«Иисус. Надежда постмодернистского мира»

Иисус. Надежда постмодернистского мира

Предисловие

В ходе работы над этой книгой я поставил своей целью уделить особое внимание некоторым важным моментам. Прежде всего, это приверженность историческим данным, касающимся личности Иисуса Христа. Следует признать, что многие христиане, к несчастью, допускают определенную небрежность в своих размышлениях и разговорах об Иисусе, а следовательно, и в молитвах и практике ученичества. Нельзя думать, будто, произнеся слово «Иисус» или тем более «Христос», мы на самом деле говорим о настоящем Иисусе, который жил и учил в Палестине в первом веке нашей эры, об Иисусе, который, как сказано в Послании к Евреям, «вчера и сегодня и во веки тот же». Мы не вправе подменять его кем–либо другим. Неверно было бы также предположить, будто наличие в Новом Завете Евангелий позволяет нам в совершенстве познать Иисуса. Представленные в этой книге материалы, а также детали, обсуждаемые в более объемных трудах, указывают на несколько искаженное восприятие различными христианскими традициями личности Иисуса, изображенного в Евангелиях. Лишь тщательное изучение истории дает нам возможность более глубоко постичь замысел евангелистов.

Второй момент — это практика христианского ученичества, которая должна вести верующих по пути настоящего Иисуса. Молитва и изучение Библии должны быть неразрывно связаны с его личностью, чтобы не утратить всякий смысл или не превратиться в идолопоклонство. Мы часто намеренно игнорируем некоторые стороны личности Иисуса, переосмысливая его по своему образу и подобию, а затем удивляемся тому, что наша собственная духовная жизнь перестала вдохновлять и преображать нас. На страницах этой книги я надеюсь, по крайней мере, коснуться данной проблемы. Как–то на конференции один из участников подошел ко мне после моей лекции и сказал, что представленный в ней Иисус произвел на пего впечатление необыкновенно глубокой и интересной личности. Этого зачастую не скажешь об образе Христа, застывшем на церковных витражах и в воображении многих христиан независимо от их принадлежности к католической, протестантской, православной или евангелической традиции.

И наконец, при написании своей работы я испытывал сильнейшее желание вложить в умы и сердца следующего поколения мыслящих христиан пример Иисуса, способный пробудить в них стремление к преображению этого мира силой его Евангелия. Каждому, кто, учась или работая в мире, желает остаться преданным христианином, необходимо еще раз задуматься о том, что в действительности значит хранить верность Иисусу. Молиться при закрытых дверях и вести нравственный образ жизни недостаточно, если на своем рабочем месте человек продолжает воздвигать Вавилонскую башню. Содержание и форму различных сторон жизни в этом мире необходимо рассматривать в свете неповторимого подвига Иисуса, заповедавшего нам быть для мира тем, чем для израильтян своего времени был он сам.

Последний вопрос объясняет мое настойчивое стремление хотя бы кратко коснуться (особенно в последних двух главах) вопроса о культурной обстановке, сложившейся в современном Западном мире. Расплывчатое, а порой обманчивое понятие «эпохи постмодернизма» вобрало в себя многочисленные особенности нашего общества, вызывающие беспокойство и даже тревогу. Многие христиане видят в этом серьезную угрозу. Однако я убежден, что благая весть Иисуса Христа помогает нам без страха смотреть в лицо реальности. Следует признать, что некоторые вопросы, поднимаемые в эпоху постмодернизма, заслуживают самого пристального внимания. Вместо того чтобы избегать их, мы должны приступить к их решению, открывая для себя новые задачи и возможности. Справедливость требует, чтобы мы стремились к истине, размышляя не только о личности самого Иисуса, но и о мире, которому мы, его последователи, призваны нести евангельскую весть любви и духовного обновления.

Н. Т. Райт

1 Иисус и исторические исследования

Вступление

Одному из моих друзей довелось прочитать курс лекций в богословском колледже в Кении. Во время одной из них речь зашла о движении под названием «Поиски исторического Иисуса», которое, как он рассказал, зародилось в своих ранних формах среди немецких ученых и мыслителей XVIII — ХIХ веков. Мой друг едва успел перейти к пояснению, что именно означали эти поиски, как вдруг его прервал один из студентов. «Учитель, — начал он («Как только он назвал меня учителем, я понял, что дело мое плохо», — рассказывал позже мой коллега) и затем продолжил: — Если немцы потеряли Иисуса, это их собственная беда. Мы его не теряли. Мы знаем и любим ero».

Изучение личности Иисуса неизменно вызывало и продолжает вызывать противоречия, в том числе и среди верных христиан. Некоторые из них задаются вопросом: есть ли в наши дни что–то, чего еще не было сказано об Иисусе, и не станут ли поиски новой попыткой опровергнуть традиционное учение Церкви или поставить под сомнение непогрешимость Писания? Мне хотелось бы, не откладывая дела в долгий ящик, пояснить, почему я считаю не только допустимым, но и крайне важным еще раз разобраться в вопросе о том, кто же такой был Иисус и, следовательно, кто он есть сейчас. При этом я никоим образом не желаю отрицать или умалять значение такого познания Иисуса, о котором говорил кенийский студент и которое на протяжении веков распространялось в Церкви, преодолевая социальные и культурные границы. Историческое исследование я рассматриваю как неотьемлемую часть познания в процессе исследования мы учимся еще лучше узнавать и любить того, за кем последовали. Даже в отношениях между людьми, стремящимися познавать и любить друг друга, возможно недопонимание, неверные представления и понятия, которые необходимо выявлять и исправлять. Насколько же большее значение это приобретает в отношениях с Иисусом?

По моему глубокому убеждению, историческое исследование личности Иисуса является необходимой и обязательной составляющей духовного роста каждого христианина, способной произвести обновление нашей духовной жизни и служения, и мне хотелось бы с самого начала пояснить и обосновать свою точку зрения. Однако подобное исследование неизменно сопряжено с серьезными трудностями и даже определенными опасностями, которые сопутствуют всему, что направлено на службу Царству Божьему. Потому мне следует кратко остановиться и на этих проблемах.

Сложности возникают уже при обращении к данной теме, и о них не стоит умалчивать. В окружении единомышленников удивительно легко скатиться к высокомерному самодовольству. В мире постоянно зарождаются новые, все более нелепые теории, касающиеся Иисуса. Практически каждый месяц то или иное издательство публикует бестселлер, где его называют очередным модным гуру, членом египетской масонской ложи или революционно настроенным хиппи. Практически каждый год тот или иной ученый или группа ученых выпускают новую книгу, снабженную весьма внушительными примечаниями, пытаясь убедить читателя, будто Иисус был крестьянином–киником, странствующим оратором или проповедником прогрессивных ценностей, появление которого вполне соответствовало духу времени. Когда я работал над окончательным вариантом этой главы, в одной из газет появилась статья о недавно разгоревшемся споре. Его инициаторами стали защитники прав животных, настаивающие на том, что Иисус был вегетарианцем.

разумеется, можно просто сказать, что все это пустая трата времени, что об Иисусе нам известно все необходимое и больше сказать уже нечего. Многие верующие, рассуждая подобным образом, успокаивают себя ощущением собственного превосходства: «В отличие от этих глупцов либералов, мы познали истины, и нам больше нечему учиться». К богословам же обращаются тогда, когда требуется очередное выступление в защиту «традиционной» христианской истины, надеясь, что после этого можно прекратить задаваться «неудобными» историческими вопросами и обратиться к чему–то более продуктивному.

Некоторые же, напротив, выбирают альтернативные, но столь же обманчивые стереотипы. Выступления в защиту «сверхъестественного» Иисуса могут легко перерасти в карикатуру, в образ некоего древнего Сверхчеловека. Однако при этом следует помнить, что сам миф о Сверхчеловеке представляет собой дуалистическое искажение христианства. Современный мир предлагает нам целый ряд образов Иисуса, каждый из которых может показаться весьма «религиозным», несмотря на то что они не имеют ничего общего с библейским описанием назарянина по имени Иисус и идут вразрез со значением слов Писания в первоначальном контексте.

У меня нет никакого желания склонять читателя к какому–либо из этих двух взглядов, Как уже было сказано, я считаю непрерывное изучение исторической личности Иисуса неотъемлемой частью процесса духовного развития христианина, Глубоко сомневаюсь, что сегодня вообще было бы возможно исчерпывающим образом познать и понять личность Иисуса, его слова и поступки, а также смысл, который в них вкладывал он сам. Но поскольку традиционное христианство неизменно проповедует, что лишь взирая на Иисуса можно познать характер Бога, на мой взгляд, было бы совершенно неправильно оспаривать необходимость постоянных исторических поисков, направленных на исследование личности Иисуса, как, возможно, основополагающей части нашего познания Бога.

Из данного утверждения следуют, разумеется, вполне определенные выводы. Если христианская вера невозможна без познания исторической личности Иисуса, правда и то, что историческое исследование нельзя проводить в условиях вакуума. В эпоху Просвещения людям вешали, что вера несовместима с историей и что обратиться к первой означает отвергнуть вторую, Вследствие этого верующие, как правило, относятся к историкам с подозрением, в то время как представители светской историографии не жалуют особым вниманием верующих. Однако настоящее христианство напрочь отрицает такое противопоставление — убеждение, следовать которому очень даже непросто для тех из нас, кто пытается жить и учить одновременно и в тех, и в других кругах. Более того, я думаю, что сама эта трудность является одной из сторон призвания современного христианина; не стоять в стороне от мира, а разделить боль современности, переживающей в данный момент мучительную предсмертную агонию Просвещения. Более подробно я остановлюсь на этом в заключительной главе своей книги. Я не светский историк, уверовавший в Христа, или христианин, увлекшийся историей. По моему убеждению, всякий верующий христианин должен обращаться к исторической науке, способной бросить достойный вызов ложным представлениям о христианстве (включая и те, которые их сторонники пытаются выдать за традиционные), одновременно содействуя возрождению подлинной ортодоксальности. Подобный процесс не перестает поражать нас.

Итак, позвольте мне перейти к позитивной стороне вопроса. Почему же верующему так необходимо изучение личности Иисуса?

В поисках истины

Главная причина, по которой нам следует обратиться к изучению исторической личности Иисуса, состоит в том, что мы были сотворены для Бога и во славу Божью, чтобы поклоняться ему, неся в себе его образ. Это самое сокровенное желание нашего сердца, источник нашего истинного призвания. Вслед за Иоанном (Ин. 1, 18) христиане всегда утверждали, что никто не видел Бога, но что Иисус явил его людям. Мы откроем для себя живого и истинного Бога, только если осмелимся взглянуть на самого Иисуса. Вот почему современные споры о его личности имеют особое значение. Ведь, в конечном итоге, они ведутся о личности самого Бога.

Кроме того, к серьезному изучению исторических вопросов меня побуждает верность Писанию. Эти слова могут показаться иронией обеим сторонам старинного конфликта между либералами и консерваторами. За последние два столетия многие ученые, отказавшись от изучения Писания, создали образ Иисуса, не имеющий ничего общего с новозаветным. Однако в опровержение подобного подхода недостаточно еще раз заявить, что вера в библейские истины избавляет от необходимости вновь и вновь ставить вопросы, касающиеся личности Иисуса. О Библии можно сказать то же, что и о Боге: тот факт, что традиционное учение толкует каждый библейский отрывок, не освобождает нас от необходимости продолжать его изучение в свете имеющихся сведений о его историческом и литературном контексте с целью убедиться, что традиционное толкование оправданно. По–моему, свидетельством приверженности Писанию не может быть позиция, провозглашающая; мы верим Библии, так что нам больше нечему учиться». Напротив, следует сказать: «Мы верим Библии и потому стремимся открыть в ней для себя все, что нам мешают разглядеть наши традиции, в том числе «протестантские» и «евангелические», которые хоть и претендуют на звание библейских, зачастую таковыми не являются». Подобный процесс переосмысления, скорее всего, заставит нас задуматься о том, не следует ли трактовать «образно» то, что мы привыкли воспринимать «буквально» или наоборот. А если да, то что именно.

Перейдем теперь к третьей причине, состоящей в непременном стремлении каждого христианина к истине. Христиане не должны бояться истины. Конечно, то же самое заявляли и многие редукционисты, бесцеремонно низводя евангельское учение до нескольких пресных и избитых истин и оставляя в стороне порой резкие и бескомпромиссные слова Иисуса. Но я стремлюсь совсем не к этому. Моя цель — еще глубже постичь квинтэссенцию изучения, чтобы заново переосмыслить суть Евангелия, основанного на понимании личности Иисуса Христа, его смертью на кресте, воскресения и воплощения в рамках первоначального исторического контекста. День за днем на богослужении совершенно искренне повторяю слова великих символов христианской веры. Однако я замечаю, что после двадцати лет исторических изысканий вкладываю в них гораздо более глубокий смысл, недели в самом начале. Я не могу заставить своих читателей повторить мой путь, однако хочу пригласить всех взглянуть на Иисуса и Евангелия, на себя и, прежде всего, на Бога в новом, возможно даже пугающем свете.

Четвертая причина, получившая меня к изучению личности Христа, — христианское призвание к миссионерскому служению. Скорее всего, служение читателей этих строк проходит в мире, где личность Иисуса не перестает обсуждаться на протяжении многих лет. В Америке, например, попытки открыть исторического Иисуса неоднократно освещались в журнале «Тайм», на телевидении и в других средствах массовой информации, Люди, с которыми каждый день встречаются обычные христиане, которым они призваны благовествовать, много раз слышали или читали о том, что образ Иисуса, представленный в четырех Евангелиях, исторически недостоверен, а следовательно, христианство основано на заблуждении. Но от подобной точки зрения никак нельзя отмахнуться на том лишь основании, что она расходится с многовековым учением Церкви, и что поэтому нет нужды задаваться историческими вопросами. Такой ответ не удовлетворит серьезно думающего человека, с которым вы разговорились в поезде или который случайно забрел в воскресенье в церковь в поисках ответов на самые главные вопросы. Если своими корнями христианство не уходит в реальные события, произошедшие в Палестине в первом веке нашей эры, то нам с таким же успехом можно стать буддистами, марксистами и кем угодно еще. Если Иисус на самом деле никогда не существовал или если он отличен от Иисуса, описанного в Евангелиях, которому поклоняется Церковь, значит мы с вами живем в мире иллюзии. Скептикам же можно и должно давать достойный ответ, но не просто путем утверждения Церковных традиций — протестантских, католических, евангелических и других, Нам придется переосмыслить эти традиции, открывая для себя в них то, о чем раньше доке и не подозревали.

Одним из препятствий к лучшему пониманию собственных традиций является наше историческое и культурное окружение. Будучи историком, я специализируюсь на первом веке нашей эры, так что эпоха Реформации и XVIII век выходят за рамки моей компетенции. Однако то немногое, что мне известно о последних б00 лет европейской и американской истории, позволяет охарактеризовать вызов, брошенный деятелями эпохи Просвещения историческому христианству, как достойный внимания вопрос, сформулированный, тем не менее, неправильно. Разделение на либералов и консерваторов в современном христианском мире возникло потому, что одни, осознавая насущность исторического вопроса, считали формулировку, предложенную просветителями, единственно возможной. Другие же, видя обманчивость этой формулировки, отвергли сам вопрос об историчности как ненужный. Позвольте мне, прежде всего, разобраться в необходимости вопроса, поставленного просветителями. А затем уже мы посмотрим, почему его формулировка обманчива.

Чтобы лучше увидеть закономерность исторического вопроса Просветителей, следует отступить еще на шаг назад, к событиям протестантской Реформации XVI века. Протест реформаторов против средневековой Церкви был в значительной степени направлен в защиту исторического и эсхатологического понимания христианства, противопоставленного вневременной системе. Восприятие буквального исторического смысла библейских текстов, на необходимости которого настаивали реформаторы, требовало исторического подхода. Вопрос о том, какое значение вкладывали в свои слова Иисус или Павел, в противоположность гораздо более поздней трактовке тех же слов Церковью приобрел особую важность, «Вернитесь к истокам, призывали реформаторы, — и вы убедитесь, что сложное строение Римско–католической церкви основано на заблуждении». Все это вполне соответствовало и эсхатологическому подходу реформаторов. Крестная смерть Христа, по их убеждением, была неповторимым подвигом, который их противники–католики пытались вновь и вновь воспроизвести в служении мессы. Однако есть причины считать, что, несмотря на эту основополагающую идею, реформаторы сами остановились на полпути, когда речь зашла о личности Иисуса. Евангелия по–прежнему воспринимались в качестве хранилища истинного учения и нравственных принципов, а их историчность заключалась лишь в том, что описанные в них события совершались в момент, когда бесконечная истина Божья воплотилась в пространстве и времени, а вечный акт искупления, наконец, обрел конкретные хронологические рамки. Я отдаю себе отчет в том, что это очень упрощенная картина, однако, по моему мнению, дальнейшее развитие событий вполне оправдывает такой вывод. Богословы, пришедшие на смену великим реформаторам, превратили их идеи в очередной набор непреходящих истин, послуживших строительным материалом для новой системы догматов, нравственных законов и церковного устройства, призванного по–прежнему защищать интересы традиции и подавлять всякое свободомыслие.

Идеи просветителей, помимо всего прочего, стали выражением протеста против системы, которая в прошлом сама носила революционный характер и потому была не в состоянии признать необходимость дальнейших преобразований. (To, в какой степени Просвещение может считаться светским вариантом Реформации, представляет собой увлекательную тему скорее для докторской диссертации какого–нибудь храбреца, нежели для такой книги, как эта. И все же нам не следует совсем упускать из вида эту возможность, если мы хотим понять собственные истоки и призвание.) Так, просветители в лице Германа Самуила Реймаруса (1694 — 1768) поставили под сомнение бессмысленный, на их взгляд, псевдо–христианский догмат о вечном сыне Божьем и установлении им деспотической системы под названием христианство». Реймарус бросил ей вызов во имя исторической справедливости — оружия, которым в свое время воспользовались реформаторы в борьбе против католицизма. «Вернитесь к истокам, — призывал он, — и вы убедитесь, что христианство основано на заблуждении. В конце концов, Иисус был лишь одним из длинной череды потерпевших поражение иудейских революционеров. Христианство, как мы его знаем, было создано первыми учениками».

Я уверен, что вопрос Реймаруса вполне закономерен. Он был необходим, чтобы выбить дух догматизма из европейского христианства и поставить перед ним новую задачу: глубже познать истинную личность и подвиг Иисуса. Без этого вопроса невозможно было противопоставить пресной догме реальную действительность и, заново постигая истину, бросить вызов потоку лживых утверждений о характере Иисуса, а значит, и Бога. Тот факт, что Реймарус дал исторически несостоятельный ответ на свой же вопрос, еще не отменяет правомерности самого вопроса; в Кем был Иисус, и в чем заключался его подвиг?»

Поиски ответа на этот вопрос приобрели особое значение в ХХ веке, что очень ясно осознал Эрнст Кеземанн. Посмотрите, что происходит, — призывал он в своей знаменитой лекции 1953 года, — когда Церковь прекращает поиски Иисуса». Так было в годы между двумя мировыми войнами, когда образовавшийся вакуум породил представления, не имевшие ничего общего с реальной личностью Иисуса и оправдывавшие идеологию нацизма. Я бы даже решился предположить, что всякий раз, когда Церковь забывает о своем призвании стремится к более глубокому пониманию личности Иисуса, возникает немедленная опасность идолопоклонства и лжеучения. Отказ от поисков только потому, что вас не удовлетворяют уже имеющиеся заключения историков, едва ли решит проблему.

Однако постановка вопроса о личности Иисуса, выбранная просветителями, была совершенно неправильна, и это продолжает оказывать значительное влияние на современные исследования. Как известно, просветители настаивали на полном разделении истории и веры, фактов и нравственных ценностей, религии и политики, естественного и сверхъестественного. Результаты этого не замедлили сказаться на ходе истории двух последних столетий: до сих пор для миллионов людей во всем мире любое из вышеупомянутых понятий автоматически несет в себе отрицание другого. Итак, мы пришли к тому, что не в состоянии даже представить себе мир, где эти понятия связаны друг с другом в единое и неделимое целое. Кроме того, долгие споры между «либералами» и «консерваторами» по–прежнему ведутся в ложном ключе (история или вера, религия али политика и так далее), тогда как попытки вести настоящую борьбу за обновленное мировоззрение даже не предпринимаются. Однако существует и более серьезная проблема, чем по сути расщепленное мировоззрение просветителей, а именно создание ими эсхатологии, альтернативной христианской. Здесь требуется некоторые пояснения.

Дело в том, что христианство началось с присущей исключительно иудеям убежденности в том, что средоточием всей мировой истории в какой–то определенный момент времени должно было стать вполне определенное место на карте. Иудеи не сомневались, что это и точкой является их собственная страна и ее столица, и что неизвестный им пока момент времени наступит очень скоро. Живой Бог раз и навсегда поразит зло, и повсюду воцарятся мир и справедливость. Ранние христиане верили, что все это уже свершилось в Иисусе из Назарета и через него. Как мы увидим позже, они верили в это по тои причине, что, во–первых, в это верил сам Христос, и, во–вторых, потому что после распятия Бог доказал его правоту. В этом и заключалась суть ранней христианской эсхатологии: не в ожидании буквального конца вселенной, заключенной в пространственно–временные рамки, а в ощущении, что мировая история подошла или, вернее, уже достигла своей кульминации.

Как мы уже успели убедиться, реформаторы имели об этом достаточно четкое представление. Несомненно, пленение и изгнание Израиля в Вавилон в качестве метафоры преобладало в трактовке Церковной истории Мартином Лютером, который считал, что Церковь, подобно Израилю, на протяжении многих веков уже томилась в «вавилонском пленении. Однако средоточие всего внимания Лютера на личностью Иисуса не дало его учению превратиться в новую эсхатологию, лишенную своих ранних корней. Хотя он и считал, что именно в его время Господь творил нечто новое, все это неизменно сохраняло для него второстепенное значение, потому что воистину новый день наступил раз и навсегда в момент явления Иисуса. «Великое озарение» самого Лютера не затмило Свет Миру.

Этот следующий шаг, тем не менее, взяла на себя эпоха Просвещения. Прошлое находилось в плену непроглядной тьмы, но теперь, наконец, воссиял свет свободы. Мировая история достигла своей кульминации, и момент истинного обновления наступил не в Иерусалиме, а в Западной Европе и Америке, не в I, но в XVIII веке. (Да простят нам насмешливую улыбку в адрес последователей философии Просвещения, которые до сего дня не скрывают своего презрения к кажущейся им нелепой идее о том, что мировая история могла достичь кульминации в Иерусалиме две тысячи лет назад. В то же время сами они придерживаются едва ли не еще более нелепых взглядов.) Итак, до тех пор, пока вполне закономерный вопрос просветителей об историческом Иисусе обсуждался с помощью их собственной терминологии, всякие христологические изыскания неизбежно превращались во вражду между приверженцами натурализма и сторонниками сверхъестественного. При этом Иисус обретал черты либо ничем не примечательного крестьянина, жившего в первом веке нашей эры, либо представал в образе неправдоподобного сверхчеловека. Кроме того, и либералы, и консерваторы уже с трудом представляли себе возможность возвращения в мир ранней иудейской эсхатологии — единственный мир, в котором можно найти истинно исторического Иисуса. И туг уже он стал практически обречен на роль проповедника вечных истин, будь то либеральных или консервативных. Мысль о том, что именно появление Иисуса в истории стало ее поворотным пунктом, многим находящимся по обе стороны конфликта казалась в полном смысле слова невообразимой, Даже Альберт Швейцер, не побоявшийся вернуться к эсхатологическому аспекту познания Христа, глубоко заблуждался насчет него.

Однако Швейцер все же дал христианским мыслителям пищу для размышления почти на целое последующие столетие: мир, где Иисус жил и проповедовал о Царстве, был полон иудейских чаяний о том историческом моменте, когда Бог наконец совершит свое главное деяние. Именно это, по моему мнению, дало новый толчок к изучения) личности Иисуса, сделало его совершенно необходимым. Итак, в ответ на вопрос Реймаруса Швейцер заявил, что личность Иисуса неотделима от надежд и упований, которыми жили иудеи в первом веке нашей эры. Правильное восприятие этого ответа дает нам возможность убедиться в том, что, углубившись в изучение Иисуса, мы сможем гораздо лучше — лучше даже, чем это смогли реформаторы — понять, что означало для его современников особое и неповторимое деяние Бога, находящее отклик в сердце каждого верующего, становясь частью его собственной жизни.

Я убежден, что среди множества задач, которые Церковь призвана решать в наши дни, одной из наиболее важных остается поиск ответа на вопрос просветителей: «Кем был Иисус, и в чем заключался его подвиг?» Более того, я уверен, что при ответе на этот вопрос все же можно избежать простого манипулирования понятиями, которыми оперировали просветители. Современное поколение христиан тоже способно к зрелости в своих размышлениях, в молитвах и во всех прочих составляющих духовной жизни. Эта зрелость достигается многими средствами, в частности, через поиск новых, творческих решений вопроса об историческом Иисусе.

Все вышесказанное побуждает меня углубиться в изучение общественного, исторического, культурного и политического контекста евангельского повествования об Иисусе. Ортодоксальным христианам не следует воспринимать это как угрозу, Действительно, современная традиция консервативного христианства, унаследованная как мной, так и многими из моих читателей, родилась в условиях модернистского и секулярного редукционизма. В таком окружении особое значение приобретало утверждение богодухновенности Писания, божественной природы Иисуса и тому подобного. Именно этим регулярно занимались верующие христиане на протяжении последних двух столетий. Однако наши более древние предшественники осознавали и существование других заблуждений, ведущих в обратном направлении: такого образа мыслей и поведения, которые представляли Иисуса в виде некоего мифического полубога, лишенного всего человеческого, Это героическое божество, решительно шагавшее по жизни, не предавалось мучительным размышлениям о призвании. Оно не ощущало себя частью этого мира и видело свою цель в том, чтобы помочь людям избежать царящего в нем зла и обрести вечный приют в иных приделах, Подобное мировоззрение стало благодатной почвой для появления гностицизма. Эта сложная система философских и религиозных убеждений провозглашает существование тайного знания (гнозиса), достижение которого должно помочь людям вернуть утраченное представление о самих себе и таким образом уйти от мира сего и обрести блаженство в совершенно иных сферах бытия.

Гностицизм в той или иной форме переживает в наши дни новое поведение. Иногда это проявляется явно: например, в философии движения «Нью эйдж» и подобных ему духовных учениях. Однако не менее широкое распространение получил несколько иной вариант гностицизма, проповедуемый представителями так называемой традиционной ортодоксии. Многие из них уверовали в Иисуса, который лишь казался человечным. Они читают Библию, которая только кожется написанной людьми, и ищут спасения, в котором сотворенный Богом порядок вещей теряет всякий смысл, а само спасение рассматривается в свете чистого дуализма. Горе нам, если наше стремление выиграть вчерашнюю битву со сторонниками редукционизма в христианстве помешает нам вступить в битву завтрашнего дня, которая может оказаться совершенно иной.

Новые направления поисков

Почему же мы вправе считать, что об Иисусе до сих пор сказано еще не все) Мне часто задают этот вопрос как журналисты, так и христиане, чувствующие себя неуютно в университетских стенах. Правильный ответ является одновременно утвердительным и отрицательным. Простая погоня за новизной почти неминуемо окажется ложной. Так, если вы попытаетесь доказать, будто Иисус не проповедовал Царства Божьего, или назовете его философом ХХ века, опередившим свое время, ваши слова будут справедливо отвергнуты. Но что именно подразумевал Иисус под Царством Божьим Этот и тысячи других подобных вопросов гораздо сложнее, чем могут вначале показаться. А новые ответы на них следует искать в историческом окружении Иисуса и его современников, в иудаизме первого века нашей эры во всей его глубине, как бы ни были слабы наши попытки восстановить его в первозданном виде.

Конечно же, в нашем распоряжении имеется множество средств, облегчающих эту задачу. У нас есть свитки Мертвого моря, ставшие, наконец, доступными широкому читателю. Увидели свет прекрасные издания десятки редких иудейских документов, а также связанная с ними вспомогательная литература. Нельзя забывать и о разнообразных археологических находках, как бы сложна ни была их обработка. Разумеется, всегда существует опасность как чрезмерного упрощения, так и чрезмерного усложнения. Наши источники не позволяют нам полностью воспроизвести схему общественного устройства Галилеи и Иудеи времен Иисуса. Тем не менее, мы знаем достаточно, чтобы рассуждать об интересах, преследуемых фарисеями, а также об ожиданиях и надеждах, бережно сохраняемых в так называемой апокалиптической литературе. Многое известно нам и о римских интересах в Палестине, об устремлениях первосвященников, а также о династии Ирода, непрерывно боровшейся за свою неустойчивую власть, Иными словами, мы располагаем достаточными знаниями контекста, необходимого для понимания личности Иисуса.

Немало нам известно и о галилейском крестьянстве, хотя не так много, как полагают некоторые богословы, По мнению некоторых людей, крестьянство древнего Средиземноморья оказывало преобладающее воздействие на галилейское общество времен Иисуса, причем значение апокалиптической окраски иудейской культуры явно умаляется. Таким образом, слова Иисуса о наступлении Царства Божьего связываются не столько с характерными для иудеев надеждами и чаяниями, сколько с социальным протестом, возможным в любом обществе.' Мне бы хотелось подчеркнуть как несомненную ошибочность подобного предположения, так и то, что признать его ошибочным еще не значит пренебречь элементом общественного протеста, присутствующего в гораздо более разносторонней и обоснованной с богословской точки зрения проповеди Царства, справедливо приписываемой Иисусу. Кроме того, следует отметить, что одной из известных нам особенностей современного Иисусу крестьянства является его стойкая приверженность устной традиции, в том числе традиции спонтанного повествования. Правильное понимание этого поможет нам легко избежать крайнего редукционизма, характерного для участников так называемого «Семинара Иисуса» с его попытками опровергнуть подлинность многих рассказов об Иисусе на том основании, что люди запоминали лишь отдельные высказывания, а не законченные истории.' В общем, однако, я хотел сказать следующее: многие исторические моменты и события еще ждут своих исследователей, а мы с вами располагаем более чем достаточным набором средств для решения этой задачи. Если мы действительно верим в воплощение Слова, нам следует серьезно воспринимать плоть, принятого этим Словом. И поскольку она принадлежала иудею первого века нашей эры, нас должен радовать каждый маленький шаг вперед в понимании иудейской культуры той эпохи, позволяющий нам по–новому взглянуть на Евангелия.

Нашей целью при этом совершенно определенно не является желание подорвать авторитет Евангелий или подменить их содержание собственными домыслами. Напротив, мы стремимся как можно глубже понять заложенный в них смысл. Типичным аргументом против исторического исследования личности Христа стало напоминание о том, что Евангелия даны нам Богом, и мы не вправе трактовать их по собственному усмотрению. Однако утверждающие это искажают суть поставленной задачи. Именно тот факт, что на протяжении двух тысячелетий люди читают и проповедуют Евангелия как священное Писание, объясняет появление такого обилия ошибок в их толковании, постепенно закрепившихся в церковной традиции. Заключения историков чаще всего состоят не в том, что Евангелия следует отвергнуть или переписать, а в том, что их авторы вкладывали в свои творения совершенно иной смысл, нежели тот, который приписывает им более поздняя христианская традиция.

Приведу очевидный пример, который, возможно, покажется особенно интересным в ходе наших дальнейших рассуждений. Мартин Лютер справедливо критиковал средневековый перевод слова «metanoeite» выражением «paenitentiam agete» («подвергнуться епитимии»). Он настаивал на том, что его первоначальным значением является покаяние, происходящее в глубине человеческого сердца, а не внешние действия, назначаемые грешнику в качестве наказания. Лютер не мог знать, что его трактовка, в свою очередь, послужит доказательством в пользу фанатичного индивидуалистического прочтения Иисусовой заповеди покаяния, которое отнюдь не способно отразить истинное первоначальное значение этого слова. Иисус призывал своих слушателей отказаться от своего прежнего образа жизни, пожертвовать своими национальными и общественными интересами и воспринять иные цели и устремления. Разумеется, это предполагало внутренние изменения, но отнюдь не ограничивалось их рамками.

Все это подтверждает мысль, которую можно повторять бесконечное число раз: историческое исследование, как я неоднократно пытался доказать, никоим образом не побуждает нас отказаться от Евангелий и заменить собственными сочинениями. Оно скорее напоминает нам о том, что привычное для нас прочтение евангельских сюжетов, возможно, следует подвергнуть серьезному переосмыслению, так что даже наши любимые отрывки зазвучат совершенно по–новому. Поскольку такую цель можно считать истинно протестантской, истинно католической, истинно евангельской, истинно либеральной, а возможно, и истинно харизматической, каждое из Церковных течений должно воспринять ее как свою собственную. Несомненно, новое прочтение знакомых текстов требует мужества. Однако все усилия будут непременно вознаграждены по достоинству. Все, что вы потеряете с привычной трактовкой Писания, померкнет в сравнении с тем, что вы приобретете.

Тернистый путь исканий

Чтобы сориентироваться в направлении поисков нашего времени, полезно изучить расстановку сил, существовавшую еще столетие назад. Особенно выделяются три человека. Вильям Вреде доказывал необходимость последовательного скептицизма. По его убеждению, нам очень мало известно об Иисусе, который, разумеется, не считал себя ни Мессией, ни Сыном Божьим. Евангелия же в сущности представляют собой богословский вымысел. Альберт Швейцер был поборником последовательной эсхатологии. Он считал, что Иисус вполне разделял апокалиптические ожидания своих современников. Несмотря на то что смерть помешала Иисусу увидеть их исполнение, он стал основателем эсхатологического движения, которое переросло в христианство. Евангелистам Матфею, Марку и Луке удалось составить более или менее достоверные его жизнеописания. Выступая против Вреде и Швейцера, Мартин Кэлер называл поиски чисто исторического Иисуса изначально ошибочными, поскольку истинным объектом поклонения христиан является Христос, которого проповедует Церковное вероучение, а не случайный плод воображения историков.

Ни одна из этих трех точек зрения не утратила своей актуальности на пороге XXI века. Участники «Семинара Иисуса» и другие подобные им авторы являются последователями Вреде. Сандерс, Мейер, Харви и некоторые другие, включая меня самого, — последователями Швейцера. Люк Тимоти Джонсон, выступая в роли современного Кэлера, призывает проклятия на головы «обоих семейств». Поскольку мой анализ современного соотношения сил неоднократно подвергался критике, порой весьма острой, я бы хотел сказать кое–что в его защиту, а возможно, и в свое оправдание.

Трактовка личности Иисуса, предложенная Швейцером, была настолько холодно воспринята богословским сообществом, что в последующие полвека серьезных исследований в этой области практически не проводилось. Так называемым «новым поискам» 1950–х — 1960–х годов удалось сдвинуть дело с мертвой точки, однако его приверженцы так и не смогли вернуть исторические изыскания на прежний уровень. Авторы книг и статей уделяли больше внимания критериям подлинности, нежели серьезному изучению личности самого Иисуса. К середине 1970–х годов положение казалось безвыходным. Именно тогда в историографии Иисуса появилось новое течение, четко обособившееся от так называемых «новых поисков). По моему глубокому убеждению, лучшей работой этого периода стала книга Бена Мейера «Цели, которые преследовал Иисус», привлекшая к себе меньшее внимание, чем она заслуживала. Причиной тому, вероятно, является как раз тот факт, что она нарушила все каноны и, кроме того, предъявила значительные требования к исследователям Нового Завета, не привыкшим тщательно продумывать собственные предположения и методы с философской точки зрения. Через шесть лет после Мейера его тенденцию продолжила работа Эда Сандерса «Иисус и иудаизм». Оба автора отвергли методологию «новых поисков». В своей трактовке личности Иисуса они тщательно использовали положения иудейской апокалиптической эсхатологии. Разработанные ими теории гораздо лучше вписываются в контекст иудаизма первого века нашей эры, нежели отрывочное толкование, основанное на небольшом собрании предположительно достоверных, но не связанных между собой высказываний, характерных для «новых поисков».

В свете происходившего, в начале 1980–х годов я выразил предположение о том, что мы переживаем уже третий этап поисков исторического Иисуса. Несмотря на то, какой смысл с тех пор вкладывался в эти слова, я не пытался определить ими все исследования личности Иисуса, проводившиеся в 1980–х и 1990–х годах. Это был лишь способ провести границу одежду только что описанной мной повой волной исследований и продолжавшимися «новыми поисками». События последних двадцати лет, как мне кажется, подтвердили справедливость моей оценки. То, чем занимались Мейер, Сандерс и некоторые другие, значительно отличалось как от «старых поисков» предшественников Швейцера, так и от «новых поисков», начатых Эрнстом Кеземанном и прекрасно документированных Джеймсом М. Робинсоном. Причем отличия эти вполне поддаются ясному и приемлемому для всех определенную. Поскольку участники «Семинара Иисуса», затем Дж. Доминик Кроссан, и, наконец, Роберт Функ, основатель и председатель «Семинара Иисуса», открыто продолжили традиции «новых поисков» (причем сам Функ всячески это подчеркивал), я убежден, что граница, проведенная мной между двумя этими движениями, вполне оправдана. разумеется, современная историческая наука не стоит на месте, и ее нельзя разделить на равные отрезки по своему усмотрению. Исследователи периодически пересекают установленные границы в обоих направлениях. Однако я настаиваю на разделении между подходом Вреде и подходом Швейцера и утверждаю, что последний предлагает лучшие перспективы для воссоздания достоверной исторической картины.

Я неоднократно и подробно излагал свою критику позиций участников «Семинара Иисуса», в частности Кроссана, так что повторение этих аргументов здесь было бы слишком утомительным. Но я хотел бы пояснить, что мои разногласия с Кроссаном, Функом, участниками «Семинара Иисуса» и, в несколько ином смысле, с Маркусом Бортом не отрицают правомерности поставленных ими вопросов. Просто, на мой взгляд, их догадки, методы, аргументы и заключения можно с успехом опровергнуть на исторических основаниях, не прибегая к богословским предположениям. Недостаточно и, более того, несправедливо, отмахиваться от этих ученых, как от кучки недовольных либералов или неверующих. Нам необходимо вступать в реальные дискуссии по реально существующим проблемам.

Одним из лучших аргументов является выдвижение альтернативной версии, способной выполнить назначение всякого удачного предположения: принимать во внимание все имеющиеся данные, отличаться необходимой простотой и проливать свет на другие стороны проблемы. Мы собираемся приступить к решению именно этой задачи. Все же в заключение главы позвольте мне призвать вас не оставаться в роли внимательных наблюдателей, а принять активное участие в поисках.

Я уверен, что историческое исследование личности Иисуса Христа необходимо для нормальной жизнедеятельности Церкви. Меня огорчает тот факт, что как в Англии, так и в Америке столь малое число христиан, обладающих обширными знаниями во множестве областей и владеющих целым арсеналом познавательных возможностей, готовых уделить этому вопросу время и внимание, как он того заслуживает. Я мечтаю о том дне, когда студенты–богословы вновь с увлечением и энтузиазмом примутся за изучение первого века нашей эры. Если именно этот период не стал высшего точкой всей человеческой истории, то Церковь напрасно теряет время.

решение этой задачи не ограничивается узким кругом специалистов. Если бы церковное руководство посвящало большее количество времени изучению и проповеди Иисуса и Евангелий, многое другое в повседневной жизни Церкви, что теперь вызывает нашу обеспокоенность, предстало бы в истинном свете. Слишком часто считается, будто руководители церквей не должны утруждать себя скучными богословскими занятиями. Предположительно, они уже постигли все необходимое еще до того, как заняли свои посты, и теперь им необходимо лишь находить своим знаниям практическое ~ применение. Эти люди проводят бесконечные часы за письменным » голом, пытаясь управлять Церковью, как если бы она была промышленной корпорацией. Они изыскивают необходимые средства и решают массу других проблем, вместо того, чтобы углубиться в изучение первоисточников и познание личности того самого Христа, за которым они следуют, и о котором проповедуют другим. Я же, напротив, уверен, что каждое поколение, если оно хочет называться истинной Церковью, призвано заново открывать для себя Иисуса и описание. Нашей целью не должны стать абстрактные догматические изыскания, грозящие встать на пути наших взаимоотношений с миром. Напротив, более глубокое познание того, кем был и остается Иисус, вооружит нас для служения в мире, который он пришел спасти. Решить эту задачу предстоит всей Церкви и особенно тем ее членам, которые призваны к руководству и наставничеству.

Итак, нашим историческим исследованиям необходимо придавать силы Церкви на пути ее служения в мире. Это не означает, что мы не должны быть готовы следовать за ходом дискуссии или изучать неканонические тексты наравне с каноническими, если это укажет нам верное направление поиска. Напротив, именно нам, посланникам Божьим в мире, надо подходить к историческому вопросу в высшей степени серьезно. Исследуйте факты, продумывайте аргументы. Я горжусь своей принадлежностью к англиканской, или епископальной церковной традиции, имеющей долгую и славную историю подобных исследований (хотя в последние годы они заметно отошли на второй план). Одним из лучших ее качеств является готовность заново осмысливать сложные вопросы, являя достойный подражания пример для церквей, которые привыкли считать себя «протестантскими» или «евангелическими».

Но нам не стоит забывать, что, рассказывая людям об Иисусе, мы призваны воплощать его историю в своей жизни. Многочисленные напоминания об этом содержатся в литургиях традиционных церквей. Чем активнее я, как человек и как церковный служитель, участвую в поисках Иисуса, тем сложнее касается мне этот путь. Так происходит совсем не потому, что мои открытия расшатывают устои традиционного вероучения. Напротив, живая, полноценная ортодоксия, встающая со страниц истории, ставит новые, нерешенные вопросы передо мной лично и перед каждой из известных мне общин. Их решение требует огромных усилий, поскольку речь идет о Евангелии и о Царстве Божьем. В этом смысле встать на путь Поисков означает сделаться учеником, взять свой крест и следовать за Иисусом, куда бы он ни повел нас. Хорошая и плохая новость одновременно заключаются в том, что только в этом случае мы сможем продемонстрировать свое правильное понимание истории. Только тогда люди серьезно воспримут наши аргументы, как исторические, так и богословские. Только тогда мы станем средством, с помощью которого Поиски, столь неоднозначно начатые просветителями, достигнут цели, для которой их предназначил Бог. Не бойтесь приступать к Поискам. Возможно, именно таким образом современная Церковь обретет новое понимание не только Христа, но и Бога.

Итак, определим нашу тему. В рамках всеобъемлющего стремления следовать за Иисусом Христом и, по воле Божьей, изменять мир вокруг нас, мы рассмотрим ряд вопросов. Их можно объединить в пять пунктов:

1. В чем выражалась принадлежность Иисуса иудейской культуре своего времени?

2. В чем конкретно заключалась его проповедь Царства Божьего? К достижению каких целей он стремился?

3. За что умер Иисус? Каковы были его собственные намерения, когда он в последний раз отправился в Иерусалим?

4. Что положило начало ранней Церкви, и почему она сформировалась именно таким образом? И главное, что произошло на Пасху?

5. Какое отношение все это имеет к пониманию задач, стоящих перед современными христианами? Иными словами, каким образом исторический и в то же время глубоко богословский подход способен воспламенить наши сердца и укрепить наши руки для преображения окружающего нас мира?

Все эти вопросы сложно рассматривать одновременно. В определенном смысле читатель сможет осознать важность каждой из частей, лишь увидев целое. Если свидетельством человеческой зрелости действительно служит умение дожидаться удовлетворительного результата, то признаком христианской зрелости вполне может считаться готовность до конца разобраться в теме, не пытаясь в обход се искать легких путей духовного роста и служения. Терпение незаменимо для занятий историей и богословием, равно как и во всех прочих областях.

2 Иисус и Божье Царство

Вступление

Что имел в виду Иисус, возвещая приближающееся Царство Божье? Другими словами, что возникало в представлении жителя галилейской глубинки, когда в его городке появлялся молодой пророк и объявлял о долгожданном воцарении Бога Израилева? Подавляющее большинство богословов разных веков сходятся на том, что Божье Царство было главной темой учения Иисуса. Однако по поводу точного значения этого выражения, а также непосредственно связанных с ним понятий, согласие не достигнуто. По этой причине настоящая глава будет посвящена прежде всего значению слов «Царство Божье» для иудеев, живших в первом веке нашей эры. После этого мы исследуем возвещение Царства Иисусом под тремя разными углами.

Путешествие в первый век

Для того чтобы найти ответ на вопрос в начале главы, нам предстоит отправиться в путь не менее сложный в современном Западном мире, чем тот, который проделали волхвы, направлявшиеся в Вифлеем. Нам придется мысленно окунуться в совершенно чужой для нас мир Ветхого Завета, мир, в котором спали и мыслили иудеи первого века нашей эры. Ведь именно к его обитателям обращался Иисус, воспринимая их заботы и интересы как свои собственные. До тех пор пока мы не проникнем в образ мышления современников Иисуса, нам будет не просто трудно, но и совершенно невозможно понять смысл, который он вкладывал в словосочетание «Царство Божье». Свидетельством том«могут служить бесплодные усилия целых поколений христиан, руководствовавшихся самыми лучшими побуждениями.

Я уже слышу, как кто–то неохотно соглашается: «Что ж, видимо, нам действительно придется во все это вникать. Но единственная ценность подобных занятий в том, что, наблюдая за общением Иисуса с современным ему обществом, мы можем следовать его примеру». В этих словах есть доля правды, однако рассуждающие так, несомненно, заблуждаются. Истина скрыта гораздо глубже. Прежде, чем мы сможем применить ее в наше время, необходимо принять во внимание неповторимое своеобразие условий жизни и окружения Иисуса. Ведь он не просто являл собой пример правильного поведения, но вся его жизнь зиждилась на двух фундаментальных убеждениях, без которых понять и познать его самого невозможно. Можно сказать, что настоящая книга написана именно об этих двух убеждениях.

Прежде всего, Иисус верил, что Бог Творец с самого начала onределил Израилю роль посредника в отношениях со своим творением. Израиль был не просто примером народа, управляемого Богом. Ему предстояло сыграть решающую роль в спасении человечества. Кроме того, Иисус, как и большинство его современников, верил, что это произойдет в момент, когда историческое развитие Израиля достигнет кульминации. Тогда Израиль восторжествует над врагами, и Бог Творец, заключивший завет со своим народом, явит миру свою любовь, справедливость, милость и истину, даруя обновление и исцеление всему творению. Если прибегнуть к специальным терминам, то речь идет об избрании и эсхатологии: о предназначении Израиля стать орудием спасения мира и о наступлении кульминационного момента в истории Израиля, когда, по воле Божьей, милость и справедливость воцарятся не только в Израиле, но и на всей земле.

Поместите эти убеждения в контекст первого века нашей эры и вы увидите, что произойдет. Соотечественники Иисуса на протяжении нескольких столетий жили под иноземным владычеством. И самой ужасной стороной этого были не высокие налоги, чужие законы и тяжкий гнет завоевателей (хотя все это, несомненно, оборачивалось страшной трагедией). Хуже всего было то, что иноземные хозяева были язычниками. Как это могло случиться, если израильтяне действительно были народом Божьим? Если, по замыслу Бога, именно они воплощали в себе истинную человеческую природу, разве не были все прочие народы подобны животным, над которыми владычествовали Адам и Ева? Почему же они превратились в чудовищ и угрожали погубить беззащитных избранников Божьих? Такое положение дел существовало еще с тех пop , когда в 597 году до нашей эры вавилоняне разрушили Иерусалим и увели в плен огромное число иудеев. Несмотря на то что многие из них вернулись на родину в географическом смысле слова, большинство верили, что религиозное изгнание продолжается. Став участниками драмы, разыгрывавшейся на протяжении веков, они жили ожиданием исторического поворота, который означал бы их окончательную победу.

Политическая обстановка была нисколько не лучше. Ревностные иудеи уже давно считали местные власти предателями, и в отношении иудейских правителей времен Иисуса это обвинение было вполне справедливым. Могущественные первосвященники, составлявшие своеобразную аристократическую верхушку, в полной мере использовали существующую систему в своих личных целях. Тиран Ирод Антипа (именно он, а не его отец Ирод Великий упоминается в основной части Евангелий) — марионетка иноземных владык был озабочен исключительно собственным обогащением и возвеличиванием. Всеобщее недовольство верховной властью Рима и местным господством первосвященников и Ирода свело воедино понятия, которые мы, сохраняя верность библейским свидетельствам, не вправе отделять друг от друга: религию и политику, богословие и общественное устройство. Ожидал Царства Божия, они не думали о том, как обеспечить себе место в раю после смерти. Выражение «Царство небесное», часто встречающееся у Матфея там, где другие евангелисты говорят о «царстве Божьем», не относится к месту посмертного пребывания народа Божия, называемому «раем».

Оно обозначает скорее небесное, то есть Божье, владычество над этим миром. «Да придет Царствие Твое, — говорил Иисус, — да будет воля Твоя и на земле, как на небе». Его современники не сомневались, что Бог Творец желал установить на земле мир и справедливость. Неизвестно было лишь, как это произойдет, когда и с чьей помощью.

Рассуждая упрощенно, мы можем выделить три пути, открытых для иудеев во времена Иисуса. Путешествуя вдоль Иордана из Иерихона в Масаду, вы обнаружите следы каждого из них. Первый путъ — путь квиетизма и, в конце концов, дуализма, избранный поселившимися в Кумранской пустыне авторами свитков Мертвого моря. «Покиньте грешный мир, — призывали они, — и ждите, когда Господь исполнит свои обетования». Во–вторых, существовала возможность компромиссного решения, которое и предпочел Ирод. Суть его заключалась в следующем: «Стройте дворцы и крепостью, старайтесь жить в мире со своими политическими хозяевами и учитесь извлекать из этого выгоду для себя в надежде, что Бог когда–нибудь вознаградит ваши усилия». И наконец, можно было пойти по пути зелотов, как это сделали сикарии, захватившие старую крепость Ирода в Масаде во время войны с Римом. «IIoмoлитесь Богу, заострите свои мечи и освятите себя для священной войны, — взывали они к народу, — и Господь дарует вам победу, которая станет также победой добра над злом, Бога над силами тьмы и Сына Человеческого над чудовищами».

Только взглянув на Иисуса в этом контексте, мы понимаем, сколь поразительно новым было его собственное призвание и учение. Он не разделял идей ни квиетистов, ни зелотов, в то же время отказываясь и от компромисса. Пребывая в общении с тем, к кому с любовью и верой взывал в молитве: «Авва, Отче!», он обратился к Писанию и нашел там иной образ царства, не менее иудейский (возможно доке и более иудейский) по своей сути. Именно этот образ нам предстоит исследовать. «Приблизилось Царство Божье», — сказал он. Иными словами Бог, в осуществление своего предвечного замысла, должен был воцариться над Израилем и всей землей, даруя справедливость и милость народу своему и всему миру. Очевидно, средоточием Божьего плана стал Иисус. Но что это означало?

Откровение Божьего замысла

На протяжении своего краткого общественного служения Иисус говорил и действовал так, будто Божий план спасения Израиля и всего мира должен был открыться в нем самом, в его делах и судьбе. Представление об откровении Божьего замысла также было особенно характерным для иудеев, которые выработали сложный способ его описания. Они использовали поражающие воображение фигуры речи, заимствованные из Писания, говоря о политике и событиях общественной жизни, дабы придать им соответствующее религиозное значение.

Так, вместо того, чтобы сказать: «Вавилон падет, и конец его будет подобен вселенской катастрофе», Исаия писал: «Солнце меркнет, и луна не сияет светом своим, звезды небесные не дают от себя света». Подобная речь часто встречается в иудейских Писаниях. Его иногда называют апокалиптическим, и было бы ошибочно предположить, что каждое слово в нем следовало воспринимать буквально. Это был лишь способ еще раз подчеркнуть высказанного мысль, оказывая происходящие во времени и пространстве события и npuдавая им религиозное и вселенское значение. Во времена Иисуса иудеи, в общем, не ожидали, что заключенная в пространственно–временные рамки Вселенная прекратит свое существование. Они надеялись, что Бог явит себя в пространстве и времени столь же могущественно, как в самые яркие моменты истории, подобные Исходу, и потому для их описания необходим язык гибнущего и возрожденного мира.

Унаследовав эту традицию, Иисус использовал ее, в частности, следующим образом. Глубокий смысл его слов проникал в мировоззрение слушателей, вынуждая их ощутить реальное присутствие Бога, который наконец был готов исполнить все их чаяния, хотя и совершенно неожиданными, даже пугающими средствами. В своих притчах Иисус говорил о кризисе, который предстояло пережить Израилю, и особенно о переломном моменте, наступившем с его собственным проявлением.

Иисус не был «учителем» в привычном для нас смысле этого слова. Он noступал определенным образом, а затем комментировал ( свои действия, разъяснял их, одновременно предлагая людям самим разобраться в их значении. Его поступки имели как практическую, так и символическую стороны. Это относится, в частности, к чудесным исцелениям, в исторической реальности которых сегодня могут усомниться лишь закоренелые скептики. Слова и действия Иисуса быстро убеждали людей в том, что перед ними пророк. И хотя он сам, очевидно, почитал себя больше, чем пророком, в начале своего служения он принял на себя эту роль, следуя по стопам Иоанна Крестителя. Он желал, чтобы в нем видели провозвестника Царства Божьего, и именно так его и восприняли люди.

Но, подобно древним израильским пророкам, Иисус одновременно ставил под сомнение все прочие образы Царства и видения о нем. Если его собственный путь приближения Царства Божьего был единственно истинным, то все остальные — Ирод, кумранские мыслители, зелоты — заблуждались. Фарисеи же, которые во времена Иисуса уже склонялись к позиции зелотов, не могли не увидеть в нем опасного приспособленца. О результатах этого мы поговорим в следующей главе. Пока же кратко рассмотрим главные темы Иисусовой проповеди Царства: конец изгнания, призвание возрожденного народа и предостережение о бедствиях и последующем избавлении.

Конец изгнаний

В самом начале своего служения Иисус объявил об установлении нового царства. Отправной точкой для этого стало Иоанново крещение, которое, вероятнее всего, было истолковано как образная инсценировка Исхода, предвещавшая приближающийся конец изгнания и новый Исход. Однако вскоре Иисус стал более известен как целитель. Именно чудесные исцеления завоевали для него внимание публики. Он был не учителем, попутно излечивающим болезни, а провозвестником Царства. Прежде всего он демонстрировал людям характер нового Царства и только затем предлагал комментарии по этому поводу. Итак, восприняв исцеления в том виде, в котором они описаны в Писании, перейдем непосредственно к разъяснениям.

Притчи Иисуса нельзя считать лишь тонкими наблюдениями за человеческой природой и повседневной жизнью или наивными земными примерами, описывающими небесные истины. Каждая из них уходит корнями в иудейские писания, повествования, открыто или тайно передававшиеся из уст в уста. Изучение притч может занять долгое время, однако за неимением такового мы сосредоточим внимание на двух самых известных и попытаемся открыть в них незнакомые нам доселе грани.

Начнем с притчи о сеятеле в Мк. 4, 1–20 и параллельных местах.' Это не просто образная констатация того, что евангельская весть у многих не находит должного отклика, или непритязательная зарисовка из жизни галилейских фермеров. Эта типично иудейская история о явлении Царства Божьего имеет два источника, которые помогают понять смысл слов Иисуса.

Прежде всего, эта притча уходит корнями в пророчества о возвращении из плена. Иеремия и другие пророки предсказывали, что Господь вновь «посеет» свой народ на их собственной земле; радуясь возвращению на родину и моля Бога завершить его, псалмопевец писал о сеявших со слезами и пожинающих с радостью. Но чаще всего картины сева и жатвы встречаются у Исаии в качестве преобладающей метафоры для нового Божьего творения, которое он должен совершить по возвращении народа из плена; «Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно Как дождь и снег напояют землю, так и слово Мое. Оно не возвращается ко Мне тщетным, но исполняет то, что Мне угодно» Новая поросль взойдет на глазах народа, вернувшегося домой.' Эти образы берут начало в призвании Исаии, описанном в 6–й главе, когда пророк увидел Израиль, падший и сожженный, подобно срубленному дереву, в наказание за грехи. Но святое семя не погибло и стало корнем его, пустившим новые побеги.

Последний из упомянутых отрывков (Ис. 6, 9–10) Иисус цитирует в Мф. 13, 14–15; Мк. 4, 12 и Лк. 8, 10, разъясняя притчу о сеятеле. В ней говорится о деяниях, совершаемых Богом через служение Иисуса. Господь не собирался укреплять позиции Израиля, поддерживать его политические амбиции или тешить его национальную гордость. Он творил то, что издавна предсказывали пророки: суд над Израилем, виновным в идолопоклонстве, одновременно пробуждающийся к жизни новый народ — возрожденный Израиль, освободившийся из плена народ Божий.

Вторым ветхозаветным источником притчи о сеятеле можно считать традицию апокалиптического повествования, нашедшую свое выражение, например, в Книге пророка Даниила. Во второй главе описан сон Навуходоносора, в котором он видел огромную статую, отлитую из четырех разных металлов. Голова статуи была из золота, а ноги из смеси железа и глины. Камень, оторвавшийся от горы, разбил ноги статуи и уничтожил ее, сам сделавшись великой горой и наполнив всю землю, В седьмой главе четыре зверя воевали с образом человека, с сыном человеческим, пока Бог не воссел на престоле своем и не возвысил сына человеческого над зверями. Так по словам Иисуса, история народа Божьего повторяется и воплощается в его собственном служении. Одно семя упало при дороге другое — на каменистое место, еще одно — среди терний. Одно же семя упало на добрую почву и принесло плод в тридцать, шестьдесят и в сто раз больше посеянного. «Приблизилось Царство Божье возвращение из плена, великий переломный момент в истории Израиля, — говорит Иисус, — хотя бы даже все это происходит не так как вы ожидали». Эта притча была сказана Иисусом обо всех прочих притчах и их воздействии на людей. Только так можно было донести до слушателей великую истину, которая для некоторых навеки останется тайной, как ни пытались бы они ее разглядеть; для других же внезапно приподнимается завеса, и они становятся свидетелями Божьих деяний.

Вторая притча, в значительной мере приоткрывающая для нас окно в Божье Царство, — так называемая притча о блудном сыне из Лк. 15.' Среди десятков разных толкований, которые люди постоянно, и зачастую справедливо, предлагают для этой притчи, есть нечто, чего в наши дни не замечает никто, но что не могло не «броситься в глаза» иудеям, слышавшим эту притчу в первом веке. В истории о беспутном младшем сыне, которого по возвращении из чужой языческой страны ждет поразительно теплый прием в отчем доме, — разумеется! — говорится об изгнании и возвращении. Именно эту историю жаждали услышать современники Иисуса. И он рассказал ее им, чтобы дать понять, что для них путь из изгнания лежит через него одного и его деяния. Притча о блудном сыне представляет собой нечто большее, чем иллюстрация к вечной истине о прощении грешников, хотя, несомненно, такое толкование вполне правомерно. Это точная и исторически обоснованная трактовка того, что хотел сказать и сделать Бог через служение Иисуса, принимавшего изгоев и сидевшего за столом с грешниками.

Но у этой истории есть и темная сторона. Старший брат олицетворяет собой тех, которые не желали возвращаться из изгнания таким способом, — в данном случае фарисеев и законников, наблюдавших за Иисусом и считавших его действия возмутительными. Он же говорил о том, что именно его служение сделало долгожданное возвращение возможным, хотя представление людей об этом было иным. Все эти события происходили прямо на глазах у самозваных хранителей родовых традиций Израиля, которые оставались к ним слепы, поскольку они не оправдывали их ожиданий.

В этих двух притчах, равно как и в десятках других отрывков, Иисус иносказательно сообщает, что долгожданный момент настал. Это и есть благая весть, евангелие. Нас не должно удивлять, что, возвещая ее, Иисус нигде не задерживался подолгу и, насколько можно судить, избегал заходить в Сепфорис и Тивериаду, два крупнейших города Галилеи. Он напоминал не столько бродячего проповедника или мудреца, изрекающего разнообразные сентенции, сколько политика, вербующего сторонников для нового, рискованного движения. Вот почему он предпочитал комментировать свои действия цитатами из Исаии: кто–то может смотреть и не видеть, иначе в дело вмешается тайная полиция, Напомню, политика от религии здесь неотделима. Поступками Иисуса руководила вера в то, что именно таким образом Бог Израилев воцарится среди своего народа.

Совершая свой труд, Иисус искал поддержки для нового Царства. Он призывал новый, возрожденный народ. Это вторая сторона проповеди Царства, которую нам необходимо изучить.

Призвание возрожденного народа

Истории, которые рассказывал Иисус, проповедуя Царство Божье, были похожи на пьесы, ожидающие своих исполнителей. Он приглашал слушателей сыграть свои роли в новом Царстве. Они долго и с нетерпением ждали «постановки» божественной драмы, гадая, в чем будет заключаться их участие. Теперь им предстояло это узнать. Они сами становились жителям нового царства. Иисус, вслед за Иоанном Крестителем, вызывал к жизни истинный, возрожденный народ Божий.

Первой заповедью Христа, записанной в Евангелиях, был призыв к людям «покаяться и веровать». Эти слова являются классическим примером того, о чем я говорил в предыдущей главе, рассуждая о выражениях, смысл которых с годами изменился. Если бы я вышел на улицы своего городка и провозгласил: «Покайтесь и веруйте!», в моих словах услышали бы призыв оставить свои грехи (в нашем обществе сразу же начинаешь думать о таких грехах, как половая распущенность или алкоголизм) и стать более религиозными». Последнее могло бы принять разные формы; новое внутреннее ощущение божественного присутствия, принятие нового набора догматов лицо вступление в Церковь или одно из ее подразделений. Однако в Галилее первого века нашей эры призыв «покаяться и веровать) означал нечто совершенно иное.

Что же может помочь нам отказаться от привычного смысла этих слов и вернуться к их первоначальному значению? Было бы полезно проследить использование их каким–нибудь другим автором, жившим примерно в то же время, что и Иисус. Обратимся, например, к трудам одного из представителей иудейской знати, историка Иосифа Флавия, родившегося через несколько лет после распятия Иисуса. В 66 году нашей эры он, молодой армейский офицер, был послан для переговоров с участниками очередного мятежа в Галилее. В своей автобиографии' он писал, что его задачей было убедить вспыльчивых галилеян прекратить безумные попытки свергнуть власть Рима и предоставить ему и другим представителям иерусалимской знати возможность более приемлемого разрешения конфликта. Поэтому при встрече с предводителем повстанцев Иосиф Флавии, по его собственному свидетельству, предложил тому отказаться от своих требований и довериться ему. Его слова покажутся читателям Евангелий удивительно знакомыми. Иосиф Флавий приказал главарю мятежников «покаяться и верить ему» «metanoesein kai pistos emoi genesesthai».

Конечно, это не означает, что он призвал предводителя восставших (которого, кстати, звали Иисусом, что еще больше осложняло дело) перестать грешить и принять религиозное обращение. Его слова имели гораздо более конкретное политическое значение. Я убежден, что, пытаясь понять Иисуса из Назарета, сорока годами ранее путешествовавшего по Галилее с призванием покаяться и веровать в него и Евангелие, мы не вправе закрывать глаза па этот факт. Даже если, в конце концов, мы обнаружим, что Иисус вкладывал в свои слова дополнительный смысл и его приглашение имело также религиозный характер, нельзя отрицать, что первоначальный смысл, ~ ем не менее, сохранялся. Он призывал слушателей отказаться от своих требований и избрать его путь самоопределения Израиля и установления Царства Божия, а также его представление об этом Царстве. В частности он, как и Иосиф Флавий, убеждал их оставить безумную идею национальной революции. Однако Иосиф Флавий выступал против вооруженного восстания, потому что он, как и другие знатные иудеи, думал прежде всего о собственном обогащении. Иисус же, как ни странно, рассматривал эту идею как предательство в отношении Бога и идеи о предназначении Израиля быть светом мира. Иосиф Флавий предлагал им компромисс, сомнительное политическое решение, грозящее в любой момент потерять силу. Иисус проповедовал для Израиля совершенно иной, крайне рискованный путь, призывая подставить другую щеку и пройти второе поприще, путь тех, кто готов отдать свою жизнь, чтобы обрести ее вновь. Таково было царство, в которое он приглашал своих слушателей. Для такой пьесы он искал актеров.

Столь необычное приглашение сопровождалось необыкновенно теплым приемом, Повсюду, где появлялся Иисус, устраивались празднества. Традиция пиршеств, на которые он приглашал всех без исключения, фигурирует в исследованиях практически каждого из современных богословов. Причину, по которой некоторые современники Иисуса считали его поведение оскорбительным, найти несложно, хотя ее не всегда правильно понимают. Дело было не только в том, что он, как частное лицо, общался с людьми сомнительной репутации, — одно это едва ли могло считаться преступлением. Но Иисус выступал в роли провозвестника Царства Божьего, и многих не устраивал тот факт, что доступные для всех трапезы стали необходимым сопровождением его проповеди. Эти трапезы многое говорили об Иисусовой идее Царства, и это подрывало основы всех прочих учений о нем. Прием, который оказывал грешникам Иисус, символизировал готовность Бога принять и простить каждого из них. Тогда как его современники рассматривали прощение и возрождение лишь в рамках Храмового служения, Иисус предлагал своей властью даровать людям то и другое без какого–либо формального взаимодействия с Иерусалимом. (Здесь исключение доказывает правило: когда Иисус, исцелив прокаженного, приказал тому показаться священнику и принести необходимого жертву, это было сделано потому, что для возвращения к нормальной жизни в обществе бывшему прокаженному требовалось официальное заключение об исцелении.)

Желающие ответить на призыв Иисуса и сыграть свою роль в драме Божьего Царства столкнулись с нелегким испытанием. С ранних дней существования Церкви христиане ошибочно начали рассматривать его как новый свод правил, словно целью Иисуса было всего лишь ввести в употребление новый моральный кодекс. Особые затруднения возникли в период Реформации, когда люди особенно ясно осознавали опасность того, что их собственные «добрые дела» могут получить преимущество перед верой, которой человек оправдывается перед Богом. Однако дело было совсем не в этом. Нравственные нормы, в соответствии с которыми в(или современники Иисуса, могли поспорить с любыми, существовавшими в то время, и превосходили большинство из них. Они никогда не верили в то, что своим поведением могут заслужить благосклонность Бога. Не верил в это и Иисус. Для них поведение было лишь логическим следствием завета, заключенного с ними Богом. Потому напряженные богословские споры по этому поводу упускают из вида главное: зарождавшееся царство, о приближении которого возвестил Иисус, означало сотворение нового мира, и от своих слушателей он ожидал преображения в новый народ, в граждан нового мира. Он призывал своих современников встать на путь новой жизни: путь покаяния, прощения и молитвы, причем следовать по нему они могли, не покидая своих городов и деревень.

Именно такой контекст, пo моему мнению, поможет нам понять так называемую Нагорную Проповедь (Мф. 5 — 7), хотя в данный момент мы не имеем возможности разобраться в этом подробно. Нагорную Проповедь (независимо от того, произнес ли ее Иисус целиком и одновременно, она выражает суть его обращения к современникам) нельзя считать призывом к каждому отдельному человеку обрести спасение в Иисусе, хотя, разумеется, этот призыв является частью знаменитой проповеди. Не является она и очередным столом нравственных принципов (хотя в ней и содержатся блестящие примеры величайших нравственных наставлений). Она имеет смысл лишь в неразрывной связи с Иисусовой проповедью Царства и с его призывом следовать за ним по пути новой жизни, пути в Царство Божье.

Нагорная Проповедь — это прежде всего призыв к обретению Израилем независимости, но не обычным революционным путем. «Не противься злому», «Подставь другую щеку», «Пройди второе поприще» — все это не приглашения ради Христа отказаться от собственного достоинства, но предостережения против участия в нескончаемом движении сопротивления. Вместо этого слушатели Иисуса должны были открыть для себя истинное призвание Израиля: быть светом мира и солью земли. Город, который не может укрыться, ибо стоит на верху горы, явно указывает на Иерусалим. именно ему предназначено стать местом, где единый истинный Бог явит себя всему человечеству. В сердце же Иерусалима стоит Храм–дом, построенный на камне. Нагорная Проповедь заканчивается завуалированным, но очень отчетливым предупреждением. Новым Храмом, настоящим домом на каменном основании, будет сообщество людей, строящих свою жизнь на словах Иисуса. Все прочие попытки создания нового Израиля и нового Храма (нельзя забывать, что во времена Иисуса строительство Иродова Храма еще продолжалось) посредством революции или удаления от грешного мира подобны строительству дома на песке. Когда подуют бурные ветры, он упадет с ужасным грохотом. Иисус призывал своих слушателей принять участие в новой Божественной драме, которая наконец даст Израилю возможность исполнить свое извечное предназначение – быть светом мира. Это был путь истинной любви и справедливости, и в нем Бог Израилев должен был открыться миру, пристально наблюдавшему за происходящим.

Большинство слушателей Иисуса не могли следовать за ним в его странствиях, однако нескольких он призвал именно к этому. Многие помимо ближайшего круга из двенадцати человек — само число было глубоко символично и ясно говорило о намерении Иисуса положить начало возрождению Израиля — были призваны оставить все и последовать за ним. Некоторым он поручил возвещать приближение Царства, сопровождая свои слова исцелениями и совместной трапезой, которая, как мы позднее убедимся, превратила проповедь в символический обычай. Взять свой крест и последовать за Христом означало разделить его в высшей степени рискованное призвание — быть светом мира в том смысле, который революционеры не могли даже представить. Это означало подвергнуть себя политической опасности и даже угрозе смерти с верой в то, что Господь поможет Израилю пережить все выпавшие на его долю бедствия, и для народа Божьего взойдет заря нового дня.

Итак, Иисус возвещал возрождение народа Божия, воплощал в себе это возрождение, призывая других присоединиться к этому процессу и вступить на новый путь, открывшийся перед ними в поворотный момент истории. Однако в таком случае, учитывая современных ему образ мышления, Иисус должен был предвидеть, что все это также повлечет за собой и резкие перемены в истории и жизни языческих народов. Когда Бог Израилев исполнит обещанное им своему народу, последствия этого, по мнению многих иудейских мыслителей, не замедлят сказаться во всем мире .Как свидетельствуют многочисленные ветхозаветные отрывки (например, Ис. 42), грядущий Царь дарует божественную справедливость не только Израилю, но и всему миру. Многие, говорил Иисус, придут с востока и запада и возлягут с патриархами в Царстве Божьем. Однако, кроме этих слов, он ничего больше и не говорил на эту тему. (Интересно, что, вопреки утверждениям современных исследователей, евангелисты совсем даже не считали себя вправе давать волю фантазии, для того чтобы приспособиться к создавшейся обстановке, а затем «плодить» свои измышления в уста Иисуса. Ведь Церковь уже тогда несла активное служение среди язычников, хотя об этом едва ли можно догадаться, прочитав Евангелия.) Свое собственное призвание Иисус видел в том, чтобы сосредоточить усилия на служении Израилю. Когда же решающий труд будет свершен, приглашение в Царство Божье прозвучит для многих народов, но время для этого еще не настало.

Что же, по мнению Иисуса, должно было произойти? Что должно было стать решающим и поворотным моментом в провозвестии Царства?

Бедствия и избавление

Итак, я уверен, что, возвещая приближение Царства Божьего, Иисус рассказывал и воплощал для своих современников в действительность историю, которую они жаждали услышать, придавая ей при этом совершенно новое звучание. Царство на самом деле приблизилась, достигло людей через его собственное служение. Но оно было не таким, каким они его себе представляли. В заключительной части этой главы я хотел бы уделить особое внимание на то, как Иисус закончил свой рассказ.

Вся жизнь Иисуса и его современников проходила под сенью великого библейского Повествования, в свете которого должны были разрешаться их собственные спорные вопросы (правда, по поводу того, как это следовало делать и каковы могли быть результаты, мнения существовали самые противоречивые). Великое Повествование часто звучало как история нового Исхода. «Египтяне» того времени, особенно их «фараоны», вознеслись над народом Божьим, но Бог могучей рукой избавит Израиль и через все испытания приведет его к окончательной победе. Иногда история приобретала апокалиптический оттенок. Война с Сирией в начале второго века до нашей эры подсказала один из вариантов такого прочтения, в котором страдающий манией величия диктатор Антиох Епифан сыграл роль Фараона, а (по крайней мере, в некоторых версиях) возглавляемые Маккавеями повстанцы — роль доблестных израильтян, открывших рабам путь к свободе. Сирийцы олицетворяли чудовищ, а они сами – людей, живущих в окружении врагов, под угрозой смерти, но, в конечном итоге, ожидающих избавления. Современники Иисуса легко переносили подобные истории и образы на свою собственную жизнь. Место Египта, Вавилона и Сирии теперь занял Рим.

Иисус же решительно возражал против привычного в то время прочтения великой истории. В конце концов, намерение Бога заключалось не в том, чтобы защитить израильский народ от языческих орд, подменяя религиозную поведу военной. Напротив, Иисус все более отчетливо утверждал, что суд Божий постигнет не соседние народы, а Израиль, который перестал быть светом мира. Кто же одержит победу в грядущей великой битве? Ответ звучит все яснее и выразительнее: сам Иисус и его последователи. Им предстоит пережить ужасные страдания, но Бог избавит их.

Значительное место в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки занимают предсказания о грядущем великом суде. Христиане с самых ранних дней относили их к вопросу о том, что происходит с человеком после смерти и что ожидает мир в целом в конце времен, в Судный день. Однако, когда мы читаем эти отрывки в их первоначальном историческом контексте, перед нашим мысленным взором возникает совсем иная картина. Иисус, как и великие пророки до него, возвещал грядущий суд, который Яхве будет вершить в pамках истории Подобно Иеремии, он предсказывал падение самого Иерусалима. Иеремия видел в Вавилоне орудие, которое Бог использовал для наказания своего неверного народа . В пророчествах Иисуса эта роль отдана Риму. Бог не наказывал Израиль за нарушеие неких нравственных законов. Его осуждение стало неизбежным результатом (неизбежность суда, однако, не означала, что Бог не имел к этому отношения) того, что Израиль избрал путь насилия и сопротивления вместо пути, который Иисус ясно и уверенно воплотил в своей жизни и проповеди. Израилю предстояло расплачиваться за свое нежелание следовать по пути мира.

Приведу несколько очевидных примеров. В 13–й главе Евангелия от Луки ученики рассказывают Иисусу о галилеянах, которые по приказу Пилата были убиты прямо в святилище. Интересна реакция Ииcvca: «Думаете ли вы, что эти галилеяне были грешнее всех прочих? Нет, но, если не покаетесь, все так же погибнете. И что сказать о тех восемнадцати, на которых упала башня Силоамская и побила их? Разве они были виновнее всех, живущих в Иерусалиме? Нет, но, если не покаетесь, все так же погибнете» Это не предостережение грешникам о грозящем им адском пламени. Если Израиль не оставит своих попыток свергнуть власть Рима, ему не избежать осуждения. Очень скоро в Храме засверкают римские мечи, и Иерусалим будет разрушен.

Предостережения достигает особого накала в тот момент, когда Иисус, только что въехавший в столицу на осле, оплакивает судьбу Иерусалима (Лк. 19, 41–44): «О, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих! Ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего». Эти слова также нельзя расценивать как пророчество о том, что ожидает каждого человека после смерти, или о суде, перед которым, в конце концов, предстанет весь мир. В словах Иисуса прозвучало торжественно–трагическое предсказание участи, которую уготовили себе жители Иерусалима, отказавшись от предложенного им мирного пути. Предостережения становятся более конкретными. Иисус считает себя последним в ряду великих пророков. Смысл сказанного им заключается еще и в том, что у Израиля уже нет обратного пути, Гнев Божий обрушится на поколение, отказавшееся прислушаться к eгo словам.

Все эти предсказания вместе составляют так называемый Малый Апокалипсис в Мк. 13 и параллельных ему отрывках Мф. 24 и Лк. 21. Мне кажется, всю главу следует читать как пророчество не о конце света, но о падении Иерусалима. Здесь и в других местах главное – это понять особенности апокалиптической терминологии. Как я уже указывал в начале данной главы, образы померкших светил и им подобные используются в Писании для описания политических и общественных потрясений — выражаясь современным языком, расцвета и упадка империй, — а также для передачи такими средствами вселенского или религиозного значения, приписываемого этим событиям.

Потому упоминание в Мк. 13 «Сына Человеческого, грядущего на облаках» не следует воспринимать с непримиримым буквализмом, как это делали многие поколения как богословов, так и некритически настроенных верующих. Этот образ заимствован из Дан. 7, где говорится о поражении и падении великих империй, враждовавших с Израилем, и о спасении истинного народа Божия, святых Бога Всевышнего. Всякого иудея, размышлявшего над книгой Даниила в первом веке нашей эры, выражение «сын человеческий, грядущий на облаках» наводило на мысль о нечеловеческом существе, «спускающемся» с небес на землю на настоящем облаке. Он рассматривал его скорее как предсказание великих событий, в ходе которых Бог спасет свой истинный народ после перенесенных ими страданий. Народ Божий «грядет» — но не на землю, а к Богу.

Таким образом, Иисус использовал темы, обычные в контексте ожиданий иудеев, живших в период второго Храма, заставляя их звучать совершенно по–новому. Все сказанное о разрушении Вавилона, Сирии и других врагов Израиля он обратил на Иерусалим. К себе же и своим последователям он относил пророчества о спасении.

Некоторые считают подобные взгляды отчасти антисемитскими. Вместе с тем рассуждать так, значит упустить самое главное. Одна из самых благородных и глубоко укоренившихся иудейских традиций — это традиция внутриобщественной критики. Фарисеи были критически настроены в отношении практически всех своих временников. Ессеи считали, что все иудеи, кроме них самих, заслуживали осуждения. Они объявили себя наследниками обещания божественного спасения, одновременно призывая проклятия на головы всех остальных, и прежде всего фарисеев. Но все это еще не делалало фарисеев или ессеев антисемитами. Другой стороной того, что Иисус принимал всех без исключения, было предостережение тем, кто не желал следовать за ним. Своим отказом они заявляли приверженности такому пути иудейского самоопределения, который предполагал противостояние языческому Риму, тем самым обрекая себя на неминуемую гибель. Падение Иерусалима должно было окончательно подтвердить правильность пути, предложенного Иисусом. Оно стало не единственным свидетельством в пользу Иисуса и его проповеди Царства, но именно в этом заключалась суть его обращения к людям. Такая позиция была весьма характерной, хотя и достаточно радикальной для иудея в первого веке нашей эры.

Заключение

Пришло время подвести итог тому, что мы узнали об Иисусовой проповеди Царства. Он рассказывал о нем так, что становилось ясно: долгому изгнанию Израиля пришел конец. Однако эта добрая весть не была обращена ко всем иудеям, независимо от их отношения к идеям Иисуса. Его прочтение великой истории подрывало все привычные основы и резко противоречило всем остальным ее версиям. Иисус утверждал, что проповедует истинные традиции израильского народа, осуждая предательство и моральное разложение, Царившие в жизни современного ему Израиля.

Данная картина, на мой взгляд, хорошо понятна с исторической точки зрения. Она вполне достоверно изображает Иисуса в современном ему иудейском окружении. Его критика исходила изнутри. Он призывал современников не отказываться от иудаизма ради чего–то нового, но стать истинным, вернувшимся из изгнания народом, принадлежащим единому истинному Богу. Его жизнь должна была послужить возрождению Израиля. Он бросил вызов злу, проникшему в самое сердце народа. Через него самого и его служение Бог Израилев должен был вернуться на Сион. Итак, Иисус возвестил приближение Царства Божьего. Его проповедь, вдвойне революционная даже в сравнении с призывами к вооруженной борьбе, должна была обнаружить несостоятельность всех остальных точек зрения. В четвертой главе мы убедимся, что таким образом Иисус взял на себя роль Мессии и исполнил призвание к искупительному страданию. В пятой главе мы увидим, что это призвание, пo его утверждению, принадлежало самому Богу.

Может показаться, что расстояние между «историческим Иисусом» первого века и нашим собственным призванием и задачами – профессиональными, жизненными, академическими и другими – слишком велико. Я позволю себе, в заключение данной главы, указать на два пути, следуя которым современные христиане могут приблизиться к своим истокам.

Во–первых, все, чем мы являемся и что делаем, будучи христианами, имеет в своем основании единственное и неповторимое свершение Иисуса. Именно потому, что он открыл для нас врата Царства Божьего, мы теперь живем по его законам. Именно то, что он привел историю отношений Бога с Израилем, а значит и со всей Вселенной, к заранее определенной для нее кульминации, делает наше сегодняшнее служение возможным. Чтобы это служение было плодотворным, нам необходимо понять основание, на котором мы его воздвигли. Желая следовать за Иисусом Христом, мы должны познать того Иисуса Христа, за кем решились идти.

Во–вторых, основание служит образцом для всего здания. Церковь призвана быть для мира тем же, чем Иисус был для Израиля. Все, что мы узнаем о словах и поступках Иисуса в контексте современного ему иудаизма, необходимо рассматривать в свете того, какой должна быть и что должна делать Церковь, чтобы исполнить возложенную на нее миссию. Если мы хотим изменить окружающий нас мир, а возможно, и содействовать его искуплению, начинать надо именно с этого.

3 Иисус и символы

Итак, я убежден, что деятельность Иисуса в роли пророка, возвещавшего приближение Царства Божьего, следует изучать в контексте современной ему иудейской культуры. В частности, я уверен, что для негo самого оно означало истинное возвращение изгнанников на родину, ставшее возможным благодаря его собственному служению. Иисус прекрасно понимал революционный характер своей проповеди. Он противопоставил себя не только Риму и сторонникам Ирода (а следовательно, и всей храмовой иерархии),но и революционерам–националистам. Все это, по моему мнению, отражено и в притчах Иисуса, и в общей истории. Его проповедь Царства, даже в кратчайших формах, неотделима от этой истории, для которой она стала кульминационной точкой в развитии сюжета. В настоящей главе я хотел бы взглянуть на все это немного иначе, с точки зрения символики.

Всякие символы неизбежно порождает споры. Если ваши друзья достаточно терпимы, вы можете сколько угодно подтрунивать над ними по поводу их национальности, но это не то же самое, что поджигать их национальный флаг. Прихожане зачастую очень терпимо относятся к новым учениям и даже необычному поведению своих священников, но попробуйте только переставить в другое место привычную вазу с цветами, и вы увидите, какие страсти могут разгореться вокруг символов. Отвечая на первые два вопроса, — м принадлежности Иисуса к иудейской культуре и преследуемых целях — я одновременно закладываю основание для ответа на вопрос: «За что умер Иисус?» и собираюсь показать, что Иисус подверг прямой или косвенной критике все, что стало символом иудейского мировоззрения эпохи второго Храма. В его представлении эти символы не были вредны сами по себе, Однако они устарели и потеряли всякую значимость теперь, когда приблизилось Царство Божье и над миром взошла заря нового дня. Кроме того, символы его собственного служения многим казались вызывающими. Они постоянно демонстрировали, что суть Израиля как Божьего народа начала меняться, и что происходило это в прямой связи с личностью и служением самого Иисуса.

Прежде, чем углубиться в подробности, необходимо сказать несколько вступительных слов о противоречиях, существовавших между Иисусом и его окружением. В традиционном прочтении Евангелий Иисус предстает перед нами в роли проповедника любви и благодати, внутренней созерцательности, а не внешнего соблюдения законов. Подобное прочтение предполагает, что фарисеи отвергли учение Иисуса, поскольку сами проповедовали закон и религиозные обряды и не могли допустить даже мысли о безвозмездном прощении, любви и благодати. Такие взгляды, как все чаще отличается в последние годы, во многом обязаны своим происхождением спорам, разгоревшимся в ходе Реформации XVI века. Протестанты объявили себя сторонниками любви, благодати и искренней веры в противоположность католикам, которые, по их мнению, проповедовали закон, религиозные обряды и человеческие заслуги. Свою роль в формировании этих взглядов сыграли также идеи просветителей и романтиков. Одни выдвигали на первый план идеи, вторые — чувства; то и другое в ущерб внешним атрибутам и действиям. Особенно активно выражает свое несогласие с традиционным прочтением известный современный богослов Э. П. Сандерс, основывая свои возражения на его предполагаемой исторической неправдоподобности. По заявлению Сандерса, Иисус не «высказывался против закона», и потому его слова едва ли могли вызвать гнев фарисеев. Главные евангельские сюжеты, настаивает Сандерс, принадлежат перу более поздних церковных авторов и отражают скорее их собственные столкновения с иудаизмом, нежели полемику Иисуса с фарисеями.

О столкновении этих двух точек зрения можно сказать многое. Однако мне придется ограничиться лишь несколькими моментами. Прежде всего, сторонники критики форм Евангелий допускают грубoe преувеличение, утверждая, будто в Евангелиях скорее описывается жизнь ранней церкви, недели Иисуса. Множество жизненно важных для ранней Церкви вопросов даже не упомянуты в Евангелиях, например, обрезание или говорение на языках. И напротив, евангельские повествования зачастую уделяют самое серьезное внимание проблемам, которые едва ли занимали большое место в жизни ранней Церкви. Кроме того, нам не так уж много известно о более поздних противоречиях, возникавших, как утверждают некоторые, между Церковью и иудеями.

В частности, образы Иисуса и фарисеев, начертанные Сандерсом, идеи которого приобрели большое влияние, не соответствуют имеющимся свидетельствам. Я позволю себе кратко остановиться на четырех основных моментах.

Прежде всего, фарисеи не были, как утверждает Сандерс, малочисленной группой людей, живших исключительно в Иерусалиме. В исследуемый нами период их, без сомнения, насчитывалось несколько тысяч, причем имеются достоверные свидетельства деятельности фарисеев в Галилее и других местах.

Во–вторых, фарисеев этого периода заботили не только вопросы непорочности, собственной или чужой. Есть доказательства того, чтo если не все, то, по крайней мере, большинство из них, начиная с хасмонейского и Иродова периодов вплоть до войны 66 — 70 годов в действительности стремились к тому, что символизировала эта непopoчность, — политической борьбе за сохранение национальной самобытности и воплощению в жизнь мечты о независимости Израиля. Большинство иудеев до 70 года нашей эры составляли шамаиты. Легендарная строгость их нравов была не просто стремлением к сохранению ритуальной чистоты, но желанием очистить и защитить Израиль от язычества, о чем свидетельствует пример Савла из Тарса. Более терпимые последователи Гиллеля, которые, подобно Гамалиилу, старались жить в мире сами и давать жить другим, окончательно заняли главенствующие позиции лишь после двух разрушительных войн бб — 70 и 132 — 135 годов, подорвавших моральный дух их более требовательных соратников.

В–третьих, Сандерс прав, подчеркивая тот факт, что славившиеся своей строгостью фарисеи не были официальными «стражами мысли» и что принадлежность к фарисейской партии не обеспечивала им правительственных постов. Савлу из Тарса пришлось обратиться к первосвященникам за разрешением на свои крестовые походы против первых христиан. Но тем не менее это не мешало им оказывать неофициальное давление на нарушителей иудейского закона, Торы, выискивая их по собственной инициативе. В отрывке из работы Филона Александрийского, не упомянутом Сандерсом, говорится о тысячах людей, «ревностно охраняющих законы», «суровых стражах древних традиций». Эти выражения часто использовались как Филоном, так и Иосифом Флавием в описании фарисеев, неусыпно преследовавших преступников и безжалостных к восставшим против закона.

В–четвертых, Сандерс постоянно упрощает вопрос, пытаясь свести его к следующему: «Так высказывался Иисус против закона или нет?» Но главное ведь не в этом. Если бы Иисус просто объявил Тору ненужной , то тот факт, что в ранней Церкви не утихали споры по поводу ее действенности, был бы по крайней мере странным. Вместо этого Иисус, как в ином контексте признает сам Сандерс, возвестил наступление нового дня. Царство Божье и в самом деле стояло при дверях, и все теперь должно было измениться самым коренным образом. Рассуждения Павла о законе не сводились к вопросу о его необходимости. Они скорее касались условий, на которых язычники могли стать частью народа Божьего, а по этому поводу Иисус вообще ничего не говорил.

Итак, основное значение имела не религия, а эсхатология, — не нравственность, а приближение Царства. Возвестив о последнем, Иисус обратился к своим современникам с призывом: «Откажитесь от привычного понимания традиций, которое толкает вас к верной гибели , и примите новую трактовку, Вам может показаться, будто путь к поражению, но в действительности только он приведет вас к истинной победе». Я полагаю, что именно этот призыв, подкрепленный символизмом, стал поводом для горячих споров между Ииусом и фарисеями, которые, в конце концов, вылились в покушения на жизнь Иисуса.

Не последнее место в этой полемике занимала тема нравственной чистоты. Однако, как мы уже отмечали, нравственные принципы касались не только личной непорочности, но, по данным социологических исследований антропологов, символизировали чистоту и поддержание жизни племени, рода или нации. Один за другим иудейские авторы того времени, как, впрочем, и современные ученые, подчеркивали, что иудейские законы не были предназначены стать некой «служебной лестницей», по которой соблюдавшие их могли бы взобраться на небеса. Они скорее определяли границы для народа, находившегося во враждебном окружении. Причина столкновений Иисуса с фарисеями заключалась не в том, что он, отвергая общественную мораль, проповедовал оправдание по вере, тогда как фарисеи надеялись оправдаться делами. Дело скорее в том чmo eгo представление о Царстве Божьем mpeбовало om Израиля отказа om безумных попыток добиться независимости, на кomopыe его вдохновляли приверженцы древних традиций и законов. Вместо этого Израилю надлежало исполнить свое npизвание — быть светом мира и солью земли. Потому я полагаю, что столкновения между Иисусом и его соотечественниками, в частности фарисеями, следует рассматривать в контексте различных политических взглядов, порожденных, в свою очередь, различными эсхатологическими убеждениями и ожиданиями. То, каким образом Иисус возвещал о приближении Царства Божьего, не утверждало, но ставило под сомнение революционный пыл, охвативший, прежде всего, влиятельные слои фарисейства. Неудивительно, что при этом он подверг сомнению и особую значимость символов, ставших оплотом чаяний его современников.

Принимая это во внимание, рассмотрим основные символы иудаизма того времени и попытаемся понять отношение к ним Иисуса.

Иисус и символика иудаизма

Cyббoтa

Изучая отрывки, описывающие противоречия, возникавшие по поводу субботы (наиболее известный из них — M«. 2, 23 — 3, 6), я вновь вынужден не согласиться с Сандерсом и его последователями. Сандерс считает эти истории невероятными, поскольку фарисеи, пo его словам, не собирались в группы и не бродили по полям в надежде застигнуть кого–то за совершением мелких проступков. В данном случае Сандерс позволил еще одно отступление от своей основной позиции, согласно которой Иисус был пророком эсхатологии иудейского возрождения. Если мы признаем, что Иисус стоял во главе какого–то общественного движения, тем более такого, цели которого расходились с целями фарисеев, вполне вероятно, что кто–то из них готов был взять на себя задачу следить за ним. В своей книге «Иисус и победа Бoгa» я упомянул, ясно сознавая возможную несостоятельность современных аналогий, о людях, которые в наше время, не будучи избраны или назначены на государственные посты, присваивают себе право вмешиваться в жизнь общественных деятелей и подвергать их критике, особенно тех из них, которые придерживаются непопулярных взглядов. Я предположил даже, что журналисты — я, разумеется, имел в виду именно их — готовы идти на край света и скрываться в местах, гораздо менее удобных, чем галилейские поля, желая раздобыть фотографии, компрометирующие членов королевской семьей. Написав эти строки в 1996 году, я не знал, что спустя один год вооруженные фотоаппаратами журналисты в буквальном смысле загонят до смерти самую известного из современных принцесс. Если предположить, будто фарисеи и в самом деле представляли собой неких религиозных «блюстителей идейной чистоты», то их евангельское изображение выглядит поистине нелепым. Но я предлагаю рассматривать их как группу людей, взявших на себя право оказывать общественное давление и имеющих свои вполне определенные цели. Подозрительно относясь к другим общественным движениям, чьи планы расходились с их собсвеными, и стремясь «поставить на место» всех претендующих на какое–то влияние в обществе, они, несомненно, готовы были не только следить за Иисусом, но и окончательно расправиться с ним.

Подобные действия сосредотачивались вокруг общепризнанных символов, воплотивших надежды и чаяния народа. Шел ли он под тем же флагом? Соблюдал ли он Тору, как надлежит правоверному иудею. (Следует еще раз напомнить, что задававшие этот вопрос не пытались выяснить, надеялся ли Иисус заслужить делами оправдание, милость Божью — высоконравственным поведением. Речь шла о том, совершал ли он все те символические действия, посредством которых каждый правоверный иудей выражал свою благодарность Богу.) Одним из основных символов являлось почитание иудеями субботы. Об этом было известно даже невежественным язычникам. Если даже сегодня в некоторых районах Иерусалима вас могут побить камнями, увидев за рулем автомобиля в субботу, кому покажется странным, что в первом веке в Галилее страсти по этому поводу бушевали с не меньшей силой?

Здесь же все указывает на то, что Иисус ощущал полную свободу в отношении субботы. Более того, объясняя свое поведение, он отнюдь не стремился отвести от себя подозрения в бунтарстве. В ответ на возмущенный ропот (Мк. 2, 24–28) он сравнивает себя с Давидом, истинным царем и помазанником Божьим, который, скрываясь от Саула, взял запрещенные хлебы предложения. Фарисеи в данном случае вели себя подобно Доику Идумеянину в 1 Цар. 21, тайно следившему за Давидом, дабы впоследствии сообщить о его действиях Саулу. Сын Человеческий есть господин субботы. Вне всяких сомнений, смысл этих слов для многих оставался столь же загадочным, как и для некоторых современных богословов. Однако, возможно, были и такие, кто услышали в них весть о том, что именно Иисус был истинным представителем Израиля, Силы зла ополчились против него, но Бог Израилев обещал ему свою защиту и спасение.

Два сюжета в Евангелии от Луки о несоблюдении Иисусом субботы подчеркивают значение этого дня, как наиболее подходящего для исцелении именно он символизировал освобождение от рабства и плена. Иисус желал показать, что с его приходом для Израиля наконец наступала долгожданная суббота. Речь шла не об абстрактной «религии» или «этике» Суть вопроса заключалась в эсхатологии и поставленных целях. Иисус вновь заявил о призвании Израиля, его вере в Бога и эсхатологических ожиданиях. Однако средоточием призвания, веры и устремлений должны были стать новые символы, достойные наступившего нового дня.

Трапезы

То же можно сказать и о сложной для понимания седьмой главе Евангелия от Марка, которой соответствует пятнадцатая глава Евангелия от Матфея и где помимо многого другого речь заходит о правилах очищения, в частности перед приемом пищи. Подобно соблюдению субботы они были призваны служить границей между иудеями и окружавшими их язычниками. И вновь главный вопрос заключался не в тонкостях закона, но в том, оставался ли Иисус верен старинным традициям, отделявшим Израиль от язычников.

Очень важно не начать рассматривать это разногласие, как будто оно происходило во времена Марка, и не пытаться таким образом оправдать поступки Иисуса. В начале главы Марку пришлось пояснять своим слушателям суть законов об омовении рук, на что не было бы никакой необходимости в церкви, в которой бы еще не утихли серьезные споры по поводу иудейских диетических законов. Подобное заключение позволяет сделать еще одна особенность повествования, не оставляющая сомнений в его подлинности. У Марка не было оснований хранить в тайне взгляды Иисуса на принятие пищи и соблюдении ритуальной чистоты. Но по его свидетельству Иисус в данном случае соблюдает обычный порядок: за загадочным публичным высказыванием следует его более полное разъяснение узкому кругу людей (7, 14–23). Если бы Иисус во всеуслышание провозгласил, что данные Богом запреты, выделявшие иудеев из среды язычников, утратили свою значимость, дело могло бы закончиться восстанием. Его целью было завуалированно, нo весьма определенно заявить о том, что с наступлением нового дня cвоей истории, Израиль был уже пе вправе ревностно хранить свет Божий от других народов. Пришло время нести этот свет в мир.

Hарод и земля

Наряду с почитанием субботы и принятием пищи Иисус поставил под удар два других национальных символа, драгоценных для каждого израильтянина. Общее происхождение евреев от Авраама, а также запрет принимать пищу с язычниками и вступать с ними в брак хотя и тратили отчасти характер абсолютной истины, все же сохранили достаточное значение для иудеев (чему есть немало свидетельство. Поэтому некоторые высказывания и поступки Иисуса могли показаться совершенно возмутительными на фоне этих убеждений. Ощущение своей принадлежности к семейному кругу было для иудеев главным и жизненно важным символом, тогда как некоторые высказывания Иисуса ставят его значимость под сомнение: «Предоставьте мертвым хоронить своих мертвецов, а сами следуйте за мной и возвещайте приближение Царства Божьего. Человек, не явившийся на похороны родителей, и в паше время навлек бы на себя всеобщее осуждение. Аля современников же Иисуса долг перед умершим отцом по значению превосходил даже ежедневную трехразовую молитву «Шема». И тем не менее, убеждал Иисус, проповедь Царства Божьего еще важнее. Вспомним также его вопрос: «Кто мои мать и братья?», Нам было бы странно услышать эти слова из уст молодого еврея даже в условиях современной ассимиляции. Но в иудейском обществе первого века, где семейная, а значит, и национальная принадлежность имели решающее значение, такое невозможно было даже представить. Он сказал; «Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее». Желающие наследовать век грядущий должны были оставить семью. Иисус призывал своих последователей проявить полное безразличие к одному из главных символов иудейского мировоззрения.

Этот призыв был неразрывно связан с заповедно об отказе от своего имущества, в которой обычно усматривается призыв к монашескому отречению, высшему проявлению личной веры. Во времена Иисуса и, я думаю, в его собственном понимании эта заповедь звучала совсем по–иному. Главным богатством в том обществе была, разумеется, земля, которая, в свою очередь, являлась еще одним из основных символов иудейского самосознания.

Сопровождаемые двойным предостережением о готовности Израиля достойно встретить предстоящие ему испытания, призывы оставить свою землю и семью одновременно звучат в сложном для понимания отрывке в конце Лк. 14. Народ продолжал усердно трудиться над строительством Храма, но будет ли оно когда–нибудь завершено? Они так жаждали священной войны, но смогут ли они одержать в ней победу? Иисус обращался к своим современникам с призывом пренебречь символами, неотделимыми от их национального самосознания, чтобы в погоне за достижением своих целей, народ не лишился всего, что имел.

Сказанное выше подводит нас к разговору о важнейшем из символов и об отношении к нему Иисуса. Речь идет, конечно же, о Храме.

Храм

В своих работах большинство современных богословов справедливо отводят много места вопросам о Храме, о поведении в нем Иисуса, и о том, чем все это закончилось. В тот период Храм находился в самого сердце общественной жизни иудеев, оставаясь важнейшим из символов, вокруг которого вращалось все остальное. Там пребывал сам Яхве, по крайней мере, в прошлом, и туда он должен был вернуться вновь. Это было местом жертвоприношений, где, наряду с прощением грехов, происходило непрерывное и бесконечное общение и единение Израиля со своим Богом. Именно это сделало Храм центром национальной и политической жизни Израиля. Управлявшие им первосвященники вместе с едва державшейся у власти династией Ирода под неусыпным надзором Рима управляли также всей страной.

Кроме того, история Храма была неотделима от истории иудейских царей. Спроектированный Давидом, построенный Соломоном и восстановленный Езекией и Иосией, в начале своего существования он являлся зримым воплощением величия ранней израильской монархии. Зоровавелю надлежало восстановить его по возвращении народа из вавилонского изгнания. Невыполнение им своей миссии, без сомнения, тесно связано с его неудачной попыткой возрождения в Израиле монархии. Иуде Маккавею и его соратникам удалось очистить Храм после разгрома сирийцев и основать династию, продержавшуюся у власти целое столетие, хотя никто из них не претендовал на принадлежность к роду Давида. Ирод, перестроив Храм, в немалой степени надеялся таким образом узаконить cвою власть в контексте традиционных иудейских понятий. Менахем Галилеянин и Симон бар Гиора, двое из многочисленных «Мессий», призывавших к войне с Римом (66 — 70 годы нашей эры), публично явились в Храм перед своей гибелью. Один из них погиб от рук своих соперников–иудеев, второго убили римляне во время триумфа Тита. Последний великий «Мессия» своего времени Бар–Кохба приказал чеканить монеты (что само по себе считалось актом неповиновения) с изображением переднего фасада Храма. Его намерения восстановить Храм и занять израильский трон были очевидны. Храм и Мессианство были неразрывно связаны друг с другом.

В то же время многие иудеи не одобряли Храм в том виде, в каком он тогда существовал. Ессеи выступали против современной им правящей элиты (именно это в первую очередь и побудило их к отделению), а следовательно и против Храма как политической опоры своих противников. Ессеи ожидали постройки нового Храма, которым должны были управлять они сами. Фарисеи к тому времени уже открыто высказывали идею о том, что благословения, обычно сопровождавшие посещение Храма, можно получить, изучая Тору и живя по ее законам. «Если двое вместе изучают Тору, на них снисходит Божественное Присутствие». Этот ранний раввинский постулат означал, что пребывать в присутствии Божьем можно, находясь не только в Храме, но где угодно. Это богословское учение, предназначенное прежде всего для иудеев, живших в рассеянии и не имевших возможности посещать Храм, получило признание после 70–го года нашей эры и, вероятно, помогло раввинам, преемникам фарисеев, выжить и восстановить силы после этой ужасной катастрофы. Итак, хотя фарисеи не выступали против Храма в том виде, в каком он тогда существовал, ценность его была, в их представлении, весьма относительной. Это служило дополнительной причиной для преследования и порицания ими Иисуса, предлагавшего свою альтернативу Храму.

Другие иудеи имели не столько богословские, сколько социально–экономические основания для недовольства Храмом. Существуют убедительные свидетельства того, что для неимущих слоев населения Храм символизировал их угнетателей — коррумпированную верхушку богатых аристократов, а также царящую в обществе несправедливость. Такое восприятие предельно ясно выразилось в действиях повстанцев во время войны. Захватив Храм, они совершили то, что в древности могло соответствовать уничтожению главного банковского компьютера, — сожгли все долговые расписки.

Хотя поведение Иисуса в Храме следует рассматривать в контексте распространившегося недовольства, оно выходит далеко за его рамки и переходит совсем в другое измерение. Eгo отношение к Храму не выражалось словами: «Он нуждается в реорганизации), или «У власти стоят недостойные люди», или, наконец, «Поклонение Богу возможно и в других местах». Восприятие Иисусом Храма носило эсхатологический характер: настало время, когда Бог будет судить институт Храма как таковой. Он стал олицетворением несправедливости, насквозь пропитавшей израильское общество, выражением его отказа от призвания быть светом мира и городом, построенным на вершине холма, к которому стекались бы все породы земли.

 Все это возвращает нас к вопросу о том, как Иисус вел себя в Храме и что означали его действия. По этому поводу существует целый спектр мнений. Многие считают, что Иисус предпринял попытку реорганизовать сложившуюся систему и очистить Храм. Другие воспринимают его действия как инсценировку притчи о разрушении Храма. Точка зрения последних в настоящее время, по–моему, более аргументирована. Однако расхождение во взглядах по–прежнему достаточно велико. Если своим поведением Христос желал выразить осуждение, то на каком основании и с какой целью. Сандерс вновь предложил свою версию, которая уже приобрела определенный вес. По его мнению, Иисус инсценировал разрушение Храма, поскольку предвидел возведение нового Храма, возможно даже руками самого Бога. (Следует заметить, что как в древности, так и в наши дни мысль о каких–либо действиях Бога, включая постройку Храма, в представлении иудеев не отменяла возможности участия злодей, в данном случае — архитекторов и строителей )

Я уже высказывал предположение, что во время своего галилейского служения Иисус говорил и действовал так, словно был, в определенном смысле, призван исполнять роль Храма. Чтобы получить предложенное им прощение, не требовалось посещения Храма и жертвоприношения. В наши дни это можно было бы сравнить с предложением частного лица выдать кому–либо паспорт или водительское удостоверение. Своими действиями Иисус разрушал сложившийся порядок, заявляя таким образом о замене его новым. Кроме того, мы уже убедились, что большая часть предсказаний грядущего суда была сосредоточена вокруг Храма. Думаю, мне удалось показать, что поведение Иисуса в Храме было своеобразным пророчеством о его разрушении. С появлением Иисуса в Иерусалиме город стал, если можно так выразиться, слишком тесен для них обоих. Главный символ общественной жизни Израиля находился в опасности, и, если народ не покается, он падет под натиском язычников. Иисус верил, что Бог Израилев готовил наказание и искупление своего народа и что это событие должно было ознаменовать собой решающий момент в истории Израиля. Наказание выразилось в разрушении Храма римлянами. За ним (вопреки мнению Сандерса) должно было последовать не возведение нового материального Храма, а основание мессианского сообщества во главе с Иисусом, которому суждено было навсегда занять место Храма.

Что же сказать об обвинении: «Вы сделали его вертепом разбойников»? (Мк. 11, 17). Разве оно не указывает на то, что основной мотив, побудивший Иисуса к нападкам на Храм, был связан с экономической эксплуатацией? Разве не наводит оно на мысль о стремлении Иисуса очистить Храм, а не изобразить символически его разрушение? Здесь, как и во многих других случаях, решающее значение приобретает соответствующий ветхозаветный отрывок (Иер. 7, 3–15). Иеремия не выступал за реформу Храма, он предсказывал его разрушение. Греческое слово «lestes», переведенное в Евангелии как «разбойники», Иосиф Флавий нередко использовал в значении «мятежники», «повстанцы». Дважды упоминая о «пещерах, где скрывались lеstаi», он говорил о настоящих пещерах, служивших убежищем отчаявшимся революционерам.

Это свидетельствует о том, что главное обвинение, предъявленное Иисусом Храму, касалось не финансового мошенничества, хотя и таковое, возможно, имело место. Так же как и во время Иеремии, Храм стал оплотом националистов в их страстном желании противостать власти Рима. Несмотря на то что управлявшие им люди по убеждению революционеров сами были частью проблемы, Храм представлял собой нечто большее. Именно там, верили они, обещал пребывать Бог Израилев, и оттуда оп должен был восстать на защиту своего народа. Учитывая все это, Храм уже не мог символизировать, как надлежало, по словам Исаии, желание Бога сделать его лучом надежды, светом для народов и городом, построенным на вершине холма. Для Иисуса отношение народа к Храму стало страшным символом того, что Израиль забыл о своем истинном призвании. Символ, значение которого было столь ужасно искажено, необходимо было уничтожить. Гора, предположительно Сион, должна быть, образно выражаясь, поднята и низвергнута в море.

Зачем же тогда Иисус изгнал из Храма торговцев. Без сбора храмового налога не могли продолжаться ежедневные жертвоприношения. Без храмовых денег верующие не могли купить чистых жертвенных животных. Без животных жертвоприношение было невозможно. Без жертвоприношений существование Храма, хотя бы на час или два, утратило всякий смысл. Действия Иисуса символизировали его уверенность в том, что по возвращении на Сион Яхве не будет обитать в Храме, где его присутствие оправдывало бы действия первосвященников, а также националистские устремления, тесно связанные с этим местом. Прекращение жертвоприношений, что пришлось позднее осознать и Флавию, означало намерение Бога использовать римские войска как орудия наказания, которое служители Храма навлекли на себя своей нечистотой, а также поддержкой националистских выступлений. Незначительный сбой, внесенный поступком Иисуса в привычный уклад храмовой жизни, символизировал разрушение, которое очень скоро должно было постигнуть всю систему.

Итак, о Храме можно сказать то же, что и о почитании субботы, принятии пищи, об институте семьи и о земле. Символичные действия Иисуса, а также загадочные разъяснения, которые он предлагал, добавляют штрихи к портрету Иисуса–пророка, подобного Иоанну Крестителю или Иеремии, и в то же время превосходящего их обоих. Он возвещал о приближении Царства Божьего, которого так долго ждал Израиль, однако предсказывал скорее неизбежный суд, чем скорое избавление. Позволю себе повториться: я не пыталось утверждать, будто Иисус выступал против символов иудаизма, потому что считал их негодными или сомневался в их божественном происхождении. Он знал, что приблизилось Царство Божье и его принципы были прямо противоположны тем, в соответствии с которыми использовались в то время символы национальной принадлежности Израиля, служившие прикрытием для разного рода несправедливости. Иисус, будучи пророком, устами которого говорил сам Бог Израилев, словом и делом торжественно провозгласил неотвратимость Божьего суда. Господь, в прошлом не раз предававший Храм своему суду, должен был теперь вынести ему окончательный приговор.

Иисус и символы Цapствa

Обратимся теперь к символам, которые Иисус утверждал своими собственным служением. Как уже указывалось в предыдущей главе, различные поступки Иисуса (я приводил в пример призвание двенадцати учеников) красноречивее всяких слов повествуют о его целях и принципах. Теперь мы знаем о них еще больше. Отвергая традиционное символическое значение земли, семьи, Торы и Храма, Иисус наполнял старые символы новым смыслом, так что они указывали теперь на его собственные цели и дела.

Земля и народ

Иисус очень четко осознавал символизм географического положения (если мы с удовлетворением отмечаем способность евангелистов использовать такие термины, было бы странно отказывать в этом Иисусу). Выбор мест, где он произносил свои основные речи и совершал свои главные дела, свидетельствует о его готовности использовать приверженность иудеев географическому символизму в своих целях. Наглядными примерами тому могут служить Храм и Елеонская гора.

Однако библейские тексты, на которые опирался Иисус, обнаруживали тесную связь между возрождением земли как частью процесса возвращения пленных на родину и возрождением сокрушенных, исстрадавшихся людей. В Ис. 35 пустыня и сухая земля ликуют, ибо пришло время слепым прозреть, глухим — слышать, хромым – скакать, как олень, а немым — петь. Исцеление Иисусом больных, ставшее одним из наиболее широко используемых им символов, не следует считать «доказательством его божественности», как это делали некоторые из ранних отцов Церкви. Не было оно и простым свидетельством его сочувствия страждущим, хотя Иисус не мог его не испытывать. Прежде всего исцеление больных символизировало востановление Израиля Иисусом. Этот факт становится очевидным, если сравнить поведение Иисуса с принципами Кумранской общины. Прочтите так называемый Мессианский Устав кумранитов. Слепые, хромые, глухие и немые не допускались в сообщество возрожденного народа Божьего. Строгое, даже беспощадное, соблюдение законов о непорочности делало это сообщество закрытым и недоступными для большинства людей. Иисус учил противоположному. Исцеление больных свидетельствовало о его готовности принять и утешить всех без исключения. Речь шла не о современном попустительстве и вседозволенности, а о стремлении добраться до самой сути проблемы и дать начало истинно обновленному и возрожденному сообществу людей. Именно ему предстояло символизировать и олицетворять Царство, о котором говорил Иисус.

Семья

Словом и делом Иисус вызывал к жизни новый народ, одновременно переосмысливая поднятие семьи. «Вот матерь Моя и братья Мои; кто будет исполнять волю Божию» (Мк. 3, 34–35). Это сообщество возрожденных, «семья», собравшаяся вокруг Иисуса, была дocтупнa всем и каждому. Единственным условием была верность Иисусу и его проповеди Царства. Она облекла откровение Иисуса в плоть и кровь, бросив вызов, хотя бы косвенно, сторонникам фарисейского и ессейского учений. Подобно новой политической партии, возникшей прямо на глазах давно признанных, она неизбежно воспринималась как угроза. Но, собирая и прославляя эту новую семью, Иисус открывал людям новый мир Божий, повсюду несущий исцеление и благословение — могущественное сочетание в мире, где сила всегда ассоциировалась с опасностью.

Тора

Наряду с символическим переосмыслением понятия народа Божьего, Иисус вводил новые символы возрожденного Израиля, заменившие Тору. В частности, нельзя не отметить, сколь важное место занимает в учении Иисуса прощение. Его не следует воспринимать как еще один недостижимый нравственный критерий. Это вопрос, прежде всего, эсхатологический. Чтобы пояснить свою мысль, позвольте мне немного отвлечься от темы.

Как я уже подчеркивал, современники Иисуса с нетерпением ожидали истинного конца изгнания. Но главные пророки, а также Ездра, Неемия и Даниил, неизменно указывали па изгнание как наказание Израиля за грех, Потому стремление Израиля получить прощение грехов нельзя рассматривать как желание каждого отдельного человека успокоить свою совесть. Предсказания пророка Исаии (гл. 40 — 55) о том, что Яхве покончит с грехами Израиля, совершенно однозначны. Прощение греха, повлекшего за собой изгнание, должно было означать его конец. Итак, прощение грехов не как направленность мысли или со стояние сердца, но как со событие – стало новой гранью эсхатологических ожиданий.

Предлагая прощение, Иисус тем самым объявлял, что с его явлением к людям приблизилось Царство Божье. В равной степени (и именно это я хотел бы подчеркнуть) требование взаимного прощения, предъявлявшееся Иисусом к своим последователям нельзя рассматривать как абстрактную нравственную норму. Оно является частью, если можно так выразиться, эсхатологической Торы. Последователи Иисуса верили, что он положит конец изгнанию и дарует народу прощение грехов. Отказать ближнему в прощении для них означало бы отрицать приближение этого великого и долгожданного события. Образно выражаясь, им пришлось бы пилить сук, на котором они сидели.

Я полагаю, именно это лежит в основе поражающих своей суровостью предостережений людям, не желающим прощать и потому не заслуживающим прощения. Если трапезы Иисуса заменили собой законы о принятии пищи, — то требование прощения вошло в определение новой семьи, нового народа Божьего. Иными словами, оно стало частью обновленной символической Торы. Само по себе, хотя в данный момент у меня нет возможности дальше развивать эту мысль, оно по праву занимает центральное место в молитве, которую Иисус дал своим ученикам в качестве примера. В свою очередь, эта молитва, как понял Иеремиас еще поколение тому назад, стала важнейшим символом, выраженным в практике, для последователей Иисуса как обитателей Царства, проповедников прощения, истинных сынов и дочерей Бога Израилева, проводя черту отличия между »ими и другими движениями внутри иудаизма, утверждая их в положении нового народа Царства, народа прощения, истинных сынов и дочерей Бога Израилева.

Xpaм

По мере того, как эти новые символы дают нам более широкое представление о намерениях Иисуса, мы вновь убеждаемся в их сосредоточенности вокруг Храма. В Евангелиях мы находим указания на желание Иисуса дать людям понять, что Бог Израилев пребывает и действует в нем и его учениках так же, как он делал это в Храме. Это весьма очевидно означало несовместимость его учения с учением фарисеев. Подобная альтернатива неизбежно таила в себе угрозу.

Обратимся, например, к вопросу о посте. Различие между учениками Иисуса и последователями Иоанна Крестителя или фарисеев, о котором кратко рассуждается в Мк. 2, 18–22, никак не связано с религиозными обрядами. Его суть заключалась не в том, что (как полагают многие) последние лишь соблюдали внешний порядок вещей, тогда как Иисус заботился о человеческом сердце. В тот период пост для иудеев не был простым упражнением в аскетизме. Он отражал положение самого народа: Израиль по–прежнему томился в изгнании. Особенно прочной была связь поста с разрушенным Хромому Захария (8, 19) обещал, что дни поста в память о разрушении Храма сделаются «радостью и веселым торжеством. Однако для этого Яхве должен был возродить былую славу и процветание Израиля, что, прежде всего, означало восстановление Храма в его первозданном виде. Именно это более всего волновало Захарию и других пророков по возвращении из вавилонского пленения. Но Иисус в своей притче говорил о гостях на свадебном пиру, которые не могли поститься, пока жених был с ними. Мессианский пир, нашедший символическое выражение в праздничных застольях Иисуса, был в полном разгаре, и гостям не пристали хмурые лица. Господь приступил к исполнению своих обещаний. Конец изгнания, возвращение Яхве к своему народу и восстановление Храма — все эти благословения принадлежали теперь людям, способным их разглядеть.

Итак, задавшись вопросом об отношении Иисуса к основным иудейским символам своего времени, а также о символах, избранных им самим, мы убеждаемся в преобладающем влиянии Храма и Торы. В отношении их обоих Иисус оставался приверженцем славной традиции общественной критики. И критика эта была суровой. Неверное понимание израильтянами своих национальных символов привело их на гибельный путь. Иисус делал все возможное, чтобы предостеречь своих современников, одновременно призывая всех готовых к покаянию последовать за ним по пути истинного возрождения Израиля.

Результатом предпринятых мною исследований стало выявление двух великих символических действий. Одно из них мы уже рассмотрели и вернемся к нему еще: поведение Иисуса в Храме объясняется его критической оценкой иудейской символики. Настало время перейти ко второму. Желая собрать воедино положительные символы, избранные самим Иисусом, представим себе молодого провозвестника Царства, отмечающего со своими двенадцатью ближайшими учениками величайший из израильских праздников, символизирующий освобождение, Исход, завет и прошение. Если отрицательные символы, ставшие воплощением критической оценки Иисусом своих современников, вылились в изгнание торговцев из Храма, то положительные символы его собственного подвига сошлись воедино в пасхальной горнице. Осознание этого подводит нас к главной теме следующей главы.

Заключение

Чтобы подвести итоги последних трех глав, позвольте мне в трех пунктах изложить результаты наших исследований.

Прежде всего, в свете сказанного не следует удивляться, что в представлении многих Иисус «совращал народ с пути истинного» Иудеи обладали целым арсеналом определений для людей, проповедовавших чуждые учения и совершавших чудеса и знамения с целью заставить израильтян нарушить верность традициям предков. Лжепророк, непокорный священник, непокорный сын — многое свидетельствует о том, что в определенный момент времени Иисусу было брошено каждое из этих обвинений. В частности, раввины более позднего периода изображали Иисуса неким чародеем, выступавшим в роли лжепророка. В основании этого, вероятно, лежит один из моментов суда Каиафы.

Во–вторых, теперь у нас есть возможность ответить на один из древнейших вопросов о Божьем Царстве «С точки зрения Иисуса и в свете его служения, к какой эпохе принадлежало Царство Более, к настоящему или будущему?» С учетом места, которое, наряду с другими проповедниками царства и предводителями пророческих и мессианских движений, занимал в контексте иудаизма первого века пашей эры сам Иисус, ответ на этот вопрос очевиден. Задав его Бар–Кохбе в 133 году нашей эры, вы бы услышали: «Верно и то, и другое. Отрицать то, что Царство относится к настоящему времени, означало бы отрицать роль его самого как истинного вождя, призванного даровать искупление Израилю. Если Царство Божье еще не приблизилось, почему тогда он датировал свои монеты первым годом? В то же время отрицать его принадлежность будущему времени было бы абсурдно. Окончательное торжество Царства Божьего должно было ознаменоваться поражением римлян и восстановлением Храма. Осознание неразрывной связи Царства Божьего не только с религией и моралью, но и с эсхатологией и политикой, а также с богословием, сводящим все воедино, может положить конец затянувшимся ученым спорам.

И наконец, что же можно сказать по отношению первых двух вопросов, которые стоят перед нами? В чем выражалась принадлежность Иисуса иудейской культуре своего времени? К достижению каких целей он стремился? По моему убеждению, личность и служение Иисуса неотделимы от современного ему иудаизма. Он выступал в роли пророка, предостерегая Израиль от гибельного пути и предлагая взамен нечто совершенно иное. Eгo стремлением было возрождение народа Божьего, истинное возвращение его из плена в Царство Божье. Однако этого невозможно было достичь, просто повторяя его откровения и символические действия, чтобы убедить как можно больше людей. Это должно было свершиться в ходе решающих событий, на которые указывали два его великих символических акта. Происшедшее в Храме свидетельствовало о мессианстве, Тайная Вечеря указывала на крест. Наше внимание теперь волокно обратиться к этому странному сочетанию идей, более значимому, но и более разрушительному в условиях того времени, чем все изученное нами ранее.

4 Распятый Мессия

Вступление

в предыдущих главах я постарался изобразить Иисуса из Назарета – пророка, возвестившего о приближении Царства Божьего. Он резко критиковал современный ему иудаизм, а также призывал слушателей следовать за ним по пути обновления и возрождения Израиля. В этой связи нельзя обойти вниманием два вопроса ,ответам на которые и будет посвящена данная глава: во–первых, считал ли себя Иисус Мессией, и если да, то в каком смысле? И, во–вторых, действительно ли он ожидал умереть, даже шел на смерть, исполняя свое призвание, и какое значение он придавал этому событию?

Предварительно остановимся на трех важных моментах. Едва ли к го–то из иудеев в первом веке мог бы подумать, что роль Мессии будет хоть в каком–то смысле божественной. Ни слова Петра «Ты Христос», ни вопрос Каиафы «Ты ли Христос?» не были продиктованы богословскими размышлениями о Троице. Также и выражения «сын Божий» и «сын человеческий», которые в определенного кругах иудеев, возможно, ассоциировались с Мессией, никоим образом не относились к божеству. Вопросы о том, считал ли себя Мессией Иисус или был ли он им в действительности, нельзя отождествлять с вопросами, являлся ли он воплощением израилевого Бога или считал ли себя таковым. Но не будем забегать вперед.

Во–вторых, пришло время положить конец молчанию, под маской благоразумия скрывающему лишь робость. Ведь именно она до сих пор мешает исследователям признать в Иисусе (выражаясь современным языком) серьезного, вдумчивого богослова. В последнее время мы убедились в том, что не только Павел, Иоанн и автор Послания к Евреям, но и Матфей, Марк и Лука были высоко одаренными и творчески мыслящими богословами. Почему же нас вынуждают видеть в Иисусе ограниченного, примитивно мыслящего человека, отказывая ему в способности продумывать свои действия–качестве, которым, без сомнения, обладали многие его современники и последователи?

В–третьих, наше желание понять, как воспринимал Иисус свое призвание, не означает попытку изучить особенности его психики. Получение четкой информации о психологическом состоянии кого–то из наших соотечественников, готового отвечать на вопросы на понятном нам языке, уже является достаточно сложной задачей. Предположить возможность достижения тех же результатов с человеком, принадлежавшим другой эпохе и культуре, — все равно что с завязанными глазами искать в темной комнате черную кошку, которой там, вероятнее всего, нет. Однако, с исторической точки зрения, мы имеем возможность исследовать осознание человеком своего призвания. Мы можем проделать это в отношении Павла, Иоанна Крестителя или даже императора Августа. Тем более это возможно в случае со столь самовлюбленным человеком, как Цицерон. В одной из недавно изданных книг подобная попытка была предпринята в отношении таинственного «Учителя праведности, оставившего след в содержании свитков Мертвого моря. Мы можем исследовать их слова и поступки, а также с большой долей вероятности догадываться об их целях и желаниях. Тем самым мы не подвергаем этих людей психоанализу. Мы лишь выполняем обычную работу историков.

Итак, каким же представляли себе Мессию иудеи, жившие в период второго Храма? Прежде всего, следует отметить отсутствие в первом веке единого и общепринятого понятия Мессии. Идея самого царства гораздо шире мессианской. Необходимо принимать во внимание реальные обстоятельства жизни Израиля, а также ожидания царей, будь то династия Хасмонеев или Иродов. Надежды и чаяния правителей никогда не существовали сами по себе, но являлись точным отражением надежд и чаяний всего народа на освобождение, на окончание изгнания, на победу над злом и возвращение Яхве на Сион. Грядущий Царь должен был совершить два главных подвига, о чем свидетельствуют многочисленные литературные источники, а также история жизни и деятельности израильских царей. Прежде всего он должен был построить или восстановить Храм. И кроме того, ему предстояло вступить в решающую схватку с врагом. Первым деянием Давида после показания его на царство стала битва с Голиафом, а последним — проектирование Храма. Иуда Маккавей нанес поражение сирийцам и очистил Храм. Ирод одержал победу над парфянами и восстановил Храм. Бар–Кохба, последний из претендентов на роль Мессии, мечтал о победе над римлянами и повторном восстановлении Храма. Таким образом каждый из них стремился добиться исполнения пророческих обещаний, данных Израилю, и даровать миру божественную справедливость. Для ответа на вопрос «Считал ли себя Мессией Иисус?» необходимо убедиться в его намерении выполнить эти две задачи.

Едва ли последователи человека, воображавшего себя Царем, но окончившего жизнь на кресте, согласились бы признать в нем истинного Мессию. Иисус не восстановил Храм. Он не только не разгромил римлян, но и cам погиб от их рук, подобно предводителям всех подавленных ими восстаний. Израиль так и не избавился от своих врагов, и миром по–прежнему правило язычество. Однако вера в Иисуса как в истинного Мессию глубоко и неискоренимо укрепилась в сознании ранних христиан, чему имеются исторические доказательства. Уже во времена Павла слово «Christos» неразрывно связывалось с именем Иисуса в нескольких различных сочетаниях. Ранние христиане продолжали пользоваться этим словом с его царственным звучанием, даже когда это было сопряжено с неудобствами и опасностью. Неизбежно возникает вопрос: «Почему?»

Едва ли можно удовольствоваться ответом: «Все дело в воскресении». Даже такое чудо не заставило бы иудеев, живших в эпоху второго Храма, поверить, будто воскресший и есть Мессия, раз они не допускали даже мысли об этом при его жизни. Если бы один из братьев–мучеников, о которых сказано в 2 Макк. 7, воскрес через три дня после перенесенных им ужасных пыток и смерти, люди сказали бы, вероятно, что в мире творятся странные вещи. Однако никому не пришло бы в голову назвать его Мессией. Потому нам следует помнить, что Иисус был распят как претендент на царский титул, о чем гласила и надпись на кресте. Воскресение окончательно доказало пораженным ученикам, что Иисус действительно Мессия, хотя его распятие, казалось бы, опровергло подобные предположения. Все это вынуждает нас вернуться к вопросу: что именно в служении Иисуса свидетельствует о его притязаниях на роль Мессии?

Иисус и мессианство

Самым очевидным свидетельством является поведение Иисуса в Храме. Я уже указывал, что его следует трактовать нс как попытку реформ, а как символ предстоящего суда. Кто же властен вынести приговор Храму? Царь, действующий по воле Бомжей. Так называемый «торжественный въезд» в Иерусалим и поведение Иисуса в Храме вполне соответствовали представлениям народа о царе. Ближайшей аналогией в истории Израиля можно считать въезд в Иерусалим Иуды Маккавея (2 Макк. 10, 7), которого встречали с пальмовыми ветвями после победы над язычниками и возобновления жертвоприношений в святилище. Благодаря этим событиям, Маккавеи основали династию, правившую Израилем в течение целого столетия. В поведении Иисуса четко прослеживаются те же притязания на царство.

Символизм сам по себе красноречив, однако нельзя полагаться только на него. Есть большое преимущество в том, чтобы рассматривать поступки, и только потом — их словесное объяснение. Действия Иисуса в роли Мессии сопровождаются несколькими высказываниями, содержащими в себе «царственный» подтекст и пояснявшими, порой завуалировано, значение происходивших событий. У нас есть возможность исследовать всего три такие «загадки» (Мк. 11, 27 — 12, 12; 12, 35–37).

Прежде всего встает вопрос о власти. Какой властью Иисус творил все это? Какое право он имел уподобляться Мессии, и кто дал ему это право? Встречный вопрос об Иоанне Крестителе, обращенный Иисусом к своим собеседникам, нельзя рассматривать как искусного попытку отвлечь от себя внимание. В нем скрыт ответ на их вопрос. В Евангелиях от Матфея, Марка и Луки Иисус неоднократно называет Иоанна последним из великих пророков, Илией, которому надлежало прийти. Но если Иоанн и есть Илия, то сам Иисус должен быть, по меньшей мере, Мессией. Более того, именно в момент крещения Иисус был помазан Духом на повое служение, иными словами, стал помазанником Божбим — Мессией.

Справедливость такого толкования подтверждает следующая за этим более пространная притча. История о злых виноградарях повествует о целой череде отвергнутых пророков и, наконец, об отвергнутом Сыне. Подобно многим другим, эта притча рассказывает историю Израиля, оканчивающиеся сценой суда. Однако помимо всего прочего, это еще и история самого Иисуса. Виноградари, отвергнувшие сына, навлекли на себя остекление. То же самое Иисус предсказал, а теперь и продемонстрировал, в отношении города и Храма, пренебрегших его словами. Итак, в этой притче Иисус еще подробнее поясняет свои действия.

Притча завершается загадочным замечанием о сыне и камне. «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главного угла» (Мк. 12, 10). Это цитата из Псалма 117, псалма паломников, воспевающих строительство Храма и возобновление в нем богослужений и жертвоприношений. Иисус заявил таким образом о своем намерении построить эсхатологический Храм. Кроме того, видение Даниила (Дан. 2) о камне, который, оторвавшись от горы, разбил истукана и сам превратился в царство, заполнившее всю землю, часто истолковывалось в мессианском свете. Также немало из тех, кто читал Книгу пророка Даниила в первом веке, обнаруживали у него своеобразную игру слов: «камень» («eben») и «сын» («ben») созвучны в иврите. Кульминацией истории о виноградарях является убийство ими сына. Однако именно он и есть тот самый мессианский «кaмень», который отвергли строители. Впоследствии же он лег в основание всего строения. Господству его противников (а также их Храму) пришел конец, но его Царство пребывает вовек. Это загадочное высказывание дает дополнительное, более глубокое пояснение действий Иисуса в Храме.

Третья интересующая нас загадка заключается в вопросе Иисуса о Господе и Сыне Давидовом (Мк. 12, 35–37). Как же может Мессия быть Сыном Давидовым, если в Пс. 109 он назвал его Господом? В этом вопросе некоторые просматривают отрицание мессианской связи между Иисусом и Давидом, однако такая трактовка ошибочна. Разумнее предположить, что он свидетельствует о переосмысления личности Мессии из рода Давидова. В частности, Иисус опроверг расхожие представления о нем как о грядущем царе–воине. Однако было бы странно использовать для этой цели воинственный Псалом 109. Я сам считаю, чтo данный вопрос имеет двоякий смысл. Прежде всего, далее в псалме царь назван «священником вовек по чину Мелхиседека». Это дает ему власть над Храмом, так что вопрос Иисуса служит дополнительным косвенным разъяснением его намерений. Во–вторых, весь псалом в общем и приведенный здесь стих в частности добавляют новые штрихи к портрету Мессии — изображение сцены вступления на престол. Воссевший на престоле будет судить народ Израиля. Таким образом Иисус утверждает свое право вынести приговор и Храму, и его служителям. Тем самым он одновременно подтверждает свою принадлежность к роду Давидову и заказывает на свое право называться его Господом. Более подробно об этом будет сказано в следующей главе.

Все эти загадочные высказывания естественным образом вписываются в заявления самого Иисуса. То же можно сказать и о следующем отрывке — так называемой апокалиптической проповеди в Мк. 13 и параллельных местах, упомянутой нами во второй главе. Достаточно отметить наличие в данном отрывке четкого мессианского подтекста, подчеркнутого и тем, что Иисус в нем именует себя «сыном человеческим». В первом веке, как свидетельствует труды Флавия, 4–я книга Ездры и другие источники, в образе Сына Человеческого, пострадавшего от рук зверя и спасенного, многие иудеи видели грядущего Царя.

Это может оказаться полезным и в рассмотрении одной из наиболее спорных тем — иудейского суда над Иисусом в Мк. 14, 33–65 Стало привычным, и даже в некотором смысле традицией, видеть в описании допроса Каиафы ряд нелогичных заключений. Считается даже, что оно отражает не события жизни Иисуса, а дальнейшее развитие богословской мысли ранней Церкви. В определенных ученых кругах поставить эту трактовку под сомнение значит навлечь на себя осуждение, ранее обращаемое лишь против богословов–еретиков.

Однако если читать этот отрывок в более широком контексте, он обретает новое, вполне связное звучание. Каиафа задал Иисусу вопрос о его действиях в Храме. Такое начало естественно, поскольку именно они, скорее всего, явились непосредственной причиной его ареста, Не услышав ответа, Каиафа прямо спросил Иисуса, считает ли он себя Мессией, Этот следующий шаг логичен и очевиден для тех, кто сумел установить связь между Храмом и Мессией. Ответ Иисуса следует считать утвердительный В подкрепление своих слов он привел цитаты из двух библейских отрывков, уже сыгравших свою роль в его мессианских «загалках» Пс. 109 и Дан. 7 — «Узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы» и «грядущего на облаках небесных». Иными словами, Каиафе предстояло стать свидетелем окончательной победы Иисуса, доказательством которой явились события, последовавшие за его смертью. В то же время старая общественная система и ее главный символ были обречены на гибель. Это последнее заявление не только отвечает на вопрос о мессианстве Иисуса, но и раскрывает смысл его поведения в Храме и предложенных им загадочных объяснений. Кроме того, оно позволяет понять, почему первосвященники так легко передали Иисуса на суд римского прокуратора, объявив самозваным царем, а сам Пилат приказал пришить в изголовье креста табличку с надписью «Царь иудейский».

Исторически такая последовательность событий ставит все на свои места. Она не оставляет сомнений в том, почему последователи Иисуса признали его Мессией после его воскресения. По мере того, как перед нами разворачивается общая картина, мы видим, как хорошо в нее вписывается многое в служении Иисуса до eгo появления в Иерусалиме. Среди свидетельств, редко упоминаемых в этой связи, есть несколько отрывков, где говорится о наметившемся противостоянии между Иисусом и Иродом, претендовавшим на титул иудейского Царя. В Кумранских свитках содержатся интересные тексты, содержащие указания на мессианство Иисуса, которых мы могли бы и не заметить. Праздничные пиршества Иисуса с разноликой группой последователей символизировали грядущий пир Мессии. Об этом свидетельствуют также множество притч и кратких высказываний. Иисус никогда не сомневался в своем призвании Мессии, но лишь в Иерусалиме эта уверенность стала очевидной, выразившись скорее в символических действиях, чем в словах. Рассматривая поведение Иисуса в Храме как отправную точку своего исследования, мы убедимся, что Иисус ощущал свое мессианство по крайней мере с момента своего крещения. И хотя его служение в Галилее и Иерусалиме очевидно несло на себе печать пророческого, в нем безошибочно угадывались и мессианские черты.

Разумеется, речь идет о переосмысленном понятии Мессии, которое должно было соответствовать обновленному представлению о Царстве Божьем. Иисус считал себя центром притяжения для истинного Израиля, возвращенного на родину, для подданных Царства Божьего. Однако эти Царство, народ и Мессия были совсем не похожи на такие, какими их ожидало увидеть большинство иудеев. Иисус призывал своих слушателей следовать по иному пути национального самоопределения. Мы не можем не признать его убежденность в собственном призвании идти пo этому пути в качестве помазанника Божьего и сделать для Израиля (а следовательно, и для всего мира) то, чего не мог или не хотел делать сам Израиль. Переосмысленное Иисусом понятие Мессии ни словом, ни делом не выхолило за рамки его проповеди царства. Оно должно было помочь Израилю исполнить свое предназначение, избрав для этого путь, который никто не мог себе даже представить. Иисус пришел от имени народа Яхве, чтобы положить конец изгнанию, возродить завет и даровать прощение грехов. Он пришел ради спасения Израиля и восстановления Божьей справедливости в мире.

Но как это сделать. Судя по деятельности мессианских и подобных им иудейских движений, можно было ожидать следующего: Иисус отправится в Иерусалим, вступит в бой с силами зла и взойдет на престол как Мессия, истинный Царь Израиля. В определенном смысле Иисус оправдал эти ожидания. Однако все произошло не так, как представляли себе его последователи.

Распятие Мессии

Уверенность Иисуса в своем мессианском призвании является, по моему мнению, одним из ключевых моментов, открывающих для нас значение распятия как части этого призвания. При этом нам, конечно же, придется задаться вопросом, почему иудейские власти передали Иисуса в руки римлян и за что последние распяли его. Однако, чтобы быть кратким, я хотел бы сосредоточить внимание на намерениях самого Иисуса.

Позволю себе сделать небольшое вступление. Когда я преподавал в университете Максвелл в Монреале, меня попросили вести занятия для двенадцатилетних подростков в воскресной школе местной церкви. Как–то раз в спросил у ребят: «Почему умер Иисус?»— и дал им время самостоятельно, не совещаясь друг с другом, подумать над ответом. Затем каждому по очереди предложил высказать свое мнение. Интересно, что примерно половина учеников привели исторические причины: он умер, потому что им были недовольны первосвященники и фарисеи, или потому что его боялись римляне. Другая половина предложила богословские ответы: он умер, чтобы спасти нас от грехов, чтобы мы могли попасть в paй, или потому что Бог любит нас. Мы провели целый час за увлекательным сопоставлением этих ответов. Не знаю, помнит ли о нашем занятии кто–то из этих детей, но я его не забыл. Я по–прежнему убежден, что сопоставление двух сторон этого серьезного вопроса — исторической и богословской — является одной из важнейших задач в изучении личности Иисуса.

Здесь мы неизбежно сталкиваемся с двумя основными проблемами исторического описания. Прежде всего (и у меня нет сейчас возможности обосновать свои слова), я полагаю, что, несмотря на обилие различных точек зрения и богословских толкований, содержащихся в существующих письменных источниках, исторического материала в них все же не так много. Во–вторых, значительные разногласия возникли по вопросу о том, шел ли Иисус в Иерусалим с намерением отдать свою жизнь или, по крайней мере, осознавая грозившую ему опасность и не пытаясь ее избегнуть. Здесь мы возвращаемся к различию во взглядах Швейцера и Вреде. Последний, как и большинство богословов двадцатого века, отвергал идею о том, что смерть Иисуса была неслучайной или что oн, по крайней мере, не исключал возможности такого исхода. Швейцер, с другой стороны, изучая личность Иисуса в эсхатологическом и апокалиптическом контексте, сумел разобраться в странных на первый взгляд намерениях Иисуса. С учетом необходимых поправок и дополнений, мои предположения близки к идеям Швейцера.

Начнем, как и прежде, с главного символа. Один из выдающихся еврейских ученых Якоб Нойзнер недавно высказал предположение, что пасхальная трапеза Иисуса должна была стать дополнением и своеобразным противовесом его действиям в Храме. Хотя я не согласен с Нойзнером в оценке значения этих действий, по сути он прав. Поведение Иисуса в Храме и за пасхальной трапезой являются, как утверждалось в предыдущей главе, кульминацией двух направлений его деятельности. Своим проведением в Храме он окончательно бросил вызов господствовавшей символике. Храм был величайшими из иудейских символов, и Иисус, заявив о своей власти над ним, поставил свое служение и себя самого на его место. Тайная Вечеря стала избранным Иисусом символом царственного пира, достойного завершения нового исхода, Храмовые жертвоприношения символизировали встречу Бога завета со своим народом, прощение и надежду. Пребывание Бога среди них означало обновление и нерушимость завета, его любовь. И теперь Иисус своими действиями заявил: «Все, что олицетворял собой Храм, нашло новое и окончательное воплощение в его личности и делать.

Что же можно сказать о самой Тайной Вечере? Значение иудейской пасхальной трапезы ни у кого не вызывает сомнений. Разногласия возникают по поводу того, можно ли считать таковой Тайную Вечерю. Я лично в этом не сомневаюсь, несмотря па то что в свойственной ему манере ниспровергать авторитеты Иисус устроил ее в другой вечер. Пасха возвращала пирующих ко временам Исхода не только посредством воспоминаний. Она как бы утверждала их статус свободного народа, заключившего завет с Яхве. После вавилонского плена празднование Пасхи приобрело дополнительный смысл. С надеждой и верой пирующие мысленно обращались к истинному окончанию изгнания и обновлению завета. Возвращение из плена до окно было означать полное прощение грехов Израиля, ставших причиной изгнания. Потому пасхальная трапеза в период второго Храма сама по себе имела огромное значение, символизируя прошение грехов — эсхатологическое благословение нового завела.

Своей псевдо–пасхальной трапезе в окружении двенадцати последователей, которых он считал членами своей семьи, Иисус также придал особое символическое значение, попятное без слов. История Израиля достигла своей высшей точки, и, как свидетельствовала эта трапеза, апогеем стала и судьба самого Иисуса. Его действия с хлебом и чашей, подобно кирпичу в руках Иезекииля или разбитому сосуду Иеремии, были исполнены пророческим символизмом и указывали на предстоящий суд и спасение Израиля, которые, по убеждению Иисуса, в самом ближайшем будущем должен был совершить Яхве. В данном контексте его слова возвращали слушателей ко всему связанному с пленением и исходом, давая понять, что надежда Израиля вскоре осуществляется через его, Иисуса. Эту смерть следует рассматривать в более широком контексте истории искупления Израиля, поскольку именно она должна была стать ее решающим моментом. Разделившие с Иисусом трапезу стали народом обновленного завета, получившим «прощение грехов», как знак окончания изгнания. Объединившись вокруг него, они образовали истинный эсхатологический Израиль.

Что же означает подобная трактовка Тайной Вечери в рамках понимания личности Иисуса и его намерений? Мы уже упоминали о том, что от каждого Мессии ожидали победоносной войны с врагами Израиля и восстановления Храма, где Яхве встречается со своими народом, даруя благодать и прощение. Но, как свидетельствуют предыдущие главы, призыв, с которым Иисус обращался к своим современникам, был вдвойне революционным. Для того, чтобы принять этот призыв, Израиль должен был вновь стать светом мира, но не путем военных побед, а «подставив другую щеку» и «пройдя второе поприще». Ломая привычные стереотипы и традиции, Иисус звал своих последователей взять крест и следовать за ним, сопровождать его в новое царство, о приближении которого он им возвестил. Я полагаю, Иисус серьезно относился к своей проповеди. Он сам прошел весь путь, предложенный им ученикам, «Он подставил другую щеку, прошел второе поприще и понес своей крест. Он стал светом мира и солью земли. Он был олицетворением Израиля ради спасения самого Израиля». Иисус победил зло, приняв на себя его самые страшные излияния.

Как только мы придем к пониманию самого важного, нам станет ясен смысл загадочных высказываний, сопровождающих главное символическое действие. Я вновь хотел бы остановиться на трех моментах. Лука (23, 31) приводит странные слова Иисуса, сказанные им по пути на Голгофу: «Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» Они являются частью предостережения иудейским женщинам об осуждении, грозившем им и их детям, и пробуждают в памяти многочисленные библейские пророчества о грядущей гибели города, отвергшего своего истинного Царя и не пожелавшего идти путем мира. Этими словами Иисус дал понять, что его собственная смерть от рук Рима стала предзнаменованием для отвергшего его народа. Римляне обвинили его в преступлении, которого он, в отличие oт множества его соотечественников, не совершал. Он был зеленеющим деревом, они — сухим.

Следует отметить, что данное высказывание не содержит и намека на учение об искуплении, хотя именно в его контексте Церковь рассматривала смерть Иисуса с самых ранних дней своей истории. Это не размышления апостолов о распятии, а живые слова самого Иисуса. Они свидетельствуют о наличии неразрывной связи между его смертью и судьбой Израиля. Возвестив суд Божий над Храмом и всем народом, Иисус первым понес наказание, которое символизировало расправу римлян со своими мятежными подданными.

Эта тема обретает дополнительное значение во второй «загадке». Иисус сказал: Сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст». В этих словах содержится еще одно предупреждение о суде над покинутым Богом Храмом. Образ птицы с птенцами красноречиво свидетельствует о намерениях Иисуса в связи с предстоящим судом. В представлении читателя возникает картина пожара. Птица собирает под крыло своих птенцов, и, когда огонь отступает, их находят живыми и невредимыми, укрытыми ее обгоревшим бездыханным телом. Иисус пожелал взять на себя наказание, грозившее городу и всему народу. Подобно Илие в Сир. 49, 10, он надеялся отвратить гнев Божий от Израиля. Однако это уже не представлялось возможным. Судьба Иисуса была нерасторжима с будущим Иерусалима, но его жители отвергли предложенное им благословение.

Третье загадочное высказывание содержится в ответе Иисуса Иакову и Иоанну. Готовы ли они пить чашу, которую предстояло испить ему самому, и креститься крещением, которым крестился он? «Чаша», упоминаемая также в описании сцены в Гефсиманском саду, символизирует страдания и мученическую смерть. В пророческих писаниях она нередко называется чашей гнева Господня. Слово «крещение», вероятно, относилось к ожидавшим Иисуса испытаниям, на которые указывало Иоанново крещение, символизировавшее Исход из Египта. Иисус должен был разделить участь Израиля и таким образом положить начало истинному Исходу.

Мне удалось рассмотреть эти три высказывания лишь в самой краткой форме. Но, если мы используем их как средство истолкования главного символического действия пасхальной трапезы, картина вырисовывается весьма отчетливо. Иисус, очевидно, считал собственную смерть центральной частью своего призвания, неразрывно связывавшего его служение с судьбой Израиля. Это проливает свет на пророчества о страданиях, столь многочисленные в синоптических Евангелиях. Их подлинность продолжает подвергаться сомнению, однако Тайная Вечеря и изученные нами пояснения создают необходимую основу для их толкования.

Все это становится понятнее в контексте веры иудеев эпохи второго Храма в грядущее эсхатологическое искупление, как отмечал Альберт Швейцер еще столетие назад, В рамках главного повествования о пленении и освобождении прослеживается важная побочная сюжетная линия, встречающаяся в библейских и более поздних текстах. Избавлению должен был предшествовать период ужасных страданий, именуемых Мессианской Скорбью. Страшные несчастья обрушатся на Израиль, но затем наступит новый век искупления и прощения грехов. По утверждению Швейцера, Иисус предвидел грядущие испытания, «periasmos», и желал взять на себя их тяжесть. Этим объясняется его призыв к ученикам бодрствовать и молиться, дабы не подвергнуться «periasmos». Подобные предположения приобретают особую достоверность, если сопоставить их с рассказами об иудеях, также считавших себя носителями страданий израильского народа: Маккавейских мучениках, пророках и праведнике, чьи гонения, смерть и воздаяние описаны в книге Премудрости Соломона (гл. 2–3). Похожие темы поднимаются и в кумранских повествованиях.

В основе этих течений лежали различные библейские тексты: Псалтирь, Книги пророков Даниила, Захарии, Иезкииля и, конечно же, Исаии, в частности, отрывки из глав 40 — 55, посвященные праведному Рабу Божьему. Я не думаю, что в эпоху второго Храма иудеи уже рассматривали этот образ вне контекста пророчеств Исаии или что они положили образ Раба в основу особого учения об искуплении, Скорее, все эти писания свидетельствует об их уверенности в том, что страдания Израиля должен был понести один конкретный человек. Поэтому нет смысла говорить о вере иудеев дохристианской эпохи в «Раба Божьего» — Мессию, которому суждено было сострадать и умереть во искупление грехов Израиля и всего мира.

Однако было также нечто, о чем свидетельствует десятки текстов и в первую очередь Исаия, а именно: широко распространенная вера в mo, чтo страдания Израиля является частью единого божественного замысла. Наступит день, когда скорби придет конец. Настоящее ж положение дел объясняется грехом самого Израиля. Но страдания народа должны были приблизить окончание uспитаний, очищение om греха и освобождение из плена. Эma вера родилась не в отвлеченных рассуждениях, но в бедности, мучениях и изгнании. Иудеи были убеждены не только в том, чтo Яхве в свое время избавит Израиль oт скорби. Как зто ни удивительно, но в определенном смысле сами страдания должны были стать средством искупления.

Я уверен, что личность и самосознание Иисуса на пороге смерти следует рассматривать в рамках именно такого мировоззрения.

Можно достоверно восстановить образ мыслей, позволявший иудею в первом веке нашей эры заключить, что Яхве изберет своим орудием одного человека, который понесет наказание всего Израиля, и его страдания будут наполнены исключительным смыслом. При этом нетрудно поверить, что любой из израильтян мог представить себя на месте этого человека. Потому мы вправе предположить наличие подобных мыслей и у Иисуса. Позволю себе остановиться на этом подробнее.

Иисус знал, что история Израиля и, в частности, изгнание последнего достигли апогея. Он считал себя ответственным за судьбу народа в этот решающий час. Он, Мессия, должен был взять на себя всю тяжесть такой судьбы и довести ее до логического разрешения. Иисус возвестил приговор, вынесенный Яхве своему непокорному народу, и теперь ему, как и пророкам прошлого, грозила смертельная опасность. Он провозгласил, что путь в Царство Божье — это крестный путь мира и любви. Сражаться оружием врага означало для Израиля понести частичное, а затем и полное поражение. Иисус видел свою роль и призвание в том, чтобы занять место побежденного во имя спасения народа. И тогда свет Израиля мог бы вновь воссиять не только ради одних израильтян, — как Маккавейские мученики думали лишь об освобождении своего отечества, — но и для всего мира.

Подобно этим мученикам, Иисус пострадал от последствий морального разложения Израиля.

Израиль вел опасную игру с язычеством, неизменным следствием которой были страдания, претерпеваемые мучениками. В отличие om них, Иисус расценивал само стремление бороться с язычеством как признак морального в разложения. Израиль был очагом националистического революционного движения, и наказанием за что должны были стать римские мeчu, разрушенные здания и бесконечный ряд крестов за городской стеной. Иисус готовился сам понести такой крест ради спасения Израиля. Подводя итог своим npumчам, он в последний р аз поведал народу его историю, npuдaв ей новое, поразительное звучание. Однако рассказчиком и на этот раз оказался не бродячий философ, а царь изгнанного за вpama своего собственного любимого города.

Тем самым он должен был исполнить предназначение Израиля служить миру и быть светом в нем.

Именно так, я думаю, Иисус понимал свое мессианское призвание. Мы уже знаем, что Мессия должен был восстановить (или очистить) Храм и вступить в бой с врагами Израиля. Что же Иисус намеревался сделать для решения этих задач?

Прежде всего, он не собирался восстанавливать Храм в его материальной форме. Он сам готовился стать местом и средством осуществления всего, что олицетворял собой Храм. Иисус был воплощением реальности, символов которой являлась система жертвоприношений. В своем служении он избегал Храм, собственной властью предлагая прошение всем без исключения. Теперь он шел на смерть, желая этим последним и величайшим символическим примером указать людям путь, на котором все, что раньше было связано с жертвоприношениями, стало доступно через него самого.

Иисус был готов вступить и в мессианскую битву. Он уже изложил свои условия; желающий спасти свою жизнь потеряет ее, потерявший же — обретет. Вместо того, чтобы осыпать своих обвинителей оскорблениями и угрозами, подобно мученикам прошлого, Иисус, как свидетельствует многоликая раннехристианская традиция, страдал молча, произнося лишь слова прощения и надежды. Такое столь необычное для мученика поведение не поддается никакому объяснению, и тем не менее оно является достоверным историческим фактом. Всю свою жизнь Иисус поражал окружающих своим поразительным умением сострадать. Его последний подвиг во всей полноте явил его решимость отдать жизнь ради спасения ближних, о которой так часто и с таким благоговением говорила ранняя Церковь.

В другой своей работе я подробно обрисовал намерения Иисуса. Далее следует выдержка из этой работы, поскольку и в настоящий момент я едва ли мог бы что–либо добавлять или исправить.

«Иисус пришел в Иерусалим не просто проповедовать, но умереть. Швейцер был прав; Иисус верил, что Израиль ждут мессианские бедствия и что он должен взять их на себя. Думаю, Иисус пришел к этой мысли гораздо раньше, чем полагал Швейцер (Швейцер считал, что она появилась у Иисуса относительно поздно, будучи корректировкой первоначального видения). Однако это не так существенно. Существенно другое: в Храме и на Тайной вечере Иисус сознательно совершил два символических акта, вобравших в себя всю суть его служения и программы. Первый символ говорил: нынешняя система испорчена и упорствует во зле. Пришло время суду. Однако Иисус — Мессия, через которого ГОСПОДЬ, Бог всего мира, спасет Израиль и мир. Второй символ говорил: вот как произойдет подлинный исход, вот как будет побеждено зло, вот как будут прощены грехи.

Иисус знал, — должен был знать, — что за эти поступки и разъясняющие их слова его, скорее всего, осудят как мессианского претендента и лжепророка, сбивающего Израиль с пути. Он понимал: если он не переубедит судей, те выдадут его римлянам, и он будет казнен как мятежный царь–самозванец. Элементарный здравый смысл, a не обязательно какие–то особенные сверхъестественные способности, заставлял предречь если Израиль продолжит попытки антиримского восстания, Рим поступит с Израилем, как с этим странным мятежником. Однако в сердце символических актов Иисуса, пересказа им израильского Рассказа, лежало нечто гораздо большее, чем политический прагматизм, революционная отвага или жажда мученического венца. Иисус глубоко продумал с богословских позиций ситуацию Израиля и мира, а также собственную роль по отношению к ним обоим. Ему было присуще глубокое чувство призвания и доверия к Богу Израилеву, которого он считал Единым Богом. Он неколебимо верил, — видимо, Гефсимания чуть не поколебала эту веру, но и гефсиманское борение Иисус считал частью битвы, — в то, что, если он пойдет этим путем, сразится в этой битве, то долгая ночь израильского плена закончится и для Израиля и мира навсегда возгорится новый день. Сам он будет оправдан (в это верили все мученики!), и свершится судьба Израиля — спасти мир. Он не просто предоставит передышку ученикам и тем, кто к ним примкнет, вызвав огонь на себя и позволив им скрыться: если он борется с подлинным врагом, то делает это для всего мира. Призвание Раба быть светом миру обретает осуществление в нем, а значит, и его учениках, движение которых изменится после его оправдания. Смерть пастыря приведет к воцарению ГОСПОДА на земле. Оправдание «Сына человеческого» приведет к окончательной победе над злом и установлению всемирного царства.

И Иисус понес свой крест. В этом он тоже видел глубокий символ — не только римского гнета, но и заповеданного им пути любви и мира, пути поражения, ведущего к победе. В отличие от действий Иисуса в Храме и на Тайной вечере, крест — символ не только деятельности, но и пассивности. Не только действия, но и страдания. Кресту суждено было стать символом победы, но не победы кесаря или тех, кто боролся с кесарем его же средствами. Крест стал символом и средством победы Бога.»

Заключение

Идеи, изложенные в настоящей главе, обычно вызывают у моих студентов и читателей отрицательную реакцию. С одной стороны, эти идеи часто кажутся странными и эксцентричными: привыкнув к внешне незамысловатому богословию гимнов типа «Есть холм зеленый вдалеке» и упрощенному представлению о богословии искупления, некоторые христиане жалуются на излишнюю сложность моих аргументов. Можно ли допустить, что Иисус действительно думал о подобных вещах, и как это вообще соотносится с нашей простой верой? В свою очередь, критически настроенные богословы упрекают меня в том, что я претендую на слишком исчерпывающие знания, а также в том, что я приписываю Иисусу такие мысли, которых у него, возможно, и не было.

Последним я отвечаю уже не в первый раз: лучшей исторической гипотезой следует считать ту, которая без излишней замысловатости истолковывает имеющиеся у нас сведения, Многие детали моей картины отличаются от учения ранней Церкви об искуплении, хотя они и предлагаются в качестве основания для этого учения, и, в любом случае, их нельзя просто отбросить в сторону, повторяя известные постулаты («Всем известно, что Иисус и подумать об этом не мог)). Иудеи первого века очевидно мыслили именно таким образом, и есть все основания полагать, что Иисус избрал для себя именно такое прочтение общего повествования.

Первым же я хотел бы напомнить не в последний раз: на пути духовного роста иногда полезно испытывать замешательство от вопросов, пугающих своей сложностью. По сути своего изображенная здесь картина удивительно проста, но эта простота доступна не всем. Она требует пристального внимания к особому и, возможно, странному, даже отталкивающему для нас образу мышления первого века, присущему Иисусу. На самом ли деле мы хотим познавать Иисуса и следовать за ним, или предпочитаем творить себе кумира?

В заключение позволю себе четыре замечания. Прежде всего, все сказанное выше имеет непреходящее значение лишь в случае, если Иисус Назарянин действительно воскрес из мертвых, К вопросу о Пасхе мы обратимся в шестой главе. Здесь же отметим только, что, если бы тело Иисуса осталось в могиле, никто бы токе, после его казни, не придал значения его притязаниям на мессианство или на какую–то символичность своей смерти. Ведь распятый Мессия это пораженный Мессия. Что было проку в столь сложном, возвышенном и, возможно, далее искреннем отношении Иисуса к своей приближающейся кончине? Тем хуже для него. Без воскресения наша вера — лишь показной оптимизм. Именно Пасха доказывает справедливость восприятия Иисусом своей смерти.

Во–вторых, в свете воскресения крест открывается нам как поворотный момент всей мировой истории. В понимании Иисуса, все зло и боль мира сосредоточились в одной точке на кресте, потерпев на нем окончательное поражение.

При этом, конечно, нельзя не задаться вопросом: почему тогда боль и зло по–прежнему процветают в мире? Утешительно сознавать, что для ранних христиан, решительнее других утверждавших спасительную силу креста, эта проблема была не менее актуальной. Послания к Колоссянам и Ефесянам, в которых Павел прославляет подвиг Иисуса, написаны в темнице, где апостол находился во власти сильных мира сего. Каждому из нас приходится жить с этим противоречием. Однако если победа креста никак не отражается в жизни всего мира, если ее действие ограничивается лишь так называемой духовной» сферой, значит мы отрицаем значение, вложенное в нее Иисусом. Такое понимание креста и воскресения требует от нас, помимо всего прочего, веры в грядущую окончательную победу, когда Бог сотрет с наших глаз последнюю слезу. Все это подводит нас к темe последних двух глав настоящей книги.

В–третьих, крест можно рассматривать как величайшее проявление любви Иисуса к людям. Он стал кульминацией тех моментов в eгo служении — прикосновения к прокаженному, сострадания больным и осиротевшим, его слез на могиле Лазаря, — которые являют нам глубоко человечного и (об этом я буду подробнее говорить в следующей главе) одновременно преисполненного Божьим духом Иисуса. Свидетельство Иоанна о том, что Иисус, «возлюбил» Своих сущих в мире, до конца возложил их» (Ин. 13, 1), нельзя назвать какой–то более поздней богословской трактовкой событий, которые на самом деле протекали совсем не так, Описание Иоанна не расходится с действительностью.

В–четвертых, я хотел бы еще раз подчеркнуть, что означает изучение личности Иисуса в контексте задач, стоящих перед нами в этом мире. Говоря: «Мы следуем за Христом», мы подразумеваем распятого Мессию. Его смерть была не просто тяжким испытанием, обеспечившим прощение наших грехов, а затем преданным забвению. Крест является самым надежным, истинным и глубоким откровением личности и сердца живого любящего Бога. Чем больше мы узнаем о кресте во всех его исторических и богословских измерениях, тем глубже мы познаем того, по чьему подобию мы созданы. Тем лучше мы понимаем призвание нести свой крест так, чтобы в нашей жизни и служении люди увидели образ живого Бога. Потому, говоря о преобразовании окружающего мира (а именно этому была посвящена конференция, побудившая меня к написанию этой книги), мы не вправе думать, будто крест спасает нас «лично», а затем теряет всякую значимость. Преображение мира заключается в том, чтобы возвестить ему о спасении, добытом на кресте. Для этого необходимо, чтобы крест лежал в основании как методов, так и содержания. Мы еще вернемся к этой теме в заключительных главах.

В заключение я должен сказать, что, если последовать такому ходу рассуждений, мы неизбежно (я в этом убедился на опыте) столкнемся еще с двумя вопросами; что думал Иисус о своей личности и личности Бога гл что именно произошло в Пасхальное воскресенье? Этим вопросам будут посвящены следующие две главы.

5 Иисус и Бог

Вступление

Я уже давно привык к вопросам: «Был ли Иисус Богом?» и «Знал ли Иисус о том, что он Бог?» Это важные и насущные вопросы, однако, прежде чем на них можно будет дать ответ, их необходимо переосмыслить.

Дело в том, что слово «бог» — или «Бог» — понимается разными людьми по–разному. В современном Западном мире оно уже почти никогда не ассоциируется с традиционными идеями тщательно продуманного христианского вероучения. Вследствие этого происходит нечто поразительное; если я просто отвечу утвердительно на оба вышеупомянутых вопроса, у большинства моих собеседников создастся представление, с которым я сам никогда бы не согласился. Я не думаю, что Иисус отождествлял себя с существом, которое обычно подразумевается под словом «бог» многими из наших современников.

На самом деле, когда житель модернистского Запада произносит слово «бог», он имеет в виду деистического бога эпохи Просвещения; удаленное, отвлеченное существо, которое в каком–то смысле, возможно, и ответственно за сотворение мира, однако по большому счету он, скорее даже, оно, недоступно для людей и не имеет ничего общего с повседневной жизнью и болью мира в его теперешнем состоянии. Сама мысль о «божественном вмешательстве» является в данном случае смешением категорий: такой бог и думать не стал бы во что–то «вмешиваться». Конечно, многие христиане, желая теоретически обосновать свое ощущение Божьего присутствия и его силы и не отказываясь при этом от идеи его обособленности от мира, говорят о «чудесном» вмешательстве Бога в мирские дела. Хотя логически это не представляется возможным, уверяют они, Бог все же не связан законами логики и при необходимости волен нарушать собственные правила. Но совсем не таким изображает Бога Библия, И, что еще важнее, совсем иное представление о Боге было у Иисуса.

В тo же время интерес ко всему, что хотя бы отдаленно напоминает «религию» или «духовность», в нашем послеатеистическом мире продолжает расти. На полках книжных магазинов появляется все больше литературы, посвященной «духовному совершенствованию», включая целые разделы по переселению душ, экстрасенсорике, фен шуй, поискам своей личной богини и другим, несомненно, захватывающим темам. Все, что имеет отношение к «духовности» и «божественности», переживает новый пик популярности, если, конечно, оно не имеет ничего общего с традиционным христианством. Последнее, как правило, представлено в тех же магазинах широким выбором Библий в дорогих переплетах и молитвенников, предназначенных в качестве подарков на день конфирмации, в большинстве случаев обреченных пылиться на полках. (Помимо этого, крупные книжные магазины, по крайней мере в Великобритании, да и в США предлагает издания с сенсационными заголовками типа «Иисус и египетское франкмасонство». Все это при полном отсутствии не менее увлекательных и, в конечном итоге, доставляющих гораздо большее удовлетворение книг, посвященных историческим корням и настоящему состоянию истинного христианства.)

Итак, выбор «богов» в наше время велик и разнообразен. Но есть ли хотя бы у одного из них нечто общее с Иисусом? Сейчас крайне важно еще раз задаться вопросом; что же на самом деле означает cловo «Бoг», на что или, вернее, на кого оно указывает? И если мы, христиане, хоть в каком–то смысле отождествляем Иисуса с Богом, что мы под этим подразумеваем сами?

В дни моей молодости на приведенные выше вопросы существовало два диаметрально противоположных ответа. С одной стороны, многие христиане довольствовались одним из вариантов доказательства, во многих своих работах используемым Клайвом Льюисом: Иисус называл себя Богом, и это означает, что он был либо сумасшедшим (что несовместимо со всем остальным в его учении), либо злостным обманщиком (что противоречит его жизни и, даже больше, смерти), либо же он говорил правду. В последнем случае нам ничего не остается, как в это поверить. С другой стороны, самые влиятельные и ученые богословы не уставали повторять, что все это полнейшая бессмыслица. Мы ни на секунду не сомневались в нелепости предположений о человечности Бога или божественности человека. Эти понятия взаимно исключали друг друга. Ни один человек в здравом уме не станет притязать на божественность (такой ход мыслей в 1950–е годы был предложен американским богословом Джоном Ноксом и до сегодняшнего дня продолжает до отвращения часто повторяться в определенных кругах). В частности, как заявляют его сторонники, ни один иудей в первом веке не мог посчитать себя какого–либо рода «божеством». Ведь иудеи были монотеистами, II идея божественности человеческого существа могла появиться лишь значительно позже, после того как исконные, не признающие воплощение взгляды и учения Иисуса и первой Церкви были извращены язычниками. Все свидетельства об обратном незамедлительно отмечались. Считалось, что заявления о божественности Иисуса — это лишь вымысел первого или последующих поколений христиан, вкладываемый ими в уста самого Иисуса, особенно в Евангелии от Иоанна.

Студенты богословия того времени считали, что огромная пропасть разделяла эти две точки зрения, «противостояние» между которыми никогда не доходило до «рукопашного боя». Оставляя между собой отдающую холодком нейтральную полосу, «войска» выстраивались на значительном расстоянии друг от друга, подобно роялистам и парламентариям времен английской Гражданской войны, расположившимся на Северном и Южном плацах в Северном Оксфорде. Пушечные выстрелы с безопасного расстояния позволяли обеим сторонам уверять свою сторону в одержанной победе; в тех, что осмеливались выйти на нейтральную полосу, стреляли и свои, и чужие.

Иногда, после того как война давно закончилась, какой–то вояка все еще продолжает скрываться в засаде, не ведая, что мир волнуют уже совсем иные вопросы, и случайная встреча двух таких солдат может закончиться смертельным поединком. Но в новых условиях их противоборство уже не имеет смысла. То же самое, мне кажется, происходит и между теми, кто по–прежнему противопоставляет две вышеизложенные точки зрения: «Иисус называл себя Богом, и, значит, так оно и было» и «Иисус не мог быть Богом, а потому не был им и не считал себя таковым». Рискуя навлечь па себя гнев обеих сторон, я вынужден не согласиться с такой постановкой вопроса. Мир изменился, и этому в немалой степени способствовали исторические исследования, в частности в области иудаизма и христианства первого века. Новые баталии, хотя они и напоминают прежние, включают в себя новые немаловажные элементы. Я также верю, что вместе с этим существуют и новые пути примирения.

Понятие «бог» в иудаизме первого века

В качестве отправной точки необходимо проникнуть в образ мышления иудейских современников Иисуса и попытаться понять, что именно означало для них слово «бош.

Многие богословские системы признают существование бога или богов, которым, однако, нет дела до людей«. Далекие и недоступные, они обитают в своем мире и счастливы уже тем, что не имеют ничего общего с нашим. Другие верят, что бог или некие «божественные» или «священные» силы представляют собой одну из граней, одно из измерений нашего мира. В этом случае «бог» практически отождествляется с миром или, как понятие, передает ощущение чуда, благоговейного трепета перед некой духовной аурой незримо окружающей нас.

Обе эти точки зрения рано или поздно приводят человека к атеизму: либо теоретическому (люди теряют веру в процессе размышлений), либо практическому (у людей нет ничего общего с богом или богами, в которых они якобы верят). Первые позволяют своему «богу» отдалиться настолько, что он постепенно исчезает из их поля зрения. Такая судьба постигла некоторых мыслителей XIX века, позволивших обособленному от мира «богу» деистов медленно отдаляться, подобно сбившемуся с орбиты и растворившемуся в космическом пространстве спутнику. Вторые настолько привыкают к поклонению различным высшим «силам», воплощенным во множестве «богов», что те становятся безликими и незначительными, сохраняя свои позиции лишь в отдельных суевериях. Это было характерно для древних языческих религий Греции и Рима.

С другой стороны, логическим следствием обеих точек зрения (или их первопричиной?) является популярный в наше время релятивизм. Интересно наблюдать, как в современном религиозном климате люди отстаивают равенство всех религий с не меньшим пылом, чем догматики прошлого — отдельные формулировки и толкования. Догмат о несправедливости всех догматов и единодушное отрицание всех единых систем захватили общественное воображение на уровне, далеко превосходящем способность к логическим рассуждениям. Этому только способствует идея «удаленного бога». Если он или они далеки и, по большому счету, непостижимы, то все человеческие религии в лучшем случае лишь смутные догадки, переплетающиеся между собой горные тропы (каждая из которых вскоре теряется в тумане). Пантеисты, для которых «бог» олицетворяет собой духовную составляющую современного мира, движутся в тол( же направлении. В равной степени поклоняясь этой «духовности», все религии представляют собой лишь разные языки, выражающие одни и те же понятия.

Немногие из сторонников одной из этих двух точек зрения (а иногда и обеих одновременно) задумываются, с какой удивительной самонадеянность)о и высокомерием они отвергают якобы самонадеянные и высокомерные притязания той или иной религии. Вслед за просветителями XVIII века они заявляют, будто пришли к пониманию тайной истины, не понятой ни одной мировой религий (в особенности иудаизмом, христианством и исламом), а именно: все религии есть не что иное, как вариации на тему «религиозной идеи» самих просветителей. Человека, ставшего на подобный путь размышлений, очень трудно остановить, не так ли?

Но почему мы должны верить самонадеянным заявлениям просветителей больше, чем кому–либо еще? Некоторые христиане, желая проявить благодушие к представителям других религий, стали называть таких людей «тайными христианами». Подобная мысль все чаще отвергается как безнадежно самонадеянная. Зачем буддисту быть «тайным христианином»? Однако не менее (если не более) самонадеянно заявление, будто приверженцы всех религий — лишь «тайные сторонники религии Просвещения».

Конечно, мы не можем сейчас решить весь этот сложнейший вопрос. Я обратился к нему только для того, чтобы показать, каким образом различные понимания бога определяют различные мировоззрения, и наоборот. Кроме того, я хотел показать резкое отличие иудейского понимания о боге от далеких и недоступных объектов поклонения древних эпикурейцев и более поздних деистов, а также имманентного божества древнего и современного язычества и пантеизма.

Иудеи верили во вполне определенного единого Бога–Творца, который постоянно присутствует и действует в мире, сохраняя над ним безраздельную власть и (таинственным образом) существуя вне своего творения. Они знали своего Бога под именем Яхве — «Сущий», Всевышний, хотя в какой–то момент они и перестали произносить это имя вслух. Он — а в отношении Яхве использовались местоимения мужского рода, хотя иудеи прекрасно сознавали его превосходство над самим понятием рода и зачастую использовали женские образы для его описания, — пи в коей мере не был удален от людей. Не был он и обобщенным выражением священной составляющей нашего мира или объективным олицетворением действующих в нем сил. Яхве считался создателем всего сущего. Он управляет своим творением, активно участвуя в его жизни, но никоим образом не являясь его частью. Итак, классический иудейский монотеизм представлял собой веру (а) в существование единого Бога, Творца неба и земли, развивающего тесные живые взаимоотношения со своим творением, и (б) в призвание Израиля быть его особым народом. Это призвание было неразрывно связано с первым пунктом : Яхве избрал Израиль ради всего мира, тем самым открыв нам свое намерение даровать миру спасение и исцеление, и дать начало, по выражению некоторых библейских авторов, «новому творению».

Эти два основных постулата (монотеизм и избрание или, если хотите, сотворение и завет) никогда не были абстрактным результатом философских изысканий или гипотетических размышлений. Они открылись людям в рамках вполне конкретной истории и продолжали находить свое выражение в той или иной форме. В этой истории говорилось о том, как потомки Авраама отправились в Египет, попали в рабство, а затем Господь чудесным образом избавил их и даровал им в собственность землю. Самосознание и дальнейшая жизнь участников этих событий определялись повторением этой истории и драматическим переживанием ее в различных праздниках и обрядах. Что бы ни происходило с ними впоследствии, — иноземный гнет, страдания, плен или угроза полного истребления – потомки Авраама черпали силы в истории Исхода, вновь открывая для себя Бога и умоляя его повторить чудо, которое когда–то закрепило их избрание.

Одно из откровений этой истории заключалось в том, что именно означала на практике верность и спасительная сила Бога, или иными словами, как следовало понимать загадочное имя Яхве (Исх. 6, 2–8). Бог стал известен иудеям как спаситель, который будет сопровождать их в странствиях по пустыне в виде облака или огненного столпа и даст им Закон — собственное самовоплощение в образе жизни избранного им народа. Итак, история Исхода повествует об активном присутствии единого истинного Бога в мире и в Израиле: прежде всего, в «шекине» — славе Божьей, нашедшей свою обитель в скинии, а позднее в иерусалимском Храме; и во–вторых, в Торе — Божьем волеизъявлении, воплощенном в Моисеевом законе. Немалое значение имела также вера в то, что Дух Божий снисходил на Моисея (а также и на некоторых его последователей) и обитал в нем, утвердился его в роли вождя избранного народа. Эти три проявления участия Яхве в судьбе Израиля и его спасительной любви — присутствие Божье, Закон Божий и Дух Божий, лучше всего представленные в истории спасения и освобождения, т. е. в Исходе, — отличали представления иудеев о своем боге от религиозных учений соседних народов.

В иудейских священных писаниях, а также в более поздних богословских трудах подобное представление о присутствии и спасительной деятельности Бога в мире и в Израиле неразрывно связывалось с двумя другими проявлениями: Словом Божьим и его Мудростью. Оба они имеют непосредственное отношение к сотворению и повторяют мысли, нашедшие выражение в шекине и Торе. Взятые вместе, эти пять проявлений образуют не некую философского систему, а всеобъемлющее повествование. Пересказывая и переживая эту историю в богослужениях и праздничных обрядах, в чтении Писаний, в песнях и молитвах, иудеи заново ощущали божественное присутствие. Мысленно обращаясь к спасению, дарованному им в прошлом, они молили Яхве (зачастую в крайне затруднительных обстоятельствах) избавить их от новых страданий, ожидая в будущем его окончательной победы и своего освобождения от рабства.

Иудейское представление о едином истинном Боге необходимо дополнить двумя другими характерными чертами богословских писаний эпохи второго Храма. Прежде всего, следует упомянуть надежду на возвращение на Сион Яхве, который оставил Иерусалим в дни вавилонского пленения; также стоит упомянуть ожидавшееся воцарение как самого Яхве, так и того, кто разделит с ним престол. О каждой из этих черт можно сказать многое, однако недостаток места требует краткости.

Возвращение Яхве на Сион является одной из главных тем ветхозаветных писаний, как периода вавилонского пленения, так и более поздних. Она занимает центральное место в книге Исаии, особенно в главах 40 — 55, продолжая тему Божьего Царства. Иезекиилю, провозгласившему, что Бог оставил свой народ на произвол судьбы, было видение возвращения Яхве в новый эсхатологический Храм. Псалтирь прославляет Яхве, грядущего судью мира. С удивлением взирая на второй Храм, не оправдавший ожиданий народа, Аггей предсказывал возвращение Всевышнего в несравненно более славную обитель. Захария использовал образы Исхода облачный и огненный столпы, — возвещая появление Яхве, который пребудет со своим народом и защитит их от врагов. Господь явится со святыми своими, дабы царить на всей земле с престола Иерусалимского. Малахия говорил о возвращением в свой Храм Господа Израилева, несущего своему народу суд и спасение.

Однако возращение иудеев на географическую родину, начавшееся при царе Кире и его преемниках, не сопровождалось знамениями, описанными в Исх. 40, Лев. 9, 1 Цар. 8 или даже в Ис. 6. Мы не видим никаких облачных или огненных столпов, шествующих впереди народа, возвращающегося из вавилонского плена, как когда–то они вели израильтян в пустыне. Нигде не сказано о славном возвращении Яхве на Сион. Дом Божий не наполнился облаком, скрывающим его славу, Никто не провозгласил вновь отстроенный Храм истинной возрожденной святыней, о которой говорил Иезекииль, Начало новой эры не было отмечено особым празднеством. Важно и то, что нигде и речи нет об окончательной победе над врагами Израиля или учреждении желанной для всех царской династии. Храм, победа и царство оставались неразрывно связанными друг с другом, но те чаяния, которые они собой олицетворяли, по–прежнему не находили воплощения. Потому неудивительно, что библейская традиция повествования о возвращении Яхве на Сион после изгнания нашла свое продолжение и в более поздних писаниях. Надеждой на это жили и иудеи времен Иисуса.

Итак, если Яхве еще покажет себя в истории, и если он сделает это через избранного посредника, что можно сказать о последнем? Вот это и есть вторая сторона мышления иудеев первого века, помогающая понять контекст символических действий Иисуса, а также eгo нескончаемые притчи и загадки.

Согласно сохранившимся текстам рассматриваемого нами периода, посредника, через которого Яхве участвует в ходе человеческой истории, ожидало небывалое воздаяние, слава и величие. Это отдельная тема, и мне придется довольствоваться лишь общим упоминанием и несколькими примерами.

Существует целый ряд иудейских текстов разных периодов, в которых ведутся рассуждения о величии и восшествии на небесный престол личности, которая могла быть либо ангелом, либо человеческим существом. В основе их лежат размышления над определенными библейскими отрывками, например, Иез. 1, где описывается пророческое видение небесной колесницы Яхве, или Дан. 7, где «как бы сын человеческий» подведен был к «Ветхому Днями» и воссел с ним на престоле. Подобные рассуждения питали целую традицию иудейских мистических учений, а также смежные с ними изыскания богословского и космологического характера.

Иногда в таких текстах говорится о неком мистическом путешествии, о попытке злодей узреть самого истинного Бога. В других описывается ангел, в котором пребывает имя Бога Израилева, или человек, сидящий на одном престоле с Богом. В некоторых направлениях принято таким образом рассказывать о Моисее, в других — о мучениках или праведниках. Одна известная история, во множестве вариантов повторявшаяся в разные эпохи, повествует о великом раввине Акибе, предположившем, что «престолы» в Дан. 7, 9 предназначены «один для Бога, один для Давида». Акиба, разумеется, имел в виду вполне конкретного человека — Бар–Кохбу, которого он провозгласил Мессией, «сыном звезды». Другие иудейские учителя того времени допускали существование множества «сил небесных».

Как далеко заходили подобные рассуждения, до сих пор не ясно. Но главное, что такие мысли возникали и что они не содержали в себе никаких противоречий иудейскому пониманию «монотеизма» эпохи второго Храма и не представляли для этой веры явной угрозы. Эти рассуждения были попытками определить, что именно монотеизм означал на практике. Итак, после длительных и сложных размышлений о действиях Бога через различных посредников, иудеи могли, по крайней мере, представить себе ход развития событий — военную победу Мессии над язычниками, которая должна рассматриваться в контексте сцены восшествия на престол (Дан 7), являющейся продолжением видения колесницы в Иез. 1.

Из этого краткого обзора иудейского понимания слова «Бог» (или, вернее, личности и действий Яхве) следует уяснить одно. Иудейский монотеизм — гораздо более сложное явление, чем полагают люди, столь красноречиво заявляющие, что, будучи монотеистами, иудеи никогда не могли бы наделить божественными качествами человека. Кроме того, необходимо помнить, что безапелляционные утверждения типа; «Иисус считал себя богом», основанные на нескольких вырванных из Евангелия фразах, являются слишком упрощенными и могут столь же легко привести к ошибочным представлениям о сущности убожества». Двигаться вперед гораздо сложнее, но каждый шаг вознаграждается сторицей.

Раннехристианские представления об Иисусе и Боге

По свидетельству имеющихся источников, первые христиане, сохранившие приверженность иудейскому монотеизму, очень скоро пришли к поразительному заключению о своем долге поклонения Иисусу. Более раннее предположение о том, что такое могло быть возможным, только если бы они отвергли иудаизм и позволили язычеству постепенно овладеть их сознанием, не выдерживает никакой критики. Доказательства справедливости моих утверждений берут начало в древности, и они довольно основательны.

В других своих работах я уже описывал, причем очень подробно, манеру Павла говорить об Иисусе не только так, как будто он вел разговор о едином Боге иудейского монотеизма, но именно в контексте таких разговоров говорить о нем. Причем такая традиция, возможно, уже существовала ко времени написания Павлом своих посланий. Характерными примерами ее являются 1 Кор. 8, 1–6; Флп. 2, 5–11; Гал. 4, 1–7 и Кол. 1, 15–20, хотя, хорошенько разобравшись с их значением, у Павла можно обнаружить и массу других свидетельств, если не столь ярких, то, по крайней мере, вполне убедительных.' Не может быть и речи о переходе Павла от иудейского монотеизма ни к язычеству, всегда готовому добавить еще одного «Бoгa» к своему бесчисленному пантеону, ни к дуализму, противопоставляющему доброго Бога злому, искупителя — создателю. Для Павла был «один Бог (Отец, из которого все, и мы для него) и один Господь Иисус Христос (которым все, и мы и им» (1 Кор. 8, 6). Это удивительное переложение иудейской молитвы, известной как «Шема» («Слушай, Израиль; Господь, Бог наш, Господь един есть»), указывает на Отца как на единый источник сотворения и искупления, в равной степени воплощенных в Иисусе. Уже на раннем этапе возникновения христианства (чему имеются веские доказательства) оно вобрало в себя все, что более поздние поколения попытаются сказать об Иисусе и Боге. С того времени можно было смело сказать: «Если учения о Троице до сих пop не существовало, его просто необходимо создать». Именно так и поступило первое поколение христиан, поклонявшееся Иисусу в контексте иудейского монотеизму.

Но с чего все началось? Что их к этому побудило? Принадлежала ли идея самому Иисусу? Этике вопросам посвящена данная глава, и мы уже почти готовы к поиску ответов.

Почти, но не совсем, Прежде всего, мы должны знать о трех ложных путях и постараться их избежать.

Первые два я уже упоминал. И сторонники, и противники христианства обычно сходятся в мнении, что слово «Мессия» несет в себе значение «божественности». Поэтому, считая себя Мессией, Иисус, предположительно, не мог не считать себя Богом. Однако всё обстоит не так. Претенденты на мессианство в эпоху второго Храма отнюдь не рассуждали о себе подобным образом, и их последователи не приписывали им божественных качеств. Бар–Кохба, являвшийся исключением, первым (если не считать самого христианства) внес радикально новую струю в древнюю традицию. И поскольку в то время выражение «сын Божий» применялось в отношении Мессии, оно не имело того художественного» звучания, которое в него стали вкладывать более поздние христианские богословы. (Переход от чисто марсианского значения к идее божественного воплощения осуществился в Новом Завете, найдя свое отражение, в частности, в перечисленных выше отрывках, И хотя начало ему, как нам предстоит убедится, положил сам Иисус, в иудейском сознании данное выражение не несло в себе подобного смысла.)

Третьим ложным путем являются ссылки на воскресение (о нем я буду говорить в следующей главе). Все чаще и чаще можно услышать заявления о том, что воскресение якобы доказывает божественность Иисуса и утверждать или отрицать одно значит утверждать или отрицать и второе. Подобное заблуждение, как правило, сопровождает упомянутое выше, например, в случае неверного прочтения слов Павла об откровении Иисуса «сыном Божиим» через воскресение из мертвых (Рим, 1, 4). Павел хотел сказать, что через это событие Иисус получил общественное признание в качестве Мессии. В представлении иудеев, воскресение из мертвых к новой жизни не предполагало обожествления. Напротив, воскресение ожидало всех умерших, по крайней мере праведников, которые, однако, не становились при этом богами. Воскресение пробудило в отчаявшихся учениках веру в то, что Иисус — истинный Мессия, а значит и Владыка мира. Вместо постыдного поражения, его смерть обернулась удивительной и славной победой над силами зла. С этой верой они шли вперед по неизведанному пути, возвещав миру, что Иисус, совершивший великий акт спасения, немыслимый без участия Яхве, Бога Исхода, достоин называться воплощением единого Бога. Воскресение дало толчок развитию этих идей, однако само по себе не делает Иисуса Богом.

 И все же воскресение, утвердившее Иисуса в роли Мессии, обнаруживало логическую связь с одним из библейских пророчеств. Последнее имело большую важность для некоторых направлений иудаизма эпохи второго Храма, а также для раннего христианства. Кроме того, оно интересным образом позволяет нам проникнуть в самосознание Иисуса. В хорошо известном, почти классическом отрывке Давид беседует с Яхве. Царь задумал построить дом Божий, дабы вместо скинии, оставшейся со времен странствований иудеев по пустыне, Яхве мог обитать в настоящем доме. Конечно, это желание имело вполне определенный подтекст, включая стремление Давида укрепить собственную власть и статус своей новой столицы, Иерусалима, среди колен Израилевых. Возможно, отчасти по этой причине устами пророка Нафана Бог запретил Давиду строить ему дом. Однако главное заключается в том, что предложение царя возвратилось к нему самым неожиданным образом. Яхве сам «устроит» ему дом; не дворец из драгоценного дерева и камня (ведь такой у царя уже был), но настоящую семью. Яхве обещал Давиду сына–наследника eгo царства. Именно ему суждено было построить Храм Божий, и ему Господь обещал свое усыновление.

Самый важный стих в данном случае — 2 Цар, 7, 12. После смерти Давида Яхве говорит: «Я восставлю после тебя семя твое… и упрочу царство его». Древнееврейское слово «восставлю» в предполагаемое время написания книги не означало «воскресение». Однако при переводе Ветхого Завета на греческий, за двести–триста лет до рождения Иисуса, данный стих приобрел новое звучание: «Kai anasteso tо sperma sou» («Воскрешу семя твое»). Примерно в это время среди иудеев широко распространилась вера в воскресение мертвых. Потому справедливо предположить, что переводчики, а тем более иудеи, читавшие Вторую книгу Царств в новом варианте, рассматривали данный отрывок как пророчество о воскресении из мертвых истинного и величайшего «семени» Давидова, которое неким особым образом будет принадлежать и самому Богу.

Однако все это еще не позволяет сформулировать главную идею. Нам теперь необходимо оценить значимость ответа, данного Богом Давиду, признав определенное влияние, оказываемое на нас ранней христианской мыслью. Давид предложил построить «для обитания» Бога дом из дерева и камня. Но для Бога это имело лишь второстепенное значение. Самое важное заключалось в том, что Бог сам «устроит» Давиду дом и, в конце концов, восставит после него сына, который будет также сыном Божьим. По свидетельству греческого перевода Септуагинты, этот сын Давидов должен был открыться через воскресение из мертвых.

Теперь взгляните на этот сюжет глазами ранних христиан. Оказывается, Храм, занимавший столь почетное место в иудаизме, при всей его значительности лишь указывал на подлинную реальность, воплощенную в воскресшем сыне Давидовом, который танке был сыном Божьим. Иными словами, Бог не живет в рукотворном Храме. Он пребывает среди своего народа, и его таинственная слава осеняет их, сосредоточенная не в здании, а в человеке — в Мессии, воскресшем из мертвых. Примерно так, мне кажется, рассуждали ранние христиане. Иисус, а вскоре и его народ, образовали новый Храм, и иерусалимская святыня потеряла всякую значимость. Все это время нельзя забывать, что Храм был главным иудейским символом воплощения. Опираясь на Писание, иудеи твердо верили, что в Храме земля соединяется с небом и живой Бог встречается со своим народом. Эту веру они исповедовали в традиционных празднествах и богослужениях.

С учетом всего вышесказанного мы можем, наконец, вернуться к самому Иисусу. Каким образом его учение и призвание свидетельствуют о том, что эти идеи действительно принадлежат ему, а не приписываются ему ранней Церковью?

Призвание и самосознание Иисуса

Главная мысль моих дальнейших рассуждений заключается в следующем; касаясь вопроса о своем призвании, Иисус верил, что прежде всего он должен был стать для Израиля тем, чем для него всегда, согласно Писанию и иудейским традициям, был Храм выполнить его функции. И если этот великий символ воплощения действительно находился в самом сердце иудаизма, то, поставив себя выше Храма и взяв на себя его роль, да еще и подтвердив свои притязания своим обетованным происхождением от Давида, Иисус тем самым объявил, что живой Бог Израиля открылся своему народу не в Храме и не через Храм, но в нем, в Иисусе, и через него.

Все это будет легче понять, если двигаться в обратном направлении от событий последней недели жизни Иисуса к более ранним этапам его служения. Однако, для того чтобы по возможности сократить объем данной главы в надежде, что читатели продолжат изучение этой темы самостоятельно, нам стоит начать с одной из главных особенностей служения Иисуса: во время своих странствий он предлагал людям «прощение грехов» не только на словах, но и на деле, постоянно окружая себя многочисленными «грешниками» и пируя с ними. Иными словами, он предлагал им благословение, традиционно сопровождавшее посещение Храма или, по крайней мере (для находившихся в рассеянии), молитву, обращенную в eгo сторону. Грандиозность подобных притязаний нельзя недооценивать. Ведь это не было просто попыткой демократизировать храмовые обряды. В определенном смысле фарисеи тоже делали шаги в этом направлении, утверждая, что человек, изучающий Тору, пребывает в присутствии Божьем, как если бы он находился в Храме (см, ниже). Иисус же открывал людям истинную, новозаветную действительность, ветхозаветным символом которого был Храм. То, что можно было получить лишь в Храме, посещая его вновь и вновь в течение всей жизни, оскверненной грехом и нечистотой, навсегда обретали люди, готовые принять предложение Иисуса, уверовать в него и следовать за ним. Он стал воплощением того, что для иудеев олицетворял собой Храм.

То, что может с первого взгляда показаться исключением из правила, на самом деле лишь подтверждает его. Исцелив прокаженного, Иисус велит ему показаться священнику и совершить предписанное Моисеем жертвоприношение в качестве доказательства исцеления. Причина этого не должна вызывать сомнений. Иисус не ставил себя под начало Храма, ведь исцеление уже произошло. Однако прокаженному необходимо было вернуться к нормальной общественной жизни в своей деревне. Его семью и друзей едва ли убедил бы рассказ о странствующем пророке, якобы провозгласившем его «исцеленными. Лишь официальное свидетельство властей давало ему возможность вернуться в свое окружение. В других случаях (прозрения слепых, исцеления хромых и т, д.) никаких дополнительных действий не требовалось. Результат был налицо.

Подобные поступки, а также прощение и приглашение, которые они символизировали, являлись частью общего служения Иисуса. Суть его проповеди царства, рассмотренной нами во второй и третьей главах, заключалась в том, что Бог Израилев вновь посетили свой народ и это давно обещанное и долгожданное посещение отличалось от всех остальных. Отказ Иисуса поститься в память о разрушении Храма косвенно указывал на отождествление им своего служения с возведением нового Храма. Выступая против династии Ирода (см., напр., Мф. 11, 2–15), он объявил себя истинным иудейским царем в противоположность тому, что и он, и многие другие расценивали как слабое подобие царской власти. Иисус противопоставил себя преемникам Маккавеев, которые вслед за ними восстанавливали и украшали иерусалимский Храм в попытки узаконить свои притязания на израильский престол. Его частые грозные пророчества о судьбе Иерусалима вообще и Храма в частности заставляли слушателей вопрошать: «По какому праву он выносит такой приговор (пророка? Мессии?) и чем собирается заменить разрушенные святыни Яхве?» Ответ на эти вопросы очевиден: Господь не будет возводить новое здание на месте старого (как это представляли себе кумраниты). Яхве собирался заменить отбивший порядок новым сообществом, состоявшим из самого Иисуса и его народа.

Все это имело большое символическое значение, связанное с воплощением, поэтому прибытие Иисуса в Иерусалим неизбежно должно было привести к столкновению между ним и Храмом; один город, а вместе с ним и весь существовавший порядок, не могли вместить их обоих. В конце концов, ведь совершенно невозможно существование двух мест, где единый Бог пребывал бы со своим народом, даруя прощение, возрождая их своей любовью и обращаясь через них ко всему миру в осуществление своего замысла. Иисус резко критиковал происходившее в Храме. Моральное разложение, охватившее всю храмовую систему, вызывало справедливое недовольство иудеев как правящей верхушкой, так и порядками, царившими в Храме. Однако Иисус перешел от критики отдельных явлений к эсхатологическому противоборству. Что происходит с прообразом, когда открывается реальность?

Поведение Иисуса за пасхальной трапезой приобретает особую значимость, если рассматривать его в качестве альтернативы храмовым обрядам. Вслед за символическим представлением в Храме, Тайная Вечеря стала откровением того, что должно было прийти на смену зданию и всему с ним связанному. Она также была празднованием нового Исхода: Иисус сам должен был провести свой народ через последнее Чермное море в землю обетованную. Но не в роли нового Моисея видел он свое призвание. Он вел себя так, будто ему, подобно огненному и облачному столпу, суждено было указывать путь к свободе.

Краткий обзор имеющихся свидетельств позволяет мне говорить об уверенности Иисуса в своем предназначении стать новым Храмом. Находясь в его присутствии, люди как бы оказывались в Храме. Загадочное поведение Иисуса не давало людям возможности сразу определить его намерения. Однако если Храм был для Израиля величайшим символом воплощения, то действия Иисуса можно расценивать однозначно: именно в нем и через него Бог Израиля наконец посетил свой народ. Иисус подвергался серьезной опасности, объявив себя олицетворением шекины — присутствия Бога, обитающего среди своего народа.

В свете сказанного коротко стоит рассмотреть другие явления, которые для иудеев того времени символизировали живое присутствие Яхве с ними и со всем миром.

Прежде всего, Тора. Иисус ставил свои слова выше Моисеева Закона. Особенно ярким, но далеко не единственным проявлением этого стала Нагорная Проповедь. Как убедительно показал Джейкоб Нойзнер, такое отношение свидетельствует о том, что Иисус признавал за собой власть над Торой — право переписывать ее по своему усмотрению. При этом он взял на себя роль не нового Моисея, но, в определенном смысле, нового Яхве. Во времена Иисуса Тора также являлась для иудеев одним из символов воплощения. Она была не просто словом, исходившим от Бога, а живым присутствием слова Божьего с Израилем. Объявить себя автором и олицетворением новой Торы (несомненно являвшейся продолжением старой, но в то же время превосходившей ее во многих отношениях (Мф. 5, 17–20) означало провозгласить себя самого и свое учение местом пребывания живого Бога. Это заявление Иисуса заключено в словах, имеющих удивительное сходство с более поздним раввинским высказыванием. «Где двое или трое собраны во имя Мое, — сказал Иисус, — там Я посреди них» (Мф. 18, 20). «Где двое вместе рассуждают о словах Закона, — писал раввин Анания бен Терадион, — там их осеняет Шекина». Последнее высказывание с уверенностью датируется периодом после разрушения Храма. Оно поясняет, каким образом Тора открывала путь в присутствие Божье людям, не имевшим туда иного доступа. Слова Иисуса одновременно подрывают авторитет и Торы, и Храма. Собрание «во имя его» — возможно, имелась в виду небольшая группа последователей Иисуса в деревушке, где он остановился — отождествлялось по значимости с изучением Торы, а его собственное присутствие — с пребыванием Яхве в Храме.

То же можно сказать и о других символических образах, использовавшихся иудеями применительно к Богу, «Сеятель слово сеет» — служение Иисуса считается откровением Божьего слова, созидательного, целительного, пробуждающего к жизни. Мир был сотворен по слову Божьему, и, по предсказанию пророков, именно ему суждено было сыграть главную роль в грядущем великом возрождении. Иисус исцелял людей «словами, и это расценивалось как проявление его необыкновенной власти. Кроме того, в Иисусе обитал Дух Божий; «Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царствие Божие». Язык его учения — язык истинной Мудрости, которая призывает положиться на Бога и жить по его слову, тем самым вступая в противоречие с мудростью человеческой. Но теперь Мудрость заключалась в том, чтобы слушать Иисуса, верить в его эсхатологическое откровение и жить в соответствии с ним.

Итак, первые три Евангелия свидетельствуют (пусть косвенно) о том, что, говоря о своей личности и делах, Иисус по–новому использовал пять современных ему иудейских символов живого присутствия Яхве в мире. Все это, разумеется, следует рассматривать в более широком контексте его эсхатологической проповеди, его слов о том, что Царство Божье приблизилось к людям с его появлением. Поступая так, мы убедимся в справедливости своих предположений, которые представляют собой лишь верхушку айсберга. Своими делами Иисус положил начало новому Исходу. Народ Божий находился в рабстве, но Бог услышал их плач и поспешил на помощь. Подобно тому, как первый Исход открыл людям тайное значение имени Яхве, Иисус своими делами явил им личность и характер Яхве, воплощенные в человеке. Он принес народу Божьему окончательное избавление и дал ему возможность исполнить, наконец, свое предназначение быть светом всего мира.

Эта важная текла выходит на передний план в описании последнего посещения Иисусом Иерусалима. В третьей главе я говорил о том, что поведение Иисуса в Храме явно символизирует его мессианские намерения, его убежденность в своем призвании сделаться олицетворением долгой истории Израиля. Выше я выразил предположение о неразрывной связал его действий с уверенностью в том, что сам он и его дела должны были прийти на смену Храму. Что же касается символической пасхальной трапезы, то она стала предвестием смерти Иисуса ради искупления Израиля, а значит и всего мира. Итак, я прихожу к следующему выводу: оба действия, символизировавшие крест и воскресение, в свою очередь указывают еще на один, более важный, символ. Последнее путешествие Иисуса в Иерусалим, по моему мнению, должно было символизировать и олицетворять долгожданное возвращение Яхве на Сион (наиболее ярко это выразилось именно в его поведении в Храме и во время пасхальной трапезы). Иисус предпринял это путешествие, полностью осознавая возможные последствия. Оно призвано было сыграть ту же роль, что и неподвижное возлежание Иезекииля на боку или глиняный сосуд, разбитый Иеремией, Действия пророков олицетворяли собой реальность. Иисус же не просто провозглашал возвращение Яхве на Сион, — он намеревался изобразить и воплотить в самом себе это решающее событие. Кроме того, он верил в свою окончательную победу, которая позволит ему взойти на престол Бога Израилева.

У меня нет возможности представить подробное обоснование своих взглядов. Достаточно будет сказать, что, в течение долгого времени изучая притчи Иисуса о царе (или господине), требующем отчета у своих подданных (или слуг), я пришел к выводу о том, что они не имели своей изначальной целью предсказание второго пришествия Иисуса, хотя именно такая трактовка, согласно которой Церковь, подобно слуге, ожидает его возвращения и суда, является наиболее распространенной. Обоснование необходимости переосмысления этих притчей слишком обширно для того, чтобы его можно было здесь воспроизвести, но внимательное изучение этого вопроса все же позволит не торопиться с поспешными выводами. Тем не менее можно упомянуть несколько моментов, которые помогут этой идее проникнуть в удивленные умы тех читателей, которые раньше об этом никогда не задумывались.

Прежде всего, хочу внести полную ясность (поскольку мне пришлось неоднократно сталкиваться с недопониманием в этом вопросе); я не считаю, что новое прочтение притч о царе (господине) отрицает «второе пришествие» Иисуса. Никоим образом! Вера в намерение Бога–Творца в конце времен воссоздать всю Вселенную, в которой Иисусу будет принадлежать главенствующее место, имеет твердое новозаветное основание. Особенно важны в этом отношении такие отрывки как Рим. 8; 1 Кор. 15 и Откр. 21–22. Однако именно об этом событии Иисус не говорил ничего (помимо нескольких упоминаний о полном искуплении, которое, как нам известно и теперь, все еще ожидает нас в будущем). Даже с учетом того, что слушатели Иисуса не всегда понимали его, сложно предположить с его стороны попытку рассказать людям, неспособным даже осмыслить факт eгo предстоящей смерти, о каком–то неопределенном периоде времени, за которым последует его собственное триумфальное возвращение (при этом также следует помнить об отсутствии в иудейской традиции каких–либо указаний па такое развитие событий).

Итак, я не думаю, чтобы именно об этой важной истине шла речь в вышеупомянутых притчах — в частности, Мф. 25, 14–30 и параллельное место в Лк. 19, 11–27, — в которых рассказывается о царе или господине, поручившем своим слугам определенного работу и по возвращении оценивающем, насколько прилежно они с ней справились. Мне кажется, сам Иисус вложил в эти притчи иной смысл, что–то гораздо более важное и в данной ситуации более насущное: его последний приход в Иерусалим ознаменовал собой исполнение давнего обещания о возвращении на Сион Яхве в качестве судьи и в качестве спасителя. По сути, эта притча повторяет предостережение Малахии; «Внезапно придет в храм Свой Господь, Которого вы ищете… И кто выдержит день пришествия Eгo?».

Не представляет сомнений, что именно так понимал данную притчу Лука. Изображенная им картина (а «полотно» Луки — художника по натуре — заслуживает самого пристального внимания) написана так, чтобы обратить наш взгляд к образу Иисуса, въезжающего в Иерусалим на осле, горько oплакиваюшего судьбу города под звуки хвалебных возгласов толсты. Слова предупреждения Иисуса не оставляют никаких сомнений (по крайней мере для Луки) в том, что это и eсть» возвращение Яхве на Сион. «Твои враги, — говорил Иисус, — нe оставят в Иерусалиме камня на камне, „за то что ты не узнал времени посещения твоего». Выражение «посещение твoe» говорит здесь о прибытии самого Яхве. Однако речь идет не об очередном «визите» Бога к своему народу. Он «посетил» их в более древнем и тревожном смысле этого слова. Он вернулся, чтобы окончательно выяснить отношения и привести все к логическому завершению. Эта и другие притчи возвестили Израилю, что назначенный час пробил. Яхве грядет на Сион. Но его «посещение» несло Израилю не только благословенное спасение, но и страшное осуждение отвергшим то, «что служит к миру твоему) (Лк. 19, 42).

Все это дает нам возможность по крайней мере попытаться понять таинственные высказывания Иисуса, относящиеся к последним дням его жизни. Ответив на бесчисленные вопросы книжников, фарисеев и саддукеев, Иисус сам предложил им загадку; «Почему книжники называют Мессию Сыном Давидовым». Согласно псалму (109), Мессия должен воссесть на престоле одесную Яхве. Иисус видит исполнение своего мессианского призвания (которое привело его в Иерусалиме): свое восседание на престоле рядом с Яхве. Вера в это находит свое выражение в сцене суда, когда в Мк. 14, 62 и параллельных местах Иисус предсказывает, что Каиафа со своими приближенными увидят его победителем, «сидящим одесную силы», то есть Бога (Пс. 109), и «грядущим на облаках небесных» (Дан. 7). Осудившие Иисуса станут свидетелями eгo оправдания и воцарения.

Отрывок из книги Даниила в данном контексте может легко вызвать недопонимание. Как мы уже имели возможность убедиться, в Дан. 7 говорится о восхождении Сына Человеческого на небеса, а не с небес на землю. Странно было бы предположить, что в Мк. 14 или других евангельских отрывках речь идет о его нисхождении (равно как нет причин подозревать меня в отрицании «второго пришествия» Иисуса; я лишь утверждаю, что данный текст не имеет к нему никакого отношения), Иисус пророчит совсем не о том, что в один прекрасный день он в буквальном смысле сойдет с небес на землю на настоящем облаке. Также не стоит полагать, что Иисус обещает Каиафе и его приближенным, что те увидят его сидящим на материальном престоле. Вместо этого им предстояло стать свидетелями событий, исполненных глубокого смысла в отношении Бога, Храма и самого Иисуса. Эти вполне реальные события, от рождения Церкви до падения Иерусалима, должны были, вне всяких сомнений, доказать, что Бог Израиля возвысил Иисуса после перенесенных им страданий и посадил на престоле рядом с собой. Воскресение Иисуса и все последовавшее за ним призвано было свидетельствовать о его окончательной правоте.

В этом–то и кроется истинная причина обвинения Иисуса в богохульстве. Признание себя Мессией таковым еще не считалось. Оно могло показаться безумством, представлять личную или политическую опасность, но само по себе не являлось оскорблением для Яхве. Немного более серьезным шагом было оскорбление Храма, ведь он считался местом пребывания Яхве. Однако и здесь нет причин думать, что это могло быть расценено как богохульство. По моему мнению, «преступление» Иисуса, заставившее Каиафу разодрать на себе одежды и предрешившее приговор суда (а также искусное превращение этого приговора из богословского в политический, который не мог не привлечь внимания Пилата), заключалось в следующем; отвечая на вопросы о своем поведении в Храме и предполагаемом мессианстве, Иисус один за другим процитировал два отрывка, в которых, как нам известно, говорилось о восшествии на престол Яхве посредника, с чьей помощью должно было свершиться освобождение Израиля.

Все вышесказанное возвращает нас на круги своя. Действия Иисуса в последнюю неделю его жизни были сосредоточены вокруг Храма. В иудаизме существовало два главных символа воплощения: Храм и Тора. Иисус видел свое призвание в доказательстве собственного превосходства над обоими: иудеи верили, что Бог пребывал с ними в облачном и огненном столпах, а также в Присутствии («шекине») в Храме. Иисус же вел себя так, как если бы решил в одиночку разрушить всю храмовую систему. Иудеи ожидали, что Бог восторжествует над столами зла как внутри, так и за пределами Израиля. Иисус же говорил о своей собственной победе в смертельной схватке со Зверем. Он часто использовал образы Отца и посланного им Сына (притчу о злых виноградарях вполне можно считать притчей о долгожданном Сыне). Вера Иисуса, его единство с тем, к которому он обращался «Авва, Отче», придавали ему силы в мессианском служении Израилю в качестве посредника между народом и Отцом. Так можно продолжать бесконечно. Рассматривая воплощение с такой точки зрения, мы убеждаемся, что перед нами не какое–то заблуждение, а достойная кульминация сотворения и завета. Мудрость, данная Богом в наставление людям, сама находит воплощение в человеке. Слава шекины обретает человеческое лицо. «Слово стало плотию, — писал Иоанн, — и обитало с нами» (Ин. 1, 14; греческое слово «eskenosen», чаще всего переводимое «обитало», происходит от «skene» — «шатер», «скиния»). Богословское учение Иоанна, сосредоточенное вокруг Храма и исполнения Иисусом своего призвания, в конечном итоге опирается на историю, поведанную нам Матфеем, Марком и Лукой.

Заключение

Пришло время собрать воедино все нити моих рассуждений. Не могу предложить ничего лучшего, чем повторение написанного мной в другом месте:

В основе всех устремлений Иисуса лежало четкое осознание своего предназначения. Oн вepил, что Бог Израиля призвал его напомнить людям об обещании Яхве вернутся на Сион и… разделить , cвой престол с человеком. Этим напоминанием стало его путешествие в Иерусалим, выступление в роли Мессии в Храме и смерть от руки язычников ( в надежде на последующее воздаяние). В конечном итоге он призван был своей жизнью возвестить миру о возвращении Яхве.

Для того чтобы развить эту тему, потребовалось бы гораздо больше места, чем можно себе позволить на этих страницах, однако я уверен, что свежее прочтение Евангелия от Иоанна в свете этих идей может заново открыть значение его главных отрывков.

Что же я хочу сказать об Иисусе–человеке? На мой взгляд, он стал живым олицетворением библейского образа Яхве. Он явил нам любящего Бога, «обнажившего святую мышцу Свою» (Ис, 52, 10) для совершения того, что оказалось не под силу никому другому. Бога–Творца, дарующего новую жизнь, взаимодействующего со своим творением, и прежде всего — с человеком. Бога, хранящего верность своему народу, строгого и одновременно нежного, безжалостного ко всякому, кто губит или извращает его творение, но беззаветно преданного всем страждущим и обездоленным. «Kак пастырь Oн будет пасти стадо Свое; агнцев будет орать на руки и носить на груди Своей, и водить дойных» (Ис. 40, 11). Так в Ветхом Завете изображается Яхве, однако это описание как нельзя лучше подходит самому Иисусу.

Позволю себе обратить внимание читателя на то, что было бы неправильным пониманием моих слов. Я не думаю, что Иисус «знал, что он Бог» подобно тому, как человек знает свой рост или чувствует голод и жажду. Это нельзя было знать с помощью вычислений, как сумму двух чисел, или с помощью наблюдения, как то, что на заборе сидит птица. Его знание можно сравнить с уверенностью человека в любви близких и в красоте восхода над морем. Так музыкант не только проникает в замысел композитора, но и находит идеальный способ его реализации. Конечно, точнее всего это удастся, когда исполнитель одновременно является композитором. Другими словами, подобного рода знание неразрывно связано с призванием. В одной из своих работ я писал: «В контексте своего человеческого призвания, постигаемого верой, укрепляемого молитвой, проверенного в столкновениях с противниками, выстраданного в молитвах и сомнениях и воплощенного в делах, Иисус верил, что согласно Писанию, его роль в отношении Израиля и всего мира могла сравниться лишь с ролью самого Яхве».

Размышления о «призвании» Иисуса уводят нас от привычных утверждений евангельской христологии. «Осознание своего призвания» отнюдь не означает, что Иисус имел некое сверхъестественное знание о себе, о Боге и об отношениях между ними. Хотя именно так его нередко представляют себе люди, которые, заботясь о «чистоте» христологического учения, неизбежно рассматривают данное понятие в рамках деизма XVlll века. Для них говорить о «божественности» Иисуса можно лишь придерживаясь одной из форм докетизма. Я же убежден, что предложенная мной точка зрения помогает объединить серьезный исторический анализ личности Иисуса со столь часто отвергаемым во имя «историчности» глубоким осознанием Исусом своего предназначения. Последнее он видел в необходимости стать олицетворением всего, что символизировали для иудеев Храм, Тора, Слово, Дух и Мудрость — то есть спасительным присутствием Яхве в Израиле и в мире. Иисус верил в свое призвание совершить нечто, доступное одному Богу: новый великий Исход, которому суждено было стать окончательным и исчерпывающим откровением имени и личности Яхве.

Как я уже указывал в более полном изложении своей позиции по этому вопросу, возвращение Яхве на Сион и тесно связанное с ним учение о Храме являются наиболее подходящим ключом к евангельской христологии. Забудьте на время о величественных именах Иисуса, об уверенности некоторых благонамеренных христиан в том, что Иисус Назарянин осознавал себя второй ипостасью Троицы. Забудьте о бесплодном упрощенчестве, к которому в качестве реакции прибегли убежденные богословы–либералы. Вместо этого представьте себе молодого иудейского пророка, провозгласившего возвращение на Сион Яхве — судьи и освободителя, — а затем облекшего это возвращение в плоть и кровь; оплакавшего судьбу города и грядущее разрушение Храма и прославившего последний Исход. С исторической точки зрения Иисус Назарянин понимал, что «отец» призвал его явить миру исполнение обетования, данного Богом в иудейских писаниях. Подобно огненному столпу, он должен был встать во главе нового Исхода и передать людям спасение, дарованное им великим Богом завета, вновь посетившим свой народ.

Все это, в конечном итоге, приводит нас в область современной христологии, на мой взгляд, не менее существенную, чем истинное познание личности Иисуса и его земного призвания. Правильное библейское представление об Иисусе должно определять наше восприятие единого Истинного Бога. Для людей, искренне стремящихся следовать за Иисусом и преображать мир евангелием, нет более важной задачи.

Вернемся к тому, о чем говорилось в начале этой главы. Западная ортодоксия, особенно среди наиболее консервативных христиан–протестантов, уже давно придерживается излишне возвышенных и далеких от реальности взглядов на Бога. Ее подход к решению христологического вопроса всегда ограничивался попыткой «вместить» Иисуса в рамки своего восприятия. Поэтому не удивительно, что в результате мы имеем политический образ Иисуса. Это, в свою очередь, вызвало протест, впервые прозвучавший в XVIll веке («Иисус просто не мог быть таким, значит, все существующие представления ошибочны»), и оказало значительное влияние на дальнейшее развитие исторической науки. Такое влияние во многом объяснялось общественными и культурными условиями, определяемыми сочетанием полу–деизма и докетизма. Последнее не утратило актуальности (в том числе и в моей церкви) и по–прежнему нуждается в серьезной переоценке. По моему глубокому убеждению, личность Иисуса нельзя ограничивать рамками своего понимания слова «бог». Вместо этого нам следует с исторической точки зрения взглянуть на молодого иудея, движимого крайне опасным и, с виду, безумным призванием, оплакивающего судьбу Иерусалима, выносящего приговор Храму и умирающего на римском кресте. Затем уже в свете сделанных наблюдений можно пересмотреть свое восприятие «бога».

Подводя итоги сказанного во вступительной главе, позволю себе заметить следующее. После двадцати лет исследований личности «исторического Иисуса» я с не меньшей искренностью повторяю христианские символы веры. Однако я вкладываю в них, и в частности в само слово «Бог», совершенно иной смысл. Старый портрет преобразился. В самом сердце этого понятия, coгласно Писанию, нашему взору открывается человеческое лицо в обрамлении тернового венца. Замысел Божий в отношении Израиля ocyществился. Иудеи жаждали спасения и получили его из рук своего Царя. Верность Бога завету, заключенному с народом, явилась в благочестии Иисуса Христа, даруя спасение всей Вселенной.

Особенность достоверных изображений Бога заключается в том, что рано или поздно они превращаются в иконы. Иными словами, они располагают не только к бесстрастной оценке, — хотя в восприятии Бога должны быть задействованы как сердце, так и разум, — но и к поклонению. Это вполне справедливо, ведь наш Бог достоин самого глубокого и искреннего поклонения. Но, как и в случае с некоторыми иконами (со знаменитой Рублевской «Троицей», к примеру), в центре внимания находится скорее зритель, нежели само изображение. Как только нам удается уловить истинный образ Божий, на нас ложится ответственность отражать его в собственной жизни и в жизни своей общины. Познавшие Иисуса призваны не только следовать за ним в любви и поклонении, но и преображать окружающий мир, отражая его славу.

Суть миссионерского служения Церкви, о котором мы будем говорить в двух заключительных главах, можно выразить двумя словами: «отраженная слава». Размышляя над вопросами христологии, пристально взирая на Иисуса и сверяя с его образом свое представление о Боге, мы учимся отражать его славу. Однако все это не должно превращаться в бесстрастные интеллектуальные изыскания, а находиться в самом сердце нашего поклонения, наших молитв, мыслей, проповедей и самой жизни. Когда мы, по словам Павла, видим славу Божью в лике Иисуса Христа и заново открываем для себя бесконечную глубину этого понятия, его слава сияет в нас и через нас, освещая путь миру, лежащему во тьме смертной тени.

6 Воскресение Иисуса

Вступление

Вопрос о воскресении Иисуса находится в самом сердце христианского вероучения. Нам не известна ни одна форма раннего христианства — хотя некоторые изобретательные богословы предложили несколько своих вариантов, — которая не утверждала бы, в конечном итоге, что после постыдной смерти Иисуса на кресте Бог вернул его к жизни. Уже во времена Павла, оставившего самые ранние письменные свидетельства, воскресение Иисуса представляло собой нечто большее, чем обособленный артикул веры. Оно незримо вплелось в образ жизни и мышления христиан, придавая смысл ( помимо всего прочего) крещению, оправданию, нравственности и надежде на будущее как для каждого человека, так и для всей Вселенной.

В частности, воскресение является ответом, который раннее христианство давало на четвертый из перечисленных в начале этой книги вопросов. Наряду с вопросами об отношении Иисуса к иудаизму, его целях и причине его смерти, любой историк, вне зависимости от своих убеждений, неизбежно задается вопросом: «Как возникло христианство? Каким образом оно обрело свою форму?» Сами ранние христиане отвечали: «Своим существованием мы обязаны воскресению Иисуса». Потому перед учеными стоит задача исследовать точный смысл этих слов и предложить историческое толкование имеющего первостепенное значение догмата веры.

Я не случайно подчеркиваю важность исторического подхода. Многие утверждают и даже настаивают, что воскресение Иисуса, как бы его ни воспринимали, не поддается историческому анализу. Доминик Кроссан, говоря об изучении личности Иисуса вообще, писал, что одни считают его невозможным, другие — недопустимым, а третьи говорят первое, хотя имеют в виду последнего Проникновение в соль подобных возражений и подробное их рассмотрение в пределах одной главы уведет нас слишком далеко от темы. Замечу лишь, что историки не только имеют право, но и обязаны изучать воскресение Иисуса. В противном случае, каковы бы ни были исходные предположения того или иного историка, в самом корне нашего представления об истории первого века имелась бы изрядная прореха.

Конечно, исследуя данный вопрос на популярном уровне, многие становились на ложный путь.

Барбара Тиринг, например, когда–то высказала предположение, что Иисус и распятые с ним разбойники выжили, несмотря на то что последним были переломаны ноги. Одним из них, по ее мнению, был врачеватель Симон Волхв. При свое у него было некое целительное средство, с помощью которого он оживил Иисуса в гробнице, после чего тот продолжил свою деятельность, скитаясь вместе с Павлом и другими апостолами. Помимо всего прочего, он еще обзавелся женой и детьми. Столь невероятные идеи лишь придают новое звучание старой истории о том, что Иисус, якобы, не умер на кресте. Однако римляне не раз доказывали свое умение убивать. Появление раненого, измученного Иисуса едва ли смогло бы внушить его последователям веру в то, что он по–настоящему умер и так же по–настоящему ожил — что–то, о чем они никогда до этого не задумывались.

Не меньшее количество сторонников нашлось и у всевозможных теорий, предполагающих, что Иисус так и остался в гробнице.

В середине 1990–х годов на канале Би–Би–Си вышла в свет документальная передача, посвященная одной археологической находке в Иерусалиме. Ученые обнаружили могилу с надписью «Иисус, сын Иосифам Рядом покоились останки Иосифа, двух женщин по имени Мария, Матфея и Иуды, названного «сыном Иисуса». Неудивительно, что все эти находки не произвели никакого впечатления на израильских археологов. Ведь они–то знали, насколько распространены были эти имена в первом веке. Такое же «открытие» мог бы сделать человек, обнаруживший имена Джона и Салли Смит в лондонском телефонном справочнике.

Летом 1996 года два отчаянных исследователя опубликовали материалы захватывающего расследования, включающего в себя средневековых рыцарей–тамплиеров, розенкрейцеров, масонов, гностиков и тайные коды, скрытые в средневековых полотнах. Все это должно было служить доказательством того, что останки Иисуса захоронены где–то на юго–западе Франции, а суть Евангелия заключается в призыве к благочестивой жизни и стремлении к духовному, а не телесному воскресению. По утверждению авторов, ранняя Церковь использовала учение о телесном воскресении в политических и экономических целях. Книга вышла под названием «Гробница Бога». Ирония, однако, состояла в том, что если Иисус действительно похоронен во Франции, нет никаких причин считать его Богом. Тем же, кто видит в догмате о воскресении путь к богатству и власти, я бы посоветовал перечитать Новый Завет и как следует задуматься.

Эти образцы популярной псевдо–историографии свидетельствуют, по крайней мере, о следующем: интерес к вопросу о воскресении Иисуса не угасает, и это в определенном смысле неплохо. Но они указывают также и на бесконечный поток ложной информации, сопровождающий данную тему. Одна из рецензий на «Гробницу Бога» начиналась словами о том, что согласно христианскому учению, воскресение Иисуса означает его посмертное вознесение на небеса. Однако христианство традиционно учит, что после смерти души верующих «попадают в рай», оставляя тела в могиле. Посему подобные заявления лишь вводят читателей в заблуждение. Им начинает казаться, будто произошедшее с Иисусом ожидает после смерти каждого верующего, тогда как первые христиане утверждали нечто совсем иное. Тем не менее, для многих выражение «Иисус воскрес из мертвых» до сих пор означает примерно то же, что «после смерти Иисус попал в рай».

На более серьезном академическом уровне также не утихают дебаты по поводу воскресения. Однако они переместились в область философии и систематического богословия. Особого внимания заслуживают труды Юргена Мольтмана, Вольфхарта Панненберга, Эдуарда Шиллебеека и Джеральда О'Коллинза, а из представителей Южного полушария — Пертского архиепископа Питера Карали. Практически все исследователи Нового Завета, в последнее время писавшие о воскресении, принадлежат к немецкой исторической школе традиционизма. Подвергая тщательному анализу Евангелия и известный отрывок 1 Кор. 15, они пытаются установить происхождение традиций, стоящих за этими местами Писания. Особо можно заметить труды Вилли Марксена и нашего современника Герда Людемана, а также крупную работу американского учеоного Фимы Перкинс. Все трое (а особенно первые два) дробят традицию на самые ранние из ее предполагаемых фрагментов. Как и у многих сторонников традиционными, у них в итоге остается не меньше вопросов, чем было в начале. И среди всего этого обилия научных трудов не хватает серьезного исторического анализа, автор которого обладал бы глубокими познаниями истории иудаизма первого века нашей эры.

Лучшее, чем мы располагаем, это идеи двух ученых, которые, несмотря на то что сами не верят в телесное воскресение Иисуса, признают реальность связанных с ним удивительных событий. Геза Вермес в своей первой книге об Иисусе утверждает, что гробница действительно опустела, и не по вине учеников. Один из величайших современных американских богословов Эд Сандерс пишет о «принципиально новых условиях», в которых ученики Иисуса продолжили его дело. По его словам, кульминационным моментом жизни и деятельности Иисуса стали «его воскресение и основание движения, выдержавшего проверку временем». Сандерс не предлагает ни объяснения, ни логического обоснования перемен, произошедших с учениками после смерти Иисуса. Однако он замечает, что Иисус, вероятно, готовил своих учеников к решающему событию, которое ознаменовало собой наступление Божьего Царства. Потому «смерть и воскресение», по выражению Сандерса, «не вполне согласуясь с ожиданиями учеников, все же смогли вписаться в общую картину». Итак, оба эти историка являют собой яркие примеры неизбежного противоречия, с которым приходится сталкиваться людям, заявляющим, с одной стороны, что с телом Иисуса ничего особого не произошло, а с другой — что в основе христианства с самых ранних дней его существования лежала вера в воскресение.

Прежде чем приступить к изложению своих собственных идей, я хотел бы упомянуть об одной серьезной проблеме. Церковь издавна считала воскресение доказательством божественности Иисуса, тем самым связывая воедино воскресение с воплощением. Возможно, именно это и побуждает людей отказывать историкам в праве высказывать свое мнение о воскресении, поскольку они якобы по определению неспособны выносить точные суждения ни о чем, что касается Бога. Но это в очередной раз говорит об отсутствии у таких людей исторической перспективы. Маккавейские мученики умирали с надеждой на воскресение, не думая при этом, что оно сделает их богами. Павел писал о будущем воскресении всех христиан, не обещая, однако, что они унаследуют неповторимые отношения, связывающие Иисуса с Отцом, о которых Павел упоминал в том же самом послании. Мы обнаруживаем у него четкое различие между понятиями «воскресение» — возвращение к жизни в новом теле пocле смерти — и «превознесение», или «восшествие на престол», хотя по мнению некоторых ученых, это разделение впервые появляется у Луки. Но не будем забегать вперед. Достаточно заметить, что, независимо от нашего восприятия божественной сущности Иисуса, по своей сути воскресение не было доказательством его Божества. Важно также и обратное: основанная на других фактах уверенность учеников в божественности Иисуса сама пo себе едва ли внушила бы им мысль о его воскресении из мертвых.

Далее я предлагаю исторический взгляд на то, что все–таки произошло ранним утром во время пасхального праздника. Особое внимание я хочу уделить процессу зарождения ранней Церкви внутри иудейской культуры первого века нашей эры. Воскресение Иисуса я рассматриваю, прежде всего, как историческое событие. Мое изложение будет состоять из трех частей, каждая из которых включает одни и те же четыре основных шага.'

Возникновение раннего христианства

Движение сторонников Царства Божьего

В первой части я буду говорить о возникновении христианства в рамках современного ему иудаизма, рассматривая его как движение строителей Божьего Царства. Четыре шага, упомянутых выше, можно кратко обобщить следующим образом: во–первых, христианство начиналось с проповеди о приближении Царства Божьего, но, во–вторых, выражение «Царство Божье» имело для иудеев свое особое значение; в–третьих, поскольку их ожидания не оправдались, возникает вопрос: «Почему ранние христиане тем не менее говорили о зарождении Божьего Царства?» В–четвертых, нам, как историкам, необходимо объяснить их странные утверждения. Теперь следует подробнее остановиться на каждом из этих вопросов.

Прежде всего, ранние христиане считали, что стоят у истоков зарождения Божьего Царства. Уже во времена Павла это выражение использовалось для обозначения христианского вероучения и соответствующего этому учению образа жизни. По мнению некоторых богословов, предпочитающих ссылаться на некие таинственные источники типа «Q» или так называемого Евангелия от Фомы, «Царство Божье» для ранних христиан означало скорее новое духовное переживание, а не иудейское движение за установление господства Бога на земле. Однако, в отличие от подобных необоснованных догадок, все подлинные свидетельства указывают, что если Иисус противостоял Храму, то раннее христианство — всей империи. Называя Иисуса «Господом», Павел совершенно очевидно отрицал верховную власть Цезаря. Эти его слова нельзя расценивать как гностическое стремление уйти от действительности. В них заключена суть иудейского теократического богословия, в самом центре которого находится Иисус. На его основе зародилась и окрепла не гностическая секта, а истинное сообщество нового завета. Христиане по праву считали себя строителями «Божьего Цapcтвa» в иудейском смысле этих слов.

Однако, во–вторых, для иудеев, как мы уже убедились, грядущее Царство Божье означало конец израильского изгнания, гибель языческого империи и возвышение Израиля, а также возвращение на Сион Яхве в качестве судьи и спасителя. В более широком контексте оно означало возрождение мира и установление божественной справедливости во всей Вселенной, Речь шла не о личном экзистенциальном или гностическом переживания, а об общественном явлении. Если бы вы обратились к иудею, жившему в первом веке нашей эры, со словами: «Приблизилось Царство Божье», пояснив их рассказом о новых духовных переживаниях, обновленном понимании прощения и необыкновенной перестройке вашего внутреннего духовного мира, он, вероятно, порадовался бы за вас, но так и не понял бы, какое отношение все это имеет к Божьему Царству.

В–третьих, всем было предельно ясно, что Царство Божье не наступило в том виде, как это представляли себе иудеи первого века. Израиль по–прежнему томился под иноземным гнетом. Храм не был восстановлен. Повсюду царили зло, несправедливость, боль и смерть. Почему же тогда так настойчиво провозглашали наступление Царства Божьего ранние христиане? Один вариант ответа очевиден: они придали данному выражению совершенно новый смысл. Теперь оно характеризовало не политическую обстановку, а внутреннее духовное состояние отдельного человека. Однако это, как мы имели возможность убедиться, несправедливо в отношении раннего христианства. В первом письменном изложении христианского учения о Царстве Божьем, которое одновременно (и не случайно) является танке первым письменным истолкованием воскресения (1 Кор. 15), Павел поясняет, что Божье Царство наступает в два этапа. Надежда иудеев на окончательную победу Бога осуществится в будущем, и явным предвестником этого стали события, связанные с жизнью и смертью Иисуса. Ранняя Церковь столь широко пользовалась этим выражением, что ее современники–гностики, желая создать новую религию, заимствовали его, хотя оно не имело никакого отношения к их собственным идеям. Более того, ранние христиане сосредоточили вокруг этого понятия свою систему символов, повествовательную практику и повседневную жизнь. Иными словами, их поведение свидетельствовало о том, что для них Царство Божье, в иудейском понимании, уже наступило. Они воспринимали самих себя в качестве народа нового завета, вернувшегося на родину после долгого изгнания. Однако возникает вопрос: Почему ранние христиане отказались от продолжения борьбы за установление Царства, которую, по их мнению, возглавил Иисус?» Как объяснить тот факт, что раннее христианство не превратилось в движение иудейских националистов или не привело к череде отдельных экзистенциальных переживаний?

Наконец, в–четвертых, нам, историкам, необходимо определить причину, побудившую группу иудеев, живших в первом веке и ожидавших приближения Царства Божьего, считать, что их чаяния сбылись, хотя и не так, как они себе это представлялся. Сами ранние христиане единодушно заявляли: причина тому — телесное воскресение Иисуса.

Для более глубокого изучения данной темы необходимо перейти ко второй части моей аргументации. Ведь с самого начала в основе христианства лежало не только стремление приблизить Царство Божье, но и вера в воскресение Иисуса из мертвых. Что все же означало воскресение для иудеев первого века нашей эры?

Движение сторонников воскресения.

Как я уже указывал, нам не известна ни одна форма раннего христианства, в учении которой воскресенье Иисуса не занимало бы центральное место и не являлось бы главной движущей силой.

Однако в первом веке слова «воскресение из мертвых» имели вполне определенное значение, Этот вопрос достаточно сложен и вызывает определенные разногласия, поэтому следует рассмотреть его более подробно?

Во–первых, в иудейском обществе первого века существовал целый спектр представлений о том, что происходит с людьми после смерти. В некоторых источниках говорится о вечном бесплотном блаженстве. Примером могут служить труды Филона Александрийского, а также книга Юбилеев. Другие утверждают, что праведники воскреснут в теле и мученики восторжествуют о гибели своих палачей. Классическим примером является 2–я Маккавейская книга. Были и те, кто говорил о временном бестелесном состоянии, за которым должно последовать воссоединение души и тела. Важно отметить, что, в отличие от книги Юбилеев и трудов Филона, главы 2 и 3 книги Премудрости Соломона, несмотря на обратные утверждения многих ученых, принадлежат именно к последней категории. Слова (души праведных в руке Божией», указывают не на место, где они в конце концов упокоятся, но на временное прибежище, откуда они восстанут и «воссияют, как искры, бегущие по стеблю», дабы с позволения Господня осудить племена и владычествовать над народами» (3, 1–8). Такова была и точка зрения Иосифа Флавия, по крайней мере, когда он ставил своей целью правдиво излагать взгляды соотечественников, вместо того чтобы вкладывать в уста своих героев речи, которые по его расчетам должны были произвести должное впечатление на образованную римскую аудиторию. Наконец, были и те, которые отрицали возможность жизни после смерти. К ним принято относить саддукеев, хотя сами они не оставили после себя письменных свидетельств, и нам приходится полагаться па слова их идеологических противников.

Здесь необходимо четко усвоить две вещи: прежде всего, несмотря на наличие различных точек зрения, слово «воскресение» никогда не использовалось для описания бесплатного блаженства. Оно не обозначало жизнь после смерти» или «пребывание с Богом» вообще. Так называли процесс сотворения Богом новых людей из плоти и крови, находившихся до этого в неком промежуточном состоянии.

Во–вторых, для описания состояния временной свободы от телесной оболочки, предшествующего окончательному воскресению, обычно прилегали к различным языковым средствам, называя бесплотные существа ангелами, душами или духами, но ни в коем случае не воскресшими телами.

Воскресение предполагало воссоединение души и тела. Но и это еще не все. Со времени написания Иез. 37 это слово стало образом славного возвращения из плена и обновления завета, а также искупления Израиля от греха и смерти (т. с. изгнания). Оно несло в себе весть о том, что Яхве не забыл свой завет с избранным народом. Таким образом «воскресение из мертвых» стало одновременно метафорой и метонимией. Оно символизировало наступление новой эры и в буквальном смысле являлось одним из главных элементов вероучения. Иудеи верили, что, когда Яхве вернет Израилю свое благоволение, Авраам, Исаак и Иаков, а с ними и весь Божий народ, включая мучеников, отдавших жизнь за Царство, вновь обретут тела и воскреснут к новой жизни с Богом в возрожденном мире. Итак, для иудеев эпохи второго Храма вера в воскресение, во–первых, означала возвращение умерших к жизни в теле, а во–вторых, знаменовала собой начало эры нового завета, когда все праведники одновременно воскресггут из мертвых. Возможно, поэтому слова Иисуса о воскресении Сына Человеческого как об отдельном историческом событии (Мк. 9, 10) привели в замешательство его учеников. Они никак не могли понять, что он имел в виду.

Таким образом, рассуждая о человеке, «воскресшем из мертвых», иудеи в первом веке нашей эры явно не хотели сказать, что он перешел в состояние бесплотного блаженства, в коем собирается пребывать либо вечно, либо в ожидании великого дня воссоединения души с телом. В 150 году до нашей эры никто из иудеев не сомневался, что Маккавейские мученики являлись истинными и праведными израильтянами, а в 150 году нашей эры некоторые называли истинным Мессией Симеона бен–Косибу (хотя может, такой личности на самом деле и не существовало). Но что если бы мы обратились к древним иудеям с вопросом: « Можно ли считать этих героев веры уже воскресшими из мертвых ?», подразумевая под этим лишь то, что они погибли за правое дело и в данный момент занимают почетное место в присутствии Божьем? Ответ очевиден. Кто–то, вероятно, сказал бы, что и мученики, и бен–Косиба продолжают жить в виде ангелов или духов и что их души находятся в руке Божьей. Однако никому не пришло бы в голову говорить об их воскресении из мертвых. Воскресение означало воплощение и должно было знаменовать собой наступление новой эры.

Потому, сказав какому–нибудь иудею в первом веке о «воскресении из мертвых» как о свершившемся факте, в ответ вы услышали бы лишь недоуменные возражения. Ведь патриархи, пророки и мученики еще не явились среди живых, и ничто не свидетельствовало о возрождении, обещанном в Иез. 37. Если бы вы пояснили, что имели в виду совсем не это, и рассказали об удивительного ощущении божественного исцеления и прощения, а также о своей вере в то, что бывший руководитель движения, членом которого вы являетесь, жив и пребывает в присутствии Божьем после мучительной смерти, ваш собеседник порадовался бы за вас и с интересом обсудил с вами этот вопрос. Однако использование вами фразы «воскресение из мертвых» для описания вышесказанного вызвало бы у него недоумение. Ведь воскресение означало нечто совершенно иное.

Но, как мы уже подчеркивали, в истории Израиля еще не взошла заря нового века в том смысле, в котором этого ожидали иудеи. Не воскресли из мертвых и праведники прошлого (хотя Матфей и упоминает о странных событиях, последовавших за распятием Иисуса и ставших, возможно, предвестием всеобщего воскресения). И все же Церковь с самых ранних дней настойчиво проповедовала о «воскресении из мертвых» не только Иисуса, но и всех верующих (Деян. 4, 2 и т. п.). Более того, они старательно перестраивали свое мировоззрение — обряды, общее повествование, систему символов и богословское учение — на основе учения о воскресении. Иными словами, они вели себя так, словно новая эра уже наступила. Именно в этом заключалась внутренняя логика миссионерского служения среди язычников. Поскольку Бог исполнил обещание, данное Израилю, у язычников появилась возможность разделить их благословение. Поведение ранних христиан не наводило на мысль о необычных религиозных переживаниях или вере в то, что их бывший вождь теперь наслаждается жизнью в присутствии Божьем в виде ангела или духа (именно так представляли судьбу своих героев последователи Маккавейских мучеников). Единственным объяснением их поведения, их проповеди, символов и учения была их искренняя уверенность в телесном воскресении Иисуса из мертвых. Данное заключение сегодня не стремятся оспаривать даже те, кто настаивает, что тело Иисуса так и осталось в могиле.

Нашим четвертым шагом должен стать вопрос о том, права ли была ранняя Церковь. Мы должны найти причину, по которой иудеи первого века, в том числе и образованные фарисеи вроде Павла, столь быстро и решительно пришли к одному и тому же удивительному заключению: хотя, по их ожиданиям, все праведники должны были воскреснуть из мертвых в конце сего века, у них на глазах свершилось воскресение одного единственного человека. Возможные варианты таких причин мы сейчас и рассмотрим.

Движение сторонников мессианства

Я уже называл в общих чертах, что христианство возникло как мессианское движение. Однако, в отличие от всех остальных известных нам групп, христианский Мессия предстал перед судом римского прокуратора и был казнен римскими солдатами. В четвертой главе я писал о том, что усиление мессианских настроений в первом веке нельзя объяснить отдельно взятым фактом воскресения. Мы должны признать достоверность евангельского свидетельства; на протяжении всей жизни Иисус говорил и вел себя как Мессия, и именно эти слова и поступки послужили непосредственной причиной его гибели. Но в то же время невозможно объяснить, почему ранняя Церковь продолжала считать Иисуса Мессией, несмотря на его кажущееся поражение и смерть от рук римлян.

Это подтверждает и вторая часть моих рассуждений. Как мы уже неоднократно имели возможность убедиться, иудеи ожидали от Мессии победы над язычниками, возрождения Храма и установления божественной справедливости во всем мире. Смерть от рук язычников самозваного «Мессии», который к тому же не восстановил Храм, не освободил Израиль и не принес в мир справедливость, была верным признаком его несостоятельности. Распятие для иудеев первого века не означало, что казненный и есть истинный Мессия и что на земле наконец наступило Царство Божье. Оно говорило как раз об обратном.

Напротив, если Мессия, за которым вы следовали, погибает от рук язычников, перед вами встает выбор. Вы можете отказаться от революционных действий и похоронить мечту о свободе. Некоторые избрали именно этот путь, как, например, все раввинское движение после 135 года н. э, Другой вариант — найти себе другого Мессию, по возможности из той же семьи, что и погибший. Вспомните, например, непрерывное движение сопротивления, начало которому положил в 6–м году н. э. Иуда Галилеянин, передавший «эстафету» своим сыновьям и внукам. В 50–х годах его продолжил другой потомок Иуды — Менахем, а во время войны 66 — 70 годов Елеазар, предводитель несчастных сикариев в Масаде в 73 году. Все они старались использовать свою принадлежность к этой династии, хотя результат неизменно оказывался плачевным. Давайте внесем дополнительную ясность. Предположение о том, что Симон барГиора был Мессией, после его казни во время триумфа Тита в Риме едва ли нашло бы отклик у какого–нибудь иудея, жившего в первом веке нашей эры. Если бы вы пояснили, что по–прежнему ощущаете его присутствие и поддержку, даже наиболее расположенный к вам собеседник смог бы лишь признать факт вашего общения с ангелом или духом Симона, но никак не его воскресение из мертвых.

Итак, если Иисус из Назарета действительно был предан бичеванию, подобно Симону бар–Гиоре, и распят как предводитель мятежников, твердая вера ранних христиан в его мессианство кажется тем более удивительной, что она побудила их к полному пересмотру своего мировоззрения, своей практики, системы символов и всего у Гения. Перед ними были открыты оба вышеописанных пути. Они могли оставить идею мессианства, как это сделали раввины после 135 года, и обратиться к внутренней религиозности в любой ее форме, например, к еще более строгому соблюдением Торы. Но они так не поступили. Хождения по языческому миру с проповедью о том, что Иисус — «kvrios kosmou», Господь Вселенной, едва ли можно назвать проявлением «сугубо внутренней религиозности». Кроме того, они с легкостью могли бы избрать другого Мессию из родственников Иисуса. Различные источники свидетельствуют о том, «что братья Иисуса были хорошо известны в ранней Церкви и продолжали занимать в ней видное положение. Один из них, Иаков, хоть и не был апостолом при жизни Иисуса, стал ключевой фигурой в Иерусалиме, в то время как Петр и Павел странствовали по свету. Однако — и это свидетельство не менее важно, чем молчание собаки в одном из рассказов о Шерлоке Холмсе, — никому в ранней Церкви не npuxoдuлo в голову назвать Месией Иакова. Казалось бы, ведь это так естественно, особенно по аналогии с семьей Иуды Галилеянина. Тем не менее Иаков был известен всем, в том числе и Флавию (см. 20–ю книгу «Иудейских древностей»), как «брат так называемого Мессии».

Нам вновь приходится искать причину, побудившую группу иудеев сохранить верность мессианским чаяниям и сосредоточить их на Иисусе из Назарета. Они не только продолжали считать его Мессией даже после его смерти, но и настойчиво возвещали об этом как иудеям, так и язычникам. Эти люди отказались предать идею мессианства, с радостно изменяя свое представление о Мессии по образу и подобию Иисуса.

Заключение

Подводя итог анализу раннего христианства в исторических условиях иудейского окружения, между ними можно видеть как преемственность, так и расхождения. Говорить о воскресении, факт которого очевидно не вызывал сомнений ни v кого из ранних христиан, имеет смысл лишь в контексте иудаизма первого века нашей эры. Однако иудеи не ожидали воскресения одного человека, да еще и в ходе современной истории вместо конца веков. Все имеющиеся источники, описывающие явление воскресшего Иисуса народу, ясно свидетельствуют о различии между ним и ощутимым присутствием Иисуса в Церкви в последующие дни и годы. С учетом всего этого, нам необходимо найти историческое объяснение следующему: «Почему ранняя Церковь проповедовала то, что имело смысл только в иудейском мире, но в то же время не вполне соответствовало ожиданиям иудеев? Почему, считая Иисуса основанием своей жизни и деятельности, Церковь изображала его не таким, каким сама его знала и видела изо дня в день? В этом заключается главный исторический вопрос воскресения Иисуса. В поисках ответа нам следует обратиться к самому раннему из доступных нам письменных источников, в данном случае — к Павлу.

Свидетельство апостола Павла: 1 Кор. 15

Многие, вероятно, скажут вслед за популярными богословами: «Неужели Павел, первым упомянувший о воскресении, вел речь не о духовном теле? Разве в его представлении воскресение не носило нематериальный характер? И разве явление Христа на дороге в Дамаск не было классическим свиданием» — очередным религиозным переживанием? Не следует ли нам предположить, что все прочие явления» были похожи на это? Быть может, более поздняя традиция Евангелий погрешила против истины, изобразив Иисуса готовящим рыбу на костре и даже принимающим участие в трапезная

Отвечая на эти вопросы, должно отметить, что Павел является ярким примером раннего христианина, для которого воскресение стало неотъемлемой частью его мышления и повседневной жизни, которые, без воскресения, теряли для него всякий смысл. Кроме того, следует помнить, что Павел, происходивший из фарисейской среды самых строгих убеждений, страстно верил в возрождение Израиля и наступление новой эры, когда Бог придет судить мир и спасти свой народ. Именно таким был человек, написавший 1 Кор, 15, отрывок, на который мы сейчас и обратим наше внимание.

Начнем со стиха 8. «После всех явился и мне, как некоему извергу». Это резкое выражение вызывает образ кесарева сечения, когда ребенка буквально вырывают из материнской утробы, и, не готовый к такому пробуждению, он щурится, ослепленный миром и едва способный дышать непривычным для него воздухом. Размышляя над своими ощущениями по дороге в Дамаск, Павел не просто делится воспоминаниями. Совершенно очевидно прослеживается уверенность Павла в том, что произошедшее с ним самым коренным образом отличалось от происходящего с другими людьми. Более того, он стал свидетелем воскресения как раз перед тем, как подобные явления Иисуса прекратились. Говоря «после всех», он имел в виду, что познание воскресшего Иисуса обычным верующим через молитву, веру и таинства не имеет ничего общего с его собственным переживанием. Иными словами, Павел проводит четкую границу между тем, что случилось по пути в Дамаск и всеми прочими явлениями воскресшего Иисуса, будь то его предыдущие встречи с учениками или последующий опыт Церкви.

Возвращаясь к началу главы, мы находим в стихах 1–7 описание ранней традиции, по словам Павла, широко распространенной среди христиан. Он сам принял ее от своих предшественников и передал другим. Б данном отрывке явно говорится о передаче традиции, предания, и мы не можем не заключить, что именно таких убеждений придерживалась ранняя Церковь со времени своего зарождения в начале 30–х годов. Частью предания является погребение Иисуса (о котором предпочитает не вспоминать Кроссан, намекавший, будто тело Иисуса, висевшее на креста, съели собаки, так что хоронить было нечего). Во времена Павла рассказ о чьем–либо погребении и последующем воскресении предполагал наличие пустой могилы. Этот факт, столь часто упоминаемый, так и не стал достаточно убедительным свидетельством для некоторых богословов. Хотя пустая гробница неизменно фигурирует в современных дебатах, очевидно, что Павел не придавал, ей решающего значения. Для него слово «воскресение» вбирало в себя все. Нет никаких оснований полагать, что образованный иудей середины первого века, услышав о чьем–либо воскресении, мог представить себе этого человека наслаждающимся жизнью в нематериальных сферах, в то время как eгo тело по–прежнему находится в могиле.

Среди очевидцев явлений Иисуса Павел не называет женщин. Этот факт нельзя считать проявлением шовинизма со стороны его самого или других «отцов–основателей». Дело в том, что данная традиция была предназначена для публичной проповеди, и все перечисленные люди назывались в качестве бесспорных свидетелей воскресения. Как известно, в том обществе женщины не считались надежными свидетелями. Упоминание о пятистах «братиях», видевших Иисуса, нельзя отождествлять с событиями для Пятидесятницы, описанными в Деян. 2, как это иногда пытаются делать. Ведь явление пятистам предшествовало встрече воскресшего Иисуса с Иаковом, который ко времени Пятидесятницы уже играл заметную роль в ранней Церкви.

Но возможно, что самым важным в первой части 1 Кор. 15 является тот смысл, который Павел вкладывал в слово «воскресение». Он не воспринимал это понятие как очередное религиозное переживание. Не было оно и доказательством существования жизни после смерти. Воскресение означало, прежде вceгo, исполнение пророческих писаний и приближение Божьего Царства. Для ничего не подозревающего мира взошла заря нового дня. Все это произошло по Писанию». Однако, как я уже отмечал, дело не в том, что Павел мог при желании отыскать в Библии доказательства своей правоты. Библейское повествование достигло наконец кульминационного момента. Потрясшие мир события стали исполнением древних пророчеств. В этой связи, в стихах 12–28 Павел описал два этапа наступления новой эпохи в истории человечества: воскресение Мессии, а затем и воскресение всех верующих. В свете сказанного ранее не следует забывать, что Мессия не представляется Павлу существующим в виде души, духа или ангела. Он не находится в неком промежуточном состоянии, ожидая окончательного воскресения. Он уже восстал из мертвых и в человеческом облике вознесся в присутствие Божье. Мессия уже правит миром, но делает это не просто с помощью божественной силы. Он исполняет то, что еще в шестой день сотворения мира было предначертано роду человеческому.

На основании этого в стихах 29–34 Павел с особым выражением отстаивает идею телесного воскресения как умерших, так и еще живущих христиан. Умершие обретут новое тело, тогда как тела живущих изобразятся. В этом, по его словам, заключается приемлемое в иудейском контексте (единственном, где подобные рассуждения в принципе имеют смысл) объяснение нынешнего праксиса Церкви, выраженного как в странной традиции крещения для мертвых, так и в более доступном пониманию его апостольском подвиге (ст. 34 с предвкушением ст. 58). Иными словами, Церковь населена не «духами, находящимися в процессе подготовки к нематериальному существованию. Она имеет дело с реальными людьми, которые в конце концов, подобно Мессии, воскреснут в новом теле.

Но что это будет за тело? Обратимся на время к стихам 50–57. В них Павел четко и ясно выражает веру в то, что наши тела не исчезнут, но изменятся. Наша бренная телесная оболочка слаба и подвержена тлению, болезням и смерти. Она не вечна. Именно этот смысл Павел вкладывал в слова: «Плоть и кровь не наследуют Царствия Божия». В его понимании «плоть и кровь» означают не материю как таковую, но ее нынешнее тленное состояние. Для вечной жизни требуется вечная материя. Мертвые воскреснут «нетленными» (ст. 52), а мы оставшиеся в живых до этого великого дня — изменимся. Как и в 2 Кор. 5, Павел представляет себе наше бренное тело «облекшимся» в новую «небесную» материю, далеко превосходящую все известное нам доныне. Речь идет не о возвращении к прежней жизни, но и ни в коем случае не об освобождении от тела. Если же именно таким Павел рисует воскресшие тела всех христиан, можно с уверенностью предположить, что эти взгляды распространялись и на воскресение Иисуса.

В промежутке между рассмотренными отрывками находится, пожалуй, самая сложная часть главы — стихи 35–49. В ней Павел рассуждает о двух видах материи, между которыми существует лишь частичная преемственность. Называя воскресшее тело «духовным», он не отрицает, как часто предполагают, его материальности. Утверждать обратное, значит говорить о привнесении в ход рассуждений элементов эллинистического мировоззрения, совершенно неуместных в столь иудейской по своему характеру главе. Павел противопоставляет наше нынешнее тело, «soma psуchikon», будущему, «soma pneumatikon). «Samа» означает «тело», но что означает эти два прилагательных? В данном случае английские переводы оказываются плохими помощниками (в отличие от русского синодального перевода — Прим. перев.) и способны скорее ввести в заблуждение. Поскольку слово «psyche», производным от которого является «psychkon», обычно переводится «душа», легко заключить, что Павел не считал материальным и наше земное тело! Но об этом не может быть и речи, поэтому оба выражения следует истолковывать применительно к реальному физическому телу, оживленному либо «душой», либо «духом» — явно Духом Божьим. (Для сравнения можно обратиться к Рим. 8, 10 и далее, где Дух Божий участвует в воскресении христиане). Сейчас мы живем в (материальном) теле, оживленном „душой"», а воскреснем в «[преображенном материальном] теле, оживленном Духом Божьим».

Позволю себе еще одно замечание о взглядах Павла на воскресение. Принято считать, что он, как и многие другие ранние христиане, отождествлял воскресение с превознесением. Последнее, якобы, даже являлось для них основополагающей категорией, тогда как идея о воскресении тела, предположительно, появилась гораздо позднее. 1 Кор. 15 убедительно доказывает несостоятельность подобных представлений. Между превознесением Иисуса и его воскресением проходит четкая граница. Разумеется, поскольку воскресший Иисус и есть вознесшийся Господь, причем его воскресение было непременным условием его превознесения, эти два понятия неразрывно связаны друг с другом. Иногда (напр. в Флп. 2, 5–11) Павел, говоря о превознесении, даже не упоминает о воскресении. Однако в данном отрывке, наиболее полно освещающем тему нашего исследования, эти понятия представлены независимо друг от друга, но в то же время в тесной взаимосвязи друг с другом.

Итак, Павел, ставший в начале 50–х годов представителем взглядов большинства христиан, имел вполне определенные убеждения в том, что касалось воскресения Иисуса:

1. Оно стало тем моментом, когда Бог–Творец исполнил давнее обещание и избавил Израиль от «их грехов», положив конец изгнанию. Воскресение ознаменовало собой начало последних дней», которые завершатся окончательной победой над смертью.

2. В момент воскресения тело Иисуса преобразилось. Он ожил не в прежнем теле для прежней жизни, но и не оставил тело разлагаться в земле. Павел не испытывал никаких сомнений в том, что гробница опустела.

3. Воскресшего Иисуса видели живым в течение какого–то времени, после чего Церковь начала ощущать его присутствие по–другому. Очевидцев ранних явлений Иисуса стали считать апостолами.

4. Воскресение Иисуса является прообразом воскресения Божьего народа в конце времен.

5. Наконец, воскресение легло в основу не только будущей надежды христиан, но и всего того, что им надлежит совершить на земле.

Заключение: евангельская традиция и воскресение

Я сосредоточил свое внимание на глубоком историческом анализе самого раннего из письменных источников — Первогo послания к Коринфянам. Однако, обращаясь к остальным новозаветным текстам, а также к истории раннего христианства, мы повсюду находим подтверждение словам Павла. Несмотря на загадки и противоречия, содержащиеся в евангельском повествовании, оно не оставляет сомнений в нескольких вопросах, касающихся воскресения.

Прежде всего, явления Иисуса ничем не напоминали небесные видения кого–то, грядущего на облаках в ослепительном свете и блеске славы, свойственные иудейской апокалиптической и меркабической традициям. Иными словами, евангелисты не пытались изобразить свое представление о том, чтo означало бы обожествление Иисуса или, по крайней мере, его вознесение в небесную славу. Образ самого Иисуса в их рассказах не был заимствован из ранее известных историй о «сверхъестественных явлениях», и его нельзя считать простым воплощением надежд и чаяний иудеев.

Во–вторых, тело Иисуса было вполне материальным (ведь он не являлся в виде бестелесного ангела или духа), но при этом оно имело некоторые качества, несвойственные обычной материи. Так, например, Иисус мог проникать сквозь запертые двери. Читая Евангелия, можно представить слова апостолов: «да, в это трудно поверить, но все было именно так». Они более или менее точно описывает явление, теоретическое оборудование которого предложил Павел. Ничего подобного этому событию не происходило ни до, ни после, ведь речь идет не о простом оживлении или оставлении физического тела, а о его преображении в нового форму материи.

В–третьих, совершенно ясно, что в последующей жизни ранней Церкви не случалось ничего подобного описанным в Евангелиях событиям, Лука едва ли предполагал, что его читатели могут встретиться с Иисусом по дороге в Эммаус, а Матфей — что это произойдет на горе. Иоанн не думал о возможности вновь застать Иисуса на берегу за приготовлением завтрака. А Марк не призывал читателей «никому ничего не говорить».

Поэтому, в отличие от множества исследователей Нового Завета, я считаю совершенно безосновательными предположения о том, что повествования евангелистов (особенного Луки и Иоанна) о воскресении являются отражением более поздней традиции, когда люди впервые сочли возможным или даже необходимым открыто говорить об Иисусе в столь «материальном» контексте. Идея развития традиции от более раннего, эллинистического, этапа к более позднему, иудейскому, представляется мне очень странной. Несмотря па ее популярность в ХХ веке, эту идею следует отвергнуть как безосновательную и противоречащую здравому смыслу. Я уверен, что независимо от того, когда тексты Евангелий от Луки и Иоанна приобрели окончательный вид, предание, закрепленное в заключительных главах, восходит к подлинным воспоминаниям их авторов. Хотя их рассказывали и пересказывали многие поколения людей, придавая им новую форму во время жизни своей общины, основное содержание оставалось неизменным. Ни для кого не секрет, что в то время о воскресении не говорил и не писал никто. Все попытки доказать, будто евангельское повествование является простым заимствованием, обречены на провал.

Не вдаваясь в детали, на которые в данный момент просто нет времени, позволю свое кратко обрисовать преимущества предложенного мной подхода. Многие обращают внимание на то, что, в отличие от могил мучеников, к гробнице Иисуса не устремляется поток паломников. Часто говорят и о необходимости обосновать значимость, которую ранние христиане придавали первому дню недели, указывая его Днем Господним. Немногие, однако, вспоминают о том, что погребение Иисуса было, по сути, только первым из двух этапов иудейского захоронения. Если бы его тело по–прежнему оставалось в могиле, кому–то рано или поздно пришлось бы собрать кости для того, чтобы поместить их в склеп. В результате чего обман, если воскресение было обманом, немедленно бы раскрылся. Эти и подобные соображения возвращают нас к первому пасхальному дню и к вопросу, волновавшему нас все это время; «Что же все–таки произошло на самом деле?»

Среди тех, кто отрицает телесное воскресение Иисуса, особенно широкое распространение получила следующая теория: об утверждениям Герда Людемана, Майкла Гулдера и других, видения Петра и Павла были обычными галлюцинациями. Петр, пo их словам, был охвачен горем и, возможно, чувством вины, а потому испытывал переживания, свойственные людям в таком состоянии, Ему казалось, будто Иисус, находясь рядом, беседует с ним и утешает его. Павел также был терзаем ощущением собственной вины, следствием которого и стали его фантастические видения. Затем они оба с восторгом поделились своими переживаниями с другими учениками, и у последних в результате начались похожие фантазии.

Эта теория не нова, но в последнее время она переживает второе рождение. Она представляет собой некую исправленную версию ведущей теории Бультмана, согласно которой тело Иисуса осталось в могиле, однако ученики при этом сумели по–новому испытать Божью любовь и благодать. Близка она и взглядам Шиллебеека. По его мнению, в умах пришедших к гробнице учеников наступило такое просветление, что наличие или отсутствие в ней тела уже не имело для них значения. У меня нет времени для подробного анализа этих теорий, однако, как историк, могу сказать, что они кажутся мне гораздо менее достоверными, чем рассказы евангелистов со всеми их противоречиями. Прежде всего, если бы Петр или Павел действительно пережили нечто подобное, логично было бы говорить не о воскресении» Иисуса, а о явлении его «ангела» или «духа». Услышав о чем–то подобном и даже убедив себя в возможности испытать похожие переживания, иудеи первого века никогда не поверили бы, что век грядущий наступил до окончания века нынешнего и что пришло время язычникам услышать благую весть, что приблизилось Царство Божье и что Иисус, в конце концов, оказался истинным Мессией. Я глубоко убежден: мы, как историки, можем продвинуться вперед в своих исследованиях только тогда, когда осознаем, что находимся на стыке лингвистика, философии, истории и богословия. Нам следует серьезно отнестись к свидетельству ранней Церкви о телесном воскресении Иисуса из Назарета к новой жизни, через три дня после его казни.

И, разумеется, именно это лучше всего объясняет появление самой Церкви. Все прочие идеи оставляют больше вопросов. В частности, становится понятно, почему с самых ранних дней христиане твердо верили в наступление новой эры и считали смерть Иисуса не трагической случайностью, разрушившей прекрасную мечту, а актом спасения, дарованного людям Богом Израиля, Господом Вселенной. Мы понимаем, почему они, к своему собственному изумлению, пришли к выводу, что Иисус Назарянин совершил подвиг, который согласно Писанию был под силу лишь Богу Израиля. В этом смысле воскресение легло в основу исчерпывающего христологического учения, разработанного ими в течение следующих двадцати лет. Однако главное с самого начала заключалось в том, что воскресение Иисуса наиболее убедительно свидетельствовало о его мессианстве. Взвалив на плечи римский крест и выйдя с ним за городские стены, он исполнил все предначертанное Израилю. Он перехода самые страшные дни израильского изгнания, и его возвращение через три дня стало достойным венцом всего библейского повествования. Своим последователям и очевидцам этих событий Иисус поручил возвестить о его победе во всех концах земли, Если мы хотим, чтобы наш исторический анализ личности Иисуса вышел за рамки простого экскурса в историю древнего мира (хотя он и чрезвычайно увлекателен сам по себе), именно сейчас важно обнаружить его связь с настоящим. Пребывание Иисуса на земле дало толчок движению, которое бросает такой же вызов современному постмодернистскому миру, как когда–то оно бросило вызов иудейского обществу эпохи второго Храма и ранней римской империи. Однако для этого нам потребуется еще одна глава, а точнее даже две.

7 Путь в Эммаус в эпоху постмодернизма

Вступление: христианское служение в эпоху постмодернизма

Итак, мы подошли к тому моменту, когда, после внимательного изучения исторической обстановки, читатель, вполне возможно, задается вопросом, много лет волновавшим автора этой книги; «Для чего все это? К чему корпеть над историческим образом Иисуса, жившего в первом веке нашей эры, нам, живущим в современном мире, который так разительно отличается от древности?»

Заключительным пунктом нашего исследования стало воскресение Иисуса. И именно с него я хотел бы начать две последние главы. Прежде всего я собираюсь сопоставить одну из самых известных историй, связанных с воскресением Иисуса, — рассказ Луки о двух учениках, направлявшихся в Эммаус, — с кратким анализом современной эпохи постмодернизма. Надеюсь, искры противоречий, вспыхивающие при столкновении столь несхожих реалий, лишь осветят наш путь. С этой целью я поместил свои рассуждения в контекст одного из наиболее трогательных и волнующих поэтических произведений Ветхого Завета, заключенного в рамки Пс. 41 и 42.

Позволю себе сначала обрисовать условия, окружающие нас в современном Западном мире. Мы живем на пересечении многих культур, которые каждый день, как гигантские волны, накатываются на нас со всех сторон. На социально–экономическом уровне два или три столетия назад мы перешли от аграрного общества к индустриальному. В результате резко изменились многие ценности и устремления, о которых раньше особо не говорилось. Многие из нас по–прежнему ощущают тягу к земле, к сельской жизни, а также разочарование от того, что это становится все менее возможным. Однако в настоящее время мы с огромной скоростью удаляемся от модернистского индустриального общества, переносясь в мир, где микропроцессоры играют более важную роль и приносят более высокие доходы, чем фабричные трубы. И политики, и промышленники оказываются затянутыми в борьбу двух бесконечно разных культур, в ходе которой принципы, регулирующие трудового деятельность и экономический рост, а также общественные ценности претерпевают коренные изменения.

Этот внезапный и пугающий переход неразрывно связан с начавшимся в последние годы необратимым движением от модернистского общества к обществу постмодернистскому. Это ярко просматривается в некоторых конкретных областях.

Во–первых, область познания и истины. Если в свое время модернизм утверждал возможность объективного познания мира, то постмодернизм напоминает нам об отсутствии такого понятия, как беспристрастное знание. Каждый из нас смотрит на вещи под определенным углом, что окрашивает восприятие мира. Каждый характеризует происходящее так, как ему удобно. Объективной истины не существует, равно как и объективных ценностей. Есть только предпочтения. Культурными символами этих революционных перемен стали плеер и мир виртуальной реальности, создающие атмосферу» для каждого отдельного индивидуума.

Во–вторых, вопросы, касающиеся человеческого самосознания. Модернизм предпочитал ставить на пьедестал отдельную личность, восхвалял всемогущее «я» — Декартово «cogito ergo sum» и распространенный девиз: «Я хозяин своей судьбы, кузнец своего счастья Постмодернизм же подверг деконструкции само понятие личности. Собственное «я» превратилось всего лишь в изменчивый символ, случайное временное сочетание противоборствующих сил и импульсов. И, когда реальность начинает рушиться на глазах у познающего, он сам тоже перестает существовать как цельная личность.

Третья область — история и повествование. В структуру модернизма всегда органически вплеталось определенное повествование, дающее объяснение существующего порядку вещей. Оно было пo своей сути эсхатологическим: «Мировая история постепенно продвигалась к тому моменту (или, по крайней мере, предвкушала его), когда промышленная революция и философия Просвещения окончательно выплеснутся на весь мир эпохой всеобщего благополучия. Но вот это Повествование с большой буквы (теперь это называется метаповествованием) само попало под суд современности, и та увидела в нем жестокую, империалистическую, корыстную сущность, принесшую невыразимые бедствия миллионам людей на индустриализированном Западе и миллиардов — во всем остальном мире, где по сей день безжалостно эксплуатируются дешевая рабочая сила и сырьевые ресурсы. Это повествование служило исключительно интересам западного мира, и модернизму было предъявлено обвинение в строительстве новой Вавилонской башни. Постмодернизм же, основываясь на примере этого метаповествования, бросает тень сомнения на всякое метаповествование вообще, как будто каждое из них служит лишь для поддержания авторитета власть имущих.

Разрушение реальности, расщепление собственного «я», смерть метаповествования — все это ключевые моменты в понимании сущности постмодернистского общества. Oнo без колебаний применяет принципы герменевтики подозрения» ко всему, что высоко ценилось в западном миpe со времен эпохи Просвещения. Компьютерная революция способствовала возникновению и процветанию мира, где создавать новую, кажущуюся реальность, жить в собственном мире и рассказывать свою историю, даже если она не связывается с повествованиями других, становится все легче и легче. В этом, по сути дела, и заключается смысл существования Интернета. Мы живем в условиях гигантского культурного, экономического, нравственного и даже религиозного рынка. Остается лишь взять всего понемногу и смешать в желаемых пропорциях.

Что же делать в этом водовороте общественных течений и конфликтов Церкви? Большая часть современных взрослых христиан получали образование, постигали основы веры и учились благовествовать словом и делом, живя в модернистском обществе, в период индустриализации. Правда, некоторые направления христианства сумели сохранить приверженность образу мышления и даже образу жизни, существовавшим до этой эпохи, и даже сейчас не имеют ничего общего с модернизмом, а тем более с постмодернизмом. Но большинство из тех верующих, кому уже за пятьдесят, привыкли обращаться с евангельских призывом к людям, считающим себя представителями модернизма, сторонниками прогресса, к свято верящим в то, что усердный труд и побольше старший приблизят наступление «золотого века» успеха и процветания. В богословском переложении эта мечта модернизма нашла выражение в особой форме пелагианства; «Напряги свои нравственные «мускулы», и твои усилия спасут тебя». А поскольку именно таким взглядам Мартин Лютер противопоставлял свое учение об оправдании верой, все это время мы продолжали проповедовать благодать и веру миру, состоявшему из убежденных пелагиан. Мы возвещали им духовное откровение, неоскверненное политическими и социальными нюансами.

Для начала все выглядит неплохо — встретив па улице пелагианина, просто дайте ему в руки томик Августина или Лютера. Однако немедленно возникают две проблемы. Прежде всего, сам Св. Павел под оправданием верой подразумевал нечто иное. Но это тема для отдельной книги. Во–вторых, с наступлением постмодернизма большинство наших современников перестали или скоро перестанут быть пелагианами. Микропроцессор заменил тяжелую технику, а люди отвергли всякое объективное знание в пользу мимолетных чувств и «желаний. Они предпочли беспорядочное смешение символов надменному «я» просветителей, опровергли древние метаповествования, оставив себе лишь множество взаимозаменяемых историй. Люди, живущие в этом мире, в нашем мире, не пытаются прилагать нравственные усилия. Для чего им это? К чему им стремиться? И кто такие «они»? Цели, мотивы, индивидуальность — все это подмыли зыбучие пески постмодернизма.

Столкнувшись с этим явлением, многие христиане пытались, и до сих пор пытаются, отрицать наступление постмодернистской эпохи, цепляясь за модернизм, в котором так комфортно себя ощущали и где, порой сами того не осознавая, проповедовали модернистское евангелие. Многие хотели бы повернуть время вспять в культурном и богословском отношении. Но это невозможно. В последних двух главах этой книги я призываю вас не бояться критического настроя постмодернизма. Ведь он неизбежен. Он явился как приговор самонадеянности модернизма, вынесенный изнутри. Наш долг осмыслить момент отчаяния в современном обществе с библейской и христианской точек зрения и найти выход из этого заколдованного круга. Вот почему я продолжала разговор о воскресении Иисуса и его встрече с учениками по дороге в Эммаус в свете произведения, известного нам как 41–й и 42–й Псалмы.

Пс. 41 — 42

Псалмы, которые мы называем 41–м и 42–м, в действительности составляют единое поэтическое произведения из трех строф. Каждая строфа оканчивается замечательным рефреном:

Что унывать ты, душа моя, и что смущается? Уповай на Бога, ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего.

В этом псалме содержится прекрасная молитва, которого полезно было бы повторять каждому христианину, размышляющему о своем призвании:

Поили свет Твой и истину Твою; дa ведут они меня и приведут на святую году Твою и в обители Твои. И подойду я к жертвенника Божию, к Богу радости и веселия моего, и на гуслях буду славить Тебя, Боже, Боже мой! (Пс. 42, 3–4)

Давайте вглядимся в эти строки, дабы по достоинству оценить их форму и содержание. Все стихотворение посвящено пребыванию в Божьим присутствии. Очевидно, его автор испытал эту радость в иерусалимском Храме. Он вспоминает волнение от близости с Богом, и сердце его наполняется острой болью и ощущением потери, потому что все это осталось в прошлом.

Итак, можно сказать, что стихи 2–6, выражаясь современным языком, написаны человеком в состоянии глубокой депрессии:

Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и являюсь npeд лице Божие! Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: «где Бог твой ? Вспоминая об этом, изливаю душу мою, потому что я ходил в многолюдстве, встуупал с ними в дом Божий со гласом радости и славословия празднующего сонма. Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога, ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего.

Он жаждет Бога, как лань жадет воды в пустыне. Глаза его денно и нощно наполнены слезами. Память о счастливых временах не облегчает его страданий. В отчаянии он обращается к своей душе: «Отчего ты так подавлена? Уповай на Бога, и я буду славить его».

Затем в стихах 7–13 он вспоминает, что значило для него находиться в присутствии Божьем:

Унывает во мне душа моя; посему я воспоминаю о Тебе с земли Иорданской, с Ермона, с горы Цоар. Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною. Днем явит Господь милость Свою, и ночью песнь Ему у меня, молитва к Богу жизни моей. Скажу Богу, заступнику моему: для чего Ты забыл меня? Для чего я сетуя хожу от оскорблений врага? Как бы поражая кости мои, ругаются надо мною враги мои, когда говорят мне всякий день: `где Бог твой? Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога, ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего.

Автор находится вдалеке от Иерусалима — в Иордане или на горе Ермон. Умом он понимает, что Яхве не оставил его и пo–прежнему слышит его молитвы, и все же ему кажется, будто он далеко. Враги подступили к нему, люди с насмешкой указывают ему на отсутствие видимых доказательств Божьего присутствия. Всей душой он желал бы вернуться в Иерусалим, где столь явственно ощущаются присутствие Бога и его благодать, где множество голосов сливаются в хвалебном хоре. И вновь он призывает душу свою уповать на Бога. Призыв к надежде не то же, что сама надежда, но для человека, не способного ни к чему иному, это лучше, чем ничего.

Затем, в Пс. 42, включающем в себя третью и заключительную строфу того же стихотворения, грусть псалмопевца обретает более четкие очертания: от дома Господня его отделяет не только географическое расстояние. Он окружен людьми, чей образ жизни целиком и полностью противостоит Богу:

Суди меня, Боже, и вступись в тяжбу мою с народом недобрым. От человека лукавого и несправедливого избавь меня, ибо Ты Бог крепости моей. Для чего Ты отринул меня? для чего я сетуя хожу от оскорблений врага? Пошли свет Твой и истину Твою; да ведут они меня и приведут на святую гору Твою и в обители Твои. И подойду я к жертвеннику Божию, к Богу радости и веселия моего, и на гуслях буду славить Тебя, Боже, Боже мой! Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога; ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего.

Враги псалмопевца жестоки и нечестивы. Он бессилен перед ними, и уже кажется, что даже Бог оставил его. Именно в этот момент, когда он чувствует себя совершенно подавленным, автор псалма произносит свою удивительную молитву, красной нитью проходящую сквозь все произведение (42, 3). Он просит Бога послать ему свой свет и свою истину, дабы они отыскали его в пустыне и привели домой, где он вновь сможет славить Бога. Находясь вдалеке от Иерусалима, он ждет, что Бог возвратит его в свой дом с радостью, подобно израильтянам, ведомым огненным столпом — таинственным символом присутствия среди них живого Бога. Мы нуждаемся в его свете и истине не только для интеллектуальных упражнений, но и тогда, когда, ощущая себя совершенно потерянными и удрученными, мы жаждем близости с Богом. И вновь псалмопевец повторяет свой рефрен: «Что унываешь ты? Уповай на Бога; я буду славить его, Бога — спасителя моего».

Теперь обратимся к Новому Завету, и пусть этот псалом, его язык и образы станут фоном или, быть может, музыкальным сопровождением для истории, которую мы собираемся исследовать, — историка о двух учениках, направлявшихся в Эммаус (Лк 24, 13–35).

Дорога в Эммаус

Если бы Лука был художником, перед нами было бы одно из его самых грандиозных полотен:

И вот, двое из них в тот же день шли в селение, отстоящее в шестидесяти стадиях от Иерусалима, имя ему Эммаус. И они беседовали между собой о всех этих событиях. И было: когда они беседовали и рассуждали, Сам Иисус, приблизившись, пошел с ними; но глаза их были удержаны, так что они не узнали Его. Он же сказал им: о чем это вы толкуете между собою в пути? И они остановились омраченные. А один из них, по имени Клеопа, сказал Ему в ответ: один Ты в Иерусалиме не знаешь о случившемся в нем в эти дни? И сказал им: о чем? Они же сказали Ему: о том, что было с Иисусом Назарянином, Который был пророк, сильный в деле и слове пред Богом и всем народом; как предали Его первосвященники и начальники наши для осуждения на смерть и распяли Его. А мы надеялись, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля. Но и при всём том, идет третий день с тех пор, как это произошло. Но и некоторые из наших женщин изумили нас: придя рано утром к гробнице, и не найдя тела Его, они пришли, говоря, что видели и явление ангелов, которые говорят, что Он жив. И пошли некоторые из тех, что с нами, к гробнице и нашли так, как и женщины сказали, Его же не видели. И Он сказал им: о несмысленные и медлительные сердцем, чтобы верить во всё, что сказали пророки! Не это ли надлежало претерпеть Христу и войти в славу Свою? И начав от Моисея и от всех Пророков, истолковал им во всех Писаниях то, что относится к Нему. И приблизились они к тому селению, куда шли; и Он сделал вид, что идет дальше. Но они понуждали Его, говоря: останься с нами, потому что наступает вечер, и день уже на склоне. И Он вошел, чтобы остаться с ними. И было: когда Он возлег с ними, то, взяв хлеб, благословил и, преломив, давал им. И у них открылись глаза, и они узнали Его, и Он стал невидим для них. И сказали они друг другу: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам в пути, когда Он открывал нам Писания? И встав в тот же час, они возвратились в Иерусалим и нашли вместе одиннадцать и тех, что с ними, которые говорили, что Господь действительно восстал и явился Симону. И они рассказывали о том, что было в пути, и как Он был узнан ими в преломлении хлеба.»

Прежде всего нам необходимо разобраться в событиях, описанных Лукой. Речь идет о первом пасхальном воскресении. Утром того же дня происходили странные вещи, и ученики теряются в догадках: «Что бы это могло значить?» На исходе дня двое из них отправляются домой в Эммаус. По дороге к ним присоединяется таинственный незнакомец и заводит разговор о происшедших событиях. Чтобы правильно оценить этот отрывок с исторической точки зрения, необходимо понять eгo главную мысль, заключенную в ст. 21: «А мы надеялись, было, — говорит один из учеников, — что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля». Так кто были эти люди, и о какой надежде идет речь?

Эти ученики жили внутри истории–повествования, причем Повествования с большой буквы. Оно складывалось из исторических событий, пророческих обетований и, разумеется, псалмов. А Фоном для всего этого служил Исход. Каждое последующее освобождение Богом своего народа от очередных завоевателей образовывало новый уровень повествования, и все они указывали в одном и том же направлении. Когда иноземный гнет становился невыносимым, Бог Израиля вмешивался и вновь даровал своему народу избавление. «Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога; ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего».

Как мы уже убедились, большинство иудеев, живших в первом веке, верили, что конец изгнания еще не наступил. Великие пророческие обетования еще не исполнились. Израиль по–прежнему ожидал «избавления», которое на их языке явно указывало на Исход. Он стал великим моментом исполнения завета, который теперь нуждался в обновлении. Потому несложно представить, что именно в этой ситуации израильтяне повторяли вслед за псалмопевцем: «Суди меня, Боже, и вступись в тяжбу мою с народом недобрыми. От человека правого и несправедливого избавь меня. Пошли свет Твой и истину Твою; да ведут они меня. Что унываешь ты, душа моя? Уповай на Бога!» Итак, иудейские писания давали Иисусу и его современникам незаконченную историю. Последователи Иисуса надеялись, что он сам станет ее завершением. Однако этого не случилось.

Но как они себе это представляли? История мессианских и пророческих движений на протяжении веков, до и после земной жизни Иисуса, дает ясный ответ на этот вопрос. Требовалось немногое: праведность, ревностная любовь к Богу и Закону и воор1 ценное восстание. Остаток святых Израиля должен был с Божьей помощью поразить орды язычников. Так сказано в Писании, и именно так должно было случиться, когда наступит решающий момент, и Бог Израилев воцарится над всей землей. «А мы надеялись, было, что он есть тот, который должен избавить Израиля». Иудеи в точности следовали совету псалмопевца: «Уповай на Бога; ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего».

Посему распятие Иисуса нанесло сокрушительный удар по их чаяниям. Ведь такая смерть ожидала всех, надеявшихся освободить Израиль и убеждавшихся, увы, слишком поздно, что они ошибались. Дело не только в том, что, согласно Второзаконию, распятый на древе проклят Богом; и даже не в отсутствии па данный момент тщательно разработанного учения об искупительной жертве Иисуса. Распятие для иудеев уже в то время имело вполне определенное богословское и политическое значение. Оно означало, что изгнание продолжается, что Бог не простил еще грехов Израиля, а язычники по–прежнему правят миром. Их жажда свободы и Божьего водительства так и не была утолена. Обо всем этом необходимо !помнить нам, историкам, желающим понять хотя бы основную идею Дк, 24.

Сказанное выше объясняет недоумение и возмущение двух учеников. Они надеялись, что находятся на пути к свободе, но он оказался тупиком. По их словам, обращенным к таинственному незнакомцу, все знамения были налицо. Иисус Назарянин действительно был пророком «сильным в слове и деле». Бог благоволил к нему, и люди ему верили. Разве не его пришествие должно было стать кульминацией истории и часом спасения Израиля?! Как же они могли так заблуждаться? Он был казнен иудейскими начальниками гл правителями, а теперь странные рассказы о пропавшем теле и явлении ангелов внесли еще большее смятение в души учеников. Все это не имело ничего общего с их ожиданиями. Тревожные вести лишь усилили их горе и разочарование. Эти двое учеников вовсе не испытывают чувства вины за свое бегство, вопреки тому, что часто можно услышать в анализе пасхальных событий. Они огорчены, подавлены, возможно даже разгневаны. «Ты Бог крепости моей. Для чего Ты отринул меня? Аля чего я сетуя хожу от оскорблений врага?»

Незнакомец в ответ по–новому пересказывает повествование Израиля таким образом, чтобы показать, что через все его события, через все пророческие обетования и молитвы псалмопевцев проходит одна мысль, которую раньше они не замечали. Страдания Израиля в Египте стали до боли нестерпимыми, и тогда пришло избавление. Когда Израиль в бедствиях своих воззвал к Господу, он услышал их и послал им судей. Ассирийская армия пронеслась по стране и осадила Иерусалим. Но Яхве сам обратил ее в бегство в тот момент, когда город был уже практически взят. Бог и теперь не оставит Израиль, «сетуя ходящий от оскорблений врага». Он пошлет им свет и истину и поведет свой народ, подобно тому, как вел их в пустыне огненный столом.

И хотя вавилонянам, а вслед за ними и целой череде других языческих завоевателей, в том числе Риму, удалось завершить то, что не удалось сделать ассирийцам, пророки всё указывали на сгустившийся мрак, говоря, что только из него придет избавление Израиля. Из всего народа уцелеет лишь небольшой остаток, и из него восстанет Служитель Божий, подобный Сыну Человеческому., которому предстоит сразиться с чудовищами. Бушующие волны не поглотят спасенных, и огонь не поразит их, Невероятно, но спасение, дарованное Яхве Израилю, а с ним и всему миру, должно было прийти через ужасные страдания, за которыми последует окончание изгнания, прошение грехов, обновление завета и утверждение Царства Божьего.

Именно так следовало читать историю Израиля. Пророческое повествование достигло кульминационного момента. Ведь Писание никогда не было собранием разрозненных отрывков, доказывающих ту или иную идею. Так и суть этого повествования заключалась не в окончательном поражении всех врагов и последующем мировом господстве Израиля. Нет, в нем всегда говорилось о том, что Бог–творец, Бог завета осуществит свой замысел спасения мира через страдания и победу Израиля. «И, начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании». Речь шла не об отдельных отрывках, доказывающих его мессианство, но о цельном повествовании, о непрерывной сюжетной линии. Иисус открыл ученикам целый мир надежд и ожиданий, сосредоточенных на Израиле, передавшем миру божественные обетования, затем на «остатке» святых, призванном продолжить служение Израиля, и, наконец, — на истинном Царе Израильском, на плечи которого ляжет вся тяжесть ответственности за осуществление предначертанного избранному народу. Он стал слугой тем, кто сами должны были служить другим. Ради Израиля и всего мира он совершил то, что они не в силах были сделать сами для себя.

Медлительность сердец» и неверие учеников в пророческие писания свидетельствовали не только о духовной слепоте. Всю жизнь они жили не тем повествованием. Теперь, когда в их умы и сердца проникла истина, перед ними внезапно открылись новые, удивительные и захватывающие возможности. Что если ключ не подошел к замку, потому что они пытались открыть не ту дверь? Что если смерть Иисуса не отрицала его мессианство, а, напротив, неопровержимо доказывала его? Что если крест стал не очередным примером торжества язычников над народом Божьим, а его собственным орудием окончательной победы над злом? Что если имело так должно было закончиться изгнание? Быть может, грехи Израиля прощены и Царство Божье приблизилось к людям? Что если свет истины неожиданно осиял народ для того, чтобы вернуть его в присутствие Бога?

Как раз в тот момент, когда ученики начали проникаться пониманием сказанного, они добрались до дома и пригласили незнакомца остаться с ними. Тот спокойно взял на себя роль хозяина и, благословив, переломил хлеб. В ту же секунду они узнали его, но он исчез. Тогда все сказанное им в течение последнего часа обрело смысл: «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?» (ст. 32). Спеша поделиться своим свидетельством с другими, двое учеников немедленно возвращаются в Иерусалим, где их ожидает новость; Господь воистину воскрес и явился Симону! «И они рассказывали о происшедшем на пути, и как Он был узнан ими в преломлении хлеба».

Итак, что же произошло? Молитвы учеников были услышаны. Их надежды осуществились. Они вернулись на святую гору Божью и в обители его. Свет и истина привели их домой, и плач сменился песнью хвалы.

разумеется, все это время мы не просто пересказываем факты. Ведь «просто фактов» не бывает, особенно в историях, подобных нашей. Однако наше внимание было сосредоточено на самих учениках. Попробуем теперь понять замысел рассказчика.

Эммаус на полотне художника Луки

Прежде всего, Лука настойчиво убеждает читателей в том, что смерть и воскресение Иисуса стали удивительным исполнением библейских пророчеств. В каждом из ключевых моментов главы (ст. 7, 26 и далее, 44 и далее) он подчеркивает один и тот же факт: рассказанное им имеет смысл лишь в качестве кульминации истории, начатой Моисеем, пророками и псалмопевцами о Боге–творце, дарующем миру спасение через свой народ, Израиль. Теперь эту миссию Бог возложил на своего Помазанника, Иисуса. Здесь нам придется ограничиться лишь одним из свидетельств этой неразрывной связи.

То, как Лука поведал нам главную историю данной главы, невольно вызывает аналогию с Быт. 3. Мужчина и женщина в саду приступают к выполнению данной им задачи — нести образ Божий во вновь сотворенный мир, нести его любовь, заботу и мудрость всем существам. Но женщина отведала запретный плод и дала мужчине, и они ели, «и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги» (Быт. 3, 7). Охваченные горем и стыдом, на пороге незнакомого им мира «терний и волчцев», они затеяли спор о том, кто виноват.

Лука объявляет, что ситуация поменялась. Если я правильно понимаю, двое учеников, о которых идет речь, были супружеской парой, Клеопой и Марией (ср. Ин. 19, 25). Жизнь среди терний и волчцев оказалась для них слишком сложной. Охваченные горем и стыдом они готовы были расстаться с последней надеждой. Выслушав удивительное толкование Иисусом Писания, они вошли в дом. Иисус взял хлеб и, благословив, преломил его. «Тогда открылись у них глаза, и они узнали его» (оригинальный греческий текст обнаруживает близкое сходство с Быт. 3, 7 в переводе Септуагинты). Таким образом эти ученики одними из первых стали соучастниками в возрождении мира. Неся в себе образ Божий, они явили его всепрощающую любовь и мудрое руководство — иными словам, Царство Божье — всему творению. В своем комментарии Эрли Эллис указывает, что трапеза в Эммаусе восьмая по счету в Евангелии, тогда как Тайная Вечеря была седьмой. Первая неделя окончена. Пасха положила начало новому творению. Настало время нового мироустройства. Изгнанию пришел конец — не только для Израиля, томившегося в фактическом и духовном вавилонском плену, но и для всего рода человеческого, изгнанного когда–то из райского сада. Новое устройство мира, возможно, не соответствует представлениям людей, однако им придется свыкнуться с мыслью о том, что оно стало реальностью. Им самим предстояло не только наслаждаться его благами, но и быть его посланниками в мире.

В новых условиях по–новому открывается нам и личность Иисуса. Обратите внимание, как Лука сопоставляет свой рассказ с одной из более ранних историй о посещении маленьким Иисусом Храма (Л)с 2, 41–52). Все жители деревни пришли тогда в Иерусалим на праздник Пасхи. По окончании торжеств родители Иисуса вместе с семьей и друзьями отправляются в обратный путь. Внезапно они обнаруживают, что Иисуса с ними нет. Они в панике. Родители в спешке возвращаются в Иерусалим и три дня проводят в поисках. Наконец они находят Иисуса в Храме. «Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему ?» — говорит он им. «Но они не поняли сказанных Им слова,

Вернемся к нашей истории. Праздник Пасхи на исходе. Двое учеников покидают Иерусалим. Три дня они провели в тягостном ожидании и теперь уходят из города. На этот раз Иисус идет с ними, оставаясь неузнанным. «Или вы не знали, — говорит он им, — что так надлежало быть?» Тогда глаза их открылись, они узнали его, и исполненные радости поспешили обратно в Иерусалим.

Построив композициею своего Евангелия таким образом, Лука представил нам своеобразное историческое переложение Пс. 41 — 42. В Лк. 2 перед нами предстают Мария и Иосиф, жаждущие Бога и не находящие его, стенающие вдали от Иерусалима. Двое в Лк. 24 также опечалены. Но внезапно их озаряет свет божественной истины, и Иисус открывается им в толковании Писания и в хлебопреломлении. Он возвращает их в Иерусалим, град Божий, где сбываются надежды и обетования. Последняя строчка Евангелия от Луки продолжает Пс. 42, 4: «Они поклонились Ему и возвратились в Иерусалим с великою радостью. И пребывали всегда в храме, прославляя и благословляя Бога». Где–то в пути их в буквальном и переносном смысле настиг свет Божьей истины и привел их обратно в его святое присутствие, туда, где надежда сменяется радостью, а печаль ликованием.

Но каким образом это произошло? Все дело в том, что Мессия сам принял на себя боль Израиля и всего мира, томившихся в юдоли страданий и слез. Он был унижен и подавлен, враги окружили его со всех сторон. В Гефсиманском саду Иисус произнес троекратный рефрен Пс. 41–42: «Душа моя скорбит смертельно», а на кресте воскликнул словами Пс. 41, 10: «Скажу Богу, заступнику моему; для чего Ты забыл меня?» Он стал олицетворением страдающего Израиля. Он отправился в изгнание вместе с Израилем, вместе с человечеством, когда–то покинувшим райский сад, вместе со всей Вселенной — дабы тем самым искупить пленников и вернуть им свободу. На кресте, в воскресении, в тишине пасхального утра Иисус стал живым воплощением Пс. 42, 3. В нем воссиял свет истины Божьей, когда в ответ на тысячелетние молитвы Господь послал его, дабы привести народ на святую гору, в обители свои, возвратить их из юдоли слез в край надежды и радости. Но где же в этой истории свет и истина Божьи? Разве не они, неузнанные, встречают учеников на дороге, открывая для них Писание и удивительным образом являясь им в хлебо преломлении? Разве не следует нам заключить также, что вечером страстной пятницы свет и истина Божьи, подобно огненному столпу, явились в Голгофской пустыне, за городскими стенами, за стенами сада, в обители слез, где, казалось, Бог навеки скрыл свое лицо от людей?

Последнее, что необходимо подчеркнуть в рассказе Луки, касается главного символа, тщательно воспроизведенного в самом сердце Эммаусской истории. Ученики узнали Иисуса, когда он взял хлеб, и благословив, проломил его (ст. 30 и далее). Несколькими стихами позже Лука в нескольких словах передает взволнованное объявление учеников. Они рассказали всем о случившемся с ними по дороге домой (как нам уже известно, речь шла об исчерпывающем толковании Писания, пересказе Божьей истории), а также о том, что Иисус открылся им в преломлении хлеба. Всякий имеющий уши не может не услышать сказанного. Ведь последний раз Иисус преломил хлеб на Тайной Вечере (22, 19). А свои первые впечатления о ранней Церкви Лука передает в следующих словах (Деян. 2, 42): «Они постоянно пребывали в учении апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах». «Преломление хлеба» оказалось в этом перечне только потому, что несло в себе особую значимость. Для своих первых читателей Лука, в качестве главных составляющих церковной жизни, связал воедино хлебопреломление с толкованием Писаний, слово с таинством, повествование с символом. Сердце наполняется теплом, говорит нам Лука, когда истинная история открывается нам в Писании, а Господь — в преломлении хлеба. Эти два явления неразделимы. Они взаимно истолковывают друг друга, свидетельствуя о новом мире и новом призвании, о Божьем Царстве и, более всего, о самом Иисусе — Господе Вселенной, чье пришествие в мир стало решающим моментом в истории Израиля.

Новое прочтение Лукой Ветхого Завета помогает нам поместить Пс. 41–42 в характерный христианский контекст. Место Храма, где Бог обещал пребывать со своим народом, постепенно и решительно занимает сам Иисус. А на смену храмовым богослужениям приходит преломление хлеба в его имя. Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься. Уповай на Бога — Слово, сделавшееся Плотью, на Бога, стенавшего в Гефсиманском саду и тщетно взывавшего к Отцу с Голгофского креста; на Бога, который неузнанным является нам на нашем пути, даруя свет и истину, ведущие нас на святую гору и в обители его, который готовит нам трапезу в виду врагов наших и открывается нам в преломлении хлеба. Уповайте на Господа, ибо мы будем еще славить его, спасителя и Бога нашего.

От Эммауса до берегов Дувра

Какую же связь имеет все это с христианским служением в эпоху постмодернизма? Позволю себе кратко обобщить все сказанное мной в начале главы. Нам пришлось лицом к лицу столкнуться с тем, что реальность далека от наших представлений о ней. Все, ранее именовавшееся бесспорными фактами, оказывается чьей–то пропагандой. Мы с удивлением обнаруживаем, что независимая личность, которая столь высоко ценилась в XVIII — ХХ веках в западном мире вообще, и в некоторых направлениях христианства в частности, разрушилась и превратилась в беспорядочное смешение противоборствующих сил и внутренних импульсов. На наших глазах постмодернистское мышление одно за другим опровергло всеобъемлющие повествования, определявшие модернистское {в том числе и современное ему христианское) мировоззрение. Мы оказались за огромным виртуальным «шведским столом», где можно пробовать все, что приглянулось.

Как же нам нести в этот мир Христово евангелие? Ведь нельзя просто «выплеснуть» на него истинное учение. Так можно либо сломать человека, либо навсегда его оттолкнуть. Но отсутствие такой возможности само по себе неплохо, поскольку служение благочестия никогда не подразумевало стремления бросаться догматами вероучения. Оно предусматривает более цельный подход. Наряду с тем, что со времен модернизма принято называть «открытым» изложением «истины», в благочестии должны быть задействованы традиции, символы и повествования. Мне приходит на ум наставление Св. Франциска своим ученикам, посылаемым на служение: «Проповедуйте евангелие всеми доступными средствами, — говорил он им, — а когда это совершенно необходимо, можно даже воспользоваться словами». Размышляя о способности символов выходить за пределы того, что можно выразить словами, я вспоминаю высказывание одной из величайших балерин в истории человечества. После ее великолепного выступления кто–то набрался смелости и спросил, что означал ее танец. Ее ответ был прост, но весьма многозначителен. Она сказала; «Если бы я могла описать это словами, мне незачем было бы выходить на сцену».

Я думаю, что если эпоха постмодернизма действительно ознаменовала собой смерть модернистского общества, многие из нас вскоре ощутят свое сходство с учениками, направлявшимися в Эммаус. Мы, западные христиане, столь глубоко проникнувшиеся идеями модернизма, потрясены вестью о его скоропостижной кончине. Давайте же прислушаемся к голосу таинственного незнакомца, возникшего на нашем пути, дабы разъяснить, почему все должно было произойти именно так. Пусть он расскажет нам о новом мире, в рождении которого мы призваны принять участие. В ответ на вызов, бросаемый нам постмодернизмом, мы не должны со слезами устремляться назад в объятия модернизма. Устами критиков–постмодернистов Бог выносит свой приговор безрассудным заблуждениям и эгоистичной самонадеянности модернизма. Посему, нам надлежит с молитвой трудиться над тем, чтобы стать частью возрожденного Богом нового мира. Мы с вами живем в ) условиях великого культурного перелома. Христианское служение в наше время должно стать средством, с помощью которого Церковь возьмет инициативу в свои руки и направит человечество на путь истины.

Итак, нам необходимо посвятить себя служению, которое отражало бы сущность христианства: в нас и через нас изливается любовь Божья во Христе. Если это происходит, значит наше служение не пострадало от нападок критиков — приверженцев герменевтики подозрения, — с предубеждением взирающих на всякое слово, претендующее на истинность. История о Боге, Израиле, Иисусе и мире должна звучать в наших устах истинным метаповествованием о целительной самоотверженной любви. Всей своей жизнью мы должны свидетельствовать о том, что мы воистину умерли и воскресли со Христом, и наше «я», распавшись на части, было вновь собрано воедино не идеями, которые навязывает нам мир, но Божьим духом.

Люди, нашедшие в повествовании самих себя и выбирающие направление своей жизни в соответствии с символами, имеют особое призвание. Оно является неотъемлемой частью истины, и мы лишь тогда способны понять Бога (насколько это вообще возможно), когда история, символы и повседневная практика находят достойное отражение в пашей жизни, когда мы вместе с псалмопевцем проходим путь от отчаяния к хвале и ликованию, когда мы печально бредем по дороге в Эммаус, но, внимательно вглядевшись в Писание, внезапно ощущаем огонь в своих сердцах. Преломляя хлеб, мы понимаем, что Бог незримо присутствует с нами во Христе, и почувствовав удивительный прилив сил, мы спешим поделиться благой вестью с ближними,

Итак, я убежден, что культурный кризис, охвативший современный западный мир, нельзя расценивать как временное явление, не заслуживающее серьезного внимания. Постмодернизм может зачастую находить нелепые и эфемерные выражения, однако критика самонадеянности, присущей индустриальному миру, в том числе и современному ей христианству, направлена точно в цель. Ни в коем случае нельзя делать вид, будто ничего не происходит, цепляясь за отжившую эпоху в любых ее проявлениях, поскольку признание справедливости подобной критики для многих равносильно содействию разрушительным силам. С таким же успехом двое учеников могли бы сделать вид, будто Иисус не был распят и злобные и жестокие римские солдаты не убивали его. Чтобы продолжать хранить в душе прежние мечты, им пришлось бы отвергнуть истину. Утверждение, что солдаты действительно убили Иисуса, отнюдь не предполагало одобрения их поступка. Оно означало лишь признание свершившегося факта.

Вместе с тем нельзя формировать христианское мировоззрение на основе самого постмодернизма. Наша задача — отыскать в современном обществе эквивалент воскресения. Путь назад к легким ответам модернизма закрыт для всех, будь то католики, протестанты, фундаменталисты или либералы. Нам остается лишь двигаться вперед — в мир, где Бог творит новую историю. Сохраняя верность символам смерти и воскресения, смиренным традициям благочестия, мы привносим их в контекст нового, многослойного общества, сами обогащаясь свежими мыслями и доводами, глубже проникая в суть вещей. О, бессмысленные и медлительные сердцем, чтобы познать замысел Божий! Разве не надлежало модернистскому пониманию христианства умереть, дабы явить нам свежий взгляд на истину, представляющую собой не набор доктрин и теорий, а личность обитающую в сердцах множества людей?

Когда же, наконец, мы осознаем, что место христиан — в передних рядах строителей мира, грядущего на смену постмодернизму. Экзистенциональная тревога, охватившая индивидуум 1960–х годов, в 1990–х годах охватила все человечество. Люди, не сумевшие найти опору в жизни в 1960–е годы, в 1990–х сформировали общество, лишенное прочного основания. Какой же должна быть реакция христиан на все это? Мы призваны нести в мир Божью любовь, прошедшую долиной смерти, чтобы вернуться к жизни. Постмодернистскому мировосприятию не хватает именно любви. Характерная для постиндустриальной эпохи герменевтика подозрения по сути полностью отрицает возможность существования созидательной животворящей любви. Ответ на это находится в смерти и воскресении Христа; Бог–Творец всего сущего открылся нам в жертвенной любви, которой не в силах коснуться тление герменевтики подозрения. Он явился нам в Личности, обретшей себя в самоотвержении, в Истории, повествующей лишь об исцелении и возрождении, и, наконец, в Реальности, понимание которой открывает новые горизонты познания возможность любить и быть любимыми.

Сейчас, на рубеже веков, мы можем поведать об этом обделенному любовью миру. Именно в этом, по моему убеждению, заключается наше призвание; рассказывать людям истинную историю и жить в соответствии с символами, являя ближним сущность христианства. Сегодня и мы сами, и наше служение в мире Божьем должны стать ответом на безмолвную молитву не одного смятенного псалмопевца, но целого рода человеческого, а с ним и всего творения: «Пошли свет Твой и истину Твою; да ведут они меня и приведут на святую гору Твою и в обители Твои», И когда нас самих озарит свет истины и удивительной славы Божьей, воплотившейся в Иисусе Христе, мы сможем дать ответ разочарованному миру и тому отрезку собственной души, который все еще пребывает в смятении; «Что унываешь ты, и что смущаешься? Разве не надлежало этому случиться? Уповай на Бога, ибо мы будем еще славить его, спасителя моего и Бога моего». Мы призваны нести миру эту весть не только словами, но и поведением, а также символическими действиями, в полной мере открывающими для нас целительную любовь Бога.

Возвращаясь к истории Эммауса, позволю себе закончить главу притчей. Действие ее происходит на фоне одного из величайших символов светской философии модернизма — стихотворения Мэтью Арнольда «Дуврский берег». В нем Арнольд уже в конце Х1Х века говорил о том, что так называемое «море Веры» опустело. Наступил отлив, и мы слышим лишь а(стенающий зов небытия» далеких вод, оставаясь в мрачной тьме, где по пророческому выражению Арнольда находится «гуща схватки первозданных сил».

Два атеиста по пути домой размышляют о происходящем в современном мире. Мечты о прогрессе и просвещении утратили свою привлекательность. Критический настрой постмодернизма положил конец прежнему миропониманию.

Продолжая свой путь по дороге, ведущей к дуврскому берегу, наши приятели оживленно спорят о том, как могли произойти подобные вещи. Почему повествования, в соответствии с которыми жили многие поколения людей, так нас разочаровали? Чем заменить далеко не однозначные символы нашей культуры? Что нам делать теперь, когда на всякой идее прогресса лежит клеймо «Вавилонской башни»?

В их разговор, оставаясь неузнанным, вступает Иисус. (К счастью, они не догадываются, кто говорит с ними. Ведь модернизм научил их вообще не доверять религии, тогда как эпоха постмодернизма восстановила в правах такое их множество, что Иисус оказался лишь одним из десятков модных гуру.) «О чем это вы рассуждаете, — спрашивает он собеседников, — и отчего вы так опечалены?» Один из них отвечает: «Неужели ты единственный, кто еще не осознал всю трагичность двадцатого века? Ницше, Фрейд и Маркс были совершенно правы. Мы восстали на битву за то, чтобы навсегда покончить с войнами, и с тех пор не видим вокруг себя ничего, кроме кровопролития. Мы приветствовали сексуальную революцию, и теперь повсюду распространился СПИД, а семьи распадаются невиданными темпами. Мы стремились к обогащению, но из–за необъяснимых экономических спадов половина земного шара оказалась парализованной долгами. Нам все доступно, но мы уже не помним, почему нам этого хотелось. Наши мечты потерпели крушение, н никто больше не знает, кто вообще такие «мы». Л теперь даже церковь предала нас, заменив духовное наставление проповедью вселенского политического равноправия».

«О бессмысленные, отвечал им Иисус. — Сколь медлительны ваши сердца, чтобы веровать всему, что заповедал вам Бог–Творец! Разве не слышали вы о премудрости его творения и о его замысле возрождения рода человеческого.' О том, что он сам пребывал среди людей в истинно человеческом облике? О его смерти, навсегда положившей конец господству зла? Разве не слышали вы о том, что он и сегодня продолжает Духом своим трудиться над созиданием новой человеческой семьи, где царят покаяние и прощение грехов, дабы свергнуть господство оружия, секса, денег и жажды власти?» И начав от Моисея и всех пророков и апостолов он изъяснял им сказанное о нем во всем Писании.

И вот наконец перед ними дуврский берег. После «отлива» модернизма море веры вновь наполнилось водами постмодернистского «прилива», доказавшего правоту высказывания Честертона о том, что, разуверившись в Боге, люди не теряют веры как таковой. Скорее они начинают верить во все и вся. На берегу стояла толпа голодных людей, вышвырнувших когда–то свой хлеб в отступающие воды модернизма и обнаружившие, что долгожданный прилив не принес им ничего, кроме жуков и камней. Двое путешественников неуверенно потянулись за корзинкой с едой, прекрасно осознавая ничтожность своих запасов. Иисус нежно взял ее из их рук, и, двигаясь вдоль берега, в считанные минуты накормил собравшихся. Тогда открылись у них глаза, и они узнали его. Но он стал невидим для них. И они сказали друг другу: «Не горело ли в нас сердце наше, когда он говорил нам на дороге о создателе и его творении, и о его победе над злом?» Тогда они поспешили рассказать друзьям о происшедшем на пути, и как он был узнан ими в преломлении хлеба.

По сути дела, это даже не история. Это пьеса, сцена из реальной жизни, Причем роль Иисуса предназначена для нас с вами. Именно в этом заключается христианское служение в постмодернистском мире. И если у кого–то возникает желание подробнее узнать, на чем оно основано или что конкретно оно означает на практике, в последней главе своей книги я попытаюсь, по крайней мере, указать верное направление.

8 Свет мира

Настала пора связать воедино все, о чем говорилось до сих пор. Особое внимание следует уделить вопросу о задаче, стоящей перед христианами в начале третьего тысячелетия. Назвав Иисуса светом мира, как нам теперь перейти от попыток разобраться в его личности и значении для его современников к тому, чтобы самим начать нести его свет в окружающий нас мир. Как этому научиться? Как справиться с собственными трудностями и сделать так, чтобы решение стоящих перед нами задач (в том числе академических и профессиональных) определялось познанием истинной личности Иисуса Христа? Как помочь современному миру проникнуть в его тайну?

По мнению многих, рассмотрение исторических фактов в свете задач, стоящих сегодня перед Церковью, весьма проблематично. Я уже высказывал предположение, и, думаю, мои читатели согласятся, что даже ясное и четкое осознание особой связи между личностью и подвигом Иисуса и современным ему иудейским обществом не облегчает понимания того, какое отношение все это имеет к нам сегодня. Мы привыкли считать будто притчи Иисуса и Нагорная Проповедь адресованы нам, нашим церквям и христианам вообще. В нашем представлении их целью является проповедь особого рода духовности, вечных истин и определенных этических принципов. Мы не решаемся даже предположить, что их первоначальный смысл мог быть совершенно иным, что своими высказываниями Иисус бросал вызов современникам, и это закончилось его смертью на кресте. В этой последней главе мне хотелось бы показать необоснованность этих опасений. Напротив, познание уникальной личности Иисуса помогает нам следовать за ним осознанно, целенаправленно и с полной самоотдачей, преображая мир словом и делом благочестия.

Первым шагом к постижению связи между важностью неповторимого служения и откровения Иисуса для Израиля и призванием Церкви в наши дни или в любое другое время должно стать глубокое понимание значения телесного воскресения, о котором говорилось в шестой главе. Слишком часто мы сводим смысл воскресения к доказательству существования жизни после смерти, хотя едва ли кто–то из иудейских современников Иисуса стал бы это отрицать. Кроме того, значение воскресения не заканчивается и на том факте, что Иисус жив и у нас есть возможность познавать его. Эта великая истина неопровержимо, однако суть воскресения в другом. О многообразной истине пасхального события можно прочитать в нескольких новозаветных отрывках, но особенно выразительно — в Евангелии от Иоанна, в котором пасхальное воскресенье прямо называется первым днем недели (Ин 20, 1.19).

Иоанн не бросается словами понапрасну — употребив эту фразу дважды, он, несомненно, преследует этим какую–то цель. Дело не в том, что Пасха случайно выпала на воскресенье.' Иоанн хотел, чтобы его читатели увидели в этом событии первый день сотворения. Пасхальное утро стало днем рождения нового мира. В шестой день недели, в пятницу, Бог завершил свой труд. Возглас Иисуса: «Tetelestati!» (Совершилось9 в Ин. 19, ЗО перекликается с рассказом о шестом дне в Быт. 1, когда созданием человека по своему образу и подобию Бог завершил первый этап сотворения мира. Итак, говорит Иоанн: «Се, Человек!» (19, 5). В Страстную пятницу миру явилось истинное телесное воплощение Божьего образа. Иоанн рассматривает субботу между Страстной пятницей и Пасхальным воскресеньем как время благословенного покоя, освященного Богом по завершении творения;

День седьмой. Почил Создатель, скрыт от глаз в могильной тьме, В день шестой окончив славный, страшный труд свой на земле. Тишина, слова умолкли, лишь пески на месте вод. Хлеб рассеялся по свету, и печален неба свод. Пастыря лишились овцы, семя пало в пустоту. Предан свитой Царь и, словно к трону, пригвожден к кресту. Мир субботний над Голгофой - в безмолвных спит стенах Тот, кого мы не узнали, в благовонных пеленах. Спи, Христос, владыка Рима, царь израильских племен. Спи, Святым окутан Духом, в мрак весенний погружен.

Но с пасхальным утром наступил первыми день недели. Сотворение мира завершилось, настало время возрождения. Дух, носившийся в начале над водою, витает теперь над миром Божьим, готовый зажечь в нем искру по–весеннему новой жизни. В утренних сумерках Мария отправилась к гробнице и в лучах восходящего солнца увидела Иисуса. Она решила, что это садовник, и в определенном смысле так оно и было. Перед нами новое творение — новое Бытие.

Вечером того же первого дня недели, когда двери были заперты из страха перед иудеями, к своим ученикам пришел Иисус и, став среди них, сказал; «Мир вам!» Границы бытия и познания старого мира расширились. Все, что имело смысл на прошедшей неделе, утратило его с наступлением новой. Новое мироздание принесло с собой новый порядок бытия, и перед потрясенным миром открылись новые горизонты. Появление Иисуса сопровождает древнее иудейское пожелание мира; «Шалом», Это не просто приветствие. Оно ясно указывает на подвиг, свершенный на кресте. Иоанн подчеркивает эту мысль словами: «Сказав это, Он показал им руки и ноги и ребра Свои».

В тот день Иисус дал своим ученикам поручение (20, 19–23), которое легло в основу всякого христианского свидетельства, служения, наставничества и преображения мира. «Мир вам, — повторил он, — как послал Меня Отец, так и я посылаю вас». И, как когда–то Бог вдохнул жизнь в Адама и Еву, он подул на них: примите Духа Святого, и кому простите грехи, тому простятся, а на ком оставите, на том они останутся.

Далее я хотел бы подробнее остановиться на отдельных гранях этого поручения, взирая на Иисуса как на свет мира и тайну, которую предстоит открывать для себя каждому новому поколению людей. Итак, оно включает в себя следующие слова: во–первых, «как послал Меня Отец, так и я посылаю вас»; во–вторых, «примите Духа Святого»; и, в–третьих, «кому простите грехи, тому простятся, на ком оставите, на том останутся». Позволю себе вернуться немного назад и представить вам эти грани в контексте, более широком, нежели рассказ Иоанна.

Как я уже отмечал, новозаветные книги принимают за истину учение о том, что Бог–Творец избрал израильский народ, чтобы посредством пего разрешить проблемы всего мира, «ибо спасение от иудеев». Ранние христиане верили, что единый истинный Бог исполнил свое обетование и даровал миру спасение через Царя Иудейского — Иисуса Христа. Бог призвал Израиль быть светом мира. Но осуществление этого исторического призвания было возложено на Иисуса. Он стал истинным Израилем, истинным светом всего мира.

Но что означало быть светом мира. У По словам Иоанна, это выразилось в том, что Иисус «вознесен был от земли», дабы привлечь к себе все народы. На кресте Иисус явил людям истинного Бога – любящего спасителя мира. История взаимоотношений Бога с Израилем достигла своей высшей точки в Иисусе, а кульминацией его собственной истории стали Голгофа и пустая гробница. Именно поэтов)у мы говорим теперь; «Се, свет мира». Творец исполнил свое обещание. Отныне мы живем в новом веке и в новом мире. «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Все это означает, что Церковь — то есть последователи Иисуса Христа — живет в светлом промежутке одежду Пасхой и окончательным великим единением Христа и Церкви. Не следует, однако, впадать в какого–нибудь крайность. Ранние христиане исполнились радостью не столько потому, что они, по их собственному убеждению, жили в последние дни (хотя и это было правдой). Причина скорее крылась в ощущении весенней свежести тех первых дней нового мироздания. Подвиг Иисуса не был призван служить символом чего–то большего, иллюстрацией очередной великой истины. Он сам стал решающим моментом в истории человечества и событием вселенского масштаба. Изменилось буквально все. Не стоит думать, будто эсхатологической значимостью обладают лишь грядущие события. Суть новозаветного христианства заключается именно в том, что в лице Мессии по имени Иисус Будущее явилось нам в настоящем.

В равной степени нельзя забывать о том, что даже после Пасхи, после Пятидесятницы и после падения Иерусалима великое единение все еще относится к будущему. Павел писал об этом в Рим. 8 и 1 Кор. 15, говоря, что творение покидает своего Исхода и освобождения от «рабства тлению». Смерть будет побеждена, и Бог окончательно воцарится над всей землей. В Откр. 21 это описывается как сотворение новой земли и нового неба. Но в любом из этих сценариев самым драгоценным, конечно, является царственное присутствие самого Иисуса и его любовь к нам. Из всех церковных песнопений меня до сих пор особенно трогают слова старого рождественского гимна:

Господа узрим очами Искупительной любви

«Блаженны невидевшие и уверовавшие», — сказал Иисус. Воистину так, но в один прекрасный день мы увидим его во славе и разделим с ним новое, совершенное творение, над которым он трудится уже сейчас. Итак, мы с вами живем в промежутке между Пасхой и окончательным единением со Христом, следуя за ним силою Духа. Мы призваны стать для мира тем, чем Иисус был для Израиля, преображая его вестью о божественном искуплении.

Следует также прояснить, что есть общего между преображением этого мира христианами и сотворением грядущего мира Богом. Понимание и формулировка этой идеи всегда давалась христианам с трудом, так что у людей зачастую создавалось искаженное представление об их взаимосвязи. Некоторые решительно настаивают на отсутствии какой–либо преемственности между этим миром и нашей деятельности в нем, с одной стороны, и новым творением Божьим с другой, Они готовы предположить, вероятно, что Бог просто отбросит этот мир за ненадобностью и перенесет нас в совершенно иные пределы. В таком случае нет никакого смысла трудиться над преображением мира светом Иисуса Христа. Стоит ли думать о кислотных дождях и внешнем долге стран третьего мира перед лицом страшного суда? Так рассуждают дуалисты, тем самым сводя на нет ценность Божьего творения. В противовес подобному подходу, Иоанн подчеркивает значение Пасхи как первого дня новой недели, начала процесса возрождения.

С другой стороны, уверенность в четкой преемственности между этим миром и миром грядущим многим внушает мысль о возможности построения Божьего Царства собственными усилиями. Я имею в виду не только так называемое либеральное «евангелие социального прогресса», но и определенного часть наследив кальвинизма. Последние, в ответ на различные проявления дуализма, зачастую намеренно сокращают пропасть, отделяющую старый мир от нового. В этом они глубоко заблуждаются. Осуществление благодатного божественного замысла будет сопровождаться неповторимой новизной. В каком–то смысле оно, возможно, станет для нас приятной неожиданностью. Мы встретимся с теми, кого не чаяли увидеть, и отведаем яств, о которых даже не мечтали. Но в то же время у нас скорее всего возникнет ощущение закономерности происходящего, глубокой преемственности с прошлым. И посреди удивленного ликования мы воскликнем: «Ну разумеется! Так и долгого быть!», хотя еще недавно не могли даже представить себе ничего подобного.

Я хотел бы особенно подчеркнуть значение одной из граней преемственности, поскольку она является определяющей для нашего призвания к преображению Божьего мира — нашего мира. О ней сказано в 1 Кор. 15. Как мы уже видели, данная глава содержит в себе подробное, сложное описание воскресения из мертвых и природы нашего воплощения в новом теле. В заключение (ст. 58) Павел говорит не по неожиданное. Мы с вами, возможно, закончили бы главу о воскресении хвалебным восклицанием в предвкушении грядущей славы, что было бы достойным ее завершением. Но Павел говорит; «Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимо, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом). Этим он хотел сказать, что значение телесного воскресения заключается, помимо всего прочего, в наличии определенной, предельно важной связи между настоящим и будущим: Пасха и Пятидесятница ознаменовали собой поведение нового мира, и все совершаемое ныне благодаря Христову воскресению силой Духа Святого уже принадлежит ему и закладывается в основание Царства, созидаемого Богом в эту первую неделю нового мироздания.

Вот почему в 1 Кор. 3, 10–15 Павел называет Иисуса основанием, на котором одни строят из золота, серебра и драгоценных камней, а другие — из дерева, сена или соломы. Если вы уже сейчас строите из золота, ваше дело «устоит». В Господе ваш труд не напрасен. Не думайте, что своими усилиями вы лишь подталкиваете машину, которая неминуемо катится в пропасть. Но в то же время не пытайтесь самостоятельно построить Божье Царство. Следуя за Иисусом, вы преображаете мир силой Святого Духа. И, когда наступит момент окончательного единения Христа и его Церкви, ваше дело – будь то библейские занятия или исследования в области биохимии, проповедование или решение математических задач, прокладывание каналов или сочинение симфоний, — дело ваше устоит и принесет плод.

Осознание того, что с эсхатологической точки зрения начало великого Конца уже наступило, должно содействовать нам в понимании своего призвания — быть в мире тем, чем Иисус стал для Израиля, и силой Святого Духа прощать или оставлять грехи. В попытках постичь эту истину мне помогает образ, используемый Павлом в 1 Кор. 3, где Иисус назван основанием, на котором каждый из нас возводит свое здание.

Прежде всего, наше основание уникально и неповторяемо. Попытка заложить любое другое означала бы вероотступничество. Церковь привыкла видеть в Евангелиях лишь собрание вечных истин, и потому принято считать, будто Иисус сыграл отведенную ему роль, а мы должны теперь подражать его примеру в учении и образе жизни. Подобные представления противоречат божественному замыслу, средоточием которого стал Израиль, а также неопровержимому факту о том, что свершенное Богом через Мессию — Иисуса — было решающим моментом истории, событием, в своем роде единственным и неповторимым. Те, кто видит в жизни Иисуса лишь пример для подражания, обычно рассматривают и его крестную смерть только в качестве великого примера жертвенной любви, тогда как в действительности она стала эпохальным событием, моментом истории, когда любящий Бог одержал победу над силами зла и навсегда покончил с грехом мира — нашим грехом. Забывать об этом значит превращать Евангелие из благой вести в добрый совет. Нет, есть лишь одно основание, и, начиная строительство, нам надлежит всякий раз возвращаться к нему, дабы наилучшим образом продолжить возведение уже существующего здания. Прежде чем сказать: «Что Иисус для Израиля, то Церковь для мира», необходимо признать: «Иисус для Израиля, посему Церковь для мира». Неповторимый подвиг Иисуса стал решающим моментом истории. В этом заключается неоспоримое богословское обоснование продолжающихся поисков исторического Иисуса.

Во–вторых, заложенное однажды основание определяет структуру и форму возводимого на нем здания. Нет никакой необходимости повторять подвиг Иисуса. Мы никогда не сможем этого сделать, и даже предположить подобное означало бы отрицать сам факт, что он его совершил. Наша же задача (и это крайне важно для понимания происходящего заключается в реализации его неповторимого подвига в своей жизни. Мы похожи на музыкантов, которым поручено сыграть и спеть уже написанную однажды уникальную партитуру. Нам не приходится сочинять ее заново, мы лишь исполнители. В 1 Кор. 3 Павел образно уподобляет нас начинающим архитекторам, обнаружившим чудесное основание, заложенное когда–то великим зодчим, и пытающимся разгадать его замысел: «Очевидно, главный вход был запланирован здесь, а из парадных покоев должен был открываться именно такой вид. В этом конце стены наверняка возвышалась бы башня.. ж. И так далее. Читая Евангелия и прислушиваясь к неповторимому и таинственного призыву, обращенному Иисусом к Израилю, вы видите перед собой основание, на котором последователям Иисуса надлежит теперь строить Царство — Божий дом, жилище Святого Духа.

На случай, если кому–то все это покажется слишком большим риском, нам обещано, что дух великого зодчего будет жить внутри нас, подталкивая и направляя нас, исправляя наши ошибки, предостерегая о грозящей опасности и помогая строить (при условии нашего послушания) «из золота, серебра и драгоценными камней «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас… и примите Духа Святого». Первое неотделимо от последнего. Как когда–то в Бытии, Бог вдыхает жизнь в свое новое творение, делая нас служителями, возделывающими сад, послушными носителями образа Божьего, преображающими мир. Сам Павел в 1 Кор. 3 использует образ не только строителя но и садовника. Итак, наша задача заключается в том, чтобы в своей жизни приводить в исполнение неповторимое свершение Иисуса.

Подобный взгляд на вещи открывает нам Евангелия с совершенно иной стороны. Из каждого стиха мы узнаем нечто новое об основании, на котором призваны строить. Каждое слово указывает на особенности возводимого здания. Церковь должна стать для мира тем же, чем Иисус был для Израиля.

Кто–то может возразить, что ведь именно Израиль, избранный народ Божий, призван быть светом мира, городом, стоящим на вершине горы. Люди, которым мы служим, наши коллеги по компьютерной лаборатории или художественному факультету, бакалейщики и работники электростанций мало напоминают живших в первом веке иудеев. С каким призывом нам следует обращаться к ним? К чему призвал бы их Иисус? Как нам вложить в свои уста его слова?

Ключом к ответу на эти вопросы станет осознание того, что мы сотворены по образу Божьему. В широком понимании это вполне соответствует неповторимому предназначению Израиля. Хранить в себе образ Божий — особое призвание. Это значит нести в мир его созидательную и искупительную любовь. Мы были сотворены для взаимоотношений, служения и поклонения — выражаясь более живым языком, для любви, для возделывания земли и для Бога. В глубине души люди понимают, что они созданы друг для друга и призваны заботиться об окружающем мире и поклоняться тому, чей образ носят в своем сердце. Но, подобно Израилю, мы ошибочно истолковываем свое призвание. Мы поклоняемся иным ногам и отражаем их образ. Призвание к служению мы променяли на жажду власти, относясь к Божьему творению, как к золотому прииску или огромной свалке. Многогранные, живые и созидательные человеческие отношения превратились в эксплуатацию и насилие. Маркс, Ницше и Фрейд писали о падшем мире, где правят деньги, власть и секс, подменившие собой взаимоотношения, служение и поклонение. Согласно неисповедимому Божьему промыслу, одно из предназначений постмодернистской эпохи — напомнить самоуверенным проповедникам модернизма о реальности Грехопадения. В современном обществе мы постоянно сталкиваемся с «постхристианским» учением о первородном грехе: все человеческие начинания изначально обречены на провал. Журналисты»(е, пользуясь всякой возможностью указать нам на этот факт, лишь вновь и вновь пересказывают историю третьей главы книги Бытия применительно к современным правителям, политикам, членам королевской семьи и рок–звездам. Мы, христиане, носители образа Божьего и Христова, призваны, с любовью к Богу и в силе Святого Духа, следовать за Христом, преображая окружающий мир. Мы посланы возвещать искупление миру, осознающему свою греховность, исцеления – сломленным, любовь и веру — познавшим лишь угнетение, страх и недоверие.

Итак, я убежден: для того, чтобы передать нашим современникам изначально предназначенное Израилю неповторимое откровение Иисуса, нам необходимо проникнуть в суть аналогии между призванием человека нести в себе образ Божий и призванием Израиля быть светом мира. Эта тема неразрывно вплетается в содержание как Ветхого, так и Нового Заветов. Человек создан для того, чтобы подобно Богу творчески управлять миром. Израиль был призван явить миру спасительную Божью любовь. Иисус сам исполнил истинное предназначение Израиля быть светом мира и незамутненным отражением невидимого Бога. Он воплотил в себе истинную сущность иудея и человека. Он заложил основание, на котором мы строим. Мы должны нести в мир его искупительную любовь и заботу о Божьем творении, прославляя ее, возвещая о ней людям, во всем подражая и следуя примеру Иисуса.

«Как послал Меня Отец, так и Я посылаю Вас, Примите Духа Святого. Кому простите гpexи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся. Упоминание об этой двойной заповеди уместно именно в этом контексте. Нам дана власть прощать и оставлять грехи мира. Но разве мы способны на это? Ведь даже Иисуса обвиняли в богохульстве за прощение грехов. Ответ на это однозначен: «Дар Святого Духа придает нам силы». Нашими руками Бог возводит здание, основание которого заложил Иисус. В нашей жизни нашла свое отражение притча о блудном сыне и его старшем брате. Потому мы призваны возвещать миру о том, что Бог с радостным ликованием принимает грешников, предлагая исцеление. Но самонадеянно упорствующих в жестокости и алчности он отвергает, сокрушаясь об их непреклонности. Следовать за Христом в силе Святого Духа – значит нести в мир благую весть о прощении грехов, радостнее которой нет для нуждающихся в евангелии людей, и нести осуждение всем, кто пытается лишить человеческого достоинства себя и других, не желая покаяться в собственной гордыне, алчности и несправедливости.

Такая картина четко вырисовывается в результате краткого анализа служения Иисуса в Израиле и его проповеди Царства, о которых подробно говорилось в начальных главах этой книги. Решающий час пробил. Бог, как и обещал, взошел на престол и воцарился над миром. Изгнание закончилось. Зло потерпело поражение. Яхве вернулся на Сион. И прежде всего необходимо помнить, что все это произошло благодаря Иисусу. Бог исполнил свое обетование. Основание было заложено. Сад расцвел. Партитура окончена. Начала и силы, удерживавшие нас в своем плену, разгромлены. И им, и нам следует периодически напоминать об этом самим себе. Ведь если все не так, значит, Иисус умер напрасно. Наше призвание теперь – завершить строительство, возделать сад и исполнить сочинение великого композитора. Человечество томится в изгнании за пределами сада, за стенами дома. Вместо музыки его преследует оглушительный шум. Мы должны словом и делом возвещать людям о том, что изгнанию пришел конец. Всей своей жизнью проповедуя целительное прошение грехов, мы призваны смело действовать в мире силой Святого Духа. Как я уже отмечал, современное толкование притч Иисуса должно начинаться с размышления о том, что именно в нашем поведении может вызвать недоуменные и даже гневные вопросы окружающих, ответ на которые кроется в самих этих притчах?

Рискуя вторгнуться на незнакомую мне территорию, позволю себе, по крайней мере, в общих чертах наметить возможность практического применения вышесказанного. Представим, что вы работаете в области информационных технологий. Каковы направления развития вашей отрасли знаний? Что является его движимой силой; жажда власти или любовь к ближнему? Стремление к технологическому прогрессу или попытка со стороны обладателей информации возвыситься над теми, кто ею не владеет? Развивается ли данная область знаний в духе подлинно человеческих взаимоотношений, бережной заботы о мире и истинного поклонения, или же она формирует и поддерживает общество, где каждый обитает в своем собственном замкнутом мирке? Лютер определял грех как «homo incurvatus in se» — человек, погруженный в себя. Способствует ли область вашей деятельности утверждению подобных представлений или противостоит ей? Пусть у вас не всегда есть возможность изменить ход событий на своем рабочем месте. Если позволяют время и обстоятельства, вы можете предпринять отдельные шаги в этом направлении, однако это совсем не обязательно будет вашим призванием. Ваша задача — учиться жить по–другому, постепенно продвигаясь вглубь вражеской территории, символически указывая окружающим путь к преображению их человеческой сущности. Если ваше поведение покажется людям странным и непонятным, найдите способ по–новому рассказать им о возвращении человечества из долгого изгнания, и грусть евангельские истории послужат иллюстрацией к вашим разъяснениям.

Или, предположим, вы художник, музыкант или архитектор. Оставила ли самонадеянность модернизма след в вашей сфере? Или, возможно (и это более вероятно), в ней обнаруживается все признаки постмодернистского распада в мире, где все великие повествования и всеобъемлющие системы объявлены орудиями силового давления? Руководят ли вами люди, одержимые политической борьбой? Возможно, они отказываются признать в вас серьезного художника только потому, что вы не разделяете их убеждений? Вашим призванием может стать новое прочтение истории об искуплении, поиск оригинальных символов, которые напомнят изгнанникам о родине, о свободе, о возрождении опустевшего сада и восстановлении общего дома. Я знал одного молодого художника, ставшего христианином во время учебы в Оксфорде и заслужившего тем самым презрение своих наставников. К собственному удивлению, в качестве обратной реакции он начал писать иконы в стиле абстракционизма. Красота и глубина его произведений никого не оставили равнодушными. Мой знакомый скрывал от наставников свой истинный замысел до тех пор, пока они не выразили удивление и восторг переменами, вызвавшими у него новый прилив творческой энергии, плодами которого они не могли не восхищаться. И лишь после того, как они обратились к нему с вопросами о причинах происшедшего, он поведал им свою историю.

Такие примеры можно продолжать до бесконечно с пл. Желая следовать за Христом и преображать окружающий мир, нельзя ограничиваться привычными стереотипами. Аля эффективного служения на месте работы или учебы (остановимся пока на них) недостаточно иметь высокие нравственные принципы, как можно чаще говорить с людьми об Иисусе, молиться за своих студентов или вместе с ними, проявлять справедливость в выставлении оценок и говорить только правду. Все это жизненно важно, но от нас с вами требуется нечто большее. В рамках своей профессиональной деятельности мы призваны научиться различать в человеческих начинаниях приметы изгнания. С мужеством и смирением мы должны использовать доступные нам символы, дабы поведать окружающим о победе над злом, о приближении Царства Божьего в лице Иисуса — иудейского Мессии, и возрождении человечества. А затем будьте готовы рассказать людям историю, разъясняющую каждый из этих символов. Наша задача — всеми способами, практическими и символическими, через истории или ответы на конкретные вопросы возвещать о том, что миром правит Господь Иисус Христос, а не Цезарь, Маркс, Фрейд или Ницше, модернизм или постмодернизм. Говоря о евангелии, Павел, прежде всего, имел в виду не план спасения, а необходимость словом и делом проповедовать Иисуса Христа — Господа Вселенной, истинный свет мира.

Не сомневаюсь, что многим мои советы покажутся излишне идеалистичными. Молодые ученые мечтает о докторской степени, о рабочем месте и постоянной должности. Им хочется реализовать себя в профессиональном смысле, ведь они чувствуют в себе призвание к преподаванию, писательскому труду, управлению этой сферой жизни. Люди, трудящиеся в других областях, преследуют свои серьезные и достойные цели. Для их достижения необходимо вносить свой вклад в общее дело, соблюдая установленный порядок. Христианам вовсе не следует выделяться некой чудаковатостью и неприспособленностью к жизни, неизменно критикуя правительство и поступая вопреки общепринятым нормам и правилам. У некоторых, правда, это получается естественно, и они используют евангелие для оправдания собственного упрямства и высокомерия. Во всем надлежит руководствоваться мудростью. Есть время говорить и время молчать. Если какая–то специальность привлекла ваше внимание, значит в ней много здорового, ценного и достойного поддержки. Но обращаясь к Богу с молитвами о своей работе и разделяя с собратьями по вере главные символы Царства (я, конечно же, имею в виду таинства и истинно семейные взаимоотношения в среде Божьего народа), можно постепенно открывать для себя новые способы решения стоящих перед нами задач. Не пренебрегайте мелкими, но глубоко символичными действиями. Бог, конечно же, не требует от вас немедленного переустройства всего, что связано с вашим призванием и профессиональной деятельностью. Учитесь рассказывать людям о Божьем Царстве 1I символически воплощать его принципы в своей жизни. Пусть ваше поклонение, служение и отношения будут проникнуты духом истинной человечности. Церковь призвана являть истинное человеколюбие, привлекая к себе тем самым находящихся за ее пределами.

Подобно Иисусу, возвещавшему о приближении Царства, мы будем не только прощать, но и оставлять грехи ближних. В процессе служения нам придется напомнить людям, которые не желают отказаться от жестоких и разрушительных способов достижения своих целей, что они сами навлекают гибель на себя и свой мир. «О, если бы ты узнал, что служит миру твоему.'» — восклицал Иисус. «О, если бы вы узнали, что служит миру, мудрому правлению, справедливости, любви и доверию!» — приходится иногда символически и буквально говорить нам. Если же не узнаете, ваши начинания закончатся провалом. Я ни в коем случае не советую какому–нибудь аспиранту обратиться с такими словами к своему научному консультанту или комиссии по распределению. Не рекомендую также начинать с этого беседу с потенциальным работодателем. Существует реальная опасность того, что христиане, не желающие трудиться и основательно продумывать сложные вопросы, попытаются скрыть свою некомпетентность, с легкостью заклеймив своих учителей или руководителей, как грубых язычников, Такая оценка может оказаться вполне справедливой, однако не исключено и желание «отыграться» за свое ущемленное честолюбие.

Тем не менее, наряду с проповедью Царства и приобщением к новому, возрожденному человечеству, мы по–прежнему призваны нести свой крест. Эта малоизведанная грань служения — наша по праву учеников Иисуса. Желая воздействовать на окружающий мир, христианин не должен самонадеянно пытаться устроить его по собственному усмотрению. Нам предстоит разделить с миром его боль, чтобы распятая любовь Божья во Христе могла приблизиться и исцелить страждущие сердца. Иисус однажды взял наш крест, и потому нам не нужно вновь заслуживать прощение. Это уже свершилось. Но, по его собственным словам, желающие следовать за ним должны нести свой крест. Посему, повторяют авторы Нового Завета, продолжая строительство на основании, заложенном Иисусом, мы обнаружим, что вся наша жизнь несет на свое отпечаток креста.

Только нас совсем не устраивает такое положение дел, и мы всячески стараемся этого избежать. Подобно Иисусу в Гефсимании мы вопрошаем: Господи, пет ли иного пути? Я всегда был послушен тебе, за что же на мою долю выпали все эти несчастья? Ведь ты не хочешь, чтобы я так страдала» Иногда мы действительно слышим отрицательный ответ. Возможного, мы сбились с пути, и нам необходимо вернуться на верную дорогу. Но зачастую Бог повелевает нам оставаться в Гефсимании. Христианское свидетельство не имеет ничего общего с безразличием, соглашательством или воинственным пылом. Оно означает пребывание во Христе, в духе, посреди страждущего мира, пока Божья любовь не дарует последнему исцеление.

Такое понимание вещей имеет прочное новозаветное основание. В частности, в Рим. 8 Павел пишет о том, что все творение стенает и мучается. Чем же в это время должна заниматься Церковь? Самодовольно оставаться в стороне, повторяя про себя правильные ответы? «Нет, — говорит Павел, — мы сами стенаем, с нетерпением ожидая обновления и окончательного освобождения». Где же при этом находится Бог? Восседает на небесах, негодуя на нас за то, что мы не в состоянии навести порядок в своем мире? «Нет же, — повторяет Павел (8, 26–27), — Бог сам стенает и мучается вместе с Церковью посреди страждущего миpa». Дух Божий стенает внутри нас в молитве к Богу Отцу. Призвание христианина — пребывать в молитве, в Духе, там, где сосредоточена боль всего мира. Принимая такое призвание, мы понимаем, что в этом и заключается подражание Иисусу, неразрывно связанное с его мессианским призванием к кресту, на котором он держал в распростертых руках боль мира и любовь Бога.

Павел очень четко дает нам понять одно: молитвы избравших подобное призвание становятся «неизреченными». В них не обязательно должен содержаться глубокий анализ существующей проблемы и ее решения. Чаше всего это лишь вздох Божьего Духа, Духа распятого и воскресшего Христа. В такие моменты память о крестном подвиге облегчает боль страждущих. Музыка креста утешает их вестью о новом доме для изгнанников, в основании которого лежит крест.

Работая в правительстве, в области внешней политики, финансов, экономики или в деловом мире, вы не сможете не заметить царящих в мире боли и страха. Что происходит в юго–восточной Азии? Как нам вести себя на Балканах? Ожидает ли мировую финансовую систему полный крах? Угрожает ли нам очередной экономический спад? Что следует предпринять для решения проблемы огромного внешнего долга? Я убежден в необходимости поддержки движения «Юбилейный год», которое призывает к аннулированию непосильного внешнего долга беднейших стран мира. Это могло бы стать лучшим способом встречи нового тысячелетия. Если вы еще не присоединились к сторонникам «Юбилея», я настоятельно рекомендую вам это сделать. Однако данный проект не предполагает навязывания миру «христианского» способа решения проблемы. Речь идет о христианах, чья деятельность связана с финансами, экономикой, банковской системой, бизнесом, внешней политикой и правительственными органами. В мучительных раздумьях о наболевших вопросах, их безмолвная «Гефсиманская» молитва вбирает в себя невыносимую боль мира и целительную любовь Бога. Гораздо легче, выражаясь образно, удалиться в свой собственный «Кумран», поясняя, что вы всего лишь частное лицо, не имеющее отношения к международной финансовой политике. Или пойти на компромисс с существующей системой в наденьте на светлое будущее. Можно выступить в поддержку шумной и недальновидной политической программы, явно неспособной оценить всю глубину проблемы. Некоторым читателям этой книги придется не раз оказаться в подобном «Гефсиманском сад», чтобы позволить целительной Божьей любви преобразить наш мир в этот решающий момент истории.

Или, быть может, вы студент факультета или научный работник отдела, которым угрожает серьезный раскол. Сотрудники перестали общаться друг с другом, бойкотируют чужих кандидатов на докторскую степень, срывают защиту диссертаций. Я знаю экономические, исторические и другие факультеты, где половина преподавателей – убежденный марксисты или приверженцы постмодернистской философии. Какую же позицию должны в этом случае занимать христиане? Возможно, вы уверены в том, что евангелие призывает вас поддержать одну из конфликтующих сторон. Однако же в действительности все не так просто. Я предлагаю подходить к подобным ситуациям как к призыву к молитве. Откройте Писание и, преклонив колени, возложите на Господа все заботы, связанные с профессиональной деятельностью. Вкусите хлеб Причастия, и вам откроется сломленное тело Христово, преданное во искупление грехов мира. Учитесь молиться о боли сокрушенных сердцем людей, занятых в той области, где Бог поручил трудиться вам. Пусть ваша молитва укажет вам путь к миротворчеству, даст смелости выслушать обе стороны, даже если каждая из них ополчится против вас самих. Действительно ли вы желаете следовать за распятым Мессией? Все это, разумеется, применимо и в других областях жизни — в семье и браке, в решении многочисленных общественных и частных вопросов.

Позволю себе небольшое автобиографическое отступление. Несмотря на то что вот рке много лет я довольно ясно вижу свое призвание, мне нередко приходилось принимать на первый взгляд сомнительные решения. Я живу в мире, который, со времен Просвещения, прилагает все усилия для отделения Церкви от образовательной сферы. По моему глубочайшему убеждению, это несправедливо в отношении обеих сторон. Всю свою сознательную жизнь я стараюсь находиться одновременно в двух противоборствующих лагерях, зачастую наталкиваясь на непонимание обоих. Я живу в мире, где искренне верующие христиане встречают попытки серьезного исторического анализа Нового Завета подозрением, а иногда и полным неприятием, в то же время с радостно приветствуя всякие выражения исторической небрежности. Я уверен, что это может иметь разрушительные последствия для благочестия, и стараюсь делать все возможное, чтобы в проповеди и молитве оставаться ученым, а в своих исторических исследованиях хранить верность евангелию. В результате мои ученые коллеги окрестили меня фундаменталистом, а собратья по вере — беспринципным псевдо–либералом, и ирония всего происходящего нисколько не облегчает боли.

Рассказывав вам об этом, я не ищу сочувствия, поскольку именно в молитве на одной из таких «линий разлома», в моем собственном Гефсиманском саду (где я переживал моменты мучительного отчаяния), я познал утешение от присутствия живого Мессии. Я сгонял, что боролся не с кем иным, как с ангелом Господним. Он оставил меня «хромым на бедро», но при этом открыл глаза на мое истинное призвание, которое заключается вовсе не в сокращении дуалистической пропасти между наследием эпохи Просвещения и печальной реальности эпохи постмодернизма. Я вижу свое предназначение в молитве за раны этого мира и уверен, что благодаря ей, моя профессиональная деятельность станет еще продуктивнее, а моя церковь откроет для себя новые направления роста на гораздо более глубоком уровне, чем можно было бы ожидать от попыток практического решения проблемы. Следствием этого, я надеюсь, будет еще более успешный труд на ниве миротворчества. Трудные времена всегда оказывались для меня самыми плодотворными. Мы, британцы, не любим говорить о себе на людях, и мне не хотелось бы выставлять себя в качестве примера. Но, возможно, мой опыт найдет отклик в сердцах читателей этих слов и ободрит тех, для кого переживания Гефсиманского сада до сих пор оставались явлением неизвестным, и потому — непонятным. «Как послал Меня Отец, — сказал Иисус, — так и Я посылаю вас; примите Духа Святого; прощайте и оставляйте грехов. Нам необходимо больше размышлять над значением этих слов и учиться жить в соответствии с их смыслом.

Сохраняя верность своему призванию, мы, в свою очередь, становимся для мира тем же, чем Иисус был для Израиля. Но самым пугающим и неожиданным (по крайней мере, для многих протестантов) результатом этого является следующее: наше присутствие для мира означает то же, что означало присутствие Яхве для Израиля и всей Вселенной. Так происходит со всеми, в ком живет и действует Святой Дух Божий. Мы с вами призваны явить миру истинную человечность. Но помочь нам в этом, возродить в нас Божий образ может лишь сам Бог, обитающий в нас. В одной своей знаменитой лекции Клайв Льюис сказал, что за исключением самой Евхаристии, у нас нет ничего более святого, чем наши ближние, христиане, ибо в каналом из них живет сам Христос.

Мы редко задумываемся об этом и, в результате, чрезвычайно обедняем самих себя. Всякому, кто хотя бы вскользь начинает говорить об этом, спешим напомнить о собственном несовершенстве, слабости и непостоянстве, об ошибках, грехах и страхах. Разумеется, все это правда. Но прочитайте еще раз слова Павла или Иоанна разве не мы с вами те самые хрупкие сосуды, наполненные славой, разве не мы — израненные целители? Пусть Бог простит нас за то, что мы позволили идеям Просвещения дать определение истинной человеческой сущности. Ведь мы вообразили, будто настоящий человек всегда и во всем преуспевает, знает правильные ответы на все вопросы, никогда не делает ошибок и держит в своих руках весь мир. Но живой Бог явил свою славу в Иисусе Христе, который, умирая на кресте, взывал к оставившему его Отцу. Изливая в молитве свою боль, следуя за Христом и преображая окружающий мир, мы не только открываем для себя понятие истинной человеческой сущности, но и познаем смысл, который Православная церковь вкладывает в слово — да, да — обожествление». В конечном итоге, не верующий в это отвергает Духа Святого. Если подобное заявление кажется вам излишне самоуверенным, представьте себе всю самонадеянность попытки воздействовать на мир без помощи Божьего Духа, живущего внутри пас, наставляющего и придающего нам силы. Осознав, что сущность истинного божества открывается не в стремлении к величию, как учили просветители, а в любви и самопожертвовании, поклоняясь откровению Божьему в Иисусе и становясь все более ясным отражением образа Божьего, вы увидите неразрывную связь между смирением Бога и возвышенным благородством настоящего человека.

Наряду со всем этим мы призваны к истинному познанию. Вопрос этот — о способах познания, о понятии «знания» как такового и т. п. — постоянно витал в воздухе на конференции, давшей начало этой книге, иногда становясь главной темой многочисленных бесед. Он особенно актуален для нас, преподавателей, ведь знания — это наше «орудие производства». Нам необходимо позволить евангелию пересмотреть само понятие знания и дать ему новое определение. Каждый христианин, независимо от области своей деятельности, призван к познанию Бога, самого себя, своих ближних и окружающего мира. В чем же это должно выражаться?

Здесь нельзя обойти стороной возникшую сравнительно недавно критику в сторону теории познания, получившей распространение в эпоху Просвещения. Объективный подход, столь высоко превозносимый просветителями («Мы смотрим на вещи честно и ничего не приукрашиваем») и в самом деле очень часто служил прикрытием для тех, кто стремился заполучить политическую власть и контроль над обществом. Однако в конечном итоге познание Бога, ближних и окружающего мира является частью общечеловеческого призвания, впервые прозвучавшего в книге Бытия и утвержденного во Христе. Павел говорил (Кол. 3, 10) об «обновлении в издании по образу Создавшего». Такого рода познание не имеет ничего общего с простыми догадками, которые могут в любой момент рассыпаться на бессмысленные, противоречащие друг другу элементы.

Современные представления о познании отдают предпочтение такому, которое претендует на некую объективную научность (бесчувственная эпистемология пробирки, если можно так выразиться). Всякое отступление расценивается как шаг в сторону неизвестности, неопределенности и субъективизма. Именно поэтому, слыша мои рассуждения об Иисусе, подобные изложенным в этой книге, люди часто спрашивают меня, действительно ли я полагаю, будто Иисус не узнал», что он Бог? Я отвечаю им; «Если вы вкладываете в понятие знание» тот же смысл, что и просветители, то нет, не знал». Уверенность Иисуса в своем призвании была несравненно богаче и глубже. Мы, христиане, не имеем нрава довольствоваться эпистемологией, навязанной нам одной философской школой, которая, к тому же, возникла в прямой противовес христианству. Следовать за распятым и воскресшим Мессией означает, помимо всего прочего, познавать истину в соответствии с тем, что мы знаем о нем самом, и, что еще более важно, в соответствии с тем, что он знает о нас. По моему убеждению, с библейской точки зрения нам следует, подобно великому философу Бернарду Лонергану, избрать в качестве метода познания любовь, а затем уже двигаться от Божьей любви — величайшей из существующих форм знания — «вниз» к себе самим.

Но что такое любовь? У Имело она побуждает человека увидеть различия между ним самим и тем, кого он любит. В противном случае это была бы не любовь, а вожделение. И в то же время, возлюбив, мы не можем оставаться бесстрастными наблюдателями, подсматривать в скважину объективистской эпистемологии. Всем своим существом мы будем проникать в жизнь предмета нашей любви – будь он одушевленный, неодушевленный или же сам Бог. Иными словами, полное погружение в процесс познания не означает отсутствие объекта такового, И, напротив, изучение реальности, существующей за пределами моего создания, не делает меня бесстрастным наблюдателем. Я убежден, что мы, христиане, живущие в постмодернистском мире, можем и должны дать определение человеческому познанию, которое можно было бы применить к музыке и математике, биологии и истории, богословию и химии. Мы призваны поведать миру, который придет на смену постмодернизму, о так называемого эпистемологии любви.

Именно это дает нам замечательную возможность уже сейчас с радостью приступить к серьезному миссионерскому служению в мире, грядущем на смену современному. Мы живем во времена культурного кризиса. В настоящий момент я не знаю никого, кто был бы способен указать миру на способ выбраться из трясины постмодернизма. Некоторые люди до сих пор прячутся за закрытыми ставнями, пытаясь навсегда остаться в премодернистском мире. Другие всеми силами стараются удержать уходящую эпоху модернизма. Многие не предпочитают питаться отбросами постмодернизма. Но есть лучший выход из положения.

Дело вовсе не в том, что евангелие Иисуса предлагает нам религиозную альтернативу, превосходящую все прочие из представленных на общественном и культурном «шведском cтолe». Евангелие призывает нас возглавить процесс дальнейшего развития общества. Христианское мировоззрение, способное бросить вызов как модернизму, так и постмодернизму, должно найти достойное выражение в литературе, музыке, искусстве, философии, образовании, поэзии, политике, богословии и даже в библейских занятиях. Оптимизм, чувство юмора, доброта, здравый смысл и истинная мудрость помогут нам указать миру путь в будущее. Перед нами стоит вопрос «Если не сейчас, то когда?» Восприняв этот новый призыв, мы услышим еще один вопрос: «Кто, если не мы?» И что, кроме евангелия Иисуса, может стать ключом к решению задачи? «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас..». Примите Духа Святого в прощение и оставление грехов.

Мне хотелось бы закончить притчей и стихотворением. Когда–то мы с женой были на конференции в Париже и, улучив свободного минуту, отправились в Лувр, где раньше никогда не были. К сожалению, пас ожидало разочарование: портрет Моны Лизы, посмотреть на который считает своими долгом всякий уважающий себя турист, предстал перед нами еще в более таинственном свете. Дело в том, что после варварского нападения картина была помещена за толстым стеклом. Попытка заглянуть в глаза Джоконды, разгадать тайну ее знаменитой улыбки или хотя бы понять, не надумана ли вся эта ее мистичность такими вот зеваками, осложнялась вмешательством десятков чужих взглядов, отраженных в защитном покрытии. «Но такова жизнь», — внушает нам постмодернизм. — Кажущееся познание в действительности лишь оказывается не что иное, как отражение собственного внутреннего мира, склонностей и устремлений познающего. Ни на что нельзя полагаться, ко всему следует относиться с подозрением».

Но так ли это? Я уверен сам и призываю своих читателей убедиться на собственном опыте в том, что на свете есть любовь, что есть объективное познание и герменевтика доверия, а не подозрения. Ведь именно в этом более всего нуждаются люди двадцать первого столетия:

В Париже новичок ,я раньше никогда Не чувствовав взгляд этих темным глаз. Улыбкой легкой не был очарован. Значенье слов подобно красоте. Оно манит, играет и парит в пространстве Между художником, портретом, взглядом нашим.. Теперь, застенчива вдвойне, укрылась За покрывалом дерева, стекла. А мы, проникнуть в мир ее желая, видим То блики фотокамер, школьников чужие взгляды, А то тревожные улыбки. Так мы глядим на Бога, Мир и друг на друга, как будто сквозь тюремное окно: Страх, недоверие и подозренье — тень беспокойства. Все ли знанье наше — лишь отражение? Я хочу Уверовать, узнать, найти, Под взором любящим свободу обрести.

Оглавление

Предисловие

1 Иисус и исторические исследования

  Вступление

  В поисках истины

  Новые направления поисков

  Тернистый путь исканий

2 Иисус и Божье Царство

  Вступление

  Путешествие в первый век

  Откровение Божьего замысла

  Конец изгнаний

  Призвание возрожденного народа

  Бедствия и избавление

  Заключение

3 Иисус и символы

  Иисус и символика иудаизма

    Cyббoтa

    Трапезы

    Hарод и земля

    Храм

  Иисус и символы Цapствa

    Земля и народ

    Семья

    Тора

    Xpaм

  Заключение

4 Распятый Мессия

  Вступление

  Иисус и мессианство

  Распятие Мессии

  Заключение

5 Иисус и Бог

  Вступление

  Понятие «бог» в иудаизме первого века

  Раннехристианские представления об Иисусе и Боге

  Призвание и самосознание Иисуса

  Заключение

6 Воскресение Иисуса

  Вступление

  Возникновение раннего христианства

    Движение сторонников Царства Божьего

    Движение сторонников воскресения.

    Движение сторонников мессианства

    Заключение

  Свидетельство апостола Павла: 1 Кор. 15

  Заключение: евангельская традиция и воскресение

7 Путь в Эммаус в эпоху постмодернизма

  Вступление: христианское служение в эпоху постмодернизма

  Пс. 41 — 42

  Дорога в Эммаус

  Эммаус на полотне художника Луки

  От Эммауса до берегов Дувра

8 Свет мира X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?