та – нечисть-лютый змей, А беда-то та – змей-поганище. Зарубил его острым он мечом, Но забрызган был кровью черною. От нечистой той крови змеевой Занемог князь Петр, занеможился. И покрылося тело белое, Соколиное язвой с струпьями. Посылал же он своих добрых слуг В земли дальние, во Рязанские. «Как искусны там люди врачевством. Уж сыщите там вы мне лекаря». Полетели же слуги добрые, Словно стрелушки во все стороны. Залетел один в дальнее село, В дальнее село, село Ласково. И вошел-то он в самый первый дом, И увидел он чудо-чудное. Сидит в горнице красна-девица, Сидит в горнице и ткет полотно, Перед ней сидит зайка серенький. Вот спросил ее добрый молодец: – Кто ты есть така, и хозяин где? Отвечала же дева пришлому: – От роду я Феврония, А отец пошел взаймы плакати. – Что за странные говоришь слова, Не могу понять, что глаголишь ты? – Что ж тут понимать, на похоронах Плачет мой отец о покойнике. А помрет как сам, то о нем родном Буду я с родней горько плакати. – Вижу разума дева ты полна, Так нужду мою помоги решить, Князя светлого от язв исцелить, Одарит тебя наш пресветлый князь, Что душе своей пожелаешь ты. – Не хочу дары я богатые, Я хочу, чтоб князь в жены взял меня. Ясно солнышко – небо в светлости, Мудрая жена – мужу к радости. Ветер ветви гнет над дубравушкой, возмутилися злы боярушки: – Ты, Феврония, простолюдинка, Не хотим, чтоб ты нами правила, Наших знатных жен чтоб бесславила. Все, что хочешь ты, забирай с собой И ступай ты вон со двора долой, Набирай с собой всякого добра, Злато-серебра, жемчугов, сукна. Отвечала так им Феврония, отвечала так жена мудрая: – Нет, не надо мне вашего добра, И не надо мне злата-серебра, Я оставлю вас, лишь возьму с собой Мужа милого, князя светлого. По Оке-реке той ладья плывет, В ней пресветлый князь с молодой женой, И слуга один вместе с ними плыл. Он недобру мысль в голове носил. На чужу жену он позарился, Он Февронией любовался все. Говорит ему мудрая жена: – Ты воды черпни с одного борта И испей, затем стороной другой. Есть ли разница между сей водой? – Нет, – ответил он. – Все одна на вкус. – Так почто тогда ты, мой милый друг, Позабыл жену, что она, что я, В естестве одном — Женска плоть одна. Пристыдился тот и покаялся, С думою дурной распрощался он. Вот причалила к берегу ладья, Закручинился светлый Петр-князь. Серый мрак туман по реке плывет, Ну, а мысль грустна на чело ползёт. Вот Февроньюшка к мужу подошла, Говорит ему, глядючи в глаза: – Ты о чем, мой муж, призадумался, Мой сердечный друг, пригорюнился, Милостивый Бог – промыслитель всем, Не оставит он нас с тобой в нужде. Из-за гор встает солнце-красное, На поклон к Петру шли бояре все: – Ты прости-прощай, господине-князь, Воротись ты к нам снова в Муром-град. Как во граде стон, как во граде кровь, Всё бояре власть делят меж собой. Воротился князь со Февронией, Сирый люд покрыл он любовию. Правил в честности, справедливости, В добродетели, с Божьей милостью. Осень сыплет лист, белый снег – главе, Как проходит жизнь – то приходит смерть. Белых голубей пара – муж с женой Просят Господа пред иконою: – Как одну ты жизнь на двоих нам дал, Подари нам смерти единый час Как и в жизни сей неразлучны мы — Так в сырой земле рядом были бы. И чин ангельский, чин монашеский Приняли княже Петр и Феврония. Он Давидом стал, А княжна его называется Ефросинией. Осень сыплет лист, белый снег – главе. Как проходит жизнь – то приходит смерть. Преподобная Ефросиния Воздух с ликами шила в Божий храм. Передал ей Петр, что Давидом стал, Передал ей Петр со слугой сказать: – О, сестра моя Ефросиния, Уж зовет меня в дальний путь Господь. – Подожди меня, господине мой, Дай работу в храм я доделаю. И во вторый раз он позвал ее: – Не могу я ждать, приходи скорей. – Подожди меня, господине мой, Дай работу в храм я доделаю. В третий раз зовет благоверный князь – Нету больше сил душу удержать. Не окончен труд, позабыт лежит, А Феврония за Петром спешит. Синей сини гладь простирается, В небо птицы две поднимаются. Чистых две души под одним крылом Рядышком летят к Богу на поклон. Положили их в разные гробы, Разнесли-то их в разны стороны. Только утром глядь, они рядышком Во сырой земле, во могилушке. Что своей рукой соединил Господь, Разделить порознь никому невмочь. Так дана была нам в пример любовь Мужа и жены, две души в одной. Обольщенный злом мир забыл любовь. Вспомним добрый нрав мы былых времен. На иконе теплый от лампады блик, Мамина молитва, мамин грустный лик. По щеке струится робкая слеза. Просит Божью Матерь мама за меня, Чтоб она в сей жизни берегла меня, Чтобы в сердце веру крепкую дала, Чтобы улыбался ангел надо мной, Озаряя мысли мне улыбкой той. Два светлых, чистых образа я в сердце сохраню: Образ Богородицы, мамину слезу. Когда уснет за горизонтом В закате долгий день, На землю тихую устало Ночная ляжет тень. Вдруг разольется на все небо Огромный океан. Над ним струится лунным светом Серебряный туман. На звездных волнах дремлет тайна, Горит маяк луны, Как корабли, к далеким странам, Плывут неслышно сны.

Сказание о священном мученике Федоре Богоявленском Среднекарачанском

Позакрылося-позавесилось Солнце ясное черной тучею, Полегла трава под росой-слезой, Под росой-слезой, под кровавою. И не птица то на заре кричит, На заре кричит, бьется как в силках. Плачет горько мать, оченьки в слезах, Плачет горько мать громким голосом: «Ой вы, чадушки, две кровинушки, Моих сына два, ясных сокола! Уж, как я-то вас не лелеяла, Не лелеяла и не холила, Грудью белою не питала вас, И под сердцем-то не носила вас. Как пришла пора, пора смутная, Пожирает всех война лютая, Как вас отпустить, крылья развязать? В путь-дороженьку благословение дать? То ж не враг напал на Россию-мать, Бога позабыв, бьется с братом брат. Уж хохочет враг, уж ликует ад, Храмы на Руси пламенем горят. Позабыл народ Бога славити, Пришло время змею правити. Плачет Русь-земля, плачет матушка, Плачет вместе с ней Божья матушка. Бьется с братом брат, льется кровь рекой, Не излить слезой материнску боль. Сердце матери неделимое, Ох, сыночки вы, мои милые». Льется желтый дождь, падает листва, В небо храм поднял руки – два креста, Руки – два креста, словно два крыла, Птицею летит вольной в небеса. Но взошла звезда, звезда алая, Звезда алая, ох кровавая. Сломаны кресты, пусты купола. Только вера-то все равно жива, Плачет свечкою пред иконою, Нелюбимая властью новою, Как дитя чужое – нелюбимое, Нелюбимое и гонимое. Льется желтый дождь, падает листва. Отец Федор шел, дума тяжела, Дума тяжела за родной приход, Заковал в цепях сатана народ. Кого страхом взял, кому ум прельстил, Вот и дьякон-то с себя сан сложил. Отец Федор шел, дума тяжела. Мальчик тут к нему: – Мне на хлеб подай, – Как не дать тебе, скорбная душа, Только что же ты ходишь без креста? Крестик вот возьми, на груди храни, Господи, дитя это сбереги. По свече плывет воскова слеза. В Карачан селе в храме служба шла. Плавится ручьем, желтый воск бежит. По доносу ворон-воронок спешит. Пять старушек в ряд, вот и служба вся, А у храма-то уж стоит толпа. Восковая-то высохла слеза, Как на паперть шел Божий-то слуга. Оглядел народ, перекрестил он лоб, «Что ж стоите тут? Божий храм вас ждет». Как парнишечка руки взял в бока И пустился в пляс: жизнь земна прошла. Ох, Россия-Русь знать сошла с ума, Коль танцует поп, словно без ума. И молчал народ. В стороне одна Матушка с детьми, катится слеза. Ворон все кружит, воронок умчал, Федора отца в крестный путь забрал. Все народ стоял. Храм пустой молчал. Только ветер все снова повторял: «Я не пропаду». Все, что передал, На прощанье всем батюшка сказал. Град Борисоглебск, скорбная земля. Сколько мучеников ты в себя приняла! На Матрюшкином буераке тишь, Там часовенка на горе стоит. На горе стоит – одинокая, А вокруг простор – даль высокая. Сколько душ живых здесь загублено, Порасстреляно, позамучено, Знает только Бог, да сыра земля, Что невинну кровь в себя приняла. Мать сыра земля всех в себя взяла, Спрятала от глаз мертвые тела. Федор где отец знает лишь она, Да еще весной зелена трава. Но душа его, что свята, жива, Яркою звездой в небесах взошла. Русь, святая мать, вольная земля, Вера для тебя белых два крыла. Сколько храмов и церквушечек. В каждом почти есть свой мученик, Есть свой мученик – воин-то Христов, Бережет он Русь от ее врагов.

Стихи для детей

«Каждый раз твердит мне мама…»

Каждый раз твердит мне мама: «Ни к чему такая драма, Милый мой, не надо драться, Надо дружно всем играться». Нет, я маму не пойму, Я Данила отлуплю. Он меня щипнул под партой, Показал язык украдкой. Я толкнул его немножко — Он подставил мне подножку. В луже мы сидим вдвоём, Вместе дружно с ним ревём.

«Туча – чёрная подушка…»

Туча – чёрная подушка Скрыла звёздочку-подружку. Среди туч совсем одна В небе жёлтая луна. Я под тёплым одеялом, Кукла Надя со мной рядом, Но совсем, совсем одну Жалко жёлтую луну. Я немножечко посплю И звезду искать пойду. Для луны её подружку Утром встану и найду.

Привет

Жёлтенький цветок осенний Я в своем саду найду, Солнышка привет последний — Хризантему я сорву. Положу цветок я в ямку На бумажке золотой, Ото всех секрет свой спрячу, До весны он под землёй. Не страшна мне злая вьюга, У меня ведь есть секрет: Жёлтенький цветок под снегом — Солнца ласковый привет.

Жёлтые кораблики

Осень с тихой грустью Отпускает вдаль Жёлтые кораблики Вслед летящим стаям. Жёлтые кораблики По воде плывут, В страны неизвестные За собой зовут. Там под жёлтым солнцем, В бухте золотой Плавают дельфины В сказке голубой. Я кленовый листик С дерева сорву, Бережно на воду Его отпущу. Ты плыви, кораблик, К бухте золотой, Прочь от зимней стужи И метели злой.

Дождик

Дождь холодный, дождь осенний В окна всё стучал, стучал. Ночью он на крыше мокрой Тихо плакал и вздыхал. Не пустили дождик серый В теплый и уютный дом, И бездомного бродягу Ангел спрятал под крылом. Белый Ангел. Снежный Ангел, Два сияющих крыла. Белым снегом. Чистым цветом Вся земля освещена. Тихо тикают часы: Тик-так, тик-так… Кот мурлыкает во сне, И давно уже все спят. В доме тихо-тихо так, Не усну лишь я никак. Тик-так, тик-так… Нет. Я жду не Дед-Мороза. Ну, зачем мне Дед Мороз? Я лежу, смотрю в окно На замерзшее стекло. Там рисует снежный Ангел Рождества чудесный праздник. Тик-так, тик-так… В доме тихо-тихо так. Расцветает райский садик На замерзшем, на окне. Там поют негромко птицы, Словно белые синицы. Под мохнатыми ветвями С голубыми огоньками В колыбели из снежных роз Спит младенец Иисус. Тик-так, тик-так… В доме тихо-тихо так.

Росинка

Моя Родина – росинка На цветочке полевом, Отражается в ней небо, Солнце летним, теплым днём. Отражается в ней небо, Звон пасхальный над землёй, Вербы – белые невесты Над задумчивой рекой. Отражается в ней небо, Мои папа, мама, я. Отражается в ней детство, И вся жизнь, судьба моя. Когда вырасту, я стану Добрым славным казаком, Чтоб беречь свою росинку На цветочке полевом. По щекам размазало Серые дожди, С утра плачет небо, Солнышка не жди. Очень грустно дома Просто так сидеть И в окно на дождик Целый день глядеть. «Ты не плачь, не надо, — Небу я скажу, — Хочешь, свой рисунок Тебе покажу». На нем светит солнце В небе голубом И рисует радугу Золотым лучом.

«Лепестки роняет…»

Лепестки роняет Цветик на окошко, Горько плачет Лиза У цветочной плошки. Очень жалко Лизе Милого цветочка. Вырастила Лиза Его из росточка. Только жарким летом Про него забыла, Опустил цветочек Листики уныло. Мордочку уткнула В Лизины ладошки, Её утешает серенькая кошка: «Мур…, не надо плакать, Посмотри, у Кешки, Нету в клетке корма Ни единой крошки. И грустит Трезорка, Поиграй с ним в мячик, Молочка налей мне И полей цветочек». Дом цветок наполнит Ароматом сада, Тех, кому ты нужен, Забывать не надо.

Колыбельная

Баю, баю, спи, сынок, Рот, скорее на замок. Ночь глядит в твое окно, И уснули все давно. Только в дальней синеве На огромной, на луне Вяжет бабушка носки У серебряной реки. Рядом дедушка сидит И на удочку глядит, Золотые в сундучок Ловит звёзды на крючок. Чтоб зимой не мёрзли ножки, Вяжет бабушка носочки. Звёздами свои иголки В Рождество украсят ёлки. Баю, баю, мой сынок, Засыпай скорей, дружок.

Прости

Если дома очень грустно, Даже не с кем поиграть, Значит с лучшим своим другом Поругался ты опять. Если вёл себя ты плохо, За обедом суп пролил И дразнил свою сестрёнку, Папе лампочку разбил. Лишь паук и ты в углу, Слёзы чешутся в носу От обиды на весь мир, Зареветь бы, что есть сил, Но не плачь, а лишь скажи Слово тихое – «прости». Ангел радужным крылом Сразу озарит твой дом. Прибежит играть Серёжка, И простит тебя сестрёнка, И весь Божий мир простит, Пусть паук в углу сидит.

«Хмурит брови наш Андрюшка…»

Хмурит брови наш Андрюшка, Хмурится на небе тучка, За ней солнца не видать, И нельзя идти гулять. Улыбнись скорей, Андрюша, Ты похож на эту тучу. С таким букой – ворчуном, Словно с пасмурным деньком.

Херувимская

Маленький мой друг, спокойно Ты постой, хотя б чуть-чуть. Слышишь, как в притихшем храме Херувимскую поют. Ярко тоненькие свечи На подсвечниках горят, Люди головы склонили И в почтении молчат. А под куполом высоко В свете солнечных лучей Белый ангел. Звёзды неба Светят из его очей. И течёт его молитва В сердце радостным ручьём, И тебя она коснётся Теплым солнечным лучом. А когда в своей кроватке Будешь ты спокойно спать, Добрый ангел сон твой мирный Ночью будет охранять. Милый мой, совсем спокойно Ты постой, хотя б чуть-чуть. Слышишь, как на службе в храме Тихо ангелы поют.

«Мне родители с любовью…»

Мне родители с любовью Дали жизни свет. Сердце в бережных ладонях Держит ваш портрет. Мама с папой. Папа с мамой, Вы всегда со мной, А любовь, что жизнь дала мне, Солнцем над грозой Укрывает мою душу Средь ненастных дней, Словно маленький росточек Средь земных полей. Льёт луна над миром сонным Свет свой восковой, Перед образом затеплю Огонёк живой. Как сказать мне вам, родные, Как я вас люблю. Перед Богом я в молитве К вам любовь пролью.

«Не пойму никак, друзья, я…»

Не пойму никак, друзья, я, Почему печальна мама. Что ж, что двойку получил И стишок я не учил. Я ведь ей утюг чинил. Не ломал я абажур, Просто нужен был мне шнур, Да и брюки я не рвал, Лишь с забора я упал. Не пойму никак, друзья, я, Отчего печальна мама. Может, когда я не видел, Её кто-нибудь обидел? Утром встану очень рано, Наберу цветов из сада. Маму милую свою Очень сильно я люблю.

Петя-паучок

Петя-паучок старался: Скатерть тонкую соткал. Он к себе на день рождения Муху Зою долго звал. И комарика Пискушку Он позвать не позабыл, Даже бабочку Проскелу В гости он зайти просил. Но невежливые гости Паучку сказали: «Нет, Не придем к тебе мы, Петя, На торжественный обед. Скатерть ты соткал красиво, Но еды на ней-то нет. Что, скажи, ты будешь кушать На свой праздничный обед?»

Пасха

Пасха! Радостная Пасха! Как звонят колокола! В этот день, конечно, платье Лучшее надену я Красное возьму яичко, Красила его сама. И пойдем мы все на службу, Мама, папа, вся семья. Пасха! Радостная Пасха! Как звонят колокола! Все друг друга поздравляют И, конечно же, меня… Только мне немножко грустно, Жаль распятого Христа.

Рассказы и статьи

Пишу своему учителю

2008 год – год семьи. 2009 год – год молодежи. 2010 год – год учителя. Семья – основа, фундамент общества. Без молодежи немыслимо его будущее. Учитель – велико его значение и неоценима роль: талантливый учитель является не только источником знаний для вверенных ему учеников, но и педагогом, воспитателем, который совместно с семьей формирует мировоззрение, закладывает духовно-нравственную основу будущего человека. Мало найдется людей, чья память бережно не хранила бы образ любимого учителя.

Открываю драгоценный ларец своей памяти, и оттуда всплывает целое созвездие моих добрых наставников, которые освещали мой путь в дни моего детства и юности.

Теплый майский день, роскошный куст сирени, суетящаяся возле него моя бывшая школьная учительница по физике и классный руководитель Юлия Александровна.

– Сейчас, Мариночка, я тебе еще вон ту веточку сорву. Придешь домой – в вазу поставишь. А знакомой скажи, пусть не переживает. Мало ли, что сыну не дается физика. Он у нее мальчик хороший, умненький. Ничего, выучит. Мне вот тоже все говорили:

– Юлия Александровна, как же так, Вы – заслуженный учитель, Вас весь город знает, а у Димки по математике с физикой – тройки.

Я ему:

– Дима, ты делаешь уроки?

Он:

– Делаю.

Под учебником книжка. Ничего, книжка хорошая, добрая, умная. Значит, интерес к знаниям есть, дальше учиться будет.

С улыбкой припоминаю:

– Юлия Александровна, а как же я? Умничка, деточка, садись, деточка, двоечка. На уроках надо слушать, а не книжки под партой читать.

– Как же, Мариночка, заставлять учиться надо. Главное – не отбить желание к учебе. Дима стал врачом – педиатром. Хорошим врачом.

Я не помню физику, но моя учительница по физике в светлой доброй памяти сохранилась навсегда. Так же, как и Валентина Петровна – школьный учитель математики. Во время Великой Отечественной войны ее жених погиб на фронте. Сохраняя верность ему, она так и не вышла замуж. Школа для нее была всем. Помню наш детский восторг, когда из Москвы Валентину Петровну приехало снимать телевидение – небывалое по тем временам явление.

Встретившись несколько лет спустя после окончания школы с Валентиной Петровной, я стала ей самозабвенно рассказывать о своих радужных перспективах и планах на будущее. «Это все хорошо, даже просто замечательно. Ты посмотри на меня. Всю жизнь одна. Племянники ходят, любимые племянники. Но дети и внуки были бы лучше. Институт, учеба – все это хорошо. Только для женщины важнее семья», – с легкой ироничной улыбкой подвела резюме под моими планами Валентина Петровна.

Я не добилась в жизни того, чего хотела, зато у меня большая семья. Семья, как гнездо с неугомонными галчатами, которые постоянно шумят и чего-то требуют. Так редко бывают минуты покоя. Но я даже не могу представить это «гнездо» пустым. Такой болезненной тоской сжимается сердце.

Я пишу эти строки и с теплой грустью вспоминаю Нину Ефимовну и Валерия Аристарховича.

Нина Ефимовна, прошло столько лет, но я до сей поры помню Ваши уроки литературы и русского языка. Я больше не слышала, чтобы кто-нибудь другой смог рассказать о писателе, прочитать стихи или текст так, как Вы. Тихо, не повышая голос. Но каждое слово падало в сердце, вызывая там живой отзвук. Вы так убедительно говорили о красоте и могуществе русского языка, что я долгое время искренне жалела иноязычных обделенных чужестранцев.

С Валерием Аристарховичем я познакомилась, когда он был в годах и давно уже не преподавал. На литобъединении мне сказали, что если я хочу научиться писать, то лучшего наставника не найти.

Удивительный человек Валерий Аристархович! В 30-е годы прошлого столетия он работал фотокорреспондентом ТАСС. Стены его небольшого сарайчика были увешаны уникальными фотографиями, а сам сарайчик заложен стопками книг. По большей части – методичками по русскому языку и литературе разных годов издания. Валерий Аристархович был потомственный русист. Еще его бабушка училась на бесстужевских курсах.

На мое удивление: «Почему такие ценности в сарае?» – Валерий Аристархович ответил с грустью и обидой, что это просто никому не нужно.

Когда в весеннем саду перед цветущей яблоней он мне читал свои короткие зарисовки, посвященные природе, мне казалось, что я переносилась в те неспешные времена керосиновых ламп, повозок, обходительных манер и утонченного вкуса.

Такие разные наши учителя. Мы так часто вас вспоминаем. Ведь с вами остались наши детство и юность, а в нас осталась часть вашей души, которую вы нам так щедро дарили.

Как выразить своим учителям благодарность? Тепло, по-человечески, не формально? Этот вопрос 11 февраля в Борисоглебском государственном пединституте обсуждали участники круглого стола «Вспомни имя своего учителя».

Было рассмотрено несколько интересных предложений: провести литературный конкурс «Я пишу своему учителю», подготовить и показать на местных телеканалах видеосюжеты встреч с любимыми учителями, оказать волонтерскую помощь нуждающимся учителям, использовать невостребованный потенциал учителей-пенсионеров в воспитании молодежи. А самое главное, сказать своим учителям, которых в жизненной суете мы не видели много лет, что они не забыты, что мы их помним и любим. Просто позвонить, оставить сообщение в интернете, зайти в гости и помолиться за тех, кого уже нет с нами.

Надо идти в Храм

Звонок. Поднимаю трубку телефона. Звучит привычный накануне праздника Пасхи вопрос: «Матушка, правда ли, что на кладбище на Пасху ходить нельзя?» Да. Правда. Нельзя. Надо идти в храм.

В памяти возникает яркая картина – воспоминание из детства. В первый день Пасхи наш провинциальный город (60 000 населения) становился безлюдным. Все жители города находились в переполненных автобусах и автомобилях, в колоннах, тянувшихся по дороге к кладбищу. Откуда возникла такая традиция – в первый день Пасхи идти на кладбище? Может, бессмертная душа, протестуя против холодного рассудка, принявшего атеизм, вела его к праху усопших, чтобы там он смог найти утраченную истину: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Может, сокрытая память первых христиан, которые во время гонений тайно служили Литургию на гробницах мучеников, вела наш народ от разрушенных, закрытых или действующих, но бдительно охраняемых представителями безбожной власти, храмов к могилам ближних? В этих могилах покоятся останки и тех, которые приняли мученическую смерть, не отрекшись от Христа, и тех, кто праведно скончался, пройдя и ссылки, и лагеря, и гонения за веру православную.

Протоиерей Николай (Павлович) Шиловский родился 17 апреля 1860 года в Симбирске, в семье кассира губернского казначейства. В 1888 году окончил Казанский университет. Принял священный сан до революции. К моменту своего ареста служил в Знаменском храме слободы станичной г. Борисоглебска. Был арестован и заключён под стражу в городской тюрьме 26 августа 1937 года по обвинению в проведении «систематической контрреволюционной агитации, направленной на дискредитацию советской власти», а также в «предсказании войны и скорой гибели советской власти». В материалах дела протоиерея Николая (Павловича) Шиловского имеются следующие свидетельские показания: «Поп Шиловский говорил, что советская власть – это не власть крестьян, потому что все крестьяне сидят голодные и ждут не дождутся, пока она рухнет…колхозы для крестьян сейчас хуже всякой барщины…» Также, со слов свидетелей, отец Николай предсказывал скорую гибель советской власти, чему должна содействовать война с Германией.

На допросах отец Николай отверг все эти обвинения, называя их ложью. «Я дал только правдивые показания. Контрреволюционной деятельностью я не занимался и вины за собой не признаю», – был его последний ответ. Чтобы спасти свою семью от репрессий, он сказал, что одинок и детей не имеет.

Протоиерей Николай (Павлович) Шиловский был расстрелян 5 сентября 1937 года в месте под названием Матрюшкин буерак, близ села Чигорак Борисоглебского района. Во время массовых репрессий 1937 года это место стало местом казни множества мирян и священнослужителей. Каждый год, начиная с 2003 года, в день новомучеников и исповедников Российских священство Борисоглебского благочиния, верующие люди г. Борисоглебска и села Чигорак по той же дороге, по которой вели приговорённых к расстрелу, идут крестным ходом на Матрюшкин буерак, чтобы помолиться о тех, кто принял здесь мученическую кончину.

Сын протоиерея Николая (Павловича) Шиловского, Николай Николаевич Шиловский (2 мая 1894 г.р.), по примеру отца принял священный сан в 1918 году. Рано овдовев, был пострижен в монашество с именем Арсений в Пещерном храме Виленского Свято-Духова монастыря. В связи с военными обстоятельствами попал с сыном Виктором (ставшим впоследствии также священнослужителем) сначала в Чехословакию, а затем по назначению Патриарха Алексия – в Вену, где и скончался 26 сентября 1969 года, похоронен на центральном кладбище Вены.

Ясным сентябрьским утром 2006 года с высокого обрыва Матрюшкина буерака, поросшего желтеющим лесом, над зелёным ковром заливных лугов, расстилающихся внизу, к высокому голубому небу летели грустные слова молитвы: «Со святыми упокой…» Панихиду об убиенных в 1937 году на этом месте служили священники Борисоглебских храмов: протоиерей Андрей Черницын, протоиерей Павел Мельничук, а также протодьякон Виктор Шиловский. Секретарь Венской епархии, солист Венской оперы протодьякон Виктор (Викторович) Шиловский посетил Борисоглебск, чтобы исполнить последнюю волю деда – архимандрита Арсения (Николая Николаевича Шиловского), который просил привезти на свою далёкую от родины могилу горсть земли с места упокоения отца (протоиерея Николая (Павловича) Шиловского).

В прошлом 2009 году, в память о многочисленных жертвах в годы репрессий 1937 года, на Матрюшкином буераке была поставлена часовня в честь новомучеников и исповедников Российских.

Тихо и мирно на могилке отца Андрея Учамприна, который покоится на Борисоглебском кладбище среди высоких сосен с медными стволами. Кто его помнит, рассказывают, что при жизни протоиерей Андрей (Маркович) Учамприн был очень спокойным и скромным человеком, всегда эмоционально сдержанным, он никогда не повышал голос и никогда не позволял себе говорить в храме лишнее. Как-то один иеромонах, годами моложе отца Андрея, сказал ему: «Вот, отец Андрей, сколько ты лет прожил, несмотря на то, что тебе пришлось пережить и подорванное здоровье, а я, наверное, больше проживу – и жизнь у меня намного спокойнее, и здоровье покрепче». На что отец Андрей ему ответил: «Навряд ли, сердце у тебя не то. Часто разжигается по пустякам». Так, по его словам, и вышло: этот человек умер в возрасте немногим более 70 лет. В отличие от отца Андрея, дожившего до 97.

Протоиерей Андрей (Маркович) Учамприн родился 17 октября 1887 года в селе Новые Выселки Зубово-Полянского района Мордовской ССР. В 1917 году закончил Тамбовскую Духовную семинарию. В 1918 году принял священный сан. С 1926 года по август 1935 года состоял Благочинным Борисоглебского церковного округа. 3 августа 1935 года был репрессирован по статье 58 пункт 10. Находился в заключении 9 лет 8 месяцев. Жена отца Андрея, матушка Анна, после ареста мужа тяжело заболела и умерла. По возвращении из мест заключения протоиерей Андрей Учамприн некоторое время работал в бухгалтерии лесхоза, так как служить ему было запрещено. После реабилитации в 1945 году приступил к пастырскому служению. С октября 1950 года назначен настоятелем Знаменского храма г. Борисоглебска, а некоторое время спустя на отца Андрея возложили обязанности Благочинного и духовника благочиннического округа.

Среди прихожан и духовенства протоиерей Андрей Учамприн пользовался искренней любовью и авторитетом. Митрополит Иосиф дал отцу Андрею следующую характеристику: «Протоиерей Учамприн А.М. – Благочинный Борисоглебского округа. Должность Благочинного исполняет с большим усердием. Несмотря на отдалённость приходов друг от друга, он безотлагательно выполняет все поручения, какие ему даются. Будучи человеком трезвым, скромным и миролюбивым, он пользуется уважением прихожан г. Борисоглебска и духовенства своего округа». Один из священников, служивший под началом отца Андрея, сказал про него: «Многоопытнейший был батюшка. Просто святой». Отец Андрей обладал даром слова, его проповеди оставляли неизгладимые впечатления в душах тех, кто его слушал. Обычно сдержанный, говоря проповедь, он часто плакал.

Но как у каждого незаурядного, духовно целостного и светлого человека, у отца Андрея были враги. Своим высоким пастырским служением, укрепляя авторитет православной церкви в г. Борисоглебске, он вызывал и недовольство светской власти, пропагандирующей безбожный атеизм, и злую зависть некоторых людей. В епархию на протоиерея Андрея Учамприна бесконечно шли доносы и жалобы, на которые он терпеливо писал объяснения. Многие прихожане Знаменского храма г. Борисоглебска навсегда запомнили праздник Благовещения 7 апреля 1968 года. Во время праздничного богослужения в переполненном людьми храме (в 1968 году Знаменский храм был единственным действующим храмом г. Борисоглебска и близлежащих поселений) кто-то несколько раз крикнул: «Спасайтесь, кто как может, горят провода!» Взволнованные перепуганные люди уронили подсвечник, загорелся тюлевый чехол, пожар тотчас же был потушен, служба продолжалась. Некоторая часть людей осталась стоять на месте, но стоящие около задних дверей люди двинулись к выходу. На ступеньках несколько старушек упали и оказались под ногами людской толпы. Погибло 11 человек. Отец Андрей Учамприн был освобождён от обязанностей Благочинного и настоятельства Знаменского храма, переведён в Воскресенский храм г. Новохопёрска. Прихожане Знаменского храма неоднократно обращались в епархию с просьбой вернуть протоиерея Андрея, без которого они осиротели. В 1971 году, в силу преклонных лет и по состоянию здоровья, отец Андрей оставил пастырское служение.

Почти до конца жизни, пока были силы, отец Андрей посещал богослужения в Знаменском храме, несмотря на многочисленные насмешки и издевательства со стороны своих недоброжелателей, которые в последние годы старца, не пускали его в храм дальше притвора. Там, больной и немощный, прошедший лагеря, заслуженный, митрофорный протоиерей молился рядом с нищими. Умер отец Андрей в 1984 году.

Опять телефонный звонок. «Вчера по телевизору видела, батюшка говорил, что на Пасху на кладбище ходить нельзя. А как же?» Откуда взялась эта традиция – в первый день Пасхи идти на кладбище? Не задавая себе этого вопроса, оторванные от православной церкви, утратившие понимание православной веры люди идут на кладбище по принципу: если все идут, значит, так надо. Отвечаю на заданный по телефону вопрос: «Нет, на Пасху ходить на кладбище не надо. Спаситель наш, Иисус Христос, отдал за нас Себя в жертву, приняв мученическую смерть, тем самым даровав нам жизнь. Пасха – праздник праздников, надо идти в храм, славить Бога, радоваться Его воскресению в надежде на жизнь вечную, которую Он нам дал. А на кладбище пойдёте на Радоницу – день особого поминовения усопших. Там у нового храма наши батюшки в 11 часов будут служить панихиду, вот и помолитесь за своих ближних.

Впервые о необходимости построить кладбищенскую церковь я услышала несколько лет назад от А.П. Бражины, полковника внутренней службы УИН. Он также является и казачьим полковником. В сентябре 2008 года к Е.В. Фоминых, генеральному директору ООО ЦРР СМИ «Моя провинция» (Медиа-холдинг Борисоглебск), обратились исполняющий в то время обязанности благочинного Борисоглебского церковного округа игумен Иннокентий Русских и Ерёмин Валерий Васильевич, генеральный директор ОАО «Керамик». Зная её организаторский опыт работы и обширный круг общения, они просили помочь им собрать инициативную группу по строительству кладбищенской часовни, а также оказать помощь в оформлении документов. Елена Васильевна с энтузиазмом откликнулась на их предложение. Идею строительства кладбищенской часовни активно поддержали и администрация города, и многие предприниматели, и верующие горожане. Но принявший в апреле 2009 года обязанности благочинного Борисоглебского церковного округа протоиерей Андрей Черницын внёс своё предложение: зачем строить часовню, когда можно построить церковь? Пусть небольшую, но церковь. С ним согласились.

17 июня 2009 года по благословению правящего архиерея митрополита Воронежской и Борисоглебской епархии Сергия началось строительство кладбищенской церкви в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость». Курировал строительство протоиерей А.Черницын. Борисоглебцы приняли активное участие в строительстве: люди приносили пожертвования, предприниматели помогали финансами и стройматериалами, выделяли необходимую технику. Студенты Московского Государственного университета по землеустройству, проходившие летом 2009 года производственную практику при Знаменском храме г. Борисоглебска, помогли разгрузить и собрать бревенчатый сруб церкви, срубленный и привезённый из Владимирской области.

За лето 2009 года было возведено здание храма, 1 апреля 2010 года – подняты купола и кресты, освящённые митрополитом Сергием 10 декабря 2009 года. В июне же 2009 года состоялось и собрание инициативной группы по строительству кладбищенской церкви, на котором была выбрана десятка новообразованного прихода храма Всех скорбящих радость.

Однажды на одном из общественных мероприятий жительница г. Поворино поделилась с присутствующими: «Когда мой сын был маленьким, проезжали мы как-то мимо разрушенной церкви. Он меня и спрашивает удивлённо: «Мама, а кто церковь разрушил? Монголы?» Я тогда не нашлась, что ему ответить, а теперь, когда у нас в Поворино строится новый храм, я ему говорю: «Вот, сын, смотри, мы русские – народ православный. И мы строим храмы потому, что только православной верой мы сильны».

В Борисоглебске до революции было 16 православных культовых построек, из них действующим сохранился только Знаменский храм. В настоящее время восстановлены Никольский и Казанский храмы. Восстанавливается Борисоглебский храм, построена тюремная церковь в честь Святителя Николая Чудотворца, поставлена на Матрюшкином буераке часовня в честь новомучеников и исповедников Российских. Планируется в 2010 году закончить строительство кладбищенской церкви в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость».

Да, мы русские – народ православный. Только православная церковь даёт нашему народу силу, объединяя его соборной молитвой, которая льётся из храмов к высокому небу. Туда, где молятся перед престолом Божьим за нас наши святые и принявшие мученическую кончину и праведно скончавшиеся. Православная церковь – это врата в вечность, которые открываются каждому стучащему в них в молитве и покаянии. Надеюсь, милостью Божией, в следующем году пришедшие на кладбище в первый день Пасхи люди услышат из открытых дверей кладбищенского храма, а услышав, присоединят свои голоса к молитве, открывающей врата в жизнь вечную:

«Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!»

2009 год

Теперь мне есть, что сказать внуку

Борисоглебск – небольшой провинциальный городок в центрально-чернозёмной полосе России. Таких много на карте нашей страны – поселений, не отличившихся громкими историческими событиями, не имеющих крупных промышленных гигантов или чего другого значимого, чтобы их название было на слуху и узнаваемо. Но один из многих, он – единственный, как и другие подобные ему города, посёлки, селения.

Это родники, несущие свою живую воду культурно-исторических событий, человеческих судеб и жизней, в великую реку истории России.

Некоторые исторические источники указывают, что г. Борисоглебск существовал как поселение с 1646 года. В 1695 году по распоряжению Петра I он был обнесён деревянным забором. По исследованиям историка Юрия Александровича Апалькова, директора краеведческого музея г. Борисоглебска, в 1698 году царём Петром I, с целью защиты судостроительной верфи в г. Воронеже от набегов кочевников и укрепления границ государства Московского, были основаны две крепости, которые получили своё название в честь святых апостолов Петра и Павла.

Их икона, особо чтимая царской семьёй, хранилась в домовой церкви государя. В верховьях реки Медведицы Саратовской области – Петровская крепость. На слиянии рек Хопёр и Ворона – Новопавловская.

Новопавловская крепость, охраняя границы государства, также являлась и депо по поставке леса для строительства Петровского флота. Её оберегала висевшая на главных воротах икона святых братьев-страстотерпцев князей Бориса и Глеба. В 1703 году по указу Петра I в Новопавловске в честь этих святых была построена, а в 1704 году освящена, соборная церковь.

Царь Петр I подарил новопостроенному храму иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость», святых благоверных князей – страстотерпцев Бориса и Глеба, три богослужебные книги и 15-ти пудовой колокол.

В 1811 году Новопавловск был переименован в Борисоглебск. К середине XVIII века, при Екатерине II, Борисоглебск становится уездным городом.

Он утратил своё прежнее оборонительное значение. Население города занималось земледелием, успешно развивались торговля и ремёсла.

Соборная церковь святых благоверных князей Бориса и Глеба просуществовала до 1784 года, когда её обветшалое деревянное здание было перенесено на городское кладбище и стало использоваться как кладбищенская церковь в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Спустя некоторое время она сгорела. На том месте, где по указу царя Петра I стоял Борисоглебский храм, и откуда начинался город Борисоглебск, в 1792 году был построен каменный Успенский собор. Собор имел три престола: главный – Успения Божией Матери, и еще два придела – святых князей Бориса и Глеба и Дмитрия Солунского. В 1937 году храм был закрыт и осквернён, церковная утварь разграблена, колокольня и купол снесены. Здание поруганной церкви превратили в склад стройматериалов.

Помню, в школьные годы нас водили в разрушенный Успенский храм, поросший бурьяном, обнесенный высоким деревянным забором, на субботники – разбивать деревянные ящики. Никогда не забуду странные чувства, которые испытывали мои одноклассники и я: робкое смущение и почтение перед развалинами старинного храма и в тоже время необъяснимое чувство сопричастности большому преступлению.

В настоящее время храм восстановлен и освящен в честь святых князей – страстотерпцев, братьев Бориса и Глеба. И хотя ещё ведутся ремонтно-восстановительные работы, в храме служится Божественная литургия. На соборной площади при храме установлен памятный камень «Здесь городу начало. Стоять ему в веках!»

Для меня до сей поры является чудом великая милость Божия и молитвенное заступничество святых князей Бориса и Глеба, благодаря которым возродились из руин храмы города Борисоглебска: Казанский, Никольский, Борисоглебский.

Храм в честь иконы Божией Матери «Казанская». Каменное здание храма было построено на средства прихожан в 1811 году. В 1937 году храм закрыли. Шестидесятидвухлетний настоятель храма протоиерей Петр Алгебраистов был заключен под стражу, а в дальнейшем осуждён по 58 статье на 10 лет лагерей.

«Выписка из протокола заседания тройки управления НКВД по Воронежской области по Алгебраистову Петру Александровичу, 1875 г. рожд., уроженцу с. Темирёва, Петелинского р-на, Московской обл., прожив. в г. Борисоглебске Воронежской обл., служителю религиозного культа – священнику: обвиняется в том, что систематически вёл агитацию против мероприятий советской власти. Клеветал на советскую власть и колхозы. Сожалел о расстрелянных врагах народа. Распространял провокационные слухи о гибели советской власти».

Из письма Маргариты Евгеньевны, внучки о. Петра: «Год 1937 вспоминается каким-то чёрным, беспросветным кошмаром. 26 августа 1937 г. арестовали главу нашего семейства, нашего наставника, идеолога, честнейшего скромного служителя Богу и людям, моего дедушку о. Петра Алгебраистова. Осудили на 10 лет, сослали в Сибирь, где он вскоре умер, отморозив ноги. Бабушка получила маленький клочок бумаги, где было написано, что номер такой-то (без имени и фамилии) умер…

Надолго исчезли радость и шутки, долгие дебаты на исторические темы, доброжелательные подтрунивания друг над другом, шаржи, словом всё, чем мы были счастливы…».

К 90-м годам прошлого века Казанская церковь была сильно разрушена. Своды трапезной части церкви обвалились. Здание готовили под снос.

Много пришлось обить порогов, немало стоило усилий инициативной группе верующих людей, чтобы убедить местные власти не сносить развалины храма, а передать их Русской Православной Церкви.

С 1993 года началось восстановление Казанской церкви. Для того, чтобы очистить её от мусора, собирались не только верующие, но и многие далёкие тогда от веры люди. Из воспоминаний старосты Казанского храма Аристовой Любови Григорьевны: «Когда служили одну из первых литургий, в храме не было тогда ещё ни окон, ни дверей, во время чтения святого Евангелия на аналой спустился голубь и сидел там, воркуя, пока не закончилось чтение.

А во время первого богослужения на престольный праздник все присутствующие на службе услышали тихий мелодичный звон колоколов, который доносился с невосстановленной еще колокольни. Зимой во время богослужений волосы священника покрывались инеем. Он крепко сжимал в руках крест, боясь уронить его, так сильно замерзали руки».

«Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; …» (Мф. гл.10 ст.28). Последние годы много говорят о возрождении России. А разве она погибла? Нет. Сколько бы ни терзали её тело – душа оставалась жить.

Она горела тихим огоньком лампадки, зажженным бережной рукой старушки. Она пряталась в развалинах поруганных храмов. Смотрела грустным взором со святых икон. Православная церковь – душа России.

И невозможно уничтожить святую Русь, пока жива ее вера.

От часовенной церкви в честь иконы Божией Матери «Достойно есть» не осталось и следа. Её история, может, также осталась бы в архивах, если бы не следующее событие. Историк Юрий Александрович Апальков обратил внимание на икону, которая хранилась в одной семье. Это была старинная Афонская икона Божьей Матери «Достойно есть».

В летописях города Борисоглебска описаны грустные события 1870 года. В городе свирепствовала эпидемия холеры. Каждый день хоронили около 200 человек. Купец Стефан Тимофеевич Иванов вынес на центральную площадь города икону Божьей Матери «Достойно есть». Эта икона была привезена им с Афона и хранилась в семье. Ежедневно пред образом Пресвятой Богородицы служились молебны об избавлении от страшного бедствия, постигшего людей. Эпидемия прекратилась.

Благодарные жители г. Борисоглебска на том месте, где служились молебны, построили для чудотворного образа Божией Матери часовню.

Со временем она была перестроена в часовенную церковь. Ежегодно 17 июля (по старому стилю), в день избавления города от моровой язвы, к часовенной церкви «Достойно есть» от всех городских храмов стекаются крестные ходы.

Интересна история молодого священника Казанского храма Сергия Гурьева. Он очень боялся заразиться холерой и умереть, сильно плакал, но, несмотря на свой страх, продолжал выполнять возложенные на него обязанности священника: исповедовал, причащал больных и отпевал умерших. Иерей Сергий Гурьев умер от холеры 20 июля 1871 г.

Последним умершим от этой страшной болезни 1 августа 1871 г. был псаломщик Иван Никитович Марков.

Хоть икона Божией Матери «Достойно есть», обретенная Юрием Александровичем Апальковым и переданная им в Знаменский храм г. Борисоглебска, оказалась не той иконой, которая избавила город от холеры, благодаря ей вспомнились великая милость и заступничество Божией Матери, которую Она явила Борисоглебску через свой чудотворный образ.

По благословению митрополита Воронежской и Борисоглебской епархии Сергия в день празднования иконы Божией Матери «Достойно есть» решено было возродить традицию крестных ходов в благодарность Божией Матери за Её покровительство и заступничество нашего народа.

Небольшой провинциальный городок Борисоглебск. Затронута только малая часть истории его духовного возрождения: восстановление храмов, восстановление исторической памяти, без которой невозможно будущее. Сколько таких малых городов и селений, в них Россия черпает силы, укрепляясь духовно.

2010 г.

Мария

В дни отчаяния, которые, как череда бесконечных осенних дождей, унылой пеленой окутывают мысли, когда умирает надежда, и молитва бежит от замерзающего сердца, я вспоминаю маленькую подвижную женщину преклонных лет.

Мария, так звали эту женщину, неизменно появлялась на пороге моего дома с наступлением грибной поры в течение ряда лет. Каждый раз она приносила очень тяжелые сумки.

– Вот, матушка, слава Богу, этот год грибной. Вот я тебе грибочков принесла. Тебе-то когда, с детишками, с ними возишься. Я уж тебе их приготовила. А то пост настанет, надо что-то есть, – говорила она быстрым голосом, вытаскивая из сумок банки с маринованными грибами.

Мне было неловко за то, что пожилая женщина носила такие тяжелые сумки на довольно большое расстояние. Но то искреннее чувство заботы о семье священника, с которым она это делала, вызывали в моем сердце теплое чувство благодарности. Насколько надо любить самого Господина, чтобы с такой любовью и почтением относиться к его слуге.

На мое предложение угостить её чаем, Мария, как правило, отказывалась:

– Прости меня, матушка. Спасибо тебе большое, но не могу. Я только что с дачи, с Калинино приехала. Мне ж домой надо, а то дед у меня там один. Голодный теперь. Беда мне с ним – безбожник. Страшный безбожник. Я правило читать, а он – телевизор. Да на всю громкость. Я уж и в церковь от него потихонечку хожу, а то матерится: что пошла, богомолка? Много выпросила? Страшно, матушка. Жалко его.

Пробовала уговаривать:

– Разве можно так против Бога!? Ты бы покаялся. А он только ругается. Вы уж помолитесь за него. Может, Бог даст, образумится.

В очередной свой приход Мария всё-таки осталась попить чаю. Пока я грела чайник и накрывала на стол, она делилась со мной своими дачными проблемами, сетовала на мужа, который никак не хотел примириться с Богом, и вдруг неожиданно застенчиво спросила:

– Матушка, ты вот скажи, может я неправильно поступила? Может, так не надо было делать? На меня вот тут напала такая тоска, такое уныние. Я молиться. Не идёт молитва. А на сердце так тяжело. Тогда я схватила веник. Не поддамся, – говорю я, – тебе, рогатый!

А сама читаю молитвы и веником его, веником: «Пошёл прочь из моего дома, вражина».

Я не знала, что ответить Марии. Я рассказывала ей что-то из жития святых, а сама смотрела на неё и удивлялась её по-детски простой и чистой вере.

Некоторое время спустя мужа Марии приковала к постели тяжелая болезнь. Мария заботливо ухаживала за ним, а он просил у неё прощение за все обиды, которые причинил ей.

Ушёл из жизни супруг Марии, примирившись с Богом, раскаявшись и приобщившись даров Святого Причастия, что для Марии явилось большим утешением.

Бывают дни, когда от обрушившихся на тебя напастей на сердце станет так безрадостно, так тяжело, что опускаются руки, не идёт молитва.

И кажется, нет конца череде беспросветных унылых дней. В такие дни я вспоминаю Марию. Маленькую худенькую женщину, которая вооружившись молитвой и веником, бесстрашно пошла в бой против самого злейшего врага рода человеческого.

Я с улыбкой смотрю на веник. В голове появляется упрямая мысль, которая ярким лучом пробивает серую пелену, сковавшую сердце: «Врешь, рогатый. Не возьмёшь, не поддамся я тебе». Зажигаю перед образом свечу, и молитва радостно течёт, возвращая унылую душу к жизни: «Помяни, Господи, в милости Твоей всещедрой рабу Божию Марию и помилуй меня грешную…».

Заняться собственным расследованием строительства духовно-просветительского центра на территории бывшего городского кладбища и написать эту статью меня побудил звонок Марии Яковлевны.

– Вы читали статью в нашей местной газете «Храм на костях»? Я как прочитала, мне стало плохо – давление подскочило. У меня там папа похоронен. Всю войну прошел, от гангрены умер, а теперь его останки выкапывают. Неужели больше строить негде?

Как могла, успокоила пожилую женщину и пообещала помочь разобраться в том, что же все-таки происходит на строительстве духовно – просветительского центра. Я коренная жительница г. Борисоглебска. Школа № 5, в которой я училась, расположена рядом с территорией бывшего городского центрального кладбища. Среди учащихся нашей школы ходило предание, что есть потайной ход. Начинается он в подвале нашего учебного заведения, а заканчивается на кладбище. Подвал от нас был наглухо закрыт тяжелым амбарным замком, а вот кладбище… Заросшее старыми раскидистыми деревьями и молодой порослью, с мраморными величественными памятниками, каменными и деревянными крестами, печально склонившим голову ангелом – место жутковатое и таинственное. Да, это было именно то место, где мальчишки и самые отчаянные девчонки могли доказать свою смелость и найти потайной ход в подземный лабиринт. А может, если повезет, захороненные вместе с именитыми купцами сокровища. Но то ли в провалившихся от времени, то ли специально вскрытых кем – то склепах юными искателями приключений не были найдены ни сокровища, ни потайной ход. Из беседы с А.А. Вершковым (с конца 1970-х до сер. 80-х гг. председатель горисполкома г. Борисоглебска) я узнала – центральное городское кладбище было закрыто в 1959 году. К концу 70-х годов только небольшая часть захоронений была обихожена, в целом же, кладбище превратилось в заброшенное глухое место, обжитое любителями распития крепких напитков и людьми асоциального поведения. Горожане, вынужденные в вечерние часы проходить мимо него, переживали за свою безопасность. Также явной была угроза того, что случайный человек может заживо быть погребенным, провалившись в разрушенный от времени склеп. В администрацию города постоянно поступали письменные обращения борисоглебцев с просьбой навести порядок на территории старого кладбища.

А.А. Вершков и В.В. Балабаев, занимавший в то время должность первого секретаря горкома КПСС, приняли решение о сносе уже не действующего кладбища с дальнейшим размещением на освободившейся земле мемориального комплекса.

За два года до начала работ по возведению мемориала родственникам усопших, покоившихся на старом кладбище, было предложено перенести останки близких на новое кладбище в районе Юго-Восточного м-на, многие так и поступили. В 1984 году центральное кладбище города было снесено, осталась только небольшая часть захоронений. Во время проведения работ по сносу кладбища не удалось избежать случаев кощунственного отношения к останкам и расхищения памятников и надгробных плит. Хотя были приняты все меры для того, чтобы избежать подобные инциденты, и выставлены наряды милиции.

На фотографиях – надгробия и место, куда они были вывезены – старый карьер возле горгаза, ныне свалка мусора.

По проекту архитектора А.Г. Костюкова в 1985 г., к 40-летию Победы над фашизмом, состоялось торжественное открытие Аллеи славы с мемориальными плитами, на которых были высечены имена наших земляков, погибших в годы ВОВ. До конца этот проект так и не был реализован. На бумагах, хранящихся в архиве, остались и памятник летчикам, покоившимся на уже несуществующем кладбище, и архитектурный комплекс на его центральной части. Центральную часть в 90-е годы прошлого столетия заняли часовенные столбы. Я думаю, уместным будет сделать небольшое пояснение, в чем разница между часовней и часовенными столбами. Часовня, как правило, небольшое церковное строение, предназначенное не для литургии, а для богослужений суточного круга, в частности, часов. Часовенные столбы с иконой устанавливаются для моления мимо ходящих и едущих людей.

Вот так и исчезло старое кладбище «с глаз долой, из сердца…» – нет, только не из сердца. Исчезла видимая, материальная его часть, духовно-нравственная составляющая тяжелым вопросом легла на нашу совесть. Пустующий участок земли в самом центре города, с выросшими вокруг него торгово-развлекательными центрами, конечно же, не мог долго оставаться без внимания. 10 января 2015 года на общественных слушаниях было принято решение о размещении на территории бывшего кладбища духовно – просветительского комплекса. Вот тут-то и проснулась наша совесть, поднимая из своих глубин вопрос, на который когда-то так и не получила ответа, – а можно ли строить на костях? Читая эти слова, многие мне возразят. – Моя совесть чиста, я не сносила старое кладбище и открыто выступаю против того, что на останках усопших ведется строительство.

Ну, а где же наша совесть? Когда мы проезжаем, проходим мимо заброшенного еврейского кладбища по ул. Пешкова, мимо запущенного кладбища в Северном м-не? Мимо пытающегося удержать равновесие на краю песчаного карьера кладбища в Макуревке?

Стареет все, и все уносит время, Но зрелища грустнее нет, когда В заботах дня метущееся племя Приют отцов сметает без следа. Печальный вид! Железная ограда Разрушена кощунственной рукой, Немых могил задумчивое стадо Осквернено последнею хулой, —

писал поэт Константин Фофанов. Он родился в 1862 г., а почил в 1911 г. Я не знаю, сохранилась ли его могила или исчезла, как и многие в прошлом веке. Изменчивый прошлый век, когда дважды, как капризная красавица, примеряющая платье, Россия сменила общественно – политический строй. Менялись и наша идеология, и наша мораль. Массовое уничтожение кладбищ началось в 1930-е – 1950-е годы вместе с антирелигиозной компанией – «…мы старый мир разрушим до основания, а затем мы свой, мы новый мир построим…»

Освободившиеся территории использовали под строительство сооружений производственного назначения или технологическую зону (заводы, склады, свалки). В 70-е – 80-е годы действовала программа рекультивации недействующих кладбищ. Так есть кладбищ, застроенных жилыми домами, общественными зданиями или спортивными сооружениями. Так что, исходя из реалий того времени, можно сказать, что устройство на территории бывшего кладбища г. Борисоглебска мемориального комплекса – более разумное и нравственное решение. И, может, если борисоглебцы в не такие уж и далекие 80-е годы не обращались бы к городским властям с просьбой принять меры, а общими усилиями привели заброшенное кладбище в порядок, то оно и доныне сохранилось бы, как живая история города. Но старого кладбища нет. На давно освободившейся от памятников и кладбищенских плит территории ведется строительство духовно-просветительского центра и храма «Во имя Всех Святых».

Так можно ли строить храм на костях?

Священник Андрей Новиков пишет: «Строить храмы на мощах святых в традиции православной церкви. По христианскому верованию, быть захороненными под храмом – большая честь для людей, поскольку здесь проводится Божественная литургия за упокой тех, чьи останки покоятся под храмом. Когда-то прихожане оставляли церкви все свое состояние за право быть похороненными под храмами или рядом с ними. Такой чести удостаивались только те, кто жертвовал на храм или прославился своей добродетелью. Так что, по канонам церкви в строительстве храма на месте бывшего кладбища нет ничего противозаконного».

Есть множество примеров храмов, установленных на месте бывших кладбищ. Но останки извлекаются из земли не только во время строительства, но часто и во время ремонтно-восстановительных работ старых разрушенных церквей. Такие случаи были при расчистке территории Казанского храма. Найденные останки перезахоронены за алтарной частью.

По учению православной церкви, тело является вместилищем – храмом для Духа Святого и потому, даже после смерти требует к себе почтительного отношения. Даже высохшие кости хранят в себе живое биологическое своеобразие умершего. Как носительница христианской нравственности, церковь не может себе позволить кощунственного отношения к усопшим. Все найденные во время строительства останки будут собраны и перезахоронены здесь же, на территории бывшего кладбища. Над захоронением предполагается установить пантеон (усыпальницу) и поминальный крест.

Борисоглебская епархия обращается с просьбой ко всем жителям Борисоглебска: «Если у кого-то на бывшем кладбище захоронены родственники, или кто-то помнит покоящихся там людей, позвонить в Знаменский храм (84735491124)».

Гранитные плиты мемориала бережно хранят имена наших земляков, не пожалевших своей жизни за свободу нашего Отечества в годы ВОВ. Каждый год мы приходим сюда, чтобы почтить их память и помолиться за «живот свой положивших за друга своя». Эта молитва впервые была произнесена князем Дмитрием Донским и Сергием Радонежским после Куликовской битвы. Да, история не баловала Россию. Но единство духа, сплоченность, горячая любовь и преданность Родине помогали нашему народу преодолевать трудные времена. В современном, быстро меняющемся мире, утопая в потоке информации, наше сознание размывается, теряет свою идентичность, утрачивает национальные и исторические корни. Чтобы наше подрастающее поколение не стало «Иванами, не помнящими родства», федеральная целевая программа укрепления единства российской нации и этнокультурное развитие народов России (с 2014 по 2020 годы), разработанная по поручению Президента РФ, предусматривает строительство духовно-просветительских центров.

Иеромонах Софроний (Самойлов), гендиректор автономной некоммерческой организации по оказанию услуг в области сохранения памяти историко-культурного наследия «Знамение», в настоящее время отвечающий за строительство духовно-просветительского центра в г. Борисоглебске и являющийся непосредственным координатором его будущей деятельности, познакомил меня с основными направлениями духовно-просветительского центра. Наибольшее внимание, конечно же, направлено на духовно-нравственное воспитание детей и подростков. С этой целью обозначена деятельность военно-патриотического клуба и молодежного отдела. Для организации просветительской деятельности запланировано открытие издательства и публичной библиотеки. Крайне актуальные в наше время – отдел соцслужбы по оказанию помощи матери и ребенку, малоимущим семьям и другим нуждающимся категориям людей, отдел по работе с людьми, страдающими алкоголизмом, наркоманией и лудоманией.

Старого кладбища больше нет, но, как зеленая молодая трава, на нем прорастает новая жизнь. Может так и должно быть?

Небо

Укутавшись лунным покрывалом, Земля спала под тихий шелест листвы деревьев, потревоженных громким стрекотанием сверчков. В мягких объятиях облаков Небо качало звезды. Они не хотели спать. Их сверкающие блестящие глаза с любопытством смотрели на Землю, отражаясь в темном зеркале заводи. Вырвалась одна звездочка из объятий Неба и упала на землю.

– Вернись, вернись, сынок, – прошептало Небо, – ты погибнешь на земле.

Но не было ответа. Пели свою звонкую песню сверчки. Ворчали во сне деревья. Затуманились ясные глаза Неба, и потекли из них синие дожди.

– Вернись, вернись, – звали они, ощупывая длинными пальцами землю.

– Он больше не вернется, теперь он – сын Земли, – зашуршали в ответ желтые листья, плавно кружась над землей.

Черными тучами затянулось голубое сердце Неба. Замерзли слезы. Белым снегом легли они на землю.

– Он никогда, никогда не вернется к тебе, – завыли злые вьюги.

– Я не верю вам, – улыбнулось Небо, разорвав пелену черных туч, – я буду ждать…

Если тебе станет очень-очень грустно, загляни в серые глаза Неба. Оно тебя ждет.

Ночь и ветер

Задыхаясь от ароматов цветущих садов, соловьи пели о любви. Натянутый туго, как струна, лунный луч пел высоким голосом скрипки. А над землей, разметав по небу черные пряди волос, танцевала Ночь. Тихий звон ее звездных браслетов сладким хмелем кружил голову Ветра, затаившегося в сонных ветвях деревьев.

«Ты так прекрасна, – прошептал он. – Я не хочу, чтобы ты прошла. Идем со мной. Я унесу тебя туда, где ты будешь царить вечно. Лишь ты и я среди бесконечности Вселенной».

Но, вскинув черные дуги бровей, Ночь рассмеялась в ответ, рассыпав серебряные брызги лунного света. Подобрав юбки волнистых облаков, она устремилась в объятия зарождающегося Света. Перерезанные алыми лучами восходящего солнца, порвались лунные струны. Утонув в алом, растаяла Ночь.

Упав на зеленую грудь луга, тихо плакал Ветер. «Не плачь, – утешали его взволнованные травы. Разве ты не знаешь, Ночь всегда бежит за Днем, а День за Ночью. Они не могут быть вместе, и не могут друг без друга».

Спутник на орбите

Ты – жажда жизни, я – глоток, Тебе дающий жизнь в пустыне. Ты – сердца громкий стук, я – пульс, Что эхом наполняет вены. Ты – здравой логики расчет, Я – хаотичных чувств нелепость, Мою мелодию, твой ритм Слила в единство бесконечность. Среди немеркнущих лампад Венчал Господь нас в звездном храме. От плоти плоть я – часть твоя В великой тайне мирозданья. Вокруг тебя душа моя, Луна к земле среди Вселенной. Ты – часть земли, я – часть твоя, Ты – жизнь, я – жизни продолженье.

То было время моих первых шагов к православию. Открыв для себя новый, непостижимый, но столь яркий и притягивающий к себе мир, зачитываясь рассказами о духовных подвигах святых, я была подобна младенцу, который, неуверенно покачиваясь на ногах, стремится к недостижимой для его маленьких ножек цели.

Осенним вечером я шла к отцу Федору. В силу своего возраста и болезни, он уже не служил. Но благодаря богатому духовному опыту пользовался огромной любовью и уважением у множества людей. Среди его почитателей ходили рассказы о его мудрости, высоком образе жизни, прозорливости. Славы своей батюшка не любил и как мог старался укрыться от многочисленных посетителей, желающих получить от него наставление или совет. Потому я была очень рада, когда матушка Нина, супруга отца Федора, попросила меня поставить больному мужу капельницы.

Осенним вечером я шла делать отцу Федору очередную капельницу. Лиловые тонкие пальцы облаков тянули за горизонт багровый шар солнца. В воздухе стояла горечь от дыма тлеющих листьев. На душе было горько от недавней семейной ссоры. Причину, положившую начало раздора, я уже не могла вспомнить, но обида осталась. Она снежным комом кружилась в голове, наматывая на себя холод былых разногласий с мужем. «Ничего, ничего, – думала я, – если ты так, то и живи сам по себе, а я сама по себе. Я потерплю. А вот вырастут дети, уйду из этого мира в монастырь. Там спасение. Живите сами со своими скандалами». От этих мыслей на душе стало немного легче. Я вспомнила об отце Федоре: «Интересно, что он скажет о моем желании??»

Небольшой зеленый домик со ставнями. Тихий огонек лампады перед иконостасом. Книги на столе и на стуле перед любимым диваном батюшки. Уютное беззлобное ворчание матушки, расставляющей на стол свои простые, по старинке приготовленные и неизменно вкусные бесконечные борщи, каши, пироги… Сам отец Федор, рядом с которым душе спокойно и тепло. Эти дорогие моему сердцу картинки промелькнули в моем воображении.

«Кто-кто, а отец Федор оценит высоту моих духовных устремлений», – решила я для себя. И мои мысли плавно перетекли на тему пагубного влияния семейного быта на мою утонченную душу.

Матушка Нина встретила меня неизменным: «Ну, чем тебя угощать?? У меня есть

борщ с белыми грибами, компот. Может, чаю навести? Отец-то ничего не ест, беда, да и только. Вот рыбы ему нажарила. Рыбу будешь? Отец, Маринка пришла. Ты бы убрал свои книги, а то разложил везде, человеку мешать будут. Убирай – не убирай, все равно поразложит. Никакого порядка». Батюшка, как всегда, мирно и спокойно сидел на диване. Благословив меня, он как-то загадочно улыбнулся в бороду и сказал:

– Марин, ты уж подожди немного с уколами. Я вот обидел свою матушку, хочу у нее прощения попросить. Обозвал её, да такими нехорошими словами: генеральша, да еще беспогонная. Матушка, ты уж меня прости.

– Да что прости, – отозвалась матушка Нина, – набросился на меня, как тигра.

– Нина, где ж ты тигра-то увидела?

– Видела.

– А какой он, в клеточку или в полосочку?

– В полосочку, – не сдавалась матушка. – Ты глянь сколько у тебя мази. А ты этой вонючей понамазался. На весь дом навонял. А я не могу. Всё мажет, мажет свои ноги всем подряд, а толку-то. Вот, что врачи приписали, тем и мажь.

– Да что они, врачи твои, понимают, – попытался заступиться за себя отец Федор. – Вот назначили. Я в справочнике почитал противопоказания, мне это лекарство нельзя. Знал я одного врача, какой умница был, скольким людям помог, а всё любил говорить: «Терапевт все знает, но ничего не видит. Хирург все видит, но ничего не знает. Невропатолог – не ври патолог».

– Зато ты всё знаешь, – парировала матушка, махнув рукой, – я лучше пойду дойду до Валентины. Мне надо. Вас закрою, а чтоб тебе не выходить, ключ в форточку дам.

И матушка, ворча себе под нос о тигре и вонючей мази, вышла из комнаты. Через некоторое время она стукнула в окно.

– Не буду я у нее прощения просить, все равно она ничего не понимает, – рассуждал сам с собой отец Федор, направляясь к окну за ключом. Но, забрав ключ, он вдруг неожиданно для меня прокричал в форточку уходящей обиженной супруге заискивающим голосом: «Нина, красавица моя, ты пошла?»

– Вот, – объяснял он мне чуть попозже, – все меня хвалят. Ну такой я хороший, такой хороший, прям святой, если б не моя матушка. Для чужих мы хорошими можем быть, только с близкими такие, какие есть. И они терпят наши немощи.

Моя память навсегда сохранила отца Федора таким, каким он был в тот момент. Несмотря на седину и проложенные временем морщины, лицо его казалось удивительно молодым, с еле заметной, по-детски озорной улыбкой, прятавшейся в бороде, чуть прищуренными веселыми глазами, которые порой казалось, смотрели не на тебя, а вглубь твоего сердца, в самые потаенные уголки. От этого взгляда мне стало стыдно, мои недавние помыслы и обиды показались смешными. Разговор о пагубности семейной жизни для моей души и спасительном стремлении в монастырь не состоялся.

Я возвращалась домой, размышляя о том, что хоть семья и не монастырь, но тоже школа, строгая школа, которая через смирение учит терпеть, прощать и любить от самого начала до конца жизни.

Разорвав серый тюль облаков, на небо выплыла луна, разлившись по земле серебряным светом. «Вот и луна. Спутник. Спутник на орбите», – промелькнуло у меня в голове. «Спутник на орбите», – повторила я мысленно про себя, еще раз пытаясь вспомнить что-то очень доброе, связанное с этими словами. Из глубин моей памяти выплыл услышанный мною когда-то рассказ про одинокую супружескую пару – старичка и старушку.

Старичок был покрепче и еще мог ухаживать за собой. Но ухаживать за больной супругой он был уже не в состоянии. Поэтому на неделю его жена уезжала в дом престарелых, а на выходные старичок забирал ее домой. И вот они ехали в автобусе, тесно прижавшись друг к другу. Выходные дни, проведенные вместе, закончились, предстояли будни разлуки.

– Милая моя спутница на орбите, – говорил старичок, заглядывая в грустное лицо супруги, – потерпи немножко. Ведь всего неделька, и я опять заберу тебя. Всего неделька, это так мало, и мы снова будем вместе.

Не в силах что-либо изменить, они принимали боль разлуки, но никакая сила не могла разделить их души. Как два деревца, посаженных вместе, за долгие годы корни их срослись, и ветви переплелись так, что они стали одним целым. Никакая сила не смогла бы разъединить связь, подобную притяжению Луны к Земле, неизменную спутницу, несущую свой свет средь ночи.

Луна продолжала разливаться серебряным светом. И казалось, в этом серебре тихой грустью звучат голоса скрипок. Той грустью, которая несет в сердце радость от прикосновения с чем-то высоким, чистым и прекрасным.

В лунном свете по тихой осенней улице я шла домой и думала о муже. «Милый мой спутник на орбите, как хорошо, что ты есть…»

Страна заходящего солнца

Безмолвный крик, кровавый цвет На голубое брызнет небо, Когда ладони-облака В закат уронят солнца тело. Умрет светило. Утром вновь, Как сотни лет назад, воскреснет, И над проснувшейся землей Лучами жизни вновь забрезжит. Природа вторит Божеству, Что на кресте вознесся в вечность. В закатный час его слеза Стекает в неба бесконечность. Но тщетно бьется алый крик В молчанье шторы на оконце. Потерянные в смуте дней Мы наглухо закрыли сердце. Адаму был подарен рай. Ему казалось это мало. Весь Божий мир дарован нам, Но мы не знаем, что нам надо…

«Послушай, отец, не мог я тогда поступить иначе. Как увидел этого парнишку на коленях, перед этими, в грязи, ведь он же с их племенем воевал, ведь его же друзей их единоверцы стреляли и резали, как баранов. А он перед ними на колени, в грязь… За медный грош на выпивку… они хмылятся, крутят в руках деньги: «Славь нашего бога – твои». И он лицом в грязь, все мимо, кому какое дело, что это не только его погибшую душу, но и нас, Нашу душу в грязь топчут. Не выдержал я, разметал этим торгашам все их помидоры по рынку, парнишке в сердцах по морде. А он, как ребенок, лицом уткнулся в грязные ладони и заревел. Ох, отец… Вот и пошел я по контракту. Нате, думаю, жрите. Я-то хоть сколько-то, да пожил, духом окреп. Зелень-то почто губить? Ведь у этого пацана могла бы быть семья, дети, жизнь человеческая. А теперь… Что? Ни мертвый, ни живой. Давай, отец, выпьем. Я, вообще-то, не любитель, но тут уж давай». И мужчина в военной камуфляжной одежде с изуродованным шрамом лицом налил из бутылки по стаканам и протянул один из них своему собеседнику, человеку лет шестидесяти в аккуратном темном костюме, с аккуратной седой бородкой, с легкой ироничной улыбкой, прятавшейся в уголках губ, с проницательным взглядом светлых глаз.

Было чуть за полдень. Легкие тюлевые шторы на окнах провинциального безлюдного кафе не могли сдержать золотой поток весеннего солнца, отблеск которого желтым бликом свернулся на дне стакана:

– Да, что там, – продолжал мужчина со шрамом на лице, – своей сказал, она в слезы. Ты о сыне-то подумал, маленький совсем еще.

Я ей:

– Пойми, как я ему в глаза смотреть буду, вырастет, спросит, где ж ты отец был, когда таких пацанов, словно зеленую рассаду, вытаптывали. Я садовник, отец, чтоб дерево плоды дало, его вырастить надо. Оно смотришь, саженец хилый, пересадишь к солнышку ближе, польешь, где удобришь, зимой от мороза укроешь, веточки лишние обрежешь, глядишь, и пошло деревце. Разве можно так молодую поросль губить-то. Ничего, жена у меня умница, поняла. Говорит: я за тебя, дурака, молиться буду. Так ведь вымолила. Лицо смазали, ногу покалечили – это ерунда. Главное, душу испоганить не смогли. Ты уж прости меня, разговорился я тут. Я, вообще-то, не из болтливых, просто душа болит. По земле стосковалась, по дому, по родным. Как там сад мой, сынишка? Трудно моей любушке. И то, правда, дурак… Да ничего, вот теперь домой, сына растить, чтоб человеком был, без гнили, хозяином крепким. Оно ты знаешь, нельзя земле без хозяина доброго. Вон сколько на нее желающих. Только гибнет она без родного мужика. И мужику без земли нельзя. Душа бурьяном зарастает. Вон сколько их повыдергало-то из землицы родной, и они, как сор придорожный. Заговорил я тебя, прости. Ты-то сам, кто будешь?

– Я-то? – отозвался человек с седой бородкой, усмехнувшись. – Что ты там говорил про сор придорожный? Так вот это я. Лет тридцать с лишним как с земли родной сорвало, из города в город, нигде не прижился. Артист я, комик, или проще – шут. Вот тоже на малую родину вернулся. Только меня никто не ждет. Если только могилка отца. Прости, служивый, пора мне. Человек встал, театрально откланялся и вышел.

Человек в сером костюме с седой бородкой устало сел на старую лавочку с облупившейся краской у запущенной могилки, покрытой толстым слоем почерневшей листвы, с потемневшим и потрескавшимся от времени деревянным крестом. «Ну, здравствуй, отец, наконец-то, твой блудный сын вернулся к тебе, – тихо прошептал он, – прости за то, что так долго не был. Все был занят, занят собой. Все старался доказать кому-то, что чего-то стою. Кому? Зачем? Просто все, что попугаи на жердочке: красуются, чирикают друг перед другом, голосят от зависти, если у кого перо поярче. А под пером-то что? А кто они, зачем – уже не помнят. Университет, диссертация, сцена, философ-комедиант… Нелепо… А, может, закономерно? Когда не можешь понять и не в силах изменить что-либо в этом сумасшедшем мире, где одни с надеждой и верой строят храмы, другие – безумно крушат. Одни – дают жизнь, лелеют, растят, другие – безжалостно убивают. От бессилия и злости остается либо плакать, либо смеяться».

Смех… Почему мы так любим все высмеивать? Чтобы за веселой маской смеха спрятать собственную несостоятельность? Или в страхе перед действительностью мы прячем за смех свою душу?

«Король – шут – народ. Власть – комик – народ. Комик, комедиант, юморист – кривое зеркало между двух противоположных полюсов, перевоплощающее уродливую правду в веселый смех. Прости, отец, столько ненужных слов, а дело все в том, что я просто плохой сын».

Человек тяжело вздохнул, поднялся со скамейки, собрал валявшиеся вокруг ветки, соединил их в пучок и начал сметать ими с могилки листву. У самого креста валялась старая гнилая коряга. Человек поднял ее и отбросил в сторону. Под корягой прятался бледный вытянутый побег деревца. Человек протянул руку, чтобы выдернуть его, но передумал, присел на корточки, желая рассмотреть росток поближе. «Пересадишь его ближе к солнцу…» – вспомнил он слова садовника. «Только где же на наши исковерканные души набраться добрых рук», – промелькнуло у него в голове. Слабое растение напомнило человеку умирающего, изможденного долгой болезнью, отца. «Сынок, сынок, – кричал он в бреду, хватая сына за одежду цепкими руками. Помоги мне, мне так страшно, я не хочу умирать, так страшно». Его душа тянулась к сыну, как этот слабый росточек, пытаясь укрыться от надвигающейся на нее темноты в спасительном свете сыновней любви. А затем похороны, чувство страха и беспомощности перед смертью, распахнувшей перед ним свой черный занавес вечности, жесткой, бескомпромиссной в своей неотвратимости. И щемящее чувство вины перед отцом. Человек потер ладонью лоб, пытаясь стереть тяжелые воспоминания. И тут перед ним из памяти всплыло лицо Эл. Эл – милая худенькая девчонка с огромными глазами и копной золотистых волос, неизменный друг детства. Все ее считали неисправимой фантазеркой, не от мира сего, за бесконечные рассказы о выдуманной ею стране Заходящего солнца. Имя Эл – Элгрин она придумала себе сама. «Это, как прощальный звук заходящего солнца, – говорила она. А ты, Шек, словно крыло птицы рассекает воздух. В душе каждого человека живет птица».

Эл держала его руку в своих маленьких ладонях и говорила тихим голосом: «Ты ни в чем не виноват перед свом отцом, Шек, жизнь такая, какая есть, а не то, что мы придумали, и принимать ее надо такой, как она есть. Надо жить. Просто жить, Шек». Было странно слышать эти слова от Эл, которая казалось жила лишь своими мечтами, и именно в тот момент, удивленно глядя в знакомое лицо Эл, он вдруг увидел в ней женщину. Маленький чуть вздернутый носик, темно-русые, пушистые волосы, которые на солнце отливали золотым, чуть медноватым оттенком, как стволы сосен в лучах заходящего солнца, и глаза, бесконечные, серо-зеленые глаза с черными крыльями длинных ресниц. Уже не слыша, что говорила Эл, утопая в серой зелени под взмахом черных ресниц, он понимал, что маленькой девочки, рядом с которой он был когда-то сильным и значимым, защищая ее от ехидных насмешек дворовых мальчишек, больше нет. А рядом с маленькой женщиной, которая неожиданно возникла на ее месте, он почувствовал себя растерянно и беспомощно, как ребенок. Это новое незнакомое чувство испугало его. Захотелось убежать. И он бежал.

Человек оглянулся вокруг, подобрал валявшуюся неподалеку ветку покрепче и подпер ею хилый росток, отряхнул руки и поднялся с корточек.

«Э, братец, а ты не так-то прост, всю душу вывернул наизнанку. Уж прости, что могу, не садовник. Расти, как знаешь».

На кресте, в центре крестовины, чьей-то заботливой рукой была прикреплена иконка. Человек достал из кармана чистый аккуратно сложенный носовой платок, протер запылившийся образ и замер… На него смотрела Богородица. Краски на иконе поблекли, выгорели, образ был еле различим, но взгляд Пресвятой, освященный лучами заходящего солнца, был удивительно живой. И в этом чудном взгляде, как в потоке яркого теплого света, человек вдруг увидел свою душу. Она была подобна тому жалкому росточку, придавленному корягой, она была подобна покалеченной птице, утратившей небо. Маленькая, уродливая, одинокая… Дыхание перехватило, из глаз потекли слезы. Но после неожиданных слез, как после грозы, на душе стало чисто и спокойно.

…– Ваш выход, – сообщил молоденький парнишка, заискивающе глядя на человека с аккуратной седой бородкой. Тот согласно кивнул в ответ говорящему и направился к выходу на сцену. Мимо него пронесли декорацию. На ней было изображено заходящее солнце. На фоне заката летел косяк белых птиц. И снова яркой картиной перед ним появилось взволнованное лицо Эл. С широко распахнутыми глазами она шептала: «Смотри, смотри, Шек! Это не облака, это острова, замки, парусники в алом море и музыка, музыка, как соловьиная песня. Мы такие несчастные, Шек, нам так не хватает любви, мы так хотим, чтобы нас любили, но мы не умеем любить. Любить, не оглядываясь на себя, ничего не требуя взамен. А туда, в страну Заходящего солнца, летят наши души, как белые птицы, там они свободны, потому что там не боятся любить и радоваться, просто радоваться жизни». «Эл, милая моя девочка, Эл, – прошептал человек, – я нашел твою страну, и я пойду и всем расскажу о ней».

Публика рукоплескала любимому артисту-комедианту. Человек подошел к микрофону и, как-то по-детски легко и задорно улыбнувшись, заговорил.

Человек говорил, говорил, протягивая руки к людям, как бы желая обнять их: «Люди, бедные братья мои, ваш разум, с детства запуганный злом, растит стены вокруг вашей души и остается в замкнутом пространстве один на один со своим страхом – иллюзией вездесущего зла. А та ваша душа, которую так тщетно пытались укрыть от боли и слез, бьется о стены в крике одиночества, желая услышать ответ, желая свободы, тепла, света… Но поднимите глаза свои к солнцу, и вы увидите, оттого оно вечно могуче и прекрасно, что рожденное Божьей волей, льет лучами добра и радости свою душу, не закрываясь в страхе перед злом. Выпустите из темниц свои души и обогретые солнцем они сольются вместе с ним. И исчезнет страна Заходящего солнца оттого, что разум слитых воедино сердец не меркнет. И исчезнет зло, живущее в подвале одиноких запуганных душ».

Человек говорил, протягивая руки к людям. Шек, Шек… Рассекая крылами воздух, летела его душа, подобно белой птице, обретшей столь желанную ей свободу. Публика не аплодировала и не смеялась. Она смотрела на человека, как на безумца, множеством глаз, распахнутых ужасом.

А где-то там над сизой дымкой цветущих садов, прощаясь с землей, умирало солнце. По небу от его падающего тела расходились алые волны, впитываясь в окружающий мир. И всё: облака, ветви деревьев, травы – ответно взмывали к солнцу с грустью. Грусть была легкой, чистой и торжественной, как соловьиная песня, летящая от земли к небу. Туда, где в алом тонула стая белых птиц.

Оглавление

Черницына Марина Рудольфовна

Сказание о Святых Князьях – Страстотерпцах Борисе и Глебе

Сказание о Петре и Февронии Муромских

Сказание о священном мученике Федоре Богоявленском Среднекарачанском

Стихи для детей

«Каждый раз твердит мне мама…»

«Туча – чёрная подушка…»

Привет

Жёлтые кораблики

Дождик

Росинка

«Лепестки роняет…»

Колыбельная

Прости

«Хмурит брови наш Андрюшка…»

Херувимская

«Мне родители с любовью…»

«Не пойму никак, друзья, я…»

Петя-паучок

Пасха

Рассказы и статьи

  Пишу своему учителю

  Надо идти в Храм

  Теперь мне есть, что сказать внуку

  Мария

  Небо

  Ночь и ветер

  Спутник на орбите Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg