«Откровения Заратустры»

Венедикт Мебиус ОТКРОВЕНИЯ ЗАРАТУСТРЫ

 Однажды у Заратустры спросили: «Что такое истина?», и он ответил:

— Истина — это щепотка соли, которой мудрец приправляет свою мудрость. Без этой соли невкусно, но и в чистом виде ее не съешь. Я же не мудрец и истины в моих словах не больше, чем в тех ушах, до которых они долетели.

КОРОВА ПОЗНАНИЯ ДОБРА И ЗЛА

   Никто не знал, кто такой Заратустра, откуда он взялся, зачем и куда он ушел. Он прожил, как звезда на ночном небе, и только одно обещал — когда-нибудь вернуться. "Когда придет время судить мир" — так говорит Авеста, священная книга зендов. Но зачем судить этот мир? Каждый, кто живет среди людей, уже осуждает себя. Одни — на страдания и муки, другие — на тупое блаженство, ведущее в пропасть. Как собака, ушедшая в лес, всегда ищет таких же, как она, так и злодей всегда живет среди злодеев, глупец — среди глупцов, а человек — среди людей. В этом высшая справедливость и высший суд, свершающийся ежедневно.

   Нет ни в небе, ни на земле никакого ада и преисподней, кроме тех, которые делает сам человек. Так учил Заратустра и так смоли понять его те, которые называли его Учителем.

   Когда он пришел, этого никто не заметил и никто не узнал в нем светлую звезду. Вокруг него не было ни сияния, ни славы, ни друзей. Он был голоден и разут. И только глаза его пугали бесконечной пропастью души. Над ним хотели посмеяться, но насмешки отлетали от него, не задевая его безмятежность, так что весельчакам поневоле приходилось прикрывать рты.   Говорят, что первым, кто увидел его, был бедный крестьянин. Он шел к колдуну с просьбой вернуть украденную корову и по дороге всем рассказывал о своей горькой судьбе. День был хорошим и теплым, но крестьянин за своими слезами не замечал ни света, ни тьмы.

 — Постой, торопливый крестьянин. Твоя дорога идет в другую сторону. В том конце, куда ты движешься, ты ничего не найдешь. — Так приветствовал его Заратустра, присевший отдохнуть у придорожного камня.

 — Зачем ты смеешься надо мной, несчастным крестьянином. Или ты не замечаешь моего горя? Разве мало тебе моих слез, что ты решил посолить мою рану своими насмешками?

   Заратустра рассмеялся, но рассмеялся не зло, а тихо и спокойно, как это умел делать только он. Это было похоже на журчание горного ручья, когда он выходит в долину.

 — О, несчастный страдалец, о чем же ты плачешь? Если слезы твои о потерянной корове, то почему ты четыре раза вспомнил себя? «Мной», "мое", "у меня". Ты плачешь о себе, в то время как корова твоя сыта и довольна. Она так же щиплет траву, как это делала, когда жила у тебя на подворье. Почему же ты не рад за нее? Почему ты идешь к колдуну? Ведь если тот отыщет твою корову, тебе придется убить бедное животное, чтобы отдать колдуну половину. Или ты думаешь, что половина коровы сможет щипать траву с той же радостью, что и целая?

 — Откуда ты знаешь меня? — удивился крестьянин, у которого от любопытства даже слезы иссякли.

 — Я не знаю тебя. Я знаю твое горе. Оно бежит впереди тебя, машет руками и кричит: "Вот идет несчастный страдалец, у которого украли корову. Смотрите, люди, жалейте его, плачьте и радуйтесь, что ваших коров никто не трогал". Поверь мне, несчастный глупец, это не вор украл у тебя, а твое горе увело корову. И видит Бог, ели не был бы ты таким глупцом, давно бы твоя корова была дома. Твоему горю не нужно мясо, ему нужны ты и твои слезы.

 — Странны твои слова, незнакомец. Я вижу, что ты не злой, но понять тебя не могу. Может быть, я вправду глуп, как ты говоришь, но скажи мне, если ты такой мудрый, что делать мне зимой, когда мои дети захотят есть и пить? Может быть, ты их придешь обогреть, когда они будут дрожать от холода и обиды?

 — Может быть, и приду, если это поможет тебе, — перебил его Заратустра. — Хоть сам я нищ и разут, но я знаю, что может помочь тебе. Вот смотри, сейчас слезы твои обсохли, и ты уже перестал кричать о своих обидах. Ты вспомнил о детях своих. И уже говоришь: "Не я буду страдать, но дети мои". Это уже не так глупо, как раньше. Видит бог, ты уже чему-то хорошему смог научиться в этой жизни. Поверь мне, когда ты наберешься мудрости, тебя не смогут напугать такие пустяки.

 — Неужели мудрые не нуждаются в очаге и пище? — съязвил крестьянин, и Заратустра опять рассмеялся.

 — Для мудрого леса полны дичью и диким медом. В горах для него растет кизил и шиповник, а в реках плещется рыба. Зачем мудрецу тащить на себе эту тяжесть? Не проще ли оставить все это там, где оно и живет, чтобы в нужное время вернуться туда и взять столько, сколько хватит тебе на сегодня? Костер всегда может согреть мудреца, а пещера и шалаш дадут кров от непогоды и холода. Разве этого мало, крестьянин? Разве это не говорит о том, что бог щедр к своим детям? И кто сказал тебе, глупец, что твоя корова — твоя? У нее своя жизнь, свои рога, свой хвост и глаза. Не ты ее родил, не ты лепил ее из глины и воздуха, чтобы теперь считать ее своею. Разве не так? Да ты и маленького червяка не сможешь слепить, не то, что корову. И теперь, когда то, что создано богом, ты хотел убить и съесть, теперь оно ушло от тебя своей дорогой, это ли обижает тебя?

   Крестьянин стал заметно горячиться:

 — Нет, незнакомец. Если бы она ушла своей дорогой, я бы  так не плакал. Но ее увел вор. Разве ты не знаешь, что от восточных гор до западных степей последним делом считается ложь и воровство? Это не бог увел  у меня мое имущество, а человек, которого никто из нашего арийского племени не назовет человеком. Он вор и достоин  ужасной смерти.

 — Может быть, ты и прав, — вздохнул Заратустра. — Если, конечно, слова твои искренни. Ведь ты уже третий раз поменял причину своего горя. Сначала горе было только твоим, потом ты вспомнил о своих детях,  а теперь говоришь обо всех арийских племенах сразу. Теперь уже твое горе идет оттого, что в народе, который не имеет замков и прочных засовов, появился вор. Если слова твои искренни, то посмотри, — сюда ты шел простым человеком, которого обидели и обделили, а уйдешь отсюда, как достойный сын своего племени.

 Заратустра опять рассмеялся.

 — Только снова ты не прав и снова твоя обида мешает тебе думать. Неужели ты думаешь, что вор украл у тебя корову по СВОЕЙ ВОЛЕ? Смотри, мать и отец воспитывали его по нашим законам и обычаям, почему же он решил нарушить эти законы? Кто заронил ему в сердце соблазн и глаза его сделал завистливыми? Неужели он сам?

— Ну уж и не я, — пожал плечами крестьянин. — Значит плохо воспитывали его, раз вырос таким. Сам он это сделал или не сам, а ответит он за это!

 — Ответит. Конечно ответит. Если не перед людьми, то перед богом ответит. Только и у самых лучших родителей могут рождаться уроды. И кто знает каким будет твой ребенок? Что ты скажешь когда он встанет на путь нечестивца? Как знать, быть может в сердце твоего отрока зародится такой соблазн, что не сможет он устоять? Ведь кто из нас, глядя на богатого соседа ни разу не спросил в сердце своем: "Почему у него и стада, и слуги, и добрая жена? Почему у меня этого нет?" Откуда у человека происходит зависть? Ведь не сам же он производит ее. И не родители. А раз не сам и не родители, то зависть приходит в сердце помимо воли человека. Что ж, неужели бог так глуп, чтобы поселить в сердце человеку то, от чего только беды и несчастья? Нет, крестьянин. Бог не глуп и зависть в сердце вора проникла лишь за тем, чтобы испытать тебя и его.

 И снова Заратустра рассмеялся.

 — Наивный человек, считающий, что знает жизнь лучше Всевышнего! Сегодня тебе показали твою беду и теперь ты знаешь, как это больно. Сегодня ты плакал и теперь, когда завтра будет плакать сосед, ты вспомнишь свою боль и захочешь ему помочь. И когда глаза твои станут завидовать богатству другого, вспомни себя. Это поможет тебе устоять в соблазне. Легко быть праведным, сильным и добрым, когда нет ни горя, ни соблазнов. Но ни одна легкая дорога не приведет человека к силе. Так благослови, несчастный, тех, кто мешает тебе быть сытым и довольным. Только через них ты сможешь набраться силы и мудрости. Пока не научишься идти своей дорогой самостоятельно.

* * *

 Так рассказывал тот крестьянин, у которого украли корову. Он не знал Заратустру и по словам его выходило, что беседу эту он имел с неким странствующим мудрецом, который исчез так же неожиданно, как и появился. Будто и не было его вовсе.

ХОЗЯИН И РАБ

   Что есть у мудрого? Звездная ночь и дорога, известная ему одному. И если ты сбился с пути, то подними лицо свое к звездам. Их путь известен и прям, как у всех, кто вместил в себя три великих закона: закон творящего разума, закон беспредельного единения всего и закон выделения целого из целого. Им известны тайны времени, стань как они. Но сначала попробуй прожить свою жизнь.

   В городе, куда пришел Заратустра, жил один ремесленник, и когда Заратустра проходил мимо его дома, то увидел, как тот бьет палкой своего слугу.

 — Кто приказал тебе бить палкой этого несчастного? — обратился Заратустра к разгоряченному ремесленнику.

 — Тебе что за дело? — огрызнулся он. — Проходи своей дорогой и не мешай мне говорить со своим рабом. Я же человек свободный, и никто мне не указ, что делать и когда.

   Побитый раб громко стонал и поглаживал рукой избитые места, но глаза его были сухи и когда он глядел на Заратустру, в них читался немой укор: "Зачем ты вмешался? Пусть бы гнев хозяина излился на меня сегодня, все равно он в ярости бьет больше мимо. Теперь же он будет держать на меня зло, и кто знает, что я получу от него завтра?"

 — Этот негодяй выпил мое вино. И теперь, когда ко мне пришли гости, мне нечем их угостить. Теперь они будут смеяться надо мной и говорить, что в доме моем рабов больше, чем вина и радости. А то еще посчитают, что я пожалел накрыть для них стол.

 — Зато теперь никто не скажет, что ты добр со своим рабом, — усмехнулся Заратустра. — И тот, кто приказал тебе бить этого бедолагу, теперь смеется над тобой. Ведь и гости твои ушли без угощения, и вино твое выпито, а теперь еще и раб твой побит и не сможет работать. Чего же ты добился своей яростью?

   Лицо ремесленника покраснело от  гнева.

 — Незнакомец, — обратился он к Заратустре. — Если ты такой справедливый, каким хочешь казаться, то и тебе придется ответить за свои слова. Ведь если ты не покажешь мне того, кто приказал мне, по твоим словам, бить этого нечестивца, значит, ты будешь лжецом и понесешь наказание за клевету.

 — Хорошо, — тихо ответил Заратустра. — Но давай по справедливости. Если я покажу тебе того, кто тобой управляет, тогда и ты отпустишь своего раба. Ведь по закону раб не может держать раба. Идет? Тогда смотри.

   С этими словами Заратустра взял камень и, подняв его, отпустил.

 — Видишь, камень упал. А ведь я всего лишь поднял его над землей, ни толкал, ни кидал. Он сам упал. Значит, камень упал по своей воле?

 — Не смеши меня, незнакомец, — ухмыльнулся ремесленник. — И не пытайся прикинуться дурачком, ты сам его уронил!

 — Не торопись, — остановил его Заратустра. И, опять подняв камень, положил его на телегу, стоящую рядом.

 — Ну вот. Теперь камень не падает. Может быть, он сам не хочет падать? Или ему мешает телега? Когда твой раб выпил твое вино, он вызвал твой гнев. Верно? И этот гнев тебя толкнул взяться за палку. Думаю, с этим ты тоже не будешь спорить. Твой гнев поднялся от действий твоего раба, как этот камень поднялся от моих действий. Ты же сказал, что камень заставил упасть я. Значит, и тебя заставил драться твой раб. Так что вот тебе тот, кто управляет тобой.

   К тому времени вокруг спорящих собралась большая толпа любопытных зевак, которые со словами Заратустры начали громко хохотать и кричать несчастному ремесленнику:

 — Смотри на него! Этим дурачком командует его же собственный раб.

   Ремесленник в отчаяние схватился за голову и сел в дорожную пыль.

 — О горе мне! Откуда ты взялся, чужеземец! Что ты пришел, чтобы опозорить меня! Куда мне, простому человеку, состязаться с тобой в хитрости?! Запутав меня своими коварными речами, ты лишил меня самого лучшего из моих работников. Да, я был сердит на него, но если бы я хотел с ним расстаться, то сам бы выгнал его из дому. Что мне делать теперь? К кому идти за справедливостью?

   Теперь уже и зеваки перестали хохотать, и раб испуганно озирался вокруг, как если бы вдруг оказался на краю какой-то опасной ямы. Свобода, которая еще вчера представлялась ему райским садом, вдруг предстала во всем своем ужасающем виде. Теперь у него не было ни дома, где его бьют, ни дома, где его  кормят и дают ночлег. Идти было некуда, и раб кинулся на колени перед сидящим в пыли хозяином.

 — Не гони меня, господин!! — взмолился он во весь голос. — Мой дом здесь, и я не хочу уходить от тебя. Ты всегда был хорошим и справедливым хозяином, и если доставалось мне от тебя, то по заслугам. Я буду честно служить тебе, только не гони меня!

 — Да откуда он взялся, этот бродяга? — зашумели в толпе. — Что ему надо здесь, что он пришел нас учить своим законам? Пусть идет, куда шел, тогда и мы не тронем его.

   Заратустра горько усмехнулся и, подняв лицо к небу, громко сказал:

 — Господи! Ты видишь, что сегодня я показал этим людям их свободу. Весь этот огромный мир, который ты дал им во владение. Но как  камень без опоры не зависает в воздухе, так и эти люди, называя себя свободными, привязали себя к своим телегам и хозяевам. Пусть. Прости им их слабость.

   За этими словами Заратустра вышел из города.

ИМЯ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА

   Когда Заратустра вышел из того города, где шел разговор с ремесленником и его рабом, он увидел, что за ним бежит некий юноша. Тогда Заратустра остановился и присел у дороги, поджидая его. Он был тих и задумчив.

   Видя это, юноша перешел на шаг, и когда приблизился к Заратустре, то вежливо поклонился ему.

 — Господин! — сказал он. — Позволь мне пройти с тобой.

   Заратустра кивнул.

 — Я никого не гоню от себя, ты можешь идти со мной. А можешь вернуться домой, когда дорога будет тебе в тягость.

 — Спасибо, господин, — опять поклонился юноша. — Я видел, что эти люди расстроили тебя, и мне хотелось тебя утешить.

   Заратустра залился веселым смехом.

 — Не сердись, что я смеюсь над тобой, но скажи мне, мой новый друг, сердишься ли ты на ветер, за то, что он дует? Или на солнце за то, что оно светит? Или на своих родителей за то, что они назвали тебя Виштаспой?

 — Откуда ты знаешь мое имя? — изумился юноша.

 — А разве ты держишь свое имя в секрете? — Заратустра улыбнулся. — Каждый человек несет свое имя на себе, и когда ты научишься слышать и видеть, тебе не нужны будут слова.

 — Да, теперь я вижу, что не зря пошел за тобой. Но неужели и вправду можно услышать и увидеть то, о чем человек молчит даже в мыслях? Ведь я думал о тех людях, а не о том, как меня зовут.

 — Помнишь тот камень, который я поднял в городе? — спросил Заратустра вместо ответа. — А знаешь ли ты, как его звали?

 — Кого звали? Камень? У камней нет имени. — Юноша слегка смутился, а Заратустра продолжал:

 — Правильно. У камней нет имени. Имя нужно только тому, кто отделяет себя от всего остального. Так, если ты увидишь за холмом мою голову, ты не станешь кричать: "Вот идет голова Заратустры!" Ты скажешь: "Вот идет Заратустра". Этот камень — маленький кусочек мира, и когда ты  увидишь себя таким же кусочком, тебе не нужно будет имя. Тогда тебя самого назовут миром, и все его части будут тебе знакомы. Ты увидишь, что тебя нет, а есть огромная Вселенная, и что ты и она — это одно и то же. А пока пошли. Скоро наступает ночь, и нам пора устроиться на ночлег.

   Так Заратустра встретил своего первого ученика Виштаспу, и в тот раз они ночевали среди камней и травы, а покрывалом им служила звездная ночь.

 — Господин, — засыпая обратился Виштаспа к Заратустре, — могу ли я научиться твоему знанию, чтобы читать души людей, как ты?

 — Хорошо, — сказал Заратустра. — Тогда сначала попробуй проглотить Землю и Солнце, а звезды оставь себе на ужин. Если же тебе это покажется чересчур много, начни с малого.

ДЕРЕВО ЖИЗНИ

   Долгие вечера проходили у Вишитаспы в беседах с Учителем. Только не было в этих беседах ни наставлений, ни тайных истин. Каждое слово Заратустры было загадкой для юноши, и он даже не понимал, почему называет Учителем Заратустру. Заратустра же часто садился на берегу реки, глядел закрытыми глазами на воду и, как слепой, перебирал руками прибрежную гальку. Он был молчалив и задумчив.

 — Что ты делаешь? — однажды спросил его Виштаспа, пытаясь разгадать, что видит Учитель на берегу реки.

 — Я пью сок дерева Жизни, — не раскрывая глаз ответил Заратустра и даже не обернулся к ученику. Это обидело Виштаспу, и с горечью в голосе юноша воскликнул:

 — Учитель! Вот уже долгие дни я хожу за тобой как тень. Я называю тебя Учителем, но скажи мне, чему ты научил меня? Или я недостоин, по-твоему, узнать великие секреты того, что ты называешь «магия»? Ты дразнишь меня, но всегда уходишь от ответа, когда я спрашиваю тебя! Почему? Почему ты отвечаешь мне сейчас: "Я пью сок дерева Жизни"? Дай и мне отведать этого сока!

   Заратустра остался невозмутим и камешки в его руке продолжали играть, как и минуту назад.

 — Ты тоже пьешь этот сок, Виштаспа. И он приходится тебе по вкусу. Но ты ведь не замечаешь воздух, который вдыхаешь. И не замечаешь жизнь, которую живешь. Как можешь ты замечать тогда тот живительный источник, который вливает в тебя жизнь? И ты напрасно говоришь, что ничему не научился за это время. Ты научился задавать вопросы. Теперь тебе осталось научиться находить и терять ответы.

   Виштаспа огорченно сел рядом с Заратустрой.

 — Все равно я не понимаю тебя. Учитель. Наверное, я глуп, что не могу разгадать твои слова.

 — Глупый не задает вопросы. Глупый и так все знает. Если хочешь, я расскажу тебе одну притчу. Но не торопись, если окажется, что ты уже слышал ее. В этой притче вопросов больше, чем ответов на них.

   Виштаспа покорно вздохнул и, заметив это, Заратустра весело рассмеялся.

 — Наберись терпения, мой друг Виштаспа. Каждый день ты слушаешь пение птиц, шорох ветра и журчание реки. "Что особенного в этих звуках?" — спрашиваешь ты до тех пор, пока однажды не услышишь в них сокровенного от людских ушей смысла. Но ты же не станешь перебивать ветер, крича ему, что ты это уже слышал однажды. Пусть и мои слова будут для тебя как ветер. Быть может, они пролетят незаметно, а может быть, оставят в твоих ушах добрый след.

   Услышав эти слова, засмеялся и Виштаспа.

 — Хорошо, Учитель! Я готов слушать тебя до бесконечности. Пусть еще раз в моем сердце загорится огонек надежды. Надеюсь, ты не потушишь его своим ветром.

   Река продолжала журчать у ног Заратустры и казалось, не было никакого молчания между словами.

 — Скажи, Виштаспа, для какого дела был посеян первый человек на земле? Для злого или для доброго?

 — Одни говорят, для злого, другие — для доброго, — пожал плечами Виштаспа. — Крестьянин верит, что он рожден пахать землю, воин — чтобы воевать, а Верховный жрец при дворе моего отца говорит, что люди рождены для греха и соблазна. Кто из них прав? Я думаю, что мы рождены для познания. Ну, а добрые ли это дела или злые, это мне неведомо. Каждый полагает по-своему.

 — Вот видишь, как ты умен, мудрый Виштаспа! В моих словах нет насмешки, и улыбка моя искренна. Ведь даже собака знает, что такое добро и зло. Она может стащить у хозяина кусок мяса, но посмотри, как она виновато виляет хвостом, пытаясь загладить вину, когда хозяин вернется. Таким сперва был и человек. Все было просто для него, и жизнь казалась прогулкой рядом со всемогущим хозяином. Достаточно было слушать все его указания, чтобы хозяйская палка не причинила боль, но даже когда хозяин наказывал человека, за этим все равно виделся добрый отец, который не даст тебе сбиться с пути, намеченного им.

 — Я понял, Учитель, — воскликнул Виштаспа. — Ты говоришь о сотворении человека и о его жизни в раю. Я много раз слышал эту историю от нашего жреца. Но потом человек ослушался хозяина. А точнее, Бога.

 — А тебе, Виштаспа, когда-нибудь хотелось заговорить с собакой? Ты ни разу не жалел о том, что твой любимый пес только виляет хвостом, гавкает и лижет твое лицо? Конечно, тебе становилось грустно, когда рядом с твоим любимым псом ты был одинок в своих мыслях. Может быть поэтому люди больше желают детей, чем собак? А сколько ты раз слышал о том, что человек сотворен по образу и подобию Божьему? Разве для того, чтобы бродить за хозяином послушным и молчаливым псом?

   Виштаспа залился звонким юношеским смехом.

 — Учитель! Если бы тебя услышал наш жрец, он бы стал требовать у отца твоей казни, как сквернослова и богохульника. Он бы сказал, что ты носитель смуты и беспорядков.

 — А я и есть носитель смуты, так что в словах его нет лжи и лукавства. Ты ведь помнишь о том, что в райском саду росло два дерева: одно из них было деревом познания добра и зла. И когда первый человек отведал от него, он стал сомневаться. В нем поселилась смута и он испугался, увидев зло там, где не было его вовсе. Я тоже ел от этого дерева. И потом, когда ошибался в своих делах, грозная неумолимая сила опрокидывала меня вниз. Чтобы затем вновь мучительно подниматься к блаженным высотам истины. И Бог терпеливо ждал, когда у меня откроются глаза, прорежутся крылья и жилы окрепнут для новых усилий. Ведь в том саду было еще одно дерево.

 — Это дерево Жизни, — кивнул головой Виштаспа. —   Ты называешь его деревом Хаомой. Но ведь Бог не дал первому человеку выпить его сок, испугавшись, что человек и сам станет Богом.

 — Тогда скажи мне, мудрый Виштаспа, — Заратустра снова закрыл свои глаза. — Какая сила дает тебе Жизнь? Какая сила гонит твою кровь по жилам и заставляет биться твое сердце, когда оно сгорает от желания жить? И какая сила заставляет тебя задавать вопросы, мучая отсутствием ответа на них? Разве ты не называешь эту силу жизнью, как Всевышнего называешь отцом небесным? Если же нет, тогда продолжай слушать ветер. У него ты научишься большему.

НЕ ЖЕЛАЙ ЧЕЛОВЕКУ ПУСТОГО СЧАСТЬЯ

   Для счастливого жизнь полна, как веселая чаша, для скорбящего весь мир покрывается мглой.

   Однажды Заратустра и юный Виштаспа проходили мимо небольшого городка по дороге, ведущей в страну арианов. День был весенний и ласковый, и на душе у юного Виштаспы пели соловьи. Заратустра же, как всегда, был невозмутимо задумчив.

   Дорога была пуста, и желтую пыль на ней еще никто не успел потревожить.

   Внезапно до путников долетел какой-то жалобный звук, как если бы кто-то стонал от безысходной тоски и отчаянья. Виштаспа нахмурился и мысли его приняли другой оборот.

 — Учитель, — встревожено обратился он к Заратустре. — Ты слышал эти звуки? Кажется, это плачут люди. Уж не случилось ли в том городе какой-либо беды?

   Заратустра оторвался от своих мыслей и, посмотрев на городские стены, тихо произнес:

 — Сегодня утром некий ремесленник полез на крышу, но оступился и свернул себе шею. Это плачут его родственники, потому что они не могут понять случившееся, и оно их пугает. Прислушайся, разве ты сам не видишь, что произошло сегодня?

   Однако сколько ни напрягал Виштаспа слух, ничего, кроме жалобных стонов он разобрать не смог, и потому ему показалось, что Учитель насмехается над ним.

 — Город далеко, — пожал плечами он, — и слова сливаются с ветром. Я думаю, Учитель, что и ты не мог бы расслышать слов.

   Подобный ответ не смутил Заратустру:

 — Это потому, Виштаспа, что ты слушаешь ушами. Попробуй же услышать сердцем. Расстояние может ослабить звук, но оно не в силах заглушить горе. Пусти горе в свое сердце, и ты научишься видеть.

 — Как все просто в твоих словах, — печально вздохнул ученик. — Жаль только, что как я не стараюсь им следовать, у меня ровным счетом ничего не выходит. Вот я пустил горе в свое сердце, но ничего, кроме боли и жалости, я не вижу. И я, увы, не в силах помочь тем несчастным, которые плачут сегодня. А какой толк в пустом сочувствии, если оно не может избавить страдающего от его горя?

 — Ты думаешь, что без горя человек был бы более счастлив? — улыбнулся Заратустра ученику. — Подумай, не будь в мире смерти, кто бы восхищался мужеством воинов? И не будь голода, смог бы ты уважать труд земледельца? Нет, Виштаспа, то, что дается легко, ценится также легко и в самом деле несчастен тот, кого горе обходит стороной.

    Посмотри на свинью. Пока не пришел ее час, она сыта и довольна. Когда-то свинья была диким вепрем. Жизнь ее была полна опасностей и потерь, но это был сильный и мужественный зверь. Посмотри, что стало с этим зверем сегодня, когда человек ему дал счастье изобилия… Нет, Виштаспа, не желай человеку пустого счастья. Человек достоин более высокой участи. Вот и ты — сегодня в твое сердце пришла чужая беда, и ты мучаешься над вопросом, как помочь этим людям. Но знаешь ли ты цену этим мукам? Ведь они — это первый шаг к великому чувству любви. И я верю, что тебе достанет мужества не изгонять чужую боль из своего сердца.

   Виштаспа в задумчивости покачал головой.

 — В твоих словах много правды. Но скажи мне, какой смысл в этих подвигах, если всему приходит конец? Какой смысл в мужестве сильного, доброте доброго, разуме разумного, если приходит смерть и все забирает с собой? Нет, если жизнь однажды заканчивается так плачевно, то, увы, я не вижу в ней особого смысла.

 — Давай лучше посидим у дороги, — отозвался Заратустра, вместо ответа на сетования своего спутника. — Смотри, какое чудесное сегодня утро. Вот и плач уже стих, и жизнь продолжает свой неумолимый бег. Жизнь — это чудесная сказка. Пожалуй, никто из людей никогда еще не придумал что-либо лучше, чем сама жизнь. Но разве добрая сказка может иметь плохой конец? Нет, Виштаспа, какой конец, такая и сказка. И неужели ты думаешь, что тот, кто сумел придумать эту жизнь, был настолько глуп, чтобы конец у нее сделать таким бессмысленным?

 — Ты хочешь сказать, что душа человеческая бессмертна? — в глазах у Виштаспы повисло ожидание. Над этим вопросом он мучился давно и безысходно.

 — Я хочу сказать, что Бог щедр к своим детям. Впрочем, смерть — это все равно путешествие в неизвестность. Для одних это благо, для других — зло и испытания. А насчет бессмертия души — подумай сам. Почему ты знаешь, что на земле существуют деревья, камни, эта дорога, этот Заратустра? Все это ты можешь увидеть своими глазами, потрогать руками, понюхать носом, и потому знаешь — все это есть. Но можешь ли ты потрогать свою собственную душу? Или понюхать ее? Ты постоянно спрашиваешь себя, да есть ли она вообще, эта душа или же человек — это только слепок мяса, жил и костей? Все так и есть — твоя душа бесплотна, а может ли бесплотное умереть? Если же ты решишь, что никакой души и вовсе нет, то ответ будет еще проще — чего нет, то и не умирает. Вот видишь, в любом случае твоя душа бессмертна. Так что не думай л пустом, мой юный друг.

   Если же ты хочешь знать мой ответ, то я скажу его тебе. Твоя душа, Виштаспа, это не только ты. Все, что ты сумел полюбить в этом мире — тоже живет в твоей душе! И душа человека всегда живет там, где живет ее любовь. Научись любить, Виштаспа, и ты будешь жить вечно.

   Виштаспа слушал, в задумчивости жуя губами.

 — Когда ты говоришь, Учитель, в сердце моем пробуждается надежда и радость. Пока ты говоришь, я вижу свет и забываю о горе. В такие минуты я совсем забываю о нем. А скажи мне, ты сам когда-нибудь испытывал настоящее горе? Или ты родился со своим чудесным знанием?

 — Я скажу тебе, если и ты скажешь мне, что такое горе, — откликнулся Заратустра.

 — Хорошо, Учитель, я расскажу, раз ты просишь, — Виштаспа задумался, отчего лоб у него пошел морщинами, и, слегка помедлив, стал перечислять:

 — Во-первых: горе — это боль. Хуже всего, когда болит душа, и ты не знаешь, как это можно вынести. Во-вторых: ты видишь, что все твои попытки изменить что-то к лучшему тщетны и бессмысленны. Тогда у тебя опускаются руки, и сердцу хочется плакать и выть. В мозгу бьется одна и та же мысль: "Зачем? Почему?", и тогда начинает казаться, что это навсегда и мучения твои вечные. И нет ни одного человека, который мог бы тебе помочь, — Виштаспа остановился и, помедлив, добавил:

 — Вот, пожалуй, этого достаточно.

 — Тогда я тоже знаю, что такое горе, — искренне обрадовался Заратустра. — Однажды, как и ты, я испытывал нестерпимую боль. Я не знал, что мне делать и куда деваться. Все мои попытки вырваться из этой боли были тщетны, а тот человек, которого я любил и верил ему, почему-то тоже не спешил мне помочь. Больше того — он смеялся и продолжал меня мучить! Разве это не горе по-твоему, Виштаспа?

 — Конечно же, горе, Учитель! Но как это было?

 — Очень просто, — рассмеялся Заратустра. — Просто тогда я обмочил пеленки, и мать моя их мне меняла на чистые.

НАЧАЛО МУДРОСТИ

   В канун праздника поедания даров Заратустра и юный Виштаспа ушли высоко  в горы, где среди диких утесов и голых скал Учитель любил предаваться размышлениям. Он называл это место родиной рек, и часто повторял:

 — Даже самая могучая река питается водами малых ручьев. Так и Великая Мудрость: она начинается простыми мыслями и набирает силу, повинуясь голосу Любви и Единства.

   Виштаспа смотрел на говорливый ручей, разрезающий долину надвое, и ему казалось, что он видит, как воды этого ручья весело сливаются с водами могучей реки, текущей в страну с названием «Врата Бога». В другую сторону лежали пустынные степи кочевников и диких туров.

   Об этих землях ходило великое множество страшных слухов. Одни говорили, что от нищеты и голода эти дикие люди поедают друг друга, другие говорили, что нет, но с пленными чужеземцами они поступают хуже, чем с диким зверьем. А когда в степях созревала трава для их низкорослых лошадей, многие города страдали от дикарских набегов. Даже могучий Вавилон временами испытывал лютость кочевников, и с началом весны выставлял дозоры далеко за пределами своих владений.

   Эти воспоминания натолкнули Виштаспу на грустные мысли.

 — Учитель, — обратился он к Заратустре, — Много мы с тобой ходили по этой земле, и в разных странах люди живут по-разному. Одни изнывают от изобилия и скуки, иные мучимы голодом и лишениями. Но даже в самых цветущих городах все равно можно встретить голодных и сытых, богатых и нищих, рабов и их хозяев. Ты говорил, что каждый из людей равен перед Богом, так почему же Бог каждому дает в разной мере? Где же справедливость? Или, быть может, Бог не любит справедливости на земле?

   Виштаспа тяжело вздохнул и посмотрел на Учителя, который в тот момент вырезал из деревянного прутка небольшую дудочку, похожую на те, которые делают пастухи для забавы.

 — Вот, Виштаспа, — весело откликнулся он, — смотри, какая прекрасная дудочка будет у меня сегодня. Хотел бы ты себе иметь такую же?

   От этих слов Виштаспа начал сердиться:

 — Учитель, я задал тебе вопрос, а ты насмехаешься надо мной вместо ответа.

 — Почему же? — не отрываясь от своего занятия, пожал плечами Заратустра. — Именно на твой вопрос я и отвечаю. Ведь ты спросил меня, почему одни имеют многое, а иные и самого насущного не могут себе найти? Я же сказал: вот у меня есть дудочка, которая мне приятнее всех сокровищ мира, а у тебя ее нет. А справедливость состоит в том, что и ты можешь научиться делать такую же.

   Заратустра наконец отложил свое занятие, и Виштаспа залился звонким смехом.

 — Прости, Учитель. Я никак не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно. Ты убедил меня, хотя и не совсем. Если все так просто, так почему же между людьми то и дело возникают раздор и войны? Почему один становится рабом и обязан под страхом смерти повиноваться другому? И Бог не вмешивается в дела людей. Или он не видит, как на земле попирается справедливость?

   Глаза Заратустры сощурились в улыбке.

 — Я думаю, ты и сам мог бы ответить на этот вопрос, Виштаспа. Особенно если вспомнишь, для чего Бог сотворил человека. Ведь он сотворил его по образу и подобию своему…

 — И это мне непонятно, — перебил Виштаспа Учителя. — Если Бог такой же, как и человек, пусть даже лучший из нас, в таком случае, мне жаль Бога. Впрочем, я так не думаю. Я вижу, как каждую ночь Бог зажигает звезды и каждое утро вновь заставляет Солнце бежать по небу. Я знаю, что каждый день он дает жизнь новому младенцу и забирает ее у престарелого. Кто может сравниться с Богом в его делах?

 — Точно также я думал, когда ребенком смотрел на своего отца, — Заратустра усмехнулся. — И мне казалось, что невозможно сравниться с ним в силе и ловкости. Теперь же время прошло, и я умею не меньше его. Так что, Виштаспа, не спеши с выводами. Все, что имеет Бог, то же имеешь в малой степени и ты. Бог бесконечно мудр, и в тебе есть зачатки мудрости. Он терпелив в делах своих, и у тебя иногда получается слушать не перебивая. Он — это бескрайняя Любовь и Единство всего сущего, и это также ты можешь угадать в своей душе. Но самое главное — он дал тебе возможность быть Свободным и выбирать между Злом и Добром! Разве этого мало, Виштаспа?

 — Охо-хо, — покачал головой ученик. — Этого не мало. Этого чересчур много. Ведь Зло и Добро — это слишком трудно для меня. Я, как и все, запутался в этих понятиях и то, что я сегодня делаю как доброе дело, завтра может оказаться злым. Вор украл у меня мой хлеб — это зло. Но, быть может, он накормил своих детей, и они не умерли с голода! А другой не стал воровать, но, потеряв свою гордость, просит подаяния. Или же я, поймав вора, покараю его, а потом, глядя на его страдания, прокляну себя за свою жестокость. Как мне разобраться во всем этом и где найти ответы на свои вопросы?

 — Слушай свое сердце, Виштаспа, — отозвался Заратустра. — И если ты не станешь обманывать сам себя, ты найдешь большее, чем просто ответы. Ведь тот, кто ищет ответ, рано или поздно находит Мудрость.

ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

 День клонился к вечеру, и над горами сгущалась тьма. Заратустра с Виштаспой сидели у небольшого костра и, подкладывая ветки в огонь, Заратустра обратился к ученику:

 — Сегодня ты спросил меня, почему в разных краях земли люди живут по-разному, и я хочу рассказать тебе одну историю.

   Виштаспа согласно кивнул головой и приготовился слушать. Ветки, сгорая в огне, трещали, рассыпая в воздухе рыжие искры. И языки пламени развевали сумерки.

 — Смотри, Виштаспа, какая чудесная сила в этом огне! Разве можно подумать, глядя на кусок сухого дерева, что в нем живет это чудо огня? И вот, одна ветка отдает свой огонь, и я кладу на ее место другую. Так и люди: мой огонь носит меня по всему свету, а когда я сгораю, на мое место приходит другой. Знаешь ли ты, сколько народов прошло по всей этой земле до нас? Они строили города, засевали земли, достигали расцвета и навсегда уходили с этой земли. Им, как и нам, была дана свобода выбирать между добром и злом. Блажен тот, кто выбирал дорогу добра, но даже и он мог ошибаться и совершать злое. И не всем хватало сил смирить свою гордость и признать свое зло, чтобы исправить его. От этого зло накапливалось в мире и рождало новое; люди теряли любовь, а насилие стало заменять им душу. И не Бог разрушил эти царства, они погибали от своего же собственного зла.

   Наверное, ты знаешь, что наш народ пришел в эту землю из дальних стран, разрушенных завистью, жадностью, насилием и грабежами. Наши предки пришли в эти края и сказали: вот та земля, которая будет нас кормить и где не будет места несправедливости. И так оно и было в самом начале.

   Тогда на этой земле был один язык, и все понимали и уважали друг друга и селились семьями каждый на своем месте. Это был золотой век, когда любую беду и радость люди делили на всех поровну.

   И однажды кто-то сказал: "Что нам жить, как дикарям, в хижинах? Не лучше ли взять от земли глин, обжечь кирпичи и построить себе жилище, где не будет ни зноя, ни холода?"

   Так началось строительство великого города, первого на этой земле. С каждым днем город рос, и дома его становились все выше и уютнее. Тогда люди посмотрели на дела рук своих, и в их сердцах поселилась гордость.

 — Вот, — сказали они. — Бог слепил нас из глины, но не дал нам ни крова, ни одежд. Мы же своим трудом построили все это. Разве мы ниже, чем боги?"

   И гордость проникала в их сердца все глубже, и когда они глядели на своих земляков, оставшихся в хижинах, то стали насмехаться над ними.

 "— Вот, — смеялись они, — мы, подобно богам, обладающим разумом, построили себе богатые жилища, а эти дикари так и остались дикарями. Давайте же научим их, как надо жить.

   Если сами они глупы, словно дикие звери, то пойдем и станем для них богами!"

   Так началось разделение людей. Часть из тех, кто остался «диким» стали работать на горожан за хлеб и тепло, а тех, кто противился, силой обращали в рабов. И в сердцах людей поселялись обиды,  а несправедливость рождала сопротивление. Хозяин гордился своим положением, а слуга и раб узнали вкус зависти. Люди перестали понимать один другого, хоть и говорили на одном языке.

   Многие уходили в другие земли и там строили себе города. Другие же, уйдя с насиженных мест, так и остались кочевниками, начав жить грабежом и набегами. Теперь уже даже и сами языки тех народов изменились, и они, как заклятые враги, не понимают один другого.

   Заратустра вздохнул и пошевелил веткой угли костра, отчего огонь вспыхнул с новой силой.

 — Вот так опять на земле разрастается зло, — подытожил он свой рассказ. — И теперь кто может рассказать этим людям, что все они равны перед Богом и истиной? Что, отнимая хлеб у другого, они насыщают живот, но теряют связь с Богом? Что, отворачиваясь от чужой беды, они разрушают Единство и предают Любовь, а значит, сами же разрушают тот мир, где живут? Кто расскажет им это, чтобы они услышали и на эти земли вернулся Золотой Век?

КТО ТЫ ЕСТЬ?

  Однажды Виштаспа обратился с вопросом к Заратустре.

  — Скажи мне, Учитель, ты часто в разговоре со мной произносишь слово «душа». Но не мог бы ты объяснить точнее, что это такое? Ты уверял меня, что эта душа есть у каждого из нас точно так же, как есть две руки, две ноги и одна голова. Но вот мои руки, я вижу их и знаю, что они есть. Душу же свою я не видел ни разу. Может быть я просто не такой, как все и нет у меня никакой души вовсе? А если есть, то скажи, как мне узнать ее?

   Этот разговор произошел у них, когда Учитель с учеником направлялись в город с названием "Тихий ручей" и остановились на ночлег в пути у придорожного камня. Заратустра сидел у маленького костра и грел свои ладони в его пламени.

  — Кто это говорит со мной? — отозвался он на слова ученика. Казалось он весь был поглощен своими мыслями и Виштаспа только пожал плечами, немного досадуя на рассеянность Учителя.

  — Разве ты не слышишь? Это говорю с тобой я, твой ученик и попутчик Виштаспа. Посмотри на меня и ты увидишь кто это.

  Заратустра огляделся по сторонам и даже зачем-то задрал голову к небу.

  — Вот я вижу вечерние звезды, вот молодой месяц, вот камень у дороги, костер, — в недоумении стал перечислять он. — Вот чьи-то сандалии и плащ, вот две руки, две ноги и одна голова. Который же из этих предметов Виштаспа, мой ученик и попутчик?

  — Разве звезды говорили с тобой? — рассердился Виштаспа. — Или же этот камень, который всегда молчит? Зачем же ты смеешься надо мной, когда ты не мог забыть ни мой голос, ни то, как я выгляжу?

   Заратустра продолжал недоумевать.

  — Нет, нет! Я прекрасно помню и голос и лицо моего дорогого Виштаспы, но согласись, если и я вдруг заговорю голосом царя Дурашрава, разве от этого я стану им?

  Голос Заратустры и вправду начал меняться, а черты лица сделались жесткими и колючими. Он вдруг на самом деле стал походить на грозного царя, когда тот зачитывал на площади свои указы, так что даже холодок пробежал по спине у Виштаспы.

  — Что же ты молчишь, отрок? — прогремел отвратительный голос. — Или ты не видишь, кто стоит пред тобой?

  Виштаспа с ужасом наблюдал перемены в лице Учителя и сознание его стало туманиться. Видя это Заратустра рассмеялся и снова стал походить на самого себя. Наваждение закончилось.

  — Ты испугал меня, Учитель, — голос у Виштаспы слегка подрагивал и он устало опустился на землю, заставляя себя улыбаться, как ни в чем не бывало. — Мне показалось, что у меня не в порядке с головой, так ты был похож на Дурашрава. Как это удается тебе?

  — Сначала ты ответь на мой вопрос, — перебил ученика Заратустра. — Без него все мои ответы будут бессмысленны. Итак, кто же говорит со мной твоим голосом? Быть может это  две руки говорят? Или одна голова задает мне вопросы? А может это дырка, называемая ртом,  беседует со мной?

  — Нет, — тяжело вздохнул ученик. — Не дырка и не голова. Все, что я могу сказать о себе, так это то, что Я — целый человек, что произошел от отца и матери, и что называют меня Виштаспой. Но, похоже, тебе этого мало.

  Заратустра улыбнулся и присел рядом с учеником.

  — Мне довольно и меньшего, чтобы узнать тебя, мой недоверчивый Виштаспа. Но как я могу объяснить тебе, что такое душа, если ты даже не можешь толком объяснить, кто ты такой? Как же ты хочешь узнать большее и научиться менять свой образ в глазах другого? Ты смотришь на свое тело и говоришь себе: "Вот Я!". И не замечаешь того, что говоришь ты уже не о теле, а лишь об его отражении в твоем сознании. Вокруг тебя всегда великое множество твердых и ощутимых предметов, но прежде, чем ты заметишь их, они должны стать бесплотными отражениями в зеркале твоих глаз. И кто сказал тебе, что твое зеркало прямо? Вот я лишь чуть-чуть поколебал его и ты увидел во мне другого человека!

  — Сознание живет в моем теле, — возразил ученик и Заратустра покачал головой:

  — Ах, мудрый Виштаспа, пока твои глаза открыты, в них отражается весь мир. Но вот уснули твои глаза, где же будет твое сознание? Или людям не снятся сны?

  — Конечно снятся, Учитель, — согласился Виштаспа. — Говорят, даже кошки могут видеть сновидения и они иногда счастливо улыбаются во сне или же испуганно вздрагивают. Все так, Учитель.

  —Так, да не совсем, — усмехнулся Заратустра. — Только что ты уверял меня, что ты и твое тело — это одно и то же, значит и видеть ты должен лишь то, что видит твое тело. Как же можешь ты тогда гулять по неведомой стране своих снов, когда тело твое лежит у этого камня, тихо похрапывает и ворочается с боку на бок?

  — Но ведь это же только сны! — не сдавался Виштаспа. — Если бы тела у меня не было вовсе, разве мог бы я уснуть у этого камня и видеть сновидения? По крайней мере, я еще не встречал человека без тела, да и без своего я не проживу и дня! Как же я могу согласиться с тобой, что я и мое тело — это не одно и то же?

  — Ты много без чего не можешь прожить, уважаемый Виштаспа. Без этой земли, на которой ты сидишь, без этого воздуха, которым ты дышишь, без животных и растений, которые дают тебе пищу. Но ты же не говоришь, что ты это и земля, и воздух, и животные, и растения. А ведь все это также неразрывно связано с тобой, как и органы в твоем теле. В то же время, тело твое может измениться. На войне ты можешь потерять руку, но разве ты не останешься тем же Виштаспой? Или перепив вечером вина, утром не узнаешь себя в зеркале и скажешь что это другой человек? А когда ребенок вырастает, ужель он не будет оставаться самим собой? И если Ты — это только твое тело, а оно изрядно изменилось с тех пор, как ты встретил меня, то увы, сегодня я говорю с человеком, которого я не знаю.

  Заратустра замолчал и, подбросив хвороста в огонь, стал наблюдать за игрой языков пламени костра. Виштаспа же размышлял над словами Учителя.

  — Хорошо, — наконец отозвался он. — Ты убедил меня, что Я это не только мое тело. Но что такое душа? Если это сознание, то ведь и оно не стоит на месте. Сегодня у меня одни мысли, завтра другие, а я остаюсь все тем же Виштаспой и не перепутаю себя ни с кем другим! Значит Я это и не тело, и не душа, но кто же  Я в таком случае?

  — Задай этот вопрос человеку, который запряг осла в телегу, уселся на нее и поехал. Спроси его, кто он такой. Ведь он это и не осел, и не телега, хоть имеет все это и пользуется этим.

МУРАВЕЙ НА ТЕЛЕГЕ

   Много чудесного замечал за Заратустрой Виштаспа, и временами ему казалось, что всего только шаг отделяет его от понимания великой загадки. Но слова Учителя были так просты, а вопросы, мучавшие ученика, казались такими сложными, что порою юношу охватывало отчаяние и надежда опять уходила из сердца. Он хотел знать тайну мироздания и секреты сокровенных знаний, Заратустра же больше любил рассуждать о вещах обыденных и на все вопросы, смеясь, отвечал:

 — Разве кто-то прятал от тебя тайну? Вот она лежит перед тобой и в этой траве, и в этой косточке от сливы, и в сварливой жене, что бранит своего непутевого мужа. Эта тайна всегда живет вокруг тебя и не думает прятаться, так почему же ты не видишь и не понимаешь ее?

   Когда же Виштаспа терпеливо вглядывался в траву, колышимую ветром, и пытался понять, какая тайна живет в ней, Заратустра опять начинал смеяться.

 — Не сердись, мой дорогой Виштаспа, — однажды сказал он, — но ты напоминаешь мне муравья, который лазит по телеге в надежде узнать ее устройство. Все части ему знакомы: гвозди, забитые в доски, солома на дне, блохи в лошадиной гриве. Не хватает ему только одного — увидеть телегу целиком.

 — Ты хочешь сказать, что я не пойму этот мир до тех пор, пока не увижу его со стороны? — пожал плечами ученик. — Но мир не телега, да и я не птица, чтобы летать над ним. Как же мне увидеть его целиком, если он так велик?

 — Ты прав, — Заратустра согласно кивнул головой. — Мир действительно велик и едва ли кто знает, сколько телег в нем беспокоят дорожную пыль или отдыхают в сараях. Но скажи мне, сколько телег нужно для того, чтобы понять их все? Неужели больше одной? И неужели муравей, который тащит соломинку в свой муравейник, так уж сильно отличается от кобылы, тянущей за собой повозку?

   Губы Виштаспы тронула улыбка, и Заратустра продолжил:

 — И зачем тебе быть птицей, мудрый Виштаспа? Мир, который ты успел увидеть сам или слышал от других, всегда живет в твоей памяти. Вот и позволь ему жить в твоей голове по своим правилам. Тебе же, чтобы понять его, останется только попробовать услышать его целиком.

 — Все равно это слишком много для моей головы, — засмеялся ученик. — Даже двух человек одновременно и то тяжело услышать. Что же будет, если начнут говорить сразу все, кого я помню?

   Заратустра пристально посмотрел на своего спутника.

 — Тогда, мой юный друг, попробуй услышать одного соловья. Сколько разных звуков издает он и какие сложные трели выводит! А всего-навсего имеет одну только мысль — найти себе пару! Так и люди: их слова выливаются в целый потоп, а чтобы понять их, достаточно узнать причину, которая этот потоп породила.

ГОРОД НАРИСОВАННЫХ БОГОВ

   Солнце стояло в зените, когда Заратустра и Виштаспа приблизились к стенам города с названием Тихий Ручей. В прежние времена обитатели этого города славились своим гостеприимством и веселым характером, так что купцы и бродяги любили останавливаться здесь на постой, а порою задерживались не на один день, выставляя свои товары на веселых базарах или просто гуляя среди торговых рядов и повозок уличных циркачей. В этот же раз город был тих и безлюден. Только два стражника дремали у открытых городских ворот да ленивая муха безразлично гудела над головой.

   Заратустра отмахнулся от надоедливого насекомого и, подойдя к стражникам поближе, окликнул их:

 — День добрый, достойные дети своего отца. Хотел бы я знать, ради каких таких чудесных стран жители этого города покинули эти места и почему вы не отправились вместе с ними?

   Один из стражников приоткрыл отяжелевшие от дремоты веки и равнодушно осмотрев пропыленную одежду путников, снова закрыл их. Второй оказался более разговорчивым:

 — Может, для кого этот день и добрый, но только не для нас. Вы зря пришли сюда, бродяги. Сегодня в этом городе нет ни ярмарок, ни представлений. С тех пор, как в этих стенах поселилась беда, циркачи и торговцы стали обходить нас десятой дорогой.

 — Что же это за беда обрушилась на Тихий Ручей? — спросил Заратустра, присаживаясь на землю напротив разговорчивого стражника. Тот  устало пожал плечами и поднял голову к обесцвеченному солнцем небу.

 — Подними голову, бродяга, и попробуй найти на этом небе хоть одно облачко. Видимо, боги всерьез рассердились на нас, что не посылают на наши земли ни единой капли дождя. Что делать, вода в этом городе скоро станет цениться дороже золота. Вот люди и ходят с иконами к молитвенному камню, упрашивая богов смилостивиться и послать на наши поля долгожданные дожди.

 — И много они успели выпросить воды у богов? — сощурил глаза Заратустра.

   Стражник пристально посмотрел на Заратустру и покачал головой:

 — Если ты смеешься, незнакомец, то напрасно. Третий год на наших полях нет урожая. А если ты и впрямь веришь в милость богов, то знай — они глухи к нашим молитвам.

   Заратустра печально усмехнулся.

 — Вот уже много лет я живу на свете, — признался он. — Но мне ни разу еще не доводилось встречать глухих богов. Разве что кроме тех, которых вырезают из дерева или рисуют на досках. Эти боги в самом деле глухи и настолько же слепы. Мой же бог довольно словоохотлив и я всегда с удовольствием общаюсь с ним.

 — Может быть, ты спросишь тогда своего бога, почему в наших землях нет дождей и наши реки и ручьи высыхают? Или все, что ты умеешь — это только хвалиться и насмехаться над чужими бедами?

   Брови стражника нахмурились, и он принял выжидательную позу, однако Заратустра, казалось, не обратил на это никакого внимания.

 — Может быть, и спрошу. Но сначала я хочу задать вопрос тебе, достойный сын своего отца. Что лучше, скажи мне, три года усердно молиться нарисованным богам или  — вырыть колодцы, такие глубокие, что даже в засуху вода в них не будет пересыхать? По крайней мере, тогда уже не придется донимать твоих богов пустыми просьбами и слезливыми молитвами.

   Стражник криво усмехнулся в ответ.

 — Много ли земли ты напоишь из колодца? Или ты не знаешь цену того труда, чтобы носить на поле воду кувшинами? Раньше на наших полях урожаи были так высоки, что торговцы со всех стран стекались сюда и привозили свои товары в обмен на наш хлеб. А теперь? Теперь всего-то зерна и хватает, чтобы не умереть с голоду.

 — Неужели этого мало? — удивился Заратустра. — А я-то всю свою жизнь считал, что хлеб и нужен для того, чтобы с голоду не умереть! Или жители этого города умеют кормить хлебом не только свои животы, но и свою жадность? Хотел бы тогда и я посмотреть, как это у них получается, ведь до сих пор я видел одно — хлеб уменьшает голод, у жадности же только растет аппетит! Наверное, всех хлебов земли для нее будет мало!

 — Может, и так, — устало вздохнул стражник. — Может, твой бог и благоволит к нищим, но наши люди устали от непосильных трудов, пропадающих понапрасну. В городе стало неспокойно, многие ушли на заработки в дальние страны, кое-кто подался в разбойники, распугав и без того редких купцов. Да и казна пустеет, так что правитель наш обложил каждый колодец податью на треть и лучшие земли уступил иностранцам за бесценок. Ему же надо кормить и охрану, и советников своих, и город от врагов укреплять…

 — Разве не люди укрепляют города от врагов? — перебил его Заратустра. — И разве не пахарь лучший советник сам себе? И неужели нищ тот, кто в беде имеет много друзей? Вот я знаю людей, чей бог — Мудрость, Любовь и Единство. Эти люди и с бедой справятся вместе. Иным же и беды не надо, они и так готовы перегрызть друг друга и не могут им помочь ни дожди, ни изобилие, ни нарисованные боги.

 — Не знаю. Мое дело — ворота охранять. А вы, бродяги, лучше идите своей дорогой, — недовольно ответил стражник и снова закрыл свои глаза.

* * *

   В тот день Заратустра не стал останавливаться в городе с названием Тихий Ручей, где люди так терпеливо и усердно вымаливали милость богов, а направился к дальним горам. Виштаспа же, как всегда, последовал за ним.

 — Учитель, — окликнул он Заратустру, когда стены города остались далеко позади. — Почему в разговоре с людьми ты начинаешь говорить о Боге, а заканчиваешь самыми простыми вещами. Не спорю, ты говоришь разумные вещи, но могут ли они сравниться с величием Единого, который управляет мирами, судьбами и звездами? В сравнении с этим любые житейские заботы мне кажутся мелкими и ничтожными.

   Заратустра остановился и, посмотрев на ученика, улыбнулся,

 — Скажи, Виштаспа, зачем тебе нужен мизинец на левой ноге? Не кажется ли он тебе мелким и ничтожным в сравнении с теми мыслями, которые бороздят тебе голову? А если кажется, то скажи, зачем ты носишь его с собой и страдаешь, если он неожиданно заболит?

ЧТО ЕМУ НУЖНО?

   Заспорили как-то два мудреца о том, как следует приносить жертву богам. Один говорил, что мясо жертвенных животных правильно подвергать всесожжению в чистоте, не оскверненной рукой человека. Другой же видел в глине прообраз божьего замысла, поскольку человек был слеплен из глины земной, и потому доказывал, что жертву следует сжигать в глиняных горшках.

   Этот разговор достиг ушей проходящего мимо Заратустры, который присел в отдалении и стал наблюдать за развитием интересной беседы. Никто из спорящих не мог одержать верх и когда уже лица их раскраснелись и руки были готовы вцепиться в волосы собеседника, один из мудрецов, заметив сидящего Заратустру, предложил:

 — Вот сидит человек, который с интересом слушает нас. Он не похож на мудреца, но и для крестьянина руки его слишком чисты. Пойдем спросим его, как бы он стал приносить жертву, когда бы удостоился быть жрецом?

   Так они и поступили, и когда обратились к Заратустре с вопросом, тот приветливо улыбнулся в ответ:

 — О, достойные служители Мудрости! Спор ваш показался мне очень интересным, ведь я исходил уже многие страны и нигде еще не встречал единого мнения на этот счет. Одни поют богам священные и хвалебные гимны, другие зажигают свечи перед рисунками своих святых или их деревянными истуканами. Третьи же, подобно вам, сжигают мясо жертвенных животных. Как разобраться, кто прав? Вот если бы жертву приносили мне, я бы сказал: "Мне мало разницы. Лишь бы мясо было хорошо прожарено, а свечи давали достаточно света. Песен же хвалебных я и вовсе не люблю". Так бы я ответил вам, если бы и сам был богом. Но, увы, я всего лишь бедный путешественник, и потому скажу: "Почему бы вам самим не спросить ваших богов, что им больше по вкусу?"

 — Что ты говоришь такое? — изумились оба мудреца. — Где же такое видано, чтобы боги запросто говорили со своими смертными? Только избранные получают право говорить с богами, да и то не смеют задавать им вопросы!

   Лица мудрецов покраснели еще больше, и Заратустра залился звонким смехом.

 — Тогда, достойные служители Мудрости, — смеясь, произнес он, — скажите мне, почему вы вообще решили, что ваша жертва нужна вашим богам?

 — Этот человек богохульник! — воскликнул тот, который предлагал приносить жертву в чистоте. — Напрасно мы обратились к нему, ведь теперь и мы повинны в богохульных беседах.

   Второй мудрец согласился с ним и, отойдя в сторону, тихо произнес:

 — Кроме греха богохульства этот человек может быть опасен. Когда народ услышит эти крамольные речи, кто сможет привести его в повиновение? Пусть свои мысли он расскажет царю, и пусть царский суд снимет с нас грех, определив, какой участи достоин этот бродяга.

   Решив так, они опять подошли к Заратустре и предложили ему отправиться к царю с тем, чтобы там рассказать о его мыслях.

 — За что вы собираетесь судить меня? — пожал плечами Заратустра. — Вот вы оба готовы были подраться за своим спором, я же своими словами снова сдружил вас. В этом ли мой грех? А если я сказал недостойное против Бога, так неужели же не сам Бог будет судить меня за это? Нет, достойные служители мудрости, я не пойду с вами к царю.

 — Тебе нечего бояться, незнакомец, — возразил ему второй мудрец, почитавший глину. — Если слова твои истинны, царь наградит тебя. Если же ты ошибаешься, то никогда не поздно поменять свои мысли. В любом случае,  ты не останешься внакладе, положившись на милость царя.

   В этих словах была спрятана хитрость, поскольку говорящий надеялся  сам заслужить царские милости тем, что отдал бы на суд опасного богохульника и видя, как бегали глаза этого мудреца, Заратустра опять рассмеялся.

 — Я вижу, достойный мудрец, что достоинство твое так велико, что только царь может купить его у тебя! — Заратустра очертил руками круг, как бы показывая, каким большим достоинством обладает его собеседник. — Я же человек простой и, отдав себя на суд Единому Богу, не стану искать царских милостей.

   За этими словами Заратустра повернулся и, оставив мудрецов, пошел прочь от города.

КУДА БЕЖАТЬ?

   Когда Виштаспа, ожидавший возвращения Учителя в тени придорожного дерева, узнал о случившемся, он в огорчении покачал головой и с досадой в голосе произнес:

 — Теперь нам нет места на этих землях. Теперь эти двое обо всем доложат царю, и тот станет искать, чтобы схватить тебя. Ты ведь знаешь, что Дурашрав не прощает богохульства и в лучшем случае тебя будет ждать сырая темница. Я же поклялся никогда не бросать тебя, и потому пойду за тобой, но не о том я огорчаюсь. Полюбив тебя, как родного отца, больше всего я не хочу тебя видеть в руках Дурашрава, и потому говорю, что не стоило затевать эту беседу. Но раз уж беда случилась, выход один — надо бежать из этих земель!

 — Чем ты напуган, дорогой мой Виштаспа? — печально улыбнулся Заратустра, глядя в глаза своему преданному ученику. — И куда ты собрался бежать от беды? Или ты не знаешь, что беда всегда остается с человеком, и куда бы он не шел, она всюду следует за ним по пятам?

 — Беда, может, и следует, но Дурашрав остается в своих владениях, — возразил ученик. — Другие же цари не имеют на тебя злобу и не станут преследовать тебя!

   От этих слов печаль оставила Заратустру, и его улыбка опять стала по-детски спокойной и беззаботной.

 — Ах, Виштаспа! В том ли беда, что Дурашрав ищет меня? Или же в том, что слова мои мешают ему? Ведь стоит мне отказаться от своих мыслей, как я перестану быть ему врагом и у него уже не будет поводов преследовать меня. А другие цари? Неужели ты думаешь, что богохульство придется им по вкусу? Вот и выходит, что куда бы я не отправился, я везде останусь с этой бедой или же, подобно воину, бежавшему от лица неприятеля, откажусь от опасных мыслей и сохраню себе жизнь. Думаю, ты не станешь просить меня об этом!

 — Что ж, — вздохнул ученик, — Надеюсь, что ты знаешь, зачем рискуешь своей головой.

   Тревога не исчезала из глаз Виштаспы, Заратустра же продолжал оставаться безмятежным.

 — Ты слишком преувеличиваешь опасность, мой юный друг. Земли эти велики, а Дурашрав не провидец, чтобы знать, где искать меня. Пока мое время не пришло, судьба не отдаст меня в его руки для решительных испытаний. Когда же это случится, надеюсь, мне хватит сил принять свою участь достойно. И скажи мне, кто больше рискует: царь, отправившийся со своим войском в поход в незнакомый и полный опасностей край или же одинокий путник, знающий дорогу в этом краю? Неужели же из желания заслужить царскую милость этот путник пойдет со всеми ложной дорогой? И неужели он будет молчать, видя как огромное множество людей рискует заблудиться?

 — Я не совсем понимаю, Учитель, о какой дороге ты говоришь.

 — А разве жизнь — это не дорога? — удивился Заратустра. — Разве каждый из нас, вылезая на свет из материнского чрева, не начинает свой путь в незнакомую страну своего будущего? Кто знает, какие опасности поджидают его впереди? Какие болезни, какие беды и случайности? Кто знает, зачем судьба расставляет ловушки на его пути? Пока не случилось ничего плохого, человек идет как идется. Но вот на его пути возникает беда, и он в растерянности. Куда бежать? Дикий зверь, натыкаясь на загонщика, бежит от него, чтобы наткнуться на другого, пока наконец не попадает под прицел стрелка. Или, если повезет, не вырвется из кольца загонщиков. Где же знать напуганному зверю, что загонщик идет с безобидной колотушкой, способной только запугивать, истинная же беда поджидает его в виде стрелецкого лука? Так и человек. Убегая от одной беды, часто попадает в еще более опасную. Это ли не есть незавидная участь слепого глупца?

 — Да, — Виштаспа согласно кивнул головой. — В самом деле, никто не знает, что ожидает его впереди и какая потеря окажется горше всего.

 — Почему же никто? — поднял глаза Заратустра. — Как любящая мать готова отдать свою жизнь за своих детей, так и человек, знающий любовь, знает и цену настоящей беды и настоящего счастья. А если мать счастлива любовью к своим детям, то что говорить о том, кого сострадание заставит принять и полюбить этот мир целиком? Мир, в котором злодейство процветает лишь от слепоты и безумия.

РАЗБОЙНИК-ФИЛОСОФ

   Вечером того дня, когда мудрецы донесли на Заратустру царю, Заратустра со своим учеником Виштаспой остановился на ночлег по дороге из города. Ночь была ясная и тихая, и черная степь, лежащая за чертой отражения костра, полнилась запахом трав и пением цикад. Все было спокойно.

   Виштаспа задумчиво обстругивал деревянный пруток, когда вдруг его ухо уловило затаенный шорох. Кто-то пробирался к ночному костру.

   Ученик встрепенулся и, повернувшись к Заратустре, тревожно сказал:

 — Учитель, кто-то идет к нам. И идет крадучись. Похоже, что он идет не с добром. Добрый человек ходит явно.

 — Не беспокойся о пустом, — спокойно отозвался Заратустра, продолжая наблюдать за огнем. — Царские слуги тоже ходят явно, но добрыми их никто не называет.

   Виштаспа пожал плечами и на всякий случай проверил пальцем острие своего ножа. В свои юные годы он уже слыл хорошим и умелым воином, так что когда в свет костра вступил незнакомец, Виштаспа остался невозмутим. Только жилы на руке у него стали резче.

 — Эй, бродяги, — весело крикнул пришедший, и вокруг огня обрисовалось еще четыре тени. — Сколько вы готовы заплатить мне за свою жизнь?

 — Подойди поближе — узнаешь, — глухо отозвался Виштаспа, но Заратустра мягко положил ему руку на плечо.

 — Зачем ты обижаешь этих добрых людей, мой друг? — обратился он к своему ученику. — Ведь они пришли сюда не для того, чтобы быть убитыми тобой.

   И, спокойно посмотрев на разбойника, добавил:

 — Хорошо, я дам тебе ровно столько, сколько стоит моя жизнь, и ты оставишь нас в покое. Согласен?

 — Идет, — усмехнулся грабитель, и тени у костра одобрительно загудели. — Только смотри не продешеви, чтобы не было хуже.

 — Отчего же? — Заратустра уселся поудобнее, поджав под себя ноги. — Я отдам тебе все, как и обещал. Вот только вспомню, сколько заработала моя мать, когда давала мне жизнь. Думаю, и тебе этой цены будет достаточно.

   В воздухе повисло недоуменное молчание, и видя, как округлились глаза разбойника. Виштаспа неожиданно широко улыбнулся. Спокойные слова Учителя охладили сердца, ожидавшие драки, и, убрав свой меч в ножны, главарь разбойников также легко рассмеялся.

 — Я пришел получить хороший кусок, а получил хороший ответ. Что ж, тоже немало, — добродушно улыбнулся он Учителю и присел к костру.

 — Что ты возишься с ними? — раздался недовольный голос из темноты. — Убьем их и сами возьмем все, что у них есть.

   Главарь кинул в темноту жесткий взгляд и сухо отрезал:

 — Кое-кого и все богатства этих земель не сделают умнее. Уйди и не мешай мне говорить с мудрым человеком.

   Несколько теней, бормоча проклятия, стали удаляться от костра, остальные же придвинулись и сели поодаль от своего предводителя.

 — Кто ты? — обратился разбойник к Заратустре. — Слова твои метки, как стрелы лучника, и слуга у тебя достойный. Не из тех ли ты, кто учит народ в городских храмах? Мне доводилось как-то слышать их речи и иногда в них были зерна Мудрости, хотя и редко.

 — Нет, не из тех, — покачал головой Заратустра. — Их мудрость питается словами, моя же разлита вокруг в звездах и травах. Разве она моя? Ведь эта Мудрость живет своей жизнью, а я всего лишь задаю ей вопросы. Да и храм мой стоит на четырех ветрах, как степная былинка. И ученик мой, которого ты принял за слугу, ни разу не слышал от меня поучений. Чем же я похож на учащего в храмах?

 — Ну и хорошо, что ты не из тех, — кивнул головой разбойник и, отстегнув от пояса флягу с вином, глотнул сам и протянул Заратустре. — Приятно встретить людей, которые не дрожат за свою шкуру и чья мудрость не назначает себе цену. Выпей моего вина, если, конечно, ты не брезгуешь пить из одной чаши с грешником.

 — У каждого своя жизнь, — ответил Заратустра, после чего глотнул вина и передал флягу Виштаспе. — Что делать, если в этом мире зло и добро всегда идут рядом? И кто на свете рождается святым или грешником? Каждый рождается ребенком, а уж тем или другим становится сам, по своему выбору. Тебе выбирать. Ведь как святой может согрешить, так и грешник может прийти к святости. Отними у человека свободу выбора, так исчезнут и те и другие.

 — Верно, — кивнул разбойник. — Вот я с рождения слышу: "люби Господа Бога, и за то попадешь в рай и получишь награду. Грешник же будет гореть в огне неугасимом и страдать". Но скажи, что ж это за любовь такая, за которую мне должны заплатить? Разве я публичная девка? И разве я из страха наказания смогу стать безгрешным? Нет! Если праведность идет от страха, то какая же праведность может быть у труса? Где же в таком случае правда?

   Заратустра пожал плечами.

 — Не знаю. Может быть, правда в том, что для всякого времени она своя? Вот ребенок ходит вдоль обрыва и не боится упасть, потому что не знает. Что делать родителям? Какое сердце выдержит на это смотреть? Тогда мать говорит ребенку: "Не ходи туда! Там живет страшила, который схватит тебя и унесет!" Права ли она? Не лучше ли терпеливо смотреть на ребенка, готового разбиться? Когда же ребенок взрослеет, страхи проходят и вместо них приходит знание и несет новую правду. Но станешь ли ты сердиться на мать, чьи слова идут от чистоты ее сердца?

   Разбойник весело рассмеялся.

 — Не хочешь ли ты сказать, что слова жрецов при храмах идут от чистого сердца? Эти лисы только и умеют, что говорить гладкие слова и поучать других законам, которые сами же не выполняют. "Не кради" — говорят они, и на храмовые деньги строят себе богатые дома и наряжаются в золотые одежды… "Не убий", — добавляют к этому и осуждают непокорных на смерть. То же и к другим заповедям. И при всем этом призывают не лгать! И заметь, Бог, которым они так пугали меня, не спешит их покарать за грехи, так есть ли он вообще на этой земле?

 — Опять не знаю, — усмехнулся Заратустра. — Когда мой нос спросит у меня, есть ли на этой земле Заратустра или же есть только губы, щеки, глаза и пальцы, способные этот нос ковырять, что я смогу ему ответить? И если человек, живя в чреве этого мира и повинуясь его законам, спросит о том же, что ответит ему этот мир? Станет ли он бить себя в грудь и кричать, что он и есть Бог, или же продолжит жить, как и жил до этого?

 — И неужели тебя смущает терпение Единого? — продолжал Заратустра. — Вот собака может укусить человека, но скажи, кто ответит ей тем же и также укусит в ответ? Или когда мой желудок ошибется и не захочет принять пищу, которую я ему дал, неужели я поспешу его наказать? Нет. Я начну лечить его, ожидая улучшений, так и Единый. Он ждет от людей правды, разума и справедливости, страдая от их неразумия, а если лжецы и глупцы рядятся в одежды святого, то разве от этого истина святых станет меньше?

   Разбойник задумался и с удивлением глядел на Заратустру, чье лицо продолжало оставаться безмятежным. Наконец, он сказал:

 — Так ты говоришь, что и Бог страдает вместе с людьми? Мне трудно поверить в подобное, ведь говорят же, что Бог всесилен, почему же он не избавится от страданий сам и не избавит своих сыновей?

 — Может быть, потому, что часто страдания — это путь к выздоровлению? — пожал плечами Заратустра, и было не ясно, спрашивает он или же утверждает давно известное. — Вот любящий отец избавляет сына от страданий, ибо мучения сына для него мучительней во сто крат. Но тот же отец причиняет сыну боль, исправляя тому вывих. И он же весело смеется, когда его сын падает с лошади и разбивает себе нос. Сыну больно, но сын становится мужчиной. Горе это или радость? Сын стал сильнее — вся семья стала сильнее. И если дети Единого мужают и растут, не растет ли с ними и сам Единый?

   Разбойник покачал головой и засмеялся:

 — Но если все так, и мучения способны принести благо, то в чем же грех мучителя? Вот и я грабил людей, значит, и я давал им повод стать сильнее!

 — Все так, только вот никто не станет любить болезнь даже тогда, когда она пройдет. Человек побеждает болезнь и вышвыривает ее прочь. Если же болезнь побеждает человека, то в любом случае она умирает вместе с ним. И выходит, что зло без добра прожить не способно, добро же, учась побеждать зло, побеждает его и способно уже без него обходиться. Что ж, похоже, ты устал от детских сказок, так вот тебе новая.

ГЛИНА И  ЧЕЛОВЕК

  — Нет пророка в отечестве, — вздохнул как-то Виштаспа, когда они с Заратустрой выходили из пределов царя Дурашрава. — Вот и эти земли обещали теплый прием, и вновь судьба гонит нас от них.

   — О каком отечестве ты говоришь? — отозвался Заратустра на сетования своего ученика. — Разве не там отечество человека, где его мать и отец, и где душа знает любовь? Или там, где тело в тепле, а душа в беспокойстве? И разве за теплым приемом выходит на поле пахарь весной? Так что же ты беспокоишься о тех, чей отец всегда с ними и чью волю пришли они исполнить? Дух Святой — отечество пророков и пока Он с ними, пророк везде будет дома.

  — Не знаю почему я печалюсь, — Виштаспа пожал плечами и тяжело вздохнул. — Может быть потому, что не знаю зачем приходят пророки. Вон сколько их прошло по этой земле, а зла в мире не становится меньше. Ненависть, ложь, воровство, предательство и жестокость, — скажи, разве эти семена сеяли пророки? Где же добрые плоды и почему вокруг так много терний?

  На лице Виштаспы отразилось такое искреннее огорчение, что Заратустра не выдержал и рассмеялся.

  — Ах, Виштаспа! Где ты видел, чтобы колосья росли по указу жнеца, а яблоки — по воле садовника? Не сами ли они произрастают из семени и цветка? Так чего же ты ждешь от пророков? Никто не сможет сделать человека сильнее, мудрее и чище, одна только жизнь и один только он сам. Пророк же приходит помочь тем, кто готов созреть и другим открыть радость созревания. И не за славой и пустыми похвалами приходит он, а от полноты его сердца.

   Заратустра поднял лицо к солнцу и продолжил:

  — Посмотри на этот мир, дорогой мой Виштаспа. Посмотри и скажи, кто захочет в нем быть камнем, не знающим горя и страданий? Или кротом, который зарывается в землю от страха? Ты и сам не раз выказывал отвагу и доблесть в борьбе с неприятелем, так что же теперь обилие зла смущает тебя? Или ты научился побеждать, не имея соперника?

  — Нет, — улыбнулся Виштаспа. — Не научился. И не за себя я печалюсь. Руки мои сами умеют меня защитить. И за женщин и детей часто находится кому постоять. Но ты же сам учил, что зло в человеке идет лишь от слепоты и безумия, так кто же пожалеет этих безумцев, сеющих зло и не знающих, что их потери будут куда горше?

   — Не печалься о том, — Заратустра пристально посмотрел на ученика. — И не отворачивайся от них даже тогда, когда они не вмещают твои слова и продолжают безумствовать. Пусть будет по воле Единого. Их потери будут велики, но от большой потери может прийти большое понимание. И от великой боли может родиться великое сострадание. Если же и тогда человек останется глух, то, увы, ни ты, ни я, и никто другой уже не сможет помочь ему. Посмотри на глину,  из которой вышел человек. Вся ли она превратилась в людей или еще осталось? Так и не каждый становится человеком, быть которым — это огромный труд, огромная боль, но и радость такая же огромная. А без этого человек опять уходит в глину.

   Виштаспа молча обдумывал слова Учителя, когда Заратустра неожиданно остановился и сел на землю.

  — Давай лучше присядем здесь, — сказал он и, указав рукой на всадника, появившегося из-за холма, пояснил:

  — Вон та судьба, которая гнала нас с этих земель, теперь зовет нас обратно.

КОГО ТЫ ИЩЕШЬ?

   И опять Виштаспа был изумлен знанием, открытым Учителю. Всадник, которого они заметили вдали, поравнявшись с ними, соскочил с коня и упал Заратустре в ноги.

   — Смилуйся, почтенный господин! — торопясь стал бормотать он. — Не откажи мне в милости отправиться со мной в город. Я знаю, что тебя почитают за пророка и не осмелился бы беспокоить тебя, когда бы не повеление моего Царя! Он наказал мне отыскать тебя и упросить тебя вернуться. Он так и сказал — упросить и не сметь ни в чем перечить тебе.

   Гонец покорно дожидался ответа, Заратустра же не торопясь достал из дорожной котомки пригоршню слив и принялся молча поедать ягоды, сплевывая косточки на дорогу.

   — Ты ошибся, — наконец прервал он свое молчание. — У меня нет ничего такого, чего бы ты был лишен сам. Но не огорчайся, я могу угостить тебя сливами. Думаю, тебе еще никогда не приходилось есть таких вкусных слив.

   От этих слов гонец вздрогнул, как от удара кнутом. Он только и смог, что приподнявшись, снова упасть в пыль, и обхватив руками голову, запричитал:

  — О, горе мне! Не сносить  мне теперь своей головы! Все мои люди были посланы по разным концам этих земель, и вот вчера я узнал, что крестьяне видели того пророка с учеником. Они шли той же дорогой, что и вы. Но видимо крестьяне ошиблись!

  Лицо Заратустры оставалось невозмутимым. Он спокойно дожевал еще одну сливу, аккуратно положил на котомку остальные и вдруг ни с того ни с сего упал в ноги гонцу:

  — О, достойнейший господин! — умоляющим голосом начал он. — Не откажи и ты в милости! Скажи мне, как зовут твоего пророка? Не Заратустрой ли?

   Гонец в изумлении посмотрел на лежащего перед ним человека и с надеждой в голосе спросил:

   — Откуда ты знаешь его? Он был здесь?

   — Да, — ответил Заратустра, оставаясь лежать. — Тебе повезло, — это я.

   Гонец окончательно растерялся и Виштаспа, привыкший к странностям Учителя, залился смехом.

   — Так выходит, что я не ошибся? — с сомнением пробормотал гонец. — Но почему же тогда ты лежишь передо мною?

  — Не беспокойся о том, — сказал Заратустра, поднимаясь с земли. — Мне просто хотелось проверить, действительно ли просьбы, сказанные на коленях отличаются от просьб, произнесенных стоя. И я увидел, что нет. Ты снова ошибся. И зря отказался от моих слив.

   — Похоже, ты смеешься надо мной, — в огорчении отозвался гонец. — Но велика ли премудрость потешаться над другими? Если ты тот, за кем я был послан, так почему бы тебе просто не сказать мне об этом?

  — Потому что я не люблю врать, — Заратустра пожал плечами. — Я не сказал, что я тот, за кем ты был послан. Я сказал, что люди называют меня Заратустрой, только и всего. А теперь скажи, когда люди начинают искать тех, кого они называют пророками, что им нужно? Сами ли пророки, или же то, что есть у пророков? Я же хочу сказать, что у меня нет ничего такого, чего бы ты был лишен и не стоило так трудиться в поисках меня. Дух Святой обитает не только в пророках, каждая травинка в степи пропитана им, человек же больше травинки. Загляни в свое сердце и ты поймешь, что напрасно загнал своего коня в погоне за мной.

   — Пусть так, — склонил голову гонец. — Только Царь повелел мне найти тебя и упросить вернуться. Царский сын умирает от непонятной болезни, ночью же Царю было видение, что только тот, кого он гонит с этих земель, может вернуть здоровье его сыну. Иначе же царский род будет прекращен. И потому я прошу тебя отправиться со мной, ведь если мы не успеем и царевич умрет, то не сносить мне моей головы!

  — Ох, люди, люди, — печально вздохнул Заратустра. — Вечно вы гоните пророков и вспоминаете о них лишь во время беды. Где же ваши сердца, когда беда далеко? Вот горе приходит и вы начинаете искать тех, кого вы прогнали,  среди людей. И не знаете, что не их вы гоните и ищете, а Духа Святого. Дух дает жизнь, мудрость и исцеление, так откройте свои сердца для него. Тогда уже не нужны вам будут пророки.

  Заратустра выпрямился и, закинув котомку за спину, кивнул царскому гонцу:

   — Хорошо. Мы пойдем с тобой, если ты обещаешь больше не падать на землю.

ТОТ, КОТОРЫЙ ИСЦЕЛЯЕТ

   Кто познал беду — тот познал жизнь, кто принял ее не озлобившись — примет Единого Духа. Царь, который еще недавно наводил страх одним только взглядом, теперь встречал Заратустру тихим и задумчивым. Пока гонец искал пророка, царскому сыну наконец стало легче, но грозное предупреждение, полученное во сне, не давало царю покоя.

  "Лишь тот, кого ты гонишь с этих земель, может вернуть твоему сыну здоровье. Иначе же царский род будет прекращен!"

   И вот тот, кого он прогнал, стоит перед царем и в его спокойные и чистые глаза трудно заглянуть.

   — Здравствуй, досточтимый мудрец. — Царь стряхнул с себя оцепенение тягостных мыслей и лицо его снова приняло привычный холод. — Благодарю тебя, что ты внял моим словам и вернулся.  Наследнику моему стало лучше, горячка прошла. Скажи, ты ли помог ему? Ведь тебя почитают Пророком и люди верят, что ты способен исцелять.

   Заратустра невозмутимо разглядывал диковинную обстановку дворца и, не отрываясь от своего занятия,  спросил:

   — Ты очень богат, царь, но можешь ли ты меня сделать богаче хотя бы на один золотой?

  — Тебе нужны деньги? Возьми, — откликнулся правитель и протянул Пророку звенящий кошелек. — Мой сын поправляется и за это я готов сделать тебя первым богачом в моей стране.

   Заратустра не торопясь пересчитал золотые монеты и весело рассмеялся.

   — Неужели царь и правда думает, что может сделать меня богаче?  — сказал он и, подойдя к окну, бросил деньги на пустынную еще площадь. — Где же твое обещание? Я пришел сюда нищим и уйду отсюда таким же.

   Тень пробежала по царскому лицу, Пророк не хотел принять его деньги и это было дурным признаком. Однако правитель заставил себя улыбнуться дерзкому гостю.

   — Зачем ты это сделал? И зачем просил меня о деньгах, которые тебе не нужны?

   — Пусть царь не волнуется. — В голосе Заратустры не было слышно ни ненависти, ни осуждения. — Милость его не пропала даром. Утренний нищий подберет деньги и, быть может, утешится. Мне же так легче отвечать на твой вопрос, если, конечно, и ты сможешь ответить на мой. Скажи, кто сделает этого нищего богаче — я, ты, или же то золото, которое он сегодня найдет? Так и с Духом Святым, Он исцеляет, и какой пророк может помочь человеку, когда тот откажется принять этот Дух?

   — Странные вещи ты говоришь! — Царь с сомнением покачал головой. — Мало на свете людей, которые как ты, и могут отказаться от денег. Но еще меньше тех, которые бы отказались получить здоровье. Разве что по незнанию. Ведь как узнать этот Дух? Как он выглядит и где обитает?

   Луч утреннего солнца блеснул через цветные стекла дворцового окна и Заратустра опять рассмеялся.

   — Тебе ли не знать этого? — покачал он головой. — Ты, который управляет целой страной, не знаешь того, кто управляет твоим телом?

   — Разве не я сам управляю своим телом? — удивился царь. —   Вот смотри — руки мои слушают меня, и слова повинуются моим желаниям. Чего же тебе еще надо в доказательство?

   — Этого довольно, —   согласно кивнул Заратустра. — И я бы еще больше смог убедиться во всемогуществе царя, когда бы тот сумел остановить свое сердце хотя бы на десять ударов. Покажи мне это, и я поверю тебе еще больше.

   От этих слов рассмеялся и царь и тревожные мысли оставили его.

   — Ты поймал меня на словах уже второй раз. Сначала оказалось, что я не властен даже в милостях своих, теперь же выясняется, что и телом моим управляет кто-то другой. Вижу, что не напрасно тебя считают большим мудрецом, хотя и невероятно дерзким. И все же, кто же управляет моим сердцем? Ведь оттого, что это не я, мне не стало яснее. Кто же Он, дающий здоровье?

   — Ты, царь, знаешь это. Вспомни, что заставило тебя искать меня? Разве не любовь к твоему сыну? Будь он для тебя чужим человеком, стал бы ты стараться ради него? А так —  незримая нить тесно связывает вас, и ты готов идти на многое, чтобы тому, в ком жива твоя любовь, стало легче. Посмотри, не так ли и сердце стучит, разгоняя для тебя по жилам кровь? И легкие твои дышат — не для тебя ли? Как же ты назовешь ту силу, способную соединять части в единое целое да еще так, чтобы они стремились помочь одно одному? Не похожа ли она на ту самую любовь, которая знакома и тебе? Любовь дает жизнь человеку, она же его и лечит.

   — Но ведь я и до этого любил своего сына, почему же моя любовь не смогла помочь ему, когда он был при смерти?

   За окном началось оживление, послышались возбужденные голоса и топот стражи, спешащей разогнать скандалящих. Заратустра прислушался.

   — Увы, царь, твои деньги найдены, но они не принесли людям счастья. Слышишь, как за обладание золотом люди проклинают и унижают друг друга? Они ищут счастье, а находят лишь синяки и надорванные глотки. А ведь тоже, как и ты, они любят своих жен и детей, вот только любовь не помогает им. Что сказал бы ты, если бы я одной рукой протянул тебе деньги, а другой залез в твой кошелек?  Или же, кланяясь тебе, начал бы попирать твоего сына? А если бы ты возмутился, то что говорить о Едином, который всех своих детей любит? И когда Он Любовью своей вдохнул в тебя жизнь и соединил все твои органы воедино, а ты, ослепленный гордыней, яростью или же жадностью, стал ненавидеть детей Его, то этим ли ты заплатил за Его Любовь?

   — Но в чем же выражается Его любовь? — изумился царь. — И почему Он не поможет этим нищим, которые сейчас дерутся за золото, если Он действительно любит их? Пусть остановит их и даст каждому по мере надобности.

   Заратустра пристально посмотрел на правителя.

   — А ты, царь, когда случится война, спрячешь ли своего любимого сына в теплом дому или же поставишь его впереди своего войска? Ведь не для сытости и покоя рождается человек, и кто может обрести силу, спрятавшись от беды?

ОТКРОЙ СВОЕ СЕРДЦЕ

    В тот день Заратустра был узнан жрецами из храма, и те при народе спросили его, какие же новые истины принес он, если и в самом деле является пророком?

   — Зачем вам новые истины? — пожал плечами Заратустра. — Или кто отменил старые? Или они уже неспособны на многое? Или есть хоть одна истина, которая ни разу бы не нарушалась вами? Для чего же вам давать новые, если старые вы не смогли сохранить в своем сердце?

   Тогда жрецы, видя что народ начал смеяться над ними, удалились, люди же обступили Заратустру и спросили: "Что нам делать, чтобы заслужить любовь Единого бога? Достаточно ли просто соблюдать заповеди?"

   — Как сыну заслужить любовь матери своей? — спросил их Заратустра в ответ. — Не дается ли она ему от рождения задаром? И как сын познает цену материнской любви, когда уйдет из дома и пройдет через лишения, так и старые истины, они опять возвращаются в сердце, когда приходит беда.

   Не бойтесь! Все будет хорошо. Когда же хотите послужить Единому, то откройте свои сердца, и в них придет пророк в имени Духа Святого! Любовь и Единство в этом имени и можно годами говорить о том и не понять. Но как молния разрывает тьму, так один лишь миг Любви может избавить сердца от сомнений. Блажен, кто уже имеет Любовь, для него и беда — не беда, и боль— не боль. Или кто научился жить без боли?

   Истина же от первых пророков проста: Возлюби Господа Бога своего, как Единство всего сущего, и возлюби ближних своих, как малые части этого Единого. Вот две заповеди, о которых Первые говорили, что нет более, нежели эти!

   Вот главная Истина, и в улыбке ребенка ее больше, чем в тысяче слов сотен мудрецов. Потеплейте же лицом, и все исполнится. Здесь Начало. Без Начала же и продолжение станет Концом.

ВМЕСТО  ЭПИЛОГА: КОЛЕСО ЖИЗНИ

— Скажи мне, Учитель, — обратился как-то к Заратустре его верный ученик и попутчик Виштаспа. — Чего в этой жизни больше — добра или зла?

В тот день они ехали на старой телеге, на которой бедный крестьянин согласился их подвести до города с названием Веселая Ярмарка.

— Жизнь — это обод тележного колеса, — отозвался Заратустра. — В нем всего хватает, иначе бы оно не сдвинулось с места.

Виштаспа покачал головой.

— Ты уходишь от ответа, Учитель. Я и сам знаю, что в этой жизни хватает и зла, и добра. Но все-таки чего больше?

— Посмотри на колесо, и ты увидишь, что добра значительно больше.

Заратустра улегся на солому, устилавшую днище телеги, и, закинув руки за голову, стал следить за плывущими над дорогой облаками.

— Посмотри на колесо, любопытный Виштаспа. Видишь ли ты, как одна его сторона всегда идет вниз, а другая устремляется кверху? Горе тому, кто расслабится и пойдет вслед за колесом или же будет тянуть его вниз. Рано или поздно обод колеса пройдет по земле и раздавит его. А иного колесо само возносит до самых высот, а когда он возгордится, эта сила неумолимо начинает нести его к земле и опять когда-то раздавит. Другой же, которого жизнь все так же тянет вниз, терпеливо пробирается вверх по ободу, пытаясь опередить колесо и добраться до самого верха. Это добро, которое дается трудом и терпением и которое вращает Колесо Жизни.

Виштаспа недоуменно пожал плечами:

— Так почему же ты говоришь, что добра все-таки больше, если сама жизнь тянет человека вниз, и только постоянным трудом можно уйти от этого?

— Потому что колесо — это всего лишь часть телеги, — Заратустра продолжал спокойно глядеть на небо. — Одних это колесо возносит, других опускает, телега же едет в нужную сторону. А вместе с телегой едешь и ты, мой любознательный Виштаспа.

Оглавление

КОРОВА ПОЗНАНИЯ ДОБРА И ЗЛА

ХОЗЯИН И РАБ

ИМЯ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА

ДЕРЕВО ЖИЗНИ

НЕ ЖЕЛАЙ ЧЕЛОВЕКУ ПУСТОГО СЧАСТЬЯ

НАЧАЛО МУДРОСТИ

ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

КТО ТЫ ЕСТЬ?

МУРАВЕЙ НА ТЕЛЕГЕ

ГОРОД НАРИСОВАННЫХ БОГОВ

ЧТО ЕМУ НУЖНО?

КУДА БЕЖАТЬ?

РАЗБОЙНИК-ФИЛОСОФ

ГЛИНА И  ЧЕЛОВЕК

КОГО ТЫ ИЩЕШЬ?

ТОТ, КОТОРЫЙ ИСЦЕЛЯЕТ

ВМЕСТО  ЭПИЛОГА: КОЛЕСО ЖИЗНИ

Реклама на сайте