«Статьи»

Статьи (fb2) - Статьи [calibre 0.9.5] 423K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Архиепископ Феодор (Поздеевский)

Феодор (Поздеевский)

Статьи

Библиотека Golden-Ship.ru 2013

Чего желать для нашей духовной школы?

Записка о реформе духовно-учебных заведений

К предстоящему поместному Собору Русской Церкви

Духовенство при выборах в Государственную Думу

Об учёном монашестве

Чего желать для нашей духовной школы?

Уразумейте истину, и истина свободит вы

(Ин. 8:32)

При охватившем теперь всех смятении умов от страшных и грозных в жизни страны явлений последнего времени, невольно взор общества обратился туда, откуда издавна Русь привыкла ожидать и получать утешение, вразумление, успокоение, — помощь не кажущуюся, а действительную. Разумеем голос церкви Божией в лице церковных учителей и молитвенников-пастырей словесного русского стада. Но они молчали... Посмотрели кругом, да мало и нашли добрых-то пастырей, учительных и заботливых о своей пастве. Посмотрели и пождали ещё, а оказывается, и неоткуда быть добрым-то пастырям: специальная для подготовки пастырей духовная школа их не даёт в должном количестве и с должным для дела настроением. Подняли толки о том, чем объяснить такую бедноту специально-духовной школы и чем помочь сему горю. Оказывается, что школа сия не специально духовная, а лишь специально духовного сословия, почему школьники в ней подневольно изучают всякую духовную науку, нисколько не задаваясь пастырскими целями в изучении её. Говорят, что в духовной школе редко кто и говорит о пастырстве тепло и серьёзно, как о святом будущем служении учеников духовной школы: в одной семинарии будто бы только однажды преподаватель латинского языка случайно сказал два тёплых слова о будущем пастырстве семинаристов, и эти два слова весьма оживили его слушателей, так что автор такого воспоминания и доселе не забыл сего отрадного случая в своей семинарской жизни. Заговорили и о том: что же нужно сделать для целесообразности духовной школы? В этом отношении соображения одних сводятся лишь к надежде на случайное непринуждённое вдохновение, какое, может быть, и среди теперешних школьных условий осенить хоть некоторых добрых юношей и выведет их на доброе пастырствование; а упования других сводятся к пожеланию, чтобы из духовной школы был закрыт выход куда-либо кроме священства. Неосновательность и односторонность и тех, и других соображений очевидна: нужно создать такую обстановку для дела, чтобы не случайно лишь и не по принуждению люди приходили к желанию принять священство, а с полным сознанием важности и святости дела, которое они заранее наметили себе, как идеал для жизненного пути, и по своей силе сознательно и усердно готовились к принятию его на себя. По данному-то вопросу мы и намерены предложить на обсуждение занятых им свои соображения на основании и своих личных ученических воспоминаний, и своего личного педагогического (по духовной школе) опыта, и на основании наблюдений и бесед с другими о сём. Желательно было бы, чтобы высказались о сём и все озабоченные судьбами нашей отечественной Церкви, опекаемой бывшими питомцами духовной школы.

Все теперь глубоко сознают ненормальность нашей духовной школы: она не удовлетворяет своему назначению — готовить пастырей Церкви — ни в количественном, ни тем более в качественном отношении... Кончающие и высшую, и среднюю школы или высматривают повыгоднее занятия по светской службе, особенно, по модному теперь акцизному ведомству, или остаются светскими чиновниками разных наименований в духовном же ведомстве, или, за неимением более выгодной дороги, принимают священный сан, — и это нередко во всех отношениях более слабый элемент.

Причины этой ненормальности, конечно, не в том, чтобы более были привлекательны и выгодны светские роды деятельности: это можно сказать лишь отчасти, потому что светский преподаватель семинарии, заваленный уроками и в других школах, материально обеспечен всё-таки хуже почти любого городского священника. Следовательно, коренная причина этого гораздо серьёзнее. Она — в крайней сословности нашей духовной школы в лучшем случае по привычке, а большей частью за неимением средств на светскую школу. Но и таким подневольным и случайным ученикам в духовной школе отдаётся исключительное предпочтение перед светскими, желающими учиться тоже в духовной школе: за последние годы количество принимаемых в духовную школу светских понижено до 10 проц. Это относительно низшей и средней школы... А в духовной академии доступ уже вполне сознательным юношам и того труднее: они должны выдержать полный экзамен на звание студента семинарии, а потом на общем основании экзаменоваться в академии. Если бы это было важно для целесообразности духовной школы (достаточной богословской подготовки и т.п.), то, конечно, мера вполне понятная. На самом деле, в данном отношении скрыть мотив — приравнять гимназистов к семинаристам, которых в университет принимают по строгому экзамену на зрелость. Но положение вещей не оправдывает такого средства: свои духовные студенты на службу церкви Божией, их вскормившей, воспитавшей и обучившей, не хотят идти... и радоваться бы, что светские, имеющие прямой доступ в высшие светские школы, идут в духовные академии, не стесняясь трудными и для семинаристов приёмными экзаменами? — Нет, их не пускают. А в результате полная бедность в деятелях на духовной ниве.

Но и при таком случайно подборе учеников духовной школы, всё-таки сама школа могла бы действительно воспитать хорошего церковного деятеля. Если бы ещё в школе-то были люди глубоко преданные церковному делу, то и такой случайный мальчик воспринял бы от неё всё лучшее, воспитался бы от духовного сокровища школы.

Но там и руководители и руководимые давно уже заражены духом западного индифферентизма, ярко бьющего в глаза уже тем самым, что большинство преподавателей и даже начальства, а в некоторых школах и все, за исключением ректора, который по уставу должен быть в духовном сане, — светские люди: это — дело очень важное, хотя светские педагоги это и стараются замалчивать. Известно, что медиков готовят медики, инженеров — инженеры, военных — военные и т.д., а у нас будущих пастырей церкви готовят люди совершенно не причастные к алтарю Господню, а по местам и приступающие к нему однажды в год для обязательного причастия Св.Таин. Так мальчик с самого начала своей сознательной жизни в школе видит, что дело вовсе не так обстоит, как некоторым хочется: «Преподаватели почти все светские, а они ведь академию прошли... зачем же нам непременно искать священного сана?! Да и в храме-то они не всегда бывают, а нас начальство загоняет: вот мне выйти бы из опеки инспекции, так и я свободен буду в этом отношении». Такие соображения — факт несомненный, вполне естественный и весьма гибельный, — гибельный, может быть, гораздо более, чем прямое совращение с пути доброго, ибо отрицательное данное явление производит медленное парализование самого склада душевной жизни, как атмосфера, как среда, незаметно, но верно развращающая человека. Против прямого совращения, может быть, и личная воля человека скажется, а это подобно тому, как капля точит и камень. В конце концов, от этого происходит взаимное и глубокое развращение молодёжи всеми традициями школы с самого первого дня. Мальчик, иногда и в деревне не видавший доброго пастыря, как увлекающий и назидающий образ, в духовном училище редко видит и вообще пастыря, так как его учат люди светские, совершенно не озабоченные пастырским делом и не думающие, да и не умеющие создать соответствующую атмосферу для будущих пастырей. С этими отрицательными задатками против пастырства мальчик переходит в семинарию. Здесь некоторые уже и сознательно удаляются от желания быть пастырями; а раз такого желания нет, то и не может быть никакого и личного воодушевления в прохождении духовных наук, а воодушевления на это от светских в большинстве преподавателей он не видит. В дальнейшем развитии недостаток такого воодушевления переходит и в полное небрежение всем духовным, а далее и в бравировку всем таковым. Поступающие сюда светские постепенно проникаются тем же духом, — так что и от них нельзя уже ничего ожидать плодотворного для Церкви: они — ведь тоже люди и развиваются по тем же законам, как и дети духовных родителей. А вина этого в том, что в теперешней духовной школе учится элемент совершенно случайный притягиваемый к духовному лишь только ради своего происхождения от духовных родителей, а не по сознательному влечению или призванию к пастырству. На своё положение такие школьники смотрят исключительно, как на подневольное, и потому всеми мерами желают сбросить с себя непроизвольно несомое бремя, почти с отвращением относясь к нему, как ко всему подневольному и мало сознанному. Отсюда именно и вся фальшь дела в духовной школе, и вся манкировка у школьников, в последнее время доходящая до забастовок и бунтов, как выражения открытого недовольства подневольным положением в духовной, нежелательной для них школе. При таких условиях и попробуйте воспитывать, как подобало бы для духовной школы! Да тут лишняя четверть часа в богослужении, прибавка одной стихиры и т.п. вызывает затаённую, а то и открытую злобу у школьников, совершенно непонимающих, к чему это им нужно; ведь они не хотят быть духовными, а кто хочет, тот и сам потом заведёт это у себя в приходе. Если же всё-таки и среди таких ненормальных условий дело иногда и лучше обстоит, находится много любящих всё духовное, сознательно готовящихся к пастырству, — то всё это бывает лишь счастливым исключением, почти непременно обусловленным одной или несколькими личностями среди воспитателей. О таких случаях приходится, к сожалению, сказать лишь, что это не благодаря прекрасным условиям духовной школы, а несмотря на ненормальные условия школы... Да и то чего стоит: нужно долго и медленно ублажать школьников, нужно постепенно добиться того, чтобы они размякли, и сами уже пошли на уступки, чтобы им было стыдно протестовать против внимательного к ним начальства. Тогда лишь не сочувствующие духовному потеряют силу своего озлобленного протеста, а настроение их едва ли значительно повернётся к церковному делу.

Если считают законным правом духовенства — бесплатно или при незначительной затрате средств давать образование своим детям, то непременно нужно для сего устроить общеобразовательные школы средние для детей духовного ведомства, из которых ученики могли бы свободно, а не по принуждению, или в силу необходимости, идти куда им хочется, поступать в дальнейшую школу какого угодно направления и специальности. А после этой уже средней школы создать новую, специальную — духовную школу для подготовки к пастырству, желающим избрать себе этот род служения Церкви Христовой. В данную специальную школу поступают уже не мальчики, как теперь, не отвечающие за своё призвание невольное, а сознательные люди — юноши со средним общим образованием. Следовательно, они уже вполне могут разобраться в своих чаяниях и намерениях, в своих склонностях и желаниях. Это уже будут действительно юноши с заметно определившимся призванием именно к церковной деятельности, к пастырству, к которому они должны сознательно и усердно готовиться, помня, что это святое дело, за которое нужно и браться с особым настроением и подготовкой специальной. Такая специально-духовная школа должна быть непременно вне всяких сословных преимуществ: она должна быть доступна юношам всех сословий, которые заявят своё желание учиться в ней при надлежащей, конечно, подготовке для прохождения её курса, т.е. по успешном окончании общеобразовательной средней школы. И будет, что она составится из детей и духовных, и дворян, и крестьян, и мещан, и купцов и др.сословий, — словом, все юноши, которые окажутся возгревающими и желающими возгревать в себе дар Божий, соберутся в такую школу.

В доказательство того, что такие наши соображения не только целесообразны по существу, но и, безусловно, и единственно каноничны, мы приведём по данному именно вопросу строгое, но теперь почти совершенно забытое 33-е правило шестого вселенского Константинопольского собора: «Понеже мы уведали, что в армянской стране приемлются в клир токмо те, кои суть из священнического рода, в чем иудейским обычаям последуют тако творити предприемлюще: некоторые же из таковых и, не получив церковно-служительского пострижения, поставляются священнопевцами и чтецами Божественного храма: то полагаем, да не будет отныне позволено, желающим возвести некоторых в клир, впредь взирати на род производимого: но испытывая, достойны ли они, по изображенным в священных правилах определениям, быти сопричисленными к клиру, да производят их в служителей церкви, хотя бы они происходили от посвященных предков, хотя бы нет. Такожде никому да не будет позволено с амвона возглашати Божественные словеса народу, по чину сопричтенных к клиру, разве кто будет удостоен посвящения с пострижением и получит благословение от своего пастыря согласно с правилами. Аще же кто усмотрен будет творящим вопреки предписанному: да будет отлучен». Можно подумать, что данное строгое вселенское соборное правило писано как раз против теперешнего порядка в нашей Русской Церкви, которого не было и в древней Руси. Факт налицо; он и в том, что у нас в лучшем случае предпочтительнее, а иногда и преимущественно из духовных, ставятся во все священные степени, и в том, что в духовных школах с амвона возглашают Божественные словеса народу юноши, не посвящённые через пострижение, а посвящённые потом уходят от Церкви и из клира, вопреки 7-му правилу четвёртого вселенского Халкидонского собора, предающему за сие анафеме. Едва ли кто дерзнёт сказать, что все эти строгие правила не приложимы к нашим временам: таким мы сказали бы, что, ради постепенного забвения сих строгих правил, мы и дошли до того духовного оскудения, о котором все совершенно справедливо говорят теперь.

Да и по существу своему только такой именно порядок целесообразен даже для теперешнего времени. Только при такой школе духовной, в которой учатся сознательные юноши с самостоятельным решением, потом просить посвящения в священный сан, только в такой школе и возможно действительно, а не во исполнение лишь устава, воспитывать будущих пастырей, руководить их в деле подготовки к пастырству, устраивать для них и такую школьную обстановку, которая содействует сложению серьёзного, молитвенного, пастырского настроения. В такой школе и должно, и можно завести вполне церковный, строгий образ жизни и порядок, соответствующий будущему высокому пастырскому служению, которое, прежде всего, есть молитва по образу Великого Пастыреначальника, Иже во днех плоти Своея, моления же и молитвы к Могущему спасти Его от смерти, с воплем крепким и со слезами принес, и услышан был от благоговеинства (Евр. 5:7). Самая строгая монастырская жизнь, какая, напр., заведена в греческой халкинской богословской школе, — и она не будет ни страшна, ни бессмысленна. Всякий поступающий в духовную школу такого типа уже заранее будет знать, что идёт на серьёзное дело и потому должен определить себя на подвиг, на сознательный и последовательный труд, прежде всего над самим собой, над своей теплохладностью. Кто не выдержит сего, тот сам уйдёт из школы, и увольнять его за небрежность и неблагоповедение не придётся. Тогда не будет того в сущности безразличия, каким можно охарактеризовать в духовном отношении теперешних случайных кандидатов священства из духовной школы. А между тем, от этого именно и вся беда в приходской жизни: можно сказать, что, по крайней мере, в деревне нередко паства много выше духовно, чем её молодой пастырь, и она уже потом всем своим бытом постепенно одухотворяет своего пастыря. Плодом сего и является то омирщение христианства, которое теперь можно наблюдать, ибо аскетического отношения к христианской жизни пастырь и сам не усвоял прежде, а если и сделался богомольным, то уже на самом деле: сама жизнь его научила этому. А о том, что рост сектантства и друг.брожений объясняется именно сим обстоятельством, об этом и говорить нечего: об этом свидетельствует первое же слово сектанта, — почему он отделился от церкви.

А если школа будет поставлена на таких началах, то в ней не будет никакой опасности ни от состава обязательных наук, ни от характера рекомендованных и дозволенных ученикам книг для чтения. Самая цель духовной школы укажет и определит и программу, и характер, и размер преподавания наук: это будет обусловливаться и узаконяться самым духом школы и задачами, какие она преследует. Тогда будет изучаться всё, что нужно для дела школы. Тогда и чтение книг, как имеющее исключительно образовательную цель, будет определяться не недозволенностью и дозволенностью книг по направлению, а необходимостью знакомства с ним для целей церковных. Самое это чтение книг составит часть курса духовной школы. Поэтому и сами руководители духовного юношества будут смотреть на это, как на важное учебное и воспитательное средство в школьном деле. Во всем деле будет воодушевляющим и всеосвещающим началом одна сознательно намеченная церковная цель, ради которой юноша и пришёл именно в духовную школу.

При таком школьном порядке будет соблюдена и вторая половина вышеприведенного правила 6-го всел.собора: определившие себя на служение в клире постепенно и будут посвящаться на сие в самой школе, и только они будут поучать народ возглашением с амвона Божественных словес, что теперь допускается совершенно вопреки сего правила.

Конечно, сам собой напрашивается вопрос: какой же курс предполагается для такого рода духовной школы? Назвать её можно и прежним именем «духовная семинария», а если оно многим по былым воспоминаниям будет неприятно, то можно провозгласить её, напр., «богословскими курсами» или ещё как иначе, — дело не в названии, а в специально, не по вывеске, духовном направлении школы, открывающей широкую возможность подготовиться для прохождения пастырства желающим того. Количество курсов на ней должно быть три и никак не больше четырёх. Так как общеобразовательные предметы пройдены в средней школе, то на богословских курсах проходятся специально духовные предметы. Прежде всего, конечно, в преподавании богословия не должно быть того, что есть теперь: об одном и том же несколько раз толкуется на уроках и основного, и догматического, и обличительного, и нравственного богословий, лишь в разных отношениях: то апологетически, то догматически, то полемически, то для уяснения христианских обязанностей, к которым лишь, можно сказать, и сводится теперешнее нравственное богословие. Затем, не должно быть такой неопределённой и по методу, и по содержанию науки, как библейская история. Нам представляется курс новой школы в таком виде: в основе должно стоять преподавание Священного Писания Ветхого и Нового Завета самое подробное и основательное. При осмысленном и умелом его изучении могло бы и не быть далее разных богословий; но так как это дело весьма трудно, то богословие, далее, должно проходиться как единая наука без разделения на существующие теперь предметы его. Затем христианская нравственность или аскетика, но никак не теперешнее нравственное богословие, весьма мало раскрывающее ход нравственной жизни христианина, а довольствующееся изложением лишь отдельных добродетелей и даже обязанностей христианина. Далее церковная история общая и русская с историей старообрядчества, которая укажет и пути к примирению старообрядцев с Церковью; особенно важное внимание здесь должно быть уделено изучению творений и деятельности святых отцов, как выразителей церковного предания. Далее пастырское богословие с практическим руководством для пастырей, к которому примыкает и литургика с гомилетикой; последняя вместе с теорией ораторского искусства должна быть сведена к практике проповедничества через изучение проповедников и составление на основании их и самостоятельных поучений. Но чтобы это дело не носило большой печати искусственности и непрактичности, непременно нужно, чтобы ученики упражнялись в проповеди слова Божия по приходским церквам и народным аудиториям. А литургика, кроме изучения истории и археологии литургической, должна особенное внимание уделить на изучение самого богослужения, его устава, а вместе с тем познакомить и с богатым содержанием наших церковных песнопений, в чём значительную услугу окажет знание греческого языка. Поэтому изучение древних языков непременно должно быть и в новой школе; но оно должно сводиться к усердному чтению святых отцов и церковных песнопений. К этому же разряду наук должно быть отнесено и церковное пение — история, теория и практика. В виду важного значения пения для священника, на этот предмет нужно уделить особенное внимание. Наконец, непременно должны быть оставлены в прежнем составе и науки философия и психология без логики, которая должна быть пройдена в средней школе. А психология должна бы, думается, получить более практический характер: она должна быть педагогической, опыт которой нам уже приходилось встречать и в виде специального руководства, помимо известной книги Ушинского; это важно для ученика, как будущего пастыря или учителя в школе. Остаются предметы сверх программы, смотря по местным нуждам: противомусульманская полемика, инородческие языки и т.п. Вместе с тем непременно нужно рекомендовать продолжение занятий и по новым языкам не менее одного, по желанию: это нужно и в целях образовательных, и в целях практических, вследствие усложнившихся условий жизни и взаимообщения между народами. Так как в новую школу будут собираться юноши с сознательно намеченными целями жизни, то указанный широкий курс наук нисколько не будет обременителен для прохождения его даже в три лишь года.

При такой постановке дела восстановлены будут в своей силе и забытые теперь высокие сокровища духа; разумеем, кроме Св.Писания, церковные песнопения и молитвы, творения св.отцов, жития святых. Это действительно несравнимое ни с чем наше собственное церковное богатство теперь полусветской духовной школой совершенно почти забыто. Потому-то и понизилось всё наше богословское знание и, в сущности, совершенно потеряло свою собственную физиономию сравнительно с инославным богословием, с которого оно и списано именно со времени теперешней нашей духовной школы. Поэтому мы и мало можем противопоставить что-либо в этом отношении не только подлинному инославию, но и осколку с него — нашим сектантам.

Теперь много говорят о том, что только выборное начало может поднять духовенство: будут выбирать хороших людей, а главное, выбранный — не чужой будет для паствы, а свой. Это — правда. Но, по изменившимся условиям жизни, и это начало должно быть применено иначе, чем в старину. При такой постановке духовной школы и будет вполне возможно применить это именно начало. Прежде всего, несомненно, среди всякой церковной общины найдутся такие, которые проявят своё влечение к священству или, во всяком случае, по характеру и строю жизни весьма будут близки к церковному делу. Таких сама церковная община может и постарается направить именно в духовную школу, чтобы приготовить его к пастырству: такой со временем и может быть пастырем именно этой общины. Если же время тому ещё не придёт, то он может быть избран на то же другой общиной, как знакомый её сосед. Во всяком случае, при встретившейся надобности, будут искать подготовленного к священству кандидата и его найдёт, как находят теперь единоверцы или старообрядцы. А при теперешних условиях и самое выборное начало не имело бы никакого смысла: предложили бы выбрать из случайных кандидатов священства, которые остаются в семинариях.

Понятно, что для такого дела нужны соответствующие деятели, чтобы они и сами были исполнены пастырских идеалов и могли бы воспитать будущих пастырей. Прежде всего, необходимо, чтобы это были непременно люди в священном сане: уже один вид духовного воспитателя не будет такой фальшью в школе, как теперь при светских руководителях будущих пастырей. Так как для малого курса новой школы потребуется, вероятно, всего человека четыре, то свободно можно найти сразу же хороших духовных педагогов из теперешних академиков. При этом, безусловно, всем педагогам нужно вменить в нравственную непременную обязанность — вместе с начальством руководить учениками, вникать в их настроение, отвечать на все их не только умственные, но и нравственные запросы. Того порядка в этом отношении, какой теперь, не должно быть: преподаватели являются совершенно пришлыми для школы людьми, считающими своей обязанностью лишь дать урок и больше ничего. Воспитанники всецело оставляются на попечении собственно воспитателей, которых на всякие двести человек бывает лишь двое, а ректор один неизменно, хотя бы семинария имела 700 человек. Разве можно сказать, что при таком порядке будет правильное руководительство воспитанниками?! Да в пору лишь усмотреть, чтобы не наделали каких-либо скверных дел всюду, чтобы хоть худой-то славы избавить семинаристов. А потом со временем дело постепенно придёт в порядок, изменятся в этом отношении и академии, об отношении к которым новой школы мы теперь пока не находим нужным говорить. Постепенно поднимается церковный дух и в академиях, теперь богато снабжающих своими учениками акцизное ведомство. Тогда и из академии будут выходить воодушевлённые именно пастырскими упованиями кандидаты. А главное, и в академию будут поступать опять-таки не случайные люди, как теперь, за невозможностью попасть в светскую школу, а люди призвания к церковному делу. Всё это не сразу, но наладится.

Но чтобы обеспечить возможный успех важного церковного дела и в новой духовной школе, нужно наметить ещё одно важное и непременное условие. Теперь в семинарии за всё дело является ответственным ректор и перед епархиальным преосвященным, и перед возможным ревизором (причём всякий ревизор предъявляет свои требования, уничтожающие требования и другого ревизора, и всякий другой власти для школы), и перед всем учебным комитетом, и, наконец, перед Св.Синодом. А между тем: 1) управляет он не единолично, а коллегиально, являясь лишь председателем правления, состоящего из преподавателей, нисколько не участвующих в деле воспитания, а иногда оспаривающих доводы воспитателей, близких к ученикам; 2) присылают ему из центрального управления помощников, которых он в первый раз видит, а иногда, после первого же знакомства, и вовсе никогда бы не желал видеть; всё это для него ХХ и YY. Может случиться, что не только некоторые, а положительно все члены корпорации совершенно не сочувствуют церковным стремлениям ректора: такие случаи весьма нередки. Таким образом, дело под рукой же у ректора будут против его ближайшие сотрудники, а он отвечает за всё дело. Освободиться от таких сотрудников весьма бывает трудно; очень часто бывает наоборот: не сочувствующая ректору партия, а иногда и один только человек, выживает самого ректора, да ещё ошельмовавши его перед начальством. Это — факт, от которого едва ли может быть успех для дела.

Поэтому справедливее и, несомненно, полезнее для дела было бы завести в этом отношении более целесообразный порядок, какой хотелось бы видеть и во всей русской жизни. А именно, пусть начальники частей будут, действительно, ответственными, но предоставить им для дела полные права и возможность. Пусть всякий начальник сам себе подбирает нужных ему сотрудников, с которыми он уверенно мог бы вести ответственное дело. Такой порядок у нас существует теперь только, кажется, в одних кадетских корпусах. А при теперешнем порядке, когда приходится ректору отвечать за присланных ему незнакомых сотрудников, полная несправедливость. Хорошо бы, конечно, было, если бы в центральном-то управлении посылали хоть им-то известных людей; а ведь этого на самом деле нет: назначают по спискам кандидатов на должности по духовному ведомству. Таким образом, на дело является человек, никому незнакомый, рекомендуемый лишь своим кандидатским дипломом. Поэтому и бывают часто такие случаи, что любитель словесности попадает на богословие, к которому он никогда особенно не прилежал, историк попадает на философию и т.п. Вот какие неудобства могут быть весьма значительно устранены предоставлением ответственному за дело ректору права и возможности самому подбирать себе сотрудников по всем частям. Тогда можно бы было ждать, что в школе все как один человек согласно поведут одно дело, без разности в направлении до противоречий. Тогда можно бы было и с ректора действительно вполне справедливо требовать ответа за всё дело: если дело не в порядке, то теперь это его вина: или не хотел подобрать хороших сотрудников, или не вникал должно в дело, или просто не способен к делу. Тогда и судите его, это будет вполне правильно.

Таким порядком устранится и ещё один важный недостаток в современном положении духовной школы. Можно положительно утверждать, что теперь вовсе нет в нашей школе единства направления и так называемой внутренней политики. Даже в центральном управлении можно заметить в этом отношении раздвоенность, о чём можно судить по требованиям, какие предлагают по местам ревизоры. Не бывает почти никогда полного единодушия и между епархиальным преосвященным и семинарским начальством. И вот замечается: что считается хорошим в одной семинарии, то вовсе не терпится в другой, что заводит один ректор, то с корнем исторгает другой, чему сочувствовал один преосвященный, того не выносит его преемник и т.д. А ученики-то остаются все одни и те же: разве это порядок?! И всё это потому, что нет органической связи между верхом и низом, всё не связано, а разъединено разными условиями и причинами. Конечно, в этом отношении желательно бы было видеть вообще такой порядок: главное церковное наше управление должно быть началом, из которого исходит всё для поместной Русской Церкви; его политика должна проявляться в том, чтобы на епархии ставить епископов, вполне разделяющих именно теперешние течения в теперешнем церковном управлении, а несогласных и тем, несомненно, расстраивающих главное дело нужно удалять, — они при своей искренности будут полезны, когда по временным условиям изменится направление и в центральном управлении: таков порядок везде, где дело не стоит, а преуспевает, где не место для человека, а человек для места и для дела. Тогда епархиальные епископы, озабоченные своим местным церковным делом, постараются и помощников себе подобрать согласных везде вместе с ними вести все дело. Таковые могут оказаться и в лице уже существующих, а если нет, то найти всегда можно: находят же всё это в других местах, когда хотят. Конечно, только для дела не следует переводить епископов с кафедры на кафедру в смысле повышения: такой порядок не церковный, а чиновничий, он только портит церковное дело, — это все сознают. Тогда и местный начальник части может подбирать тоже согласных себе, чтобы сообща единодушно и одинаково старательно вести дело. Тогда, начиная с самого Царского престола и до самого конца народной жизни, будет единство направления, возможное согласие и полная связь. Тогда, если изменяется вверху политика по условиям и настоятельным требованиям времени, то она изменяется и всюду в народной жизни. Итак, пусть ректора будут ответственными за своё дело, но дайте им и возможность вести его, чтобы по праву и отвечать за него, а для этого пусть ректор и подбирает себе ближайших сотрудников и помощников, на которых он мог бы уверенно положиться, от них требовать, как от своих, и за них отвечать, как за себя.

Само собой, конечно, напрашивается вопрос: но ведь такая несословная духовная школа может остаться без учеников, или иметь их очень мало, если не найдётся желающих служить церкви Божией? Правда, может в начале быть, что такая школа весьма будет малочисленная, периодами это может случаться и при дальнейшем ходе дела; но смущаться этим не следует. А теперь много ли остаётся из семинаристов на Церковь Божию?! Есть семинарии, которые иногда в год не оставят ни одного на Церковь Божию: одни идут в академию, другие в университет и ветеринары, третьи в военные школы, остальные на светскую службу. А вообще, из всех кончающих едва ли и половина остаётся на церковное дело, а вернее сказать, что и много меньше того. В новой школе пусть будет мало учеников, но они все, несомненно, останутся на Церковь Божию, ибо иначе им не было никакого смысла и проходить специальную школу, когда они могли устроиться в другие школы для жизни и карьеры. А вместе с тем особенно важно в данном случае то, что и этих немногих можно воспитывать специально для церковного дела, а не так, как теперь в семинариях, где церковники замешались среди остальных случайных для духовной школы питомцев, для которых, следовательно, вовсе нежелателен церковный режим школы.

Вот наши самые сердечные пожелания для духовной школы, добытые не мечтаньем со стороны, а личным деятельным участием в деле духовной школы, серьёзным из опыта убеждением, что при теперешней обстановке и условиях нашу духовную школу исправить и утилизировать действительно для Церкви Божией совершенно невозможно, — её можно только пересоздать на совершенно ином основании, другими средствами, уничтоживши теперешнюю как таковую. Следовательно, это будет совершенно новая духовная школа, о содержании которой мы и говорили выше подробно. Весьма желательно бы было, чтобы высказались по данному вопросу все, кому дороги цели Церкви Христовой, а главное, высказались бы искренно люди духовно-школьного опыта, а не теоретики или власти, наблюдающие школы со стороны, не принимающие в её жизни и деятельности личного участия. Так называемое старообрядчество, секты разных наименований, безрелигиозность, порочность, распутство — всё это растет с возрастающей силой, а мы ничего им не можем противопоставить, кроме случайных по местам беззаветных тружеников церковного дела. Общего деятельного участия в этом всех служителей Церкви мы не видим; даже проповедь или не раздаётся, или ведётся по книжкам совершенно официально, почему и сами проповедники жалуются, что их не слушают, а бегут. Не убегут, а прибегут, если раздастся церковное от пастырского сердца помазанное слово; бегут те же слушатели к сектантам и партийным слововещателям, хотя они и не очень мудрящими бывают. Нужно только воодушевление да ревность, а не по обязанности исполнение своих дел, чем часто думают заменить настоящее соработничество Христу. Дают теперь свободу старообрядцам, вполне естественную в церковном отношении. Они и в загоне-то могли не ослабевать, а возрастать, потому что, озабоченные своим делом, и деятелей старались находить соответствующих, а не случайных, лишь получивших право на то по диплому. А мы остаёмся при прежних же условиях, ничего хорошего не создавших и ничего лучшего не обещающих в дальнейшем. Не произойдёт ли замены сих двух половин в русской церковной жизни? Не из боязни ли перед этой опасностью не воодушевленные пастырством пастыри и спешат своих детей поместить в светские школы? Вдумайтесь, православные деятели, в сие положение вещей, поразмыслите и начинайте новое дело! Бояться коренной ломки теперешней школы, опасаться больших затрат на новую, вообще страшиться всякими ложными страхами не следует. Только ради таких, между прочим, страхований недавно вышедшие на свет Божий японцы и бьют нас, а мы сидим со своей отсталостью от запросов и всемирной и родной жизни. Вся Япония грамотна, а грамотность-то у нее куда потруднее нашей; мы же при всех своих духовных и материальных богатствах сидим во тьме, и азов-то не умея разбирать. Церковное дело — самое святое и важное дело, освящающее и осмысливающее и всё наше родное дело. Поэтому и забота на него должна быть обращена главным образом. Горе народу, когда он забудет моральное начало жизни: он погибнет, как погибали доселе таковые. А у нас разве не исторгается это моральное церковное начало, которое украшало нашу отчизну, прославившуюся своим высоким именем Святой Руси? Воистину горе, горе грядет на Русскую Землю, если она не опомнится, не воспрянет духом и во прахе и пепле, подобно древним ниневитянам, не принесёт себя снова к престолу Всевышнего, предавшись в Его святую волю. Да будет же сие воскресением Святой Руси!

«С.-Пет. Вед.» № № 63, 64. 1905 г

Записка о реформе духовно-учебных заведений

    В Правление Тамбовской Духовной Семинарии, Ректора оной Архимандрита Феодора.

    Записка

    Представляя при сём Записку о реформе духовной школы, считаю долгом сказать, что в этой записке высказаны только принципиальные мысли о желаемости создать новую пастырскую школу вместо теперешних семинарий и в общих чертах обрисован тип этой новой пастырской школы. Подробная разработка Устава или программ учебных предметов этой школы есть дело специалистов и особого серьёзного обсуждения, в том случае, если это проект новой пастырской школы, за который теперь уже высказалось большинство Епархиальных Преосвященных и постановлений духовенства разных Епархий, будет в принципе принят будущим Поместным Собором Русской Церкви. По той же самой причине, — что в моей записке, проектируется новый тип пастырской школы вместо теперешних Семинарий, — я не считаю нужным входить в отделку теперешнего Устава Семинарий в его разных частях и указывать желательные изменения в нём. Это уместно было бы в том случае, когда имелось бы в виду оставить теперешний тип Пастырской школы (семинарий), ограничившись только частичными изменениями в её Уставе и в разных сторонах её жизни.

    Ректор Архим.Феодор. 30 янв. 1906 г.

    Государственный Архив Тамбовской Области,

    ф.186, оп.112, д.1, л.58

Положение духовно-учебных заведений и особенно семинарий в ряду других учебных заведений мы назвали бы исключительным и совершенно особенным, если иметь в виду ту главную цель, которую они должны осуществлять, согласно §1 своего устава (см. Уст. дух.сем. §1). Прочие учебные заведения ставят своей задачей осуществление каких-либо определённых целей собственно учебных и образовательных, будет ли это цель общеобразовательная или специальная: подготовка медиков, филологов, инженеров, счетоводов и проч., а воспитание является только совместно с достижением этих прямых учебных целей, поскольку всякое обучение есть в известном смысле и воспитание. Наши духовно-учебные заведения имеют своей задачей осуществление цели по преимуществу воспитательной и притом строго определённой: воспитание в духе религиозно-нравственном и притом пастырском по преимуществу, духовная школа должна готовить для Церкви пастырей. Конечно, эта задача упростилась бы весьма много, если бы достаточной подготовкой для пастырства считать известную только сумму общих и специальных знаний, твёрдое усвоение тех внешних форм служения и богослужебной практики, которые необходимы для пастыря при исполнении его служения и которых теперь даже не знают наши кандидаты священства, выходящие из семинарии. Может быть тогда, только под непременным условием улучшения материального быта духовенства, его общественного и правового положения, и нашлось бы много охотников по чисто житейским побуждениям принять священнослужение. Но так как пастырское служение никто конечно из понимающих дело спасения, которому служит Церковь, не станет сводить только на внешнюю сторону церковно-богослужебного ритуала, то и задача той школы, которая берёт на себя дело подготовки пастырей, делается в высшей степени серьёзной и исключительной. Приходится воспитывать не только добрых христиан, благочестивых и искренних, с развитым нравственным чутьём и совестью христианской, но людей горящих духом, молитвенников, богатых духовными дарами, готовых взять на свою совесть и всю свою душу руководство и души многих чад Церкви, готовых идти при теперешнем положении духовенства, весьма не заманчивом с внешней стороны, на подвиг смирения и унижения, на подвиг скудости материальной и лишений. Естественно, что духовная школа должна обладать идеально организованными воспитательно-учебными средствами и условиями, чтобы осуществлять свою задачу, такую высокую и важную. Весь строй жизни этих учебных заведений, вся её атмосфера должна быть проникнута тем духом и настроением, которые они должны привить своим питомцам, и самые воспитательные приёмы и самая жизнь этих учебных заведений должны непременно обеспечить выработку в своих питомцах того настроения, которое необходимо для пастыря-работника на благо христианской Церкви. В противном случае возможно только одно, что в пастыри пойдут только некоторые в силу необходимости или семейной традиции (благо она у нас теперь есть, в силу кастового характера духовенства), а все прочие, имеющие возможность и средства уйти от этой необходимости, уйдут по другим дорогам, так как не чувствуют ни малейшей охоты идти на добровольный подвиг, ибо школа не создала в них подобного настроения. Так оно и есть в действительности. Если даже из таких семинарий, где воспитывается до 700 юношей и ежегодно оканчивает от 60-90 человек, в священники идёт не более 10 человек ежегодно и притом не лучших воспитанников, а только невольных бедняков, то ясно, что современная наша пастырская школа не оправдывает своих воспитательных задач и в настоящем своём виде не может существовать без явного противоречия себе. Конечно, дело воспитания даже при идеальных условиях и в идеальной обстановке, напр., семейной (если бы такие были), особенно дело созидания определённой религиозно-нравственной физиономии будущего члена Церкви и общества, не всегда увенчивается успехом и из одной и той же доброй семьи, но многолюдной, часто выходит кто-нибудь и с дурными наклонностями [даже из лика апостольского нашелся Иуда]. Но ведь если исключением-то и редкостью делается не худое, а доброе, то ясно, что в воспитании есть что-то неладное. А так именно и обстоит дело в нашей духовной школе, когда исключением являются в ней питомцы с добрым религиозным настроением, а добровольное пастырское служение, как говорят — «по призванию», является весьма редким исключением. Но ведь призвание, если его понимать так, как обычно и хотят его понимать, т.е. в смысле какого-то готового, полученного неизвестно откуда, может быть свыше, влечения к пастырству, является уже в таком случае почти независимо от школы и может проявиться у всякого доброго христианина и не бывшего в духовной школе. Нам же хочется понимать это призвание к пастырству и вообще к служению в Церкви, как сложившееся определённое, чисто религиозно-нравственное и церковное настроение под влиянием известной воспитательной среды, цельной религиозной атмосферы, как сложившийся определённый, цельный характер сознательного усвоения в своей личной жизни христианских начал и убеждённого желания и решения идти на созидание Церкви. Путём уже последующей жизни, всего более путём единения с религиозно-церковным миром и настроениями своих прихожан батюшки из семинаристов делаются и теперь часто из официальных отправителей треб именно пастырями духовными, часто молитвенниками и мучениками в духовном смысле, но здесь уже действует сама церковно-религиозная жизнь в своей непосредственной силе, в живом чувстве и опыте прихода церковного, и этот приход и простые верующие люди в данном случае являются лучшими воспитателями и лучшей школой для своего батюшки в смысле выработки в нём пастырского духа и настроения. Вот почему приходится весьма жалеть, что у нас нет приходской жизни того клира церковного и с тем его характером, как древле, в котором бы постепенно у членов этого клира вырабатывался и рос под влиянием церковной атмосферы и благочестия прихода, дух церковности и благоговения, нет этой чисто жизненной религиозной школы, в которой движение по ступеням клира есть вместе и движение как бы по лестнице духовного совершенства. Если у нас в клире и есть какие-либо определённые традиции и сплочённость, то они касаются никак не внутренней стороны их духовного служения и жизни, а разве взимания за требы и традиционных кляуз между собой: во всём, причём клир наш есть нечто всегда текучее, меняющееся, случайное и разрозненное. Впрочем, это вопрос в данном случае несколько посторонний и касается ближе вопроса об организации и возрождении прихода. Но нужно помнить, что пастыри нужны именно для прихода, как главы и руководители его, и считаться с жизнью прихода должны необходимо, и самый поэтому вопрос о реформе пастырской школы необходимо ставить в тесную связь с общей церковной реформой и в частности с реформой прихода. И уж конечно для возрождения церковной жизни в смысле подъёма религиозно-нравственного уровня жизни верующих, для возгревания в душах верующих благодатного огня, для пробуждения и окормления религиозно-нравственного чувства, наши духовно-учебные заведения, особенно семинарии и академии, как рассадники пастырства, в их теперешнем виде и строе совершенно непригодны и над ними должен быть поставлен большой крест. Можно надеяться, да это и лучше, что теперешнее брожение и какой-то саморазлагающийся процесс, начавшийся в наших духовных школах, будет своего рода подписанием смертного приговора для них и своего рода гражданским самоубийством. Разлагающийся организм без внутренней обновляющей силы и должен окончательно распасться. Разве можно, в самом деле, ждать чего-либо доброго, разве можно думать, что наши духовные школы дадут добрых пастырей, способных возродить жизнь церковную, когда в стенах этих заведений совершаются деяния, за которые с точки зрения чисто церковных канонов виновные подлежат отлучению от Церкви, а по гражданским положениям, по меньшей мере, арестантским исправительным ротам. Ведь религиозно-церковное сознание, особенно с так называемой канонической стороны, утеряно вообще верующими современными христианами, утеряно оно и нашими школами, долженствующими поддерживать его; что же ждать дальше? Ведь, вероятно, студенты, напр. С.-Петербургской духовной академии и не подозревали, чего они заслуживают с точки зрения церковных канонов за то «порицание», которое они постановили сообща выразить Преосвященному Сергию за то, что он отказался служить демонстративную панихиду по князю С.Трубецкому. Ведь Церковь в своих канонах строго ограждает честь и достоинство епископов, и резолюция студентов есть дело совершенно противоканоническое. 8 прав. IV Всел.Соб. прямо говорит, «что неподчиняющиеся своему епископу аще будут клирики, да подлежат наказаниям по правилам; аще же монашествующие или миряне, да будут отлучены от общения церковного». Если бы даже распоряжение Ректора академии, Преосвященного Сергия, было неправильно с христианской ли точки зрения вообще или с канонической, и в таком случае студенты не имели ему права выражать своё «порицание», ибо не достоит просту укорити священника (тем более епископа), или бити, или поношати или клеветати или обличати в лице, аще убо и истина суть. Аще же постигнет сие сотворити, да прокленется мирский, да отмещется из церкви, разлучен бо есть от Св.Троицы и послан будет в Иудино место. Писано бо есть: князю людей твоих да не речеши зла. (Номокан. при Больш.Требн., прав. 121). Для мирян, которые веруют в Св.Церковь и правила её считают обязательными для себя, сохраняют всю свою силу и значение два выше приведенные правила при всех случаях их жизни. Какую же силу должны иметь канонические правила для клириков, а студенты духовной академии вовсе не могут быть названы мирянами; они именно клирики в громадном большинстве; они носят звание «чтеца вселенской Церкви», они посвящены в стихарь и церковные каноны для них сугубо обязательны (см. Прав. Вас.Вел. 51). Св.Церковь изрекает грозные прещения в частности и клирикам, кои досаждают своим епископам: 55 прав. Ап. говорит: Аще кто из клира досадит Епископу, да будет извержен. Сюда относится прямо и правило 34 VI Вс.Соб., говорящее: Аще некие клирики, или монахи усмотрены будут вступающими в соумышления; или составление скопища, или строющими ковы епископам, или соклирикам, совсем да низвергаются со своего степени.

Это полное отсутствие церковно-религиозного сознания, в частности канонического, в питомцах нашей духовной школы, готовящей пастырей, переходит, конечно, вместе с самыми пастырями из этой школы и в жизни их самих, как пастырей и в жизнь их пасомых. Ведь тот же священник Петров, да и другие, ему подобные, считающие себя представителями и носителями чистоты духа Христова и любви, едва ли бы решились публично порицать и ругать Митрополита и Епископа, если бы пастырское христианское чутьё, если бы сознание своего пастырского долга и духовного отношения к Епископу было живо в них, если бы они признавали каноны церковные обязательными для себя, как норму церковной жизни; и странно будет, если высшая церковная власть, обязанная охранять каноны в их чистоте и действии, отнесётся без внимания к этим передовым священникам и хулителям богоучреждённого порядка церковной жизни и не наложит на них должного воздаяния и наказания. Оживление и возрождение церковной жизни, думаем, должно начаться, прежде всего, с оживления силы действия тех норм, в которых выражена церковная жизнь и которыми она должна созидаться и держаться; ведь конечно реформой церкви и имеется в виду каноническое её реформирование. Поэтому серьёзно следует подумать о том, что делать с нашими духовными школами, — этими первыми выразительницами полного упадка религиозно-церковного сознания, как в составе учащихся, так и в составе учёных. Ведь о наших профессорах академий и преподавателях духовных школ, если считать каноны обязательными нормами церковной жизни, как о лицах вчинённых в клир через посвящение в стихарь, эти каноны дают очень серьёзный приговор: напр., 7 прав. IV Всел.Соб. прямо говорит: Вчиненным единожды е клир и монахам определили мы не вступать ни в воинскую службу, ни в мирский чин; иначе дерзнувших на сие и не возвращающихся с раскаянием к тому, что прежде избрали для Бога, предавати анафеме. Сюда можно относить и правило 40 Карф.Соб. Правда, сознание, что надевший стихарь и посвященный в чтеца Церкви состоит в клире, давно уже утрачено этими стихарниками во фраках, не только не читающих в Церкви, но в большинстве случаев редко заглядывающих в неё; как и самый клир в том виде и с тем характером, как он был прежде и понимался канонами, не существует. Воспитанники духовной школы искренно могут удивляться теперь и недоумевать, зачем собственно поверх мундиров со светлыми пуговицами их заставляют надевать стихарь. Они не только не желают считать себя чтецами Церкви и считать себя уже посвященными на служение церковное, а в своих петициях требуют возможного сокращения богослужения и отмены тех церковных, религиозно-нравственных предписаний, вроде поста, исповеди и причащения Христовых Таин, которые обязательны для всякого верующего и необходимы для созидания духа религиозной настроенности будущих пастырей. Это настроение питомцев, безусловно, поддерживается и учащим персоналом, что особенно ярко сказалось в последнее время в разных журнальных статьях и журнальных заметках по вопросу учебной реформы. Ни те, ни другие (учащие и учащиеся) как будто не сознают или не хотят сознавать тех задач и целей, для которых существуют духовные школы и хотят непременно тянуться в одну линию со светской школой, не имеющей ничего общего, кроме некоторых учебных предметов, с нашей пастырской школой.

Не удивительно, что ещё Рачинский — этот христианин-педагог — с великой скорбью взирал на наши духовные школы и не хотел признавать за ними характера духовных. Вот что он говорит, между прочим: «Система воспитания нашего духовенства, несмотря на неоднократные, во многом неосторожные ломки, до сих пор не пришла в состояние удовлетворительное... Многие пороки и, прежде всего, пьянство и лживость свили себе в наших духовно-учебных заведениях прочное гнездо. Великий грех в этом отношении лежит на наших духовных академиях, снабжающих все прочие духовно-учебные заведения преподавателями и начальствующими лицами. Весь внутренний склад и самое наименование этих академий есть ложь. Можно назвать их академиями богословскими, но отнюдь не духовными. Огромное большинство своих воспитанников они навсегда отвращают от духовного звания, подрывают в них веру, вселяют в них стремление к необузданной нравственной свободе, которое, прежде всего, осуществляется в пьянстве... Можно себе представить, как мало поддержки своим духовным стремлениям получают воспитанники духовно-учебных заведений от наставников, питающих презрение к рясе, подающих им пример распутства и прикрывающего его обмана» (стр.243. С.Шк.). Если так говорит о духовной школе человек сравнительно стоявший вдали от неё, то, что же может сказать тот, кто проходил духовную школу с низшей до высшей, или служил в ней, не отрешаясь от взгляда, что это духовная пастырская школа. Нам самим известен случай, когда преподаватель одной духовной семинарии, кажется (страшно сказать) догматического богословия, отказался перед смертью исповедаться и причаститься Св.Христовых Таин, не смотря на уговоры Ректора семинарии. А случаев, когда в бытность учеником приходилось видеть преподавателей пьяными даже в классе, можно указать бы очень много. Ясно отсюда, что могут дать для Церкви такие пастырские школы, отвращающиеся от церковного и духовного характера. Неудивительно, по этому, то саморазложение, которое проявлялось теперь в духовных школах в виде забастовок и требований превратить духовные академии в простые богословские факультеты, совершенно оторвать их от Церкви и пастырства. Да и действительно гораздо лучше скорее покончить с существованием этих уродливых школ и создать новые пастырские школы — средние и высшие. Но, конечно, уж дело этого создания новых пастырских школ взамен теперешних должно быть делом, прежде всего, самой церковной власти, её иерархов, церковного собора, ибо разве могут те, которые теперь испаряют и выкуривают из пастырской школы всё пастырское и духовное, создать что-либо новое, лучшее в этом смысле. О пастырстве и духовных нуждах Церкви должны, прежде всего, заботиться Архипастыри и нам подлежит этот вопрос для своего решения. И в данном случае реформа духовной школы не должна сводиться только к некоторого рода изменениям в программах, в передвижении и перестановке предметов, тем более удовлетворении тех требований, которые высказываются в петициях воспитанников семинарии, особенно касающиеся разного рода дисциплинарных вольностей, вроде отсутствия надзора за ними и свободного чтения всех книг, или участия в собраниях Правления и контроля над действиями Правления. Необходимо нужно создать новый тип пастырской школы, высшей и низшей, и притом такой школы, которая могла бы обеспечивать возможность подготовки к пастырству и выпуск людей с искренним религиозным одушевлением или настроением. Сохранить же теперешний тип духовной школы высшей и низшей невозможно: нужно всё равно внести такие существенные изменения, которые будут равны совершенному пересозданию этой школы, созданию именно новой школы, а ограничиться немногими изменениями и ждать от этого добрых результатов, для церкви нет оснований и по многим причинам, указываемым наличными недостатками самой духовной школы.

Теперь уже появилось в разного рода журнальных статьях и заметках, солидных академических журналах и менее учебных богословских периодических изданиях, даже во многих «Епархиальных Ведомостях» (ибо вопрос о духовных школах близок и интересен и сельскому духовенству, голос которого об этом вопросе весьма важен) масса материала для выяснения причины разложения наших духовных школ и тех недочётов её в учебном воспитательном строе, которые необходимо немедленно устранить для возрождения этой школы. Появились и разные проекты реформы духовных школ. Правда, большинство из этих статей и заметок носит слишком летучий характер, часто ограничивается указанием недочётов одной какой-либо стороны жизни школы; высказывает пожелания, касающиеся то изменений программ, то прав учащих и учащихся, то дисциплины и проч. И немногие из них охватывают вопрос целиком и, выясняя по существу дела причины упадка наших школ, пытаются создать нечто действительно цельное в смысле воссоздания пастырской школы. Нужно сказать, что в указании недочётов нашей духовной школы и причин её разложения авторы разных статей и заметок и даже петиции самих воспитанников в общем сходятся, особенно в том случае, когда дело касается более внешней стороны организации нашей школы, а не той внутренней атмосферы и того собственно направления и настроения, которыми должны быть проникнуты наши школы духовные. Правда, и в последнем случае эти заметки сходятся в признании необходимости изгнать по преимуществу религиозный элемент из семинарского воспитания и заменить его беспринципным светским.

Нам лично думается, что гораздо ближе к сути дела в указании причин разложения нашей духовной школы и гораздо полнее и вернее указывает недочёты нашей духовной школы Пр.Стефан, Еп.Могилёвский, в своей статье: «К реформе наших духовно-учебных заведений» (см. «Прав.Рус.Слово» № 12 за 1905 г.). Правда, эта статья многим не нравится: одним в той части, которая касается собственно причины разложения нашей духовной школы, недостатков в современном её строе, а другим в той части, которая касается собственно проекта новых пастырских школ. Нам думается, что по отношению ко второй половине этой статьи действительно могут быть серьёзные возражения, но зато первая часть о недостатках нашей школы может быть принята целиком, как весьма правдиво и полно изображающая главные причины разложения наших школ и едва ли по существу дела и без предубеждения может вызывать серьёзные возражения. Всё то, что указывает Пр.Стефан в своей статье в качестве главных недостатков нашей школы, в ней есть, безусловно, и составляет действительно зло великое и гибельно отражается на самой школе при осуществлении ею своих учебно-воспитательных целей. Безусловно, верно, что общее евдемоническое и антиномистическое направление времени, соединённое с погоней исключительно за материальными благами, коснулось, и нашей школы. Оно коснулось выпускаемых академиями кандидатов на должности преподавателей и воспитателей в наших духовно-учебных заведениях и отражается, безусловно, на воспитанниках семинарии, проявляясь, прежде всего в отвращении их от священного сана, которого избегают и сами преподаватели. К этому отрицательному в сторону священства влиянию преподавателей и воспитателей необходимо и справедливо присоединить ещё влияние и самого духовенства на своих детей, тоже отрицательное. Само духовенство, особенно молодое и так называемое передовое, поддаваясь общему духу времени, начинает видимо тяготиться теми ограничениями (во внешней жизни), которые налагаются на священника его саном (одежда, соблюдение постов, непосещение театра и проч.), а стремление многих священников учить своих детей в светских школах и явное презрение к своему званию и сану, очень дурно влияет на его детей, учащихся в духовных школах. Ещё хуже, конечно, отражается на учениках духовной школы, если таким евдемонистическим направлением страдает лицо, поставленное во главе учебного заведения, а подобные прискорбные явления уже были и есть, не исключая даже и тех случаев, когда во главе учебного заведения поставлено лицо монашествующее. Безусловно, справедливо замечание Пр.Стефана, что весьма вредно в учебно-воспитательном отношении отражается частые перемещения Центральным Ведомством вместо совершенного увольнения от духовно-учебной службы недостойных и порочных начальников и преподавателей. Зло переносится таким путём из одного учебного заведения в другое. Подобное зло переносится ещё и путём перемещения воспитанников, увольняемых из одной семинарии за худое поведение в другую.

Нельзя, конечно, пройти молчанием, как явление очень ненормальное, вообще частое перемещение из одного учебного заведения в другое особенно лиц начальствующих, а самый способ назначения лиц преподавательского персонала и членов инспекции, большей частью случайный и без надлежащего разбора и рассуждения о том, пригоден ли и желателен ли такой то для учебного заведения, заставляет желать многого лучшего.

Особенно страдает в наших духовных школах воспитательная сторона дела. Собственно говоря, у нас в духовных школах воспитания нет, да при теперешнем порядке и условиях существования этой школы и быть не может. Есть только внешний надзор, он только и может быть. В некоторых семинариях число учащихся доходит до 700 чел., а воспитателей всего бывает в таких семинариях вместе с надзирателями 6-8 чел. Никакой возможности не представляется при таком числе учащихся войти с каждым учеником в непосредственные чисто личные духовно-нравственные отношения и следить за его духовным миром. Дай Бог, через год хотя узнать фамилии и лица учеников и как-нибудь поддерживать внешний порядок и дисциплину. Ректору, призванному конечно более всего к воспитательному воздействию на учащихся, в многолюдных семинариях положительно нет возможности всецело отдаться этому делу и ученикам, едва достигается знакомство с учениками. Только внешнее изучение их фамилий и притом скорее тех, которые чаще заявляют себя какими-либо проступками, а ученики благонамеренные или ловкие часто совсем неизвестны начальству, особенно Ректору. Необходимо конечно привлечь к делу воспитания и преподавательский персонал, но конечно не в том виде, как это теперь, т.е. на словах и бумаге, да в форме покиваний со стороны преподавателей по адресу инспекции, когда первые видят проступки учеников. Нужны действительные классные наставники, близкие к ученикам и стоящие к ним в непосредственных отношениях. Само собой понятно, что необходимо иметь духовные школы малочисленные, а не такие казармы, как теперь. Казарменный вид, казённое внешнее отношение к ученикам, неизбежное при многолюдстве, худо действует на душу питомцев и их жизнь идёт сама собой, монотонная и скучная, давящая, без всякого вмешательства и прямого воздействия на них со стороны воспитателей и преподавателей. К этому ещё присоединяется прямо убийственное влияние той двойной морали, которая царит во всякой школе. Нормальное воспитание и добрые результаты его необходимо предполагают единство жизни воспитателя и питомца не со стороны внешней только, но со стороны внутренних настроений и нравственных начал, которые желательно привить питомцу. Личный пример всего лучше действует и убедительнее слов и наставлений. Этого-то единства и нет у нас в школе, и не со стороны внешней дисциплинарной (что естественно), но именно со стороны нравственной. Нравственные требования, предъявляемые ученикам относительно храма, молитвы, постов и проч. заповедей, весьма часто необязательны для корпорации учебного заведения, и их жизнь весьма расходится с тем, что они по долгу службы проповедуют ученикам. Выходит так: вам это нужно исполнять теперь, а когда вырастите большими и будете жить самостоятельно, тогда можно и не исполнять этого. Этим уже в корне убивается в питомце сознание абсолютного характера тех нравственно-религиозных требований, которые предъявляются ему и не исполняются старшими, и они получают временный характер. Повторяем: эта двойная мораль гибельна для питомцев и всего более способствует тому, что они лицемерят и выносят из школы полную беспринципность, а ведь мелких проявлений, где проводится эта двойная мораль, очень много и долго было бы говорить о них.

Эта двойственность, которую мы указали сейчас, идёт в наших духовно-учебных заведениях гораздо дальше и глубже: она положена в самую основу этой школы и только уже оттуда отражается и расходится по разным сторонам жизни этой школы — воспитательной и учебной.

Коренной недостаток нашей школы тот, что духовная школа есть школа сословная — общеобразовательная и одновременно специальная — пастырская, и эти две цели, преследуемые нашей школой, вносят туда страшный разлад, и в ней идёт постоянная борьба за перевес или светского, или духовного влияния. В последнее время, кажется, перевес решительно на стороне первого, ибо вводится и введена уже форма со светлыми пуговицами по подобию светских учебных заведений, поощряются светские развлечения и проч. Но в тоже время требуется насаждать и церковность, хотя бы, напр., преждеосвященными литургиями. Человеку в священном сане, особенно монаху, служащему в семинарии и желающему смотреть на семинарию, как на духовную школу, весьма тяжело чувствовать эту двойственность и неимоверных усилий стоит, напр., хоть мало-мальски упорядочить богослужение семинарии, чтобы оно не отражало на себе того конспективного характера, который носит на себе богослужение приходское, и будущие пастыри хотя в школе узнали бы надлежащую постановку богослужения христианского. Но это стремление всегда парализуется светским началом, внесенным в нашу школу даже и со стороны корпорации. Так и идёт эта борьба между светским и церковным течением в нашей школе, и ещё вопрос: кто кого больше мучит и кто сам больше мучится — мы ли, поставленные насаждать церковность или ученики, не желающие этой церковности и не признающие себя в качестве кандидатов на пастырство, а потому и требующие себе того же строя жизни, что и в светских учебных заведениях. А ученики именно не признают себя кандидатами на священство, обязательными поэтому вырабатывать в себе церковность и молитвенный дух. Они сознают себя только невольниками своего положения и весьма тяготятся им. Здесь открывается другая коренная ненормальность нашей школы — её замкнутая сословность — кастовый характер. Духовная школа собственно не столько духовная, сколько школа для духовенства, и дети духовенства, получающие здесь образование при значительном материальном обеспечении и льготах, в существе дела невольники своего положения. У родителей, отдавших сюда своего сына, может быть, и есть искреннее желание, чтобы их дети пошли по их пути пастырскому. Чаще же действует здесь просто материальный расчёт, сравнительная дешевизна содержания, но зато у детей, отданных в эту духовную школу, нет ни малейшей охоты идти в пастыри, тем более что школа не может выработать при теперешней постановке дела этой охоты, а есть сильное желание идти по светскому пути, более видному. Как же может чувствовать себя этот юноша, стремящийся на иной путь и принуждённый сознавать, что путь ему отрезан и к нему предъявляют в школе такие воспитательно-дисциплинарные требования, которые обязательны только для готовящегося к пастырству. Неудобно, конечно, с детства предопределять к пастырству, особенно при такой постановке дела в нашей духовной школе, когда всякий сознаёт, что нет надежды, чтобы поступивший туда мальчик действительно выработал в себе благодаря воспитательному воздействию этой школы действительное призвание к пастырству. Но так как выработка этого призвания в нашей школе вовсе не обеспечена, то и остаётся у юноши только одно горькое сознание — сознание своей предопределённости к нежелательному пути служения и озлобление против школы и ни в чём неповинных наставников и начальников.

30 янв. Педаг.

К предстоящему поместному Собору Русской Церкви

(Историко-каноническая справка)

1

СОБОРЫ

а) Созвание Соборов

Согласно апостольскому правилу: «Дважды в году да бывает собор епископов» (37 апост.прав.), в христианской Церкви издревле (как полагают, с конца II-го века) собирались дважды или, по крайней мере, однажды в году областные или поместные соборы епископов. В период отдельного существования Церкви от государства (до IV в.) право и инициатива созвания соборов принадлежала епископам главных городов. (На основании апостольских правил: «Епископам всякого народа подобает знати первого из них и признавати его яко главу и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения» 34 апост.прав.) Епископы таких, например, городов, как Антиохия, Александрия, Рим, Карфаген издревле пользовались преимуществами авторитета и власти над епископами соседних городов (I Всел. Ник.соб. пр.6, также историч.свед. о жизни св.Киприана Карфагенского). Епископы главных городов и созывали других епископов на соборы.[2] С IV века, когда Церковь вступила в союз с государством и когда императоры стали называть себя епископами внешних дел Церкви (Константин Великий) и императорами и священниками (Лев Исаврянин), право созвания соборов становится общим достоянием как духовной, так и светской власти и последней даже более, чем первой. Хотя церковная юрисдикция этого времени определила это право ясно и точно в пользу представителей главных городов (со времени I-го всел.соб. 325 г. они назыв. митрополитами, 19 и 20 пр. Антиохийск., 19 пр. IV вс.соб. и 8 пр. VI вс.соб.), но в действительности это право принадлежало им в менее важных случаях — при созвании периодических областных соборов; во всех же важнейших случаях, когда церковная жизнь выдвигала на очередь обсуждение догматических основ христианского вероучения, устроения церковной жизни — избрания и поставления важнейших иерархических лиц, право созвания соборов — и поместных и вселенских — предоставляли себе христианские императоры. Они рассылали предстоятелям главнейших церквей грамоты с приглашением на собор, назначали место и время соборов, в потребных случаях переводили соборы из одного места в другое, временно прекращали заседания соборов, определяли иногда приблизительное число членов собора, делали ассигновки на расходы по съезду и содержанию членов собора, распускали соборы, утверждали, или не утверждали соборные постановления своими указами и силой своей власти приводили их в исполнение, или поручали вновь рассмотреть известные вопросы.

Таким способом созываемы были все семь вселенских соборов и важнейшие из поместных.[3] Вследствие тесного взаимоотношения Церкви и государства» начавшегося с IV-го века, когда требовалось собрание представителей многих или даже всех Церквей, право всеобщей церковной юрисдикции естественно перешло во власть императоров. И церковная власть всегда предоставляла это право императорам, кроме тех случаев, когда эти последние, вопреки древним церковным преданиям и священным канонам, действовали в ущерб интересам Церкви — православию.

Папа Лев Великий в послании к импер.Феодосию II-му пишет: «Мы радуемся, что в вас не только императорская, но и священническая душа, потому что сверх императорских и публичных забот вы имеете Благочестивейшее попечение о вере христианской» (Деян. всел.соб. III, т.27, с.28).

Папа Григорий II-ой в одном из своих посланий к императору Льву Исаврянину-иконоборцу пишет: «Императоры, прежде тебя... созидали церкви и заботились о них; ревнуя о православной вере, они вместе с архиереями исследовали и отстаивали истину, таковы: Константин В., Феодосий В., Валентиниан В., Константин, отец Юстиниана, бывший на шестом соборе. Эти императоры царствовали благочестиво: они вместе с архиереями единодушно и единомысленно с ними собирали соборы, исследовали истину догматов, устрояли и украшали святые церкви. Вот священники и императоры!».

Восхваляя православных императоров, папа Григорий II-й порицает иконоборца Льва Исаврянина: «Ты... с тех пор как получил власть, не вполне стал соблюдать определения отцов... Ты, преступив и извратив этот обычай (послушания архиереям церквей), осудив себя самого собственноручным писанием и признанием того, что отвергающий определения отцов проклят, — так ты, осудив сам себя и отогнав от себя Духа Святого, досаждаешь нам своей материальной, воинской силой и тирански мучишь нас... Не императора дело судить о предметах божественных и священных, тем более ниспровергать апостольские предания... Догматы дело не царей, но архиереев, так как мы имеем ум Христов (1 Кор. 2:14-17)... Но когда всё совершается мирно и с любовью, тогда Христолюбивые императоры и благочестивые архиереи в своих совещаниях являются одной, нераздельной силой» (Первое и второе послание Григория II-го, папы Римского, к импер. Льву Исаврянину. Деяния всел.соб. т.VII, с.23).

История Русской Церкви по данному вопросу обнаруживает следующее. Вследствие всегдашней, непрерывной связи Церкви и государства и постоянного взаимного влияния этих двух начал, право созвания соборов на Руси всегда принадлежало русским первосвятителям и русским государям. Соборы обычные, — через посредство которых совершалось высшее церковное управление в Русской Церкви, созывались обыкновенно русскими первосвятителями; соборы чрезвычайные созывались большей частью светской властью. Таковы: соб. 1051 г. в Киеве, созван. Ярославом I для избрания в первый раз митрополита из русских; 1147 г. в Киеве, созв. вел.князем Изяславом Мстиславичем для той же цели; 1168 г. Киевский по вопросу о посте в среду и пятницу, созван. кн.Мстиславом. Правда, огромной важности собор Владимирский 1274 г. созв. единолично митрополитом Кириллом II, но это объясняется тем обстоятельством, что в это время русский первосвятитель после татарского погрома и разорения столицы Киевского великого князя не определил ещё окончательно, у какого великого князя он оснуёт себе кафедру. Так было в древней Руси в первые четыре с половиной века её существования, когда Русская Церковь находилась в союзе с государством неокрепшим, подвергавшимся почти постоянным внешним нападениям и внутренним нестроениям.

Со второй половины ХV в., когда прочно обосновалось и утвердилось единое Московское государство, влияние самодержавных Московских государей — покровителей Русской Церкви — усиливается, и право созвания соборов сосредоточивается почти всецело в их руках. Русские государи не только созывают соборы, но даже являются единоличными инициаторами их. Так бывало обыкновенно в случае смерти первосвятителя или в чрезвычайных обстоятельствах, когда являлась нужда во всестороннем обсуждении церковных и государственных вопросов.[4] В Киевской митрополии обычные там ежегодные епархиальные соборы созывались епархиальными епископами и Киевским первосвятителем (в своей епархии).

Соборы областные в большинстве случаев созывались им же (Виленск. 1509 г., Брестск. 1590, Киев. 1627 г., Гродск. 1628 г., Киевск. 1628 г., Киевск. 1640 г.).

б) Предстоятели Соборов

По смыслу церковных правил о ежегодных областных соборах епископов (Антиох.соб. 16, 19, 20; IV всел. 19) председателями и руководителями их являются епископы областных городов как первые из них и как главы их (34 пр. апост.). (Со времени I-го всел.соб. 325 г. им был присвоен титул митрополитов, а со времени IV всел.соб. 451 г. четырем важнейшим из всех — патриархов, римский ранее этого носил титул папы). На основании этих правил областные епископы-митрополиты и патриарх всегда председательствовали на областных соборах. До издания этих правил (I Всел. 325 г. и Антиох. 341 г.) право председательства на областных соборах по древнему обычаю — обыкновенно и древнему преданию также принадлежало епископам виднейших городов, каковыми, по свидетельству I-го всел.соб., являлись епископы — александрийский, римский, антиохийский и иерусалимский и иные. (I всел.соб. 6 и 7 пр.).

Таков был порядок на областных соборах периодических. Когда же нужны, Церкви требовали созвания соборов чрезвычайных — поместных и вселенских, тогда председательские места почти всегда занимали иерархи, известные всей Церкви или своим богословским образованием, или святостью жизни, или видной церковной деятельностью, или доступом к императорскому двору. Определённых правил на эти случаи не имеется, поэтому практика церковная была различна. Город, где собирался собор, не предоставлял его епископу права на первенствующее место на соборе; высокое положение некоторых иерархов (каковы: Римский, Александр., Антиох., Иерусалим., Констан.) также не служило всегда основанием для права председательства их на чрезвычайных соборах.[5] Так, на I всел. Никейском соборе председательское место, полагают, или было занимаемо по очереди епископами — Александрийским (Александром), Антиохийским (Евстафием) и Кордубским (Осией) или во всё время кем-нибудь одним из них, известных своей деятельностью на пользу православия; на II всел. Констан.соборе, полагают, сначала — Антиохийский (Мелетий), затем Констан. (Григорий Богослов) и, наконец, другой Константин. (Нектарий), или только два первые из них, известные святостью жизни, высоким образованием и крупной деятельностью на пользу православия; на III всел. Ефесск.соб. — Александр. (Кирилл), известный своим образованием и широкой деятельностью против тогдашних еретиков-несториан; на IV всел. Халкидонск.соб.— Константинопольский (Анатолий), как преемник исповедника за православие — Флавиана и как епископ ближайший к императору (Маркиану), который принял самое живое участие в делах собора и сам явился с импер.Пульхерией и с сенаторами и сановниками на собор; на V всел. Констан.соб. — Константиноп. (Евтихий), как патриарх и нового Рима, занявший со времени IV вселен.соб. второе место среди патриархов (здесь присутствовали ещё два других патриарха — Александр. и Антиох.); на VI всел. Константин.соб.,— вероятно, легаты Римского папы (Агафона), как видного защитника православия от волновавшей тогда Церковь монофелитской ереси и как преемника исповедника за православие в это время папы Мартина I-го (почётное председательство на некоторых заседаниях этого собора занимал сам император (Константин Пагонат); на VII всел. Никейском соб. — Констан. (Тарасий), как патриарх столицы, горячий сторонник созвания вселенского собора и восстановления иконопочитания и избранный по желанию народа и императ.Ирины, деятельной покровительницы иконопочитания.

На русских соборах право председательства всегда принадлежало первосвятителю до ХVI в. митрополиту всея Руси, а с ХVI в., когда было учреждено патриаршество — всероссийскому патриарху.

В тех случаях, когда умирал русский первосвятитель председательское место на соборе, совершавшем избрание нового первосвятителя, принадлежало старейшему из собравшихся иерархов архиепископу — (с ХVI в. митрополиту или Ростовскому или Новгородскому; на избрание приезжали иерархи ближайших к первосвятителю епархий).

На предстоящем русском поместном соборе, думается, председателем должен быть иерарх, избранный собором русских святителей. Основания для этого следующие:

    Предстоящий поместный собор Русской Церкви — не обычный, периодический, а чрезвычайный, важный особенно в виду того, что он будет первый, требуемый канонами, поместный собор после более чем двухсотлетнего отсутствия канонических соборов в Русской церкви.[6]

    Предстоящий собор должен будет заняться коренными преобразованиями современной русской церковной жизни; ему предстоит восстановить нарушенное в ХVIII в. каноническое управление русской церкви на соборном начале.

В виду столь выдающегося значения предстоящего русского поместного собора (этот собор со строго канонической точки зрения будет иметь первенствующее историческое значение среди всех соборов Русской Церкви, будет поворотным пунктом к законному строю русской церковной жизни), думается, и председательское место на нём должен занять иерарх, избранный самим собором, иерарх выдающийся своим богословским образованием, пониманием церковной жизни, проповеднической и пастырской деятельностью, уважаемый за высоту своей жизни.

в) Были ли при соборах какие-нибудь временные органы для подготовления работ и руководительства ими, из каких лиц они состояли, и в чём состояла подготовка и руководство

За отсутствием ясных и точных исторических указаний, чего-нибудь определённого по этим вопросам сказать нельзя. Прямых указаний на существование при соборах каких-нибудь временных органов нет. Думается, что в первые века, когда церковное управление отличалось простотой, патриархальностью, когда оно чуждо было какой-нибудь официальности и казённого характера, и самые соборы церковные отличались тем же характером, тем более что в это время (первые III в.) при кафедрах епископов не было ещё ни особых должностных лиц, ведавших известный круг дел, или канцелярий при них. Были, конечно, лица, которые вели запись соборных деяний и постановлений (вероятно, диаконы или чтецы), но это были лишь простые писцы или секретари и их нельзя представлять в виде современных комиссий или комитетов. С IV века, когда церковное управление стало осложняться и устраиваться по образцу государственного, когда при архиерейских кафедрах появились особые специальные должности для заведования отдельными отраслями церковной жизни, и когда, с течением времени, появился целый сложный штат духовных сановников с канцеляриями и советами, тогда естественно и при соборах появились более сложные организации для записи деяний и ведения соборных дел. Организации эти составляли по большей части духовные сановники, хотя иногда бывали и императорские чиновники; такими руководителями записей и ведения дел на соборах были: нотарии, протонотарии, экдики, кувуклиссии, сакелларии, хартофилаксы, апокрисиарии; высказывавшиеся на соборах мнения они записывали с точностью стенографов; запись велась на дощечках особыми знаками — нотами, затем, в промежутках между заседаниями, нотное письмо переводилось на обыкновенное, буквенное и, таким образом, изготовлялись беловые официальные протоколы заседаний соборов, скреплявшиеся подписью членов. В соборных «Деяниях» есть одно указание, из которого видно, что во времена широкого развития церковного управления при соборах были органы для подготовления работ и ведения дел. В изложении 14 деяния VI всел.соб. (680 г.) читаем: «Славнейшие сановники и святой собор сказали: «Книгу св.Афанасия (Алек.), которая, говорят боголюбезнейшие епископы острова Кипра, находится у них в руках, пусть взявшиеся вести деяния настоящего св.собора возьмут и прочтут вслух всех нас находящееся в ней слово на слова: Ныне душа моя возмутися. И почтеннейший отец и нотарий святейшего патриарха Константин. Агафон, взявши эту самую книгу, прочитал...» (Деяния всел.соб., т.VI, с.211). Из этого замечания можно вывести заключение, что подготовительные органы при соборах составляли лица духовные, — состоявшие при кафедрах патриархов.

На наших русских соборах времён московского единодержавия (с ХV в.) дела, подлежавшие обсуждению соборов, иногда заготовлялись заранее царской властью и письменно представлялись им; это, так назыв., «царские вопросы». Составлялись они царскими дьяками (не без участия, конечно, и иерархии).

Так, на Стоглавом соб. 1551 г. царь Иоанн IV после своей вступительной речи предложил собору сначала одно, потом другое «своея руки писание» и, наконец, — 37 «вопросов» (это были скорее не вопросы, а указания на современные недостатки церковной жизни), которые были прочитаны вслух и «преданы писанию». Предметы занятий соб. 1682 г. указаны самим царём Феодором Иоанновичем в виде 16 предложений о мерах борьбы с раскольниками, об увеличении епископских кафедр и др. Были ли какие-нибудь подготовительные органы при других русских соборах и в чём они состояли, сказать ничего нельзя.

г) Состав соборов

По древним церковным правилам по зову епископа митрополии (19 пр. IV всел.соб.) все епископы области (5 пр. I всел.соб.) обязаны были явиться на собор в определённое место — «там, где епископ митрополии усмотрит за лучшее» (8 пр. VI всел.соб.) и в определённое время — «един пред четыредесятницею... а другий около осеннего времени» (5 пр. I всел.соб.), если только не воспрепятствуют тому какие-либо затруднения(87 пр. Карфаг.соб.) и случайные препятствия (8 пр. VI всел. соб.) (набеги варваров, препятствия со стороны светской власти, болезнь и т.п.). «Епископам, на собор призываемым, не подобает небрещи, но и вразумлять ко благоустроению церкви и прочего», — говорит 40 прав. Лаодикийского собора.

Не явившийся по неуважительной причине признавался виновным (40 пр. Лаод.соб.) и подлежал или братскому выговору от всего собора или епитимии (6 пр. VII. всел.соб.) (19 пр. IV вс., 8 пр. VI вс.), или отлучению от общения с прочими епископами 987 пр. Карфаг.соб.). На вселенские соборы призывными грамотами императоры приглашали представителей всех церквей. Императоры Феодосий и Валентиниан, приглашая на вселенский собор св.Кирилла Александ. с «епископами подчинённого ему округа», замечают, что об этом соборе «от нашего величества написано боголюбезным епископам всех митрополий: ...Мы уверены..., что каждый из боголюбезнейших священнослужителей (епископов)... постарается прибыть и подать посильную помощь делам... Мы, так много заботящиеся об этом, не перенесём равнодушно ничьего отсутствия... Ибо кого призывают на священный собор, и он не спешит с готовностью прибыть, у того явно совесть нечиста» (Высочайш. грам. Еп.Алекс. Кириллу и к епископ. областн. митрополий. Деян. Всел.соб. т.I, с. 481, 482). Но обычно императорские грамоты имели характер приглашений, а не требований.

Если в них иногда и высказывались угрозу за неявку, то они носили характеры убеждений, но отнюдь не юридического возмездия за противление власти: то были угрозы судом Божиим.

Тогда же установился такой порядок. В виду того, что епископы являлись на соборы представителями не от своего лица, а от лица своей церкви и высказывали здесь не свои личные мнения, а свидетельствовали о вере своей церкви, неизменно соблюдаемой с самого основания последней, не было безусловной необходимости для всех епископов лично являться на соборы; по тем или иным причинам они могли отправлять сюда своих представителей, которые и подавали вместо них голос известной церкви и подписывались за своих предстоятелей (См. списки членов соборов в «Деяниях»).

На русских соборах в большинстве случаев участвовали далеко не все епископы. Как велико было число членов древнейших русских соборов до пол. ХV в., сказать трудно. Нужно вообще заметить, что каноническое постановление о том, чтобы дважды в году был собор епископов (37 пр. апост.), в нашей Русской Церкви никогда не исполнялось.

В древний период — до ХV в. соборы были очень редки; на них большей частью есть только летописные намёки. Сравнительно весьма часто стали у нас созываться соборы с полов. ХV в., с периода так наз. «московской митрополии». С этого времени у нас на Руси принято было за правило, чтобы епархиальные архиереи, по крайней мере, однажды в году собирались в Москву к первосвятителю; иногда собирались и чаще. Но и эти соборы, и соборы периода патриаршества далеко не заключали в себе всех или даже большинства русских епископов. Из русских соборов этих времён только некоторые были составлены из всех русских епископов, каковы: соб. 1492, 1580, 1656, 1666 гг., большей же частью на соборах бывали епископы московского округа и ближайших к нему — в количестве 6, 7, 8, 9 и т.п. Даже на Стоглавом соборе было только 9 святителей московской митрополии, на соборе 1589 г. для учреждения патриаршества было лишь 8 святителей.

На предстоящем поместном соборе Русской Церкви, согласно ясно выраженной воле Церкви (5 пр. I всел.соб., 19 пр. IV вс.соб., 8 пр. VI всел.соб., 87 пр. Карфаг.соб.) и в виду его особенной важности, должны быть предстоятели всех частных церквей — все епархиальные архиереи или их представители. Практика церковной жизни, уклонявшаяся от канонической нормы, не должна служить правилом при составлении предстоящего русского собора. И думается, было бы полезно для собора, если бы на него приглашены были и епископы — викарии и епископы, состоящие на покое (с правом совещательного голоса). Но в данном случае нужно только позаботиться о том, чтобы во время собора многочисленные паствы не остались долгое время без святителей и чтобы не произошло каких-либо неудобств или недоразумений, напр., при пополнении выбывших членов клира новым, возведения их в священные должности, решении экстренных судебных дел и т.п. В виду этого, если заседания собора будут продолжительны, можно бы было в некоторые епархии на время заседаний собора отправлять или епископов-викариев, где их несколько (Петербург., Киевск., Московск., Казанск., Херсон., Волын., Вятск.) или епископов, состоящих на покое, дав им некоторые временные полномочия.

В состав соборов, как первого — апостольского и древних, так и более позднейших, входили не только одни епископы, но и другие члены священного клира — пресвитеры и диаконы и даже миряне, особенно первые. На апостольском соборе «апостолы и пресвитеры со всей Церковью рассуждали» и, «избравши из среды себя мужей», отправили их в Антиохию с посланием от имени всего собора: «Апостолы и пресвитеры и братия находящимся в Антиохии» (Деян. 15:22-23). Во II в., при появлении ереси Монтана, «верующие начали часто и во многих местах Азии собираться и исследовать новое учение, объявили его нечестивым и отвергли, как еретическое; тогда преданные ему отлучены были от Церкви и лишены общения с ней» (Евсевий. Цер.Ист. V, 16).

На этих соборах несомненно, конечно, руководителями были епископы, но и клирики, и миряне, очевидно, разумеются под общим именем верующих. От III-го в. сохранились свидетельства от св.Киприана Карфагенского. Так он писал своим пресвитерам и диаконам: «С самого начала епископства моего, я положил за правило ничего не делать по одному моему усмотрению без совета вашего и без согласия народа». «Смиренномудрие, и учение и самая жизнь наша, — говорит он, — требуют, чтобы предстоятели, собравшись с клиром в присутствии народа... могли распорядиться во всём по общему соглашению». Когда возник вопрос о падших, он писал разным лицам, что этот важный вопрос необходимо разрешить по окончании со всеми епископами, пресвитерами, диаконами, исповедниками и... в присутствии мирян». Такой порядок решения церковных дел соответствовал практике Римской церкви, которая писала Киприану: «Составив общий совет с епископами, пресвитерами, диаконами, исповедниками и твёрдыми в вере мирянами, (надлежит) рассудить о деле падших». На соборе 251 г. под председательством св.Киприана были епископы, пресвитеры, диаконы и множество народа. (Твор. Киприана цер. 2 из. т.I, с. 175, 133, 165, 217, 221).

Такова же была практика и Восточной Церкви. Так, по поводу ереси антиохийского епископа Павла Самосатского в Антиохии многократно собирались соборы из местных, палестинских и малоазийских епископов, пресвитеров и диаконов.

На последнем соборе (269 г.), как видно из надписания послания собора ко вселенной, участвовали «епископы, пресвитеры, диаконы... и церкви Божия».

Главным деятелем на этом соборе явился Малхион, начальником философского училища в Антиохии, который вступил с Павлом в прение и обличил его в ереси (Евсев. Церк. Ист. VП, 28, 29, 30). Перечисляя видных епископов Антиохийского собора 264 г., историк Евсевий говорит: «Не трудно бы насчитать множество и других, собравшихся тогда... вместе с пресвитерами и диаконами» (iviaet).

На Арелатский собор (314 г.) епископы едут, взяв с собой «двух духовных второй степени», т.е. пресвитеров. На этом соборе еп.Арелатский Марин имел с собой одного пресвитера и 4-х диаконов, еп.Нарсельский Орезий — одного чтеца, еп.Ввеннский Вер, еп.Везонский Даон, еп.Лионский Воций, еп.Триденский Агреций — по одному заклинателю; еп.Реймский Имбетозий, еп.Кёльнский Матерн и еп.Бордосский Ориеталий — по одному диакону.

На Эльвирском соборе 309 г. было 19 епископов, 26 пресвитеров, диаконы и множество народа. На Александрийском соборе 321 г., вместе с предстоятелями Египта и Ливии (около ста), были и пресвитеры.

На Константин.соб. 394 г. были епископы «со всем освященным чином». В V в. Римские соборы 461, 465, 487 гг. состояли из епископов, пресвитеров и диаконов. Константин.соб. 536 г. при патриархе Мине включал в себе и весь клир столицы. На соб. Мопсуетском 549 г. кроме 9-ти епископов были 10 жителей этого города, все пресвитеры, диаконы, иподиаконы и чтецы Мопсуетской церкви. На I всел.соб. (325 г.) «вместе с епископами прибыло много пресвитеров и диаконов» (Деян. всел.соб. т.I, с.19). «Сопровождавшим их (епископов) пресвитерам, диаконам, чтецам и многим другим и числа не было» (Сократ Схоласт. Ц. Ист. кн.I, гл.8, с.33, сравн. Евсевий: Цер.Ист. т.II, кн.III, гл.8, с. 173, 174; «тогда же явились в Никею и некоторые из языческих философов» (Деян. всел.соб. т.I, с.19; см. «Соборное опровержение мнений философа по имени Фэдона», с.104-157). На IV всел.соб. (451 г.) епископы — Константиноп., Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский имели с собой «подчинённых им иереев и лиц, имевших старшинство в сенате» (Евагрия Ц.Ист. кн.II, гл.4, с.60-61). На всех заседаниях этого собора присутствовали сенат и сановники (последних было 20), которые во всё время собора принимали самое деятельное участие в делах; на одном из заседаний (40-м) был даже император Маркиан с императрицей Пульхерией и произносил речь.

На VI всел.соб. (680 г.) кроме 170-ти епископов присутствовали: император Константин Пагонат, занимавший даже на большинстве заседаний место почётного председателя, 13 сановников, принимавшие также деятельное участие в делах собора. На VII вс.соб. (787 г.) кроме 350 епископов было много архимандритов, игуменов и иноков (131) и несколько сенаторов.

Русские соборы составлялись иногда из одних архиереев, но в большинстве случаев — и из архимандритов, игуменов, протоиереев, строителей, священников, монахов; часто присутствовали старцы — Паисий Ярослав., Нил Сорский и Иосиф Волоцкий.

На соборе 1666 г. были: два патриарха, 10 митрополитов, 7 архиепископов, 4 епископа, 30 русских архимандритов, 9 игуменов и множество других духовных и светских лиц. Говоря о составе соборов, нельзя не отметить того важного обстоятельства, что в различные эпохи церковной жизни состав соборов был не одинаков. В первые III века, как это можно видеть и из приведенных исторических данных, состав соборов отличался большей полнотой, — к участию в делах собора приглашались и низшие члены клира, и верующие миряне — «вся Церковь». Чем дальше шло время, тем более и более ограничивалось участие в соборах низших членов клира и особенно мирян; с IV века соборы становятся всё менее и менее всецерковными. На соборах, начиная с IV в., пресвитеры и диаконы являются уже только со своими епископами, сопровождают их, а мирян почти совсем уже не бывает, их место занимают императоры и их чиновники, но не как представители класса мирян, а как охранители порядка на соборе (чиновники), да и императоры не всегда и не обязательно участвуют на соборах, а лишь только когда пожелают или бывают заинтересованы богословскими вопросами и церковными делами, как напр. Константин В. на I всел.соб., Маркиан на IV, Констан. Пагонат VI и т.п.

Причина такого изменения в составе соборов с IV в. понятна. Первые три века христианства были веками высоких духовных дарований, веками мученичества; христиане тех времён жили богословием Христова исповедничества, особенно христиане, современные самим «самовидцам и служителям Слова», по свидетельству кн.Деяний Ап. и 14 гл. I посл. к Коринф., миряне того времени имели и дар пророчества. И жизнь церковная при такой высоте духа не нуждалась ещё в точной и подробной регламентировке своих отдельных частей, что стало необходимым в последствии, когда дарования духа стали угасать и церковная жизнь осложнилась вступлением в неё массы новых членов.

Страсть к любопрению и желание принимать деятельное участие в церковных делах, при незнакомстве большей частью с богословием, проявлявшиеся часто в спорах, столкновениях противных друг другу партий, насилиях (см. I слово о Богословии Григория Бог.), делали невозможными спокойное и мирное обсуждение церковных дел на соборах (истор. так наз. «разбойничьего собора»).

Отцы соборов поневоле должны были вести свои заседания при закрытых дверях.

Что касается количества пресвитеров, диаконов и мирян, участвовавших на соборах, то оно точно никогда не определялось.

Отцы соборов — епископы приглашали и тех и других, смотря по нуждам и делам Церкви и по степени их полезности для неё (напр., Малхион на соб. 269 г., архидиакон Афанасий на I всел.соб.). Вообще, нужно сказать, что участие клира и мирян на соборах никогда не считалось безусловно обязательным, таким, без чего не могло бы состояться решение церковных дел. Сам св.Киприан Карфаг., свидетельство которого мы выше приводили, пишет о соборах: «Собрались в большом числе мы, епископы и... постановили» (письмо LII) или: «Агриппин с прочими со епископами своими постановил и утвердил» (письм. LXХI). То же самое не менее выразительно отмечается и в актах других соборов, напр., вселенских. Обозначая число членов того или иного собора, они неизменно указывают число только епископов. Характерно в данном случае и последующее, хотя бы каноническое название вселенских соборов, не только по месту собрания (Никейский, Констан., Ефесский и др.), но и по числу членов, — епископов, — напр., I всел.соб. прозван «собором 318 отцов», II — собором 150 и т.д. Да и самые соборные определения подписывались только епископами или теми, кто являлся их представителями.[7] Решающее значение на соборах имели также только одни епископы. Пресвитеры, диаконы, чтецы (не говоря уже о мирянах), никогда не были главными, полноправными и действительными членами соборов наравне с епископами. Право решающего голоса (vota decisiva) принадлежало только епископам. Другие члены клира этого права не имели; им представляемо было право совещательного голоса (vota consuetakiva).

На предстоящий поместный собор Русской Церкви, по примеру древнецерковной практики, полезно было бы пригласить и пресвитеров, и мирян. Весьма важно только, чтобы из тех и из других явились достойные — просвещённые и церковные люди, имеющие в себе страх Божий и послушание Церкви и чуждые увлечений современными реформаторскими, антихристианскими и антицерковными идеями, проникшими даже в наше духовенство. Разумеем проповедь некоторых священников и светских писателей в газетах и журналах об антиканонических и противных духу Православной Церкви — второбрачии священников, уничтожении монастырей и превращении обителей подвига и созерцания в филантропические заведения, ношении священниками светского платья, хождении на публичные зрелища, сокращении богослужения, также — уничтожении постов, порицании брака и девства и восхвалении культа плоти. Если на собор избрать таких пресвитеров и мирян, которые знакомы со св.Библией, отеческими творениями, духом христианского подвижничества, церковным богослужением и канонами, то такие участники собора окажут епископам существенную помощь, подобно тому, как оказали её на Антиохийском соб. 269 г. мирянин Малхион и на I всел.соборе архидиакон Афанасий.

Нет сомнения, что такими пресвитерами и мирянами ещё не оскудела Русская Церковь, имена некоторых из них известны даже в печати, и наши иерархи и пресвитеры должны только позаботиться о привлечении их к участию в делах собора. Белое духовенство, ближе всех стоящее к пастве и лучше всех знающее все её нужды и болезни, способнее епископов раскрыть всё это перед собором и представить соображения своего пастырского опыта в общее дело улучшения церковной жизни.

Участие же мирян, думается, важно в том отношении, что этим актом будет положено начало деятельному, живому участию мирян в делах Св.Церкви, что давно служит предметом чаяния лучших пастырей и мирян и что, несомненно, способно оживить, освежить и воскресить упавшую приходскую жизнь. Каждый епархиальный архиерей может найти себе достойного и просвещённого спутника пресвитера на собор в лице белого священника — лучше приходского, сельского, а некоторые и инока — или настоятеля монастыря или ректора семинарии (последнее важно при обсуждении вопроса о духовной школе) и каждая епархия может совокупными действиями архипастырей и пастырей найти себе хотя бы одного верующего, исполненного страха Божия мирянина — представителя епархии. Выборы эти должны исходить из современных светских общественных учреждений — городских дум дворянских или земских собраний, купеческих и мещанских обществ и друг., ибо это не церковные единицы. Указываемый нами способ будет вполне согласоваться с практикой древней Вселенской Церкви и, если вызовет недовольства, или недоразумения, то только лишь со стороны неведущих священных канонов, истории Церкви и не пекущихся о благе Церкви, как о своём собственном. Указанный способ вызовет недовольство особенно со стороны и духовных и светских проповедников республиканских начал, желающих приложить их и к строю церковной жизни и представляющих нормой то положение дела, что на соборе и пресвитеры и миряне наравне с епископами будут иметь право решающего голоса, что собор — это нечто в роде парламента или государственной думы, что на этом соборе они могут провести новые законы для церковной жизни вместо устаревших — и «архаических», по их мнению, церковных канонов; что собор, если он составится из одних только епископов, будет даже неканоничным и т.п.

Таким новаторам следует прочитать соборное определение отцов IV всел.собора, которое гласит: «Не подобает мирянину перед народом произнести слово, или учити, и тако брати на себя учительское достоинство, но повиноваться преданному от Господа чину, отверзати ухо приявшим благодать учительского слова и от них поучатися божественному. Ибо в единой Церкви разные члены сотворил Бог, и по слову Апостола (1 Кор. 12:27), которое изъясняя Григ.Богослов, ясно показывает находящийся в них чин, глаголя: сей, братья, чин почтим, сей сохраним: сей да будет ухом, а тот языком: сей рукою, а другой — иным чем, — либо: сей да учим, тот да учится... Да не будем все языком, аще и всего ближе сие, ни все апостолами, ни все пророками, ни все истолкователями... Почто твориши себе пастырем, будучи овцой, почто делаешися главой, будучи ногой; почто покушаешься военачальствовати, быв поставлен в ряду воинов и пр. Аще кто усмотрен будет нарушающим настоящее правило: на четыредесять дней да будет отлучен от общения церковного» (64 пр. VI всел.соб.).

д) Порядок рассмотрения и решения дел на соборах

Характерные черты соборных рассуждений и решений, — это всестороннее обсуждение вопроса, полнота и широта исследования, сознательное и свободное признание истины, выяснение вопроса на основании слов Божественного Писания, учений святых Апостолов, священных канонов, богопросвещенных Отцов Церкви и общепринятого священного предания, ясных и точных свидетельств достоверных лиц и истории. Как происходило дело на соборе апостольском, узнаем из книги Деяний Апост. — следующее: «Апостолы и пресвитеры собрались для рассмотрения сего дела. По долгом рассуждении, Пётр, встав, сказал им: “Мужи, братие!”» и т.д. Когда он кончил тогда Апостолы и пресвитеры со всей Церковью рассудили, избравши из среды себя мужей послать их в Антиохию с Павлом и Варнавой... написавши и вручившим следующее: ...угодно Духу Святому и нам и т.д. (Деян. 15:28). Приблизительно также рассматривались и решались дела и на всех последующих и вселенских и поместных соборах.

Вот, напр., подробное повествование о Карфагенском соборе 256 г. в актах этого собора. Собор 256 года собран был св.Киприаном по вопросу о крещении еретиков. На собор съехались 86 епископов, много пресвитеров, диаконов и мирян. По предварительном обсуждении спорного вопроса, на самом соборе читаны были: письмо Иовиана к св.Киприану, как поступать с еретиками, ответное послание Киприана и второе, благодарственное письмо Иовиана.

Письма читаны были, вероятно, кем-либо из диаконов или чтецов, присутствовавших на соборе епископов в качестве канцеляристов и секретарей. Затем председательствовавший — Киприан — обратился к собору с речью: «Вы слышали, что мне писал Иовиан... и что я ему ответил, полагая, что приходящих в Церквах еретиков должно крещением крестить и освящать. Нам остаётся теперь и каждому в частности высказать, как он думает о сём предмете, никого не осуждая... Пусть судит нас Господь Иисус Христос, Который Один имеет власть... поставить епископа, а также испытывать действия его и судить». В ответ на это приглашение каждый из 86 епископов стал высказывать своё личное мнение. Говорили епископы по старшинству или по рукоположению или по кафедре, иногда выделялись особенно ревностные и просвещённые пресвитеры, диаконы и даже миряне; на этот раз первым говорил еп.Цецилий. «Я знаю, — высказал он,— единое крещение в одной Церкви и нигде вне Церкви» и пр. За сим говорил еп.Феликс: «Полагаю, что всякого человека, приходящего от ереси, должно крестить, «ибо напрасно он почитает, что он уже был крещён там: вне Церкви нет крещения единого и истинного, поскольку и Господь един, и вера едина и едина Церковь». В том же смысле высказали свои мнения и все остальные епископы. После всех опять встал Киприан и сказал: «Моё мнение весьма полно излагает письмо к Иовиану: еретиков, по евангельскому и апостольскому свидетельству противников Христа и названных антихристианами, когда они приходят к Церкви, должно крестить... дабы могли соделаться из противников друзьями, из антихристов — христианами». На Карфагенском соборе епископы высказались все согласно. Бывали на соборах и несогласия. Тогда превозмогало решение множайших (Антиох.соб. 19 пр.), основательно, конечно, мотивированное. По последнему и составлялось сообща окончательное определение, — то соборное правило, которому, как выражению властной всецерковной воли, должна была покоряться отдельная воля всякого христианина.

Когда на соборах решались какие-нибудь сложные вопросы, то в таких случаях отцы всегда воспроизводили всю историю вопроса до собора: читали исповедание веры какого-нибудь еретика, опровержение его, составленное ранее собора каким-нибудь отцом — защитником православия, также деяния частных соборов, составленных против ереси, объявляли иногда грамоты императоров отдельным отцам или целому собору, приглашали самих еретиков, испытывали их верования, сравнивали их с учением Св.Писания, св.канонами и с учением отцов Церкви, опровергая их путём всестороннего обсуждения вопроса — при помощи священных авторитетов, логики и диалектики, убеждали их отказаться от нового, самоизмышленного учения и обратиться к исповедуемой всей Церковью истине. Если же не успевали в этом и видели явное, сознательное и упорное противление истине, то изгоняли их из собрания, предавали анафеме, отлучали от церковного общения. Одни отцы говорили речи наизусть, другие читали их по тетрадке. Если на соборе был император, то отцы приветствовали его речью — или пред началом заседаний (напр., Константину В.), или по окончании (Маркиану).

После выслушания речи или прочтения грамоты православных императоров, отцы обыкновенно многолестствовали их единогласными восклицаниями; такими же единодушными восклицаниями или одобрительными или неодобрительными — отцы сопровождали принятое или отвергнутое учение.

После окончания дел на VII всел.соборе «святой собор провозгласил: все мы так веруем, все так думаем, все в этом согласны и подписались; эта вера православная: эта вера утвердила вселенную... Поступающие иначе, да будут анафема!.. Многая лета императорам! Победоносным императорам многая лета!.. Царь небесный, сохрани царей земных!» (Деян. всел.соб. т.VII, с.293). На IV всел.соб., когда обнаружилось несторианство епископа Германикийского Иоанна, епископы воскликнули: «Несториан вон; вон богоборцев!.. Вселенная православна. Император православный... Сановники православные... Многая лета императору! Многая лета сановникам! Святый Дух диктовал определение... Вон еретиков! Дева Мария есть Богородица. Вон еретика!» (Деян. т.IV, с.47).

2

ВЫБОРНОЕ НАЧАЛО

Из действий св.Апостолов при избрании иерархических лиц нельзя вывести какого-нибудь определённого порядка или правила. Действуя по внушению св.Духа, они сами, без содействия человеческого, могли избирать достойных людей для служения Церкви. И мы видим, что для тех церквей, в которых христианство только ещё насаждалось, Апостолы сами от себя избирали предстоятелей (Деян. 14:23; Тит. 1:5; 1 Тим. 4:14; 2 Тим. 1:6 и др. Евсев. Ц.Ист. III кн. 23 гл.), которые были обыкновенно из числа их ближайших учеников (напр., Тимофей, Тит), или же избирались иногда из новообращённых, известных чистотой жизни и твёрдостью веры... «Апостолы, — говорит св.Климент Римский, — проповедуя по городам, первых верующих по духовном испытании поставляли для тех, которые приимут веру, в епископы» (1 Посл. к Коринф. 42 гл.). В этом случае участие новоуверовавшей паствы в избрании, конечно, не могло быть допущено, потому что она сама должна была укрепляться в христианстве под руководством пастырей, поставленных самими Апостолами. В пастырских посланиях Ап.Павла можно, пожалуй, находить косвенное указание на некоторое незначительное участие народа при избрании клириков, — это там, где он требует, чтобы поставляемый во священную степень имел доброе свидетельство от внешних (1 Тим. 3:7), да не в поношение впадет и в сеть неприязнену.

Как на обычный для св.Апостолов способ избрания клириков при участии народа, указывают на два факта из кн.Деяний — совместное избрание Апостолами и верующими Матфия в Апостолы на место Иуды и на избрание первых семи диаконов (1:15-26 и 6:1-6). Но Матфий был избран не в священную степень, а на чрезвычайное апостольское служение, какого впоследствии не было, и избран чрезвычайным способом, а первые семь диаконов были избраны на служение трапезам и не имели в то время тех обязанностей, которые стали иметь в Церкви впоследствии.

Из указываемых двух фактов можно вывести то заключение, что Апостолы сами положили начало и как бы освятили этими избраниями обычай допускать паству к участию вообще в избрании на служение Церкви. Да впрочем, и из этих двух фактов видно, что участие народа требовалось не самым существом дела, но оно допущено было Апостолами ради единения всех верующих и взаимной любви их; избрание было только представлено народу Апостолами: Усмотрите... мужи от вас свидетельствованы седмь, ихже поставим, — говорят Апостолы (Деян. 6:3).

Как освящённый самими Апостолами, обычай призывать народ к участию в избрании иерархических лиц стал соблюдаться с первых веков христианства во всей Церкви. Муж апостольский, св.Климент Римский, производит его от апостольского предания (1 Кор. 44).

Св.Киприан Карфагенский называет его установлением божественным и преданием апостольским, которое сохраняется везде (68 письм.). «При избрании клириков, — пишет он, — мы (высшие иерархи) советуемся с вами (клиром и народом) и общим голосом обсуживаем права и заслуги каждого» (30 п.). «Мы знаем, — пишет он в другом письме, — Богом постановлено, чтобы священник был избираем в присутствии народа пред глазами всех, и чтобы его достоинство и способность были подтверждены общественным судом и свидетельством... Пред всем сонмом повелевает Господь поставить священника (Чис. 20:25-26), т.е. учит и показывает, что постановление священника не иначе должно быть совершаемо, как с ведома предстоящего народа, чтобы присутствующие могли и открыть преступления злых и возвестить заслуги добрых, и чтобы таким образом постановление было справедливо и законно, как основанное на общем приговоре и суде. Тоже по божественному наставлению было соблюдаемо и впоследствии». Указавши затем на избрание Матфия и семи диаконов, он продолжает: «Поэтому тщательно надобно хранить и наблюдать то, что по божественному преданию и апостольскому примеру и соблюдается у нас и почти во всех странах; для правильного постановления все ближайшие епископы должны собраться в ту паству, для которой поставляется предстоятель и избрать епископа в присутствии народа, вполне знающего жизнь и ознакомившегося с делами избираемого чрез своё обращение с ним» (56 пр. Твор. Кипр. I изд., т.I, с.269-270).

Самое раннее свидетельство об участии народа в избрании клириков, в частности епископов, находим в «Правилах апостольских»: «Аще кто, быв рукоположен во епископа, не приимет служения и попечения о народе, ему порученного: да будет отлучен, доколе не приимет оного. Такожде и пресвитер, и диакон. Аще же пойдет туда, и не будет принят не по своей воле, но по злобе народа: он да пребывает епископ, клир же града того да будет отлучен за то, что такового непокоривого народа не учили» (36 пр.). Если народ по своей злобе мог и не принять епископа, то значит, ему дозволено было принимать некоторое участие в собрании епископов.

О том же св.Лев Великий пишет: «Когда дело будет идти об избрании первосвященника, то пусть предложется всем тот, кого будет требовать единодушное согласие клира и народа... Никто да не поставляется против воли и желания народа, чтобы народ, потерпев принуждение, не возненавидел и не стал презирать нежелаемого епископа и не потерял должного благоговения, как скоро ему не позволят иметь епископом того, кого он желал» (Лев В. Письмо к Анастас. 84). В «Апостольск. Постановлениях» находим следующее: «Епископом должен быть поставлен тот, кто беспорочен и избран всем народом. Когда он будет наименован и одобрен, весь народ, собравшись, в присутствии епископов и пресвитеров, должен дать своё согласие. Старейший из епископов должен спросить пресвитеров и народ: тот ли этот, кого они требуют в предстоятели? И когда они ответят утвердительно, он должен опять спросить: имеет ли он свидетельство от всех, что он достоин сего великого и важного начальствования...? И когда все вместе по справедливости засвидетельствуют это, пусть в третий раз будут спрошены: действительно ли он достоин служения, — да при двух или трёх свидетелях будет всякое слово. И когда в третий раз подтвердят, что он достоин, от всех надобно требовать знак согласия» (8:4). I-й всел. Никейский собор в послании своём к Александрийской церкви говорит: «Если... кому-нибудь из церковников придётся окончить жизнь, то в служение вместо умершего допускать недавно принятых, только бы они являлись достойными и избраны народом с согласия на то и утверждения Александрийского епископа» (Сократ Схолас. Ц.Ист.1:9).

Сардикийский собор в 6-м правиле говорит: «Аще в единой области, имеющей многих епископов, случится единому епископу замедлити, и он, по некоему небрежению, не восхощет быти в собрании и согласитися на постановление епископов, собравшееся же множество людей будет просить, да поставится требуемый ими епископ: подобает во первых, через послание экзарха области воспомянуть оному замедлившему епископу, яко просят люди дати им пастыря. За благо признаю ожидати, да пребудет и он. Аще же и чрез послание быв прошен, не приидет, и ниже отпишет, то подобает удовлетворити желанию народа».

Из соборных постановлений, запрещающих самовольные переходы епископов на другие кафедры (Апост.14; Сардик.2; Ант.16), видно, что народу дозволялось более чем одно согласие на сделанное избрание, но и предварительное свидетельство об избираемом. Примеров избрания епископов и пресвитеров клиром и народом в истории Церкви довольно. Так были избраны: св.Киприан Карфагенский — во пресвитера и во епископа, (хотя только спустя год после крещения), св.Афанасий Великий, св.Василий Великий — во епископа, св.Амвросий Медиоланский, св.Иоанн Златоуст — во епископа, Василий, друг его, о котором он упоминает в книгах «О священстве», св.Иларий Пуатьесский, Нектарий Константин., Тарасий Константин., преемник его — Никифор и мн.другие. При избрании клирика обыкновенно народ выражает своё одобрение или неодобрение восклицаниями: «Достоин», или «Недостоин». Иногда составлялись формальные акты по поводу избрания, в которых свидетельство избирателей скреплялось их собственным подписом, чтобы кто-нибудь не мог отказаться от своего свидетельства и согласия на избрание. Если кто-либо из народа против достоинства представляемого лица, то его обвинения рассматривались и поверялись перед всем собранием. Такая подача голосов называлась баллотировкой (ψηφοξ, suttrbgium(?)).

Ещё с самых первых времён установилось в Церкви особое сословие клира, которое воспитывало и подготовляло в своей среде достойных пастырей. В этом-то сословии иерархи всегда могли иметь готовых для пастырского сана лиц — испытанных и благонадёжных, — могли сами избрать их из среды клира и при его содействии. Действительно, уже в первых веках избрание большей частью совершалось из сословия клира. В IV веке положительно было определено возводить в епископское достоинство тех только лиц, которые проходили низшие степени церковного служения, для того, чтобы могли быть испытаны в вере и доброй жизни (Сардик.соб. 10 пр., сравн. VI вс. 14 пр., Констант. Двукратного 17 пр.). Церковный клир сделался как бы школой, приготовлявшей пастырей Церкви. В этом случае бóльшее значение при избрании пастырей естественно должен был получить голос самого клира; так как он, составляя одно тесно соединённое семейство, больше имел способов и возможности знать качества и способности каждого из своих членов. Да и вообще при избрании лиц во священные степени существенное значение имел клир, но не паства. Церковь только представляла пастве свидетельствовать о качествах избираемого, но не давала ей права решающего, одинакового с высшей церковной властью голоса, как это думают протестанты.

Право предлагать почти всегда, и право произносить решительный суд об избрании (judicium) всегда принадлежало иерархам, как единственным правителям Церкви Божией и ответственным лицам пред Богом и Церковью в управлении ею. Тот же св.Киприан Карфагенский, свидетельства которого мы выше приводили, в послании к испанскому клиру и народу пишет: «Мы знаем, что так поступлено и у вас при поставлении нашего собрата Сабина: ему дано было епископство и на него возложены были руки с согласия всего братства и по определению епископов, как тех, кои об нём писали к вам (56 ц. Твор. Кипр. т.I, 270).

Поэтому для поставления епископа в известный город должен был по правилам церковным составляться собор епископов той области, на котором и совершалось избрание, и который утверждал его. «Да соблюдается постановление церковное, определяющее, что епископа должно поставлять не инако, разве с собором и по суду епископов, имеющих власть произвести достойного, по кончине преставльшагося» (Антиох.соб. 23 пр. ср. Сард.6).

Но и решение самого собора должно было подлежать утверждению главного епископа области — митрополита. «Епископов по суду митрополитов и окрестных епископов поставлять на церковное начальство», — говорят отцы Лаодикийского собора. (12 пр.) «Аще кто без соизволения митрополита поставлен будет епископом, о таковом великий собор определил, что он не должен быть епископом», — постановил I всел.собор, (6 пр. сравн. Ант.19).

Тот же собор определяет: «Епископа поставлять наиболее прилично всем тоя области епископам. Аще же сие неудобно, или по надлежащей нужде, или по дальности пути: по крайней мере, три во едино место да соберутся, а отсутствующие да изъявят согласие посредством грамот: и тогда совершати рукоположение. Утверждати же таковые действия в каждой области подобает митрополиту» (4 пр.). Вышеприведенное нами 36 апостольское правило, по которому епископу, не принятому по злобе народа, позволялось занимать назначенное место, тоже свидетельствует о верховном значении высшей иерархической власти в избрании клириков. Это правило замечательно тем, что оно констатирует факт своеволия народа и превышения власти, выражавшихся в отказе принять епископа. История показывает, что выборное начало очень часто соединялось с нарушением церковных правил об избрании клириков. Часто народ силой отстаивал неправильно избранных им кандидатов, избирал, вопреки апостольскому завету, новокрещённых, требовал у епископов возведения в высший сан мирян учёных или богатых, не проходивших никаких степеней церковного служения; при избрании часто образовывались враждебные партии, между которыми происходили столкновения, дело доходило до схваток, избиений и т.п. В Церковной Истории Сократа Схоластика передаётся следующий факт: Антиохийский собор 327 года низложил антиохийского епископа Евстафия савеллианина. В Антиохии произошло возмущение. Когда стали избирать епископа, возгорелась такая вражда, что народ, разделившись на две стороны, едва не разрушил гóрода. Одни желали перевести в Антиохию Евсевия Кесарийского, другие — восстановить Евстафия. В город вступили войска. Успокоились только отказом Евсевия и указом императора. После этого антиохийский престол, говорят, был празден 8 лет (1 кн. 24 гл.).

Другой пример. Около 362 г. умер Кесарийский епископ Даний. Народ требовал избрания магистрата Евсевия, ещё некрещёного. С помощью солдат народ схватил его, приволок в церковь и силой угроз принудил собравшихся епископов крестить его и сделать архиепископом. Епископы принуждены были согласиться.

Отцы Церкви горько жаловались на беспорядки, происходившие при избраниях во священные степени. Так, св.Иоанн Златоуст пишет: «Иди сюда и посмотри на общественный праздник — я говорю об избрании в церковные достоинства, обыкновенно у нас бывающих, и там увидишь, что епископа терзают столькими обвинениями, сколь велико то собрание подчиненных, которому дана власть избрания. Ты увидишь тогда, что все они, разделившись на многие партии и не соглашаясь ни между собой, ни с тем, кому вручается епископство, пристают к собранию пресвитеров, но каждый стоит за свою сторону, избирая один того, другой — другого; потому что никто не берет во внимание должного, т.е. душевных качеств, но другие поставляются побуждения, по которым приобретается достоинство. Например, говорят: один должен быть избран потому, что он знатного рода, другой потому, что богат и не нуждается для своего содержания в церковных доходах» (III слов. «О священстве»). Св.Григорий Богослов говорит: «Теперь есть опасность, чтобы самый святейший чин не сделался у нас наиболее осмеиваемым; потому что председательство приобретается не добродетелью, но происками и престолы занимаются не достойнейшими, но сильнейшими... Председатель в Церкви удобно выискивается; не трудившись, не готовившись к сану, едва посеял, как уже и вырос, подобно исполинам в басне. В один день мы производим во святые и велим быть мудрыми тем, которые ничему не учились и кроме одного произволения ничего у себя не имеют, восходя на степень» (Похв. сл. Васил. В. 46).

В виду таких бесчинств и беззаконий, Лаодикийский собор постановил: «Да не будет позволяемо сборищу народа избирать имеющих произвестися во священство» (13 пр.), избрание в церковные степени не должно бытив присутствии слушающих (5 пр.) VII всел.собор определил: «Всякое избрание во епископа, или пресвитера, или диакона, делаемое мирскими начальниками, да будет недействительно» (3 пр.). Св.Феофил Александр. определяет «устав о имеющих рукоположитися» так: «Весь собор священнослужителей да согласится и да изберет, и тогда епископ да испытывает избранного, и с согласием священства да совершит рукоположение среди церкви в присутствии народа, и при возглашении епископа, аще может и народ свидетельствовати о нем» (7 пр., срав. 89 пр. Васил.Велик.).

С IV века выборное начало уже падает, хотя совсем и не прекращается. На востоке вместо народа, по закону Юстиниана, избрание епископа должно совершаться клиром и знатными гражданами того города. На западе участия народа в избрании не видно уже с половины ХII в.; оно предоставлено было соборным капитулам.

Соборы

В Русскую Церковь выборное начало перешло не сразу. Первая наша иерархия состояла из иностранцев — греков и болгар. Русские митрополиты до половины ХV в. за весьма редкими исключениями назначались и присылались из Греции. Епископы сначала тоже были греки. Хотя летопись прямо этого не говорит, но это необходимо предполагать само собой, так как между новопросвещёнными не могло найтись кандидатов на епископство. Епископы из русских появились у нас, вероятно, не раньше появления монастырей, т.е. половины ХI в. — в Киеве, а в удельных княжествах в полов.ХII в., потому что наши монастыри и давали епископов для Русской Церкви. С ХII века начинается избрание епископов при участии князей и народа. Избранный посылался на утверждение и рукоположение к митрополиту и великому князю. Если митрополит сам, без сношения с местным князем, поставлял куда-либо епископа, то такое поставление считалось незаконным. В 1183 г. Всеволод III не принял назначенного в Ростов епископа Николая Грека, потому что митрополит Никифор II не испросил на то согласия князя и народа. Летопись выразительно замечает по этому поводу: «Несть бо достойно наскакати на святительский сан, но его же Бог позовет, князь восхощет и людие». В Новгороде епископы избирались князем, духовенством, софианами — народом, но большее значение имел народ, так как Новгородское вече было сильнее князя. С ХV века, когда Русская Церковь фактически стала независимой от Константинопольского патриарха, митрополиты избираются на Руси — собором епископов при весьма большом, почти подавляющем влиянии великого московского князя. Новгородские владыки и псковские епископы сохраняли выборный характер до ХV века; в конце этого века они стали уже назначаться из Москвы. В период патриаршества — русский первосвятитель также избирался собором русских иерархов, но тоже под сильным влиянием московских самодержцев. Царю большей частью принадлежало право предложения и всегда — утверждения патриарха.

Епископы после ослабления власти удельных князей — с ХIV века весьма часто назначались прямо из Москвы, их избирал собор епископов, которые или сами являлись на собор, или изъявляли свое согласие на избрание повольными грамотами. Собор избирал трёх кандидатов, и митрополит окончательно — одного. С ХV века такой порядок избрания епископов, без участия князей и народа утвердился окончательно и изложен в чине поставления во епископа 1423 г. В период патриаршего управления сначала епископов указывал царь. Затем, с течением времени, установился такой способ. Патриарх созывал собор епископов, сам избирал 3 или 4 кандидатов и объявлял собору. Затем, в общем собрании духовных лиц царь и патриарх совещались и назначали одного. Патриарх Никон сам выбирал 12 кандидатов, жребия их втыкал в восковую свечу на престол и после трёх подряд литургий вынимал их через посредство мальчика.

Приходское духовенство весьма рано получило выборный характер, потому что епархиальная власть не имела под рукой достаточное количество кандидатов и по необходимости должна была ставить на церковные должности тех грамотеев, каких представляли ей для постановления сами городские общины, владельцы сёл и князья. Выборное начало по отношению к приходскому духовенству продолжалось на протяжении всей истории Русской Церкви до ХVIII века. Обычно приходская община составляла мирской приговор об избрании известного лица в священную степень и представляла его к архиерею. Последний испытывал ставленника в чтении и пении. В ХVI в. замечается упадок выборного начала. Государство более и более стесняло поставление во священники служилых и тяглых людей, так что священниками большей частью были лица духовного же происхождения. И приходская община больше обращала внимание на них, как на грамотных (отсюда крайнее развитие наследственности, о которой говорит Стоглав). В виду частых злоупотреблений со стороны избирателей, епископы учредили контроль над приходскими общинами через духовных лиц или десятников, которые скрепляли выбор своими свидетельствами. Собор 1682 г. ограничил свободу бояр в выборе домовых священников. В 1739 году было постановлено, чтобы прихожане выбирали на праздное место по два или по три кандидата, с тем, чтобы дать архиерею возможность посвятить наиболее достойного.

В 1745 году был издан указ о том, чтобы назначать на священнослужительские места из учившихся в тогдашних архиерейских школах, — не дожидаясь приходских выборов.

В 1797 году совсем отменены были и выборы, и челобитные прихожан, и прошения об определении на место велено было подавать «за подписанием одних только желающих поступить в церковно-служительские чины, с приложением, буде можно, от прихожан одобрений о честности их поведения». Наконец, в начале ХIХ столетия вышло из употребления и одобрение от прихожан: всё заменено было школьными аттестатами об успехах и поведении и свидетельством духовника.

Все эти ограничения выборного начала вызваны были тем, что прихожане при избрании себе священнослужителей руководились не высшими, духовными целями, а разными житейскими соображениями, до экономических включительно. Господа обучали грамоте своих рабов и приводили их к архиереям для поставления во священство, не освободив из рабства, и после поставления спекулировали их саном, пользуясь их доходами. Весьма часто приходская община торговала священнослужительскими местами, избирая тех, кто давал желательную сумму денег. Прихожане часто избирали кандидатов, не знающих грамоты, не удовлетворявших каноническим требованиям, нанимали себе запрещённых священнослужителей и предоставляли им право служения без архиерейского благословения, переманивали к себе священников из другого прихода, или нанимали для службы монахов, не принимали присланных архиереями ставленников, прогоняли даже своих священников, отбирая от них церковные ключи; на юге России часто ставились во священнослужители двоеженцы и троеженцы, лица, не венчанные по церковному чину, приживавшие детей в незаконном браке (с условием вступления в законный брак). Многие приходские общины произвольно распоряжались церковным имуществом. Все эти обстоятельства и послужили причиной появления в Русской Церкви безместного и крестцового духовенства. Забитое, лишённое средств к жизни и принуждённое добывать себе содержание по найму, это духовенство являлось великой язвой в русской жизни. Виной этой язвы было неумение или нежелание приходской общины добросовестно пользоваться предоставленным ей Церковью правом избрания священнослужителей.

В настоящее время и в печати, и в обществе раздаются голоса за восстановление выборного начала — как епископов, так и остальных членов клира. Сторонники этого мнения надеются и уверены, что выборное начало оживит и освежит церковную жизнь, вызовет интерес к церковной жизни и поднимет русское пастырство на должную высоту. Нисколько не желая оспаривать великого нравственного значения выборного начала для церковной жизни, освящённого примером священного прошлого христианской древности, мы напомним сторонникам выборного начала в наше время лишь то, что уже было в истории Церкви, но чего у нас, к сожалению, большей частью не знают или же знают поверхностно, доверяясь соображениям светских малосведующих богословов на страницах газет и журналов и духовных декадентского направления, выборное начало практиковалось в древней Церкви; это верно. Но почему оно оставлено? По многим, весьма серьёзным, причинам, изложенным нами выше. Церковь в лице вселенских и поместных соборов и отцов высказала свой взгляд на применимость и неприменимость выборного начала в жизни. Следует ли нам считаться с уроками истории Церкви и взглядами и определениями соборов и отцов? Без сомнения, людям, понимающим церковную жизнь в смысле послушания Христу и Животворящему Духу, воля Которого заключается в Писании и в церковных канонах, должно считаться со всем этим... Когда было возможно правильное применение выборного начала? Во время глубокой христианской древности, когда пастыри имели возможность каждую овцу «глашать по имени», когда паства одушевлена была духом Христова исповедничества и жила послушанием своему Спасителю. Только в эти святые времена применение этого начала и было возможно. Можем ли мы сказать то же самое про нашу современность? Есть ли у нас благоприятные условия для применения выборного начала? Из кого мы будем выбирать себе архипастырей и пастырей? Есть ли у нас церковная община, которая может доставлять кандидатов на священные должности? Нужно ещё разобраться, сколько среди наших современных верующих, истинно-верующих, верующих по православному, по учению церковному, а не произвольному, самоизмышленному. Ведь в пастыри Православной Церкви могут выбирать только православные. Значит, нужно благоустроить приходскую жизнь. Без удачного осуществления этой великой задачи никак нельзя приступить к применению и выборного начала. Кто, заметим, может поручиться, что у нас не повторятся те беззакония и бесчинства, которые нам хорошо известны из истории Церкви? Где можно найти для этого достаточную гарантию? Современное общественное настроение, проникнутое духом гордости, любострастия, взаимной борьбы, партийности, способно внести тот же дух и в церковную жизнь, если обществу предоставлено будет право участия в выборах священнослужителей.

Избрание первосвятителя в автокефальной церкви

Основной формой высшего церковного управления по каноническим постановлениям является поместный собор епископов области с митрополитом или патриархом во главе (I всел.соб. пр.5; Ант.16).

Ни отдельные епископы, ни сам митрополит или патриарх в вопросах, касающихся всей Церкви, не могут действовать самолично, без согласия всех епископов поместной церкви (Ап. 34 пр., Ант. 20, 16, 9). Митрополит или патриарх сам подлежит суду собора всех своих епископов (III всел.соб. пр.1; Сард.6). В силу этих правил и право избрания первосвятителя в автокефальной церкви должно принадлежать собору всех епископов поместной церкви. 39 пр. VI всел.соб. гласит: «Понеже брат и сослужитель наш Иоанн, предстоятель острова Кипра, купно с своим народом, по причине варварских нашествий, и дабы освободиться от языческого рабства, и верно покорствовати скипетру Христианнейшия державы, из упомянутого острова переселился в Геллестантскую область... то мы постановляем, да будут сохранены неизменными преимущества, данные престолу выше наименованного мужа от богоносных отец, во Ефесе некогда собравшихся, да имеет новый Иустинианополь права Константинополя, и учреждаемый в оном боголюбезнейший епископ да начальствует над всеми епископами Геллеспонские области, и да будет постановляем от своих епископов, по древнему обычаю» (Срав. 8 пр. III вс.соб.) Константинопольский собор 1546 года, бывший после смерти патриарха Иеремии I под председательством Иерусалимского патриарха Германа, определил: «Всякий предстоятель, желающий быть патриархом, должен быть избран собором всех святителей, митрополитов, архиепископов и епископов, как восточных, так и западных (разум. Константин. Церкви), так и пелопонесских; а предстоятель, избранный на патриаршество только несколькими епископами, клириками и вельможами, да будет извержен» (Христ.чтен. 1861, ч.II, с.120). В Церкви, находящейся в союзе с государством, в избрании и утверждении первосвятителя участвует и высшие императорская власть (jwstin. Nou (?) III, Basilic lib.III, lib.2).

В Римской церкви избрание первосвятителя — папы — совершается конклавом, в состав которого входят 7 кардиналов-епископов, 40 кардиналов-пресвитеров и 14 кардиналов-диаконов. Этот способ избрания первосвятителя нимало не соответствует вышеизложенным каноническим определениям и является одним из многих, неведомых всей вселенской Церкви самоизмышлений римских первосвященников, тем более, если примем во внимание, что существующий ныне способ избрания папы начался лишь с ХI века при папе Николае II (1059 г.). До этого времени папы избирались духовенством и народом. Не говорим уже о том, что самый избирательный орган — конклав — есть антиканоническое смешение всех степеней церковной иерархии.

3

ОРГАНЫ ЕПАРХИАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ

Поднялся ропот среди первенствующих христиан на неправильное, будто бы, распределение пособий, ежедневно раздававшихся Апостолами из общей казны. Тогда Апостолы, — повествует св.Лука, — созвавши множество учеников, т.е. верующих, сказали: «Не хорошо нам, оставивши слово Божие, пещись о столах; итак, братия, выберите из среды себя семь человек... И угодно было это предложение всему собранию; и избрали Стефана и пр. (Деян. 1:1-6) Также просто решались церковные дела в древней христианской Церкви до IV века. На первых порах жизни Церкви не было никаких разделений на приходы, епархии и округи. Всякое поселение — город или село — представляло из себя самостоятельную церковь.

Церковь управлялась епископом в сотрудничестве с пресвитерами и диаконами. Вследствие незначительного числа членов, каждой отдельной церкви, церковное управление отличалось крайней простотой и носило характер семейный. Помощниками епископа по управлению являлись: 1) «Главный совет епископский», 2) «Совет пресвитеров» и 3) сословие диаконов. Главный совет епископский составляла вся паства, голос которой представляли епископу пресвитеры, диаконы и старцы из мирян. О составе этого совета подробных сведений нет. Все ли пресвитеры и диаконы участвовали в нём, или только некоторые, кто разумеется под старцами — старцы по возрасту, или люди с особыми общественными правами и полномочиями, неизвестно. Относительно клириков можно думать, что в церквах малолюдных они все участвовали в епископском совете, в церквах многолюдных только некоторые из них — избранные. Этот совет не представлял из себя какого-нибудь определённого юридического учреждения, а просто был общим церковным собранием, к которому епископ обращался по всем важнейшим делам, касавшимся всей паствы, таковы — окончательное избрание и утверждение священнослужителей, делавшееся предварительно советом пресвитеров (7 пр. Феофила Александр.), высшее наблюдение над церковным имуществом и хозяйством, суд над клириками и мирянами и др.

Главный епископский совет, при всей своей важности, находился в зависимости от епископа, поэтому он мог принимать участие в управлении только по приглашению епископа, хотя он вполне имел возможность предотвращать возможные со стороны последнего злоупотребления. Что касается до отношений его к совету пресвитеров и сословию диаконов, то голос главного совета, будучи вторым после епископского, естественно ограничивал и власть совета пресвитеров, и власть сословия диаконов.

«Совет пресвитеров», постоянно существовавший при епископах, сначала не был каким-нибудь определённым административным учреждением, а просто означал всё сословие пресвитеров, разделявших труды своего епископа по управлению церковью. Правила церковные и отцы Церкви говорят о значении пресвитеров в церковном управлении так неопределённо, что состав совета пресвитеров можно понимать и в смысле случайно избиравшихся из числа их советников для рассмотрения известного дела, и в том смысле, что все без изъятия пресвитеры были советниками епископа (Ант.соб. 24, 25 пр.).

С течением времени, когда число пресвитеров значительно увеличилось, они не все могли принимать участие в управлении, а только избранные — лучшие и опытнейшие. Основанием для этого предположения может служить упоминание блаж.Иеронима о том, что и в церкви есть свой сенат — собрание пресвитеров. Отсюда можно заключить, что в его время не все, а только избранные пресвитеры принимали участие в управлении церковью.

Находясь в зависимости от епископа, совет пресвитеров принимал участие в избрании священнослужителей. (Кипр.Карф. 38 письм., Василия В. 89 пр.), в суде над мирянами и клириками, в распоряжении церковными имуществами, особенно когда не было епископа на кафедре и друг. Диаконы назывались в древности «оком и ухом епископов и пресвитеров, руками предстоятелей, ангелами и пророками епископа». Это означает, что диаконы и постоянно, и по особым поручениям, наблюдали за поведением паствы, помогали епископам и пресвитерам видеть и слышать, что делается в пастве и через них предстоятели раздавали пособия нуждающимся. Диаконы наблюдали за порядком в храме, по указанию епископов раздавали милостыню, оказывали вспомоществование сиротам, вдовицам, девственницам и бедным, вообще, были посредниками между епископами и паствой. К епископам они стояли даже ближе, чем пресвитеры и иногда больше их имели влияние на ход церковных дел. С постепенным увеличением числа верующих церковная жизнь осложняется, осложняется и церковное управление. Прежний главный епископский совет подвергается значительной перемене. Состав его ограничивается лишь клириками, и главным образом пресвитерами; является πρεσβυτεριον, который служит вспомогательным органом епископского управления. — «Епископы не одни несут бремя церковного служения и управления, — пишет о нём св.Киприан Карфагенский, — его (бремя) разделяют с ним пресвитеры, которые составляют как бы совет епископа и заседают вместе с ним в собраниях, служа ему своим мнением и опытом. Они могут в отсутствие епископа даже исполнять за него то, чего требует церковное управление» (Письм. 27; срав. 21, 30, 32). В члены этого πρεσβυτεριον-а входили лица преимущественно кафедрального духовенства. Права и значение пресвитеров этого совета оставались те же. В IV веке новое положение Церкви в государстве вызвало появление при кафедрах епископов новых должностных лиц, которым поручалась та или иная часть епархиального управления. Явились — для заведования недвижимым имуществом Церкви должность эконома, для заведования церковной казной — сакеллария, церковной утварью — скевофилакса, для церковного суда над клириками и мирянами, надзором за состоянием веры и нравственности, для хранения деловых церковных бумаг — хартофилаксы, для защиты интересов Церкви в судах — должность дефенсора или экдика, для наблюдения за церковным благочинием в епархии — периодевта, для наблюдения за монастырями — появились власти монастырские, для посредничества между Церковью и государством — должности апокрисиариев и референдариев. При каждом из этих епископских сановников впоследствии, около VII в. образовались присутственные места, называвшиеся советами (σεχρετον). Таким образом епархиальное управление раздробилось на несколько отдельных частей. В важнейших случаях епископ созывал своих сановников в общее присутствие. Конечно, как в отдельных советах, так и в общем присутствии всех епископских сановников, состоявших из клириков, все дела вершились по воле и руководственным указаниям епископа. Высшего развития эти учреждения достигли при кафедре Константинопольского патриарха, около которого образовалось девять так называемых «пятериц» или присутственных мест. Первая пятерица имела во главе хартофилакса, великого эконома, великого сакеллария, великого скевофилакса, сакеллия; вторая — протонотария, логофета, канстразия, референдария, и помниматографа; третья — аромнимона, заведовавшего наколенником, заведовавшего прошениями, блюстителя порядка в судах, блюстителя церковного благочиния; четвертая — ипомимнископа, учителей, ритора; пятая — начальника монастырей, начальника церквей, заведовавшего евангелием, начальника светов, заведовавшего антиминсами; шестая — остиариев протопапы, второго священника, второго диакона; седьмая — протопсалтиса, двух доместиков, лаосинактиса, начальника архива, управлявшего пением кратких песнопений; осмая — первого чтеца, помикоса, протоканонарха, экзарха, экклесиарха; девятая — доместика дверей, хартулария, депутата, надзирателя за церковными украшениями. Если не все, то бóльшая часть этих должностей в древней восточной Церкви были не только у одного Константинопольского патриарха, но и у епархиальных архиереев, управлявших провинциальными епархиями.

В современной Константинопольской церкви епархиальное управление существует на следующих основаниях. У патриарха, как Константинопольского архиепископа, и епархиальных архиереев существуют так называемые «церковные эпитропии». Эпитропии, получая власть от епархиальных архиереев, ведают дела, касающиеся: а) общественного богослужения, б) священного клира — назначения, испытания, суда, управления и в) церковных и богослужебных книг. Высшая власть для эпитропии — вселенский патриарх, с которым она сносится через своего председателя. Члены эпитропии определяются на два года, по указу патриарха, из клириков всех священных степеней, известных образованием, доброй жизнью и опытностью. Состав её — непременные члены — протосинкелл (наместник патриарха и главный начальник священников), и великий архидиакон — (начальник диаконов), и очередные — председатель, секретари и четыре члена. Председатель определяется патриархом на заседании в определённый день и час и неопустительно заниматься текущими делами, или какими предложит письменно или устно патриарх. Эпитропия собирается обычно раз в неделю; в важных случаях — экстренно. Постановления собрания считаются законными, если присутствует более половины членов. Секретарь избирается из среды самой эпитропии путём голосования. Никакая просьба не может быть принята в эпитропии, если она не прошла через регистратуру и не послана эпитропии патриархом. Занятия эпитропии состоят в следующем: а) читается и утверждается протокол предыдущего заседания, б) сообщаются письменные или устные патриаршие указы, в) рассматривается сообщение великой протосинкеллии об иереях и великой архидиаконии о диаконах, г) производится дознание о лицах, имеющих явиться по делам в епитропию, д) заслушиваются донесения частных комиссий о делах, поручаемых им для заведования в отдельных случаях, е) письменные и устные предложения патриарха и членов эпитропии.

Решения эпитропии постановляются по большинству голосов. При равенстве голосов решает голос председателя. По предложениям и вопросам патриарха, в случае разногласия — доводы несогласных представляются на суд и решение патриарха. Правовое значение и силу решение эпитропии получает по утверждении его патриархом. Ни один акт эпитропии не обнародывается в печати без позволения патриарха. Общий доклад о деятельности эпитропии представляется ежегодно патриарху в первое воскресение сентября месяца.

На таких же почти положениях существуют эпитропии и в провинциальных епархиях. При Константинопольской патриархии существует ещё так называемая «Центральная Педагогическая Эпитропия», заведующая школьным делом. Она состоит — из председателя — члена Св.Синода, двоих членов клириков, трёх из мирян и одного члена «Постоянного Народного Смешанного Совета». При каждой кафедре Константинопольской патриархии существует церковное судилище. Председателем церковного суда в Константинополе состоит назначенный патриархом член Синода, в провинциях — епархиальный архиерей. В состав суда, в первой инстанции, кроме председателя, входят четыре судьи — клирики и один или два секретаря — клирики или миряне Церковные суды, представляющие апелляционную инстанцию, состоят из председателя, шести судей-клириков и одного или двух секретарей — клириков или мирян.

Служба председателя и членов суда — почётная и продолжается два года. Это суды «церковные». Кроме них есть суды «церковно-смешанные», где преобладающее число членов составляют миряне. В Константинополе существует ещё «Постоянный Народный Смешанный Совет», представляющий собой апелляционную инстанцию митрополий, экзархий и ставропигиальных монастырей и кассационную для всех епископий. Смешанные церковные суды митрополий служат апелляционной инстанцией для подчинённых им епископий. Из изложенного понятно, в чём различие древних и современных восточных органов епархиального управления от русских консисторий.

Примечания

    ТЕВ, № 46-49 (12 ноября) 1905 г.

    Напр., Александ.соб. 231, и 232 гг. созваны еп.Александ. Димитрием; Алек.соб. 261 г. созв. Дионисием, еп.Александрийским; Римск. собор 262 г. Дионисием, еп.Римским; Карфагенский собор около 200 г. еп.Карфагенским Агрип.; Карфагенские соборы 251, 252 и три собора 255-256 гг. Киприаном, еп.Карфагенским; Антиохийские соборы около 269 г., состоявшие из епископов, пресвитеров и диаконов Антиохии, Палестины, Малой Азии против Павла Самосатского, созваны были еп.Антиохии и друг.

    I-й Импер. Константином В., II-й Феодосием I В., III-й Феодосием II, IV-й Маркианом, V-й Юстинианом I В., VI-й Константином Пагонатом, VП-й Импер. Ириной и сыном её Константином, Арлесский 314 г., Медиоланский 316 г., Тирский 335 г., Антиохийский 341 г., Сардикийский 347 г., Арелатск. 353 г., Медиоланск. 355 г., Римилийский 359 г., Селакийский 359 г., Мопсуетский 549 г., Константиноп. IV 861 г., Константинопольский V 879 г., и мн. друг.

    Напр. Московские соборы: 1464, 1472, 1491, 1495, 1511, 1522, 1539, 1542, 1564, 1566, 1572, 1589, 1634, 1642, 1652 гг. — для избрания первосвятителей; 1549 г. для улучшения гражданского судопроизводства, 1551 г. Стоглавый для устроения и церковных и гражданских дел, 1580 г. по вопросу о церковных вотчинах, 1651 г. по вопросу об улучшении церковного чтения и пения, 1660 и 1666-1667 по делу о патр.Никоне и друг.вопросах церк.жизни.

    В Римской Церкви впоследствии распространилось ложное учение о том, что, будто бы соборы могут быть названы вселенскими, которые 1) созваны, если не прямо папой, то с его согласия, 2) находятся под председательством папы или его легатов, и 3) утверждены папой.

    Учрждённая в 1721 г. по единоличной инициативе светской власти, имеющая своим «крайним судьей... Всероссийского Монарха» (Реглам.) «Духовная Коллегия» или «Святейший Правительствующий Синод» не может быть признан каноническим «непрестающим собором» русских епископов (восточные патриархи утвердили его уже после — в 1723 году).

    5 пресвитеров и 131 архимандритов. игуменов и иноков подписались первые на II, а последние на VII вселен.соб., конечно, не как самостоятельные единицы, а как представители своих епископов или вдовствовавших кафедр; можно предположить, что редакции подписей не точны и не полны. Понятно отсюда, почему церковные каноны, говоря о соборах, ни одним словом не обмолвились о пресвитерах и мирянах, но упоминают лишь только о епископах. 37 апост.правило гласит: «Дважды в году да бывает собор епископов 5 прав. I всел.соб. гласит: «Чтобы в каждой области дважды в год бывали соборы: чтобы все вообще епископы области собравшися во едино. исследовали таковые недоразумения и пр. — «доколе не заблагорассудит собрание епископов». Также определяют соборы и другие правила — 19, IV вс.соб. 20. Антиох., 40 Лаод., 8, VI вс., 6, VII вс., 14, 87, 141 и 142 Карфаг. Шестой всел.соб. в I и II правилах перечисляет предыдущие вселенские соборы, определяя состав их числом собравшихся епископов: «Определяем хранити веру, преданную нам от самовидцев и слушателей. Слова, еще же и от 318 отцов... Такожде и при Великом Феодосии царе нашем 150 св.отцами... и 200 отец... в Ефесский» и т.д. идёт перечисление соборов и составлявших их епископов.

Духовенство при выборах в Государственную Думу

От состава будущей Государственной Думы, от того, кто попадёт в неё и с какими намерениями явится в неё, будет зависеть и судьба нашей родины, судьба и тех классов и сословий с их русскими нуждами, от лица которых пойдут выборные в Думу Государеву. Теперь, когда у нас на Руси появилось столько разных союзов и партий, и каждая из них говорит о себе, как о представительнице всего народа, и действует от имени всего русского народа и по своему кричит о благе народа и России, весьма трудно разобраться, из какой же партии выбирать в Государственную Думу представителей. Есть теперь союзы земские и городские, есть союз какой-то крестьянский, оказавшийся фальшивым, ибо крестьян-то тут настоящих и не было (и потому главные члены были арестованы), есть союз учительский, ученический, адвокатский и прочие. Есть партии политические под названием: социал-революционеров, социал-демократов, конституционалистов и другие. Вот и узнай тут, которая из них подлинно правая, которая из них действительно хочет блага России и которой из них нужно больше доверять. Одно только нужно сказать, что из всех речей и рассуждений этих разных наречий, ясно видно, что они ищут не блага родины нашей, а своей пользы только, не так они понимают и ту милость, которую даровал нам Царь, позволив выбирать нам в Государственную Думу честных и хороших людей для обсуждения разных нужд и дел по благоустроении нашей родины и для совещаний при издании законов. Они хотят, чтобы собравшиеся в Думу Государеву люди сами стали уже управлять нашим Государством и заводить порядки, какие им хочется, хотят, чтобы выборные в эту Думу стали стеной между Царём и народом, хотят умалить Его Власть и заставить Его слушаться их во всём. А чего они ещё хотят для России, это опять видно из их речей: они хотят, чтобы те наши земли, которые завоеваны кровью наших предков: Польша, Кавказ, Финляндия, Сибирь отделились в самостоятельные государства. Кричат они и о том (на так называемом крестьянском съезде), чтобы помещичьи земли отнять даже и силой. Не могут, конечно, всего этого желать и искать люди мирные и честные, любящие свою родину и Государя, закон и справедливость. Желать разделения России могут только враги её и изменники, отнять у Государя власть, а у имеющих землю, их собственность, могут только люди своекорыстные, забывшие Бога и утерявшие совесть. Вот почему необходимо, опять повторяем, совершать выборы представителей в будущую Государственную Думу с крайней осторожностью и обдуманностью, памятуя, что от этого вполне зависит благо нашей родины. И думается, что в этом именно великом и важном деле, где нужна, прежде всего, совесть и честность, христианский долг бескорыстной любви ко всем и, особенно, к справедливости и законности, громадную услугу Государю нашему может оказать наше православное духовенство. В самом деле, кому же ближе и естественнее взять на себя заботу и своего рода руководство той громадной крестьянской массой, которая призвана тоже к выборам в Государственную Думу. И само положение духовного пастыря, его близость и связь его с простым народом и большая осведомлённость потому об его нуждах; самое доверие к пастырю народа, который видит пока ещё, слава Богу, в батюшке своего не только духовного отца, но и лучшего советчика по всем почти делам житейским, — всё это само собой налагает на пастыря прямо нравственный долг, без всякого искусственного навязывания себя в советчики, руководить народом в этом великом деле выборов в Думу. Наше православное духовенство при том же менее всего партийно в политическом отношении, как и подобает пастырю Христову, оно не политиканствует и не стремится к светской власти; об этом говорит вся история нашей церковной и гражданской жизни; а между тем своим нравственным влиянием, как носитель совести, законности и правды в духе Христова учения, наше духовенство имело громадное значение в Государственной жизни нашего отечества. И вот теперь, когда наше отечество переживает такой важный момент, и всё будущее нашего отечества определится правильным разрешением и использованием настоящего момента, православное духовенство своим нравственным влиянием и светом Христовой правды должно посодействовать правильному и благодетельному разрешению кризиса в нашей Государственной жизни, дабы общая болезнь приняла исход к выздоровлению, а не к смерти.

Это тем более, что само духовенство призывается Государём же к участию в выборах и его прямой долг не уклоняться от этого призыва, а всячески содействовать тому, чтобы попали туда добрые и честные люди. Нет сомнения, что среди 130 миллионного русского населения таких добрых людей найдётся немало, только следует поискать их хорошенько. Насколько важно участие духовенства в выборах и как оно много может сделать здесь, это легко понять, если вникнуть серьёзно и всмотреться в техническую сторону предстоящих выборов в Государственную Думу. Согласно Высочайше утверждённому положению о выборах в Государственную Думу, эти выборы должны производиться следующим образом. Предварительно в уездах и в городах должны быть составлены списки лиц, имеющих право участия в выборах на съездах уездных землевладельцев и городских избирателей (ст.30 Полож.).

Участвовать в выборах, кроме крестьян, горожан и жителей местечек, могут: 1) лица, владеющие земельными участками в количестве определённом для каждого уезда (ст.12 Полож.); 2) лица, владеющие в уезде на праве собственности или пожизненного владения иным, кроме земли, недвижимым, не составляющим торгово-промышленного заведения, имуществом, стоимостью не ниже 15000 р.; 3) уполномоченные от лиц, владеющих в уезде землёй в размере не менее 10-й доли количества десятин, определённого для каждого уезда, или иным недвижимым имуществом, стоимостью не менее 15000 р. и 4) уполномоченные от священнослужителей, владеющих в уезде церковной землёй (12 ст.).

Таким образом, в эти списки д.б. внесены все священнослужители, владеющие в уезде церковной землёй (ст.12 Пол.) от 10 до 30 десятин.

Согласно ст.17 Правил, в выборные списки вносится один настоятель от каждой церкви, имеющей земельные участки. В эти же списки д.б. внесены и все те лица из духовенства, которые владеют и другим, кроме земли, недвижимым имуществом, соответствующим избирательному цензу.

После составления и опубликования избирательных списков начнутся выборы — сначала в уездах. Все лица, имеющие право выбора, разделены на три группы: 1) уполномоченные от волостей, т.е. от крестьянских обществ; 2) от землевладельцев — крупных и мелких и 3) от горожан и жителей местечек.

Каждая из этих групп отдельно и самостоятельно должна сначала выбрать из среды своей известное количество выборщиков: определённое число д. выбрать крестьяне из всех волостей; землевладельцы и горожане с жителями местечек, каждая из своей группы. Священники-настоятели церквей отнесены к группе мелких землевладельцев и должны участвовать в избрании выборщиков вместе с этой группой. Они должны явиться в заранее указанный срок на предварительный съезд землевладельцев (13 ст. полож.) для выбора уполномоченных, как владеющие 10-й частью избирательного ценза (ст.12). Съезд этот д.б. общим для всего уезда или м.б. образовано несколько отдельных съездов, согласно расписанию, установленному губернатором (ст.14 полож.). На этом предварительном съезде сосчитано будет количество земли, числящейся за всеми, явившимися на съезд, и итогом оценочной стоимости их недвижимого имущества и будет определено число уполномоченных от явившихся на съезд землевладельцев, полагая по одному уполномоченному на полный избирательный ценз, установленный для участия в съезде уездных землевладельцев. Поясним примером цифровых данных, взятых хотя случайно: если, напр., в каком-либо из уездов Тамб.губ., положим, при 180 церквах священнослужители владеют приблизительно 4 тыс. десят. земли; если предположим размер избирательного ценза 200, то, разделив 4000 на 200, получим 20 уполномоченных, а если при этом некоторые священники вместе обладают недвижимым имуществом на 15 т.руб., то общее число уполномоченных от духовенства ещё увеличится.

Этот предварительный съезд должен иметь весьма важное значение для выборов и на него должны явиться непременно все настоятели церквей и заявить о желании принять участие в выборах.

Не явившиеся лица и не заявившие о желании участвовать в выборах повредят выборщикам своей группы тем, что земля и имущество, которые в их владении, не будут считаться и таким образом число уполномоченных от духовенства сократится на столько человек, сколько цензов будет заключаться в количестве десятин и другом имуществе, находящихся во владении не явившихся.

По избрании уполномоченных от мелких землевладельцев по уездам, эти выбранные уполномоченные должны соединиться с крупными землевладельцами в уезде и избирать из среды своей указанное особым расписанием количество выборщиков, определённое в каждом уезде. Этими выбранными лицами в уездах от групп уездных землевладельцев могут быть — священники.

Все эти выборные от групп землевладельцев должны будут в назначенный день явиться на съезд в губернский город и, соединившись с выбранными от крестьян, горожан и местечек, должны будут избрать намеченное число кандидатов в Государственную Думу, у нас, кажется, 12 человек от целой губернии на все уезды.

Порядок избрания в г. городе в избирательном собрании должен быть таков: прежде всего выбранные от волостей изберут из своей среды, т.е. от крестьянского сословия одного члена Государственной Думы (41 ст. Полож.). Потом избирательное собрание в общем своём составе из числа всех, имеющих право участия в нём, изберёт из своей среды остальное положенное число членов в Государственную Думу; у нас в Тамбове, кажется, всего 12, значит 1 от крестьян обязательно, а 11 на кого падёт выбор; могут, конечно, в это число попасть тоже и крестьяне, и священники.

Для успеха всяких выборов требуется, прежде всего, тесная сплочённость и солидарность избирательных групп. Ввиду этого о.о. благочинным необходимо по уездам устроить частные предварительные совещания, (разреш. Прав. 18 сент. Ст.24-26), на которых должны быть заранее намечены уполномоченные лица от духовенства на съезд землевладельцев, которые и должны быть избраны затем на съезде единогласно всей группой духовенства. На предварительных же совещаниях духовенству необходимо ознакомиться и с кандидатами в Государственную Думу, намеченными в уезде, с их программой и предопределить заранее наиболее желательных кандидатов, чтобы разрозненностью своей не дать возможности иметь перевес партии, нежелательной для духовенства. В виду общности интересов крестьянского сословия и духовенства, живущего одной жизнью с паствой, переживающего в сёлах те же невзгоды, что и крестьяне, желательно, чтобы обе эти группы слились воедино и единодушно наметили будущих кандидатов в Государственную Думу и отстаивали бы их на губернских выборах. В этом единении духовенства и крестьянства будет заключаться и их сила на предстоящих выборах. Крестьянская группа может быть подавлена городскими и местечковыми выборщиками, преследующими свои цели другие, нежели крестьяне; но если крестьянская группа соединиться с группой духовенства, то она будет сильна.

Если духовенство дружно сплотится на выборах, на предварительном съезде мелких землевладельцев, то можно надеяться, что оно выберет в группу уполномоченных лиц с ним солидарных; тоже может быть и на общем съезде уполномоченных от духовенства, мелких и крупных землевладельцев, при избрании выборных на губернский съезд. Если в группе выборных уездных землевладельцев будет порядочное число священников, то на губернском съезде при выборе уже в самую Думу, соединившись с крестьянской группой, у которой интересы общи с духовенством, духовенство может получить сильное влияние на результаты окончательных выборов кандидатов в Государственную Думу.

Таким образом, прямой долг духовенства отнестись со всем тщанием и вниманием к выборам членов Государственной Думы. При единодушии, солидарности и умелом пользовании обстоятельством выборов оно может оказать громадное влияние на характер и направление самих выборов и содействовать тому, чтобы в Думу попали действительно достойные люди. Самая техника выборов даёт для этого полную возможность.

Но ведь конечно и духовенство вправе спросить нас всё-таки о руководящих началах и о той чисто политической программе, которой оно должно руководиться в том чисто гражданском политическом деле, к которому призывается манифестом 6 Августа. Правда, конечно, что нужно определённо знать, зачем выбирать в Думу, с чем посылать туда выборных и о чём ратовать там, чтобы сообразно с этим выбирать и подходящих людей. Но нам думается, что в то же самое время и в этом великом и трудном чисто гражданском деле пастырь Христов должен оставаться, прежде всего, пастырем, носителем и представителем правды Христовой и совести, а не узким партийным политиканом и интриганом. И эта пастырская его совесть, если он её вопросит искренно и нелицеприятно, ответит ему на его недоумения и укажет то правое дело, ради которого он должен сам ратовать в Думе и стараться, чтобы и другие были с ним единомысленны. Пастырская совесть подскажет ему, что он сам и его пасомые — все граждане, присягали Самодержавному Царю на верность Ему. А так как Самодержавной власти русского монарха в настоящее время грозит великая опасность и враги её хотят ограничить её посредством Думы, превратив Думу в конституционный парламент, решениям которого Государь должен подчиняться, то пастыри и сами и через тех, кого выберут в Думу, должны отстаивать Самодержавную власть, но не в прежней её форме бюрократического абсолютизма, созданного Петром, а в исконной и самобытной русской форме с правом совета и мнения за выборными от народа. Пастыри и сами и другим выборным должны внушать мысль, что Дума не должна явиться сколком с иноземных парламентов, но должна приближаться к тем земским соборам, которые были в допетровской Руси. От Самодержавной власти Царя должно зависеть указание тех функций, в пределах которых Дума должна иметь решающее значение, а в остальном она должна удерживать совещательный характер.

Вот первое из политической программы, что, думается, должна совесть пастыря подсказать ему при выборах в Думу; людей, иначе думающих или желающих явиться в Думу с прямым намерением расшатать Самодержавный строй русской государственной жизни, пастыри не должны выбирать по совести.

Что ещё, прежде всего, подскажет пастырю при выборах в Думу его христианская совесть и о чём она заставит его позаботиться, так это конечно о самой великой святыни и его души и души всего русского народа, разумеем Православную веру, благо Церкви нашей во всех её сторонах жизни. И сами пастыри должны знать и выбранным в Думу должны внушать, что Православной Церкви необходимо обеспечить подобающее ей по закону первенствующее место в Государстве, необходимо обеспечить ей то внутреннее благоустройство, при котором она могла бы действительно получить духовное руководство в жизни нашего Государства, между прочим, позаботиться о 1) правильной организации церковно-приходской жизни, 2) о миссионерстве в самой России и 3) об обеспечении пастырей, о просвещении народа в духе Христовой истины через школы церковно-приходские и проч. Всё это должно составить заботу будущих членов Думы, и пастыри д. содействовать выбору в Думу тех, кто сознаёт великую важность этого именно вопроса.

Та же пастырская совесть подскажет каждому пастырю искать в члены Думы таких людей, для которых родина была бы не пустым звуком, а дорогой матерью, которую нужно охранить от всяких посягательств на её целость, единство и самобытность. Кто думает, что Россию следует расчленить на отдельные автономные части и окраинам: Польше, Финляндии, Кавказу должно дать полную политическую автономию, тот не любит Родины, и от таких людей, попавших в Думу, будет мало пользы для Родины. Не только в центре России, но и на окраинах права русского народа не должны умаляться по сравнению с инородцами. Ему д.б. предоставлено свободное развитие русской культурной миссии во всём пространстве Российской Империи. При этом конечно и местные национальные особенности отдельных групп населения могут свободно развиваться, если только они не клонятся к нарушению основного политического строя Государства.

Вообще, нам думается, что пастыри при выборах в Думу должны приложить всё старание к тому, чтобы русские люди, оставив всякую рознь и вражду личную, и племенную, сословную и религиозную принесли с собой в Государственную Думу искреннее намерение возвеличить Россию и обновить её на началах исконной жизни русского народа — православия, самодержавия и народности. Дальнейшее же дело Думы и те вопросы, которые, прежде всего, должны стать на очередь в работах этой Думы ясны сами собой и вытекают из главных принципиальных положений. Не увлекаясь борьбой за свои политические права и полномочия, члены будущей Думы должны приложить все силы свои к тому, чтобы водворить в стране законность, правду и порядок, без которых нельзя никому в государстве жить мирно и честно, работать на общее благо. Твёрдые начала законности во внутреннем управлении страной сами собой должны устранить возможность превышения власти, равно как и бездействия.

И, прежде всего, д.б. поднят вопрос о строгом контроле над расходованием Государственных средств. Ведь государственные средства питают собой и разные стороны сложного механизма всей Государственной жизни и обусловливают собой их благосостояние и к этому именно предназначаются. Ведь тут-то, прежде всего, и д.б. строгая законность и порядок, чтобы средства, назначенные на благоустроение Государственной жизни, не расхищались в личную пользу, и их употребление было более продуктивно и осязательно сказывалось в жизни благими результатами. Больше всего Государственных денег получается в виде налога с крестьянского населения и нужно поэтому, чтобы крестьянское население, как основной элемент в Государстве, от благосостояния которого зависит сила государства, на себе же самом и в своей жизни чувствовало разумное и полезное употребление этих Государственных средств.

Весьма важным вопросом для Думы д.б. вопрос о подъёме экономического благосостояния крестьян. Для этого необходимо: 1) распространение среди крестьянского населения знаний по сельскому хозяйству и орудий для улучшенных способов обработки земли; 2) обеспечение их землёй путём ли покупки или переселения на свободные земли; 3) организация деятельности существующих земств в форме, более соответствующей удовлетворению нужд деревни или лучше организация новых земств, чисто крестьянских; 4) вопрос о народном образовании, которое д.б., безусловно, всеобщим и поставлено на строго религиозно-нравственную почву, без всякого пренебрежения прикладными знаниями. Этот вопрос о просвещении должен занять весьма важное место среди тех дел, которыми будет заниматься Государственная Дума, ибо в просвещении народа громадная сила, а у нас оно крайне плохо и реформа школ всех типов и разрядов необходима. На просвещение должно быть отпускаемо возможно большее количество Государственных средств, как и на организацию могущественной военной силы — морской и сухопутной. Последний вопрос, о военном могуществе России, так поколебленном в последней войне, должен получить в Думе правильное и обстоятельное разрешение.

Во всех этих указанных вопросах, а равно и прочих, весьма конечно разнообразных, Дума не должна приказывать народу или высшей Самодержавной Власти, а только обсуждать, что полезно и нужно для всего Государства. По нашему мнению, это должно быть основной точкой зрения при выборах в Думу и на её функции.

Р.С.

Примечание редакции: К сожалению, данная статья не изменила разрушительного хода революции. Избирательный закон, под который эта статья писалась был проглочен Манифестом 17 октября, и Самодержавие, таким образом, пало. И как Николай II не хотел сохранить лицо и доказать своим подданным, что ничего страшного не произошло, время показало, что это было началом конца: Россия отворачивалась от Господа, и Он начал оставлять её на своё произволение.

Об учёном монашестве 1

Благие намерения и задачи работающей теперь при Св.Синоде Комиссии по преобразованию Духовных Академий и имеющего быть летом монашеского съезда несомненно направляются к одному: сделать всё возможное, чтобы соль земли не обуяла (Мф. 5:13) окончательно и не была выброшена вон, на попрание ногами. В записке Высокопреосвященного Антония, архиепископа Волынского, о том, в каком направлении должна быть произведена реформа Духовных Академий, весьма хорошо отмечено то положение, какое занимают у нас Духовные Академии в деле прямого влияния на пастырство[2], то есть на то, что составляет соль земли, по слову Христову, а отсюда, конечно, и влияние их на всю православную, верующую народную массу. Говорить о направлении богословской мысли, о продуктах научных богословских исследований, о самом христианском православном сознании, в смысле зависимости всего этого от Академий, конечно, излишне, об этом тоже говорится в указанной выше записке Высокопреосвященного автора и всякому понятно. Отсюда понятна и серьёзность работ, предпринятых Академической Комиссией.

Конечно, христианское религиозное воспитание народной массы, хотя и вверенное непосредственно пастырям, в значительной доле ведётся и помимо пастырства. Говорим не о худшем, не о том, что относится к упадку и разложению духовной силы, а о лучшем — в смысле молитвенного христианского подвига; в этом деле у верующего народа есть и другие, кроме их пастырей, воспитатели и другие духовные руководители — монастыри и живущие в них духовные старцы. О значении монастырей с их святынями и духовными старцами для нашего народа и его истории, так много написано и так обстоятельно, что пришлось бы говорить только старое. Эти монастыри тоже соль земли русской, православной, дававшая и дающая доселе духовную крепость душам верующим. Вот почему нельзя не приветствовать доброго намерения нашей церковной власти, путём всестороннего обсуждения и совещания с мужами опытными, принять меры к тому, чтобы монастыри наши по-прежнему оставались духовными светочами и привлекали к себе не только покивания главами и укоризны от верующих и неверующих, а привлекали души и сердца страждущих и мятущихся и приводили их ко Христу, Церкви и спасению. Нам хочется теперь именно сказать несколько слов о так называемом учёном монашестве, ибо оно, как учёное, а по своему происхождению академическое, несомненно может быть по праву предметом некоторого внимания Академической Комиссии, а как всё-таки монашество, оно может быть предметом разговора и на монашеском съезде. Кому больше касательства может быть до учёного монашества, — Академической Комиссии, или монашескому съезду, это не так важно, нам хочется только указать, что об учёном монашестве непременно нужно порассуждать здесь или там, — на съезде. Хочется указать на то именно, что учёное монашество при теперешнем его пути служения тем самым целям, какие ставятся ему церковной властью, меньше всего может с честью оправдать возлагаемые на него (учёное монашество) надежды. Учёное монашество, как известно, несёт в качестве якобы послушания весьма важное служение: в начале своего жизненного пути оно служит делу воспитания юношества в духовно-учебных заведениях, в менее значительной части своей служит делу миссионерства, в минимальном числе настоятельствует в монастырях. Завершает свой жизненный путь учёное монашество обычно в сане епископов. Curriculum vitae[3] любого из учёных монахов именно таково, что прямо со школьной скамьи он начинает путешествовать из города в город, повышаемый или низлагаемый в своём служебном положении, пока не достигнет такого возраста, что можно ему вверить «доброе делание». Мы вовсе не думаем критиковать в данном случае педагогической или чисто пастырской деятельности учёного монашества со стороны её пользы для Церкви, а только намерены сказать слова два-три о том, что, по нашему мнению, препятствует учёному монашеству ещё в большей степени и в лучшем виде оправдывать своё двоякое звание: учёных и монахов, и, быть может, с большей пользой работать для блага Святой Церкви.

Если к учёному монашеству со стороны его учёности не предъявлять никаких других требований, кроме академического диплома и той учёной степени, с которой кончают все студенты Академии, то в этом случае, конечно, оно также удовлетворяет своему служению в духовно-учебных заведениях, как и светские кандидаты богословия. Те и другие одинаково получают при окончании Академии более только ярлык и право на занятие преподавательской должности, а не столько самую научную подготовку к этому. Но в этом виноваты уже сами Академии при теперешней постановке в них дела научного образования студентов, и виновата ещё полная беспорядочность в назначении кончивших Академию на места в духовно-учебные заведения, без всякого сообразования с их сравнительной подготовкой к тому или другому учебному предмету. Всё это одинаково, говорим, приложимо и к светским преподавателям, и к преподавателям из учёного монашества. Разница здесь разве в том только, что светский кандидат богословия, попадая на какой-нибудь предмет в духовно-учебном заведении и оставаясь на нём обычно долгое время, может при желании и усердии развить учёность по этому предмету весьма значительную, может путём самостоятельной работы, особенно, когда изучит свой предмет преподавания, пополнить недочёты академического богословского образования и в других областях. Учёный монах в этом отношении в худшем положении. Возьмите «Именной список» ректоров, инспекторов и прочих служащих в духовно-учебных заведениях, просмотрите движение по службе учёных монахов и окажется, что каждый из учёных монахов остаётся на одной и той же должности не более двух-трёх лет, а в большинстве случаев некоторые, почти прямо со скамьи, или года через полтора попадают в инспекторы, смотрители или даже в ректоры духовно-учебных заведений. Не даётся возможности даже хорошенько изучить учебники по тому предмету, на который назначается учёный монах, не говоря уже об обширном знакомстве с литературой предмета. В первый, второй и даже в третий год своей службы всякий из преподавателей, особенно при значительном количестве уроков и при необходимости ещё читать ученические сочинения, едва только может порядочно подготовляться к урокам; на это уходит всё время и силы, и никакой возможности не представляется что-нибудь писать или читать из области капитальных учёных работ в богословской литературе. «По послушанию» учёному монаху приходится оставлять свой предмет даже против воли, изучив его только в объёме учебников, и принимать на себя административные должности. Здесь при добросовестном отношении к делу ещё менее возможности заняться богословской наукой, и склонный к этому кабинетному труду всегда рискует так расшатать вверенное ему учебное заведение, что впоследствии придётся целыми годами снова налаживать расстроенную машину. Быть может, скажут, что учёному монаху вполне достаточно того, что даёт Академия, и он может всё внимание уделять тому, что возлагается на него занимаемой им административной должностью. Но, во-первых, если сознаться по совести, окончившие Академию выносят из неё очень немного научного багажа, а во-вторых, думается, что к учёному монашеству, в виду особого его положения в Церкви, должно предъявлять более серьёзные научные требования, и вот почему: учёный монах мыслится по преимуществу богословом по самому своему сану; затем: по самому своему положению в духовно-учебном заведении он, как в большинстве случаев глава его, должен иметь научный авторитет в глазах корпорации и учеников, и наконец, как епископ, он — выразитель православного богословия и богословской науки, и запросы к нему в этом отношении ещё шире и важнее. Скажите, в самом деле, если учёный монах не имеет авторитета, то что, собственно, он может вносить в духовную школу ценного? Опыт педагогический? Откуда он может его взять? Опыт хозяйственный? Тоже нет. Опыт административный? Тоже нет, ибо какой же опыт хозяйственный и административный у юноши в рясе, не видавшего жизни и людей, да и в самой школе служащего два-три года всего. Быть может, он вносит религиозную настроенность, полезную для учебного заведения? Это, конечно, так, но только ведь эта религиозная настроенность и идеализм без всякого духовного опыта, да ещё при современном настроении в духовно-учебных заведениях даёт только одно: самому юному монаху-администратору одни скорби и искушения. Так и остаётся собственно вносимой в духовно-учебные заведения учёным монахом только одна его чёрная ряска, которая, как мы знаем, сама по себе далеко не создаёт авторитета её носителю и не служит завесой и покрывалом некоей наготы её носителей. Вот почему, если уж у учёного монаха нет административных и хозяйственных дарований, то учёный-то авторитет он должен иметь, ибо он более, чем кто-нибудь, должен давать отчёт всякому вопрошающему о словеси упования. Что для этого сделать, мы скажем немножко после, а теперь к слову хочется ещё поговорить о ненормальности настоящего положения учёного монашества в учебных заведениях и нежелательных следствиях для самой школы именно от этого положения в ней учёных монахов. Недовольство монахами в учебных заведениях в последние три-четыре года сказалось настолько ярко и подтверждается такими примерами, что доказывать это излишне. Это недовольство существовало и раньше, всегда, и хотя, быть может, не проявлялось резко, но самими монахами чувствовалось. Почему так, это понятно: ведь никто не назовёт наши семинарии пастырскими школами в собственном смысле слова. Так они мыслятся и числятся только по § 1-му Устава Духовных Семинарий, а на самом деле были и остаются сословными школами общеобразовательными полусветского, полудуховного характера. (А известно, что нет худшего во всяком деле, как двойственность и хромание на оба колена). Так на них смотрят и сами учащиеся в них и учащие, да и те, кто вводил в них светлые пуговицы и усиливал светский элемент образования и воспитания. Всякий появляющийся монах и при том почти всегда в единственном числе сразу встречается обычно воспитанниками недружелюбно, как олицетворение какого-то иезуитизма, понимаемого обычно в смысле удлинённых церковных служб, проповедей, отмены светских развлечений и т.п. Побороть это настроение невозможно, создать новое религиозное настроение один бессилен. Как будто нарочно так распределяют учёных монахов по учебным заведениям, что никогда их не сосредоточивают в одном, хотя бы для примера, и с целью посмотреть, что могла бы сделать сравнительно многочисленная монашеская корпорация в духовной школе. У нас таких опытов пока нет. Нисколько не удивительно, что иногда и корпорации духовно-учебных заведений становятся в оппозицию с начальником-монахом. Винить тут корпорацию нельзя. Мы уже говорили, что учёный монах, попадая на ректуру в 27-28 лет, не приносит ни опыта воспитательного, ни хозяйственного, ни административного, ни учёного авторитета. Наоборот, вносит часто молодой задор, юношескую невыдержанность, а если к этому примешивается самолюбие, то взаимных обострений между начальником и корпорацией бывает множество. Так и мучаются все: и сами молодые начальники, и корпорации, и самое дело весьма страдает. Тратятся силы, портятся характеры, проходят лучшие годы для плодотворной учёной работы, и никто здесь ничего не выигрывает: ни школа, ни учёные монахи, а между тем существенные интересы церковной жизни страдают. Теперь, когда богословская наука, разрабатываемая светскими учёными, явно начинает проявлять неправославный характер, кто должен первее всего сказать авторитетное учёное слово предостережения? Кто, как не учёные монахи, особенно уже в сане епископов, должны изобличить это направление и указать православное русло. А между тем у нас в последнее время среди учёного монашества замечается положительный упадок в смысле научно-богословской образованности, проявляемой хотя в чём-либо, кроме обязательных проповедей. Типы учёных старцев-епископов сходят в могилу, новые нарождаются в слишком ограниченном количестве и вероятно скоро будет ощущаться недостаток в компетентных лицах для прочтения магистерских диссертаций академических профессоров или для занятия ректуры в Академиях. Виной этому тот путь, которым заставляют шествовать в служении Церкви учёных монахов. Это буквально путь выветривания и духовного испарения всего того, что учёный монах имеет, постригаясь на студенческой скамье. Лучшего ничего нельзя придумать для того, чтобы истрепать учёного монаха и выпарить из него и учёность, если она им приобретена на студенческой скамье, и монашеское настроение. Возьмём теперь эту последнюю сторону жизни учёного монаха.

Пусть говорят, кому это нравится, что учёное монашество фабрикуется Академиями из материала весьма подозрительного, в смысле идеальной монашеской настроенности и искренности аскетических тенденций. Если и есть такие любители сильных и оригинальных ощущений, то во всяком случае это не большинство, и кроме того, число подобных искателей приключений ещё более бы сократилось, если бы наша церковная власть применяла к учёному монашеству настоящий способ воспитания их в послушании и прочих добродетелях подвижнических. Этого-то, к сожалению, и нет ни в приложении к тем, коим нужно бы, как следует показать, что такое монашество, ни в приложении к тем, кто постригаясь по искреннему настроению, а таких, говорим смело, большинство, сами желают проходить монашеское и монастырское послушание под руководством опытных старцев, вовсе не желая пускаться в широкое житейское плавание. А между тем у нас и те, и другие, т.е. как надевшие рясу по иным соображениям, чуждым подвижничества, так и искренно желающие спасаться о Господе и не одержимые влечением к почестям «высшего звания», одинаково прямо со школьной скамьи пускаются на волю Божию и в весьма опасное плавание. Правда, это рассматривается как послушание; но ведь едва ли принцип подвижнического послушания может строиться на начале большего вреда, чем пользы от этого послушания для самого послушника. А ведь это так в отношении к учёным монахам. Думаем, что послушание, если оно имеет в виду духовную выработку послушника, должно быть сообразуемо прежде всего с особенностями характера самого этого послушника, да и проходить его должно на глазах того старца, который имеет на послушании этого инока. Какая-то общая, собирательная власть и воля Церкви даёт учёным монахам всем сразу именно неизменно одно послушание: жить в миру, давая уроки и управляя учебными заведениями, но при этом нет такого специального старческого, руководящего глаза и определённой твёрдой руки, которые всякий раз видели бы, как исполняется это послушание и как оно влияет на инока именно с точки зрения его духовного мира, со стороны его спасения, а не со стороны только интересов учебного заведения, и всякий раз проявляли бы свою крепкую опытную руку, где это нужно. Мы готовы признать, что учебная служба — послушание монашеское, но таким она может быть по большему праву и с большим успехом для дела и для самого монаха при других совершенно условиях. Как-то очень скоро, пожалуй сразу, это так называемое послушание, общее для всех учёных монахов, делается самым содержанием их жизни, мечтой, предметом соревнования, камнем претыкания или духовного падения их. Недурно в самом деле послушание: иметь приличное вознаграждение, личную свободу, хорошую квартиру и выезд. Думается, что и для окрепшего духовно в смирении и послушании, в посте и воздержании, это послушание явится великим искушением, а для того, кто не сделал и первых шагов в духовной науке и искусстве подвижничества, — это весьма опасное и гибельное послушание. Юношу, быть может, одушевленного самыми высокими аскетическими порывами, но ещё не изучившего и азбуки этого дела, не научившегося ни молиться, ни поститься, ни разбираться хорошенько в себе, смиряться и подчинять свою волю другому, постоянно наталкивающегося на новые и новые вопросы и недоумения в духовной жизни монаха, не бывавшего в монастыре иногда и нескольких недель, пускают на распутия мира. Сообразно ли это с принципом подвижнического воспитания?! Думается, что и из монастырей не сразу и не всякого поступившего туда отправляют со сбором на монастырь по лицу широкой Руси, по городам и весям; и недаром же это послушание с монашеской точки зрения является самым тяжёлым по своей опасности для внутреннего делания монаха. Конечно, было бы очень странно и прямо гибельно для монашества, если бы на послушание, даваемое монаху, смотрели исключительно с точки зрения пользы от этого послушания для монастыря и приносили в жертву этому самого монаха-послушника и его спасение. Это совершенно не согласно с принципом и основной целью монашеского послушания, в коем личность спасающегося занимает центральное место, и задачей спасения определяется всё, касающееся монаха. В приложении к учёному монашеству дело именно обстоит совершенно иначе. Кажется, такие печальные факты из истории учёного монашества, как снятие сана, довольно нередкое, должны бы говорить о том, что в том послушании, которое даётся юному иноку, не всё обстоит благополучно.

Нам самим приходилось слышать жалобы от одушевленных монашеским настроением и ревнованием о спасении молодых учёных монахов на тяжесть своего положения на учёбной службе, и именно тяжесть со стороны монашеского настроения. Иногда приходится жить даже на частной квартире и в мирской обстановке, уроки и занятия отнимают всё время, и посещение церкви бывает только праздничное. Не к кому обратиться за духовным советом и руководством, даже на исповедь. Вот то, что прежде всего смущает всех учёных монахов. Сначала всё это чувствуется больно и горько, потом, конечно, душа привыкает, желание духовного подвига так и остаётся только в намерении, понемногу начинается примирение с окружающей обстановкой, послабление себе под предлогом усталости и немощи, потом невинные удовольствия и развлечения — и не заметишь, как ум и сердце уже приобрели вкус и склонение к другому: к мирскому, а не к Небесному. А тут удобства жизни, достаточные средства, светские знакомства, власть и почёт, — всё это даже на одушевленного в лучшем смысле слова юношу-монаха налагает свою руку, а слабого волею и духом часто калечит окончательно. Прибавьте к этому неудачи по службе, огорчения и т.п., и учёный монах в 30-35 лет, духовно надломленный, остаётся часто на развалинах своего духовного корабля. А главное, учёный монах всем как-то чужой: у него нет даже и того отечества, какое имеют простецы-монахи, т.е. монастыря. Ведь не может же учёный монах считаться своим в мирском обществе, не считается он, как это хорошо знают все учёные монахи, своим и в монастырях. Спросите любого настоятеля из учёных монахов, попавшего в настоятели после духовно-учебной службы, и он скажет вам, насколько считают его своим иноки его обители. Ещё хуже положение учёного монаха, попавшего в монастырь не настоятелем, а просто в число братства: он им совершенно чужой, ему чужд своеобразный монастырский мир, ему не найти тут и послушания, и трудно приспособиться к монастырской жизни после учёной службы. А между тем эта отрешённость учёных монахов от монастырей, недостаток знакомства их по собственному опыту с монастырской жизнью, вредные для них самих, лишают их возможности в том случае, когда они в сане епископа обязаны бывают заботиться об устроении монастырей, со знанием дела руководить этим устроением. Плохо знакомиться с делом тогда только, когда нужно уже делать его и руководить даже другими. А это именно и бывает так с учёными монахами. Духовно-учебная служба, препятствуя им оправдывать своё учёное призвание, в то же время совсем не способствует выработке у них и монашеского настроения и опыта подвижнического.

Так и остаётся это двойное призвание учёных монахов, в лучшем случае, только в смысле доброго желания и намерения их.

Спросят нас, что же нужно сделать, чтобы учёное монашество оправдывало своё звание и чтобы, если нужны церковной власти их силы и дарования для каких-либо общецерковных нужд, то могли они быть употреблены и использованы с большей пользой для дела и без ущерба для собственного призвания жизни монахов.

Если церковная власть имеет в виду пользоваться силами учёного монашества в интересах богословской науки, учебно-воспитательного дела, миссионерства или и чисто монастырского, то, конечно, прежде всего нужно хорошенько готовить учёных монахов для этого.

Можно и, пожалуй, должно начинать эту подготовку с Академии. Мы не знаем, есть ли, собственно, нужда ревнующего об иночестве постригать в Академии, на каком бы курсе он ни заявил это желание. Как и во всяком деле, так и здесь, испытание не лишнее. Пусть изъявивший желание принять постриг студент и рассматривается, хотя бы ректором Академии, как послушник и пусть он работает, как студент, изучающий науку, над этой наукой по послушанию и не с меньшим усердием, как это бывает зачастую, а с большим.

Можно к нему предъявлять требования в этом отношении не только общестуденческие, но и определяемые усмотрением духовного руководителя. Несомненно и чисто духовная сторона жизни такого студента, пока он в Академии, должна быть постоянно контролируема духовником, каковой необходимо должен быть в Академии и лучше из хороших монахов, мудрый если не учёностью богословской, то духовный и опытный. Время пострига пусть определяет или ректор Академии сам, если он духовно руководит этого студента, или духовник его. Во всяком случае выдержка до пострига должна быть, и лучше, если этот постриг совершается по окончании Академии. Необходимо затем при каждой Академии или около Академии создать для учёных монахов, кончивших Академию, духовное отечество[4]; наши Академии все имеют поблизости монастыри, и даже несколько. Вот и нужно, думается, некоторые из этих монастырей сделать отечеством и пристанищем для учёных монахов. Пусть кончившие Академию и поступают сначала сюда. А в этих монастырях нужно иметь непременно опытных духовных старцев, хотя бы и из простецов, а во главе могут стоять и из учёных монахов, например, епископов или архимандритов (такие найдутся и по желанию) или из ревнителей богословской науки. Близость Академии дала бы возможность вести научную работу, строй монастырской жизни сосредоточивал бы все духовные силы инока в должном направлении, опытный руководитель помогал бы ему проходить путь иночества; самое братство, монастырская атмосфера, послушание и прочее, — всё это весьма хорошо бы влияло на инока и воспитывало его. Скажете, это нечто в роде католического ордена. Что же из этого? Почему не взять у католиков хорошей формы для осуществления добрых целей. А разве теперь учёное монашество не орден? Тоже орден, но нелепый по своему устроению и посему мало пригодный для той цели, ради коей он существует.

Мы вовсе не хотим теперь начертывать устава подобных монастырей — учёных братств, — а высказываем только общие соображения и думаем, что возражать против этого по существу дела особенно нельзя. В самом деле, разве нельзя в таких монастырях и в таком братстве развить богословской учёности, читать, писать, издавать брошюры и книги, спрос на кои так велик, как это показали, например, «Троицкие листки». Концентрация сил всегда полезнее, чем та разрозненность, какая теперь и есть, когда учёные монахи рассеяны по лицу Руси и ничем не объединены. Пусть из этих монастырей посылаются и на духовно-учебную службу, и на миссионерство, и ещё куда угодно, но посылаются заведомо уже люди окрепшие духовно и подготовленные, а не юные и неопытные новопостриженники, и пусть это посольство их будет не жизненной их карьерой и окончательным путём, а именно временным послушанием по определению способностей к роду служения того или иного инока опытным взглядом настоятеля монастыря, который мог бы того послушника, на коем вредно отзывается его пребывание в миру, снова возвратить к себе и поручить ему иное учёное дело. Тогда каждый монах имел бы своё определённое отечество, куда он, например, на закате мог бы приехать как домой и не чувствовать себя чужим, как это теперь. Куда, в самом деле, теперь приедет учёный монах на лето после учебного года? Где он может чувствовать себя как дома? Ни в одном почти из монастырей. Приходится предпринимать или бесполезные путешествия по разным местам России, или не особенно полезные поездки в дома родных.

Думается, что от организации таких учёных монашеских братств выиграла бы и богословская наука, и интересы учебно-воспитательного дела, когда можно бы при этих самых монастырях создать и пастырские школы — примерные, и миссионерские центры, в коих велась бы специальная подготовка миссионеров, словом, делалось бы всё то, что и теперь предполагается, но не осуществляется за недостатком хорошей организации. Ведь численность учёного монашества весьма значительная, только нет концентрации сил и экономии их. А между тем, некоторые из наших монастырей как будто сами собой напрашиваются к тому, чтобы в них именно и были организованы подобные учёные братства: таковы некоторые из монастырей города Москвы, освященные памятью учёной работы в них некогда производившейся, таков особенно Вифанский монастырь, близ Лавры и близ Академии, предназначенный приснопамятным святителем Платоном[5] именно для научных занятий учёного монашества и для пастырской в нём школы, монастырь действительно исключительно удобный для организации учёного монашеского братства на самых широких началах, но, к сожалению, отданный теперь на прокормление наместника Лавры, хотя этот монастырь и епархиальный. Можно бы для учёного монашеского братства использовать тот же епархиальный дом, в коем есть уже и теперь отличная библиотека и в коем сосредоточены и теперь разные просветительные учреждения.

Так пусть же те, кому надлежит сие ведать, дадут возможность учёным монахам быть и учёными, и монахами и используют их силы с наилучшей выгодой для Церкви.

Примечания

    «Мирный труд». Харьков. 1909. № 6, с.63-75.

    Непосредственно через пастырей академистов и посредственно через семинарии — прим. авт.

    Curriculum vitae (лат.) — буквально: «путь жизни», краткая биография.

    Если нельзя их удерживать по возможности в Академиях — прим. авт.

    Платон (Левшин) (†11.11.1812), митр. Московский в течение 37 лет, автор учебников богословия, замечательный проповедник и педагог, значительно реформировавший деятельность Московской Духовной Академии и Семинарии.

Больше книг на Golden-Ship.ru

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg