«Жизнь по Слову, данному нам от Бога»

Жизнь по Слову, данному нам от Бога (fb2) - Жизнь по Слову, данному нам от Бога 687K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рафаил Нойка

Предисловие

Каждый человек призван к жизни в Боге, к личному общению с Ним, но, к сожалению, не каждый отзывается на сие призвание, не каждый отверзает двери своего сердца кротко стучащему Господу. И тогда мир духовный закрывается для нас. Человек и человечество в целом теряют понимание смысла жизни как общения с живым Богом. Вечные заповеди о любви к Богу, к ближним, к врагам оставляются даже христианами как невыполнимые. Прежде бывшие свидетельства сонма боговидцев представляются неактуальными. Но это только потому, что сам человек стал чужд духу святых. Если же нам удаётся причаститься, стяжать в сердце Дух, исходящий от Бога, тогда учение Церкви и святоотеческая Традиция вновь оживают и не кажутся устаревшими. Итак, весь вопрос в том, как воспринять Дух Божий.

И опять, здесь нет ничего нового. Бог Сам идёт к нам навстречу. Избирая Себе в служители тех, кто готов пойти за Ним, Он даёт им живое действенное пророческое слово, являющее Его судьбы целым поколениям. И тогда мы, имея пред собой живой образ святых, воспринимая их благодатное слово, исполняясь любовью к ним, вновь находим путь к Богу, обретая Его в своих сердцах. Одним из таких Божиих избранников является святой Силуан Афонский. Данное ему откровение от Бога воздвигло многих наших современников от падения, спасло от отчаяния, обратило к пламенной вере, поставило на путь заповедей Христовых. «Судя по Писанию и по характеру народа нынешнего, — пишет он, — мы живём последнее время, и всё же надо сохранить мир душевный, без которого нельзя спастись»[1]. О том, как сохранить этот мир он и говорит в своих богодухновенных писаниях.

При жизни старец Силуан оставался сокрытым, немногие распознали пребывающую в нём великую благодать Святого Духа. Остаться неизвестным было его собственным желанием, молитвой, которую исполнил Бог. Но светильник не остался под спудом. Бог привёл к старцу молодого иеродиакона Софрония, который, пережив глубокий опыт богообщения, искал руководства в духовном подвиге. С самого начала знакомства, отец Софроний был глубоко убеждён, что слово, данное старцу Силуану, является откровением всему миру о путях к вечной жизни, о путях к разрешению всех разделений человечества. И что даже если человечество и не воспримет это откровение, слово святого Силуана всё равно, как снисшедшее свыше, останется данным всему миру. Конечно, откровение это не подразумевает нечто новое, отличное от Евангелия. Просто являясь словом от Бога в данный момент и для каждого из нас, то есть словом пророческим, оно обладает необыкновенной благодатной возрождающей души силой.

Вся дальнейшая жизнь отца Софрония стала служением слову святого Силуана. Иногда он говорил о себе как о почтальоне, которому Бог доверил передать письмо старца всему миру. Но, конечно, когда речь идёт о духовном письме, тогда и от тех, кто доставляет его, и от тех, к кому оно послано, требуется внутренний подвиг — жить по данному слову. И отец Софроний не только донёс до нас слово, данное Богом Силуану, но и, обогатив личным опытом, приблизил к нашему уровню понимания. Теперь и его собственное слово является для людей нашего времени пророческим, отвечающим на их насущные вопросы. Его книги, как и писания преподобного Силуана, были написаны после слёзной молитвы, из состояния глубокого пребывания в Боге. Более того, своими молитвами, любовью, живым присутствием он и сейчас помогает многим и многим найти свой личный путь к Богу и жизнь в Нём.

Всякий раз, как рождается в сердце великих избранников Божиих такое вдохновенное слово, являющее людям святую волю Господню, поколения учеников притекают к ним и духовно питаются тем словом, заново переживая его в самих себе. Именно так возникали монашеские общины вокруг преподобных Антония Великого, Пахомия Великого, Феодора Студита, Сергия Радонежского и других святых. Монахи хранят данное их отцам откровение от Бога в своих сердцах, размышляют о нём, живут и преображаются им. Сами вдохновляясь этим словом, они делятся им и с другими, ищущими истину, и тем воспламеняют в людях живую веру, некогда преданную нам святыми апостолами Христовыми. В этом и заключается служение монаха и своим богоносным отцам, и Церкви в целом. В служении снисшедшему Свыше слову святых монах обретает спасение своей души.

В данной книге собраны беседы иеромонаха Рафаила (Нойка) с братией и паломниками монастыря святого Иоанна Предтечи в Англии. Прожив рядом с отцом Софронием долгие годы, отец Рафаил делится с нами своей любовью к старцу и духовным опытом жизни по его слову. Его беседы являются своего рода введением в учение святого Силуана и архимандрита Софрония. Верим, что его благодатное свидетельство поможет многим из нас шествовать путём спасения во Христе, руководствуясь писаниями этих двух великих избранников Божиих.

Он ушёл от нас видеть Бога как Он есть

Бог да благословит Вас всех!

Мне радостно видеть Вашу искреннюю любовь к отцу Софронию. Я находился рядом с ним в течение 30 лет, слушая его беседы, читая его книги, и все эти 30 лет мне так хотелось, чтобы весь мир услышал его слово, и, конечно, прежде всего, чтобы его услышал мой родной народ, моя страна, в которой я родился. «О, если бы только в Румынии прозвучало его слово!», — думал я постоянно. Почему я так думал? Не знаю.

Я уехал из Румынии юношей и был почти не знаком с тем, что такое Церковь, но, тем не менее, я чувствовал — то, что мы слышим от отца Софрония, является очень важным и драгоценным. Всей своей душой, всем существом я сознавал это. Нигде и ни от кого другого я не слышал подобного. Я встретился с ним, когда мне было 20 лет, но лишь гораздо позднее мне стало понятно, что встреча с отцом Софронием — это день моего рождения. В отличие от всех других детей я родился, когда мне было уже 20 лет.

И тогда я вспомнил слова апостола Павла, который говорит, что хотя наставников может быть и тысячи, но духовных отцов далеко не так много. «Я родил вас во Христе Иисусе благовествованием», — пишет он в послании к Коринфянам[2]. Мне стало понятно, что духовная жизнь весьма сходна с обычной земной жизнью. И духовное отцовство и духовная жизнь есть реальность, хотя для многих это и является чем‑то абстрактным, и даже неведомым. На самом деле земная жизнь есть лишь отражение той единственно подлинной жизни, которая называется духовной.

Для меня и для многих других отец Софроний был как раз таким духовным отцом. Говоря «для многих других», я имею в виду не только монашескую общину, но и тех, кто, поддерживая тёплую дружбу, приезжал к нам в монастырь издалека, и тех, кто не приезжал, но, восприняв от отца Софрония слово, хранил его и жил по нему. Как и они я тоже жил его словом, я был рождён им. Но было много и таких, которые, приезжая к нам в монастырь, ничего достойного и интересного не нашли для себя. И тогда они уезжали ни с чем. Приезжало много молодых людей, а потом по разным причинам они уезжали, однако, для тех, кто оставался с ним, отец Софроний был, как я думаю, именно духовным отцом. Вот в чём его значение для нас.

Прошло 20 лет с тех пор, как он перешёл в вечность, как он ушёл от нас видеть Бога как Он есть. Можно сказать, уже в земной жизни он в известной мере видел Бога как Он есть, а потому и нас учил, вдохновлял жить так, как жил сам. Что такое Церковь? Церковь есть наша матерь, или иначе говоря, утроба, в которой происходит зарождение Божьего творения, в ней мы рождаемся Богом в вечность. Ум отца Софрония был всегда обращён к вечности, а всё земное, хотя и имело великую ценность в его очах, всё же всегда оставалось земным, преходящим, временным, то есть мгновением, в которое ты вроде живёшь, но которое уже и прошло. Он пишет об этом[3] в своей автобиографической книге Видеть Бога как Он есть. В этой книге вы почти не найдёте исторической информации, потому что, как мы уже сказали, его ум был погружён в вечное, и именно это характерно для отца Софрония. Его автобиография — духовная. Он никогда не сходит с высоты вечной жизни к чему‑то лишь обыденному, житейскому.

Однако, видя нашу незрелость и невежество, видя, что мы недостаточно серьёзно относимся ко многим вещам — здесь я, конечно, прежде всего имею в виду себя, но, думаю, все мы были тогда, в начале основания монастыря, юными и неопытными — отец Софроний иногда с улыбкой говорил другим людям в нашем присутствии: «Мне надо быть для них и отцом и матерью». Многими годами позже я понял, насколько глубокими были его слова. Он сказал их шутя, по — доброму, но глубина их была большей, чем это могло показаться. Он жил это слово во всей его полноте и великом значении. Не обращая чрезмерного внимания на мелочи повседневной жизни, он, однако, всё учитывал и обо всём заботился, как это может делать только родная мать. Каждый человек был предметом его заботы. А ведь я его встретил, когда он был уже далеко не молодой, ему было 66 лет. Несмотря на свой возраст, он по — матерински опекал каждого из нас.

Помню, однажды поздно вечером к нам приехала из Франции сестра, которая позже стала монахиней в нашем монастыре. Она провела в дороге целый день. Думаю, в то время она добирались не самолётом, а поездом и на пароме. День был постный, я был на кухне и предложил ей чай, а может что‑то ещё. И вдруг зазвонил телефон. Это был отец Софроний, который жил в ста метрах от монастыря (бывшие соседи переехали в другое место, и Бог так устроил, что мы смогли купить их дом для отца Софрония). Он беспокоился, приехала ли сестра, и сказал, чтобы я открыл для неё рыбные консервы. Я всё сделал, как он мне сказал. Сестра передохнула, подкрепилась и пошла к себе в комнату. Годами позже она рассказала, что в тот вечер была настолько уставшей и голодной, что действительно те рыбные консервы придали ей новые силы. Она призналась, что и сама думала о рыбе, но не могла себе её позволить, был постный день. Отец Софроний был вдалеке, но как будто знал обо всём этом, и потому, позвонив, сказал мне, что я должен сделать для неё. Подобные случаи, когда отец Софроний «как будто бы знал», происходили так часто, что я наконец‑то понял: он и на самом деле знал, его нельзя было провести. Внешне он ничего не показывал и не вёл себя как прозорливый старец, но ничто не проходило мимо него незамеченным.

В начале у нас был только один дом, в котором располагались и келлии и храм. Долгое время это была единственная церковь в монастыре. Утром и вечером мы собирались на молитву и там же служили литургию. Позже маленький храм стал тесен для постоянно возрастающего числа людей, и мы, с Божией помощью, построили новую церковь. Но тогда, в самые первые годы, всё находилось в одном единственном доме, и когда мы собирались вечером в церковь, то закрывали входные двери. Нас было всего пять — шесть человек. В церкви горели две лампады, мы начинали богослужение с предначинательных молитв и далее читали молитву Иисусову. Таковым было правило, которое установил сам отец Софроний, потому что оно позволяло молиться на разных языках. Богослужебных книг на французском и английском языках не было, они были только на славянском, да и то не все. Двое — трое из нас приняли православие во Франции в Русской Церкви, и нам было весьма затруднительно совершать полный суточный круг церковных служб. Поэтому мы читали только Иисусову молитву, в течение двух часов, при закрытых дверях. Иногда отец Софроний говорил: «Не закрывайте сегодня дверь, вечером к нам приедет такой‑то», но мы по невнимательности, бывало, забывали, что он сказал. И тогда, во время службы отцу Софронию приходилось выходить из храма, чтобы впустить приезжего. Мы забывали оставить дверь открытой, но он точно знал — кто‑то стоит снаружи и желает войти. Подобное случалось часто, и я всегда удивлялся таким «совпадениям».

Раз совпало, другой, третий… Даже неверующий поймёт, что в этом что‑то есть, но такому как мне надо ещё и объяснить как следует. С такими людьми самому Богу бывает нелегко. Думаю, святые люди, как, скажем, Никита Стифат отличались тем, что были гораздо более внимательными, и мне, конечно, стыдно за себя, но я верю, что ради молитв отца Софрония и всех вас Бог будет милостив ко всем нам.

Итак, ещё раз скажу, что отец Софроний, будучи подлинным богословом устремлённым горе, никогда не игнорировал насущные проблемы повседневной жизни. Он говорил, что в человеческой жизни нет ничего неважного. Даже так называемые «мелочи» могут оказать решающее влияние, и направить либо ко спасению, либо, не дай Бог, к погибели души. Кажется, в Прологе есть история, повествующая о том, как некий язычник начал свой путь к Богу с того, что однажды увидел христианина, полагавшего крестное знамение на уста, чтобы отогнать сон. Вроде бы мелочь, но это послужило обращению человека к истине, и впоследствии он стал святым, мученически пострадав за Христа. С обычаем полагать крестное знамение на уста я встречался на Святой Горе Афон, и вот, оказывается, в ранние века христианства такая незначительная деталь послужила спасению души. Для отца Софрония мелочей также не существовало. Бывало, мы что‑то упускали из виду, не обращали должного внимания, и тогда он говорил: «Будьте осторожны, это не пустяки». Сегодня ты своровал яйцо, гласит румынская пословица, завтра украдёшь вола. «Ну что такого, если я возьму яйцо, у него их сотня. Ничего страшного», — думает человек. Но дело не в яйце и не в воле, а в духе, который сокрыт в акте воровства. Если человек пребывает в духе Божием, он не может красть у ближнего, потому что Бог исполняет его духом любовной заботы.

Каждый человек способен усвоить мысль: «Буду заботиться о ближнем», и тогда его отношение к людям будет нравственным. Именно на этом и была основана западная культура с её добрыми обычаями и взаимным уважением. Если же мы говорим о Духе Божием, то тогда всё сводится не к традициям и культуре, а к любви, лежащей в основе наших поступков. Отец Софроний и говорил и писал, что целью аскетических усилий и трудов является стяжание любви. Здесь нет противоречия словам преподобного Серафима Саровского, говорившем о стяжании мирного духа. Речь идёт об одном и том же, а именно о Святом Духе, о Боге, Который, по словам святого Иоанна Богослова, есть Любовь. Когда Христа спросили, какая заповедь наибольшая, Он ответил: Возлюби Господа Бога твоего[4], и я бы добавил: «всем, что ты имеешь и всем, кто ты есть». Далее Христос говорит о второй важнейшей заповеди, которой, однако, нет в числе десяти заповедей Ветхого Завета. Десять заповедей мы находим в книге Исход[5], а также в несколько иной форме в книге Левит. Но Христос, Слово Божие, прекрасно знает что и когда Он говорил чрез Своих пророков, которые будучи ограниченными людьми, и сами, быть может, не всегда вполне сознавали, что Бог говорил чрез них. А может быть обстоятельства были тогда таковы, что заповедь о любви к ближнему следовало дать в другом месте. Итак, Христос говорит, что вторая заповедь подобна первой: Возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки[6]. Под законом здесь имеются в виду десять заповедей. То есть Христос берёт совсем из другой книги ещё одну заповедь и утверждает, что эта заповедь важнее всех прочих. Она важнее других потому, что связана теснейшим образом с любовью: в ней говорится о любви, она сама проистекает из любви. Человек, имеющий в себе живущим Духа Святого, думает о ближних, потому что в нём живёт дух любви, дух доброты, дух жизни, не потому, что он хорошо воспитан. Ныне распространено и широко употребляется в обществе выражение, которое я впервые услышал во Франции: «это — политкорректно». Мне кажется, выражение сие ужасно, от него веет холодом, оно бездушно и убийственно. Может употребление его в определённых ситуациях, в некоторых пределах оправданно, но теперь, после многих лет жизни рядом с отцом Софронием, мне, воспринявшему чрез него столько, сколько Богу угодно было даровать, подобные слова представляются леденящими и недостойными человека.

Однажды меня спросили, что впечатляло меня больше всего в отце Софронии, и я не знал, что сказать. Я и по сей день не знаю, что мог бы ответить на такой вопрос. Так много в нём было всего. Но раз уж мы заговорили о любви, то прежде всего к отцу Софронию нас привлекала его любовь. Как я сказал, сначала отец Софроний был неизвестен, он никогда не выставлял себя напоказ. Но через тридцать лет всё изменилось, он стал знаменит, его книги перевели на многие языки, о них знают на всех континентах. Теперь он — широко известная личность. И люди, приходя к нему, иногда испытывали страх: «Что он скажет, увидя меня как я есть?» Нашим же послушанием в монастыре было приводить людей к нему, говоря: «Ну что Вы, не бойтесь, вот увидите!» И с первых же минут встречи с отцом Софронием лёд таял.

Помню случай с девушкой студенткой из Греции. Она приезжала по воскресеньям, ни с кем не общаясь, но наблюдая за всеми. Потом она решилась заговорить со мной, и наша беседа была похожа на исповедь. «Знаете, — сказал я, — то, что Вы рассказали мне, есть исповедь. Если хотите, я могу прочитать над Вами разрешительную молитву». Она согласилась. Некоторое время спустя она сказала, что очень хочет встретиться с отцом Софронием, но боится: «Что будет, если он увидит всё то, что живёт во мне?» Она была немножко по — детски наивна, хотя ей и было за двадцать. «Не переживайте, — ответил я ей, — мы найдём удобный случай». Но то были девяностые годы, и по воскресеньям отец Софроний уже не выходил из домика. Да и вообще он не так часто общался с людьми. Иногда приезжали богословы или архиереи, чьё служение пользует всю церковь, и тогда он, превозмогая немощь, принимал их. Если приезжали страдающие болезнями, то он также шёл к ним. Многие больные раком обращались к нему с просьбой о молитве. Сначала они шли к нему и уже потом ложились в больницу, или наоборот, приезжали после лечения. Видя больных в таком количестве, я стал догадываться, что‑то здесь с ними происходит. Отец Софроний принимал каждого такого больного, неважно кем он был. Уже с трудом передвигающегося мы вели его под руку в Олд Ректори[7], где раньше была его келлия, небольшая церковь и кабинет. Проходя мимо иконописной мастерской, вдруг откуда ни возьмись появляется та девушка, сама не знающая, что ей делать. «Иди же, иди», — шепнул я ей, и она робко подошла к отцу Софронию. «Отче, — говорю я громко, чтобы и девушка слышала, — она так долго ждёт встречи с Вами, но боится». «Боится? — сказал старец, глядя ей прямо в глаза, — Но у меня же нет зубов!» Всё — лёд треснул.

Я встретил его, когда ему было 66 лет, и у него на самом деле совсем не было зубов, а из‑за чувствительности дёсен он не мог носить и протез. «У меня не осталось зубов», — часто говорил он тем, кто боялся его, особенно молодёжи.

Как я сказал выше, в Англии он сначала был никому неизвестен, но только не Богу, видящему то, что не могут видеть люди. С ним приехало пять человек, чуть позже две монахини вернулись обратно во Францию, и отец Софроний остался с тремя монахами — «тремя мушкетёрами», как он их называл. Для англичан они были чужестранцами, въехавшими в их страну, неохотно принимавшей приезжающих на жительство, и то как это случилось, как им разрешили въезд — чудесная история. Для англичан русский старец не представлял ничего замечательного — в Англии вообще отношение к иностранцам спокойное. Более того, хотя христианская духовная жизнь и представляет собой неописуемое величие, она неведома для не знакомых с ней — всё сокрыто внутри. И отец Софроний оставался сокрытым для многих, смотрящих на внешнее, предпочитающих не замечать его, отворачиваться, презирать, мешать, уязвлять, отталкивать в прямом и переносном смысле. Иногда ему доставалось и от церковных властей, но он никогда не сходил с духовной высоты до уровня земных дрязг. Всё земное было для него преходящим, имеющим великое значение только последствием для вечности[8]: ведь иногда и незначительный эпизод может повлиять на вечность, на спасение.

Итак, в отце Софронии нас поражала его доброта, вместе с которой мне было дано пережить и нечто дотоле неведомое — чувство свободы. Я не мог понять, почему рядом с ним или в его монастыре меня посещает это неведомое мне состояние свободы.

Первый раз я встретился с ним в августе 1962 года. Я приехал в монастырь погостить, и не думал становиться монахом ни в Англии, ни в другой цивилизованной стране. Всё что я искал — это опытного духовного отца, который помог бы мне разобраться, действительно ли я имею монашеское призвание или мои чувства — юношеское чудачество. Услышав о таком человеке, я сразу отправился к нему и остался на месяц. Позже я часто вспоминал о той свободе, которую испытал рядом с ним, но не знал как объяснить её. Я не совершал ничего, за что в обществе мог бы оказаться лишённым свободы, и тем не менее рядом с ним я почувствовал себя свободным в высшей степени. Как мне подсказал позже афонский монах, сие произошло потому, что сам отец Софроний был свободным. Тогда мне стала понятна эта свобода — это не свобода что‑то делать, а свобода быть, быть самим собой, беден ли ты или богат, ошибаешься в чём‑то или нет, грешен или свят — в его присутствии ты чувствовал свободу быть самим собой, и если ты желал спасения, то он мог взять тебя за руку и идти вместе с тобой. Больше ему ничего не надо было от тебя. В нём не было ни фальши, ни наигранности, он не переносил обмана. И хотя он не любил ничего подобного, он не заставил бы вас и краснеть — он принимал тебя таким, какой ты есть[9]. Впрочем своим руководством, которого ты и не замечал, он старался вытащить тебя из твоего состояния и возвести туда, где был сам — в известные ему с раннего детства места божественной свободы. Он желал, чтобы каждый оказался там, но никогда никого не принуждал. Иногда ему приходилось нас, своих неразумных цыплят, несколько дисциплинировать, и порой весьма сурово: я лично испытал на себе строгость его слова, но то случалось крайне редко, за тридцать лет всего три — четыре раза. Причём строгость та была весьма любопытной — она начинала действовать и что‑то менять внутри тебя независимо от его слов. Я удивлялся, знал ли он сам, что он творит со мною? Как человек может знать, что выговор его подействует именно таким образом? Думаю, он был послушен Духу Божию, а Бог знает, что Он творит. Бог знает как ударить, чтобы не причинить, но исцелить рану. Таким был отец Софроний.

Конечно, говоря подобным образом о человеке или о жизни рядом с ним, мы выражаем суть пережитого, на деле же всё было очень просто, незаметно. Если ты духовно невнимателен, то вообще всё пройдёт мимо — проживёшь с таким человеком пятьдесят лет, да так и не поумнеешь. Один из его духовных чад, живший с отцом Софронием ещё на Афоне, а позже ставший архимандритом в Греции, приезжая к нам в монастырь, говорил: «Бестолковые, неужели вы не понимаете, он — святой! Он бросает вам пыль в глаза, и вы ничего не видите!» Но мне кажется, то была не пыль, а простота жизни. Он жил и был самим собой, и именно этим учил нас жить свято. До встречи с отцом Софронием я думал, что святой — это какое‑то уникальное, редчайшее явление в истории человечества; что святого надо поставить на пьедестал высотой пятнадцать километров и смотреть на него в перевёрнутый бинокль, чтобы он казался нам как можно более далёким. Но меня отец Софроний учил: «Ты хочешь увидеть святого? Посмотри в зеркало. Или ты думаешь, что тот, кого ты видишь в зеркале — не святой? Хорошо, пусть пока не святой, но он — святой в процессе своего творения». Я перифразирую, он мне не говорил таких слов, но думаю именно сие он имел в виду.

Да и кто такие святые? Теперь мы знаем! Особенно после его смерти, если то можно назвать смертью. Ещё при жизни, и тем более в последние годы, нам вдруг стала становится понятнее его величина, и, мне кажется, многие со мной согласятся, он — не самый меньший из святых. Впрочем, что мы можем сказать о нём? Однажды мы его спросили, возможно ли оценить личность, как узнать насколько человек мал или велик? И он ответил: «Невозможно. Чтобы понять другого человека, или, например, святого, надо самому быть, по крайней мере, на той же высоте». С тех пор я оставил всякое стремление судить других. Зачем мне судить? Как правило, под словом судить мы, люди, подразумеваем осуждение, вынесение приговора, порицание. Но ведь Бог судит иначе! Он судит не чтобы осудить, а спасти. Нечто подобное я наблюдал и в отце Софронии, и после заметил, что Христос, обличая фарисеев, имеет в виду что те, давая десятину с мяты, аниса и тмина, оставили важнейшее — суд, милость и веру[10]. О каком суде здесь идёт речь? И Христос, и весь Ветхий Завет говорят о праведном суде, цель которого не осудить, а защитить бедных от притеснения, обратить злых от злодейства к добру. Всё, что исходит от Бога — слово, энергия, дело — всё исполнено любовью и служит ко спасению. Если, конечно, мы ищем спасения. Бог никого не принуждает, и потому словом и всем тем, что исходит от Бога и Его святых, мы можем либо спастись, либо убить самих себя.

Благодаря отцу Софронию мне стала понятна жертвенность любви божественной. Любовь приносит в жертву себя, а не других. После этого стал более понятен и смысл Священных Писаний. Когда Пилат спросил Христа, царь ли Он, то Христос ответил: «Ты говоришь, что Я Царь»[11], но не такой, как земные цари — властелины. Он именуется Царём только потому, что в Боге — всё самое превосходное: Он — Царь, Он — Всеблагой, Он — Могущественный, и так далее. И на землю пришёл Он, чтобы победить и разделить с нами Своё Царство. Но как победить? Принесением Себя в жертву. Не нас, но Себя Он предал на крест, взяв на Себя наши грехи. Безмолвно и кротко, и значит с любовью, Он понёс всё, что мы принесли Ему. А принесли мы Ему богохульства, биения, страдания и жестокую смерть. Он всё принял с любовью. И сошёл во ад.

Читая внимательно Евангелие, особенно главу, в которой говорится о последнем Суде[12], Вы поймёте, что если ад и существует, то он сотворён отнюдь не Богом. Бог просто отделяет овец от козлов, Он не творил какого‑то особого места для грешников. Он говорит: Приидите благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира. И отсылая от Себя прочих, говорит: Идите от меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его. Он не говорит, что они прокляты Отцом, потому что Отец никогда не проклинает, Он только благословляет. И огонь, уготованный для диавола, не был сотворён от начала мира, он не является нашим наследством. Ад — это отказ принять Бога. Бог есть Жизнь, и если мы не принимаем Его, мы не принимаем Жизнь. Человек живёт без Бога, и говорит: «Ну и что из того?» и это «ну и что» — есть ад…

Но достаточно об аде, вернёмся к нашей теме. Любовь Божия такова, что знает только одно — принимать и спасать. Однако для разумных тварей, ангелов и людей, к которым Бог относится как к Себе Самому, как к богам, необходимо самим выбрать себе судьбу, определиться в жизни. И если мы настойчиво делаем противный воле Божией выбор, то наступает время, когда Бог уступает нашему желанию. Любовь Божия, всегда пламенная и благородная, и здесь остаётся жертвенной — нам даётся свобода, которая является самым великим даром и для людей и для ангелов. Даром опасным, страшным[13]. Последний Суд действительно разделит людей на два лагеря — на тех, кто говорил Господу: «Да будет воля Твоя», и на тех, кому скажет Господь: «Да будет воля твоя». Можно по — разному понимать слова Христа, что Он, испытующий сердца, воздаст каждому по делам его[14]. С годами мне становится понятнее, мои дела — это мой выбор. «Ты действительно выбираешь это? — спросит Он нас. — Ты на самом деле не хочешь ничего другого? Да будет воля твоя». И только в этом опасность для спасения, потому что Сам Бог — исключительно Спаситель. Конечно, Бог может всё, и Христос явил нам Свою силу, когда проклял смоковницу. Да не будет же впредь от тебя плода вовек, — сказал Он кротко. Можем ли мы назвать эти слова проклятием, сравнимо ли Его проклятие с нашими проклятиями и руганью ближних? И тем не менее по Его слову дерево тотчас засохло. Христос преподаёт урок, чтобы человек не думал, что Бог ничего другого не может как только миловать. Да, мы говорим, что от Бога исходит только добро, но как христиане мы понимаем смысл сих слов — Бог всё может, но мы и помыслить не можем, что от Божией любви может исходить что‑то иное помимо жизни и спасения.

Наверно многие из вас знают, что в течение двух лет, прежде чем стать православным, я искал Бога в протестантизме. То было частью моего духовного странствия, поиском, испытанием. Протестанты верят, что если мы приняли Христа, то уже спасены. И поэтому многие из них идут и открыто свидетельствуют миру о своей вере в Господа Иисуса Христа. Этим они подтверждают себе свою спасенность. Как‑то я спросил пастора: «Правы ли православные, считающие, что возможность не наследовать спасение тоже существует?» Он ответил: «Нет, спасение — это словно рождение, когда ты уже не можешь родиться обратно». И знаете, я теперь совершенно согласен с ним, мы в какой‑то мере уже спасены. Над ищущими Бога не довлеет проклятие, нам уготовано Царство. Но, конечно, предопределению здесь тоже нет места. Мы сами решаем свою участь, и можем отпасть, свернуть с верного пути.

Некоторые говорят о судьбе, о выпавшем жребии. Можно мыслить и такими понятиями, вкладывая в них христианский смысл. Наша участь, или карма, если хотите — это слова из заупокойного богослужения: Со святыми упокой, Господи, душу раба Твоего. Упокоиться со святыми, значит, самому быть святым. И Бог, по молитве Церкви, может сделать человека святым, даже если он и не таков. Наша участь, судьба, карма — быть святыми, но понимаем мы сие не так, как язычники, для которых не существует свободы выбора. Они верят в неизбежный рок, мы же знаем, что можем изменить свою участь. Промысл Божий устраивает всё, чтобы мы наследовали жизнь, но мы можем отпасть, утерять то, к чему определены. И в каждом человеке, и хорошем и плохом, всегда есть что‑то божественное, что может обратиться во спасение. Отец Софроний научил меня этому. Если ты что‑то делал, он не препятствовал тебе. Если ты к кому‑то относился с уважением, он не старался подрывать чужого авторитета. Однако всё что он говорил, было духовным, исходило от сердца, и, как я заметил, было нечеловеческим. Своим словом, зная как это сделать, отец Софроний старался привести слушающего к истинной вере, причём последний даже не понимал, как сие происходило.

Однажды к нам в монастырь приехал юноша студент из Греции. Увидев отца Софрония в саду, он сразу подошёл к нему, слегка поклонился и попросил благословения. Старец тепло улыбнулся, и несколько шутливо спросил: «Как тебя зовут?» «Христодул[15]», — ответил тот. «А, раз ты слуга Христов, то это ты благослови меня!» — сказал старец. Годами позже до меня дошло, что отец Софроний каким‑то образом знал его имя, и специально разыграл такую сценку, чтобы как бы сказать юноше: «Если ты раб Божий, то я благословлю тебя». Старец прекрасно умел разыгрывать подобные сценки, зная с кем это можно и нужно делать, а с кем нет.

Другой молодой человек, подойдя к старцу, попросил у него слово. Отец Софроний положил на его преклонённую главу руку, помолчал, и сказал: «Бог не даёт мне слово». И всё, больше ни слова. Но старец был так нежен и внимателен, что на него невозможно было обидеться. Помню отец Эмилиан, игумен афонского монастыря Симонопетра, услышав об этом случае, с вдохновением сказал: «Вот подлинно христианин, который говорит лишь то, что Дух внушает ему сказать».

Недавно я просматривал свою статью, которую некогда написал об отце Софронии. Статья так и не была издана, я написал её слишком поздно. Думаю, «слишком поздно» — это вообще моё имя. В той статье я написал об отце Софронии как о человеке слова. Именно это меня всегда поражало в нём. Наше богослужение в монастыре было сконцентрировано на слове. Когда я был диаконом, он просил меня произносить слова ектеньи старательно, чётко, чтобы даже глуховатый мог внимать им без напряжения. «Слова Литургии — это слова, которыми Бог сотворил небо и землю», — говорил он. Мне и сейчас непонятно это слово, хотя сердце чувствует его правду. Может быть кто‑то из вас поможет мне уяснить его. Неужели словами паки и паки миром Господу помолимся или Достойно есть Бог сотворил небо и землю? Не понимаю, но отец Софроний не раз повторял мне то слово. Он часто произносил: В начале было Слово. Он размышлял об этих словах, они были очень важны для него. Для апостола Павла, как я заметил, слово было тоже чем‑то очень важным. Не делами закона мы спасаемся, но словом веры, которое апостолы проповедовали[16]. Апостол говорил слово от Бога по молитве, то есть делал то же самое, о чём пишет отец Софроний. Традиция сию мы унаследовали от апостолов, которые воспринимали слово не только как дарующую жизнь и спасение энергию, но и как энергию, сотворившую небо и землю.

Чтобы сотворить небо и землю, Богу не нужна мастерская. Он говорит: Да будет[17], и слово Его исполняется. И Христос — Бог — знающий, что говорит, учит нас: Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда» — она перейдёт[18]. И если скажете смоковнице: исторгнись и пересадись в море — она послушается вас[19]. Ветхозаветная церковь, не способная более приносить плоды, упраздняется. Вообще весь ветхий завет был лишь тенью грядущей благодати и истины, пришедших в отличие от закона не чрез Моисея, а чрез Иисуса Христа. Мы очищены через слово[20], проповеданное нам Христом. Через слово мы принимаем благодать.

Причём, как учат нас святые отцы, прежде чем проповедовать слово, ты должен сначала его сам исполнить. Только тогда слово твоё будет иметь силу, энергию. Апостолы восприняли слово Христа и передали его нашим отцам, и мы, согласно традиции церковной, живя рядом с теми, кто хранит учение Церкви, воспринимаем чрез них энергию спасения, передающуюся наряду со всем прочим и через слово. Пока мы живём во плоти, для нас мысль, слово и дело представляются чем‑то отличным друг от друга, хотя на самом деле они едины. Современный научный взгляд на мир подтверждает сие, когда говорит, что материи как таковой не существует, всё — есть энергия. Даже стена, о которую ты бьёшься головой, по их мнению — не существует. Стена — это просто сконцентрированная энергия. Мысль — тоже энергия, причём пронизывающая вселенную. Но ведь об этом и говорил отец Софроний вместе со многими святыми отцами, унаследовавшими такое отношение к слову, по крайней мере, от самих святых апостолов.

В его монастыре всегда было важным чтение Апостола и Евангелия. Если так можно сказать, для отца Софрония не столько были важны уставы и обряды, сколько слово Божие и его понимание. Думаю, это — самое существенное, что я вижу в нём. Причём, я понял сие не сразу, а лишь со временем, мало по малу открывалось мне значение того, о чём я пытаюсь сказать. Возможно, что каждый из нас воспринял от него с самого начала нечто очень важное, но настоящее понимание приходит всегда позже.

Благодаря отцу Софронию, понятие личности и её значение стали обретать для меня смысл. Сам отец Софроний был личностью — не смею судить в какой мере, для этого самому надо быть хотя бы на том же уровне, но он был подлинно личностью, и теперь я постоянно стараюсь понять, что же такое личность. Личность — это нечто противоположное индивиду. На душевном, психологическом уровне их отличие в следующем. Например, в мире животном, каждый пёс — это индивид из рода собачьих, каждая кошка — индивид из рода кошачьих. Человек — тоже животное, но имеет в себе образ Божий, и потому находится совершенно на другом уровне, живёт иными понятиями. Индивид может чувствовать голод, и тогда он ищет что бы поесть. Если он ест, а в это время к нему приближается кто‑то посторонний, он рычит. Даже если это другой такой же пёс. Как‑то я видел голодную кошку, которая отгоняла от миски своих же котят. Если кошка сильно голодная, она иногда способна и на такое.

Однако Христос требует от нас любви к ближнему, жертвенности, подобия Ему Самому. Он ради нас предал Себя на смерть, которую приготовили Ему мы — мы пролили Его Кровь. Думаю, апостолы сказали бы точно то же самое, ведь и великие святые считали себя грешнее всех, и то были не просто слова, не психологическая установка. Дай нам Бог сознание, присущее кающемуся грешнику: «Я, Господи, распял Тебя, — говорит такой человек, — я пролил Твою Кровь». Я грешил, отвергаясь Бога, но если я ныне ищу спасения, Он даёт мне Своё пречистое Тело и Кровь. Такова любовь Божия — любовь, являющаяся признаком Личности. И индивид может иметь некоторую любовь, причём в нашу пост — современную эпоху одичавшему человеку следует научиться любить хотя бы глядя на кошек, тигров, собак и прочих зверей земных, мы пали ниже животного уровня.

Человеку свойственно любить особым образом — его любовь духовная, жертвенная. Любовь есть энергия, чуждая смерти — смерть пред нею бессильна. И Свет во тьме светит, и тьма не объяла Его, говорится о Христе. Эти слова приложимы и к человеку. Следует быть внимательным и не мыслить о Боге неверно, не приписывать Богу чего‑то слишком человеческого, и тем не менее должно всегда помнить, что Христос есть Бог, явившийся в образе человеческом. А значит всё, что говорится о Христе, относится и к человеку — Он показал нам пример. Его жизнь — есть образец не только для святых, но и для тебя и для меня. Ты — это другое я. «Ты — это я» — вот как мыслит личность.

Можно было бы ещё многое сказать о личности, но подобные вещи начинаешь понимать по — настоящему, только пережив на опыте. Дай нам Бог по молитвам святых, по молитвам друг о друге жить так, чтобы всё время умножать познание духовное. Я говорил вам о слове как об энергии, стараясь объяснить, что я имею ввиду, то есть слово моё — некая информация. Когда же отец Софроний говорил слово, он говорил его из своего духовного состояния, причём крайне напряжённого. И мы усваиваем такое слово в зависимости от того, чем сами живём. Например, Христос говорит, что каждому Он воздаст по делам его[21], но если мы на всё смотрим глазами коммерческой выгоды, то мы и поймём Его слова на соответствующем уровне. Если наш ум погружён в политику, коммерцию и прочее, мы ничего большего не уразумеем. Любите врагов ваших, заповедует Христос, а для нас, озабоченных политическими спорами, это — безумие: Какие странные слова! Кто может это слушать?[22] Для самих апостолов слова Христа о вкушении Плоти и Крови Сына Человеческого оказались нелёгкими для принятия: Жестоко слово сие[23], говорили некоторые из них, и отходили. Слова Христа суть дух и жизнь, они не от мира сего и не о земном. Его слова — совсем не то, о чём думали апостолы, несмотря на своё непонимание всё же оставшиеся с Ним. А ведь многие оставляли Христа. Не хотите ли и вы отойти?[24]— спросил Он двенадцать учеников. Любовь Божия не лишает человека свободы, и они, конечно, могли ответить: «Да, зачем нам Ты и вся эта чепуха, которую Ты говоришь». Однако Пётр ответил иначе: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни[25]. Видите, Пётр жил иначе, и потому смог воспринять те странные, нелёгкие слова, которые не смогли принять другие. В какой‑то мере и я наблюдал подобное, когда из монастыря уходили люди, так и не сумевшие принять слова отца Софрония. А были и такие, которые не только приняли, но и полюбили их как нечто сладостное. Почему его слова не сокрушили их? Сразу не поймёшь, лишь со временем что‑то начинает открываться. Человек приемлет слово в зависимости от предшествовавшего опыта. Хотя иногда бывает, что сила, энергия слова словно пробуждает тебя и ты тут же начинаешь жить и ко всему относиться иначе[26]. Апостол Павел о подобном говорил коринфянам: Я родил вас во Христе Иисусе благовествованием[27].

Слово способно рождать нечто новое. Слово — это не просто информация, как мы привыкли думать о нём. Слово — это информация, как её понимают в генетике: клетка воспринимает информацию и тем самым формируется, образуется как клетка. В результате рождается ребёнок, отражающий в себе то, что он воспринял от отца и матери. Слово обладает творческой силой, и поэтому должно относиться к нему как к информации в генетическом смысле.

Такие понятия как личность, слово, любовь, вечность, спасение — подразумевают одно и то же. Они — едины, просто мы не видим этого. Отец Софроний в последние годы жизни чаще всего говорил о личности, для него человечество было единым человеком, причём это — не отвлечённая идея. Зло чрезмерно умножилось, времена изменились, пороки разрослись невероятно. И переживая это, он повторял: «Как нам жить безгрешно? Ведь мы — одна из ветвей гигантского древа, часть огромного тела, именуемого Адамом. И этот организм отравлен ядом. Как возможно не быть отравленным вместе с ним?» Понять его переживание нам невозможно, ведь это можно ощутить только сердцем по благодати, и дай нам Бог подобное состояние. Будь сейчас отец Софроний рядом, я спросил бы его именно об этом — как он чувствует и понимает грех, что значит для него это слово. Думаю, он вкладывал в него особый смысл, отличный от моего привычного понимания.

Говоря о личности, он подчёркивает её уникальность — личность включает в себя всех и каждого из потомков Адама. От Адама произошло человечество, он — не миф и не символ, а историческая реальность. И вот этих всех людей — уже умерших, живущих и имеющих ещё родиться на Земле — отец Софроний жил как одного человека. Человек есть образ Божий, и должен чрез свою аскетическую борьбу действием Духа Святого в нас стать подобным Богу. Бог по данному нам Христом откровению есть Троица Ипостасей, Личностей, и тем не менее Бог Един. Три Личности — единый Бог. Апостолы видели Христа и своею жизнью познали, что Он — Сын Отчий, пришедший от Отца и вознёсшийся к Отцу. Христос явил им Отца, а после Тайной Вечери возвестил и о Духе Святом, Утешителе, Которого даст им Отец[28]. Христос не раз говорил Своим ученикам о Духе как о Личности, и они познали Его как Личность в день Пятидесятницы. В Боге — Три Личности, не три Бога. Поэтому, когда мы молимся, то говорим: «Отче, Сыне и Святый Душе, Боже мой», но не «Боги мои». Чтобы выразить эту истину богословски понадобилось три века жизни в Церкви.

И о человеке апостол Павел и всё церковное учение говорят, как о едином теле. Все мы — члены одного тела[29]. Скажем, если я защемил палец автомобильной дверью, то не только палец сильно болит — волосы встают дыбом, в ушах звенит, всё тело содрогается. Тело — единый организм, так же как и человечество — один человек. Тело Христа — это Церковь, членами которой мы являемся. Много членов, все разные — но тело одно. И личность — это тот, кто уже сейчас живёт в себе самом всё человечество, от первого до последнего родившегося от жены. Ставший личностью человек в вечности становится всецелым, единым телом. Каждая личность будет обладать всем телом так же как Отец есть Бог, Сын — Бог и Дух Святый — Бог. В математике при умножении единицы на единицу будет всегда единица, даже если умножать её бесконечно. Так и бесконечное человечество остаётся всегда единым, и каждый из нас должен стать единым, что на психологическом уровне означает относиться к ближнему как к самому себе.

В начале беседы я упомянул о случае с сестрой, приехавшей из Франции, о которой молился отец Софроний и который знал о часе её приезда. Он знал, что она голодная, однако просто знать — ещё ничего не значит, надо — чувствовать другого человека, заботиться о нём. Зная самого себя — что тебе нравится и что нет, что мучает и что утешает — ты можешь любить и ближнего как себя, не делая ему того, чего не хочешь, чтоб делали тебе. Или как говорит Христос: Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. Заметьте, Господь придаёт этой заповеди положительное содержание. Личность — это тот, кто относится к ближнему как к самому себе, для кого жизнь другого — есть его собственная жизнь. Живя на земле, мы не можем постигнуть глубину понятия личность, нам откроется её величие лишь в будущем веке. Но для некоторых, для таких как отец Софроний, уже в земной жизни было дано ведение о том, что такое личность.

Братья и сёстры, вот что такое Церковь, и именно это нам должно искать в Церкви. Мы воспринимаем Церковь и её традицию как правила, как каноны, чины, догматы, службы и так далее. Но живя рядом с отцом Софронием, стало понятно, что всё в Церкви — не чья‑то выдумка, а выражение личного опыта. Скажем, что такое богослужение? Это — выражение жажды найти жизнь непрестанной молитвы. Зная, что не все могут жить такой молитвой нам была предложена форма, которая по силам более — менее здоровому духовно и телесно человеку, чрез которую он может стать ближе к Богу.

Когда я стал монахом, то дети, видев меня, спрашивали: «Почему вам нельзя есть мясо? Почему вам нельзя жениться? Почему нельзя ездить домой?» Я задумался, и благодаря им, понял, что нам не то, что бы нельзя, нам — не нужно. Мне нельзя жениться? Но меня никто не останавливает. Дети говорят: «А что на это скажет отец Софроний?» «Думаю, что если я захочу, он позволит мне, и возможно даже благословит». Впоследствии я понял, что он действительно так поступил бы, если бы я очень — очень хотел жениться. Может он был бы печален, но разрешил бы. «А Вы можете поехать домой?» «Домой? — говорю, — но мой дом здесь…» «А есть мясо?» «Есть мясо? Не хочется, пост представляется чём‑то более важным для нас». Вдруг мне стало ясно, что правила даны не для того, чтобы связать монаха и его жизнь. Правила отражают чью‑то жажду и образ жизни, и те люди оставили нам уставы в помощь. Для здоровых людей они подходят, для больных или пожилых — иная мера, соответствующая их состоянию. Если у человека есть призвание к монашеской жизни, то эти правила соответствуют, согласуются с его внутреннем стремлением. Мы не против мяса, не против супружества, не против родного дома, который оставили, просто мы ищем нечто большее, вечное. Не по презрению оставили мы всё сие. И то, чего жаждет найти сердце, хочется искать с теми, кто ищет и хочет того же.

Сказанное о монашеских правилах относится и к церковным догматам. На западе отношение к слову догмат негативное, потому что веками догматы считались законами, за нарушение которых грозила инквизиция. Однако догматы — это тоже выражение личного опыта богообщения, и сведение их в богословскую систему произошло позднее. Скажем, святые апостолы Пётр, Иаков и Иоанн видели Свет Нетварный на горе Фавор, и позже опыт видения Света вылился в церковный догмат, учение. Всё, что есть в Церкви — это выражение опыта. Наши предшественники глубоко жили истину и передали свой опыт в доступной для нас мере. Например, установленные посты. Люди постились для того, чтобы достичь определённой духовной высоты и находиться на ней. Пост — это своего рода диета. Как‑то один врач мне сказал: «Отче, теперь мне понятно, что святые отцы были очень мудрыми. Великий Пост с медицинской точки зрения — удивительное установление. Он соответствует нашим телесным потребностям, изменениям в работе организма при переходе с зимы на лето — печень освобождается от жиров, и прочее. Пост подходит в это время лучше всего». Церковные посты, годовой цикл богослужения, да и вообще всё в Церкви — это такая красота и гармония, которые ты не сразу можешь и заметить, только со временем приходит понимание и созерцание сего. Всё в Церкви — чей‑то живой опыт, предложенный для относительно здорового человека в соответствующей для него мере.

Этим бы я и хотел закончить своё слово. Церковь даёт нам всё необходимое на доступном для каждого уровне, и нам должно пользоваться этим как взлётной полосой. Если бы я знал это раньше, то по — другому относился к посту, не стремясь добиться своего рода рекордов. Пост — это духовная потребность. Для начала пусть он будет хотя бы благоразумной диетой, весьма полезной для души, как, скажем, это делают желающие похудеть. Чтобы сохранить фигуру, некоторые, быть может придающие этому слишком большое значение, строго держат себя на диете ради поставленной цели. То же самое следует делать и нам — надо всегда иметь цель. Молитвою испросим у Господа понимание того, что всё, установленное Церковью — это не чьи‑то рекорды, а потребность нашего духа. Да, мы поём песнопения, которые пели и которыми жили великие аскеты, но делаем это не с тем, чтобы достичь тех же высот воздержания. Аскеты, не желая исполнять вожделений плоти, которая желает противного духу[30], умерщвляли её постом. Для нас же их жизнь ошибочно предстаёт как правила: «сегодня можно есть рыбу, завтра — нельзя» и тому подобное. Правила хороши, если мы пользуемся ими разумно, типикон — ценная вещь. По крайней мере здоровье будет лучше, не будем страдать от ожирения. (Впрочем излишний вес бывает не только от чрезмерного питания, но и от болезни, от предрасположенности и другого). Но что я хочу сказать? Пост как воздержание в пище — гениальное произведение, но это — лишь средство оторваться от земли. Самое главное, как учат святые отцы, нас ждёт впереди. Личность — это тот, кто встал на путь. Если собака почувствует след, она бежит по лесу стремглав, не обращая ни на что внимание. Она охотится, она знает зачем бежит. Другие собаки устремляются за ней, но только следуя её примеру, они считают её за «правило». Некоторые постились строго, некоторые умеренно, а иные побеждали и самые законы естества, но все они знали зачем это делают. Для нас их жизнь предстаёт как правила, как типикон, согласно которому нам следует жить, потому что типикон этот — весьма разумен. Но мудрость его в том, что гласит: для каждого — своя мера. И здесь огромная ответственность ложится на духовных отцов: нельзя применять одни и те же правила ко всем одинаково. Для пожилых — своя мера, для больных — своя. Для молодых полезно делать земные поклоны, иначе они займутся бодибилдингом, тренажёрами, сбрасыванием веса и так далее, лишь бы только утомить своё тело. Города сейчас полны спортзалами, в которых установлены, как я их называю, орудия пыток — велосипеды, которые не едут, беговые дорожки в никуда, тренажёры, изматывающие тебя до потери пульса. И люди покупают их, чтобы мучить себя таким образом. А ведь если бы мы поняли мысль Церкви, назначение типикона, то ни в чём подобном бы не нуждались… Простите, я говорю в общем, я знаю, жизнь сегодня нелегка, и, может быть, для бедолаги, который вынужден сидеть целый день за компьютером в офисе, эти слова не подходят. Но в целом, если бы мы понимали мысль Церкви, нам не надо было бы ничего другого.

Итак, пусть ключевым словом сегодняшней беседы будет слово — взлётная полоса. Нас ждут многие открытия, новое понимание, и к ним следует стремиться, искать. И тогда мы достигнем цели. Пусть сначала мы вынуждены что‑то делать и не понимая сути, но мы подчиняемся Церкви добровольно, потому что любим и доверяем ей. Мы смотрим в календарь, чтобы узнать, постный сегодня день или нет, мы понуждаем себя к воздержанию. Позже, когда нам будет дана более глубокая духовная жизнь и её понимание, когда мы узнаём, что такое жертвенность, все церковные установления станут для нас трамплином в вечность. И дай то нам Бог!

Отец Софроний говорил: «Живите как один человек». То есть молитесь друг за друга, один за всех и все за каждого. И я добавлю: если ближний грешит против тебя, оскорбляет или обижает, постарайся не гневаться, не судить его, но помолись о нём, бедном. В этом твоя аскеза. Если священник или духовник не прав — молись за него. Если епископ каким‑то образом причиняет тебе скорбь — молись. Каждый пусть молится о других и о всей Церкви в целом, и тогда мы изменимся, мир станет иным. И этого достаточно.

О цели нашей жизни

Может у кого‑то есть неотложный вопрос? Потому что, как учил нас делать отец Софроний[31] я пришёл без всякой подготовки. Если нет вопросов, то тогда я просто поделюсь с вами тем, о чём сам размышляю уже долгое время.

Пока я жил здесь в монастыре, то всё время чувствовал, что питаюсь пищей, которую никак не могу усвоить из‑за нехватки времени. Сейчас же, находясь в некоем относительном покое, у меня есть время, чтобы хоть несколько размыслить о том, что мне было дано в эти 30 лет, проведённых рядом с отцом Софронием. Многое только теперь мне становится более понятным, а иногда я делаю для себя и настоящие открытия, касающиеся нашей монашеской жизни.

По сути, в монашестве нет ничего такого, что не относилось бы к жизни всякого человека, верующего в Бога. Может быть, путь монаха несколько особенный и более, я бы сказал, радикальный, но по сути — это то же самое, чрез что проходит любой христианин. Что такое христианская жизнь? Это — просто настоящая жизнь, и всё. Она исходит от Того, Кто сотворил и христиан, и не — христиан, и вообще весь мир. И Он пришёл на землю не для того, чтобы дать нам какую‑то новую религию, но чтобы открыть человеку то, что тот никак не мог понять за всю историю своего существования. Многое изобрёл человек, многое познал, за исключением лишь самого себя и своей подлинной природы. И тогда пришёл Бог, чтобы возвестить нам о нас же самих и о том, что единственно истинная жизнь — это Христос[32]. Что другое или, лучше, кто другой является жизнью? Конечно, никто, только Он — Бог. Мы же, находясь в падшем состоянии, даже не способны помыслить о том, кто есть жизнь, так как мы, подобно Пилату, мыслим в иных категориях и задаём вопрос: «Что есть жизнь? Что есть истина?» Кто из нас мог бы сам собою догадаться о том, что истина — это Кто? Нам чуждо такое понимание и отношение. Это открыл нам Христос.

Всем нам более или менее знакома наша аскетическая литература. И я, основываясь на ней, хочу задать вопрос: «Должно ли быть послушным? Должно ли быть великодушными и всех прощать? Должно ли иметь терпение и другие добродетели? Хочет ли всего этого от нас Бог?» Я хочу ответить так: «Нет, не хочет». Говорю только для того, чтобы сделать несколько иной акцент. Богу от нас ничего не надо, но Ему нужны мы! Он хочет, чтобы мы были с Ним и были вечно счастливы. Что значит быть счастливым? Быть счастливым — это значит жить. Жить и не быть счастливым — это и есть ад. Бог не хочет ничего подобного. Он воплотился и сошёл во ад, нами же созданный, только для того, чтобы всех нас спасти даже оттуда. Согласно словам святого Силуана и отца Софрония и вообще всех святых, Бог хочет, чтобы мы жили вечно и блаженно.

Можно по — разному говорить о том, что значит жить, я же скажу лишь о том, что считаю самым важным. Бог хочет, чтобы мы знали и видели Его так, как Он есть[33]. Он не хочет, чтобы ты был послушным, или трудолюбивым, или имеющим только добрые помыслы, или побеждающим всё нечистое в себе, и так далее. Он хочет только того, чтобы ты созерцал Его святость. Человек имеет потенциальную возможность стать «умом, зрящим Бога». Но видеть Бога может только подобный Ему. И поэтому вся наша земная жизнь представляет собой странствие, цель которого достичь богоподобия. Человек есть образ Божий, в этом наше отличие от всего прочего животного мира. Мы — не от мира сего, и земная жизнь — это просто некий отрезок времени, в течение которого мы пробуем жить, делая ошибки и принося покаяние, и тем самым учась отличать добро от зла. Чтобы достичь цели, то есть добра, надо научиться отличать его от зла. Зло не имеет сущности, потому что Бог не сотворил его. Зло — это я сам, совершающий выбор, отличный от воли Божией.

Иногда я называю эту временную жизнь внутриутробным периодом, в течение которого мы готовимся к чему‑то грядущему и новому для нас, как и в утробе матери мы были заняты единственно подготовкой к своему рождению в жизнь земную, или другими словами, к своей смерти для жизни внутриутробной. Отсюда понятны и слова святых отцов, которые говорят, что самым важным в нашей жизни является только то, как мы умрём. Всю свою жизнь мы готовимся к смерти! В утробе матери плод созревает постепенно, каждый час добавляются всё новые и новые клетки. С каждым днём нашей земной жизни должно добавляться нечто новое к нашему духовному вечному бытию, чтобы, умерев, мы не оказались мертворождёнными или недоношенными, но совершенными и зрелыми чадами Божиими. Стать «умом, зрящим Бога»[34] означает достижение достаточного подобия Ему. Мы по самой своей человеческой природе способны и призваны к этому, и в этом проходит вся наша земная жизнь от рождения до смерти. Чтобы мы могли видеть Бога нам надо стать похожими на Него.

Вот теперь, возвращаясь к своему вопросу в начале беседы, я могу сказать, что мы должны научиться быть и послушными, и не имеющими дурных мыслей, и великодушными, и вообще такими, к чему нам, как мы знаем, всегда должно стремиться. Лично я, а может быть и кто‑то из вас, долго не понимал того, что добродетели не являются тем, чего от нас требует Бог. Добродетели — не самоцель. Бог просто хочет, чтобы я был с Ним, и для этого мне необходимо стать добродетельным, то есть научиться и жертвовать собой, и быть смиренным, и любить Бога и ближнего, исполняя все заповеди Христовы. И тогда, если мы можем сказать, что целью нашей жизни является видение Бога, то мы также можем сказать, что целью жизни является исполнение Христовой заповеди о любви. Весь закон и пророки сводятся к одному единственному слову любовь. Пророку Моисею Бог открыл Себя под именем Аз есмь, а позже чрез святого Иоанна Богослова Он открыл нам, что Он есть Любовь. То есть, «Аз есмь Любовь», — говорит о Себе Бог, и нам необходимо понять, что же значит эта Любовь. Это важно понять именно сегодня, в наши дни, когда это слово употребляют, как вы сами видите, в самых неподходящих местах и случаях.

Стать и быть воистину человеком означает жить в любви. Любить — это наша природа, любить — это и значит быть человеком. В данном контексте слово «любовь» не является нравственной категорией. Любить — это онтологическая реальность, это требование нашего духа. И вся суть в том, как нам достичь этой подлинной Жизни, как нам стать причастными божественному Бытию. Всю свою жизнь мы стремимся и учимся только этому. Мы, как говорит преподобный авва Дорофей[35], созидаем самих себя, используя всякий случай и возможность, чтобы обогатиться и терпением, и смирением, и мужеством и вообще всеми добродетелями. С каждой победой к нашему духовному телу прибавляется новая клетка, и так мы развиваемся до тех пор, пока мы не станем цельным и совершенным творением, готовым и родиться, и жить в совершенно новой для нас вечной реальности.

Многое из того, что я вам говорю сейчас, мне было неведомо, и потому жизнь моя зачастую протекала неверно. Я, как и всякий падший человек, не мог мыслить по‑евангельски. Ища истину, я задавал вопрос «что есть истина?», а не «Кто есть Истина». Даже читая авву Дорофея и стремясь стяжать терпение, смирение, рассуждение и так далее, я не понимал конечной цели этого процесса. А цель, оказывается, — видеть Бога, став любовью, подобной Ему. Следует хорошо узнать качества Его любви, и уподобиться Ему именно в такой, божественной Христовой любви.

Быть человеком значит любить — вот что я понял наряду со многим — многим другим исключительно благодаря отцу Софронию. Об этом говорят, конечно, все святые отцы прежних времён, но отец Софроний выразил многие духовные вещи языком, более понятным современному человеку. Быть может сегодня род человеческий, все мы, потомки Адама, уже достигли своего зрелого и даже преклонного возраста, и потому нуждаемся в более глубоком понимании духовной жизни, о которой он так ясно говорит. Не знаю, но в любом случае то, что пишет отец Софроний, привлекает сегодня людей, ищущих ответы на важнейшие вопросы жизни. И они находят у него то, чего не понимали ранее и чего не нашли у других авторов. Состояние падения человечества умножается и язык, на котором мы говорим, деградирует. Но отец Софроний сумел понятно выразить на этом несовершенном языке то, о чём говорили и святые отцы, и апостолы, и Сам Христос.

Так, например, отец Софроний пишет о смирении как о качестве любви божественной[36]. Бог, возлюбив нас, отдаёт нам Себя без всякой мысли о Себе, без оглядки. И смирение не в том, чтобы ставить себя ниже всех, а в том, что Христова любовь, совершенно не думая о себе, не боится быть ниже других, или быть отвергнутой, или даже поруганной. Почему? Да потому что любовь есть жизнь, которую ничто не может уничтожить. Единственное, что грозит любви — это гордость, которая, как говорит святой Силуан[37], мешает любить. Вот почему смирение имеет такое великое значение. Да, как цель мы стремимся стяжать любовь, но смирение есть одна из составляющих этой любви. И смирение есть такое качество любви, благодаря которому любящий живёт жизнью возлюбленного. Без этого наша любовь обращена на нас самих, и является эгоизмом. Эгоизм — это синоним гордости. Любовь же божественная по самой своей природе стремится отдать себя тому, кого любит. Вместо замыкания в себе мы объемлем любовью и всё творение Божие и Самого Творца. И тогда нам даётся в обладание величайший и драгоценнейший дар — весь сотворённый мир, видимый и невидимый. Смирение позволяет забыть о себе, чтобы стало возможно вместить других. Надо опустошить себя, и тогда мы сможем принять дар. До тех пор, пока место в душе занято мною самим, я не могу вместить других, и остаюсь лишь с самим собой, что, другими словами, и называется адом.

Я, сам по себе, не имею жизни, моя жизнь — это Христос во мне, как говорит апостол Павел[38]. Христос, Бог и Творец, есть моя жизнь. И посмотрите, Бог — Отец является Жизнью и Источником жизни, но зачем Ему надо, чтобы кто‑то другой был причастен Его Жизни, зачем Ему давать в Себе место кому‑то другому? Разве Он нуждается в этом? Почему бы Ему не оставаться самодостаточным? Зачем Ему рождать Сына? Не знаю, как ответить на эти вопросы, но думаю, что именно Любовь Отца даёт рождение Сыну и исхождение Святому Духу. Бог изливает всю Свою Любовь на Сына и Святого Духа, потому что таков наш Бог. Ему ничего не надо, Он есть сама Жизнь, и однако Он любит других как бесценное сокровище и отдаёт им всю Свою Жизнь. Он не нуждается в нас, но мы нуждаемся в Нём. Наше земное бытие без Него есть всего лишь существование, без смысла и без цели. Оно обретает смысл, только когда мы становимся причастными Его Жизни. Наш путь на земле есть процесс нашего становления богами по благодати, когда мы тоже сможем сказать: «Я есть, я живу». Исходя из своего глубочайшего опыта, отец Софроний говорит, что имя Божие «Аз есмь Сущий» становится и нашим именем, и это — не ересь и не безумная гордость, но реальность и дар благодати в силу нашей причастности Ему. Когда я достигну состояния, которое мне хочет даровать Бог, я тоже не буду нуждаться ни в чём, став наконец‑то самим собой. Подобно Богу я смогу сказать тогда: «Аз есмь». Удивительно то, что став самим собой, я перестаю жить для себя самого. Содержанием моей жизни становится жизнь возлюбленных мною. Мы даём в себе место Богу, чтобы Он жил в нас, а сами живём в других.

Существует немало книг, в которых говорится о христианской нравственности и об её отличии от других этических систем. От отца Софрония я никогда не слышал о том, что христианская жизнь есть одна из форм морали. Христианство для него есть жизнь. Только теперь мне становятся более и более понятными эти слова, которые я часто слышал от него. Мораль, во — первых, есть нечто подобное ветхозаветному закону, о котором говорит апостол Павел. «Закон не по вере, но кто исполняет его, тот жив будет им»[39]. Тот, кто живёт нравственно, тот находится на определённой высоте, и это хорошо. Совесть человека подсказывает ему, что это верно. С другой стороны, мораль общественная зависит от состояния самого общества и, как мы видим, она меняется. То, что вчера было аморальным, сегодня принято за норму. Что такое общество? Собрание грешных людей, таких же, как я, которые совместно решают каких нравственных норм им придерживаться. Каждая религия, каждый народ, каждое государство и так далее имеют свою этику. В данном случае, мораль сводится просто к неким внешним правилам поведения, которые должно всем соблюдать, чтобы не причинять друг другу неудобств. Но неужели христианство является одной из подобных форм морали? Для того ли, чтоб установить какие‑то новые этические нормы пришёл Христос и умер на кресте?

Каждое поколение имеет какие‑то отличия в нравственных законах, но независимо от этого все умирают. Все умирают, но в каждом поколении есть люди, которые собираются Богом в небесную житницу как созревший урожай. Урожай этот — святые. Все мы, верующие во Христа, являемся святыми, правда, пока ещё в процессе своего становления и поэтому часто не похожи на настоящих святых. Но всё же мы уже встали на этот путь. Одним из великих благословений находится рядом с отцом Софронием, было то, что мне удалось избавиться от неправильного воззрения на святость и на святых. Святой — это не тот, кто стоит пьедестале выше всех. Святость не есть нечто совершенно недосягаемое для меня или что‑то отвлечённое и нереальное. Одна женщина поделилась со мной своей скорбью от того, что её дочь заявила: «Я не хочу быть святой, я хочу жить!» Я же сказал: «Знаете, а ведь она права, совершенно права». Христос пришёл именно для того, чтобы даровать нам жизнь. Хотя, конечно, девушка та имела неверное понимание святости. Потому что жить, это и значит быть освящённым, никакой другой жизни кроме святости не существует. То, что мы сегодня называем жизнью, есть лишь существование, иногда ничем не отличающееся от жизни животного мира. Если бы мы были животными, для нас было бы достаточно и этого. Жили бы как все другие существа, руководствуясь лишь своей животной природой, и через какое‑то время, умирая, исчезали. Однако, человек не таков, ему этого недостаточно. Помню, уже в самом раннем детстве меня потрясла мысль о смерти и о том, как мог Бог её сотворить. Я не знал правильного ответа и потому пережил глубокий кризис, отразившийся на моей дальнейшей жизни. Если бы тогда рядом со мной был отец Софроний, то он бы мне сразу помог, сказав: «Ну, конечно, смерть ужасна, и мы приходим в ужас от одной мысли о ней. Совершенно естественно, что ты не можешь принять её как нечто нормальное и восстаёшь против такого порядка вещей. Смерть несвойственна человеку так же, как и грех. Для человека естественно жить согласно заповедям Христа».

Когда люди сейчас говорят о нравственности, в том числе и о христианской, то мне кажется, что сам вопрос ставится неверно, и поэтому не может быть и правильного ответа на него. Как гласит английская пословица: «Задай глупый вопрос, получишь глупый ответ». Говоря о нравственности, люди не думают о вечности. И тогда возникает другой вопрос, который часто задают сами себе те, кто хочет покончить жизнь самоубийством. Они в отчаянии говорят: «Зачем мне всё это надо, зачем мне нужна эта жизнь?» Этот вопрос они по ошибке принимают за ответ, и потому решаются прекратить данную им жизнь. Но сам‑то вопрос задан верно. Если жизнь заканчивается смертью, то в ней действительно нет смысла. Человек — не кошка и не собака, и не листок на дереве, чтобы быть счастливым и довольным подобной судьбой. Пожить и исчезнуть навсегда? Нет, в нас присутствует некая жажда, свойственная самой человеческой природе. Не будь предмета желания, не было бы и жажды. Цыплёнок, вылупившийся из гнезда, не хочет молока. Только — только он появился на свет, но уже со всей серьёзностью взрослой курицы роет лапкой землю в поисках свойственной ему пищи. Кто научил его этому, какой институт? Ведь он только что родился. Сама природа его учит тому. В нас есть жажда, потому что есть то, что может её утолить. Мы хотим жить, потому что есть жизнь вечная. Адам восхотел стать богом, потому что он действительно был сотворён для этого.

Мне бы очень хотелось воодушевить вас во всех переживаемых вами трудностях. Переводя книги отца Софрония и помня его беседы с нами в монастыре, мне сейчас очевидно, что он хотел показать великое значение временной жизни, и как разумно следует относиться к ней. Из всякого случая надо стараться извлечь духовную пользу, чтобы всякий шаг приближал нас ближе и ближе к Богу, чтобы с каждым днём добавлялась новая клетка к нашему духовному телу. Неважно, доброе с нами случается или злое, все можно использовать во спасение. Даже если ты согрешил, грех бесследно исчезает при нашей исповеди и покаянии. После исповеди мы чувствуем себя освобождёнными и лёгкими вновь. Грех испаряется как ничто, так как он и есть ничто, но у нас остаётся драгоценный опыт покаяния и переживание боли греха. Это, конечно, не значит, что нам надо повторять ошибку блудного сына, я просто хочу сказать, что даже грех и падение могут обратиться на пользу. Покаянием мы избавляемся от греховного яда, отравляющего жизнь, и тогда пережитый опыт становится весьма ценным.

Бог попустил блудному сыну пройти весь тот путь, который он избрал для себя. «Ты попросил наследство у своего отца, — говорит ему Бог, — и вот чем закончил. Но этого ли ты хотел? Неужели ты действительно хочешь этим и закончить?» «Нет, конечно, нет, — отвечает он, — но что же мне теперь делать? Можно ли мне опять вернуться к отцу?» Сын пришёл в себя и говорит: «Да, я погубил свою жизнь, но мой отец праведный человек, он примет меня опять. Пойду к нему». Отец наш — праведный. Говоря сейчас слово «праведный», мы понимаем его в рамках юридического закона римского права, или как в Ветхом Завете. В те времена люди не понимали никакого другого языка, и Бог был вынужден говорить с ними на их языке: «око за око, зуб за зуб». Но праведность Божия отличается от праведности человеческой. Быть праведным — это быть добрым, милостивым, любящим. Праведность в Новом Завете понимается как бережное отношение к ближнему, так чтобы не ранить его, не причинить вреда его жизни, даже если человек не желает принять того, что является для него благом. Так Христос праведен по отношению к Иуде: Он не насилует его свободы, Иуда сам избирает себе то, что хочет, несмотря на то, что Христос многажды старался его спасти. Кто‑то говорил, что на Страшном Суде будут спасены все, кто хоть раз в жизни сказал Богу: «Да будет воля Твоя», и отринуты те, кому Бог скажет: «Да будет воля твоя». Вы, наверное, читали у святых отцов[40], что для настоящего монаха нет ничего более страшного, как услышать от своего духовного отца такие слова: «Ну, что ж, поступай, как знаешь». Монах переживает такие слова как смерть, и в них действительно сокрыта смерть.

Но вернёмся к блудному сыну, который говорит: «Мой отец праведен даже по отношению к наёмникам. Зачем же мне работать на этого тирана — дьявола, который принуждает нас делать такие дела, которые приносят смерть. Затрачивая столько же сил, я лучше буду трудиться у отца. Там я буду жить, здесь же мне не разрешают вкушать даже пищу свиней. Свиньи для них драгоценнее человека. Я недостоин быть с отцом, но пойду к нему». Пошёл и говорит: «Отче, прими меня как работника». И что мы видим? Его родной брат, не грешивший как он, смутился его приходом! Кто же из них двоих более твёрд в добре теперь? Блудный сын знает всю горечь греха и его уже ничто не оторвёт от отца. Хотя никому не посоветуешь идти опасным путём блудного сына, ведь он мог и не вернуться. Тьма может стать непроглядной, и ты уже не найдёшь дороги назад, как это случилось с Иудой, отвернувшимся от Христа, от призвания быть апостолом, от самой жизни.

Путь блудного сына — не пример для подражания. Отец, давая ему наследство, рисковал потерять своего сына. Бог, создавая свободных людей, тоже пошёл на этот риск, как пишет отец Софроний в своей книге[41]. Бог даёт Адаму свободу, потому что без свободы и добрый поступок не имеет действительной ценности. Такие добрые дела могут быть и хороши, но они не имеют значения для вечности. Можно прожить жизнь порядочным человеком, но не стяжать вечности. Бог же хочет, чтобы мы жили вечно, Он сотворил нас для этого. Его Любовь идёт на риск, давая нам свободу. Бог говорит: «Если человек образумится, пусть даже пройдя через многие падения и боль покаяния — Я приму его». Блудный сын вернулся в дом отчий, и радость наполнила душу родителя. Не потому, конечно, что он вернулся живым и здоровым, как сказал старшему сыну один из слуг, а потому что он был мёртв и ожил. Слуга не понимает радости отца, он всего лишь слуга.

И нам, как служителям Божиим, надо быть осторожными и внимательными в разговорах с людьми о Боге, чтобы не исказить евангелие Христово и не превратить благовестие в карикатуру, приписывая Богу свои собственные мысли. Именно этим и дорог нам отец Софроний, потому что в нем и чрез него мы познаем неискажённую мысль Бога о человеке. Исключительно благодаря ему мне стали понятны многие вещи, касающейся нашей жизни в Боге. То, как он относился к нам, было воистину нежной материнской заботой, несмотря на то, что мы иногда вели себя совсем не по — доброму. Некоторые приходили жить в монастырь, и причиняли ужасно много неприятностей и бед. Я, совсем ещё молодой, как‑то сказал ему об одном таком человеке: «Отче, почему бы Вам не отправить его из монастыря?» Он же ответил: «Нет — нет, нам надо заботиться о том, как помочь человеку в жизни, а не о том, как её разрушить». О человеке, разрушающем нашу монастырскую жизнь, он заботился, как бы не навредить его жизни. Говоря такие слова, он прежде много — много молился о нем, и потому, в конце концов, все устроилось к лучшему. Наш монастырь существует по — прежнему, тот человек не смог разрушить его. Он не разрушил и свою жизнь, он ушёл из монастыря довольно спокойно, и нашёл себе что‑то более ему подходящее. Но отец Софроний участвовал в его жизни, стараясь помочь обрести путь ко спасению. Некоторые из нас, и я в том числе, тоже причиняли вред обители, но Бог все покрыл.

Не раз отец Софроний говорил о состоянии современного мира, зашедшего в безвыходный тупик[42]. Из поколения в поколение продолжают случаться самые ужасные трагедии и катастрофы, и лишь по одной единственной причине — человек не хочет сказать всего одно слово: «Господи!» И поэтому человеку просто невозможно выйти из своего тупика. «Невозможно, — говорил он с болью в душе, — но для Бога, — добавлял он, — легко». То, что невозможно для человека, то для Бога легко. И я был так рад слышать, что для Бога это легко. Психологически трудно поверить в такие слова, но я верил ему. Может быть, потому что мне с детства была присуща вера в то, что Бог всемогущ. И если к тому же отец Софроний говорил, что для Бога легко все изменить, я вполне верю в это.

Итак, если мы носим в своём сознании мысль о том, что Богу неважно какой я есть, а важно только то, чтоб я наследовал жизнь, то тогда все, что случается с нами может послужить для нас шагом вперёд к желанной цели — к подлинному видению Бога и к преображению самого себя благодатью Божьею. Наступит день, когда и я смогу сказать: «Ныне и аз есмь благодатью Твоею, Боже, благодарю Тебя!» Вот какую цель жизни должно всегда иметь перед собой. И тогда, во — первых, все станет исполнено великого смысла и жизнь будет в радость, потому что даже то, что нам приходиться терпеть мы соотносим с конечной целью, с днём нашего рождения в новую вечную жизнь. Во — вторых, тогда меняется отношение и к смерти. Святые отцы говорят, что блажен непрестанно помнящий о своём исходе отсюда. Но каким образом помнящий? Неужели надо всегда себе говорить: «Я скоро умру, я скоро умру…» Конечно, нет, ты не сможешь тогда и жить. Просто надо воспринимать каждый случай в жизни как возможность нечто приобрести для грядущей вечной жизни, как подготовку ко дню своего рождения. Чтобы когда настанет час смерти, могила не поглотила меня целиком, но чтобы родиться, жить и далее совершенствоваться до полноты возраста Христова. Смерть тогда будет для нас торжеством, она является смертью только для тех, кто живёт лишь одной земной жизнью. Смерть отнимает все мирские удовольствия, и даже саму эту жизнь, так что плотской человек приходит в ужас: «Что теперь со мной будет?» Что будет? Нас ждёт ещё большая радость и избыток жизни, надо только готовиться к этому.

Помню, как отец Софроний, уже будучи не в силах ходить, незадолго до своей кончины, с сияющим лицом говорил: «Смерти для человека не существует. Человек не может умереть. Чаю воскресения мёртвых и жизни будущего века. Если мы верим в это, то это и будет с нами». Он иногда по старческой немощи не мог выговорить и слов, но когда начинал говорить о Боге, то озарялся, мысли лились одна за другой, и мы не успевали переводить[43] за ним. Это было удивительно. Он говорил, что старость — это торжественное ожидание чего‑то великого.

Вот чем я хотел поделиться с вами. Мы живём не для того, чтоб стать терпеливыми, или послушными, и прочее, мы трудимся не для этого, но ради вечной жизни, чтобы видеть Бога как Он есть. Это заглавие одной из книг отца Софрония. Сам он не дерзал так назвать свою книгу. Ведь над отцом Софронием потом некоторые насмехались: «Кто хочет увидеть Бога пусть едет в Эссекс». Помню, прежде чем издавать книгу, в монастыре молились около месяца, и потом отец Симеон предложил такое название по — французски. Опубликована она была сначала на французском языке, потому что для публикации на русском не могли найти средств. Отец Софроний долго думал, не решаясь дать такое название. Но потом сказал: «В конце концов, отец Симеон прав. Как мы хотим видеть Бога: так как Он есть, или так как Он не есть? Да и все, что я написал в книге — именно об этом. Я говорю, что мы не можем видеть Бога, за исключением случая, когда живём в покаянии. Я повторяю то, что сказали и святые отцы»[44]. Так он согласился с предложенным наименованием книги, и понёс на себе ответственность и последствия.

Я же, пребывающий во мраке в отличие от святого Силуана и отца Софрония, думал: «А должно ли нам быть такими дерзновенными? Не лучше ли думать как‑то посмиреннее…» Тогда я не понимал, что быть смиренным — значит, быть реалистом. Смирение — это не отвергать дар, изливающийся от Бога, но стремиться к нему. Смирение — это осознать, что мы призваны к обожению и должны стать богами. «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений», — поем мы при погребении усопших, и эти слова, как говорил отец Софроний, являются содержанием жизни, также как и слова молитвы: «Сподоби, Господи, в день сей без греха сохранитися нам». В этом весь устав и монашеской, и христианской жизни. Все мировоззрение отца Софрония было сосредоточено именно на этой конечной цели — на видении Бога. Я хоть и понял это, но до сих пор, вот уже в течение сорока пяти лет, никак не могу усвоить, как следует. Ведь он всегда учил нас тому, чтобы мы стали святыми. Не воображать себя святыми по гордости, но стать святыми, как того желает Бог, и поэтому для человека стыдно не стать святым, потому что это значит остаться на уровне кошек и собак.

Как‑то в монастырь приехал один епископ, прежде не расположенный к нам, так как монастырь был для него неканоническим, состоящим из монахов и монахинь. Но вот, приехав, он отслужил литургию в день святых жён — мироносиц и начал говорить слово о том, как Христос благоволил, чтобы первыми к Его Гробу пришли жены, ставшие благовестницами для самих апостолов. И что великая мудрость старца Софрония проявилась именно в устроении такой смешанной обители. Он хвалил и превозносил старца так, что мы вынуждены были опустить глаза. Я же с нетерпением ждал, что скажет на все это отец Софроний. Скажи он: «Ну, что Вы, Ваше Преосвященство, я грешный», владыка стал бы хвалить его ещё больше за смирение; сказать: «Да, я это мудро устроил», он, конечно, тоже не мог. Мне было интересно, что же отец Софроний ответит, хотя сейчас стыдно, что я не сказал в тот момент Богу: «Господи, помоги ему, дай ему Твоё слово». С другой стороны, хорошо, что так не сказал, иначе бы наверняка гордо подумал, что это благодаря мне он мудро ответил. А сказал он следующее: «Ваше Преосвященство, да будет со мною по слову Вашему». И скажу вам, именно после этого мне стало понятнее, что же такое смирение. Его слова были для меня как откровение, как шаг вперёд к нашей конечной цели, как фундамент и основание моей жизни.

Об именах и заповедях Божиих

Сейчас часто можно слышать, как некоторые говорят, что Бог не существует. Я долго размышлял об этом, анализируя само слово существовать, которое происходит от греческого слова начинать, начало, то есть оно говорит о том, что начало быть. Но Бог действительно никогда не начинал существовать, Он всегда есть. Он есть само то Начало, благодаря которому все, что существует, появилось на свет. Позже, когда я был в Греции, то как‑то в храме услышал проповедь священника, говорившего точно то же самое. Он мне сказал, что нашёл эти мысли у святого Дионисия Ареопагита, ученика апостола Павла. То есть уже в первом веке христиане прекрасно знали, что Бог не «существует». Но вот появляется товарищ Сталин и ему подобные, заявляя то же самое, и к нашему стыду они колеблют в нас веру в Бога. Нам бы следовало сказать им: «Да, мы давно знаем, что Бог не существует и никогда не начинал существовать, потому что Он есть», как Он Сам сказал об этом ещё три с лишним тысячи лет тому назад пророку Моисею.

В именах божественных сокрыта божественная сила

Бог повелел Моисею идти в Египет, чтобы вывести оттуда народ Израильский. Но Моисей не чувствовал, что способен сделать нечто подобное, ведь он, хотя и был человеком образованным, но провёл много лет в пустыне и стал простым пастухом. «Вот, я приду к сынам Израилевым, — говорит он Богу, — а они, не поверив мне, скажут: как Ему имя? И тогда что я им отвечу?» И Бог сказал: «Я есмь Сущий, скажи им, что Сущий послал меня к вам»[45]. С этого момента мы знаем Бога как Того, Кто есть. Данное откровение имеет великое значение для человечества, как об этом пишет отец Софроний[46]. В наши дни мы не понимаем, какая сила заключена в призывании имени Божьего, тогда как в древние времена человек ясно сознавал, что в слове сокрыта энергия и имя является чем‑то очень важным. Ведь силою имени Божия Моисеем, да и вообще всеми святыми, были совершены бесчисленные чудеса.

Имя — это не просто слово, с помощью которого мы обращаемся к кому‑то. С первых же страниц Библии мы видим, что имя имеет совсем другое значение. Так Ева даёт своему третьему ребёнку имя Сиф, потому что он родился у неё «вместо Авеля, которого убил Каин». Имя Сиф имеет значение «вместо кого‑то», то есть мы видим, что имя всегда понималось, как слово, отражающее нечто весьма существенное в той или иной личности. Это что касается имён человеческих. Когда же мы говорим об именах Божиих, то надо знать, что в каждом божественном имени заключена сила, и призывать имя Божие означает благоговейно пребывать в Его присутствии.

В начале двадцатого века на Афоне разгорелись споры, касающиеся как раз этой темы. Некоторые русские простые монахи, произнося молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», чувствовали силу имени Иисуса настолько живо, что, неудачно выражаясь, утверждали: «Имя Божие есть Бог». Образованные же богословы усмотрели в этих словах ересь. Отец Софроний в то время был в Пантелеимоновом монастыре, и он считал, что споров и столкновений не должно было бы и быть. Надо было лишь найти точную формулировку, выражающую суть духовного опыта монахов — подвижников. Но оказалось, что богословы не смогли понять опыта аскетов, а аскеты не могли понять мысли богословов, и возник конфликт.

В именах Божиих заключена божественная благодатная сила и этою силою были совершены великие чудеса. В Ветхом Завете нам было дано имя Аз есмь Сущий, в Новом же Бог открывает нам Себя именем Иисус, то есть Спаситель. Иисус Христос есть имя Бога в Его воплощении, Который стал человеком, чтобы ещё полнее явить нам Себя и дать понять Его мысль о цели сотворения Им людей. Прежде, находясь на Небесах, Он был невидим для живущих на земле, и люди постепенно утратили способность видеть и знать Бога так, как знал Его Адам и его ближайшие потомки. Даже после совершенного убийства Каин мог видеть и говорить с Богом. С усугублением состояния падения видеть Бога становилось все более и более редким явлением, человек стал плотским, бездуховным. Бог мог говорить лишь с избранниками, все ещё способными различить и понять Его голос.

Но и пророки были людьми несовершенными и ограниченными. Иногда даже кажется, что Бог в Ветхом Завете это другой Бог. Он и гневается, и наказывает… Но, конечно, это не другой Бог, просто люди были весьма грубыми. Пророки, будучи людьми несовершенными обращаются к ещё более несовершенному народу, хотя и Богом избранному. Они жалуются Богу на их непослушание. И Богу надо было совершить спасение человечества, имея дело с нами, такими невежественными людьми. Бог должен говорить с нами на нашем языке, и потому Его совершенное слово ограничено нашим несовершенством. Отсюда в Ветхом Завете и суровость, и строгость, и войны, и все прочее, чего нет в Завете Новом. Бог во всем ограничен нашим несовершенством. Он есть Бог Всемогущий, но человека Он создал свободным. Чтобы человек стал богом он должен быть свободным. Самым великим даром Божиим является свобода. И потому неудивительно, что каждый стремится быть свободным, чтобы делать то, что хочет. Свобода — это добро, но, к сожалению, мы не знаем, как ею пользоваться себе во благо, мы не знаем, для чего она дана и что нам должно выбирать. Вот поэтому Бог и пришёл к нам, чтобы Самому научить нас и дать святое совершенное слово, Свои божественные заповеди.

Заповеди Божии и смысл нашей жизни

Посредством заповедей Бог нас учит желать и искать того, что действительно является достойным выбора. Своим откровением Бог хотел бы привлечь наши сердца так, чтобы мы свободно, всем своим существом возжелали жить по заповедям Христа, которые отнюдь не являются чем‑то тяжким, как о том говорит святой апостол Иоанн Богослов[47]. Заповеди Его нетяжки только потому, что они даны по любви. Все заповеди Христа, а в том числе и заповеди Ветхого Завета, хотя и в прикровенной форме, имеют своим источником Любовь и ведут исполняющих их к этой Любви. Все заповеди сводятся к двум важнейшим, учит Христос. «Возлюби Господа Бога»[48], дающего тебе жизнь. И потому как не любить Его? Как не любить Жизнодавца? «И возлюби ближнего»[49], потому что «брат наш, — как говорят многие святые, и особенно ярко святой Силуан, — брат наш есть наша жизнь»[50]. Мы просто не сознаем, что мы не какие‑то отдельные друг от друга индивидуумы, а один единый человек. Мы не понимаем этого потому, что ещё не достигли должного состояния, мы пока находимся в процессе своего развития. Но станем ли мы тем, кем должны стать зависит от каждого из нас. Бог даровал нам все необходимое, и хочет даровать нечто ещё большее, но мы должны возжелать того, мы должны понимать и знать, как унаследовать Его дар. Дар Его в том, что мы можем стать подобными Иисусу Христу, подлинному Человеку. В этом и заключается весь смысл нашей жизни на земле — уподобиться Человеку Иисусу.

«Зачем я родился? Откуда я пришёл, куда я иду? В чем смысл моей жизни?» Подобные вопросы с детства не давали мне покоя, и мне всегда было удивительно, что в мире почти никто об этом не думает, никто не ищет ответа на них. И даже если кто‑то задумывается, мир, в котором мы живём, не может дать ответа. Нас учат, как заработать деньги, нам говорят, что надо освоить какую‑то профессию, что нам, возможно, надо быть нравственными людьми… Хорошо, пусть так, но зачем? Единственный, кто помог мне понять смысл моей жизни, был отец Софроний. И оказывается смысл жизни в том, чтобы я стал подобным Христу, и тогда все остальное, работа, учёба, мораль и так далее, тоже обретает смысл и значение. Тогда все начинает служить главной цели и ведёт к жизни, которой не будет конца.

Надо учиться призывать имя Божие

Но вернёмся к силе имени Божьего. Может вы заметили, что все литургические и другие молитвы часто начинаются с призывания имени Божия. Мы говорим: «Боже, Отче Вседержителю, Владыко Святый, Царю Небесный, Иже во святых почиваяй, Благословляющий благословляющих Тебя» и так далее, но мы всегда призываем то или иное имя Господне. Бог есть имя, Христос — другое имя, Аз есмь — имя. Имён Божиих много, и некоторые из них имеют пророческое значение, как, например, имя Сын Человеческий, которым Христос часто именовал Себя, известно ещё из Ветхого Завета.

Кажется, в индуизме есть идея, что их боги, с одной стороны, имеют тысячу имён, а с другой, они — безымянны. Они говорят это о своих божествах, которые, в сущности, и не являются богами. Но мысль эта соответствует тому, что мы знаем об истинном Боге. Бог наш имеет не только тысячу имён, но и гораздо больше. Мы именуем Его самыми чудесными именами и никогда не сможем перечислить их всех. Бог наш непостижим и неисследим. Но каждое имя в какой‑то мере отражает Того, Кто стоит за ним. Посредством силы, сокрытой в именах Его, мы входим в общение с божественным миром, и Его силой мы можем совершать на земле дела, которые превосходят и законы земные и наши собственные силы.

Даже в магии, занимающиеся ею, умудряются с помощью неких заклинаний делать то, что превосходит обычный уровень человеческий. Хотя, конечно, у них это есть лишь, я бы сказал, произведение яркого впечатления, а не само чудо. Грех не имеет сущности, грех — искажение и извращение добра. Так и магия — это злое употребление силы слова, недолжное обращение с энергией, заключённой в тех или иных словах, вхождение в общение со злым духом. Молясь Богу, призывая Его святое Имя, мы обретаем благодатную силу, превосходящую всякую иную силу мира сего, но сила эта добрая, она от Духа Святого, и даётся нам во благо.

Итак, молитву свою мы начинаем с призывания имени Божия и заканчиваем её славословием. В молитве мы просим Бога о том, в чем нуждаемся. Если мы хотим благословить пищу, мы просим об этом Бога; если мы хотим, чтобы Он упокоил усопших, мы молимся, называя их имена. Мы просим Его о дожде, о благословении путешествия, об освящении вещей и так далее. Но иногда, как я заметил, мы даже и не говорим Ему о том, чего хотим, и в нашей молитве бывает нет ничего такого, что указывало бы на конкретную просьбу. Позже мне стало понятнее, что молитва — это обращение к Богу и призывание Его имени, нам даже не надо излагать свои просьбы и нужды, ведь Он знает о нас все. Уже прежде моего прошения Бог знает, что я скажу Ему. Я призываю Его Имя, и этого достаточно, чтобы Он пришёл ко мне.

Однако, мы далеки от такого состояния. Мы находимся на низком уровне духовной жизни, не зная ни что такое молитва, ни как нам должно молиться. И тогда Бог, применяясь к нашему уровню, учит нас через Церковь относиться к своим потребностям так, чтобы они помогали нам быть с Ним. Таково назначение Требника. В этой книге собраны молитвы на всякий случай жизни, и в каждой из них есть какой‑то фрагмент из Священного Писания, близкий по смыслу с нашей нуждой. Молясь, мы обращаем мысль к Богу и призываем Божие благословение. Дело в том, что мы очень зависимы от того, что происходит с нами в обыденной жизни, часто она поглощает все наше внимание и мы с головой погружаемся в земные проблемы. Но мысль Церкви — обратить эти проблемы в молитву и тем научить нас молиться непрестанно. Ведь у нас всегда есть какой‑то вопрос, а значит, всегда есть и повод обратиться к Богу, и жить вместе с Ним. Надо не только самому трудиться и добиваться чего‑то в жизни, но, главное, делать это с Богом. Так постепенно мы разовьёмся до состояния, дай то нам Боже, когда мы будем непрестанно пребывать в Боге, и тогда уже нам не надо будет просить Его ни о чем. Вы наверно знаете о том, что молитва Иисусова может войти в сердце и совершаться там непрестанно. Это значит, что человек тогда всегда пребывает со Христом и ходит пред Богом.

А пока мы не достигли сего, мы учимся по — другому помнить о Боге, то есть, обращаясь к Нему в скорби и трудности. И вот здесь надо быть внимательным, чтобы избежать ошибки, в которую мы все так легко впадаем. Мы начинаем обращаться к Богу, вернее, хотим «использовать» Бога, чтобы у нас в жизни все было хорошо: чтобы мы были богаты, счастливы, здоровы, чтобы все было хорошо на работе, и так далее. То есть Бог нам нужен для того, чтобы исполнялось все, что мы хотим. И мы ещё удивляемся, почему Он нас не слышит, когда мы Его просим обо всем этом[51]. Конечно, все это важно — и здоровье, и работа, и достаток, ведь нам надо как‑то жить. Но зачем мы живём? Только чтобы потом умереть? Бог хотел бы, чтобы мы, обращаясь к Нему со своими просьбами, вспоминали о Нем чаще, чтобы помнили Его всегда, непрестанно, и когда стареющая плоть будет уже не в состоянии жить, когда исполнится срок нашего пребывания в этом мире, мы устремились к Нему и были с Ним вечно. И тогда окажется, что самым главным было не то, что мы силой Божией совершали многие чудеса, а то, что мы научились молиться и жить в Боге. Вот о чем надо всегда помнить, и жить так, как хочет того Бог. Надо научиться понимать мысль Бога о нас и мыслить так, как мыслит Бог.

Так печально, когда мы своё земное мышление переносим на вещи божественные. Так, например, одну из икон Матери Божией мы именуем «Скоропослушница», и обращаемся к Ней, как к той, которая слышит нас немедленно и помогает нам во всем. И мало кто из нас задумывается, что это мы должны стать послушными и подобными Пресвятой Богородице. Нам была явлена эта икона и это имя с тем, чтобы показать, какими нам надо стать. Божественные имена — это откровение о Боге. И все, что Бог открывает нам о Себе в Священном Писании, в молитве, в житиях святых — это для того, чтобы мы лучше поняли, какая жизнь ожидает нас в вечности и подготовились к ней.

О заповедях Божиих

Или посмотрите, как мы относимся к заповедям Божиим. Мы считаем их военными приказами: ты должен выполнять их, а если нет, то будешь гореть в аду. Но Бог мыслит иначе. Он предупреждает нас о том, что можно обречь себя на вечные страдания. По словам Златоуста, нам говорят об аде именно для того, чтобы мы не попали туда, а не для того, чтоб запугать нас. Просто, чтоб мы знали. К сожалению, в последние века слишком часто делалось ударение на страх наказания, на адские муки, мытарства и тому подобное. И тогда создалось впечатление, что мы ищем спасение только для того, чтобы избежать вечных мук. А ведь это неверно, это — неправильное понимание спасения. Когда вера умалилась в людях, церковная жизнь приняла другую окраску. И то ли проповедь была неверна, то ли люди огрубели, но сейчас уже никого не привлечёшь к духовной жизни страхом вечного огня. Когда ты чрезмерно бьёшь по какой‑то части своего тела, то она немеет и уже ничего не чувствует.

Суть не в том, чтобы спастись от наказания и избежать геены, а в том, чтобы найти положительный образ действий, встав на путь Божий. Спасение — это жизнь в Боге, и жизнь эта настолько великолепна и притягательна, что тот, кто начинает жить ею, совершенно забывает о существовании ада. Если вы обратитесь к Священному Писанию, то убедитесь, что Бог гораздо больше говорит о положительной стороне, чем об отрицательной. В удивительном евангелии от Иоанна Христос иногда говорит словно купец, который хочет привлечь наше внимание к Своему товару. А товар Его — жизнь с избытком, любовь, воскресение, вечность. Посмотрите внимательнее на Его диалоги с книжниками и фарисеями, и вы увидите, что Господь постоянно проповедует жизнь и воскресение. Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мёртвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут[52]. Воля пославшего Меня Отца есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день[53]. Овцы Мои слушаются голоса Моего, и Я знаю их, и они идут за Мною. И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек.[54] Но фарисеи, книжники, законники и прочие всегда ведут речь о смерти. Они постоянно возвращаются к этой теме. Иудеи сказали Ему: теперь узнали мы, что бес в Тебе. Авраам умер и пророки, а Ты говоришь: кто соблюдёт слово Моё, тот не вкусит смерти вовек. Неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? и пророки умерли: чем Ты Себя делаешь?[55]. И когда Христос сказал им: Прежде нежели был Авраам, Я есмь[56], то они схватились за камни, чтобы убить и Его.

Все, что у человека есть в жизни — это Бог, без Него он мёртв. И нам надо быть очень внимательными к своей жизни, чтобы не идти путём, ведущим в смерть, потому что идти путём гибельным для нас гораздо легче и естественнее, чем идти путём, ведущим в жизнь. Мы иногда даже и не знаем, что такое настоящая жизнь. Говорю это, прежде всего для себя, чтобы немножко встрепенуться, чтобы задуматься над всем этим поглубже.

Но вернусь к тому, что я хотел сказать о заповедях Божиих. Они — не тяжкие, потому что все они сводятся к любви. Люби Бога и ближнего. Неужели любовь такая тяжкая вещь? Не является ли она как раз тем, чего ищет каждый человек? Не в ней ли заключается весь смысл жизни? Жизнь без любви — это и есть ад. И однако мы почти не знаем эту любовь. И потому все другие заповеди являются введением, руководством и объяснением заповеди о любви.

Отец Софроний говорит о заповедях как о самооткровении Бога[57]. Во — первых, это откровение Бога о Самом Себе, а во — вторых, это исповедь Бога пред нами. Он исповедует нам самые сокровенные глубины Своего бытия. И когда Церковь учит нас исповедоваться, она этим учит нас быть открытыми подобно Богу. Что мы можем исповедать? Конечно, свои грехи, потому что живём грешно. Но исповедь Бога удивительна и чудесна, потому что Он — великолепен, нет мрака во Свете, Который есть Бог. Бог есть свет, нет в Нем никакой тьмы[58]. Но исповедь Его есть точно такая же, как и наша — Он открывает нам Себя совершенно и хочет, чтобы мы открылись Ему взаимно. И если человек искренно исповедуется пред Богом, раскрывая пред ним грехи, то Бог с любовью приемлет его, исцеляет и делает человека богоподобным. Бог, исповедуясь пред человеком, или иначе, давая нам Свои заповеди, вовсе и не ожидает от нас, что мы исполним их! Заповеди Его — не военный приказ. Они — откровение о том, чем мы не являемся.

Итак, люби Бога, исполни эту заповедь. В каждом из нас есть благодать, которая и учит, и помогает исполнять её. Но почему же мы не преуспеваем? Да потому что мы часто предпочитаем, выбираем мороженое и тому подобное, а не любовь к Богу. И как нам достичь в таком случае неизменной пламенной любви к Богу? Это просто невозможно.

Невозможно ещё и вот почему. Бог открылся Моисею как Сущий. Имя Его «Аз есмь». В Новом Завете мы имеем полноту откровения Бога о Самом Себе, и теперь нам известно, что Бог есть Любовь. «Аз есмь Любовь», — говорит Бог. Имя Его — Любовь. Любовь — это бытие Бога, это содержание нетварной божественной жизни, и поэтому естественно, что для нас, существ сотворённых, эта любовь и эта жизнь недостижимы. Мы — творение, приведённое из небытия в жизнь сию. Мы сотворены из ничего и являемся тем, что вновь обратится в ничто, и потому, как нам возможно жить жизнью божественной? Конечно, нам это невозможно. Но Бог знает это, и потому то, что невозможно для нас, то даёт нам Он Сам. Именно для этого Он и привлекает наши сердца к Себе. И я думаю, что самым важным элементом всей нашей аскетики является понимание нами мысли нашего Бога. Когда мы достигнем того, чтобы знать Его желание и мысль, когда нас пленит Его красота, и мы всецело устремимся к Нему, тогда мы уже никогда не сможем забыть Бога. Вот в чем смысл.

Сами по себе мы не можем стяжать жизнь божественную, единый Бог знает, как нам даровать её. Ведь Он Сам сказал, что невозможное человекам, возможно Богу[59]. Мы верим в Бога Всемогущего, и мы ждём от Него именно того, что является невозможным для нас. То, что возможно для нас, мы и сами можем сделать. Нет, Бог наш есть именно Тот, Кто творит непостижимые чудеса, и творит их с нами, со мной и с тобой, кто читает сейчас это слово. В этом и заключается вера — верь, что Бог сотворит чудо именно с тобой! Нам надо научиться верить, что именно меня Бог хочет сотворить подобным Ему, и уже дальше жить, исходя из этого. Мы, монахи, живём в монастыре, вы, миряне, живете в миру, у каждого своя профессия. И это неважно. Или как говорит святой Силуан: «В этом мире у каждого своё послушание, …но Господь всех любит, и большая награда будет тому, кто больше любит Бога». Важно лишь, чтоб мы всегда искали Бога, чтобы все, что мы делаем, было каким‑то образом связано с Богом. Надо свою жизнь прожить с Богом, и тогда Он даст нам жить Его вечной жизнью. Не надо пугаться трудностью Его заповедей и говорить: «Ну, как я могу любить людей, которые наступают мне на ноги в метро, или воруют у меня деньги, или делают мне зло?…» Надо знать, что любить — не трудно, любить — невозможно. Тому, что мне невозможно любить, меня учит сама моя человеческая природа. Любить всех этих неприятных людей противно здравому смыслу, я не могу вместить сего, не могу исполнить. Но… не надо смущаться. То, что невозможно тебе, то совершает Бог. И любовь к ближнему имеет удивительное свойство, что когда ты обретаешь её, то тебе становится непонятно, как же ты раньше мог жить иначе. Она даётся Свыше, но нам должно стремиться к ней. Цель аскетики — развить и умножить в нас это желание стяжать любовь. Только для того, чтобы быть в Боге, мы читаем Священное Писание, посещаем богослужения, изучаем жития святых, молимся, и вообще делаем все то, что даёт возможность соприкоснуться с миром божественным. Так поступая, мы хотим все время помнить о Боге, чтобы избежать греховного и смертного забвения о Нем.

О послушании Богу по любви к Нему

Хочется сказать нечто и о послушании, которое проистекает из любви и доверия к тому, кого ты любишь. Конечно, мы любим врагов без всякого доверия к ним, но и любовь к ним у нас совсем другого рода — она подобна Христовой, когда Он молился о распинавших Его. Но любовь к тому, кто достоин быть любимым, подразумевает и доверие к нему. Например, такова наша любовь к отцу Софронию, к старцу Силуану, да и вообще ко всем святым, которые учат нас только добру. Такова наша любовь и к Самому Богу. Мы доверяем их свидетельству и убеждаемся на опыте, что оно — истинно. Свидетельство святых непреложно в отличие от научных свидетельств, которые меняются постоянно, одна гипотеза сменяет другую, хотя каждая и претендует быть единственно подлинной. Зачастую научные истины улетучиваются так же быстро, как выветривается спирт. Не таково свидетельство Церкви, свидетельство святых. Они говорят о вещах действительно невероятных, но истинных, и ты на своём опыте можешь познать их истинность. А познав, начинаешь верить их свидетельству совершенно естественно, зная, что не разочаруешься ни в чем. Напротив, чем дольше ты живёшь, тем больше убеждаешься в истинности слов святых.

И послушание является как раз выражением твоего доверия Богу, твоей любви к Нему. Отсюда становится несколько понятнее поведение Христа в Гефсимании. Любовь к Отцу привела Его на Голгофу, потому что любовь была сильнее боли, которую Ему предстояло претерпеть ради спасения Адама. В Гефсимании Христос молился о спасении человечества, о спасении тех, кто не заботится о спасении и не желает его, о спасении даже тех, кто будет скоро распинать Его. Он молится о тех, кто вчера восклицал: «Осанна Сыну Давидову!», а сегодня кричит: «Распни Его!» И молится Он о людях так, что пот Его был подобен каплям крови, падающим на землю. Он не заботится о том, какие муки Ему должно будет претерпеть ради нас, Он взирает с доверием на Отца. Любовь и доверие Отцу превосходят всякую боль и даже смерть на кресте. К сожалению, мы не таковы, мы не достигли совершенной любви к Богу, но мы всегда должны молиться о том, чтобы стать зрелыми христианами и, как пишет святой апостол Павел к коринфянам[60], все меньше и меньше питаться молочной пищей.

Времена сейчас трудные, и потому, думаю, Бог слышит нас и действует скорее, чем прежде. Нам надо прилепиться к Нему с верою, пусть наша вера и кажется нам иногда, словно не живой или какой‑то отвлечённой. Ничего, какая ни есть вера, прибегнем к Богу, и я верю, Он даст нам веру живую. Я уверен, Он даст её нам, потому что в тяжкие времена мы нуждаемся в большей помощи. Чем трагичнее дни, тем ближе Бог, в этом я убедился на примере и своей собственной жизни.

Об обетах монашеских

Сегодня мне хотелось бы поделиться с вами некоторыми мыслями об избранном нами пути — о жизни монашеской, и этим, быть может, помочь несколько сократить наше долгое странствие к Богу. Лично мне понадобились годы, чтобы уяснить некоторые основы жизни монашеской, христианской, человеческой. Нам бы вовсе не следовало употреблять такие словосочетания как «жизнь монашеская» или «жизнь христианская», так как по сути только христианство является жизнью, никакой другой жизни не существует. Православие, как я уже не раз говорил, есть наша подлинная человеческая природа, и православная жизнь — это жизнь, которая соответствует подлинной природе и естеству человека. Мы именуем её православной только потому, что мир сейчас живёт совершенно иначе, и нам хоть как‑то надо отличить истинную жизнь от многих существующих призраков жизни.

И монашество — это такой образ жизни, который может наиболее полно приблизить нас к этой подлинной человеческой жизни, каждый человек должен бы стремиться жить по — монашески, за исключением разве что обета девства и некоторых других небольших особенностей иноческой жизни. Поэтому понимание сути монашества, его цели и в особенности трёх главнейших обетов имеют значение для любого человека.

Теперь я попробую объяснить, что я имею в виду.

О девстве и целомудрии

Первый обет — это обет девства, по — английски он именуется словом chastity, которое подразумевает под целомудрием телесное воздержание и чистоту. Мне никогда не нравилось исключительно такое понимание, слишком уж оно однобоко[61]. Чтобы выразить суть этого обета отец Софроний подобрал в английском языке другое слово — integrity, то есть целостность, целостное мировоззрение, по — славянски целомудрие. Это слово мы и употребляем во время богослужения Великим Постом, читая молитву святого Ефрема Сирина. В этом обете речь идёт о целостном видении и понимании чистоты, или, другими словами, о том, что Бог именует чистотой. Я сказал: что Бог именует чистотой, поскольку ещё неизвестно, как мы понимаем слово чистота и что мы подразумеваем под этим понятием. Нам следует быть весьма внимательными и даже осторожными со словами Священного Писания, то есть тем, как мы их понимаем. Потому что, если мы понимаем что‑то неправильно, то нет ничего удивительного, что мы и не преуспеваем, делая ошибки. Так, например, из истории известно о неверном понимании чистоты и о еретическом движении пуританизма.

Поэтому прежде всего скажем, что такое нечистота, грязь? В аскетике это — нечто такое, что не позволяет Богу приблизиться к нам. Тот, кто вкусил великую благодать, ощущает это нечто как что‑то нечистое в сравнении с жизнью, которую даёт Бог; он переживает состояние нечистоты как падшее состояние в сравнении с состоянием ангелов и святых. Любой грех, а особенно грех плотской, повреждает цельность человеческой души, цельность мировоззрения. Он концентрирует все внимание человека на одном элементе, вырывая его из общего контекста[62], и затем с помощью демонического воздействия грех этот одолевает человека. То, на что воздействует диавол, было сотворено прекрасным, ибо было сотворено Богом, как гласит книга Бытия.[63] Но диавол сумел все извратить и обратить в нечистоту. Причём он извратил не сами естественные телесные свойства, а способ их употребления, и тогда уже при содействии демонических энергий то, что совершает человек является нечистотой[64]. Чистота же — это то, что было заложено Богом в нашу природу при сотворении, что Бог имел ввиду, создавая мужчину и женщину и что присуще целостному видению. Допустим, в предведении падения Бог сотворил человека как мужчину и женщину, но что Бог имел в мысли при их сотворении, то и нам следует иметь в уме, и это как раз и будет чистотой. Если же мы будем мыслить и жить иначе, чем как то задумал Бог, то неужели ж мы не будем оскверняться?

Все, сказанное выше, я не понимал годами, и потому слова апостола Павла о том, что брак у всех да будет честен и ложе непорочно[65] были закрыты для моего разумения. Имея извращённый, присущий демоническому сознанию взгляд на вещи, я был неспособен понять мысль апостола, ни то, как возможно хранить в браке уважительное отношение друг ко другу. Лишь позднее, когда среди современных людей, живущих в браке, я увидел глубокое взаимное уважение, весьма подобное тому, что мы видим в Библии, слова апостола стали мне яснее. Так Сарра почитала Авраама, обращаясь к нему: господин мой.[66] Я был очень рад этому, так как долго не понимал таких простых вещей. И лишь потому, что путал понятие супружеской близости с понятием нечистоты. Теперь мне понятно, что из того, что существует в мире, нет ничего нечистого, ибо все сотворено Богом. То, чего Бог не творил, то и не существует. Да, грех существует, хотя Бог и не творил его. Грех — это искажение того, что было сотворено прекрасным, грех — это когда человек, способный мыслить богоподобно, употребляет Божие творение не так, как его задумал Бог.

Итак, я хочу сказать, что целомудрие естественно человеческому сознанию, и потому будь то жизнь супружеская или жизнь безбрачная, понимание вещей остаётся тем же. А из истории нам известно немало случаев, когда христиане, живущие в браке, превзошли многих монахов, причём даже святых и великих, и были ближе к Богу именно целомудрием. И вообще нормальным человеческим мировоззрением является такое видение мiра, которое присуще Богу. Если же ныне человечество понимает вещи иначе, чем как их видит Бог, то, по крайней мере, христиане должны мыслить и жить в согласии с замыслом Божиим.

О нестяжании

Бедность и нищета наиболее характерны монашескому образу жизни. Но как я сказал, все, присущее монашеству, относится и к призванию быть человеком. И уж тем более к призванию быть христианином. Думаю, что вообще‑то существует всего два пути ко спасению — монашеский и мiрской. Вот как я это понимаю.

Бог сотворил удивительный, необыкновенно богатый мир. Сначала Он поместил человека в прекрасном раю, но и по падении не перестаёт изливать на нас в невероятном количестве и разнообразии чудесные дары. Так, пока я жил здесь в монастыре, то все время знакомился с какими‑то новыми фруктами из разных частей света — о существовании такого разнообразия плодов я и не подозревал. И мне было странно, зачем Господь изобрёл их так много? Будь я на Его месте, то дал бы людям яблоки, груши, ну, скажем, виноград для совершения Литургии, и хватит, довольно, чтобы прожить. Но нет же, Бог так щедр! Причём я упомянул только фрукты, а ведь можно говорить и о ландшафтах, о свете, о заре, о восходах и закатах, о дожде и снеге, о ветрах и обо всем, что окружает нас. Все это — великолепие и красота, необъятное человеческим разумом сокровище, по крайней мере сейчас, в нашем печальном падшем состоянии.

Но зачем человеку дано такое изобилие, зачем ему все это? Я думаю, Бог являет Свою щедрость для того, чтобы человек не боялся Его, чтобы познал и доверился Ему. Бог открывает Себя в творении, показывая, кто Он есть и какой Он есть, желая многообразными дарами и щедрым излиянием любви сокрушить человека, чтобы человек, сокрушённый Богом не к смерти, но к жизни, наконец‑то понял Кто есть Бог и, полюбив Бога, уже никогда не забывал Его.

Таков, по моему мнению, самый простой и верный путь для людей, живущих в миру, которые, впрочем, могут превзойти многих монахов. Хочется ещё раз подчеркнуть, что наша монашеская жизнь по существу ничем не отличается от жизни христианина и всякого человека. Человек сотворён Христом по образу Божию, и потому по самой природе своей является христианином, а значит должен бы и жить по — христиански. Человек неразрывно соединён с Творцом и без Бога не существует. Атеисты, отвергающие Бога, даже не подозревают, насколько они зависят от Божьего к ним благоволения. Посмотрите на Иуду: не скажи ему Иисус: «Что делаешь, делай скорее»,[67] он и по сей день искал бы случай предать Христа, да так и не нашёл бы. Ибо все происходит по слову Бога, по благословению или по попущению, благословение — доброму, попущение — злому, как, например, войны, и прочее. Все находится во власти Бога, и Он все устраивает нам во спасение, будь то добро или зло, жизнь или смерть[68] — все служит ко спасению, если мы, конечно, желаем спасения. Если же человек не желает принять и отвергает то, что служит к его спасению, подобно не захотевшему понять[69] предостережений Христа Иуде, то получает самое ужасное проклятие — слово Божие: «Что ж, делай то, что хочешь, и делай скорее».[70] Эти слова — проклятие. Почему? Да потому что я предоставлен самому себе творить то, что хочу, а моя воля всегда заканчивается концом Иуды.

Итак, путь людей, живущих в миру, — откликнуться на зов Божией любви, видя как Бог щедро одаривает нас добром. Откликнуться и полюбить Бога, доверить Ему свою жизнь и подготовиться к самому великому дню — к рождению в вечность. Вот в чем смысл нашей жизни и путь человека. Мы рождаемся в жизнь земную со слезами, в муках рождения для матери, что является предизображением всей дальнейшей многоскорбной жизни на земле. И смерть — событие грандиозное, заключительное, к которому следует готовиться особым образом, готовиться всей жизнью. Все дела Божии — величественны, великолепны, прекрасны, как об этом говорится в псалмах: Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела, Твои, и душа моя вполне сознает это…[71] Дивен наш Бог, и человек все время учится любить и доверять Ему, чтобы в самый важный момент жизни — в день кончины — суметь обратить взор к небу без оглядки назад и пойти к Богу, своему Творцу.

Но есть и другой, более зрелый, более совершенный путь для тех, кто восприял большую благодать, и чья душа уже не хочет быть обременённой благами мира. Ведь материальные блага всегда подразумевают и труд, заботу, внимание. Думаю, вам, перегруженным работой, хорошо известно это. Монашеское нестяжание — это зрелое духовное восприятие мiра, когда душа говорит: «Хорошо, я все понял, мне больше не надо ничего второстепенного, я хочу знать только Тебя, Господи». Смысл этих слов не в отвержении ближних и окружающего мира, но в предпочтении, избрании важнейшего — в постоянном обращении ума и сердца к Богу. В этом суть жизни монашеской.

Человек, живущий в миру, мыслит несколько иначе: ему порой кажется, что он всесилен, свободен и может делать все, что хочет. На самом деле он просто ещё не знает, что без Божьего благословения никто ничего сделать не может. Думаю, сначала Бог даёт нам возможность почувствовать самостоятельность: «Я есть, а значит, я могу». А позже начинает показывать, что не благослови Он тебя, ты и стакана не поднёс бы ко рту. И Бог ожидает от нас зрелого отношения к жизни, говоря: Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострёшь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведёт, куда не хочешь.[72] Совсем необязательно, что ты не хочешь идти туда, куда ведёт Бог, хотя, к несчастью, случается и такое. Просто ты никогда бы и не подумал, что чего ты так сильно желаешь, ты найдёшь на пути, куда тебя поведут. Так, например, мы все хотим жить, а Христос даёт крест. Мы хотим жить! Но ведь этого желает и Бог. Бог хочет, чтобы ты жил, и потому предлагает тебе крест. И опыт несения креста показывает, как то, что видится нам смертью является жизнью и как раз тем, чего мы желали. Бог даёт крест, чтобы жизнь стала полной и радость преизобильной, как говорит Христос.[73] Понимаем ли мы это? Да, мы знаем это, мы поем об этом в храмах, мы носим кресты и т. д., и все же до сих пор не поняли, ведь иначе мы были бы совсем другими людьми. Лишь со временем, начиная понимать слова Христа, мы потихоньку меняемся, действительно становясь другими.

С приходом старости наступает последний период жизни, который в некоторой степени является монашеским для каждого, так как человек встаёт на путь обнищания, то есть теряет способности, начинает плохо слышать, плохо видеть, многое становится неинтересным, умножается изоляция от окружающего мира. Человек начинает жить почти по — монашески, если, конечно, не отчаивается и не хватается судорожно, по — детски за мир, но находит в себе силы и мудрость думать о предстоящем великом событии — о смерти. Отец Софроний так писал своей сестре: «Мне кажется, что во всех планах твоя жизнь позволяет тебе отдать твой ум мысли о Первоисточнике нашей жизни и о необходимости сознательно и разумно прийти к Нему, обогащёнными познанием Его безмерной Премудрости. Нет теперь у тебя прямой обязанности ни перед кем. Ты вошла в возраст, когда общество считает себя обязанным позаботиться о тебе, обеспечить тебе хлеб, угол и одежду. Итак, воспользуйся этой привилегией твоего возраста и с силой никогда не увядающего порыва устремись всем умом, всем сердцем к Вечному, к твоему Отцу. Тогда, верю, почувствуешь в себе радость иного порядка, иного „вкуса“ и увидишь, что день кончины — есть великое событие в нашей жизни. Подходы к смерти болезненны, но самая смерть — совсем иная вещь. Тот мир, который охватывает все наше существо, так прекрасен, так благоуханен, что кто испытал сие, тот уже не может удовлетвориться ничем в этой грубой сфере земной жизни: „И звуков небес заменить не могут скучные песни земли“».[74]

Возрастая в познании Бога, человек, по слову апостола, все меньше нуждается в молочной пище,[75] и чтобы верить и любить Бога, ему уже нет необходимости видеть, как Он щедро питает нас земными благами. Духовно зрелый человек стремится иметь как можно меньше связи с миром, сосредотачиваясь на главном — на мысли о Боге, о спасении. В последние годы жизни отца Софрония на двери его комнаты была надпись «Waiting Room», т. е. комната ожидания. Что он имел в виду? Конечно, вы прекрасно понимаете, что он имел в виду. Используя английскую манеру речи, он подчёркивал, что место, где мы подлинно живём есть церковь («Living Room»), а там, где мы спим, едим и прочее — это всего лишь комната, в которой мы ожидаем, когда нас позовут наверх, в иную лучшую жизнь.

Итак, воспринимая большую благодать чрез жизненный ли то опыт, или действием Божиим, мы взрослеем и начинаем питаться твёрдой пищей, не желая более того, что является периферией, что поддерживает лишь биологическую жизнь. Монах довольствуется самым малым, лишь бы дожить до дня, когда выдадут паспорт и билет, да позовут наверх. Монах призван так мыслить и жить с самого начала своего монашества — его влечёт к этому внутреннее сокровенное желание и даже потребность иметь как можно меньше мира сего и как можно больше Бога.

О послушании

Мы послушны, потому что любим

В «Принципах православного аскетизма» отец Софроний говорит прежде всего о послушании, считая именно его основой монашества[76]. Почему послушание? Это не простой вопрос. Но я все же начну, и скажу, что до тех пор, пока мы не перестанем путать послушание с дисциплиной, наше понимание послушания всегда будет неверным. Дисциплину тоже можно считать одной из форм послушания, но суть послушания совсем не в дисциплине. Послушание — это таинство, а таинство есть особое состояние души, когда она пребывает в Боге. Я бы так выразил сущность послушания.

И это пребывание в Боге определяет и состояние души, и её отношение к ближним. Я употребил современный способ выражения, сказав: «отношение к ближним», но мне никогда не нравилась подобная терминология. Ведь следует сказать просто слово любовь. Любовь — вот наше отношение к ближним, и никакого другого отношения не существует.

Если ты любишь Бога, то ты не можешь быть непослушным Ему, что бы Он не сказал тебе, что бы ни заповедал, к чему бы ни призвал… Как‑то к нам в монастырь приехал один англичанин, ставший православным, очень добрый и сердечный человек. Может он и сейчас приезжает сюда. Мы были вместе на кухне, и кто‑то из сестёр попросил его о помощи. И знаете какова была его реакция? Он ответил: «Сестра, ваше желание есть заповедь для меня!» Именно это выражение положило начало моему пониманию послушания. Вот что такое послушание! И вот почему слова, которые говорит нам Бог, мы называем заповедями. Те, которые наименовали Его слово заповедью, любили Его, и для них любое Его желание было заповедью.

Слово Бога для нас есть заповедь ещё и потому, что оно непререкаемо. Если Бог говорит нам слово, то нет никого, кто бы мог сказать нам что‑то более истинное и совершенное. И если Бог говорит: «Держи ум твой во аде», то нет другого более верного пути ко спасению, чем это Его слово. Он добавляет: «И не отчаивайся», но добавлять это как бы и не надо. Держи ум во аде, отчаиваться тебе нет никакой нужды, ведь так делать тебе велел Бог. Лишь поступай так, как Он сказал, и достаточно для тебя.

О дисциплине

Я различаю три разных вида послушания. Во — первых, послушание игумену как самому главному лицу, вокруг которого вращается вся жизнь монашеской общины. Этот род послушания основан по преимуществу на дисциплине, хотя, конечно же, дух должен быть совершенно иным. Дисциплина необходима для нас, и важно понимать её значение. В своих беседах отец Софроний говорил нам о ней как о средстве организовать совместную жизнь в обители[77], что сделать весьма непросто, так как у каждого из нас свои запросы, свой духовный уровень, своё видение и понимание, свои способности. Может кто‑то предпочитает завтракать в 10.00 часов, а не в 8.00 или в 13.00; другой хочет молиться ночью, а не утром, и т. д. Но ради того, чтобы жить совместно в братстве, необходимо иметь общее для всех расписание и следовать ему. Игумен, учитывая все это, старается устроить жизнь так, чтобы было как можно меньше неудобств, чтобы каждому из нас иметь возможность жить по — монашески и всей общине вместе и по — братски.

О послушании ближним

Второй вид послушания — это исполнение заповеди Божией «возлюби ближнего твоего, как самого себя»[78]. Ведь в наших монашеских обетах мы обещаем быть послушными и духовному отцу, и игумену, и братьям. Все это — разные виды послушания.

Например, кто‑то из братии просит тебя: «Помоги мне сделать то‑то», но ты не можешь ему помочь, потому что сейчас тебе надо ехать в город по благословению игумена. И все же не спеши отвечать брату резко: «Ты не игумен и не духовник, чтобы давать мне поручения». Послушание ближнему творится по любви к брату, и этим оно несколько отличается от послушания игумену. Поэтому и ответить следует иначе: «Брате, я с радостью помог бы тебе, но прости меня, сейчас я должен сделать то‑то и то‑то, так как отец игумен сказал мне это сделать сейчас». Я несколько перифразирую, но вы понимаете о чем, я хочу сказать. Возлюби ближнего, как самого себя. Рад ли ты, когда на твою просьбу тебе отвечают: «Да»? Так будь же ты таким братом, который говорит другим «да» в ответ на их просьбу. Рад ли ты, когда тебя принимают с любовью? Ты должен быть этой любовью, принимающей обращающихся к тебе[79].

Отец Софроний считал послушание основой монашеской жизни по многим причинам. И одна из них та, что в монастыре есть благоприятная возможность жить в послушании. Да, все мы грешные и у каждого из нас свой духовный уровень, но, все же, придя в монастырь и живя по — монашески, у каждого есть и хоть какое‑то представление о покаянии, стремление к Богу. В монастыре твой ближний не стремится задавить тебя, чтобы лишь ему самому жить. Здесь совсем не так как сегодня в миру, где люди готовы съесть тебя, если ты уступаешь им место, если не конкурируешь с ними, не выставляешь себя великим, или не хочешь властвовать. Следует признаться, что нам всем присуща склонность к доминированию над ближним, однако, ведь мы и боремся с этой страстью в себе. И потому доверять себя по любви в послушание собрату — монаху несравненно безопаснее, чем, если бы вы делали это, живя в современном мире. Только в духовной атмосфере обители вы можете открыто и без чрезмерного риска вверять себя окружающим людям.

Итак, второй вид послушания есть выражение любви к ближнему. Если у нас ещё нет такой любви, мы подвизаемся стяжать её — в этом и заключается смысл аскетики. Ведь мы не святые, мы — в процессе становления, а в становлении присущ подвиг, борьба, отречение от самих себя. Мы падаем, каемся, исповедуемся, просим прощение друг у друга…

О послушании духовному отцу

Третий вид — это послушание старцу или духовному отцу. Оно‑то и является таинством[80]. Совершается оно в том же духе любви, в духе Божием, что и первые два, но цель его совсем иная. Мы творим послушание духовному отцу не ради сохранения единства жизни, но ради собственного преображения, становления святыми и богами по благодати. Если бы мы знали и понимали эту сторону духовничества, то гораздо менее полагались на человеческий аспект наших отношений с духовным отцом. Признаюсь, я сам совершал такую ошибку в моих отношениях с отцом Софронием, ставя человека прежде Бога и не понимая, что делаю что‑то неправильно. Если бы я знал тогда, о чем пытаюсь сказать вам сейчас, то, возможно, и я был бы ныне несколько подобным отцу Софронию. Но, к сожалению, я не стал таким. Лишь в последние годы моего пребывания с ним я начал понимать, что чрез духовного отца моё послушание восходит напрямую к Богу. И тогда мне стала ясна моя ошибка. Я хоть и старался быть послушным, но мыслил о послушании как о дисциплине. Был послушным и прилежным настолько, насколько позволяло мне моё понимание послушания. И замечая, что мне все же чего‑то не достаёт, никак не мог сообразить чего именно.

Дело в том, что послушание духовному отцу должно быть средством, с помощью которого мы пребываем в постоянном общении с Богом. Так, например, ты хочешь идти на исповедь? Знай, что исповедуясь, ты исповедуешься Богу, а духовный отец есть лишь человеческий элемент. Да, ты просишь прощения и у него, но у Бога по преимуществу, так как в данном случае совершаемое таинство исповеди касается твоего личного диалога с Богом, твоего пути к Нему. Или может у тебя есть вопрос, который ты хочешь задать духовному отцу? Нет, прежде спроси об этом Бога, и потом уже иди к духовному отцу. И иди спрашивать не его, а Бога чрез него. Не думаю, что кто‑то из духовных отцов смутится, если я осмелюсь сказать: «Обращайтесь с духовным отцом как с телефоном».

В свою очередь духовному отцу надо непрестанной молитвой испросить у Бога слово для вас. Слово это будет именно для вас, и в таком случае послушание должно быть абсолютным. Почему абсолютным? Да потому что вы «рискуете» услышать слово от Самого Бога. Конечно, это не риск и не опасность, но всё‑таки надо быть весьма внимательным и осторожным, чтобы не отвергнуть данное вам слово. Ведь если вы не примите это слово, то другого не будет.

В книге О молитве отец Софроний пишет, что, будучи духовником на Святой Горе Афон он горячо молился, чтобы ему не быть препятствием между Богом и приходящей к нему душой, чтобы Бог дал ему слово спасения для этой души. Он молился об этом со слезами[81]. Но когда приехал в Европу, то увидел, что люди, не понимая смысла послушания, относятся к нему, послушанию, безразлично. Тогда он прекратил такой род молитвы, и стал говорить им слово, исходя лишь из собственного опыта. Отец Софроний опасался, что если будет говорить слово, данное ему от Бога по молитве, а они будут отвергать это слово, то тем самым он ввергнет их в борьбу с Духом Божиим[82]. Но когда он замечал, что человек расположен к послушанию и исполнению слова, тогда давал место молитве, рождающей в его сердце слово от Бога для приходящей души.

Отсюда понятен и ответ святого Силуана на вопрос: «Почему ныне нет старцев?» Да, даже чисто арифметически праведников стало меньше, оскудела земля праведниками. Но внимание старца Силуана было обращено на другое. Он говорил, что сейчас нет духовных отцов потому, что нет людей, послушных им, нет людей, которые знают, как быть послушным. Потому‑то и Бог не даёт Свою благодать и слово так, как в прежние века. Мы не такие, какими Он хочет видеть нас.

В книге Иезекииля говорится, что несколько человек из старейшин израилевых пришли к пророку, ожидая услышать слово от Бога. Но Бог, указывая на них, сказал пророку: «Видишь ли ты этих людей? Они пришли со своими собственными мыслями и намерениями, они допустили идолов в своё сердце, могу ли Я отвечать им? Дам ли им Моё слово?»[83] Господь не даёт им слово, потому что в этом нет смысла, они все равно пойдут исполнять свои пожелания. Они лишь искушают пророка, так же как искушали Христа вопросами о дани кесарю и подобном. На самом деле они и не желают знать ответа. Называют Христа «учителем», но не хотят иметь Его Учителем, ни быть Его учениками.

О совершенном послушании

Итак, что же такое совершенное послушание? И как его жить? Да, если вы имеете такого духовного отца как старец Софроний, то вам легче, вы находитесь в благоприятных условиях. Если же рядом нет такого как он, это значит, ваш духовный отец более ограничен, ведь каждый из нас имеет немощи. Человек — существо ограниченное, только Бог совершенный. Но вы пребывайте в молитве, ведите свой диалог с Богом, даже общаясь со своим духовным отцом. Вот почему я говорю: «Прибегайте к духовнику, как к телефону, чрез который вы сможете расслышать голос Божий». И будьте готовы принять не только первое слово духовника, но и первое движение сердца. Отец Софроний был таким, что мог уловить, почувствовать ваше сердце ещё до того, как вы подумали или спросили его. Не все из нас, духовников, такие как он. И все же, если вы способны уловить первое движение сердца духовника, то это и будет вашим первым словом, то есть словом от Бога для вас. И это — не дисциплина, это — таинство.

Если вы восприимчивы (или, быть может, ситуация, в которой вы находитесь настолько трагична, что делает вас достаточно чутким) и можете почувствовать сердце духовника, то задавая ему вопрос: «Делать мне то‑то или нет?», будьте открыты, внимайте Богу, молитесь и ждите ответа. Если, скажем, вы почувствуете отрицательную реакцию его сердца, выражающуюся лишь звуком «хм», то знайте, что это и есть слово для вас, это — ответ вам. И если после этого духовник, чтобы только не ранить вас, скажет: «Ну, хорошо, думаю, возможно тебе сделать то‑то», и ты сделаешь это по послушанию ему, то хоть это и не будет катастрофой для тебя (как это могло бы стать катастрофой в случае непослушания), все же это — не твоё слово. Своё слово, слово от Бога для спасения твоей души, ты упустил.

И вот что ещё здесь важно иметь ввиду. Если вы способны уловить первое дыхание духовника, будь то да или нет или что‑то ещё, и говорите себе: «Я думаю, первое движение было таким‑то», то будьте осторожны с этим. Ведь это имеет отношение к вашей же жизни. Говорю я это потому, что присущее нам лукавство старается даже такие случаи обратить в какую‑то «выгоду». Здесь надо быть внимательным и честным с самим собою, потому что это вопрос чрезвычайной важности. Надо быть искренним и открытым Богу без лукавства пред Ним. Лукавство в подобных случаях не было бы и грехом, но оно — грех, потому что Бог есть Любовь. Не будь любви, не было бы и греха. Где нет любви, там грех не существует. Отец Софроний говорит, что только при христианском взгляде на мир мы начинаем подлинно понимать, что есть грех[84]. В иных религиях мы встречаем понятия о степенях совершенства, о нарушении тех или иных заповедей, закона, установлений, но в христианстве грех понимается как убиение любви[85]. Не будь любви, не было бы и греха.

Итак, будем жить в любви и умножать эту любовь в нашем братстве, особенно по отношению к игумену и духовным отцам. И тогда все, о чем нам говорил отец Софроний, станет нашей жизнью. Каждое мгновение, событие, встреча будут драгоценными, исполненными великого смысла. В противном же случае жизнь наша будет банальной, серой, исполненной жалкими ссорами, дрязгами, выгодами, потерями и т. п.

Послушание естественно человеку

Послушание — заложено в природу человека, оно естественно человеку, и потому насколько возможно должно жить в послушании и в миру. Как‑то я спросил отца Софрония: «Как мне упражняться в послушании?» На что он улыбнулся и сказал: «Мы не упражняемся в послушании, мы живём в послушании». Как видите, его слова выражают совершенно иное отношение к послушанию, другое понимание. И мне хочется подчеркнуть, что слова, которые мы употребляем, влияют на наше понимание, и в свою очередь наше понимание определяет наш словарь. Поэтому следует быть весьма внимательными к своим словам. Так, мы не употребляем заповеди Божии, мы не практикуемся в послушании, но мы — послушные. И это есть и быть весьма важны, потому что они выражают то, кем мы становимся, они отражают наш переход из состояния небытия в бытие. Понимать это я стал только благодаря отцу Софронию, хотя, конечно, и другие говорят то же самое. То есть, что человек, преображённый благодатью Божией, говорит о себе: «Я есть». И это я есть является конечной целью всякой аскетики, подвигов и упражнений. Да, мы должны приобретать и любовь, и покаяние, и дар исповедоваться, но нам должно стать самой этой любовью, стяжать и пребывать в состоянии постоянной открытости и искренности.

Таинство исповеди

Исповедь является таинством, посредством которого мы учимся быть открытыми, а не таиться и не прятаться в кустах как некогда делал Адам, слагавший вину и на свою жену, и на Самого Бога. Мы учимся говорить: «Я согрешил, Господи, и жена, которую Ты мне дал, согрешила из‑за меня». Да, Ева согрешила первой, хронологически, но Бог общался с Адамом ещё прежде её сотворения. Возьми, Адам, вину на себя и будь откровенен с Богом, и не прячься в кустах, а лишь скажи: «Вот, Господи, я здесь, я согрешил, прости меня и жену, которую Ты мне дал, и которая согрешила из‑за меня». Скажи он так, мы и по сей день пребывали бы в Раю. Вот в чем заключается чудо исповеди. Всякий раз, когда мы приносим такое благое исповедание грехов, мы чувствуем себя окрылёнными. И это парение после совершившегося таинства есть не просто психологическое облегчение, это — онтологическое освобождение от тягости, гнетущей душу. Да станет каждая наша исповедь такой, а нашим постоянным состоянием — открытость и искренность. Конечно, в этом падшем мире невозможно быть откровенным со всеми людьми, но с Богом, дарующем нам жизнь, это необходимо. Ведь Бог знает не только то, что я хочу, но и то, где я могу обрести желаемое. И когда я бегу от креста, так как хочу жить, Он учит меня, говоря: «Не беги от креста, крест есть жизнь, поверь Мне. И когда ты поверишь и доверишься Мне, тебя преисполнит радость».

Послушание есть таинство общения с Богом

Далее, я называю послушание таинством потому, что вообще вся жизнь человеческая таинственна. Человек — существо духовное[86], и каждый его поступок имеет духовное значение. Самое тело наше должно стать одухотворённым. Мы, люди, — единственные животные во всем мироздании, призванные стать духовными, ведь мы обладаем даром слова и способностью мыслить, мы — разумные овцы стада Христова. Рождаясь, питаясь, поддерживая жизнь подобно всем прочим животным, в отличие от них мы обладаем словесностью, которая даёт человеку возможность превзойти своё биологическое состояние и стать умом, зрящим Бога, стать вечным и нетленным. Только человек способен и призван к этому. И поскольку жизнь человеческая сакраментальна, человеку естественно религиозное чувство, которое очень часто выражается в поклонении демонам, даже если это и происходит не вполне осознанно, как, например, в современном язычестве. Все боги народов, не знающих истинного Бога, суть идолы или демоны, как говорится в псалме.[87] И в язычестве люди тоже прибегают к своего рода таинствам. Но каким образом? Они делают это в ложном духе, ведущем их не к жизни, а к смерти. Наша же христианская жизнь поистине сакраментальна, и таинство послушания духовному отцу есть одно из многих других. Духовный отец, как я образно говорю, есть телефон между мною и Богом до тех пор, пока я не перестану нуждаться в подобной телефонной связи, а научусь общаться с Богом лично, напрямую. Знай, я обо всем этом с самого начала моего монашества, моя жизнь сложилась бы совсем иначе… А теперь потеря сия погружает мой ум во ад, и я не хочу закрывать глаза и тем утешать себя. Но я и не отчаиваюсь, живя по слову, которое дано нам через святого Силуана и отца Софрония. И если бы я сумел помочь вам, направив на лучший путь с самого начала вашей монашеской жизни, то был бы очень рад. Ведь тогда странствие ваше стало бы гораздо короче и плодотворнее.

Что же я хочу сказать вам? Иметь такого духовного отца как отец Софроний — это счастье. О других я не знаю, и не собираюсь никого судить, я не знаю на каком они уровне, хотя, впрочем, сами они говорят, что не таковы как он. Если это правда, то значит, они более ограничены своей человеческой немощью, но эта ограниченность преодолевается нашим устремлением к Богу, нашей связью и общением с Ним. Всегда помните, что говоря с духовным отцом, вы говорите не с ним, а с Богом чрез него. Помните это, старайтесь так делать, совершенствуйтесь в этом… Хотя, конечно, как возможно совершенствоваться в подобном, ведь это — божественное действие, превосходящее нашу человеческую природу. Просите Бога дать вам сие, другого пути нет. Но стараться и помнить есть уже составная часть совершенствования. И просите у Бога такую веру, которая даст вам решимость пойти на шаг, несколько похожий на прыжок камикадзе.

Так, вы идёте к своему духовному отцу с мыслью исполнить то, что он скажет вам. На первое же его слово, движение и дыхание сердца следует ваш ответ: «Да, отче, благословите». Это — страшно. Да, я знаю. Мы грешные, нет у нас достаточной веры и доверия, но да даст вам сие Бог. На примерах тех, кто приходил ко мне на исповедь, я замечал, что, приходя с таким расположением и поступая так, как я вам говорю сейчас, им давалось невероятное слово. Скажем, в ситуации, когда молодые люди хотели вступить в брак и опасались негативного отношения родителей, или в других подобных ответственных случаях, Бог разрешал все так аккуратно и прекрасно, словно никакого риска и не было. Не удивительно, что сначала мы находимся в напряжении и страхе, ведь к тому действительно есть повод, душа чувствует это. Но когда человек обращается к Богу и, доверяя Богу, предаётся Ему совершенно, то у него появляется сила совершить прыжок в никуда, и, прыгнув, он обнаруживает, что упал на мягкий матрац, и Бог устроил все так невероятно точно и тонко.

Почему с духовным отцом не спорят?

О послушании духовному отцу следует сказать ещё вот что. Вы знаете о написанном в книгах, что с духовным отцом нельзя спорить, что его слово надо принимать и быть послушным ему. Этот момент я тоже недопонимал. Конечно же, я не желал спорить с целью настоять на своём и исполнить свою волю, просто я хотел полнее понять сказанное мне, и уяснить, что именно старец имеет ввиду. Но, оказывается, даже это было неверно. Потому что послушание — это таинство. Когда, скажем, игумен говорит вам что‑то сделать, то вы можете переспросить его: «Отче, что вы имеете ввиду, сделать мне это так или иначе?» И тогда он объяснит вам, чего он хочет от вас, и вы выполните его поручение как должно. Здесь послушание носит характер дисциплины. Если же вы творите послушание игумену или ещё кому‑то как своему духовному отцу, то это уже есть ваш диалог с Богом чрез него, и это есть таинство. В момент, когда вы обращаетесь к отцу и говорите: «Объясните мне это получше» — вы прерываете связь с Богом. Вы положили телефонную трубку и уже говорите с духовником как с человеком. Когда вы просите объяснить вам сказанное, то духовный отец может и не знать, что вам сказать для объяснения своих слов, и тогда он ответит вам неверно, а может и огорчится на вас, или подумает, что вы не доверяете ему… Всякое бывает, но суть сейчас не в этом, а в том, что вы прервали своё послушание. Послушание должно быть непрерывающейся нитью между вашим сердцем и Богом. Когда вы обратились к человеку со словами: «Объясните мне получше» — вы уже прервали свою связь с Богом и упустили послушание. Вот тот момент, в который я много раз терял послушание, не понимая, что же я делаю не так. После я всегда чувствовал, что был непослушен. Но где, как, почему я нарушил послушание? Ведь я так хочу быть послушным! Я не знал, что послушание — это таинство, и что, прерывая связь с Богом, я говорю уже с человеком, со святым и необыкновенным человеком — с отцом Софронием, но все же человеком…

Дело не только в том, чтобы не отвергать слово духовного отца из‑за своеволия, но и в том, чтобы пребывать в непрерывающейся связи с Богом. И если его первым словом было: «Прыгай с самолёта!» или что‑то подобное, то не надо говорить ему в ответ: «Но, отче, как я могу выпрыгнуть, у меня же нет с собой парашюта?!» Нет, скажите лишь: «Благословите, отче», и идите думать, как вам исполнить это слово. Думайте об этом лично вы. И вот, так молясь и размышляя, вы отходите, и вдруг находите под своим сиденьем парашют, одеваете его и выпрыгиваете. И это оказывается самым лучшим решением и для вас, и для самолёта. Простите, наверное, из меня вышел бы хороший писатель романов… Но я надеюсь вы понимаете, о чем я пытаюсь сказать.

Ваше слово (то есть слово от Бога для вас, слово, данное вам Им чрез вашего духовного отца) — это ваша сокровенная беседа с Богом, таинственный диалог между Богом и вашей душой. Бог, как правило, говорит с вами на вашем же языке, который не знает ни один человек на земле. Конечно, такие люди как преподобный Серафим Саровский часто знают и душу приходящего, но сам отец Серафим говорил о себе, что он не пророк, но лишь молится и говорит первое слово, рождённое в его сердце по молитве. Если бы люди были знакомы с этой духовной культурой и умели поступать подобным образом, то и они говорили бы так, как преподобный Серафим. Не зная вашего сердца, он говорит вам первое слово, пришедшее по молитве, и вы удивляетесь: «Да это же пророк!»

Если вы говорите с Богом, и действительно хотите знать Его волю, чтобы последовать ей, и для этого обращаетесь к духовному отцу, и он молится о вас, то слово от Бога вам будет дано, но, знайте, что слово это исключительно для вас. Вы почувствуете, что это — ваше слово, потому что услышите где‑то внутри себя некое созвучие ему. Если же не чувствуете, начните исполнять делом данное вам слово. Помните случай с Нееманом Сирианином, который, желая исцелиться от проказы, ожидал услышать от пророка Елисея великое слово, а услышал лишь: «Пусть искупается в Иордане». «Что? — возмутился он, — купаться в этом мутном Иордане? Наши реки в Сирии несравненно лучше их Иордана, чем это поможет мне?» Но слуга его оказался мудрее. «Господин, — говорит он, — если бы пророк велел тебе сделать нечто великое, неужели ты не исполнил бы сие? Так почему бы не исполнить такой пустяк?» И Нееман исполнил данное ему очень простое слово. Он был незнаком с духовной культурой Израиля, и потому не мог творить послушание пророку как должно. Но Бог, зная сие, не обратил внимания на противление Неемана, и даровал ему вкусить от плода послушания. Омывшись в Иордане, Нееман исцелился от проказы. Слово, сказанное пророком, было для него, но Нееман не понял его. Если бы он обладал духовной культурой Израиля, и уж тем более духовной культурой Нового Израиля, то тогда ответил бы пророку так: «Благослови, отче», и пошёл бы к реке. И уже после осознал бы, что данное ему слово было именно для него. Возможно, что пророк Елисей и не смог бы объяснить, почему Нееману следует омыться именно в Иордане. Пророк получил слово от Бога и передал его. Если бы Нееман переспросил: «Елисее, зачем мне идти на Иордан, ведь наши сирийские реки гораздо лучше?» Пророк бы ответил: «Ну что ж, пожалуйста, иди в Сирию». Пророк может и сам не знал, почему Нееману надо идти на Иордан. Он знал лишь то, что он сказал Нееману, было дано ему от Бога, а уж как Бог сумеет очистить его в Иордане, знает один Бог. Окажись на этом месте сирийская река, Бог послал бы Неемана окунуться в ней, а может повелел бы идти в Палестину… Но дело вовсе не в том, какая река, а в том слове, которое вы исполняете. В исполнении вами Божьего слова заключена божественная сила, которая и будет совершать в вашем сердце своё действие, если только, воспринимая слово слишком по — человечески, вы не оборвали свою связь с Богом.

Самым важным в общении с духовным отцом является не человеческое общение, как с психологом, а приобщение таинству послушания, которое совершается, как и послушание игумену или ближнему, в духе любви и доверия, что, конечно, гораздо легче осуществлять в монастыре, чем в миру. Послушание духовному отцу нельзя путать с дисциплиной или с послушанием по любви к ближнему. Конечно, оно включает и это, но значение у него другое. Весь смысл твоего послушания духовнику в том, чтобы чрез него ты хранил тончайшую связь с Богом, чтобы ты не оборвал этот провод, чрез который уже здесь и сейчас совершается Богом твоё спасение. Во — первых, спасение в том смысле, что если бы мы все были послушны, то наша община была бы преисполнена Фаворским Светом уже в этой жизни. Может быть, и невидимо для других, но ощутительно для нас самих. И во — вторых, что ещё важнее, Бог совершает твоё спасение как твоё личное преображение. Отец Софроний в своей книге Видеть Бога как Он есть говорит о личности как о важнейшем принципе бытия[88], в этом «я» живёт и Бог, и все творение Божие. И как раз это «я», твоя личность, находится сейчас в процессе становления. А послушание есть тончайший «электрический провод» между этим «я» и Богом, который ни в коем случае не следует прерывать, чтобы не лишиться связи с Богом и Его исцеляющего божественного воздействия.

Как следует спрашивать духовного отца

Как‑то в монастыре мы строили сарай. Отец Софроний, увидев, как я забиваю гвозди, заметил: «Нет — нет, не так. Когда забиваете гвозди, делайте между ними определённое расстояние, чтобы получалось аккуратно. Как меру используйте молоток». Я почувствовал, что переспрашивать: «А почему?», сейчас не следует, хотя мне и было непонятно, зачем такая точность, ведь все равно никто никогда не увидит, как я их забил — недочёты скроет навесной потолок. Но я сделал, как мне было сказано, ничего не спрашивая и не разузнавая. И только потом, уже закончив работу, спросил: «Отче, а почему я должен был их забивать так аккуратно, ведь моей работы все равно никто не увидит?» И отец Софроний с готовностью ответил: «Все, что делает монах должно быть совершенным». Я получил великий урок. Но если бы я переспросил сразу, то тем самым прервал бы нить послушания. В тот раз я последовал интуиции и не стал спрашивать немедленно, а подождал, пока наступит верный момент, и отец Софроний ответил с радостью.

Нас окружают материальные вещи, и за ними надо следить, что не всегда легко. Чем строже, чем аскетичнее жизнь, тем меньше заботы о материальном. Именно отсюда происходит монашеское нестяжание, смысл которого — иметь как можно меньше попечений о земном. Но если монах что‑то делает, его работа должна быть совершенной — он трудится ради Бога и пред лицем Бога, а не ради коммерческой выгоды.

Конечно, совсем необязательно всегда забивать гвозди так аккуратно, и необязательно, чтобы наша работа всегда была такой совершенной. Говорю это только с тем, чтобы предостеречь от чрезмерных преувеличений, которые тоже случаются. Но суть сейчас не в этом, а в том уроке, который был мною воспринят, и в том, что вопрос был задан не сразу. Да, я хотел знать — почему надо было делать так, как сказано, но чувствовал, что если переспрошу, то разрушу нечто очень важное. После же того как все выполнил, то опять почувствовал, что теперь могу спросить. И отец Софроний ответил с радостью.

Может вы слышали, как иногда говорят: «Делай, что тебе сказано и не спрашивай, имей послушание». Это уже преувеличение. Бог не хочет, чтобы мы не имели вопросов, и любознательность — не всегда греховная страсть. Любознательность — необходимый элемент в нашем становлении, в нашем духовном росте. Это — жажда познания. Любознательность становится грехом, когда оно, так сказать, не по Богу. Думаю, отец Софроний, как и все великие духовные отцы, жаждал поделиться правильным пониманием и верным взглядом на мир. И если бы я выполнил лишь то, что мне сказано, не желая узнать большего, то он был бы даже огорчён. Старец был рад, что я спросил его, так как ответил немедленно, с готовностью, и увидел, что слово его воспринято.

Когда некоторые говорят мне: «Простите, отче, может мне не следует быть таким любознательным?», то я отвечаю: «Нет — нет, вы должны стремиться знать все, что связано с жизнью в Боге и с вечностью, а не с житейскими заботами». Есть много вопросов, ответы на которые важно знать не только монахам. И Бог даёт нам это знание, оно не является тайным. Некое «тайное знание» присуще язычеству. Когда обращаются к языческим богам, которые суть демоны, то последние не желают, чтобы другие узнали их секреты — это помогает им быть как бы лучше и могущественнее всех. Истинный Бог не таков. Христос говорит, что верующий в Него, сотворит такие же чудеса, какие и Он сотворил, и даже большие[89]. Этими словами Господь хочет показать, что Он не ограничивает нас, а скорее подготавливает к тому, что верующие в Него будут совершать многие и великие чудеса.

Но если Бог даёт нам творить дела, которые творит Он Сам, и даже большие, то значит ли это, что мы можем стать большими Бога? Конечно, нет. Слова Христа являют нам любовь Божию, и любовь эта — смиренная. Бог наш — Бог великих таинств и чудес, но Он не прячет от нас Свои «секреты», Он являет Себя людям и хочет, чтобы человек уподобился Ему. Мы можем стать подобными Богу, но, конечно, не большими Бога, так как человек — существо ограниченное. Впрочем, можно ли назвать богоподобие ограничением? Отец Софроний говорил, что хотя человек и не в состоянии стать причастным Сущности божественной, то есть быть нетварным, но жизнь Бога станет нашей жизнью, мы будем подобными Ему до совершенной тождественности[90]. «Для меня этого достаточно, — говорил он, — я большего не хочу». Думаю, этого достаточно и для нас.

О способности различения духов

Когда мы читаем произведение того или иного поэта или писателя, или смотрим на картину художника, или слушаем музыкальное произведение, то по духу этого произведения, конечно, если мы достаточно знакомы с миром искусства, мы можем определить автора. Взглянули на картину и сразу можете сказать: «Похоже, что это — Гоген. А вот то — Рембрандт». Так как всякое художественное произведение излучает энергию, имеет свой дух, создаёт определённую атмосферу, свойственную тому или иному автору[91].

Если мы говорим о вещах материальных, то различать и понимать произведения мы начинаем благодаря своему опыту. Знаток прочтёт всего несколько строк и уже безошибочно определит автора: «Это — Шекспир, а это — Шелли». Если же мы хотим говорить о мире духовном, то это — совсем другое дело. Но я скажу вам, как мы можем обрести способность различения духов[92]. Я и сам желал бы знать это ещё лет тридцать тому назад.

Так, например, вы хотите заняться переводами, но не знаете должно ли вам делать это. Или может вам следует поехать сейчас в Париж? Или, допустим, вы хотите что‑то сказать, но, колеблетесь, думая, что, быть может, вам лучше промолчать… И так далее. То есть к вам приходит весьма убедительная мысль, и вы не знаете, как быть с ней. В новоначалии, и этот период у каждого свой, мы идём к духовному отцу и спрашиваем: «Отче, у меня вот такая мысль. Должно ли мне делать это?» Или «Отче, я понимаю эту вещь вот так. Но прав ли я?» Мы всегда проверяем себя и свою интуицию, советуясь с духовным отцом, предварительно помолившись Богу, чтобы Он вложил в сердце моего духовного отца верное слово. Надо помнить, что наш диалог с духовником не горизонтальный, а вертикальный. Даже если ты говоришь с таким старцем, каким был отец Софроний, знай, что ты ведёшь свой диалог с Богом чрез него. Этого я не понимал, и не сознавал, что мой разговор идёт с Богом, а отец Софроний был моим телефоном, по которому я мог слышать Божий голос. Не зная того, о чем говорю вам сейчас, я долго ошибался, так как, общаясь с отцом Софронием, я разговаривал лично с ним, а не с Богом чрез него. Лишь под конец его жизни мне стало понятнее, в чем суть.

Не доверяя себе, вы спрашиваете духовного отца. И если на вашу мысль он говорит: «Бог благословит», то вы знаете, мысль была от Бога и интуиция ваша верна. Мысль была убедительной, потому что была истинной. Вы потому чувствовали, что вам должно сделать такое‑то дело или сказать слово, потому что оно было верно. Если же на ваш вопрос духовный отец скажет: «О, нет» — то вы тогда понимаете, что находились под влиянием искушения. Со временем мы замечаем, что те явления, на которые духовный отец отвечает согласием и благословением, имеют особое качество, также как своё качество имеют и те, на которые следует его отрицательная реакция и предупреждение: «Будь осторожен». Думаю, именно таков один из возможных способов стяжать способность различать духовные явления, энергии и мысли.

Так, когда отец Софроний был молодым монахом, то приезжающие в Афонский Пантелеимонов монастырь паломники иногда обращались к нему с духовными вопросами. И он говорил с ними, но крайне редко, опасаясь своей неопытности. Нам известен один из примеров такого его общения из сохранившейся переписки с Давидом Бальфуром. «Я не был уверен и не особо доверял себе, — говорил отец Софроний, — но постепенно, раз за разом, замечал, что слово моё совпадает и подтверждается словом старца Силуана, и тогда несколько ободрился»[93]. Видите, это происходит постепенно. Рассудительность рождается из опыта послушания, и именно поэтому послушание имеет такое важное значение. Благодаря послушанию в нас развивается духовный слух, то есть мы учимся слышать и понимать голос Божий. Слово от Бога приходит к нам как тихое веяние ветра, о котором говорится в Библии[94]. Пророк Илия ждёт Божьего посещения, и вот налетает страшный ураган, раздирающий горы и сокрушающий скалы. Но Бога в этом нет. После урагана случается землетрясение, и тот, кто помнит землетрясение в Румынии[95] или в Греции, знает, что это такое. Но Бога нет и в землетрясении. Затем огонь, в котором Бога тоже нет. А ведь все эти грозные явления — ураган, землетрясение, огонь и прочее — есть как раз то, что чрезвычайно впечатляет человека. Нет, Бог приходит уже после всех этих могущественных стихийных явлений, и приходит Он, словно тихий кроткий глас лёгкого ветерка. Если мы ещё пребываем в состоянии, когда такие явления как ураган, землетрясение или огонь производят на нас сильное впечатление, то это значит, что мы пока неспособны различить и восхититься удивительным кротким тихим гласом Божиим, раздающимся внутри нас самих. Бушующие явления — это греховные страсти, искажающие в нас образ Божий. Но и не только греховные, так как это могут быть и наши естественные, душевные или телесные, движения, свойственные дебелому состоянию человеческой природы[96]. До тех пор, пока мы не превзошли и их, пока они влияют на нас, мы не можем различить нечто более тонкое. Если страсть шумит во мне, как расслышать тихое веяние Божие, как уловить его? Пророка Илию не впечатляли все эти бури, он говорит, что в них нет Бога, и потому они даже не интересуют его. Пророк жаждет единого Бога, он слышит Его тихий кроткий глас и знает — вот где сокрыта подлинная сила. Тогда он покрывает своё лицо мантией подобно небесным херувимам, предстоящим Господу во святом страхе и сокрывающим свои лица крылами. Страх Божий не удаляет нас от Бога, не заставляет бежать от Него. Напротив, пророк покрывает лицо и идёт навстречу Богу, чтобы говорить с Ним. Бог есть Любовь, и святой страх пред Ним не гонит тебя прочь, страх этот — страх потерять Его. Глас Божий тих и кроток, так же как кроток Он Сам и Его благодать. Ты теряешь её, благодать, и даже не сознаешь того, а обнаруживаешь уже после, когда её нет с тобой. И тогда первой нашей реакцией должно быть обращение к Богу: «Господи, что я сделал не так? Почему Ты удалился от меня?» Обращение к Богу и покаяние вновь возводят нас в то состояние, которое мы потеряли. Вот так жили святой Силуан и отец Софроний.

Итак, послушание для нас должно быть таинством, посредством которого развивается духовный слух. И тогда, несмотря на то, что внутри нас могут происходить какие угодно бури, мы всегда сумеем расслышать тихий и кроткий голос Божий, который в то же самое время является и всемогущей энергией Бога Вседержителя. Всемогущая сила Божия отнюдь не является чем‑то яростным. В конце истории мира тихий глас Божий проявит себя как победоносный, потому что победа уже давно одержана Христом. Он не совершал никаких революций или политических переворотов, но был ведом, по слову пророка Исайи, как Агнец на заклание. У апостолов было всего два меча, да и те Он повелел вложить в ножны. Бог действует не так как человек, Он отдаёт Себя на заклание, не отвечая ни на одно обвинение и не оправдываясь. Если бы Он хотел избежать Креста, то ему следовало вести Себя иначе. Ему говорят: «Итак, Ты — Сын Божий?», и Он отвечает: «Да». Это единственный вопрос, на который Ему надо было ответить как‑то по — другому, и тогда Его бы не распяли. Но Он не боится, Он — Бог Всемогущий, и говорит слова, за которые Его распнут. Конечно, не потому что Он стремился непременно быть распят, а потому, что то была истина. Он знал, что говорить подобное означает идти на смерть, но раз это истина — Он исповедует её. Его ведут на Голгофу, и Он подчиняется, словно у Него нет силы воспротивиться. Ученики разбежались, знакомые стоят вдалеке, всем страшно. Власть в руках синедриона, Пилата и воинов, но Христос не ужасается того, что нас ужасает до смерти. И когда они уже избавились от Него и думали, что теперь спокойно могут праздновать Пасху и радоваться, вдруг приходит весть, что Его тело исчезло из Гроба. Но то не ученики украли тело. Ангел отвалил камень, когда Гроб был уже пуст. Как при рождении от Девы Он не нарушил её девства, так и Своим Воскресением из мёртвых Он не отменил закона смерти. Смерть существует и поныне. Для тех, кто не верит во Христа, вообще ничего не изменилось. Но изменение произошло как грандиозная революция космических масштабов, это самое великое событие со времени сотворения мира. Человек теперь может воскреснуть к прежней вечной нетленной жизни с Богом собственною силою, или, лучше сказать, силою Отчею в нас.

Итак, если вы способны почувствовать атмосферу того или иного автора, и при том у вас есть достаточный опыт в этой области, то вы не ошибётесь в своём суждении. Если же опыта не хватает, то вы по ошибке можете приписать произведение современного композитора Моцарту только потому, что этот музыкант стремиться сочинять музыку более или менее в том же духе, что и Моцарт. Надо отметить ещё и то, что дух того или иного произведения восходит к личности самого композитора, поэта, писателя. Зная дух автора и его творений, мы легко отличаем его от других. От той или иной личности исходит некий дух.

Нечто подобное мы наблюдаем и во Святой Троице. Отец, рождая Сына, именуется Отцом, но Он не является Отцом Духа Святого, происходящего от Отца иным образом, чем Сын. От Отца исходит Дух Святой, как, например, иногда в присутствии некоторых людей вы можете чувствовать сильную тягость, а находясь рядом с другими, вы чувствуете себя легко, и вам хорошо быть с ними. Присутствие демона также имеет свой специфический дух и энергию, даже если все очень искусно замаскировано. Стяжавшие способность различения духов немедленно определяют духовное явление, доброе оно или злое, от Бога мысль или нет, и даже то, что стоит за тем или иным человеком или творением. Есть много произведений искусства настоящих гениев, но которые с духовной точки зрения просто ужасны. Виртуозно исполненная музыка, живопись, поэзия, да и все, что угодно, могут при этом излучать откровенно демоническую энергию или нечто смешанное между добром и злом.

Я употребил слово «излучать», но когда Церковь говорит о Боге, то употребляется термин «исходить». Дух Святой исходит от Отца. И как Отец, Сын и Святой Дух едины, так и дух, присущий человеку, есть сам человек. Твоё слово и твой дух — это ты сам. Но когда мы говорим о Боге, то Его рождённое Слово есть Личность отличная от Личности Отца, и Дух Святый тоже есть Личность, исходящая от Отца. Конечно, для нас это непостижимо.

Вопросы и ответы

Вопрос: Отче, говорят, что находиться рядом с отцом Софронием было чем‑то необыкновенным. Благодать, живущая в нем, передавалась и тебе. Скажите, зависело ли это от открытости ему?

Ответ: Конечно. Чем больше ты любишь, тем более ты открыт, и чем более ты открыт, тем совершеннее сообщается тебе духовное состояние старца. Жить с духовным отцом — это учиться быть открытым. Но прежде, чем вверить свою жизнь другому, исследуй, является ли он подлинно кормчим, духовный ли он пастырь[97]. Читая письма отца Софрония к Бальфуру, видно, что в Пантелеимоновом монастыре было немало духовников, однако не все могли понять духовные переживания отца Софрония, и он в свою очередь не всем мог открыться полностью. Только встретив старца Силуана и распознав в нем искусного наставника, он вверился ему совершенно — он нашёл в нем то, что искал. Не всякому должно вверяться. На духовниках почивает благодать, они совершают служение в Духе Святом, и мы почитаем их, прибегаем к ним, но тем не менее не должно преувеличивать их способность. Должно чувствовать, кто и в какой мере способен тебе помочь. От каждого можно получить пользу: даже если духовник очень прост — спрашивая, прими слово и исполни.

Кормчий — это тот, кто знает путь и вниз до глубин ада, и обратно верх, и потому, как говорит преподобный Иоанн Лествичник, может и от самой бездны избавить душевный корабль[98]. Если ты нашёл духовно опытного наставника, готового и душу свою положить ради твоего спасения, то сможешь тогда и открыться ему, и чрез это тебе невидимо сообщается его благодатная жизнь. Чрез послушание мы живём во благодати, которая пока ещё не наша, но духовного отца. Мы привыкаем к ней, учимся распознавать и хранить её. Первый период духовной жизни заключается в переживании благодати, даруемой нам туне. Мы познаем, что жить во благодати — естественно для человека. Позже, совершая ошибки, мы теряем её, и вступаем во второй период — очень длинный и сухой, когда кажется, что благодать никогда не вернётся. Все тогда трудно, болезненно — Бог далёк и недосягаем. Благодать разбудила нас, пробудила веру, и исчезла… И вот живя в послушании, в духовной атмосфере пастыря, мы снова возвращаем её себе понемногу. Наверное, это также как стакан под водопадом, наполняющийся вновь чистой водою.

Вопрос: Получается, что прежде чем стать опытным, тебе уже приходиться давать оценку духовнику. Не парадокс ли это?

Ответ: Конечно, парадокс. Когда я сам впервые прочёл те слова в Лествице, то долго думал: «Ну как слепец, такой как я, может отличить пастыря истинного от неискусного?» И по сей день у меня нет чёткого ответа на этот вопрос. Думаю, что в то время люди были иными, их сердца и умы не были повреждены современным «образованием», вернее «без — образием», они жили и различали вещи интуитивно, не рационально. Мы же воспитаны по — другому: мы думаем, анализируем, подсчитываем, то есть работаем головой, а не сердцем. Чем более мы интеллектуальны, тем более рискуем остаться вне Бога[99]. И я жил так же, не обращая внимания на то, что говорит мне моё сердце. Более того, я по «смирению» думал, что прислушиваться к сердцу нельзя, что сердечное чувство — это страсть, с которой надо бороться, подавлять, что мне не дано отличить внутренний сердечный голос от шума страстей. Продолжалось это до тех пор, пока я наконец‑то не понял, что воюю против самого себя: стараясь быть смиренным, я гнал от себя смирение. Оказывается, моё «смирение» было совсем не смирение. Смирение — это видеть вещи так, как они есть. А реальность такова, что даже я, покрытый с ног до головы греховными язвами, являюсь образом Божиим[100]. Человеку присуща некая интуиция, подсказывающая верные решения. Эта интуиция внушала мне особое чувство по отношению к отцу Софронию, хотя умом я не понимал ничего. Вёл себя он очень просто, со мной был как со всеми, и я думал: «Этот старец — духовный отец, или обычный человек? Выглядит он как все…» Я, слава Богу, знал что святые смиренны, и внешне ничем не выделяются. Но откуда я мог знать, что такое смирение? Встречая смиренного старца, мы не знаем, то ли благодарить Бога за дар, то ли соблазниться его простотой. И я, не в силах различить тихого кроткого голоса Божия в своём сердце, без размышления предался отцу Софронию. Конечно, я и прежде думал о монашестве, но никогда не собирался становиться монахом в цивилизованной стране — я мечтал о пустыне, о жизни где‑то в Сахаре, в Гоби, в Калахари, даже Афон представлялся мне слишком близким, европейским. После первой встречи с отцом Софронием, я был тронут его добротой, внимательностью, искренностью; он сказал, что для меня двери открыты, однако я пока должен по его благословению ехать учиться во Францию. И уже там я вдруг заметил, что сердце больше не хочет ни пустынь, ни гор, но живёт мыслью о духовном отце. Остаться без него представлялось бедой и смятением. Не понимая умом происходящего, я почувствовал: раз мой духовный отец в Англии, я тоже должен быть там.

Наверное, люди во времена преподобного Иоанна Лествичника распознавали подобные ситуации немедленно. И у нас в монастыре были такие, кто сразу чувствовал, схватывал суть духовных явлений, хотя может и не мог тебе растолковать. Например, отец Захария[101] понял, кто такой отец Софроний после первых же минут. Мне понадобилось долгое время, целый процесс. Но и сегодня тот, кто ищет, худо — бедно находит себе духовного отца, потому что Бог — всесилен. Мне совершенно непонятно, как я очутился рядом с таким старцем, как отец Софроний, ведь другой бы мне не помог. Зная сие, Бог привёл меня из коммунистической Румынии в Англию, из Англии во Францию, там я услышал о русском старце в Англии, и опять вернулся в Англию, где и остался на долгие годы. Подобное творит — Бог. И то что вы именно здесь, а не где‑то в другом монастыре — не случайно. Бог да подскажет вам, да даст необходимое духовное знание, чтобы ваше пребывание в обители было плодотворным.

Вопрос: Отец Софроний в одной из своих бесед, говорит[102], что спрашивая духовника и поступая по его слову, мы не должны говорить другим: «Я так делаю, потому что духовный отец мне это сказал». Исполняя слово духовника, лично я, а не духовник, несу ответственность за свой поступок. Как это понять? Ведь святые отцы учат, что если ты творишь послушание духовнику, то уже он отвечает за тебя, а ты свободен.

Ответ: С подобной ситуацией мы столкнулись в монастыре в самом начале. Надо понимать это так. Если я иду к отцу Софронию как к духовнику и спрашиваю его совета, то, выполняя данное мне слово, я не должен прикрываться его авторитетом. Если меня спросит кто‑то из братии: «Ты зачем так делаешь?», не говори: «Старец мне сказал». Ответь что‑то, но не ссылайся на благословение духовного отца. Если, скажем, ты выполняешь задание, порученное тебе отцом игуменом, то есть относящееся к внешней стороне жизни, ты можешь объяснить недоумевающему брату: «Отец игумен мне сказал сделать это так‑то и так‑то», но если речь идёт о твоём внутреннем диалоге с Богом, о поиске воли Божией для себя, то тогда слово, данное тебе духовником, есть лично твоё, храни его в тайне. То, как ты будешь жить это слово — решаешь ты сам, и пред людьми несёшь ответственность за свои поступки ты. Однажды я спросил отец Софрония: «Отче, если я выполняю слово духовника, то значит ли это, что сие слово становится уже и моей волей?» «Да, это так», — ответил он. Конечно, в той мере насколько ты послушен данному тебе слову, ответственность за тебя пред Богом несёт духовный отец. Пред Богом за тебя отвечать будет он[103].

Надо иметь в виду, что слово духовного отца иногда подразумевает выполнение не какого‑то единичного поступка, но дело в целом. Скажем, мне поручили заниматься пчёлами. Не надо каждый раз ходить и спрашивать своего духовного отца, что тебе делать. Поймав пчелиный рой, не иди с ним к духовнику: «Что благословите, отче, сделать теперь?» Понятно, что его благословение относиться ко всему делу твоего пчеловодства. Как‑то отец Софроний сказал: «Не требуется, чтобы духовный отец нажимал на каждую клавишу пианино. Чтобы зазвучала музыка, достаточно задать тон». Духовник задаёт тебе тон, и дальше действуешь уже ты. При этом должно следить, чтобы послушание твоё не обратилось в страсть. Занятие пчёлами например, настолько интересно и увлекательно, что незаметно могло бы стать моим собственным увлечением, и моё монашество тогда превратилось бы в пчеловодство. Причём если бы этим были недовольны другие, я бы отвечал: «А мне так отец Софроний благословил!» Если происходит подобное, это значит, что послушание в подлинном смысле — упущено. Слово старца обратилось в самоволие — я лишь прикрываюсь им, моя связь с Богом потеряна. Послушание — это живая непрерывающаяся сердечная связь с Богом посредством слова твоего духовного отца.

И выполнение послушания должно происходить всегда с учётом контекста. Помню, кому‑то в монастыре дали послушание мыть посуду. Он помыл посуду и собрался уходить, кухню оставив грязной, посуду мокрой и все не на своих местах. Когда пришёл другой брат готовить пищу, то увидев беспорядок, спросил: «Извини, это так и останется?» «Мне сказали только помыть посуду», — был ответ. Но помыть посуду означает оставить кухню чистой, чтобы когда придёт другой брат готовить обед, ему не надо было заниматься уборкой. Конечно, повар отвечает за все, и если посуда грязная, ему придётся сначала её помыть, вытереть, убрать, и уже потом начинать готовить. Но готовить обед, как вы знаете — нелёгкое послушание, и тот кому поручили мыть посуду должен иметь это в виду. Его задача — освободить повара от всех других забот, чтобы он спокойно мог заниматься своим делом. Послушание подразумевает видение ситуации в целом, причём глазами любви. Если я люблю Бога, если я люблю ближнего, то я, выполнив свою обязанность, послушание, не позволю себе забыть о других. Монастырь — это мой дом[104]. Каким я хочу, чтобы он был? Видя бумагу, валяющуюся на полу, оставить её или нет? Почему кто‑то другой должен следить за чистотой? Жизнь монастыря — это моя жизнь. Если я потерял время, выполняя какую‑то работу, это значит, у другого брата появилось свободное время, мой труд — облегчение ближнему, а в целом — мы оба получаем пользу.

Наша жизнь — единая. Вот как надо мыслить, и не делить, не дробить жизнь «послушаниями»: «моя обязанность только помыть посуду, вытирать её — не моё послушание». Помой посуду, и если никого нет в помощь, то и вытри её, и убери на место. Сделай все, что тебе по силам. И попроси у Бога прощение, что не можешь сделать больше, потому что, скажем, сейчас тебе надо идти делать что‑то ещё. Главное — то, как живёт твоё сердце. Если умом и сердцем ты стремишься помочь другим, то, по существу, даже если ты не можешь помочь на деле, ты уже им помог, это уже большое облегчение общине, ведь изменяется духовная атмосфера братства.

Здесь вступает в силу и другое слово отца Софрония — нам надо быть внимательными к своим мыслям, даже находясь в келлии[105]. Каждая злая мысль влияет на брата, чувствуется им, быть может и неосознанно. Добрые мысли, молитва — созидают обитель, злые — это трещины в стене монастырской. Причём сие относится к жизни не только монастыря, но и всего мира. Если мир не желает так жить, пусть хотя бы монастыри живут. Если монастыри не живут так, пусть, по крайней мере, мой монастырь будет таким. Если мои братья в монастыре живут не так, тогда, хоть это и не легко, мне надо жить так. Менять весь мир начнём с самих себя.

Вопрос: Как понимать слово Писания о том, что духи пророческие послушны пророкам[106]?

Ответ: Об этом нам часто говорил отец Софроний. Имеется в виду, что Бог даёт Своё вдохновение пророкам, но они не всегда могут сказать вам слово от Бога — это зависит и от слушающего, и от обстоятельств. Возможно вы не готовы принять его слово, и тогда он передаст вам его чрез кого‑то другого, или в другое время, а может не скажет совсем, потому что вы не расположены принимать его, или будете ранены им. Быть пророком — не значит говорить другому: «Тебе должно выполнить это, потому что Бог мне повелел возвестить тебе сие». Если я буду говорить подобные слова, я сам потеряю благодать. Почему? Потому что Бог не ранит человека Своим словом, Бог не есть Бог неустройства, но мира[107]. И если человек будет ранен Его словом, Бог не скажет ему это слово. В этом мы должны быть подобными Ему.

Итак, бывает, что даже если мне и дано благословение, я не могу выполнить его в данных обстоятельствах, и тогда приходиться ждать пока наступит благоприятное время.

Нам должно стараться уловить мысль духовного отца, понять, что он имеет в виду, когда говорит нам слово. Послушание — тончайшая вещь. Об этом прекрасно говорится в Душеполезных поучениях аввы Дорофея. Духовный отец, желая возложить послушание на ученика, знал всю трудность предстоящего дела. И поэтому не решался сказать прямо: «Делай то‑то». Он сказал: «Кого бы послать в город?» Ученик распознал в словах старца желание, чтобы пошёл он, и ответил: «Отче, хочешь я пойду?» Авва Дорофей подчёркивает добродетель обоих из них: ни старец не повелевал, ни ученик самонадеянно не вызывался на героический подвиг. Посмотрите об этом в книге[108]. Внимательный ученик понял осторожные слова старца, и откликнулся на них с готовностью. Смиренно, уповая на молитвы старца, он пошёл в селение, и совершилось чудо[109].

«Боже, молитвами отца моего спаси меня», — произнёс ученик. Авва Дорофей подчёркивает и его скромность, и силу этой молитвы: «Видите ли действие слова? Какая помощь заключается в том, чтобы призывать молитвы своего отца?» Но хочется обратить ваше внимание на то, что не следует выставлять напоказ свою связь с духовным отцом. Не надо слишком часто или при других повторять: «Боже, молитвами отца моего духовного…» или «Я делаю это по благословению духовника» и тому подобное. Пусть это будет в вашем сердце, которое видит Бог — и достаточно.

Вопрос: Иногда духовный отец делает нам выговор, а иногда хвалит. Скажите, как правильно относится к его словам.

Ответ: Думаю, лучше всего не спешить делать выводы. Пусть выводы и понимание слов духовника приходят сами собой, будь то через пять минут после сказанного или через двенадцать лет. Главное, живите его слово как можно полнее. Если он укорил, значит есть за что. Если похвалил, значит, слава Богу, я успокоил его сердце, а может он хочет утешить, ободрить меня, отчаявшегося. В любом случае, когда вам даётся слово — это не время делать заключения, потому что они могут быть лишь частично верными, или даже ошибочными. Только с течением времени мы уразумеваем сказанное. Думаю, что склонность делать выводы принадлежит к области падшего разума, рассудка.

Вопрос: Как научиться принимать и выговор и похвалу одинаково?

Ответ: Наверное, каждый случай — особенный. Однако, смирение всегда найдёт верный путь. Смирение — это видеть вещи так, как они есть. Скажем, духовный отец укорил меня. Значит, есть за что, он прав. А может быть, сам не ведая того, он выполняет послушание воле Божией, и тем очищает меня от чего‑то невидимого, сокрытого, сделанного мною много лет назад. Вопрос в том, как смиренно пережить его слово, а не как объяснять его себе. Из книги о святом Силуане нам известно о существовании неописуемого Христова смирения, отличного от смирения аскетического[110]. В данном случае, речь идёт об аскетическом смирении, о реальном восприятии и реальном видении жизни. Если Вас похвалили, значит, слава Богу, есть за что. Но не надо думать, что Вы уже и достигли желаемого. После похвалы ожидай выговора, после выговора не смущайся, не теряй мира, может опять услышишь похвалу. И так состояние души всегда будет ровное. Мы учимся этому постоянно, пребывая в молитве, помня поучения отцов, накапливая опыт, обретая новое видение.

Смирение учит принимать похвалу с молитвой: «Да будет мне по слову твоему, отче». Ведь мы действительно желаем быть добродетельными. Даже когда мы укоряем себя, не надо забывать, что мы — образ божественной славы. Совершенно верно желать быть святым, пророком, старцем: «Да будет это со мною», — говорим мы, сознавая свою далёкость от цели. Причём цель сия всегда далека от нас.

Когда кто‑то из нас в монастыре совершал какую‑нибудь глупость, отец Софроний, улыбаясь, говорил: «Ну, теперь ты можешь творить уже и чудеса!» Тогда его слова мне казались шуткой, теперь я понимаю, что его шутки были полны глубочайшего смысла. То есть, я хочу сказать, что если духовный отец хвалит: «Молодец, никто так не смог бы сделать этого, как ты!», то хорошо бы вспомнить слова отца Софрония: «Ну, теперь я могу творить даже чудеса», и успокоиться, понимая, что тебе ещё далеко до чудес. Мне ещё далеко до заповеданного совершенства, до подобия Христу.

Помню в детстве мы читали в школе «Фауста» Гете. Фауст — это персонаж, который продал душу демону, думая обмануть его. Демон поставил ему условие: если Фауст восхитится созданным демоном состоянием и пожелает, чтобы оно продлилось, душа его отныне будет принадлежать демону. Почему? Потому что демоническое состояние иллюзорно, лживо, хоть и кажется прекрасным. Единственно желаемым для нас является невечерний день Царства Божия, вечность. Отец Софроний говорил: «Знаете, вечность очень коротка — это один миг!» Вечный миг. В вечности нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее, объемлющее собою все. Мы не можем понять вечность, пока не почувствуем её. Только пережитый миг вечности должен быть желаемым для нас, все остальное преходяще, нет ничего достойного пребывать вечно. Апостолы на горе Фавор были правы, желая продлить пребывание в Нетварном Свете Христа, то было действительно вожделенное прикосновение Вечности, предвкушение будущего Царства. Однако они были не готовы к восприятию вечности в неотъемлемое владение, им предстояло ещё многое пережить: Гефсиманию, Голгофу, рассеяние, встречу с неузнанным Странником, вознесение Господа, ожидание обещанного Духа. Их покаяние обрело завершённость, когда на них сошёл Дух Святый в день Пятидесятницы, и они стали апостолами, проповедниками евангелия всему миру. Вот почему предложение построить три кущи на горе было неверно — ученики мыслили по — земному, хотя и пережили истинное божественное посещение. Они, как говорит апостол Лука[111], просто не знали как реагировать на происходящее.

Ответы на насущные вопросы духовной жизни

Держи ум твой во аде и не отчаивайся

Жизнь течёт и все меняется. И теперь мне понятно, что каждый человек неповторим. Например, одна из сестёр в нашем монастыре, монахиня Елизавета, из года в год настолько прекрасно читала 18–ю кафизму на Литургии Преждеосвященных Даров, что мне иногда приходила отчаянная мысль: «Ну, как я без неё буду молиться в храме?» Я надеялся, что найдётся кто‑то другой, кто будет читать также как она, но никто не смог заменить её. Её чтение и она сама были чем‑то особым, благодатным. Совершенно особым человеком был и отец Софроний. Сейчас неважно себя чувствует отец Симеон[112], и с его уходом жизнь, конечно, тоже изменится. Я моложе его, вы моложе меня, и жизнь идёт. Когда я думал об уходе матери Елизаветы[113], то не мог вообразить, как переживу её отсутствие. И это только то, что касается одного человека, но и о других я думал тоже нечто подобное. Что тут сказать? Я был человеком, ищущим райской жизни, забывшим, что она ещё не наступила.

Теперь мне не так важны радости, которые мы переживаем в этой временной жизни. Потому что, скажем, встречаясь и радуясь друг другу, мы всегда после этого чувствуем и печаль расставания. А значит, главное то, чтоб мы однажды встретились во вратах рая. И пока рай не наступил, мы, как правило, живём в аду взаимного недопонимания, в греховном состоянии, из которого нам никак не удаётся выйти. И надо знать, что смысл сейчас не в том, чтобы избавиться от своей греховности, а в том, чтобы видеть и переживать её в себе, то есть держать ум свой в этом аду, который у каждого свой. Вот что сейчас требуется от нас.

Что значит: «держи свой ум в аду»? Другими словами — прими то, что видишь в себе, исповедуй: «Да, это я». Исповедуешь ли ты это духовному отцу, или же просто думаешь так о себе, ты всегда сознаешь свою греховность и говоришь: «Да, Господи, это я, я — грешный». Если ты согрешил в очередной раз словом или делом или в мыслях, и с болью переживаешь грех — не отчаивайся, ведь это ещё не конец. Теперь ты знаешь, каков ты есть, знаешь свою ограниченность, греховность, свой дурной поступок, и это — очень важно. Свет озаряет твоё бытие, ты начинаешь познавать себя и говоришь: «Вот, оказывается, какой я есть…» Это важно потому, что теперь может начать действовать Бог. До тех пор, пока ты воображаешь себя кем‑то другим, о ком читал в книгах, Бог не может говорить с тобой. Только когда ты сбросишь лже‑образ и с сокрушением скажешь: «Господи, я грешный», Бог сможет прийти и спасти тебя. Ему это не трудно.

Иногда, перечисляя грехи, люди говорят на исповеди: «Отче, я теперь вижу, что я натворил, я такой‑то и такой‑то…», я же иногда переспрашиваю: «Как вы думаете, какое слово является самым главным из тех, что Вы сейчас произнесли?» Обычно никто не знает, и тогда я говорю: «Самое главное слово — „вижу“. Будь счастлив, что ты видишь и понимаешь, и не печалься чрезмерно от того, что ты видишь. Если ты сознаешь грех, то тем самым держишь ум во аде, как это делал святой Силуан. Он видел свою вечную погибель, и говорил: „Я один буду вечно плакать в аду и говорить: „Где Ты, мой Боже, где Ты, Жизнь моя?“ Но как только, по слову Господа, он начинал так делать, Дух Святой утешал его и свидетельствовал в сердце спасение. И чем более полным и глубоким бывает видение ада, тем ближе мы к спасению. Хотя, конечно, то, что мы видим в себе и переживаем, является для нас самым настоящим мучительным адом. Например, ты видишь себя все время гневающимся и раздражающимся, и страдаешь от этого. Что делать? Признайся, что ты таков и есть, и другим быть никак не можешь. Признайся, что ты раздражительный, и, исповедуясь, скажи Господу: „Господи, я хочу быть таким, каким Ты хочешь видеть меня, а не таким как я есть“, и с таким расположением и молитвой иди ко святому Причастию. И тогда, весьма возможно, что наступит день, когда ты неожиданно для себя обнаружишь, что больше не гневаешься и не раздражаешься на людей. Мы не знаем как, но именно так действует Бог, это Он преображает нас. От нас требуется даже не столько усилие, сколько выбор и познание себя. Слова святого Силуана держи ум твой во аде я перифразирую так: „Будь реалистом. Именно ты таков, не кто‑то другой. Но не отчаивайся“. Господь заповедует не отчаиваться не потому, что в противном случае Он тебя накажет и ты попадёшь в ад. Совсем нет, Он не угрожает и не предостерегает, а просто хочет сказать, что ничто не должно приводить нас в отчаяние. Ты видишь вечные муки и не можешь избежать их — все равно не отчаивайся. Святой Силуан принял слова Христа, даже не зная, почему ему не должно отчаиваться, он принял их потому, что так сказал Бог. Он стал осуждать себя и ждать, что же далее сотворит с ним Бог. „Я стал делать, — пишет он, — как научил меня Господь, и усладилась душа моя покоем в Боге“».[114]

После, благодать Божия была очень требовательна и строга с ним, отступая при малейшем недобром взгляде на брата или худой мысли, при поступке не по любви. Благодать отходит незаметно, ты даже не чувствуешь как это происходит, и замечаешь её отсутствие, когда её уже нет с тобой. Но наученный Господом побеждать врага, Силуан погружался тогда в свою любимую песнь[115], говоря: «Скоро я умру, и окаянная душа моя снидет во ад, и там буду один я страдать в мрачной темнице и горько рыдать: Скучает душа моя о Господе и слёзно ищу Его. Как мне Его не искать? Он прежде взыскал меня и явил мне грешному Себя»[116]. И тогда благодать Божия вновь возвращалась к нему.

О молитве

Вопрос: Скажите, пожалуйста, исходя из своего личного опыта, какой путь вы нашли наилучшим для постоянного пребывания в Боге?

Ответ: Знаете, я пока ещё не нашёл этого пути… Но, тем не менее, я знаю ответ. Как‑то отец Софроний сказал, что для живущего в этом мире человека нет ничего труднее молитвы[117]. Мне тогда было непонятно, что он имеет в виду. Теперь же ясно, что молитва — это не просто слова, обращённые к невидимому Богу. Молитва — это, как Вы сказали, непрестанное пребывание в присутствии Божием. Молитва — это преодоление своего плотского биологического состояния чрез причастность состоянию сверхъестественному, нетленному, вечному. Вот почему так трудно молиться в мире сем, и так трудно найти благодатную жизнь, недосягаемую для нас. Я вкусил эту новую жизнь, я знаю — она существует, а стяжать не могу…

И в то же самое время, молитва есть самое лёгкое дело, доступное для всех. Если мне надо было поговорить с отцом Софронием, я шёл к его домику, стучал в дверь, и ждал, примет ли он меня или нет… Если надо что‑то спросить у кого‑нибудь, то ждёшь, пока он освободится… Или стараешься дозвониться по телефону. И так далее… С Богом же все иначе. В мгновение ока ты можешь излить пред Ним свою душу, потому что Он уже все знает и видит, ты только обрати к Нему взор, мысль. Он не нуждается в каких‑то формальных обращениях, или написанных прошениях… Скажи: «Господи!», и Он уже с тобой. Что‑то доброе произошло в твоей жизни, не говори: «Мне повезло», а скажи: «Господи, благодарю Тебя». Ты согрешил…, скажи: «Господи, посмотри на меня, вот я какой…», и это станет твоей подготовкой к исповеди перед духовником. Ты сомневаешься, у тебя есть вопрос — спроси об этом Бога. Может и не получишь ответ, но уже то, что ты обращаешься к Богу, приближает тебя к Нему. Нам все время надо поступать так, как нас учит Требник, то есть во всякой нужде прибегать к Богу. Требник — это учитель непрестанной молитвы, в основу которой положены наши прошения. Нам следует расширить эту книгу, пользуясь всякой возможностью обратиться к Богу. Конечно, в идеале мы всегда должны пребывать в Боге, жить в Его присутствии, ходить пред Ним, молиться непрестанно. У святых подвижников в сердце пребывало Имя Иисусово. Но, если мы ещё не достигли такого состояния, мы можем использовать каждый случай как повод призывать Его помощь. Возможно, что такое устроение и стремление, такая аскетическая жизнь станет для нас школой непрестанной молитвы. Постепенно мы научимся все делать с Богом, для Бога, пред Богом. Не раз отец Софроний говорил, что надо учиться всякое событие в жизни связывать со словом Божиим. Например, ты моешь руки и говоришь: «Умыю в неповинных руце мои, Господи…»[118], и вспоминаешь другие слова псалма. Видишь огонь, и начинаешь думать об огне геенском, или о пламенной любви Божией. Для нас, наверное, полезнее размышлять о любви Божией, так как многие настолько сокрушены жизнью, что мысль об адских муках уже не способствует зарождению молитвы в сердце… Если же это помогает тебе молиться, то думай об аде. Когда готовишь пищу, подумай о Христе, питающем нас. Открываешь дверь, скажи: «Господи, отверзи мне дверь спасения». И так далее. Употребляй всякий повод, чтобы вспомнить слово из Писания и обратиться к Богу. Иногда, находясь в крайнем смущении, я говорил: «Господи, не знаю, что мне просить у Тебя. Ты Сам скажи мне, что мне надо просить у Тебя…»[119]. Конечно, не следует ожидать немедленного ответа, но Бог, образно говоря, хранит все твои молитвы в «базе данных», и в необходимый момент обратит их тебе во спасение.

О покаянии

Вопрос: Если человек впадает в тяжкий грех, то у него и покаяние горячее, мы видим это на примере блудного сына в Евангелии. Но если у человека нет явных и тяжких грехов, как ему умножить своё покаяние?

Ответ: Думаю, что молитвой и внимательной духовной жизнью. Отец Софроний также напоминает о важности послушания и терпения.

В годы юности отец Софроний оставил веру во Христа ради веры в некий безличностный абсолют[120], и его пламенное покаяние касалось, главным образом, этой ошибки. В разговоре со мной он как‑то сказал, что, может быть, не всем надо приносить такого рода покаяние, какое было у него, ведь не все отходили от Христа, как он. Но почему‑то его слова не убедили меня, и надеюсь не потому, что я погрешил недоверием ему. Мне не хочется погрешить пред отцом Софронием даже в малом.

Но вот к какому выводу я пришёл. В сущности, совсем и неважно совершал ли он подобный грех или нет, а важно то, что у отца Софрония было видение, которого нет у меня. В данном случае я не имею в виду видение им Нетварного Света, я имею в виду его понимание и переживание греха. И думаю, что он каялся бы точно так же, если бы согрешил менее или не согрешил вообще. Однажды я спросил его, в чем разница между грехом смертным и грехом простительным, и он сказал: «В моем понимании существует только один род греха. Всякий грех — смертный». Разделение грехов на категории полезно в аскетике, но, по сути, любой грех является смертным. Если бы мы знали, что есть грех, и осознавали, что самый малый грех — смертелен, так как разлучает нас с Богом, то мы бы, думаю, каялись также, как отец Софроний.

Весь вопрос в том, как нам стяжать подобное переживание греха. Думаю, что даровать нам его может только Бог, если, конечно, мы стараемся быть внимательными, если просим даровать нам зрение грехов и если не превратили Божественную Литургию и молитву в привычку. Как сохранить должное отношение к Литургии? Надо стараться чувствовать и переживать каждое слово с трепетом. И таких слов, приводящих во время богослужения душу в трепет, не мало. Поющий на клиросе или служащий в алтаре — помни о дарованной тебе чести, помни, что каждое слово — великая ценность, сокровище, и потому будь внимателен. Мне тоже давалось почувствовать то, о чем я вам сейчас говорю, хоть я и не могу постоянно жить в таком состоянии.

Литургия и Святое Причастие наряду со всем прочим возводят нас к новому видению и пониманию. Но знайте и будьте готовы к тому, что новое и более глубокое понимание означает умножение зрения своих грехов, которое в свою очередь приводит к углублению покаяния. Смотрите, не отчаивайтесь, когда вы начинаете видеть и болезненно переживать свою греховность. Примите это, и скажите: «Да, Господи, это — я, я такой и есть». И идите со всем этим на исповедь к духовному отцу. Поведайте ему всю истину о себе, и вы будете во Христе, ибо Христос есть Истина. Истина о вас та, что вы — грешник. Истина о Христе — Он Свят. Вы принимаете горькую истину о себе, но поскольку это есть все же истина, вы становитесь ближе ко Христу. И тогда после исповеди человек чувствует себя окрылённым, а после святого Причастия — воистину исцелённым от греха.

Итак, сначала мы начинаем видеть грех. Постепенно возрастая, это видение приводит к созерцанию и познанию Бога как Он есть[121]. Объясняя сие явление, отец Софроний приводит следующую аналогию[122]. Во глубине ночи человек сидит спиной к выходу из пещеры и смотрит во мрак. С наступлением утра свет озаряет его, но человек видит лишь свою тёмную тень. Покаяние постепенно обращает человека в сторону Света, к выходу из темницы, и Свет, который прежде открыл тебе очи узреть грех, теперь созерцается как подлинно Свет Божественный. Видеть Бога как Он есть, имеет своим началом познание тьмы, в которой ты живёшь.

И я думаю, имей мы видение и понимание поглубже, мы по — другому бы переживали грех, сознавая всю его тяжесть и серьёзность. Отсюда и покаяние было бы совсем другим, и уже не важно совершал ли ты тяжкие проступки или нет. Как‑то я хотел исповедоваться отцу Софронию, и не знал, что сказать. «Отче, — говорю, — я верю, что я — самый грешный из всех, но…» «А — а, понятно, — улыбнулся он, — как такое может быть, если за тобой не гоняется полиция?» Да, тяжко согрешившему легче начать покаяние. Однако, суть в том, что за плечами каждого из нас лежит грех и падение всечеловеческие. Осознание и переживание сего есть то самое углубление видения, и грех тогда понимается уже не как что‑то, что ты сделал или не сделал, а как болезненное состояние человечества, которому причастен и ты. «Как мы можем жить без греха, — говорил отец Софроний, — если мы часть этого греховного всечеловеческого тела…» К сожалению, когда я был с ним, у меня не было достаточно мудрости, чтобы спросить его, как он видит и понимает грех. Сейчас бы я спросил его именно об этом. Хотя, полагаю, что ответы на подобные вопросы и стяжание духовного разума не приходят от человека, но от Духа Святого. Молясь и переживая каждое слово молитвы с благоговением, мы возрастаем в познании своей причастности телу всеродного падшего Адама и того, как преодолеть эту греховность причастностью Телу Христа.

Об исповеди

Много лет назад, будучи иеродиаконом, я побывал на Святой Горе Афон. По принятому там обычаю, прежде причастия или служения литургии я должен был сначала исповедаться духовнику, однако исповедь та была довольно формальной. Священник надел епитрахиль и дал мне прочесть последование исповеди с перечнем грехов. Я знал о существовании такой практики из рассказов отца Софрония об Афоне, и потому не смутился ничем из того, что мне следовало прочесть и исповедать. Я с готовностью исповедал такие грехи как засыпание на молитве, или то, что во время богослужения опирался о стену и т. д. Но что‑то в этом было неправильно… Конечно, все это так, все верно, просто сейчас мне понятно, что это — лишь начало.

Отец Софроний не придерживался подобной практики, и к нему было трудно подойти с такого рода исповедью. Только — только познакомившись с ним, я, конечно, не понимал, почему он поступает иначе. Мне казалось, что должно исповедоваться перед каждой литургией, как то было принято и на румынском приходе в Париже. Но где‑то после третьего раза он сказал: «Вам не нужно каждый раз подходить ко мне с этим, вы уже все исповедали, и только если чувствуете что‑то особенное, то исповедуйтесь. Если же ничего особенного нет, достаточно разрешительной молитвы, которую мы здесь читаем перед каждой литургией[123]. Да и притом ваша душа для меня — открытая книга». Слышать такие слова было утешительно, хотя я в тот момент, конечно, не осознавал, до какой степени все сказанное было истиной, и что он действительно «читал» наши души как раскрытые книги.

Что же такое исповедь? Как её понимать? Начну издалека. Некогда у нас в монастыре трудился один рабочий, электрик, который был философ в подлинном смысле этого слова. Размышляя, он заметил, что в некоторых европейских языках есть вспомогательные глаголы, чрезвычайно важные по своему значению. Их всего три, а именно «быть», «делать» и «иметь». «Многие люди, — говорил он, — всегда стремятся что‑то „делать“, чтобы что‑то „иметь“, забывая, что самое главное для человека — „быть“». Я хочу воспользоваться его образом выражения, чтобы пояснить свою мысль.

Духовная жизнь есть становление, или, иначе, путь от биологического состояния к состоянию нетленному, вечному. Путь этот совершается нашим старанием жить по заповедям Божиим. Заповеди — это не нравственные предписания, они превосходят мораль. Заповеди — это онтологические установления, которые приводят нас из «небытия» в «бытие». Заповеди Божии открывают нам, Кто есть Бог, и каков есть Бог. Заповеди Христа — это исповедь Бога. Бог не может исповедать грех, потому что в Нем нет греха, Он исповедует лишь Свою преславную жизнь, ибо Бог есть Жизнь. И я думаю, что исповедуясь и открывая Себя человеку, Бог изумляет его красотой сей Жизни. Если ты имеешь духовные очи и видишь красоту подлинного человека, которого Бог замыслил изначала и которого мы видим во Христе, то ты уже никогда не сможешь забыть Его, но всегда будешь стремиться к Нему, чтобы обрести Его. Стараясь стяжать смирение, послушание, терпение и прочие добродетели, мы, по сути, шествуем путём, венец которого Любовь. Спасение — это не вопрос, как мы ведём себя или как относимся к людям, это не вопрос морали, но онтологии, вопрос нашего становления, преображения. Онтологически мы ещё не стяжали Жизнь, мы все ещё пребываем в страстном состоянии. Мы существуем, но ещё не стали быть тем, к чему призваны, то есть мы не можем сказать о себе: аз есмь, так как для этого надо и стяжать добродетели и быть добродетельным. Чтобы быть добродетельным, надо иметь добродетели, а чтобы их иметь, надо что‑то делать для этого. Однако, если ты только имеешь их, то это значит, что можешь и потерять, и уже не иметь, а потому то, что ты имеешь должно стать тем, кто ты есть, иметь должно стать быть.

Итак, что такое исповедь? Извините, я опять начну с другого. Христос сказал, что на двух заповедях: люби Бога и люби ближнего, утверждаются все прочие заповеди, в том числе Закон и Пророки. Говоря другими словами, это значит, что когда мы хотим сделать какое‑то усилие, чтобы стяжать добродетель или исцелить порок, мы должны соотнести это усилие с одной из заповедей, или же просто со словом Любовь.

Но что значит любить? Если ты действительно любишь кого‑то, то естественно хочешь знать любимого, знать как можно глубже и полнее, а в то же время раскрыть и себя полнее, чтобы другой человек принял тебя. И Бог, раскрывая нам Себя, исповедуется нам. Но исповедь Его имеет форму заповедей, так как это необходимо для нас: чтобы нам идти верным, своим путём, Бог указывает нам путь Своими заповедями.

Если же вы не любите кого‑то, или не доверяете, или боитесь, то тогда стараетесь и удалиться как можно дальше, и чем холоднее отношения, тем более люди закрываются друг от друга.

Теперь, я думаю, мы можем понять, что же такое исповедь и почему должно исповедаться, ничего не скрывая. Дело не в том, чтобы аналитически себя рассматривать и потом рассказывать все, что сделал, а в том, чтобы по существу открыть себя, что и значит открыть себя совершенно. Примером того, о чем я пытаюсь сказать, является исповедь Марии Египетской. Мы все хорошо знаем о её жизни до обращения к Богу, она сама поведала нам о том, ничего не скрывая. Но она не говорит о своей прошлой жизни в подробностях, иначе было бы просто неловко читать её житие в церкви. Она исповедует свои падения в основных чертах, без всяких деталей, однако душу открывает полностью. Мария открывает душу отцу Зосиме, потому что доверяет ему и потому что нуждается в этом — это её первая исповедь. И когда Бог заповедует любить, то просто подсказывает нам, что любить — есть наша природа. А любить подразумевает быть совершенно открытым, чему мы и учимся в исповеди.

С отцом Софронием, при его способности читать наши жизни как раскрытую книгу, не было необходимости проходить формальную исповедь, хотя в начале он и допускал нам делать это. Послушники нуждаются в генеральной исповеди. Часто благодаря исповеди мы учимся, узнаем, что является грехом, а что нет. Духовник объяснит, и ты, начиная понимать вещи по — новому, восклицаешь: «Отче! А я‑то и не знал, что это грех…» Я, скажем, долго не понимал, что ирония — это грех, мне она казалось юмором.

Но отец Софроний учил нас и другому. Суть не в том, чтобы пройти через исповедь, а в том, чтобы научиться быть открытым. По многим причинам ты не можешь быть открытым для всех, вы это прекрасно знаете, мы живём в падшем мире. Но мысль Церкви такова — нам надо стать открытыми. И потому она избирает некоторых людей быть духовными отцами, то есть людьми, которые могут принять каждого приходящего со всеми его сокровенными переживаниями, радостными или печальными, святыми или греховными, и при этом не ввергнут никого ни в какую опасность. Более того, которые, по слову апостола Павла, приведут вас ко Христу чистою девой. О себе духовный отец и не думает. Мысль его лишь о тебе и о Христе, ему важно только твоё спасение. И чем пламеннее его любовь ко Христу, тем менее ты в опасности. Если пастырь причастен такому святому служению, то он ощущает великую честь, которую дал ему Бог, Церковь же всем этим хочет предоставить человеку возможность научиться быть совершенно открытым, и тем самым помочь каждому из нас стяжать любовь.

О правильном отношении к духовному отцу

Не ждите, что вашим духовным отцом станет пророк, не ищите себе прозорливца… Говорю это потому, что многие не знают и не понимают, кто такой пророк, а, не зная, ищут совсем не того, что следует.

Важно иметь правильное отношение к духовному отцу, которое должно начинаться вашей личной молитвой к Богу: «Господи, скажи мне слово Твоё чрез моего отца духовного. Я не навык слышать Твой голос, и не различаю его. Поэтому иду к служителю Твоему. Вдохнови его сказать мне Твоё слово». После этого идите к духовнику и внимательно слушайте его, как если бы Сам Бог говорил с вами. Я говорю: «как если бы Сам Бог…», но это и будет Бог, Который говорит с вами. Если Бог видит такое отношение к духовному отцу и такое душевное расположение, тогда духовный отец действительно будет для вас пророком. Пророком сделаете его вы. Даже если он и не Исайя и не Иеремия, для вас он будет настоящим пророком. Если же вы неискренны, или лукавы, то духовный отец, будь он самим Исайей или Иеремией, для вас будет словно несмысленный. Потому что ваше расположение — неверное.

В книге пророка Иезекииля есть эпизод, в котором повествуется о том, как вожди ветхозаветной Церкви пришли к пророку Божьему и сели рядом с ним, ожидая услышать пророческое слово. Но Господь сказал Иезекиилю: «Видишь ли ты этих людей, пришедших услышать Моё слово? Ты думаешь, Я дам им Моё слово? Они пришли с двоящимся сердцем, могу ли Я отвечать им?»[124] Бог не откроет им Свою волю, Он даст им слово согласно их сердечному расположению, то есть будет, так сказать, льстить их страстям. Почему? Это — непростой вопрос, нам нелегко уразуметь премудрость Божию. Но всё‑таки мы можем нечто уяснить для себя, и, как мне кажется, понять, почему Бог говорит человеку по его сердцу.

Святые Отцы говорят, что слово от Бога всегда приносит мир в душу, и по этому душевному миру ты и можешь судить, от Бога ли слово или нет. Годами я размышлял, ну как это возможно Богу? Ведь если я, скажем, спрашиваю: «Господи, куда мне идти, туда или сюда?», и при этом я желаю идти «сюда», а Он мне говорит: «иди туда», то как же Он сумеет дать мне душевный мир? Ведь я, может, совсем и не хочу идти «туда». Как же душа моя будет в мире, если я буду делать то, чего не хочу? Думаю, что именно здесь сокрыта тайна воли Божией.

Бог ведает моё сердце и моё желание. Он знает, что если Он скажет: «иди туда», то это будет вопреки моему желанию. Он знает, что хоть я и пойду туда, куда Он говорит, но волю Его не приму с миром и потому не буду иметь мира. В таком случае, Он и не скажет мне: «иди туда». Может Он не раз пытался убедить меня не поступать по своему желанию, но расположить себя к исполнению Его слова, а я не внял Ему… А может быть, в тот момент я просто был не в силах исполнить Его волю… Или другое что… Всякое бывает…

Например, случай с Иудой. Сейчас иногда хотят представить Иуду как человека, сыгравшего важную роль в деле Христа. В гностическом Евангелии от Иуды он показан как единственный ученик, которому Иисус открывает все таинства Царства, так как он глубже всех понял Христа. Один Иуда, якобы знал небесную истину и потому исполнил тайну предательства, отказавшись от славы в веках и даже от самой жизни. Слова Христа: «Что делаешь, делай скорее»[125], он принимает всем сердцем, и потому приносит себя в жертву вплоть до самоубийства. Иуда пошёл на все это, только бы Христос мог спасти человечество. Но если Иуде надо было пойти на такую жертву ради возможности совершения Христом нашего спасения, то тогда скорее Иуда является спасительной жертвой, а не Христос. Конечно, это — уже слишком…

Иуда отображает собою мiр, в котором мы живём. Господь избрал Себе из этого мiра двенадцать человек, способных стать Его учениками и исполнить возложенную на них миссию. Но вот, Пётр пал в искушение, Иуда отпал… И это — показатель, насколько мiр сей лежит во зле. Бог, так сказать, ничего не может поделать с нами… И все же Бог — всесилен. Несмотря ни на Иуду, ни на все зло мiра, Христос совершил наше спасение. Будь Иуда послушен Христу, может мiр мог быть спасён и иначе, без трагедии Креста, или, лучше сказать, Крестом без трагедии…

Но как бы то ни было, сила Божия, премудрость и любовь Божии — непобедимы, спасение совершено и победа над злом за Христом. Произошло это 2000 лет назад, и нечего к тому прибавить. Нам остаётся только ждать, пока исполнится божественное домостроительство. Мы видим все большее умножение зла, изо дня в день состояние мiра становится хуже и хуже, и мы смущаемся духом. Не надо смущаться, все это зло — лишь призрак, туман. Да хранит Бог наши умы и сердца, чтобы мы смогли пережить все, что должны пережить. Как бы ситуация ни была безнадёжна, Бог победит. Он — всемогущ.

Причём, будь состояние мiра менее критично, мы, быть может, и не сознавали насколько всесилен Господь. Например, многие соблазняются, думая об Иисусе как о человеке слабом и безвольном, и потому не сопротивлявшемся распинателям. Что ж, попробуйте предать себя на распятие, представив себе, что вы — слабовольный, а мы посмотрим, насколько вы слабы, когда вас станут распинать, и не будете ли вы противиться и, по крайней мере, кричать, стараясь избежать креста… Христос не противился и не избегал креста… Думаю, Его спокойствие на пути из Гефсимании на Голгофу как раз и являет нам Кто Он такой. Он — Бог Вседержитель, Бог Воплотившийся. В древности существовало немало мифов о воплощении различных богов, но, конечно же, нет никого подобного Христу, Который, храня царственное величие, шёл на страдание как Агнец, ведомый на заклание. Он позволяет им схватить Себя, а когда Его неправедно осудили, не протестует и не отстаивает Свои права, не обвиняет их в попрании закона. Они провоцируют Его сказать им о Себе, Кто Он такой, и Он говорит им то, чего Ему не следовало бы говорить. То есть, если бы Он хотел избежать креста, то надо было ответить как‑то иначе. Первосвященник спрашивает: «Ты ли Христос, Сын Божий?», и Он говорит: «Ты сказал»,[126] то есть: «Да, это — правда, и ты сам произнёс слова истины». Конечно, после такого ответа, они обвинили Его в богохульстве и приговорили к смерти. Я думаю, вы все знаете, что случилось дальше… А ведь, если бы Он хотя бы промолчал, не отвечая на вопрос, то они просто не смогли бы осудить Его. У них не нашлось даже достаточно свидетелей против Него. Ему было так легко избежать креста… Но Он не боится креста, и произносит слова, за которые Его распяли.

Его ведут на распятие, все вокруг кричат и злословят Его. Друзья и ученики разбежались, никто из близких не смеет подойти к Нему. Но вот, некие женщины из Иерусалима идут рядом и плачут. Может хоть они являются неким утешением для Него среди всей этой обезумевшей толпы? Утешение они для Него или нет — не так важно, важно то, что Он утешает их, и даже пытается спасти, говоря: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших»[127]. Ведь всего несколько минут назад весь народ сказал: «кровь Его на нас и на детях наших»[128]. Увидев эти несколько душ, все ещё ищущих спасения, все ещё любящих Его, Он обращается к ним и говорит им последнее слово, могущее их спасти: «Плачьте, так чтобы те слова не пали проклятием на вас. Я проливаю Свою кровь ради вашего спасения, а не проклятия». Так, шествуя крестным путём, Он продолжал думать о спасении людей. И быв пригвождён ко кресту, Он по — прежнему думает не о Своих ранах, а о нашем неразумии. «Отче! прости им, — молится Он, — ибо не знают, что делают[129]. Ведь они не понимают, что ненавидят Своего единственного Друга». Такого Друга, который найдёт способ спасти их даже от совершенного ими греха богоубийства. «Приимите, ядите: сие есть Тело Моё, за вас ломимое[130] во оставление грехов». Каких грехов? — Греха распятия Христа. «Сия есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов[131]. Кровь Моя проливается за вас, Моих учеников, и за многих», то есть за всех людей, как часто говорил отец Софроний. Кровь Христа проливается во оставление грехов. Каких грехов? — Греха пролития Крови Богочеловека. Мы, находящиеся в демоническом и звероподобном состоянии, сотворили страшный грех — распяли Христа и пролили Его святую Кровь. Но Христос обращает и это во спасение, давая нам Своё Тело и Кровь в пищу и питие. Таковы Божие всемогущество, премудрость и любовь. Он — Человеколюбец, и Его любовь неизменна. Такой Бог — наш Бог.

И вот, что ещё мне бы хотелось сказать. Если вы обращаетесь к Богу, а ничего не происходит, то не смущайтесь — продолжайте молиться и говорить с Ним. Рано или поздно вы заметите, что обстоятельства начинают складываться каким‑то особым образом. Вроде бы вас не услышали и не ответили на просьбу, но, если вы достаточно внимательны, то становится ясно, что обстоятельства меняются так, как будто бы вас Кто‑то услышал… И то, что вы желали получить, исполняется. Недавно в Румынии я встретил одного иеромонаха, который вдохновенно сказал: «Отче, оглядываясь на прошедшую жизнь, я вижу, что Бог исполнил все, о чем я просил Его, абсолютно все! Все, что я хотел!» Сейчас ему около сорока лет, и надо сказать, что осознал он это только сейчас, в этом году, а не в прошлом. Хочу подчеркнуть, что мы не всегда понимаем происходящее с нами. Лишь позднее, оглядываясь назад, мы видим, что были услышаны… Конечно, не всегда так бывает, потому что мы часто не знаем, как и о чем просить Бога.

А иногда бывает так, что в тебе живёт молитва, которую ты и не считаешь за молитву. Она скорее похожа на некое стремление или желание, пребывающее в сердце, причём неосознанное тобой, или, как теперь принято говорить, находящееся в подсознании. Однако Некто «посчитал» это за молитву и исполнил её в один прекрасный день. Этот Некто и есть наш Бог. С Ним мы пребываем в общении, с Ним ведём диалог, в котором Он иногда отвечает не только на невысказанные, но и на несформулированные нами просьбы. Здесь имеются в виду просьбы, существенные для нашего перехода из небытия в бытие, существенные в деле нашего спасения и жизни в Боге. Хотя порой исполняются и неважные пожелания…

Я говорю все это с тем, чтобы обратить ваше внимание на важнейший аспект в деле спасения — на диалог с Богом. Спасение — это мой личный диалог с Богом. Слова «мой личный диалог» звучат несколько эгоистично, но так ли это? Преподобный Серафим Саровский говорит, что если ты обретёшь мир Божий, то вокруг тебя будут спасаться тысячи других людей. Оказывается, стяжание своего собственного мира приносит огромную пользу многим и многим людям. И потому, я бы сказал, что подобная «эгоистичность», то есть забота о своём собственном спасении, это вовсе не эгоистичность, а ответственность. Я ответственен за то, чтобы мои грязные одежды были отстираны, чтобы из отвратительного греховного злосмрадия я превратился в благоухающий райский цветок. Так отец Софроний, прибыв на Святую Гору Афон, первым делом поцеловал ту землю со словами: «Здесь я умру за свои грехи». И уже после направился в монастырь. В монастыре он прожил четырнадцать лет в совершенной неизвестности, потом ещё семь лет в пустыне, в ещё большем, так сказать, «эгоизме», даже ни с кем не общаясь. Однако о нем узнали и попросили стать духовником четырёх монашеских обителей, а в пятой совершать богослужения. Потом Бог привёл его в Европу, где он и основал наш монастырь. Тысячи людей со всех концов земли приезжают сюда и находят то, что и мы нашли в личности отца Софрония — благоухание райского цветка, услаждающее душу, утешающее её и указующее путь к спасению. Вы, приехавшие сегодня, не знали его живым, и все же вы здесь, и ощущаете то же самое благоухание благодати, бывшей в отце Софронии. Он все также, а иногда может и чрез нас, благодетельствует многим. И его «эгоистичность» обратилась во спасение тысяч и тысяч, а если учесть книги, то может и миллионов людей. Кто знает…

Но вернёмся к тому, о чем мы говорили. Бог не хочет поранить душу и поэтому предоставляет ей творить то, что она сама избирает. Именно это мы и видим в случае с Иудой. Христос многократно пытался образумить его. Из Евангелия нам известно, что на одной только Тайной Вечери Он самыми разными способами старался отклонить Иуду от задуманного им дела. Причём Христос был Тот, Кто действительно мог изменить судьбу Иуды. В том‑то и суть, что ни Всемогущий Бог, ни мы, верующие в Него, не связаны никакой судьбой. Судьба, или иначе, неизбежный рок — понятия языческие. Бог может изменить судьбу, Христос есть Тот, Кто разодрал рукописание наших грехов на Кресте. Он хотел сделать то же самое и с рукописанием грехов Иуды, и если последний не захотел понять этого, то Христос, в конце концов, уступает и не идёт против его желания, не принуждает быть добродетельным поневоле. Словами: «что делаешь, делай скорее»[132], Христос лишь предоставляет Иуде испить ту жуткую чашу, которую тот сам захотел и избрал. Вот что значит слово: «Бог отвечает человеку по его сердцу»[133], то есть согласно с его сердечными желаниями. В тот момент слова Христа были именно тем, что могло принести некий мир и удовлетворение Иудиной душе, он услышал слова, которые так хотел услышать. Теперь‑то он мог пойти и исполнить то, что задумал. Иуда получил то, что хотел, и потому Христос ничего ему не должен.

Но не лучше ли нам желать то, что Бог учит нас желать? И не лучше ли из Его рук принимать Чашу Жизни, даже если это и болезненно? Так для апостола Петра было крайне мучительно познать свою слабость, отрёкшись от Господа. Иуда не видел Христа во славе на горе Фавор, он знал лишь то, что стал виновником пролития невинной крови. Пётр же переживал своё отречение как предательство Того, Кого он познал как Бога, и потому грех его несравненно тяжелее, боль — невыносима, уничижение — предельно. Ведь это именно он говорил Христу пред учениками: «Если и все соблазнятся, но не я… Хотя бы мне надлежало и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя»[134]. А на деле оказалось, что никто не отрёкся кроме него… Каково было ему находиться после этого среди братьев, куда спрятать глаза? Те, кого он имел в виду, не отреклись, а он — отрёкся. Смиренный и сокрушённый пребывал он с ними, пока Христос не возвёл его вновь в число учеников, причём на его прежнее первое апостольское место.

Итак, когда Христос даёт Своё слово, Он хочет, чтобы оно принесло душе мир, а не скорбь. И для этого нам надо предрасположить себя должным образом. Чтобы воспринять от Бога Его истинное слово, надо знать, что, даже если это слово и кажется нелёгким, в нем — моё спасение, оно — принесёт мне радость, его — я исполню. Да даст нам Бог решимость, не страшась, принимать то, что представляется весьма тяжким, но в действительности есть благоухание Божией любви. Почему нам бывает так трудно? Да потому что Бог хочет сообщить нам Свою божественную жизнь, а мы, смертные, не вмещаем её, как говорит преподобный Силуан. «Если бы спросил Господь: „Хочешь ли, Я дам тебе больше благодати?“, то душа немощная в теле сказала бы: „Господи, Ты видишь, что, если ещё более, то я не вынесу и умру!“»[135]. Настолько великим и ослепительным было блаженство, в котором он находился, что от преизбытка радости он мог просто умереть. Наша тленная плоть не выносит подобных посещений благодати, и потому Бог щадит нас.

Я думаю, что иногда наши скорби, на самом деле, есть жизнь вечная, которая пока, в настоящий момент, так болезненно переживается нами. Трудно мне объяснить сие, но, может, слово это сказано для некоторых из вас, и Бог поможет вам понять его ещё глубже и полнее… Не всякое страдание является следствием грехов или влиянием на нас бедственного состояния мiра. Иногда жизнь вечная и нетленная даётся мне, причиняя боль, так как моё дебелое, «биологическое» состояние неспособно вместить её, оно не готово… Но да просветит нас всех Сам Господь.

Вопрос: Вы сказали, что нам должно относиться к духовному отцу как к телефону, посредством которого мы можем расслышать голос и слово от Бога. Но что делать, если ты огорчил своего духовного отца и чувствуешь за собой вину? Если телефон сломался, то можно купить и новый, а как быть с духовным отцом? Подскажите, пожалуйста.

Ответ: Я думаю, нам всегда надо помнить, что духовный отец — человек, такой же, как и мы все, со своими недостатками, и потому он может быть весьма немощным. Притом, что в наши дни духовнику приходится быть «человеком — оркестром», то есть и духовным отцом, и советником, и другом, и женой, и мужем, и ребёнком, то есть практически всем, так как современный человек одинок и лишён нормального общения. Раньше многие вопросы решались в семейном кругу, или в дружественной беседе, теперь такое общение — редкость, человеку не с кем поделиться своими трудностями, он со всеми проблемами идёт к духовному отцу. Это надо помнить и относиться к духовным отцам со вниманием, берегите их. Знаменитый Иоанн Лествичник говорит, что лучше огорчить Бога, чем огорчить своего духовного отца. Звучит это несколько парадоксально, но я поясню вам, что он имеет в виду. Если ты огорчишь Бога, то этим не можешь ранить Его, у Бога всегда найдёшь прощение. От нас требуется немного раскаяния, и Бог уже рядом. И так бывает всегда. Но духовный отец может быть недоступен, болен, или как телефон «сломаться», ведь человек — существо хрупкое. Это Бог не ломается, Он — не хрупок, хотя любовь Его нежнее всякой человеческой любви. Бог — всесилен, духовник — нет.

Скажу вам ещё одну важную вещь, которую в духовной жизни всегда надо помнить. Нас, современных людей, этому не учили, и мы не знаем или забываем то, что наше спасение — от Бога, и что каждый из нас имеет личную сокровенную беседу с Богом. Хотя Бог и невидим, но тот, кто стремится к Нему, ведёт диалог с Ним. Каждый из нас — это странствие из небытия в бытие, и каждый из нас на земле остаётся тайной для других, в каждом из нас есть нечто, что ведомо лишь единому Богу. Только Бог знает глубины сердца, и только Он может говорить с тобой на твоём личном сокровенном языке. Ты и сам можешь не сознавать, что тебя беспокоит, или о чем просить Его, а Он уже знает об этом все. И ты, например, спрашиваешь Его: «Господи, который час?», Он же ответит: «Не забудь взять зонт», потому что Он, Господь, знает, в чем ты сейчас нуждаешься, и Он заботится о тебе, тогда как ты не можешь и сформулировать‑то вопрос, не зная о чем просить.

Помню, много лет назад в монастырь приехал некий молодой человек, который тогда только — только принял православие. Подруга его, на которой он хотел жениться, имела много общего с ним во взглядах и интересовалась вопросами веры, но от православной жизни она отстояла несколько в стороне, словно чего‑то выжидая. И вот он привёз её в монастырь, чтобы познакомить её с православием как мы его здесь живём и понимаем. Увидев меня в саду, он подошёл и попросил поговорить с девушкой, сказав: «Она не понимает, что такое святое Причастие. В церковь она ходила только в детстве, и сейчас она — не православная». Я был занят, однако пошёл побеседовать с ними, надеясь хоть чем‑то помочь. На вопрос: «Что такое Причастие?» я ответил, как мог, она выслушала со вниманием, но мне показалось, я говорил не то. Иногда чувствуешь, что настоящего ответа нет, общение не складывается. Они поблагодарили меня, и мы разошлись. Где‑то через полчаса я опять встретил того молодого человека, радостно обратившегося ко мне: «Отец Рафаил, отец Рафаил, только что из домика вышел отец Софроний, все разрешилось!» Я сказал: «Да, надо же! Конечно, не удивительно, что отец Софроний все разрешил, но каким образом? Что он сказал вам?» «Подруга моя спросила его, что такое Причастие, для чего оно нужно? Но он, пристально посмотрев ей в глаза, сказал: „Когда Вы были ребёнком, Ваши родители, не заставляли ли Вас причащаться?“ И у неё в душе сразу все разрешилось!» Видите, вопрос отца Софрония таинственным образом стал для девушки ответом, выведшим её из затруднения, распутался какой‑то узел в её душе, и вскоре она стала православной. Они поженились, и когда я последний раз видел их, они выглядели счастливыми.

Понимаете, в молитве отец Софроний получил вдохновение от Бога, или иначе сказать, слово от Бога. Но мне в данном случае не хочется говорить «слово от Бога», потому что есть опасность возбудить ненужное воображение и прийти к неверному пониманию. Пример тому, некоторые иконы, на которых можно видеть евангелиста Иоанна Богослова, а рядом с ним ангела, шепчущего ему на ухо слова Апокалипсиса. Такое понимание слишком примитивно, это — воображение, и даже упадок. Упадок не столько в иконографии, сколько в понимании. Это — не духовное понимание, и не православие, это — ересь.

От Бога приходит вдохновение, как говорится в одной из молитв: «Да внидет в сердце моё Дух Твой Благий, гласяй безгласне, глаголяй всяку истину…»[136] Бог посылает безгласное слово, и ты, не слыша ни голоса, ни слова, получаешь слово от Бога. Не раз я был свидетелем этого, находясь рядом с отцом Софронием. Как‑то один юноша, студент, увидев Старца, подбежал к нему и сказал: «Отче, пожалуйста, дайте мне слово для спасения!» Отец Софроний закрыл глаза, немного помолчал и затем ответил юноше: «Нет, Бог не даёт мне слова…», но на юношу этот ответ произвёл такое глубокое впечатление, что с уверенностью можно сказать, слова те были для него словами от Бога и были «словом для спасения». Для отца Софрония слово для спасения никогда не было чем‑то абстрактным, написанным в такой‑то книге на такой‑то странице. Слово для спасения всегда очень конкретно, оно дано именно тебе и именно в данный момент. Приди тот юноша на пять минут позже или раньше, то, возможно, ему было бы дано иное слово.

Сегодня одна женщина сказала мне, что я ближе к Богу, чем она, но я ответил, что ей так мыслить не следует, это — неверно. Конечно, когда я был с отцом Софронием, то и я мыслил так же как она, и это было правдой — старец Софроний был ближе к Богу, чем я, он мгновенно находил слово. Но сейчас речь не об этом. Сейчас мне хочется особо подчеркнуть то, что ваше спасение — это ваша личная сокровенная беседа с Богом, ваш таинственный диалог с Творцом. Старайтесь вести этот диалог, старайтесь понять его, старайтесь сделать его более глубоким, и тогда не будет нужды обращаться к духовному отцу со всяким вопросом. Если бы мы умели говорить с Господом и знали Его голос, то реже бы ходили к духовнику, разве что в существенных случаях, когда мы не знаем, как быть, как двигаться дальше. Когда мы простудились, то и сами знаем, как лечиться, но если случилось нечто более серьёзное, появились непонятные боли, то следует идти на приём к врачу. Так и в духовной жизни. Не ходите к духовнику с вопросом, сколько соли положить в суп — вы можете и сами определить это по вкусу. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу вам сказать. Идите за разрешением только тех вопросов, которые имеют прямое отношение к вашей духовной жизни и вашему общению с Богом. Вот что важно, и вот с чем должно бы ходить к духовному отцу, не обременяя его непосильным и ненужным бременем.

О верном понимании духовной жизни

Многие из нас, придя в монастырь из современного ужасного мира, ожидают встретить здесь нечто подобное райской жизни: все братья и сестры горячо веруют в Бога, живут в любви, проливают слезы в молитвах за весь мир… «Уж они‑то, когда я открою им своё сердце, поймут и примут меня, — думает такой человек, — и мы будем жить как прекрасная, единодушная и единомышленная семья».

Все это так, но не надо забывать, что это — наша конечная цель. То, что человек жаждет и ищет именно такой райской жизни, является совершенно верным, ради этого Христос и пришёл на землю. Он воспринял нашу человеческую плоть, чтобы пострадать и даровать нам рай. Но мы‑то пока ещё в юдоли плача, в мире полном страданий и слез, в падшем состоянии. Мы трудимся, плачем, изнемогаем, терпим отчаяние, стараемся делать добро, вновь и вновь падаем, и снова встаём, болеем, выздоравливаем и так далее, лишь бы только стяжать эту райскую жизнь. И рай — это не какое‑то географическое место, где ты найдёшь то, что ищешь. Рай — это ты сам, и ты сейчас в процессе своего становления. Другими словами, хоть мне и не хочется говорить вам это, но ты — грешник. Каждый из нас, конечно, знает эту истину о себе и постоянно носит её в сознании. Я — грешник, такой же как все, и поэтому райская жизнь нам не дана, между нами случаются недопонимания, обиды, скорби. Да, наша монашеская семья есть подлинный рай, но пока мы ещё трудимся, чтобы достичь этого блаженного состояния.

Вот почему отец Софроний говорил, что все зависит от нас самих. Бог дал и даёт нам все необходимое, но от нас зависит, насколько глубоко мы понимаем Его и насколько близко приближаемся к Нему. Самым важным в аскетической жизни является то, как мы понимаем жизнь духовную. Все внимание должно быть обращено на стяжание правильного взгляда и верного понимания, ведь в этом и заключается православие. Если ты понимаешь вещи неправильно, то ты еретик. Все мы, как говорил отец Софроний, в какой‑то мере еретики; только один из нас был православным, но Его пригвоздили ко кресту. Конечно, мы не еретики в строгом смысле этого слова, ведь мы не исповедуем ересь, мы ищем истину, и поэтому мы всё‑таки православные.

Мы стараемся стяжать верное понимание духовной жизни. Так, например, я много раз пытался быть послушным, но у меня никак не получалось, мне иногда даже не хотелось быть послушным и я должен был принуждать себя, а все лишь потому что я неправильно понимал послушание. Когда же с Божией помощью я понял в чем тут суть, то готов был творить послушание с радостью и от всего сердца. Оказалось, что настоящее послушание есть как раз то, чего жаждет моё сердце. Отсюда ясно, почему еретик не может быть спасённым — он все понимает по — своему. Ему говорят одно, он понимает это совершенно иначе, и как в таком случае находиться в единстве?

Или, например, Бог говорит: «Если захотите и послушаете Меня, то будете вкушать блага земли, и если не захотите и не послушаете Меня, то меч поест вас, ибо уста Господни сказали это»[137]. Но чтобы захотеть и быть послушным, надо знать, что такое послушание. Сегодня многие духовные вещи мы понимаем по — язычески, порой мы верим в Бога так, как верили наши предки — язычники в своих разгневанных и карающих их за непослушание богов. Конечно, имея такое понимание, нам будет просто страшно довериться Богу. Нет, нам надо стать православными, то есть понимающими мысль Бога о нас. Если мы понимаем послушание лишь как дисциплину, и думаем, что за непослушание Бог накажет меня и пошлёт во ад навеки, то может быть из‑за страха мы и будем слушаться, но такое послушание не идёт ни в какое сравнение с послушанием тех, кто любит Бога. Только любовь делает послушание совершенным. Быть послушным служителем Бога — это великий дар и привилегия, это сладостно для сердца. Именно так мыслил святой Силуан, ведь он был православным. И если мы будем стараться понять Промысл Бога о мире и лично обо мне, то духовная жизнь станет вскоре радостной и даже естественной. Она ведь и была естественна нам, просто мы ниспали на землю, и теперь нашей природой стал грех, нам теперь легче ненавидеть, чем любить. Но нам надо вернуться к своей подлинной человеческой природе — к любви. И для этого надо, прежде всего, стяжать правильное православное понимание вещей, целостное мировоззрение. Только в таком случае я смогу исполнить то, к чему призван. Пусть твоё служение невелико, и ты всего лишь навсего небольшая клеточка великого организма, но, исполнив свою роль, ты обретёшь мир и наследуешь рай. Более того, в конечном итоге, жизнь всего человеческого организма станет и твоей жизнью. Сейчас мы не постигаем, как это будет, как мы можем объять всех и пребывать во всех, но по мысли Творца и в Его Духе это истинно так и будет. Пока что для нас, временно живущих на земле, важнее всего совершить то, к чему каждый из нас призван, но будем помнить, что наступит день, когда я стану по благодати Божией совершенным человеком, и скажу о себе: «Ныне и аз есмь». Человек, оставаясь сотворённым существом, должен стать богом в подлинном смысле этого слова. Нам неведомо, что значит быть безначальным и несотворённым, мы никогда не познаем Сущность Бога, и, однако, мы будем подобными Ему.

О постоянном пребывании в Боге

Вопрос: Не могли бы Вы подсказать, как читать Священное Писание, чтобы больше понимать его. Потому что мы часто читаем и даже знаем слова Писания, но сердце не чувствует ничего.

Ответ: Да, по разным причинам, но мы иногда находимся в бесчувственном состоянии. И я думаю, что всегда, прежде чем открыть книгу надо помолиться Богу. Перекрестившись, скажи: «Господи, просвети мои сердечные очи», и уже после этого начинай читать. Совсем необязательно, что тебе тотчас начнёт открываться тайный смысл священных слов, но молиться перед чтением — прекрасное начало. Старайтесь делать так всегда, никогда не забывайте Бога. Вот, вы задали мне вопрос, и мне, чтобы ответить на него должным образом следует находиться в непрестанной внутренней связи с Богом. Если я ещё не достиг такого состояния, мне следует возвести ум к Богу, сказав: «Господи, дай мне Твоё слово». Произносить слова бывает неудобно или долго, но мысль устремляется к Богу мгновенно и даже без слов. И вообще, прежде чем начать что‑то делать, надо быть уверенным, что ты находишься с Богом. Или как говорит святой Силуан, ничего не следует делать без молитвы[138]. Молясь вслух или обращая к Богу мысль, мы учимся находиться в Его присутствии, пока это не станет нашим постоянным состоянием. Я говорю постоянным состоянием, однако, что это значит? Знал ли отец Софроний это состояние?

Иногда я сопровождал отца Софрония, когда он шёл в храм прочитать над кем‑то молитву или побеседовать с приехавшими в монастырь, и мне так хотелось воспользоваться этими секундами, чтобы спросить его о чем‑то своём. Но он говорил: «Нет‑нет, не сейчас, сейчас давай пребудем в молитве», и мне приходилось отложить свои вопросы. Идя к людям, он молился, хотя, конечно, никто не мог заметить этого.

Одно время, помогая ему, я находился рядом с ним каждый вечер. Мы беседовали, он готовил чай или угощал меня чем‑то, и потом шёл спать. Перекрестив кровать, он ложился отдыхать. И тогда мне как‑то пришла мысль: «Хм, странно, мне бы надо смутиться всем этим, ведь он не читает „молитвы на сон грядущий“…» А иногда, когда кто‑нибудь просил его помолиться, он отвечал: «Я молюсь о Вас каждую ночь» или «Вы в моей молитве на всякий день». И тогда я мог бы подумать: «Хм, странно, я не видел его ни молящимся по ночам, ни поминающим множество имён…» Благодарение Богу, Он сохранил меня от подобных свойственных новоначальному мысленный терзаний, когда он сталкивается с простотой своего духовного отца. Но все же мне очень хотелось понять, как он молится, как он живёт в молитве… Я и сейчас хочу это знать. Ведь он всегда находился в Боге, и мог сказать вместе с апостолом Павлом: «Уже не я живу, но живёт во мне Христос»[139]. Как понимать такие слова? Ведь и святой Павел и отец Софроний по — прежнему те же люди. Я не вижу пред собою Христа, я вижу отца Софрония. Это две разные личности, но в жизни и действии — это «уже не я, но Христос во мне»[140], как говорит святой Павел. Таковым было постоянное состояние отца Софрония, и, однако, когда он шёл встретиться с кем‑то, то мягко говорил мне, что сейчас не время говорить, и надо пребывать в молитве.

Для нас же, не имеющих подобного состояния, очень важно стараться всегда помнить о Боге и не забывать Его. А если забудем, то не надо смущаться и чрезмерно горевать, такого рода скорбь приносит враг и она удаляет нас от того, что мы желаем найти. Если ты приходишь в смущение и расстраиваешься от того, что оставляешь молитву, то тебе будет ещё труднее стяжать её. Не помню где, но об этом говорится и в Добротолюбии. Если ум оставляет молитву, то его нужно возвращать назад, но не грубо. Кто‑то сказал, что молящаяся душа подобна ребёнку, и если ты груб с ней, то она бежит от тебя. Оставил молитву — ничего страшного, опять берись за неё, пока она не станет твоим постоянным состоянием. И тогда, если мы в Боге, чтение Священного Писания будет всегда плодотворным.

О стремлении к богоподобию

Являясь образом Божиим, нам должно стяжать и совершенное подобие Богу, то есть стать светом, в котором нет ни единой тьмы[141] — в этом заключается смысл человеческой жизни и всей нашей аскетической борьбы. Причём мы можем достичь подобия Богу вплоть до полной тождественности Ему, так что Его жизнь станет и нашей жизнью[142], как об этом говорит апостол Павел: «Уже не я живу, но живёт во мне Христос»[143]. Да, непостижимо, что творение может сказать о себе такие слова, но именно тогда мы и становимся подлинно самими собой. В Писании об этом говорится так: «Дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает»[144]. Средство к тому — смирение, которое даёт в тебе место тому, кого ты любишь, так что в тебе уже живёт любимый тобою. Стать личностью — это значит, преодолев эгоизм, быть открытым и дать в себе место и Богу и всему творению Божию. Личность не замыкается на себе самой. Человеческому индивиду дана возможность вместить в себя Самого Творца, и тогда индивид становится личностью, ипостасью. Здесь не имеется в виду какое‑то смешение с божеством или со всем прочим миром. И это, конечно, совсем не так, как случается с теми, кто одержим бесом.

Только ради этого мы и живём, и это есть тот рай, который сейчас мы созидаем своими руками и который позже мы наследуем в вечности. Именно ради этого мы трудимся каждый день и все терпим, и потому так важно, чтобы мы все делали в духе Христа. Тогда всякий поступок будет приближать нас к конечной цели, к преображению, к обожению. Все в жизни станет ценным, ничего не будет скучным, суетным и пустым. Хотя, конечно, легко говорить об этом или размышлять, но совсем не так легко жить на деле. И все же, если мы будем помнить об этом и стараться жить именно так, то каждая минута, каждое событие в жизни станут величайшими по своему значению для вечности. Бог, создавая человека, хотел бы, чтобы мы жили на земле именно так.

О должном отношении к ближним

Вопрос: Что делать, если постоянно чувствуешь чью‑то негативную энергию, направленную против тебя? Как быть?

Ответ: Сначала обратитесь к Богу: «Господи, если это правда, если человек тот действительно питает неприязненные чувства по отношению ко мне, прости его. И если я виноват, что вызвал его негативную реакцию по отношению ко мне, прости меня. Возглаголи в его сердце слово благое обо мне и о моем покаянии, и мне, Боже, даруй доброе отношение к ближнему, виноват ли он или не виноват предо мной». Думаю, надо привыкнуть сразу обращаться к Богу и открывать Ему все. «Если мои мысли верны, прости тех людей, если я ошибаюсь — избавь меня от моего заблуждения». Так мы боремся с отрицательными энергиями, с негативными помыслами. Богу не столько важна наша благовоспитанность в обращении с ближними, сколько наше стремление стать тем, кем Он заповедует быть. А заповедует Он быть совершенными как Он совершён есть. Понятно, что нам это не под силу — божественная Жизнь нам не дана, но от нас зависит желать, искать, просить и делать то, что мы можем. Все остальное — сотворит Бог. Мы всегда можем сказать: «Ненавидящих мя прости, Господи, и если их неприязнь вызвана мной, то прости меня. Скажи их сердцам о моем покаянии, даруй нам мир». Если у меня нет покаяния, надо попросить: «Боже, дай мне покаяние!» Подобная аскетика мне помогала не раз, но наверняка есть и другие ответы на ваш вопрос.

О самоукорении и борьбе с помыслами

Вопрос: Что делать с навязчивыми мыслями, можно ли их как‑то использовать, чтобы умножить в себе смирение? И скажите, пожалуйста, как сделать, чтобы самоукорение жило в тебе.

Ответ: Не уверен, что вполне понял, что Вы имеете в виду. Думаю, навязчивые мысли — это те, что препятствуют молитве. Что тут делать? Во — первых, сказать: «Господи, посмотри на моё состояние», и тем обратить эти мысли в молитву.

Во — вторых, смирение — означает быть реалистом, то есть видеть своё реальное состояние. И если гордость и тщеславие, противоположные смирению, говорят в тебе: «Я стал лучше, сейчас у меня мысли и чувства почти как у Силуана…», ты из этого можешь заключить, что на самом деле ты не таков, и потому скажи: «Раз ко мне приходят подобные мысли, отрывая меня от молитвы, значит, я точно не таков». Зло гордости в том, что она заключает человека в самом себе, и тогда в сердце ни для Бога, ни для ближнего не остаётся места — там живёт только своё «я». Далее, гордость основана на лжи, на воображении: первой гордой мыслью была мысль падшего ангела: «Взойду на небо, выше звёзд вознесу престол мой, сяду на горе в сонме богов и буду Всевышним»[145]. Мысль сия была ложной, он — не Бог. Ему была дана величайшая слава, и он мог делать со своим престолом все что угодно, но Богом бы он все равно не стал — это надо было понимать и знать на самом деле, кто он такой. Быть реалистом — это знать, кто я такой и где нахожусь. И навязчивые помыслы всегда говорят нам о том, кем мы не являемся или о том, от чего мы весьма далеки. Как бы я не был близок к заповеданному совершенству, я всегда очень далёк от него. Быть совершенным как Бог — вот моя подлинная природа, потому что только тогда я смогу жить вечно, жить с Богом. Если будет хотя бы малейшее напряжение между Богом и мною, я не вынесу пребывания с Богом, ни Он со мною. Отсюда, постоянное самоукорение — не какое‑то искусственное упражнение, которое нравится Богу, а истинное ведение своего состояния.

Стараться укорять себя как можно чаще — это способствующее тому аскетическое делание, причём мы можем прибегать к нему даже тогда, когда мы вроде бы и не виноваты. Наши поступки могут косвенно влиять на других, и тогда в какой‑то мере вина падает и на нас. В некоторых странах на автодорогах можно встретить такой знак: «Будьте на дороге доброжелательны — это передаётся другим». То есть моё неаккуратное нервозное вождение автомобиля, может «заразить», передаться другому и привести к трагическому происшествию на дороге. В случившемся буду повинен и я.

Самоукорение помогает избавиться от присущей нам склонности обвинять во всем других. Ведь осуждая ближнего, мы скорее раним, чем помогаем ему. Осуждая же себя, мы помогаем себе, так как предваряем тем последний Страшный Суд, на котором каждый даст ответ прежде всего за себя[146], а не за другого. Я буду отвечать за то, что не утешил Христа, за то что причинил Ему боль в лице моего ближнего.

Иногда мы говорим: «Я не буду за него отвечать, так как по своей гордости и глупости он сделал это. И я не сужу его, а просто констатирую факт». Пусть так, но неужели ты думаешь, что такой глупости и гордости нет в тебе? И они, может как‑то иначе, но обязательно проявятся. Поэтому лучше заранее осознать, что я такой же, и поспешить укорить себя и в глупости, и в гордости.

А иногда нам кажется, что другие с нами поступают несправедливо. В таком случае, хорошо помыслить, что Бог этим хочет исправить, исцелить во мне нечто такое, что я и сам не сознаю. И это — тоже самоукорение. Если я со смирением принимаю несправедливость по отношению ко мне, Бог силен обратить её в нечто великое. Должно всегда иметь в уме Бога, не обращая чрезмерного внимания на внешнее.

Думаю, ещё многое можно сказать о самоукорении — оно многогранно. И чем более мы преуспеваем, тем более понимаем насколько духовная жизнь тонка и сложна. Но да научит нас всему Бог.

Вопрос: Скажите, а может ли самоукорение быть вредным, разрушительным.

Ответ: Да, конечно, может. Помните историю о подвижнике, падшем в грех[147]: его мучили помыслы самоукорения, но он не принимал их. «Нет, я не согрешил, я ничего подобного не совершал», — отвечал он упорно на все мучающие его мысли самообвинения. Когда же представился случай, он исповедал падение духовнику и получил исцеление. Я долго не понимал, в чем тут смысл. Теперь понятно, что те помыслы самоукорения были от дьявола, а от дьявола мы не принимаем ничего — ни сокрушение, ни утешение — мы с ним не общаемся. Враг нападал подобным образом и на святого Силуана: то он внушал ему идти в мир жениться, то одеть вретище и спасаться в пустыне[148]… То говорил, что он — святой, а то что не спасётся… Однажды Силуан спросил беса: «Почему вы мне говорите по — разному: то говорите, что я свят, то — что я не спасусь?» Бес насмешливо ответил: «Мы никогда правды не говорим»[149]. Именно поэтому мы и не вступаем с врагом ни в какой диалог. После общения с ним не останешься без вреда. Враг обвинял падшего монаха, и его обвинение, как мы знаем, соответствовало действительности — брат на самом деле пал, но мудрость и добродетель монаха были в том, что он презирал внушения врага, не обращал на них внимания, потому что они исходили от злого духа и не вели к настоящему покаянию, к Богу.

Самоукорение может исходить от ложного духа, и тогда мы отвергаем его. Если самоукорение причиняет терзание, смущение, стресс, отчаяние — оно отлично по духу от самоукорения, пусть и строгого, правдивого, болезненного, но доставляющего душе мир. Сокрушение подлинное происходит только от любви. Если нет любви — слезы не потекут. Ударив себя по носу, говорил отец Софроний, ты может и заплачешь, но, конечно, слезы эти не будут покаянными слезами, это — не плач сокрушения пред Господом. Ты будешь плакать о себе пред Богом, когда познаешь, что человек есть образ неизреченной божественной славы, но ты его осквернил… Сердце твоё будет искренно скорбеть, когда увидишь, что ближний, которому ты причинил боль — это Сам Христос, страдающий в обиженных нами. Эти и подобные мысли рождают сокрушение подлинное, не ложное. Нам должно различать, что за дух стоит за тем или иным духовным явлением. Важно не самоукорение само по себе, а дух, в котором оно совершается. И здесь опять к нам на помощь приходит связь с духовным отцом: если ты не знаешь, не уверен, сомневаешься — молись Богу, проси Его открыть Свою волю, вразумить тебя чрез слово духовного отца.

Припоминается ещё один случай, когда самоукорение было не по Богу[150]. Некий монах часто падал в грех любодеяния, но каждый раз плакал и сокрушался. Продолжалось сие в течение многих лет. И вот однажды, после очередного падения, он вошёл в храм и приблизился к иконе Христа. Вдруг в его уме пронеслись страшные слова: «Как смеешь ты приближаться ко мне, нечистый, осквернившийся бесчисленными падениями? Не смей более приходить сюда!» В ужасе, почти бездыханно застыл грешник от таких слов. Но тут же раздался другой голос: «Отойди от него, прекрати терзать бедную душу. Сколько раз ты ввергал его в грех, и он всегда каялся. Ты, злобный, не отступаешь от него, неужели же Я его оставлю?» Конечно, это был голос Христа. Видите, в уме или сердце слова звучат одинаково, но дух — совершенно иной. Вражеское обвинение — холодно, мертвяще, шокирующе. Бог — если знает, что Его слова ранят тебя — никогда не скажет их. Он даст слово, если предвидит, что оно пробудит хоть какое‑то покаяние, сожаление, или что ты не скажешь: «А я этого не делал!» И Его слово всегда приносит утешение, мир, благодать.

Святой Силуан советует не вступать в беседу с помыслами[151], не противоречить им, но сразу прибегать к Богу. Мы не можем отсечь, то есть избавиться от навязчивых мыслей — это все равно что пытаться не впускать воду в автомобиль, упавший в реку. Но мы можем обратиться к Богу и сказать: «Господи, Ты видишь, что со мной происходит…», то есть исповедоваться Богу. И тогда помыслы могут отступить. Говорю могут, потому что человек — это тайна, и в каждом случае надо искать указания от Бога, готовых рецептов не существует. Будем просить Его научить нас делать правильный выбор, ведь все остальное совершает Он Сам. Мы делаем самую малость — обращаем взор к небесам, исповедуем немощь, и Бог дарует чистоту и свободу от помыслов.

В жизни часто случается, что не только навязчивые мысли не дают покоя, но вообще все вокруг обращается против тебя, не ладится. О таких временах говорят: «Восстал враг». И это действительно так. Но что же делать тогда? Некоторые раздражаются, выходят из себя, теряют мир… Вспомним, что без воли Божией с нами ничего не происходит — все от Бога. Бог промышляет о нас, обо мне, и раз подобное случается со мной, значит, это мне надо. Бог заботится о моем спасении, и поэтому все случающееся — служит мне во благо, во спасение. Современному человеку надо растолковывать даже такие простые вещи, раньше же говорили: «Значит, так Богу угодно», и как от руки Господней все принимали с миром. Люди знали Бога — от Него исходит исключительно благо, Он все творит со смыслом. И когда Он окончит процесс сотворения меня, я не найду слов, чтобы выразить Ему свою благодарность, удивление, любовь за все то «зло», выпавшее на мою долю. Если в трудные минуты мы будем так думать, то возможно уже и не скажем: «Опять враг нападает на меня!», а скажем: «Бог что‑то хочет сотворить со мною», и тогда неожиданно почувствуем мир, исполняющий душу. А может и нападения отступят…

О гарантии нашего спасения

Вопрос: Иногда ты просишь у Бога даровать тебе добродетель, причём такую, какая согласна с Его заповедью и которая стала бы гарантией твоего спасения. Но Бог не даёт её тебе, и становится не понятно почему, ведь я прошу того, что угодно Ему. И тогда приходит мысль: «Бог не слушает меня…»

Ответ: Часто, когда мы чего‑то просим, то просим, воображая просимое, и воображение наше — неверное. Мы по — своему понимаем смирение, мужество и т. д., и считаем, что, имея все это, мы наверняка спасёмся. И если бы Бог спросил: «Хочешь ли быть целым, невредимым и защищённым от опасности?» То каждый бы ответил: «Конечно, Господи!» Но поскольку Бог спрашивает: «Желаешь ли спасения?», то и откликаются на Его зов весьма немногие…

Одна из наших, детей Адама, ошибок та, что мы хотим гарантии, мы ищем гарантию. Как некто однажды спросил меня: «Отче, какой путь в жизни может гарантировать мне спасение?» Сначала я и не знал, что ответить, но вдруг пришла мысль, и я сказал: «Знаете, человек настолько грандиозен, что для него никаких гарантий нет и быть не может… Более того, их и не должно быть, потому что человеку дана свобода. И мы ищем не гарантии спасения, а спасение. Гарантия нашего спасения — Бог».

Но с Богом нам не всегда легко… Ты взываешь к нему, а Он словно не слышит, и тебе кажется, что никогда и не ответит. Адам, наш праотец, не преодолел подобного испытания, и поверил в то, что Бог, по — видимому, и не хочет, чтобы у него открылись глаза, а потому понадёжнее будет всё‑таки съесть этот плод, который ему предлагает сей незнакомый джентльмен, обещающий, что по вкушении от плода он автоматически станет богом. Вот ещё одно неверное понятие — «автоматически». Мы все верим в закон, закон для нас — гарантия: если нажать на кнопку, произойдёт то‑то, если сделаешь это, будет то‑то. И мы хотим жить под законом, потому что нам кажется, что таким образом нам гарантирована безопасность. Адам предпочёл закон, не доверяя любви Бога. Закон показался ему надёжнее, и он не пожелал по любви довериться Личности, Богу, и терпеливо ждать, когда Он дарует ему прозрение и рассуждение добра и зла. И что же, закон оказался надёжнее? Совсем нет…

Адам не понимал тогда всего этого, но человечество с тех самых времён мыслит теперь так же как он — мы не знаем, что значит «ипостасное»[152] мышление, мы мыслим «объективно», в рамках закона, даже не задумываясь, что законы существуют ради меня, личности, и что «я» важнее закона, потому что я, по слову Писания, являюсь образом Божиим. Нам должно научиться мыслить совсем иначе, личностно, и ответить для себя на вопрос: «Кто есть Истина?» Но поскольку сама природа нашего мышления искажена, все это даже не приходит нам на ум. За всю историю человечества понятие «личность» так и не было осмыслено.

Итак, люди с помощью самых разных законов надеются обезопасить себя, избежать любого нежелательного происшествия, гарантировать себе спокойствие. Но если мы хотим понимать слово «гарантия» по — православному, то единственной нашей гарантией является Бог, Личностный Бог, Который совершенно свободен и Который сотворил нас так же свободными. Бог есть Личность, и потому нам иногда может казаться, что Он не слышит нас, не отвечает, или даже и вовсе не существует. И если люди хотят думать, что Бога нет, Он позволяет им и это. Полагаю, что такие люди могут иметь даже доказательства того, что Бога нет. Нам дана свобода, и потому здесь нет никаких гарантий, мы можем сами выбирать верить нам в Бога или не верить. Но только вверяясь Ему, мы имеем Его Самого нашей гарантией.

Как‑то я читал одну протестантскую книгу, и был поражён с какой уверенностью там утверждалось, что сейчас Сам Дух Святой говорит через автора, так как то, что он пишет, есть и в Библии. Мне было не по себе от этих самоуверенных слов. И я спросил отца Софрония: «Если протестанты так уверены, что через них говорит Святой Дух, то неужели мы, православные, не можем иметь в том гарантии?» Отец Софроний ответил: «Нет, не можем», и пояснил, почему мне было не по себе: «Мы не уверены, и никогда не можем быть уверены в том, что Дух Святой сейчас говорит в нас, потому что „мы ходим верою, а не видением“,[153] мы веруем и потому говорим,[154] и мы уповаем, что говорим слова, которые Бог даёт нам, но мы никогда не можем быть само — уверены в том, что чрез нас говорит Бог[155]. Мы можем быть уверены лишь в том, что мы — грешники, и тогда единственное, что нам остаётся делать — это всецело предаться на милость Божию. Но не является ли это самым верным, надёжным и гарантированным путём?» Не раз отец Софроний повторял, что человек ничего не может сделать, как только положиться на Божию милость, и в этом — гарантия его спасения. Наша безопасность и защищённость в том, чтобы быть совершенно беззащитными, но верующими в беспредельную милость Божию. Преподобный Силуан говорит, что мы всегда должны иметь твёрдое упование на Бога. Но «должны» не в том смысле, что мы обязаны быть сильными, и никогда не падать в искушениях. Совсем нет, просто нам должно осознать и всегда помнить, что Бог не может меня оставить. То есть, конечно, может, ибо Он совершенно свободен делать все, что Ему угодно, однако Бог настолько верен Своей любви к нам, что мы с уверенностью говорим: «Богу невозможно меня забыть или оставить». Или как говорит старец Силуан: «Любовь не может забыть»[156]. Если хотите, это и есть наша гарантия. Но мы живём и обладаем ею не по привычке, не автоматически, не просто по некоему закону или, как гласит католическое учение, «ex opera operato»[157], а исключительно по милости и воле Божией, причём горячо веруя, что Бог, конечно же, хочет моего спасения, и хочет его больше, чем я сам того желаю.

А иногда бывает, что мы желаем своего спасения не тем образом, каким его хочет Бог. Как‑то я находился в тяжёлом положении и вопиял: «Господи, дай мне покаяние!», но в ответ почувствовал некое резкое отвержение. Недоумевая, я сказал: «Господи, неужели ж я не могу просить Тебя о покаянии, не Твоя ли это заповедь? Или Ты хочешь сказать мне, что я прошу не то, что мне надо? Может и так, Господи, но ведь Ты можешь дать мне то, в чем я действительно нуждаюсь». Не раз бывало со мной, что я задавал Богу глупые вопросы, но Он отвечал мне премудро. И теперь мне понятно, что нам надо общаться с Богом на Его частоте и стараться мыслить так, как мыслит Бог. Вот в чем суть нашего послушания — чрез послушание мы учимся быть чуткими к воле Божией, к голосу Божиему, и достигаем мы этого высокого состояния чрез наше ежедневное послушание игумену и всем братьям и сёстрам. Через маленькое отсечение своей воли перед ближним мы учимся быть послушными и постепенно восходим к совершенству — к общению с Богом и уподоблению Ему, Который Сам был послушен Отцу до смерти. Бог всесилен и премудр и, самое главное, Он есть Любовь, поэтому‑то мы и вверяемся Ему безбоязненно, зная, что все что Он творит со мной есть благо для меня. И если Он не отвечает мне даже на, казалось бы, святую просьбу о покаянии, то это неспроста. Думаю, в то время Бог не мог даровать мне покаяние потому, что я искал покаяние не так, как следовало бы: я смотрел вглубь колодца, а хотел видеть звезды…, и причём в полдень. А надо ведь было дождаться темноты, поднять голову, и тогда уже смотреть на звезды. Мне кажется, что здесь опять затрагивается вопрос свободы человека. Мы — сами творцы своего спасения, а не только Бог. И если я хочу в полдень видеть звезды в колодце, Бог позволяет мне делать это, ибо я тоже должен участвовать в своём спасении и волен выбирать то, что хочу. Однако не лучше ли поскорее понять, что если я хочу видеть звезды, то должен искать их на небе, причём, когда стемнеет.

Я говорю, что мы сами являемся творцами своего спасения, но чтобы не уклониться в ошибку и ересь, следует добавить, что здесь подразумевается участие нашей воли, наш выбор. Бог с уважением относится к нашей свободе, даже если я хочу предать Его фарисеям. В таком случае Он скажет мне: «Что ж, делай что хочешь…»[158] Но не надо, не будем доходить до такого состояния.

И когда я говорю, что мы — творцы своего спасения, и должны, обратив взор к небу, ждать полуночи, то, вполне возможно, что так поступить — мне просто пока не под силу… А в духовной жизни — это и всегда мне не под силу, так как сила моя — только от Бога, от меня же зависит лишь выбор. Перенося скорби от ближних, или переживая собственную греховность, или видя свою слабость и неспособность избавиться от эгоизма и так далее, мы страдаем ради своего спасения и терпим все это как муки рождения, и иногда нам не остаётся ничего другого, как только терпеть. Что поделать, терпи — завтра будет новый день. Преподобный Исаак Сирин советовал тому, кто переживает подобное отчаяние, закутаться в свою мантию и идти поспать[159]. Или как отец Софроний сказал пустыннику: «Когда невмоготу — отступи назад, и выпей чашку чая»[160]. Все эти слова говорят об одном и том же духовном состоянии, и если мы терпим подобные муки рождения, если терпим самих себя, то становимся матерями и отцами, рождающими самих себя в Вечность. Не нашей силою совершается наше спасение, но нашей свободной волей, нашим выбором, нашим согласием все претерпеть. Сила же — исключительно Божия. И иногда Бог попускает нам как бы биться головой о стену, без всякого результата, чтобы, как я думаю, научить нас, и мы воочию бы убедились, что ничего не можем без Него. Почему? Да потому что мы — всего лишь творение. И когда что‑то совершается с нами Его силою, то это всегда происходит так просто, так естественно, словно само собой. При наступлении третьего этапа духовной жизни[161], то есть при возвращении благодати Божией после долгого периода испытания и богооставленности, человек уже не будет искушаться мыслью, что он сам достиг такого состояния. Он никогда не будет укорять ближнего, говоря: «Почему я смог достичь, а ты нет, а?», так как он со всей очевидностью будет знать, что это не он, а сила Божия совершила с ним чудо. Я уверен, наступит день, когда вы увидите себя преображёнными, но как это произошло с вами, возможно, и не поймёте. Да, вы трудитесь, несёте подвиги, стараетесь…, но добиваетесь результата не так, как те, которые ходят в спортзал и через полгода замечают у себя увеличение мускулатуры. Ты можешь провести всю жизнь в спортзале, а стать атлетом только в глубокой старости, причём мгновенно, неожиданно. И это происходит всегда просто, изящно, прекрасно, потому что здесь все совершает Бог. Проведя жизнь в борьбе, мы приобретаем громадный опыт, познаем Бога, начинаем различать Его голос, понимаем, как творить Его волю. Так было с преподобным Силуаном, который провёл пятнадцать лет в, казалось бы, бесплодной и бесполезной борьбе[162]. Я думаю, скажи ему Бог: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся» несколько ранее, или, может быть, лишь на день раньше — Силуан бы не понял силу и значение этих слов Христа. Но, наконец, наступил час, когда Силуан находился в должном расположении духа и был способен воспринять откровение от Бога — Господу стало возможно говорить с ним, и Он тут же явился ему.

О грядущих испытаниях

Мы каждый день видим все большее распространение зла, может быть, во исполнение слов Господа о том, что сейчас наступило время и власть тьмы[163]. Но у нас есть и слово, данное Им святому Силуану: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся». Слово это действует на всех уровнях и во все времена. Тайна беззакония, по слову апостола Павла, совершается у нас на глазах, и зло неудержимо стремится к своей цели — это и есть «держи ум твой во аде», то есть не закрывай глаза на то, что происходит сегодня в мире, будь реалистом. В последние годы постоянно чувствуется неизъяснимое внутреннее давление, которое все время увеличивается в душах у многих людей. Но не надо отчаиваться, Христос уже победил эту тьму. Он не говорит: «Я одержу победу над миром», Он говорит: «Мужайтесь, Я победил мир»[164]. Он знал о Своей победе ещё до креста. И потому не надо отчаиваться.

Мы должны пережить мучительный кризис. Не знаю, когда он начнётся, к сожалению, я не пророк. Но крайнее, чего достигнет мир — это пришествие антихриста, которое является ничем иным как кратковременным миражом. Для нас, немощных людей, его пришествие представляется чем‑то ужасным. Помните, как в своё время повеление тирана Навуходоносора навело страх на все подвластные ему народы, тогда как три благочестивых отрока, не зная дословно заповеди: «не отчаивайся», но чувствуя её силу в своей молитве, нисколько не испугались, и адское пламя им не повредило. Божественная роса орошала служителей Бога. Мы знаем и готовимся к грядущему испытанию, не надеясь, что произойдёт некая перемена к лучшему… Но нам известно кто будет победителем. Нас ждут испытания, превосходящие меру человеческую. А раз они превосходят наши силы, то, значит, это — время действовать Господу. Прилепимся к Нему единому и будем молиться Ему, прося сохранить всех нас: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твоё, исполнение церкви Твоея сохрани»[165].

Я часто думаю о следующем. Смотрите, денег тогда не будет, и чтобы жить надо будет принимать печать зверя. Принять печать зверя означает вечную погибель. Но без денег, как ты будешь существовать, ведь не только пищу невозможно будет купить, но и остаться в своём собственном доме не сможешь, так как не сможешь уплатить налоги. Куда тогда идти христианам, ставшим изгоями подобно Каину, имевшему на себе особый знак, по которому каждый мог узнать его? Любой, убивший христианина, будет восхваляем за такой поступок. Все люди будут ненавидеть нас, как говорит Христос[166]. И тот, кто будет убивать христиан, будет думать, что совершает нечто великое, что служит тем Богу[167]. Что же нам делать тогда? Ведь мы будем совершенно беспомощны. Уже сейчас все упирается в деньги, без которых ты — ничто. Сейчас важен не человек, а его кошелёк. Ты умрёшь, и никто не пожалеет об этом, лишь бы твои деньги остались целы. Люди живут с постоянной мыслью заработать побольше денег. Но не безумие ли это?

Видя такое, что мы можем сделать? Ничего, как только держать ум во аде… Но в этом и сокрыта наша надежда. Раз мы не можем изменить ничего, то мы уповаем на единого Бога, Который что‑то Сам совершит в такие времена. Что? Даже не думай что, мы этого и представить себе не можем. Помните, как Навуходоносор сказал трём отрокам: «Если не поклонитесь, то в тот же час брошены будете в печь, раскалённую огнём, и тогда какой Бог избавит вас?» Но они ответили: «Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи… Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем» [168]. Кто из людей может так вести себя пред сильными мира сего и так говорить? Исключительно тот, в ком присутствует благодать Божия. Но найдёт ли Сын Человеческий человека, имеющего такую веру? Будем молиться: «Ей, Господи, дай мне быть таким человеком». Пусть каждый из нас скажет: «Ей, Господи, дай мне веру». Попросите такую веру и для меня, и для всех нас.

Увидим, что нас ждёт, помня, что Христос заранее предупредил нас о трудных временах. Зачем Он предупреждает нас? Как говорит Златоуст, именно для того, чтобы нам избежать их. Тех, кто является членом Церкви, ожидает рай, но мы говорим и об аде, для того, чтобы не оказаться в нем. Христос предупреждает, что в последние времена будет царить неверие. Его слово может помочь нам не следовать общим широким путём. Не раз отец Софроний напоминал нам, что в мире, который сейчас не молится, мы подобны одинокой молекуле воды в ледяном океане. Как нам не замёрзнуть вместе со всеми? Конечно, по — человечески рассуждая, это просто невозможно, даже если ты не хочешь остывать вместе со всеми. Но помня этот образ, всеусиленно старайся идти против течения, чтоб не лишиться спасения. Знай, что усилие, которое ты прилагаешь, чтобы сохранить веру, может быть является более великим деланием, чем подвиги и чудеса древних аскетов. Живя в ледяном современном мире, мы ничего не можем достичь своей нынешней аскезой, разве лишь не замёрзнуть совсем. Даже просто не замёрзнуть есть уже сверхъестественное явление, так как мы, каждый из нас, являемся частью общечеловеческого древа, молекулой в океане, носителями единой природы. Однако отличие человека от растений и животных заключается в том, что в нем есть нечто такое, что позволяет ему преодолевать даже свою собственную природу. Говорю я все это для того, чтобы никто из вас не пришёл в отчаяние, когда увидит, что все его труды и усилия кажутся совершенно бесплодными. Они лишь кажутся бесплодными, потому что брань, которую мы ведём, превосходит нашу природу. Борьба наша за сохранение веры идёт против всего мира, вопреки образу жизни этого мира. И если ты забудешь, что твоя малая вера и то малое, что ты делаешь, уже являются сверхъестественным деланием, то ты легко можешь отчаяться при виде своей кажущейся бесплодности. А отчаявшись, сдаться и из‑за этого потерять спасение. Не сдавайся, и ты не погибнешь.

Люди мирские сейчас часто говорят так: «Нет, такое просто невозможно, ведь это вопреки законам природы!» Но мы отвечаем: «Конечно, невозможно. Но что же вы ожидаете от Бога? Только того, что возможно? То, что возможно, вы можете сделать и сами. Я же от моего Бога жду только того, что является невозможным». Действительно, Бог попускает нам и трудиться, и изнемогать, и искать Его, и кричать к Нему… А Он молчит, как будто Его вовсе нет. Каждый из нас знаком с таким явлением. Верующие называют это молчанием Бога. Гордому же кажется, что Бог не желает и взглянуть на него. Они не знают, что Бог нас любит, и что причина Его яко бы отсутствия есть наша гордость. Если Бог молчит, значит, к тому есть повод. Может это гордость, а может что‑то ещё, а может и Его премудрый Промысл о нас. Ведь всем нам надо пережить немало испытаний и кризисов; посмотрите на жития святых и через что они прошли.

Итак, нам предстоит пережить великий кризис. И он может начаться в любую минуту. Посмотрите, насколько хрупка мировая система. Она основана на цифрах. Нажал не ту кнопку, и все исчезло. Вытащил вилку из розетки не в тот момент, и все пропало. Это — виртуальный мир. Даже деньги являются виртуальными. Что такое денежная купюра? Маленькая бумажка, которой мы придаём особое значение. За одну — ты можешь купить бутылку вина, за другую — ещё что‑то. Однажды на почте я купил марку, чтобы отправить письмо заграницу, и вдруг сам удивился тому, что за два фунта купил какую‑то одну крохотную бумажку. Я ведь за эти деньги мог купить целую стопку хорошей бумаги! Мне могут сказать, что это сейчас так, а раньше деньги были золотыми, и все было иначе. Но какая разница? Какую ценность имеет золото? Помните древнегреческий миф о царе Мидасе[169], который обращал в золото все, к чему прикасался. Протянул руку взять хлеб, и хлеб превратился в золото, дотронулся до одеяла, чтобы укрыться, но и оно превратилось в золото, и так далее. Но золото не может тебя ни согреть, ни насытить, ни стать твоим жилищем… Золото — вещь не настоящая. Раньше за фунт золота можно было купить дом, а теперь лишь пару собак охранять этот дом… Но почему цена золота именно такова? Деньги всегда были виртуальными, это — выдуманная реальность. Но, конечно, они очень удобны. С теми, кто починил мне крышу, мне гораздо легче расплачиваться деньгами, чем, скажем, молоком. Может им и не надо моё молоко. Я им даю деньги, и они могут купить себе все, что надо. Деньги — практичная вещь, хотя и искусственно созданная, они не стоят того, чем мы их считаем. Настоящей ценой, если ты что‑то отремонтировал у меня, будет дать тебе взамен то, что тебе надо и что имеет действительно такую же цену как твой труд. Если у меня нет ничего стоящего и нужного тебе, я даю тебе деньги, имеющие выдуманную ценность.

Сейчас деньги заменяются электронными цифрами — ещё более не настоящей реальностью, хотя система эта даже более практична, чем деньги. У тебя есть пластиковая карта, и ты можешь расплачиваться ею везде, покупая все, что хочешь. Украсть твои деньги очень сложно. Тебе их не надо считать, все делает компьютер, и так далее. Вам наверно известны все эти удобства лучше, чем мне. Все это настолько удобно, что является просто гениальным изобретением.

Но какой мы сделаем вывод из всего выше сказанного? Держи ум твой во аде. Мы видим, что происходит в мире, и рано или поздно наступит такой момент, когда надо будет сделать выбор: либо все, либо ничего. И я говорю Господу: «Господи, дай нам в тот момент веру, чтобы выбрать ничего, но быть с Тобой». И доверившись Богу, будем ждать, что Он сотворит с нами во время того кризиса. Когда мы живём в мире и покое, то нам иногда кажется, что Бог вовсе не существует, а может Ему тогда и не надо являть нам Себя… Но во время кризиса не так, во время кризиса Он нам являет Себя воочию, даже если ты прежде не верил в Него.

О том, как должно переживать трудные минуты

Вопрос: Вы говорите о жизни в Боге, о видении Бога, о жажде уподобиться Ему. Мы приходим в монастырь, имея это желание, но вот через какое‑то время ты начинаешь видеть, каков ты есть на самом деле, и что все в тебе и вокруг тебя противится Богу. А ты словно парализованный бессилен сделать и шаг. И это — действительность. Это — истинно так, но что же мне делать с этим, как мне жить дальше, как обрести Бога?

Ответ: Я думаю, что всякая истина — от Бога, ибо Бог есть Истина, и Бог всегда близок, если присутствует истина. Мы можем не осознавать этого, но в момент истины Он всегда близок к нам… И когда мы видим, что все вокруг нас или даже и в нас самих противится Богу, и мы не можем избавиться от этого, то, во — первых, возможно, что это — время обратиться к духовному отцу. Конечно, не для того, чтобы говорить ему, что ты в гневе чем‑то ударил брата, или что‑то подобное сему…, подобное мы исповедуем в новоначалии, но впоследствии мы прибегаем к духовному отцу за разъяснением, за наставлением как избавиться от смущения и смятения духа. Это — во — первых, но во — вторых, как вы говорите, это тяжёлое состояние может быть и реальностью, действительностью. Не уверен, что могу вполне объяснить вам это, но все же постараюсь сказать, как я вижу и понимаю такую ситуацию.

Да, в момент истины Бог весьма близок, но, посмотрите, святой Силуан находился в состоянии, о котором вы говорите, годами, и уже не знал, что ему и делать или как терпеть. Прошло пятнадцать лет суровой аскетической борьбы, а он так и не смог приблизиться к Богу, и даже напротив, достиг глубин ада. Однако то был момент, когда Богу стало возможно говорить с ним. И если бы мы знали, что нам должно делать в такие тяжкие минуты, то, думаю, всегда находили самый неожиданный выход из любого подобного духовного кризиса. Но… Тот факт, что вы не видите выхода, есть реальность. Это — реальность, выхода действительно нет, и потому Христос говорит: «Держи ум твой во аде», то есть, «будь реалистом. Ты видишь, что не в силах победить врага… Знай же, что бороться с ним надо иначе. Будь реалистом, и всегда помни кто ты такой. Ты — грешник, и потому твоя вечная участь быть в аду, нести наказание и быть разлучённым от Бога навеки. Будь реалистом, и прими все это… Но помни! Помни, что минуту назад ты сам сказал, что душа твоя знает Меня, знает, что Я — Милостивый. Не забывай же этого! Ведь это значит, что тебе нет нужды отчаиваться. То, что абсолютно недостижимо для тебя, как ты сам видишь, то для Меня легко».

Так мы опять вернулись к словам отца Софрония. И я уверен, что в сем образе мысли и жизни духовной как раз и сокрыт исход из кризиса, о котором мы сейчас говорим. Многие современные люди часто находятся в состоянии депрессии, не подозревая, что состояние их — духовное, и не является психической болезнью, и что они, переживая кризис, весьма близки в тот момент ко Христу. Но, не зная этого и надеясь найти себе облегчение, они идут на приём к психиатру…, да и что им, бедным, остаётся ещё делать в этом отвергающем Бога мире. Знай душа силу слов святого Силуана, наверняка тут же вышла бы из обдержащего её тягостного мрака, не нуждаясь в таблетках. Потому что, как мне кажется, люди очень часто путают духовное состояние с физиологической болезнью. Ведь что такое «ад»? Посмотрите на Силуана, когда он дошёл до того, что воскликнул: «Ты — неумолим![170]» Можно сказать, что по форме его переживания выглядели, как тяжёлая депрессия, хотя мы и не думаем о нем, как о пережившем депрессию. Мы видим в нем подвижника, героя. Конечно, он — герой, но испытал‑то он именно то, что мы именуем отчаянием, депрессией, безвыходностью, тоской и прочее, причём мера его страданий была ужасающей. Другой на его месте покончил бы жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна… Лично мне кажется, что психические расстройства в большинстве своём являются духовными явлениями, о чем современный человек и не догадывается — мы живём в атеистическом мире.

К сожалению, исчерпывающего ответа на Ваш вопрос я дать не могу, и все сказанное выше чувствую скорее интуитивно, и этим делюсь с вами.

О гневе Божием

Вопрос: Когда Бог выражает Своё негодование, мы видим и в этом Его любовь к нам. Но бывает ли так, что Он просто гневается, без мысли, так сказать, о нашем спасении? Может ли Бог позволить Себе негодовать, выражать неудовольствие?

Ответ: Бог не позволяет Себе таких вещей. Все, что Он творит — Он творит по любви.

Нам надо быть весьма осторожными с употребляемой нами терминологией, особенно английской, и ещё более французской. Из всех западноевропейских языков более подходящим для разговора о Боге является немецкий как более богатый и содержательный. И на английском можно выражать глубокие духовные понятия, если то — церковный английский язык, то есть язык Священного Писания.

Вы спрашиваете: «Может ли Бог позволить Себе негодовать?» Даже если мы употребим вместо слова негодовать, слово печалиться, гневаться — всё это реалии нашего человеческого мира, мы живём этими понятиями и вкладываем в них свой смысл. Мы употребляем эти слова в человеческом контексте и потому чувствуем в них соответствующую энергию. Говоря: Бог может позволить Себе негодовать, мы тем самым невольно полагаем, что Бог может сделать что‑то и не ради нас… Вот почему я всегда подчёркиваю, что обращаться со словом надо внимательно, вдумчиво. Одни и те же слова, в зависимости от контекста, могут иметь совершенно различное содержание и влияние. Слова из повседневной жизни в мире духовном обретают иное измерение — за ними стоит иная реальность. Так, все, что творит Бог — Он творит по любви, но не потому что у Него много любви, а потому что Он есть Любовь. Если ты имеешь, то можешь и потерять, но если ты есть, то уже не потеряешь, уже не перестанешь быть тем, кто ты есть, кем ты стал. Разве, если умрёшь… Бог не умирает, Он всегда есть, также как не умрёт и тот, кто стал тем, кем Бог заповедал ему стать… Божий гнев — никогда не обращён на меня лично, но на то, что находится во мне, что я произвольно стяжал и за что ответственен: это — грех, неправедное богатство, и т. п. Вот на что обращено Его негодование, и вот почему святые учат нас ненавидеть не грешника, а грех. Бог печалится, видя меня пребывающим во грехе, не понимающим своего бедствия, не желающим исцелиться, полюбившим падение. Но если Он замечает во мне способность покаяться, то проявляет Своё «негодование», то есть предоставляет мне возможность перенести некие скорби. Подобное отношение к гневу Божьему как выражению Его благости, как предоставлению мне случая преодолеть все дурное во мне — это и есть исполнение заповеди Христа, данной святому Силуану: держи ум твой во аде и не отчаивайся. Не отчаивайся потому, что несмотря на все совершающееся зло — есть надежда. Есть надежда, даже если ты её и не видишь. Во всем, что творит Бог сокрыта Любовь — Он все делает ради спасения. Веришь или нет, но именно ты и есть тот, кого Он любит. Сейчас я говорю о каждом из нас.

Мы не всегда понимаем вышесказанное, и тогда надо поразмыслить над этим, убедить себя, и вскоре Бог даст и на опыте пережить эти истины. О, если бы мы сумели не только со смирением, но и с благодарностью принять наказание от руки Господней: тогда, по миновании периода терпения, настанет день, когда у нас не достанет слов выразить своё восхищение Его Любовью, Его заботой о нас. О Себе Бог и не думает… Мы иногда говорим, что служим Богу — но это неверно, это, так сказать, святая ложь. Нет, Бог служит нам! Но желая научить заботиться о возлюбленных, заповедует служить Ему, служить ближним. От нас Он ничего не получает, мы Ему ничего не приносим… Да Ему и не надо от нас ничего. Моё стремление, горячее усердие Он приемлет как самое совершенное служение, причём для того, чтобы Самому послужить мне — отдать Сына в Жертву ради меня, ради моего спасения. В одном из писем Давиду Бальфуру отец Софроний прекрасно объясняет смысл некоторых духовных понятий, ставших для нас неудобоприемлемыми[171]. Так, не мы служим Богу, но Он служит нам: Его единственное желание — послужить, отдать Себя до конца, и чем более мы смиренны, чем более восприимчивы к Любви, тем более Он отдаёт нам Себя[172].

Об отношении к слову

Ежегодно в Великий Четверток отец Софроний приглашал нас к себе и мы вслух читали Евангелие. Первый отрывок из Евангелия от Иоанна он всегда читал сам, прося нас поправлять его ошибки. Так продолжалось вплоть до последних двух лет его жизни, когда он был уже просто не в силах читать. Читал он медленно и ровно, понимая и чувствуя каждое слово, хотя английский язык он знал далеко не так хорошо как другие иностранные языки. Ведь он начал изучать его, когда ему было уже под семьдесят. До приезда в Англию он его совсем не знал. У него не было зубов, и потому можно было заметить, что его произношение не всегда верное, хотя все буквы и слова он выговаривал как следует. Он нам говорил, что над произношением он работал особым образом, так чтобы люди не могли заподозрить, что у него вовсе нет зубов, и чтобы никому не надо было напрягать слух, стараясь понять его речь.

Приведу несколько примеров, показывающих, насколько глубоким было его отношение к слову. Так, когда дело касалось духовных вопросов, он никогда не пользовался современными переводами Священного Писания. Мы и по сей день употребляем в нашем монастыре Библию короля Иакова[173], в которой хотя и есть ошибки, и притом немалые, свойственные протестантскому пониманию Писания, но перевод которой все же был сделан людьми, благоговейно относящимися к слову, и который поэтому получился необычайно добротным. Как‑то я прочёл отцу Софронию отрывок из нового современного перевода Библии и спросил, каково его мнение. Он ответил: «Напоминает газетную информацию». Хотя то, что я ему прочёл, было одним из лучших общепринятых научных переводов. Возможно, что такие переводы в чем‑то даже более верны, но они не годятся для богослужебного и молитвенного чтения. Почему?

Человек выражает себя в слове, и сейчас языки меняются потому, что меняется человек. Я более — менее знаю шесть языков, и могу сказать о такой тенденции в каждом из них. Современная версия любого из языков отличается своей сухостью и холодностью. Языки становится весьма информативными и, может быть, грамматически правильнее, но какими‑то стерильными, бездушными, лишёнными теплоты и глубины. Говорю это про языки, которыми владею[174], но не знаю, как дело обстоит, скажем, с китайским. Хотя не удивлюсь таким же переменам и в нем, потому что развитие человечества в истории — это все большее усугубление нашего падшего состояния. Чем глубже смотришь в века, тем больше убеждаешься, что раньше человек был гораздо более верующим в Бога, вера была естественным состоянием. Во времена Авраама все были верующими, каждый по — своему, но верующими. Посмотрите на времена Христа, и вы увидите, что некий военный офицер, римский сотник, не только оценил Христа, но и принял Его сердцем. Он пригласил Его в свой дом с такой верой, что Христос сказал: «И в Израиле, Моем народе, происшедшим от верного Авраама, не нашёл Я такой веры»[175]. А ведь вера естественна для человека. Или посмотрите, как апостол Павел перед языческими правителями говорит о Свете, осиявшем его, и о голосе с Небес, который он слышал. Кто из вас сейчас стал бы говорить о своих видениях президенту? Во времена пророка Давида только глупец мог сказать в своём сердце: «Бога нет», и его наверно сразу бы изолировали. Но с годами таких глупцов становилось все больше и больше, и теперь уже мы, верующие в Бога, считаемся безумными. То есть эволюция человечества в истории — это эволюция падения, и этот процесс непременно отражается в языке.

Современные языки аналитичны, правильны, безупречны, но безжизненны. Читаешь Писание на древнем языке, иногда даже не все понимая, но всегда чувствуешь его дух. Или возьмите Апокалипсис Иоанна, где вообще ничего нельзя понять. (А может нам и не надо все сразу понимать, так как мы поймём Откровение лишь со временем). Вдохновение, которое касается тебя при чтении Библии, привлекает тебя все к большему чтению и пониманию прочитанного. Смысл открывается постепенно. В мире происходит все больше и больше таких событий, о которых в Библии говорится прикровенно. Удивительно, что такая книга как Откровение Иоанна Богослова вошла и остаётся среди прочих канонических книг Священного Писания. Она была принята людьми, причастными божественного пророческого духа, которые и отличили её от многих других нездоровых произведений того времени. Понимаешь ли ты её или нет, не смущайся, попробуй читать эту книгу. Когда тебе тяжело, читай 21 и 22 главы, и ты найдёшь утешение, они вознесут тебя на высоту из глубины твоего ада. Таково действие слов Писания.

Человек выражает себя в слове, и слово его отражает состояние, в котором он находится. Почему древние языки теплее и духовнее современных? Да потому, что человек тогда умел молиться, а теперь он изобрёл компьютер. И нынешнее слово есть слово компьютерное. Святой Силуан говорил, что не должно разговаривать с животными как с человеком[176], а мы теперь разговариваем не то, что с животными, но с бездушными вещами. Существует несколько языков (Бейсик, Фортран, Паскаль и другие), с помощью которых человек общается с электроникой. И, конечно, все это, как вы сами видите, отражается в повседневной речи любого человека. При этом человек думает, что он стал более творческим, не понимая, что на самом деле все более погружается во мрак. Слово теряет свою пророческую силу, хотя слова остаются вроде все те же. Однако употреблять слово вне его пророческого значения есть своего рода хула.

Адам, пребывая в Раю, общался с Богом без слов, вернее мысль тогда была почти то же самое, что высказанное слово. Пребывание с Богом включает в себя и слышание, и беседу, и многие другие виды общения с Ним. Древние языки гораздо более ёмкие, чем современные. Так, чтобы выразить общение с Богом, разговор с Ним, слышание Его, видение и так далее, достаточно было сказать, что Адам «слышах Бога ходяща в Раи»[177], и для человека с тем менталитетом было понятно, что речь идёт о полноте богообщения, а совсем не то, что Бог «гулял» по райскому саду, как мы понимаем это сейчас. Слово «ходить» теперь означает передвигаться своими ногами, шаг за шагом. Даже современная грамматика стала другой, более упрощённой, многое просто утеряно, так как для нас древние формы кажутся слишком сложными. Но вместе с этим теряется и богатство языка, он становится рациональным.

Взять хотя бы французский язык, который изначально был создан искусственно и академично. В детстве, преподаватель французского языка говорил нам, что пока этот язык был языком дипломатов, то всякие недопонимания были исключены, потому что каждое слово имело единственное, строго определённое значение. Сейчас общераспространён язык английский, в котором каждое слово имеет несколько значений, и потому случается много всяких недоразумений. В английском языке широкое поле для всевозможной игры слов и двусмысленных выражений. Этим умело пользовался Уинстон Черчиль, оставивший после себя немало крылатых выражений. Возможно, для политики французский язык является самым лучшим языком, но для духовных целей, как чересчур ограниченный, он совершенно не подходит. У него нет средств для выражения понятий православной аскетической жизни, и потому французский перевод Библии — это всего лишь перифраз. Многие люди приходят к нам в монастырь, и мне, когда я жил здесь, приходилось общаться с ними на французском языке, и тогда я не раз замечал, что передать какие‑то духовные понятия на этом языке было гораздо труднее, чем на английском, а на английском труднее, чем на греческом или славянском.

Славянский язык, насколько я понимаю, создали себе не славяне, выучившие греческий, но святые Кирилл и Мефодий, два грека, которые прочувствовали и освятили своей святой жизнью каждое слово и выразили на этом прекрасно освоенном ими языке богатейший духовный опыт, которым владели. То есть они не только перевели на уже существовавший славянский язык духовную литературу, но и наполнили его необыкновенно благодатной атмосферой, так что на этом языке стало возможно передавать с чрезвычайной ясностью самые глубокие духовные понятия. Если на греческом языке будет утеряна вся аскетическая литература, то можно будет взять её на славянском и перевести почти дословно. Я сказал «почти дословно», потому что всё‑таки у каждого языка свой особенный дух и своя манера выражения, и потому греческий и славянский языки тоже различны. Слыша богослужение на этих языках у нас в монастыре[178], я всегда чувствовал, что греческий для меня — словно язык отца, а славянский — язык матери. Славянский очень часто выражает сердечное чувство, а греческий — мысль. Но, конечно, мысли эти не сухие и философские, а рождённые избытком сердечной жизни, так же как и выраженные на славянском языке чувства — это не отсутствие мыслей, но сердцем переживаемые мысли. В этом и заключается вся суть великой духовной культуры Добротолюбия — стяжание единства ума и сердца. В славянском языке делается акцент на сердце, в греческом — на ум. Взять, например, слово акедиа, которое переводится на славянский как уныние, то есть относится к сердечному чувству, а на греческом понимается как беззаботность о своём спасении. Или слово катаниксис на славянский переведено как умиление. Слово мартирос переведено как мученик, а по — гречески — свидетель. Не просто тот, кто почему‑либо мучается, но мученик за своё свидетельство — это по — славянски, но и по — гречески — это не просто некий свидетель на суде, но свидетель, чьё сердце преисполнено жизнью и который желает поделиться ею со всем миром.

То же самое я замечаю и в церковном пении, славянском и византийском, которые я очень люблю. Византийское пение для меня словно чистейший кристалл, а славянское — словно бархатный покров. Сегодня многие пытаются переложить славянские песнопения на византийский распев, но получается не всегда удачно, и, может, потому что современный человек не живёт подлинной духовной жизнью, а словно какой‑то искусственной. Впрочем, мне доводилось слушать и хорошее византийское пение на славянском языке, то есть такое сочетание возможно. Лишь бы оно, как мне кажется, не было слишком «совершенным», и потому безжизненным, или, напротив, сентиментальным.

О слове, действующем на сердце

Иногда то или иное слово Писания или богослужения поражает нас своей красотой и силой. Надо быть внимательным к таким случаям, потому что даже если ты не знаешь, не вполне понимаешь значение слова, оно является для тебя ин — формацией, энергией, действующей на глубинном уровне. Если слово отзывается в сердце, оно — для тебя. Каждое слово Писания должно бы переживать подобным образом. Иногда бывает, что мы, часто читая или слыша в Церкви одни и те же слова, привыкаем к ним, но вдруг какое‑то слово, стих, строчка переживаются заново с чрезвычайной силой и дотоле неведомым пониманием. Это слово становится откровением, светом, просвещающим ум: Бог указует тебе путь, который должно уразуметь, чтобы следовать им. Может подобное случается потому, что в такие моменты мы бываем ближе к Богу, или уже стяжали опыт, благодаря которому готовы воспринять чрез слово новую жизнь свыше, как это произошло со святым Силуаном, принявшем от Христа, казалось бы, странные слова: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Пятнадцать лет суровой борьбы и адских мук подготовили его к этому слову. Эти годы были необходимы. Многие люди спрашивали меня о значении слова: «Держи ум твой во аде», но я не знал, что ответить. Теперь мне ясно, что то слово было дано Силуану, не мне, и поэтому я, конечно, не знаю, как жить по нему. Некоторые даже смущаются им. Чтобы понять и жить по этому слову, святому Силуану прежде пришлось пройти долгий подготовительный путь. Только тогда слова Христа могли стать для него энергией, силой, информацией на духовном уровне. Бог никогда не действует без учёта нашего состояния, спасение — это совместное делание Бога и человека. Если бы все зависело только от Бога, Он даровал бы каждому из нас спасение с момента зачатия, без всякой аскетической борьбы с нашей стороны. Но тогда бы мы никогда не стали подлинно богами. Чтобы стать подобными Ему по благодати, необходимо добровольно откликнуться на Божий призыв и трудиться вместе с Ним, жить с Богом. Господь смиренно ждёт нас, стоя при дверях и кротко стучась в сердце, доколе мы не отзовёмся, не расположимся к Нему. Он не насилует волю человеческую, Его голос подобен нежному ветерку. Мы можем его и не услышать. И когда уже нет надежды, что Ему откроют, Он отходит.

Почему многие наши молитвы остаются неуслышанными? Думаю, потому что мы не готовы получить просимое, или не расположены должным образом к тому, через что прежде должны пройти. Скажем, мы просим: «Господи, дай мне смирение». Но чтобы воспринять от Бога смирение, должно быть готовым к нему. Чтобы эта молитва исполнилась, должно пройти долгий нелёгкий путь. Мы просим смирение, и я уверен, Бог в тот же самый момент говорит: «Аминь, да будет по прошению твоему», но ведь мне надо сначала понять, что есть смирение. Преподобный авва Дорофей говорит, что если ты просишь у Бога смирение, то это значит, просишь быть гонимым. Отец Софроний, более нас внимательный к духовной жизни, встречал находящие на него скорби и напасти с мыслью: «Бог услышал мою молитву!» Если кто‑то обижал, оскорблял его, он принимал это как ответ от Бога на его просьбу о смирении, сознавая, что ещё не достиг должного духовного роста и потому нуждается в содействии скорбей. Вот почему, думаю, многие наши молитвы кажутся неуслышанными. Мы относимся к скорбям как к неудачам, мы считаем, что нам «не везёт». Не задумываясь о Боге и Его промысле, мы не видим связи между молитвой и тем, что происходит с нами. Отец Софроний был не таков. Хорошо бы и нам быть похожими на него. Когда нападают скорби, не будем смущаться, но скажем: «Бог услышал мою молитву, и начал что‑то творить со мною. Значит, наступит время, когда я получу просимое. Не знаю, даст ли Он мне смирение, или любовь, или терпение, но что‑то Он совершит».

Слово, приводящее сердце в движение, дано от Бога именно тебе, в данную минуту. Оно просвещает разум, и будет иметь значение для тебя в будущем. Будь внимателен к нему. Если ты просишь что‑то в молитве, и замечаешь, что слова молитвы созвучны чему‑то внутри тебя, то это тоже очень важный момент. Как‑то я думал: «Ну, неужели Богу так важно, какие слова я говорю Ему? Ведь Он знает все, прежде моего прошения». Однако, дело в том, что подобрать нужные слова важно для меня самого, потому что эти слова откроют мне нечто о моем пути и жизни в Боге. Бога не особо впечатляют вежливые или грубые обращения к Нему. Молитва — это не заполненный бланк или прошение, которые, если ты сделаешь ошибку, пропустишь что‑то, напишешь не то слово, не будут приняты. Нет, но найти созвучные сердцу слова мне важно, чтобы понять, как совершается спасение в моей жизни.

О переводе книг отца Софрония на румынский язык

Вопрос: Скажите, пожалуйста, когда Вы переводили книги отца Софрония, чувствовали ли Вы его присутствие, некое напряжение жизни?

Ответ: Признаюсь, не чувствовал. Но бывали моменты, когда я, скажем, не знал, как перевести слово, и тогда кто‑то из тех, кто был рядом, подсказывал его мне, хотя они почти не владели русским языком. Из таких случаев и некоторых других знаков я и заключал, что дело сие угодно отцу Софронию. А иногда бывал и уверен, что делаю то, что следует.

Пока я жил в монастыре, то у меня не было возможности читать книги отца Софрония последовательно, я прочитал их от начала до конца только в Румынии. Но я всегда чувствовал — книги Старец Силуан и Видеть Бога как Он есть являются исключительными для нашего времени. О книге Лествица преподобного Иоанна Синайского отец Софроний говорил, что она — произведение духовного гения, и в то же самое время — эпилог великого монашеского периода в истории Церкви: после святого Иоанна Лествичника монашество уже никогда не было таким, как прежде. Читая пояснение отцом Софронием слов Христа, данных святому Силуану: Держи ум твой во аде и не отчаивайся, я думал: его книги — откровение для человечества последних времён. И потому горячо желал перевести их на румынский язык, считая, что сделав это, воздам отцу Софронию должную благодарность и одновременно исполню свой долг пред румынским народом.

Враг хитёр, но Бог премудрее. Послушайте, как это случилось. Вернувшись в Румынию, я прожил много лет, так ничего и не сделав для отца Софрония. И я подумал: «Что ж, видно, переводить его книги — не моё послушание». Однако вскоре после этого, когда мы читали вслух Принципы православного аскетизма, меня попросили перевести эту статью на румынский язык. Я отказывался, но люди настояли, и тогда я перевёл её. Потом мы перевели первый том Духовных бесед. После этой книги мне от отца Софрония был дан некий знак благоволения, воодушевивший меня и на дальнейшие труды. Тогда же представилась возможность перевести книгу Видеть Бога как Он есть, и я с радостью взялся за неё. Далее последовал перевод писем к Бальфуру, второго тома Духовных бесед и книги Старец Силуан. Так, постепенно, Бог помог мне выполнить мой долг.

Сейчас я пока не перевожу, потому что мы перегружены работой другого рода, отнимающей все наше время. Но есть ещё одна книга для перевода — О молитве — которая является продолжением автобиографической книги Видеть Бога как Он есть. Прошу вас помолиться Богу, чтобы Он дал мне благословение сделать правильный шаг, верное решение, чтобы заниматься угодным Ему делом. Многие люди говорили мне, что эти новые переводы настолько отличаются от прежних, что словно бы была переведена иная книга. Книга Видеть Бога как Он есть появилась на румынском ещё до меня и вышла под названием «Мистика видения Бога», и, как мне известно, некоторые люди многое почерпнули из неё для себя, но, простите, если скажу, что перевод этот крайне неудачен. Работая над текстом, мне, незнакомому с некоторыми русскими идиоматическими выражениями, приходилось пользоваться и русским текстом, и греческим, и французским, и английским, и румынским. И тогда я заметил, что в румынском переводе некоторые предложения, видимо более трудные для перевода, были просто опущены: предложение «А» есть, предложение «С» есть, а предложение «В» отсутствует. Но что можно понять из такого перевода? Ведь этим нарушается самый ход мысли автора.

Румынский язык не так давно стал принимать устойчивые формы. Мне кажется, что сильное влияние на него оказали труды преподобного Паисия Величковского и его окружения. До него грамматика была неразвитой, словарный состав иной, иная орфография и так далее. Благодаря Паисию Нямецкому мы имеем наш румынский язык, расцвет которого приходится на начало двадцатого века, когда в 1914 году был осуществлён перевод Библии. Хотя и в этом лучшем переводе Библии есть немало ошибок, неверных понятий и грамматических неточностей, но все же это уже сложившийся язык, сильно отличающийся от той путаницы и неразберихи, которая была до времён святого Паисия.

В 1948 году началось новое движение, приведшее к разрушению нашего языка. В период между двумя мировыми войнами румынский язык стал всего лишь одним из бестолковых диалектов французского языка. Я даже не узнаю в нем румынского языка, хотя с самого своего рождения говорил именно на нем. Впрочем, благодаря тому румынскому мне позже было легко выучить французский.

В Румынию я вернулся в 1993 году, и удивился, что если бы не знал английского и французского языков, то просто не понял бы, о чем говорят окружающие меня люди. Появилось не только много иностранных слов из американского компьютерного сленга, изменилась сама языковая структура. Конечно, подобная порча и засорение происходит не только с румынским, все языки сейчас напичканы наукообразными словечками и теряют простоту. Например, вместо того, чтобы спросить: «Где вы находитесь?», предпочитают говорить: «Сообщите свои координаты». И так далее. Похоже мы живём в эпоху, когда творить что‑то прекрасное нам не дано, так как все что мы видим вокруг — это скорее процесс разложения, разрушения, причём на всех уровнях. В этом смысле картины Пикассо являются своего рода пророчеством о нашем времени.

Я думал, что хотя бы в Церкви мы можем что‑то созидать, что хотя бы церковный язык сохранит красоту и силу. Переводя книги на румынский, мне казалось, ещё возможно что‑то исправить, облагородить язык. Однако сегодня я уже и на это не надеюсь. Современный человек просто не понимает, что есть слово, в чем его тайна. В школах нас учат, что язык существует лишь для обмена информацией друг с другом. Конечно, это верно, если мы понимаем слово «информация» на газетном уровне. Но ведь слово «информация» можно понимать и иначе, то есть как «формирование» в человеке новых клеток на генетическом уровне. От родителей рождается плод, который наследует их генетику, в результате чего ребёнок бывает похож на своих отца и мать. Если мы будем понимать слово именно в таком смысле, то наше понимание, отношение к слову будет иным. Я надеялся, что люди придут к такому взгляду и пониманию значения слова, однако, убеждаюсь, что понимают это как раз те, кто использует слово для разрушительных целей, кто стремится испортить языки. Разрушь язык, и ты сможешь властвовать над людьми. Энергию слова можно использовать как во благо, так и во зло. Слово есть энергия, и кто понимает это, умеют использовать сие в своих целях. Делается это втайне от людей только потому, что люди не задумываются о духовных понятиях, живут не внимательно. Казалось бы мы, церковные люди, должны сознавать это яснее всех, и однако даже в Церкви мы стремимся изменить священный язык, переделывая вековые литургические тексты на современный лад. Подобная тенденция наблюдается и в Греции, и в России, и в Сербии, и в Румынии. В Англии такие переводы были осуществлены ещё в 60–е годы, и оказалось, что кроме вреда они ни к чему не привели. Стремились сделать язык более приемлемым для современных людей, и обманулись. Теперь на этот путь заблуждения встаёт весь церковный мир: епископы, богословы, миряне не понимают в чем сила и значение слова, и желают все переделать на «понятный» язык. Удивительно, что такие нововведения приемлются подавляющим большинством людей, и если кто‑то пытается хранить или вернуться к тому, что всегда было в Церкви, то его обвиняют в новаторстве.

Читая святых отцов, я не раз отмечал, насколько они были внимательными к слову. Сам я всю свою жизнь провёл так или иначе в изучении слова. Родители, читая вслух прекрасные стихи, привили мне с раннего детства любовь и чувство красоты. И теперь я думаю, что многие поэты ощущают силу слова именно потому, что соприкасаются с его духовной составляющей, однако выражают они свой опыт, как правило, на мирском уровне. Если бы поэт сознавал, с чем имеет дело, то возможно стал бы пророком, то есть служителем слова в высшем, литургическом смысле. Помню в школе, молясь перед началом занятий (как это было принято тогда в Англии), на меня производило особое впечатление сила молитв. Иногда я даже ловил себя на том, что мыслю о некоторых вещах понятиями и выражениями Библии. Однажды, увидев какое‑то изображение и внизу его надпись из книги Исайи, я был потрясён так, что те несколько священных строк и после долго жили в моем сердце. Подобные встречи со словом, затрагивающим глубины нашего существа, суть не простые явления. В данных случаях слово, как я говорю, является «информацией на генетическом уровне», то есть живущим и действующим духовно. В детстве я не сознавал, как сие происходит, но я всегда любил такие встречи с живым словом. Кажется, тогда же я начал читать и Библию на древнеанглийском языке. Было необычно её читать, не все было понятно (впрочем, не настолько, чтобы труд сей был каким‑то неприподъемлемым). Иногда у меня возникали вопросы, и мне хотелось узнать на них ответы, уразуметь смысл Писания. И вот, мне попадает в руки современный перевод Библии. Я обрадовался, подумав, что там будет все намного понятнее, чем на древнем языке. Но, прочитав несколько глав, разочаровался, закрыл книгу, и больше не читал Библию ни на каком другом языке, кроме древнего.

Здесь, в монастыре, отец Софроний тоже читал Библию издания короля Иакова. Все службы и молитвы были составлены на языке XVI века. Многое было сделано благодаря трудам Розмари Эдмондс, которая прекрасно понимала силу слова и жила тем языком. Слово способно передавать энергию, и мне известно, что Розмари Эдмондс всю свою жизнь относилась к слову именно так, как об этом говорится в Евангелии: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»[179]. Почему Бог именуется Словом? Думаю, чтобы вполне понять это, нам надо прежде обрести духовное состояние, в котором пребывал отец Софроний. В книге о святом Силуане он пишет: «Слово Христа есть дух и жизнь вечная, полнота любви и радость небес. Слово Христа есть несозданный Божественный свет… Обращается оно не к поверхностному логическому рассудку, но к глубокому сердцу человека, и тот, кто навстречу ему отверзает своё сердце до последней глубины, чтобы достойно воспринять сей Божественный свет, чтобы слиться с ним во — едино, становится богоподобным. Слово Христа, воспринятое в жизнь, богом творит человека»[180]. Посмотрите, как Бог творит мир: Он говорит слово, и слово становится делом. «И сказал Бог. И стало так», — читаем мы в книге Бытия[181]. В Евангелии Христос говорит, что если бы мы с верою произносили слово, оно исполнялось бы. Раз этого не происходит, значит, у нас нет веры. Без веры слова не имеют силы.

Об избрании монашеского образа жизни

Вопрос: Отче, идти ли мне в монахи?

Ответ: От отца Софрония я воспринял понимание монашества как глубоко личного сокровенного диалога с Богом в отличие от церковного служения в сане диакона, священника или епископа. И потому даже духовный отец не смеет вмешиваться и принимать за тебя решение. Принимать монашество или нет, ты должен решить сам, и уже после избрания этого пути ты будешь послушен духовному отцу, но выбор пути всецело за тобой.

Скажу вам с глубокой болью от лица тех, кого мне довелось встретить в жизни — и это чрезвычайно важно — великая опасность говорить кому бы то ни было «иди в монахи» или «женись». И особенно опасно говорить «иди в монахи», и вот почему.

Дело в том, что в жизни мы проходим чрез различные кризисы. Кризис — это суд Божий, во время которого мы призываемся дать оценку своей жизни, своим поступкам, самим себе. И во время такого кризиса монах в отличие от семейного человека не имеет ничего, что мог бы сказать в свою защиту или утешение. Его могут преследовать мысли: «У меня нет ничего, я ничего не достиг в этой жизни, я никто. Как монах я не состоялся… Нет у меня ни семьи, ни детей, ни денег… Нищим помочь не могу, сделать что‑то доброе для других тоже не могу…» И так далее. Причём это лишь внешняя сторона испытания, которое внутренне может переживаться весьма болезненно. Но сказать я хочу то, что, монах, рассуждая по — человечески, ничего не может найти, что хоть как‑то помогло бы ему найти опору и защиту от подобных мыслей во время искушения. И если у человека нет призвания к монашеской жизни, ему не устоять.

Переживание подобного кризиса мы видим и у отца Софрония[182], когда, дойдя до предела испытания, он говорит, что будет не удивительно, если окажется, что он ошибочно избрал для себя монашеский путь, нисколько не преуспев на нем. В такие трудные минуты в душе слышатся слова праведного Иова, который с горечью проклял день своего рождения.[183] Но с другой стороны, говорит отец Софроний, ни на каком другом пути он не нашёл бы себя, он просто не мог избрать для себя никакого иного пути, потому что идти сим путём его «понудил» Бог, как написано у пророка Иеремии: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог».[184] Несмотря на подавленность и сознание своего ничтожества, своей неудачи и провала, ничего другого человек не хочет, зная, что ни в чем другом он не найдёт себе покоя. Только в таком случае можно выдержать кризис.

Бог может понудить человека идти сим, монашеским[185], путём, но мы, люди, не смеем этого делать. Потому что когда Бог влечёт кого‑то на этот путь, Он и совершит то, к чему призывает человека. Мы же ничем не сможем помочь такому человеку, и даже не знаем, как ему помочь…

У каждого из нас своя мера испытаний, и в трудную минуту так важно, чтобы человек прежде сам, свободно избрал свой путь. Мне хочется особо обратить ваше внимание на это. Не раз приходилось встречать попрание свободы выбора, что печально и больно. Ведь в монашеском постриге момент свободного выбора подчёркивается особым образом. «Вольным ли своим разумом, и вольною ли своею волею приступаеши ко Господу?», — спрашивает игумен, и желающий монашества отвечает: «Ей, Богу содействующу, честный отче». И это не какая‑то церемония. Взяв ножницы, лежавшие на Евангелии, ты взял их из рук Христа, таинственно сокровенного во Святом Евангелии, и ты дал их игумену, чтобы он совершил твой постриг. То есть ты сам просишь и понуждаешь игумена постричь тебя в монахи, и он творит послушание тебе. Далее он молится о тебе и благословляет тебя, избравшего добрый и истинный путь, и возвещает, что многие испытания мы встретим на этом блаженном пути. И чтобы преодолеть их необходимо, во — первых, быть призванным Самим Богом и, во — вторых, откликнуться на Его призвание добровольно. (Беседа в присутствии архиереев на рум. яз с англ. субтитрами).

Вопрос: Разрешается ли вам, монахам, жениться?

Ответ: Когда мне задают этот вопрос, то я отвечаю: «А кто может меня остановить? Ведь никто не может лишить меня свободы». Но всё‑таки, чтобы пояснить моё отношение приведу в пример такое сравнение. «Знаете, — говорю, — я иногда чувствовал себя заключённым в тюрьму, и тогда мне хотелось перелезть ночью, когда тебя никто не видит, через врата монастыря и бежать куда глаза глядят. Но представляете, как поступают со мной в монастыре? Я не могу перелезть через ворота, потому что их оставляют открытыми…, и потому даже если и выйду, знаю, что снова сам вернусь назад». Так порой шуткой лучше всего показать, в чем суть вопроса. Я всегда свободен, выбор остаётся за мной.

Вопрос: Отче, а я гожусь для монашества?

Ответ: Простите меня, я не знаю ответа на ваш вопрос. Оставляю вас решить его самому своей глубокой молитвой и водительством Божиим. Однако, важно понимать, что не каждый, кто ищет молитву, непременно найдёт себя в монашеской жизни. Если я хочу жить молитвенной жизнью, то это ещё не значит, что я годен к монашеству. Молиться — естественно человеку, всякому человеку, не только монахам.

Я уже долго пытаюсь уяснить для себя, что же такое монашество. Иногда мне кажется, что Бог сотворил меня исключительно для того, чтобы быть монахом, хоть я и совершенный неудачник. Но ведь и преподобный Антоний Великий говорил о себе, что он самый великий грешник[186], то есть даже он, так сказать, неудачник.

Каждый человек сотворён, чтобы наследовать спасение. Сейчас мы находимся в процессе своего спасения, вечные блага мы унаследуем позже. Но спасение совершается уже сейчас, это не только награда, которую, как мы верим, Бог даст нам после смерти. Спасение — это не какой‑то обещанный сладкий пирог на небе, который, как иронично говорится в английской поговорке[187], ты даже не можешь попробовать, и никогда не увидишь, разве лишь когда умрёшь, то есть, когда тебе он будет уже и неинтересен. Нет, наше спасение совершается сейчас, в каждом из нас, в каждом человеке, сознает он это или нет.

В основании монашеского миропонимания лежит осознание того, что жизнь прекрасна, что мир действительно прекрасен, но временен. А раз он заканчивается, раз не здесь наше подлинное отечество, значит, никто из нас не может обрести здесь то, к чему стремится. Если человек начинает так мыслить, то он не далёк от того, чтобы отречься от мира, как это делают монахи. Однако, неизвестно способен ли на это современный человек, живущий в постмодернистское время, воспитанный в мире, где ни для Бога, ни для молитвы нет места, питающийся продуктами, «идентичными натуральным», окружённый всякими пластмассами и излучениями. Все это, конечно, отрицательно сказывается на нас. И чем дальше, тем хуже всеобщая атмосфера. Многие ищут Бога, но не знают, куда и к кому обратится. У нас даже тела стали другими. Я, например, в сравнении с девяностолетним отцом Софронием был очень слабым. А те, кто на двадцать лет младше меня, не могут сравниться со мной. Я для них словно Тарзан, слабый, но Тарзан. Так, например, я за всю свою жизнь не знал, что такое головная боль, а теперь я редко встречаю молодых людей, которые не имели бы её.

Но, слава Богу, мы все ещё ищем неземное счастье, ищем ответы на свои вопросы, нас ещё что‑то волнует, и мы боремся. Пусть мы и не такие, какими были наши святые отцы, но в глубине души и мы храним стремление отложить все земные попечения, чтобы быть с единым Господом. Бог призывает нас ко спасению некой особой сладостью, стараясь обратить человеческое сердце к Себе. И призвание к монашеству есть словно пробуждение понимания того, что все земное хорошо и прекрасно, но однажды закончится. А раз закончится, что в нем хорошего? «Вся суета человеческая, — поем мы при погребении, — елика не пребывают по смерти».[188] Все, что не пребудет с нами после смерти — бесполезно и бессмысленно. Мы же ищем того, что пребудет и после смерти, и нельзя заглушать этот внутренний зов.

Каждый человек призван к спасению. И монахам, и мирянам, и святым, и грешным даны одни и те же заповеди, то же самое Евангелие как благая весть о том, что будет Воскресение из мёртвых. Каким путём я достигну этого, тот и лучший для меня. Если моё призвание быть мирянином — женатым ли, одиноким ли, или, кто знает, какой ещё есть путь — если это воистину есть моё подлинное призвание и Бог ведёт меня этим путём, то этот образ жизни и есть самый высокий и лучший для меня, не надо искать чего‑то равноангельного. Если же я призван к ангельской монашеской жизни, то для меня этот путь есть самый лучший и высший.

О дружбе

Вопрос: Люди, живущие в обители, собраны из разных стран, имеют различное воспитание, у каждого свой характер. Как нам избежать трений и столкновений? Например, у меня трудный характер, и тогда как другим любить меня также, как того, у кого от природы хороший характер? Как мы можем любить всех одинаково? Или скажем в братстве есть люди с похожим на мой характером, и я естественно чувствую к ним большее расположение, дружбу, так как мы понимаем друг друга. Как мне быть с другими, к кому нет такого же расположения?

Ответ: Если Вы чувствуете так, как говорите, то есть: «Как ближний может любить меня, имеющего такой характер?» — это очень хорошо, потому что Вы считаете именно себя причиной нелюбви к Вам со стороны других. Имея такое расположение, Вы можете начать менять себя, чтобы другим было приятнее находиться с Вами. И это вполне возможно. Нам легко любить любящих нас, и поэтому если мы станем любящими, то нас легко станет любить другим. Начни любить, и твоя любовь не останется без ответа. Это — путь, указанный нам заповедью: «люби ближнего». Мне дана заповедь любить, и если я исполняю её, то любовь вернётся ко мне.

Далее, как любить одинаково и тех, кого я не понимаю, к кому не чувствую расположения, и тех, кто близок мне как друг? Да, для Вас они отличаются друг друга, но вспомним слова Силуана: «Господи, мы все — создание рук Твоих, мы носим на себе образ Божий. Не попусти погибнуть брату моему за то, что он обидел меня. Дай ему покаяние, если он согрешил против меня. И мне дай покаяние, если я соблазнил его. Скажи его сердцу, что я каюсь и жалею, что не могу любить его ещё больше…» Я немножко перифразирую, может в книге о святом Силуане и нет точно этих слов, но, думаю, эти слова не против его духа. Суть в том, чтобы не оставаться на низком биологическом или на душевном уровне наших отношений с ближними. Нам следует восходить гораздо выше — к состоянию детей Божиих. Все мы — дети Божии, пребывающие на земле в печальном падшем греховном состоянии. Отец Софроний переживая смертность человеческого рода, говорил, что, видя людей во власти смерти, исполнялся глубоким состраданием к ним[189]. То была не жалость свысока, но со — страдание, пребывание с людьми в их скорбях. Он видел, что они страдают также, как и он. Уровень, на котором находился отец Софроний — онтологический, высший; только достигнув этого уровня, мы можем по — настоящему начать любить. Уровень душевной дружбы и взаимного расположения — это не то, что заповедует Бог.

Вопрос: То есть нам не следует дружить с кем‑то?

Ответ: Святые отцы говорят, что не должно иметь особого расположения к кому‑то. Но надо правильно понимать их слова, то есть, что они имеют в виду. Особая близость к кому‑то вполне возможна. В детстве я интересовался этим вопросом, стараясь понять какие черты характера должны быть у людей, чтобы они подходили друг другу. Позже я спросил об этом и отца Софрония. Он ответил, что духовная дружба возможна между людьми, которые находятся на одном молитвенном уровне. И действительно, для отца Софрония старец Силуан был самым близким человеком, хотя отец Софроний общался и с другими духовными отцами на Святой Горе. Он любил и уважал всех, и был послушен им, но они не могли дать ему того, что он воспринял от святого Силуана. Конечно, то была духовная дружба, отличная от душевной. И если мы испытываем к кому‑то душевную симпатию, то хорошо помнить, что это ещё далеко от настоящей дружбы. Естественное доброе расположение, как говорит Иоанн Лествичник, гораздо менее ценно, чем приобретённое аскетической борьбой. Почему? Да потому что все, что естественно, останется здесь, на земле; в вечность мы возьмём только то, что стяжали подвигом, что имеет особое нетленное качество. Я — не вечный, но если во мне есть нечто нетленное, это останется со мной и по смерти. Посмотрите, на отца Софрония. Почему вокруг него собралось так много людей? Почему мы доверились ему и любили его? Конечно, наша любовь недостаточна…, но все же мы любим его. Потому что от него исходило благоухание вечности, совершенно особое, нетленное. И это нетленное благоухание — наша подлинная человеческая природа. Мы, хоть и падшие, как‑то интуитивно чувствовали в отце Софронии это благоухание, и тянулись к нему.

Дружба должна обретать вечное качество, и тогда наступит день, когда она на самом деле станет вечной. Не должно оставаться на уровне привязанностей и естественных душевных расположений. Духовный уровень таков: мы все — дети Божии, творение Его рук. Нам всем даны одни и те же заповеди. У нас у всех одна участь — смерть, то есть, страсти, плохой характер, раздражительность. Если кто‑то и получше в этом отношении, то все равно этого ещё недостаточно для вечности.

Если тебе бывает с кем‑то полегче в силу доброго расположения друг ко другу, в этом нет ничего плохого. Если жизнь складывается быть вместе, пусть будет так, но… не исключайте из своего общения других. Если образуется группа расположенных друг ко другу людей, пусть она будет открыта к принятию и всего человечества. Потенциально мы должны быть открыты к принятию всех людей, практически же — ко всем, кто живёт вместе с нами.

О единстве братства

Вопрос: Единство — самое существенное в жизни обители. Бывает, что ты переживаешь это единство во время Литургии в храме, но после не встречаешь его в окружающей тебя действительности. Что это значит?

Ответ: Если Вы замечаете, что на Литургии переживаете одно, а в жизни — другое, будьте внимательны, это — свет, указующий Вам путь. Примите указание, и обратите его в повод к покаянию. Говоря иначе, Бог показывает Вам недостаточность единства в братстве. Все, что мы начинаем понимать глубже, должно хранить как просвещение свыше, как руководство в покаянии.

Что является основой единства? В данном, конкретном случае, важнейшей основой единства братства является пребывание каждого из нас в духе основателя нашей обители — отца Софрония, или другими словами, в Духе Божием. Если кто‑то не желает быть в Духе Божием, тогда вполне возможно произойдёт разделение. Сам Христос сказал: «Не мир пришёл Я принести, но меч»[190]. Но да не будет этого с нами. Господь говорит, что «отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери…»[191] и так далее, но совсем необязательно, чтобы эти слова Господа исполнялись. Подобное случается, когда одни стараются жить по заповедям Божиим, а другие не хотят. Наша задача — стяжать ум Христов насколько это возможно. Если не совсем ясно, что значит «ум Христов», мы имеем слово нашего отца, помогающего уяснить это. Надеюсь каждый из нас верит ему и принимает его слово всем сердцем. Любовь, которую заслуживает отец Софроний, вселяет в душу благоговейное отношение к нему, желание следовать его путём. Он — ощутимое выражение нашего единства. Если кто‑то удаляется от его духа, да просветит того Бог и даст мужество понять ошибку, чтобы вернуться назад. Христос стучится в дверь до тех пор, пока она не откроется. Он удаляется, если нет надежды, что Ему откроют. Да не случится подобного с нами.

Мы говорим о разрушающих единство в нашей обители, о живущих не по духу отца Софрония, но прежде всего спросим самих себя: «А живу ли я по духу старца? Понимаю ли я его слово? Или только воображаю, что живу его словом?» Ответим сами себе на этот вопрос, с помощью молитвы, с помощью совета духовного отца. Допустим, кто‑то живёт не по слову отца Софрония. Но если я хочу быть в духе старца, мне должно сделать аскетическое усилие и принять этого брата, потерпеть его. В какой‑то мере, этот брат есть я сам, ведь я тоже не вполне живу по слову старца, хоть, может быть, этого и не сознаю. И может быть другие точно также страдают от меня, создающего напряжение. И если я такой же как мой брат, то буду с пониманием относиться к нему, и тогда единство сохранится. Если же я, грешник, не принимаю другого грешника, осуждая его, то тогда сработает духовный закон, и я впаду в то же самое прегрешение, которое сейчас осуждаю. Не по гневу, но по любви Бог попускает такие падения, желая научить меня состраданию к ближнему, которого я осудил. Если я с болью переживаю свой грех, то всегда найду сострадание к ближнему, возмущающему спокойствие обители. Сострадание в отличие от осуждения хранит единство братства. Единство разрушается грехом.

Впрочем, некоторые приходящие к нам в монастырь и вправду не воспринимали слово отца Софрония, и тогда они уходили в общем довольно мирно, этим все и заканчивалось.

Итак, переживая за единство братства, прежде всего спросим самих себя: «А я в духе ли отца Софрония?» Если я, конечно же, уверен, что дух отца Софрония — это дух Христов. Если я не уверен в этом, то лучше найти себе другое место. Многие так и делали, говоря, что это место не для них, что монашеская жизнь не их путь, и т. д. Если же некоторые упорствуют и не хотят жить по — Божьему, будем молиться о них. Если они должны оставить монастырь, пусть это случится мирно и спокойно. Ведь все мы — дети единого Бога, творение Его рук, и Он любит всех нас. Когда ты любишь людей, а они между собой ругаются, это причиняет боль. Из этого можно понять, какую боль мы причиняем Богу своими ссорами.

Примечания

1

Софроний (Сахаров), архим., Прп. Силуана Афонский, СТСЛ, 2010, С.338.

(обратно)

2

1Кор. 4, 15.

(обратно)

3

«Невозможно поведать здесь о всех формах, в которых созерцаемое мною угасание всякой жизни проявляло себя внутри моего духа. Ярко помню одно из наиболее характерных для тех дней: читаю, сидя за столом; подопру голову рукою, и вдруг — ощущаю череп в моей руке, и я мысленно смотрю на него извне. Физически я был еще молод и нормально здоров. Не понимая природы происходящего со мною, я пробовал освободиться от переживаний, нарушавших мирный ход моей работы. Я спокойно говорил себе: „Предо мною еще целая жизнь; быть может, сорок и даже более лет полных энергии…“ И что же? Внезапно приходил ответ, не мною обдуманный: „Если и тысячу лет… а потом что?“ И тысяча лет в моем сознании кончалась прежде, чем была оформлена мысль. Все, что подлежало тлению, обесценивалось для меня» Видеть Бога С. 13–14.

(обратно)

4

Мф. 22,37.

(обратно)

5

Исх. 20,1‑17.

(обратно)

6

Мф.22,39–40.

(обратно)

7

Дом, с которого начался монастырь. — прим. пер.

(обратно)

8

«В нашей жизни ничего нет, что не имело бы важного значения. Все важно. Почему? Потому что связано с Великим Богом» (Софроний (Сахаров), архим., Духовные беседы, Эссекс — Москва, 2007, Т.2, С.92).

(обратно)

9

Приблизительно в те же самые годы (в 1959 году), о которых говорит отец Рафаил, отец Софроний так писал о себе к своей сестре Марии: «Я вступаю в годы, когда становится естественным думать о конце своей жизни, и это не мешает мне, в силу немалого и нелегкого опыта жизни, одновременно жить в двух планах. Один — видеть первую мысль Творца о нас, второй — любить людей такими, как они есть; мыслить всегда также двойственно: с одной стороны, в перспективе нашего изменчивого мира, где все так быстропроходяще и текуче; с другой — стоять умом в „живой не подвижности вечности“. Без второго, мне кажется, было бы трудно любить людей. Почему? Просто хотя бы потому, что если человек „отцветает, как трава“, то унижается его образ в сердце. А именно этот вечный образ, лежащий в основе жизни каждого человека, делает его, каждого человека, драгоценным и любезным даже при его недостатках временных». (Письма в Россию, М.2003. С. 76–77)

(обратно)

10

Ср.: Мф.23,23.

(обратно)

11

Ин.18,37.

(обратно)

12

Знаю, что это в Евангелии от Матфея, 25 глава — это последнее зачало, которое я прочел на богослужении в сане дьякона.

(обратно)

13

Два монаха беседовали о спасении. Один говорил: «Душа моя не может примириться с мыслью, что кто‑то погибнет на веки. Я думаю, что Господь всех как‑нибудь спасет». Другой ответил: «Святые отцы говорят, что создать человека без содействия человека Бог мог, но спасти человека без содействия и согласия самого человека нельзя. Спасение и гибель — в свободе человека». Первый: «Думаю, что Бог множеством любви своей преодолеет сопротивление твари, не нарушая ее свободы». Второй: «Мне кажется, не должно забывать, что свобода человека настолько велика потенциально, что он и в плане вечного бытия может отрицательно определиться к Богу. Те, кто не знает этого или забывает об этом, питаются оригеновским молоком». Первый: «Но ведь это же безумие!» Второй: «Да, безумие». Первый: «Что же делать?» Второй: «Бог хочет всем спастись, и мы должны всем промышлять спасение и молиться за всех, но ни откровение, ни опыт не дают оснований полагать, что все спасутся. Свобода — великий дар, но страшный» (Софроний (Сахаров), архим., Рождение в Царство Непоколебимое, Москва, 2001, С.188).

(обратно)

14

Ср.: Откр. 2, 23.

(обратно)

15

Переводится с греческого как «раб Божий».

(обратно)

16

Ср.: «Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем, то есть слово веры, которое проповедуем» (Рим.10,8).

(обратно)

17

Быт. 1, 3.

(обратно)

18

Ср.: Мф.17,20.

(обратно)

19

Ср.: Лк.17,6.

(обратно)

20

Ср.: Ин.15,3.

(обратно)

21

См. Мф.16,27.

(обратно)

22

Ин.6,60.

(обратно)

23

См. на слав.: Ин.6,60.

(обратно)

24

Ин.6,67.

(обратно)

25

Ин.6,68.

(обратно)

26

Отец Софроний пишет об этом духовном явлении в книге о святом Силуане: «Нам иногда казалось, что Старцу дана была сила чрез молитву влиять на беседовавших с ним. Это было тем необходимее, что слово его по внешней форме своей было очень просто, как бы ничего „особенного“ не заключающим в себе, тогда как по существу оно было о состоянии вышеестественном, и нужно было молитвою передать собеседнику то духовное состояние, из которого говорилось оно, иначе все будет напрасным, — слово останется непонятым, невоспринятым, сокрытым… Если у слушателя была к нему вера, то чрез эту простую внешне беседу воспринимал он в доступной ему мере то вышеестественное состояние, в котором находился сам Старец» (Софроний (Сахаров), архим., Прп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С. 61, 62)

(обратно)

27

1Кор. 4, 15.

(обратно)

28

См.: Ин.14,16.

(обратно)

29

См.: 1Кор. 12, 12.

(обратно)

30

См.: «Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух — противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы» (Гал.5,16–17).

(обратно)

31

«Со мною был такой случай. Мне как‑то пришлось побывать в женском монастыре в Louvain в Бельгии. Когда я ехал туда, то было странное ощущение: у меня не было никакого слова к тем монахиням, с которыми мне предстояло говорить. По моем приезде собралось довольно большое количество монахинь и даже пришла старая игуменья, и все ждали от меня слова. Я сказал им: „У меня нет никакого слова, никакой мысли, но если вы хотите, чтобы мы беседовали о чем‑либо актуальном для вашей жизни, то задайте мне вопрос!“ И одна из монахинь, которая была учительницей в школе, говорит: „Скажите нам слово о послушании“. И когда я начал говорить о послушании, то прошло больше часу, и я не мог остановить слово свое. И они все сидели как застывшие и внимательно слушали. Так, я иногда хотел бы, чтобы вы тоже мне поставили вопрос. Ибо, как опыт показал, когда мы читаем приготовленное уже слово, то в нем вдруг исчезает жизнь и оно перестает действовать. А когда оно рождается из самой нужды жизни, тогда оно обладает энергией, которая действительно может перерождать людей» (Софроний (Сахаров), архим., Духовные беседы, Эссекс — Москва, 2003, Т.1, С.159).

(обратно)

32

Христос дал нам образ, пример как жить и чувствовать; то есть нашей подлинной жизнью является жизнь Самого Христа (См. Софроний (Сахаров), архим., Таинство христианской жизни, СТСЛ, 2009, С.226)

(обратно)

33

Ср.: «Возлюбленные! Мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1Ин.3,2).

(обратно)

34

См.: «Бди, о душе моя, изрядствуй якоже древле великий в патриарсех, да стяжеши деяние с разумом, да будеши ум, зряй Бога, и достигнеши мрак в видении, и будеши великий купец» (Великий покаянный канон святого Андрея Критского, во вторник первой седмицы, песнь 4, тропарь).

(обратно)

35

«Будем и мы, братия, внимательны к самим себе, убоимся и мы Бога, и созиждем себе домы, чтобы найти защиту во время зимы, во время дождей, молний и громов, потому что великое бедствие терпит зимою не имеющий дома. Как же созидается дом душевный?… Человек, желающий создать душевный дом, не должен нерадеть ни об одной стороне своего здания, но равно и согласно возводить оное. Сие‑то значит сказанное аввой Иоанном: „Я хочу, чтобы человек каждый день приобретал понемногу от всякой добродетели“» (преп. Авва Дорофей, Душеполезные поучения, поучение 14. О созидании и совершении душевного дома добродетелей, М., Правило веры, 1995, С.186).

(обратно)

36

«Чрез Христа нам дано откровение о характере Бога — Любви. Совершенство в том, что эта любовь смиренно, то есть без остатка отдает себя. Отец в рождении Сына выливает Себя всецело. Но и Сын все возвращает Отцу. Именно сей акт тотального истощания совершил Господь в Своем воплощении, в Гефсимании и на Голгофе. Именно такую любовь заповедал нам Христос» (Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, СТСЛ, 2006, С.291).

(обратно)

37

«Помню, в один момент моей жизни, — пишет отец Софроний, — увлеченный творениями святых отцов, я сказал старцу Силуану с печалью: „Жалею, что у меня нет ни сил, ни времени заниматься изучением богословия“. На это он ответил: „И Вы считаете это великим делом?…“ Помолчав, он добавил: „По‑моему, велико только одно — смирить себя, ибо гордость мешает нам любить“» (Софроний (Сахаров), архим., Старец Силуан, СТСЛ, 2010, С.255).

(обратно)

38

«Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал.2,20).

(обратно)

39

Гал.3,12.

(обратно)

40

Ср.: «Враг всегда желает нашей погибели. Видишь ли, почему он любит полагающихся на себя? Потому что они помогают диаволу, и сами себе строят козни. Я не знаю другого падения монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу. Некоторое говорят: от того падает человек, или от того; а я, как уже сказал, не знаю другого падения, кроме сего: когда человек последует самому себе. Видел ли ты падшего — знай, что он последовал самому себе. Нет ничего опаснее, нет ничего губительнее сего» (преп. Авва Дорофей, Душеполезные поучения, поучение 5. О том, чтобы не полагаться на свой разум, М., Правило веры, 1995, С.89)

(обратно)

41

«Бог создавал мир и, главным образом, человека, рискуя. И я, созерцая пришествие Христа на землю, созерцаю и сей Божественный риск в пределах доступных мне. Если человек подлинно свободен, свободен, как образ и подобие Бога, то неизбежно мы мыслим, что Бог „в начале“ создавал чистую потенцию, и все, что затем следует в судьбах человека, уже не зависит только от Бога Творца, но и от свободы каждой человеческой личности (персоны). Каждый из нас свободен согласиться с Богом, соединиться с Ним в любви или же отвергнуть Его и наивно обратиться к поискам иной жизни. „Наивно“, потому что вне Божественного Начала нет жизни. Итак, в свободе человека — трагизм всей истории мира. И Бог, несомненно, предвидел эту трагедию, созерцал ее в Своей Вечности. Итак, творение человека есть тот трагический жест, которым Бог — Отец бросает нас в бездны бытия, вызвав из бездны не — бытия. Бог, „везде Сый и вся исполняяй“, окружает нас, где бы мы ни были; Он любовно ищет нас, зовет к Себе, терпит, ждет… Никогда не насилует нашей свободы; почитает нас, как если бы мы были равны Ему. Во всяком случае, Он обращается с нами как с равными Себе и ничего другого не ждет от нас, как увидеть во всем подобными Ему… Я так понимаю Откровение во Христе, Который и как Человек воссел одесную Отца» (Софроний (Сахаров), архим, Письма в Россию, М., Паломник, 2003, С. 171–172).

(обратно)

42

«Мы кружимся поспешно, чтобы уловить вспышки, то там, то здесь новых драм или наивных радостей… Но в глубинах исторической подпочвы с невероятной быстротой растет „раковая опухоль“; я имею в виду „духовный рак“, иначе говоря, отчаяние. Все большее и большее число людей уже не видят смысла в жизни. И когда это наблюдаешь у стариков, стоящих пред лицом смерти, то еще не так поражается душа; но когда молодые люди, у которых едва открылись глаза к осознанию данной им жизни, впадают в отчаяние от видения царящего в мире абсурда, тогда печалится глубоко сердце. И нет путей им помочь…» (Софроний (Сахаров), архим, Письма в Россию, М., Паломник, 2003, С.273).

(обратно)

43

Имеется в виду переводить на другой язык для тех, кто не знал русского языка среди присутствующих на беседе. — прим. перев.

(обратно)

44

Отец Софроний, видя смущение некоторых в связи с заглавием его книги «Видеть Бога как Он есть», пояснял, что речь здесь идет о видении Бога не в Его Сущности, которая непознаваем, а в Его энергиях. Сущность не сообщима. Но энергии, конечно, не могут быть в противоречии с Сущностью — прим. перев.

(обратно)

45

Ср.: Исх.3,13–14.

(обратно)

46

См.: Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, глава О личном начале (в бытии Божественном и бытии человеческом), Эссекс, 1985, С. 180–215.

(обратно)

47

См.: 1Ин.5,3.

(обратно)

48

Мф.22,37.

(обратно)

49

Мф.22,39.

(обратно)

50

Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.53.

(обратно)

51

«Бог часто не отвечает на наши молитвы. Он молчит. Его молчание для многих является показателем того, что „Бога нет“, „Он умер“. Но если бы мы подумали, в какое положение мы ставим Бога нашими страстями, то видели бы, что у Него нет иного пути, как только молчать. Мы ищем от Него встать на нашу сторону в наших неправдах. Он не обвиняет нас явно, оставляет нас идти нашими злыми дорогами и пожинать плоды наших собственных грехов. Но если мы обратимся к нему с покаянием, то Он приходит скоро, быстрее, чем можно ожидать. Зная наши нужды, Он нередко предупреждает их. Едва мы произнесем слова просительных молитв наших, оправданных реальностью нашей жизни в сем мире, как Он уже исполнил их. Итак, молчание Бога есть ответ на наши неправды, самый красноречивый, самый благородный. Мы изгнали из нашей жизни Бога Слова, слово Божие; мы пренебрегли этим словом и вот пожинаем плоды нашего же дела» (Софроний (Сахаров), архим., Таинство христианской жизни, СТСЛ, 2009, С. 116–117).

(обратно)

52

Ин.5,25.

(обратно)

53

Ин.6,40.

(обратно)

54

Ин.10,27–28.

(обратно)

55

Ин.8,52–53.

(обратно)

56

Ин.8,59.

(обратно)

57

«Чрез жизнь по заповедям Евангелия мы входим в самое тесное родство с Божественным Умом. Заповеди сии суть не что иное, как самооткровение Бога „как Он есть“. Становясь единственными законом нашего бытия, они (заповеди) сообщают нам „образ“ искомого нами Божественного Бытия» (Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, Эссекс, 1985, С. 246–247).

(обратно)

58

1Ин.1,5.

(обратно)

59

Лк.18,27.

(обратно)

60

См.: 1Кор. 3, 2.

(обратно)

61

Ср.: «Целомудрие состоит не в том только, чтобы воздерживаться от блуда и от плотских удовольствий, но чтобы быть свободным и от прочих страстей. Корыстолюбец, сребролюбец, любостяжатель — не целомудренны». (Ефрем Сирин, преп., Добротолюбие, т.2, п.137).

(обратно)

62

Ср.: «Нечистота ума состоит… в неведении чего‑либо из всеобщего» (Прп. Максим Исповедник. Главы о любви, IV, 72–73; III, 34. Творения. В 2 т. Т.1.М.,1993. С. 142, 125)

(обратно)

63

Быт.1:31.

(обратно)

64

Ср.: «…естественные движения, относящиеся к деторождению… есть нашего естества принадлежность. Что же естественно, то невинно, как благим Богом сотворенное, чтоб мы пользовались тем на добро. Естественные сего ради движения не указывают на болезнь души. Больною обличается душа в тех, кои злоупотребляют ими. Когда мы плоти угодия творим в похоти (Рим.13,14), тогда это сластолюбие — грешная страсть, начало плотских страстей, и болезнь души, ибо оне со вне входят, но усвояются душою и делаются собственными ее» (Добротолюбие, т.5, Святой Григорий Палама архиепископ Солунский, параграф 26).

(обратно)

65

Евр.13:4.

(обратно)

66

Быт.18:12.

(обратно)

67

Ин.13,27.

(обратно)

68

Ср. Рим.14:8.

(обратно)

69

Службы Страстной Седмицы, СТСЛ, 2006, стр.163.

(обратно)

70

Ср. Ин.13,27,

(обратно)

71

Пс. 138, 14.

(обратно)

72

Ин.21,18.

(обратно)

73

Ин.10,10.

(обратно)

74

Софроний (Сахаров), архим., Письма в Россию, М., Паломник, стр.126.

(обратно)

75

См. Евр. 5, 12.

(обратно)

76

«Послушание — основа монашества… Монашество прежде всего есть чистота ума. Без послушания невозможно достигнуть ее, и потому без послушания нет монашества. Не — послушник — не монах, в подлинном смысле этого звания. Вне монашества возможны достижения великих дарований Божиих, вплоть до мученического совершенства, но чистота ума есть особый дар монашеству, неведомый на иных путях, и познает монах это состояние не иначе как через подвиг послушания. Вот почему мы и считаем его главной основой монашества, в которой заключены два других обета, как некое естественное следствие». (Софроний (Сахаров), архим., Рождение в Царство непоколебимое, М., 2001, С.136)

(обратно)

77

«Самое трудное в организации жизни монашеского общежития состоит в том, как удержать единство дисциплины и вместе оставить свободу для проявления персонального характера каждого члена. Я говорю об этом персонализме, потому что Бог дал мне встретить на пути нашего блаженного и святого отца Силуана, жизнь которого превосходила законы и традиции Святой Горы… И я не стал заботиться об уставах при организации нашей жизни. Есть какой‑то минимум: скажем, надо в одно и то же время молиться, лучше в одно и то же время и питаться, так же — и в труде. А иначе — полный развал, так как очень трудно организовать вообще физиологическую жизнь человека» (Софроний (Сахаров), архим., Духовные беседы, Эссекс — Москва, 2003, Т.1, С.99).

(обратно)

78

Мк.12,31.

(обратно)

79

«Быть послушником — это дар свыше, который мы должны усвоить. Каждый из нас должен думать, что он совершает грех, если на просьбу какую‑нибудь или на нужду брата отвечает отталкиванием. Пусть самая первая реакция будет следствием нашего постоянного состояния готовности предпочесть волю брата нашего, а не свою. Таким путем мы придем к тому, чтобы вырваться из узких рамок эгоистического состояния падения нашего. И подвиг этот для многих может быть тяжел» (Софроний (Сахаров), архим., Духовные беседы, Эссекс — Москва, 2007, Т.2, С.77).

(обратно)

80

«Совершенно исключительное внимание старец Силуан отдавал внутреннему духовному послушанию игумену и духовнику, считая его таинством Церкви и даром благодати» (Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.93). «Послушание есть духовное таинство в Церкви, и потому отношения между старцем и послушником имеют священный характер… Таинство это для послушника состоит в том, чтобы научиться творить волю Божию, чтобы вступить в сферу воли Божественной и тем приобщиться Божественной жизни; а для старца в том, чтобы молитвою и подвигом своей жизни привести послушника к познанию этого пути и воспитать в нем истинную свободу, без которой невозможно спасение. Истинная свобода там, где Дух Господень, а потому и цель послушания, как и вообще христианской жизни — стяжание Духа Святого» (Софроний (Сахаров), архим., Рождение в Царство непоколебимое, М., 2001, С.137)

(обратно)

81

«Сознавая себя далеко стоящим от должного совершенства, подолгу и с болью в сердце умолял я Господа не попустить мне ошибаться, удержать меня в путях действительной Его воли, внушать мне слова, полезные братьям. И в самый час беседы с человеком я старался держать „слух“ ума моего на сердце, чтобы улавливать Божию мысль и часто даже слова, которые нужно сказать».((Софроний архим., О молитве, Эссекс — Москва, 2002, С.103.)

(обратно)

82

«Встречаясь с людьми, руководящимися своими собственными импульсами и отталкивающимися от слова, данного иерею по молитве, я отказываюсь испрашивать от Бога открыть пришедшему Его святую и всесовершенную волю. Таким путем я не ставлю их в положение борьбы с Богом, говоря им лишь мое личное мнение, хотя и подтвержденное ссылкой на творения святых отцов или Священное Писание, я оставляю их свободными от богоборчества, и как бы вправе безгрешно отклонить мой совет, как только человеческий. Конечно, это далеко отстоит от искомого нами в таинствах Церкви». (Софроний архим., О молитве, Эссекс — Москва, 2002, С.104.)

(обратно)

83

См.: Иез.14,1–3.

(обратно)

84

«Что есть грех в понимании христианина? Грех, прежде всего, — явление духовное, метафизическое. Корни греха — в мистической глубине духовной природы человека. Сущность греха — не в нарушении этической нормы, а в отступлении от вечной Божественной жизни, для которой сотворен человек и к которой он естественно, т. е. по природе своей, призван. Совершается грех прежде всего в таинственной глубине человеческого духа, но последствия его поражают всего человека. Грех совершенный отразится на душевном и физическом состоянии человека; он отразится на внешности его; он отразится на судьбе самого творящего грех; он выйдет неизбежно за пределы его индивидуальной жизни и отяготит злом жизнь всего человечества, а следовательно, отразится на судьбе всего мiра» (Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.36).

(обратно)

85

О святом Силуане отец Софроний пишет: «Сознание, что он оскорбляет Бога, такого Бога, кроткого, смиренного, было для него нестерпимым. Он испытывал самые глубокие страдания совести, погрешившей против святой любви Христа. Кто в плане человеческом, сам имея любовь, совершил грех против любви, например по отношению к родителям, тот знает, какая это несносимая мука совести; но все, что совершается в мiре душевных отношений, есть лишь слабая тень духовных отношений с Богом» (Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.37).

(обратно)

86

«…Бог сотворил человека как воплощенных дух, и хотел, чтобы он остался в нетлении. Но люди, обратившись от взора на Бога ко злу из собственных изъявлений, пришли неизбежно в рабство закону смерти» (Свт. Афанасий Великий, О воплощении, глава Творение и падение, пар.4.)

(обратно)

87

См.: Пс. 96, 5.

(обратно)

88

«Именно персона лежит в основе всего сущего. И сие есть наше христианское боговидение и мировидения. Нам открылся Ипостасный Бог, Творец неба и земли, и всего видимого и невидимого… Ипостась — Персона есть самый внутренний принцип Абсолютного Бытия… И в человеке, образе Личного Бога, принцип персоны — есть самый „сокровенный сердца человек в нетленной красоте…, что драгоценно пред Богом“ (1Петр. 3, 4) „Творец мира, Господь, в Своей длани содержит все сущее; и человек — персона есть некий центр, способный вместить в себе не только множественность космических реальностей, но и больше сего: всю полноту богочеловеческого бытия. Сама в себе персона есть непреходящая ценность, большая чем весь остальной космос“» (Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, Эссекс, 1985, С. 182, 187).

(обратно)

89

Ср. Ин.14:12.

(обратно)

90

«…тварная человеческая ипостась наделена способностью воспринять не Сущность, не безначальную Натуру Бога, но Акт Божественной жизни. Тварь не становится единосущною Творцу, но по содержанию жизни во Свете Божества уподобляется Богу до тожества: становится богочеловеком» (Софроний (Сахаров), архим. Таинство христианской жизни, СТСЛ, 2009, С. 256).

(обратно)

91

Интересно, что В. Н. Лосский, рассуждая о богословском понятии ипостаси, пишет, что человеческая личность ускользает от всякого рационального определения и даже не поддается описанию. Человеческую личность мы можем воспринимать в жизни только непосредственной интуицией. И передаваться «личное» может каким‑нибудь произведением искусства. Когда мы говорим «это — Моцарт» или «это — Рембрандт», то каждый раз оказываемся в той «сфере личного», которой нигде не найти эквивалента.(См.: Лосский В. Н., Очерк мистического богословия восточной Церкви, СТСЛ, 2010, С.59.) — прим. пер.

(обратно)

92

1Кор. 12, 10.

(обратно)

93

«Поделился я своими мыслями с отцом Силуаном — он во всем согласился, это меня очень обрадовало и утвердило: я ему верю вполне. Думаю, что и Вас это должно утвердить, так как „при двух или трех свидетелях станет всяк глагол“» (Ср.2Кор. 13, 1). (Софроний (Сахаров), архим., Подвиг богопознания., Москва, Паломник, 2003, С.51).

(обратно)

94

См.: 3Цар. гл.19.

(обратно)

95

Бухарестское землетрясение произошло в 1977году. Мощность его по шкале Рихтера составила 7,3магнитуд. 4–5 бальные толчки были зафиксированы даже в Москве. Длилось землетрясение 55секунд. По официальным данным, число жертв достигло 1578 человек. В Бухаресте обрушились 33 многоэтажных дома. Всего было разрушено около 35000 строений. — прим. пер.

(обратно)

96

Здесь имеется в виду, что человек живет в двух планах: биологического состояния — то есть в плане своей падшей человеческой природы, когда он не способен ни видеть, ни познавать Бога, и в другом плане, когда благодать Божия позволяет ему преодолеть свою ограниченность (См.: Альфа и Омега, 2004. Архимандрит Симеон (Брюшвайлер), Тайна и измерение личности). — прим. пер.

(обратно)

97

«Когда мы в намерении и разуме смиренномудрия желаем покорить себя ради Господа и без сомнения вверить спасение наше иному, то еще прежде вступления нашего на сей путь, если мы имеем сколько‑нибудь проницательности и рассуждения, должны рассматривать, испытывать и, так сказать, искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача — на больного, вместо — бесстрастного — на человека, обладаемого страстями, вместо пристани — в пучину и таким образом не найти готовой погибели» (Преп. Иоанн Лествичник, Лествица, Слово 4, пар.6).

(обратно)

98

Преп. Иоанн Лествичник, Лествица, Слово особенное к пастырю, глава 1, пар.2.

(обратно)

99

Ср.: «Мы все имеем знание, но знание надмевает, а любовь назидает» (1Кор. 8, 1). «Хотя, конечно, не всегда так бывает, что человек с сильным интеллектуальным умом далек от Бога. Отец Софроний был высокообразованным мужем, знакомым и с богословием, и с философией, и при этом обладал необыкновенной простотой и чрезвычайной интуицией. Его старцем стал русский мужик — крестьянин, невероятно чуткий святой Силуан, которого он смог распознать как никто другой в монастыре» — иером. Рафаил (Нойка).

(обратно)

100

«Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений» (см. Чинопоследование панихиды).

(обратно)

101

Насельник монастыря святого Иоанна Предтечи, духовник, автор книги «Христос как путь нашей жизни. Введение в богословие отца Софрония», и других книг о монашеской жизни. О своей встрече со старцем Софронием он пишет: «В 1964 году я переехал в Англию, чтобы изучать химию… По промыслу Божию, в первый раз я посетил монастырь 28 ноября 1966 года. Моя встреча со старцем продолжалась не более получаса. Однако я успел вкратце рассказать о своей жизни и поведать старцу о помыслах, которые мешали мне на молитве. Старец внимательно выслушал меня и быстро рассказал о способе внутренней борьбы для преобразования энергии злых помыслов в духовную энергию молитвы. Еще он сказал тогда, что никакое человеческое искусство или знание не может стяжать вечности, если только этого не соизволит Сам вечный Бог. Встреча со старцем оказала решающее влияние на мою жизнь. Я вернулся из монастыря в Лондон с закрытыми глазами. Мне не хотелось ни видеть, ни слышать что‑либо, мне хотелось лишь остаться наедине с тем, что передал мне старец…» (Захария (Захару), архим., Христос как путь нашей жизни, Москва, 2003, Предисловие).

(обратно)

102

«Когда вы спрашиваете духовника, и он говорит вам какое‑нибудь слово, и вы потом делаете по слову духовника, никогда и нигде не говорите, что „я сделал так, потому что мне сказал духовник“. Почему? Потому что духовник для нас — ангел служения во спасение наше. Мы обращаемся к нему, чтобы узнать волю Божию, и потом несем всю ответственность только мы, а не духовник. Не надо говорить: „А мне духовник так сказал!“ Нет! Я так делаю, и вся ответственность лежит на мне» (Софроний (Сахаров), архим., Духовные беседы, Эссекс — Москва, 2003, Т.2, С.124).

(обратно)

103

«На пятом году моего монашества вот что случилось со мной: игумен монастыря святого Пантелеимона, архимандрит Мисаил, однажды позвал меня к себе и дал мне „послушание“ — учиться греческому языку, так как монастырь имел нужду в знающих этот местный язык и потому необходимый во всех сношениях с внешним миром, духовным и официальным. Я сделал положенный по традиции поклон, чтобы получить благословение на предстоящий труд. И когда я уже почти дошел до выхода из кабинета, он остановил меня и сказал: „Отец Софроний, Бог дважды не судит. Если вы исполняете возложенное на вас за послушание мне, то я являюсь ответственным пред Богом, а вы пребывайте в мире“… За молитвы игумена был дан мне опыт такого мира. Мое новое занятие отнимало от меня возможность прежней молитвы, но благодать в весьма чудной форме неведомого мне дотоле мира не оставляла меня несколько месяцев моего усилия овладеть греческим языком. Так Бог не покинул меня, но и сердце мое тоже не отлучалось от Него» (Софроний (Сахаров), архим., О молитве, Эссекс — Москва, 2002, С.61).

(обратно)

104

«Я в шутку говорю так: „Господи, сохрани мой — наш дом“. Мой — наш дом! Если это дом, данный мне Богом для спасения, то можно сказать, что это „мой дом“, а можно говорить, что это и „наш дом“. Итак, мой — наш дом». (Софроний (Сахаров), архим., Духовные беседы, Эссекс — Москва, 2003, Т.2, С.192).

(обратно)

105

«Когда посещают нас плохие мысли о ком бы то ни было, боритесь с этой худой мыслью о брате вашем или сестре вашей! Тогда вы сохраните единство жизни, единство любви в Духе Бога нашего. Люди не знают того, что когда они помышляют что‑либо недоброе, будучи у себя в углу, в своей „берлоге“, то они разрушают великое тело всего человечества. От этих дурных мыслей и негативных расположений к брату сам человек разбивается и чувствует свое несчастье (…) Всякая недобрая мысль, которая появится во мне, все‑таки отразится негативно на моих отношениях. Сердце другого человека ощущает эту недобрую энергию (…) Тогда утверждается неприязненное отношение и может доходить до страсти» (Софроний (Сахаров), архим., Духовные беседы, Эссекс — Москва, 2003, Т.2, С.190).

(обратно)

106

1Кор. 14, 32.

(обратно)

107

1Кор. 14, 33.

(обратно)

108

Старцу по нужде скита надлежало послать кого‑то из своих монахов в близлежащее селение, где была опасность падения в блуд. Ученик знал это. Авва Дорофей пишет: «Обратите же внимание на смирение и благочестие обоих. Они были в стесненном положении, и старец хотел послать брата к служившему им, но не сказал: „пойди“, а спросил его: „хочешь ли идти?“ Также и брат не сказал: „пойду“, но отвечал ему: „как ты желаешь, отче, так и сделаю“, ибо он боялся и соблазниться, и ослушаться отца своего. Потом, когда нужда еще более стеснила их, старец не сказал ему: „уповаю на Бога моего, что Он сохранит тебя“, но: „уповаю на молитвы отца моего, что Бог сохранит тебя“. Также и брат, когда увидел себя в искушении, не сказал: „Боже мой, спаси меня“, но — „Боже! молитв ради отца моего, спаси меня“. И каждый из них уповал на молитвы отца своего» (Преп. авва Дорофей, Душеполезные поучения, Москва, Правило веры, 1995, С. 43–44).

(обратно)

109

Ученик пошел в мирское селение, и там с ним случилось искушение — дочь человека, к которому он пришел, побуждала его к совершению греха. Он только сказал: «Боже, молитвами отца моего спаси меня», и тотчас очутился на пути в скит, идя к своему отцу (Преп. авва Дорофей, Душеполезные поучения, Москва, Правило веры, 1995, С.43).

(обратно)

110

«Блаженный Старец различал два рода смирения: аскетическое и Божественное. Незадолго до его кончины, на мой вопрос: „Старец, Вы хотите умереть?“ — он ответил: „Я еще не смирился“. У меня нет сомнений, что он имел в виду неописуемое Христово Божественное смирение, которого он никогда не мог забыть… Старцу Силуану в начале его монастырской жизни явил Себя Господь в великом Свете… Тогда „познал он Бога Духом Святым“; тогда ему было дано насладиться „неописуемым Христовым смирением“, и он стал молиться за весь мир, как за самого себя. Нет нужды говорить, что это духовное состояние идет далеко за пределы человеческой этики; что ему, Старцу, дано было жить в сфере сего Света, дышать воздухом горнего мира» (Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, Эссекс, 1985, С. 199–200).

(обратно)

111

См.: «Петр сказал Иисусу: Наставник, хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: одну Тебе, одну Моисею и одну Илии, — не зная, что говорил» (Лк.9,33).

(обратно)

112

Архимандрит Сименон (Брюшвайлер), насельник монастыря святого Иоанна Предтечи, преставился 20 августа 2009 года.

(обратно)

113

Монахиня Елизавета скончалась через две недели после преставления старца Софрония 11 июля 1993 года.

(обратно)

114

Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.454.

(обратно)

115

Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.238.

(обратно)

116

Отец Софроний пишет: «Когда он говорил: „…окаянная душа моя снидет во ад…“, то это не были только слова, но и подлинное переживание адских страданий, которые привились его сердцу, так что он мог сознательным внутренним движением духа возобновлять их в себе иногда в большей, иногда в меньшей степени. И когда огонь адского мучения производил искомое действие, т. е. убивал страстный помысл, тогда общей губительности этого огня он противопоставлял спасительное действие любви Христовой, которую тоже знал и носил в сердце своем. Этому деланию он научился, получив ответ: „Держи ум твой во аде, и не отчаивайся“. Первою частью своей „любимой песни“ он погружался во ад, второю — возвращаясь к памяти любви Божией, он избегал отчаяния: „…и не отчаивайся“» (Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.238).

(обратно)

117

См.: «Истинная молитва к Богу истинному есть общение с Духом Божиим, Который молится в нас; Он дает нам знать Бога; Он возводит дух наш в состояние созерцания вечности. Как сходящая Свыше благодать, молитвенный акт превышает наше земное естество, в силу чего ему противится тленное тело, неспособное к восходу в сферу духа; противиться интеллект, бессильный вместить беспредельность, колеблемый сомнениями, отталкивающийся от всего, что превосходит его разумение. Молитве сопротивляется социальная среда, в которой мы живем, которая организовывает свою жизнь с иными целями, диаметрально противоположными молитве. Молитву не терпят неприязненные духи. Но только она, молитва, возрождает тварный мир из его падения, преодолевая его косность и инерцию великим напряжением духа нашего в следовании заветам Христа». (Софроний (Сахаров), архим., О молитве, Эссекс — Москва, 2002, С.9.)

(обратно)

118

Пс. 26, 6.

(обратно)

119

Ср.: Молитва святителя Филарета Московского: «Господи, не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить Тебя. Отче, даждь рабу Твоему, чего сам я просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения: только предстою пред Тобою. Сердце мое Тебе отверсто; Ты зришь нужды, которых я не знаю. Зри и сотвори по милости Твоей. Порази и исцели, низложи и подыми меня. Благоговею и безмолвствую пред Твоею святою волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами. Приношу себя в жертву Тебе. Нету у меня другого желания, кроме желания исполнять волю Твою; научи меня молиться; Сам во мне молись! Аминь».

(обратно)

120

«…Возраст мой приближался уже к семнадцати или восемнадцати годам — трудно сказать с точностью. В те годы я читал книги о буддизме, йогах и другие мистические книги. И мне показалось, что Евангелие менее глубоко, чем другие учения. Мне подумалось, что Евангелие говорит: „Люби Бога и ближнего!“ Я думал: „Это — психизм, тогда как другие учения говорили об Абсолюте Сверхличном“. Поскольку я очень любил молиться, то эта молитва сохранила мою любовь ко Христу, то есть я не отверг старое, но новое показалось мне более глубоким» (Софроний (Сахаров), архим., Письма в Россию, Москва, 2003, С.22).

(обратно)

121

1Ин.3,2.

(обратно)

122

См. Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, О покаянии.

(обратно)

123

В монастыре святого Иоанна Предтечи, как и на Святой Горе Афон, перед каждой литургией священник читает разрешительную молитву для тех, кто, имея на то благословение своего духовника, желает причаститься Святых Тайн Христовых. — прим. пер.

(обратно)

124

См.: Иез.14,3.

(обратно)

125

Ин.13,27.

(обратно)

126

См.:Мф.26,63,64.

(обратно)

127

Лк. 23,28.

(обратно)

128

Мф. 27,25.

(обратно)

129

Лк.23,34.

(обратно)

130

1Кор. 11, 24.

(обратно)

131

Мф.26,27.

(обратно)

132

Ин.13,27.

(обратно)

133

См.: Пс. 20, 4.

(обратно)

134

Мк.14,29,31.

(обратно)

135

См.: Софроний (Сахаров), архим. Преп. Силуан Афонский. М.,2010, С.347.

(обратно)

136

См.: Молитва святителя Амвросия Медиоланского для иерея, готовящегося к служению Литургии.

(обратно)

137

См.: Ис. 1, 19–20.

(обратно)

138

Ср.: «Итак, всякое дело, перед которым не идет несмущенная молитва, лучше не делать». Софроний (Сахаров), архим., Старец Силуан, Ессекс, 1990, С.223.

(обратно)

139

Гал. 2,20.

(обратно)

140

Ср.: Гал.2, 20.

(обратно)

141

См.: 1Ин.1,5.

(обратно)

142

Ср.: «…Я пытаюсь найти некоторую параллель из нашей обыденной жизни, которая объяснила бы, что происходит с нами, когда Господь вселяется в нас… Человек рождается слепым, беспомощным младенцем. Его орудие борьбы за свое существование — плач, которым он выражает свое недовольство или страдание, каким бы путем сие ни пришло. Родители, прежде всего мать, по любви к плоду чрева своего, спешат ему на помошь. В начале жизни младенец прилепляется к матери: руками охватывает ее шею; жмется к ее лицу, плечу, груди, ногам, когда он стоит на полу, и подобное. Постепенно научается он различать вещи, произносить некоторые слова, усваивает некоторые понятия, становится более сильным, способным стоять, ходить и бегать, наконец достигает своей зрелости — физической, моральной, умственной; сам может быть отцом или матерью; вступает в самостоятельную жизнь. Все, что испытал он в младенчестве, выпадает из его памяти; он знает, кто его отец и мать, но не имеет более ощущения своей зависимости от них; живет, как бы ни от кого не исшедший; свободный в своих движениях и решениях; видит себя как некую полноту, как целостную индивидуальность: словом — „я живу“. Как это случилось, не знаю, но факт этот до конца убедителен для меня самого… Только разум мой знает, что та жизнь, которую имели мои родители, сообщена мне, потекла в моих жилах, стала моею, нашла свой путь.

Так обстоит у нас с Богом: „… как Отец имеет жизнь в Самом Себе: так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе“(Ин.5,26). „Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом: так и ядущий Меня жить будет Мною“(Ин.6,57–58). „Я живу, и вы жить будете“(Ин.14,19). Когда сия изначальная Жизнь сообщается нам бытийно, то мы ощущаем ее как нашу собственную жизнь. Мы знаем из предшествовавшего опыта, что эта жизнь нам дана Богом; она не наша по своему существу; но данная в неотъемлемое достояние спасенным, она становится действительно нашей жизнью. О ней можно говорить словами апостола Павла: „И уже не я живу, но живет во мне Христос“(Гал.2,20). Опять повторю: я знаю, что Он живет во мне, но Его жизнь стала ядром, самым внутренним, всего моего существа, так что я могу говорить о ней, как о моей жизни: живет Господь, живу и я». (Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, Эссекс, 1985, С. 109–120).

(обратно)

143

Гал.2,20.

(обратно)

144

Откр. 2, 17.

(обратно)

145

Ср.: Ис. 14, 13.

(обратно)

146

Рим.2,

(обратно)

147

Ср.: «Брат пошел почерпнуть воды из реки. Там он встретился с женщиной, стиравшей белье, и пал с нею в блуд. По совершении греха он взял водонос с водой и пошел в келлию. Бесы напали на него и кричали: „Зачем ты идешь в келлию? Тебе нет спасения! Возвратись в мир!“ Брат понял, что они хотят его совершенной погибели и отвечал помыслам: „Откуда вы пришли? Зачем смущаете меня, стараясь привести в отчаяние. Я не согрешил, повторяю вам, я не согрешил“. Отразив таким образом помыслы, брат пришел в келлию и продолжал безмолвствовать в ней по — прежнему. Случившееся Бог открыл одному из старцев, соседу брата, возвестив, что он пал и в самом падении одержал победу. Старец пришел к брату и спросил его: „Как ты поживаешь?“ Он отвечал: „Хорошо, отец“ Старец опять спросил: „Не случилось ли с тобой на этих днях чего неприятного?“ „Ничего“ — ответил брат. Тогда старец сказал о бывшем ему откровении. Брат рассказал ему о случившемся. Старец, выслушав брата, сказал: „Поистине рассуждение твое сокрушило всю силу вражью“» (Марк (Лозинский), игум., Отечник проповедника, СТСЛ, 1996, С. 367–368).

(обратно)

148

См. Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С. 25–26.

(обратно)

149

См. Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.28.

(обратно)

150

Ср.: «Один брат был побежден демоном блуда до такой степени, что весьма часто впадал в этот грех, но также весьма часто и умилостивлял Господа своими слезами и молитвами. После такого раскаяния, побуждаемый навыком, он опять впадал в грех. Но снова после падения стремился в церковь и там, взирая на честное и славное изображение Господа нашего Иисуса Христа, повергался пред Ним. Много лет он делал так: не переставал грешить, не переставал и раскаиваться. Однажды, когда по худому навыку был сделан грех, несчастный борец с блудной похотью пришел в церковь, повергся лицом на землю, плакал, рыдал и стенал, умоляя милосердного Владыку сжалиться над ним и подать руку помощи, чтобы он мог изъять себя из нечистого сладострастия. Когда он так поступил, диавол, видя, что нисколько не успевал, ибо что он сплетал грехами, грешник разрывал упованием на Господа, бесстыдно явился пред очами его и обратился к святому изображению Господа: „Что мне и Тебе, Иисусе Христе? Для чего приемлешь этого блудника, осквернившегося с ног до головы, который обманывает Тебя ежедневно, надсмеивается над Твоею властью“. После того как умолк безумный, исходит голос от жертвенника: „О, змей лукавый и губительный! Не насытил ты злобы своей тем, что поглотил весь мир! Но и прилепившегося к неизреченной милости благоутробия Моего спешишь похитить и пожрать! Ты, когда он идет ко греху, не отгоняешь его, но с радостью принимаешь, надеясь завладеть им. А Я — Бог благой и милостивый, непостижимый в милосердии, неужели не сжалюсь, не помилую? Так как прибегает ко Мне, не отвращусь от него, пока не приобрету его. Я приходил не праведных, но грешных призвать на покаяние. Поэтому приму его дух и обрящу душу, как единого от святых, ибо в течение столь многих лет не отчаялся он в своем спасении“. Тогда брат, лежавший ниц в слезах и рыдании, предал дух свой» (Марк (Лозинский), игум., Отечник проповедника, СТСЛ, 1996, С. 234–235).

(обратно)

151

«Лучше совсем не допускать помыслов, а молиться чистым умом» (Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.76).

(обратно)

152

«Ипостасное» мышление присуще человеку, молящемуся за весь мир, как за самого себя. Таковой человек уподобляется Христу. Он реально живет все человечество, как единую жизнь, единую природу во множестве персон. «После опыта „ипостасной“ молитвы — мы оставляем позади категории формальной логики и переходим к бытийному восприятию, то есть категориями самого бытия. Истина не есть то, что создает идущая снизу философия падшего человека. Истина есть Тот, Кто воистину есть прежде всех веков» (Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, Эссекс, 1985, С.210).

(обратно)

153

2 Кор. 5:7.

(обратно)

154

См. Пс.115:1.

(обратно)

155

«Духовный отец, когда его спрашивают, молитвою ищет вразумления от Бога, но как человек он отвечает в меру своей веры, по слову апостола Павла: „мы веруем, потому и говорим“ (2Кор. 4, 13), но „мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем“ (1Кор. 13, 9). В своем стремлении не погрешить сам он, давая совет или делая указание, пребывает на суде Божием, и потому, как только встретит возражение или хотя бы внутреннее сопротивление со стороны вопросившего, не решается настаивать на слове своем, не дерзает утверждать его как выражение воли Божией и „как человек“ отступает» (Софроний (Сахаров), архим., Прп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С. 88–89).

(обратно)

156

«Господи, излей на землю Твою благодать; дай всем народам земли познать Твою любовь, познать, что Ты любишь нас, как мать, и больше матери, потому что и мать может забыть исчадие свое, но Ты никогда не забываешь, ибо Ты безмерно любишь создание Свое, а любовь не может забыть» (Софроний (Сахаров), архим., Прп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.304.

(обратно)

157

«Это классическая формула римско — католического богословия: Таинство благодатно воздействует в силу совершенного действия, а не через веру приступающего. Для действительности почти всех Таинств вера считается необязательной…. В этом проявляется характерная для католицизма психология, отмеченная духом юридизма, стремлением выявить минимум обязанностей человека, достаточных для того, чтобы ему спастись, и узаконить наиболее легкий способ освобождения грешника от наказания за грех… Именно в понимании личного спасения коренное различие между православием и католицизмом…» (Маким (Козлов), прот., Западное христианство: взгляд с Востока, Москва, 2009, С.235).

(обратно)

158

См. Ин. 13:27.

(обратно)

159

«В то время как бываем в омрачении, не будем смущаться, особливо если не в нас тому причина. Приписывай же это Промыслу Божию, действующему по причинам, известным единому Богу. Ибо в иное время душа наша смертию томится и бывает как среди волн; и читает ли человек Писание или совершает службу, во всяком деле, за какое ни примется, омрачение у него за омрачением…Этот час исполнен отчаяния и страха; надежда на Бога и утешение веры в Него совершенно отмещутся душою, а вся она всецело исполняется сомнения и страха… А я замечу тебе, человек, и дам совет: если не имеешь силы совладеть с собою и пасть на лице свое в молитве, то облеки голову свою мантиею и спи, пока не пройдет для тебя этот час омрачения, но не выходи из своей келлии» (преп. Исаак Сирин, Слово 50).

(обратно)

160

К отцу Софронию как‑то пришел один знакомый ему подвижник и спросил: «Отец Софроний, ну как можно спастись?» И он ответил ему: «Стой на грани отчаяния. А когда нет сил, то садись, выпей чашку чая». С этими словами он предложил ему чашку чая как своему гостю. После этого подвижник тот пошел к старцу Силуану и пересказал ему ответ отца Софрония. Старец Силуан увидел в ответе отца Софрония духовный опыт жизни, подобный его собственному. И тогда состоялась их встреча. (См.: Софроний (Сахаров), архим., Письма в Россию, Москва, 2003, С.32).

(обратно)

161

Отец Софроний говорит о том, что стяжание благодати Святого Духа «проходит через три стадии: первое соединение с Богом как дар благоволения в некий момент, который Бог находит приятным: когда человек воспримет посещение с любовью. Это есть акт Самооткровения Бога данному лицу: Свет Божий дает подлинный опыт Божественной вечности… Второй этап: длительный период богооставленности различной силы. В своих крайних степенях — это страшно: душа испытывает свой выпад из Света как смерть в плане духа… Бог уязвил наше сердце любовью, но затем отошел. Предстоит подвиг, могущий длиться годами, даже десятилетиями… Если человек не будет понуждать себя на делание, то потеряет благодать, а если проявит свое произволение, то благодать возлюбит его и уже не будет оставлять. Это есть третий этап, конечный» (Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, Эссекс, 1985, С. 212–213).

(обратно)

162

Со дня видения старцем Силуаном Живого Господа, прошло долгих пятнадцать лет борьбы, но несмотря на все старания, ему не давалось молиться чисто. Однажды ночью, желая сделать поклон, он увидел пред собою огромную фигуру беса, стоящего впереди икон и ожидающего поклона себе. Наклонив голову, отец Силуан с болезнью сердца сказал: «Господи, Ты видишь, что я хочу молиться Тебе чистым умом, но бесы мне не дают. Научи меня, что должен я делать, чтобы они не мешали мне?» И был ему ответ в душе: «Гордые всегда так страдают от бесов». «Господи, — говорит Силуан, — научи меня, что должен я делать, чтобы смирилась моя душа». И снова в сердце ответ от Бога: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся» (Софороний (Сахаров), архим., Прп. Силуан Афонский, СТСЛ, С.48).

(обратно)

163

См.: Лк. 22, 53.

(обратно)

164

Ин. 16, 33.

(обратно)

165

См.: Служебник, заамвонная молитва.

(обратно)

166

См.: Мф.10,22.

(обратно)

167

См.: Ин.16,2.

(обратно)

168

Дан. 3,15,18.

(обратно)

169

С именем его связаны рассказы о роковом даре, в силу которого всё, к чему он прикасался, обращалось в золото: коснулся ветви дуба, и она позолотела; взял камень, и произошло то же самое. Мидас приказал приготовить пир в честь такого дара, полученного им от Диониса, но, когда он взялся за еду и питье, они, к его ужасу, тоже превратились в золото, отчего он не мог ни есть ни пить. Мидас, боясь умереть с голоду, пришёл к Дионису и умолял его взять назад этот дар. Дионис сжалился над ним. Он приказал Мидасу искупаться в реке, которая после сего стала нести в своём течении крупицы золота, а Мидас избавился от своего дара. — прим. пер.

(обратно)

170

«В одно время напал на меня дух отчаяния: мне казалось, что Бог отринул меня вконец, и уже нет мне спасения, но ясно видится в душе вечная погибель. И ощутил я в душе, что Бог немилосерд и неумолим. Продолжалось это со мною час или немного более. Дух этот такой тяжелый и томительный, что страшно о нем и вспоминать. Душа не в силах понести его долго. В эти минуты можно погибнуть на всю вечность. Попустил милостивый Господь духу злобы сделать такую брань с моею душою. Прошло мало времени; я пошел в церковь на вечерню и, глядя на икону Спасителя, сказал: „Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного“. И с этими словами увидел на месте иконы живого Господа, и благодать Святого Духа наполнила душу мою и все тело. И так я Духом Святым познал, что Иисус Христос есть Бог; и я сладко желал страданий за Христа» (Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.478).

(обратно)

171

«Некоторые смотрят на послушание, как на принесение человеком в жертву Богу своей воли, которая, конечно, дороже всего человеку. На самом же деле иначе нужно понимать об этом. В жертву Богу человек что может принести? Бог ни в чем не нуждается; жертвы не хочет, а милость Свою к нам явить — вот Его желание. Когда мы отрекаемся от своей плотской воли ради послушания Богу, ради исполнения Его воли, то чрез исполнение Божией воли мы становимся причастниками Божественной жизни, а акт произвольного отречения от своей воли делает наше восхождение разумным проявлением нашей любви к Богу. И эта возможность — свободного восхождения при содействии, конечно, благодати есть благодеяние нам, а не жертва наша Богу» (Софроний (Сахаров), архим., Подвиг богопознания, Москва, 2003, С.153).

(обратно)

172

«Скажу Вам тайну жизни о Христе. И эта тайна нетайная, не новая, открытая мною, а древняя, как учение Христа. Тайна жизни о Христе — любовь, неразрывно связанная со смирением. Если человек не смирится до зела, так что будет почитать себя хуже бессловесных животных, то не уразумеет он никогда тайну духовной жизни — не узрит света Христова. И это начало смирения. Любовь же — это сущность христианской жизни; любовь — основание богословия. Различные понимания, взгляды существуют на многие предметы и явления духовной жизни, но истинный до конца тот, который в основе имеет любовь Божию (к нам, а затем нашу к Богу)» (Софроний (Сахаров), архим., Подвиг богопознания, Москва, 2003, С.152).

(обратно)

173

Би́блия короля Я́кова (англ. King James Version, KJV) — перевод Библии на английский язык, выполненный под патронажем короля Англии Якова I и выпущенный в 1611 году. Переводом занимались 47 переводчиков — членов англиканской церкви. Источником для перевода Нового Завета, как и для большинства других английских переводов того времени, послужил греческий Textus Receptus. Ветхий Завет переводился с иврита (масоретских текстов), Второканонические книги — с греческой Септуагинты, кроме второй книги Ездры (в славянской традиции — третьей), переведенной с латинской Вульгаты.

(обратно)

174

То есть о румынском, французском, немецком, английском, греческом и русском языках. — прим. пер.

(обратно)

175

Ср.: Лк.7,9.

(обратно)

176

«Есть люди, которые привязываются к животным, и гладят их, и ласкают, и разговаривают с ними, и оставили они любовь Божию, и через то теряется любовь между братьями, за которую умер Христос в великих страданиях. Неразумно так делать. Животному и скотине дай пищу и не бей их, в этом милость к ним человека, но привязываться, любить, гладить и разговаривать есть неразумие души. Душа, познавшая Господа, всегда в любви и страхе предстоит ему, и как возможно при этом любить, и гладить, и говорить со скотом, с кошками, собаками? Это значит, что забыл человек заповедь Христову любить Бога всем сердцем, всею душею, всем помышлением». (Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.491.)

(обратно)

177

Ср.: Быт. 3, 10.

(обратно)

178

В монастыре Святого Иоанна Предтечи в Англии служат на греческом, славянском, английском и иногда на других языках, в зависимости от того, кто присутствует в храме на богослужении. — прим. пер.

(обратно)

179

Ин.1,1.

(обратно)

180

Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С. 241–242.

(обратно)

181

См.: Быт. 1, 9.

(обратно)

182

«Вы не представляете себе, быть может, как мне дороги Ваши призывы терпеть и мужаться. Я действительно изнемог. Я, несмотря на то, что не имел „иллюзий о легкости духовных достижений“, все же встретил трудности, превосходящие все мои предположения, и убедился в своем ничтожестве, размеры которого от меня раньше были сокрыты. Я сознаю величие монашеского пути, а осознание своей ничтожности, обнаружившейся довольно скоро на этом пути, породило во мне сомнение в правильности избрания мною его. Могу сказать, что я своего призвания не нашел, не понял, не услышал. Однако я сознаю совершенную невозможность для меня идти иным путем, найти иную форму служения Богу и ближнему» (Софроний (Сахаров), архим., Подвиг богопознания, Москва, 2003, С.249).

(обратно)

183

«Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!..» (См.: Иов.3,1–7).

(обратно)

184

Иерем. 20,7.

(обратно)

185

«Я не хотел, потому что сознавал трудность, и вместе увлекался. Я упорно противился Богу, но Он нашел способ принудить меня. И теперь мне непосильно тяжело; я положительно раздавлен. Причина болезни внутри, поэтому невозможно облегчить мое состояние изменением моего внешнего положения и условий» (Софроний (Сахаров), архим., Подвиг богопознания, Москва, 2003, С.249).

(обратно)

186

Преподобный Антоний Великий, наученный Александрийским сапожником, почитал себя хуже всех, постоянно нося в себе помысл: «Все спасутся, один я погибну». См.: См.: Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.50.

(обратно)

187

«Pie in the sky when you die».

(обратно)

188

Требник. Москва, Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992, С.188.

(обратно)

189

«Все, что подлежало тлению, обесценивалось для меня. Когда я смотрел на людей, то прежде всякой моей мысли я видел их во власти смерти, умирающими, и сердце мое наполнялось состраданием к ним. Я не хотел ни славы от „мертвых“, ни власти над ними; я не ждал, чтобы они меня любили…» (Софроний (Сахаров), архим., Видеть Бога как Он есть, Эссекс, 1985, С.14).

(обратно)

190

Мф. 10,34.

(обратно)

191

Лк. 12,53.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Он ушёл от нас видеть Бога как Он есть

О цели нашей жизни

Об именах и заповедях Божиих

  В именах божественных сокрыта божественная сила

  Заповеди Божии и смысл нашей жизни

  Надо учиться призывать имя Божие

  О заповедях Божиих

  О послушании Богу по любви к Нему

Об обетах монашеских

  О девстве и целомудрии

  О нестяжании

  О послушании

    Мы послушны, потому что любим

    О дисциплине

    О послушании ближним

    О послушании духовному отцу

    О совершенном послушании

    Послушание естественно человеку

    Таинство исповеди

    Послушание есть таинство общения с Богом

    Почему с духовным отцом не спорят?

    Как следует спрашивать духовного отца

    О способности различения духов

    Вопросы и ответы

Ответы на насущные вопросы духовной жизни

  Держи ум твой во аде и не отчаивайся

  О молитве

  О покаянии

  Об исповеди

  О правильном отношении к духовному отцу

  О верном понимании духовной жизни

  О постоянном пребывании в Боге

  О стремлении к богоподобию

  О должном отношении к ближним

  О самоукорении и борьбе с помыслами

  О гарантии нашего спасения

  О грядущих испытаниях

  О том, как должно переживать трудные минуты

  О гневе Божием

  Об отношении к слову

  О слове, действующем на сердце

  О переводе книг отца Софрония на румынский язык

  Об избрании монашеского образа жизни

  О дружбе

  О единстве братства Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg