Непридуманные рассказы о том, как Господь помогает людям.
Нечаянная Радость. МОЛИТВА
У меня есть большой друг. Маша. Хотя мы одних лет, но она для меня как духовная мать, а я чувствую себя рядом с ней строптивой девчонкой. Как-то она зашла ко мне и озабоченно сказала:
- Нина в большом горе: муж попал под автобус и его в тяжелом состоянии отвезли в больницу. Помолись о них, Верочка.
- Ну, Маша, - ответила я. - На мне грехов не перечесть. Разве будет Господь слушать такую молитвенницу?
- Будет! Ты сама знаешь, что неразумно говоришь. Я читаю замечательные записки Афонского старца Силуана, в которых он пишет, что Господь слышит молитву грешников, если они смиряют себя, и еще: когда Господь хочет кого-нибудь помиловать, то внушает другим желание молиться за того человека и помогает в этой молитве. Старец Силуан - наш современник, он умер в 1938 году. Все им написанное внушено Святым Духом.
От разговора с Машей мне стало стыдно, но не до молитвы было: я получила ответственную командировку и той же ночью выехала в Уфимскую область. Там, в небольшом провинциальном городке, я прожила зиму. Бытовые условия городка были трудные: электричество подавалось нерегулярно, воду брали из уличных колонок, отапливались дровами.
От этих неудобств я была избавлена, так как снимала комнату с полным обслуживанием, но жителям сочувствовала. Особенно жалела одну старушку, которая жила в соседнем доме.
Отправляясь по утрам на работу, я часто встречала ее в старом, много раз чиненном пальто и ветхом платочке на голове. Несмотря на нищенский костюм, старушка выглядела опрятной. Лицо у нее было интеллигентное, выражение замкнутое и робкое, глаза скорбные.
Обычно я встречала ее идущей от колонки с ведром воды, которое она несла, расплескивая и часто останавливаясь. В одну из таких встреч я взяла ведро из ее замерзших рук и донесла до дома. Она была этим удивлена и, церемонно раскланиваясь, благодарила. Так мы с ней познакомились, а в дальнейшем подружились.
Звали ее Екатерина Васильевна. В прошлом она была учительницей, имела семью, но все умерли, и осталась она одна с крошечной пенсией, большая часть которой уходила на оплату комнаты.
- И нигде хозяева не хотят меня долго держать, - грустно рассказывала Екатерина Васильевна. - Они привыкли, чтобы дешевая жиличка помогала им в хозяйстве или за ребенком смотрела, а я - слабая и старая, мне только бы себя обслужить. Вот подержат меня хозяева, подержат, да и сгоняют. И хожу я по городу, ищу дешевый уголочек, а уж купить себе что из одежды не могу, старое донашиваю, да него уже нет.
Когда окончилась моя командировка и я сказала Екатерине Васильевне, что уезжаю, она загрустила:
- Вы для меня большой радостью были, - сказала она. - Мои старые друзья поумирали, новых из-за своей бедности приобретать не решаюсь и живу совсем одна. Тоскливо бывает до слез, а кругом - чужие и резкие люди. Я не могу, когда со мной грубо говорят, мне плакать хочется, и я больше молчу.
Я взяла у Екатерины Васильевны адрес и, приехав домой, послала ей вещевую посылку, а потом мы начали с ней переписываться.
Так длилось около трех лет. В продолжение этого времени Екатерина Васильевна несколько раз переходила от одних квартирных хозяев к другим. Каждый переезд был для нее тяжелым переживанием, и на ее письмах я видела следы упавших на строчки слез.
Ежемесячно я посылала ей небольшую сумму денег. Они были ей нужны до крайности. Но еще больше, чем деньгам, она радовалась нашей переписке. «Вы - мой бесценный друг, - писала она мне, - мой утешитель».
Я всегда старалась подбодрить и развеселить старушку, но одно письмо пришло от нее такое, что я растерялась. Новая хозяйка продержала, Екатерину Васильевну месяц и предложила немедленно освободить комнату, так как нашлись выгодные жильцы. К кому Екатерина Васильевна ни ходила в поисках комнаты, везде отказ. Что делать? Хозяйка гонит и грозит. Письмо было полно такого отчаяния, что я, никому не сказав ни слова, надела пальто и к «Нечаянной Радости».
Я так молилась о Екатерине Васильевне, так плакала, ощущая ее горе, как свое, что забыла все на свете, только одно я понимала: Царица Небесная меня слышит... За стеклом, за золотой ризой была Она, Сама, живая...
Домой я возвращалась успокоенная: появилось такое чувство, что все безысходное горе Екатерины Васильевны я передала в надежные руки. И еще вспомнилось мне, как Маша, со слов старца Силуана, учила меня молиться за других.
Вскоре я сильно заболела, но и больная вспоминала Екатерину Васильевну и молилась о ней.
Прошел месяц, здоровье мое шло на поправку, но я еще лежала в постели.
Как-то дочка подала мне свежую почту. Смотрю, среди полученных писем есть и от Екатерины Васильевны. Что-то пишет бедная старушка... Разрываю конверт и читаю:
«Дорогая моя Вера Аркадьевна! Произошло со мной такое, что до сих пор не могу очнуться.
Месяц тому назад подходит ко мне на улице знакомая учительница и спрашивает: «У вас сохранился ваш учительский диплом?» - «Сохранился», - говорю. «Возьмите его и скорей идите в горсовет, там уже давно всем учителям, у которых нет жилья, дают площадь. Боюсь только, как бы вы не опоздали».
Я взяла диплом, на который смотрела, как на ненужную уже мне бумажку, пошла и успела получить чудесную комнату. Я уже живу в ней! Соседи у меня - хорошие люди, которые относятся ко мне как к человеку, а не как к парии. Я будто вновь родилась на свет».
Прочитав письмо, я радостно перекрестилась, а потом взяла в руки принесенную мне Машей книгу старца Силуана и снова перечла:
«Когда приходит желание молиться за кого-либо, то это значит, что Сам Господь хочет помиловать ту душу и милостиво слушает твои молитвы».
В КРЕСТИЛЬНОЙ
Я работаю при церкви в крестильной комнате. Кто у нас крестится? Да кто хотите - и старые, и малые.
Вот, к примеру, пришел к нам молодой человек в очках, расспросил, что требуется для крещения, сколько стоит, и ушел. Недели три не был, а тут, вижу, - опять появился и просит его окрестить. Я поинтересовалась, почему он не крестился, когда приходил к нам в первый раз.
- Так у меня, - отвечает, - тогда денег не было, а сегодня стипендию в институте выдали.
Когда батюшке про это сказали, он за голову схватился:
- Неужели вы думали, что я не окрестил бы вас без денег? - спросил он студента.
А тот застеснялся и ответил:
- Зачем же бесплатно, если я могу заплатить.
Очень было интересно, когда к нам целая семья пришла креститься: муж, жена и сыночка двухлетнего принесли. Молодые, три года только как университет окончили, оба работают.
Она с детства про Бога ничего не знала, а как замуж вышла, муж ей все про Него объяснил, потому что давно уже Евангелие читать начал, и вот решили креститься.
Сначала жена крестилась и сыночек. Когда она после крещения стояла, то смотреть на нее без слез невозможно было: беленькая, хорошенькая; глазки большие, ясные, волосы светлые по плечам распущены, крестильная рубашка до полу с длинными рукавами, и свечу держит, как ангел Божий!
Ну, а мальчишка - озорной: все капризничал и помазок у батюшки из рук выхватил. Правда, ему потом несладко пришлось: когда крестный обносил его вокруг купели, малый каждый раз попадал голыми пятками в горящие свечи, ну и ясно, что больно ему было.
Муж крестился через два месяца, а тогда неготовым себя чувствовал. Так трогательно было: сам молодой, лет двадцать восемь, крестный - ему под стать, и батюшка немногим старше. После таинства они втроем из храма ушли, а у меня весь день на душе была Пасха...
Был еще особенный случай, давно уже, его приезжий батюшка рассказывал.
Пришла к нему школьница лет четырнадцати и просит:
- Окрестите меня, я в Бога верую. Он ее спрашивает:
- Где же родители, почему одна пришла?
- Мама умерла, папа очень занят, а больше у меня никого нет.
- А кто твой папа? - интересуется батюшка. Девочка назвала фамилию очень известного в том городе начальника. Священник покачал головой.
- Не могу крестить без согласия отца.
Ушла девочка, потом опять пришла и снова просит крестить. Но батюшка не соглашается. Тогда она спрашивает:
- А если я вам записку от отца принесу, крестите?
- Крещу, - ответил священник.
Что же вы думаете? Принесла: «Против крещения моей дочери не возражаю», - и подпись. Окрестили... Как она была рада, и все с ней радовались. Потом она и отца своего к батюшке привела. Вот какая девочка!
А недавно у нас целая история получилась: пришла пожилая женщина и рассказала, что у нее маленький внучок чахнет. К кому ни носила - помощи нет: того и гляди умрет. Она все сына и невестку уговаривала окрестить ребенка, чтобы ему хоть после смерти хорошо было, но те и слушать не хотели, А вчера вечером невестка вдруг согласие дала. Вот бабушка и пришла узнать, можно ли сейчас же дитя окрестить? Сказали: неси. Пришла с кумовьями, и мать ребенка увязалась с ними. И такими она злыми глазами на батюшку глядела, просто сил нет. А батюшка-то не наш, а прислали его на месяц, пока отец Константин в отпуске находился, и такой он молодой да хороший...
Ребенок был совсем умирающий, даже не плакал, а стонал только. Но знаете, что вышло? Ожил ребеночек! К вечеру ему уже лучше стало и кушать начал, а потом совсем на поправку пошло.
Вчера его мать с большим букетом цветов прибежала.
- Где ваш батюшка молодой? Он моего сыночка спас, я ему цветов принесла.
А батюшка месяц за отца Константина отработал и в свой приход вернулся.
Мать долго у нас сидела и все говорила:
- Пусть мне теперь кто скажет, чтобы дитя не крестить - глаза выцарапаю.
Что вам еще рассказать? Вот в прошлый четверг отец с матерью принесли крестить своего первенького, и кумовья с ними.
Окончилось таинство, пора расходиться, а отец ребенка стоит в стороне, и, вижу, очень расстроенный.
Батюшка уже епитрахиль снял, поручи развязывает. Тут он к нему подошел и говорит:
- Не могу понять, что со мной делается. Я первый раз в церкви, но мне здесь так хорошо стало, что вся душа загорелась и все вокруг будто другим стало. И вот думаю: сын крещенный, а я - нет... Окрестите и меня...
Посмотрел на него батюшка, а тот - весь трепещет. Надел снова епитрахиль и окрестил тут же.
РУБАШКАРассказ услышан во время Великой Отечественной войны из четвертых уст.
Муж Феодосии Тимофеевны умер от рака. Хотя шла война и был голод, она все вещи покойного раздала на помин души, а себе оставила только его теплую рубашку, которую они вдвоем купили перед войной.
«Пусть лежит на память», - решила она. Живет Феодосия Тимофеевна одна. Тяжело приходится, и тоска по мужу грызет, но терпит, а главное - на Бога надеется.
Как-то вернулась она с ночной смены и слышит, звонит кто-то у входной двери. Открыла. Оборванец на пороге стоит и просит:
- Подайте, мамаша, какую-нибудь одежонку. Покачала головой Феодосия Тимофеевна:
- Нету, милый человек. Давно уже все, что осталось после покойника, раздала людям.
- Поищите, мамаша, - не отстает оборванец, - может, что и найдется. За ради Христа прошу.
«Я ведь все отдала, - думает Феодосия Тимофеевна, - себе только одну рубашку оставила, неужто и с ней расстаться надо?! Не отдам, жалко». Решила твердо. И вдруг стыдно стало: «Стоит вот несчастный, ради Христа просит... Голодный, поди... Отдам во имя Господне».
Открыла комод, вынула аккуратно сложенную рубашку, поцеловала и подала:
- Носи на доброе здоровье.
- Спасибо, родненькая, - благодарит оборванец. - Пошли Господь покойничку Царство Небесное!
Ушел он, а Феодосия Тимофеевна ходит по комнате и успокоиться не может: рада, что отдала ради Господа, и жалко рубашку. Потом вспомнила, что еще хлеб себе по карточке не получила, оделась и пошла на рынок в палатку.
Идет мимо барахолки и видит оборванца, что к ней приходил. Стоит он рядом с высоким мужчиной, тот мужнину рубашку подмышкой держит, а сам оборванцу деньги отсчитывает.
Обомлела Феодосия Тимофеевна. А оборванец деньги получил - и прямо туда, где из-под полы водкой торгуют. Такого Феодосия Тимофеевна не выдержала, заплакала - отдала за ради Христа последнюю дорогую вещь, и зря, на вино ушло!
Выкупила хлеб и вернулась домой до того расстроенная, что делать ничего не смогла, а легла на диван, покрылась с головой старым пальтишком, да и не заметила, как от печали уснула.
И вдруг слышит, что кто-то легким шагом в комнату вошел и у изголовья остановился. Сбросила она пальтишко с головы, смотрит, кто это в комнату без стука пришел, да и закаменела - Христос перед ней...
Затрепетало сердце у Феодосии Тимофеевны, а Господь нагнулся к ней, приподнял у Себя на груди край одежды и ласково сказал: «Рубашка твоя на Мне».
И видит Феодосия Тимофеевна: правда, мужнина рубашка, та самая, что она за ради Христа оборванцу подала, на Господе надета, и проснулась.
БАБУШКА
Андрюша в семье больше всех любил бабушку. Конечно, папу и маму он любил тоже, и старшую сестру, но бабушку - особенно.
Ей можно было все рассказать, о чем угодно спросить и на все вопросы получить ясный и дружеский ответ. А какая она была добрая, как много знала - на пяти иностранных языках говорить могла!
Бабушка была известна всему пятому классу, в котором учился Андрюша. Она часто помогала его товарищам, когда они приходили к нему, объясняя то, что они не поняли на уроке, и всегда была в курсе их мальчишеских дел.
Папа и мама тоже много знали, но они с утра уходили на работу, возвращались поздно, усталые, и если Андрюша начинал спрашивать маму, почему бывают землетрясения или кто был Сократ, мама принималась объяснять очень интересно, но как только вопросы начинали нарастать, она говорила:
- Довольно, Андрейчик, я так сегодня устала, спроси бабушку.
С папой получалось и того хуже: придя домой, он сразу погружался в вечерние газеты и только жалоб но просил:
- Потом, сыночек, когда дочитаю. Подожди!
А разве его дождешься, если после газет он принимался за научный журнал, а потом заходил кто-нибудь из знакомых или они с мамой уходили в гости.
Про сестру и говорить нечего, она строила из себя взрослую и на него смотрела, как на малыша. А вот бабушка - совсем другое дело.
Любовь к бабушке с годами не уменьшалась, а крепла. В 1941 году она, а не мама (ее эвакуировали с госпиталем) провожала его в армию. Она ему писала на фронт длинные интересные письма, но в последнее время они стали приходить редко, и очень короткие. Мама писала, что у бабушки стали сильно болеть глаза.
Стоял май 1944 года. Андрей получил приказ прибыть с группой бойцов в определенный пункт и там ожидать дальнейших распоряжений.
Прибыв в указанное место, они расположились в лесу. День был тихий, погожий, настроение у всех - бодрое. Андрей устроился под высоким дубом и хотел было окликнуть своего друга Костю, но увидел, что тот ушел далеко в сторону, под куст густого орешника, и уже крепко спит, завернувшись в плащ-палатку.
Андрей прилег на бок и с интересом наблюдал, как муравей тащит большую мушку.
Вдруг рядом с ним раздался голос бабушки:
- Андрюша, пойди сядь рядом с Костей.
От неожиданности он вздрогнул: откуда голос бабушки? Кругом была тишина, сидели и разговаривали бойцы. Андрей задумался о доме. Вдруг - снова голос:
- Иди же скорей к Косте.
Ему стало не по себе. Почему такая слуховая галлюцинация?
И в третий раз, но с пугающим волнением:
- Скорей, скорей беги к Косте!
В голосе - такая тревога, что Андрей, не отдавая себе отчета, вскочил на ноги и побежал мимо изумленных бойцов прямо к Косте.
Он еще не успел добежать до него, как страшный взрыв потряс воздух, и Андрей, оглушенный им, потерял сознание.
Когда они с Костей освободились от засыпавшей их земли и подошли к тому месту, где сидели бойцы, то ни одного из них не оказалось в живых.
Бабушка, как узнал потом Андрей, умерла за полгода до этого случая.
НЕПОНЯТАЯ МОЛИТВА
Мой отец с большим предубеждением относился к отцу Иоанну Кронштадтскому. Его чудеса и необыкновенную популярность объяснял гипнозом, темнотой окружающих его людей, кликушеством и т. п.
Жили мы в Москве, отец занимался адвокатурой. Мне в то время минуло четыре года, я был единственным сыном, и в честь отца назван Сергеем. Любили меня родители безумно.
По делам своих клиентов отец часто ездил в Петербург. Так и теперь он поехал туда на два дня и по обыкновению остановился у своего брата Константина. Брата и невестку он застал в волнении: заболела их младшая дочь Леночка. Болела она тяжело, и, хотя ей стало лучше, они пригласили отца Иоанна отслужить молебен и с часу на час ожидали его приезда.
Отец посмеялся над ними и уехал в суд, где разбиралось дело его клиента.
Вернувшись в четыре часа обратно, он увидел у братниного дома парные сани и огромную толпу людей. Поняв, что приехал отец Иоанн, он с трудом пробился к входной двери и, войдя в дом, прошел в зал, где батюшка уже отслужил молебен. Отец стал в сторону и с любопытством начал наблюдать за знаменитым священником. Его очень удивило, что отец Иоанн, бегло прочитав положенное перед ним поминание с именем болящей Елены, стал на колени и с большой горячностью начал молиться о каком-то неизвестном тяжко болящем младенце Сергии. Молился он о нем долго, потом благословил всех и уехал.
- Он просто ненормальный! Возмущался мой отец после отъезда батюшки. Его пригласили молиться о Елене, а он весь молебен вымаливал какого-то неизвестного Сергея.
- Но Леночка уже почти здорова, робко возражала невестка, желая защитить уважаемого всей семьей священника.
Ночью отец уехал в Москву.
Войдя на другой день в свою квартиру, он был поражен царившим в ней беспорядком, а, увидев измученное лицо моей матери, испугался:
- Что у вас здесь случилось?
- Дорогой мой, твой поезд не успел, верно, отойти еще от Москвы, как заболел Сережа. Начался жар, конвульсии, рвота. Я пригласила Петра Петровича, но он не мог понять, что происходит с Сережей, и попросил созвать консилиум. Первым долгом я хотела телеграфировать тебе, но не могла найти адреса Кости. Три врача не отходили от него всю ночь и, наконец, признали его положение безнадежным. Что я пережила! Никто не спал, так как ему становилось все хуже, я была как в столбняке.
И вдруг вчера, после четырех часов дня, он начал дышать ровнее, жар понизился, и он уснул. Потом стало еще лучше. Врачи ничего не могут понять, а я - тем более. Сейчас у Сережи только слабость, но он уже кушает и сейчас в кроватке играет со своим мишкой.
Слушая, отец все ниже и ниже опускал голову. Вот за какого тяжко болящего младенца Сергия так горячо молился вчера отец Иоанн Кронштадтский.
ЗЕМЛЯ ОТЦОВ
В нашем городе моего дедушку знали все, он был соборным протоиереем. Поэтому когда он собрался на богомолье в Иерусалим, то о таком событии толковали чуть ли не в каждом доме.
За два дня до дедушкиного отъезда мы сидели с ним на балконе нашего дома: я громко читал заданный в гимназии латинский текст и переводил, а дед, большой знаток древних языков, делал мне замечания.
Залаял Шарик, мирно лежавший на коврике, и мы увидели подошедшего к балкону старого еврея Рабиновича, два сына, тоже старики, поддерживали его под руки.
- Разрешите зайти к вам с разговором? - снимая с головы картуз, спросил один из сыновей.
- Пожалуйста, - пригласил дедушка и поднялся навстречу.
Старик, едва двигая ногами, с трудом одолел ступеньки балкона и в изнеможении опустился на подставленный мною стул. Я со страхом смотрел на его худое лицо с черными глазами и красными веками, на белую бороду и курчавые пейсы, спускавшиеся вдоль щек; смотрел и боялся, что старый Рабинович умрет сию минуту. Но старик отдышался, вытер ситцевым платком лицо и беззубый рот и, после обоюдных приветствий, начал:
- Я слыхал, что вы, господин батюшка, едете в Иерусалим?
- Да, если Господь благословит, то послезавтра собираюсь в путь, - ответил дед.
Старик закрыл глаза, покачал головой и тихо сказал:
- Я имею к вам большую просьбу. Вы сами видите, что я скоро умру. - Он вздохнул. - Каждый еврей хочет одного: если не пришлось жить на земле отцов, то хотя бы в нее лечь... Привезите мне горсть земли из Иерусалима, одну горсть! - Старик поднял дрожащие руки, и, сжав, протянул деду. - Когда я умру, ею посыплют дно моей могилы, и я лягу как бы в родную землю... Исполните просьбу старого еврея, и Господь наградит вас.
- Привезу, - пообещал дедушка.
Рабинович повернулся к сыну и что-то сказал ему по-еврейски. Тот быстро вынул из кармана сафьяновый мешочек и протянул отцу. Старик подал его деду:
- Это для родной земли.
Дедушка отсутствовал ровно год. Я очень боялся, что старый Рабинович умрет за это время, но старик дождался дедушкиного возвращения.
На третий день по его приезде он пришел к нам, поддерживаемый сыновьями. Дедушка тепло поздоровался и на тревожный вопрос старика, привез ли он землю, подал сафьяновый мешочек, наполненный иерусалимской землей.
Старик протянул было к нему руки, но быстро отдернул и покачал головой.
- Не могу так, - прерывающимся голосом сказал он. - Это святая земля отцов! Положите ее мне на голову, а прямо в руки - не смею!
Сыновья подхватили отца под локти, а он нагнул голову. Дедушка взволнованно и торжественно положил на нее мешочек, старик плакал, и слезы, как дождинки, падали на пол. Капнули слезы и из глаз моего деда.
С того времени прошло много лет, теперь я сам стал дедушкой, но не в этом дело, а в другом...
У меня есть сестра. В двадцатом году она вместе с семьей эмигрировала за границу и поселилась в Париже. Последние годы она каждое лето приезжает к нам в Ленинград по экскурсионной путевке и проводит с нами несколько дней.
Накануне ее отъезда мы идем с ней в булочную, выбираем самый круглый, самый аппетитный черный хлеб, и она увозит его в Париж. Там она передает хлеб старому и уважаемому человеку из числа близких ей русских эмигрантов. Он благоговейно принимает у нее хлеб с родной земли, режет на маленькие кусочки и, как просфору, раздает родным и знакомым. Приняв кусочек, люди целуют его, многие плачут...
Это хлеб с земли отцов.
ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН
Наша семья жила под Москвой в Новогиреево, там у нас свой дом был, а Богу молиться мы в Никольское ездили или в Перово, а в свой приходский храм не ходили - батюшка не нравился и дьякон тоже. Господь их судить будет, не мы, но только даже порог храма переступать тяжело было, до того он был запущен и грязен, а уж о том, как служили, и вспоминать не хочется. Народ туда почти и не ходил, если наберется человек десять, то и слава Богу.
Потом батюшка умер, а вскоре за ним и диакон, к нам же нового священника прислали, отца Петра Константинова. Слышим от знакомых, что батюшка хороший, усердный.
Когда первый раз в храм вошел и огляделся, то только головой покачал, а потом велел сторожихе воды нагреть и, подогнув полы подрясника, принялся алтарь мыть и убирать. Даже полы там своими руками вымыл, а на другой день после обедни попросил прихожан собраться и помочь ему храм привести в надлежащий вид.
Нам такой рассказ понравился, и в первую же субботу мама пошла ко всенощной посмотреть на нового батюшку. Вернулась довольная:
- Хороший батюшка, Бога любит.
После этого, вслед за мамой, и мы все начали ходить в свой храм, а сестра пошла петь на клирос. Потом мы с отцом Петром подружились, и он стал нашим частым гостем.
Был он не больно ученый, но добрый, чистый сердцем, отзывчивый на чужое горе, а уж что касается его веры, то была она несокрушимой. Женат он не был.
- Не успел. Пока выбирал да собирался, все невесты замуж повыходили, - шутил он.
Снимал он в Гирееве комнату и жил небогато, но нужды не знал.
Как-то долго его у нас не было, и когда он, наконец, пришел, мама спросила:
- Что же вы нас, отец Петр, забыли?
- Да гость у меня был, епископ... Только-только из лагеря вернулся и приехал прямо в Москву хлопотать о восстановлении. Родных у него нет, знакомых в Москве тоже не нашел, а меня он немного знал, вот и попросился приютить. А уж вернулся какой! Старые брюки на нем, куртка рваная, на голове - кепка, и сапоги каши просят, и это все его имение. А на дворе - декабрь! Одел я его, обул, валенки купил новые, подрясник свой теплый отдал, деньжонок не много, и вот три недели он у меня жил, на одной койке спали, другой хозяйка не дала. Подкормил я его немного, а то он от ветра шатался, и вчера проводил, назначение ему дали. Уж как благодарил меня, никогда, говорит, твоей доброты не забуду. Да, привел меня Господь такому большому человеку послужить.
Прошло полгода, и отца Петра ночью взяли. Был 1937 год. Потом его сослали на десять лет в концлагерь. Вначале духовные дети ему помогали и посылали посылки с вещами и продуктами, но когда началась война, о нем забыли, а когда вспомнили, то и посылать было нечего, все голодали. Редко, редко, с большим трудом набирали посылки. Потом распространился слух, что отец Петр умер.
Но он был жив и страдал от голода и болезней. В конце 1944 года его, еле живого, выпустили и дали направление в Ташкент.
- Поехал я в Ташкент, - вспоминал потом отец Петр, - и думал: там тепло, дай продам свой ватник и хлеба куплю, а то есть до смерти хочется. А дорога длинная, конца нет, на станциях все втридорога, и деньги вмиг вышли. Снял с себя белье и тоже продал, а сам в одном костюме из бумажной материи остался. Холодно, но терплю - доеду скоро.
Вот добрался до Ташкента и скорей пошел в церковное управление. Говорю, что я священник, и прошу хоть какой-нибудь работы. А на меня только руками замахали: «Много вас таких ходят, предъяви сначала документы». Я им объясняю, что только что из лагеря прибыл, что документы в Москве и я их еще не успел запросить, и опять прошу любую работу дать, чтобы не умереть с голода до того времени, пока документы придут. Не слушают, выгнали. Что делать? Пошел у людей приюта просить, на улице-то ведь зима. Гонят. «Ты, - говорят, страшный да вшивый и того гляди умрешь. Что с тобой мертвым делать? Иди к себе!» Стал на паперти в кладбищенском храме с нищими, хоть на кусок хлеба попросить - побили меня нищие: «Уходи прочь, не наш! Самим мало подают». Заплакал я с горя, в лагере и то лучше было. Плачу и молюсь: «Божия Матерь, спаси меня!».
Наконец, упросил одну женщину, и она впустила меня в хлев, где у нее свинья была, так я со свиньей вместе и жил и часто у нее из ведра еду таскал. А в церковь кладбищенскую каждый день ходил и все молился. Не в самой церкви, конечно, туда бы меня не впустили, потому что я весь грязный был, рваный, колени голые светятся, на ногах опорки старые, а глазное, вшей на мне была сила.
Вот как-то слышу, нищие говорят, что приехал владыка Н. и сегодня вечером на кладбище служить будет.
«Господи! - думаю, - неужели этот тот владыка Н., которого я у себя в Гирееве привечал? Если он, попрошу у него помощи, может быть, старые хлеб-соль вспомнит».
Весь день я сам не свой ходил, волновался очень, а вечером раньше всех к храму пришел. Жду, а сердце колотится: он или не он? Признает или нет? Молюсь стою.
Подъехала машина, вышел владыка, смотрю - он! Тут я все на свете забыл, сквозь народ прорвался и не своим голосом кричу: «Владыка, спасите!» Он остановился, посмотрел на меня и говорит: «Не узнаю». Как сказал, народ давай меня взашей гнать, а я еще сильнее кричу: «Это я, отец Петр из Новогиреева». Владыка всмотрелся в меня, слезы у него на глазах показались, и сказал: «Узнал теперь. Стойте здесь, сейчас келейника пришлю». И вошел в храм.
А я стою, трясусь весь и плачу. Народ меня окружил, давай расспрашивать, а я и говорить не могу. Тут вышел келейник и кричит: «Кто здесь отец Петр из Новогиреева?» Я отозвался. Подает он мне деньги и говорит: «Владыка просил вас вымыться, переодеться и завтра после обедни прийти к нему».
Тут уж народ поверил, что я и вправду священник. Кое-кто начал к себе звать, но подошла та женщина, у которой я в хлевушке жил, и позвала меня к себе. Истопила черную баньку и пустила меня туда мыться. Пока я мылся, она пошла и у знакомых на владыкины деньги мне белье купила и одежду. Потом отвела мне комнатку маленькую с кроватью и столиком.
Лег я на чистое, и сам чистый, и заплакал: «Царица Небесная, слава Тебе!»
Благодаря стараниям владыки Н., отец Петр был восстановлен в своих священнических правах и назначен вторым священником в тот самый кладбищенский храм, от паперти которого его гнали нищие.
Впоследствии нищая братия очень его полюбила за простоту и щедрость. Всех их он знал по именам, интересовался их бедами и радостями и помогал им, сколько мог.
Один раз, когда я приехал к отцу Петру в отпуск, мы шли с ним красивым ташкентским бульваром.
Проходя мимо одного из стоявших там диванчиков, мы увидели на нем измученного, оборванного человека. Обращаясь к отцу Петру, он неуверенно сказал:
- Помогите, батюшка, я из заключения.
Отец Петр остановился, оглядел оборванца, потом строго сказал мне:
- Отойди в сторону.
Я отошел, но мне было видно, как отец Петр вытащил из кармана бумажник, вынул из него толстую пачку денег и подал просящему.
Мне стало неловко наблюдать эту сцену, и я отвернулся, но мне был слышен приглушенный рыданием голос:
- Спасибо, отец, спасибо! Спасли вы меня! Награди вас Господь!
ТАРАТАЙКА
Мария Петровна глубоко почитает святителя Николая, в особенности после того случая, который произошел с ней этим летом. Она собралась к двоюродной сестре в деревню. Раньше у нее не бывала, но в июле дочка с зятем уехали в Крым, оба внука ушли в туристский поход и, оставшись в квартире одна, Мария Петровна сразу заскучала и решила: «Поеду к своим в деревню». Накупила гостинцев и послала телеграмму, чтобы завтра ее встречали на станции Лужки.
Приехала в Лужки, огляделась, а встречать никто не вышел. Что тут делать?
- Сдай, милаша, свои узелки к нам в камеру хранения, - посоветовала Марии Петровне станционная сторожиха, - а сама иди пряменько вот этой дорогой километров восемь, а то и десять, пока не повстречается тебе березовая роща, а возле нее, на бугорочке, отдельно от всех, - две сосны. Сворачивай прямо на них и увидишь тропочку, а за ней гать. Перейдешь гать и снова на тропку выходи, она в лесок приведет. Чуток пройдешь меж берез и прямо на ту деревню, что тебе нужна, и выйдешь.
- А волки у вас есть? - опасливо спросила Мария Петровна.
- Есть, дорогуша, не утаю, есть. Да пока светло, они не тронут, а под вечер, конечно, пошалить могут. Ну, авось, проскочишь!
Пошла Мария Петровна. Она была деревенская, но за двадцать лет жизни в городе отвыкла много ходить и быстро устала.
Вот шла она, шла, будто не то что десять, а все пятнадцать километров прошла, а ни двух сосен, ни березовой рощи не видно.
Солнышко за лес закатилось, холодком потянуло.
«Хоть бы живой человек повстречался», - думает Мария Петровна.
Но вначале, как она шла, встречные были, а теперь - никого. Жутко стало, а ну как волк выскочит?.. Может, две сосны она уже давно прошла, а может, они еще далеко...
Совсем стемнело... Что делать? Возвращаться? Так до станции только к рассвету доберешься. Вот беда-то!
- Святитель Николай, погляди, что со мной стряслось, помоги, родненький, ведь меня волки на дороге загрызут, - взмолилась Мария Петровна и от страха заплакала. А кругом - тишина, ни души, и только звездочки на нее с темнеющего неба смотрят...
И вдруг где-то сбоку громко застучали колеса.
- Батюшки, да ведь это через гать кто-то едет, - сообразила Мария Петровна и бросилась на стук. Бежит и видит, что справа две сосны стоят, и от них - тропочка. Проглядела!
А вот и гать. Ой, счастье какое!
А по гати стучит колесами небольшая таратайка, запряженная в одну лошадь. В таратайке старичок сидит, только спина видна и голова, как одуванчик беленький, а вокруг нее - сияние...
- Святитель Николай, да ведь это ты сам! - закричала Мария Петровна и, не разбирая дороги, бросилась догонять таратайку, а она уже в лесок въехала.
Бежит Мария Петровна что есть мочи и только одно кричит:
- Подожди!..
А таратайки уже и не видно.
Выскочила Мария Петровна из лесочка - перед ней избы. У крайней старики на бревнах сидят, курят. Она - к ним:
- Проезжал сейчас мимо вас дедушка седенький на таратайке?
- Нету, милая, никто не ехал, а мы тут, поди, уже час, как сидим.
У Марии Петровны ноги подкосились - села на землю и молчит, только сердце в груди колотится и слезы подступают.
Посидела, спросила, где сестрина изба стоит, и тихо пошла к ней.
ВОПРОС
Клев был плохой. - Посидим еще полчаса и начнем собираться домой, - предложил Иван Николаевич. - Ладно, - неохотно согласился я. - Уж больно хорошо было сидеть над спокойным, будто дремлющим Донцом, смотреть на противоположный гористый берег и, ни о чем не думая, наслаждаться склоняющимся к вечеру июльским днем.
Сзади нас раздались голоса и приглушенные травой шаги. Я обернулся. Четверо мужчин и женщина, по-вдовьи повязанная черным платком, подошли к нам.
- Здравствуйте, Павел Петрович! Узнаете? - обратился ко мне высокий широкоплечий парень.
Я поправил очки, посмотрел на спрашивающего и протянул руку:
- Воскобойников Вася, здравствуй! Помни, что еще не было такого случая, чтобы я забыл кого-нибудь из своих старых учеников. Зачем это вы целой ватагой пришли, что случилось?
- Горе, Павел Петрович: старший брат утонул. Десять дней его искали, весь Донец перебаламутили, верно, унесло. Перестали искать - и тут вдруг братниной вдове Наталье, - Вася указал на женщину, - приснилось, что пришел к ней муж и сказал, будто искать его надо здесь, напротив горы, в корнях у дуплистой березы. Конечно, никто ее словам веры не дал, а он ей через день опять приснился, а сегодня - отцу, да еще сказал, чтоб торопились, а то его раки объедать начинают. Батя человек твердый, но тут расстроился и стал нас просить: «Идите, хлопцы, еще раз поищите». Нам и смешно, и стыдно по бабьему сну идти искать, но старик так просил, аж плакал.
- Уважь, Вася, отца и вдову тоже, поищи, - посоветовал я.
- Да придется. Только мы вам сейчас всю рыбу испугаем, потому что искать будем недалеко от вас.
- Ничего, ничего, мы рыбалку уже окончили. Василий со своими спутниками ушел, а мы стали собираться домой.
- Темный еще у нас народ, ах, какой темный! В сны верят, в явление покойников, - сокрушался Иван Николаевич, сматывая леску.
- Да, - грустно согласился я, - много еще суеверий держится в народе.
Вдруг к нам донесся истерический крик женщины:
- Петенька, Петенька! - а потом ее неистовый плач.
- Неужели нашли? - вздрогнул Иван Николаевич.
Судя по плеску воды и возбужденным голосам, было ясно, что нашли утонувшего. Бросив удочки, мы пошли к ним.
Действительно, на песке лежало мертвое тело, а возле него, упав лицом вниз, голосила Наталья. Мужчины молча одевались, только Василий, увидев нас, полуодетый, подбежал ко мне. Лицо у него было возбужденное.
- Павел Петрович, я вас почитаю за самого благородного человека, ответьте же мне, как это так случилось: учили меня в школе, а потом в армии, что Бога нет, загробный мир - поповские выдумки, и вдруг утопший брат приходит во сне к своей жене, а потом к отцу, указывает место, где искать его тело, и еще говорит: «Торопитесь, раки объедают», - и правда, они ему уже пальцы объели. Так как же это понимать, Павел Петрович? Значит, от него осталось в мире что-то, что дало о себе знать, и ему не все равно, съедят его раки или похоронят родные? А если такое дело, то он не исчез со смертью, а существует? Объясните нам, Павел Петрович, все честно, вы же мой учитель!
Глаза все были устремлены на меня. Даже Наталья подняла заплаканное лицо.
А я? Я опустил голову и ответил:
- Не знаю.
РОДИТЕЛЬСКАЯ ЧАСТЬ
По утрам, проводив своих кого на работу, кого в школу, мы садимся с Верой Федоровной (соседкой по квартире) на кухне и чаевничаем. Никого нет, тишина, слышно только, как на верхнем этаже кто-то играет на скрипке.
- Вы не знаете, что с Настей случилось? - спросила меня Вера Федоровна за одним таким чаепитием.
- А что?
- Я сегодня вышла в пять часов в переднюю, а мимо меня - Настя. Красная, зареванная, и куда-то очень спешила. Два года в нашем доме живет, и я ни разу не видела, чтобы она плакала.
- А помните, в прошлом году, когда из деревни телеграмма пришла, что мать умерла, как она рыдала, - напомнила я.
- То - особое дело, об отце она тоже плакала, он через месяц после матери умер, а теперь с чего? Настя - комсомолка, на рабфаке отличница и по-пустому лить слезы не станет, случилось что-то, не иначе.
Мы окончили чай. Вера Федоровна принялась убирать посуду, а я - собираться в молочную.
- Доброе утро! - раздалось с порога.
Мы обернулись, перед нами стояла Настя. Как обычно, красная косынка лихо сидела у нее на затылке, волосы кудрявились надо лбом, но лицо было очень взволнованное и торжественное. В руке она держала что-то завернутое в платочек.
- Ты куда это ни свет ни заря бегала? - ворчливо спросила Вера Федоровна.
- Ах, тут такое дело вышло, что сразу не объяснишь. - Настя села на табурет, концом косынки вытерла лицо и вздохнула.
- Да что же случилось?
- Ой, родненькие, ой, голубчики, - вдруг по-деревенски заголосила Настя. - Родители мои еще года нет, как померли, а ведь я, подлая, их начисто забыла и на могилки не ездила. Все дела, все недосуг, все куда-то бегу... И вот сегодня ночью мне снится, будто иду я красивым садом. Помните, когда меня от рабфака в Ялту посылали, я, вернувшись, все вам про Никитский сад рассказывала, так этот в сто раз лучше. Так вот, иду я этим садом, любуюсь и выхожу на поляночку. Она вся цветами поросла, а посередине нее большой стол стоит, богато убранный, и за ним разные люди сидят и кушают. «Вот, - думаю, - где хорошо», - а потом повернувшись в сторону и вижу: под деревом, сгорбатившись, мои старики стоят, несчастные такие, вроде как нищие на паперти. Я к ним: «Чего дерево подпираете? Идите садитесь». А они только головами замотали: «Нельзя, здесь нашей части нету».
И тут мне кто-то объяснять стал, что я попала на тот свет, что за столом сидят покойники, а у моих родителей нет там части, потому что я их не отпела. Мне до того своих стариков жаль стало, что я как зареву, как закричу, и проснулась.
Глянула в окно - утро. Скорей подхватилась и бегом в Теплый переулок - я от нашей лифтерши слыхала, что там больно хороший батюшка при церкви живет. Бегу бульваром и реву в голос, до того родителей жалко. Прибежала, стучусь в церковь, а сторож спрашивает: «Ты что в этакую рань прибежала?» - «Пусти, - кричу, - дедуленька, к старому батюшке, дело у меня есть». Впустил. Батюшка вышел. Маленький, седенький, из себя строгий, а глаза ласковые, так и греют. Я и про комсомольский билет забыла, да бух ему в ноги. Потом все рассказала.
«Горе твое поправимое, - говорит он. - Вот сейчас до обедни твоих родителей отпоем, а что дальше делать, я тебя научу. Становись пока на колени и молись, чтобы Господь простил».
Отпел батюшка отца с матерью, объяснил, как мне за них дальше молиться, спросил, умею ли я поминание писать, и ушел в алтарь. Я все, чтобы не перепутать.гна бумажке себе записала, а батюшка после обедни подозвал меня и сказал:
«Теперь твои родители свою часть получили», - и дал мне эту просфору.
Настя бережно развернула платочек, показала нам просфору, поцеловала ее и ушла из кухни.
Мы с Верой Федоровной постояли, помолчали и разошлись по своим комнатам.
СОН
Есть сны пустые, а есть особенные, вещие. Вот такой сон я видела в молодости. Мне приснилось, что я стою в полной тьме и слышу обращенный ко мне голос: «Родная мать хочет убить своего ребёнка». Слова и голос наполнили меня ужасом. Я проснулась, полная страха.
Солнце ярко освещало комнату, за окном чирикали воробьи. Я посмотрела на часы - было восемь. Свекровь, с которой мы спали в одной комнате, проснулась тоже.
- Какой страшный сон мне сейчас приснился, - сказала я ей и начала рассказывать. Свекровь взволнованно села на кровати и пытливо смотрела на меня:
- Тебе сейчас приснилось? - Да, - ответила я.
Она заплакала.
- Что с вами, мама? - изумилась я. Она вытерла глаза и грустно сказала:
- Зная твои убеждения, мы хотели скрыть, что сегодня в девять часов Ксана (моя золовка) должна идти в больницу на аборт, но теперь я не могу скрывать.
Я ужаснулась:
- Мама, почему вы не остановили Ксану?
- Что делать?! У них с Аркадием уже трое детей. Он один не может прокормить такую семью. Ксана тоже должна работать, а если будет малыш, ей придется сидеть дома.
- Когда Господь посылает ребенка, Он дает родителям силы вырастить его. Ничего не бывает без воли Божией. Я пойду и попытаюсь отговорить ее.
Свекровь покачала головой:
- Ты не успеешь: она вот-вот уйдет в больницу. Но я уже ничего не слушала. Не одеваясь, а как была, в ночной сорочке, я набросила на себя пальто, сунула босые ноги в туфли и, на ходу надевая берет, выбежала на улицу.
Ехать было далеко. Я пересаживалась с трамвая на автобус, с автобуса на другой трамвай, стараясь сократить путь, а стрелка часов между тем перешла за девять...
- Царица Небесная, помоги! - молилась я.
С Ксаной мы столкнулись в вестибюле ее дома. Лицо у нее было осунувшееся, мрачное, в руках она держала маленький чемодан. Я обхватила ее за плечи:
- Дорогая, я все знаю! Мне сейчас приснился о тебе страшный сон: чей-то голос сказал: родная мать хочет убить свое дитя. Не ходи в больницу!
Ксана стояла молча, потом схватила меня за руку и потянула к лифту.
- Я никуда не пойду, - плача сказала она. - Никуда! Пусть живет!
Ксана родила мальчика. Он вырос самым лучшим из всех ее детей и самым любимым.
ПРЕДСМЕРТНОЕ ЖЕЛАНИЕ
Письмо от брата: «Пожалуйста, навести Сергея Николаевича. Пишет, что очень болен, совсем пал духом и не находит себе покоя. Помоги ему, чем сможешь».
В тот же день вечером я пошел к Сергею Николаевичу. Это был старый, известный скрипач, давнишний друг моего брата. Меня проводили в его спальню, нарядную, заставленную старинной мебелью комнату. Больной лежал на кровати, выпростав на одеяло тонкие нервные руки. Он смотрел на меня грустными глазами и говорил:
- Тоска у меня, ни заесть, ни запить не могу, все не мило. Умирать надо, а не хочется, да и страшно...
- А вы верите в Бога? - спросил я.
- Да. Но в той суматохе, в какой я прожил всю жизнь, редко о Нем приходилось вспоминать, а вот сейчас все Он на ум приходит. Только я ничего о Боге не знаю, а спросить не у кого.
Первый раз пришлось мне услышать от веселого и немного легкомысленного Сергея Николаевича такие слова. Я задумался, а потом предложил:
- Хотите, я познакомлю вас с очень хорошим и образованным священником?
Сергей Николаевич махнул брезгливо рукой:
- Не люблю я их брата. Сейчас же начнет в грехах копаться, вечными муками пугать, а я сам знаю, что за них по головке не погладят.
- Ну, что вы! Есть замечательные священники, - вступился я.
Мы не успели еще закончить наш разговор, как в комнату вошла жена Сергея Николаевича, пышная дама. Поздоровавшись, она недовольно сказала:
- Зачем Сереже священник, он же не умирает?
- Он придет для беседы... - пояснил я.
- Не к чему, - прервала меня супруга.
- То есть, как это не к чему? - неожиданно громко и немного визгливо вскрикнул Сергей Николаевич. - Почему это не к чему? Я хочу побеседовать с хорошим священником и причаститься. Слышишь, хочу! Петр Павлович, - повернулся больной в мою сторону, - прошу вас завтра же пригласить батюшку ко мне, а если он не может завтра, то в ближайшее удобное для него время!
- Хорошо, - сбитый с толку горячностью больного, ответил я.
- Только он, верно, потребует за посещение много денег? Тогда скажите ему, что я не богат, на пенсии, а потому на большой куш пускай не рассчитывает.
Мне сделалось неприятно, и я сказал:
- Отец Александр, которого я хочу пригласить к вам, придет не из-за денег.
Но Сергей Николаевич меня не слушал и раздраженно повторял:
- Пусть не рассчитывает.
Священник, о котором шла речь, был уже не молод, священствовать начал пять лет тому назад, но среди знавших его пользовался большим авторитетом и любовью. Выразив согласие посетить Сергея Николаевича, он после литургии приехал к нему со Святыми Дарами. Я не присутствовал при их встрече, но, так как мне хотелось узнать, как она прошла, я отправился на другой день к больному.
Едва я вошел в спальню, как Сергей Николаевич порывисто протянул мне руки:
- Дорогуша, кого вы мне прислали?! Это же не человек, а сокровище! Мы говорили с ним, как два добрых друга. Я страдал и плакал, он утешал и плакал со мной. И ко мне пришла светлая радость. Мне так хорошо, так спокойно, и все это сделал он, отец Александр! Спасибо вам за необыкновенное знакомство. - Он пожал мне руку, а потом сказал: - И знаете, он отказался от конверта с деньгами, который я ему пытался вручить. Даже руки назад спрятал, покраснел: «Я пришел к вам как друг - причем же здесь деньги?»
Я не был у Сергея Николаевича неделю, а когда зашел, то увидел страшную перемену: он исхудал, задыхался, не мог ничего есть.
- И опять у меня на сердце тоска, - хрипло шептал он. - Так хочется увидеть отца Александра, поговорить с ним. Если бы мог, я бы пополз к нему на коленях. Ах, как хочется его увидеть.
И Сергей Николаевич просительно посмотрел на меня. Но я знал, что отец Александр крайне занят, причастился же Сергей Николаевич недавно, и потому мне показалось неудобным снова беспокоить батюшку.
Через три дня Сергей Николаевич скончался. Меня поразило выражение его мертвого лица, оно было мудрое и просветленное, как будто он понял то самое важное, что всю жизнь от него было скрыто.
После похорон Сергея Николаевича я встретился с отцом Александром и рассказал о смерти старого скрипача. Поговорили о покойном, и я, как об интересной детали, рассказал о его мучительном желании увидеть перед смертью отца Александра.
- И вы не пришли за мной?! - вскочил на ноги батюшка, до того спокойно сидевший на стуле. - Это же был вопль души, разлучавшейся с телом! Как вы могли, как вы посмели не исполнить предсмертной просьбы?
Я растерялся. Я никогда не видел отца Александра таким взволнованным. А он, прижав руки к груди, сокрушенно уже не говорил, а шептал:
- Он, умирающий, хотел ползти на коленях. За чем? За словом Божиим, а вы...
Прошло много лет, а в моих ушах все еще звучит слабый, прерывающийся голос Сергея Николаевича: «Как мне хочется увидеть отца Александра, если бы мог, я бы пополз к нему на коленях...»
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАУТРЕНЯ
Великая Суббота. 1976 год. 24 апреля по новому стилю...
В десять часов вечера я пришла к своему духовному отцу, чтобы, как обычно (с тех пор, как он заболел), провести вместе Пасхальную ночь. Дочка его поехала на службу в Елохово, а сам отец Александр крепко спал.
В большой комнате на застеленном праздничной скатертью столе стояли кулич, блюдо с крашеными яйцами и цветы у портрета покойной матушки.
Мне стало грустно, одиноко, и, погасив свет, я прилегла на диван. С улицы доносился шум проезжавших машин, но постепенно становилось все тише, и я уснула. Разбудил меня бодрый голос отца Александра:
- Почиваете? А я, хоть и плохой священник, но хочу сейчас отслужить заутреню, уже двенадцать. А вы как, встанете?
Я вмиг соскочила с дивана. Отец Александр стоял в рясе и епитрахили. Мы пошли в его комнату. Я помогла ему завязать поручи, расстелила на письменном столе чистое полотенце, отец Александр положил крест, Евангелие, вынул книжечку с «Последованием заутрени», и служба началась...
Сначала мы «служили» стоя, но, быстро устав, сели рядом за столом и, забыв все на свете, читали и пели пасхальную службу.
Отец Александр делал возгласы, а я была и солисткой хора, и чтецом, и народом. Иногда у меня перехватывало горло и я замолкала, тогда он ободряюще начинал подпевать сам. Когда полагалось делать возглас, голос его звучал тихо, но проникновенно, наполненный внутренней силой: - Яко Тя хвалят вся силы небесные и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков.
По временам он замолкал, и мы тихонько плакали. Не знаю, отчего плакал он, а я плакала от радости, что есть в мире Христос и что я в Него верю.
Пропели все стихиры. Прочесть слово Иоанна Златоуста целиком отец Александр не смог.
- Дочитайте с дочкой, когда она вернется, - сказал он, - а сейчас еще помолимся.
И он начал читать ектению. Читал не по служебнику, а свою, импровизированную. Читал, откинувшись всем усталым телом на спинку кресла и глядя полными слез глазами на ярко освещенные лампадой образа.
Вначале он молился о мире, о стране, о Церкви, о Патриархе, о духовенстве и о тех, кто хочет стать на священнический и иноческий путь. Затем умолк и снова начал:
- Спаси и помилуй всех, к Тебе, Господи, взывающих и Тебя ищущих, - тут он стал читать длинный список имен своих родных, духовных чад, знакомых. Потом повернулся ко мне и сказал: - Будем сейчас вспоминать и своих, и чужих, в особых условиях находящихся. Если кого забуду, подскажите. Вот Ларе скоро родить... - Он помолчал и опять поднял глаза к образам: - Спаси, Господи, и помоги всем женщинам, готовящимся стать матерями, и тем, которые рождают в эту ночь, и чадам их, появившимся на свет.
И, верно, вспомнив Саню и Сашу, Танечку и Мишу, продолжал:
- Благослови и пошли мир, спокойствие и тишину всем, в брак вступить собирающимся...
А мужей, оставленных женами, и жен, оставленных мужьями, - утешь и вразуми.
Спаси и наставь деток, без родителей оставшихся.
Сохрани стариков в их старости. Не дай им пасть духом от болезней, печалей и одиночества.
Спаси и сохрани сражающихся в бою, тонущих в морской пучине, подвергающихся насилию и нападению злых людей.
Огради одиноких путников, идущих по дорогам и заблудившихся в лесной чаще.
Спаси бездомных и дай им верный приют, накорми голодных, огради от всякой неправды и злого навета заключенных в тюрьмах и лагерях и пошли им утешение и свободу.
Помилуй прокаженных, больных всеми болезнями, какие есть на свете, калек, слепых, слабоумных.
Помилуй, дай светлую пасхальную радость живущим в инвалидных домах, всем одиноким и обездоленным людям.
Прими души всех умирающих в эту ночь, дай жизнь и облегчение лежащим на операционных столах, вразуми врачей...
Тихо шелестела старенькая шелковая ряса при каждом движении отца Александра.
Он закрыл руками лицо и замолчал. Потом спросил:
- Кажется, всех помянули?
Я вспомнила своего соседа Юрочку, его жуткого брата, и сказала:
- Пьяниц забыли.
- Всех, кто в Твою Святую ночь бражничает, бесчинствует, - умири, вразуми и помилуй, - устало прошептал отец Александр.
Светила лампада перед Нерукотворным Спасом, смотрели на нас с темного неба редкие звезды, а мы сидели, старые, немощные, и молились Воскресшему Господу, победившему и старость, и болезни, и самую смерть.
ОРДЕР
Вначале тридцатых годов в Москве с жильем было очень трудно.
Мы снимали большую комнату за городом у вышедшего из моды писателя, который имел прекрасную квартиру на Спиридоновке, а старую двухэтажную дачу сдавал жильцам.
В это. время для загородников самой большой сложностью было отопление. Теоретически дело решалось просто: местные дровяные склады должны были снабжать население дровами и торфом. Но практически получалось так, что они постоянно стояли пустые.
Старожилы поселка и те, кто имел деньги или входивший в силу блат, приобретали топливо, минуя склады, а такие, как наша семья и ей подобные, готовили и обогревались керосинками. Хорошая керосинка для загородников того времени была драгоценнейшей вещью, но приобрести ее можно было лишь по ордеру или с рук за баснословную цену.
Москвичи подобных мытарств не знали, так как к их услугам было центральное отопление, а не имевшие его снабжались углем и дровами.
На писательской даче в числе прочих жильцов жил П. А. С., холостяк лет сорока семи, артиллерийский офицер царской армии, отбывший за свое прошлое несколько лет ссылки. Возможно, в силу этого он работал скромным бухгалтером в какой-то артели. Внешне он был представительный, отличался физической силой, и при этом чуть ли не заикался от застенчивости, вообще напоминал неуклюжего доброго ребенка. Жил замкнуто, но наша мама сумела найти доступ к его сердцу и взяла под свою опеку.
- Он - математик, хорошо образован, владеет языками, - рассказывала нам мама, - верующий глубоко и несокрушимо. Его младший брат - священник, он в лагере, еще есть больная сестра в Пензе. Он им обоим помогает.
Как-то за ужином она нам внушительно сказала:
- У соседа несчастье - артель, в которой он работал, прогорела. В несколько мест ходил наниматься, но ничего не вышло. Недотепа он... Ну-ка, помогите ему устроиться!
- Мамочка, у нас в отделе снабжения есть место, но мне неловко предлагать его твоему протеже, - сказала я.
- А какое?
- Место моего помощника.
Как я и ожидала, все разразились смехом. Мне самой было смешно и совестно представить П. А. в такой роли.
- Ну, насмешила, - сказала мама, - Самой двадцать четыре года, в работе едва разбираешься - и П. А. у тебя помощник... А все-таки скажи, как эта должность называется?
- Он будет числиться счетоводом с окладом, - и я назвала сумму.
Мама ушла и вскоре вернулась со смущенным соседом, который с радостью принял мое предложение.
В нашем отделе П. А-ч вначале вызывал недоверие и удивление своей военной выправкой и хорошими манерами, но его смирение покорило всех, к нему привыкли, стали уважать, хотя, говоря о нем, некоторые сотрудники многозначительно вертели около лба пальцами.
Сидел П. А. отдельно от всех в маленьком полутемном чуланчике, который сам себе облюбовал, и работал так усердно, что даже желчный заведующий отделом был им доволен. О себе уж не говорю: он исправил все мои промахи и так наладил работу, что за его широкой спиной я могла ни о чем не беспокоиться. Особенную симпатию П. А. вызвал у всех трех сотрудниц нашего отдела, которым я кое-что рассказала о его трудной жизни.
Наступила зима. Домой я зачастую возвращалась поздно и, проходя во дворе мимо окон П. А., всегда видела на потолке его комнаты розоватый отсвет от горящей керосинки, которой он обогревался. Но вот уже три дня, хотя морозы крепчали, керосинка в его комнате не горела.
- Какой странный П. А., - сказала я маме, придя домой. - На улице не меньше двадцати градусов, а у него третий день не горит керосинка.
Мама печально вздохнула:
- Потому что прогорела и чинить ее никто не берется. А новую где купить? Нет ни на барахолке, ни на рынке. П. А. ездил. Вот третий день готовлю ему обед на нашей, а отдать ее для обогрева не могу, с чем сами останемся? Он теперь спать ложится в пальто и шапке, а холод в комнате такой, что на полу вода в ведерке замерзла. До чего мне его жалко! А он - веселый, еще меня утешает: «Это Господь терпенью учит, роптать только не надо».
На другой день утром я не успела войти в отдел, как кто-то крикнул: ,
- Профорг, в местком за ордерами!
Бросив портфель на стол, я опрометью помчалась на второй этаж.
- Сколько у вас человек в отделе, семнадцать? - обратился ко мне председатель месткома.
- Нет, к нам подключили экспортный склад, и теперь - двадцать.
- Все равно ничего не могу поделать, на ваш отдел у меня только один ордер. Сами решайте, кому отдать.
- А какой?
- На керосинку.
У меня сердце перестало биться: вот бы его П. А.!
Дождавшись, когда П. А. ушел на склад проверять накладные, я собрала в отделе всех, кто был на месте, и, рассказав о трудном положении, в котором он очутился, предложила отдать ордер ему.
- Вы все живете в городе в теплых квартирах и еду вам есть на чем приготовить, а у него насквозь промерзшая комната и никакого топлива.
Поднялся шум, начались возражения.
- Сейчас прошло время буржуазной филантропии, - горячился бухгалтер.
- Зима, керосинка каждому пригодится, - доказывал старший агент.
- Предлагаю лотерею, - старался перекричать всех зав. транспортом. - Кто выиграет, тот и получит, и никаких претензий. Кто за лотерею?
Все мужчины потребовали лотерею, а за П. А. заступились только женщины.
Он вошел в самый разгар спора, который сразу стих. Ему объяснили, что на двадцать человек дали один ордер на керосинку и что после работы этот ордер будут разыгрывать.
П. А. кашлянул, постоял на месте, будто собираясь что-то сказать, но потом повернулся и быстро ушел в свою кладовку.
- Если бы он сильно нуждался в керосинке, то попросил бы себе ордер, а ведь молчит, значит, не нуждается, - резонерствовал бухгалтер.
- Он деликатный, - сказала секретарша.
- Деликатный, деликатный, - перебил ее зав. транспортом. - Просто не имеет особой надобности.
Мои щеки горели, к горлу подступали слезы, но я молчала, чувствуя стену человеческого равнодушия.
- Соня, - позвала меня Евгения Михайловна, - я, Маша и Наталья Сергеевна решили, что если кто-либо из нас выиграет, то ордер отдаст П. А., а вы как?
- Ну, конечно же, отдам и я.
В конце дня зав. транспортом нарезал двадцать беленьких бумажек, написал на одной из них «керосинка», свернул все в одинаковые трубочки и сложил в чью-то шапку.
- Эх, и похвалит меня жена, если к той керосинке, что у нас есть, принесу ей новенькую, - вразвалку подходя к шапке, сказал кладовщик и развернул чистую бумажку.
Чистой оказалась и у меня, и у всех женщин.
- Разбирайте, товарищи, бумажки, разбирайте! - покрикивал зав. транспортом. - Кто еще не брал? Вася, П. А., Пищик, подходите, не задерживайте!
П. А. вынул белую трубочку.
- Тоже пустая? - поинтересовался бухгалтер. П. А. поднес бумажку к близоруким глазам.
- Кажется, здесь что-то написано.
Маша сорвалась с места и выхватила бумажку из его рук.
- Керосинка! - крикнула она. - П. А. выиграл керосинку! Ура! - И весело притопнула ногами.
Когда я после работы вернулась домой, мама встретила меня веселой улыбкой.
- Сейчас П. А. - самый счастливый человек в поселке. Но, принеся керосинку домой, знаешь, куда он сию же минуту поехал? В Теплый, к Споручнице грешных, благодарить за помощь.
- Если бы не Она, разве я мог бы выиграть? - сказал он мне. - Она наша Споручница и в большом, и в малом.
КНИГА
У меня есть жизнеописание преподобного Серафима Саровского. Книга эта мною очень любима, но до того уже истрепана, что я решила никому ее больше не давать для чтения.
Но пришел мой хороший знакомый, увидал на полке книгу и так неотступно принялся просить ее, что я не выдержала и исполнила его просьбу.
- Но даю с условием, - сказала я, - чтобы никому вы ее не давали; видите, какая истрепанная и от переплета одни кусочки остались.
- Книгу буду читать сам и ни одному человеку не покажу, - заверил меня мой друг, но... не сдержал данного слова. Книгу увидела у него соседка и так просила дать почитать о любимом святом, что он дал ее, строго наказав: - Ни одному человеку не давайте, а то, если книга пропадет, что я хозяйке говорить буду?
Соседка и ее дочь с великой радостью читали полученную книгу и не спешили с ней расстаться.
За дочкой соседки ухаживал молодой инженер и, наконец, сделал предложение. Девушке он, видимо, очень нравился, но она отказала:
- Я верующая, а ты даже не крещеный. Венчаться со мной ты не пойдешь, в церковь пускать не будешь, а когда родятся дети, то не позволишь их воспитывать так, как воспитывала меня мама. Не пойду за тебя, слишком взгляды у нас разные.
Получив отказ, молодой человек еще несколько раз пробовал ее уговаривать, а потом, улучив то время, когда девушка была на работе, пришел к ее матери и стал просить, чтобы она повлияла на дочь и та дала бы свое согласие.
Мать девушки отнеслась к гостю хорошо, но уговаривать дочь не согласилась. Видя, что он очень расстроен, она пригласила его выпить чаю и пошла на кухню приготовить все для этого нужное. Пока она хлопотала, молодой человек сидел за столом и перелистывал лежавшее там жизнеописание преподобного. Когда же хозяйка села с ним за стол, он стал просить дать ему прочесть книгу. Но никакие уговоры не подействовали. Тогда, поблагодарив за чай и попрощавшись, он схватил книгу и выскочил за дверь, пообещав на ходу, скоро вернуть ее.
Бедная женщина боялась попадаться на глаза моему другу, так как дни шли, а молодой человек не появлялся. Наконец, она созналась ему во всем, что произошло, и они оба с тоской думали о том, что скажут мне.
Прошел месяц, другой. Настала пятая неделя Великого поста. И вдруг молодой человек совершенно неожиданно появился перед матерью и дочерью.
- Дорогие мои, - радостно крикнул он, - я теперь ваш, я вчера крестился, а сделал все это преподобный Серафим. Когда я начал смотреть у вас книгу о нем, то она меня так заинтересовала, что я не мог уже оторваться. Потом мне захотелось узнать еще что-нибудь о вере, о Христе. Я начал читать, поверил и, наконец, крестился. А книга цела, вот она вам!
И он положил ее на стол. Она была приведена в полный порядок и переплетена в дорогой и красивый переплет. В таком чудесном виде она мне и была возвращена моим другом, но я думаю подарить ее жениху и невесте, так как мне кажется, что они имеют на нее большее право.
НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ
Яркое весеннее утро. Все залито солнцем, и буйно цветут вишни в нашем саду - словно белым облаком покрыты высокие старые деревья, а под ними гудят пчелы.
Я стою на балконе с чайной посудой в руках.
- Бабушка, давайте пить чай не здесь, а под вишнями.
- Боюсь, там еще тени мало и дедушке нажжет голову.
- Мы над ним тентик повесим. Ведь хорошо-то как! - настаиваю я.
- Ну, Бог с тобой, накрывайте с Анисьей в саду. Вот только почему дедушка опять запаздывает?! Обедня отошла, а его все нет.
Бабушка недовольно ворчит, но когда придет дедушка, не скажет ему ни одного слова упрека, чтобы не расстраивать.
- Мужа надо встречать ласково, - учит она меня, - тогда дом ему всегда мил будет, а отчитаешь потом, при случае.
Стукнула калитка. Сейчас же радостным лаем залилась огромная Серка и торопливо засеменил к ней коротконогий Кутя.
- Ну, вот и дедушка пришел! - весело кричу я и, перебросив через плечо чайное полотенце, бегу ему навстречу.
Дедушка у нас высокий, седой, с большой белой бородою, с добрыми карими глазами. Одет он в серую летнюю рясу, на груди блестит золотой крест. Одной рукой он опирается на высокую черную палку, в другой бережно держит сверток в шелковом платке.
- Дедушка, будем завтракать и пить чай под вишнями, хорошо? Мы с Анисьей уже все там приготовили.
- Хорошо, попрыгунья, хорошо, - соглашается он и подходит к чайному столу. Положив на него сверток, снимает рясу, а я лью ему на руки воду и даю полотенце.
После этого дед благословляет бабушку, меня, Анисью, читает молитву, и мы садимся за стол.
Над нашими головами белая пена цветущих вишен. Дедушка вдыхает ароматный воздух, трет ладонями лицо, умиленно смотрит по сторонам и молчит, он никогда не разговаривает во время еды и не позволяет нам.
Завтрак окончен. Бабушка наливает деду второй стакан крепкого чая и говорит безразличным тоном:
- Ну, я иду в комнаты, у меня дел много. Сверток твой захватить или сам принесешь?
- Сам, сам! Да ты не торопись, а посмотри лучше, что в нем-то!
Дедушка разворачивает платок и вынимает старинную икону средней величины.
- Посмотрите, мои дорогие, какой дивный образ! Он древний, ему лет триста с лишним. Понять его смысл не просто, а потому художник написал на нем краткий пояснительный текст, раскрывающий глубокое содержание образа. А оно вот в чем заключается.
Видите, нарисована высокая стена, по ту сторону ее находится рай, а по эту, внизу стены - ад, и в нем грешники мучаются за свои грехи.
Вверху на райской стене изображен в белой одежде Господь наш Иисус Христос, рядом с ним - апостол Петр с ключами от рая в руках.
Ночь. Апостол Петр говорит Господу: «Боже мой, Всемилостивый Спасе, Ты поручил мне ключи от Своего светлого рая, день и ночь я зорко стерегу его, но стал замечать, что грешники, сам не пойму, какими путями, проникают в него из ада. Я заделал все щели, проверил замки, но они все-таки попадают в рай без моего ведома. Помоги мне, Господи, - сейчас ночь, давай станем здесь и поглядим, где они находят путь, чтобы самовольно попасть сюда!»
И стали на стражу Господь и апостол Петр.
И вдруг видят, что подходит к краю стены Пресвятая Богородица (вот Она нарисована в правом углу образа в светлом убрусе на голове), подходит и спускает в ад Свой омофор. Грешник внизу ухватился за спущенный край, а Пречистая Дева вытащила его наверх.
Увидали это Господь и апостол Петр, и хотел было апостол сказать что-то Господу, но Спаситель шепнул: «Ш-ш, пойдем отсюда».
И ушли Они тихой стопой. А Матерь Божия снова спустила в ад Свой омофор.
Нам с бабушкой образ очень понравился.
- Дедушка, кто вам его подарил?
- Никто не дарил, и не мой это образ, а церковный, я его только на несколько дней к себе взял, чтобы помолиться. А попал он к нам в собор очень просто. Подошел ко мне сегодня печник, Кислов по фамилии, подал эту икону и попросил отпеть его жиличку, которая вчера умерла в больнице. Я спросил: почему он не отпевает ее в своем приходе, а он ответил: «Неукладка у меня с нашими батюшками получилась, и они послали к вам, как к благочинному, потому что сами опасаются отпевать».
И рассказал мне Кислов, что жиличка у него была какая-то приезжая из Воронежа, молодая, тридцати пяти лет, красивая. Жила весело, ходили к ней гости, но вели себя пристойно, без пьянства и скандалов.
Была она замужем, это по паспорту видно, но жила одна. Почему? Не рассказывала, а Кисловы расспрашивать совестились.
В церковь не ходила, постов не блюла, а праздники каждый день справляла. На какие деньги жила, Кислов не знает, только видно было, что в средствах не стеснялась, за квартиру ему всегда вперед платила и детям подарки делала.
Но вот месяц тому назад заболела. Позвали доктора, он посмотрел и нашел воспаление слепой кишки. Лечил, а ей - все хуже. Тогда назначил на операцию.
Перед тем, как ехать в больницу, жиличка позвала обоих Кисловых и сказала:
- Увозят меня на операцию... Чует мое сердце, что я ее не выдержу, умру, - и заплакала.
Кисловы принялись ее утешать, но она только рукой на них махнула.
- Вот деньги, похороните меня, а эту икону, - и тут она им этот образ показала - положите мне в гроб. Я в Бога не верю, но все-таки положите!
Помолчала и снова сказала:
- Положите на всякий случай, может быть, Она и меня спасет.
Умерла эта женщина во время операции. Кисловы привезли покойницу к себе домой, обрядили, положили в гроб, отпевать собрались, а приходские бати отказали им в этом, и образ посчитали неправославным, и она, видите ли, была неверующая, да еще, может быть, плохой жизни...
Но Царица Небесная надежду этой несчастной женщины, которая «на всякий случай» Ее образ к себе в гроб положить велела, не постыдила. Кислов пришел ко мне, и вот покойница уже у нас в соборе стоит, я по ней первую панихиду отпел, вечером парастас отслужу, а завтра, Бог даст, погребать буду.
А уж на том свете Царица Небесная ей Свой омофор в ад спустит, твердо верю.
Тольку икону эту в гроб ей не положил, пусть люди смотрят и уповают на милосердие Царицы
Небесной и на Ее неустанное попечение о нас, грешных.
Покойнице же образ Покрова Божией Матери дал в руки.
Дедушка замолчал и задумался... Молчали и мы с бабушкой.
А вокруг буйно цвели вишни, и тихо падали белые лепестки на стол, на наши головы и на икону, на которой Царица Небесная спасает грешников.
В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
Выхожу на террасу и вижу, что мама взволнованно ходит из угла в угол. - Что случилось?
- С Гошей сильно поспорили. - Мама останавливается возле меня и скрещивает на груди руки. - Я говорю этому варвару: «Гоша, вы - Друг нашей семьи, я вас люблю, как сына, и потому меня тревожит, что, вы живете не по-христиански. Пьете, мотаете деньги, изменяете... И кому? Нате, такой чудесной жене». Тут он меня сразу прервал. «Это все в прошлом. После летней истории я чист перед Натуськой, как младенец».
Но уж я остановиться не могла и продолжала: «Зачем вы начали ходить к Денисову и вместе с ним вызывать души умерших? Это великий грех! Индийских йогов читаете, хиромантией увлеклись... Вам скоро пятьдесят лет, сами говорите, что сердце плохое и можете умереть в одночасье, а об ответе на Страшном Суде не думаете». А Гоша возьми да и скажи: «Я греха не боюсь, потому что есть покаяние. Разбойник прожил порочную жизнь, покаялся только на кресте, и Господь простил ему все, а я не такой великий грешник, каким был он. Вот наступит мой последний час, я и воззову: «Помяни меня, Господи, во Царствии Твоем», - и по Своему великому милосердию Господь меня помилует».
Тут я Гоше пригрозила: «А если смерть наступит так быстро, что вы этих слов не то что сказать, а и помыслить не успеете?» - «Ну, эти-то я успею», - ответил он мне.
- Мамочка, тебе пора привыкнуть к Гошиной логике, - пытаюсь я успокоить ее. - Сколько лет длится ваша дружба и Гоша приходит к тебе для откровенных разговоров, но найти общий язык вы никак не можете.
Мои слова не доходят до мамы, наклонив голову, она продолжает ходить по террасе.
Минуло пять лет. Как-то вечером мы все сидели за чаем. Раздался звонок, и в комнату вошла Ната. Она посмотрела на нас странными, пустыми глазами и хрипло сказала:
- Сейчас умер Гоша.
Мы вскочили со своих мест, а она без чувств свалилась на пол.
Потом мы узнали, что в тот день Ната с Гошей были в гостях у своей замужней дочери. Вернувшись домой, Гоша сел в кресло, хлопнул себя по карманам, и сказал:
- Эх, забыл у Ленушки папиросы.
- Я сейчас спущусь в магазин и куплю, - предложила Ната, которая всегда опекала мужа.
Она вернулась через двадцать минут. Гоша по-прежнему сидел в кресле, но как-то неестественно свесившись на бок. Ната схватила его за руку. Гоша не шевельнулся.
Вызвали врача. Он осмотрел и сказал, что смерть была мгновенной.
Мама очень грустила по Гоше и мучилась: успел он сказать свои заветные слова Господу или нет. Она часто бывала на его могиле, иногда они ходили туда вдвоем с Натой.
Один раз Ната сказала ей:
- Сегодня во сне я видела Гошу. В пальто и шляпе он быстро вошел в нашу комнату и, не глядя на меня, направился к себе в кабинет. «Подожди, не уходи, - крикнула я, - скажи, как тебе там?»
Он обернулся и на ходу ответил: «Что заработал, то и получаю».
Можно представить себе, как после этого молилась о Гоше моя мама.
СТУПЕНЬКИ
К моим молодым соседям Селивановым бабушка привела няню:
- Завтра Наташа начнет работать, а правнучка Павлушеньку не с кем оставить, я ведь с ним ездить не могу, слаба стала, - доверительно рассказала она мне на кухне.
- А няня хорошая?
Бабушка неопределенно усмехнулась:
- Мы с ней из одного города, девушками вместе гуляли. Озорница она была, и очень красивая; цену себе знала. Потом, как жизнь ее ни шугала, она все же спеси не потеряла. Было время, что она у моей дочки Володю нянчила, а теперь пущай его сына доглядывает. Да вот она и сама, знакомьтесь.
В кухню вошла старая женщина, невысокая, полная, с подслеповатыми глазами.
- Здравствуйте! Как вас звать-величать, не знаю, а меня - Нина Петровна. Стол-то наш где? Энтот? А уж и грязной, да и крант-то у вас будто никогда не чистили. А картошка у них где? Нету? Володька! - пронзительно позвала она Селиванова. - Возьми сумку, принеси картошки. Да чай-то у вас есть? Я только индейский пью, возьми две пачки. Наташа, ты иди с Павлушенькой гулять, пущай на ночь нагуляется, лучше спать будет, а я крант начну чистить.
На кухне сразу стало тесно и очень шумно: гремели кастрюли, лилась вода, и слышался громкий голос Нины Петровны.
- Уже нагулялись? Чтой-то быстро, идите еще. А почему он плачет? Ты же мать, забавь ребенка, а мне некогда, убираться надо.
Принес картошку? Выложи в ящик, да не мусорь, вот веник, подмети, и чайник поставь, а то у меня без чаю душа мрет. Да еще сбегал бы ты в гастроном за колбаской. Уважь старуху, я ведь тебя, дурака, нянчила.
- Вот это няня! - шепнул мне сосед по квартире, скромно возясь у своего кухонного стола. - Совсем такая, как по радио Райкин рассказывал.
Вскоре Нину Петровну знал весь дом. Называть ее стали, вслед за маленьким Павликом, «бабой Ниной».
- Смотри, совсем старуху из меня сделали. - недовольно ворчала она.
С появлением бабы Нины жизнь в нашей тихой квартире изменилась: из комнаты Селивановых все время слышался ее крикливый голос, она или пилила Павлика, или спорила и отчитывала своих добродушных хозяев. Все было не по ней, а по выходным дням она ездила жаловаться на них бабушке.
На кухне баба Нина играла первую роль: критиковала уборку, презрительно наблюдала за тем, кто как готовит, авторитетно вмешивалась во все разговоры и всех поучала. Я иногда не выдерживала и сердито говорила:
- Баба Нина, мы живем все вместе много лет и друг друга уважаем, а вы - без году неделя, и хотите всеми командовать.
- Не учи вас - пропадете, - ворчала она в ответ и обиженно уходила из кухни.
- Ну, как вы с бабой Ниной живете? - спрашивала бабушка, приезжая иногда навестить внуков. - Воюете?
- Воюем.
- Да, она настырная и никого не боится. А о божественном она с вами говорила?
- Всего было.
- Про то, что ей Христос являлся, рассказывала? - Нет, до этого дело еще не дошло, да я такого вранья и слушать не стану.
- Ниночка что хотите придумает. Вот жила во Фрунзе и давай в церкви старухам рассказывать, что ей Христос явился и сказал: что через два месяца конец света будет, потом предсказывать начала, да так ловко, что народ к ней повалил. Она денег много набрала и жила припеваючи, но когда подошел тот срок, что она указывала, как конец света, пришлось ей из Фрунзе удирать, а то бы ее народ за вранье изувечил. Она на те деньги, что набрала, золотой заем купила, у нее до сих пор еще три облигации есть.
- В Бога баба Нина верует?
- Вроде верует, а вот деньги были нужны, она и наврала.
- Зачем вы ее к Павлику привели, она ведь вредная старуха?
- А что делать? Я старая, они оба работают, в ясли Павлика не берут, а хорошую няньку где достанешь?
Наступил Великий пост.
- Ну, теперя, Нина Петровна, шалишь: ни мяска, ни рыбки, ни молочка сорок девять дней в рот не возьмешь, - объявила баба Нина, поливая уксусом вареную картошку с луком.
- А когда вы говеть думаете? - спросила соседка. Баба Нина нахмурилась:
- Душно в церкви, я не могу в духоте стоять.
За пост она очень похудела и несколько раз показывала нам, какими широкими стали на ней платья, но в церковь так и не пошла. Один раз совсем было собралась отговеться, накануне в баню сходила, а утром неожиданно сказала Наташе:
- Не могу идти, будто меня кто не пускает.
Как-то баба Нина до того меня рассердила, что я повысила голос, и мы поссорились. И день и два я ходила с испорченным настроением и старалась не выходить на кухню, когда она там бывала. Потом меня начал раздражать даже звук ее голоса. Я почувствовала, что дело плохо, и пошла к своему духовному отцу.
Мы сидели в его кабинете, и я жаловалась на вульгарную, противную старуху.
Отец Александр слушал меня внимательно. Я откинулась в кресле и вопросительно посмотрела на него. Отец Александр помолчал, потом провел рукой по волосам и тихо спросил:
- У вас какое образование?
- Незаконченное высшее, - оторопело ответила я.
- Ваш отец был инженером? - Да.
- Кажется, вы читаете много духовной литературы?
- Читаю... Сейчас у меня «Аскетические опыты» Брянчанинова.
- Хорошее дело - похвалил отец Александр. - А вот интересно: баба Нина грамотная?
- Нет. Она может подписать только свою фамилию.
- Родители ее, надо полагать, люди простые?
- Ну, конечно!
- В слове Божием ее кто-нибудь наставлял?
- Сильно сомневаюсь.
Отец Александр сжал руки вместе и пристально посмотрел на меня:
- Так вот, дорогая Лидия Сергеевна, подумайте, сколько ступенек социальных и духовных между ней и вами... Она лежит где-то внизу этой сияющей лестницы, надо сказать, на земле, не боится даже Христовым именем спекулировать, а вы стоите на таких ступенях духовного развития, что можете читать епископа Игнатия. Как вы думаете, может баба Нина подняться до вас, заговорить вашим языком и поступать так, как надлежит интеллигентному человеку? Убежден, что нет. А вот вы со своих ступенек можете сойти в ее темноту и понять ее первобытное развитие. Но сойти, конечно, не для того, чтобы уподобиться ей, а чтобы лучше понять, пожалеть и не осудить. Короче говоря - я на стороне бабы Нины, а вам скажу одно: во всех неприятных столкновениях с людьми первым долгом ищите свою вину.
Я вышла от отца Александра с ощущением полученного подзатыльника.
Муж был в длительной командировке, и мне не хотелось возвращаться домой. Я бродила тихими переулками и, когда стемнело, вернулась к себе.
На кухне бабушка Селивановых мыла посуду.
- Ниночка-то наша заболела, - сообщила она. - Во всем теле нервные боли, слышите, как стонет? Да и как не болеть, если жизнь ее была тяжелейшая! - Бабушка вздохнула и покачала головой. - Родилась на барже, отец - бурлак, мать от родов померла, растила старшая сестренка. Кругом - пьянство, мат, драки. Ее ведь не Ниной зовут, это она сама себе имя придумала, она Степанида, и ее все Степкой звали. Когда выросла, со второй сестрой пошли к старшей жить, а та бардачок держала. Приходили мужчины, сестры с ними гуляли, а ночью своих кавалеров обворовывали. Потом один артельщик женился на Ниночке за ее красоту. Но что за жизнь была! Бил он ее всем, что под руку попадалось. Глаз вышиб, заметили! Она ведь подслеповатая. Два ребра сломал. Но она его любила без памяти и никому не жаловалась, фасон держала. Под конец он ее бросил, и пошла она с другими путаться. Но его до сих пор ждет, думает, что вернется, и каждое утро на него карты бросает.
Я ушла в свою комнату и, не зажигая огня, долго стояла у окна. Потом вынула из буфета банку с земляничным вареньем и пошла к Селивановым.
Баба Нина лежала укутанная ватным одеялом, лицо у нее было бледное, губы сжаты. Увидев меня, она отвернулась к стене.
Я поставила банку на стол, присела возле ее кровати и, сунув под одеяло руку, сжала ее пальцы:
- Пожалуйста, простите меня, баба Нина, что я на вас шумела.
Она быстро открыла глаза.
- Ну, что там, Сергеевна, я не сержусь.
- Я вам вашего любимого варенья принесла.
- Неужто земляничного? Вот разутешила! А мне будто лучше стало... Вот полежу часок и сядем с бабушкой чай пить. Приходите и вы, Сергеевна.
Я больше никогда не ссорилась с бабой Ниной, она тоже остерегалась.
Год спустя Селивановы устроили Павлика в детский сад и поспешили с ней расстаться.
Уезжала она от нас очень грустная, хотя старалась не показать этого. Мы с соседкой подарили ей красивый голубой платок.
Не знаю, вспоминает ли меня баба Нина, но мне на память она приходит часто.
ОТВЕРГНУТАЯ МОЛИТВА
Собрались на охоту. Выпили. Один из охотившихся уснул после выпивки и умер во сне. Что делать родственникам? В Библии сказано: пьяницы Царствия Божия не наследуют. Значит, отпевать его в церкви нельзя? Но ведь умер-то он не от пьянства (хотя и был пьян).
В общем, отпели в церкви, заказали поминать на сорок дней. Но чувствуют они, что сделали мало.
Подумали родные и решили: собрать денег и послать монахам на Афон - это гора такая, где живут одни монахи. Пусть они помолятся Богу.
Собрали сто рублей и выслали.
Проходит около года. Приходит с горы афонской письмо: пишут монахи, что молились, но не могут умолить Господа.
Посовещались родственники: что делать? Наверно, мало денег послали. Собрали с трудом еще сто рублей и выслали монахам: молитесь.
Проходит еще полгода или год, приходит с Афона письмо от братии монашеской, и с письмом двести рублей денег. В письме говорится: примите обратно ваши двести рублей. Мы молились Господу о вашем усопшем, но, видно, наши молитвы не угодны Господу - Он не принимает их. Или, может, усопший ваш был грешник большой?
А вы лучше вот что сделайте: купите на эти деньги, на двести рублей, зерна для птиц, корма всякого для зверюшек лесных и рассыпьте в лесу - может быть, птицы и звери Господа умолят.
Комментарии к книге «Непридуманные рассказы о том, как Господь помогает людям», Русская Православная Церковь
Всего 0 комментариев