««Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова»

«Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова (fb2) - «Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова 1481K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иерофей Влахос (митрополит)

Митрополит Иерофей Влахос «Знаю человека во Христе…»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

Пролог

Прошло уже более тридцати лет с того дня, как я познакомился с приснопамятным старцем Софронием (Сахаровым). Впервые мы встретились в 1976 году в монастыре Святого Иоанна Предтечи (Эссекс, Англия), и с тех пор я поддерживал регулярное общение с ним и с насельниками монастыря (особенно с отцом Захарией), питаясь учением старца.

Все эти годы я постоянно говорил и писал о старце. Время от времени я давал себе слово, что, если Господь сподобит, обязательно напишу книгу о сем великом старце, нашем современнике. К сожалению, обстоятельства позволили мне это сделать только теперь.

Сия книга состоит из двух частей. В первую часть, «Духовная автобиография», входят несколько глав о личности и учении старца Софрония. Во второй части, «Повседневная жизнь — пастырское служение», повествуется о духовническом служении старца, о его отношениях с людьми, о благодатном состоянии безмолвия, исходившем от него и передававшемся всем, кто приходил к нему и просил помощи. В конце приводятся мысли, которые он высказывал во время наших многочисленных встреч.

За тридцать лет человек обычно сближается с предметом своего исследования, и написанное им должно представить читателю плод его кропотливой работы. И если плод незрелый, всю ответственность несет автор. Это имеет место в моем случае.

Я благодарен святому триединому Богу за этот дар.

Благодарю наместника ставропигиального монастыря Святого Иоанна Предтечи архимандрита Кирилла, архимандрита Захарию и всю братию за то, что они хранят наследие приснопамятного великого старца Софрония. Автор этих строк жил по временам в этом монастыре, окруженный любовью братии.

Хочу выразить благодарность также всем, кто помог в издании этой книги: архимандриту Каллинику (Георгатосу), иерокирику святой митрополии Навпакта и Святого Власия, за подготовку макета книги и другую помощь, старице монастыря Рождества Пресвятой Богородицы (Пелагия) монахине Фотинии и другим сестрам, особенно монахине Силуане, взявшей на себя заботу об издании книги, преподавательнице Афинского университета госпоже Элефтерии Сербети и доктору филологии госпоже Василики Меликиду, прочитавшим текст и составившим примечания.

В первую же очередь я благодарю приснопамятного старца, «наставника» в духовной жизни, который умел любить в истине и свободе.

Введение

В наше время в сознании значительного числа людей, занимающихся духовными и богословскими предметами, царит некая путаница во многих вопросах. Одни бесплодно занимаются этическим анализом, другие останавливаются на академическом постижении вещей, а третьи просто ведут абстрактные беседы. На мой же взгляд, рассуждения, оторванные от практики, и в особенности рассуждения богословские, не подкрепленные духовным опытом, причиняют много вреда Православной Церкви.

В своих работах, посвященных богословским и церковным вопросам, я старался избежать таких соблазнов. Мы живем в эпоху, когда многие трактуют учение святых отцов сквозь призму рационального, этического и психологического анализа.

По великой милости Божией я в своей жизни встретил выдающихся пастырей и аскетов, раскрывших мне глубочайший смысл церковной жизни в Православии.

Приснопамятный афонский монах Феоклит (Дионисиатис) прочел мою книгу «Личность в православной традиции» и написал мне: «Бог оказал тебе удивительное благоволение», — имея в виду, что Бог благоволил мне познать православное богословие от благословенных старцев и богословов, помог мне найти способ выразить его, несмотря на весь сумбур в современном богословии.

«Удивительная милость Божия» сопровождала меня на моем пути: я родился хотя и в бедной семье, но богатой церковным опытом и духовной жизнью. С рождения Бог сподобил меня воспринять бесценное духовное наследие. Я изучал богословие в Салониках, где преимущество отдавалось изучению наследия святого Григория Паламы. Затем я познакомился с великими подвижниками Святой Горы, войдя в трогающую сердце атмосферу молитвы и покаяния. Позднее я удостоился рукоположения в священство от приснопамятного митрополита Эдессы, Пеллы и Алмопии владыки Каллиника, настоящего монаха-подвижника, любившего Бога и Церковь. После принятия священного сана я общался в митрополии с епископом, всю жизнь которого отличало великое усердие, любовь и пламенная ревность в служении Богу, Церкви ц, человеку.

И, конечно, «удивительная милость Божия» заключалась в том, что я познакомился со старцем Софронием (Сахаровым). Старец родился в России, духовно воспитался на Святой Горе и последние годы своей жизни провел в Англии, в графстве Эссекс, где основал монастырь и передал свой зрелый духовный опыт ученикам. Великой милостью Божией было для меня знать этого человека, который воистину был земным ангелом.

Сия книга — выражение моей глубочайшей благодарности Богу и старцу Софронию. Я написал ее с великим старанием, бесконечной любовью и глубочайшим умилением.

Слова заглавия книги «Знаю человека во Христе…» взяты из послания апостола Павла, где он в третьем лице рассказывает о собственном опыте откровения. Такое заглавие выбрано по двум причинам.

Во-первых, старец Софроний пережил опыт, подобный апостольскому. Апостол Павел пишет: «Знаю человека во Христе… в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает»[1]. Этот человек восхищен был до третьего неба. Согласно толкованию святого Максима Исповедника, первое небо — это практическая философия (очищение сердца), второе небо — естественное размышление (просвещение ума), а третье небо — богословие (созерцание Бога). Затем апостол Павел говорит о восхищении «к таинственным видениям», т. е. о восхищении с третьего неба «в рай», где он слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать[2]. Эти слова не могут быть переданы в полной мере тварными словами и понятиями.

Подобный опыт богооткровения пережил и старец Софроний. Он был «восхищен на третье небо», в рай и много раз пребывал в созерцании нетварного света. По мнению святого Исаака Сирина, немногие удостаиваются этого великого опыта. Он пишет: «Как из многих тысяч <…> разве один найдется, сподобившийся при великой осторожности достигнуть чистой молитвы, расторгнуть этот предел и приять оное таинство, потому что чистой молитвы никак не могли сподобиться многие, сподобились же весьма редкие; а достигший того таинства, которое за сею молитвою, едва, по благодати Божией, находится и из рода в род»[3].

Вторая причина, почему книге дано такое название, состоит в том, что в лице старца Софрония я удостоился видеть «человека во Христе». Я услышал и вкусил глаголы жизни, благоухание бессмертия. Приближаясь к нему, я чувствовал, что стою перед великим человеком, подобным апостолу Павлу, святому Симеону Новому Богослову, святому Григорию Паламе, которых и сам старец очень любил. Временами, находясь с ним рядом, я совлекался своих мыслей и даже воображения и размышления, чтобы погрузиться в тихий мир его образа и огненное внутреннее бытие.

Я не могу описать более точно. Как можно мысленно войти в чью-либо внутреннюю жизнь, представить себе облик и личность человека, не предаваясь воображению или размышлению? Для меня это необъяснимо.

Такой подход — вопрос духовного опыта. Что чувствует младенец, находясь в утробе своей матери, прежде чем войти в человеческое общество? Что чувствует дитя, когда, примкнув к груди матери, питается материнским молоком? Что чувствует человек, когда читает святоотеческую литературу, например святого Исаака Сирина или святого Симеона Нового Богослова, когда сладостно исполняется все его существо — так, что тело срастворяется и замирает, но не от лености, а от таинственного внутреннего движения, которое невозможно передать?

Все написанное в этой книге есть личное свидетельство о старце Софронии или, лучше, нежное прикосновение в духе к величественному облику отца Церкви — старца Софрония.

В первой части книги я попытался нарисовать словесно образ великого старца, в основном через его писания, завещанные потомкам как богатое наследие. Иногда, читая его книги, я осознавал, что старца Софрония можно поставить в одном ряду со святыми Симеоном Новым Богословом и Григорием Паламой: их роднит опыт и дарования. Свой путь, подобный опыту святого Симеона Нового Богослова, старец описал в своей книге «Видеть Бога как Он есть». Помимо этого, старец Софронии вел диалог со схоластическим академическим богословием — в переписке с Бальфуром, опубликованной в книге под названием «Подвиг богопознания». Так в свое время и святой Григорий Палама вел полемику с современной ему схоластикой. Потому для написания словесного портрета старца Софрония я использовал в основном слова двух великих отцов Церкви — Симеона Нового Богослова и Григория Паламы.

Во второй части книги я попытался передать опыт общения со старцем и знания, полученные от него во время моих посещений Эссекского монастыря. Сначала описывается атмосфера, в которой пребывал я тогда, и мои духовные искания. Ибо только так можно оценить милость Божию, открывшую мне удивительное и великое сокровище. То были действительно мучительные искания. Я не буду сухо излагать, что мне говорил отец Софронии, но попытаюсь передать саму атмосферу его слов, что я ощущал во время посещений. Однако не стоит рассматривать слова святого человека вне контекста его жизни и окружения. Многие из слов старца относятся к вопросам духовной жизни и обращены к пастырям — служителям и наставникам христиан.

Конечно, я признаю, что всегда есть опасность писать о великом человеке сквозь призму своего мировосприятия. Полезнее тогда и вовсе не писать. Однако, признаться, мне не хотелось бы представить здесь некую безликую биографию и анализ, хотя великих людей и нельзя познать сквозь призму личности историка. Потому, когда по необходимости в повествовании возникает рассказ о моей жизни, я прошу благосклонного рассуждения и понимания у читателей.

В общем, книга, особенно вторая часть, приняла именно такую форму. Однако следует читать ее с рассуждением, обращая внимание на великий образ старца Софрония и игнорируя того, с кем он вел беседу.

Впрочем, я глубоко осознаю, искренно и просто, что сия «удивительная милость Божия», давшая мне узнать таких людей, как старец Софроний, может послужить мне в осуждение. Очень часто я чувствую свою ответственность за то великое, что Бог открыл мне, и за многие дарования, которые Он мне послал. Мне не дают покоя слова «раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много»[4].

Тех, кому поможет чтение этой книги, прошу воздать хвалу Богу за то, что Он являет и в наши дни таких великих старцев, и молиться, чтобы моя встреча со старцем Софронием и полученные от него откровенные истины, по крайней мере, помогли мне сподобиться «христианской кончины, безболезненной, непостыдной, мирной, и доброго ответа на Страшнем судищи Христове».

Написано в Навпакте 11 марта 2007 года, в праздник святого Софрония, патриарха Иерусалимского.

Иерофей, митрополит Навпакта и Святого Власия

Часть I. Духовная автобиография

1. Богословие старца Софрония

Среди великих старцев, подвижников XX века, несомненно, можно выделить Софрония (Сахарова). Я называю его «исихастом и богословом»: он отличался этими великими дарами.

Двоюродный внук (внук брата) и духовное чадо приснопамятного старца Софрония, иеромонах Николай (Сахаров), рассказывает об огромном значении и заслугах старца Софрония[5]. Он пишет о воздействии слова старца на весь мир, так как отец Софроний является «вселенским событием», поражающим «вселенским масштабом своего слова». По словам отца Николая (Сахарова), «его (старца) книги переведены более чем на двадцать языков всех материков Земли. Его книги вызывают отклик у широчайшего круга читателей: начиная от не имеющих никакого понятия о богословии до людей с высочайшим уровнем академических интересов, от простой русской бабушки до выдающегося ученого западного университета»[6]. Старец стал, по образу апостола Павла, всем для всех[7].

Отец Николай (Сахаров) кратко рассказывает о личности старца: «Простые события биографии отца Софрония указывают на универсальный характер его образа, который объем лет все. Период его жизни покрывает почти весь XX век. Родившись в России, он позднее жил на Западе. Выходец из городской семьи, он начал свою карьеру как живописец. Воспитанный христианином, он имел опыт и восточного мистицизма. Погруженный в образованную среду русской интеллигенции и будучи успешным художником в Париже, он оставил все мирское и жил как простой монах в монастыре, а затем — как отшельник, в полной нищете. Как священник он продолжал служить тысячам людей, отдавая им себя целиком»[8].

Старец Софроний родился в Москве 22 сентября 1896 года, учился в Академии художеств с 1915 по 1917 год и на факультете живописи, мелкой пластики и архитектуры в Москве в 1920–1921 годах. Затем, посетив Италию и Берлин в 1922–1925 годах, он поселился в Париже. Впоследствии старец ушел на Святую Гору и подвизался там как монах-пустынник: сначала в русском монастыре Святого Пантелеймона, а затем на «страшной» Карулии и в келии Святой Троицы недалеко от монастыря Святого Павла (1925–1947). Он вернулся в Париж в 1947 году, где прожил до 1959 года, а затем уехал в Англию, в графство Эссекс. Там старец основал монастырь Святого Иоанна Предтечи в каноническом подчинении Вселенского патриарха, где и почил 11 июля 1993 года в глубокой старости, в возрасте 97 лет. Он прожил целое столетие, пройдя через множество социальных, духовных и мировых катаклизмов.

Многие богословы и монахи отмечают, что старец Софроний — величайший подвижник нашего времени.

Афонский монах Феоклит (Дионисиатис) сказал мне: «Если сегодня и существует великий православный исихаст, кто способен письменно изложить сие учение, сопоставляя его с другими традициями, так это — старец Софроний». Ибо, по его словам, недостаточно быть исихастом и созерцать нетварный свет, нужно еще обладать интеллектуальными способностями и образованием, чтобы суметь выразить и богословски запечатлеть опыт откровения и исихазма во всех его тонких проявлениях и отличить его от философского рассуждения и других видов человеческого опыта.

У великих отцов Церкви есть характерная черта: они не только стяжали личный опыт богообщения, достигли обожения, обладали выдающимися интеллектуальными способностями, «широтой ума», но и получили достойное своего времени образование, позволившее им, с одной стороны, описать свой опыт, а с другой — опровергнуть еретические учения своей эпохи.

Это отличало Афанасия Великого, тогда еще молодого диакона, от святых епископов Спиридона и Николая на I Вселенском соборе. Все трое имели духовный опыт богообщения и знали, что Слово, Второе Лицо Святой Троицы, нетварно, а не сотворено, но только Афанасий Великий смог опровергнуть в споре ересь Ария, которая основывалась на философских рассуждениях.

Приснопамятный отец Иоанн Романидис, который глубоко почитал старца Софрония, говорил, что, по святоотеческой традиции, существует две силы души: ум и слово (рассудок). С помощью ума мы стяжаем познание Бога, а с помощью рассудка мы получаем знание о чувственном мире и выражаем познанное умом. Когда эти две силы души действуют должным образом, они работают согласованно.

Таким образом, люди делятся на четыре категории в соответствии с глубиной как умной, так и рассудочной энергии (силы). К первой категории относятся люди, «не имеющие интеллектуальных способностей, которые восходят к высшему уровню умного совершенства», т. е. некоторые простые монахи с большим духовным опытом. Ко второй относятся люди «с выдающимися интеллектуальными способностями, которые, однако, стоят на низком или даже на последнем уровне духовного несовершенства». К этой категории принадлежат философы, ученые и преподаватели университетов. К третьей относятся те, «кто достигает совершенного интеллектуального и духовного развития», — это великие отцы Церкви. А к четвертой категории относятся люди «со слабыми интеллектуальными способностями, и малыми достижениями, и очерствевшим сердцем», которых большинство[9].

По моему убеждению и по мнению многих других, старец Софроний, несомненно, принадлежит к третьей категории людей: он достиг великих глубин в опыте богопознания, неоднократно сподобившись ви́дения нетварного света. Обладая незаурядными интеллектуальными способностями, он сумел описать приобретенный им великий опыт духовной жизни.

Опыт богообщения, который дается через очищение сердца от страстей, просвещение ума и который достигается благодатью Божией, сопряженной с личным усилием каждого человека, — это одно, а интеллектуальные и прочие дарования и жизненный опыт — другое. Невозможно достичь обожения с помощью одних интеллектуальных способностей: они, как и образование, помогают лишь в изложении опыта и в полемике с еретиками. Это мы видим у всех святых, имевших опыт богосозерцания.

Например, исследуя тексты Евангелий, мы понимаем, что евангелисты лично знали Христа, но каждый, сообразно своим дарованиям и образованию, по-разному описывал этот опыт. Четыре Евангелия отличаются друг от друга в отображении и описании событий. Святые евангелисты Матфей и Марк описывают события очень просто, евангелиста Луку отличает образованность и знание медицины, а евангелисту Иоанну свойственно высокое богословие.

Поэтому можно сказать так: содержание откровения — это одно, а способ его выражения — это другое. Содержание откровения дается Богом, а выражает откровение человек, исходя из своих природных особенностей и дарований.

Приснопамятный отец Иоанн Романидис, следуя апостольской и святоотеческой традиции, пишет, что святой, созерцающий Бога, достигает последней глубины откровения, которое есть Пятидесятница, и незримо видит Бога, бесслышно слышит и сверхразумно разумеет Его. По существу, эти слова повторяются у святого Симеона Нового Богослова: святые «незримо созерцают неизъяснимую красоту Его, недержимо держат Его, непостижно постигают безвидный образ Его, необразный вид Его и неначертаемый лик Его, который неукрашенно преукрашен невидным видением и нехудожною красотою»[10]. В самый момент опыта созерцающий живет нетварные слова и мысли, как пишет апостол Павел: «Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю — в теле ли, или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать»[11].

Желая запечатлеть свой опыт — ради пользы для духовных чад или ради опровержения еретических учений, — боговидец передает сии неизреченные глаголы и мысли тварными словами, мыслями и образами.

Это мы видим у старца Софрония. Благодатию Божией, сопряженною с его стремлением и рачением, он стяжал редкий опыт и познание Бога. В книге «Видеть Бога как Он есть» — его духовной автобиографии — можно встретить множество описаний моментов богообщения. В своих книгах он делится опытом, поставляя себе разные цели: отчасти — для наставления духовных чад; отчасти — чтобы провести четкую грань между духовным опытом богослова-боговидца и интеллектуальными построениями философствующего ученого-богослова; и, наконец, чтобы выявить различие между духовным Преданием Православной Церкви и опытом Запада и нехристианского Востока. Таким образом, в его книгах мы видим и великий дар богосозерцания, которого он сподобился, и, с другой стороны, словесное запечатление этого опыта.

Это описывают два его духовных чада: иеромонах Николай (Сахаров) в книге под названием «Люблю, значит, существую: богословское наследие архимандрита Софрония» в главе «Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова)» и архимандрит Захария (Захару) в книге «Введение в богословие старца Софрония».

Рассмотрим эти две книги.

1. Послушник старца Софрония иеромонах Николай (Сахаров) подробно описывает философские и культурные течения, сыгравшие важную роль в формировании богословия откровения старца.

Во-первых, старец Софроний жил в наиболее важных культурных центрах своего времени.

Как мы рассказывали ранее, старец Софроний родился в Москве, в русской христианской среде с простым отношением к Богу, был, по обычаю, воцерковлен и имел простое общение с Богом через молитву. В отроческом и юношеском возрасте он пережил социальные катаклизмы, когда разразилась Первая мировая война и русская революция со всеми известными последствиями. Затем он жил в Париже, где имел дело с творческой культурой своего времени и великими мыслителями, философами и богословами. После этого он подвизался на Святой Горе, где познакомился со святым Силуаном, имевшим откровения и опыты богосозерцания, и где узнал о всех видах монашеского образа жизни: от монашеского общежития до высшего вида исихазма. Там он стяжал великий опыт благодаря духовному руководству многих монахов. Святая Гора стала определяющим рубежом для всей его жизни и оказала на него глубочайшее влияние, как видно из его книг и как мы все знаем из многолетнего общения с ним. Впоследствии, будучи зрелым опытным богословом, он вернулся в Париж. Старец указывал на различие между академическим богословием и богословием исихазма. Во Франции он был втянут в водоворот церковных споров вокруг коммунистического режима в России и его последствий для Церкви. Наконец он приехал в Англию и духовно наставлял тысячи людей, съезжавшихся к нему со всего света. В Англии он и почил. Таким образом, старец Софроний жил в основных центрах философской мысли, культуры и интеллектуальной деятельности, а также православной духовной жизни.

Во-вторых, богословие старца Софрония сформировалось как квинтэссенция его внутренней жизни, которая вся была великим поиском Бога: он сподобился редкого дара — неутолимой духовной жажды.

С малых лет на него оказывала интенсивное влияние семейная духовная среда, атмосфера молитвы и общения с Богом: сам он [уже тогда] получил от Бога великие дары. Он описывает, как няня выносила его на руках из храма и он видел два света: солнечный и другой, в котором он позднее узнал нетварный свет. В отрочестве и юношестве его внутренний мир отразился в живописи и напряженной памяти смертной, которая привела его к восточному мистицизму.

Старец Софроний, будучи художником, «пытался выразить вечную красоту, тайну каждого видимого предмета. Поэтому искусство было сильным средством, способным разорвать грани настоящей действительности и времени и возвести к новым горизонтам бытия. Эти художественные опыты носили некоторым образом мистический характер. Он вспоминал о нескольких опытах „выпада“ из времени и о созерцании „света творческого вдохновения“. Позже это позволило старцу провести четкую границу между естественным светом человеческого интеллекта и нетварным светом Божиим»[12].

Осознав грань между ограниченным и беспредельным, между окружающей его действительностью и вечной истиной, старец получил от Духа Святого дар памяти смертной; дар этот вызвал в нем жажду выйти за пределы ограниченного, возбудил поиск вечности. Это привело его в студенчестве к восточному мистицизму. «Так его искусство, его разум и его внутреннее состояние — словом, все привело его к неутолимому стремлению к абстрактному, т. е. трансцендентальному»[13].

Однако затем ему открылся Христос во свете нетварном. По свидетельству старца, в 1924 году, с Великой субботы до вторника Светлой седмицы, он пережил особенно глубокий опыт созерцания нетварного света. Тогда он понял свое великое онтологическое падение: он искал вечной жизни [вне Христа], в надличностном Абсолюте. Это породило в нем покаяние на многие годы, когда он ненасытимо предавался духовному плачу. Покаяние привело его в монастырь Святого Пантелеймона на Святой Горе, а затем в пустыню на Святой Горе, «страшную» Карулию, где он посвятил всего себя обильным слезам и плачу: так он жил человеколюбие и любовь Божию.

В-третьих, на терминологию богословия старца Софрония оказали влияние философские течения его времени, с которыми он сталкивался на жизненном пути.

Вначале на родине он узнал все «богатое наследие русской культуры XVIII и XIX веков, определяла которую христианская вера». Живя в этой среде, он «прочитал с большим воодушевлением творения Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского и Пушкина»[14]. Россия в середине XIX века «пережила беспрецедентное пробуждение философской мысли». В основном влияние на русское общество оказывала западная философская традиция Средневековья, эпохи Просвещения и романтизма[15].

Однако из всех философских течений наибольшее влияние на старца Софрония оказали о. Сергий Булгаков, русский эмигрант в Париже, который некоторое время был его духовным отцом, а также философ Николай Бердяев. О. Сергий Булгаков был выходцем из христианской среды, но, пройдя через атеизм, затем марксизм, идеализм, он впоследствии снова вернулся в христианство и, таким образом, от идеалистической философии пришел к «идеалистическому реализму Православной Церкви». Вынужденный эмигрировать в Париж, он стал преподавателем в Свято-Сергиевском институте[16]. Уже имея знания текстов отцов Церкви, он ознакомился с воззрениями западных философов: Канта, Фихте, Фейербаха, Гегеля, Шеллинга, а также Соловьева и Флоренского. Богословие Булгакова повлияло на триадологию старца Софрония, его учение о кеносисе, о Божественной Евхаристии, на христологию и антропологию. Однако старец Софроний переосмыслил взгляды Булгакова на основе своего личного опыта. Например, он говорил о кеносисе Слова не только на Кресте и в Воскресении, но и в Божественной Евхаристии. Таким образом, если старец и использовал элементы богословия Булгакова, то с величайшей осторожностью, осознавая ошибочность булгаковской софиологии, прислушиваясь к возражениям различных богословов по поводу воззрений о. Сергия[17].

Николай Бердяев, будучи выходцем из среды военной аристократии, был свободолюбив. Вначале его увлекали идеи марксизма, но позднее он разочаровался в них, поскольку его философский идеализм, вдохновленный идеями Канта и Фихте, был несовместим с материалистической философией Маркса. Затем он оставил марксизм и пришел к христианству. Бердяев сочетал разнообразные проявления русской мысли XIX века, и его взгляды имели общие черты со взглядами как славянофилов, так и западников[18].

«Соприкосновение отца Софрония с Бердяевым оставило след в его богословии», особенно в том, что касается учения о личности, и в терминологии, когда он определяет человека как «микротеос». Однако не нужно переоценивать это влияние, поскольку взгляды Бердяева на личность, на свободу и на тварность человека противоречат православной аскетической традиции[19]. Конечно, старец оценивал подобные взгляды исключительно через призму православного подвижничества, данных ему откровений Божиих и наставлений святого Силуана Афонского, которые помогли старцу [в установке духовных ориентиров].

Философские взгляды, с которыми старец Софроний столкнулся в лице этих двух философов и мыслителей, не могли дать ответов на его вопросы о молитвенной жизни, о правильном отношении к Богу, о том, как победить страсти и как достичь вечности. Именно с этой целью он оставил все и отправился на Святую Гору. Там он встретил святого Силуана, афонского монаха-боговидца, который хотя и не был знаком с философией, но по опыту знал Бога и был богословом из жизненного опыта[20]. Через Силуана Софроний получил ответы на все вопросы своего духовного искания, свойственного его жаждущему духу. Силуан дал объяснение дару памяти смертной, которого сподобился Софроний. Старец встретил опытного богослова и искусного наставника, находясь у него в совершенном послушании. Общаясь с Силуаном, он уверился в истинности опыта, приобретенного ранее в Париже и обогащенного последующими божественными откровениями. Его личный опыт, выраженный во фразе: «Стой на грани отчаяния и, когда почувствуешь, что падаешь, отступи», был подтвержден подобным богооткровенным словом, данным преподобному Силуану: «Держи ум свой во аде, и не отчаивайся». В лице преподобного Силуана старец Софроний столкнулся и с тремя основными богословскими принципами — «молитва за весь мир», «христоподобное смирение» и «любовь к врагам»[21].

Личный опыт богопознания и духовное руководство преподобного Силуана Афонского позднее помогли старцу Софронию дать достойные ответы и наставления Бальфуру, о переписке с которым речь пойдет в другой главе. Кроме того, старец смог оценить богословие Лосского и ряда других современных ему богословов, занимавшихся острыми вопросами современности. В отличие от них старец Софроний противостоял разнородным философским течениям на основе той истины, которую познал лично из откровения. Потому он говорил с позиции истины, в то время как другие богословы, несмотря на прекрасно сформулированные мысли и достижения, всегда говорили от рассудка. Академические богословы знали тексты отцов Церкви, не обладая при этом глубоким живым опытом, как у старца Софрония, потому они приходили к иным заключениям. Это различие становится очевидным в книге старца «Святой Силуан Афонский», а также в переписке с Бальфуром.

По возвращении в Париж после Святой Горы старец Софроний соприкоснулся с трудами русских мыслителей и богословов: Булгакова, Керна, Флоровского, Бердяева, Лосского и Глубоковского. Это помогло ему еще отчетливей провести грань различия между живым опытным богословием, которое он познал на Святой Горе, и интеллектуальными измышлениями современных ему богословов и философов. Впоследствии его мысль прошла некий процесс богословского синтеза, старец Софроний оценил наследие русского богословия и философии через призму своего аскетического опыта. Этот синтез мы видим в книге «Старец Силуан»[22].

У него возникли особенно тесные дружеские отношения с богословом Владимиром Лосским. Однако взгляды старца отличались от взглядов Лосского в учении о Божественном свете: свет не есть «божественный мрак», как писал Лосский. В учении об опыте богооставленности — об опыте потери Божественной благодати — отец Софроний также имел другое мнение: он считал, что в Православии это происходит необязательно от отклонений в ересь, но может являться определенной ступенью на пути аскета к обожению, и, по сути, это есть выражение Божественной любви, потому и в опыте богооставленности «заключена животворящая сила Божия»[23].

В-четвертых, богословие старца Софрония сформировалось терминологически под влиянием религиозных течений его эпохи.

Он был знаком с тремя из таких течений, выражающих внутреннюю жизнь, поиск Бога. Первое — восточный мистицизм, которым он жил в свои студенческие годы в Москве на протяжении семи-восьми лет. Тогда он стремился достичь познания вечности, превосходящей, как он считал, психологическое выражение любви, заключенное в заповедях Христовых. Второе — это западный мистицизм, который он критиковал в переписке с Бальфуром, воодушевленным «Темной ночью души» Иоанна Креста. И третье — это традиция безмолвия, которую он познал на Святой Горе и которую он ощутил в «страшной» Карулии и в келий Святой Троицы недалеко от монастыря Святого Павла, — традиция, которую мы встречаем в «Добротолюбии», главным образом в жизни и учении святого Григория Паламы.

В-пятых, богословие старца Софрония, основанное на опыте и церковной традиции, выходит за рамки национализма, свойственного многим современным ему богословам, и потому несет на себе подлинную печать универсальности и кафоличности.

Еще живя в Москве, не зная церковной традиции и увлекаясь иными духовными исканиями, старец не ограничивал себя националистическими рамками, будучи открытымк «широкой интеллектуальной свободе». «Даже будучи коренным москвичом, отец Софроний оставался чужд интеллектуальных тенденций „московского этоса[24]“, отмеченного романтическим увлечением „русскостью“ у славянофилов в их философских принципах»[25].

Когда старец познал духовную свободу, он не мог затем сузить свое мировоззрение до национальных разделений. Поэтому, находясь и в Русском монастыре на Святой Горе, и, позже, в Свято-Сергиевском институте в Париже, где он стал свидетелем церковных нестроений и споров, отец Софроний не принимал в них участия. Старец не отрицал каноничности Московского Патриархата, власть которого оспаривалась русскими эмигрантами, но, напротив, рассматривал Московский Патриархат как «Церковь живых мучеников». Однако и в этом случае он «далеко отстоял от того, чтобы разделять славянофильскую ностальгию, и никогда не идеализировал Святую Русь в качестве богословской и идеологической концепции. Такой национализм был чужд его мышлению, в котором доминировали вселенский масштаб и личный подвиг. „Он предпочитал универсальную истину святоотеческого предания“, тогда как многие эмигранты, разделявшие идеи славянофильства, рассматривали Достоевского как богословский источник»[26]. Позднее он находился в канонической юрисдикции Вселенского Патриархата со свойственным ему вселенским масштабом видения.

Плод приобретенного духовного познания — уклад жизни в монастыре Святого Иоанна Предтечи в Эссексе (в Англии), который старец передал насельникам монастыря. Он переехал из Парижа в Англию в 1959 году, сначала в каноническое подчинение Русской Церкви, а с 1965 года — в каноническое подчинение Вселенского Патриархата, по благословению русского патриарха. Как пишет иеромонах Николай (Сахаров), «отец Софроний попытался вернуться к самым истокам монашеской жизни, чтобы избежать искажений в понимании общежительной монашеской жизни и ее цели. Он уделял особое внимание „внутреннему подвигу“. Внутреннее совершенствование он ценил больше, чем внешнее совершенство монастырского благоустройства… Его учение сосредоточивалось, главным образом, на подвиге ума и сердца. Говоря о повседневных деталях и рутине монашеского быта, он всегда видел в них глубокое богословское значение»[27].

Учрежденный им устав служб для монахов, приехавших из разных стран и говоривших на разных языках, определялся стремлением старца Софрония развивать внутреннее монашество, сердечное покаяние, жизнь умно-сердечной молитвы. Божественная литургия — это основа монастыря. Ежедневные службы связаны с Иисусовой молитвой, которая происходит «в форме общего богослужения — призывания имени Божия, которое длится часто до четырех часов в день». Эту традицию он встретил на Святой Горе — в афонских скитах, в жизни святого Никодима Святогорца и в монастыре святого Паисия (Величковского)[28].

Итак, изучая богословие старца Софрония, мы видим его «отмеченным живым диалогом между такими различными областями мысли, как современная религиозная философия, святоотеческая традиция и отражение его личного мистического опыта». Таким образом, богословие старца Софрония есть синтез, объединяющий в себе «современный западный мир, русскую богословскую элиту в Париже с ее высочайшим интеллектуальным уровнем, <…> афонское монашество, корнями уходящее в глубь святоотеческого предания»[29]. Этот синтез явился результатом знакомства и с западными богословием и традицией, однако главным источником богословия старца Софрония было познание Бога в нетварном свете.

Обобщая богословский путь старца Софрония, можно утверждать, что, начав с усвоения принципов своей эпохи, он впоследствии взошел к высотам духовной жизни и богословия. Начиная с простой веры, он достиг той меры духа, где человек прикасается вечности, переживая ее всем своим существом. От философии он возвысился до богословия откровения. После знакомства с философами он узнал боговидцев; после безличного восточного мистицизма он имел опыт исихазма; и после выхода за пределы церковности он пришел к соборности Церкви. Безусловно, его путь связан с внутренним преображением и перерождением.

2. Другой послушник старца, архимандрит Захария (Захару), в своей книге «Введение в богословие старца Софрония»[30] поразительным образом описывает богословие старца Софрония и, главное, систематизирует и анализирует то, как накапливался по крупицам опыт богосозерцания старца.

Книга разделена на восемь глав, в которых описываются восемь основных принципов богословия старца Софрония, являя его глубоко церковный характер. Следует кратко пересказать содержание этих глав, чтобы показать огромную ценность богословия старца Софрония.

В первой главе анализируется «значение ипостасного начала и возможность его реализации». Автор начинает анализ с обращения к триединству Бога и отношениям между Тремя Ипостасями, затем проецирует их на человека, который является образом Слова. Во взаимопроникновении Трех Ипостасей старец Софроний видит «свойство божественного смирения Ипостасей». Следовательно, по его мнению, человек, будучи созданным по образу Божию, имеет внутреннее призвание и стремление к познанию истинного Бога как своего прообраза при сотворении, так же как и способность вместить в себе Божественную жизнь. Естественно, на этом пути существует и опасность впасть в заблуждение, ища Бога не в лице Христа (ибо через Христа познаются другие Ипостаси), а в надличностном Абсолюте.

Во второй главе идет речь об истощании Слова, Второго Лица Святой Троицы, Которое стало человеком, восприяв греховность и смертность человеческой природы. Говорится также и об истощании, которое должен переживать каждый христианин в подвиге хранения заповедей Христовых и стяжания любви до ненависти к себе, по примеру Христа.

В третьей главе изложено учение старца Софрония о величии человека, созданного по образу Божию, и о его ничтожестве, отразившемся в падении, смерти и жизни согласно страстям. Таким образом, повествование идет о факте смерти, о даровании памяти смертной и преодолении смерти, о плаче и слезах.

В четвертой главе анализируется учение старца Софрония о тайне путей спасения и повествуется о том, что он пережил, писал и говорил о сошествии Божественной благодати, о потере и возвращении ее. Этот опыт дает познание пути Христова.

В пятой главе читатель узнает про учение старца о монашеском пути, который представлен как дар Святого Духа, и о монашеских обетах: послушании, девстве (или целомудрии) и нестяжании, а также о духовном руководстве, которое служит примирению человека с Богом.

В шестой главе описано учение старца о православном исихазме: об Иисусовой молитве, о делании, об умном безмолвии, которое является средоточием православного исихазма, и об избавлении человека от воображения.

В седьмой главе анализируется переход христианина и монаха с психологического уровня на онтологический. Здесь речь идет о покаянии, которое начинается на психологическом — чувственном — уровне, и об онтологическом перерождении человека, которое доходит до созерцания нетварного света. Излагается учение старца об аскетическом и божественном смирении и об онтологическом содержании личности.

И, наконец, в восьмой главе идет речь об учении старца о молитве как пути спасения, о молитве как личном общении, о чистой молитве, о молитве за весь мир, которая как ничто иное раскрывает личное начало в человеке, и о любви к врагам как критерии истинности.

В эпилоге анализируется основной принцип преподобного Силуана Афонского, который служил основным жизненным принципом и старцу Софронию: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся». Автор повествует об особом и совершенном покаянии, состоящем в пребывании умом во аде, и о даре надежды на Бога, изгоняющей отчаяние и безнадежность.

Книга архимандрита Захарии раскрывает смысл богословия старца Софрония, которое было его личным жизненным опытом. Она показывает, что содержание богословия старца отражает действие Святого Духа и раскрывает те начала, из которых выросла личность старца в его богословском становлении.

В предисловии архимандрит Захария пишет, что старец Софроний «украшен многими великими дарами Святого Духа. Наибольшее впечатление производило слово Божие, которое он „схватывал“ своей молитвой и деятельно вынашивал в своем сердце. Он был человек Слова. Каждое соприкосновение с ним было откровением жизни и созерцания, и самое обычное его слово наполняло благодатью тех, кто к нему приближался. Он молился подолгу и с усердием о страждущих и еще более радовался, когда его слово и молитва чудесным образом преображали их сердца. Он подвизался, чтобы облегчить их боль, и отдавал себя целиком до конца, чтобы служить величайшему и важнейшему чуду нашей преходящей жизни: единению человеческого бытия с Духом живого и вечного Бога»[31].

Из изложенного выше невозможно в полноте представить старца Софрония, его богословие и то, как он относился к людям, которые приезжали к нему со всего света. Он сам владел четырьмя языками (русским, французским, греческим и английским), у него был огромный духовный опыт, и он мог отлично понимать инославных и иноверных, атеистов и верующих, благочестивых и неблагочестивых, молодых и стариков, мирян и клириков, мирских и монахов.

Но пришло время, чтобы это духовное солнце зашло, или, точнее, взошло в Царство Божие, которое старец познал в его неоднократных явлениях. И он почил так же, как и учил, молился, служил.

Когда он почувствовал приближение кончины, он сказал: «Я все сказал Богу. Окончил все, что мне нужно было сделать. Теперь мне пора уходить». Он послал письмо Вселенскому патриарху Варфоломею, в каноническом подчинении которого находится его монастырь, и попросил его молитв о том, чтобы отойти «к желанному свету Христова Воскресения»[32]. Это показывает церковный строй мышления старца. Незадолго до кончины он сказал: «Не могу ждать больше». Он преподал наставления насельникам монастыря, обратился к ним с последними поучениями и попрощался со всеми. Он скрестил руки и оставался на постели, молясь и готовясь к встрече с желанным Христом.

Когда я посмотрел на него в гробу во время последования о новопреставленном, то заметил, что он выглядит точно так же, как во время молитвы, особенно во время совершения литургии, или когда произносил поучения, открывал тайны Царствия Божия. И это отражало достигнутое им единство между теорией и практикой, пустыней и общением, Божественной литургией и священным безмолвием, молчанием и поведением в обществе, жизнью и смертью. Его руки были янтарного цвета, из них как будто исходил свет, они как будто благословляли. Таким — как иерей, совершающий литургию, — он вошел из храма рукотворного в храм нерукотворный, от сотворенной Церкви к Церкви нетварной. И оттуда он нас благословляет, молится и ожидает нас.

В Америке отцу Захарии среди прочих задали и такой вопрос: «Отче, не могли бы Вы нам что-нибудь сказать о последних днях отца Софрония?» Ответ, данный отцом Захарией, раскрыл последние моменты земной жизни старца Софрония и запечатлел собою всю его жизнь. Мы приведем его полностью, потому что он на многое открывает глаза.

«Я не знаю, что сказать. Нам было так легко с ним встречаться! У меня у самого был ключ от его дома. Я мог входить в любое время, днем и ночью. Если я хотел его спросить о чем-то, а он спал, единственное, что мне нужно было сделать, — это подвинуть его стул, и он открывал глаза и говорил: „Что?“ — и в мгновение ока я получал слово, которое поистине наполняло мое сердце. Нам было очень легко с ним встречаться, но мы никогда не забывали, что он отличался от нас, что он был „человеком Божиим“, всем своим существом он был погружен в Бога.

Он был очень почтителен: беседуя со мной, будь то по-русски или по-гречески, он никогда не обращался ко мне на „ты“, а всегда на „вы“. Он был с нами строг, когда замечал в нас гордость, потому что знал, что, если не „починит“ нас, мы обречены на духовный провал. При этом он нас очень любил и был очень ласков. Мы приходили и „утомлялиˮ его, особенно я, потому что я был очень разговорчив и у меня было много вопросов. Мы с сестрой X. утомляли его больше всех. Отец Софроний называл ее „горой вопросов“, а другая сестра сказала мне: „Поэтому теперь она стала горой ответов!“ Когда он уставал, чтобы дать нам это понять, он произносил замечательную фразу по-русски: „Разрешите вас поблагодарить и, с чувством удовлетворения, удалиться“.

Я пришел его навестить за две недели до смерти. В это время мы возводили крипту для погребения монахов, и, конечно, отец Софроний должен был быть там первым. Стены и крыша были готовы, но под ногами была голая земля, потому что пола не было. Когда он провожал меня до дверей, он посмотрел на крипту и спросил: „Сколько времени нужно, чтобы ее закончить?“ Я ответил: „Предполагаю, отче, еще две недели“. Он ответил: „Мне тяжело ждать даже один час: я все сказал Господу! Теперь мне нужно уйти“. Это, наверное, прекрасно — чувствовать в своем сердце, что ты все сказал Господу до конца, и что все это пребывает в вечности, и ты готов уйти. У меня же такое ощущение, что я с Господом никогда не говорил.

Приблизительно за неделю до его смерти я снова пришел его навестить. Он уже лежал в кровати, хотя раньше всегда сидел в кресле. Он сказал мне: „Вы написали книгу, которую я просил Вас написать?“ (Он просил меня написать книгу, которую мне удалось издать только прошлым летом.) Я сказал ему, что написал две главы и пересказал ему их содержание. Он сказал: „Их нужно поставить в начало, — и затем прибавил: — Я Вам скажу четыре основных принципа моей теории личности“. Он изложил мне вкратце всю свою теорию „личного начала“, как он это называет. По объему эти четыре принципа занимали около одной страницы, но они стали краеугольным камнем книги. И он говорил мне, как нужно продолжать, чтобы написать книгу.

За четыре дня до смерти он закрыл глаза и больше с нами не разговаривал. Его лицо было светлым и сосредоточенным, жалости оно не вызывало: оно сохраняло такое же выражение, какое было, когда отец Софроний совершал литургию. Его никто не навещал, кроме отца Кирилла, меня, отца Николая и отца Серафима. За две или три недели до смерти он созвал всех, всю братию, одного за другим, прийти и посидеть с ним около часа у него на кухне для последней беседы с ним. Но у нас четверых был ключ от его двери, и мы приходили к нему каждые несколько часов. Мы входили и говорили: „Благословите, отче“. Он не открывал глаз и не говорил ни слова, но поднимал руку и благословлял нас молча, и я понимал, что он уходит. Лично я не хотел его удерживать. Раньше я молился, чтобы Бог продолжил его старость, как говорится в литургии святого Василия Великого: „Старость поддержи“. Но в те дни я видел, что он уходит, и начал говорить так: „Господи, даруй рабу Твоему свободный вход в Царствие Твое“. Я молился словами апостола Петра, из его второго послания[33]. Я постоянно говорил так: „Боже, даруй свободный вход рабу Твоему и упокой душу его с отцами его“, — и перечислял всех, подвизавшихся с ним на Святой Горе, которых знал, начиная со святого Силуана, и за ним всех прочих.

В последний день я пришел навестить его в шесть часов утра. Было воскресенье, и я совершал раннюю литургию, а отец Кирилл с другими священниками должен был совершать позднюю (по практическим соображениям в монастыре в воскресенье совершаются две литургии). Я понимал, что ему предстояло покинуть нас в этот день. Я пошел и начал службу: часы начинались в семь, а затем следовала литургия. В продолжение литургии я произнес только молитвы возношения, так как у нас в монастыре они обычно читаются вслух; помимо прочего, моей постоянной молитвой было: „Господи, даруй рабу Твоему свободный вход в Царствие Твое“. Эта литургия поистине отличалась от всех других. В тот момент, когда я говорил „Святая святым“, в алтарь вошел отец Кирилл. Мы посмотрели друг на друга, и <…> я понял, что отец Софроний ушел. Я спросил, когда именно он преставился, и выяснил, что это было в то время, когда я читал Евангелие. Я подошел поближе, потому что отец Кирилл хотел со мной поговорить. Он сказал мне: „Причащайтесь, причастите верующих, а потом сообщите им об уходе отца Софрония и совершайте первое Трисвятое; я сделаю то же самое на второй литургии“. Так я разделил Агнца и причастился, причастил верующих и закончил литургию (не знаю, как я это выдержал). Затем я вышел из алтаря и сказал народу: „Возлюбленные братия, Христос Бог наш — знамение Божие для всех родов нашего времени, потому что в слове Его мы находим спасение и разрешение всех человеческих трудностей. Но и святые Божий также являются знамением для своего поколения. Такого старца Бог дал нам в лице отца Софрония. В его словах мы находили разрешение наших трудностей. И сейчас нам следует делать то, чему нас учит литургия, т. е. ‘воздавать благодарение’ и ‘просить’, ‘умолять’. И вот давайте воздадим благодарение Богу, Который дал нам такого старца, и давайте помолимся об упокоении души его. Благословен Бог…“ — и начал Трисвятое.

Мы положили его в церкви на четыре дня, поскольку крипта была еще не готова и гробница не построена. Мы оставили его непокрытым в церкви на четыре дня и постоянно читали святое Евангелие, как положено для иерея. Мы читали святое Евангелие, Трисвятое и другие молитвы; проводили службы, литургию, а он был там, посреди церкви, в течение четырех дней. (И в храме была такая прекрасная и благодатная атмосфера, поистине как на Пасху!) Никто не выказывал признаков истерики. Все вдохновенно молились. У меня был друг, архимандрит, который приезжал в монастырь каждый год и проводил там летом несколько недель, отец Иерофей (Влахос), который написал „Один вечер в пустыне Святой Горы“. Теперь он митрополит. Он приехал сразу, как узнал, что отец Софроний преставился. Почувствовав царившую атмосферу, он сказал мне: „Если отец Софроний не святой, то святых не бывает!“ Случилось так, что к нам приехали несколько монахов со Святой Горы, чтобы навестить отца Софрония, но не застали его в живых. Отец Тихон из монастыря Симонопетра — один из них. У греков, приезжавших в Англию на лечение, сложился обычай: они сначала приезжали в монастырь, чтобы отец Софроний прочитал молитву, — из-за многих случаев исцелений по его молитвам. Все должны рассказывать о таких вещах. Именно из числа этих людей двое в благодарность выстроили в Греции церковь, посвященную святому Силуану Афонскому. На второй или третий день после смерти отца Софрония приехала семья с мальчиком тринадцати лет. У него был рак мозга, и ему должны были делать операцию на следующий день. Отец Тихон из Симонопетра пришел и сказал мне: „Эта люди очень удручены, они приехали и не застали отца Софрония. Ты не прочитаешь несколько молитв для мальчика?“ Я ответил: „Давай пойдем вместе. Ты будешь моим чтецом. Мы прочтем молитвы в другой часовне“. Мы пошли и прочли молитвы о мальчике, и в конце отец Тихон сказал: „Знаешь что, почему бы тебе не предложить мальчику пройти под гробом отца Софрония? Он исцелится. Читая молитвы, мы только теряем время“. Я сказал ему, что не могу этого сделать, потому что люди скажут, что отец Софроний только умер, а мы уже пытаемся канонизировать его. „Сделай это ты! — сказал я ему. — Ты монах со Святой Горы, тебе никто ничего не скажет“. Он взял мальчика за руку и велел ему пройти под гробом. На следующий день мальчика прооперировали и не обнаружили ничего. Ему закрыли черепную коробку и сказали: „Неверный диагноз. Это, наверное, была флегмона“. Случилось так, что мальчика сопровождал врач из Греции, у которого был с собой рентгеновский снимок, на котором был виден рак, и этот врач сказал им: „Мы очень хорошо знаем, что означает этот ‘неверный диагноз’“. На следующей неделе вся семья мальчика, а они были из Салоник, приехала в монастырь, чтобы вознести благодарность на могиле старца Софрония. Мальчик вырос, сейчас ему двадцать один год, и со здоровьем у него все хорошо. Когда они приехали на следующей неделе, то нашли в середине храма гроб матушки Елизаветы, старейшей монахини монастыря, ей был сто один год. Она умерла ровно через тринадцать дней после отца Софрония. Семья сказала: „Каждый раз, как мы приезжаем сюда, мы находим посреди храма усопшего“.

Это несколько событий последних дней отца Софрония. Я никогда в жизни не был так откровенен, как с вами в эти дни. Простите меня за это. Хотя и предупредил меня наш возлюбленный епископ, что у него такие замечательные клирики, которые расположат меня к откровенности, но я не принял никаких мер“[34].

Жизнь старца Софрония была чудом Божиим и доказательством Его существования. И успение старца было славным, достойным его светлой жизни. Это подтвердилось случившимся чудом.

2. Духовная автобиография

Нелегко писать о жизни и деяниях святого, ибо только святые понимают святых; только те, чья жизнь подобна жизни святого, могут объяснить то, что составляет основу его бытия. Апостол Павел пишет коринфянам: "Ибо кто из человеков знает, что́ в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?"[35]

Существует мнение, что всякий человек несет в себе все мироздание, является микрокосмом в макрокосме и таким образом переживает драму всего человечества. В своей жизни он переживает трагедию войн, потрясений и столкновений потомков Адама, в какой бы форме они ни были. И с духовной точки зрения, грехопадение Адама с его последствиями и Адамов плач, равно как и радость Воскресения, переживаются в глубине существа каждого человека.

Происходящее с обычным человеком старец Софроний ощущал с особой остротой, до последних возможных пределов, — Адамово грехопадение, память смертную, переживание ада, равно как и радость созерцания нетварного света, который есть свет Царствия Божия. И у кого есть подобный опыт, чтобы проанализировать внутренний мир личности старца Софрония? Апостол Павел, повествуя об этом, пишет: "Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем [надобно] судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может"[36]. Старец Софроний написал житие святого Силуана и тщательно богословски проанализировал его духовный путь, сопоставляя его со своим опытом. Для меня это не представляется возможным.

Именно по этой причине, когда мне предстояло написать "духовную биографию" старца Софрония, я выбрал метод "толкования Писания через Писание". Как одно слово Священного Писания может быть истолковано через другое слово самого Священного Писания, так можно поступить и в данном случае, т. е. я позволю самому старцу Софронию рассказывать о себе.

В его книге "Видеть Бога как Он есть" много страниц, из которых, как через "окна", каждый может увидеть величие внутренней жизни старца Софрония. Он ссылается на свой духовный опыт — иногда явно, иногда косвенно, — чтобы помочь людям противостоять испытаниям с большим знанием и большей мудростью. Он хотел быть "как свидетель и брат" для всех, кто сталкивается с подобными духовными испытаниями, как и сам он некогда получил наставление от святого Силуана.

Старец написал эту книгу в конце своей жизни. Для меня было честью с позволения старца прочитать ее сразу после того, как она была переведена на греческий язык отцом Захарией. Помню, как в то время я буквально "пьянел", читая эти тексты. Мне казалось, что я читаю тексты святого Симеона Нового Богослова. Изначально старец желал, чтобы эти тексты были опубликованы на греческом языке только после его смерти. Он не хотел, чтобы читатели приходили в монастырь "встретиться со святым": старец чувствовал бы себя неловко. Книга была опубликована незадолго до его смерти, потому что верх одержала любовь к братьям, удрученным духовными проблемами: теперь они могли извлечь из книги духовную пользу. Он пишет: "На конце дней моих решился я говорить братьям моим о том, о чем раньше не посмел бы, считая сие нецеломудренным"[37].

В этой книге старец Софроний по-настоящему аскетично и смиренно описывает духовный опыт, который он пережил в течение столетия своей жизни. Он сам характеризует это как "исповедь" и "духовную биографию", когда прикосновения перста Божия, как он пишет, "неизгладимо отпечатлелись на теле моей жизни"[38]. И этот духовный опыт был для него более важным, чем события двух мировых войн, которые он пережил. Он пишет: "Господь знает, с каким страхом написаны многие из страниц этой исповеди моей"[39].

Старец, как монах, привык к тому, чтобы "все оставалось только между Богом и душою", но, пишет он, приближаясь к исходу своему и находясь в глубокой старости, "я становлюсь менее уязвимым людскими о мне суждениями". Все это "обнаружение" он "ревниво хранил от посторонних глаз доселе"[40].

И заканчивая введение, старец пишет: "Итак, я вручаю себя с доверием всякому читателю, надеясь, что он расположится помянуть меня в своих молитвах к Отцу нашему, Который на небесах"[41].

Помимо духовной помощи от благодатных и истинных слов старца, пламенных и сияющих огнем и светом Божиим, я отметил для себя несколько частей, которые являются, некоторым образом, "автобиографическими" и которые я комментирую, чтобы читатель мог получить представление о величии и значении личности старца Софрония.

Учение Церкви как плод опыта

Вначале следует подчеркнуть, что во всей церковной традиции мы встречаемся с известной истиной: проповедники, апостолы и отцы Церкви проповедовали не абстрактно и опирались не на свои измышления, а на свой опыт. И чтобы сделать свое учение более понятным для своих духовных чад, они много раз обращались к откровениям, которые были им даны Богом. Пророки посылались к народу, чтобы возвестить открываемое им бесплотным Словом, поэтому народ называл пророков "созерцающими" и "зрящими". Они излагали не свое собственное учение и размышления, но откровения Божий, поэтому обычно они начинали свою проповедь словами: "Так говорит Господь"[42].

Евангелист Иоанн, который присутствовал на горе Фавор во время преображения Христова, в Первом соборном послании рассказывает о своем созерцании Бога и поучает христиан: "О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, — ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам, — о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами: а наше общение — с Отцем и Сыном Его, Иисусом Христом"[43].

В этом же "духе" апостол Петр, удостоившийся великого опыта богосозерцания на горе Фавор, пишет свои послания. Он не мог забыть потрясения, которое пережил во время преображения Христова. Поэтому он и пишет в своем Первом соборном послании, что познал силу и пришествие Господа Иисуса Христа не по хитросплетенным басням, но через свое богосозерцание, как он пишет, быв очевидцами Его величия, т. е. он проповедует то, что видел, а не излагает басни или измышления. Затем Петр рассказывает о голосе Отца, который услышал: "Этот глас, принесшийся с небес, мы слышали, будучи с Ним на святой горе". Описанием этого опыта он наставляет христиан и побуждает их помнить об этом пророческом слове до тех пор, пока не рассветет день и не взойдет утренняя звезда и в их сердцах[44].

Апостол Павел использует свой духовный опыт — опыт богосозерцания — для того, чтобы уверить христиан в своем апостольском призвании. Он пишет: "Не апостол ли я? Не свободен ли я? Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего?"[45] В речи в свою защиту перед царем Агриппой Павел рассказывает о явлении Христа, когда он направлялся в Дамаск бороться с первыми христианами: "Для сего, идя в Дамаск со властью и поручением от первосвященников, среди дня на дороге я увидел, государь, с неба свет, превосходящий солнечное сияние, осиявший меня и шедших со мною"[46].

Поразителен опыт, описанный апостолом в Послании к Коринфянам, когда он был восхищен до третьего неба. Он рассказывает о своем вхождении в рай и о слышании неизреченных глаголов: "Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю — в теле или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать"[47].

Из предшествующего стиха ясно, что апостол Павел говорит о себе: "Не полезно хвалиться мне, ибо я приду к видениям и откровениям Господним"[48]. На это указывают и строки, повествующие о жале в плоть, которое было дано ему Богом, чтобы он не превозносился из-за величайших откровений[49].

Святитель Григорий Богослов, возражал арианам, которые отрицали божественность Христа, а также евномианам, которые утверждали, что не только Слово, но и человек познает сущность Бога, рассказывает между прочим и о своем собственном божественном откровении, а именно, что он получил повеление от Бога взойти на гору, войти в облако и приблизиться к Нему. Повинуясь сему повелению, он отправился с готовностью и усердием. Поднявшись на гору, он прошел сквозь облако, отдалился от материи и материального и сосредоточился, насколько было возможно, в самом себе. Тогда только он смог увидеть задняя Бога[50], а именно вочеловечение Слова. Затем он, немного склонившись, увидел не непостижимую природу Святой Троицы, т. е. сущность Ее, познаваемую только в Святой Троице, но внешнее Ее проявление, а именно Ее энергию, которая нас достигает[51].

Очевидно, что святой Григорий ссылается на свой богооткровенный опыт познания нетварной энергии Божией, но не Его нетварной природы.

Преподобный Симеон Новый Богослов в своих текстах много раз обращается к созерцанию нетварного света, которого он сподобился благодатью Божией. Это мы ясно видим в его стихах.

Есть один поразительный текст — его беседа с духовными чадами под названием "О созерцании и откровении и просвещенной молитве. И как находящийся в любви Божией и в глубину смиренномудрия вступивший руководствуется Духом Святым". В этом тексте святой Симеон описывает, как сам положил начало пробуждения "от глубины грехов и мрака" и как подвизался избавиться от заблуждений, обычаев и от нрава дурного и сладострастного упорной работой и молитвой, изучением Божиего слова и добрым деланием, как он восходил по ступеням духовной жизни, как достиг видения — созерцания нетварного света, что он видел и что ощущал в продолжение этого опыта: "Я получил благодать на благодать, благодеяние на благодеяние, огнь на огнь, и пламя на пламя. И к моему восхождению приложились и другие восхождения, а в конце восхождения — свет; и в свете — другой свет, светлейший. И среди сего света воссияло блестящее Солнце, из которого явился луч, исполнивший всяческая. Что бы это значило — было недомыслимо. В это время я только проливал сладкие слезы, удивляясь неизреченному. Тогда божественный ум стал беседовать с моим умом и так поучать его"[52].

Далее он описывает, как красота явления поразила его сердце, подвигла к беспредельной любви, как эта любовь исторгла его из оков плоти, как он удостоверился в прощении своих грехов, но в то же самое время видел себя грешнейшим из людей.

Важно, что святой Симеон Новый Богослов в конце этого рассказа раскрывает цель, ради которой он поведал ученикам свой личный опыт. Он чувствовал, что находится на исходе своей жизни, и хотел наставить и укрепить их в духовной борьбе. Он пишет: "Се, открыл я вам таинства, которые были сокрыты во мне, ибо вижу, что близок конец жизни моей. Я пожелал дать вам увидеть и познать и образы покаяния, и первые ступания новоначальных, и успехи средних, и меры совершенных, и расположить вас подражать, если не хотите другому кому, то мне, духовному отцу своему, породившему вас духовно, возлюбившему вас от всей души, воздоившему вас млеком слова Божия, напитавшему хлебом животворящим всяческая и показавшему, как шествовать путем спасительных заповедей Бога…"[53].

Святитель Григорий Палама написал "Святогорский томос", который подписали прокриты Святой Горы, в опровержение ереси Варлаама, отрицавшего учение о нетварной боготворящей энергии. Святитель пользуется не только цитатами из Священного Писания и из Предания, но описывает и свой собственный опыт: "Сему мы научились из Писания, сие прияли от отцов наших, сие познали из малого опыта нашего…"[54].

Из этих немногих примеров становится ясным, что пророки, апостолы и отцы Церкви наставляли своих духовных чад, ссылаясь на свой личный опыт. Очевидно, что откровение Божие людям не ограничивается одним историческим периодом ранней Церкви, но, пока существует Православная Церковь, будут и свидетели, переживающие одну и ту же духовную реальность разными путями.

В этом контексте надлежит рассматривать и свидетельство старца Софрония. Он сподобился величайшего богооткровенного опыта еще до того, как прочитал писания святых отцов. Он описал свой опыт на исходе жизни, чтобы укрепить духовных чад и всех христиан в вере во Христа как истинного Бога, показуя цель каждого человека, которая есть созерцание Бога, единение с Ним в нетварном свете.

Стоит добавить, что опыт святого Симеона Нового Богослова поразительно похож на опыт, описанный в книгах старца Софрония, как по образу и содержанию своему, так и по цели, почему старец передает его на исходе своей жизни. Однако старец Софроний дает более подробное раскрытие этой реальности[55].

Чудесные явления

Случай старца Софрония незауряден: в течение своей жизни он в глубочайшей степени жил и грехопадение Адама, и созерцание нетварного света — опыт Царства Божия. Наряду с сими духовными состояниями — Адамово падение и видение Божественного света — ему был дан дар памяти смертной и глубочайшая скорбь покаяния, неутолимая жажда Бога и подлинное стремление к Нему. Даже среди подвижников редко кто обладает таким духовным опытом, о котором старец пишет в книге "Видеть Бога как Он есть"[56].

В меньшей мере и с меньшей глубиной и напряжением через эти состояния проходят все люди, часто не осознавая этого: так многие подавлены отчаянием — как в мирском плане, так и в отношениях с Богом, но при этом они чувствуют и близость вечной жизни. Но старец пережил все это в предельной мере и с величайшей интенсивностью. Он пишет, что Бог раскрыл ему "трагизм положения миллионов людей, рассеянных по всему лицу земли". Таким образом, книга старца — это его "исповедь" и "духовная автобиография", которая могла бы облегчить кому-нибудь благоприятное решение "в постигающих их испытаниях"[57].

Все так или иначе, хотя и в меньшей степени, проходят через состояния, описанные старцем Софронием, однако глубина, с которой он пережил эти духовные события, доступна не всем, поскольку его духовный опыт — редкое явление. Потому многие, даже монахи, не в состоянии понять тексты старца Софрония, будучи неспособны приблизиться к его опыту, который превосходит уровень духовного развития обычного человека.

Духовные опыты невозможно классифицировать по категориям — по времени, способу, качеству, количеству — и вообще по категориям земной, тварной жизни. Нелегко дать определение бытийным состояниям, особенно на духовном уровне. Созерцающий причащается вечного Бога, приближается к вечности, видит нетварный свет, слышит неизреченные глаголы и затем пытается описать это в духовное наставление тем, кто испытывает нечто подобное, — вещь не возможная, не выполнимая в полной мере. Бог, согласно отцам Церкви, зрим незримо, слышен неслышимо, причастен непричастно, познаваем непознаваемо, ибо человек не может усвоить сущности Божией: боговидец причастен только Божией энергии. Это осознает и старец Софроний, когда пытается поведать о пережитом, поэтому он пишет: "…я не писатель. Вспоминая наиболее ясно уцелевшие в памяти события моей духовной жизни, я нередко бывал остановлен самой природой моего опыта"[58]. Один и тот же опыт он описывал каждый раз различным образом и в разной последовательности, поскольку невозможно исчерпать его полностью. С другой стороны, написание книги требует "методической организации всего материала". Вот почему в "духовной автобиографии" встречаются повторы во многих главах[59].

Остается только "восхищаться" "духовной автобиографией" старца Софрония — подобно тому как мы восхищаемся великими атлетами Олимпийских игр, будучи не в состоянии повторить их достижений, — прославляя Бога за то великое и славное, которое Он дарует людям, восклицая вместе со святым Софронием, архиепископом Иерусалимским: "Велик еси, Господи, и дивны дела Твоя, и никакое слово не довлеет к воспеванию чудес Твоих".

Ранний опыт

По учению святых отцов, душа человека имеет умное и рассудочное действие. Умное действие служит непосредственно для душевного творчества, в то время как рассудочное связано с деятельностью мозга как органа. Согласно святому Григорию Нисскому, боговидение происходит через умное действие человеческой души, а не через ее рассудок[60].

Посему младенец, ум которого чист, способен переживать опыт богообщения, однако еще без возможности выражать свои чувства в образах и представлениях взрослого человека, — именно потому, что еще не сформирована мыслительная способность мозга. Постепенно взрослея, он выражает свои переживания в освоенных мозгом понятиях. Так, формулирование опыта происходит в соответствующих возрасту понятиях. Одно есть опыт богообщения, которое совершается через чистый ум, и иное — логическое выражение этого опыта. По словам святого Максима Исповедника, "чистый ум право смотрит на вещи; образованное упражнением слово [разум] полагает виденное как бы пред очами других"[61].

Младенцы обладают просвещенным умом, которым они, возможно, созерцают ангелов — за Божественной литургией или где-либо еще, будучи неспособны выразить этого словами, потому что их мозг еще не достиг нужной степени развития. Однако позднее от страстей и мрака окружающего мира ум омрачается.

Старец Софроний с младенчества видел нетварный свет, который он познал позже, в зрелом возрасте, через дарованные ему созерцания. Возможно, некоторые люди в младенчестве тоже имели подобный опыт, но дальнейшая жизнь воспрепятствовала им распознать это явление.

Рожденный в христианской семье, старец стал христианином через таинство святого крещения, сразу после рождения получил дар Святого Духа через таинство миропомазания и стал членом Церкви. Эта благодать пребывала в глубине его сердца даже в тот момент его жизни, когда он впал в "заблуждение". Она же уберегла его от более серьезных падений и привела к покаянию[62].

Старец научился молиться с малого возраста. Он пишет: "Ребенком я был научен молиться бессмертному Отцу Небесному, к Которому ушли все мои деды и прадеды. Тогда, в детской вере[63], Персона и Вечность легко сочетались"[64]. То же самое он пишет в другом месте: "С детских лет я вошел в молитву"[65]. Молитва возносилась живому Богу и была обращена к вечности. Эти вопросы интересовали и других его сверстников, которые "наивной серьезностью охотно останавливались раздумьем на сей тайне"[66].

Он молился и дома, и в святом храме, куда его водили родители. Видимо, это было не просто молитвенное правило, а усердная, обращенная к Богу молитва, поэтому она связана с ранним опытом богосозерцания, который старец помнил всю свою жизнь и который остался неизгладимым в его памяти. Он пишет, что познал живого Бога с младенчества: бывало, что няня выносила его на руках из святого храма, и он видел город освещенным "двумя родами света", и, как он пишет, "солнечный свет не мешал ощущать присутствие иного Света". И признается: "Воспоминание о нем связывается с тихой радостью, наполнявшей тогда мою душу"[67].

"Спор с Богом" — память смертная

Когда человек взрослеет, приобретает жизненный опыт, развиваются его мыслительные способности, он обычно сталкивается с разными личными или общими проблемами и начинает "спорить" с Богом. Он не может постичь рассудком, как Бог действует в жизни и в истории, не нарушая при этом человеческой свободы.

Трудность в том, что существует огромное различие между нетварным и тварным. Нетварное (Бог) не имеет ни начала, ни конца и не подлежит нетлению, а твари прилежит и начало, и конец, и нетление. Безначальный, бессмертный и несотворенный Бог непостижим для смертного, тварного человека, созданного во времени. Только во Христе ипостасно соединилось нетварное и тварное. Существует также различие между Божественной сущностью, недоступной для человека, и энергиями, которым он может быть причастен. Поэтому апостол Павел возглашает: "О, бездна богатства, и премудрости, и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему?"[68].

Неведение путей Божиих порождает проблему "теодицеи", "спора" человека с Богом. Этот странный и мучительный "спор" выразительнейшим образом показан в книге Иова.

В душе старца Софрония такой "спор" начался в детстве.

Дети в возрасте восьми-десяти лет начинают размышлять и задаваться вопросами бытия: о жизни и смерти, о смысле бытия, о временности земной жизни — и начинают осознавать смерть как непредотвратимый факт, что вызывает в них напряженные искания.

Старец переживал эти проблемы с особой остротой. С возрастом его молитва к живому Богу приобрела иной характер, его ум "все чаще возвращался к размышлению о бесконечном, о том, что пребывает всегда". Это происходило главным образом в его беседах с младшим братом Николаем[69].

Вопросы о смысле бытия рождались под влиянием трагических событий той эпохи: человечество сотрясали страдания Первой мировой войны. Старец не мог примириться с мыслью о смерти стольких тысяч неповинных людей. Он думал, что, окажись он в их рядах, ему самому пришлось бы убивать неведомых ему людей, а те стремились бы покончить с ним. Вместе с этим чувством рождались различные вопросы:

…где смысл нашего явления в сей мир?

И я… зачем я родился?

Ведь я только что начал входить в осознание себя

человеком: внутри загорался огонь благих желаний,

свойственного молодости искания совершенства, порывы

к свету всеобъемлющего знания. И все сие отдать? И таким образом!

Кому и для чего?

Ради каких ценностей?[70]

Такие вопросы вызывали в нем ощущение смерти с особой остротой, вели к осмыслению бытия. Позже он понял: это был не просто переход от детского возраста к подростковому, как у большинства детей, а божественный дар памяти смертной. И этот дар — память смертная — преследовал его постоянно на протяжении всей жизни. Однако тогда он ничего не знал об этом даре[71].

Вопрос был откровенным: "Вечен ли я, как и всякий другой человек, или все мы сойдем во мрак не-бытия?" Сей вопрос не был выработкой ума или мысленным упражнением: он обжигал сердце подобно "неоформленной массе раскаленного металла". Глубоко в сердце укоренилось "странное чувство", не похожее ни на что другое из его переживаний: чувство "бессмысленности всех стяжаний на земле"[72].

В первой главе, "Благодать смертной памяти", старец описывает, анализируя, тогдашнее состояние, которое приготовило его к последующим великим опытам. Он с благодарностью высказывается об этом периоде: "О, ужасы этого благословенного времени! Никто не в силах добровольно пойти на эти испытания"[73].

Хотя внешне он был тогда спокоен и жил привычной жизнью, но в глубине существа его занимали проблемы бытия. Даже во время Первой мировой войны с сокрушительными для всего мира последствиями внимание старца занимало скорее его "внутреннее крушение". Вопросы возникали последовательно, один за другим. "Если я умираю действительно, т. е. погружаюсь в "ничто", то и все другие, подобные мне люди, также бесследно исчезают. Итак, всё суета; подлинная жизнь нам не дана. Все мировые события не больше чем злая насмешка над человеком"[74].

Осознание и переживание смерти вышло за пределы его собственной жизни: "одним меньше", — и принимало характер всемирного богословского противоречия. Через смертную память он жил внутри себя смерть всего: людей, земли, вселенной и даже Самого Бога, "Творца мира". Все поглощается "тьмою забвения". И старец признается: "Овладевший мною дух отрывал меня от земли, и я был брошен в некую мрачную область, где нет времени"[75].

Это "вечное забвение как угасание света сознания" наводило на него ужас и сокрушало его. Перед ним постоянно возникало "видение бездны". Глазами он видел землю, как обычно, но, как он пишет, "в духе я носился над бездонной пропастью". Немного позже прибавилось и другое "явление". "Предо мною мысленно возникла преграда, которую я ощутил как свинцовую толстую стену. Ни один луч света, умного света, не физического, как и стена не была материальною, не проникал чрез нее. Долгое время она стояла предо мною, угнетая меня"[76].

Он видел, что вместе с его смертью с ним умирает весь мир и даже Сам Бог. Это привело его к мысли, что человек "является <…> центром мироздания. И в глазах Бога, конечно, он драгоценнее всех прочих тварных вещей"[77].

В этот период жизни он пребывал в неведении о великом даре памяти смертной, о которой он узнал позднее, читая творения святых отцов Церкви. Но именно это неведение помогло ему, носителю сего божественного дара, не впасть в тяжкий грех тщеславия[78].

Это внутреннее состояние не раз приводило к большому искушению: "Я был испытан не раз страшными помыслами — гнева на Создавшего меня". Будучи не в силах понять все, что происходило с ним, он вступил в борьбу с Богом и мыслил о Нем как о "враждебном Властелине". В нем рождался гнев от лица всех людей, которые живут этой ужасной жизнью, и, как он пишет, "я сожалел, что нет у меня такого меча, которым было бы возможно рассечь "проклятую землю"[79] и тем положить конец отвратительному абсурду"[80].

Задумываясь над состоянием всего мира, он пишет: "По какой причине необходим этот сложный процесс творения "из ничего" сынов Божиих, т. е. создание нашего духа в теле, образованном из элементов земли? Как возможно, чтобы дух, подобный Абсолюту, сочетался с землей? Дух наш зажат, как в тиски: он бессмертен по своей природе, а наше тело подвержено распаду и смерти. И вследствие этого происходит напряженная борьба: дух стремится к Богу, хочет увидеть и тело бессмертным и способным сопровождать его в восхождении. Но тело влечется вниз, к земле, из "которой взято", и передает духу свою смертность"[81].

Все это не поддавалось осмыслению, и, изнемогая от непрестающих внутренних конфликтов и неразрешимых противоречий, он делал попытки поставить себя в положение Творца и размышлял: "Как бы я создал мир?" С таким вопросом, как говорит старец Софроний, "заключенный в темноте и тишине", он "сосредоточивал свою мысль на этом задании"[82].

Память смертная присутствовала всегда, ее порождал и трагизм человеческого существования во время войны России с Германией, приближавшейся к концу, и трагизм гражданской войны в России[83].

Особенно поражает один эпизод, где говорится об опыте памяти смертной. Когда он сидел за своим столом и читал, подперев голову рукой, вдруг он ощутил, что держит в руке свой череп и мысленно смотрит на него извне. Он спросил: "Предо мною еще целая жизнь; быть может, сорок или даже более лет полных энергии… И что же?" Пришел ответ: "Если и тысячу лет… а потом что?" Тогда он обрел осознание вечности: "И тысяча лет в моем сознании кончалась прежде, чем была оформлена мысль"[84].

Эта память смертная, связанная с вечностью, выражалась по-разному. Он видел людей "умирающими": они вызывали у него жалость. Он не желал ни славы от "мертвых", ни власти над людьми. Он не ждал от них любви. Он презирал материальное богатство и не ценил интеллектуальное. Он не желал "счастливой жизни". Он пишет: "Мой дух нуждался в вечности, и вечность, как я понял позднее, стояла предо мною, действенно перерождая меня. Я был слепой, без разума. Она, вечность, стучалась в двери моей души, замкнувшейся от страха в самой себе"[85].

Однако та горечь смертной памяти, которую он переживал глубоко и напряженно, не проникала в его "глубокое сердце", в котором оставалась надежда, шедшая дальше всех пределов внешнего "пароксизма отчаяния": "Всемогущий не может быть иначе как благ"[86].

Одновременно с этим память смертная и борьба с Богом удерживали его "между временной формой бывания и вечностью", и эта вечность переживалась с отрицательной стороны. И это состояние вместе с надеждой породило в нем молитву[87].

Это состояние причиняло ему невыносимую боль, которую старец называет "святою". Незримый огонь пожигал его, но внутри него таилась "смутная надежда", побеждавшая страх вступить "на болезненный путь". Болезненность сердца несколько раз приводила "в восторг" его "дух", и, как он пишет, "я удивлялся, как Бог сотворил мою природу способной переносить страдания, через которые мне открылись неведомые прежде глубины молитвы". В какие-то моменты он, несмотря на боль, тихим голосом прославлял Бога. Тогда, как он пишет, "молитва выносила меня из тесного, как тюремная камера, мира, и дух мой жил в свободе беспредельности Бога моего"[88].

В начале жизни это напряженное состояние, поиск ответа на вопросы бытия постепенно привели его к восточному мистицизму. Как мы увидим далее, обращение к восточному мистицизму он рассматривал как великое падение, как "духовное самоубийство". Позднее откровение Божие привело его к великому покаянию и пламенному стремлению к Богу и, в конечном итоге, к созерцанию нетварного света. В "пламенной молитве", которая не покидала его ни наяву, ни во сне, он обращался к "еще недоведомому" или "забытому" Богу. Он достиг полного истощания, и тогда "совсем нежданно <…> некая тонкая как бы игла проткнула толщу свинцовой стены, и через создавшийся волосной канал проник луч света"[89].

Этот путь старца мы рассмотрим в следующих главах.

"Падение"

Адам с момента своего создания пребывал в общении с Богом через свой светозарный ум. Его ум был способен к общению с Богом и ангельским миром. Однако через ослушание заповеди Божией ум его помрачился, отождествился с рассудком и с окружающим миром, соединился с воображением. Апостол Павел, говоря о грехопадении Адама и вообще человека, пишет: "Потому что все согрешили и лишены славы Божией"[90]. Прародительский грех, как и любой грех, связан с оскудением славы Божией в человеке: человек более не способен приобщиться энергии Божией, позволяющей созерцать Его, поскольку ум человека помрачается и затемняется.

Последствием этого омрачения стало отпадение человека от истинного Бога и поклонение идолам. Апостол Павел пишет: "Но как они, познав Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, по осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся"[91]. Святой Григорий Палама отмечает: "Ум, отступивший от Бога, становится или скотоподобным, или демоноподобным, и, выступив за пределы естества, вожделевает вещей, чуждых естеству, и не знает сытости в своей алчности, всецело отдает себя плотским вожделениям и не знает меры удовольствия"[92]. Уместно здесь привести слова Христа: "Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?"[93] В учении святых отцов также говорится об омрачении в человеке образа Божия.

Отрицание славы Божией и подмена истинного Бога несуществующим богом, представлениями о "боге" или богах, идеями и человеческими учениями есть омрачение ума и повторение Адамова грехопадения. Грехопадение — это исход из рая, который есть общение с живым Богом. Об этом вспоминает Церковь в тропарях, которые поются в Прощеное воскресенье (вспоминая Адамово изгнание), а также в Великом каноне святого Андрея Критского в выразительнейшем месте: "Ум острупися, тело оболезнися, недугует дух, слово изнеможе, житие умертвися…"

Это грехопадение пережил и старец Софроний и помнил о нем всю жизнь. Он пережил опыт, схожий с опытом апостола Петра[94], — так он описывает свое великое падение.

Падением, подобным грехопадению Адама, было для него обращение к восточному мистицизму. Как Адам стал неспособным к общению с истинным Богом, так и старец утерял свой изначальный дар общения с живым Богом[95]. Говоря о грехопадении, он имеет в виду не нечто внешнее, что затрагивает общественный или нравственный уровень, а блуждание ума и сердца человека во всяком растлении.

Под "падением" он подразумевает, главным образом, свои занятия медитацией на протяжении семи или восьми лет: он считал, что восточное мистическое учение и "философия" "преисполнены величием" и превосходят "христианскую чувственную душевность" в заповеди "возлюби Бога и ближнего". В то время в его сознании понятие "личность-ипостась" отождествлялось с понятием "индивидуум".

Поиски юных лет привели его к восточной медитации, практике "самосозерцания" и к опыту "самообожения" — к "обращению к своему изначальному бытию". Воздействие оказали "книги об индийском мистицизме и встречи с людьми из тех стран, где тысячелетиями занимались этой мистической практикой". Естественно, как он признался позже, "выйти из этой аберрации — совсем не просто". Создается впечатление, что достижение совершенства происходит через преодоление личностного начала, как "временной формы бывания", вносящей ограничения в нашу жизнь. Необходимо "волею идти на распад или умирание человеческой личности в неименуемом океане чистого Бытия — сверх-персонального Абсолюта"[96].

Он считал, что Абсолют в понимании восточных религий превосходит "христианское понимание личности". Этот восточный опыт затрагивал интеллект, выступая как "аскетические совлечения всего относительного". То было заблуждением, отдалявшим его от "истинного Бытия" и вело "к не-бытию"[97].

Тогда он не понимал смысла личности в Боге и в человеке. Как говорит он сам, "вследствие столь существенного пробела в моих познаниях я увлекся мистической философией нехристианского Востока. В моем безумстве я предполагал найти в ней исход из ямы, в которую я погружался. Немало драгоценного времени потерял я из-за этого"[98].

Он посвятил себя занятиям трансцендентальной медитацией. "Умственная аскетика состояла в том, чтобы чрез мысленную и волевую сосредоточенность совлечься материальности тела с его чувственностью; затем идти дальше — к всетрансцендирующему чистому Бытию чрез отречение от личного начала, и мышления, и прочих форм космического бывания". Все эти усилия были служением "богу философов, не-сущему подлинно"[99].

Вначале занятия трансцендентальной медитацией давали ему покой от мучивших его многочисленных вопросов бытия, эти занятия принесли ему "моменты интеллектуального услаждения", поставляли его выше окружающей его среды. Однако он не мог мыслить об "абсолютном Начале как персональном бытии". Он пребывал в заблуждении[100].

Сосредоточение на себе и трансцендентальная медитация отдалили старца от Бога его детства и привели к "тьме неведения" и "отказа", к своеобразному исступлению. Именно тогда он увидел свой ум-рассудок "как свет". В тот период он, с одной стороны, был несом "всеобщим потоком" к Вечности как к "не- сущему", с другой стороны, он "напряженно искал выражения в картине красоты, свойственной едва ли не всякому природному явлению". Некоторым этот период может показаться "полным вдохновения", но для самого старца это было "самоубийством в метафизическом смысле"[101].

Рассказывая о видении интеллектуальной энергии как света во время трансцендентальной медитации, старец поясняет: "Мир умных созерцаний по-своему лучезарен. Да и наш ум все же является "образом Ума первого", Который есть Свет. Интеллект, сосредоточенный на метафизических проблемах, может потерять восприятие времени и вещественного пространства, как бы выйти за их пределы. Именно в таких случаях мой ум виделся мне светом". Старец утверждает, что этот мысленный свет качественно отличается от несозданного света Божия[102].

Сегодня благодаря исследованиям в области неврологии известно, что человеческий мозг через действующие в нем химическую активность и электрическую энергию, при полной самоконцентрации, может достичь мысленного просветления — так совершаются открытия. Однако это состояние очевиднейшим образом отличается от созерцания нетварного Божественного света. Как поясняют святой Диадох Фотикийский и святой Григорий Палама, просветление ума есть не что иное, как Божественная энергия, которая просвещает ум человека, очищенного от страстей, это — преддверие созерцания нетварного света просветленным умом. Мысленный свет, видимый в результате самоконцентрации и человеческого усилия — это одно, а благодать Божия, которая просвещает чистый ум и возводит созерцающего к видению Бога, — это другое.

Свидетельство старца Софрония — очень важно: оно показывает нам разницу между медитацией и божественным откровением, различие между тварным светом ума (рассудка), диавольским светом и светом Божественным. Подобные свидетельства не встречаются в святоотеческой литературе, поэтому написанное старцем имеет огромное значение, особенно в наше время, когда люди не видят различий между достижениями разума, восточными религиями и божественным откровением, данным миру Христом. Старец пишет:

С детских лет я вошел в молитву. Но настал такой день, когда на одной московской улице, утром, в мой ум врезалась мысль: Абсолют не может быть "личным", и вечность не может заключаться в "психике" евангельской любви… Странным было сие событие; сила мысли была подобна удару молота. Навсегда запомнилось мне то место… Я стал с некоторым насилием над собою отрываться от молитвы и склоняться к медитации не-христианского типа. Вскоре после сего, однажды ночью, я был разбужен непонятным для меня образом. Я увидел всю комнату, наполненную разорванными кусками вибрирующего света. Душа моя смутилась; я почувствовал отталкивание от сего видения; я бы сказал — нечто вроде неприязни, смешанной с некоторым страхом, подобным боязни аспида, вползшего в твой дом. Я вышел из моей комнаты в столовую, провел там несколько минут и затем возвратился к себе. Света больше не было, и я снова заснул.

Несколько позднее, во время моих медитаций, возраставших в смысле сосредоточенности, я видел мою мыслящую энергию подобною свету — несильному; свет сей бывал внутри черепной коробки и вокруг нее; сердце же при этом не участвовало, живя отдельно от мозга.

Много лет спустя, уже после посещения меня милостию Бога вышнего, я заметил, что нетварный свет — спокойный, целостный, ровный; [он] воздействует на ум, на сердце и даже тело. При созерцании его все существо пребывает в состоянии, которого не знает "земля". Сей свет есть свет любви, свет разума, свет бессмертия и дивного мира[103].

Увлечение восточным мистицизмом предстало духу старца Софрония как период духовной слепоты и отдаления от живого Бога детских лет, хотя казалось ему тогда, что он "восходил дальше-выше Евангелия"[104].

"Возвращение ко Христу" — "Я есмь Сущий"

Сын, Слово Божие, Своим вочеловечением воздвиг человека к прежней славе и вознес его еще выше, поскольку Сам Он — безгрешный, Он воспринял смертную и страстную человеческую природу и обожил ее. В деле Божественного вочеловечения проявляется любовь Божия к человеческому роду.

Человеколюбие Божие проявляется лично к каждому человеку, которого Он призывает войти в новую жизнь и обратиться от мрака неведения к евангельскому свету. Не об этическом обращении идет речь, а об онтологическом возвращении в рай. Это обращение совершается не через размышления о благочестии, а через откровение Самого Бога. В какой-то момент Сам Бог являет Себя, и тогда человек постигает глубину своего падения.

Апостолу Павлу явился Сам Христос в нетварном свете и спросил его: "Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?"[105]. До этого момента Савл думал, что боролся с новой ересью во имя ветхозаветного Бога, Которого он, однако, не познал как Личность. Христос же открыл ему, что Он есть Личность, Живой, что Он есть Слово Божие, Которое явилось пророкам как бесплотное Слово и вочеловечилось ради спасения людей, и что Он есть Глава Тела Церкви.

То же случилось и с апостолом Петром, когда тот отрекся от Христа. По свидетельству евангелиста Луки, тогда Господь, обратившись, взглянул на Петра; и Петр вспомнил слово Господа, как Он сказал ему: "Прежде нежели пропоет петух, отречешься от Меня трижды". И, выйдя вон, горько заплакал[106]. Плач и тотальное глубокое покаяние объяли апостола Петра, когда на него воззрел Христос, пронзив все его существо энергией — откровением Петру о его великом падении.

Это мы видим и в притче о блудном сыне. Покаяние младшего сына в притче произошло не под гнетом чувств, рассудка или человеческих состояний и стремлений, а от воспоминания любви отца и жизни в отчем доме. Придя же в себя, сказал: "Сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода! Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих". Встал и пошел к отцу своему[107].

Апостол Павел говорит о Божественном озарении сердца: "Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил наши сердца, дабы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа…"[108]. Бог открывает Себя через Свою Божественную энергию, ум отделяется от рассудка, просвещается, и тогда в сердце совершается умная молитва сама по себе или, лучше, обоюдно — в Святом Духе.

Старец Софроний несколько раз описывает свое обращение к истинному Богу. Конечно, нелегко проследить его путь: с одной стороны, в духовной сфере нельзя все разложить на последовательные стадии, а с другой, путь старца — долгий. Однако мы постараемся хотя бы отчасти растолковать, что старец пишет об этом духовном состоянии.

Старец утверждает, что его искание Бога вне Христа было "аберрацией", из которой никогда не вышел бы своими силами. Он пишет: "Не вижу путей рассказать последовательно о духовных событиях того времени"[109].

Первым событием было главное откровение:

Как бы вдруг — мне стало ясным до очевидности, что мое искусственное погружение в отвлеченную умную сферу не приведет меня к достоверному познанию о Перво-Начале всех начал. Чрез мои аскетические совлечения всего относительного я не достигал реального единения с Искомым мною. Мои мистические опыты носили негативный характер. Не "чистое Бытие" представало предо мною, но смерть для всего меня, включая мое персональное начало[110].

Старцу открылось, что единение с Богом совершается через любовь, и евангельское ""любить" теперь проникло в сердце мое и ум как свет истинного познания"[111].

В другом месте старец использует образ "малой ладьи", которую шторм швыряет по волнам темной ночью. Так и его ум то восходил на вершину некоей волны, то снова другою бывал брошен вниз с гневом. Однако затем Бог, Который искал возможность спасти его, поставил пред ним "текст библейского, Синайского откровения: "Аз есмь Сущий"[112]. Бытие — это Я, Бог, абсолютный Владыка всех звездных миров — персональный — Аз есмь. С этим именем открылись для меня дали, убегающие в недосягаемость. Не в порядке отвлеченного мышления, но бытийно сей личный Бог стал для меня очевидностью, которую я жил всем моим существом. Весь строй моей духовной жизни преобразился"[113].

Сопоставив эти две, отрывка, мы видим, что открытая старцу истина, что Бог личный — "Я есмь Сущий", — не была ни медитацией, ни благочестивым рассуждением. Это действительно было прозрением, которое определило всю его последующую жизнь. Это видно из того, что пишет сам старец: мысль "возникла во мне ясно до очевидности": Бог "Сам искал случая явиться" и "Бог стал для меня очевидностью", вместе с которой "весь строй моей духовной жизни преобразился".

По-видимому, речь идет о важном духовном опыте, сходным с откровением Моисея, которому Бог сказал: "Я есмь Сущий"[114]; апостола Павла, которому Он сказал: "Я Иисус, Которого ты гонишь"[115]; Константина Великого, который увидел крест и слова: "В нем победиши". И затем мы видим результаты откровения. Так Христос совершает спасение человека, так Он уготовил Своих учеников к следованию Ему, чтобы быть им свидетелями Его страданий и креста, видеть Его воскресшим и получить Святой Дух в день Пятидесятницы.

Согласно учению святого Григория Паламы, пережитое в тот момент старцем Софронием было озарением, началом созерцания света. Святой Григорий Палама пишет, что чистая молитва, в которой ум человека совлекается всего сущего, — ценнее отвлеченного (рассудочного и схоластического) богословия. Однако такое созерцание еще не есть единение с Богом: на человека должен сойти Святой Дух. Старец Софроний называет это состояние "мраком совлечения". Святой Григорий Палама пишет, что в богосозерцании есть "и начало, и то, что после начала, отличающиеся друг от друга, словно тусклое и ясное, а конец его — безграничное восхождение, как восхищение в откровении"[116].

По святому Макарию Египетскому:

Есть ощущение, есть видение и есть озарение. И кто имеет озарение, тот выше имеющего ощущение. У него озарен ум; а сие значит то, что получил он некоторое преимущество пред имеющим ощущение, ибо сознал в себе некую несомненность видений. Но иное есть откровение, когда душе бывают открыты дела великие и Божии тайны[117].

Озарение, которого удостоился в тот момент старец Софроний, было выше отвлеченного рассудочного богословия и даже выхода из материального мира. Этот опыт — начало созерцания Бога. Как пишет святой Григорий Палама, "одно дело — озарение, другое — достаточное созерцание светом и еще новое — видение вещей в свете, когда отдаленное встает перед очами и грядущее явствует как настоящее"[118]. Первый опыт старца Софрония был истинным озарением. Позже, как мы увидим, старец сподобился и "постоянного видения" света, когда Божественный свет много дней пребывал в нем и вокруг него и он жил во свете.

Озарение "Я есмь Сущий", которое пережил старец Софроний, не было призрачным явлением, неким мысленным прилогом, возникающим и пропадающим, как молния: оно было истинным. Призрачным называется не-сущее видение, "быстро исчезающее и ускользающее", которое, как только исчезает, возникает, и как только возникает, прекращается, как молния и гром, как слова и мысли (рассудок). Святые отцы же озарение светом рассматривают как "длящееся и не мелькающее перед наблюдателем наподобие молнии, слова или мысли"[119]. Другими словами, откровение Божие "Я есмь Сущий" не было чем-то призрачным, что возникает и пропадает. Оно есть проявление Божественной энергии, поскольку имя Божие являет энергию Божества.

Варлаам говорил, что ви́дение несозданного света есть виде́ние, которое возникает и пропадает, как молния, и является обычным символом, который нечто обозначает[120]. Святой Григорий Палама возражал подобным схоластическим взглядам и провел грань различия между природными, обычными и призрачными символами.

"Природные символы" неотделимы от природы обозначаемого, "например, при наступающем восходе солнца заря есть природный символ его света; и природным символом жгучей силы огня является тепло", а гром — естественный символ молнии. "Обычные символы" не зависят от обозначаемых предметов, они самостоятельны, как флаг государства или знамя войска, знаменующее взятие города. "Наконец, символ, не существующий самостоятельно, не бывает ни прежде, ни после обозначаемого, потому что для него это невозможно, но, ненадолго появившись, он сразу переходит в небытие и совершенно исчезает"[121].

Свет преображения Христова есть слава Божественности Христа. Это есть не обычный символ и не виде́ние, но само Царство Божие.

Старец Софроний достоверно знал, что свет, который он видел, был славой Божества Христа, нетварной энергией Святой Троицы, истинным светом. Старец отличал его от чувственного и диавольского света и от света человеческого знания. Этот свет сообщил ему познание Бога.

Священномученик Дионисий Ареопагит пишет, что "велико богословие и мало, и Евангелие и пространно, и велико, но при этом и кратко". Это означает, что богословие откровения может быть выражено одним словом, имея глубочайшее содержание. Он говорит: "Благая Причина всего и малоречива, и даже бессловесна настолько, что не имеет ни слова, ни мысли по причине того, что все Она сверхсущественно превосходит и неприкрыто и истинно изъявляется одним тем, кто нечистое все и чистое превзошел"[122].

Приведем также изречение Максима Исповедника: "Всякое слово Божие не многоречиво и не многословно; оно — едино, хотя и состоит из различных умозрений, каждое из которых есть часть [этого] слова"[123]. Откровение невозможно выразить даже многими словами: оно есть созерцание. Однако оно может быть сообщено при помощи слов. Так он объясняет: мужи божественные в какой-то момент получили от Бога откровение-познание через некое духовное созерцание и понятие, которое есть "неизреченные глаголы". Всю свою последующую жизнь они анализируют его в богословских изысканиях и проповедях, которые выражаются в тварных словах и понятиях. Следовательно, созерцающие принимают один "неизреченный глагол" и передают его во многих тварных "глаголах" и понятиях.

Это же мы видим и в данном старцу откровении, когда ему раскрылся смысл имени "Я есмь Сущий". Ему открылся Бог как Личность, как "Сущий". Эти три слова наполняли его сердце и выливались в богословие. Тогда ему открылся образ Христа, насколько он мог понести, преобразив и сделав его богословом. Повествование об этом опыте, говорил ли он или писал, было поразительным: это было "богословие фактов", богословский "рассказ". Мы видим это во всем письменном наследии старца, где говорится о свете лика Христова, но каждый раз и в каждой главе этот опыт раскрывается по-разному. Откровение Бога преобразило его ум в богословский: он богословствовал, выражая мысль в немногих, но богатых по содержанию словах.

Следовательно, по учению отцов Церкви, озарение светом есть созерцание личностного Бога, но то лишь начало созерцания, что отливается от созерцания как состояния. С озарением истинная благодать и энергия триединого Бога входят в сердце человека.

Из текстов старца мы не можем в полной мере проследить хронологическую последовательность его духовных опытов, но кажется, что после очевидного явления имени Божия "Я есмь Сущий" или одновременно с ним в его сердце вошла Божественная благодать. Старец пишет: "Я был доведен до истощания всех моих сил. Тогда, совсем нежданно для меня, некая тонкая как бы игла проткнула толщу свинцовой стены, и чрез создавшийся волосной канал проник луч света"[124]. Он говорит о вхождении в его сердце "небесного огня". "Как Его нежная, но могущественная рука уловила меня, когда я с упорством юного безумства устремился в меоническую пустоту? Огонь небесный проник внутрь, и сердце мое растоплено было его жаром"[125].

"Светоносное мгновение" явления божественного откровения "Я есмь Сущий" и вхождение огня веры в его сердце описаны и в другом месте. Старец описывает явление Того, Кто сказал: "Я есмь Истина"[126], — и то мгновение, когда ему открылась истина, он называет "светоносным", это мгновение вывело его из ада "смертоносного мрака". Он говорит об "огне веры" Христовой, которая вошла в его сердце "как острие ножа". Конечно, он знал, что он еще не достиг "живой Истины", но само это вдохновение преобразовалось в чувство "Ее присутствия" внутри него[127].

Это было не просто ощущение присутствия, но вселение и сообщение живоносной истины, хотя и в начальной стадии; откровение о личном начале как в Бытии Божественном, так и в нас: мы, люди, как творения Божии, несем в себе "личное начало потенциально, не актуально", так как личному началу в нас предстоит актуализация. Эти мысли суть богословие откровения, а не философское размышление[128].

В своем духовном опыте старец достиг созерцания Бога в свете. Он пишет: "Когда я поверил в Божество Христа до полной несомненности, тогда меня осиял свет не от мира сего. И до некоторой степени, подобно Павлу, во свете Его я познал Его. Сначала я поверил живою верою, затем явился мне свет"[129]. Старец утверждает, что это было явление Царствия Божия: "Господь знает мою благодарность к Нему за то, что Он не пощадил меня "и не отступил, все творя, доколе не возвел меня" до видения Царства, пусть еще "отчасти""[130].

Величайший дар богословия есть дар различения тварного и нетварного, что является признаком подлинности богословия. Великая заслуга старца в том, что он провел грань различия между светом тварным, демоническим и нетварным светом Царствия Божия. Он говорит о многих видах "света и светов", которые он испытал: "свет" артистического вдохновения, "свет" философского созерцания, "свет" научного знания. Он был подвержен искушениям световыми явлениями, приносимыми духами неприязни: "Но уже в зрелом возрасте, когда я возвратился ко Христу, как к Богу совершенному, осиял меня свет безначальный. Сей дивный свет пусть в той мере, в которой благоволением свыше мне было дано познать, затмил все прочие, подобно тому как восходящее солнце не дает видеть даже наиболее ярких звезд"[131].

Эти слова старца можно сопоставить с учением святого Симеона Нового Богослова. Через явления нетварного света он получил истинное ведение Бога и вместе с тем мог отличать человеческое познание от Божественного, из света исходящего. Преподобный Симеон пишет: "Ведение не есть свет, но свет есть ведение, ибо в этом Свете, и чрез Него и из Него все бысть"[132]. Он глубоко ощущал присутствие Бога внутри себя, как и присутствие Его на небе:

Как я внутри себя поклоняюсь Тебе и как вдали Тебя созерцаю?

Как в себе усматриваю и на небе вижу Тебя?

Ты один знаешь, делающий это и сияющий, как солнце,

невещественно в моем вещественном сердце[133].

Старец Софроний прошел через ад смертной памяти, предуготовивший к созерцанию нетварного света. Он сознает, что Сам Бог попустил сие ради великой цели Своей, когда Бог, "не внимая его протестам, взял его в Свои крепкие руки и точно с гневом бросил в беспредельность созданного Им мира"[134].

Когда старец жил ад, тогда Божественный свет, будучи незрим, давал ему прозрение, показуя мрак, в котором жил. То был ад покаяния, которое совершается благодатию Божией. Это путь для всякого падшего человека, ведущий к созерцанию Бога. Старец выразительно пишет: "Глубока моя скорбь за самого себя, но там, впереди, я вижу свет"[135].

Так старец от дара памяти смертной был возведен к богооткровенной "очевидности" силы имени Христова, когда горячее пламя проникло в его сердце и он был возведен к созерцанию нетварного света. И все это сопряжено с явлением истины о Боге-Личности и о человеке-личности.

Об этом первом великом явлении Божием, которое возродило его, вернуло к общению с Богом и сообщило уверение, что Он есть истинный Бог, старец неоднократно пишет в своих книгах.

Он свидетельствует, что явление Божественного света исцеляет нас от слепоты: "Вне сего света мы не познаем греха; без него не раскрывается пред нами падение человека в своих подлинных измерениях. Лишь Дух Святой Своим наитием делает нас способными сначала видеть трагизм нашего собственного положения и чрез нас — затем переживать великую драму всей мировой истории человечества. Последствия падения — недуг, неизлечимый от земных врачей"[136].

Созерцание Бога, которое есть по сути своей богообщение, сделало его причастником Христу, Его страданиям, воскресению, вознесению и Пятидесятнице. Он жил, пусть отчасти, то же, что жил Христос[137].

Встреча с живым Христом — величайший дар человеку, и в свете Его познания все события жизни наполняются смыслом. Вся наша жизнь должна "служить приготовлению к встрече с Богом лицом к Лицу". Этот опыт "принадлежит мета-истории". "Кому было дано благословение сей встречи, тому вместе дается разумение богоявлений, описанных в Ветхом и Новом Завете"[138].

По святому Григорию Паламе, боговидец приобретает опытное живое познание Бога. Оно избавляет от слепоты, которая сопровождает чувственное и рассудочное познание. Свет хотя и действует как явление умственное и может быть видим умом через интеллектуальное чувство, но, изливаясь на рассудочные души, он избавляет их от ложного знания и таким образом возвращает "от многих правдоподобий к единому и цельному знанию"[139]. Знание вне Божественного света — это лишь мнения, т. е. многообразные воззрения, производимые воображением и чувствами. А знание Бога является плодом чистоты и достигается через свет, является цельным, чистым, "единообразным".

Сам Бог привел старца к органической вере, истине и познанию Его не потому, что Бог "уложился в схемы его мысли", а потому, что внутри старца происходил "глубинный процесс", который "действенно исцелял его ум и сердце". Этот процесс "то принимал форму медлительного и трудного прогресса, то внезапными вспышками отрывал меня от всего, что не Он. Думаю, что это было не иное что, как самооткровение[140] Бога внутри моего духа"[141].

После духовного сопричастия страстям, кресту, схождению во ад, воскресению и вознесению Христову старец Софроний понял, что ему было дано пережить опыт, подобный тому, что пережили пророки, апостолы и отцы Церкви, и так Христос стал его жизнью. Он пишет:

Говоря так, я вовсе не равняю себя ни с пророками, ни с апостолами или отцами, но улавливаю лишь некую долю аналогии, без которой было бы невозможно ориентироваться на нашем пути. Бог по безмерному смирению Своему не отверг меня, но давал мне созерцать Его нетварный свет[142].

Старец признается:

Христос стал моей жизнью; я возлюбил Его и не представляю себе никакой параллели Ему: Он единственный для меня Господь и Бог. Почти непрестанно болею я сердцем, страшась потерять Его милосердие за множество моих преткновений. Не без спора с Ним, не без многочисленных попыток уклониться от креста Его, я все же лобызаю его — крест Христов — и как-то несу посланный мне мой крест[143].

И ныне я благословляю Бога моего, соблаговолившего дать мне возрождение в покаянии горячем[144].

Этот опыт откровения "Я есмь Сущий", как и опыт созерцания нетварного света в течение трех дней, старец пережил, когда находился в Париже, прежде чем стать монахом на Святой Горе.

Приведем один святоотеческий текст.

Святой Симеон Новый Богослов в своих "Поучениях" рассказывает о некоем Георгии — очевидно, это сам святой до принятия монашества, — который в возрасте примерно двадцати лет жил в Константинополе и имел светский образ мыслей. Он общался с одним святым монахом, который сделался его духовным наставником. Духовник дал ему духоносные книги, в которых содержалось описание образа жизни монахов и рассказы о том, как они подвизались, в том числе и книгу "О духовном законе" святого Марка Подвижника. По изучении их, особенно книги святого Марка, Георгий возжелал увидеть Господа, его снедала любовь и стремление к Нему, и он "искал с помощью надежды высшую красоту, не призрачную". Через послушание указаниям старца он испытывал свою совесть и приносил покаяние воспеванием псалмов и, главным образом, молитвой "Господи, помилуй".

В то время он занимался светскими делами, домом одного патриция и попечением о дворцах, но одновременно с этим он жил напряженной духовной жизнью, проливал слезы, творил земные поклоны, молился со скорбью и стенаниями к Богородице и, как слепой, просил у Христа, словно Тот был рядом, милости и духовного прозрения. С вечера до полуночи он усердно молился.

Один раз, когда он произносил мысленно: "Боже, милостив буди мне, грешному", внезапно явилось Божественное сияние с неба, наполнив собою все. Юноша достиг исступления. "Ибо только свет видел он повсюду и не знал, ступал ли он по земле". Не было ни страха, ни заботы о мирском, он был свободен от всякого размышления, "но, всецело живя в свете невещественном, и, как ему казалось, становясь и сам светом, и забыв обо всем мире, плача и переполняясь невыразимой радостью и ликованием". Затем ум его вознесся на небо, и он увидел другой свет, "более яркий, чем первый, и над этим первым светом". Самым странным ему показалось то, что рядом с тем светом стоял равный ангелам святой старец, тот самый, который руководил им и дал ему прочесть книгу. Из данного видения становится ясно, что ему помогли молитвы того святого монаха. Так Бог показал высоту добродетели святого старца.

Это описание созерцания нетварного света юношей, который жил в миру. И когда, пишет святой Симеон Новый Богослов, это видение прошло и юноша пришел в себя, он был объят радостью и изумлением, плакал от всего сердца, и тогда вместе со слезами пришла сладость. Тогда он упал на постель и по крику петуха понял, что была полночь. Позднее зазвонили колокола к заутрене, и юноша поднялся, чтобы, по обычаю, помолиться, однако осознал, что не спал в ту ночь[145].

Наиболее важно, что нетварный свет явлен юноше — тому, кто жил и работал в миру, но пытался через наставления святого старца жить духовной жизнью в духе исихазма.

Плач

Видение Христа во славе породило в старце, некогда спорившем с Ним и отвергнувшем Его, великий плач, глубинное покаяние и неугасимое сокрушение. Когда человек увидит славу Христа, он естественным образом предается плачу о своем великом падении — он искал другого бога вне истины, вне Бога Откровения.

Христос в заповедях блаженства возвеличил плачущих: блаженны плачущие, ибо они утешатся. Конечно, плач есть следствие ощущения человеком духовной нищеты. Потому этой заповеди предшествует другая: блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное[146].

Покаяние является преддверием Царствия Небесного: оно есть состояние, в котором человек пребывает всю свою жизнь. Поэтому Христос начал Свою проповедь призывом к покаянию: "Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное"[147]. И, как мы знаем, покаяние не имеет конца; оно может принимать разную форму, ибо человек никогда не может совершенно уподобиться Христу, стать абсолютно таким же, как Он.

Плач есть горькое рыдание апостола Петра, которое характерно для всех истинных подвижников. Приведем несколько примеров.

Когда один монах попросил авву Пимена сказать "слово", тот ответил: "Началом подвига святые отцы полагают плач"[148]. Некогда авва Пимен, идя в Египет, увидел женщину, которая сидела на могиле и горько плакала. Он сказал при этом: "Если бы явились удовольствия всего мира, то и они не отрешили бы души ее от скорби. Так и монах должен непрестанно иметь скорбь в душе своей"[149]. Святой Иоанн Лествичник говорил о монахах: "Странник есть любитель и делатель непрестанного плача"[150]. А в другом месте тот же святой пишет: "Всякому слову предшествует помышление; память же смерти и согрешений предшествует плачу и рыданию"[151]. Святой Григорий Синаит пишет: "Без делания и жительства плача невозможно претерпеть зноя безмолвия"[152]. Святитель Иоанн Златоуст так описывает человеческую жизнь: "Скорби полно настоящее время и муки, смирения и порабощения, трудов и пота; а ты смеешься? — и продолжает: — Со слезами работай Богу, чтобы ты смог омыть прегрешения… Восплачем ныне, возлюбленные, чтобы воистину воссмеяться, чтобы воистину возрадоваться в свое время радостью чистой"[153].

Святой Григорий Палама так говорит о плаче в Боге, который ведет ко спасению. У тех, кто согрешает против Бога и приобретает осознание своих прегрешений, "пробуждается плач". Изобличение совести рождает отчаяние, и тогда невольные угрызения совести увеличивают в человеке сиюминутную боль плачем. Этот плач может стать причиной другого плача, который "уже не прекратится". Тогда Бог посещает человека и утешает его. Так в смиренной душе рождается плач, за которым следует утешение[154].

В падшем состоянии ум человека через чувства сорастворяется в том, что его окружает. Тогда внутри него рождается отвратительное ханжество. Святой Григорий Палама, рассказывая о пути человека к обожению, пишет, что когда ум человека отдалится от всего чувственного, и воспрянет от потока чувственных занятий, и будет наблюдать внутреннего человека, тогда, едва он увидит "приросшее, от блуждания долу, отвратительное лицемерие", он спешит очиститься плачем. И когда он срывает сие безобразное покрывало, его душа, уже не разрываемая грубо на части разнообразными сношениями, обретает мир, приближается к настоящему безмолвию, постигает через саму себя Бога, выходит за пределы своей природы и обоживается покаянием[155]. По мнению святого Григория, ум по благодати видит внутреннее устроение души и все ее безобразие, и так человек через плач ведется к обожению.

Старец Софроний с величайшей глубиной жил сей плач по Богу. Здесь мы приведем некоторые его тексты, в которых говорится о плаче, рожденном в душе через созерцание нетварного света и откровение "Я есмь Сущий": Бог есть Ипостась — Личность.

Бог дал ему благодать покаяния, в которой преобладала "безнадежная скорбь" в молитве с "ощущением огня". Это был "огненный пламень", который пожигал в нем нечто. По прошествии многих лет он понял сие переродившее его событие. Потому все эти годы были "тяжкие, но благословенные"[156].

"Огненное покаяние" есть великий дар Божий, неразрывно связанный и с опытом созерцания славы Божией и ощущением своего недостоинства. Через "огненное покаяние" человек может воспринять прикосновение к нему бессмертного дыхания Бога, а созерцание Бога делает покаяние "более пламенным"[157].

В своих текстах старец говорит о "покаянном порыве", который бывает "всепоглощающим" и "не знает конца", так как совершенство есть свойство Бога, и через "покаянный порыв" "в темницу души проникает свет несозданного Солнца"[158].

Живя покаяние, он познал, как через это покаяние перерождается человек. Оно есть предвосхищение Царства Божия. "Но сие дело требует великого терпения" в "томительных для сердца и ума колебаниях", а "совершенная <…> неколеблемость явится заключительным на вечность даром Бога, Спасителя нашего"[159].

Конечно, старец жил покаяние по благодати: это не психологическое или патологическое состояние, а, прежде всего, факт богословского порядка. Проявления кающегося человека "не суть ни нервное расстройство, ни следствие неудовлетворенных страстей похоти, ни психологический конфликт, ни потеря разумного контроля; нет в них и какой-либо иной патологии. Совсем нет. Они, эти страдания, по природе своей принадлежат иному плану бытия". В начале покаяния "весь человек страдает; но духовные страдания по Богу не убивают человека, а оживотворяют. Этим путем человек <…> освобождается от живущего в нем закона греховного"[160].

Покаяние выражается в слезах, которые бывают разных видов. Один афонский старец насчитывал до двенадцати разновидностей плача, но старец Софроний, ссылаясь на его слова, пишет, что хотя он и "познал разные виды плача", но никогда ему не приходила мысль их подсчитывать[161].

У святых отцов говорится о слезах плача, преображающих существо человека. В одном из стихотворений святой Симеон Новый Богослов ведет речь об умилении и слезах, которые, как вода, очищают человека:

Когда человек придет в умиление и прослезится,

Тогда и сие называется водою, ибо очищает,

Соединяясь со слезами, омывает всякую скверну.

Этот плач угашает гнев. Затем приходит кротость:

Когда же плач угасит раздражительность сердца,

При его содействии, он именуется кротостью[162].

В другом месте святой Симеон пишет: "О слезы, льющиеся от божественного озарения, и само небо отверзающие, и дающие мне божественное утешение!" И заканчивает описание своего опыта словами: "Где много слез, братья, вместе с истинным познанием, там и Божественного света сияние"[163].

Обычно старец говорил не о слезах, а о плаче и рыдании. Рыдание в аскетической традиции есть слезы со стенаниями, болью, страданием и ненавистью к себе. Старец в своих книгах говорит о "глубоком плаче", охватившем его. Он чувствовал, что душа его "как маленькое беспомощное существо повисала над пропастью в великом страхе". Он видел себя самого пораженным язвами и до конца неспособным к Царству Божию. Но все же осознавал, что "он в руках своего Создателя"[164].

Этот неудержимый плач родился через видение нетварного света из ощущения состояния своего падения и затем падения всего мира. Когда через божественное откровение подвижник стяжавает сознание своего единства со "всем Адамом", тогда молитва становится подобной молитве Христа в Гефсимании. Именно это произошло в пустыне Святой Горы во время Второй мировой войны, когда старец "горько рыдал за мир в целом"[165].

Сам старец пишет, что до некоторой степени понимает падение апостола Петра, который отрекся от Христа и затем предался плачу. Падением же старца было увлечение трансцендентальной медитацией, и для него это было повторением Адамова грехопадения. Однако с явлением ему Бога он "ужаснулся", и молитва его характеризовалась неприязнью уже к самому себе, его охватил "великий трепет", он почувствовал, что "стоял как бы на Страшном суде высочайшего трибунала", и он "молился не оформленными словом воздыханиями сердца". Во время такой молитвы он "терял ощущение своего тела", и его "дух входил в некую умную сферу, границ которой невозможно достигнуть; быть может, потому, что их и нет". В этой "духовной бездне" его душа искала только Бога. И тогда Бог благоволил прийти к нему. Таково сделанное старцем Софронием описание "чистой молитвы", о которой так много писали отцы Церкви[166].

Истинное покаяние по благодати выражается не только в слезах, но и в глубоком ощущении своего недостоинства. Речь идет о некой атмосфере покаяния, рожденной как духовный факт, а не психологическое, чувственное состояние. Старец после созерцания живого Бога осознал себя "подлым преступником": он оставил живого Бога и устремился к надличностному абсолютному бытию. Он рассматривал это "как самоубийство", т. е. "как отпадение в вечности от своего Творца". И, как он пишет, "я ненавидел себя, и десятилетия проливал слезы от горя моего и стыда моего"[167].

Его охватил "ужас" и "отчаяние", которое, однако, не ввергло его в безнадежность: присутствие живого Бога укрепляло его. Но даже когда Бог явился старцу, в нем странным образом возрастало отчаяние. Старец пишет: "Даже когда Он был со мною и во мне, я не мог прекратить плача о моем грехе, который предстал во мне в своей метафизической сущности превосходящим все видимые преступления. Сильное желание порвать со всем прежним принимало форму ненависти к себе в моем прошлом. Положительная сторона отталкивания от моих страстей была в том, что оно являлось в то же время актом становления моего в открывшемся мне Боге"[168]. Все его существо заполнило ощущение, что он — преступник, и это породило в нем "священный ужас". Он "молился как безумный", и ему "были даны длительные часы такой молитвы"[169].

Христос говорил, что Его истинным ученикам свойственна "ненависть" к самому себе. Конечно, он имел в виду не патологическую ненависть, а "святую ненависть", сопряженную с великой любовью к Богу и отвержением всякой иной, эгоистической, любви, всякого греха, который таится внутри и может проявляться по-разному. Христос сказал: "Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником"[170]. Невозможно, чтобы Христос, Который учил людей любить всех и почитать родителей, имел в виду страстную ненависть к другим людям — Он говорит о ненависти по отношению к себялюбию, к самому греху.

Старец в своих книгах рассказывает о "святой ненависти", о "благодати отчаяния" и "ненависти к себе", которую дал ему Бог, когда Сам явился ему и открыл безобразность и безобразие его искаженного "я"[171]. Истинное покаяние по благодати доходит до ненависти к себе, которая является предпосылкой к тому, чтобы освободиться от "следов люциферического падения" и достичь созерцания света[172].

Старцу было дано "узреть духом Христа <…> молящимся в Гефсимании", и подвижник "возненавидел себя как он есть" за муки Христа, в которых и он был повинен сам через свое падение[173]. Эта благословенная ненависть к себе породила в нем великий мир: через нее он получил опыт созерцания нетварного света и Царства Божия.

Святая ненависть к себе связана с аскетической добродетелью "самоосуждения", которая дарована всем, кто живет жизнью в Духе. Через созерцание нетварного света подвижник приходит к самоосуждению и "нисходит в темные пропасти". И "как сверкнувшая в ночи молния, угаснув, делает тьму непроглядною", так и он видит свой "внутренний мрак, подобный сгущенной массе отвратительной нечистоты". Это увеличивает его страдание и покаяние[174].

Из написанного старцем о плаче, о пламенном покаянии, о ненависти к себе, о переживании ада и о видении живого Бога можно оценить, насколько значимой была его встреча со святым Силуаном Афонским и с его откровением: "Держи ум свой во аде, и не отчаивайся". Оба пережили подобный опыт.

Всю жизнь старец Софроний провел в плаче по Богу, из-за чего он стал простым, мирным и кротким, что передавалось его собеседникам. Он получил от Бога благословенный и святой огонь, о котором Христос сказал: "Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!"[175] Христос Своим явлением зажег в нем этот святой огонь, соделав его пламенным и огненосным.

"Порыв к Богу"

Плач по Богу не есть нечто отрицательное: он не порождает чувства отчаяния и безнадежности. Это положительное действие, исцеляющее внутренние раны человека. В этом состоянии можно заметить "порыв к Богу". Этот "порыв" выражается во многих формах, но здесь мы отметим две из них.

Первая — это желание соблюдать заповеди возлюбленного Христа. Плачущий берет на себя подвиг исполнять только волю возлюбившего его Бога. Царь и пророк Давид пишет: "По слову уст Твоих, я охранял себя от путей притеснителя"[176]. Апостол Павел говорит о "ниспровержении всякого превозношения, [дерзостно] восстающего против познания Божия" и о "пленении всякого помышления в послушание Христу"[177].

А вторая, как следствие порыва к Богу, есть жажда Бога и искание Бога, т. е. желание найти покой и обрести уверение прощения своего падения. Это есть неутолимая жажда Бога: "Как лань желает к потокам вод, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие! Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: "Где Бог твой?""[178]

В этом состоянии рождается сердечная умная молитва, сердце горит днем и ночью именем Божиим, которое есть энергия Бога. Тогда человек чувствует себя подобным ученикам Христа на пути в Эммаус. Когда с ними, удрученными, беседовал Христос, в них загорелось сердце, и они сказали друг другу: "Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?"[179]

Порыв к Богу связан с влечением любви, неутолимой жаждой, сердечным горением. Эти состояния можно во множестве встретить в святоотеческой литературе. Мы приведем несколько мест из книг святого Симеона Нового Богослова, жизни и учению которого подобны жизнь и учение старца Софрония.

Стремление к Богу, святая любовь, божественное влечение теснейшим образом связаны с созерцанием красоты лика Божия. Это влечение святой Симеон называет уязвлением, которое приводит человека в исступление и забвение чувственных вещей. Святой Симеон пишет: "Неизреченная красота Явившегося поразила сердце мое и подвигла к беспредельной любви, любовь же не дала уже мне обратиться опять долу, но я радовался, как совсем исторгшийся из уз плоти и, однако же, все же пребывающий целым человеком"[180]. Из этого отрывка ясно, что с созерцанием света соединено божественное влечение, от него происходит исступление, но человек не исчезает.

Это влечение, связанное с уязвлением сердца, имеет иную природу и необъяснимо с точки зрения психологии и чувств. В одном из гимнов святой Симеон наглядно объясняет сие:

Видя Тебя, я уязвляюсь в глубине сердца

И, не будучи в состоянии взирать на Тебя,

Не могу, однако, выносить и того,

Чтобы не видеть Тебя[181].

Память этой любви хранила свет Божий в его сердце, и он пишет: "От сладости ее стал я восхищенным вне себя; престало действие телесных чувств моих, вышел я мысленно из настоящей жизни"[182].

Он пишет об этом качестве "святой любви": "О святая любовь… Ибо ты — конец закона, ты, объемлющая меня, согревающая меня и воспламеняющая сердце мое к безмерному возлюблению Бога и братии моих"[183].

Здесь следует подчеркнуть, что слова "объемлющая", "согревающая", "воспламеняющая сердце", "безмерное возлюбление" указывают на состояние, далекое от состояния обычного человека, и свидетельствуют о пламенном опыте богови́дения, что возводит человека "возлюблением" и "порывом" к Богу.

Этот "порыв" ощущается в текстах старца Софрония и отражен даже в словах, которыми старец повествует об этом явлении. Приведем несколько отрывков.

Вначале речь идет о действии слова Божия, заповедей Христовых. Божественное слово, согласно старцу, есть не просто заповедь, имеющая ту же природу, что и закон, — это энергия Божия, которая действует в сердце человека, "разрывая его очерствевшую ткань" и возрождая его[184].

С таким сознанием он подвизался "хранить заповедь Божию". Он говорит о страшном даре "таинственного хождения по канату, натянутому через бездну, связующему два конца ее. Скоро это преложилось в видение рук распятого Христа"[185].

Примечательно, что чувство бездны "преложилось в видение рук распятого Христа", что он "бывал распят учением Христа" и, более того, что ему "предстало висящее на кресте тело Господа подобным чудному мосту между небом и землею". Вся эта сцена, и в особенности фраза "мне предстало", указывает на то, что речь идет об опытном откровении, а не о некоем образе, порожденном воображением или рассудком. Это описание говорит о богословской важности заповедей Христовых.

Важно отметить, что в духовной жизни, в подвиге перерождения сочетаются периоды богооставленности "вместе с предельным напряжением соблюдать заповеди Божии". В этом состоянии чем больше человек чувствует свою оставленность Богом, тем больше он стремится к исполнению Его воли. Именно это происходит с человеком, который вкусил явление Божие[186]. Старец десятилетиями молился, чтобы Бог дал ему вдохновение следовать за Христом, куда бы Он "ни пошел". Кто любит Христа, хочет следовать за Ним и исполнять Его волю везде и во всем, вплоть до Гефсимании и Голгофы[187].

Старец Софроний был человеком молитвы. Уже с юношеского возраста он приобрел навык к молитве. Но когда он познал Христа в Его самооткровении, тогда молитва стала для него естественным состоянием духа. Говоря о молитве, он много раз упоминает "неутолимую молитву", "непрестанную молитву", "неудержимое стремление к болезненному покаянию", "чистую молитву", "жажду Бога", непрерывное обращение к Богу и т. д. Эти фразы показывают огромную глубину молитвы старца Софрония[188]. В другом месте он пишет, что "молитва принимает характер стремительного потока"[189].

Старец Софроний погрузился в молитву еще до монашества и затем, еще глубже, в монастыре Святого Пантелеймона на Святой Горе, в пустыне Святой Горы и в келии Святой Троицы недалеко от монастыря Святого Павла, — и это состояние молитвы отражено в его книгах. Особое внимание он уделяет описанию молитвы в пустыне, в пещере: это была "исключительная привилегия" отдаться "такой беззаботной молитве", которая владела им "месяцами"[190].

Молитва совершалась с неутолимой жаждой. Его душа жаждала Бога и была влекома силой, дающей ему радость и вместе с тем связанной с болью[191]. Эта жажда Бога стала его постоянным состоянием, и внутри него творилась непрерывная молитва. Он пишет: "Дух мой в воздыханиях неизреченных тянулся к живой истине"[192]. И в другом месте он признается, что молитва творилась непрерывно, даже во время сна. Им овладевал плач, и боль души от разлуки с Богом бросала его на пол пещеры. Молитва имела такое напряжение, что его "ум, сердце и тело — все соединялось во-едино, тесно, туго, подобно крепко стянутому узлу". Моментами молитва переходила в видение света[193].

Старец использует много образов и эпитетов для описания великой молитвы, которая им владела. Он говорит о "пламенной молитве", о "безумной молитве": молящийся "неудержим и дерзновенен", он молился Богу "как безумный", "в отчаянии" и т. д. Молитва была огненной. Будучи очищающей энергией, сокрушающей и самые кости, божественный огонь благодати Божией, пожигая внутри него все, "преложил его адское безобразие", и он не хотел более возвращаться в мир после долгих часов такой молитвы.

Он пишет о молитве из "болезненного отчаяния": эта молитва возносилась к живому Богу, Богу-Личности, Которого он познал в Его откровении, а не к некой незримой и надличностной силе. Примечательно описание благодатного исступления во время молитвы: невидимая сила переносила его в умное духовное пространство. "Там" он бывал один, исчезала земля, и его "душа в болезненном отчаянии взывала к Богу. Да, я грешный, но жажду Бога, святого Бога"[194].

Молился он не для того, чтобы исполнять обычное христианское молитвенное правило, а из жажды найти Бога и встретить Его лицом к Лицу. Молитва была личным — ипостасным — фактом его бытия. Когда он молился, то возносил "безумные молитвы", он был "несдержанным, даже дерзким". И в ответ на такую молитву пришел Христос[195].

Молитвенный порыв, порожденный огнем благодати Божией, был настолько сильным, что старец достиг в чистую молитву и исступление. Когда его "дух" входил в "умную сферу", "покаянный плач" бывал "едино" с созерцаемой им бездной. Конечно, когда речь идет об исступлении, подразумевается не исступление стоиков и не то, что испытывала пифия, т. е. не исход из ума и тела. Исступление есть обращение ума к сердцу, совлечение всякой мысли, даже и благой, соединение души и тела с Духом Святым, приближение к вечности и встреча с несозданным Богом. Душа при этом не скована телом, хотя и остается с ним единой. Так следует понимать и восхищение ума Богом, его таяние от пламени любви, от сердца исходящего. Именно это имеет в виду старец, когда пишет: "Вечность тихо, но властно проникала в сердце мое. Этот сплав всего существа: ума, сердца и тела во-едино давал ощущение целостности бытия, столь отличной от обычного разлада меж духом нашим, душевностью и телом"[196].

Здесь, говоря о духе, душе и теле, старец не имеет в виду так называемую теорию "трехсоставности" человека (человек состоит из трех частей: духа, души и тела). Согласно православному учению, человек двусоставен, т. е. состоит из души и тела. Когда апостолы и отцы Церкви говорят о духе, они подразумевают благодать Божию, Святой Дух. Полнота духовности человека в том, что он не только имеет душу и тело, но и соединяется с благодатью Божией, с Духом Божиим, питающим и перерождающим душу и тело.

Старец Софроний дает яркое описание опыта непрестанной молитвы, которую даровал ему Господь в начале его монастырской жизни на Святой Горе и которая привела его к исступлению. Он пишет о ее благословенных плодах, как критерий подлинности ее. Вот как описывает этот опыт старец:

Много раз случалось следующее: вечером, по заходе солнца, плотно закрою окно, занавешу тремя занавесками, так чтобы создать условия наибольшей тишины и темноты… Приникнув лбом к полу келий, я медленно произносил слова молитвы одно за другим, и терялось всякое ощущение тесноты моей малой комнаты, и ум, забыв тело, чувствовал себя во свете слова евангельского. Сосредоточенный на бездонной премудрости слова Христа мой дух, свободный от всего вещественного, чувствовал себя подобно тому, как тело под солнцем в зените, залитым всецело сиянием умного Солнца. Кроткий мир при этом наполнял мою душу, забывавшую все нужды и тревоги земли[197].

Исступление есть сообщение нетварной просвещающей и обоживающей энергии Бога. После того как Божественная благодать, подобно огню, пожигает в сердце страсти и преображает силы души, она становится просвещающей. Тогда молящийся живет непрестанную молитву. Затем неожиданно благодать Божия прелагается в свет, и созерцающий видит нетварный свет, который окружает все его существо, душу и тело.

Ви́дения Божественного света мы рассмотрим ниже.

Это своего рода анафора — чистая молитва с исступлением — ведет к созерцанию Бога, и невозможно совершенно отделить друг от друга два этих духовных события. Во всяком случае, как пишет старец Софроний, эта чистая молитва "вырывала" его "из всего тварного в иной мир". В этом состоянии, как пишет старец, "мы становимся восприимчивыми к действиям благодати: будет ли то озарение нетварным светом или иного рода восхищение, познание, откровение"[198].

Поразительное и очень простое описание благодатного исступления мы встречаем в одной из записей старца Софрония. Когда он возвращался от исступленной молитвы, "испытанное им духовное чувство от молитвы в той беззвучной, вышеобразной бездонности оставалось с ним, в нем"[199].

В этом тексте следует отметить два интересных момента.

Первое — то, что он пишет о беззвучной, вышеобразной бездонности, в которой он находился во время чистой молитвы. Очень важным представляется образ молитвенного вопля из бездны — старец часто употребляет эти слова для описания подобного духовного опыта. Это состояние мы встречаем и в текстах Симеона Нового Богослова, однако оно описано при помощи других образов. Духовный человек, "объятый неизреченным страхом и трепетом, вопиет к Богу от всей души, как Иона из кита, как Даниил из рва львиного, как три отрока из печи огненной, как Манассия из [медных] оков"[200]. Следует отметить, что образ бездны, который использует старец, является более сильным. Однако это состояние — вопль и поиск Бога — невозможно представить тому, кто не пережил подобного опыта. Поскольку старец часто говорит о бездне, в которой находился его дух, мы приводим краткое богословское толкование этого духовного явления.

Слово "бездна" используется в Священном Писании. Мы встречаем его, когда читаем о молитве Ионы "в скорби" из чрева кита: "Объяли меня воды до души моей, последняя бездна окружила меня; погрузилась голова моя в расколы гор"[201]. Святой Максим Исповедник, давая богословское толкование этого места, пишет, что расколы гор — это помыслы лукавых духов, а бездна — это неведение, которое следует за привычкой ко греху. Над бездной же, как по земле, простираются моря греха[202].

В 6-й песне канона Великого четверга святитель Косма Маиумский, вспоминая пророка Иону и сопоставляя его жизнь со своей, пишет: "Бездна последняя грехов обыде мя, и волнения не ктому терпя, яко Иона Владыце вопию ти: от тли мя возведи". Святой Никодим Святогорец в толковании на этот тропарь пишет, что создатель канона святитель Косма последней бездной называет окружившие его грехи, и, будучи не в силах перенести это состояние, он вопиет к Владыке. Он приводит и близкую по смыслу фразу Зонары: "Бездне наших грехов противопоставь бездну милости и милосердия Божия". Так, "безмерны наши прегрешения", но и милость Божия "безмерна", грех — бездна, но бездна и милость Божия[203].

Я считаю, что образ бездны в текстах старца Софрония более всего перекликается с текстом псалма: "Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих"[204]. И в этом заключен великий опыт.

Святой Максим Исповедник дает следующее толкование бездны. Он утверждает, что слово "бездна" (ἄβυσσος происходит от глагола βύω (объяснять)[205] и означает непостижимость: "Бездна есть непостижимость". Он имеет в виду, что непостижимые суды промысла Божия можно постичь "иным образом"[206]. В другом месте он уподобляет бездну состоянию созерцания. Созерцающий ум подобен бездне из-за множества помышлений. Ум проникает в устроение явлений и входит в сферу разума, а затем верой и силой движения проникает в красоту и останавливается. И тогда, "совершенно скованный и неподвижный для всякого перехода", он взывает, т. е. "должным образом призывает божественную премудрость, воистину непроходимую бездну для познания"[207]. Как утверждает святой Максим Исповедник, речь идет о великом опыте, когда человек имеет сильное стремление к Богу и восходит к созерцанию, но ему преграждают путь, и он вопиет к Богу.

Подобное толкование дает и святой Григорий Богослов: "[Я] убеждаюсь не останавливаться на одной букве и смотреть не на поверхность только, но простираться далее, из одной глубины поступать в новую глубину, призывая бездною бездну и приобретая светом свет, пока не достигну высшего смысла"[208]. Здесь образ бездны также связан с продвижением человека в созерцании нетварного света и неутолимой жаждой и стремлением обрести познание Бога.

На эти толкования опирается опыт старца Софрония, когда он призывает Бога из глубины бездны. Человек через покаяние возводится к созерцанию Бога. Речь идет не о бездне небытия, а о "сфере" познания истинного Бога и о восхождении к большему познанию Его в неутолимой и неослабевающей жажде. И это познание есть бездна. Старец Софроний очень глубоко пережил это состояние — опыт весьма редкий, и описывается он особым образом. Он описывает свое состояние как "порыв" души — от чистой исступленной молитвы к созерцанию Божественного света. Удивителен не только сам опыт и его описание, но и спасительное вмешательство Бога, Который излил потоки Своих даров нетварных энергий.

Второе интересное место в этом тексте — это то, что старец пишет о движении в "сфере Вечного": "В той беспредельности нет ни верха, ни низа, — ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. И все же наступал момент, когда я начинал двигаться, как мне казалось; и это движение я ощущал как падение; и глухой крик вырывался из груди: "Господи, спаси… Ты единый можешь беструдно достигнуть меня во всякой бездне…" И Он спасал.

Но почему "падение"? Не потому ли, что мой ум не мог больше стоять в Вечном? Ибо после этого кончалось видение"[209].

Здесь описывается различие между нетварным и тварным, которое является основой православного богословия. Следует повторить, что нетварное — безгрешно, оно не имеет ни начала, ни конца, а тварь повержена греху, она имеет и начало, и конец. Человек же, хотя и является тварью, вечен, по дару Божию. Нетварное не имеет признаков качества, количества, пространства и т, д., оно беспредельно и поэтому рассматривается человеком как "сфера Вечного".

При исступлении по благодати и при встрече человека с нетварной обоживающей энергией Бога, с Самим Богом, созерцающий переживает то, что называется нетварной обоживающей благодатью, и вместе с тем он в высшей степени ясно осознает свою тварность. Именно это означает фраза "мне показалось, что я двигаюсь". И, конечно, это движение, эту встречу тварной природы с нетварным — а тварное очевидно отличается от нетварного — старец ощутил как "падение". По его словам, это было следствием того, что его тварный ум "не мог больше стоять в Вечном".

Это поясняет святой Григорий Нисский, который учит, что "естество несозданное не допускает до себя движения, сопровождаемого превращением, преложением, изменением, все же осуществленное творением в сродстве с изменением, потому что и самая ипостась твари начата изменением, тем, что Божественной силой несуществующее преложено в существующее"[210].

После исступленной молитвы и восхищения ума человек возвращается на землю "мертвым" и переживает умирание во Христе.

Старец вспоминает случай, который произошел с одним инженером. Испытывая работу нового реактивного двигателя на авиационном заводе, он по неосторожности попал в поток воздуха двигателя. Воздушный поток подхватил его, оторвал от земли и понес к двигателю, но после выключения двигателя инженер упал на землю мертвым. Старец говорит, что нечто подобное случается и с человеком, кто вырывается нетварной благодатью Божией из этого мира. Он ""мертв" для страстных интересов и материальных стяжаний: он не будет искать никакой карьеры; он не слишком печалится, будучи отвергаем, не гордится хвалимый; он забывает о прошлом, не прилепляется к настоящему, не заботится о земном будущем. Новая жизнь, исполненная света, открылась ему и в нем; детские развлечения, занимающие огромное большинство людей, перестают интересовать его"[211].

Святой Симеон Новый Богослов повествует о восходе ума от ограниченного к беспредельному, от чувственного к сверхчувственному, когда происходит "забвение всего оставленного позади". Это состояние, которого он сподобился, святой Симеон называет безмолвием. "Именно это я называю поистине безмолвием и страной безмолвия"[212].

У святого Макария Египетского есть притча о человеке, который входит во дворец и видит там блеск, и красоту, и сокровища, и ест с царем, а потом удаляется оттуда, и попадает в "зловонные места", и чувствует разницу.

То же самое случается и с человеком, которому Бог показал Свои блага. "Дал ему вкусить иного века, иной сладчайшей пищи. Показал ему славу и царские неизреченные небесные красоты. И человек, сравнив уже оные духовные блага с благами века сего, если видит потом царя, властителей, мудрых, то все отвергает, имея в виду небесное сокровище, потому что Бог есть любовь, а он приял в себя небесный Божественный огнь Христов, и наслаждается, и радуется, и привязан к тому"[213], и его не волнует ничто человеческое и тварное. Старец после возвращения от такой молитвы "ощущал себя как бы до конца истощенным", и тогда, по-видимому, он "приближался к заповеданному смирению", смирению Христову, не сопоставимому ни с чем человеческим и тварным: "Смирение Бога — непостижимо… оно есть атрибут Божественной любви, отдающей себя вне всякой меры"[214].

Это есть молитва не индивида, а персоны. Естественно, вначале человек молится о своем "безобразии", о своих падениях, которые он ощущает в благодати. Но, созерцая Бога в Его нетварном свете, человек встречается лицом к Лицу с Творцом мира и всего человечества, и так рождается молитва персоны: молитва за весь мир. Старец жил свою трагедию как трагедию общечеловеческую, и более полувека он молился иногда до глубокого плача, по временам до безумия отчаяния о спасении, если возможно, всех[215].

Чувствуя сострадание Бога ко всему падшему человечеству, он и сам молился обо всех людях и сострадал всем отдалившимся от Бога[216].

Когда старец жил в пустыне Святой Горы во время Второй мировой войны, он ощущал все муки человечества и молился за всех людей с плачем, как молился и о своем падении. Этому содействовало и то, что он испытал во время Первой мировой войны и революции. Как он пишет, "не существует греха большего, чем грех войны". Он чувствовал причастность миру, несмотря на то что жил в отдаленной пустыне. Поэтому он пишет:

В те годы я жил Литургию, помня Гефсиманскую ночь Христа и страшный Голгофский день. Я был в отчаянии: мне раскрылись размеры Первого Падения Человека. Как я остался живым — не понимаю[217].

Эта фраза "как я остался живым — не понимаю" говорит о той напряженности молитвы старца за все человечество — "безумной молитвы", скорби за весь мир, — которая сокрушала даже его кости, все его существо.

Такая пламенная молитва есть священнослужение, приносимое за весь мир. Молящийся становится, в определенном смысле, священником, который несет подвиг духовного священства: молитву за все человечество. Однако старец был священником в прямом смысле: он принял через рукоположение благодать священства и совершал Божественную литургию в "духе" молитвы за весь мир. Он говорил, что Божественная литургия открывает сердце человека страданиям всех людей. Его душа погружалась в океан человеческих страданий, так как со времен Первой мировой войны и революции в душе его "отпечатлелись навсегда безысходные муки многомиллионных масс народа", и, служа литургию, он молитвою мог объять весь мир[218].

Он говорил, что, когда он совершал Божественную литургию в пустыне, имея только одного монаха на клиросе, у него было глубочайшее ощущение присутствия всех людей: каждая Божественная литургия есть всемирное событие: "Весь мир был там с нами; мир и Господь; Господь и вечность"[219].

Если каждый христианин, участвующий в Божественной литургии, способен жить страдания всех людей в молитве за них, то тем более — священник, совершающий литургию. Чрез видение величия дара священства старец Софроний прикоснулся к тайне вечного архиерейства Христа. Он благодарил Бога за "благодать священства", которой сподобился, и хотя "не обрелось в деяниях жизни его канонических препятствий для восприятия священства", "в духе он ощущал себя достойным лишь осуждения на тьму кромешную". Он пишет: "Бог же делал со мною обратное: чем большим было мое осознание недостоинства, тем щедрее Он давал мне осязать Его вечное архиерейство"[220].

Такая чистая умная молитва, как и молитва за весь мир, иногда приводит неожиданно к созерцанию нетварного света. И этот опыт, редкий для большинства людей, много раз жил старец Софроний, ибо молитва рождалась видением Божественного света.

"Видения нетварного света"

Святой Исаак Сирин учит, что созерцание Бога как света есть плод чистой молитвы. Молитва называется чистой тогда, когда она совершается чистым умом, т. е. когда ум полностью свободен от всякого помысла. Если во время молитвы в уме возникает какая-то посторонняя мысль или мечтание, "тогда молитва сия не называется чистою"[221]. В некий момент, по благоволению Божию, умная молитва переходит в созерцание Божественного света. Такое созерцание уже не называется молитвой, "но порождением молитвы чистой, ниспосылаемой Духом Святым"[222].

Таким образом, чистая молитва есть "предел" всякой молитвы, ибо "за сим пределом будет уже изумление, а не молитва, потому что все молитвенное прекращается, наступает же некое созерцание, и не молитвой молится ум". И святой Исаак Сирин продолжает: "Иное дело — молитва, и иное — созерцание в молитве, хотя молитва и созерцание заимствуют себе начало друг в друге". Т. е. от молитвы ум человека возводится к изумлению-созерцанию, и когда созерцание прекращается, тогда рождается напряженная умная молитва. Таким образом, "молитва есть сеяние, а созерцание — собирание снопов" — духовных плодов[223].

Старец Софроний жил чистую молитву, свободную от воображения, мечтаний и помыслов и вообще чего-либо человеческого, ибо все это попалялось пламенем ада, которое старец жил даже в своем теле. Много раз он переживал созерцательное состояние, когда, сам того не ожидая, он удостаивался видения Божественного света.

Согласно святителю Григорию Паламе, Господь является людям "различно и многообразно, смотря по достоинству и характеру ищущих Его", — в чем проявляется свобода самого человека — "в деятельном не так, как в созерцательном, в провидце еще иначе, причем одним образом в них как стяжающих добродетель, другим — как уже обожившихся"[224]. Старец Софроний принадлежит к категории созерцателей и боговидцев, особенных мужей, которые неизменно и неутолимо жаждали Бога.

В тропарях Церкви и во всей ее традиции Бог воспевается как Свет, и именно как Свет трисолнечный. Так происходит не просто потому, что Христос сказал: "Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, по будет иметь свет жизни"[225], но, прежде всего, потому что удостоившиеся узреть Бога во славе Его созерцали Его как свет. Это свет нетварный, и он именуется также славой Божией, а того, кто удостаивается такого опыта, называют "прославленным".

Каждая сущность обладает энергией. Если сущность тварная, то тварная и энергия его, а если нетварная, то и энергия его нетварна — в этом различие. Нетварная энергия Бога видится как свет, что и есть нетварный Божественный свет.

Свет Божества Христа видели ученики на Фаворе, когда просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет[226]. Это событие получило глубокое богословское осмысление в православной традиции, прежде всего у святого Симеона Нового Богослова и святого Григория Паламы.

Нетварный свет, который видели ученики на Фаворе, по Григорию Паламе, не был некой третьей скрытой природой Христа, но был славой Божественной природы в Его Ипостаси. Кроме того, Божественный свет не может быть неипостасным, т. е. появляться и исчезать, как молния или гром или как наше слово или мысль по природе своей. Но он постоянен, поэтому святые называли его "воипостасным, показывая тем его постоянство и устойчивость как длящегося и не мелькающего перед наблюдателем наподобие молнии, слова или мысли"[227]. Ипостасный свет, безусловно, также отличается от естественных явлений, как и от энергии и движения мысли. Обоженному человеку легко отличить естественный опыт от духовного.

Варлаам утверждал, что философы, опирающиеся на логику, превосходят пророков, поскольку пророческое видение "во многом уступает логической мысли". В ответ святой Григорий Палама говорит, что пророческое видение выше логического ума философов, поэтому "пророческая чистота улучает равноангельские напечатления и образы, сослужа им в богословствовании"[228]. Действительно, пророки "сами изваяются и напечатлеваются ими, как те — высшими по порядку ангелами, перестраивают свой умный облик в богоподобный вид и через это святое переустроение как бы внедряют в себя священнознание, нисходящее свыше"[229]. Таким образом, боговидцы есть сослужители ангелов, они обретают "богоподобное устроение" и реальное "священное знание".

Святые, достигая состояния обожения, видят энергию Бога как свет. Они сами преображаются и видят славу Бога. Согласно святому Григорию Паламе, обоженные видят свет, ибо обретают духовное видение, которого не имели ранее. Этот свет доступен лишь духовному видению, которое превосходит чувственное зрение и которое может воспринимать духовный свет духовной силой. Так, "и чувствен и сверхчувствен несказанный свет, неприступный, невещественный, нетварный, боготворящий, вечный, сияние Божественной природы, слава Божества, благолепие Царства Небесного"[230]. Телесные чувства преображаются благодатью Божией и видят нетварный свет.

Свет видится через свет, согласно псалму: "… во свете Твоем узрим свет"[231]. Святой Григорий Палама, говоря о видении света пророком Моисеем, пишет: "Стало быть, свет тот самовидящий и от умов, не оставивших чувственного зрения, скрывается по преизбытку". Когда ум превосходит всякое интеллектуальное действие и чувственное зрение, он исполняется благолепного сияния, достигая Бога через благодать и неизреченно видя себя как свет через сверхумное соединение с ним[232].

"Как светлый луч глаза, соединившись с солнечными лучами, становится совершенным светом и таким образом начинает видеть чувственные вещи, так и ум, став "единым духом с Господом"[233], ясно видит благодаря этому духовные вещи"[234]. Чистота ума освещается энергией света, и человек созерцает Бога.

Следовательно, это зрение не есть природная способность человека, но действие нетварного света и соучастие в нем человека, который не совершает сам, а претерпевает обожение.

В каждую эпоху существуют свидетели созерцания Бога как света, иначе мы бы не пели на каждой литургии: "Видехом Свет истинный" и не молились бы: "Христе, Свете истинный, просвещаяй и освящаяй всякого человека, грядущаго в мир, да знаменается на нас свет лица Твоего, да в нем узрим свет неприступный"[235].

Старец Софроний был современным свидетелем сей великой богословской истины и опыта богооткровения. Ведь он сам озаглавил свою книгу "Видеть Бога как Он есть". Мы укажем несколько его сочинений, в которых он затрагивает эту тему, являющуюся вершиной православного богословия.

Из писаний старца можно с достоверностью убедиться, что ему было дано созерцать нетварный свет, быть свидетелем этого великого явления. Весьма характерным является следующее его свидетельство:

Теперь я свидетельствую об Истине, которую знали отцы и прадеды наши. Свидетельствую о том, как она благоволила являться мне в ответ на длительный, пожиравший меня плач покаяния. Я жил сию Истину, как подлинно извечную, и в меру моей веры говорю и пишу…

Он признает:

Я знаю, что ведение мое не абсолютно, но это не значит, что есть некая иная истина. Я верю, что касалась меня безначальная Истина, но также знаю, что не реализовал в акте моей жизни познанного в опыте молитвы…[236]

Его "современный опыт", данный Святым Духом, совпадал с описанным у отцов-аскетов, но вместе с тем имел и отличия в силу "перемены условий мировой жизни"[237].

Это откровение есть дар Божий человеку и указывает, что Бог жаждет нашего спасения и побеждает в брани против врага, приписывая победу нам, выстоявшим в этой брани[238].

Старец Софроний описывает в своей книге два таких видения нетварного света. Первое явилось в Великую субботу, возможно, 1924 года, после причастия святых Тайн. Это было до прихода на Святую Гору, когда он был еще мирянином[239]. Второе видение произошло в монастыре Святого Пантелеймона на Святой Горе в начале 30-х годов, когда старец был еще диаконом[240]. Мы рассмотрим эти описания ниже. Помимо этих свидетельств, которые точно датированы, на страницах книги старца можно найти и много других свидетельств созерцания нетварного света.

Особенно важно то, что старец описывает пути достижения этого созерцания.

Согласно основному принципу его учения, созерцание нетварного света приходит после чистой молитвы. Молящийся человек приходит к созерцанию нетварного света умом, очищенным от всех чувственных реальностей, просвещенный Богом и свободный от всякого помысла[241].

"Безумная молитва привлекла к нему сострадание Бога вышнего", и Божий "свет воссиял во мраке его бытия". Так ему "было дано созерцать Его благость, Его премудрость, Его святость". И, как он свидетельствует, "внутри меня раскрывались новые силы, иное зрение, иной слух. Неописуемое благолепие становилось доступным моему восприятию". Так, он "достоверно узнал", что оно — Царство Божие[242].

Старец пишет:

Молитва горестного покаяния становится всепоглощающею. В уме и сердце нет ничего, кроме жгучей жажды обрести Святого святых. И неожиданно совершается чудо: приходит то, "о чем мы и не думали, о чем не слышали, что и на сердце не приходило: в бездну нашей тьмы проник луч несозданного Солнца[243].

Далее он опять обращается к чистой молитве, которая предшествует созерцанию нетварного света. Речь идет об огненной молитве, которая очищает сердце, порождает "порыв", устремленный "к искомому Господу", и человек "бывает "восхищен" в иную сферу бытия". Тогда Бог "совершает это с такой осторожностью, что человек вовсе не улавливает самого момента, подобно тому как это бывает при нормальном засыпании". Он понимает, что спал, лишь после того как проснется. Когда боговидец возвращается в обычное мироощущение, "все вещи земли воспринимаются в их преходящей хрупкости. Душа же осознает смысл своего бытия в том, чтобы быть с Богом, в Нем, в Его вечности"[244].

И снова старец обращается к тому, что предшествует видению нетварного света. Молитва, которая совершается "чистым умом" и глубоким покаянием, "бьет день и ночь горячим ключом. И неожиданно, непреднамеренно молитва достигает чистоты. Тогда человек подлинно живет в светоносной реальности Святого Духа. И для Бога, и для самого себя он предстает в полной обнаженности своего существа. В такой молитве дух наш вылечивается от зачарованности "призраками истины", от многих неясных влечений во мгле неведения"[245].

В этих сочинениях старец Софроний подтверждает учение святых отцов Церкви о причастии человека энергии Божества — очистительной, просвещающей и обоживающей. Эта причастность проявляется как катарсис (очищение), просвещение и обожение. Как видно из другого поучения старца, благодать Божия сначала очищает сердце от страстей и переживается как ад, а затем просвещает ум и переживается как рай — Царство Божие.

Действительно, в учении старца Софрония мы встречаем ту истину, что когда он переживал ад глубочайшего покаяния, тогда неожиданно ад преображался в Царство Божие. Этот факт кажется парадоксальным и противоречивым, но его можно интерпретировать и богословски. А именно, энергия Бога едина, но принимает разные названия, аналогично с производимыми ею действиями. Если она очищает, она именуется очистительной, если просвещает, называется просвещающей, а если обоживает, то именуется обоживающей.

Старец пишет:

Тоска по Отцу была всепоглощающею. Настолько, что когда пожигавшее меня пламя прелагалось в свет, то я не мог внимать сему дару, и самоосуждение на "тьму кромешную" не покидало меня. Пламя невыносимого стыда испепеляло меня. Я молился лежа ниц: я не смел взглянуть на Него. Я ненавидел себя самого[246].

Также он говорит об огне, пожигавшем и на поверхности тела, и внутри души нечто такое, что он воспринимал при этом горении, как чуждое Богу. Пишет он и о свете, который не умалял его порыва к Богу. Удивителен как сам опыт, так и описание его[247].

Подобные опыты сочетания огня и света часто упоминаются в сочинениях святых отцов. Например, святой Иоанн Лествичник пишет, как видел "безмолвников, которые пылающее свое желание к Богу насыщали безмолвием ненасытно и порождали в себе огнь огнем, рачение рачением и вожделение вожделением"[248]. Также он говорит: "Огнь, пришедши в сердце, воскрешает молитву; по воскресении же и вознесении ее на небо бывает сошествие огня в горнице души"[249]. Еще более выразительно он пишет о Святом Духе: "Один и тот же огнь называется и огнем поядающим, и светом просвещающим". "Святой и пренебесный огнь, <…> входя в души первых, опаляет их, по недостатку очищения, а вторых просвещает, по мере совершенства"[250].

Святой Симеон Новый Богослов, имевший опыт такого состояния, говорит об этом двойном действии Божественной благодати как о действии огня и света. Он пишет, что Божественный огонь питает человека через исполнение заповедей, а затем появляется как Божественный свет: "… посредством делания заповедей Христовых <…> возгорается в нас Божественный огнь, и посредством их же обыкновенно увеличивается он"[251]. Святой в изумлении, что Сам Бог и есть огонь, который пожигает, и вода, которая освежает. Он и сжигает, и услаждает:

Как Ты бываешь и огнем пылающим,

и водою орошающею?

Как Ты и сжигаешь, и услаждаешь,

и тление потребляешь?[252]

И когда Бог является в нетварном свете, боль, однако, не исчезает. Потому что желание Божией милости неутолимо и вожделение человека не удовлетворяется полностью, ибо человек не может принять в себя бесконечного Бога, хотя и жаждет этого. Отсюда боль и стенания. Святой Симеон пишет:

Я болезную, я страдаю смиренною душою своею, когда внутри нее явится ясно сияющий свет Твой. Любовь называется у меня болезнью и является страданием, оттого что я не могу всего Тебя обнять и насытиться, насколько мне желательно, и (потому) я воздыхаю.

Несмотря на боль из-за неутоленного желания благодати (ибо человек тварен, а Бог нетварен), святой Симеон чувствует радость от присутствия Бога во свете, и он пишет:

Однако так как я вижу Тебя, то для меня довольно и этого,

(что) и будет (мне) славою, и радостью,

и венцом Царствия,

и превыше всего сладостного и вожделенного в мире;

это покажет меня и подобным ангелам,

а быть может, и большим их соделает меня, Владыко[253].

Опыты старца Софрония были весьма разнообразными: душа его "нисходила <…> иногда в низины ада, моментами же возносил ее Господь даже до небес. Стояла она по временам на той неопределимой грани, откуда созерцала и свет Божества, и "тьму кромешную", наводящую ужас на душу, особый, не похожий на страх пред физической смертью". Пред духом его открывалась "благая вечность, а также и вневременная тьма, дававшая знать о себе своим присутствием внутри". Не свободный от тирании страстей, он страдал и в жажде непреложного блага стремился к Богу[254].

Старец Софроний приводит важные свидетельства созерцания нетварного света и указывает, каким образом их можно отличить от тварного света и диавольского света. Он пишет, что чувствовал, как его "дух сознавал себя в некой беспредельности, которая странным образом прозрачна, хотя и не видится свет как таковой", однако молитва не прерывалась[255].

Старец свидетельствует, что и Божественный свет находится внутри человека, и человек внутри света, и при этом не возникает "рассудочной реакции на сие событие: оно ему представляется естественным состоянием"[256].

Опыт, описанный старцем: богосозерцание после причащения тела и крови Христовых, пребывание с Божественным светом, остававшимся с подвижником три дня, — очень важное для нас свидетельство:

И вот, в Великую субботу (быть может, 1924 г.) свет посетил меня после причащения. И я ощутил его как прикосновение Божественной вечности к моему духу. Тихий, исполненный мира и любви свет пребыл со мной три дня. Он разогнал стоявший предо мной мрак не-бытийный. Я воскрес, и во мне, со мною воскрес весь мир. Слова Иоанна Златоустого в конце Пасхальной литургии предстали в своей потрясающей силе: "Воскрес Христос, и мертвый ни един во гробе". Истомленный до того видением всеобщей смерти, я переживал в тот момент: да, и моя душа воскресла, и я уже никого не увижу мертвым… Если таков Бог, то скорее всё надо оставить и искать только с Ним соединения[257].

Святой Симеон Новый Богослов, созерцатель нетварного света, имел созвучный тому же опыт. О Христе, Который есть истинный Свет мира, он пишет: "Хлеб Его непорочной плоти — свет, потир Его честной крови — свет"[258].

Важно, что свидетельствует старец о пребывании с ним нетварного света в течение трех дней:

В начале тридцатых годов, когда я был уже диаконом, в течение двух недель благоволение Божие было на мне. Вечером, когда солнце было готово скрыться за Олимпийскими горами, я садился на балконе близ моей келий, лицом на заходящее светило. В те дни я видел вечерний свет солнца и вместе другой свет, который нежно окружал меня и тихо проникал в мое сердце, странным образом давая мне испытывать сострадание и любовь к людям, которые обращались со мной сурово; бывало при этом и некоторое неболезненное сочувствие твари вообще. По заходе солнца я входил в мою комнату обычно для совершения правила готовящемуся к служению литургии, и свет не покидал меня во все время молитвы[259].

Согласно святому Симеону Новому Богослову, те, кто очищают свои души в этом мире, соединяются с Богом через покаяние и уподобляются Христу, "становятся монахами и живут без всего иного". Он пишет:

Келия у них есть небо,

а (сами) они являются солнцем,

и в них пребывает свет незаходимый и Божественный,

Который просвещает всякого человека,

грядущего в мир сей[260]

и рождающегося от Духа Святого.

Таковы истинные монахи.

(Ибо поистине те суть монахи и одни только те уединяющиеся),

которые (пребывают) с одним Богом и одни в Боге,

обнажившись от всевозможных помышлений и помыслов

и созерцая одного только Бога в уме

безмысленном, утвердившемся во свете,

подобно тому как стрела в стене, или звезда на небе,

или не знаю, как (иначе еще) сказать.

Однако они живут в (своих) келиях,

как в некоем светлом чертоге,

и думают, что пребывают на небе,

или же и поистине (там) пребывают.

Смотри, не окажись неверующим[261].

По свидетельству старца Софрония, можно распознать два вида созерцания нетварного света: в первом случае пропадает ощущение материального мира, что окружает человека; теряется "ощущение тела"; и "дух восхищается" с нежностью, так что после видения человек не знает, находился ли он "в теле или вне тела". Во втором случае созерцаются открытыми глазами два света, физический и Божественный. Существует различие между тварным светом и нетварным: они "видятся различно". Естественно, старец первый тип видения ценит выше второго[262].

В этом заложено богословское обоснование православного богосозерцания: различие между тварным и нетварным светом, между демоническим и Божественным светом. Обоженный человек, кто имеет дар так различать природу света, является истинным богословом. Богословие как харизма-дарование действует в том, кто различает между тварным и нетварным светом. Старец Софроний говорит о свете тварного ума — интеллектуальной энергии, демоническом свете и Божественном свете. Он с исключительной ясностью и знанием описывает эти различия. Привожу один характерный отрывок:

Вскоре (после занятий медитацией), однажды ночью, я был разбужен непонятным для меня образом. Я увидел всю комнату, наполненную разорванными кусками вибрирующего света. Душа моя смутилась; я почувствовал отталкивание от сего видения; я бы сказал — нечто вроде неприязни, смешанной с некоторым страхом, подобным боязни аспида, вползшего в твой дом. Я вышел из моей комнаты в столовую, провел там несколько минут и затем возвратился к себе. Света больше не было, и я снова заснул.

Несколько позднее, во время моих медитаций, возраставших в смысле сосредоточенности, я видел мою мыслящую энергию подобною свету — несильному; свет сей бывал внутри черепной коробки и вокруг нее; сердце же при этом не участвовало, живя отдельно от мозга.

Много лет спустя, уже после посещения меня милостию Бога вышнего, я заметил, что нетварный свет — спокойный, целостный, ровный; [он] воздействует на ум, на сердце и даже тело. При созерцании его все существо пребывает в состоянии, которого не знает "земля". Сей свет есть свет любви, свет разума, свет бессмертия и дивного мира[263].

В своих сочинениях старец Софроний прямо и недвусмысленно учит о природе Божественного света, который есть "дар свыше", есть "сияние надмирной славы", блеск его наполняет всё, "оставаясь неизменным, непостижимым и недоступным тварям". Многие видели свет, большинство сохранили до смерти это благословение, а "другим же было повелено оставить свидетельство ближним и дальним братьям о сей высшей реальности"[264].

Святой Григорий Палама в своих сочинениях обращается к опыту и природе света. Божественный свет есть "вечно сопутствующий святым", "слава Божественной природы, красота будущего и настоящего века, безначальное и неизменное Царство Божие"[265].

Старец дает подлинное и откровенное свидетельство, которое совпадает с учением святых отцов:

Таинственна его природа; и в каких образах описывать его? Неизъяснимый, невидимый — он иногда бывает видим вот этими телесными очами. Тихий и нежный — он влечет к себе и сердце, и ум так, что забываешь о земле, будучи восхищен в иной мир. Это бывает и среди белого дня, и во тьме ночной. Кроткий, он, однако, более могуществен, чем все, что нас окружает. Он объем лет человека странным образом извне; видишь его, но внимание уходит вглубь внутреннего человека, в сердце, согретое любовью, иногда сострадательною, иногда благодарною. Случается, что не ощущаешь материальности: ни своей, ни окружающей действительности, и себя видишь как свет[266].

Старец ясно и отчетливо учит, что этот свет не есть нечто нереальное и воображаемое или некий трансцендентный Абсолют. Он есть свет Святой Троицы — Отца, Сына и Святого Духа. Энергия Бога связана с природой Его и выражается через Лица-Персоны, и поэтому она называется "ипостасной энергией". Он сам жил это откровение на опыте[267].

В сочинениях старца мы встречаем удивительный апокалиптический опыт созерцания триединого Бога. Старец говорит, что безначальный свет порождает внутри нас слова, тождественные учению Христа. Затем, уже во время богосозерцания, человек приобщается общей энергии триединого Бога и приобретает знание каждой из Ипостасей Его. Текст этот имеет огромное значение и потому цитируется целиком. Затем мы сравним его с описанием подобного опыта у святого Симеона Нового Богослова. Старец пишет:

В этом свете мы созерцаем Отца; сей свет мы воспринимаем как Духа Святого; в нем мы видим Христа как Сына единородного Отцу. Чрез этот опыт мы познаем единосущие Трех. Молясь сему Богу, мы живем единое бытие Трех. Но в этом единстве все же живем мы и различения: иной характер носит мое обращение ко Отцу; иначе молюсь я Духу Святому; по-другому обращаюсь ко Христу. С каждым связывается некое особое духовное чувство, не разбивая нисколько единства Бытия. К каждой Ипостаси Святой Троицы мы питаем в каких-то оттенках различное отношение. Ближе всех мы знаем Иисуса Господа чрез Его воплощение, вочеловечение, и чрез Него вводимся в Перво-Бытие, которое и есть истинный Бог: Троица единосущная и нераздельная[268].

Старец пишет, что "в Божественном свете" мы познам триединого Бога и начинает действовать "в нас силою ипостасное начало":

Свет Христов есть "энергия" Божества, нетварная, безначальная жизнь Бога Троицы. Она, энергия-действие, свойственна и Отцу и Духу Святому. В этом свете мы познаем и Отца и Духа Святого и Сына единородного[269].

Церковь учит, что чистые сердцем созерцают энергию триединого Бога как свет. Это учение присутствует во всех сочинениях старца Софрония. Он пишет:

И дерзаю сказать, что видение несозданного света связано неразрывно с верою в Божество Христа. И связано, и странным образом зависит одно от другого. В едином свете являются и Христос и Святой Дух. Сей свет свидетельствует о Божестве Христа, потому что нельзя не узнать Бога в том свете, о котором идет речь. Неописуемы его действия. В нем вечность; в нем невыразимая благость любви[270].

Подобный опыт познания триединого Бога в нетварном свете есть у богосозерцателя Симеона Нового Богослова. Описывая сияние света и свой сокровенный разговор с Ним, он пишет, что когда ум разговаривает с Богом, тогда "он становится весь вне мира и вне тела и всех чувств". И вдруг — "вот свет". Он глубоко чувствует, что этот свет "с небес должен прийти ему вначале". Однако, желая узнать, что есть сей свет, он "не находит ни начала его, ни конца, ни даже середины его не постигает". И хотя богосозерцатель находится в сомнении: "И вот Три в нем, и через него, и посредством его и для него". Он видит Три Света, Которые обладают одной и той же энергией, тем же светом, но составляют отдельные Ипостаси.

Находясь в созерцании, вне мира, святой Симеон в жажде познания "слышит ясно":

"Вот Я Дух, через Который и в Котором Сын". Слышит опять: "Вот Я Сын, в Котором Отец". И, всё более недоумевая, слышит: "Вот ты видишь, Отец". И снова: "И Я по природе Сын в Отце". Но Дух говорит: "Я Сущий: через Меня и Отца и Сына видящий зрит и от всего увиденного преображается". Конечно, Лица-Ипостаси имеют одну сущность и природу, ту же славу, поэтому боговидец-обоженный получает весть: "От всего вообще я неотделим, и от всего неотъемлем, единство имею в ипостасях"[271].

Боговидец нетварного света обретает опытное знание Бога, имеет глубочайшее осознание Трех Лиц — Ипостасей Святой Троицы, но также понимает Их единую сущность: так, догма-определение становится выражением опыта. При этом зрение есть слух, и слух есть зрение, и все чувства сливаются воедино к богосозерцанию.

После богосозерцания святой Симеон ясно осознает единую сущность — природу Трех Ипостасей и потому признает:

Бог есть Свет беспредельный же и непостижимый, вокруг сего Света все есть едино, но и подразделено на лица, но нераздельно — и, для того чтобы одним словом тебе поведать, разделяя неделимое, скажу — Отец есть Свет, Сын есть Свет, Свет — Дух Святой — всем Свет простой, неразделимый, безвременный, всевечный, равночтимый и равнославный, к тому же из Него все есть свет, так же как все из света нам является[272].

Во время богосозерцания святой Симеон Новый Богослов приобрел ясное осознание Трех Ипостасей и единой сущности Их и природы и потому свидетельствует:

Свет — Отец, Свет — Сын, Свет и Дух Святой.

Смотри, что говоришь ты, брат, смотри, чтобы не погрешить.

Ибо Три суть один Свет, один не разделенный,

но соединенный в Трех Лицах неслитно.

Ибо Бог весь неразделен естеством

и существом поистине превыше всякой сущности.

Не разделяется Он ни силой, ни образом, ни славой, ни видом,

ибо весь Он простой и созерцается как свет.

В Них Лица — едино, Три Ипостаси — едино,

ибо Три в едином, лучше же, Три едино.

Три эти — одна сила, Три — одна слава,

Три — одно естество, существо и Божество[273].

Через созерцание нетварной обоживающей энергии Бога, по учению святых отцов Церкви, происходит обожение человека: видение сопряжено с обожением. Обожение есть общение и единение человека с Богом, и это единение дает знание (богословское), которое есть вершина человеческого познания. Плоды созерцания света многочисленны, ибо созерцание сопряжено с возрождением человека.

Согласно святому Григорию Паламе, созерцание-видение Бога "есть не просто оставление и отрицание, но и единение и обожение, таинственно и невыразимо совершающееся в благодати Божией после оставления всего, что запечатлевает ум снизу". Другими словами, после освобождения ума от любого воображения и после "упокоения всей деятельности его" такое единение [с Богом] "выше оставления". Это единение человека с Богом, через "вышний свет", есть как "совершенное состояние" (букв, "пафос"), так и "полнота богодействия"[274]. Совершеннейшее созерцание не есть просто отречение, но скорее сопричастность к божественным дарам и принятие их[275]. Значит, богосозерцание, истинное богословие, есть единение человека с Богом, это и есть обожение. Оно не является умерщвлением страстной части души, но есть "страсть бесстрастная" (πάθος ἀπαθής).

Высшая цель человека есть обожение по благодати, общение человека с Богом лицом к лицу. Оно достигается не философскими размышлениями, не благочестивыми мыслями, не внешним каким-либо преобразованием, но действием энергии Божественного света. Святой Григорий Палама, говоря о нетварном свете, пишет, что через свет человек "боготворится и удостаивается беседы лицом к лицу с Богом". Иными словами, "это свет обоживающий обоживаемых"[276]. Святой Дионисий Ареопагит, на которого ссылается божественный Григорий, называет свет иногда "первосветящим и боготворящим лучом", иногда "боготворящим даром и началом Божества, т. е. обожения"[277]. И это происходит потому, что Господь является людям разными способами, согласно их достоинству и способу, которым они Его ищут[278].

Старец Софроний говорит в своих сочинениях о плодах богоявления, как он пережил это сам, в личном опыте.

Как пишет старец, сначала явление света открывает нам наше состояние в глубине сердца, преисподнюю нашего ада, показывая, насколько оно "ужасно"[279].

Благодаря энергии света человек видит свой "внутренний мрак, подобный сгущенной массе отвратительной нечистоты", и в нас рождается болезненное покаяние, скорбью "поражающее наше существо во всех планах", вызывая страдание нашего духа и погружая нас "в потоки слез"[280].

Сначала Божественный свет "как тонкое пламя, целительное и очистительное", пожигает внутри "тихо, едва уловимым прикосновением" все неугодное Ему. Затем, являясь "в силе", приносит смиренную любовь, изгоняет сомнение и страх, и человек оставляет позади все тварные состояния и даже саму смерть. Очень валено, что свидетельствует старец: свет — "невесомый, тончайший всего, что знает земля, — сообщает душе неуязвимость, неприкосновенность от всего, что отягощало прежде"[281].

Однако свет не только обнажает страсти: он утешает и умиряет душу, просвещает ум новым созерцанием[282]. Человек через видение Божественного света обретает бесстрастие, которое способствует преображению страстной части его души, и человек осознает, что таким образом Бог может сделать его "господином по образу Своего господства"[283]. С созерцанием нетварного света в человеке раскрываются новые силы, иные зрение и слух: он познает неописуемое благолепие[284]. Когда сей свет благоволением Бога осеняет нас, тогда актуализируется в нас ипостасное начало из потенциального состояния в рождении нашем[285].

Когда человек с благодатью Божией переживает такое состояние, тогда это есть доказательство того, что он от состояния по образу достиг и состояния по подобию, так как состояние по подобию тождественно обожению, и это обожение есть высочайшая и глубочайшая цель человека. Тогда человек понимает, что Бог есть "Бог живой", Ипостась, но он и сам уже есть ипостась и беседует с Богом — Ипостасью. Старец пишет:

Я могу говорить Ему — Ты. И в этом Аз, и в моем Ты — все Бытие: и Бог, и сей мир… Когда я в Нем, то и "я есмь". Если же вне Его, то я умираю… [и таким образом] Его жизнь — моя[286].

Старец обрел живое откровение Бога, познал, что Бог не есть идея, какое-то "отвлеченное понятие", сверх личный Абсолют: Он живое Лицо. "Он живой. Его могущество неисчислимо; Его любовь неисповедима. Жить с Ним есть неизреченное богатство"[287].

С приходом Божественного света, встречаясь с Богом-Ипостасью, человек осознает, что и сам он есть ипостась. Так он живет совершенную богоподобную любовь, и там, где ее нет, все бессмысленно[288].

Старец познал, что такое свобода, познал и ее меру: с первым приходом Божественной благодати он ощутил в первый раз "царственную свободу" души, предающую самого себя свободно всякому страданию. Но через созерцание нетварного света познал он и полную свободу — даже от самой смерти. Так мы понимаем, что есть любовь и свобода и как они связаны с Лицом, с тем Лицом, Которое открывается через видение света и личную встречу с Богом-Лицом[289].

Посещения и удаления Божественного света

Созерцание нетварного света происходит по-разному. Сначала оно приходит неявственно, открывая нам лишь наш внутренний мрак, затем является в ярчайшем блеске и передает Божественную жизнь. Но и после этого наблюдаются то уменьшения, то увеличения, даже прекращения действия Божественной благодати, удаления Бога и снова посещения Божественной благодати. Все это излагается опытным богословом, который испытал эти посещения и удаления Бога.

Старец в своих сочинениях пишет о нежданных приходах Божественного света, который "обнимает любовно" человека. Затем он говорит о "постоянном созерцании света", который оставался с ним "три дня"[290], а в другой раз пребывал с ним "две недели"[291]. Здесь следует вспомнить учение святого Григория Паламы, которое мы рассмотрели выше, о сиянии и продолжительном созерцании света. Эта благодать, так же как и благодать переживания Гефсиманской молитвы, была великим даром, который, как признает святой, "и до сего времени не прекращается, возрастая". В этот период, когда он жил внутри света, и свет был внутри него и с ним вместе, он жил физиологически. Затем он повествует об "утрате" благодати Божией[292], об уходе Духа Господня[293] и о долгом отсутствии видения "небесного света"[294], когда свет покидал его[295], и он "выпадал из надмирного сияния"[296].

Из этого видно, что опыт старца Софрония настолько велик, что трудно его истолковать. Мы не можем его интерпретировать, можем только лишь привести свидетельства самого старца, которые отражают то, что происходило с ним в действительности. Обычно старец переживал этот опыт, не пытаясь объяснить его логически, не пытаясь постичь его и проверить в сравнении с учением отцов Церкви. Он не богословствовал об этом опыте, не привязывался к этим состояниям, "пребывая в безвидной умной сфере". Он не обращался на самого себя для анализа этого опыта с богословской точки зрения. Подвижник отвергался себя в глубоком покаянии и сокрушении, которое владело им всю жизнь. Он провел большую часть своей жизни без размышлений, которые, однако, ему приходилось переживать при общении с людьми[297].

"Неудержимый порыв" к скорбному покаянию влек его душу к "ненасытимой молитве, — такой, что душа все забывала, ни о чем не помнила, но неудержимо тянулась к Богу невидимому, но. любимому, недоведомому, но знакомому, недостижимому, но близкому"[298].

Если тщеславный помысл посещал его, свет немедленно уходил: "Не раз случалось: молюсь, утопая в слезах сокрушения, и едва где-то рядом, в воздухе еще, появится тщеславный помысл, как я встаю с земли окраденный: нет слез, душа опустошена, тело здорово, жизнь духовная ушла"[299].

Однако это научило старца мужественно противостоять тщеславным помыслам даже тогда, когда он только начинал ощущать их приближение. Старец пишет: "После многих повторений подобного я приходил в страх при малейшем знаке приближения сего врага и удваивал плач покаяния: "Господи, пришли убийцы мои, спаси меня". Тогда я понял, почему отцы не любили похвал: даже совершенные не выходили без некоторого ущерба в любви Божией"[300].

Потому он писал: "Ум воображающий непригоден для богословия". Тот, кто желает "предстать Богу чистым умом", должен удаляться от "сферы воображения"[301].

Приобщение к Богу сочетается со скорбным напряжением, которое нелегко пережить людям чувственным и отвращающимся от боли. Они пребывают в постоянном колебании "между двумя положениями" — либо смириться с существующей реальностью неким "ложным смирением", либо принять "страшный призыв Христа". Старец пишет: "Когда я избрал второе решение, тогда возродился я к жизни в Боге живом"[302].

Старец Софроний так свидетельствует о пути восхождения его души к Богу:

И сколько бы мы ни восходили в нашем влечении к Нему всей силой нашего существа, мы с радостью ощущаем процесс восхождения, но вместе с тем нам представляется Он все более недостижимым. И бывает, что мы изнемогаем, нас охватывает некое отчаяние, мы видим себя готовыми пасть, — и вдруг Он, уже нежданный, с нами и обнимает нас любовно. Бог удивительно странный[303].

В своих сочинениях старец определяет и главные причины утраты света Божественной благодати: он называет это явление богооставленностью.

По причине своей тленности и смертности человек не может долго созерцать Божественный свет. Да и Сам Бог приуготовляет верующего к этой утрате благодати по причине незрелости человека, а также для лучшего соотношения свободы с полнейшим истощанием, чтобы и человек испил ту чашу, которую испил Он. И таким образом душа смиряется, а познанием путей Божиих умножается познание[304].

В других случаях в этом виновен сам человек, ибо он не отвечает, как следовало бы, на сей великий дар Бога.

Когда старец Софроний описывает опыт созерцания нетварного света, который был с ним в течение двух недель, он указывает и причину, по которой он потерял этот великий дар. А именно, он попытался постичь этот дар с помощью логики. Старец пишет:

И вот в один из вечеров подошел ко мне монах отец Ювеналий (Егоров), единственный мой сосед по этажу, и спросил: "Сейчас я читал гимны святого Симеона Нового Богослова… Скажите, как Вы понимаете его описания видения им света нетварного?" До того момента я жил благодарным сердцем находившее на меня благословение Господне, но у меня не было никакого вопроса относительно сего явления, и моя мысль, устремленная к Богу, не возвращалась на меня самого. Чтобы ответить отцу Ювеналию, я мысленно остановился на происходившем со мною в тот самый час. Пытаясь скрыть себя, я говорил уклончиво: "Не мне судить об опыте святого Симеона… Но, быть может, пребывая в благодатном состоянии, он ощущал ее (благодать) как свет… Не знаю". Казалось мне, что отец Ювеналий ушел к себе, не заподозрив ничего большего, чем то, что я сказал. Но вскоре после этой короткой беседы я, как обычно, начал мою молитву. Свет и любовь уже не были со мною[305].

Как только начинался логический анализ созерцания нетварного света, сей дар утрачивался. Сам старец откровенно признает:

Не раз бывало в моей жизни по Богу, что как только я осознавал моим рассудком ("шуйца" моя) совершающееся со мною по Божию снисхождению, так свет покидал меня[306].

Совлечение всякого логического анализа в моменты созерцания света некоторые могли бы считать безумием. Ведь Бог одарил нас логикой, как говорил Варлаам, ставивший пророческие видения "гораздо ниже нашего разума". Старец прекрасно описывает состояния: когда это "безумие" уходило и начиналось логическое осмысление происходящего, тогда он осознал невознаградимую потерю в его духовной жизни[307].

Однако по временам старец был вынужден обращаться к логическому анализу своего опыта. Чтобы духовно окормлять монахов, удостоившихся аналогичного опыта, старец иногда рассказывал им о пережитом опыте. Однако для него это было настоящим бедствием. Старец пишет об этом: "Особенно я познал сие бедствие, когда был поставлен духовником на Святой Горе"[308].

Иногда удаление великой благодати постигало старца из-за ничтожного тщеславного помысла. Тогда он черпал помощь, читая сочинения отцов, находя у них подобный своему опыт. Однако это чтение духовных книг и почерпнутое из них знание несли в себе и опасность: тогда, как пишет старец, он "входил в сложную брань с своим тщеславием", и "тогда терялось видение света небесного, — иногда надолго". И он "впадал в великую печаль в связи с этим явлением"[309].

После утраты жизни бессмертной — той, которую он познал во время созерцания нетварного света, — он возвращался в прежнее состояние и, конечно, за этим опять наступали покаяние и плач. С другой стороны, от просвещения ума и непрестанной умной молитвы обоженный возвращается к созерцанию Бога, и когда оно по разным причинам прекращается, тогда он снова приступает к умной молитве. После утраты созерцания света, который есть свет Царствия Божиего и вечной жизни, душа старца погружалась в "великую печаль"[310], и "тогда некая тоска и даже испуг приходили в его сердце"[311].

Потерю благодати из-за мелких тщеславных помыслов и логического переосмысления старец называет "бедствием"[312], "невознаградимой потерей в его духовном бытии"[313].

Проповедь о нетварном свете

Опыт нетварного света старец кратко изложил в своем слове "О Фаворском свете" на Преображение Господа Иисуса Христа. Слово произнесено в Париже, по его возвращении со Святой Горы. В этом слове анализируется свидетельство евангелистов о явлении славы Христовой: когда он еще говорил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: "Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте"[314].

Слово сие поразительно: каждый раз, перечитывая его, я нахожусь под большим впечатлением. С одной стороны, оно созвучно словам святых отцов, так как здесь описывается созерцание преображения Христа уже как личный опыт. С другой стороны, оно "автобиографично" для старца Софрония[315].

Слово состоит из двух частей. В первой части старец излагает богословские основы сего явления, а во второй — рассказывается о преображении от лица некоего аскета. Совершенно ясно, что сей аскет — сам старец: он задает вопросы и сам же отвечает на них в свете сего великого события преображения. Говоря от лица аскета, старец пожелал скрыть тот великий опыт, который даровал ему Бог светов.

В первой части речи старец призывает своих слушателей "забыть о его ничтожестве, закрыть глаза на его невежество и грубость", взглянув на него как на единого из свидетелей[316].

Затем он указывает на то, что христиане получили великий дар вместе с таинствами крещения, помазания, Божественной Евхаристии, Божиим словом и жизнью Церкви. Далее старец пишет: "Ненасытим голод и неутолима жажда богопознания", свойственные людям. Порыв человека к Богу возрастает после видения Бога, "доколе человек не насытится ненасытимой Пищею, доколе Свет… не соединится с душой", преобразуя человека чрез обожение в Божественную славу[317].

"Преображение Господне является твердым основанием нашей надежды на преображение всей нашей жизни, исполненной ныне труда, болезней, страха, в жизнь нетленную, богоподобную"[318].

Однако сие связано с подвигом. Отцы прошли этот путь. "В жизни нашей должно повториться по подобию все то, что свершилось в жизни Сына Человеческого", и "это общий для всех нас путь"[319]: мы должны пройти искушения, подобные искушениям Христа, гонение, преображение, страдание, распятие на незримых крестах, смерть, воскресение и вознесение. Тут нет места малодушию, ибо всё совершается силой Христовой.

"Это суть глаголы вечной жизни… проповедание апостолов и отцев догматы, это есть наша православная вера и незыблемое упование"[320], единственное основание жизни нашего духа. Всегда существуют свидетели этой жизни, которые следуют за Христом на Фавор, на Голгофу, на гору Елеонскую. Следуют же не с премудростью мира сего, "не с гордой дерзостью… но со страхом и трепетом, как недостойные сего восхождения и видения… с надеждой, что и нам, грешным, по безмерной благости Отца Небесного, воссияет присносущный свет Божества"[321].

Во второй части своей речи старец указывает на непреходящее значение события преображения Христа для мировой истории и рассуждает, насколько были готовы ученики к богосозерцанию; что произошло во время и после "Фаворского богоявления" со Христом и в сознании апостолов — свидетелей преображения. Проповедь старца Софрония есть образец православного толкования Священного Писания, ибо опыт самого толкователя, подобный опыту апостолов, позволяет говорить о Фаворском событии.

Старец развивает эту тему словами опытного подвижника, который, как уверяет архимандрит Софроний, "сам многажды был удостоен видения света сего"[322]. Конечно, речь идет об опыте самого старца, который он вкладывает в уста "таинственного" подвижника, подобно тому как апостол Павел некогда писал о себе косвенным образом: "Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет…"[323]. Из последующих глав настоящей книги очевидно, что описываемые опыты являются опытами самого старца.

В своем слове старец Софроний повествует о том, как он беседовал с сим безызвестным созерцателем славы Божией на Преображение Христово и какие ответы он получил на три его вопроса-недоумения.

Первый вопрос: "Что означает то светлое облако, которое сияло в ту ночь на святом Фаворе?"

Ответ открывает тайну Фаворского света, т. е. как его можно увидеть и как возможно обрести сей дар.

Таинственный подвижник отвечал старцу, что "когда он был еще молодым, свет сей являлся ему неясно, на короткие моменты, иногда как некое неуловимое огненное пламя, которое возжигало сердце его любовью, иногда же как некое сияние, которое пронизывало его ум своею светлостью. Являлся ему свет сей во время молитвы, преимущественно в храме. Но однажды, после долгой, в течение многих месяцев, горячей молитвы с глубоким сожалением о скверности своей, свет этот тихо снизошел на него и пребыл с ним три дня. С видением нетварного света произошло преодоление смерти, и он исполнился радости о воскресении мертвых, потому и назвал сей свет "утром воскресения". Тогда он еще жил в мире, среди людей. Позднее, когда он стал монахом и священнослужителем, "многажды случалось с ним, что молитва его переходила в видение света, причем так, что он не чувствовал тогда ни тела своего, ни окружающего его вещественного мира"[324].

Боговидец-подвижник объяснял, что "свет сей является как чистое благоволение свыше. Приходит он неожиданно… приводит душу в сладостное недоумение…" и человек изводится из мрачной тьмы "на солнцем залитые безбрежные просторы"[325].

Хотя свет по природе своей всегда пребывает неизменным… действия его многочисленны, т. е. они переживаются по-разному: иногда он живется как чувство любви Христовой, как соприсутствующая Божественная сила, как неизъяснимое движение вечной жизни; "иногда как свет разумения или как сверхмысленное умное видение Бога"293. Иногда свет изливается преизобильно, так что наполняет всего человека.

Затем аскет продолжал свое слово о Фаворском опыте апостолов, объясняя, что и как имело место. Есть, однако, и постепенный путь восхождения и приобщения к славе Божией.

Ученики основывались на вере-исповедании, что Христос есть Сын Бога живого, — как в исповеди Петра.

О том, что было после исповеди, Евангелие молчит: евангелисты не упоминают никакого события между исповеданием апостола Петра, произошедшим в Кесарии Филипповой, и восхождением на Фавор в течение целой недели.

Христос есть Свет, пребывал во свете, но для учеников это оставалось сокрытым. Явление же Его произошло во время молитвы, схожей с Гефсиманской молитвой[326].

Ученики изнемогли в такой молитве. Однако силою не преставшей в них внутренней молитвы они узрели славу Христа, так же как и двух мужей Ветхого Завета, Моисея и Илию. Это видение погрузило апостолов в "невыразимое удивление и блаженное недоумение"[327]. До этого момента созерцание духовного мира и Божественного света соединялось у апостолов с представлениями окружающего чувственного мира.

Однако затем "умножившийся свет возвел их выше всего видимого временного в невидимое вечное[328]. Се, облак светел осени их… бывший светом и дыханием Духа, Который "восхитил апостолов в мир света несозданного, непреложного, незаходимого, неизменного, беспредельного, превысшего небес, пресек в них восприятие преходящих образов мира сего"[329]. Если вначале апостолы созерцали свет, изливаемый телом Христа — Начала[330] и нетварного света, и окружающего мира, — то далее они были возведены в более высокое созерцание, когда окружающий мир исчезает.

Апостолы, "возведенные Духом Святым в созерцание неописанного Божества Иисуса Христа, услышали… в тот час невещественный и непостижимый голос Отца: "Сей есть Сын Мой возлюбленный". Это было высшим моментом фаворского события"[331].

Говоря об этом явлении, подвижник добавил: "Весьма великим, высоким было видение апостолов на горе преображения, однако еще несовершенным, потому что в то время они были еще неспособными воспринять всю полноту и совершенство явленного им света"[332]. Из-за сего несовершенства в восприятии света "возможными оставались те колебания, которым подверглись апостолы в дни Голгофы". И все же видение на Фаворе было более величественно, чем видения Моисея и Илии в Ветхом Завете.

Из этого толкования видны последовательные ступени к созерцанию. Сначала — вера в Божество Христа, затем — безмолвие, потом — молитва, подобная молитве Христа в Гефсимании за весь мир, и, наконец, — явление света, когда человек оставляет позади мир и возводится в величайшее созерцание: он "входит в облак".

Затем старец пишет о втором недоумении, которое, даже еще не выраженное, было предварено ответом сего славного мужа[333].

Исполненный печали в тот момент, старец подумал про себя: "Не мой это удел", — и сей подвижник, чтобы его утешить, продолжил рассуждение. Человек должен испытать самого себя. Ибо, если за неправды свои лишен он дара сего, не следует предаваться отчаянию и допускать мысль, что созерцание света — удел только избранных. Одна таковая мысль "может пресечь в нас святую надежду". Все мы призваны к тому же совершенству, к которому призвал Господь трех апостолов на Фаворе. Все мы получили те же заповеди. Это видно из священной литургии праздника Преображения, в которой Церковь "с силой <…> призывает и убеждает всех к восхождению на "неосязаемую" гору умного боговидения"[334]. Сей дар во все времена, даже в наши дни, изливается на последовавших Христу всем сердцем. А мысль, что это созерцание "не для меня", есть "ложное смирение", а также и "неоправданное отчаяние", которое рождается от неправды и сластолюбия.

Помимо сего, преградой к созерцанию нетварного света является стремление людей умом постичь Бога и Его таинства. В таких случаях уже не облак светел, но мрак и тьма, скрывающие Бога, встречают нас. Бог есть Свет, и те, кто удостаиваются созерцания Бога, видят Его как свет. Когда же появились философы и еретики, утверждающие полную познаваемость Бога, тогда святые отцы, чтобы пресечь в корне эту безумную идею, возвратились к ветхозаветному языку, т. е. отцы прибегали к слову мрак[335].

Итак, "истинный путь к видению Божественного света лежит через внутреннего человека"[336]. Когда мы подвизаемся соблюсти заповеди Христовы всею силою нашего желания, "тогда Божественный свет… многократно и многообразно[337] посещает человека". И нет предела благоволению Божию, ибо оно воистину превосходит всякий предел.

В конце беседы подвижник-боговидец, как пишет старец, рассеял и еще одно (третье) "недоумение в боязливой душе моей". Старец признается, что он не видел пред собою пути; не знал, как приступить к этой жизни, с чего начать; он чувствовал себя во мраке и вопрошал: "Что сотворю, да живот вечный наследую?"[338]

Тогда таинственный подвижник ответил: "Молись, подобно святителю Григорию Паламе, который годами вопиял: "Господи, просвети тьму мою!" — и был услышан… Молись словами церковной песни: "Да воссияет, о Светодавче, и мне, грешному, свет Твой неприступный!"[339] и молитвой святого Симеона Нового Богослова: "Приди, свете истинный! Приди, жизнь вечная…"".

Читая сие слово и сравнивая с другими, более поздними, писаниями старца Софрония, можно убедиться, что содержание этой проповеди — своего рода автобиография старца Софрония. Он и есть тот таинственный подвижник: слово излагает его учение о нетварном свете, о его действиях, о том, что предваряет созерцание и как достигается богопознание. Также через "подвижника" учит, что видение нетварного света есть цель нашей жизни, наше предназначение и путь. Действительно, из слова, как и из всех других писаний его, становится очевидным, что старец — богослов нетварного света, "фаворский свидетель". Учение его достоверно, ибо построено оно на богооткровенном опыте. При этом он всегда оставался чутким и отзывчивым человеком, действительно — человеком Божиим.

В своем слове старец, со свойственным ему самоуничижением, стремится сокрыть себя и пишет: "Я же сегодня сообщу вам о слышанном мною из его неложных уст лишь самое существенное и возможно кратко". Старец скован страхом и стеснением, ибо Соломон в своих притчах призывает: "Пей воду свою из твоего водоема и текущую из твоего колодезя"[340]. Однако очевидно: рассказ подвижника всецело соответствует учению самого старца Софрония. Действительно, сказанное им есть вода из "его сосудов" и "его источника". Благодать Божия порождала в его сердце божественные откровения, и он завещал нашей эпохе свидетельство сей жизни.

Старец Софроний прошел все стадии духовной жизни: начиная от "образа" и кончая "подобием", от очищения (катарсиса) до преображения и обожения. Он сподобился от Бога редкого дара — опыта нетварного света: в моменты чистой молитвы внезапно посещал его нетварный свет. Этот дар, конечно, таит в себе и духовную опасность: во время глубокой чистой молитвы естественным образом его мог посетить помысел: "Вот, скоро увидишь свет". Однако дар памяти смертной, глубокий плач и никогда не покидающее его ощущение пламени ада, духовное мужество, позволяющее ему оградить молитву от тщеславных помыслов ("Се, пришли убийцы мои"), — словом, весь стяжанный им опыт позволял ему хранить великий дар Божией благодати. И если иногда и умалялась благодать или же, по устроению промысла Божия, отымалась, вскоре возвращалась снова. Итак, через всю его жизнь промысл Божий предуготовал старца к неуклонному восхождению к обожению и созерцанию света, сохранив его от лукавых козней, неизбежных в таких духовных состояниях.

Так, его богословие как выражение опыта нетварного света не есть ни воображение прельщенного ума, ни плод каких-либо страстей: ум воображающий неспособен к богословию. Истинное православное богословие рождается в процессе очищения человека [от страстей], на пути к святости и обожению.

"Живое подтверждение" — святой Силуан

Путь к обожению, от "образа" к "подобию", труден и величественен; никто не может пройти его в одиночку. Во всех жизненных вопросах, а уж тем более в духовной жизни нам необходимо достоверное свидетельство.

Старец Софроний пережил редкие для рядового человека опыты: памяти смертной, онтологического падения как отвержения Бога, плача, переживания ада и рая, созерцания нетварного света. Первое время, незнакомый с писаниями святых отцов, он не мог найти объяснения происходящему с ним. Позднее знакомство с подобными опытами отцов таило в себе опасность породить помыслы тщеславия. Спасли же его плач и глубокое покаяние, дар памяти смертной и переживание пламени ада. Однако, помимо отцов, старец нуждался в живом свидетеле и руководителе — в духовном отце, опытном в богопознании.

В этот поворотный момент своей жизни он повстречал святого Силуана — человека, прошедшего тот же путь в духовной жизни; брата и свидетеля, способного утвердить его в истинности пережитых им состояний.

Старец Софроний понял, какую большую роль играет в жизни человека духовный наставник, способный трезво руководить, быть "живым уверением" переживаемого духовного опыта, отличать истину от заблуждения, тварное от нетварного, диавольское от Божественного. Так, согласно Священному Писанию, по благовещении Богородица с поспешностию пошла к Елисавете, чтобы получить подтверждение истинности данного Ей откровения. И апостол Павел, после того как призвал его Христос, пошел на встречу с апостолами, уже знавшими о его перерождении свыше. Эти примеры говорят о том, как ценно иметь искусного духовного наставника в жизни человека, идущего трудной стезей.

Старец Софроний в своих писаниях признает, что величайшим даром, за который он неустанно воздает хвалу Богу, и величайшим благословением в своей жизни он считает встречу со святым Силуаном, к которому привел его Бог. Конечно, святой Силуан был не только "живым подтверждением" достоверности духовного опыта старца Софрония: сам старец, в силу их духовного родства, смог постичь всю глубину духовного опыта Силуана и поведать о нем всему миру.

Посмотрим, что он пишет о благословенной жизни святого Силуана Афонского.

Старец Софроний свидетельствует, что когда нетварный свет является человеку в Святом Духе, тогда душа нуждается найти мужество поверить данному видению и понести сей дар во всю оставшуюся жизнь[341]. В этот период жизни человеку необходимы живые свидетели Христова воскресения, чтобы получить от них свидетельство, подтверждение и поддержку. Такую роль сыграл в жизни старца Софрония святой Силуан.

Как пишет старец, пророки Ветхого Завета, хотя и получили откровение от Бога, тем не менее не достигли "всей полноты, свойственной персональному началу". Ее открыл миру "с великой силой" Христос. Старец пишет, что "в христианской исторической Церкви этой формы бытия достигали лишь единицы на поколения", и "далеко не все уразумели его как должно". Редки сии герои веры, которые последовали "за избранниками Бога вышнего", но влияние их распространяется на все множество членов Церкви. Старец так говорит о помощи, которую ему оказал святой Силуан.

Старец Силуан был на моем жизненном пути важнейшим событием: благодаря ему я так близко в течение ряда лет был зрителем и даже учеником подлинно христианской жизни. Его молитвам обязан я несравненно более, чем всем другим моим наставникам. А среди них было несколько выдающихся представителей нашей Церкви: облагодатствованных аскетов в монастырях и в пустыне; епископов и священников; также и профессоров богословской школы[342].

Старец уверяет, что за всю свою жизнь он знал многих аскетов на Святой Горе, многих епископов и священников и даже профессоров богословия, однако никто из них не обладал духовным опытом, как у святого Силуана. Подтверждением тому является то, что только святой Силуан, будучи сам исполнен редкой Божественной благодати, смог действенно помочь старцу Софронию.

Святому Силуану Христос явил себя "в великом свете". Тогда он познал Его в Духе Святом. Тогда ему было дано насладиться "неописуемым Христовым смирением", и он стал молиться за весь мир. Он сподобился созерцать свет и "дышать воздухом горнего мира"[343].

Старец признает: "Процесс моего роста был медлительным, по сравнению с ним. Но и то, что я получил, — незаслуженно велико для меня"[344].

Итак, естественно, что он видел во встрече со святым Силуаном "одно из наиважнейших событий" своей жизни, уготованное промыслом Божиим. Он пишет:

Этому смиренному мужу было свыше дано молиться за весь мир, как за самого себя. Преобладала, однако, в нем печаль об уже ушедших отсюда. Душа его была прикована к видению ада, который за пределами земли. Созерцал он сей ад в силу данного ему опыта реальности сего духовного состояния человеческого духа. Вообще ему было свойственно не ограничиваться в своей молитве ни временем, ни пространством, ибо дух его всегда был обращен к вечности[345].

С полной уверенностью старец Софроний свидетельствует о величии "гения блаженного Старца Силуана", к ногам которого допустил его промысл Божий.

Он говорил и писал о данных ему состояниях простыми словами, понятными, однако, только тем, кто и сам жил в той же атмосфере, в какой и Силуан, но не представителям академического богословия[346].

Тем не менее с простотой и искренностью сам старец признает:

Дерзновение на сей труд я черпаю из того, что его, Старца, молитвами и я был поставлен в ту же духовную перспективу. Да, я не познал в полноте той меры благословения, которую излил Господь на него; но мне, последнейшему из человеков, все же было дано жить приближение к тому же опыту[347].

Заключение

Изложенное выше является лишь малой частью "духовной автобиографии" приснопамятного великого старца Софрония, которого я знал и с которым общался и имел честь и благословение быть любимым им.

Это лишь часть его биографии. Как можно описать те духовные напряженные состояния, испытанные старцем Софронием: ада и рая, пожигающего огня и пленительного света, бездны и "святой земли"?

В книге "Видеть Бога как Он есть" старец пишет, что "только покаянная молитва соответствует истине о нас"[348].

Только сознавая себя грешником, становимся мы в план истины Божией. И продолжает:

Чем глубже живем мы наш грех как поразившую нас смерть, тем полнее предаемся мы Богу в молитве и Его животворящею силою вырываемся из тисков времени и пространства. Да простит меня Господь и да не осудят меня строго мои братья: так было со мною. И потому, читая послания апостола Павла, я предполагаю, не скрою — с уверенностью, что и ему были даны "видения и откровения Господни"[349] в его раскаянии пред Христом "с сильным воплем и со слезами": тогда был он "услышан за свое благоговение[350]"[351].

И старец Софроний прошел весь свой жизненный путь "с сильным воплем и со слезами", и затем даны были ему "видения и откровения Господни".

Этот отрывок "автобиографии" старца Софрония дает пример, как жить в Церкви, которая есть Тело воскресшего Христа. Конечно, велик путь, который прошел старец, и высока мера, которой он достиг, однако все, кто хочет спастись, должны пройти, пусть отчасти, но аналогичный путь покаяния, очищения, освящения и обожения.

Написанное мною пусть будет введением к книге старца "Видеть Бога как Он есть", чтение которой я рекомендую, как, впрочем, и других книг старца, в особенности "Преподобный Силуан Афонский", ставшую классикой духовной литературы. Ибо, помимо всего прочего, эта книга — свидетельство глубокого взаимопонимания двух святых.

3. Подвиг богопознания

Начиная с 1976 года я каждый год посещал монастырь Святого Иоанна Предтечи в Англии в Эссексе и общался с приснопамятным архимандритом Софронием (Сахаровым) и братьями монастыря. Это общение — одно из самых благих воспоминаний моей жизни и великое благословение, данное мне как дар Божий.

В 1979 году произошло удивительное событие.

Однажды в субботу в малой церкви, находящейся в главном здании монастыря, совершалась Божественная литургия. На ней присутствовал и приснопамятный старец Софроний — он не служил в тот день и сидел на своем обычном месте с правой стороны в храме. Рядом со старцем Софронием находился высокого роста англичанин. Войдя в храм, я не придал этому большого значения: царила молитвенная атмосфера. К тому же в монастыре всегда было много православных, приехавших со всего мира: присутствие людей самых разных национальностей не вызывало удивления.

Вот настал момент литургии — Символ веры. Я был в изумлении, когда "Верую" начал читать этот высокий англичанин — громким голосом с безукоризненным греческим произношением, так что невозможно было определить, иностранец он или грек. Потрясенный, я постарался разглядеть его поближе, будучи рядом с ним. Я заметил, как на протяжении всей Божественной литургии он плакал. Затем он прочел Господню молитву "Отче наш", снова громким, своеобразным голосом, и после "Со страхом Божиим, верою и любовию приступите" причастился пречистых Тайн со слезами на глазах.

Как только закончилась Божественная литургия, я спросил одного из братьев монастыря, кто этот человек. Он ответил: "Это Давид Бальфур, знакомый старца еще со времен его жизни на Святой Горе".

Я был очень изумлен. Я был рядом с самим Давидом Бальфуром!

Встреча и беседа с Бальфуром

О Бальфуре я много слышал от моих родителей и от других благочестивых христиан: он жил в Афинах и был приходским священником в больнице "Евангелизмос" ("Благовещение") до и во время войны в 1940 году. О Димитрии Бальфуре, тогда архимандрите, много говорили в тогдашнем афинском обществе: он общался с учеными-богословами (Богословский факультет), был сведущ во многих предметах и знал много языков. Известно, что он был связан с королевской семьей: они были прихожанами церкви при больнице и исповедовались ему. Он также имел контакт с Богословским братством "Ζωή" ("Жизнь") до 1940 года, а во время немецкой оккупации Афин бежал в Египет, где и был извержен из духовного сана.

Сразу же после смены государственного режима (1974), еще до нашей встречи с Бальфуром в Англии, в некоторых греческих газетах и журналах я прочитал, что он был английским шпионом в Афинах, а не истинным клириком и обманывал даже отца Софрония. Прибыв в Афины по окончании Второй мировой войны и работая на британскую дипломатическую разведку, он сыграл важную роль в событиях того периода и во время гражданской войны в Греции. Его участие помогло архиепископу Дамаскину взять на себя управление страной и т. д. Посещая Святую Гору, я также слышал от некоторых монахов, что якобы и старец Софроний был замешан в этом деле, послужив исполнению целей и задач Бальфура. Поползли слухи, и так родился миф.

Естественно, все это вызывало мой интерес, когда я его встретил, и за несколько дней нашего пребывания в монастыре мы много беседовали с ним на разные темы. Однажды я встретил его в монастырской библиотеке, и у нас завязался интересный разговор.

Я живо сохранил в своей памяти его рассказ. В начале 30-х годов Бальфур посетил Святую Гору для исследования рукописей. Владея, помимо других языков, русским, он, естественно, не преминул посетить русский монастырь Святого Пантелеймона. Первым, кого он повстречал на набережной монастыря, был святой Силуан: он проводил Бальфура в монастырскую гостиницу. Во время вечерни, когда Бальфур сидел на стасидии и молился, к нему подошел Силуан и сказал: "Я хотел Вам сказать: молитесь, и Бог Вас просветит". Он, действительно, в то время помышлял о переходе в Православие, и святой Силуан прочитал его мысли, исполненные сомнения. Святой Силуан познакомил его и с отцом Софронием, тогда иеродиаконом обители.

Он также поведал мне, что отец Софроний писал ему, укрепляя и ободряя его в сделанном решении, поскольку у него было много недоумений и колебаний по отъезде из монастыря. Привожу дословно сказанное им: "У меня есть много писем отца Софрония. Желая укрепить меня в принятом решении, он поведал мне о своих многочисленных испытаниях. Из его писем очевидно, что он созерцал нетварный свет. Их публикация явит всем, что старец Софроний великий святой, больший святого Силуана".

Далее он поведал мне о своих богословских исследованиях в учении святого Григория Паламы. Его занимал исихазм и сочинения святого Симеона, архиепископа Солунского. Бальфур рассказал мне, как он постиг истинный исихазм на Святой Горе в 30-е годы, и как потом, после многолетнего перерыва, он возобновил изучение богословия и даже предполагал издать неопубликованные тексты святого Симеона Солунского. Так в 1981 году была опубликована книга "Богословские труды святого Симеона, архиепископа Солунского (1416/17–1429)", которая представляет сочинения святого с комментариями и введением Давида Бальфура. То, как составлено предисловие, говорит об исследовательской одаренности Бальфура, о широте его познаний, о критическом складе ума и точности наблюдений, о прекрасном владении греческим языком и о его незаурядности: книга изобилует важными критическими примечаниями. Все это характеризует его как одаренного разнообразными способностями ученого — исследователя текстов.

Введение состоит из трех частей.

В первой части, "Автор и его неопубликованные творения", дается обзор писаний святого Симеона Солунского и историческая справка о том, как в 1940 году Бальфур в рукописном Загорийском 23-м кодексе обнаружил двадцать не изданных ранее произведений святого Симеона полемического и духовного характера, на которые "ученые не обратили абсолютно никакого внимания". Свои исследования Бальфур начал в 1940–1941 годах, и к 1971–1973 годам он завершил подробный анализ всех имеющихся каталогов греческих кодексов, чтобы выявить, какие из сочинений святого Симеона были опубликованы. В этой главе он дает список этих сочинений с изложением их содержания.

Во второй части Бальфур излагает содержание Загорийского кодекса, содержащего рукописи святого Симеона, ссылаясь при этом и на менее значительные рукописные источники из других библиотек. Данный раздел представляет собой точное научное описание дошедших до нашего времени рукописей сочинений святого Симеона.

В третьей части введения, "Житие и образ Симеона", Бальфур подробно рассказывает о рождении и воспитании святителя, о его монашеском делании, о возведении в епископский сан и первых годах служения в Салониках, о кризисе 1422 и 1423 годов, о деятельности святителя Симеона во время власти венецианцев (1423–1429), о его славной кончине, которая случилась, согласно Бальфуру, в середине сентября 1429 года, за несколько месяцев до сдачи Салоник туркам (29 марта 1430 года).

Во второй части книги Бальфур приводит критический текст двадцати сочинений святого Симеона Солунского, снабжая его весьма точными замечаниями относительно агиографических и отеческих сочинений, орфографии и пунктуации. Текст изобилует ссылками и критическими комментариями на каждой странице. Каждое из двадцати сочинений святого Симеона предварено введением.

Книга также включает в себя три приложения и указатель имен и событий.

Сам Бальфур в предисловии отмечает: "В настоящем томе представлены писания Симеона полемического и духовного характера. Настоящая публикация дополняет издание 1979 года, в котором были представлены политические и исторические творения с введением и комментариями на английском языке".

Все это свидетельствует о серьезной ученой работе Бальфура и о разнообразных научных и других способностях.

Профессор патрологии Панайотис Христу, глава Патриаршего фонда, в "заметке издателя" пишет о нем:

Г. Давид Бальфур, как никто другой, провел обширную работу по изучению наследия святого Симеона, архиепископа Солунского. Исследуя исторические условия того времени, его деятельность и творения как часть рукописного предания, Бальфур стал истинным ученым в области исследований сей великой церковной, богословской и политической фигуры Византии, и особенно последних дней жизни святого[352].

Далее Панайотис Христу сообщает нам занимательные сведения о Бальфуре:

Г. Бальфур начал свои исследования в студенческие годы в Афинах (1936–1939): автор данной заметки сидел с ним за одной партой. Жизненные обстоятельства в 1941 году в корне поменяли его интересы. Спустя тридцать лет, однако, он возобновил свои исследования, плодом которых, во-первых, стало издание в Вене политических и исторических сочинений Симеона (1979), ставшее его докторской диссертацией, во-вторых, издание богословских сочинений святого. Благодаря этим изданиям, а также изданию текстов по литургике, осуществленному г. И. Фудули, в наших руках находится большая часть наследия Симеона, причисленного в этом году к лику святых, чему в определенной мере способствовали труды г. Бальфура. Патриарший фонд по исследованию святоотеческого наследия с особой радостью публикует, наряду с другими, настоящее издание"[353].

Мнение профессора патрологии свидетельствует о незаурядности Бальфура как ученого.

Во время беседы с ним в Эссексе в Англии, в монастыре Святого Иоанна Предтечи, из вежливости я избегал расспросов о том, что слышал и читал о его шпионаже и последующем извержении из духовного сана. Во всяком случае, от других людей, знавших его, я убедился, что все это были слухи, не всегда соответствующие истине. Несомненно, лишение священства и последующие жизненные перипетии были плодом его непослушания слову святого Силуана. Последний отговаривал Бальфура от жизни в Греции, предвидя, что это закончится для него катастрофой. Из уважения ко всякому человеку, кающемуся в своих прежних грехах и плачущему о них, я не задавал ему вопросов о его прошлом.

Помню, однако, великую духовную любовь, которую питал к нему приснопамятный старец Софроний. Однажды, во время монастырской трапезы, я сидел рядом с Бальфуром, и мы беседовали. Расспрашивая его о различных богословских проблемах, я был удивлен его осведомленностью во многих богословских вопросах: он знал о различных школах и течениях в богословской и церковной среде Греции. Повернувшись к старцу Софронию, сидевшему чуть дальше, во главе стола, я увидел спокойный и проницательный взгляд старца, обращенный к Бальфуру, полный участия, и слезы, наворачивающиеся на глазах старца. Я никогда не пытался понять, что значили эти слезы. Для меня они стали свидетельством великой любви старца к людям, и прежде всего к страждущим и кающимся, среди которых особое место принадлежало Бальфуру.

До Бальфура дошли слухи из Греции, что он якобы был разведчиком и использовал — мнимый, как считалось, — духовный сан в своих шпионских целях. То была сущая и очевидная неправда, ибо он поступил на службу в Британскую миссию уже после отъезда из Греции. Много раз порывался он ответить на обвинения и клевету, но от старца Софрония он научился другой установке в искушениях: лечить свои вольные и невольные ошибки через свое добровольное молчание. Так работает духовный закон.

Бальфур как-то послал архиепископу Фиатирскому Мефодию письмо, в котором, среди всего прочего, он пишет:

Мне 85 лет[354], и последние 42 года своей жизни я был объектом самой грубой клеветы, которая, по-человечески говоря, разрушила всю мою жизнь; при этом, слушаясь моего духовного отца архимандрита Софрония, я никогда не отвечал на выпады, не произносил ни единого слова в свою защиту. Я научился принимать слова Христа "блажени есте, егда поносят вам, и изженут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще Мене ради"[355] в буквальном смысле[356].

В письме Бальфур лично признает, что был и продолжает быть оклеветан, будучи обвиняем в шпионаже, однако после своего духовного грехопадения и извержения из духовного сана он, по наставлению старца Софрония, отвечал на клевету молчанием, живя в глубоком покаянии.

Мысли из книги "Подвиг богопознания"

В 2004 году ставропигиальным монастырем Святого Предтечи Иоанна (Эссекс, Англия) была издана книга "Подвиг богопознания: Письма с Афона к Д. Бальфуру"[357]. Книга вызвала у меня большой интерес, ибо, как говорилось ранее, сам Бальфур упоминал о переписке и ценности писем старца Софрония, целью которых было утвердить Бальфура в православной вере.

Книгу предваряет введение, написанное иеромонахом Николаем, внучатым племянником старца Софрония. Там приводятся факты о жизни старца и Бальфура и об их общении, взятые из писем и из устного предания. Отец Николай по поводу обвинений против Бальфура пишет: "Многие верят, что Бальфур лицемерно использовал Православие. Такое мнение сложилось из-за апостасии Бальфура и последующих событий жизни. Однако публикуемые письма исключают всякие основания таким выводам"[358]. Описание отъезда Бальфура из Греции в Каир и поступление там на работу в Британское консульство опровергает все обвинения в шпионаже в адрес Бальфура, связанные с его пребыванием в Греции. Действительно, эта переписка исключает всякий повод для подобных мыслей. Относительно же духовного падения Бальфура из писем явствует, что старец Софроний, так много и усердно окормлявший Бальфура духовно, ни в коей мере не несет ответственности за опрометчивый шаг Бальфура.

В предисловии к книге приводятся основные положения учения старца Софрония, содержащегося в письмах.

За предисловием следуют тридцать писем старца Софрония, затрагивающие жизнь Бальфура и дающие оценку различных явлений в духовной жизни сего замечательного человека. Даже из тематики писем можно заключить, насколько искренно Бальфур стремился к православной вере.

Письма разделены на пять глав: "Божие призвание", "Принятие Православия", "Испытания", "Разрыв", "Вне Церкви". Далее идут два приложения: "Из писем старца Софрония" и "Из писем Д. Бальфура".

С величайшим интересом и напряженным вниманием прочел я эту книгу. Будучи духовной перепиской между старцем Софронием и Д. Бальфуром, книга является одновременно и духовной биографией этих двух выдающихся церковных мужей. Мой интерес был порожден не только проникновенной манерой письма старца, известной многим и столь мне близкой и приятной, но и личным знакомством с этими двумя людьми.

Читая эти письма, я испытывал умиление, часто погружаясь в напряженную молитву. Возросла и моя любовь к приснопамятному старцу Софронию. Далее я описываю некоторые из моих впечатлений.

Истоки книги "Преподобный Силуан Афонский"

Переписка между старцем Софронием и Бальфуром стала духовной основой книги "Преподобный Силуан Афонский", написанной старцем позднее. Книга была издана и переведена с русского языка на греческий, а потом и на многие другие языки, и ее влияние на православный церковный мир было колоссальным. Совершенно очевидно, что старец Софроний с первых лет своей монашеской жизни на Афоне проникся "духом" книги о преподобном Силуане Афонском. Бальфур стал орудием промысла Божия, соблаговолившего, чтобы эти сердечные, духовные и богословские опыты были записаны на бумагу.

Манера письма Бальфура, его доводы и богословские искания отражали западный менталитет, тогда как характер писания старца Софрония был основан на принципах исихастской православной традиции. Так, книга "Преподобный Силуан Афонский" отражает духовный опыт жизни в благодати и, с другой стороны, полемику с представителем западно-схоластического богословия, не способного, несмотря на свое искренное желание, полностью воспринять исихастскую традицию Православной Церкви.

Хорошо знакомый с богословскими течениями своего времени и при этом обладающий личным опытом благодати Божией старец Софроний в общении с Бальфуром глубоко понимает мышление богословов-интеллектуалов, изучивших богословие по книгам и по мыслям искусных в духовной жизни людей. Потому старец и писал об отношении между свободой человека и действием Божественной благодати, о подходе богослова-мыслителя и богослова-эмпирика, о различии между душевным и духовным человеком и т. д.

Путь православного богословия другой: оно исходит из безмолвия, как его понимает Православие, потому старец пишет Бальфуру: "Помучайтесь, потрудитесь, поскорбите, помолитесь, поплачьте о своей душе, читая их"[359].

Два уровня духовной жизни

Время их переписки совпало с важным периодом в жизни старца Софрония: он пребывал в огненном покаянии, дух его неизменно был устремлен к Богу: это было исключительно богатое в плане духовного опыта время. В письмах вырисовывается духовный портрет старца — некий отеческий образ.

В предыдущих главах описан отъезд старца Софрония из Парижа на Святую Гору, в 1925 году, куда его привела жажда познать Бога. Переписка с Бальфуром датируется с 1932 года, спустя семь лет по прибытии старца на Афон. Это было временем "всепоглощающего" порыва к Богу и великой жажды подобия Христу во всем — в Его проявлениях [в воплощении], согласно Божественному домостроительству. Он горел желанием богообщения, сподобился величайших моментов богооткровения и созерцания нетварного света. Потому, укрепляя Бальфура духовно, старец написал ему: "Говорю Вам то, в чем уверен, что сам пережил"[360].

Из всей православной традиции известно, что жизнь христианина — это борьба за единение со Христом: чтобы родиться, со-распяться и со-воскреснуть с Ним. Апостол Павел интенсивно жил это. Поэтому он сказал: "Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня"[361]. В другом послании он писал, что своим подвигом он восполняет недостаток страданий Христовых: "Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь"[362]; также он пишет, что видел воскресшего Христа[363] и т. д. Такой опыт можно найти у многих святых. К примеру, святой Григорий Богослов в своих сочинениях много раз говорил о своем сораспятии, спогребении Христу и совоскресении, что составляет основу истинной духовной жизни православного христианина.

Этот опыт отчетливо прослеживается и в письмах старца Софрония. Он "жил Гефсиманию" в молитве за весь мир, сострадая всему страждущему человечеству, распинаясь на всякий день. Ему был дан дар смертной памяти. Он жил ад и пламень его, но созерцал и свет воскресения, жил благословение Пятидесятницы. Он познал Бога как Любовь, "и Любовь неизреченную, несказанную, неизъяснимую, ненасытную, безграничную, чистейшую, святейшую, недомыслимую по совершенству, сладчайшую, крепкую, вечную…"[364]. В таком состоянии "сердце, уязвленное любовью Божественною, иногда болит так, как бы его пронзил кто раскаленным мечом, но болезнь эта сладкая непередаваемо. От сладости любви Божией человек может забывать весь мир"[365].

В этом огне духовной жизни во Христе, будучи на кресте и в аду и созерцая свет воскресения, старец, достигнув последних высот духовной жизни, призывал Бальфура последовать ему. Но, несмотря на все свое желание, Бальфур колебался, противился, отказывался. Старец с высот горнего мира, где постигаются тайны Креста и Воскресения, многажды наставлял Бальфура — и с любовью, и иногда "властно", — побуждая его встать на тот же путь. Однако нелегкой была сия стезя для Бальфура, не обладавшего решительностью, хотя и горевшему великим и неутолимым желанием живого общения с Богом.

Старец ему писал: "Идите, дорогой, с нами, убогими, на крест, на поношения, на уничижения, на нищету и скорби, а позднее, быть может, и на смерть"[366]. В то же время он, безусловно, уважает свободу Бальфура как дар Божий человеку. Никто, ни даже Сам Бог, не может нарушить свободу человека, но каждый получает благодать Божию по мере своей самоотдачи Ему.

Эта переписка свидетельствует о том, насколько "великой" в глазах старца была личная свобода человека. Старец, обогащенный опытом и достигший высот духовной жизни, был способен возродить человека, но оставил за Бальфуром свободу отвергнуть его руководство.

Однако любовь Божия вела Бальфура: даже после его непослушания преподобному Силуану и старцу Софронию, после жизненных блужданий, много лет спустя, он в конце своей жизни ощутил благодать покаяния и любовь к Церкви… Прошло немало лет, прежде чем Бальфур уразумел и усвоил великое слово преподобного Силуана и старца Софрония.

Церковь ведет людей двумя путями. Один — она указует человеку высоты духовной жизни, крестный путь к воскресению. Другой — она дарит любовь, прощение, заботу и духовную "нежность" в моменты срыва и возвращения. Так двояко она удерживает человека в своем лоне, показуя ему путь и любя его.

Кенотическая любовь

Письма старца Софрония являют кенотический характер его любви, будь то к Бальфуру, будь то к каждому сочеловеку. Старец жил ту христоподобную любовь, которая возводит в Гефсиманию, на крест, и низводит даже до ада ради спасения людей. Из нескольких писем можно заключить, что он днями плакал за Бальфура и за других людей, как если бы оплакивал мертвых, и плач его доходил до полного истощания. Он пишет в своем письме: "В пятницу ночью, молясь о Вас, плакал, как плачут о мертвецах"[367]. Любовь его к людям не знала границ: он горел великим желанием отдать себя даже на распятие за них.

Любовь его к Бальфуру ощущается через ту открытость сердца, с которой старец поведал ему самое сокровенное из своего духовного мира, все тайны, открытые ему благодатью Божией. Позднее же, когда Бальфура постигло духовное падение, любовь проявилась в уважении к свободе Бальфура, в его выборе, и в сердечной молитве, когда старец боролся за его покаяние и возвращение в "лоно" Церкви. Так, Бальфур сподобился от Бога великого дара — кончины по-христиански: в лоне Церкви, с покаянием и плачем.

Опытный духовный наставник

Старец Софроний в своих письмах поведал много полезного из духовной жизни на пути к богопознанию. Потому название книги "Подвиг богопознания" весьма точно отражает ее содержание. Письма, опубликованные в этой книге, полны глубоких мыслей, тесно связанных с духовной жизнью человека. Христианство — это не культура, основанная на чувственном восприятии, но подвиг и борьба с помыслами, страстями, с ложными явлениями и состояниями, вводящими в прелесть, когда вся жизнь проводится в пламенном покаянии вплоть до кончины, предание себя на волю Бога; эта стезя ведет в Гефсиманию, на Голгофу, во ад, ко гробу воскресения и, наконец, к благодати Пятидесятницы.

Из переписки старца Софрония и Бальфура можно почерпнуть не только образец духовной жизни, но и то, как надлежит истинному духовному отцу вести доверенных ему Господом людей. Он учит, что помыслы — это действия бесов и бороться с ними следует силою Божией благодати, что начало духовной жизни — это борьба со страстями, а путь ее — предание себя на волю Божию. Старец пишет о таких предметах, как брань с бесами, послушание духовному наставнику, отсечение всякого воображения, кенотическое покаяние и исполненное вдохновения самоосуждение, стремление к предельной чистоте сердца и тела, свободных от плотского и всякого другого греха, стяжание умного безмолвия как основного принципа церковной жизни, делание умной молитвы, истинный смысл послушания и т. д.

Старец Софроний предстает в письмах как опытный духовный отец и наставник на пути к обожению и святости. Он опытно прошел все духовные состояния, потому может наставлять своих духовных чад, вверенных ему промыслом Божиим, неся духовную ответственность за их спасение. Его опыт охватывает все духовные состояния, включая брань с бесами и благодатное сошествие во ад. Ему не безызвестны намерения и уловки диавола, как и методы борьбы с ними с помощью духовного отца. Он дает наставления о том, как подобает относиться к духовному отцу, если человек хочет преуспеть и возрасти духовно[368].

Живя в таком напряжении духовном, испытывая предельные возможные человеку духовные состояния, как-то раз он даже не обратил внимания на землетрясение, сотрясшее его келию, и, не испытывая никакого страха, спокойно продолжал писать письмо.

Монастырская и литургическая жизнь

Большинство писем Бальфуру старец Софроний написал, когда был еще иеродиаконом, и несколько, когда иеромонахом. Он жил в разных местах, большинство писем было написано им в монастыре Святого Пантелеймона, часть писем — на Карулии, что видно из писем Бальфура, затем — из келий Свято-Троицкого скита, что близ монастыря Святого Павла. Позднее он писал Бальфуру из Франции и, наконец, — из монастыря Святого Предтечи Иоанна в английском графстве Эссекс. Старец Софроний был рукоположен в иеродиакона и затем в иеромонаха. Бальфур тогда тоже был иеромонахом, до извержения из духовного сана. Потому переписка касается вопросов служения и литургической жизни. Естественно, образ жизни старца и афонская среда, где он подвизался, отразились на манере его служения Божественной литургии.

Для старца служение Божественной литургии было неразрывно связано с подвигом и безмолвием. Как православный духовный отец он дает наставления Бальфуру относительно священного безмолвия, умной молитвы, трезвения, истинного покаяния. Он говорит о плаче и трезвении души как монашеском делании; о покаянии как предуготовлении к Божественной литургии и Божественному Причастию; об умной молитве как атмосфере служения Божественной литургии, о необходимости "духа" послушания епископу и братьям. Старец Софроний подробно толкует о том, как надлежит вести себя в отношении к епископу, в чем состоит смысл и каков образ послушания к духовным наставникам вообще[369].

В контексте затронутых тем старец, обладая исключительным опытом, дает наставление, как следует совершать Божественную литургию. Он писал Бальфуру, что поскольку существуют трудности и препятствия для ежедневного совершения Божественной литургии, то следует делать две вещи. Во-первых, необходимо "сосредоточиться душою и умом на внутренней жизни", что очень важно. Во-вторых, временно следует совершать Божественную литургию один-два раза в неделю. Старец Софроний стремится сочетать сии "правила", чтобы избежать опасной привычки, когда Божественная Евхаристия служится формально-механически[370].

В письмах старца Софрония можно увидеть, как он жил Божественную литургию и [всем существом] участвовал в богослужениях. Когда старец Софроний представал перед престолом с сокрушенным скорбями и внутренним покаянием сердцем, тогда приходил и осиявал его Божественный свет.

Он пишет, что в тот страшный момент, когда нисходит Святой Дух, претворяя хлеб и вино в тело и кровь Христову, "огненная благодать Божественная сходит и касается сердца, а иногда с великою силою обновляет всего человека"[371]. И даже когда нет благоприятных условий для служения Божественной литургии, "это не мешает иеромонаху молиться и совершать в мире Литургию"[372].

Старец пишет о неком человеке — подразумевая себя — который три дня, от Великой субботы до третьего дня Пасхи, жил в нетварном свете, он охарактеризовал это событие как "утро невечернего дня"[373]. Будучи еще мирянином, он уже тогда раскрыл для себя великое достояние Божественной литургии и Божественного Причастия, особенно в пасхальные дни, когда особо близка благодать богосозерцания при соответствующем внутреннем расположении к сей великой тайне воскресения.

По учению старца Софрония, аскетическая жизнь очень тесно связана с литургической жизнью человека. Во время Божественной литургии он плакал за все человечество, нисходил во ад, созерцал свет воскресения Христова. Он пишет, что, даже когда "монахи замучены непосильными трудами и иногда поют прескверно и торопливо", "это не мешает иеромонаху молиться и совершать в мире Литургию, кроме случаев чрезмерной торопливости"[374], имея навык в умном безмолвии сосредотачивать ум на молитве.

Я сподобился много раз служить вместе со старцем Софронием и знаю по опыту, в каком духовном напряжении, умном безмолвии он служил: ум и тело тесно соединялись воедино, подобно туго стянутому узлу, сообщая состояние сослужившим с ним. И это было выражением опыта его безмолвной жизни.

"Тройной союз"

В этой книге можно проследить тесную связь между святым Силуаном, старцем Софронием и Бальфуром, которую старец называет "тройным союзом". Из писем можно много узнать о беседах и встречах со святым Силуаном. Между этими тремя людьми укрепилась связь, проявляющаяся в обмене письмами, в личном общении и молитвах.

Бальфур прибывает на Святую Гору с особой целью, и первый встречный монах был святой Силуан, который говорит ему, что следует делать. Святой Силуан поручает Бальфура старцу Софронию для наставления в духовном поиске. Старец Софроний, понимая, насколько великая ответственность возложена на него, несет послушание в страхе и трепете. Он постоянно ищет духовного совета у святого Силуана пред лицом постигающих Бальфура трудностей. Услышав наставление, старец Софроний сообщает Бальфуру, что сказал Силуан. Временами Бальфур, при всем почитании Силуана и Софрония, не в силах следовать их наставлениям, за что он весьма поплатился духовно, ибо ошибки в духовной жизни обходятся слишком дорого, как учит нас духовный закон.

В переписке старца Софрония и Бальфура можно увидеть, с каким спокойствием, рассудительностью и святостью преподобный Силуан Афонский дает наставления, какое великое и безграничное послушание святому Силуану являет старец Софроний и как непослушлив Бальфур святым и богооткровенным наставлениям преподобного Силуана и слову старца Софрония. Старец Софроний и Бальфур по-разному относились к преподобному Силуану, как и к духовной жизни вообще. Старец Софроний поступал согласно преданию исихазма, тогда как Бальфур — рационально-схоластически. Послушание старца Софрония святому Силуану было источником жизни и верной стезей в преуспеянии и духовном возрастании: это помогло ему позднее самому наставлять других не только в послушании к духовному отцу, но и в том, как надлежит духовнику вести своих чад. Непослушание завело Бальфура в жизненный тупик.

В одном из писем содержится уникальный и исключительно интересный отрывок — диалог старца Софрония со святым Силуаном о вопросах, касающихся Бальфура.

Диалог содержит удивительные слова преподобного Силуана, раскрывающие его понимание духовного руководства и показывающие, как на деле осуществлял он руководство, отмеченное "духом" свободы во Христе[375]. Очень важны следующие слова святого Силуана: "Ведь он как дитя. Я, как нянька, удерживал его от беды, чтобы он голову не сломил. Но пусть он живет в Греции. Это даже интересно для опыта… Что же он наши молитвы сравнивает с оракулом? Дешево же он нас оценил… Мы его свободы не отнимаем… Он потерял веру, а без веры пользы не будет. Какая нужда нам спорить… Напишите ему, что мы не будем его разубеждать… Я видел, что если с ним поступить строго, то он возмутится"[376].

Переписка показывает, насколько тактичным был старец Софроний в общении с преподобным Силуаном, несмотря на собственный незаурядный опыт, не менее богатый, чем у Силуана. Старец Софроний относился к святому Силуану, как послушник к старцу, ученик к учителю, потому Бог сохранил его и возрастил его духовные дарования. Старец Софроний поступал со своими чадами, подобно тому как Силуан — с Бальфуром: указав надлежащий путь, он затем оставлял послушника в свободе. Необходимо, чтобы между старцем и послушником отношения "дышали свободой", как он говорил.

Обращение инославных в Православие

Читающий эти письма может понять, как трудно для инославных обращение в православную веру и переход в лоно Церкви: им предлежит брань против своей собственной натуры, пропитанной всем, чему их учили с рождения. Ересь исказила богословие, все душевные силы — разум, желание и стремления, — образ мыслей и образ жизни. Догма тесно связана с духовной жизнью, и всякое искажение ее отражается и на духовной жизни человека.

Так, инославному, приходящему в Православную Церковь, надлежит пройти горнило покаяния, изменения и возрождения всего строя мыслей и жизни, что занимает немало времени. Чтобы предрасположенность к Православию стала основой жизни и биением сердца человека, ему должно прожить многие годы в подвиге, неся свой крест, под руководством опытного духовного отца. Иначе не умрет в нем ветхий человек и его будет одолевать неверие и желание возвратиться вспять.

Однако и духовному наставнику предлежит распятие в его пастырском служении. Следуя сим крестным путем, духовный наставник испытывает нападки послушника, обвиняющего наставника в своих страданиях. В переписке сохранились такие слова святого Силуана: "Некоторые спрашивают совета; им скажешь — они не хотят послушаться, им тяжело это; так они начинают даже враждовать"[377]. Если это случается с православными духовными чадами, рожденными в православной среде, то тем более это происходит с людьми из других "миров", которые родились и были воспитаны в западной среде в иной богословской традиции. Требуется нечеловеческое усилие, чтобы освободить их от мира заблуждения и ереси, ставшим их натурой и строем мыслей и жизни.

Поэтому обычно старец Софроний говорил, что человеку, обращенному в Православие, с момента крещения его в Православной Церкви требуется более двадцати лет руководства опытного духовного отца, чтобы тот научился жить православно и православный догмат определял бы весь строй жизни.

Православная Церковь и другие религии и исповедания

Старца Софрония не особенно интересовали исторические вопросы Церкви. Однако, наставляя Бальфура и исходя из его интересов, старец тем не менее затрагивает многие аспекты исторической жизни христианства и Православной Церкви.

Старец Софроний представляет жизнь Православной Церкви в ее исключительных качествах, выделяющих ее из общей массы других религий и христианских исповеданий. Только в Церкви познается тайна Креста и Воскресения Христова. Видение нетварного света, ощущение Божественной благодати в Божественной литургии и в аскетическом делании, внутренний мир и твердость упования, священное безмолвие и молитва и прочее — все это свидетельствует об истинности и богатстве православной традиции. Поэтому в письме старца тесно связаны догмат, Церковь и аскетическая жизнь[378]. Он пишет: "Православная Церковь отличается от всех других в трех отношениях: 1) что она единственная истинствует вполне в своем богословском учении; 2) что единственно она в полноте ведает тайну благодатной, святой жизни и хранит в полноте благодать; 3) является старейшею, коренною, основною, от которой откалывались в разные времена большие или меньшие части"[379].

В Православной Церкви, несмотря на проблемы, можно ощутить великую благодать Христову. Старец Софроний в письмах говорит о проблемах исторической жизни Церкви из-за этнических различий и разрозненности, "из-за уродливого и извращенного, что встречается в церковной среде", но, несмотря на это, в Православной Церкви присутствует Божественная благодать. Он пишет: "И я тысячи раз переживал и переживаю стеснения, но их терплю, потому что от Церкви я имею и положительные дары"[380]. Он акцентирует внимание на послушании указаниям епископа, особенно епископа, который непосредственно подчиняется Московской Патриархии, а не другим Церквям, так как это является наилучшим и с канонической стороны самым правильным. В этом проявляется его уважение к каноническим установлениям Церкви, несмотря на существующие проблемы.

Старец Софроний, ради духовной пользы Бальфура, разбирает ошибки католической Церкви, анализируя различные явления: стигматы, догматические различия, обмирщение церковного устроения, искажение догм, духовной жизни, покаяния и исповеди. Он пишет, что "в католичестве (по сравнению с Православием) есть много существенных погрешностей как в догматическом отношении, так и в духе ее жизни церковной (духовной)"[381]. Он отмечает, что у них "попирается, осмеивается, отвергается умное делание православных аскетов" и особенно "то, что некоторые святые отцы, наиболее преуспевшие в сем умном делании, признаны за особо злостных еретиков (например, божественный Григорий Палама)"[382]. При всем этом он считает, что лучше не "занимать свой ум разбором учений", а "нужнее и полезнее молиться чистым умом"[383]. В этом проявляется то, как мыслит отец-исихаст.

Старец Софроний, как опытный православный богослов, не может принять ограничение Православной Церкви и теорию экуменизма, которую он считает "одной из самых опаснейших ересей"[384]. Стремление некоторых людей создать "вселенскую и апостольскую Церковь" является заблуждением. Также заблуждаются и те, "кто помышляют в сердцах своих о каком-то особо высоком мистическом сверхцерковном понимании христианской религии"[385]. Он советует Бальфуру: "Мне так хочется (и Богу молюсь об этом), чтобы Вы не прельстились этим всем, но твердо в сердце и уме убеждены были в том, что существует на земле та одна единая истинная Церковь, которую основал Господь, что Церковь эта хранит неповрежденным учение Христово, что она во всей своей совокупности (а не в отдельных членах своих) обладает полнотою ведения и благодати и непогрешима"[386]. И далее он приводит свое исповедание, выражающее его жизненный опыт[387].

Кенотическая любовь после "разрыва" и падения

Письма Бальфура старцу Софронию, посланные до жизни в Афинах, не сохранились и не опубликованы. Тем не менее взгляды Бальфура, содержащиеся в этих письмах, а также его сущность можно понять из ответов старца Софрония. Однако в опубликованных письмах Бальфура, написанных после переезда в Афины и лишения его духовного сана, можно проследить строй его мыслей и то, как отвечал на них старец Софроний. Из чтения писем Бальфура в приложении и писем старца Софрония в четвертой части книги, которая называется "Разрыв", можно сделать несколько важных выводов.

Во-первых, всю жизнь и даже после разрыва с Церковью Бальфура не оставляла смертная память. Он искал умной молитвы и внутреннего мира, но духовно христианский уровень его жизни был недостаточен достичь желаемого. Он приближался к преддверию внутренней духовной жизни, подобно тому как евреи — к подножию горы Синай. Старец Софроний же находился на вершине богосозерцания, созерцал нетварный свет, как пророк Моисей. Хотя иногда Божественная благодать и умалялась в периоды богооставленности, внутренняя умная молитва не покидала его. Понятно, что Бальфуру было непостижимо духовное состояние богооставленности у старца Софрония как особый этап в духовной жизни — состояние, отличное от отчаяния и безнадежности.

Во-вторых, Бальфур духовно "расслабился", когда поселился в Греции, встречаясь со "знатными" клириками и мирянами — активными миссионерами в братстве "Zωή" ("Жизнь"), похожем своей дисциплиной, как он говорил, на западные ордена иезуитов и траппистов. Сравнивая членов братства по жизни с монахами-святогорцами, он считал их стоящими духовно выше. Старец Софроний, отвечая с вежливостью, деликатностью, смирением и самопорицанием, с большим рассуждением сдерживал Бальфура, который так и не понял до конца пастырское наставление старца Софрония: слишком разными были их уровни духовной жизни.

В-третьих, в Афинах Бальфур пережил трагические последствия Второй мировой войны. Покинув Грецию, он оставил духовный сан и монашество. Старец Софроний же пережил кошмар войны на "страшной" Карулии: "как безумный, бесстыдно и дерзко" он "умолял Бога дать миру мир", испытав все лишения войны, когда приходилось бороться "за кусок черного хлеба". Душа же его жила и глубокое истощание, и внутренний мир, и сладость света, Царство Божие[388].

В-четвертых, после своего падения Бальфур "три года провел в совершенном безбожестве", однако его не покидали смертная память и чувство неудовлетворенности мирской жизнью. Осознавая, насколько трудным бременем он лег на плечи старца Софрония, он писал: "Я был для тебя бременем почти невыносимым, а теперь ты освобожден от него. Не мучайся мною: сними с себя это бремя и не старайся его носить"[389]. В сей трагический момент жизни Бальфура старец Софроний "пытается побороть" его любовью и нежностью. Он теперь не обличает, но утешает и призывает его к жительству на Афоне. Старец писал Бальфуру: "Быть может, и нам будет дана возможность хотя бы на время пожить вместе. Я всегда этого хотел, теперь еще более. Говорю об этом, чтобы ты имел это в виду, если когда-нибудь почувствуешь к тому позыв"[390]. И старец Софроний писал ему, что не изменит своего отношения к нему, что бы ни случилось[391]. Эта духовная, аскетическая, безмолвная любовь старца Софрония удержала Бальфура в Православной Церкви и привела его к покаянию.

В-пятых, Бальфур после падения почувствовал некую "свободу" от "оков" духовного сана и монашества. И старец Софроний с бесподобным пастырским и духовным мастерством поведал, как можно приобрести истинную свободу: "удаление и самоограничение" в безмолвии и подвиге духовной жизни. Он пишет: "Я вяжу самого себя так крепко, чтобы мне не ощущать налагаемых на меня Церковью и обществом оков". И описывает, как в самой глубине Церкви он приобретает тесную связь с апостолами и отцами Церкви, которые являются его "близкими" и "родными". Поэтому "вне Церкви связь с ними ослабляется"[392].

В-шестых, Бальфур после многолетней борьбы в искании Православия признает, что он "новоначальный"[393], соглашаясь со старцем в этом. Тогда старец по действию любви, свойственной аскетам-исихастам, говорит с самоосуждением о своем "внутреннем духовном параличе", о богооставленности, об умалении Божественной благодати и о своем "безумном споре с Богом", сменяющемся "умным созерцанием Божества Христа"[394]. Говоря о своих различных состояниях, старец утешает Бальфура, пытается — небезуспешно — удержать его в лоне Церкви. В эти трудные для Бальфура моменты старец Софроний писал в письмах не просто "с любовью во Христе", но "с великой во Христе любовью"[395]. И в своем последнем письме старец пишет: "Я давно уверился, что Бог есть Любовь[396], что Он с ненасытимой жаждой ищет каждого из нас, что Он скучает по нам, что в Своей любви к нам Он не изменяется, сколько бы мы ни изменяли Ему, что Он всегда стремится нас засыпать благами"[397]. И далее старец Софроний заверяет Бальфура: движимый пастырской заботой о его спасении, он молится Богу, чтобы Тот даровал ему "счастье простой человеческой жизни", так чтобы в конце своей жизни он "достиг бы и сей последней, т. е. вечной Божественной любви"[398]. И старец пишет Бальфуру: "…я прошу Бога хранить тебя и дать тебе полноту и человеческой, и Божественной жизни"[399].

Чудесное вмешательство и покаяние

Пребывая в умном безмолвии, в единении и общении с Богом, старец, исполненный жертвенной любви ко всем людям, духовно преображал людей своею молитвою, если, конечно, они внутренне шли навстречу сему призванию. Привычным было для него молиться за все человечество. Он как-то написал поразительные слова, говорящие о том, что он был молитвенником за весь мир, священником вселенной. "Забота о "всех" делает неудобным служение отдельным лицам и заставляет как бы удаляться от них"[400].

Старец поведал Бальфуру, как однажды он молился за некую знакомую, у которой был рак на последней стадии, и "она была осуждена врачами на смерть". Она попросила старца помолиться, и он сделал это "с радостью в душе, но и со скорбью в сердце". Женщина была прикована болезнью к больничной кровати. Они "более двух часов" вместе молились, разговаривали, беседовали, он причастил ее пречистых Тайн. От молитвы старца, по действию Бога, женщина совершенно исцелилась. Однако ни она, ни ее супруг не пришли к покаянию, но продолжали вести мирскую жизнь, как до болезни. И, как пишет старец, "чудо произошло без всякого коренного изменения в их жизни духовной". Когда позже эта женщина заболела снова, тогда, пишет старец, "для меня также было уже невероятно тяжело снова просить Бога, потому что моя первая надежда была обманута: они не переродились, не возродились". Это уверило его, что молитва о больных, о чудесном исцелении возможна только при ""обещании" покаяться, т. е. в корне изменить всю жизнь, чтобы слава Божия нашла свое место в них, чтобы вся последующая жизнь их проходила уже в плане именно Божией славы"[401].

Так живет, поступает, проповедует, молится духовный наставник, отец-исихаст.

Общее впечатление

Читая эту книгу, я думал помечать для себя карандашом важное. В результате я подчеркнул почти весь текст книги, ибо каждая фраза важна и весьма ценна; ничего нельзя пропустить как не стоящее внимания или обдумывания.

От писем создается общее впечатление, что написал их великий аскет-исихаст, достигший высоких духовных состояний и богатый опытом, что позволило ему стать великим богословом и духовным отцом. Кто бы мог подумать, что старцу Софронию было около сорока лет, когда он писал эти письма!.. Вся книга проникнута православным богословием и православным опытом: так пишет и наставляет великий духовный отец, старец. Пережитое им сравнимо с опытами апостола Павла, святого Симеона Нового Богослова, святого Григория Паламы.

Одно из предложений, помеченных мною, как произведшее на меня особое впечатление, — исповедь Бальфура в предисловии к книге. В ней отражается и суммируется суть отношений между старцем Софронием и Бальфуром. Незадолго до смерти Бальфур признался: "Я, как неразумный ослик, думал угнаться за двумя могучими конями — Старцем Силуаном и отцом Софронием"[402]. Удивительны эти слова, как удивительны и досточтимы его самоосуждение и смирение, характеризующие "дух" его покаяния, которое он жил в свои последние годы; удивительно и величие святого Силуана и старца Софрония.

Я думаю, однако, что эта исповедь могла быть изложена иначе, если учесть духовное состояние Бальфура: "Я, могучий конь, думал следовать за двумя осликами". Я дерзаю писать это из-за убеждения, что бурная жизнь Бальфура, не исключено, обусловлена его самооценкой как человека, обладающего многими дарованиями, умственными способностями и знаниями рассудочного западного богословия. Строя карьеру, он был не в состоянии следовать двум смиренным монахам-афонцам в "духе" исихастской традиции, хотя и любил исихазм. Сравнивая "благородных" и образованных людей, которых он встретил в Афинах, с подвижниками Святой Горы, он, естественно, отдал предпочтение первым. Так, ощущение умственного "богатства" воспрепятствовало ему смиренно принять мудрые, искусные и богооткровенные советы святого Силуана и старца Софрония.

Бальфур был незаурядным человеком. Он обладал исключительными умственными способностями, о чем свидетельствуют его писания и то, как относился к нему старец Софроний. Он был человек "рассудочный и даже иногда слишком критически настроенный", по наблюдению старца Софрония. Как-то старец писал Бальфуру: "Трудно быть наставником и для простого, непытливого, доверчивого человека, но какой несравненно более тяжкий труд быть советником человека образованного, с высокоразвитым интеллектом"[403]. Потому старец был вынужден излагать свои взгляды на многие современные темы, как, например, современные философские и богословские течения, распространенные в Европе, о французском философе Огюсте Конте, о Шлейермахере, о Льве Толстом, о мистиках, теософах, неоплатониках, буддистах и т. д.[404] Бальфур стремился к достижению высоких духовных состояний; интересовал его вопрос, который он задал пустыннику Феодосию на Карулии: "Что нужно разуметь под понятием "сердце""; какое-то время его единым желанием было достичь истинной молитвы. Однако он ошибочно рассматривал вопросы духовной жизни со схоластических позиций, воображая и мудрствуя о них, так что старец Софроний ему написал: "Боюсь, что это все больше по догадкам ума Вашего, а не по благодатному просвещению происходит"[405]. И поскольку Бальфур жил таким образом, старец Софроний как бы сдерживал его: "Уже не является необходимым посещение Вас Божественною благодатию, так как Вы и без того научаетесь пониманию закона духовного, Божиего; остается только действовать согласно тому, чему научаетесь"[406].

Однако после горького опыта духовного падения он стал, через покаяние, воспринимать вещи по-другому: он был "неблагоразумным осленком", а два старца — "могучими конями". Наконец Бальфур совлекся своего рассудочного "богатства". Этому способствовал и старец Софроний: после падения Бальфура, в годы его безбожия, он молитвой и любовью сделал все, чтобы привести Бальфура к покаянию и в лоно православной традиции.

Наконец, эта книга отчетливо проводит черту различия между православным безмолвием и схоластикой. Православное безмолвие — это распятие ветхого человека и апофатический путь к катафатической встрече с Богом, тогда как схоластика — это жизнь без распятия, поскольку она опирается на рассудочный анализ, человеческую логику и иногда на воображение и фантазии.

В этом плане переписка между старцем Софронием и Бальфуром похожа на диалог между святым Григорием Паламой и Варлаамом в XIV веке. Действительно, существует большое сходство. Можно проследить, как вопросы православной веры в той или иной форме становятся актуальными в определенные исторические моменты жизни Церкви с разной остротой.

Старец Софроний в самом деле был великой выдающейся личностью, аскетом, исихастом и богословом, великим отцом Церкви нашего времени, занимающимся православным богословием, тем, кто истинно жил Православие, опираясь на истинное богословие. Но и Бальфур был незаурядной фигурой с выдающимися умственными способностями, высокими устремлениями: его не оставляла смертная память, ему было дано встретить святых людей. Хотя он и не мог воспарить за двумя духовными орлами в их совершенстве на пути ко Кресту и Воскресению, но все-таки конец своей жизни он прожил в глубоком покаянии.

Если преподобный Силуан и старец Софроний были распяты с Христом, то Бальфур был распят с разбойником одесную Христа, который сказал: "Помяни мя, Господи". Он искал любви Божией; и уповаем, что он достиг своего спасения. Бальфур долго жил, многое испытал, дойдя до безбожия, но не отверг Православной Церкви и в конце жизни, через послушание старцу, принес покаяние, искренность которого проявилась в том, что он, в послушание старцу Софронию, отвечал молчанием на возводимую на него жестокую клевету, безосновательно приписавшую ему весьма многое.

Как видно из переписки, любовь старца Софрония не оставляла Бальфура как до падения, так и после. К тому же старец писал ему в своем письме:

Обещаю Вам молиться за Вас до гроба, а если дарует такую благодать мне, окаянному, Господь, то и по смерти своей буду молиться за Вас, как за самую дорогую, родную мне душу[407].

Все сие свидетельствует как о великом достоинстве человека, который живет в умном безмолвии — он способен наставлять, со-распинаться, любить, искренне готов всегда помочь, — так и о ценности истинного покаяния, которое может распять и спасти человека.

Свидетельство

Профессор богословского факультета университета Аристотеля в Салониках, член-корреспондент Афинской академии господин Антониос-Эмилиос Тахиаос после прочтения предыдущего текста, опубликованного первоначально в газете митрополии "Экклизиастики паремваси" ("Церковное выступление"), прислал мне интересное письмо от 28.12.2004, в котором он пишет о Давиде-Димитрии Бальфуре и о старце Софронии.

Привожу его здесь для полноты образа Давида Бальфура.

"Преосвященнейший,

с великим, как всегда, интересом прочел я ноябрьский выпуск "Выступления", который я считаю одним из самых значительных и приличных церковных журналов…

… Двух людей, о которых вы говорите, преподобной жизни о. Софрония и Д. Бальфура знал и составитель этого письма. С о. Софронием мне посчастливилось познакомиться в 1954 году в пригороде Парижа, где он жил в старом замке, и я посещал его, ради духовной поддержки и "благочестивой беседы", что всегда было незабываемо. О Бальфуре, столь опороченном греческой "левой" (и не только!) прессой, я много слышал в 1952 году в бельгийском монастыре бенедиктинцев Chevetogne… Он был монахом в этом монастыре, который в конце 1920-х годов находился в Amay sur Meuse в Бельгии. Давид Бальфур учился в Риме и был блестящим литургистом. Прекрасно владея русским языком, он посетил монастырь Chevetogne, где активно занимались изучением литургического богатства Православной Церкви, конечно, не имея в виду перейти в Православие. Как результат погружения в православную литургическую жизнь, три знаменитых римо-католических монаха приняли Православие, Lev Gilet, David Balfour и Alexis van der Mensbrughe. Это событие привело в негодование Ватикан, который резко отреагировал и подверг наказанию игумена монастыря о. Lambert Beaudouin. Дальнейшая жизнь Бальфура известна: он прибыл на Афон, где жил как отшельник-аскет, и затем переехал в Афины. Хотя афонское подвижничество привлекало его, но такой образ жизни был не по силам обращенному в Православие и глубоко образованному в богословии западному клирику. Возможно, если бы он жил в общежительном монастыре, его дальнейшая жизнь могла быть другой. Следует учесть, каков был уровень образования святогорских отцов того времени: за исключением о. Софрония и о. Герасима Менагия из Швейцарии (он был химиком), невозможно было найти собеседника, сведущего в богословских вопросах. Бальфур, прибыв на Афон, не был готов к тому, чтобы монашествовать там. Его привел туда, видимо, безрассудный энтузиазм. Он не смог, как вы видите, последовать совету о. Силуана. К тому же нужно принять во внимание, насколько далеко находился в то время западный мир от греческого Православия.

С Давидом Бальфуром я познакомился за два года до его приезда в Салоники. Благодаря его контактам с приснопамятным Панайотисом Христу, выдающимся патрологом и профессором, и сотрудничеству с отделом Патриархии по исследованию святоотеческого наследия он неоднократно приезжал в наш город. Мы много раз вместе обедали и, когда я познакомился с ним лично и узнал события его прошлой жизни, стали вести очень интересные беседы. Пожалуй, этому способствовал и тот факт, что его предшественником на должности консула в Смирне был старый дипломат Charles Greig, супруг моей двоюродной сестры. Из наших продолжительных бесед я убедился, что Бальфур был настоящим богословом, обладал чистым богословским мышлением и глубоко духовными критериями в своем подходе к жизни. Он был верным чадом Православной Церкви, а не лицемером, просто, равнодушно и целенаправленно выполнявшим шпионские задания. Именно так толковались его действия теми, кто не имел никакого понятия о терзаниях его беспокойной и смятенной души, о грехе и покаянии. Ради выполнения своей миссии в Афинах завербованному разведчику вряд ли понадобилось бы годами изучать богословие в Риме, становиться сначала римо-католическим, затем православным монахом и священником, живя на обрывистых скалах Святой Горы, тогда как в салонах Колонаки и на приемах дипломатов в Афинах было предостаточно сведений, интересовавших специальную британскую службу. Для Бальфура 1941–1945 годы были периодом внутреннего смятения. Он сложил с себя монашеские обеты, поступил на службу в Британскую армию. Его последующий перевод в дипломатический корпус Великобритании вновь привел его к изолированности и переосмыслению своей жизни. Во время его службы в Смирне в качестве генерального консула он многое глубоко переосмыслил и постепенно вернулся к богословию и к православной духовной жизни, придерживаясь основных правил ее. Дерзнув коснуться глубоко личных сторон его жизни, я отважился вскользь упомянуть обвинения, выдвинутые против него в греческой прессе. Он ответил мне смело: "Зачем мне нужно было бы шпионить за королем Георгием II и давать ему советы, тогда как он жил с любовницей англичанкой?"

Заканчивая, хочу отметить: своим письмом я хочу не оправдать все, что сделал Бальфур, но просто сказать, что как мог бы ошибиться или ошибается любой из нас, так и он, как слабый человек, однажды ошибся. Однако он принес истинное покаяние и исповедание своих грехов, что очень важно и служит назиданием для других. Мы, люди, не вправе быть более строгими, чем принявший его Господь.

Антониос-Эмилиос Тахиаос"

Сведения профессора Тахиаоса интересны. Письменный диалог между старцем Софронием и Бальфуром исключительно важен во всех отношениях: прежде всего, в плане примера пастырского наставления, исходя из опыта безмолвия в Православии. Это жертвенное и спасительное служение. Наставник не просто делится своей идеологией и размышлениями, но приносит в жертву свою жизнь, чтобы смирением и любовью привести людей ко спасению. Об этом будет сказано ниже.

Автобиографические сведения

Во второй главе мы видели "духовные автобиографические" сведения о старце Софронии, которые содержатся в его книге "Видеть Бога как Он есть". Старец, разбирая различные вопросы духовной жизни, избегает чисто теоретического анализа и ссылается на реальные случаи из своей жизни, поистине удивительные и достопамятные.

Такие "духовные автобиографические" сведения содержатся и в его книге "Подвиг богопознания"…

Дав краткий анализ переписки и отметив наиболее важные моменты относительно личности Бальфура и его общения со старцем Софронием, мы перейдем к "духовным автобиографическим" сведениям о старце.

Переписка старца Софрония продолжалась с 1932 года по 1948-й, и два письма относятся к последующим годам, к 1962 году и 1970 году. Старец Софроний жил на Святой Горе с 1925 года, первое письмо к Бальфуру было написано только через семь лет после того, как он пришел в монастырь Святого Пантелеймона. Время переписки было периодом интенсивных духовных переживаний: старец сподобился богосозерцания, жил ад, вел брань с бесами. Тогда же старец познакомился и со святым Силуаном, который преставился в 1938 году. Еще десять лет после упокоения святого Силуана старец Софроний подвизался сначала на Карулии и затем в пещере Святой Троицы вблизи монастыря Преподобного Павла на Святой Горе.

Надо помнить, что описание своих духовных опытов по прошествии многих лет отличается от "живого" описания, когда человек делится переживаемым в тот момент опытом, ради укрепления другого в духовной брани. Действительно, каждый человек бывает откровенным в своей личной, сокрытой от публичного взора переписке с тем, кому он хочет оказать духовную поддержку.

В это время Бальфур подвизался принять православную веру, испытывая различные колебания и сомнения, и старец чувствовал нужду поддержать Бальфура. К этому побуждал его и святой Силуан. Потому старец Софроний и описывает свои собственные опыты. Позднее, когда Бальфур снял с себя духовный сан, старец в своих письмах убеждал его не оставлять веру во Христа.

Это введение необходимо, чтобы лучше понять изложение личного опыта в этой переписке. И несомненно, мы убедимся, как последующие писания старца носят печать пережитого им в те годы (что обсуждалось во второй главе); с другой стороны, мы увидим, насколько живо старец описывает опыт. Изложение опытов отражает самые моменты, когда они случались, — моменты духовной брани, подобно письмам с фронта, когда солдаты пишут родным в моменты передышек между боями. Письма чрезвычайно важны в плане подлинности, достоверности и истинности изложения опыта.

Рассмотрим некоторые пункты переписки, отражающие подвиг старца в богопознании и великую любовь к Бальфуру, желавшую видеть его идущим тем же путем с непоколебимой верой.

Причина писем

Святой Силуан посоветовал Бальфуру обратиться к старцу Софронию, так между ними возникла тесная связь[408].

В то время старец Софроний жил, погруженный в поток слез и океан милости Божией: ему открылся Бог как Свет, дав познать Свою любовь и человеколюбие. Однако в монастыре никто, кроме святого Силуана, не знал о духовном состоянии старца Софрония. Старец писал Бальфуру письма, поддерживая его в решении стать православным и укрепляя в новой вере.

Потому старец Софроний был искренен в своих письмах, открывая Бальфуру свое сердце, как книгу: они — сердечны и исполнены огня и света Божественной благодати. Он никак не предполагал, что их когда-нибудь опубликуют. Старец Софроний пишет:

Ваше обещание хранить все это в тайне (а я совершенно верю Вашему слову) дало мне, неразумному, решимость быть с Вами откровеннее, чем с кем бы то ни было другим, и это в надежде, что, быть может, окажу Вам хотя малую пользу на Вашем пути ко спасению, ко Христу[409].

Старец Софроний, признавая, что все вопросы духовной жизни уже затронуты святыми отцами, сомневается в полезности своих писем. К тому же он ощущает себя "совершенно неспособным или, если быть более точным, несведущим во всем этом"[410].

Смирение удерживает старца от наставлений Бальфуру, потому ради пользы Бальфура он излагает, что сам переживал в то время, и являет тем самым познание Бога, данное ему по Божественной благодати[411].

В своем письме старец пишет о своей нерешительности в изложении пережитых опытов из-за духовного риска: "Нельзя рассказывать другим что-либо о себе, доколе душа не утвердится совершенно в смирении, а сердце не сделается неудобоподвижным, если не совсем неподвижным, на гордость и тщеславие[412].

В другой раз старец Софроний пишет, как однажды он "пребывал в душевной борьбе" после написания письма. Его тогда посетили два помысла: один помысл говорил не посылать письма, другой — не позволял ему уничтожить письмо. Он оставил это Богу, испрашивая прощения у своего собеседника[413].

Верховной целью его было духовно помочь Бальфуру на пути в Православие и утвердить его в лоне Православной Церкви[414].

Имея в виду эту цель, он пишет с большой уверенностью: "Говорю Вам то, в чем уверен, что сам пережил; но хочу кончить ссылки на свой ничтожный опыт. Я знаю, что Вы не осуждали меня за это, но все-таки нелепо говорить о себе"[415].

Бальфур был единственным человеком, за исключением, конечно, святого Силуана, кто знал о духовных состояния старца Софрония, ибо старец ни с кем не делился тем, что происходило с ним тогда. В приложении к письму он пишет:

Никто на земле, кроме Вас, не знает обо мне. Поэтому и Вы не относитесь с неблагодарностью к моей любви[416].

Однако смирение и искренность старца ярко проявляются из одного отрывка. Он, помимо прочего, советует, как удержать дар Божий, которого сподобился Бальфур, и рекомендует ему скрыть это от постороннего взора. Ссылается он при этом на "духовно опытных людей", не открывая своего имени. Так, готовность пойти на духовный риск свидетельствует об истинности его опытов[417].

Православная Церковь

Старец, как уже было сказано, одно время искал Бога вне Церкви, увлекаясь мистицизмом Востока. Однако, как только он Духом Святым познал ипостасного Бога в Православной Церкви, он всю последующую жизнь проповедовал Церковь как "место" встречи человека с истинным Богом, как "место" богопознания. Отсюда богопознание, стяжанное старцем, глубоко церковно по своей природе. Потому в этой главе я привожу учение старца о Церкви.

Старец Софроний пишет в своем письме:

Я лично считаю необходимым быть очень осторожным. Я верую во Христа. Я верю Христу. Я связан любовью Христа. Я доверяю только Христу, Которого познал в Церкви. Когда-то искание "подлинного бытия" привело меня на Афон. Теперь я всеми силами души желаю уподобиться хоть в наималейшей мере Христу, потому что в Нем для меня заключена подлинная, вечная, Божественная жизнь; искать же я перестал[418].

Молясь, старец Софроний не искал "теперь какого-то непонятного, расплывчатого, безличного вечного бытия, какого-то "неведомого Бога", но Бога, Который в Церкви и Который привлекал его душу и все его существо". Он пишет:

… Христос, Которого мне дала Церковь. Ни единым средством, содействующим единению со Христом, не пренебрегаю. Но разве возможно где-либо вне Церкви найти большее богатство этих средств? В Церкви я имею Бога воплощенного, так что Бога мы едим и пьем, Богом, словом Его мы дышим. Именем Его, словом Его, властию Его мы совершаем таинства, и эти таинства не суть какие-то лишь символы, но воистину реальность. Это же так очевидно чрез весь опыт[419].

Старец Софроний не представлял жизни вне истинного Бога, познанного в Церкви — Теле Христовом[420].

Старец живет Православную Церковь как духовное богатство-сокровищницу и не может потерять "то положительное", что дает ему Церковь: таинства и богословие святых отцов. Для него отцы Церкви — родные: он не может оторвать себя от них. Он пишет поразительные слова:

Христианство не может быть бесцерковным — будем ли мы рассматривать Церковь как мистическое Тело Христа или как историческое явление — общество христиан… Что же дает мне Церковь? Таинства: крещение, покаяние, причащение, священство и прочее. Чрез Церковь я, в доступной мне мере, становлюсь наследником величайшей в истории человечества культуры. Чрез Церковь и в Церкви я чувствую постоянно самую живую связь со святыми Иоанном Богословом и Павлом и апостолами, со святителями Афанасием, Василием и другими отцами, с преподобными Антонием и Сисоем, с Макарием и Исааком, с Максимом и Симеоном Новым Богословом, со святителем Григорием Паламою, преподобным Серафимом Саровским. Они — мои, родные. Но я воспринял их в церковном ряду. Вне Церкви — связь с ними ослабляется. Пусть в меньшей мере, но я живу единою с ними жизнию. Чрез Церковь в моем сознании я ношу образ Христа, распятого по безмерной любви за наши грехи, — образ, который постоянно кротко, но сильно влечет к себе душу! И вот все это дает мне силу терпеть многое уродливое и извращенное, что

мы постоянно встречаем в церковной среде[421].

"Одна-единая" Церковь обладает истиной и полнотой благодати Божией:

Выраженное на Вселенских соборах в окончательной форме учение Церкви не может быть подвергнуто никаким изменениям, всякая дальнейшая работа ученая должна обязательно согласоваться с тем, что уже дано в божественном откровении и учении Церкви Соборной Вселенской. Так же и в отношении благодати; полноту благодати может иметь только одна-единая Церковь"[422].

Церковь, по свидетельству старца Софрония, не есть "прошлое", поскольку и в наше время есть аскеты, по своему опыту сравнимые с древними святыми. Так и сам старец был причастником опыта апостолов, сподобившихся сошествия Святого Духа, и наследия отцов. Поэтому он готов признать, что "даже в наше время есть люди, которые по благодати Святого Духа равны древним великим святым"[423].

Силу Церкви он познал не из книг и писаний, но из собственного опыта, из явления ему Божественной благодати в моменты богосозерцания, из молитвы и Божественной литургии… В момент свершения Божественной литургии он ощущал живую связь с Богом:

Я счел бы великою радостию и милостию Божиею послужить Вам при совершении Литургии, особенно в тот момент, когда диакон говорит: "Благослови, Владыко, святый Хлеб", и иерей: "И сотвори убо Хлеб сей честное тело Христа Твоего"… В этот момент огненная благодать сходит и касается сердца, а иногда с великою силою обновляет всего человека[424].

Экклесиология старца Софрония, прошедшая через очистительное действие богооткровенных созерцаний, отличается особой ясностью. Исповедание веры старца Софрония сводится к отрицанию "христианства" без догмы, Церкви и аскезы. Это прекрасно видно из его письма:

Трех вещей я не понимаю:

1) адогматической веры;

2) бесцерковного христианства;

3) безаскетического христианства.

И сии три: Церковь, догмат и аскетика (т. е. христианский подвиг) — для меня единая жизнь[425].

Чистота веры старца Софрония исходит из опыта богосозерцания. И это имеет большое значение. Речь идет об "опытной экклесиологии".

Особенно впечатляет сказанное Бальфуру об отношении к епископу: старец Софроний наставляет его проявлять тактичность и, прежде всего, почтение к достоинству сана архиерея. В этом проявляется "церковное сознание" старца:

Если же владыка митрополит Вас поставит начальником, то не противьтесь ему. Самое большее, что разрешается в таком случае, это сказать приблизительно так: "Владыко святый, Ваше благословение и воля — для меня благословение и воля Божия, и я совершенно не дерзаю противиться Вам, но, вполне сознавая свою немощь и неопытность, должен сказать Вам прежде, что послушание, которое Вы хотите возложить на меня, превышает мои силы".

В других случаях, т. е. когда Вам поручают дело по Вашим силам, скажите, только с поклоном: "Благословите", — и все. Не говорите "я не достоин" или другое что, не отказывайтесь, если и не нравится, не радуйтесь слишком, если по душе[426].

Богоявление — Божественная благодать

По богодухновенному учению Церкви, Бог обладает сущностью и энергией. И тогда как сущность Божия несообщима человеку, Его энергия — сообщима. Энергия Божия, как учит святой Григорий Палама, "природотворящая, живо-творящая, мудро-творящая и боготворящая". Так, вся тварь, соответственно, причащается энергии Божией, однако только святые и ангелы участвуют в Его боготворящей энергии.

Энергия Божия называется "благодатью" Божией, поскольку она "дается" нам от Бога. Она не является нашим свойством. Бог "творит" обожение, тогда как человек "претерпевает" его. И поскольку благодать Божия божественна, то и благодать-энергия называется нетварной, потому что она не сотворена, существует прежде всех век вместе с Богом. Человек, в процессе обожения, претерпевает очистительное, просвещающее и обоживающее действие Божие и называется "обоженным".

Старец Софроний в своих письмах к Бальфуру затрагивает тему Божественной благодати, ибо в тот момент, как никогда, он был целиком охвачен ее действием.

Божественная благодать — это дар Божий, мы не можем сами стяжать ее нашими усилиями. Это спасительная энергия Божия приходит к человеку вне всяких ожиданий. Человек в таком состоянии осознает, что приобщается дару, извне приходящему, не человеческому. Дар сей — иного происхождения: Божественного. Старец пишет: "Опыт же показывает, что благодать приходит к нам в то время более, когда мы ее не ждем, почитаем себя недостойными ее и даже самого спасения"[427].

Старец Софроний очень детально и откровенно описывает, как благодать Божия приходит в душу, которая исстрадалась, утешая ее и укрепляя. На личном опыте он познал, насколько воля, свобода и страсти человека, пребывавшего много лет во тьме в падшем состоянии, противятся Божественной благодати, которая, однако, терпеливо, с уважением к свободе человека все-таки действует в человеке. Божественная благодать ведет к покаянию и исправляет последствия отступлений его свободной воли, но и сам человек со-действует спасению. В этом отношении важен отрывок из письма старца Софрония:

… крайним напряжением воли прихожу к себе в комнату и тогда почти падаю на землю в изнеможении от тоски и уныния, готовый землю скрести ногтями. От боли сердечной готов плакать, да и плакал. И только молитва спасала и водворяла мир в сердце. Зато такой мир, которого раньше и не подозревал возможным, какой на сердце мое не приходил дотоле[428].

Старец в таких случаях говорит, что "молитва становилась как огонь".

Старца Софрония многажды посещала Божественная благодать. Он познал не из чтения книг, но из личного опыта различные ее действия: "различны действия ее в каждом человеке, в зависимости от душевного устроения, умственного склада человека. В иных она проявляется бурно, в иных, наоборот, очень тонко и деликатно; в иных постепенно восходит от меньшего к большему, в некоторых же сразу проявляется с великою силою, а после как бы оставляет"[429].

Внутри человека происходит много изменений — умалений и возрастаний Божественной благодати, и человек опытно познает состояния, когда благодать Божия действует внутри него и когда промыслительно покидает его. Естественно, человек в таком состоянии может различать действия нетварной благодати Божией и своих природных дарований, ибо так называемые природно-онтологические дарования присущи потенциально, тогда как Божественная благодать приходит и уходит. Это хорошо известно тому, кто вкусил этого дара. Старец пишет: "Нам нужно знать, когда мы с Богом и когда удаляемся от Него; нужно знать, что нам делать на всяк день, чтобы пребывать в Боге, приближаться к Нему"[430].

Старец познал не только приход и уход Божественной благодати в своей душе, но видел, как она действует и в других. Это познание родилось не из его природной одаренности или знания психологии, но из личного опыта Божественной благодати и ее действий. Из писем к Бальфуру очевидной становится его способность отличать тварные энергии от нетварных, диавольские действия от действий Божественной благодати. Являясь основой истинного богословия, дар рассуждения свидетельствует о богатом опыте в боговидении и живом познании: такой человек может по-православному наставлять других. Зная, когда действует враг и когда Бог, когда помысел приходит от диавола и когда от Бога, такой человек способен духовно исцелять людей. Старец мог различать эти действия у Бальфура и писал об этом в своих письмах.

Различая сии состояния, старец предпочитает не анализировать то, как это происходит, наставляя и Бальфура избегать подобного самоанализа. Согласно старцу, надо считать себя "недостойным благодати"[431].

Однако старец познал не только приход и умаление Божественной благодати, но и интенсивность, с которой Божественная благодать может посещать человека. Действительно, Божественная благодать вначале действует с меньшей силой, едва ощутимо и "человеколюбно", хотя для человека с омраченным умом она может показаться великой. Впоследствии ее действие усиливается и вырывает человека из пределов мира, восхищая его к созерцанию Бога. Потому старец Софроний, описывая разнообразные состояния своей внутренней жизни, говорит: "Иногда любовь к Богу отрывает от мира, хочу забыть мир в умном созерцании Божества Христова"[432].

В своем письме к Бальфуру, написанном в дни Пасхи 1935 года, после десяти лет жизни на Афоне, старец говорит об образе вечной Пасхи как праздника и об "утре невечернего дня", т. е. "вечности", которые он жил в те дни. И он замечает с обезоруживающей искренностью:

Знаю одного человека в Париже, который с Великой субботы до третьего дня Пасхи, в течение трех дней, был в состоянии видения, которое в образах нашего земного бытия он находил возможным выразить только словами, что он видел "утро невечернего дня". "Утро" — потому что свет был необычайно нежный, тонкий, "тихий", как бы голубой. Невечерний же день — вечность[433].

Это старец Софроний пережил еще в Париже, до Афона, и описал во второй главе и в книге "Видеть Бога как Он есть". Поражает, что старец Софроний впервые излагает свой парижский опыт Бальфуру в их личной переписке по прошествии многих лет. Впоследствии же хранит сию тайну в своем сердце, чтобы открыться в книгах только через пятьдесят лет, на исходе жизни. Спрашивается, как старец Софроний сохранил в тайне такой дар, храня о нем молчание даже с самыми близкими людьми? Сие есть свидетельство подлинности его опыта.

В другом письме, написанном Бальфуру тремя годами раньше, в декабре 1932 года, старец Софроний очень конкретен и откровенен. Поддерживая и укрепляя Бальфура в духовной жизни внутри Православной Церкви, он делится своим опытом боговидения. В этом письме старец пишет о "дивной благодати", и, как видно из письма, речь идет о созерцании Бога и видении нетварного света.

Вначале старец Софроний рассказывает о двух случаях богоявления, когда он находился в Париже: "Помню, дважды меня (в Париже) посещала благодать дивная; но я не разумевал сначала, что это благодать". Прочитав же гимны святого Симеона Нового Богослова, он узнал в описании происшедшее с ним самим. Однако, как только он осознал, что созерцал нетварный свет, благодать Божия его уже не посещала более. Затем старец пишет о своем афонском богосозерцании, которого опять же он позже лишился из-за попытки логического его осмысления в разговоре с отцом Ювеналием. Старец пишет:

Надо сказать, что созерцание сие столь приятно для ума (и души), что когда, после молитвы, душа снова вспоминает о необходимости вернуться в этот мир и видеть свет вещественного солнца, то со скорбию принимает эту необходимость. Ей хотелось бы постоянно пребывать в созерцании умного невещественного света. Входит в это созерцание душа так постепенно, что сначала (так было со мной) не разумевал я происходящего; а когда шуйца моя увидела, что творит со мною десница Божия, то прекратилось видение. И подобных случаев со мной было несколько[434].

Через созерцание старец приобрел живое богопознание, отличное от того, что приобретается из различных книг. По учению святых отцов, боговидение есть обожение человека, обожение есть единение и общение человека с Богом, и единение сие сообщает познание Бога, превосходящее категории человеческого знания. Такое познание делает боговидца истинным богословом в Церкви. Старец откровенно пишет:

Душа моя познала Бога, что Он есть Любовь[435], и Любовь неизреченная, несказанная, неизъяснимая, ненасытная, безграничная, чистейшая, святейшая, недомыслимая по совершенству, сладчайшая, крепкая, вечная, и что еще сказать? Бог есть Свет, в Котором пет ни единой тьмы[436] (или пятна, или порока)[437].

Старец Софроний пишет: "Я давно уверился, что Бог есть Любовь, что Он с ненасытимой жаждой ищет каждого из нас, что Он скучает по нам, что в Своей любви к нам Он не изменяется, сколько бы мы ни изменяли Ему, что Он всегда стремится нас засыпать благами"[438].

С богопознанием старцу Софронию открылись новые духовные горизонты, он осознал истинные масштабы трагедии — неведения истинного Бога человеками. Ничто из людских трагедий не удручало его до таких пределов, как сие неведение. Он пишет: "При этом самым трагическим мне представляется не то, что люди вообще много страдают, а то, что умирают, не познав Бога"[439].

Богопознание через видение Божественного света, истинного Бога, не есть теоретическое: оно преображает все существо человека и воспламеняет его вожделение к глубочайшему непрестанному богообщению. Так человек живет вечность…[440]

Старец Софроний пишет, что человек, познавший Бога, молится "с неутолимым плачем" за друзей, врагов и за всякое творение. Он желает потерять даже свою душу ради спасения других. Тогда "сердце, уязвленное любовью Божественною, иногда болит так, как бы его пронзил кто раскаленным мечом, но болезнь эта сладкая непередаваемо. От сладости любви Божией человек может забывать весь мир"[441].

Испытав божественную жизнь, сердце старца "горело", жаждало жить со святыми. Он пишет: "Правду скажу Вам, что когда у меня загорелось сердце, то томился я жаждою жить там, где вокруг святые, потому что благочестивое чувство страха делает для человека мучительным быть свидетелем нечестивой жизни (посмотрите, что говорит апостол: "…ибо сей праведник [Лот. — Ред.], живя между ними [содомлянами. — Ред.], ежедневно мучился в праведной душе, видя и слыша дела беззаконные"[442])"[443].

После созерцания Христа как истинного Бога и стяжания богопознания старец признает, что более не искал Бога, но стремился уподобиться Христу, Которого познал лично в духе, и усвоиться Ему. Какая эта великая богословская истина! Он не искал "какого-то непонятного, расплывчатого, безличного вечного бытия, какого-то "неведомого Бога""; но Христа, чтобы "Ему уподобиться и усвоиться"[444].

Однако старец — великий опытный богослов; и свидетельство неложности, которой отмечено его богословие, — ясное осознание риска, связанного с созерцанием нетварного света. Подвижнику не свойственна необузданная восторженность или наивность в восприятии сей великой и "дивной благодати": он осознает опасность — впасть в прелесть или тщеславие, сподобившись столь великих даров[445].

О неложном характере его богословия говорит тот факт, что, удостоившись от Бога такого великого и редкого дара — видеть нетварный свет, который есть Царство Божие, пища небесная, причастие Богу, — старец ясно осознает: человек не должен "стремиться к видениям, созерцанию, достижениям чего-то высшего", но должен нисходить умом во ад; жить глубочайшее покаяние и плач по Богу, очищающий сердце от страстей и освобождающий ум от всякого заблуждения и мечтания; осознавать свою нищету и чувствовать себя достойным осуждения[446].

Из истории всей его жизни очевидно, что, сподобившись великого дара от Бога, старец хранил о нем молчание. В этом — подлинный пример отношения к великому дарованию — видеть Бога в нетварном свете. Этот дар есть вершина духовной жизни, и невозможно донести его людям, живущим, подобно идолопоклонникам, своими страстями. Они обращаются против всякого, кто возвещает им истину, как отнеслись они к пророкам и апостолам, принявшим мученическую кончину. Из написанного старцем видно, что его можно причислить к чину боговидцев, пророков и апостолов[447].

Старец Софроний описывает свои опыты боговидения Бальфуру с верой в его духовное мужество и ради собственного смирения[448].

Богооставленностъ

Длительное богообщение — нелегко. Христос сказал: "Дух бодр, плоть же немощна"[449]. Человек испытывает посещения и умаления Божественной благодати — богооставленность, когда он познает состояние Христа на кресте, воззвавшего: "Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?"[450]. Конечно, Бог Отец не оставлял Христа, когда Тот был на кресте: Своими словами Христос описал и выразил нашу богооставленность. Святой Григорий Богослов пишет:

Ибо не Сам Он оставлен или Отцом, или собственным Божеством… но (как говорил уже я) в лице Своем изображает нас. Мы были прежде оставлены и презренны, а ныне восприняты и спасены страданиями Бесстрастного[451].

Старец Софроний, созерцая нетварный свет, одновременно жил и свойственную нашему естеству боль в моменты отъятия Божественной благодати — боль богооставленности. В писаниях старца не раз встречается описание боли, сопутствующей сему явлению. Когда человек познал Бога в Духе, исполнившем все его существо, он затем страдает, когда не ощущает Его присутствия, испытывая неутолимую жажду пережить сей опыт вновь. Старец Софроний пишет:

Периоды отчаяния сменялись периодами чувства Божией любви. Чередование волн мрака и света — удел, как ты знаешь, монаха. Душа иногда болезненно ищет Бога, иногда сильно и сладко влечется ко Христу, любит Христа, чувствует Его в себе, а потом снова отступает этот свет, и душа остается во мраке[452].

Старец Софроний с искренностью и простотой описывает страшное состояние богооставленности, доходившее до "безумия", когда он уподоблялся Иову из Ветхого Завета:

Сам Он, непонуждаемый Господь, если пожелает, может прийти к нам. Я зову Его то плачем, то ропотом на мрак и нищету жизни моей, то молитвою, то молчанием, то воплями… — но Он не слушает меня. И я устал.

Со мной произошла страшная перемена. Свет, Божественная благодать далеко отступили от меня. Я понес ничем не вознаградимую потерю, и в этом неистощающийся источник моих страданий, которые снова достигли силы, превышающей меру сил моих; и душа и тело в болезни. От великой скорби я, как Иов, бываю иногда неистов.

Прошу Вас — молитесь за меня[453].

В жизни его произошло то же, что и с великими отцами Церкви — боговидцами — по созерцании нетварного света. Из писем старца видно, его богооставленность есть отражение опыта святого Серафима Саровского и монахов в "темнице", описанной в "Лествице" Иоанна Лествичника[454].

Такое состояние приводит к духовному параличу, и аскет переживает трагедию человечества, утерявшего рай, который прежде знало оно через Адама[455].

Впоследствии он соотносил это состояние с состоянием Христа на кресте, распятом на Голгофе за "прародителя Адама". Старец Софроний пишет:

Иногда любовь к Богу отрывает от мира, хочу забыть мир в умном созерцании Божества Христова, а иногда любовь к человеку — страдание с ним — толкает на безумный спор с Богом…

Христос, распятый по любви к миру за грехи мира, — моя последняя любовь, последнее восхождение ума моего, последнее дерзание сердца моего, мой единственный истинный Бог[456].

Во второй главе уже говорилось о споре старца с Богом до того, как Бог явил Себя. Однако, как ни парадоксально, спор с Богом продолжается в периоды богооставленности, хотя и принимает несколько иную форму…

Эта борьба у меня по временам принимает характер борьбы с самим Богом (при всем сознании моего последнего ничтожества). Иногда я молюсь с кротким плачем, а часто, как безумный, спорю, настаиваю, требую, "ругаюсь", почти "богохульствую". Но при всем богоборческом характере моей жизни я люблю Бога до последней глубины моего существа и Ему отдаю последний суд, потому что Он располагает бесконечными возможностями за пределами этого мира. Любовь к миру, к человеку меня толкает на войну с Богом.

Этому духу борьбы с Богом я предоставляю действовать в душе свободно и наблюдаю, как он, достигнув некоторой непоколебимой стены, падает, разбившись, и тогда убеждаюсь, что еще глубже люблю я Бога. С Богом я "спорю", "ругаюсь", Бога "дерзко оскорбляю" в борьбе за судьбы людей, но, в конечном итоге, каковы бы ни были судьбы всего человечества, всего мира, всей твари, Бога я люблю единственной подлинной вечной любовью.

Тысячи раз в душе моей происходила сильная борьба, но всегда побеждала любовь Христова[457].

Одно из выражений из переписки старца, имеющих особое значение, отражает состояние умаления Божественной благодати. Он пишет: "Я, окаянный, теперь все потерял и живу, как бессловесная скотина"[458].

Духовная борьба

Восхождение человека к Богу составляет единую и последнюю цель нашего бытия. Человек возводится от потенциального "образа" к реализованному "подобию". Непременным условием же этого восхождения является великий подвиг, прежде всего в борьбе своего "я", растленного отпадением от Бога. Посему нам предлежит великая брань преобразить наше внутреннее состояние и достичь единения с Богом.

Старец Софроний по своему опыту знает, что "труден наш путь, но вместе и блаженный, и радостный"[459]. Путь ко спасению — узкий и скорбный, человеку "нельзя распускаться" и "шутить не приходится" на пути ко спасению[460]. Имея самое серьезное отношение к вопросу спасения, он был готов пойти на какие бы то ни было жертвы ради этого[461]. И затем старец Софроний пишет, что "наша жизнь — крест" Христов, "ничего, кроме креста, мы не проповедуем"[462].

Старец Софроний приводит такой пример: в Первую мировую войну солдатам давали приказ идти только вперед, а в случае отступления их расстреливали. Старец пишет: "У нас, монахов, положение, подобное этому. Наше спасение во всех смыслах только впереди"[463].

Из писем старца Софрония видно не только его предрасположение идти по пути спасения, но и целостное знание сего пути. В одном из своих писем лаконично и ясно он характеризует сей путь. Благодать Божия восхищает человека "к неизреченному свету", показывая вечность, и затем "оставляет его на подвиг". Человек "начинает созерцать великую трагедию падения", и прежде всего "в нашем же сердце", и "все силы сосредоточиваются на сообразовании внутренней жизни сердца с познанным законом, и тут начинается крестный путь"[464].

Конечно, этот процесс течет не произвольно, но в особом порядке, общем для каждого, хотя есть и исключения, ибо есть достигшие совершенства, есть и новички, до конца жизни нуждающиеся в наставлении. Письмо свидетельствует о мастерстве старца как духовного наставника, хотя он тогда был еще монахом и не нес духовнического служения[465].

Человеку не всегда легко. Старец много раз говорил о возникающих трудностях и об усталости, которую он чувствовал. В своем письме он пишет: "И я устал"[466].

В другом письме старец Софроний говорит об усталости от разнообразных подвигов: "Последний месяц от постоянного переутомления я дошел до болезненного истощания и много страдал из-за этого"[467].

Бальфур, будучи свидетелем подвига старца, уговаривает его отдохнуть. Однако старец ему отвечает: "Вы предлагаете мне "немного отдыхать", а я еще боюсь предаться этому отдыху"[468]. Более того, старец и Бальфура вдохновляет на подвиг. Он пишет ему и о необходимости использовать жесткую постель, это показывает, что и сам старец так подвизался[469].

Важно в монашеской жизни, как он считал, иметь наличие духовного отца для исповеди. В своем письме, чтобы научить исповедоваться, он приводит случай из своей жизни:

Жертва же Богу дух сокрушен[470]. Помню, когда я впервые с истинным сокрушением о своих грехах пошел на исповедь, что со мной произошло. Вся прожитая мною жизнь встала предо мной как сплошная неправда. Придя к священнику, я от скорби, от слез, от сердечной болезни ничего не мог говорить, а только плакал, и поверьте, прежде чем я начал говорить о своих грехах, Сам Господь "вышел мне навстречу и пал мне на шею и лобызал меня", и мил Ему был я, и не дожидался Он от меня, когда скажу "прости".

И старец добавляет с простотой: "Я Вам верю и по любви к Вам не могу скрывать того, что скрываю от других"[471].

В другой раз старец Софроний, чтобы помочь Бальфуру, пишет о нападении бесов и рассказывает о своей исповеди духовному отцу. Он пишет:

Так бывало и со мною. Приду к духовнику сказать, что бесы докучают по ночам, замучили меня… духовник скажет: "Ничего, потерпи; это пройдет, это тебе за гордость Господь попускает или за осуждение, за неприязнь к кому-либо". И я верю и ухожу. Через некоторое время, когда опять замучаюсь, говорю, что не только не лучше, но даже еще хуже досаждают мне бесы. "Ничего, терпи, предайся воле Божией; смирись, и не будешь мучиться. Ничего, теперь так не будет; иди с миром". Иногда прочитает разрешительную молитву или другое какое-либо наставление даст. После два-три дня иногда спокойнее проходят, а потом снова та же мука, и так годами[472].

И далее старец Софроний открывает, как чрез доверие к духовному отцу и терпение мы приобретаем мужество. Он высоко ценил скорби и брань против бесов[473].

Очень важно иметь духовного наставника. Старец Софроний обрел такого руководителя в лице святого Силуана, который давал наставления и которого он слушался "до крайнего отречения от всего своего", ему "приходилось зарывать себя в землю, смиряться, быть может, до нелепости"[474].

Так, старец Софроний наставляет и Бальфура и дает ему советы, исходя из собственного опыта. С одной стороны, он пишет, что "многие, прожив в монастыре по сорок и более лет, не находили себе даже друга — духовного. Теперь старчество — редкость великая". С другой стороны, старец Софроний наставляет Бальфура, как вести себя с духовником, если найдет такового. Нужно будет доверять ему, подчиняться, "относиться к нему с преданностью, любовью, без восторженности, просто. Руководимый должен быть прост, доверчив, послушлив, непытлив"[475].

Также старец Софроний говорит и о том, как следует реагировать на слова духовного отца, открывая, как он сам вел себя со святым Силуаном[476].

Для старца заповеди Божий всегда были выражением воли Божией, ибо спасение — в хранении заповедей Христовых: "Воля Божия нередко ведет на Голгофу. Кто это сознает, кто сам ходил этим путем, тот вряд ли решится быть настойчивым и повелительным"[477].

Старец был великим подвижником. Он всеми силами подвизался сохранить заповедь Христову и так причаститься благодати Святого Духа, не ожидая воздаяния по заслугам[478].

Другим важным пунктом духовной борьбы является молитва. Старец обладал большим опытом молитвы и особенно умной сердечной молитвы. Ибо чистая молитва для человека есть преддверие созерцания Бога.

Когда Бальфур написал старцу Софронию о молитве, старец, как учитель молитвы, ему ответил: "Внимательно прочитав все написанное Вами о молитве, мы (со святым Силуаном) увидели, что Вы еще не имеете понятия об умной молитве"[479]. И зная, что Бальфур смешивал медитацию и молитву, старец тактично наставляет: "Когда Вы ходите по лесу и размышляете, то берегитесь от мечтательности. Хорошо тогда читать устами Иисусову молитву и думать о Боге. Хорошо и тогда, и в другое время изучать душу свою, наблюдая за нею"[480].

Поскольку Бальфур в своем письме снова говорит о молитве, совершаемой католиками, старец Софроний в одном из (недатированных) писем пишет:

Католики называют умной молитвою мысленные обращения к Богу без выражения их προφορικῶς — словом, [а] также размышления о Боге и божественном. Мы же под умною молитвою разумеем стояние ума в сердце пред Богом, могущее сопровождаться чувством благодарности, славословия или страха — прошения, покаяния. Но всякие размышления, умствования ума оставляются, а ум стоит вниманием в сердце и следит за его состоянием, за тем, что в нем делается; видит при этом подступающего врага и острым мечом или как пламенем отражает их именем Господа Иисуса[481].

Итак, чистая умная молитва является неделимым единением ума и сердца во Святом Духе[482].

Истинно молящийся сосредотачивает свой ум в сердце. Старец Софроний пишет очень откровенно:

Стоять умом в сердце — это значит внимание ума сосредоточить в том месте (физического пространства), где находится наше сердце (плотяное, то, что бьется в груди у нас). Рисовать при этом какой бы то ни было образ не должно и самого сердца воображать не должно; а стоять обнаженным (от всякой посторонней мысли) умом, чисто помышляя (безвидно, безобразно) о Боге, и призывать Божественное имя Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия. Что при этом произойдет — Вы увидите, и тогда можно будет и говорить о том; и это одно. Другое совсем — предаваться мечтательности, этого действительно надо избегать.

Излишним мне представляется и Ваше искание метафизических понятий о сердце[483].

Из отрывка очевидно, насколько глубоко старец Софроний знал метод исихастов и умную молитву. Однако он идет дальше в своем учении: единение ума и сердца происходит по благодати Божией, а не при помощи психосоматических методов, являющихся вспомогательными и не могущих способствовать достижению данной цели. Старец Софроний пишет, что дар смертной памяти учит чистой молитве и возводит к ней. Искренно и просто он говорит, как действие благодати смертной памяти "продолжалось в течение десяти лет, постепенно усиливаясь", так что он "доходил почти до совершенного исступления"[484].

Весь мир переменился странным изменением — и время, и вечность. Так старец стяжал бесстрастие и любовь ко всему творению. Впоследствии он писал:

Смертная память научает истинной молитве. Помню, лягу спать, наплакавшись, намолившись до изнеможения, да так, что слова исходят из уст, как пламя, а едва забудусь сном, душа одна становилась на молитву на всю ночь, покамест тело лежит на одре; по действию смертной памяти душа не могла оторваться от молитвы[485].

Из писем старца Софрония видно, что он продолжал молиться с надеждой на Бога даже тогда, когда в сердце, изболевшемся от плача, не было любви Божией. Эта тайна духовной жизни представляет особый интерес[486].

Старец был великим подвижником, молитвенником, что видно из его письма: "Об этом со многим трудом, со скорбию, иногда с горькими слезами дерзал я, окаянный, умолять благость Божию и день и ночь"[487].

Умная молитва, если совершается согласно духовному преданию, единит всего человека. Старец очень выразительно описывает это состояние:

Когда, при сознании своего крайнего недостоинства, я все же молюсь Ему, то от напряжения этой молитвы собирается воедино все мое существо, т. е. и душа и тело, т. е. ум, сердце и все члены тела, даже кости, — все от напряжения как бы оцепеневает, изменяется дыхание. Так сильно и неудержимо влечет к Себе Христос душу, всего человека[488].

С поразительным знанием, из личного опыта, он в учении своем проводит различение между деятельностью ума и деятельностью сердца, где действует благодать Божия через непрестанную молитву. Через действие ума познается чувственный мир, а чрез действие сердца — духовный[489].

Последствия такой умной молитвы многочисленны и разнообразны. Старец пишет, что благодаря молитве достигается единение естества нашего, рассеченного грехопадением[490].

Также чрез умную молитву старец Софроний мог чувствовать состояние того, за кого молился. Он говорит о матери Бальфура: "Когда впервые я за нее молился, то заболело мое сердце"[491]. То же самое он пишет и в другом письме: "О Вашей маме. Часто молюсь за нее; не знаю я совершенно, какую душевную борьбу и какие скорби она переживает, но знаю (по молитве), что она действительно страдает. Хочется за нее молиться"[492]. Также и в приложении к другому письму старец пишет: "Когда я молюсь за Вашу маму (больше, чем за Вашу сестру), то скорбит душа моя в этой молитве, и я не вижу исхода в этом деле. Мне все кажется, что у нее есть любовь к Богу, но эта любовь слабее влияния на нее века сего"[493].

Старец Софроний через молитву чувствовал боль и за сестру Бальфура: "Ваша сестра дальше от нас по духу, и молюсь за нее только потому, что умом помню о ней; брат же Ваш, иже в Китае, далек от нас не только телесно"[494].

Старец Софроний через молитву чувствовал состояние души человека, как, например, самого Бальфура. Однако он не всегда доверяет этому чувству, что говорит о подлинности его опыта[495].

Вообще старец очень любил молиться за всякого человека, кто испытывал трудности: "Как обычно, любит душа молиться за всякого, кто скорбит"[496].

Его молитва обнимала весь мир, особенно во время Второй мировой войны, когда он подвизался в Афонской пустыне: "В своем отчаянии за эти годы, как безумный, бесстыдно и дерзко, иногда с болезнию, доводящей меня почти до смерти, и я умоляю Бога дать миру мир"[497].

Несомненно, молитве сопутствует глубокое покаяние и плач. И наоборот, чувство духовной нищеты и плач являются выражением чистой молитвы. Стяжание напряженного покаяния он считал отличительной чертой всякого православного христианина:

Умываются христиане не иным чем, как плачем. Поверьте, дорогой батюшка отец Давид, хотя я и невежда, что путь к созерцанию и любви Божественной есть только один: покаяние (оно состоит в страхе Божием, раскаянии во грехах и посильном стремлении не оскорблять Бога повторением грехов, в которых каемся); опять скажу: "Бога бойся и заповеди Его храни".

Покаяние должно быть началом нашей духовной жизни; оно красной нитью должно проходить чрез всю нашу жизнь до гроба. А если Богу угодно будет восхитить человека к созерцанию, то это всецело дело Его усмотрения и благоволения к кающемуся…

Теперь очень часто говорят о богосыновстве, но мало говорят о пути к нему. А путь этот — покаяние[498].

Это не есть теоретические учения, но личный опыт старца Софрония, как видно из письма:

Я хожу среди людей и бываю весел на вид, но душа моя скорбит тяжко; хотел бы плакать, упав на землю лицом, и не вставать до дня освобождения, или Судного, но изнемогаю от плача скоро. Сколько раз так плакал, что казалось — утроба моя, сгорая, истекает в слезах[499].

Получив великий дар от Бога, старец Софроний сумел избежать самопревозношения. Он пишет: "А обращаться вниманием на рассматривание себя извне, на тщеславное самолюбование совсем не должно"[500].

Старец Софроний, опираясь на жизнь и учение Старца Силуана "держи свой ум во аде, и не отчаивайся" как богооткровенную истину, говорит о своем переживании ада[501]. В другом письме старец пишет, что "он знает одного человека" — подразумевается он сам, — кто созерцал адскую бездну, висел над ней и "даже как бы погружался в нее", но рука Божия извлекала его оттуда. Его душа переживала "ужас" — некое страшное состояние плача, исцеляющего страсти и поучающего истинной молитве:

Время для нее только как бы ниточка, за которую она привязана, и покамест [душа] висит над бездною, а кругом себя видит она бесконечность, но [к тому же] еще [и] погибельную — ад, где нет конца страданиям. Пребывая в такой беде, душа научается настоящей молитве[502].

Искушения

Старец Софроний сподобился от Бога редких откровений: он познал состояние ада, глубочайший плач, созерцание нетварного света и неоднократные посещения Божественной благодати. Естественно, где богатство богооткровений, там и множество искушений.

Этот закон духовный познал еще апостол Павел: Бог даровал ему множество откровений, посему ему было дано и "жало в плоть", из-за чего он трижды умолял Христа об избавлении, но получил ответ: "Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи"[503]. И апостол подтверждает: "Ибо когда я немощен, тогда я силен"[504].

В книге "Подвиг богопознания" описываются некоторые из многочисленных искушений старца Софрония… Назидательно то, как старец стоял пред лицом искушений — с великим вдохновением, т. е. с духовным мужеством в подвиге за волю Божию и с ненавистью к себе. В этой книге старец Софроний пишет о "бурях" — искушениях, через которые он "всякий раз с доверием шел куда бы то ни было, томимый жаждою подлинного бытия". По милости Божией пришел "дух любви", исполненный "ревности о спасении братии". В свойственной ему манере он пишет: "До сих пор мне кажется, что горячие слезы текли у меня во время молитвы не из очей только, но из всего существа. Все тело исполнялось странным желанием быть пригвожденным, распятым, только бы люди познали свет жизни во Христе. (Я не все Вам рассказываю.)"[505]

Не абстрактными философскими мудрованиями, "но живым и глубоким пониманием сердца", в горниле скорбей старец Софроний постиг великое достоинство человеческой души. И он признает: "Страдания столь великий плод приносят, что если бы мы были поразумнее, то не желали бы "сойти со креста"". Старец далее описывает видение некоего иеромонаха, которому "явился во сне Господь, пригвожденный ко кресту, и сказал: "С креста не сходят, а снимают". И эти слова Господь повторил три раза. Затем видение исчезло"[506].

Старец Софроний постоянно страдал от телесных болезней. Непостижимо, как столь могучая благодать и великий плач, что он испытал, могли выжить в немощном и подверженном болезням теле. В одном своем письме старец пишет: "Сотни раз собирался умирать; уходил в больницу часто, часто дома ложился со слезами болезни без надежды почти оправиться когда-нибудь"[507].

О своих болезнях старец пишет и в другом письме: "Я, крайне слабый здоровьем вообще, теперь еще более изнемог и уже не нахожу сил ни на что, кроме служения литургии и исполнения моего послушания. Остальное время провожу в постели от изнеможения. Но я надеюсь на милость Божию, что снова оправлюсь"[508]. И еще: "С самого начала этого года (в ночь на 7 января) я сильно заболел и до сих пор еще не оправился"[509].

А также: "Второй день пишу; устает рука — и вообще чувствую себя не вполне здоровым"[510]. Одно свое письмо старец Софроний заканчивает следующим образом: "Ваш недостойный меньший о Христе брат иеродиакон Софроний, грешный, унылый, расслабленный, больной, ленивый, малодушный (и так без конца)"[511].

Однажды старец Софроний почувствовал приближение смерти. В своем письме в апреле 1935 года он пишет удивительные слова:

Смерть много ночей в упор смотрела мне в глаза. Как смущается душа и как скорбит она в эти часы, описать, кажется, невозможно.

Тягостнейшие искушения ураганом находят на душу во время этого жуткого стояния на грани жизни и смерти, когда приближается решение вечной участи, страх овладевает душою. Только мысль о распятом Спасителе укрепляет ее.

В какие-то минуты изменяется сердце, приходит любовь, и тогда душа готова оставить этот мир без малейшего сожаления. Сожаления, впрочем, нет и до прихода любви, но тогда страх от предстоящего Божиего суда, страх от чаемого осуждения и отвержения заставляет как бы держаться еще за эту жизнь в надежде, что еще что-то сделаешь для своего спасения. За последние двадцать лет моей жизни я много раз бывал близок к смерти, но столь тяжелые искушения, какие выпали на меня в этом году, бывали редки и не столь продолжительны. В этом году снова с большою силою я переживал, что наша земная жизнь есть исполненное тяжелой борьбы стояние на грани бытия и небытия, стояние между раем любви Божией и адом оставленности Богом. Однако как бы ни были тяжелы наши страдания здесь, в глубине души таится сознание их глубокого смысла.

Я люблю размышлять о смысле страданий, люблю размышлять о вечности. Мне думается, что наша земная, временная жизнь для нас неизбежно должна быть страданием[512].

Всякий может увидеть в этом отрывке, с каким духовным настроем старец Софроний переносит смертельные болезни. Он добавляет: "Я давно Вам не писал. Теперь по случаю Пасхи Христовой хочу поделиться с Вами, как с близким родным, надеждою на то, что и мы в назначенный Отцом Небесным час воскреснем для вечной жизни"[513].

Очевидно, что болезни никогда не оставляли старца, поэтому он пишет:

Это говорю Вам теперь потому, что если смерть постигнет внезапно, что так возможно, то я не смогу Вас об этом предупредить. Все мне пророчат выздоровление и долгую жизнь, но я, побеждаемый силой болезни, не очень верю в эти пророчества. Если умру, то прошу Вас не переставать молиться за меня[514].

Несмотря на многие болезни, старец Софроний со тщанием и с самопонуждением несет свои монашеские послушания: "С первых чисел августа на меня навалилась одна большая забота, которая отнимает у меня почти все время свободное; кроме того, последние дни я несколько болею (простудился), и это тоже меня расслабляет телесно"[515].

Старец Софроний подвергался многочисленным нападениям от диавола.

О существовании диавола из Священного Писания мы знаем, что он есть личность, т. е. некое личностное существо, а не как некое абстрактное олицетворение зла. Христос пришел в мир, чтобы разрушить дела диавола[516]. В жизни Христа есть много случаев, где проявляется ненависть диавола к человеку, а также и власть Христа над ним. Святые нашей Церкви опытно познали существование диавола и его брань.

Как утверждает отец Иоанн Романидис, экклесиология содержит два момента: один — положительный, выраженный в христологии, другой — негативный, в демонологии. Как ни парадоксально, но чем глубже познание негативного момента — брани против врага, страстей и помыслов, тем сильнее познается любовь и милость Христа. В сердце, свободное от присутствия и действий диавола, легко приходит благодать, и человек становится членом Церкви.

Старец Софроний был способен предвидеть помыслы и яростные действия врага против человека. Говоря о плотских желаниях, он пишет:

Когда нас борет враг, пользуясь самым естеством нашим, желанием любви человеческой — душевной, а иногда и просто животной — плотской, то будем, подобно Марии Египетской, пав на землю, умолять Бога, чтобы Он нам по милосердию Своему дал познать Свою Божественную любовь взамен той плотской, человеческой, от которой мы ради Него отреклись. Но, молясь так, надо молиться только до того момента, когда угаснет всякое желание плотской любви и водворится мир в душе и теле. Большего не надо искать, чтобы не впасть в искушение, в "прелесть"[517].

Старец мог выстоять против борений диавола, как бы тот ни пытался действовать: будь то в помыслах или пожеланиях и даже в самом теле. В этой главе мы уже читали о диавольских нападениях и о брани с ними: старец всегда шел к духовнику и искал наставления. Далее приводится [только один] фрагмент, описание нападений врага на тело, поскольку всех нападений на ум — атаки помыслов — и не перечислить. Так он пишет:

Бесы докучают по ночам, замучили меня: бьют, душат, ломают, пихают с постели, кричат неистово и без конца разные пакости делают, так что за ночь я не только не отдыхаю, а хуже устаю; когда наступит день, то я едва ли с болезнию могу ходить, а ведь мне нужно весь день быть на послушании[518].

По учению святых отцов, страсти являются движениями энергии души против природы. Святой Максим Исповедник пишет, что "страсть есть неестественное движение души или по несмысленной любви, или по безрассудной ненависти к чему-нибудь чувственному, или за что-нибудь чувственное". И "зло есть погрешительное суждение о познанных вещах, сопровождаемое неправильным их употреблением"[519].

Старец как подвижник и воин Христов силою и действием Божиим побеждал страсти. Главное, через откровение он познал, как нисходить умом во ад и как действует благодать смертной памяти. Таким образом, старец Софроний знал, что путь к богопознанию лежит через победу над страстями. В своем письме он советует Бальфуру: "Если хотите царствовать со Христом, то побеждайте страсти. Иного пути нет"[520].

Из поведанного старцем в письмах можно судить, насколько строг он был в вопросах чистоты души и тела. Вот отрывок из его письма:

По благословению духовника я сам одно время при всяком возбуждении в теле бил себя до кровавых синяков, покамест наконец боль, дойдя до сердца, погашала и укрощала движение плоти. Но теперь оставил я этот способ по двум причинам: во-первых, при болезненном состоянии тела и при отсутствии у нас на Афоне соблазнов и страсть блудная не так сильно досаждает, а во-вторых — этот способ при долговременном и частом применении сильно поражает всю нервную систему. Так что приходится предпочитать одну молитву. Один раз чуть не убил себя. Углом куска дерева, бывшего у меня в руках, ударил меж ребер у самого сердца. Две недели с трудом двигался, левая рука почти отнялась. Лежать было больно, дышать тоже трудно было. Но, слава Богу, оправился. Но иногда, при сильном возбуждении тела, почти необходимо прибегать к этому способу. И какая странность: блудная страсть как-то так действует в теле, что при усилении разжжения даже сильные удары, оставляющие по себе больные синяки или кровоподтеки на долгое время, так что и ходить после бывает трудно, в то самое время почти не ощущаются, так что надо много раз с беспощадностию ударять себя, покамест болезнь не ударит в сердце, чтобы успокоилось тело.

"Жестоко слово сие", но что поделаешь. Лучше, по слову преподобного Исаака Сирина, нам умереть в подвиге, чем, поддавшись страстям, потерять образ человеческий, изменить Христу"[521].

Усмирение плоти не есть пренебрежение телом или "самобичевание", ибо многие отцы-святогорцы измождали тело ударами [только с той целью], чтобы победить страсть и пребыть во Христе. Чтобы предложить богословское толкование этому явлению, можно сказать следующее.

Человек состоит из души и тела, между которыми есть тесная связь. Обычно грех начинается с помысла и переходит в действие, свершаемое через тело. По учению святых отцов, сначала претерпевает вред ум: когда он помрачается, страсти (вожделение и гнев) действуют уже вопреки природе. Однако когда грех становится страстью, тогда энергия греха действует обратным образом. Наше естество подвержено смерти и страстям, потому страсти, действующие в теле и реализованные в грехе, способны порождать в нашем сознании различные помыслы, помрачая ум, — так человек погружается в глубочайший мрак. Тело, само по себе не являясь виновником страсти, тем не менее претерпевает воздействие страстей. Таким образом, грех или распространяется от ума к телу, или же от тела (страсти) находит свой путь к уму.

Итак, некоторые аскеты, для того чтобы победить услаждение в теле от страстей, причиняют телу боль, зная, что она убивает страсть, по учению святого Максима Исповедника. Подвижники знают, что зло не в теле, а в плотском мудровании, тело же есть храмина Святого Духа, которая сквернится от страстей в совместном действии души и тела. Так, отцы различными телесными подвигами убивали не плоть, а страсть.

Изложенное здесь умение отражает все богословие Церкви о грехе в душе и теле человека и о подвиге, исцеляющем их. Святой Григорий Палама, противоборствуя взглядам Варлаама, подробно анализирует, каким образом путь к обожению [наряду с душой] затрагивает и тело, которому предлежит подвиг, ибо энергии души и тела взаимосвязаны. Это учение проливает свет на природу слез, поста, телесных подвигов, покаяния.

Однако старец Софроний взял на себя такой подвиг "с благословения своего духовника", но вынужден был остановиться из-за ослабшего тела, борясь с искушениями молитвой. Из этого факта можно заключить, что старец Софроний был великим аскетом: он стремился к совершенству чистоты, решительно готовый на все, даже на мученичество ради любви Христовой.

Старец противостоял и другим искушениям, будучи отшельником в пустыне, во время Второй мировой войны. В своем письме от 23 апреля / 6 мая 1945 года старец описывает испытания, пережитые во время войны: будучи "лишен почти всего необходимого", он испытал "острую нищету, а иногда и непосильные физические труды", потратив "много времени, борясь за кусок черного хлеба". Помимо материальных лишений того времени, "периоды отчаяния сменялись периодами чувства Божией любви. Чередование волн мрака и света — удел, как ты знаешь, монаха. Душа иногда болезненно ищет Бога, иногда сильно и сладко влечется ко Христу, любит Христа, чувствует Его в себе, а потом снова отступает этот свет, и [душа] остается во мраке"[522].

Также в книге описывается то, как он пережил землетрясение. Из некоего отрывка можно судить о мужестве старца: как-то раз случилось землетрясение, но он, несмотря ни на что, продолжал писать письмо: "Сейчас пишу, а земля гудит и все здания сотрясаются. Это лишает меня должного покоя и твердости"[523]. В другом письме старец Софроний пишет, что, будучи православным монахом, он видит в землетрясении проявление праведного гнева Божиего[524]. В другом месте старец говорит, что, когда происходит землетрясение, следовало бы молиться. Он пишет: "Землетрясение у нас продолжается даже до сих пор. По временам повторяются не очень сильные, а иногда и совсем небольшие колебания; но все же, если это случается ночью, приходится встать и помянуть, кий наш состав[525]. Слава Богу за все"[526].

И в другом случае старец Софроний пишет: "Невозможно теперь написать Вам о многом очень и очень существенном. Покамест я писал эти немногие страницы, уже несколько раз потрясало все здание с гулом, и воем, и треском. Если Господь даст, будем живы, обо всем поговорим во славу Его"[527].

Из всего этого видно, что старец противостоял искушениям с верой в Бога как истинный христианин и опытный подвижник.

Православное монашество

Все писания старца Софрония исполнены любовью к монашеству и особенно к безмолвию. Как всякому совершенному монаху, ому было присуще самоосуждение, ненависть к себе и большая любовь к Богу и людям. Он познал силу безмолвия и умной молитвы. Потому старец Софроний олицетворяет собой подлинный образ православного монашества, которое по сути есть евангельская жизнь.

В одном из писем старец Софроний говорит о сущности христианской жизни как аскетической. Он пишет: "Христианин обязательно должен быть подвижником. Тем более монах, иерей". И разбирая, что значит подвиг, он пишет: "Возненавидь себя, начни себя мучить не только воздержанием от страстей, но и противлением им, т. е. наступлением на них, и сразу почувствуешь облегчение. Как бы свет некий в душе появится. Святые Василий Великий и Иоанн Лествичник говорят, что приятнее произвольное страдание, чем невольная бессловесная радость"[528].

В письмах чувствуется, с каким великим почтением относился он к монашескому чину. В письме от 23 февраля/9 марта 1935 года говорится: "В ночь на 18 января в больничной церкви я принял постриг в схиму. Слава Богу за этот дар"[529]. Как истинный монах старец во всем слушался игумена[530].

Также он раскрывает весь смысл послушания старцу и как поступать монаху в отсутствие старца. Помимо прочего, он пишет о трех видах послушания. Первый — это отсечение своей воли чрез послушание епископу и братии монастыря. Второй вид — отсечение плотского вожделения через чтение святоотеческих аскетических писаний. И третий вид — это послушание старцу, и особенно первому слову старца. Послушание старцу имеет особую цель.

Старец нужен вот для чего:

1. Отсекать в послушнике-ученике всякое проявление личной греховной — плотской — воли, направляя ее согласно с волею Божиею.

2. Окормлением (т. е. наставлениями) возводить ученика от низших ступеней на более высокие. Давать ему делания, соответствующие его духовному возрасту и силам[531].

Однако в то же время старец Софроний пишет и о трудности послушания для современных людей: "Кроме того, современные послушники (самочинные, самонадеянные, умные, нетерпеливые, несмиренные, всезнающие) неспособны жить под старцем (настоящим)"[532].

В другом своем письме старец пишет о ценности послушания, раскрывая его смысл — хранить ум от помыслов и привязанностей к мирским вещам, чтобы свободно предаваться памяти Божией и молитве[533].

Также, по учению старца, монашество, как хранение девства, есть "полнота человеческого бытия по цели". Конечно, девство не унижает монаха, так как "не исходит из наивности и неведения"[534].

Из письма старца Софрония можно судить о его приверженности святоотеческим идеалам подлинного монашества, которое далеко отстоит от "мирского" монашества. Можно быть чистым, подобным ангелу, и активно заниматься при этом разнообразной деятельностью — такой "монах" далеко отстоит от подлинного монашества святых отцов. Это письмо очень важно: его написал человек, кто сам глубоко жил монашество и христианство[535].

Следует добавить, что старец Софроний, великий исихаст, был русским по происхождению. Когда он жил на Святой Горе, возникало много проблем с монахами из России. Некоторые греческие монахи не доверяли отцу Софронию, считая его шпионом. Старец Софроний не имел никакого отношения к афонским распрям на национальной почве: он жил в глубоком плаче, умом пребывая и в аду, и в раю. Такой человек никогда не мог иметь никакой связи с безумными действиями националистов. Он любил Святую Гору, где ему дарована была возможность познать глубину духовной жизни и где сподобился встречи со святым Силуаном, наставившим его на непрелестный путь к обожению. Он пишет: "Покидать Афон или монастырь мне нельзя. Если изгонят греки или другие какие-либо обстоятельства — тогда переменится многое; но я надеюсь, что Господь и Божия Матерь сохранят нас от сей беды"[536].

Духовное наставничество

Старец Софроний, побуждаемый святым Силуаном, помогал Бальфуру, поэтому он пишет: "Я Вам не старец, не отец, а только брат"[537]. В большинстве случаев старец Софроний был посредником между Бальфуром и святым Силуаном. Таким образом, между старцем и Бальфуром росла духовная связь, часто ложившаяся бременем на старца Софрония, потому что наставлять Бальфура — человека умного и интеллектуально сформировавшегося — было нелегко. В своем письме старец делится с ним своими сомнениями и трудностями[538].

Старец пишет о кенотически-жертвенном характере духовничества, насколько тяжело для духовника наставлять чадо, особенно исцелять от страстей. Духовник должен принять его в свое сердце и жить его искушение как свое собственное. Однако часто самопожертвование встречает противление в послушнике[539].

Велика ответственность духовнического служения, и большое требуется самопожертвование. Старец Софроний характеризует [эту ответственность] по-своему:

Я, сознавая свою недостаточность, много молился Богу и Божией Матери освободить меня от превышающего мои силы дела — быть как бы Вашим духовным советником, но до сих пор не было благоволения Божия на то, чтобы я уклонился от сего труда, и потому со скорбию, и болезнию, и слезами нес я, как мог, это бремя. Постоянно думы о Вас, писание по ночам писем, после крайнее изнеможение на утреннем бдении — совершенно разорили мое безмолвие[540].

Осознавая свою ответственность, старец заботился как бы не навлечь зла и не причинить вреда душе Бальфура:

Так что если я погрешу против Вас, если из-за меня, окаяннейшего всех человек, душа Ваша отпадет от спасения или хотя бы потерпит вред, то кто мне даст после слезы умолить Господа за Вас и за себя, когда я сам нищ и убог. Блаженный, но тяжелый труд[541].

Обладая особой деликатностью, он стремился ни в чем не ранить ни своего ближнего, ни тем более тех, с кем он имел особую духовную связь. Отправив письмо Бальфуру, старец позднее написал:

Отправив Вам прошлое письмо, я после, в воскресенье, ночь проплакал, думая, зачем я его обижаю, и оскорбляю, и обличаю. Если я это делаю, то кто будет утешать его в тех скорбях, которые он претерпевает[542].

Иногда старец Софроний чувствует усталость от духовного руководства, которое воспринимал как служение, поэтому он пишет: "Служение мое Вам близится к концу"[543]. В другом письме старец Софроний выражает это более четко: "Душою я рад сподвизаться с Вами, но скажу — это выше моих сил. Много раз я молился, чтобы Господь и Владычица сложили с меня, немощного, это бремя, и это потому, что у Вас непостоянная душа, маловерная. Враг силен потому, что мы немощствуем верою, а если бы не так, то подвиг был бы не только не труден, но даже и радостен"[544].

Старец Софроний, видя, что душа Бальфура не исправляется, пишет очень строго: "В прошлом письме я Вам говорил и теперь повторяю, что если Вы не поймете и не исправите в своей душе нечто, то не только истинного старцаотца, но и просто руководителя не найдете себе; хотя бы их и находили Вы, но они все от Вас отрекутся"[545].

Служение, самопожертвование, самоотдача — все это связано с любовью. Подвиг духовничества можно понести, только когда есть любовь во Христе, свободная от страстей и корысти. Старец пишет Бальфуру: "Теперь, связанный с Вами вечными узами любви о Христе Иисусе, Господе нашем…"[546]. Заканчивая другое свое письмо, старец Софроний пишет: "Преданный Вам до конца дней своих"[547]. А также: "Ты можешь быть вполне уверенным, совершенно уверенным, что я тебя не забуду и не переменюсь в своем отношении к тебе никогда, Богу содействующу. И это не потому, что я имел бы идею ответственности за тебя, нет, так как принимаю положение святых отцов о пределах и условиях духовной ответственности, условиях, которых в нашем случае нет, а потому, что бывают события, которых нельзя изгладить из своего бытия, ибо являются существенной частию этого бытия"[548].

Письма исполнены любовью к Бальфуру, особенно сильной в моменты, когда тот готов на "скорби и страдания": "душа моя порывается обнять Вас и лобызать лобзанием святым, как бесконечно дорогого, любезного мне брата…"[549]

Любовь по своей природе жертвенна, по образу любви Христовой, потому она ведет своего служителя к распятию. В своем письме старец Софроний пишет: "В Вашей во Христе любви ко мне, недостойному этой любви, я уверен, хотя враг и искушает Вас. Но и я… на многое готов пойти ради Вашего спасения. Верую Господу милосердному, что если не поколеблемся, то мы с Вами братья на всю вечность; что после всех скорбей в мире сем вместе поклонимся Ему и облобызаем Его пречистые руки, нас сотворившие и создавшие"[550].

Подобный настрой определяет тон наставления Бальфура в переписке. Вся книга — эталон православного духовного руководства на примере Бальфура. В этом важном диалоге один — православный богослов, богословие которого родилось из подвига, молитвы и явления Бога; другой — западный человек с выдающимися интеллектуальными способностями и сильным характером. Переписка передает эту атмосферу. Так, в письме старец пишет:

И время и силы мои истощились. Урывками за эти дни писал я Вам это письмо — то днем, то вечером, то в библиотеке, то в келии. Если Бог приведет нас побеседовать еще и если Вы этого захотите, то рад буду[551].

Однако в Православии наставление творится не только на словах или в письмах, но, прежде всего, горячей молитвой и готовностью к самопожертвованию. Так, Христос не только учил людей и творил чудеса: в свершение [Своего дела] Он пострадал и распялся за всех, явив через Крест и Воскресение Свою великую любовь и тем восставив поверженное болезнью человечество. Во время Своей молитвы в Гефсиманском саду, когда был пот Его, как капли крови, падающие на землю[552], Он объял все человечество Своей Божественной любовью.

И старец Софроний, по аналогии, следуя Христу, нес свое пастырское служение в духе Гефсиманской молитвы. В письмах есть много тому свидетельств. Так он пишет: "И сам я молюсь за Вас больше всех и прежде всех (покамест). Обещаю Вам молиться за Вас до гроба, а если дарует такую благодать мне, окаянному, Господь, то и по смерти своей буду молиться за Вас, как за самую дорогую, родную мне душу"[553].

В другом письме старец Софроний пишет:

Для меня стало невозможным молиться за себя одного, но все время молюсь за нас обоих как бы за одного себя, так привязалась душа моя к Вашей благословенной душе. Вместо обычной молитвы "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго" или "Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго" говорю "помилуй нас", "спаси нас". "Трудно нам, Владычице, помози нам, спаси нас, имиже веси судьбами". Почти непрестанно помышляю и молюсь за Вас; только во сне на короткое время, против воли моей, теряю память о Вас. Все правило, всю службу в храме и литургию превратил в молитву за Вас[554].

В письме старец Софроний уверяет Бальфура, что молится за него из любви, а не из стремления обременить его душу обязательством. Старец всегда был очень деликатен в таких обстоятельствах: он никого не хотел вынуждать к благодарности, обладая глубочайшим почитанием свободы[555] всякого со-человека.

Даже когда Бальфур ощущал некое посещение благодати Божией, старец не ждал благодарности от него[556].

Однако старец часто чувствовал, как его молитва встречала трудности и препятствия, увеличивая его боль. В своем письме он пишет: "Сколько уже раз доходил я до изнеможения, молясь непрестанно о Вас. Боже мой, какая изменчивая, нерешительная, недоверчивая у Вас душа. Когда Вы противитесь врагу, помыслам, тогда хоть и трудно, с подвигом, но все же хорошо молиться за Вас, но иногда Вы почти добровольно склоняетесь на сторону врага и даете себя тащить в какую-то темную бездну, тогда скорбит душа моя и болит сердце"[557].

В другом письме старец Софроний пишет: "В пятницу ночью, молясь о Вас, плакал, как плачут о мертвецах. Дай Вам, Господи, мужество смириться и претерпеть неизбежные унижения и другие скорби"[558].

То же самое встречается и в другом письме:

Молюсь и чувствую иногда, что изливаю силу души своей как бы в какую-то пустоту. И тогда в скорби прошу Господа, чтобы Он, Милостивый, указал Вам кого-либо другого, раба Своего, который смог бы помочь Вам; а я, немощный, и своего бремени не могу понести, а других только в соблазн могу ввести. Большего сделать я не могу. [Добавление в черновике: "Если бы у Вас было развито духовное чувство к тому, где истина и где притворство, или обман, то Вы, быть может, познали бы сердцем своим, что я Вам не лгу. Подобно тому как нам иногда Господь дает благодать с несомненностию ощущать, что Он есть Истина, при чтении Евангелия, особенно от Иоанна. Как велика радость и блаженство при этом чувстве. Но скажу Вам, что только пришедшие от великой скорби познают эту радость. А так, ни с того ни с сего вчера, отстав от греха и не раскаявшись в нем должным образом, даже не ощутив его (т. е. греха своего), желающий попасть на брак Агнца всуе желает. Не допустят его ангелы".][559]

Старец Софроний, наставляя Бальфура, видел в своей роли служение, основанное не на умственных знаниях и размышлениях, но на личном опыте. С каждым написанным письмом он чувствовал некое опустошение в своей душе[560].

Пред старцем стоял выбор: [или хранить молчание] или помогать Бальфуру, открыв ему свои опыты, но тем самым нанести вред самому себе. Старец предпочел последнее. Также он просит Бальфура помолиться Богу, чтобы Тот послал ему Свою благодать, потому что, как он пишет, у него не было "давно созерцания Господа". Так, руководство движется динамикой прихода-ухода Божественной благодати[561].

Поразительно, что, несмотря на руководство такого старца-боговидца и его жертвенную любовь, Бальфур в какой-то момент надолго покинул Церковь: он не смог понести послушание богодухновенным наставлениям. В этом проявляется величие свободы человека, которая не может быть нарушена ни Самим Богом, ни Его посланниками. Конечно, любовь старца победила — Бальфур позднее вернулся в Церковь и завершил свой земной путь в покаянии.

В одном письме старца к Бальфуру, от 29 января 1962 года, идет речь о связи между молитвой, Божественной благодатью и свободой человека. Старец рассказывает, как одна его знакомая исцелилась чудесным образом по его молитвам. Однако, поскольку она в корне не изменила свою жизнь, что является условием чуда, последовал рецидив. Старец пишет: "Естественным для меня было последовавшее снова ухудшение здоровья М. Для меня также было уже невероятно тяжело снова просить Бога, потому что моя первая надежда была обманута: они не переродились, не возродились. Ведь молитва за больных, за их выздоровление силою свыше, чудом, возможна только при "обещании" покаяться, т. е. в корне изменить всю жизнь, чтобы слава Божия нашла свое место в них, чтобы вся последующая жизнь их проходила уже в плане именно Божией славы"[562].

Старец уделял большое внимание свободе и уважал свободу другого человека. Он поистине был правителем любви и свободы.

Святой Силуан

Читая переписку, мы становимся свидетелями продолжительного общения между святым Силуаном, старцем Софронием и Бальфуром. Сам старец говорит о "тройном союзе". Он пишет: "Итак, заключив союз тройственный (Старец Силуан, Вы и я), будем надеяться, что милость Божия посетит и нас и избавит нас от всех стужающих нам"[563].

В своем письме старец Софроний старался укрепить Бальфура в вере к святому Силуану. Посылая письмо Старца Силуана, он приписал от себя: "Немного скажу Вам о нем". Свидетельство старца Софрония о Старце Силуане в письме от 3/16 декабря 1932 года имеет особое значение. Это одно из первых свидетельств старца Софрония о святом Силуане. Он пишет, что сначала он ощущал великое благоговение перед ним, смирялся перед ним, видел, как его лицо сияет "неизъяснимым светом и красотой", видел, что Старец Силуан не прерывает молитвы и "по любви к людям — любообщительный". Он недавно обстоятельно беседовал с ним и исполнился благодарности Богу за встречу с "Его избранником". "В своей беседе, как человек почти безграмотный, он так прост и вместе не умеет последовательно (от низшего к высшему) объяснить свои высокие мысли, что понимание его бывает для большинства людей очень трудно". "Благодаря постоянному пребыванию в молитве умной, он очень забывчивый человек". Старец Софроний так заканчивает свой рассказ: "Вспоминая о Вас, он молится, а иногда и пишет Вам небольшие письма, которые передает мне для отправки Вам"[564].

В письмах старца Софрония прекрасно видна связь этих трех людей. Так святой Силуан через молитву уразумел состояние Бальфура. Старец Софроний пишет: "Ходил я к Старцу Силуану; говорил о Вас. Жалуюсь ему, что давно нет никаких вестей от отца Давида. Старец [говорит]: "Да плохого ничего не должно было бы случиться. Молюсь за него, душа покойна". — "Но почему же он замолчал?" Старец [ответил]: "Не знаю. Быть может, некогда, быть может, мирен он и не находит, что писать". Но в начале Великого поста сам Старец Силуан сказал мне, что надо все-таки спросить о Вас у кого-нибудь"[565].

Когда Бальфур хотел поехать в Америку, а старец Софроний был против этого, святой Силуан не разрешил старцу написать об этом Бальфуру. Он пишет: "Я всей душой был против и хотел о том писать, но отец Силуан не позволил мне этого сделать, говоря, что теперь, когда мы стоим пред уже совершившимся фактом, нельзя писать ничего против, дабы не посеять в душе сомнения или нерасположения к владыке Вениамину и к тому делу, на которое Вы ехали"[566].

Однако потом старец Софроний передает послание Старца Силуана Бальфуру вернуться из Америки. Он пишет: "Старец Силуан вчера вечером просил меня написать конверт Вам и отправил уже письмо, не дождавшись моего. Но сегодня вечером опять пришел сказать, чтобы я написал Вам от его имени, чтобы Вы ехали в Лондон без малейшего сомнения. Относительно Вашего пребывания в Америке сказал: "Не благоволит моя душа, чтобы он там оставался""[567].

В другом письме в постскриптуме старец Софроний пишет: "Что касается Ваших книг, то я исполню Вашу просьбу, когда Ваше нахождение будет определено (так сказал Старец отец Силуан)"[568].

Однако самым важным эпизодом является беседа со Старцем Силуаном, из которой можно судить о том, как святой Силуан наставлял Бальфура через откровенные Богом указания и как всецело и детально старец Софроний слушал во всем святого Силуана, что для Бальфура было выше сил. Беседа приводится полностью. Замечателен ответ святого Силуана: "Что же он наши молитвы сравнивает с оракулом? Дешево же он нас оценил. Пусть он живет по-своему, как хочет. Опыт его научит. Он потерял веру, а без веры пользы не будет"[569]. И действительно, непослушание привело Бальфура к отречению от духовного сана и к продолжительному разрыву с Церковью.

Вывод такой: книга "Подвиг богопознания" имеет большую ценность как предмет изучения с самых разных сторон. Письма старца Софрония для наставления Бальфура в духовной жизни доподлинно содержат в себе все характерные элементы святоотеческих посланий, исполненных любовью, жертвенностью, мудростью и рассуждением по отношению к наставляемому человеку.

В этой главе мы увидели лишь несколько примеров из писем старца Софрония — автобиографических отрывков, в которых прочерчивается его жизнь тех лет. Духовно ведя Бальфура, старец не давал абстрактных наставлений, но открыл отчасти ему свой внутренний мир, из которого воссияло его внутреннее богатство. Так, вместе с Бальфуром читатель становится свидетелем подвига старца, его испытаний, как и его божественных откровений, почерпнув также его учение о различных гранях духовной жизни.

Из всего изложенного становится очевидным, что старец Софроний был великим богословом и духовным отцом.

Часть II. Повседневная жизнь и пастырское служение

1. Старец Софроний в повседневной жизни

У читающих сочинения старца Софрония может создаться впечатление, что старец — такой великий богослов — в жизни был недосягаем и недоступен для людей. Однако в реальности все было совсем иначе.

Те, кто встречал его, видели в нем подвижника, излучающего целомудрие, простоту и чистоту жизни, и вообще истинного, настоящего человека, чуждого всякого рода страстей, суетности и предвзятостей.

По жизни старец Софроний обладал богатым опытом — как в человеческих, так и в божественных вещах, — о котором он предпочитал хранить молчание, за исключением тех случаев, когда того требовала жизненная необходимость.

Когда я прочитал впервые изданную книгу старца Софрония о преподобном Силуане, у меня возникло желание познакомиться с ним лично. В то время он жил в Англии, в Эссексе, в монастыре Святого Предтечи Иоанна, и я решил посетить его. Восьмидесятилетний, он был полон сил и крепок, несмотря на изнуряющие его болезни. Он принимал всех, беседовал с людьми, исповедовал, конечно, не многих, служил каждое воскресенье, часто и по субботам, писал свои последние книги, разделял с нами монастырскую трапезу, проводил встречи с монахами, иногда посещал другие приходы и дома знакомых в близлежащих городах, куда его приглашали и т. д. Старец Софроний был полон жизни, излучая оптимизм вокруг себя.

У меня возникло желание посетить старца в трудный для меня период: о причинах я скажу чуть ниже. В 1976 году, тридцать один год назад, я прибыл в Англию, чтобы встретиться с ним впервые. Я прожил в монастыре около полумесяца и впоследствии приезжал туда почти каждое лето, живя там подолгу и имея духовное общение с приснопамятным великим старцем.

Я вкратце опишу некоторые моменты, которые я пережил в разное время, как и все, кто посещал монастырь ради встречи со старцем.

Прием гостей

По заповеди старца, монахи принимали посетителей монастыря так, что каждый из гостей ощущал себя исключительно важной персоной. Старец, зная время приезда того или иного из них, непременно выходил встречать и приветствовал его лично или же посылал кого-нибудь из братии, передавая прибывшему его любовь, радость и признательность за проделанный путь ради встречи с ним. По заповеди старца Софрония, о госте заботились надлежащим образом, делая все, чтобы тот чувствовал себя как дома.

Божественная литургия и Иисусова молитва

Стержнем духовной жизни монастыря, как и самого старца, была Божественная литургия: приношение бескровной жертвы в духе самоистощающегося смирения, который ощущали все молящиеся. Старец Софроний служил каждое воскресенье, часто и по субботам, и причащался в другие дни, когда была Божественная литургия.

Служа литургию, он весь собирался воедино — и душа, и тело — подобно крепко стянутому узлу. Было видно, как ум старца сосредотачивался в сердце. Я не дерзал даже взглянуть на него и тем более заговорить. Его движения были священными и неспешными: и он благословлял народ, сознавая всю глубину этого акта, охватывая взглядом всех присутствующих. Он произносил возгласы в таком тоне и с таким темпом, что ум легко следовал им, ибо при торопливом или слишком затянутом пении рассеивается ум. Каждый чувствовал, что старец произносил молитвы с особым вниманием, умом пребывая в сердце. Часто во время Божественной литургии он погружался в себя, особенно во время апостольского чтения, когда ненадолго садился на стул, чтобы отдохнуть. Разумеется, это не было сном: сознанием он следовал происходившему в храме.

Ежедневная молитва, которую старец Софроний установил в храме и на которой он сам часто присутствовал, происходила в сосредоточенной молитвенной обстановке, вызывавшей чувство покаяния и ощущение присутствия Бога. Два часа утром и два часа вечером в храме лишь при свете лампады читалась кем-нибудь вслух Иисусова молитва "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас" и к Богоматери "Пресвятая Богородице, спаси нас" на разных языках.

Божественная литургия и молитва освящали всю атмосферу монастыря и задавали строгий тон подлинной монашеской жизни.

Трапеза

Как во всех монастырях, время трапезы в обители было священным. Присутствие старца было определяющим. Задумчивый, погруженный в размышления, он ел малое количество, необходимое лишь для поддержания тела, с большим благородством. Его присутствие было светлым, духовным. Я помню, как во время трапезы у всех возникало чувство покаяния и сердечный плач. Чтение, учение и степенное присутствие старца создавали глубоко духовную атмосферу.

В первый день визита посетитель имел радость во время трапезы сидеть за столом рядом со старцем, будучи приглашен им лично; ему оказывалось предпочтение перед монахами, даже если он был мирянином. Позднее он садился посреди других. Старец говорил, что первое место — почетное, ибо показывает честь, оказываемую нашему гостю, но и последнее место также — почетное: значит, гость стал членом нашей семьи.

Гостеприимство

Гостеприимство в обители было образцовым, благородным. Старец Софроний бывал глубоко тронут, когда человек ради визита в монастырь преодолевал долгий путь, и старец, понимая нужду человека в духовной помощи, отдавал себя без остатка, особенно когда был полон сил; если он не мог принять человека, просил у него извинения. Старец чувствовал неловкость и даже желание удалиться, если приходящий относился к нему с почитанием как к святому. Он говорил: "Я не хочу, чтобы меня встречали и воспринимали как святого".

Часто старец Софроний велел братьям монастыря устроить гостю экскурсию по окрестностям или в другие города, например, в Оксфорд, Колчестер и т. д. Он был безмерно рад, когда гость чувствовал себя в монастыре, как дома.

Однажды старец Софроний, оказывая мне гостеприимство, взял меня с собой для визита к некой знакомой семье в соседнем городе. Поступая таким образом, он, движимый чувством гостеприимства, думал, прежде всего, о моем отдыхе.

Любовь к людям

Велика была любовь старца Софрония ко всем посетителям монастыря. Он испытывал радость, оттого что монастырь всегда был открытым для посетителей: монахи принимали их с радостью и без негодования. Он знал, как многообразно страдают в наше время люди: они, будучи легко ранимыми пред лицом каждой встречающейся трудности, выражают, каждый по-своему, свои многоразличные боли. Потому старец Софроний проявлял богатую любовь, особенно к страждущим и презираемым людям.

По воскресеньям монастырь становился местом встречи для сотен людей — после Божественной литургии все непринужденно шли в монастырское помещение, где разделяли трапезу, большинство людей приносили еду с собой, некоторые трапезничали на открытом воздухе под высокими деревьями внутри монастыря; духовные отцы принимали исповедь, служился молебен, проводилась положенная беседа.

Особую любовь старец Софроний имел к малым детям: обнимал их, давал им шоколад и сладости, отмечал их праздники и вообще говорил и вел себя с ними на равных, как маленький ребенок.

Старец Софроний глубоко сочувствовал тем, кто подавлен скорбями и страданиями в выпавших на их долю испытаниях, и тем, кто занимался деланием умной сердечной молитвы в духе покаяния. Также он переживал за молодых, новоначальных, "алчущих и жаждущих правды Божией", которые проходили подобный опыт в своей жизни. Старец относился к ним с уважением и любовью, оказывая всевозможную помощь.

Беседа-исповедь

Старец Софроний уделял много времени для бесед на духовные темы, и общение с людьми велось чаще всего следующим из двух образов.

Первый — человек искал встречи со старцем, чтобы обсудить занимавший его серьезный вопрос. Обычно, узнавая о просьбе, старец приглашал его сразу, как только было возможно. Узнав о времени пребывания гостя в монастыре, он назначал время встречи. Нередко случалось, что он виделся с ним почти за день до его отъезда. Как я понял, старец имел особую цель — дать возможность посетителю сначала погрузиться в атмосферу монастыря, воспринять дух обители, помолиться, поисповедаться у духовников монастыря. В духе сокрушенного покаяния, который ощущался в монастыре, он очищал свой ум, и, как результат, душа его была готова воспринять слово старца.

Встреча проходила в небольшом "бюро" монастыря. Перед беседой старец Софроний стоя совершал молитву, медленно и уверенно читая "Царю Небесный…" и прося Бога благословить их встречу. Такой обычай сложился по промыслу и действию Божию. Затем он говорил несколько слов в качестве небольшого введения, выражая радость о состоявшейся встрече, и незаметно для собеседника разговор уже затрагивал тот вопрос или проблему посетителя, которую надлежало обсудить.

Если собеседник хотел исповедаться, старец неспешным движением возлагал на него епитрахиль и медленно читал положенное последование. Затем, выслушав исповедь, он произносил богодухновенное исцеляющее слово не как в разговоре, но как откровение Бога через первое посетившее его слово. В конце он прочитывал разрешительную молитву — медленно и с глубоким чувством.

Если предстоящая беседа носила не личный, а общий характер, тогда после трапезы старец Софроний вместе с игуменом или другими членами братии приглашали гостя на встречу, где за чашкой чая он затрагивал различные темы, в большинстве случаев богословского и духовного характера. Старец обсуждал излюбленные и центральные темы своего богословия: вопрос о личности-ипостаси, смысл ипостасного начала, откровение Старцу Силуану ("Держи свой ум во аде, и не отчаивайся"), тему кеносиса (истощания) в Божественной литургии.

Также бывало, что беседа получалась как бы случайной. Случайной — для посетителя, но не всегда для старца, который иногда планировал "случайную" встречу. Встретив гостя где-либо на территории монастыря, старец предлагал: "Пойдемте прогуляемся". Часто старец брал своего спутника "под руку": отчасти — как поддержку в передвижении, особенно при его проблемах с поясницей, отчасти — как знак единения и любви в общении. Старец начинал беседу, и собеседник, слушая отеческое утешительное и сладчайшее слово, исходящее из уст старца, как самое ценное приношение из его духовного опыта, уже не смел прерывать ни вопросами, ни ответами, ни комментариями в продолжение разговора. Не старец удерживал собеседника, но его пленяющее слово. Во время таких прогулок я услышал слова о связи между Божественной литургией и умной молитвой, о широте и полноте покаяния, о смертной памяти, об образе подлинной церковной жизни, о пастырском служении женатых, о семьях, о воспитании молодежи, о различиях между академическими учителями и святыми отцами, о разных богословских вопросах и т. д.

Посещения

Сердце старца Софрония, которое сострадало всему миру, побуждало его молиться за всех людей, живущих на земле. Прежде всего он молился за тех, с кем духовно общался, особенно когда они были подавлены скорбью, или занимались умной молитвой, или предрасполагались к монашеской жизни, или проходили период богооставленности. Он с духовным благородством непрестанно справлялся о них.

Старец Софроний часто сам навещал людей, уразумевая их нужду в его помощи. Своим приходом он приносил утешение в дома людей, навещал больных в больницах, а также ездил и в разные общины, стремившиеся к духовной жизни.

Любовь к природе

Старец Софроний любил природу, творение Божие. Так, он стремился, чтобы территория монастыря всегда была ухоженной, и потому с прилежанием относился к каждой травинке как к плоду творческой энергии Божией.

Старец хотел, чтобы на территории монастыря были посажены деревья. При этом он сам выбирал породу и определял место для каждого сажаемого дерева. Однажды он вышел из своего домика, чтобы посмотреть, как мы сажаем деревья. Он был настолько обрадован, что позвал нас и угостил освежающими напитками.

Чувство юмора

Говорят, что характерным признаком святости человека является чувство юмора. Изучая сочинения святых отцов, можно найти много тому примеров, особенно в письмах святого Григория Богослова, а также и у современных святых, например, у отца Паисия. Юмор был присущ и старцу Софронию.

Как уже было сказано, если собеседник обращался с ним как со святым, старец Софроний обычно стеснялся и не имел никакого предрасположения продолжать беседу. Старец тогда прекращал беседу и под каким-нибудь предлогом уходил. Он любил использовать в разговоре остроумные выражения: они передавали отчасти радость его духа, но и доносили до слушателя детали его учения. Смеялся он от всей души при разговоре. Иногда старец вел себя с детской простотой, не становясь, однако, ребенком. Ему была присуща детскость при всей мудрости этого великого человека.

Прогуливаясь по дорожкам монастыря и встречая группу знакомых, будь то взрослые или дети, он подходил к ним (или они подходили к нему) и начинал рассказывать поучительные истории. Тогда по радостному шумному веселью было понятно, что там был старец.

Прощание

Того, кто останавливался в монастыре на длительный срок и входил в атмосферу обители, считали уже членом семьи. День расставания тогда был трогательным событием.

Все монахи со старцем собирались в монастырском храме, и совершалось положенное последование с прошениями, чтобы Бог благословил путешествие, читались Евангелие и молитва для путешествующего.

После последования все выходили на дорогу к автомобилю, на котором должен был уехать гость. Все прощались целованием, гость получал какой-нибудь подарок как благословение. Иногда посетитель желал сделать фотоснимок на память. Когда же машина удалялась от монастыря, старец и все монахи долго махали рукой, пока машина не терялась из виду на повороте дороги. Некоторые даже махали уезжающему гостю платками, развевая их по ветру.

Никого не могло оставить равнодушным такое расставание — ни одно сердце не может пребыть нетронутым пред таким теплым выражением любви.

Я был очевидцем вышеупомянутых случаев, почему подлинность описания их не подлежит сомнению. Такие встречи могли иметь место в разные дни и периоды, но, случалось, и в течение одного дня. Из этих описаний можно судить, каков был повседневный ритм жизни старца Софрония.

Однажды старец Софроний сказал содержательные слова. "В нашем монастыре — как в церковном Типиконе. В Октоихе, основе богослужебного круга, содержатся тропари на каждый день согласно гласу, но чередуются они с тропарями святого того дня из Минеи. Так происходит и в нашем монастыре. Октоих, твердая основа, это мы, но каждый день [как из Минеи] добавляются новые посетители. Они не меняют нашего распорядка, но черпают нечто из общения с нами, и так приносим мы наше ежедневное славословие Богу".

И на меня произвело огромное впечатление, что такой великий богослов нашего времени был настолько доступен и вел себя так просто и человечно — а ведь он был знаком с ведущими богословами и философами, но, прежде всего, сподобился стяжать великий опыт богопознания, отраженный в его писаниях, достигнув созерцания нетварного света. Можно провести аналогию с самим Христом: Он и преображается на горе Фавор, и затем находится среди людей, неся бремя их страданий; Он и празднует со Своими учениками Тайную вечерю, и затем распинается за людей; Он и поучает народ, и обнимает детей, благословляя их; Он и обличает книжников и фарисеев, и позволяет блуднице омыть Ему ноги и прощает ее грехи.

Старец Софроний был великим исихастом, опытным богословом, а также любящим и ласковым духовным отцом. Все знавшие его могут засвидетельствовать о его мудрости, простоте, мягкости и преизобильной любви к людям, особенно к "нищим духом".

2. Богослов и пастырь

Общение со старцем Софронием и его изречения

В 1976 году, тридцать один год тому назад, я впервые посетил монастырь Святого Предтечи Иоанна в Эссексе в Англии. С тех пор я постоянно, почти каждый год, ездил туда для встреч со старцем Софронием и бесед о различных занимавших меня вопросах. Иногда я задавал ему вопрос, и он отвечал. Однако в большинстве случаев это было излишним: как только он начинал говорить, мои апории разрешались сами собой. Я слушал его с уважением и большим вниманием.

Услышав слово от него, по окончании каждой беседы я сразу уходил в свою комнату и записывал их, насколько я мог их усвоить. Естественно, я фиксировал их на бумагу наскоро, тогда как сам старец произносил слово с благоговением.

Я собирал изречения старца Софрония за все годы общения в папку, которая из-за частых переездов затем потерялась. Потом папка нашлась. Начав читать когда-то записанное мною, я осознал, каким богатством являются изречения приснопамятного великого старца. Записывались эти слова для дальнейшего размышления над ними — как и в какой мере могут они быть применены в жизни. Теперь же понимаю, что просто не имею права держать их под спудом. Ибо будет наказан тот раб, который получил один талант, пошел и закопал его в землю, и скрыл серебро господина своего[570]. Страшась подобного наказания, я спешу поделиться с читателями духовным "богатством", которого я, недостойный, сподобился.

Здесь следует сделать два необходимых уточнения.

Первое — все, что мне говорил старец, было обращено только ко мне в качестве личного наставления — как ответ на мои персональные вопросы и как решение занимавших меня тогда пасторских и богословских проблем. Как говорил старец, Бог извещает святых, какое слово сказать каждому конкретному человеку. Старец Софроний говорил исходя из личного опыта и из Божественного просвещения. Таким образом, я не могу судить, насколько сказанное им является актуальным и применимым для всех людей. Однако ниже представленные изречения дают некую общую перспективу, принося тем самым пользу всем, кто нуждается в духовной помощи.

Второе — изречения приснопамятного старца записывались после общения и беседы с ним. Примерно так же составляется "Патерик". Поскольку я записывал основные пункты и оставлял в стороне второстепенные, то по местам возможны пробелы: это — на моей совести. Таким образом, всякую неясность в словах или неправильное понимание следует поставить в вину мне, а не старцу: дело — в моей памяти, в степени напряжения моего внимания, в моем тогдашнем духовном состоянии.

Так или иначе, приводимые изречения являют глубину мыслей старца, его любовь и силу личности. Усвоенное от старца Софрония стало отправной точкой для моего богословия как познания, приобретенного в богословской школе, превосходящей любую академию, где обучение идет самой жизнью и где мудрейший и искусный учитель, "испытав" и "научившись" божественному, впоследствии учил богопознанию и слову Божию, а не словам о Боге. Его богословие было "рассказом": он рассказывал о богооткровенном опыте, что видел и слышал в тот момент. И я славлю Бога за этот дар. Когда читаешь слова старца, как я их сохранил и записал ниже, в сознании рисуется человек, ум которого неотрывно пребывал в Боге, когда он говорил о духовной жизни, а также о церковных и общественных вопросах.

На меня произвел особое впечатление тот глубокий внутренний мир, который исходил из его слов и из всего его богословия и дыхание которого передавалось и собеседнику, а ведь старец прошел через большие треволнения в своей жизни: он жил ад и рай, смертную память и воскресение, ощущение бездны и опытное богопознание. Так, познакомившись со второй частью книги, читатель может убедиться, что изречения старца Софрония являются плодом и итогом, отражающим многолетний и совершенный опыт познания Бога, выражением любви, мира и кротости.

Чтобы изречения старца не показались "сухими", каждое из них предварено небольшими комментариями: где и как проходила встреча, в какой атмосфере, чтобы был ясен контекст, в котором рождалось то или иное слово.

1976 год

В период с 1964 по 1968 год я учился на богословском факультете в Салониках. Для меня это было особым благословением, ибо, как считали в то время, богословский факультет занимался патрологией. Все преподаватели изучали отцов Церкви, особенно наследие святого Григория Паламы. Молодые академические богословы под руководством профессора Панайотиса Христу с интересом штудировали критическое издание святителя. Большим подспорьем в их исследованиях было то обстоятельство, что Святая Гора находится неподалеку от ромео-византийских Салоник и богословского факультета.

Естественным для меня было проникнуться этой атмосферой: я наслаждался Божественными литургиями и службами в византийских храмах города, черпал многое из сочинений святых отцов Церкви. В такой атмосфере я прочитал почти все сочинения святого Григория Богослова и святого Григория Паламы, посвятивших меня в церковную традицию трезвения и безмолвия.

Учась на богословском факультете, я регулярно, особенно летом, посещал Святую Гору. Под руководством профессора Панайотиса Христу мы целое лето с группой студентов проработали в библиотеках монастырей Святой Горы. После занятий, если удавалось, студенты спешили, имже образом желает елень на источники водныя[571], в другие монастыри, скиты и пустыню Святой Горы. Мы наслаждались многочасовыми всенощными службами, встречами с простыми монахами, длительными прогулками по благословенным тропам.

Однако внутри меня образовался некий духовный вакуум, виной которому был я сам. С одной стороны, я знакомился с удивительным богословием в сочинениях святых отцов Церкви, с другой стороны, я встретил в афонских подвижниках великое смирение, простоту и свободу, при отсутствии какого бы то ни было выражения богословия, которое я видел в сочинениях святых отцов — по крайней мере, мне так казалось.

В то время в церковной иерархии наблюдались различные нестроения. В 1967 году афинским архиепископом стал профессор богословского факультета в Салониках архимандрит Иероним Коцонис. Избрание его Священным Синодом встретило недовольство и сопротивление среди других архиереев. Таким образом, я видел, что университетское богословие далеко отстоит от реальности простой жизни монахов-подвижников и многотрудной и многострадальной иерархии Церкви.

Это несоответствие усугубилось в начале семидесятых, когда я был рукоположен. Я читал сочинения святых отцов о трезвении, среди которых были, например, писания святого Никодима Святогорца, особенно "Поучительное руководство", "О хранении пяти чувств" и "Еортодромион". В 1974 году под давлением окрепшей оппозиции афинский архиепископ Иероним был вынужден уйти с занимаемой должности, его преемником был избран архиепископ Серафим из Янины. Смене власти сопутствовала церковная борьба: двенадцать архиереев были низвержены, избраны новые.

У меня было странное состояние. С одной стороны, сочинения святых отцов представляли Церковь как Тело Христово, причастие Божества. С другой стороны, я видел [иную] Церковь, в которой царили страсти [людей], раздоры и трения, вызванные властолюбивыми амбициями. Из-за этих распрей мое церковное служение началось в скорби. Безусловно, положение вещей как-то сглаживалось общением с моим епископом — приснопамятным Каллиником, митрополитом Эдессы, Пеллы и Алмопии; в нем я видел смиренного епископа, кто обладал отеческой заботой и церковным сознанием и кто вел подвижнический образ жизни, не участвуя в церковных склоках. Однако внутри меня жило глубочайшее недоумение из-за господствующей тогда в Церкви обстановки: "Где проявление Церкви как Тела Христова и причастия божественности? Как можно оправдать страсти в Церкви, которая учит своим Преданием трезвению и безмолвию? Почему богословие не соответствует пастырской практике, может ли быть богословие без пастырства или пастырство без богословия? Как тогда связано предание о безмолвии, трезвении с богословием? Почему в нашу эпоху нет таких отцов Церкви, как были раньше: Василий Великий, святой Григорий Богослов, святой Григорий Палама и т. д.? Иссякла отеческая традиция?" И тому подобное.

В то время, в 1973 году, была издана на греческом языке и широко распространялась книга архимандрита Софрония "Старец Силуан", которую я получил в подарок. Прочитав название, я сказал себе: "Вот еще одна книга из множества подобных. Сейчас все пишут о монахах и старцах. Вот и еще один архимандрит, кто пишет о неком неизвестном монахе", — однако начал читать ее. Она произвела на меня большое впечатление. Я убедился: эта книга — ответ на мучившие меня вопросы, так как в ней богословие показано в связи с монашеской жизнью, исихазм — с мистической жизнью, подвиг — с этосом Православия. Я полагал, что автор этой книги должен быть выдающимся богословом и священнослужителем. Правда, его имя мне стало известно ранее, когда в 1963 году некий знакомый, будучи студентом в Лондоне, посетил монастырь Святого Предтечи Иоанна в Эссексе, игуменом которого был архимандрит Софроний.

Находясь под впечатлением от прочитанной книги о Старце Силуане, я решил посетить монастырь в Эссексе в поиске ответов на мои вопросы и познакомиться с учеником Старца Силуана — автором книги. И, встретив старца Софрония, я понял, что наконец нашел того человека, которого я искал. Он сочетал в себе три качества: опытного богослова, великого исихаста и рассудительного духовного отца, исполненного нежности и любви.

После различных перипетий, которые нет смысла описывать, в июне 1976 года я посетил монастырь Святого Предтечи Иоанна в Эссексе в Англии. Я попросил игумена архимандрита отца Кирилла (о. Софроний тогда уже сложил с себя игуменское служение) благословить мне пожить несколько дней в монастыре. Он разрешил, и я пробыл там около полумесяца.

Прибыв в монастырь, в тот же день я спросил о старце Софроний. Мне сказали, что он уехал из монастыря и вернется через неделю.

Так за неделю до нашей встречи со старцем я мог погрузиться в духовную атмосферу, которая царила в обители вокруг старца. Я жил с особой полнотой три момента.

Первое — ежедневные службы. К тому моменту привыкший в своем служении к праздничным вечерням и утреням, я был под сильным впечатлением от служб монастыря. Поскольку монахи, которых старец желал привести к умной молитве, были разных национальностей, службы проходили с молитвой "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас", в маленькой часовне, что в главном здании монастыря.

Это здание изначально строилось как жилой дом, а не монастырь. После покупки дом был переустроен под монастырь. Это было двухэтажное здание, при входе в которое взору посетителя открывалась кухня с кладовой и двумя трапезными по левую сторону. По правую — холл, а за ним — большая комната, переделанная под храм, рядом с которым был кабинет, где старец исповедовал и принимал посетителей. На втором этаже были келий для монахов и две комнаты для паломников. Маленький домик старца находился с другой стороны монастыря рядом с садом, где выращивались разные овощи и фрукты.

Утреня и вечерня длились примерно по два часа. Монахи поочередно произносили молитву "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас", — каждый на своем языке в глубочайшей тишине и мраке. Молитва преобразовала весь Типикон. Помню свое первое впечатление от такой службы: я был поражен до растерянности. Выходя из церкви, я не знал, куда идти. Таким образом, я каждый день духовно наслаждался молитвой. До меня дошли слухи со Святой Горы, что монахи так совершают свое правило: все должны произносить молитву, но реально я жил это впервые. Я чувствовал себя подобно студенту медицинского факультета: в университете ему преподаются теоретические основы, которые он затем должен применить на практике. Я воспринимал эти службы как духовную практику богословия.

Второе, что я жил тогда, — Божественные литургии, их молитвенную атмосферу. Каждый вторник, четверг и субботу проходила Божественная литургия в маленькой церквушке Святого Предтечи, и каждое воскресенье — в храме Всех святых в двух километрах от монастыря. Церковь была отдана во владение монастырю: из-за множества прихожан маленький храм в монастыре не мог вместить всех. Я жил Божественную литургию в атмосфере монашеского безмолвия. Служба в монастыре радикально отличалась от помпезного служения литургий в многошумной обстановке приходских храмов, так хорошо мне знакомой.

Третье, что я жил, — ежедневная жизнь монастыря. Я попросил, чтобы мне позволили войти в жизнь монастыря как члену братии: так, всю неделю я работал наравне с другими монахами. В то время строилось здание для трапезной и кухни, на втором этаже которого планировалось разместить библиотеку и библиотечные помещения. Я носил цемент, кирпичи и помогал строителям возводить здание, постригал газон, помогал закупать продукты для монастыря, изготовлял ладан и т. д. Помогал отцу Захарии почти во всем, что приходилось делать ему.

Так я прожил неделю в монастыре до того момента, как вернулся из своей поездки старец Софроний. Я с очень большим нетерпением ждал встречи с ним. Я не присутствовал в час его прибытия, но видел издали, как он беседовал с монахами между центральным и новым зданием. Подойдя в большом страхе и благоговении, я взял у него благословение. Старец был очень рад, посмотрел на меня проницательным взглядом и что-то сказал отцу Кириллу. Позже я узнал, что он сказал: "Он похож на Антония Блума".

С того времени я каждый день видел старца в монастырских трапезных, на Божественных литургиях и на его ежедневных прогулках. Я всегда общался с ним с большим благоговением. Он не любил, когда люди, общаясь с ним, почитали его за святого, и потому находил способ, как сделать общение более близким — он рассказывал какой-нибудь анекдот и говорил с юмором. Все святые ведут себя таким образом.

Первое время я внимательно всматривался в его внешность и старался распознать его внутренний мир. Старцу тогда было 80 лет, но он был относительно здоров. Он служил каждое воскресенье и участвовал в литургиях в соответствующие дни, как и по субботам, и на праздники святых.

Старец был среднего роста и с прямой осанкой, несмотря на проблемы с поясницей. При ходьбе он опирался на трость. Его походка была величественной и в то же время "монашеской" по характеру. Она выражала естественное благородство и смирение аскета. Когда старец шел по дорожке, в нем был виден одновременно аристократ и отшельник-подвижник. У него были голубые глаза, седая борода; белоснежные волосы слегка ложились на плечи. В лице старца можно было увидеть жизнерадостность и задумчивость. Он говорил низким голосом, медленно и ясно, и его слова трогали до глубины души. Смеялся он от всего сердца. Однако всегда внезапно останавливался, говорил по-русски "да" и серьезно продолжал беседу. Он был очень задумчивым, но в то же время радостным. В этих двух чертах выявлялась его личность подвижника и глубина сердца, ему были чужды эгоистическая замкнутость или наглое паясничество. Весь лик старца говорил о глубине его внутреннего мира.

Он всегда свято носил маленький крест на простой цепочке. На Западе православные клирики обычно носят кресты, чтобы их можно было отличить от евреев и мусульман.

Спустя несколько дней я попросил старца назначить время, чтобы обсудить различные занимавшие меня вопросы. Основное правило старца, как уже было сказано, — дать паломнику проникнуться атмосферой монастыря на пользу души, чтобы тот ощутил внутреннюю перемену; и уже после этого старец беседовал с ним. Часто встреча устраивалась накануне отъезда посетителя и проходила по-разному, согласно нуждам собеседника и внешним обстоятельствам.

Действительно, вся царившая в обители атмосфера была глубоко молитвенной и благословенной. Прочувствовав ее, человеку было невозможно не измениться. Ежедневные службы с молитвой, побуждающие к благочестию Божественные литургии, общение с монахами, которые никогда никого не осуждали, и, прежде всего, присутствие старца Софрония открывали глубины духовности. Некий паломник, клирик (о. Симеон Крагиопулос), осознав сие в первый же день своего пребывания в монастыре, объяснил мне причину: глубина личности самого старца.

Однажды старец вышел из своего домика для своей обычной прогулки. Встретив меня на дороге, он сказал: "Пойдемте погуляем и побеседуем, — и, шутя, добавил: — Будем с Вами гуляющими философами".

Мы шли по тропе от монастыря к храму Всех святых. Это была маленькая асфальтированная дорожка, по которой могла проехать только одна машина и с трудом могла разминуться лишь с легковой малогабаритной машиной; по обеим сторонам дороги буйно росла крапива и другие растения.

Сначала я задал вопрос, старец Софроний мне ответил, и потом сам стал переходить от одного вопроса к другому, как будто бы видел меня насквозь — все мои проблемы и вопросы. Таким образом, первый урок, который я получил от старца Софрония, был дан в пути, что было весьма символично: действительно, для меня это был путь к истине. И как будет видно в дальнейшем, в старце я видел синтез монаха-отшельника, богослова, отца Церкви и церковного мужа: в нем сочетались предание трезвенного безмолвия, православное богословие и церковная жизнь.

Мы разговаривали на греческом языке, который он выучил, когда подвизался на Святой Горе. Я узнал, что он освоил греческий под руководством митрополита Иерофея Мелитопольского — преподавателя на Святой Горе. Начиная свои занятия, стремясь запоминать слова, грамматику и синтаксис, он почувствовал, как его ум, который прежде находился в сердце в покаянной молитве, вышел из сердца в мозг. Тогда он осознал, что его ум много лет был в сердце. Как-то он стал свидетелем ссоры двух монахов, но из-за пребывания его ума в сердце он даже не слышал, что они говорили. Так он смог проанализировать движения своего ума.

Однажды митрополит попросил старца Софрония написать отрывок по-гречески. Старец из-за расположенности к языкам древнегреческий язык выучил в совершенстве, к тому же он обладал большим духовным опытом и святоотеческим мышлением, и отрывок получился похожим на писание одного из древних отцов. Митрополит подумал, что старец скопировал какое-то святоотеческое писание, и сказал ему: "Напишите сами собственный текст, не переписывая сочинений отцов".

Итак, старец Софроний в совершенстве владел древнегреческим языком. Однако, живя много лет на Западе, где ему приходилось общаться на русском, французском и английском, он забыл некоторые греческие слова. Во время беседы он старался выражаться точно. К тому же, пытаясь найти какое-нибудь слово, он говорил: "К несчастью, говоря на других языках, я забываю прекраснейший язык мира — греческий. Греки — аристократы".

Вот что старец Софроний сказал мне во время нашей первой встречи:

— Начало духовной жизни есть осознание своей греховности. Человек ощущает себя хуже даже животных, недостойным любви Божией. Это "естественное" (нормальное) состояние, которое дается по благодати Божией. Это и есть "жить ад", как полюс, противоположный созерцанию нетварного света. В свете Божественном мы видим наше состояние, как если перед нами предстает ясная картина, подсвеченная сзади. Не видеть страстей внутри себя — сигнал для тревоги.

— Старцу Силуану была открыта истина: "Держи свой ум во аде, и не отчаивайся". По действию благодати Божией, мучения и пламя ада чувствуются не только в душе, но и в теле. Это редкий Божий дар. Это есть закон духовной жизни: сначала мы живем Бога "отрицательно", как "огнь поядающий"[572], и затем "положительно", как Свет[573]. Через этот огонь прошли все великие святые. Мы пребываем до возможных нам пределов в объятиях ада. Когда же приходит отчаяние, мы ненадолго отступаем от ада, живя надеждой на Бога. Пламя адово пожигает страсти, и огонь сей превращается в Божественный свет.

— Умная молитва помогает погрузиться в глубину нашего бытия, найти "глубокое сердце", откуда начинается глубокое покаяние. Сердце тогда становится тонко-восприимчивым. Через Божественную литургию мы осознаем всю трагедию человечества и молимся за страдающее человечество. Мы живем молитву Христа в Гефсиманском саду и Его распятие на Голгофе. Божественная литургия помогает нам жить все человечество в молитве об усопших и о грешниках. "Дух" Божественной литургии есть "дух" жертвенной любви, глубина самоумаления Христа, молитва Христа в Гефсиманском саду, которой нам надлежит молиться.

— Учение о персоне является очень важным в наше время. Многие говорят о личности с точки зрения философии и психологии, индивидуализма. Однако личность является откровением Божиим человеку. Из Божиего откровения, из богоявления человек осознает, что Бог есть Личность и сам человек есть личность, и приходит к общению с Богом "лицом к Лицу". Ипостасное начало, заложенное в нас при нашем зачатии, реализуется в нас через откровение Бога человеку, через созерцание нетварного света: это — основа аскетической и духовной жизни.

— Отцы предпочитают говорить об ипостаси вместо личности, потому что слово "личность" может привести к внешнему пониманию его смысла, к индивидуализму.

— Ипостасный путь — это стремление к причастию славы Божества в личности Иисуса Христа. Мы идем по этому пути через таинства и личный подвиг.

* * *

Я пробыл в монастыре около полумесяца, участвовал во всех работах и службах монастыря. Мне приходилось часто видеть старца на службах и на Божественных литургиях, сослужить вместе с ним. И я понял, как служат великие святые.

Незадолго до отъезда я спонтанно попросил у старца Софрония частичку мощей преподобного Силуана: он получил ее во время перенесения мощей святого и хранил в алтаре храма. Надо сказать, что святой Силуан тогда еще не был канонизирован. Старец Софроний очень обрадовался, когда я ему рассказал, что в Эдессе каждый месяц мы служим всенощную и во время службы читаем из сочинений святого Силуана. Дар частички мощей святого Силуана он считал особым благословением Божиим.

За день до отъезда я хотел еще раз встретиться со старцем. На этот раз беседа проходила в "бюро" рядом с храмом Святого Иоанна Предтечи, по священному чину, принятому у старца даже для бесед. Старец Софроний, стоя около кресла в кабинете, возводил внутренний взор свой к небу, и с закрытыми глазами читал "Царю Небесный…", и затем, перекрестившись, садился в кресло и начинал беседу в торжественно-священном тоне, выдержать который для меня было не просто. Ибо это не была привычная светская беседа. В большинстве случаев я задавал простой вопрос. Когда старец начинал отвечать, я уже не смел его прерывать. В иной раз он сам мог начать беседу, и поводы могли быть самые разные: например, он радовался общению и пояснял, что общение в Духе Святом становится уже "пророческим событием".

Во время последней нашей беседы старец Софроний мне сказал следующее:

— Многие богословы говорят об обожении отвлеченно. Важно хранить заповеди Христовы — таким образом приходим мы к обожению и к Свету. Бесстрастие есть пришествие Христа в нашу душу и тело.

— После первого посещения Божественной благодати начинаются брани и сражения. Требуется много времени, чтобы усвоить первую полученную благодать. Усваивается она через терпение и выдержку в периоды сокрытия Божественной благодати.

— Мы осознаем посещение Божественной благодати по сокрушению, чувству покаяния и плачу. Сразу же после этого наступает радость. Созерцание нетварного света сначала приходит в "негативной" форме, выраженной в слезах и плаче, в ощущении ада из-за видения своих страстей. Это есть начало духовной жизни. Те, кто стяжал многолетний опыт молитвы и посещение Божественной благодати, ощущают затем противоположное: на смену радости, вкушенной от посещения Божественной благодати, приходят слезы и плач. Это бывает после двадцати пяти лет плодоносного подвига христианина.

— Нужно следить за тем, как мы живем в мире, и прежде всего, нам, монахам и клирикам.

— Нужно непрестанно молиться, даже когда мы в пути. Надо говорить: "Господи Иисусе Христе, спаси мир Твой и меня". Также утром и вечером следует немного помолиться так: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного". Но не нужно определять заранее продолжительность молитвы, чтобы избежать привыкания. Должно молиться соразмерно со своим рвением, желанием и вдохновением. Тогда и продолжительность молитвы будет расти с каждым днем.

— При повторении молитвы обнаруживаются все наши страсти: чтобы оторвать наш ум от молитвы, диавол ведет брань с нами через наши слабости. Молитва вызывает бурю искушений и прилогов от диавола, который стремится отвратить ум от молитвы. Помыслы, приходящие во время молитвы, выявляют самые сильные из одержащих нас страстей. Затем нам предлежит подвиг и решительная борьба за исцеление от сих страстей. Прежде всего для этого необходимо исповедаться духовному отцу и искать наставления. Так молитва обнаруживает страсти, а покаяние по благодати исцеляет их.

— Нам следует молиться утром, чтобы Бог наставлял нас в ответах на предстоящие нам вопросы и в решении возникающих в тот день проблем, ибо без благодати Божией ничего не получится.

— Затем должно изучать Святое Писание и книги святых отцов. Следует читать те книги, что умножают в нас благочестие, а не которые приводят к умственному знанию. Нужно иногда прогуливаться и отдыхать. Некоторые не в состоянии читать сочинений святого Симеона Нового Богослова, так как они впадают в отчаяние. Новоначальным я советую читать беседы аввы Дорофея, которые весьма полезны в плане практических советов.

— Следует научиться умом прилепляться к Богу, к мысли о наших братьях, нашем духовном делании, не позволяя уму блуждать свободно под напором и действием страстей. Тогда ум научается пребывать в Боге, куда мы его возводим, а плотские желания утихают. Таким образом, тело подчиняется духу. Примерно так же, хотя и в иной форме, происходит у людей умственного труда: у ученых, философов и художников. Но мы прилепляем ум к Богу. Наоборот, люди физического труда имеют больше плотских искушений.

— У человека — подвизающегося — плотская борьба прекращается примерно к 32 или 35 годам. Я не знаю, как это происходит, но это факт. Хотя и будут по-прежнему приходить "мечтания", но уже без услаждения. Однако у пережившего различные плотские падения исцеление может прийти после длительного периода и немалого подвига.

— Непозволительны монаху слезы о таких вещах человеческой жизни, как смерть или лишения. Хорошо, когда монах плачет о своих грехах. Но и тогда да не исследует он причину слез, ибо это может породить в нем некую гордость и тщеславие. Одного смирения достаточно, чтобы спастись, и одной гордости, чтобы погибнуть.

— Мы понимаем, что слезы, приводящие к сокрушению и покаянию, не есть чувственные. Но как только из-за слез появляются гордость и тщеславные помыслы, тогда благодатные слезы прекращаются.

— Нужно быть осторожными в рассуждениях об архиереях. Мы точно не знаем обстоятельств их жизни. Из опыта мы знаем — каким судом будем судить, таким и будем судимы, и падем тем же падением.

— Между рассуждением и осуждением есть различие, но часто их отождествляют. Когда мы судим из сострадания, боли, а не отрицательно, тогда это просто рассуждение, а не осуждение. Рассуждают, а не осуждают родители, когда говорят: "Почему наш ребенок совершает эту ошибку?" Это есть рассуждение: слова эти сказаны в глубокой боли, а не с осуждением.

— Психология и духовная жизнь имеют разные корни: их суть различна. Однако нельзя отрицать психологию: она помогает, прежде всего, людям-атеистам, не желающим опираться на традицию исихазма в Церкви. Эта наука — терапия для глубоко страждущих людей, далеко отстоящих от Бога живого. Применять ее следует с осторожностью и благоразумием. Лекарства могут помочь телу, поврежденному многоразличными недугами, но исцеление придет через возрождение человека Божией благодатью. Душевные же раны исцеляются молитвой.

* * *

Утром в день моего отъезда монахи уточнили время моего отправления в аэропорт. И вот в назначенный час старец созвал всю братию в храм и совершил особую службу для путешествующих. И затем он и отцы попрощались со мной.

И когда машина удалялась, старец с братией вышли на дорогу и махали рукой, а некоторые из монахов — платками до тех пор, пока машина, проехав несколько сот метров, не свернула вправо, скрывшись из виду. Это был волнующий момент — итог моего тогдашнего благословенного пребывания в монастыре Святого Предтечи Иоанна, принесшего мне так много духовного утешения.

Свои впечатления от первого посещения монастыря я описал в статье "Православное присутствие", опубликованной в журнале "Эфимериос" и включенной в главы книги "Время сотворити…" Читая статью, можно убедиться в глубине пережитого мною тем летом в монастыре Святого Предтечи Иоанна в Эссексе в Англии.

Мои впечатления содержатся и в письме, которое я отправил игумену монастыря архимандриту Кириллу. Привожу его здесь в том стиле и языке, которые я использовал в то время.

"Эдесса, 22 июля 1976 г.

Горячо любимый во Христе брате о. Кирилл, благословите.

Со святым Богом и Вашими молитвами я благополучно вернулся в Эдессу на прошлой неделе.

Еще полны свежести мои впечатления от недавнего посещения Вашего благословенного монастыря. Не скрою от Вас, что я был очень глубоко тронут. Это не преувеличение, не риторика, не искаженная и ложная оценка событий, но это — истина. Рядом с Вами я пережил прекраснейшие моменты моей жизни. Я не в силах сказать об этом более подробно, но, во всяком случае, хотел бы, чтобы Вы мне поверили: пребывание в Вашем монастыре связано с глубокими святыми переживаниями, радикальными решениями, дивным опытом. Верю — Вы знаете все, что дали мне и какую духовную пишу получал я действием Святого Духа каждый день. Позднее, после отъезда, стремясь удержать в памяти и впитать в себя Вашу любовь и теплоту, я был потрясен!!!

Не хотелось бы, чтобы Ваше смиренномудрие, прочитав вышесказанное, рассматривали бы сие как пение дифирамбов, привычное для существующего в Греции образа мышления. Нужно, чтобы Вы знали: слова сии — совершенно искренние, не лицемерные, порожденные благодарностью ("ведь это естественно", Петр Дамаскин). Опираются они на многие высказывания Павла, апостола язычников, который поистине был "насадитель истины" и "ревностный христолюбец" (напр., 2Фес. 1).

Поэтому я Вас сердечно благодарю за выказанную мне любовь, которой я не был достоин.

Помолитесь, пожалуйста, чтобы Господь Бог удержал меня неизменно в покаянии, глубочайшем смирении, чтобы мне воплотить с пользой то, что я жил у Вас.

Я очень хочу, отче, приобрести и удержать "блаженное радостопечалие святого умиления" (Иоанн Лествичник), поскольку я точно знаю, что "огонь на самом деле является божественным, если он разрушает горы, камни, и делает все гладким, и преображает в раю, и изменяет души, принявшие его. Бьющий же среди этого источник становится водой жизни, которая непрестанно волнуется, и бурлит, и богато орошает души, и будто бы изливается от впитавшей ее души на те, которые находятся вблизи и даже вдали, и переполняет души, воспринявшие слово с верою" (Симеон Новый Богослов). Поэтому я горячо прошу Вас помолиться Господу, чтобы Он наполнил мое сердце святым умилением, являющимся "самой устойчивой болью души" (Иоанн Лествичник), и я испытаю таким образом "сердечное небо".

Я благодарю всю братию, что терпели меня и заботились обо мне во имя Иисуса Христа. Я должен признать, что больше всех я стеснял о. Зосиму из-за моих, порой чрезмерных, просьб. Я всех сердечно благодарю и прошу меня простить, если что упустил или ошибся.

Не перестаем молиться о вас и просить, чтобы вы исполнялись познанием воли Его, во всякой премудрости и разумении духовном, чтобы поступали достойно Бога, во всем угождая Ему, принося плод во всяком деле благом и возрастая в познании Бога, укрепляясь всякою силою по могуществу славы Его, во всяком терпении и великодушии с радостью…[574]

Передайте мое почтение старцу и любовь во Христе братии. Позавчера в воскресенье я весь день был с вами.

С любовью Христовой

архим. Иерофей Влахос".

1977 год

В 1977 году я не посещал монастырь, хотя и поддерживал регулярное общение, особенно с отцом Захарией, братом монастыря. Тем летом, находясь под глубочайшим впечатлением от пережитой в эссекском монастыре службы с молитвой Иисусовой, я объездил много монастырей, скитов и келий в пустыне Святой Горы, расспрашивая многих монахов о силе и действии "молитвы". На тот момент я уже прошел "практические уроки" в монастыре в Эссексе, в Англии, предыдущим летом.

Итак, я приехал на Святую Гору, нося иное сознание и желая познать глубочайший аспект жизни Афона, тайное биение сердца — молитву "Господи Иисусе Христе, помилуй мя".

Посещение Святой Горы тем летом, после монастырской "школы молитвы" в Эссексе, было поистине благословенным. Я встречался с многими из отцов, расспрашивая их о молитве, о сердце, об уме, о созерцании Бога, о богопознании и т. д. Тогда действительно на меня обильно изливались духовные благословения. Я услышал слово Божие из духовного опыта старцев, уразумев, как складывались патерики из ответов старцев в пустыне на вопросы паломников.

В тот год я посетил Святую Гору три раза после Пасхи: на Светлой седмице, в июне и на Рождество.

Светлая седмица

Первый раз я туда приехал на Светлой седмице, потому что я загорелся желанием посетить места, где жил святой Силуан и старец Софроний.

Сначала я посетил русский монастырь Святого Пантелеймона. Я прочел о жизни святого Силуана в книге старца Софрония и многое услышал о нем в монастыре в Эссексе.

Благоговейно посетив собор монастыря, где молились и служили всенощные эти два благословенных старца, я прошел с "молитвой" по пути от пристани до мельницы, где ходил исполненный покаяния и любви Божией святой Силуан, таская мешки с мукой; посетил я и храм пророка Илии — там на месте иконы Христа справа от царских врат святой Силуан созерцал живого Бога. Побывал я в монастырской трапезной, где святого Силуана повторно посетила благодать Божия, когда тот прислуживал братии. В храме Покрова я приложился к хранившейся там главе святого Силуана. В общем, с благоговением обошел я весь монастырь.

В монастыре Святого Пантелеймона ощущалось присутствие старца Софрония. Я зашел в его келию — там он пережил опыты видения нетварного света, по его свидетельству, осмотрел я также и здание монастыря, и особенно балкон с видом на море, где вечерними часами старец многажды беседовал о духовных вопросах со святым Силуаном.

Все время, которое я провел в монастыре Святого Пантелеймона, меня не оставляло интенсивное чувство присутствия этих двух благословенных подвижников.

Затем, удалившись в пустыню Святой Горы и пройдя по стопам старца Софрония, я поднялся в его келию на Карулии.

Ее называли "страшной" Карулией, и так оно и было на самом деле. Эта местность многих поражала и продолжает поражать до сих пор. По словам приснопамятного профессора Панайотиса Христу, Карулия — "это символ афонской пустыни": "каменистая и обрывистая местность, в склонах которой устроены пещерообразные скиты безмолвствующих". Ее название, "Карулия", "происходит от слова "лебедка": аскеты из ближайшей к морю хижины спускали корзины на лебедке к проходящим суднам и поднимали немного хлеба и другую снедь, которую им давали рыбаки или пассажиры как плату за предлагаемые в корзине рукоделия пустынников".

Приснопамятный Фотий Кондоглу составил прекрасное описание этих скитов. Он называл их "гнездами чаек" и "норами", он пишет, что "спуск корзин на веревке был весьма оригинальным решением".

В бывшей келий старца в то время подвизался отец Стефан — сербский аскет. Некоторые считали, что он в прелести. Однако при близком знакомстве видишь в нем монаха, исполненного радости и простоты.

Меня впечатлила эта местность. Я рассматривал пещерные скиты, но мой ум переносился почти на полвека назад, время, когда здесь подвизался старец Софроний. Там была пещера с водой. На узком пространстве перед пещерой возвышалось маленькое здание с небольшим храмом, выкрашенное в белый цвет. Снаружи отец Стефан посадил овощи и цветы: землю, конечно, приносили из другого места. Здесь жил старец Софроний около семи лет, будучи еще иеродиаконом, в полном уединении и напряженном покаянии, в плаче, в жажде Бога, в молитве, переживая опыты богосозерцания. Это было время Второй мировой войны, когда старец жил всемирную трагедию и молился за весь мир.

Позже я прочитал описание этого места в статье, написанной художником М. А. Палтовым и опубликованной в журнале "Илиос" ("Солнце") в 1950 году. Палтов за несколько лет до этого посетил старца Софрония на Карулии и описал местность и свое пребывание там в один из вечеров. Поскольку во время публикации статьи старец Софроний жил в Париже, Палтов в своем описании изменил имя, назвав его Афанасием. Я привожу здесь этот текст, чтобы можно было почувствовать атмосферу тех скитов и узнать пустынную жизнь старца.

Начинало темнеть, когда я после утомительного путешествия в течение всего дня спускался по крутой и опасной тропинке к пещерам, где жили пустынники.

Я уже находился на темной и обрывистой скале, о которую разбивались морские волны. Вид голых скал с редко растущими деревьями, безбрежное море, шум разбивающихся волн и различимые в ущельях пещеры пустынников составляли зрелище непостижимо величественное, хотя и дикое.

Я с трудом приблизился. Эти пещеры труднодоступны. Некоторые из них расположены на вершине абсолютно вертикальной скалы, по склонам которой проложена тропинка, где едва может поместиться стопа. Шествующий ею вынужден держаться за цепь, натянутую по всей длине этого перехода. При потере хладнокровия или головокружении можно упасть на каменистый берег с высоты 100–150 метров и разбиться.

Обдуваемый со всех сторон ветрами и яростно обуреваемый волнами сей неприютный берег — олицетворение строгой и суровой жизни.

Отсутствие какой бы то ни было растительности вызывает летом невообразимую жару. Солнце в течение всего дня опаляет голые камни, которые, кажется, испускают огонь. Зимой затяжные дожди уносят землю и камни, вымывая почву и затопляя все впадины. Недоумеваешь, как и какими средствами удалось этим людям устроить там свои скиты.

Каковы жилища этих людей? Это простая пещера в скале, к которой пристроена деревянная хижина с оцинкованной крышей. Никакой растительности, никакого урожая, в противоположность обильной зелени, растущей на остальной части Святой Горы. Маленькая лестница, ведущая к прибывающим суднам, сокрыта чаще всего от ветра и штормов.

Несмотря на все это, посетитель все же не может не почувствовать, что это место несет в себе идею, нечто интересное и привлекательное.

Ощущается присутствие тайны в душах и мыслях людей, избравших провести здесь всю жизнь вдали от мира, в строгом посте и лишении, у которых лишь одна цель — общаться с Всевышним. Каков строй их мыслей?

Желание узнать что-нибудь привело меня к дверям одного пустынника.

Это была маленькая деревянная хижина с внутренней перегородкой, маленьким двором, с естественной изгородью из камней. Маленькое дерево посередине. Тонкая труба, прикрепленная на дереве, проводила питьевую дождевую воду пустыннику из естественного резервуара, находящегося немного выше. В долгие периоды засухи этого небольшого количества воды часто не хватает.

Старый монах с печальным выражением лица, больной, одетый в лохмотья, открыл мне дверь. Я спросил его, где находится хижина отца Афанасия (старца Софрония. — Митр. И. В.), которого я хотел увидеть. Не задав мне ни малейшего вопроса, он отвел меня туда, куда я хотел. У входной двери стоял отец Афанасий (это не его имя, но, уважая его желание разорвать всякую связь с миром, я называю его Афанасием). Это был благородный молодой человек, светловолосый, худой, полубольной, с бледным лицом и удивительными голубыми глазами.

— Добро пожаловать, — сказал он и протянул мне руку. — Проходите.

Его хижина не отличалась от других, которые я описал. Она находилась на обрыве, и открывающийся вид до самого горизонта был невообразимо великолепен. Водопроводная труба крепилась на маленьком дереве и пустых баках. Небольшая каменная печка, служила плитой. Два сидения во дворе и маленькая доска в качестве стола. Справа была расщелина пещеры — последнее жилище его предшественника. В этой расщелине окончит свою жизнь и отец Афанасий, когда Бог призовет его к Себе.

— Присаживайтесь, — сказал он, извиняясь за скудный прием. — Мы не привыкли к посетителям.

Я уже давно слышал об этом человеке. Талантливый художник, с высшим образованием, говорит на многих языках. Принимавший меня когда-то устраивал прекрасные художественные выставки в Париже. Он жил искусством, желая открыть новые горизонты в живописи; любил читать духовные книги. Он признался (по его собственному суждению. — Митр. И. В.), что в какой-то момент через книги открыл для себя путь, по которому надлежало идти. Незамедлительно он отправился прямо на Святую Гору. Сначала послушник, затем монах в монастыре. Но и монастырская жизнь его не удовлетворяла, так как казалась слишком мирской. Так он стал пустынником. Это был мой собеседник, стоявший прямо передо мной с улыбкой на устах.

В нем не было ничего театрального, ничего притворного.

— Вы голодны, — сказал он мне. — Разрешите мне что-нибудь Вам принести.

Я отказался и попросил прощения за беспокойство своим визитом без предупреждения в столь неподходящий час.

— Хорошо сделали, что пришли. Я хочу, чтобы Вы что-нибудь съели.

Он подвесил на проволоке маленькую керосиновую лампу и при тусклом свете подошел к очагу, где подогревался маленький кофейник со странным отваром. Это был тахини, который с небольшим количеством хлеба был нашим обедом в этот вечер.

Мы долго по-дружески беседовали. Уже было два часа пополуночи, и при этом я не чувствовал ни малейшей усталости, хотя и прошел пешком весь день. Я был рад, что мне выпал случай узнать нечто из мыслей этих людей. Отец Афанасий понял это сразу по моем прибытии:

— Вы хотите узнать вещи, выходящие за рамки обычной мирской жизни.

— Это правда, — ответил я. — Я бы хотел Вас спросить о некоторых вещах. Например, Вы, отец Афанасий, нашли здесь то, что хотели найти?

— Несомненно, — ответил он. — Я совершенно убежден в этом.

— Хорошо. Вы, талантливый художник, столь сильно почувствовали призыв Бога, что пришли сюда?

— Это случилось постепенно, я не понимаю как. До некоторых пор я жил только искусством. Я хотел, чтобы искусство вернулось в эпоху Возрождения, но понял невозможность этого: так постепенно перешел я к чтению религиозных книг. Казалось (стремление скрыть самого себя. — Митр. И. В.), мне открылся тот путь, по которому мне следовало пойти. И вот я здесь.

— Вы полностью оставили живопись?

— Да, полностью: уже много лет, как я не брал в руки кисть. Я удовлетворен моей новой жизнью.

Пока мы говорили, забрезжил рассвет. Я был под таким впечатлением, что, казалось, можно было различить в шуме волн нечто неведомое рядом с нами. Я хотел узнать, как он живет осенью и зимой.

— Случается, — как он мне сказал, — что невозможно из-за сильного ветра удержаться на ногах прямым. Море здесь особо свирепое и опасное. Иногда ветер сносит крышу. Происходит много несчастий. Пустынников снабжают проходящие суда — моряки кладут немного пищи, хлеба и чая в корзины, висящие на скалах, и подвижники их потом поднимают. Пустынник умирает в своей хижине, и тот, кто найдет его тело, погребает его там.

Я лег спать на доску, на которой было покрывало. Мои впечатления были настолько живыми, что я не мог сомкнуть глаз до рассвета, когда нужно было уходить, ибо при солнце поднимается ветер, делая отъезд затруднительным. Меня ждала лодка с вещами.

Я пожал руку моему собеседнику, и он трогательно поблагодарил меня за визит.

— Бог с Вами, — сказал он мне.

Лодка отчалила от скалы, и в течение часа я смотрел на суровый и великолепный вид негостеприимного берега, на котором еще был виден худой силуэт пустынника.

* * *

Я читал описание Карулии и в других сочинениях святогорцев, и не только, и теперь пережил это сам. Сколько раз со страхом Божиим, поисками, жаждой и молитвой ходил я по этим дорожкам от набережной наверх и сколько раз я спускался от Катунакии в Карулию в летнее время при невыразимой жаре!

Там ощущаешь себя вне жизни и смерти, встречаешь подвижников, чье богословие написано на их телах. Я услышал от них "глаголы жизни".

После Карулии я посетил скит Святой Троицы вблизи монастыря Святого Павла. Я следовал по стопам старца: из русского монастыря он ушел на Карулию, где провел примерно семь лет, и затем — три года в скиту Святой Троицы.

Этот скит между монастырем Святого Павла и Новым скитом виден с моря, если плыть на корабле. Я поднялся туда по труднопроходимой и незаметной тропке, начинающейся от пристани монастыря Святого Павла. Шел я один, молясь. Дойдя до скита, я немного постоял в благоговении и помолился, испрашивая молитв старца, и затем вошел внутрь. Это была пещера, скрытая за двумя маленькими комнатами и маленьким храмом. Небольшое строение покрывало своей крышей пещеру. Это было место удивительное и уникально подходящее для пустынной жизни и покаяния. Я долго там сидел и молился, прося молитв старца. Эта пещерная келия была к тому времени заброшенной: окна и двери качались от порывов ветра.

В монастыре Святого Павла я встретил игумена отца Андрея и библиотекаря отца Феодосия, которые знали о старце Софронии. Они были исполнены благоговением и почтением к этому богобоязненному, духовному, скромному и благороднейшему иеромонаху.

В Новом скиту я повстречал и старца Феофилакта, богобоязнейшего монаха-безмолвника, который был учеником известного архимандрита Иоакима Специери, проведшего в Новом скиту последние годы своей жизни. Старец Феофилакт написал книгу об отшельнице Фотинии и издал аскетические сочинения святого Исаака Сирина. Также старец Феофилакт был связан со старцем Иосифом, безмолвствующим пещерником, и занимался умной молитвой под его руководством. Он особо почитал святых бессребреников, икона которых была у него в келии. Он молился, чтобы они ниспослали ему немного лампадочного масла, и "грозился", что иначе не зажжет лампаду перед их иконой или "оставит их снаружи на холоде мерзнуть". Так, святые бессребреники неизменно исполняли его прошение. Также он просил их об избавлении от диавольских прилогов, молясь, по своему типикону, всю ночь на четках о решении каких-либо конкретных проблем людей, и святые бессребреники "слушались" его, исполняя его просьбы.

Старец Феофилакт помогал старцу Софронию в псалмопении во время служб в храме скита Святой Троицы. Старец Софроний пишет в своей книге: "Когда я был в пустыне и служил один, имея только одного монаха на клиросе, который приходил ко мне, чтобы отвечать на прошения ектений, читать послание апостолов да и прочее вспомогательное участие, заменяющее народ, то ни я, ни тот монах — никогда не испытывали какого бы то ни было недостатка: весь мир был там с нами; мир и Господь; Господь и вечность"[575]…

Так писал старец о Феофилакте.

Услышав мой вопрос о старце Софроний, отец Феофилакт растрогался до слез и стал расспрашивать о его теперешней жизни. Он рассказал мне, как отец Софроний наставлял его советами, как помог в духовном плане разрешить проблему с его старцем, когда Феофилакту нужно было, не нарушив послушания, выразить при этом правду. Во время нашей беседы он повторял: "Старец Софроний — святой", и просил передать ему поклон. Когда я передал приветствия старца Феофилакта, отец Софроний возрадовался и стал говорить с любовью и почтением о богобоязненном монахе Феофилакте.

Мое паломническое пребывание на Святой Горе как шествие по пути старца Софрония было исполнено духовного вдохновения, особенно во время Пасхи. Я вернулся в Эдессу, полный теплых и живых воспоминаний.

Июнь

Второй раз в том году (1977) я посетил Святую Гору в июне по благословению моего старца, приснопамятного митрополита Эдессы, Пеллы и Алмопии преосвященнейшего Каллиника. С любовью, и рассуждением, и большим вниманием он следил за этой поездкой, как и за моим духовным поиском. На этот раз я стремился побольше узнать о молитве, умном безмолвии и созерцании нетварного света от отцов-святогорцев, переживших это на опыте.

Сначала я остановился у старца Паисия, который тогда жил в каливе Честного Креста рядом с монастырем Ставроникита. Я был знаком с ним несколько лет, интересуясь вопросами духовного служения, но теперь, под впечатлением от прочитанного и от пережитого в Эссексе, я решил расспросить его о безмолвии и умной молитве. Беседа с ним была "мистагогией". Выйдя из его келий и сев на маленький камень по пути в монастырь Ставроникита, я записал все, что привлекло мое внимание во время беседы.

Сначала старец сказал мне о благородной любви Бога к людям и ко всякому творению. В частности, он сказал: "Бог ведет себя благородно даже по отношению к диаволу, хотя тот и не может этого понять. В конце концов Бог сокрушит диавола".

Я спросил старца Паисия о сущности монашеской жизни. Он сказал мне, что "монах бесправен, ибо все права принадлежат Богу". Потом он сказал мне, что следует развивать внутреннюю жизнь, а не пребывать на поверхности; в частности, что надо жить по правде Божией: "Недостаточно только чистоты тела, но нужна жизнь праведная. Праведный и неправедный — все суть чада Божий". Сущность монашества — Бог и связь с Ним. Старец сказал: "Если я пойду в военную часть и скажу им, что есть монашество, все захотят стать монахами. Но, если они сами придут сюда, им, возможно, понравится пение полиелеев в храме, но потом они все равно предпочтут бузуки. Таким образом, суть монашества — в сердце. На нас лежит ответственность научить новое поколение истинному монашеству". Поскольку старец Паисий знал ценность послушания, он сказал: "Каждый старец даст ответ Богу по мере послушания его духовных чад". Естественно, послушание — не тираническое насилие старца над своими чадами: оно должно быть свободным, потому старец Паисий отметил: "На монахах лежит большая ответственность, если они имеют такого старца, который им дает свободу [в выполнении послушания]". Говорил он и то, что некоторых монахов не интересует духовное преуспеяние, их больше занимают постройки: "Монахам не должно строить много, но надо просто приспособлять имеющееся для своих нужд". Он сказал: "Сегодня у нас есть "келия и килия" [греч. — келия и пузо]"!

Естественным образом разговор перешел к умной молитве, являющейся сущностью монашеской жизни. Старец Паисий поучал, что молитва выходит как источник из сердца, которое любит Бога или страдает. "Молитва — не только значит молиться, иметь чистый ум и не принимать помыслов, но, прежде всего, молитва есть действование сердца", ощущение, что этот "механизм" работает. Однако "сердце — это одно, воля — другое". В ответ на вопрос "что есть сердце?" старец рассказал мне забавный случай. Некий англичанин, который не говорил по-гречески, из любопытства посетил старца и спросил: "Что есть сердце, о котором пишут отцы Церкви?" Отец Паисий, видя отсутствие подлинного интереса в собеседнике, сказал: "С моим английским и твоим греческим мы не сможем определить даже и единой части телесного сердца".

Я спросил старца Паисия о различии между умом и рассудком. Он мне объяснил на простом примере: "Рассудок похож на виноградное вино, в то время как чистый ум на очищенную раки". Мы беседовали о головной боли, которая появляется, когда стараешься сконцентрироваться на молитве. Старец ответил: "Эта головная боль при молитве говорит об усердии: тогда Бог, видя старание усердного чада, благословляет его. Он говорит ему: "Не уставай — Я даю тебе то, что ты ищешь"". Следует знать, что, "когда другие недовольны нами по справедливости, это не помогает молитве".

Старец Паисий сказал мне много мудрых слов о духовной жизни, потому что молитва развивается в благоприятной обстановке церковной и духовной жизни. Для примера он сказал: "Божия арифметика другая, нежели у людей. Четыре для Бога отлично, в то время как девять не отлично". И на мой вопрос, что это значит, старец сказал: "Получив от Бога два дара и удвоив их, человек поступает достохвально, тогда как получивший пять вместо десяти приносит лишь девять, поступает недобро". Также он сказал мне, что иногда "помыслы неверия приходят от чрезмерного подвига", а также "предаваясь мечтанию, можно впасть в ересь и тем нанести вред всей Церкви".

Я спросил его о юродстве во Христе. Он рассказал мне случай отца Евфимия, жившего рядом с Великой Лаврой, которого он уважал и которым очень восхищался. Он был на таком "высоком уровне духовной жизни", что когда пришел в монастырь Великой Лавры, чтобы скрыть "свою добродетель" воздержания от пищи, сослался на голоса, якобы говорившие ему, что подаваемая еда плохая. Также он сбрасывал чистую простынь с кровати до тех пор, пока его не поселили в худшую комнату. И старец Паисий добавил с юмором: "Поскольку мы и так юродивые [по уму], для чего нам становиться юродивыми [Христа ради]?"

Чтобы помочь мне духовно в тех вопросах, которые я задал, старец Паисий рассказал много случаев из своей монашеской жизни в монастыре Конитсис: о том, как диавол хотел его низвергнуть; о своей встрече с медвежатами; о том, как он боролся с телесным искушением. Также поведал он различные истории из своего подвижничества на Синае, о чем написано в книге приснопамятного иеромонаха Исаака об отце Паисий и в моих писаниях.

После общения с отцом Паисием я пришел в монастырь Филофея повидать отца Ефрема — духовное чадо безмолвника Иосифа Пещерника. Тогда он был игуменом в монастыре Филофея, а ныне живет в Америке, будучи духовным отцом многих монастырей в Новом Свете. Старец Софроний очень почитал приснопамятного старца Иосифа. Я спросил отца Ефрема о его старце и его жизни. Уста отца Ефрема источали слова, как "мед", когда он говорил об отце Иосифе Исихасте: о его подвиге насилия над собой, о его бдениях посреди пустынных скал, об умной молитве и чистоте ума, об опытах богосозерцания, о брани с диавол ом. Я слушал его с изумлением.

Мой главный вопрос к отцу Ефрему был о том, как старец Иосиф творил умную молитву. Он поведал о жизни и учении своего старца. Однако меня особенно впечатлило его желание непременно рассказать о кончине старца. Он мне сказал: "Я не видел более благородной встречи со смертью, которая его ждала и охотилась за ним". Он мне рассказал, как старец, почувствовав боль в сердце, исполнился радости и стал прославлять Бога, торжествуя, говорил: "Из-за этого придет мой исход". И его кончина была поистине безмолвной, как и жизнь его безмолвная.

После моего отъезда со Святой Горы осенью 1977 года я написал книгу "Одна ночь в пустыне Святой Горы", в которой говорится о молитве "Господи Иисусе Христе, помилуй мя": что ей предшествует и что следует после нее. В течение двух лет (1976–1977) я жил в постоянном потоке "молитвы", много слушал и читал о ней. Книга опубликована весной 1978 года без имени автора (от которого остались лишь начальные буквы "А.И.В."): я считал, что в книге нет ничего "моего", так как я просто передал и записал о духовном делании. Архимандрит отец Георгий, игумен монастыря Григориат, написал в прологе к книге: "Человеколюбивый Господь, дающий по сердцу нашему, даровал и А.И.В. Свою благодать полюбить и почувствовать духовно Святую Гору и услышать тайное биение ее сердца, являющееся не чем другим, как молитвой "Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного". Он беседовал со святыми старцами, удостоился их святых молитв, слышал глаголы жизни вечной и из любви к братьям приносит лучшее из сокровищницы своего сердца"[576].

Рождество

В том же году я посетил Святую Гору в третий раз. На следующий день после Рождества я прибыл в монастырь Григориат на две недели. Поскольку на Святой Горе эти праздники празднуются по старому стилю, я находился там две недели до Рождества и пережил еще раз предпразднство и праздник Рождества Христова. Незабываемы эти благословенные впечатления, которые навсегда останутся в моей памяти.

Игумен архимандрит Георгий проявил ко мне большую любовь и обеспечил все условия для моего безмолвия. Этому способствовала атмосфера монастыря, где были молодые ревностные монахи. Паломников было немного, ибо была зима.

Кроме долгих и великолепных служб в храме, которые предуготовляли нас к празднику Рождества, и бесед о духовных вопросах с игуменом и отцами монастыря, духом я жил "вдохновение" Божие. Все мне говорило о Боге и вдохновляло на молитву. После служб я сразу шел в келию. Любовь Божия и молитва возгревались от самых малых вещей — спокойствием келий, наблюдением за морем, посещением кафизм (келий вне монастыря), изучением сочинений отцов, деревьями, растениями, светом луны, дождем, воздухом и даже разжиганием печки дровами и т. д. Я жил все творение как праздник.

Я посетил келию-кафизму монастыря высоко на вершине горы, где пребывал монах, и ощутил невыразимое благоухание. Я его спросил, каким ладаном он пользовался: он затруднился ответить, ибо не жег ладана в этот день. Очевидно, его молитва источала эту радость-благоухание.

Царские часы, вечерня в Рождественский сочельник, Божественная литургия Василия Великого, утреня и Божественная литургия святого Иоанна Златоуста в самый день Рождества, трапеза, на которую мы шли в темноте к восходу солнца, по Типикону, чтение слова святого Григория Богослова — все это создавало райскую атмосферу, торжество, участие в брачном пире Царствия Небесного. Мне хотелось, чтобы это небесное великолепное празднество никогда не кончалось.

После Рождественской Божественной литургии я уехал с Афона в мир, чтобы отпраздновать праздник Богоявления. Я [внутренне] праздновал и Рождество, и Богоявление, и Пасху одновременно.

Итак, в 1977 году я не был в монастыре Святого Предтечи Иоанна в Эссексе, но молитвами старца Софрония посетил Святую Гору и узнал глубину Святой Горы. И так в моем сознании слились воедино монастырь в Эссексе и Святая Гора. Я жил в монастыре в Эссексе "дух" святогорца иеромонаха Софрония, который был насыщен атмосферой жизни и учения святого Силуана Афонского и преподобного Иосифа Пещерника. Все это подготовило меня к тому, чтобы лучше познать Святую Гору и ее глубочайшее "сердце".

1978 год

В 1978 году на Пасху я снова посетил Святую Гору. Начиная со студенческих лет (1965) я каждый год бывал на Святой Горе как смиренный посетитель и паломник, однако с тех пор как я стал клириком (1971), я ездил туда по меньшей мере три раза в год. Я посещал монастыри и скиты, кафизмы, каливы и пустыни, чтобы напитаться духовно.

Одним из тех людей, кто преподал мне важную духовную пишу на Пасху, был старец Феоклит Дионисиатский — остроумный собеседник, непревзойденно владеющий словом, знаток святоотеческой мудрости, важная фигура на Святой Горе. Я стремился к встрече с ним. Он знал, что автором книги "Одна ночь" (где указывались лишь инициалы "А.И.В.") был я. И, едва увидев меня, сказал: "Это ты "виновник"?" Я сделал вид, что не понял, но было невозможно противиться силе его слова. Он спросил меня: "Кто этот пустынник, с которым ты беседовал? Есть много безмолвников на Святой Горе (он назвал несколько имен), но они не знают о буддизме, о котором ты пишешь в книге и противопоставляешь его умной молитве, не знают они и о стоическом бесстрастии". И, не дожидаясь ответа, продолжил: "Тот пустынник, с которым ты беседовал, — старец Софроний из Эссекса, который знает о трансцендентальной медитации и вместе с тем знает на практике, что такое умная молитва. У него есть опыт и образование, и он может писать о безмолвии". Я слушал молча, не утверждая и не отрицая.

Он спросил меня, встречался ли я со старцем Софронием. Я ответил утвердительно и рассказал ему все. Он начал превозносить старца Софрония. И спросил меня с простотой маленького ребенка: "Видел старец Софроний нетварный свет?" Я ему ответил: "Старец, у Вас есть опыт, и Вы понимаете это. Когда Вы прочтете написанную отцом Софронием книгу о Старце Силуане, Вы непременно поймете, что он видел нетварный свет, иначе не писал бы так о личности Старца Силуана и не разбирал бы столь глубокие вопросы и с такой уверенностью". Старец Феоклит внял моим словам и сказал: "Если сегодня существует безмолвник, кто пережил бы в глубине православный исихазм и, что более важно, мог бы рассказать о нем в сравнении с другими традициями, то это — старец Софроний".

Старец Феоклит нашел подходящее время, чтобы пространно изложить мне, что богопознание, по святым отцам, — не рассудочное знание: это есть дело всей жизни и ее опыта. Для того чтобы стать великим отцом, как святой Григорий Богослов, святой Василий Великий, святой Григорий Палама и др., кто боролись с ересями своего времени, нужно обладать "широтой ума", опытом богосозерцания, а также образованием — знать философию, к которой прибегают еретики. Знание философии и так называемое "богатство ума" нужно поставить на службу святости. Однако проблема в том, как это сделать. Требуется совершенная чистота от страстей или, скорее, преображение страстей. Чистое сердце умеет различать, что надо отвергать и что принимать.

Затем, отвечая на мой вопрос об учении святого Максима Исповедника, старец Феоклит сказал, что отношение послушника к своему духовному отцу должно отличаться благоговением, страхом и любовью. Страх без любви порождает ненависть, и любовь без страха вызывает дерзость. Когда любовь не связана со страхом — благоговением, — тогда царит нездоровая духовная атмосфера, болезненно-эмоциональная.

Старец Феоклит, беседуя со мной в своей келий, назвал меня счастливым, поскольку я встретил старца Софрония, который, как он мне сказал, "выше Силуана". В своей рецензии на книгу старца Софрония о Старце Силуане в журнале "Афонские диалоги" он задается вопросом, кого следует восхвалять: того, о ком написана эта книга, или автора. Позднее старец Софроний сказал мне: "Все это глупости: духовный уровень святого Силуана — высочайший".

После отца Феоклита я посетил приснопамятного отца Ефрема Катунакского. Из Нового скита я поднялся по моей излюбленной тропе, по которой я ходил ежегодно, к скитам Святой Анны, Малой Святой Анны и в Катунакию.

Я нашел старца Ефрема в безмолвии. Он мне рассказал, что некоторые ему советовали больше меня не принимать: многие считали, что я опубликовал беседу с ним. Однако он мне сказал: "Я скажу Вам и другое, чтобы Вы включили это во второе издание книги".

Я помню, что он, прежде всего, рассказал мне о своих двух опытах.

Первый касался соотношения между слезами и созерцанием нетварного света. Потокам слез предшествует напряженная молитва и за нею — головная боль, как будто голова раскалывается. Слезы очищают все помыслы, подвижник достигает умного безмолвия, чистоты помыслов, и затем в какой-то момент вне всяких ожиданий его ум восхищается в созерцание света.

Другой опыт связан с созерцанием нетварного света Святой Троицы. Вечером, когда он молился в своей хижине, выходящей к морю, он увидел три Света. Сначала он подумал, что это были рыбаки, которые ловили рыбу. Однако он увидел, что эти три Света приближались к его хижине, вошли в нее, заполнили все пространство, и он упал на пол. Он почувствовал, что его обнял троичный Бог. Радость была неописуемой. Он с трудом пришел в себя после исступления, подобно потоптанной травинке, которая постепенно разглаживается вновь.

Я спросил отца Ефрема о старце Иосифе Катунакском, который наставлял его в умной молитве. Он поведал мне многое об этом благословенном исихасте. Меня невообразимо впечатлило его высказывание: "Совершая Божественную литургию вместе с этим благословенным старцем в его каливе, я насыщался благодати". "Насыщался благодати" — потрясающее свидетельство.

Благодаря всему, что он услышал о старце Софронии, отец Ефрем говорил о нем с восторгом и носил его глубоко в сердце.

Везде, куда бы я ни приходил на Святой Горе, я слышал положительные слова о старце Софронии. Конечно, были и некоторые люди, которые говорили, что старец Софроний был "русским шпионом", и давали свои собственные интерпретации его отношениям с Б альфу ром. Однако все эти суждения были поверхностными. Разве возможно, чтобы такой подвижник-боговидец был шпионом? В предыдущей главе этой книги можно прочитать опровержение этой клеветы.

Через некоторое время после Пасхи в июне того же года (1978) я во второй раз посетил монастырь Святого Предтечи Иоанна р Эссексе, в Англии. Читатель, прочитав главу целиком, убедится, что мое общение и духовная связь со старцем Софронием с течением времени становились все более содержательными и глубокими.

Экземпляр моей книги "Одна ночь в пустыне Святой Горы", опубликованной впервые весной 1978 года, достиг старца Софрония до моего приезда в монастырь.

В первый же день встретив его на дороге, я сильно волновался и стеснялся при мысли, что такой великий исихаст и богослов прочитал книгу, написанную "младенцем" в духовной жизни и умной молитве. Поняв мое волнение, он воодушевил меня, назвав книгу "бестселлером". Ему было известно, что первое издание разошлось за несколько недель. Затем он прокомментировал, что книга написана в правильной перспективе, но есть некоторые замечания.

Старец Софроний сказал мне: "Боюсь за Вас". Я спросил: "Почему?" Он ответил: "Боюсь духовно, ибо диавол из-за зависти навлечет сильную брань против Вас". И добавил, что мне нужно следить за тем, как я использую некоторые выражения: они не должны быть сильными чрез меру. Чтобы сокрыть пережитый личный опыт, мне следовало бы чаще использовать мысли отцов. В книге была помещена фотография скита Святой Троицы около монастыря Святого Павла, где старец Софроний жил некоторое время. Под фотографией была подпись: "Этот скит стал Фавором. Здесь жил боговидец Моисей наших дней". На что старец решительно ответил: "Это глупости". Когда он увидел фотографию с этим "комментарием", его обуял "ужас", и он мне посоветовал исключить ее из второго издания, как я и сделал.

Многие пытались узнать, кто был этот пустынный монах, с которым у меня была приводимая в книге беседа о молитве.

Я почувствовал глубочайшее удивление: как много было современных аскетов, которым читатели предположительно приписали эту беседу. Отец Ефрем Катунакский поделился со мной: некоторые сочли, что это он был моим собеседником в приводимом разговоре, содержание которого отражало его собственные мысли. Он же отвечал им: "Не пытайтесь узнать, кто был этот пустынник, но старайтесь применять то, чему он учит, и прочтите эту книгу, содержание которой подобно духовной бомбе". Отец Порфирий Кавсокаливит позвонил мне и сказал: "Побеседуем как-нибудь на эти темы, отец Иерофей. Все, кто читает книгу, говорят мне, что написанное там похоже на то, чему я их учу". И отец Феоклит Дионисиатский сказал мне, как на вопросы о пустыннике он всем отвечал, что "собеседник, пустынный монах, с которым беседовал отец Иерофей, был старец Софроний: он знал буддизм и стоическую философию и поэтому говорит об этих вопросах".

Отец Феоклит Дионисиатский в своем недавнем письме (Пасха 1995 года) мне писал: "Дам вам один совет. Чтобы поднять авторитет книги "Одна ночь в пустыне Святой Горы", в новом издании в прологе хорошо было бы написать: "Сейчас, когда упокоился великий богослов русский иеромонах Софроний, я чувствую необходимость открыть, что книга создавалась не в одну ночь на Святой Горе, но в две ночи: вторая — в Эссексе". По-моему, хорошо дать подзаголовок: "и одна ночь в Эссексе со старцем Софронием"".

Великое почитание, которое питал отец Феоклит Дионисиатский к старцу Софронию, чувствуется в отрывке письма, где он пишет: "Сейчас, дожив до 80 лет и перечитывая мои ранние сочинения, я подумываю, не лучше было бы отложить сочинение книги лет на десять, чтобы написать с большим искусством, большим знанием и вовлеченностью [в суть дела]? На тебя не производит впечатления, что великий Софроний написал меньше книг? Пусть. Бог видит сердца и воздает по собственной воле каждому".

Итак, я прославлял Бога, когда узнал, что беседа в моей книге вызвала много откликов среди великих современных отшельников, и стало очевидным, что написанное мною отражает опыт и жизнь Церкви.

В то время была переведена на новогреческий язык книга старца Софрония "His Life Is Mine" ("Его жизнь — моя"). Старец Софроний нашел момент и поделился со мной: "Европейцы ничего не понимают о плаче, считая это болезненным состоянием. Поэтому я ничего не написал в книге о плаче". И продолжил: "Эту книгу я написал для европейцев. Глава "Трагедия человека" не предназначена для православных. Для последних вопрос трагедии человека может быть исчерпан в нескольких словах. Потому сейчас я пишу другую книгу, более вдумчивую, адресованную православным". Речь шла о книге "Видеть Бога как Он есть", которая вышла в свет позднее.

Как известно, во всяком благоустроенном монастыре ежедневная жизнь общины вращается вокруг двух основообразующих моментов: храма и трапезной. Помимо этого круга — келия каждого монаха и выполняемое послушание. В домик старца никто не мог так просто войти. Однажды я вошел в маленькую кухоньку, чтобы передать ему нечто по его просьбе. Проходя мимо его домика на пути в монастырский сад, всякий раз я испытывал глубочайшее благоговение, испрашивая мысленно его молитв.

Однако я "жил" старца в храме и особенно в алтаре во время Божественной литургии, а также в монастырской трапезной.

Каждое воскресенье мы служили в храме Всех святых. Старец совершал Божественную литургию с предельным сосредоточением. В большом внутреннем напряжении сердце его как будто поглощало в себя весь его ум, но это никак не отражалось на его лице — спокойном и безмятежном. Это показывало, что его ум, отдельно от интеллекта, служил "в алтаре сердца", интеллектом же он следил за совершением Божественной литургии. Однажды во время положенной службы, перед малым входом, старец присел на стул отдохнуть, и я заметил, что ум его был погружен в сердце, находясь при этом в полном сознании, — его голова не склонялась вниз как при засыпании, и в нужный момент он поднялся для совершения малого входа — значит, его рассудок следил за происходящим в храме, а ум был погружен в сердце. Естественно, он не рассказывал и не говорил ничего о своих опытах.

Движения старца Софрония во время литургии были величественными, молитвенными, сосредоточенными на сердце. Когда он благословлял народ, каждый мог ощутить принимаемое им благословение. Движение его благословляющей руки, за которой он внимательно следовал глазами, было неспешным. Атмосферу создавал и его глубокий голос, неторопливость в произнесении возгласов каждой из молитв.

Понятно, почему многие были проникнуты глубочайшим умилением на службах старца. Некоторые люди мне говорили, что видели и ощущали благодать Божию, которая возводила их к покаянию, плачу и молитве.

Важным местом моих встреч со старцем была монастырская трапезная. Старец приходил из своего домика на трапезу, идя в сопровождении монаха по цементной дорожке, не прямой, а с изгибами по его собственному проекту. Поразительным был образ старца, идущего вечером по монастырю, покрытому зеленью, среди высоких деревьев и газонов.

Старец всегда был исполнен мира и радости. За столом, трапезничая, он проявлял манеры аристократа. Во всем он вел себя благородно. Всегда находил способ преподать людям духовное наставление из своего богатого опыта. Я помню, однажды мы читали в трапезной из Геронтикона об одном монахе, который имел помысел богохульства. Авва Пимен посоветовал ему говорить и возражать диаволу, как если бы тот был перед ним наяву. Старец Софроний остановил чтение и сказал: "Это — один из способов борьбы с диаволом. Но для новичка лучше не говорить с врагом, а игнорировать его, ибо есть опасность не выстоять против врага и произвести зло: душа потеряет мир от диавольских козней и придет в смятение".

В трапезной совершалась молитва за тех, кто отмечал день рождения или какую-либо годовщину. Старец говорил несколько слов о празднике, и после этого по его знаку присутствующие пели трижды "Господи, помилуй" на распев 1-го гласа, принятого у афонцев, однако более медленно.

Я поделился с отцом Захарией, что 11 июля был день моего крещения. Он известил об этом старца, который с энтузиазмом сообщил об этом братьям на трапезе. Он сказал, что в России обычно называют ребенка именем святого, в день которого он родился, но о том, чтобы отмечать день своего крещения — духовного рождения, — он слышал впервые. И, конечно, он попросил монахов пропеть "Господи, помилуй". После трапезы я подошел к нему поблагодарить, и он сказал мне: "Во все сорок лет твоего будущего служения поминай мое имя". Я сказал ему: "И вы, старец, поминайте меня на небесах". Он ответил: "Если попаду туда". Я ему сказал: "Уверен, что попадете". И он ответил: "Если попаду на небеса, буду молиться за весь мир, как говорил Старец Силуан".

Обычно после трапезы подходили к нему взять благословение разные люди — паломники, кто прибыл недавно, или те, кто провел в обители уже много дней и хотел спросить его о чем-либо, — и старец всем отвечал.

Однажды после чтения за трапезой старец подозвал меня показать написанную им фреску Святой Троицы. Мне бросилось в глаза, что у написанных им ликов ум пребывал в сердце: все в них было устремлено к сердцу, отражая безмолвную жизнь и умное безмолвие. Старец, рисуя икону, запечатлевал в ней свое духовное состояние, самого себя. Он мне сказал: "Я постарался использовать ненавязчивые цвета и изображения, приятные при этом для восприятия. Я использовал мягкие тона". Когда я ему сказал: "Вы имеете в виду нежные цвета?" — он ответил: "Не нежные, но мягкие. Потому что сладость — не всегда хороша". Я спросил его: "Почему?" И он мне ответил: "Не хороша, и все!" Он часто был краток и не вдавался в подробные объяснения.

Через несколько дней по моем прибытии в монастырь я искал личной встречи со старцем. Он согласился, и мы пошли в священное место — в кабинет рядом с храмом Честного Предтечи. Из всего услышанного от старца во время беседы я записал, сразу после встречи, следующее.

— Учение о Святой Троице неразрывно связано с нашей жизнью, ибо человек создан по образу и подобию Божиему. В чем наше подобие Богу? И Он, и мы — личность, ипостась. Отец живет в Сыне и Святом Духе. Сын живет в Отце и Святом Духе. И Святой Дух живет в Отце и Сыне. Это единство не упраздняет особые ипостасные свойства Каждого из Лиц.

— И мы сотворены как персоны для общения с троичным Богом. В нас есть ипостасное начало. После греха мы стали индивидуумами, эгоистами. Однако, когда мы соединяемся со Христом, в нас реализуется ипостасное начало, и мы становимся подлинными личностями. Бог живет в нас, и мы в Нем. Мы любим Бога и всех людей. Выражение Личности Бога есть Его любовь, которая снизошла до ада, и выражение нашей личности есть наша любовь, которая нисходит до ада в смирении и ненависти к себе.

— И мы, христиане, становимся личностями, когда становимся едино во Христе и когда одна личность живет в другой через любовь. Таким образом, мы живем как Троица.

— Православный христианин — тот, кто стяжал "правую славу", т. е. у кого правильная вера, кто славословит-молится правильно: вера связана с молитвой-служением.

— Как православные мы верим и славим Бога троично и любим троичного Бога. Это наше отличие от других религий, в которых одноипостасный Бог.

— Наша любовь к Богу и к брату есть исповедание веры. Итак, мы исповедуем Бога нашей любовью к Нему.

— Обычно другие религии и прочие философские системы выводят понятие о Боге из человеческого [мышления]. В Православной Церкви мы воспринимаем человека исходя из Божиего присутствия, поскольку человек создан по образу и подобию Божиему. Следовательно, правильное познание о Боге является условием познания человека, ключом к решению его проблем.

— Каждый спасается, исходя из индивидуальных обстоятельств. Проповедь в Церкви является общей. Но каждый черпает из нее необходимое для себя и так продвигается в подвиге и послушании, а именно в делании заповедей Христовых.

— Мы сможем полюбить других через молитву о них. Чтобы понять, чем живет другой человек, следует молиться за него от всего сердца. Тогда мы сможем увидеть и его нужды, ища способ, как облегчить их.

— Если сердце ничего не чувствует, тогда не стоит говорить.

— В беседе с монахом всегда можно затронуть вопрос послушания: ошибки не будет. Послушание — основа монашеской жизни. У человека, творящего послушание, сердце утончается и делается способным понимать проблемы другого человека и то, как помогать ему. Послушник старца перенимает жизнь его как предание. Послушание можно рассматривать с разных сторон: есть послушание церковной традиции, послушание епископу, послушание старцу и, наконец, послушание всем и каждому, когда во второстепенных вопросах, не нарушающих заповедей Божиих, уступаешь желанию другого.

— Некоторые считают, что монахи ничего не делают. Такое впечатление создается из-за того, что монахи заняты иным деланием. Но у них есть тайна: центром их жизни является Бог. Они соединяются с Богом, Который есть центр мира, и так сами становятся во Христе господами всего мира.

— Монах — это совершенный христианин.

* * *

В дни моего пребывания в монастыре мне выдавались случаи встреч со старцем Софронием как незапланированных, так и преднамеренных, когда в послеобеденные часы старец выходил из своего домика и в сопровождении разных монахов прохаживался по дорожкам монастыря или по небольшой улице за его пределами. При каждой встрече старец говорил духовное слово.

Я заметил, что каждое общение со старцем Софронием, пусть даже на самое малое мгновение, неизменно становилось источником вдохновения, ибо он всегда говорил слова, через которые взору открывались небеса и вечность. Каждое его слово было богословски насыщенным, пророческим, возвышенным, открывающим духовные горизонты.

Так, старец однажды встретил меня в саду, показал на дуб и сказал: "Это дерево растет медленно, пуская сначала свои корни в глубину. Так происходит и с монахом. Он растет и преуспевает в покаянии медленно, но глубоко укореняется — на века".

Однажды я заметил старцу, что, несмотря на почтенный возраст, он находится в столь прекрасной физической форме, что даже способен писать. Он пошутил в ответ: "Моисей начал править израильским народом в 80 лет".

Конечно, старец дал мне много "благословений" и духовных "утешений". Одно из них мне хорошо запомнилось.

Одна гречанка, живущая недалеко и ходившая постоянно в монастырь со всей своей семьей, пригласила меня к себе домой на ужин. Также вместе со мной она позвала и двух других монахов. Когда приехали за нами в монастырь, монахи не смогли нас сопровождать. Гречанка расстроилась. В это время мимо проходил старец и спросил, почему она печалится. Узнав причину, он сказал: "Чего Вы расстраиваетесь? Я поеду вместе с отцом Иерофеем". Гречанка очень обрадовалась.

Мы поехали в город, где она жила. По пути старец много раз пел "Господи, помилуй" и говорил на различные духовные темы. Когда мы добрались до ее дома и вошли внутрь, старец тотчас величественно дал благословение, как он делал на каждой Божественной литургии, и сказал: "Мир дому сему". Окропив одну комнату принесенной им святой водой, он предложил мне окропить оставшиеся. Затем он, присев, поприветствовал детей по-детски, но в то же время серьезно. Угостил их шоколадом в знак любви. Он считал, что с детьми следует разговаривать как с взрослыми, но согласно возрасту и уровню умственного развития. Детей нужно воспринимать серьезно, даже когда они ведут себя легкомысленно. Старец говорил, что к детям следует относиться как к личностям, тогда они понимают это и отвечают нам уважением.

В разговоре за трапезой старец на некий вопрос матери ответил, что лучший хранитель ребенка — это мать. Ей надлежит осенять дитя крестным знамением и молиться за него. Старец рассказал, как его мама подарила ему крестик, который он всегда носил. Крестик защитил его от многих опасностей, постигших его в жизни. "Благословение и молитва матери, — продолжил старец, — играет большую роль в жизни ребенка, поскольку обычно мать молится с болью. А молитва, творимая с болью, имеет особую силу".

Старец Софроний был очень благородным не только по природе и происхождению, но и благодаря своей духовной отзывчивости! Познав Бога, он возлюбил все творение Его и в каждом человеке он видел образ Божий. Старец уважал даже малых детей, сердца которых сияют чистотой. Он боялся опечалить кого-либо. Некая женщина встретила его и, исполнившись радости, спросила: "Как у нас дела, старче?", т. е. "Как поживаете?" — и выражение "у нас" свидетельствовало о любви этой женщины. Старец не знал это выражение и, смутившись, спросил: "А какие у нас дела?" Старец успокоился, когда я ему объяснил, что это выражение имеет другой смысл. Однажды некая женщина, получив от старца совет, как поступить в ее ситуации, вдруг начала горько плакать, подавленная своей скорбью. Старец с беспокойством спросил ее: "Может быть, я сказал нечто, что Вас ранило?" Эти два случая свидетельствуют о благородстве и тактичности старца. Со всеми старец разговаривал, обращаясь на "вы".

Пробыв почти месяц в монастыре в тот год, я со стеснением попросил старца, найдет ли он немного времени для повторной беседы со мной. Он меня принял и среди всего прочего во время нашей встречи сказал мне следующее:

— Отличие Православия от других исповеданий заключается в учении об Иисусе Христе как личности, как Богочеловеке, вне этого нет спасения. Некое безличное бытие, не будучи воплощенной ипостасью-личностью, не может спасти человека. Вне Иисуса Христа нет спасения в его полноте и совершенстве. Именно в вопросе о личности можно обнаружить отклонение от истины — Православия. Все отличия инославных сводятся к неведению того, что есть личность в Боге и человеке.

— Савл-Павел во имя Божие, как ему казалось, боролся против христиан. Для него Бог тогда был безличным. Однако, во Святом Духе увидев Христа и поговорив с Ним, он узнал личностного Бога, Богочеловека Христа. Он сразу же узнал Его во Святом Духе, став Его рабом и апостолом. Всякий, кто знает личностного Бога (Богочеловека), знает истинного Бога. Вне Христа преобладают безличные понятия.

— Римо-католики на литургии придают особое значение словам Христа "приимите, ядите…" как тайносовершительным, когда происходит освящение Даров. Христос же, как Человек (по человеческой природе), взывал и молился Своему Отцу. Поэтому молитва Возношения — это молитва Отцу о ниспослании Святого Духа и претворении хлеба и вина в плоть и кровь Христовы. Если же мы опираемся только на слова Христа "приимите, ядите…" и не молимся Отцу о ниспослании Святого Духа, тогда мы повторяем грех Адама, который есть самообожение. Апостолы говорили, что Бог воскресил Иисуса из мертвых. Они не отделяли энергию Сына от Отца и Святого Духа, поскольку энергия троичного Бога является общей.

— Инославные живут в неведении. Бог будет их судить соответствующе. Но для нас, православных, спасение есть обожение, суть которого в нашем единении со Христом через Его святые заповеди и таинства.

— Если священник с благодатью, даруемой священнослужителю (священство), не имеет при этом и царской власти (энергия и актуализация благодати крещения), которая очищает от страстей и воскрешает от греха, то он не получит воздаяния за свой священнический труд.

— Преуспеяние в молитве бывает, когда молитвенный ум найдет, где находится глубокое сердце, и человек чувствует его. Это есть начало всякого преуспеяния в молитве. Единение ума и сердца происходит действием Святого Духа, и свидетельство тому — слезы, изливающиеся непрестанно. Благодаря слезам и плачу сердце весьма утончается.

— Во время молитвы вниманием и умом нужно сосредоточиваться в глубоком сердце. По отцам Церкви, сначала сердце ощущает благодать Божию, и затем сей опыт выражается через рассудок. Во время молитвы нужно чувствовать сердечную теплоту. Отсутствие Божественной благодати распознается по холодности, равнодушию сердца. Полезно читать или молиться, чтобы чувствовать теплоту и движение сердца. Но это должно происходить постепенно, иначе слабые и неопытные сердца могут заболеть телесно. Тогда человек перестает молиться и молитва действует иначе. Но для крепкого сердца рекомендуется пребывать умом в сердце во все время молитвы. Погружению ума в сердце могут способствовать и дыхательные делания, однако предпочтительнее — через покаяние. Сердечная боль в таких случаях есть самая здоровая и естественная.

— Ум, погружаясь в сердце, нисходит туда не весь, оставляя вне сердца некий малый "избыток". Этот "избыток" может заниматься иными предметами, но при этом ум не выходит из сердца. Например, во время Божественной литургии мы можем молиться сердцем, ощущая его теплоту, и в то же время говорить с диаконом или сослужащим иереем о вопросах Типикона, не отрывая при этом ума от молитвы в сердце. Однако, растекаясь в многоразличных попечениях, сей "избыток" может увлечь за собой весь ум, вырвав его из сердца. Потому подвижник и перебирает четки во время умной молитвы, чтобы "избыток" был занят молитвой, не отвлекаясь на иные предметы.

— Итак, сердцем человек любит Бога и различает, где ошибка, а где воля Божия.

— Если ум сосредотачивается в сердце в покаянии с теплотой сердечной, не следует прибегать к дыхательным деланиям. Когда сердце исполнено теплоты, дыхательный метод не нужен.

— Естественно (по природе) для мужчины чувственное влечение к телу женщины и для женщины — к телу мужчины. Так происходит прокреация человеческого рода. Потому мужеложство — противоестественное состояние, а монашество — сверхъестественное.

— Без Божественной благодати влечение, заложенное в природе естества, становится противоприродным, потому что без Бога все является грехом. В монахе, наоборот, живет Божественная благодать, которая наполняет все. Это явление — сверх-космическое.

— Помыслы, приходящие в ум, особенно во время молитвы, свидетельствуют о наличии страсти. Когда часто приходят одни и те же помыслы, это означает, что соответствующие им страсти глубоко укоренились в человеке. Для исцеления такой закоснелой страсти потребуется много усилий и труда. Следовательно, помыслы, приходящие во время молитвы, открывают нам наше состояние и страсти. Случается то, что и при показе кинематографического фильма. Когда сзади падает свет на пленку, все становится видимым на экране. При отсутствии же света реальное состояние останется невыявленным.

— В мире осталось мало монахов. Все — против нас, потому нам нужно иметь любовь между собой.

— Древняя традиция монастырей Святой Горы требовала, чтобы в клирики рукополагались не молодые, а старейшие монахи, во избежание тщеславия, поскольку на Святой Горе к священникам относятся с почитанием. Но в наши дни, как видно, молодые монахи стремятся к хиротонии, потому что не выдерживают строгости монашеской жизни.

— Отец Гавриил, игумен монастыря Дионисиат, сказал отцу Серафиму, игумену монастыря Преподобного Павла: "Что ты хочешь от этого шпиона?" (Он имел в виду старца Софрония, который в то время был духовником монастыря Преподобного Павла, поскольку некоторые считали его русским шпионом.) Отец Серафим не ответил. Позже, когда у отца Гавриила были сложности в монастыре с монахами, он спросил отца Серафима, как бы он поступил в таком случае и что бы он мог посоветовать для преодоления их. И отец Серафим ему ответил: "Я советую тебе взять в духовники того Софрония, "шпиона". Он у меня в монастыре, и теперь там царит мир и согласие!"

— Кто-то сказал, что все лентяи идут в монахи. И я ответил ему: "Однако мало кто становится монахом, а вот лентяев — много!"

— Естественно, что женщины вначале привязываются психологически. Это, однако, создает проблему. Есть три уровня: духовный, психологический и телесный. У женщин психологический уровень более близок к духовному, в таком случае они считают психологические переживания духовными. У мужчин психологические переживания более близки к телесным, поэтому они и стремятся к телесной радости и наслаждению.

— Нам, духовникам, не следует прогонять женщин из-за того, что они часто не в состоянии превзойти психологический уровень. Им нужно говорить, что наша цель — их спасение. Естественно для женщины начинать с психологического уровня, ища поддержки мужчины и духовника. Духовный отец должен быть зрелым, чтобы не позволить помыслам овладеть им: его задача — возвести женщин на более высокий уровень — духовный. Духовник, заметив психологическую привязанность у женщины, не должен изгонять ее, ибо, лишившись духовника, она может впасть в отчаяние. Другое дело, если сам духовный отец испытывает привязанность. В таком случае ему не следует исповедовать женщин.

— Обычно женщина, на долю которой выпало пережить многое, приходя на исповедь, пребывает в упадке сил, как руина. Получив же некую пользу от духовного отца, она из благодарности готова на многие жертвы ради него. Духовник же ничего не должен принимать от нее, кроме одного желания святости. Есть нечто нездоровое в тоске женщины по духовному отцу. Однако мы обязаны им помогать — с деликатностью и с молитвой.

— Я рассказал старцу, как некто, желающий принять священство, впал в незначительный грех, который не был каноническим препятствием к священству. Он сказал мне: "Данный грех не препятствует священству, но показывает присутствие страсти, которую необходимо исцелить: иначе человек, став клириком, останется духовно незрелым".

— Неудовлетворенные телесно-плотские вожделения исцеляются двумя способами: 1) обилием Божественной благодати, а при отсутствии ее — 2) аскетическим подвигом. Обилие Божественной благодати не дает человеку думать о грехе. Например, идя по проезжей части, из-за страха от опасности мы ведем себя с осторожностью. Можем ли мы мыслить о грехе в тот момент? Нет. Так и присутствие Божественной благодати, собирающей ум воедино, не оставляет места лукавым помыслам, мыслям и вожделениям. Аскетическое делание требует от монаха борьбы с помыслами. Нам надо подвизаться в пресечении образов и мыслей, чтобы они не переросли в пожелание и действие. Это называется трезвением и безмолвием.

— Относительно рождения детей: нужно принимать во внимание выносливость женщины, ибо в наши дни многие не выдерживают деторождения из-за отсутствия выносливости, свойственной предыдущим поколениям. Женщины не могут сегодня кормить грудью долгое время. И многие беременные женщины прикованы к кровати, поскольку их организм не выдерживает. Вообще в вопросах брака нужно придавать больше значения развитию духовной жизни у супругов.

— Духовник должен уделять особое внимание тем грехам в человеке, которые заметны для других. К неявленным грехам, строя спасение исповедующегося лица, можно применить икономию.

— При беседах с людьми можно подвергнуться влиянию исходящей от человека энергии. Потому следует избегать взгляда в глаза, вместо этого можно смотреть на переносицу между глаз. Таким образом, хотя и видно, как человек слушает собеседника, но излучаемые им энергии уже не воздействуют на собеседника.

— Находясь в чужой обстановке, нужно стараться не отличаться или выделяться из других людей. Так нужно делать и во время Божественной литургии. Не должно обнаруживать пред другими, что мы молимся, во избежание тщеславия.

— Философы могут верно думать и писать, но в жизни быть другими. Это показывает, что живут они не сердцем, а рассудком, и притом падшим рассудком.

* * *

Каждый день жизни в монастыре и общения со старцем и монахами — как отражение опыта старца и плод подвигов сего благословенного мужа — был духовно наставляющим. Вдохновляло все. Каждое слово было богодухновенно. Даже из простого слова можно было почерпнуть многое в плане пастырского служения.

Однажды я встретил старца на дороге вне монастыря. Он прогуливался вместе с отцом Кириллом. Отец Кирилл сказал старцу: "Вот дорогой нам отец Иерофей". И старец Софроний ответил: "Он завоевал нашу любовь".

Старец подозвал меня к ним и, как и в прошлый раз, шутя сказал: "Станем прогуливающимися философами". Он поставил меня справа от себя и отца Кирилла — слева. И сказал с юмором: "Я нахожусь между двумя великими". Старец взял нас под руки, чтобы поддержать себя и чтобы показать наше единство, и мы, трое, пошли вместе. Старец начал говорить с нами. Естественно, ни один из нас двоих его не прерывал. В один момент я у него что-то спросил, и он продолжил говорить. Я воспринимал его как богослова-пророка. Среди всего прочего он сказал следующее:

— Для меня исключительно важны Божество Христа и единение в Нем — в Его Ипостаси — Божественной и человеческой природы. Богочеловек Христос — связующее звено [букв.: "мост"] между нетварным и тварным. Без Него невозможно прийти к познанию Бога. Об этом следует говорить постоянно в своих проповедях. Этот пункт является основополагающим. Буддисты, магометане верят в некое надличностное бытие — так губится спасение.

— Для многих духовная жизнь сводится к присутствию за Божественной литургией по воскресеньям, а в остальные дни недели их жизнь течет без подвига. Эти люди не смогут понять монашество. Кто не живет во всю неделю, согласно Евангелию, в подвиге, не сможет жить и литургию в воскресенье.

— Осуждение и клевета на священника смиряют его и тем самым приносят ему великую пользу. Но когда его обвиняет множество людей, тогда он исполняется горечи, которая препятствует действию благодати Божией. Уничижение помогает клирику, действуя как тормоз, который останавливает направляющуюся к обрыву машину. Но это не приносит пользы тому, кто клевещет. Когда люди восхваляют клирика, пусть радуется он, но и смиряется при этом, ибо он — служитель Христа, Который претерпел уничижения и крест.

— Слезы необходимы для монаха и христианина. Есть слезы мирские и есть — божественные. Отличие между ними в том, что мирские, эгоистические, слезы происходят от презрения к людям, от потери мирских ценностей и благ, тогда как духовные, божественные, происходят от покаяния, желания спасения и вечной жизни.

— Бог открыл Старцу Силуану истину — "держи свой ум во аде, и не отчаивайся". Я воспринял это с верой. Как я понял потом, этот принцип проявляется в жизни Самого Христа. Как только апостол Петр исповедует: "Ты еси Сын Божий", — Христос сразу возвещает о грядущем страдании, о нисхождении во ад и о Своем воскресении. Предсказание страданий и исповедание Божества Христа тесно связаны. Это и есть "держи свой ум во аде, и не отчаивайся".

— Не все могут "держать свой ум во аде". Это зависит и от их силы и является привилегией лишь немногих, сильных, ибо можно легко впасть в отчаяние. Если после переживания ада приходит надежда на спасение, значит, в нас действует Божественная благодать. Мыслью "держи свой ум во аде" пресекается действие страстей, приходит внутрь нас вечный Дух. Тогда человек чувствует внутри себя Царство Небесное, и больше уже нет нужды "брать Царство Небесное силою". Многим открылся этот принцип "держи свой ум во аде", и многие жили согласно ему, хотя и хранится веками сия тайна. Я ощутил себя обладателем великого наследия, которое мне надлежит возвестить миру.

— После плотского греха прекращается молитва, а богословская работа может продолжаться. Это отличает богословие как дар Святого Духа от богословия как человеческого знания. Молитва показывает чистоту души и тела. Человеку возможно богословствовать, писать, быть ученым, но при этом не молиться и не быть святым.

— Я хочу жить жизнью пустынников, а не устраивать театр, и быть тем, кто я есть. Есть люди, которые смущаются, когда я смеюсь. Когда же я строг, они снова смущаются. А я хочу быть естественным, простым.

— Монахи нашего монастыря живут не так, как жил я в пустыне Святой Горы, но все же мне радостно: они — хорошие монахи и живут естественно, нелицемерно, без спектакля. Они принимают всех людей одинаково — и богатых, и бедных, не делая различия, стараясь всем помочь.

— Когда не будет монахов, тогда пропадет и вера.

— Я рад, что Ваш владыка (митрополит Эдессы Каллиник) любит монахов.

— Монахи не лентяи, польза от них простирается во все концы вселенной, во все человечество. Деятельность приходских священников ограничивается церковным приходом, а монахи помогают всему миру. В наш монастырь приходят люди со всего света.

— Старец Силуан, с его крепким телосложением, мог бы иметь много детей. Но благодать Божия удерживала его в полном воздержании. Придя в монастырь неопытным в духовном подвиге, как-то после еды он впал мыслью в некий грех. С тех пор, послушавшись слова духовного отца, он не принял ни одного плотского помысла во всю свою оставшуюся жизнь.

— На Святой Горе я, будучи духовным отцом, встречал некоторых, в основном, молодых, кто впадал в грех "наедине с собой". В таком случае для исцеления нужно пригвоздить ум свой к молитве, к Богу. По мере того как возрастает внутренняя молитва и духовное вдохновение, действие страсти прекращается. Когда после ночного мечтания мы просыпаемся в смущении, это значит, что мы испытали услаждение. С этим надо бороться через покаяние во Христе, плач, молитву, единение ума с сердцем.

— Многие духовные отцы испытывают затруднение в вопросах, связанных с интимной жизнью и допущением к Божественному Причастию. В этом вопросе требуется рассуждение и вразумление от Бога.

— По общему наблюдению, нужно быть весьма осторожным и нельзя обличать человека безрассудно, иначе он разочаруется и уйдет из Церкви. Также многолетнее отлучение от Божественного Причастия умерщвляет человека и удаляет его от Церкви. Многие живут жаждой Божественного Причастия. Если их лишить его, они не смогут побеждать разнообразные искушения. Здесь требуется разумение и молитва: многое зависит от самого приходящего на исповедь. Нам следует помогать ему воцерковиться, жить в покаянии и молитве, соблюдать заповеди Христовы. Также некоторые практикуют воздержание сверх сил.

— Здесь нельзя дать общего указания для всех: это — вопрос для духовного отца и самого исповедуемого. Иногда мы допускаем к Божественному Причастию из соображений икономии: для этого достаточно, если хотя бы есть прогресс в их духовной жизни.

* * *

Перед отъездом из монастыря во время полуденной трапезы я хотел попрощаться со старцем. Он попросил монахов принести нам чай в кабинет рядом с храмом и среди всего прочего сказал следующее:

— Не существует четкой грани между катафатическим и апофатическим богословием. В катафатическом богословии есть элементы апофатизма. Говоря, что Бог милостив, что есть катафатическое слово, мы при этом не знаем во всей глубине, что есть милость Божия, но можем это жить апофатически. Видевший Бога созерцает Его как Свет, т. е. катафатически, в Котором, по евангелисту Иоанну, "нет ни единой тьмы". Однако путь, возводящий к этому созерцанию, — апофатический (отвержение помыслов и действия рассудка, совлечение мысленных понятий). Также апофатизмом называется и непознаваемость сущности Бога, которая несообщима человеку. Значит [в плане сущности для человека], Бог есть мрак.

— За пределами света не существует ничего; нет там "мрака", о котором говорят некоторые. И когда отцы учат, что после созерцания света следует мрак, нужно проанализировать, что конкретно имеется в виду. Хотят ли они таким образом показать нетварную сущность (света)? Или же "мрак" — просто словесный прием для описания нечто грандиозного, что превосходит возможности человека? Человек не в состоянии словами описать великий свет и потому характеризует его как мрак. Следовательно, термин "мрак" используется из-за невозможности описать сияние нетварного света. Также термин "мрак" обозначает непостижимость Божественной сущности для человека.

— Считаю самым большим грехом моей жизни увлечение йогой и медитацией: тогда я "заигрывал" с восточными религиями, на деле же отрекался от Христа.

— В служении Божественной литургии заключается величайшая миссионерская проповедь. Отцы, в какую бы страну или город ни приходили, прежде всего воздвигали алтарь. Ибо во время Божественной литургии сердце смягчается и ищет Бога; в нем зарождается желание вести православную церковную жизнь, в центре которой — Божественная Евхаристия. Я сказал братьям, чтобы в монастыре с особым прилежанием хранили Божественную литургию.

— Прошения во время Божественной литургии должны читаться без чувственности, ибо священник выражает чаяния всех молящихся, а не личные переживания. Никто не должен служить как индивидуалист.

— Некоторые англикане, едва став православными, осуждают, как прозелиты, своих иерархов и свое исповедание веры. Нужно быть весьма осторожным и не поощрять в них это стремление, не обвинять англиканство вместе с ними. Ибо их любовь к англиканству с годами может вернуться, и тогда наши суждения, понапрасну растраченные, будут истолкованы как попытки прозелитизма.

— Западные христиане потеряли веру и впали в плотскую жизнь, однако их культура, пусть человеческая и рациональная, все же удерживает их на определенном уровне. Они опускались постепенно. Тем не менее присущая им воспитанность останавливает их в определенный момент от окончательного падения "до дна". С другой стороны, православные при потере веры опускаются глубоко на дно, не обладая человеческой культурой, которая могла бы их удержать.

— Западные христиане утеряли Православие, являющее путь к спасению. Так, некоторые из них основывают свою веру на логике, в отрыве от сердца (рационализм), другие же — на чувствах (сенсуализм). Только когда по действию Духа Святого разум соединится с сердцем, становится человек образом и подобием Божиим.

— Я верю, что спасение мира придет через Православную Церковь. Она, как и Христос, всегда распята, и мы распяты, но никого не "распинаем".

— Чем больше авторитет у кого-либо в народе, тем внимательнее ему надо быть к всякому написанному и сказанному им слову. Ибо все, что он говорит, скоро распространяется в силу его авторитета, и потому опасно, если он скажет нечто неправославное.

— У людей на Западе эротическая любовь стала наукой и искусством из-за чувственности и сладострастия, из-за отсутствия в людях Божественной энергии и вдохновения. Потому нужно быть осторожным, когда на греческий язык переводятся книги, проникнутые "западным духом", чуждым православному Востоку и его духовным ценностям.

— Часто можно видеть, как новоначальный, недавно познавший Христа, сразу по воцерковлении рвется стать священником. Однако для утверждения в церковной жизни требуется много времени: лишь после этого можно принимать решение, хочет ли он и достоин ли стать священником.

— Неблазная молитва, бывает, приходит с плачем. Желающий стать настоящим монахом должен научиться молитве. Он видит себя преступником. Тогда к нему приходит помысел самоосуждения, который каждый раз может принимать иную форму. Нужно держаться этого помысла. Тогда ум прилепляется к сердцу. От плача самоосуждения боль достигает сердца. Эта духовная боль необходима, ощущается она в верхней части телесного органа сердца. Однако, если боль затрагивает нижнюю часть сердца, тогда легко могут возникнуть плотские движения — таковой боли следует избегать.

— От духовной боли в верхней части сердца по всему телу распространяется покой и безмятежность. В таком состоянии человек способен различать помыслы: какие из них исходят от Бога, а какие — от диавола; он может читать помыслы и других людей. Так, молясь за других, монах способен мгновенно определить их духовное состояние.

— Монах, приобретя навык к плачу, уходит в пустыню, ибо монастырская обстановка не подходит для этого. Если слезы приходят сами в долгом плаче, такому монаху надлежит безмолвствовать в пустыне. Если монах проплачет два-три часа, будучи свободным от помыслов, то ум его сможет находиться неотрывно в Боге много дней. Тогда он уже не нуждается в общеустановленной молитве и правиле.

— Любовь — это когда человек становится всем для всех; когда он поступает искренно с людьми, которых встречает и с которыми живет; когда у него не возникает желания навязывать свою волю, но принять волю другого человека, как свою.

— Яркое освещение (солнце или лампа), [броский] цвет стен, внешний шум — все это мешает умной молитве. Для делания ее необходимы полумрак и тишина. Стены келий должны быть окрашены в темные цвета, и иконы не должны быть слишком яркими.

— Христианин не может многократно в течение дня молиться и чувствовать при этом благодать. Она не всегда дается Богом. Ум, утомившись в какой-то момент от делания умной молитвы, более не сможет молиться с тем же напряжением в тот день. Продолжительность такого напряжения каждый раз различна. Иногда молитва длится один час, порой два часа, а иногда всего лишь четверть часа. Если она совершается с должным напряжением, то ее бывает достаточно на целый день.

— Хорошо человеку, достигшему умной молитвы, когда устанет от умного делания, произносить слова ее устами, — чтобы воспринимать ее слухом. В особенности так следует поступать наедине.

— Часто диавол во время молитвы рисует разные образы, говорящие о его присутствии, чтобы запугать молящегося. Поэтому нужно иметь в келий малый светильник, чтобы не бояться помыслов присутствия диавола.

— Во время напряженной умной молитвы приходят некие светоносные помыслы. Они — от врага, который хочет оторвать наше внимание от молитвы. Эти помыслы могут казаться благими и естественными для ума, и ум, сосредоточиваясь в процессе мышления, может испытывать некое вдохновение. Здесь таится опасность — принять такое вдохновение за благодать Божию, за Божественное просвещение. При созерцании нетварного света не бывает никаких помыслов. Хранение от помыслов называется мраком совлечения. Ибо ум, совлекшийся всего материального и просветленный Божественной благодатью, приобретает ясность. Созерцание же нетварного света превосходит [и] это состояние.

— Когда христианин неспешно произносит слова молитвы и ум вниманием утвердится в сердце, тогда он может перестать молиться вслух. И насколько хватает сил, христианин должен умом пребывать в сердце и оставаться так. Когда же молитва ослабнет, снова нужно начать произносить молитву устами. И это — один из способов пребывания в безмолвии.

— Часто диавол внушает нам воспоминания о прошлых содеянных грехах или же желаемых, чтобы ввергнуть нас в отчаяние. В этих случаях для исцеления послушника духовнику требуется дар рассуждения.

— Часто по ночам ощущается некая теснота в сердце. Тогда нужно напряженно молиться, каяться, плакать, чтобы на следующее утро встать просветленным.

— Часто подвизающийся в молитве чувствует боли в сердце. Это не есть патологическая сердечная болезнь: иногда боль возникает от прилагаемого усилия, а иногда от вражьего искушения. Во втором случае диавол внушает молящемуся помысел, что тот умрет, если продолжит молитву. Чтобы молитва совершенствовалась, нужно пройти и через этого рода искушение. Человек должен сказать: "Пусть я умру, [но не прекращу молитвы]!" — и продолжить молиться.

— Помимо зеленых ветвей, приносящих плоды, у деревьев бывают и сухие, которые не вредят дереву. Так бывает и с людьми. У них могут быть некоторые недостатки, которые не приносят большого вреда. Нужно видеть только их добродетели.

— Приходящий помысел или зазорное пристрастие[577] изгоняются плачем. Со слезами из души выходит всякое зло.

— Если наше пристрастие к какому-либо предмету или лицу по силе превосходит нашу любовь в Богу, мы совершаем духовное прелюбодеяние.

— Новоначальные склонны сочинять слова молитвы умом, используя свое воображение, тем самым развивая и культивируя его. Предпочтительнее первое время молиться устами, произнося молитву вслух, без выдумывания своих слов.

— Во всяком духовном деле необходимо поступать со страхом Божиим, который должен стать основой всех наших действий. И когда по завершении дела у нас рождается смирение, это есть знамение Божиего благоволения и [его успешного] исполнения.

— Старец должен держать своего послушника на грани отчаяния и не восхвалять его достоинств. Следует только воодушевлять его в трудные минуты, когда есть опасность впасть в неисцельное отчаяние. Тогда послушник преуспеет. В монашеской жизни пользу можно извлечь из всякой ситуации. В особенности монаху полезны обиды и унижения.

— Когда старец Иосиф Пещерник молился, к нему слетались дикие птицы и постукивали клювами по крыше. Некоторые, возможно, посчитают это искушением от диавола. Я же полагаю, что птиц привлекала молитва старца.

— Святой Серафим Саровский лишился Божественной благодати из-за того, что, когда было два претендента на игуменство в монастыре — святой Серафим и другой кандидат, Серафим отступил от погони за игуменством; несмотря на это, его выгнали из монастыря, и он погрузился в печаль, ставшую причиной удаления от него благодати Божией. Он пошел на большой подвиг и принес великое покаяние, стоя на камне в течение тысячи дней и ночей ради того, чтобы вернулась к нему Божественная благодать.

— Монах подобен торговцам. Торговцы за один день приобретают миллионы драхм, на следующий же день — ничего или же все теряют. Так происходит и с монахом. В один день он может многое приобрести слезами и молитвой, а в другой теряет все из-за пустословия.

— Обычно после двадцати минут беседа с людьми превращается в пустословие и осуждение.

— Когда старца спросили, является ли поцелуй грехом, он ответил: "Все, что без Бога, есть грех". Человек, далекий от Бога, находится во тьме. Все, что в Боге, есть свет, и нет в том никакой тьмы[578], а следовательно, нет и греха. Кто, целуя другого, остается при этом в Боге (как родители детей или супруги друг друга), тот не грешит. Все же, что удаляет человека от Бога, есть грех. И поскольку мы страстные, то должно нам избегать даже того, что считается бесстрастным.

— Настоящее монашество проявляется двояко. С одной стороны — через слезы покаяния и благодатного отчаяния от себя самого, с другой — через самоосуждение. Это две стороны одной монеты. Монах должен плакать и приходить в отчаяние от себя — от того, какой он есть. Так возникает в сердце боль. Сердце уязвляется, и рана порождает память о Боге. По ночам оно ощущает себя как бы пронзенным остриями, а днем оживленно вожделеет Бога. Это состояние естественно подлинным монахам. Так рождается непрестанная молитва. Бывает достаточным всего четверти часа сильной молитвы со слезами и самоосуждением, чтобы ум пребывал с Богом весь день.

Этот принцип отражают слова: "Держи ум свой во аде, и не отчаивайся". Сие делание — претрудное, но в нем — истинное монашество. Это содержание всех гимнов Церкви. В церковных службах мы выражаем наше ничтожество ("держи ум свой во аде") и просим милости Божией ("и не отчаивайся"). Всякий иной подход к Богу — вне "духа" Православной Церкви и ее аскетической традиции. Обобщение всей нашей жизни выражено в молитве: "Тебе единому согрешихом, но Тебе единому и покланяемся".

— Все, что говорится между старцем и его послушником, носит характер таинства и недоступно диаволу. Однако, если об этом узнает третье лицо, хотя бы и случайно, диавол тотчас, уразумев, начинает возводить брань. Следовательно, хотящий стать монахом не должен открываться никому, кроме своего духовника, иначе он навлечет на себя брань с диаволом.

— Духовно зрелому монаху должно научиться бороться со своими помыслами. Ему предлежит подвиг и брань против помыслов, которые внушают ему нечистые идеи о старце.

— Не бывает такого, чтобы монастырь процветал бы духовно при безнравственном старце-духовнике.

— Даже совершенные претерпевают вред, когда слышат похвалу. Монах, если предастся в мыслях похвалам, воспеваемым ему от других, погубит свое монашество.

— Православный монастырь выполняет апостольскую миссию наравне с приходом. Однако для основания и содержания монастыря потребуется преодолеть больше трудностей, чем для создания прихода или даже митрополии.

— Монастырские братства, число монахов которых превышает двенадцать (по образу группы апостолов), — не всегда бывают эффективными [в плане духовной жизни]. В малых же монашеских общинах хорошо, если есть минимум четыре монаха, включая старца.

— Недавно перевалило за пятьдесят лет, как я стал монахом. Некто сказал мне: "Ну и терпение же у Вас: провести столько лет в рясе и в подвижничестве!" Я же ответил ему: "Не терпение, а привилегия!"

— В Патерике повествуется о некоем монахе. Когда некая женщина стала искушать его, он начал творить молитву и внезапно оказался вне дома, на улице. Как это произошло? Я думаю, напряженно молясь, он благодатью был возведен в исступление, "не зная, находится ли он в теле или вне тела"[579]. В таком состоянии он вышел из дома, передвигаясь телом, без осознания происходящего. Придя в себя, он понял, что прошел некое расстояние. Потому для преодоления проблем во всех трудных жизненных ситуациях мы должны напряженно молиться.

— Обычно враг не дает войти монахам в келию святого, освященную его молитвой. Но, и войдя в нее, они тотчас же подвергаются диавольскому нападению. Диавол как будто мстит ему.

— Я советую монахам вне своих келий быть радостными, подобно тому как ведут себя на людях англичане. Но, войдя в келию и закрыв за собой дверь, нужно тотчас начинать рыдать в плаче.

— Если желание безмолвия и ухода в пустыню изменчиво — то приходит, то уходит, — значит, оно еще не зрелое; если же неизменно пребывает неудержимым, тогда оно — от Бога.

— Если кто ищет безмолвия и монашеской жизни, но умрет прежде, чем его желание осуществится, он будет считаться у Бога монахом-подвижником.

— Если монах общежительного монастыря духовно созрел для безмолвной жизни, нужно позволить ему уйти из обители, ибо если останется, то погибнет от похвал других.

— Чтобы хранить нашу духовную свободу, нельзя принимать деньги от некоторых богатых мирян, которые желают пожертвовать на монастырь, но при этом хотят вмешаться в жизнь обители. Мы им говорим: "Если хотите, положите деньги анонимно в ящик для церковных сборов".

— В сороковые годы, когда я был духовником в афонском монастыре преподобного Григория, некий монах впал в прелесть и поведал о пришедшей ему идее — убить другого монаха, потому что тот пребывал в высоком духовном состоянии, и так, убив его, он поможет ему спастись. Тогда я ему посоветовал: "Расскажите о Вашем намерении игумену Виссариону и получите его благословение на это, ибо в монастыре все делается только по благословению". Я поступил так, чтобы не нарушить тайну исповеди. Игумен, однако, не придал значения его словам и отослал его. Тогда ведомый диаволом монах пришел вечером к келий того брата, на которого у него был злой помысел, и постучался в дверь. Ответа не последовало. Но, поскольку мысль об убийстве уже утвердилась в нем, он постучал в соседнюю дверь и убил другого монаха. Мы не должны быть пленниками никакого помысла и предпринимать что-либо без послушания.

— Не подобает нам быть узниками мечтаний и стремлений — мы должны быть свободными. Если Бог ожидает чего-либо от нас, то дает нам и энергию, и благодать, и силу на совершение этого.

— Когда какой-нибудь отшельник посещает монастырь, не следует воздавать ему особое почтение, дабы не причинить ему вреда. Оказываемыми почестями можно погубить человека, породив в нем гордость.

— Исповедь есть тяжкое и великое служение для клирика: кто-то все же должен браться за этот труд, даже если он и ошибается. Он молится, чтобы Бог дал ему решение во всякой проблеме. Первое же слово, которое приходит к нему в сердце после напряженной молитвы, он сразу должен высказать. Во всяком случае, нет непогрешимых. Не ошибаются только те, кто не трудится. Получается, что бездействующие действуют правильно во всем?

— Ужасно, что люди все больше увлекаются психологией. Психология помогает западным людям, но страшно, когда ее изучают православные и подменяют ею традицию трезвения в нашей Церкви. Мы должны удержать православных от увлечения психологией, ибо психологическая методология не вмещается в рамки православной традиции и отличается при этом и от западного образа мышления.

— Плотской грех начинается сначала психологически-чувственно, а затем овладевает телом, и уже тогда старается найти благовременный случай для окончательного падения.

— Некоторые дети очень быстро созревают телесно, но их душевный состав зреет не так скоро.

— Некоторые хотят связать брачную жизнь со сладостью молитвы, как живут ее подвижники. Но, поскольку это неосуществимо, они скорбят и приходят в отчаяние. Умная молитва требует чистоты души и тела. Мы должны наставлять их с рассуждением и посоветовать им лучше оставить молитву, чем прекратить супружеское общение и разрушить семью. Если семья распадется — мужчина найдет другую жену, и женщина, возможно, найдет другого мужа, — тогда и молитва пропадет: теряется и семья, и молитва. Требуется особая координация между духовной и брачной жизнью под руководством опытного духовного отца.

— Если хочешь кого-нибудь погубить, скажи ему, что у него прекрасный голос или похвали его за какую-нибудь его добродетель.

— Люди не сразу приносят искреннюю исповедь. Пройдет много времени, прежде чем они откроют грех, который мучает их, и часто бывает, что исповедают его как забытый ранее грех. Здесь требуется большая осторожность. Надо проявлять к ним любовь и ждать от них искренней исповеди. Часто многие люди говорят себе: "Не буду рассказывать всего, чтобы духовник не лишил меня святого причастия", — в таковых надо пробудить вдохновенное мужество на чистую исповедь, и уже потом, по исповеди, обращаться с ними с рассуждением.

— Нередко можно видеть общее явление: как только люди познают Христа и почувствуют радость духовной жизни, сразу же хотят оставить свою работу и полностью посвятить себя Богу. Но, поскольку они имеют семьи, их желание скоро преходит. Нужно их поддержать и помочь им утвердиться в духовном делании, чтобы со временем найти пути сообразовать Божию волю и свою работу. Тогда они или исполнят свое изначальное желание, или же изменят образ жизни. С подобной проблемой столкнулся апостол Павел, когда христиане Солуни, познав Христа, пожелали оставить свои занятия.

— Некоторые духовные отцы полагают правило женщинам — рожать детей, несмотря на запрещение врачей и на риск смертельного исхода при родах. Оправдывают это тем, что через рождение детей они станут мученицами. Не подобает нам попирать свободу людей, но нужно для них найти пути к исцелению и к свободному послушанию воли Божией. Кроме того, побуждать к мученичеству можно лишь самого себя, но не других.

— Есть духовные отцы, кто, желая перестраховаться, следует букве закона. Это дает им некую уверенность. Однако в более надежном положении оказываются те духовники, кто по любви к брату берет на себя риск и поступает "по икономии" (т. е. проявляют снисхождение к человеческим слабостям), живя "духом" закона. Так, поступая по молитве, они чувствуют, что ради любви к брату они нарушили букву закона. Обличение совести удерживает их в смирении, которое приносит благодать. Напротив, оправдывающим самих себя соблюдением закона трудно обрести спасение.

— Чрезмерно суровые духовные отцы не могут ни удержать у себя людей, ни помочь им.

— Обычно я не налагаю никакого правила для покаяния, никому не полагаю покаяния количественно. Но рекомендую каяться до тех пор, пока человек не устанет и пока тело не привыкнет участвовать в молитве наравне с умом. Все это достигается любовью, свободно и без принуждения.

— Когда исповедник относится к кающемуся с любовью и сочувствием, не осуждая его, то, исповедуя, он получит благодать и вразумление от Бога, как правильно поступить, чтобы помочь кающемуся уврачевать язву греха. Однако, если он осуждает кающегося, пусть даже в помыслах, Бог не вразумит его, а кающийся, почувствовав такое отношение со стороны духовника, уйдет, не получив облегчения.

— Когда на исповедь приходят люди, ходившие ранее к другому духовнику, не подобает нам подрывать его авторитет. Следует дать им совет — получить благословение от предыдущего духовника обратиться к нам. Тогда и кающийся получит благословение, и наш труд будет успешным. Иначе мы не достигнем благополучного исхода дела, а человек уйдет и от нас.

— Сегодня трудно воспитывать детей. Родителям должно обратить внимание на самих себя и самим развиваться духовно, чтобы обрести спасение. Начиная с этого, их спасение впоследствии перейдет на детей.

— С православными книгами происходит следующее: можно написать пятьсот страниц согласно с церковным учением и допустить всего лишь одну ошибку. Читатели заметят именно эту ошибку и будут считать все сочинение еретическим. Потому нужно быть весьма осторожным. И если автор, допустивший ошибку, молод, то ошибку посчитают всего лишь нелепостью. Если же автор человек пожилой и обладает опытом, то ошибка его непростительна.

* * *

В конце беседы я несколько раз просил его молиться обо мне. Он ответил мне со священным осознанием важности его слов: "Наша молитва — с Вами… Вы у нас записаны (в помянник, который мы читаем) на проскомидии".

С благословением старца и уверенностью в его молитвах я уехал в Грецию.

Старец был выдающимся богословом и духовным наставником, достигшим высот духовной жизни. В его словах всегда содержался глубокий духовный смысл. Беседуя с ним, я часто вспоминал начало книги пророка Исайи: "Видение Исайи, которое он увидел…"[580], начало книги пророка Иеремии: "Слово Господне, которое было Иеремии"[581], и книгу пророка Малахии: "Пророческое слово Господа Израилю через Малахию"[582]. Слово старца было "видением Бога", "глаголом Господним", "верховным словом Господа". Потому не все его понимали. Некий епископ так выразился о старце в разговоре со мной: "Все монахи этого монастыря святые люди, но проблема монастыря — это его старец". Когда я передал эти слова одному монаху, тот ответил мне: "Он так говорит, потому что отец Софроний незаурядный человек, и это превосходит его понимание, а поскольку все мы люди, тот епископ судит о нас человеческой мерой, доступной его сознанию, — и добавил: — Сам я упиваюсь писаниями старца".

Уезжая, я взял с собой и "Утреннюю молитву", которую старец написал в уединении Святой Горы на Карулии. Этой молитве он посвящал почти целый час.

Я уехал из монастыря с истинным вдохновением, которым я был обязан не себе, а старцу. Это вдохновение отразилось и в трех письмах, которые я послал старцу Софронию, отцу Кириллу и отцу Зосиме-Захарии. Я привожу их здесь, чтобы показать то духовное состояние, в котором я находился в те дни. Эти письма написаны тем языком и в тех выражениях, какие я тогда употреблял.

"Эдесса, 18 июля 1978 г.

Достопочтенный отец Софроний, благословите.

Вашими молитвами несколько дней назад я благополучно возвратился в Эдессу.

Благодарю Вас за гостеприимство и искреннюю любовь, которые Вы и братия Вашего монастыря оказали мне.

Я верю, что основание и существование монастыря честного Иоанна Крестителя является благоволением Божиим. Ваша обитель — исповедание Православия и проповедь подвижнического духа нашей Церкви; свидетельство Истины, которая пребывает в Церкви. Я верю, что каждая святая обитель, вдохновляемая и направляемая духом традиции, и каждый монах, умерший для мира и воспринявший жизнь предшествующих веков (жизнь святого Предания), — суть наибольшее свидетельство, противостоящее духу обмирщения, охватившему Церковь. Осмелюсь сказать, что существование даже и одного такого монастыря уже вселяет живую надежду, что Церковь жива, как живо и Православие. Возможно, это несколько дерзновенное утверждение, но и настолько же истинно. Обитель несет миру евангельскую истину в ее подлинном измерении. Полагаю также, что современный мир нуждается не столько в знатоках сочинений отцов Церкви, сколько в людях со святоотеческим мышлением.

В Вашей обители я встретил, как и в прошлый раз, апостольскую простоту, евангельское смирение, святоотеческую жизнь. Братья принимают всех приходящих с чистой любовью и неподдельным интересом. Это свидетельствует о многом — что любовь воплотилась.

Я помню ваши наставления и стремлюсь следовать им. Я желаю своего спасения. Желаю предвкушения вечной жизни, "будущего блаженства". Умоляю Вас, отче, молитесь за меня, дабы удостоиться мне милости Божией. Безмерное милосердие Его да просветит душу мою и приведет ее к Божественной любви.

Благословите, чтобы умер во мне ветхий человек и жил во мне Христос.

От Владыки Вам благословение и поклон.

С глубочайшим почтением,

архимандрит Иерофей Влахос".

* * *

"Эдесса, 18 июля 1978 г.

Возлюбленный брат во Христе отец Кирилл, благословите.

Всего несколько дней назад я возвратился в Эдессу и чувствую необходимость выразить настоящим письмом свою теплую благодарность за разносторонне проявленную ко мне любовь и неподдельный искренний интерес, который, я верю, является выражением живого общения в этом "сокровенном" Теле Христовом. Ибо только тот, кто живет в Теле Христовом, понимает в Святом Духе других людей как членов Тела и "закалается на всяк день" любви ради и пользы.

И в этот раз, как и в предыдущий, в Вашей обители я почувствовал в себе благую перемену, которую невозможно выразить в одном письме. Молюсь только, чтобы она пребыла в моей душе, и сия перемена преложилась бы во благо, дабы некогда и я удостоился того, чтобы вообразился во мне Христос Духом Святым. Присутствие старца, носителя Предания, "непрестанные уста" живительной молитвы монастыря, любовь братьев вашей святой обители — все это способствует выживанию Православия.

Я пишу кратко, чтобы не показаться излишне восторженным и чтобы моя искренность не была принята за лесть.

Прошу прощения за неудобства, которые я вам причинил, и тепло благодарю за гостеприимство и неподдельную любовь и прошу молиться обо мне пред Господом.

Я написал старцу, но и Вы передавайте ему от меня мое глубокое почтение, а также мою любовь всей братии и просьбу молиться обо мне.

С глубочайшей любовью во Христе

архимандрит Иерофей Влахос".

* * *

"Эдесса, 18 июля 1978 г.

Возлюбленный брат во Христе отец Зосима, благослови.

Я называю тебя братом и ощущаю глубокую близость с тобой. Не отдавая себе отчет в этом, я тебя ощущаю как брата сей святой обители!

Хотя я написал уже старцу и отцу Кириллу, все же почел своим долгом написать письмо также и тебе, ибо обеспокоил и стеснил тебя больше других. Благодарю тебя за проявленное ко мне участие. Я многажды познал, что ты делаешь сие от большой любви, которая, преуспевая, все теснее соединяется с самопожертвованием. Я убеждался, как ты, часто жертвуя сладчайшими часами уединения и молитвы в келий, посвящал их долгой беседе со мной о Христе. И все это ради единого брата.

Прошу у тебя прощения и благодарю за твою любовь. Сердце мое, брате, слишком холодно и бесплодно, чтобы найти подходящие слова и выразить мою благодарность. Верю, однако, что ты оценишь даже само простое желание выразить благодарность.

Пребывание в вашем монастыре в очередной раз было мне в величайшее благо. Ты говорил мне, что наши беседы не были такими же благотворными, как в прошлый раз, ибо тогда мы были более откровенны. Однако произошло как раз обратное. Я получил много полезного, хотя и не желал этого показывать. То, что я сейчас пишу, не просто вежливые слова и следование хорошим манерам, ибо, к счастью, в этом смысле я — грек.

Молись обо мне. Попроси и других братьев молиться пред Господом о моем преуспеянии. Я хочу стать не просто хорошим человеком, без своенравия и т. д., но человеком Господа. Я хочу перестать жить как индивид, как личность. Хочу умертвить свою волю ради воли Богочеловека Иисуса. Теперь я уже ясно понимаю, что полезнее всего для меня безмолвие во всем глубоком его значении. Однако разные заботы, в том числе и церковные, скорее препятствуют мне в этом, чем помогают. Конечно, не в них причина, а во мне самом… Я считаю вас счастливыми, ибо вы обрели старца и избрали лучшую участь. Но я не жалуюсь, ибо и для меня Господь через "ясное указание" открыл старца. Атмосфера монастыря и пустыни умиляет и приносит мне пользу.

Мирские заботы и церковное служение не помогают мне в плаче, а безмолвие пустыни и дух святой обители, как я верю, есть подходящее место для того, чтобы я почувствовал свою пустоту и возрыдал о ней. Кажется, нужны мне реки Вавилонские, чтобы при реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе[583]. Взаправду на реках приходит воспоминание о небесном Сионе. Я убедился в этом в вашем монастыре, особенно когда погрузился в поток Божественной благодати во время Божественной литургии.

Молись обо мне, отец Зосима.

С глубоким братолюбием

архимандрит Иерофей Влахос".

* * *

В том году я встретил в монастыре некую женщину филолога, которая только что закончила обучение в аспирантуре и собиралась возвращаться в Грецию. Она рассказала мне о том, как она встретила старца и какую пользу получила от его учения, его личности и его советов, изменивших ее взгляды на Церковь.

Я передаю немногое из рассказанного ею, чтобы показать, как старец по-отечески окормлял паломников святой обители. К каждому он имел особый подход и относился к человеку как к личности. Те, кто был к нему предрасположен, получили от общения с ним великую пользу. Всегда, во всех случаях сей мудрый о Господе муж и великий старец отдавал всего себя без остатка, с самопожертвованием.

Свидетелями подобных случаев были многие люди со всех концов земли: клирики, монахи, ученые и простые люди, студенты и школьники, семейные люди и дети, единоверцы и иноверцы, сведущие в духовных вопросах, опытные в духовной жизни и начинающие или даже атеисты, святогорцы и миряне.

Все уезжали от старца, получив пользу. Они принимали его слово и следовали ему во спасение как в семейной, так и в монашеской жизни. Многие возродились духовно и многие иноверцы обратились в Православие и обрели истинное знание о Боге, ибо старец был настоящим богословом и духовником.

Я приведу самые яркие, выразительные и очень показательные воспоминания. Сотни и тысячи людей могли бы поделиться подобными воспоминаниями о встрече с приснопамятным великим старцем.

"Мы прибыли в Великий четверг в храм Всех святых, когда старец Софроний читал первое Страстное Евангелие. Войдя в храм, я увидела почтенного, убеленного сединами батюшку, чей библейский образ сразу приковал к себе мое внимание. Я застыла на месте и не могла сделать ни шагу. Старец читал Евангелие медленно, отчетливо и со смыслом. Никто даже не шевелился. Эта картина глубоко врезалась в мою память.

На утренней трапезе старец через одну сестру подозвал меня к себе. "Ну что, есть у нас такие греки?" — сказал он, с сияющим, подобно солнцу, лицом и улыбаясь. Я не смогла вымолвить ни слова и только смотрела на него, а он внимательно смотрел на меня.

Мы пошли со старцем в его кабинет, где он сначала помолился с воздетыми к небу руками, затем сел и, улыбаясь, смотрел на меня. Мне не понадобилось ничего ему открывать. Он знал все!!! Старец начал напутствовать меня.

Я стала часто посещать старца в Эссексе. Во время одного из таких визитов я рассказала старцу, что иногда чувствую сильную тяжесть в груди, как будто на нее давит вся земля. Старец объяснил мне, что это происходит оттого, что Англия — не православная страна и в городе, где я живу, никто вокруг меня не молится. В Греции же, наоборот, звонят колокола, совершаются литургии, люди молятся, и такая обстановка, такое окружение очень помогают молитве. Молитва же раздражает диавола, вызывает его вражеские нападения и искушения.

Часто старец говорил мне: "Вы — часть нашей семьи". И, так как места не хватало, я жила на чердаке, над келиями сестер. Много раз, когда он встречал меня на улице, на дорожке, которая вела к его дому, он спрашивал: "Где Вы живете? В Небограде[584]? Знаете, а рядом тут Святая Гора". И показывал посохом на свой домик.

Как-то раз мы встретились с ним рядом с братским корпусом, и он взял меня с собой на прогулку. Я говорила ему, насколько я неразумна, что живу мирской жизнью, в то время как братия обители живут как ангелы. В ответ старец указал на отцов, находившихся неподалеку и пошутил: "Это они ‘неразумныеʻ. Однако Вы всех их любите. Вы тоже хотите стать ‘неразумнойʻ?" И громко засмеялся.

В другой раз, когда я была несколько удручена, он, проведя "духовный рентген", познал мое состояние. Затем посмотрел вверх на высоковольтный кабель электропередачи и сказал мне: "Видите эту птичку? Она сидит на проводе. А знаете, какое в нем напряжение? Однако ей это ничуть не вредит. Так и монах. У него в душе идет великая борьба, а внешне он выглядит очень спокойным".

Никогда мне не нужно было говорить ему что-либо, ибо он знал все и сам отвечал на мучившие меня внутри вопросы, глядя на меня своими искрящимися проницательными глазами.

Как-то на праздник Рождества Богородицы я пребывала в очень приподнятом настроении. На утренней трапезе старец повернулся ко мне и пропел: "Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенней". И особо выделил слово "радость". Затем улыбнулся и сел за трапезу.

Всякий раз, когда приближалось время моего отъезда из монастыря, у меня обильно наворачивались слезы. Старец, глядя на меня, говорил так: "Пусть будут слезы, от чего бы они ни были. Молитесь, чтобы они обратились в покаяние и молитву".

Когда однажды я сказала ему, что не могу запомнить многое из того, что читала ("Лествицу", Патерик, Старца Силуана), он сказал мне: "Необязательно запоминать и понимать это умом. Ваше сердце чувствует читаемое. Это становится Вашей духовной пищей без Вашего понимания".

В марте я начала писать свою кандидатскую диссертацию и в августе закончила. В моем сознании были слова старца, поддерживавшего меня в работе: "Напишите ее, и они будут в восторге от нас. У Вас получится". Я сдала диссертацию, даже ни разу ее не прочитав, хотя и написала ее сразу на английском языке, который не так хорошо знала. Затем я уехала в монастырь, надеясь, что останусь в нем столько времени, сколько захочу. Но, к сожалению, из-за назначенной встречи я должна была вернуться.

16 сентября после полуденной трапезы я должна была уехать. Старец позвал меня к себе. Я все время плакала, и он сказал: "Так Вы нас всех заставите плакать". Он закончил трапезу раньше обычного и, взяв меня за руку, повел в свой кабинет. Там нас ждал один из братии с букетом роз. Старец взял цветы и начал обрывать шипы. Затем протянул букет мне и сказал: "Я убрал перед Вами все преграды".

Слово старца было словом Божиим. Казалось, что это говорит Сам Господь. Я никогда в этом не сомневалась".

Воспоминания сии являются ярким свидетельством того, как старец наставлял людей. Тысячи людей духовно возродились благодаря этому преображенному человеку, который всегда "по-богословски" разговаривал с людьми.

1979 год

Летом 1978 года я много беседовал со старцем Софронием и многое почерпнул из сказанного им. Одновременно я глубоко проникся "духом" монастыря, посещая благочестивые, по традиции безмолвия, службы по четкам с чтением молитвы "Господи Иисусе Христе, помилуй мя" и Божественную литургию, которая совершалась в той же атмосфере предания исихазма.

Это воодушевление не оставляло меня и по возвращении в Эдессу. Я попытался следовать правилу монастыря в повседневной жизни и в своем пастырском служении, живя в доме митрополии, благословенном из-за присутствия моего старца — митрополита Эдессы, Пеллы и Алмопии, владыки Каллиника.

Приснопамятный Каллиник радовался моему общению со старцем Софронием. Всякий раз, когда я возвращался, он просил меня рассказать, что именно говорил старец, чтобы и самому получить пользу. Неким образом мы оба были учениками старца Софрония. Естественно, и старец Софроний ценил монашеское сознание митрополита Каллиника и его благородную любовь, сочетавшуюся со свободой.

Однажды во время молитвы меня посетило странное чувство. Я испугался: не может ли это быть неким состоянием прелести? Я сразу послал старцу письмо, в котором детально описал испытанное состояние, и попросил его личного наставления.

По прошествии нескольких дней, совершенно неожиданно, я получил от старца письмо, уникальное в моем архиве.

Позднее я узнал, что старец был глубоко взволнован, получив мое письмо: он отложил его туда, где обычно молился, чтобы поминать и молиться обо мне.

Ниже я привожу текст письма, предварив его двумя замечаниями.

Первое — старец в этом письме описал свой собственный опыт, который он жил в Париже, и то, как он попал на Святую Гору. В нем зажглась умная молитва, с которой невозможно ему было более жить в миру. Тогда он удалился на Святую Гору. Там святой Силуан засвидетельствовал о подлинности пережитого опыта. Именно в сей автобиографической перспективе следует читать это письмо старца.

Второе — старец Софроний пишет и руководит через призму своего личного духовного опыта, подобно тому как это делали все святые отцы, полностью уважая свободу своего собеседника. Он открывает путь к духовной жизни, ничего при этом не навязывая. Это является выражением той благородной любви, которая отличает всякого обладателя духовного познания и опыта — священного богопознания.

По этим причинам я и решил опубликовать это письмо старца Софрония, испросив, конечно, его молитв и предстательства.

Вот это письмо:

"Monastery of St John the Baptist,

Tolleshunt Knights,

by Maldon, Essex

30 сентября 1978 г.

Возлюбленный во Христе брате и сослужителю, отче Иерофее!

Сегодня получил Ваше письмо от 24 сентября и сразу пишу ответ, моля Господа даровать нам обоим Его милость. Отвечаю не как старец, но как брат и сослужитель перед престолом всевышнего Бога и Спасителя нашего.

Мое глубокое уважение к отцу Паисию побуждает меня предложить Вам последовать его советам. Но, так как Вы просите меня помочь преодолеть те же трудности, что стояли передо мной более полувека назад, позволю себе изложить Вам свои мысли. Я говорю с Вами, исходя из моего собственного опыта. Я вовсе не претендую на то, что мои слова от Бога, а, значит, Вы не обязаны им следовать.

Все, что происходит с Вами во время молитвы и после нее, примите со страхом как благословение Божие. Все, кому дается такая молитва, переживают то же, что и Вы. Сама молитва учит Вас, как поступать. Я же беру на себя роль лишь брата и свидетеля брата… Так, у Вас не возникает желания проповедовать, нет расположения к мирскому общению. У Вас родилось желание уйти в монастырь и т. д. Все это естественно рождается в душе через молитву, и душа познает это естественным образом, без какого-либо руководства извне. Но Вы поступаете правильно, когда просите совета у другого человека и желаете получить свидетельство того, что переживаемое Вами есть милость Божия, а не игра воображения. Изначально так было всегда. Дева Богородица отправилась к Елисавете, апостол Павел — в Иерусалим, и наши святые отцы советуют нам вопрошать тех, к кому питаем доверие.

Я скажу Вам: сочетать такую молитву с деятельностью в миру не-возможно. Вы, вероятно, слышали о епископе Феофане Затворнике, авторе множества аскетических сочинений, который в прошлом веке оставил епископскую кафедру и по благословению Священного Синода Русской Церкви ушел в монастырь. Как я пишу в своей книге о Старце и в статье "Об основах православного аскетизма", ум, который творит молитву в сердце, не может и не должен отвлекаться на что-либо другое. Нет ничего более важного и более нужного, чем молитва. Научные труды нужно оставить, ибо они не дают истинного познания Бога, но лишь познание того, что о Нем говорят. Внутренняя молитва не уживается с мирской деятельностью, какой бы полезной она ни была. Поэтому и не возникает желания проповедовать. Сердце и ум отвращаются даже от пастырского служения такого рода. Что мне Вам еще сказать? Уход из мира становится "единственной необходимостью".

Итак, то, что с Вами происходит, не есть воображение блуждающего в потемках ума… Нет… Это звание Божие: призвание к труднейшей и полной страданий жизни через глубокое покаяние, необходимое для нашего спасения. Да не смущает слово мое сердце Ваше, — не есть ли это греховный "духовный эгоизм"? Нет, не есть. Скорее, надо задуматься вот о чем: если я сам нахожусь во тьме неведения относительно путей спасения, то как я смогу помочь спасению ближнего? Господь сказал: "Врач, исцели самого себя…" Если я сам раб страстей, как я могу избавить от страстей других? и т. д. и т. п.

Если Господь соблаговолит, тогда много позже, по прошествии многих лет, когда Вы познаете, как милостив Господь, тогда и Вы окажетесь полезны братьям. Но об этом не следует думать в начале пути. Сейчас Вам предстоит только одно — покаяние. Покаяние, которому нет конца в этой жизни, ибо конец его означал бы полное уподобление Христу.

Итак, если Вы принимаете мои слова, то поговорим о практическом достижении Вашей цели. Я надеюсь, что Вы сможете упросить Владыку и Вашего Благодетеля дать Вам свое архиерейское благословение на такой труд покаяния в бедности и смирении. Не стройте сейчас келий и не берите на себя заботы об основании монашеского братства, чтобы не растратить драгоценное время Божиего посещения.

Просите (у Владыки), и дастся вам[585]. Насколько возможно, не медлите — так советует святой Иоанн Лествичник. Взыщите с уверенностью, что, оставаясь в миру, Вы не сможете сохранить внутреннюю молитву, которая Вам сейчас дана.

Прости меня. Молись обо мне.

Молю Господа, чтобы Он удостоил Вас Своей милости.

С братской любовью,

А. Софроний.

P. S. Не будет ли для Вас самым лучшим местом Святая Гора, как когда-то для меня? Да поможет Вам Господь и Пресвятая Богородица.

И, опять же, мой совет лишь теоретический, и, значит, Вы не обязаны ему следовать. Мир тебе от Господа нашего Иисуса Христа.

А. С".

Я поступил так, как мне посоветовал старец, но приснопамятный Каллиник не хотел отпускать меня от себя. Он сказал мне: "Прошу тебя, не делай этого. Я оставляю тебе полную свободу делать все, что ты хочешь, но живи здесь, со мной". Таким образом, я не получил благословения, о котором говорил старец. Я сообщил об этом старцу, и тот согласился, ведь его слова не "связывали" меня.

Начало и конец письма

Письмо архимандрита Софрония (Сахарова)

от 30 сентября 1978 г.

Я построил маленький домик недалеко от Эдессы при небольшом храме-часовне пророка Илии и разделял свою повседневную жизнь между этим тихим прибежищем и митрополией, проводя дни как можно уединенно.

Однако молитвы старца "зажгли огонь" внутренней молитвы. Я писал ему об этом. Зима 1978/79 годов была для меня действительно даром Божиим по предстательству старца Софрония и по молитвам моего старца митрополита Каллиника.

Летом 1979-го я приехал в монастырь в Эссекс, и мое общение со старцем углубилось еще больше. Читатель убедится, что поучения старца были посвящены большей частью молитве и внутреннему состоянию души.

Старец принял меня с большой радостью. В это лето он писал книгу, которая была издана позднее под названием: "Видеть Бога как Он есть". Некто говорил мне: "Прежде чем начать печатать на пишущей машинке, старец закрывает глаза, воздевает руки к Богу и молится, и только потом печатает". В первую нашу встречу я попросил у него предоставить мне возможность задать ему несколько вопросов, касающихся молитвы и духовной жизни. Он ответил мне: "Оставайтесь здесь в монастыре, и при первой же возможности я позову Вас".

В том году мой визит совпал со святой Пятидесятницей. Мы отслужили с великолепием вечерню Пятидесятницы в субботу, и, конечно, тропари левого хора пел своим приятным и проникновенным голосом приснопамятный игумен монастыря Ксиропотам отец Ефрем, в правом хоре — автор сих строк. Присутствие старца создавало особую атмосферу, передающуюся всем нам. Было приятно осознавать, что ты находишься рядом с отцом, который достиг высоты Пятидесятницы и удостоился созерцания нетварного света.

На следующий день, во время Божественной литургии на святую Пятидесятницу, отец Софроний показал мне храм, в котором по его распоряжению были сделаны окна в крыше, и он сказал: "Отсюда виден горний свет". Он хотел, чтобы в храм проникал горний свет, который не оставляет тени. Святые так выстраивают свою повседневную жизнь и архитектуру храма, как подсказывает им их опыт. Во время службы коленопреклонения он читал первую молитву — необычайно медленно, исполненным сокрушения и молитвы голосом. Остальные молитвы читали мы, другие иереи.

Во все время моего пребывания в монастыре я служил каждое воскресенье в храме Всех святых вместе со старцем, игуменом и иеромонахами монастыря, много раз произносил проповеди во время Божественной литургии и неоднократно вел беседы с паломниками после дневного молебна.

Однажды в воскресенье старец повелел мне произнести проповедь на Божественной литургии. Евангельское чтение повествовало о чуде исцеления раба сотника. Начав проповедь со слов сотника Христу: "Скажи только слово, и исцелится слуга мой" и ответа Иисуса: "Иди, и, как ты веровал, да будет тебе"[586], — я стал говорить о том, что слово Божие, в отличие от пустых речей людей, обладает деятельной силой. Иначе говоря, по слову святого Григория Нисского, "все совершающееся Словом совершается". Я развил эту тему на основе учения Священного Писания, святых отцов и в особенности святого Максима Исповедника, который говорит, что "получивший приказание и исполнивший его втайне имеет Святую Троицу".

Старец пришел в восторг от этого богословского изложения о созидательной силе Божиего слова, ибо сам знал по опыту, что слово Господне есть действие Его. Поэтому, когда я закончил проповедь и вошел в алтарь, он сказал мне: "Вы говорили, как богослов. Воистину слово Божие имеет созидательную силу и возрождает человека". Такое одобрение от старца — великого духовного учителя и теолога, обладавшего богословским и церковным опытом, — убедило меня в моем призвании к проповедническому служению.

Однажды, когда старец выходил из своего домика, я оказался неподалеку. Он сразу обрадовался и широко развел руки — раскрыл свои объятия — и сказал: "Я только что закончил одну главу моей книги. И теперь я твой, делай со мной, что хочешь".

Удивительные слова, но вместе с тем трогательный и величественный образ крестного распятия: "Я твой, делай со мной, что хочешь".

Таков был старец.

У нас состоялся серьезный разговор. Вот о чем мне говорил старец:

— Многие святые отцы говорят, что христианин должен исследовать самого себя, производя ежедневный самоанализ, чтобы различать хорошее и дурное. Но мне помогло не это, а нечто другое. Я спрашивал самого себя: "Чего хочет Господь от меня сегодня?" И брал Христовы заповеди и старался их исполнить, по слову апостола Павла: "… забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе"[587]. Так, кроме исповеди тяжких прегрешений, которые требуют полного и всецелого покаяния, не следует заниматься детальным самоанализом, скрупулезно исследовать свои помыслы, чтобы узнать, откуда они, думать о том, присутствует ли в душе благодать и в какой мере.

— Нужно не "анализировать" себя, а иметь глубокое покаяние. Конечно, для подвизающегося в миру клирика глубокое покаяние невозможно; вероятно, оно и не принесет ему пользы, так как он не сможет заниматься спасением других, а значит, не принесет пользы людям.

— Глубокое покаяние приходит со смирением и по действию Божественной благодати. Когда теряется смирение — теряется все. Вся духовная жизнь заключена в Христовых заповедях блаженства, которые начинаются со смирения. Даже богословские знания могут породить эгоистическое самоудовлетворение, и тогда разрушается все.

— Как нам достичь смирения и покаяния? У нас есть Христовы заповеди, и мы стараемся их исполнять. Однако мы понимаем, что не можем достичь высоты Его заповедей. Тогда мы осознаем себя грешниками, обуреваемыми страстями, начинаем каяться, к нам приходит плач. С болью мы просим милости Божией. Так, жизнь христианина очень проста.

— Когда Господь дарует некие благодатные состояния, не нужно их анализировать. Более того: ни в коем случае нельзя записывать их, так же как и признание греховности должно быть скрыто от публичного взора. У человека, которому чужды самолюбование и аналитическая самообращенность, посетившая его Божественная благодать спустя много лет останется в форме познания, и так вкушается [истинное] богословие.

— Не впадает в прелесть человек, когда думает, что он в прелести. Всякий грех есть прелесть, ибо состояние искушения прельщает ум, уводя его от Бога. Так, каждый раз, когда мы согрешаем, мы становимся "прельщенными". Тогда мы неустанно умоляем Бога о милости, и так избавляемся от прелести.

— Необходимо найти меру всех вещей и поступать всякий раз в соответствии со своими физическими возможностями и духовным состоянием.

— Не следует внимательно анализировать себя во время молитвы, как она действует. Иногда ее действие останавливается по разным причинам, главным образом от непристойных действий. Тогда требуется искренняя молитва с умилением и покаянием.

— Нужно жить с постоянным осознанием своей греховности. Это чувство развивает глубокое покаяние, и таким образом молитва становится более действенной. Не следует смотреть за самим собой и анализировать свое внутреннее состояние во время молитвы.

— Когда мы молимся напряженно, наше тело преображается. Монах обладает всеми физиологическими особенностями человека, тем не менее через молитву со скорбью и раскаянием он живет преображение своего тела. Тогда приходят ему многие блага — рассуждение, мир и т. д. Такое преображение тела понимается в свете созерцания Бога.

— Господь дал Старцу Силуану откровение "держи ум свой во аде, и не отчаивайся" в ту эпоху, когда Эйнштейн дал миру атомную бомбу (а именно, теорию, которая привела к созданию атомной бомбы). Это означает, что утешительное слово "не отчаивайся" имеет особый отклик в наши дни, ибо все люди отчаялись.

— Нет лучшей возможности для стяжания смирения, чем презрение к нам других. В этом случае даже не нужно доискиваться, почему нас презирают. Презрение людей помогает нам смиряться.

— Когда от какого-либо помысла рождается гордость, тогда нужно говорить себе: "Смерть напала на меня. Пришли убийцы мои". Так совершается покаяние.

— Когда молишься, ни на что не обращай внимания, даже на теплоту, что рождается в твоем сердце. Нужно пребывать только в глубоком покаянии, чувствовать, что ты далек от Бога, и быть подобным поезду, который все время мчится к своему назначению с большой скоростью.

— Подвигу нужно найти меру.

— Слезы необходимы для молитвы и вообще для духовной жизни. Не нужно много слез — достаточно и одной, пролитой с внутренней сердечной скорбью. Эта скорбь имеет большое значение. Благочестие невозможно без слез. Слезы есть признак, что ум соединился с сердцем в Святом Духе. Поэтому отцы придают большое значение слезам во время молитвы.

— Когда чувствуешь, что сердце творит молитву, а ум находится где-то далеко, значит, ум еще не соединился с сердцем. Соединение ума и сердца происходит только в Святом Духе и является лишь первым шагом к созерцанию. Затем в моменты, когда ум молящегося чист, неожиданно для него приходит видение нетварного света, подобно тому как незаметно приходит сон.

— Когда молишься и стараешься сосредоточить внимание, иногда чувствуешь боль в голове, иногда в шее. Боли в шее надо избегать, так как она расстраивает сон и рождает разные сновидения и т. д. Если видишь кошмарные сны и чувствуешь беспокойство, нужно встать с кровати и молиться. С плачем душа очищается от подобных видений. Есть одна сильная молитва: "Исцели душу мою, яко согреших Тебе".

— Тому, кто стяжал умную молитву, надо избегать проповедничества, чтобы не "продать" молитву внутри него, ибо захочет говорить о своем опыте. Я говорю вообще, и меня поймут те, кто знает об этом.

— Молитва зависит от окружения человека — оно может помогать или мешать молитве. Также влияет и кровное наследие — семейная традиция. Великое значение имеет тот факт, если в ребенке течет кровь молящихся родителей и если мать молилась, когда ребенок был еще в утробе.

— Немногие люди в наше время, в силу обстоятельств, могут творить умную молитву во время работы. В древности люди молились и во дворцах.

— Святые отцы говорят, что не следует хвалить человека, способного на молитву даже в пути. Это Божия благодать, дар свыше, и Богу мы обязаны за нее. Теплота и радость во время молитвы лишь передышка на трудной стези молитвенного делания. Они будут утешением в грядущих скорбных днях.

— Некоторые богословы придают большое значение историческим знаниям. Интересуясь ими, они при этом не находят времени для молитвы. Однако познание Бога приходит через молитву. Благодаря научным знаниям мы узнаем, что говорили отцы о Боге, но через молитву мы познаем Самого Бога, слышим Его голос.

— Трудное дело — уход на Афон. Можно легко пасть жертвой тщеславия, особенно если у человека ранее было высокое положение в обществе — монахи начнут почитать его. Покаяние есть глубоко личное делание — это благодатное время. Нужно предаться покаянию наедине, в благодати, живя в блаженном смирении.

— Если сердце не отвечает на молитву движением и теплотой, тогда требуется особенное внимание. Понуждать сердце в таком состоянии не следует. Нужно произносить молитву устами, ибо иначе сердце ослабеет от понуждения и возникнут телесные расстройства.

— Сердце иногда не отвечает на молитву из-за различных прегрешений, пусть даже просто в мыслях. Тогда, если не знает человек за собой какого-либо конкретного прегрешения, нет нужды искать причину, но следует, смирившись, молиться: "Исцели душу мою, яко согреших Тебе".

— Если и тогда сердце не отвечает на молитву, то нужно просто хранить дух покаяния, который приходит через смирение, и сердце ответит позже.

— Когда я познал Истину, [познал] Христа как истинного Бога, я глубоко сокрушался о годах моего увлечения буддизмом: то было сильным заблуждением.

— Теперь я понимаю яснее, чем когда-либо: все, что вне Христа, есть прельщение и бессмыслица.

— Существует огромное различие между Востоком и Западом. Западный человек, обращаясь в Православие, должен провести в Православной Церкви многие годы под руководством опытного духовного наставника, чтобы обрести чистые православные сознание и нравственность. До тех пор он не может и не должен учить людей с православными корнями, родившихся и выросших православными.

— По этой же причине не может быть "единства Церквей". Вступив в переговоры, можно достигнуть добрых отношений, что принесет пользу "в политическом плане", но не повредит Православию. Но "единство Церквей" — дело трудное до невозможности. Те, кто говорит о "единстве Церквей", не знают ни образа мыслей инославных, ни высоты Православия.

— Некоторые из инославных ненавидят православных. Например, если западный человек становится буддистом или марксистом, родные не гонят его из семьи, но, если он становится православным, тогда его изгоняют. Если бы не такая установка сознания, тогда бы многие на Западе стали бы православными.

— Проповедуя, нужно следовать тому, что дает сердце, а не рассудок. Простое слово, исходящее из сердца, имеет силу и спасает других.

— Проповедание должно быть результатом извещения сердца. Тогда и простое слово воздействует на сердца слушателей. Если в сердце пустота и нет там слов, значит, мы потеряли благодать.

— Философы поверяют все разумом — интеллектом, — поэтому каждый из них имеет свое мнение, отличное от других. Так же поступают богословы, которые богословствуют рассудочно. Монахи же живут покаянием, и между ними есть согласие в основных вопросах. Поэтому они понимают многие из духовных состояний людей.

— Для выражения духовной жизни требуется опыт и интеллектуальные знания. Отцы Церкви имели и то, и другое — и опыт, и знание.

— Церковь с самого начала своего существования жила благодатью, которую принес в мир Христос. Потребовалось три столетия, чтобы выстроилась терминология. Постепенно Церковь приспосабливала ее согласно с проблемами времени. Но жизнью вечной Церковь жила с первого дня своего существования, с Пятидесятницы.

— Старец Силуан — великий святой. Его речь была спокойной, говорил он тихо и мирно, без жестов.

— В беседах со Старцем Силуаном говорил только он. Лишь когда я не понимал что-либо, дерзал спросить его, но так было лишь несколько раз. Полностью же я понял его лишь позднее, по его кончине, когда я ушел в пустыню. Так обычно бывает со всеми, кто общается со святым.

— Будучи в монастыре Святого Пантелеймона на Святой Горе, еще при жизни Старца Силуана, я целовал даже землю, по которой он ступал. Такое глубокое благоговение жило во мне к этому человеку.

— Когда мы желаем кому-нибудь помочь, то Господь даст нам слово, нужное этому человеку.

— Будем же всегда молиться Господу, чтобы Он каждый раз давал нам нужное слово.

— Так святой Силуан однажды помог одному молодому монаху. Его привез в монастырь в раннем юношеском возрасте его родной отец. Достигнув 19–20 лет, юноша усомнился в существовании Бога и захотел оставить свое монашеское призвание и возвратиться в мир. Отец тогда попросил святого Силуана поговорить с сыном. Силуан сначала уединился в своей келий для молитвы, чтобы Господь просветил его, что ему сказать молодому монаху. После молитвы, получив от Бога слово, он пошел к нему и сказал следующее: "Ко мне тоже иногда приходят сомнения". Монах, почитавший святого Силуана, ободрился и спросил: "И что Вы тогда делаете, Старец?" Святой Силуан ответил: "Я гоню их". И монах, уважавший Старца, прогнал сомнения, сделался хорошим монахом и почил как монах.

— Для другого человека, возможно, нужны были бы другие слова. Ведь ответь Старец так же, как тому монаху, другой может подумать: "Ну если даже Старцу Силуану, святому человеку, приходят такие помыслы, значит, Бога нет".

— Поэтому духовные отцы должны молиться Господу, чтобы Тот дал слово особое для каждого человека. Это означает иметь личный подход в помощи людям.

— Слова Старца Силуана адресованы людям всех категорий, даже и инославным. Для всех у нас есть что сказать из слов Старца Силуана.

— Когда клирик глубоко кается, он не может много трудиться в миру как пастырь. Ибо пастырское служение требует постоянной деятельности. А кому свойственно глубокое покаяние, тот не может предаваться ей всецело.

— Служи своему епископу. Чтобы получить благодать и чтобы эта служба была угодна Господу, ты должен сказать: "Господи Иисусе Христе, [молитвами] епископа моего, помилуй меня, грешного".

— Если ребенок шалит и творит разные "глупости", нужно не бегать от него, а молиться, чтобы Господь вразумил его. Такая простота очень помогает.

— Утрата Божественной благодати вызывает сильную боль, подобную боли умирающего тела и смертельному страху. В такие моменты нужно великое терпение.

* * *

Однажды я встретил старца на улице. Он выходил из центрального здания монастыря, закончив исповедь и направляясь к себе в домик. Я подошел к нему, взял благословение и сказал ему, что, читая его сочинения, чувствую, что он говорит о свете так, как будто видел его. Он наклонился, чтобы погладить цветок в саду, и, не глядя на меня, ответил своим обычным и смиренным тоном: "Я не видел Христа в образе (во плоти), как Старец Силуан. Иногда во время длительной молитвы, без помыслов, человек чувствует близость Бога, что он соприкасается с вечностью". Так говорил старец, скрывая самого себя и возвышая безмерно другого.

Затем он стал рассказывать мне о святом Силуане и, в частности, сказал: "Старец Силуан был великий святой. В России лучшему студенту дарят книгу о Старце Силуане. Одна католическая семинария купила двести книг "Его жизнь — моя"".

Однажды я нашел возможность расспросить его об одном из публичных дебатов, посвященных природе нетварного света (эти дебаты получили тогда в Греции широкое распространение). Он тоже следил за происходящим там и сказал мне: "Они говорят о Божественном свете, которого сами не видели". Когда я попросил его разъяснить это, он ответил: "Увидев свет, они не говорили бы о нем таким образом. Тот, кто видит Божественный свет, преображается и говорит по-другому".

У меня был с собой фотоаппарат, и я попросил его сфотографироваться со мной. Он с удовольствием согласился. Я попросил одного монаха сфотографировать нас, и храню эту фотографию на память о нашем общении. На фотографии мы стоим на фоне зеленых монастырских деревьев. Эта первая фотография, на которой мы со старцем вдвоем.

Я помню, что этим летом, глядя на старца, я чувствовал какую-то глубочайшую скорбь. Однажды во время полуденной трапезы она была особенно сильной.

Как-то он усадил меня за стол рядом с собой, так как отсутствовал игумен монастыря. Мы ели рыбу. Он повернулся ко мне и сказал: "Я недоумеваю: я — собака, а ем рыбу! Разве собаки едят рыбу?" Он обладал глубоким смирением, и это смирение не оставляло его всю жизнь, несмотря на то что обладал большим духовным опытом. Кажется, это смирение передавалось и тем, кто находился рядом с ним.

В другой раз с нами на трапезе присутствовал и Давид Бальфур, о котором написано выше. Я беседовал с ним. Вдруг, взглянув на старца, я увидел следующее. Он остановил свой жизнерадостный взгляд на лице Бальфура, и из его глаз потекли слезы, хотя на его лице не отражалось никаких чувств. В другой раз во время трапезы старец неожиданно как-то внутренне напрягся и заплакал. И после этого он не мог говорить. Я не знаю, почему.

В монастыре Бальфур, беседуя со мной, сказал:

"Отец Софроний в монастыре Святого Пантелеймона предавался плачу со стенаниями. Он подвергался нападениям бесов, видел нетварный свет. Я не мог смотреть на старца, так как лицо его сияло. Отец Софроний хотел уйти в пустыню лишь только по одной причине — для плача и слез, потому он не мог оставаться в монастыре".

Старец Софроний имел обыкновение после трапезы обсуждать с паломниками иконы монастыря. Я помню, как, обсуждая фреску Тайной вечери и евангельское изречение "ныне прославился Сын Человеческий", он сказал: "Эти слова Христос сказал лишь после того, как Иуда удалился. Так и мы чувствуем, как наше слово прекращается в присутствии человека, который не может ее понять". Я уже писал о том, что особенностью ликов на иконах, которые писал сам старец, было то, что ум изображенных святых всегда находился в сердце, и они творили умную молитву. В своих иконах старец выражал исихастскую традицию Церкви, которой жил и он сам.

Однажды после трапезы я был рядом со старцем, и одна женщина попросила его молитв. И он со смирением указал на меня и сказал: "Просите молитв у него, ибо они богоприятны". Конечно, старец сказал так по свойственному ему глубокому смирению.

Я слышал, что говорили многие из монахов и мирян о благодатном присутствии старца Софрония. Один монах сказал мне: "У старца нет странностей, привычных для русских или греков. Он говорит с тобой, и твой ум оказывается прикованным к небу". Действительно, я замечал это много раз. Другой монах мне говорил: "Старец Софроний позволяет человеку развиваться в духовной жизни естественным образом. Бывало, что он мог зажечь меня одним словом как искрой, но предпочитал, чтобы все совершалось естественно". Еще один монах доверительно поведал мне: "И сейчас старец видит нетварный свет, но не желает ничего об этом говорить, чтобы не потерять Божий дар". И это понимал всякий, кто был рядом с ним, кому передавалось его вдохновение от той атмосферы, которая его окружала, и от его живого богословия.

Конечно, я все это пишу не для того, чтобы кто-нибудь подумал, будто старец порождал в других священный трепет. Напротив, внушая почтение, он был жизнерадостным. Иногда, при тяжелой атмосфере [между людьми], он мог шуткой облегчить ее и ослабить напряжение. Старец никогда не хотел, чтобы с ним разговаривали как со святым. Он мне говорил, что в таких случаях он чувствовал "ужас". Чтобы посетитель чувствовал себя спокойно, он говорил с ним о разных вещах, хвалил его. Например, однажды, увидев меня, он сказал отцу Захарии: "Очень важная персона".

Как-то во время беседы я рассказал ему о моих проблемах с митрополитом (не Каллиником, а другим), и старец забеспокоился. Он сказал, что боится за меня, как бы я не стал противиться образу мыслей этого митрополита и спорить с ним и не потерял бы таким образом благодать. Ибо очень опасно, если кто-нибудь противится епископу, имеющему архиерейскую благодать.

Прежде чем я уехал из монастыря, в личной беседе со мной он сказал следующее:

— Догма, воплощаясь в жизни, отражается на аскетическом и богословском сознании человека.

— Божественный свет единообразен, а свет диавола разнороден.

— Те, кто прошел через буддизм, должны всецело раскаяться, иначе этот восточный опыт останется осадком в их душе.

— Многие говорят о любви. Проповедь о любви Бога опасна, ибо те, кто, не имея личного опыта ее, говорят о ней, как о любви человеческой. Святые отцы говорили о ней по-другому, ибо имели личный опыт ее. Но так как они не располагали другими образами для выражения этого опыта, то прибегали к образам естественной любви. Однако эти образы надо понимать в совершенно другом смысле и значении.

— Русская Церковь сейчас переживает агонию Христа в Гефсимании и крест Его на Голгофе. Она старается спасти то, что возможно. Поэтому те, кто критикует позицию "официальной" Церкви во время нынешних гонений, не обладают православным сознанием — ему не свойственно навязывать что-либо насильственными средствами. Церковь не отрекается от креста.

— Во времена древних гонений группу христиан вели на казнь. Один из них по дороге разорвал указ императора об их аресте. Церковь не прославила его как мученика, хотя он и принял мученическую кончину, так как его поступок имел политический характер. Поэтому наши поступки совсем не должны иметь политической подоплеки. В Евангелии нет политики, ибо политика ищет власти, а Евангелие проповедует любовь, жертву, очищение, крест.

— Я не желаю, чтобы произошло, по крайней мере сейчас, "воссоединение Церквей", так как латиняне (католики) не изменятся, но православные при этом понесут вред.

— Так как твой владыка понимает тебя в том, что касается молитвы, тебе нет причины уезжать на Святую Гору. Ты должен слушать его и делать то, что он говорит, чтобы иметь необходимые условия для молитвы и для ощущения ее благодати. Если ты чем-нибудь огорчишь владыку, то потеряешь и предпосылки для молитвы.

— Два апостола, евангелист Иоанн и апостол Павел, говорят по-разному, но оба они великие. То же и со святым Силуаном и старцем Иосифом Пещерником (Отшельником). Оба они были великими монахами, хотя и жили разной жизнью, один жил в общежительном монастыре, а другой в пустыне. Старец Иосиф был редким человеком.

— Когда Господь Святым Духом внушает кому-нибудь некую святую мысль, она есть достояние всей Церкви и ее членов. Например, Божественная литургия святого Иоанна Златоуста принадлежит не только Иоанну, но всей Церкви, т. е. она наша, общая.

— Западная религиозная культура придает большое значение внешней телесной аскетике. Поэтому западные верующие очень устают. Особенно напрягают они мозг и нервы, что даже лицо их покрывается морщинами. Добрый православный монах живет сердцем, не освобождая себя, однако, от аскетического делания, и таким образом его чело остается чистым, оно не искажается нервными судорогами.

— Печаль о ком-нибудь, даже если она и оправдана, мучает сердце и приводит к тому, что теряется благодать Божия.

— Вера рождает страх, но страх не рождает веру, ибо из веры в Бога рождается страх Божий. Первое переживают православные, второе — западные христиане.

— Апостол Павел пишет: "И духи пророческие послушны пророкам"[588]. Это означает, что Божественная благодать, дарованная пророкам, не отнимает у них свободу. Совершенно обратное происходит с лукавым духом, который отнимает свободу у тех, кто им движим. Пророк не жалеет, когда прерывается молитва ради делания любви, ибо он не теряет Божественную благодать.

— В Послании к Галатам апостол Павел описывает свою личную жизнь и, главным образом, покаянную молитву, которую он творил в Аравийской пустыне. Это автобиография апостола Павла[589].

— Молитва за других должна совершаться правильно, без участия воображения. Не следует представлять в своем уме других, надо молиться о них. Однако, когда сердце болит за кого-либо, значит, этот человек нуждается в нашей молитве, нужно молиться о нем. Если у нас есть список имен, мы можем прочитать его один раз и затем молиться о них так: "Господи Иисусе Христе, помилуй рабов Твоих". Так не возникает воображения.

— Все, что достигнуто насилием, без любви и свободы, не войдет в вечность Божию.

— Неверно думать, что святой Серафим Саровский приветствовал каждого встречного словами: "Христос воскресе, радость моя". Это он сказал однажды одному человеку, который нуждался в этих словах. Святой Серафим имел такое внутреннее покаяние, что никто не мог находиться рядом с ним. Он был объят пламенем [покаяния].

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел сейчас сочинения, которые я пишу. Ибо, с одной стороны, я пишу искренно, так как не хочу говорить о духовной жизни отвлеченно, философски. С другой стороны, пишу я открыто и свободно о духовных проблемах, чтобы это читали другие, и боюсь из-за этого потерять Божию благодать, и не хочу, чтобы потом приходили бы к нам "посмотреть на святого".

— Западные христиане не могут понять многочасовые молитвы православных монахов, ибо они молятся иначе. Они устают даже от получасовой молитвы, потому что молятся интеллектом, рассудочно. Православные же молятся умом.

— Иногда молящийся человек становится проницательным и прозорливым, часто сам того не понимая, и это — естественное состояние. Иногда он даже слышит голос Божий в сердце. Значит, если иногда мы слышим внутри нас голос Божий или нам что-то открывается, нужно смиряться и думать о том, как удержать такое состояние. Так жил и Адам до падения.

— Иногда кажется, что мы "самодвижны" или, скорее, движимые чем-то извне (движимые Божией благодатью).

— Иногда молящийся человек гневается и чувствует, будто у него колеблется сердце — тогда нужно поменять позицию и место.

— Произнося молитву "Господи Иисусе Христе, помилуй мя", полезно останавливаться на словах "Иисусе мой", если есть силы. Естественно чувствовать любовь ко Христу. Она является мерилом благодати. Потому мы произносим эти слова несколько раз. Затем настойчиво повторяем несколько раз слова "помилуй мя, грешного". Такое чувство покаяния необходимо. Во время молитвы важны две вещи. Первое — это стремление к Христу. Нельзя думать о другом, обращать внимание на образы, звуки, свет, но все наше внимание должно обратить к Христу. Второе — это непрестанный плач и глубокое покаяние.

— Мы не должны обращать внимание ни на что во время молитвы, даже на голоса. Когда во время молитвы слышится голос внутри, который не приносит умиления, не следует обращать на него внимания. Ум должен быть прикован к Христу.

— Когда мы много молимся, тогда мы понимаем разницу между знанием, приобретенным из книг, и знанием, приобретенным из личного опыта.

— Если мы не правы в каком-нибудь поступке на пять процентов, а в остальных девяноста пяти процентах — виноваты другие, то, исправив наши пять процентов, мы перестанем замечать и вину других, и у нас не остается [в сердце] против них.

— Нужно возлюбить презрение, с которым к нам относятся другие. Однако нельзя гордиться своим терпением. Следует смотреть на наших обидчиков как на своих благодетелей.

— От пленения помыслами мы освобождаемся покаянием, которое есть действие Божественной благодати и не приходит с понуждением. Другой способ — вообще не принимать дурных помыслов.

— Цель брака во Христе — чтобы люди достигли бескорыстной любви, чтобы они перестали жить по своей воле и от этого пришли к Богу.

— Те, кто начинает духовную жизнь с пренебрежением к закону Божиему, в конце концов терпят крушение в вере.

— Изначально сочетать умную молитву и миссионерскую деятельность невозможно. Это становится возможным позднее, через двадцать-тридцать лет.

— В раю Адам прервал диалог с Богом из-за совершенного греха. Христос воплотился, чтобы через покаяние Адам продолжил начатый в раю разговор с Богом. Он взывает: "Покайтесь". Бог же раздвинул горизонты общения. В раю Он сказал человеку: "Владейте землей". Теперь Он говорит ему: "… князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом"[590].

— Когда душа человека больна, это проявляется в следующем: он постоянно ищет какую-то вещь; ему кажется, что он забыл что-то сделать; он не может заснуть от переутомления, и весь его организм находится в расстройстве. Ему следует молиться так: "Господи Иисусе Христе, исцели душу мою, яко согреших Тебе". Эта молитва обладает большой силой, и в душу приходит глубокий мир.

— Сон теряется либо из-за посещения благодати, либо из-за переутомления: это и психологическое явление, и духовное состояние.

— Если нет времени для молитвы по четкам, тогда она заменяется плачем и слезами.

— Иногда при молитве чувствуется духовный паралич — это тоже может быть действием благодати.

— Когда во время молитвы болит голова, нужно продолжать молиться. Лучше молиться с болью, чем с комфортностью.

— Когда кто плачет и молится, тогда имя Христово входит в сердце его как якорь. Тогда, имея прочный якорь, он стабильно прогрессирует. Часто такая благодать, касаясь нас, сокрушает и сами кости. Благодать Божия входит в душу и тело.

— Когда при молитве слышится шум извне, естественно, молитва ослабевает. Но иногда от внешнего шума она становится еще сильнее.

— Когда уходит благодать, надо делать то, что мы делали до ее прихода, до ощущения ее действия, — жить в покаянии, со страхом Божиим, соблюдая заповеди Христовы.

— При телесной боли все наше внимание сосредоточивается в больной части тела, и неким образом активизируется наш ум. Так происходит и с покаянием. Когда кто кается, его разум пробуждается к Богу.

— Бывает, что, когда кто-либо желает помолиться и сосредоточить свой ум, сначала может возникнуть некое раздражение в глазах. Когда же Духом Святым ум находит сердце, во всем теле воцаряется покой.

— Когда мы в плену помыслов, тогда молитва не водворяется в сердце, даже если долго молиться.

— Естественно для творящего Иисусову молитву — не видеть и не слышать в молитве происходящего вокруг, не теряя при этом чувства реальности, ибо это определенный род духовного состояния.

— Монашеская жизнь не есть только ощущение благодати. Ее может чувствовать и тот, кто живет в миру, например, какая-нибудь бабушка. Монашеская жизнь есть традиция старца, усвояемая через послушание ему, когда духовная жизнь передается послушнику как сохраненное старцем предание.

— Монашество состоит в познании Бога. Спасение — в Богочеловеке Христе.

— Монашество есть не просто удаление от людей, а воздержание от помыслов. Обычно епископы не понимают монашескую жизнь, потому что не прошли через нее. Богословие является сущностью аскетического подвига.

— Монах нуждается в самодисциплине.

— Послушание старцу рождает умиление и слезы, даже если молиться всего лишь несколько минут.

— Дисциплина, которой требуют другие, не помогает ни в покаянии, ни в развитии души, ни в становлении личности. Одно дело — дисциплина, другое — самодисциплина, и совсем иное — послушание. Те монастыри на Западе, которые начинали с дисциплины, — распались.

— Нас все ненавидят. Однако нам необходимо "пренебрежение" к пренебрегающим нами: не следует настраиваться против них.

— В сохранении жизни нашего монастыря я уповаю не только на наши молитвы, но и на молитвы Старца Силуана.

— Монашеская жизнь есть духовное общение старца и послушника, даже если монах находится в некоем тяжелом духовном состоянии.

— Мы не должны терять молитву старца, пока он жив, и по его кончине мы избежим проблем.

— Люди, видя нас в плохом состоянии, хотят удалиться, а когда в хорошем — желают остаться при нас.

— Одному монаху, который переживал за свою судьбу, старец сказал: "Господь, который сотворил великое чудо и заботился о тебе до сих пор, будет заботиться о тебе и всю твою оставшуюся жизнь".

— Когда кто готовится поступить в монастырь, то, прежде чем стать монахом, ему обычно предстоит пройти через огонь, через который прошли все. Поэтому нужно понимать и любить тех, кто желает и готовится стать монахом.

— Когда кто-нибудь приходит в монастырь, чтобы стать монахом, ему не следует стараться проявить свои способности, иначе он будет находиться в постоянном напряжении. Если же старец поручает ему какую-нибудь работу, он должен исполнять ее с охотой и послушанием.

— Невозможно создать женский монастырь тому, кто строг и нетерпелив. Сей труд требует терпения, необходимого для преображения женской психологии в духовный дар. Многие женщины хотят иметь исключительно "своего" духовника и делают все, чтобы привлечь к себе его внимание. От духовного отца требуется большая мудрость и рассудительность.

— Женщины желают защищенности. Дадим же им это и в то же время поможем им возрастать духовно.

— Женщины часто желают психологического утешения. Тогда требуется особый подход.

— Разница между духовной и психологической любовью состоит вот в чем. Тот, у кого общение со своим духовным отцом и нужда в нем духовно здоровы, не тоскует по духовнику, когда тот отсутствует: его отсутствие заменяется молитвой. Если же тоскует, значит, есть проблема. В таких случаях мы, духовные отцы, не должны пренебрегать этим человеком, но надо не спешить с ним встречаться, и потом [во время встречи] побыть с ним немного, ведя разговор исключительно на духовные темы.

— Некоторые духовные отцы много прибегают к психологии. Видимо, это зависит от духовного состояния людей. Ибо если кто-то заговорит как святой Симеон Новый Богослов, то люди обожгутся его словами, не смогут это вытерпеть. Слово святого Симеона Нового Богослова было огнем.

— Духовное руководство христиан не следует систематизировать, опираясь на свой личный жизненный опыт. Духовный отец должен освобождать своих духовных чад от плена страстей Божественной благодатью и помогать им поднимать взор к Богу.

— Часто, чтобы ответить какому-нибудь человеку, я не молюсь Богу, а даю ему ответ, исходя из своих собственных рассуждений. Ведь, если я помолюсь и получу указание от Господа, а человек не послушает меня, тогда он ослушается Бога, т. е. вступит с Ним в конфликт. Поэтому иногда я говорю от себя, чтобы тогда люди проявляли непослушание по отношению ко мне лично, но не к Богу.

— Часто мучением для духовника бывает выбор: или погибнуть самому, взяв на себя риск, или погубить свое дело, следуя внешним законам и правилам.

— С малыми детьми нужно разговаривать как со взрослыми, но сообразовывать свое слово с их интеллектуальным уровнем, заботясь об их развитии. Т. е. нельзя относиться к ним как к малым детям.

— В Царство Небесное мы не пойдем ни с детьми, ни с семьей. Поэтому нужно заботиться о своем спасении. Если мы сделали для детей все возможное, но они не послушали нас, надо оставить их Божиему промыслу.

— В человеке есть телесная, психологическая и духовная составляющие. Человек двусоставен, у него есть душа и тело. Когда мы говорим о духовной составляющей, мы подразумеваем благодать Божию, которая является необходимым свойством возродившегося человека. У женщин психологическая составляющая находится ближе к духовной, поэтому они часто смешивают психологическое с духовным, т. е. принимают психологические состояния за духовные. Также плотское желание перенаправляется в рождение и воспитание детей. У мужчин психологическое ближе к телесному, поэтому они обычно агрессивны.

— Исповедуя женщин, мы должны видеть лишь их лицо, чтобы даже не знать, что на них надето и даже не воспринимать анатомии тела их. Так же мы должны относиться и к мужчинам. Мы должны быть свободными и относиться к людям как к образам Божиим, как к сыновьям и дочерям Божиим.

— Когда кто-либо говорит от сердца, его сердце обычно истощается, ибо и оно свидетельствует вместе со словом. Если мы не истощаем сами себя и не болеем, то мы не исцеляем ближних. Мы должны принять на себя смерть ближнего, чтобы дать ему жизнь. Тогда истощается наше сердце.

— Трудно служение духовного отца: ему надлежит говорить не только приятные вещи, но и указывать на ошибки и страсти и исцелять. В этом состоит православное воспитание. Обычно это удручает человека и подвигает его к негодованию.

— Многие не творят послушания, и потому я не несу ответственности за них.

— Чтобы быть юродивым, нужно соответствовать тому немного и в физическом плане: внешность должна соответствовать характеру.

— Я не имею дела с теми, кто мной пренебрегает, и меня не занимает, что они говорят.

— Психические болезни возникают по двум причинам — либо из гордости, либо из неутоленных плотских желаний, которые человек таит в душе.

* * *

Живя в монастыре, я часто общался со многими посетителями и паломниками. Некоторые из них часто посещали монастырь, почти ежедневно. Другие приезжали на выходные. Многие делились со мной своими личными воспоминаниями о старце и о его чудесном участии в их жизни.

Однажды я стал свидетелем следующего эпизода. Как-то днем старец вышел в беспокойстве из своего домика и направился к трейлеру, который в монастыре использовался как келия. Там остановился один из гостей. Старец вошел внутрь и увидел, что человек находится в состоянии отчаяния, готовый наложить на себя руки. Старец удержал его. Как я узнал потом, старец почувствовал состояние того человека во время молитвы в келии.

С такими впечатлениями я покинул монастырь, но мое сердце осталось там, или, скорее, я увез с собой личность и образ старца и, прежде всего, его богословие, возводящее к свободе и возрождающее человека.

1980 год

В этом году я посетил монастырь в сентябре. У меня возникло желание оказаться в монастыре на празднике Крестовоздвижения, тайну которого жил старец и каждый православный монах, да и любой истинный христианин. Я хотел быть там в знаменательные три дня с 22-го по 24 сентября, так как 22 сентября монахи и паломники праздновали день рождения старца, 23 сентября — праздник зачатия Иоанна Предтечи, покровителя монастыря, и 24 сентября чтили память Старца Силуана. Следует заметить, что тогда Старец Силуан еще не был прославлен, но в монастыре отмечали день его успения Божественной литургией без тропарей и особого последования.

Как только я прибыл в монастырь накануне праздника Честного Креста, мне сказали, что старец и отец Кирилл уедут на неделю в Бельгию по приглашению какого-то прихода, и я должен буду остаться в монастыре, чтобы отслужить Божественную литургию и праздничную службу Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня (14 сентября), а также отслужить службу в это воскресенье в храме Всех святых, в который приезжало много людей на церковные службы.

В том году я почувствовал особенную благодать 22 сентября, когда старец служил в свой день рождения. Старец считал, что, когда мы находимся в какой-нибудь стране, нам следует уважать местные традиции, которые мы должны оцерковить. И вот на праздничной трапезе в монастыре старец произнес слово о великом значении нашего рождения, ибо мы рождаемся для того, чтобы лично унаследовать рай и воссоединиться с Богом. Он также сказал о великом даре нашего возрождения, которое совершается с таинством святого крещения и таинством святого миропомазания. Естественно, все это должно вести человека к обожению действием Божественной благодати при участии самого человека.

Также, воспользовавшись моментом, он подчеркнул, что после его кончины нужно удержать дух, которым он вдохновил монастырь. А именно он хотел, чтобы, кроме основного монастырского устава, в монастыре не было детального правила, которое, помогая, создает при этом некое духовное самодовольство и уничтожает свободу, а без свободы не может развиться глубокое покаяние. Как я понял, старец желал связать жизнь монаха киновии с духовной свободой и исихастской жизнью пустынника. Он подчеркнул, что глубокий плач есть истинный "дух" православного монашества, который он познал на Святой Горе.

Вечером 23 сентября на всенощной и 24 сентября на Божественной литургии мы глубоко чувствовали и жили присутствие и благословение Старца Силуана Афонского. В этот день прибыло много паломников со всей Европы, главным образом, тех, кто получил пользу от поучений святого Силуана. Действительно, многие западные христиане стали и становятся православными, будучи вдохновлены словами святого Силуана. Это означает, что в Православии их привлекают не диалоги и съезды и не философские рассуждения, но слова живых свидетелей — созерцателей живого Бога.

В эти три дня нам выпал редкий случай порадоваться славе двух великих духовных мужей. Я радовался присутствию старца Софрония, послушника святого Силуана, и сам старец Софроний радовался, как малое дитя, благословению святого Силуана. Конечно, он считал, что монастырь честного Иоанна Предтечи обязан своим основанием слову, молитвам и предстательству святого Силуана.

23 сентября, накануне дня успения святого Силуана, совершалось пострижение сестры-гречанки в монахини. Старец всегда считал, что постриг — не праздничная служба и должен проводить в атмосфере покаяния и молитвы. Монашеская жизнь есть крест и духовное погребение, а яркая праздничная атмосфера уводит аскета от сущности монашеской жизни. Поэтому таинство пострига в схиму совершалось вечером, в присутствии одних монахов, когда все паломники удалились в свои келий и ничего не знали. Поведение старца, чтение молитв производили впечатление, что он не просто совершал службу, но передавал монахине саму жизнь. После службы старец не произнес никакой проповеди или поучения, он просто сказал, определив сущность монашеской жизни:

Вот, сестра Ф., ты стала монахиней. С начала устроения Церкви и до сего дня так же, как передается священство, передается и монашеская жизнь как жизнь апостольская. Этим даром облагодетельствован и я, хотя и недостоин его.

Монашеская жизнь есть жертва, истощание, но поэтому она есть и слава. Когда мы чувствуем, что отрекаемся от мира ради Христа, мы приобщаемся нетварному свету триединого Бога.

Итак, живи и наслаждайся этой вечной жизнью до самой смерти. Аминь.

И дал ей свое благословение.

Тогда старец благословил меня прочитать его сочинения, собранные в книгу "Видеть Бога как Он есть", в которой говорилось о плаче, о покаянии, о даре памяти смертной и т. д. Отец Захария перевел эту книгу с русского языка на греческий. Я был изумлен. Мне казалось, я читал сочинения святого Симеона Нового Богослова. Я был действительно "опьянен" словом старца.

Еще я помню, как, прочитав писания старца о нетварном свете, а затем Апостольские послания евангелиста Иоанна, почувствовал глубину каждого слова, как будто бы вышел некий свет знания. То же произошло со мной и после чтения Послания к Евреям. Старец говорил, что Послание к Евреям есть автобиография апостола Павла, в которой Христос представлен как Архиерей, которого апостол Павел познал на пути в Дамаск. В послании говорится о покаянии и плаче апостола в Аравийской пустыне, который был переживанием Христовой молитвы в Гефсимании, об учении Божием и глубине веры. После такого анализа, сделанного старцем, я прочитал послание как будто в первый раз, как если бы я обрел новое видение и перспективу.

Я очень радовался, наблюдая, как старец общался с людьми. Лишь завидев его, люди окружали старца, а он с удовольствием разговаривал с ними, радовался общению, часто шутил и смеялся от всего сердца.

Как память о том моем пребывании в монастыре я храню фотографию старца, которая публикуется на обложке настоящей книги. Мы сидели перед небольшим сараем: ныне на его месте построен храм святого Силуана. Это был один из тех чудесных осенних вечеров, когда солнце медленно клонится к закату, и в монастыре царит мирная умилительная атмосфера.

Я попросил старца о личной встрече, и он, как всегда, охотно согласился. Эта беседа состоялась во время прогулки и была посвящена нашей излюбленной теме — молитве.

— Во время молитвы сердце должно открыться. Открытость сердца выражается в слезах, в плаче. Тогда человек ощущает в сердце глубину, а его ум погружается в эту внутреннюю глубину и соединяется с сердцем.

— Действие умной молитвы в человеке может начаться, и когда он лежит в кровати. Тогда нужно оставаться в том же положении и молиться.

— Необязательно начинать молитву, когда уже есть плач. Молитва действует в любое время и в любом месте: "Дух дышит, где хочет"[591].

— Иногда после долгого плача и напряженной молитвы возникает боль в сердце и голове и появляется мысль, что "сейчас умрешь". Тогда требуется особое внимание. Не следует совсем прекращать молитву, но можно немного сократить, ибо, прекратив молитву, можно ее потерять совсем.

— Иногда мы совершаем дневное правило без внимания. Иногда же мы молимся с вниманием, даже когда заняты работой. Так происходит оттого, что духовная жизнь часто связана с психологическим состоянием молящегося. Если психологическое состояние в порядке, то, и работая, можно творить молитву. Или когда есть плач в сердце, тогда есть и молитва.

— Человек может хранить память о Боге, даже не произнося слов молитвы.

— Прежде чем совершить что-либо, нужно ждать, пока Господь даст на это силы. Например, если у нас есть желание уйти на Святую Гору, но нет сил на этот шаг, то, даже и исполнив его, мы не получим никакой пользы.

— Часто по разным причинам сердце закрывается для молитвы. У людей это происходит по многим причинам. У одного — от дерзости, у другого — от пустословия, у иного — от тщеславия. Необходимо самоукорение и плач.

— Кто живет с внутренним напряжением в молитве, часто бывает излишне чувствительным и раздражительным. Есть большая опасность, что такой человек может разгневаться из-за пустяка, причем очень сильно. В таких случаях необходима большая осторожность.

— Жизнь монаха проходит в плаче. Это его естественное состояние. Здесь нет ничего странного: плач есть преизбыток Божественной любви.

— У того, кого посещает благодать Христова, молитва начинает твориться сама, сердце говорит ее. Он чувствует ее и днем, и ночью. Это особая благодать. Тогда ему нужно оставить мир и уйти в монастырь. А если останется, то скоро потеряет эту благодать. Обычно человек откладывает уход в монастырь, полагая, что и в миру сможет сохранить самодвижущуюся молитву. Но очень скоро она оставит его.

— В миру легко совершаются многие грехи, ибо там многое побуждает и двигает к греху. Хвала от людей питает гордость, дает некое утешение. В монастыре нет похвал, как нет и утешений, поэтому действенную молитву монаху дает только послушание. У кого нет послушания — тот пропадает, угасает, не имеет молитвы, не имеет жизни.

— Когда наступает время ухода из монастыря в пустыню, монах получает от Бога великую энергию благодати и ничто не сможет его удержать. Он готов уйти даже через окна монастыря.

— Для опытных в духовной жизни Святая Гора может стать препятствием к прогрессу по двум причинам: или вырабатывается привычка-состояние жить формально и более не заботиться ни о чем; или же, желая прогресса в духовной жизни, они столкнутся с завистью других монахов. Тогда придут искушения.

— Тому, кто обладает духовным опытом, не следует просить совета у многих, чтобы не прийти в смущение, а нужно слушаться своего старца.

* * *

Как я уже говорил, старец был человеком молитвы, вся его жизнь была "пламенной молитвой", его наполняла жажда Бога, и поэтому он постоянно говорил об этой жажде. Всякий, кто видел его, понимал, что все его существо, его поступки, его общение с людьми, его беседы, его слова были отблеском молитвы, и поэтому он был неповторимым богословом. Как говорит преподобный Нил Отшельник, "тот есть богослов, кто истинно молится, и тот, кто истинно молится, есть богослов".

Это можно было видеть и по тому, как старец служил Божественную литургию. Он считал, что Божественная литургия подобна молитве Христа в Гефсимании. Как там Христос молился за весь мир: "Отче мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты"[592], и пот Его падал, как капли крови, падающие на землю[593], так и священнослужитель молится за весь мир. Для старца Божественная литургия не была просто формальным обрядом, она так же, как и простая личная молитва, была служением людям. Священнослужитель есть ходатай пред Господом за весь мир и переживает ту же агонию, что и Христос в Гефсимании.

Исходя из такого понимания священнического служения, он составил для священников молитву, которую они должны читать перед началом Божественной литургии:

"Боже мой и Господи Иисусе Христе,

се, аз, недостойный иерей,

дерзаю паки приступити к страшному престолу Твоему,

да службу мою совершу.

Молю Тя, Царю безначальне, Сый прежде всех век:

не отврати Лица Твоего от отрока Твоего,

и слуха Твоего от нечистых молитв да не заградиши.

Ходатайства моего об искупленных кровию Твоею да не презриши

и дерзновения моего да не вмениши мне в грех.

Боже мой, в помощь мою вонми;

Господи, помощи ми потщися".

Если кто-либо внимательно прочитает литургические молитвы, которые составил старец и которые опубликованы, он сможет понять, как старец относился к Божественной литургии. Старец имел глубочайшее чувство величия таинства и молился триединому Богу об очищении и просветлении ума, о достойном приобщении тела и крови Христовых, об исцелении нашей природы, разрушенной падением Адама, о приобщении к нетварному свету, о вступлении в светлое Царствие Божие. В этих литургических молитвах отражается богословский взгляд старца на Божественную литургию и то, как он совершал таинство.

"Дух" Божественной литургии питал атмосферу монастыря в течение всей недели и составлял его прочнейшее основание.

Я чувствовал это, когда приезжал в монастырь и находился со старцем, и особенно тогда, когда он служил. Я смотрел на него как на Моисея, взошедшего на Синайскую гору и беседующего лицом к лицу с Богом.

Перед отъездом из монастыря я расспросил старца о Божественной литургии, и он изложил мне основы своего учения о ней.

— Священнический сан дается не в награду за добродетели, а как дар для домостроительства Церкви. Человек становится священником, чтобы совершать Божественную литургию и освящать людей. Священство имеет также общественное значение, ибо священник должен заниматься устроением храма и страждущими христианами. Поэтому он должен обладать, помимо духовных, и соответствующими служению качествами.

— Божественная литургия совершилась однажды, раз и навсегда. Она вечна. Каждый раз, когда совершается Божественная литургия, мы восходим до ее высоты. Если мы переживем несколько мгновений Божественной литургии, мы поймем ее величие, как это произошло со святым Серафимом Саровским, который увидел, как ангелы входят в храм во время малого входа. Не умея жить Божественную литургию, мы многократно совершаем ее — до тех пор, пока мы не научимся жить ее.

— Божественная литургия учит нас жить сердцем. Совершая Божественную литургию, мы исполняем заповедь Христа: "Сие творите в Мое воспоминание"[594]. Поэтому мы и говорим: "Вспоминая спасительную сию заповедь". Таким образом, каждый раз, когда мы совершаем Божественную литургию, мы исполняем послушание слову Христа, проникаем в Божественное таинство, в Христову литургию.

— То, что Господь совершил однажды, остается навечно. Это совершается с Божественной литургией. Однажды ее совершил Христос всевышнему Богу на Тайной вечере, и она остается вовеки. Христианин вместе с жертвой, которую совершает, и с приобщением к "духу" Божественной литургии получает благодать Божию, очищается от страстей. Совершаемая Божественная литургия есть ходатайство и молитва за весь мир. Это так называемое царское богослужение-священнодействие. Так через нее человек достигает свершения веков. Он не ждет Господнего дня, но сам Господень день приходит к нему. Так человек становится безначальным по благодати.

Воистину Божественная литургия была центром монастырской жизни и сердца каждого монаха. Подвижническая жизнь и молитва вели к Божественной литургии, и Божественная литургия давала силы и вдохновение продолжать подвижническую жизнь, молитву и покаяние.

Литургия была глубокой основой жизни монастыря.

1981 год

В июле 1981 года я снова посетил монастырь Иоанна Предтечи в Эссексе. Посещение монастыря стало для меня духовной необходимостью. Мне приносили большую пользу богословие и духовная личность старца, а также исихастский "дух" обители, который проявлялся на святых службах и во всей повседневной жизни монастыря.

Как только я приехал в монастырь, ко мне подошел отец Захария и передал мне от старца его любовь и радость, оттого что и в этом году я приехал в монастырь. Старец был очень рад тому, что я любил монастырь. Отец Захария также сообщил мне, что старец велел ему показать мне окрестности графства Эссекс.

Я каждый день видел старца на трапезе. Однажды старец вошел в трапезную в шляпе с большими полями: в тот день светило яркое солнце, а глаза старца не выносили яркого солнечного света. Я простодушно спросил его: "Старец, что это за шляпа?" — а он ответил: "Я узнал на Святой Горе, что и монахам не чужда оригинальность". И весело рассмеялся.

Старец очень любил зеленые насаждения. Он заботился, чтобы в монастыре было много деревьев. Так, однажды он попросил нас посадить вдоль узких цементных дорожек монастырского сада разные саженцы. Он любил гулять по зеленой аллее. Когда мы сажали деревья, старец подошел к нам и обрадовался, видя наш труд. После работы мы были приглашены на отдых в его домик, где старец угостил нас прохладительными напитками. Хотя он был великим богословом с большим опытом, он был очень прост в общении.

Читая сочинения святых отцов, мы видим, что они характеризуют Бога словом "простой". Святой Григорий Палама говорит, что простота Вога связана с отсутствием страсти, а не с нераздельным различием сущности и энергии. Ибо тот, кто видит нетварный свет и приобщается к нему, отличается простотой. Эту простоту я видел у старца Софрония, которого отличало единство движений души, как и единство души и тела.

Однажды я присутствовал на встрече старца с несколькими студентами, которые задавали ему разные вопросы, а он отвечал им с простотой, но по-богословски.

Вначале он сказал им: "Греки всегда были аристократами духа". Одной девушке, будущему кандидату наук, он сказал: "Получите диплом с буквами "Dr." (доктор), чтобы потом можно было поехать в Грецию и говорить столько глупостей, сколько пожелаете", — и засмеялся. Говоря о современной музыке, он заметил: "В уединении Святой Горы я слышал доносившуюся из ветвей некоего дерева неизвестную музыку. Я приехал на Запад, когда там вошла в моду рок-музыка. Услышав ее, я сказал: эту музыку я узнал еще тридцать лет назад. Это та же музыка". Также он заметил им: "В западном мире люди, чтобы стать сильными, становятся масонами". Некто из присутствующих пожаловался ему: "Я хочу быть более серьезным, но у меня не получается". Старец ответил: "Психбольницы переполнены серьезными людьми". Также он поделился с ними: "Обычно вновь обращенные имеют расположенность говорить нам проповеди и, проповедуя, добавляют туда и соль, и горчицу".

Помню, беседа затронула вопрос о различии восточной и западной культур, и он подчеркивал, что это различие в культуре отражается на брачной жизни. В частности, он беседовал с ними об отношениях между молодыми людьми и девушками, о проблемах смешанных браков. Старец был очень остроумным собеседником и настоящим богословом. Я восхищался его мудростью и рассудительностью.

Я беседовал со многими монахами и паломниками. Один из них сказал мне: "Старец чувствует и видит насквозь других". Иной поведал мне, как старец молился: "Спаси, помилуй, заступи и сохрани раба Твоего иеромонаха Порфирия и помилуй мя святыми молитвами его". И добавил: "Он наш большой друг". Все это показывает, что, когда люди восходят на высоту Пятидесятницы и созерцают свет, они соединяются с Христом и [во Христе] друг с другом. Святые узнают святых.

В монастыре можно было получить пользу от всего: от монахов, от паломников, от самой атмосферы монастыря. Например, некто из монахов сказал мне: "Сегодня мы видим кризис в отношениях отцов и детей. Многие отмечали это во время событий во Франции в мае 1968 года. Сейчас господствует индивидуализм и такое изменение образа мыслей, которое оказывает влияние на всю жизнь в целом. Когда молодой человек слушается своих родителей, он меньше обуреваем страстями. Православию трудно утвердиться в западном образе жизни, западным людям трудно его понять, потому что у них другие нравственные ориентиры".

Однажды я встретил старца у главного монастырского здания — я спускался по лестнице, а он поднимался. Старец поприветствовал меня, благословил и сказал: "У меня — вознесение (он имел в виду то, что он поднимается по лестнице). Я счастлив, что Вы со мной. Я всегда буду о Вас помнить". Он всегда был вежлив и со всеми разговаривал с уважением, обращаясь на "вы".

Тогда он вновь говорил со мной о важных проблемах. Старец всегда был готов беседовать с человеком как богослов, дать духовное слово. Богословие старца исходило из сердца, и слово Божие всегда было у него на устах. Он удивительным образом иллюстрировал своим примером слова апостола: "Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем… потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению"[595]. Каждая беседа с ним была откровением для ума, и каждое слово его имело силу. Вот что он сказал мне тогда на лестнице:

— Покаяние связано с богословием. В человеке всегда есть покаяние, но оно принимает разные формы. Сначала покаяние рождается, когда Бог удаляется от нас и мы теряем Божественную благодать. Затем оно усиливается, и так обретается большая благодать. Благодать Господня приходит к человеку кающемуся. В свете благодати человек лучше видит свои грехи. Когда же достигает света, то и сам становится этим светом. Созерцая свет, он видит свою тварность, тленность и смертность, и от этого рождается глубокое покаяние. Таким образом покаяние ведет к богословию и вдохновляется им. Покаянию нет конца на земле.

— Некий монах, занимаясь рукоделием, молился, когда же прекращал работу, чтобы встать на молитву, она уходила. Так происходило из-за того, что он имел гордые помыслы. Мы должны молиться со смирением и покаянием.

— Когда от молитвы рождается гордый помысл, тогда обычно расстраиваются нервы и ум.

— Порицания людей нужно переносить с молчанием, ибо, как говорит преподобный Иоанн Лествичник, молчание Христово победило Пилата.

— Когда кто-либо начинает молиться, сама молитва разрешит все недоумения. И наоборот, сколько бы человек ни слышал о молитве, ничего не поймет.

— Когда человек, имея благодать, сердится, он ощущает движение сердца.

— Монашество есть утверждение традиции, само оно есть традиция. Если уйдет Святой Дух, исчезнет и монашество. В наши дни монашество как традиция ослабело и держится только на человеческом делании. В монастыри придут большие искушения, и они опустеют, как никогда ранее.

— Мы не должны принимать в монастырь душевнобольных, ибо тогда и сам больной будет мучиться, и другие монахи будут страдать. А если кто из душевнобольных способен на послушание, то сможет исцелиться от болезни. Неизлечимая душевная болезнь проявляется в отсутствии послушания.

— Простые люди не могут понять других и легко обманываются.

В конце нашей беседы, прежде чем взять у старца благословение, я попросил его помолиться об одном человеке. Он ответил: "Мне трудно за него молиться, так как я не болею за него. Мы должны молиться за тех, за кого болеем. Тогда молитва приносит пользу".

Как-то в один из тех дней старец пригласил меня на свою привычную вечернюю прогулку. Я шел между ним и отцом Кириллом, и старец удерживал меня под руку. Старец сказал мне: "Я рад, что Вы с нами. Вы для нас один из самых дорогих наших братьев".

Во время беседы он много раз повторял: "Это так", "так", "что-то в этом роде".

Между прочим он сказал: "Многие современные богословы (и он упомянул некоторых) пишут о молитве и говорят вздор".

* * *

В том же году, 23 августа, как я отметил в своей записной книжке, я встретился со старцем, чтобы обсудить некоторые темы. Из этой беседы я записал следующее:

— Апостолу Павлу было откровение от Бога через покаяние, а не из книг. Свидетельство и подтверждение своего откровения он получил, посетив апостолов. Человек через покаяние входит в Божественное бытие. Тогда богословие есть просто рассказ, ибо человек просто рассказывает то, что он видел, слышал и усвоил. Философствующие богословы говорят о Боге, как если Он не есть Сущий. Но Бог есть Сущий. Он сказал: "Я есмь Сущий". Философы и философствующие богословы так говорят, потому что не получили откровения от Бога и не познали Бога лично.

— Святые говорят, что даже и не начинали каяться, ибо как только увидели они безначального Бога, поняли, что у Бога нет начала и конца, и так осознали они свою тварность и смертность.

— Иудеи молились разумом. В день Пятидесятницы Святой Дух был дан апостолам в виде огненных языков, и они познали другой род молитвы — молитвы сердечной. Так впервые они молились сердцем.

— Откровения Бога человеку всегда кратки: они исчерпывающе сообщают суть дела. Мы видим это у Павла, у Моисея, у Филиппа. Бог не выражает Себя во многих словах, а говорит лишь одно живоносное Слово. И уже потом пророк несет его людям, выражая многими словами.

— Если даже святые не могут предъявить Богу ни единого упрека в споре с Ним, то уж тем более мы не должны этого делать. Люди противятся Богу, когда не знают Его воли и приписывают Ему свои помыслы и вожделения.

— Есть Божественный свет и есть диавольский свет. Иногда созерцается и естественный свет ума. Последний видят философы (Плотин и другие западные мыслители) и восточные мудрецы-буддисты. Иногда на них воздействует диавол. Между этими двумя видами света существует большая разница. Диавольский свет обладает другой энергией. Когда диавол явил свой свет Старцу Силуану, то стали видны даже внутренние органы. Естественный, физический свет ума есть сияние философских учений. Человек чувствует, как это сияние приходит и уходит. Однако Божественный свет дарует иное знание, это свет любви, свет Христа, откровение триединого Бога.

— Ошибочно отождествлять естественный свет ума как с Божественным светом, так и с сатанинским. Однако естественный свет разума может рассматриваться и как сатанинский, согласно изречению: "Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое"[596]. В других случаях естественный свет разума отличается от диавольского. Свет же ангелов есть причастие нетварному свету.

— Свет у Плотина не объемлет мир любовью.

— Западная культура отличается от культуры православного Востока. Эта культура рациональная. На Западе молятся разумом и не знают молитвы сердца. Поэтому, когда западные христиане приходят в Православную Церковь, должно пройти много лет, прежде чем молитва войдет в сердце и придет Божественная благодать. Необходима терпимость пред лицом их возможных метаний. Став православным и возвратившись по крещении в свою страну, человек переживает глубокое удручение, не находя там атмосферы православной литургии и условий для духовного развития.

— Так как на Западе люди живут рассудком, там и появилось так называемое "харизматическое" движение (пятидесятники), выросшее из стремления познать сердце. Это "харизматическое" состояние, наблюдаемое на Западе, не следует характеризовать как прелесть, ибо называть их прельщенными пользы им не принесет. Мы должны направить это течение на правый путь, проповедуя им православный исихазм.

— Те, кто приходят в Православие, "добавляют уксус" и туда, куда не следует. Беда "харизматиков" в их убеждении, что они живут Пятидесятницу, а значит, пребывают на предельной духовной высоте. Апостол Павел же, хотя и говорил на разных языках, но особо выделял дар любви. Когда меня спрашивают, почему в Православии нет "харизматического" течения, я отвечаю: потому что Православная Церковь никогда не утрачивала молитвы сердечной.

— В одном женском монастыре в Бельгии есть так называемые "харизматические" монахини. Они пытаются жить согласно своему дару Святого Духа, что в принципе неплохо, но нужно возделывать дар правильно и с умной молитвой.

— Тело у Старца Силуана было крепким и могучим: он мог расколоть доску, какую не могли расколоть другие, но при этом он не принял ни одного плотского помысла. Его ум и тело преобразились с Божественной благодатью.

— Коммунизм осуществим лишь в Святом Духе. Без Святого Духа это — утопия. Мы видим это в случае с Ананией и Сапфирой. Они желали оставить себе какую-то часть своего проданного имения, и апостол Петр сказал им: "Ты солгал не человекам, а Богу"[597].

— Сегодня святой не может быть епископом, ибо люди не могут понести его слово. Поэтому необходимо, чтобы епископ обладал терпимостью и административными способностями, ибо сегодня политики стремятся сблизиться с Церковью через иерархов. Поэтому и требуются епископы, обладающие опытом и способностями администратора, чтобы удерживать Церковь вне политики. Сегодня лучше быть иереем.

— Один епископ сказал мне: "Я забочусь о твоем спасении". Я ему ответил: "Рад, что Вы заботитесь о моем спасении больше, чем я сам".

— На каждой Божественной литургии есть сослужащий, ибо каждый участвует в литургии по мере того, насколько он стяжал и приял Божественную благодать.

— Вредно разговаривать с людьми, руководствующимися исключительно логикой, или же с теми, кто лишь внешне следует правилам, ибо, если их поучать, утратится смирение или, столкнувшись с их сопротивлением, опечалится сердце.

— Старец Силуан ощущал "держи ум твой во аде" в своем теле как иглы.

— Лучше быть убитым людьми мира, чем следовать им и иметь мирское мудрование.

— Иногда тяжелый физический труд сокрушает сердце больше, чем умственный труд молитвы.

— Существует разница между аскетическим смирением и смирением Христовым. Монах, который живет смирение Христово (да просветит нас Господь немногими словами), чувствует истощание любви и зрит красоту образа Христа, Который есть красота мира.

— Когда нас часто огорчают другие, не нужно обращать внимания или что-либо объяснять им, ведь они, может быть, даже и не понимают, что причиняют зло. А если просить у них прощения, они, возможно, погрузятся в мысленное замешательство, и может возникнуть новая проблема.

— Иногда, когда нас оставляет благодать, мы приходим в отчаяние. Тогда мы нуждаемся в поддержке, ибо в состоянии отчаяния многие монахи доходят до того, что снимают рясу.

— Редко встречаются люди, которые прошли через глубокое покаяние с сильным плачем.

— У того, кто живет духовной жизнью, природа соединяется с Божественной благодатью.

— У того, кто живет в безмолвии и засыпает с молитвой на устах, энергия молитвы остается с ним всю ночь. В этом случае происходит то же, что и со святой Анной, которая и день и ночь славила Бога.

— Когда кто подготовится духовно к браку, после венчания в его душе будет царить мир. А если же кто теряет душевный покой, это означает, что в его жизни что-то неправильно. Когда в душе человека мир, тогда, даже если у него есть искушения, все исправится.

— Когда мы начинаем следить и внимать тому, что происходит с нами, тогда ум отходит от покаяния.

— Я учу монахов не рассказывать и хранить молчание о терпимых ими обидах. Мы должны жить, как распятые. В этом и состоит православная духовность.

— Наша программа — стать такими, чтобы люди не боялись к нам приближаться.

— Тот, кто хочет стать монахом, но находится в зависимости от своих домашних, должен сразу известить их о своем намерении. Также можно сначала уйти в монастырь и уже постфактум поставить своих родственников в известность. Во втором случае домашние испытают шок, но очень скоро успокоятся.

— "Смешанный" монастырь я устроил потому, что того требовали обстоятельства. Сюда приезжают со всего мира, даже супружеские пары, а также юноши и девушки. Это было бы невозможно, если бы монастырь был строго мужским. В Греции такого монастыря быть не может.

— В монастыре Симонопетра, в котором я был духовником в 40-е годы, старые монахи жаловались мне на молодых, а молодые на старых. Старым монахам я говорил: "Не ожидайте найти у молодых совершенное монашество, так как они приходят из мира сего". Молодым же монахам я говорил: "Вы не можете понять их, так как монашество — это иной образ жизни". И тем и другим я советовал быть терпеливыми. Так я старался создать равновесие.

— В истории Церкви мы видим, что лучше сохранились те монастыри, которые утверждались трудом и болью монахов. Потом — монастыри, основанные императорами, и только затем — основанные епископами.

— В нашем монастыре каждый день прихожане сменяются и приходят новые лица. Происходит так же, как в литургических книгах. Есть Часослов, который содержит одни и те же службы, и есть Минеи, которые меняются каждый месяц.

— В проблемах детей на 70–80 процентов виноваты родители.

— Легче воскресить мертвого, чем примирить двух женщин, которые завидуют друг другу.

— Чтобы людям было легче открыть свое сердце, я стараюсь вести себя с ними свободно и просто, но для этого нужно быть свободным от страстей.

— Родители должны разумно воспитывать детей, не давить на них, а давать им свободу. Они должны хорошо одевать их, дозволять им общаться с другими, водить их в рестораны, приличные театры, иначе дети станут противиться родителям.

— Больные, страждущие и бедные люди неспособны вытерпеть многие вещи, поэтому они обижаются даже из-за пустяков.

— Когда искренно кого-нибудь любишь, у того человека возникает доверие к тебе: он осознает, что ты его любишь. И так можно хранить его от искушений.

— Со дня венчания должно пройти около десяти лет жизни в браке, прежде чем супружеский союз обретет равновесие. Мы должны разумно окормлять семью — надо дать супругам духовную перспективу и не вникать в мелочи. Вмешиваться можно только в самые трудные моменты их совместной жизни.

— Когда к человеку приходит страх Божий, он замечает в своей душе даже самые малейшие движения к греху и начинает каяться, скорбеть. Тогда необходим наставник — старец, любящий и терпеливый, иначе человек погибнет. Одно слово старца возжигает страх Божий. Поэтому человеку необходимо предварительно подвизаться на деле, утвердиться в делании, чтобы понести это состояние страха Божия.

— Английский язык не вмещает глубины Православия. Например, слово "person" — среднего рода, слова "умиление", "кротость" вообще не могут быть переданы по-английски. Английский язык не подходит для Православия.

— Велика брань, которую мы взяли на себя. Все против нас: и наука, и политика. Я не пессимист, но думаю, что мы живем в последние времена. Поступать надо по-мученически: "Как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих"[598]. А отвечая насилием на насилие, мы ничего не достигнем. Наша мученическая (молчаливая) установка принесет нам победу со временем. А если мы будем применять силу к другим, то подвигнем их к повторному и более яростному нападению на нас.

* * *

В конце беседы старец сказал: "Увидеться бы нам, прежде чем я умру".

Мы вышли из кабинета; прошло уже достаточно много времени. Снаружи старца ждали игумен и монахи, видимо, пришедшие по какому-то делу. Старец сказал им: "Мы беседовали с отцом Иерофеем и забыли обо всем на свете".

Перед отъездом из монастыря я попросил старца принять мою исповедь. Он пригласил меня в бюро, приспособленное для исповеди, и я поведал ему все, что меня беспокоило. Он отнесся к моей исповеди как к самому священному таинству. После предначинательной молитвы он сел на стул и оставался неподвижным, сосредоточив свой взгляд и мысли на какой-то иконе и совсем не глядя на меня. Я кратко рассказал старцу о своих помыслах, а он ограничился немногословным советом и сокрушенно прочитал надо мной разрешительную молитву. Эта исповедь воистину была священным таинством. Когда он медленно читал разрешительную молитву, я ощутил энергию ее.

Старец считал, что таинство исповеди отличается от простой беседы. Кающийся рассказывает о своем главном помысле, грехе или страсти, которая его беспокоит, главным образом, во время молитвы, не вдаваясь в подробности, а духовник по своему усмотрению дает ему какой-нибудь совет или первую же мысль, которая приходит к нему сразу же после молитвы. Также старец говорил, что, если кто-то испрашивает и получает от старца совет, он должен усвоить и принять его как свое собственное решение и стараться исполнить его, не рассказывая другим о том, что ему сказал духовник. Старец Софроний много раз говорил мне, что это одно из главных правил таинства исповеди. Когда это правило не соблюдается, тогда возможны разного рода недоумения и даже непослушание своему духовнику. Также старец говорил и о другом правиле таинства исповеди: исповедующийся не должен вступать в пререкания со своим духовным отцом.

Тогда я познал его великий дар предвидения, которым обладал старец. Он сказал мне: "Если тебе случится подвергнуться искушению (и он указал, какому), не уступай и не отчаивайся. Это нападение диавола из-за твоих успехов на твоем поприще".

Через несколько дней после моего возвращения в Грецию я действительно подвергся этому искушению. Если бы старец не предсказал его и не предупредил меня, я бы впал в уныние.

Старец Софроний был великим исихастом и богословом, а также мудрым, рассудительным и прозорливым духовным отцом и обладал редкими дарованиями.

1982 год

В 1982 году я совершил обычную поездку в монастырь в августе. Для меня эти поездки уже стали воздухом, который был мне необходим, чтобы дышать.

Во время нашей первой встречи на трапезе в монастыре старец сказал одному монаху: "Наше общение с отцом Иерофеем постоянно углубляется". Затем он обратился ко мне: "Теперь мы тесно общаемся. Ни я не могу оставить Вас, ни Вы меня".

Однажды мы встретились там, где начал строиться новый храм, и старец сказал: "Трудное дело сейчас строительство храма. Против этого восстанут все бесы". И рассказал мне один анекдот, который он слышал в России:

Один человек попал в ад и захотел создать там храм, чтобы помолиться. Несмотря на свои грехи, он любил Бога и желал молитвы. И начал отмерять место, чтобы заложить фундамент. Один бес спросил его, что он делает. Тот ответил: "Хочу построить святой храм, чтобы молиться". Бес забеспокоился, ведь невозможно, чтобы в аду строился храм, и стал мешать строителю. Но бесу это не удалось, и тогда он позвал других бесов. Но и те ничего не добились. Они доложили об этом своему предводителю. И тогда собрались все бесы и общими усилиями выгнали грешника из ада, чтобы храм не был построен.

И старец добавил: "Так и мы строим храмы, чтобы превратить ад в рай, и если это у нас не получится, тогда мы хотя бы добьемся того, чтобы диавол не пустил нас в ад". И от всей души рассмеялся.

Во время этой встречи-беседы старец, между прочим, сказал:

— У некоторых молодых людей есть очень большое стремление к анархии. Однако они украли его из Священного Писания и извратили это стремление. По Священному Писанию, всякая власть и господство будут упразднены в будущем. После Второго пришествия каждый человек уже не будет нуждаться в других людях, но праведные будут иметь общение с Богом и между собой. Упразднится всякая власть. Не будет нужды в знании о Боге, ибо люди познают Бога.

— Бердяев утверждает, что различие взглядов у людей относительно какого-либо предмета есть привилегия свободы. Это неверно, ибо истина одна, и не существует никакой другой истины. Те, кто имеют общую жизнь, имеют и общее учение.

— Не следует писать "схоластически", приводя слова святых отцов для авторитетности наших собственных сочинений. Нужно писать, цитируя Священное Писание, и использовать немногие места из патристики. Так поступали святые отцы, так поступают и те, кто познал Бога. Когда мы обладаем духовным опытом, мы читаем Священное Писание и сочинения святых отцов, и их значение становится ясным для нас.

— И восточные мудрецы, которые занимаются медитацией, видят некий свет, но их видения отделяют их от всего творения гордостью. Этот свет не есть Божественный, но диавольский, тварный. В Православии же созерцание Божественного света придает человеку жизнь и любовь ко всему творению.

— Истинные богословы в Церкви те, кто ненавидит сам себя (т. е. свои страсти). Если кто-то не ненавидит самого себя до смерти, он не может быть учеником Христа и учителем народа.

— Будем хранить православную веру. И, так как мы живем в трудные времена, мы получим большую награду, чем те люди, которые жили и хранили веру в древние времена.

— В христианстве мы имеем откровение Божие, и наш подвиг — свидетельствовать о нем нашей жизнью. Это делали святые во все века. Иначе христианство становится всего лишь идеей, некоей нравственной ценностью. Мы имеем твердую опору в жизни и учении святых.

— Если Бог дает человеку дар слова, то не наделяет его одновременно и даром исцелять телесные болезни. Ибо дар Божественного слова исцеляет человека духовно, а духовно исцеленный человек не нуждается во врачевании телесных недугов.

— Когда мы говорим о Боге, нами должны владеть страх и чувство Его присутствия.

— Одна девушка, практиковавшаяся в буддизме, вступила в общение с протестантами, начала читать Священное Писание и молиться. Сразу же ее гуру не смог общаться с ней и читать ее мысли. Гораздо быстрее это происходит с теми, кто становится православным: он обретает еще большую силу.

— Я просил Бога, и Он даровал мне дар понимать духовно Божественную литургию на всех языках. Странное дело. Совершаешь Божественную литургию и по ее окончании не помнишь, на каком языке служил. Живешь всем духом и атмосферой Божественной литургии.

— В Ветхом Завете обычно молились разумом. В день Пятидесятницы апостолам был дан опыт сердца. Тогда они воспели гимны и возносили молитвы. Сие есть дар красноречия. Этим даром обладал и апостол Павел. Однако он считал, что наивысший дар — это дар любви. В жизни Церкви, которая переживала и приобщалась к этой новой жизни, дар красноречия преобразился в умную, сердечную молитву.

— Когда некоторые западные христиане становятся православными, их лица сияют. Через пять-шесть лет их вера становится крепкой как камень. Они борются со своей природой и наследием.

— Если человек получает Божию благодать от чрева матери, как это было с Иоанном Предтечей, почему же он не может получить ее, когда снова рождается во время крещения? Ощущение Божественной благодати воспринимается, главным образом, сердцем.

— Печаль, боль, презрение, которые человек испытывает в жизни, есть физические состояния. Это признак истинности жизни. В нашей жизни мы должны испытывать боль. В этом состоит и наше расхождение, с буддизмом. Буддисты избегают страдания, мы же принимаем его, ибо оно очищает сердце от страстей.

— Тщеславие порождает плотское искушение. Но случаются удивительные вещи через Божий промысл, ибо он ведет нас к покаянию через все искушения, даже через падения, достаточно только, чтобы мы имели смирение, чтобы чувствовать покаяние.

— Лествица к совершенству отражена в заповедях блаженства. Человек начинает с чувства своей греховности и скорби и доходит до конфликта с миром: "Блаженны изгнанные…"[599] Это естественно. Тогда человек богословствует. Самодовольство же прекращает всякий духовный прогресс.

— Ум и сердце человека не должны привязываться ни к чему: ни к людям, ни к вещам — так блюдется чистота. Если человек к чему-либо привязан, тогда он идет по ложному пути.

— Иногда боль во время молитвы или отъятие молитвы бывает из-за тщеславных помыслов. Бог умаляет благодать молитвы. Человеку не должно становиться на молитву с тщеславием. Однажды я испытал это при чтении Евангелия. Читая Евангелие, я вдруг упал как мертвый. Потом много месяцев я не мог читать Евангелие, в то время как с чтением других книг проблем не возникало.

— Поэтому в таких случаях надо изменить образ молитвы, для того чтобы не было тщеславия. Пусть будет больше литургической молитвы и меньше прошений, чтобы мы не обманывались и не превозносились.

— Как только вдалеке появлялся тщеславный помысл, я распознавал его по смущению в сердце. Тогда я прекращал молитву и говорил: "Пришли убийцы мои. Я пойду в ад!" И даже если кто-то творит чудеса, пусть говорит: "Господь сотворил это чудо, а я пойду в ад".

— Сладострастный человек постоянно думает о сладострастии и удовлетворяется, даже если не впадает ни в какой телесный порок. При этом он приобретает некую культуру сладострастия и становится хуже того, кто согрешил делом. Ибо тот, кто согрешил, имеет возможность осознать свой грех и покаяться, а тот, кто предается сладострастию в воображении, обычно не раскаивается, потому что не воспринимает это как грех. Те, кто приобрел культуру сладострастия, не могут искренне исповедаться, ибо им трудно рассказать об этом духовному отцу, и они мучаются. Так духовная жизнь умирает.

— Человеку трудно жить в этом мире и не грешить. Но что требуется от него, так это жить в духе покаяния и молитвы.

— Не следует никому думать о том, что с ним происходило во время молитвы, ибо это могло быть от сатаны. Ум должен быть совершенно свободным от всяких помыслов.

— У людей, сокрушенных различными болезнями, обычно отсутствует греховная энергия плоти. В этом проявляется духовная ценность болезней.

— Часто диавол является подвижнику и обвиняет Бога. Бывает, он является в образе красивого юноши и говорит аскету: "Посмотри, какой я красивый, и, однако, Бог осудил меня".

— Когда человек получает благодать Божию и потом лишается ее, он переживает невероятное отчаяние. Это вполне естественно. Тогда он должен проявить большое терпение и молиться Богу.

— Когда наш разум преображается в ум Христов[600], тогда меняется мышление, и он смотрит на вещи по-другому.

— Когда христианин и монах пребывают в покаянии, исцеляются все психические и психологические изъяны.

— Однажды в монастыре Святого Пантелеймона произошло землетрясение. Я тогда сидел у двери своей келий. Ни душа, ни тело мое не устрашились землетрясения, я сразу устремился в святой храм, чтобы умереть вместе с отцами, если землетрясение продолжилось бы. Но ничего такого не случилось. В тот момент у меня не было страха. Однако, вернувшись и открыв дверь своей келии, я почувствовал, как тело мое было объято страхом, но не душа. В таких случаях мы ясно понимаем, как душа отлична от тела.

— Когда мы читаем сочинение какое-нибудь святого отца, мы должны молиться этому святому отцу, чтобы понять его слово так, как понимал его сам автор.

— Когда человек живет в духе покаяния и скорби, он не может заниматься переводами, проповедовать и читать.

— Если человек не проливает слезы покаяния, тогда хорошо иметь покаяние в сердце.

— Когда мы в первый раз испытываем приход благодати, необходимо удостовериться в истинности нашего опыта у искусных духовных руководителей. В противном случае что-нибудь пойдет не так. Человек тогда чувствует неуверенность.

— Когда при молитве ощущается боль в шее, в большинстве случаев это говорит о перенапряжении. Тогда следует молиться со смирением, и боль пройдет.

— Когда кто-то занимается молитвой "по науке" — с напряжением и с психотехническими методами — возникает головная боль. Когда, однако, обретается сердце, тогда потечет внутри богословие, как река.

— Когда, молясь с покаянием и глубоким плачем, я чувствовал, как ко мне издалека извне приближается тщеславный помысл: "Вот сейчас придет свет", — я прекращал молитву и говорил себе: "Пришли убийцы мои", — и тогда этот помысл оставлял меня. В другой раз, пребывая в таком состоянии и переживая глубокую печаль, я неожиданно начинал смеяться, и тщеславный помысл уходил. Я предпочитал прекратить молитву, чем принять тщеславный помысл.

— Исполняя заповеди Христа, мы приобретаем благодать усвоить ум Христа на вечность.

— Когда мы утрачиваем первую благодать, тогда неудовлетворенные страсти, которые оставались в бездействии во время первого посещения благодати, властно требуют своего удовлетворения. Тогда человек мучается, и возникают многие психосоматические расстройства. Часто эти расстройства по природе не органические. Чтобы они прошли, требуется терпение.

— Многие, переживая первое посещение благодати, становятся монахами из-за любви к Богу. Однако позже, когда они утрачивают благодать, они разочаровываются. Поэтому им не следует становиться монахами при первом же состоянии умиления, потому что потом их одолеет сомнение и они не будут знать, как ему противостоять.

— Плач и скорбь о Боге сокрушают человека, и человек не имеет сил ни для чего другого. Однако этот плач приносит мир, а не отчаяние.

— Своенравие монаха в монастыре, с одной стороны, создает проблемы ему самому, так как он не прогрессирует в духовной жизни, а с другой стороны, огорчает всю братию.

— Преподобный Кассиан Римлянин говорил, что монах должен бояться двух вещей — епископов и женщин. С женщинами он может согрешить, но он может и покаяться. С епископами же этого не происходит, ибо, воюя с епископами, невозможно покаяться.

— Монах в монастыре не должен настойчиво искать священства, ибо тогда священный сан создаст для него много искушений. Он должен ждать, пока Господь не укажет через духовного отца, следует ли ему становиться священником.

— В древние времена отцы Святой Горы не прогоняли приходивших к ним странников. Если не было возможности их принять, отцы сами уходили подальше, где их нельзя было найти.

— Мы должны принимать в монастыре всех людей, и тогда Божий промысл не оставит нас никогда.

— Когда человек начинает осуждать своего духовного отца или монах начинает осуждать монастырь, они наносят себе духовный вред.

* * *

Так как я приступил к устройству женского монастыря, старец дал мне несколько важных советов:

— Нужно приступать к делу осторожно, не торопясь. Не следует начинать с большого числа монахинь. Первые монахини должны приобрести личный опыт, чтобы помочь и научить тех, которые придут позже.

— Монахини должны принимать людей просто и смиренно. В некоторых монастырях спрашивают: "Зачем ты пришла и как? Почему не написала нам?" и многое другое. После этого люди живут в монастыре как мертвые. Но все должно быть иначе: пусть людей принимают с радостью и позволяют им жить как у себя дома, не задавая им разных вопросов об их жизни и их проблемах. Это нужно современному человеку. В этом он видит нечто подлинное. И когда нам говорят: "Почему вы не спрашиваете нас о нашей жизни?" — мы должны отвечать с юмором: "Мы это делаем от безделья. Мы бездельники!" Таким поведением мы добьемся того, что паломники обретут покой, а потом сами начнут просить советов.

— Если преуспел наш монастырь — да простит меня Господь, — то это потому, что мы не делаем замечаний. Если кто, например, разобьет тарелку, я не делаю никаких замечаний. И так постепенно люди исправляются.

— В монастырь люди приходят не для того, чтобы жить, а для того, чтобы каяться, иначе лучше оставаться в миру. Происходит то же, что и с университетами. В университеты люди приходят не для того, чтобы жить, но для того, чтобы учиться.

— Когда монахи живут в покаянии и не говорят много, тогда, несмотря на это, паломники чувствуют "дух" покаяния и получают от этого пользу.

— Когда родители какой-нибудь монахини создают проблемы монастырю и у нее появляется помысл уйти из монастыря, чтобы не причинять страданий другим, то этот помысл — от тщеславия. Этот помысл следует заменить другим: "Я причинила неприятности монастырю". И этот помысл принесет покаяние.

— Как духовный отец, исповедуя монахов в возрасте до сорока лет, я проявлял большое терпение, ибо еще оставалась надежда на исправление. Если им за сорок, я просто читаю разрешительную молитву и даю советы лишь в особых случаях.

* * *

Старец говорил со мной также о молодых людях и психологических проблемах.

— Психически и психологически больному человеку нужно научиться плакать. Так он исцелится от своего недуга.

— Вполне естественно, что духовные отцы стремятся к созиданию новых христианских семей и готовы их вести духовно. Однако часто духовники отказываются от этой роли, ибо люди неспособны принять Божий промысл и во всех своих неудачах винят духовных отцов.

— Во время таинства исповеди не должно быть духовной боязни. Отношения между духовником и исповедником должны дышать свободой.

— Многие молодые люди сегодня неспособны принять решение, порвать ли с миром или остаться жить в миру. Это раздвоение — очень плохое.

— Многие молодые люди сегодня заболевают умственно и страдают от психологических проблем, возникающих из-за употребления наркотиков и сладострастия.

— Современные молодые люди совсем сбились с толку. Они говорят много, но их мысли блуждают по поверхности, а главный смысл при этом теряется.

— Психологи исследуют человека, исходя из самого человека и его возможностей. Но при таком подходе люди приходят в отчаяние, видя свою внутреннюю нечистоту. Напротив, когда мы смотрим на нашу внутреннюю нечистоту с сокрушенным духом, появляется молитва и надежда на Христа.

Старец Софроний имел большой духовный опыт и удивительный опыт общения с людьми. Он умел духовно вести монахов по пути к обожению, а также и семейных людей, молодых, бесчинных, он наставлял к лучшей жизни в отношениях с другими. Его ум, глубоко погруженный в сердце, сиял чистотой, слово его было богословским и назидающим. Он действительно был старейшим из старцев Православной Церкви, обладавшим большим духовным опытом, мудростью и рассудительностью.

1983 год

В июне 1983 года я снова посетил монастырь. Я не мог без этого, ибо мое общение со старцем стало очень тесным, так же как и общение с другими монахами, и особенно с отцом Захарией, ставшим для меня очень дорогим духовным братом.

В это время я познакомился с одной паломницей, которая в прошлом занималась медитацией. Она рассказала мне, как старец освободил ее от этого заблуждения. Он не сразу запретил ей медитировать, ибо понимал, что она не послушает его и уйдет, а посоветовал ей произносить вместо мантр-заклинаний при медитации христианские молитвы, и главным образом молитву "Господи Иисусе Христе, помилуй мя". Через некоторое время она сама попросила у старца разрешения прекратить медитацию, потому что чувствовала, что не может медитировать и при этом молиться именем Христа. Старец утомился за два-три года общения с ней, но исход был благополучным. Старец дал этой женщине вышеупомянутый совет, так как видел: если сказать ей о ее заблуждении прямо, то она не послушает. Этот случай является ярким примером того, каким образом старец нес свое пастырское служение.

Старец очень обрадовался нашей встрече и сказал: "По документам мне 87 лет, но в действительности (духовно) я моложе".

Так как я пытался применять различные "научные" методы в молитве, о которых я начитался и слышал от отцов-святогорцев, старец сказал мне: "Умственная работа, которую Вы выполнили, была выше человеческих сил. Поэтому Вы и устали. Вам должно отдохнуть. Измените способ молитвы. Тело медленно сообразуется с разумом. Оно привыкает к молитве, к исполнению Христовых заповедей, к посту и т. д. Когда ум находится в Боге, тогда утихают все страсти, когда же Божия благодать уходит, тогда страсти опять начинают действовать. Служите Божественные литургии, исповедуйте, читайте святых отцов, но без напряжения. Душа воспринимает смысл того, что читает. Психотехнические методы (четки, понуждение, бдения) помогают только сначала, а потом становятся опасными, ибо могут возбуждать тщеславие, формализм и т. д. Я считаю, что главное — иметь покаяние и глубокий плач, — и добавил: — Хотя Вы и устали телесно от этих методов молитвы, но не пострадали духовно. Ваша душа познала любовь Господа, живого Бога, которую не дают знания, полученные на богословском факультете".

На воскресной Божественной литургии, в праздник Всех святых, после причастия, старец сказал мне: "Произнесите проповедь!" Я ответил: "Старец, я не готов". — "Но разве Вы не проповедник?" — спросил старец. Я ответил: "Я проповедник, но не пророк, и поэтому мне нужно подготовиться". Он повторил: "Выйдите на солею и скажите слово". Я повиновался: "Я сделаю это, если Вы благословите". Он благословил меня, и я вышел через царские врата. Он сел на стул прямо передо мной, немного слева, впереди всех присутствующих в храме.

Я начал свою проповедь с первого, что пришло мне на ум, а именно стал говорить о празднике Всех святых, о пророках, апостолах и мучениках. Я сказал, что всех их объединяла любовь к Христу, и, хотя они переживали ее по-разному, они были едины. Пророки были апостолами и мучениками, апостолы были пророками и мучениками, и мученики были пророками и апостолами. И я объяснил почему. В заключение я высказал предположение, что монахи преподобные были наследниками пророков, апостолов и мучеников.

Когда я закончил проповедь, старец подошел ко мне и на глазах у всех верующих обнял и расцеловал меня. Так выражалась широта его щедрой любви.

Однажды после трапезы мы шли со старцем в его домик. К нему подошел один человек и попросил подписать книгу "Его жизнь — моя". Старец ответил: "Не хочу, ведь это не моя книга". Такой странный ответ может иметь много объяснений. Первое — то, что в книге описываются откровения Божии, второе — то, что он не выразил эти откровения во всей полноте, так как книга была написана для западных христиан. Поэтому старец не мог включить в нее главы о плаче и покаянии, которые он считал необходимыми для православной книги. Западные люди не могут воспринимать такие понятия.

Когда мы подошли к его домику, он сказал мне: "Я поминаю в молитве и Вас, и Ваши труды. Нечасто, но все же я вспоминаю Вас". И поднимаясь по ступенькам, добавил: "Когда станете епископом, любите монахов". Когда старец говорил о монахах, он имел в виду истинных монахов, которые отличаются православным исихастским духом и почитают дары, которые Господь дает Церкви, а также архиерейское достоинство, которое он и сам почитал. Он никогда не позволял монахам говорить что-либо плохое о епископах, а, напротив, учил их уважать архиерейский сан, несмотря на то что епископы иногда и ошибаются.

В 1983 году мы беседовали с ним дважды. Первая беседа состоялась в бюро монастыря, и вторая — во время прогулки, как это было у "философов-перипатетиков"[601].

Во время первой беседы в бюро старец говорил следующее:

— Ипостась Бога не поддается никакому определению. Так как она непознаваема научно, она познается бытийно и постигается по мере того, как Сам Бог открывается человеку.

— Ипостась-Персона есть самый внутренний принцип бытия, его начальное и конечное измерение.

— Некоторые богословы пишут об онтологии лица. Однако необходимо дать философское объяснение, ибо сущность не есть объективное начало, независимое от самой ипостаси. Я пишу об аскетике персоны, об ипостасном начале. Ипостась познается через откровения Бога человеку, а не из философского рассуждения.

— Сущность не есть первенствующий и даже преимущественный момент, Сущность не определяет Персоны-Ипостаси в их взаимоотношениях. В Лицах Святой Троицы Отец есть начало: Он рождает Слово и изводит Святой Дух.

— Иконописец изображает лицо, а не природу, поэтому он и надписывает сверху имя святого. Икона без имени не выражает ничего, это не икона, так же как и распятие без имени Христа или без слова "Сущий" в нимбе не есть распятие.

— Христовы заповеди призывают нас уподобиться Богу, чтобы и в нас раскрылась персона-ипостась.

— Став персоной, человек никогда не бывает один. Персона не знает одиночества, она живет с Богом и людьми.

— Персона нуждается в другой Персоне.

— Когда мы приближаемся к Гефсиманской молитве и молимся за весь мир, тогда раскрывается в нас персона.

— Важнейшее содержание жизни персоны есть любовь.

— В пустыне человек стяжавает любовь ко всему миру: он живет Божественную любовь. Так он становится персоной-ипостасью и любит всего Адама.

— Тварная ипостась "(человек) не поддается никакому определению. Никто не может познать человека, пока он сам не пожелает открыться другому.

— Мы должны жить православной жизнью, т. е. осознавать наше греховное состояние. Отсюда начинается молитва, ибо мы удалены от Бога. Тогда молитва не творится словами, но становится неким порывом личности к Богу.

— Бог есть смирение. Смирение есть истощание Бога, Его любовь. Одно дело — аскетическое смирение, и другое — смирение Христово. В аскетическом смирении присутствует борьба, в нем есть элемент сравнения. Смирение Христа есть естественное состояние, оно ни с чем не сравнимо и связано с истощанием.

— Откровение Бога открывает нам истинные горизонты заповеди Христа "возлюби ближнего как самого себя".

— Когда Бог открывает Себя человеку, жизнь последнего меняется: его видение напоит собой всю вселенную, ибо природа всех людей — единая, общая. Иногда с духовным перерождением одного человека изменяется ход истории, как это произошло с Моисеем.

— Воображающий ум неспособен к богословию. Это происходит по двум причинам. Во-первых, богословие есть опытная наука, а не плод логического размышления и воображения, ибо воображение по сути своей явление изменчивое. Во-вторых, Бог превосходит наше понимание, Он непостижим, нетварный, безначальный, и мы не можем понять Его разумом. Мы постигаем Бога, только когда Он Сам открывается нам. Для этого требуется чистое сердце. Так тот, у кого воображающий ум, не может богословствовать.

— Пресвятая Богородица сказала архангелу Гавриилу: "Се, раба Господня"[602]. Эти слова "се, раба Господня" есть принятие креста. Пресвятая Богородица всей Своей жизнью была причастна к кресту Своего Сына.

— Старец Силуан входит в сонм великих святых, таких как Антоний Великий, авва Пимен и др., ибо он жил ад и созерцал Христа.

— Монахи монастыря Святого Пантелеймона на Святой Горе презирали Старца Силуана. Они говорили, что таких, как Старец Силуан, у них много. После кончины Старца некоторые люди просили дать им что-нибудь из его личных вещей, и монахи легко раздавали их. Так что теперь в монастыре нет ничего из личных вещей Старца Силуана.

— В одном католическом монастыре четыре монахини пожелали принять имя "Силуана". Им последовали и другие, но так как это было невозможно, то они приняли имя "Софрония". Этот факт показывает, какое влияние имели слова святого Силуана даже на иноверцев.

— Ересь Filioque исказила саму натуру у западных христиан, поэтому им трудно стать православными.

— Апостол Петр закрыл западные врата рая (имеется в виду ересь западного мира). И мы теперь входим в рай с Востока.

— Католическая Церковь, формально признавая IV Вселенский собор, на самом деле придерживается другого взгляда. Возможно, католики не поняли и значения I Вселенского собора и потому впали в ересь Filioque.

— Один католический священник сказал мне: "Для вас, православных, догматы есть путь к Богу, в то время как для нас догматы (новые) есть препятствия, и поэтому мы должны их отвергать".

— Не следует думать так: "Я не буду делать того, что делают паписты". Это заблуждение. Католики не должны быть нашим критерием, ибо критерий наш — воля Божия.

— В основном протестанты наивны и просты. Из протестантов лучшие — евангелисты. Они наивны, потому что говорят, что веруют во Христа как в Бога, ибо так говорит о Нем Священное Писание. Но у них нет той глубины, которая есть у православных: они не обладают глубоким личным знанием Христа и не знают, как бороться со своими помыслами.

— В Православной Церкви, возможно, есть переводы Нового Завета, содержащие ошибки, но эти ошибки не создают проблем, ибо помимо Писания мы опираемся на саму жизнь [в Церкви], на Божественную Евхаристию. Напротив, у протестантов, которые считают Священное Писание единственным источником веры, одна ошибка в переводе изменяет весь их образ мышления.

— Мусульманин, для того чтобы стать христианином, должен получить такую большую благодать, чтобы быть готовым претерпеть мученичество за Христа. Если же он еще не получил такую благодать, ему нужно подождать.

— Один человек перешел последовательно из ислама в индуизм, затем в буддизм, а потом в черную магию. Во всех этих религиях он одновременно занимался магией. Однако, как только он стал православным и хотел одновременно продолжить заниматься магией, он не смог этого сделать. Тогда он понял, что магия есть основание всех языческих религий, но все эти религии мертвы, так же как мертвы и их основатели, в то время как Христос есть живой Бог.

— Для занимавшихся в прошлом магией нужно в течение многих лет читать молитвы на изгнание нечистой силы. Так поступала первая Церковь.

— В буддизме имеется несколько истин, но существует и одна человеческая истина, которая сводится до "нуля". Она ведет человека посредством самоконцентрирования и медитаций к небытию (нирване), из которого мы были созданы. Это есть духовное самоубийство. Христос же ведет нас к обожению, к общению с триединым Богом.

— Некоторые утверждают, что буддизм не связан с демонизмом. Но те, кто так говорит, знакомы с буддизмом лишь теоретически, по книгам. На деле же все иначе.

— Некоторые говорят, что с помощью медитации они приобретают покой. Внешне это кажется благом, но эти люди одержимы высокомерием, у них потом все заканчивается борьбой с плотскими желаниями. И, далее если они отходят от буддизма, они продолжают бороться с плотскими страстями. Это свидетельствует о сатанинской природе этого учения.

— Если человек читает разные книги по психологии или буддистские, он никогда не сможет обрести чистое чувство Православия.

— Те, кто был атеистом и утверждает, что пришел к Православию от атеизма или экзистенциализма без долгих лет покаяния, заблуждаются. Что-то неправильно в их жизни, и у них не будет прогресса.

— Мир хочет иметь клирика рядом с собой, но это не принесет пользу. Слава клирика не в том, чтобы быть знатным в мире сем, но в том, чтобы жить истощание. Гонение есть закон духовной жизни.

— Для клирика две страсти особенно опасны: сладострастие и злопамятство.

— Клирикам очень трудно обрести спасение, но еще труднее — епископам.

— Великие духовные отцы, носящие в себе Святого Духа, превосходят устоявшиеся нормы, не нарушая, однако, их. Однако простые духовные наставники должны следовать преданию. Происходит то же, что и при переводе текста с одного языка на другой. Переводчик, хорошо знающий язык, схватывает смысл слов, а тот, кто знает язык плохо, переводит буквально. То же происходит и с духовными учителями.

— Молитва монахов поддерживает весь мир. Так происходит потому, что человек создан по образу Божию, проявляется же образ прежде всего в чистой молитве. Такая реализация образа Божия является доказательством успешного сотворения мира. Если человек не молится, он живет потерю смысла своего творения и своего существования как провал.

— В монашеской жизни боль неизбежна. Опасным было все, что я прошел в своей жизни, ибо, если кто верит, что ему дана благодать Божия, может впасть в прелесть. И со многими так и случилось. Когда же кто живет монашеской жизнью с болью, он может дойти до того, что скажет: "Лучше бы мне было не родиться". Настолько велика его боль. Но боль есть великий дар. Это — привилегия.

— Один человек спросил у меня совета, стать ли ему монахом. Я ответил ему, что не могу советовать. Он спросил: "Почему Вы мне не советуете? Разве Вы сожалеете о том, что стали монахом?" Я ответил: "Я не сожалею. Но когда к человеку приходит благодать Божия, он сразу уходит из мира в монастырь, и ему не нужны советы".

— Телесные недуги у монахов отличаются от телесных недугов мирян. Обычно их даже не могут определить врачи. Иногда болезни бывают во благо, ибо помогают духовно.

— Некоторые люди спрашивали отца Порфирия об образе жизни нашего монастыря. Он ответил: "Он труднее, а значит, и совершеннее". И это действительно так. Мы не желаем нарушать канонов святых отцов, но здесь, в Англии, не может быть иначе. К этому нас обязывают обстоятельства и воля Божия. В других автокефальных Церквах такое невозможно, но нам здесь нельзя жить иначе.

— На мирском уровне считается остроумием, когда ученик исправляет учителя и спорит с ним. Но на духовном уровне, если послушник противоречит старцу, то это глупость и духовная смерть.

— В наше время монастыри перестают быть очагами богословия. В них могут жить благочестивые люди, но не богословы. Одно дело — благочестие, другое — богословие.

— Обычно люди, которые приходят в монастырь, чтобы стать монахами, страдают от многих страстей, и пройдет много лет борьбы, прежде чем они от них исцелятся. Для исцеления недостаточно одной молитвы, необходимо также послушание монаха и терпение духовника. Некоторые монахи обладают сильным телом, и, когда они проявляют непослушание, в них говорят тело и страсти.

— Обычно игумены, обретя мирскую известность и принимая мирские почести, бывают очень строги и бездушны к монахам. Они совсем не заботятся о них.

— Когда человека презирают, он становится свободным. Так случается и в монастыре. Когда монаха презирают, он может жить как исихаст. Если же кого-то считают выдающимся, тогда другие монахи осуждают его, и он сам старается, чтобы хорошее мнение о нем не пропало. Таким образом, он сам становится несвободным.

— Когда я жил на Святой Горе и молодые монахи творили бесчинство, старые монахи говорили: "Хорошо, что не хуже". А мы сейчас говорим: "Хорошо, что хоть так".

— Одно дело — психологическая любовь, другое — платоническая, и третье — любовь Божественная. Некоторые ошибочно трактуют фразу святого Игнатия Богоносца: "Моя любовь распинается", так как они смешивают ее с человеческой любовью. Но и те, кто их осуждает, тоже ошибаются. Из критики не выходит ничего хорошего. Если мы хотим что-то сказать, мы должны хорошо разобраться в том, что конкретно имеет в виду другой человек и что он хочет сказать. И писать следует большей частью положительно, т. е. исправлять ошибку другого каким-то положительным способом. Главное, мы должны сказать, что любовь есть плод познания Христа через созерцание Божественного света, т. е. человек познает Христа через созерцание и любит Его. Следовательно, любовь Христа имеет другую природу.

— Я многое пережил в своей жизни. То, что я пишу в книге, Господь написал сначала в моем сердце.

— Таинственно действует Дух Святой в сердце человека: без насилия и принуждения, не обременяя нас обязанностью быть благодарными. Часто Он не проявляется ясно, ибо в естественном для нас падшем состоянии даже сия малейшая мера благодарности ложится обязывающим и понуждающим бременем на человека.

— Книги святых отцов надо читать с простотой — для того, чтобы совершенствовалась молитва, а не для того, чтобы стараться проанализировать умом или запоминать их. Так сердцем будет постигаться смысл отеческих слов, и они станут нашей жизнью. Из современных богословов я читал немного. Кое-что я читал в Париже.

— Я много страдал и только гораздо позднее понял, что все происшедшее со мною — память смерти, страх, покаяние, плач — было лишь предуготовлением к тому, чтобы я постиг слово Старца Силуана.

— Христос сказал: "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева"[603], — потому что тогда люди еще не ведали всемирного — вселенского — значения Христа и не могли понять Его.

— Божественная благодать возрождает человека. Она преображает даже голос человека, делает его прекраснее, чтобы лучше доносить истину. Возрожденные люди проповедуют живую истину иным голосом.

— У возрожденного человека гнев преобразуется в силу неудержимого стремления к Богу.

— Покаяние вначале проявляется в воздержании от страстей и в противлении им, затем — в неудержимом порыве к Богу.

— Прилепляясь к Богу, ум становится чистым. Тогда мы не даем ни малейшего внимания соблазнам. Происходит как с машиной, проезжающей мимо собаки: та бежит вслед с лаем, потом устает и замолкает. Так же и в искушениях ум должен прилепляться к Богу и не думать ни о чем другом. Таким способом мы боремся с искушениями.

— Гордый человек обращен на себя. Когда он [теряя контроль] выходит из себя, он становится чудовищным, будучи способен дойти даже до преступления.

— Духовное рождение человека сотрясает весь мир, подобно тому как [сотрясается все вокруг], когда самолет преодолевает звуковой барьер.

— Любовь к Богу рождает святое дерзновение.

— Страх Божий есть дар свыше, а не результат действий человека.

— Десятилетиями я молился молитвою, подобною молитве Христа в Гефсиманском саду.

— Страшная боль — молиться со слезами о всем мире и чувствовать равнодушие людей, которых не занимает вопрос спасения.

— Иногда я чувствовал боль в груди с каждым ударом моего сердца. Оно истаивало, как свеча. Когда же врач сделал мне кардиограмму, он сказал: "У тебя сердце как у маленького ребенка". Иногда сердце бьется так сильно, как будто вот-вот разорвется, но при этом оно совершенно здорово.

— Одно дело — психологический страх, и другое — страх духовный. Психологический страх приводит в отчаяние и парализует человека. Духовный страх воодушевляет человека до самой смерти. Страх Божий отличается от животного инстинкта.

— Четверть века я плакал на Святой Горе о своих грехах и о всем мире.

— Ужасающее явление бывает в христианской жизни. Иногда кажется, что Богу недостаточно наших усилий в борьбе: Он как будто не слышит нашего крика. Так живется истощание.

— Бывали моменты, когда я терял молитву и не мог творить ее даже устами.

— Когда нас презирают и гонят, нам не должно что-либо говорить — надо молчать и не нужно нам оправдываться. Ибо любое оправдание дает повод к новому обвинению.

— Стяжавшие внутри себя благодать Божию обычно предаются плачу и отрекаются от мира. Однако сие естественное состояние свойственно лишь святым.

— В истории Церкви, написанной святыми, запечатлевается течение духовной жизни. В основных чертах она разворачивается следующим образом: мы стараемся исполнять заповеди Божии, но видим препятствующие тому и убивающие нас страсти. От этого возникает невыносимая боль, которая усиливается от богооставленности. Мы страдаем душой и телом. Так мы живем падение Адама, так начинается покаяние, которое открывает нам глубины нашего "я". В глубокой скорби начинается очищение сердца. Тогда мы получаем новую силу и доходим до созерцания света. Таким образом, когда мы осознаем себя "ничем" — прахом земным, тогда мы становимся "материалом" для нового творения.

— Когда хвалят других, мы должны радоваться. Зосима (о. Захария) принял мое слово, мое учение. Неважно, кто прославлен будет здесь, на земле, но важно, кто прославится на небесах.

— Когда есть большая любовь, то даже малая ненависть может разрушить ее полностью. Когда же есть большая ненависть, то и при малой зародившейся любви она не ослабевает.

— Один монах возжелал понести служение вне монастыря и переживал, не создаст ли его отсутствие в монастыре проблему. Я сказал ему: "Мы не говорим, что ты нам не нужен, но мы можем обойтись и без тебя".

— Карате как гимнастика сначала может показаться благом, но, в конечном итоге, уводит ум человека от православной аскетики и богословия. Это зависит от идеологии, с которой оно связано.

— Если вам жалуются на бессонницу, рекомендуйте таковым людям молиться, и тогда бессонница пройдет.

— Многие при первом посещении благодати — первой любви — хотят продать имущество, дом, оставить свою работу и жить в бедности. Однако наставникам подобает быть осторожными при этом и разумно направлять таких людей.

— Мы должны оставлять людей в свободе, ничем их не обязывать, не эксплуатировать их чувства, и в особенности чувство благодарности.

— Во многие местах Священного Писания говорится о правой и левой руке человека. Правая рука — это сердце, левая — логика. Помысл тщеславия (левая рука) изгоняет благодать из сердца (правой руки), ибо левая (рассудок) стремится детально проанализировать познание Бога, которым живет сердце. Рассудок старается сформулировать его, чтобы помочь кающемуся, но тогда надолго пропадает свет. Поэтому Христос сказал: "Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая"[604].

— Деторождение — очень серьезный вопрос. Руководство людьми есть дело епископа. Но, как сказал патриарх Афинагор, оставим его священникам, которые несут пастырское служение. Ибо люди сегодня не могут жить в полном воздержании, но также тяготятся и множеством детей. Цель пастырского служения — исцелить людей. Оно, это служение, есть распятие.

— Прот. Сергий Булгаков говорит, что Бог неким таинственным для нас образом вопрошает человека до рождения, хочет ли он родиться. Этот взгляд объясняет, почему многие дети сегодня, по разным причинам, не хотят рождаться, и поэтому происходят выкидыши.

— Трудно жить в сегодняшнем мире. Я много лет молюсь о мире всего мира, но мира нет. Когда же кто-нибудь говорит о мире, его считают коммунистом. Я не читаю газет, чтобы не знать, что случается в мире, ибо не происходит в нем ничего хорошего. Все, что вне Христа, — бессмыслица.

— Существует различие между психологией и жизнью во Христе. Психология стремится освободить человека от комплекса вины, в то время как мы переживаем скорбь и боль о нашей отдаленности от Бога, и нет конца покаянию, пока эта скорбь не преобразится.

* * *

Второй раз в том году бы беседовали во время прогулки. Мы встретились со старцем и отцом Кириллом. Старец опирался на две трости, и так как мы шли слева и справа от него, а он был между нами, то он дал и каждому из нас по трости, чтобы внести некое "художественное равновесие" в нашу "троицу". Старец был художник, и ничто не могло ускользнуть от его глаза: он любил красоту.

Раз уж я упомянул о художественном таланте старца, то добавлю: он сам следил за написанием икон в монастыре до самых мелочей, вплоть до оттенков цвета. Он также сам сделал набросок ковра для храма, поручив монахиням и другим женщинам соткать его. Особо он следил за состоянием священных облачений, чтобы они были чистыми, светлыми, без ярких блестящих изображений, сам выбирал ткань для них при покупке и заботился о шитье облачений. Ему не нравились изысканные и броские облачения.

— Мысль о том, что человек был создан для того, чтобы Бог смог воплотиться, может привести к некоторым ошибочным выводам, а именно к отрицанию великой ценности самого человека и обожения человека, если он использовался только лишь как предлог для вочеловечивания Бога.

— Крест есть жертвенная любовь Бога, Который распялся по Своей воле. Поэтому жертвенная любовь называется "знамением", так же как и "знамение" Ионы.

— Мы живем крестные страдания Христа через соблюдение Его заповедей. Когда мы живем духовно, мы распинаемся. Это совершается чрез покаяние.

— Созерцавший Бога человек становится совершенно другим существом. То же происходит и с тем, кто встречает святого. Вся его жизнь изменяется.

— Весь Запад находится под влиянием блаженного Августина. Учение Августина несколько "психологично" и рассматривает Бога с "психологической" точки зрения. Сейчас в Греции наблюдается уклон в психологию, поэтому сочинениям блаженного Августина уделяется много внимания. Хотя он и был святым, но трудами его злоупотребляют.

— На Западе люди потеряли вдохновение к Богу. Так развилась наука.

— Если человек после интенсивной сладострастно-плотской жизни обращается к Богу и, прежде чем его тело преобразится, желает часто причащаться, его тело восстает и не принимает действия Божественного Причастия. Тогда возникают телесные болезни. В этом случае необходимо разумное руководство.

— Непрестанная молитва может твориться и в начале духовной жизни. Бывает, что человек молится, еще не будучи бесстрастным. Но только в созерцании Бога все изменяется, и человек возрождается весь.

— Мирская печаль есть подмена покаяния. Мы должны добровольно принять Христов крест, иначе мы невольно, вопреки своему желанию, возьмем на себя другие кресты.

— Эротическая любовь очень сильно пленит человека. Выход: сначала бегство от нее, а затем обращение к Богу.

— Телесная чистота сохраняется при чистоте ума и при правильных отношениях с духовным отцом.

— Мы ведем духовную борьбу не для того, чтобы "заработать" себе Царство Божие за некую цену, но для того, чтобы сохранить заповеди Христа, когда, по испытании воли нашей, добродетели становятся нашим неотъемлемым достоянием.

— Можно достичь первой ступени бесстрастия, но иметь при этом колебания и падения. Постоянство же приходит позднее.

— Сначала Бог дает нам понятие о духовной жизни, и лишь по прошествии многих лет мы начинаем это усваивать.

— Постясь… мы исповедуем, что созданы по образу Божиему, который мы желаем воссоздать в себе после того, как грех растлил нас. Животные не постятся, так как не имеют разума и свободы, но только природу. Поэтому пост есть привилегия человека.

— Привыкший лгать не способен никому доверять и доходит до того, что уже не доверяет и Самому Богу, теряя веру в Него.

— Следует избавляться от внутренних — психологических — скорбей, чтобы иметь силы работать духовно.

— Если кто искушается в общении с нами, предпочтительнее удаляться от таковых.

— Сегодня многие люди молятся с воображением.

— Принимая пишу, должно молиться. Всякая пища содержит в себе созидательную энергию Бога. Поэтому с молитвой мы относимся к материальной пище, чтобы она была нам на пользу.

— Пища дает энергию телу. Мы нуждаемся в ней, чтобы трудиться и иметь силы для молитвы. У молящихся энергия пищи преобразуется в духовную энергию. У тех, кто молится немного, избыточная энергия пищи преобразуется в страсть и чревоугодие. В этом случае необходим пост.

— Обычно, когда священники исповедуют других священников, они не дают никаких советов. Они просто ограничиваются чтением разрешительной молитвы.

— Те, кто представляет творчество Достоевского исключительно как критерий Православия, глубоко ошибаются. Достоевский обладал величайшим умом, он достиг плача и смог понять несколько глубоких истин, но он не смог избавиться от некоторых страстей (пьянство и т. д.). Он — великий писатель, который приближается к истинам Церкви, но он не является их выразителем.

Во время своих бесед старец Софроний обычно начинал разговор со своего учения о Лице-Ипостаси, затем переходил к умной молитве и другим темам духовной борьбы и многим современным проблемам. Его слово было богословским откровением, исходившим из сердца как "реки живой воды". Слово его источалось непрестанно. Я с напряженным вниманием молча внимал этому потоку слов. И когда заканчивался этот поток духа, я шел в келию и записывал богооткровенные "глаголы вечной жизни".

1984 год

В январе 1984 года заболел мой старец, блаженнейший митрополит Эдессы, Пеллы и Алмопии владыка Каллиник, и я должен был сопровождать его в Лондон, где должна была быть проведена операция головного мозга. Операция была неудачной, и у него развилась гемиплегия.

В первый раз я был в Лондоне зимой. Было очень морозно, ледяной туман покрывал все вокруг. На меня особенно произвело впечатление, что туман застывал на деревьях тонким снежным инеем.

Я провел в Лондоне почти месяц, находясь рядом с Каллиником в больнице Святого Варфоломея. На выходные я съездил в монастырь, чтобы побывать на богослужении и набраться сил. Старец и отцы монастыря поддерживали меня своей теплой любовью. Сам старец тоже приехал в больницу, чтобы навестить митрополита, и сказал ему: "Мы любим Вас, потому что Вы любите монахов". Блаженнейший Каллиник ответил ему: "Я не делаю ничего особенного. Я люблю самого себя, ведь и я монах".

Приснопамятный Каллиник почил 7 августа того же года, и поэтому в то лето я не ездил в монастырь. В октябре прошли архиерейские выборы в митрополии Эдессы, и с избранием нового митрополита многое изменилось в моей церковной жизни.

В связи с этими событиями моя обычная поездка в монастырь состоялась в 1985 году.

1985 год

Каждый год паломничество в монастырь было для меня важным событием. Посещение монастыря, хотя бы и на несколько часов, и, главное, встреча со старцем всякому человеку приносили большую духовную пользу.

Некто сказал мне о слышанном от отца Порфирия, который говорил: "Это благодать — видеть, хотя бы и несколько минут, старца Софрония, ведь он обладает великой силой".

Отец Порфирий понимал великую силу молитвы старца Софрония, ибо эта молитва исходила из его пламенного сердца, которое жило глубочайшим покаянием, порывом к Богу и сиянием Божественного света. Сам старец Софроний учил, что сначала человек переживает огонь ада, который является нетварной очистительной энергией Бога. Затем, в какой-то момент глубокого покаяния, этот огонь ада преображается в нетварный свет Царствия Божиего, который есть нетварная обоживающая энергия Бога. Это созерцание-видение оживляет ипостасное начало в человеке и содействует его возрождению.

В том году я получил особо сильную духовную поддержку. Мне она была необходима, ибо, во-первых, умер мой старец, во-вторых, из-за этого печального события я не смог посетить монастырь.

Тогда все отнеслись ко мне с особенной любовью, и у меня было больше случаев для общения. Тем летом я четыре раза встречался со старцем Софронием.

Как только старец увидел меня, он сказал: "Я рад, что ты не стал епископом Эдессы, ведь тогда ты был бы связан". Уже состоялись выборы в митрополии Эдессы, и среди трех предложенных кандидатов я оказался вторым. Старец высоко почитал благодать арихиерейского сана, но также знал и о трудностях и искушениях архиереев.

Во время следующей встречи старец сказал мне: "Новый митрополит занял твое место. Это место — твое". Это он говорил и другим людям, которые передали мне эти слова. Однако я не искал разъяснений и никогда не интересовался этой темой.

Во время нашей первой встречи, среди прочего, старец говорил:

— В наше время больше чем когда бы то ни было необходимо учение трех отцов Церкви — святого Григория Паламы, святого Максима Исповедника и святого Симеона Нового Богослова.

— Чтение Священного Писания очищает ум.

— Апостол Павел, который пережил глубокое покаяние, пишет о Христе: "А "восшел" что означает, как не то, что Он и нисходил прежде в преисподние места земли?"[605] Для нас "нисходил в преисподние места земли" означает великий плач, нисхождение в ад покаяния.

— Все апостолы и отцы Церкви, хотя и имеют одно и тоже откровение и опыт, выражают его по-разному. Например, апостол Петр не обладает таким богатством смыслов, как евангелист Иоанн или апостол Павел. Божественная благодать не упраздняет особенные таланты человека.

— Когда какой-нибудь иерей совершает плотской грех, тогда "заглушается его священство", т. е. его священство не реализуется действенно. Он совершает таинства, но сам не получает пользы.

— Священник должен хранить свой священный сан. Будет очень плохо, если что-то произойдет и человек его лишится. Если священник совершает что-то плохое, его священный сан не имеет силы. Мы понимаем из того, что тогда он не может помочь людям, т. е. тогда неким образом "заглушается его священство", он не может услышать людей и помочь им.

— Гордость и тщеславие порождают восстание плоти.

— В молитвах, которые мы произносим во время пострижения в монахи, не следует упоминать о невесте, женихе и Божественной любви, ибо эти понятия, особенно у женщин, искажаются.

— Некоторые духовные отцы удерживают своих духовных чад своей душевной силой (логикой-харизмой). Однако при этом они оставляют нерешенными их духовные проблемы, не помогают им. Духовные отцы, обладающие внутренней духовной святостью, т. е. благодатью Божией, действенно помогают своим духовным чадам решать их духовные проблемы.

— В современном обществе мы должны чувствовать наше духовное сиротство, потому что мы не принадлежим ему и наша родина в другом месте, а здесь мы — сироты.

* * *

Во время второй нашей встречи старец начал беседу дружеским тоном, чтобы создать благоприятную атмосферу. Он сказал мне относительно моих писаний: "Нет иного Иерофея: твое перо сильно и быстро". Тогда были изданы мои первые книги. Также были опубликованы мои проповеди в "Гласе Господа" и несколько статей в церковных газетах. Старец чувствовал, что у нас один и тот же "дух" по отношению к богословию и аскетике, и поэтому он говорил мне с глубоким смирением: "У нас обоих одни и те же идеи, но ты пишешь богаче и более образно". Он был вежливым и всегда находил способ возвысить своего собеседника, и даже сверх меры. Поэтому я и записал эти его слова.

Во время нашей беседы, между прочим, старец говорил:

— Я когда-то писал о единстве Церкви, согласно с учением о Святой Троице. Когда это прочитал Евдокимов, он сказал: "Откуда этот человек знает о Святой Троице, ведь он не женат?" Это глупость — связывать понятие о Лицах Святой Троицы с человеческими отношениями в браке.

— Созерцание означает чувствовать огонь Божий.

— Западные христиане разделяют с мусульманами понимание сущности Бога. Они считают ее вне личностной.

— Многие имеют ошибочное представление о так называемом "мраке" Бога. Они считают, что "мрак" есть непознаваемость Бога, в то время как на самом деле это есть сознание того, что он превосходит человеческое знание, что он есть Свет, который превосходит свет разума и свет человеческого знания.

— Мы, православные, живем Христа в Божественной литургии или, скорее, Христос живет в нас во время Божественной литургии. Божественная литургия есть Божественное действие. Мы говорим: "Время сотворити Господеви". Это означает, что настало время действовать Богу. Христос творит, а мы живем вместе с Христом.

— Божественная литургия есть путь к познанию Бога и к познанию нас Богом.

— Христос однажды совершил Божественную литургию, и она перешла в вечность. Его обоженная человеческая природа прошла через Божественную литургию. В Божественной литургии мы конкретно познаем Христа. Божественная литургия, которую мы служим, есть та же Божественная литургия, которую совершил Христос в Великий четверг на Тайной вечере.

— Главы 14–17 Евангелия от Иоанна — это Божественная литургия. Так в Божественной литургии мы понимаем Священное Писание.

— Ранняя Церковь жила без писаний Нового Завета, но с Божественной литургией.

— Первые гимны, словесные выражения, писания заложены в Божественной литургии.

— В Божественной литургии мы живем Христа и понимаем Его слово.

— Как Христос очистил Своих учеников словом Своим, сказав им: "Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам"[606], и омыл водой святого омовения ноги учеников, так и первая часть Божественной литургии очищает нас для того, чтобы мы затем приняли участие в Трапезе Любви. Цель Божественной литургии — приобщить нас Христу.

— Божественная литургия научает нас образу смирения. Как Христос принес Себя в жертву, так и мы должны пожертвовать собой. Образ Божественной литургии есть образ обнищания за нас. В Божественной литургии мы стремимся к смирению, ибо чувствуем, что в Божественной литургии присутствует смиренный Бог.

— Каждая божественная литургия есть богоявление. В ней проявляется Тело Христово, где каждый член Церкви есть образ Царствия Божия.

— После Божественной литургии мы должны продолжать являть собой образ Царствия Божия, исполняя Его заповеди. Слава Христова в том, чтобы Его плод созрел в каждом члене Церкви. Так объясняются Его слова: "Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками"[607].

— Неисчислимы дары, которые дает Бог. Даже простые аскеты могут исцелять людей и молитвой, и иными способами. Но, давая дар, Бог одновременно дает и рассуждение, чтобы мы не принижали дары других и, главным образом, благодать священства.

— Многие люди хотят причащаться, но не понимают, как получить пользу от "духа" самой Божественной литургии, ибо он дает многое. Так, многие возмущаются, когда духовный отец на какое-то время рекомендует им воздержаться от святого Причастия. Не надо возмущаться, а нужно извлечь духовную пользу от "духа" Божественной литургии.

— Чтобы причащаться животворящих Тайн Христовых, надобно иметь мир и свободу ума и быть свободным от всего.

— С болезнью можно бороться только тогда, когда в душе царит мир.

— Чтобы понять, что такое умная молитва, нужно познать ее в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет. В более зрелом возрасте у человека возникают различные проблемы, и заниматься умной молитвой нелегко.

— Я видел, как Бердяев в день Пасхи пел на клиросе, как малое дитя. Потом я видел его в поезде очень сосредоточенного, покачивающего головой, старающегося уловить свои мысли. Я понял, что те, кто занимается умственным трудом, непоследовательны в жизни. Они думают одно, живут по-другому, и у них происходит разрыв между умом и сердцем.

— Сначала человек получает благодать Божию, затем благодать уходит, и так человек научается от Бога. Каждому предлежит пройти это. Ибо, если человек обретет благодать без сей божественной науки, это не приведет к добру и может навлечь осуждение. Человеку необходимо пройти через смирение.

— Без свободы невозможно ни сохранить никакой дар, ни развить свою духовную жизнь.

— Монах не должен вдаваться в пространные объяснения. Он должен говорить мало и не завязывать долгих бесед без причины.

— Вся современная жизнь движется как будто по течению. Все плывут в одном направлении, под давлением обстоятельств. Монах же призван плыть против этого течения.

— Монахи чувствуют себя беспомощными людьми, ибо взыскали они великого, потому им хочется постоянно внимать себе.

— В мире мы все время познаем новое. В монастыре же повторение — мать учения.

— Мы молимся всем сердцем о вашем монастыре.

— Духовное руководство требует большого терпения.

— Обычно нам не следует говорить с женатыми людьми о значении монашества, ибо тогда они запутываются и перестают ценить брак. Мы должны учить их тому, что брак тоже есть путь спасения, если жить по Евангелию.

— Мы не должны требовать многого от исповедующихся. Сначала они рассказывают нам о себе немногое. Ограничимся тем, что они рассказали сами. Позднее они откроются и скажут больше. Откровенность приходит со временем.

— Прозорливым является тот, кто имеет ясное представление обо всем. И если духовный отец не обладает ясным представлением, как он может помочь исповедникам?

— Исповедь не ограничивается разрешительной молитвой священника, исповедник должен открыть свое сердце и внутренне осознать, что его простил Бог.

— Женщины очень требовательны. Духовнику необходимо обладать большой проницательностью и терпением, чтобы направлять их.

— Замужние женщины должны быть очень внимательны к своим мужьям. Им следует находиться дома и заботиться о своих мужьях и детях.

— Мы живем в такое время, когда никто не может выступать против войн, так как его будут считать коммунистом.

* * *

Во время нашей третьей встречи старец обратился к близкой для него теме — опытному знанию Бога. Среди прочего он говорил:

— Знание Бога является результатом опыта. Оно аналогично тому, что происходит в абстрактных науках. Сначала есть теория, затем она получает подтверждение. Бывает и наоборот. Так, в Церкви мы имеем учение о том, что Бог открыл Себя пророкам, апостолам, отцам Церкви и святым. Затем мы говорим: "Я посмотрю, истинно ли это". И начинаем следовать тем же путем. Мы творим молитву, чувствуем благодать Божию и подтверждаем то, что говорят отцы. На Западе люди прочитали много, обращались и к восточным религиям, и теперь некоторые занимаются молитвой, потому что хотят приобрести опытное богословие.

— Бог не обещает нам радость, но призывает испить "чашу"[608]. Он зовет нас пострадать во имя Его, ибо только так мы можем пережить и Его славу.

— Бог ипостасен: единая сущность, Три Ипостаси. То же и человек: потенциально он неуничтожимая ипостась, но нуждается и в [источнике] жизни. Это осуществляется во Христе. В отношениях-связи человека со Христом реализуется его ипостасное начало, и тогда человек становится действительно ипостасью. Ипостась уникальна и несообщима.

— Кого Бог предузнал… — что они примут призвание и дары Его с признательностью и благодарностью, — … тем и предопределил[609].

— Истощание Христа выразительнее всего представлено в 12-й главе Послания к Евреям апостола Павла.

— Выражение "нетварный свет", которое употребляли отцы и святой Григорий Палама, многих сегодня раздражает. Мы можем употреблять выражение "Божественный свет", что означает то же самое.

— Существует предвечное истощание Бога Отца (Он рождает Логос) и истощание Сына во времени, совершающееся с вочеловечением Логоса. Истощание Христа и совершенное самопредание Себя Богу Отцу освободило человека от смерти. Нечто подобное происходит с нами. Совершенная самоотдача себя Богу и совершенное истощание, сообразованное с [истощанием] Христа, ведет нас к обожению.

— Христос прошел через страдания, потому что исполнил заповеди Отца Своего и, таким образом, вступил в конфликт с миром. То же происходит и с человеком, которого Христос призывает жить Его жизнью.

— Высокие теории, которые развивают некоторые богословы, не соотносятся с их духовным опытом… Это несоответствие создает им духовные проблемы.

— Обожение — это значит поступать в любой жизненной ситуации так, как поступал Христос.

— Как только мы захотим начать диалог с Богом и ум наш обратится к Нему, Он сразу же даст нам духовное уразумение.

— Существует разница между буддизмом и православной аскезой. В буддизме стараются совлечься всего, чтобы достичь нирваны. Медитация возводится до мистического созерцания, но видят они тварный свет своего ума. Это было и у Плотина, в неоплатонизме. Отцы знают это (мы можем назвать это "мраком совлечения"), но они идут дальше и доходят до созерцания нетварного света. Тогда они живут то, что свет исходит от Ипостаси, а не от идеи, и чувствуют личную связь с Богом. Одновременно возрастает великая любовь к Богу и всему миру до страдания и "самоненависти".

— Те, кто становятся православными по философскому рассуждению или по эстетическим соображениям, в моменты напряженного самососредоточения возводят свое рассуждение до мистического созерцания и видят свет своего разума, впадая в самолюбование. Этот свет не есть ни диавольский, ни Божественный. Когда его принимают за Божественный свет, тогда он становится бесовским, ибо, как говорит брат Господень Иаков: "Это не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская"[610]. Земное и душевное знание, будучи обожествлено, становится "бесовским". Только тогда, когда человек видит Божественный свет, он видит разницу между естественным светом разума, диавольским светом и нетварным светом.

— В пустыне мой ум много раз был восхищен [к Богу]. Однако в покаянии я не желал вспоминать об этом. В пустыне я не думал ни о чем, а только каялся в своем падении — поиске совершенства в восточном мистицизме, вне Христа. Когда же я стал духовником и захотел помочь людям, которые имели аналогичный опыт и испрашивали подтверждения их духовного состояния, тогда я старался заново увидеть то, что со мной происходило. Однако я не рассказывал об этом другим. Много раз это имело определенные последствия для меня.

— На Горе я жил покаяние до "безумия". Я познал вечность сначала отрицательно, живя вечный ад. Откровение Бога Старцу Силуану: "Держи ум свой во аде, и не отчаивайся" означает осудить самого себя во ад, всецело возненавидеть самого себя. Тогда человек чувствует, как языки адского пламени пронзают его тело, подобно иглам. Затем человек, созерцая нетварный свет, полностью меняется. Невозможно увидеть Божественный свет и остаться таким же, как раньше. Во всяком случае, видевший Божественный свет понимает сущность вечного ада.

— Догматы необходимы для духовной жизни. Без них духовная жизнь искажается. Поэтому мы не являемся фундаменталистами, следуя догматам — определениям отцов Вселенских соборов. Так, встречая человека, к которому питаем предубеждение, мы сворачиваем с дороги, а к человеку, которого любим, бежим навстречу. То же самое происходит и с догматами. У нас имеется цель, и мы спешим достичь ее. Если же мы теряем цель, то утрачиваем и силы к чему-либо стремиться.

— Когда человек исполняет заповеди Христа, он не просто исполняет послушание, но соединяется с Христом и обретает сознание Христа.

— Святой Дух называется Утешителем, потому что утешает тех, кто испытывает боль из-за соделанного греха и раскаивается.

— Путь христианской жизни величествен. Поэтому никто не вступает на этот путь один, а нуждается в помощниках. Так, Пресвятая Богородица была послана к Елисавете, и апостол Павел пришел к другим апостолам в Иерусалим, чтобы получить от них подтверждение.

* * *

Наша четвертая беседа состоялась, когда мы прогуливались по тропинке рядом с монастырем. Разговор зашел о психологии и ее связи с духовной жизнью.

Старец обладал глубоким знанием духовной жизни, ибо достиг созерцания нетварного света и мог отличать психологическое от духовного. Он много раз говорил, что настоящее покаяние имеет не психологическую, а духовную природу, что это есть действие Бога в нас. К тому же, прожив много лет на Западе, старец исповедовал и направлял многих людей, которые имели психологические проблемы и следовали психотерапевтическим методам лечения. Поэтому старец очень хорошо был знаком с этой проблемой. Ниже изложены его взгляды на психологию.

— Изучение психологии в Греции началось с христианских братств. В прошлом психологические теории имели глубокое воздействие на мир. Сейчас, как я вижу, их авторитет в мире несколько уменьшился. Этому способствовало распространение святогорской традиции с очистительным учением Церкви, которое изменило мышление людей.

— Психологические исследования человека имеют важное значение, ибо свидетельствуют о том, что, помимо логики, существует и нечто более глубокое. Однако психологический анализ по сравнению с учением отцов Церкви — детский лепет. Как бы ни были важны наблюдения психологии, предлагаемый ею метод лечения ошибочен. Психоанализ не исцеляет человека, а приводит скорее к еще большему замешательству.

— Нужно отличать неврологию от психологии. Невропатологи приносят большую пользу телесному здоровью, так как с помощью определенных лекарств стабилизируют психическое состояние человека. Однако они не исцеляют, а просто успокаивают человека. Исцеление же человека начинается с исцеления помыслов — за ним следует и исцеление тела. Таким образом, хотя неврологи с помощью лекарств приводят человека в уравновешенное состояние, они не приносят истинного исцеления.

— Существует огромная разница между православной и западной традициями. Психология приспособлена к западной традиции, и поэтому между ней и православной традицией — огромная пропасть.

— Мнение, что всякий психологический феномен является также духовным, и, соответственно, всякий духовный — психологическим, представляет смертельную опасность. Очень опасно рассматривать психологические проблемы человека как духовные состояния. Подобный взгляд есть богохульство. Мы должны утверждать обратное — что духовная жизнь есть одно, а психологическая жизнь — совершенно другое.

— За много лет жизни в нашем монастыре здесь, в Англии, я не встретил ни одного человека, который бы исцелился с помощью психоанализа, разработанного в западных обществах. Однако мы должны быть справедливыми и признать, что врачи-невропатологи, которые лечат больных лекарствами, более смиренны, чем психоаналитики. Они способствуют человеку обрести свое место в обществе и помогают людям с неврологическими проблемами внутри самой Церкви.

— Духовная проблема — удаление человека от Бога — имеет последствия и для тела. Душа человека может легко со-восстать к новому направлению покаянной жизни, однако, если тело повреждено [грехом], оно медлит сообразоваться новому состоянию. Здесь действует слово Христа: "Дух бодр, плоть же немощна"[611].

В этом состоянии телу, поверженному грехом, можно помочь лекарствами, но окончательное исцеление придет только с исцелением души, с благодатью Божией.

— Святой Григорий Палама жил в кризисную эпоху, когда взошли семена психологии и психоанализа, и поэтому очень важно, чтобы мы изучали его богословие. Православный исихазм есть безошибочный метод исцеления человека.

— К несчастью, те, кто смешивает духовную жизнь с психоанализом, занимают выдающееся место в обществе, и к их мнению прислушиваются больше.

— У психически больного человека страдает не просто так называемое подсознание, но и его ум, который есть око души.

— Когда мы живем духовной жизнью, нам не нужен психоанализ. В наследственных же болезнях помогает неврология.

— Психология психиатров обладает другим "вкусом", совершенно отличным от православного учения, т. е. их антропология совершенно другая.

— В любом случае, полезно рассуждать о связи между психологией и православным богословием.

* * *

В том году беседы со старцем принесли мне особую пользу. Они были посвящены главным образом трем темам: значению и глубине Божественной литургии, учению старца о буддизме и восточных традициях, а также связи между психологией и духовной жизнью. Естественно, среди этих трех тем было и учение старца о Лице-Ипостаси, а также и его личные поиски.

Все эти вопросы помогли мне в моем пастырском служении. Каждый раз я уезжал из монастыря, исполненный дарами духовного понимания, которые я получил от того, кто усердно подвизался всю свою жизнь для стяжания сего духовного опыта. Старец удостоился от Бога редких даров: самооткровение Бога "Аз есмь Сущий", смертная память, хождение над духовной пропастью, дышащей языками адского пламени, ощущение тварности как падения и т. д. Он не только пережил редкие опыты, но и выражал их простым и неповторимым словом.

Я уехал из монастыря "преисполненным духовного пития". Со временем я все глубже проникал в учение старца, который все больше открывал мне тайные стези духовной брани, святого безмолвия и православного богословия.

Однако, как учат святые отцы, после какого-либо великого дара следуют искушения. Это было и с учениками. После горы Фавор последовало испытание — страдания и крест Христов, а после Пятидесятницы ученики подверглись гонениям и искушениям. Следом за восходом солнца следует тьма. То же произошло и в моем случае.

Как только я вернулся в Эдессу, новый митрополит по незначительному поводу запретил мне служить в монастыре Честного Креста Господня в Эдессе, в котором я был духовником.

Старец Софроний узнал об этом и позвонил мне. Сначала он ободрил меня, укрепляя в искушении, а затем постарался подвигнуть меня на исполнение моего давнего желания уйти в пустыню Святой Горы и подвизаться там в святом безмолвии. Естественно, старец советовал мне не вступать в конфликт с митрополитом, так как это причинило бы мне большой духовный вред. В то же время он говорил, что я должен сохранить свою духовную свободу. Старец обладал глубоко церковным мышлением и святоотеческим сознанием.

Я попросил у митрополита отпуск и отправился на Святую Гору, чтобы там принять окончательное решение. Я прожил в монастыре Ставроникита больше месяца, с конца июля до начала сентября 1985 года, в молитве и безмолвии, пользуясь любовью отцов монастыря. Решение вопроса я предоставил Богу, Пресвятой Госпоже Богородице и часто обсуждал эту тему с отцом Паисием.

Старец Паисий согласился со старцем Софронием, но, так как видел, что мой уход поставил бы монахов монастыря в трудное положение, побудил меня в последний раз попытаться остаться в монастыре, исполняя то, что велит митрополит, и тогда Бог Сам явит мне свою волю.

Пребывание на Святой Горе в качестве одного из братьев монастыря Ставроникита имело для меня важное значение. Я помолился и успокоился. Там у меня родился замысел книги "Православная психотерапия", которую я начал писать после возвращения в Эдессу в "духе" учения старца Софрония и святогорской атмосферы.

Тем не менее через год я убедился, что мое пребывание в Эдессе невозможно, и уехал оттуда. Позже так поступили и братья монастыря. Я следовал не только совету старца Софрония, но и завету блаженнейшего старца моего, митрополита Эдессы, Пеллы и Алмопии Каллиника, который незадолго до своей кончины говорил мне: "Если новый митрополит не захочет, чтобы ты оставался, возьми у него благословение и уходи. Никогда не ссорься с митрополитом, иначе потеряешь благословение Божие".

Обо всем этом я написал, чтобы показать, что старец Софроний с пастырской любовью наблюдал за моей духовной жизнью. Подробнее рассказать об этом в данной книге у меня нет возможности.

Все те мучительные испытания, через которые я тогда прошел, не позволили мне посетить монастырь в 1986 и 1987 годах. Я переживал те же искушения и испытания, что и мои наставники, у которых я учился много лет. В то время я, как и они, переживал период утраты благодати после многих благословений, которые получал раньше. Такой период отступления благодати бывает более плодотворным, если переживать его с надеждой, терпением и верой в Бога.

1988 год

В начале 1987 года я уехал из митрополии Эдессы, Пеллы и Алмопии и сначала служил проповедником в святой митрополии Фив и Левадии, а с августа того же года я стал проповедником святой архиепископии Афинской.

В январе 1988 года по решению блаженнейшего архиепископа Афинского владыки Серафима я прибыл в ливанский город Триполи, на Белементийский богословский факультет, где преподавал сначала греческий язык, а затем православную этику.

Из Ливана я послал старцу письмо, в котором описал свою жизнь в Ливане. В июле 1988 года, по прошествии трех лет, я снова посетил монастырь Святого Иоанна Предтечи в Эссексе.

Увидев меня, старец Софроний сказал: "Благодарим Вас, что Вы затратили силы и средства, чтобы приехать". Я ответил: "Я приезжаю, чтобы получить воздаяние". Старец пошутил: "Вы — хороший торговец". Я ответил: "Лучше бы я был торговцем добра". Старец сказал: "Отцы говорят, что мы должны быть торговцами".

Старец незадолго до моего визита прочитал мою статью в газете Священного Синода "Церковная правда" о Старце Силуане и так оценил ее: "Мне очень понравилась Ваша статья в "Церковной правде". Она очень хорошая". И добавил: "Пишите богословские труды о Старце Силуане".

Так как я уехал из Эдессы из-за нового митрополита и старец советовал мне тогда отправиться на Святую Гору, теперь при нашей встрече он сказал мне: "Я ничего не имею против. Я полагал, что Вы можете уйти в пустыню Святой Горы и писать богословские труды. Но Вы избрали другой путь. Не имею никаких возражений. Желаю Вам возрастать и проповедовать". Великодушие отца Софрония проявлялось во всех его поступках.

Я попросил его побеседовать со мной, и он назначил встречу на пять часов пополудни, как я и записал в своей записной книжке. Следует заметить, что в тот день он не пришел на трапезу, чтобы не устать и иметь силы говорить со мной. Мы беседовали с ним около получаса, и в заключение он сказал: "Слава Богу, что у нас нашлись время и силы и мы с Вами поговорили".

Среди прочего он говорил мне следующее:

— Смирение Христово отличается от аскетического смирения. Никто из святых не говорил, подобно Силуану, о Христовом смирении как неотъемлемом свойстве. Святой Силуан созерцал Божественную энергию смирения в момент явления ему Христа, и тогда его тело исполнилось благодатью. Однако потом всю свою жизнь он жил богооставленность. Чем величественнее видение Бога, тем больше боль и скорбь.

— Различие в понимании Персоны существует не только у христиан и мусульман, но и у самих христиан, т. е. у православных и протестантов. Ибо Бог есть Лицо, и человек есть лицо. Мы можем говорить о человеке-лице, ибо человек есть образ Божий.

— Святой Дух дает откровение человеку, когда в сердце есть боль. Тогда человек отличает Божественное от диавольского.

— Старец Силуан — святой вселенского масштаба. Все его считают своим. Патриарх Димитрий — наш любимый патриарх — прославил Старца Силуана в Церкви. Многие писали мне письма и сорадовались мне о причислении Старца Силуана к лику святых. Все радуются, читая его писания, но, если кто рассмотрит Старца Силуана повнимательнее, исполнится священным страхом.

— Некоторые говорят, что Старец Силуан был такой же, как все монахи. Однако преподобный Силуан имел великий опыт, который понимают лишь немногие.

— Один из главных вопросов: как говорят святые? Это видно из беседы Старца Силуана со Стратоником. Святые не беседуют психологически или философски, но говорят то, что им дает Святой Дух. Тогда не бывает ошибок. А когда мы говорим от своего ума, тогда мы делаем ошибки.

— Святой Силуан говорил, что, если Бог каждый день будет брать человека в рай, все равно человек должен говорить: "Бог делает это по любви ко мне, а не за мои добродетели".

— Когда есть слезы, тогда сердце различает, что от Бога, а что от диавола. Если слез нет, мы должны исполнять заповеди Божий. Божий заповеди есть отражение жизни Самого Бога.

— Выражение "держи ум свой во аде, и не отчаивайся" очень важно. Я писал об этом много, даже можно сказать исчерпывающе, но его поняли немногие. Это — опыт Церкви, многие отцы его живут, но на разном уровне. Святой Силуан жил его на высочайшем уровне. Держать ум свой во аде есть единственный метод обуздать страсти. Когда ум уходит из ада, тогда действуют страсти. В этом и есть сущность аскетизма. Немногие сегодня являются истинными аскетами.

— Человеческая психология употребляет различные антропологические понятия. Но, так или иначе, это — опасная ересь. Плохо, что эта ересь пользуется словами духовных отцов, что приносит немалый вред, хотя она помогает тем, кто не обладает опытом понимать других. Духовное отражается и в психологическом, и в этом можно убедиться, если посмотреть на православных и латинян. Психологическое же не есть вместе с тем и духовное.

* * *

После беседы я прошел со старцем от старого здания до его домика, поддерживая его рукой. Он сказал, что в сентябре ему исполнится 92 года. По дороге он мне рассказывал нечто очень смешное и смеялся от всего сердца. Все же, будучи великим исихастом и истинным монахом, он тут же сказал: "Мы смеемся, а должны были бы плакать". Как-то один монах сказал мне: "Однажды в трапезной старец хотел рассмеяться, но сдержался. Но, даже когда он смеется, его смех — созидательный. Часто он смеется, когда видит, что мы веселы, или для того, чтобы поддержать нас, когда мы угнетены".

Когда я уезжал из монастыря, старец дал мне несколько коробок шоколадных конфет для раздачи всем знакомым с его добрыми пожеланиями: "Передавайте мои наилучшие пожелания всем. В особенности монахиням. Я беспокоюсь о Силуане, Макрине, Фотинии и Эфии". О сестре Силуане он сказал: "Силуана пусть старается походить на блаженного Силуана. В любом случае теперь она имеет своим заступником самого́ святого".

Я взял у старца благословение и сказал: "Старец, помяните нас". Он ответил: "Мы Вас помним, хотим мы этого или не хотим".

1991 год

В 1991 году, приехав в монастырь, я в последний раз видел старца Софрония при жизни. Ему было тогда 95 лет. Когда же я с ним познакомился впервые, ему было 80 лет, но он находился физически в прекрасной форме. Теперь же он состарился, передвигался с трудом, опираясь на две трости. Спустя два года он почил во Христе.

Я попросил старца сфотографироваться со мной. На фотографии мы стоим у дверей нового братского корпуса монастыря. Я также сфотографировал старца одного, опирающегося на трости. Это очень красивая фотография, одна из его последних фотографий.

После монастырской трапезы я подошел к старцу: от него всегда все получали некие духовные дары как духовные "сладости" — всю жизнь он постоянно жил истощанием, отдавая самого себя, чтобы насытить других. Он сказал мне знаменательные слова: "Мы живем здесь спокойно. Здесь много влаги. Ведь такому дереву, как то, что при входе в трапезную, в жаркую пору нужно много тонн воды. Это значит, что влага тут есть и она вся в земле. Также и мы — нам должно с плачем глубоко укореняться в вечности. Это суть монашеской жизни".

Как обычно, я попросил старца о личной беседе. Он согласился, и наша встреча состоялась, как записано у меня в записной книжке, 16 июля 1991 года.

Сначала старец сказал, что очень рад моему приезду, и начал беседу с моей книги "Лицо и свобода", которая уже вышла из печати. Старец особенно интересовался Лицом-Ипостасью, ибо сам из откровения Божиего знал, что Бог — это не идея, а Лицо-Ипостась. Поэтому он всегда читал сочинения, в которых говорилось о Лице.

Старец сказал мне: "Я прочитал твою книгу "Лицо и свобода" при свете трех ламп. И хотя я сейчас уже не читаю книги, эту мне очень хотелось прочитать. Ты хорошо пишешь. Мы с тобой едины в том, что реальность Лица превосходит философский и какой-либо иной анализ. Ты проницателен. Сначала ты выступил против философии в том смысле, что отцы не были философами, а затем перешел к аскетическому анализу Лица". И добавил: "Ты вдвое моложе меня, а уже написал о столь многих вещах".

И тут же, в поучение мне, он сказал: "Есть один анекдот, в котором говорится, что однажды в аду очутились разбойник и писатель. И под каждым из них был разведен огонь. Вдруг огонь под разбойником погас, а под писателем вспыхнул с новой силой. Писатель спросил: "Почему так происходит? Это несправедливо". И ему ответили: "Так происходит потому, что зло, которое ты причинил своими книгами, продолжает действовать и сейчас, а зло, причиненное разбойником, уже не действует"". Тогда я спросил старца: "И со мной то же самое произойдет?" Старец ответил: "Нет, ты — другое дело. То, что ты пишешь, приносит пользу людям, и они спасаются, а ты терпишь от нападений диавола, ненависти и зависти людей". И продолжал: "Я восхищаюсь тобой. Ты пишешь так много книг, по одной книге в год. Где ты берешь время? Ведь у тебя есть еще и монастырь!" (Речь идет о монастыре Рождества Богородицы в Акрэфнио в Фивах.) Я сказал старцу: "В монастырь я езжу каждую субботу". Старец спросил: "Монахини живут одни?" Я ответил: "Да, о них заботится старица Фотиния". Он сказал: "Это хороший монастырь". Затем я сказал ему: "Меня приглашают на различные конгрессы выступать с лекциями, и потом я их публикую. Так я пишу книги". Старец ответил: "Для этого нужны способности. У тебя талант. Мы должны писать положительно, как это делаешь ты". Я плохо себя чувствовал и сказал старцу: "Я пишу много книг, но, возможно, это глупости". Он ответил: "Нет, ты пишешь не глупости. То, что ты пишешь, — это среднее богословие", подразумевая под высоким богословием личное откровение Божественного созерцания, как оно представлено в его сочинениях.

Затем я рассказал ему об одной своей личной проблеме. Тогда мне предлагали стать митрополитом Ларисы, а многие христиане Ларисы желали, чтобы митрополитом был богослов. Старец сказал мне следующее:

— Святой Григорий Палама учил нас, что мы причащаемся Божественной энергии. Апофатика, которой учат некоторые, не помогает нам постичь Бога. Когда я писал книгу, не мог же я говорить о Боге "как Он не есть", но "как Он есть". Было бы бессмысленно, если бы я говорил "видеть Бога как Он не есть".

— Молитва должна твориться ипостасно. Мы говорим не "личная молитва", но "ипостасная молитва". Святые отцы нашли слово "ипостась". На Западе не могут его истолковать и смешивают его с сущностью. Надо больше употреблять понятие "ипостась", а не "Лицо (Личность)", ибо Лицо (Личность) можно истолковать и психологически.

— Вы поняли аскетику Лица, на нем и остановитесь. Говорите об аскетическом — очищающем — богословии, оставьте другим писать философски и психологически.

— Полемическое богословие не помогает, ибо мы не знаем до конца смысла понятий, употребляемых другими. Они могут быть поняты лишь в контексте личного опыта каждого.

— Монахи-имяславцы на Кавказе знали, что с молитвой в сердце действует Божественная благодать, но они не были знакомы с богословием святого Григория Паламы, чтобы выразить этот опыт, а именно, что это Божественная энергия.

— Безмолвие Святой Горы не особенно помогает писать книги. Поэтому я и ушел со Святой Горы, ибо должен был написать о Старце Силуане. Ты пишешь, потому что имеешь пастырскую необходимость писать.

— Когда я жил в пещерах на Святой Горе, у меня был один послушник (о. Павел). Однажды [во время войны] пришел ко мне один солдат из партизан и попросил меня, чтобы я дал ему денег, еду, одежду и послушника как носильщика. Я отдал ему все, что у меня было, но послушника своего я ему не отдал. Послушник для старца — самое ценное "достояние".

— Самое дорогое "достояние" для монастыря — личность, а не деньги или вещи.

— Мне жалко духовных отцов, кто считает, что одной духовной жизни недостаточно, что необходима еще и психология.

— Современные монахи должны научиться говорить не от своего разума-рассудка, а то, что Святой Дух дает сердцу.

— Легче совершать молитву, чем давать советы в практических вопросах. Это труднее.

— Богословский факультет Афин меняет свое видение, следуя лучшему его богословскому факультету в Фессалониках. Я вижу поворот к лучшему теперь и в Афинах.

— Слова апостола Петра "земля и все дела на ней сгорят"[612] сегодня могут легко стать реальностью из-за ядерного оружия.

— Мы живем в апокалиптические времена. Сегодня очень трудно достичь мира. Конец настанет внезапно, но тогда придет и избавление.

— Мы живем в последние времена. Уже сейчас может начаться Божий суд.

— Со смертной памятью сразу приходит сокрушение и бесстрастие. Но бесстрастие сие еще может быть подвержено колебаниям: оно несовершенно. Однако и оно уже есть нечто: это — начало духовной жизни.

— Человек, идущий к Богу, после упокоения и выхода из своей физической телесной оболочки, подобно запуску космического корабля, взлетит в мощнейшем порыве к Богу. Если человек постоянно стремится к Богу, то и по смерти он, как ракета, понесется к Богу.

Это была последняя наша беседа. Как только старец договорил все, о чем хотел мне сообщить, он сказал: "Я очень рад, что Вы приехали". И мы пошли с ним к его домику, я поддерживал его за руку.

Я попросил у старца благословение, и он благословил меня, помолившись внутренне.

Через два года, 11 июля 1993 года, в день, когда я был крещен и стал христианином, старец Софроний "упокоился в мире". На следующий день я приехал в монастырь, с глубоким почтением и молитвой приложился к его святой деснице во гробе и со светлой печалью участвовал в прощальной заупокойной службе.

Бог удостоил меня знать святого, великого отца Церкви с редким опытом и удивительными дарами. Я удостоился необычайного благословения — меня любил выдающийся святой и беседовал со мной, открывая мне величайшие тайны Царствия Божия.

В день заупокойной службы один монах сказал мне: "Я очень радуюсь, что в раю есть святой, который знал меня и любил. Он будет молиться за меня. У меня есть знакомый святой в сонме святых!"

То же самое чувствую и я.

Во время заупокойной службы я размышлял о последних словах старца, которые он сказал мне при нашей последней встрече, перед своей кончиной: "Если душа человека имеет порыв к Богу, тогда после исхода ее из тела она, подобно запуску космического корабля, в мощнейшем порыве устремится к Богу… понесется к Богу, как ракета".

Вся жизнь старца Софрония была таким порывом. Он жил, как говорит святой Максим Исповедник, "пребывание в вечном движении (к Богу)". Несомненно, душа его устремилась и понеслась к Богу.

Христос сказал: "Царствие Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его"[613].

Старец Софроний был великий "восхититель" Царствия Небесного.

3. Разные изречения

Во время поездок в монастырь Святого Иоанна Предтечи в Эссексе, в Англии, я записывал беседы и речи старца Софрония. В папке, куда я собирал записанное, нашлись и отдельные высказывания старца, не вошедшие в беседы, отмеченные конкретными датами.

Здесь собраны отдельные высказывания старца, адресованные им в разное время мне и другим людям, а также переданные мне некоторыми монахами (о. Кирилл, о. Рафаил, о. Захария, монахиня Магдалина). Они действительно выражают "дух" старца. Большинство из этих высказываний попали ко мне от отца Захарии, с которым меня связывала и продолжает связывать крепкая братская дружба. Случалось, мы беседовали с отцом Захарией много часов подряд. Именно он поведал мне о различных советах, просьбах, пожеланиях старца, ибо он постоянно находился рядом со старцем. Так много раз во время наших бесед отец Захария говорил мне: "Старец по этому поводу говорит…" Эти изречения я записал в особый блокнот. Сам старец Софроний однажды сказал мне: "Захария воспринял все мое учение". Я уверен, что отец Захария передавал слова старца наиточнейшим образом.

Прилагаю эти изречения для того, чтобы дополнить вторую часть настоящей книги и чтобы показать именно устное учение старца Софрония.

— Цель брака — сотрудничество супругов с Богом для рождения сынов и дочерей Божиих. Чтобы сделать выбор, необходима молитва. Чтобы сделать правильный выбор и для того, чтобы Бог дал подходящего человека, нужна сильная молитва.

— Человек женится для того, чтобы жена была ему помощником в спасении. Им должно любить друг друга и вместе подвизаться за свое спасение.

— Отсутствие детей в наше время считается привилегией. Для родителей дети — это мученичество. Когда дети вырастают, их забирает общество. Родители творят из своих детей идолов: живут с ними всю свою жизнь и отождествляют себя с ними. Это — неправильно. Мужчина берет в супруги женщину как помощника в их взаимном совершенствовании. Дети — это дар Божий. Часто из-за детей у родителей возникает нервотрепка, и их ум отрывается от Бога. Сама природа (созидательное, животворящее, промыслительное действие Бога) ведет к тому, чтобы у супругов было немного детей, или же ослабляется их физическая способность к деторождению, чтобы дети не рождались. Когда люди вступают в брак и Бог дарует им детей, они должны прославлять Бога. Если Бог не дает детей, они должны принять этот факт в мире и не удручаться.

— Смысл не в том, чтобы родить новые существа в исторической перспективе, а в их рождении для сверх-исторической реальности, для вхождения в рай. Многие же рождают детей, которыми насыщается ад.

— Супруги должны научиться истощанию, уступая друг другу. Так они научаются принимать другое существо в свое собственное существо.

— Воспитание детей начинается уже с момента венчания. Супруги должны жить с молитвой и страхом Божиим. Когда мать молится, будучи беременной, плод ее во чреве ощущает энергию молитвы. Когда ребенок зачат, родителям должно хранить себя от гнева и раздражения. При родах же им нужно молиться даже до того, как младенец уже принят на руки. Все, что делает мать, должно сопровождаться молитвой: осенять крестным знамением дитя, когда оно спит, молиться, когда кормит его своим молоком или дает пищу.

— В наши дни многие дети проявляют жестокие инстинкты, потому что матери не кормят их грудью. (Когда одна женщина спросила меня, каким молоком ей кормить свое дитя, своим или коровьим, я ответил: "Кто его родил, Вы или корова?")

— Цель состоит не только в том, чтобы младенец причащался нетленных Тайн Христовых, но и в том, чтобы он жил дома в атмосфере молитвы. Вся домашняя обстановка должна быть насыщена молитвой. Родители должны вдохнуть в детей свою любовь к Христу и Богородице.

— Пока дети маленькие, в доме должны действовать правила, которые по мере взросления детей должны постепенно смягчаться. Позднее им надо предоставить свободу. Хорошо им делать подарки. Когда семья живет церковной жизнью, детям может казаться это несколько старомодным. Однако самое важное — чтобы дети не становились атеистами. Грех безбожия — больше чем плотский грех.

— Цель воспитания детей состоит в том, чтобы дети приобрели личную любовь к Христу и Богородице. Не следует им просто давать совет, как быть хорошими людьми и не грешить: нужно воспитать их так, чтобы они были людьми церковными. Великое дело — если дети остаются в Православной Церкви: это будет главным условием их спасения, даже если они совершат много ошибок в жизни. Дети должны вдохновляться любовью к Христу и Богородице.

— Живущие в миру нуждаются в развлечениях. Лучше, чтобы дети выходили гулять на улицу, чем оставались дома и смотрели телевизор.

— Если ожидать от наших детей, живущих в современных городах, чтобы они жили так же, как мы в прошлом, это может привести к их умственным заболеваниям. У ребенка в малом возрасте мы можем и не заметить никаких проблем, но с возрастом умственные отклонения проявят себя.

— Лучше, чтобы дети совсем не причащались тела и крови Христовых, чем причащались по принуждению родителей, против своей воли. Мать, которая молится во время зачатия, беременности и при родах, вместе с рождением по плоти дает ребенку и духовное рождение, т. е. она рождает духовное существо. В России было много атеистов, но наибольшими атеистами были дети священников. Мы должны заботиться, чтобы дети взрослели так, чтобы они не воспринимали Православие как нечто тяжкое и обременительное.

— Родители не должны тащить детей на службы и на проповеди. Также в Англии многие родители-греки не разрешают своим детям дружить с английскими детьми. Это плохо. Ребенок должен научиться жить в обществе с разными людьми.

— Воспитание детей должно строиться на следующих началах: до брака требуется осмотрительность. Выбор подходящего супруга должен совершаться с молитвой. Супруги должны начинать свою совместную жизнь с усердной молитвой, прося Бога просветить детей, которые у них родятся, чтобы их дети стали Его детьми. По мере того как дети растут, следует предоставить им в разумной мере свободу и позволить им идти своим путем. Не следует употреблять глагол "запрещаю", даже когда дело касается их досуга. Важны не второстепенные детали поведения, а то, насколько они любят Христа. Чтобы они полюбили Христа, мы должны не говорить с ними абстрактным и психологическим богословским языком, а внутренне молиться за них всем сердцем. Дети чувствуют, когда в родителях внутри живет благодать Божия.

— Необходимо, чтобы в доме разговор был открытым. Там должна господствовать атмосфера молитвы, а не полемики. Нужно образовывать наших детей. Согласно Церкви, давать образование — значит давать образ, образ Христа.

— Хорошо детям много встречаться и общаться со сверстниками — так они понимают, что отношения с другим полом не ограничиваются плотским уровнем, как в браке.

— Раньше в обычае было сватовство. Теперь преобладает личное знакомство. Важно не "что" делается, а "как": надо все делать с молитвой.

— Свобода не означает "делай, что хочешь", но "делай, что хочешь, в меру", т. е., когда мы говорим с детьми, не нужно выражать свое негодование или возмущение их плохими поступками: в некоторых второстепенных вопросах следует даже позволять им поступать по своей воле. Если ребенок хочет пойти на вечеринку, нужно сказать ему: "Помолись и поступай, как тебе подскажет Бог". И добавить: "Я не буду тебя удерживать, если ты пойдешь на вечеринку после молитвы". Так мы развиваем в детях ответственность, личные отношения их со Христом, учим их молиться Богу в каждом деле и поступке.

— Свобода играет большую роль в воспитании детей.

— Будем молиться, чтобы Бог дал нам вдохновение. Бог просвещает всех людей, особенно матерей, давая им вдохновение. Только так мы можем воспитывать детей.

— Некоторые говорят о "супружеском священстве", утверждая, что в брачной жизни человек живет тройное служение Самого Господа (пророческое, царское, архиерейское). Это надуманное богословие. Тройное служение Господа совершается в покаянии. Иначе все слова — лишь богословие страстей.

— В Ветхом Завете Бог являл Свою волю законом запрещающим — заповеди начинаются с отрицательных императивов "не" и "да не": "не убий…" и т. д. Народ страдал и впадал в отчаяние, будучи не в состоянии исполнить закон. Народ взывал: "Приди, Мессия, и спаси нас". Так закон стал "воспитателем во Христе".

— В Ветхом Завете бездетность считалась позором, ибо все женщины желали стать матерями и прародителями Христа Мессии. С Новым Заветом все изменилось: теперь мы все живем Мессию, Христа.

— Бог создал не господ и рабов, но детей Отца Небесного. Те, кто становятся сынами Божиими по благодати, впоследствии становятся и духовными отцами для христиан.

— Бог прославил Пресвятую Богородицу, но сохранил это в тайне. Тайна Богородицы есть тайна молчания. Поэтому Бог оставил сокровенной от людей Ее земную жизнь. Однако Церковь прославила ее.

— Слово святого открывает ум слушателя, и даже одно это слово может стать целой проповедью.

— Откровение Божие не есть "видения", но постепенный приход Божественной благодати.

— Христос однажды произнес слово, и это слово пребывает вовек. То же мы полагаем и о святых. Они однажды услышали слово и хранили его всю свою жизнь. Так мы понимаем и энергию Слова Божиего.

— Чтобы совершать православное миссионерское служение, нужно стяжать внутри себя Духа Святого и принять культуру страны, в которой мы находимся. Тогда это служение принесет пользу.

— Ни у кого не хватит терпения жить со святым, ибо слово святого пожигает огнем. Святой всю свою жизнь восходит ко кресту, распинается, и живущий с ним человек не выдерживает такую крестную жизнь.

— Писаний святых женщин не существует. Это не потому, что святых женщин меньше, чем святых мужчин. Напротив, их даже больше, но жизнь их сокрыта: они хранят свою жизнь в тайне. Пресвятая Богородица получила великую благодать от Бога. У нас [в Писании] нет откровения о Богородице, но мы знаем, что Она обладает великой благодатью: это чувствует Церковь и те, кто молится Богородице.

— К тому же на женщинах не лежало ответственности руководить паствой и делиться своим опытом с другими, хотя у нас остались некоторые из изречений стариц. Если бы паства не нуждалась в наставниках, пастырях Церкви, то и святые молчали бы, и у нас не было бы их писаний.

— Завет Бога с людьми есть призыв Бога, обращенный к каждому человеку. Принятие призвания есть исполнение завета.

— Папа Римский властвует свысока. Православные же священники сопричастны истощанию и мученическому священству Христа, который был распят и сошел во ад.

— Искушения, которые претерпели святые, сильнее наших, ибо сердца святых более чувствительны. Они все в своей жизни воспринимали в больших, чем мы, измерениях. Крест Христов превосходит любое человеческое мученичество, ибо Христос безгрешен. Мы унаследовали смерть от Адама и всю жизнь нашими грехами укрепляем власть смерти над нами.

— Христиане всегда гонимы от окружающих их людей.

— Мы должны уважать свободу неверных и атеистов и не судить их. Тогда и они оставят нас в покое, и мы будем заниматься своим делом.

— В Греции люди падки на сплетни и соблазны, но вместе с тем греки обладают интуицией и понимают благую цель и доброе расположение других людей. Так происходит потому, что Греция — православная страна.

— Когда кто-нибудь, имея указание от духовного отца не причащаться, ослушается и причастится, то, помимо греха непослушания, он повредит своей душе, ибо после такого причащения он потеряет жажду причастия. Если же он послушается своего духовника, то по-прежнему будет жаждать Божественного причастия. Такая жажда полезна. К тому же, исполняя слово духовника, человек приобретает Божественную благодать.

— Тому, кто прошел через буддизм, следует глубоко покаяться и много плакать, иначе в нем останется некий осадок его предыдущей жизни и гордость. Плотские грехи (разврат) с покаянием легко забываются и исцеляются. Психические и духовные грехи (гордость, ереси, заблуждения буддизма) исцеляются с трудом. То же происходит и с интеллигентами. Если монаха занимает культура, то из этого видно, что он не живет покаянием. Если бы он имел покаяние, то все его прежние занятия и культура остались бы позади пред лицом благодати Божией.

— Что означает слово: "Держи ум свой во аде, и не отчаивайся"? Для нас — ничего, но Старец Силуан понял его как великое утешение, ибо пережил период богооставленности. Поэтому он говорил: "Я получил оружие спасения моего". Это было как великая победа. Ад означает утрату благодати Божией. Выход для Старца Силуана был в том, чтобы "не отчаиваться".

— Бог оставил апостола Павла во время искушения, чтобы уготовить его для приятия еще большей благодати. Апостол Павел получил от Бога такую благодать, что даже тень его исцеляла людей.

— Благодать Божия, которая дается святым, так велика, что душа не может выдержать ее, и тогда святой уходит из мира и из монастыря. Это произошло со святым Серафимом Саровским.

— Когда женатый человек не чтит и не хранит девство духа (чистоту сердца), тогда его супружеская жизнь не устраивается во благо, ибо жизнь в браке питается этой чистотой сердца.

— Отчаяние по Богу отличается от мирского отчаяния. Отчаяние по Богу связано с глубоким покаянием, с богооставленностью.

— Различие между психологическим и духовным явлением есть различие между человеческим и Божественным. В духовной жизни все является плодом Божественной благодати и человеческой синергии.

— Бог посылает гордому человеку скорби и искушения ради его спасения. Телесно здоровому человеку Он иногда посылает болезнь, чтобы спасти его от невоздержания. Скорби сокрушают сердце, и из этого сокрушения рождается молитва.

— Человек есть микрокосм. Он раскаивается, освящается, объемлет в себе весь мир и становится таким образом малым творением.

— Мы все в разной степени — убийцы. Когда мы чувствами находимся на стороне одного государства, воюющего с другим, тогда мы духовно соучаствуем в убийствах, которые совершаются на войне.

— Хранение девства связано с послушанием. Если монах живет вместе со своей матерью и сестрой, он не защищен от искушений. Если же он имеет благословение своего старца и оказывает ему послушание, то искушения преодолеваются.

— Сущность послушания состоит в том, чтобы открыть свое сердце — свою ипостась — и принять волю другой ипостаси. Так человек познает все тварное бытие. При совершенном послушании своему старцу сердце последнего открывается, и послушник скоро наследует "богатство" старца. Это не психологическое явление: оно совершается в Духе. Во время молитвы, при посещении благодати Божией, ум послушника обращается к старцу, ибо послушник понимает, что это произошло по молитвам его старца. Послушание старцу, исполняемое в Духе и любви, умерщвляет страсти. Это единственный способ умерщвления-преображения страстей.

— Дерзость часто бывает пожигающим огнем. Поэтому требуется простота, а не дерзость.

— В Послании к Римлянам апостол Павел идет глубже, рассуждая о даре любви, чем в Послании к Коринфянам.

— Молитва "Тебе единому согрешихом, но Тебе единому и покланяемся"[614] имеет большое богословское значение: мы почитаем Бога, но не в состоянии жить с Ним, подобно тому как мы не можем смотреть в зеркало, которое открывает наше духовное уродство. Так человек возрастает духовно, познавая "глубину и высоту"[615].

— Молитва должна быть догматической, церковной и евангельской. В противном случае молитва не имеет силы. И даже если она и действует, то во время искушения уходит, пропадает. Мы должны познать всю Божественную икономию нашего спасения.

— Смирение имеет много степеней. Первая степень — осознать свою греховность. Вторая степень — испытав себя в свете совершенного закона, видеть себя худшим из всех людей. Третья степень — видеть в стяжанных добродетелях исключительно дар Божий. Четвертая — созерцать смирение Христа.

— Исполнение заповедей Христовых требуется от всех христиан. Монашеская жизнь есть лишь практический метод, который помогает совершеннее исполнять Христовы заповеди. Поэтому мы проповедуем не монашество, а христианство.

— Мне не нравится говорить об интуиции, но о чувстве и извещении сердца, которое есть действие Божественной благодати.

— Мы не должны отвечать лукавому человеку словами, ибо противление увеличивает зло. Как говорит авва Дорофей, хороший пловец преодолевает и волну [погружаясь на дно].

— Не следует смиряться перед теми, кто сам не смиряется, ибо это примут за слабость и впоследствии задавят человека. Возрожденные в Духе, встречая смиренного человека, смиряются еще больше. Невозрожденные же, когда встречают смиренного, стремятся "сесть ему на шею".

— Пять минут молитвы, с болью во всем теле, гораздо ценнее, чем молитва в течение целой ночи в телесном комфорте.

— Лучше предпочесть малый духовный труд, но с миром в сердце, чем стремиться к многому и потерять сердечный мир.

— Предпочтительнее стяжать немного от всех добродетелей, чем обладать одной добродетелью в совершенстве, ибо, таким образом, человек очищается умом, волей, желаниями. Душа воздействует на все тело, поэтому человек нуждается в том, чтобы очиститься всецело.

— Мы должны не просто говорить о молитве, а знать, как уберечься от отчаяния. Обычно люди падают из-за гордости или от отчаяния. И то и другое — главные враги человека.

— Каждый [христианин] ведет свой особый образ жизни, не похожий на других. Однако все движутся и приходят к Богу, подобно тому как спицы колеса соединяются в центре.

— Даже при духовной сухости Бог посылает нам утешение, ибо знает нашу немощь. Полезнее было бы нам всю жизнь прожить в духовной сухости и подвизаться, чтобы достичь Христа, в совершенной богооставленности, в полном истощании, как это произошло с Христом на кресте. Тогда и слава человека была бы великой. Мы получим славу соразмерно истощанию и боли, которые мы претерпели.

— Все вещи — и духовные, и материальные — не наши, но Божии. Нашими они становятся, когда мы их приносим Богу. Молитва, которую мы совершаем перед едой, есть наше приношение Богу [дарованных нам] материальных благ: так они становятся "нашими", ибо Бог вновь и вновь подает их нам как дар, чтобы мы жили.

— Свобода — не в политической независимости, а в избавлении от власти лукавого над нами.

— Все святые получали неодинаковую благодать от Бога, но все они наполнили сосуд в приношение Богу.

— Иногда чтение сочинений святых отцов затрудняет духовную жизнь. Например, христианин, обладая духовным опытом, прочитает какую-нибудь святоотеческую книгу и начинает анализировать самого себя, стараясь определить свой уровень в соответствии с той мерой духовной жизни, о которой он читал. Таким образом, "шуйца" губит плод "десницы", узнав дела ее[616]. В духовной жизни необходима большая простота. Неграмотные старушки шепчут молитвы Богу, имея лицо ребенка, а образованные заняты размышлениями, и лица их исполнены тревоги и дикости.

— Иногда полезно, чтобы между братьями возникали трения. Ибо, с одной стороны, они избавляются от уныния, а с другой — смиряются.

— Когда кто-нибудь получает благодать Божию, начинается брань, битва. Ибо когда человек получает большую благодать, то его телу должно преобразиться. Плотское мудрование влечет душу долу, но одновременно благодать Божия влечет его в вышняя. Это трудный момент. Человек может отклониться и вправо и влево. Душевная боль при этом так сильна, что может поразить человека, его телесный состав в самое уязвимое место, в сердце или рассудок. Тогда необходимо рассудительное послушание старцу. Должно отречься от собственной воли.

— Слова апостола Павла: "Слово Христово да вселяется в вас обильно"[617] можно толковать так: слушая или читая слово Божие, мы в благодати ощущаем его как пищу для сердца. Это есть духовная память о Боге, а не интеллектуальная.

— Образование и преображение человека состоит в том, чтобы принять "образ" — образ раба Христова.

— Великая страсть, волнующая современного человека, — печаль по миру. К несчастью, мы удерживаем внутри себя эту печаль, лелеем ее до такой степени, что она убивает нас. Человек должен бороться и исцелять эту страсть.

— Не следует слушать свои помыслы, ибо через помыслы действует диавол и сатанинский дух. Если человек слушается своих помыслов в малом, то диавол постепенно приобретет над ним сильную власть и господство и тогда введет его в еще большие заблуждения. Если диавол подталкивает человека к какому-либо поступку и человек повинуется, то потом, со временем, он даже может повелеть ему покончить с собой, и человек послушается.

— Один католик спросил меня, почему мы, православные, часто повторяем молитву. Я ответил ему: "Мы повторяем ее, потому что слишком медлительно воспринимаем и не усваиваем ее. Но зато когда усвоим, то не забудем уже никогда".

— Ангелы согрешили в вечности, а люди грешат во времени.

— Западные христиане понуждают себя молиться, и от этого понуждения у них возникает давление в мозгу. Православные молятся с легкостью, потому что молитва творится с благодатью, которой изобилует Православие.

— Долгие службы обычно затрудняют внутреннюю молитву. Старец Силуан однажды после великой всенощной сказал: "Осла-то (т. е. тело) мы убили, а ничего не достигли". В духовном возрастании помогает не столько пост, сколько молитва, и особенно внутренняя молитва с плачем. Часто долгий и безрассудный пост препятствует молитве.

— Легче удержать горящий уголь в руке, чем благодать в сердце. Божественная благодать ощущается как огонь пожигающий. Тогда требуется смирение и самоосуждение: нельзя Божественную благодать принимать праздно, как должное.

— Западные люди не знают тайны богооставленности, путей Божиих, поэтому и впадают в уныние. В жизни православных монахов тайна богооставленности и истощания постоянно повторяется, и они знают сию тайну и как к ней относиться. Истощание, если человек может его понести, ведет к славе.

— Заповеди Божий есть образ Божественной жизни. Потому человек не может хранить полноту заповедей Божиих и нуждается в благодати и молитве. Иногда человек исполняет заповеди Божии, живет образ распятого Христа и ощущает благодать Божию без молитвы, либо молится от любви. Непрестанная молитва не есть самоцель, ибо тогда она может совершаться механически, формально. Наша цель — общение с Богом, и молитва есть один из путей к достижению ее.

— Святые отцы не искали многих слов. Получив единое духовное слово, они уходили в пустыню и жили многие годы, питаясь этим единым словом и стараясь исполнить его. Мы же говорим и слышим многие слова, но ничего не делаем, чтобы их исполнить. Многословие ослабляет духовно.

— Простые люди приходят в умиление от малого, и это придает им силу. Но они также жалуются и ропщут от пустяков и легко изматываются ими.

— Тот, кто имеет послушание и любовь, приспосабливается ко всем ситуациям.

— Многие имеют непреодолимое невежество.

— Будучи еще мирянином, я был очень чувствительным. Однажды некто презрительно отозвался о Священном Писании, ударив рукой по столу. Я две недели страдал из-за этого. Потом я перестал быть столь чувствительным, потому что и эта энергия чувства преобразилась.

— На Западе люди живут рассудком, их жизнь строится вокруг логики. Если ученые вдруг изобретут аппарат, читающий мысли человека, они смогут контролировать их. Но никто не сможет контролировать духовно тех, кто живет сердцем, в котором действует благодать Божия, кто сердечно молится и несет печать креста в своем сердце. Такие люди духовно свободны.

— В пещере Святой Троицы (рядом с монастырем Святого Павла) я был свободен предаться сильной молитве с плачем, ибо меня никто не слышал; в Карулии же это было трудно из-за соседей.

— В 12-й главе Послания к Евреям апостола Павла описывается духовный факт педагогии Божией. Сии стези Господни ведут человека иногда чрез молитву, иногда чрез плач, иногда чрез богооставленность. Бог воспитывает разными способами и дает совершенное знание, чтобы человек не повторил падение Адама в начале творения. Так восхождение к Богу становится более стабильным.

— У новоначальных бывает так, что от одного произнесенного ими слова или от содеянного греха они переживают большое потрясение. Однако нам следует несколько закрывать глаза на повседневные малые и потому простительные ошибки, чтобы стяжать нечто большее. Лучше быть духовно на уровень ниже, но с миром в душе, чем выше с треволнениями.

— Сердце, горящее желанием к молитве, но неспособное молиться по той или иной причине, подобно потухшему вулкану.

— Когда человек не может победить свои помыслы, он должен, по крайней мере, сказать об этом своему старцу, и старец поможет ему.

— Стяжав Божественную благодать, человек может достигнуть такого духовного состояния, что он научается от Бога, из всего [извлекая пользу]. Бог послал Антония Великого к сапожнику научиться самоосуждению, хотя Антоний духовно был выше сапожника и имел благодать. Поэтому мы и празднуем память Антония Великого, а не сапожника. Духовный человек учится от всего.

— Когда человек имеет тайные неисповеданные грехи, то, услышав духовное слово, он чувствует боль в теле. Таким образом Божественная благодать открывает человеку его состояние, чтобы он мог при желании освободиться от этого духовного бремени.

— Когда кто молится по-своему и встречает различные препятствия, так что в какой-то момент уже не может молиться, как прежде, по вдохновению ему может открыться иной путь и другой образ молитвы, и человек приобретет еще большее познание Бога.

— В Православной Церкви, говоря о подвиге, мы имеем в виду не просто телесную аскезу, хотя и она необходима, но воскресение души от страстей, любовь к Богу и оживотворение души Духом Святым.

— Когда упокоился Старец Силуан, я целую неделю чувствовал себя сиротой, но потом это чувство прошло.

— Когда человек молится сердечно, в какой-то момент ему дается слово. Оно порождает и другие слова. Ум человека открывается, и он постигает смысл всего Священного Писания. Всякое слово откровения заключает в себе весь смысл Священного Писания.

— Как только человек начинает жить по заповедям Христа, общество отвергает его. Но он обретает совсем другое общество — общество христиан. Так, мы ничего не теряем даже в этом мире.

— Когда я стал монахом, самым большим искушением в моей жизни было оставить искусство, ибо я думал искусством достичь вечности. Однако вечное достигается молитвой и отречением от интеллектуального богатства и, главным образом, чрез созерцание Бога.

— Чрез жизнь и подвиг в монастыре стяжавается опыт, который позволит затем монаху жить в пустыне. Без сего жизнь в пустыне невозможна. Если монах уйдет в пустыню, мучимый еще помыслом против брата, то сей помысл никогда не оставит его.

— Девственность духа излечивает и утраченную девственность тела. Авва Зосима, обладавший духовной и телесной чистотой, поклонился преподобной Марии Египетской, которая в юные годы была блудницей. Однако духовная чистота, которую обрела преподобная Мария Египетская, исцелила ее всецело.

— Духовное девство имеет величайшую ценность: оно есть исполнение заповедей Христа, когда ум человека прилепляется к Богу молитвой. Обрести ее могут все: и женатые, и неженатые. Жалкое явление — монахи, которые не стяжали девства духовного: они не продолжают ни свой род физически, ни свое существование в раю.

— Если [мирские] люди, заботясь о спасении, достигают его, как возможно монахам не спастись, если спасение у них — главная цель?

— Для преуспеяния монастыря нужно иметь или [опытного] старца, или паломников. Их присутствие помогает монахам бороться со своими страстями через служение, проявление любви, самопожертвование. Великое достижение — если в монастыре паломник духовно возрождается каждую неделю.

— Святые отцы различают плач и рыдание. Плач есть умиленное сокрушение. Иногда у человека плач переходит в сильные рыдания, имеющие, однако, не психологическую, а духовную, харизматическую, природу. Это есть рыдание. В этом случае монаху невозможно более оставаться в монастыре и ему нужно уйти в пустыню, чтобы никто не слышал его рыданий. Рыдание приумножает слезы.

— Родители монахов понимают пользу от посвящения их детей Богу в час своей смерти.

— Не следует добиваться священства, но можно и нужно искать монашеской схимы, ибо монашество есть стремление к покаянию.

— Будучи монахом в, монастыре Святого Пантелеймона, я не хотел допустить в себе мысли о рукоположении в диаконы или священники или выставить свою кандидатуру для рукоположения. Наш игумен мне предложил стать диаконом. Во время рукоположения, когда на меня не могли надеть орарь, я сделал малое движение рукой, чтобы помочь. После меня удручала мысль, не таилось ли во мне случайно желание, которое проявилось таким образом? Священство имеет много искушений. Когда священство исходит из своего желания и человек действует сам, то невозможно ему преодолеть искушения.

— Свидетельством преуспеяния как в монашеской жизни, так и в христианской вообще является достижение человеком "полноты возраста Христа"[618].

— Для преуспеяния монастыря необходимо иметь или рассудительного духовника, или хороший устав и организацию, иначе монастырь превращается в цыганский табор.

— Брянчанинов в своей автобиографии жалуется на то, как сурово обращался с ним его первый старец, который отбил у него способность к молитве. Так, старец должен быть внимательным к своим духовным чадам во всех вопросах.

— Некий монах сказал: "Во всем, что я говорю согласно слову старца, — я глубоко уверен".

— Мы живем так, будто наш ум ничем не занят, но, когда нас спрашивают, у нас есть что сказать.

— Иногда после беседы человек ослабевает духовно. Это происходит тогда, когда человек беседует много раз в день с напряжением и энергией.

— Обычно святые отцы не останавливаются подробно на вопросах брака и супружеской жизни. Когда человек живет в покаянии, он находит решение всех проблем. Человек, который имеет страх Божий, вразумляется в решениях и частных проблем.

— Человек даст ответ Богу за каждое слово, сказанное людям, которое превосходит их разумение.

— Мы должны говорить, когда этого требуют от нас. Тогда и мы требуем слова у свободного Бога, Который дает нам слово свободно.

— Мы должны уважать свободу другого человека. То, что делается по принуждению, не пребудет ни во времени, ни в вечности.

— Духовник, находя отклик в чьем-либо сердце, начинает любить того человека, и оба получают духовную пользу. Поэтому нет ничего плохого, если существует особая любовь в Духе между духовным отцом и послушником, исполненным благодарности.

— Когда мы воспринимаем духовного отца как дар Божий и в молитве появляется чувство благодарности и признательности Богу за него, значит, мы любим его в Духе.

— Когда кто-нибудь желает сменить духовного отца, он должен сначала испросить его благословения и, получив его, уйти с миром. Он никогда и нигде не должен рассказывать о своем общении с бывшим духовником и упоминать какие-либо конкретные факты или обиды, имевшие место в прошлом. Если человек жалуется и упоминает какие-либо факты, тогда диавол приобретает власть над ним. Если умолчит, то нападения диавола бессильны. Во время Французской революции некто сказал: "Дай мне чье-либо письмо, и я отрублю автору голову", т. е. найдется предлог, чтобы предать его смерти. Поэтому лучшее, что мы можем сделать в таких случаях, это хранить молчание.

— Весьма трудное дело для духовного отца — постоянно удерживать своих чад от ошибок. Это вызывает у них противление и озлобление.

— Беседуя о вещах, не познанных лично и превосходящих наше разумение, мы воздвигаем перед собой непреодолимую преграду (стену), не позволяющую нам затем пережить это опытно.

— Смерть одного невинного человека неощутимо изменяет все мироздание к лучшему, ибо энергия невинного человека приносит пользу всему миру, излечивая его от несправедливостей.

— Не следует давать обеты Богу. А если уж даем — нужно их исполнять.

— Однажды святого Иоанна Кронштадтского позвали излечить некоего человека, притворившегося парализованным. На самом же деле это была ловушка: святителя хотели убить. Он же, уразумев коварство, помолился: "Да будет, Господи, по глаголу их". И тогда мнимый больной действительно стал паралитиком. Тогда святой Иоанн вновь помолился, и больной исцелился. Если кто в свое оправдание ссылается на мнимую болезнь, тогда Бог действительно пошлет ее.

— Между гениями и сумасшедшими — небольшая разница.

— Интеллектуал после двух недель молитвы и недели изучения святых отцов может написать целую книгу о молитве и думать, что стяжал молитву.

— Человек, познав земные наслаждения в искусстве, чувствует разочарование и горечь. Ибо через искусство он надеется достигнуть вечность и не может, потому что располагает лишь человеческими средствами. Душа же знает, что там нет вечности, и потому испытывает боль.

— Человеку, получившему духовный дар, обычно начинают завидовать другие. Тогда он чувствует, что надо скрывать сей дар. Так он становится, сам не осознавая того, ради Христа юродивым.

— Ради Христа юродство есть очень деликатная тема. Некоторые прибегали к нему, чтобы скрыть богатство духовных даров и не вызывать зависти у людей.

— Психологическое состояние необходимо преобразовать в духовное, в слезы. Существует некий способ, о котором должно знать христианину. Например, можем мы впасть в искушение, когда другие нас презирают или несправедливо обижают: сердце огорчается от этого, и в нем рождаются различные помыслы, которые отравляют всю нашу жизнь. Тогда же сразу прекращается и молитва.

— Чтобы исцелиться, нам нужно применить следующий метод: мы оставляем злотворящего нам брата и развиваем диалог с Богом, молясь: "Боже мой, я виноват. Я недостоин того, чтобы люди любили меня…" Тогда приходит покаяние и слезы, которые излечивают негативные психологические переживания, превращая их в духовные. Это мы видим в жизни Христа. Апостол Петр стал прекословить Христу, когда Тот возжелал взойти на крест[619], но Христос [в тот момент] был обращен лицом к Иерусалиму[620], к Голгофе. Распинающие искушали Его, но Он обращался умом к воле Божией и молился Отцу Своему[621]. Он во всем вел диалог не с людьми, а с Богом Отцом. Также и мы оздоровляемся и исцеляемся. Это особый способ брани — прибегать во всем к Богу.

— "Добротолюбие" мало говорит о технике молитвы, но много об атмосфере молитвы и об исполнении Христовых заповедей. Некоторые западные богословы переводят только те места "Добротолюбия", где говорится о технической стороне молитвы, и представляют ее как христианскую йогу. Это утверждение ошибочно.

— Память смертная, как говорили о ней святые отцы и как они переживали ее, не есть некое внешнее знание того, что в какой-то момент предстоит умереть: так чувствуют и пожилые люди, которые часто говорят о смерти. Память смертная есть духовное состояние, ощущение внутренней смерти. Человек ощущает внутреннюю пустоту без благодати Божией и чувствует, как им владеют страсти. Он знает, что Бог есть Бог живых, но видит себя духовно мертвым, потеряв Бога. Это переживают западные христиане, когда говорят, что Бог умер. Но не Бог умер, а человек умер для Бога.

— Человек, по благодати созерцая свою внутреннюю смерть, видит смертность всего творения. Он все ощущает мертвым, умершим, везде видит смерть. Это причиняет человеку глубокую боль, он предается плачу и ищет жизнь, Бога живого, свое воскресение.

— Это состояние — духовный дар и явление, рождающее молитву. При отсутствии его, чтобы чувствовать смерть, мы используем внешние символы, такие как изображения могил, костей и т. д.

— Христианство настолько грандиозно, что человек отказывается в него верить. Так случилось после воскресения Христова: и, увидев Его, поклонились Ему, а иные усомнились[622]. Усомнились не из-за отсутствия любви или веры, но от ощущения грандиозности этого события. При Втором пришествии Христа все изумятся: и праведники, и грешники. Первые — потому, что не надеялись спастись, вторые — потому, что не ожидали быть осужденными.

— Если даже память о смерти очищает человека, насколько более его очистит сама смерть, точнее, приближение ее, сопровождаемое покаянием.

— Всю нашу жизнь мы проходим через судилище, через суд.

— Мытарства, описываемые у святых отцов, есть символы реальности. Святые отцы имеют в виду вот что: после грехопадения душа человека питается от тела, когда материальные наслаждения увеселяют душу. Однако по смерти нет уже питающих душу телесных страстей, ибо душа отделяется от тела. И она невыносимо страдает. Это и есть мытарства, или ад. Авва Дорофей говорит об аде: "Если тебя закрыть в комнате и оставить на три дня без пищи, без сна и без молитвы, тогда поймешь, что такое ад".

— Когда человек обретает память смертную, тогда он осознает бессмысленность всех стяжаний и накопления материальных благ.

— Праведники при Втором пришествии скажут: "Господи, когда мы совершили то или иное [доброе дело]?"[623] Они не будут осознавать, какое добро они свершили, ибо прошли через всю пустыню земной жизни с терпением и верой, доверившись словам Священного Писания.

— Рай есть благодать — Царство Божие. Бог постоянно посылает Свою благодать и зовет нас на протяжении всей нашей жизни. Те, кто пренебрегает Богом и гонит Его, при Втором Его пришествии увидят, какого Бога они гнали, и их охватит пламень. А те, кто сейчас живет в Боге, придут в восхищение.

— У нас такой богатый [милостью и щедротами] Бог, благодать Его столь велика, а мы живем такой жалкой жизнью, огорчаемся из-за пустяков, и в этом беда наша. Нужно всегда быть радостным. Жизнь наша должна всегда быть исполнена восторга на всякий день. Ни дня не проходит без того, чтобы Бог не давал бы нам вновь и вновь ощутить вечную жизнь.

Заключение

В начале данной главы я говорил о проблемах, которые занимали меня во второй половине 60-х и в начале 70-х годов, а именно о том, как можно привести в единый синтез богословие и аскетическую жизнь и в целом церковное управление и пастырское служение. И, как я уже отмечал, гармоничное соединение этих трех сторон церковной жизни я встретил в старце Софронии.

Старец Софронии был боговдохновенным богословом, истинным исихастом и настоящим отцом-пастырем. Полагаю, это достаточно ясно показано в предыдущих главах.

Бог даровал мне великое счастье знать старца Софрония, и сам старец Софронии отдал себя целиком, чтобы открыть мне богатство своего сердца и своего богословия.

Я сохраняю в простой памяти сердца образ блаженного старца и всегда молюсь ему и прошу его предстательства.

Также у меня хранятся три его посвящения, которыми он подписал три свои книги, которые подарил мне. В этих посвящениях отразилось все богатство его сердца, его богословский ум. Старец написал эти посвящения твердой рукой талантливого художника.

Первое посвящение старец написал в своей книге "His life is mine" ("Его жизнь — моя"), которую он подарил мне на Пасху 1977 года:

"Преосвященному Архимандриту Иерофею,

в знак братских уз любви во Христе,

Архимандрит Софронии,

Святая Пасха 1977".

Второе посвящение он написал в своей книге "We shall see Him as He is" ("Мы узрим Его как Он есть"), подаренной мне в июне 1989 года:

"Преосвященному старцу Архимандриту Иерофею

с многим почитанием и теплыми пожеланиями,

Архимандрит Софроний,

11-VI-1989".

И третье посвящение (автограф) написано в книге "Видеть Бога как Он есть", которую он подарил мне в сентябре 1992 года, за несколько месяцев до своего упокоения. Следует заметить; что тогда ему было 96 лет, но в его подписи все еще видна твердость его руки.

"Нашему возлюбленному брату и сподвижнику

Преосвященному Архимандриту Иерофею,

к утешению с вами верою общею, вашею и моею

(К Римлянам, 1:12).

Архимандрит Софроний,

26-XI-1992".

Старец Софроний почил 11 июля 1993 года. Господь сподобил меня присутствовать на его заупокойной службе, о которой позднее я написал статью. Там рассказывается о некоторых сторонах личности старца. Несколько фрагментов из этой статьи я привожу здесь.

"Этот новый патриарх Божественной благодати в новом народе Божием прервал свое слово, закрыл сладчайшие уста, радовавшие поколения людей, страдающих и скорбящих, и, "прострев на ложе стопы своя, соединился с народом своим". Он упокоился на простом и скромном ложе, в бедной келий, он простер свои стопы и воссоединился со святыми отцами, со своим Старцем, блаженным Силуаном Афонским, которого он горячо любил и прославлял всю свою жизнь, и со всеми своими собратьями, которых он исповедовал и духовно направлял.

Архимандрит Софроний почил во Господе 11 июля текущего года посреди своих духовных чад после длительной тяжелой болезни, когда смерть положила предел его земного пути. Заупокойная служба состоялась 14 июля в атмосфере радости и печали, в которой тесно сплетались слезы и радость, боль и утешение. Я не Иосиф, но и я, "припав к челу отца моего, оплакал и облобызал его", возглашая радостную триумфальную песнь: "Христос воскресе".

Заупокойная служба по приснопамятному великому старцу Софронию была воистину таинством. Сей великий патриарх покоился, окруженный возрожденными им духовными чадами. Казалось, в этом простом гробе возлежали святые мощи. Создавалось впечатление, что его рука, которую мы целовали, была прозрачной, как янтарь, а пальцы напоминали сверкающие белые бусины. Тело старца было светлым и источало сияние. Пальцы имели золотистый цвет спелой айвы. Должен признаться, что я никогда больше не видел таких святых мощей. Я чувствовал, как люди, стоящие рядом, горячо молятся об упокоении его души. Какая-то женщина сказала, что молитва к старцу восходит к Богу с великой силой. Я уверен, что слова эти были сказаны человеком, имевшим большой опыт молитвы.

Целых три ночи народ Божий, возрожденный богословием старца, служил ему панихиды. Кроме того, приснопамятный старец был утешением для всех наших братьев, которые страдают и мучаются на чужбине. Заупокойная служба была одновременно и праздничной, и умилительной. Погребение совершилось согласно воле и скромным пожеланиям этого святого человека. Перед кончиной он говорил только о ничтожности своей души и с глубоким смирением заповедовал следовать учению и слову святого Силуана. Никаких заветов от себя лично он не оставил.

На заупокойной службе собрались люди самых разных слоев общества, пожелавшие получить благословение старца и благодать его. Мы верим, что старец Софроний был одним из самых великих старцев нашего времени.

…По успении старца Софрония я вспомнил слово пророка Исайи: "Блажен, кто имеет семя в Сионе и сродников в Иерусалиме"[624].

Мы счастливы, что принадлежим к Православной Церкви, к этой многодобродетной Матери, которая рождает таких детей — благословение всему миру. Мы рады, что имеем домашних своих в горнем Иерусалиме и род наш на Сионе. Приснопамятный старец Софроний соединился на небесах с отцами своими, с торжествующей Церковью, но и оставил на земле для нас, возрожденных чад своих, свое учение, свои писания, свою жизнь. Здесь уместно привести изречение пророка Давида: "Сильно на земли будет семя его, род правых благословится"[625]. Сила его богословского дара запечатлелась в книгах и написана на "сердцах телесных". Она весьма действенна и плодотворна: надо только, чтобы нашелся род правых, т. е. люди, хотящие исполнить слово его.

В одной своей книге старец Софроний говорит, что благодатная молитва о всем мире подобна молнии, которая озаряет светом всю вселенную. То же самое мы можем сказать и о жизни самого старца. Его жизнь на планете Земля была яркой и блистательной, она осветилась благодатью Божией. Всю свою жизнь старец творил молитву в глубоком покаянии и созерцании, и мы верим, что он молится и сейчас. Сейчас его молитва даже еще сильнее, ибо много может усиленная молитва праведного[626].

Я смиренно прошу у старца благословения и прощения. Во время заупокойной службы мне живо вспомнилась картина вознесения пророка Илии и крик Елисея: "Отец мой, Отец мой, колесница Израиля и конница его"[627]. Действительно, приснопамятный старец Софроний жизнью своей, своим словом был колесницей и конницей Израиля Божественной благодати. Поэтому я и заканчиваю эти простые и скромные слова сердечным взыванием: "Отец мой, Отец мой, колесница Израиля и конница его, благослови нас и мир"".

Cлово Иерофея, митрополита Навпакта и Святого Власия, на успение старца Софрония, исихаста и богослова

Благослови, Отче!

Велика и притягательна сила Божественной мудрости. Как говорит мудрый Соломон: "Я полюбил ее и взыскал от юности моей, и пожелал взять ее в невесту себе, и стал любителем красоты ее… Она таинница ума Божия и избирательница дел Его"[628]. Эта внутриипостасная мудрость Божия есть Слово и Сын Его, открывшийся бестелесно пророкам и открывающийся во плоти апостолам и святым в последние дни.

Други Божии являются в веках любителями этой мудрости. Возлюбив ее, они ищут ее душой и сердцем, эту приседящую престолу Твоему премудрость[629]. Как люди, они были слабыми и неуверенными в соединении суда и законов, но, облеченные Духом Святым, они жаждут только Желанного и ждут самого Последнего суда.

Богословие Православной Церкви, отождествляемое с учением о нетварном свете и знании, происходящем из него, есть мудрость. Богословие есть и опытное знание, и "незнание, превосходящее знание", и знание, которое есть "образ будущего в чистом единстве разума, проникающее в таинства будущего". Так что я, вслед за Исааком Сирином, скажу, что оно есть плод безмолвия о Боге. Таким образом, безмолвие есть преддверие православного опытного богословия.

Безмолвие, согласно великому светочу Кесарии — Василию, есть "начало очищения души"; согласно же святому Иоанну Лествичнику, "есть наука размышлений и неисчерпаемый смысл". Как говорит святой Григорий Синаит, "начало тишины есть учение", от которого происходят "просвещающая сила и созерцание и, наконец, экстаз и восхищение ума к Богу". Согласно же святому пастырю Солунскому Григорию Паламе, безмолвие есть "забвение низшего, тайна высшего, лучшее хранилище смыслов".

Это безмолвие о Боге горячо возлюбили поклонники Божественного, алчущие и жаждущие небесного. Они возжаждали ее, как лани, идущие усердно к источникам вод, по выражению пророка Давида: "Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие!"[630]

Это алчущее и жаждущее состояние рождает Божественную любовь, полноту которой мы понести не можем. Эта Божественная любовь есть скрытая в нас искра Божественного желания, которая "естественно пребывает в нас", и ее-то не хватает. Когда ее невозможно утолить, она становится "невыносимей всех страданий", как говорит великий знаток божественного Василий.

Согласно третьему светочу богословия, Симеону Новому Богослову, "безмолвие есть нетревожное состояние ума, спокойствие свободной и радостной души, невозмутимое и безмятежное основание, созерцание света, пленение ума, чистое слово к Богу, неусыпное око, умная молитва, единение и родство с Богом и, наконец, обожение и безболезненное отдохновение в упражнении великих страданий".

Светоч Кесарии Василий Великий чувствовал такое невыносимое желание и узрел такую чудесную красоту, что вопрошает: "Что чудеснее красоты Бога… какое желание душевное так сильно и невыносимо, так что и я есмь возрожденный Богом, с душой, очищенной от зол и говорящей по истинному расположению к любви?"

Плод этого безмолвия, воспламеняющего Божественной благодатью желание Божественной любви, ведет обожаемого к обожению не действием, что немыслимо людям пред Богом, но к обожению страданием, к созерцанию нетварного света Божия, не видимого людям с незрячим умом и сердцем, но видимого обоженным, которым сие возможно. Поэтому великий светоч Кесарии опять возвещает: "Невыразимы словом и совершенно неописуемы молнии божественной красоты. Ее не передает слово, не воспринимает слух… Эта красота невидима телесным очам, но открывается только одной душе и разуму, если воссияет какому-нибудь из святых. Но невозможно вынести это желание, и оно уходит…"

Симеон Новый Богослов, возлюбивший мудрость сию, говорил:

И сердце вновь уязвлено любовью,

И не могу я на Тебя смотреть,

Но не смотреть мне тоже невозможно…

Ведь неприступна красота Твоя,

Прекрасен облик, слава несказанна.

Кто из людей мог созерцать Тебя?

Кто мог когда-либо увидеть Бога?..

Однако вижу я Тебя, как солнце,

Тебя я созерцаю, как звезду,

Тебя ношу я в сердце непрестанно,

Как дорогой сияющий алмаз,

Смотрю я на Тебя, как на светильник,

Горящий ярко в глубине сосуда.

Отсюда и православное опытное богословие, которое не есть "мыслительная аналогия", всегда свойственная одним рационалистам, чья мудрость не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская[631]. Отсюда потоки Духа, исходящие из преобразившегося сердца обоженных; отсюда истинное понимание Священных Писаний; отсюда твердое руководство верных; отсюда дар исцеления; отсюда святые, страждущие "немыслимо Божественного", как говорил святой Григорий Палама. Отсюда "высшее желание", которое "есть благодать богословия", как говорит святой Диадох Фотикийский.

Истинно, "вершина чистоты, дело богословия", по святому Лествичнику, "есть знание и о Боге и о Его догматах, учение, которое мы называем богословием", по святому Григорию, пастырю Солунскому и богослову.

Одним словом, поклонники мудрости Божией возлюбили мудрость о Боге, которая через Божественную любовь возносит их к высотам созерцания. Благодать и энергия богословия возрастает у достойных, и так силою Духа и через таинства Церкви достигается попечение о душах человеческих.

Многие поклонники Духа и истинные богословы прославились в лоне Церкви. Они стали близкими и друзьями Бога и воспитали многих друзей Его, среди них и блаженный иеромонах отец наш Софроний, исихаст и богослов.

Он жил целомудренной жизнью на Святой Горе, хотя был родом из царской России. Он прославился во Христе как гигант духа наших дней. В подвиге и безмолвии, в глубоком покаянии и ненасытной молитве, на высоте православного богословия старец воистину жил в Духе путь Господень, т. е. неистощимого истощания Его до нисхождения во ад, а затем пережил в своем смертном теле воскресение и Божественное вознесение Его.

Сначала он искал Бога в безличных учениях восточных религий, затем пережил глубокое покаяние за этот грех и тем удостоился редкого откровения истинного Бога в лице Иисуса Христа. Ему открылось умное Солнце правды в безмерной любви Его, и он познал чрез это любовь Его и свое ипостасное существо. Он постоянно предавался глубокому покаянию, все побеждающему, и даже кости его предались бесконечному и неутолимому порыву к Христу. Это покаяние было не от людей, а от Пресвятого Духа и личного созерцания и знания триединого Бога в Лице Иисуса Христа. Ибо, как сказал святой Григорий Нисский, "душа, соединившаяся с Богом, получает великое наслаждение и насколько обильнее проникается красотой, настолько сильнее процветает в желаниях". Отсюда и неудержимое стремление к покаянию как к постоянному возрождению падшего человека.

Так блаженный старец, живя "в чувстве и знании" память смертную как харизматическое состояние, в поисках неутолимой жажды божественной милости отправился на Святую Гору. Он оставил свою парижскую диссертацию, искусство и богословские занятия, чтобы в училищах Афона познать тайны Духа. Сначала он подвизался в монастыре Святого Пантелеймона, где познакомился с божественной мудростью у святого отца Силуана Афонита, сроднился с ней своим собственным опытом и затем ушел в пустыню. Ушел не для того, чтобы быть искушаемым от диавола, но для того, чтобы в непрестанном покаянии, неутолимой любви и полном безмолвии жить в своей смертной плоти таинства Духа, дарованные ему Богом по Его совершенному человеколюбию.

На Святой Горе знаменитая "грозная Карулия" приняла этого воина Христова, познавшего Господа славы, познавшего разницу между нетварным и тварным, жадно и непрестанно ищущего совершенства. Даже сама эта "ужасная" Карулия содрогалась от тяжелого напряженного труда этого святого человека, от его непрестанной молитвы, творимой с болью днем и ночью, от плача и рыданий, исходивших из всего его существа, от его покаянного духа до "ненависти к себе", взывающего вслед за псалмопевцем: "Быша слезы моя мне хлеб день и нощь, внегда глаголатися мне на всяк день: где есть Бог твой?"[632] — ибо, как гласит аскетическое изречение, начертанное на одной монашеской могиле: "Красноречивее речей поток слезный".

На нем исполнилось бывшее с исихастом Иоанном Савваитом: он "упокоился там же, в пещере времен, удалившись от всякого человеческого общения, желая беседовать в тишине с Богом и очистить продолжительным размышлением зрительный ум свой таким образом, чтобы в нем отражалась слава Господа, совершая всякое учение из славы в славу, преуспевая в желании лучшего".

На Святой Горе и в пустыне своей старец Софроний приобрел сильный опыт, через покаяние перед Богом и через Бога, которое воспылало от созерцания живого Бога, от знания невыразимого человеколюбия и бескрайней милости Его. Покаяние этого блаженного старца, имевшее божественную, а не человеческую ипостась и образ, напоминает нам слово преподобного Иоанна Синаита, сказавшего: "Кающийся есть творец собственных адских мучений". Так и боголюбивый старец пережил в благодати огонь ада, став по благодати творцом собственных мучений. Он следовал непревзойденным путем глубочайшего покаяния и мог бы повторить вслед за псалмопевцем: "Одержаша мя болезни смертные… Болезни адовы обыдоша мя"[633] и "И живот мой аду приближайся. Привменен бых с низходящими в ров, бых яко человек без помощи, в мертвых свободь"[634].

Душа, сокрушенная и утонченная истинным покаянием, как мука с закваской, "смешивается с водой неложной скорби о Боге, из которой и возжег я огонь Господень, и делается хлебом, и твердеет блаженное смирение, пресное и простое". Поэтому и слово старца, происходящее из истинного делания и истинного покаяния, есть хлеб крепкий ядущим, желающим насладиться хлебом, нисходящим с небес, т. е. Христом.

Из изданных сочинений сего прославленного великого старца мы можем увидеть, как в зеркальном отражении и загадочно, боголюбивую борьбу этого великодушного монаха-исихаста, превосходящую меру человеческую не только смертного тела его, но и его столь совершенного человеческого существа, пожелавшего, по слову Дионисия Ареопагита, не только лишь "удалиться от всякого зла, но и быть мужественным и непреклонным", отчего он приобрел немалый опыт. На нем повторилось сказанное апостолом Павлом о Христе, — оба они имели этот опыт, апостол Павел в пустыне Аравийской, старец Софроний — на Карулии — "Он (Христос), во дни плоти Своей, с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти, и услышан был за Свое благоговение"[635]. Блаженный старец принес сильную молитву в пустыне страшной Карулии с горячими слезами и непрестанной скорбью, потому и был услышан Богом, и были ему даны великие дары и [среди них] величайший дар богословия.

Воистину, жизнь во Христе не есть просто жизнь нравственная и религиозная, но живое общение и единение с Христом и через Него с триединым Богом, которое осуществилось во Христе и осуществляется с другами Христовыми, имеющими общение с Ним. Апостол народов Павел сказал: "Я не живу более, но Христос живет во мне"[636]. Такой жизнью жили други Христовы, как говорил святой Григорий Богослов: "Мы уже умерли в Адаме, ибо живем во Христе, соединившиеся с Христом, и сораспятые, и погребенные с Ним, и воскресшие с Ним". Ибо должно мне испытать благое преображение: и так как от пользы пришли скорби, так и из скорбей придет полезнейшее". Соединившиеся с Христом рождаются с Ним, сораспинаются с Ним, нисходят с Ним в ад и воскресают с Ним, становясь для верных виновниками спасения и образами жизни вечной.

Живущим во Христе присуще, по Григорию Нисскому, "жить ни человеческими, ни материальными бедами, ни печалью, ни гневом, ни страхом, ни робостью, ни устрашением, ни гордостью, ни дерзостью, ни памятозлобием, ни желанием защиты, ни корыстолюбием и ни чем иным, оскверняющим каким-то образом душу". Так как Христос есть любовь и ревнитель, то любящий Бога и любимый Им движется к Нему, принося достойное Ему. Согласно словам божественного Дионисия Ареопагита и святого Максима Исповедника, он движется беспрерывно к высочайшему из судов, ибо "движется, как жаждущий желает утолить жажду и любящий жаждет быть любимым". Бог есть Последний суд и желает благого преображения [человека], чтобы восхитить ум его в Царство Небесное. "Восхитить ум, как сказал святой Максим Исповедник, божественным и беспредельным светом, чтобы не иметь никаких своих, ни каких-либо чужих чувств и ощущать в себе через любовь только энергию этого сияния света".

Прямым и верным путем, трудным для непосвященных и слабых, следовал блаженный Софроний молитвами его духовного отца святого Силуана, от которого он получил откровение и духовный опыт. Он соединился с Христом, пережил Его Гефсиманскую молитву за весь мир, сораспялся с Ним, последовал за Ним в ад, претерпел блаженное и благословенное истощание и, вкусив пламя адово в своей смертной плоти, созерцал свет преображения и воскресения Христова. Созерцал не как тварный, но богословский и духовный, и познал божественное вознесение Христово.

Подобный ангелам святой Дионисий Ареопагит сказал: "Мы убеждены, что бытие проникнуто трансцедентно благоуханием богоначального Иисуса, передается умозрительно нашему уму, и он наполняется божественным наслаждением". Поэтому и "опьяненный любовью к Богу в этом мире (который есть дом плача) становится нечувствительным ко всем своим болям и печалям и ко всем страстям греховным, благодаря опьянению этому", как говорит святой Исаак Сирин. Этим трезвым духовным опьянением был охвачен и блаженный старец Софроний на Святой Горе, став созерцателем нетварного Царства откровения, будущего и нежданного Града, Царства Божиего. Старец Софроний, живя в постоянном изумлении пред Царством Небесным, явил свой великий опыт Европе, Парижу и Соединенному Королевству.

Старец созерцал Бога в Его нетварном свете, и на нем повторилось сказанное святым Симеоном Новым Богословом, прозревавшим божественное и небесное: "Имеющий в себе свет Пресвятого Духа не в силах видеть его падает ничком на землю и кричит в изумлении и великом страхе, как зрящий и испытывающий нечто запредельное природе, слову и разумению. Он становится подобен человеку, нутро которого воспламеняется. Не имея сил вынести жар этого огня, он пребывает в изумлении и не может оставаться сам с собой, но проливает непрестанно слезы и утешается. В нем воспламеняется сильнейший огонь желания Бога. Тогда, омытый пролитыми обильно слезами, он облекается ярким сиянием и, воспламенившись всецело, сам становится огнем, и тогда исполняется реченное: "Бог богами мыслимый и познанный". И тогда он может соединиться с воспламененными и явиться познавшим его".

Сей блаженный муж получил благодать святого Бога и удостоился не только достичь высшего делания во Христе, в глубочайшем покаянии и самоукорении, но и подняться до уровня святого, т. е. состояния созерцания Бога, и видеть славу нетварного света в обоженной плоти Слова. Он стал истинным богословом опыта, ибо, по слову Григория Богослова, "философствовать о Боге… не всем (дано), но испытанным и утвержденным в созерцании кроткого и, прежде всего, очистившимся и душой и телом".

Сей [муж], Софронием именуемый, жил благоразумно, праведно и благочестиво, ожидая Царствия Божиего, и вразумил многих людей всякого племени, языка и нации, став таким образом вселенским учителем и наставником для многих на пути к прекрасному брачному чертогу Агнца Откровения.

Этот выдающийся отец, изрядно чтимый святыми и боголюбивыми мужами, приснопамятным отцом Порфирием и многими другими, оставил нам память о себе, как о благочестивом аскете и предобром отце, любезном старце и великом богослове, жившем священной церковной традицией православного богословия и отличавшемся той добродетелью разумения, о которой святой Лествичник сказал, что она "присутствует через Божественное сияние" и "в других тайно содержится и может осветить своим светильником".

За свою боголюбивую жизнь и высокое богословие он стал духовным магнитом, привлекавшим множество людей из академических и научных кругов всякого духовного возраста и положения в Церкви. Он стал всеобщим учителем, словом и делом, обхождением и любовью, разнообразием поучений и непрестанной молитвой.

Сочинения сего блаженного отца, переведенные на многие языки, и особенно его книга "Видеть Бога как Он есть", вызвали большие перемены и многих обратили к Православной Церкви. Они являются доказательством истинности того, что он редким и особенным образом обрел великое знание духовных тайн жизни во Христе.

Сей приснопамятный муж, обладавший глубоким умом и разнообразными дарами слова и мысли, стал в наши дни истинным учителем умного, исихастского и обоживающего делания и жизни, опыта, приходившего с посещениями и откровениями Божественной благодати. Он показал себя истинным учителем, на опыте познавшим великие учения истинного опытного богословия Православной Церкви: об истощающейся жизни Христа, о путях исполнения заповедей Его, о тайнах путей спасения, о духовной скорби, о свете Божием (который он отличал от всякого иного света, происходящего от диавола), об Ипостаси Бога.

Сего отца, равного апостолам, я знал лично в течение целых пятнадцати лет, наслаждался и наслаждаюсь до сих пор, пия из источника его богословского учения. Внимая его апостольскому слову, я был свидетелем его евангельской жизни, чувствовал его боголюбивое отношение, насколько мог его вместить. Я прославляю Бога за эту великую милость, уготованную мне, недостойному. Ибо истинно "мы узрели тайно хранимую в сокровищнице его сердца чистую отеческую любовь к нам". Мы горячо возлюбили его и были горячо любимы им, скорее, Он прежде возлюбил нас[637]. Поэтому я и повторяю слова одноименного со мной епископа Эврипского Иерофея, написавшего Никодиму Святогорцу: "Я подвластен моей к тебе (к нему, т. е. Никодиму) сладостной привязанности, возвышаясь моей к тебе любовью, как возрастает любвеобильный плющ, обвиваясь прочно вокруг ветвей древа".

Успение этого благочестивого отца было истинной кончиной во Господе в глубокой старости.

Молитвами его, Боже, помилуй и спаси нас. Аминь.

Приложение. Хронологический экскурс

С 1976 года, когда я в первый раз посетил монастырь Честного Иоанна Предтечи в Эссексе, в Англии, глубокое впечатление на меня произвела личность архимандрита отца Софрония (Сахарова), игумена и духовного отца братии монастыря. В нем я нашел великого отца Церкви нашего времени.

Впоследствии и в устных беседах, и в письменных сочинениях я постоянно обращался к личности старца. Он был для меня примером человека, кто после многих жизненных испытаний и, прежде всего, занятий восточным мистицизмом пришел к личному познанию Бога.

1. "Старец монастыря"[638]

В 1976 году, вернувшись из Англии, я написал статью "Православное бытие", которая была опубликована в журнале "Приходской священник", а затем в книге "Время сотворити".

Эта статья, в которой я хотел передать всю атмосферу монастыря, разделена на пять глав: 1. "Православное монашество". 2. "Старец монастыря". 3. "Братия монастыря". 4. "Повседневная жизнь монастыря". 5. "Жизнь монастыря в воскресенье".

Вторая глава посвящена старцу Софронию, и здесь я представляю ее в кратком изложении.

Вначале я написал о том, что в православном учении старец — это такой человек, который "выстрадал" божественное и "познал" божественное, и, поскольку он обладает большим опытом духовной жизни, он может исцелять монахов и всех приходящих к нему людей.

Затем я привел некоторые биографические сведения о старце Софронии со дня его рождения до переезда в Париж, о его аскетической жизни на Святой Горе.

Я привел также введение Розмари Эдмондс, которая перевела с русского на английский язык книгу старца Софрония "Его жизнь — моя". Розмари Эдмондс, англичанка по происхождению, знала французский и русский языки и во время Второй мировой войны была официальной переводчицей президента Франции Шарля де Голля. Она также перевела на английский язык сочинения Достоевского. Пораженная личностью старца Софрония, она перешла в Православие и перевела на английский язык многие его сочинения.

В этом введении Розмари Эдмондс описывает духовные поиски старца Софрония и его личность. Особенно важно то, что она пишет о старце в конце своего сочинения:

"Часы служения литургии задают тон всему дню, наполняя его смыслом и содержанием. Он служит литургию не механически, а живет ее, с верой и любовью погружаясь в океан человеческих страданий. Он весь исполнен сознания Божественного присутствия. Создается впечатление, что этот человек живет в иных реалиях, в безмолвии созерцая свет. Он чист, милосерден и непреклонен в своих суждениях и открывает каждому человеку новые внутренние горизонты. Характерен его взор — аскетический, проницательный и мягкий. Для него творчество означает надежду. Если истинным богатством человека является то, что он отдает другим, то автор данной книги воистину благословен".

К этому небольшому описанию я добавил две характерные черты личности старца Софрония, как я их увидел.

Во-первых, старец Софроний — носитель православной традиции, ибо после великого подвига он стяжал духовный опыт, святоотеческий ум, "догматическое сознание". Он донес до нас "дух" отцов. Во-вторых, у старца была великая любовь, необходимая для выражения традиции. Известно, наследие традиции невозможно без живого носителя и доверия к нему. Для продолжения традиции нужны те, кто знает ее, как и те, кто жаждут ее усвоить.

В вышеупомянутой статье я описал свои первые впечатления от бесед со старцем Софронием и рассказал о том, как они происходили.

2. "Живое богословие"[639]

В июле 1992 года я написал статью под заголовком "Живое богословие", в которой анализировал книгу старца Софрония "Видеть Бога как Он есть", изданную на греческом языке.

Старец Софроний оказал мне особую милость, предложив прочитать книгу в рукописи, когда отец Захария переводил ее с русского языка на греческий. Помню, как тем летом при чтении текста у меня возникло чувство, что читаю сочинения святого Симеона Нового Богослова. Я глубоко сроднился с "духом" книги не только потому, что читал ее раньше, но и потому, что много беседовал о ней со старцем Софронием, и мне захотелось поведать греческим христианам о неоценимом сокровище, содержащемся в этой книге. В этой статье, написанной еще при жизни старца, я выделил пять главных аспектов.

Во-первых, книга "Видеть Бога как Он есть" — это автобиография старца и "исповедь" членам Церкви о всем, чем одарил его Бог. Эта духовная автобиография описывает горение Святого Духа в сердце старца Софрония, о котором он рассказывает с великим смирением и самоукорением. Святые отцы часто использовали свой духовный опыт, чтобы подтвердить учение Церкви ради пользы христиан.

Во-вторых, в книге описывается редкий опыт, приобретенный старцем, начиная с дара памяти смертной и кончая созерцанием нетварного света. Старец пишет о памяти смертной, о священном плаче и его отличии от плача душевного, о Божественном свете и его отличии от демонического света, об учении Церкви, о посещениях и откровениях Божественной благодати.

В-третьих, в книге представлено уникальное учение об ипостасях триединого Бога в опыте созерцания нетварного света.

В-четвертых, в книге старец обращается к разнообразным вопросам: такие как дар памяти смертной, страх Божий, духовный плач, поиск непоколебимого, благословение познания пути, совокупное изложение жизни нашего духа, духовная свобода, Божественное вдохновение, истощание и богооставленность, любовь до ненависти к себе, нетварный свет, ипостасное начало в бытии Божественном и в бытии человеческом, литургическая молитва, литургический язык, Гефсиманская молитва, молитва, в которой открывается Бог Истина. Старец анализирует эти темы живым богословским и аскетическим языком.

В-пятых, язык старца Софрония обладает особым качеством: он не позволяет читателю пробегать книгу с поспешностью, но способствует молитве.

В конце статьи я восславил Бога за сей новый дар и выразил благодарность старцу Софронию за помощь и живое свидетельство, которыми он одарил наше поколение. В частности я написал: "Читая эту книгу, я невольно пришел к выводу, что Пятидесятница есть высшая степень откровения. Она продолжается во все времена. Всегда есть свидетели откровения. Я верю, что эта книга, являющаяся плодом церковного опыта, будет принята Церковью и станет ее достоянием, ибо она есть выражение жизни Церкви, она насытит алчущих и напоит жаждущих правды Божией".

3. "Личная сопричастность приснопамятного старца Софрония таинству креста"[640]

Это глава из большого сочинения под названием "Таинство Креста в учении апостола Павла в связи с опытом старца Софрония", которая была впервые издана в томе "Павел, первый после Единственного" Издательским Отделом Службы образования и Общественных связей и Греческой Церкви в 2001 году. Эта статья включена в мою книгу "Православное монашество как пророческая, апостольская и мученическая жизнь".

В этом сочинении излагается учение святого Исаака Сирина и святого Григория Паламы о таинстве Креста. Известно, что таинство Креста есть нетварная благодать и энергия Бога, которая создала мир и управляет им, а также спасает людей и примиряет их с Богом силою Креста Христова и Его Воскресения. Затем говорится о том, какой смысл в таинстве Креста видит апостол Павел, а именно, что таинство Креста есть сопричастность Божественной энергии, которая очищает, просвещает и обожает человека.

Далее речь идет о "личном приобщении таинству Креста у приснопамятного старца Софрония", т. е. о его личном опыте Креста и Воскресения. Особо говорится о покаянии, которое есть путь обретения Царства Божия, и о Божественном откровении, дающем вкусить вечной жизни.

Также приводятся некоторые отрывки из книги старца Софрония "Видеть Бога как Он есть", которые показывают, как старец в пределах своей земной жизни пережил то же, что и апостол Павел: покаяние и созерцание Царствия Божиего. Именно поэтому старец Софроний в своих сочинениях самым удивительным и неповторимым образом анализировал свидетельства апостола Павла, ибо так же, как и апостол, он искал когда-то Бога вне Христа, и потом в пустыне жил великое покаяние и Царствие Божие.

4. "О молитве", новая книга архимандрита Софрония[641]

В январе 1994 года я изучил книгу старца Софрония, которая вышла тогда на греческом языке под названием "О молитве".

Молитва является отличительной чертой настоящего христианина, так как связана с духовным возрождением человека и его единением с Богом. Она сопутствует многим духовным состояниям: плачу, самоукорению, благодатному отчаянию, познанию Бога.

Комментируя книгу старца Софрония "О молитве", я написал, что она есть особое благословение Божие, в ней представлен духовный опыт автора, а не подборка цитат из святых отцов. Я подчеркивал, что в эпоху, когда многие не молятся, а другие при всем желании молиться не знают, что есть истинная молитва, книга старца Софрония, подобно настоящей духовной бомбе, "потрясает все дурное, наслоившееся через нас в христианской жизни, и все искажения христианства, но одновременно она несет и великую милость, открывая нашему духу новые горизонты. Она показывает нам, что есть христианство, и таким образом создает новый мир".

Старец Софроний действительно был учителем молитвы, потому что жил молитву в ее самом истинном выражении.

Книга старца разделена на три части.

В первой части говорится о молитве, и в ее главах развиваются следующие темы: "Молитва — нескончаемое творчество", "Молитва — путь к познанию", "Молитва преодолевает трагизм", "О болезненной молитве, в которой рождается человек для вечности". Молитва ведет к познанию Бога и рождает у человека жажду вечной жизни. Старец Софроний особенно подчеркивает, что молитва является болезненной, ибо, с одной стороны, человек возрождается медленно, с другой, его земная жизнь очень коротка.

Во второй части книги говорится о молитве Иисусовой, догматическом значении имени Иисуса, как его жил старец в пределах своей личной жизни, а также о практике молитвы.

В третьей части книги старец Софроний пишет о том, что есть духовная жизнь и в чем состоит служение духовника.

Комментируя эту книгу-изложение опыта, я подчеркнул значение молитвы за усопших и больных в учении старца Софрония. И закончил следующими словами: "Читающий эту книгу исполняется вдохновения, особенно если он лично знал старца: ум его день и ночь погружается в атмосферу мира старца, стараясь осмыслить его. Всякое помышление пленяется в послушание Христу[642]. Чувствуется великая любовь ко Христу, ставшему человеком и принесшему себя в жертву за нас, чтобы мы смогли жить Его жизнью. Чтение книги порождает и великую любовь к старцу Софронию, и благоговение пред его нисхождением в бездну мрака и ада, огнь которого пожигал его многие годы, и созерцанием рая…

На протяжении всей своей жизни он усиленно молился. Это действительно была пламенная молитва за весь мир. Я верю, что сейчас он молится еще больше. Мы уповаем на таковое предстательство за нас святых. Они — наша надежда и утешение".

5. "От стражи утренней до ночи"[643]

В феврале 2003 года по приглашению его преосвященства митрополита Эдесского кира Иоиля я произнес проповедь в храме Святого Покрова в Эдессе на тему: "От стражи утренней до ночи", и эта проповедь была опубликована в книге "Безмолвие и богословие" и состоит из трех частей, а именно: "Толкование этого стиха из Псалмов", "Старец Софроний" и "Утренняя молитва старца Софрония".

После толкования, по учению отцов, места из Псалтири "От стражи утренней до ночи" я представил образ старца Софрония, отличавшегося великим порывом к Богу и постоянным вдохновением. Согласно толкованию, которое дает ученик старца архимандрит Захария (Захару), основой учения старца Софрония было убеждение в том, что человеку предстоит подняться с душевного уровня до онтологически-духовного. Это восхождение совершается двумя способами: аскетическим и харизматическим. Старец Софроний постоянно говорил о вдохновении: "Мы не можем жить по-христиански без вдохновения. Если художник — настоящий художник — живет день и ночь своим искусством, то насколько мы, христиане, должны быть еще более усердными: нам нужно превзойди художника в его подвиге и жить согласно с духом Евангелия".

После этого дается анализ утренней молитвы старца Софрония, которую он написал в пустыне Святой Горы, в "страшной" Карулии. В ней говорится об освящении грядущего дня. Она выражает жажду внутреннего возрождения и тоску по встрече с Христом.

В содержании молитвы отражена личная связь молящегося с Богом, глубочайшее самоукорение, прошение о благословении Божием на день грядущий, об исцелении нашей воли и об эсхатологических реалиях нашего бытия. Из молитвы можно заключить, что то, как молится христианин, жизни и его преображенности благодатью.

6. "Богословие старца Софрония"[644]

В сентябре 2000 года я изучил книгу архимандрита Захарии (Захару) "Введение в богословие старца Софрония", которая явилась развитием его докторской диссертации, представленной на богословский факультет университета Фессалоник.

Эта книга имеет огромное значение, ибо самым достоверным образом излагает богословие старца Софрония. Я выделил три главных аспекта в этом изложении.

Во-первых, отец Захария знал старца Софрония лично, более того, он общался с ним ежедневно и поэтому является самым правдивым свидетелем. Вместе с тем он сам обладал вдохновением, которое позволяло ему толковать богословие старца Софрония.

Во-вторых, эта книга является "евангелием" для каждого православного христианина, особенно для монаха, ибо она показывает, что есть духовная жизнь и кто является истинным монахом. Это особенно важно сейчас, ибо мы живем во времена больших смут. Богословие старца Софрония анализируется со всевозможной достоверностью.

В-третьих, эта книга — гимн живому богословскому слову старца Софрония, а также краткое изложение, квинтэссенция его великого богословия. Старец Софроний очень напряженно переживал опыт пророков, апостолов и святых отцов.

В этом сочинении богословие старца Софрония раскрывается в следующих темах: смысл ипостасного начала, реализации его как возможности; истощание Слова и спасение человека; разделение и исцеление; тайна путей спасения; монашеский путь; путь исихазма; от психологического к онтологическому уровню; молитва как путь творчества; и эпилог: "Держи ум свой во аде, и не отчаивайся".

Книга отца Захарии служит хорошим введением к изучению всех трудов старца Софрония.

7. "Колесница и конница Израиля благодати"[645]

Старец Софроний почил 11 июля 1993 года. Когда мне сообщили о его кончине, я почувствовал острую необходимость присутствовать на отпевании. Сразу после него я написал статью "Колесница и конница Израиля благодати", которая была опубликована в газете "Церковная истина", а затем включена в книгу "Промысл Божий в современном мире".

Название статьи является агиографическим, это крик Елисея, увидевшего пророка Илию, возносящегося на небеса: "Отец мой, отец мой, колесница Израиля и конница его!"[646]. Я использовал эту цитату, потому что старец Софроний действительно был колесницей и конницей нового Израиля благодати нашей эпохи.

В статье я писал об успении старца Софрония, которое было подобно успению патриархов и святых отцов, поэтому я и назвал старца "новым патриархом Божественной благодати нового народа Божиего". Затем я рассказал об отпевании и о царившей там трогательной атмосфере. В частности, я написал: "Мы смотрели на святые мощи, покоившиеся в простом гробу. У всех было ощущение, что старец весь был окутан сиянием. Казалось, из его тела исходил свет, рука, которую мы целовали, была подобна янтарю, а пальцы сверкали, как светлые бусины, золотистого цвета, как у спелой айвы".

Затем я написал о духовном опыте старца Софрония, а именно о переживании ада и рая, и призвал читателей изучать его труды, которые изобилуют мудростью духа. "Я храню множество воспоминаний о старце. Я слышал отеческое слово из уст его, чрез которое вкусил вечной жизни. Он посвятил меня в глубины православного богословия, я чувствовал умиление от его любви, которая часто обжигала, но и приобщала к внутренним тайнам духовной жизни. Как забыть полные жизни богословские беседы во время прогулок? Как забыть его благие богословские поучения в его кабинете, подобные тому, как если бы уста его источали мед? Как забыть его трогательные службы, и особенно наше сослужение? Как забыть его смирение, которое изначально располагало тебя к душевному разговору и затем широко открывало сердце для его слова. Старец Софроний имел глубокое смирение, безграничную любовь, величайшее благородство и высочайшее богословие. Я никогда ни слышал столь глубокого анализа ценности и важности слова Божиего".

Для того чтобы читатели лучше поняли значение личности старца Софрония, я привел несколько своих выводов, в достоверности которых я убедился за многие годы общения с ним.

Вывод первый: старец Софроний гармонично сочетал богословие с духовничеством. Он был великим богословом, чье богословие выросло из созерцания Бога, и в то же время он был духовным отцом, который возрождал людей… Старец, будучи богословом и боговидцем, обладал даром возрождать своих духовных чад.

Вывод второй: старец Софроний занимался проблемами, волнующими современного человека: например, проблемой воспитания детей и т. д., ум же его пребывал на иной высоте, прилепляясь к Богу и свободный от всякого суемыслия. Он направлял людей, исходя из иного видения вещей. Снисходя до уровня человека, он переживал своего рода истощание — "воплощение", а затем возводил человека до горних высот. Подобным образом мы толкуем цель вочеловечивания Слова — обожение человека через истощание Бога.

Вывод третий: старец Софроний был "соборным богословом", ибо его богословие не было "индивидуальным", но вдохновлялось дыханием Святого Духа, будучи целостным и глубоко церковным. Так, он говорил и об умной молитве и одновременно о литургической жизни. При этом умная молитва не упраздняла Божественной литургии, как Божественная литургия не упраздняла умную молитву, но каждое из этих двух деланий восполняло друг друга. Старец Софроний, как человек, достиг обожения: это мы видим из его сочинений, которые являются настоящими святоотеческими писаниями, возрождающими человека. Это подтверждается и тем, что старец не уклонялся в националистические или какие-либо другие ереси. Его молитва имела великую силу и творила чудеса.

В конце этого сочинения я привел слово пророка Исайи: "Блажен, кто имеет семя в Сионе и сродников в Иерусалиме"[647]. Я также выразил свою радость, что мы — чада Православной Церкви и имеем сродников в горнем Иерусалиме и семя в Сионе. Также я подчеркнул, что слово старца Софрония, силою его богословского дара, пребудет как могучее семя в земле, по слову пророка Давида: "Сильно на земли будет семя его, род правых благословится"[648].

8. "Старец Софроний"[649]

Через несколько месяцев после славного успения старца Софрония, а именно 10 марта 1994 года, богослов и журналист Манолис Мелинос пригласил меня на радиостанцию Греческой Церкви принять участие в беседе о великой личности старца.

Во время беседы мне задавали много вопросов, а именно: как я познакомился со старцем Софронием; что я знаю об увлечении старца буддизмом до того, как Бог открылся ему; как он переехал из России на Святую Гору; как он жил в Париже; как подвизался на Святой Горе; что такое нетварный свет; какими были его отношения со Старцем Силуаном; что конкретно представляет собой "жить ад и рай" и как это жил старец Софроний в своей земной жизни; что я переживал, находясь рядом с ним. Отвечая на эти многочисленные вопросы, я приводил факты из биографии старца, но, главным образом, обращался к тому духовному опыту, которым он обладал и которому учил.

В конце беседы меня попросили сказать несколько слов о том, что я лично слышал от старца. Я говорил об Ипостаси, об учении старца о человеке, который видит Бога; о том, как он может передать свой опыт, когда "богословие превращается в рассказ"; о том, что "мы не должны анализировать себя"; о значении Божественной Евхаристии; о любви к монашеской жизни, о хранении заповедей Христовых.

Так как эта беседа совпала с Чистым понедельником, первым днем Великого поста, меня спросили, что бы сказал нам старец Софроний в этот день, если бы обратились к нему за наставлением. Я ответил, что он говорил бы с нами о покаянии, которое является составляющей православной этики.

9. Персона как истина в учении старца Софрония[650]

Под таким названием я подготовил доклад для конференции, посвященной старцу Софронию, которая состоялась в Афинах в октябре 2007 года.

Учение о Персоне является важным аспектом в богословии и аскетической жизни старца Софрония. В отличие от трансцедентного понятия о Боге Бог-Лицо есть истина, и человек есть персона, и именно в этом контексте понимается его спасение и обожение.

Старец Софроний много говорил о Персоне: это было итогом его личного поиска и опыта. В ранней молодости он взыскал сверхличный Абсолют в восточном мистицизме, но в какой-то момент Бог открылся ему как Лицо-Персона в значении "Я есмь Сущий". Так старец пришел к богословию Персоны как единой Истины из личного опыта богооткровения. Следует заметить, что, хотя он и употреблял понятие Лица, он во всем связывал его с понятием Ипостаси и предпочитал говорить о Боге как об Ипостаси.

Говоря о Лице-Ипостаси, старец Софроний обращал внимание на три момента. Во-первых, Бог-Лицо Сам открывается человеку, во-вторых, Божественное откровение связано с перерождением человека, и, в-третьих, Лицо выражает Себя в любви.

В учении старца Софрония о Лице-Ипостаси мы находим и некоторые интересные факты из его личного опыта, отраженные в различных понятиях, часто употребляемых старцем. Это такие понятия, как "ипостасное начало", "сверхличный Абсолют", "мрак совлечения", "метафизическое самоубийство", "с воплем сильным", "утро воскресения".

Старец Софроний говорил и писал о Лице-Ипостаси в Боге и в человеке (как образе Божием) как об Истине. Для него истина не есть "что", некая вещь, некий смысл, нечто безличное. Истина есть "Кто", т. е. Лицо-Ипостась, и это знание есть плод опыта откровения. Таким образом, Лицо-Персона как Истина не объяснима ни философски, ни психологически, но только через откровение и созерцание Бога. Учение о Лице-Ипостаси как Истине имеет важное значение, ибо исходит от старца Софрония, аскета, созерцавшего Бога опытно в безмолвии-трезвении.

Все вышеизложенное, за исключением последних строк, является кратким изложением работ, которые я опубликовал до настоящего момента в разных изданиях. Конечно, это краткое изложение не отражает всего их содержания. Читатель может обратиться к остальным моим работам и изучить их в полном объеме.

Это краткое изложение является лишь простым перечнем того, что я написал о старце, ибо начиная с 1976 года и до настоящего момента я постоянно находился со старцем Софронием в общении, получая большую пользу. Своими сочинениями я хотел приобщить читателей к богословию старца Софрония.

Несмотря на то что я много говорил и писал о старце Софронии, я все время подчеркивал, что мой долг перед ним ещё не исполнен до конца. Поэтому я даю обещание, что займусь его личностью и его богословским учением обстоятельнее. В одной своей работе я писал: "Естественно, все сказанное о данной теме не исчерпывает ее, и поэтому позднее я, возможно, издам более пространный анализ того, чему я научился, внимая его пророческим и богословским устам"[651].

Настоящая книга и есть исполнение этого обещания.

Примечания

1

2Кор. 12:2.

(обратно)

2

2Кор 12:4.

(обратно)

3

Прп. Исаак Сирин. Слово 16, о чистой молитве. — Слова подвижнические. СТСЛ, 2008. С. 90.

(обратно)

4

Лк. 12:47.

(обратно)

5

Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3 (16). 2001. С. 229–270; Православное свидетельство. № 75–77. 2004–2005.

(обратно)

6

Там же. Православное свидетельство. № 75. 2004. С. 40.

(обратно)

7

1Кор. 9:22.

(обратно)

8

Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахаров) // Православное свидетельство. № 75. 2004. С. 40.

(обратно)

9

Романидис И., прот. Иисус Христос, жизнь мира / Пер. с англ. М. Лавриотиса. С. 24 (на греч. яз.).

(обратно)

10

Прп. Симеон Новый Богослов. Слово 84, 2. — Слова. В 2 т. Т. 2. М., 1890. С. 425.

(обратно)

11

2Кор. 12:2–4.

(обратно)

12

См.: Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). 2001. С. 231–232.

(обратно)

13

См.: Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). 2001. С. 234.

(обратно)

14

См.: там же. С. 231.

(обратно)

15

См.: там же. С. 232.

(обратно)

16

Религиозно-нравственная энциклопедия. В 12 т. Т. 9. С. 186 (на греч. яз.).

(обратно)

17

Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). 2001. С. 236–239.

(обратно)

18

Религиозно-нравственная энциклопедия. В 12 т. Т. 9. С. 171–172.

(обратно)

19

Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). 2001. С. 239.

(обратно)

20

Там же. С. 240–241.

(обратно)

21

Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). 2001. С. 241.

(обратно)

22

Там же. С. 250–251.

(обратно)

23

Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). С. 251–253.

(обратно)

24

Зд.: умонастроение, господствующее в определенной среде. — Примеч. ред.

(обратно)

25

Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). 2001. С. 232–233.

(обратно)

26

Там же. С. 249.

(обратно)

27

См.: Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). 2001. С. 255.

(обратно)

28

Там же.

(обратно)

29

Николай (Сахаров), иером. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3(16). 2001. С. 259.

(обратно)

30

Захария (Захару), архим. Введение в богословие старца Софрония. Эссекс — М., 2000.

(обратно)

31

Захария (Захару), архим. Введение в богословие старца Софрония. Эссекс — М., 2000. С. 16.

(обратно)

32

Там же. С. 17.

(обратно)

33

См.: 2Пет. 1:11.

(обратно)

34

Zacharias (Zakharou), archim. The enlargement of the heart. Mount Thabor Publishing, 2006. P. 85–89.

(обратно)

35

2Кор. 1:11.

(обратно)

36

1Кор. 1:14–15.

(обратно)

37

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 210.

(обратно)

38

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 171.

(обратно)

39

Там же. С. 69.

(обратно)

40

Там же. С. 6.

(обратно)

41

Там же. С. 8.

(обратно)

42

Исх. 4:22.

(обратно)

43

1Ин. 1:1–3.

(обратно)

44

См.: 2Пет. 1:16–21.

(обратно)

45

1Кор. 9:1.

(обратно)

46

Деян. 26:12–13.

(обратно)

47

2Кор. 12:2–4.

(обратно)

48

2Кор. 12:1.

(обратно)

49

См.: 2Кор. 12:7–10.

(обратно)

50

Исх. 33:23.

(обратно)

51

Свт. Григорий Богослов. Слово 28, 3, о богословии второе. — Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиеп. Константинопольского. В 2 т. Т. 1. М., 2007. С. 334.

(обратно)

52

Прп. Симеон Новый Богослов. Слово 92. — Слова. В 2 т. Т. 2. М., 1890. С. 504.

(обратно)

53

Там же. С. 506–507.

(обратно)

54

Свт. Григорий Палама. Святогорский томос, 7. — Святитель Григорий Палама. Σνγγράμματα/ Ред. П. Христу. В 5 т. Т. 2. Салоники, 1966. С. 576. (на греч. яз.). В русском переводе Т. Миллер: Альфа и Омега. № 3 (6). М., 1995. С. 74.

(обратно)

55

См. подробнее: Иерофей (Влахос), митр. Время сотворити. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 2000. С. 199–200 (на греч. яз.).

(обратно)

56

См.: Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 26–27.

(обратно)

57

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 6.

(обратно)

58

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 115.

(обратно)

59

Там же. С. 41.

(обратно)

60

См.: Свт. Григорий Нисский. О младенцах, преждевременно похищаемых смертью. — Творения. В 4 т. Т. 4. М., 1862. С. 327–360.

(обратно)

61

Прп. Максим Исповедник. Главы о любви, II, 97. — Добротолюбие. В 5 т. Т. 3. М., 1900. С. 194.

(обратно)

62

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 7.

(обратно)

63

Ср.: Мф. 18:3; Лк. 18:17.

(обратно)

64

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 30.

(обратно)

65

Там же. С. 36.

(обратно)

66

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 9.

(обратно)

67

Там же. С. 41.

(обратно)

68

Рим. 11:33–34.

(обратно)

69

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 9

(обратно)

70

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 10.

(обратно)

71

Там же. С. 20.

(обратно)

72

Там же. С. 10.

(обратно)

73

Там же. С. 12–13.

(обратно)

74

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 11.

(обратно)

75

Там же.

(обратно)

76

Там же. С. 12.

(обратно)

77

Там же. С. 10.

(обратно)

78

Там же. С. 14.

(обратно)

79

Ср.: Быт. 3:17.

(обратно)

80

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 14.

(обратно)

81

Там же. С. 180–181.

(обратно)

82

Там же. С. 181.

(обратно)

83

Там же. С. 14.

(обратно)

84

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 16.

(обратно)

85

Там же.

(обратно)

86

Там же. С. 14.

(обратно)

87

Там же. С. 17.

(обратно)

88

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 233.

(обратно)

89

Там же. С. 17.

(обратно)

90

Рим. 3:23.

(обратно)

91

Рим. 1:21–23.

(обратно)

92

Свт. Григорий Палама. Беседа о том, что непрестанное общение с Богом путем молитвы и псалмопения является основанием и утверждением всякого блага… — Беседы (Омилии) святителя Григория Паламы. В 3 т. Т. 3 / Пер. архим. Амвросия (Погодина). Монреаль, 1984. С. 70.

(обратно)

93

Мф. 6:23.

(обратно)

94

См.: Мф. 26:69–75.

(обратно)

95

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 197.

(обратно)

96

Там же. С. 29.

(обратно)

97

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 68.

(обратно)

98

Там же. С. 11.

(обратно)

99

Там же. С. 258.

(обратно)

100

Там же. С. 29–30.

(обратно)

101

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 67–68.

(обратно)

102

Там же. С. 186.

(обратно)

103

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 49–50.

(обратно)

104

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 28.

(обратно)

105

Деян. 9:4.

(обратно)

106

Як. 22, 61–62.

(обратно)

107

Лк. 15:17–20.

(обратно)

108

2Кор. 4:6.

(обратно)

109

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 68.

(обратно)

110

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 68.

(обратно)

111

Там же.

(обратно)

112

Исх. 3:14.

(обратно)

113

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 30–31.

(обратно)

114

Исх. 3:14.

(обратно)

115

Деян. 9:5.

(обратно)

116

См.: Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, II, 3, 35. М., 1995. С. 223.

(обратно)

117

Прп. Макарий Египетский. Беседа 7, 5. — Духовные беседы, послание и слова. Сергиев Посад, 1904. С. 66.

(обратно)

118

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, II, 3, 35. М, 1995. С. 223.

(обратно)

119

Там же, III, 1, 18. С. 282–283.

(обратно)

120

Там же, III, 1, 11. С. 276.

(обратно)

121

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, III, 1, 14. М., 1995. С, 279–280; Христу П. Тайна Божия. Салоники, 1983. С. 108–109 (на греч. яз).

(обратно)

122

Сщмч. Дионисий Ареопагит. О мистическом богословии, 1, 3. — Сщмч. Дионисий Ареопагит. Сочинения. Прп. Максим Исповедник. Толкования / Пер. под ред. Г. М. Прохорова. СПб., 2002. С. 741.

(обратно)

123

Прп. Максим Исповедник. Главы о богословии и о домостроительстве воплощения Сына Божия, 2, 20. — Творения. [В 2 т.] Т. 1 / Пер. А. И. Сидорова. М., 1993. С. 238.

(обратно)

124

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 17.

(обратно)

125

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 41–42.

(обратно)

126

Ин. 14:6.

(обратно)

127

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 393.

(обратно)

128

Там же. С. 302.

(обратно)

129

Там же. С. 189.

(обратно)

130

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 12.

(обратно)

131

Там же. С. 186–187.

(обратно)

132

Прп. Симеон Новый Богослов. Слово 79, 3. — Слова. В 2 т. Т. 2. М., 1890. С. 322.

(обратно)

133

Прп. Симеон Новый Богослов. Гимн 49. — Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Сергиев Посад, 1917. С. 225.

(обратно)

134

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 14.

(обратно)

135

Там же. С. 39.

(обратно)

136

Там же. С. 171.

(обратно)

137

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 289.

(обратно)

138

Там же. С. 259.

(обратно)

139

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, I, 3, 3. М., 1995. С. 61–62.

(обратно)

140

Ср.: Мф. 11:27.

(обратно)

141

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 188.

(обратно)

142

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 56.

(обратно)

143

Ср.: Мф. 16:24.

(обратно)

144

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 56.

(обратно)

145

Прп. Симеон Новый Богослов. Слово 56. — Слова. В 2 т. Т. 2. М., 1890. С. 22–25.

(обратно)

146

Мф. 5:3–4.

(обратно)

147

Мф. 3:2.

(обратно)

148

Древний патерик. Афины, 1970. С. 91 (на греч. яз.).

(обратно)

149

Древний патерик. О сокрушении, 3, 23. М., 1891. С. 37.

(обратно)

150

Прп. Иоанн Синайский. Лествица, 3, 3. Сергиев Посад, 1908. С. 28.

(обратно)

151

Там же. С. 85.

(обратно)

152

Прп. Григорий Синаит. Весьма полезные главы, 108. — Творения / Пер. еп. Вениамина (Милова). М., 1999. С 50.

(обратно)

153

Свт. Иоанн Златоуст. Толкование на Послание к Евреям, 15, 4. СПб., 1859. С. 267, 268.

(обратно)

154

Свт. Григорий Палама. Послание к монахине Ксении, 52. См.: Добротолюбие. В 5 т. Т. 5. М., 1900. С. 279–281.

(обратно)

155

Свт. Григорий Палама. Слово на житие Петра Афонского, 18. — PG 150, 996–1040.

(обратно)

156

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 82.

(обратно)

157

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 183.

(обратно)

158

Там же. С. 195. Ср.: С. 78.

(обратно)

159

Там же. С. 71.

(обратно)

160

Там же. С. 110–111.

(обратно)

161

Там же. С. 65–66.

(обратно)

162

Прп. Симеон Новый Богослов. Гимн 40. — Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Сергиев Посад, 1917. С. 183.

(обратно)

163

Прп. Симеон Новый Богослов. Огласительные слова, 2. — Symeon le Nouveau Theologien. Catecheses 1–5. Sources Chretiennes. Т. 96. Paris, 1963. P. 262–264.

(обратно)

164

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 171–172.

(обратно)

165

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 59.

(обратно)

166

Там же. С. 42–43.

(обратно)

167

Там же. С. 42.

(обратно)

168

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 31. См.: Кол. 2:19. Еф. 4:16.

(обратно)

169

Там же. С. 37.

(обратно)

170

Лк. 14:26.

(обратно)

171

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 69.

(обратно)

172

Там же. С. 266.

(обратно)

173

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 311–312.

(обратно)

174

Там же. С. 195.

(обратно)

175

Лк. 12:49.

(обратно)

176

Пс. 16:4.

(обратно)

177

См.: 2Кор. 10:3–6.

(обратно)

178

Пс. 41:2–4.

(обратно)

179

Лк. 24:32.

(обратно)

180

Прп. Симеон Новый Богослов. Слово 92. — Слова. В 2 т. Т. 2. М., 1890. С. 504.

(обратно)

181

Прп. Симеон Новый Богослов. Гимн 14. — Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Сергиев Посад, 1917. С. 74.

(обратно)

182

Прп. Симеон Новый Богослов. Слово 53, 2. — Слова. Т. 2. С. 5.

(обратно)

183

Там же. С. 7.

(обратно)

184

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 233.

(обратно)

185

Там же. С. 82.

(обратно)

186

Там же. С. 164.

(обратно)

187

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 145.

(обратно)

188

Там же. С. 226–227.

(обратно)

189

Там же. С. 126.

(обратно)

190

Там же. С. 174.

(обратно)

191

Там же. С. 126.

(обратно)

192

Там же. С. 302.

(обратно)

193

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 129.

(обратно)

194

Там же. С. 137.

(обратно)

195

Там же. С. 101.

(обратно)

196

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 303.

(обратно)

197

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 216.

(обратно)

198

Там же. С. 40.

(обратно)

199

Там же. С. 173.

(обратно)

200

Прп. Симеон Новый Богослов. Нравственные слова, 2. — Symeon le Nouveau Theologien. Traites theologiques et ethiques I. Sources Chretiennes. T. 129. Paris, 1967. C. 20–22.

(обратно)

201

Ион. 2:6 (по Септуагинте).

(обратно)

202

Филокалия. Т. 2. Изд. Пападимитриу. С. 165, 92 (на греч. яз.).

(обратно)

203

Прп. Никодим Святогорец. Еортодромион. Венеция, 1836. С. 340 (на греч. яз.).

(обратно)

204

Пс. 41:8.

(обратно)

205

Букв.: "наполнять". — Примеч. ред.

(обратно)

206

Прп. Максим Исповедник. Вопросоответы, 101. — Филокалия. Т. 14 (1). Салоники, 1983. С. 154 (на греч. яз.).

(обратно)

207

Евфимий (Зигавинос), мон.; прп. Никодим Святогорец. Толкование на 150 псалмов Давида. В 2 т. Т. 1. Изд. — во "Православный Ларь". С. 602 (на греч. яз.). Ср. в русском издании: Евфимий Зигабен. Толкование Псалтири. Киев, 1882. С. 259, примеч. 2.

(обратно)

208

Свт. Григорий Богослов. Слово 43, надгробное Василию, архиепископу Кесарии Каппадокийской. — Творения, В 2 т. Т. 1. СПб., 1912. С. 646.

(обратно)

209

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 173.

(обратно)

210

Свт. Григорий Нисский. Большое огласительное слово, 6, 7. — Творения. В 4 т. Т. 4. М., 1862. С. 22.

(обратно)

211

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 80.

(обратно)

212

Прп. Симеон Новый Богослов. Главы богословские и практические, 79. — Symeon le Nouveau Theologien. Chapitres Theologiques, gnostiques et pratiques. Sources Chretiennes. T. 51. Paris, 1958. P. 64, 79. В русском переводе: Прп. Симеон Новый Богослов. Сто глав богословских и практических. — Прп. Симеон Новый Богослов, прп. Никита Стифат. Аскетические произведения/ Пер. игум. Илариона (Алфеева). Клин, 2001. С. 30.

(обратно)

213

Прп. Макарий Египетский. Беседа 7, 1. — Духовные беседы, послание и слова. СТСЛ, 1904. С. 64–65.

(обратно)

214

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 32.

(обратно)

215

Там же. С. 235.

(обратно)

216

Там же. С. 307.

(обратно)

217

Там же. С. 131.

(обратно)

218

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 270.

(обратно)

219

Там же. С. 279.

(обратно)

220

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 270.

(обратно)

221

Прп. Исаак Сирин. Слово 16, о чистой молитве. — Слова подвижнические. СТСЛ, 1893. С. 60.

(обратно)

222

Там же. С. 75.

(обратно)

223

Там же. С. 69.

(обратно)

224

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, III, 1, 28. М., 1995. С. 291–292.

(обратно)

225

Ин. 8:12–13.

(обратно)

226

Мф. 17:2.

(обратно)

227

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, III, 1, 18. М., 1995. С. 282–283.

(обратно)

228

Там же. С. 248.

(обратно)

229

Там же.

(обратно)

230

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, III, 1, 22. М., 1995. С. 285–286.

(обратно)

231

Пс. 35:10.

(обратно)

232

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, II, 3, 56–57. С. 243–245 (особ. с. 243).

(обратно)

233

1Кор. 6:17.

(обратно)

234

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, I, 3, 17. С. 76–77.

(обратно)

235

Молитва первого часа.

(обратно)

236

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 303.

(обратно)

237

Там же. С. 279.

(обратно)

238

Там же. С. 101.

(обратно)

239

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 210.

(обратно)

240

Там же. С. 217.

(обратно)

241

Там же. С. 216.

(обратно)

242

Там же. С. 70.

(обратно)

243

Там же. С. 73. См.: 1Кор. 2:9.

(обратно)

244

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 79.

(обратно)

245

Там же. С. 35.

(обратно)

246

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 151.

(обратно)

247

Там же. С. 209–210.

(обратно)

248

Прп. Иоанн Синайский. Лествица, 27, 16. Сергиев Посад, 1908. С. 232.

(обратно)

249

Там же, 28, 45. С. 253.

(обратно)

250

Там же, 28, 51. С. 254.

(обратно)

251

Прп. Симеон Новый Богослов. Слово 3. — Света. В 2 т. Т. 1. М., 1890. С. 38.

(обратно)

252

Прп. Симеон Новый Богослов. Гимн 5. — Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Сергиев Посад, 1917. С. 44.

(обратно)

253

Прп. Симеон Новый Богослов. Гимн 49. — Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Сергиев Посад, 1917. С. 225.

(обратно)

254

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 172–173.

(обратно)

255

Там же. С. 27–28.

(обратно)

256

Там же. С. 250.

(обратно)

257

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 210.

(обратно)

258

Прп. Симеон Новый Богослов. Богословские слова, 3, 130–157. — Symeon le Nouveau Theologien. Traites theologiques et ethiques I. Sources Chretiennes, 122. Paris, 1966. P. 164.

(обратно)

259

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 217–218.

(обратно)

260

См.: Ин. 1:9.

(обратно)

261

Прп. Симеон Новый Богослов. Гимн 20. — Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Сергиев Посад, 1917. С. 92–93.

(обратно)

262

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 202.

(обратно)

263

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 36.

(обратно)

264

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 196.

(обратно)

265

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, II, 3, 54. М., 1995. С. 240.

(обратно)

266

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 196–197.

(обратно)

267

Там же. С. 246–247.

(обратно)

268

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 201–202.

(обратно)

269

Там же. С. 220.

(обратно)

270

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 247–248.

(обратно)

271

Прп. Симеон Новый Богослов. Нравственные слова, 7, 105–115. — Symeon le Nouveau Theologien. Traites theologiques et ethiques II. Sources Chretiennes, 129. Paris, 1967. P. 208–210.

(обратно)

272

Прп. Симеон Новый Богослов. Богословские слова, 3, 130–157. — Symeon le Nouveau Theologien. Traites theologiques et ethiques I. Sources Chretiennes, 122. Paris, 1966. P. 164.

(обратно)

273

При. Симеон Новый Богослов. Гимн 43. — Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Сергиев Посад, 1917. С. 200–201.

(обратно)

274

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, I, 3, 17. М., 1995. С. 78.

(обратно)

275

Там же, I, 3, 18–19. С. 79–80.

(обратно)

276

Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих, III, 3, 9. М., 1995. С. 337.

(обратно)

277

Там же, III, 1, 29. С. 292.

(обратно)

278

Там же, III, 1, 28. С. 291.

(обратно)

279

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 107.

(обратно)

280

Там же. С. 195.

(обратно)

281

Там же. С. 197.

(обратно)

282

Там же. С. 78.

(обратно)

283

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 59.

(обратно)

284

Там же. С. 70.

(обратно)

285

Там же. С. 220.

(обратно)

286

Там же. С. 249–250.

(обратно)

287

Там же. С. 234.

(обратно)

288

Там же. С. 142.

(обратно)

289

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005 С. 144.

(обратно)

290

Там же. С. 210.

(обратно)

291

Там же. С. 217.

(обратно)

292

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 253.

(обратно)

293

Там же. С. 60.

(обратно)

294

Там же. С. 152.

(обратно)

295

Там же. С. 253.

(обратно)

296

Там же. С. 70.

(обратно)

297

Там же. С. 175.

(обратно)

298

Там же. С. 175.

(обратно)

299

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 152–153.

(обратно)

300

Там же. С. 153.

(обратно)

301

Там же. С. 35.

(обратно)

302

Там же. С. 69.

(обратно)

303

Там же. С. 34.

(обратно)

304

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 35.

(обратно)

305

Там же. С. 218.

(обратно)

306

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 253.

(обратно)

307

Там же. С. 175.

(обратно)

308

Там же. С. 253.

(обратно)

309

Там же. С. 152.

(обратно)

310

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 152.

(обратно)

311

Там же. С. 60.

(обратно)

312

Там же. С. 152.

(обратно)

313

Там же. С. 175.

(обратно)

314

Мф. 17:5.

(обратно)

315

См.: Софроний (Сахаров), архим. Рождение в Царство Непоколебиое. М., 1999. С. 196–208.

(обратно)

316

Там же. С. 196.

(обратно)

317

Там же. С. 197.

(обратно)

318

Там же.

(обратно)

319

Там же. С. 198.

(обратно)

320

См.: Софроний (Сахаров), архим. Рождение в Царство Непоколебимое. М., 1999. С. 199.

(обратно)

321

Там же. С. 198.

(обратно)

322

Там же. С. 200.

(обратно)

323

2Кор. 12:2.

(обратно)

324

Софроний (Сахаров), архим. Рождение в Царство Непоколебимое. М., 1999. С. 201.

(обратно)

325

Там же.

(обратно)

326

Там же. С. 203.

(обратно)

327

Там же.

(обратно)

328

2Кор. 4:18.

(обратно)

329

Софроний (Сахаров), архим. Рождение в Царство Непоколебимое. М.,

1999. С. 204.

(обратно)

330

См.: Ин. 1:1, 3.

(обратно)

331

См.: Софроний (Сахаров), архим. Рождение в Царство Непоколебимое. С. 204.

(обратно)

332

Там же.

(обратно)

333

Там же. С. 205.

(обратно)

334

Софроний (Сахаров), архим. Рождение в Царство Непоколебимое. М., 1999. С. 205–206.

(обратно)

335

Там же. С. 207.

(обратно)

336

Там же.

(обратно)

337

Ср.: Евр. 1:1.

(обратно)

338

Софроний (Сахаров), архим. Рождение в Царство Непоколебимое. С. 208.

(обратно)

339

Там же.

(обратно)

340

Притч. 5:15.

(обратно)

341

См.: Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 107–108.

(обратно)

342

Там же. С. 248.

(обратно)

343

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 248.

(обратно)

344

Там же.

(обратно)

345

Там же. С. 130.

(обратно)

346

Там же. С. 162.

(обратно)

347

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 162.

(обратно)

348

Там же. С. 304.

(обратно)

349

2Кор. 12:1–6.

(обратно)

350

Ср.: Евр. 5:7.

(обратно)

351

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 305.

(обратно)

352

Богословские сочинения святого Симеона, архиепископа Солунского (1416/17–1429). Салоники, 1981. С. 7 (на греч. яз.).

(обратно)

353

Богословские сочинения святого Симеона, архиепископа Солунского (1416/17–1429). Салоники, 1981 (на греч. яз.).

(обратно)

354

Он пишет в апреле 1988 г., за полтора года до своей смерти в октябре 1989 г.

(обратно)

355

Мф. 5:11.

(обратно)

356

Сборник опубликованных исследований, как богословских и исторических, так и церковных, Мефодия Фугия, митрополита Писидии. Т. 14–15. Афины, 2003. С. 263 (на греч. яз.).

(обратно)

357

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002.

(обратно)

358

Там же. С. 30.

(обратно)

359

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 177.

(обратно)

360

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 179.

(обратно)

361

Гал. 2:20.

(обратно)

362

Кол. 1:24.

(обратно)

363

См.: 1Кор. 15:1–11.

(обратно)

364

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. С. 160.

(обратно)

365

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 161.

(обратно)

366

Там же. С. 49.

(обратно)

367

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 47.

(обратно)

368

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 104 и сл.

(обратно)

369

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 284 и сл.

(обратно)

370

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 291.

(обратно)

371

Там же. С. 55.

(обратно)

372

Там же. С. 95.

(обратно)

373

Там же. С. 232.

(обратно)

374

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 95.

(обратно)

375

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 236 и след.

(обратно)

376

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 237–238.

(обратно)

377

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 228.

(обратно)

378

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 270.

(обратно)

379

Там же. С. 98.

(обратно)

380

Там же. С. 270.

(обратно)

381

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 159.

(обратно)

382

Там же.

(обратно)

383

Там же. С. 160.

(обратно)

384

Там же. С. 143.

(обратно)

385

Там же. С. 144.

(обратно)

386

Там же.

(обратно)

387

Там же. С. 145.

(обратно)

388

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 259–260.

(обратно)

389

Там же. С. 354.

(обратно)

390

Там же. С. 259.

(обратно)

391

Там же. С. 23.

(обратно)

392

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 262–263.

(обратно)

393

Там же. С. 355.

(обратно)

394

Там же. С. 309–310.

(обратно)

395

Там же. С. 311.

(обратно)

396

1Ин. 4:8.

(обратно)

397

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. С. 280.

(обратно)

398

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 280.

(обратно)

399

Там же. С. 281.

(обратно)

400

Там же. С. 252.

(обратно)

401

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 310–311.

(обратно)

402

Там же. С. 24.

(обратно)

403

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 178.

(обратно)

404

Там же. С. 272 и сл.

(обратно)

405

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 176.

(обратно)

406

Там же.

(обратно)

407

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 99.

(обратно)

408

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 249.

(обратно)

409

Там же. С. 111.

(обратно)

410

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 139.

(обратно)

411

Там же. С. 222.

(обратно)

412

Там же. С. 151.

(обратно)

413

Там же. С. 223.

(обратно)

414

Там же. С. 179.

(обратно)

415

Там же.

(обратно)

416

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 124, примеч.

(обратно)

417

Там же. С. 155.

(обратно)

418

Там же. С. 265.

(обратно)

419

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 269.

(обратно)

420

Там же. С. 126.

(обратно)

421

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 262–263.

(обратно)

422

Там же. С. 145.

(обратно)

423

Там же.

(обратно)

424

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 55.

(обратно)

425

Там же. С. 270.

(обратно)

426

Там же. С. 284.

(обратно)

427

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 117.

(обратно)

428

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 216.

(обратно)

429

Там же. С. 46.

(обратно)

430

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 99–100.

(обратно)

431

Там же. С. 117.

(обратно)

432

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 277–278.

(обратно)

433

Там же. С. 232.

(обратно)

434

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 151–152.

(обратно)

435

1Ин. 4:8.

(обратно)

436

Ср.: 1Ин. 1:5.

(обратно)

437

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 160.

(обратно)

438

Там же. С. 280.

(обратно)

439

Там же. С. 267.

(обратно)

440

Там же. С. 161.

(обратно)

441

Там же.

(обратно)

442

2Пет. 2:8.

(обратно)

443

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 157.

(обратно)

444

Там же. С. 269.

(обратно)

445

Там же. С. 131.

(обратно)

446

Там же. С. 199.

(обратно)

447

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 63–64.

(обратно)

448

Там же. С. 64.

(обратно)

449

Мф. 26:41.

(обратно)

450

Мф. 27:46.

(обратно)

451

Свт. Григорий Богослов. Слово 30, о богословии четвертое, о Боге Сыне второе. — Творения. В 6 т. Т. 1. СПб., 1912. С. 431–432.

(обратно)

452

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 260.

(обратно)

453

Там же. С. 269.

(обратно)

454

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 118.

(обратно)

455

Там же. С. 277.

(обратно)

456

Там же. С. 277–278.

(обратно)

457

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 267–268.

(обратно)

458

Там же. С. 57.

(обратно)

459

Там же. С. 205.

(обратно)

460

Там же. С. 88.

(обратно)

461

Там же. С. 53.

(обратно)

462

Там же. С. 53–54.

(обратно)

463

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 218–219.

(обратно)

464

Там же. С. 251.

(обратно)

465

Там же. С. 177.

(обратно)

466

Там же. С. 242.

(обратно)

467

Там же. С. 84.

(обратно)

468

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 67.

(обратно)

469

Там же. С. 288.

(обратно)

470

Пс. 50:19.

(обратно)

471

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. С. 60.

(обратно)

472

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 107.

(обратно)

473

Там же.

(обратно)

474

Там же. С. 169.

(обратно)

475

Там же. С. 105–106.

(обратно)

476

Там же. С. 107.

(обратно)

477

Там же. С. 245.

(обратно)

478

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 130.

(обратно)

479

Там же. С. 121.

(обратно)

480

Там же. С. 86–87.

(обратно)

481

Там же. С. 100, примеч. 26.

(обратно)

482

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 97.

(обратно)

483

Там же. С. 181–182.

(обратно)

484

Там же. С. 57.

(обратно)

485

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 67.

(обратно)

486

Там же. С. 210.

(обратно)

487

Там же. С. 67.

(обратно)

488

Там же. С. 269.

(обратно)

489

Там же. С. 184.

(обратно)

490

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 184.

(обратно)

491

Там же. С. 127.

(обратно)

492

Там же. С. 135.

(обратно)

493

Там же. С. 130, примеч. 3.

(обратно)

494

Там же. С. 145.

(обратно)

495

Там же. С. 139.

(обратно)

496

Там же. С. 145.

(обратно)

497

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 259.

(обратно)

498

Там же. С. 167.

(обратно)

499

Там же. С. 180. Ср.: с. 299.

(обратно)

500

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 86.

(обратно)

501

Там же. С. 181.

(обратно)

502

Там же. С. 74.

(обратно)

503

2Кор. 12:9.

(обратно)

504

2Кор. 12:10.

(обратно)

505

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 96.

(обратно)

506

Там же. С. 219.

(обратно)

507

Там же. С. 180.

(обратно)

508

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 121.

(обратно)

509

Там же. С. 226.

(обратно)

510

Там же. С. 99.

(обратно)

511

Там же. С. 209.

(обратно)

512

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 229–230.

(обратно)

513

Там же. С. 229.

(обратно)

514

Там же. С. 227.

(обратно)

515

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 81, 276.

(обратно)

516

1Ин. 3:8.

(обратно)

517

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 217–218.

(обратно)

518

Там же. С. 106.

(обратно)

519

Прп. Максим Исповедник. Главы о любви, 2, 16–17. — Добротолюбие. В 5 т. Т. 3. М., 1900. С. 180.

(обратно)

520

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. С. 218.

(обратно)

521

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 220–221.

(обратно)

522

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 259–260.

(обратно)

523

Там же. С. 73.

(обратно)

524

Там же. С. 101, постскриптум.

(обратно)

525

Пс. 88:48.

(обратно)

526

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. С. 209.

(обратно)

527

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 80.

(обратно)

528

Там же. С. 221.

(обратно)

529

Там же.

(обратно)

530

Там же. С. 83.

(обратно)

531

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 285.

(обратно)

532

Там же.

(обратно)

533

Там же. С. 320.

(обратно)

534

Там же. С. 280–281.

(обратно)

535

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 276–277.

(обратно)

536

Там же. С. 127.

(обратно)

537

Там же. С. 104.

(обратно)

538

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 100.

(обратно)

539

Там же. С. 289–290.

(обратно)

540

Там же. С. 177.

(обратно)

541

Там же. С. 53.

(обратно)

542

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 103.

(обратно)

543

Там же. С. 156.

(обратно)

544

Там же. С. 103–104.

(обратно)

545

Там же. С. 104.

(обратно)

546

Там же. С. 73.

(обратно)

547

Там же. С. 71.

(обратно)

548

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 278.

(обратно)

549

Там же. С. 70–71.

(обратно)

550

Там же. С. 46–47.

(обратно)

551

Там же. С. 116.

(обратно)

552

Лк. 22:44.

(обратно)

553

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 99.

(обратно)

554

Там же. С. 52.

(обратно)

555

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 211.

(обратно)

556

Там же. С. 68.

(обратно)

557

Там же. С. 102.

(обратно)

558

Там же. С. 47.

(обратно)

559

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 112.

(обратно)

560

Там же. С. 116.

(обратно)

561

Там же. С. 169.

(обратно)

562

Софроний (Сахаров), архим. Подзиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 311.

(обратно)

563

Там же. С. 225.

(обратно)

564

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 147–149.

(обратно)

565

Там же. С. 201.

(обратно)

566

Там же. С. 212–213, примеч. 2.

(обратно)

567

Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Эссекс — М., 2002. С. 213.

(обратно)

568

Там же. С. 230.

(обратно)

569

Там же. С. 239.

(обратно)

570

(обратно)

571

Пс. 41:1.

(обратно)

572

Евр. 12:29.

(обратно)

573

1Ин. 1:5.

(обратно)

574

Кол. 1:9–11.

(обратно)

575

Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. СТСЛ, 2005. С. 279.

(обратно)

576

А.И.В. Одна ночь в пустыне Святой Горы. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия). С. 12 (на греч. яз.). В русском издании см.: Иерофей (Влахос), митр. Одна ночь в пустыне Святой Горы. СТСЛ, 2003. С. 8.

(обратно)

577

Букв.: "беззаконная любовь". — Примеч. пер.

(обратно)

578

Ср.: 1Ин. 1:5.

(обратно)

579

Ср.: 2Кор. 12:2.

(обратно)

580

Ис. 1:1.

(обратно)

581

Иер. 1:1, по Септуагинте.

(обратно)

582

Мал. 1:1.

(обратно)

583

Пс. 136:1.

(обратно)

584

"Небоград" — "Уранополи" — село на Святой Горе.

(обратно)

585

Мф. 7:7.

(обратно)

586

Мф. 8:8, 13.

(обратно)

587

Флп. 3:13–14.

(обратно)

588

1Кор. 14:32.

(обратно)

589

См.: Гал. 1:13–2:14.

(обратно)

590

Мф. 20:25–27.

(обратно)

591

Ин. 3:8.

(обратно)

592

Мф. 26:39.

(обратно)

593

Лк. 22:44.

(обратно)

594

Лк. 22:19. 1Кор. 11:24.

(обратно)

595

Рим. 10:8–10.

(обратно)

596

Мф. 16:23.

(обратно)

597

Деян. 5:4.

(обратно)

598

Ис. 53:7.

(обратно)

599

Мф. 5:10.

(обратно)

600

1Кор. 2:16.

(обратно)

601

"Ходящие философы". — Примеч. пер.

(обратно)

602

Лк. 1:38.

(обратно)

603

Мф. 15:24.

(обратно)

604

Мф. 6:3.

(обратно)

605

Еф. 4:9.

(обратно)

606

Ин. 15:3.

(обратно)

607

Ин. 15:8.

(обратно)

608

Ср.: Мф. 20:22–23.

(обратно)

609

Ср.: Рим. 8:29.

(обратно)

610

Иак. 3:15.

(обратно)

611

Мф. 26:41.

(обратно)

612

2Пет. 3:10.

(обратно)

613

Мф. 11:12.

(обратно)

614

Из акафиста Иисусу Сладчайшему.

(обратно)

615

Ср.: Еф. 3:18.

(обратно)

616

Мф. 6:3.

(обратно)

617

Кол. 3:16.

(обратно)

618

Ср.: Еф. 4:13.

(обратно)

619

См.: Мф. 16:22.

(обратно)

620

См.: Лк. 9:51.

(обратно)

621

См.: Лк. 23:24.

(обратно)

622

Мф. 28:17.

(обратно)

623

Ср.: Мф. 25:37.

(обратно)

624

Ис. 31:9 (по Септуагинте).

(обратно)

625

Пс. 111:2.

(обратно)

626

Иак. 5:16.

(обратно)

627

4Цар. 2:12.

(обратно)

628

Прем. 8:2–4.

(обратно)

629

Прем. 9:4.

(обратно)

630

Пс. 41:2–3.

(обратно)

631

Иак. 3:15.

(обратно)

632

Пс. 41:4.

(обратно)

633

Пс. 17:5–6.

(обратно)

634

Пс. 87:4–5.

(обратно)

635

Евр. 5:7.

(обратно)

636

См.: Гал. 2:20.

(обратно)

637

1Ин. 4:19.

(обратно)

638

См.: Иерофей (Влахос), митр. Время сотворити. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 2000. С. 274–287 (на греч. яз.).

(обратно)

639

См.: Иерофей (Влахос), архим. Промысл Божий в современном мире.

В 2 т. Т. 2. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 1994. С. 86–102 (на греч. яз.).

(обратно)

640

См.: Иерофей (Влахос), митр. Православное монашество как пророческая, апостольская и мученическая жизнь. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 2002. С. 426–430 (на греч. яз.).

(обратно)

641

См.: Иерофей (Влахос), митр. Беседы и интервью. Монастырь Рождества Богородицы, (Пелагия), 1997. С. 298–304 (на греч. яз.).

(обратно)

642

Ср.: 2Кор. 10:5.

(обратно)

643

См.: Иерофей (Влахос), митр. Безмолвие и богословие. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 2002. С. 263–283 (на греч. яз.).

(обратно)

644

См.: Иерофей (Влахос), митр. Православное монашество как пророческая, апостольская и мученическая жизнь. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 2002. С. 401–410 (на греч. яз.).

(обратно)

645

См.: Иерофей (Влахос), архим. Участие в жизни современного общества. В 2 т. Т. 2. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 1994. С. 103–119 (на греч. яз.).

(обратно)

646

4Цар. 2:12.

(обратно)

647

Ис. 31:9, по Септуагинте.

(обратно)

648

Пс. 111:2.

(обратно)

649

См.: Иерофей (Влахос), митр. Беседы и интервью. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 1997. С. 252–275 (на греч. яз.).

(обратно)

650

См.: Иерофей (Влахос), архим. Участие в жизни современного общества. В. 2 т. Т. 2. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 1994. С. 107 (на греч. яз.).

(обратно)

651

Иерофей (Влахос), архим. Участие в жизни современного общества. В 2 т. Т. 2. Монастырь Рождества Богородицы (Пелагия), 1994. С. 107 (на греч. яз.).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Введение

Часть I. Духовная автобиография

  1. Богословие старца Софрония

  2. Духовная автобиография

  3. Подвиг богопознания

Часть II. Повседневная жизнь и пастырское служение

  1. Старец Софроний в повседневной жизни

  2. Богослов и пастырь

  3. Разные изречения

Заключение

Приложение. Хронологический экскурс

  1. "Старец монастыря"[638]

  2. "Живое богословие"[639]

  3. "Личная сопричастность приснопамятного старца Софрония таинству креста"[640]

  4. "О молитве", новая книга архимандрита Софрония[641]

  5. "От стражи утренней до ночи"[643]

  6. "Богословие старца Софрония"[644]

  7. "Колесница и конница Израиля благодати"[645]

  8. "Старец Софроний"[649]

  9. Персона как истина в учении старца Софрония[650] Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg